Селянин [Altupi] (fb2) читать онлайн

Annotation

Селянин (https://ficbook.net/readfic/5467837)

Направленность: Слэш

Автор: Altupi (https://ficbook.net/authors/205405)

Фэндом: Ориджиналы

Пэйринг и персонажи: Кирилл Калякин, Егор Рахманов и другие

Рейтинг: NC-21

Размер: 487 страниц

Кол-во частей:37

Статус: завершён

Метки: Счастливый финал, Слоуберн, Русреал, Анальный секс, Минет, Нежный секс, Деревни, Верность, Становление героя, От злодея к герою, Реализм, Борьба за отношения, Забота / Поддержка, Развитие отношений, Кризис ориентации, Трудные отношения с родителями, Насилие, Нецензурная лексика, Романтика, Ангст, Флафф, Повседневность, Hurt/Comfort, Любовь/Ненависть, Элементы гета, Здоровые отношения, Элементы юмора / Элементы стёба, Взаимопонимание

Описание:

Кирилл с Пашкой приезжают в вымирающую деревню по не совсем законному делу. Из молодёжи там живёт только Егор - молчаливый, замкнутый гей. Друзья находят очень увлекательным - издеваться над ним от скуки, однако у судьбы свои шутки. Нестандартная история взаимоотношений.

Примечания:

Не торопите. Идея не терпит суеты.

Ленивое развитие сюжета выльется в макси страниц на 400.

Строго 22+

Вдохновлено Гилбертом Грейпом и конкретно вот этим фото

https://i.pinimg.com/originals/94/bd/89/94bd89e426b8d6bff7cac1bbceaa2d85.jpg

"То ли про любовь..." (кроссовер с костяникой) https://ficbook.net/readfic/8508561

Посвящение:

Зайцу

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора / переводчика

Денежное дело

Корова

Последствия скуки

Первые результаты

Коса и топор

Местные сплетни

Отъезд Пашки

Семейные ценности

Грязь

Цена помощи

По заслугам

Путёвка на Кипр

Плата

Призраки ночи

Изгои

Продажа молока

Картошка и вулканизация

Сенокос

Гроза

Будни и работа

Телефоны

Тревоги

Деревня и город

Дома

Желание сбежать

Долгий день

Предложение

Правда и уговоры

Последняя сволочь

Наедине

Радость и заботы

Шутки кончились

Институты и студенты

Немного мести

Ватная дрожь

Встреча

Эпилог

Денежное дело

Это лето оказалось непохожим на все остальные.

— Я собирался загорать в Турции, а попал к чёрту на рога, — Кирилл смачно сплюнул на колючую, выжженную зноем траву. Он стоял у годовалой «Тойоты Камри», опершись предплечьями на ее дверцу и крышу, смотрел на кривую деревенскую улицу вдали и уже сейчас, через пять минут после приезда, изнывал от тоски. Проклятое белое солнце жарило так, что тонкая рубашка после прохладного салона автомобиля пропиталась мгновенно выступившим потом.

— Не ной, Калякин, — весело попросил вылезший с водительской стороны Пашка Машнов, — если дело выгорит, у нас с тобой появится очень-очень много неподотчётных бабосиков. Месяц!.. Месяц всего и мы богаты!

Пашка изобразил дурацкое танцевальное движение, повиляв локтями и задом, и, буркнув: «Садись-давай-поехали», влез за руль.

Кирилл сплюнул ещё раз. За шею сзади больно куснули, прямо впились!

— Ай! — Кир не удержался и вскрикнул, запрыгал на месте. Шлёпнул себя по месту укуса и, кажется, кого-то придавил. Точно.

Он посмотрел на чернеющую на ладони тварь, слабо подёргивающую тонкими лапками, и с отвращением выкинул на старый асфальт, наступил кроссовком.

— Что там? — нетерпеливо высунулся Машнов.

— Хер её ведает. То ли муха… Но огромная и крылья в крапинку.

— Овод, наверно. Извини, братан, я сам не особо в здешних монстрах шарю. Давай уже доедем до бабкиной дачи, а? Ссать хочу, а подставлять орган всяким нетопырям желания нет.

Кирилл был не прочь спрятаться в машине, подставить лицо, руки холодному воздуху кондиционера. Только он закрыл дверцу, перед носом зажужжала жирная чёрная штука, прилипла к щеке, поползла, защекотала.

— Пиздец какой-то, — выругался Калякин, смахивая паразита. Муха перелетела на его колено и стала тереть лапу об лапу, как ни в чём не бывало. Целый ёбаный месяц предстояло выдержать в этом отстое.

«Легковушка» с пробуксовкой съехала с разбитого асфальта на дорогу из какого-то непонятного желтоватого прикатанного материала и покатила в деревню. Кирилл успел ещё раз взглянуть на указатель, чтобы запомнить название — Островок. В принципе, ему было всё равно, его сердце рвалось в Турцию.

Машина ехала медленно, подпрыгивала на ухабах, за ней, как за кометой, вился шлейф пыли. Деревня приближалась, она казалась слишком зелёной, словно в постапокалиптическом мире, когда природа беспрепятственно поглощает любое антропогенное творение. Из крон берез, зарослей американского клёна выглядывали только красные, коричневые или серо-шиферные крыши домов.

— Вообще-то, это не деревня, а село, — деловито сказал Пашка.

— А есть какая-то разница? — без интереса буркнул Кирилл, по жужжанию, на слух гоняя муху.

— Ну… Село — это с церковью, а деревня — без. Вон смотри.

Калякин повернул голову в указанном направлении и увидел среди деревьев, сирени и шиповника фрагмент кирпичной стены старинной кладки, дальше были ещё фрагменты, заканчивающиеся чуть выше фундамента, может быть, весь фундамент целиком — из-за густоты разросшихся растений о масштабах руин сложно было судить.

— Это место называют «Развалины», — с интонациями ведущего «Клуба путешественников» продолжил Машнов. — Бабка говорит, тут водится привидение. Попа вроде видят. Или поповского сына. Их расстреляли в тридцать седьмом.

Он закончил рассказ таким зловещим голосом, что у Кирилла мурашки собрались на загривке, хотя он не верил в подобную чушь. Верил только в то, что можно потрогать руками и из чего извлечь выгоду для своего удовольствия.

Через сто метров от церкви начинались дома. Шли они вдоль одной линии, осью которой служила дорога. Деревянные низкие хаты, слепленные по одному образцу: три крошечных оконца на улицу, покосившийся, с облупившейся краской забор, калитка. Расстояние между ними варьировалось от большого до очень большого. Видимо, в промежутках когда-то тоже стояли избы, но сейчас от них осталось меньше, чем от старого храма. Кое-где перед завалинкой в палисаднике или автомобильных покрышках пестрели цветы. По широкой зелёной придомовой полосе ходили хохлатые куры. Прятавшиеся от жары в кустах собаки вскакивали и провожали «Камри» надрывным лаем, но из тенёчка не высовывались.

Перед одной хатёнкой стоял древний «Москвич» ядовито-оранжевого цвета. Но Кирилла привлёк не он, а следующий по ходу движения дом. Домище в сравнении с соседскими избушками. Коттедж, построенный по канадской технологии из сандвич-панелей. Его окружал кованый забор со столбиками из белого кирпича, двор был выложен плиткой, в клумбах цвели розы.

— Ого, — оценил Калякин.

— Ага, — подтвердил Паша. — Его тут называют дворцом лесной феи. На самом деле тут тётка живёт, в городе банком каким-то заведует, то ли сибирским, то ли уральским, что-то в этом роде. У неё денег до хрена, а живёт в деревне. Хотя и в городе, говорят, несколько квартир, даже в Москве. Но, может, врут. А нам вот сюда.

Он кивнул наискосок от коттеджа и повернул машину к домику на другой стороне улицы, тоже бревенчатому, давно не крашенному, с дощатым забором и гаражом. Остановился прямо в траве, потому что ни тротуара, ни тропинки, ни подъездной дорожки не имелось — сплошной зеленый ковёр.

— Я побегу, — намекая на своё недержание, сообщил Пашка и выскочил из машины. Звеня ключами, отпер навесной замок на калитке и скрылся за забором.

Кирилл мысленно обругал друга, что тот ускакал, не вытащив ключа из замка зажигания. Потянулся, чтобы вынуть, но потом вспомнил, что здесь деревня на пятнадцать домов, и оставил как есть.

Он рискнул покинуть прохладный салон «Тойоты» с утихомирившейся мухой и выйти на удушающую жару. Тело тут же взмокло. Кирилл смахнул крупную каплю пота, заструившуюся вниз по выбритому виску, и закурил. Дом, в котором предстояло провести целый месяц, его не радовал. Не радовали деревянные рамы, облупившаяся рыжая краска, первоначально, наверно, бывшая коричневой. Не радовало отсутствие элементарных удобств типа унитаза, ванны и горячей воды. Наличие холодной тоже было под вопросом. Не радовали куры, клещи и запах навоза. Хотя аромат свежего сена, кем-то скошенного и сложенного на противоположной стороне улицы, был приятен даже ему, коренному горожанину. Но они не сено приехали за сто сорок километров нюхать.

Дом принадлежал Пашкиной бабке. Последние годы она использовала его как дачу, зимой жила у Пашкиного дядьки, а в этом году из-за каких-то болезней не поехала и летом. Кирилл бы тоже в глушь себя не загнал, если бы не Пашкина идея, гениальная, как все Пашкины идеи. Калякин не очень любил работать, но Машнов зуб давал, что работать придётся не много — скосить, измельчить и ждать, когда высохнет. Звучало не очень сложно, хотя Кирилл экспертом в таких делах не был.

На улице… или в деревне, потому как улица и есть вся деревня… было безлюдно. Словно это не центральная Россия, а затерянная необитаемая планета какая-нибудь. Ну да к лучшему, лишние глаза и уши им не нужны.

Кирилл дососал скуренную сигарету, бросил в траву, придавил ботинком, как того овода. Пора было наведаться в дом, посмотреть, есть ли там приличное постельное бельё или одни бабкины хваребья.

Но идти в дом, так разительно отличающийся от средиземноморского отеля, не хотелось от слова вообще. Кирилл задрал голову, прикрывая ладонью глаза, посмотрел на раскалённое небо: оно даже не было голубым, а на много-много светлее. Оставляя за собой белую полосу, по нему плыла серебристая точка самолёта. Наверно, какие-то счастливчики летели в Турцию или на Мальдивы. Калякин им искренне завидовал.

Внезапно где-то рядом металл лязгнул по металлу. Кирилл опустил глаза и повернулся, ища источник неприятного звука. И нашёл — хозяйка коттеджа вышла на улицу, стояла спиной, закрывая резную чугунную калитку.

Или не хозяйка…

Фигура была мужская, одежда тоже. Ошибка произошла из-за густой чёрной копны волос, спадавших ниже плеч и вившихся на концах.

Справившись со щеколдой, обладатель этих волос повернулся, и Кирилл расслеповал, что это действительно парень, лет восемнадцати, и он тоже заметил чужака.

Настороженно глянув на Кирилла и иномарку, парень вышел на дорогу и стал приближаться, держась противоположной обочины, делал безразличный вид. Парень был среднего роста, худощавый, но на голых руках, высовывающихся из застиранной белой футболки-безрукавки, проступали мышцы. Ровные ноги казались достаточно длинными и сильными, и не болтались в шортах, как язычки колокольчиков. В общем, задохликом данный сельский экспонат Кирилл бы не назвал, как и крепышом.

Взглянув на лицо, Калякин впал в диссонанс: парень был красив! Так красив, что не гармонировал с деревней, запустением и запахом навоза. Хотя подобная красота не принадлежала фотомоделям, скорее… Кирилл не мог придумать ассоциацию, мысль вертелась в голове, но не материализовывалась. Он не разбирался в парнях, красоте и ассоциациях, но уверенно шагающий в сланцах по пыли ровесник поразил его своей внешностью. Особенно взглядом, который незнакомец целенаправленно отводил, прикрываясь маской равнодушия к происходящему: парень не лез в чужие дела, топал своей дорогой, но никак не был труслив. Кирилл не слыл таким же тактичным, а сейчас, кроме того, что парень являлся единственным движущимся объектом в этой безмолвной пустыне, так ещё был загадочно притягателен.

В равновесие привёл нарисовавшийся сзади Пашка.

— Чего не заходишь? — спросил он, вставая рядом и тоже замечая проходящего мимо селянина.

— Ты же говорил, здесь одни бабки, — провожая парнишу взглядом, упрекнул Кирилл.

— Ты про этого? Ну да, живёт здесь, в последнем доме. У него мать инвалидка, неходячая, вот он институт бросил и приехал за ней ухаживать. Ещё брательник у него малой, лет десять, может, больше, хрен её ведает. Они бедные, как церковные мыши. Он нигде не работает, живут только на материну пенсию, и, кажется, корова у них.

Парень уже удалился на достаточное расстояние, шёл лёгкой походкой, расправив щуплые плечи, смотрел только вперёд.

— Как его зовут? — спросил Кирилл.

— Не помню. Сейчас вспоминал, но… хоть убей, не помню. Он какой-то со сдвигом. Когда мы маленькими к бабкам приезжали, он никогда с нами не играл. Замкнутый какой-то. Нелюдимый.

Калякин счёл эту характеристику противоречием тому, что он только что видел.

— Он от той бабы из банка выходил.

— А! — Пашка тут же ухватился за новый повод поделиться информацией. — Он к ней захаживает. Она его зовёт, типа по дому что-нибудь сделать. А на самом деле она с ним трахается. Лариска баба одинокая, в самом соку… увидишь потом… ей требуется этого самого. Он её трахает, она ему бабосиков за это даёт.

Калякин в красках представил, как красивый селянин дерёт дородную пенсионерку во все щели. Как-то тошнотворно и неправдоподобно.

— А ей сколько лет? — уточнил он.

— Тридцать семь или тридцать девять, — Машнов знал всё, его бабка была покруче «гугла».

Кирилл против воли обрадовался ответу. Представил, как селянин за деньги шпилит симпотную богатую тётку, обученную камасутре — неплохой вид заработка. Тётке, поди, тоже в радость с таким красавчиком, течёт от одних его выразительных глаз.

Парень тем временем повернул направо к дому с крышей из нержавейки и скрылся за кустами.

— А вообще, говорят, он пидор, — торжествующе поставил финальный аккорд Паша.

— В смысле? — встрепенулся Калякин. Машнов посмотрел на него, как на дурака:

— Ты что, не знаешь, кто такие пидоры? Которые в жопу долбятся.

— Да знаю я, знаю, — отмахнулся Калякин и сразу потерял интерес к парню. Раз пидор, то этим всё объясняется, такие красивые обязательно будут пидорами. Калякину захотелось помыться уже не из-за липкой жары, а потому что сдуру обратил повышенное внимание на гомосека. Кирилл относил себя к ярым гомофобам, ненавидел голубизну.

Он отряхнул руки, будто запачкался дерьмом от мимо прошедшего парня, и пошёл в дом изучать их берлогу на ближайший месяц.

2

В хате воняло старым и прелым. Запах исходил от советской мебели времён, наверно, Хрущёва, цветастых ночных занавесок, которые Пашка принялся с энтузиазмом раздвигать, от давно немытого облезшего пола, полосатых дерюжек и вообще всего, что находилось в доме.

В комнате стало светлее, и Кирилл отошёл от порога, к которому прирос в унынии.

— Давай, осматривайся, — подбодрил Пашка. — Выбирай себе спальню. Тут шикарно, а?

— Невъебенно, — буркнул Калякин. С каждой секундой его желание забить на халявное бабло, уехать домой и просить у родаков денег на трехнедельный тур к морю становилось сильнее. Хоть в Сочи, хоть в Ялту, лишь бы там оторваться перед четвёртым курсом поганого политеха.

Планировка превосходила самые смелые ожидания. В обратном смысле. Бревенчатая пятистенка делилась на жилую и нежилую зоны. В жилой располагалась одна большая комната, она же «зал» и «горница». От неё отгородили тонкой переборкой две спаленки, причём окно прорубили только в одной. Спаленки имели такую малую площадь, что в них размещались только полуторные советские кровати и тумбочки. На стенах висели ковры, на полу — слава богу, не дерюжки, а паласы жёлто-коричневой расцветки с жёстким ворсом. Вместо дверей снова были разрезанные на две половинки шторы.

— Так уже не живёт никто, — снова буркнул Калякин, — даже в деревне.

— Так потому что здесь всё ещё от моей прабабки осталось, — тут же подоспел с ответом заглянувший в спальню Пашка. — Она в тридцать пятом году родилась, по старинке жила, голод, холод, нужду вытерпела, рано вдовой осталась, и ей этот дом раем казался. А бабка в память о ней ничего менять не захотела. Да и переехала она потом в город, вернулась, когда на пенсию пошла, а…

— Заглохни, Паш. У меня уже уши завяли.

— Ну хорошо, — не обиделся тот. — Ты какое койко-место выбираешь? С окном?

Кирилл ещё раз заглянул в обе каморки. Они выглядели одинаково, если не считать, что в одной была темень, хоть глаз коли. В спальне с окном хоть получалось разглядеть степень чистоты наволочки, выглядывающей из-под жёлто-красного плюшевого покрывала.

— Постелил на прошлой неделе, — подсказал Машнов. — Специально за этим приезжал.

— Эту, — сделал выбор Кирилл, проходя кроссовками по паласу к изголовью кровати. Он верил другу, но всё же откинул угол покрывала.

— Хорош нос воротить, я из дома привёз.

Постельное действительно оказалось чистым, современным, белым в синий цветочек, но наверняка успело пропитаться запахом нафталина, как вся хата.

— Надеюсь, твоя прабабка не на этой кровати кони двинула? – возвращая покрывало как было, спросил Кирилл. Пока находиться в этой мерзости он брезговал. Вечером сон склонит, вот тогда и рискнёт лечь.

— Не знаю, — ответил Пашка, освобождая выход из спальни. — Я тогда ещё мелкий был. Да ты не стесняйся. Я сейчас что-нибудь пожрать сварганю, а вечером по холодку сходим, а?

— Валяй.

Пашка, радостный, убежал на улицу к машине, а у Калякина появилась свободная от его болтовни минута ещё раз осмотреться в горнице. Здесь был телевизор, и это вселяло надежду. Он был даже цветным, с пультом, но довольно старой модели — огромный ящик с выпуклым экраном. Хотя лучше не ныть, потому что телека вообще могло не оказаться.

Телевизор стоял на тумбочке, накрытой белой кружевной скатертью. Такой же скатертью, только большего размера, был накрыт круглый стол, вокруг него стояли полированные стулья с изогнутыми ножками. Продавленный диван умещался между двумя выходившими во двор окнами. Над ним висел ковёр. В другом углу стоял трельяж без одного бокового зеркала.

Кирилл взял с тумбочки пульт. Без постоянного фонового стрёкота, новостей, фильмов, потоков ненужной информации он чувствовал себя неуютно. Про интернет в этой глуши не слышали, сигнал совсем не ловился.

— Включай-включай, — разрешил вернувшийся с пакетами жратвы Пашка. — Я электричество подсоединил, так что включай, не бойся.

Он ушёл на кухню, а Кирилл вдавил кнопку «power». Экран с запозданием засветился, потом появилось нечёткое изображение и звук. Кирилл пощёлкал по каналам — лучше не стало. Блять, всё время с рябью и помехами смотреть придётся?

— Пахан, а что с телевизором? — крикнул он в сторону кухни.

— Потом настроим, — откликнулся Машнов. — Иди с хавчиком помоги.

Помогать не хотелось, но желудок бурчал. Калякин оставил какой-то иностранный сериал про больницу, чтобы тишина не давила на уши, и пошёл на зов.

По дороге Калякин уделил внимание прихожей — в ней громоздились два шкафа для одежды и стояли две зелёные табуретки. Кухня выглядела как на картинке из букваря — с русской печью, от которой, впрочем, шли трубы парового отопления.

— Извини, газа нету, — сказал Пашка, кивая еще на электрическую плитку на кухонном столе возле буфета. Он складывал продукты в громко урчащий, так что перебивались голоса из телевизора, низенький холодильник «Полюс», даже запасённый на три дня хлеб. Машнов вообще всегда был деловитым. Наверно, в свою бабку.

— Если бы была зима, ты бы меня печку топить заставил?

— Это ты у государства нашего спроси, которое природного газа для Островка зажало.

— Спрошу. — Кирилл перевёл взгляд на накрытый стол и чуть не блеванул: порезанные огурцы, помидоры, колбаса, сыр лежали на замызганных щербатых тарелках. Тарелки стояли на клеёнке, не мытой со времён царя Гороха, вонь от неё шла соответствующая. — Слышь, Пахан, а нельзя было всё это барахло выкинуть на хуй и хотя бы клеёнку новую купить и посуды одноразовой?

Машнов закрыл холодильник и упёр руки в бока:

— А мы ещё не разбогатели, чтобы я тебе всё новое покупал. Садись давай и ешь, что дают. Мы договаривались, кажется, потерпеть ради дела. Думаешь, меня это всё прикалывает?

— Не строй из себя говнюка, Паша, тебе это не идёт.

— Конечно. Говнюк — это твоя прерогатива. Ешь уже.

— Ем. — Калякин сел на табурет, потянулся за колбасой, но его опередила муха. — Кыш, блять. Паш, а что, от мух ничего не взял?

— Ничего, — Машнов тоже придвинул стул и сел, сделал бутерброд. — Потом посмотрю, может, у бабки дихлофос какой остался.

Они помолчали, хрустя огурцами.

Нутро Кирилла до сих пор противилось существованию в деревне, хотя к операции они готовились недели две, с того дня, как Пашка услышал от бабки интересные сведения.

Но лучше бы они оказались выдумкой маразматической старухи, тогда бы он с удовольствием укатил домой в купленную родителями благоустроенную «двушку», ходил по клубам и трахал девок. Однако на красивую жизнь нужны деньги.

— Твоя бабка хоть точное месторасположение конопляной делянки сказала? А то будем лазить наугад. Целый месяц только на поиски можно проебать, а мне ещё эти деньги спустить хочется.

— С деньгами подожди: ещё как реализация пойдёт.

— Ты же обещал на себя всё взять.

— Возьму. Бабка место описала: через овражек к лесочку… Но ты пойми, Кир, я тут тоже нифига не абориген, херово ориентируюсь в здешних лесочках. Найдём.

— А если её там нет уже? Твоя бабка сколько лет назад коноплю там видела? Может, в этом году она не выросла?

— Всегда росла, а сейчас не выросла, — передразнил Паша. — Выросла. Бабка туда каждый год по ягоды ходила и всегда росла. Поищем. Разомнёшь хоть свои королевские ножки, спортом займёшься, а то жиром скоро заплывёшь от чрезмерного употребления пива.

— Нифига. Ты скорее заплывёшь. Я наелся, кстати.

— Ну тогда пойди, займи себя чем-нибудь до вечера. Поспи, в сад сходи, там яблоки хорошие были раньше. Хотя они, наверно, ещё не созрели. Ладно, найдёшь, в общем, чем заняться.

Оставив Пашку доедать огурцы без соли, Кирилл пошёл на веранду курить.

Жара стала нестерпимой, даже мошкара куда-то пропала. Калякин снял рубаху и повесил её на гвоздь. Пустую сигаретную пачку смял и выкинул в траву под порожками.

С высокой веранды был виден второй этаж коттеджа. Кирилл представил, что на балконе загорает утомлённая сексом грудастая банкирша. Значит, тот селянин, когда выходил от неё и шёл мимо, тоже был удовлетворённым, поэтому и походка такая уверенная. Обслуживает, значит, за деньги бабу, хоть и пидор. А бабе, конечно, плевать, что он пидор, бабам главное, чтобы хуй стоял.

У Кирилла тоже встал. Он был бы не прочь предложить свои услуги банкирше, можно и бесплатно. Только бы со скуки в глуши не помереть. На морду вроде вышел нормальным, девки в клубах табунами гоняются, а опыта точно поболе голубого красавчика.

Кирилл презирал пидоров. За людей не считал.

Если будут доказательства, что красавчик - пидор, не жить ему.

Калякин докурил и ушёл в дом, где было более прохладно.

Корова

3

В восемь вечера они пошли на вылазку. Одеться Пашка посоветовал поплотнее, чтобы не доставала вылезшая с прохладой из всех щелей мошкара. Кирилл плюсом к этому обильно набрызгался от комаров и клещей. Он молился, чтобы им с первого раза повезло найти делянку самосевной конопли, тогда завтра бы скосили и больше не шастали по лесам как пища для летающих и ползающих монстров.

— Волков нет? — спросил Калякин, дожидаясь, пока друг заберет из машины головные уборы.

— Волки только в сказках про Красную Шапочку остались, — посмеялся Пашка, вылезая из салона. — А ты у нас Синяя Бейсболка.

Он попытался водрузить названный предмет гардероба Кириллу на голову, но тот отклонился, выхватил бейсболку и надел сам.

— Так и будешь с недовольной рожей ходить? — спросил Пашка.

— Когда банкирше присуну, подобрею. Или других баб организуй.

— Не, Кир, потерпишь. Нам лишние свидетели не нужны, даже тупые давалки.

Кирилла воздержание не устраивало, но здравый смысл указывал на правоту Пашкиных слов, всё-таки дело у них вырисовывалось не совсем законное.

— А банкирша?

— К Лариске, — Пашка прикидывал, глядя на её дом, — ну, попробуй подкатить. Айда за мной, а то темнеть начнёт.

Машнов вышел на дорогу из желтоватого пыльного известняка и зашагал в сторону, противоположную той, откуда они приехали. Калякин размял плечи и догнал его.

Солнце ещё высоко висело над горизонтом, но из ослепляюще-белого превратилось в яркий оранжевый круг. Улочка оставалась пустынной в оставленной позади части, даже куры разошлись по курятникам, собаки лаяли, но во дворах.

Деревня кончилась через сто метров. После Пашкиного стояли всего два дома. Один совсем зарос американским клёном и диким виноградом, окна были забиты досками, в нём никто не жил.

— А вот здесь, смотри, Ларискин любовник живёт, которого ты видел, — Машнов кивнул на второй дом, в окнах которого отражалось предзакатное солнце. В огороженном металлической сеткой палисаднике цвели розы, георгины и другие цветы помельче. Рядом у некрашеного серого деревянного забора кустились крыжовник и смородина, за забором виднелся сад, и две вишни росли у самой дороги рядом с берёзами. Дом был построен по стандартной здешней архитектуре, выглядел безжизненно, если бы не кудахтанье кур и не древний «Юпитер» с коляской перед воротами во двор.

— Может, на мотоцикле рванём? — предложил Кирилл. — Я заведу без ключа.

— Ты дебил? — спросил Паша. — Я на кражи не подписывался.

Кирилл промолчал. Он не очень уважал Пашку, но в городе Машнов был идеальным собутыльником и компаньоном по всяким тусовкам, никогда не лез за словом в карман, не имел комплексов и всегда знал, где достать запрещённые препараты, и при этом не лез в лидеры. Кирилла, сына депутата областного совета и известного предпринимателя Александра Калякина, такой пронырливый друг устраивал, а теперь они вот-вот станут подельниками, дай только найдут делянку.

За деревней начинался луг с желтоватой травой и редкими вкраплениями лиловых, малиновых, белых цветов. Кирилл их названий не знал, да и не хотел знать, он сосредоточился на том, чтобы не споткнуться и не сломать себе ногу: край луга будто кто-то распахал, а потом забросил, не культивируя, и глудки поросли бурьяном, идти по ним было сложно. К тому же отвлекали роившаяся перед лицом мошкара и беспрерывная болтовня Пашки.

— Тут раньше большая деревня была. Село, то есть. Оно на бугре между оврагами стоит, поэтому и Островок. Домов двести насчитывалось. Мне бабка рассказывала, тут три колхоза было, потом их в один объединили, в шестидесятых где-то, потом в девяностых в частные руки всё продали.

— Да мне похрену…

— Да мне тоже, но… Вот… До революции тут, говорят, помещик жил. У него дом большой был с флигелем, пруд, сад, конюшни. Но, говорят, добрый был, для крестьян обеды на православные праздники устраивал, церковь кирпичную построил вместо деревянной. В гражданскую его убили эти же крестьяне, вилами закололи.

— Так ему и надо.

— Ага, — Пашка хмыкнул и остановился, глаза его округлились. — Кстати, а не его призрак возле церкви бродит?

— Заебал уже всякой чушью, — отмахнулся Калякин. Его внимание привлёк идущий навстречу человек. Он вышел из-за небольшого закругления окаймляющей деревню полосы деревьев. Кирилл его сразу узнал, да и как спутать единственного молодого жителя Островка? Селянин переоделся. Стройные коленки прикрыл трико, вместо сланцев надел резиновые сапоги, утеплился олимпийкой, волосы спрятал под бандану. Он шёл, не поднимая головы и вёл на верёвке… корову! Иногда поворачивался к ней, что-то говорил и натягивал повод, наверно, понукал. Чёрно-белая пестрая корова мотала треугольной мордой и грузно шла, виляя тонким хвостом с кисточкой, тяжёлое вымя билось между ног.

Кирилла снова поразило несоответствие внешности парня и его занятия. В клубах бы у него отбоя от тёлок не было…

— Глянь, — ткнул в бок Пашка, — наш знакомый с тёлкой идёт. Эй, братан, — он крикнул пастуху, — где такую крутую тёлку прибомбил? А ещё парочки для нас там не осталось?

Пашка ржал, Кирилл тоже. Шутка была прикольной, но где-то под поверхностным интересом к селянину вторым слоем сознания плыла другая мысль, о первой встрече. Калякин смотрел на почти поравнявшегося с ними парня и думал о том, что днём тот шёл удовлетворённый, сразу после секса. Вспоминал, каким было его лицо в тот момент. Искал различия. Представлял, как молодой красивый животновод спускает в банкиршу, как вытирает пот со лба, как ложится на неё в изнеможении, вытаскивает член, как с влажного конца ей на живот падают последние капли спермы. И потом она отсчитывает ему хрустящие купюры, и он идёт домой, еле держась на ватных ногах.

Жаль, если он окажется не пидором. Тогда придётся искать другой способ доебаться, чтобы забрать прибыльный бизнес себе. Удовлетворять богатую бабёнку и зарабатывать — лучше, чем лазить по полям в поисках путёвки за решётку.

Они поравнялись. Селянин молчал. Глянул на них и продолжил шагать своею дорогою. Кирилл ощутил сожаление, что он ничего не ответил, тогда можно было бы придраться к его словам, а между делом найти повод предъявить ему какую-нибудь серьёзную — псевдосерьёзную — предъяву, потребовать с него чего-нибудь невыполнимого. Но даже Машнов не стал больше задирать его.

— Пиздец коровища, на «Милке» не такое чудовище нарисовано, — выдал Калякин впечатления, когда они разошлись на достаточное расстояние. — Ты-то чего заткнулся-то? Очконул перед бодливой коровёнкой?

Машнов снёс насмешку и тут же парировал:

— Нет, Кирюх, я подумал: если у тебя с банкиршей не выйдет, можешь с этим поциком попробовать развлечься.

И он паскудно заржал. Кирилл дал ему под зад.

4

Блуждания продолжались больше часа. Солнце теперь мелькало между деревьев оранжево-красным пятном, на землю спускались сумерки. В деревьях галдели птицы, куковала кукушка, стучал дятел, на речке громко квакали лягушки. Кирилл устал отбиваться от комаров, спрей ничем не помогал.

— Точнее надо было бабку расспрашивать, — почти ругался он, продираясь через заросли папоротника на дне лесного оврага. Под ногами хлюпала влага, значит, рядом был родник. Кирилл хотел пить и в Турцию к «all inclusive».

— Ты сам кропочишься, как старуха, — ответил, останавливаясь, Паша.

— Что я делаю? — тоже останавливаясь, наехал на него Калякин.

— Ворчишь, — огрызнулся Паша. — Я предупреждал, что не знаю здесь всякую травинку. Не нравится, уезжай. Деревня маленькая, я за два дня обойду все окрестности, найду, сам всё сделаю, но ты получишь шиш.

Кирилл убавил ретивость. Деньги были нужны. Из-за постоянных пьянок, гулянок и блядства он плохо закончил семестр, стоял вопрос о его отчислении и армии. Декана и отдельных преподов подмазал папа-депутат, но на эту сумму автоматически были урезаны карманные расходы, и выходило так, что урезаны вплоть до летней сессии следующего четвёртого курса. Мать тоже встала в позу, перестала защищать и спонсировать втайне от папаши. Настал полный капец, после банкротства половина нужных знакомств отвалилась будто и не было.

Деньги были нужны. И в кои-то веки ради их получения Кирилл соглашался потрудиться. Родители считали, что он психанул, отправляясь в деревню, и отговаривать не стали, напутствовали сакральным «Так тебе и надо. Поживи там, понюхай пороху, может, поумнеешь» и дали пятьсот рублей на автобус. Мудаки.

— Ладно, давай сворачивать поиски, — пожалел его кислую физиономию Машнов. — Завтра с утра по холодку выйдем.

— Я не проснусь, — честно предупредил Кирилл, — я сова.

— Ты лентяй. Я тебя разбужу, не бойся.

Сейчас Кирилл был на всё согласен. Завтра — это когда-то нескоро, а в данный момент у него гудели ноги, чесалось всё тело, и чистой воды для питья они не подумали взять.

5

Утром шли по росе. Прокрались огородами, часть пути преодолели по краю гречишного поля, потом спустились в ложбинку и наконец оказались на взгорке.

— Тут может быть конопля, — оглядев заброшенный, заросший зеленью кусок земли с редкими деревьями, сказал Машнов.

— А по-моему, мы лазим впустую, нет тут ничего, бабка твоя из ума выжила, — высказал мнение Кирилл, широко зевнул и поёжился от холода. Резиновых сапог с собой не взяли, потому как, во-первых, их не было в гардеробе, во-вторых, лично Калякин, никогда не живший в деревнях, знать не знал, что они могут понадобиться. Теперь кроссовки промокли, каждый шаг давался с омерзением, сырость остывшего за ночь воздуха проникала под толстовку. Кир не выспался на жёсткой бабкиной постели и был зол, ненавидел бабку и желал ей адских мук.

— Найдём. Я уверен, найдём. Нам должно повезти.

— Если не повезёт до завтра, я уезжаю домой, — заявил Кирилл и стал продираться сквозь заросли колючих веток. Вдруг он увидел взрытую землю на склоне и неглубокие следы по примятой траве. — Смотри, чьи это?

Машнов подошёл, авторитетно обошёл вокруг.

— Кабаны.

— Круто, — присвистнул Кирилл. — Шашлыки.

— Ага, дебил, круто, — передразнил Паша. — Сейчас у кабанов детёныши. Разорвут тебя враз. Пошли лучше отсюда.

— Трус.

Паша показал ему кулак, и поиски продолжились. Бродили в окрестностях деревни, отдалились километра на три, пока Калякин окончательно не выдохся.

Всю обратную дорогу они ругались, перестали только, когда за деревьями показались крыши домов и знакомая чёрно-пёстрая корова, пасущаяся на солнечной стороне. При виде скотины Калякин ощутил неясное волнение, осмотрелся по сторонам на наличие её хозяина, однако пространство было безлюдным.

— О! А из говядины шашлычка? — спросил он, чтобы заглушить странную дрожь в груди или придать ей иной смысл. — Чтобы не зря сюда приехали.

— Ага, — огрызнулся Машнов, — знаешь, за корову какой штраф? За убийство человека меньше дадут. Лучше бы у братана этого спросить про нашу делянку, может, видел где, он же местный.

— Он пидор, — отмёл предложение Кир.

— Я же не трахать его заставляю. Спросим. От слов голубизной не заразишься. Да и не совсем он пидор, если Лариску поёбывает.

— Ну давай тогда всем о нашем деле расскажем. Прямым текстом: собираемся сделать и толкнуть наркоту! Пахан, ты сам, блять, твердил, что надо помалкивать.

— Надо, — согласился Машнов и насупился.

В молчании, отмахиваясь от проснувшейся мошкары, они прошли мимо коровы. Животное щипало колкую траву и обмахивалось хвостом, сгоняя назойливых слепней. Верёвка, которой она была привязана к чугунному колу, натянулась.

У Кирилла возникла идея, как досадить пидору, тем более, больших усилий она не требовала.

Он повернул назад.

— Ты куда? — сразу остановился Пашка.

— За говядиной, — выдирая кол из земли, ответил Кирилл. — Прикольнёмся.

— Корова чужая!

— Да что ты заладил! Ничего ей не будет. Просто отведём в другое место, пусть пидор побегает.

Калякин дёрнул верёвку. Корова протяжно замычала и сдвинулась с места, но шла тяжело, упиралась, мотала головой и мычала. Басовитое «му» эхом отдавалось в синей вышине.

— Но! Но! — понукал Калякин. — Топай, мразь! На колбасу сдам!

Он, однако, держался поодаль, покуда хватало длины верёвки: боялся получить острыми рогами в спину или зад. Машнов ржал и тоже не приближался.

Они дошли до желтой щебёночной дороги, которая знаменовала начало деревенской территории. Калякин собирался пройти мимо, в ту сторону, где лазили вчерашним вечером, привязать скотину за поворотом грунтовки, но корова нацелилась на свой дом, находившийся метрах в тридцати по левую руку от них. Его оцинкованная крыша сверкала на солнце. Бурёнка взмахнула хвостом, отгоняя мух, и заученно двинулась на дорогу.

 — Куда, Милка, попёрлась? — зарычал Кирилл, еле удерживая корову за натянувшийся повод, пытаясь развернуть её обратно. Только корова оказалась упрямой и сильной, замотала рогатой головой, замычала и потянула похитителя в нужном ей направлении. Медленно, но верно переставляла белые в чёрных крапинках ноги.

— Стой, тварь мордастая! — шипел Кирилл сквозь стиснутые от натуги зубы, он тоже был упрямым и даже в пылу схватки осмелился приблизиться к корове и стегнуть ее подобранной хворостиной. Животное заревело, Калякин, хохоча, наподдал ему концом верёвки.

— Ну ты прямо ковбой Хаггис! — закричал, догоняя, Паша. — Сука, не успел видос снять. Во, бля, прикол вышел бы на миллион лайков.

— Хочешь, повторю? — не оставляя попыток сдвинуть с места ретивую корову, ухмыльнулся Кирилл. Им обуяло игривое настроение, из всех щелей лезло бахвальство — как же, справился с таким невиданным опасным зверем! Он захохотал, шмыгнул носом, втягивая «оттаявшие» в процессе кипучей деятельности сопли, и принялся стегать корову по бокам. Корове это не нравилось, она мычала и вырывалась. Паша достал телефон, включил камеру.

— Давай-давай! Хочу кучу просмотров! Высокие рейтинги! Популярность! Давай!

Кирилл совсем разошёлся, забыл, где и зачем находится. Пока на дорогу не выбежал парень, её хозяин. На нём были джинсовый пиджак, какие носили сто лет назад, джинсы и сланцы. Видимо, выскочил из дома, заслышав рёв коровы.

Парень запнулся, цепким взглядом оценивая ситуацию, потом быстрым шагом направился к ним. Он был полон решимости остановить издевательство и забрать животину, но не знал, как это сделать. В его глазах читалась отвага партизана, встретившегося с отрядом врагов. На его стороне была правда — единственное оружие, что у него имелось. Иногда этого ничтожно мало.

Но экзекуция прекратилась сама собой, и парень приближался, ничего не говоря. Кирилл ухмылялся, но против воли тонул в его бездонных глазах, как загипнотизированный удавом кролик. Не ясно как ухитрялся держать корову, учуявшую хозяина.

Селянин остановился в десятке шагов. Само его прибытие подразумевало требование объяснений краже движимого имущества, но, конечно, он опасался гоповатого вида горожан, мысленно выбирая между коровой и риском для своей жизни. Он стоял, чуть приподняв голову, чёрные пышные волосы трепал лёгкий ветер. Его глаза были чуть сужены, и Кирилл только сейчас понял: радужка настолько тёмная, что почти не видно зрачков. Селянин бы что-нибудь сказал, и Кириллу даже было бы очень интересно услышать, что именно, но первым в диалог вступил Пашка, который являлся вроде как нейтральной стороной.

— Шутка! — улыбкой он попытался сгладить положение, хотя улыбка у него была та ещё. — Это просто шутка. Мы просто пошутили. Извини, братан, не держи зла. Вот твоя корова, забирай.

Улыбаясь во весь рот, Пашка потянул Кирилла за рукав, но раззадоренный Калякин оттолкнул его.

— Ни хера не шутка, — оскалился он, обращаясь исключительно к ненавистному пидору. Машнов издал радостное восклицание и опять снова поднял смартфон.

— Верни чужое, — сказал парень. Длинная тонкая прядка под ветром колыхалась по лбу, иногда попадая на глаза, нос, но он её не убирал. Лёгких путей тоже не ждал, осознавал, что силы не равны.

У Кирилла от его тихого, твёрдого голоса опять мурашки собрались на загривке. Ему хотелось, чтобы селянин добавил что-нибудь неосторожное, позволяющее его унизить, однако хватало и одной лаконичной фразы.

— А если не отдам? — Кирилл завертел концом длинной верёвки. — Что ты мне сделаешь?

Калякин испытывал несказанное наслаждение от того, что парень, который ебёт банкиршу, стоит перед ним беспомощный. Так пидоров учить и надо, они не люди…

Раздались странные звуки, что-то булькнуло, полилось, зашлёпало по земле. Сразу завоняло навозом: уставшая бодаться корова наложила лепёшку! Несколько брызг попали Кириллу на испачканные травой кроссовки и штаны. Сзади послышался дикий гогот Машкова:

— Тебя обделала корова, братан! Тебя! Обделала! Ко! Ро! Ва! Я всё снял! Аха-ха!

— Блять! Сука! Ёбаная скотина! — Кирилл завертелся, выясняя масштаб нанесённого ущерба. На штанинах темнели десятка полтора вонючих точек. От свежей лепёхи шёл смрадный запах, к ней уже слетались мухи.

Матерящемуся Калякину стало не до мстительной коровы, он выпустил верёвку, облегчившаяся Милка пошла к хозяину. Парень быстро подхватил повод и, развернув бурёнку, повёл обратно на луг. Он делал это с чинным достоинством, что тоже осталось в памяти Пашкиного смартфона.

Калякин был раздражён и тупым инцидентом, и молчаливым пастухом, и взахлёб ржущим приятелем. Выставили дураком, посрамили, блять! Ещё в Интернет этот попадос выложит, а кто-нибудь из папиных-маминых приятелей увидит и конец каникулам. И так пришлось соврать про помощь Пашкиной бабке в строительстве бани. Родаки удивились внезапному трудолюбию и альтруизму, но отпустили,перекрестившись. Кража и избиение коровы их огорчат, и карманных денег не будет дополнительные полгода. Но говорить об этом с Пашкой бесполезно — он фанат всяких говно-сервисов.

— Заебал ржать. У меня, блять, штаны теперь выкинуть. В чём ходить?

— Постираешь.

— Ага, сам стирай коровье дерьмо, — Кирилл вытер руки о штаны и отошёл подальше от лепёшки, собрался закурить, да, понюхав ладони, передумал. Воняло мерзко. И он устал, теперь точно устал. Шёл девятый час. Солнце поднялось высоко, по небу плыли три облачка, синоптики предвещали жару и не ошибались.

— Не меня же корова обгадила, — заметил Паша.

— А чего ты пидора всегда защищаешь? Сам пидор? Влюбился?

Они пошли по направлению к дому. У их знакомого селянина была настежь распахнута калитка, куры высыпали на улицу и купались в пыли. Кирилл мимоходом сорвал две вишни с росшего у дороги дерева, они оказались сладкими и сочными, он пожалел, что не сорвал больше.

— Охерел? — Пашка не на шутку разозлился. — Ты сам пидор. Ещё раз так назовёшь!..

На заброшенной усадьбе в кустах мелькнуло что-то рыжее — лиса.

— Ты его защищаешь, — повторил обвинение Кирилл. — Пидоров пиздить надо. Я хоть как-то землю от этой мразоты очистить пытаюсь, а ты защищаешь. Нехорошо это, не по-пацански.

— У него мать инвалидка и брат малой. Всё на нём держится. Не помню, как его зовут… Никитой, что ли? Да и не пидор он в принципе-то, если с Лариской крутит? А мужиков тут нет. Бабки одни.

Кирилл и Пашка свернули к своей хате, постояли на травке, глядя на пустынную, словно марсианская поверхность, единственную улицу Островка. Вдали дорогу перебежала серая кошка, чьи-то гуси, гогоча, махали крыльями и вытягивали шеи. Утки по очереди влезали в поставленное для них корыто с водой. Солнце выжигало траву. Комары пока не летали, как и спутники сотовой связи над этой частью области — интернета не наблюдалось.

Пашка за чем-то слазил в машину и позвал завтракать. Калякин пропустил его вперёд. Прошёл в калитку, но, услышав тарахтение мотоцикла, остановился, стал ждать. Через несколько секунд мимо него в сторону большака проехал селянин. Коляска «Юпитера» была битком нагружена и накрыта брезентом. Российский железный конь, каких в городе днём с огнём не сыщешь, по кочкам шёл деревянно, выхлопные трубы отравляли воздух белыми клубами газа с характерным запахом. Пора этому чуду техники на металлолом.

Последствия скуки

6

В четыре часа дня, когда солнце ещё жарило деревню, как школьник - жука под лупой, Машнов не выдержал смотреть рябящий телевизор и, запасшись водой, ушёл на новые поиски делянки. Он не унимался, искрился позитивом, но Кирилл видел, что друган начинает терять веру в мифический самосев конопли, просто пока не подаёт виду. Кирилл отказался идти с ним по жаре. Потенциальное богатство маячило далеко, а бить ноги и обливаться потом в тридцать пять градусов по Цельсию он не нанимался.

Сельская жизнь тоже достала, особенно отсутствие Интернета. Оставшись за сутки в одиночестве, Калякин решил поспать. Лёг на кровать, потыкал пальцем в экран смартфона. Страницы не загружались.

Перед носом прожужжала жирная чёрная муха и села на щёку, защекотала лапками. Кирилл отмахнулся, но муха лишь перелетела на лоб. Потом на нос, на голый живот. Затем мух стало три, одна больно укусила. Это была пытка, а не отдых. Почему-то опять вспомнился пидор на мотоцикле: он вон в таких условиях всю жизнь живёт. С его внешностью мог прекрасно в городе устроиться у бабы какой-нибудь и других втихаря поёбывать. Хотя не нужны в городе пидорасы. Ему здесь самое место, в навозе.

Кирилл поймал себя на зависти чужим внешним данным. Зависти, которую он сразу подменил ненавистью.

Заснуть не получалось. Мухи думали, что открытые участки его тела - аэродром, и донимали постоянными налётами, бесили. Калякин встал, натянул шорты, размышляя, что Пашкина прабабка по любому сдохла в этой постели, а он весь пропитался её старушечьим запахом, ещё день и он сам превратится в старого пердуна.

Сортир, куда Калякин пошёл от нечего делать, тоже не благоухал ароматами Франции или хотя бы сторублёвого освежителя воздуха. Низкий, с кучей щелей между изъеденными тлёй досками домик неизвестного архитектора примостили в углу двора среди пышно цветущих зарослей куриной слепоты. Из удобств предлагалась дырка в неровном полу и полочка для бумаги, на которую забывчивый Пашка положил стопку старых газет. Чистотой и меткостью попадания в дырку посетители туалета не отличались. Там тоже ползали мухи.

Всё естество Кирилла ещё вчера воспротивилось приближаться к этой зловонной параше. Но если отлить он мог на кусты или стенку забора, то сейчас его подпирало по большому. Была, конечно, мысль сделать это на травку и скрыть содеянное лопушком…

Калякин мужественно вошёл в уличный туалет, снял шорты, под которыми не было трусов, присел над дыркой. Оставил открытой державшуюся на верхней петле дверь и закурил, чтобы перебить вонь разогретых жарой экскрементов. Мешали мухи: садились на голую задницу, бёдра.

Подтеревшись скомканной пыльной газетой за девяносто второй год, Калякин выпрямился. Пол под его тяжестью заскрипел, две тоненькие полусгнившие досочки прогнулись.

— Ёб!.. — Кирилл выскочил от греха подальше, не натянув шорт. Выкинул в дырку бычок сигареты, понюхал плечо — воняло, страсть. В ванну бы залезть, но у поганой Пашкиной бабки даже примитивного водопровода нет, только колодец в огороде. Калякин подтянул шорты и пошёл на веранду посмотреть, не осталось ли в вёдрах воды, набранной вчера Пашкой. Но из двух пластиковых вёдер только в одном, в синем, на дне плескалось пальца на три, остальное, видимо, следопыт-коноплевод забрал с собой. Пиздец.

Кирилл мужественно взял другое, зелёное, ведро и, решив, что он не тупее Машнова, направился к колодцу. Но, выйдя на высокие порожки веранды, он заметил оранжевый «Опель Мокко» возле ворот банкирши: наверно, Лариса Батьковна пожаловала с работы домой. Поглазев бесцельно ещё пару минут на кроссовер и на коттедж за ажурным чугунным забором, Калякин продолжил путь.

Колодец был самым хрестоматийным — деревянный сруб высотой в метр, узкая крыша на столбиках, цепь с ведёрком. Набрать воды из него представлялось делом нетрудным. Кирилл заглянул в снятое с гвоздя ведро из нержавейки: не стерильно чистое, но сойдёт. Потом заглянул в колодец, звёзд не увидел. Вода отражала небо на глубине метров семи. Кирилл бросил туда ведро, оно гулко забилось о стенки бетонных колец, зашелестела, разматываясь, толстая цепь, завертелся кусок бревна, на которое эта цепь была намотана. Скоро раздался всплеск, цепь натянулась.

— Готово, — сказал Калякин и стал вертеть кривой металлический прут, служивший ручкой подъёмного механизма. Дело шло туго, пришлось приложить усилия и стиснуть зубы. Когда ведро показалось из шахты колодца, Калякин потянулся за ним, отпустил рычаг… Тяжёлое ведро мигом ухнуло вниз.

— Блять! Твою мать!

Снова раздался всплеск, более громкий. Калякин взбесился, пнул сруб. Но во второй раз подошёл к подъёму ведра с аккуратностью. Правда, мыться было негде, ванной Пашкина бабка не озаботилась и даже пресловутую русскую баню не уважала, купалась в корыте. И вода была ледяной, а греть на электрической плитке в кастрюле — убить два часа. Если бы сейчас Машнов был рядом, Кирилл бы его грохнул, но тот лазил неизвестно где, деревенщина.

Кирилл понюхал предплечье: воняло уже не так сильно. Он перелил воду из металлического ведра в пластмассовое, нашёл в доме тазик, наполнил его водой и, шипя и матерясь, ополоснулся прямо во дворе. Чистюлей себя не числил, но пока ходил туда-сюда, у него созрела идея, как скоротать вечер.

Подсушившись на солнце, Кирилл вышел на улицу. «Опель» соседки спокойно стоял на подъездной дорожке. Движухи в деревне как обычно не наблюдалось — куры, гуси, собаки, кошки и больше никого.

Калякин обошёл Пашкину «Тойоту», поправил дворники, открыл лючок бензобака, постучал носком шлёпка по покрышке, исподтишка в это время глазея на коттедж. Его интересовало главным образом, одна ли сейчас банкирша, не шпилит ли её сельский пидорок, а если да, то в какой позе и на сколько лавэ нарабатывает. В голове роились и другие вопросы: как она поднимает ему член, если красавчик голубой, и можно ли считать его пидором, если он по мужикам только теоретически, а ебёт бабу? Калякин ещё не видел эту бабу, а уже чувствовал, что ревнует её к ковбою. Надо было это прекращать.

Кирилл покрутился возле машины, подумал, не надеть ли майку, но решил остаться лишь в шортах: жара и деревня отменяли соблюдение этикета. Помимо этого, с обнажённым торсом товар демонстрировался лицом — спортивное телосложение, широкие плечи, татуировки из дорогих салонов.

Перейдя наискось через прикатанную каменистую дорогу, — никак не мог понять из чего конкретно она сделана, — Калякин на пару секунд задержался у «Опеля», заглядывая в него через водительское нетонированное стекло. Ничего особенного не узрел, кроме солнечных очков на передней панели, и направился к калитке.

Перед калиткой тоже остановился, так как сквозь забор увидел саму хозяйку, срезающую цветы на клумбе. Она стояла, наклонившись, у неё были распущенные светлые, несомненно, окрашенные волосы, которые заслоняли лицо, и внушительные габариты, при которых вспоминаются женщины русских селений. Весила она явно под центнер, но толстой не была — всё уходило в рост и крупную кость. На ляжках длинных ног, насколько Кир мог оценить с расстояния, не наблюдалось целлюлита, а живот и сиськи не отвисали на полметра. Белые шорты, топик, сланцы и полотняные перчатки — больше на ней не было ничего.

Банкирша занималась будущим букетом и не замечала молодого наблюдателя. Кириллу не терпелось посмотреть на неё в полной красе. Он смело открыл калитку, хотя дальше не прошёл. Кашлянул.

— Лариса!.. Привет!

Женщина подняла голову, выпрямилась, держа цветы и ножницы на некотором отдалении от тела. Да, она действительно была очень высокой и фигуристой, ухоженные волосы падали на плечи, но Кирилла интересовало ещё и лицо. Оно было овальным, с большими светлыми глазами, чёрными бровями, несколько крупноватым носом и чётко очерченными узкими губами. Макияж, сделанный на выход, сохранился, за исключением помады. Калякин пришёл к выводу, что она хоть поюзанная, но симпатичная, по сельской местности сойдёт, лишь бы дала, даже без денег.

Банкирша сощурилась, разглядывая визитёра, сдула с кончика носа наглую муху.

— Мы знакомы?

— Пока нет, но можем восполнить этот пробел прямо сейчас, — Кирилл любил считать себя покорителем женских сердец, а что прокатывало с городскими шкурами, прокатит и с деревенской тёткой.

Лариса отложила цветы и инструмент на вкопанную рядом скамейку, сняла правую перчатку, тыльной стороной ладони стёрла что-то со лба, тряхнула головой и снова повернулась к незваному гостю.

— Так кто ты такой? Не тёти Нюры внук?

— Чей? — Калякин понятия не имел, как зовут Пашкину бабку.

Банкирша приблизилась, кивнула ему за плечо:

— «Тойота» не твоя вон стоит?

— А! «Тойота» — Пашкина. Он внук. А я его друг. Кирилл. Для друзей просто Кир.

Он заигрывающе передёрнул бровями, улыбнулся во весь рот и протянул руку. Лариса не пошевелилась, чтобы в ответ подать свою.

— Чем могу быть полезна, Кирилл?

— Ну что так официально? — ему пришлось убрать руку и понять, что завязать знакомство будет сложнее.

— Так чем тебе помочь, Кирилл?

— Чем-чем… Просто по-соседски зашёл познакомиться, вдруг это я смогу быть тебе чем-то полезен? — Калякин постарался и томным голосом, и мимикой, и выставлением выдающихся частей своего тела в выгодном свете намекнуть, чем именно он надеется помочь, однако Лариса или не поняла, или не захотела понять, но лицо её осталось беспристрастным.

— Спасибо, мне сейчас ничего не надо. Отдыхай, Кирилл. Прошу извинить меня, мне некогда.

Дав понять, что разговор окончен, она повернулась к оставленным цветам и клумбам, только Калякин был не лыком шит, он уже настроился на сумасшедший вечерний секс. Он шагнул к банкирше и придержал за руку.

— Эй! Что, даже на чай не пригласишь?

Лицо тётки исказилось возмущением, она резко отдёрнула руку.

— Во-первых, не «эй»! Побольше уважения! А, во-вторых, проваливай отсюда. С ровесницами так разговаривать будешь.

— Так ты что, обиделась, Ларисочка? Я же со всем уважением. Ты мне понравилась. В глуши скучно, а мы вдвоём могли бы… а? Я же паренёк горячий, с фантазией…

Она не дослушала.

— Убирайся! Пока я тёте Нюре не позвонила и не рассказала, каких друзей её внук…

Кирилл тоже не дослушал. Ярость отказа и наглого обращения с ним, депутатским сыном, затмила крупицы разума, он захохотал.

— Давай, звони. Эта Пашкина бабка как раз про тебя рассказала, что ты с пидором из того дома, — он указал рукой налево, — трахаешься. Деньги ему платишь за каждое осеменение. Тупая пизда! Я же к тебе по-хорошему! Перед одним ноги раздвигаешь, так… Так я опытней его, я баб за свою жизнь перетрахал!.. Тебе понравится, визжать от удовольствия будешь…

— Убирайся, — ледяным голосом проговорила бледная, как её шорты, банкирша. — Убирайся, подонок малолетний, или я сейчас ментов вызову.

Под убийственным взглядом у Калякина слова застряли в горле. Было ясно, что обещание тётка выполнит, и некстати вспомнилось, что она банкирша из райцентра, его отец областной депутат, она может дать ход делу, а отцу огласка не понравится, скандал попадет в СМИ и тогда гасите свет…

— Хорошо, я уйду, — сказал Кирилл и ретировался за калитку. С поражением не смирился, затаил злобу.

7

Шёл девятый час вечера, а Пашка Машнов не возвращался. Кирилл мучился бездельем. Телевизор надоел, с институтскими приятелями по телефону наболтался, малина в саду оказалась червивой, яблоки не созрели. Мысли постоянно крутились вокруг банковской суки и желания отомстить ей за отказ. Правильным было бы нассать ей под дверь или проколоть шины кроссовера, разбить стекло, или, может, написать краской на заборе — или на «Опеле», — что она шлюха.

Калякин стоял на веранде, курил и думал над новыми способами мести. Осуществлять их прямо сейчас он не собирался, и вовсе не потому, что «это блюдо подают холодным». Он трусил. Боялся последствий. Поцарапать машину доставило бы ему несказанное удовольствие, но разбираться дальше с ментами он боялся: кто знает насколько влиятельна банкирская сука в этом зачуханном районе области.

Где-то истошно закричал младенец. Должно быть дурная мамаша, залетевшая от алкаша…

Кирилл опомнился: какие младенцы в глухой деревне? Что же тогда?

Крик повторился, на этот раз ближе и в другой тональности. Теперь до Кирилла дошло — сцепились кошки, их драчливое мяуканье похоже на плач ребёнка.

Кошки опять заорали. Калякин спустился с веранды, вышел на улицу, чтобы хоть как-то развлечься. Подобрал камень у дороги и швырнул в кусты сирени между домами, из которых доносились утробное шипение и зычный мяв. Снаряд прошелестел по листве, сбивая с неё пыль, и шмякнулся в глубине зарослей. Мгновенье спустя из сирени выскочили две кошки, обе серо-полосатые, как близнецы, и, задрав хвосты, бросились наутёк.

— Кыш! — подогнал их Калякин и для пущего эффекта звонко захлопал в ладоши. — Кыш, сволочи! Кыш!

За спиной трубно замычала корова. Корова… да!

Мозг Калякина заработал в верном направлении. Если нельзя достать банкиршу, можно докопаться до её дружка. Пастуха точно некому защитить.

Предвкушая веселье, Кирилл развернулся на сто восемьдесят градусов и увидел свою жертву. Селянин вёл корову с выпаса, уже сворачивал к дому. Тощие коленки снова были голыми, но на плечи он набросил ветровку. Парень старательно не замечал стоявшего посреди дороги приезжего.

Кирилл отмахнулся от мух и пошёл в дом за олимпийкой, так как небо незаметно затянули тучи, похолодало. В доме, душном и вонючем, он безрезультатно попытался дозвониться Пашке, смочил горло остатками утреннего чая, а потом с радостью убрался на свежий воздух.

Из-за туч на улице сильно потемнело, вместо приятного розовато-золотистого оттенка на деревню опустилась мрачная серость. Лаяли собаки, высоко над головой гудел невидимый самолёт. Коренному горожанину это почти абсолютное безмолвие с птичьими криками, вьющимися комарами казалось почти нереальным, как картинка из чёрно-белого советского фильма про жизнерадостных колхозниц, и вместе с тем было в нём нечто домашнее. Поэтому Кирилл чувствовал вседозволенность, ведь по дому можно ходить голяком, свинячить, заниматься хуйнёй, не оглядываясь на чужое мнение и общественные нормы, и никто тебя за это не накажет.

Калитку на усадьбу пидора он открыл без стеснения. Двор был большим и в отличие от Пашкиного выкошенным, правда и хлама вдоль забора, гаража и деревянных сараюшек хватало — покрышки, старые чугунки, тазы, ржавые трубы, велосипед без колеса, строительный мусор, груда грязного песка, сломанные игрушки. К этому прилагались забетонированные дорожки, открытая беседка, кусты красной смородины, вольер для собаки. В целом впечатление создавалось хорошее, как говорится, бедно, но чисто.

Во дворе было пусто, в доме свет не горел.

— Эй! — позвал Калякин. Ему никто не ответил, зато где-то за домом замычала корова и, вроде бы, послышался мужской успокаивающий голос. Вероятно, пастушонок разговаривал со скотиной.

Кирилл нагло прошёл через двор, наткнулся ещё на одну калитку с противоположной стороны опоясывающего двор и дом забора. За ней увидел плодовые деревья, часть огорода, лужайку с мангалом и капитальный кирпичный сарай с тремя дверями. Проход одной двери загораживала сетка с мелкими ячейками, вторая была закрыта, из-за неё доносились неясные звуки, похожие на… — мозг Калякина с трудом их идентифицировал, — на похрюкивание. А за третьей дверью мычала корова. Тихо мычала. Словно ворковала.

— Сейчас, Зорька, сейчас, потерпи, — тихо приговаривал пидорок, чем-то грякая, разливая воду, топая по деревянному настилу. — Сейчас помою тебя и подою. Вот. Вот так, моя хорошая. Ещё немножко… Терпи. Вот так.

Потом он замолчал, грякнуло по полу ведро, и раздались звуки, как будто бы кто-то в это ведро ссыт с интервалами — тугие струи бились о металлические стенки и дно. Дойка началась. Кирилл решил на это посмотреть.

У двери коровника в нос ударил запах навоза. Кирилл скосоротился, закрыл нос рукавом олимпийки и ступил на порог.

— Приветики, — сказал он совсем недружелюбно, с ухмылочкой. Кроме вони, в низком помещении, разделённом перегородкой на две части, было достаточно темно, свет почти не проникал через пыльный прямоугольник окна под потолком, а в единственной малость облепленной паутиной лампочке советского образца было от силы ватт семьдесят. Под этой лампочкой и стояла, слабо помахивая хвостом, пёстрая Зорька, а поперёк её туловища на самодельной табуреточке сидел хозяин и дёргал за соски вымени. Молоко короткими тонкими белыми струями брызгало в ведро, издавая те самые звуки, по мере наполнения ставшие булькающими.

Дояр не заметил вторжения и вздрогнул, услышав голос за спиной, обернулся, перестал дёргать корову. Взгляд стал испуганным, сразу ушёл в сторону.

— Что-то… надо?

— Надо, — ухмыльнулся Кирилл. — Как тебя зовут?

— Егор, — ответил селянин и выдоил ещё четыре струи. Калякину нравилось, что его боялись, но не нравилось, что боялись недостаточно.

— Э, Егор, я к тебе обращаюсь! Выйдем, поговорим?

Егор бросил доить, но не повернулся. Чёрные волосы рваными завитками рассыпались по его щуплым плечам. Брошенная корова лягнула ногой, едва не опрокинув ведро, Егор машинально её погладил.

— Ты мне должен за штаны. Твоя скотина их дерьмом уделала! С тебя пять штук.

— Я здесь ни при чём. Не надо было её уводить.

Егор не оборачивался, сидел ровно и говорил тихо и спокойно, как говорят с террористами. Но Кирилл задницей чуял его страх и это заводило, распаляло унижать. И раз дояр не поворачивался к нему, Калякин прошёл в сарай, стал так, чтобы видеть лицо жертвы, но подальше от коровы.

— Корова твоя, значит, ты за неё отвечаешь. Не найдешь денег через сутки, я твою скотину на говядину сдам.

— Ты не имеешь права, — Егор поднял на обидчика глаза, страх в них теснился рядом с верой в справедливость.

— Какие слова! Ты знаешь, кто я такой? Я Кирилл Калякин. Слышал такую фамилию?

— Нет.

Корова переступила с ноги на ногу, замычала. Ей требовалась дойка.

— Мой отец депутат облсовета, так что я на всё имею право. Понял, ты?

— Мне казалось, что депутаты должны нас защищать от таких, как ты.

— Что ты сказал, щенок? — Кирилл был готов его ударить.

— Ничего, — смиренно опустил голову селянин. Кирилл засмотрелся на его точёный профиль, на миг выпал из реальности, а когда вернулся, в голове была другая тема.

— Правду говорят, что ты пидор?

Егор вскинул голову: взгляд пылал, но тут же потух. Он не ответил, снова отвернулся, погладил корову.

— Значит, пидор, — сделал вывод Кирилл. — Любишь, когда тебя в жопу долбят?

Егор не отвечал.

— Хуи тоже сосёшь? Падаль… А с кем же ты в этой дыре чпокаешься? Бабки тут одни. Жаль, Лариска не мужик. Воротит от неё, наверно?

Новый взгляд Егора был ещё яростнее, как тонны напалма, но так же быстро остыл. Корова нервничала, топталась, мычала.

Кирилл захохотал.

— Альфонс, а за бабу свою постоять не можешь. Вот поэтому ненавижу пидоров, давить вас надо, гадов, пока не расплодились.

Он приблизился к Егору, к корове и пнул носком кроссовка ведро. Оно со звоном повалилось, около трёх литров молока растеклось по грязным доскам пола. Егор сидел, опустив голову, и не смел ничего возразить или сделать, только желваки ходили. Слизняк. Хоть красивый, а слизняк. Пидорская гнида.

— Завтра вечером зайду за деньгами, пять кусков, — повторил Калякин и покинул сарай с чувством собственного превосходства. Знакомство с Егором восполнило незадавшийся было день. Только сука Лариса не выходила из головы. Предпочла ему нищего навозного пидора, старая крашеная швабра.

Секса хотелось ужасно. Член болезненно стоял.

Ещё с дороги Кир увидел, что в окнах Пашкиного дома горит свет, и ускорил шаг. Почти окончательно стемнело, тучи застилали две трети неба, оставшаяся треть, на западе, была нежно-розового цвета, тлела, как угли в костре до того, как превратятся в пепел. Со всех сторон жундели комары, несколько покусились на незакрытые части тела. Что-то большое, чёрное, но не птица, пролетело совсем низко над головой — ёбаная летучая мышь! Кирилл вспомнил, что эти бэтмены норовят вцепиться в светлые волосы, и пустился в припрыжку к дому.

Пашка курил во дворе, сидя на корточках у крыльца. Вбежавший в калитку Калякин едва не наткнулся на него в темноте.

— Ну ёб твою мать, — возмутился, вставая Пашка, — где тебя носит? Обошёл тут, блять, всё, думал уже, ты на попутке в город свалил.

— Да так, с Егором познакомиться ходил. Тот, который с коровой.

— А! Точно! Егор! Точно, его Егор зовут! Как я раньше не вспомнил? А фамилия… сейчас скажу… Рахманов! Точно, точно. И как, подружились?

— Я его на бабки поставил, — похвалился Кирилл, чешась от комариных укусов.

— За что? — удивился Пашка, засмеялся.

— Да хер с ним, потом расскажу. Пойдём в дом, а то сожрут нахер… У тебя что?

Машнов гордо выпятил грудь, дососал фильтр и запустил бычок в траву. Победно улыбнулся.

— Я нашёл. Нашёл родимую! Теперь заживём, Кирюха, заживём!

Калякин развеселился, забыл обо всём, что сегодня произошло, мысли переключились исключительно на перспективы наркосбыта и купания в несметных богатствах. Пока не заснули, обсуждали подробности дела. На повторную разведку решили идти утром.

Первые результаты

8

Солнце ярким оранжевым пятном висело над деревней, на него ещё можно было смотреть без риска спалить глаза, что Кирилл сонно и делал. Таращился на этот огненный грейпфрут, вспоминая, когда наблюдал восход в последний раз. Разве только зимний, который наступает в восемь-девять часов утра, да и то редко ходил к первой паре. В пять утра, как сегодня, он никогда не вставал, зато часто ложился, но пьяным, следовательно, не до рассветов было.

Деревенское утро наполняли крики петухов. В зелёных кронах щебетали птицы, много, на разные голоса — такие звуки природы некоторые ставят на мобильники. Небо за ночь разъяснилось, по бледной лазури плыли лёгкие перистые облака. Температура воздуха едва поднялась до восьми градусов, и выкуренная сигарета не согрела. А Пашка опять где-то там копался. В сарае. Искал инструмент. Из города не взял, говорил, что у бабки есть, а у бабки не оказалось ничего путного.

— Киря, смотри, какая вещь классная!

Кирилл обернулся, кутаясь в адидасовскую олимпийку. Пашкин голос звучал из сарая, но друг тут же вышел, пригибаясь, чтобы не удариться головой о низкую планку дверного проёмчика. В руке у него был серп. Самый обычный серп, как на советском флаге — только там Калякин это орудие труда колхозниц и видел.

— Ржавый немножко, — Пашка демонстрировал находку радостный, как пионер, — но в целом нормально сохранился. Острый, — он потрогал лезвие пальцем. — Хотя нет, туповат.

— Как ты? Ты что, хочешь им коноплю косить?

— А чем ты предлагаешь? — набычился Машнов. — Газонокосилкой? Или ты косой пользоваться умеешь? С косой, во-первых, нас засекут. Бабки сразу спалят, что двое городских с косой вокруг деревни ходят, кому надо доложат. А серп я в рюкзак засуну. По очереди работать будем и зашибись. Тем более небольшие партии за раз унести получится, на машине туда хер подъедешь. Попробовать, конечно, можно, но не знаю, не видел там дорог.

При упоминании необходимости работать на Калякина мгновенно навалилась усталость, а ещё выяснилось, что пешком туда-сюда ходить придётся — хоть сразу отказывайся. Он вздохнул и включил в мозгу маячок «деньги».

Машнов уже вынес с веранды рюкзак, тоже старый советский из плотного тёмно-синего материала с широкими лямками, с какими ходили на рыбалку, охоту или в туристический поход. Серп, полторашка с водой, две пары хозяйственных перчаток и два полотняных мешка в него влезли без проблем, места ещё бы и для пары арбузов хватило.

Пашка повёл огородами. Шли молча, прислушиваясь к пению птиц и запахам трав. Солнце взошло выше, стало ослепляюще ярким, прогнало комарьё, но не высушило росу. Ноги путались в мокрой резучке и повилике, репьи и собачки цеплялись за одежду. Калякин поднял глаза от оставляемого впереди идущим Пашкой следа и залюбовался. Вспомнились школьные уроки литературы, пожилая учительница, при изучении каждого стихотворения вдалбливающая, что русская природа невероятно красива. Тогда Калякину на природу было плевать, а сейчас в душе что-то шевельнулось. Покуда хватало взора простирались поля гречихи и спелой пшеницы, на взгорках зеленели кудрявые берёзовые рощицы, над какой-то ложбинкой клубился туман.

— Там речка, — прочитал его мысли Пашка. — Сходим сегодня?

— Наверно, — Калякин перестал идеализировать русскую природу и взгрустнул о Турции, о ласковом море.

Обойдя первый дом от въезда в деревню, они свернули налево, перешли через щебёночную дорогу и углубились в заросли возле развалин церкви. Здесь каркали и прыгали с ветки на ветку грачи и вороны, куковала кукушка. Поросль американского клёна поглотила всё свободное пространство, за деревьями не было видно крыш, и звуки внешнего мира, кроме тревожного карканья, словно исчезли, стало сумрачнее — листва не пропускала солнца. Над кустами шиповника возвышались руины разрушенной церкви, древняя кладка упорно сопротивлялась натиску растений. Было в этом что-то зловещее.

Засмотревшись, Кирилл споткнулся о поросший мхом валун.

— Блять! Сука! — он перелетел через препятствие, удержал равновесие, схватившись за ветки.

— Осторожно, — запоздало предупредил Паша.

— Обязательно, — огрызнулся Кирилл и, когда развернулся посмотреть, на что наткнулся, сообразил, что это вовсе не обычный камень, а вросшее в землю надгробие, на нём различался выбитый крест и некоторые буквы.

— Тут кладбище было, — пояснил местный краевед Машнов. — Священников всяких хоронили, их жён, детей. Наверно. Здесь кладбище церковное было.

— Кладбище? — поморщился Калякин и пошёл дальше за Пашей, внимательно глядя под ноги. Под нижним ярусом растений валялись куски старинных красных кирпичей, были ещё надгробные плиты, большей частью расколотые, замшелые. Идти по костям и могилам представлялось геройством, если бы не гадские вороны и кукушка.

— Там подальше ещё одно есть, гражданское, сейчас увидишь, — Пашка уверенно шёл впереди сквозь заросли, всё дальше и дальше уводя от развалин. Деревья расступались, меньше хлестали мокрыми листьями. Дышать Кириллу становилось легче, угнетённость испарялась, как влага с травы. Он заметил два мухомора и сбил их ногой, порвал висящую на пути паутинку и едва не воткнулся носом в Пашкин затылок.

— Что такое? — спросил он. Поднял голову и увидел перед собой окутанную туманом низинку, а в низинке беспорядочное нагромождение высоких металлических оградок, памятников. Многие утопали в траве, среди которой яркими пятнами краснели, желтели или синели искусственные и растущие цветы. Искусственные смотрелись особенно жутко.

— Кладбище, — сказал Пашка. — Мы по нему дорогу сократим. Тут моя прабабка и прадед похоронены, хочешь к ним зайти?

— Не хочу, — ответил Калякин. Боязни покойников он за собой не замечал лет с двенадцати, просто не собирался тратить время на посещение неизвестных мертвяков. Ему и живой Пашкиной родни с лихвой хватало.

— Как хочешь. Уже недалеко.

Они пошли по узкой петляющей тропинке между могилками и оградками. Пашка что-то болтал про некоторых из захороненных, Кирилл лишь мельком разглядывал фотографии, читал фамилии. К счастью, кладбище было компактным, не более сотни метров в длину, а дальше дорога шла на взгорок. Оттуда Пашка повёл по краю липовой посадки, по укатанной тракторами грунтовке.

— Сейчас-сейчас, — бормотал он, потом провёл через поросший кустарником овражек, по скользкой тропинке поднялся к другой посадке с берёзовым самосевом, прошёл поперёк, а дальше Калякин увидел сам — в тихом уголке в изгибе посадки густым ковром зеленела конопля. Соток шесть, а то и больше.

Калякин устал от ранней прогулки, но тут он припустил навстречу желанной делянке, спеша поиметь её, как девку лёгкого поведения.

— Ура! — заорал он, вскидывая руки к небу.

— Ну, что я тебе говорил? — подоспел веселящийся Пашка, принялся обнимать доходящие до пояса стебли конопли.

— Пока не увидел собственными глазами, не верил в существование дикорастущих денег!

— Деньги! Денежки!

Парни запрыгали по делянке, приминая крайние побеги. Кажется, солнце засветило в три раза ярче, небо стало голубее, птицы в вышине запели райскими голосами. Перспективы! Перспективы! Горы, горы денег! На них можно слетать не в паршивую Турцию, а в Испанию, и перестать зависеть от милости родителей. Они сами будут вершить свою судьбу! На год денег хватит, а на следующий приедут сюда снова, затем снова и снова.

Первым очнулся Кирилл, вышел на обычную траву. На месте их пляски красовалось вытоптанное пятно.

— Эй, Пахан, хорош урон наносить, — крикнул Кирилл и потрогал растущие веером узкие острые листья и невзрачные коричневатые цветы на макушке ближнего стебля. Друг послушался, сокрушенно осмотрелся и философски махнул рукой.

— Фигня. Засушим и нормально будет, сойдёт.

— Паш, ты уверен, что это та конопля, что надо? Есть ведь техническая и ещё типа сорняка какая-то.

Кирилл задавал вопрос обращённому к нему тощему заду: Машнов скинул рюкзак на землю и развязывал его, стоя раком. Друг, не разгибаясь, повернул голову:

— Я тебе передовик коноплеводства? Я в Интернете смотрел, а так — хрен его знает, вроде та, что нужно. Да и похую, в любом сорте какой-то процент психотропных веществ должен быть — карбаноидов или как их там, не помню. Впарим. Я сбыт на себя беру, не ссы.

Калякин тоже не помнил. Он тупил на покачивающийся Пашкин зад. На мгновенье мелькнула мысль, что у местного пидора половинки будут покруглее, но Пашка уже достал серп и разогнулся.

— Приступаем? Или ты хочешь соскочить? Я пойму, и денег мне больше достанется.

— Приступаем, — ответил Кирилл. — За каким хером я тогда сюда ехал, тебе все бабки отдать?

Нарушение закона его не страшило, ужаснее всего было работать.

Серпом махал в основном Пашка. Он быстро к нему приноровился и шутил про крестьянские корни и память крови, которые не пропьешь. У Кирилла лучше получалось обламывать стебли. Оба мешка набили за считанные минуты. Сильно не утрамбовывали, боясь помять листья, поэтому мешки получились пухлыми, но лёгкими.

— Дольше сюда шли, — обтирая перчаткой пот с лица, сказал Машнов. — Тут ходок на пятнадцать-двадцать. Сейчас, — он поднял взгляд к небу, — ещё одну сделать можно и вечером три-четыре. За три дня управимся.

— На машине бы, — отряхивая штаны, произнёс Кирилл. Комар жужжал у него над ухом и не пугался взмахов рукой. Солнце стало напекать макушку.

— Можно когда-нибудь попробовать, но, понимаешь, у меня не внедорожник.

— Думаешь, «Камри» не пройдёт? Или зажал для дела? Новую потом купишь.

— На своем «Пассате» езди по буеракам, — не поддался Машнов. Он запихнул серп, перчатки и бутылки в заросли конопли, поднял мешок, примерился к весу. Кирилл всё ещё воевал с невидимым комаром, вроде убил одного или двух, растёр их по щеке, но жунденье не прекращалось. Он тоже был не прочь скорее улепётывать с делянки, пока совсем не зажрали и не начался солнцепёк, притом надо распределить силы на вторую ходку, раз уж подельник зажмотил машину.

По примеру Пашки Кир закинул мешок на плечо. Цепким взглядом, несмотря на отказ в транспорте, он осматривал окрестности, ища какие-нибудь пути подъезда к их делянке. Та тропа, по которой они добирались сюда через овраги и кладбище, не годилась. Но дороги не было. Тут вообще всё было заросшим, словно первозданным. Оттого, наверно, и делянку никто не обнаружил.

— Э, Киря, ты что, уже кирнул там что ли? — позвал Паша. — Пойдём давай, цигель, цигель, ай лю-лю.

Кирилл крутанул головой, сдвинулся с места, выходя из задумчивости, но сразу остановился, как упрямый упирающийся ишак. Машнов издал негодующий стон и закатил глаза. Пусть хоть изноется, вопрос был не праздным, и странно, что он возник только сейчас.

— А ты не думал, что это конопля чья-то? Кто-то её посеял для себя? Бандиты какие-нибудь, наркоманы, дилеры? Придут, а тут пусто…

— Их заботы, — буркнул Пашка, однако нахмурился. — Пойдём. Бандиты… Бандиты бы охрану какую-нибудь выставляли, а бабка посторонних не видела. Дикая это, самосев.

Он уже ушёл вперёд, через посадку, сушняк похрустывал под его кедами. Калякин постоял ещё, пока комары снова противно не запищали у самых ушей, и зашагал по проложенной другом тропе, стараясь не натыкаться на муравейники. Определённая логика в Пашкиных словах была, хотя его чёртову бабку он в гробу видел.

9

Возвращаясь со второй прогулки за волшебными растениями, возле развалин они наткнулись на Егора Рахманова. Точнее услышали раскатистое тарахтенье мотоцикла и ринулись обратно в кусты. Присели на корточки под густым американским клёном и замерли, провожая взглядами мелькающий сквозь листву «Юпитер». Сельский байкер в джинсах и джинсовом пиджаке медленно рулил по кочкам, на голове был старый синий шлем с защитой для нижней челюсти и чёрным козырьком. За мотоциклом вздымался столб пыли. Какая-то псина с лаем догнала его и стала кидаться, но Рахманов взмахнул ногой в потёртом ботинке, и собаченция отстала.

— Вроде не заметил, — прошептал Пашка, вытягивая шею, чтобы посмотреть на исчезнувшего за поворотом большака селянина.

— Да похер на него, — отозвался, вставая, Кирилл. Но он сказал лишь часть правды. Пока тихорился и инстинктивно сжимал край завязанного мешка, в тайне надеялся на обратный исход дела. Узнав о цели их приезда в деревню, навозник поймёт, что наткнулся на крутых пацанов и с ними лучше не связываться, отдать деньги и молчать в тряпочку, сидеть и не вякать. Однако Машнов стал бы бухтеть о важности конспирации и незаметности, посоветовал бы засунуть мнение в задницу, поэтому Калякин оставил его при себе.

Паша вылез из кустов, осмотрелся, взвалил мешок на спину и мелкими перебежками добрался до кустов на противоположной стороне улицы. Высунулся, повертел головой и махнул Кириллу рукой. Калякин перебежал дорогу, но не пригибался на открытой безлюдной местности, как шпион-идиот, не гуси же в ментовку заявят.

Пашка разочарованно поджал губы, потом развернулся и пошёл к дому по стёжке примятой ими травы, ориентируясь по забору крайнего дома.

— Так что у вас? — не оборачиваясь, спросил он.

— У кого? — Кирилл ступал за ним след в след. Трава высохла от росы, а колючки никуда не делись, цеплялись за штаны.

— С Егоркой.

— Я его на бабки поставил, — развеселился Кирилл, вспомнив свой подвиг. — Он мне за штаны должен, на которые корова насрала. Три штуки. Круто, да?

— Ты дебил, Киря? Где он такие деньги возьмёт? У него нет нихуя.

— Его проблемы. Пусть корову на мясо сдаст.

— А жить он на что будет, матери лекарства покупать? Он молоко продаёт, чтобы кони не двинуть. Вон, наверно, в город повёз на базар, пока не прокисло. Что он заработает-то, три сотни?

— А ты его опять защищаешь, — Кирилл приноровился и слабенько врезал по Пашкиному ботинку, а когда Пашка споткнулся, чуть не въехал мордой в толстый мешок. — Он пидор. Пусть у бабы своей займёт, не облезет. Эта сука мне вчера не дала.

— Что? — Машнов резко остановился, и Кир всё-таки врезался в мешок, неприятно проехался длинным носом и щекой о бугорчатую мешковину.

— Да, блять! — взревел он, растирая пощипывающее лицо. — Иди уже! Хер ли встал?!

Но Пашка не послушался, мало того он свободной рукой вцепился Калякину в лацкан олимпийки, глаза нашли глаза.

— Ты что же, Калякин, к Лариске ходил? Мы же договаривались — без баб!

— Этой ты разрешил присунуть.

Пашкины глаза двигались туда-сюда, как у кота в ходиках, с полминуты он мерил ожесточённым не по статусу взглядом, потом успокоился.

— Ты хоть не наболтал лишнего?

— Ты меня за дурака считаешь? — спросил Калякин в противоречие своим недавним мыслям. Он ненавидел, когда всякие мелкие сошки указывают, что ему делать.

— А Егору?

— С пидором у меня был жесткий разговор. Не касающийся нашего с тобой дела. Ясно?

— Ясно — не ясно, а бабке моей сообщат и пиздец котёнку, — Машнов пошёл дальше, по кустам вдоль дальней линии засаженных картошкой и бахчой огородов. Кирилл фыркнул, против воли направляясь за ним:

— Ты чего, блять, бабки своей боишься?

— Ты никого не боишься, — огрызнулся Машнов. — Пойми, блять, тут тебе не город, тут все друг за друга горой, и бабка моя тут своя, а ты — чужой. Бабка отцу расскажет, а отец нам шеи свернёт за…

Он не договорил, переложил мешок с одного плеча на другое и замолчал. Кирилл плюнул на него и не стал развивать спор. Над картошкой порхали белые бабочки, в траве стрекотали какие-то насекомые. День разгорался. Слава богу, они шли по тенёчку, и воздух наполняли ароматы луговых трав, а не навоза, как на улочке. Их дом был уже близко, за грушами и яблонями торчала его кирпичная труба. Пашка обещал приготовить завтрак из яичницы, тушёнки и банки пива, а потом десять часов отдыха — неплохо.

В саду, скинув рюкзак и мешок на заскорузлую лавку возле колодца, Машнов сменил так не свойственный ему гнев на милость. Он вообще долго никогда не дулся, просто не мог обиженно не разговаривать, всё равно с кем — с друзьями, родственниками или кассиршами на автозаправке. Его язык должен был постоянно находиться в движении.

— Ладно, — сказал он, — можешь делать с Егором что хочешь, но только чтобы это не навредило нашему делу.

— Да я тоже только прикольнуться, — примирительно объяснил Кирилл, ставя свою ношу рядом. — Больше же заняться нечем. Развлечений никаких. Привёз меня в эту жопу…

— Мне самому интересно, чего ты от него добьёшься, — улыбнулся Пашка. — Как он тебе показался? Глазки не строил? — Машнов заржал, и Кирилл попытался его ударить. В шутку, конечно.

— Ты придурок? — притворно возмутился он, хотя убить был готов за приравнивание себя к гомосекам. — Пусть тебе строит, дебил. Он чокнутый какой-то, с прибабахом. Я на него наезжаю, а он язык в зад засунул. Как баба. Членосос.

— А я говорил тебе, что он замкнутый всегда был, одиночка, — назидательно произнёс Машнов, потом упёр руки в бока и сосредоточился на мешках, слегка поджав губы. — Так, хорош болтать, приятель, давай делом заниматься. Работать, негры, солнце ещё высоко!

Он засучил рукава облепленной собачками кофты и подал пример нездорового энтузиазма. Кириллу пришлось помогать. Место для сушки растений было выбрано заранее — железная, потемневшая отвремени крыша сарая, скатом расположенная на южную сторону, деревья почти не заслоняли солнца. Кроме того, днём металл нагревался до состояния раскалённой сковородки.

Наверх полез Пашка. Крыша дышала под ним, того и гляди, провалилась бы, но Пашка был худосочным, раскладывал стебли быстро и аккуратно. Кирилл просто стоял внизу и подавал мешки, не лез с альтруизмом и не мешал, ведь чем быстрее закончится работа, тем скорее сварганится завтрак.

10

К трём часам дня Калякин перепробовал все виды пассивного отдыха: пытался смотреть барахлящий телевизор, спал, чесал пузо и яйца. Было скучно. Пашка дрых, как ни в чём не бывало, даже приставучие мухи, то и дело пикирующие на его тощую голую спину, не мешали, он даже не дёргал плечом, чтобы отогнать их. Ещё бы, он привык жить в таком дерьме, приезжать на выходные к бабке и спать на обоссаных, пропахших хлоркой и нафталином матрасах. Кирилла от этого воротило.

Бросив бесполезный смартфон на диван, он подошёл к окну. Выбрал объектом для изучения «Дом лесной феи» или как его там. Двухэтажная громадина хорошо виднелась сквозь листву, но походила больше на замок спящей принцессы, где после укола веретеном заснули придворные, слуги, звери и птицы. Тяжело, наверно, отопить триста квадратов дровами и углем. Или банкирша на зиму уезжает в городскую резиденцию со всеми удобствами, а летом приезжает за качественной еблей?

Хотя откуда знать, что она качественная?

Мысли второго плана, которые были именно мыслями и не оформлялись в монолог внутреннего голоса, были о сексе. Сексе без обязательств со случайной шкурой. Банкирша не привлекала возрастом и телом Кирилла, но у неё между ног была щель — единственная доступная, не сморщенная и заросшая мхом и паутиной щель в этой деревне. Щель похотливая и ненасытная, раз деньгами заманивала в свои сети пидора, который ей в сыновья годится. Хотя, возможно, стареющим бабам в кайф почпокаться с молодыми петушками. Или у Егора Рахманова огромный агрегат.

Как по заказу на дороге показался сам черногривый альфонс. Он катил перед собой тачку, с верхом нагруженную колотыми дровами. Через стекло доносилось поскрипывание колёс на кочках.

Кирилл чуть отклонился от окна, отгородился тюлевой шторой и продолжил наблюдение. И без этих предосторожностей Егор бы его не заметил, тяжёлая тачка занимала всё его внимание и требовала напряжения сил. Мышцы на руках выделялись заметнее. Да и спина с неровным огородным загаром, прикрытая линялой майкой, стала словно рельефнее. А задница так и осталась с орешек. «Агрегат» спереди Кирилл рассмотреть не успел, и вряд ли бы смог: дешёвые китайские шорты, из швов которых торчали нитки, были селянину широковаты.

Рахманов прошёл чуть дальше по дороге и свернул к коттеджу любовницы. Оставил тачку, подошёл к резной калитке, просунул руку через витые прутья и, видимо, отодвинул засов. Затем вернулся к тачке и закатил её во двор. Привёз дровишки. Вот она помощь, под которую маскируются интимные встречи и финансовая поддержка. Приедет Лорик из города, а у неё уже и печка истоплена, и ужин приготовлен, можно и покувыркаться.

Нет, про печку Кирилл, конечно, присочинил, солнце и так жарило лучше всякой печки. Облака были и становились гуще, только мало влияли на творившееся на улице пекло.

Калякин перешёл к другому окну, стараясь разглядеть, что происходит за забором коттеджа, но расстояние и листва сводили его попытки на нет. Стёкла с морковкина заговенья никто не мыл, а от штор шёл запах тлена и разложения, в пору зажимать нос. Кирилл подумывал уйти, заняться чем-нибудь ещё, ведь сейчас порнушки точно не обломится, но оставался на наблюдательном посту. Было в этом ебанутом пидоре что-то притягательное. Что-то неизведанное. Непознанное. Загадочное. Вроде обычное деревенское чмо, а… Нет, Кирилл не мог себе объяснить. Ему хотелось видеть Егора Рахманова и издеваться. Он — идеальная жертва, безобидный пидор. Наверное, объяснение в этом. Другого Кирилл не находил.

Совсем долго пялиться на пустой пейзаж не понадобилось, Егор вывез тачку со двора минут через десять, закрыл калитку и покатил мимо Пашкиной хаты к своему дому, всё так же не заметив хищного взгляда из соседского окна.

Работящий.

Калякин сплюнул на бабкин ковер. Он ненавидел выскочек и мямлей, которые сами усердно работали, жопу на работе рвали и других заставляли. Правда иногда, при умелом манипулировании, от них можно было получить достаточно профита.

Развлечения кончились. Калякин за тонкую лапку подобрал подыхающую муху с подоконника кинул её в паутину, висевшую в углу под занавешенными вышитыми занавесками иконами и лампадкой. Муха встревоженно зажужжала, откуда ни возьмись появившийся паук подбирался к нечаянному подарку с осторожностью. Кирилл последил, как он медленно оползает добычу, потом поднял голову к образам. Строгие лица бородатых святых смотрели на него с укором. Ждали, чтобы он покаялся и стал послушным мальчиком.

— Не дождётесь, — буркнул Кирилл и сдвинул занавески, скрывая лики святых. Лишая их возможности шпионить за ним. Он всегда чувствовал себя неуютно, если в комнате иконы. Это было сродни постоянному видеонаблюдению, которое вёл Бог, становившийся тем самым всевидящим. То же самое было и с фотографиями родственников и даже постерами знаменитостей — как будто на тебя смотрят. Ни подрочить, ни газы выпустить. Нет уж, пусть сидят за занавесками.

А Рахманов, наверно, верующий. В глуши все верующие. И у кого родичи немощные тоже верующие, а уж такие малахольные и подавно. Хотя гомоеблю в Библии не любят, целыми городами пидоров уничтожали и правильно делали, нечего на земле пидорастию сеять.

Калякин ещё разок взглянул в окно, выбирая между продавленным поколениями Пашкиных предков диваном и вторым визитом к Рахманову. Попугать его, спросить, почему дрова выгуливает вместо того, чтобы деньги искать.

В этот момент в чуланчике без окон закряхтел Пашка, заклацала сетка панцирной кровати. Кирилл сразу ухватился за это обстоятельство, ему надоело слоняться по дому одному.

Он раздёрнул шторы спальни, впуская туда солнечный свет.

— Пахан, блять, хорош валяться!

— Так сладко спится, — прошлёпал губами Машнов и не открыл глаза. Не глядя отмахнулся от мух и продолжил спать. Кирилла это не устроило. Он зашёл в комнатку — до кровати там было всего два шага — и со всей дури дёрнул друга за ногу.

— Ай! — заорал, мгновенно просыпаясь, Паша, но было уже поздно: он заскользил по перине и полетел вниз. Калякин проворно отскочил обратно в зал, освобождая место для падения. Удар копчиком о доски вышел знатным, грохот от зацепленной тумбочки стоял такой, что фанерная перегородка затряслась. Ножки кровати взвизгнули по полу, Паша приложился затылком о металлический уголок рамы, на которую натягивалась сетка.

Это было чертовски смешно.

— Да ёб!.. — запричитал Паша, когда, балансируя руками и ногами, сел на задницу. — Калякин, ты нафига это сделал? Блять, ну…

Кирилл никак не мог прекратить смех, слёзы из глаз сыпались.

— Извини, братуха, я не знал, что так круто получится…

— Круто, блять, — рыкнул Паша, он тёр ушибленный затылок. — Себе так круто сделай, больной…

— Не, себе нельзя, — смех понемногу проходил. — Ты не обижайся, я же просил тебя не спать. Мне скучно, блять, делать нехуй. Ты говорил. Тут где-то речка есть, поплаваем?

Снаружи затарахтел мотоцикл. Кирилл словно собака Павлова метнулся к окну, но не увидел, и характерный ижаковский гул уже затихал. Блять, досадно, и Пашка как назло чего-то там копается, котелок чешет и не отвечает. Ладно, будет еще много времени до пидорка докопаться.

Калякин вернулся к чуланчику. Друган ещё сидел на полу, развалив яйца, и щупал затылок.

— Идём или нет? — подогнал Кирилл.

— У меня шишка будет, придурок, — сообщил Машнов.

— Да хер с ней, пройдёт. Пошли на речку, а то я сдохну. Я пиво охладил, тебе свою вторую банку отдам в возмещение.

Пашка оскалился: такую компенсацию он принимал.

11

На речку поехали на машине. Хоть она протекала в непосредственной близости от деревни, но Пашка, как истый знаток местных традиций, обычаев и достопримечательностей, сказал, что лучше место для купания чуть дальше вниз по течению.

— Там дно песчаное и глубоко, — со свойственными ему интонациями гида вещал Пашка. — Раньше там карьер был, песок добывали, поэтому и прозвали «добычка». Когда-то тут вдоль всего русла дома стояли, при помещике и после войны даже. А сама речка называется Орса.

Пашка жал на газ, «Тойота» летела по грунтовке в облаке пыли, подпрыгивала на ухабах, которые горе-водитель не успевал объезжать. Справа спела кукуруза, слева стояла луговая зелень, склоном уходившая вниз, к берегу. Речная гладь иногда поблескивала за окаймляющими её кустами и деревьями.

— Да мне всё равно, — зевнул Кирилл, со скукой рассматривая пейзажи. Его волновала только температура пива, катающегося по заднему сиденью. Кондиционер, конечно, справлялся.

— Равнодушие! — голосом вождя на броневике воскликнул Паша. — Равнодушие делает нас слабее и тупее! С познания родного края начинается всякая наука!

— Деньги можно и без науки делать.

Они переглянулись, подскакивая на очередной кочке, понимающе оскалились, вспоминая слегка поджарившуюся на солнце коноплю. Вдруг Кирилл увидел слева по борту, чуть впереди, знакомый красный мотоцикл с коляской…

— Останови вон там! — закричал он, тыча пальцем на «Юпитер».

— Мы туда и едем, — не понял сначала Паша, но потом заметил брошенный на лугу трехколёсный транспорт. — А, твой новый дружбан!

— Не дружбан он мне! Заткнись и притормози.

Через полминуты они поравнялись с мотоциклом, и Машнов выполнил просьбу, «Тойота», по пороги в густой траве, встала около мотоцикла. Мотоцикл был как мотоцикл, один-одинёшенек, хозяина не наблюдалось. Но ведь он где-то должен быть!

Кирилл, вытягивая шею, осмотрелся. Хотел даже вылезти из машины для лучшего обзора, но этого не потребовалось. Егор Рахманов обнаружился справа от них на склоне, стоял и настороженно ждал, что городская шпана сделает с его техникой. Он опирался на косу, и под ногами рядами стелилась скошенная трава, но, почуяв опасность, бросил работу. Из одежды на нём были только шорты, ну и резиновые сланцы. Тело, под стать лицу, пидору досталось красивое.

Кирилл ухмыльнулся, ему нравилось, что сельский задрот его боится. Нажав на кнопку, опустил стекло. Их взгляды скрестились. Парень прекрасно понимал, что если горожанам вздумается повредить его «ижак», помешать он ничем не сможет. Однако и прогибаться, просить, умолять не станет. Просто примет как испытание, ниспосланное свыше. Смирится.

Дурак.

— Эй, деньги за штаны приготовил? Я вечером приду.

Рядом заржал Пашка. А Рахманов не проронил ни звука, только пристально смотрел, не обращая внимания на треплющий смоляные космы ветерок. Ударить бы его.

Коса и топор

Молчаливое противостояние взглядов продолжалось ещё с полминуты. Калякин ухмылялся и подумывал выйти, прокатиться на чужом мотоцикле, подонимать пидора из вредности. Но исход дела решил Пашка, запустивший мотор и со своей кнопки поднявший стекло:

— Поехали. Нехер жару впускать. Потом намилуетесь, голубки…

— Блять! Да иди ты на хуй с подъёбками! — взревел Калякин, однако сразу остыл, показал большим пальцем назад, где оставался селянин. — Здорово я его, да? Видал, как испугался? Чуть в штаны не наложил.

— Боится - значит уважает, — изрёк Паша. — Мы уже приехали.

Грунтовка разветвлялась. Одна дорога шла дальше вдоль берега, вторая сворачивала, резко спускалась к реке. Пашка повернул руль вправо, машина накренилась капотом вниз, заковыляла по неровностям местности, алюминиевые банки на заднем сиденье стукнулись боками, две упали на коврик.

Дорога выводила на широкую пологую поляну с примятой травой и несколькими кострищами. Кое-где поблескивал в лучах солнца мусор — упаковки от чипсов, пластиковые и стеклянные бутылки.

— Здесь иногда из города отдыхают, — пояснил Пашка, заглушая двигатель, — или из больших сёл. Загадили всё, мудаки.

Однако на самом деле место было относительно чистым, Кирилл и позагаженнее видел, не в Турции, правда. Близость освежающего водоёма и вовсе отставляла на задний план все экологические вопросы суши. Он выскочил из машины, на ходу снимая футболку, устремился к берегу. Речка из себя ничего интересного не представляла: серая, искрящаяся лента шириной метров двенадцать, с умеренным течением, примерно посередине — вытянутый песчаный островок с редкими кустиками. Вдоль берегов тоже тянулись кусты и деревья. Летали стрекозы, квакали квакушки.

— Вода прозрачная, — подошёл Пашка, снял шлёпанец и сунул в реку пальцы. — И тёплая. Ныряем?

На мелководье плавали какие-то совсем мелкие тёмные рыбёшки, коту на зуб и то малы.

— Ныряем, — сказал Кирилл. Повесил футболку и шорты на ветку ивняка, скинул шлёпки, и, оглянувшись на Машнова, который одевал в свои шмотки соседний куст, ступил в воду.

— Блять! — ледяная вода окутала ступни по щиколотку. — Ты говорил она тёплая!

— Ничего, привыкнешь, — засмеялся Пашка и размашисто пробежал мимо него, на ходу хлопнув мокрой холодной ладонью по спине. Забежал по пояс, развернулся к берегу, охая-ахая, принялся плескать на себя и на кореша. Брызги обжигали разгорячённую кожу. Кирилл бросил мяться и побежал к другу, повалил его в воду и упал вместе с ним, ушёл с головой и быстро вынырнул. Тело мгновенно привыкло, тёплый ветерок приятно ласкал, жара уже не казалась такой удушающей.

Только из ума не выходил оставшийся на бугре Егор Рахманов.

— Поплыли на остров? — предложил вынырнувший Машнов. Его волосы распрямились и прилипли, с них ручьями текла вода.

— Я первый, — подначил Кирилл и оттолкнулся от дна, лёг на воду, заработал руками. Пашка едва успевал за ним.

На островке была благодать. Жара здесь не так сильно чувствовалась. Ноги тонули в горячем белом, почти южном песке, стоять было невозможно. Пашка сразу плюхнулся на спину, раскинул руки.

— Лепота!

Над ним в голубом небе застыло редкое белое кружево перистых облаков, оводы почти не докучали.

Кирилл не спешил к нему присоединяться: он нашёл взглядом крошечную фигурку косаря на высоком берегу и следил за его размеренными движениями. Солнце палило, а он работал вместо того, чтобы принимать водные процедуры. Больной.

— Эй, Киря, тебе голову напекло? Чего застыл-то как неродной? Падай сюда.

— На пидора смотрю, — отозвался Кирилл и наконец лёг, подложил руки под голову, закрыл глаза от слепящих лучей. Песок сразу налип на кожу, набился под мокрые плавки. Ну и пусть.

— А что на него смотреть? — лениво хмыкнул Паша.

— Ничего, — отмахнулся Калякин, полежал, но ему всё-таки хотелось говорить. — Никогда не видел пидоров. А ты видел?

— По телеку.

— По телеку и я видел. По телеку их сразу отличишь — размалёванные, кривляются, одеваются, как бабы.

— Манерные, — подсказал Пашка. — И «пра-ативный» любимое словечко.

— Да. А этот… мальчик с коровой не такой. От нормального не отличишь. С прибабахом, конечно, но не манерный. И вообще, не думал как-то, что в деревнях пидоры бывают.

— Так может он не пидор вовсе? Вдруг у моей бабки на почве мыльных опер кукушечка съехала?

— Да нет, он пидор. Зуб даю.

Пашка не ответил. Кирилл тоже замолчал. После купания, на пляжике, под плеск воды им обуяла сонливость. В голову лезли всякие дремотные мысли. Например, с какой силой надо дёргать корову за соски, чтобы лилось молоко, и в каком порядке.

Пашка пошевелился, перевернулся на живот.

— Как ты думаешь, в чём прикол быть пидором? Давать себя в очко трахать?

— Не знаю, — не открывая глаз, пожал плечами Калякин. — Чмыри потому что.

— Говорят, они кайф от этого ловят. От трения простаты. Типа доказанный медицинский факт, как у баб точка «джи».

— Похуй.

— Ну, а ты… хотел бы попробовать? Всего один раз, если бы случай представился, и никто бы не узнал.

— Нет, — отрезал Кирилл. Такого он точно никогда бы не хотел пробовать, ни при каких обстоятельствах. Он не пидор.

— А, — Машнов даже приподнялся на локтях, — по-другому? Не все же пидоры в жопу долбятся, есть же которые сверху.

— Сверху на хуй садятся? — специально не понял Калякин, тоже перевернулся, подставляя солнцу спину, положил кисти рук под щёку и опять закрыл глаза.

— Нет! Которые трахают нижних! Они же вроде как выше в иерархии.

— Они все пидоры.

— Ох ты господи! Как будто ты баб никогда в зад не чпокал! Не поверю! Это же одно и то же!

— Это баба, а это мужик — разные вещи. Тебе невтерпёж, так иди и долбись. И вообще, достал своими тупыми вопросами.

— Ладно, что ты завёлся?

— Ничего, — Кирилл сел, разговор разбередил что-то в груди, что требовалось унять. — Назад поплывём?

— Я ещё хочу полежать, — пробормотал Паша и устроился удобнее в позу сна. Вот козлиная рожа!

Кирилл встал, вытряхнул песок из плавок и поплыл один. Вода уже не казалась холодной и наслаждение прожаренным косточкам доставляла невероятное. Правда, в самом глубоком месте было по шейку, но всё равно замечательно. Речка Орса радовала, отодвигая тоску по турецким курортам на второй план.

Наплававшись и нанырявшись вдоволь, Кирилл вышел на берег. Мышцы приятно ломило, ветерок обдувал с кожи влагу.

Он поднял оставленное Пашкой полотенце, промокнул волосы и накинул его на плечи, чтобы не обгорели. Машнов валялся без движения на островке, подставив солнцу и небу пятую точку.

По-прежнему в прибрежном рогозе квакали лягушки, над головой и в траве стрекотали всякие насекомые, над водой носились ласточки и стрижи, и к этим звукам примешивалось близкое жужжание косы: «вжик» и через секунду снова «вжик».

Волнение в груди ещё бродило: чокнутый пидор заставляет о себе думать. Влез в голову и не выходит.

Кирилл уверенным шагом… вернее, чуть вприпрыжку, словно по горной тропе, направился вверх по поросшему колкой травой склону. Наверху трава была зеленее и, наверно, сочнее, по крайней мере, запах от скошенных кучек шёл восхитительный, какой-то изначально натуральный, не испорченный антропогенными факторами.

Егор косил. Размахивался и подрезал тугие зелёные стебли. Вжик, и трава упала округлым рядком. Вжик, и ещё один участок луга лёг под косой. Руки с проступающими бицепсами крепко держали деревянный самодельный черенок, обнажённая взмокшая спина была напряжена, движения сосредоточены. Но как только Рахманов увидел приближающегося вымогателя, он остановился. Словно дикую собаку перед собой увидел — замер и не выказывал страха.

Калякин остановился метрах в двух, сорвал сочную травинку, сунул стебелёк в рот. Он отметил напряжённую скованность селянина и обрадовался. Но начал издалека.

— Чего не купаешься?

Мирный вопрос не ввёл Рахманова в заблуждение. Он не спускал с обидчика глаз. Однако ответил. Так же осторожно, как при встрече с той же собакой или подозрительным типом в тёмной глухой подворотне:

— Косить надо.

— Протух весь, наверно? От тебя несет, как от бочки с дерьмом.

Это была неправда. Кирилл не чувствовал никаких дурных запахов от парня, только ароматы свежей травы и луга, а они были очень приятными. Но докопаться было до чего-то надо.

Рахманов молчал. Должно быть, он и собирался освежиться после работы, но пришли двое уродов и заняли выгодное место.

— Или тебе не в кайф в речке купаться? Может, ты предпочитаешь ванну, джакузи? А? Есть у тебя дома джакузи?

Кирилл был доволен удачной издёвкой. Он прекрасно знал, что в халупах типа Пашкиной, в деревне без водопровода и газа в сортир ходили на улицу и мылись в корыте, поливая себя из ковшика.

— Чего тебе надо? — спросил Рахманов, опираясь на косу. На его лбу и висках выступили прозрачные капельки, растрёпанные на ветру волосы сбились прядями. От поджарого живота к паху на шортах темнела влажная клинообразная полоска от стекающего туда пота. Грудь была гладкой с маленькими ореолами сосков, загоревшая кожа блестела.

Калякин усмехнулся: наконец-то объект насмешек заговорил!

— Как, у пидоров память короткая? Ты, Егор, мне три штуки должен.

— Не должен.

— Должен-должен. А если у тебя их нет — найди. Советую тебе бросить свою косу и топать искать. Иначе сено тебе не понадобится, я корову твою на колбасу пущу.

— Такого не будет.

Надо же, прыщ дрожит, а сопротивляется!

— Ты мне, что ли, помешаешь?

Егор молчал. Сжимал губы и рукоять косы. Конечно, он не смог бы помешать Калякину прыгнуть в машину и домчаться вперёд допотопного мотоцикла до деревни и перерезать, например, глотку корове. Кирилл и сам понимал, что этого не сделает, по крайней мере пока. Кишка не тонка, но тогда пропадёт повод доёбывать пидорка, и возникнут реальные проблемы в виде мусоров.

Калякин выплюнул сжёванную в мочало травинку, обошёл вокруг Егора, раскидывая ногой полоски скошенной травы. Порхали бабочки, летали пчёлы. Солнце начинало припекать в высохшую макушку. Организм снова просился в воду, но Кирилл не до конца удовлетворил своё эго.

— Ладно, — снисходительно сказал он, вновь встав перед селянином, — у тебя ещё есть часа четыре до вечера. Видишь, я держу слово, не требую денег раньше срока?

Егор снова не проронил ни слова. Это было весело и скучно одновременно. Что боялся — это хорошо, только лучше бы стал или умолять, или угрожать, или выпендриваться. Хоть что-нибудь, кроме этого пронзительного взгляда!

Кирилл не выдержал, отвёл глаза, тут же усмехнулся и, сплюнув в траву, пошёл к речке. Неясные чувства, призывающие глумиться над парнем, ещё обуревали им.

Калякин остановился, подошёл к черте, за которой начинался спуск с бугра: Пашка валялся на песочке, закинув ногу за ногу и, кажется, чесал волосатое пузико или — фу — волосатые яйца. Речка спокойно катила воды, огибая островок. Ласточки ловили мошек высоко над землёй. Одним словом, спешить было некуда.

Кирилл развернулся к Рахманову. Тот продолжил косьбу, сопровождаемую мерным «вжик-вжик». Волосы почти закрывали его беспристрастное, обманчиво равнодушное лицо.

— Эй! — окликнул Кирилл. Косец посмотрел на него, но в этот раз не прервал работу. — Мы тут с друганом Пашкой поспорили. Он говорит, что вы, пидоры, ловите кайф от долбёжки в жопу, а я говорю, что вы просто дебилы. Кто из нас прав?

Под косой не оставалось ни одной прямостоящей травинки, все падали чуть искривлёнными рядами. Парень предсказуемо молчал и не обращал внимания.

— Я уверен, что ты нижний, или как это у вас называется, — крикнул Кирилл. Реакцию получил точно такую же. — Эй, чего язык проглотил? Мужиков увидел, слюной захлебнулся? В дыре вашей ни одного члена, а тут сразу два, да не про твою честь.

— Я бы тебя трахать даже под дулом пистолета не стал, быдлота, — проговорил Егор себе под нос, однако, чтобы слышно было. Продолжая всё так же мерно косить.

— Что ты сказал, ублюдок? — Калякин кинулся к нему, чтобы проучить, остановился, узрев привычного смиренного селянина. — Я вас, пидоров, в сортире мочить буду, с тебя начну, — сообщил он и, не получив ответа, пошёл к машине. В груди бурлило ещё пуще, чем при выходе на берег. Ёбаный пидор! Дождётся!

Руки чесались отхуярить этого полудурка! За… за то, что пидор. За то, что быдлом назвал. За то, что боится дать отпор и молчит.

За ёбаные бездонные глаза!

Кирилл вынул из машины пиво. Банки были прохладными на ощупь. Хотел приложиться к своей, выпить с досады, но передумал. Сгрёб в охапку и понёс к Пашке — в компании пить всегда веселее.

Егор всё косил и изображал безразличие к происходящему.

Кирилл спустился к реке, снял шлёпки, бросил полотенце и вошёл в воду. Это было словно снова в первый раз — холодная вода кровожадно вцепилась в поджаренную солнцем кожу. Мелкие рыбёшки тотчас, виляя хвостиками, бросились наутёк, только лягушки в рогозе не паниковали, квакали себе да квакали.

Дно карьера ожидаемо было песчаным, Кирилл аккуратно ступал по нему, шёл напрямик, хотя течение пыталось увлечь его за собой. На глубине пришлось держать банки над головой, исхитряясь не уронить. Пашка на островке веселился:

— Давай, Кирюха, давай! У тебя получится! Я болею за тебя! Оле-оле-оле, Кирюха вперёд! Пиво! Моё любимое пиво!

— Да заебал ты уже, — буркнул Калякин, выходя на песок, кинул банки рядом с другом. — На, держи.

Пашка уже и сам тянул руки за хмельным напитком. Подцепил ногтем ушко на крышке, с жуткой гримасой надавил. Банка с шипением открылась, Пашка мигом приник к отверстию и десяток секунд слышались только его смачные глотки.

Кирилл открыл банку неторопливо, глотнул. Терпкий вкус тёмного омыл пересохшее горло, но пиво всё-таки превратилось в помои. Однако альтернативы не имелось. Сунуть в реку и ждать, пока охладится, слишком долго.

— Хорошо тут, да? — спросил Машнов, его, по-видимому, проблема тёплого пива не волновала.

— Да, — буркнул Кирилл, чтоб отстал.

— Может, деревню из-за этого острова Островком назвали?

— Похую.

Пашка замолчал. Сидел, вытянув испачканные песком ноги, смотрел в голубое небо, на берег, где стояла машина, на кустах висела одежда и косил траву Рахманов.

Зашвырнув пустую банку под куст и откупорив вторую, он повернулся к Калякину:

— Зачем к Егору подходил? Опять бабло выбивал?

— Нет, — огрызнулся Кирилл, с неохотой глотая прогорклую отраву. — На отсос договаривался.

— Ну ты даёшь, — Пашка засмеялся, потом вдруг возбуждённо подскочил с задницы на колени. — А что, если правда к нему с этим делом подкатить? Ну отсосёт разок, никто же не узнает! Тут деревня. Я не выдам, ты меня тоже, зато профит! А? Как я придумал?

Калякин поднял на его довольную рожу глаза:

— Ты ебанулся, Паш?

— Да какая разница, кто у тебя в рот возьмёт?

— Ага, думай… С пидором свяжешься, сам пидором станешь, — осадил Кирилл. Разбалтывая в банке остатки пива, вспомнил, с каким достоинством и презрением Рахманов назвал быдлом и заявил, что не будет трахать.

Именно так: не будет трахать.

Вслед за воспоминанием появилась другая мысль: значит, пидорок может оказаться «верхним»? А что, он красивый, неплохо сложен. Только затюканный не в меру, разве верхние не альфа-самцы? Впрочем, Кирилл этого не знал, о гомосексуалистах он раньше не задумывался. Ну, то, что мусора, гаишники все пидоры, это все знают, и это для красного словца, а не настоящая их ориентация. Что пидоры — это фу и их гасить всех надо — это тоже каждый нормальный пацан в курсе. Но в повседневной жизни он никогда с гомосеками не сталкивался. Реальность оказалась не совсем похожей на стереотипы и личные представления. А Машнов пусть идёт на хуй со своей клёвой придумкой.

Пашка это понял и не лез, отмахивался от приставучих оводов. Он уже высосал вторую банку и облизывался на третью.

— Ты обещал мне свою отдать, — напомнил, когда терпеть присутствие полной банки пива стало невмоготу.

— Бери, — разрешил Кирилл, смял и запулил пустую тару в реку. Течение радостно приняло её и понесло в неведомые дали.

Они позагорали ещё, пока Пашка не прикончил последнее пиво, затем поплавали и стали собираться домой. Выжали, не стесняясь друг друга, трусы, обсохли. Солнце клонилось к вечеру, мошкара опустилась к земле, жалила и мельтешила перед глазами. Рахманов к этому времени погрузил траву в люльку мотоцикла и уехал. Они тоже направились в деревню. Пьяный Пашка гнал, не замечая кочек, «Тойота» летела в клубе дорожной пыли, музыка в салоне орала на всю катушку. Настроение у Кирилла улучшилось.

12

К вечеру погода испоганилась. Поднялся ветер, небо затянули серые тучи, правда, плывшие высоко, но Пашка опасался, что ночью пойдёт дождь и квохтал над увядшими, слегка подсушенными стеблями, которые они нарвали утром. Кириллу пришлось помогать переносить их в сарай под крышу. Ещё Кирилл видел, как его новый приятель снова отвёз тачку дров в дом банкирши. Лариска к тому времени вернулась с работы, и не отпускала альфонса подозрительно долго.

При думах о сексе, который только что получил его должник, у Калякина встал. Тонкая шкурка едва не лопалась от распирающей член крови. Не помогало даже курение.

Хотя, возможно, Рахманов зарабатывал взыскиваемые с него три тысячи. Или просто просил их.

По-любому, трахаться хотелось так, что хоть на стену лезь. Хоть пеки американский яблочный пирог и тыкай в него. У Пашки как-то всё либидо сублимировалось в жажду окучивать коноплю, он не страдал от пудовых яиц.

Выбросив окурок в росшие во дворе одичавшие лилии, Калякин пошёл искать друга.

— Паш! Ты где? Паш!

Машнов обнаружился на огороде. Топчась по грядкам со щавелем, он рвал вишни со старого приземистого дерева и тут же съедал. Его подбородок, пальцы были малиновыми от сока, на футболке тоже розовели пятна. На колченогом стуле рядом стояла литровая эмалированная кружка из бабкиных запасов, и, что не съедал, Пашка ссыпал туда.

— Компот хочу замутить. В чулане сахара пол-мешка нашёл. Слипшегося, но это фигня, ножом отколю.

Кулинарные подробности Кирилла не интересовали.

— Пойдёшь со мной? — спросил он, усаживаясь на перевёрнутое железное ведро, валявшееся тут с незапамятных времён, погнутое и проржавевшее. Ведро под его весом накренилось и на пару сантиметров вошло в землю.

— Куда?

— К пидору.

Пашка, жуя, засмеялся. Кивнул на выпирающий из трико стояк:

— Всё-таки решился, да? Компания нужна? Понимаю!

— Иди на хуй, я за деньгами тебя зову, — Кирилл залез ладонью в штаны, попробовал разместить толстую колбаску, чтобы не выделялась. Ему почти удалось, да и напряжение спадало.

— Да нет у него денег, сколько раз повторять?

— А вдруг? Он сейчас к банкирше поебаться ходил, вдруг у неё взял?

Машнов перестал рвать вишни, скорчил недовольную рожу.

— Вот сдался он тебе! Нам сейчас идти сам знаешь за чем.

— Ещё почти час, успею. Прикольнусь хотя бы.

— Давай-давай, топай, — смилостивился Пашка. — А я пока компот варить буду. Зови, если что.

Он подмигнул и принялся за вишни, а Кирилл направился в знакомый дом на другой стороне улицы.

На Островок опускались серые унылые сумерки. В деревне как всегда стояла тишина. Вороны вдалеке каркали, ласточки, проносясь над головой, стрекотали, чья-то собачара хрипло лаяла.

Ближе к дому Рахмановых Кирилл услышал ещё несколько повторяющихся звуков, но идентифицировать их смог, только когда нагло открыл калитку. Егор колол дрова — вот что это были за звуки. На большой чурбан ставил чурбаны поменьше и мощным ударом топора разбивал их на части. Оставшиеся кругляши, в основном берёзовые, штук десять-пятнадцать были свалены по его правую руку прямо посередине двора, поленья горкой окружали чурбак-подставку.

Увидев незваного гостя, Рахманов остановился, не всадив топор в очередную чурку, просто опустил. Его волосы были собраны в хвост, лишь несколько прядей выбивались и обрамляли худое серьёзное лицо. По дешёвой застиранной футболке бордового цвета сверху вниз тянулась влажная полоса. Глаза… блять, в них так хотелось смотреть!.. выдавали испуг. Он как обычно сжался, молчал, лишь настороженный взгляд следил за передвижениями горожанина.

— Ну привет тебе снова, — Кирилл по-хозяйски прошёлся по двору, поддел ногой несколько крайних поленьев, рассыпав часть пирамиды, и уселся на сиденье «ижака», как на лавочку, сложил руки на груди — холодало.

Егор повернулся в его сторону и не проронил ни слова. Так и не набрался смелости выгнать вторженца. А всё потому что без яиц — пидоры, они хуже баб.

Загремела металлическая цепь: из конуры между сарайками вылезла собака и пару раз тявкнула. Некрупная лохматая дворняжка, рыжая с белым воротником. Так, у них есть ещё шавка. Где она пряталась вчера? Спала? Глупая псина.

Собака не собиралась брехать на чужого человека, и Кирилл забыл про неё.

— Где мои деньги? — спросил он.

— Твои деньги у тебя, — на этот раз ответил Рахманов, опять абсолютно ровным тоном, как на переговорах с психопатом.

— Значит отказываешься мне платить за изгаженные твоей коровенцией штаны?

— Они в порядке, — Егор кивнул на ноги Калякина. На них действительно были те самые брюки, Кирилл оттёр навозные пятна с них найденной в доме бабкиной щёткой, замочил, постирал, высушил и набрызгал одеколоном, чтобы наверняка перебить запах. Впрочем, запах исчез уже после замачивания.

— Моральный ущерб, — быстро сориентировался Калякин.

— Нет, — ответил Рахманов, твёрдо, но без безрассудной отваги. В драку с обидчиком он бы не пустился. Верил в свою правду, при этом не веря во вселенское торжество справедливости. Холод ему был нипочём, колка дров здорово разгоняла кровь.

Калякин слез с мотоцикла:

— Ну как хочешь. Пойду за твоей скотиной.

Конечно, он блефовал. Он даже приближаться к рогатой дуре боялся и тем более не знал, что с ней дальше делать. А если опять обосрёт? К счастью, пидор об этом не подозревал и замер в ожидании дальнейшего. Возможно, судорожно решал, что делать, но внешне оставался невозмутимым. Красивый, ладный и только что трахавшийся.

Кирилл сделал обманный шаг к калитке, за которой находились закуты для скота и птицы, и сразу вернулся обратно, будто передумав. Егор не шелохнулся, на ветру трепетали только не удержавшиеся в хвосте пряди.

— Ладно, — сказал Кирилл, — если тебе дорога корова, можем поступить другим образом. Я прощаю тебе долг, а ты… ты договариваешься, чтобы банкирша дала мне.

Что именно банкирша должна дать, уточнять было не нужно. Ухмылка Кирилла красноречиво говорила об этом. Он ожидал новой волны страха, растерянности, так тешившей чувство собственной важности, но…

Странно, на лице Егора расцвело тоже что-то наподобие ухмылки, из глаз ушёл испуг.

— А ты не боишься ставить условия человеку с топором? — спросил он и покрепче перехватил отполированное его сильными ладонями топорище.

Кирилл опешил, перевёл взгляд с посветлевшего лица селянина на тёмное лезвие инструмента. При определённой сноровке оно может послужить отличным оружием, а пидор явно упражняется с ним часто. Почему-то такую вероятность исхода торга Калякин раньше не принимал во внимание, вообще не учитывал топор.

— И когда я с косой, тоже ко мне не подходи, — мстительно добавил Егор. Он заметил замешательство и испуг, и теперь Кириллу надо было как-то выкручиваться, чтобы снова стать царём положения.

Местные сплетни

Кирилл сделал круг возле мотоцикла, проводя пятернёй по сиденью, красному бензобаку, рулю, зеркалам и круглой фаре. Остановился, настроившись на глухую несознанку.

— А духу-то хватит человека рубануть?

— Хочешь проверить? — Егор спросил это с твёрдой убеждённостью. Калякин поверил в его решимость защищать свою честь и честь прекрасной дамы. Можно было бы отстать, зауважать его за эти идеалы, но пидорам нельзя давать спуску.

— Пойдёшь на зону парашу драить? А кто будет за твоей мамашей ухаживать? Бросишь инвалидку одну? Она хоть на горшок сама сходит?

Предположения показались Кириллу чертовски смешными, тем более Егор снова замолчал, его взор потух, потребность вступить в противоборство с противником погреблась под сыновним долгом. Но топор он сжимал крепко.

Кирилл решил забить на прикол с вымогательством и подойти к развлечению с другой стороны.

— Ладно, деньги я тебе прощаю, — он опять влез на мотоцикл. — Я, может, к тебе с дружескими намерениями пришёл. Кроме тебя, тут и поболтать не с кем.

Рахманов его будто не слышал. Удостоверился, что опасность миновала, и принялся за незаконченное дело. Поправил чурбак и, замахнувшись, с одного удара рассёк его пополам, поднял половину и поставил на чурбак.

— У тебя вроде как брат есть? — спросил Кирилл. — Что-то его не видно. Где он?

— В лагере, — раскраивая половину чурки, произнёс Егор, взял следующую.

— Такой молодой и срок мотает?

Егор остановился, пристально посмотрел на него и потом демонстративно одним махом расколол половину чурки. Поленья с деревянным стуком разлетелись в стороны, попадали на груду таких же дров. Парень выпрямился.

— Да я шучу, шучу, — осклабился довольный своей подъёбкой Кирилл. — Что ты, шуток не понимаешь? Просто к слову пришлось. Ты лучше скажи, чего ты такой неразговорчивый?

— С тобой, что ли, разговаривать? — Рахманов в который раз принялся за колку.

— А что, не нравлюсь? Ах да, ты же разборчивый. Кого попало не трахаешь.

Рассекаемые чурбаки звонко поскрипывали, дрова, падавшие в кучу, задорно стучали.

— А я вот пидоров не люблю, — продолжил Кирилл, так и не дождавшись от селянина ответа. — Но мне скучно и хочется трахаться, а трахать тут только банкиршу можно.

— Езжай к себе в город.

— Не, мне пока нельзя. Причины есть. И мне вот что интересно, Егор, — как ты тут живёшь-то без секса? Ты же пидор, тебе же в бабу должно быть противно вставлять. Двигал бы в Москву, где ваших заднеприводных полно.

Куча колотых дров росла, а чурбаков уменьшалась. Рахманов ловко управлялся с топором, изредка предплечьем вытирая пот со лба. Линялая его футболка от горловины к паху клином стала тёмной. Он не отвечал, был, казалось, полностью поглощён своим занятием.

Кириллу, чтобы потешиться, и монолога хватало.

— Чего ты такой неразговорчивый-то? Я ведь с тобой нормально, по-дружески. То дело с коровой замяли уже. Не пойму просто, как ты в деревне живёшь — дрова эти, сортир на улице, корова, навоз. Вонь.

Калякин сказал это с презрением. По его разумению загнать себя в глушь к тухлым бабкам и комарам могли только маразматичные пенсионеры, свихнувшиеся на почве фанатичной любви к взращиванию помидоров, или опустившиеся вконец алкаши, которых погнали за сто первый километр. Остальные стремились к цивилизации с её благами, цеплялись за любую возможность, снимали комнаты в общагах, женились по расчёту и по залёту. Себя Кирилл не представлял без тачки, клубов, бухла, ночной тусовки, секса без обязательств по разным впискам. Он считал, что такой образ жизни и должна вести молодёжь в стране почти победившего капитализма. А этот красивый парень… Он здесь словно жемчужина посреди навоза!

Другое, менее поэтичное и избитое, сравнение сейчас не пришло Кириллу на ум. Он смотрел на Егора и ждал его ответа, каких-нибудь объяснений, однако Егор молчал, однообразно нагибаясь за чурбаком, ставя его, размахиваясь, ударяя топором. Оставался безучастным, на лице не отражалось никаких эмоций, кроме естественного напряжения, вызванного тяжёлой работой. Ни неприязни, ни страха, ни разочарованности в собственной жизни.

Кирилл вскочил с мотоцикла: а и вправду, какого хера он увещевает этого придурка? Пидоры не люди, у них всё через жопу. Мочить таких надо, чтобы другим нормальным людям не мешали. Но… Кирилл очень хотел, чтобы долбанный уравновешенный селянин поднял на него свои карие глаза, которые в темноте пасмурного вечера были бездонно-чёрными. Хотел, чтобы его ещё раз затянуло в этот глубокий выразительный омут, падая в который, испытываешь что-то сродни транса, лёгкого наркотического кайфа.

Только блядский Рахманов всё колол и колол. Дрова усыпали двор вокруг него, несколько поленьев отлетели к дощатому забору, к сараям и собачьей конуре, одно ткнулось в спицы переднего колеса «Юпитера». Наступала темнота, а у него оставалось ещё четыре целёхоньких чурбака. Он торопился.

Кирилл вспомнил про Машнова и делянку конопли. Напоследок в отместку Калякину приспичило сказать что-нибудь обидное, унизительное.

— Кстати, Пашка не против, чтобы ты у него отсосал. Что ему передать? Ты согласен? Когда ему прийти? Сегодня ночью сойдёт?

— Так твой друг тоже пидор? — наклоняясь за очередным чурбаком, спросил Рахманов. — Может, и ты?

У Калякина закипела кровь, кулаки сжались. Он шагнул к пидору, чтобы сломать челюсть за такие слова, но не посмел — у того был топор. Поддав ногой ближайшие поленья, Кирилл убрался со двора. Так и не получив желанного взгляда.

Серое без просветов небо опустилось низко, почти задевало старинные телевизионные антенны на длинных металлических шестах. Трава стала влажной. Во многих окнах, в том числе в их доме и у банкирши, горел свет.

Кирилл обернулся на дом Рахманова — там света не было. В первую секунду ему это не показалось странным, ведь пидор работал на улице, а во вторую вдруг вспомнил, что пидор живёт с матерью. Так что же, как младший сын, тоже на курорты уехала или настолько немощная, что не в состоянии зажечь люстру? Да, вроде бы Пашка говорил, что она не ходячая. Вот прямо совсем? Лежит и ссыт под себя? Брр.

Кирилла передёрнуло.

Он тряхнул головой и побежал по каменистой дороге, нормально различимой в сумерках благодаря светлому цвету известняка. Лаяла чья-то собака, носились ласточки. Кирилл каждый раз пригибал голову, боясь, что это летучие мыши. Деревня выглядела иллюстрацией к гоголевскимкошмарикам.

Сколько прошло времени, Кирилл не знал, но предполагал, что Пашка его кокнет за долгую отлучку. Прошмыгнув мимо «Тойоты», он вломился в калитку, слишком неаккуратно громыхнув щеколдой. Заметил, как отодвинулась штора, и друг выглянул в окно.

— Я уже здесь, — заявил Кирилл, вбежав в дом и чуть не стукнувшись макушкой о низкую верхнюю планку дверного косяка.

— Где тебя носит? — Пашка был недоволен. На полу прихожей валялись свернутые пакеты под коноплю.

— Развлекался, — Калякин прошёл сразу к холодильнику, вынул оттуда открытую банку сардин, повернулся к столу и стал искать чистую вилку.

— С Егоркой что ли? — в интонациях стоявшего позади Пашки появился интерес. — И как? Понравилось? Ты теперь тоже пидорас?

Он хихикнул.

— Иди в сраку, — запихивая консервы в рот, посоветовал Калякин. — Он, кстати, обещал тебе с заглотом сделать, если ты к нему сегодня ночью придёшь.

— Иди-ка ты тоже в то самое место, — Пашка нихрена не поверил, наклонился подобрать пакеты. — Давай, кончай жрать, потопали.

Консервы с голодухи были вкусными. От прогулки по свежему воздуху нагулялся не только аппетит — сон тоже. Идти за тридевять земель было впадлу.

— Там дождь собирается. Может, до завтра?

— Не будет там дождя: ласточки высоко летают. Когда ласточки высоко летают, дождя никогда не бывает.

Знаток херов. Кирилл выскреб банку, дожевал, раздумывая, а не послать ли его далеко и без хлеба, но вместо этого кинул банку на стол, языком почистил между зубами и, наконец, кивнул.

— Пойдём.

Стимулом были деньги от продажи травки.

13

Дождь не пошёл и на следующее утро, хотя погода определённо испортилась. Тяжёлые серо-синие облака заполонили всё небо, и лишь когда в редкие прорехи проглядывало солнце, тело переставало дрожать.

— Лето, блин! — Пашка, то и дело поглядывая на тучи, раскладывал на крыше сарая принесённые вчера и сегодня стебли конопли. Места уже не хватало, и он укладывал их плотно, расправлял каждый листочек. Кирилл подавал ему снизу, терпеливо ждал и выслушивал Пашкино бухтенье и, чтобы отвлечься от холода и усталости, следил взглядом за покачивающейся ниткой паутины, свисающей с листа ржавого железа. Нитка была старой и толстой, с налипшими почерневшими чешуйками берёзовых серёжек и ещё каким-то сором. Она вызывала брезгливое омерзение. Здесь в деревне, в бабкином доме почти всё вызывало брезгливое омерзение, всё было пропитано запахами гниения и разложения, умирания.

Кирилл проснулся раньше часа побудки, ему снился какой-то сон, который не запомнился, и до звонка Пашкиного будильника он лежал и метался между тем, чтобы немедленно вскочить с бабкиной кровати, одеться в свои шмотки или покемарить ещё. Лень одолевала, да и хата за холодную ночь остыла, из окна дуло, и он продолжал лежать и кутаться в одеяло, на котором хоть был чистый пододеяльник, но оно само, как и весь заскорузлый дом, было отвратительным. Только выжившие из ума чудики могут спокойно существовать в таких условиях.

Егор Рахманов… Мысли о деревенских жителях, конечно, в первую очередь потекли к нему. Егор Рахманов ведь не может не понимать, что он тратит свою жизнь зря, похоронив себя в Островке вместе с доживающими здесь свой век старухами. У него точно такой же старый дом со всеми его прелестями, без удобств, с сортиром во дворе, где зимой, наверно, зад и яйца отморозить можно. Корова, поросята, куры — всё это навоз, вонища, крысы, мухи. Поговорить не с кем, пивка попить не с кем, магазина нет, развлекательных центров нет, элементарного Интернета нет. Спутниковую антенну тоже на его доме не видел.

Мать у него инвалидка… Так место ей в соответствующем учреждении. Ей уже всё равно.

Потом раздалось ужасное, раздражающие китайское «пи-пип-пи-пипип», заставившее натянуть одеяло на голову и одуматься — слишком много внимания уделяет чокнутому пидору, лучше бы про своих друзей вспомнил, как они там без него в городе лето проводят, или на фотку какой-нибудь тёлочки в телефоне подрочил.

Пашка протянул руку, Кирилл на автомате вложил в неё последний полный мешок. Хождения за три моря выматывали его в мочалку, на делянке оставалось ещё больше половины урожая, а упрямый, осторожный, сука, Машнов отказывался ехать на машине. Ну попетляли бы, ну запылились, так за один раз бы всё вывезли, а тачку потом на мойке отдраить можно.

— Всё! — сказал Пашка и победоносно выпрямился во весь рост, разглядывая с заботой уложенные стебли, как Гулливер — дрессированных лилипутов.

— Слазь тогда, я жрать хочу.

— Слезаю…

Он ещё раз обвёл любящим взглядом прирождённого садовника подвявшую коноплю и на цыпочках, тщательно выбирая, куда поставить ногу, подобрался к краю крыши. Дряхлое железо прогибалось и стонало под ним. Деревянная самодельная лестница, прислонённая к крыше, тоже держалась на соплях, но каким-то чудом не разваливалась. Кирилл делал вид, что подстраховывает — усиленных мер безопасности не требовалось: если бы Пашка и упал, лететь ему было не более полутора метров — сараи раньше строили низкие.

Машнов слез, деловито отряхнулся, ополоснул руки застоявшейся дождевой водой в бочке, к которой был подведён жёлоб с крыши дома.

— Так приготовишь что-нибудь? — спросил севший на скамейку у колодца Калякин, предварительно положив на неё более-менее чистый мешок.

Пашка вытер покрасневшие от холода руки о трико и обернулся, подбоченился.

— Так, приготовить-то я приготовлю, но запасы у нас кончаются.

— Блять, ты всё сожрал?

— Жрёшь у нас ты. А я ем. Не, у нас есть ещё консервы, тушёнка, колбасы палки две. Макароны и гречка. Хлеб. Чёрствый уже маленько, но сойдёт. Печенья есть и яйца.

— А пиво?

— Пиво тоже есть, не всё же ты вылакал.

— Да я не пью вообще!

— Ещё картошки осталось с полведра, — продолжил перечислять, вспоминая, Пашка. — Ещё у бабки в подвале всякие огурцы и помидоры в банках, закуски всякие, икра…

— Красная? — хмыкнул Кирилл.

— Ага, заморская баклажанная, — кривляясь, поддержал его шутку Машнов. — Не знаю, сколько этим банкам лет, но, думаю, не пропали, консервация десятилетиями хранится и хоть бы хны.

— Не, тогда я есть не буду. Лучше в город мотанёмся.

— Можно мотануться. Не сегодня только, а когда всё уберём. Сегодня картошечки пожарю, с килькой влёт уйдёт.

Кирилл поморщился. Он считал кильку за второсортную кошачью еду. Пиццу бы сейчас слопал, в одну харю и в один присест.

— Молочка бы к картошечке, — в разрез его желаниям замечтался плебейски воспитанный Машнов. — Жареная картошечка с молочком — самый смак, м-мм. Пробовал когда-нибудь?

— Нет, — ответил Кирилл и сразу усмехнулся: — Хочешь, могу молоко организовать.

— К другану своему сходишь? — Пашка мгновенно сменил настрой, заулыбался, тонко намекая на толстые последствия.

Калякин тоже фыркнул:

— Иди ты, не друган он мне. С пидорами не дружу.

— Ага, ага, слышали мы это. То-то ты к нему зачастил. А что, Егорка парень симпатичный, фигурка хрупкая, волосы длинные — ночью может за бабу сойти, а ты к нему как раз по ночам шастаешь.

Кирилл выслушал его глумление беззлобно, даже со смешками. Весело было слушать, как тебя приравнивают к пидорью, но снести такие сравнения можно только от друга, с которым и не через такое прошли и который не усомнится в твоей действительной ориентации, так как сотни раз видел тебя на девках, подсовывал их тебе, а иногда стаскивал с них. В их с Пашкой клубной дружбе встречались самые разнообразные и извращённые выверты.

— А сам-то? — подначил Кирилл. — Сам-то не положил глаз на пидорка? Не ревнуешь? Как приехали, только его и защищаешь: «Егор хороший, не трогай Егора, Егор — душка».

Они засмеялись.

— Ой, блять, в этой деревне и правда оголубимся, — утирая грязным рукавом брызнувшие слёзы, проговорил Машнов. — Не надо было вообще, что он пидор, заикаться.

— Так организовать молока или нет? — спросил, прекращая смеяться, Кирилл. Втайне, в самых потаённых глубинах его души теплилась надежда, что Пашка скажет «да». И где-то рядом, в других глубинах он начал подозревать, что это ненормально.

— Как хочешь. Попробуй. Только у него, наверно, всё молоко на продажу.

— Ничего, поделится с соседями.

Пашка что-то буркнул, отмахнулся и пошёл к веранде, постукивая по земле ногами — отряхивая кроссовки от возможно прилипших комьев земли. Потом скрылся за калиткой, отделяющей двор от садово-огородной территории.

Кирилл посидел, глядя на зелёные заросли позади участка, на необработанные, заросшие травой грядки, на коих в разнобой торчали укроп, перья лука и чеснока, щавель, ещё какие-то культурные растения фиолетового цвета. Он всё-таки решил сходить к Рахманову — авось с утра у него не будет топора. Желание сделать пидору больно, уязвить, пересиливало лень и усталость. К тому же солнце выглянуло, меж серых облаков показался большой клок голубого неба.

На улице Кирилл остановился, подставляя лицо приятно тёплым лучам, расстегнул олимпийку. Деревенская тишина давила на уши, он никак не мог привыкнуть к отсутствию круглосуточного гула транспорта, гомона толпы, строительных, производственных звуков. Брёх собак, кукареканье особо голосистых петухов, кваканье лягушек на реке и жужжание насекомых не восполняли физической потребности в привычном городском шуме.

Калякин прежде всего устремил взор к дому Рахманова. Время не было ранним, около одиннадцати часов, поэтому весёлый молочник на своём драндулете мог отправиться на рынок. Точно Кирилл его распорядок не изучил. На усадьбе лесной феи тоже было глухо.

И всё же улочка отличалась от виденного в предыдущие три дня — возле следующего от банкирши дома на лавке сидела одинокая старуха. Худощавая, невысокого росточка, насколько Кирилл мог судить со своей позиции. На ней были чёрная телогрейка поверх яркого цветастого платья и режущего глаз фиолетового цвета платок. Из-под платья виднелись чулки или колготки и потом уже боты типа калош, но с меховой опушкой. В руках бабка держала клюку, водила ею по земле то ли чертя что-то, то ли ища червяков для топчущихся рядом кур. Но как только бабка заметила вышедшего на дорогу молодого парня, сразу бросила своё занятие. С её взгляда можно было лепить памятник любопытству: слепая, издалека, но непременно рассмотреть, что же там происходит, кто же там стоит.

Кирилл удержался, чтобы показать бабке «фак», пошёл своею дорогой, прислушиваясь, нет ли со стороны Рахмановых каких-нибудь звуков — мычания коровы, стука топора или тарахтения мотоцикла. Но было тихо, как и во всей деревне.

Не теряя надежды найти селянина дома, спящим или готовящим варево свиньям, Калякин свернул с обочины на вытоптанную площадку перед калиткой. Если молочник уезжал, открывал ворота, то щетина скошенной травы не сохранила следов. Кирилл собирался войти, как его окликнул старушачий голос:

— Ты к Егору? Так Егора нету. В город подался с утреца.

Голос бабуси дребезжал, как ложка в стеклянном стакане. Говорила она шамкающе, будто забыла надеть вставные челюсти, и с каким-то исконно деревенским акцентом, отчего «Егор» превращался в «Яхора».

Кирилл обернулся. Старущенция уже переместилась на дорогу, стояла возле дома банкирши на кривых, торчащих из-под юбки ногах и, опираясь на клюку, выжидательно таращилась на него. Кирилл не знал, что с ней делать, и, так как пидорка всё равно не было дома, повернулся к ней. Пошёл.

Вблизи старушка выглядела ровесницей египетских фараонов. Морщинистое лицо с узкими щёлочками желтоватых слезящихся глаз, сеточкой выступивших красных капилляров на рыхлом носу, ввалившимся ртом, в котором действительно не было зубов, и морщинистые узловатые пальцы, крепко сжимающими пластмассовый набалдашник клюки. От одежды тошнотворно воняло похлёбкой.

— Егора нет, Егор уехал, — повторила она, обрадовавшись неожиданной компании. — А ты кто? Нюркин внук?

— Не, его друг.

— Как зовут?

— Кирилл.

— Кирилл? Хорошее имя, новомодное, давно так не называли, с тридцатых годов поди. А меня Олимпиада Михайловна. Баба Липа по-здешнему.

— Тоже ничего себе имечко.

— Назвали вот, — проскрипела она, потом будто опомнилась. — А Егор молоко в город повёз, не возвращался ещё. Ты с ним дружишь?

— Дружу, — соврал Калякин. От нечего делать достал сигарету, закурил. Ему хотелось послушать про Рахманова, узнать о нём побольше, и бабка подхватила эту волну.

— Куришь? Здоровье губишь. А Егор вот не курит, у него учись, он славный хлопец. Только судьба ему, видишь, нелёгкая досталась, — она замолчала, скорбно воззрилась в сторону дома Рахмановых, а через несколько коротких секунд вновь пустилась в повествование чужой биографии. — Горе на семью-то навалилось… Галочку, мать его, паралич разбил. Молодуха, кровь с молоком, красивая невозможно, а вот хворь какая-то приключилась. Лечили её… Возили, да, по всем больницам возили, по докторам… Да доктора-то нынче больно деньги любят, а у Посохиных откуда деньги? Егорка вон студент, Андрюшка маленький…

— Подожди, баба Липа, — перебил увлекательный рассказ Калякин. — Каких Посохиных? Егор вроде Рахманов?

Баба Липа с гневом дёрнула клюкой.

— Это по отцу, по мошеннику бесноватому, они Рахмановы, а по двору Посохины. Тут Посохиных пропасть было, через дом. Да никого не осталось. Кто помёр, кто уехал отседа далече.

— Ясно, — сказал Кирилл, хотя не всё было ясно, например, что значит «по двору», но это не имело значения. — А чего отец у него мошенник?

— Ну как чего? — беззубо усмехнулась бабка, мол, молодёжь, а не смекаешь. — Увёз девку из деревни, детей двоих заделал, а потом хвост трубой и ушёл. Оставил без гроша. Вот Галька с двумя дитями и вернулась, не солоно хлебавши. А тут мать с отцом помёрли друг за другом, совсем одна осталась с пацанятами, на ферме работала. Дояркой — в четыре утра встань, в десять вечера домой приди. И всё пешком, по шесть километров до фермы три раза в день, поди находись. Других-то доярок машина забирала, а в нашу глушь из-за неё одной машина не ездила — директор жмотничал бензин тратить. Собака, чтоб ему в аду гореть…

Баба Липа сплюнула, подчёркивая отвращение. К счастью для Калякина, это оказалась скорее имитация плевка — беззубый рот был сухим, и ему не пришлось лицезреть бабкины слюни на дороге.

— А чего они отсюда не переехали поближе к ферме? — спросил он.

Старуха опять изумлённо фыркнула, скрипуче рассмеялась.

— Так то деньги нужны, а откуда у них деньги? Егора кой-как в город в институт собрала, а Андрюшка в школе учился, его тряпки донашивал, ни одной новой вещички не было. А Егор, конечно, для него берёг, не трепал вещи почём зря… любит он брата-то… Галя работала и последние гроши Егору в город отдавала. Ты-то в городе живёшь?

— В городе.

— Так, поди, там жизнь дорогая?

— Дорогая, — кивнул Кирилл, прикуривая вторую сигарету. В уме счётчиком пронеслись счета за выпивку, бензин, кино, фирменные шмотки, это не считая еды в холодильнике и коммунальные услуги, которые оплачивали родители. Были ещё траты на тёлок, лёгкие транквилизаторы, гаджеты, карточные долги.

Бабка хрипло захихикала, поправила морщинистой рукой ярко-фиолетовый платок и махнула в сторону дома Рахмановых.

— Но Галька правильно воспитала. Как только с нею хворь эта приключилась, Егорка учёбу бросил и за ней ходить начал. Она ведь лежачая совсем, никому не нужна — обуза. А он, молодец, справляется. Пенсию её инвалидскую получают, корову вот держит, свиней. Молодец, тут нечего сказать. Бедно живут, но по миру не пошли. Андрюшка вот сейчас в пионерском лагере, — путёвку от собеса дали, как малоимущим, — а так и траву косит, и воду носит. Мужиком с малолетства растёт, а Егор ему как отец. Нелёгкая судьба, не дай бог никому.

Кирилл так не думал. По его мнению, каждый человек сам кузнец своего счастья — никто же не обязывает угроблять себя в глухомани.

— Так чего он себе работу не найдёт? — спросил он, полностью похеривая прежнюю ложь об их с Рахмановым дружбе, но бабка этого ляпа не заметила.

— Как же не найдёт? Егорка работает. Он социальным работником при матери оформлен. Копейки платят, конечно, жлобы, но стаж идёт. А в придачу и за нами, бабками, смотрит, хлеба да продуктов нам из города возит, дела какие по дому делает. Рукастый он малый, всё умеет. Но больше он с Лариской дружбу водит. Мы-то, бабки, ему только копеечку с пенсии дать можем, да и не надо нам ничего, внуки подсобляют. А у неё денег много, она ему хорошо платит, да и дел в домине такой невпроворот, а мужика своего нету.

— Так он ещё лучше меня живёт! — поразился Кирилл. — Там ему платят, тут ему платят! А я на одну стипендию выживаю.

Бабка посмотрела на него снизу-вверх, перехватила поудобнее клюку. Спросила заинтересованно:

— Много сейчас стипендию платят?

— Две тысячи, — округлил Калякин и умолчал, что стипендии вообще могло не быть, не пропихни его отец на бюджет. В школе он учился слабовато, считался способным, но ленился, прогуливал уроки и цапался с училками. В институте на учёбу вообще забил большой и толстый, брался за ум только перед сессией или после угроз отобрать машину, лишить денег и выпереть в армию. Получаемая стипендия пропивалась в первый же день, остатки уходили на сигареты.

— Мало, — проворчала бабка, возя острым концом клюки по пыли, — везде одни крохоборы. За электричество вон дерут как, пенсии — мизер. Лекарства не укупишь, вся пенсия на них уходит. А Гальке лекарств много надо, ей хоть выдают по рецепту, но не все. Андрюшку в школу собрать… Раньше учебники бесплатно выдавали, а теперь за всё дерут, последнюю шкуру с народа спускают. Я-то старая карга, мне уж восемьдесят седьмой годок… Свой век отжила, войну видела, голод послевоенный видела. Молодёжи вот жить да жить, а в стране такое делается…

— Кирюх!

Калякин вырвался из задумчивости, повернул голову на Пашкин голос. Тот, нетерпеливо сжимая губы, стоял у калитки своего дома, полускрытый «Тойотой». На нём не было толстовки, поэтому он ёжился от не по-июльски холодной погоды, прятал руки в карманах трико. Кирилл уже не замечал низкой температуры, адаптировался под частую смену солнечных и пасмурных пятиминуток. Зато комары и мухи не допекали.

— Здрасте, тёть Лип, — крикнул Пашка, когда старушенция поймала его на прицел мутными глазами.

— Это кто? — спросила она.

— Это Пашка, бабы Нюры внук, — по местным традициям ответил Кирилл.

— Кир, ну ты идёшь? Готово уже всё.

— Ладно, я пошёл, — попрощался Калякин, кинул в пыль окурок и побежал навстречу еде.

— Нюркин… — сзади прошамкала старуха. — Тоже балбес, не чета Егору…

Дальше за спиной слышалось только шарканье шагов, поскрипывание мелких камешков под меховыми калошами и постукивание металлического основания клюки по укатанному известняку.

Мёрзнущий Пашка скрючился не хуже этой старухи, руки в карманы засунул чуть ли не по локти. Дождался, пока Кирилл сойдёт на траву по их сторону дороги и сразу устремился во двор.

— Я думал, ты за молоком пошёл, а ты с Олимпиадой лясы точишь. На палчонку её разводил? Она, бабка рассказывала, в молодости ещё той шалапендрой была, мужичков любила…

Кирилл собрался огрызнуться, но потом решил ответить с той же издёвочкой.

— А, может, ты на неё сам глаз положил? Опытная теперь, так измочалит камасутрой, что стояка ещё неделю не будет. А уж рот без зубов — мечта для минета! Засосёт по самые гланды!

— Придурок… — изумляясь, покачал головой Пашка. — Вот ни стыда…

Они поржали. Вошли в дом, где всё тепло выветрилось с началом непогоды, в комнатах было сумрачно и сыро. Но на всю хату вкусно пахло жареной картошечкой. Неплотно накрытая сковородка стояла на столе, из-под алюминиевой крышки сочились белёсые завитки пара. Рядом стояла тарелка с солёными огурцами и порезанной кружочками копчёной колбаской.

Кирилл забыл про свою брезгливость и про мытьё рук, сел на табурет, взял со стола одну из двух вилок и с нетерпением снял крышку. Из сковородки дохнуло жаром, взметнулся клуб пара… Картошечка, маленькими аккуратными кусочками, некоторые из которых с хрустящими, зажаристыми краями… У Кирилла потекли слюнки. Не дожидаясь Пашки, он нанизал на зубья сколько получилось ломтиков картошки и сунул в рот.

— М-мм, вкуснота, — жуя и обжигаясь, проговорил он. — Точно, сейчас бы молочка… холодного.

— Так что не принёс? — со смешинкой хмыкнул Пашка, усаживаясь по другую сторону старого стола.

— Нету дома.

Машнов кивнул, и некоторое время слышались только стук вилок о дно сковородки и тихое чавканье и довольное урчание.

— О чём с Олимпиадой говорил? — пытаясь не обжечь язык, спросил Паша.

— Про Яхора рассказывала, — хрумкнул огурцом Кирилл.

— А, да у тебя сейчас одна тема, — посмеялся Паша. — Точняк, влюбился.

— Иди в пизду. Она и про тебя не забыла. Сказала, что ты с Яхора пример должен брать, балбес. Батрачить круглые сутки, не пить, не курить, бабкам продукты развозить и маман свою подмывать.

— А он её подмывает? — поморщился Машнов.

— А кто ж ещё будет? У паралитиков вроде недержание? Или она фиалками под себя обделывается?

— Фу! Блять, не за столом!

Пашка в шутку замахнулся на него вилкой. Кирилл захихикал и замолчал, выбросил пидора и его болезную мамашу из головы. Картошечка действительно была вкусная, пузо уже раздулось, а оторваться от еды никак не мог.

14

Вечером Кириллу маялось. Он лежал на диване, подложив под голову подушку и руки, и смотрел в телевизор. Рябящая картинка и российский сериал про очередных честных ментов больше раздражали, чем занимали внимание. Нормальных каналов с нормальными боевиками или комедиями грёбаное деревенское телевещание не предусматривало.

Выскочившие пружины давили в спину и задницу при каждом шевелении. Сон не шёл. Кирилл подумал, что не надо было дрыхнуть днём, но после сытного обеда так разморило, что очухался только к шести часам. На улице накрапывал дождь, однако садист Пашка всё же погнал его в поля, сказав, что это птичка пописала и на бугре ветром листья обдует. Хорошо, что до самой темноты ждать не стал. Холодина стояла такая, что пришлось напялить все имевшиеся толстовки и олимпийки — ехали в деревню по жаре и курток с шапками не взяли. Но потом распогодилось, на небо высыпали звёзды и месяц, и даже вроде как немного потеплело.

На ужин попили пива, а потом Пашка ушёл в свою каморку и заснул. Его периодический храп выбешивал ещё больше, чем честные лица киношных ментов.

Кирилл сел, потом, скрипнув диванными пружинами, встал. Он больше не мог слушать ни про роющих землю носом полицаев, ни Пашкино громкое сопение. Вынул из кармана смартфон, посмотрел на слабый сигнал сотовой связи и часы — почти двенадцать. Заняться было нечем — родителям уже позвонил, отчитался, что жив-здоров, паре приятелей тоже позвонил, но разговаривать особо не о чем было — они там отрывались на всю катушку, а он не хотел признаваться, как отстойно проводит июль, и, главное, для чего торчит в жопе мира.

Постояв немного посреди тускло освещённой горницы, потупив на цветастые занавески, которыми были завешаны окна, Калякин направился на кухню. Там, снова превозмогая брезгливость, открыл заляпанный засохшими жёлтыми брызгами жира холодильник. Внутри Пашка мыл, но всё равно дохнуло неаппетитной затхлостью. Пошарив взглядом по полкам и прислушиваясь к желудку, Кирилл отмёл колбасу и тушёнку и взял банку «Левенбрау». Банок оставалось ещё пять и две полторашки «Жигулёвского», которое пил только Пашка.

Запас сигарет тоже кончался. Взяв со стола почти пустую пачку, Кирилл подумал, что пора бы наведаться в ближайший сельмаг или до райцентра доехать, накинул толстовку и вышел во двор.

Пиво было ледяным, и после первого глотка Калякин содрогнулся всем телом, но потом уменьшил объём глотков, и всё стало прекрасно. Прислушиваясь к звукам ночной деревни, он окропил по-маленькому заросли полыни и куриной слепоты возле сортира и, заправив штаны, направился за калитку.

Окна в домах нигде не светились. Звёзды мерцали ярко, словно на мороз. Кричали какие-то птицы, вроде сычи. С реки доносилось монотонное кваканье. И появились проклятущие комары. Кирилл не успел присесть на завалинку в тени деревьев, как убил сразу двух — метили укусить за щёки, пидоры!

Калякин быстрее закурил, надеясь, что дым отпугнёт этих гадов. Уходить со свежего воздуха в пахнущий нафталином дом не хотелось. Тишина по-прежнему давила на уши, только она была лучше Пашкиного завывания. Сейчас бы вместо этого длиннобудылого храпуна сладкую тёлочку в постель. Тёлочку без запросов и комплексов. Которая не будет ломаться и сразу возьмёт в ротик, а потом подставит другие дырки и щёлки и даст с собой порезвиться, а потом уйдёт без всяких претензий. Только где её взять, эту сладкую тёлочку? Баба одна на всю деревню и та послала в пешее путешествие.

Кирилл тяжело вздохнул. Одной рукой поднёс ко рту банку, глотнул, остужаясь, второй сунул между зубов сигарету, неглубоко затянулся и выдохнул дым. Комаров действительно стало меньше, и по телу разливалась блаженная расслабленность.

Вдруг ночь посветлела. Кирилл повернул голову и увидел, что во дворе усадьбы банкирши на бетонном столбе вспыхнул фонарь. Свет зажёгся и на веранде её коттеджа. Густая листва и частично забор скрывали, что там происходило. Возможно, Лорик просто вышла перед сном в туалет, если и у неё туалет на улице.

Скука мгновенно выветрилась из мозгов Калякина. Он привстал, чтобы лучше разглядеть, но сначала услышал знакомое звяканье щеколды на калитке, а потом различил в ярком свете фонаря худощавую фигурку. Мужскую — длинные волосы теперь не сбивали с толка. Это был Рахманов. Возвращался от любовницы.

Сердце Кирилла радостно забилось. Он притаился, глядя, как фигурка по мере удаления от фонаря превращается в тёмный силуэт. Пидорку до своего дома предстояло пройти метров сто пятьдесят, но на середине этого пути его поджидал сюрприз. Серый Волк, ха-ха. Берегись, Голубой Гандончик.

Кирилл злорадно улыбнулся, поставил почти пустую бутылку на завалинку и затянулся, думая докурить и выбросить, чтоб не мешало. Но Рахманов шёл быстро и докурить не получилось. К тому же селянин заметил огонёк в темноте и ускорил шаг, поэтому пришлось выскочить ему на перерез.

— Эй, пидрила!

Обойти по обочине, как обычно опустив голову и сделав вид, что докапываются не до него, у Рахманова не получилось: Кирилл оказался проворнее, хоть голова и кружилась от выпитого пива.

— Дай пройти, — сдержанно попросил Егор.

— А если не дам? Топор возьмёшь? А, точно! Топора-то нет!

Кирилл негромко рассмеялся, размахивая рукой с зажатой между пальцев сигаретой. Рахманов терпеливо молчал. Вид у него был очень усталый, будто сонный.

— От бабы своей идёшь? — спросил Калякин, подступая ближе.

Рахманов сжал губы, но глаза, эти блядские глаза… очи чёрные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные… выдавали всё, что он думает. Как ненавидит и как презирает.

У Кирилла внутри опять что-то всколыхнулось… Да, сука, неприязнь к таким вот положительным мальчикам!

— Ну что ты молчишь, как неродной? — спросил он притворно мягко. — Не отвечаешь мне никогда. В падлу что ли? Противно? Мне вот с пидором не противно, а тебе с нормальным пацаном западло? На вот курни, может, поймёшь, что такое нормальная жизнь…

Кирилл собрался всунуть Рахманову свой окурок, но тот отклонился, поворачиваясь. Пришлось схватить его за руку, шагнуть за ним и… Тут, когда свет упал на лицо Егора, стала ясна причина его расслабленности. Горячая кожа, влажные волосы на висках и чёлке, глубокое дыхание, заторможенные движения, эмоции словно через силу, безразличие и нетерпение одновременно — да у него был секс! Прямо только что пидор шпилил бабу, яростно засаживал ей между ног, кончил и сразу побежал домой, не успев отдышаться! Трахал нелюбимую, но денежную сучку. Засаживал ей. Натягивал по её просьбе. От него и пахло сексом — терпкой смесью пота, духов и спермы. У-уу!

Порнографические видения слайдами пронеслись в воспалённом недотрахом сознании, и член мгновенно раздался в размерах, вспучивая широкие спортивные штаны. Яйца так прострелило, что Калякин на мгновенье, на какое-то короткое мгновенье допустил мысль о минете чьими угодно губами… но тут же испугался, в мозгу, словно тот фонарь, вспыхнула лампочка осуждения, неприятия пидоров. Нет, только не он, он никогда не станет пидором! Даже если будут миллион долларов США давать. Даже если все бабы вымрут. Никогда не даст пидору даже кончик пососать. Никогда.

Кирилл отпустил руку замершего Рахманова.

— Иди! Чего встал? Иди, ёбаный в рот!

Егор тряхнул плечами и пошёл дальше. Фонарь потух, видимо, Лариса решила, что её ёбарь благополучно достиг дома. Весь коттедж, как и улица, погрузился во тьму. Удовлетворённая банкирша отправилась почивать.

Калякин с ненавистью выкинул окурок и в раскоряку, едва не налетев на плохо различимую «Тойоту», вернулся к завалинке. Одним махом допил пиво и сходил в дом за ещё одной бутылкой — Пашка начнёт бухтеть, что не честно в одно рыло при редеющих запасах, да хуй с ним, нехер дрыхнуть.

Ночной холод перестал чувствоваться. В голове приятно гудело, звёзды расплывались, а стояк крепчал. Нет, всё-таки обходиться без баб Пашка хреново придумал. Пусть сам воздержание соблюдает, а здесь вон как от одних мыслей штырит — пять дней уже секса не было.

Что-то надо делать.

Что-то надо делать.

Ёбаный пидор раздраконил… блять…

Ёбаный пидор трахался, получил порцию удовольствия и пачку денег.

Ёбаному пидору всё за красивые глаза достаётся, все его любят.

А должно быть иначе. Нормальным, гетеросексуальным парням надо давать, а не пидорам.

Кирилл подкинул пустую банку и пнул её ногой с разворота. Та, тонко звякнув, отлетела в траву. Калякин поморщился от боли в яйцах, издал протяжное «а-аа», поправляя причиндалы в штанах, и пошёл через дорогу к дому банкирши. Если двери не закрыты… а от кого их в глухой деревне запирать?.. зайдёт к ней, проберётся в спаленку, ляжет в постельку, приласкает… Авось, уже не откажет.

По скошенной траве до самого выложенного плиткой участка перед калиткой Калякин почти бежал. Подгоняли предвкушение десерта и гениальность плана. Там он взялся за металлическую, холодную ручку щеколды, нажал вниз — дорогая чугунная калитка подалась.

Калякин пьяной тенью скользнул во двор, но осторожно прикрыть не получилось — щеколда звякнула, как звякала, когда её закрывал Рахманов. Хер с ней.

Представляя себя ниндзя, Кирилл покрался по плиточной дорожке, почти не замечая розовых кустов, цветущих клумб, глиняных гномиков и пенопластовых аистов, другого декора — всё это в темноте было серым и сливалось с землёй, хозпостройками и машиной в единое целое. Впереди, словно спасительный берег для моряка, для него маячила высокая веранда, выступающая от коттеджа. Она почти вся состояла из стекла с тонкими кирпичными перемычками, даже дверь из тёмного пластика была стеклянной. К ней вели шесть ступенек.

Кирилл поднялся по ним, попробовал открыть дверь. Ему снова повезло. Он ухмыльнулся и ступил внутрь, ища следующую дверь. Как только он перенёс в тёплое, пахнущее цветами помещение вторую ногу, яркий свет ударил по глазам — зажглась светодиодная полоска по периметру. Блять, что такое? Почему?

Управившись с испугом, Кирилл прикрыл глаза ладонью, понемногу привыкая к свету, осознавая, что никого нет, и сработал датчик движения. Зато он увидел ещё одну дверь, деревянную, которая вела в дом. И что веранда обустроена в аристократическом стиле — белый круглый состаренный столик, такие же стулья, сиреневый ковёр, сиреневые салфетки, бледно-лиловые цветы в белой керамической вазе с сиренево-лиловым рисунком, зелёные растения в кашпо и бело-сиреневых горшках. Местечко для чаепитий. Похуй.

Звенящие яйца гнали дальше. Кирилл потянул ручку — открытой! — двери, как вдруг за спиной щёлкнуло… Он обернулся и упёрся взглядом в стоявшую на ступеньках Ларису. На ней был махровый халатик с корабликами и шлёпки, подводка глаз сохранилась, о причёске после упражнений с любовником речи быть не могло. Левой рукой она держалась за дверь, во второй… а во второй у неё был пистолет. Травматический, но с близкого расстояния невелика разница.

— Что вы здесь делаете, молодой человек? — чётко выговаривая слова, спросила банкирша. Взгляд её упирался в оттопыренные штаны Калякина.

— Ничего… В гости пришёл. Чаем напоишь?

— В гости по приглашению ходят, а это незаконное проникновение в чужое жилище. Я вызываю наряд.

Её рука оторвалась от двери и скользнула в карман халата и вынырнула оттуда с золотистого цвета айфоном. Большой палец резво запрыгал по сенсорному экрану, верно, набирая номер дежурной части…

Отъезд Пашки

Кирилл решил, что она просто пугает, показывает, какая крутая — обычные бабьи заебоны. Он попытался заигрывать дальше, опёрся плечом о пластиковый косяк, высунул голову наружу, так что нависал над набирающей номер женщиной.

— Ларисочка, ну что ты? Какие менты? Какое незаконное проникновение? Ты ещё скажи, что я к тебе вломился!

— Ага, вломился, — она приложила мобильник к уху. Слушала гудки, на незваного гостя не смотрела.

— Я по-соседски зашёл, — продолжил плести Калякин. — Думал, вдруг ты не спишь, вдруг тебе скучно. Егор-то ушёл, а я поинтереснее него развлекать умею. Он пидор, он только с мужиками, а я с женщинами опытный, меня все хвалят. Ты только попробуй и поймёшь разницу, тебе понравится, уверяю.

Банкирша подняла голову и зыркнула глазищами. Собралась что-то уничижительное сказать, но тут на том конце линии ответили, она переключилась на разговор, не убирая травмата.

— Здравствуйте. Из села Островок беспокоят. Пряникова Лариса Николаевна. Ко мне в дом сейчас проникли… Я его поймала, не отпускаю… Парень. Один. Незнакомый, из города несколько дней назад приехал в пустующий дом соседки… Ничего не украл: я его быстро заметила, во дворе была, а в машине у меня «Эрма» лежит… Разрешение есть, конечно! Задержу до вашего приезда. Кто знает, что на нём числится…

Кирилла начал отпускать хмель, а с ним и весёлый угар. Он начал понимать, что банкирша не шутит, что всё серьёзно, что дежурный на телефоне записывает информацию и сейчас даст отмашку оперативной группе. Они приедут, его повяжут, бросят в «обезьянник», сообщат родакам, в институт и тогда…

— Дура! Дура! Заткнись! Замолчи! — слова лезли из глотки сами собой. Кирилл в ярости топал и размахивал руками, бил кулаками о косяк и толстые оконные стёкла и даже не понимал, что он орёт. Убежать с веранды не мог, так как хладнокровное дуло смотрело прямо в него. — Никаких ментов! Слышишь, тварь, никаких ментов, я сказал! У меня отец депутат, он тебя, тварь!.. Он тебе твой травмат поганый в жопу засунет, тварь! Сука ёбаная! Дай я пройду! Я только в гости зашёл! Я…!

Калякин бесился. Слюна брызгала. Член давно упал. А банкирша продолжала диктовать дежурному свои данные — фамилию, имя, отчество, дату рождения, место работы и точный адрес. Не сводила ледяных глаз с прыгающего в истерике Калякина.

— Вон, слышите, орёт, голубчик, — добавила она полицейскому.

— Уйди, блядь ёбаная! — ещё громче заорал Кирилл и вскинул ногу, метя выбить пистолет. У него не получилось, а Лариса только чудом не выстрелила.

— Тише! Яйца отстрелю! — зашипела она и рыкнула в трубку: — Да нормально тут всё, выезжайте наконец!

Тут громко звякнула щеколда, распахнутая калитка ударилась о забор, послышался приближающийся топот, и из темноты на шедший с веранды свет выбежал Пашка. Полуголый — в футболке, семейных трусах и сланцах поверх чёрных носков. Вид у него был совершенно оголтелый.

— Тётя Лариса! Тётя Лариса! Простите этого ебаната! Простите! Не надо милиции! Не надо, пожалуйста! Я с ним поговорю! Я ему сам пиздюлей отвешу! Не надо ментов! Он дурак, ебанат… Но ничего плохого же не сделал. Это не повторится, я обещаю, я клянусь. Тётя Лариса…

Пашка выдохся, замолчал, тяжело дышал, умоляюще глядя на банкиршу и зверски — на друга. Эхо его осипшего голоса ещё отдавалось в ушах.

Лариса, которая опустила трубку во время появления ещё одного визитёра, вновь приложила её к уху, не сводя долгого оценивающего взгляда с соседкиного внука.

— Ладно, — медленно сказала она дежурному, — тут обстоятельства изменились. Отмените вызов, пожалуйста. Извините за беспокойство… Да-да, всё нормально… Хорошо, если что — позвоню.

Кирилл, заткнувшийся при появлении Пашки, сделал движение в сторону ступенек, но Лариса остановила его движением пистолета, как заправская пиратка или сухопутная разбойница.

— Стоять. Я тебя ещё не отпускала.

— Но вы отпустите его, тётя Лариса? — залебезил Пашка. — Пьяный он, ничего не соображает. Местных традиций не знает, башка совсем дурная, привык в своём городе. Отец у него шишка — вот и избалованный. Но Кирюха не плохой, нет. Я его на поруки возьму. Вот прямо сейчас. Он исправится. Исправишься, Кир? Исправишься, мать твою, даун-переросток? Скажи тёте Ларисе «да».

В Кирилле бурлила злость. Горло охрипло от криков, но он бы покричал на эту швабру деревенскую ещё и сам бы засунул ей пистолет в одно место — пугать его вздумала, кошёлка крашеная! И Пашке бы пенделя дал, чтоб не вмешивался, благородный дюже! На хуй никому его благородство не нужно! Пусть сажают! Потом посмотрим чьи погоны и должности полетят!

Но что-то — трезвое — в голове не давало открыть рта, держало язык на привязи.

Пашка и банкирша смотрели на него. Пашка топтался в нетерпении.

— Да, — кашлянул Кирилл. Количество адреналина стремительно снижалось, и ночь становилась холоднее с каждой секундой. А он одет теплее всех троих, Машнов вообще заболеть может.

Постепенно чётче становились зрение и слух, и уже различимы были и покачивающиеся верхушки деревьев, и бьющиеся о стёкла мотыльки, и лай разбуженной собаки, и гудение самолёта в звёздной вышине. И делалось неловко и стыдно. И хотелось спать. Желательно в городе, в своей квартире, в своей постели, одному без всяких тёлок. А весь этот Островок пусть окажется сном и развеется поутру. Или нет.

Лариса скользнула по Калякину пренебрежительным взглядом, то ли угадала его раздрайное состояние, то ли нет, но собеседником выбрала более адекватного Машнова, чьи руки плетями обхватывали дрожащее тело, а волосатые тощие ножки торчали из широких семейников в мелкий цветочек.

— Так, защитничек… В первый и последний раз я вижу этого человека возле своего дома, запомнил? Ещё раз он придёт ко мне с предложением своих услуг, я его полиции сдам как проститутку, и никакой отец-депутат ему не поможет. Долго ещё в деревне пробудете?

— Недели три, — замялся Пашка.

— Будете безобразничать, без предупреждения звоню участковому.

— Да мы тут смирно… на речку ходим… в лес…

— Ну смотрите, — предупредила банкирша, в грозных безапелляционных интонациях сразу чувствовалась многолетняя практика работы руководителем. Потом она повернулась к стоявшему на веранде Кириллу. — Ты меня понял, жалкое отродье? До твоего маленького мозга дошло, что я сказала?

— Дошло, — Калякин не удержался от язвительности, но всего, что хотел, не высказал. — Повторить?

— Не надо. А теперь иди, — сказала она, махнув рукой с травматом. — Ложитесь спать, ребятки.

Кирилл быстро сбежал мимо неё по порожкам, направился по мощёной дорожке к калитке. Пашка развернулся и пошёл прочь ещё раньше, он безумно замёрз.

— И Егора не троньте, — тем же сердитым тоном напутствовала им в спины банкирша.

У Кирилла много чего рвалось с языка. Он даже обернулся, чтобы крикнуть ответ, но Пашка подтолкнул к двери и, состроив страшную рожу, шевеля губами, покрутил пальцем у виска. Вытолкнул за калитку. Больше они ничего друг другу не говорили. Добежали по мокрой траве до дома и разошлись по спальням.

15

Утром солнце светило, но не грело: в прибитом к сараю термометре ртутный столбик поднялся только до шестнадцати градусов. Невъебически атасное лето. Море, пальмы, пляж. Кирилл думал, что свыкся с необходимостью провести лучший месяц в деревне, но в такую дерьмовую погоду тут было дерьмово. Успокаивало лишь то, что на Турцию родаки денег бы всё равно не дали.

Кирилл стоял у лестницы и зевал, слипающимися глазами глядя, как Пашка хмуро передвигается по крыше сарая, раскладывает свежие стебли и ворошит подсохшие.

— Так, вот эти, самые первые, можно скоро измельчать, — Машнов разогнулся, поставил руки в бока. Выглядел он сейчас как Колумб на палубе каравеллы. — Завтра попробуем. Самому интересно, что получится.

— О, ты заговорил, — лениво заметил Кирилл. Эта речь была самой длинной за сегодняшнее утро. Злой за ночное приключение Машнов ограничивался односложными репликами и жестами.

— Заговорил, а куда деваться? Но я бы с тобой, дебилом, не разговаривал. Скажи спасибо, что я проснулся и отлить вышел. А если бы менты сюда нагрянули? Сколько сейчас за травку дают?

Пашка развернулся к краю крыши задом и стал спускаться по лестнице. Гнилые деревяшкипоскрипывали под его весом. Оказавшись на земле, он повернулся к другу и принял ту же позу — руки в бока. Смотрел в глаза.

— А ты зассал? — предъявил встречное обвинение Калякин. Он опёрся о лестницу плечом, скрестил руки и не собирался сдаваться. Вообще, он лучше бы лёг поспать — за пять часов не выспался нифига.

Пашка проиграл в гляделки, отошёл к колодцу, снял с гвоздика ведро. Опять посмотрел на Кирилла.

— Я стараюсь, Кир, кручусь… Тебя в долю взял, помощи от тебя особой не требую. А ты, блять, козлишь. Ну на хера? Чирка стоит? Баб нету? Дрочи, гоняй лысого хоть по пять раз на дню. Нахуя к Лариске в дом запёрся? Она тебя поимела, а не ты её.

— Кто же знал, что она по двору с травматом ходит? Я увидел, что пидор от неё ушёл и… Пиво в голову дало, короче.

— Ы-ыы, — промычал, состроив мину отвращения, Пашка, — пиво. Тьфу.

Он кинул ведро в шахту колодца, дождался всплеска и начал крутить ручку, поднимая. Оборота через четыре бросил. Послышался новый всплеск, громче, и цепочка забилась о стены колодца.

— А что опять я? — наморщив лоб, спросил Пашка. — Давай-ка ты сделай что-нибудь полезное. Набери воды, приготовь пожрать, посуду помой, помои вынеси. Я тебя спас, вот и поработай за меня. Приучайся. Все работают — я работаю, Егор, которого ты хаишь, пашет, как проклятый, давай и ты покажи, на что способен.

Машнов, психуя, ушёл из сада во двор, потом стукнула верандная щеколда, сильно скрипнула рассохшаяся дверь. Сука, заебал.

Калякин тоже психовал. Стукнул кулаком в стену сарая, ногой поддал грязную трёхлитровую банку, стоявшую в траве у стены. Работать ему нужно? А не подавитесь ли? Ещё чего придумали — жрать готовить и посуду мыть! С пидором сравнили! Кто ж виноват, что мамаша Рахманова родила его от гулящего алкаша, сбежавшего от ответственности за семью?

Хотя, собственная мамаша тоже всегда заставляла его работать. Орала, когда он спал до обеда, не принимая во внимание, что он домой из клуба пришёл только в пять часов или позже. Сначала, когда Кирилл в школе учился, как-то полегче было, жалели, что маленький, и домработница была — убирала, еду готовила, в магазин ходила, бельё гладила. А когда папашу депутатом избрали, сразу от домработницы отказались, чтобы электорат не нервировать. Мать начала с него требовать кровать заправлять, в комнате срач убирать и во всей квартире, тарелку за собой мыть и со стола стирать, обувь-одежду в порядке держать. Ну и скандалила, когда он этого не делал.

Кирилл и не собирался ничего делать — ни по материной указке, ни по, тем более, Пашкиной. С какого хуя должен требования выполнять? Попросили бы нормально, тогда ещё ладно, а так… Прикажите ещё дрова колоть и корову доить, ага.

Кирилл вспомнил сильные руки Рахманова, заносящие топор над головой и опускающие на толстый берёзовый чурбан. Разве эти совершенные руки и мускулистые плечи созданы для грязной работы? Они созданы, чтобы на них висли пищащие от восторга тёлочки.

Сука! Калякин опять ударил кулаком в доски сарая. Блядский пидорок не выходит из головы. Не влюбился ли в него, правда? Да ну, чушь какая! Как до такого можно только додуматься? Нет, нет, конечно. Всё потому вокруг пидора мысли вертятся, что в деревне больше нет ни одного ровесника. Жаль, что «Яхор» опять уехал в город, а то навестил бы его, отвёл бы душу за несостоявшийся перепих с его любовницей. Уж эта бессловесная скотина ментов вызывать не будет.

От возникших предположений и судорожно выдумываемых опровержений у Калякина затряслись руки, на лбу выступил пот. Он обнаружил, что кинул ведро в колодец, но не помнил, ни как это сделал, ни зачем, не слышал ни ударов о стенки колодца, ни всплеска воды, вообще ничего. Словно отрубился. Во дурак, как испугался. Ведь логичное объяснение повышенному вниманию к пидору нашлось, чего так взвинчивать?

Калякин успокоился.

Взялся за кривую ручку и в несколько оборотов вытянул тяжелое ведро наверх. Осмотрелся. Ну да, точно: блядский Паша только орал, а другого ведра, чтобы перелить не принёс.

Поставив полное ведро на лавку, он направился к дому за пустым.

Навстречу ему с веранды выбежал Пашка. Лицо у него было… такое… будто он то ли расплакаться собирался, то ли убивать. В руке, словно орудие из каменного века, зажимал смартфон. Разгон у Машнова был порядочный, как раз, чтобы добежать до сада и там начать орать, поэтому, когда он наткнулся на преграду в виде того, кому предназначался крик, ему пришлось зацепиться рукой за подпорку козырька над порожками и набрать в лёгкие воздуха.

— Доблядовался? — закричал он, потрясая смартфоном, глаза стали совершенно бешенные. — Доблядовался, придурок? Мне мать звонила! Пизды дала! Лариска утром бабке позвонила, рассказала, как мы хорошо тут себя ведём! Ты ведёшь! Но им до пизды, они тебя не знают, и я виноват! Теперь всё, накрылись наши каникулы, Кириллушка! Из-за тебя! Мать сказала, чтобы мы из дома сваливали! С вещами на выход! Ебанат!

Обвинительная речь у Калякина никаких эмоций не вызвала, кроме дать в зубы дебилу, чтобы не повышал на него голос. Хотя, новость всё же отдалась на задворках души радостным хлопаньем в ладоши: долой от деревни с её вонючими комарами, уличными сортирами, недосыпанием, походами через кладбище по росе, стрёмными бабами и пидорами, да здравствуют гулянки до утра, незакомплексованные девки и мягкие подушки! Хрен с ней даже с выручкой за травку!

Но Пашка был в таком отчаянии, так изводился, что его стало жаль. И деньги всё-таки бы пригодились.

— Ну извини, не подумал.

— Думать — это не твоё, действительно!

— И что, обязательно уезжать? Нельзя проигнорить?

— Ага, проигнорить… Мать мою не знаешь? Отец бы ещё купился на пионерские обещания больше так не делать, а мать сегодня же с бандюками какими-нибудь сюда примчится и взашей из деревни домой выгонит.

— Да, проблема, — рассудил Калякин. Пашкина мать была бабой боевой, не терпящей возражений, пёрла напролом. Работала кассиршей в кафе на центральном рынке, там вечно слонялись какие-то сомнительные личности, так что упоминание бандюков не было для красного словца.

— Проблема… — Машнов немного поутих, колупал пальцем вспученную синюю краску на стене веранды. — Ладно, сделаем так. Я поеду домой, а ты останешься здесь.

— В смысле? — на автомате спросил Калякин, он очень огорчился, всё шло не так.

Пашка обернулся, скользнул угрюмым взглядом по его недовольной роже, осклабился.

— А что непонятного? Я еду успокаивать мать, а ты остаёшься и доделываешь работу. — Он бросил ехидничать и добавил: — Не ссы, я скоро вернусь. Сегодня поеду, завтра-послезавтра назад. На автобусе. Машину брать не буду, чтобы не отобрали. И повод вернуться будет. Успокою мать с бабкой, заодно продуктов куплю и одежды тёплой притараню. Только не сотвори херни никакой без меня, ладно? А то нас вообще сюда не пустят больше, а тут бизнес не на один год.

— Ладно, — посмирнев, сказал Кирилл. Его не устраивало, что с ним разговаривают, как с ребёнком, что придётся батрачить в одиночку, но финансовая перспектива заставляла превозмочь себя.

— Тогда пойдём, пожрём что-нибудь и на автовокзал меня отвезёшь, — Пашка кинул на него собранный взгляд и скрылся на веранде. Кирилл пошёл за ним, забыв про ведро. В голове была только корректировка планов с учётом вновь открывшихся обстоятельств.

16

Этим вечером Кирилл устроил себе выходной. Хоть Пашка увещевал его всю дорогу в райцентр не лениться и дособрать с делянки последнюю коноплю, он решил, что один день ничего не изменит. Прогноз погоды по телевизору передавали благоприятный, солнечный, жаркий, а осадки только кратковременные. Успеет, там и делов-то осталось с гулькин нос, треть участка всего или даже меньше.

Вернувшись в Островок, Калякин выгрузил купленные продукты, пиво и сигареты, заварил два пакета лапши быстрого приготовления с сосисками и, поев, лёг перед телевизором на неудобный диван. Время близилось к пяти часам, горячая пища, набившая желудок до отказа, разморила. Кирилл стойко смотрел передачу об обстановке в Сирии, но дебаты политиков, аналитиков и военных его не занимали. Он зевал, переводил взгляд в окна, медитировал на покачивающуюся листву, старался не обращать внимания на занавешенный им святой угол. Глаза закрывались. И когда смыкались веки, когда одолевала дрёма, возникал образ Егора Рахманова. Блядский пидор то колол дрова, то косил траву, то танцевал. Обнажённым. Как цыганка или испанка, крутясь на месте, подняв руки с чем-то типа маленького бубна вверх. Его фигура представлялась совершенной — стройные ноги, узкие бёдра, широкие плечи, на которые падала чёрная копна волос. Других подробностей Кириллу разглядеть не удавалось. Он силился поймать его взгляд, силился заглянуть в лицо… до такой степени, что проснулся. В доме с его узкими окошками уже сгустился сумрак, а на улице еще светило солнце.

Оказалось, он проспал почти два часа. Голова стала дубовая, в первые минуты, пока не взял смартфон, даже думал, что наступило утро. Образы из сна ещё вертелись в памяти, хоть и размытые. Нет, этот пидор его погубит. Надо прекращать за ним шпионить. Забыть о нём раз и навсегда.

По телевизору несли какую-то пургу. Муха, мелкая изворотливая тварь, одолела до невозможности. Как Кирилл ни прогонял её, ни пытался поймать в горсть, она уматывала и прилетала снова, метя сесть на нос или щеку.

— Сука! — прорычал Кирилл, в бешенстве беспорядочно замахав руками. Вскочил с дивана, чтобы найти сооружённое Пашкой орудие убийства — свёрнутую в трубочку газету. Нашёл, но блядская муха будто почувствовала свою погибель и свалила в неизвестные ебеня.

— Сука, — победно повторил он и подумал, а с какими возгласами правильный и всеми восхваляемый и опекаемый Егор Рахманов бьёт мух, ведь наверняка и в его доме полно этой нечисти? Неужто они его не бесят? Нельзя же быть до такой степени святым.

Ну вот опять думает про пидора…

Разговоры в телевизоре про политику раздражали, по другому каналу шла российская мыльная опера про семидесятые годы. Кирилл выключил ящик и отшвырнул пульт на диван. Тишина мгновенно разорвала черепную коробку и пришлось бежать во двор, путаясь в многочисленных скрипучих дверях пятистенки.

Вне стен дома звуков стало больше. Пели петухи, чирикали птицы, квакали лягушки на реке. И мычала корова. Кирилл удержался от соблазна и не пошёл на улицу смотреть, отчего голос скотины слышен так близко — скорее всего, хозяин ведёт её домой с пастбища. Ну и пусть ведёт.

Делать было нечего вообще. Вернее, неохота. Калякин пошарился по двору, покурил на лавке у колодца в обнимку с полным ведром воды, в которое уже налетели мелкие жёлтые листики, комарушки и пух. Пока сидел и смотрел на крышу с разложенными на ней подсохшими стеблями конопли, в нём проснулась совесть. Вдавив в землю бычок, он полез наверх, чтобы снять и перенести под крышу их урожай. Одному этим заниматься было не с руки: чёртова лестница прогибалась, цеплялась за штаны, металл на крыше настолько проржавел, что ходуном ходил под ногами — как только Пашка спокойно тут гулял, он ведь ненамного худее?

Некоторые стебли были совсем сухими, рассыпались в труху. Кирилл постоял над объемной кучей конопли, уложенной на картонку, бывшую когда-то коробкой из-под того самого телевизора. Размышлял, а не забить ли ему косячок для пробы? День клонился к закату, и вполне можно было бы курнуть травы, скоротать время. Но Кирилл не был уверен, что опять не выкинет какую-нибудь херь. Не пойдёт трахаться к пидору, например. Или снова не полезет в дом к банкирше, потому что желание секса с повестки не снималось.

Отвергнув эту затею, Кирилл вышел из сарайки, пристроился по-маленькому тут же у стены рядом с лестницей, окропил куриную слепоту и одуванчики. В деревянное строение типа сортир он ходил только по большой нужде и когда совсем уже припрёт. Правда, по прохладной погоде вонь в нём уменьшилась — хоть какая-то польза от отсутствия жары.

Без Пашки было пиздец скучно. Ни поржать, ни поругаться, ни историй его дурацких послушать. С друганами-собутыльниками Кирилл сейчас говорить не хотел — расспросы и подъёбки в изобилии даже не взбесили бы, а нагнали тоску. Желание всё бросить и уехать. Напиться. Натрахаться.

Зная, чем сейчас займётся, Кирилл пошёл в дом, на кухне обмыл член тёплой водой из чайника и улёгся на диван со смартфоном. Интернета, как обычно, не было, но некоторые фотки имелись в памяти карты. Член стоял с той минуты, как только понял, что его будут ласкать. Кирилл чуть сдёрнул штаны и трусы, выправил его наружу. В полумраке он был бледного телесного цвета и только головка налилась густо-розовым. Ровный. Пальцам едва хватает, чтобы обхватить его.

Кирилл зажал головку в кулаке и блаженно выдохнул, смежая веки. Хорошо… Провёл кулаком к основанию и вверх к головке. Чуть сжал ягодицы, вскинул бёдра, насаживаясь на плотно сомкнутый кулак…

Нет, сухо… Кирилл повертел головой в поисках какого-нибудь крема, но ожидаемо ничего не нашёл. А яйца гудели и требовали разрядки. Калякин провёл по члену ещё несколько раз, особенно интенсивно массируя головку, но ощущения были не теми. Он плюнул, резко встал, поддёрнул штаны, сунул смарт и сигареты в карман и пошёл прямиком к Рахманову. По пути прихватил из холодильника две бутылки пива.

На деревню спустились синие сумерки. Небо ещё было голубым, светил яркий месяц и единичные яркие звёзды, белела полоска самолётного следа, но, чтобы идти по улице, приходилось напрягать зрение. В вечерней тишине лягушечьи песни стали отчётливей и звонче. Над кустами роились комары, а над дорогой… носились чёртовы летучие мыши! Кирилл призвал себя со спокойствием относиться к нервирующим нетопырям, однако наподобие капюшона натянул на голову олимпийку.

В окнах горел свет, у Рахмановых тоже. Кирилл искренне хотел по-дружески посидеть, глотнуть пивка, побазарить о чём-нибудь, но с первой секунды всё пошло не так — бесцеремонно открывая калитку, он зацепился за длинные плети растущей у забора кучерявки… Земля вдруг стремительно приблизилась, ладоням и коленкам стало больно… бутылки, стукнувшись друг о друга, выпали из рук и покатились по земле, из одной с шипением хлестала белая пена.

— Ёб! Бля!.. — стоя на четвереньках, Калякин скривился от боли, и ему, конечно, было жаль пролитого пива. Ещё ужасней было то, что он вляпался в свежий куриный помёт. Мерзкий липкий холодок на пальцах и дикий запах!

Кирилл поднял испачканную дерьмом ладонь, посмотрел на размазанную коричневую субстанцию.

— Фу… — его едва не стошнило. Он развернулся также на четвереньках и стал с неописуемым отвращением, внутренне содрогаясь, вытирать руку о траву, ту самую грёбаную кучерявку.

Загремела цепью и залаяла собака.

Заскрипели ржавые петли, послышался скрип камешков под подошвами.

— Помочь? — раздался вопрос Рахманова, едва Кирилл поднял голову. Селянин стоял перед ним в потерявшей цвет рабочей одежде с растянутыми краями, резиновых сапогах. Зато руки у него были чистыми, немного покрасневшими, и волосы собраны в хвост, только чёлка и несколько более коротких прядей обрамляли точёное лицо. Он не смеялся над забавной картиной, был серьёзен. Именно это и взбесило.

— А ты что, самый правильный в этом Мухосранске? — Кирилл кое-как поднялся, руку он успел очистить почти полностью, остались коричневые разводы, но вонь травой было не отбить. Рука стала как чужая.

— Не хочешь — не надо, мне легче. Уходи, — сказал Рахманов и, развернувшись, направился обратно к калитке, где в сарае натужно мычала корова.

— Нет уж, пидор, ты мне за ещё одни штаны должен будешь! За моральный ущерб! — выкрикнул Калякин и, подняв уцелевшую бутылку, бросился за ним, тщательно выбирая, куда ставить ноги.

Снова загавкала собака. Калякин пронёсся мимо её конуры, распахнул, что едва не сорвал с петель, калитку во внутренний двор и остановился, чуть не споткнувшись второй раз — об эмалированное ведро с водой. Другие разнокалиберные вёдра с водой и какими-то отходами стояли вдоль стены закут для скота. Здесь также было слышно сытое похрюкивание свиней. Из трёх дверей капитального сарая была открыта только крайняя — в хлеву для коровы. Внутри горел свет. Кирилл сразу юркнул туда, но остановился из-за ударившего в нос запаха навоза.

Пидор находился там, пофигистски, не обращая внимания, что его сейчас могут замочить, присел перед коровой на низенькую грубо сколоченную из необструганных досок табуретку. Зорька прекратила мычать и вяло обмахивалась хвостом, мигая большими глазами. Между её ног под раздутым выменем стояло ведро из нержавейки, наполовину полное молока. Рахманов только обернулся на незваного гостя и взялся за коровьи соски.

Калякин поставил пиво на пол, вышел из сарая, помыл руки в ближайшем ведре, вытер висевшей на гвозде тряпкой — старой детской футболкой. Вернулся в помещение, где раздавались монотонные звуки бьющих в ведро струй. Прислонился к косяку: так прохладный вечерний воздух немного разбавлял запах коровника.

Взор устремился сначала на затылок Рахманова, потом на спину, на двигающиеся локти… Кирилл отвёл взгляд, рассматривая хлев — ничего не изменилось с прошлого визита — маленькие окошки, перегородка из досок, жёлтая лампочка, навоз вперемешку с соломой, нитки паутины.

На оконце рядом с дверью лежал простой кнопочный мобильник. Кирилл сгрёб его без стеснения. Так и думал — обычный телефон, не смарт, дешёвой устаревшей модели. Тысячи три ему красная цена — была, пять лет назад. Сейчас такой поебенью разве что пенсионеры пользуются, те, что непродвинутые скряги, или алкаши. У него в детстве похожий был.

Кирилл, быстро прыгая пальцем по кнопкам, набрал свой номер, вдавил клавишу с изображением зелёной телефонной трубки. На экране пошло схематическое изображение вызова, и в кармане заиграл смартфон.

Егор обернулся на музыку. Увидел свой девайс в чужих руках и бросил доить. Но ничего не сказал, замер. Его губы чуть приоткрылись, а глаза оставались грустными.

— Просто смотрю, — вызывающе объяснил Калякин и положил мобильник обратно на оконце. В своём смарте нашёл высветившийся номер, код оператора.

— А что, МТС хорошо ловит?

— Не жалуюсь, — вернувшись к дойке, буркнул Рахманов. Помещение снова наполнили звуки барабанящих о металл струй.

— А интернет есть?

— Мне в интернете сидеть некогда…

— Ах да, ты занятой, бабкам продукты возишь, банкирш окучиваешь… — Калякин переступил с ноги на ногу и зацепил бутылку, вспомнил про неё. Поднял. — А пиво пьёшь?

Рахманов не ответил. Повёл плечом, стирая что-то со щеки. Продолжил дойку. Вымя коровы уменьшилось в размерах, а ведро наполнилось на три четверти. Корова дёргала мордой, языком сгоняла мух с розового носа.

— Скучно живёшь, — сделал вывод Калякин. Положил смартфон на окно и, приложив минимум усилий, отвинтил крышку с бутылки. Приложился к горлышку. Вкусное. Российское, а вкусное. Возможно, потому что холодное. Или потому что в противовес правильности сельского жителя хотелось показать свою крутость.

Егор опять ничего не сказал, занятый делом. Кирилл тоже молча пил, ни о чём конкретном не думая, потом осознал, что следит за руками дояра. Чуть покрасневшие пальцы обхватывали длинный мягкий сосок и как бы выжимали его, скользя от вымени вниз. Упругая струя била в ведро, иссякала, и процесс повторялся с другим соском. Соски выглядели нежными и были похожи на…

— Слышь, ты, Егор… А ты, когда корову за эти штуки дёргаешь, ты представляешь, что это мужские пиписьки? Похожи ведь — кожистые такие, шкурка струящаяся… Сосёшь же их иногда, берёшь в рот?

Кирилл заржал. От смеха громко, протяжно отрыгнул. Хлебнул ещё пива. А сам где-то в глубине души не знал, зачем он опять издевается, ведь пришёл же посидеть по-дружески. Но над этой мыслью преобладала потребность унизить красивого, уравновешенного пидора, показать своё превосходство над ним.

Потому что все пидоры должны быть стёрты с лица земли.

Рахманов как всегда не отреагировал. Вымя совсем сдулось, последние капли упали с сосков. Корова дёргала хвостом. Егор, встав с табуреточки, отставил ведро с молоком в сторону, слева от себя. Огляделся в поисках чего-то.

Тут Кирилл вспомнил вчерашнее дело:

— Угостишь молочком? Говорят, парное — самый смак, а я никогда не пробовал. Нальёшь кружечку, не зажмёшь для соседа?

Егор первый раз за вечер поднял свои изумительно завораживающие глаза.

— Молоко сразу после пива? — безэмоционально спросил он. — Не советую. Тем более парное.

На Калякина ответ подействовал, как красная тряпка на быка. Он отскочил от дверного косяка вглубь сарая, а так как места было мало, оказался возле Егора. Под его жгучим взглядом — взглядом человека, ждущего нападения и готового к отпору, несмотря на заведомое поражение.

— Тебе жалко? — угрожающе пропел он. — Или ты только за деньги молоко отдаёшь? У тебя все литры по счёту? Соседа западло напоить?

Они были почти одного роста — Егор на полголовы ниже, поэтому ему пришлось поднять голову, чтобы не разрывать контакт глаз. Селянин был зажат, мускулы напряжены, он не мог возразить сильному противнику, признавал своё поражение в этой ментальной дуэли.

— Пей, — вдруг сказал он. — Сейчас кружку принесу.

Рахманов вышел, скрылся за калиткой в темноте двора. Калякин остался один, и под жёлтой лампочкой ему всё происходящее вокруг внезапно почудилось сюрреалистическим сном. Никогда в жизни он, городской мальчик из состоятельной семьи, завсегдатай светских тусовок, мысли не допускал, что однажды окажется в тесном вонючем хлеву, кроссовками в навозе, рядом с чёрно-пёстрой коровой. Всё это раньше было вне его кругозора, ему незачем было размышлять об этой приземлённой жизни на дне. А ведь кто-то довольствуется этим мирком и этой грязной работой.

В какой-то момент Кирилл испугался, что пидор сейчас вернётся с топором и пристукнет его, потом закопает в овраге, засыплет навозом и ищи-свищи ветра в поле – никто никогда даже косточек не сыщет. Однако опасения развеялись — Егор зашёл в сарай с большой кружкой — светло-зелёной, с изображением бельчонка на еловой ветке. Он наклонился над ведром, зачерпнул молока и подал полную до краёв кружку.

Кирилла это доказательство своей власти над пидором неимоверно завело. Он ухмыльнулся, отшвырнул пустую бутылку в угол и под ее звон начал пить. Ощущение возникло такое, будто молоко, стекая по пищеводу, попадает прямо в детородный орган — настолько быстрой и мощной была эрекция. Член вскочил мгновенно.

— Вкусное, — вытирая губы, сказал Калякин, отдал кружку. — Ты-то, наверно, каждый день молоко пьёшь?

— Я молоко продаю.

— Это я тебя объел, получается? Тогда… могу тебя взамен чем-нибудь угостить. Малафью любишь? У меня есть полстаканчика специально для тебя, не отказывайся, соси. — И Калякин вытащил из штанов туго налитый член, потряс им, сжал головку. Он совершенно не был против отсоса — изголодался по ласкам.

Их сейчас разделяла пара шагов. Рахманов опустил глаза, так что во всей красе стали видны невероятно густые ресницы, на демонстрируемый агрегат, потом поднял и встретился взглядом — совершенно бесстрастным. Может быть, чуть-чуть насмешливым, самую толику.

— Так кто из нас пидорас?

И снова красная тряпка мелькнула перед глазами, разум затмило: никто не смеет называть его так!

— Ах ты сука! — Кирилл кинулся с кулаками, но корова повернула рогатую голову в намерении защищать хозяина, и Калякин испугался трогать несчастного пидора. Однако злость требовала выхода. Он завертел головой, судорожно соображая, какую пакость устроить, и взгляд упал на ведро. Недолго думая, Калякин пнул его ногой. Ведро с металлическим грохотом опрокинулось, и молоко хлынуло на унавоженный пол, растеклось по доскам, полилось в щели, окатило кроссовки, резиновые сапоги Рахманова и коровьи ноги. Пусть теперь выкручивается перед постоянными заказчиками, барыга херов!

— Вот так. Запомни, как со мной связываться.

— Уверен, что останешься безнаказанным? — спросил Рахманов. За всё это время он не сдвинулся с места, взирал на экзекуцию с покорностью раба, да только в глазах горел огонь революции.

— И кто меня накажет?

— Бог.

— Ты ещё больший придурок, чем я считал, — хмыкнул Кирилл и ушёл из сарая, а потом и со двора, напоследок пнув разбитую бутылку. Похоть не удовлетворил, но хоть натешился и вечер скоротал. Придётся ублажать себя вручную.

Деревня совсем вымерла — ни огней, ни звуков, лишь месяц в вышине указывал путь. Кирилл подошёл к дому, заглянул в окошко Пашкиной машины, закурил. Было прохладно, аж руки мёрзли. Над ухом зажундели комары, и дым на них не действовал. Пора было запираться дома, ложиться спать, но сна не наблюдалось, а бабкина койка вызвала отвращение.

Как пидору не одиноко в этой глухомани? Тут же хоть волком вой. Ненормальный, точно…

Вдруг острая резь внизу живота оборвала его мысли. Пока Кирилл, изумившись и испугавшись, соображал, что это, в кишечнике громко заурчало, снова внутренности пронизала острая боль, а с ней появился нестерпимый позыв к сбросу фекалий.

Пиво и молоко! Бля! Накаркал, колдун херов!

Калякин, сметая всё на своём пути, пустился к туалету, только успел зажечь светильник во дворе, чтобы не промахнуться мимо дырки.

Распахнул дверь, рывком стянул штаны с трусами и уселся, с облегчением выпустил из себя бурлившую в животе жидкую вонючую дрянь. Сука, убьёт пидора! Сейчас только штаны наденет и убьёт суку.

Посидев минут десять, аж ноги занемели, Калякин встал. Задел трусы, подтянул штаны, заправил футболку, поправил олимпийку. По получившим ток крови голеням побежали иглы — стало пиздец как больно. Идти такими ногами не было ни малейшей возможности.

Кирилл поджал правую ногу, распрямил, потряс ею, кривясь от миллиардов впивающихся в мясо шипов. Повторил процедуру с левой. Дощатый пол сортира вздыхал при каждом шевелении, необходимо было выбираться наружу, пока он не провалился.

Более-менее отмучившись, Кирилл открыл дверь сортира и… доска под его правой ногой, на которую был перенесён основной вес, с глухим хрустом треснула, ступня ушла вниз, в пустоту.

— Сука! — Кирилл дёрнулся, вытаскивая, и сам не понял, как и вторая ступня провалилась под проломившийся пол, а затем и обе ноги по колени засосало в вязкое дерьмо. Говно проникло в кроссовки, пропитало штаны и носки. Мерзким холодом коснулось кожи. Волосы по всему телу встали дыбом. Вонища пошла неимоверная.

Кирилл едва не лишился чувств.

— Сука, — прошипел он. — Блять ебучая…

Попытка взять себя в руки и вылезти, держась за стену и дверь, привела к обрушению ещё нескольких досок. Жижа затягивала, ноги ушли по бёдра, чуть-чуть не хватало до яиц. Кирилл едва не плакал, не хотел помирать в яме с дерьмом, не знал, насколько глубоко выкопано это дерьмохранилище. Его тошнило, выворачивало. Он уже весь был пропитан шедшими из ямы миазмами.

Закричав, как раненый носорог, собрав все силы и волю в кулак, Калякин уцепился за надёжные доски стен и подтянулся, выползая наружу. Лёг на землю и замолотил по ней кулаками. Ноги превратились в две смердящие колоды — так противно, что хоть отрубай! Что с этим делать, что?! Как отмыться? Позор! Позор! Хорошо хоть никто не видит.

Подавив рвотные позывы, задевая разбросанные банки, бутылки, вёдра, Кирилл враскорячку поднялся.

Со стороны улицы послышались какие-то звуки, потом шаги, яркий луч фонаря разрезал темноту сливаясь со светом дворового светильника. Ослеплённый Кирилл не сразу разглядел, кто к нему пожаловал.

— Ты забыл телефон, — из-за яркого луча фонарика сказал Рахманов и запнулся, видимо, объяв всю картину. — Мгновенная карма, да?

Такого унижения Кирилл ещё никогда в жизни не испытывал.

Семейные ценности

Вместе с унижением пришла ослепляющая ярость.

— Убирайся отсюда, сука поганая! Убирайся! Зачем пришёл?!

Кирилл топнул ногой, на мгновенье забыв, что она, словно батончик с толстым-толстым слоем, увы, не шоколада, а человеческих экскрементов — собственных, Пашкиных, бабкиных и ещё хрен знает чьих. Но со штанины полетели брызги, зашлёпали по земле, он вспомнил и чуть не сошёл с ума.

— А-аа! — закричал он, вцепляясь скрюченными пальцами в волосы, выдирая клоки от бессилия. — Убирайся! Убирайся!

— Вижу, тут помощь не нужна, — без всяких эмоций произнёс Егор. Его рука медленно поднялась и положила смартфон на первую подвернувшуюся горизонтальную поверхность — выступ у окошечка сарая. В ту же секунду луч фонарика померк, заплясал в противоположной стороне — Рахманов уходил. Скрылся во дворе, затем затихли шаги, звякнула щеколда. И наступила оглушающая тишина — Кирилл остался один на один со своей проблемой.

Он это понял. И вдруг понял, как одинок.

Но в этот момент непереносимая вонь всё-таки доконала его сопротивляющийся мозг, и Калякина вырвало плохо переваренной смесью пива, молока и лапши быстрого приготовления. Прямо на покрытые дерьмом ноги.

Отдышавшись, стоя в полусогнутом состоянии, прижимая руки к груди, в которой саднили и лёгкие, и глотка, и пищевод, Кирилл посмотрел вниз. В тусклом свете висевшего на сарае светильника разглядел ползающих по ногам опарышей и его снова согнуло пополам в новом приступе рвоты.

Когда уже выблевал внутренности — с ужасными утробными звуками, — до него дошло, что почудившиеся опарыши — это ошмётки лапши. Но рвота от этого не прекратилась.

В желудке ничего не осталось. Со слезящимися глазами, тяжело дыша, отплёвывая облепившие рот кусочки тухлой пищи, Кирилл выпрямился и зарыдал. Истерическим бессильным воплем. Хотелось бить, крушить, царапать всё подряд — стены, камни, лицо, рвать волосы! Но он не мог сдвинуться с места, потому что при каждом движении штаны шевелились, и пропитанная фекалиями ткань елозила по коже. Впрочем, кожа была не чище ног — по самые яйца в дерьме, и жидкое дерьмо хлюпало в кроссовках.

— За что? Блять, за что?! Суки!..

И помощи ждать неоткуда. Ночь. Безлюдье. Единственного, кто мог прийти на выручку, он прогнал.

Нет, пидор не стал бы ему помогать. Ржал бы. Сейчас ржёт и рассказывает прикол матери-инвалидке. Ёбаный пидор.

Только в глубине души Кирилл чувствовал, что Егор Рахманов не бросил бы его в беде. Стоило только попросить. Попросить по-нормальному.

Ну и хуй с ним.

Прорычав в ночное небо, Калякин собрал волю в кулак и двинулся к колодцу — будь проклято отсутствие ванны или душевой кабины. Шаги давались через силу, мерзкие, мокрые, вонючие тряпки липли к коже. Хоть фекалии облепляли ноги от ступни и чуть выше колена, казалось, что они холодят яйца и задницу, и вообще он весь от макушки до пяток вымаран в дерьме.

— А-аа! — в бессильной злобе, жгучей обиде и лютой ненависти ко всему живому зарычал Кирилл, вопрошая о справедливости безучастное чёрное небо. Отдышавшись, он снова пошёл, широко расставляя ноги. Дерьмо в кроссовках чавкало, словно сортир шёл вместе с ним.

Нет, это было выше его сил.

Кирилл остановился, собираясь звать на помощь, кричать в пустую темноту ночи. Каких-то поганых пятнадцать метров до колодца, но его разум отказывал.

И вдруг Кирилл сообразил, что можно избавиться от блядской одежды прямо сейчас. Обрадованный этой мыслью, он ногу об ногу скинул кроссовки и испытал после этого невероятное облегчение. Потом взялся руками за пояс штанов и носком правой ноги, согнувшись, наступил на левую штанину и… вытянул ногу. Изменив положение, вытащил вторую. Почти не дышал. Ощущения, которые при этом испытывал, не шли ни в какое сравнение.

— Бля… — прошипел Калякин, когда вспомнил, что ещё придётся снимать прилипшие к телу, пропитанные дерьмом носки. Взяться за них руками его никто ни за какие коврижки бы не заставил. Он попробовал так же — ногу об ногу, но ничего не вышло. Осмотревшись, психуя, Кирилл сорвал лист подорожника и, используя его как защитную прослойку между пальцами и носками, снял этот ужас.

Теперь проблему составили мелкие камешки под ногами, но это было уже ерундой. В раскоряку, по-лягушачьи, Калякин ломанулся в ведшую в сад калитку. Фонарь остался позади, от месяца света было немного, но каким-то открывшимся на пределе возможностей зрением Кирилл ясно различал маячивший впереди колодец, лавку с ним и ведро на этой лавке. Полное ведро! Которое он не отнёс утром в дом! Аллилуйя!

Кирилл схватил это ведро и тотчас плеснул на колени, вспоминая почему-то при этом как Уилл Тёрнер впервые встретил Гиббса — обдал его водой, чтобы вонь отбить. Но без штанов уже не воняло. По крайней мере, не так. Вода окатила колени, голени и стопы, но вязкое, прилипшее к волоскам говно не смыло. Кириллу пришлось снова и снова набирать воды, выуживать тяжёлые вёдра из гулких недр колодца и найденной в сарае тряпкой оттирать эту дрянь. Холода зябкой ночи он не чувствовал, наоборот, вспотел, предплечьем стирал пот со лба.

Сколько времени ушло на то, чтобы чувствовать себя чистым, Кирилл не знал. Много. Столько, что стал видеть в темноте, как кошка. Носки, штаны и кроссовки он замочил в старом пластиковом тазу — просто бросил их в воду и оставил отмокать до утра возле колодца. Смертельно устал. Футболку и олимпийку повесил во дворе на верёвку выветриваться, трусы просто кинул на пороги веранды, оставляя решение их судьбы до завтра.

Голый и наконец продрогший он зашёл в дом, на кухню. Вытерся полотенцем и вылил на себя полфлакона одеколона, но не своего забытого в городе любимого парфюма, а тройного — из бабкиных запасов. Теперь вонять стало им.

Закутавшись в одеяло, Кирилл сел на кухне, закурил. Потом достал из холодильника бутылку пива и выпил её одним махом для успокоения нервов. Лишь пряча пустую тару под стол, он вспомнил про расстройство кишечника, но оно вроде прошло, хотя от волнения обычно обязано усиливаться.

Не желая гадать, Калякин выключил свет и ушёл в кровать. Завернулся в одеяло и быстро заснул — стресс взял своё.

17

Зыбкую грань между сном и пробуждением Кирилл почувствовал, когда солнечные лучи уже били в пыльную тяжёлую штору. Он ещё видел сны, но при этом каким-то третьим глазом осязал светлый прямоугольник пыльного окна и занимавшийся за ним день. В образах, которые приходили на стыке этих двух миров, он не сразу, но распознал Егора Рахманова. Силуэт селянина пятном плавал в белом мареве, подобно тому как плывут перед глазами круги, когда посмотришь на солнце.

Бесстрастный Рахманов. Склонивший голову набок. Рахманов, никогда не лезущий в чужие дела. Он видел вчерашний позор и…

Зазвенел будильник в смартфоне.

Калякин нехотя поднял голову с подушки и понял, что это тоже приснилось: смартфон остался во дворе, там, куда его вчера положил пидор. Но сон пришёл неспроста — надо было отправляться за коноплёй. Вчера не ходил, а сегодня надо, а то Пашка будет ворчать.

Хер с ним, пусть ворчит, это же не он купался в сортире своей бабки. Одежда, между прочим, испорчена, не в чем идти.

Кирилл перевернулся на бок и закрыл глаза. Сон был близко, лишь расслабиться и ни о чём не думать. Но и думки роились, как пчёлы — вокруг вчерашнего позора, который не был бы позором, не окажись у него свидетелей. Принесла же нелёгкая, блять, пидора. Теперь вся деревня будет знать. Слава богу он не пользуется интернетом, а то бы давно выложил ржачную историю в местный паблик.

И снова в противовес возникло другое, честное мнение — Рахманов бы не сделал такого, не выставил бы человека на посмеяние. И дело не в бесхребетности, потому что Рахманов вовсе не бесхребетный. В нём есть стержень. Принципы, один из которых как раз работает во вред и не позволяет причинить человеку зла. Идиот, нельзя так в жизни — жизнь жестока, так и будут все измываться.

Хотя нет, Рахманов любимчик публики. В конце концов, он просто пидор.

Рассуждения помогли Кириллу избавиться от терзавшего его чувства неловкости и стыда. Он больше не переживал, что скотовод увидел минуту его позора, и сладко уснул.

18

Проснулся Кирилл в привычное для себя время — когда солнце стояло уже высоко. Падение в выгребную яму при ярком свете представлялось теперь фантастическим сном. Если бы не сухая, словно стянутая плёнкой кожа на ногах и кошмарная вонь тройного одеколона, не выветрившаяся за ночь.

Он полежал ещё немного, стараясь не зацикливаться на своей брезгливости к кровати и сортирам, потом встал. Достал из сумки мятые, но чистые трусы. Включил телевизор, чтобы тишина не давила на уши. Сделал бутерброд и, жуя, вышел во двор в единственной доступной обуви — в шлёпанцах. Солнце, птицы, кудахтанье — всё было одним и тем же и уже сидело в печёнках. Если бы можно было прямо сейчас сесть в машину и уехать отсюда к чертям собачьим, Кирилл бы уехал. Но его что-то держало. Нежелание потом слушать Пашкины причитания?

Кирилл прошёл к сортиру. На маленьком заросшем пятачке было полно засохших фекалий и рвотных масс, в некоторых отпечатался рисунок протектора его кроссовок. Роились мухи. В распахнутую дверь виднелась огромная дыра и изгаженные острые обломки досок.

Быстро взяв с оконца смартфон, Калякин ушёл к колодцу, со стыдом наблюдая и там следы вчерашнего позора. Таз с одеждой тух на жаре. Конопля коптилась в сарае. Поморщившись, Кирилл прошёл дальше в сад и сел на перевёрнутое ведро, включил почти сдохший девайс. Утром три раза звонил Пашка, пришлось набрать его. Пока слушал гудки, гонял мелкую изворотливую муху.

— Киря, здорово! — затараторил Машнов. — Ты куда, блять, запропастился? Трудно трубу взять?

Ну вот, Кирилл так и предполагал, что наезды будут. Уже заранее устал их слушать.

— Не трудно, Паш, — отмахиваясь от мухи, сказал он и вытянул ноги. — На улице только его вчера забыл. Так что извини.

— Ходил? — Пашка тут же взялся за главное. Калякин пару секунд помедлил, что ответить, и счёл лучшим сначала уточнить обстановку.

— А ты что звонишь? Ты уже подъезжать должен, я собирался ехать на автовокзал тебя встречать.

Конечно, он приврал — никуда он не собирался. Поехал бы, обязательно встретил, но прежде Пашка бы позвонил, что он собственно сейчас и делал. Однако Пашка тоже замялся.

— Тут такое дело, Кир… Короче, меня мать с отцом припахали ремонт делать… Мать решила балкон панелями обшить, и типа я помочь должен. Типа трудотерапии в наказание за тот поход к Лариске. Из-за тебя между прочим!

— Ладно, не бухти, — успокоил Кирилл, ему стало полегче оттого, что не придётся оправдываться за нескошенную коноплю. Наверстает.

— Не бухтю, блять! Пару дней тут повозиться придётся. Но зато, может, замолкнут и не поедут проверять, чем мы в Островке занимаемся. Так ты ходил?

— Конечно, ходил! За кого ты меня принимаешь?!

— Вчера и сегодня?

Вот недоверчивый, блять!

— Конечно!

— Угу… Много… много там осталось?

— Раза на три, — врал и не краснел Кирилл.

— Ну ты дособерёшь? Извини, что так получилось, но такие дела, приятель…

— Да не, не, забей — справлюсь, — по мнению Калякина, он говорил убедительно. И Пашка повёлся.

— Я на это и надеялся, чувак, — он дружелюбно усмехнулся. — А вот ещё что… Как там наша прежняя трава, превращается в сено?

— А? — Кирилл глянул в сторону сарая, где томилось «сено». — Да. Ага, превращается.

— Не забыл вынести сушиться? Погода вроде хорошая.

— Не забыл.

— Молодец… Ты там смотри, вороши, чтобы отличный корм скоту получился, а если уже дошло до кондиции, убирай под крышу, меня не жди.

Шпионская шифровка Пашки вызывала раздражение, но, как кто-то говорил, лучше перебдеть, чем недобдеть. Работать не хотелось, но пообещать Кирилл был согласен, что угодно, лишь бы отстали.

— Хорошо, хорошо, — он сжал переносицу пальцами, зажмурил глаза, словно чувствовал в них резь. — Хорошо, я посмотрю, что смогу сделать.

— Ну тогда давай, звякни что там да как.

— Ага, хорошо, — Калякин был рад, что от него отстали и что его обман не вскрылся. К тому же появилось время убрать за собой во дворе. Лень, бесспорно, пересиливала, но насмешек с Пашкиной стороны он хотел избежать.

Позагорав ещё минут десять на солнышке, совсем заеденный мухами, Кирилл встал и пошёл домой.

Одевшись в сменную футболку и шорты, покурив, он приступил к ликвидации улик на месте преступления. Нашёл в сарае лопату и ржавые грабли, стал скрести засохшее дерьмо перед туалетом. Правда, очень скоро ему это наскучило, а главное, дошло, каким долбоёбом он является — сортир оставался развороченным, будто в него шандарахнуло пушечным ядром крупного калибра.

Желание что-то делать сразу пропало: ремонтировать эту парашу он не будет, значит, и по херу, что придётся с Машновым объясняться. Паша ему ещё сам за этот инцидент заплатит — его дом, он и виноват.

Кирилл вымыл руки, обтёр их об шорты, прислушиваясь к звукам деревни. Надо было чем-то заниматься дальше, скоротать время до вечера, выполнить какие-то обязанности — коноплю просушить, перекус приготовить, мусор сжечь. Что-нибудь полезное. Но кроме лени, на душе лежала какая-то непонятная тяжесть. Совсем неизвестная, будто и не было никогда у него такого тревожного томления. Да, без Пашки хреново. Дурак, радовался, что побудет один без вечно что-то рассказывающего, травящего байку, суетящегося, словно у него шило в жопу засунуто, Пашки, а оказалось невыносимопереносить тишину и вот так, одному, лазить целый день, как неприкаянному.

Кирилл бросил инструменты, не отходя от кассы, и вышел на улицу. Там не увидел ничего особенного — в полуденный зной деревня вымерла. Все дома стояли будто оплавленные знойным светло-голубым небом, листва пожухла, куры еле дрыгали лапами в пыли. Ни собак, ни людей. Скачки температуры — то в холод, то в зной — не давали природе адаптироваться.

Надавив на своё чувство ответственности, которым пользовался очень редко, Кирилл вернулся во двор и приступил к выгрузке конопли на раскалённую крышу. В основном стебли были уже совсем сухими, ломались в пальцах, выкладывать их на солнце было нельзя.

Кирилл сходил за пакетом и, разложив «сено» на куске вытащенной из сарая пыльной тонкой фанеры в тени яблони, принялся деловито отрывать по коричневому скрученному листу и запихивать в целлофан. Как правильно заготавливать травку он не знал — это Пашка у них был мастер, прошерстил сайты и книги, а Кирилл себя подобной фигнёй не утруждал. Они ведь не рассчитывали, что Пашу вытянут в город. Но Калякин особо не парился — трава она и есть трава, лишь бы не сопрела.

Он никуда не спешил, потому что весь день был в его распоряжении. Монотонные действия напоминали расшелушивание стручков гороха: оторвал от стебля, раскрыл, горошины съел, а кожуру отправил в пакет, чтобы не сорить ею. Тут же вкусная часть процесса отсутствовала, но Кирилл всё равно её представлял, чтобы отвлечься от дурацкого томления в груди — оно уже физически мешало.

После четвертого пакета зудеть стало не только в груди, но и в мозгу. Кирилл встал, отряхнулся и решительно направился туда, куда гнало доставшее его томление — к Рахманову.

На улице произошли изменения: возле ворот коттеджа стоял «Опель» банкирши, и на лавке у хаты бабы Липы сидели она сама и ещё какая-та старуха, тоже с клюкой. Они мгновенно вытянули тощие шеи в сторону вышедшего из дома их уехавшей в город соседки молодого парня, пытаясь расслеповать на значительном расстоянии кто это.

Кирилл отвернулся от бабок и зашагал в противоположный от них край деревни. Шлёпанцы звучно шлёпали по голым пяткам. Пот выступил на лбу и под мышками.

— Иди-иди, Яхорка дома…

Калякин, не останавливаясь, повернул голову на знакомый говор. Обе старые кошёлки, опираясь на клюки, стояли посреди дороги, смотрели на него, стопроцентно обсуждая его перед этим. Две любопытные карги.

Кирилл ничего им не ответил. Он и так шёл, и цель была близка. Зачем шёл — был другой вопрос, которому Кирилл затруднялся найти внятное объяснение. Чтобы хоть с кем-то перекинуться парой слов, пока не завыл от одиночества. Чтобы пригрозить держать язык за зубами насчёт вчерашнего происшествия. Зачем же ещё?

Чувствуя спиной взгляды досужих бабок, Калякин сошёл с дороги на придомовую территорию и двинулся прямо во двор. Здесь он чувствовал себя своим, распоряжался по-хозяйски. На прежнем месте между крыльцом и воротами стоял мотоцикл, рядом с ним ходила наседка с цыплятами — курица разгребала ногами землю, уча мелких искать червяков, кудахтала им. Чурбак, на котором кололи дрова, стоял возле забора, в него был воткнул топор. Двор был подметён и опрятен. Сам Рахманов куда-то запропастился.

Загремела цепью и вышла из конуры собака. Но не загавкала, лишь потрясла головой, словно от воды отрёхивалась, и ткнулась мордой в выцветшую пластмассовую миску, заработала языком.

Кирилл прошёлся до калитки во внутренний двор, но и там было тихо, даже мычания и хрюканья не было слышно, куры, правда ходили. А корова, верно, находилась сейчас на пастбище.

Вернувшись к уличной калитке, Кирилл остановился, размышляя, что дальше делать. Его обуревала досада, ведь он надеялся утолить внутренний зуд, потешившись над пидором. Вдруг он услышал звуки из дома. Конечно — Рахманов дома! Привыкнув видеть его всегда во дворе, почему-то совсем забыл про дом! Люди и проводят большую часть времени в четырёх стенах своего жилища. А окно дома Рахманова было открыто — обычная деревянная рама, покрашенная белой краской, со шпингалетом, ветерок раздувает тюлевую занавеску.

Кирилл поднялся по порожкам, повернул ушко щеколды и беспрепятственно вошёл внутрь — вот она сельская беспечность, думают, что в их глуши бандюганов не водится. Ну что ж, не его проблемы. Воровать он, конечно, не собирался.

Веранда была как веранда — просторная и щедро застеклённая. Там стояли старинный буфет, лавка и накрытый клетчатой клеёнкой кухонный стол, на котором были сложены пожелтевшие газеты, коробки спичек и две отвёртки. На полу лежала яркая полосатая дерюжка, рядом с которой в ряд выстроились разномастные шлёпки, туфли и галоши двух размеров.

С веранды дверь вела в сам дом. Кирилл и туда прошёл без угрызений совести. Оказался в тесной тёмной прихожей с двумя дверными проёмами — на кухню и в жилые комнаты. В принципе, планировка была один в один, как в хате Пашкиной бабки.

Дверями служили шторки из дешевого однотонного бежевого материала. Прислушиваясь, чтобы определиться, куда дальше идти, Кирилл скользнул взглядом по вешалке с зимней одеждой, креслу в углу и ковровой дорожке с обтрепавшимися углами. Очень небогато.

Неясные, еле различимые звуки доносились со стороны зала. Кирилл отодвинул шторку, но и там в чистой светлой комнате с четырьмя окошками Рахманова не увидел. Не спрятался же он под письменным столом? Стол, как и всё здесь, был старый, не имел ручек на ящиках. Громоздился он у выходящих на улицу окон, заставленных горшками с цветами. Над ним на стене висела металлическая полка с учебниками и тетрадями, принадлежавшими, наверное, младшему брату. Дальше обстановка так же частично повторяла дом Пашкиной бабки — тоже не плоский телевизор на тумбочке в углу, диван между двумя другими окнами. Ещё трильяж возле двери и второе кресло. Мебель, правда, новее, но крайне дешёвая. На стене ковёр, несколько картин и икон, на полу — палас. Трубы парового отопления. Пахло лекарствами.

Ещё два дверных проёма со шторками вели в крохотные спальни.

И где пидорок?

В спальне с окном послышалось шебуршание. Кирилл пошёл туда и остановился, вспомнив, что в доме обитает лежачая тётка. В ответ на его мысли из спальни раздался вопрос:

— Егорушка, ты уже пришёл?

Женский голос, слабый, но приятный. В нём было столько нежности, в этом ласковом обращении по имени, что на мурашки пробирало.

Кирилл замер, не зная, как поступить. Решил уйти, раз Рахманова здесь нет, на улице выяснить, откуда он должен вернуться.

— Егорушка? Почему ты не отвечаешь? Устал, родной?

Кирилл сглотнул и…

— Нет, это не Егор, — собственный голос предательски дрогнул, но Кирилл не мог не ответить: что-то было в интонациях матери Рахманова, которую звали Галей, доброе, уютное, настоящее материнское, каким оно преподносится в сказках. Ему представилась красивая заколдованная женщина, не способная пошевелиться, отдавшая свою силу на защиту детей.

— Не Егор? — она испугалась. — А кто?

— Его… его друг.

— Друг… — голос матери снова стал тёплым, обожающим. — Егорушке нужны друзья. Очень нужны. Спасибо, что дружишь с ним. Ты хороший человек, я чувствую. Помоги Егорушке, ему нужно отвлечься, заняться чем-нибудь молодёжным, просто отдохнуть. На дискотеку сходить. Егорушка ведь уже который год ко мне прикован, а это неправильно, не должен из-за меня свою молодость портить. Поможешь ему? Ты ведь за этим приехал, вытащить его погулять?

— Да, — через комок в горле проговорил Кирилл. Он по-прежнему стоял у порога горницы и не шевелился. Утвердительный ответ был враньём, но он почему-то не хотел расстраивать эту женщину.

— Какой ты славный.

Кириллу показалось, что при этих словах она улыбнулась. Он решился подойти ближе и заглянуть в спальню. Со страхом, что вместо красавицы увидит чудовище, но его опасения оправдались лишь частично. На односпальной кровати у стены с пёстрым ковром лежала худая, как жердь, женщина возрастом от сорока до пятидесяти лет. Руки плетьми покоились поверх простынки в голубой цветочек. Кожа была бледной и желтоватой одновременно, с более тёмными печёночными пятнами. Однако лицо её со слегка запавшими глазами и белыми губами можно было бы назвать миловидным, если бы не короткие с густой проседью, некогда чёрные волосы. Конечно, до болезни она и была писанной красавицей, это и Олимпиада утверждала. В чертах угадывалось сходство со старшим сыном.

Живыми у женщины были только глаза — ласковые, улыбающиеся. Они компенсировали всё, что казалось, Галя сейчас сладко потянется, встанет, обнимет и крепко прижмёт к груди, а потом испечёт пирогов с капустой, накормит холодной окрошкой или обжигающим борщом. И будет сидеть напротив за столом и с любовью смотреть, как ты уплетаешь за обе щёки.

Но она была парализована. Тело не двигалось.

На комоде стояли коробочки, пузырьки с таблетками и микстурами, огромные пачки памперсов для взрослых, кружки, одноразовые шприцы в упаковках, кремы и много всякой всячины. Тут ещё сильнее слышался больничный запах с лёгкой примесью кислой затхлости застоявшегося воздуха.

— Здравствуйте, — сказал Кирилл, без брезгливости. Чему сам удивился.

— Здравствуй, — мать Галина впилась в гостя взглядом. — А ты симпатичный. Как вы с Егорушкой познакомились?

Кирилл догадывался, за кого она его приняла, но не собирался подтверждать этого. Грубить и опровергать однако тоже язык не повернулся.

— Мы… учились вместе. В институте.

— Ты, наверно, заканчиваешь уже? — она улыбнулась и после помрачнела, голос совсем ослабел. — Я так жалею, что Егорушка бросил институт. Выучился бы, работу хорошую в городе нашёл. Юристы везде нужны. Устроился бы, жил бы по-людски и Андрейку бы к себе забрал…

— А вы? — немеющим языком спросил Кирилл.

— А мне место в интернате предлагали. Мне теперь всё равно, где быть, а мальчикам надо жить. Андрейка мал ещё что-то понимать, а Егорушка упрямится…

Кирилл не знал, что на это ответить. Вспомнил, как недавно сам рассуждал, что место инвалидки в специализированном учреждении, что нефиг гробить жизнь ради лежачей тётки, которая только и сделала, что тебя родила. Сейчас ему было стыдно за те мысли. Он смотрел на худое измождённое лицо женщины, покусывал губы, понимал, что надо утешить, сказать полагающиеся ободряющие слова — что всё будет хорошо, что всё наладится, что сыновья её любят, только Кирилл не умел говорить таких слов. Хотел, но не пересиливал психологический барьер. Так и стоял истуканом, ругая себя за тупость.

Входная дверь хлопнула. Глаза Галины скосились в сторону звука, губы тронула улыбка.

Калякин повернул голову и увидел Егора. Тот, отодвинув штору, стоял в дверном проёме, застыв на полушаге. Был напряжён, будто вожак стаи мелких травоядных животных при приближении более крупного коварного хищника. Он оценивал обстановку и, раз хищник пока не нападал, не предпринимал ответных оборонительных мер. Егор просто молчал. Естественно, он всей душой жаждал, чтобы опасный гость ушёл, но опять действовал как с террористом или сумасшедшим — без резких движений.

И да, взгляд быстро упёрся в пол.

Кирилл почувствовал, что Рахманов полностью в его власти: сделает что угодно, лишь бы мать не пострадала.

— Егорушка? — встревоженно позвала мать.

Кирилл, не прощаясь с ней, пошёл к выходу. Егор отступил, освобождая ему дорогу.

— Выйдем? — спросил Кирилл и свернул из прихожей на веранду.

— Сейчас, мам, — услышал он позади успокаивающий женщину голос, и Егор вышел за ним.

Во дворе духота ощущалась меньше, чем в низком бревенчатом доме. Дул какой-никакой ветерок, хоть от земли шёл жар. На небе собирались синие тучки, парило.

Калякин встал у забора, повернулся к оставшемуся на порожках Рахманову.

— Спасибо, что мобилу принёс.

— Не хотел, чтобы меня обвинили в воровстве и поставили на счётчик, — твёрдо пояснил Егор. Когда опасность для матери исчезла, он стал смелее, не опускал удивительных, ни на чьи не похожих глаз. Верил, что под защитой своей правды, как под зонтом во время дождя.

— Правильно мыслишь. Про вчерашнее никому не вякни, а то последствия… сам знаешь.

— Мне нет до тебя дела, абсолютно.

— Припух, дерзить мне? — припугнул Кирилл, но беззлобно, решил поучить: — Живёшь в дерьме, а возбухаешь перед городскими пацанами…

— Где ты дерьмо-то видел?

— Да везде! — Калякин поддел носком шлёпанца куриную какашку, пнул от себя подальше, в траву. — И недели здесь не пробыл, а дерьмом сыт по горло. И, между прочим, корова твоя начала!

— А может, ты просто дерьмовый человек, поэтому дерьмо к тебе так и липнет?

Калякин сжал кулаки, шагнул вперёд, но остановился, опустил руки — Егор был слишком невозмутим, слишком смиренно принимал свою участь под защитным колпаком своей правды. Наверно, с таким убеждённым видом первые христиане принимали мученическую смерть на кресте во имя веры: умереть, но не отречься, не поддаться гонителям. Сильные духом люди.

Кирилл вдруг понял, что преклоняется перед Егором.

— У тебя хорошая мать, — отведя глаза, сказал он невпопад и ушёл. Выходя на дорогу слышал, как скрипнула закрываемая дверь веранды.

Бабки по-прежнему находились на улице, но переместились дальше от его дома и ближе к церковным развалинам. Они засекли его и что-то обсуждали, показывая на него клюками, невысоко приподнимая их от земли. Кирилл прошёл прямо к дому, к стоящей перед ним «Тойоте», ничего не видя и не слыша. Его потрясла сегодняшняя встреча с матерью Егора и собственное открытие — об отношении к Егору.

Странно, но даже в собственных мыслях он не называл его больше пидором. Это обидное слово никак не вязалось с твёрдым характером селянина. А характер несомненно у него был твёрдым, хотя зачем-то он себя показывал бесхребетным молчуном. Только сильный человек может забить на свою жизнь и посвятить себя уходу за тяжело больной матерью. Кирилл считал себя крутым, самым умным, а теперь не знал, как бы поступил на его месте, окажись перед выбором — личная жизнь или сыновний долг. Скорее всего, струсил бы, спасовал, нашёл бы денег, нанял бы сиделок, а сам бы отделывался редкими визитами и дорогими подарками.

Кирилл сходил на веранду за пачкой сигарет и закурил, глядя в никуда. Всё внешнее перестало существовать, концентрируясь на внутреннем лихорадочном возбуждении.

А матери? Какие разные у них матери! Галина Рахманова, по двору Посохина, с такой искренней любовью говорила о своём сыне, так ласково называла его Егорушкой, что… Что Кирилл завидовал. Его мать была женщиной образованной и вращалась в высоких кругах, но от неё веяло отчуждением. Воспитание ограничивалось чистыми рубашками и носками, новомодными игрушками и гаджетами, поучениями из оперы, как должен вести себя сын депутата. И никаких объятий, поцелуев на ночь, тёплых взглядов. Она любила его, конечно, желала добра и всячески указывала на это — приказным тоном, будто попрекала.

Даже в Пашкиной семье с его деревенскими матерью и бабкой было больше теплоты. Кирилл всегда смеялся над этим сюсюканьем. Нет, получается, он завидовал, а за злобными насмешками прятал жгучую обиду.

Посасывая горячий фильтр сигареты, Кирилл признавал неутешительные факты: именно недолюбленность в детстве является причиной его поведения, действительно быдлячного, как тогда заметил Егор. Если бы в их благополучной с виду семье царили любовь, взаимопонимание, тесный невербальный контакт, тогда бы… Сложно сказать, что вышло тогда бы, но уж точно лучше, чем сейчас.

А Егор Рахманов достоин уважения.

Кирилл не знал, как ещё назвать то чувство, которое у него вызывал Егор. И то волнение в груди, возникавшее при взгляде в его бездонные серьёзные карие глаза. Кирилл сейчас вообще ничего не знал и мало что понимал. Всё смешалось, как в доме Облонских. Только сильнее.

Грязь

19

Шёл дождь. Холодный хмурый ливень. Упругие струи шумно били в стекло и стекали вниз крупными каплями. Всё было серым и однообразным, словно размытая картинка в чёрно-белом телевизоре, и этой постылой унылостью погода напоминала октябрьскую.

Дом тоже выстудился. Проснувшийся по звонку Кирилл сидел на кровати, укрываясь одеялом, и таращился в окно на мокрые дорожки и всё новые и новые потоки воды. Он не выспался. Глаза открыл, но мозг функционировал ещё со скрипом, ничего не соображал. Организм пытался улечься снова, подъём в пять утра был для него непомерной нагрузкой, к тому же дождь убаюкивал.

Разверзлись хляби небесные и надолго. Кирилл подумал об этом с облегчением. Скользнул взглядом по пузырящимся лужам в выбоинах на дороге и по траве, залитой водой, будто рисовые поля. Зевнул и лёг обратно, прикемарил под монотонный шум дождя. Конопля подождёт, в такую погоду по оврагам и буеракам до делянки всё равно не дойдёшь, завязнешь, вываляешься в грязи. А если дойдёшь — простудишься и сляжешь. Пусть альтруизмом страдает кто-нибудь другой. Егор Рахманов, например.

Нет, Егора он трогать не хотел.

И чокнутым пидором язык не поворачивался назвать. Конечно, Егор целый день крутится, косит, пилит, пасёт, доит — у него есть в этом необходимость, но, если бы и не было, он вряд ли сидел бы на попе ровно. Да-да, он из той породы людей, которые считают лень постыдной, тихо и честно трудятся, пока другие шастают по клубам, бухают и греют задницы на море. Чтобы заработать на лекарства и памперсы матери, ему даже приходится трахать старую, совершенно не возбуждающую его бабу. С каким лицом он это делает? Притворяется, чтобы не обидеть? А как потом берёт за это деньги? Нет, за себя-то Кирилл знал, чтобы он бы схватил шуршащие бумажки и не поморщился, а Егор с его гордостью? Для очистки его совести банкиршей умно придумана схема с заготовкой дров, забиванием гвоздей и прочей мужской «помощью» для дома, но оба ведь понимают, за что в действительности идёт финансирование.

Кирилл вспомнил про вымогание несуществующего долга и разлитое почти целое ведро молока. Литров десять там было… сколько это стоит?

Кирилл задумался, попытался прикинуть, но нет, не знал. Вдруг понял, что не знает ни сколько стоит молоко, сметана, хлеб, огурцы, мясо, рис, яблоки и бананы, ни сколько другие повседневные продукты. Каждый день находил их в холодильнике, в кастрюле, шкафу или своей поставленной под нос тарелке и ел, не задаваясь вопросом цены. В магазин он заходил за бухлом, сигаретами и презиками. Если брал закусь, то редко обращал внимание на ценники, а чаще сорил деньгами, удивляя очередных приятелей и чик.

Были периоды безденежья, были, тут врать не надо. Вместо виски за полтора косаря приходилось брать водку за пятихатку. Ездить на троллейбусе или на хвост друганам садиться вместо рассекания на собственной тачке. Водить тёлочек в кафешки вместо элитных клубов. Безденежье всего лишь означало, что родители дуются за какой-нибудь устроенный в пьяном угаре долбоебизм и урезают бюджет, надо было лишь переждать и вести себя паинькой. При этом набор необходимых для выживания продуктов всегда был на столе, не приходилось гнуть спину, зарабатывать на себя и всю семью.

Все заработки — сродни этой чёртовой конопле…

Вспомнив про злосчастную коноплю, Кирилл заметил ещё несколько вещей. Во-первых, он опять погрузился в размышления о Рахманове. Видел перед внутренним взором его фигуру — тонкую, нечёткую, словно двухмерную. Что-то делающую сильными руками, с уверенным размахом плеч и серьёзным взглядом — как у Чешира, только вместо улыбки в пространстве висели глаза.

С какого хрена думать о нём, а не о друзьях, оставшихся в городе, не о Пашке, не о девчонках? Неужели встреча с его матерью так повлияла? Ну да, собственная-то мать за всё время позвонила всего два раза, проверить трезвый он или в стельку. Отец вообще ни разу не позвонил. Плевать им на сына, считают, что вырос и ему ласка не нужна. Вот пусть и получают, что заслужили. Кириллу было их не жалко.

Или купание в выгребной яме мозги вправило?

Однако резкая перемена в своих суждениях настораживала, откуда-то проклюнувшийся разум был непривычен. Нет, совсем дебилоидом Калякин себя не считал, в душе был трепетным и ранимым. Глубоко в душе. Очень-очень глубоко. Где-то на глубине пятилетнего возраста, а после стал постепенно превращаться в рептилию, неспособную ни сочувствовать, ни сопереживать. В потребителя и вредителя. В эгоистичного паразита, живущего только естественными потребностями — спать, жрать, ебаться. До этого момента его всё устраивало.

Второе, что заметил Кирилл, это свой нос, уткнувшийся в обгаженную клопами бабкину подушку. Брезгливое отвращение сработало моментально, но лень и утренняя расслабленность взяли верх, и он лишь повернул немного голову, чтобы не вдыхать нафталиновый запах. Представил вокруг себя обволакивающее тонким слоем энергетическое поле, позволяющее лежать, греться, но не контактировать с застиранным бельём.

И третье — хотелось отлить. Стояк, если и был, то уже сдулся, можно было беспрепятственно справить малую нужду. Но… лил дождь, и кровать вопреки предубеждениям согревала. Вылезать из тепла ради похода под холодный небесный душ не хотелось. Кирилл терпел, проклиная деревню со всеми её неудобствами.

Наконец припёрло. Переполненный мочевой пузырь так болел, что хоть в кровать мочись. Дождь шумел и бил в окно.

Кирилл встал, впопыхах соображая, что надеть. Выбор был невелик, потому что кроссовки и штаны так остались в тазу у колодца, а одна из футболок и олимпийка — на верёвке, теперь там намокли, конечно. Вот блять!

Вчерашнюю футболку он нашёл скомканной на диване, впопыхах натянул. Валявшиеся там шорты надеть просто не успевал — вылетел через несколько дверей на мокрые порожки веранды, пробежав мимо разбросанных шлёпанцев. Вытащил член из трусов и с наслаждением пустил струю прямо в водопад льющейся из жёлоба воды.

А-аа, замечательно…

Выжав до капли и стряхнув, Кирилл заправил член обратно. Сухие, но пропитанные сыростью порожки стали холодить босые подошвы ног, стоять было невозможно. Кожа покрылась пупырышками. Кроме монотонного звука дождя, на улице не было ни единого звука.

Или… Кирилл прислушался, обнимая себя руками. Да, точно, заводят мотоцикл. Не новенький японский спортбайк с пол-оборота, а старую российскую рухлядь — дрынь, дрынь, дрынь…

Калякин не уходил с холода, ждал. Примерно через минуту «ижак» размеренно затарахтел. Потом, пробуя, несколько раз газанул, и гул начал приближаться. Кирилл шагнул на верхнюю ступеньку, привстал на цыпочки, вытянулся. Над краем забора увидел голову и плечи проезжающего Егора, тот был в шлеме, куртке и дождевике из зелёного целлофана. Вёз на продажу молочную продукцию, выполнял обязательства перед постоянными клиентами — не позавидуешь.

Кирилл вдруг спохватился, хотел предложить отвезти его на машине, даже кинулся вдогонку, но едва холодные капли попали на кожу, вспыхнувший было порыв угас. Да и Рахманов уехал далеко — не бежать же за ним босиком по лужам? Глядя на размякшую дорогу, поникшие деревья, нахохлившиеся дома, Кирилл смахнул с рук и лица влагу, затем отступил назад на веранду. Незачем думать о других, каждый живёт своей жизнью.

20

Когда Кирилл проснулся, светило солнце. Весело светило, ярко. Через окна, прорываясь сквозь листву и тюль, на пол падали косые лучи, в них переливались неведомо откуда взявшиеся микроскопические пылинки. Залитая светом горница напоминала красочную иллюстрацию из книг детских писателей, пропагандирующих счастливое советское настоящее для всего молодого поколения. Это было красиво и по-домашнему. Кирилл даже подумал, что обложной дождь, пасмурное небо и струя с порожек ему приснились.

Подумал и ужаснулся, быстро сунул руку между ног — трусы были сухими. Значит, он не поддался на коварную ловушку, подстерегающую людей во сне. Фух!..

Кирилл размял шею, окончательно понимая, что в действительности просыпался по будильнику в шестом часу и выходил на улицу: он лежал на диване в зале, одетый в футболку, на минимуме звука работал телевизор. Кирилл вспомнил, как смотрел его и заснул. А сейчас было без двенадцати минут час.

— Здоровый крепкий сон — наше всё, — пробормотал Калякин и сел. На смену положения голова отозвалась тупой болью. Много спать не всегда полезно, но сейчас лучшим выходом было придавить обратно подушку и забыться до вечера. Хотя голодный желудок был с этим не согласен.

Кое-как встав, Кирилл отправился на кухню, отрезал кусок краковской колбасы, прихватил кусок батона и бутылку пива и с этим набором отправился на улицу курить. Напоённая дождём природа благоухала. На небо словно плеснули новую банку голубой краски, трава, деревья и Пашкина «Тойота» отчистились от пыли. Под ними, правда, земля хлюпала, а на дороге стояли мутные жёлто-коричневые лужи. На поверхность повыползали длинные дождевые червяки. Над цветами порхали бабочки. Воздух был свеж и тёпел. Деревня жила. Однако город был милее.

Жуя колбасу, запивая пивом, Кирилл прошёлся по двору. Дождь и здесь сотворил несколько чудес. Например, почти смыл зловонные рвотные массы и фекалии. Но сортир не починил. На штаны и кроссовки в тазу стало жалко смотреть, вещи скорее всего испортились окончательно, придётся выкинуть. Зато драгоценная конопля хранилась в целости и сухости в сарае, ещё одна часть её в измельчённом виде перекочевала в целлофановые пакеты. Пашка приедет и обрадуется, похвалит. Хотя плевать на его похвалы, конечно.

Кирилл доел колбасу, корку хлеба выкинул под смородиновый куст, облизал пальцы и вытер их о валявшуюся на скамейке у колодца замызганную тряпку, некогда бывшую чьей-то рубахой — может, Пашкиного отца или деда. Потом перевернул носком таз с одеждой. Грязная вода волной выплеснулась на и без того сырую землю, кроссовки, трусы и штаны плюхнулись в грязную лужу вперемешку с кусочками дерьма.

— Фу-у, — скосоротился Кирилл и, забрав пиво, ушёл, пока его снова не вырвало. Пусть вещи обветрят, подсохнут, тогда и… Нет, он не знал, как скоро сможет до них дотронуться, лучше сразу в мусорку.

От пива головная боль прошла. Кирилл походил по двору, греясь на не очень в общем-то жарком солнце и раздумывая, чем бы заняться. Сгонять бы на речку, да погода для купания не очень, и вода после ливня, должно быть, грязная и холодная. Готовить жратву — он и так наелся. Воды наносить — лень, не царское это дело, обходится пока одним вчерашним ведром. Плавок вот чистых почти не осталось, сегодня надеть и хана. Когда ехал сюда, ворох белья не брал, всерьез думал — постирает, что тут такого, неужели взрослый пацан не справится со стиркой своих шмоток? А сейчас… как-то стирать… это опять воду надо набирать, греть кипятильником, порошок ещё где-то добыть. Потом, вечером.

И опять, как-то само собой, за глотком пива подумалось про Егора. Ему ведь наверняка приходится стирать за всеми, а стиральную машину-автомат без водопровода не установишь. Кирилл не представлял, как в старинные времена женщины обходились без этого девайса. У его матери ещё лет пятнадцать назад была обычная машина, правда блатная, с центрифугой — в одном отделении белье в воде полощется, а в другом на бешеной скорости отжимается. Он тогда совсем мальцом был, любил наблюдать за процессом, а мать всегда из ванной выгоняла.

Откуда-то из глубин памяти всплыло название — стиральная машина активаторного типа, но ностальгическое слюнопускание прервала еле различимая мелодия смартфона, лежавшего на подоконнике возле дивана. Почти опустевшая банка с жестяным звоном полетела к забору, а Кирилл взбежал на веранду, оттуда, скидывая шлёпки, понёсся в горницу. Смарт ещё пиликал, выдавал минусовку прошлогодней популярной песни Тимати. Звонил, конечно, Пашка — вот кто по-настоящему переживает за общее дело. Что ему опять, блять, понадобилось? Приезжал бы, да ебался здесь сам.

Кирилл вздохнул и приложил мобильник к уху.

— Пахан… Привет.

— Здорово, Кир. Как ты там, живой?

— Да вроде как, — Калякин двумя пальцами помассировал переносицу.

— Ничего не натворил? — вкрадчиво продолжил допытываться Машнов.

— За кого ты меня принимаешь?

— За тебя, Киря, за тебя родимого. Слушай, как там с нашим…? Всё собрал?

Кирилл сел на диван, уставился в так и не выключенный телевизор. По экрану, по лицу ведущей новостей, тощей, как вяленая вобла, зигзагами ползла муха. Сказать было нечего.

— Понимаешь, Паш… Тут, короче, дождяра лил всю ночь, куда идти-то? Не ходил сегодня, в общем.

— Ну… — Пашка злился, пыхтел. — Сегодня не ходил, а вчера-то…? Ты сколько раз без меня должен был сходить, раз пять-шесть?

— Сходил, — поджимая губы, соврал Калякин. Муха всё ползла и ползла, иногда останавливалась, тёрла лапкой об лапку. Картинки в телеке сменялись.

— Много там осталось?

— Мало. На пару раз.

— А, ну тогда без проблем, — Пашка повеселел, мысленно потирал руки. — Клёво. Не так уж и долго это получилось. На месяц же рассчитывали. Сохнет?

— Не сомневайся. Что высохло, я в пакеты собрал. Всё норм, не ссы, я тут тоже не просто так штаны протираю.

— Да ты молодчина, чувак! Такими темпами мы быстрее дельце провернём и разбогатеем. Оторвёмся! А-аа, ништяк!

— Как вернёмся домой, тёлку мне должен будешь!

— Да хоть дюжину тёлок, чувак! По тёлке за каждый прожитый в Островке день!

— Замётано! Попробуй только не выполни…

— Обижаешь, бро. Кстати, я завтра приезжаю. Отделался от родаков. Встретишь с восьмичасового автобуса… это где-то в половину десятого получается.

— Звякнешь. И заедь к моим, возьми штаны какие-нибудь и кроссовки.

— Зачем?

— Стирать неохота, — уклонился Кирилл.

— А.

Они поболтали ещё несколько часов об общих знакомых, которых за эти три дня встретил Пашка, но он в основном, наказанный, сидел в четырех стенах и, когда не помогал с ремонтом, пялился в монитор. Приятели, естественно, интересовались, куда пропали их собутыльники, но Паша умело их отшивал, плетя с три короба про экспедицию на северный полюс.

Насмеявшись вдоволь, они распрощались. Кирилла тут же накрыла раздражающая досада. Он взмахнул рукой, сгоняя муху с экрана. Машнов приезжает завтра, а конопля все ещё на корню. Нуденья будет, что хоть на стенку лезь. Ну ничего, время подчистить своё враньё есть, надо только поднять зад с дивана, а это всегда было самым сложным, если речь шла о труде или учёбе.

21

В семь часов вечера Кирилл взял Пашкин походный рюкзак и запихнул туда два мешка под зелень. К этому моменту он себя героически настраивал на работу — поход через кладбище и овраги по высокой траве, ударный сбор урожая и возвращение назад с объёмной ношей за спиной. По идее, два туго набитых мешка нести будет неудобно, но, по предварительным подсчётам, по одному выйдет ходок десять. Душа противилась такому насилию над телом. Тело вообще хотело остаться дома и потягивать пиво. Шевелиться подстёгивала мысль о деньгах. К ней подключалось дикое нежелание слушать Пашкины упрёки.

На совесть давила ещё одна вещь, тщательно заглушаемая высокомерным характером — равнение на вечно пребывающего в движении Егора. За сегодня он съездил в город, после прошёлся по бабкам, разнося продукты и почту, наколол пять тачек дров для банкирши, подмёл ей двор, очистил от сбитых дождем листьев клумбы, починил мотоцикл — это только те занятия, за которыми на улице засёк его Кирилл, а ведь наверняка во дворе и в доме он так же не сидел, сложа руки. Калякин не представлял, как это — весь день крутиться волчком, и не понимал — зачем.

Перекинув рюкзак за плечи, он покрасовался перед зеркалом, осматривая себя и в анфас, и в профиль. Оттягивал момент выдвижения к цели. Кое-как заставил себя выйти из дома, но пошёл не через огород, а вышел на улицу, якобы проверить всё ли там тихо, но, опять же, не желая топать за тридевять земель.

Ранний вечер, как и весь день, был комфортным для прогулок, не жарким, едва ли двадцать четыре градуса. Ласточки кричали в голубой вышине, куры пока не разбрелись по насестам. Почва впитала воду, но на щебеночной дороге в углублениях до сих пор стояли лужи. Кирилл достал сигареты из кармана шорт, прикурил от зажигалки, давая себе ещё пять минут отдыха, и, созерцая безмолвный дом банкирши с маленьким «Мокко» у ворот, опёрся локтями о крышу Пашкиной машины.

Машины!

Кирилл чуть не шлёпнул себя по толоконному лбу! Какой же он даун! Есть же машина — нахера идти пешком, тащить мешки, корячиться, если можно съездить и увезти всё за один раз? Блять, этот Паша со своей параноидальной осторожностью всю голову задурил! Увидят его! Машину ему жалко! Ничего, не облезнет. Ради общего дела надо уметь жертвовать. Не позволит же он тащиться другу с голыми ногами, в шлёпках по бурьяну, в котором полно клещей? Хотя, Кириллу на ответ было насрать, Машнов в городе и не узнает про маленькую вылазку, зато вся конопля уже сегодня окажется в сарайке.

Он рассмеялся, выкинул недокуренную сигарету в лужу и побежал за ключами и смартфоном. Документы в этой глуши требовать было некому.

Через десять минут Калякин проклинал себя за гениальное решение. Мало того, что к делянке забыли проложить асфальт, так и вообще дороги к ней не вело. Напрямик по могилам не поедешь, а в окружную — следопыт нужен. Кирилл держал курс наугад, как ёбаный ёжик в тумане. В некоторых местах вдоль посадок в ложбинках, низинках к тому же имелись глубокие колеи, проложенные какими-нибудь заезжими рыбаками на тяжёлых внедорожниках или колхозными тракторами. После дождя там нифига не просохло, стояла вода, по скользкой земле переднеприводная иномарка шла юзом, из-под колёс летели комья грязи, днище, крылья и даже капот облепили грязевые брызги.

— Ёбаный пылесос, — прорычал Кирилл, зверея на глазах. Он не взял в расчёт, что на селе после ливня земля превращается в месиво, жил городскими реалиями. На последний бугор перед делянкой машина еле ползла, на покрышки налипла грязь, а грязь по грязи — это вообще пиздец, тут танк, блять, забуксует.

Кирилл злился. Приоткрыв дверцу, гипнотизировал заднее колесо, которое абсолютно ничего не решало. Ворочаясь на раскисшей земле, передние понемногу подвигались вперёд. Съехать бы с колеи и попробовать подняться по траве, но обочин как таковых не было — изрытые, заросшие репьями склоны, узкий проезд искусственно вырезали в холме, снижая угол подъёма в гору.

Зубы стиснулись. Нога до упора надавила на педаль…

О, боги — машина дёрнулась, задние колёса соскользнули влево, но после «Камри» спокойно пошла вверх. Ещё минута напряжения, нервов и она выехала на ровную поверхность к посадке, за которой росла конопля.

Кириллу захотелось прямо сейчас повернуть назад и забить на траву и травку. Но он этого, конечно, не сделал.

Оставленные в покое, напоённые водой растения повеселели. Будто зелень стала насыщенней, а разлапистые листья гуще… Кирилл сюда не ботаникой заниматься пришёл, сразу приступил к работе. Вечерело. Здесь, у деревьев мешала мошкара, и Кирилл рвал, ломал и срезал серпом толстые стебли в два раза энергичнее, чем делал бы это в менее экстремальных условиях.

Пять мешков он утрамбовал за двадцать минут. Три кинул в багажник, остальные запихнул на заднее сиденье. Конопли на корню оставалось достаточно много, чтобы потом таскаться за ней днём и вечером. С Пашкой. Пешком. Такой вариант Кириллу не подходил. Уж лучше сейчас, на машине. К тому же откуда не возьмись появилось настроение. Ему понравилось кромсать растения налево и направо, вдыхать выделяемый ими запах. Кирилл цепким взглядом оценил масштаб работ, располовинил и продолжил праздник кровавой резни — представлял себя Маугли, истребляющим реку рыжих псов.

— Это будет славная охота! — зловеще проговорил он, подсекая стебли ржавым серпом.

Калякин выдохся уже через пять минут, ещё столько же работал через не могу, потом бросил. Загрузил охапки конопли на заднее сиденье поверх мешков, почесал искусанные комарами ноги, закурил, оглядываясь на проделанную работу, и поехал к дому.

Устал, как собака. Испачканные зелёным соком руки-ноги не слушались. Даже сигарета норовила выпасть изо рта и обжечь яйца. А тут ещё грёбанный спуск с грёбанного холма выпивал последние силы. Слава богу, тачка сползла вниз по грязи, как кусок масла по горячему блину. Сползла и села на брюхо. Капец.

Колея была полностью заполнена жидкой, как манная каша, грязью. Проще говоря это была огромная грязная лужа метра четыре в длину, как выяснилось, глубокая. На глаз определить, какие ловушки, каверны, зыбучие пески, чёрные дыры или порталы в иные измерения скрываются в ней было невозможно. В прошлый раз Кирилл от греха подальше как-то объехал её бочком, видимо, ему повезло, а сейчас удача повернулась к нему необъятной жопой. Калякин призвал себя не нервничать. Но хрен там — бешенство дымом вырывалось из ноздрей, из ушей! Сука!

Кирилл переключил на заднюю скорость и попробовал выехать. Ага, конечно! А больше вы ничего не хотели, блять? Колёса крутились и ещё больше вязли в трясине. «Тойота» по самые пороги опустилась в грязь. Чёрт бы побрал эту деревню!

Кирилл хотел выйти, раскачать машину, толкнуть, попробовать сдвинуть на более твёрдый участок. Открыл дверцу, посмотрел и закрыл обратно: грязи по колено, а он в шлёпках. Грязь — не дерьмо, но всё же.

Ладно, не паниковать, не психовать, не выдирать руль, рычаг автомата, не бить стёкол, ничего не трогать — машина чужая. Кирилл вдохнул полную грудь воздуха и стал соображать, что в таких случаях делают водители. Конечно, звонят друзьям. А друзья-то далеко, из них только Пашка может это место найти, но Пашка может и убить за взятую без спроса машину. Будет орать, причитать, всплёскивать руками, а это четвертованию подобно. В деревне помочь некому. В деревне только бабки — они не в счёт, банкирша, которая точит на него зуб, и Егор.

Егор может помочь, если не заупрямится, но как ему сообщить? Не кричать же на всю Ивановскую, не костры разжигать, как в Древнем Риме… Сходить пешком до деревни? Выпачкаться ведь всё равно придётся.

Кирилл взял с панели смартфон, задумчиво пролистал список контактов, размышляя, кому бы позвонить. Никите Футболисту или Эдику Сычу, у них джипы, вытащат, но сколько они будут сюда ехать? Блять, он же недавно звонил себе с телефона Егора. Аллилуйя!

По времени и дате он нашёл номер МТС и вызвал. Гудки шли, запинаясь, хотя сигнал в этой глуши вообще счастье.

— Алло… — ответил Егор, голосом оторванного от дел человека, которому звонят с неизвестного номера. Дыхание было шумным. Возможно, опять дрова колол или банкиршу трахал — девятый час вечера как-никак.

— Здорова… Это Кирилл.

— Какой?.. А!.. — вспомнил Рахманов и замолчал, будто обжёгся об имя.

— Егор, это… — Кирилл не знал, с чего начать. С языка рвалось потребовать в приказном порядке, нагрубить, нахамить, вынудить пидора мухой мчаться сюда, но после вчерашнего прозрения подобное обращение уже не казалось уместным, а по-иному разговаривать он ещё не научился. А Егор молчал, не ожидая ничего хорошего, ладно хоть сразу не бросил трубку.

— Мне помощь нужна, — почёсывая искусанный лоб, сообщил Кирилл, выдавливая из себя всю вежливость, на которую способен. Получалось не уважительно, но хотя бы нейтрально. — Машина, блять, забуксовала. У вас дороги, блять… Дождь, чтоб его… Грязь по яйца… Пашка только завтра в деревню вернётся. Выручишь?

Егор молчал, и Кирилл начал злиться, думая, что не получит помощь, и ему придётся куковать здесь всю ночь, а завтра утром надо ехать встречать Пашку, а машину хер кто вытащит.

— Я понимаю, что я дебил, не заслужил, но я тебе заплачу. Нормально заплачу… С собой, правда, нет, но дома…

— Где?..

Калякин заткнул свой фонтан.

— Что «где»? — спросил он. — Деньги? Здесь, в деревне. Не в городе же…

— Ты — где? — уточнил Рахманов.

Вот, надо было сразу с денег начинать. Кирилл хмыкнул своему великолепному дару убедительности. Нашёл-таки в этом святом парне изъян — греховную меркантильность. Он успокоился насчёт помощи. И самую малость разочаровался. Переключился на вопрос, а вопрос был очень интересным.

— Я… — Кирилл покрутил головой, пытаясь найти ориентиры, жалея, что он не местный, который знает все тропы и названия. — Я за деревней… километра три примерно, на запад. Знаешь, как… Если идти где церковь через кладбище, потом вдоль электрических столбов… там овраг есть, посадка берёзовая направо и ещё один овраг… там ещё ёлка рядом растёт… Не знаешь? Я вон её вижу. В овраге этом утоп. Не понятно, да? Но хрен его знает, я по-другому не знаю…

Кирилл заткнулся. Объясняльщик из него был никакой.

— Ладно, жди, — сказал Егор и исчез из эфира. Кирилл уставился на замолчавший смарт, на экране которого появилась заставка с часами. Он так и не врубился, чего ему ждать и как скоро. Может, Рахманов только в отместку пообещал, а сам преспокойненько будет корову за сиськи дёргать.

И всё же внутренний голос подсказывал, что по себе людей судить не стоит.

О приближении подмоги Кирилл услышал до того, как увидел спускающийся в овраг со стороны деревни «ижак». Под горку рёв мотоцикла чуть ослаб, но всё равно забивал читаемый Бастой рэп.

Калякин выключил магнитолу и обратил взор на байкера, уже подъехавшего к грязной луже и лихо разворачивающего «Юпитер» задом к машине. На Егоре были его растянутые рабочие шорты и футболка, на ногах — высокие, почти поколено резиновые сапоги.

— Вот это я понимаю — настоящая деревенская обувь! — открыв дверцу, громко сказал Кирилл. Сердце радостно билось в предчувствии скорого вызволения из грязного плена, тянуло дерзить, доминировать и демонстрировать крутизну.

Егор на восторженное замечание горожанина ухом не повёл. Подошёл — руки на боках, как обычно сдержанный, сосредоточенный, ни улыбки, ни слова, ни лишнего взгляда. Узкие бёдра, острые локти, длинные чёрные волосы. Из-под сдвинутых бровей он смотрел чётко на увязшее по середину диска левое переднее колесо, оценивал ситуацию. Так он казался взрослее своего возраста и умнее тоже. Этаким Иваном-крестьянским сыном, которые всегда вытаскивают из передряг безмозглых и жадных до приключений принцев.

— Что скажешь? — спросил Кирилл.

Егор перевел взгляд почему-то на его ноги внутрь салона и молча пошёл к мотоциклу. Откинул брезент с люльки. Оттуда показались рукояти двух лопат, какие-то мешки, ещё что-то, но Егор наклонился и достал с пола пару резиновых сапог серого цвета. Подошёл с ними к краю лужи. Протянул руку.

— Лови. Должны налезть.

Сапоги метнулись вперёд — расстояние не превышало метра, — Кирилл вытянул руки и неуклюже поймал.

— Ну хорошо, надену, — сказал он, сбрасывая шлёпки. Кое-как изворачиваясь под рулём, всунул ноги в сапоги, те немного жали, пришлось поджимать пальцы. — Сойдёт.

Кирилл повернулся, осторожно опустил левую ногу, измеряя глубину. Ступня достигла скользкого дна, грязь доходила до середины голенища. Но уже вторая нога провалилась едва ли по щиколотку — закономерно, что глубина варьировалась.

Аккуратно, одним широким шагом или, как говорили в детстве, великанским, Кирилл перешагнул глубокую часть, а вторым выбрался на траву.

— Сколько я тебе буду должен за помощь? — язвительно спросил он.

— Я ещё не помог.

— И всё же?

— Нисколько. Не всё меряется деньгами, — добавил Рахманов отстранённо, а потом вдруг повернулся и заглянул в глаза своими огромными чёрными глазищами, что у Калякина перехватило дыхание. Но исказившееся за годы потребительского существования мышление сделало неправильные выводы — сельский пидорок влюбился в него. И он открыл рот, чтобы посмеяться, но не смог, духу не хватило. И Егор уже отвернулся и деловито озирался, исследуя местность.

— Какой привод?

— Передний…

— Траву, камни — под колёса, — проинструктировал Рахманов и сам подал пример, сорвав охапку толстых стеблей росшего рядом с лужей репейника, прямо с лопухами, и уложил перед ближайшим к нему колесом. Повернулся за следующей охапкой. Кирилл, уже натрудившийся подобным образом на конопле, уставший, без всякого усердия наклонился за мелкими камнями, однако присутствие трудолюбивого, никогда не ворчащего Егора будило в нём что-то новое. Кирилл, меся грязь, подошёл к машине и ссыпал камни, которые тут же скрылись под толщей тёмно-коричневой жижи. Он выпрямился.

— Извини, я вёл себя по-свински. У меня привычка такая.

Орудовавший возле противоположного колеса Егор не отреагировал, с сосредоточенным выражением лица закидывал траву, отворачивался, рвал другую, так что большинство времени Кирилл видел только его спину. Гордый какой! Или просто хочет побыстрее разделаться и разойтись по своим домам? Но всё равно странный он.

Кирилл взял ещё камней, руки испачкались влажной землёй, грязь набилась под ногти. Он кинул ношу в грязь и снова посмотрел на работающего намного усердней Рахманова.

— Слушай, но почему ты всегда молчишь? Тебе что, трудно ответить? Поговори со мной!

Егор сунул траву в грязь и разогнулся. Устремил смелый презрительный взор, с явным намерением сказать правду, даже зная, что этим навредит себе.

— Мне не о чем с тобой разговаривать. Ты позор нашего поколения. Из-за такого быдла, как ты, нашей стране никогда не видать нормального будущего.

Кирилл задохнулся от негодования, тем не менее срывая траву и швыряя под колёса.

— Я позор? Это ты позор — пидор! Вы, пидоры, разлагаете нашу страну! Правильно вас раньше на лесоповал ссылали! Мужик с мужиком… фу, блять!

— Я ничего не буду доказывать — бесполезно.

— А что здесь доказывать? Вы в жопу ебёте друг друга!

Егор остановился. Его бездонные глаза блестели в лучах заката, чёрная прядь упала на лоб, делая совершенным то, что и без этого было необычайно красиво.

— Ты когда-нибудь любил?

Кидавший по одному камешки Кирилл тоже остановился, с занесённой для броска рукой. Вопрос не застал его врасплох, он всегда знал на него ответ. Собирался поднять на смех, заявить, что не любил и эти сопли для дураков, но вдруг неожиданно для себя понял, что это будет враньём, и, испугавшись этого внезапного осознания, он всё равно ответил отрицательно.

— Нет, конечно, не любил.

Рахманов кивнул, не ожидая ничего иного, вернулся к работе. Но вдруг поднял голову и сказал:

— Когда ты полюбишь, поймёшь, что главное не секс. Секс — это всего лишь способ выразить любовь, быть ближе с любимым человеком. И у геев иного способа секса нет.

И он снова замолчал, отвернулся к репейникам. Кирилл смотрел на его порывистые уверенные движения и, кусая губы, думал, что упустил хороший шанс признаться.

Цена помощи

Из камней и травы над лужей высилась насыпь. Или мостик. Или ковёр. Кириллу было похер как это обозвать, он устал, вымотался, его всё бесило, но в присутствии Егора он не мог проявить слабость. Работал как миленький. Конечно, поглядывая на пришедшего на выручку селянина. Осознавая снизошедшее минут десять назад откровение о трепетных чувствах, привыкая к ним. Поэтому притих и ощущал себя несколько пришибленным.

Егор остановился, посмотрел на результат общих усилий, отряхнул ладони друг о друга.

— Садись, пробуй, — сказал он, потирая ещё предплечьем лоб или смахивая с него пот. Лицо и так не блистало чистотой после возни в пыльных зарослях репейника, а тут на нём и вовсе появились грязные полосы. Кирилл не заржал, как обязательно сделал бы, измажься его городские друганы. Слишком устал для смеха и, по правде говоря, засмотрелся на Рахманова. Вроде всё в парне было обычным, заурядным — ну парень и парень, а вот всё равно в целом он отличался от всех виденных ранее, как природный алмаз отличается от искусственных.

Кирилл спохватился, перестал пялиться.

— Да, сейчас…

Он глянул на ноги, на практически целиком грязные резиновые сапоги, заколебался, снимать ли их. Потом широкими шагами прошёл по бурой жиже к водительской дверце и сел за руль прямо в них — как ни крути, а машину мыть к Пашкиному возвращению всё равно придётся.

Егор отступил ближе к лопухам и безучастно ждал. Молясь, чтобы этот долбанный пылесос сдвинулся с места, Кирилл повернул ключ в замке зажигания. Мотор послушно заурчал. Нога легла на педаль газа, заскользила по ней из-за налипшей на подошву грязи. Кирилл вернул её на место и плавно надавил. Передние колёса яростно завертелись, туша «Тойоты» качнулась, но так и не въехала на твёрдую подстилку.

— Блять, завязла! — в сердцах Калякин ударил по рулю, обиженная иномарка издала возмущённый сигнал, такой громкий и пронзительный, что Кирилл невольно вздрогнул и перестал убиваться. Попробовал ещё раз, результат был тем же. На третью и четвёртую попытки тоже. Хреновый же у него был советчик, сам ни черта не знает, а помогать лезет!

Он сдался и через забрызганное лобовое стекло уставился на Рахманова. Тот как всегда стоял с опущенным взглядом, на этот раз к ближайшему колесу, и чуть покусывал нижнюю губу. Видимо, обдумывал.

— Что делать-то будем? — открыв дверь, раздражённо спросил Кирилл. Обрадовался, что внезапную влюблённость как ветром сдуло. Потом разочарованно понял, что никуда её не сдуло, а раздражение возникло от того, что Егор медлил с планом «Б», хотя он всемогущий и наверняка найдёт выход. Не может такого быть, чтобы не нашёл!

Эти мысли пронеслись в голове за долю секунды, которой хватило не подозревающему о них Егору, чтобы определиться с решением.

— Пробуй ещё, — сказал он, а сам зашагал по грязной луже к заду машины. Бросил взгляд в салон и отвернулся, словно случайно нарушил правило не совать нос в чужие дела.

— Ты что будешь делать? Толкать?

Вместо ответа Егор в наклонной позе упёрся руками в багажник.

— Давай.

Калякин опять уселся ровно, запустил двигатель. Ну же, давай, родная, едь… Езжай, тварь ёбаная!

Мотор пыхтел, колёса жужжали, машина раскачивалась вперёд-назад. Нога нажимала на педаль. Нет, ни туда, ни сюда. Чуть-чуть подвигалась и скатывалась назад. Одной силы Рахманова не хватало заставить эту махину…

Кирилл бросил это гиблое дело, вышел. Оглядел местность в последних лучах заката. Вокруг лужи влажно поблёскивали брызги грязи, кузов был сплошь в грязи, утонул в грязи их настил, и Егор был весь в грязи — шорты, футболка, голые колени, руки, лицо. Он выпрямился, стёр грязную каплю с носа.

— Пробуй. Получится.

— Да не получается ни хрена!

— Пробуй. Не получится, я трактор попрошу. На мотоцикле не вытащу.

Кирилл недовольно сжал губы, но подчинился, признавая его правоту. Надо пытаться, а не лениться и ждать, когда за тебя сделают.

Машину опять качнуло вперёд. Колёса изо всех сил работали, стараясь вырваться из скользкого вязкого плена. Сзади пытался подтолкнуть Рахманов. Он мужик, но какой с него одного толк, тут бы пятерых, троих хотя бы или трактор. Хочется ему мараться? Явно у пидоров всё через жопу…

Кирилл осёкся, вспоминая про порыв влюблённости в Егора. И тут чуть-чуть… Ещё чуть-чуть. Кириллу не показалось. «Тойота» действительно почувствовала под колёсами твёрдую опору, поднатужилась, закряхтела и выехала из плена. Слава богу! Калякин выдохнул и остановился прежде, чем врезаться в стоящий на дороге «Юпитер».

— Ура! — выкрикнул он, высунувшись из салона. Сел боком, ногами на улицу и принялся стягивать сапоги. Облегчение было невероятным, во время форс-мажора, крайнего напряжения и забыл, что они ему маловаты. Теперь разогнуть пальцы и надеть шлёпки было несказанным удовольствием. На улице совсем стемнело, хотя небо на фоне природы казалось светлым. Пели сверчки и цикады, кричали птицы, вились комары. Воздух остыл и стал сырым.

Егор подошёл, молча поднял сапоги и, не обращая внимания на их грязный вид, бережно поставил на дно люльки. Стал её задраивать брезентовой накидкой. Кирилл поднялся, опёрся локтями об открытую дверцу.

— Спасибо.

— Не за что, — буркнул Егор. Закончил с люлькой, обошёл мотоцикл, повернул ключ, и на круглых приборных панелях вспыхнули зелёный, синий и жёлтые огоньки. После наклонился и откинул педаль кикстартера.

— Так и уедешь? — Кириллу стало тоскливо. Не хотелось расставаться.

— Помощи больше не требуется.

Кирилл оторвался от машины и зашёл перед мотоциклом. Егор уже включил фару и переключал какие-то кнопочки на руле, что-то проверяя. Всякие мотыльки так и летели на свет.

Надо было что-то сказать, но Кирилл не знал, как начать разговор. Нормальный разговор, без наездов и унижений.

— Так ты всё-таки гей? — спросил он, будто не бесился с этого всю последнюю неделю.

— Я пидор, — не поднимая головы от регулировки, огрызнулся Рахманов. Гордый.

— Кончай, я же извинился! Ну не понимаю я вас! Я пидоров иначе представлял.

— Все иначе представляют…

— Ну вот, значит, мне простительно… Егор, а… а у тебя есть отношения? — выдохнул Калякин, сам не зная, с чего бы вдруг. Но, наверно, эта ревность подспудно сидит во всех влюблённых. — Не с банкиршей, а с… пацаном каким-нибудь. Голубые отношения.

— Нет.

Облегчение наступило, однако не полное.

— А были?

— Были. Давно. До того, как я вернулся сюда.

У Кирилла обмякли ноги и заныло внизу живота. Он проклинал неразговорчивость Рахманова!

— И… что? Вы просто так разбежались?

Егор посмотрел так пронзительно, въедаясь в самую душу, что стало понятно — не просто так. У таких добрых романтичных натур как Егор никогда ничего не бывает «просто так», а только с полной отдачей, по внутреннему зову. И сейчас его будто ударили по больному. Те отношения, то расставание оставили незаживаемые раны в его мужественном великодушном сердце. Раны, которые он, стиснув зубы, пытается зарубцевать.

В Кирилле забушевала злость, он с радостью прибил бы того урода! Но, вместе с тем, он стушевался, ничего не сказал, ведь никогда не умел говорить слова успокоения. А Егор уже сел на мотоцикл, ударил ногой по рычагу кикстартера. «Юпитер» затарахтел, выпуская из труб клубы резко пахнущих выхлопных газов.

— Я завтра принесу деньги, — сказал Кирилл, чтобы не отпускать его, подольше находиться рядом. Он и так преграждал мотоциклу путь, но для верности положил руку на шарообразную холодную фару. Тусклый свет от неё стал ещё приглушённее, но не мешал видеть красивое испачканное высохшей грязью лицо и необыкновенные глаза, абсолютно чёрные в сгустившейся темноте.

— Я не возьму, — ответил Егор, нетерпеливо поглядывая в сторону вершины оврага, на котором росла чёртова ёлка. Спешит уехать, бросить. Вообще не общаться и забыть, как страшный сон. Придурок! Долбоёб! Не понимает… До Калякина вдруг дошло, что он стоит, пожирает влюблёнными глазами и боится отпустить. Лучше не мучиться, не терзаться сомнениями, признаться сразу — раз и всё.

— Будешь со мной встречаться? — спросить это получилось неожиданно легко, возможно, сказались множественные подкаты к девчонкам в клубах, универе и разных других местах, а также самоуверенность и наглость.

Рахманов не понял. Замер на своём мотоцикле, ожидая подвоха.

— Тебе же парни нравятся, — принялся воодушевлённо пояснять Кирилл, торжественность момента портили только комары. — А я же тебе понравился? И ты тоже мне нравишься. Ты симпатичный, нормальный такой… Будем проводить время вместе… на речку там ездить… вечером, ночью… в гости друг к другу ходить… секс… Ну как?

— Я натуралов иначе представлял, — вернул Егор Кириллу его же собственную фразу, погазовал на холостых оборотах и вывернул руль, чтобы объехать живое препятствие. «Иж» на полметра подвинулся в траву, переваливаясь на скрытых кочках. Кирилл отдёрнул руку с фары и схватил Рахманова за плечо.

— Почему отказываешь? Ты же один тут сдохнешь!

Мотоцикл снова двинулся с места, и Кириллу пришлось разжать пальцы и отойти с дороги. Смесь разочарования и досады клокотали внутри, поднимаясь всё выше. Он вдруг понял ещё одну вещь — не было никакой влюблённости со стороны Егора, он её выдумал, подвёл под наиболее очевидное — раз пидор, то и засматривается на всех мужиков! Нет, оказывается, его пидор проигнорил, пренебрёг! «Даже под дулом пистолета не стал бы трахать»! Обидно! Как же обидно!

— Почему ты тогда приехал мне помогать? — в бешенстве сжимая кулаки, закричал Калякин вслед удаляющемуся по влажной грунтовке мотоциклисту. Егор, к его изумлению, остановил агрегат. Из-за плохой дороги и темноты он не успел далеко уехать, хотя фигура и очертания транспортного средства стали совсем чёрными на фоне такой же чёрной природы, сливаться им не давал только белый луч фары и жёлто-красные огни стоп-сигнала и габаритов.

— Ты не нагрубил моей маме, — донеслось из темноты, и тарахтенье стало громче, чёрный силуэт поплыл дальше, оставляя только этот устаревший звук и щекочущий ноздри ядовитый запах.

Что? Маме? Он попёрся за ним из-за мамы? Вот такое объяснение? Снисходительный ответ? Снисхождение от пидора? А больше вы ничего не хотели?

— Я люблю тебя, придурок! Люблю! Люблю!

Кирилл, не осознавая, что делает, запрыгал по дороге, выкрикивая признания. Ноги поскальзывались на грязи, один шлёпок слетел, голая ступня натыкалась на колючие былки и острые камешки, но он этого не замечал — скакал, кричал, грозил. Пока опять не поскользнулся и не упал, отбив копчик. Только тогда Кирилл утих, да и смысла орать уже не имелось — тарахтенье мотоцикла растворилось вдали.

Посидев на мокрой земле, он снял грязные шорты и полез в машину.

22

Будильник в смартфоне играл и играл, а сам смартфон находился где-то в большой комнате. Ничего, его обычно на пять минут хватает, а потом затыкается и молчит десять минут. Лечь на другой бок и поспать поудобней, как в следующий раз зазвенит, так и встанет, семь часов ведь только, а за Пашкой ехать к десяти.

Искушение поддаться уговорам невыспавшегося организма было очень велико, но Кирилл представлял во что оно может вылиться — закроет глаза на десять минут, а проснётся уже когда у нормальных людей обед. Надо вставать, ведь он вчера сам завёл на это время, просчитав поминутно за сколько помоет посуду, машину, наведёт порядок и доедет до райцентра. Хотя посуда и порядок — фигня, без них можно обойтись, не облезет Пашка, а вот за свою тачку мозг изнасилует знатно. Вчера по темноте носиться с вёдрами и тряпками сил не нашлось, хватило только коноплю выгрузить и разложить в сарае, трусы с носками постирать и вздрочнуть перед сном. Потом вырубился без задних ног от усталости.

Будильник замолк. Хата погрузилась в тишину. Пожаловал утренний стояк. Кирилл потёр лицо ладонями, почесал яйца и решительно сел. Сквозь щели в задёрнутых шторах было видно, что день солнечный.

Прилетела муха, Кирилл её отогнал и, сверкая голым задом, пошёл в горницу искать телефон. Его всё ещё раздражала бабкина бытовая неблагоустроенность. Да и вообще, что это за лето у него — вставать рано, вкалывать, жрать всухомятку, онанировать, срать в лопухи? Вымозжил бы у родаков денег на Турцию — не влюбился бы в парня. Парня, которому нафиг не сдался.

Кирилл не удержался, отдёрнул штору, едва не срывая её с металлических зажимов, и щекой приник к пыльному прохладному стеклу. Выгнул шею. Целясь увидеть дом Рахмановых, но он был далеко, и зелень закрывала весь обзор. Хоть деревья спиливай.

Вчера и уже сейчас снова странное томление не давало думать ни о чём другом. Похоже, и вправду раньше не любил — не испытывал дикой потребности видеть человека, всё о нём знать, прикасаться, просто говорить о нём. И что Егору надо? Кирилл повернулся к старому тусклому, засиженному мухами трельяжу. Посмотрел на три, два из которых были повёрнуты боком, отражения себя — тоже ведь недурён собой. И немного повыше Егора будет, и сложен спортивно, ноги почти не кривые, не обезьяна. Про глаза и улыбку даже говорят, что красивые. Подбородок опять же волевой, если побриться. Уши не торчат. Член… Кирилл повертелся, чтобы его возбуждённое достоинство разглядеть со всех ракурсов. Член тоже нормальный — шестнадцать с половиной сантиметров в длину, четыре сантиметра в диаметре.

Зеркало показало ещё и красные точки по всему телу, особенно много на щеках, шее и икрах. При детальном изучении они оказались комариными укусами — вчера твари искусали, а он и не заметил. Хорошо хоть не чесались.

Тишину прорезала музыка. Кирилл вспомнил про будильник и на звук нашёл смартфон на диване в складках скомканного пледа. Глаза привычно метнулись к значку Интернета, но это было ложной надеждой.

Рассусоливать было некогда. Калякин подогнал себя, бросил гаджет обратно и пошёл во двор прямо в чём мать родила. Все его трусы сейчас сушились там на верёвке. Прихватил только с холодильника пачку сигарет и зажигалку.

На улице стояла отличная погода. Привычно кудахтали куры, жужжали насекомые. Кирилл подумал, что за неделю звуки деревни перестали его допекать, а к запахам — приятным и нет — принюхался. Первым делом он закурил и окропил тугой струёй траву, затем пошёл к верёвке с бельём, пощупал висевшие вещи — с сыринкой. Но Кирилл всё равно снял самые сухие плавки и надел. Влажная ткань прилипла к попе, холодила яйца. Кирилл постарался отнестись к этой проблеме философски, ставил в пример Егора, который вчера без всяких претензий ради помощи ненавистному горожанину испачкался грязью с ног до головы. Настоящий товарищ. Стыдно ныть из-за мокрых трусов после такого примера.

Докуривая и думая о Егоре, Кирилл приступил к намеченному плану мероприятий. Взял вёдра, тряпку — бабкин старый фартук, поднял из колодца воду. Отнёс всё это к машине. Отнёс и охуел: ночью она казалась грязной, а белым днём — просто грязнещей. Грязью забиты литые диски, на защите и брызговиках комья уже высохли, на капоте рисунок импрессиониста серыми брызгами. Грязь на крыльях, багажнике, крыше — то есть везде. Её бы на мойку к девочкам с «кёрхерами».

Но мойки не было, пришлось засучить гипотетические рукава и начать мыть. Впрочем, взгляд всё время обращался к дому Рахманова, теперь более-менее хорошо видному, — не ведёт ли Егор корову на пастбище, не выгоняет ли набитый банками с молоком мотоцикл, не колет ли дрова? Поэтому голова была занята мыслями, и работа продвигалась механически.

Около восьми часов из калитки своей усадьбы вышла Лариса, посмотрела на утреннего полуголого труженика, села в свой «Опель Мокко» и укатила, оставив шлейф выхлопных газов и ревности. Чем эта баба лучше? Ни фигуры особой, ни гибкости, ни пошлости. Денег даёт? Не всё ими измеряется, Егор сам сказал. Сосёт хорошо? Но он же гей! Просто даёт? На безрыбье и рак рыба?

Кирилл вылил остатки грязной воды под куст, сходил за новой. Воображение рисовало, как Егор раздевается, раздевает банкиршу и ложится в постель с этой тёткой. Как они смеются, целуются, он с наслаждением толкается в её щель, закрывает глаза, она стонет как нимфетка и подмахивает, царапает ему спину. Или у них всё происходит по-спартански, без эмоций, удовлетворение за десять минут, отработка денег с его стороны?

Кириллу хотелось знать, смеётся ли Егор.

Вернувшись с ведром чистой воды, Калякин застал возле забора кошку. Беспородную гладкошерстую белую с пегими пятнами. Она виляла хвостом, тёрлась спиной об угол и сразу перешла к его ногам, тоже потёрлась, поднимая морду вверх. Мяукнула, щуря жёлтые глаза.

— Брысь! — Кирилл отступил, приподнял ногу, чтобы пнуть животину. Не любил дворовых блохастых кошаков, шастающих по помойкам и жрущих всякую падаль. Но как поднял, так и опустил. Наклонился, погладил. — Киска, киска, иди сюда…

Кошка задрала морду, подлезая под его руку, замурчала. Стала тереться ещё интенсивнее, ластиться, переступать лапками. Шерсть у неё была мягкая, рассыпчатая. Кошачье доверие подкупало. Кирилл почесал ей за ушами. Вот так, хорошо, так Егор бы и поступил, он бы никогда не обидел животное, любое, не обидел.

— Киска, ты чья? Извини, но мне некогда. Иди к хозяйке.

Кирилл провёл ещё раз по шёрстке и вернулся к помывке машины. Кошка опять ушла к забору.

Ясно, как день, почему Егор презирает его. Он говорил это открытым текстом — называл быдлом и позором молодого поколения. Кирилл не осуждал его за это и по большей части признавал себя таким. Слишком много вседозволенности он чувствовал, будучи единственным депутатским сынком, перестал считаться с окружающими людьми, принимал их за мусор. Взять эту деревню — от всего бабкиного воротит, пупок надрывается воды принести или обед приготовить, с соседями поперессорился, Егора пидором чмырил. Даже своих родителей не уважает. За что любить-то Кирилла Калякина прикажете?

Нет, Кирилл знал, что он не такой. Да, привык вести себя как пуп земли, а на самом деле — как отброс. Но он не всегда таким был! Рос-то он славным мальчуганом! Это потом безразличие родителей, их откуп деньгами сделали из него циничную сволочь. Он и сейчас не такой — ему требуется ласка, сострадание, поддержка. Чтобы кто-то просто прижал его к своей груди и погладил по волосам, спросил, как прошёл день. Не даром же он так впечатлился мамой Егора.

Любовь тоже нужна. Очень. Чтобы чувствовать себя защищенным, чтобы дарить заботу.

И кажется, он нашёл такого человека, с кем бы мог измениться. Единственное, чего Кирилл не понимал — почему это парень, а не девушка. Работая тряпкой, он пытался разобраться в себе. И всё, что приходило на ум — он влюбился в Егора с первого взгляда, через пятнадцать минут после того, как пересёк границу Островка. Втрескался по уши, просто осознал это только сейчас.

Кирилл воссоздал в памяти то ощущение, которое испытал при первой встрече с селянином. Изумление от его необычной красоты, нехарактерной для деревенской местности. Вспомнил, как завидовал и бесился, что этот дебил не пользуется этим подарком природы, сидит здесь, когда мог устроиться на любую престижную работу даже в Москве — все любят красивых и обаятельных. Вспомнил, как Пашка рассказывал, что Егор бедный, пидор и трахает банкиршу за деньги. Уже тогда в душе всколыхнулась ревность — частый спутник влюблённости.

Почему парень? Какая разница, почему парень, надо идти к Егору и каяться, просить прощения, объяснять, что ради него хочет исправиться.

Калякин смотрел на машину — как-то незаметно помытую, сполоснуть и всё путём. Съездит за Пашкой, а вечером пойдёт к Егору с повинной. Воистину шутят, что ты гетеросексуал, пока своего единственного не встретил.

Шагая снова к колодцу, Кирилл понял, что упустил важный момент. Радужно расписал всё, в красках — как они помирятся с Егором, как станут встречаться, спать вместе, но не учёл реакцию Пашки, например. Что скажет Пашка, когда застукает голубков? На Пашку, конечно, начхать, пусть говорит, что хочет, в крайнем случае отношения можно маскировать под дружбу. Очень странную, наводящую на подозрения дружбу пидора и гомофоба, ага.

Продолжать враждовать на людях не очень-то импонировало Кириллу. Если только для сохранения собственной репутации, ведь здесь деревня, две калеки, три чумы, судачить особо некому, а когда новость о его голубизне выйдет за пределы этого маленького населённого пункта…

На долгую минуту сердце Калякина сжалось тоской. Он даже перестал крутить ручку колодца, удерживая полуподнятое, рвущееся вниз тяжеленное ведро. Может, и не нужна эта любовь, с такими проблемами? Конопля почти скошена и засушена, ещё неделя и вернутся домой, срубят халявные бабки, заживут и до следующего лета забудут про эту глушь. Клубы, бухло, тёлочки — образ парня с красивыми глазами и чёрной копной волос тоже рассеется, как дым. Нет у них будущего. И даже перечислять не надо, почему.

На эту самую долгую минуту такое решение представилось Кириллу наилучшим выходом. Он испытал облегчение, вытащил ведро, перелил в другое, пластмассовое, а это поставил на деревянный край колодца. И посмотрел в сторону улицы, не едет ли по дороге красный двухцилиндровый раритет, как будто мог это увидеть через два забора. Нет, вечером он пойдет к Егору поговорить, убедит его в серьёзности своих намерений, купит в райцентре и принесёт им с мамой каких-нибудь вкусняшек, на которые у них нет денег.

Воодушевлённый планами, Кирилл плеснул водой на машину, любуясь, как струи скатываются по серебристым бокам в изрядно вытоптанную за прошедшие дни траву. Когда они приехали, перед хатёнкой рос девственно нетронутый зелёный ковёр.

Кирилл закончил с ополаскиванием кузова, протирать его насухо не стал из-за отсутствия подходящего куска материала, помыл коврики и вытряхнул с заднего сиденья завалявшиеся листочки конопли. Кошка игралась рядом. Время на уборку дома, мытьё посуды оставалось, но стало лень — уморился. Вместо этого он пошёл порыскать в холодильнике, чем бы подкрепиться. Как только сел за стол на кухне, услышал тарахтенье проезжающего «ижака».

23

Одетый как пижон Пашка слез с автобуса и сразу завладел ключами от своей ненаглядной «Камри». Кирилл помог ему дотащить пакеты до машины.

— Ставь в багажник, — мигнув сигнализацией, сказал Машнов и полез его открывать. — Слушай, а что с машиной?

— Что с ней? — сердце Кирилла ёкнуло, но он прикинулся дурачком. Засунул оба пакета в багажник, закрыл его, исподтишка наблюдая за другом. Тот уперев руки в бока, нахмурив брови, смотрел на левое переднее колесо, чуть водил подбородком туда-сюда. Вокруг ходили люди, так как автовокзал в этом маленьком городишке располагался рядом с базаром, и автомобилей была тьма — хрен воткнёшься. И Пашка ещё не спешил с ответом, который Кирилл и так знал, и приготовил оправдания. Всё это нервировало.

В той же позе — подперев себя руками — Пашка задумчиво обошёл тачку спереди, осмотрел с другой стороны.

— Чего она вся какая-то… Диски вон грязные. Внутри.

— Да дождь шёл… Я же тебе говорил! Ветер был, ураган! Воды по колено было! Она вся грязная была — листьев с деревьев нападало, пыль летела, грязь какая-то… Я её ещё утром помыл, чтобы за тобой ехать, ну, а колёса… не буду же я их вылизывать! На мойку потом отгонишь. Можем сейчас доехать.

Пашка повёл взглядом от одного колеса к другому, оценивая угрозу машине от грязи рассыпаться в прах прямо сейчас, после скосоротился, махнул рукой.

— Ладно, подождёт. Прыгай давай, поехали. Заебался я дома…

Кирилл, довольный, что его отмазка прокатила, с радостью ринулся к пассажирскому месту, но стоявший там Пашка всё ещё скорбно разглядывал набившуюся в колёса землю. Хотя, не так уж её там много было, только то, что лень было выковыривать.

Пашка отступил на пару шагов, давая пройти. Калякин открыл дверцу…

— У тебя шорты грязные, — сказал сзади Машнов.

— Знаю, — буркнул Кирилл, изворачиваясь, чтобы лицезреть свою пятую точку. В этих шортах он вчера упал и сидел на дороге, а постирать забыл. За ночь грязь засохла, он её отшкрябал щёткой, потёр шорты сами о себя. Чистыми они не стали, но больше надеть было нечего.

— Это я упал, когда за травой ходил, — пояснил он, отряхивая зад ладонью, будто это могло чем-то помочь. — Кстати, ты мне шмотки привёз? Заходил к моим?

— Да, забегал вчера, — Пашка сел в машину, Кирилл тоже. — Маман твоя была дома, нихуя мне не обрадовалась. Начала расспрашивать, что да как, почему я здесь, а ты не приехал, нахера тебе ещё вещи.

— А ты что? — развеселился Кирилл, узнавая свою досужую мамашу.

— А я — хэзэ, Елена Петровна, это же вы сына к трудолюбию не приучили.

— А она?

— Чкнула мне твои вещи в зубы и велела привет передать. И чтобы звонил почаще. И лавандосиков скромную сумму вручила.

Смеясь, оглядываясь в разные стороны, Пашка сдал назад и потихоньку из-за мешающихся пешеходов-суицидников покатил по улице. Дополнительные деньги к скромным запасам грели душу Кириллу.

Скоро базарный квартал кончился, и машина набирала скорость. Городок был крошечным, в пять тысяч жителей, в основном частный сектор, чтобы пересечь с одного края до другого, потребуется полчаса. Они выехали к окраинным домам уже через десять минут, дальше потянулись сжатые жёлто-чёрные поля и пыльные тополиные посадки.

— Кого ещё видел? — нарушил молчание Кирилл. Он соскучился по городской разгульной жизни, рад был хотя бы истории послушать про общих знакомых.

— Да никого особо не видел. С ремонтом завяз, всё быстрей и быстрей, чтобы свалить. Лёху Баргеста только в «Строймаркете» встретил. Он думает, что ты в Турции зажигаешь.

— Пусть думает, — хихикнул Кирилл. — Ему думать полезно.

— А ты? У нас там всё спокойно? — осторожно поинтересовался Машнов, скосив на него взгляд. Впрочем, что встречных, что попутных машин было немного, а асфальт на всём участке до поворота на Островок сохранился неплохо.

— Всё нормально, не ссы.

— Банкиршу не трахнул?

— Всё бы тебе подъебнуть, да? — сгримасничал Калякин и вдруг вздрогнул, как от удара током: в магазин-то за вкусностями не заехал! Он обернулся, будто выискивая позади супермаркет, но позади было чистое поле и голубое безоблачное небо. Просить Пашку развернуться и, следовательно, объяснять ситуацию не стал, уселся обратно. В следующий раз, значит. Пашка его метаний и не заметил, продолжил стебаться:

— А Егора?

— Что — Егора? — отвлекшись на свою промашку, Кирилл потерял нить разговора.

— Не трахнул?

У Кирилла свело низ живота.

— На хуй иди.

— Бедняга, — заржал Пашка. — А я Софочку Меркулову поимел!

Кирилл резко обернулся, задыхаясь от зависти и удивления. Не то, чтобы Софочка являлась отменной бабой, просто не всем позволяла себя иметь. Сам он шпилил её всего два раза.

— Ты же говорил, что никуда не ходил, — наконец Кирилл уличил друга в противоречии.

— Ну… Не хотел тебе сначала говорить, чтобы ты из деревни не сбежал. Но не удержался, — Пашка одарил его лучезарной хвастливой улыбкой. — В первый день, как домой приехал… От матери удрал, типа психанул, и просто иду такой по улице, а тут она. Что, спрашивает, без машины? Ну, слово за слово и понеслось…

Пашка в красках и лицах принялся рассказывать об этом чудном вечере — где, как, в каких позах. Он был мастер языком молоть и приукрашивать. Кирилл сначала с воодушевлением ржал над его приключениями, потом понял, что ему это не интересно, что он просто сидит, слушает, подставляя пальцы под поток холодного воздуха кондиционера, и абсолютно не возбуждён. Что возбуждение на клубную шлюху было бы предательством по отношению к чистому и светлому Егору.

Всё также травя байки, Пашка въехал в Островок. Даже после маленького города здесь царило умиротворение — то есть тишина и запустение. Развалины церкви скрывались в густой зелени американских клёнов, брошенные дома пустыми чёрными глазницами выглядывали из бурьяна, пыль по известняковой дороге вилась столбом. После ливня трава пустилась в рост и там, где было окошено, снова можно было заготавливать сено. Кирилл жадно высматривал, не делает ли этого где-нибудь Егор. Под одной из хат, вросшей в землю, давно не крашеной, на лавке сидели две незнакомые бабки. На них были цветастые платки, телогрейки и тёплая обувь типа калош на меху — как будто на термометре не тридцатиградусная жара, а январь-месяц. Перед бабками расхаживали красные и чёрные куры. Куры тут были вроде тотемного животного — в каждом доме, кроме банкирши. Бабки проводили машину любопытными взглядами. Наверно, опять будут сравнивать их с Егором. Может, они и ждут Егора с заказанными ему продуктами. Пашка на всё это не обращал внимания, ему не терпелось поскорее добраться до любимой конопли, боялся за неё, как за родного ребёнка, оставленного с оболтусом соседом.

— Приехали, — протянул Машнов, заглушая двигатель у дома своей бабки. Чуть наклонив голову, устремил взгляд на «хоромы».

— Пойдём, чего сидишь? — подогнал Кирилл, вылезая, хотя, конечно, он предпочёл бы, чтобы хозяин этой избушки оставался в машине веки вечные. Но Пашка, конечно, выбрался из машины.

— Ремонт надо делать, — деловито проговорил он, обходя «Тойоту» и двигаясь к калитке. Вот крику-то сейчас будет! Заранее уши вянут. Но исправить что-либо к его возвращению частично было невозможно, частично лень. Главное, конопля была в порядке, а остальное хуйня.

Пашка уже скрылся во дворе, Кирилл покрутил головой, разминая шею, и устремился за ним. Сразу за забором территория была нормальной, разбросанный ещё во времена царя Гороха хлам к числу грехов не причислялся. Пашка между тем прошёл мимо веранды, обогнул сарай и попал к туалету. Остановился. Следовавший по пятам Кирилл тоже остановился.

Картина была маслом. Хотя, если быть точным, то говном. Дверь деревянного туалета уже несколько дней была распахнута, там, где была дыра в полу, зиял провал, из него торчали доски, некоторые острыми краями вверх, всё это было обмазано слоем засохшей коричневой субстанции. Вонища стояла несусветная, жирные зелёные мухи летали как истребители, прям с неба — и к ресторану с деликатесами. На земле дождь почти смыл блевотину и какахи, что-то было прикрыто редкой травой, но мухи находили себе пропитание.

— Что это? — спросил Пашка осипшим голосом.

— Твой хвалёный сортир, блять, — пояснил из-за его плеча Калякин.

— Как ты его разломал? Ты же говорил, что всё спокойно тут было.

— А я его спокойно разломал, без единого писка. До сих пор, блять, в ахуе.

— Постой, Киря, — Машнов обернулся, лыбился, сука, — ты что, того… провалился что ли в него?

— Нет, блять, просто глубину решил измерить, — состроил рожу Калякин. Было и обидно, и стыдно в таком признаваться, и стать посмешищем не хотелось, а Пашка, придурок долбанный уже начал ржать, покатывался со смеху, уёбище, блять, лесное.

— Хватит ржать, ты, дебил, — Кирилл пнул его ногой в голень. — Я, блять, еле выбрался, уже думал, кони в этом сортире двину. Штаны выкинул и кроссы новые… Ты мне должен, блять. Это твой сортир…

— Что я тебе должен, блять? — отсмеиваясь, спросил согнутый пополам Пашка. — Я виноват, что ты разожрался? Вот умора, жаль я этого не видел, такой видос бы заснял…

— Кончай ржать, говорю. Не смешно нихуя.

Пашка выпрямился.

— Пиздец, где теперь срать-то будем? — и он опять закатился, аж слёзы стал руками вытирать.

— Я за сортиром сру в кустах.

— Чего? Фуууу… — скривился Пашка и вдруг ломанулся через вторую калитку в сад к колодцу, Кирилл за ним. У колодца, кроме положенных там лавки, ведра, валялся перевёрнутый пластмассовый таз и подле него — пирамида из модных штанов, трусов, носков и кроссовок. Вещи полиняли, превратились в воняющие плесенью тряпки под корочкой из сухих экскрементов и присыпкой из мух.

— Да, Кирюх, — заворожённо протянул Машнов и хихикнул, — это пиздец. Я так и знал, что тебя нельзя одного оставлять, ты же как младенец. Коноплю хоть…

— Да в порядке твоя конопля! — разозлился Кирилл. — Вон смотри! Я с утра на солнце вынес, а измельчённая в сарае в сухом месте. Там ещё есть, что измельчить.

Пашка развернулся к сарайке, увидел на крыше разложенные ровным слоем растения и расплылся в счастливой улыбке.

— Ладно, пойдём похаваем, а потом приступим. Я там из дома гостинцев привёз — оливье в банке, будешь?

Оливье Кирилл любил, только из банки, наверняка плохо помытой Пашкиной бабкой или матерью, есть не очень хотелось. Как и работать по солнцепёку. Началась, блять, каторга…

24

Днём они расслаблялись, ездили на речку, а к шести часам в саду между колодцем и сараем образовался целый завод по производству курительной смеси. На земле были разложены целлофановые листы, на них перенесли высушенную коноплю, отделяли соцветия, листы, стебли, складывали в разные пакеты и ныкали в сарай. Пашка травил анекдоты, радовался как ребёнок. Кирилл же не мог сосредоточиться: полчаса назад, когда он ходил в дом за водой, видел, как Егор провёз банкирше тачку дров. Назад ещё не выходил — калитка не звякала. Кирилл боялся, что Егор опять трахает эту нудную бабищу.

— Вечером надо попробовать, — предложил Машнов. — Ты как, хочешь улететь на облака?

— Вечером? — Кирилл вспомнил про намерение пойти к Рахмановым. — Вечером у меня другие планы.

— Какие это планы? Что за секретики? Любовницу, пока меня не было, завёл? Не Олимпиаду ли?

Пашка заржал, но Кирилл ткнул его в плечо и поднял вверх указательный палец, призывая заткнуться. Пашка притих, тоже стал прислушиваться. Ехала машина, что было совсем нехарактерно для Островка. Тут машина была только у них и у банкирши, но Лариса заперлась в доме с Егором. Один раз приезжал дед на допотопном «Москвиче», к бабке в самом начале улицы, а эта машина, по звуку отечественная, типа «уазика», приближалась. Где-то у коттеджа банкирши мотор замолчал. Послышались хлопки дверей, потом знакомое звяканье калитки, неразборчивые голоса — мужские и один, Ларискин, женский.

— Ёбари? — фыркнул Пашка.

— Пойду посмотрю, — поднимаясь с перевёрнутого ведра, сказал Кирилл. Отряхнулся и пошёл через двор, отсюда ничего не было видно, как не вытягивал шею, и он шагал к калитке на улицу. Голоса затихли, кроме брёха собак вообще звуки пропали. Может, электрики приехали или аварийная водоканала — они обычно на «уазиках» ездят. Или охотники какие-нибудь, грибники, приятели с работы в гости заехали.

Кирилл открыл калитку и… отшатнулся назад. Прямо перед ним возле «Тойоты» стоял мужчина в ментовской форме, который собирался войти в дверь, но не успел. Позади него и на дороге шли ещё трое, двое из них в гражданском, у одного был автомат.

— Стоять, парень, не двигайся, — быстро, но вкрадчивым тихим голосом, проговорил ближний мент. Кирилл побледнел, понял сразу, по какому поводу к ним мусора, ещё раз инстинктивно дёрнулся, чтобы бежать, бежать огородами, прятаться. Но у мента была отличная реакция, он схватил Кирилла за футболку, вытянул со двора и прижал животом к шершавым доскам забора. В следующий момент другие два мента молнией метнулись во двор.

— Пашка! Беги! Мусора! — истошно закричал Кирилл и его толкнули, щека и лоб ударились о забор, под кожу зашли занозы. Сквозь боль и застилавшую глаза злобу он только теперь заметил на противоположной стороне у ворот коттеджа рядом с «Опелем» банкиршу и Егора. Сдал. Егор сдал. Он вчера видел коноплю в машине. Мразь. Пидор. Душить таких…

По заслугам

Щека саднила. Душу же выворачивала иная боль — злоба. Злоба до боли. Аж глазные яблоки сдавливало.

Кирилл вывернул голову влево, чтобы лучше разглядеть крысу, сдавшую его мусорам. Из такого положения были видны только кусты и свисающие ветви берёз и ракит, растущих с их стороны дороги. Сильно скосив глаза, он всё-таки увидел альфонса и его богатенькую спонсоршу. Егор и Лариска стояли на обочине, на узкой кромке, где зелёный ковёр переходит в пыльную жёлтую дорогу. Не разговаривали, просто смотрели напроисходящее с ним. Егор был чуть ниже и худощавее местной гром-бабы, почему-то прозванной лесной феей. На нём были всё те же старые шорты, футболка другая, но тоже затасканная до дыр. На ней — подходящий для сельской местности костюмчик «мадэ ин чина» — красные бриджи и цветастая туничка. Вырядилась сука. А он… он навозный пидор.

— Крыса… мразь, — прошипел, прорычал Кирилл себе под нос. Было нестерпимо больно… да ещё в тот же миг последовал ощутимый тычок носком ботинка в голень: державший его мент, видимо, принял ругательства на свой счёт. Ну и правильно, мусор поганый, ты тоже мразь ёбаная!

Но вслух этого Кирилл прокричать, с пеной у рта, не успел. Во дворе послышались шаги, голова одного из побежавших за Пашкой ментов, с коротко стриженными прилизанными волосами, высунулась из калитки, повертелась бросая профессиональный зорко-беглый взгляд сначала на напарника с автоматом, стоявшего у задней дверцы «Тойоты», потом на того, что караулил Кирилла, на всю улицу сразу, включая и «УАЗ-буханку» и ждущих на той стороне людей.

— Всё в порядке, Сергеич? — закончив осмотр, спросил у державшего. — Пойдём тогда туда. Там жопа. Оформлять до ночи. Сука, опять Машка пилить будет… Этого тоже бери, — голова кивнула на Калякина, — и понятых зови… Может, по-быстрому…

Не договорив, голова скрылась. Кирилла толкнули в плечо.

— Ты понятливый или браслетами украсить? — спросил Сергеич.

— Понятливый, — буркнул Кирилл и его сразу толкнули в калитку.

— Побежишь, получишь пулю в ногу.

Кирилл содрогнулся, пошёл. Он предполагал, что его просто пугают. Ещё хотелось взбрыкнуть, закричать: «А вы знаете, чей я сын? Да у вас самих проблемы будут, волки позорные!» Но он молчал и шёл. Где-то сзади шли два мента и понятые. Кто ими выступит, Кирилл знал. И чуть не плакал от бессильной злобы, от боли. Накачивал себя злорадством, что у ментовской падлы будут проблемы с женой или любовницей. Это немного помогало.

Первый мент давно скрылся из виду. Из-за калитки, ведущей в сад, слышался его голос.

— Ебать, Санёк, что за молодежь, — он сделал ударение на последнем слоге, изменив гласную на «е», — пошла? Может, мы с тобой тоже дунем, а? Проверим качество…

Дальше послышался гогот двух мужиков, и Кирилл вышел на пятачок у колодца. Там картина была во всей красе, как он и оставил: огромные листы полиэтилена, на них бурые сухие растения с закрученными в трубочку листьями, рядом наставлены маленькие целлофановые пакетики с измельчёнными стеблями, побегами, листьями. Только двух ментов раньше тут не было, и глаза у Пашки не были налиты кровью. Увидев его, Пашка вообще побагровел, кулаки стиснулись. Он стоял у стены сарая и мог только изображать пантомиму.

Кирилла пихнули к нему.

— Стойте здесь, цыплята, — сказал Сергеич и оглядел поляну, поднимая руку к макушке. — Ого!

На пятачке внезапно стало тесно. Кирилл и Пашка жались к сараю, пока не пытаясь переговариваться — слишком ошеломлены были. Менты, бравшие Пашку, — хоть на них не было формы, Кир был уверен, что это тоже менты, стояли над урожаем конопли напротив Сергеича. Мент с автоматом остался у калитки, поглядывал на пакеты из-за чужих спин, но бдительности не терял. Лариса с Егором также молча выстроились у колодца, банкирша смотрела дерзко, как и полагалось мелкому начальству, а Рахманов… лицо и поза были стандартными для него — отсутствие улыбки, опущенные уголки губ, взгляд вниз, только не себе под ноги, а будто направлен на людей, но просто не касается их лиц. При этом веки полуопущены, и хорошо видны ресницы — густые, чёрные, как и его волосы.

Кириллу вдруг стало стыдно за то, что он здесь стоит: пойманный за изготовлением дури, в углу чужого двора, у опутанной старой паутиной, с застрявшими в ней семенами, чешуйками, пухом, стены чужого сарая. От того, что эти люди проходили мимо вонючей клоаки разломанного сортира, и Егор знает, кто его разломал. Что под обутыми в сланцы ногами Егора в засохшем дерьме валяются протухшие до тошноты шмотки. Что любой, в том числе и Егор, может отойти чуть левее и обнаружить в кустах зловонные бомбы, прикрытые мятыми кусками жёлтой газеты.

За стыдом неизменно пришёл страх. Страшно было… от всего.

Мент в гражданском, тот, что выходил звать их на улицу пихнул острым носком чёрной, запылившейся по здешним дорогам туфли ближайший пакетик.

— Да они не цыплята, Сергеич, они наша премия! Глянь, наркобароны. Фильм «Кокаин» не смотрели? Классный фильм, там тоже всё начиналось с травки… и привело к пяти ходкам, — он засмеялся, как-то совсем не злобно и не паскудно, а просто как человек, честно выполняющий работу и спешащий к жене на ужин. Потом он крякнул и, подтянув брюки на коленях, присел на корточки. — Ну что, начнём?

— Начнём, — сказал мент Санёк и ловко вытащил из висящей на боку тонкой сумки планшет с бланками.

— Начнём, — растягивая звуки, повторил сидящий на корточках и дальше его язык стал по-казённому сухим. — Осматриваем место. Понятые, будьте внимательны. В девятнадцать часов двадцать три минуты в д. Островок при проведении оперативно-розыскных мероприятий во дворе дома номер четыре по улице Центральной обнаружены… раз, два, три, четыре… девять полиэтиленовых пакетов с растительной смесью…

Слух Кирилла автоматически фиксировал фразы для протокола. Он не знал, что жили они в доме номер четыре, и что у улицы имеется название, но его это не интересовало. Он всё больше и больше ускользал в свои мысли, взгляд притягивался к Егору, который «был внимателен», как ему велели. На лице Рахманова не дрогнул ни один мускул, он словно застыл в одной поре, не боялся, что ему будут мстить, не скучал от нудной процедуры описи улик, не злорадствовал. Странный парень, правду про него сказали — странный. В мозг Калякина всё глубже и глубже просачивалось осознание, что он его может долго… очень долго не увидеть. Сколько дают за наркоту?

Он не хотел в тюрьму! Кирилл не хотел в тюрьму! Какая тюрьма — ему двадцать лет! За что? Он ничего не сделал! Он никому не продавал! Не употреблял! Он не дилер, не наркоторговец! У него только молодость началась! Университет и учёба! Скоро сентябрь, четвёртый курс!

Да, учился Кирилл из-под палки, но сейчас, когда накатывала паника, глаза судорожно следили за передвижениями мусоров, собирающих пакеты в огромный чёрный шелестящий мешок, когда конечности подёргивались от нервного перевозбуждения, он готов был жизнью поклясться, что добьётся звания лучшего студента потока! Конечно, папа депутат, папа покричит, но отмажет… А вдруг нет? «Обезьянник», нары, суд!.. Из-за ёбаного пидора!..

Кирилл затрясся от почти овладевшей им паники, не осознавая своих действий, едва не начал рвать на себе волосы и орать, едва не побежал, куда глаза глядят, просто вперёд, но на последних секундах вспышку безумия предотвратил толчок в руку. Кирилл повернул голову направо — в сторону прорезавшейся боли, ещё плохо соображал.

— Ты, урод! — это прошипел Пашка, его глаза также были полны животного, первобытного ужаса, на лбу вздулась жилка, меж стиснутых зубов брызгала слюна. — Ты, урод! Ты что без меня тут делал? Ты кому проболтался?

— Ты ёбаный пидор! — не остался в долгу Калякин. — Ты! Из-за тебя! Ты втянул меня в это! Ты!

От крика, впрочем, не такого громкого, не на всю улицу и даже не на весь двор, от крика, больше похожего на злобное шипение ядовитых змей, сбившихся в клубок и ненавидящих друг друга, Кирилла отпустило. Он стал видеть краски, замечать картину вокруг, даже детали. Если раньше трое ментов, тех, что без оружия, ходили вокруг расстеленного целлофана, фотографировали, измеряли, записывали, собирали, заходили в сарай и выносили оттуда ещё пакеты с сухой коноплёй, то теперь они остановились и смотрели на них, слушали. Слушал и молчаливый четвёртый, небрежно придерживая автомат за ствол. Лариска уже присела на лавочку, а у Егора был такой вид, будто ему было стыдно за происходящее перед полицейскими. Хуйню творили совершенно посторонние ебланы, а стыдно было ему. Какой-же он всё-таки…

Пашка не дал додумать мысль, за грудки, так что ткань футболки треснула, развернул к себе, окунул в самую гущу событий. Его лицо было искажено нечеловеческой злобой.

— Ты кого пидором назвал?! Сам причитал, что бабки нужны! Ты на меня не скидывай! Меня тут вообще не было, я только сегодня приехал!

— Эй, дельцы, — окликнул Сергеич. — Всё, что вы говорите, может быть использовано против вас.

— Да пусть топят друг друга, — лениво оборвал его Александр, возвращаясь к описи улик, — нам же проще. Диктофон бы давно включил.

— Я его на столе оставил.

— А в телефоне что, нет?

— Я им никогда не пользовался…

Обыденный трёп стражей порядка привёл Кирилла в чувство, он окончательно протрезвел. Закрыл рот на замок. Его била мелкая дрожь и горло стало как крупный наждак, а со лба и висков катились капли пота, хотя солнце почти окончательно ушло за верхушки деревьев и сумерки стали прохладными. Кирилл понимал, что выглядит сейчас отвратительно, ещё отвратительней выглядит его натура — быдловатое дерьмо, оказавшееся слабаком, не способным отвечать за свои поступки. Он не верил, что всё это происходит с ним, он никогда не представлял так сценарий своей жизни — в рассвете сил угодить за решётку по делу об изготовлении и хранении наркотических веществ. Влюбиться в самого замечательного в мире парня и попасть в самое унизительное положение на его глазах, унизительнее, чем падение в выгребную яму. Лучше бы утонул в дерьме, чем сейчас скатиться до состояния жалкого слизня.

Кирилл выпрямился, принял свою участь. На Пашку не смотрел, демонстративно отвернулся. Стойко терпел укусы комаров, ему казалось, даже борьба с этими пищащими гадами делает его менее мужественным в глазах Егора, а он в их и так достиг дна. Думал о том, что сказать родителям.

Наконец сотрудники наркоконтроля, или кем они являлись, закончили сбор улик, упаковали всё-всё, включая полусухую траву с крыши, отнесли мешки в машину, всё сфотографировали, записали, провели ещё массу непонятных манипуляций.

— Понятые, — к ним с бумагами шагнул мент в гражданке, которого так никто и не назвал по имени, или Кирилл это пропустил, — всё видели? Претензии, замечания есть? Если нет, тогда прочитайте и распишитесь… вот здесь, здесь и здесь… и здесь, — он ткнул пальцем в каждую из бумаг и передал их банкирше. — Начнём, наверно, с вас, гражданка… Сергеич, Мих, уводите этих…

Последнее предназначалось коллегам в форме и было, естественно, о Пашке и Кирилле. Сергеич кивнул, круговым движением размял шею, подёргал плечами, будто затекли. Спросил:

— Ну что, красавчики, потопали?

Как будто от них что-нибудь зависело! Машнов за спиной что-то пробурчал, матерное, Кирилл презрительно отвернулся от него, всем своим видом демонстрируя, что с уёбищем сзади он не знаком и намерен сотрудничать со следствием. Тоже спросил, вежливо:

— Переодеться хоть можно?

Его заношенные за несколько дней шорты и футболка плохо подходили для сидения на нарах, сейчас он жалел, что отказался от противостояния с комарами, потому что укусы чесались в самых неожиданных местах, например, в паху у правого яичка. Он где-то слышал, что арестанты одеваются в спортивные костюмы и тапки без шнурков, а привезённые Пашкой сегодня утром штаны, водолазка и лёгкие кроссовки лежали на кровати.

Для убедительности Кирилл обнял себя руками, показывая, что замёрз. Солнце уже село, на небе оставалась только светлая полоска у горизонта, дававшая миру немного призрачного света. С наступлением сумерек, кроме крылатых кровопийц, на прогулку вылетели всевозможные мотыльки, выползли сверчки и цикады, вдалеке в деревьях кричали сычи. Лягушки сегодня молчали, должно быть, к дождю.

— Переоденьтесь, — разрешил Сергеич. — Но если вы что-то задумали, то забудьте: темно, случайно налетите на косяк и сломаете по паре рёбер…

— Ничего я не задумал, я буду сотрудничать, — ответил Кирилл, громко, чтобы Егор слышал, чтобы знал, что он не слабак. Однако Егор читал написанные от руки протоколы при тусклом свете фонарика от телефона и то ли и вправду не слышал, то ли не счёл нужным давать понять, что слышал.

— Куда ты денешься, — хмыкнул Сергеич, уходя во внутренний двор. Кирилл направился за ним, третьим шёл Паша, а мент с автоматом Михаил замыкал шествие. Оба полицая попёрлись в дом за задержанными, не отворачивались, даже когда те штаны переодевали. С собой разрешили взять только документы, мобильники, но и их сразу отобрали.

— Опечатывать будем? — спросил Сергеич проходившего по двору Санька.

— Да нахера? Просто закройте, чтобы не растащили. Мы ж не звери.

Он засмеялся. А Кирилл решил, что Пашкины родственники прискачут сюда уже завтра утром, как только тайное про «домик в деревне» станет явным.

Их направили к «буханке». Кирилл пошёл вперёд, чтобы отвязаться от ворчащего, бурчащего, матерящегося Машнова. Из-за включённых в машине фар он не сразу заметил, что в тени между «уазиком» и иномаркой банкирши стояли она сама и Егор. Они о чём-то тихо переговаривались, наблюдали за действиями ментов. Между ними было расстояние, никаких прикосновений за весь вечер, без которых обычно не могут обходиться влюблённые. Лариска замёрзла, перетаптывалась с ноги на ногу, растирала голые предплечья ладонями, иногда отгоняя комаров, однако Егор не проявлял стремления её согреть. Он не любил её, не питал страсти. Сердце Кирилла и щемило, и ликовало. Эта ревность отвлекала от надвигающейся участи. Он думал только о том, что сейчас поравняется с Егором, а потом, под взглядом особенных глаз, его с позором запихнут в чрево ментовской машины и увезут, закроют на несколько лет.

Кирилла догнали шаги.

— Они настучали? — зло спросил Пашка, не пытаясь говорить тише. Лицо его было серым, уставшим, хотя обычно жизнерадостность не покидала его.

Калякин повёл плечом, отмахиваясь, как от назойливой мухи. Пашка не унялся. Они как раз очутились нос к носу с «понятыми» у боковой, ведущей в длинную часть салона дверь. Дверцу кто-то открыл, внутри горела жёлтая лампочка, дерматин на продавленных сиденьях местами был протёрт, наверно, ментовскими задницами, на полу лежал кусок чёрной ребристой резины. В глубине, у задних дверей стражи порядка сложили улики, заняв почти половину пространства. Кирилл это видел мельком, он смотрел на Егора и не мог понять, как же…

— Ну и кто из вас стукач? — с ехидством и надменностью выступил Пашка. — Кто сдал своего? А ещё с бабкой моей здоровались! Анонимный звонок! Что, в открытую накрысячить зассали? Что молчишь, пидор? Жалко, что я не дал Киру тебе накостылять…

Менты не вмешивались, за ними следил только мусор с автоматом, а остальные разговаривали между собой, с водителем, один залез на переднее сиденье, другие что-то ему подавали, спрашивали, смеялись.

Егор только поднял чёрные как ночь глаза… Кирилл начисто растворялся в этих глазах, не мог иначе описать, что с ним происходит, а уж тем более никогда не испытывал такого ощущения, не подозревал, что оно не просто красивая выдумка малахольных поэтов… Лариска качнулась вперёд и будто нависла над Машновым.

— Ты на кого тут пасть открываешь, щенок? Я тебе скажу, кто позвонил: я позвонила! Ишь, устроились, лавочку открыли! Не в моей деревне, понял? Бабке твоей теперь будет о ком поговорить, забудет, как в чужие дела нос совать! А то много про всех знает, а внука наркомана вырастила!

— Сука! — зашипел Пашка, кидаясь на неё, но в этот момент Сергеич перехватил его сзади за локти и не дал распустить руки.

— Тихо, тихо, петушок… Давай… давай, полезай внутрь… Ох и сделают из тебя петушка…

Последнее Сергеич протянул мечтательно, даже воздух носом шумно втянул. Он подтолкнул Пашку к порожку, пресекая иные телодвижения. Калякин чуял, что сейчас наступит его очередь лезть в машину и исчезнуть там навсегда… Он не хотел! Боже, он не хотел! Всё обойдётся, но вдруг нет?.. Кирилл всё понимал — что это Егор рассказал Лариске. Но он его не винил, нет, ни при каких обстоятельствах не винил. Только сожалел, что придётся расстаться.

Лариса, возмущённая дикими возгласами неблагодарного ублюдка, скрылась в темноте, чтобы привести нервы в порядок, и Кирилл сразу шагнул к Егору. Времени у него было мало.

— Егор, — шёпотом воскликнул он, с такой горечью в голосе, что сам удивился, — я же тебе признался!.. За что меня?..

Глаза Егора остались холодными.

— Не хочу, чтобы однажды такие подонки, как вы, продали наркотики моему брату.

Как всегда, он был немногословен. И смел. Твёрдо уверен в своей правде, в своей справедливости. Его убеждения и доброта не позволяли причинить человеку зла, но не мешали воздать по заслугам. Он следовал этому кредо даже зная, что к правосудию лежит тернистая дорога и свет побеждает тёмные силы только в сказках. Редкий, вымирающий вид людей. Странный парень. Чудила с Нижнего Тагила…

— Егор… — Кирилл рвался к нему, хотел объяснить, что-нибудь сказать, но его запихивали в машину, грубо, встряхивали, толкали, отрывали вцепившиеся в кузов руки, кричали. Он почти не чувствовал ударов, не слышал матерных приказов, он смотрел на Егора, смотрел, как в последний раз!..

Локоть ударился о металлическое днище, морда пропахала по резиновому рифлёному коврику, точно по древней стиральной доске, которые Калякин видел в этнографическом музее. Животом растянулся на полу, получил удары в задницу, правую икру и бок.

— Вставай, чего разлёгся?!

Кирилл гордо поднялся, уселся на свободное сиденье подальше от Пашки рядом с шелестящими чёрными мешками с уликами — их бизнесом, их богатством, их халявными бабосами. Последним в «уазик» влез Миха с автоматом, с громким звуком захлопнул дверцу. Запахло куревом. Заскрежетал стартер, запуская старый двигатель. Взвизгнуло в коробке передач, машина дёрнулась и поехала, стала разворачиваться. Ближний свет на несколько секунд выхватил из темноты дом Пашкиной бабки с блёклой проржавевшей завалинкой и серым дощатым забором, стоящую перед ним, отразившую свет Пашкину «Камри» и покатила, колыхаясь на ухабах, к большаку.

Кирилл опустил голову, которая качалась в такт прыжкам машины, и гадал, вызовут ли Рахманова на суд. Наверно вызовут, должны, ведь он главный свидетель.

25

Кирилл думал, что их оставят в покое до утра, до начала новой смены, но не тут-то было. Их привезли в маленькое двухэтажное здание районного отдела полиции. Узкий коридор на первом этаже до середины высоты был покрашен в отвратительный тёмно-зелёный цвет, окошко дежурной части, словно портретная рама, обрамляли деревянные бруски, выкрашенные красновато-коричневой половой краской. Линолеум местами протёрся до досок, когда-то его латали кусками с иным рисунком. У стены примостилась секция из трёх откидных, как в кинотеатрах, кресел. По обе стороны расходились двери-сейфы — единственное, что тут было современным.

Их с Пашкой развели по разным кабинетам и допрашивали. О личных данных, об учёбе, о конопле, о цели её сбора, о рынках сбыта. Запугивали, брали на понт, играли в доброго полицейского. Кириллу казалось, что дознаватель, который с ним работал, неутомимый киборг — в два, в три часа ночи задержанный против воли зевал, тёр глаза, а тот кружился возле него, вкрадчиво расспрашивал и не отпускал, будто бы желая скоротать за допросом долгую ночную смену. Когда он узнал про папу-депутата, оскалился, как скалятся жестокие безумные нищие получившие наконец в лапы ненавистного успешного купца. Никакой пощады, Кирилл понял это сразу, но был слишком уставшим, чтобы включить мажора и грозить увольнением. Он рассказал всё, как было, начиная с того, что на участок самосева конопли их навела Пашкина бабка, что хотели заработать на бухло и девок и заканчивая прошедшим днём. Конечно, как мог выгораживал себя, чуток привирал, малость опускал, старался и Пашку сильно не топить. Надеялся, что и Машнов отвечал ему тем же.

Насчёт участи дознаватель ничего не говорил, увиливал. Хвалил за правильное поведение.

Через несколько бесконечных часов допроса его привели в камеру. Стены тут были того же отвратительного зелёного цвета, что и в коридоре, будто на весь отдел полиции выдали одну банку краски. Только тут краска почти по всему периметру шелушилась, в углах шла плесенью. В укромных местах пестрели выцарапанные надписи. Белёный потолок отливал желтизной, в центре вокруг забранной в решётчатый плафон лампочки, желтизна образовывала округлые узоры, будто кто-то ссал вверх фонтаном. Пол устилала старая коричневая выщербленная плитка. Окна не имелось. С трёх сторон стояли двухъярусные кровати… или нары?.. К счастью, пустые. Пашки не было, но из того, что на двух кроватях на старых замызганных матрасах в синюю полоску лежало свёрнутое постельное бельё, условно чистое, Кирилл сделал вывод, что в этом люксе им жить вместе.

Не хотелось!

Хотелось зарыдать, забиться в припадке от бессилия ситуации! Звать маму! Крушить! Куда он загнал себя? Ради чего? Ради сотни тысяч рублей? Ради чего?

Паутина во всех углах! Вонь от тухлого толчка! Ржавая раковина с микробами! Теснота! Тусклый свет! Этот клоповник похуже хаты Пашкиной бабки! Он не выдержит! Не выдержит… Заберите его кто-нибудь отсюда… А-аааа!

Вслух Кирилл не издал не звука. Стоял у двери, глядя на правые из нар с комком постельного. Усталость валила с ног, нервы вот-вот порвутся, а он смотрел и никак не мог решиться лечь на матрас, на который, наверняка, кто-то испражнялся, блевал или выпускал газы. От брезгливости к горлу подступала тошнота. Он не мог. Не мог… Пусть родители отвернут ему голову, но только заберут отсюда. Немедленно.

Усталость или тошнота?

Усталость или тошнота?

Кирилл стоял и повторял себе это. Плечи его давно опустились, осунулись, ноги переставали держать.

Наконец, Кирилл решил, что нужно абстрагироваться, думать о хорошем, о Егоре, например. Нужно воспринимать камеру как просто помещение, а нары как вертикальную поверхность для отдыха и сна. Нужно закрыть глаза и тогда не будет видна паутина, нужно заснуть и тогда время пройдёт быстро, а утром приедут мамочка и папочка и заберут его домой.

Он подошёл к нарам и развернул двумя пальцами постельное. Там оказались только простыня и пододеяльник, впрочем, подушки и не было. В белье зияли маленькие дыры, оно тоже было с жёлтыми и бурыми разводами. Стараясь не думать о том, от чего могли остаться эти пятна, Калякин наскоро застелил матрас и кинул свернутый пододеяльник под голову. Лёг, как и был, в одежде и кроссовках.

Спал Кирилл плохо, потому как лежал на спине в позе солдатика и даже во сне боялся ворочаться. Хотя сном он бы своё состояние не назвал, скорее, глубокой дрёмой. Постоянно приходили какие-то образы — Пашка с бабкой, банкирша, мать с хворостиной, Егор, декан, вся клубная тусовка. Называли его пидором, лупили, курили дурь. Были ещё какие-то оргии, на которых вся пьяная шобла впаривала детям наркоту.

Но потом Калякин понял, что слышит реальные звуки. Прислушался.

— На хуй… ёбаный долбоёб… чтоб у тебя яйца… убью, блять… сам будешь гнить…

Бурчал Пашка на соседних нарах. Бессвязно. Кирилл не мог понять, кого он собирается кастрировать, бурчание могло относиться и к допрашивавшему его следаку, и к нему, и к Егору и даже к самому Пашке. К кому угодно.

Кирилл не шевелился. Не открывал глаз, хоть тусклое пятно света от лампочки расплывалось под веками.

— Ничего нельзя доверять… ничего… сука… ничего… дело загубил… гандон…

— Ты кого гандоном назвал? — спросил, не поднимаясь, Кирилл. Голос засипел, горло будто ссохлось. Пришлось кашлянуть. Так что эффектно рыкнуть не получилось. Он открыл глаза и перед ними оказались та самая лампочка в сальной, засиженной мухами решётке, зассаный потолок и низ верхнего яруса нар.

— Тебя! — огрызнулся Пашка, вскочив. — Просыпайся, хули ты спишь? Ну говори, умник, что теперь делать будем?

— Нихуя, — произнёс Кирилл. Он чувствовал себя вялым и невыспавшимся, веки налились тяжестью, затошнило. Курева не было.

— Ах вот так ты заговорил?! А я думал, ты мне объяснишь, откуда Лариска узнала! Объяснишь, нет? За поебаться похвастался?

— Никому я не хвастался! — воскликнул Калякин и одним резким движением сел, свесив ноги. — Заебал! Я вообще её не видел!

— А откуда она узнала? — повторил Машнов. — Сорока на хвосте принесла?

— Ей Егор сказал, — Кирилл сбавил обороты, встал, прошёлся. Больше всего болела почему-то спина.

— А он откуда узнал? — наехал Пашка, выпучивая глаза от возмущения. Для него виновными были все и во всём.

— Он меня спалил, когда я… с мешком шёл… Мешок полный был, из него листья торчали. Наверно, тогда и спалил. Откуда я знал, что он в конопле разбирается?

 — Разобрался! — Пашка поставил руки на бока и заходил по камере, бормоча это слово, о чём-то нервно думал. Места особо не было, постоянно натыкался на Кирилла, а Кирилл зевал и хотел ссать, Пашка ему мешал. Но он не двигался, будто оцепенел.

— Пидор!.. — бурчание стало громче, переходило в возгласы и нытьё. — Ёбаный в рот! Сгниём тут из-за пидора! Маленький ублюдок! Членосос! Мочить его надо было ещё в детстве! Пидорас…

Терпение Кирилла лопнуло. Он сжал пальцы в кулак, поймал как раз подошедшего бывшего друга и подельника за футболку, притормаживая, и нанёс смачный удар в нос. Кажется, даже услышал хруст ломающихся хрящей. Но кровь не хлынула, зато Машнов отлетел спиной прямо на кровать, ударился затылком о перекладину второго яруса, распластался на первом.

— Ты прихуел? Ты на кого?..

Кирилл шагнул, схватил за футболку, приподнял. Процедил:

— Егора пидором не называй.

Пашка испуганно захлопал глазами, убирая державшую руку. Кирилл и сам убрал, отряхнулся. То, что сейчас произошло, было жутко. Благородства он раньше за собой не замечал, и сейчас боялся тюрьмы, нервничал, сидел на измене, но Егор Рахманов стал для него чем-то святым, священным, чьё имя нельзя попирать, порочить. Егор поступил по совести, сдал двух торговцев дурманом, чтобы сделать мир чище.

— Влюбился, — после паузы, гаденько протянул Машнов. — Хоть вставил ему?

Как странно всё у них поменялось.

Кирилл ударил ещё раз, в челюсть, затыкая смех, и завалился на свой матрас досыпать.

26

Родителей пустили в восемь. Свидание устроили в тесном кабинете, где ночью допрашивали. Мать, чуть полноватая, суровая и подчёркнуто ухоженная даже в этот утренний час женщина, сидела на стуле у стены сбоку от стола. В подведённых дорогой тушью глазах, в сжатых накрашенных губах не было ни капли беспокойства и сожаления. Поза, взгляд будто подчёркивали — она не сомневалась, что однажды так случится, что беспутный сын ступит на кривую дорожку, и тогда придётся взяться за него всерьёз.

Отец стоял у окна напротив двери — высокая плечистая фигура с засунутыми в карманы брюк ладонями на фоне герани, кактусов, грязных вертикальных жалюзи и какого-то парка. Его редко интересовало что-то кроме бизнеса, политики, охоты и лошадей. Лошадей он видел чаще, чем сына. И обращался с ними ласковей.

Сразу вспомнилась мама Егора, парализованная Галина, по двору Посохина.

Кирилл притулился спиной к стене у двери, заложив за поясницу руки, и стал смотреть в шкаф. Его будут ругать, не в первый раз, но он решил уйти в глухую несознанку.

Воцарилась тишина. Родители смотрели на него. Осуждающе смотрели, разочаровано, Кирилл это кожей чуял. А он, единственное дитя сей прекрасной семейной пары, смотрел на пыльные полки за стеклом — собрание толстых энциклопедий в малиновом переплёте, книги меньшего формата, керамическая вазочка, бегемотик из «киндер-сюрприза», почётная грамота, куколка из белых и красных ниток… всякий хлам. Раньше он не задумывался, а сейчас не понимал, как эти двое эгоистов вообще решили завести детей, да и прожили в браке целых двадцать лет.

— Кирилл, — холодный безэмоциональный голос отца. Кирилл повернул голову, мысленно посылая батю в пешее эротическое.

— Что?

Их взгляды встретились. Вернее, скрестились. Даже звон металла послышался, как в дуэли со шпагами.

Они всё ещё считают его раздолбаем и разгильдяем. Не знают, насколько всё изменилось.

— Кирилл, едем домой, — сбоку с трагическими интонациями сказала мама, хорошо, что не заломила руки. — До получения результатов экспертизы тебя отпускают домой, мы договорились. Это дней пять.

Радость вспыхнула тысячами солнц. Он так и знал, не обманулся! Родаки вытащили его! Как замечательно иметь отца-депутата! Ему больше не придётся возвращаться в эту жуткую помойку, которой он весь провонял! Воля! Свобода! Дом! На последней мысли, когда при слове «дом» представил деревню и проезжающий по щебеночной дороге в клубах пыли и выхлопных газов красный мотоцикл, Кирилл запнулся: он не вернётся в деревню — его увезут домой, именно домой, даже не в свою «двушку», а в родительскую квартиру, под их пристальный круглосуточный контроль. О деревне и Егоре можно забыть навсегда.

Кириллу сразу стало тоскливо, на душе заскребли кошки. Расхотелось уходить из изолятора. Уж лучше здесь честно дождаться суда, честно отмотать срок, а потом с чистой совестью делать всё, что захочет. Тогда не придётся слушать родителей, можно будет из зоны сразу отправиться к Егору, предстать пред ним отбывшим наказание за проступок человеком. Наверняка Егор оценит такое его раскаяние.

Только и в тюрьму не хотелось. В тюрьме страшно и долго, через два дня своё благородство проклинать начнёшь. Куда угодно, только не в тюрьму.

— Кирилл? — позвал отец. — Тебе особое приглашение нужно? Или тебе здесь понравилось?

Отец с матерью стояли с суровыми лицами. Ясно, приняли его ступор за обычные норов и распиздяйство. Изливать им душу не хотелось, но надо было как-то оправдать двухминутное выпадение из реальности. Он оторвался от стены, потёр занемевшие руки.

— Меня отпускают, а Пашку?

— Это пусть его родители разбираются, — отрезал отец. — Пойдём, нам здесь больше делать нечего. Поговорим дома, не на людях.

Кирилл вышел из этого кабинета, чтобы зайти в другой, где молодой незнакомый лейтенант, наверное, только заступивший на смену, вернул ему документы, смартфон и шнурки. Потом Кирилл подписал несколько бумаг, ещё один офицер, с майорскими звёздочками, посоветовал ему вести себя тихо, не нарушать закон и без промедления явиться по повестке.

Идя по коридору, выходя из здания, Калякин оглядывался, но Пашки так и не увидел.

27

Шёл четвёртый день домашнего заключения. Надсмотрщиком большую часть времени выступала мать, Кирилла от неё тошнило. После сокрушительной головомойки сразу по приезде домой, тему вслух не затрагивали. Мать ходила по квартире с постным лицом, вздыхала над своей несчастной судьбой, иногда с упрёком риторически вопрошала: «Ну чего тебе не хватало?» или «Долго ещё будешь нервы мотать?» Кирилл молчал, закрывался в своей комнате. С отцом, приходившим поздним вечером, старался вовсе не пересекаться. Молча, сжав зубы, преодолевая лень, выполнял поручения, которые ему давали, но все они были в пределах ста пятидесяти квадратных метров их элитной жилплощади — убрать в комнате, помыть полы, почистить раковину или унитаз.

Скрестив ноги, Кирилл сидел на широкой двуспальной кровати, с ноутбуком на коленях. Всё осточертело. Сначала, очутившись дома после недели в глуши и ночи в камере, он возликовал — мягкая чистая постель, высокие потолки, широкие окна с пластиковыми рамами, бытовая техника, кондиционер! Интернет! Интернет — окно в мир! Он забыл обо всём и ринулся списываться, созваниваться с друганами и знакомыми, написал нескольким тёлкам, договорился на вирт. Часы летели незаметно, тем более, что о своей участи больше не беспокоился. Нанятый адвокат с очень хорошей репутацией с большой долей вероятности предположил, что конопля технического сорта и не является запрещенным растением. Он выяснил, что поля недалеко от той плантации принадлежали обанкротившемуся восемь лет назад заводу по изготовлению пеньки, на них росли не являющиеся наркосодержащими сорта конопли. Ещё он добавил, что полицаи об этом тоже наверняка знали, но не сообщали от скуки и ради профилактического устрашения, обязанность у них такая — реагировать на звонки и всё проверять. Тем более в райотделе преступность на уровне воровства кур из курятника и металла с дач, им громкие дела нужны для звёздочек на погоны. А чтобы клиентов окончательно успокоить, сказал, что «настоящие» посевы конопли охраняются хозяевами и к ним за километр никого не подпустят.

Кирилл ждал результатов экспертизы травы только для того, чтобы его выпустили из-под домашнего ареста. Хотя бы в клуб, хотя бы в магазин или просто на лавочку у подъезда.

У Пашки тоже был адвокат, подешевле. На звонки и сообщения по неведанным причинам Машнов не отвечал.

Дверь открылась без стука. Вошла мать, с поварёшкой в руке, даже за плитой одетая как на праздник.

— Картошка готова, иди ешь. С сосисками или котлетами?

— С котлетами, — буркнул Кирилл. Картошку-пюре он обожал, как и паровые котлеты. — Сейчас, с Никитосом договорю…

— Поменьше в Интернете своём сиди, — проворчала мать и закрыла дверь с обратной стороны.

Кирилл перевёл взгляд на окно сообщений сине-белой социальной сети. Никитос спрашивал, чего он тухнет дома, когда на дворе международный день пива. Отмечать, мол, надо, отрываться, употребляя сей чудесный напиток в компании старых друзей и доступных красавиц.

Кирилл посмотрел в окно, постучал пальцами по чёрной пластмассе ноутбука, залез в трусы и почесал яйца. Только вчера их побрил, и теперь они чесались с адской силой. Потом занёс руку над клавиатурой, на секунду завис и, наконец, написал: «Иди на хуй, придурок». Следующим сообщением пояснил, чтобы одногруппник не обиделся; «Не трави душу. Предки со всех сторон обложили».

Пива Кирилл хотел, а страстного секса без обязательств — ещё сильнее. От дрочки рука болела. Но уже через двое суток сумасшедшего общения с приятелями и тёлочками, он понял, что смертельно устал от них. Прежние знакомые, с которыми много лет весело отрывались, вдруг стали скучными. Больше того — нестерпимо бесящими. Калякин долго подбирал подходящее для их описания слово и нашёл его — тупое быдло. Раньше за такое сравнение в драку бы полез, унижать бы стал, затравил бы человека, потому что общался только с правильными пацанами и милыми малышками, и вдруг словно прозрел. Вот так ни с того, ни с сего научился различать настоящее быдло. И вдруг не о чем стало с ними говорить.

На часах было около двух часов дня. Кирилл закрыл ноутбук, не дожидаясь ответа, отложил его на подушку, подключил питание. В спальне было жарко, потому что кондиционер он включал только утром. Даже в одних шортах, — не тех, что брал в деревню, те так там и остались, — было жарко.

Как только открыл дверь, в нос ударил вкусный запах котлет, защекотал ноздри. Мать на кухне уже положила ему в тарелку горку пюре и три исходящие паром котлеты. Рядом поставила салатницу с салатом из свежей капусты, моркови и каких-то красненьких кусочков, вроде бы, помидоров. Подала хлеб и сыр.

— Видишь, как я о тебе забочусь? — упрекнула она, загружая миски, ложки и тёрку в посудомоечную машину.

— Вижу.

Он только хотел сесть, как хлопнула входная дверь.

— Кто это? — насторожилась мать и, бросив грязную посуду, пошла в прихожую смотреть. Кирилл замер над столом, прислушиваясь. Они никого не ждали. Но голос был отцовский. Странно, что папа вернулся раньше девяти вечера.

Кирилл опять собрался сесть и начать есть картошку с так вкусно пахнущими котлетами, но услышал отца, прибавившего громкость.

— Кирилл дома?

— Куда ж я денусь? — скривился Кирилл, уже с сожалением направляясь в прихожую. Отец в этот момент завершил мысль:

— Будем ему сообщать или пусть помучается?

— Что сообщать? — спросил сын, возникая в дверном проёме. Отец стоял перед зеркалом и приглаживал густые тёмно-русые волосы, без единого седого волоса в его сорок четыре. Светло-фиолетовая рубашка на его спине взмокла от жары. Он обернулся, посмотрел на сына, на жену. Та стояла, сосредоточенно вытирая влажные руки бумажной салфеткой, молчала. Это означало, во-первых, что она отдала право выбора главе семьи, а, во-вторых, что понимала — угроза лишь шутка и очередной вынужденный воспитательный момент, держать отпрыска в неведении никто не собирается.

Кирилл уже понял. Сердце его радостно подпрыгнуло и описало сальто.

— Экспертиза пришла?

— Пришла, — отец развернулся, в зеркале стал виден его затылок с торчащим «петушком». — Всё как говорил адвокат. В возбуждении уголовного дела отказано.

Отец сообщал это с неким торжеством. Радовался, что заплаченные юристу деньги не пропали зря, но сына по-прежнему считал ни на что негодным ничтожеством. Хотя… может, в нём что-то и смягчилось. Кирилл решил немедленно проверить это и воспользоваться моментом, чтобы сообщить о своих планах.

— Значит, я полностью оправдан? Могу делать, что захочу?

— Теоретически да, — подтвердил отец.

— И из дома могу пойти погулять? Потусить всю ночь? В квартиру свою вернуться?

— Ну… можешь.

— И ключи от моей машины отдадите?

— Они в гардеробной, в правом шкафу на нижней полке в коробке с моими белыми сапогами, — быстро отчеканила мать. Она не улыбалась, но у неё явно отлегло от сердца.

— Хорошо, — возрадовался Кирилл, убегая в гардеробную — маленькую комнатуху, дверь в которую вела из родительской спальни. Там в основном хранились материны наряды. Отодвинув дверцу, он опустился на корточки, вытащил большую чёрную коробку, из неё белые сапоги. Сунул руку в меховое нутро правого и достал из носка ключ с брелоком от «Пассата». Теперь можно ехать в деревню к Егору. Как же соскучился! Еле выдержал эти дни! За один его взгляд полмира готов продать!

Родители загородили дверной проём. Мать как-то непривычно жалась к отцу и мялась.

— Кирилл… — начала она, однако, твёрдо, по-мужски. — Кирилл, ты не заслужил… Но мы с Сашей… с отцом подумали… наша вина тоже была. Мы не давали тебе денег, не оплатили Турцию, и поэтому ты поехал в это захолустье… Кирилл, мы решили в качестве компенсации купить тебе путёвку на Кипр на две недели, чтобы к учёбе ты успел вернуться. Отец уже заказал… Горящий тур, вылет завтра вечером. Четырёхзвёздочный отель, полулюкс, «ол инклюзив», трансфер… Собирай вещи.

Кирилла как обухом пришибли. Как и был на корточках, он повернулся к родителям, посмотрел снизу-вверх, не шутят ли? Кипр… Он там не был… Ласковое средиземное море, золотой песок…

Путёвка на Кипр

Родители не шутили. Желание загладить вину, расплатиться турпутёвкой, убрать сына подальше от дурной компании светилось в их глазах ярким кипрским солнцем. Далёкий остров уже манил Кирилла халявным бухлом и новыми знакомствами, четырнадцатью днями полной расслабухи.

— Кипр? — переспросил он, поднимаясь на ноги с ключами от «Пассата» в руках.

Родители чуть отодвинулись, давая ему больше пространства, отчего больше не стояли рядышком.

— Кипр, — сказала мать, переходя на обыденный тон. — Говорят, лучше, чем Турция. В Турции мы уже сто раз были, туда всегда можно успеть. Съездишь на Кипр, посмотришь, если понравится, мы с отцом тоже туда слетаем в следующем году. Или тебе Сейшелы подавай? На Сейшелы сам заработаешь, когда институт окончишь.

Вот опять она начала нападать без повода! Но Кирилл был рад нежданному подарку, урвать аппетитный кусок пирога, не надеясь даже на чёрствую корку хлеба, — это ого-го какая удача. Подарок вместо наказания — как аттракцион невиданной щедрости в исполнении предков. Он поспешил согласиться, пока они не передумали.

— Не, спасибо за это. Просто неожиданно. Поеду собирать шмотки? — Кирилл подкинул ключ от автомобиля и ловко поймал его.

— Собирай, — кивнул отец. — За путёвкой завтра с утра ко мне на работу заскочишь. Много сегодня не пей.

— Вообще не буду пить, — на радостях сообщил Кирилл. Чистую правду. Сегодняшний вечер и ночь он намеривался провести за рулём, смотаться в деревню к Егору. Увидеть его, а потом со спокойной душой можно отчаливать на юг. Всего ведь две недели на море, они быстро пролетят. А после вернётся и опять отправится к Егору.

Родители ему не поверили, оба независимо друг от друга состроили скептические физиономии: оно и понятно, когда это сынок на трезвую отдыхал, после его гулянок вся квартира перегаром прованивала. Но никто не стал продолжать эту тему.

— Ладно, смотри не опоздай, — освобождая проход к двери, напутствовал отец.

— Не опоздаю. Спасибо, — ещё раз поблагодарил Кирилл и неловко потоптался. В таких случаях в нормальных семьях, наверно, принято обниматься, хлопать по спине и говорить о любви, но только не в их. У них никогда не проявляли чувств, даже было не понятно, испытывал ли кто-то эти самые чувства. Сейчас отец отводил глаза, а мать с сожалением смотрела на раскрытую и не убранную обратно на полку коробку с сапогами, мечтала поскорее запихать её в темноту к идеальному температурному режиму.

Кирилл не стал говорить им о любви и обнимать. Он больше любил картофельное пюре и котлеты, которые не съел. Время на обед тратить было жалко, так как с этого момента и до самолёта каждая минута на счету — до Островка больше ста километров.

28

Кирилл въехал в деревню в семь часов. Здесь, в «медвежьемуглу», вечер ощущался иначе, чем в городе или на трассе. Хоть световой день к началу августа заметно убавился, фар включать пока не требовалось. Солнце описало большую часть пути, до горизонта не докатилось, висело жёлтым кругом в бледно-голубом небе и приглушило яркость сияния. Мир потускнел, краски поблёкли. Деревья и дома отбрасывали на дорогу длинные мрачные тени.

В первые мгновения Калякину стало жутко. Заросшие развалины церкви, крики грачей в верхушках ракит на кладбище, брошенные хаты с чёрными пустыми глазницами наводили мистический ужас, от которого кровь стыла в жилах. Он пожалел, что сюда вернулся. Не был пять дней, думал, что это место стало родным, и только сейчас понял, как отвык от неестественной сельской тишины, в которой даже собаки заткнулись.

Потом началась более обжитая часть деревни с цветами в палисадниках и светом в крошечных, обитых резными некрашеными наличниками окнах. На лавочке, опираясь на клюку, с такой же ветхой подружкой сидела баба Олимпиада. Старушенции с синхронным поворотом головы проводили незнакомую иномарку любопытными взглядами. Липа после высморкалась в сморщенный, как её кожа, носовой платок. Наверно, сейчас приступят к обсуждению.

Кирилл ехал медленно: машину трясло на неровной дороге, бить подвеску в почти новом авто было жалко.

Возле ворот коттеджа на привычном месте не оказалось «Опеля Мокко». Коттедж и усадьба казались тёмными и безжизненными, свет в окнах не горел. Хотя, возможно, люстры банкирша включила на противоположной стороне дома или пока довольствовалась последними лучами солнца. А, может, она ещё не приезжала с работы.

Дальше Кирилл повернул голову налево, где за деревьями стояла пятистенка Пашкиной бабки. «Тойоты» перед домом тоже не было, примятая колёсами трава распрямилась и посвежела, снова образуя сплошной ковёр. Кто и как забирал машину, другие вещи и как вообще сложилась Пашкина судьба, Кирилл толком не знал: дозвониться ему или связаться через Интернет за четыре дня так и не получилось. Родаки могли отобрать у него все девайсы или же он сам злился.

И наконец крайним домом по правую руку был дом Рахманова. Кирилл впился в него жадным взглядом, не замечая, что на вишнях у дороги теперь нет ягод, что трава снова окошена, что часть фундамента побелена извёсткой и многие другие мелочи, которых не было пять дней назад. Он видел только мотоцикл у ворот, от которого веяло его хозяином. Веяло до физического возбуждения.

Кирилл остановил машину прямо посередине дороги, благо по ней больше никто не ездил. Заглушил мотор, с громко бьющимся сердцем выпрыгнул из салона и, глядя на окна, устремился к калитке. Комары тут же облепили его порхающим коконом, но Калякин предусмотрительно оделся в джинсы и водолазку, правда, лицо, горло и кисти одежда не уберегала.

Двери во двор в деревне как всегда запирали чисто символически. Поворачивая щеколду, Кирилл услышал похожие звуки — что-то скрипнуло в доме, что-то металлически грякнуло. И когда он распахнул калитку, увидел замершего на порожках крохотной веранды Егора. В некогда белой майке, трико и сланцах, с разметавшимися по плечам волосами.

Егор…

Его глаза…

Больше Кирилл ничего не видел, он тонул в них, как в зачарованном омуте.

Вот эта встреча! Он ждал её бесконечно долгое время, не спал ночами, выучил наизусть одиннадцать цифр его телефонного номера, но так и не позвонил. Он произносил это имя, он хотел это тело. Представлял, как они вместе будут пить пиво, сидя перед телевизором на скрипучем диване, а потом займутся любовью. Будут повторять это снова и снова, пока силы не иссякнут и кончать не придётся на сухую. Представлял, как расскажет Егору о своих чувствах, уверит его, что исправился, что посмотрел на мир под другим углом и разделил белое и чёрное.

Что больше не нужен на земле ни один человек. Потому что ни у кого на земле нет таких удивительных глаз.

Но в глазах этих застыл испуг. И сам Егор застыл в той позе, в которой его застал визит незваного гостя — с одной ногой на средней ступеньке, второй — на верхней, правая рука опирается о стену дома. Он не двигался и снова смотрел на Кирилла, как на бешеную собаку, соображая, то ли не шевелиться и притвориться частью экстерьера, то ли найти палку и попытаться отбиться. Но не в коем случае не показывать страх.

Егор был не рад ему. Улыбка на лице Калякина стала меркнуть, он вспомнил при каких обстоятельствах они виделись последний раз, вспомнил разговор у ментовского «уазика». Наверняка, Егор посчитал, что к нему пришли мстить за анонимный звонок в ментуру. Да, от прежнего Кирилла Калякина такого вполне можно было ожидать.

— Егор… — не сходя с места, произнёс Кирилл. Остатки его улыбки ещё не стёрлись. Он очень хотел, чтобы Рахманов проникся его настроением. Воодушевлением. Радостью встречи. Но Егор не проникся, только переставил ногу на средний порог и стену бросил. Ждал подвоха.

— Егор, — повторил Кирилл, уже чувствуя себя придурком, — я не за разборками пришёл. Я тебе ничего не сделаю.

— Зачем тогда?

— Странно, да? — Кирилл прошёл во двор, сел на стоявший посередине чурбак для колки дров, сунул руки в карманы. — Я этот Мухосранск ненавижу, сидел тут только ради бабосов с конопли, меня повязали, освободили и вот я снова здесь, стою во дворе человека, который меня сдал. Спрашиваешь, зачем я приехал?

Егор молчал.

Кирилл вздохнул, будто в самом деле надеялся услышать его ответ.

— На тебя я приехал посмотреть.

Выходило всё не то и не так. Как-то неправильно звучали интонации — без тепла, любви, нежности, которые разливались в душе, но в голос не перетекали. Кирилл не умел их выразить. Это расстраивало и злило. Особенно выводило из себя, что Егор не понимает, не помогает ему раскрыться, вытащить эти чувства наружу.

— Посмотрел? — Егору не терпелось избавиться от визитёра.

— Егор, ну что ты, ей-богу?! Я же к тебе по-нормальному пришёл! Не обвиняю тебя ни в чём! Ну заморочился я с хуйнёй, с коноплёй этой, ну сдали вы с банкиршей меня — я тебя понимаю, как человека, ты не мог иначе поступить. И что? Вот он я, выпустили меня, все обвинения сняли. Конопля эта хернёй технической оказалась, только позорился… Паша всё: «Нормальная, нормальная, бабла срубим!» Я тебя понимаю, Егор, очень хорошо понимаю. Ты за брата своего бьёшься и за деревню эту…

— Спасибо. Уходи.

В груди кольнуло от несправедливости. Кирилл встал, приблизился к порогам, задрал голову, чтобы смотреть в лицо Егору. Комарушки вились толпами, жундели над обоими ушами, в сарае визжали свиньи, вдалеке тишину нарушали петухи и лягушки. Проклятая живность лезла в объяснения людей.

— Егор, да что с тобой не так? Я тебе встречаться предложил!.. Помнишь, когда ты меня из лужи выталкивал?..

— И что я ответил?

— Ты ответил… Да ты ничего не ответил! Сел и уехал!

— Может, это и был ответ?

Кирилл подумал, что Егор подкрепит сарказм усмешкой, но это было не так. Не было ни усмешки, ни, наверно, сарказма. К счастью, первоначальный страх тоже изгладился. Появилась какая-то усталая отстранённость, грусть, направленная глубоко в себя. Наверняка было ещё что-то, чего Кирилл не заметил: он плохо умел читать лица, слабо разбирался в людях.

Саркастический или нет, ответ его опечалил, но Калякин был не из тех, кто смиряется с отказом.

— Почему ты отказываешься? Нормально объяснить можешь? Я разве прыщавый жирдяй?

— А ты разве пидор?

Грубое словцо, за которое в свой адрес раньше на британский флаг был готов порвать, острым лезвием резануло по ушам, однако Кирилл сдержался. Предположил, что Егор специально выбрал наиболее оскорбительную форму. Мысли над ответом разметались в разные концы света. И «да», и «нет» не подходили. Отрицание способно отпугнуть Егора, вызвать новый поток негатива, а утверждение значило, словно раскалённым тавро, заклеймить себя гомосеком, отныне и навсегда и возврата назад не будет. Но разве он собирается идти на попятную?

Солнце немного сместилось, и теперь на лице Егора лежала серая тень от угла веранды.

— Нет, я не… — Кирилл всё-таки выбрал наиболее близкое к правде. Замолчал, облизал губы и развёл руками. — Егор, это вообще важно? Я ведь извинился за своё ебанутое поведение. Тебе мало? Я извинюсь ещё раз. Извини. Извини, я знаю, что урод. Я исправился. На тебя посмотрел и исправился. Будешь со мной встречаться?

Рахманов молчал. Его взгляд упирался в сложенные в углу двора пустые деревянные ящики, а по сути был направлен внутрь себя, в свои думы. Руки, тонкие, но с рельефом мышц, висели вдоль худощавого узкого тела.

— Молчание знак согласия? — пошутил Кирилл.

— Нет, — Егор поднял глаза. — Уходи, Кирилл. Мне за коровой пора.

Егор сошёл с порожек, демонстрируя занятость, но Калякин шагнул ему наперерез, схватил за голые предплечья. Чужая тёплая кожа, почти без волосяного покрова, отдалась в сжимавших пальцах приятной волной.

— Хорошо, не надо ответа сейчас, подумай. Завтра на две недели я лечу отдыхать на Кипр, вернусь, приеду и тогда поговорим. Договорились? Две недели на обдумывание хватит? Ты мне реально нравишься, я хочу, чтобы мы были вместе, я даже гомофобом быть перестал, всех друзей на хуй послал, мне нужен только ты.

Егор медленно согнул руки в локтях и развёл, сбрасывая тиски. Смотрел в глаза своими удивительно чёрными, что радужка сливалась со зрачками, глазами.

— Приятного отдыха, Кирилл. Мне действительно некогда: корова мычит, доить пора.

Егор прошёл к калитке и распахнул её настежь, недвусмысленно намекая гостю выметаться. Калякин колебался. Проклинал блядскую корову, мычание которой он теперь тоже различал, затерянное среди других звуков природы. И вдруг на него, как откровение, снизошло понимание, какую хуйню только что наговорил. Улетает отдыхать на Кипр. От-ды-хать, веселиться, когда внезапно любимый человек прикован к земле грузом забот! Для Егора его планы, должно быть, звучат как насмешка и мощнейшее доказательство нелюбви, их социального и, главное, интеллектуального различия. Егор, Кирилл руку давал на отсеченье, никогда бы не бросил товарища в трудном положении, не смог бы спокойно лежать на пляже, зная, что его любимому не на что купить даже лишние пять литров бензина. Егор беден и привязан к деревне не потому что глуп и ленив, а потому что исходные обстоятельства сложились на порядок хуже. Жизнь несправедливая штука, она несправедлива к лучшим.

Колеблясь, но уже по другому поводу, Кирилл всё же вышел со двора. Только не пошёл своей дорогой, а развернулся к Егору.

— Хочешь, я с тобой схожу? Хочешь, помогу?

— Нет, не надо.

Пальцы Егора лежали на выступающем за доски калитки краю щеколды. Длинные, тонкие, с небольшими ногтевыми пластинами, погрубевшие от постоянной тяжёлой работы, с въевшимся под кожу травяным соком, мазутом или ещё чем-то не до конца отмывавшимся — они были по-настоящему мужскими. Всё его невысокое узкое тело тоже было мужским, без капли женственности, присущей телевизионным пидорасам. От парня исходила мощная энергия его сильной воли, нерушимой верности его собственному кодексу чести. Кирилл физически ощущал, как попадает под её влияние.

Он сглотнул, отвлекаясь от созерцания неухоженных пальцев, от вида которых у его матери немедленно случилась бы истерика, да и у него самого проявилась бы брезгливость, отвлекаясь от розовых грёз вперемешку с горькой реальностью.

— Хочешь, я никуда не полечу?

Голос дрожал и не лучился уверенностью. Кирилл сам боялся такого решения. Хотел поступить благородно, остаться и… мечтал о море, комфорте и «ол инклюзив». Почему нельзя оказаться в двух местах одновременно?! Трудный, очень трудный выбор. Кирилл смотрел на Егора и не знал, какой ответ надеется услышать. Поджилки тряслись от волнения.

Губы Рахманова впервые за полчаса подёрнула улыбка.

— Знаешь анекдот? «Уважаемые туристы, берегите родную природу — отдыхайте за границей!» Счастливого путешествия, Кирилл.

Егор вышел за калитку, прикрыл её и зашагал прямиком на дорогу, а потом прочь из пределов деревни к скрытому за густыми деревьями пастбищу. Он оглянулся только один раз — на брошенный посреди проезжей части «Фольксваген Пассат» красивого серо-серебристого цвета. Во взгляде на иномарку-двухлетку не было зависти, упрёка, презрения. Взгляд принадлежал человеку, который научился не мечтать о недоступных его кошельку вещах.

Кирилл посмотрел на мотоцикл. «Юпитер» стоял совсем рядом, неяркий свет спрятавшегося за листву заходящего солнца ещё позволял разглядеть его в деталях со всеми изъянами. Эти уродливые агрегаты, на которых гордо рассекало предыдущее поколение байкеров, сняли с производства, наверно, лет двадцать назад. Возможно, он принадлежал отцу Егора или деду. Двухцилиндровый двигатель блестел, заботливо вычищенный хозяином, но переднее крыло и днище коляски сильно тронула ржавчина, пластмасса всех деталей потускнела, на левом, обращённом к Кириллу, глушителе заметна вмятина. Сколько прослужит этот катафалк, до каких пор он будет поддаваться ремонту? На чём тогда будет передвигаться парень, у которого больна мать?

В сердцах Калякин был готов подарить ему свою машину, ведь Егор заслуживает гораздо большего. Но не всё меряется деньгами.

Раздосадованный Кирилл пошёл к машине. Открыл дверцу, постоял, всматриваясь в сгущающиеся сумерки в том направлении, где скрылся Егор. Комары всё-таки искусали, он не заметил, когда, но укусы начали чесаться — щека, шея, даже защищённый плотной водолазкой живот. И сейчас эти твари пищали рядом, вечер был их обеденным временем.

Царила странная для городского жителя тишина. Бабки с лавки разбрелись по хатам, брехала собака, но не здешняя, а где-то далеко, в другой деревне. Лягушки устроили прослушивание на «Фабрику звёзд», стрекотали сверчки и цикады, ухали совы. Казалось, что деревня — это своеобразная машина времени, каждого попавшего в неё переносившая из двадцать первого века в средневековье, когда ещё не научились качать нефть, вырабатывать электричество и транслировать изображение на расстояние посредством невидимых волн.

Однако электричество в деревне имелось: по мере того, как на темнеющее небо высыпали самые яркие звёзды, в окнах загорался свет. У Рахмановых этого света не было, не было у банкирши и Пашкиной бабки. Неясная тоска глодала изнутри. Надо было что-то делать. Кирилл пролез к пассажирскому сиденью, взял с него пачку сигарет и зажигалку, закурил, пыхнул дымом. Надо что-то делать, надо.

Он сел за руль, повернул ключ в замке зажигания, в бортовом компьютере высветились часы — восемь тридцать пять. Если поехать сейчас, можно успеть с ребятами в клуб, а потом ещё поспать удастся, если сильно в гулёж не затягивать. Утром съездить к отцу на работу, забрать путёвку, быстро покидать вещи в чемодан, прыгнуть в самолёт и помчаться навстречу приключениям. Уже послезавтра вместо российской серости можно окунуться в фешенебельный уют. Даже не верится, что рай на земле где-то существует, что можно вырваться туда из отечественного ада.

В голове крутились слова «Берегите родную природу — отдыхайте за границей». Кирилл сосредоточился на них, вычленил из потока мыслей. Анекдот, да? Простая хохма? Нет, Егор вложил очень глубокий смысл, изящно продолжил мысль, что такие нечистоплотные мажоры - позор современного поколения. Калякин скосил глаза на тлеющий в пальцах окурок, судьба которому после последней затяжки отправиться на дорогу или в траву. А куда ещё, урны же нет. А до него были сотни, тысячи других окурков, пролетевших мимо урны или пепельницы. И были бумаги, бутылки, банки, жвачки, просто плевки, отправлявшиеся под ноги. Поздно раскаиваться.

Кирилл затушил окурок о подошву кроссовка и с уколом совести отшвырнул на обочину, оранжевый смятый фильтр затерялся среди серо-жёлто-чёрных камешков и сухих травинок, завтра наверняка его найдут и склюют куры.

После Кирилл положил обе ладони на рулевое колесо, опять посмотрел на часы — прошло ещё пять минут. Собственное тело ощущалось как чужеродное, управлять им становилось сложнее. Нога норовила нажать на газ, правая рука собиралась воткнуть заднюю передачу, чтобы развернуть машину и ехать в город, а потом взять курс на море. Мозг вот-вот готов был отдать им приказ действовать, но Калякин убеждал их немного подождать — до возвращения Егора. Убеждал, что хочет взглянуть на него ещё один раз перед отъездом. На самом деле врал. Никуда он не собирался уезжать, ни на Кипр, ни из Островка. Но пока ни мозгу, ни родителям не следовало этого знать.

Минуты текли очень медленно. Кирилл не закрывал дверцу, прислушиваясь к звукам природы, надеясь различить близкое мычание идущей на поводе коровы. Темнота сгущалась, особенно под деревьями, и Калякина начала одолевать куриная слепота — потеря ориентации при сумеречном освещении. Он вглядывался в дорожный просвет между кустарниками на краю деревни, откуда должен был появиться Егор, и в каждом качании веток мерещились силуэты пастуха и коровы.

Наконец, на дорогу из-за кустарника вынырнула рогатая треугольная морда и степенно пошла в направлении дома. Егор шёл сзади с хворостиной в руках. Он увидел неуехавшую машину, но, если это вызвало какие-то эмоции, для Кирилла они остались тайной. Когда Рахманов приблизился на расстояние, при котором можно было хорошо рассмотреть его лицо, оно оставалось безучастным.

Корова хорошо знакомой дорогой свернула к дому, отяжелевшее разбухшее вымя покачивалось между ног, готовое лопнуть фонтаном парного молока. Егор, не выказывая интереса, следовал за животиной. Неужели его совсем, вот ни капельки, не задел их разговор, предложение встречаться?!

Кирилл, разгоняя вившихся над дверцей комаров, выскочил из машины.

— Егор! Я никуда не полечу! Я останусь с тобой! Мне заграница нахер не нужна! И море с отдыхом! Мне нужен ты! Егор!

Пока он кричал, опираясь руками на крышу, а корова, виляя хвостом, заходила во двор, Егор стоял и слушал, смотрел внимательным, серьёзным взглядом, но… будто в себя не впускал, будто закрылся от всего внешнего, ненужного… Твёрдый в своих убеждениях, как кремень! А когда коровий зад скрылся за забором, не сказав ни слова, он прошёл в калитку и запер её. Кирилл услышал щелчок задвигаемого металлического клина, служившего запором.

У Кирилла опустились руки. Захотелось зарыдать, забиться в истерике от отчаяния: впервые он к человеку, к парню тем более, всей душой, а ему отказали. Впервые отказали. Какой-то деревенский лох. Господи, как же больно внутри!

Бежать вдогонку, что-то доказывать грубой силой было бессмысленно. Кирилл постоял, упираясь лбом в сложенные на крыше машины руки, постарался подавить отчаяние. Да, хотелось, чтобы было легко, но легко в их случае не будет. Сам придурок, дискредитировал себя, выставил неотёсанным быдлом, наркоторговцем-дебилом, грубияном и требует от правильного парня немедленной любви и возвышенных отношений! Егора придётся завоёвывать и уйдёт на это не один день.

Кирилл приподнял голову, посмотрел на осветившиеся окна дома Рахмановых, сплюнул на дорогу, проводив слюну взглядом, и снова посмотрел на окна. Он был готов ждать, вести себя примерно и всячески доказывать искренность и глубину чувств. Однако мозг уже узнал, что его обманули. Внутренний голос подталкивал бросить долбанного пидора и быстрее валить в тёплые края, пусть этот зачуханный навозник подавится своею гордостью и сдохнет недотраханным! Калякин предвидел такой недружественный финт от своего второго я и занялся делом, чтобы загрузить мысли чем-нибудь иным.

Он сел в машину, развернул её и подъехал к дому Пашкиной бабки. Если он собирается остаться в деревне, ему надо где-то ночевать, а дом Пашкиной бабки подходит для этого как нельзя лучше: к запахам принюхался, с продавленностью дивана смирился, иконы перестал замечать, в холодильнике должен был заваляться хавчик. Другого варианта всё равно не было.

Оглянувшись, как шпион или преступник, Кирилл тенью юркнул во двор, благо, что самая заметная улика стояла у ворот. Двор встретил пустотой и тишиной. В принципе, ничего не изменилось. Наверняка приехали Пашкины родичи, поохали, схватились за голову, поплакались о разрушенном сортире, но ремонтировать старый или строить новый, конечно, не стали. Даже плесневые штаны, кроссовки и трусы валялись на прежнем месте. Кирилла они мало интересовали. Он прошёл к веранде, на двери которой висел допотопный амбарный замок. Открыть его отмычкой, даже имея сноровку, будет проблематично, а тут медвежатников только в кино видел. Были ещё окна — стёкла в хлипких деревянных рамах, изготовленных лет тридцать назад, два из них, выходящие во двор, открывались.

Кирилл заглянул в одно, потом в другое, посветил фонариком от смартфона. Шпингалеты в обоих были закрыты. Кирилл потянул на небольшой выступ неизвестного назначения в нижней части рамы, она подалась только на несколько миллиметров, а потом вернулась в исходное положение. На пальцах остались крошки трухи и краски. Внутренний голос тут же предложил не маяться дурью и ехать домой. Кирилл сделал вид, что не слышал, и набрал Пашкин номер.

— Возьми, Машнов, блять…

Пашка не отвечал на его звонки и сообщения четыре дня, мог легко и сейчас проигнорировать. Но длинные гудки прекратились.

— Алло! Паш! Это ты? — прокричал он, молясь, чтобы это не был простой обрыв связи, даже посмотрел на дисплей. — Алло, Паш… Скажи хоть слово, хер ли молчишь? Это я, Киря…

— Да я понял… — мрачно буркнул Машнов. — Хули орёшь?

— Да так… Пахан… здорова! Как ты там? Предки прессуют?

— Отошли немного… а твои?

— Да тоже… топор войны зарыли вроде.

— А что звонишь? Я никуда не пойду: не выпускают.

— Да нет, я не поэтому… Мне хата нужна…

— Откуда у меня хата? Я сейчас не могу найти, лучше Дэну Карасю позвони, что-нить подскажет.

— Да нет! Ты не так понял! Бабки твоей хата, короче… Я сейчас в деревне и мне надо где-то заночевать. А тут закрыто…

На том конце линии наступило молчание, потом Машнов издевательски фыркнул:

— А что, Егорка не пускает к себе?

Он всё понял. Ну и хуй с ним. И с тем, что он теперь всем на свете распиздит. Поздно пить боржоми, если хотел сохранить всё в секрете.

— Э-ээ, Паш… Так что, можно как-нибудь в ваш дом залезть?

— Можно, — Машнов усмехнулся. — Запасной ключ раньше висел в сарае, где погреб, на стене с картиной, на гвоздике под сетчатой сумкой. Если он там сейчас, а я хуй знаю, то тебе повезло, чувак. Если его нету, разбей окно. Потом пластиковое вставишь.

Пашка засмеялся, а Кирилл соображал, запомнил ли он этот блядский квест — погреб, картина, сетка. Вроде запомнил. Пошарит там, если что.

— А если я тут несколько дней поживу? Родня твоя не нагрянет?

— Хуй знает, что у них на уме.

— Звякнешь тогда?

— Звякну. Должен будешь. Ну ладно, бывай. И это… ты Егорку покачественней еби.

Пашка опять заржал.

— Пошёл ты! — огрызнулся Кирилл, но уже в тишину. Он включил в смарте фонарик и пошёл искать ключ. Чувствовал себя, как игрок древней передачи «Форт Боярд». В сарае было темно, много хлама, много паутины, пыли и вонючих тряпок. Кирилл чихнул. Вытер нос рукавом водолазки и, перешагивая через набитые пыльными книгами коробки, дырявые вёдра, сношенную обувь пробрался к стене с картиной, — она изображала женщину с виноградной гроздью, — прямо к сетчатой сумке в красно-синюю полоску. Сумка висела здесь сто лет и один день, была отвратительно-мерзкой. Кирилл поднял руку и, чуть помедлив, приподнял её двумя пальцами. Сердце замерло, но тут же пошло — ключ висел на гвоздике. Маленький, объёмный и тёмный от времени, как и сам замок.

Сорвав его с гвоздя, Кирилл добежал до веранды, отпер замок, открыл дверь и погрузился в затхлое тепло дома. Всё тело чесалось от комариных укусов. Холодильник был пуст и отключен, но сверху в пакете нашлись три помидора и на удивление не зачерствевший и не заплесневевший ржаной хлеб. Кирилл при свете фонарика всё это съел с солью, запил еле тёплым чаем и пошёл спать. Постельное с его кровати убрать, к счастью, не удосужились.

29

Спал Кирилл всё равно неспокойно. Внутренний голос, воспользовавшись ослаблением воли хозяина организма, принялся канючить с удвоенной нудностью: зачем тебе этот пидор, почему ты вообще прицепился к пидору, хватит бегать за ним как нимфетка, езжай домой, к нормальной жрачке и унитазу, мчи на юга, где баб через край, если повезёт, даже негритяночку уложишь, давай-давай, прямо сейчас вставай, заводи машину и уёбывай из этого дерьма, не нужны тебе проблемы, пацан, не нужны, все твои мечты о колхознике разобьются о суровую реальность, хочешь с ним спать, а сам приблизиться к нему не сможешь, или ты не знаешь, как после свинарника или коровника одежда прованивает, запах в кожу и волосы въедается, блеванёшь прямо в процессе, нет, нет, собирай чемоданы, спеши на самолёт, забудь про пидора, пока тебя пидором обзывать не стали, ты ведь не пидор, в тебе нет ничего пидорского, с чего тебе пидор понравился, столько девок с сиськами, останешься здесь, загнёшься, жиром обрастёшь, пидоры это фууу, ты не пидор, ты не пидор, не пидор, ты не…

Если во сне можно устать, то это был случай Кирилла. Монотонный бубнёж внутреннего голоса не давал мозгу отдохнуть, разгрузиться. От посылаемых подсознанием сигналов сознание находилось в состоянии крайней тревожности. Мысли были правдивыми: геем быть опасно, он не гей, он не хочет похоронить себя в глуши, когда-нибудь он точно пожалеет.

Вдруг Кирилл понял, как эти страхи можно прекратить. Мучительным усилием он открыл глаза, концентрируясь на внешних образах — четырехугольник солнечного света на задвинутой ночной шторе, на ней рисунок из цветов и листьев, несколько крохотных дырок от ветхости, застарелое пятно от зелёнки… Ощущение тепла от одеяла и сквозняка от щелей в окне. Правая рука, лежавшая под телом, начала покалывать да так яростно, что вскоре захотелось выть от боли, сжимая и разжимая кулак.

Внутренний голос заглох. Но сразу возникло другое волнение — Егор: где он, не уехал ли в город с молоком? Обидно было бы проспать и не взглянуть на него хоть мельком. Блять, где телефон, сколько времени?

Рука опустилась вниз к брошенным на пол джинсам. Пошарила наугад. Наткнулась на ткань, стала искать карман…

Вдалеке заревел мотор. Громкий мотоциклетный рёв, пропущенный через проржавевшие глушители.

Кирилл подскочил, как ошпаренный, остатки сна как рукой сняло. Рванул шторы — ночную и тюлевую одновременно, прислонился щекой и бровью к немытому стеклу, увидел часть улицы с дорогой, деревьями и забором. Услышал нарастающее «ижевское» дрынчанье. Через секунду показался и Егор в шлеме, уверенно ведущий допотопный агрегат. Ехал он медленно, коляска была набита грузом и закрыта брезентом. Кирилл прижался к стеклу другой стороной лица и увидел, как Егор остановился возле бабы Липы. Старая карга поджидала его на обочине у своего дома, опиралась на клюку. Потом свободной рукой полезла в карман безобразной телогрейки и вытащила комок носового платка. Вытерла нос и сморщенный беззубый рот.

Кирилла перекосило от отвращения, но он не отодвинулся с наблюдательного пункта, хотя коленям стоять на жёсткой кровати было больновато.

После платка баба Липа вытащила из кармана кошелёк…

Калякин снова подскочил с места, теперь на пол, подхватил джинсы, нетерпеливо прыгая, стал в них влазить. Застёгивал уже на бегу из дома. Ему физически требовалось увидеть Егора ближе, сказать ему «привет», показать Егору, что не соврал, не уехал и не уедет. Без носков всунул ноги в холодные кроссовки и кубарем вылетел с веранды, затем из калитки, чуть не упёрся коленями в бампер машины. Ну да, Егор видел же машину, понял, что преследователь до сих пор в деревне. Ну да ладно, всё равно хочется заговорить с ним.

Баба Липа и Егор повернули головы на шум. Лица Егора почти не было видно из-под шлема с козырьком и защитой челюсти. Мотоцикл работал на холостых оборотах. Характерно пахло выхлопными газами.

— Привет, Егор! — крикнул Калякин. — Здрасте, баб Лип!

Рахманов снова повернулся к старухе, а потом, газанув, покатил в сторону большака. После него рассеивались клубы едкого дыма. Кирилл так и смотрел ему вслед, пока мотоцикл не скрылся за кустами и поворотом. Ничтожно мало этих нескольких минут, чтобы душа успокоилась. Дрянная душа только разволновалась. Жестокая штука эта любовь.

— Эй! Внучек! — привлекла внимание бабка, её деревенский выговор коверкал «в» на «у» совсем как «е» в имени молодого соседа на «я». — Ты опять к нам приехал?

— Приехал, — буркнул Кирилл, не сводя глаз с дороги.

— Чего? — не поняла бабка.

— Вот глушня, — огрызнулся Калякин под нос, но не счёл за труд, подошёл к ней. — Приехал, говорю.

— А тебя выпустили из тюрьмы-то?

— Выпустили, а то не видно.

— А Нюркиного внука тоже выпустили?

Вот любопытна карга! Привыкла совать нос не в свои дела! Кирилл вдохнул, выдохнул: ему не с руки было ссориться с жителями деревни.

— Выпустили. Мы ничего не нарушили, баб Лип, это Лариска ваша неправильно поняла.

— Неужто? — глаза Олимпиады жадно загорелись, она покачала головой. — У-уу, а Лариска-то грамотная… Сейчас вот в Москву уехала на неделю учиться да погулять… Она говорила, наркотики, коноплю собираете. Она грамотная девка… умная, в мать…

— Так конопля-то техническая! — сказал Кирилл таким тоном, будто это с самого начала знал. — Мы ее на сено косили. Кроликам. Кроликов завести хотели. На мех.

Бабуля захихикала тихим скрипучим старушечьим смехом, после которого обычно начинаются поучения глупой молодёжи. Поскребла клюкой по пыли.

— Кто ж кролов коноплёй кормит? Им клевер лучше всего или молочник. А коноплю там теперь пожгли всю. Милиция приезжала жечь. Завод тут раньше сеял, да обанкротился. Все заводы позакрывались. После войны строили, а сейчас закрывают. Из Китая…

Кирилл перестал слушать давно набившее оскомину нытьё всех пенсионеров. Солнце жарило ему макушку, хотелось ссать. Думал про то, что банкирша умотала из деревни, а значит, целую неделю Егор не будет обслуживать её в постели. На целую неделю Егор свободен от её опеки.

— Баб Лип, — перебил Кирилл, — а когда Лариска уехала?

— Когда? Так третий день сегодня.

Значит, осталось пять дней. Тем более, пора действовать.

— Спасибо, баб Лип. Пойду я. Вам из города ничего не привезти?

— Так я Егору прянцев заказала и вермишели…

— Ну ладно. Тогда я пойду…

Калякин заспешил. Не только помочиться у сарайки. Он решил, что поедет домой, упакует чемоданы, заберёт путёвку и вернётся в деревню — отвлечёт внимание родителей. Полтора часа туда, полтора часа обратно, полтора часа там — итого за четыре-пять часов успеет обернуться, возможно, даже опередит Егора, если тот задержится с продажей молока и покупкой вермишели.

30

Время пока удавалось сэкономить. Гнал, как сумасшедший, потратив на дорогу час двадцать минут. В квартире за пятнадцать минут запихал одежду в сумку, выбирал, конечно, с учётом сельской местности, а никак не пляжа, всякие полезные штуки тоже запихал, презервативы и все до копейки наличные. Переоделся в летнее и шалопайское, нацепил солнцезащитные очки, кинул сумарь в машину и погнал на самую ответственную миссию — в офис к отцу.

Отцовский бизнес строился на торговле пиломатериалами, плюс на территории базы сдавались в аренду помещения под магазины, от которых на счета тоже капали не маленькие суммы. База располагалась в дальней части города, дорога туда отняла еще двадцать минут.

Кирилл заехал на огороженную бетонным забором территорию, нашёл место на маленькой парковке и рысью кинулся к одноэтажному административному зданию. Преодолел коридор с одним окном и вошёл в приёмную. Секретарша Маша, женщина тридцати лет, приходившаяся ему седьмой водой на киселе, подняла на него глаза.

— Отец у себя? — спросил Кирилл, напуская на себя позитивный вид.

— Да, — Маша, про которую родители иногда сплетничали, кивнула. — Заходи.

Кирилл толкнул дверь, вошёл. С радостной миной и улыбкой до ушей.

— Привет, пап. Где моя путёвка? Денег на карту бросил?

— И даже не спросишь, как у нас с мамой дела? — упрекнул отец, оторвавшись от чего-то в компьютере. Оглядел сына с головы до ног.

— Я же вас только вчера видел, — Кирилл принял «вид лихой, придурковатый», сел на стул. — И как у вас дела?

— Нормально, — буркнул отец и полез в ящик. Сын пожирал его руки глазами, мечтал побыстрее схватить путёвку, билеты и умчаться в деревню, пока Егор не заметил отсутствия автомобиля. Внутри всё бушевало от нетерпения и медлительности отца. Блять, быстрее!

— Денег перевёл, а вот тут твоя путёвка, — сказал отец, подавая конверт. — Тут всё. Давай покажу, какой отель… — он собрался вынуть, но Кирилл выхватил конверт.

— Я разберусь, па, не в первый раз. Спасибо. Я побегу? Вещи ещё не собрал. Маме «привет».

Кирилл проговорил скороговоркой на пути к двери.

— Позвони, как долетишь, — только и успел сказать отец. Потом дверь закрылась.

Вернувшись в машину, Кирилл суетливо повернул ключ в замке зажигания. Но конверт жёг пальцы.

Кирилл поддался соблазну и заглянул внутрь: несколько цветных бумажек. Бумажек, обещавших сказочные следующие две недели. Беззаботные, яркие, насыщенные две недели. Недели отдыха, выпивки и секса.

Кирилл отложил конверт на пассажирское сиденье и закурил, выставив левую ногу на землю. Что стоит оттянуться немного и вернуться? Егор ведь никуда из своей деревни не денется. И внутренний голос убеждал в этом всю дорогу сюда, не затыкался ни на секунду. Выбор был труден, словно на тонущем «Титанике» между жизнью своей и чужой. Быть эгоистом так привычно, а начать быть добродеем никогда не поздно, двумя неделями раньше, двумя позже… А Егор поживёт без него эти две недели спокойно, не будет бояться. А потом вернётся, докажет ему…

Что докажет? Что Кипр дороже любимого? Егор не поймёт, он ради больной матери бросил универ, перспективы и приковал себя к каторжному труду без намёков на отдых.

Кирилл сунул сигарету в рот, взял конверт и разорвал его. Трещащий звук рвущейся плотной бумаги ласкал слух. Линия обрыва вышла кривая. Кирилл сложил обрывки вместе и разорвал ещё раз. Потом дошёл до урны у порога здания и выкинул обрывки туда, следом полетел затушенный окурок. Рядом сновали люди, несли покупки, запихивали их в багажники.

Калякин сел в машину и взял курс на деревню. На душе, несмотря на осознанность выбора, было тяжело: внутренний голос то ругался, то скулил.

Надо было ещё купить продуктов.

31

Как только за задним бампером остался знак с названием деревни, сердце сразу успокоилось. Наступило такое умиротворение, что Кирилл уснул. Не сразу, конечно, не за рулём, а когда выгрузил вещи, прошёлся по улице, убедился, что мотоцикл на месте, и плотно пообедал. На сытый желудок его потянуло в сон. Он лёг перед барахлящим телевизором, сначала смотрел в экран, потом перешёл на эротические фантазии о Егоре, не заметил, как повернулся на бок, положил ладонь под голову и закрыл глаза.

Когда снова открыл их, на часах было двадцать минут девятого. То есть он сейчас должен был проходить регистрацию на рейс. Счастливого пути, самолёт! Лети на хуй отсюда!

Кирилл вспомнил о планах. Поэтому быстро встал, хотя уставшее за день и предыдущую ночь тело разморило, оно хотело покоя. Сходил в кустики под забор, умылся, переоделся в водолазку и джинсы, закрывающие тело от комаров, взял шоколадку. И направился к Рахмановым.

Сумеречная деревня… Кирилл хмыкнул: словосочетание звучало, как в кино про вампиров. Деревня в сумерки больше не страшила его, не казалась чем-то инопланетным из-за тишины, он привык.

Пересёк дорогу, обогнул вишник возле дома Рахмановых и подошёл к воротам. Свет горел в материной спаленке, остальные комнаты были тёмными. Мотоцикл был загнан во двор, Кирилл видел его через щель в досках. У калитки лежала свежая коровья лепёшка, над ней роились мухи — ага, пришли с луга.

Кирилл усмехнулся, какой он теперь следопыт, и, перешагнув лепёшку, вторгся в чужие владения.

— Егор! — Кирилл осмотрел окна с дворовой стороны, повертел головой от веранды к сараям. Собачонка высунула голову из конуры и лениво тявкнула. — Егор! Ты здесь?

Он продвигался в сторону хлева, ведь сейчас был час дойки. В этом Калякин тоже стал разбираться, как заправский селянин. В груди томилось предвкушение встречи. Пальцы сжимали шоколадку, самую дорогую, какая нашлась в супермаркете, не слишком сильно, чтобы не растаяла от тепла рук.

За калиткой во внутренний двор послышались шаги — тяжелые резиновые сапоги по бетону. Егор распахнул дверь сам. На нём действительно были сапоги и старая рабочая одежда. Волосы он стянул в хвост. А ещё от него пахло не навозом, как ночью нашёптывал внутренний голос, а молоком.

— Привет, — улыбнулся Калякин и утонул в карих глазах. Правда, взгляд их был обречённым, как у человека, который осознал свой неопасный, но неизлечимый и противный диагноз типа псориаза. Егор осознал, что никогда не избавится от приставучего, навязчивого человека. Конечно, он ничего не ответил на приветствие и не пожал протянутую руку. Просто повертел правой кистью, показывая, что ладонь влажная.

Кирилл и не ожидал, что будет легко. Но он хотел этого парня. Всего. Только для себя.

— Я не уехал. Мой самолёт сейчас взлетает. Я выбрал тебя.

— Мне теперь всегда дверь запирать? — холодно спросил Егор. Этот короткий вопрос недвусмысленно выражал всё его отношение к визитёру. Кирилл в досаде куснул губы, взмахнул рукой с шоколадкой… да, с шоколадкой.

— Я просто шоколадку принёс, — он показал плитку. — Твоей маме. Ей можно шоколад?

— Можно, но я не возьму.

В сарае протяжно мычала оставленная без внимания корова.

— Почему? Я же искренне! Ты сам говорил, что я ей не грубил. Мы поговорили и поладили. Она мне понравилась, вот я хочу сделать ей подарок. Не тебе, а ей. Хотя, она считает нас друзьями.

— Кирилл… уходи. Пожалуйста.

Ничем нельзя было прошибить этого железного парня, стойко принимавшего каждую обрушивающуюся на него напасть. На его плечах лежал чёртов Эверест, а он не сгибался! И очередным камушком к этой горе забот прибавился воспылавший любовью гомофоб. Как не хотел Кирилл не расставаться с обожаемым парнем, совесть попросила не отягощать ему существование.

— Уйду, если возьмёшь шоколадку, — поставил он ультиматум.

Егор заколебался с ответом. Корова мычала.

— Положи на мотоцикл, я передам маме.

— Хорошо, — скупо улыбнулся Кирилл и, клоунски развернувшись, махнув шоколадкой, пошёл на выход. Чувствовал себя уязвлённым, задетым за живое, болело так, что хотелось рвать на себе кожу. Оставил шоколадку на широком сиденье «Юпитера» и ушёл.

Он долго сидел на порожках веранды, курил, смотрел в звёздное небо, отыскивал созвездия и ждал падающую звезду. Но звездопада не было, месяц светил ярко, ночь становилась прохладной. Птицы угомонились, даже летучие мыши перестали носиться над дорогой, даже лягушки заснули. Интернета не было, звонить никому было нельзя — по легенде он в воздухе.

Устав отбиваться от комарья, Кирилл пошёл в дом, зажёг свет, задёрнул шторы, включил телевизор на первый канал. Изображение рябило, фильм показывали дерьмовый. Спать не хотелось, есть тоже — сердце снедала тоска. Не по Кипру — про него Кирилл забыл, — по Егору.

Громкий стук в выходившее на улицу окно его ужасно напугал. Кирилл вздрогнул всем телом, вспоминая про призраков у развалин церкви. В первую секунду подумал забиться в угол, потом вернулось рациональное мышление, и стук повторился настойчивее. Калякин подошёл к окну, отдёрнул штору и чуть опять не наложил в штаны: в темноте белело лицо! В следующий момент пришло понимание, что это лицо Егора.

Что Егор забыл здесь? Пришёл сам? Ночью?

Кирилл задёрнул штору и побежал во двор. В спешке смял задники кроссовок.

Егор уже открыл калитку. В жёлтом свете лампочки от веранды он выглядел тем самым бледным призраком. Одет, кстати, был не в домашнее разношенное, а в приличные чёрные джинсы и достаточно новую футболку с глубоким вырезом, на ногах легкие кроссовки. В руках держал портмоне. Всё это встревожило Калякина.

— Кирилл, у меня просьба, — сразу заговорил Рахманов. — Можешь отвезти меня в соседний райцентр, восемьдесят километров? Я заплачу, сколько надо.

— А что случилось?

— Брат сломал руку в лагере, сейчас в больнице.

— Он же должен был скоро вернуться? Он там долго.

— Два дня до конца смены. Отвезёшь? Извини, что обращаюсь. Такси из города долго ждать. Если вообще поедут ночью туда по плохой дороге.

— А Лариса уехала…

Егор пропустил замечание мимо ушей, открыл портмоне. Там лежали несколько бумажек. Возможно, последние сбережения.

— Сколько? Мне срочно надо.

Кирилл смотрел на него, на такого желанного. Он готов был сам заплатить, чтобы отвезти его, побыть с ним рядом несколько часов, наедине. Но сейчас был единственный, наверно, шанс повернуть обстоятельства в свою пользу, загнать любимого селянина в угол. Да, это подло, но…

— Я отвезу, куда скажешь, но не за деньги.

— А за что? — на автомате спросил Егор, в волнении за младшего брата он был болеемногословен.

— За секс. Обещай мне секс, и мы едем сию же минуту.

Загнанный в ловушку Егор опустил глаза, обдумывая соразмерность цены. Кирилл чувствовал себя гадко, но в душе ликовал. От ответа зависела его жизнь.

Плата

Кирилл не умел хорошо читать по лицам, но сейчас видел, как услышавший цену Егор теряет настрой, как опускаются у него руки, как бегают его глаза, продумывая иной вариант решения проблемы. Видел, что иных вариантов у Егора и не было.

— Нет, — Егор замотал головой и повернулся к калитке, — я лучше на мотоцикле. Или такси дождусь.

Сознавая свою подлую натуру, Кирилл схватил его за руку, обогнул его.

— Всего один раз.

Егор затравленно смотрел ему в глаза, прикусывал губу.

— Один раз, большего я не прошу, — повторил Кирилл, понимая, что ещё может взять верх. — Куда ты на мотоцикле поедешь? Вдруг брата домой сейчас отпустят, растрясёшь его! А таксисты больных возить не любят. А я с комфортом доставлю, куда скажешь! У меня и климат-контроль, и сиденья удобные! Бензина полный бак! И днём я выспался, могу вас хоть всю ночь катать, куда скажешь. Егор, соглашайся! Всего один раз. Без извращений. Поедем? Я только за ключами сбегаю и всё.

Егор колебался. А потом сдался, посмотрел на часы в вынутом из кармана телефоне, и побеждённо кивнул.

— Поехали.

— Спасибо, — сказал Кирилл. Первый раз поблагодарил даже не за секс, а за простое обещание секса, которое благородный селянин, конечно, сдержит. Ему стало радостно-радостно, хоть прыгай до небес: секс, и сейчас несколько часов поездки! Калякин побежал в дом за ключами и документами, а заодно обулся нормально.

32

Дорожное покрытие однозначно было хреновым, в этом Егор не соврал, только Кирилл и не думал жаловаться. Он гнал, где успевая заметить и объехать колдобины, где не успевая. Машину трясло и кидало из стороны в сторону, благо встречных почти не попадалось. Стрелка спидометра взлетала до ста десяти, на что навигатор укоризненно пищал. Егор сидел рядом, сосредоточенно вглядываясь в темноту, погрузившись в свои думы. Иногда, при особо резких виляниях и торможении, упирался ладонью в переднюю панель.

— Тут есть подушки безопасности, если что, — сказал Калякин. Ему очень хотелось говорить с Егором, однако он боялся снова ляпнуть что-нибудь не то. Тема машины ему тоже не очень нравилась: если раньше тянуло хвалиться новенькой иномаркой, то теперь было стыдно иметь купленную за родительские бабки тачку.

Рахманов естественно промолчал. Лишь вежливо тряхнул копной густых волос, подтверждая, что услышал его слова. Блять.

Проехали ещё три километра под негромкую музыку по радио.

— Сколько лет твоему брату? — не выдержал тишины между ними Кирилл, как ни призывал себя к терпению. Близость Егора, их перемирие, будоражили.

— Двенадцать.

— Его Андреем зовут?

— Да.

— А что там в лагере случилось? Как он руку сломал? Воспитатели не доглядели?

— Упал с лестницы на спортивной площадке. В шесть часов ещё, а мне только сейчас сообщили.

— Козлы, — поддержал Кирилл, а его пассажир опять замолчал и замкнулся в своих мыслях. Конечно, переживал за брата, которому заменял отца. Хорошо, наверно, жить в семье, где все друг за друга беспокоятся, заботятся, стеной стоят.

Кирилл поглядывал на Егора сквозь темноту, от чего пропускал некоторые ямы, машина прыгала, задевала днищем. Расстояние съедалось невероятно быстро, поэтому Калякин вообще не хотел смотреть на дорогу, а только на своего возлюбленного. Думал, что бы ещё сказать или спросить, чтобы прервать молчание. И наконец придумал. С этого надо было и начинать.

— Всё будет хорошо. Рука заживёт. Переломы быстро у маленьких срастаются.

— Я знаю, спасибо, — ответил Егор, и лицо его чуть разгладилось. А у Кирилла посветлело на душе оттого, что он смог хоть разбавить его тревогу. Но внезапно он подумал о вещи, которую сам всю дорогу культивировал, но в отношении Егора не применял. Вдруг Егор сейчас о сексе с ним переживает, а не из-за брата с ума сходит? Как бы ни терзали угрызения совести, отказываться от намеченного Кирилл не собирался.

Они въехали в посёлок городского типа. Маленькая районная больница располагалась на окраине посреди частной застройки. За решётчатым забором меж деревьев, высоченных поскрипывающих тополей, виднелись серые кирпичные здания разной этажности. Свет горел лишь в нескольких окнах, возможно, в вестибюлях, ординаторских, санузлах да палатах тяжёлых пациентов. На улице не было ни души, два фонаря на территории медучреждения зловеще мерцали с разными интервалами.

Егор окинул эту картину тяжёлым взглядом и отщёлкнул ремень безопасности.

— Кирилл, я не знаю, сколько времени потребуется…

— Давай я пойду с тобой?

— Нет, — Егор покачал головой, всё так же глядя на тёмный архипелаг больницы. Потом открыл дверцу, опустил ногу.

— Ты бывал здесь раньше?

— Нет, — Егор вылез из салона, Кирилл поспешно сделал то же самое, опёрся предплечьями о крышу.

— Тогда, может, мне лучше пойти с тобой? Я могу пригодиться. Имя моего отца-депутата может подействовать, если что.

Егор махнул головой:

— Не надо.

— Ладно, — Кирилл заставил себя не настаивать. — Но позвони мне, если понадоблюсь, хорошо? Сохранился мой номер?

— Да.

Егор глубоко вдохнул, обводя глазами тёмные здания, и свернул с обочины на тротуар, с него прошёл в открытые ворота больницы, скоро его силуэт растворился в отбрасываемых деревьями тенях.

— Я буду ждать, сколько влезет, — сказал Кирилл тихо, больше самому себе, чем ушедшему парню, — можешь не волноваться.

Он повернулся, прислонился спиной к кузову, от нечего делать разглядывая незнакомый посёлок. Интересного и примечательного в нём не было: неширокая прямая улица, приземистые частные дома полускрытые деревьями, кустами и темнотой, три или четыре фонаря на всё видимое расстояние, разбитая дорога со слоем пыли, похожий на ларёк магазинчик «Продукты», над дверями которого горела лампочка. Люди живут и в таком захолустье, не все же едут в большие города, а если бы ехали, то страна состояла бы только из мегаполисов.

Стало зябко. Кирилл отвлекся от тоскливого созерцания провинциального пейзажа и сел в машину. Закрывая дверь, он отметил радующий факт — здесь не водились комары, ну или они уже спали. Он пока спать не хотел, мысленно похвалил себя за дневной сон. А ещё его мысли возвращались к невероятному грядущему событию — сексу с Егором: каким он будет? Кирилл очень хотел сделать его фантастическим, таким, чтобы Егор захотел повторения. Правда, по принуждению доставить удовольствие вряд ли получится, это плохо.

Всю дорогу предвкушение будоражило, разливаясь тёплой истомой внизу живота, теперь у Кирилла встал, и он запустил руку в бельё и крепко сжал член. Глухой стон вырвался из горла. Калякин сильнее раздвинул колени, сполз на сиденье и провёл по стволу ещё. Он не собирался доводить себя до конца и спускать в кулак — только немного снять напряжение. Завтра вечером они с членом получат желаемое, о котором грезили несколько последних недель. Он переспит с Егором, с парнем — сейчас Кириллу эта мысль не казалась противоестественной и противной до блевоты. Наоборот, он был одержим этой мыслью, она каплями смазки выступала на чувствительной коже головки… на хуй Кипр!..

Сквозь заложившее уши наслаждение дрочки, Кирилл услышал голоса и открыл глаза. Из ворот выходили братья Рахмановы. Калякин жадно впился в младшего взглядом. Мальчик доходил Егору до плеча, был таким же тонким и черноволосым, только коротко стриженным. Он был одет в тёмные спортивки и футболку. Загипсованная правая рука висела на верёвке из бинта. Егор нёс в руках пакет, скорее всего, с вещами брата.

— …помогать тебе левой рукой, — пообещал Андрей и засмеялся. — Одной левой, прикольно, да, Егор?

Кирилл молниеносно вытянул руку из штанов и сел нормально, поправил ширинку.

— Прикольно, — согласился Егор, и в его голосе Кириллу послышалась огромная любовь к младшему брату, позволявшая не ругать его за перелом, не отчитывать за пережитые волнения, и за то, что скоро за поездку придётся расплачиваться собственным телом, как кабальному рабу. Егор и здесь вёл себя как взрослый ответственный глава семейства.

— А теперь давай, садись в машину, — добавил он, подводя к «Пассату», — и аккуратнее.

Но мальчик остановился, выпучив глаза.

— Ого, какая тачка! — он не послушался и с чисто детским любопытством обежал машину. — «Фольксваген Пассат»! Вот это да!

— Садись, — подогнал Егор и бросил извиняющийся взгляд на Кирилла. Он явно не вводил брата в курс дела о водителе и назначенной им цене, поэтому Андрей вёл себя раскованно. Калякина это устраивало. Он опустил стекло.

— Привет, малой! Давай, залезай. Руку только смотри не повреди.

— Привет, — откликнулся Андрей, не стесняясь рассматривать его. Егор открыл перед ним заднюю левую дверь.

— Садись, нам ещё в лагерь ехать. Времени два часа ночи.

Кирилл взглянул на часы — всё верно. Андрей уже залез в машину, переместился на правую сторону, а Егор, к сожалению, устроился рядом с ним, пакет бросил под ноги. В жёлтом свете загоревшейся при открытии двери лампочки Кирилл увидел, что братья не так сильно похожи на лицо, как по телосложению. Егор походил на мать, а Андрюшка тогда — на отца?

— Как руку умудрился сломать, малой? — спросил Кирилл до нельзя весело и дружелюбно: подружиться с младшим братишкой входило в план покорения старшего Рахманова.

Егор закрыл дверь, лампочка погасла, разноцветными огоньками подсвечивалась панель приборов. Калякин завёл мотор, глянул в зеркало заднего вида на дорогу и на Егора, и сдвинул машину с места.

— В пионерлагерь, — попросил Егор.

— Сделаем! — сообщил Кирилл. — Как называется?

— «Ёлочки», база отдыха.

Кирилл повторил название навигатору, тот быстро выстроил маршрут. Андрей просунулся между передними сиденьями и с любопытством следил за чудом техники, понимающим человеческую речь. Да и у Егора, как подозревал Кирилл, это вызвало не меньший интерес, просто он умел скрывать лишние эмоции.

— Да так… с лесенки упал. С пацанами соревновались, — очень запоздало ответил Андрюшка, наверно, решал, стоит ли незнакомый чувак за рулём доверия.

— Соревновались, кто больше костей переломает?

Андрей рассмеялся и спросил у брата:

— А кто он такой?

Ничуть не стесняясь присутствия человека, о котором спрашивает. Да, характеры у ребят тоже разные. Егор устремил взгляд в зеркало заднего вида, Кирилл тоже смотрел туда. Их глаза встретились.

— Я — Кирилл, — Калякин обернулся и протянул руку, не забывая следить за испещрённой ямами дорогой и вовремя выворачивать руль. Андрюшка коротко пожал ладонь здоровой левой рукой. Он был рад, даже горд знакомством. Егор тут же добавил:

— Кирилл приехал на лето в нашу деревню, живёт в доме бабы Нюры.

— Здорово, — отозвался Андрей, хотя его брат считал совершенно противоположное. Кирилл опять посмотрел на него через зеркало, гадая, думает ли Егор, глядя ему в затылок, о сексе. Наверняка думает, и наверняка это его тревожит.

До «Ёлочек» было всего семь километров. По безлюдным улицам они быстро пересекли посёлок и по асфальтовому покрытию въехали в хвойный лесок, который несомненно и дал название базе отдыха. Вокруг было темно, но над металлическими, покрашенными зелёной краской воротами горели два фонаря, ещё несколько светили на территории. Когда остановилась машина из-под забора выскочили две шавки и принялись тявкать.

— Жутковатое местечко для детей, — констатировал Кирилл.

— Сойдёт, — с царской снисходительностью протянул Андрей. Егор уже выходил.

— А как ты пойдёшь? — открыв дверцу, спросил, перекрикивая дворняжек, Кирилл, — Ворота закрыты, все спят. Утра не надо дождаться?

— Позвоню воспитательнице, она вынесет вещи.

Егор отошёл к воротам и, переминаясь с ноги на ногу, кружа на одном месте, стал звонить, фигура отбрасывала две постоянно движущиеся тени. В тонкой футболке с глубоким вырезом ему было холодно, он потирал ладонью свободной руки предплечье другой.

— Ох и проблем ты брату доставил, — укоризненно проговорил Кирилл и тоже выскользнул из машины в прохладную ночь. Ему хотелось согреть Егора, подойдя сзади, обняв, взяв его ладони в свои, прижав к себе всем телом. С любой девкой бы такой номер вышел, будь она даже чужой девкой, а Егор такое фамильярство не позволит. К тому же на глазах у посторонних.

Природа здесь была потрясающая. Лучше, чем в Островке. Звуки леса, вкусный хвойный воздух, ароматы трав — сюда стоило приехать только за этим.

Егор уже отзвонился. И третьим к ним подбежал Андрюшка, весёлый, будто в гипсе золото-брильянты, а не сломанные кости. Для него всё случившееся было приключением.

— Сидел бы в машине, — сказал ему Егор.

— Не-а, я воздухом подышать хочу. Егор, я по тебе соскучился! И по маме тоже!

— Мама не спит, волнуется, — укорил Егор.

— Я же не специально! Я тебе всё равно помогать буду!

— Андрей, я не про это, — Егору явно было неохота обсуждать эти моменты при парне, которого он недолюбливал. Кирилл поэтому не лез, тихо курил в сторонке под ёлкой, ему хватало функции наблюдателя, ведь теперь главное в их отношениях произойдёт скоро, можно ждать, не рыпаться.

Когда братья замолчали, Кирилл всё же задал вопрос:

— Андрея не оставили в больнице даже на ночь, сразу выгнали?

Ответа он не получил, потому что загромыхали ворота, и на пятачок перед ними вышла немолодая заспанная женщина в сопровождении молодого мужчины в форме охранника. Женщина нервничала. В руках она держала чёрную дорожную сумку средней величины.

— Здравствуйте, Капитолина Геннадиевна, — сразу поприветствовал вышедший на передний план Андрей. И ещё ближе, как трофей, он выставил свою загипсованную руку.

— Здравствуй, — на отъебись проговорила воспитательница, шаря взглядом по сопровождающим парням. — Кто из вас?..

— Я, — сказал Егор, выдвигаясь вперёд и забирая сумку.

— Здесь всё. Мы всё собрали, ничего не забыли, проверили пять раз.

— Спасибо, — ответил Рахманов. — От меня расписка нужна, что забираю Андрея раньше срока?

— Нет, — Капитолина покачала головой. — До конца смены два дня, многих забирают. Не знаю, как произошло… Они всегда на площадке играли, всё спокойно было… Мы «скорую» сразу вызвали, не думайте. Врачи не стали вас, значит, держать?

— Нет. Сказали наблюдаться по месту жительства. Перелом не сложный.

Кирилл не мог спокойно смотреть, как Егор невозмутимо разговаривает с этой каргой. Не мог смотреть, как та оправдывается, невинно складывая ручки и переваливает ответственность с себя на детей. Он бы её уже на клочки порвал, заяву в прокуратуру накатал, а Егор-добрячок только что-то мямлит, рассказывает ей что да как. Но он не вмешивался, докуривал под скучающим взором охранника, тоже дымящего сигаретой. Поведение Егора вовсе не значило, что он рохля или слабак, оно говорило лишь, что он воспитанный неконфликтный человек. Будь все такими, этот мир стал бы лучше. Кирилл не понимал его, но восхищался.

— Мы поедем, — сообщил Рахманов воспитательнице и пошёл к машине. Андрей попрощался и направился за братом. Воспитательница ещё стояла, смотрела, как они кладут сумку, усаживаются. Кирилл, не спеша, бросил сигарету на землю, наступил кроссовком, кинул взгляд на безучастного уставшего охранника и, проходя мимо Капитолины Геннадиевны, язвительно обронил:

— Не стойте, мамаша, идите, пока остальные дети себе руки-ноги не переломали.

Воспитательница скривилась, но Кириллу было насрать, он отвёл душу.

Сев в машину, Калякин прокомментировал:

— Вот стерва! Хоть бы извинилась для приличия!

Егор как обычно промолчал, и Кирилл вдруг подумал, что его снедают другие мысли, нежели разборки с воспиталкой: это он секс воспринимает как радостное событие, а для Егора это дамоклов меч. Но Кирилл не собирался ничего отменять.

— Капитошка нормальная баба вообще-то, — заступился пацан, за что мгновенно получил лёгкий подзатыльник от брата:

— Андрей! Ты как разговариваешь?!

— Ай! — Андрей закрылся от него двумя руками. — Я понял! Не буду больше!

Кирилл рассмеялся, в основном оттого, что впервые видел Егора строгим. И это показалось ему очень возбуждающим.

Пока братья шёпотом вели воспитательную беседу, Кирилл настроил навигатор на обратный путь и поехал. Автомобиль снова затрясся на кочках. Пассажиры сзади успокоились, Калякин в зеркало различил, как малой устроился на плече старшего брата и закрыл глаза. Он сделал музыку тише и пытался поймать взгляд Егора, но тот опустил его на спинку переднего сиденья и о чём-то думал. В пальцах перебирал матерчатые ручки стоявшей в ногах сумки.

— Егор…

Рахманов поднял вопросительный взгляд. Его почти не было видно в темноте.

— Давай остановлюсь, сумку в багажник кину?

— Она не мешает.

— Тогда, может, ты тоже поспишь немножко? — предложил Кирилл. — Ты устал, а завтра тебе снова ехать в город. Кстати, давай я отвезу? И с молоком, и в больницу?

Андрей обрадованно открыл глаза, но брат его обломал:

— Не надо, теперь сам справлюсь.

Андрей снова прикрыл веки, а через минуту и Егор тоже. Возможно, его укачало, ведь машину трясло, как люльку младенца, или сморила усталость, но вероятнее всего он избрал такой оптимальный способ ухода от ненужных расспросов и случайных встреч в зеркале заднего вида. Кирилл всё равно его рассматривал, мча по пустой дороге. Месяц светил с их стороны, позволяя видеть точёные черты лица, изгиб шеи. Кирилл не мог поверить, что уже сегодня, в крайнем случае завтра, сможет их целовать и делать с недоступным селянином всё, что захочет.

У него снова мощно стоял.

Населённые пункты, в которых бы приходилось сбавлять скорость, по трассе располагались редко. Два соединяемых ею райцентра не пользовались популярностью крупных торговых городов, из-за этого мало кто курсировал по этому шоссе. Рейсовый автобус наверняка ходил несколько раз в неделю да из деревень народ ездил на рынок. Как Егор. Посему власти и не занимались ремонтом, даже ямочным. Кирилл подумал, что обязательно тыкнет папашу носом в эту дорогу, мол, так-то вы, депутаты, об электорате печётесь, ночей не спите. Если сначала папаша не разорвёт его за выброшенную в мусор путёвку на Кипр и за пидорские мыслишки.

Кирилл боялся, что его проделки скоро всплывут наружу. Боялся отца и мать, не способных понять его. Боялся, что его упекут в психушку или в армию. Страхи бормашиной впивались в мозг, внутренний голос шептал, что всё ещё можно повернуть вспять: и сам позора избежит, и Егору не придётся вступать в связь против воли.

Но присутствие рядом Егора Рахманова делало Кирилла счастливым. Он не только в зеркало разглядывал его безмятежное лицо, густые ресницы, губы, которые через несколько часов поцелует, он спиной через пружины и поролон сиденья чувствовал его тепло. Кирилл не хотел заканчивать эту поездку, но она неминуемо подходила к концу.

Небо посерело, а на востоке окрасилось розовой пеленой, звёзды поблёкли. Время близилось к четырём часам. Впереди наплывал массив деревьев, за которыми прятался Островок. Рахмановы спали, склонив головы друг к дружке. У Кирилла тоже начали слипаться глаза.

Он свернул с большака на щебёночную дорогу, оставил позади указатель, и поехал медленно, экономя каждую минуту с Егором. Почти на всех подворьях хрипло, спросонья кричали петухи. Больше никаких звуков не было, и ветви не качались — безветрие. Машина бесшумно проехала мимо домов бабы Липы, банкирши, Пашкиной бабки. Возле Рахмановых Кирилл нажал на тормоз. На их дворе тоже запел петух.

Вот и закончилась поездка.

Калякин, опираясь на спинку кресла, повернулся назад.

— Егор.

Потом просунул руку между сидений и потряс Егора за предплечье. Прикосновение к желанному парню наполнило Кирилла не бывалой для него нежностью. Так бы и держал его руку всегда, терпеливо ждал, когда он выспится, хранил бы его покой, но братья заворочались. Егор открыл глаза и мгновенно вспомнил, где находится, выпрямился и с места в карьер стал серьёзен, будто его не выдернули из сладкого сна. Взглянул на водителя, сразу убравшего руку, он переключился на зевающего брата.

— Беги домой, Андрей.

— Сумку взять?

— Я сам возьму.

Андрей сложнее перенёс пробуждение. Потирая глаза, даже не попрощавшись, он выполз из машины и, ссутулившись, поплёлся к дому. К гипсу он ещё не привык.

Егор и Кирилл одновременно вышли на зябкий рассветный воздух. Ощущение грядущего за этим разговора не покидало, и почему-то казалось, что провести его лучше в вертикальном положении, стоя, когда зубы стучат от холода, маскируя волнение. Была ещё возможность отказаться от получения назначенной платы, но как бы Кирилл ни хотел поступить благородно, он знал, что не поступит.

Егор держал сумку и пакет в руке. Смотрел опять куда-то мимо.

— Спасибо, Кирилл. Я тебе должен…

— Ну не сейчас же! — перебил Калякин. — Иди спать, — он хотел быть благородным хотя бы в такой мелочи.

— Следующей ночью. Управлюсь с хозяйством и отдам долг. Устроит?

— Можешь ещё один день взять.

— Лучше сразу, — ответил Егор и будто забыл добавить «отмучиться». Он почти не поднимал глаз, но при этом держался с королевским достоинством.

— Я могу помочь тебе днём, — сказал Кирилл, не особо надеясь на положительный ответ. Или, наоборот, надеясь на него, ведь лень вперёд него родилась.

— У меня теперь есть помощник. Извини, Кирилл, мне пора. Вечером я приду к тебе.

— Гондоны у меня есть, — сообщил Калякин, чтобы Егор не заморачивался по этому поводу, и поздно сообразил, что замечание неуместно, что надо было хотя бы другое название использовать «презики» или «резинки». «Гондон» же, как и «пидор», — словечки быдло-лексикона. Но Рахманов скользнул по нему безразличным затравленным взглядом и пошёл к дому, постарался не звякнуть щеколдой.

— Спокойной ночи! — крикнул Кирилл.

К петухам присоединились всякие птицы, громко чирикали в кронах. Небо набирало голубизны. День будет жарким. И окончится жаркой ночью.

У Кирилла опять возникла эрекция. Он лишь сжал член через штаны, зашипел, и сел в машину. Дрочить хотелось, не отходя от кассы, однако он собрался потерпеть до дома, а доехав и коснувшись головой подушки, мигом уснул.

33

Кирилл проспал до обеда. Проснулся с эйфорией, подстёгнутой бьющим в окна солнцем. Скрипучая бабкина кровать и убогие интерьеры портили впечатление, но если лежать с закрытыми глазами и думать о хорошем, было сносно. Правда, нежиться в кровати не давали мухи. Они жужжа летали по комнате, садились на открытые части тела, высунувшаяся из-под одеяла нога автоматически превращалась в аэродром, а под одеялом было жарко.

Мысли, что сегодня, всего через несколько часов, он заполучит Егора, забилась в висках и в доли секунды привела член в работоспособное состояние. Кирилл стал фантазировать, где и как это случится, в каких позах, какие слова при этом будут шептать друг другу. Вдруг он вспомнил, что гандоны у него есть, а смазки вот нет! Кирилл моментом подскочил с кровати и понёсся к бабкиным шкафам, искать какой-нибудь крем. Распахивал дверцы, выдвигал ящики, рылся и среди лекарств наткнулся на металлическую, похожую на большущую таблетку, баночку вазелина. Подцепив ногтем крышечку, открыл её. Содержимое оказалось нетронутым — значит, смазка у них теперь есть.

В кровать Калякин не вернулся. Оделся и пошёл во двор. Свои дела справил в кусты, и это вызвало у него стыд. Сколько можно гадить, как животное? Дымя сигаретой возле разваленного сортира, Кирилл решил, что нельзя так жить. Раз взялся равняться на Егора, надо равняться во всём. Ну хотя бы начинать с чего-то. С собственного дерьма, чтобы перестать быть дерьмовым человеком. Кирилл решил построить сортир, пусть участок был не его, но Пашкины родичи только «спасибо» скажут за исправление нанесённого ущерба.

Но прежде Кирилл приготовил себе поесть. Ничего замысловатого — колбаса, помидоры с солью, хлеб, «дошик». Пока на старой электроплитке вкрутую варились яйца, он набрал номер матери. Голос сделал поприветливей. Было бы где взять, включил бы фоном плеск волн и крики чаек. Отцу звонить не стал: тот мог и раскусить.

— Кирюша? — спросила мать, будто с его номера мог звонить кто-то другой. — Ты долетел?

— Долетел, мам, — бодро отрапортовал сын. — В отель заселился и в море уже окунулся. Вода — класс! Сервис — суперский! Спасибо за путёвку. Вам с отцом надо тоже сюда двигать.

— Ой, как-нибудь в следующий раз, — уклонилась мать. — Как кормят?

— От пуза, мам. Обожрался. Загорать сейчас пойду, с ребятами познакомился. Ну ладно, всё, ко мне стучат… Пока!

— Только не обгори! — донеслось в трубке, но Кирилл нажал «отбой» и тяжело выдохнул: фух, пронесло. Пронесло сейчас. Потом, через две недели всё равно придётся «возвращаться». Быть загорелым, отдохнувшим, натрахавшимся, в меру проспиртованным. Загореть и имитировать хорошее настроение не сложно, но как быть с фотками, которые предки и друзья захотят посмотреть? Как быть с самим «возвращением» — домой, в город? А после учёба, институт. Егор останется в деревне приглядывать за матерью и братом.

Кирилл боялся заглядывать так далеко, не умел. Он всегда плыл по течению, никогда не согласовывал свои действия с действиями других людей, не считая совместных походов в клубы или поездок на вписки. Те люди хотя бы считали его клёвым чуваком.

Кирилл решил и сейчас поступить по старому принципу, каким руководствовались и миллионы, миллиарды землян, — думать над проблемами по мере их поступления. А первой проблемой, очень приятной, сводящей с ума ожиданием, проблемой была ночь с Егором. И было ещё одно дело, Калякин назвал его «проблемой номер ноль», за которое он собрался взяться — строительство туалета.

После лёгкого перекуса потянуло прилечь на диване, впялиться в телевизор — времени ещё много. Но Кирилл невероятным усилием воли заставил себя выйти во двор и приняться за сортир. Уговаривал себя тем, что Егор целыми днями крутится, как заведённый, один и сеет, и пашет, и скотину держит, надо равняться на Егора, чтобы увеличить шансы ему понравиться. Сколотить домик о четырёх стенах и одной дырке — плёвое дело.

Уже скоро Кирилл убедился, что не такое уж плёвое. Все его архитектурные, плотницкие навыки ограничивались уроками черчения и труда в школе, и он забыл их ещё до получения аттестата. Но упорство взяло своё. Найденной в сарае тупой штыковой лопатой он вырыл яму посреди кустов смородины. Не яму, а скорее ямку, полметра на полметра шириной и почти метр глубиной — больше ему на месяц пребывания в деревне и не надо. Вокруг ямы вкопал два толстых бруса и два тонких кривоватых бревна — эти посеревшие от времени, обросшие паутиной и гнилью сокровища Калякин обнаружил, пройдясь по участку и покопавшись в сваленном под грушей строительном мусоре, оставшемся при разборе каких-то других построек. Оттуда же приволок старых серых, изъеденных тлёй досок. Те, что покрепче, пустил на «полы» — просто положил поверх ямы, оставив прогалок для летящих «снарядов». Остальные доски пустил на стены. Правда, с гвоздями вышел облом — видимо, Пашкина бабка испытывала неприязнь к сим девайсам, или Кирилл плохо искал. Перепачкавшись в пыли, пока при свете телефонного фонарика обшаривал закутки сараев, он собирался плюнуть на затею, разломать всё, что уже построил, но… Егор…

— Егор. Егор. Егор. Егор, — монотонно повторял Калякин, глядя на груду досок в траве под смородиной, а сам усиленно думал. Наконец, придумал — его взгляд упал на торчащие из досок ржавые, гнутые гвозди разных размеров. Гвоздодёр он в сарае видел и с радостным воплем побежал за ним. Притащил ещё и топор со сломанным топорищем. Солнце даже под ветками жарило нещадно, Кирилл снял футболку, пот катился ручьями, промокая и шорты, но он терпеливо вытащил из трухлявых досок гвоздь за гвоздём. Распрямил их обухом топора на железной, тоже ржавой, пластине и взялся сколачивать стены. Вместо молотка использовал топор — тяжеленный и неудобный, как зараза! Досок чуть-чуть не хватило. Верх, в качестве крыши, Кирилл накрыл большим листом целлофана, на котором они с Пашкой сушили коноплю, и который его родичи поленились выкинуть. Тоже прибил гвоздями, чтобы ветром не сдуло. Вместо двери повесил старую дырявую дерюжку с веранды.

Закончив, Кирилл отбросил инструменты, вытер предплечьем лицо и отошёл на несколько шагов — оценить свою первую постройку целиком.

Получилось заебись. Вот поднатореет и станет королём строительства, разбогатеет на рынке недвижимости, гы-гы.

На самом деле получилось полное говно.

Кирилл сплюнул, не в силах смотреть на перекошенное уёбище. Убил на него весь день! Мастер-ломастер, блять! Руки из жопы! Этим уродством не то что хвалиться, о нём Егору даже заикаться нельзя. Сортир авангардиста, мать его!

Кириллу захотелось его сломать, но он осадил себя: во-первых, устал, как чёрт, а, во-вторых, гадить в кусты ему надоело, в-третьих, работа помогла скоротать время, солнце было уже низко. А то, что получилось говно, так оно для того и предназначено.

Кирилл тут же обновил своё строение, потом собрался немного отдохнуть и заняться подготовкой к встрече с Егором. За парнем и его братом он сегодня не следил, зная, что и так увидит при очень интимных обстоятельствах.

Наводить порядок прямо сейчас Калякин не захотел, бросил всё так, как валялось — топор в одной стороне, доски — в другой, гвозди — в третьей. Оставил на завтра. Он устал как собака. Так, как Егор устаёт каждый день. Потрудившись, набив на ладонях мозоли, разодрав пару раз кожу до крови, еле держась на ногах, он стал лучше понимать селянина, его измотанность и апатию, отсутствие любопытства, нежелание совать нос ещё и в чужие дела.

Кирилл пошёл в дом, на кухню, отрезал колбасы, сыра, хлеба, взял помидоров с горкой соли, на тарелке отнёс всё это в зал и там развалился, вытянув ножки, на диване. Рассказываемое дикторшей постоянно уплывало, растворялось за усталостью. Тело гудело, будто Кириллу было не двадцать лет, а все шестьдесят пять. Он не воспринимал ничего вокруг. Вставать и куда-то идти, бегать, суетиться было влом. Но шёл десятый час вечера, на улице стемнело, и суетиться было надо. Если, конечно, он ещё не передумал насчёт секса.

Хоть предвкушение секса служило хорошим стимулом, Кирилл с сожалением оторвал задницу от дивана и разложил этого древнего советского монстра. Да, будут трахаться тут, потому что кровати очень малы и неудобны. Тоска.

Отнеся тарелку на кухню, Кирилл вернулся и принялся копаться в бабкиных комодах и шкафах. Выдвигаемые ящики скрипели, в нос била нафталиновая вонь. Внутренности заполняло тряпьё, цветастые халаты, пуховые платки, штопанные носки, ночные рубахи. Проверив всё, Кирилл всё же выкопал два шерстяных одеяла и постелил их на диван, чтобы выскочившие пружины не впивались в голые рёбра и зады. Сверху постелил ещё одеяло с Пашкиной кровати и найденную в бабкиных закромах чистую простыню в синий цветочек. Принёс подушку и одеяло со своей кровати. Пристойного покрывала не нашлось, поэтому ничем накрывать не стал.

Да… тоска…

Кирилл вздохнул, глядя на это убожество. Самый желанный секс, кроме первого и второго раза в жизни, должен был пройти на старушечьем приданном. «Скатываешься в пропасть, Кирилл», — пропел внутренний голос, Калякин отогнал его, как назойливую муху, и положил на кровать вазелин, презервативы и влажные салфетки.

Один этап подготовки был пройден, оставался второй и последний — помыться. Превозмогая лень, Кирилл наносил воды из колодца, поставил греть в большой кастрюле. Пожалел, что не сделал этого заранее, потому что старая электроплитка не фурычила, вода теплела по градусу в год. За это время Кирилл почистил зубы, сбрил щетину на лице, а после плюнул и снял кастрюлю с плитки. Отнёс в сад и там, поливая на себя из кружки и стоя на куске целлофана, смыл с себя трудовой пот. Волосы подмышками и в паху тоже сбрил, насколько получилось. По крайней мере, заросли исчезли. Небо уже окончательно потемнело и покрылось яркими звёздами, звуки деревни, кроме лягушачьего хора и трелей сверчков, стихли.

Обернувшись полотенцем, Кирилл стоял на порожках у крыльца, чтобы волосы немного обветрили. Над его головой светила лампочка в тусклом плафоне, и все мошки летели туда.

Он прислушивался. В теле гуляла дрожь мандража. Секса он хотел, только секс был гейским. Месяц назад он ненавидел геев. Пидоров. А увидел Егора и пропал. Пропал в ту же секунду. Ещё до того, как узнал, что он… нетрадиционный. Сейчас Кирилл это вспоминал и понимал. Наверно, и придирался к Егору из-за того, что подсознательно пытался отрицать запретную влюблённость. И тонул в чёрных омутах глаз…

За мыслями, Калякин пропустил глухие шаги по притоптанной земле. Вздрогнул, когда щеколда с металлическим лязгом приподнялась. Выровнялся, пока открывалась дверь. Не ожидавший его увидеть прям сразу Егор замер, не закончив шага. Его взгляд уткнулся в повязанное на бёдра Кирилла полотенце и мгновенно ушёл в сторону. Сам он был одет по-домашнему — в футболку, шорты и сланцы. Волосы только струились мягче обычного, будто их тоже только что вымыли, высушили и причесали.

— Привет, — сказал Кирилл, когда Егор не произнёс ни слова. — Проходи. Там, правда, всё убого.

Кирилл вдруг понял, что растерялся, и не знает, как себя вести, с чего начать, о чём говорить. Однако Рахманов с привычной маской невозмутимости приблизился к порожкам и остановился, давая право хозяину показывать путь. Кирилл это понял и, придерживая полотенце, повёл в дом, сняв шлёпки на веранде. Люстру в горнице зажигать не стал — оставил незашторенными выходящие во двор два окна, и света от месяца и дворового фонаря хватало, чтобы тьма не была кромешной. Телевизор тоже работал, беззвучно. Можно было хорошо видеть друг друга, почти до подробностей.

— Вот здесь, — сказал Кирилл, указывая на диван, где лежали презики и баночка вазелина.

Егор кивнул, не проявляя никаких эмоций, кроме сосредоточенной решимости.

— Пиво будешь, чтобы расслабиться? — спохватился Кирилл, стоя истуканом. Он бы выпил, чтобы снять скованность.

— Нет, мне утром ехать.

— А как сегодня, — опять спохватился Кирилл, — всё успел? Андрей как?

— Нормально, — ответил он, качнул головой, и резко повернулся к Кириллу. — Мы так и будем попусту разговаривать?

У Калякина затряслись поджилки, он не понял отчего, и вообще предпочёл не подавать виду, что волнуется, быть собой. Собой прежним. Он отпустил полотенце, ощутив, как оно скользнуло по ногам на пол, и шагнул к Егору, проговорил игриво, нараспев:

— Разве этот вопрос произносят так тривиально? — и обнял за плечи, соприкоснулся лбами, заглядывая в цепкие глаза, и, пока снова не потонул, скользнул взглядом к губам… и, наконец, — всё ещё колеблясь, — поцеловал. В тот же миг его обдало будто кипятком, влажный жар возник в середине живота, разлился по нему и дружно ухнул в пах, поднимая заждавшийся детородный орган. Ещё через несколько мгновений он понял, что Егор никак ему не помогает. Губы приоткрыл, но не шевелится.

Кирилл отодвинулся, не снимая рук с плеч Егора.

— Так и будешь ломаться?

— Целоваться мы не договаривались. Я соглашался только на секс.

— А это не одно и то же? — съязвил Калякин.

— Нет, — Егор убрал его руки, глаз ниже груди не опускал. — Поцелуй — нечто большее.

— Так, может, у меня к тебе нечто большее?

— Я не думаю, что у тебя ко мне вообще что-то может быть. Давай уже я расплачусь с долгом и пойду.

Кириллу стало обидно, но он знал, что это обида заслуженная. Проглотил её.

Егор отвернулся к дивану и стал раздеваться — футболка, шорты, плавки полетели на кресло. Фигурка вещь за вещью открывалась достойная. Белела на фоне тёмной стены. Впадинка позвоночника, лопатки, поясница, две округлые ягодицы и крепкие ноги — Кирилл сглотнул, у него стояло до боли.

— У меня к тебе есть, — хрипло сказал он. — Многое есть.

— Тогда иди сюда, — сказал Егор и лёг головой на подушку, согнув и расставив ноги. У Кирилла затеплилась надежда. Он забрался на диван, стоял на четвереньках.

— У тебя не стоит? Я же симпатичный парень. У тебя должно вставать на парней, если ты гей.

— Ты разбираешься неплохо для гомофоба.

— Я не гомофоб! Сейчас я пройду обряд посвящения в педики.

— Тебе это нужно?

— Я хочу тебя! Егор, давай я помогу тебе рукой? Я хочу, чтобы удовольствие было обоюдным.

Рахманов лишь сильнее раздвинул колени, разрешая действовать. Кирилл, как во сне, протянул руку и взял в кулак его член. Нежная кожица заструилась под его пальцами, уже через секунду мягкая плоть начала твердеть и увеличиваться. Кирилл ласкал её как себе, медленно перебирая, обнажая и стискивая головку. Не испытывал брезгливости и только сейчас понял, что от Егора приятно пахнет, что он тоже мылся. Затвердевшая плоть была ровной, почти без изгиба, имела нормальный размер и цвет. Никак не отталкивала. Словно Кирилл знал этот член с самого детства. Хотя он впервые держался за чужой пенис.

— Можно я возьму в рот?

Кирилл не готовил этот вопрос заранее. Он не знал, как у него вырвались эти слова. Но да, он хотел взять в рот. Ему важно было доставить Егору удовольствие. Но Егор нахмурил брови, вроде как удивлённо, и покачал головой.

— Переходи к главному.

— Лучше бы не спрашивал, — буркнул Калякин и опять, постарался не зацикливаться на обиде. Подал Егору руку, тот не понял, в чём дело, но ухватился. Кирилл помог ему подняться и улёгся на его место.

— Давай, ты переходи к главному.

На лице Рахманова на миг проявился испуг. Он решил, что его приглашают сесть на член сверху и поскакать. Кирилл заметил это и поспешил уточнить:

— Переходи к главному — трахни меня.

— Тебя? Я думал… — Егор не поверил. Конечно, он ждал иного. Кириллу понравилось это выражение растерянности в его глазах, он даже рассмеялся.

— Меня-меня! А ты что думал? Что я тебя буду жарить? Нет! Я хочу, чтобы ты меня трахнул, — добавил он уже нежнее. — Давай.

Егор не двигался в нерешительности. Вопрос «почему?» застыл в его глазах.

— Потому что ты сказал, что не будешь трахать меня даже под дулом пистолета, вот я и хочу посмотреть, как ты меня без пистолета трахаешь, — весело пояснил Кирилл и, взяв за руку, подтолкнул к себе. — Вазелин там. Смажь получше, а то я боюсь в первый раз: говорят, больно.

Рахманов не улыбнулся, но зашевелился. Отвернулся за тюбиком, снял крышечку. Кирилл наблюдал за его сосредоточенными действиями, рассматривал лицо, на котором лежали тени, за ловкими длинными пальцами, набирающими странно пахнущую субстанцию. Сейчас эти пальцы войдут в его неприкосновенное место. Кирилл раздвинул ноги и закусил губу.

— Точно? — ещё раз удостоверился Егор. Кирилл, не раскусывая губы, кивнул и закрыл глаза. Егор чуть отвёл его ягодицу, и холодный вазелин коснулся промежности. Пальцы заскользили, размазывая, помассировали анальное отверстие. Ощущения оказались терпимыми, даже когда один надавил и протиснулся внутрь.

— Не зажимай, — сказал Егор, и Кирилл расслабил мышцы. То есть понял, что они были напряжены. Палец уже продвинулся на всю длину, Кирилл чувствовал, как в мягкие ткани упираются другие поджатые пальцы, а этот, средний, вертится внутри. И ещё Кирилл понял, что сдерживает вздох, и отпустил его. Получилось что-то похожее на стон облегчения. А Егор вытащил палец и вставил два. Кирилл зашипел и чуть не крикнул: «Хватит!» Но поймал взгляд Егора, обычный сосредоточенный взгляд, и заткнулся. К третьему пальцу он уже приготовился, сжал одеяло и зубы, однако хватанул воздуха. Пальцы вторгались в него, растягивали, всовывались на всю длину. Иногда Кириллу казалось, что Егор специально издевается, но это было не так.

Егор вытащил пальцы и обтёр о салфетку.

— Мне продолжать?

— Конечно! — Кирилл попытался улыбнуться, хотя в заднице саднило. — Думаешь, легко отделаешься? Нет! У тебя сегодня будет хороший секс! Только скажи, в какую позу мне лечь? В какой лучше?

— В любой. Если секса хотят двое.

— Я хочу! — поспешно воскликнул Кирилл и вдруг понял, что Егор вовсе не про него. Но промолчал, чтобы случайно не разрешить ему уйти.

— Перевернись задом ко мне, — сказал Егор, несомненно, прочитав его мысли, — тебе так будет комфортнее. Первый раз?

— Первый, — буркнул Калякин, переворачиваясь. — Видишь, как я тебя люблю?

Егор уже надел презерватив и потом помазал вазелином член и разработанное анальное отверстие. Головка в латексе коснулась кольца мышц, поводила немного, примериваясь… Калякин зажмурил глаза, упёрся лбом в скрещенные руки и попрощался со своей натуральностью… Плавно его разорвало пополам.

— Ах!.. — он снова хватанул воздуха, выгнулся, уходя от распирающего ощущения, но ладони Егора сжали его бёдра и толкнули на себя. Затем на миг ощущение пропало… и появилось вновь. Член входил неглубоко, шлепковтела о тело не было, но казалось, что он пронзает насквозь. Куча одеял скомкалась, пружины давили в колени. Кирилл шипел, издавал ещё какие-то звуки, прикусывал кожу на тыльной стороне ладоней, вроде привыкал… заставлял себя думать о Егоре, о том, как мечтал об этом сексе, только это не помогало.

До тех пор как…

Егор наклонился и плотно обхватил его член. Кирилл застонал — это прикосновение было тем, чего ему не хватало. Член заскользил в пальцах, на которых остался вазелин. Головка пихалась в них, рассылая импульсы наслаждения. Егор толкал его сзади, а он толкался в кулак — вот теперь стало хорошо, и предоргазменная дрожь нагрянула почти сразу.

— Егор, — кое-как сухими губами, сухим языком прошептал он, — а… простата? Враньё?

Егор не ответил. Он просто шевельнулся сильнее и изменил угол проникновения. Кирилл почувствовал, что не враньё, вдохнул и ртом, и носом одновременно, и тяжело задышал, спуская накопившееся семя. Ноги сжались и расслабились. Член пульсировал в кулаке, а Егор не разжимал пальцев.

Выплывая из ватных облаков, Кирилл заметил, что темп замедлился, хотя, по идее, должен был ускориться.

— Ты тоже… кончи, — попросил он сипло, не вынимая лицо из подушки, которой раньше брезговал, — в меня…

Егор всё так же молча выполнил его просьбу. Ускорился, подталкивая за бёдра. Кирилл терпел дискомфорт, мотанье себя, как тряпичной куклы. Глаза смыкались и хотелось промочить горло. Егор не издавал ни звука, аритмично натягивал и вдруг остановился. Только по такой же, как у него пульсации, Кирилл понял, что тот кончил.

— Всё, — сказал Рахманов и вытащил член. У Кирилла болели все косточки, он перевернулся, вытянулся, впился взглядом в то, как его секс-партнёр аккуратно снимает презерватив. Член под ним чуть уменьшился, блестел.

— Я не жалею, — прошептал Кирилл.

Егор кивнул, вытирая гениталии салфеткой.

— Тебе не понравилось? — спросил Кирилл. — Ты не издал ни звука за всё время, даже, когда кончал. Я думал, ты давно не был с парнем…

— Не был, — Егор встал, устремил взгляд на кресло, где лежала его одежда. Кирилл поймал его за ладонь. Та была влажной и немного скользкой. А в заднице неприятно отдалось резкое движение.

— Переночуй здесь, Егор! Пожалуйста! Тут места хватит! А утром пойдёшь!

Он вложил в эти несколько предложений всю мольбу, на которую был способен. Смотрел в чёрные, особенно ночью, глаза. Но Егор остался глух к крику его души.

— Мне надо домой. Я просто заплатил за поездку.

Он стал одеваться, быстро. В принципе, там было всего три вещи.

— Егор, — Кирилл сделал паузу и дождался, когда Рахманов на него посмотрит, — я люблю тебя. Я не шучу.

Егор смотрел на него с секунду, затем быстро опустил глаза, поправил футболку.

— Извини, мне пора. Спасибо, что отвёз нас вчера.

И ушёл. Хлопнула сначала одна дверь, потом вторая, звякнула щеколда.

Кирилл откинулся на подушку и закрыл лицо руками.

Призраки ночи

34

На следующий день, как только Егор вернулся из города, Кирилл пошёл к нему. Зад совсем не болел, чего он боялся, предлагая себя нижним, походка не изменилась, другие страшилки гомофобов, типа разорванного очка, тоже оказались мифами. Или Егор проделал с ним всё аккуратно — не из любви, конечно, а просто по доброте душевной.

Кирилл думал об этом половину ночи, кутался в одеяло, так и не уйдя с дивана. Пытался найти объяснения и оправдания, пытался не допустить вспышки гнева или слёз огорчения. Голубой секс ему не понравился физически, но это был секс с Егором, с парнем, которого он безмерно уважает и безгранично любит. Другого способа быть ближе у геев ведь нет? Так говорил сам Егор.

Конечно, ночью Кирилл злился на него, что предложил самое ценное и не получил желанной отдачи. Пылкости, страсти. Вернее, чувств и нежности — эти качества больше присущи селянину. Он не верил, что Егор настолько неопытен и скован в постели, что постесняется даже застонать. Просто вчера он прямым текстом сказал, что отрабатывает повинность, но и при этом показал мастерство — не мялся, грамотно растянул, избежал порывов, со снайперской меткостью ударил по простате, мастурбировал так, что перед глазами звёзды пылали.

Учился дрочить, дёргая за соски корову…

Кирилл отогнал эту дегенератскую издёвку, напомнил себе — своему грёбаному внутреннему голосу, — что в дойке молока нет ничего смешного и постыдного, а вот валяться на кровати целый день брюхом кверху здоровенному бугаю — стыд и срам.

Утром Кирилл решил, что секс ему приснился. Если бы не использованный презерватив, сиротливым комочком лежавший на старом затоптанном паласе у ножки дивана, а рядом высохшая салфетка из пачки и вазелин. Егор был верхним. Возможно, всегда и со всеми. От этой мысли, которая не вылезала из головы, у Калякина сводило живот, член практически не опускался, и ещё появились какие-то неведомые ранее ощущения в промежности. Наверно, он превратился в настоящего гея, самую унизительную его ипостась — любителя, чтобы его подолбили в зад. А, плевать! Плевать на всех! Да, он хочет, чтобы его долбили в зад, и что?! Чтобы это делал Егор — настоящий мужчина, а не гламурное быдло.

Чувствовал ли себя Кирилл при этом тёлкой? Нет, не чувствовал.

После затхлой нафталиновой пещеры Пашкиной бабки от солнечного света защипали глаза. Воздух был удивительно свеж. Как перед грозой, подумал Кирилл. Сунув сигарету в рот, он постоял на порожках веранды, посмотрел в голубое небо с бугристыми, словно сказочные замки, кучевыми облаками. В детстве он мечтал лежать на лугу в душистой траве и гадать, на кого похоже то или иное облако.

Теперь он хочет, чтобы его трахали в зад.

Кирилл поднял край футболки, почесал живот. Поскрёб подошвы шлёпанцев об угол порога, соскабливая засохшую грязь, отшвырнул под кусты куриной слепоты окурок и пошёл, куда намеревался.

За калиткой текла неспешная сельская жизнь, картина которой не менялась никогда — куры, гуси, кошки. На лавке у хаты бабы Липы сидели три сгорбленные старушенции, одетые как при морозе в десять градусов — в телогрейки, цветастые платки и бурки. Баба Липа опиралась на клюку, двух других Кирилл не знал. Все трое синхронно повернули повязанные платками головы и с жадным любопытством уставились на него. Кирилл приветственно махнул рукой этому самопальному фейс-контролю, поддерживая имидж вежливого воспитанного молодого человека, завоёвывая сердца местных старожилов. Внимание бабкам пришлось по душе, они кивнули ему в ответ. Сейчас примутся обсуждать. Фигня, лишь бы Пашкиной бабке про квартиранта не настучали.

Пыль дороги сохранила следы мотоциклетных колёс, обвиливающих ямки и ухабы. Следы сворачивали к дому. Рисунок протектора не читался, резина была совсем лысой. А продаются ли сейчас покрышки на «Юпитер»? Задавшись этим вопросом, Кирилл с укором совести подумал о том, что пролежал всё утро на диване, страдая и лелея обиду за безответность любви, за непонятость, обвиняя в своих несчастьях весь мир, а Егор в это время трудился, не покладая рук. Наверняка он встаёт с зарёй, доит корову и отводит её на пастбище, кормит свиней и птицу, готовит завтрак для матери и теперь ещё младшего брата, меняет памперсы, ещё что-нибудь делает и едет развозить молоко клиентам — на мотоцикле в любую погоду. Егор ответственный и пунктуальный, но наверняка ему тоже хочется понежиться в кровати хоть один денёчек, забить на всё и просто выспаться. Как же, до ломоты в суставах, захотелось дать Егору такую возможность!

Кирилл обогнул пыльные, тронутые желтизной вишни и ступил на скошенную траву придомовой территории. Мотоцикл стоял у ворот, люльку накрывал чёрный брезент. Вокруг ходили красные куры, разгребали когтистыми лапами мелкие камешки, что-то, кудахча, клевали. Во дворе царила тишина. Или нет? Какие-то звуки, голоса, тихие и неразборчивые, доносились из дома. Гостей у Рахмановых быть не должно — никто в деревню не приезжал.

Калякин открыл калитку, которую, слава богу, Егор не запер, и понял, что разговаривают в телевизоре, голоса актёров слышны из открытого окна. Спустя секунду тюлевая шторка колыхнулась, отодвинулась, и в окошко над цветочными горшками просунулась улыбающаяся рожица Андрея.

— Привет, Кирилл! Ты к Егорке?

— Привет, спортсмен. Да, к нему. Он дома?

— Нет, он… он там, — Андрей неловко махнул головой в сторону заднего двора и ударился макушкой о деревянную поперечину рамы. — Ой, блин!.. — пацан выпростал из-под шторы здоровую руку и, кривясь, принялся тереть ушиб.

— Аккуратнее, — рассмеялся Калякин, — а то и на голову гипс наложат. Как твоя рука, спортсмен? Заживает?

— Наверно. Только бы к школе не зажила ещё.

— Не любишь учиться? — поинтересовался Кирилл, бросая взгляды в сторону заднего двора и хлева, чья крыша возвышалась над серым дощатым забором. Ему не терпелось пойти туда, однако приличия требовали поддержать беседу с новым полезным другом.

— А кто любит? Ты любишь учиться?

— Ну… в школе ещё ничего было, а в институте уже капец.

— Ага, в школе ничего, — отодвигая цветок и облокачиваясь о подоконник, хохотнул Андрюшка. — Да Егор меня даже за «четвёрки» ругает. Он хочет, чтобы я в институт потом поступил, на бюджет. Ага. А сам нигде не учится.

Кирилл каждое слово мотал на ус.

— Брат правильно говорит — учись.

— Да я учусь, мне Егора подводить нельзя… Но сломанная рука — законный же повод посачковать?

— Законный, — рассеянно подтвердил Кирилл, его нос уже, как флюгер на ветру, перманентно показывал в сторону заднего двора. Будущее школьника его пока не волновало, больше заботила своя собственная судьба вкупе с его братцем. — Я пройду к Егору?

— Вчера не наговорились?

Кирилл вскинул брови, внимательно посмотрел в торчащее из оконца лицо. Пацан широко улыбался. Нет, не было похоже, что он полностью осведомлён про вчерашнее, всего лишь знает, к кому Егор ходил поздно вечером, думает, что они невъебенные друзья.

— Да, — протянул Калякин, — надо договорить. — А у самого член шевельнулся в жажде второго совокупления, закрепления опыта. Он был даже согласен на молчаливого безэмоционального партнёра, только бы тот взял его. Кирилл мог биться об заклад, что ему ничего не светит, и Егор пошлёт его в своей привычной обходительной манере, стоит только показаться из-за угла, однако ему жизненно необходимо было поговорить с ним о прошедшей ночи.

Сделав извиняющийся жест мальцу, Кирилл знакомой дорогой вдоль веранды направился к калитке, ведущей на задний двор. Собака, гремя цепью, вытянула морду из будки и вместо лая зевнула, а потом улеглась обратно. Надо будет узнать, как её зовут, и принести ей что-нибудь вкусное.

Возле калитки в нос ударил неприятный запах чего-то варящегося, какой-то тухлой бурды. Кирилл поднял руку, чтобы закрыться от него, но сообразил, что это может быть жратва для скота, и опустил, укорил себя за брезгливость.

Он прошёл к хлеву, ожидая увидеть там Егора. Дверь в коровник как раз была распахнута, рядом стояли три пустых ведра из нержавейки, к стене была прислонена метла из коричневых веток. Калякин заглянул в коровник и никого там не увидел, в помещении было темно.

Он прошёл дальше. За соседней дверью хрюкали поросята и слышалась возня, но она была закрыта задвижкой. Курятник тоже оказался заперт.

Кирилл остановился, оглядывая незамысловатое подворье — верстак вдоль забора, невысокая поленница под навесом, много старых вёдер, грабли, сложенные силикатные кирпичи, накрытые пятью листами шифера, кусты крыжовника, снова забор. Между ним и сараем было свободное пространство метра полтора шириной. Калякин двинулся к нему, обошёл сарай и… очутился ещё в одном дворе, намного большем, чем предыдущий. Тут тихо играла музыка и пахло совсем неаппетитно.

Он сразу увидел низенькую, не выше полуметра, сложенную из красных кирпичей, обмазанную глиной печку… или плиту?.. В открытой топке горел огонь, на печке стояли два чугуна, размером, наверно, с паровозные котлы, с тем самым плохо пахнущим варевом. Варево кипело, это была мелкая картошка в очистках.

К сараю примыкал загон для скота из сетки-рабицы, натянутой на металлические столбы. Он делился на две части. В ближней гуляла наседка с подросшими, оперившимися цыплятами, учила их добывать червяков. Цыплята пронзительно пищали и дрались за добычу. Остальные куры, видимо, заслужили право расхаживать по улице. Во второй прямо на голой земле лежали, блаженно похрюкивая, три огромные абсолютно чёрные свиньи! Поросёнок поменьше рылся пятачком в продолговатой деревянной лохани с нарезанными яблоками. Ноги у него были короткими, брюхо свисало почти до земли. Кирилл поразился, он не знал, что существуют чёрные поросята! Он и поросят-то видел чаще в форме котлет.

С этим изумлением в глазах его застал Егор, внезапно возникший в загоне для свиней. Он тянул за собой на верёвке маленькое металлическое корыто, с горкой наполненное… свежим жидковатым навозом. Кирилла замутило от густой вони, от мыслей о сексе не осталось и следа.

Увидев гостя, Егор запнулся, а потом, заметив, конечно, смену его настроения, надел маску безучастности и потянул корыто дальше, по проложенной борозде, к куче навоза в углу загона. Свиньи нехотя уступали дорогу, поднимались на короткие ноги, недовольно хрюкали, задирая кверху приплюснутые рыла.

Дотащив, Егор наклонился и перевернул корыто в кучу, подержал, пока весь навоз не вывалится, а жижа не стечёт. На его руках были хозяйственные перчатки, сильно поношенным футболке и трико исполнилось лет по сто, к подошвам резиновых сапог прилип навоз вперемешку с соломой. Волосы защищала бандана. На мачо этот отталкивающий образ не походил. Но это был Егор с его удивительным холодным обаянием и завораживающе-бездонным взглядом.

— Привет, — сглотнув комок брезгливости, севшим голосом сказал Кирилл и подошёл ближе по траве. Егор уже поставил пустое корыто на землю и выпрямился. Их разделяла сетка, в которой позади кучи обнаружился маленький закрытый лючок. Рядом запах навоза от кучи был куда насыщеннее, и от Егора, наверно, тоже. Но Кириллу это было безразлично, он до дрожи хотел от него взаимности, со всем остальным как-нибудь справится.

— Привет, — произнёс Егор, снял одну перчатку и вытер лоб, после надел обратно. Мухи вились вокруг него, он их не глядя отгонял.

Кирилл никак не мог придумать, что сказать дальше, импровизация не шла, слова застревали в горле, он мог только смотреть и залипать на густые длинные ресницы, тонкую переносицу, красивую линию губ, гладкие щёки. Такого безумия с ним точно никогда раньше не случалось.

— Кирилл, — привлёк внимание Егор.

— А? А, извини, — Калякин стушевался, почесал лоб. — Извини, просто… просто свиней таких никогда не видел — чёрных. Или это не свиньи?

Чёрт, что он несёт?!

— Свиньи, — ответил Рахманов, тоже, похоже, ожидавший другого разговора. — Вьетнамские вислоухие.

— А, понятно. А… а ты скоро закончишь?

— Я? Я только начал, — Егор опустил взгляд на кучу, которая тут явно копилась не один месяц и понизу поросла травой, потом обернулся на свинарник. Кирилл вспомнил, что он только что приехал из города, и проследил за его взглядом, в открытой двери увидел горевшую лампочку, лопату, прислонённую к перегородке, и загораживающую проход свинью. Животина стояла к ним жирным задом и помахивала тонким чёрным хвостом-спиралью. Дверь подпирал облезлый зелёно-голубой школьный стул, на нём стоял магнитофон — двухкассетный динозавр с бегающими разноцветными огоньками на эквалайзере! В колонках звучало что-то слабо знакомое, старинное, типа Цоя. Шнур тянулся к розетке где-то внутри сарая.

— А если я тебе помогу? — спросил Кирилл, хотя внутри всё сжалось при мысли о необходимости кидать навоз и вообще работать физически в нечеловеческих условиях.

— Не надо, я не хочу опять оказаться твоим должником.

— Я ничего не требую! Я просто так помочь, по-твоему, не могу?

— Не знаю, — Егор пожал плечами. — Но мне всё равно помощники не нужны. Спасибо, что предложил.

У Кирилла противно засосало под ложечкой и зарябило в глазах: никаким образом не получалось пробить бронированную защиту этого парня! Не впускал он в душу! Был настороже! Как это переломить?

Кирилл был готов сползти по железной опоре забора на дышащую кучу навоза. Пусть острые края сетки раздерут ему спину в клочья. А Егору не терпелось закончить разговор и вернуться к очистке закутов, он то и дело оглядывался на сарай, постукивал носком сапога по корыту.

— Егор, — Калякин зацепился пальцами за сетку, будто это могло стереть материальную границу между ними, — мне казалось, после вчерашнего нам надо поговорить.

— О чём? — устало осведомился Рахманов. К нему подошла большая свинья и ткнулась пятачком в ногу, он её отогнал. Кирилл не к месту подумал, что до смерти боится этих сально-мясных чудовищ. Но надо было что-то отвечать по другой теме.

— Ну… О нас и наших отношениях.

— У нас нет никаких отношений.

— Егор… — Кирилл попытался улыбнуться. Уголки губ приподнялись и опустились обратно. Пальцы крепче вцепились в проволоку сетки. Ему нечего было больше сказать при таком моральном противостоянии, за грудиной болело.

Рахманов посмотрел на него жалкого, сжал губы, обвёл округу взглядом и принял решение:

— Ладно, сейчас я выйду, мы поговорим.

Хоть тон не предвещал пощады, у Кирилла едва не подкосились ноги и не пролился мочевой пузырь, тёплая волна окатила его от пояса вниз к кончикам пальцев. Он опёрся на сетку, пережидая слабость. Перед глазами плыло, возможно, от нервов скакнуло давление, пришлось опустить голову и глубоко вдыхать, искоса подглядывать за Егором. Тот отвёз корыто к сараю, привязал веревку к гвоздику в двери, очистил сапоги о вбитую в землю металлическую пластину и пошёл к сетчатой калитке в ограждении загона, которая неприметно примыкала к кирпичной стене сарая.

— Пойдём, — позвал Егор, не спросив про его состояние, но прежде подкинул дров в печку.

Егор привёл его ещё в один закоулок, в часть сада, примыкавшую к длинной глухой стене дома и, соответственно, к улице. От дороги этот уголок скрывали плотные заросли сирени, американского клёна, боярышника, ещё каких-то кустов и деревьев. Здесь, на участке четырёх-пяти соток, росли молодые яблони, сливы, груши, вишни. На некоторых в зелени красными или лиловыми боками просвечивали плоды, можно было протянуть руку и сорвать. Кирилл этого не делал — его руки тряслись от мандража, что пришлось сунуть их в карманы. И лишь на миг удивился обширности владений Рахмановых, в чём, в принципе, не имелось ничего парадоксального, ведь в деревнях землю отродясь не экономили, особенно в заброшенных. Дальше его внимание приковал к себе деревянный столик на полянке, накрытый клетчатой клеёнкой, на двух ножках, с трех сторон которого помещались лавочки, тоже по-хозяйски защищенные от влаги только кое-где потрескавшимся бордовым дерматином. В метре от него высился закопчённый мангал, около которого под куском целлофана лежала кучка пиленых толстых веток и сучьев. Всё вместе выглядело солнечно, уютно, по-домашнему. Похоже, в череде однообразных будней Егор позволяет себе разгрузку с шашлычком. Вот только для кого он устраивает пикники? Для Ларисы? Любовников? Бред, нет у него других любовников!

Егор махнул рукой в направлении стола, приглашая присаживаться. Сам сел, снял перчатки и бросил их позади себя на траву. Стянул бандану и тряхнул чёрной гривой, придавая ей пышности. Кирилл сел напротив, положил руки на стол. Скамейка оказалась мягкой, наверно, под дерматином находился слой поролона. Палящие лучи закрывала листва, жара почти не ощущалась, впрочем, благодаря облакам, день был не знойным. Запахи со скотного двора сюда не доносились.

— Хорошо тут у тебя, — сказал Кирилл, однако смотрел не по сторонам, а только на Рахманова.

— Да, балую Андрейку иногда, — рассеянно ответил он, смахнул сухой листик с клеёнки. — Когда свинью режу.

Кирилл поперхнулся.

— Свинью? Ты сам?

Он вспомнил этих громадных наглых хрюкающих монстров, способных сбить человека с ног и затоптать, а может, и разодрать крупными зубами, по херу, что травоядные. Перевёл взгляд на тонкие руки Егора. Представил, как он этими тонкими, но, несомненно, сильными руками излавливает стокилограммовую тушу и всаживает длинный острый нож ей точно в сердце. По телу опять пошла дрожь возбуждения, концентрируясь в паху.

— Тех, что нам на еду, сам, — ответил Егор, не видя своей крутости или не придавая ей абсолютно никакого значения. — А на продажу, по новым санитарным нормам, приходится на бойню возить. Всё это не важно, Кирилл. Что ты хотел мне сказать? Говори, и я пойду работать.

Кирилл кивнул, ему всё равно не было, чем продолжить тему про убой свиней, не ценой же на свинину интересоваться?! Хотя и никакой конкретики про вчерашний секс в голову не приходило. Он шёл, чтобы увидеть Егора, и увидел. Блять, нет, он шёл, чтобы снова предложить ему встречаться! Какого хуя он тогда сидит, как нюня придурочная, и слова не может связно вымолвить?! Калякин разозлился сам на себя: сука, блять, возьми себя в руки!

Кирилл дёргано улыбнулся и подвинул руки к ладоням Егора, осторожно накрыл их пальцами. Кожа была тёплой, немного грубой.

— Мы вчера занимались сексом, — произнёс он с лаской в голосе, не сводя глаз с селянина, ища понимания, отголоска чувств.

Естественно, Егор убрал руки, но оставил их на столе. Опустил глаза к клетчатому рисунку клеёнки, упёрся в одну точку.

Кирилл подавил вздох.

— И я признался тебе в любви, — добавил он.

Послышались торопливые шаги по утоптанной земле, потом на поляну из-за угла дома выбежал Андрей — тощий пацан в шортах и безразмерной серой футболке. Загипсованная рука болталась в слинге из женского цветастого платка.

— А, вот вы где! — радостно завопил он и, добежав, приземлился на лавочку рядом. Егор хмуро посмотрел на него.

— Иди домой, Андрей, дай нам поговорить.

Мальчишка сразу почувствовал себя неловко, от радостного нетерпения не осталось и следа. Он встал, инстинктивно взмахнул сломанной рукой, вспомнил, что надо быть с ней аккуратнее.

— Вообще-то я пришёл сказать, что мамка проснулась. Ты сам просил сказать, когда она проснётся. Повернуть чтобы.

Кирилл прищурился: повернуть? Зачем? А, от пролежней, наверно.

— Да, я помню, — ответил Егор. — Сейчас приду. Только договорим. Иди, не мешай.

Андрей с подозрением посмотрел на Кирилла и убежал в обратном направлении. Кирилл помахал ему рукой, после обратился к его брату:

— А он знает, что ты гей?

— Знает.

— А сам он не того?

Егор пристально посмотрел на него, и Кирилл решил, что тот снова промолчит, но в этот раз ошибся. Рахманов ответил, пусть не сразу.

— Ему двенадцать.

— И что? Что это значит?

— Рано ещё определяться.

— Да? А ты во сколько определился?

— А ты? — спросил Егор и вроде даже усмехнулся. Может, усмешка Кириллу и показалась, но вот вызов в этом коротком вопросе был явным. Калякин открыл рот, чтобы ответить, и вдруг понял, что снова поставлен в тупик, как с заданным ранее вопросом пидор он или не пидор. Однако сейчас было проще — всего лишь посчитать. И оказалось — так мало! А он-то думал, что осознал голубые грёзы миллион лет до нашей эры.

— Несколько дней назад, — сдавленно признал он. — В двадцать.

Честность ответа, без сомнения, понравилась Егору, его тёмно-карие глаза залучились одобрением. Он кивнул, мол, теперь ты понимаешь, о чём я.

— А ты когда? — быстро и безо всякой надежды повторил Кирилл.

— В семнадцать. Сейчас мне двадцать один.

Калякин впитал и эту информацию, втайне радуясь, что осторожный селянин разговаривает с ним нормально, хоть и в своей молчаливой манере. Это давало шанс.

Он опять придвинул руку, но уже не накрывал ладонь Егора, а просто коснулся его пальцев.

— Егор, давай встречаться?

Тот отрицательно покачал головой. Но рук не отодвинул.

— Но почему? Ты вразумительно объяснить можешь?

— А что у нас общего? — спросил Рахманов и теперь убрал руки. Наклонился назад, сорвал травинку и сосредоточился на ней, будто на центре вселенной.

— Много чего! — Кирилл аж подпрыгнул, скамейка под ним дрогнула. — Мы молоды, красивы, мы можем проводить вместе время, заниматься сексом!

— И всё?

Кирилл растерялся. Какие ещё нужны аргументы? Ну не оратор он! Всем бабам и этих причин за глаза хватит!

 — Кирилл, мы разные люди. Я деревенский пидор, каких мочить надо, сижу в грязи, по уши в навозе, от меня воняет, — для демонстрации Егор чуть выставил из-под стола ногу в резиновом сапоге с налипшими на подошву, не до конца очищенными частичками коричневой субстанции с вкраплениями соломы и зерна. Кирилл, не отрываясь, смотрел на грязный сапог и с горечью вспоминал в только что услышанном свои собственные слова. Он вдруг осознал, что пытался говорить с Егором как с клубной мокрощелкой — не из злого умысла, а просто по грёбаной привычке. Конечно, это было пиздец какой лажей!

Калякин тоже опустил голову, уткнулся взглядом в этот дурацкий рисунок на клеёнке — переплетённые зелёные, синие, красные, жёлтые полосы, синие точки внутри образованных ими квадратов. Взгляд сам заскользил по всем этим линиям и пересечениям, как в детстве по узору висевшего над кроватью ковра. Говорить надо было начистоту, искренне, убедительно.

Украдкой вздохнув, царапая узор ногтем, Кирилл начал:

— Можешь мне не верить, но я не вру. Хочешь, расскажу всё, как было? Да, я приехал сюда с Пашкой за коноплёй! Собирались лавандосами разжиться перед четвёртым курсом! По херу на людей было, каким Пашка бы толкнул траву. Травка — это неплохо, после неё расслабуха, — Кирилл натянуто рассмеялся. — Да, я курил травку. И бухал, и всякую хуйню по пьяни творил, и баб трахал. Всегда — баб. Пидоров ненавидел. Не знаю, почему… ну, может, потому что их все ненавидят. Надо же кого-то ненавидеть — пидоров, хачей, негров, пиндосов! Хотя насрать мне было на всех них, ну, а тут просто ты попался, скучно было, Пашка мозг постоянно ебал, коноплю эту ёбаную косить приходилось! Не было у меня другого развлечения, Егор, кроме как тебя чмырить! Да, я клинический кретин, я знаю!

Он посмотрел на Егора, надеясь прочитать понимание и прощение на его лице. Но Егор опять ушёл глубоко в себя. Слушал, конечно, делал для себя какие-то выводы, но никак не проявлял их. Вид у него опять был затравленный, однако Кирилл хорошо уяснил, что это лишь одна ипостась, вторая была сильной, бесстрашной.

— Прости меня, Егор. Я не знал тебя. Я не знал даже, что я эгоист, мне просто по херу было на других людей, лишь бы поржать. Я вообще дебил по жизни. Я не знал, что влюблюсь. Но я увидел тебя и… пропал. — Подперев лоб ладонью, Кирилл замолчал от тяжести признаний, многих слов прежде никогда не имелось в его лексиконе. Все эти сопли он считал чушью и писал на своей странице в соцсети: «Если у меня в статусе появятся слезливые цитатки про любовь, значит, меня взломали», ржал с этого. Но время показало, что взломали не страницу, а сердце, и сделала это не ладная тёлочка, а парень с навозом на подошвах сапог. У судьбы свои шутки.

Волосы Егора трепал поднявшийся ветер, один из посыпавшихся с яблонь листиков упал ему на голову и застрял в длинных вихрах. Солнце заслонила туча — настоящая, синяя. За забором сцепились кошки, огласили своим ором всю округу.

Взгляд Егора внезапно стал осмысленным. Кирилл затаил дыхание, приготовившись услышать вердикт.

— Кирилл… возвращайся домой. Не к бабе Нюре в дом, а к себе, в город. Съезди на Кипр, отдохни, развейся. Я уверен, что через месяц ты меня не вспомнишь. Увлечение мной, вчерашний секс в пассиве, сам подумай, это ведь блажь. Тебе стало скучно, и ты решил развлечься. Не надо. Натуралы не влюбляются в геев, тем более не бегают за ними. Ты развлечёшься и уедешь, а я навсегда прикован к деревне. Андрей школу закончит и уедет, а я останусь здесь. В моей жизни не должно случаться неожиданностей. Развлекись с теми, кто это может себе позволить.

— Я не развлекаюсь! Я хочу быть с тобой!

— «Я», «я». Эгоистичные фразы. Всё время ты. А хочу ли я быть с тобой?

— Блять, — Кирилл вскочил, подпрыгнул, как пружина, — да я у тебя!.. — он осёкся, споткнувшись об очередное «я». От промашки в жилах закипела кровь, из глотки полетели уже не смиренные признания, а крик и слюна. — Ты заебал! Что, в ответную издеваешься? Власть свою надо мной почувствовал, чмо деревенское?! Богатое быдло тебе в любви признаётся, в жопу ебать даёт, а ты посылаешь и наслаждаешься, да? Ёбаный пидорас! Ещё прибежишь ко мне и будешь в ножки кланяться, чтобы я тебя чпокнул!

Он перешагнул через лавочку и размашисто двинулся прочь. Не помнил дороги, не представлял, как выбраться с этого двора, какими путями, а глаза ещё застилала пелена, слёзы душили вместе с гневом. Перевернув несколько вёдер, споткнувшись о чурбаки, он добрался до калитки на улицу. Напоследок его облаяла обычно тихая шавка. Его ноги, сука, у этого пидора больше не будет! На Кипр из-за него не полетел, во дурак! Домой надо ехать и выпросить ещё одну путёвку, пока лето не кончилось.

35

Кирилл никуда не поехал. Прибежав в дом Пашкиной бабки, он, конечно, схватил дорожную сумку и стал остервенело срывать со стульев развешенные футболки, шорты, штаны, запихивал их комками. Психуя, выкрикивая угрозы. А потом сдулся, так и не запихнув весь «пляжный» гардероб. Дорога домой в ближайшие две недели была ему заказана: он на курорте, греет пузо на солнышке! Блять, сука пидор, всё из-за него! Тварь! Мразь! К нему со всей душой!..

С психа, чтобы унять нервы, Калякин хорошенько поел, запил двумя банками пива и завалился спать. На кровать — не на диван! На диван он теперь смотреть не мог: блять, дал пидору поебать себя в жопу, умолял ещё об этом! Фу! Полночи из-за гадины не спал, переживал. На хуй всё!

Так изнервничался, что уснул, не замечая ни мух, пикирующих прямиком на лицо, ни солнца, повернувшего на запад и поэтому светящего чётко в глаза через незанавешенное окно.

Проснулся от настойчивого телефонного звонка. Это была уже вторая или третья попытка дозвона. Сон пока не отпустил из своих сладких объятий, и Кирилл мысленно послал звонящего, вяло шевеля конечностями, накрыл ухо одеялом, не собираясь отвечать. Мелодия замолкла, но потом взвилась по новому кругу. Кирилл запсиховал, мысленно зашипел мобильнику заткнуться на хуй. Но кто-то никак не мог угомониться! Пришлось подняться.

В доме царила кромешная тьма, будто в обесточенном бункере. Даже через окно не проникало ни капли света. Только где-то в гостиной светился верещащий смартфон. Мелодия пошла по шестому или седьмому кругу, разрывая мозг. Но Кирилл не подорвался быстрее брать трубку — голова раскалывалась. Он смутно понимал, где находится и как оказался в кровати. Организм требовал ещё сна.

Смартфон снова замолчал, на секунду наступила абсолютная тишина, и вместе с ней темнота, а потом этот уродский девайс запиликал снова.

— Иду, блять! — буркнул Калякин и, выпростав ногу из-под нагретого одеяла, свесил её на пол. Ощущения вышли контрастными. Синтетический палас тактильно был неприятным. Кирилл, потирая глаза, неохотно поставил на пол и вторую ногу, и вдруг подумал, что дома могло произойти что-то страшное, поэтому до него дозваниваются без остановки. С похолодевшим сердцем он вскочил, раздвинул замещавшие дверь шторы и выбежал в горницу, вертя головой в поисках смарта. Ярко светящийся, орущий прямоугольник лежал на кресле. Кирилл схватил его и с облегчением увидел, что звонит Никитос Жердев, его однокурсник. Ещё увидел, что на часах всего двадцать три двенадцать. Он сразу вспомнил, что завалился спать днём, часов в пять, и что обозвал Егора пидорасом.

Наконец, Кирилл ответил на звонок, приложил трубку к уху, сокрушаясь о своём дерьмовом поступке и обзывая пидорасом себя.

— Никитос, блять … — проговорил он глухим со сна голосом, кашлянул в кулак. И сел в кресло, мечтая заснуть.

— А, Кира! — радостно завопил Жердев. — Дано, глянь, я его всё-таки сорвал с бабы! Кира, я тебя сорвал с бабы?

Задним фоном раздались знакомые смешки: с Никитой рядом находился Данил Ребров с их потока. Кирилла взбесил этот смех. Ни по какому серьёзному поводу эта пара звонить не могла.

— Эй, Никитос, блять! У тебя там палец к кнопке прирос? Ты чего, блять, звонишь посреди ночи? Не понимаешь, если не отвечают, значит, говорить с тобой не хотят?!

— О, мы его точно с бабы сняли… — И опять ржач.

— С какой, на хуй, бабы?

— А, точняк, там в деревне только бабки! Ха-ха-ха.

Но Кириллу внезапно стало не до смеха, не до злости.

— Откуда вы знаете про деревню?

— Да ладно тебе шифроваться, нам Пахан Машнов сказал, что ты в деревню к его бабуле поехал воздухом свежим подышать. Мы тут с Дано к тебе приехали, хотели…

— Куда приехали? — перебил Калякин, надеясь, что речь о его квартире.

— К тебе! В Островок этот сраный! Бухла привезли на всю ночь. Иди встречай, а то мы не знаем, куда ехать. Поэтому звонили: не назад же нам разворачиваться?

— Да тут всего одна дорога, последний дом по левой стороне, — сказал Кирилл, не зная ещё, как относиться к нежданным гостям. Компании, конечно, хотелось, да и не бухал он давно, не считая лёгкого пива, но друзей он этих вроде как записал в тупое быдло… Но отвертеться всё равно не мог, раз уж они, считай, на пороге.

— Не, — протянул Никита, — будь добр, встречай. Тут, блять, темень, хоть глаз выколи. Ни одного фонаря. На хуя ты в эту дыру попёрся?

— Ладно, где вы?

— Да около сраного указателя «Островок». С дороги съехали. Больше ни хера не вижу.

— Ладно, сейчас, пять минут обождите…

Кирилл положил смарт на деревянный подлокотник, почесал затылок, думая, с чего начинать. Глаза привыкли к темноте, различали очертания мебели, проёмы окон. Он сидел голый, в плавках, поэтому первым делом следовало одеться. Футболка и штаны нашлись на стуле. Не зажигая электричества, Кирилл надел их, взял сигареты и вышел во двор. Помочился возле нового сортира и отправился навстречу приятелям.

На улице Кирилл пожалел, что не надел ещё и свитер — за воротами гулял ветер, в вышине почти сплошняком неслись тёмные облака, навевая ассоциации с «Буря мглою небо кроет…» Бури ничто не предвещало, однако отсутствие звёзд и луны сказывалось на освещённости. Как сказал Никитос — хоть глаз выколи. Два фонаря, и те куда-то делись!

На том конце деревни лаяли собаки. Видно, почуяли чужаков. Собаки брехали и где-то вдалеке, в других населённых пунктах, в ночной тишине их хриплый лай разносился на десятки километров.

Собственные шаги тоже гулко отдавались в тишине. Складывалось впечатление, что сзади шёл кто-то ещё. Кирилл несколько раз оглядывался, вглядывался в темноту, останавливался, но никого не обнаруживал. Жути добавляли кусты, росшие по обеим сторонам дороги у заброшенных домов, они казались чернее самой черноты, в них раздавались какие-то неясные скрипы, шелест. Все бабки легли спать — в окнах не горел свет, который дал бы хоть какое-то ощущение присутствия рядом людей.

Свет фар впереди не проглядывался. Кирилл уже стал думать, что над ним прикольнулись, но шёл и шёл, иногда спотыкаясь о торчащий из дороги булыжник и чертыхаясь. Миновал дома Олимпиады и её дряхлых подружек. Старался держаться посередине дороги, не приближаться к тянущим к нему ветви кустам. Прошёл ещё несколько домов, скрытых за деревьями. На горизонте виднелся просвет в зарослях — деревня заканчивалась выездом на большак, за которым было поле с гречихой или чем-то похожим. Там стоял указатель, силуэта машины — смотря на чьей прикатили — Кирилл по-прежнему не различал.

Дома закончились. До околицы деревни оставалось пройти не больше сотни метров — мимо руин заброшенной церкви. Кирилл посмотрел в сторону тёмных зарослей американского клёна, в которых скрывались останки заваленных стен, вспоминая, что Островок не деревня вовсе, а село из-за наличия храма… В тот момент, когда он повернул голову, в зарослях что-то протяжно завыло — тихо, на одной низкой ноте. Кирилл вздрогнул, сердце гулко забилось, ноги перестали идти, готовые драпать назад. Но спустя секунду он взял себя в руки — должно быть, дикая кошка или заплутавший енот.

Кирилл пошёл дальше, но… в зарослях что-то мелькнуло… что-то светлое… нет, светящееся… как в фильмах ужасов на могилах. И снова раздался тот самый вой, громче и ближе! Привидение! Призрак священника! Пашка говорил о нём!

Волосы встали дыбом и зашевелились, иррациональный страх окутал сознание… В чаще снова мелькнуло — уже чётко различимая фигура человека в белом саване с широким капюшоном на голове, призрачно серебрящаяся в выглянувшем из-за туч лунном свете! И опять вой — совсем рядом, по кромке кустов.

— А-ааа! — не в силах совладать со страхом, заорал Калякин и, развернувшись, забыв себя, не различая ничего вокруг, бросился наутёк.

Вслед ему донёсся дружный ржач. И звук ломающихся веток. И ещё один загробный вой.

— Киря! Аха-ха! Видели, как драпанул?! Киря, ну ты жжёшь. Вот это насмешил, братуха!

Кирилл резко затормозил метрах в ста пятидесяти от того места. Сердце никак не желало возвращаться к нормальному ритму, руки тряслись. Он опёрся ими о колени, чуть-чуть так постоял, вдалбливая себе, что это не призрак, что над ним всё же тупо прикололись. Затем повернулся и увидел три долговязые фигуры на фоне включённых фар — машина пряталась в кустах, мордой к дороге. Двое были в нормальной одежде, а третий — в белом светящемся балахоне и капюшоне — он тоже ржал, сгибаясь пополам.

— Суки, — промолвил Калякин и пошёл к ним.

Пацаны держались за животы и никак не могли отсмеяться.

— Киря, на ютубе ты будешь иметь большой успех, — Никитос продемонстрировал смартфон.

— У-уу, — завыло пугало и затрясло руками. Из динамика смарта Никиты сразу завыло на той самой низкой ноте.

— Весельчаки, бля, — буркнул Кирилл. — Я чуть в штаны не наложил. Дебилы. А это кто? Паша?

Привидение скинуло капюшон и стало Машновым.

— Круто мы тебя, а?

— Костюм светоотражающий из театра случайно попался, — пояснил, посмеиваясь, Данил. Смех его больше напоминал похрюкивание свиноматки. — Правда, светить на него пришлось фонариком, — он помигал встроенной в девайс лампочкой. — Ну и вой скачали. Прикол отменный, да?

Кирилл закивал, тоже смеясь, но потом подумал, что прикол тупой, и тот, кто так шутит над приятелем, ещё тупее.

— Ни хуя прикольного, — серьёзно ответил он. — Ничего более умного в башку не пришло? Хули вы надо мной прикалываетесь?

Они давно тусили вместе по клубам и хатам, в основном, когда у Кирилла водились деньги, поэтому он считал их обязанных ему. Обычно ребята проявляли уважение, доступное их куриным мозгам, но сейчас малость оборзели. Особенно Паша. Он стянул с себя балахон, сунул его в руки Жердеву и выступил вперёд.

— А хули над тобой нельзя? Я о чём тебя, блять, просил? Не трогать мою машину! А что на мойке обнаружили на днище? Целую тонну грязи! Ты на ней в гонках по бездорожью участвовал, блять? Я же просил не ездить на ней за травой!

— Да я один раз и съездил! — ощетинился Кирилл, хотя правда его задела.

— А одного раза достаточно! И при этом пидору нас сдал! Как он, хорошо ебётся? Сколько раз тебе сосал, пока меня не было, если ты сразу после тюряги обратно рванул?

Ребята глядели нагло, ухмылялись и ждали ответа. Фары находились у них за спинами, а Кириллу свет бил прямо в глаза, пришлось прищуриться, чтобы не выглядеть виноватым и растоптанным. Однако обвинения рикошетили злостью в целом из-за того, что не были истиной, и напоминали о провале миссии по соблазнению. Жгли.

— Ничего такого не было! Никто мне не сосал! Не неси хуйни, Паша!

— Ой-ой, испугал. Пацаны, посмотрите на нашего добровольного отшельника! Не трахает он пидора! Ладно, Киря, успокойся, мы тебя понимаем: телухи приелись, экспериментов захотелось. А Егор симпатичный, волосы длинные, на девочку похож — поверим, что ты спутал в темноте.

Все трое загоготали погромче здешних гусей. Кирилл сжал кулаки, скрипнул зубами, но смолчал. Сказал только:

— Ты дебил, Паша.

— От дебила слышу! Если ты его не шпилишь, тогда не будешь возражать, если мы его трахнем? Что-то на остренькое потянуло…

— Я тебе устрою остренькое! — проревел Кирилл и бросился на Пашку. Глаза налились кровью как у быка, руки и ноги действовали сами по себе, нанося удары. Он не даст тронуть Егора! Они ведь за этим приехали — изнасиловать его! Сам он не согласится на секс — значит, изнасиловать. Они могут. Они — тупое быдло! Для них он мерзкий, ничтожный пидор, каких не грех унизить и убить. Но он не позволит даже порочить имя Егора!

Их растащили.

— Хватит! Довольно! Опиздинели совсем?

В плечи Кирилла впились чужие пальцы, потащили. Он перебирал ногами по земле, хотя хотел переломать уроду Паше все кости.

— Стойте спокойно! — приказал державший его Никита. Отпустил. Кирилл стоял спокойно, только взглядом пронзал бывшего друга. Грудь у обоих высоко вздымалась, ещё чувствовался пыл драки. Возле Паши дежурил Данил.

— Да он шутит так, — продолжил Никитос. — На хуя мне пидор? Я же непидор? Дано, ты пидор?

— Нет.

— Пахан, а ты?

— Нет, — ответил Машнов и сплюнул в пыль.

— Кирюх, а ты пидор?

Калякин смотрел в глаза Машнову и перекатывал во рту слюну, очень хотел харкнуть её этому уроду в рожу. Ответа не было, как и на подобный вопрос Егора. Ответить «нет» — равносильно предательству, «да» — тебя изобьют толпой. Ладно, его пусть бьют, лишь бы Егора не тронули. У Рахманова есть топор, но вряд ли он поможет от троих отморозков.

Пауза затянулась.

— Вы водку приехали пить или со мной ругаться? Не доверяете, пиздуйте обратно.

— Эй, ты в моём доме живёшь! — напомнил Паша. — Это я тебе разрешил!

Могла снова начаться драка, но Никита и Дано не настроены были, они действительно приехали пить.

— Пахан, кончай. В пизду всех, горло пора промочить, а то два часа колтыхались в твоей консервной банке. Кира, у нас пять бутылок водяры и закуси немного. Давай в машину, поехали. На пидора потом посмотрим.

Паша улыбнулся притворно ласково, встряхнулся:

— Киря за лето чувство юмора потерял, одичал в глуши… Извини, братан. Мир?

— Мир, — согласился Кирилл, желая скорее замять щекотливую тему. Они ударили по рукам, обнялись. От Машнова уже пахло спиртным. Но он сел за руль. Остальные тоже расселись — Данил Ребров впереди, а Калякин с Жердевым — сзади.

О Егоре больше не говорили. Однокурсники наперебой рассказывали о клубных подвигах и, конечно, преувеличивали. Кирилл делал вид, что верит. Ему в самом деле было интересно, как там в городе проходит жизнь, какие новости, кто где прокололся, кто какую шлюшку подцепил или какую недотрогу девственности лишил. Его даже тоска по этим развесёлым разгульным временам обуяла.

В доме сразу ввалились на кухню, подвинули стол на середину, достали тарелки, вилки, стаканы. Выпили по первой — за мир. Потом стали резать огурцы, помидоры, сыр и колбасу, хлеб, открывать банки с консервами, оливками и тушёнкой, контейнеры с селёдкой и готовыми салатами. Стол получился богатый, ребята не брезговали допотопной посудой с запахом плесени и полотенцами со въевшимися разводами. В промежутках ещё пили и говорили о бабах, футболе и политике. Захмелевшие Никита и Данил несли ахинею, неприкрыто бахвалились и привирали, закидывая в рот кружочки огурцов или колбасы. Паша доказывал им своё, не желая ни в чём уступать.

— А ты что загруженый такой? — спросил у Кирилла Никита.

— Голова болит, — поморщился Калякин и для убедительности потёр лоб. Он почти не участвовал в обсуждениях, поддакивал иногда и смеялся над наиболее прикольными моментами, и с каждой дебильной шуткой наблюдал, как ширится интеллектуальная пропасть между ним и этими животными.

— Дано, налей ему внеочередную, — быстренько распорядился Никита. — Выпей, братан, и забудешь про голову. — Он заржал.

Данил согласно кивнул и, не дожидаясь повторной просьбы, наполнил тонкую стеклянную стопку с красными и белыми ободками по верхнему краю. Протянул Кириллу. Тот взял, но поставил на стол.

— Я лучше таблетку. Не надо было меня будить среди ночи, заранее предупредили бы, что приедете. А когда не высплюсь, всегда болит.

Он соврал. Не пил, потому что боялся потерять контроль над собой. Приятели могли пить-пить, базарить про курс доллара, в котором ни хрена не понимали, про крутость своих отцов — мелких торговцев, про скатившуюся армию для лохов и полёты на «суперджетах», а потом хопа! — и секса захочется, экзотики! И попрутся пьяной толпой к Егору. И их ничто не остановит: проучить пидора — богоугодное дело. Если так случится, Кирилл хотел быть физически способным их остановить. Или, по крайней мере, не попереться с ними, охваченным желанием мстить за отказ.

— Да, блять, скучный ты какой-то, — выдал Никита. Данил уже успел разлить всем остальным. Они выпили за отсутствующих здесь дам и запихнули во рты то, до чего дотянулись. Пашка громко рыгнул, качнувшись на колченогом стуле.

— О, точно, Паша! — воскликнул, будто только что его перед собой узрел, Никита. — А ты чего нам свои хоромы не показываешь? А ну-ка пошли! Такой дом с виду шикарный!..

Замечание тоже было шикарным, учитывая вытертые обои советских времён, низкий отдающий желтизной потолок, лампочку Ильича, свисающую на проводе над головами, ультрасовременную мебель и технику на грани фантастики. Паша оценил шутку, поднялся, махнул им рукой и повёл за собой через трёхметровую прихожую в горницу. Щёлкнул выключателем.

Из темноты возникла большая комната. Кирилл замер позади всех, предчувствуя неладное.

На полу возле дивана стояла его дорожная сумка, раскрытая. Из неё торчали комки одежды, которую он с психа запихивал туда днём. Бесформенная горка носков и футболок громоздилась и на стуле под окном. Окна, кстати, остались не завешанными, за тюлевыми шторами проглядывала ночь. Но главным «экспонатом» в этом музее был диван — с кучей постеленных на него разноцветных одеял, выглядывающих из-под сбившейся простыни, как промазанные кремом слои «наполеона». Одеяло, которым укрывался, Кирилл забрал на кровать, но оставил коробку презервативов, салфетки и вазелин. Коробка была пуста, квадратики из фиолетовой фольги лежали рядом. Их было всего два, однако это не особо имело значение, потому что в сочетании с другими штуками, особенно вазелином… У Кирилла похолодело в груди, и голова действительно пошла кругом.

— Так-так, — ехидно проговорил Пашка, подходя ближе к дивану, — а кто-то утверждал, что пидорок не тронутый. — Он поднял ногу и толкнул её пальцами «доказательства». Никита и Данил повернулись к Кириллу, ухмылялись. Но, кажется, одобрительно. Мол, молоток, Киря, не облажал, так их, пидоров, всегда под низ! Унижать и властвовать!

— Ладно, раскусили, — весело фыркнул Калякин, хотя сердечко стучало где-то в горле возле кадыка. — Захотелось попробовать, как это. В жизни надо всё испытать.

— Ебать пидоров не позорно, — авторитетно рассудил Ребров. — Всё равно, что бабу. Вон, на зоне пачками ебут, и от этого сами пидорами не становятся. Я бы, может, тоже попробовал.

— Ты? — рассмеялся Никита. — Смотри, только в очко не давай, а то тоже пидором станешь.

— Иди на хуй, — легонько толкнул его бедром в бедро Данил. Оба были пьяны и собачились по-дружески. Кириллу же было главное, что они не стали осуждать его. Паша тем временем уселся на диван, взял коробку от презервативов и занял ей руки. Глядел же на Кирилла, усмехался и вроде по-доброму.

— И как это было? — с вызовом поинтересовался он. Вообще, после попадания к ментам Паша заметно изменился, оборзел. Наверно, злился и за провал миссии с коноплёй, и за то, что провёл за решёткой на пару дней больше.

— Да-да, как? — поддержали ребята, устраиваясь кто на кресло, кто на диван к Паше. — Он тебе сосал? Минет отличается от бабского? Он же пацан, должен знать, как лучше хуй обрабатывать…

Кирилл заставил себя улыбнуться, даже беззаботно хмыкнуть. Переступил с ноги на ногу и прислонился спиной к дверному косяку. Острый угол сразу впился между лопаток, но это было не больно по сравнению с затруднительным положением, в которое он попал. Руки убрал назад, заложил между косяком и поясницей, якобы, чтобы мягче и удобнее было, на самом деле хотел скрыть, что они мелко подрагивают. Спасал только алкоголь в крови — успокаивал, притуплял невроз. Нельзя было выставить себя дураком при приятелях и рассказать, что это ты мечтал взять в рот член настоящего пидора.

— Отличается? Да нет, разницы нет никакой особо, — покачал головой Кирилл, не приукрашивая, чтобы у них не возникло желания немедленно пойти и почувствовать эту разницу. Хотя что так, что эдак, он в любом случае сочинял. — Кто хорошо сосёт, так это Даша Перестрелка. У-уу, она на майских праздниках так заглотила!.. Ух, я думал, из задницы у неё вылезет!

— А, да, кстати, — оживился Никита. — Рекомендую! Кто Дашу не пробовал, обязательно попробуйте! Вообще! — он поднял вверх большой палец и засмеялся.

— Ну, а в очко хоть?.. В какой позе ты его? — спросил Данил, ковыряя пальцем в зубах.

— Да в какой, в какой… — принуждённо хохотнул Кирилл. — Раком поставил да жарил, пока полную жопу не накончал ему. Жопа узкая, аж пиздец. Первый раз за три минуты кончил. Второй уже подольше.

— Что ж ты пиздишь-то? — спросил Паша. — Гондона только одного в коробочке не хватает.

— А это уже вторая коробка, — нашёлся Кирилл. — Или ты думаешь, я его только один день?

Пашка выдержал его полный вызова взгляд и, отбросив коробку, радостно воскликнул:

— Я же говорил, пацаны, он влюбился!

С ним заржал только Данил — устроившийся в кресле Никитос задремал. Его голова всё время отклонялась назад на высокую спинку, но каждый раз он вздрагивал, поднимал её, открывал глаза, таращился, потом глаза закрывались, и всё начиналось сначала.

Кирилл побледнел, но потом решил, что с этим надо кончать. Он отодвинулся от косяка.

— А не заткнёшься ли ты, Паша? — сказал он тоже ехидненько, чтобы не доводить до новой драки. — Задрал уже подъёбывать. Ну, чпокаю я Егора, и что? Ты хоть раз видел, чтобы я влюблялся в шлюх? Я думаю, ты сам в него влюбился! И ревнуешь! Докажи, что нет! Я помню, как ты его с самого первого дня защищал! А теперь тебе завидно, что он выбрал меня, а не тебя! А мне он на хуй не нужен, я его просто трахаю, как шлюху похотливую! И он у меня сосёт!

Внимание Данила теперь переключилось на Пашу, он с любопытством разглядывал его и предвкушал, как Паша будет выкручиваться от этого искусного обвинения. Машнов пьяно выпучил глаза, чуть отклонившись всем корпусом назад. Ему не хватало слов, чтобы высказать возмущение. Вид был такой, будто он вот-вот взорвётся. Но спустя какое-то время лицо чуть дрогнуло, Паша моргнул, надул щёки и примирительно улыбнулся — широко, от уха до уха.

— Вот ты злой-то, Киря! Говорят тебе — шутки! Я же знаю, что ты и любовь — понятия несовместимые! Кому же это лучше знать, как не мне: мы же друзья! Ты просто скажи: когда ты домой вернёшься? Без тебя там тоска смертная. Не собираешься же ты из-за пидора тут до сентября сидеть? Поехали завтра с нами?

Калякин мысленно выдохнул. Расчёт на то, что Паша, часто гуляющий на его деньги, не захочет с ним ссориться, был сделан правильно. Ещё повезло, что у всей компании имелось весьма своеобразное мнение о пидорах, вольное толкование этого термина, допускавшее возможность трахать парней и оставаться чистеньким. Трахать можно — главное, не влюбляться.

Но перед Кириллом сейчас стоял другой вопрос, на который, в кои-то веки, он знал ответ.

— Не, Паш, не поеду. Нельзя мне: родаки думают, я на Кипре отдыхаю.

— На Кипре? — удивился Данил, опередив Пашку.

— Да. А я путёвку проебал где-то… Напиздился в стельку и посеял где-то. Вот, чтобы звездюлей не огрести, и свалил в деревню. Папаша и так злой из-за тюряги…

— Ну ты, блять, даёшь, — протянул Данил. — Герой, сука. За это надо выпить! Эй, бухарик, ёб! — крикнул он Никитосу и, дотянувшись, пнул его по колену. — Пить пошли!

Никита проснулся, ошалело вращая глазами, но скоро понял, где находится и зачем, и без разговоров пошёл на кухню. Данил пересказал ему историю с путёвкой. За рюмкой нашлись другие темы, полусонные пацаны быстро пьянели. Вышли на улицу курить и разгорланились на всю деревню — мяукали, подражая соседским кошкам, которые сцепились в кустах. Кирилл опять пропустил несколько тостов, но его сморила усталость. Хотя первым отключился Паша — на своей кровати в спаленке без окон.

36

Кирилла разбудили холод и ползающая по голой ляжке муха. Муху он, дрыгнув ногой, согнал, а одеяла ни под руку, ни под ноги не попадалось. Вечером, вернее, ночью, оно точно было, Кирилл помнил, как накрывался им. Когда вернулись с улицы, когда на кухне остались Дано с Никитосом.

Кирилл вспомнил как прошёл вечер. Памяти помог гадкий привкус во рту, отдававший протухшими огурцами, с другими последствиями пьянки привыкший к частым возлияниям молодой организм прекрасно справился, даже сушняка по ощущениям не имелось.

Очень хотелось к Егору.

Кирилл открыл глаза, повёл взглядом по комнатухе — штору на окне он вчера завесил, она немного сдерживала слепящее солнце. Шторы на двери, наоборот, висели нараспашку, в проёме был виден диван со свернувшимися на нём, спинами друг к другу, Ребровым и Жердевым, спящими прямо в одежде. Ребров негромко подсвистывал, дыша через рот. В Пашиной комнате стояла тишина.

Футболка и штаны валялись на полу возле кровати. Там же нашлось и одеяло.

Очень хотелось к Егору. Увидеть одним глазком.

Кирилл осторожно, боясь разбудить приятелей, сел на кровати. Зевнув, тщательно прикрывая рот ладонью, надел футболку — всю мятую и воняющую — и штаны. На цыпочках вышел из спаленки, прошёл через горницу на кухню и сморщился от творящегося там бардака. То, что не было съедено, закисло в духоте, над тарелками летали мухи, лакомились объедками. Воняло тошнотворно, пепельницу наполняли окурки — видимо, последние из могикан не утруждались выходом на улицу и смолили за столом. Три бутылки были пусты и одна отпита на четверть.

Очень хотелось к Егору. К счастью, вчера удалось избавить его от визита алкашни, но надо было убедиться, что с ним всё в порядке. Пьяные вопли он наверняка слышал, как и вся деревня их слышала, и лишний раз утвердился во мнении, что его воздыхатель не больше, чем быдло.

Кирилл открыл форточку, едва не вырвав трухлявую раму с корнем. Мочевой пузырь просил опорожниться как можно скорее, благо, пьянка отменила утренний стояк. Калякин с радостью выскочил на свежий — по-настоящему свежий — воздух, успев только обуть шлёпки, и добежать до нового сортира. Струя ударила точно в дырку в шатком полу. Кирилл представлял, что ссыт на своих приятелей — ненавидел их, не понимал, как раньше водил с ними дружбу, считал их нормальными чуваками и был таким же, как они.

Да что там — он и сейчас, блять, такой.

Кирилл заправил член в трусы, которые носил уже три дня, подтянул штаны и вышел из сортира. Опустился на влажную от росы землю, прислонился спиной к стенке туалета и расплакался, обхватив голову руками. Это были слёзы обиды и напряжения — он опять всё испортил! Наорал вчера на Егора, обозвал пидорасом! Всю ночь расписывал быдлу, как ебал его и в рот, и в зад, выставлял Егора в унизительном свете! Трус! Голову бы себе разбить за это! Продвигался бы и дальше маленькими шажками, навоз поганый помог бы ему убрать, пока он к матери сходил бы, или бы картошку поросятам варил — но нет, благородное величество оскорбилось отказом! Благородное величество испугалось отстаивать свои чувства перед кучкой долбоёбов! Доказывал Егору, что изменился, что готов быть рядом, несмотря ни на что, а на деле с пеной у рта заявлял, что «просто ебал». Егор никогда не отступился бы от своей правды, какая бы опасность за это ни грозила.

Кирилл метался. Слёзы быстро прошли, а вот тревога нарастала. Он сходил за смартфоном и шагал по двору из угла в угол, воевал с кошками, с мухами, галками, даже пробовал молиться своими словами, вспоминая образ икон из святого уголка в горнице. Аппетит пропал, способность сидеть на месте тоже, но и делать ничего не мог — собрался серпом порубить траву во дворе, а нервозность не давала работать, словно выкидывала из бытия, мысли вращались только вокруг достойного премии Дарвина поступка и возможностей его исправить. Радовался, что пьянь дрыхла и не докучала идиотскими разговорами. Калякин не знал, будет ли сегодня способен заткнуть им рты и прояснить реальное положение вещей, если речь снова зайдёт о Егоре. Боялся, что зассыт признаться.

Он всё время думал над последним монологом Егора, пытался вспомнить его в точности. Тот говорил, что никогда не сможет уехать из деревни. Это было понятным как день — Егор прикован к матери-инвалиду. По крайней мере, пока она жива.

Кирилл ужаснулся своих мыслей — он только что неосознанно пожелал смерти хорошей женщине. Просто для того, чтобы беспрепятственно трахаться с её сыном.

Ещё Егор говорил что-то про неожиданности. Кирилл не мог дословно воспроизвести эту фразу и не помнил, какой она несла смысл. Зато он помнил, что натурал, бегающий за геем, это сказки. Наверно. Если рассудить, то так и есть, ведь обычно все натуралы боятся стать объектами повышенного внимания пидоров. Блять, ну могут быть исключения? Он ведь влюбился в гея?

И получил отказ. Вот хохма. Миф о том, что пидоры не прочь трахнуть всех, кто имеет член, развеян! Аллилуйя! Вручите за это Нобелевскую премию! Уроды!

Кирилл злился на всех и на себя. Идти к Егору и просить прощения он трусил. Кишка была тонка явиться к нему с повинной и открыто признать свои ошибки, покаяться. Было очень стыдно за свою бесхребетность. Решил переждать несколько дней, пока вспышка дурного гнева не забудется, пока всё не рассосётся само собой. Потом попробует поговорить снова, попросит прощения. Он боялся даже выйти за калитку и посмотреть на дом Рахмановых, словно и от этого ситуация ухудшится. Но он не знал, как будет обходиться без Егора эти несколько дней. Сука, он проснулся два часа назад, а уже сошёл с ума без него!

Внутри дома заскрипела и громко хлопнула дверь, ведущая из прихожей на веранду. Под тяжестью человека заскрипели половицы. Стиснув зубы, сидящий на завалинке лицом к забору Кирилл обернулся — он не хотел никого видеть. Заспанный Паша всовывал босые ноги в кеды.

— Здорово, — зевнул он. — Пиздец, уже три часа… Все дрыхнут.

Кирилл промолчал. Паша обулся и, закуривая на ходу, пронёсся в сторону дальних сараев и старого туалета. Через несколько секунд из-за угла донёсся его насмешливый голос:

— Ебать, Кирюха, это ты соорудил?

Калякин сжал челюсти так, что зубы едва не крошились. Принялся считать, глядя прямо перед собой, но блядский листок куриной слепоты у сарая, на который падал взгляд, шевелился, выводя из себя. Когда раздались шаги, и появился радостный Пашка…

— Кирюх, что за скворечник ты там слепил?

… Кирилл поднялся с завалинки, вышел за калитку и направился прямиком к Рахмановым. Он не хотел никого больше видеть, не хотел никого больше слышать. Шёл на негнущихся ногах, как терминатор. В ушах стоял гул, зрение не фокусировалось. Дорогу он помнил наизусть, мог бы дойти и с закрытыми глазами.

Увидел только мотоцикл — красное пятно на фоне серого забора. Замедлил шаг, почувствовав под ногами пружинящую колкую траву. Напряжение в мышцах, в мозгах внезапно схлынуло, сменившись необыкновенной лёгкостью — будто часовая бомба в груди обезврежена в последний момент перерезанием нужного проводка.

— Кирилл! — Калитка распахнулась, из неё выскочил улыбающийся Андрей с рукой в самодельном слинге и перепачканными чем-то жёлтым губами. Не успела калитка закрыться за ним, как распахнулась во второй раз, и на улицу вышел Егор. Отодвинул брата ближе к «Юпитеру» и, хмуря брови, сделал несколько шагов навстречу.

— Егор… я люблю тебя, — сквозь душащие горло рыдания проговорил Кирилл и медленно опустился на колени прямо в пыльные острые былки у обочины, смиренно склонил голову. — Делай со мной… что хочешь, без тебя мне… жизнь не мила.

Андрей, оробев, прижался к мотоциклу, затаил дыхание. На другой стороне дороги, чуть наискось, за немужским поведением друга наблюдали вышедшие на улицу Паша, Никитос и Данил.

Изгои

Кирилл стоял на коленях. Опустив руки. Склонив голову чуть влево и вниз. Смотрел на короткую скошенную, местами выжженную солнцем траву, на острые, толстые былки. Он видел запылённые стопы стоявшего над ним Егора, обутые в поношенные сланцы. Видел его ноги до середины бедра, где начинались — или заканчивались — дешёвые бесформенные шорты. Лица Егора Кирилл не видел глазами, но чувствовал, что селянин стоит погруженный в себя, как происходило каждый раз, когда его пытались вызвать на откровенность. Егор ничего не отвечал, но и не уходил, не прогонял.

Былки острыми верхушками впивались в колени. Кирилл не шевелился, готовый простоять так день или год. Его душа была опустошена страданием, противоборством с самим с собой, с Егором. Он хотел только одного — чтобы всё закончилось, всё равно чем, лишь бы больше не мучиться. Он не врал, говоря, что жизнь порознь для него не мила. В случае отказа Егора, который вероятен как наступление ночи после захода солнца, Кирилл решил ехать домой, сдаться родителям и плыть по течению, потому что существование станет серым и бессмысленным.

Но больно было сейчас. Кирилл ощущал, как выворачивает кости. Что-то новое, малознакомое вылезало из омертвевшего кокона невежества и праздности. Что-то нежное, трепетное, разумное, способное сострадать. Кирилл вдруг осознал, что с этой минуты ему не быть прежним человеком. Кроме того, это хорошее начало всегда сидело в нём, с самого рождения, но загрубело из-за отсутствия тепла и ласки, а теперь воскресло с силой настоящей любви.

Кирилл стоял и не смел поднять глаза на Егора, полностью отдавшись его воле.

Прошло немного времени, показавшегося вечностью. Ни смена света и тени от набегающих облаков, ни лёгкие порывы знойного ветра, ни кудахтанье выбежавших на улицу кур, ни далёкое гудение трактора не нарушали тишину, окутывающую их двоих. Калякин вообще забыл, что они не одни на планете. Он был готов слушать эту тишину вечно, лишь бы не услышать слова «нет».

— Кирилл…

Кирилл вздрогнул. Сразу вскинул голову, впиваясь жадным взглядом в надежде прочитать приговор. Его имя Егор произнёс спокойно и тихо, а в глазах не было твёрдости принятого решения. Егор и боялся обидеть, и не горел желанием произносить «да».

— Встань, пожалуйста.

Кирилл отрицательно покачал головой, выражая решимость стоять так до бесконечности и распороть колени в кровь. Складка между бровей Егора не исчезла. Однако он развернулся полубоком к калитке, примериваясь уйти.

— Если ты и дальше собираешься отвлекать меня от работы, то мне это не нужно, — буднично обронил он и зашагал к калитке. Андрюшка моментом слез с мотоцикла и пробежал впереди него. Куры бросились врассыпную.

Сердце Кирилла сначала кольнуло от неприкрытого пренебрежения и ужаса, что всё кончено, но тут до мозга дошёл спрятанный истинный смысл.

— А если не буду отвлекать? Если буду помогать? — возликовав, Кирилл вскочил на ноги и ринулся за Рахмановым, не замечая тянущей боли в затёкших мышцах. О, какая огромная скала свалилась с его души! Размером с Эверест! Неужели? Неужели?! Мама родная!

Уже прислонив руку к некрашеным доскам калитки, чтобы толкнуть её, Егор остановился, повернул голову направо к Кириллу, а потом указал взглядом наискось через дорогу.

— Связываясь с изгоем, ты сам становишься изгоем, — с той же будничной интонацией произнёс он.

Калякин обернулся, уже понимая, что к дому Пашкиной бабки. Там, у ворот, возле двух иномарок стояли и, скрестив руки, смотрели на них Машнов, Данил Ребров и Никита Жердев, про которых он за эти десять минут успел напрочь забыть. Представление со вставанием на колени перед пидором показалось им странным? Неуместным? Забавным? Да насрать!

Егор уже скрылся за хлопнувшей калиткой, и Кирилл прошёл за ним. Закрыл за собой дверь, физически ощущая, как отсекает старую жизнь. На сердце царила удивительная лёгкость.

37

Во дворе было… словно в другом мире. Словно другой мир и состоял из одного этого двора — умиротворённый, прекрасный, чистый. Нет, у забора, сараев и собачьей будки до сих пор был навален нужный в хозяйстве хлам типа чурбаков, гнутых вёдер и ржавых шестерёнок, однако здесь присутствовала атмосфера искренности, любви, счастья, которых Кириллу так не хватало в последние дни. Да и всю жизнь, наверно. Он был окрылён.

Взгляд скользнул по спине Егора, его выцветшей футболке, и упёрся в лежавшую на раскладушке женщину. Ложе стояло в тени веранды, жалящие солнечные лучи на него не падали. Изголовье раскладушки было приподнято до полусидящего положения, мягкости добавляло подложенное под низ ватное одеяло, а всё тело женщины до плеч накрывал тонкий двуцветный — бело-зелёный — плед советских времен, каким бабушки застилали кровати или диваны.

— Здравствуйте, тётя Галя, — улыбнувшись, поприветствовал Кирилл и даже на радостях отвесил что-то вроде неглубокого поклона. Его удивила «прогулка» Галины, он не предполагал, что она может находиться вне спальни и своей постели. Разглядывал её худое лицо, расчёсанные, но всклокоченные от верчения головой седоватые короткие волосы.

— Здравствуй, Кирюша, — мама попыталась улыбнуться, приподняла уголки губ, но они тут же вернулись в первоначальное положение. Голос был слабым, едва слышным, а тон, как и в прошлый раз, тёплым и радушным, глаза цепко следили за гостем. — Хорошо, что зашёл.

— У вас замечательный сын. Сыновья, — поправился Калякин, заметив наблюдающего за ними с веранды Андрея. Тот стоял за тюлевой шторой, лицом прислонившись к ней так, что она выпирала почти до стекла, образуя ажурную белую маску. Пацан явно чему-то радовался. Возможно, он тоже понял, что у его брата появился новый парень. Кирилл от этого ещё больше возликовал — глаз не сводил с Егора, не мог поверить, что этот независимый молчаливый селянин наконец стал его.

Галина заметила это обожание.

— Вы красивая пара, — проговорила она, глядя на обоих. Кирилл как раз подвинулся ближе к Егору. Хотел бы взять его за руку или обнять, но пока не смел. Егор на слова матери никак не отреагировал, он поднял глаза к окну веранды, и Андрей нехотя высунулся из двери, цепляясь за неё здоровой рукой.

— Андрей…

— Знаю-знаю, — не дал ему договорить мальчуган. — Уже иду.

— Мне тоже пора, — проронил Егор и направился к задней калитке.

— Я с тобой, — поспешно выдал Кирилл и, кивнув Галине, на крыльях счастья поскакал за ним. Рахманов остановился у хлева. Двери в курятник и свинарник как обычно были закрыты, а коровника — открыта настежь.

— Кирилл, я иду на огород полоть. Тебе необязательно находиться рядом. Можешь идти к друзьям или в дом посмотреть телевизор.

Кирилл оскорбился.

— Сказал же, что буду тебе помогать!

Егор пожал щуплыми плечами и направился дальше — не вокруг хлева к загонам для скота, где они разговаривали вчера, а чуть наискось к ещё одной узкой, всего в три грубо сколоченные доски калитке, притулившейся между старых деревянных сараев. Вообще, из сараев на участке выстраивался лабиринт, в котором чужой человек запросто бы затерялся. Тут пахло навозом и поросячьим варевом, и вместе с тем воздух был чист и наполнен ароматами трав и спелых яблок.

Да за очередной калиткой росли молодые яблони и груши. Высоты они ещё не набрали, не больше трёх метров, поэтому запросто можно было протянуть руку и снять с ветки плод с румяным бочком. Плодов висело много, а некоторые, особо нетерпеливые упали в траву. Красная их россыпь на зелёной мураве напоминала иллюстрацию к сказке про девочку, которая искала своего похищенного гусями братца. Точное название Кирилл не помнил: ему в детстве мало читали сказок.

Егор поднял яблоко и протянул Кириллу.

— Спасибо, — сказал Кирилл и взял. Осмотрел со всех сторон — не червоточины искал, а любовался: как для горожанина, для него всякие простые вещи были в новинку. Яблоко оказалось гладким, ровным, как из магазина. Он с хрустом откусил. Кисло-сладкий сок наполнил рот, мякоть тоже оказалась вкусной.

— Ранний сорт, — пояснил Егор и пошёл дальше, к натянутой на колышки между деревьями проржавелой проволоке. На ней сушились целлофановые пакеты, какие-то бесформенные тряпицы и несколько хозяйственных перчаток с синими резиновыми пупырышками на внутренней стороне ладони. Ещё под деревьями стояли выгоревшие на солнце пластмассовые зеленое и красное ведра. Изнутри они были пыльные, да и снаружи не чище. Находилась тут металлическая бочка с водой, на поверхности которой плавали жёлтые листики, к ней тянулся чёрный пластиковый шланг — верно, через него бочка и наполнялась, но не из колодца же? Кирилл вспомнил, что не видел ещё ни колодца, ни колонки. Впрочем, откуда у Рахмановых колонка, если в селе нет водопровода?

Яблоко оказалось кстати, еда бальзамом действовала на желудок, ведь от нервов разыгрался аппетит, а за день Кирилл ничего и не ел. Только просить Егора накормить его он не собирался, считал, что еду надо заслужить, а не становиться нахлебником в семье, где и так туго с лишними деньгами.

Егор снял пару перчаток с проволоки, надел, потом поднял красное ведро и повернулся в сторону огорода — за садом с его низкими ветвями были видны грядки с капустой и оранжевыми тыквами. Кирилл мгновенно выкинул огрызок подальше в траву, приблизился, тоже снял с проволоки и надел первые попавшиеся перчатки, шершавые после стирки и сушки, и подхватил второе ведро. Поймал скептический взгляд Егора.

— Я буду тебе помогать.

— Запачкаешься.

Кирилл опустил голову вниз к мятой после бурной ночи футболке, штанам с пыльными отметинами в районе колен и шлёпкам. Рахманов издевается, да?

— Устанешь, — добавил Егор.

— Не делай из меня слабака, — попросил Калякин. Что он, двадцатилетний дядя, не справится с прополкой? Не полол никогда, конечно, но траву дёргать не велик же труд? Егор ничего не ответил и, нагибаясь под особо низкими ветвями, прошёл вперёд. Кирилл прошёл тоже и увидел… огромный, просто бескрайний огород! Впереди действительно росли капуста и тыквы, дальше кабачки, помидоры, подвязанные к палкам, ещё какие-то грядки с зелёными хвостами, возможно, свёклой и морковкой, по нескольким грядкам стелились плети огурцов, среди листьев желтели семенники, по правому краю этого футбольного поля сидели ещё тыквы и какие-то лопухи, слева высились ряды подсолнухов и кукурузы, стоял крытый плёнкой парник. А всю середину занимала картошка, длинными ровными рядами тянулась к горизонту. Ботва уже почти вся пожелтела и местами засохла, но сорняки густо зеленели. Правда, пять или шесть длиннющих грядок были чистыми, но всё равно — вот это всё прополоть?! На Кирилла разом свалилось уныние.

Шедший чуть впереди Егор обернулся и бросил ещё один взгляд. Наверное, он ожидал, что навязывающийся в бойфренды спасует перед объёмом работы, ждал прочитать на его лице именно то, что сынок депутата сейчас испытывал. Кирилл это понял и вовремя скрыл неприязнь к тяжёлому физическому труду за бравой ухмылкой:

— И это всё? Тут раз плюнуть!

Нет, он не потеряет Егора из-за кучки сорняков! Никогда! Он теперь часть этой семьи и должен помогать, раз уж даже малец Андрей со сломанной рукой не отлынивает от работы. Куда, кстати, брат его отправил?

Кирилл решил не смотреть вдаль, туда, где кончаются грядки — они точно простирались метров на пятьдесят-семьдесят. За ними шла лужайка, с трёх сторон огород окружали заросли американского клёна, вишни и малины. Виднелся заброшенный участок соседнего дома.

Калякин дошёл до прополотых грядок и остановился у смежной с ними заросшей.

— Чур, это моя! — жизнерадостно, словно Ленин на субботнике, сообщил он.

— Обычно я по две беру, — спокойно проинформировал Егор, вставая так, чтобы и Кириллу достались две. Почти рука об руку. Уравновешенный, словно генерал перед боем. Блять, неужели его не угнетает вид этой плантации? Работы непочатый край! Но спрашивать этого Кирилл не собирался. Не сейчас. Может быть когда-нибудь потом, когда они станут ближе. Времени у них ещё много, до сентября точно.

— Я могу и три, — заявил Кирилл, не желая ударить в грязь лицом.

Егор повернулся к нему, на этот раз взгляд его удивительных чёрных глаз стал чуть насмешливым, хотя губы не тронула улыбка:

— Не волнуйся, весь огород не за один день. Я планировал сегодня пройти шесть грядок — всего их осталось двадцать восемь, — а если ты мне поможешь…

— Мы пройдём восемь за вдвое меньшее время.

— Да, — кивнул Егор, больше не оборачиваясь. Он поставил ведро на землю между своих двух грядок, наклонился, выставив вверх маленькую попу. Шорты обтягивали её, вырисовывая между округлостями ложбинку промежности. Очень хороший ракурс. Особенно в движении. Кирилл подтянул перчатки и штаны и поспешно принялся нагонять свою любовь. И даже обгонять, чтобы и Егор хоть украдкой подглядел за его таким же откляченным задом, потому что ему по-прежнему требовалось лежать под Егором в пассиве, под этим странным парнем с собственной безучастной философией.

Травы оказалось не так много. Потянув за один побег, Кирилл вырывал целый куст, вьюном опоясывающий грядку. На стеблях болтались нежно-розовые граммофончики. Вторая разновидность сорняков походила на одуванчики с таким же длинным стержневидным корнем, только с колючими, впивающимися шипами даже через перчатки. Егор продвигался вперёд быстро, утрамбовывая траву в ведро, Кирилл повторял за ним. Хотел заговорить, о чём-нибудь спросить, но боялся показать, что дыхание при ритмичном темпе с непривычки сбилось. Хорошо, что иногда на солнце набегали облака, и пот не тёк ручьём.

Егор выпрямился, убрал волосы с лица, которыми тут же принялся играть ветер. Его ведро было набито с горкой.

— Ссыпаем в кучу, потом уберу, — сообщил он и, пройдя мимо напарника, высыпал ведро между прополотыми грядками.

— Уберём, — ревниво поправил Кирилл, делая то же самое. — Я собираюсь тебе во всём помогать.

Егор промолчал. Они вернулись на места и продолжили сражаться с сорняками уже где-то на середине грядок. Только теперь Калякин не мог молчать, хотел говорить и говорить на все темы.

— Сколько здесь гектаров? — спросил он хоть что-нибудь.

— Гектаров? Огород пятьдесят соток. Полгектара.

— Хватает для скотины?

— Смотря по урожаю.

— А в этом году?

— Неплохой. Копать через две недели буду.

— Вручную? — Кирилл немного испугался, что придётся перелопатить все эти нескончаемые полгектара, понадеялся, что голосом не выдал обуявшего его смятения.

— Распахиваю трактором, собираю вручную.

Кирилл выдохнул.

— А трактор где берёшь?

— Нанимаю.

Ага, ещё одна статья расходов.

— Собираешь один? Или Андрей помогает? Где он, кстати?

Егор, выдвинувшийся на пару метров вперёд, посмотрел на него так, что Кирилл понял: слишком много нелепых вопросов. Калякин выпрямился, потирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Межа, которой заканчивались картофельные грядки, маячила совсем рядом, метрах в десяти. Просто невероятно, что он прошёл, согнувшись, такое расстояние и ни разу не заскулил от ломоты в спине.

— Егор, спасибо, что принял меня после всего. Извини за вчерашний срыв. Это я пидор, не ты.

Рахманов присел на корточки, схватил пучок вьюнка, потянул, выдрал с длинным тонким белым корнем, утрамбовал в почти полное ведро.

— Мне Андрей помогает. Сейчас он поросятам варит, за печкой следит, — проговорил Егор, будто и не слышал извинений. Нет, он ответил на вопросы именно потому, что услышал извинения. Кирилл понял, что на правильном пути, на долгом, трудном, правильном пути. Ну и что, он с него не свернёт.

— А как называются эти сорняки? — спросил он, уходя от темы, на которую Егор не хотел говорить. Да и не всё ли равно, о чём вести разговор, лишь бы твой кумир не замыкался в себе? Нейтральные темы подходили больше всего.

— Это, — Егор вырвал ещё пучок вьюнка, освобождая от зелени сразу полметра вздыбленной грядки, — повилика. А колючие — это осот.

Они закончили каждый свои две грядки, немного постояли на меже, отдыхая, и снова принялись за работу. Егор по большей части молчал, Кириллу хотелось курить, спина, руки, ноги отсохли, в шлёпки набивались твёрдые комочки земли, но он чувствовал в себе прилив сил, способность сегодня же расправиться с блядскими повиликой и осотом на всём огороде сразу, а не на ещё жалких четырёх грядках. Чистой, без единой соринки, площади прибавлялось. Калякин рассказывал о всякой ерунде, шутил и дурачился, утверждая, что до сего дня представлял картошку, растущей на деревьях, как яблоки. Ему очень хотелось увидеть улыбку Егора, услышать его смех, но тот или отворачивал голову, или убегал вперёд.

На втором заходе Кирилл всё-таки выдохся, хотя стойко пытался не снижать темпа, щипал траву. Три кучи собранных ими сорняков наглядно демонстрировали проделанную работу. Тучи рассеялись до состояния перистых облаков, ветер утих, клонящееся к закату солнце не напекало макушку. Предвещая ночь, горланили петухи и лягушки. Под ногтями, между пальцами, везде набился слой пыли, одежда перепачкалась землёй и травяным соком, припорошённые той же земляной пылью волосы превратились в паклю. Последние метры Кирилл буквально полз и рухнул между кочанов капусты, как только выдрал последний пучок осота с длинным, как крысиный хвост, корнем.

— Устал? — спросил Егор.

— Но не запросил пощады, заметь, — выдал Кирилл, вытирая о перчатку захлюпавший нос. Он не устал — он подыхал. Мышцы ног горели, как после марафонской дистанции. Впрочем, откуда ему знать, как себя чувствуют легкоатлеты после забега? Профессионально спортом он не занимался, секции не посещал. Жизнь, которая раньше представлялась яркой и насыщенной, сейчас казалась плоской и усечённой, лишённой стольких радостей, для которых не нужно туго набитого кошелька. Например, совместной семейной прополки огорода. Сейчас Кирилл кожей, каждой клеткой тела ощущал свободу от стереотипов и предрассудков своего прошлого, словно, закрыв калитку во двор Рахмановых, смыл с себя грязь, очистился, исповедался и получил отпущение грехов.

Егор взял оба ведра и высыпал остатки травы в ближнюю кучу, снял и вытряхнул перчатки.

— Спасибо за помощь.

Солнце путалось в верхушках деревьев и в его волосах. Чёрные глаза с густыми ресницами — Кирилл не мог спокойно смотреть в них.

— О, я ещё и не то могу, — нервно хохотнул он и понял, что остался бы лежать в капусте навсегда. Пару веков точно. Так устал! А Егор… блять, Егор целыми днями один крутится как белка в долбаном колесе и не ноет!

— Мне надо дальше идти, — подтвердил его мысли Рахманов.

— Встаю, — сказал Кирилл и с трудом, кряхтя как старый дед, поднялся на ноги. Стащил с рук перчатки. Коже сразу стало комфортнее.

Егор с двумя вёдрами пролавировал меж некрепких ещё кочанов и поднырнул под деревья. Вёдра поставил у бочки и помыл руки в застоявшейся воде. Листики на её поверхности заколыхались, как утлые судёнышки в шторм. Кирилл повесил перчатки на проволоку и опустил руки в ту же воду. Прохлада сразу окутала их, смывая усталость. Но главное, рядом были руки Егора, к которым нестерпимо хотелось прикоснуться. Только для этого было не время. Кирилл исподтишка поглядывал на его лицо, мечтая прочесть зеркальное отражение чувств, но читал только не пробиваемую ничем невозмутимость.

— Пойдём, — вынув руки, вытирая их о футболку, а футболкой лицо, позвал Егор. Кирилл утёрся точно так же, на ткани остались тёмные, мокрые и грязные полосы. Одежда была испорчена, хотя, с другой стороны, у него появилась одежда для выполнения домашней работы.

Они прошли через калитку. Досюда снова доносились запахи дыма, поросячьего варева и навоза. Из-за угла хлева выбежал Андрей. Растрёпанный. С книгой в здоровой левой руке. Обложка была пёстрой, глянцевой — пацан зря времени не теряет, просвещается.

Андрей посмотрел на них двоих, причём как-то загадочно, заговорщически, будто подсматривал за их проделками в кустиках, а взгляд остановил на брате.

— Уже сварилось, Егор. Мама заснула.

— Угу. Иди тогда дома приберись.

— Ладно, — без желания, прижимая к груди книгу, ответил мальчик, и вдруг засиял догадкой, почему его послали наводить порядок. — Кирилл заночует у нас?

Калякину тоже хотелось знать ответ, сердце участило сокращения. Однако… Егор, как всегда, остался глух и нем, на несколько секунд погрузился в себя, возможно, решая, как поступить с ночёвкой. А может, он никак не мог решиться на отношения и жалел, что привёл парня с собой и разрешил помогать. В любом случае, Егор не произнёс ни слова по этому поводу.

— Проверь всё и беги в дом, — вместо этого скомандовал Егор. — А я сейчас за коровой.

— Ну, хорошо, — буркнул Андрей и, сверкая пятками, скрылся за хлевом.

— Я с тобой! — сразу заявил Кирилл. Он не чувствовал ног под собой, однако ни за что не променял бы прогулку за животиной на отдых на диване или любой мягкой горизонтальной поверхности. Он боялся расставаться с Егором. Боялся, и всё тут. Будто разрешение находиться на его территории с ним рассеется как дым.

Егор кивнул и пошёл во внешний двор. Кирилл следовал за ним хвостиком.

Галина уже не спала.

— Мальчики… Устали?

— Нет, мам. Пойдём домой? — Егор говорил так, будто совсем не замечал паралича матери, будто она была здоровой, а приболела простудой. Конечно, любил её и так подбадривал. Не виня в своём затворничестве в глухой деревне вместо прелестей городской разгульной жизни.

Женщину, пусть и парализованную, со двора действительно следовало убрать: вечерело, воздух холодал, и начинали виться комарушки. Егор подошёл к раскладушке плотнее, убрал покрывало, подсунул руки под тощее неподвижное тело в белой ночнушке и поднял, как жених невесту. Откуда-то появился Андрей и бросился открывать двери.

— Давай я помогу, — спохватился Кирилл, обалдевший от этой трогательной сцены, но Егор махнул головой со спутанными в клоки волосами и, взлетев по порожкам, скрылся на веранде. Хлопнула ещё одна дверь. Кириллу только оставалось удивляться выдержке Егора, ловкости, с которой не самыймускулистый парень после трёхчасовой прополки картошки и ещё кучи сделанных ранее дел, нёс тяжёлую ношу на руках. Удивляться ему и восхищаться им.

Рахманов вернулся минут через пятнадцать. В его облике изменилась только причёска — волосы он расчесал и убрал в хвост.

— Мотоцикл надо загнать, — сказал он и стал открывать ворота. Они были из досок, как и забор, скреплённых металлическим каркасом, запорным устройством служил кусок железной трубы. Егор вынул трубу из пазов, открыл настежь створки. Дремавшие на улице под воротами куры недовольно заквохтали и через пару секунд вытягивания шей и любопытных взглядов наперегонки ринулись через двор к курятнику. На них загавкала собака.

Кирилл не двигался. Словно открытие ворот разрушило защиту обретённого им мира, стало порталом, через который его вытянуло бы вовне и вернуло к прежней пустой действительности. Егор на всё это внимания не обращал, завёл драндулет — уши сразу заложило от шума, в нос пахнули выхлопные газы, белые клубы поплыли над травой — оседлал его и въехал во двор. Быстро повернул ключ, прекращая всю эту какофонию звуков и запахов. Пока он не слез, Кирилл быстро закрыл тяжёлые ворота, снова запечатывая свой мир.

Но от реальности не сбежишь. Свои вещи и машину он готов был бросить на произвол судьбы, но корову в поле не оставишь.

Кирилл не знал, с каких пор он стал таким перепуганным и мнительным. Однако сердечко стучало громче каждый раз при мысли, что сказка кончится.

— Тебе не обязательно идти, — сказал Егор, отворяя калитку. Кирилл едва не бросился ему наперерез, чтобы захлопнуть чёртову дверь обратно и никуда не пускать. Но это было бы глупой истерикой, и он обречённо шагнул на улицу. Хляби небесные не разверзлись, земная твердь не расступилась, чтобы поглотить его — деревня оставалась тихой, безлюдной. Тени лежали на дороге, высоко летали ласточки, песню заводили первые сверчки.

Они вышли на дорогу, помедлили, повернув головы к дому Пашкиной бабки. Там на придомовой территории, мордой к гаражу, стоял только «Фольксваген Пассат». Пашкина «Камри» с обочины исчезла. Значит, пацаны съебались. Ну и отлично. Подарочек только после себя оставили: капот, крышу и багажник «Пассата» устилали разноцветные тряпки, в которых Кирилл даже на таком расстоянии распознал свои курортные шмотки. Ещё несколько цветных пятен украшали траву и ближайшие деревья, благо, не электрические провода. Суки.

Кирилл повернул голову и понял, что Егор видит то же самое. Ему стало стыдно, что он знаком с этими паскудами и называл их друзьями, считал нормальными чуваками. Стало стыдно, что эти козлы надругались над ним на глазах у самого замечательного человека, опустили до уровня плебея. Ах да, «связываясь с изгоем, ты сам становишься изгоем». На хуй этих уродов! Ничего с ними больше общего! Никогда!

На секунду внутренний голос воззвал к гласу рассудка, призывая не терять разум, не закапывать себя в навозе ради деревенщины, которому нужны лишние рабочие руки, но Кирилл его мигом заткнул — не сметь указывать!

— Тебе надо сходить туда, — Егор ни взглядом, ни интонацией не выказал злорадства. Наверное, в его арсенале и не было такой эмоции. Только участие и сочувствие.

Кирилл и сам понимал это. Но колебался. Страх, что хрупкое взаимопонимание с Рахмановым лопнет как мыльный пузырь, стоит только им отдалиться друг от друга дальше, чем на два метра, рос в нём.

— Сходи со мной, — наконец попросил он, сгоняя муху с загорелого плеча Егора, прежде чем тот успел согнать её сам.

— Зачем? Сходи один, а я пока приведу корову.

— Сходи. Пожалуйста, — взмолился Кирилл, хватая его руку в смятении. — Я боюсь, что после ты закроешь дверь перед моим носом.

По опущенному, извиняющемуся взгляду Егора, по прикусыванию нижней губы, которое он даже не контролировал, Калякин с болью понял, что такой исход вполне возможен. Но он трусливо сделал вид, что не заметил неприятной правды, и продолжил:

— Или давай сначала за коровой сходим, а потом ко мне.

— Хорошо, — сказал Егор и направился налево к дому Пашкиной бабки. Наискось было метров двадцать. А ещё через тридцать находился дом банкирши. Ещё несколько дней ей гулять в столице, а вернётся… Только бы Егор не трахал её! Кирилл догнал его. При уменьшающемся расстоянии стал виден ещё один сюрприз, оставленный приятелями — иномарка стояла практически на ободах.

— Блять! — Кирилл обошёл машину, надеясь, что просто выкручены золотники, но нет… — Проколоты! Блять! Суки! Найду, убью! Пидорасы!

Он осёкся, взглянув на Рахманова. Тот, по своему обыкновению, взирал на происходящее отстранённо. Если бы подобная беда случилась с ним, наверняка не стал бы орать и клясть всех на свете, а принял как очередное испытание судьбы, ниспосланное свыше. Стиснув зубы, всё бы преодолел, исправил, полагаясь на какую-то свою справедливость. Жаловаться при парне, посвятившем себя матери-инвалиду и младшему брату, было неуместно: что значат проколотые колёса в сравнении с его несчастьями?

— Извини, Егор… Три колеса… Дело поправимое. Шиномонтаж есть поблизости?

— В городе.

— Блять, далеко. Ладно, придумаю что-нибудь. — Кирилл принялся собирать вещи с машины в найденную около неё сумку. Трусы, майки, рубашки, футболки, шорты, свитер… двое трусов и россыпь носков снял с веток. Принадлежности для бритья, кроссовки, зубная щётка, расчёска и всякая мелочь валялись на притоптанной траве в радиусе трёх метров. Там же он нашёл бумажник и книжку с водительскими документами, открыл их — всё было на месте. А на лобовом стекле напротив пассажирского сиденья почти бесцветной жирной субстанцией был нарисован смачный хуй с яйцами, и рядом подписано «валить пидоров». На дворники дружки натянули презервативы, вроде бы не использованные. Олигофрены. Кирилл надеялся, что Егору не видно этого безобразия: не хотелось огорчать его и позориться самому.

Он встал с набитой сумкой перед Рахмановым. Было ясно, что из дома Пашкиной бабки его уже изгнали, но и Егор к себе официально не приглашал. Приглашение в дом рассматривалось бы согласием на начало их отношений, а Егор, бесспорно, до сих пор пребывал в раздумьях. В нём больше говорили жалость, доброта, чем страстное желание крутить любовь с городским быдлом.

— Пойдём, — после тягостных минут молчания произнёс Егор и первым пошёл к своему дому. Кирилл ветром понёсся за ним. В который раз за половину дня его душа возликовала, вознеслась к небесам! Вот оно, вот оно, согласие! Вот оно, молчаливое признание в неравнодушии! Господи, как же хорошо! Кирилл пристроился рядом, переступал торчащие из укатанного щебня камни и тоже ничего не говорил, только улыбался как дурачок. Такого сопливого романтизма он за собой никогда не наблюдал. Бабочки в животе, ах, эти бабочки в животе — как же хорошо, когда тебя тоже любят!

38

Корову привели, когда на Островок стали спускаться сумерки. Температура воздуха понизилась на несколько градусов, проснулись сычи и летучие мыши. Только благодаря им, сверчкам и цикадам деревня не казалась вымершей. Зорька шла послушно, тонким пояском хвоста с кисточкой отбивалась от слепней, вымя почти волочилось по земле, задевало высокую траву. Она зашла прямиком в сарай и протяжно замычала, требуя дойки. За стеной в свинарнике хрюкали поросята.

Весь путь туда и обратно Кирилл развлекал Егора всякой околесицей, типа пересказа последних частей «Звёздных войн» и всех сезонов «Игры престолов», и сейчас ринулся в коровник помогать или хотя бы постоять рядом, ибо уморился как собака. Как он будет помогать доить корову — об этом он даже не думал. Как-нибудь.

И был остановлен у двери.

— Иди отдыхать, — посоветовал Егор. — Не надо вокруг меня крутиться. Я сам привык управляться. Мне надо помыть руки, подготовить вёдро. Иди в дом, Кирилл.

— Но я хочу помочь! Ты сам ещё не присел ни на минуту!

Откуда ни возьмись появился Андрей, одетый, будто вечер не наступил, и комары не кусались. Прибежал вприпрыжку, но последние метры чуть ли не крался, то ли стесняясь взрослых, то ли, наоборот, надеясь подслушать их разговоры.

— Егор, — позвал мальчик, когда его обнаружили. — Ты скоро? Я всё подготовил, но левой не получается…

Егор шевельнул желваками, повернулся к Кириллу под заискивающим, обожающим взглядом брата:

— Хочешь помочь? Помоги лучше Андрею.

— Запросто! — с энтузиазмом отозвался Калякин, не особо заботясь, на что подписывается. Потёр ладонью о ладонь.

— Покажи ему, — попросил младшего Егор. — Сделаете, потом отведи Кирилла в душ и дай чистое полотенце. А сам ужин разогревай.

При упоминании душа и ужина настроение Кирилла улучшилось, хотя он и так пребывал в эйфории. Подробнее насладиться предвкушением чистоты и сытости не удалось, потому что Андрей, ответив брату, поманил Кирилла за собой за угол хлева, к загонам для скота. Только сейчас Калякин обратил внимание, что поросята хрюкали в сарае слишком недовольно, а со стороны кур царило райское спокойствие. Ещё он понял, что принюхался к вони навоза и почти не замечает её.

Сумерки ещё не перешли в ночь. Видно было достаточно хорошо. Хотя тут и там лежали длинные, тёмные тени. Загоны пустовали, живность устроилась на ночлег в закутах. Андрейка же привёл его к грубо сложенной печке, на которой стояли два огромных чугуна, из одного торчал корец. Оба были пусты, с остатками варева на стенках. Огонь в печурке не горел. Рядом на вытоптанном пятачке стояла пустая кастрюля литров на пятнадцать, тоже грязная изнутри и закопчённая снаружи.

Их же интересовали, как догадался Кирилл, четыре эмалированных ведра, выстроившихся в ряд тут же. Вёдра были наполнены варёной с кожурой мелкой картошкой, смешанной с каким-то крошевом и резаными яблоками. Воняло это отвратно. Помои для поросят, замечательно! Кирилл сглотнул, подавляя тошноту.

— Вообще-то я сам всегда кормлю, — деловито похвалился Андрей, — но у меня рука… Приготовить — приготовил, донести бы смог, а вылить, чтобы сволочи пузатые с ног не сбили, не получится. Они голодные там, как черти, обычно мы так долго с кормёжкой не задерживаемся. А ты сможешь? Там корыта есть, туда надо вылить, а я буду смотреть, чтобы не разбежались.

— Конечно, смогу! Что я, никогда свиней не кормил?

Не велика задача, подумал Кирилл и поднял два ведра. На практике они оказались тяжелее, чем на вид. Плюс усталость, сковывающая все члены и суставы. И эти ведёрочки носит двенадцатилетний мальчик?

— Веди, — приказал он Андрею. Тот повёл обратной дорогой, повернул вертушку на свинарнике, открыл дверь, включил свет. Из коровника доносилось ритмичное биение струй молока о дно ведра. Вот чем насыщен день Егора, ни минуты продыху. Ещё успевает соседям помогать.

В свинарнике запах был совсем специфический, хотелось немедленно выскочить на свежий воздух. Шлёпки ступали по доскам пола, достаточно чистым, неунавоженным. Свиньи хрюкали и толкались в перегородку. Одна взрослая, абсолютно чёрная особь встала на задние копыта и следила за их приближением.

— Они кусаются? — спросил Кирилл, ощущая, что ноги начинают дрожать. Он боялся этих вьетнамских монстров, домашние они или нет. Бекон не хрюкает и не воняет. И не смотрит на тебя злыми глазищами.

Андрей рассмеялся, как смеются дети над глупыми взрослыми:

— Ты что! Это же не собаки! Корыто справа от двери. Выливай и уходи.

Кирилл поставил одно ведро на пол, дождался, когда пацан откроет дверь в перегородке, и шагнул на арену к монстрам. Пол закута был мокрым и скользким, шлёпки, наступив, чавкнули. От навоза и животных шло тепло. Сами животные, большие туши и поменьше, устремились к сегодняшнему кормильцу. Страх обуял Кирилла. Быстро сориентировавшись, он плюхнул содержимое ведра в продолговатую длинную лохань и под хрюканье и визг оголодавших животных выскочил обратно.

Сердце колотилось. Закрывший закут Андрюшка угорал над ним, прижав загипсованную руку к животу.

— Скучно тебе тут? — беззлобно огрызнулся Кирилл. — Комика нашёл?

Переводя дыхание, Калякин вытер неожиданно для него повлажневший лоб и с досадой вспомнил про второе принесённое ведро. Блять. А одним эти твари не наедятся?

— Я ещё ни разу не видел, чтобы свиней боялись! — потешался пацан, его смех гулко разносился под сводами низкого помещения, отдавался от голых кирпичных стен. — Чего их бояться? Это же просто свиньи!

— Действительно, чего их бояться? — пробормотал Кирилл. То ли отвечая на насмешку, то ли уговаривая себя. Не в клетку же к тиграм его посылают? Позорно бояться свиней, милых зверюшек с розовыми пятачками, которые дают людям мясо, ха-ха-ха. Он всё равно боялся — и оголтелых свиней, и навозную жижу под ногами, и этого жуткого тёмного сарая с паутиной во всех углах.

Однако, стиснув зубы, при помощи мальчишки он вылил второе ведро месива, а потом сходил за третьим и четвертым и тоже отдал жратву свиньям. Те дрались за место у лохани, отталкивали друг друга. От визга и чавканья закладывало уши.

Когда Кирилл с Андреем вышли на свежий воздух, прихватив пустые вёдра с собой, Егор уже закончил с дойкой. Он стоял у короткого низкого верстака или лавки, идущей вдоль забора, и переливал молоко из ведра в двух- и трёхлитровые банки. Банок было четыре, одна полная, рядом лежали капроновые крышки. Верстак покрывала новая клеёнка в красно-белый квадратик. На Егоре были бандана и синий, немного поблёкший, в крупную ромашку ситцевый фартук. В этом аксессуарчике он даже сзади смотрелся очень сексуально. У Кирилла встал.

Молоко лилось в банку ровным водопадом, тихо шелестело, иногда булькало. Егор чуть наклонял ведро, смотрел на процесс сосредоточенно, чтобы не пролить ни капли. Кириллу захотелось подойти к нему, обнять за талию там, где лежат завязки фартука, прижаться к спине и, конечно, потереться членом. А ещё убрать с шеи длинные пряди и коснуться кожи губами. И чтобы…

— Кир! Вёдра-то поставь, — продолжал потешаться Андрей. — Вот сюда. Я потом уберу.

Кирилл осознал, что всё ещё держит вёдра в руках и поспешно поставил их на бетонированную площадку у сарая рядом с теми, что нёс мальчишка. Егор уже наполнил банку и повернулся, изучающе глянул и на работников, и на их пустой инструмент.

— Хорошо, спасибо. Андрей, дальше по плану…

— Иду уже, — надул губы пацан. — Кир, пойдём в душ отведу.

— Пойдём, — вздохнул Калякин.

Душ означал конец трудового дня и долгожданный отдых. Да, больше вкалывать было некуда — солнце садилось, а значит, даже неграм полагалась передышка. Сумерки стали настолько густыми, что запросто можно было наткнуться на предметы. Кирилл ориентировался по светлой кофте юного провожатого, приведшего его на передний двор. Душем оказался один из сарайчиков, аккурат возле собачьей конуры. Собака высунула морду и заискивающе посмотрела на хозяина. Миска ее была вылизана до блеска, во второй на донышке зеркально отсвечивала вода.

— Сейчас, Найда, сейчас я тебя покормлю, — извинился перед ней Андрей. — Мы ещё сами не ужинали. Сейчас только Кира провожу. Он теперь будет у нас жить, привыкай.

Но псина или давно привыкла, или ей было глубоко по фигу на чужих людей — она снова залезла в конуру. Андрей открыл дверь и первый заглянул в тёмное нутро летнего деревенского душа, включил лампочку, одетую в водонепроницаемую капсулу. Лампочка осветила каморку два на два, крашеную в красно-коричневый цвет, с узким окном под потолком, выходящим на противоположную сторону. Лавка у стены, брезент на наклонном полу, похожая на дуршлаг решётка слива, гвоздики с висящими полотенцами и мочалками на стенах, полочки с шампунями и мылом, маленькое круглое зеркало и что-то похожее на электрический бойлер литров на сто, от которого шла пластиковая труба к закреплённой на держателе смесителя лейке душа. Странная конструкция - видимо, Егор сам инженерничал.

— А вода у вас откуда? — задал давно интересовавший вопрос Кирилл.

— Из скважины, — деловито сообщил Андрей. — Насос стоит… И на огород воду можно подавать, и сюда. На соплях, правда, держится, жутко неудобно, но хотя бы… А, фигня, давай заходи и через две минуты можешь включать. И это, горячую воду сильно не расходуй, Егору оставь.

— Ага, хорошо.

— А полотенце я сейчас занесу чистое. Ты меня не стесняешься?

Вообще-то Кирилл предпочёл бы, чтобы полотенце принёс Егор, и они бы приняли душ вместе, экономя воду. Но несовершеннолетнего сорванца он в свои желания посвящать не собирался, боясь схлопотать потом от его правильного старшего брата за развращение.

— Вроде нет.

— Ну, тогда давай купайся, — выдав напутствие, Андрей рванул в сторону веранды.

— Подожди! — опомнился Кирилл, пацан остановился. — Мне одежда чистая нужна. Захвати из сумки какие-нибудь трусы и футболку!

— Ладно!

Кирилл ещё раз с порога осмотрел душевую и вошёл внутрь. На двери имелся крючок, но пользоваться им он по известной причине не стал. Разделся, сложил вещи на лавку — они были пыльными после огорода, воняли потом и свинарником. День выдался очень долгим, словно два столетия прошло. Он пил всю ночь с дегенератами, проснулся с похмелья, пытался заглушить боль от ссоры с Егором, встал перед ним на колени, признался в любви и получил надежду на взаимность, работал весь день, пересиливая себя, летал на крыльях любви, ощутил бабочек в животе. И вот сейчас он ляжет спать в доме любимого человека. Всё это невероятно. Будто не с ним.

Ещё он вспомнил, что не курил часов с двух. И в сортир не ходил.

Кирилл включил воду. Из лейки хлынула сначала холодная, затем она потеплела, пришлось разбавлять. Струи бились о плечи, спину, грудь, стекали к паху, по ногам. Всё вокруг намокло от брызг. Сразу потянуло отлить, но на пол делать свои срамные дела он не пытался — потерпит. Кирилл взял мочалку и мыло, принялся тереть себя, представляя, как здесь этими принадлежностями каждый день моется Егор. Стояк налился крепкий. Мягкие мыльные касания и поглаживания отзывались приятными импульсами. Доводить себя до пика Кирилл не решался.

В дверь постучали. Из-за шума воды он сразу не услышал: мылил голову, думая, что завтра утром надо побриться, причём во всех местах и лучше всё-таки сегодня, но станок и пена тоже находились в сумке.

— Кир, вещи!

Дверь открылась, в щель просунулась ручонка с завёрнутой в махровое полосатое полотенце одеждой. Кирилл быстро прикрыл опадающий стояк ладонью, забрал свёрток и положил на лавку. В принципе, ему требовалось только смыть шампунь с волос, и помывка окончена. Он управился с этой задачей секунд за двадцать.

Вытеревшись и надев чистое, хоть и мятое, Кирилл почувствовал себя другим человеком. Шлёпки только не мешало бы помыть. Но не здесь и, возможно, не сейчас.

На деревню уже опустилась ночь со всеми её прелестями. Звуки, кроме сверчков, затихли. Комары моментально кинулись на свежую, душисто пахнущую добычу. В окнах дома горел свет. Егор ждал, сидя на мотоцикле, обхватив себя руками.

— С лёгким паром, — дежурно пожелал он, поднимаясь. — Ступай в дом, ужин готов.

— Я в сортир…

— Он там, — Рахманов махнул в сторону хлева.

— Я видел.

Кирилл действительно знал, куда идти. Сортир слишком своеобразная конструкция, чтобы её не заметить в ряду строений. Он стоял в той части двора, которая выходила на огород, особнячком от остальных сараев. Широкими шагами, потому что уже поджимало, дойдя до туалета, он нацелился и с облегчением опорожнил мочевой пузырь, попутно рассматривая убранство уборной. В целом, принцип был одинаков — небольшое возвышение, дырка в полу, полка для бумаги, только стены и крыша оклеены пенопластовой потолочной плиткой. Всё-таки Егор был рукастым малым, Кирилл позавидовал его неисчислимым способностям и неиссякаемой энергии.

39

На ужин подали вчерашние щи, разогретые Андреем в большой кастрюле и сдобренные домашней сметанкой. Они сидели втроём за белым в серую крапинку обеденным столом, какие в советские времена были в каждом доме. Стол стоял у окна, выходящего в сад. Шторы не были задёрнуты, потому что в деревне некому подсматривать. Ночь придавала их посиделкам уют. Стучали ложки. Андрей периодически чавкал, и Егор бросал на него упрекающие взгляды. В зале разговаривал телевизор.

Кирилл уплетал за обе щеки, не кривился от морковки, не выуживал лук, с благодарностью и аппетитом умял большой кусок мяса. Заедал чёрным ржаным хлебом. К удивлению, ни тарелки, ни ложки, ни сам факт вчерашнего супа брезгливости не вызывали. Кухонный гарнитур тоже не блистал новизной, двухкомфорочная плита не имела электроподжига. Набор бытовой техники ограничивался дешёвой примитивной кофеваркой. На стенах висели обрезанные от старых календарей картинки с фруктами и овощами, в углу примостилась облицованная голубым кафелем печка, на кафель кто-то наклеил наклейки из разных мультиков. Поверх линолеума на полу лежали две серо-зелёные ковровые дорожки.

— Добавки, Кирилл? — нарушил молчание Егор, когда тарелки оказались пустыми.

— Спасибо, не надо, — махнул головой он: на десерт было ещё по кружке молока с батоном или пряниками. — Всё очень вкусно. Завтра я в магазин сгоняю, что-нибудь куплю.

Он вспомнил о проколотых колёсах. Ладно, с Егором на мотоцикле съездит, не велика беда, или денег ему даст. Но надо как-то осторожнее, чтобы не задеть его самолюбие, не сорить деньгами на деликатесы, не создавать впечатление, что скромная пища не подходит для благородного желудка сына депутата, ведь это на самом деле было не так. Продукты оставались в доме Пашкиной бабки, но их наверняка или сожрало похмельное быдло, или пошвыряло в помойку в отместку пидорам.

Егор промолчал. Доедали в тишине, прислушиваясь к голосам из телевизора. Галина уже спала, сыновья покормили её, поменяли памперс, намазали кремами. Егор за вечер ещё много дел переделал, о которых Кирилл узнал постфактум из диалога братьев. И Андрей тоже. При этом Рахмановы не выглядели чересчур утомлёнными, а Кирилл ног под собой не чуял. От сытного ужина веки совсем отяжелели. Время близилось к одиннадцати часам.

— Спасибо, всё очень вкусно, — повторил Кирилл, отодвигая кружку. Смёл ладонью крошки от хлеба и пряника в другую ладонь и высыпал в тарелку. — Давайте я посуду помою?

— Не надо, завтра сам помою, — остановил его рвение Егор, встал. — Пойдём, я тебе постелю, ты устал.

— Дай бельё, я сам постелю.

Хата была маленькой, квадратов шестьдесят-семьдесят. Стандартная планировка предполагала горницу и две крохотных спальни. В одну Кирилл уже заглядывал, когда познакомился с мамой Галей. Во второй, по его разумению, спали братья. Ему оставался только диван в зале, он был согласен и на худшее.

Вдвоём они прошли в зал, включили свет. Здесь шторы на всех четырёх окнах всё же были задёрнуты, как и штора-дверь в спальню Галины. По телевизору транслировали полицейский сериал. Диван на вид был упругим, да Кирилл сейчас заснул бы даже на голом полу, даже на твёрдой земле!

Егор удалился в свою спальню. Через дверной проём виднелись детали интерьера — шкаф прямо напротив и две односпальные кровати по обе стороны от него. Минимализм советской эпохи, блять. Предкам что, места было жалко? Егор привстал на цыпочки, дотянулся до антресолей над шкафом и вынул комплект постельного. Бельё было аккуратно сложено и когда-то поглажено, но теперь малость помялось. Пахло от него приятно, «линором» с ароматом луговых трав. Кирилл усмехнулся, принимая бельё и подушку, вынутую из-за другой дверцы. Одеяло ввиду жары не требовалось.

— Мамка сказала мне на диване спать, — появился подрядившийся убирать со стола Андрей и выхватил у Кирилла бельё. Разговор, правда, происходил шёпотом.

— С чего бы? — нахмурился Егор.

— Я гость, мне и диван, — пришёл ему на помощь Кирилл и кинул подушку в условное изголовье. Очень неловко было доставлять неудобства. Он попытался забрать постельное назад, но Андрей увернулся и плюхнулся на диван.

— Нет, это я буду здесь спать! — яростно зашептал он. — Телек хоть посмотрю! А вы типа пара, вам и спать вместе!

— Андрей, Кирилл устал и хочет спать, а ты тянешь время, — постарался увещевать Егор.

— Вот и пусть ложится с тобой.

— У меня маленькая кровать. Марш спать к себе!

— Не пойду! Мама сказала спать здесь!

Егор кинул взгляд на висевшие меж уличных окон часы. Потом на штору материной спальни и, наконец, на Калякина.

— Ладно, сегодня так поспим. Кирилл, пойдём.

Идти было несколько шагов, и по самой спаленке от двери до шкафа было не больше пяти. Тут свет не включали. Кровать Андрея находилась слева, спал он ногами к залу. Обе кровати были расстелены. Кирилл испугался, что снова возникнет чувство брезгливости к чужому дому, тесному, низкому, что люстру он задевал головой, наполненному запахами лекарств и хлорки, к чужому ложу, но оно не появлялось. Возможно, от крайней усталости.

— Сейчас другое постельное дам, — Рахманов опять полез на антресоль.

— Не надо, если не возражаешь, я так лягу — устал.

Егор посмотрел на него, будто удостоверяясь в искренности слов, потом на кровать и кивнул. Стал раздеваться, одежду сложил на кресле в зале. Кирилл последовал его примеру, хотя был в футболке и трусах — трусы оставил. Андрей уже одной рукой ловко застелил диван.

— Спать, — скомандовал Егор и нажал на выключатель. Свет погас, и только приглушённый телевизор создавал полумрак. Наступила относительная тишина, в этом доме даже мух не летало.

Как выяснилось, спал — или скорее дремал — Кирилл чутко. Наверное, оттого, что прошло мало времени с момента, как голова опустилась на подушку, и глаза мгновенно закрылись. Но какой бы силой ни обладала сморившая его усталость, нервное перевозбуждение не давало мозгу полностью отключиться. Даже во сне Кирилл помнил, что находится в доме человека, без которого не смыслит своего дальнейшего существования, и это похоже на сказку.

Он очнулся от тихого скрипа половиц и шороха. Кто-то рядом — конечно же, Егор — встал и осторожно отодвигал штору, пробирался в зал. Почти бесшумно. Тишина, не считая тиканья часов, была полной, а вот темнота — мерцающей. Это работал телевизор. В первую секунду после пробуждения Кирилл испугался, что Рахманов уходит от него, не желает делить с ним комнату, но потом мерцание исчезло, дом погрузился в абсолютную темноту, и осторожные шаги послышались в обратном направлении. Андрей заснул, а брат всего лишь выключал телевизор — и здесь он заботится обо всех.

Егор скользнул в спаленку, аккуратно поправил закрывающую дверной проём штору и опустился на кровать. Всё также бесшумно, слышались только лёгкий шелест ткани и тихое поскрипывание пружин, пока глава маленькой семьи укладывался и принимал удобную позу. Затем стихли и они, остался едва различимый звук ровного дыхания, но вряд ли Егор сразу заснул. Наверняка о чём-то сейчас думал. Возможно, о них.

Кирилл им восхищался. Нуждался в нём.

Полежав несколько секунд в раздумьях, он сел на кровати и, тенью перемахнув двухметровое пространство, лёг к Егору.

Кровати были на редкость узкими, даже одному взрослому человеку с трудом хватало места, а уж двум парням… Калякин едва удержал равновесие, после того как улёгся на бок на самом краешке. Он не был супергероем или призраком, чтобы не выдать своих манёвров. Даже в кромешной темноте Егор заметил, уловил его передвижения и ощутил, как прогнулся под двойной тяжестью матрац. Сначала он замер — удивлённо или не очень, потом подвинулся к стенке.

Кирилл успокоился — значит, его не прогонят, значит, всё хорошо, — и нашёл пальцами пальцы Егора, переплёл. Член встал, но он не собирался предпринимать активных действий, хотел реабилитироваться за прошлый секс по принуждению. Просто лежать рядом под одной простынёй тоже было замечательно, их плечи и бёдра соприкасались, обменивались теплом. И любые слова казались лишними. И сон ушёл.

В какой-то момент Егор пошевелился, вероятно, чтобы повернуться на бок, высвободил пальцы. Кирилл тоже повернулся на бок лицом к нему и… их тела — руки, ноги переплелись, губы, лбы, носы уткнулись в плечи, щеки, шею… Кирилл ощутил упирающийся ему в лобок твёрдый стояк, и сам он тёрся членом о живот Егора. Они тесно, всем телом прижимались друг к другу, тискались, тёрлись. Иногда раздавались тихие выдохи, полустоны. Кирилл целовал всё, до чего мог дотянуться, жаждал секса, но не знал, можно ли трахаться здесь, в комнатке без дверей, когда рядом брат и мать. Вряд ли и Егор оказывался в такой ситуации раньше.

Кирилл вдруг оказался перевёрнутым на спину в позе лягушки. Егор находился между его приподнятых ног, стояки приятно соприкасались, дыхание уже не было ровным, наоборот, глаза привыкли к темноте. Рахманов остановился, упираясь на руки по обе стороны от его торса, волосы частично закрывали лицо. Кирилл догадался, что у него спрашивают согласие на пассив, и, просунув руку между ними, нашёл член Егора и направил в себя. Бархатная, чуть влажная от смазки головка ткнулась в промежность, но всё произошло не так быстро и легко, пришлось отвлечься на снимание трусов, смазки не было, а вазелина… Да, это вазелином намалевали хуй на стекле машины — пронеслась совершенно ненужная мысль.

На смоченный слюной палец Кирилл попытался насадиться сам. Внутри всё зудело, жар щекотал живот, член требовал ласки, но главные нетерпеливые ощущения всё же исходили от нервных окончаний заднего прохода — предвкушение пикантных удовольствий. Он их получил, когда член толкнулся в наскоро и неважно разработанное отверстие. Медленно, плавно заполняя собой. Кирилл закусил губу и бессознательно впился ногтями в плечо Егора, тот практически лежал на нём.

Дальше движения стали ритмичными. Они, объединённые общим пониманием, где находятся, старались не шуметь, не всхлипывать, не сопеть, хотя это давалось сложно, особенно Кириллу, по чьей простате била головка. Темп был замедленным, но долбаная кровать всё равно характерно скрипела, и если сейчас кто-то не спит, они догадываются, чем занимаются два парня.

Без презерватива вторжение в попу было приятнее. Болезни — кто о них думает в минуты кайфа? Калякина волновал только чужой член в заднице. И свой, трущийся между двух животов, что тоже необыкновенно приятно… Когда он кончил, чуть не засмеялся от счастья и тёплой спермы на их — их! — коже, склеившей их вместе. Егор кончил вторым. Поцеловал в плечо над левой ключицей. От этой точки по телу пробежали мурашки. Разрядка окунула в изнеможение и расслабон. Кирилл не мог перестать улыбаться, однако перестал, когда Егор слез с него и вообще с кровати. Кирилл удержал его за руку, но Егор забрал руку и ушёл. Тревога рассеялась, когда он вернулся с полотенцем. Они вытерлись и снова легли на одну кровать. Снова переплетя руки и ноги. Не сказав за весь секс ни слова. Кириллу этого хватало. Он чувствовал себя счастливым и защищённым.

40

Узкая кровать не помешала хорошо выспаться. Ночью Кирилл просыпался несколько раз, иногда в других позах, но всегда на нём лежала рука Егора, обнимала, и он засыпал снова. Сейчас половина кровати у стены была пустой и уже остыла. Калякин не помнил, где его смартфон, в котором можно посмотреть время. Во всяком случае, солнце уже встало, даже в эту спаленку без единого окна проникал свет — сквозь тонкую бежевую штору на двери. Где-то на улице кричали петухи, в доме было тихо, только с одинаковым интервалом тикали часы. Наверно, Егор просто хлопочет по хозяйству.

Кирилл поднялся, потоптался по синтетическому ворсу ковровой дорожки, надевая поднятые с пола трусы. Потом осторожно отодвинул штору — диван был пуст и заправлен, свёрнутое постельное покоилось на спинке. Стрелки на часах показывали без десяти девять — значит, Егор скоро повезёт молоко покупателям.

Надо было проснуться и помочь ему. С этой мыслью Кирилл натянул футболку, потом покопался в своей стоявшей возле кресла сумке и вынул двое шорт, выбрал менее мятые, голубые с чёрными полосами, и надел. Вынул кроссовки, но их надевать не стал, а просто отнёс и поставил на веранду. Там на окне увидел свой смарт. Зарядки оставалось двадцать три процента. Шесть пропущенных от матери, сообщение из банка о кредите на выгодных условиях. В пизду их всех.

Калякин надел шлёпки и вышел в тёплое утро, полное звуков — от жужжания пчёл до гула трактора вдалеке. Непривычно было начинать день в чужом доме, хоть и достаточно знакомом, когда хозяева где-то ходят. Хотелось курить, а сигарет не было. Мочевой пузырь нацеливал прямиком в туалет, но Кирилл решил прежде найти Егора. Мотоцикл стоял на месте, какое-то звяканье раздавалось с заднего двора. Он направился туда. Интуиция не подвела, Рахмановы, теперь вдвоём, переливали молоко в банки. Андрей подставлял банку, а Егор лил, как всегда, сосредоточенный на процессе. Руки напряжённо держали тяжёлое ведро, медленно наклоняли. Губы, которые вчера поцеловали в плечо, были сжаты в узкую полоску.

— Доброе утро, — сказал Кирилл и широко улыбнулся. Между ними ночью всё случилось! Не стоит воображать бурных чувств и стремительно растущей страсти, но желание было обоюдным!

— Доброе, — отозвались братья, Егор добавил: — Я сейчас освобожусь, пойдём завтракать.

— Обо мне не беспокойся. Я схожу в сортир и чем-нибудь помогу.

Кирилл прошёл мимо них к сортиру, посидел там, сжимая смартфон в руке, чтобы ненароком не уронить. Гадал, о чём с учётом новых событий думает Егор, и как к нему подобрать ключик. Хотел целоваться и трахаться с ним снова и снова, без перерыва. Но любимый человек занят с утра до вечера, и ему придётся помогать. Мысль о работе вызывала боль в зубах, но это подстрекал поганый внутренний голос, с которым удавалось бороться. Также неплохо бы умыться, побриться и искупаться — смыть пот жаркой ночи и сперму с живота и ног. В квартире с удобствами это пара пустяков, а здесь сложнее.

От сидения на корточках затекли ноги. Вытершись куском дешёвой серой туалетной бумаги, подтянув штаны, Кирилл вышел на свет божий, закрыл сортир на вертушку. И у него в руке зазвонил телефон. На экране высветилось слово «мать», и её фотография в ржачном ракурсе. Сбрось, она сочла бы подозрительным и примчалась на Кипр спасать сыночка.

— Да, ма, слушаю.

— Кирилл, здравствуй. Ну наконец-то. Ты вчера не отвечал, — тон у неё был официальный, будто не волновалась о пропаже сына, а отчитывала нашкодившего подчинённого. Как это заебало!

— Ну… просто гульнули тут вчера с пацанами… и девчонками… некогда было. Я только проснулся, — голос у него действительно был неокрепшим. Зная его характер, она легко могла поверить в сон до обеда, как и в пьянко-секс-марафон. Следовательно, успокоиться и отстать.

Мать помолчала, видимо, переваривая информацию. Но не отстала.

— Кирилл, — интонация стала острой, как лезвие кавказского клинка, — ты точно на Кипре?

Сердце Калякина остановилось, рука, державшая смарт, вспотела, пришлось переложить его в другую.

— А где ещё, мам?

Блять, голос всё-таки одеревенел! Сука! Откуда она знает?! А она знает — иначе бы не спрашивала! Блять! Блять! Блять! Что делать?!

— Кирилл, мне сказали, ты в деревне, — она чеканила слова, как кремлёвские курсанты шаг. — В этом Островке. Это так?

— Нет, мам, ты что!

— Кирилл, мне сказали, что у тебя отношения с парнем. Ты гомосексуалист, Кирилл?

Каждое слово впечатывалось в мозг, в сердце. У Кирилла похолодели пальцы, и в горле встал комок. Всё, пиздец. Это конец всему. Им не дадут быть вместе! Только всё наладилось, и на тебе!

Продажа молока

Кирилл медлил, думая, а не убрать ли телефон от уха и не запульнуть ли его прямиком через крыши сараев на соседний заброшенный участок? Пусть себе лежит в крапиве и звонит, сколько хочет. Пауза непростительно затянулась.

— Кирилл, отвечай мне! — тоном генерала потребовала мать. — Не смей вешать трубку!

— Мне не на что её вешать, мам, — удручённо проговорил Кирилл и опёрся задом о дверь туалета. — Всё нормально, мам.

— Что нормально? Так ты, правда, в этом Островке?! Ты гомосексуалист?! — она уже не спрашивала, а обвиняла, голос гремел. — Ты нас с отцом в могилу решил свести? Ты отцу карьеру решил угробить? Ты хорошего отношения к себе не понимаешь, наркоман чёртов? Будет тебе по-плохому! Немедленно возвращайся домой! Немедленно, ты слышишь меня, Кирилл?

Калякин облизал губы, посмотрел в сторону, где находились Рахмановы, и спокойным тоном сообщил:

— Я останусь здесь, мам.

— Как — останешься? Ты меня не слышал? Немедленно домой! Иначе тебе не поздоровится!

— Я не приеду.

— Приедешь! С кем ты там мог спутаться? С тем деревенщиной, что тебя в милицию упёк?

— Не твоё дело.

— Ах ты, сукин сын!..

— Я твой сын, мам, — тихо напомнил Кирилл и прервал связь, сунул смарт в карман. Было обидно. До слёз обидно, что он родился у этой женщины с сердцем, как кусок льда. Всегда заботилась только о себе, о положении семьи, о своей внешности. Не родила больше детей, потому что боялась испортить фигуру, да и его-то, наверно, сподобилась выносить из-за пресловутого «надо». Ни капли тепла он от мамаши не получил. Подарки — да, деньги — да, символическую заботу — да, но не любовь. И теперь они с отцом станут биться за родную кровиночку, будут изо всех сил наставлять на путь истинный — кнутом и пряником, но даже не подумают понять и принять его чувства.

Да, ерунда, всё можно пережить, лишь бы Егора не тронули. На хуй предков послать, и дело с концом: он совершеннолетний, они не вправе указывать, что ему делать.

Успокоив себя этим решением, Кирилл выпрямился, отряхнул мелкие опилки и чешуйки семян с деревьев, прилившие к шортам, пока он прижимался задом к двери сортира. Надо было ещё принять решение, рассказывать Егору или нет. Правильным было, конечно, ввести его в курс дела, спросить совета, ведь он через подобное проходил со своей матерью. Хотя их матери как небо и земля.

В этом вопросе Кирилл выбрал трусливую сторону — умолчать. Испугался, что Егор попросит его уехать и не создавать ему лишних проблем. На расставание, пусть даже во благо, Калякин пойти не мог. Он только обрёл взаимность — хрупкую, неполноценную - и лишать себя этого дара богов не собирался, как бы эгоистично не выглядело.

Нацепив беззаботную счастливую улыбку, какая была на его губах до злоебучего звонка, Кирилл пошёл искать, где бы умыться.

На прежнем месте Рахмановых не было. Банки с молоком с верстачка тоже исчезли. Коровник был открыт, поросята сыто похрюкивали по другую сторону сарая, в летнем загоне, а ещё… пищали цыплята, тоненьким суматошным писком, перекрикивая друг друга. Вчера Кирилл их не слышал.

— Наседка ночью вывела, — пояснил появившийся возле курятника Андрей. Видимо, поза у Кирилла была слишком живописная, что пацан сразу догадался, что волнует нового домочадца. Сломанная рука младшего братишки по-прежнему покоилась в слинге из тонкого цветастого платка, а в другой он держал блюдце с мелко порезанным яйцом.

— Это цыплятам, — со вздохом, будто перед ним непроходимый тупица, просветил Андрей. — Они как каннибалы своих не родившихся сородичей едят, не знал?

Кирилл отрицательно покачал головой. Андрюшка фыркнул с мальчишечьим задором и тут же переключился на организаторский тон:

— Так, сейчас иди в душ, я там всё приготовил. Вода ещё, правда, прохладная, но для закалки полезно… Быстро помойся и дуй в дом, там Егор завтрак готовит. Не задерживайся: ему скоро в город ехать.

Андрей повернулся, чтобы идти дальше, к цыплятам, но Кирилл поймал его за рукав футболки. Энергичность братьев не укладывалась у него в голове — столько дел за утро переделали!

— А Егор во сколько вообще встаёт?

— Летом в половине шестого обычно.

— А зимой? — спросил Кирилл, предполагая, что в ответе услышит как минимум на час позже, ведь зимой нет огородов и пастбищ.

— Зимой в пять. Вернее, с первого сентября, когда школа начинается. Он меня возит к восьми, а потом в город с молоком едет, а школа и город в разных сторонах.

У Кирилла голова пошла кругом.

— А Егор отдыхает когда-нибудь?

— Конечно! — со смехом заявил Андрей, снова смотря на него, как на неотёсанную тундру: такой взрослый, а элементарные вопросы задаёшь!

Что-то Кирилл в этот отдых не верил. И не представлял, как можно вставать в пять утра и весь день не валиться с ног, а ночью ещё телевизоры выключать. Такое невозможно. Егору надо памятник при жизни ставить.

— Ну ладно, спасибо, я пойду, — проговорил он. — В летний душ?

— Да-да, там полотенце есть, и воду смело включай, — проинструктировал пацан, уже скрываясь за углом хлева. Кирилл взял с него пример в расторопности и поспешил к душу, но вспомнил, что бритвенные принадлежности, паста и зубная щётка находятся в сумке и направился за ними в дом.

В доме пахло едой. Не чем-то особенным, но достаточно, чтобы пощекотать обонятельные рецепторы и пробудить аппетит.

Егор вышел ему навстречу с маленькой керамической миской типа пиалы, из которой торчала ложка — нижняя её часть тонула в рисовой каше, естественно, молочной, с кусочком сливочного масла. Завтрак для матери, догадался Кирилл.

Рахманов бросил быстрый взгляд на его волосы.

— Ты ещё не помылся?

— Нет, за зубной щёткой и бритвой пришёл.

— Зубы здесь у раковины почисти, в душе неудобно.

— Как-нибудь справлюсь, — отмахнулся Калякин и вслед за Егором прошёл в зал, где стоял густой запах лекарств. Не поморщившись, Кирилл присел у кресла, открыл сумку и стал рыться, выуживая по одному предмету искладывая на пол. Он кожей чувствовал, что Егор остановился и наблюдает за ним. Возможно, он слышал часть разговора по телефону и ждёт объяснений. Возникло побуждение рассказать ему, но Кирилл опять его трусливо подавил.

— Кирилл, что будешь на завтрак? — спросил Егор вместо уличения в утаивании проблем. — Есть рисовая каша и вчерашние щи. Или яичницу пожарить?

— Ты меня ещё спрашиваешь? — поднял голову Кирилл. — Что есть, то и буду есть, — скаламбурил он, не желая казаться обузой, раз уже стал лишним ртом, и соврал из лучших побуждений: — Я непривередлив и всеяден.

Егор кивнул и скрылся за шторкой в материной спальне. Галина наверняка не спала и слышала обсуждение меню, поэтому Кирилл сгрёб бритвенно-зубные принадлежности в охапку, встал и подошёл поздороваться. Тихо отодвинул шторку, просунулся наполовину.

— Доброе утро, мам Галь! — бодренько произнёс он. Егор, сидевший перед кроватью матери на стуле, обернулся и очень, очень-очень пристально посмотрел на него, будто пытался прожечь дыру своими чёрными глазами.

— И тебе доброе утро, Кирюшенька, — Галина улыбнулась, насколько была способна. Под её спину и голову были подсунуты дополнительно две подушки, так что она полусидела. В уголке рта оставался белый потёк от съеденной ложки каши, сын как раз держал в руке лоскут салфетки, чтобы вытереть, когда его застали врасплох таким неожиданным приветствием. Отвернувшись, он закончил задуманное.

— Как тебе спалось на новом месте? — спросила Галина у Кирилла. Слова давались с трудом, но было заметно, что общаться ей нравится, разговор доставляет ей удовольствие.

— Замечательно, мам Галь, — Калякин жалел, что Егор сидит спиной к нему. — Никогда так хорошо не спал.

— Молодец, что у нас остался. Твои родители не против?

Вопрос очень к месту, Кирилл аж вздрогнул.

— Они… Нет, не против. Они… они заняты, им не до меня, вы понимаете…

Галина сделала головой нечто похожее на кивок.

— Мальчики, — она перевела взгляд на сына, — вы бы кровати сдвинули. Вам неудобно на одной-то… Шкаф в сторону, к другой стене, а кровати…

Кирилл забыл, как дышать. Улыбка рвалась на лицо. Он всё бы отдал, чтобы…

— Нам пока так нормально, — обломал его чистые стремления Егор, зачерпнул каши ложкой, намекая, что кому-то пора выметаться и не отнимать время. Кровь отхлынула у Кирилла от сердца, но ему ничего другого не оставалось, как поддержать Егора, чтобы заслужить ещё одно его одобрение.

— Да, нам нормально, — уверил он. — Приятно было поболтать, мам Галь, пойду мыться.

Кирилл ушёл всё равно с отличным настроением. Его радовало, что хоть кто-то на его стороне и так недвусмысленно поддерживает. Должно быть, мама Галя ночью проснулась и слышала скрип кровати, или просто понимает, что двум молодым жеребчикам нужен секс. Очень прогрессивная женщина! Жаль, что она инвалид.

И ещё Кирилл осознал в себе удивительное желание — всё время разговора ему хотелось обнять Галину, крепко-прекрепко, положить голову ей на грудь, погладить по коротким, торчащим пучками волосам, и здорово, если бы она его тоже погладила, приголубила. Не испытывал он брезгливости перед её болезнью, раньше выливавшейся в презрительные насмешки. Но внутренний голос напевал, что от себя не скроешься, что не стоит зарывать молодость в деревне и ссориться с родителями. Родители же значили «деньги», а деньги — это лёгкая безоблачная жизнь и никакой прополки картошки.

40

Позавтракали быстро, почти по принципу «когда я ем, я глух и нем». К рисовой каше на молоке от Зорьки было масло собственного изготовления, опять же из домашних сливок. Батон, правда, купили в магазине, но Кирилл не сомневался, что Егор умеет и хлеб печь по старинным рецептам. Правда, спросить об этом не решился. Ел, украдкой поглядывая на любимого, вспоминая, как вчера они прижались друг к другу в едином порыве, тискались и тихо занимались сексом. Кирилл был не прочь проверить, остались ли у Егора на плече и спине следы его ногтей. Это так интимно — пометить своего парня. По-бабски, но будоражит.

Не терпелось поговорить о вчерашней ночи, однако первым поднимать эту тему Кирилл не собирался. Он вообще вёл себя несвойственно характеру, но это обстоятельство вызывало у него трудно поддающуюся описанию эйфорию. Будто, как питон, вылезаешь из старой кожи, а молодая чешется, и ты испытываешь такое невероятное наслаждение, почёсывая её! Наслаждение сродни перманентному оргазму.

После чая с черносмородиновым вареньем Кирилл вызвался помыть посуду. Егор не возражал, только приставил в помощники Андрея, а сам пошёл переодеваться.

Калякин собрал тарелки, ложки и кружки, сунул в раковину, открыл кран — вода потекла!

— Тоже от скважины? — предположил он, капая «Фэйри» на губку.

— Нет, — весело протянул мальчишка, — тут другая конструкция! — И он открыл расположенный над раковиной шкаф. В нём прятался синий пластиковый бочонок литров на тридцать, прикреплённый к стене металлическими скобами, опоясывающими его по окружности. Верхняя полочка шкафа была на петлях.

— Поднимаешь крышку, наливаешь воду, и - вуаля! — она самотёком идёт в кран! — обрисовал систему Андрей, закрывая шкаф. — Так что ты воду-то сильно не расходуй, а то Егору таскать…

— Я ему помогу, — мгновенно делая напор меньше, виновато пробормотал Кирилл. Он продолжал намыливать тарелки. Жирные масляные следы в прохладной воде растворялись отвратительно, но он тёр усердно, пыхтел над ними, не желая ударить в грязь лицом в таком плёвом деле.

— У нас на всякий случай вот здесь ещё ведро стоит: попить там или еду готовить, — Андрей открыл дверцу кухонного стола, за которой стояло ведро из нержавейки, а в нём плавал красноватый пластмассовый ковшик.

— Хорошо, запомню, — пообещал Кирилл. Он собирался здесь освоиться и стать своим. Удивлялся переменам в себе, в частности, в отношении к труду — раньше он ненавидел мыть посуду даже за собой, не говоря уже о чужих тарелках. Зная это, мать заставляла его делать в наказание за плохую учёбу и излишне безбашенные гулянки, хотя в доме имелась посудомоечная машина.

Кирилл поставил чистую посуду на стол, вытер полотенцем руки.

— Спасибо, Кира! — засиял счастьем пацан, складывая ложки в ящик стола, в специальный поддон для вилок, столовых и чайных ложек. — Тебя мне сам бог послал! А то бы я долго с одной левой возился! Классно, что ты у нас остался! Сегодня тоже останешься?

— Да.

— Круто! — Паренёк не отвлекался от работы. Жизнерадостный непоседа, который будто не замечал, в какую дыру загнала его судьба. Рос без компьютеров, интернета, модных гаджетов, вкалывал, не капризничая. Странный, как и его старший брат. Настоящий. Таких, наверное, уже днём с огнём не сыщешь.

Из зала вышел Егор, заглянул на кухню.

— Я поехал.

На нём был ежедневный прикид для поездки в город — голубые джинсы и джинсовый пиджак, из-под пиджака выглядывала серая футболка с рисунком из синих загогулин, на ноги надеты молочно-белые носки. И ещё одна деталь бросилась в глаза — чёрный тонкий шнурок на длинной шее, уходящий под ворот футболки. На шнурке висел серебряный или выполненный под серебро маленький крест. Вчера его не было, по крайней мере, ночью, и во время предыдущего секса тоже, а вообще Кирилл замечал шнурок с крестом и раньше. Егор был верующим, в этом не оставалось сомнений.

Кирилл отложил полотенце на стол и бросился за Рахмановым вдогонку.

— Егор! Я с тобой!

Преодолев две поскрипывающие двери, они вышли на душную, наполненную мухами веранду. Егор достал с полки для обуви кроссовки и лопатку и, наклонившись, стал надевать, ожидая от Кирилла продолжения. Калякин, заколебавшись, продолжил:

— Егор, возьми меня с собой, у тебя же всё равно есть место на мотоцикле? Я продуктов куплю и, — он запнулся, заворожённый глазами Егора, — ещё чего-нибудь.

— Чего, например? Всё есть.

— Презервативов надо купить, — сказал Кирилл и замолчал, ожидая реакции на столь толстый намёк.

Егор и ухом не повёл, проинформировал:

— У меня есть презервативы.

Вот это да! Вот это заявочки! Наш молчун презики дома держит! Кирилл чуть было не рассмеялся, но вовремя кольнула ревность: а с кем это он их использует? С банкиршей или какой-нибудь любовничек в райцентре существует? Настроение подпортилось, но Кирилл сумел обуздать эмоции, взял себя в руки, стараясь мыслить рационально.

— Презервативов много не бывает! — хохотнул он, затем перешёл на более выгодный серьёзный тон. — Мне надо ещё в магазин запчастей заглянуть, какой-нибудь цемент для резины купить, не знаю… Колёса же проколоты. А так я бы тебя на машине с молоком твоим отвёз: удобнее, чем на мотике.

Егор уже разогнулся, бесстрастно смотрел на него. Мухи летали по веранде, жужжали, бились о стёкла, ползали по потолку, чистили лапки, трахались на стенах. Время шло.

— У меня есть вулканизатор, — наконец сказал Егор. — Это надёжнее цемента. Вечером займёмся, часа за полтора управимся.

— О! — сердце Кирилла радостно подпрыгнуло от подразумевающегося «мы» и перспективы побыть вечером вместе. Такой вечер интереснее, чем поездка в шиномонтаж. — И всё же, Егор, возьми меня с собой: не могу с тобой расстаться. Не «не хочу», а «не могу». Я буду тебе помогать и потом, когда вернёмся, эксплуатируй меня по полной, не стесняйся.

Рахманов на секунду ушёл в себя, как всегда случалось, когда решение требовало взвешивания «за» и «против». Потом вынул из кармана телефон и взглянул на часы.

— Я опаздываю. Постарайся успеть собраться, пока я выгоняю мотоцикл.

— Ладно! Мне свитер надеть? — Кирилл указал на его джинсовый пиджак.

— Необязательно. Не замёрзнешь. Я надеваю, потому что у меня там… — Егор вывернул несколько карманов, показывая документы, деньги, складной ножик, пачку бумажных платочков, спички…

— Точно, сигареты нужны! — вспомнил Кирилл и развернулся, чтобы уйти в жилое помещение, но, сделав шаг, повернулся обратно к взявшемуся за верандную щеколду Егору и приник к его губам. Уловил, как рука его вечно задумчивого селянина снялась со щеколды, и через мгновение почувствовал тёплую ладонь на своей пояснице. Приятное даже через ткань футболки прикосновение, хоть и совсем мимолётное.

— Извини, не удержался, — игриво объяснил Кирилл и сразу шагнул в тёмный проём коридорчика, соединяющего веранду с прихожей: дожидаться ответа всё равно было бесполезно, Рахманов на подобные выпады не отвечал.

Кирилл одевался с космической скоростью, стоя перед трельяжем. Слушал, как Андрей читает матери книгу, что-то про мальчика и солнечного котёнка. Снял шорты, надел джинсы и носки, футболку, уже вполне разгладившуюся, оставил. Свитер надевать не стал — на улице начиналась жара. Книжицу с документами и банковской картой, смартфон рассовал по карманам.

Затарахтел и выехал со двора мотоцикл.

— Я с Егором, — бросил Кирилл в пространство и выбежал из дома. Во дворе пахло выхлопными газами, ещё не до конца рассеялись клубы дыма. Ворота уже были закрыты, и Кирилл направился к калитке. Его гнало из деревни ещё одно обстоятельство, которое он скрыл — осведомлённость родителей о его местонахождении. Кто его сдал, было ясно как белый день.

Егор стоял у мотоцикла с двумя одинаковыми шлемами в руках, в одном из них он всегда ездил.

— Надень.

Кирилл взял протянутый шлем, видимо, менее использовавшийся и потому выглядевший лучше. Однако по сравнению с современными импортными лёгкими, удобными, дизайнерскими шлемами, в которых катались байкеры в областном центре, этот некогда красный, а теперь выцветший до розового, с узором из царапин по всему корпусу, с чёрным козырьком, этот советский раритет выглядел крайне убого. Серая подкладка, правда, была чистой. Кирилл представил, что его с этим шлемом на голове увидят приятели и девчонки.

А и хуй с ними. Не в деньгах счастье. И не в фальшивых друзьях. Надо соблюдать правила безопасности.

Калякин надел шлем и затянул ремешок под подбородком. Улыбнулся, заглянул в круглое зеркало заднего вида.

— Готово. Красавчик, да?

Рахманов окинул его оценивающим взглядом и без слов надел свой шлем. От лица остались глаза с густыми ресницами и нос. Только он даже в этом страшилище с чёрным клювом выглядел благородно. Затем Егор ударил ногой по кикстартеру, «ижак» завёлся с пятого раза, дышать сразу стало нечем, а уши глохли. Егор перекинул ногу через сиденье. Кирилл последовал его примеру. Сиденье у «Юпитера» сзади было шире и почти не задрано вверх, как у многих заграничных спортбайков, наводнивших страну. На «Ямахах» и «Кавасаки» Кирилла катали — сам он к мотоциклам пристрастия не питал, предпочитал устойчивые четыре колеса и крышу над головой, — а про «Уралы», «Днепры» и прочие «Восходы» знал разве что из дедовых баек.

Тем не менее мотоцикл, как вид, Кириллу понравился возможностью прижаться к водителю и обнять его: он без зазрения совести положил ладони на бёдра Егора.

Сначала сделал это из чистой похоти, но когда дряхлый, рычащий монстр тронулся, изрыгая клубы вонючих газов, и его затрясло на ухабах, держаться стало жизненной необходимостью. Они проехали мимо дома Пашкиной бабушки и брошенного «Пассата», мимо тихого коттеджа банкирши и хат одиноких бабулек, распугали перегородивших дорогу гусей, оставили позади развалины церкви и свернули на большак. По асфальту мотоцикл развил скорость, разбитых участков было немного. Кирилл всё равно прижимался, ощущал, как упруго тело его любимого, как уверенно он управляет транспортным средством. При резких поворотах или скачках член тёрся о задницу Егора, возбуждение пронизывало насквозь, спокойно можно было спустить в штаны.

Однако внимание Кирилла отвлекала коляска, накрытая брезентовым чехлом. Он знал, что она гружёная банками молока и, может, ещё чем-нибудь, но всё равно казалась невесомой. Думалось: тяжёлый агрегат с двумя седоками вот-вот перевесит лёгкую одноколёсную люльку, и они упадут с насыпи в кювет. Но мотоцикл ехал ровно и даже не наклонялся.

Иногда попадались встречные машины, иногда их обгоняли попутки. Ветер шумел в ушах, несмотря на шлем. Кирилл то гордился, что они едут вместе — два симпатичных парня, красивая пара; то мысленно фейспалмил, представляя, как их дуэт выглядит со стороны для непосвящённых: два яйцеголовых чувака на раздолбанном драндулете — деревенский шик, нечего сказать!

Дорога заняла около получаса, на въезде в городишко сравнительно нормальный асфальт кончился, улицы выглядели так, как будто здесь только вчера шла война. Проезжая по ним на машине, Кирилл как-то этого не замечал, а «ижак» мотало из стороны в сторону. В принципе, качка была на руку, он сильнее вцеплялся в Егора и получал дозу наслаждения в паху.

Рахманов свернул к микрорайону многоэтажных домов, основная масса которых имела три этажа, а самые высокие строители возвели в шесть этажей. Эта часть города мало чем отличалась от остальной — пыльная некошенная трава у обочин, пыльная листва у берёз и тополей, клумбы из покрышек, безвкусное граффити, мусор, кошки, куры, кричащие дети.

Между двумя трёхэтажками, перед которыми выходящие на улицу палисадники жители превратили в огородики с луком, морковкой и помидорами, стояла группа пенсионерок. Кирилл бы даже уточнил — городских пенсионерок. Потому что они не были одеты в калоши и телогрейку, как та же баба Липа, а нарядились «на выход», некоторые даже губы подкрасили. И выражение лиц у них было надменным.

Как оказалось, эти дамы и были целью их поездки. Егор остановил мотоцикл, и его тут же обступили пронырливые бабульки с матерчатыми сумками и плотными чёрными пакетами, в которых угадывались очертания разнокалиберных стеклянных банок.

— Здравствуйте, — сняв шлем, поздоровался Егор. Кирилл уже слез на землю, давая встать и ему.

— Здравствуй, Егорка, — закивали покупательницы. — Думали, ты не приедешь.

— Извините, пришлось задержаться. — Рахманов повесил шлем на руль, обошёл мотоцикл, откинул брезентовую накидку с люльки. Там на полу стояли четыре «четверти» с молоком, две банки по два литра и одна литровая, все под капроновыми крышками.

— Дома-то всё в порядке? — поинтересовалась молодая пенсионерка в бриджах. Она вытащила из сумки и подала Егору пустую банку с крышкой, а пока он забирал и обменивал на полную, тётка пялилась на его спутника. Впрочем, как и все её товарки — разглядывали избавившегося от шлема, безучастно изучавшего местность и огородики Кирилла. Наверно, не часто их молочник приезжает с компанией.

— Спасибо, всё хорошо, — ответил Егор, передавая тётке в бриджах сдачу с протянутых двухсот рублей.

— Брата уже в школу собрал? — спросила дама с крашеными фиолетовыми волосами.

— На выходных на рынок поеду.

Женщины подходили, меняли пустые банки на полные, задавали личные вопросы. Кирилл слушал внимательно, хотя не подавал виду. Похоже, постоянные клиентки много знали о Егоре, любили его и жалели. Кирилл даже почувствовал зависть — его бабки во дворе не особо жаловали, считали отребьем, невзирая на высокое положение семьи. А деревенский мученик купается в людском обожании, ему благоволят все, кто ни попадя — бабули в Островке, банкирша, покупательницы молока. Вот что значит красивая мордашка и слезливая история, тут же выскочил внутренний голос, но Кирилл заткнул его и отругал себя за недостойные мысли: у Егора прекрасно не только лицо, но и душа. Не он ли сам влюбился в него с первого взгляда, а вчера стоял на коленях? Он, парень, а чего уж говорить о женщинах, не важно, молодых или пожилых?

Последняя пенсионерка, самая старшая, лет восьмидесяти, в кокетливом бело-розовом беретике на седых кучеряшках, получила литровую банку. Егор поставил её прямо в сумку бабули.

— Мои сливочки, — любовно пропел божий одуванчик, заглядывая в матерчатое нутро. — Девочки, всем рекомендую. У Егорки замечательные сливочки.

— Да что мы, не пробовали? — оборвала её соседка в бриджах. — Лично я беру иногда, когда внук приходит, побаловать.

— И мы берём, — закивали ей остальные. Кирилл, кажется, единственный заметил пошлый подтекст диалога. У него ещё стоял.

— Егорка, — опять повернулась к нему самая старая, — привезёшь мне в следующий раз творожку? Больно он хорош.

— Конечно, привезу, Мария Сергеевна.

— А это кто, друг твой? — бабулька морщинистым пальцем указала на Кирилла, вся группа пенсионерок мгновенно прекратила разговоры.

— Да, — кивнул Рахманов, даже не посмотрев в направлении «друга». Просто, чтобы отстали. Ему не нравились расспросы, а отшить любопытных грубо он не умел.

— Ну дружите-дружите, дружба — дело хорошее, — напутствовала Мария Сергеевна и, зажав сумку в кулаке, будто мешок, потопала во двор. Остальные потянулись за ней, обсуждая какого-то Фиму, который измазал подвальную дверь монтажной пеной. Хорошо хоть не фекалиями. Нет, о фекалиях Кирилл не хотел вспоминать.

Он приблизился к мотоциклу, зажмурил один глаз от солнца, сунул большие пальцы за шлёвки джинсов.

— Прикольные бабки, — сказал невпопад. Егор, наклонившись, копался в люльке, расставлял банки. Позвякивало стекло. — Ты всегда сюда возишь?

— Раз в неделю, — не отвлекаясь, ответил Рахманов. Волосы закрывали его лицо. — В другие дни — в другие дома.

— А сколько стоит молоко? — Кирилл знал цены только на напитки и сигареты.

— Сто десять рублей три литра, — Егор, наконец, закончил возиться, закрыл люльку брезентом и подошёл к водительскому месту.

— Ого!

— По-твоему, это много или мало?

Кирилл не стал спешить с ответом: Егор первый раз задал ему вопрос из хозяйственной области, и надо было показать себя вдумчивым человеком.

— Мало, учитывая, сколько ты батрачишь. Полтора литра, получается, стоят пятьдесят пять рублей — столько же, сколько бутылка, например, «Бон Аквы». Но воду просто из-под крана наливают, а ты с коровой целыми днями возишься.

Кажется, Егора удивили разумные размышления, столь несвойственные ветреному оболтусу, за которого он привык принимать своего гостя. Они ему даже понравились, Кирилл буквально видел, как меняется мнение Егора о нём, хоть не было произнесено ни звука, но взгляд стал другим! Кирилл похвалил себя за маленький успех и едва не запрыгал, хлопая в ладоши.

Егор молча развернулся, со второй попытки завёл мотоцикл и сел на него. Калякин задрал лицо к чистому голубому небу и возблагодарил придурков, которые прокололи колёса «Пассата»: без них не было бы этой поездки и приятного удивления в глазах его любимого парня. Мотоциклу он тоже был благодарен, поэтому простил ему отвратительный рокот двигателя и все остальные прегрешения. Кирилл перекинул ногу через сиденье и тесно придвинулся к водителю, грудью незаметно потёрся об его одетую в джинсу спину. В паху разлилось тепло, соски затвердели. Успев остановить Егора, прежде чем тот наденет шлем, он отодвинул его волосы справа и сообщил в самое ухо:

— Я за дорогу раз десять чуть не кончил.

Можно было не шептать: слова терялись в тарахтении «Юпитера». К тому же на улице никого, кроме домашней живности, не наблюдалась. Егор обернулся к нему и демонстративно надел шлем, Кирилл счёл это за положительную реакцию и надел свой. По фигу, как они выглядят.

Егор не сказал, а Кирилл забыл спросить, куда они двинутся дальше, однако угадать было проще простого — за покупками. Все мало-мальски приличные торговые точки во всём своём скудном разнообразии располагались на одной улице и прилегающих переулках, своеобразным центром служил муниципальный рынок.

Минут через семь они были там. Парковочное место нашли с большим трудом, втиснулись между «реношным» микроавтобусом и «Дэу Нексия». Народу плевать было на будний день, людской поток тёк, не прерываясь. По магазинам и на базар шли бабки с костылями, подвыпившие мужики, молодые девки с детьми на руках или в колясках, тётки интеллигентного вида и не очень, школьники. У Кирилла создалось впечатление, что никто в этом городе не работает, но денег у всех немерено.

Сама улица вызывала тоску — серая, несмотря на яркие фасады «Магнита», «Пятёрочки» и десятка более мелких, несетевых магазинов одежды, хозяйственных товаров, цифровой техники, парфюма. Асфальт на проезжей части был в глубоких ямах, узкую полоску тротуара некоторые особо деловитые владельцы торговых точек вымостили плиткой. Причём разного цвета и формы. Так что тротуар напоминал залатанную юбку Бабы Яги.

Кирилл слез с мотоцикла первым, осмотрелся. Однажды с Пашкой он заходил здесь в «Пятёрочку» и «Евросеть». Сейчас прежде всего ему требовался банкомат. Он увидел его в нише у рыночных ворот за спинами торговок и торговцев всякой дешёвой дрянью, расставивших переносные прилавки со своим барахлом прямо на тротуаре и части дороги.

— Кирилл, мне надо походить, купить кое-что, — в руках вставшего рядом Рахманова появилась маленькая записная книжка, на раскрытых им страницах шёл длинный список необходимого. Некоторые пункты объединялись фигурными скобками, у которых значились буквы с точками. Инициалы соседок, догадался Кирилл, вспоминая разговор с Олимпиадой.

— Давай сбегаем до банкомата, а потом прошвырнёмся по магазинам, — предложил Кирилл. Егор забрал у него шлем и вместе со своим спрятал в люльке под брезентом. Достал оттуда несколько аккуратно свёрнутых чёрных плотных пакетов.

— Лучше давай разделимся — так быстрее выйдет. И не покупай много: у нас всё есть. А лучше ничего не покупай, в магазин запчастей только зайди — это вон там, сразу за углом, — Егор показал направо, где метрах в ста находился т-образный перекрёсток, — купи сырую резину для вулканизации.

— Как скажешь, босс, — немного расстроившись, протянул Калякин. — Сколько у меня времени?

— Час-полтора. Встретимся здесь. Если что, созвонимся.

— Замётано! — нарочито бодро выдал Кирилл, а сам едва удержался, чтобы не спросить: «А ты точно без меня не уедешь?» Конечно, он знал, что Егор не из тех, кто заманивает человека в ловушку и бросает там, ему даже казалось, что у Егора пробуждаются к нему какие-то тёплые чувства, симпатия, однако было… страшно, тревога рисовала картины, где Егор бросает его, а он теряется в незнакомом городе и исчезает в нём. Страх был тем бредовее, что город можно было за полчаса пересечь вдоль и поперёк и запомнить наизусть, как Вайс-Сити в ГТА.

Отгоняя мрачные мысли, Кирилл пошёл к банкомату в нескончаемом потоке людей. У него имелись предположения, почему Егор решил разделиться. Скорее всего, он хотел избежать неловких ситуаций с деньгами, когда пришлось бы препираться, кому платить, не хотел, чтобы расплачивались вместо него. Возникли бы и другие ситуации — с обсуждением продуктов, которые один бы непременно положил в корзину, а второй посчитал бы излишеством. С тем, кому нести тяжёлые пакеты. Просто с различием их материального положения — возможно, Егор стесняется необходимости экономить на всём.

Выстояв очередь из двух человек, Кирилл сунул карту в банкомат, ввёл пин-код и с замиранием сердца запросил баланс. Отец мог заблокировать счёт так же легко, как и пополнил перед полётом на Кипр. Тогда вообще всё пропало: без денег он будет более уязвим и окажется перед выбором — кланяться родителям в ножки или стать ещё одним ртом на шее Егора.

Нет, ему не придётся выбирать — на счёте так и лежали шестьдесят пять тысяч рублей с копейками. Немного, но какое-то время протянуть хватит. А потом? Потом, Кирилл надеялся, что его мамочке станет жалко непутёвого, живущего впроголодь сынку, и она подкинет деньжат на хлебушек. Всегда так происходило — дулись-дулись, а затем привычка подменять любовь презентами пересиливала, и бабосики, хоть и в урезанном количестве, но капали на карту.

Кирилл снял максимально возможную сумму в двадцать пять тысяч рублей, повторил операцию по выдаче наличных ещё два раза, оставив на счёте на всякий пожарный четыреста рублей. На смартфон пришли сообщения об изменении баланса. Кирилл не стал их читать, не вынул девайс из кармана, а, спрятав карту и тоненькую стопочку тысячных и пятитысячных купюр, зашагал к перекрёстку.

Купив моток сырой резины, вернулся к рынку, у лоточников взял два блока сигарет, зажигалку, в аптечном киоске — две пачки презервативов по двенадцать штук. В рядах набрал апельсинов, виноград, персиков и абрикосов. Затем добрался до сладостей. Напоследок затарился сыром и копчёной рыбой. Время подходило к концу, но Егор пока не звонил, и Кирилл прошёлся по непродовольственным ларькам, купил Андрею воздушного змея в виде дракона, Галине — три розы. С подарком для Егора промучился дольше всего, наконец, в ювелирном ларьке присмотрел серебряную цепочку под его крест.

С кучей разномастных, полегче и совсем тяжёлых пакетов, с букетом Калякин заспешил к мотоциклу. Ориентировался на синюю крышу торгового центра, возле которого припарковались, но всё равно еле выбрался из этого самопального шанхая с узкими проходами между палатками и разевающими рты людьми. Он ненавидел рынки.

Руки отваливались от тяжести ноши. Прыти прибавилось, когда увидел чёрную шевелюру Егора, которая возвышалась над крышей приехавшего вместо микроавтобуса синего седана. Тот стоял к Кириллу спиной и складывал покупки в люльку. Обернулся, боковым зрением заметив его приближение, перевёл взгляд на пакеты.

— Зачем?

— Просто так, Егорушка, — увиливая от серьёзного ответа, пропел Калякин. — Должны же мы как-то отпраздновать наше… ну, скажем, нашу прополку картошки? Мы ведь пойдём сегодня на огород? Вот потом и устроим кутёж!

— Ты собираешься пить? — спросил Егор. Глаза его как-то разом потухли, в интонациях появилась враждебность. Кирилл зуб бы дал, что после утвердительного ответа селянин, не поморщившись, разорвал бы едва завязавшиеся отношения. Поэтому в числе покупок не было даже безалкогольного пива.

— Какого же ты обо мне плохого мнения, Егорка, — с укоризной покачал головой Кирилл. — Я собираюсь персики есть и шоколадными конфетами тебя кормить. Всё, давай ставить сумки, а то руки отсохли! — перевёл тему он и, подвинув Рахманова, плюхнул пакеты в люльку к уже стоявшим на сиденье и между банками пяти чёрным пакетам разной наполненности, пристроил цветы. Поправил, чтобы ничего на кочках не упало, не рассыпалось или не разбилось, и накрыл брезентом.

— Готово, — Кирилл отряхнул руки, — можем отправляться.

Егор перевесил шлемы на обе стороны руля, и Кирилл намеренно взял его более потасканный. Нахлобучил, пока не отняли, сделал руками приглашающий заняться управлением транспортным средством жест. Рахманов не стал дольше ждать, вставил ключ, лампочки на панели моргнули…

41

Обратный путь всегда проходит быстрее. Знакомые крыши домов в зелёной дымке листвы они увидели минут через двадцать. Кирилл жалел, что маленькое путешествие подходит к концу. За это время он понял прелесть и романтику двухколёсных коней — ветер в лицо, одежда парусом, уверенные действия спутника, объятия и иллюзия безграничной свободы, зовущая с любимым на край света.

Когда въехали в деревню, началась тряска, мелкие камешки летели из-под колёс, вился шлейф пыли. Неотъемлемые для сельского пейзажа куры прятались в прохладе под кустами и деревьями, разгребали лапами первые опавшие листья. Бабушки сидели по одной и по двое на лавочках на солнечной стороне, провожали их взглядами в ожидании заказанных продуктов. И, конечно, удивлялись, что их молодой благодетель не один, а раз они знали про его голубые наклонности, то уж наверняка и делали соответствующие выводы. Кирилл кивал в качестве приветствия некоторым старушкам, изгибал губы в дерзкой улыбке, пусть она скрывалась за защитой подбородка.

Не до смеха ему стало, когда он посмотрел вдоль по улице и узрел на обочине возле дома Пашкиной бабки серебристый джип своего отца — вот то, чего он боялся.

Потом случилось некое раздвоение личности: одна часть Кирилла захотела немедленно соскочить с мотоцикла и удрать в кусты, закопаться в пыльной зелени и отсиживаться, пока родаки не устанут ждать и не уедут. Другая стиснула зубы и приготовилась отстаивать своё мнение.

Естественно, Кирилл не спрыгнул. Плетущийся двадцать километров в час «ижак» в считанные секунды преодолел крохотное расстояние до дома Пашкиной бабки, объехал загораживающий треть узкой дороги джип и покатил дальше, к месту назначения. Мать и отец, стоявшие у капота «Пассата», с суровыми лицами проводили раритетный транспорт. Не стоило сомневаться, что в пассажире они не узнали своего сына и не заметили, как крепко он прижимается грудью к спине парня-водителя, что аж козырёк одного шлема упирается в заднюю часть другого. Егор увидел посторонних людей, но вряд ли знал, кто они такие.

Проехав вишнник возле своего дома, Егор свернул к воротам. Мотоцикл качнулся на последней кочке, распугав кур, и остановился, двигатель затих. На дорогу медленно оседала пыль, сизые облачка выхлопов кружились в воздухе и растворялись. Кирилл нехотя встал и снял шлем, опустил его на красную покатую поверхность коляски. В груди всё дрожало в предчувствии неминуемой взбучки. На родителей он срать хотел с их отношением к нему — не знал, как объяснить возникшие проблемы Егору, как разрулить без ущерба для него и их зарождающихся отношений.

А Егор будто шестым чувством уловил неладное! Тоже убрал шлем — надел на зеркало заднего вида, — слез с мотоцикла и, чуть хмурясь, посмотрел сначала на Кирилла, потом в направлении дома Пашкиной бабки и чужой машины. Спрашивать вслух ему не было нужды — вопрос чётко читался во взгляде. Ничего хорошего Егор не ожидал — этот чёртов дом в последние месяцы доставил ему массу хлопот, а теперь там снова появились чужаки с хмурыми лицами.

Деревья частично закрывали обзор, но не настолько, чтобы две пары людей не видели друг друга. Елена и Александр Калякины вышли на обочину к джипу. Мать в привезённом из-за границы платье, с уложенными волосами и безупречным, пусть и неброским макияжем, на высоких каблуках посреди залитой солнцем типично деревенской улицы с её пыльным бурьяном и куриным помётом, неровной щебёночной дорогой смотрелась нелепо, как светская львица в наркоманском притоне. Отец в отутюженных брюках и светлой рубашке тоже выпадал из гармонии общей картинки. Его лакированные туфли запылились.

— Это мои предки, — сказал Кирилл, маскируя нарастающее раздражение под непринуждённость. Больше всего бесило, что нельзя отвертеться и отложить разговор на какое-нибудь далёкое потом, а лучше навсегда. Нравоучения, при которых его отчитывали как пятилетнего ребёнка, сводили с ума. Он совершеннолетний, какого хера он должен отчитываться в своих действиях?

Во взгляде Егора появилась тревога. В первую очередь не за себя, а за него, Кирилла. Только это и успокаивало.

— Пашка, пидорас, им натрещал, — продолжил Кирилл. — А мне же нельзя быть пидором, я же депутатский сынок… Ладно, пойду пизды получать.

Егор ничего не сказал, Калякин и не рассчитывал на его поддержку, не винил за её отсутствие. Под пристальными взглядами родителей он пересёк по диагонали дорогу, стараясь держаться естественно, всем своим видом показать, что никаких преступлений за собой не признаёт. В ответ получал немой упрёк и скорбные складки меж бровей.

Приблизившись, Кирилл растянул губы в улыбке:

— Мам, пап, какими судьбами?

— Ты ещё спрашиваешь, наглец? — одёрнул его отец. Вынул руки из карманов и приготовился, возможно, применить силу, дать оплеуху, но Кирилл отодвинулся, больше не скрывая негатива.

— Я никуда отсюда не уеду.

— Уедешь, и немедленно.

— Мне двадцать лет, вы не имеете права мне указывать, как жить, — Кирилл произнёс это безапелляционным тоном, голос не дрогнул: он увидел, что Егор не ушёл во двор, крутится вокруг мотоцикла, волнуется, и это придало сил бороться.

— Ах вот как ты заговорил? — отец угрожающе надвинулся на него, но в диалог неожиданно вклинилась мать, она изображала болезную. Запричитала хорошо поставленным голосом, артистка, блять!

— Кирилл, откуда у тебя эти наклонности? В нашей семье только приличные люди! Приличные! У твоего отца депутатский значок, ты добиваешься, чтобы он его лишился?

— Конституция не запрещает мне быть геем!

— Я тебе запрещаю! — взревел отец, пытаясь схватить сына за руку. Кирилл увёл руку от захвата, но с места не сошёл.

— Ты хочешь нас в могилу свести, Кирилл? — заломила руки мать, неловко переступая каблуками по прикатанному щебню. — Меня чуть удар не хватил, когда я узнала, а отца успокоительными еле отпоили, «скорую» пришлось вызывать. И ты говоришь, что это не дурная шутка!

Кирилл сжал губы.

— А машина? — опять влез отец, кинулся вокруг стоявшего на трёх спущенных колёсах «Пассата». Он уже рвал и метал. — Ты видел, во что твою машину превратили? Что это на стекле, ты объяснишь?

Кирилл побледнел, вспомнив, что не стёр дурацкую надпись: «Валить пидоров», ни гондоны с дворников не снял. А теперь родаки, конечно, всё это увидели. Да и по хую, не маленькие.

— В молчанку будешь играть? — заорала мать, забыв про «удар». — На что ты Кипр променял, бестолочь? — она обвела руками улицу. — На эту дыру?

— Какой ему теперь Кипр, Лен? Под замок посажу!

— Нормальные люди бегут отсюда! Этот твой… приятель… — мать подобрала нейтральное слово и указала кивком сыну за плечо, Кирилл обернулся и увидел, что Егор всё ещё возле дома. — Что ты в нём нашёл? У него мать паралитик, брат на шее! Ему нужны твои деньги, и батрак ему нужен, чтобы на него вкалывал! Он тебя соблазнил! Не удалось денег за коноплю получить, так он любовью тебе мозги задурил!

Кирилл вдруг почувствовал, что больше не выдержит, что до чёртиков заебался.

— Какие хоть деньги за коноплю?! — заорал он в ответ. — Хватит! Что ты несёшь?!

— Как ты с матерью разговариваешь?! — вступился отец.

— Как она со мной, так и я с ней! Я люблю Егора, поняли?! И никуда от него не уеду! Не увезёте! А увезёте, я на вас в суд подам! Это моя ориентация, моя жизнь, что хочу, то и делаю! Не хотите меня понять и принять таким, не надо! А ты, папочка, лучше бы как депутат газ и воду сюда провёл, всё бы от тебя пользы больше было. В этой дыре твой электорат живёт, не забыл? И Егор, и его мама — твой электорат! Вот и докажи, что ты не просто так свой значок носишь, сделай их жизнь легче! А пока ты не шевелишься, я буду им помогать! И не смейте трогать Егора, у него, в отличие от всех нас, настоящие проблемы, а не выдуманные!

Он повернулся, чтобы уйти.

— Кирилл! — громовым раскатом прогремел голос отца. Кирилл обернулся. На папаше с мамашей лица не было. Он так хотел, несмотря ни на что, быть понятым и прощённым, любимым своими родителями, но…

— Кирилл, если ты уйдёшь… — бескровными губами проговорил отец. Нет, ничего они не поняли и не поймут.

— Кирилл, ты не такой, — попыталась убедить его мать, помада на губах размазалась, запачкала напудренный подбородок, — ты не можешь быть гомосексуалистом.

— Откуда ты знаешь, мам? Ты меня вообще хоть каплю знаешь? Ты хоть когда-нибудь интересовалась мной?

— Да. И ты не создан для этой жизни. Тебе быстро надоест, и тогда… — она тоже угрожала дальнейшими мерами.

— Надоест? А может, я впервые нашёл себя? Не в дебильных загулах вот с такими Пашками, которые меня на изготовление травки уламывают, а в работе…

— Ты за свою жизнь пальцем о палец не ударил, — заметил отец.

— Я хочу приносить пользу, и я люблю Егора, — закончил Кирилл. — Слушайте, мам, пап, езжайте, не забивайте себе голову мною. Если когда-нибудь перестанете злиться, я буду рад с вами общаться. Нет — ну нет так нет. Можете лишить денег — я снял с карточки. Пока хватит, а потом на работу устроюсь, на заочку переведусь. Проживу.

Мать с отцом смотрели в упор, не мигая. От жары или волнения по лбам и вискам тёк пот. У отца под мышками взмокла и потемнела рубашка. Материна причёска потеряла форму. Это они не были созданы для деревни. И деревня стирала их, растворяла, как компьютерная игрушка растворяет отработанных персонажей.

— Ты сам выбрал, — подытожил отец. — Садись, Лен, поехали. Пусть пороху понюхает и в дерьме поваляется.

С валянием в дерьме папочка немного опоздал, Кирилл уже в нём извалялся и в натуральном смысле, и в плане скотского отношения к Егору. Но он отцу говорить об этом не стал, развернулся и пошёл к дому — деревенской пятистенке без элементарных удобств — за пару дней ставшему более родным и уютным, чем шикарная городская квартира с джакузи и тёплыми полами. Главное, что Егор ждал его у дома, возясь у мотоцикла и иногда наблюдая, хоть не вмешивался, что правильно, но и не проявил безразличия. И от этого душа пела, как птички в кронах деревьев, и мир расцветал красками — голубое небо, зелёная трава, жёлтое солнце, пёстрые куры, малиновые, оранжевые, фиолетовые астры и другие цветы. А предки — они могут устроить назидательное игнорирование, а могут и через пару-тройку дней снова капать на мозги, уговаривать, давить на жалость. Сейчас Кириллу было важно, что он проявил твёрдость, отстоял своё мнение, не струсил.

Позади хлопнули по очереди две дверцы, заурчал мотор, камешки заскрипели под мощными колёсами. Машина развернулась, поехала, удаляясь и удаляясь. Где-то за ней погналась, облаивая, собака. Потом остались лишь крики птиц.

Егор всё это тоже видел и слышал. Тревога из его взгляда никуда не делась, джинсовую куртку он, правда, снял, и пакетов в люльке поубавилось — в ней стояли только два чёрных с продуктами для бабуль.

— Ну… я освободился, — сказал Кирилл, вытирая лицо задранной вверх футболкой. — Пойдём разносить макарошки страждущим, или мне дома что-нибудь сделать?

На самом деле он уже вымотался как собака, и морально его высосали, самое время сейчас было завалиться на диван и уставиться в телек, а сделать так, значило признать правоту любимой мамаши.

— Кирилл, — Егор обращался к нему по имени всегда осторожно, будто его использование в диалоге накладывало какие-то серьёзные обязательства, — родители против твоей переориентации?

— А ты как думаешь? — вздохнул Калякин и тяжело опустился на мотоцикл, поставил пятку на подножку. — Я ещё легко отделался, думал, вообще пиздец будет, но они, наверно, в шоке пока. Погоди, очухаются.

— Кирилл… — произнесено было ещё осторожнее. Егор опять не поднимал глаз на него, смотрел мимо, куда-то в район глушителя или крышки бардачка. И у Кирилла в предчувствии беды засосало под ложечкой. Усталость как рукой сняло.

— Не говори, что ты выгоняешь меня.

— Тебе лучше уехать. Лучше для нас двоих. Мне не нужны неожиданности.

Свет померк, переключился на чёрно-белые тона, небо обрушилось на землю. Внутренности стали пудовыми и ухнули вниз. Это были три самых страшных предложения, которые Кирилл когда-либо слышал.

Картошка и вулканизация

Кирилл не захотел смириться. Не хотел проёбывать то, что завоевал таким непосильным для себя трудом — просто так, из-за блядских твердолобых родителей, которым всё равно на него по херу. Страх ослепил его, поднял со дна быдло-сущность.

— А вот ни хуя! — соскочив с мотоцикла, заявил он и схватил футболку Егора в кулак. — Никуда я не уеду! Хуй дождёшься! И ехать мне не на чем, забыл? Не повёз меня в шиномонтаж, и поделом тебе! Обещал заклеить колёса, вот и клей! А когда заклеишь, я подумаю, уезжать мне или нет!

Егор не смотрел на Кирилла, хотя их лица находились в непосредственной близости. У селянина сработал защитный механизм, он снова ушёл всебя, оставив на поверхности тихое равнодушие и безучастность, апатию. Пережидал приступ агрессии в свой адрес. Наверное, он ругал себя за мягкотелость, загнавшую его в ловушку. Защитить его было некому, разве что копошащимся в пыли курам — улица оставалась абсолютно пустой.

— А пока ты не заклеил мне колёса, пидорок, — проговорил Кирилл ему прямо в ухо, — я пойду… полоть картошку, — после короткой паузы закончил он и, отпустив футболку, прижал растерявшегося Егора к себе, положил подбородок ему на плечо. — Я люблю тебя, дурень, и не уйду. Ты сказал: «Лучше для нас двоих». Нас — двое. И уж своих предков я точно к нам не подпущу.

Калякин снова отпустил Егора, в этот раз из объятий, и, отойдя на несколько шагов к калитке, повернул голову. Ему очень хотелось увидеть, как Рахманов радуется и улыбается оттого, что Кирюха неплохой, в общем-то, малый, и мнение о нём, вновь спикировавшее ниже плинтуса, оказалось ошибкой. Намеренной шуткой. Но никаких улыбок, естественно, не было. Егор всё также пребывал в задумчивой прострации и не поднимал глаз. Он напоминал зайца из сказки, в избушку к которому напросилась пожить лиса, а теперь хозяйничает там и вот-вот выгонит.

Однако дело заключалось не только в жилье и проблемах, как в сказке. В реальности сейчас были замешаны чувства — теплится ли у Егора что-нибудь в груди? Поверит ли он в искренность слов любви? Сочтёт ли себя достойным кусочка личного счастья? Даст ли шанс им двоим?

Кирилл уловил метание в мыслях Егора и, быстро шагнув назад, попросил:

— Пожалуйста, занимайся своими делами, а я сам справлюсь с огородом.

Сказав, он так же быстро развернулся и ушёл в дом переодеваться, а потом отправился в огород. Егор ещё стоял на улице, выбор перед ним стоял, видимо, трудный.

42

Кирилл ползал по грядкам, заканчивал первые две. Через каждые три минуты оглядывался: не покажется ли меж ветвей яблонь Егор, но того не было. И слава богу! Пусть не приходит, занимается матерью, братом, живностью, мотоциклом, пусть без дела валяется на диване и плюёт в потолок. Кирилл молился об этом Деве Марии, Николаю Угоднику и всем святым, каких мог припомнить поимённо, и всем им скопом.

Удивительно, но усердия в работе при страхе быть изгнанным только прибавлялось. Он выдирал траву, даже не думая о своих действиях, механически. Не ныл от впивающихся в кожу через перчатки колючек — не замечал их. Не считал, сколько метров осталось, не бурчал под нос, что сейчас упадёт мордой в землю и сдохнет. Ему не мешали ни грязь под ногтями, ни периодические попадающие между ступнями и подошвой шлёпок твёрдые, как камни, комья сухой почвы. Его не вгоняли в уныние огромные размеры картофельной плантации. Наоборот, Калякину хотелось, чтобы грядки не кончались. В мозгу сложилось некое суеверие: пока он выдирает сорняки и сваливает их в кучи, его из дома не выдворят.

Конечно, он непрерывно анализировал, искал причину, по которой Егор не шёл возобновлять неприятный разговор. Кирилл не верил, что Рахманову нужен батрак, как сказали родители, или что решающую роль сыграли пакеты с едой, уже унесённые в дом. Да при чём там еда! Эта семья не пойдёт против совести даже за мешок с бриллиантами! Кредо этой семьи — лучше бедно, но честно.

И нельзя думать, что Егор боится этого разговора, оттягивает его. О нет, этот парень с хрупкой фигуркой и длинными волосами совсем не трус, в нём закалённый адским пламенем стержень. Не будет он медлить с разговором, тем более, когда пропалывают его огород.

Значит, остаётся…

Кирилл вспомнил мягкий поцелуй в плечо после секса прошлой ночью, снова ощутил на коже невесомое касание губ. Вспомнил, что рука Егора всё время сна обнимала его. Может, где-то здесь и кроется причина. Егор ведь уже должен был понять, что от его постояльца, набивающегося в любовники и члены семьи, опасности не исходит.

И всё же Кирилл беспокоился. Он закончил с двумя грядками, вытряхнул сорняки из ведра в кучу на меже — широкой полоске травы, за которой густые заросли американского клёна обозначали границу участка, да и, наверное, всей деревни в целом. Позади этих зарослей вроде бы шла необрабатываемая полоска земли, а дальше уже пашня.

Вытерев пот и пыль с лица перчаткой, Кирилл присел отдохнуть на несколько минут на перевёрнутое вверх дном ведро. Вглядывался в лабиринт строений, скрывающихся за ветками всяких плодовых деревьев, в возвышающуюся над всем этим двускатную крышу дома. Обращённая к солнцу оцинковка отражала лучи и сияла, как само небесное светило. Во фронтоне имелась чердачная дверь.

Так сидеть и разглядывать местность можно было долго. Кирилл встал, жалея, что не взял с собой курево и воду. Попить бы сейчас не помешало, ведь в рот наверняка попали частички грязи, высушили его.

Кирилл принялся за прополку, взял ещё две грядки и передвигался по ним на корточках. Солнце жгло, пекло в макушку. От такой духоты не было ни комаров, ни оводов, ни слепней. Только муха какая-то настырная пристала, садилась сзади на шею, вспотевшую от жары. Отогнать или убить её никак не получалось.

— Да уйди ты, блять, дура! — Кирилл в сотый раз взмахнул рукой, отгоняя муху от шеи.

— Это ты с кем? — раздался спереди звонкий мальчишечий голос. Кирилл вздрогнул от неожиданности: он уже привык находиться на огороде в одиночестве, будто последний человек на планете. Было так же тихо, как и после смертельной эпидемии гриппа или какой ещё заразы, выкосившей весь люд — только белый шум: шелест листвы, крики птиц, жужжание, сука, насекомых.

— С мухой, — ответил Калякин и отбил очередную атаку поганого насекомого. Потом поднялся на ноги и посмотрел на Андрея. Тот пришёл со штыковой лопатой и светло-зелёным маленьким тазиком. Или большой миской. Миску держал в пальцах здоровой руки, а черенок лопаты зажимал под мышкой. Вроде был по-обычному весёлым, недружелюбия не выказывал.

— Понятно. Те ещё гады. Осенью вообще злые, кусаются, знают, что скоро каюк им, — Андрей заливисто засмеялся и со своим скарбом переместился к прополотой части картофельных грядок, ближе к подсолнухам. Прошёл по грядкам и остановился, воткнув лопату. — А меня за картошкой послали. Ты есть хочешь? Сейчас накопаю и сварю. Люблю молодую картошку, а ты?

— Наверное, тоже, — наугад ответил Кирилл. Рот наполнился слюной, он бы сейчас любую еду умял, а молодую картошку… да он уже толком не помнил, когда её ел вот так, прямиком с огорода. Им картошку в последние годы привозили разные фермеры уже с толстой кожурой, а может, её покупали в магазине или на рынке, или ещё где. Кирилл понятия не имел, как конкретно этот корнеплод попадал на обед в их семье. Его это и не интересовало, важнее было то, что его зовут к столу! Изгнание отменяется!

Андрей не замечал, что на него внимательно пялятся, читая как книгу. Он поставил тазик на землю. Взялся одной рукой за черенок и, помогая себе плечом, надавил ногой на край блестящего стального полотна лопаты. Земля вспучилась, развалилась, являя на свет желтоватые крупные и помельче клубни. При этом Андрей продолжал болтать:

— Больше люблю с маслом. Со сливочным, конечно. Вкуснота! А Егор любит с… ну, знаешь, в салате из огурцов, помидоров и лука жижа такая получается… Вот он так любит. А ты как любишь?

— По-всякому, — отмахнулся Кирилл, мотая сведения на ус.

— А, ну хорошо! Я салат сделаю, будете есть. Огурцы и помидоры, пока вы в город ездили, я уже набрал. Ты салат с майонезом любишь или с подсолнечным маслом?

— Я? — Кирилл дёрнул плечами, его мать на дух не переносила вредное подсолнечное масло и не жаловала майонез, но он всё это ел по разным кабакам и хатам. — Не знаю. А Егор как любит?

— С майонезом, конечно! Майонез вкусный! Особенно если на перепелином яйце.

Кирилл слушал и вдруг понял, что уже минут пять наблюдает, как Андрей копает, наклоняется и выбирает картошку из земли, ссыпая её в тазик. Хлюпает носом, пыхтит, высовывает от усердия язык, а дело движется не быстро, потому что одной рукой неудобно.

— Андрюш, давай я накопаю, — спохватился Кирилл и пошёл по грядкам к нему. Только сейчас обратил внимание, что небольшой клок картофельной делянки перерыт, из грядок не торчит жухлая коричневая ботва. Следовательно, эта вылазка за молодой картошкой не первая.

— Да нет, не надо, — возразил пацан. — Я уже почти нарыл. Картошка крупная, три раза копнул, и готово! Правда, теперь надо больше, ведь ты теперь у нас живёшь.

Эти слова бальзамом потекли на встревоженную до крайней степени душу. Кирилл всё-таки присел на корточки и стал выбирать клубни. Они были гладкими, чистыми и сухими, земля к ним не приставала.

— Андрей, а… Егор что-нибудь говорил? — Сердце Калякина сжалось, боясь ответа на только что заданный вопрос.

— О чём? — не понял мальчишка, переходя к новому кусту картошки.

— Ну… обо мне, и вообще. Какое у него настроение? Где он сейчас?

Андрей остановился, не до конца вытянув картошку на поверхность. Узкие тёмные брови сначала съехали к переносице, потом взметнулись вверх:

— А, так вы поругались? Поэтому он меня выпроводил с улицы?

— Мы не ругались.

— Ага, так я и поверю! А что вы тогда делали, когда из города приехали?

— Ничего не делали. Ко мне предки приехали, я с ними базарил, а Егор ждал, — признался Кирилл, видя в младшем брате союзника. — Вот и всё.

— И зачем твои предки в наши края заехали? — Андрей был полон здорового детского скептицизма. — Э-ээ, дай угадаю! Тебя с Егором спалили?

— Ага. Суки одни сдали меня.

— Ничего, не переживай, чувак. Когда-нибудь тебя оставят в покое.

— Да хер с ними! — Кирилл повернул голову и сплюнул через левое плечо. Слюна впечаталась в землю белой пеной и стала впитываться. — Андрюх, про Егора давай: что он говорил?

— Ничего не говорил.

— А где он?

— В подвал пошёл за мелкой картошкой, скотине варить будет. Соседям продукты разнёс, воды натаскал, мамке… — паренёк внезапно замялся, будто поняв, что не обо всём можно рассказывать посторонним, выкопал ещё куст картошки и убрал лопату, опёрся на неё. — У Егора летом всегда дела есть, а я как назло руку сломал. Хорошо, что ты помогаешь, а то бы он совсем запарился. — Андрей помолчал и добавил: — Егорка молодчина, а ведь мог себе и ленивого найти!

Кирилл хотел усмехнуться — это он-то не ленивый?! Но что-то было не до усмешек. Неопределенность глодала поедом, выгонять его вроде бы не собирались, а там кто его знает? Андрюшка вон считает его полноценным парнем брата, а Егор слишком занят, чтобы уделить ему капельку времени. Ещё и внутренний голос проснулся и нашёптывает, мол, бежать отсюда надо, ведь нормальной жизни, безудержной любви тут не обломится: любовничек будет целыми днями вкалывать, не выделяя времени на шуры-муры, да и тебя будет припрягать, умаешься. В какие-то моменты голос был очень даже убедительным. Кирилл боялся дать слабину и поддаться его увещеваниям. Однако пока его рука механически выбирала картошку из земли, большим пальцем счищая с клубней остатки грязи.

Наконец, последняя мелочь была отправлена в тазик, еле поместилась на вершине картофельной горки.

— Донесёшь или помочь? — поднимаясь на ноги, спросил Кирилл. Похлопав ладонями, отряхнул перчатки.

— Конечно, донесу! — воскликнул Андрей, словно у него опять спросили несусветную глупость. — Лопату только здесь оставлю, потом принесёшь? И помоги поднять.

Калякин нагнулся и поднял тазик. Ручек в нём не предусмотрели. Хотя одной рукой и с ручками не донесёшь такую тяжесть. Андрей оттопырил руку и кивнул на образовавшийся между ней и левым боком промежуток:

— Давай сюда.

Кирилл выполнил просьбу, прислонил тазик к телу мальчика, а тот подхватил ношу и прижал к себе.

— Аккуратно — тяжёлый, — проинформировал Кирилл, убирая руки.

— Да я уже понял. Донесу как-нибудь.

Андрей собрался идти, но Кирилл его удержал и спросил то, что давно вертелось на языке, и что частично он знал. Спросил, хоть и понимал, что парню тяжело стоять с полным тазом картошки, к тому же на солнцепёке.

— А предыдущий парень Егора?.. Ты его знал?

Рахманов наморщил нос, словно услышал о чём-то мерзком, как козявка из носа. И это уже порадовало Кирилла.

— Видел один раз, когда он к нам с Егором приезжал, — ответил Андрей, тазик в его руке играл вверх-вниз. — Ещё у Егора его фотография есть.

— Он её хранит?

— Ага.

Это выясненное обстоятельство свело на нет только что промелькнувшую радость, на сердце повеяло могильным холодом: фотографии хранят не просто так.

— Егор любит его? — спросил Кирилл и откашлялся, возвращая голосу силу. Холодно вдруг стало не только на сердце: жаркий воздух внезапно защипал морозцем. А мальчишка как специально не отвечал мучительно долго — секунды полторы!

— Не знаю. Они давно дружили, ещё в институте. Учились на одном курсе. А когда Егорка бросил учёбу, Виталик бросил его. Спроси лучше у самого Егора, а я побегу, а то рука уже отсохла держать.

Андрей, извиняясь, взглянул на него и быстро, перешагивая грядки, потопал к капустной делянке, а потом скрылся в саду за деревьями.

Кирилл остался стоять посреди вскопанных грядок, тупо глядя на весёленькие подсолнухи, поднявшие навстречу солнцу свои крупные, полные недозревших семечек цветы. Даже вновь привязавшаяся муха, та самая или другая, не могла отвлечь его от мыслей. Виталик, значит? Виталик, который бросил Егора, когда Егор забрал документы из института и уехал навсегда в деревню, чтобы ухаживать за матерью. Виталик, чью фотографию уже два или три года хранит Егор. Увидеть бы этого грёбаного Виталика!

Не из-за этого ли пидора — во всех смыслах слова — сердце Егора Рахманова разбилось и противится новой любви? Естественно, из-за него, из-за кого же ещё?! Нет, конечно, пидораса Виталика можно было понять, рассуждая, что это Егор первым уехал от него, что никому не хочется встречаться на расстоянии, и прочее, прочее. Рахманов со своей дурацкой философией добра и справедливости скорее всего так и рассуждал, понял и простил. А Кирилл не считал себя обязанным оправдывать суку, бросившую в трудную минуту человека, которому наверняка признавался в любви! На Егора тогда свалилось огромное несчастье, и в придачу куча бытовых забот, ему нужна была поддержка, а вместо этого на него наплевали. Поэтому Калякин на хую вертел оправдания такой гниде, как Виталик.

Эгоистичные мотивы тоже присутствовали, куда уж без них? Например, из-за одного хера другой хороший парень не может пробиться к сердцу Егора.

Ладно, пусть не такой хороший, а тоже наворотивший много херни в начале знакомства, но всё равно главная причина - в потере Егором веры в любовь.

Сука! Отпиздить бы этого пидора, чтобы знал!..

Кирилл поймал себя на том, что рычит угрозы сквозь сжатые зубы, и прекратил. Проморгался, фокусируя взгляд на реальных вещах, а не на воображаемых событиях. Отогнал муху, спокойно ползающую по взмокшей шее, вытер пот с висков и со лба. Надо было возвращаться к прополке. Но энтузиазм поубавился. Теперь, когда он знал, что его не выставляют за порог, работать не тянуло, голова была забита планами мести и стратегией завоевания Егора.

А трудолюбие и помощь по хозяйству были весьма удачным ходом на этом долгом извилистом пути. Кирилл взял себя в руки и развернулся к заросшей части огорода. Сегодня он прошел две целые грядки и два раза по половине, то есть выполнил только пятьдесят процентов дневной нормы Рахманова. Мало. Надо ещё, чтобы вызвать удивление и заслужить молчаливую похвалу Егора.

Подтянув перчатки и штаны, Кирилл направился к месту, где бросил полоть. Солнце уже переместилось и взяло курс на снижение, а жара не спадала, природа затихла, даже ветер перестал шелестеть листвой. Кирилл поставил перед собой ведро, согнулся раком и взялся дёргать осот и повилику. Его мысли опять вернулись к Виталику и фотографии. Как выглядит недоносок, которого полюбил Егор? Симпатичнее ли его, Кирилла? Развитее ли у него мускулатура, больше ли член? Или у него только замечательный характер? Хотя откуда у предателя возьмётся замечательный характер? А может, у них были общие увлечения?

Кирилл обладал завышенной самооценкой, но тут понял, что комплексует. Занижает свои достоинства перед выдуманными им же самим достоинствами неизвестного педрилы только потому, что Егор его любил. А в этой любви не стоило сомневаться, Рахманов сам ему говорил на дороге, когда вытаскивал из грязи. Говорил, что у него был парень, и что долбиться в зад — единственный способ близости с любимым человеком у геев.

Начав вспоминать про ту пляску в грязной луже, Кирилл вспомнил и затравленный взгляд раненого животного, которым Егор ответил на вопрос о расставании с тем давнишним парнем. Этот полный немой боли взгляд красивейших глаз ещё тогда потряс его. В тот вечер он впервые предложил Егору встречаться и признался в любви.

Кирилл был готов убить блядского Виталика за то, что стоял между ними, ну, а себя уже давно проклял за унижение беззащитного селянина.

Он добил половинки грядок и потом дважды брал по три штуки, под конец уже почти ползал на четвереньках. Как только мысли уходили, начинала ломить спина, руки и ноги еле двигались, поэтому Калякин предпочитал погружаться в думы снова, а полоть на автопилоте.

До конца трёх грядок оставались считанные метры. Кирилл смотрел на приближающиеся грядки с капустой и морковкой, как потерпевший кораблекрушение на призрачный остров на горизонте. Мечтал, как доберётся до края картофельной плантации, дойдёт до деревьев и, раскинув руки, упадёт под яблоней лицом к небу. Может, нащупает яблоко и сгрызёт его. Желательно сочное, чтобы утолить жажду: он ведь забыл попросить Андрея принести попить.

Но тут хлопнула калитка и зашуршала трава под ногами идущего. Кирилл поднял голову, ожидая снова увидеть младшего Рахманова, но увидел рослую фигуру старшего. Егор был одет по-домашнему, в трико, футболке и сланцах, волосы свободно лежали на плечах. Он шёл, раздвигая ветки или наклоняясь под ними, остановился у границы сада и огорода. Окинул внимательным взглядом картофельные просторы. Зеленая, заросшая сорняками, и серая, чистая, части которых теперь соотносились в пропорции примерно два к трём.

— Принимай работу, — поднимаясь в полный рост, со смесью волнения и гордости сказал Кирилл. И утонул в глазах Егора, когда тот посмотрел на него. Даже не сразу разобрал слова благодарности.

— Спасибо, ты мне очень помог. Только не надо было так перетруждаться: успеется до конца августа.

— Да что уж там, мне нетрудно, — бодро хохотнул Кирилл и в доказательство, наклонившись, выщипал пук повилики и сунул его в ведро.

— Иди отдыхай, Кирилл, времени уже шесть часов. Сейчас поужинаем и будем колёса клеить.

— Ага.

Кирилл опять испугался, что после заклейки колёс его начнут вежливо и аргументированно просить покинуть этот дом и село. В груди защемило. Егор уже отвернулся, заметил воткнутую в землю лопату и пошёл за ней. Кирилл оставил сорняки в покое, взял набитое на три четверти ведро, высыпал содержимое в кучу на соседних грядках, примостил ведро рядом и, стаскивая перчатки, перегородил Егору путь, когда тот шёл обратно.

— Егор, я ведь заслужил награду?

— Чего ты хочешь? — обречённо спросил Егор, опершись на черенок лопаты.

Глупый, опять вообразил всякую гадость. Кирилл сунул перчатки под мышку и осторожно положил ладони поверх его рук.

— Улыбнись.

Рахманов поднял взгляд, будто спрашивая, правильно ли он понял, что это и есть награда. Меж его бровей лежала складка, серьёзность и усталость не отпускали его.

— Да-да, улыбнись, — подтвердил Кирилл, у самого уже губы давно растянулись от уха до уха. — Я никогда не видел твоей улыбки, хочу посмотреть. Пожалуйста, улыбнись для меня.

Кирилл надеялся, что вот-вот произойдёт чудо, и лицо Егора озарится улыбкой, станет ещё красивее, в глазах мелькнёт радость, а нос так же смешно наморщится, как у младшего брата. Но всё, что сделал Егор, это не убрал его руки со своих и не отвёл взгляд, что само по себе было доказательством расположения. По крайней мере, отсутствия неприязни. А уголки губ и на миллиметр не поднялись вверх, не говоря уж об искренней открытой улыбке.

— Ладно, и так сойдёт, — не стал настаивать Калякин, отобрал у Егора лопату и, развернувшись, зашагал к саду, где под деревьями стояла бочка с водой. Повесил перчатки на верёвку, вымыл руки и обтёр о штаны. Рахманов стоял поодаль, смотрел, возможно, ещё решал, как им быть дальше.

43

После обеда… хотя в шесть часов это был скорее ужин — Кирилл не зацикливался на названиях, он просто ел с волчьим аппетитом, сметал всё, что было на столе. С удовлетворением отметил, что вместе с салатом, маслом и картошкой подали и купленную им на рынке красную рыбу. Андрей уплетал её, не стесняясь, Егор съел кусочек, и, к счастью, никто из них не разделял на «твоё» и «наше». Конфеты стояли рядом в стеклянной, сделанной под хрусталь, конфетнице с металлической ручкой, фрукты — в красной двухъярусной вазе.

А ещё на холодильнике в другой керамической вазе со всякими налепленными на неё для красоты финтифлюшками, стояли розы, про которые Кирилл к своему стыду совершенно забыл. Тот, кто разбирал пакеты, наверное, нашёл и остальные подарки — сюрприза не выйдет.

После обеда Кирилл и Егор занялись колёсами. Нашли во дворе три небольших берёзовых чурбака и потащили их к дому Пашкиной бабки. Андрей пытался увязаться за ними, помог донести чурбак, но потом брат отправил его домой. Первым делом Кирилл стянул с дворников гондоны и кинул их через забор.

— Паше с наилучшими пожеланиями, — напутствовал он.

Затем сел в машину, запустил мотор и, брызнув стеклоомывающую жидкость, включил дворники. Они резво заскребли по лобовухе, размазывая спёкшийся на солнце вазелин. Надпись «валить пидоров» постепенно теряла очертания, но не удалялась. Суки, самих их завалить, друзей этих хреновых.

Кирилл взял из-под сиденья тряпку, заодно открыл багажник и пошёл стирать художества вручную.

— Егор, посмотри пока в багажнике домкрат и монтировку.

Инструменты там были, Кирилл возил их на всякий случай, но пользоваться никогда не приходилось — в дороге новая машина ни разу не ломалась, а проблемы типа смены масла или резины он решал в автосервисе. Сам он отчистил стекло и ещё раз помыл его. Стеклоомыватель брызгал вверх и оседал на стекле белой пеной, напоминая выстреливающую сперму.

Только думать о сексе было рановато. Быть может, вечером они снова займутся приятным.

Егор достал из багажника необходимый инструмент, они поддомкратили машину, сняли одно колесо за другим, подставили под ступицы чурбаки. Работали, почти не разговаривая, за исключением мелких указаний и ответов на них. Где подержать, что подать — понимали друг друга без слов. Кириллу нравилось такое телепатическое взаимодействие. Успокаивало и то, что на маячивший за резным чугунным забором коттедж банкирши Егор не обращает ни малейшего внимания: не грустит по укатившей в столицу любовнице, не ностальгирует.

Колёса откатили во двор Рахмановых, в тот его уголок, где находились столик и мангал. Полноценных сумерек ещё в помине не было, но здесь под деревьями вились комары. Однако местечко представлялось очень уютным. Каким-то интимным, окружённое со всех сторон стенами — дома, кустов и деревьев. Полянка влюблённых.

Закопчённый до черноты вулканизатор и молоток лежали на лавочке, рядом стояла полуторалитровая пластиковая бутылка с желтоватой полупрозрачной жидкостью — бензином.

— Неси сырую резину, — сказал Егор, когда они свалили колёса на траву.

— Не знаю, где она, — отряхивая руки, ответил Кирилл. Он упарился сегодня, как пёс.

— В доме посмотри, где-нибудь возле своей сумки. Или у Андрея спроси, он разбирал твои покупки.

— Ага, хорошо, — протянул Калякин, потёр нос и пошёл в указанном направлении. Ноги еле передвигались, но об отдыхе можно было пока не задумываться. Время наедине с Егором компенсировало любую усталость.

В доме работал телевизор, показывали какое-то ток-шоу, но в зале никого не было. Штора в спальню Галины была отдёрнута, и Кирилл только сейчас обратил внимание, что телевизор, стоявший на тумбочке в углу между двумя окнами, повёрнут так, чтобы женщина могла его смотреть.

— Мам Галь, это я, Кирилл, — сказал он на всякий случай. Моток резины, а также блоки сигарет, пачки презервативов, пакет с воздушным змеем и коробочку с цепочкой он увидел сразу: Андрей сложил их на кресле, рядом с которым стояла дорожная сумка.

— Я узнала тебя, Кирюшенька, — донёсся слабый голос. Калякин удивился: как, по поступи? Наверно.

— Мы с Егором колёса заклеиваем, — продолжил он, чтобы как-то развлечь прикованную к постели женщину. — Сейчас запчасть возьму и пойду. До темноты надо управиться.

Кирилл взял резину, собрался уходить, но потом сунул в карман и продолговатую коробочку с цепочкой. На всякий случай. Если пакеты разбирал Андрей, то сюрприз не испорчен.

Сделав это, Кирилл снова не ушёл — вспомнил про букет. Заглянул на кухню, снял с холодильника вазу с розами, алыми, как любовь, и отнёс Галине. Она, как всегда, лежала на приподнятых подушках.

— Мам Галь, это вам, — улыбаясь, Кирилл показал цветы.

— Мне? Как приятно… А в честь чего? — Галина вдруг застеснялась проявленной заботы, бледные щеки покрыл еле заметный румянец. В отличие от своего сына, она не потеряла способность радоваться мелочам и улыбаться.

— А просто так, — сообщил Кирилл. — Потому что вы замечательная мама, понимающая нас с Егором. Взятка вам, чтобы вы и дальше нас не ругали.

Галина рассмеялась тихим скрипучим смехом:

— Ну хорошо, сорванцы…

— Давайте сюда вазу поставлю? — он указал на комод, где лежали таблетки, упаковки шприцов, тюбики с мазями и прочие принадлежности для лечения и ухода за больной. — Или унести?

— Поставь.

— Хорошо, — Кирилл сдвинул лекарства и на освободившееся пространство втиснул вазу. — Вот так. Ладно, я побегу помогать Егору.

В зале он ещё раз остановился возле кресла, взял из блока пачку сигарет.

На улице что-то неуловимо изменилось. Стало темнее. Прибавилось звуков — лягушки устроили вечернюю спевку на реке, и совсем рядом глухо звякал металл о металл.

Кирилл ускорил шаг, сожалея, что заболтался и вынудил Егора одного заниматься колёсами.

— Прости, — сказал он, выходя на поляну, — с мамой твоей разговаривал.

Егор обернулся и снова вернулся к делу. Он сидел на корточках, спиной к нему, и монтировкой разбортировал колесо. Рядом на траве лежал молоток. Кирилл понял, что за металлические звуки он слышал. Два других колеса тоже лежали на траве, но уже в разобранном виде — диски, покрышки и спущенные камеры отдельно. Ловко же Егор управляется!

— Тебе помочь? — Кирилл обошёл последнее колесо и встал напротив Рахманова, готовый подключиться к работе. — Только ты говори, что делать, а то я полный профан.

— Хорошо. Возьми камеру… место прокола там видно… на столе «наждачка»… слегка зачисти его и протри бензином. И со второй камерой так же. Потом вырежи кругляши из сырой резины, небольшие. Ножницы тоже на столе.

На столе вообще лежал раскрытый старый чёрный «дипломат» с инструментами. Кирилл с тоской взглянул на него и отправился выполнять требуемое. Вроде бы ничего сложного, надо только приложить немного терпения и сноровки.

Кирилл взял тощую камеру, сел за стол, повертел. Прокол нашёл быстро — суки огромным гвоздём, что ли, проткнули? Он вздохнул, достал из «дипломата» кусок мелкой наждачной бумаги и приступил.

— А Андрюха где? — спросил он у Егора, когда тот разбортировал третье колесо и принёс ему камеру.

— За коровой пошёл.

Ага, понятно.

— Поручил брату, чтобы на мои проблемы время выделить?

— Нет, сегодня его очередь, — ответил Егор и ушёл с поляны. Вернулся буквально через несколько секунд с видавшей виды камерой в руках, вроде мотоциклетной. Приблизился к столу, взял ножницы и стал вырезать. В его присутствии Кирилл работал тщательнее.

Несколько минут, в течение которых Кирилл думал, как бы завести разговор, прошли в тишине. Потом Калякин спросил о том, что у него болело:

— Ты ведь разрешишь мне остаться?

Конечно, он хотел бы спросить иначе: «Я тебе нравлюсь? Что ты чувствуешь ко мне? Тебе понравился наш секс — не первый, а вчерашний? Что нужно, чтобы ты полюбил меня?» Да только с Егором, если хочешь добиться ответа, надо разговаривать осторожно, будто внутри у него установлен предохранитель, блокирующий внешние системы при малейшей попытке добраться до мыслей.

— Оставайся.

Метод осторожности сработал, аллилуйя!

Ободрённый успехом, Кирилл задал второй вопрос:

— Это означает, что мы вместе? Как пара?

На этот раз Егор не ответил. То есть не ответил словами, продолжая заниматься латками из покрышки, шкурить их, а вот взгляд его сказал, что пары из них нет, но они могут ею когда-нибудь стать.

— Егор, ты меня до сих пор опасаешься? Ты не видишь, что я изменился? — голос Кирилла вопреки его воле задрожал от волнения. Дрожь от гортани распространилась по всему телу. Ответы на эти вопросы для него были слишком важны. Но их пришлось ждать долго, так что Кирилл потерял надежду, что их вообще получит. Егор взял кругляш сырой резины, заплатку и покрышку и зарядил всё под пресс вулканизатора. Не спеша поставил конструкцию на траву, налил бензин, поджёг. Бензин, сгорая, зачадил, едкий запах наполнил воздух.

Егор вернулся к столу, сел, чуть сдвинул «дипломат», чтобы было куда поставить локти.

— Вижу. Но люди редко меняются в лучшую сторону, Кирилл.

Не успел Кирилл порадоваться первому ответу, как его словно обухом пришибло уточнение. Да, он сам считал, что негодяй никогда не станет святым, как хуилой родился, так хуилой и помрёшь, только о себе-то он точно знал, что всё наоборот, как исключение из правил! Всё в Кирилле кричало возмутиться, начать доказывать с пеной у рта, сыпать обидами на несправедливость, да только этот путь вёл в тупик.

Однако обида и унижение, которые он не смог скрыть до конца, вылились в новый вопрос, произнесённый с ещё большей дрожью, практически с подкатывающимися слезами:

— Зачем же ты вчера принял меня в свой дом? Если ты подумал, что я упал перед тобой на колени с целью очередной подъёбки, почему не прогнал меня?

— Потому что ты не упал на колени, а опустился, — спокойно пояснил Егор. — И в этом не было ни грамма заносчивости. В этом было больше мужества, чем во всех твоих «геройских» наездах на тихого парня. Такому, как ты, надо пересилить трусость, переломить себя, чтобы опуститься перед пидором на колени. На глазах у друзей. Толпой всегда ведь легче мыслить и нападать? А вчера ты вычленил себя из толпы. Даже противопоставил себя толпе.

Речь была беспрецедентно длинной и, как всегда, обстоятельной — всё чётко, по полочкам. Кирилл слушал, опустив глаза и неосознанно похрустывая суставами пальцев. Ему не просто аргументированно выдали мотив, а через глубокий анализ его поведения дали понять, что это был осознанный выбор, сделанный на основе названных выводов. Вроде бы отзыв был положительным, местами льстящим, но Кириллу с каждым словом становилось не по себе, осознание, что ещё два дня назад он был дерьмовым человеком, придавливало к земле свинцовой тяжестью.

Кириллу потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя. Он кусал костяшки пальцев и думал. Егор тем временем встал, вытащил камеру из вулканизатора, проверил прочность латки и поставил заклеиваться вторую камеру. Вонь сгорающего бензина вновь достигла ноздрей. За деревьями замычала корова, возвращавшаяся с юным пастушком.

— Егор… — Кирилл облизал губы. — Наверное, ты всё правильно понял. Я не задумывался, что делал. Я просто понял, что не могу без тебя жить, пришёл и попросил не прогонять меня. И всё. Смелость, трусость — я не помню. Я не думал об этом. Я даже плохо помню, как шёл сюда. Ночью уроды эти приехали, Пашка… Мы бухали почти до утра, они всё расспрашивали, чпокнул ли я тебя… А накануне я тебя оскорбил… Извини, я не умею правильно выражать свои мысли. Короче, мне утром тошно стало от них, от себя. Я думал, умру, если не увижу тебя… Мне пиздец, короче, как плохо было… Люблю тебя больше себя…

Кирилл совсем растерял способность связно выражать мысли, вчерашнее ужасное состояние гнетущей неопределённости снова навалилось на него, хотя сегодня в самом главном вопросе — будут ли они вместе? — имелась вполне определённая, обнадёживающая ясность. Он отвернулся, уткнулся носом в сцепленные в замок пальцы, кадык ходил туда-сюда, в глазах появилась резь. Как смотрел на него сейчас Егор, вернувшийся за стол, и смотрел ли, ему было неведомо.

— Кирилл… — после паузы, наконец, произнёс Егор и… не продолжил то, что собирался за этим сказать. Замолчал, будто и слетевшего с его губ имени было много и зря. Будто он осадил себя от внезапного порыва открыться. Когда Калякин повернул к нему голову, тот уже опустил свою и закрылся.

Трудный-трудный путь, набираясь терпения, напомнил себе Кирилл — склеить разбитое хуесосом Виталиком сердце. Блять, выдержит ли он? Обладать бы красноречием и даром убедительности, как депутаты перед выборами… Надо постараться, ведь он сын своего отца, а у того талант ездить по ушам электорату.

— Егор, — Кирилл коснулся кончиков пальцев его левой руки, потом переплёл их пальцы, — ты же чувствуешь что-то ко мне? Что-то тёплое? Симпатию, типа. Ко мне, изменившемуся. Иначе… я ведь помню, что первоначальное быдло-меня ты бы под дулом пистолета трахать не стал, — он усмехнулся, разбавил тяжесть разговора ноткой шутливости. — И верю в этом тебе: ты — парень-кремень, слова на ветер не бросаешь. Но прошлой ночью я… очень даже хорошо ощущал в себе твой твёрдый болт. Так что ты попался с поличным, Егор.

Их пальцы во время этого блестящего, будто речь прокурора, приведения доказательств оставались переплетёнными. Кирилл легонько сжимал руку Егора и при этом вполне реально чувствовал, что и его руку так же нежно сжимают. Это не было игрой воображения, а, конечно, являлось подтверждением его правоты. Просто Рахманов не всё говорит вслух.

Егор вытащил пальцы из живого «замка» и, когда Калякин подавленно взглянул на него, успокоил, кивнув на чадящий вулканизатор. Огонь в нём горел, чёрный дым стелился по земле. Занятый тревожными мыслями, Кирилл совсем про него забыл, а к удушливому запаху давно принюхался.

Рахманов присел на корточки, вылил на траву остатки бензина из раскалённой чаши вместе с огнём, дал две минуты остыть и аккуратно стал разбирать пресс и осматривать круглую латку на камере. Он опять взял себе время на обдумывание, взвешивание «за» и «против». Кириллу пришлось принять такой расклад, хотя томление в груди усиливалось, неуверенность в результате заставляла зубы стучать как на пятиградусном морозе. С лавки никуда не двигался, на подсознательном уровне понимая, что лезть и помогать его не просили, даже наоборот — просили не мешать, не путать ход мыслей. Он просто сидел и смотрел, как Егор умело управляется с вулканизатором, как гибко его тело, как непослушны волосы и сосредоточен взгляд. Отгоняя комаров, мечтал, чтобы быстрее наступила ночь, и они снова оказались голыми на одной узкой кровати.

Рахманов приладил третью, последнюю камеру, плеснул бензин, чиркнул спичкой. Огонь взвился над закопчённой чашей, источая зловонный дым. Егор дождался, пока пламя станет ровным, и вернулся на лавочку, положил локти на стол — он созрел для продолжения разговора.

— Кирилл, я… я… — начинать всё равно оказалось сложно. — Кирилл, я уже говорил… что в моей жизни нет места неожиданностям. — Егор мотнул головой, как бы извиняясь за то, что обстоятельства сильнее него.

— Говорил. Уже третий раз говоришь! — с раздражением подтвердил Калякин, удерживаясь от того, чтобы хлопнуть ладонью по столу. — Но ни разу не сказал, что это за неожиданности. Понятно, что они связаны с необходимостью жить в деревне, но при чём тут ты и я? Я тебя не зову уехать из деревни, готов помогать. О каких неожиданностях ты говоришь?

— Сколько это продлится, Кирилл?

Кирилл вылупился на него, словно не понимая. Но он понимал, вопрос просто сам вырвался в приступе несдержанного возмущения:

— Что продлится?

— Очень скоро тебе наскучит деревня. Здесь нет привычных тебе развлечений, здесь надо работать. Ты примчался сюда из-за меня, увлёкся, но я не могу уделять тебе много времени… даже если хочу. Я целый день занят. Зимой, конечно, поменьше дел. Это сейчас ты в эйфории, готов на всё, а через месяц тебя снова затошнит от однообразия и скуки. И ты уедешь под предлогом начала семестра или вообще без предлога. Вольёшься в старую компанию, где много секса, алкоголя, травки…

Как только Егор умолк, сжав красивые широкие губы, Кирилл открыл рот, чтобы опровергнуть, да вовремя прикусил язык. Поспешность говорит об отсутствии ума. А Егор не хотел его оскорбить или унизить, он сам был не рад своим словам. Они были продиктованы здравым рассудком, а не шли от сердца. Желания сердца снова отходили на второй план перед суровыми реалиями. Кирилл отбросил беспечность, с которой всегда смотрел на мир, и перед ним предстала действительность без розовой дымки. Вот и мать с отцом утверждали, что блажь отшельничества скоро пройдёт, и его потянет к праздному времяпрепровождению.

Калякин пока ничего не сказал на этот счёт. Сунул руку в карман. Смотреть на Егора было совестно из-за того, что он действительно такой ненадёжный, распущенный и не внушающий доверия.

— А неожиданности? — спросил он мягко. — Ты боишься, что влюбишься в меня, а я уеду, не помахав ручкой, и разобью тебе сердце? — Он чуть было не приплёл Виталика.

— Да, этого не хочу допустить. Я не могу позволить себе тратить силы на борьбу с депрессией, мне некогда страдать, мне надо поддерживать жизнь моей семьи, у меня только на это остались силы.

Кирилл кивнул. Добавить было нечего. Ну, то есть он мог сказать ещё много чего в свою защиту, уговаривать, убеждать, стоять на коленях. Сердечная броня Егора крепка, выкована его убеждениями за годы одиночества. Он её не снимет, «даже если хочет». Теперь оставалось только встать и уйти, уехать. Насильно мил не будешь.

Кирилл вздохнул, вынул из кармана запаянную в прозрачный полиэтилен пачку сигарет, положил на стол.

— Вот, я не курю со вчерашнего утра, даже не тянет. Так же и с клубами, девками. Друзья эти… ты сам видел, что это за друзья, — Калякин указал на разбортированные колёса, поморщился. — Не хочу возвращаться в город. Вообще к людям не хочу. Ненавижу их. Я в Островок приехал… сколько, месяц назад? Думал: что за тухлое место? И первый абориген, которого я увидел, был ты. Я тебя за бабу принял, за хозяйку коттеджа. Из-за волос. А потом мы встретились глазами, и я практически мгновенно поплыл от тебя. Прикинь, я ведь ещё не знал, что ты голубой. Выходит, пидористические мыслишки появились у меня не потому, что гей ты. Выходит, они появились сами по себе. Я херню горожу, да?

— Нет, — Егор покачал головой.

— Твои глаза… — Кирилл тяжело вздохнул, вертя в руках пачку. — Я с ума от них схожу. Я смотрю в них — и всё, меня нет, — он снова вздохнул, посмотрел на закат в верхушках деревьев. — Вот ты говоришь — деревня. А я с ней сроднился, представляешь? Ну, мне как бы самому это удивительно… Но вот я сравниваю себя с наркоманом… ну или просто с каким-то отравленным организмом: я жил-жил в городе, впитывал всю его токсичную дрянь, дышал дерьмовым воздухом… У меня ведь и выбора особого не было: я там родился, только такой порядок вещей и знал, вот и сам стал дерьмом. А здесь, на твоём, кстати, примере, из меня вся грязь ушла, я снова стал белым и пушистым, каким родился. Да-да, Егор, я много думал… Странно звучит в отношении меня, да?

— Нет.

— Я держал путёвку на Кипр в руках и думал. Передо мной тоже был трудный выбор, не только перед тобой. Я… трус. Да, я трус, теперь я могу в этом признаться. И у меня на кону стояло… в общем, тоже многое стояло. Красивая жизнь или голубая любовь. Король или изгой. А что было потом, ты уже знаешь: я порвал эту блядскую путёвку и приехал сюда. Вчера я подтвердил свой выбор перед друзьями… хотя они не друзья, ушлёпки… а сегодня перед родителями. Ты вот говоришь, что я уйду, а куда мне идти? Меня теперь нигде не примут.

Кирилл усмехнулся и весело, и горько. Егор собрался что-то сказать, но Кирилл жестом его остановил:

— Подожди, дай я уже договорю. Раз уж начал сопли разводить, надо до конца высказаться, пока вдохновение накрыло. Ага?

Егор кивнул, но через секунду снялся с места и пошёл к вулканизатору. Кириллу так, без прямого контакта глаз, изливать душу было даже легче, а он хотел её излить. Солнце ещё не село, сумерки стали серыми. На скотном дворе визжали голодные поросята, изредка мычала Зорька.

Кирилл продолжил, повернувшись к проверяющему прочность латки Егору.

— Моя мать сегодня тоже втирала, что, мол, мне надоест, что я к работе не приспособлен, что я неженка такой, на хрен мне деревенщина с инвалидкой. А я, знаешь, что? Я её на хер послал. Тебе дико, да? А мне нет: они меня всю жизнь на хер посылали. Это я тоже ей сказал. Сказал, что твоя семья мне ближе, что твоя мама мне ближе, что я наконец-то получил то, о чём всю жизнь мечтал — тепло и заботу. Егор, я правда так думаю. Я не только тебя люблю, но и маму твою, и Андрея за брата считаю.

Егор вернулся за стол, принеся сложенные вместе три заклеенные камеры. Не пытался отвечать иникак не проявлял отношения к услышанному, наводил порядок в «дипломате».

— Егор, — продолжил Кирилл, — я попросился к тебе не только чтобы любовь с тобой крутить, от дел тебя отвлекать. Нет, я хочу быть членом вашей… нашей семьи, хочу разделить с тобой твои обязанности. Меня не пугают сложности, если ты рядом. Да, я ничего не умею, но я могу научиться. Даже медведи учатся на велосипедах ездить, и я смогу… ну, например, корову научиться доить, дрова колоть. Я же мужик. В универ я не поеду: или на «заочку» переведусь, или вообще брошу — я там всё равно на грани отчисления, в деканате даже обрадуются. А здесь работать пойду. Есть же здесь какая-нибудь работа в колхозе или в городе? Это тебе из дома надолго отлучаться нельзя, а я могу работать, я здоровый как конь, на мне пахать можно.

Егор закрыл «дипломат», разгладил тощие камеры, по его лицу опять было ничего не разобрать — чёртов мастер непроницаемых лиц! Кирилл уже сто раз пожалел, что затеял этот разговор, сидел бы спокойно, ему и так дали понять, что не выгонят, а теперь как на американских горках — то вверх, то вниз, то всё зашибись, то снова летит к ебеням. От длинного монолога горло пересохло.

— Много я наговорил, да? — продолжил Калякин, потому что Егор не вставлял реплик, как и просили. — Теперь последнее сказать осталось, самое главное. Его я тоже говорил много раз, но скажу ещё. Егор, прости меня за то, что гнобил тебя. Ты самый лучший человек, ты мой идеал. Теперь всё. Я по-прежнему прошу, не выгоняй меня, я не хочу возвращаться в большой поражённый моральной проказой мир. Там ведь ни с кем по душам поговорить нельзя, будут ржать как над лохом. Честность и порядочность там не в ходу. Не отдавай меня обратно толпе, которая честных и порядочных считает за слабых и учит растаптывать их.

Блять, папа-депутат гордился бы его выступлением, назвал бы выигрышной политической игрой. Да ни хуя он не понимает в искренности и стремлении быть полезным. Не всё измеряется деньгами и властью.

Голодные поросята визжали всё громче, корову пора было доить, но Егор даже не смотрел в сторону хлева, видимо, решив, что на поляне с мангалом вершится более важное дело. Сумерки стали синими, на небо выплыли месяц и звёзды, однако естественного освещения пока хватало.

Егор вышел из задумчивости.

— Кирилл, я… — сказал он и… улыбнулся! Калякин не поверил своим глазам! Боже милостивый, свершилось — Егор улыбнулся! Чудо! Чудо! Как бы в обморок от счастья не упасть!

— Кирилл, я благодарен тебе, что ты меня ненавидел. Я так устал, что последние годы меня все жалеют. Все, абсолютно все меня жалеют в глаза и за глаза, и поэтому любая другая эмоция, направленная на меня, как глоток свежего воздуха.

Рахманов продолжал улыбаться, задорно, с азартом. Его нос и вправду наморщился, а глаза чуть сузились. Кирилл не мог взгляд оторвать от этого прекрасного зрелища.

— Улыбайся, и я буду ненавидеть тебя всегда, — прошептал он, привставая и наклоняясь в сторону Егора с вполне определённым намерением. Егор сделал то же самое, их губы встретились на середине, и это был первый настоящий страстный поцелуй, которого жаждали оба. Неустойчивая поза не мешала им. Упёртые в обитую клеёнкой столешницу руки как-то смогли встретиться и снова переплести пальцы.

— Нет, я буду любить тебя, — шёпотом исправился Кирилл, разорвав поцелуй, но не убирая лица. — Жалеть, обещаю, не буду, потому что после всего, что я наговорил тебе сейчас, меня самого жалеть будут.

Егор ещё раз коснулся его губ губами, на этот раз коротким поцелуем, и отодвинулся, выпрямился. Улыбаясь.

— Мне пора корову доить и всю скотину кормить. Ты справишься сам с колёсами? Соберёшь? Насос у меня, правда, только ручной.

— Справлюсь, — на радостях сообщил Кирилл.

— Потом иди мыться и помоги Андрею с ужином. Хорошо?

— Никаких проблем, всё будет сделано.

Егор ушёл, унеся «дипломат», а Кирилл остался один на один с дисками, колёсами и покрышками, не подозревая, с какой стороны к ним подступиться, в каком порядке бортировать. Почесав репу, взял на всякий случай монтировку и приступил…

44

Когда в доме из всех звуков остались лишь мерное дыхание и тиканье часов, Кирилл на ощупь перебрался на кровать Егора. Трусы снял заранее, презервативы припрятал под подушку, член пребывал в полной боевой готовности.

— Не спишь? — едва слышно прошептал он. Егор, конечно, не спал, отодвинулся к стенке. В его постели было жарко, тело сразу покрылось липкой плёнкой пота, но Кирилл всё равно тесно прижался к любимому. Началась возня с жадными поцелуями, ощупываниями, объятиями, борьбой рук и ног. Кирилл затянул Егора на себя.

— Нет, — беззвучно, качая головой, возразил Рахманов и соскользнул на бок.

— Почему? — также шевеля только губами, спросил Кирилл. — Я хочу.

— Нельзя. Твоему анусу надо привыкнуть, не перетруждай его.

— А как тогда? Я хочу. Глянь, стоит.

— Я тебе подрочу. Ляг на спину.

Кирилл лёг, и тотчас горячая ладонь сомкнулась у основания его члена, кулак заскользил вверх, сжал головку, делая приятно. Он чуть раздвинул ноги, расслабился. На головке выделилась смазка, Егор её растёр по члену, дрочка сразу пошла плавно, шкурка струилась под пальцами.

Не выдержав одиночного блаженства, Кирилл нашёл член Егора и стал поглаживать. Кончили они, повернувшись лицом друг к другу с двумя членами в одном большом кулаке из четырёх рук. Основная масса спермы выплеснулась на ладонь Егора, он вытер руки припасённым с вечера полотенцем, передал его Кириллу. Тот тоже вытерся и кинул полотенце на вторую кровать.

— Спокойной ночи, — прошептал Егор.

— Спокойной, — ответил Кирилл, кладя его руку на себя. Едва он задремал, послышались неясные странные звуки. Егор приподнялся на локте:

— Мой телефон… подай, пожалуйста. Он под кроватью.

Да, это вибрировал телефон, ёрзая по паласу. Кирилл нашёл его по жёлтому отсвету дисплея. Пока передавал, успел прочитать: «Лариса». Не специально, просто так получилось. Егор тоже посмотрел на экран, а потом нажал кнопку — телефон был древним, кнопочным. А свой смарт Калякин даже на зарядку ставить не стал — звонить было больше некому.

— Да, — очень тихо сказал Егор.

— Привет, сладенький, — Ларису в тишине дома было слышно как раз хорошо, — я только что приехала, соскучилась. Заглянешь завтра?

Кириллу показалось, что она пьяна, голос звучал весело, со смешинками, слова чуть растягивала. Отыскалась, швабра!

— Ладно, приду, — ответил после короткой паузы Рахманов и нажал на кнопку отбоя, сунул телефон под подушку к презервативам, обнял Кирилла. А Кирилл заревновал: известно, зачем банкирше понадобился молоденький парень, а он согласился! Старая сука не получит Егора!

Сенокос

45

Утром Кирилл еле проснулся. Звонка будильника в телефоне он не слышал, но почувствовал, как Егор осторожно перелезает через него, стараясь не разбудить.

— Я не сплю, — с трудом ворочая губами, пробормотал Кирилл. При этом глаза его не открывались, голову бы при всём желании не смог оторвать от подушки, а мозг мгновенно отключался, проваливаясь обратно в прерванный сон. Невероятным усилием он удерживал себя в условно бодрствующем состоянии.

Тело, перекидывающее через него ногу, остановилось, нависая. Замерло на секунду, почти не соприкасаясь с нижележащим.

— Спи, ещё рано, — шепнул Егор и слез. Места сразу стало больше. Кирилл подвинулся, давая себе слово подремать минуточку, а потом встать и пойти помогать. Но времени, наверно, было только шесть часов, а он никогда не вставал в такую рань, тем более летом. Летом законно спать до обеда. Но кто приготовит обед? Он не дома, он обязался помогать Егору, он хотел помогать Егору. Сейчас пять минуточек полежит и обязательно поможет Егору…

Из глубокой дрёмы Кирилла выбросило толчком. Он сразу сел, ощущая бьющийся между рёбрами страх: он проспал и не помог Егору. Попался в ловушку, подстерегающую всех сонь по утрам, и нарушил данное обещание. Спал так долго, что Егор один съездил в город, а, вернувшись, ушёл к банкирше, и сейчас они занимаются сексом!

Но тревога лавиной схлынула после зевка, потирания глаз и почёсывания яичек. Реальность сурова, но не настолько, как необоснованные страхи, мучившие его всю ночь. Вот тикают часы в зале, вот слышится мерное дыхание Галины и ворочается на диване Андрей, а если мальчишка ещё не встал, значит, ещё не обед.

Кирилл свесил ноги с кровати, нашёл трусы, надел. Выглянул в зал. Шторы были задёрнуты. Андрей спал, отвернувшись к спинке дивана, пододеяльник без одеяла сполз на пол, по бедру ползала муха. Первым делом Кирилл посмотрел на часы, издающие громкие и однообразные звуки, затем согнал наглую тварь.

Окончательно успокоившись, он оделся во вчерашнюю, отнесённую к разряду рабочей одежду и вышел во двор. Вне четырёх стен мир наполнился многоголосьем — птицы, мухи, куры, собаки. Ни кудахтанье, ни тявканье уже не резали слух, как в первые дни нахождения в деревне. Тогда Калякин мечтал купить «воздушку» и пострелять всех на хер. И тогда бы он обязательно сунул в зубы сигарету, покурил бы с наслаждением, сливая мочу под куст полыни, кинул бы увесистый камень в какую-нибудь кошку и поржал над её истошными криками.

Теперь с этими ебанутыми привычками пора завязывать. Надо начинать жить, как цивилизованный человек. Конечно, понятия «деревня» и «цивилизованный» несовместимы для горожан, однако с некоторых пор Кирилл слал в зад таких горожан.

Он поторчал возле крыльца, дрожа от непрогревшегося воздуха, сонно пялясь на покрывшийся росой мотоцикл. Потом пошёл в туалет, надеясь встретить по дороге Егора и погреться об него, но того нигде не было. На верстаке стояли банки с молоком под оранжевыми капроновыми крышками, куры гуляли, где хотели, из закутов доносилось сытое ленивое похрюкивание свиней, а дверь коровника была распахнута. Кирилл на всякий случай проверил задние дворы, огород. Егор либо повёл Зорьку на выпас, либо ушёл к Лариске.

Быстро сделав свои дела в туалете, Калякин понёсся на улицу, кляня себя последними словами, что не согнал свою тушку с постели раньше. Вообще-то помощь Егору не требовалась, они ещё вечером договорились, что Кирилл займётся установкой колёс на машину, чтобы на ней поехать в город.

Пулей выбежав из калитки, чуть не подавив копавшихся перед нею с уличной стороны кур, тут же поднявших возмущённое кудахтанье, Кирилл пробежал по пружинящей траве и затормозил на обочине. Завертел головой направо, куда обычно уводили корову, и налево, где находился «дом лесной феи Лариски». Справа он не увидел ничего, кроме обрамляющих дорогу деревьев и кустов с пыльными листьями. А картина слева порадовала его мятущуюся душу: возле дома банкирши стояли пять автомобилей. Её оранжевый «Мокко» был припаркован непосредственно у витых ворот, рядом, прямо на ухоженной зелёной лужайке, поставили «Лэнд Крузер Прадо» и «Паджеро», и два «Ниссана» — «Кашкай» и «Альмера» бросили на обочине. Машины блестели от росы.

Так-так, у Лорика полный коттедж народу. Значит, он не ошибся, что банкирша вчера подшофе названивала. Приехала с карагодом гостей, нажралась и сразу за телефон схватилась — типичная баба! Кирилл надеялся, что среди этого сборища имеется хоть один мужик, который её выебал ночью. Какой-нибудь толстопузый владелец «крузака» — самая подходящая ей пара.

Егор точно при посторонних к ней не пойдёт. Тем более в семь утра. Да и вот следы его сланцев и коровьих копыт отпечатались в пыли. Теперь Кирилл их заметил.

Он злобно ухмыльнулся про себя и пошёл за колёсами, которые вчера с горем пополам собрал воедино. По одному перекатил их со двора Рахмановых через дорогу к своей машине. Испачкал руки. Его обругали куры. Но и он их тоже.

Когда поддомкратил правую заднюю часть кузова, убрал из-под ступицы берёзовый чурбак и обернулся, увидел приближающегося Егора. Он шёл быстро, уверенно, с обычным отстранённым видом. На растянутой линяло-синей футболке темнели влажные пятна. Голые коленки выглядели соблазнительно.

Кирилл разогнулся и, вытирая ладони о штаны, развернулся к нему. Улыбнулся во весь рот.

— Утро доброе! А я вот только начал. Но успею! — заверил он. Протянул руку, чтобы привлечь Егора к себе, но тот сделал шаг назад и покачал головой.

— Не надо на людях.

— А где ты видишь людей? — не проявил серьёзности Кирилл, повёл носом по сторонам, хмыкнул, утирая нос запястьем, и указал на скопление иномарок. — Ты про этих, что ли?

Ему хотелось видеть, как Рахманов реагирует на приезд банкирши с большой компанией. Ревность заставляла идти на провокации, разводить на проявление эмоций. Однако с Егором, к сожалению, этот трюк не проходил. Он, конечно, устремил взгляд на машины и коттедж, но это был совершенно бесстрастный взгляд, будто он смотрел на банку огурцов или ведро картошки.

Егор вернул взгляд на Кирилла.

— Помощь нужна?

— С чем? С этим? — Калякин носком шлёпанца пнул прислоненное к двум другим колесо с резиной «мишлен». — Нет, конечно! Я сам справлюсь, — в этом у него имелись сомнения, впрочем, и энтузиазма не меньше. — За полчаса, думаю, справлюсь, а потом тебе помогу. Пойдёт так?

— Не надо мне помогать. Просто здесь не напортачь, чтобы у нас по дороге, как в «Ну, погоди!», колёса не отлетели. — Лицо Егора посветлело, на губах заиграло что-то типа усмешки. Вот ради такого его настроения Кирилл вообще был готов горы свернуть. И ему очень захотелось прикоснуться к любимому, прямо невмоготу, аж в теле дискомфорт появился. Он оглянулся по сторонам, убедился, что их своей двухтонной тушей прикрывает «Фольксваген», и, встав почти вплотную к Егору, провёл рукой по его бедру, приподнимая эластичную ткань дешёвых шорт. Селянин поймал скользнувшую ладонь и крепко сжал в своей. Его губы чуть разомкнулись, показывая белые ровные зубы, а тёмно-карие, лишающие рассудка глаза вперились в него. В них Кирилл прочёл беззвучную симпатию, которую Егор мог позволить себе, бесконечное желание наконец быть любимым и доверять, благодарность, вожделение и мольбу сделать его счастливым. А может, Кириллу только показалось, что он прочел именно это. Возможно, в глазах Егора было написано об отказе себе в этих естественных человеческих потребностях и запрете на любовь и ласку.

Нет, всё-таки ладонь в ладони, глаза в глаза — говорило о многом. Несравненно большем, чем два члена в одном кулаке вчерашней ночью. Они словно оказались в собственном маленьком мирке, где существуют только двое, слитые воедино, и каждый для другого — целая вселенная, центр мироздания. Кирилл даже забыл о Ларисе. Он лишь жалел, что не умеет произносить красивых речей, и поэтому не может нормально выразить переполнявших его чувств. Мечтал простоять так вечность — на утреннем чистом воздухе, в гомоне птиц, когда из-за барьера в виде машины все думают, что они просто смотрят друг на друга, а они держатся за руки и так обмениваются признаниями в любви.

Первым очнулся от наваждения Егор. Да и прошло-то не больше двух минут.

— Кирилл, — сказал он, и Кирилл понял, что Рахманова тянет прямо сейчас прижать его к дверце «Пассата», запустить пальцы в изрядно отросшие волосы и, прижав своим цыплячьим весом, поцеловать, смять губы в кровь. Но это оказалась мимолётная искра, потом взгляд потух, и голос утратил страсть. — Если закончишь раньше восьми тридцати, помоги Андрею с завтраком.

— Хорошо, — сказал Калякин. Рука Егора выпустила его ладонь. В этом движении было что-то пронзительное, рвущее душу, и вместе с тем радостное, дарящее надежду. Реальность и повседневный быт разлучали их, не давали проводить время в плотских утехах. Однако делать одно дело, быть одной семьёй — великое наслаждение.

Кирилл смотрел в спину удаляющемуся Егору и не понимал, как его мог зацепить воняющий фермой парень. Парень, из-за которого он вскакивает с постели ни свет ни заря, клеит колёса на примитивном оборудовании, берётся сам ставить их, хотя в душе не представляет, как это правильно делается, борется с прочно пустившей корни в его мозгу ленью. Парень, которого хочется оберегать. Парень, на которого хочется равняться. Парень, с которым прекрасно спать.

Уму непостижимо: деревенщина — его идеал, пидор — его идеал.

Когда тонкая фигура Егора исчезла за растущими у обочины вишнями, Кирилл вздохнул и всё-таки приступил к возвращению заднего колеса на законное место. Подкатил, пристроил на шпильки, вынул из пакета гайки…

Мысли ушли прочь от рутинной работы.

С девками всё в его жизни было иначе. Совершенно иначе. Снял или они сами прицепились, угостил бухлом, прокатил на тачке, трахнул во всех позах. Заводить семью? С кем, с этими шалапендрами? Зачем вообще её заводить? Жизнь ведь дана для развлечений, и все возможности для этого имелись, конфликты с родителями можно было пережить. Блять, да родители на него бочку катили как раз потому, что он за ум не брался, а теперь, когда взялся, их снова не устраивает! Парадокс, товарищи! Ах да — он же с пидором спутался!

Та жизнь была… Орудуя новеньким блестящим баллонным ключом, Кирилл силился подобрать слово. Жизнь была… яркой? Беззаботной? Весёлой? Лёгкой? Поверхностной? Да, она была поверхностной — скакать по верхам, снимать сливки, брать, что близко лежит, до чего без труда дотянешься, и никогда не задумываться о мотивах, последствиях, вообще ни о чём. Хорошо было растрачивать дни в пьяном угаре, на пьяных чиксах, с пьяными друзьями и не знать, не замечать, что где-то есть люди, угробившие себя на тяжёлой работе, чтобы прокормить двух детей, и сверстники, отказавшиеся от перспектив ради сыновнего долга. Лучше было не знать о них или называть их тупыми дебилами, и никогда-никогда не ставить себя на их место, потому что…

Кирилл помнил, как собирался сдать в богадельню собственную мать, если она вдруг станет паралитичкой.

Но к Егору его влекло и физически. С добрым парнем из простой приличной семьи можно было стать и друзьями, но с Егором хотелось спать. Член всегда однозначно реагировал на его присутствие. Да и задний проход тоже.

Кирилл продолжал удивляться переменам в себе. Недавно он сравнил своё прежнее и сегодняшнее состояние с отравлением и детоксикацией и до сих пор считал сравнение подходящим. Правда, признавал, что изменился только в отношении одного человека и одной семьи, на остальных ему было глубоко по хую.

Прикручивая третье, левое переднее колесо, Калякин услышал хлопанье металлической калитки и, повернув голову, увидел вышедшего с банкирского двора мужика лет пятидесяти. У него были чёрные прилизанные волосы и внушительное брюшко. Одет был, будто прибыл сразу после официального мероприятия, только пиджак держал в руке.

Мужик небрежно осмотрел неказистую сельскую действительность, чуть поднял кисть руки, и тут же писком и миганием фар отозвался «Лэнд Крузер». Кирилла постигло злорадное удовольствие, что он угадал внешность хозяина сего навороченного джипа, именно так его себе и представлял — невысоким, старым и толстым. Мужик тем временем кинул пиджак на заднее сиденье машины, закрыл дверь и вальяжно закурил. Продолжал водить взглядом по деревенским «красотам» — зарослям кустов, низким хатам, бурьяну и курам. Конечно, в первую очередь обратил внимание на стоявшую на противоположной стороне иномарку и возящегося возле неё парня в запылённых штанах.

Кирилл, украдкой поглядывая на него, собрал инструменты, встал с корточек и пошёл к раскрытому багажнику. Позади заскрипели камешки. Он не обернулся, раскладывая ключи по ячейкам специального чемоданчика. Разложив, закрыл его. Камни заскрипели совсем близко, несколько, случайно задетых ногами, покатились с обочины в траву. Приближение человека на щебёночной дороге можно было определить только так.

Петли закрываемого багажника тихо скрипнули. Кирилл подёргал, проверяя, надёжно ли закрыл его, и повернулся. Мужик стоял сзади, сосал сигаретку и глазел на машину. Рожа у него была помятая. Белая в тонкую полоску рубашка не сходилась на брюхе, в промежутке между пуговицами виднелась волосатая кожа.

— Твоя машина? — махнув рукой с сигаретой, спросил мужик.

— А чья ж ещё? — потирая ладонью о ладонь, ответил Кирилл. Этого мужика ему сам бог послал. Но он не спешил.

— А Лариса говорила, что её машина тут единственная. А тут даже новые иномарки водятся.

Мужик явно был шишкой. Говорил свысока, но снисходил до единственного подвернувшегося собеседника. Вероятно, принял за местную шантрапу, сельскую «элиту», какого-нибудь фермерского сыночка. Не знал, что Кирилл ещё пошишковитее среди приятелей, коллег и партнёров своего отца видал.

— У вас тоже не «таз», — заметил он, с помощью слюны оттирая с рук грязные пятна. — И у других тоже. Что за сборище?

Мужик грозно зыркнул при слове «сборище», но, в конце концов, пропустил мимо ушей.

— Это? — он опять махнул сигаретой. — Семинар вчера был на базе здешнего филиала… Филиала банка, — с пафосом уточнил он. — «Уралсиб». Слышал о таком?

— Скрытая реклама?

— А почему бы нет? — хрюкнул, давясь дымом, мужик. — После семинара в ресторан поехали, а потом завфилиалом нас к себе пригласила, на природу. Природа у вас так себе, я скажу.

Кирилл не счёл нужным заступаться за русские берёзки, американские клёны и бурьян, спросил то, что волновало лично его. Не в лоб, конечно.

— А я подумал, сваты приехали, наконец-то соседку замуж выдадим. А вы по работе! Не подыскали там ей женишка?

Мужик хрюкнул. Брови взмыли вверх, широкий жирный лоб сделался складками, как у шарпея.

— Да кому она нужна? Ты её видел? — он наклонился и, понизив голос, доверительно сообщил: — Гром-баба. Тяжеловес. Дизель. Её из наших даже спьяну никто ещё ебать не отважился. Да ну нахуй такую страховидлу!

Калякина перекосило. Он бы прямо сейчас дал в харю этому уроду за его слова, затолкал бы их в глотку! Не за Лариску — эта дура ему на хер не сдалась! Но он знал, кому она нужна! Знал, кто её трезвым трахал, и правда резала глаза! Вот за эту боль Кирилл бы стукнул мужика, если б тот произнёс бы ещё хоть слово!

Но мужик досасывал то, что осталось от сигареты, и похрюкивал, развеселившись от унижения своей коллеги. Ещё одно типичное быдло, фу. Кирилл сплюнул.

Со двора коттеджа донеслись голоса, смешки. Снова звякнула калитка. Вдалеке залаяла чья-то собака. На улицу один за другим выходили банкиры, останавливались на асфальтированной дорожке, рассредотачивались по лужайке вокруг машин, вертели головами, чего-то обсуждали, закуривали. Кирилл насчитал девять человек, включая Лариску — эта особа увидела своего босса, или кто он ей там, возле дома Пашкиной бабки, а рядом с ней его, парня, которого она с апломбом выдворила из села на бело-синем автомобиле с мигалками, и аж позеленела. Ну, по крайней мере, Кириллу хотелось, чтобы она позеленела.

Его новый знакомый обернулся на шум, перестал хрюкать, кинул бычок в пыль и даже не удосужился наступить на него в целях пожарной безопасности. Потом повернулся обратно к Кириллу, наклонил корпус целиком, будто части его тела не двигались по отдельности.

— Только ты ей не говори, ага? Тсс! — он приложил палец к пухлым губам, подмигнул и, распрямившись, пошёл к своим. Калякин удержался от «фака» банкирше и пошёл к Рахмановым, помогать Андрею с завтраком. Настроение стало паршивым.

46

Егор внял голосу разума и согласился везти молоко на продажу на машине. Втроём они погрузили банки на пол между передними и задними сиденьями, зафиксировали их там, переложив тряпками. Брата Егор не взял, как тот ни просился, чего только ни обещал взамен сделать по дому, в утешение дав слово, что через два дня они поедут к врачу и за школьными принадлежностями тоже с Кириллом. Андрей смирился, но взял слово ещё и с Калякина.

Егор, проверив карманы, сел в машину. Кирилл с радостным сердцем запустил двигатель и вырулил от ворот на дорогу. Ревность его немного отпустила. Видя Егора справа от себя, он вспоминал предыдущее их путешествие по ночным шоссе, когда предвкушал выторгованный секс. Сейчас Кирилл предчувствовал хорошую поездку: за завтраком он и младший Рахманов много шутили и смеялись, а старший с наигранным укором следил за их болтовнёй, но всё же не сдерживался и улыбался, иногда даже вставлял меткие замечания.

Однако светлые мечты потускнели и осыпались прошлогодней мишурой, когда, оказавшись на проезжей части, увидел Ларису. Она возле дома провожала последних гостей — двух немолодых женщин без макияжа и причёсок, но в деловых костюмах. Старые прошмандовки. Задержались дольше всех. Теперь грузились в «Альмеру» и никак не могли распрощаться. Когда Кирилл ходил перегонять машину от Пашкиного дома к Рахмановым, улица была пуста, джипы и кроссовер к тому времени отчалили восвояси, а бабы на седане, видимо, истребляли недоеденные вчера продукты.

Хотя не о тех двух бабах речь — Лариска мгновенно повернула голову на звук мотора медленно приближающейся по неровной дороге машины. Этот звук в глухой деревне вообще редкость, практически событие года, а уж со стороны Рахмановых его и не слышали никогда. Пока «Пассат» был скрыт деревьями, она, наверно, посчитала, что надоедливый пацан свалил из Островка, но не тут-то было! Пацан не только не свалил, но и рядом с ним сейчас ехал её вожделенный, правильный сосед Егорушка! Выкуси, дура!

Банкирша застыла на месте, подавая бабе-водителю сумочку, только её голова поворачивалась вслед за движением авто. Кирилл отвечал ей тем же презрением, изо всех сил удерживаясь, чтобы не выставить в открытое окно средний палец, прямо перед её курицами коллегами.

Когда коттедж остался позади, Кирилл посмотрел на Егора, пожалев, что не сделал этого раньше. Теперь на лице молодого селянина не было никаких компрометирующих эмоций. Он сидел несколько скованно, без привычки к автомобилям, разглядывал не понравившуюся банкиру природу, хаты бабулек. У одного из домов на лапы вскочила здоровенная чёрная собачища и с лаем понеслась за машиной, проводила их до самого большака, потом отстала.

Кирилл не отрывал взгляда от изрытого ямами, словно лунная поверхность, асфальта. В голове крутились нехорошие мысли.

— Это она тебе ночью звонила? Лариса? — спросил он и пожалел, что сунул палку в улей с дикими пчёлами. Надо молчать и не совать нос, куда не просят, чтобы подтвердить свою новую репутацию понятливого человека. Благо, вопрос прозвучал бесстрастно.

— Она, — кивнул Егор.

Калякин решил дальше не вдаваться в подробности. Но молчать у него не получалось, голова изнутри зудела: узнав «А», он хотел узнать «Б».

— Ты к ней пойдёшь?

— Да.

Кирилл резко повернул голову. В груди клокотало.

— Зачем?

Егор удивлённо посмотрел на него. Удивлённо в том плане, что не понимал, почему должен отчитываться. Почему, если ответ очевиден? Он не сказал ни слова.

Кирилл вдохнул, облизал губы, устремляя взгляд вперёд. Помолчал, обдумывая.

— Ты продолжишь с ней спать? — выдавил он из себя самое тревожащее, затем говорить стало проще. — Егор, я всё понимаю. Если тебе нужны деньги, у меня они сейчас есть, я тебе всё отдам. Почти шестьдесят тысяч. Я же сказал, я пойду работать, прямо с понедельника начну искать место. Я всё понимаю, Егор, но неужели… неужели для тебя ничего не значит, что мы теперь вместе? Откажись хотя бы от этого вида заработка. Егор…

Кирилл посмотрел на него так жалобно, как совсем от себя не ожидал. И пропустил яму. Машину тряхнуло — люди качнулись, банки звякнули. Калякин сразу повернулся к дороге, а так хотелось бросить её и в ожидании ответа не спускать глаз с лица Егора, считывать тени его эмоций.

Егор молчал. Через минуту произнёс, чуть горько и чуть насмешливо:

— Считаешь меня проституткой и альфонсом? Я не торгую своим телом и не продаюсь.

— Я знаю! — поспешил заверить Кирилл. — Знаю! И никем тебя ни считаю! Раньше называл тебя альфонсом, но раньше я был полным дерьмом, извини! Так ты не спишь с ней?

— Сплю, — разочаровал его Рахманов, — но не так часто, как об этом сплетничают. Я работаю у Ларисы: поливаю клумбы и грядки, подметаю двор, окашиваю траву на участке и газоны, дрова колю, воду ношу, любую мужскую работу делаю. Мне нужны деньги. Тех денег, что ты предлагаешь, мне не хватит. Извини, я даже не уверен, что хочу у тебя что-то брать. — Последнюю фразу Егор произнёс очень эмоционально, с сомнениями и искренним извинением, потом сжал губы и замолчал. Было ясно, что внутри него продолжают бушевать эмоции, которые он не хочет выплёскивать наружу.

Кирилл же будто снова провалился в выгребную яму, и на этот раз по макушку. Ему снова выразили недоверие. Обоснованное недоверие, памятуя про выбивание долга за испачканные коровьими какашками штаны. Недоверие, вызванное и неуверенностью Егора в его раскаянии и окончательном исправлении, чувствах к нему. А ведь утром они держались за руки!

Город был уже близко, оставалось километров пять. Кирилл не желал приехать туда поссорившимися.

— Не хочешь брать у меня деньги, не бери, — примирительно, тихо сказал он. — Но я всё равно пойду работать и буду приносить домой зарплату. Домом я теперь считаю твой дом. Не знаю, сколько денег у тебя уходит на жизнь, сколько хватит, а сколько не хватит, но я хоть чем-то помогу.

— И ты начинаешь меня жалеть?

— Нет! Ни в коем случае!

— Кирилл, у меня хватает денег. Это правда, что на жизнь уходит много. Но мы получаем пенсию, пособия, есть льготы. Я оформлен на полставки соцработником. Свинину сдаю. Молоко большой прибыли не даёт, потому что надо хотя бы три коровы держать, но какая-то копейка от него перепадает. Три года подряд я по бычку держал, сдавал. В этом вот тёлкой отелилась, они на откорм не идут и продаются дешевле. Я, конечно, продал по нормальной цене, подращённую, за двенадцать, собирался добавить и бычка купить, но тут то морозилка сломалась в жару, а я только поросёнка заколол, то Андрей рюкзак порвал… пока подкопил, уже ни к чему было.

Егор замолчал, словно устал говорить и оправдываться. Кирилл тихо охреневал от его объёма работы и трудоспособности, а ещё от цен — вот уж не подозревал, что телята такие деньжищи стоят. Он бы назвал цену за бычка тысячи в две, максимум в три.

— У меня в месяц выходит нормальный доход по меркам нашего района, — сказал, спокойнее, Егор. — Просто, Кирилл, я… коплю на лечение маме, — в этом он признался будто нехотя, будто не собирался в обозримом будущем посвящать в свои планы и проблемы. Странный он, как говорил Пашка, замкнутый. Зачатки чувств не скрывает, а дальше, в глубь души и жизни не пускает, присматривается, испытывает.

Кирилла задевало его недоверие, но с ним он ничего пока не мог поделать. Сосредоточился на главной информации, тем более что она вызвала радостный отклик, а интерес к ней, дружеское участие повысят доверие Егора к нему.

— Маму Галю можно вылечить? Это же отлично!

Егор отвернулся к боковому окну. Начинался неухоженный пригород с развалинами заброшенных складов и других промышленных строений.

— Вылечить можно. За деньги многое можно.

Кирилл очень хорошо понимал это утверждение, которое часто повторял отец. Естественно, думал, что знает о деньгах всё.

— А сколько нужно?

— Лечение за границей, — повернув голову к нему, сообщил Егор, словно этими тремя словами было всё сказано. В его красивых глазах стояли мука и обречённость, сжатые губы выражали решимость и упорство. Помолчав, он раскрылся: — Такие операции проводят только в Израиле или Германии. Мы консультировались, отправляли документы, там готовы нам помочь, просчитали цену основного курса и последующей реабилитации. В евро. Больше ста тысяч, не считая дополнительных расходов. Это три года назад. Курсы валют постоянно скачут. Каждый свободный рубль я перевожу в валюту и кладу на счёт. Не набрал и седьмой части требуемой суммы.

Приблизительная, грубо проведённая в уме калькуляция по примерному курсу евро повергла Кирилла в шок. Получившаяся сумма даже для его состоятельной депутатской семьи, ведущей маленький бизнес, была приличная. Не внушительная, но приличная. А для парня из захолустья во что она превращалась? В недостижимую звезду Сириус? Кирилл в очередной раз понял, что ничего не знает ни о деньгах, ни о настоящей жизни, ни о ведущейся вокруг его сытой кормушки борьбе за существование.

Они ехали по прямой улице райцентра мимо домишек и домов, по внешнему виду которых сразу можно было судить о благосостоянии хозяев. Некоторые жители ухватили удачу за хвост, заработали или наворовали на новые добротные кирпичные особнячки. Другие облицовывали фасады модным сайдингом разных цветов. Люди победнее по десятому разу красили старые обшитые деревом стены, а у совсем бедных денег не было даже на краску. Хотя, может, дело не в богатстве, а в трудолюбии? Кириллу неприятно об этом было рассуждать, потому что пробуждалась совесть.

— Куда ехать? — спросил он с тяжёлым сердцем. Радостная новость про возможность поставить маму Галю на ноги не принесла радости. И ему, и Егору. Известная формула «выговорись и станет легче» с ним работала в обратную сторону — напомнила о тщетности его бытия, сизифовом труде по наполнению бездонного кошелька. Егор сидел и смотрел на свои сцепленные в замок, лежащие на коленях руки, иногда шевелил большими пальцами. Вопрос вернул его в реальность, где есть банки с молоком, покупатели и симпатичный ему парень, который избавил его от необходимости трястись на старом вонючем агрегате, дышать пылью и выхлопными газами, и доставил с комфортом.

— Ещё два квартала прямо, — дал указание Рахманов. — Затем за большим белым зданием школы направо в переулки, всё.

— Угу, — кивнул Кирилл и добавил: — Я не буду больше спрашивать, зачем ты ходишь к Лариске. Попробую помогать тебе откладывать деньги.

— Посмотрим, — ответил Егор. По крайней мере, он не сказал «нет» и не промолчал, что тоже было равнозначно отказу.

Кирилл увидел большое белое здание школы на углу за чёрным решётчатым забором с распахнутыми воротами. Двухэтажное, величественное, с высокими, закруглёнными сверху окнами. Постройки начала прошлого, а то и позапрошлого века. По обе стороны от двустворчатой двери развевались российские флаги. Площадка перед входом была выложена серой тротуарной плиткой. Вдоль забора росли ровно постриженные кусты. Под окнами на клумбах цвели цветы. На одной возились дети-практиканты, ими командовала пожилая учительница, скорее всего, биологичка.

Сразу за школой находился перекрёсток. Главная дорога была широкой, а пересекающая её — настолько узкой и неприметной, теряющейся в зелени, что, не знай о ней заранее, легко проехать мимо.

— Сюда? — уточнил Кирилл, уже включив правый «поворотник». Рахманов кивнул.

— Да. Останови у второго дома справа.

Машина въехала в переулок, уходивший, как оказалось, вниз под небольшим углом. Он был таким же безликим и пыльным, как и весь этот городишко. Асфальт на узкой проезжей части не ремонтировался, наверно, с советских времён. Палисадники заросли травой. Спокойно разгуливали куры и кошки. К стенам построенных в едином стиле домов с тремя окнами на улицу, как признак цивилизации, были приколочены спутниковые тарелки.

Дом, у которого попросил остановиться Егор, отличался тем, что находился в состоянии апгрейда — вместо крыши надстраивали мансарду, два из трёх выходивших на улицу окон объединили в одно огромное, пластиковую раму вставили, а откосы и отвесы ещё не удосужились. Забор и калитка были сделаны из плоского шифера, покрашенного в изумрудный цвет.

Кирилл съехал на обочину, заглушил мотор. Повернулся к уже взявшемуся за ручку открытия двери Егору, остановил.

— Егор, и ещё один момент… — он произнёс намеренно грубо, как наезд, даже голос стал басовитее. — У меня ощущение, что ты всегда говоришь обо мне так, будто я временное явление. — Он сделал паузу, чтобы увидеть настороженность в чёрных глазах. — А ты слышал, Егор, что нет ничего постояннее временного?

Закончив, Калякин усмехнулся и протянул руку, продолжая наблюдать за пассажиром. Егор осмыслил заданный ему вопрос, и его внутренняя пружина разжалась.

— Слышал, — с похожим вызовом ответил он и вложил руку в ладонь Кирилла. Они потянулись губами друг к другу через разделяющий кресла подлокотник, поцеловались без жадности, просто запечатлевая, что они пара. Их пальцы переплелись и крепко сжались, а глаза на короткий миг закрылись. Для Кирилла это был очень сладкий миг единения, не испытываемый им никогда ранее. Для Егора, он догадывался, что не первый в жизни, но уж точно первый после того, как сука Виталик бросил его в беде.

— Тебе помочь? — спросил Кирилл, когда их губы разомкнулись, но лица оставались на близком расстоянии, а глаза продолжали смотреть в глаза. Он мог видеть крошечного себя в зрачках напротив.

— Помоги, — согласился Егор, внутренне улыбаясь. И он опять собрался выйти, а Кирилл снова его остановил:

— Ещё одна вещь…

Они рассмеялись: настолько это было похоже на предыдущую ситуацию, но уже без напряжения и наигранных наездов. Кирилл сунул руку в карман и вынул маленькую чёрную картонную коробочку. Снял крышку и положил её на панель. В коробочке горкой лежала цепочка.

— Вот, — вытягивая её, произнёс он. — Для тебя купил. Второй день ношу, то забываю отдать, то момента подходящего нет.

— Зачем? — упрекнул Егор.

— Для твоего крестика. У тебя же веревка. А будет цепочка. Она серебряная. Ну, меня так заверили в магазине. И проба есть, я смотрел.

— Я не об этом? Зачем? Мне веревки хватает!

— Просто подарок. Надень, пожалуйста, а то я так и буду носить её в кармане, — Кирилл расстегнул цепочку и протянул руку за крестом.

— Ну хорошо, — сдался Рахманов, снял с шеи старенькую верёвочку, снял с неё крест и отдал Кириллу. Тот продел цепочку в ушко, подвинул на середину и надел цепочку на шею наклонившемуся Егору. Тот сразу спрятал крест под футболку.

— Спасибо, Кирилл.

— Мне приятно. А теперь можем идти.

И они оба вышли из машины.

Разгорающийся день не собирался становиться жарким, по данным бортового компьютера температура воздуха равнялась девятнадцати градусам. В голубом небе висели почти недвижимые, пышные, как сладкая вата, кучевые облака. К обеду либо разогреет, либо совсем затянет на дождь.

Егор открыл заднюю дверь «Пассата», взял одну из трёхлитровых банок и направился к калитке. Там, переложив банку на одну руку, нажал кнопку звонка. Но на веранде дома в тот же миг распахнулась дверь, и оттуда выбежала молодая девушка — над забором показались только её голова и бюст под голубым велюровым халатом. Когда она открыла калитку, в руках у неё была пустая банка на обмен, под ногами вертелась девочка лет трёх, в кофте и штанишках, с пластмассовым совочком. Девочка хмурилась, исподлобья поглядывая на незнакомых дядей.

— Егор, это ты? А я-то думаю, чья машина возле нас остановилась? — риторически проговорила девушка. Но совсем не так, как вчерашние досужие бабки из многоэтажки: эта покупательница тоже была дружелюбной, но держала вежливую дистанцию. Поставила свою банку на лавочку, аккуратно забрала у Егора молоко, поблагодарила. Егор что-то сказал в ответ, взял банку с лавки и зашагал к машине. Мать и дитя скрылись во дворе, калитка закрылась. Вся процедура заняла не больше двух минут. Сторублёвая бумажка и две монетки лежали на дне пустой банки.

Егор взял следующую банку и понёс в дом на противоположной стороне переулка. Там самостоятельно зашёл во двор за коричневым металлическим забором и через полминуты вышел с пустой банкой, на дне которой также лежали деньги.

— Здесь, в основном, молодёжь живёт, — пояснил Егор. — Детям молоко берут. Многие на работе утром, вот и оставляют банки в условленном месте.

— Как ты клиентов находишь?

— Они сами меня находят. Один кто-нибудь начал брать, знакомым рассказал, те тоже натуральных продуктов захотели. Коров мало, желающих много.

Они спустились на три дома ниже. Там покупательница лет сорока ждала молочника, сидя на скамейке. Удивлённо встала навстречу, сама поднесла банку к машине.

— Егор! А я мотоцикл твой слушаю, думаю, что-то запаздывает…

Женщина пялилась на Кирилла и машину, а Кирилл молил, чтобы она начала любопытствовать, а женщина, как назло, не задавала вопросов, взяла молоко и ушла.

Дальше были ещё четыре дома. Егор разнёс молоко, творог, сметану, сливки. В одном случае Кириллу повезло ему помочь — заказ состоял из всех четырёх продуктов. Покупательницами были молодые мамы, симпатичные и не очень, но каждая стремилась улыбнуться красавцу-молочнику. Калякин злился, хоть и безосновательно, размышляя, сколько из этих шкур готовы наставить рога своим мужьям с Егором. Да все! Даже та сорокалетняя бабища! Всем, как Лариске, молодого, красивого, горячего подавай!

Перестелив уже пустые банки тряпками, они поехали в центр города. По магазинам ходили вместе, купили хлеб, майонез, подсолнечное масло, селёдку — то есть того, что проблематично было изготовить и вырастить самим. Ещё взяли два мешка комбикорма. Кириллу удалось всучить Егору только двести рублей, больше тот брать отказался, а Кирилл не настаивал — когда-нибудь его финансы пригодятся. Например, на заправку машины бензином.

На обратной дороге Калякин расспрашивал об особенностях разведения коров и быков. Понял, что вообще неправильно представлял себе весь процесс. В принципе, коровы и быки его раньше не заботили. Только двуногие доступныетёлки.

47

Второй пятидесятикилограммовый мешок опустился на пол сарая, тёмного и запаутиненного, как все старые хозпостройки. Руки на ощупь были пыльными, Кирилл побоялся их вытереть о чистые штаны. Хотя штаны тоже могли запачкаться при переноске.

— Спасибо, — бросил Егор, выходя из сарая на свет. Кирилл последовал за ним, осмотрел штаны — вроде бы чистые. Замер, осмотрелся и, найдя воду только в собачьей миске, зачерпнул пригоршней оттуда, быстро ополоснул ладони, пока не утекла между пальцев. Несколько брызг всё-таки попали на низ штанин, а остальное вылилось на утоптанную землю. Собака смотрела на эту наглость оскорблённо. Егор никак не прокомментировал, но его глаза улыбались.

Кирилл обтёр ладони друг о друга, потряс ими, иссушая влагу.

— Какие планы на сегодня?

Солнце так и не начало жарить. С заднего двора доносились неаппетитные запахи варящейся вместе с очистками мелкой поросячьей картошки, за которую сегодня был ответственным Андрей. Делать Кириллу больше ничего не хотелось, однако он об этом предусмотрительно молчал, зная, что всё равно будет делать.

Егор посмотрел на небо, на облака, поставил руки в бока.

— Дождь не передавали, так что через часок я поеду косить, пока духоты нет. Андрея возьму. Хочешь, поехали с нами. Поможешь, а потом в речке искупаемся.

— Но я не умею косить! — воскликнул Кирилл и чуть не рассмеялся, представив себя орудующим косой: картинка была нелепой! — У тебя же обычная коса?

— Обычная.

Кириллу этот примитивный инструмент представлялся сложнее напичканного электроникой большого адронного коллайдера.

— Обычная… — повторил он, погрустнев. Присел на стоявший здесь же мотоцикл. — Егор, я хочу поехать с вами… но, может, я лучше картошку прополю, а потом приеду на речку? Косить не умею, не получится у меня обычной косой, только буду тебя задерживать.

— Картошка никуда не денется, а сена много надо. Даже медведи учатся на велосипеде ездить.

Кирилл собирался снова возразить, но приведённая на днях им самим фраза про медведей, процитированная Егором, остановила. Не он ли вчера распинался, что будет с охотой учиться сельскому хозяйству? Не он ли сегодня просил иметь на него долгосрочные планы? Вдруг Егор так проверяет правдивость и полноту его намерений? И вообще, Егор его уговаривает — такое происходит впервые. Такой подарок свыше нельзя упускать!

— Ладно, я поеду косить. Но если я буду лажать, это, — Кирилл ткнул в Рахманова указательным пальцем, — на твоей совести.

Егор моргнул в знак согласия, хитро усмехнулся. Калякин сделал шаг к нему, обнял за талию, заставляя убрать руки с боков и тоже обнять. Поцеловал, прижимаясь пахом. Они были примерно одного роста, и члены легко соприкасались через ткань. Кирилл почувствовал, что возбуждается. Они оба — возбуждаются. Он ещё сильнее прижал Егора к себе, опустив руки на ягодицы, но тот отстранил, уперев ладонь в грудь. Его губы красиво припухли.

— Кирилл, я к маме, а ты яблок собери… ведро… и поросятам насыпь, а потом курам ячменя дай. Он в большой металлической бочке в сарае, найдёшь.

— Сделаю, — согласился Калякин: задание было плёвым. — Только сейчас, машину посмотрю… кажется, багажник не закрыл. А, да! — вспомнил он. — А к Лариске когда пойдёшь?

— Вечером, — ответил Егор и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, взбежал по порожкам веранды, скрылся в доме. Как только хлопнула внутренняя дверь, Кирилл пошёл на улицу.

Багажник действительно был открыт. Его следовало закрыть, а загораживающую выезд из ворот машину — перегнать в другое место, чуть подальше, поставить в тень. Со временем придётся вырубить деревья, чтобы устроить заезд, построить гараж или, на крайний случай, навес.

Потом, когда-нибудь потом, в перспективе. Кириллу многое сейчас хотелось обустроить в своей новой жизни, однако он, не осознавая, откладывал всё на потом. Сам себе называл эту дату — сентябрь. К тому моменту разберётся с институтом, найдёт работу. А лето — пора законного отдыха. Летом допустима только всякая мелочь — огород полоть, траву косить, а всё масштабное — осенью, в холода.

Мысленно заверив себя, что в сентябре по-настоящему возьмётся за ум и будет поступать по-взрослому, по-семейному, Кирилл пошёл к машине. С мягким хлопком опустил крышку багажника, подёргал — замок хорошо защёлкнулся. Затем вытащил из кармана ключи, сел за руль, завёл мотор, отъехал на пять-десять метров в сторону околицы. Остановился и, положив локоть на спинку сиденья, повернулся назад, выясняя, освободил ли проезд мотоциклу Егора и… вместе с этим увидел на дороге возле коттеджа Ларису. Полминуты назад, когда Кирилл смотрел в зеркало заднего вида, её там не было. Теперь стоит и пасёт его! Вот змея!

Дизель, как назвал эту мымру банкир с толстым пузом, бесила Кирилла, но не настолько, чтобы впадать в истерику от одного её вида. Маячит где-то на горизонте и пусть маячит, а он возьмёт ведро и пойдёт в сад падалицу собирать. А до вечера, когда Егор собирается к ней идти, ещё дожить надо.

Кирилл вышел из машины и, позвякивая ключами, как ни в чём не бывало, прогулочным шагом направился к калитке. Неожиданно для себя и словно назло похотливой бабище даже принялся насвистывать, правда, тихо, себе под нос. Вертел головой по сторонам, будто рассматривая улицу. На самом деле и к заброшенному дому с зияющими чернотой окнами, полускрытыми деревьями, и к курам, и к их помёту, и к крыжовнику у забора он давно привык, они уже не бросались в глаза, как раньше, сливались с общим пейзажем.

Боковым зрением Калякин заметил движение впереди, повернул голову — к нему семимильными шагами бежала Лариса. Её груди, на которых не было лифчика, колыхались под бордовой стрейчевой футболкой с круглым вырезом, красные бриджи складками задрались к промежности. Кончики светлых волос при быстрой ходьбе отлетали назад.

— Кирилл! — с остервенением закричала она, когда Калякин уже поворачивал к дому, игнорируя её стремительное приближение. — Остановись! Немедленно!

— Пошла на хуй, — выдал он и показал наконец ей средний палец, отогнув его на вытянутой руке.

— Ты сейчас сам пойдёшь, мерзавец! Где таких только воспитывают?!

— В пизде! — сообщил в рифму Кирилл и остановился, развернулся, изобразив на лице отвращение даже больше, чем у него имелось. Лариса в этот момент добежала, рожа у неё покраснела пятнами, по вискам, груди и лбу струился пот.

— Ты что здесь делаешь? — с ходу накинулась она, перекрывая путь к калитке. Куры за её спиной повскакивали с земли, петух с чёрным хвостом закукарекал во всё горло.

— Живу, — выплюнул Кирилл и попытался обойти. Не тут-то было. Банкирша стояла насмерть.

— Живёшь? Нечего тебе здесь делать! Нам тут наркоманы не нужны! Садись в машину и уезжай! Держись от Островка и от Егора подальше!

Глаза Калякина налились кровью. Он с угрозой шагнул к защитнице села.

— Слушай ты, манда деревенская! — прошипел Кирилл, и вдруг ему померещилось шевеление занавески в крайнем окне. Егор находился в доме и мог услышать крики. Егору не понравится ссора. Ругань с местной барыней может навредить ему. Кирилл понизил голос и процедил: — По-хорошему прошу, сама съебись отсюда.

На этот раз ему удалось обогнуть обомлевшую банкиршу. Свою злость он выместил на калитке, не в меру сильно толкнув её. Пошёл сразу в сад, чтобы никто не прицепился с расспросами, а то в порыве остаточной злости нагрубил бы и им. К счастью, ни старший, ни младший Рахмановы по пятам его не преследовали.

А суку эту бешеную Кирилл возненавидел ещё больше. Трахнуть, блять, её хотел! Ага, с конём пусть трахается, пизда!

48

На луг по настоянию Кирилла поехали на машине. Косы загрузили в багажник, косовища торчали наружу. По грунтовой дороге из-под колёс вился шлейф пыли, её частички толстым слоем оседали на кузове, проникали в салон, рециркуляция воздуха едва справлялась. Андрей сидел на заднем сиденье, вернее, вертелся от одного стекла к другому, едва не сваливая на пол пакет с едой, банные полотенца и двухлитровую бутылку с компотом.

Широкая полоса высокой травы, которую предстояло скосить, находилась немного ближе того места над рекой, где в прошлый раз Кирилл с Пашкой встретили Егора. С высокого бугра был виден песчаный островок, где они загорали, обсуждая голубых. Кирилл уже в то время подсознательно хотел, чтобы у них с сельским пидором случился секс.

— Косить — пара пустяков! — сказал Андрей и, сверкая голыми пятками, понёсся вниз по склону к поблёскивающей серой ленте реки. Вода, несмотря на не очень жаркий день, обещала быть тёплой, нагретой за предыдущую знойную неделю.

— Гипс не намочи! — крикнул вдогонку Егор и вынул из багажника косы, взвесил их в руках и одну протянул Кириллу. Потом достал оттуда же две пары перчаток и брусок. — Бери вот так, — он зажал косовище под мышкой, взялся за середину обушка и провёл несколько раз по лезвию. Потом наблюдал, как то же самое повторяет подмастерье. Этот первый этап Кириллу показался наилегчайшим, а вот потом начались мучения.

— Туловище чуть наклони. Правая нога впереди, левая сзади. Круговыми движениями справа налево. Плавно, но быстро и отрывисто. Не напрягай руки. В момент срезания травы пятка косы находится у земли, кончик чуть приподнят. Скошенная трава при этом сгребается в валки.

Каждое теоретическое пояснение Егор подкреплял практической демонстрацией. У него всё получалось плавно, но быстро и отрывисто, как он говорил. Трава падала под лезвием косы и сама собой отодвигалась в сторону, образуя невысокую гряду — валок. Кирилл встал параллельным курсом, метрах в трёх, следил за его движениями, слушал указания, но трава то не срезалась вовсе, то линия среза находилась высоко, оставались острые былки.

— Херня какая-то получается, — пожаловался он, оглянувшись назад на неровный валок и щипаный участок. Спина взмокла и начала ныть. На запах пота слетались оводы. Отросшая грива мешала. В следующий раз тоже повяжет бандану.

— Ехали медведи на велосипеде! — поддразнил продвинувшийся далеко вперёд Егор и вернулся к работе. Кирилл хмыкнул, вытер пот со лба, потряс подолом футболки, проветривая тело и снова встал в позу. Минут через пятнадцать махания косой ему даже стало казаться, что у него отлично получается, а через час он стал считать себя асом. До Егора ему было, конечно, далеко, тот косил как немецкая самоходная косилка для кормовых культур.

— Хватит на сегодня, — Егор сказал эти заветные слова, когда они в очередной раз вернулись к машине, чтобы попить тёплого компота. Кирилл испытал неимоверное облегчение, окинул взглядом неровный прямоугольник с рядами подсыхающего сена и заявил с хвастовством:

— А я ещё могу! Мне понравилось!

— Не надо, — Егор наградил его благодарной улыбкой, но он был измучен не меньше Кирилла, с него тоже лился пот, на футболке темнели влажные полосы. — Пойдём лучше купаться.

Они вытерли лезвия кос, убрали в багажник брусок и перчатки, попили ещё компот и побежали наперегонки к реке, раздеваясь на ходу. Побросали на берегу одежду и зашли в воду. Она оказалась совсем не как парное молоко, да на дне было много камней, а в самом глубоком месте вода доходила лишь до груди. Несмотря ни на что, Кириллу сегодняшнее купание понравилось больше, чем предыдущее с Пашкой. Они плавали, ныряли, плескались. Егора словно отпустили лежащие на плечах тревоги, на его шее теперь висела серебряная цепочка. Бегавший по мелководью с высоко поднятой загипсованной рукой Андрей им завидовал, угрожал брату снять гипс прямо сейчас.

Наплававшись, они устроились на старом покрывале, которых было полно в любом советском доме, на траве недалеко от машины. Откуда-то разыгрался волчий аппетит. Кирилл ел огурцы, помидоры, болгарский перец с огорода, сырые сосиски, варёные яйца и посыпанный солью хлеб. Было удивительно вкусно и весело. Без алкоголя и сигарет. Кирилл не подозревал раньше, что веселиться можно на трезвую голову, не в модном ночном клубе, не на вписке на даче с шашлыками, не в Турции, а вот так по-деревенски с огурцами, чёрным хлебом и вишнёвым компотом.

Над ними плыли белые объёмные облака, похожие на сказочные замки. Ветра почти не было. Удовольствие портили только насекомые — муравьи и всякие летающие твари.

Андрей, испросив разрешения, снова убежал к реке. Кирилл сразу наклонился к Егору и поцеловал. Он ответил, но потом заозирался по сторонам:

— Нас могут увидеть.

— Кто? Тут никого нет!

— Андрей, например. Ему ещё рано такое видеть.

— Ему двенадцать! — напомнил Кирилл, как будто это был невероятно зрелый возраст, потом примирительно взмахнул руками, смахивая с них заодно и мух: — Ладно, давай просто полежим.

Егор кивнул. Они убрали еду и мусор в пакет, легли рядышком на плед, подложили руки под головы. От косьбы и плавания мышцы ныли, расслабленное ничегонеделание было уютным, да ещё от перекуса стало клонить в сон, а облака ползли мимо, словно скачущие через забор усыпляющие барашки — один, два, три…

— Ты часто так Андрюшку выгуливаешь? — спросил Кирилл, перевернувшись на живот, чтобы не уснуть. Сорвал травинку, сунул в рот. Муха села ему на щёку.

— Бывает. Летом ему скучно, дружить тут не с кем.

— Хотел бы я такого старшего брата… Ай! — Кирилл вскрикнул и сел на задницу, задрал штанину. Оттуда вывалилась какая-то чёрная букашка, на ноге капелькой крови краснело место укуса. — Вот тварь! — Он послюнявил пальцы и протёр рану.

Егор приподнялся на локтях, посмотрел.

— Больно?

— Нет.

— Тогда до свадьбы заживёт, — резюмировал Егор и снова улёгся, закинув руки за голову, уставился в небо.

— Рахманов, ты меня провоцируешь? — воскликнул Калякин и при взгляде на его подтянутое узкое тело добавил: — В наказание я буду тебя целовать! — Он наклонился, чтобы исполнить угрозу, но тут опять его куснули за лодыжку. — А! Суки! Капец, ну!..

Слов больше не было: чьи-то крошечные челюсти опять прогрызли его кожу до крови. Место укуса ещё и чесалось. Маленькие шестиногие твари ползали по штанинам, по покрывалу.

— Поедем домой? — глядя на его мучения, спросил Егор.

— Нет, не хочу, — раздирая надувшиеся прыщи, замотал головой Кирилл и осмотрелся. — О! Давай в машину?

— Давай. — Егор поднялся на ноги, стряхнул прилипшие к трико травинки. Кирилл его опередил, второпях проделав ту же процедуру, и обошёл по колкой траве «Пассат», решая, как им расположиться. Егор открыл правую заднюю дверь.

— Там не очень удобно, — сообщил Кирилл, подойдя сзади и заглянув через его плечо в салон. Посередине заднего дивана была небольшая выпуклость, условно делившая его на два места — она обязательно будет мешать спине.

— Ерунда, — отмахнулся Егор, затем наклонился за пледом, стряхнул его, свернул и постелил на сиденье. — Так лучше. Кто к стеночке?

— Ты у нас к стеночке, — ответил Калякин, предвкушая брачные игры. Хотя бы просто полежать рядом друг с другом будет хорошо. Полежать, потому что усталость ломила все члены. Когда Егор, не говоря больше ни слова, влез на сиденье, устроился боком, он влез на свободную половину, пространства ему хватило, спиной упирался в заднюю часть кресел, так что опасность свалиться почти не грозила. Ноги, правда, остались снаружи, но находились на весу, муравьям было проблематично до них добраться. Мухи не успели проникнуть в их убежище, включать кондиционер тоже нужды не было.

Первым делом они поцеловались. Медленно, аккуратно, посасывая то одну губу, то другую. Касаясь языками. Закрыв глаза. Кирилл с наслаждением вдыхал запахи пота, свежескошенной травы, речной воды и лета — мужские запахи. Слизывал вкус вишнёвого компота и огурцов. Его не тревожило, что губы, которые он целует и которые целуют его — губы парня. Он просто любил эти губы.

Член наливался сильнее и сильнее, пока не стал твёрдым, как каменный столб.

— У меня сейчас трусы лопнут, — прошептал Кирилл, прижимаясь стояком к бедру Егора. — С ума сойду, если не кончу. Настоящего секса хочу. Ты ведь меня сегодня не кинешь с этим делом? Мне по фигу на свой анус, ничего за один раз не случится.

— Случится. Не злоупотребляй.

Калякин ухватился за сказанное:

— Ага! А откуда ты знаешь, что случается и когда? У тебя такое было? Ну… может, не прямо у тебя, а у твоих знакомых?

Егор фыркнул.

— Не было. Из учебников знаю, из интернета.

— Ага, ясно, — Кирилл качнул головой, как бы говоря: «Так я тебе и поверил». — Ну ладно, тогда расскажи, как нам быть? Вот ты со своим парнем… у тебя же был парень в институте? Ты сам об этом говорил… Вот как вы с ним сексом занимались?

Егор молчал. Но улыбался, хитро прищурившись, словно поддразнивая. Поддерживающая голову ладонь зарылась в чёрную копну волос. Кирилл не удержался и потрогал его волосы, продумывая тактику дальше: он хотел знать всё о том смутном периоде. И о грёбаном пидоре Виталике, бросающем своих парней в трудную минуту.

— Ладно, я так и знал, что ты будешь молчать как партизан, — не теряя задора, продолжил Кирилл. — Давай так… Я же не прошу переходить на личности. Просто расскажи, как геи встречаются, как у них ночью происходит. А то я же начинающий пидорок, я ничего не понимаю в голубой жизни, ляпну что-нибудь, а ты надо мной ржать будешь — я так не хочу. У вас кто верхний был, ты?

— У нас не было верхних или нижних, — приоткрыл завесу тайны Егор и закрыл рот. Глаза его по-прежнему улыбались — боли в них не было. Кирилл заметил это с облегчением, приписал себе маленькую победу. А в целом, признание ему не понравилось — его бесило, что тот мутный пидор совал свой поганый отросток в Егора, а именно это и подразумевалось, он хотел, чтобы Егор засаживал пидорёнку по самые помидоры, чтобы у того геморрой не излечивался! Но Калякин продолжил косить под дурачка:

— Не было? А как тогда? Вы друг друга?.. По очереди? График составляли?

— Это само собой получалось, во время прелюдии обычно определялось. — Егор опять дразнил.

— Во время прелюдии, значит? — проговорил игриво Кирилл и приподнялся, стукнувшись затылком об обшивку крыши, так, чтобы Егор полностью сполз спиной на сиденье и устроился там удобно, как на настоящем диване. Затем перекинул через него ногу и руку, встал на четвереньки. Было тесно, но как-то интимно. Член стоял, а желанный человек лежал под ним доступный, на всё согласный. В этом заключалось счастье.

— Но чаще мы довольствовались минетами и дрочкой. — Егор откровенно издевался над ним, заводил, хотя видел, что от перевозбуждения из ушей уже пар валит, как у мультяшных персонажей.

— Я довольствоваться не хочу… — голос стал томным, с придыханием. Кирилл практически лёг сверху, поёрзал, находя твёрдым членом стояк Рахманова, задвигал задом, едва удерживая равновесие. Истома отключала рассудок. — Я в тебя хочу… и тебя в себя хочу… Можно ведь так, по очереди?..

Внезапно Егор обхватил его шею руками, притянул к себе, и, как-то немыслимо извернувшись, поменял их местами, уложил Кирилла на сиденье, а сам оказался сверху между его ног, плотно прижимаясь пахом к паху. Держался на левой руке, а ладонью правой обхватил часть лица, подбородок и с животной страстью поцеловал, плавно двигая бёдрами. Хватка была сильной, уверенной, мужской. Егор знал, как действовать. Кириллу перестало хватать воздуха, но поцелуй всё не прекращался. Теперь он понял, кто в той институтской паре чаще брал верх. И чуть не кончил.

Но кончил бы через пару секунд, если бы по кузову кто-то робко не постучал. Потом послышалось извиняющееся «кхе-кхе», выдающее в пришельце Андрея, и наконец протяжный зов:

— Егор!

Егор мгновенно соскочил с Кирилла и неловко, задом попятился прочь из машины. Встал перед братом, облизывая и вытирая ладонью красные губы, перестал улыбаться. Кирилл сел, спустил ноги на траву и расставил их. Яйца жутко болели. У Егора, наверно, не меньше. Вот, у них уже появляется много общего.

— Егор, — его брат пытался сдерживать смешинки, — я бы вам не мешал, но я уже замёрз в речке сидеть. И это… дождь собирается. — Он указал рукой вверх, на юг. Там на горизонте действительно синело.

— Ладно, собираемся, — скомандовал Егор. Но «собираемся» было громко сказано. Прежде предстояло собрать подсушенную, ещё не перешедшую в состояние сена траву. Граблей из дома не взяли, рассчитывая дать траве прожариться и приехать за ней после дойки. Туча спутала все планы. Траву в охапки сгребали руками, носили в багажник — туда постелили кусок полиэтиленовой плёнки. Андрей тоже помогал, как мог.

Кирилл веселился, утрамбовывая очередную охапку в багажник. Упругая трава упрямо возвращалась в исходное положение, не влезала, сыпалась на землю с разных краёв.

— Видел бы мой отец, для каких целей я использую машину, он бы меня убил.

— Я предлагал ехать на мотоцикле, — сказал подошедший Егор, сгрузил свою ношу.

— Да я не про себя говорю! Мне не жалко! — запротестовал Кирилл и, ещё раз нажав на копну, пошёл за Егором к последнему валку. — Знаешь, что я заметил? Я заметил, что ты разговариваешь. Раньше всё время молчал, а теперь разговариваешь как нормальный пацан. И сказать, почему?

— Скажи. — Егор наклонился, собрал траву, разогнулся и зашагал к машине, делая вид, что ему безразлично. Но Кирилл знал, что ему небезразлично. Он быстро подобрал последние скошенные стебли неизвестных луговых растений и поспешил за Рахмановым. Догнал, обогнал, повернулся лицом, топая задом наперёд.

— Потому что тебе теперь есть, о чём со мной поговорить! Раньше я был позором нашего поколения, поэтому ты молчал, ну а сейчас со мной даже интересно. Так?

Егор усмехнулся и не ответил. Скинул траву в багажник, отступил, давая Кириллу сделать то же самое. Потом сам утрамбовал и прикрыл крышку багажника. Она не закрывалась — зазор был сантиметров двадцать, из него во все стороны торчали вялые цветочки, травинки и былинки.

— Кирилл, — сказал Егор и поднял на него колдовские чёрные глаза, — поможешь мне вечером?

Калякин внутренне содрогнулся от необходимости снова работать, но бодро, как комсомолец, поинтересовался:

— Что сделать надо?

— Кровати сдвинуть.

У Кирилла перехватило дыхание: вот это да! Ну наконец-то его признали и дали постоянную прописку.

— Конечно, помогу!

Егор повернулся к изучающему фары брату, не встревающему в их разговор.

— Андрей, ты не против?

— Я только «за»: поближе к телевизору буду.

На этой радостной волне они закончили сборы. Багажник так и оставили приоткрытым, косы засунули в салон через открытое окно, поручили их держать, чтобы не поцарапали кузов, Андрею. Синева расползалась по небу.

49

Деревню они словно и не покидали на несколько часов — там ничего не изменилось. Снова за машиной бросился дурной пёс, облаял и отстал. Красные, чёрные и белые куры в разных местах перебегали дорогу, так внезапно срываясь с места, будто быть раздавленными для них было предпочтительнее, чем свариться в супе. Кошки сидели на заборах и лавках, их хозяйки, скорее всего, по-старчески посапывали на постелях с панцирной сеткой, устроив послеобеденную сиесту. Или фиесту. Кирилл в этих словах не разбирался.

И всё-таки кое-что в деревне изменилось, они это увидели, доехав до дома бабы Липы, где улица немного сворачивала. Самую малость.

Возле дома Рахмановых на обочине стояла машина. Кофейная «Лада Гранта». Перегораживала выезд из ворот, который сегодня освобождал Кирилл.

— Кто это? — высказал общий вопрос Андрей, просунувший голову между передними сиденьями.

— Не знаю, — ответил Егор и разом напрягся. — Кирилл?..

— А мне откуда знать?!

Сердце Кирилла предчувствовало беду. Внутренний голос поправил — жопу, полный трындец. Тянуло включить заднюю передачу, развернуться и уехать, но с чего было разводить паникёрство, вдруг это просто почтальон или работник собеса?

Только бы не Виталик, взмолился Кирилл. Только бы этот хер не вздумал вернуть былую любовь! По закону подлости такое вполне могло случиться.

Нога давила на педаль. «Пассат» медленно катился по щебеночным неровностям. Крышка багажника подпрыгивала. Скоро Кирилл убедился, что их поджидает не Виталик. А лучше бы это был он!

В «Гранте» на водительском месте сидел мужчина в серой полицейской форме с тремя звёздочками на погонах. Он дождался, когда иномарка остановится, вышел на улицу, дождался, пока водитель и пассажиры выйдут и выстроятся перед ним с вопросами на лицах. Окинул старших парней взглядом и остановился на Кирилле.

— Вы Калякин Кирилл Александрович, насколько я помню?

— Да, — осипшим голосом проговорил Кирилл, начиная узнавать: этот мент был в районном отделе в момент его задержания с коноплёй. Блять!.. Но что сейчас могло случиться? Наверно, какая-то ошибка.

— Я Басов Сергей Николаевич, — представился мент, — участковый уполномоченный полиции по этому участку. Поговорим, Кирилл?

— О чём?

Кирилл перепугался не на шутку. Рахмановы также испуганно смотрели на него. В глазах Егора снова появилось недоверие, его взгляд спрашивал: «Что ты скрываешь, Кирилл? Во что ты нас впутываешь?»

Гроза

Блядский участковый как будто специально тянул время. Он открыл водительскую дверь своей занюханной «Гранты», влез туловищем в салон, выставив наружу объёмистый зад, так что плотная материя форменных штанов на нём натянулась, обозначая края трусов, а высунувшись обратно, извлёк с пассажирского сиденья чёрную папку из кожзаменителя. Деловито расстегнул на ней молнию, являя на свет блокноты и какие-то распечатки, ксерокопии.

Кирилл и Рахмановы, скованные нехорошими мыслями, следили за его неторопливыми движениями. Наконец мент, для пущей важности пролистнув углы распечаток, поднял взгляд на Кирилла.

— Так что молчим, гражданин?

— А что я должен говорить? — возмутился Калякин. — Это я вам вопрос задал!

— Здесь вопросы задаю я, Кирилл Александрович. Рассказывайте всё. Зачем вы вернулись в Островок? А вы, Егор Михайлович, оставьте нас пока. Вашему брату тем более нечего тут делать.

Егор с тревогой, долгим взглядом посмотрел на Кирилла, обернулся на торчащее из багажника сено, на синеющую грозой половину неба и сделал знак Андрею идти домой. Сам забрал косы, прислонённые косовищами к кузову машины, пошёл к калитке. В голове Калякина сейчас витала только одна мысль, совершенно ненужная и неважная — теперь он знает отчество Егора. Дальше в голове было пусто, какая-то прострация усталости и безысходности, но он настроился отбиваться.

Едва за братьями захлопнулась калитка, и всполошённые куры, успокоившись, улеглись на разрытой ими земле, Басов в третий раз взглянул на Кирилла.

— Ну!

— Что «ну»? — Все шестерёнки в голове Кирилла вмиг встали на место. — Что я сделал? Эта сука вас подослала? Лариса? Ну, признайтесь уж! Это она на меня настучала?

— А есть о чём стучать? — поймал на слове мент, открыл блокнотик, что-то черканул карандашом. Был он мужиком ещё молодым, но рыхлым. Однако мусорской властностью он кичился, а глазки стреляли метко, как снайперские винтовки, обшаривали каждый сантиметр. Скользкий тип, и недооценивать его не стоило. Но Кирилла несло, как бы он ни контролировал себя.

— Нет! — заявил он, зло жестикулируя. — Нет! Ей просто не нравится, что я в деревне!

— Значит, ты утверждаешь, что чист, Кирилл? — Мент опять что-то пометил в блокноте. Говорил вкрадчиво, по-доброму. Но не был он, конечно, добрым! Бдительность он усыплял. Да только не по адресу пришёл — скрывать и бояться Кириллу было нечего.

— А в чём меня, собственно, обвиняют? Живу, никого не трогаю… чего вы мне покою не даёте? Все преступники кончились?

— А ты не бушуй, не ори, как потерпевший, — растягивая слова, невозмутимо выговорил участковый, положил карандаш, закрыл блокнот и затем папку. — Если закон не нарушаешь, то никаких претензий к тебе. Но понимаешь, Кирилл, ты недавно попался в этой деревне. На чём, не подскажешь?

— Коноплю сушил, — складывая руки на груди, с вызовом ответил Кирилл и опёрся задницей о «Фольксваген».

— Вот! — нараспев протянул Басов. — Коноплю. А сегодня поступает сигнал, что ты опять явился в деревню. Возникает резонный вопрос — зачем? У тебя здесь ни родственников, ни знакомых. Подельник твой, у бабки которого тут дом, с тобой не появлялся. А, Кирилл, расскажешь, зачем ты вернулся? Ещё и живёшь у парня, который о ваших с другом противоправных делишках в дежурную часть сообщил. Ты его запугал? Признавайся во всём честно, Кирилл.

Кирилл охуевал от таких заявлений. Не знал то ли плакать, то ли смеяться. Слов не хватало, а мент сверлил его самодовольным взглядом.

— Вы что, охренели там все, в ментовке вашей? — наконец нашёл он слова, мягкие, потому что хотелось покрыть мусора матом. — Нашли до чего докопаться! Конопля та техническая была, меня отпустили! Не знаешь, у наркоконтроля спроси! Здесь коноплю скосили, так что не беспокойтесь, что я снова за неё возьмусь! Не за что браться! Да и на хер она мне не нужна: я осознал! Я исправился! А жить я могу, где хочу! Имею право по закону!

Тирада, конечно, прозвучала пламенно, из глубины души, но мента не проняло. Или от природы был тупой, или профессия мусорская из людей бессердечных гнид делала. Или Лариска его подкупила, чтобы не отставал. В любом случае участковый не расчувствовался, а, положив на капот «Гранты» папку, служившую скорее для солидности, сделал три шага к иномарке, вытащил пучок торчащей из-под крышки багажника травы.

— А это что у тебя?

Кирилл замученно застонал, воздевая очи к небу, и огрызнулся:

— Конопля.

— Ты что, шутник? — надменно спросил участковый и, разжав пальцы, пошевелив ими, чтобы стряхнуть все до единой травинки, направился вдоль левой стороны машины, заглядывая в окна — задние были тонированными, а передние нет.

— Ну давайте, давайте, ищите! — взвился Кирилл, поворачиваясь к нему лицом. — Что вы хотите найти? Пакеты с кокаином? У меня там даже обычных сигарет нет! Я курить бросил! Я спокойно живу, чего вы ко мне пристали?

— Это профилактикой называется. У нас обязанность отслеживать лиц, совершивших противоправные деяния. Тебе повезло, ты отмазался, да и то только из-за твоей глупости, а вот была бы конопля настоящая… Так что умысел на совершение преступления у тебя был.

— Не доказано, — отмахнулся Кирилл. Мент всё кружил и кружил вокруг его тачки, открывал двери, заглядывал внутрь, и ему показалось, что Басов не рыщет там в поисках улик, а беспалевно пользуется возможностью поближе разглядеть и пощупать дорогую иномарку. Речи его при этом становились просто заученной шарманкой, нацеленной на запугивание дурачков, язык работал отдельно от мозга, сам по себе.

— Доказали бы, если бы надо было, — меланхолично промолвил участковый из недр салона. Как раз лапал руками задний диван, на котором ещё лежало постеленное Егором покрывало. Пакет с остатками еды, оставленный рядом на полу, тоже заинтересовал Басова, но вскользь — отодвинул край, увидел попки огурцов и закрыл обратно. Затем вылез, сунул руки в карманы, укоризненно посмотрел на Калякина. Сказать ничего не успел: позади хлопнула калитка. Синхронно обернувшись, они увидели Андрея. Тот, переодевшись в сухое, встревоженно, но с нескрываемым детским любопытством прошёл мимо на дорогу, стараясь двигаться у самой кромки растений, будто пытаясь прошмыгнуть незаметно. Направился к околице, наверно, за коровой. А куда дальше, если синие грозовые тучи заволокли уже полнеба, и поднялся ветер? А Егор чем занимается? Только бы не стоял во дворе у забора и не подслушивал!

Кирилл понимал, что надо заканчивать этот разговор. Менту было нечего ему предъявить, кроме «профилактики». Даже такая сука как Лариска не может повлиять на закон.

— Ну так что, Кирилл, расскажешь, наконец, о настоящей цели приезда в Островок? — опередил его мысли участковый, тоже посматривающий на приближающуюся грозу.

Кирилл вдруг испугался, что мусор знает эту «настоящую» цель, но тот после паузы добавил:

— Или мне оперов вызвать, дом перевернуть?

Теперь Кирилла бросило в жар. Наглые реплики, которыми он уже полчаса плевался, застряли в горле. Он представил, как в дом Рахмановых врываются… или с ухмылочками входят опера и криминалисты, как вытряхивают всё из шкафов, как хмуро за всем этим безобразием наблюдают Егор и его мама, а в глазах Егора всё тот же немой вопрос: «Во что ты нас впутал?» После обыска их отношения закончатся навсегда.

— Не надо оперов, — унизился до мольбы Калякин, оглянулся на окна. — Это не мой дом, я здесь в гостях.

— Ты и в прошлый раз в гостях был.

— Так то у Пашки! Это Пашка про ту коноплю от бабки узнал и меня уговорил с ним поехать. Это Пашка задумал дело с травкой провернуть! А Егор не такой! Вы же его знаете! Вы его знаете, я по вашему разговору понял…

— Знаю, — подтвердил Басов. — Именно, что знаю. Поэтому ещё страннее, что ты живёшь у него. Не верю я, что он тебя пригласил. Скорее поверю, что ты его запугал.

— Да не запугивал я никого! — снова не выдержал Кирилл, взмахнул руками. — Мы подружились, вот я и приехал.

— Врёшь. Отсюда тебя забрали в ИВС после его сообщения.

Блять, да что же такое — никак не удаётся выпутаться! На одно оправдание два обвинения сыплются! У Кирилла терпение лопалось, хотелось наорать, пригрозить папой-депутатом, но, сука, нельзя, чтобы хуже не было.

— Я вам правду говорю! Ну да, не совсем сразу мы подружились. Я приехал, чтобы… — Кириллу пришлось сочинять отдельные моменты, он вертел головой, наскоро фантазируя, — чтобы, да, отомстить ему. Но потом мы подружились. Я его за братом в пионерский лагерь возил. Ночью, когда Андрюха руку сломал. Денег не взял, вот и подружились. А потом Пашка-козёл явился с дружками, бухал всю ночь, мы с ним поругались, и он меня из дома выставил. Вот Егор и позвал меня к себе. А я ему помогаю по дому. Видите, траву ездили косить. — Кирилл резко рванул вверх крышку багажника, демонстрируя правдивость своих слов. — Я, по-вашему, запугал его, чтобы траву его корове косить? У меня вон, мозоли! — Он повернул руки ладонями вверх, мозолей на них не было, но натруженные покраснения имелись.

Кирилл надеялся, что после таких логичных вроде и достаточно правдивых объяснений мент от него отвяжется, тем более его заботила надвигающаяся непогода, ветер так и хлестал ветвями деревьев, пригибал кусты и высокую траву, развевал волосы.

— Ладно, — скосив глаза на отсутствующие мозоли, смилостивился Басов, — если Егор подтвердит твои слова… Зови его.

— Что? Зачем? Не надо звать! — закричал Калякин, шарахаясь в сторону, у него мороз по коже прошёл от воспоминания настороженного взгляда Егора: «Во что ты нас впутываешь?» Этот взгляд и так будет преследовать в кошмарных снах, а доставить ему ещё больше неприятностей, значит, не выполнить главную просьбу, значит, потерять доверие. Но под взглядом участкового, который вот-вот собирался снова уличить во лжи и продолжить задавать новые вопросы, Кирилл сдался. Но попытался ещё раз объяснить, втолковать, надавить на жалость, в конце концов.

— Понимаете… — он хотел назвать участкового по имени-отчеству, но забыл, как его зовут. — Поймите… Ну зачем Егора звать? У него мама больная, вы же знаете. Он занят всё время, минуты свободной нет. У него много дел.

— Ничего, оторвётся на одну минуту… — сказал безжалостно мент и, повысив голос, крикнул: — Егор! Рахманов! — А потом пошёл, разгоняя кур, к окну и забарабанил костяшками пальцев по стеклу, продолжая выкрикивать имя на случай, если парень находился во дворе или огороде. Стекло дребезжало, стук разносился по всей округе и способен был, наверно, мёртвого поднять, не то что потревожить больную женщину. Но Кирилл не мог остановить Басова — его самого словно парализовало. Парализовало чувством вины и безысходностью. Он стоял, опустил голову и руки, длинная чёлка била по глазам. Егор во всём обвинит его, а не Ларису, и будет прав. Недотраханная сука!

Очень скоро дверь на веранде скрипнула, послышался торопливый бег по деревянным ступенькам, шлёпанье сланцев о босые пятки, и потом Егор вышел из калитки. Остановился, бросил взгляд на Калякина, а затем повернул лицо к прекратившему барабанить участковому. И это был прежний Егор — безучастный, сжатый в пружину, ушедший глубоко в себя. Он молчал и покорно ждал вопросов. Кирилл не мог ему ничего объяснить: в горле стоял комок. Ему было проще убить мента, потому что вряд ли получится найти слова, которые смогут спасти их отношения.

Басов приблизился, ступая туфлями по куриному помёту и не замечая этого. Не замечал он и завораживающей красоты поднятых на него чёрных глаз, на которые то и дело падали сдуваемые ветром пряди. И всё же голос зазвучал несколько мягче. Быть может, из-за того, что Лариса ратовала защитить её любовника.

— Егор, ты подтверждаешь, что сам позвал Кирилла жить к себе?

— Да.

— Хорошо, — протянул Басов, дёрнул бровями, теряя всякий интерес к выполненному заданию, посмотрел на синюю часть неба, где уже полыхали зарницы. — А ты ручаешься, что Кирилл не занимается больше противоправными вещами?

— Да, — с той же беспристрастностью ответил Егор. Он даже не шелохнулся ни разу за эти пять минут.

— Ага… — мент повернул голову и пристально посмотрел на Кирилла, обращался, однако, к Рахманову. — Но если займётся, сообщи. — Ответа он не дождался, а может, и не ждал. — Ладно, иди, Егор, я с твоим другом закончу.

Кирилл чисто интуитивно уловил на себе короткий взгляд Егора, потому что уже опустил глаза. Он злился на полицая, злился! И на Лариску злился! И на весь мир! И на себя! Только всё наладилось! Теперь ни сдвинутых кроватей, ничего! Блять, ну что за жизнь?

Басов молча развернулся и пошёл к своей машине. Кирилл мог бы спокойно юркнуть во двор, запереть засов. В других обстоятельствах со своими прежними дружками он так бы и сделал, гогоча и поливая мусоров матами. Но навлечь ещё больше неприятностей на голову Егора он не желал. Поэтому не оставалось ничего иного, как последовать за ментом.

Ветер поднимал пыль с обочин, нёс её по дороге. Деревья клонились под порывами. Похолодало. Вдали раздался раскат грома. Кирилл обрадовался, когда увидел возвращающегося Андрея. Зорька бойко переставляла копыта, видимо, чувствовала надвигающийся ливень или боялась грозы. Вымя, молотившееся об ноги, ещё не было заполненным до отказа, как обычно. Если бы не дождь, ей бы ещё часа три пастись.

— Ну что, Кирилл, — сказал участковый, следя за приближением коровы, — то, что ты чист, это хорошо. Но я буду наблюдать за тобой, пока ты на моём участке. В целях профилактики.

— Да наблюдайте, — огрызнулся Кирилл, зная, что уже к вечеру уедет с его участка. Пыль летела ему в лицо. — Это всё? А то надо траву из багажника выгрузить, чтобы не намокла. Мы её два часа косили, между прочим.

— Высохнет. А теперь послушай меня внимательно, — Басов взял запылившуюся папку с капота, тон был воспитательским. — Я на этом участке уже пять лет и знаю про эту семью многое. В том числе, какие слухи ходят про Егора, и о том знаю, что это не слухи.

Кирилл побледнел, перестал строить недовольную рожу. Значит, Басов всё же в курсе «настоящей цели», или опять о другом? Язвительные выпады типа «Знаешь, и что?» или «Откуда знаешь, что не слухи? На собственном опыте?» он оставил при себе, ждал продолжения.

— Если ты тоже гомосек, то вам лучше…

— Я не гомосек! — не выдержал, прошипел Кирилл. — И Егор не гомосек, ясно?! Следи за выражениями! За пять лет только до старлея дорос, можешь и помереть им! Я устрою, у меня отец депутат облсовета!

Андрей с коровой протиснулись между качающимися кустами и бампером «Пассата» и прошествовали к калитке. Пацан глазел. Он завёл Зорьку во двор и вышел обратно, стал загонять кур, хлопая в ладоши для острастки.

— В доме несовершеннолетний. Статей пришить можно, сколько влезет, — Басов выдал это как информацию для размышления, затем влез за руль, кинул папку на пассажирское, завёл мотор…

Кирилл ждал, пока он уедет, пока осядет поднятый его машиной шлейф пыли, пока рассеется облачко выхлопных газов. Ждал, не зная, идти ли ему к Рахмановым или уже не стоит. Не знал, как смотреть Егору в глаза. Ветер усилился, погромыхивало. Тучи заслонили солнце, и сразу стало темно, как поздним вечером. Андрей загнал кур во двор и нашёл себе там другое занятие — приготовления к дождю.

Кирилл остался на улице один. На обочине возле набитой травой машины. И никто не шёл ни за ним, ни за результатом их двухчасовых усилий. Обидно, блять. Он ведь не виноват, что на него настучали в полицию.

Как назло, требовалось отлить. Но поссать можно и в кусты. Чуть отойти от дома и там справить нужду.

— Кирилл…

Погружённый в раздумья Калякин вздрогнул, узнал голос Андрея, но, обернувшись, лишь увидел, как его голова с тёмными волосами исчезает за калиткой. Кирилл развернулся, минуту сверлил взглядом старые некрашеные доски, но продолжения так и не последовало.

— Андрюх… зачем звал? — спросил он в пустоту и быстро зашагал к дому. У него появился повод войти, и это радовало.

Во дворе, ограждённом со всех четырёх сторон строениями и заборами, стихия не имела такой силы, как на открытом пространстве улицы. Братьев на переднем дворе не было, только Найда высунула из конуры свою морду и нюхала пахнущий грозой воздух. Дверь на веранду былараспахнута. Неясные звуки, позвякивание вёдер, визгливое хрюканье доносились с заднего двора.

— Андрей! — не слишком громко позвал Кирилл и направился к хлеву, а заодно и к туалету. Навстречу с горящими глазами, запыхавшийся вырулил искомый мальчишка собственной персоной. В здоровой руке, наклонив туловище для равновесия, он нёс полное пластмассовое ведро огурцов. Килограммов десять-двенадцать точно. Он наткнулся на Калякина и остановился, отступил на шаг. Его взгляд загорелся ещё ярче.

— Кирилл, ты траву выгрузил? — затараторил пацан. — Сейчас дождь польёт, её надо укрыть! Иди быстрее делай, пока сухо! Егор скотину кормит, ему некогда, а мне ещё помидоры и перец собрать надо! Одной рукой неудобно, капец! Ты справишься?

— А куда её надо складывать? — опешив от неожиданного задания, спросил Кирилл. Взгляд его упирался в покачивающееся ведро, в пупырышки на зелёных бочках мелких, как переросшие корнишоны, огурцов.

— Куда-куда… да куда-нибудь! Там на улице под деревьями сложи. Под вишнями и плёнкой накрой. И это… камнями прижми, чтобы плёнка не улетела!

— Ага, хорошо. Только сначала в сортир схожу.

— Иди, только побыстрее! — сказав, Андрей потащил ведро дальше, свернул с ним на веранду.

— И откуда ты такой умный? — усмехнулся Кирилл и поспешил в туалет. Мимо сараев для скотины проходил почти на цыпочках. В них хрюкало, кудахтало, мычало и звякало, стукало: Егор кормил будущее мясо и молоко и сейчас находился, скорее всего, в свинарнике. Ну и пусть пока там посидит — Кирилл оттягивал момент встречи.

Он зашёл в туалет, с облегчением помочился, потому что компот просился наружу ещё у реки, а когда покинул деревянный домик с намерением бегом бежать вытаскивать сено из машины, увидел Егора. Тот закрывал дверь свинарника на вертушку. Закрыл и в то же мгновение повернулся, прошёл несколько шагов по направлению к туалету, видимо, собираясь посетить его. При этом в задумчивости смотрел в противоположную сторону и на небо, не отворачивался, конечно, а просто оценивал погоду и планировал другие неотложные дела. Но в двух метрах до цели Егор повернул-таки голову и, заметив замершего у туалета Калякина, забыл про все дела и вообще, куда шёл. Расстояние между ними стало ничтожным. Их глаза встретились, Кирилл опустил взгляд.

— Егор, я… — неловко переминаясь, облизывая губы, заговорил он и понял, что не знает, как продолжить. Что за чёрт?!

— У тебя всё нормально? — ровным, даже участливым тоном спросил Рахманов. От него несло навозом. Шлёпанцы покрывала бурая воняющая жижа.

Гром прогремел совсем близко.

— Да, нормально, — буркнул Кирилл. Потёр нос, глядя, как в саду качаются яблони. Хмыкнул на своё ёбаное косноязычие. А ведь в каких-то вопросах его хуй заткнёшь! — Егор, я… Я ни во что тебя не впутываю!

— Я ничего такого не говорил.

Не говорил, но думал! Кирилл нашёл нужную волну. Он скользнул взглядом по кособоким сараям и решился, наконец, посмотреть на Егора.

— Я ничего не совершал. Участковый пришёл по старому делу о конопле. Проверить меня, профилактическую беседу повести. Это Лариска сообщила в полицию, что я вернулся в деревню. Сука драная! — у него было много эпитетов для этой стервы, но при Егоре он удержался употреблять нецензурные. — Это Лариска, ей больше всего надо. Она ещё днём приходила со мной разговаривать, выгоняла… Ну я её послал, конечно, а она на меня в ментовку заявила. Участковый этого прямо не сказал, но и так ясно как день! Якобы я собираюсь опять готовить травку, а тебя запугал и в подельники взял. Змея!

Кирилл замолчал. Чувствовал себя так, будто поднялась температура. Поздно понял, что его рассказ больше похож на трусливо-истеричные жалобы ябеды. Со страхом ждал вердикта Егора. Не смотрел на него, как не смотрят на иглу медсестры, которая через секунду неминуемо причинит боль.

— Это похоже на Ларису, — услышал он ответ. Обрадовался, что с ним согласились.

— Она хочет нас поссорить, Егор, — сказал Кирилл уже гораздо спокойнее, потянул руку к его свисающей вниз ладони и, не встретив сопротивления, переплёл пальцы, как они всегда делали. — Она бесится, что ты со мной. Хочет разлучить. Она считает тебя своим, Егор.

— Я не её, — ответил Рахманов, обвивая свободной рукой талию Кирилла, сокращая дистанцию до минимума. У Калякина груз с души упал. Всё-таки его возлюбленный — здравомыслящий человек, не поддающийся гневу. Трудно быть таким добрым и справедливым, но Егор такой. Егор удивительный.

— Простишь меня?

Егор на секунду ушёл в себя. На одну единственную короткую секунду. Чтобы вытащить оттуда всё, что наболело.

— Кирилл… сегодня ты ни при чём, но теперь ты понял, каких неожиданностей я боюсь? Нашу семью и так часто посещают все, кому не лень — пожарные, опека, социальный патруль, этот участковый. Нас причислили к группе социального риска, незащищённым слоям населения, ведь тут живут инвалид первой группы, парень с сомнительной ориентацией и несовершеннолетний. Опека так и ждёт, как бы Андрея в приют забрать. А мне приходится терпеть и зарабатывать, поддерживать дом в порядке, одевать и обувать, чтобы им не к чему было придраться. Но если они узнают, что к нам стала наведываться полиция…

Кириллу нечего было ответить. Смог только кивнуть. О подобном надзоре компетентных служб он тоже раньше не подозревал. Андрея могут отобрать, поместить в приют — ужас какой! Вспомнились слова участкового про несовершеннолетнего, геев и статьи. Но он не стал рассказывать о них Егору. Если Егор разрешил ему поселиться у них дома, значит, опасности совместное проживание не несёт. И всё же — как страшно жить на свете, когда у тебя нет отца-депутата, когда ты один на один с миром. Нет, теперь не один, теперь их двое. Они будут осторожны, очень осторожны.

Калякин кивнул, теребя рукой лежавшую на плече прядь Егора.

— Я всё понимаю. Понял уже давно, не дурак. Извини, что так вышло сегодня.

— Я рад, что всё обошлось. У участковых такая работа — реагировать на заявления жителей. Не ввязывайся больше ни во что, ладно?

— Естественно! Но ту коноплю мне ещё долго припоминать будут, — хмыкнул Кирилл. Стоять, обнявшись, объясняясь, понимая друг друга, было так замечательно! Высшее счастье на земле!

На нос упала капля. Потом на щеку. Потом на взлохмаченные волосы Егора. Из калитки со стороны огорода появился Андрей, наверно, проскочил туда, когда Кирилл сидел в туалете. На этот раз он тащил ведро красных и жёлтых помидоров. Увидел брата и его парня, обнимающихся под усиливающимся дождём, сделал круглые разгневанные глаза:

— Вы чего стоите? Бегите в дом! Кир, ты сено убрал? Егор, принесёшь перец? Я его собрал и там оставил, рядом с парником…

Кирилл отскочил от Егора как ужаленный.

— Блять, сено! Забыл! Сейчас уберу!

Дождь уже зарядил нитями. К счастью, был тёплым. Футболки, штаны, волосы стали намокать. В небе сверкнула молния, за ней последовал грохочущий раскат.

— Поздно таскать траву! — поймал за руку мечущегося Калякина Егор. — Ничего, что она в багажнике останется?

— Ничего! — перекрикивая следующий удар грома, проорал Кирилл.

— Тогда накрой багажник плёнкой. Плёнка в том сарае. — Егор указал на сарай, и Кирилл сразу погнал туда. Он уже весь вымок, но эйфория от не случившейся ссоры давала адреналин. В тёмном, без окон, затхлом сарае, распахнув настежь дверь, Кирилл быстро нашёл свёрнутый в несколько раз кусок полиэтиленовой плёнки, каким накрывают парники. Потемневший, грязноватый, видимо, многократно использованный, он лежал на металлической бочке, накрытой широкой доской. Схватив свёрток, Калякин снова выбежал в дождь. Егор спешил с огорода с ведром зеленовато-жёлтого перца. Нёс его не тяжело, как брат, а словно пустое. Он был весь мокрым, прилизанным, как сегодня на речке, только там он был голым, а здесь футболка и трико облепили стройный торс и тощие коленки. На земле образовались лужи, и ноги в шлёпках погружались в воду.

Кирилл не мог взгляда от него оторвать, точно ему не лились за шиворот тёплые потоки. Вспоминал, как ненавидел этого деревенского пидорка и как отчаянно хотел его.

— Кирилл, не стой!

— Да-да, иду! — сказал Калякин и, обогнав, открыл перед Рахмановым калитку в передний двор, коварно оскалился, когда тот проходил в сантиметрах от него, немного наклонился к его уху: — А ведь это ты сдал меня ментам, Егор.

Егор непонимающе повернулся.

— Может, поиграем об этом в ролевые игры? — тут же с невинным видом добавил Кирилл. — Преступник и добропорядочный гражданин…

Егор ничего на это не ответил, но улыбнулся шутке и напомнил:

— Сено намокнет.

— Уже лечу! — отрапортовал Кирилл и ринулся на улицу, по пути замечая, что кто-то из братьев накрыл большим брезентом мотоцикл. Плёнку он разворачивал на ходу. Перед домом к этому времени образовалось маленькое озеро, кончики травинок торчали из воды, по ним били тугие крупные капли. Землю раскиселило, превратило в скользкую грязь. Кирилл не глядя шлёпал по лужам, только пригнул голову, чтобы дождь не хлестал в лицо. Здесь, на улице, он заметил шум — монотонный шум льющегося дождя, шелест капель в листве — и тишину всего остального мира: ни птиц, ни лягушек, ни собак. А ещё от намокшей травы и пыли исходил вкусный запах озона.

Раскинутая поверх багажника плёнка мгновенно прилипла к эмалированному металлу, но Кирилл положил сверху ещё найденные на обочине камни, чтобы не улетела от порывов ветра. Края плёнки свешивались почти до земли, высовывающаяся из багажника трава теперь не должна была пострадать. Правда, она уже давно намокла. Намокла ли та, что находилась внутри, они посмотрят завтра.

Закончив пристраивать камни, Кирилл выпрямился, посмотрел на дом, на деревню, вдруг ставшую такой чистой, что, казалось, старая краска на стенах, крышах, заборах сделалась ярче. Красиво. Радостно. Как в детстве.

Кирилл себя не узнавал: дождь вымочил его до нитки, заливает глаза, стучит по макушке, плечам и спине, а он не злится, а порхает аки пчела и чувствует невероятное воодушевление, лёгкость. Вот что любовь с людьми делает! Какое счастье, что Егор его понял. Егор — золото!

Гроза давно сместилась к северу. Дождь стал тише и холоднее. На юге и западе виднелась полоска голубого неба. Кирилл, стряхивая, подобно собаке, воду с волос, пошёл всё-таки в дом.

50

Наступил вечер, и Кирилл втайне надеялся, что Егор не пойдёт к банкирше, учитывая дневное происшествие. Дождь почти закончился: лил мелко, а на западе оранжево-розовыми лучами светило умытое солнце. Мама Галя смотрела телевизор, а они втроём под яркой лампочкой в простецком стеклянном абажуре сидели на кухне. Егор готовил суп, потом занялся консервированием огурцов: мыл содой двухлитровые банки, готовил маринад со специями. Андрей и Кирилл помогали по мелочи — чистили морковку и картошку, полоскали в маленьком пластмассовом тазу огурцы, раскладывали их по банкам, добавляли чеснок, эстрагон, смородиновые листочки и кружочки моркови. Было весело. По кухне плыли щекочущие обонятельные рецепторы запахи картофельной похлёбки и пряностей.

— Всё, теперь я сам, — сказал Егор, разгоняя помощников по местам. Взял прокипячённые жестяные крышки золотистого цвета и устройство с чёрной пластмассовой ручкой, которое называлось «закаткой» или «закруткой». Положил их на кухонный стол и с половником повернулся к кастрюле с кипевшим на медленном огне маринадом. Зачерпнул и осторожно, высунув от усердия язык, стал наливать в ближайшую банку. Стеклянные стенки мигом запотели.

Кирилл и Андрей опустились позади него на стулья у обеденного стола.

— Чем займёмся? — глядя в покрытое рябью мокрых дорожек окно, спросил малец.— Чаю попьём?

— Плита занята, — кивнул на просившего не мешать повара и холодный чайник Кирилл. Прикинул, чем ещё заняться, и в голову пришла отличная мысль. — А фотографии у вас есть? Фотоальбом?

— Альбом? Есть! Сейчас притащу! — загорелся интересом Андрейка и рванул со стула через прихожую прямиком в горницу. Чуть сместившись, чтобы видеть через расположенные друг напротив друга дверные проёмы, Кирилл заметил, как пацан юркнул в их с братом спаленку. Спустя пару минут он вынырнул оттуда с двумя альбомами в руках и ещё через мгновение приземлился на стул, а альбомы плюхнул на стол.

— Вот.

Егор ничего на их забаву не сказал, даже не повернулся — он закатывал банку. Механизм издавал металлическо-шуршащие звуки. Огурцы уже начали менять цвет с зелёного на буро-болотный.

Один альбом был современным, с прозрачной обложкой поверх цветной картинки, изображающей водопад в тропических зарослях. Маленького формата — по одной фотографии на странице. Другой явно купили в советские времена. Снимки тогда ещё не помещали под специальную плёнку, а приклеивали «уголочками» или вкладывали между страниц. У бабушек Кирилла имелись такие.

Он начал с современного, подозревая, что Виталика надо искать именно в нём. На первой фотографии были парадно одетые Егор и Андрей на фоне двухэтажного панельного здания и других людей.

— Это мой первый звонок, — пояснил Андрей. — После линейки нас мамка фотографировала. А это наша школа, только сейчас на ней крышу другую сделали, та протекала.

Фотография была нечёткой, с датой в углу. Наверняка на обратной стороне идёт надпись «Кодак» или «Коника». Такие раньше печатали в салонах с плёночных фотоаппаратов. Но это было сто лет назад. Вернее, если судить по дате — почти шесть лет назад.

На следующем развороте был только Егор. Совсем мальчик. Оба почти одинаковых снимка с какого-то школьного мероприятия, проводившегося в спортивном зале. Егор и ещё двое учеников в костюмах стоят на фоне шведской стенки, выкрашенной, как и стены, в голубой цвет.

— Это не помню, что.

Дальше— снова Егор в спортзале, но на нём триколорная лента выпускника, в руках почётная грамота, аттестат и коробочка с медалью. Правда, Кирилл его еле узнал из-за короткой стрижки. Будто другой человек. Узнал только благодаря глазам, красивым и в том возрасте.

— Это выпускной, — продолжил комментировать Андрей, который уже практически залез целиком на стол и навис над альбомом. — Егор золотую медаль получил. Он вообще у нас башковитый. И в институте первый курс с отличием окончил. И второй бы окончил, да бросил из-за нас с мамкой. Там дальше он в институте будет…

Егор тем временем поставил, перевернув донышком вверх, третью банку огурцов на пол возле двери и заглянул Кириллу через плечо. Калякин подождал, пока он насмотрится на себя мелкого и вернётся к маринаду, и быстро перелистал несколько фотографий школьного периода.

— Вот она! — остановил его Андрей.

Кирилла постигло разочарование: на фотографии Егор был один. В пиджаке, галстуке и белой рубашке, всё с теми же короткими волосами, наверно, тоже первого сентября после поступления. Но служивший фоном вуз он узнал — очень престижный институт при правительстве России. Туда берут только избранных, конкурс высокий, попасть на бюджет нереально. Сам он туда не рыпался, потому что там надо учиться.

— Егор, ты на юридическом учился?

— Да, — не отрываясь от закатывания четвёртой банки, кивнул тот.

— Адвокатом собирался стать? Или просто юристом?

— Нет.

— Егор хотел стать прокурором или судьёй, — услужливо пояснил за брата Андрей. Мальчишка был настоящей находкой для шпиона, в отличие от своего старшого. Егор на это и ухом не повёл, с помощью полотенца относил горячую банку к двери. А у Кирилла вырвался непроизвольный возглас:

— Ого! Ты — прокурором или судьёй?

Егор поставил перевернутую банку, разогнулся и как-то по-особенному, с прищуром, посмотрел на Калякина. «Что в этом невероятного?» — как бы спрашивал его взгляд, и Кирилл подавил вознамерившийся раздаться за собственным вопросом смех. Да, предположение об адвокатской карьере лежит прямо на поверхности и кажется оправданным — Егор добренький, захочет всех защищать. Но Егор не только добрый — прежде всего он справедливый, и справедливость — единственное, что он хочет отстаивать и защищать. Проживший много лет в прогнившем обществе, угнетаемый со всех сторон, Егор не даст спуску злу.

Кирилл не просто понял помыслы своего любимого — был уверен, что, приди Егор к своей мечте, он стал бы принципиальным обвинителем или судьёй. Одним из тех, про которых снимают фильмы — не идущих на сделку с совестью, рискующих жизнью во имя торжества закона. История с коноплёй это доказывает.

Трахнуть прокурора — о, боги, какой соблазн!

Рахманов опять принялся заливать маринадом огурцы, а Кирилл стал листать дальше. Андрей молчал, потому что и без пояснений было всё ясно — братья на речке, Андрей на мотоцикле, потом Егор на мотоцикле, потом в саду, потом на лавочке с бабой Липой. На этом фотографии кончились, хотя в альбоме оставались пустые страницы.

— А это у нас фотоаппарат сломался, — заговорил, заметив удивление, Андрей. — Он дешевый был. И плёнку продавать перестали. И негде стало печатать.

Последней была фотография, где братья вместе с мамой возле дома. Наверно, сделанная за несколько месяцев до парализации. Красивая даже без косметики черноволосая женщина обнимает разных по росту и возрасту сыновей, улыбается в объектив. На ней летнее платье, а вокруг лето. Кириллу сделалось не по себе, ещё и Андрей, глядя на фото, сопел над ухом, и слышалось шуршание закаточного механизма.

Калякин отложил современный альбом расстроенный, что не нашёл урода Виталика. Подтянул к себе второй — толстый, с картонными, немного обтрёпанными страницами — и открыл. Чёрно-белые фотографии в нём вставлялись в прорези. На каждой странице размещалось по три-четыре карточки. Ни одного лица Кирилл не узнавал.

— Это бабушка и дедушка, — комментировал Андрей. — Это бабушкина старшая сестра. Это я не знаю, кто. Это бабушкина подруга. Это мамка маленькая. Это у мамки был брат, но он умер, когда в школе учился. Это медичка местная. Это собака у мамки была большая, овчарка. Это опять мамка.

Кирилл просматривал быстро, не концентрируясь на запоминании давно почившей родни. Но, похоже, все фотокарточки были старыми, из прошлого века.

— А вот Егор, — хихикнув, Андрей указал на фотографию голенького младенца, лежащего на подушке. Кирилл остановился, внимательно присмотрелся, даже приподнял альбом. А Егорушка-то при рождении был пухленьким! И писюнчик немаленький такой!

— Прикольный.

Подросшая фотомодель собственной персоной снова подошла, посмотрела через плечо и ушла. Кирилл взялся листать дальше, находя Егора на других снимках под ёлкой, у печки, на игрушечной лошадке, с надувным телефоном, с бабушкой, дедушкой, с молодым мужчиной… На этой фотографии, сделанной в фотоателье, Кирилл остановился, присмотрелся. Лицо мужчины в свитере с ромбами, державшего на коленях мальчика лет четырёх-пяти в матросском костюмчике с бескозыркой, было смутно знакомым. Мальчик-то, естественно, Егор.

— А это кто? — спросил Калякин, потому что Андрей в кои-то веки молчал, хотя пояснение было нужно как никогда.

— Это наш отец, — неохотно, спустившись со стола на стул, ответил младший и искоса кинул взгляд на брата. Егор не повернулся, он закручивал последнюю шестую банку.

— Отец? — задумчиво трогая фотографию пальцами как экстрасенс, будто это могло помочь вспомнить, переспросил Кирилл. Вспомнился только отзыв о нём бабки Олимпиады — гад, который обрюхатил девку, увёз в город, сделал второго ребёнка и бросил. Ясно, почему Рахмановы не хотят про него говорить.

— Отец, — процедил Андрей, всей напряжённой позой моля быстрее переворачивать страницу, пока Егор отвлечён огурцами. Но Кирилл не спешил. У него чесался мозг. Он вспоминал, где мог видеть этого мужика. Тот постарел сейчас, конечно. Может, он кажется знакомым, потому что сыновья частично унаследовали его черты? Нет, Егор больше на мать похож, а вот у Андрея что-то есть от этого кобеля, которого он назвал отцом. Участковый сказал: «Михайлович». Значит, Михаил Рахманов… Нет, Кириллу это имя ничего не говорило. Он дырявил и дырявил взглядом фотографию, перебирая в уме — Михаил, Миша, Мишка, Мишаня… Вдруг всё сложилось!

— Это же Мишаня! — победно закричал он и хлопнул ладонью по фотографии. Егор, не донеся полотенце до горячей банки, резко обернулся. Андрей вытянулся в струну и стрельнул глазами сначала в брата, потом в дверной проём.

— Ой, извиняюсь, — притих Кирилл, догадавшись, что крикнул слишком громко и мог потревожить маму Галю. А возможно, её оберегали от всяких упоминаний имени бывшего распутного мужа. Но двое его детей в доме — куда уж большее напоминание?

— Ты его знаешь? — спросил Егор. Он отвернулся от сидящих, зажал крышку и донышко банки полотенцем, поднял её, перевернул… Действовал, как ни в чём не бывало, не подавал виду, но от него повеяло холодом — не по отношению к Кириллу, а по отношению к отцу. Калякин это заметил и укоротил свою радостную прыть.

— Ну… он похож на Мишаню, который в областной администрации работает. Какая-то крупная шишка… то ли заместитель губернатора, то ли…

— Председатель правительства, — подсказал Андрей, забравшийся на стул с ногами. Сидел на нём, как кура на насесте, обхватив колени руками. Ещё он походил на поджавшего уши и хвост щенка и всё время посматривал на брата, ловил его реакцию. Егор явно не любил отца — заслуженно не любил — и эта тема в доме была под запретом.

— Да, наверно, — не стал спорить Кирилл, он всё равно не знал должность наверняка. — Этого мужика часто по местным каналам показывают в новостях, поэтому я его знаю. И в интернете часто мелькает. Сайт один есть прикольный, типа молодежный и оппозиционный… так они там всех чиновников троллят и с дерьмом мешают. И вот этого, — Кирилл постучал пальцем по фотографии, — тоже. Его там Мишаней называют. Это ваш отец?

Калякин был настолько поражён открытием, что не знал, чему изумился больше — тому, что знает, хотя бы визуально, отца Рахмановых, или тому, что тот один из первых людей в области. Даже маститее его папы с депутатским значком. В голове возникали картинки чёрных тонированных «Мерседесов», на которых разъезжают работники областной администрации, рестораны, в которые они ходят обедать, офисные стулья за сто тысяч, которые они закупают для своих жирных задниц… Пока эти образы не могли увязаться с кухней с покатым полом и дешёвыми обоями в цветочек, с той нищетой, в которой выживали два брата и их мать. Мишаня зажрался и совсем оборзел?

Егор его не перебивал и потом молчал. Отнёс последнюю банку, накрыл детским шерстяным одеялом в красную и белую клетку, сверху бросил свою болоньевую куртку, укутал. Намочил тряпку, стёр со стола, выкинул мусор в чёрный пакет под раковиной, стал споласкивать кастрюлю из-под маринада. Андрей без его разрешения рта не раскрывал, ворочался на стуле.

— Да, это наш отец, — ставя кастрюлю на полку в кухонном столе, произнёс Егор. Видимо, справился с охватившим душу волнением и решил, что его парень заслужил право знать эту неприятную информацию. Кирилл расценил это как проявление доверия и был благодарен. К этому моменту он вспомнил ещё одну странную вещь, которая его в самом начале сбила с толку, не дав сразу узнать мужика на фото и связать его с братьями.

— Но Мишаня ведь не Рахманов?

— Это длинная история, — ответил Егор. Он закончил с уборкой на столе, выключил огонь под кастрюлей с супом и, вымыв руки, заглянул в окно. — Дождь перестал. Я пойду к Ларисе, а вы…

Услышав последнее, Кирилл забыл обо всём на свете — о фотографиях, Виталике, Мишане. Сердце подскочило. Он встал, едва не хватаясь за Егора, чтобы не пустить.

— Ты пойдёшь?

— Да, схожу, — кивнул Егор, после разговора об отце он стал хмурым и отводил взгляд. — Посмотрю, что ей надо. Сделаю и приду.

— Можно, я пойду с тобой?

— Лучше не надо. Вы лучше поешьте. Андрюш, маму покорми. Кирилл, помоги этому однорукому бандиту. — Егор, потрепав брата по волосам, наконец улыбнулся. У Калякина отлегло от сердца.

Егор ушёл, не переодеваясь, в той же домашней одежде, которую надел после купания под дождём. Значит, свидания не будет. Она просто заставит уставшего парня работать! Или будет капать на мозг разговорами о поселившемся у него криминальном авторитете. Будет пиздить языком, нести дичь, лишь бы настроить своего любовника против его любовника. Попытается соблазнить. Вопросов в голове роилось много, и они отбивали аппетит.

— Я не хочу есть. Егора дождусь, — сказал Кирилл младшему Рахманову, глядя, как тот достаёт из навесного шкафа глубокие тарелки. Тарелки в этом доме тоже были старенькими, некоторые со сколами и трещинами, а вот брезгливости не вызывали.

— Тогда я тоже не буду, — сообщил Андрей и поставил две тарелки обратно в рёбра подставки для посуды. Одну тарелку он оставил. Поставил на стол, затем снял крышку с кастрюли. Всё приходилось делать одной рукой, левой.

— Давай я помогу? — догадался, наконец, Кирилл и, отстранив пацана, встал к плите. Взял тарелку, взял половник… От супа шёл манящий аромат мяса и варёного картофеля с приправами, но все мысли были в доме банкирши. Зачерпнув густого супа, Кирилл наполнил тарелку.

— Хватит. — Андрей остановил его попытку добавить второй половник супа. — Мамка много не ест. Хоть бы это съела.

— Помочь покормить?

— Не надо, я сам, — ответил младший Рахманов и, вынимая из ящика ложку, понизив голос, добавил: — Она тебя стесняется. Стесняется своего больного вида.

— Понятно, — проговорил Кирилл. Ему снова стало не по себе. Он не искал слов утешения, всё равно бы вышло криво, да и в этой семье все давно устали от жалости. Но как-то несправедливо, что ещё не пожилая женщина прикована к кровати, когда могла бы ходить и растить сыновей. Проклятые деньги!

Тяжёлые эти думы немного отвлекли от Егора. Кирилл закрыл кастрюлю, глянул в окно, там догорали последние лучи солнца.

— Я схожу на улицу, посмотрю, как там сено. Вытаскивать его?

Андрей ложкой разминал кусочки картофеля и моркови в супе, получалось жидкое пюре.

— Да, сложи сено на улице, где забор, завтра просушим. Если очень сыро, подстели плёнку, которая на багажнике, а сверху в любом случае накрой той, что в багажнике. И камнями обязательно прижми.

— Хорошо.

Калякин вышел на веранду, потом во двор, где ещё стояли лужи, и, наконец, на улицу. Было ещё светло и тихо. Трава и земля под ногами оставались напитанными водой, влага блестела на машине, на крышах, на листьях. С деревьев изредка капало. Вдали куковала кукушка.

Кирилл присмотрел между вишнями и забором место, где можно сложить стог, пошёл к машине. Уже через несколько шагов в шлёпанцах по мокрой траве ноги стали влажными, благо, что не надел носков. Плёнку с багажника кто-то снял, свернул и положил сверху. Егор, кто же ещё? Первым делом, оказавшись на дороге, верхний слой которой превратился в грязно-глиняное месиво, Кирилл посмотрел в сторону коттеджа и никого не увидел. Вдохнув поглубже, Кирилл взялся за работу. Отнёс к забору вымокшую под дождём, но чище не ставшую плёнку, расстелил… и уже весь вымазался. Но внутренний голос молчал, не начинал ныть об отдыхе, об удобстве, о банке пива. Курить захотелось, возможно, от нервов, из-за ухода Егора к банкирше, однако Калякин терпел. Он не прикасался к сигаретам уже два или три дня, что являлось несомненным рекордом за шесть лет, и собирался продолжать вести здоровый образ жизни. Блоки сигарет, которые он купил, спрятал в сумку и планировал позже продать.

Трава в багажнике частично всё же намокла. К тому же они её так утрамбовали, что выковыривать её оказалось делом сложным. Пришлось попыхтеть и вымазаться вообще с ног до головы в травяном соке. Но кучка возле забора росла, а Кирилл понимал, что задания ему дают самые лёгкие, за исключением косьбы, не требующие подготовки. Даже мелкий Андрей знает и умеет в сельском хозяйстве больше, чем он, а ведь это исконное занятие всех не только русских, а вообще всех людей — выращивать овощи и разводить скот. Корни теряются, урбанизация стирает древние традиции.

Философские стенания над исчезающими народными промыслами сразу выветрились, когда Кирилл увидел идущего домой Егора. Придя к машине за очередным пуком травы, он машинально кинул взгляд в сторону коттеджа, ожидая лицезреть привычную картину пустой деревни, но по дороге приближался человек, его селянин. Размеренной походкой, уставший, с обычным безучастным выражением лица. Что-то он рано, минут двадцать только прошло. Хорошо бы они поругались.

Кирилл отвернулся от багажника, стал ждать, когда Егор подойдёт достаточно близко, чтобы услышать его.

— Ты быстро, — сказал он.

— От меня требовалось полить грядки, но их полил дождь. — Егор был чем-то озабочен, не смотрел в глаза, Кирилла это тревожило. Они оказались напротив друг друга. Губы Егора не были красными, как при поцелуях.

— Лариска говорила обо мне? — поинтересовался Кирилл, не мог этого не спросить, в своём голосе слышал враждебность.

— Нет, — устало махнул головой Рахманов, но было ясно, что даже если бы эти двадцать минут они обсуждали исключительно его, он бы не сказал. Блять, сейчас это молчание бесило!

— Но всё хорошо, Егор? У нас всё по-прежнему?

— Да. Закончишь тут? У меня ещё дел много…

— Конечно, закончу, иди.

Кирилл попытался переплести их пальцы, но Егор не дался, ушёл. После этого Калякин еле взял себя в руки и сложил стог, даже придал ему более-менее округлую форму, укрыл плёнкой и зафиксировал большими кусками щебня, которые нашёл в придорожных кустах. Пока вычищал багажник, убирался в салоне, окончательно стемнело.

Во двор Кирилл заходил не в самом хорошем расположении духа, но там его ждал поцелуй — по пути в туалет — от перепачканного, пахнущего навозом и молоком Егора. Тревоги улеглись в одну секунду. К ночи, переделав все домашние дела, Егор совсем оттаял. Они приняли душ вместе, обозвав это экономией воды, потом добрались до супа, потом двигали мебель. Мама Галя радовалась за них и пораньше отошла ко сну. Она и так много спала из-за успокоительного действия некоторых лекарств. Однако секс ночью был снова осторожный, как у мышек.

51

На следующий день тоже всё было замечательно. Ларискина машина, несмотря на субботу, возле дома не стояла.

Они с Егором и Андреем поехали в город, посетили травматолога в районной поликлинике, потом ходили по рынку, покупая одежду для школы и канцтовары. Для Кирилла цены на брюки, рубашки, спортивную форму, кроссовки и водолазки — тысяча, полторы, семьсот рублей — казались незначительными, он себе покупал фирменные вещи, всякий китайский ширпотреб его не устраивал, но вот Егор каждый раз, когда продавец называл стоимость, чуть не вздрагивал. На рынке он оставил почти двадцать тысяч рублей — вот и собери семиклассника в школу! Помощь от государства как проблемной семье полагалась — около тысячи рублей и бесплатные учебники. Кирилл всё больше и больше охреневал от реальной жизни. К счастью, Андрей не роптал, не топал ногами, требуя «адидасов» и айфонов как у сверстников.

Погода опять взяла курс на жару, но в огороде после вчерашнего ливня образовалась трясина, поэтому днём после домашних дел они опять поехали на заготовку сена. В речке не купались — вода поднялась и похолодела. Андрей бегал по бугру и запускал подаренного воздушного змея. Пикник тоже не устраивали: скосили, разбросали траву тонким слоем, чтобы быстрее сохла, и поехали домой чистить навоз. Кирилла перестало тошнить от запахов и вида зловонной жижи, которую Егор нагружал в корыто, а он отвозил в кучу, через пятнадцать минут, а через час он уже не зацикливался на содержимом корыта и вспомнил благозвучное словечко «органика», которое употребляют всякие веганы и им подобные любители экологически чистых продуктов. Кирилл вымотался, все мышцы болели и горели огнём, только признать, что он слабак и сдулся, смелости не хватало. Плюс где-то внутри сидела совесть и тоже не давала бросить и уйти, взвалив всю работу на Егора: с помощником у Егора останется хоть капля сил на тихий, неспешный секс. В принципе, Калякина всё устраивало в их отношениях, он боялся, что будет хуже, а так им перепадало достаточно времени на поцелуи, тисканья, а ночь вообще была самым приятным временем суток — долгожданный отдых от дел и ласки. Про Кипр внутренний голос заткнулся.

Когда они приехали с речки второй раз, «Мокка» Лариски красовался возле кованых ворот, насаженных на кирпичные столбики. Это Кириллу не понравилось, он всей душой ненавидел скандальную бабу и уже не представлял, как собирался её чпокнуть, она ведь была отвратительна, как бегемот. От ревности крышу сносило. Егор вроде не обратил на тачку никакого внимания.

— Егор, ты к Лариске сегодня пойдёшь? — спросил Кирилл, когда они оба вылезли из машины.

— Она не звонила.

Ответ можно было считать за отрицательный. Калякин успокоился и, обогнув капот, подошёл к Егору, переплёл их пальцы — большего в общественных местах, даже на деревенской улочке, они решили себе не позволять, держаться друзьями во избежание косых взглядов.

— Егор… я люблю тебя… А ты меня любишь… хоть капельку?

Рахманов не отвечал, смотрел в глаза. Однако Кирилл почувствовал, что его пальцы крепко-крепко, почти до боли, сжимают. Это уже считалось признанием! Усталость валила с ног, но теперь он был готов перекидать ещё кучу навоза и скосить гектар травы.

— Я жду не дождусь ночи, — сказал Кирилл и наклонился ближе. — Хочу попробовать сделать тебе минет. Но и взамен тоже хочу, — добавил он, улыбаясь. — От кого же я слышал, что пидоры часто практикуют минеты? Не от тебя ли?

— Да, один пидор другому рассказывал, — кивнул Егор, он загадочно улыбался, многообещающе.

— Егор… — Кирилл облизал губы. — Твои глаза… я тону в них. И я не грёбаный поэт. Они меня парализуют.

Тотчас Кирилл понял, что зря употребил последнее слово. Егор сразу выпал из их маленького мирка и вернулся в настоящий. Вынул руку.

— Пора дальше идти заниматься… Кирилл, сено в стог сложишь? И накрой его, как вчера.

— Ладно.

Конечно, перспектива снова приниматься за работу неимоверно напрягала, хоть вой. Всё тело ломило уже после косьбы, сейчас же оно просто валилось с ног. Но Егор, которому досталось больше нагрузки, как-то ходил и не жаловался, а впереди у него была дойка, кормление скотины, смена памперсов маме. Кирилл знал, что будет стараться справиться с сеном быстро, чтобы помочь ему ещё в чём-нибудь. Это и была любовь.

Кирилл окинул взглядом придомовую территорию, чтобы оценить масштаб работ и настроиться на него. В стог предстояло собрать не только подсохшую траву, которую они сейчас привезли, но и вчерашнюю, разворошённую с утра вдоль забора. Она высохла и превратилась в настоящее сено.

Он сходил за граблями и начал сгребать его в кучу. От сухой травы шёл чудесный душистый аромат. За мыслями о том, как хорошо, наверно, зарыться в сено на огромном сеновале ночью, с любимым человеком, забылась усталость. Куча росла, формировался стожок.

Хлопнула калитка. Вышел Андрей и, повертев головой по сторонам, как будто в вечерней деревне полно пешеходов, подошёл к Кириллу.

— Работаешь? — риторически спросил он и почесал кисть руки у границы гипса, наморщил нос. — У тебя хорошо получается. А меня Егор за коровой отправил.

— Ты молодец, — сказал Кирилл, чтобы отвязаться, ему некогда было отвлекаться на пустую болтовню. Пацан всё не уходил, стоял рядом, смотрел. Кирилла это немного раздражало, он уже собрался спросить, почему тот не идёт выполнять поручение брата, но следующий вопрос Андрея заставил его пожалеть о неприязни, пусть даже мимолётной.

— А я знаю, зачем ты фотографии смотрел. Ты ведь Виталика искал?

Кирилл прекратил сгребать сено, поставил грабли прямо, опёрся о них двумя ладонями. Смотрел на расплывшегося в радостной улыбке пацана. Вот ведь даёт! Сметливый! А сердечко застучало.

— Но… Виталика же в альбоме не было. Или я его пропустил?

— Не было, конечно. Его фотка в телефоне. Егор его на свой телефон сфотографировал. — Андрей говорил тихо и периодически оглядывался на калитку. Ага, играет против брата. Только в данном случае это больше похоже на «за». Услышав ответ, Кирилл едва себя по лбу не хлопнул: телефон! Как сразу о нём не подумал, дитя прогресса недобитое! Возможно, потому что телефон у Егора был древним, кнопочным? Как бы то ни было, Кирилл девайс из виду упустил, но теперь обрадовался, что посмотрит-таки на несравненного Виталика! Правда, в следующую же секунду огорчился, что даже сейчас, когда они стали парой, Егор не удалил фотку бывшего.

— Егор не удалил фотку? — уточнил он у Андрея.

— Вроде нет. Но я его телефон редко беру, — сказал пацан. — Ты не волнуйся, Кир, ты Егору нравишься. Я это по нему вижу. И мамке ты нравишься. Виталик ей не нравился.

— А она его видела?

— Они приезжали сюда раза три, — Андрей всё время зыркал на калитку. — Ладно, я побегу, а то Егор будет ворчать. — И он действительно побежал, поднимая изношенными кроссовками облачка пыли, скоро скрылся за деревьями. Кирилл в приятной задумчивости сгрёб последнее сено, педантично, даже любовно выровнял окружность, прислонил грабли к воротам и пошёл к багажнику за свежей долей сена. Из багажника на него пахнул ещё более насыщенный аромат луговых трав, лета и солнца. Сегодняшнее сено было сухим, тёплым и лёгким. Зарываясь в него лицом, Кирилл носил большими охапками, аккуратно укладывал в полусферу. Его прокурор любит трудолюбивых и, увидев стог, не разочаруется.

Стог получился высотой метра в полтора. Накрыв его двумя кусками плёнки, Кирилл пошёл чистить от травинок багажник. Выйдя на дорогу, чуть не отшатнулся обратно в вишни и не побежал, как полоумный. Но на дороге возле дома Пашкиной бабки маячило не приведение церковного священника, а стояла собственной персоной Лариса Батьковна в безразмерном чёрном балахоне до середины бедра и чёрных свободных штанах. Классный наряд в такую жару — сам он был в шортах и футболке.

Кирилл демонстративно отвернулся от неё и, склонившись над багажником, стал двумя пальцами собирать стебельки покрупнее. На дно багажника они стелили плёнку, поэтому мусора оставалось мало. Раз травинка, два травинка… Кирилл стиснул зубы, он затылком чувствовал на себе сверлящий взгляд. Сука, ну что тебе надо?!

Он выпрямился, выкинул тощий пучок сухих, ломких травинок в придорожную траву, захлопнул багажник. Собрался идти искать Егора.

— Кирилл! — донеслось ему в спину, как только он нацелился в сторону дома.

Блять, не поддаваться на провокации и уйти! Но мозг отдал телу абсолютно противоположные команды. Кирилл развернулся на сто восемьдесят градусов и скорым шагом направился к стоявшей в тридцати метрах от него крысе. Руки и ноги не подчинялись здравому смыслу, язык работал сам по себе. Глаза налились кровью, кулаки сжались.

— Сука! Коза ебучая! Долго ты, нахуй, за мной шпионить будешь? С мусорами не вышло, сама меня пасти вздумала? Оставь нас в покое, блять! Съебись в свой коттедж и сиди там!

Банкирша отступила, но ненамного. Вряд ли такую дамочку легко испугаешь.

— Ага, вот она твоя истинная сущность проявилась, хороший ты человек, — торжествующе обличила она. Держалась стойко, насмерть.

— О своей сущности беспокойся. Если все узнают, что ты парня заставляешь с тобой спать, который тебе в сыновья годится, что скажут?

— Я его не заставляю! — Глаза Ларисы расширились, в них смешались возмущение и испуг. Она растерялась, занервничала. Это дало повод торжествовать Кириллу.

— Ага, скажешь, он по доброй воле с тобой спит? Да тебя, такую корову, даже мужики из твоего банка ебать брезгуют! Дирижабли, говорят, не по их части, а уж ты вообще не по части Егора!

Что-что, а оскорблять Калякин был мастер, долгие годы ещё со школы учился высмеивать людей. Лариса не была такой уж безобразной тушей, просто уродилась крупной и высокой, но обычно по поводу внешности у человека самое большее количество комплексов. Стоит только надавить — и жертва сломлена, уже не так сильно сопротивляется нападкам. Ларису оскорбления тоже задели, только она оказалась не робкого десятка. Пошла красными пятнами, но в остальном виду не подала.

— А ты по части Егора? — спросила она уже без ярости, но с гордыми нотками, едва заметно кивая головой в такт голосу. — Да, я два дня наблюдала за тобой, как ты работаешь, как с Егором и Андрюшей общаешься, возишь их. И я действительно подумала, что ты неплохой парень, Кирилл. Оступившийся однажды, но неплохой. Вот сейчас собиралась тебе об этом сказать… даже помириться с тобой, попросить прощения, что вмешивалась… Но ты, Кирилл, показал свою истинную сущность. Сам как считаешь, достоин ты Егора?

Кирилл малость опешил. Пелена злости слетела с его разума, он практически прозрел и понял, что опять усадил себя в дерьмо.

— Ты хотела помириться? Извиниться? — он неловко затоптался на месте, осматривая вновь пыльные окрестности. — Надо было сразу это сказать, а не доводить меня. Откуда мне знать, что у тебя на уме? Может, опять ментов подослать хочешь. Ну, извини, я тебя не понял. Свои слова беру обратно.

— Ну так мир? — скривив сначала губы, предложила Лариса. Только сейчас Кирилл разглядел, что её балахон и штаны из лёгкого полупрозрачного материала с подкладкой в нужных местах. И что от неё приятно пахнет духами, и волосы уложены.

— Мир, — согласился он только ради Егора, имевшего свой скромный заработок с банкирши, и протянул руку ладонью вверх. Лариса не поняла его жест. — Ну же, хлопни! —подсказал он. Лариса, усмехнувшись хлопнула.

— Пойдём ко мне? — предложила она. — Чаю попьём за примирение, о себе расскажешь.

— Вообще-то мне надо… — Кирилл хотел сказать о помощи Егору. Кинул взгляд в сторону их дома, увидел Андрея, ведущего корову, вздохнул. Егору помогать было надо, но Лариска могла послужить прекрасным источником информации о его жизни, пролить свет на их отношения. Соблазн пересилил. — А, ладно, идём. Только недолго, мне надо вернуться домой до темноты.

Лариса не возражала.

Двор коттеджа Кирилл уже видел, а в дом попал впервые. Экскурсию ему не устроили, сразу провели на кухню, но и этого оказалось достаточно, чтобы иметь представление о размахе, с которым обставляли строение. Прежде всего, просторная прихожая с лестницей наверх. Из неё двери в гостиную, ванную и туалет, судя по приклеенным к ним значкам-символам, ещё в какие-то помещения и, собственно, на кухню. Везде отделка из натурального дерева, и мебель тоже из него. Правда, дворец лесной феи.

Кухня тоже была немалых размеров, легко соперничала с кухней в квартире Калякиных. Барная стойка делила её на две зоны. В одной, где готовили еду, стоял гарнитур со встроенной техникой, а посередине обеденной зоны — овальный стол из тёмного дерева и стулья. Сиденья стульев, к счастью, были мягкими. На стенах висели картины с фруктами, парусниками и пейзажами, на полочках стояли всякие безделушки, а посередине стола в керамической вазе — букет разноцветных роз, должно быть, с собственных клумб. Кирилл сидел, всё это разглядывал и словно возвращался в прошлую свою жизнь со множеством излишеств. Он слышал шум воды, открывание холодильника, шум огня в конфорках, стеклянное позвякивание — Лариса возилась за его спиной возле плиты и кухонного стола.

— Так, сейчас будем отмечать, — объявила она, идя к нему, и вместо чая поставила на стол бутылку коньяка и два стакана. Вот что звякало!

— Я не пью, — предупредил Кирилл, хотя, конечно, вкусовые рецепторы мгновенно подсказали приятное чувство бархатной горечи на языке и разливающееся после него тепло в желудке. И коньяк был дорогим. — Я не пью, — повторил он сам для себя.

— Да ладно, не пьёт он, — подняла его на смех Лариса. — Давай, от одной стопочки ничего не будет. Разливай пока, а я закусить чего-нибудь принесу.

И она ушла, а вернулась с тарелками с ломтиками лимона, мелко нарезанной салями, сыром нескольких сортов, принесла минералку, маслины, копчёную курицу дольками, порционный жульен, мясную нарезку, фрукты. Накрыла стол так, что Кирилл диву давался. Он всё ещё медлил с откупориванием бутылки. А слюнки текли.

— Ты и Егора всегда так кормишь? — спросил он.

— Егор редко остаётся поесть, — призналась со вздохом Лариса. — Да ты наливай, кого ждёшь? Наливай, а я переоденусь быстренько, а то с работы только приехала. Суббота, а я до шести вечера работаю… — посетовала она по-женски обиженно и скрылась за дверью. Кирилл ещё посидел-посидел, посмотрел на бутылку и принялся откупоривать. Про себя решил, что пить не будет, разве что двадцать грамм за компанию, а потом улизнёт домой. Заключаемый с банкиршей мир необходим, Егор ведь всё равно будет ходить к ней.

Лариса обернулась туда-сюда минуты за три. Надела халатик без рукавов с голубовато-жёлтыми весёленькими разводами, на крупных пуговицах. Длина халатика для её телосложения была чересчур смелой, но коленки и все ноги в целом неожиданно оказались соблазнительными. Кирилл уже закончил наполнять стаканы, себе налил на донышке.

За таким огромным столом Лариса села близко к нему, положила ногу за ногу. Вид получился обалденным, но член не впечатлился.

— Что-то ты себя обделил, — заметила Лариса, поднимая стакан. — Ну и ладно, тебе же хуже. Давай за мир? — они сдвинули стаканы, выпили. Во рту появился тот самый горьковато-клоповый вкус, а следом в желудке разлилось тепло. Кирилл положил в рот кружочек салями.

— Я удивилась, увидев тебя снова в деревне, — закусывая, продолжила Лариса, — испугалась, как бы ты Егорке мстить не собрался. Когда узнала, что вы вместе… Ты прости, Кирилл, ну не подходите вы друг другу. Абсолютно не подходите.

— И что с того? Достали уже все с этими выводами. Что родичи мои, что ты. Мы подходим. — Кирилл радовался возможности быть дерзким, быть собой. — Как будто вы подходите. Он гей, ты баба под сороковник. Просто замечательная пара.

Лариса потянулась за бутылкой, разлила по полной обоим. Они молча чокнулись. Кирилл дождался, когда Лариса начнёт пить, пригубил и поставил за вазу. Она выпила, поморщилась и быстрее засунула в рот лимон. Зажмурилась ещё сильнее.

— Ты не прав, Кирилл, — жуя, сообщила банкирша. — Егорке со мной хорошо. Я опытная женщина, знаю, как сделать мужчине хорошо.

Кирилл сложил руки на груди, хмыкнул. Где же ей опыта набираться, если её трахать никто не хочет? Также вспомнилось, как он сам ей втирал по приезду про свою опытность, когда в альфонсы напроситься хотел.

— И как у вас всё началось? — спросил он со скептицизмом.

— Как? — Лариса, вращая глазами, повертела головой, заглотила ещё дольку лимона. — Как? Хороший вопрос… Егору нужна была ласка. Он был один, совершенно потерянный, замученный. Мальчик совсем ещё, а такая ноша свалилась…

— Ясно, и ты воспользовалась, — резюмировал Кирилл.

Ревность в красках рисовала, как банкирша с Егором оказались в опасной близости, например, после того как он полил ей грядки с морковкой. Как она «случайно» оголила бедро или зад, а у оголодавшего мальчика от этого «ню», даже женского, вскочил, как солдат, и понеслось!.. Кирилл Ларисе все свои картинки из воображения пересказал, а она кивком подтвердила и взялась за бутылку. Налила себе, поискала чуть окосевшим взглядом его стакан, но он показал свой полный.

— Мухлюешь, Кирюша. Пей до дна. За Егора! Чтобы у него всё хорошо было!

За этот тост Калякину пришлось выпить. Он ощутил, что уставший за день организм перестаёт сопротивляться алкоголю и налёг на закуску. С сытной едой, как известно, пьянеешь меньше. А то Егор, чего гляди, пьяного в дом не пустит. Нехорошо, конечно, с ним так поступать.

— Надо Егора предупредить, что я здесь, — сказал Кирилл. — Позвони, предупреди, пожалуйста, а то я свой смартфон даже не заряжаю, не хочу ни с кем говорить.

— Сейчас, сейчас позвоню, — пообещала Лариса, снова наполняя стаканы. — Я ведь не просто так с ним, Кирилл… Я ведь люблю его.

Калякин не сразу понял. Когда понял, разозлился, потом рассмеялся:

— Любишь? Хорошая же любовь у тебя! Ты не любишь его, ты замучить его хочешь! У него своих дел по горло, а ты ещё на себя батрачить заставляешь! Дров наколи, грядки полей, воды натаскай! У тебя денег полно, чтобы людей нанять! Да не только себе, а и ему чтобы дров накололи! Вот это была бы любовь, а так ты его деньгами приманиваешь и вынуждаешь с тобой спать.

— Нет, я его люблю! А ты что знаешь о любви, мажорчик городской? — Лариса одним махом опрокинула в горло стопку, зажмурилась и, открыв глаза, продолжила спор. А это был спор, а не ругань. — Я в деревне круглый год живу, чтобы его видеть. У меня три квартиры в разных городах есть, а я из-за него в глухомани без газа и воды сижу, километры по бездорожью каждый день наматываю, причины для родни и знакомых выдумывать устала, почему сюда еду. Люблю я его, дня без него не могу! Он мне всю душу вымотал своей красотой, вот веришь?

— Верю, — не стал врать Кирилл. Насчёт красоты Егора, которая выпивает все силы, он был с ней полностью согласен.

— Я ему предлагала жениться, свадьбу сыграть, чтобы мы одной семьёй стали…

По спине Кирилла пробежал мороз, голос стал замогильным:

— Он отказал?

— Конечно, отказал! — Лариса налила себе и кивнула на его стакан. — Пей уже!

Кирилл выпил. История его потрясла.

— В сексе он мне не отказывает, — продолжила банкирша, опустив лоб на тыльную сторону ладони. — Раз или два в месяц бывает. Он страстный и ласковый, но отстранённый.

— Конечно, он же гей! — вскричал, подпрыгнув на стуле, Кирилл. Ещё хотел добавить: «А ты старая жирная сучка», да промолчал. Радовался её горю и тому, что в их сексуальной жизни всё нормально.

— А теперь ты появился, — проговорила Лариса, будто вообще его не слышала. — И с каких это пор ты стал геем? Я помню, как ты их ненавидел и как ко мне в дом ломился. Что тебе от Егора надо?

Ситуация снова шла к конфликту. Ну и пусть. Насрать.

— Мне Егор нужен. Я люблю его. И спасибо за угощение, я пойду к нему. — Кирилл поднялся, но Лариса ухватила его за футболку. Подол её халата к этому времени задрался к промежности.

— Не уходи, рано ещё, посидим. Не будем больше про Егора. Ты о себе рассказать обещал.

Кирилл посмотрел на её гладкие бёдра — у Егора-то ноги волосатые, как у любого мужика. Посмотрел на тарелки, где не уменьшилось вкусностей. Посмотрел в окно на догорающее над садом алое солнце. Андрей видел, с кем он стоит, догадаются, куда ушёл.

— Всё же мне пора.

— Вот никакой из тебя собутыльник, — всплеснула руками Лариса, расстроилась, затем понимающе улыбнулась. — Ладно, проверку прошёл. Думала опоить тебя и Егору показать, но ты и вправду исправился. Молодчина. — Она хитро погрозила пальцем. — Ладно, посиди ещё пять минут. Я денег Егору передам, а то вчера как-то недосуг было, он быстро удрал. Подождёшь?

— Ради такого подожду. Недолго только.

— Пять минут, — ткнув в него пальцем, пообещала Лариса и вышла за дверь. Кирилл снова сел, разглядывал безделушки — домовят, искусственные фрукты, которые не отличались от настоящих, парусники на картинах, узор на деревянных панелях. В желудке было хорошо, тепло, алкоголь гулял по крови, в голове слабо шумело. После вкалывания весь день напролёт сидеть на стуле и ничего не делать уже было счастьем. Подлым счастьем, потому что Егор продолжает вкалывать, может, ищет его, беспокоится. Но вставать и идти было лениво, сейчас бы спать завалиться. А обещал ведь Егору минет.

Лариса проскользнула в кухню, прикрыла за собой дверь.

— На, держи, передай Егору, — она протянула зеленоватую тысячную бумажку.

Кирилл взял, повертел.

— Это тоже проверка на вшивость? Не волнуйся, я ему передам, мне чужое не нужно.

— Чувство юмора у тебя тоже отменное, — похвалила Лариса и села на прежнее место, как-то странно прикрывая одной рукой грудь, будто пуговицы оторвались. — Ну что, остаёшься или на посошок?

— Не, я пойду, поздно уже.

— Посошок — это святое! — Лариса снова не дала ему встать. На этот раз её коленка притёрлась к его колену, а свободная рука скользнула по бедру под шорты. — Давай продолжим в спальне?

— Ты с ума сошла? — Кирилл оттолкнул банкиршу с силой и вскочил. Она покачнулась на стуле, устояла, встала во весь рост, продолжая придерживать халат на груди и… внезапно начала верещать:

— Уйди от меня! Уйди! Не трогай! Нет! Нет! Не трогай! Больно! Что ты делаешь? Нет! Не надо! Больно! Не хочу! Отойди, урод!

Кирилл стоял, опешив, вообще ничего не соображая. Лариса верещала, как заправская актриса. Била себя по щекам, по губам, раздавались звонкие шлепки. Если бы он не был с ней, а проходил под окнами, он бы подумал, что здесь кого-то убивают или насилуют.

— Ты что, ебанулась? — закричал он, силясь переорать её. — Замолчи, дура! — Кирилл кинулся к ней, но она отскочила и продолжала визжать, разрывая барабанные перепонки, топала ногами и уже швыряла стулья, предметы с полок.

— Не трогай! Нет! Я не хочу с тобой!

В конце концов, Кирилл смог схватить беснующуюся бабу за плечи — ему показалось, что она позволила себя схватить. Тут сквозь крики он услышал, как открывается дверь на кухню. Он стоял к ней задом, но мог безошибочно сказать, кто находится за спиной — Егор Рахманов.

Кирилл по инерции ещё тащил Ларису вперёд, желая долбануть об стенку, чтобы она наконец заткнулась. Он уже видел разорванный на груди халат с недостающими пуговицами, который банкирша больше не прикрывала, голые сиськи с торчащими сосками. В одно мгновение он всё понял: влюблённая пердунья напоила его, вызвала Егора и разыграла попытку изнасилования. Ёбаный в рот, Кирюша, в какую жопу ты попал?!

Будни и работа

Кирилл сейчас же разжал руки, убрал пальцы, повернулся. Банкирша — уже за спиной — продолжала вопить и причитать, но уже с учётом нового зрителя:

— Нет! Егор! Он на меня напал! Напал! Боже! Он собирался меня изнасиловать!

Егор остался в дверях. Увидел, что происходит, и дальше не пошёл. Не кинулся защищать. Стоял и обозревал разбросанные стулья, сувениры, бутылку, стаканы, закуску в тарелках, разорванный халатик, Ларису и его. Взгляд был потухший, безучастный. Как у человека, который заебался за весь день, а его оторвали от дел и пригласили, чтобы погрузить в очередное дерьмо, в которое он не желал быть погружённым.

— Егор, она врёт! — закричал в свою очередь Калякин и сделал несколько шагов к нему. Как же ему сейчас было необходимо, чтобы Егор ему поверил!

— Он бросился на меня! — прохрипела сзади Лариса. Блять, она плакала! Во даёт! Ей бы в театре играть! Но на сарказм у Кирилла не было времени: Егор мог повестись на её крокодильи рыдания.

— Не бросался я на тебя! Кончай врать, дура! — он резко повернулся к банкирше. Та снова прикрыла рукой грудь, только теперь не так тщательно скрывая оторванные пуговицы, а просто стянула два края вместе на сиськах и держала. По щекам текли мокрые ручьи с чёрными дорожками туши. Лицо ещё краснело от пощёчин.

Банкирша посмотрела на него и вдруг осела на пол. Скрестила ноги, отчего подол задрался к промежности, показывая чёрные трусики, сгорбилась, закрыла лицо ладонями и запричитала с подвываниями:

— Господи, я так перепугалась… Так перепугалась… Егор, спасибо, что ты пришёл… Я думала, мне конец здесь будет. Он напал на меня. Сначала приставал, поэтому я тебе и позвонила, потом напал… Ударил меня… Бил по голове… Егор, хорошо, что ты…

Кирилл застыл от возмущения, способный только смотреть на эту актрису. Возмущение росло в нём, ширилось и наконец прорвалось. К сожалению, к этому моменту Лариса облила его огромным ушатом помойной клеветы, и Егор всё это слышал.

— Она врёт! — опять завопил он, метнувшись к Рахманову. — Она притворяется! Егор, всё было не так!

— Так! — вскричала с пола Лариса. — Он напросился ко мне! Под предлогом помириться! Захотел коньяку и еды! Говорил ещё, что голодным с тобой ходит! Я ему поднесла! Он напился и приставать стал!

— Неправда! — Кирилл еле удержался, чтобы не подбежать к ней и не стукнуть со всего маху ногой по дурной башке, чтобы отвалилась. — Всё не так было! Егор, это она меня зазвала к себе, чтобы помириться! Я на чай пошёл, а она коньяк!..

— Заткнись, уголовник! Сейчас полицию вызову, сядешь! — Лариса прекратила стенать, поднялась, держась за стол, с пола, края халата при этом распахнулись, являя сиськи. — Покажут тебе, где твоё место, гнида! Егор, смотри, кого ты пригрел! Он меня чуть не изнасиловал. — И она опять зарыдала, прикрыв лицо разорванным краем халата.

— Да не собирался её насиловать! — с психом сказал Кирилл и повернулся к Егору, как к судье. Егор так и стоял в одной позе, опустив руки. Казалось, нельзя было найти и пяти отличий с прошлого взгляда на него. Взирал и слушал. Не с безразличием, конечно, но с… беспристрастностью. Его уставший, вымотанный вид… Кириллу стало стыдно за всё, что Егору сейчас пришлось наблюдать.

Егор вяло посмотрел на него, потом на накрытый яствами стол, на бутылку и снова на него.

— Кирилл, выйди, пожалуйста. Подожди меня на улице.

Лариса всхлипывала за спиной. Она могла столько наплести наедине, не отмоешься вовеки! Но Калякин решил не усугублять ситуацию и подчинился. Проходя мимо Егора, он попытался дотронуться до его руки, переплести пальцы. Это отчасти получилось — некрепко и без пожатия, простое касание, обмен теплом.

На улицу Калякин не пошёл — ещё чего! За ним закрыли дверь, и он, постояв немного в темноте душной прихожей, по стенам которой из больших окон ползли тени, припал к ней ухом, намереваясь подслушать. Слышно, наверно, было бы, и если бы он просто стоял рядом, но силы изменили ему, нужна была точка опоры, и ею стала дверь.

Говорила только Лариса. Быстро, с жалостливыми нотками, сквозь которые прорывалась злоба.

— Видишь, какой он? Убедился? Егор, он хотел меня изнасиловать! Ты ему не нужен! Ему нужно только твоё тело! Этот Кирилл урод, каких поискать! Посмотри, что он со мной сделал! Это ещё ты вовремя пришёл, спасибо тебе, Егорушка! Что бы я без тебя делала?

Кирилл сжимал кулаки. Сейчас бы войти и затолкать эти слова ей в пизду, которую она бережёт, прошмандовка херова! Старая курва! Но войти и стукнуть банкиршу было нельзя. Он только слушал.

— Хорошим таким прикинулся! «Давай мириться ради Егора»! Пил, ел… Я ему поверила, и что я получила? Егор, ты хочешь, чтобы однажды он тебе нож в спину воткнул? Или Андрюшке? Или с мамой твоей что сотворил? Он же не гей, Егор, он не гей, как ты, он только притворяется! Ему тело твоё нужно! Не знаю, зачем. Может, они поспорили на тебя, ублюдки эти? Может, на слабо друг друга взяли? С геем переспать, влюбить в себя? Сейчас же много таких игр и практик у быдло-молодёжи!

Лариса замолчала. Кирилл так и представил, как она распахнула халат, показывая сиськи, и уставилась на Егора своими блядскими глазами. Он еле сдерживался. А Егор, как всегда, медлил с ответом. Блять, он ей поверит. Поверит!.. Любой бы поверил разыгранному спектаклю!

— Ларис… — тихо проговорил Рахманов. Он стоял у самой двери, но, чтобы разобрать его слова, действительно требовалось приложить к ней ухо. Кирилл напряг слух, чтобы не пропустить ни одной фразы и по ним понять, как вести себя дальше.

— Ларис, — повторил после паузы Егор, — мы с Кириллом вместе.

Произнесено было холодным ровным тоном, и сразу дверь подалась наружу. Кирилл, не успевший понять, что значило сказанное, и что продолжения не будет, и вообще, что разговор уложится в столь лаконичные рамки, не подумал отойти и получил дверью по уху. Ушная раковина загорелась огнём, боль отдалась в голову. Он запоздало сделал шаг назад, прижал ладонью пылающее ухо, совершенно растерянный в плане того, что же произошло на кухне. Егор просто сказал, что они вместе? Вместе? Пара? На все причитания и обвинения в попытке изнасилования всего одно предложение? И всё?

Сноп света расширился, Егор — тёмная, худощавая фигура на ярком фоне — посмотрел на неожиданное препятствие, на зажимающую ухо руку и, ничего не сказав, прошёл по сумрачной прихожей с пляшущими тенями ко входной двери. Там задержался, чтобы обуть шлёпки, и лишь слегка обернулся на Кирилла — то ли прощальный взгляд, то ли призыв пошевеливаться.

Кириллу будто дали пинка под зад, зависший компьютер заработал, и он, оглянувшись на кухню, сломя голову бросился за Егором. Чуть не запутался в шлёпанцах и не скатился со ступенек кубарем. Перед глазами стояли богато накрытый стол и устроенный банкиршей погром.

На улице стемнело. Темнота пока была синей, в цвет высокого неба, в котором блестели белые звёзды и тоненький серп луны. Квакали лягушки, стрекотали сверчки. Фонарь во дворе не горел, в деревне их и в помине не было. Рахманов шагал к калитке, его можно было различить по серой футболке, остальное сливалось с ночью.

— Егор! Егор! — Кирилл побежал за ним, оставив дверь в дом открытой. Резиновые подошвы звонко шлёпали по голым пяткам. Топот по бетонной плитке отдавался эхом в тишине. Егор не остановился, не обернулся, с лязгом открыл щеколду и вышел за калитку. Кирилл проделал тот же манёвр и выбежал за ним, срезая расстояние по мягкому, влажному газону.

Егор двигался по дороге, ориентируясь, как на маяк, на окна своего дома, сверкавшие светлыми пятнами сквозь листву деревьев. По-прежнему вёл себя, будто он находился на улице один, и никто его не звал и не дышал в спину. Кирилл не стал его обгонять, пристроился сзади и топал след в след. Над головой низко пролетела какая-то чёрная птица… Летучая мышь! Прошуршала перепончатыми крыльями. Кирилл испугался. Втянул голову в плечи, озираясь, нет ли где ещё этих упырей, не возвращается ли тот? К счастью, они уже пришли — миновали машину, стог. В доме горели все пять окон, выходившие на улицу и во двор, два из них со стороны веранды были зашторены.

Егор скрылся во дворе. Кирилл направился по пятам за ним. Молчанка его угнетала.

— Егор, — позвал он опять, когда они оказались рядом, — так и будешь меня избегать?

— Мне надо ещё кое-что доделать перед сном, — устало ответил Егор. Уклонился от ответа, если уж вправду. И не смотрел на него, отводил взгляд к накрытому брезентом мотоциклу.

— Да брось ты свои дела! Тут важнее! — закричал, взмахнув руками, Калякин и осёкся, с содроганием вспомнив, что у них разное понимание важности и первостепенности, но слово не воробей, уже не поймаешь. Егор, однако, даже не пошевелился, только это не значило, что он не принял неосторожный оклик к сведению.

— Егор, прости, — проговорил Кирилл самым раскаивающимся тоном, — Я тебе помогу доделать. — Он обогнул своего работящего селянина, дождался, когда тот поднимет глаза. — Ты же веришь мне, Егор? Я не собирался насиловать Лариску. Ты же не поверил ей? Она всё разыграла. Специально! Специально, чтобы меня подставить!

Егор молчал. Его глаза были красноречивы. В них плескалась усталость.

— Егор, она всё соврала. Давай расскажу, как было? Я сено подбирал, а тут она припёрлась, мы начали ругаться, а она…

— Не надо, это несущественно, — прервал Рахманов и пошёл к сараю, закрыл его на деревянную самодельную вертушку. Потом заглянул в летний душ, включил там свет. От его яркости пришлось прищуриться. Навстречу из будки выскочила собачонка и завертелась вокруг хозяйских ног, Егор её приласкал. Кирилл не врубался, что происходит, ушибленное ухо горело.

— А что существенно? — спросил он с двухминутным опозданием. — Ты сказал Лариске, что мы вместе.

— Она должна это уяснить. — Егор выпрямился, глядя сквозь тьму на него. Собака вилась у его ног, ластилась, гремела цепью.

— Должна уяснить? Значит, мы всё-таки вместе? Значит, ты не поверил её спектаклю?

— Мы вместе, Кирилл. Но если ты хочешь пить, гулять, лучше уезжай. Пойми, это не мои капризы. Ты пришёл в наш дом, а у нас своя атмосфера.

Калякин снова окунулся в чан с собственным дерьмом. Так вот откуда холодность Егора. Рыданиям и голым сиськам банкирши он не поверил, зато поверил бутылке коньяка и отлучке из дома без предупреждения. Не надо было вообще связываться, пусть бы эта блядь шла лесом. Одна проблема разрешилась, и слава тебе Господи Всемогущий: она ведь была покрупнее. А за другую придётся оправдываться. «Скоро тебе надоест унижаться», — интонациями матери проснулся внутренний голос. «Заткнись, сука!» — взбесился Кирилл. Он подобрался поближе к Егору, чтобы хорошо видеть его лицо, читать его.

— Я мало выпил. Мне эти сто граммов как слону дробина… Прости меня. Я не хотел пить, отказывался, но она тост за тебя сказала, чтобы у тебя всё хорошо было, — оправдания звучали жалко, будто обвинения всех и вся, но они были правдой, и как сказать по-другому, Кирилл не знал. — Я даже пьяным не был. А когда она заорала внезапно, я вообще протрезвел! Она на чай позвала. Позвала бы сразу на коньяк, я бы не пошёл.

Егор выслушал. Даже ни разу не отмахнулся от комаров, которые вились над ними стаями и нудно пищали.

— Хорошо взвесь, Кирилл, чего ты хочешь от жизни. В деревне не праздник, здесь работать надо, ты это видишь. А в городе тебе всё знакомо, там твоя среда обитания.

Кирилл опустил голову. Он никак не мог выбраться из дерьма, бултыхался в нём, и комары это чуяли, летели к нему. Взвешивать? Он давно взвесил, до того как на колени опустился перед Егором с просьбой принять его. Тогда он взвесил и не потерял уверенности в своём решении с тех пор ни на йоту.

Кирилл всё-таки взял Егора за руку, предварительно смахнув с его щеки двух тонконогих кровопийц. Рука была еле тёплой: на улице всё же похолодало.

— Егор, я хочу… — Кирилл коснулся его губ коротким поцелуем. — Я хочу… — и ещё одним. — Хочу от жизни, чтобы ты стонал во весь голос, когда я тебе минет буду делать. — Третий поцелуй был долгим, глубоким. Четыре руки шарили по двум телам, трогали спины, поясницы, попы. Пенисы налились кровью. Когда поцелуй прервался, оба шумно втягивали носами воздух, пытаясь надышаться. Укрощённая страсть так и норовила сорваться с цепи и захлестнуть их снова. Егор цепко смотрел в глаза, его взгляд прожигал ночь.

Кирилл не отпустил его, сжимал переплетённые пальцы. Собака давно уже ластилась к ним обоим, поскуливала.

— Я не променяю тебя на бухло и гулянки, ни за что! — прошептал Кирилл. — Без тебя я сдохну, в прямом смысле. Видишь, я даже не курю несколько дней. Потому что знаю, что я в вашем доме и часть вашей семьи. Для меня это существенно. Я чуть не спятил сегодня, когда эта психичка начала обвинять меня в изнасиловании! Я думал, что ты ей поверишь! Да я бы сам поверил! Так орала, психопатка! Халат специально порвала!

— Я не знал, кому верить, — признался Егор. Говорил тихо, будто извиняясь. — Ты же натурал, Кирилл. Ты же к Лариске подбивался…

— Это когда было?! Я тогда старыми стереотипами мыслил! Я тогда… не знал, что люблю тебя… — Калякин произносил фразы отрывисто, наклонив голову, от волнения накручивал на палец длинные пряди Егора. — А сейчас я баб на дух не переношу. Не заводят они меня, вот как к бабушке сходил! А Лариску я… я бы её ёбнул чем-нибудь, если бы ты не пришёл. Допекла она меня… Добренькую сначала изображала…

Темнота окутывала их. Свет из окон почти не достигал того места у сараев, где они стояли, а звёзд и месяца было ничтожно мало. Егор молчал, о чём-то думая, отстранённо поглаживал по спине. Над ухом гундели комары. Найде надоело безрезультатно тереться о ноги, и она забралась в будку, громко зевнула. В объятиях было хорошо, тепло и уютно.

— Егор, а почему ты поверил мне? — Кирилла мучили вопросы, много вопросов.

— У тебя не стоял. У нормального мужика, когда он думает о предстоящем сексе… когда ему хочется секса так, что готов пойти на изнасилование, всегда встаёт… Да и сама борьба, агрессия, выброс гормонов… А потом Лариска сказала, что, по твоим словам, тебе нужно только моё тело… я этого пока не заметил. Ты не воспользовался мной, даже когда была такая возможность. Следовательно, ты такого не говорил.

— Ну, вообще-то я очень хочу тебя, — с томным придыханием протянул Калякин и вжал Егора в себя, вдохнул запах его кожи с непередаваемой смесью пота, травы и хлева. На самом деле он находился в шоке, голова кружилась от чёткости сделанных выводов: как Егор, уставший и надломленный, смог всё это подметить и беспристрастно проанализировать? Поистине, из него бы получился отличный судья, ну или прокурор, следователь, кто угодно!

— Кирилл… я не смогу застонать, пусть мне будет и очень хорошо, понимаешь? — Егор дразняще усмехнулся, отодвинулся и посмотрел в глаза своими чёрными как сама ночь очами. Калякин, как под гипнозом, кивнул, мол, понимаю, кроме нас в доме есть ещё мама Галя и Андрей, а дверей и даже обычных стенок нет.

— А если в душе? — внезапно осенило его. — Ночью, когда все спят?

Вот теперь Егор застонал:

— Кирилл, я валюсь с ног…

Калякин хлопнул себя ладонью по лбу:

— Блять, прости, прости! Дурак, заболтал тебя! Прости! Извини! Скажи, что сделать, я сделаю, а ты иди домой, отдыхай. Корову напоить?

Егора позабавила его внезапная кипучая деятельность, он рассмеялся, и смех звучал мелодично.

— Нет-нет, всё уже сделано! Надо только помыться и можно ужинать идти!

— Я не хочу ужинать, — Кирилл замялся, от неловкости сунул руки в карманы. — Я наелся… там. Про то, что я голодный, она тоже врала. Не говорил я такого. Я не голодаю. Меня всё устраивает. Я таких вкусных картошки и супа никогда не ел, правда.

Он вспомнил, как ему стыдно было пробовать всякие банкиршины разносолы, в то время как Рахмановы едят огурцы да картошку. Еда у Рахмановых была сытной, в этом Кирилл убедился на собственном желудке, но она была простецкой. Хотя, поставь на хозяйство его, причём при жёсткой экономии денег, неизвестно, что бы он стряпал каждый день такое разнообразное и ресторанное.

— Блять! — ещё длиннее, с неподдельной болью в голосе протянул Кирилл. Поднимающийся на веранду Егор остановился, встревоженно повернул голову:

— Что?

— Лариска деньги тебе передавала, штуку, а я сразу в карман не сунул, — Кирилл в досаде прищёлкнул языком. — А теперь хуй с неё дождёшься. Блять, извини.

— Лариска мне ничего не должна, я ещё у неё не работал.

— Ну и хер бы с ней, что не должна! А я бы взял да пошёл, пусть потом доказывает! Сама назвалась, значит, заработал! — тут Кирилла поразило прозрение, которое почему-то, возможно, из-за шока ситуации всего сегодняшнего вечера, не пришло к нему раньше. — Егор, она больше не позовёт тебя работать? — Ужас овладел им, мурашки поползли по загривку совсем не из-за ночного холода: Егор может остаться без дополнительного заработка. Вот так помирился ради него с Лариской! Только проблемы создал.

— Не знаю, — как всегда, после паузы ответил Егор и ушёл в дом.

Кирилл прислонился спиной к сараю, едва не попал ногой в собачьи миски, они загромыхали. Он чувствовал себя херово. Вроде шёл вперёд, превозмогал себя, помогал, а все достижения затмевали проблемы, которые он создавал. И создавал-то не нарочно! Ладно, такие тиранки, как Лариска, от своего так просто не отказываются. Вдруг она будет ещё чаще звать Егора к себе и платить ему больше? Такой вариант Кирилла тоже не особо устраивал, ревность жгла под рёбрами. Он утешал себя тем, что скоро найдёт работу и станет вносить свою лепту в семейный бюджет.

Также утешало — и радовало! — что Егор дал отпор банкирше, считай, поссорился, сказав, что у него есть пара. Признал их союз, зная, что может лишиться заработка. Что если и ему надоела эта психически больная баба весом с центнер?

Во всю веранду вспыхнула широкая горизонтальная полоска тусклого жёлтого света, во дворе сразу стало светлее. Кирилл зажмурился, понимая, что это Егор включил лампочку. Когда открыл глаза, Рахманов сходил по порожкам с двумя полотенцами на сгибе локтя. Душ вместе — великолепно, хоть и без минета.

52

Идея минета прочно засела в голову Кириллу. Конечно, он сам любил пихать член в чей-нибудь рот, а это всегда были рты его многочисленных подружек, воспоминания о которых сейчас стёрлись, как дым. Но сегодня он хотел доставить удовольствие Егору, наслаждением загладить вину за доставленные волнения.

Он еле дождался, пока все уснут. Самому адово хотелось спать. В маленькой комнатке было душно, благо, мух и комарья не налетело. Кровать тоже представлялась пеклом. Под простынкой было жарко, пробивал пот, а без простынки казалось неудобно. Егор лежал рядом на спине, но то ли спал, то ли глубоко дремал — не выдержал ожидания. Для него отдых, естественно, был важнее минета, и за это Калякин винить его не смел.

Он лежал, тараща глаза в тёмный потолок, боясь закрыть их хотя бы на минуту. Прислушивался к звукам: тикали часы, Андрей ворочался на скрипучем диване, иногда трещали рассохшиеся половицы, размеренно дышал и иногда дёргал носом Егор. Тишина была почти абсолютной, мрак — кромешным. В городе такого не встретишь. Там в окнах постоянно мелькают отсветы фар, светофоров, неоновой рекламы, чужих окон, пищат сигналки, громыхают трамваи, орёт пьяная молодежь. Кирилл совсем забыл, как это, хотя прожил в деревне от силы месяц.

Он не жалел о кардинальных переменах — как жалеть, если рядом лежит любимый парень, самый удивительный человек? Думал о нём с нежностью, мысленно репетировал, как возьмёт его орган в рот и начнёт сосать. Брезгливости, которая была его давним спутником, не испытывал, тем более что сам около часа назад тщательно намыливал Егора во всех местах. Кирилла терзали сомнения, что у него получится достаточно хорошо, чтобы у Егора прямо искры из глаз, но попробовать хотелось. В конце концов, это не такая уж сложная наука, ею владеют многие бабы и мужики. Просто будет делать, как нравилось, когда делали ему. Ну или как получится.

К альтруистическим мыслишкам примешивались и эгоистические — мечталось подсадить Егора на наркотик орального удовольствия и этим накрепко привязать к себе.

Когда, по его мнению, мама Галя и Андрюшка уснули, Кирилл повернулся на левый бок, приподнялся на локте. Привыкнув к темноте за получасовое разглядывание потолка, он уже мог что-то видеть, правда, очертания были серыми, призрачными. Профиль Егора выделялся более светлым тоном на чёрном фоне стены с ковром. Глаза вроде были закрыты, вроде Егор, утомившись за день, спал.

Кирилла это не остановило. Он даже подумал, что это хорошо — не будет возражений, препирательств, стыда. Будет больше времени, чтобы решиться. Но чего уж бояться опуститься до сосания члена, если нравится, когда тебя долбят в зад?

Аккуратно, стараясь, чтобы сдвинутые кровати не скрипели, Кирилл поднялся на четвереньки, убрал простынку, которой они накрывались, в ноги. Переместился лицом к паху Егора. Благо, тот вырубился на спине, подложив согнутую руку под голову, и переворачивать его было не надо, раздевать тоже. Напрягая зрение, Кирилл различил расслабленный пенис и мошонку, побритый пару дней назад лобок. Свой член стоял.

Наклонив голову, он уловил запах геля для душа. Осторожно, двумя пальцами взял вялый член и засомневался — приступать так или немного подрочить, чтобы затвердел. Потом не стал терять драгоценные минуты и насадился ртом на мягкий пенис. Отвращения не почувствовал. Сомкнул губы и стал водить во рту языком, облизывая плоть. Егор шевельнулся, затем испуганно дёрнулся и, наконец, видимо, поняв, что происходит, откинулся на подушку.

Член увеличился, стал толстым, длинным и твёрдым, обнажилась головка. Кирилл решил выебнуться, сделать глубокий минет и пропустил крепкий ствол в горло. Тут же в горле что-то заклокотало, и рвотный позыв едва не свёл на «нет» всю его затею. Он мгновенно выпустил член и глубоко вдохнул, зажимая рот ладонью, чтобы не закашляться и не перебудить всех. Такая вот экзотика секса в доме с родственниками.

Егор поднял голову. «Лежи, лежи, всё хорошо», — подал ему знак Кирилл. Он опять наклонился и занялся головкой, заводил по ней языком. На вкус и осязательно она напоминала внутреннюю поверхность щеки. Ну и собственную головку, конечно, когда он её трогал. Обводил вокруг, по венчику, а когда с нажимом кончиком языка лизал уздечку, Егор аж дрожал, сжимался, выгибался. Кириллу казалось — это было, конечно, обманом слуха, что слышит его стоны. Стоны, естественно, звучали только в голове, но Кирилл про себя хихикал, торжествующе усмехался и обрабатывал уздечку вдвойне интенсивнее. Скоро у него начало сводить челюсть. Но и Егор уже был на подходе, он комкал простыню под собой, стискивал зубы, хватался за углы подушки, поджимал пальцы ног и беззвучно хватал ртом воздух. Это было весело! Это было радостно! — Беззвучные, но не сдерживаемые, настоящие, бурные эмоции от серьёзного сельского перса Рахманова!

Последнюю минуту Кирилл дрочил. Пока не почувствовал, как Егор выгнулся в сладкой судороге, и не увидел последовавший за этим белый фонтанчик из уретры. Член был горячим и скользким. Кирилл расслабил кулак, чтобы не препятствовать выбросу спермы, а потом выцедил всё до последней капли. По-дурацки представлял себя дояром. Когда-нибудь, наверно, он отважится принять сперму на язык, сейчас же она текла у него по пальцам, тыльной стороне ладони, кулак размазывал её по члену Егора, отчего иногда чавкало. Егор лежал без сил, его грудь часто вздымалась, слышались сухие сглатывания.

Удовлетворённый любимый человек — вот оно, счастье. У Кирилла поднялась самооценка. Он ещё раз оглядел почти невидимое в темноте вытянувшееся тело и достал из-под кровати полотенце, вытер свои руки, живот и потерявший былую твёрдость член Егора. Бросив тряпку на пол, улёгся на бок, накрыл их простынкой. Егор повернулся и обвил его руками, нащупал стояк Кирилла, погладил его.

— Кир, давай я отплачу тебе…

— Спи, — заботливо улыбнулся Кирилл, проводя пальцами по его плечу. — Спи, тебе нужен отдых. Я обойдусь пока. Хотя очень хочу. Спи.

Егор закрыл глаза и мгновенно погрузился в сон — сонечка, минет он делать хотел, ага. Кирилл тоже закрыл глаза, не жалея, что отказался от минета — сон Егора важнее. Во рту ещё оставался вкус его члена и смазки, и для Калякина это было большим событием. Событием в победе над своими дремучими стереотипами. Событием, знаменовавшим ещё один новый этап их отношений. Кирилл сжал ладонь Егора и так и уснул, не ощущая больше духоты.

53

Воскресенье решили сделать днём стирки, и погода выдалась под стать — солнечная, жаркая, со знойным южным ветром. Вернувшись из города, Егор и Кирилл натаскали воды, поставили греться на газ в двух больших кастрюлях и в ведре кипятильником. Затем начался шмон, разбирали вещи, всё грязное складывалось в тазы и выносилось на улицу, в том числе поменяли постельное бельё. Ворох получился внушительный: у одного только Кирилла несвежей одежды была целая сумка, с которой он приехал. Стирка пришлась ему кстати.

Стиральную машинку Егор вытащил во двор, поставил под окна, протянул удлинитель. Это был небольшой агрегат с баком для стирки и центрифугой, современной модификации. В нерабочие периоды машинку, как выяснилось, прятали в маленький чулан, располагавшийся в простенке между верандой и кухней. Дверь туда Кирилл, естественно, видел сто раз, но никогда не задавался вопросом, что за ней. Ну, не обладал он любопытством, как принцессы в сказках, которых хлебом не корми, дай проверить весь замок и сунуть нос в потайные комнаты. Кроме машинки, в чулане стояли включенные холодильник и морозильная камера, а также платяной шкаф и сундук. Всем им было тесно вместе.

Кирилл помогал, не отказывался, делал всё, что ему говорили, тем более платили за это поцелуями. Андрей, как всегда, в это время дня занимался варкой еды скотине, приспособился управляться с этим одной рукой.

Егор попробовал воду в одной из кастрюль, огонь под которой горел на полную мощность, и отдёрнул палец.

— Горячая? — спросил Кирилл. Он сидел на стуле, положив локти на обеденный стол. Уже замучился за утро.

— Ещё недостаточно, — ответил Егор и повернулся к нему. — Кирилл, ты не против опять картошкой заняться? Дополоть надо. Не за один день.

— Конечно, — беззаботно согласился Калякин. Его мышцы, словно назло, тут же налились тяжестью.

— Тогда иди. А мне перед стиркой надо мамке постельное поменять и искупать её. Так что во двор полчасика не заходи.

— Ты во дворе её купаешь? — удивился Кирилл, хотя никогда не задумывался, как происходит этот процесс, и как вообще ухаживать за лежачими больными. Егор всегда ухаживал за матерью в его отсутствие или в её комнате, давал какие-то лекарства, натирал вонючими мазями, поворачивал, менял подгузники, обмывал влажными салфетками.

— Летом во дворе. На раскладушке удобно — материя высыхает, а вода в землю впитывается.

— Хочешь, я тебе помогу?

— Поможешь? — Егор усмехнулся. — Нет, она тебя стесняется. Она же женщина, а ты посторонний парень.

— Я сейчас обижусь, — заявил Кирилл. — Никакой я уже не посторонний, чего меня стесняться? Ты тоже парень, а тебя не стесняется.

— Я же сын. Да и нет другого выхода. Кто, если не я? Сиделка — это лишние расходы. К тому же не найдёшь её в нашей глуши.

— И не факт, что сиделка лучше тебя сделает. Давай я хотя бы раскладушку поставлю и маму Галю вынесу? А потом смоюсь с глаз долой. — Кириллу не хотелось идти полоть картошку, ему приятнее было поболтать с мамой Галей, которая говорила пусть медленно, но всегда что-нибудь доброе.

— Ладно, — улыбнулся Егор и, подойдя, поцеловал. Эта ласка вознаграждала Кирилла за все его труды и усилия по перебарыванию лени. Он вспоминал вкус его члена. Воспоминания, конечно, потускнели за ночь, поэтому хотелось попробовать ещё.

Галину пришлось будить — от лекарств она много спала. Егор сделал это нежно, потрогав за плечо. В комнате сильнее, чем во всём доме, стоял запах больницы.

— Мам… пора… сегодня воскресенье…

— Идите-ка ко мне на ручки, — с широченной улыбкой позвал Кирилл. Он уже сбегал, взял хранившуюся на веранде раскладушку и поставил во дворе головой против солнца. — Вы не бойтесь, мам Галь, я вас не уроню. Я вон даже покрупнее Егора, а за лето в деревне, мне кажется, ещё мускулов накачал.

После такой пламенной речи взгляд женщины стал спокойнее и доверительнее, а вот Егор заволновался, когда его парень подхватил Галину на руки. Комнатка была тесной, и Кирилл поспешил оттуда выйти, стараясь не задеть стены и мебель головой или ногами своей живой ноши. Мама Галя была до изумления лёгкой, телом походила на тряпичную безвольную куклу. На ней была тонкая белая ночная сорочка, застёгивающаяся спереди на пуговицы, как халат, и памперс — Кирилл его чувствовал рукой и животом, к которому прижималось бедро Рахмановой. Все двери он предварительно открыл, поэтому вынес маму Галю и бережно опустил на раскладушку. Поправил её руки и ноги, чтобы правильно лежали — действительно, как у куклы.

— Ну вот и прибыли, мам Галя. — Кирилл оставался на корточках рядом с ней. — Денёк сегодня хороший, только воздухом дышать.

— Дышу, Кирюша, спасибо, — проговорила она, с трудом выговаривая слова. — Ты славный парень, Кирюша. УговориЕгорушку вернуться в институт.

Калякин замолк, растерявшись, не зная, что ответить. Ему показалось, что мама Галя давно заготовила эту просьбу и ждала момента высказать её наедине. Однако он знал и позицию Егора.

— А как же вы, мам Галь?

— А я в доме престарелых буду жить. В городской богадельне. Мне койку там предлагали и уход. — Галина, выбившись из сил, немного помолчала, облизнула сухие бледные губы. — Уговори Егорушку. Вы молодые, вам жить надо, а я своё отжила. Только мучаю ребят своих.

— А Андрей куда? — спохватился Кирилл. — В детдом?

— С Егорушкой поживёт. Накопления у них есть, комнатушку в коммуналке купят. Уговори его, Кирюша. Ты в институт уедешь, вам порознь плохо будет.

Что правда, то правда. Хотя в институт возвращаться Кирилл не собирался, думал об этом с облегчением, будто избавился от тяжкого груза — не любил учиться, ненавидел преподов, сессии и домашние задания. Жить в деревне на вольных хлебах с любимым под боком было заманчивее.

Отвечать ему не пришлось, внутри дома хлопнула дверь, и в окошко веранды высунулся Егор, цепким взглядом сверху охватил сразу всю картину.

— У нас всё в ажуре, — сказал Кирилл и поднялся на ноги. — Ладно, если тут не нужен, пойду на огород. Сорняки объявили мне войну, но они не знают, с кем связались! — он улыбнулся маме Гале, подмигнул Егору и потопал на картофельную плантацию, мысленно перевоплощаясь то в киборга, то в терминатора и издавая звуки поворачивающихся сервомоторов.

Играться быстро надоело. Кирилл нашёл ведро, сорвал с ветки яблоко и откусил. Подошёл к верёвке с перчатками. Во время дождя их никто не снимал, они намокли и успели высохнуть, вроде как даже чище стали. Кирилл дохрумкал яблоко, зашвырнул не глядя огрызок и надел перчатки. Затем вышел из-под деревьев и оглядел поле деятельности. Ближние грядки с капустой, морковкой, помидорами и прочей лабудой находились в относительном порядке, за ними присматривал Андрей — полол и собирал урожай. Земля после дождя просохла и от жары стала опять превращаться в пыль и глудки. Половина картофельных грядок, которую общими стараниями вычистили от травы, получив обильный небесный полив, снова позеленела. Это было… было обидно. Как удар ниже пояса. Кирилл-то думал, она так и останется чистой. Конечно, по сравнению с другой половиной, она выглядела отлично. На второй осот и повилика бушевали вовсю.

Кирилл сосчитал грядки. Их оставалось то ли двенадцать, то ли четырнадцать — под подсолнухами было не разобрать. Присел между двумя и стал выдёргивать длинные корни. От размеренной работы мысли скоро переключились на задачку, подкинутую мамой Галей. Сказать об их разговоре или не сказать Егору? Упрашивать его, понятное дело, было бы бесполезным занятием. Егор, в отличие от него, любит и хочет учиться, получить профессию. Возможно, такого хорошего студента восстановят в институте и дадут стипендию, только он никогда не сдаст мать в богадельню ради своего будущего. Кто угодно, только не Егор.

Кирилл даже подумал, что разочаруется в Егоре, поступи он так. Но чья бы корова мычала — уж он-то сдал бы мать, просто чтобы избавить себя от обузы. Смог бы он менять матери памперсы, подтирать ей зад, таскать на руках, купать, видеть голой? Нет, он не хотел видеть свою мать голой. И про более простые вещи типа приёма лекарств по часам, массажа, растираний он бы забывал. Брезговал бы. Странно, но с мамой Галей чувства отчуждённости не возникало. А ещё он по-прежнему удивлялся, что Егор может удерживать в памяти столько мелочей и планировать день так, чтобы всё успеть.

Андрей пришёл за ним, когда заканчивались пятая и шестая грядки, а руки и ноги отваливались. Егор к тому времени уже перенёс маму в дом и завершил стирку. Мокрые простыни и пододеяльники, штаны, полотенца, носки и футболки сохли на верёвках, их раскачивал поднявшийся знойный ветерок. После небольшого отдыха с перекусом молоком и испечёнными младшим братишкой булочками опять принялись за работу. Кирилл подбирал разворошённое с утра сено и носил его в сарай, который и так был забит до отказа. Кормил кур и свиней, таскал в дом воду. Впервые в жизни варил компот — из яблок и замороженной красной смородины! Указания, конечно, давал Егор, но Кирилл подошёл к заданию творчески и добавил в кастрюлю щепотку найденной на кухонной полке корицы. Вкус получился оригинальным, самому кулинару понравилось, Рахмановы тоже похвалили.

Егор, естественно, несмотря на помощь двух человек, был занят под завязку. Зато вечерняя помывка стала традиционно совместной — с поцелуями, обниманиями и лёгким петтингом. Поужинали тоже, как всегда, втроём, а перед сном, пока Егор занимался с матерью, Кирилл с Андреем полчасика посмотрели телевизор.

Кирилл надеялся на секс, но заснул, как только голова коснулась подушки. О разговоре с мамой Галей он Егору так и не заикнулся — некогда было.

54

Утром, переодеваясь из рабочей одежды в подходящую для поездки в город, Егор ошарашил вопросом:

— Кирилл, ты сегодня работу начнёшь искать, да?

Кирилл ненавидел утро и понедельники, но в период каникул как-то с ними смирился. До поездки в Островок. Тут каждое утро приходилось просыпаться в самую рань. То Паша его будил со своей сраной коноплёй, то на помощь Егору он сам вставал в семь. Однако «совиные» биоритмы бунтовали, глаза смыкались. Он не понял вопроса. Сидел на кровати с постиранными и выглаженными брюками в руках, уже покормив живность и помыв банки для солений, втыкал, как бы не упасть и не заснуть. А ему предстояло ехать за рулём.

— Почему? — невпопад спросил он.

— Ты говорил, что в понедельник начнёшь искать работу, — объяснил Егор. Объяснил твёрдо, но взгляд его опять ушёл в сторону, из тёмной тесной спаленки, где они едва помещались вдвоём, в светлый зал. Ясно, Егор почувствовал нечто типа разочарования. Это-то и привело Кирилла в чувство. Он быстро просунул ноги в штанины и встал на ноги, натягивая брюки на задницу.

— Начну. Просто не знаю, с чего начать.

Настроение его упало. Работа… Бррр. Ещё же лето! Однако его никто за язык не тянул и начать искать — не значит прямо завтра пойти работать. К тому же деньги нужны на жизнь, на гараж, на операцию маме Гале… Да деньги всегда нужны!

Егор повеселел оттого, что подозрения в лени и вранье оказались беспочвенными. Надел футболку и, заправляя её в джинсы, повернул голову к Кириллу.

— Можно начать с центра занятости.

— Давай начнём, — согласился Калякин и, обвив милого рукой, примирительно чмокнул в губы. Потом закончил одеваться. Выйдя в зал, причесал перед зеркалом волосы и пошёл готовить машину. Перспектива искать работу казалась ему вполне заманчивой — наконец-то появится финансовая независимость от родителей. Они ещё увидят, чего их сын стоит!

Егор вышел минут через пятнадцать. Кирилл в это время, скрестив руки, сидел на капоте и смотрел в сторону «Дома лесной феи». Феи на горизонте не было, машинёнки её тоже. Пока недотраханная баба ушла в подполье, и это радовало.

Банки с молоком, сливками и сметаной уже стояли между передними и задними сиденьями, перестеленные тряпками.

— Садись, — улыбнулся Кирилл, любуясь своим красавцем, к которому немедленно со всех сторон из-под кустов и деревьев побежали куры. Эти прожорливые твари, наверно, думали, что хозяин ещё их накормит. Обломайтесь, сволочи пернатые! Егор, не обратив на них внимания, направился к машине, куры недовольно закудахтали. Кирилл показал им «фак» и засмеялся. Потом подумал, до чего дожил — с курами мысленно разговаривает! И следующая стадия — разговаривать вслух!

Они сели в машину, Кирилл тронулся с места, украдкой поглядывая на Рахманова. Нежность билась в груди — теперь любимому не приходится позориться и трястись на раздрыганной таратайке по двадцать километров туда и обратно, во время езды он отдыхает. От собственного благородства Кирилла аж распирало.

Шумел кондиционер. За стёклами медленно, домик за домиком, плыла деревня. Возле одной из хат три бабки устроили посиделки на лавочке — как обычно, с клюками, в телогрейках и цветастых платках, будто на улице не плюс тридцать в девять утра. Кирилл узнал только Олимпиаду. На траве перед ними вылизывали яйца два кота. Бабки синхронно повернули головы вслед иномарке, Кирилл и Егор кивнули в знак приветствия. Сейчас начнутся сплетни про пидорасов — бабуськам есть тема на час.

Из-под ворот последнего домовладения вынырнул знакомый чёрный пёс и, лая во всю глотку, понёсся за «Пассатом», привычно проводил до большака.

По асфальту стало ехать задорнее. Кирилл включил радио, в колонках заиграла зарубежная попса. Странной цепочкой ассоциаций от работы к петухам, кошачьим яйцам и бабке Липе его мысли добрались до Мишани. Дорога была дальней, говорить всё равно о чём-то надо, и Кирилл спросил по принципу «была-не была»:

— Что у тебя с отцом? Если не хочешь, конечно, не отвечай. — Он бросил взгляд на Егора, тот напрягся, стал суровее архангела с карающим мечом, плотно сжал губы. В таком его состоянии ответа ждать не приходилось. Но спустя пару километров тишины Егор ответил и слова произносил через силу, чем очень напоминал свою мать.

— Он номинально нам отец. Биологически.

Кирилл посмотрел на него долгим взглядом, за что поплатился тряской по ямам. Кивнул, будто понял. Решил не продолжать, но потом продолжил:

— Он давно вас бросил, да?

— Когда Андрейка родился.

— А почему? — Кирилл искренне не понимал, он жил хоть и в бездушной семье, но речь никогда не заходила о разводе, по крайней мере, в его присутствии. У приятелей и знакомых семьи распадались, но его это особо не волновало.

— Сказал, что Андрей не от него, — ответил Егор. Каждое слово, каждый звук он произносил с неохотой, будто вырывал из себя, а после плотно сжимал губы и глядел точно прямо перед собой. Но если совсем не хотел рассказывать, молчал бы как партизан — в этом он был мастер.

— Но Андрюха же похож на него… — Кирилл вспомнил фотографию и про себя обозвал Мишаню ебучим козлом.

— Похож.

— И мама Галя не пробовала доказать отцовство? Через суд такое делается. Экспертизы всякие… И сейчас видно, кто его отец.

Егор повернул голову, в глазах блестела непримиримость.

— А зачем?! — спросил он и снова уставился на дорогу, убрал из голоса гнев. — Отцовство — лишь повод. У него была любовница, дочь заместителя губернатора. Мне девять лет было, я плохо помню, да и не всё мне, ребёнку, докладывали… Мы в областном центре жили, я в школу ходил, мамка работала бухгалтером на заводе, а он — в областной администрации водителем. Потом мелким чиновником перевёлся, там и познакомился…

— Сука… — процедил Кирилл в адрес Мишани. Внутри бурлило негодование. Если бы он услышал эту историю о посторонних людях, ему было бы плевать, но тут обидели его родных и любимых. — Ребёнок-то тут при чём? Признал бы и шёл на все четыре стороны. Все так делают.

— Его бы с детьми не приняли… Дочь заместителя губернатора и обычный специалист уже не равны, а если у него ещё прицеп из двух детей, на которых надо платить алименты… Перед ним замаячили должности, перспективы. Он, — Егор упрямо называл отца местоимениями, — полностью переменился, я его не узнавал. Стал орать, устраивал скандалы, поднимал руку. Когда маму выписали из роддома, он выгнал нас из квартиры. — Егор умолк. Видимо, воспоминания давались ему совсем тяжело.

— Вот мразь… — поддержал его Кирилл. — Надо было его засудить. Вместе с этой сукой.

— Я бы засудил, да маленький ещё был. А маме некогда было.

Кирилл тоже не сразу нашёлся, что сказать. Подумал, что на выбор профессии Егором повлиял этот случай.

— Именно тогда вы в деревню вернулись? — спросил он, предполагая утвердительный ответ, и не угадал. От дальнейшего рассказа у него волосы встали дыбом.

— Нет. Для нас он благородно подыскал комнату в общежитии. Двенадцатиметровую. На пятом этаже без лифта, в окружении алкашни. Тогда я мало что смыслил, а теперь понимаю, что это было сделано намеренно: ему нужно было, чтобы мы пока оставались в городе. Подвело и то, что мама хотела, чтобы я учился в городской школе, продолжал посещать секцию рукопашного боя. Он приходил и давил на мамку, требовал, чтобы она признала, что и я не его сын, и оформила это официально. Мамка отказывалась. Скоро её, когда она ходила в магазин или гулять с Андреем, стали преследовать какие-то люди, мужчины, угрожали. Они и за мной ходили, когда я из школы возвращался.

— Уроды, — прошептал Кирилл, но Егор этого не заметил, с жаром изливал свою злость:

— Однажды они всё-таки перешли от слов к делу… Это было поздней осенью, темнело рано… Мы гуляли во дворе втроём, я побежал за дворовой кошкой, она шмыгнула за угол. Когда ее догнал и стал возвращаться, увидел, что маму окружили трое типов. Я испугался и остановился. Они ей что-то говорили. Потом один ударил её по лицу, а второй перевернул коляску в грязь. Я помню, как заплакал Андрей и закричала мама. И тогда тот, кто ударил её, достал что-то из кармана… мне показалось, это была маленькая гантель… и замахнулся. И тогда закричал я. Наверно, благодаря этому удар пришёлся не в затылок, а ниже, в шею, в основание черепа. Спас ещё высокий воротник куртки, а шапка слетела… И только тут… только тут прохожие зашевелились. Там ходили люди, и никто не обращал внимания, что женщину бьют.

— Уроды, — с силой сжимая руль, прошипел Кирилл, пока Егор переводил дух. До города оставалось немного, на горизонте виднелись крыши промышленных строений.

— Вызвали скорую. Маму госпитализировали. С Андреем, слава богу, ничего не случилось. К нам приехала бабушка. Она не принимала никаких отговорок и, когда маму выписали, увезла всех в Островок. Мамка, правда, уже не возражала ради нашей безопасности. Её уволили с работы, хотя она была в декретном отпуске. Он больше не появлялся в нашей жизни. Через какое-то время мы узнали, что он сделал документы, с помощью взяток и связей, конечно, по которым я признан не его сыном. После этого он женился и взял фамилию жены и, соответственно, её отца, заместителя губернатора, получил чистенький паспорт. Теперь, как видишь, он сам председатель правительства.

— И он о вас больше не вспоминал? А алименты?

— Алименты на чужих детей?

— Ну да… я не подумал.

— Мама бы всё равно не подала на алименты или в суд. Ни на него, ни на тех трёх типов, которых не нашли. Да и не искали, я думаю. Кто гарантировал, что однажды наш дом в деревне случайно не загорится посреди ночи, а дверь при этом не окажется заблокированной?

— Блять! — Кирилл негодовал, даже перед глазами плыло. — Но нельзя же так оставлять! Он там жирует, в правительстве своём, а вы в деревне…

Они въехали в город, дорожное полотно стало хуже. Окраина утопала в пыли и репейнике.

Егор снова повернул голову, голос его был твёрд.

— Кирилл, я тебе это рассказал, чтобы ты мне никогда не напоминал про этого человека. Мы друг другу никто. Мама его простила, а я не прощу никогда. Врачи предполагают, что парализация наступила вследствие той травмы. Не заговаривай о нём больше, ладно?

— Ладно, — пристыженно отозвался Калякин и всецело переключился на лавирование между дорожными ямами. И всё же его взволновала эта история. И отношение к ней Егора — как его, должно быть, жжёт каждое упоминание себя по фамилии и отчеству. Но… что за люди ходят по земле? Что за уроды, ради власти и денег готовые продать жену и детей?!

По указаниям Егора они доехали до многоэтажек, где ждали бабули с пустыми банками в холщовых сумках и жёваных пакетах. Покупательницы быстро расхватали свои заказы, косясь на нового друга молочника, и разошлись восвояси.

Егор, нагнувшись, расставил банки на полу салона, перестелил их тряпками и выпрямился, положил локти на крышу «Пассата». Кирилл стоял с другой стороны машины, до сих пор шокированный так, что не замечал пекла на улице и текшего со лба пота. Единственное, хотелось пить.

— Кир, давай сначала в центр занятости, а потом на рынок, — озвучил дальнейшую программу Егор.

— Да, давай, — кивнул Калякин. Он не возражал против центра занятости. Сейчас в нём пульсом билась потребность помогать Рахмановым, оберегать их. Кирилл сел в машину, проследил, как рядом садится Егор, пристёгивается ремнём безопасности. Кирилл так любил его! Не представлял, как жил без него раньше. Наклонился, намекая на поцелуй, и получил его — короткий, мягкий.

Егор опять выполнял функции штурмана: «Налево», «Направо». В принципе, в этом городишке все социально-значимые учреждения размещались на одной главной улице, по старинке носившей имя вождя мирового пролетариата. Только одни были в начале, другие в середине, третьи в конце и перемежались жилыми домами.

Районный центр занятости населения располагался в здании постройки позапрошлого века. На фасаде висела табличка, что строение является памятником архитектуры, хотя ничего замысловатого и красивого в его облике не имелось, и оконные рамы вдобавок были заменены на пластиковые. Кирилл скептически осмотрел здание и пошёл за Егором ко входу.

Внутри царили прохлада и полумрак, создаваемый одним занавешенным жалюзи окном. Ремонт тут явно делали недавно, но линолеум в двух местах порвался, а на стене у лестницы отслоились обои. В крошечный холл первого этажа выходили всего три двери без табличек. В кадке стояла разлапистая монстера. На информационных стендах информация давалась мелким шрифтом. Людей не наблюдалось.

Егор осмотрелся и повёл его на второй этаж. Лестница была деревянной, посередине неё нарисовали ковровую дорожку или дерюжку. Кирилл поймал себя на том, что хочет высмеять каждую деталь, и упрекнул себя за это.

На втором этаже было светлее за счёт целых двух окон. На одном из четырёх мягких офисных стульев сидела женщина предпенсионного возраста в платье и сандалиях, сжимала в руках сумочку. Сделала вид, что ей не любопытно. Тут было шесть дверей. Между ними висели стенды и цветочные горшки с вьющимися растениями. За дверями слышались голоса, позвякивание ложек и звуки печатающего принтера. Ещё в холле стоял столик с рекламными буклетами.

— Куда теперь? — спросил Кирилл. Егор пожал плечами:

— Надо спросить.

— Сейчас сделаем, — пообещал Кирилл и взялся за дело, пока его не опередил Егор. Повернулся к женщине. — Вы не знаете, где про работу узнать?

— В любом кабинете, — буркнула та.

— Понятно, — поморщился Кирилл и без стука открыл ближайшую дверь, просунул голову. — Здрасьте.

В кабинете за тремя столами, два из которых были с компьютерами, сидели женщины помоложе, лет тридцати, пили чай и разговаривали. Они разом умолкли и обратили взгляды к вторженцу.

— Что вам, молодой человек? — спросила самая на вид вредная, с гроздью бус. — И дверь прикройте, а то у нас кондиционер. Сквозняк будет.

Кирилл из принципа не сдвинулся с места, для него сквозняка не было.

— Мне про работу нужно узнать. Какие вакансии есть?

— Вакансии? Вам в другой кабинет к Наталье Антоновне. Это дальше, последняя дверь. И закройте уже нашу, дует!

Кирилл закрыл, как и просили, не подумав сказать «спасибо» — не заслужила грубиянка.

— Пойдём в последний кабинет, — сказал он и легонько подтолкнул Егора в спину.

В дверь указанного кабинета Калякин всё же постучал, но сразу повернул ручку и просунулся внутрь. Там тоже стояло три стола, но сотрудница была только одна, смотрела в монитор и нажимала на клавиатуру одним пальцем — что-то просматривала. На вид ей Кирилл дал лет сорок пять, но выглядела она отменно: короткая юбка с воланами, блузка, подчёркивающая грудь, ярко-рыжие волосы и сочного цвета помада.

— Наталья Антоновна? — спросил Кирилл, входя в кабинет. Он чувствовал себя свободно и уверенно. Егор выглядывал из-за его плеча.

— Да, — сообщила сотрудница, разглядывая их.

— Нас тут к вам направили… ваши коллеги. Сказали, вы можете работу подобрать по вкусу, что весь банк вакансий у вас.

— Могу. Вы оба ищете?

— Нет, только я. А это, — Кирилл показал на Егора, — мой друг.

Наталья Антоновна ещё раз их строго осмотрела, можно сказать, просканировала опытным взглядом и мазнула рукой на ряд стульев у стены:

— Проходите, садитесь.

Парни прошли и сели. Тут тоже работал кондиционер.

— Кем работать хочешь? — кликая мышкой, спросила Наталья Антоновна. Тоном она напоминала школьного завуча.

— Не знаю. Мне всё равно, лишь бы платили, — покривил душой Кирилл. Главным делом он рисовался перед Егором.

Наталья Антоновна, не отрываясь от монитора, тяжело вздохнула, будто эта фраза сидела у неё в печёнках.

— А образование какое?

— Незаконченное высшее. Менеджмент. Три курса.

Во взгляде Натальи Антоновны стали преобладать неодобрительно-брезгливые оттенки. То ли менеджеров она за людей не считала, то ли недоучек недолюбливала. Но она никак не прокомментировала. Да Кириллу и самому за выбор несерьёзной специальности было неловко перед Егором, но три года назад они не были знакомы, а его, двоечника, папа запихнул куда полегче, чтобы хоть какую-нибудь корочку получил.

— Вакансий у нас немного, — сообщила сотрудница и вытащила из стола распечатанные листы, подала Калякину. — Без высшего образования — ещё меньше. Читайте там. Слесари и водители нужны на хлебокомбинат. Токари, сварщики и фрезеровщики — на завод. Слесари ещё требуются в коммунальную службу, и дворники тоже. Разнорабочий в баню, грузчик в сетевой магазин.

Кирилл и сам всё видел. Они с Егором придвинулись друг к другу, просматривали таблицу с вакансиями. Слесарь, токарь, разнорабочий, водитель, механизатор, почтальон, грузчик, экспедитор, сварщик, электрик, парикмахер, санитар, мойщик, наладчик холодильного оборудования и так далее, и тому подобное. Кирилл загрустил. Некоторые специальности, конечно, не требовали подготовки или соответствующего образования, но… его убивала графа «заработная плата». В ней значились мизерные суммы — двенадцать пятьсот, одиннадцать семьсот, девять триста…

— Ну, про вот эту, — Кирилл провёл пальцем по самой «дорогой» строчке из тех профессий, в которых мог себя попробовать, — «водитель на хлебокомбинат» расскажите.

— Рабочий день с шести утра. А дальше — пока хлеб по точкам не развезешь. И в городе, и по деревням. Скользящий график.

— Ага, — не воодушевился Кирилл. — А мойщик на автомойке?

Наталья Антоновна заметила его недовольную рожу, пояснила сухо:

— С десяти до десяти. Два через два.

— А слесарь в «Комсервисе»?

— С восьми до пяти. Бывают ночные дежурства в случае аварийных ситуаций. И говорят, — у меня сосед там работает, — часто вызывают, так как всё коммунальное хозяйство у нас на ладан дышит. Как прорвёт где или канализацию затопит, так круглые сутки в любую погоду и копаются.

— И всё это за двенадцать триста?

— Хорошая зарплата для нашего города. Чистыми почти десять выходит. И платят без задержек.

Кирилл открыл рот. Что значит — «чистыми»? Как он это упустил? Ему и за двенадцать тысяч горбатиться целый месяц не хотелось, а когда эти двенадцать «грязные»!.. Да ну на хуй! Не будет он за копейки работать! Кирилл повернулся к Егору, чтобы посмеяться над такими нищенскими расценками и увести его отсюда, но наткнулся на серьёзное выражение лица. Егор так же, как и Наталья Антоновна, нормально воспринимал эти смехотворные зарплаты! Егор ждал от него положительного ответа!

Телефоны

Кирилл не поверил, что Егор всерьёз считает работу за мизерные суммы нормальной. Да какой человек вообще согласится работать за десять тысяч рублей в месяц?! На них же ничего не купишь! Ему мать с отцом просто так больше давали! Кто придумал такие зарплаты?!

Он рассмеялся, ткнул Рахманова в бок, потрясая листком с вакансиями:

— Хорошая зарплата? Ха! Это же практически бесплатный труд!

Егор не разделил его веселья, опустил глаза и промолчал, делая про себя какие-то выводы. Как же Кирилл не любил такие его молчания! Сразу чувствовал, как в нём разочаровываются. В подобные минуты ему хотелось быстро схватить Егора за руку и затараторить: «Нет-нет, я пошутил! Я не такой! Я не это хотел сказать! Ты меня не так понял!», и после сказать и поступить так, как любимый от него ждёт. Но при сотруднице центра занятости проявлять более чем дружеские отношения было опрометчиво. К тому же Наталья Антоновна поспешила высказать то, о чём молчал Егор.

— Поищите другую, молодой человек, — холодным, уязвлённо-пренебрежительным тоном произнесла она, раздражённо отодвинула от себя клавиатуру. — Без образования, без опыта, а сразу хотите больших зарплат и должностей. Тут вам не Москва! Да и в Москве вы никому не нужны даже с образованием и опытом: там своих москвичей хватает. Но все же лёгких денег хотят. Полгорода в Москве в охране штаны просиживает, а здесь, правильно, работать надо. Деньги небольшие, зато честные, и от семьи уезжать не надо. Если все в Москву уедут, кто же здесь останется?

— А я не собираюсь в Москву, не надо меня обвинять! — огрызнулся Кирилл. Неловкость, которую он испытывал из-за снова возникшей замкнутости Егора, помноженную на многолетнюю привычку грубить, заставляла его отвечать резко. — Я как раз собираюсь остаться! Но с такими зарплатами понятно, почему люди уезжают: на них даже собаку не прокормишь!

— Ну, знаете, молодой человек, не я их назначаю! — Наталья Антоновна возмущённо выпрямила спину и повела плечами так, что заколыхался выступающий вперёд бюст. — Мы сами тут не шибко зарабатываем, и ничего!

— Да я про вас не говорю! Но десять тысяч — это надувательство!

— А родители ваши где работают? — вдруг переменила тему Наталья Антоновна.

— Мои? — удивился Кирилл и даже показал себе в грудь пальцем. — А какое это имеет отношение к делу? Они не здесь живут. Бизнес у них свой. У отца. А я хочу жить здесь, в районе, и быть самостоятельным от них.

— Ну тогда, — со вздохом протянула сотрудница, кажется, проникаясь уважением или просто устав спорить, — походите по предприятиям, поспрашивайте там в отделах кадров. Нам не все организации сведения о вакансиях предоставляют, может, что найдёте. В сетевые магазины продавцы-кассиры часто требуются, там, говорят, платят побольше. Попробуйте поискать.

— Попробуем, — сообщил Кирилл и тряхнул листами: — Распечатку на всякий случай можно взять? — Он перевёл взгляд на Егора: вроде как продемонстрировал свою неотступность в намерениях и теперь ждал от него реакции. Его спутник поднял голову и, кажется, вновь поверил в исправление своего принятого на постой городского мажора.

Поблагодарив и попрощавшись, парни вышли из кабинета. Тётки в холле уже не было, должно быть, ушла по своим делам, и они, не задерживаясь, в полном молчании направились к лестнице. Егор спускался первым, Кирилл шёл за ним. Свёрнутые в трубочку листы жгли ладонь.

За дверью центра занятости их снова ждала жара. От яркого по сравнению даже со светлыми помещениями второго этажа солнца пришлось на секунду зажмуриться. Комфорта не было никакого, хотелось поскорее убраться с пекла в какую-нибудь тёмную прохладную нору. В машину с кондиционером, например.

Но Кирилл остановил Егора, когда тот подошёл к «Пассату» — ненавязчиво встал так, чтобы открыть дверцу было проблематично.

— Что об этом думаешь? — поведя трубочкой из листочков, спросил он. Егор опустил взгляд на распечатки, будто не знал ответа, или он был настолько неприятным, что трудно было его озвучить, потом посмотрел в глаза.

— Стоит рассмотреть все варианты. Эти зарплаты действительно маленькие.

— Конечно, маленькие! — подхватил Кирилл. — Иначе люди бы работали, а не увольнялись! Кому хочется надрываться за копейки?!

— Никому не хочется, но у некоторых выхода нет.

Кирилл прикусил язык. Он совсем забыл про ситуацию Егора и не знал, за сколько тому приходится работать и какой у него месячный доход. Недавно Егор говорил, что вместе со всеми пособиями на семью выходит больше, чем в целом по здешней местности, но теперь стал понятным рублёвый эквивалент этого «в целом». Грустный, несправедливый эквивалент!

Калякин в досаде отвернулся к дороге, положил руки на крышу авто. Мимо ехали редкие машины, многие заворачивали к магазинам. Воздух был раскалён, пешеходы, обливаясь потом, еле тащились. Думать на такой жаре не моглось: мозги плавились. Он отодвинулся от машины и сам открыл перед Егором дверь, однако недостаточно широко, чтобы тот свободно сел. Причиной была необходимость объясниться, заверить в своих твёрдых намерениях.

— Егор, я найду работу. Просто не хочу бросаться на первую попавшуюся, когда, возможно, где-то есть более подходящая для меня. Я в душе не ебу, что это за работа, чем могу заниматься… я всегда знал, что буду пылиться там, куда мать с отцом запихнут… Дай мне время до сентября. За три недели я что-нибудь подберу, а если нет, вот этим списком воспользуюсь. — Кирилл опять махнул свернутыми листами. — Всё равно из института доки надо забрать. И картошку пока выкопаем, сена накосим. — Он примирительно улыбнулся. К его удивлению, Рахманов не взял паузы на обдумывание.

— Ладно. Тогда продолжим завтра, а то сейчас уже пора домой возвращаться.

Кирилл обрадовался возникшему между ними пониманию и тому, что на сегодня трудный вопрос закрыт. Безумно тянуло поцеловать Егора, обнять и сжать до хруста рёбер, но вокруг люди и грёбаный город. В деревне лучше.

55

Пока ходили по рынку и магазинам, покупая необходимое для себя и соседских бабулек, Кирилл всё думал. С виду был беззаботен и весел, отпускал шуточки, помогал сделать выбор продуктов, если у Егора разбегались глаза, платил кое за что, но внутри ощущал себя с хмуро сдвинутыми бровями. И внутренний голос тут был ни при чём — Кирилл размышлял сам по себе.

Его угнетали усреднённые десять тысяч. Тоска брала, и руки опускались. Даже пятнадцать или двадцать, если сказочно повезёт в этой дыре, именуемой городом, найти такую зарплату, во что не очень-то уже верилось. И не в чистом офисе, где начальство будет в дружеских отношениях с твоим папой-депутатом, а там, где три шкуры сдерут за каждый лишний рубль. Не проще ли сидеть дома, помогать Егору, купить вторую корову, пока ещё не потрачены снятые с карточки деньги?

Хотя на двух коровах тоже не разгуляешься. Ладно, питаться можно картошкой и огурцами, а одежду покупать, бензин? А гараж он ещё планировал построить… Стройматериалы стоят, как будто из них можно станцию на околоземной орбите слепить! Блять, а ещё ежегодная страховка на машину, транспортный налог! С чего тут откладывать и на лечение копить?

Кирилл ходил по торговым палаткам за Егором, обращал внимание на цены и поражался. Лампочки — конечно, энергосберегающие, ибо других уже не водилось, — стоили по три сотни и выше. Самый дешёвый смеситель — убогий, советского дизайна с белыми пластмассовыми колпачками на вентилях — стоил три с половиной тысячи, а за современные, красивые и оригинальные просили пять, семь, десять тысяч! То есть заработал за месяц десятку, а у тебя сломался кран, ты купил и дальше лапу сосёшь?! Неудивительно, что в глубинке все спиваются: честно пашешь, а тебе за это пшик — рука сама к бутылке потянется, лишь бы забыться.

Он-то думал Егору красивую жизнь устроить, вытащить из нищеты! А реальность, сука, щёлкнула по носу. Деньги, оказывается, не сыплются с неба.

Кирилл не хотел работать за копейки, но как выкрутиться, не представлял. Хотел ли он вообще работать — этого вопроса пытался не касаться даже в мыслях.

Отправившись в обратный путь под прохладным дыханием кондиционера, Калякин немного разгрузил мозг. Стелящиеся под колёсами километры успокаивали, часть внимания забирали на себя ухабы, ещё часть — сидевший справа, утомившийся от жары и беготни Егор, но мысли всё равно лезли. Например, а не позвонить ли родителям?

Кирилл решил поделиться своими сомнениями и сделал музыку тише.

— Егор… я бы мог предков насчёт работы подключить. Наверняка, у бати есть здесь какие-нибудь связи… или через местных депутатов — они же все друг друга знают. А все депутаты, как правило, директора или бизнесмены, вот и местечко мне тёпленькое найдут.

Рахманов посмотрел на него безо всякого выражения. Его обострённое чувство справедливости не принимало блата и блатных. Наверное, вся эта грязь у него ассоциировалась с козлиной-отцом.

Кирилл с тяжёлым сердцем вернул взгляд к дороге, проследил за ехавшей навстречу «пятёркой» со стариканом в очках за рулём.

— Не бойся, я всё равно звонить им не буду. Ты видел моих родичей — они от меня отказались. Им пидор в доме не нужен. Я здесь уже неделю, а они даже не чешутся. Не звонят.

— Твой телефон разряжен, — без интереса напомнил Егор.

— Приехали бы! — взметнулся Кирилл, поёрзал задом в кресле. — Когда им было надо, сразу прискакали, а сейчас я им на хуй не сдался! Забыли, верно, про меня. Они совершенно не такие, как твоя мама. Для них слова «добро», «любовь» не существуют. Только «деньги». Деньгами балуют, деньгами наказывают. А потом удивляются, что из детей быдло и пидорасы получаются.

Через секунду Калякин громко рассмеялся, будто удачной шутке.

— Это я не про тебя, — проговорил он. — Это я про себя. С тобой совсем другая ситуация. А скажи!.. — его вдруг осенило задать логичный и крайне любопытный вопрос. — Ты как маме Гале признался? Что она сказала? Это было до или после болезни?

— До, — ответил Егор. — Примерно за год. В конце осени. Не думай, я тоже боялся признаваться.

— Да ну, — не поверил Кирилл, — у тебя мировая мамка!

— Но она же мамка, — резонно уточнил Егор, усмехнулся. — Страшно признаваться, что ты не такой, как все. Я боялся её огорчить… разочаровать. Дома мы как-то никогда не обсуждали голубых, я не знал, как мама к ним относится. Я не знал, и что сам голубым стану. Уехал учиться в институт нормальным, а приехал… — Он закончил фразу ещё одной ироничной усмешкой, в глазах плясали чёртики.

Кирилла охватила ревность, как всегда, когда он приближался к теме личной жизни Егора. Даже за дорогой перестал следить и растряс их по ямам. Тайна первой любви так и манила к себе, волновала кровь. Надо было пользоваться моментом и спрашивать.

— Ты в институте понял? А как? Расскажи! Ты же знаешь, как у меня вышло…

— И у меня так же вышло: познакомился с однокурсником, и, — Егор отвернулся, хмыкнул, потёр щёку, будто собираясь поведать о каком-то конфузе, — он мне понравился. — Когда повернулся и заглянул в глаза, озорно улыбался. Дразнил, сука. Признание в симпатии к другому оставило на душе Кирилла ожоги самой тяжёлой степени.

— Это был Виталик? — не помня себя, поинтересовался он.

Егор перестал улыбаться, встревожился:

— Откуда ты знаешь про Виталика?

— От верблюда, — пробурчал Кирилл. Поля заканчивались, по правую сторону от дороги на горизонте драконьей спиной возвышался зелёный массив, а меж деревьев серели и краснели крыши домов. Было ощущение, что он заучил этот кантри-пейзаж наизусть. Не хотелось, чтобы дорога заканчивалась. На ней они вдвоём, в темном пространстве, бок о бок, и сегодняшний день насыщен откровениями. Он снизил скорость.

Егор молчал. Его губы были чуть приоткрыты, а взгляд опять погрузился внутрь. Кириллу пришлось ответить, хоть он не хотел сдавать информатора и тем более не хотел, чтобы информатора ругали.

— Мне Андрей сказал. Я не шпионю за тобой, не подозревай меня. Но я ревную! Я имею на это право! Уже давно хочу посмотреть, что за ферзь такой, на которого ты запал. Хочешь, в обратку расскажу про своих баб? Я их ни одну не любил, только чпокал. «Насадки на хуй» — вот как их называют. Повертел и «пошла на хер, следующую подавайте». Мудилой я был?

Кирилл говорил с несвойственным ему мрачным весельем. На грани сознания ассоциировал себя с каким-нибудь драматическим актёром на тёмных театральных подмостках, выкладывающимся по полной. Гамлет. Бедный Йорик. Егор молчал, а он уже не мог остановиться.

— Ты его любил, а меня не любишь… Может, потом полюбишь, когда достоин буду. — Кирилл непроизвольно вздохнул. — Я знаю, что ты хранишь его фотографию в телефоне… Я не лазил по твоему телефону, это мне тоже Андрюха сказал. Ты хранишь три года фотографию… козла, — Кирилл едва удержался, чтобы не употребить матерщинное «уёбка», — который тебя бросил… Я ещё тоже не заслужил прощения за быдляцкое поведение, но… обидно так!.. — он до боли прикусил губу и впился ногтями в оплётку руля, потому что начинали щипать глаза. — Я не лазил в твой телефон, хотя возможность была. Я не видел Виталика, и это, блять, мне покоя не даёт!

В который раз воцарилось молчание. Тихо мурлыкала музыка, шумели пыль и мелкий гравий под колёсами. Кирилл в разрушающем ревнивом негодовании включил поворотник и за указателем «Островок» выкрутил руль вправо, машину сразу затрясло на неровностях щебёночного покрытия. Оказавшееся впереди солнце ударило по глазам, вынуждая сощуриться. В селе за три часа их отсутствия ничего не изменилось, только ослепительнее стали блики на оцинкованных крышах. Бабки, сидевшие утром на лавке, попрятались от жары по домам. Кур, собак и котов и тех не было. Коттедж банкирши окутывала тишина, только красные, жёлтые и прочие головки цветов выглядывали из-за чугунного кружева забора.

Затормозив перед домом Рахмановых, Кирилл остался сидеть, не заглушая двигатель, чтобы дать ему остыть. Егор тоже не сдвинулся с места.

— Ты чего? — удивился Кирилл. В среднем выходящем на улицу окне колыхнулась занавеска, и на мгновение показалась любопытная мальчишечья физиономия. Егор брата не видел, он приподнял зад над сиденьем, просунул сложенные лодочкой пальцы в узкий карман джинсов и извлёк из него свой допотопный телефон. Кирилл догадался, что будет дальше.

— Не надо! Не надо! — замахав руками, попытался остановить он парня. За приступом благородства надеялся, что Егор не послушает и доведёт дело до конца. Взгляд когтями коршуна впивался в его нажимающие на подсвеченные жёлтым клавиши. Картинки быстро сменялись, в основном, это были встроенные фирменные темы и несколько мелких нечётких фотографий.

— Вот, — сказал Егор и протянул телефон экраном вперёд. — Это Виталик.

Забирая старомодный девайс, Кирилл жадно смотрел на блёклую фотографию, сделанную крупным планом. На маленьком экранчике на фоне зимы лицо занимало почти всё пространство, и оно было… отвратительным! Нет, возможно, это предвзятость заставляла так воспринимать, Кирилл это краем сознания понимал, и Виталик был не уродом: молодое, совсем школьное овальное лицо с большими серыми или голубыми глазами, тонкие губы, обычный нос, широкие, чуть срастающиеся к переносице тёмные брови. Ушей, прически и цвета волос не видно из-за серой вязаной шапки с помпоном. Виталик был, конечно, не уродом, но выражение его лица — чванливый ботаник. Кирилл многих таких фруктов перевидал в школе, во дворе и во всём городе, над многими поиздевался. Они только в компании тихонь храбрые да хвастливые, залупаться любят, а как на нормальных пацанов попадут, так очко поджимается.

— Я фотографию не удаляю, потому что она не удаляется: телефон старый, сломался, половина функций не работает, — объяснял тем временем Егор. — И другие не могу удалить, которые Андрюшка маленьким баловался, наснимал. Давно бы всё удалил, чтобы на глаза не попадалось. И тебя не могу сфотографировать, чтобы твою фотку хранить: камера тоже заклинила.

Говорил Егор и серьёзно, и легко, и без упрёка. Как-то по-доброму, как его мама. Однако Калякин думал о своём, всё сравнивал свою внешность с осклабившейся мордой прыщавого хмыря. В реальности, может, Виталюша и был привлекательнее, но на этом фото был жаба-жабой. Ладно, вполне сносной жабой, но не четой красавцу Егору. Себя Кирилл посчитал более подходящей парой.

— И ты любил вот это чмо? — спросил он, продолжая елозить взглядом по пиксельному лицу. — Я его не оскорбляю, но не понимаю, как можно влюбиться вот в это?

— Я уже и сам не понимаю, Кирилл, — отбирая телефон, сказал Рахманов. — Мы детьми были, только школу закончили, у нас обоих никогда не было отношений, он тоже из деревни, а секса хотелось, вот и… Но он был весёлым. Обратил на меня внимание, я и заинтересовался. Два неудачника…

Хлопнула калитка, на улицу, прерывая их разговор, вышел нескладный Андрей в слинге из цветастого платка для сломанной руки. Уставился на них, не выходящих из машины. Егор кивком спросил у него, что случилось. Младший повертел головой, отвечая, что вышел просто так, посмотреть, тогда Егор короткими взмахами руки велел ему отправляться назад и не мешать взрослым.

Закончив немой диалог, Егор снова повернулся к Кириллу. Тот уже заглушил двигатель, о котором забыл из-за вожделенной фотографии. Салон не успел нагреться, хотя солнце светило точно в лобовое стекло.

— Кир, у меня ещё времени не было, чтобы полюбить тебя. Сначала мне надо понять, что ты за человек. Сейчас ты мне нравишься, мне интересно с тобой, но ты был совершенно противоположным раньше. Я и вправду не мог представить, что захочу быть с тобой вместе…

— Да-да, я помню: «Даже под дулом пистолета я не буду с тобой», — прошептал Кирилл, заворожённо глядя на губы, которые произносили такие сладкие для его слуха признания, и, наклонившись, мягко поцеловал их. Язык Егора проник в рот, а дальше Калякин на несколько минут отключился, повинуясь только приливу страстного желания, унесшего его в небеса.

Кирилл разорвал поцелуй,когда шея затекла в неудобной позе в пол-оборота, но не сел ровно за рулём, а опёрся локтями о разделяющий кресла подлокотник, положил подбородок на кулаки. Дыхание стало глубоким. Член стоял гранитным столбом, только пока с этим ничего нельзя было поделать, зато можно радоваться, что хуйло Виталик вовсе не соперник. И ещё можно было закреплять свои позиции в любимом сердце.

— Егор, могу сказать тебе точно… каким бы я ни был, я никогда тебя не предам. Я найду работу, обещаю. Конечно, тебе тут помощник нужнее, но если…

— Кир, я не гоню тебя на работу, — перебил Егор, взгляд его из умиротворённого сразу стал встревоженным. — Картошки и супа у нас на всех хватит, просто некоторые расходы, машина, например…

Калякин приложил указательный палец поперёк его губ:

— Тсс, молчи, я сам всё знаю. На себя я сам буду зарабатывать, не волнуйся.

Взгляд Егора не стал спокойнее:

— Ты ещё можешь пойти учиться, не оставаться здесь.

— Нет, ни за что! — безапелляционно ответил Калякин и сел нормально, потрогал руль. — Я решил, что брошу учёбу. Или на заочное переведусь. По фигу мне на дипломы. И не уговаривай, иначе сделаю так, что через месяц меня сами выпрут, и я вернусь к тебе.

Егор и не уговаривал. Это вселяло надежду и в его нежелание расставаться даже на пять-шесть дней в неделю. Егор просто кивнул и взялся за ручку открывания двери, намекая, что они засиделись.

Кирилл хлопнул себя по коленям и сообщил:

— Всё, собираемся!

Он выскочил из машины на солнцепёк, забрал с заднего сиденья пакеты, пока Егор забирал банки, и понёс их в дом. Прятавшиеся от жары под кустами куры выскочили из укрытия и погнались за ним как за кормильцем.

56

К обеду Кирилл умаялся. Доканывала не работа, к которой он привык, да и поручения ему давали пустяковые — накормить и напоить кур, собаку, набрать яблок поросятам, слазить в подвал за ведром мелкой прошлогодней картошки и накопать молодой. Даже «однорукий» Андрей, пока они были в городе, выполнил больше заданий брата, чем он. Собранные им огурцы, помидоры, болгарский перец, кабачки, лук, морковь, груши выстроились в разноцветных вёдрах вдоль стены на веранде в ожидании консервации. Больше всего забот доставалось, как всегда, главе их семейства. Егор разнёс заказы по соседкам, проделал дневные процедуры с мамой Галей, помыл в доме полы, пропылесосил, намыл и нарезал четыре огромные кастрюли картошки, тыквы и свёклы для скота, разжёг огонь в печурке на заднем дворе, и поставил вариться.

Их всех доканывала жара. Её буквально можно было пощупать. Листья висели в чахлой беспомощности, земля в огороде рассыпалась в пыль, любая пролитая капля мгновенно высыхала, над металлическими поверхностями стояло лёгкое марево, похожее на искажение пространства. Есть в тридцать восемь градусов в тени не хотелось, но Андрюха придумал для такой погоды самое правильное блюдо — окрошку. Огурчики, зелёный лучок, укроп, редисочка, яйца, мясо, картоха и самое важное — холодный домашний хлебный квас. Порезано, правда, было кое-как, но Кирилл не придирался.

— М-м, как вкусно, — похвалил он, только увидев огромную миску с намешанными продуктами и запотевшую, только что из холодильника, трёхлитровую банку кваса.

— Попробуй сначала, — поскромничал Андрей, доставая для всех глубокие тарелки, больше похожие на салатницы.

— Попробую сейчас, конечно, — сгримасничал ему Кирилл и повернулся к раковине, включил воду тонкой струйкой, взял мыло и принялся мыть руки. Егор ждал своей очереди рядом, улыбался, глядя на их смешки. В кухне, как и во всём доме, стояла духота, в зале крутился вентилятор, но сюда гоняемый им воздух не долетал. Даже мухи дохли от теплового удара. Как выход, все трое разделись до шорт.

Кирилл уступил место у раковины Егору, вытер руки полотенцем и сел за стол. Есть действительно не хотелось, но он насыпал себе полную тарелку и щедро залил квасом. Потом сделал то же самое и для Егора. Андрею только помог налить кваса, с остальным ловкий мальчишка прекрасно управился сам.

— Спасибо, — сказал Егор, присаживаясь. Взялся резать хлеб. Крошки летели по столу и на пол. Кирилл дождался, пока он отложит нож, подхватил кусочек, откусил, следом опробовал окрошку. Она оказалась обалденной, прохладой растекалась по желудку, откуда ни возьмись пришёл аппетит.

Некоторое время ложки стучали в тишине, иногда Андрей издавал чавкающие и прихлёбывающие звуки. На Кирилла по мере наполнения живота накатывала сонливость, уставшие мышцы расслаблялись, веки закрывались. Он решил, что так нельзя, и надо о чём-то срочно заговорить. Перебрав в уме скудный список вариантов, нашёл в закоулках памяти интересный вопрос и сразу его задал:

— Егор, а ты, значит, рукопашным боем занимался?

— Да, — прожевав, кивнул Егор. — Два года всего, в начальной школе, — добавил он, понижая существенность данного биографического факта.

Кирилл всё равно собрался развить тему, но его опередил потянувшийся за новым куском хлеба Андрей.

— А ещё ты три года занимался карате, — будто упрекая брата в скромности, напомнил он. Егор умалил и этот момент:

— Тоже в школе. С шестого по восьмой класс.

— Ты бы и дальше занимался, если бы тренер не уволился. — Потом парнишка повернулся к Кириллу. — В школе секция была от детско-юношеской спортивной школы, а потом тренер уволился, нового не нашли, и её закрыли. А я тоже хотел заниматься карате, но маленький был, меня не взяли. А сейчас у нас секции только по волейболу и лёгкой атлетике. Я на волейбол хожу. А Егор меня иногда карате учит, приёмчики показывает. У него здорово получается, сам может тренером работать! Он соревнования выигрывал!

— Ты слишком много болтаешь, — остановил поток восхвалений Егор, но он улыбался как очкарик-журналист, девушка которого наконец догадалась, что он супермен. Улыбка подтверждала слова мелкого.

Кирилл забыл про окрошку, про жару. Смотрел на него во все глаза.

— И ты… и ты не навалял мне тогда?

— А зачем?

— Ну как…

Они уставились друг на друга. Егор иронично улыбался, в красивых чёрных глазах блестела грустинка.

— И что было бы? Ты бы в милицию на меня заявил. Или дружков бы собрал со мной разобраться, а с толпой я бы не справился. Нет, Кирилл, мне неожиданности не нужны, я лучше перетерплю.

Кирилл не дышал от восхищения. У него в уме не укладывалось незнакомое трепетное ощущение — постижение любимого человека. Егор с каждым днём раскрывался всё с новой и новой стороны, и всегда это было нечто удивительное, хорошее. Обычный селянин, которого Пашка Машнов обозвал странным, был добрым, смелым, дружелюбным, страстным. Имел нечеловеческую выдержку. Вот кто со знанием приёмов карате может снести ежедневные оскорбления и не дать в зубы? Егор не о своём оскорблённом самолюбии думал, а о двух находящихся на его попечении людях. И молодец, потому что, Кирилл это знал, последствия могли оказаться плачевными. Пошевели Егор хоть пальцем, для прежнего Кирилла это стало бы поводом закопать пидора. Он позвал бы приятелей, ведь самому нападать на превосходящего силой противника было бы уже ссыкотно, а те никогда не прочь повеселиться. И действительно напали бы толпой, как шакалы, избили бы за то, что посмел возразить «правильному пацану», за то, что пидор, и просто так, оттого что сами отморозки.

Чем больше Кирилл видел внутреннюю красоту Егора, чем больше хотел походить на него, тем сильнее он… нет, не завидовал, как пытался ввернуть гаденький внутренний голос… тем сильнее он влюблялся. Просто глаз не мог отвести от Егора, столько дерьма пережившего, но не запятнавшего себя злобой и пороками. Егора, рождённого для великого, светлого, и не жалеющего, что остался на самом дне. Егора, такого настоящего на своей скромной кухне перед тарелкой незатейливой окрошки. Егора, который всегда стремится разобраться в ситуации, а не кружить сгоряча.

— Кир, о чём задумался? — позвал Егор.

Калякин выплыл из розовых грёз, рассеянно улыбнулся:

— О том, что люблю тебя.

Он протянул руку к Егору и переплёл их пальцы, думая, какое это волшебное прикосновение. Им необязательно было разговаривать, смотреть в глаза, чтобы понимать друг друга, чувствовать тепло сердец и поддержку — для этого им хватало крепко переплетённых пальцев. И мир вокруг замирал.

— А за что Егор тебе навалять должен был? — с детской непосредственностью прервал их зрительный обмен амурчиками Андрей. Кирилл собрался ответить, рассказать честно, но Егор, вынимая руку, его опередил.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — сказал он, сохраняя в глазах мальчишки хорошую репутацию для их четвёртого члена семьи. Калякин оценил и этот жест.

Снова застучали ложки, выскребая из тарелок последние кусочки вкуснятины.

57

Вечером Кириллу было в тягость прополоть даже две грядки картошки. Всего их на сегодня осталось шесть, можно и закончить, если бы не навалившаяся через десять метров ползания на корточках с ведром под мышкой лень: всё-таки трудоголиком он магическим способом не стал. Любовь любовью, а притяжение дивана — почти как закон физики. Отвлекал себя мыслями о поиске работы, а от безрадостных мыслей о работе отвлекался шаловливыми фантазиями о Егоре. Их отношения могли ведь начаться не так: Егор не стерпел бы наездов, ударил, завязалась бы драка, они покатились бы по траве, и кто-то наверняка оказался бы сверху. Они бы долго смотрели в глаза и поцеловались бы, внезапно осознав непреодолимость влечения, химии.

Солнце отдыхало в верхушках деревьев, которые сегодня изрядно прожарило. Не польёт дождь, так вся листва быстро пожелтеет и облетит, и так на берёзках и клёнах есть рыжие проплешины.

Кирилла, как и деревья, мучила жажда. Комары, вылетевшие из своих сырых укрытий, как только градус жары снизился на пару отметок, пищали над ухом, лезли в лицо. В общем, не работалось сегодня. Днём он тоже просидел на попе, пока Егор варил и закатывал в банки лечо, грушевое повидло и кабачковую икру, лишь помогал ему по мелочам — воды принести, банки подать, лук в мясорубке — прикольном ручном механизме тысяча девятьсот шестидесятого года выпуска — перекрутить.

Еле-еле добив две грядки, Кирилл высыпал траву из ведра в старую, жухлую кучу на дальней меже и, снимая перчатки, оглядел огород. Работы осталось на час-полтора, обрамлявшие картошку подсолнухи находились совсем рядом. Четыре грядки, до захода солнца можно успеть. Только не хотелось: не к спеху ведь, копать ещё дней через пять или шесть. Наверно, в тот день он очень устанет.

Внутренний голос затосковал о городе, где еда продаётся в бургеркингах, а не растёт в земле с сорняками. Нытьё выходило очень убедительным, манящим. В пику ему Калякин дал себе слово прополоть хотя бы ещё две грядки, а последние оставить на завтра. Но прежде он сходит попить, а вернётся и всё доделает.

Отогнав круживших перед лицом комаров, Кирилл направился в дом. По пути под яблонями подобрал в траве яблоко с красно-полосатым бочком. Потёр о штаны, откусил. Кроме приятного сладко-сочного вкуса во рту появился привкус гнилости. В яблоке была бурая трухлявая червоточина. Кирилл тут же выплюнул недожёванную мякоть, надеясь, что не успел проглотить червя. Зашипел от досады, выкинул огрызок, сплюнул ещё несколько раз, пока гнилостный привкус не пропал. Вот тебе и деревенские яблочки из рекламы сока! Магазинные фрукты лучше — в них червей не бывает.

Теперь точно требовалось попить и прополоскать рот.

Егора, чистившего коровник, Кирилл слышал, но не видел. На заднем дворе у загонов издавал звуки музыки хрипящий магнитофон, играл какой-то старый-престарый плохо записанный рок — Цой или кто-то такой. Младший Рахманов, возившийся там, фальшиво подпевал.

Калякин, не останавливаясь, прошёл в дом. В окутанной сумраком прихожей и на теневой кухне стояла тишина, холодильник и тот замер в режиме покоя. В большой комнате тикали часы. Лишь его шаги топотали по скрипучему голому крашеному оргалиту. Взяв со стола кружку, Кирилл протянул руку к ведру с водой. Однако сухое горло и словно раздувшийся от жары организм потребовали не тёплой, нагревшейся за день влаги, а холодного питья. Оно нашлось в холодильнике, к тому же на выбор — сваренный им вчера компот и приготовленный Егором квас. Кирилл отдал предпочтение кислому, налил кружку кваса и большими глотками выпил. Затем налил добавки, полкружки, чтобы оставить братьям, и тоже выпил, уже смакуя. Слышал звук своих глотков.

В животе образовался холодок. Правда, после питья желания полоть картошку только поубавилось. Кирилл постоял немного и, неосознанно тяня время, тщательно сполоснул кружку, поставил на стол, ещё постоял. Затем вытолкал себя в прихожую, но там завис, глядя через окаймлённый шторами дверной проём на диван. Сей предмет мебели сейчас будто обладал собственной гравитацией и влёк Кирилла к себе. Никто ведь не узнает, если он приляжет на десять минут. А если узнает, ничего не скажут, в этом доме ко всем относятся с пониманием, особенно к гостям.

Он не гость! Кирилл решительно оборвал пагубные мысли — он не гость, а часть этой семьи, и тоже должен относиться ко всем с пониманием! С пониманием того, что Егор сейчас наёбывает как каторжный, значит, нечего зад на диване отлёживать! Он развернулся, чтобы идти, как услышал слабый голос из спальни:

— Кирюша, это ты?

Галина почти сразу научилась различать его по поступи. Зрение у неё было ослаблено, а слышала она остро.

— Да, мам Галь, — с искренней благожелательностью откликнулся он. — Что-нибудь надо? Я на огород обратно собирался, попить заходил.

— Подойди ко мне, пожалуйста, — попросила она тихо и медленно, что Кирилл скорее догадался, чем расслышал. Посетовав совести, что не виноват в задержке прополки, он поспешил в спальню. Потребности мамы в этом доме тоже были в приоритете.

Кирилл в пять больших шагов преодолел зал и, отодвинув шторы, просунул голову в тесную комнатёнку, из которой по дому разносился запах лекарств и дезинфицирующих средств. Взгляд сразу упал на постель, где лежала высохшая женщина в белой ночной рубахе. В принципе, ему больше некуда было падать: кроме односпальной кровати, комода и стула там не было ничего. На стуле, старомодном, деревянном, сидели сыновья, когда кормили Галину или читали ей книги и газеты.

Свет от единственного окна висел серой вуалью, сглаживая углы и очертания предметов.

— Я пришёл, мам Галь…

— Кирюша… — она всегда звала его так. — Ты поговорил с Егорушкой?

Кирилл замялся. Отведя глаза, сделал шаг в комнату и сокрушённо опустился на стул.

— Нет. Я… Просто я считаю… Я знаю… — попытался объяснить он, но необходимость произносить трепетные, слезоточивые речи всегда ввергала его в ступор и смущение. — Я знаю, что Егор откажется. Он очень любит тебя, мам Галь. Если я заикнусь отправить тебя в богадельню, Егор меня выгонит, а я его люблю. — Постепенно монолог давался легче, появились шутливые интонации. — Я без него не могу, так что не надо вбивать между нами клин, ага? К тому же я его поддерживаю: не надо тебе в богадельню. Тебе лечиться надо, на ноги вставать, а не списывать себя со счетов.

У Галины задрожали губы.

— Помирать мне пора… Избавить ребят от обузы… Жизнь им порчу, камнем на шее вишу.

В больших блёклых глазах заблестели слёзы. Кириллу стало не по себе. Утешать он не умел, но постарался хотя бы не испортить.

— Мам Галь, ну что ты? — Он взял её за руку, только потом по холоду и безжизненности понял, насколько это бесполезный жест, но не отпустил. — Ну будет тебе… Не говори так… Егора с Андрюхой расстроишь. И меня, я ведь тоже к тебе привязался. Ты лучшая мамка на свете, не лей слёзы.

Галина едва заметно кивнула и моргнула. Кирилл аккуратно вытер мокрые следы с её тёплых щёк, поскольку она сама не могла этого сделать. Он бы обнял её, да постеснялся.

— Твой телефон звонил, — перевела щекотливый разговор Галина.

— Да? — удивился Калякин, вспоминая, что поставил смарт на зарядку перед уходом на огород и включил его, собирался завтра в городе поймать стабильный сигнал и выйти в интернет, посмотреть, что там к чему, поискать работу на сайтах. При включении обнаружились с десяток эсэмэсок от банков, сотового оператора и МЧС, два пропущенных звонка от матери и на этом всё — его, как опущенного, бойкотировали. Жалеть об этом не стоило.

Кирилл встал со стула, вышел в зал, где рядом с телевизором на тумбочке лежал смартфон, отсоединил от зарядного устройства и вернулся на стул, просматривая на ходу.

— А, фигня… это мать звонила… Наверно, ей оповещение пришло, что абонент появился в сети.

— Она волнуется, — с позиции своей доброты предположила Галина. Она, конечно, уловила толстым слоем намазанное пренебрежение.

— Это ты так думаешь. Ей по фигу на меня. — Кирилл заблокировал экран, отложил смарт на комод. Он собирался отдать его Егору, чтобы тот выкинул свой глючный аппарат вместе с рожей Виталика. Или купить ему новый.

— Почему ты так о маме?

— А как ещё о ней?

— Маму любить надо, — наставительно произнесла Галина. У Кирилла от этих слов вспыхнуло ещё большее отторжение к своей матери-показушнице. Он собрался рассмеяться и воскликнуть: «За что её любить?» Не сделал этого, вспомнив, как только что утешал и подбадривал чужую мать. К своей он таких чувств не испытывал её же стараниями, в груди таилась жгучая обида. Кирилл не стал изливать желчь только из уважения к Галине.

— Она пять дней обо мне не вспоминала. Выключен телефон, да и ладно.

— Она позвонила…

— Если волнуется, могла и приехать! Машины у всех есть! — Кирилл всплеснул руками и охладил пыл. — Они с папашей просто бесятся, что я с Егором. Сын пидо… голубой — им это не нравится, позор рода! Вот ты, мам Галь, поняла Егора!..

— Как не понять, он же моя кровиночка.

Кирилл вздохнул. Его совсем не напрягало изливать душу женщине, у которой шевелятся только губы и глаза. И перед ним замаячила возможность узнать то, чего не добился от Егора.

— Мам Галь, а как он тебе признался? Что сказал?

— Признался? Сейчас вспомню. Осень была. Он приехал на выходные и ходил сам не свой, будто больной. Вижу, хочет что-то рассказать, да боится. Уж и я испугалась, думала, стряслось что. Спрашиваю сама: «Егорушка, что случилось?» Он отвечает: «Мама, с парнем одним познакомился», а сам дрожит. Я не поняла. «Что в этом плохого?» — спрашиваю.

Галина говорила медленно, отдыхая и облизывая губы между фразами, Кирилл не торопил, сидел, затаив дыхание.

— Егорушка аж затрясся после моего вопроса. Говорит: «Мама, мы встречаемся. Мама, я понял, что не такой, как все». Тут и я всё поняла. Разревелась, слёзы ручьями текли. А он-то приготовился, что я ругать его буду. Решил, что из-за его слов реву. Что невзлюблю его. А я ревела… из-за него и ревела. Обняла его… тогда ещё умела обнимать… целую, а сама приговариваю: «За что же тебе это, деточка? Тяжело тебе в жизни придётся». Поплакали, поговорили и решили пригласить этого мальчика к нам познакомиться.

— Виталика?

— Да, Виталика.

— И как он вам? — злорадно спросил Кирилл, зная, что этот чмырь маме Гале не понравился. Ему эту информацию Андрей слил, теперь хотелось её из первых уст услышать.

— Не очень хороший мальчик. Грубое слово мог сказать, над животными издевался. Гордыня процветала. Но промеж собой у них с Егором ласковые отношения были.

— Но я же лучше? — ревниво осведомился Кирилл, умалчивая, что живодёрство и сквернословие, а также куча других пороков были его хобби. Были.

— Ты замечательный, Кирюша. Егорушке с тобой повезло.

— А мне с ним.

— Натерпитесь вы ещё бед, ребята. От общества нашего натерпитесь. Берегите свою любовь, держитесь друг за друга.

В комнате совсем стемнело, превратилось в однообразно-серое. Электрическим светом разбивать эту тёплую атмосферу было жаль.

— Будем беречь, мам Галь.

— Ты, Кирюша, маме перезвони. Она поймёт тебя. Она мать твоя, она тебя выносила.

— Если бы всё было так просто, — ответил Кирилл, но пообещал. Потом забрал смартфон и отправился звонить на улицу, заодно посмотреть, не нужна ли помощь. На картошку идти уже не было смысла.

Корова протяжно мычала в хлеву, значит, Андрей её привел, а Егор готовил к дойке. Кирилл повертел головой, выбирая сторону, в которую идти, и выбрал улицу. Поговорит с чокнутой маман без свидетелей, заодно глянет, приехал ли «Опель Мокко».

Тихо, чтобы щеколда не звякнула, Кирилл выскользнул за калитку, дошёл до обочины, где скучал его «Пассат», и первым делом повернулся к коттеджу. Банкиршиной машинёнки не было. Слиняла, коза: стыдно Егору на глаза показываться?

Кирилл встал под деревьями, чтобы летучие мыши не спикировали ему на темечко, вызвал номер матери. У неё вместо гудка играли отвратные «Белые розы».

Песня прервалась, и возник командирский голос матушки:

— Кирилл! Ты не отвечал на мои звонки!

— И что? Ты готова меня понять и простить?

Она его как будто не слышала.

— Немедленно возвращайся домой!

— Я Егора люблю, мам. С ним хочу быть.

— Ты опять за своё? — мама театрально ужаснулась, будто не знала, что её сын вторую неделю трахается с парнем. — Немедленно возвращайся! Скоро учёба начнётся! Девок у тебя вагон будет!

— А, ясно, — протянул Кирилл. — Тогда мне твоя учёба на хуй не сдалась. Я бросаю институт и устраиваюсь на работу. Я уже искал. Дворником или слесарем в комсервисе. Или продавцом в «Магните».

— Кирилл! — голос матери зазвенел. — Кирилл! Как ты бросишь институт? Ты что, в армию захотел?! Тебя сразу заберут!

Калякин ахнул. Про армию он забыл. Что же, теперь придётся учиться? Теперь всем планам конец?

Тревоги

Кирилл онемел от шока от собственной недальновидности. Мать воспользовалась замешательством сына, увидела в нём свой успех и ринулась в новую атаку. Нет, ей бы, правда, в армии командиром служить или, на крайняк, генеральской женой быть.

— Кирилл! — загремел в ухо её голос. — Немедленно возвращайся домой! Немедленно, пока я не приняла меры! Я не дам тебе попасть в армию! И учёбу бросить не дам, так и знай! И отец на моей стороне!

Эти крики и угрозы бесили. Кирилл недовольно зарычал, борясь с желанием послать мамашу на хуй. Кое-как сдержался и выпалил в том же тоне:

— Учёбу я всё равно брошу, ясно? А если не хочешь, чтобы меня в армию загребли, помогите откосить! Отец говорил же, что у него связи есть!

Мать театрально охнула в трубку.

— Откосить, чтобы гомосексуализмом заниматься?! Нет!

— Что нет-то? Теперь скажи, что лучше в казарму меня отправишь! Давай отправляй! Там одни молодые хуи с задницами!

Кирилл расхохотался, представляя, что говорит это матери в рожу, а не в микрофон смартфона. Он, конечно, понимал, что Елена Петровна Калякина баба стреляная, её по-настоящему, без актёрских выкрутасов, из равновесия вывести сложно, однако удовольствия хотя бы попытаться сделать это лишать себя не хотел. С другой стороны, а вдруг её накрашенная физиономия сейчас действительно вытянулась? Вот умора!

— Тебе ещё два года учиться, — угрожающе холодным голосом, не дожидаясь прекращения смеха, произнесла мать, — и ты их отучишься.

Смех резко оборвался. Кирилла всё достало.

— Ага, надейтесь, — сквозь зубы прошипел он в трубку, держа её перед лицом и глядя на фотографию перекошенной мамаши на экране. — Ваш ёбаный институт я брошу, а от армии найду, как откосить. Я в леса убегу, пусть ищут. Поняла?

— Кирилл, ты вынуждаешь нас принять меры.

— Какие хоть меры? — Кирилл опять раздражённо взбрыкнул, но по позвоночному столбу прошла ледяная волна. Он подумал о Егоре, на которого могут спустить всех собак. Бешеных собак.

— Узнаешь, — пригрозила мать. — Послушай меня и возвращайся домой. Мы простим тебе эту блажь.

Закончила маманя как грёбаная богиня правосудия, голос её был твёрд, тон безжалостен и неумолим. Только говорила она клишированными фразами из фильмов — тьфу! Не могла что-нибудь пооригинальнее придумать. Кирилл опустил руку с мобильным и смачно сплюнул на землю. Как его всё задолбало! Взрослые эти, сучары, задолбали! Да он сам взрослый, сам знает, как ему быть! Если не хочется ему учиться, почему он должен каждый день ходить на дурацкие лекции и получать профессию, которая ему не интересна? Кто сказал, что это делать «надо»? Кому надо? Если в армию он идти не хочет, почему его заставляют туда идти? Кто, блять, вправе распоряжаться его жизнью и молодостью? Почему не служат только те, кому это нравится?

Кирилла мутило. Отчаянное положение выворачивало его наизнанку: как ни поступи, всё плохо. Не хотел он никуда уезжать, хотел быть с Егором — помогать ему, трахаться. Да и кто заставит его уехать? Не силком же поволокут? Меры предпримут? Пусть только попробуют!

Никогда не отличаясь послушанием, Кирилл и сейчас решил забить на давление родителей. Выкрутится как-нибудь, не в первый раз. Главное, чтобы Егор не узнал, а то опять заведёт разговор про институт и неожиданности — меньше знает, крепче спит. Молчание для их же совместного блага. Правда способна разрушить их тихое деревенское счастье.

Решение послать предков в долгое пешее путешествие взбодрило Калякина. Он быстро выкинул хрень про армию и угрозы из головы. Спрятал смарт в карман, посмотрел наверх в поисках порхающих впотьмах летучих мышей и пошел во двор. Проснулась и принялась глодать совесть за четыре недополотые грядки и отлынивание от дел. Эти муки были крайне неприятны, до июля месяца Кирилл вообще не подозревал о существовании таковых.

Сумерки висели синим покрывалом, на заднем дворе у хлева горел фонарь, свет падал на кирпичную стену оранжево-белым пятном, даже издалека было видно, как на него летит мошкара. Кирилл тоже направился туда, собираясь хоть какой-нибудь работой искупить вину и заткнуть совесть.

За хлевом мужским баритоном ещё хрипел магнитофон. Дверь в коровник оказалась распахнутой, корова не мычала, её соседи с пятачками похрюкивали редко и тихо, похоже, накормленные до отвала. Хорошо слышалось, как о стекло светильника бьются глупые жуки и бабочки. Гоголевской таинственности вечеру добавляли лающие вдали, в другой деревне, собаки и квакающие на реке лягушки.

— Кир, ты куда?

Кирилл подпрыгнул от неожиданности. Заслушавшись лягушек, представляя сцены из недавно просмотренного «Вия», почему-то пришедшие на ум посреди полутёмного двора, он не заметил стоявшего у тянувшегося вдоль забора верстака Егора. Калякин думал, что тот доит корову, и двигался туда. Хотя, да, звона тугих струй молока об эмалированные стенки ведра среди ночных звуков не было. Не привыкнет никак к сельской действительности, внимательности ноль.

Обругав себя за это, Кирилл подошёл ближе, жестикулируя на ходу.

— Да так… просто… Думал, ты в сарае.

— Нет, я уже управился, — сообщил Егор. Он улыбался и совсем не дулся за самовольную отлучку с барщины. От его благодушия Кириллу стало ещё хреновее.

— Давай я тебе чем-нибудь помогу? — быстро предложил он и устремил взгляд на верстак, выискивая, чем можно помочь. Верстака свет от фонаря почти не достигал, но пузатые «четверти» хорошо проглядывались сквозь темноту, спасибо налитому в них белому молоку. Их было три, одна неполная.

— Надо в холодильник отнести, — последил за его взглядом Рахманов. — Возьмёшь одну?

— Могу и две взять! — обрадованно откликнулся Кирилл, шмыгнул носом и потёр руки. Но хватать банки не кинулся, замялся, неловко поведя опущенными плечами. — Егор, я не хуи пинал… Ой, извини. Не бездельничал. Я с мамой Галей разговаривал. Она позвала, когда я пить ходил. Ей скучно было. А потом своей звонил, и сразу сюда.

Егор внешне не проявил интереса, но последовавший вопрос, ложно-вежливый, выдал его. Даже то, что он отвернулся и принялся вытирать с верстака капли молока скомканной тряпкой, не помогло скрыть охватившего волнения.

— Что тебе мама сказала?

— Да ничего. Сказала, что сын-пидор ей не нужен. — Кирилл отмахнулся, даже не замечая, что утаивает значимые моменты. Его и вправду уже не заботили призрачная армия и абстрактные меры принуждения, они мигом выветрились из головы, как только Егор обнаружил тревогу за судьбу их отношений. Значит, они для него важны! Вот в таких мелочах, милый, и проявляются истинные чувства!

Кирилл очнулся от эйфории, когда обнимал Егора за талию и улыбался во весь рот. Рахманов смотрел на него, как на дитё малое.

— Ой, — ещё шире растянул губы Калякин и отпустил тёплое, тонкое тело, быстро сгрёб две ближайшие банки и крепко прижал к бокам, напомнив себе этим дымковских расписных баб. — Вот. В холодильник? Который в чулане? Да как два пальца… ну… гхм… я пойду, в общем.

Но он задержался ещё на несколько секунд, не в состоянии оторваться от лучащихся глаз Егора, который так редко проявлял веселье и задор. И пусть он сейчас опять молчал, Кирилл знал, что про себя ведёт очень оживлённый диалог. Возможно, даже признаётся в любви, просто ему трудно выразить это вслух, переступить через психологический барьер. Ерунда — куда романтичнее стоять вместе под звёздным небом и молчать, прикасаясь друг к другу сердцем.

— Что стоите? — Из темноты вынырнул сначала яркий белый луч фонарика, скользнул парням под ноги, и за ним сразу раздался звонкий голос Андрея, зашлёпали по пяткам стоптанные подошвы сланцев. Он остановился и поставил единственную здоровую руку в бок. Чуть наклонил голову.

— Кто стоит? — притворно удивился Кирилл. Его ослепил режущий свет. — Где ты видишь? Я уже иду. — И он ускользнул в темноту переднего двора. Братья за спиной ещё о чём-то тихо разговаривали.

58

В деревне Кирилл научился ценить каждый отход ко сну. Неописуемым наслаждением было вытянуть гудящие ноги, закрыть глаза и помнить, что впереди целых семь часов без работы. Глаза сами закрывались в первую же минуту, но как спать, если рядом лежит парень, по которому сходишь с ума? Лежит тоже уставший, также вытянув гудящие ноги с соблазнительными коленками. Притом лежит голый, из-за духоты даже без простынки, и от его волос вкусно пахнет шампунем, а кожа чистая, без капли пота, и горячая.

Кирилл хотел его, поэтому боролся со сном, по привычке прислушиваясь к звукам. Смазка и презики у них были запиханы под подушки. В доме стояла тишина, тикали часы. Он ждал знака Егора. Минуты противостояния с дремотой текли очень долго, счет вела она. И кажется, выиграла: Кирилл вздрогнул от скользнувших по бедру пальцев и открыл глаза. Ушную раковину обдало жаркое дыхание, губы прижимались к ней плотно-плотно:

— Твоя очередь сверху.

Кирилл приподнялся на локте, посмотрел на Егора, надеясь, что он разглядит удивление на его лице. Однако тьма в маленькой спаленке без окон была кромешной, и пришлось тоже наклониться.

— Нет. Ты.

Егор помотал головой, отчего подсохшие волосы разметались по подушке, издавая лёгкий шелест. Он взял Калякина за руку, ту, которая не подпирала упрямую башку, и потянул на себя. Кирилл пахом ткнулся в его бедро, прижался животом к боку и после ощутил свою эрекцию. При таком близком контакте уверенность в распределении ролей таяла, он хотел проникнуть в тугое отверстие, почувствовать сжимающее давление на член. Хотел овладеть Егором, дать ему свою любовь и ласку, получить то, что позволялось чванливому ботанику Виталику! Последнее обстоятельство злило Кирилла больше всего и придавало решимости действовать, хоть он немного терялся перед необходимостью вести в гейском сексе. Снизу — ляг, ноги раздвинь и наслаждайся, а верхним быть — надо навыки иметь. Вдруг это не то же самое, что бабу в жопу ебать?

Ладно, как-нибудь разберётся, не маленький. Кирилл хотел, горел желанием, но у него оставались сомнения. Много сомнений и веских доводов против, из-за которых лучше перетерпеть и получить пассивный кайф. Он опять наклонился к Егору.

— Не жертвуй.

Егор покачал головой и снова раздался еле слышный шелестящий звук. Истолковав немой язык, Кирилл продолжил:

— Не верю. Не надо.

Губы Егора шевельнулись в посеревшей тьме, однако Кирилл ничего не разобрал. Ответ он понял по кулаку, обхватившему его твёрдый пенис, и погладившему головку большому пальцу. Ласка вызвала сноп искр удовольствия от паха к животу. Кирилл непроизвольно толкнулся в сжимавшую руку, чуть не прищемив расслабленную от жары мошонку. Толкнулся снова, уже аккуратнее, ловя новый кайф. Думал, как хорошо было бы сейчас потрахаться по-нормальному, по-мужски. То есть, конечно, присунуть, а не давать жарить себя, хоть ему это нравится — Егор же сам просил.

Было трудно остановиться — каждый толчок и сжатие пениса кулаком распаляло и распаляло, член стал скользким от смазки. Выручила громко скрипнувшая от его размашистых движений бёдрами кровать. Кирилл очнулся и замер, слыша своё глубокое дыхание. Стёр пот со лба, а потом опустил руку вниз и разжал продолжающие медленно дрочить пальцы, осторожно вынул из них свой орган.

— Не надо, — сказал он не на ухо, и тихий шёпот отчётливо прозвучал в ночном безмолвии. — Кто-нибудь опять скажет, что я пользуюсь твоим телом.

Егор не шикнул на него за необоснованное несоблюдение тишины, но сам ответил почти беззвучно.

— Я, — он выделил это слово, — так не скажу, Кир.

На этот раз промолчал Калякин. Боролся со своими соблазнами, глядя в чёрные искренние глаза, поблёскивавшие в темноте. Егор продолжил, улыбка чуть тронула его губы:

— Я устал, мне тяжело будет работать сверху. Я полежу, а ты всё сделай. Давай, Кир, время идёт.

Время шло. Количество отведённых на сон и отдых часов и минут неумолимо сокращалось. И Кирилл перестал ломаться и изображать благородного. Он быстро сунул руку под подушку, сгрёб смазку в мягком тюбике и квадратик с презервативом. Мозг усиленно думал, как действовать дальше.

— Тогда повернись, пожалуйста, задом ко мне. Тебе так удобно будет?

Егор кивнул и выполнил просьбу. Возле члена Кирилла оказался его голый зад с маленькими аккуратными ягодицами, они белели в темноте, как и всё тело. Похоть сразу прилила кровью к паху. Калякин сглотнул и тоже на боку, опираясь на локоть, кое-как отвинтил крышку и… уронил её. Пошарив по простыни, не нашёл и плюнул на поиски. Руки тряслись то ли от возбуждения, то ли от страха и чувства ответственности. Крем выдавился с чавканьем. Он был тёплым, комфортной температуры, и Кирилл, наугад сунув незакрытый тюбик за спину, оттопырив средний и указательный пальцы, на подушечках которых лежала большая капля вязкой субстанции, поднёс руку к промежности. Егор выпятил зад, приняв подобие позы эмбриона, половинки при этом немного раздвинулись, и Кирилл нанёс смазку, нащупал сморщенное тугое кольцо мышц. Пришла и ушла мысль, что он трогает мужское очко — её заслонили вожделение и влюблённость.

— Подсказывай или останавливай меня, если будет плохо, — попросил Кирилл и надавил средним пальцем на анус. Мышцы расступились и пропустили внутрь, плотно сжав собой. Кирилл едва не кончил, показалось, что член запульсировал, желая соития. Дальше он действовал на автомате, совершенно позабыв страх облажаться и перейти в разряд корыстных «пользователей» доверчивым парнем. Палец протиснулся внутрь полностью, Кирилл повертел им, вытащил, всунул, давя на упругие неподатливые стенки. Проделал это несколько раз, прежде чем всунуть второй. Не терпелось поскорее закончить эту часть, ни на миг не вызвавшую брезгливости и отторжения, но он берёг Егора, постоянно напоминая себе, что тот не был ни с кем три года. Ревность подливала масла в огонь, ослепляя похотью.

Егор сжимался, когда ему, вероятно, было больно, однако не издавал ни звука, иногда шевелил ступнями. Член тёрся о его волосатое бедро, вызывая мысли бросить зад и совокупиться с ногой, как собака. Но это было нервное. Внутренние стенки растягивались, места для члена там стало достаточно. По крайней мере, так казалось. Если ещё две минуты протянуть, он сойдёт с ума.

— Егор, я поменяю, можно?

Рахманов кивнул. Кирилл воспринял этот знак с облегчением и сразу вытянул скользкие, липкие пальцы. Не вытирая их, нащупал за спиной тюбик и капнул из него прямо на промежность, надеясь, что достаточно. Руки снова тряслись. Выкинув смазку, Кирилл взял свой член, надел презерватив и, подвинувшись, приставил к анальному отверстию, поводил головкой, размазывая крем. Она наткнулась на дырочку и уже не смогла уйти в сторону — Кирилла потянуло внутрь с бешеной силой. Он входил медленно, а чувствовал это, будто проваливается в бездонный колодец удовольствия. Узко и горячо. Узко и горячо. Эти мысли повторялись, когда он с сумасшедшей скоростью, забыв про осторожность, впившись в бёдра Егора, вколачивался в почти девственное нутро.

Всё кончилось внезапно. Узко и горячо — только поэтому. Кирилл едва успел закусить губу, улетая в экстаз оргазма. Короткая яркая вспышка пронзила его мозг и разнеслась по всем клеткам, выбивая за пределы мироздания. Отходя от неё, он ощутил, как наполняет презерватив спермой. Дав вытечь всему накопленному в яйцах семени, Кирилл повалился на спину. Член, ещё твёрдый, выскочил и мокрой полоской плюхнулся на живот, под лопатку попала неприятная неровность тюбика, а потом и там образовалось мокрое пятно — смазка от нажатия вытекла.

Кирилл глубоко дышал, вытирая взмокшее лицо и часто сглатывая. Хотелось пить и засунуть себя в холодильник, как вдруг мысли о холодном квасе и зиме перебило понимание, что он эгоистично кончил один! Не дал Егору разрядки! Ёбаный пиздец!

Кирилл подскочил, под действием стыда и страха расслабленность трансформировалась в энергию.

— Егор…

Он сел на колени и нагнулся над Рахмановым, лежавшим практически в той же позе. Вгляделся и не поверил своим глазам. Вернее — ушам, потому что темнота скрывала заслонённое волосами лицо, а ровное дыхание он слышал прекрасно. Егор спал. Спал, блять! Тихонько посапывал в подушку. Кириллу стало обидно: неужели он такой хуёвый любовник, что парень, которого хотел удивить своей опытностью, заснул во время секса? Это двойной ёбаный пиздец.

Никакой «опытности», стоит это признать, не было, Егор просто вымотался за день, вот его и вырубило, несмотря на процесс, и обижаться на него за это нельзя. Тут существеннее, что он предложил себя, доверился и обещал, что никогда не попрекнёт. Да, несомненно, Егору небезразличны их отношения, пусть вслух он об этом молчит — просто он молчун, замкнутый чудак.

Кирилл снял болтающийся на кончике вялого члена презерватив, сунул его под кровать и лёг на бок, обнял Егора, прижавшись жарко. Но он как-нибудь потерпит — глаза всё равно слипаются. Шесть часов сна…

59

Проснулся Кирилл от чувства тревоги. Жужжащей в сознании нудной вибрации, напрочь сжирающей покой. Неясной, непонятно, чем вызванной.

В спальне, своими размерами напоминающей гроб класса «люкс», уже не было темно. Воздух посерел, дверной проём обозначился светлым прямоугольником, загораживающая его штора задерживала проникновение солнечных лучей, в её складках лежали узкие вертикальные тени. В некоторых местах, ближе к двери, можно было разглядеть цветы на обоях. Духота немного отступила. Монотонно тикали часы, под потолком жужжала муха. Наверно, её ел паук. Храброго комарика не было, зато ощущалась тревога.

Кирилл повернулся на другой бок и с облегчением увидел спящего у стены Егора. Ночью тот всё-таки натянул угол служившей одеялом простыни на бёдра. Лежал он на животе, подогнув одну ногу, и, судя по спокойно вздымавшемуся торсу, сон был глубоким. Удержавшись от искушения погладить его по круглому, с выпирающими косточками плечу, и, тем самым, возможно, разбудить, Кирилл тоже устроился на животе, удобно скомкал подушку, собираясь доспать несколько сладких минут или даже целый час до звонка будильника. Опускать руку под кровать за смартфоном было лень, к тому же яркий свет экрана обязательно покажется раздражающим для привыкших к полутьме глаз. Может и вообще отогнать сонливость, и тогда до подъёма придётся проворочаться, а днём вставлять в глаза спички.

Пролежав несколько минут, Кирилл понял, что затея бесперспективная, уснуть у него не получится, и это при том, что он всегда любил дрыхнуть до обеда. Чёртова тревога не отпускала! Болезненным жалом въедалась в мозг и, главное, куда-то в грудь, посередине, туда, где сердце. Кирилл пытался отвлечься, думал о чудесном в кавычках сексе с Егором. Хотя секс действительно был чудесным, кавычки только из-за собственной неспособности думать о партнёре, а никак не из-за сна Егора. Не злился Кирилл на него из-за этого, наоборот, сочувствовал и жалел. Обещал беречь, брать больше хлопот по дому на себя.

Но только концентрация на подробностях любовных игр ослабевала, как всплеск тревоги вырывался из каких-то неведомых глубин и затоплял. Вот это, блять, бесило! Ещё и эта муха над головой!

Кирилл повернулся на спину, подложил под затылок скрещенные руки и, глядя на светлый с вертикальными тенями прямоугольник дверного проёма, сосредоточился на проблеме. И в то же мгновение понял, чем вызвано зудящее беспокойство — мерами, которые обещала мать. Он ослушался, не приехал домой, а значит, предки будут недовольны. И зачем он ляпнул про намерение бросить институт? Сделал бы всё по-тихому, пока очнулись бы, дело бы уже было сделано. А теперь? Хорошо, если они просто приедут и заберут его, но если их меры будут направлены против Егора, всех Рахмановых?

Нет, конечно, первый вариант тоже не устраивал Кирилла, он не хотел покидать своего любимого, особенно, когда у нихнаконец началось уютное семейное счастье с обоюдным согласием на «нижний» секс — это же предел мечты! Но! Подставлять Егора под удар в очередной стопятисотый раз — походило на легкомыслие, неизлечимое легкомыслие, тупость и ебанутый кретинизм. Самому со своим кретинизмом как-то можно сродниться и насрать на него, только Егора при этом придётся потерять навсегда. Егор прощает людям их тупость, но отстраняется от таких долбоёбов.

Тревога внутри Кирилла росла и ширилась. Она могла оказаться необоснованной, возможно, мать всего лишь блефовала — такой вариант тоже в её стиле. Но вдруг нет? Вдруг нет? Сомнения не давали покоя. Кирилл ворочался, размышляя, какую подлянку готовит мать, представлял толпы апатичных тёток из отдела опеки, которые забирают Андрея из дома, или ментов, нашедших под кроватью ими же подброшенный пакетик с кокаином, или поджог в ночи и подпёртую дверь… На последнее, конечно, родители не пойдут, они не убийцы, но вот первые два случая вполне реалистичны. В любом случае, папа с мамой изобретательны и найдут, как надавить на Егора, чтобы он отстал от их сына. Естественно, они считают именно его коварным совратителем, втянувшим в порочную связь их жадного до приключений сыночка.

Перекатывание с боку на бок продолжалось до звонка будильника в телефоне Егора. Херовенькая надоедливая мелодия, которые раньше пихали в телефоны на заводе-изготовителе, запиликала пронзительно. По закону подлости Кириллу сразу захотелось спать, но он этого делать, конечно, не собирался. Наоборот, обрадовался, что наступило утро, все проснутся, и он не будет один на один со своими страхами, а то от нервов даже стояка не случилось. Думать — это ужасно, за всю жизнь столько, как с момента встречи с Егором, не думал. Не подозревал, что это так сложно и мучительно.

Егор поднял голову на первых же нотах и, переместив руку, выключил телефон — тот лежал между его подушкой и стеной. Потом он откинулся на спину, зевнул и повернул голову в сторону Калякина. Взгляд его ничего не выражал, был сонным, не выспавшимся. Наверняка он ожидал увидеть своего парня, городского избалованного лежебоку, спящим, но ошибся и удивился. Кирилл ехидно улыбался ему, как бы приговаривая: «Обманули дурачка на четыре пятачка».

— Доброе утро, — проворковал он вслух.

— Доброе. Ты чего не спишь?

— Так утро уже.

Под простынёй, накрывающей бёдра Егора, чётко обозначился стояк, и Кирилл положил на него руку, несильно сжал твёрдую «колбаску», поводил по ней большим пальцем. Рахманов приоткрыл губы, принимая ласку.

— Хочешь, я ртом?.. — вполне серьёзно спросил Кирилл, продолжая разминать член через тонкую ткань. Егор мотнул головой и, сделав большие глаза, приложил указательный палец к губам. Потом убрал руку Кирилла.

— Мне надо вставать. Ты поспи ещё. — Егор сел, почесал грудь, убрал волосы за уши, зевнул. И перелез на край кровати. Опять зевнул. Взял с единственного стула трико и стал просовывать в него ноги. С какой-то обречённой настойчивостью. Кошмарно, наверно, вот так просыпаться изо дня в день, зная, что тебя ждёт работа, работа, работа и ничего, кроме работы, как раба на галерах. А Егор, похоже, не выспался, не отдохнул вдоволь: он одевался механически и смотрел стеклянным взглядом. Это наблюдение подтолкнуло Кирилла перестать отлёживаться и вставать. Он тоже сел, свесил ноги на пол, нашёл ставшие рабочей одеждой спортивные штаны.

— Я пойду с тобой.

— Как хочешь. — Егор сфокусировал на нём взгляд, а затем, встав, взял со стула футболку и вышел из спальни. Первым делом, конечно, пошёл — на цыпочках — к маме. Штора на двери чуть отъехала, через проём проник свет, приглушённый занавесками на окнах. Через проём была видна черноволосая лохматая голова спящего без задних ног Андрея. Мама Галя тоже спала — Егор крадучись прошёл на кухню.

Одевшись, Кирилл вздохнул от необходимости начинать новый полный тревог и усталости день, расправил постельное бельё, нашёл потерянную крышечку, закрутил валявшийся тюбик и, подняв использованный ночью презерватив, тоже пошёл умываться и мыть руки, которые после секса даже не обтёр, от них пахло. Странно, что Егор ни словом не обмолвился про вчерашний казус. Стеснялся или не хотел обсуждать в доме. Их возню и препирательства, кто кого должен жарить, и так могли ночью слышать. Тогда это просто капец.

Кирилл всё-таки хотел обсудить, чтобы не оставлять недомолвок и комплексов. Повесив полотенце на крючок, он отправился во двор за ушедшим туда Егором. Знал, где его сейчас искать — в туалете. Не собирался там ему мешать, поэтому, сунув ноги в прохладные шлёпки, потоптался на пороге, глядя на восток. В августе светает часа в четыре, и сейчас солнце поднялось уже над верхушками деревьев и утратило красный цвет. Вместо облаков на голубом небе стелилась какая-то белая плоская дымка, похожая на рассеивающийся след самолёта. Возможно, это он и был. День снова будет жарким, но пока духоты не ощущалось. Мычала Зорька.

Характерно заскрипела и после хлопнула деревянная дверь сортира. Кирилл сразу зашагал в ту сторону. Ему и самому требовалось отлить, но он решил потерпеть ради поцелуя и обнимашек.

Егор открывал курятник. Как только дверь распахнулась, из неё гурьбой повалили куры. Бежали, как оголтелые, куда глаза глядят, потом разворачивались и гнали обратно, под ноги своему хозяину. Последним вышел петух. Он никуда не бежал — остановился, вытянул шею и закукарекал. А потом нагадил. Куры его проигнорировали, по-броуновски вертясь возле кормильца.

— Ты у них за авторитета, — усмехнулся Кирилл, подходя ближе. — Кыш. Кыш.

Хохлатые расступались.

— Голодные, — ответил Егор. Умывшись, он не стал выглядеть более бодрым. Урезанный из-за сексуальных ласк сон в последние полторы недели сказывался на его работоспособности.

— Я тоже голодный, — обнимая Егора за талию и красноречиво опуская ладони на его упругие маленькие булочки, проговорил Кирилл. — Так бы и съел тебя.

Рахманов усмехнулся, просунул руки ему под мышки, соединяя их на спине, и поцеловал. Правда, сонно, без страсти, на губах чувствовался вкус ментоловой зубной пасты.

— Зайчик мой, — сказал Кирилл, притискивая его узкое тело к себе, — сегодня ты пойдёшь спать в девять часов и выспишься наконец. А я всё сделаю за тебя, даже корову подою. А то ты вчера вырубился прямо в процессе, любимый.

Егор нахмурился, будто не понимал, о чём идёт речь. Потом его лоб разгладился — он вспомнил. Щеки залила краска, смущённо-озорная улыбка вылезла на губы.

— Да? Точно… Прости, я сам не знаю, как это произошло… Просто отключился…

— А я так старался! Эх ты! — Кирилл захихикал. — Придётся повторить!

— Повторим.

— Только сначала ты выспишься, иначе отряд опять потеряет бойца. Егор, — Кирилл крепче обнял его, положил подбородок ему на костистое плечо и прекратил смеяться, — я люблю тебя. У меня в мыслях нет пользоваться тобой и твоим телом. Помимо того, конечно, что я хочу, чтобы ты тоже любил меня.

— Я люблю… — шепнул Егор.

Кирилл вскинул голову и уставился на него. Улыбка растянулась до ушей, он задыхался от невероятного свалившегося счастья.

— Что? Правда? Это правда?

Егор молчал и улыбался, глядя в глаза. Кирилл опять утонул в них.

— Ох, блять, это охуенно, — выдохнул он. Слишком большая порция счастья опьянила, на ногах было трудно держаться. Вот уж прекрасное начало дня! Он сегодня горы свернёт, не то что корову подоит!

Куры наступали на ноги когтистыми лапами. Зорька в тёмном хлеву подавала голос, слыша человеческую речь. Проголодавшиеся поросята хрюкали. Кирилл в эйфории мог не замечать этого, а Егор не мог, для него быт был первостепеннее любви. Он высвободился из ослабевших объятий.

— Надо идти.

— Да, иди… Я сейчас, только в сортир схожу, и помогу. Я сам всех покормлю. — Однако Кирилл не удержался и поцеловал Егора, глубоко, в засос, а затем, еле добежав до туалета, не знал, как поссать — член стоял колом. Любит! Любит! Любит! Неужели это свершилось? Он в ближайшие пять лет на такое не рассчитывал!

За спиной словно выросли крылья, в животе порхали бабочки — вот, оказывается, что бывает, когда тебе признаётся в любви любимый человек!

Буквально через час, в течение которого Кирилл с неуклюжестью городского жителя сыпал наглым курам зерна, поил их, готовил для поросят отвратительно пахнущее месиво из варёной в кожуре картошки, тёртой тыквы и свёклы, какого-то заваренного на ночь комбикорма и отходов с хозяйского стола, очищал шлёпки от налипшего навоза, тревога вернулась. Она не капнула в бочку счастья ложкой дёгтя — она хлынула туда чёрным отравляющим потоком и закрутилась, перемешалась спиралью, как полоски шоколадно-молочной пасты. От опьяняющей радости не осталось и следа, только страх, что за всякое счастье надо платить. Кирилл об этом где-то слышал или читал в каких-нибудь социальных сетях, и смеялся тогда.

Напряжение не прошло ни когда они обмывались в душе, ни когда завтракали яичницей с кофе, ни когда поехали в райцентр с молоком. В этой поездке он вообще извёлся, представляя, что в их отсутствие в дом нагрянут менты или социальные службы, а за парализованную женщину и шкета со сломанной рукой некому будет заступиться. А приехав назад, они увидят, что дом пуст, и Егор сразу забудет про любовь, во всём обвинит его и возненавидит. Да он сам себя возненавидит, если с людьми, которые хорошо отнеслись к нему, что-нибудь случится из-за его упрямства.

Ещё Кириллу не хотелось в армию, и гениальная идея бросить учёбу, дарующая спасительное право на отсрочку, уже не сильно привлекала. Он будет ходить в институт, сидеть на лекциях, чтобы не отчислили, а на выходные станет мотаться в деревню. Многие пары так живут и даже видятся реже, их любовь от этого не слабеет. Два дня хватит, чтобы наговориться, натрахаться, даже три с половиной, если гнать в деревню сразу после занятий, прогуливать понедельники или пятницы, а возвращаться в город утром ко второй паре. Почти полнедели вместе.

«И на полнедели меньше въёбывать», — добавил внутренний голос. Он зудел и зудел в мозгу, полагая, что вставляет дохуя правильные замечания. Он бесил Кирилла до трясучки. Кирилл не видел выхода, он никогда не принимал решений сложнее «купить две бутылки коньяка или три?», «соврать предкам, что деньги нужны на курсовую или на замену автомасла?», «поиметь эту телку ещё разок или послать на хуй?» Всё в нём противилось игре по чужим правилам. Он всегда жил только по своим. Да, родители его частенько ограничивали, зажимали деньги, сажали под домашний арест, но он же всё равно изворачивался! И тогда эти меры были за дело — за пьянки с лёгкими стимуляторами, прогулы лекций, неуды в семестрах. Но сейчас любовь! Настоящее чувство! На всю жизнь!

Кирилл едва не хныкал как ребёнок, у которого отбирают найденную на улице самую замечательную и интересную игрушку только за то, что она, по мнению взрослых, грязная и уродливая. Он любил Егора. Без вранья любил. И сейчас, когда после нескольких безмятежных дней угроза расставания вновь нависла дамокловым мечом, страх снова пропитывал его, как в тот первый день их совместной жизни — без Егора ему весь свет не мил. Ни Турциями, ни Кипрами, да хоть Япониями с Америками уже не соблазнишь. Только этот маленький уютный мирок, тихая гавань под названием село Островок. Маленькое село в одну улицу, где за день человека встретить проблематично, где куры и кошки, где сено и навоз, где счастье и покой. Кириллу было хорошо в этой семье, где его поняли, простили, приласкали.

«Неужели ты думал, это будет длиться вечно — твой маленький, уютный мир? Он ведь не рай на земле. Закончится лето, наступит осень, зима — с грязищей по яйца, необходимостью топить печку, просыпаться в холоде и сидеть с голой жопой в обледенелом сортире. Закончатся снятые с карточки деньги, придёт время копеечной зарплаты, если не учитывать суровых дядек из военкомата. Закончится романтика, Кирюша. Пройдёт твоя любовь, завянут помидоры». В голове звучал то голос матери, то отца, то неизвестно чей, с назидательно сочувствующими интонациями. Голос этот, его внутренний голос, сокрушенно вздыхал и советовал: «Беги, парень, беги, пока не поздно, езжай домой к готовой кормушке! Порой голос принадлежал прежнему ему, а Кирилл больше остальных не переварил быдлятского себя! Ему нравился сегодняшний он, и поэтому Кирилл отчаянно сопротивлялся.

Все эти диалоги и монологи происходили внутри него. Снаружи он оставался бодр и весел, развлекал Егора шутками и смеялся вместе с ним. Иногда даже громче него. Всю дорогу по пути назад в Островок Кирилл в лицах пересказывал новые эпизоды «Звёздных войн», особенно рьяно стебясь над Кайло Реном.

— И вот напряжённый момент, он снимает маску, и весь кинотеатр такой: «Бля! Надень её обратно!» Кайло реально такой уродец — лопоухий, носастый! Все такие: «Понятно, почему он маску носил!»

Кирилл ржал, а Рахманов только улыбался. Наверно, больше из вежливости, чем от качества спектакля. Сцепив пальцы в замок на коленях, он смотрел на приближающуюся деревню.

— Ну, чтобы понять, кино смотреть надо, — не обиделся на него Калякин. Помолчал секунду. — Егор, а ты давно в кинотеатре был?

— Когда учился. У нас в городе кинотеатр давно закрыли. «Великий Гэтсби» смотрел последний раз.

От дальнейших вопросов Кирилл отказался, потому что представил, что Егор ходил в кинотеатр с Виталиком, и они там обнимались на последних рядах или держались за руки. От этого стало грустно. Печалей к гложущим его тревогам прибавилось.

— Понятно, — бодро ответил он и сделал вид, что сосредоточился на дороге. Они как раз подъезжали к ведущему в деревню съезду с шоссе и через две минуты достигли его. Иномарка привычно перевалилась с асфальта на щебень и затряслась по неровностям. Пока, загородившись от солнца козырьками, они медленно проплывали мимо бурьяна, руин церкви, деревянных хаток, беспокойство Кирилла нарастало — вдруг за изгибом улицы увидит ведомственный уазик или какую другую машину, людей из компетентных органов, приехавших по указу депутата Калякина. Это был бы ужасный ужас.

Солнышко светило, птички пели, мотыльки порхали, а он, огибая кусты на этом повороте, мандражировал, блять! Егор его нервозности не замечал или просто не лез не в своё дело, по крайней мере, ничего не спрашивал, смотрел в окно на свою просторную, богом позабытую клетку. Возможно, думал, что выбраться из неё сможет только в одном единственном случае.

Усилившая тревога длилась недолго: изгиб остался позади, и Кирилл увидел конец улицы с полным отсутствием транспорта. Банкиршин дом скучал в безмолвии, неполитые цветы за забором чахли. Дом Пашкиной бабки опять зарастал травой. На обочине перед Рахмановыми в пыли, будто на пляже, развалились куры. Посигналив, Кирилл спугнул их и свернул на облюбованное ими место.

— Приехали, — нараспев сообщил он. Машина дёрнулась и заглохла. Хер с ней. — Отнесём пакеты и поеду, да?

Егор кивнул. Они синхронно вышли из машины в знойный полдень и открыли задние дверцы. Кирилл взял за ручки три находившихся по его сторону пакета-майки с продуктами, хозяйственным скарбом, витаминами для скота, но тут в его кармане зазвонил смартфон. Оставив пакеты и выпрямившись, Кирилл достал его, на девяносто процентов уверенный, что это мать. Егор вопросительно смотрел на него поверх запылённой крыши.

— Отец, — буркнул Кирилл, сомневаясь, стоит ли отвечать. Но Егор кивнул и тактично удалился. В одной руке он, сгибаясь вправо, понёс два пакета, в другой — три пустые банки, держа их в горсти за горлышки. В его поведении опять сквозила равнодушная отрешённость, смирение с происходящим, какой-то фатализм. Не верил Егор в их будущее. Он-то как раз видел, как хрупок их мирок — его купол тоньше мыльного пузыря, а они оба хоть и совершеннолетние, но абсолютно бесправные.

Звонящий не унимался. Кирилл вздохнул и принял вызов.

— Алло…

— Кирилл! Ты ещё не дома? — Отец не интересовался, он прекрасно знал ситуацию и рычал. Ну, начинается…

— Нет, — ответил он односложно, чтобы не дать сказанное использовать против себя. Интонация единственного слова хорошо выражала, как его все достали.

— А когда ты будешь дома? Тебе сколько раз ещё повторить, чтобы ты немедленно… понял? Немедленно ехал домой? И не к себе, а к нам! Здесь поговорим.

Кирилл закатил глаза. Ему претило, когда с ним разговаривают, будто он маленький, и грозят наказанием. В мозгу возникал психологический барьер, сковывающий голосовые связки или генерирующий только грубости.

— Что ты молчишь? — через минуту потребовал отец.

Кирилл издал тягостный вопль и, зачем-то измерив улицу шагами, сподобился ответить: отец, если уж брался за воспитание, становился ещё жёстче матери, не любил, чтобы ему перечили, а сын-пидор — пятно на его репутации, карьера ведь превыше семьи. Хотя они думают, что делают благое дело, вправляя сыну мозги, заботятся о его будущем. А Кирилл хотел для себя то будущее, в которое не верил Егор.

— Я не молчу, — вынимая соринку из внутреннего уголка глаза, огрызнулся он. — Не хочу я домой, ну как вы не поймёте?

— Я от этой деревни… — отец заговорил низким глухим голосом. — От этого рассадника наркомании и педерастии камня на камне не оставлю, а тебя…

— Да понял я! Понял! — вскричал Кирилл. Он уже далеко ушёл от машины. — Понял я!

— Что ты понял? Повтори.

Что вы нихуя меня не любите, хотел правдиво ответить Кирилл, но, естественно, не ответил.

— Приеду я, — буркнул он, про себя добавив: «Когда-нибудь».

— Когда?

— Не знаю… Скоро.

— К вечеру чтобы был дома, — отрезал отец и исчез из эфира. Кирилл в досаде сжал погасший смартфон, развернулся на пятках к дому и увидел, что Егор забирает из машины пакеты, которые он собирался отнести. Вряд ли Егор слышал разговор на расстоянии метров пятнадцати, но у Кирилла прибавилась ещё одна нехуёвая тревога. Ну, а что он мог ответить? — Всё равно бы от него не отстали. Жалкий трус.

Смирившись, он поплёлся к машине. Хотел забрать у Егора часть ноши, но тот не дал.

— Сам донесу. Ты езжай, если собрался.

— Да, поеду, — не глядя на него, кивнул Кирилл. Он рассматривал небо, выгоревшую под палящим солнцем траву, нашедших себе новый пыльный пляж кур, улегшихся и дрыгающих в этой серой рассыпчатой массе лапами, взбивающих её красными, чёрными и белыми крыльями. В подсознании проносились видения, где он достаёт из пачки сигарету и курит, опираясь спиной о кузов «Пассата». Или где он говорит: «Пфф, я что, предков слушать должен?» и сваливает по своим запланированным делам, невзирая на строжайший запрет.

— Кир…

Кирилл только заметил, что Егор стоит рядом с тремя тяжёлыми пакетами в руках, на которых напряглись выступающие вены, и смотрит на него.

— Кир, — повторил Егор, увидев, что тот обратил на него внимание, — если не хочешь ехать…

Он неверно истолковал задумчивость, с которой Кирилл, поставив руки в бока, бесцельно скользил взглядом по сельским неухоженным реалиям.

— Я поеду, — сказал Кирилл.

— С отцом… всё в порядке? — спросил Рахманов, но так, будто долго решал, задавать этот вопрос или не вмешиваться. Естественно, его интересовало вовсе не состояние дел или здоровья областного депутата.

— Всё также, — отмахнулся Калякин с улыбкой, мол, тебе не о чем беспокоиться, это только мои проблемы. Он погладил Егора по выглядывающему из-под рукава футболки плечу, вспоминая текстуру его кожи, и сел за руль. Не дожидаясь, когда хлопнет калитка, развернулся и покатил в обратном направлении.

60

Центральная усадьба бывшего колхоза «Путь Ленина» выглядела более цивилизованно, хотя тоже убого и уныло. Колхоз, конечно, давно разорили и растащили удалые дельцы, только металлическая конструкция с названием при въезде осталась, непонятно как не распиленная на чермет. Была она ржавая, некогда покрашенная в синий, белый и жёлтый цвета, и, приветствуя въезжающих в населённый пункт, своим страдальческим видом как бы говорила: «Люди, бегите отсюда, пока вас нахуй не затянула эта трясина!» Но асфальт на главной улице лежал хороший, хоть и узкий, именно по нему Кирилл понимал, куда ехать, остальные улицы власти засыпали всё тем же жёлто-серым известняковым щебнем.

Цивилизация заключалась в большом количестве домов, причём почти на всей улице они были стандартными, трёх видов — двухквартирные панельные, финские домики и коттеджи-скворечники с мансардами под остроконечными крышами. Многие утопали в цветах, кое-где хозяева соорудили декор из покрышек, пластиковых бутылок, пней, видимо, соревнуясь друг с другом в креативной утилизации мусора. Были улицы со старыми бревенчатыми домами, люди побогаче обкладывали их кирпичом или обшивали сайдингом. В отдалении стояли трёхэтажки, штук пять или шесть, зелёная краска на их фасадах облупилась, и смотрелись они как декорации к фильмам Хичкока. Кирилл удивился, он не подозревал, что в деревнях бывают многоэтажные дома.

Затем за изгибом дороги он увидел кладбище. Оно тоже было цивилизованнее, чем в Островке — его опоясывал бетонный заборчик веселенького розового цвета. Чуть дальше проезжая часть заканчивалась просторной площадкой, по периметру которой лепились друг к другу одноэтажные здания, на одном из них понуро висел российский флаг. Имелись вывески, но читаемой на расстоянии была только у магазина — «Продукты». На порожках соседнего курил молодой парень в белом халате — следовательно, медпункт. Других людей Кирилл не встретил, но слышал тарахтение тракторов, видел гусей и кур, а люди, наверно, спрятались от жары.

Он подъехал к зданию с отличительной приметой — пластиковым крыльцом. Окна в здании тоже были пластиковыми, а крыша - из малинового металлопрофиля, что слабо сочеталось с зелёным цветом фасада. Под окнами соорудили клумбы, уложив их границы красным кирпичом по принципу домино. Астры и петуньи на них сдохли без полива. Кириллу было пофиг, он вообще смотрел на сельскую действительность, как на параллельный мир. Если деревенька Егора вполне соответствовала его представлениям о деревне — маленькая, глухая, заросшая, с привольем, речкой и бабусями, то в этом населённом пункте было что-то неуютное, разрозненное. Правда, бурьяна и здесь хватало, и пыль вилась из-под колёс.

Выйдя из машины Кирилл ещё раз осмотрелся, где-то рядом должна быть школа, в которую ходили Рахмановы, но он её не увидел. Подумал, что этим летом совершил ещё одно открытие — раньше считал, что в сельских школах учатся только чмошники, а Егор выбивался из этого стереотипа. Егор, несомненно, был умным, тянулся к знаниям, и мама Галя была права, когда хотела, чтобы он учился в городе, посещал дополнительные кружки и занятия. Какой-то неправильный произошёл выверт судьбы…

Кирилл отбросил от себя мысли, он и так, чем больше узнавал Егора, тем больше восхищался им и менялся сам. Это хорошо, но сюда он пожаловал по другому делу — искал работу. Всего семь километров, ближе, чем до райцентра.

Медбрат докурил, сунул руки в карманы брюк, отчего полы халата задрались, и с любопытством смотрел на незнакомца и его тачку. Из магазина вышли две тощих тётки в пёстрых сарафанах и широкополых пляжных шляпах, потопали по асфальту с пакетами в руках.

Кирилл вынул смарт из кармана, бросил взгляд на часы — без десяти двенадцать — и поднялся по бетонным порожкам на крыльцо. Прочитал название организации, выведенное золотистыми буквами на тёмно-синем фоне — общество с ограниченной ответственностью «Лидер», хмыкнул — вот куда путь Ленина вывел — в лидеры. Затем открыл дверь, понимая, что идёт сюда только ради Егора. За хорошую зарплату он готов, конечно, работать в колхозе, но впереди маячила армия, а туда он точно не хотел.

Помещение не внушало Кириллу уважения. Колхоз есть колхоз, как его ни обзови. Обычная контора. Холл три квадратных метра, перпендикулярно ему коридор с одним окном в торце и с десятком дверей. Ремонт делали недавно, по современным стандартам, но деревенский налёт искоренить, видимо, невозможно — деревянные кадки, трафаретные узорчики на стенах, стенгазеты. Кирилла уже тошнило. Но чувствовал он себя здесь… сыном депутата облсовета.

Коридор был пуст, но его наполняли голоса работников из кабинетов, где двери были распахнуты настежь. Что бабьё, что мужичьё ржало и материлось, рассказывая друг другу байки, голоса у всех были как у ансамбля Надежды Бабкиной. В другом кабинете тётка отчитывала новенькую бухгалтершу, называя её криворукой тупицей. Кириллу было похую на всё кудахтанье. Дверь с табличкой «Приёмная» располагалась напротив, и он направился сразу туда. Там, в окружении шкафов и горшков с комнатными растениями, сидела женщина средних лет с зализанной причёской, абсолютно не накрашенная.

— Здрасте. Мне к директору надо.

— По какому вопросу?

Кирилл нахально фыркнул:

— А что, это вам надо говорить? Вы же обычная секретарша. Ну, допустим, работу я ищу. Так можно к директору? Он здесь?

— Вообще-то у нас через десять минут обед, — мстительно заявила секретарша.

— Я успею. Так здесь он?

— Здесь. Заходи.

— А повежливее? — Кирилл метнул в неё господский взгляд и вошёл в кабинет. Забыл постучать, хотя собирался. Блядская секретарша сбила с пути праведного.

Кабинет был небольшим — опять шкафы, офисный угловой стол, ряд стульев у стены, какие-то календари, картины, планы-схемы земель на стенах. Небогато и безвкусно. А директор — толстенький, похожий на «ждуна» мужичонка с зачёсанными на плешь реденькими волосами. На нём была огромная, как парашют, футболка невнятного серого цвета. Остальное скрывали стол и ноутбук.

— Здрасте, — сказал Кирилл и вдруг понял, что не знает, как директора зовут. — Я по поводу работы. Вакансии есть?

Директор удостоил посетителя мутным взглядом. Пробежался глазами по его чистенькой футболке, фирменным джинсам, сандалиям из светлой кожи, белым рукам и, особенно, колхозной физиономии. В людях он, может, и не отлично, но как-то разбирался.

— Что ты у нас забыл?

— Ничего не забыл. Переезжаю сюда, вот и работу ищу.

— Образование какое? — говорил директор будто храпел. От него несло алкоголем.

— Неполное высшее, менеджер, — с психом отрапортовал Кирилл. Ему не предложили сесть, и он стоял как свечка рядом со столом, за которым не было стульев.

— Кем хочешь работать?

— Всё равно кем. С нормальной зарплатой только.

Директор пожевал губами, потом потянулся к шкафу, взял с полки графин, полный воды, и принялся пить прямо оттуда. Жир на месте, где у нормальных людей находится кадык, шевелился. Горло издавало утробные звуки. Это был пиздец. Кирилл блеванул бы прямо на новый линолеум.

Директор поставил графин на стол перед собой, вытер рукой губы.

— Всем зарплату подавай… — проворчал он в сторону и посмотрел на посетителя. — Скотником пойдёшь?

— А кто это?

— Конь в пальто, бля!.. За скотом ухаживать — кормить, поить, навоз чистить, помещения убирать, пасти.

Кирилл поморщился. Ухаживать за скотом ему не хотелось.

— А трактористом? Или на комбайн?

— Жатва заканчивается, зерновые убрали почти, останется гречиха и семечки. Механизаторы не нужны, бля. Могу, конечно, взять. Они с ноября до сева на «минималку» пойдут, семь тысяч, устроит? Ты, кстати, технику знаешь? «Полесья» у нас, бля, «Торумы», «Джон Дир» один есть.

Кирилл в душе не ебал, что это за абракадабра.

— У меня категории бэ-цэ.

Директор презрительно махнул рукой, как бы говоря, что всё ясно и безнадёжно.

— Это тебе не «Жигуль» водить! Сейчас вся техника, бля, с электронной начинкой, ГЛОНАССы стоят!

— Ну, научите меня! — Кирилл бесился, что вынужден считаться с этой жирной деревенской свиньёй, вообразившей из себя царька.

— Не-не. — Директор снова махнул рукой, достал из ящика стола зелёный пакетик с семечками и сунул одну в рот толстыми пальцами. — Не. Сейчас только скотником или телятником. Ветеринар нужен и агроном, но у тебя же образования нет? — шелуха изо рта, кувыркаясь, полетела на пол. Вопрос был риторическим. — А механизатором весной приходи, может, кто уволится.

— А сколько скотники получают? — спросил Кирилл, чтобы отчитаться в своём рвении работать перед Егором.

— Двадцать. Плюс-минус. Зарплата день в день. Премии бывают к праздникам и бесплатное зерно. Ну?

— Я подумаю, — сказал Калякин и вышел, не желая даже прощаться. Полностью игнорируя секретутку, миновал приёмную и пролетел через холл на улицу. Разговор его и шокировал, и обрадовал, и, в большей степени, возмутил. Надо было сказать этому царьку, чей он сын, сразу бы по-другому заговорил. Зарплата в двадцать тысяч казалась уже получше, но всё равно не дотягивала до приемлемого уровня, а скотником он вообще не хотел работать. По колено в навозе — ага, ищите дурака. Потом Кирилл подумал, что Егор, заставь его жизнь, согласился бы и не на такую работу. Ладно, они ещё поищут, посоветуются. Но армия и родители… Отец бы, блять, лучше помог работу нормальную найти.

Кирилл стиснул зубы, затыкая внутренний голос. Пора было возвращаться домой — ужасно соскучился по Егору. Пока садился в машину и отъезжал, на него вылупились местные старые кошёлки, кучкующиеся возле магазина.

61

Жара стояла невообразимая, чтобы находиться на улице, и речи быть не могло. Кирилл не удивился, обнаружив братьев в доме. Они там наводили ещё большую жару — варили суп и делали заготовки на зиму. В большой кастрюле на плите кипело какое-то рыжее варево с красными и белыми вкраплениями, которое потом разлили по пол-литровым банкам и закатали крышками. Между Андреем и Егором шло общение, которому Кирилл по-белому завидовал. Старший был другом и наставником, младший внимал ему, уважал, не прекословил. Будто они оба понимали, что в этом мире предоставлены сами себе, и, кроме как друг на друга, им больше не на кого положиться, некому доверять. В детстве Кирилл мечтал иметь брата. Рахмановы охотно приняли его в беседу, но такой тесной связи, конечно, не наблюдалось.

На пересказ посещения колхозного директора Егор никак не отреагировал, улыбнулся пару раз на забавных местах, и всё. Согласился, что надо искать ещё. Но Кирилл-то знал, что работать ему, скорее всего, в ближайшие два года не суждено. Обещание отцу приехать кровоточащей занозой сидело в мозгу. Он отмалчивался, словно надеясь, что проблема рассосётся. Домой не ехал, чем нарывался на новый звонок от родичей и их крайние меры.

После того, как все банки с закуской из помидоров и риса, были укутаны тёплой курткой, они вместе в кои-то веки пошли смотреть телевизор. Повернули ящик, чтобы и маме Гале было видно. Выбора в фильмах не было, от телевизионной вышки транслировалось всего четыре канала, на одном шёл древний фильм про французских жандармов. Кирилл и Егор заняли диван, еле уместились на нём в сложенном состоянии, зато крепко обнимались и ненароком тёрлись всеми местами. Смеялись в голос и комментировали наперебой, ибо фильм действительно был ржачным. И самое приятное — иногда нежно целовались. Андрей в эти моменты отворачивался. Замечательно было знать, что любовь взаимна, чиста и искренна. Но Калякин чувствовал себя козлом оттого, что молчал об очередной угрозе их отношениям в виде армии и тупоголовых предков, и продолжал молчать.

Во двор они выбрались в половине седьмого. Солнце уже цеплялось за макушки деревьев и не жгло. Егор пошёл чистить навоз, Андрей — варить скоту, а Кирилл — добивать последние четыре картофельные грядки. Видя перед собой запутавшийся в подсолнухах и кукурузе финиш, Кирилл работал усерднее, качественнее, но не спешил и не радовался результату недельного труда. Тревога шептала, что прополка картошки –единственная миссия, для которой судьба предназначила его пребывание в этом доме. Прополет, уедет и никогда больше не увидит Егора. Тяжело было не физически, а морально. Только встретив Егора, он познал, что существует душевная боль, ни с какой другой не сравнимая, и внутренний голос знал, как её прекратить.

Как Кирилл ни оттягивал, последние две грядки закончились. Он бросил полупустое ведро и опустился задом на межу, раздвинув подсолнухи. Положил руки на колени, уткнулся в них подбородком. Темнело, комары кружили у носа, сверчки пели за огородом, какие-то птицы кричали, кукушка не успокаивалась. Яркий месяц, крупные звёзды. Завтра снова жара. Картошку надо копать. Нужен трактор. И мешки. Запарятся подбирать. Вот если бы…

— Кир…

Кирилл поднял голову и улыбнулся Егору. Так задумался, что не заметил, как он подошёл. А о чём думал? Мысли какие-то бессвязные…

— Кир, что с тобой? Устал? — Егор, как всегда, говорил обходительно и осторожно. Кирилл помотал головой, поднялся. Ноги затекли, задница одеревенела, неужели так долго сидел? Как бы муравьи в зад не заползли. Хотя до муравьёв ли сейчас? Пора.

— Не в усталости дело… — подойдя к Егору, сказал он, провёл рукой по широким вялым листьям подсолнухов. Слова не приходили на ум. — Я… я… мне тут… мне надо…

Егор смиренно слушал это блеяние, не перебивал. От него благоухало навозом. Что он чувствовал, Кирилл не мог определить — не смотрел на него, отвернулся к ёбанным подсолнухам… подсознательно не мог произнести это в глаза, терзался.

— Мне надо… Егор… короче, мне надо… уехать. — Кирилл бросил на Егора быстрый взгляд и опять уставился на подсолнухи. — Блять… это… ненадолго, всего пару дней. Отец бесится… ну и мать, короче, тоже. Им, блять, неймётся, что я с тобой… суки, — последнее ругательство Кирилл процедил, растягивая звук «с», и сплюнул себе под ноги. Оторвал лист от подсолнуха, искромсал его. — Институт бросить тоже ни хуя не получится, блять! Меня в армию заберут сразу! А я не хочу в армию. Не для меня армия!

Выговорившись, будто вскрыв гнойник, он решился посмотреть на Егора. Тот молчал, замкнулся в себе, глядя в одну точку где-то в метре над землёй. Вот уж кто знал, что их мирок не вечен и скоро лопнет, как мыльный пузырь, и заранее с этим смирился. Смирился с грядущей болью и одиночеством. Как теперь объяснить, что это не так? Кирилл чувствовал себя предателем, хоть понимал, что это не так.

Деревня и город

Молчание затягивалось. Кирилл стоял с опущенными руками, но глаза то и дело поднимались к лицу Егора, ища на нём изменения. Сам не мог ничего больше вымолвить, а Рахманов переваривал ситуацию глубоко в себе. Прошла как минимум целая вечность, прежде чем он потёр лоб у виска, оглянулся на огород и кивнул:

— Да, хорошо.

— Да нихуя хорошего! — сразу нашёл слова Кирилл. — Я не хочу всего этого! Я же тебе честно говорил! Про то, что хочу жить с тобой! А теперь мне придётся ходить в этот идиотский институт! Но я кое-что придумал! Я…

— Кир… — оборвал Егор.

Калякин захлебнулся в невысказанном потоке идей, как сёрфингист, под которым внезапно исчезла крутая волна, и который немало удивился этому обстоятельству.

— Что?

— Может, к лучшему, что ты доучишься? Не надо бросать. Это глупо. Учись. Высшее образование не помешает.

— Но ты же бросил!

— У меня другие обстоятельства.

— Точно. Извини, — Кирилл усовестился, что, не подумавши, напомнил Егору о больном. Чтобы загладить вину, показать свою поддержку, взял его за руку и некрепко сжал. Вроде Егор не обижался. — Но я всё равно не хочу в институт. Неинтересно мне там. У меня мозгов нет учиться. Попусту потрачу два года. Блять… Я сам понимаю, что мне придётся, но… я не хочу расставаться с тобой на четыре дня каждую неделю. А ты? Ты тоже не хочешь, чтобы я уезжал? Правда?

Кирилл с жадностью и содроганием следил за Егором. Тот, не поднимая глаз, шевельнул сжатыми губами и, вынув руку из сжимавшей ладони, прошёл три шага и опустился на межу в подсолнухи, там, где трава была примята. Локти поставил на колени, взглянул вверх. Наверно, он сильно устал, ноги не держали, однако его ответ мог быть из тех, что произносят сидя. Хотя нет, это выслушивать такие ответы надо сидя. Обычно перед этим рекомендуют: «Присядьте». Но Егор ничего такого не попросил.

— Не хочу, — устроившись на меже, еле слышно произнёс он.

Кирилл успокоился. Сел напротив него на перевёрнутое ведро с увядшими сорняками. Красное закатное солнце светило ему в левый глаз. Он повернулся, чтобы подсолнухи загораживали его. Слова опять стояли в горле комком противоречивых эмоций, открой рот — и не угадаешь, какая первой вырвется наружу.

Кирилл взял обе вытянутые вперёд кисти Егора и сжал их в сложенных лодочкой ладонях, повинно опустил голову. Чувствовал, что не в состоянии больше держать переживания в себе и непременно начнёт запинаться. Так и произошло.

— Мне… мне страшно. Егор… мне пиздец как страшно. — Он сокрушенно повёл головой, безрезультатно попытался раздвинуть брови. — Меня нихуя не понимают… Мать… Отец, блять… Они мне ультиматум поставили, чтобы я возвращался. Чтобы сегодня был дома. Я… Егор, я не хочу уезжать. Я боюсь… Пиздец, я боюсь… я боюсь, что всё разрушится. Что ты меня разлюбишь. Что я приеду и… не найду тебя. Что что-нибудь изменится.

Рахманов легонько тряхнул зажатыми в руках Кирилла ладонями, привлекая его сосредоточенное на проблемах внимание.

— Ничего не изменится. Уже три года ничего не меняется. Я всегда здесь. Если ты приедешь, я буду здесь.

Кирилл уловил это осторожное «если».

— Я обязательно приеду! Никто меня не остановит! День или два, чтобы отстали, а потом сразу сюда копать картошку! До института ещё две недели, а там буду забивать на лекции и приезжать сюда на полнедели. — Калякин увидел, что Егор собирается возразить, и опередил его: — Эй, только не приставай, чтобы я учился! Про «хорошо» и «отлично» ради тебя ещё выдумай! У меня не получится, я — тупой. Я не такая звезда факультета, как ты. Это ты ходил в супергероях, а я известный лоботряс.

К концу монолога Егор улыбался.

— Кажется, ты меня с кем-то путаешь, — сказал он, как только дифирамбы затихли. — Я не был звездой факультета, я был серой массой.

— Не прибедняйся: ты был отличником на курсе. — Смена темы взбодрила Кирилла, увела от тревожных мыслей.

— Ну и что? — хмыкнул Егор. — Вуз правительственный, там много отличников было. Абитуриенты ехали со всей страны, чтобы там учиться. Учиться. Так что я был одним из многих.

— И поэтому сразу «серая масса»?

— Не поэтому. Ты же знаешь этот вуз? Видел, кто там учится? В нашей группе ребята на пары приезжали на машинах за три миллиона. У них собственные квартиры были… да всё у них было. В этот институт простым смертным путь практически заказан. Я поступил, потому что у них квота есть для таких… сирых и убогих — сирот, инвалидов. Меня как безотцовщину взяли. Хотя по двум предметам я действительно был стобалльником.

— Вот видишь, ты не «серая масса», — постарался сгладить Кирилл, но получилось похоже на лепет. Он сам был блатным, пусть и не лез в престижный вуз.

— Серая. Из тех задротов, что сидят, зубрят и не высовываются. В твоей группе нет таких? Ботаники, живущие в общежитии, не посещающие клубы, питающиеся пирожками из столовой, зимой и летом в одной одежде? Над которыми можно посмеяться, поиздеваться, а в случае, если гулянка затянулась, к ним можно подойти и попросить списать?

— Ты же говорил, что туда приезжают учиться, а не гулять.

— Да. Особенно поначалу. Потом мои одногруппники вошли во вкус жизни без родителей и пустились во все тяжкие. Не все, конечно. Только трое ходили по клубам почти каждый день, остальные раз в неделю, в две. Но всё равно ходили. У меня и ещё у двух пацанов денег не было, мы не ходили, только учились. Вот мы и не нужны были в их компаниях. Мне кажется, меня даже преподаватели не любили: с меня ведь взять нечего, я экзамены и зачёты своим умом сдавал, не проплачивал. Опять же, это не ко всем преподам относится.

Егор иронично улыбнулся, он никого не осуждал. В подсолнухах сгустились сумерки, бросали тени на его лицо. Во дворе замычала корова — должно быть, Андрей её привёл.

— А если бы у тебя водились деньги? Ты бы ходил в клубы? — спросил Кирилл. История и потрясла, и укорила. В его группе тоже были нищие чудики, с которыми никто не дружил и над которыми насмехались, просто так, от нечего делать. Как Егор попал в их число, он же такой необыкновенный даже без денег?

— Нет, — ответил Егор не совсем уверенно. — Я в ночном клубе никогда не был, не понимаю, в чём их привлекательность.

— Развлекаться. Веселиться. Танцевать. Цеплять тёлок. Бухать. — Кирилл перечислил на автомате, в надежде, что его селянин проникнется и захочет с ним повеселиться, и поздно понял свой промах. Не успел буркнуть «извини», как Егор качнул головой:

— Нет, не ходил бы. У нас с теми, кто ходит в клубы, похоже, разный интеллект.

— Извини, я вообще не то хотел сказать… Да хуй с ними, со всеми этими козлами из твоей группы… ты самый хороший, Егор. Я тебе это честно говорю. Я таких, как ты… ну, не знаю… чистых, неиспорченных, не встречал. Я безумно счастлив, что ты достался мне, такому распиздяю. Что ты меня любишь.

Егор молчал, но молчал так, что было ясно — внутри он хохочет, заливается смехом. У Кирилла дрогнуло сердце.

— Что? Ты меня не любишь? Ты надо мной подшутил? Ты не любишь?

— Я не шутил.

— Тогда чего ты ржёшь?

— Да так. Никак не могу привыкнуть, что слышу это от тебя. Ты говорил, что пидоров мочить надо, а сейчас доказываешь, что я не третий сорт.

— Я изменился, Егор. Переосмыслил. Я не плохой.

— Я вижу.

— Спасибо, что веришь мне, — Кирилл снова взял его ладони. — Мало кто верит, что человек способен измениться к лучшему.

class="book">— Ты дважды удивлял меня, — признался Егор, разглядывая их руки, беспрерывно поглаживающие, пожимающие друг друга.

— Да? — Кирилл как ребёнок обрадовался такому признанию. — Когда?

— Когда ты не нагрубил моей маме. И… когда ты поменял позиции и не воспользовался мной.

— Ты про первый секс? — Кирилл исполнился гордости собой и своим тогдашним решением, принёсшим-таки дивиденды. — Что ты, я не мог поступить иначе! К тому же ты опытный в гейских делах, кому же ещё быть наверху?

— Не опытный я никакой. У меня только одни отношения в жизни были, да и то недолго. Я молчаливый и необщительный, мне трудно найти с кем-то взаимный интерес, а в Островке из геев только… Лариса.

— Ну и отлично. Я к этим двум изревновался, а будь их больше — с катушек бы съехал. — Кирилл сполз с ведра на колени, задница одеревенела от твёрдого бугристого металла. Несколько секунд они с Егором смотрели друг другу в глаза, объясняясь в любви, потом синхронно, медленно стали наклонять головы и, наконец, слились в нежно-требовательном поцелуе.

Язык Егора был мягким, тёплым и нежным, губы имели вкус зелёного яблока, а запах навоза, въевшийся в чёрные волосы, придавал неповторимый колорит их деревенскому роману. Кирилл с жадностью вдыхал его и так не хотел уезжать! Внутри всё опять забунтовало.

— Не хочу, Егор, не хочу! — захныкал он, крепко обвив руками его длинную сильную шею, прижавшись ухом к его уху. — Если бы не армия, я бы насрал на всех! Но не могу я год строем ходить, под «дедов» гнуться! Вот такой я не мужик, Егорушка! Презираешь меня?

Егор погладил Кирилла по спине и повертел головой в крепком захвате его рук. Часть зажатых волос высвободилась и жёстким косматым водопадом защекотала державшие предплечья.

— Нет. Я сам не был в армии.

— Да, точно! Я собирался спросить! — Кирилл отодвинулся, не убирая, однако, рук с плеч. — Как тебе удалось? Ты же бросил институт! Отсрочка или не годен?

— Годен. Но я единственный опекун инвалида первой группы и несовершеннолетнего. Каждую весну предоставляю справки в призывную комиссию и получаю отсрочку.

— А если что-то изменится, тебя заберут?

— Ничего не должно измениться. — В карих глазах, а в сумерках они стали совсем чёрными, отразился неподдельный ужас, до Кирилла не сразу дошло, почему.

— Нет, я не это имел в виду! Я про то, что мама Галя выздоровеет! Операцию же можно сделать!

Рахманов молчаливо принял объяснения, не прокомментировал про операцию — конечно, не хотел сыпать соль на раны и лишний раз расписываться в своей ничтожности. Кирилл постарался увести его от упаднических мыслей и настроений. Стоять на коленях он устал и снова сел на ведро, отогнал вившихся мошек.

— Ты, наверно, мечтал в армии служить?

Мычала недоенная корова. Егор кинул взгляд в сторону двора и повернулся к Кириллу.

— Институт юридический, там военную кафедру сохранили, я бы срочную не служил.

— Понятно. Везёт некоторым. А если бы не кафедра? Мне кажется, что такие, как ты, стремятся в армию.

— А куда бы я делся? Меня отмазать некому. — В глазах Егора появились смешинки. — Не переживай, я тоже не рвался в армию.

— Правда?

— Ты боишься дедовщины, я тоже. Я не умею постоять за себя.

— Вот не надо прибедняться, а? Я помню, как ты стоял за себя с топором.

— Не делай из меня героя, я обычный человек. Вечный изгой.

Корова мычала чаще и громче, и Егор беспрерывно поворачивал голову в направлении хлева, но не уходил. Кирилл чувствовал, что задерживает его, и пора заканчивать разговор.

— Иди доить, Зорька сейчас сарай разнесёт.

Егор кивнул и встал с межи. Повертевшись, отряхнул пыль и прилипшую к трико траву с задницы и ног, потёр, очищая, загрязнившиеся ладони. Согнал комара со щеки. Чуть нахмурившись, думая о предстоящих делах, оглядел прополотый огород, который под тёмно-синим небом казался ребристой пустошью.

Кирилл ждал, тоже глядя на серо-зелёные картофельные грядки, но думал не о проделанной за неделю работе, не о мошкаре, что вилась у носа и кусала, не о мычащей корове и поющих лягушках, не о бескрайнем небосводе с яркими точками звёзд… Нет, наверно, и о них тоже. Он тосковал по Егору. Ещё не уехал, а уже тосковал! Думал, умрёт, если отдалится от него хоть на километр!

Как только Егор сделал шаг по твёрдой как камень земле, Кирилл рванул к нему и схватил за руку. Он волновался, и от смятения бегали глаза и дрожал голос.

— Поехали со мной! Пожалуйста! Поехали! Я не буду сидеть дома два дня, обойдутся! Туда и обратно! Посмотрят на меня и достаточно! Только вещи кое-какие из дома заберу! Покажу тебе, где я живу! И сразу назад!

Егор ответил ему сожалеющим взглядом. Кирилл, угадывая все его аргументы, не сдался:

— Это недолго! Молоко в девять отвезём, поедем и к пяти-шести назад вернёмся. Может, раньше! Один день Андрей присмотрит, а вечером я помогу! Поехали!

Егор молчал. Он даже не обдумывал, а сразу принял решение и был в нём твёрд, как бывал твёрд в каждом своём решении. Как всегда, выбирал долг, попирал свои потребности: за его иронией, утешением, спокойствием, уверениями, что два дня пролетят быстро, таилась грусть. Егор тоже остро переживал предстоящее расставание, но мужественно делал это глубоко в душе, не давая им обоим расклеиться.

Калякин физически ощущал, как перед извиняющимся, но всё равно непреклонным Егором теряет уверенность в своей правоте. Смахнул длинноногого комара с его худой щеки и, неловко улыбнувшись, промямлил последний довод:

— И… и потрахаться можно нормально. Чтобы никто не мешал. На… наедине. Блять, Егор, я так хочу доставить тебе настоящее удовольствие и… слышать, как ты стонешь, когда кончаешь. Поехали, потрахаемся на полную катушку…

— Кир, — Рахманов тяжело вздохнул, провёл по лбу тыльной стороной ладони, будто стирая пот, посмотрел на закрывшиеся цветки подсолнухи, — я бы с радостью… Только вряд ли у меня получится оторваться на полную катушку и стонать. Кир, я постоянно буду волноваться, что происходит дома. Андрею с одной рукой тяжело. Я не могу бросить дом на него на целый день. А я буду целый день дёргаться и… стонов не получится.

Егор и сейчас нервничал, постоянно оглядывался на калитку, куда должен был уйти десять минут назад. Теперь не только корова мычала — визжали голодные поросята, которых обычно кормили раньше, до того как небо украшали Большая Медведица, Орион и другие созвездия северного полушария. Весь ритм жизни этой усадьбы сбился. Кирилл чувствовал за это вину, хоть его и не упрекали.

— Хорошо, я понимаю, — отпустив руку Егора, сказал он. — Не буду ныть, но постараюсь приехать, как только смогу.

— Будь сколько надо, успокой родителей.

— Да, ладно. Они должны от нас отстать. — Кир сглотнул, шмыгнул носом. — Всё, пойдём заниматься делами. Вернее, я иду: я ведь обещал отправить тебя спать в девять часов, так что отправляйся.

— Ещё нет девяти, — благодарно улыбнулся Егор. — Успею подоить.

— А потом пойдёшь спать.

— Пойду, — согласился Рахманов, хотя Кирилл ожидал, что он будет артачиться.

Они повернулись и пошли во двор, где внезапно загорелся свет. По пути Калякин помыл руки в бочке, вода в ней была горячей, не успевшей остыть после дневного пекла, по поверхности скакали букашки. Видимость сходила на нет, предметы становились серыми, безликими. Ориентиром служил фонарь над сараем.

Во внутреннем дворе они наткнулись на Андрея. Мальчишка в здоровой левой руке тащил полное ведро поросячьего месива, сгибался под его тяжестью, пыхтел, сбрасывая отросшую чёлку со лба. Увидев их, надулся:

— А! Я уже хотел в розыск подавать.

— Давай сюда! — Егор хотел перехватить у брата ведро, но Кирилл опередил его и забрал ведро сам. Вес отвратно пахнущего варева потянул руку вниз.

— Ого! Как ты не надорвался!

— Да если вас нет! — огрызнулся Андрей. Он был чумаз до одурения, светлая часть одежды испачкалась в чём-то чёрном, густые, жёсткие волосы стояли дыбом, будто их три дня не расчёсывали. Однако смотрел пацан на старших по-взрослому, с укором за разгильдяйство. Вытер влагу из носа краем футболки и скомандовал Кириллу: — Топай корми, чего стоишь? Слышишь, орут?

Кирилл слышал, конечно. Поросята не просто визжали, казалось, они с разгону бились головами в кирпичные стены сарая и деревянные перегородки, наступали друг на друга — в загоне грохотало, стены ходили ходуном. В соседнем помещении мычала Зорька, только куры мирно устроились на ночлег и не возмущались.

Настроившись, наскребя отваги и задержав дыхание, Кирилл открыл дверь в свинарник. Животные почуяли приближение человека и еду, увидели зажегшийся под потолком свет и стали сильнее долбить в перегородку. Опасные лютые твари. Навоз, хоть его сегодня чистили, хлюпал под их копытами.

С содроганием Калякин повернул задвижку, различил в оранжевом полумраке грубо сколоченную кормушку и вылил туда густое месиво из картошки, помоев и фуража. Чёрные вьетнамские монстры, двинувшиеся сначала к нему, быстро, отпихивая друг друга, засунули морды в корыто. Поднялось невообразимое чавканье, кормушка быстро пустела. Одного ведра этим прожорливым созданиям было мало, и Кирилл сразу, пока миазмы свинарника не впитались в его кожу, пошёл за вторым и третьим. Помощь Рахмановых ему не требовалась, за две недели он получил представление, чем кормить и примерно в каких пропорциях смешивать, ну и, в конце концов, не для ресторана же деликатесы готовит, а свиньи всё сожрут, что ни дай. Кирилл особо не заморачивался. Зажимал нос, дышал через рот, чтобы не стошнило, и глушил внутренний голос, который пел про завтрашнее освобождение от каторги, чистую элитную многоэтажку, мягкую кровать, безделье и вай-фай.

Получив ещё жратву, свиньи успокоились. Наевшиеся уходили на солому спать, вытягивали ноги и довольно похрюкивали. Взрослые мощные особи выбирали места попрестижнее, сгоняли молодняк. Иерархия у них была тюремная. Кирилл понаблюдал с минуту, пока мог не дышать, и вышел на свежий воздух, закрыл загон на вертушку.

Дверь в коровник была распахнута, оттуда на бетон лился жёлтый свет, в котором кружились мошки. Внутри Егор тихо и ласково разговаривал с бурёнкой:

— Сейчас, сейчас, Зоренька, сейчас, ещё минутку. Вот так, моя хорошая, сейчас…

Кирилл вошёл в коровник и остановился у стены, подложил ладони под поясницу.

— Можно я побуду с тобой, посмотрю, как надо доить?

— Только тихо: коровы не любят чужих. А то испугается, не даст молоко.

Кирилл удивился, но не стал разевать рот и переспрашивать. Егор отвечал ему, не оборачиваясь. Сидя на маленькой табуреточке, он обмывал из корца разбухшее розовое вымя, нежно поглаживал. Как обычно перед дойкой он переоделся в чистую одежду, повязал бандану. Движения его были плавными, неторопливыми, будто младенца купал. На коленях лежало полотенце, рядом стояло эмалированное двенадцатилитровое ведро. Корова мелко переступала копытами, пыталась мотать хвостом, да только он был привязан тонкой верёвкой к ноге.

— Сейчас, Зорька, почти всё.

Отставив корец, Егор вытер вымя полотенцем, а потом принялся аккуратно массировать его со всех сторон по ширине и длине. Когда закончил, соски немного увеличились, набухли. Егор подставил ведро, вынул оттуда кружку и осторожно сдоил из каждого соска по одной тоненькой струйке. Повернулся, протянул кружку:

— На, Найде налей.

Кирилл мигом выполнил поручение, вылил молоко в собачью миску. Найда вылезла из конуры, завиляла хвостом и принялась лакать. Вернувшись, снова притулился в уголке. Молочные струи уже вовсю с гулким звоном били в дно ведра. Егор двумя руками ловко дёргал за передние соски… То есть не дёргал… Присмотревшись, Кирилл понял, что его пальцы последовательно сжимаются в кулаки сверху вниз, а кисти остаются неподвижными. Из соска выбрасывается струя, и процесс повторяется снова.

Отпустив передние соски, Егор взялся за задние.

— Хорошая, Зорька, хорошая…

Медленно он выдоил несколько струй, затем его руки стали работать энергичнее, и Кирилл уже не успевал следить за сжатием и разжатием пальцев. Корова успокоилась, стояла смирно, иногда трясла головой и облизывалась толстым розовым языком. По её морде ползали мухи. Егор снова занялся передними сосками, скрючился в неудобной наклонённой позе. Молоко плескало непрерывно, булькало, ведро наполнилось наполовину и продолжало наполняться. Кирилл как загипнотизированный смотрел на расходящиеся по белой поверхности круги и вспоминал, каким долбоёбом был — однажды пришёл доёбывать пидора и нарочно, пинком, опрокинул полведра молока. Спросить, как тогда Егор вышел из положения, духу не хватало. В тот раз он дебильной выходкой лишил Рахмановых части их скудного дохода, теперь вот на Лариске не заработаешь. Наверно, ему лучше исчезнуть и не создавать проблем? Толку от него никакого, вот так шустро доить он никогда не научится, деревенским жителем никогда не станет…

На душе сделалось гадко и тоскливо. Кирилл перестал следить за движениями, запоминать порядок действий при дойке, опустил голову на грудь. Лучше бы Егор упрекал его, да только он терпит и изображает, что абсолютно ничего страшного не случилось, жизнь по-прежнему стабильна. Он добрый, тактичный и самый замечательный парень, на чьём фоне все остальные меркнут. Кирилл завидовал. Ему мало показалось, что этот необыкновенный человек составляет с ним пару. Захотелось самому предстать перед Егором хоть капельку лучше, чем складывалось мнение сейчас. Одну малюсенькую капельку, чтобы Егор не сомневался в его небезнадёжности и знал, что верит в него не зря.

— Егор! — Кирилл позвал больше на интуитивном уровне, повинуясь своим мыслям, неосознанно, и только потом «прозрел»: увидел, что ведро полное, из вымени сцеживаются последние короткие струйки, и значит, корова не может зажать молоко.

Не прекращая доить, Рахманов обернулся и вопросительно поднял глаза.

— Мама Галя просила поговорить с тобой. — Слова снова плохо шли к Кириллу. Он почесал лицо, плечи. — Она просила уговорить тебя восстановиться в институте. Сказала, чтобы вы с Андрюхой на сбережения купили себе комнату, а сама собралась в богадельню. Она хочет, чтобы ты получил профессию.

Калякин специально подбирал предложения так, чтобы сложно было понять его личное отношение к сказанному. Мало того, пытался ввести Егора в заблуждение, заставить думать о нём плохо, чтобы затем — бац! — и радостное облегчение: Кирюшенька-то умница и разумница, по-настоящему любящий и понимающий мальчик!

Нужный эффект был достигнут без труда. Егор на автопилоте ощупывал опустевшее вымя, сдаивал миллиграммы молока, а сам через плечо смотрел на Кирилла. Во взгляде преобладала растерянность, а с ней скрытая тоска и непримиримость, немного злости и враждебности. Естественно, он даже слышать не хотел о богадельне! Вероятно, мать уже заводила подобный разговор, а может, и неоднократно. И, конечно, ему легко будет предположить, что нежелающий расставаться с ним любовник примется сыпать доводами, уговаривать пойти на поводу у матери.

Кирилл про себя посмеивался, предвкушая напористую отповедь. И ошибся. Егор отвернулся, ссутулился, плечи опустились, а руки вытирали вымя полотенцем. Он молчал, выполняя нехитрую работу, потом проговорил:

— Не трать время, Кирилл, не уговаривай. Я не отправлю её в соцучреждение к чужим людям, я не прощу себе…

Внутренний смех Кирилла оборвался. Он физически почувствовал боль Егора и, проклиная себя, кинулся к нему, обнял за плечи и, опустившись на корточки, крепко прижал к груди.

— Прости! Я и не собирался уговаривать, не вру, не собирался! Я же знаю тебя… Блять, да я сам не соглашусь никогда маму Галю в богадельню поселить! Я ей так и сказал! Сказал, что мы её вылечим, а потом ты пойдёшь учиться! Ведь так? Я сказал, чтобы она даже думать не смела о богадельне: у неё есть мы! Так ведь?

Кирилл отодвинулся, желая заглянуть в глаза, в которых он тонул. В них было написано то самое, чего он добивался: пусть не третье «удивление», но неподдельная признательность за понимание и поддержку. Сколько лет Егор был лишён этих простых проявлений человечности со стороны знакомых? Его предавали, жалели, ставили в пример сыновьего долга, но ведь для борьбы с навалившимися бедами необходимо нечто большее — знать, что ты не один. Теперь Кирилл, когда сам столкнулся с отчуждением и непониманием близких, на своей шкуре прочувствовал всю важность единения. Егор, в одиночку преодолевающий чёрную полосу судьбы, отнюдь не казался ему слабым, в его настойчивости и убеждённости кипела сила. Вдвоём они будут сильнее в сто раз!

Егор поцеловал Кирилла, долго и старательно исследуя его рот языком. Опорожнённая корова топталась рядом, грозя опрокинуть ведро с молоком на пол, ей не нравился привязанный к ноге хвост и лезущие в глаза мухи. Калякин сквозь удовольствие боялся, что она лягнёт его копытом по черепу. От этой коровы можно было всего ожидать, она с первой встречи невзлюбила его и обгадила жидким дерьмом. Сейчас этот эпизод весело вспоминать…

Кирилл всё же отодвинулся и встал с корточек.

— Всё, Егор, теперь иди на горшок и в люльку, дальше я сам.

— Кир, ну…

— Никаких «ну». Завтра я уеду, и ты один будешь вкалывать. Спать!

— Спасибо, Кир. — Егор поднялся со стула и, оглядываясь, вышел в стрекочущую сверчками ночь. Калякин для начала вытащил ведро из-под коровы, накрыл его чистой марлей и вынес на улицу, на верстак. Сходил за банками, перелил молоко и отнёс в холодильник. В принципе, дел осталось мало, на полчаса. Гудение в мышцах было терпимым. Из-за жары они полдня провалялись, обнимаясь, на диване, не шибко перетрудились. Для Егора закончить хлопоты было бы парой пустяков, но с его недосыпом надо было что-то делать. Кирилл радовался возможности позаботиться о любимом.

Он принёс воды корове, постелил ей свежей соломы. Проверил, чтобы двери во всех закутах были закрыты, а огонь в уличной печи — потушен. Набрал в вёдра воды для технических нужд, сходил в сортир, обмылся в летнем душе прохладной водой — горячую мывшиеся до него братья практически израсходовали. Ужинал Кирилл вдвоём с Андреем. Малец допытывался, не заболел ли Егор — свалился на кровать так рано и сразу задрых. Кирилл помыл посуду, пообщался с мамой Галей, рассказал, что завтра едет домой на пару дней, и как раз вспомнил, что предки теперь скрипят зубами от злости из-за его отсутствия и строят планы стирания деревни в порошок. Звонить он побоялся, отправил отцу эсэмэску: «Не бесись, завтра приеду». В комнатке стояла духота, но Кирилл крепко обнял Егора и так заснул.

62

Утро наступило раньше звонка будильника. Кирилл и так спал тревожно, а когда Егор зашевелился, проверяя время в телефоне, мгновенно открыл глаза. В тесной спальне было темно, за исключением светлого прямоугольника двери. Температура осталась прежней, воздуха не хватало, кожу покрывал липкий слой пота. Пахло затхлостью рабочей одежды и лекарствами.

— Сколько? — непослушными со сна губами спросил Кирилл. Очень тихо, потому что домочадцы, судя по тишине, спали, и ему это было на руку.

Егор поднял руку с растопыренными пальцами, показывая: «Пять». Кирилл поймал его ладонь и прижал к своему паху, где налился стояк. От прикосновения плоть стала ещё твёрже, переполнилась кровью, удовольствие растеклось по животу и к промежности. Анальное отверстие зазудело, колени призывно раздвинулись, и Кирилл подтолкнул пальцы Егора туда. Они скользнули по мошонке вниз и замерли.

— Егор… я хочу тебя, — выдохнул Кирилл в темноту. Рахманов приподнялся на локте, заглянул ему в лицо и переместился наверх, залез между ног. Наклонился и поцеловал в живот, набирающий в размерах член потёрся о внутреннюю поверхность бедра Кирилла, лишая рассудка от нетерпения. Егор достал из-под подушки вазелин и презервативы и дальше всё делал очень аккуратно и нежно, но будто по принуждению, без желания, пока оба не кончили — в полном молчании, с минимальным скрипом сдвинутых кроватей. Ещё в процессе Кирилл понял причину: у Егора не было настроения. Он не обиделся — у него тоже отсутствовало настроение, ведь наступил день, в который они расстанутся.

Не разговаривая, не целуясь, лишь обнимаясь и переплетая ноги, они пролежали до звонка будильника. К этому моменту у Кирилла слипались глаза, но он вслед за Егором встал, расправил скомканную их телами простыню, думая, что сегодня его ждёт нормальная трёхспальная кровать с ортопедическим матрасом и дорогим постельным бельём. Кондиционер, окно, просторные тридцать квадратов. Он не утверждал, что не хочет этих удобств. Хотел, очень их хотел. Но только не для себя одного.

Ему снова стало совестно перед Егором за разницу в их материальном положении. Пока они прятались в своём маленьком мирке, эта пропасть сгладилась. Теперь дверь приоткрылась и показала жизнь по ту сторону нищеты.

Кирилл планировал уехать сразу, как только встанет и отольёт, но, встав с кровати, почувствовал, что психологически не готов переступить границу между их мирком и большим миром. Он надел рабочую одежду и пошёл во двор отлить в деревянном неказистом сортире с дыркой в полу и жирными зелёными мухами, покормить и выпустить кур и оголодавших за ночь свиней, слазить в погреб за картошкой, наполнить бак на кухне водой.

Егор убрал в коровнике, подоил Зорьку и повёл её на выпас. Кирилл закончил со взятыми на себя обязанностями, помылся и переоделся в рубашку и джинсы, которые берёг на выход, обул кроссовки. Жарковатая одежда для пекла, гарантированного высоко поднявшимся в безоблачном знойном небе белым солнцем, да новых, незатасканных по огородам, полям и свинарникам шорт и футболок не имелось.

Вещи Кирилл с собой забирать не собирался, всё до единого носка оставил на полке в шкафу или на стуле у кровати. Заглянул к маме Гале, объяснил ей, куда так вырядился, выслушал наставления быть хорошим сыном. Попрощался с готовившим завтрак Андреем. Тот расстроился.

Проверив по карманам, всё ли нужное взял, Кирилл вышел на улицу к машине, стал ждать Егора. Деревня жила своей обычной сонной жизнью, по временам суток отличаясь только наличием солнечного света, живности и людей на лавочках или завалинках. Утро, когда прохлада ещё ощущается и трава влажна от росы, было любимым для всех. Куры скребли землю под каждым домом, коты на заборах вылизывали яйца, беспривязные собаки метили деревья, птицы галдели, бабки выходили на перекличку, мол, все дрыгают ещё, за ночь никто не скопытился.

Три старые карги, включая Олимпиаду, с клюками, в телогрейках и цветастых платках стояли на дороге и сплетничали. Кирилл, конечно, не слышал их разговора, но не сомневался, что сплетничали. О чём, он знать не хотел, ему было любопытнее, отыскалась ли Лариса. Оранжевый «Мокко» отсутствовал, а с далёкого расстояния Кирилл не видел, приезжал ли он вчера. По крайней мере, она Егору не звонила. Отъебалась сучка и свалила. Любит она Егора, как же.

— Кир…

Калякин повернулся в противоположную сторону. Сзади стоял Егор. Низ его трико промок от росы, к подошвам резиновых сапог приклеились мокрые листочки, а на небритой щеке серела грязная полоска. Кирилл послюнявил большой палец и стёр её.

— Не видел, как ты подошёл.

Рахманов осмотрел его наряд и ничего не спросил — вопрос и все сопутствующие эмоции были написаны в его глазах.

— Да, поеду, — ответил Кирилл, избегая прямого взгляда.

— Не позавтракаешь?

— Нет аппетита.

Они помолчали под пристальным наблюдением старушенций. К горлу подкатывал комок. Кирилл спохватился. Вынул из кармана ключи от машины, протянул.

— Давай машину оставлю тебе? На ключи, документы внутри. А я на автобусе уеду. Или на такси. До автовокзала меня подкинешь.

— Не надо.

— Надо! — Кирилл насильно вложил ключ с брелоком в ладонь Егора, сжал его пальцы в кулак. — Будешь молоко возить. И Андрею завтра надо к травматологу. Отвезёшь.

— У меня прав нет. — Егор разжал кулак. — Только на мотоцикл. Не успел получить. Спасибо, Кир.

Кирилл прикусил губу. Ключи забрал, завертел на пальце, свободной рукой вытащил из другого кармана смартфон.

— Но вот это ты же взять можешь? Он нормальный, не глючный. Только симку поменяй. — Кирилл снял крышку, чтобы вытащить свою сим-карту. — Сейчас сфотографируемся, и будет у тебя моя фотография.

— Не надо, я не возьму, — накрыв смарт ладонью, остановил его Егор. — Мне ничего не надо. Спасибо. Позвони, когда доедешь.

— Но… — Кирилл непонимающе уставился на него, мозг ещё обрабатывал информацию, как вынуть из узкой ячейки эту дурацкую сим-карту.

— Не надо, Кир, — повторил Рахманов, — я всё равно не умею таким телефоном пользоваться. И фотографий больше ничьих хранить не хочу. Плохая примета, — добавил он, когда Калякина словно из ушата холодной водой окатило.

— А, ладно, тогда… — протянул Кирилл отрешённым голосом, неловко запихивая девайс обратно. — Хотя… У меня такой приметы нет… Давай сфоткаемся? Буду на тебя дома смотреть. — Он вынул смарт и включил приложение для селфи. Не спрашивая разрешения у ничего не ответившего Егора, притянул его за талию к себе и нажал на сенсорную кнопку. Коснулся губами щетины Егора и нажал второй раз. Третий раз щёлкнул, целуя его взасос. Пролистал кадры и огорчился — запечатлеть счастливые моменты не вышло, одни лишь расстроенные лица и вымученные улыбки. Однако Кирилл не стал придираться и переснимать, пожалел Егора. Тому сейчас было не до светских развлечений, домашние дела звали, а прощаться обоим было трудно.

— Ладно, поеду, — как приговор, произнёс Кирилл, понимая, что неизбежное не оттянешь. — Раньше сядешь, раньше выйдешь. Когда картошку копать будем?

— В субботу, наверно. Если с трактористом договорюсь.

— Три дня? Я успею. Даже раньше. Ладно… — Кирилл подбросил ключи на ладони, поймал и неожиданно резко обнял Егора за шею, поцеловал со всей отчаянной страстью, на которую был способен в эту секунду, так же резко отстранил его и, открыв дверцу, сел за руль. — Ладно, я скоро приеду. Я тебе сегодня позвоню. Деньги на полке под одеждой, сорок тысяч, бери.

Егор молчал и только покусывал припухшие губы. Кирилл наощупь вставил ключ и завёл мотор, с усилием оторвал взгляд от нереально красивого лица и притопил педаль газа. И только тогда увидел старушек, в срочно порядке ковыляющих с проезжей части на обочину. Вот гадкие бабки, лупились, наверно, во все глаза на целующихся парней! Ну и хуй с ними, он вообще приехал в эту деревню одним человеком, а уезжает совсем другим. И обязательно вернётся.

63

Поднимаясь в лифте — всего лишь на четвёртый этаж — Кирилл мотал связкой ключей от квартиры. Их позвякивание успокаивало, монотонное движение кистью загружало мозг работой, мешая думать. Правда, мерное жужжание подъёмного механизма раздражало. Лифт ехал с обычной скоростью, но Калякину казалось, что медленно. Возможно, он отвык. Или заранее выстраивал эмоциональную броню от предстоящего негатива, на который собирался отвечать тем же.

Лифт, мягко дёрнувшись, остановился, створки разъехались. Кирилл шагнул на чистый кафельный пол, осмотрелся. Вроде был здесь всего две недели назад, а ощущение такое, что прошло года три-четыре. И ровненько выкрашенные стены подъезда, лестница с выведенными на ней узорчиками, цветы на подоконниках и коврики у дверей казались чужими и позабытыми.

Тёмная металлическая дверь квартиры с золотистыми цифрами шесть и три над стеклянным кружком глазка угрожающе зазывала к себе. Кирилл обречённо скривился и повернул ручку. Механизм внутри глухо стукнул, возвещая о запертом состоянии. Кинув взгляд на кнопку звонка, Кирилл вставил ключ в замочную скважину — не хотел доставлять родакам удовольствие бранить его прямо с порога. Если они дома, конечно. Ключ повернулся легко, и дверь подалась, а раз закрыто на единственный замок, кто-то находится внутри.

Кирилл надел броню и вошёл в полутёмное помещение прихожей, тихо прикрыл за собой дверь, снял нога об ногу кроссовки. Тут тоже всё было чужим и забытым. В воздухе витали ароматы французского парфюма, ноги ступали по начищенному паркету и упругому ковру. Мебель меняли в прошлом году, когда делали ремонт, естественно, она итальянская. Никаких мух, комаров и пыли. Много сувениров, зеркал и декора.

В гостиной разговаривал телевизор. Кирилл на цыпочках, хотя не особо теперь шифруясь, направился туда. Ожидал увидеть лежавшую на диване с модным журналом в руке мать, что он угадал, но дома был ещё и отец. Он, в выходных брюках и рубашке с коротким рукавом, сидел в кресле с ноутбуком. Перед ним на столике стояла пустая кофейная чашка. Телевизор работал неизвестно для кого.

— Здорово! — буркнул Кирилл и, пройдя два метра, плюхнулся во второе кресло. Он решил вести себя как ни в чём не бывало. Бросил ключи на столик, вытянул ноги, пошевелил пальцами — в кроссовках они запотели, носки, скорее всего, начали вонять, и надо отправлять их в стирку.

Родители воззрились на него. Мать отложила журнал на спинку дивана и села, одёрнула юбку на коленях. Она была, как всегда, при параде, с помадой на губах. Выглядела как фарфоровая кукла не первой свежести со складками на боках, но если сейчас вызовут на бал, собраться ей хватит полминуты. Холодные глаза мегеры всё же никаким макияжем не скроешь, нет в них любви и сострадания как у мамы Гали.

— Явился? — после затянувшейся паузы, ушедшей на пытливое разглядывание блудного сына, спросил отец. Он закрыл крышку ноутбука и переместил его на столик.

— А что, вы разве не меня поджидали? — поинтересовался Кирилл, представляя, что жуёт жвачку и надувает большой пузырь им в лицо. — Значит так… буду я ходить в ваш институт, досижу два года как-нибудь, потом… вы меня отмажете от армии? — обращался он главным образом к отцу.

— Потом и посмотрим, — ответил тот. Кирилл повернулся к матери, застывшей с прямой спиной, пока муж занимался воспитанием сына. Поднял бровь:

— Так, может, мне и не стоит учиться, если потом вы «посмотрите»?

— Ну конечно, ни в какую армию ты не пойдёшь, — безапелляционно заявила мать, сводя на нет всю строгость отца. Тот недовольно шевельнул уголком губ, но встревать не стал. Кирилла такой расклад вещей устраивал ещё больше.

— Ну, раз мы договорились, — он положил ладони на подлокотники кресла и, опираясь на них, поднялся, — тогда… до сентября ещё три недели… Короче, я поехал в деревню.

— Ты никуда не поедешь! — почти в один голос рявкнули мать и отец и сразу вскочили, перекрывая дорогу. Отец с презрением добавил: — Ты куда ехать собрался? К своему голубому недоноску?

— Голубого недоноска ты увидишь в зеркале, а моего парня зовут Е…

Кирилла заткнула пощёчина. Звон её громко отозвался в ушах. Голова отклонилась. Левую щёку обожгло. В груди полыхнула ненависть. Он инстинктивно прижал ладонь к больному месту и подался на отца с ответной агрессией, но и отец был на взводе:

— Твоего парня никак не зовут! Ещё раз услышу!..

— И что?! Что ты мне сделаешь?

— Увидишь!

— Давай, покажи мне сейчас! Слабо?!

— Да ты!.. Сопляк!..

— Только на угрозы способен?! А от слов к делу перейти?! — Кирилл был настолько поглощён бушующей внутри злобой, выплёскивающейся наружу с шипением и слюнями, что не сразу понял, почему расстояние между их носами стало увеличиваться. Он ещё тянул к отцовской рубахе руки, сжимая пальцы в надежде вцепиться.

— Достаточно! — сказала мать с холодным спокойствием. — Опустился до его уровня, Саша. А ты знай, что с отцом разговариваешь, а не с приятелями на остановке.

— Пусть он к Егору с уважением относится!

— За что я его уважать должен?!

— За то!

Глаза у обоих сверкали, рты кривились в приступе праведного гнева.

— Достаточно, я сказала! — с нажимом повторила мать и опустила руки. — Саш, остынь: Кирилл никуда не поедет. Кирилл, я запрещаю тебе орать на нас с отцом. — Она взглядом тяжёлого танка посмотрела на сына. — Я не одобряю твоих наклонностей, это раз. Я не отпущу тебя жить к бродяге и инвалидке, это два. Ты глянь, в кого превратился: лохматый, как пёс, исхудал, а руки!.. Что с твоими руками?!

— А что с моими руками? — Кирилл с психом поднял руки на уровень лица, повертел ладонями. Ну да, ногти немного не стрижены, кожа огрубела, кое-где въелась грязь. Ну и что? — Нормальные руки. Чем тебе не нравятся? Я работал, мама, работал! Грядки полол, навоз чистил!

— Ты?! — у матери от последнего заявления едва обморок не случился, она выпучила глаза, раскрыла накрашенный рот, только её опередил отец. До этого он топтался рядом и в ахуе водил ладонью по лицу. Теперь он выставил вперёд руку в обличающем жесте.

— Работать научился? А может, тебя надо было сразу вместо ночных клубов в навоз? Тебе же понравилось в вонючей дыре жить и работать там!

— А чего это она «вонючая дыра»? — возмутился Кирилл, наступая на отца. Раньше от противостояния его удерживал только холодно-ровный тон матери, но нападки он сносить не собирался.

— Не дыра? О-оо! — с издёвкой удивился отец. — Или там асфальт есть? Канализация? Центральное отопление? Что-то я не заметил. Лен, а ты не заметила? Помнится, там только халупы стояли и бурьян в человеческий рост!

У Кирилла свело скулы. Изо рта брызнула слюна. Он выставил указательный палец и пошёл на отца.

— Да! Всё из-за таких, как ты! Народный избранник херов! Всю страну растащили! Где вода и газ твоему электорату, а? Почему сам жируешь, а в Островок не провёл? Хуй о народе думаешь!

— Кирилл! — взревела мать.

— Это не мой участок! — одновременно с ней бросил ему отец. Небрежно, по-депутатски, взмахнул рукой, будто назойливую муху отогнал. Или назойливого просителя. Это взбесило Кирилла сверх меры. Он снова пошёл на отвернувшегося отца.

— Вот так, значит? По участкам людей делите? Не твой участок, значит, помощь не нужна? Сгнивайте там заживо, копошитесь в навозе?! Тебя избрали! Ты должен интересы людей отстаивать, а ты о своей жопе заботишься!

— И о твоей тоже! Нашёл там людей — три бабки и пидорас с инвалидкой! — отец театрально всплеснул руками, возведя очи к многоуровневому натяжному потолку. — Сдал бы её в центр для престарелых и инвалидов и работать шёл!

— Это вас я сдам, когда сляжете! В первый же день!

Мать охнула, схватилась за голову, осела в кресло. Отец опять всплеснул руками, показывая, что с долбоёбом разговаривать бесполезно, ушёл в другой конец гостиной к окну, сквозь штору уставился на залитый солнцем двор. Одна его рука упиралась в поясницу, другая сжимала лоб. Образовалась пауза, но Кирилла понесло, хотя из-за этой заминки его гнев растерял прежний накал.

— Маму Галю можно вылечить…

— Ты называешь её мамой? — охнула мать и схватилась за сердце. Кирилл проигнорировал и продолжил:

— На лечение и надо-то всего каких-то сраных десять миллионов! Но в нашем бюджете нет денег! На людей никогда нет денег! На медицину! За границей деньги есть, всё развивается, лечить умеют, а у нас хуй!

Отец резко развернулся, убрал руку ото лба и шагнул вперёд.

— Заткнись!

— Ты мне рот не затыкай! Правда глаза режет?!

Отец подскочил сначала к столику, сцапал в лапищу связку ключей от двух квартир, затем грубо дёрнул на себя Кирилла и пошарил по его карманам, вытаскивая и рассматривая содержимое. Провернул это так молниеносно, что Кирилл и защититься не успел. Отец забрал себе ключи от машины и документы на неё, деньги в свёрнутых вдвое купюрах по тысяче и пятьсот рублей, мобильный сунул обратно Кириллу. Поднял глаза.

— Всё, мне надоело. Ни личных денег тебе, ни машины. Карта твоя, я проверял, пуста, вот и хорошо. Сиди дома и не высовывайся.

— А то что?

— А то твой любовник сразу же отправится туда, где ты его не найдёшь.

— Да? И куда же? Неужели в Мордор? Ничего ты ему не сделаешь! Умеете только с беззащитными воевать! — Кирилл понимал, что папаша блефует, но полностью в этом уверен не был и с наскока на рожон не полез, малость поджал хвост. — А кстати! Вот ты всё на Егора хуйню несёшь… а знаешь, чей он сын? Ёбаного председателя правительства области!

— А чего сразу не председателя Совета Федерации? —фыркнул отец. Из карманов его брюк торчали отобранные у сына вещи.

— Нет, его отец Мишаня Мамонов. — Кирилл вспомнил его фамилию.

— Ага, рассказывай, — отец не поверил, но на секунду заинтересовался. — У Мамонова дочери лет десять и сын в детский сад ходит, — отрезал он и повернулся к жене. — Ладно, Лен, я на базу поехал, проверю… а этот пусть дома сидит.

— Езжай. — Елена Петровна встала, окинула суровым взглядом сына, который, засунув руки в опустевшие карманы, покачивался с пятки на носок, и пошла за мужем в прихожую. Кирилл демонстративно вышел за ними, но, задрав нос, свернул в свою комнату. В принципе, он и настроился пробыть дома пару дней, так что всё шло в пределах нормы. Скандал выплеснул из его крови лишнюю тоску, подбросил адреналина. Конечно, мама Галя просила любить своих родителей, не ругаться, но… он всего лишь высказал им правду, защищал свою любовь, а они первые начали.

В спальне всё осталось по-старому с того дня, как он «улетел на Кипр»: ноутбук лежал на кровати, штора была чуть отодвинута. Мать только расправила смятое его задницей покрывало на кровати, вытирала пыль и поливала цветы. На кровать Кирилл снова и плюхнулся. Поднял повыше под спину подушки, устроился спиной к окну, чтобы солнце не слепило глаза. Взял зарядный шнур, присоединил к ноуту, воткнул в розетку над прикроватной тумбочкой, нажал кнопку «power». Поёрзал. В груди ещё кипело. Полыхало огнём. Возмущению не было предела. Хотелось делать всё наперекор. Родители всегда такие суки? Вот у Рахмановых мама просто мечта! Зато отец тварь из тварей.

Кирилл открыл браузер и вбил в поисковую строку запрос на официальный сайт областной администрации: посмотрит, что за ферзь такой Мишаня Мамонов. Но потом передумал и решил сначала глянуть сайт оппозиционной молодёжи, название которого всегда ему нравилось тем, что рифмовалось со словом «пиздец». Ну и писали там прикольно, хотя особо политикой Кирилл не увлекался, а читал, только когда уж совсем громкие события для города происходили, шумиха поднималась, редко, но и депутата Калякина песочили за его высказывания на сессиях облсовета.

Найдя сайт в закладках, Кирилл вспомнил, что Егор просил сообщить, как доедет. Это было первостепенным, благо, предки-сволочи смарт не отобрали. Он наизусть набрал номер. Гудки шли, но трубку Егор не брал. По времени он уже должен был вернуться домой. Ездил опять на «ижаке» — это словно… словно из двадцать первого в каменный век вернуться! Кирилл начал беспокоиться: вдруг драндулет заглох, сломался или перевернулся? Да нет, телефон-то у Егора при себе, ответит. Скорее всего, бабкам макароны с баранками разносить пошёл или яйца в курятнике собирает.

Наконец, в трубке послышалось «алло», но голосом не Егора, а Андрея.

— Андрюх, привет! Где Егор?

— В огороде, помидоры собирает. Отнести ему телефон?

— Не, не надо. Скажи, что я нормально доехал. Я ему вечером позвоню, перед сном.

— Хорошо, скажу.

— И скажи, что я… — Кирилл помедлил, решая, стоит ли такое передавать через пацана. — Его люблю.

Андрей засмеялся:

— Вот это точно запомню и скажу ему!

— Всё, пока! Не скучай! Я скоро приеду!

— Пока!

Кирилл отложил смартфон в сторону и, усевшись поудобнее, уставился в экран. Полистал новости и разочаровался: Мишаня нигде не засветился. В старых статейках глумились над его пустословным стремлением возродить парк в рабочем микрорайоне города, над его показушной набожностью, находили его «Порш» под запрещающим стоянку знаком, обсуждали его налоговую декларацию наряду с декларациями прочих чиновников — всё это Кирилл уже видел, перечёл с жадностью, запомнив и номер авто, и сумму годового дохода. Бывший водитель за год официально заработал всего два миллиона четыреста три тысячи рублей и ещё сорок две копейки, бедняжечка.

Кирилл вернулся к сайту администрации. Там, в разделе «Правительство области», имелась анфас-фотография сего мерзкого представителя чиновничества и человечества – рыбье лицо с пучком чёрных волос, зафотошопленное на синем фоне. Егору от него, к счастью, ничего, кроме цвета волос и глаз, не досталось, а Андрей унаследовал много черт, в том числе изгиб губ и курносость.

Из информации, кроме имени и должности, указывались только приёмные часы с возможностью электронной записи. По вторникам и пятницам с четырнадцати до восемнадцати. А сегодня среда… Кирилла озарила идея! Он кликнул по ссылке на электронную запись и вбил свои данные на пятницу — ФИО, паспорт. В графе «Сфера вопроса» отметил «Имущество» — разницы ведь не было никакой, главное, попасть в его кабинет. Если уж торчать дома три дня, то с пользой.

Радостный, Кирилл отодвинул ноутбук и откинулся на подушки. Ортопедический матрац подстроился под форму его тела.

Дома

64

Кирилл не заметил, как заснул, а когда проснулся и понял, что спал, в комнате было темно. Кто-то завесил штору и убрал с кровати ноутбук. В гостиной тихо разговаривал телевизор, на кухне журчала вода и гремела посуда — значит, не ночь, а ещё вечер, и он не проворонил обещанный звонок Егору. Мысль об этом одной из первых пришла в его одурманенную сном голову.

Кирилл повозил рукой по покрывалу, смятому его тушкой, залез под подушки, но смартфона не нащупал. Ему было интересно, сколько же он проспал, если вспальню завалился около полудня. Однако, сколько бы ни дрых, организм с удовольствием продолжал бы спать и подкидывал провокационные идейки забить на Рахманова, позвонить ему завтра и извиниться, сочинить какую-нибудь историйку про отобранные гаджеты, а сейчас закрыть глаза и спать дальше. Отоспаться за все две недели, за полтора месяца, проведённых в деревне в постоянном недосыпе. Раньше он мог спать практически сутками.

Только эти размышления казались предательскими. Голос, если не разума, то сердца возобладал: Егор так впахивает, а ты, сука ленивая, дрыхнешь! Егор ведь будет ждать звонка и, не дождавшись, бог весть чего себе навоображает, самооценка упадёт к нулю, душа, чистая душа с плохо зажившими рубцами снова будет ранена. В чём тогда его отличие от Виталика?

Невиданная во всех предыдущих отношениях нежность придала бодрости, Кирилл, потянувшись и зевнув, встал с постели. Под ногами был приятный прохладный паркет, комнату он знал назубок и давно научился передвигаться по ней в кромешной тьме вдрызг пьяным. Навыки не забылись, автопилот вёл верно. Кирилл дошёл до двери, поднял руку до той высоты, где находился выключатель, коснулся пластмассовой поверхности — нет, не забыл ещё! — и щёлкнул. Загорелись точечные светильники на потолке, ослепили, показали пространство в мельчайших деталях. Вот и ноутбук на тумбочке, и смарт там же. Кирилл сел на кровать, взял смартфон, нажал кнопку сбоку. Экран приобрёл яркость. По центру были электронные часы — двадцать один сорок девять. М-да, поспал действительно охуенно. Только звонить сейчас бесполезно, у Егора сейчас по расписанию водные процедуры, а потом ужин и процедуры с мамой Галей. Освободится не раньше одиннадцати. Кирилл решил ждать.

Первые минуты коротал время, тупо втыкая в рисунок на обоях, потом потёр лицо и встал. Вода на кухне литься перестала. Его пробуждение скорее всего было замечено, однако проигнорировано — и отлично. Он осторожно открыл дверь и высунулся в прихожую. Территория, как и предполагал, была пуста, дверь в смежную гостиную, где отец смотрел телек, прикрыта, а кухня находилась далеко.

Короткими перебежками Кирилл юркнул в туалет, снял джинсы и трусы и уселся на унитаз. Хорошо, но… непривычно. Кирилл и не знал, что можно отвыкнуть от унитаза, только факты говорили сами за себя. Струя из члена полилась почти без усилий — мочевой пузырь был переполнен, а с опорожнением кишечника неожиданно возникли проблемы — не получалось на унитазе! Гадить хотелось, подпирало, но не получалось. Организм привык опорожняться, сидя на корточках, низко свесив зад. Хоть на унитаз с ногами залезай!

Приложив усилия, прочитав инструкции, составы и артикулы всех освежителей воздуха, туалетной бумаги, средств для чистки, Кирилл всё-таки сделал своё дело, но разодрал весь анус. Вроде когда-то он так мучился в уличном сортире. До того, как его развалил. Но об этом Калякин вспоминать не хотел. Подтёрся трёхслойной «Зевой», надел трусы и джинсы и снова на цыпочках шагнул в прихожую.

Там его в полутьме поджидала мать. В красивом платье, немного в мокрых брызгах спереди, с макияжем и причёской. Руки её упирались в бёдра. Брови были скептически сдвинуты.

— Выспался? Ты что там, совсем не спал? Ехать он собрался… А за рулём заснул бы?..

— Не заснул бы, — буркнул Кирилл. Он стоял у двери туалета и корчил недовольные рожи в надежде, что скоро всё закончится, и паучиха его отпустит сидеть в интернете.

— Живи дома, кто тебе не даёт? — продолжала брюзжание мать. — Спи нормально, ешь нормально, а то совсем себя довёл. На тебя без слёз не взглянешь. Всё любовь твоя!.. Ты так и не ответил, откуда взялись эти наклонности!..

Ещё в начале монолога Кирилл свёл глаза к переносице, но последняя фраза его вовсе взбесила. Ну что у неё за мания такая — доводить его? Мыла б себе посуду да мыла, нет, надо влезть и разозлить!

— Какие наклонности? Ну же, давай скажи это слово вслух!

Дверь гостиной распахнулась, и из неё, загораживая лившийся оттуда яркий свет, вышел отец. В отличие от вечно ухоженной жены, он не боялся носить домашнее трико и футболки.

— Педерастические, — сказал за неё отец. — Проснулся, работничек? Морду не отлежал трудиться?

— Вам какая разница? Всё равно же дома заперли! Пидорас выполняет ваши указания! — Кирилл козырнул. — А насчёт наклонностей… Покопайтесь в своей родне, может, был кто голубоватый… Вам же лучше знать: вы же мои родители!

Лица исказились у обоих. Глаза отца налились кровью, как в мультиках, искривившийся рот превратился в оскал. За такой мимикой непременно последовала бы смачная оплеуха, если бы мать не рявкнула раньше:

— Кирилл!

— Ну что ещё? — Сын с нескрываемым раздражением повернулся к ней. Скрестил руки на груди, привалился плечом к туалетной двери. Здесь он чувствовал себя загнанным в угол, как заяц, на которого смотрят дула двух тяжёлых танков.

— На ночь не ругаются, — стальным, совсем не женским голосом произнесла мать. — Поговорить о родственниках ещё будет время, а сейчас иди ужинать.

Кирилл не двигался. Есть не хотелось, хотя с утра в его желудок попал только бургер, купленный в кафе для дальнобойщиков и съеденный по дороге. Бургер был так себе — два раза куснуть и потом полдня непрожаренное мясо из зубов выковыривать. Котлеты с пюрешкой сейчас бы не помешали, да сесть за стол и навернуть тарелку мамкиной стряпни - значило бы сдаться.

— Иди ешь, чего стоишь? — подогнал смягчившийся на несколько позиций отец. — Не слышал, мать зовёт?

— Слышал.

— Тогда иди, — сказала мать и отошла в сторону, пропуская его на кухню.

Кирилл постоял ещё, поиграл в гляделки с отцом, поскрипел зубами. Но выбор был невелик: либо отказ и, как следствие, открытое противостояние, война на всех фронтах, либо уступка, после которой он получит послабления за примерное поведение и возможность использовать перемирие в собственных целях.

Кирилл оторвался от стены.

— Сейчас только мобильник возьму, — сообщил он, желая сохранить хоть какое-то преимущество и последнее слово за собой. Мать с отцом молчали, наблюдая за ним, тоже оставляя много прав за собой. Кирилл под их пристальным взором зашёл в ванную, помыл руки, ополоснул лицо прохладной водой, сколько угодно льющейся из крана без надобности таскать её в вёдрах и заливать в бак. Когда вышел, церберы ещё стояли, пасли. Нарочно дразня их, неспешно, будто ничего не случилось, он сходил в спальню за смартфоном, там, поставив руки на поясницу, погнулся несколько раз вправо-влево, разминая спину и шею, покряхтел при этом и только потом прошёл мимо надзирателей в кухню. Мать сразу засеменила за ним, а папаша, видимо, отправился дальше смотреть телевизор.

Кирилл сел за стол, подпёр щёку ладонью и уставился в смартфон. Листал бесцельно, открыл соцсеть, там гуляло перекати-поле — ни сообщений, ни оповещений, ни приглашений в друзья или группы. Хотя нет, на стене кто-то написал фиолетовыми буквами корявым почерком — «Пидор». А, это Никитос Жердев. Умник, сука. Сам пидор. Уёбище лесное. Калякин удалил запись. И тут же пожалел об этом — не посмотрел, кто те пять уёбков, что лайкнули. Потом начистил бы им рожи.

— Ешь, хватит пялиться, — мать поставила перед ним тарелку со спагетти и ломтём запечённой под сырной корочкой рыбы, стакан жёлтого сока. — На ночь много не едят, но ты… — Она не договорила и села рядом, взгляд её в кои-то веки был уставшим и поэтому более человеческим. — Кирилл, почему с тобой всегда проблемы?

Сейчас стальная Елена Петровна напомнила ему маму дяди Фёдора или Малыша, пытающуюся разобраться в хитросплетениях характера сына, понять его и найти компромисс. Возможно, она не так уж и безнадёжна, а теплота души не успевала вырваться наружу из-за сложностей развивающегося бизнеса, предвыборных гонок мужа, необходимости соответствовать статусу, постоянной замороченности на быте? Кириллу внезапно захотелось, чтобы его мама из ледяной красавицы растаяла в добрую женщину, ведь всё же он в глубине души любил её. Пусть ходит в халате и бигуди, выкинет всю свою помаду, перестанет делать пилинг — ему внешность по барабану, — только бы обнимала его, смеялась с ним, гладила по волосам и называла ласково Кирюшей или Кирушкой, или как угодно, лишь бы с любовью.

Кирилл на секунду поверил, что внутри Елены Петровны сидит любящая его мамочка, такая же, как Галина Рахманова. Готов был прямо сейчас упасть в её объятия и вместе поплакать за потерянным в непонимании временем. И насрать, что ему двадцать и он мужик.

— Мам, — поднял он к ней голову в жарком порыве, — со мной не будет проблем, я обещаю. Я изменился, мам. Только пойми меня, пожалуйста, и проблем больше никогда не будет. Пойми, что я люблю Егора, вот прямо очень люблю, до боли в сердце! Пойми нас с ним и разреши…

Сильно разбавленная капля участливости ушла из её взгляда. Не дослушав, она встала, скользнула пальцами с рыжим лаком по никелированной спинке стула.

— Ешь.

И ушла из кухни.

Кирилл смотрел ей вслед. Затем решил не зацикливаться на постигшем его фиаско и принялся за еду, которую так настойчиво советовали. Спагетти были мягкими, настоящими итальянскими, а рыба оказалась сочной сёмгой, под сырной корочкой обнаружились грибы и лук — объедение. Умял за секунду, бесцельно перескакивая с сайта на сайт и всё время следя за часами.

Доел без пятнадцати одиннадцать. Собрался по привычке помыть тарелку, но передумал — посудомоечная машина на что? — и оставил на столе.

Пора было звонить Егору. Кирилл очень хотел услышать его голос, а ещё лучше — оказаться с ним рядом, прикоснуться, почувствовать тепло и гладкость кожи, вдохнуть аромат шампуня от влажных волос, утонуть в чёрных изумительных глазах и заснуть рядом, обнявшись в духоте, и чтобы пот тёк, слепляя их тела. Он бы поехал в ночь, да ключи отобрали, и деньги на такси. Да и проблем потом не оберёшься, хуй ведь оставят в покое. Потерпит два дня. Проспит их, если надо.

Через полутёмную прихожую, свет в которую проникал только из гостиной, Кирилл прошёл в свою спальню. Больше не таился, наоборот, старался вести себя наглее, показывать протест в каждом движении. Мать сидела в кресле с журналом, отец лежал на диване с ноутбуком. Для них о чём-то про политику и инфляцию распинался молодой телеведущий на жидкокристаллическом экране. На громко протопавшего и рыгнувшего сына родители обратили не больше внимания, чем на мудозвона-журналиста.

Кирилл прикрыл дверь, пробудил свой ноутбук и выключил верхнее освещение. Примостился на кровати, подложил под спину подушки, чтобы удобнее было сидеть. Кровать огромная, мягкая, посередине нет щели, как при двух сдвинутых койках — вот бы на такой с Егором… ну хотя бы просто поспать. Секс не столь существенен, как объятия и улыбки.

Мобильный горел в руках. Без пяти одиннадцать. Можно.

Кирилл вызвал список сделанных вызовов и коснулся пальцем номера Егора. Тут же пошёл набор, а по телу побежали приятные мурашки волнения.

Вызов приняли, и на этот раз в динамике раздался чуть хрипловатый, усталый голос Егора:

— Алло?

— Егор, это я, — довольно улыбнулся Калякин и съехал по подушкам вниз, бессознательно принимая удобную расслабленную позу, закинул ногу за ногу. Ноутбук тихо шелестел под боком, от экрана лилось серебристое сияние. На душе пели птички.

— Кир, привет! — Егор обрадовался. — Как доехал?

— Ну что ты всё о делах?! — весело возмутился Кирилл и дрыгнул ногой. — Нормально я доехал! Лучше скажи, что соскучился.

— Соскучился, — послушно ответил Егор.

— И я. Я очень сильно соскучился. К тебе хочу. — Кирилл сделал паузу, с благоговением ощущая названные чувства в себе. — А ты закончил уже? Лежишь?

— Только лёг.

— Видишь, я знал, когда звонить! Спать хочешь? Устал? Я по голосу слышу, что устал.

— Глаза закрываются, — отмахнулся Егор. Однако Кирилл знал, что его селянин ишачил с утра до ночи, ещё из-за его отъезда переживал, страшилками себя наверняка кормил, но ни за что не признается, не пожалуется, будет делать вид, что всё в пределах нормы. Таков уж Егорушка — полный комплексов, считающий себя «серой массой», раздавленный бедностью. Дурак, не видит своих достоинств.

— Прости, Егор, не мог сегодня вернуться, — поникши проговорил Кирилл. — Не дали уехать. Предки у меня… ну, сам понимаешь… вылечить меня хотят. От любви к тебе, ага. Но эта болезнь неизлечима, Егор, не волнуйся. Наоборот, я ещё сильнее заболеваю. Я люблю тебя. Никогда и никого не любил, а тебя люблю, очень-очень.

Дверь распахнулась, за ней стояли, конечно, мама и папа. Как полиция нравов, выследившая аморального преступника. Как чекисты в тридцать седьмом. В спальню они не зашли, остановились в дверном проёме, заняв его целиком. Отец скрестил руки на груди, его взгляд говорил, что он не потерпит гомосятины в своём доме. Пока оба не вмешивались, наверно, ожидали, что сынок сам заткнётся, узрев их разгневанные физии. Не тут-то было — Кирилл класть хотел на них. Он лишь покосился сквозь густой мрак и продолжал без прерывания.

— Ты самый лучший, Егор. Мне повезло встретить тебя. Я горжусь тобой…

— За что мной гордиться? — усмехнулся неподозревающий о «прослушке» Рахманов.

— Много за что. За то, что ты особенный, не такой раздолбай, как я.

Егор совсем тихо, боясь нарушить покой близких, рассмеялся над его признаниями, словно над великой глупостью.

— Я честно… ну, не вру ведь! — уверил Кирилл, поглядывая на мать с отцом. — Люблю, когда ты смеёшься. Всю бы жизнь тебя смешил! Да так и будет — мы состаримся вместе! Два шизанутых, смеющихся деда!

Егор смеялся. Лежал, должно быть, обнажённый на своей половине кровати… или на его, прикрывался простынкой, а может, из-за жары просунул её между ног, закрывая только упругий живот. И приподнимал, конечно, бёдра. Маленькие ягодицы ёрзали по матрацу, рука трогала член и мошонку.

— Блять, Егор, ты смеёшься, лежишь, а у меня такие фантазии… Встаёт прямо сейчас… Хочу к тебе. Мне мало того, чем мы утром занимались, хочу добавки. Чтобы ты взял меня сзади и жёстко оттр…

Рука подлетевшего отца вырвала у Кирилла смартфон и с остервенением отбросила в сторону. Модный девайс описал в воздухе короткую дугу, с глухим хлопком впечатался в стену над изголовьем кровати и конструктором из пластмассово-металлических деталек, аккумулятора и микросхем посыпался вниз. Часть упала на деревянную планку, остальное соскочило на подушки.

— Блять! — взревел Кирилл, подскакивая на ноги. — Нахуя?!

Лицо отца было перекошено, правый глаз дёргался. Он поднял руку с оттопыренным указательным пальцем, собираясь что-то прорычать, да из искривлённого гневом рта брызнула только слюна, дар речи у него пропал. Папаша беспомощно потряс скрюченным пальцем перед его носом, резко развернулся на сто восемьдесят и размашисто покинул комнату, зыркнув на неподвижную и такую же онемевшую жену.

— А не надо было подслушивать! — всплеснув в досаде руками, заорал Кирилл и за неимением главного противника уставился на мать.

— Ты совсем распоясался, — сказала она.

— Да? А что вы от меня хотели? Мне что, любить запрещается? Я люблю Егора, когда вы это запомните? Под замок вы меня не посадите, башку не оторвёте! Я вас не боюсь!

— Ты нас неправильно понял, Кирилл.

— Да? И что не так?

— Мы тебе добра хотим.

Кириллу показалось, что его голова сейчас треснет как глиняный горшок и черепками брызнет на пол. У него дыхание от этой заявочки перехватило. Он стиснул зубы, чтобы сейчас выдать что-нибудь злое и насмешливое, но слов просто не находилось. И стоило ли их искать, если опять смысл вывернут наизнанку?

— Иди спать, мам! Иди уже наконец спать — поздно! — и он указал ей на дверь, в проёме которой она стояла. — Иди!

— Не прогоняй: это мой дом, — процедила она и, вопреки словам, развернулась и ушла. Торжествующе-обиженно ушла. Слава богам, что ушла. Кирилл бросился собирать запчасти смартфона. Корпус, аккумулятор… Экран не был повреждён, только по задней крышке ползла нехилая трещина — видимо, этой стороной смарт и шмякнулся о стену. Дебилы. Долбоёбы. Егор там, наверно, в недоумении…

Кирилл набрал его номер и прикрыл рот с микрофоном ладонью.

— Алло? — послышался совсем сонный слабый голос.

— Егор, прости… У меня тут небольшой пиздец вышел. Застукали меня за разговором, короче. Ты не обиделся?

— На что?

— Что я пропал со связи.

— Нет…

— Ладно… Слышу, ты спишь. Спокойной ночи.

— Спокойной. — Егор зевнул.

Кирилл тоже зевнул.

— Завтра позвоню. Пока.

Егор не ответил, в трубке повисла тишина, потом экран погас. На душе у Кирилла стало пусто и тоскливо. Он скинул с кровати покрывало, отодвинул гаджеты на край и свернулся калачиком, размышляя о важном и неважном.

65

Как ни странно, только Кирилл проспал всю ночь напролёт. Проснулся, правда, в половине шестого утра и лежал, обдумывая вчерашние события. Глаза уже не закрывались — он выспался за весь прошлый месяц и на неделю вперёд. В спальне даже при завешенных плотных шторах было достаточно светло, солнечные лучи проникали внутрь через любые возможные щели, день снова рождался ясный и жаркий. Мышцам требовалось движение, организм привык вставать с первыми петухами и что-нибудь делать, но чем можно заняться в благоустроенной квартире?

Оправдываясь этим, Кирилл лежал. Представлял, как Егор устроился на кровати, подложив под щёку скомканную подушку, и сладко спит, не ведая, что остались последние минуты перед новым днём и старыми нескончаемыми заботами. По его спине, возможно, ползает муха, но он её не ощущает. В зале тихо сопит Андрюшка. А может, он этой ночью перебрался к брату. Мама Галя тоже спит, из её комнаты пахнет лекарствами. Воздух в хате остыл, и парни кутаются в простынки, заменяющие летом одеяла.

Кирилл смотрел на цифры на экране смартфона. Пять пятьдесят девять сменилось на шесть ноль-ноль. Сейчас у Егора звенит будильник — нудненькая мелодия дешёвых телефонов. Егор тянет руку, выключает его, зевает и садится, трёт глаза. Потом он оденется, сходит в сортир и пойдёт убирать скотину. Бесконечный день сурка, три года одно и то же. Кирилл подумал, что в таких обстоятельствах сошёл бы с ума.

Он быстро открыл окно эсэмэсок и набрал текст: «Доброе утро! Люблю тебя! Вечером позвоню». Отправил. Было шесть часов пять минут. Кирилл специально не писал раньше, чтобы не будить Егора раньше времени. Теперь он увидит и улыбнётся, маленькое послание скрасит ему разлуку и долгий тяжёлый день.

Через две минуты смарт пиликнул о входящем сообщении. Кирилл с нетерпением и тревогой открыл его, но тучи сразу развеялись: «Доброе утро! И я тебя. Жду». Чего именно ждал — звонка или возвращения — Егор не указал, скорее всего, и того, и другого, и Кириллу это было не важно. Он не отрывал взгляда от «И я тебя», перечитывал, хотя сколько можно перечитывать три слова из шести букв?

Мышцы, нервы, всё тело заполнились энергией, лежать стало не то что невыносимо, — физически больно. Кирилл встал, потянулся, прошёлся вокруг кровати, раздвинул шторы. Солнечный свет ворвался в комнату, затопляя её как цунами. День, солнце, жизнь! И он поедет к Егору. Скоро поедет. Сам пока не знает как, но поедет.

Кирилл, как был в одних плавках, сходил в туалет, ванную, потом на кухню в холодильник за куском вчерашней рыбы и хлебом, потом с тарелкой всё равно вернулся в спальню — потому что предки ещё спали. Включил ноутбук и под новостную ленту «Вконтакте» приступил к трапезе. Рыба даже холодной елась с аппетитом, а вот посты… тупые и быдлонутые. Кирилл вышел из всех сообществ, отписался от страниц и почистил свою страницу. Что дальше делать, где интересное искать — понятия не имел. Не думал никогда, что можно отвыкнуть от интернета, но он отвык. Ютуб с первого ролика вызвал омерзение, и Кирилл включил старый фильм, классику кино — «Бойцовский клуб» — и на этом успокоился.

Родители проснулись в девятом часу, захлопали дверями, загремели посудой. Засвистел чайник, дзинькнула микроволновка. Ходили из комнаты в комнату, Кирилла долго никто не трогал. Отец, уже нарядившись в костюм, открыл дверь, посмотрел, что сын в своей манере сидит за ноутбуком, и закрыл с обратной стороны.

— Нет у Егора интернета, не бойся! — крикнул ему вдогонку Кирилл. — С такими депутатами до их деревни прогресс ещё не скоро дойдёт!

Не успевший далеко уйти отец снова открыл дверь. На фэйсе зверской гримасой отражалось желание проучить зарвавшегося молокососа.

— Саш, не лезь к нему! — шикнула, выглядывая из ванной, мать. Кирилл заржал. Папаша бросил в него уничтожающий взгляд и во второй раз закрыл за собой дверь. Потом он свалил на работу.

Кирилла не беспокоили ещё час. Он спокойно досмотрел фильм, включил второй — «Бегущий в лабиринте», перемежая просмотр передвижениями по комнате и элементами физзарядки.

Мать заглянула с нахмуренными бровями. Брови были идеально выщипаны и подведены карандашом.

— Почему завтракать не идёшь? — спросила она, одёргивая фартук, и увидела стоявшую на тумбочке грязную тарелку. — Поел уже? Иди кофе пей.

— Вы мне новый телефон должны, — сказал вместо ответа Кирилл. Свой смарт он предварительно разобрал и теперь подвинул запчасти по одеялу ближе к родительнице, чтобы убедилась.

— Не работает?

— А ты как думаешь?

Елена Петровна озадаченно осмотрела ворох деталей, мало в них разбираясь, и, слава богу, не стала требовать проверки. Наверно, у Кирилла было столь злое и недовольное лицо, что она поверила.

— Ладно, посмотрим, — резюмировала мать, разворачиваясь к выходу.

— И чтобы не дешевле этого! Не говно какое-нибудь! — потребовал Кирилл. Мать не повернулась, только запнулась на пороге и ушла, снимая фартук.

Кофе Кирилл не желал. Он полез искать информацию о личной жизни Мишани Мамонова. Про жену нашёл быстро, если не сказать сразу. Звали эту раскрасавицу, любительницу чужих мужей и отцов Ириной Сергеевной, соответственно, Мамоновой. Было ей сейчас тридцать девять лет, значит, она моложе Мишани на семь лет, а когда уводила его из семьи, ей стукнуло только двадцать пять или около того. На фотографиях, в основном, с официальных приёмов, Ирочка запечатлена приличной женщиной, модной и деловой одновременно. Светлые волосы ниже плеч, белозубая улыбка — она отличалась красотой, Кирилл вынужден был это признать. Не жгучая леди Вамп, но около того. В общем, выглядела Ируся превосходно. Лучше, чем мама Галя сейчас.

Она всё равно Кириллу не понравилась.

Найти сведения о детях оказалось намного сложнее. Кирилл потратил около часа, но выяснил только, что дочери Насте одиннадцать лет — получается, родилась сразу после Андрея — а сыну Кириллу — как мило! — шесть. Дочь посещала лучшую гимназию города, а тёзка — частный детский сад. Вот тебе и дети слуг народа.

Интересно, а братья Рахмановы знают о существовании своих брата и сестры Мамоновых? Наверняка знают. А вот Мамоновы о Рахмановых — навряд ли. Одни в нищете, другие в роскоши. Кирилла эта несправедливость порядком бесила. Но ничего, завтра он посмотрит в глаза пидорасу, натравившему на жену отморозков.

Четыре стены и потолок давили на Калякина. Он привык находиться на улице, на свежем воздухе, в тишине. Слышимый даже через тройной стеклопакет шум дорожного движения раздражал. Руки чесались что-нибудь сделать — воды принести или грядки прополоть.

Кое-как проскучав до двух часов, Кирилл надел вчерашние вещи, включая носки, и решил выйти во двор.

— Ты куда? — Из гостиной вышла мать.

— За пивом, — втискиваясь в кроссовки, буркнул он то, что от него ожидали.

— Так рано?

— А что мне ещё делать? Или и до магазина дойти теперь нельзя, под замком сидеть? Странно, а ты что не в каком-нибудь парикмахерском салоне? Меня караулишь? Да приду я сейчас, не волнуйся, проветрюсь только! Кстати, денег мне дай, а то отец вчера карманы обшмонал… И с телефоном что? Мне не позвонить, про институт не узнать…

Уж не волшебная ли фраза про институт подействовала, но стоявшая истуканом мать пошевелилась и пошла в их с отцом спальню. Там скрипнула дверь в гардеробную, а минут через пять мать вернулась с тонкой стопкой пятитысячных купюр.

— Вот, пятьдесят тысяч, больше у меня нет.

— Попробую, чтобы хватило, — буркнул Кирилл и, свернув, сунул деньги в задний карман.

— Смотри, не зли больше отца, второй телефон тебе никто покупать не будет.

— Так никто не заставляет его подслушивать чужие разговоры.

Мать сжала губы. Кирилл собрался выходить, повернул рычажок внутреннего замка, однако услышал вопрос в спину. Он был задан немного растерянно и удивлённо, что несвойственно генеральше.

— Ты действительно ложишься под этого парня?

— Мне это до жути нравится, мам. — Кирилл захотел сильнее её шокировать. — А так у нас нет ограничений: кто кого хочет, тот того и трахает. Но мне больше нравится быть под Егором — хоть какая-то ему радость в жизни.

Мамуля и вправду была поражена. Мигать забыла.

— У тебя будут проблемы со здоровьем, — предупредила она, всё ещё отказываясь верить и принимать.

— Это будут мои проблемы, мам, не твои, — с презрением выдал Кирилл, опять взялся за дверную ручку и опять передумал, повернулся. — Да, мам, ключи от моей квартиры не отдашь? У меня тут шмоток нет, все там. На улице жара, а я в джинсах.

— Ключи у отца.

— Тогда ладно. — Кирилл козырнул ей двумя пальцами, как это делают иностранцы, и покинул квартиру.

Во дворе он походил вокруг своей машины, постоял в тенёчке — солнце палило, пот вырабатывался вёдрами, — посмотрел на по большей части незнакомых соседей и их отпрысков, копающихся в песочнице или гоняющих на роликах, велосипедах и гироскутерах, и пошёл по магазинам цифровой техники. Ходил пешком, деньги были, но от бесцельных трат, например, на такси, Кирилл удерживался. Да и спешить было некуда — не дома же опять тухнуть?

Подходящий смартфон купил в салоне сотовой связи. Не для себя — для Егора. Дешёвый, за двенадцать тысяч. Со средними параметрами, на «андроиде». Конечно, Калякину хотелось взять для него самый лучший из тех, что можно найти за пятьдесят штук, но он боялся… нет, даже знал, что Егор не оценит транжирства и не обрадуется дорогой игрушке, а вот деньгам он обрадуется… И снова нет — Егор у чужих лишней копейки не возьмёт. Прискорбно, но в плане денег они ещё были друг другу чужие. В плане — «брать». Отдавать Егор был готов — кормил своими продуктами, до сих пор рвался заправлять машину бензином и покупать все товары за свои средства. Странный он, этот селянин, добрый, бесхитростный.

Кирилл полазил по городу, съел шаурму и вернулся домой. Мать вышла его встречать. Вид у неё был обеспокоенный — наверно, считала, что сыночка обязательно удерёт. В качестве отчёта Кирилл махнул в воздухе коробкой со смартфоном, но не слишком близко от матушкиного носа, чтобы не смогла разглядеть и сопоставить примерную цену с количеством выданных рублей. Потом он закрылся в спальне, разделся до трусов. Шёл пятый час. Время текло медленно, деть себя было некуда. Кирилл лежал на кровати с фильмом онлайн и двумя смартами, воображал разговор с Мишаней, как загонит его в угол и заставит на коленях, со слезами и соплями, просить прощения у сыновей и Галины.

Мать позвала ужинать. Кирилл сходил на кухню, поел. Руки искали применения, но он осилил только тарелку помыть и снова лёг. Если бы вот так провести каникулы — да красота, кто же отрицает! Но через призму любви виделось иначе: не хватало Егора, а Егор — это деревня, семья, хозяйство, быт, заботы. И пока он не может сбросить с себя этот груз, надо быть с ним и подставлять своё плечо под половину тяжести. Ну, хотя бы её треть или четверть.

В половине седьмого заявился отец.

— Ну как наш труженик? — громко спросил он из прихожей, чтобы Кириллу в спальне было слышно. — На боках мозоли не натёр?

— Гулял днём, — ответила мать. — Телефон купил. Я денег дала.

— А! Ну, пусть попробует ещё позвонить, и этот об стену разобьётся.

Потом они ушли в комнату.

Кирилл злился, сжимал кулаки, стискивал зубы. Не комментировал и не высовывался. Перетерпеть оставалось сутки, а завтра он от Мишани сразу рванёт в деревню, обнимет любимого, и ни одна собака их не разлучит.

Под подушкой завибрировал его покоцанный смарт. Кирилл заблаговременно перевёл его в беззвучный режим во избежание эксцессов, и вот пригодилось. Калякин вынул девайс и несказанно удивился: звонил Пашка. Неожиданно. С чего это вдруг? Не ответишь — помрёшь от любопытства.

— Да? — протянул Кирилл. — Смольный слушает…

— Кончай прикалываться, — фыркнул где-то далеко Пашка. Весело и дружелюбно, как в былые допидористические времена. Калякин прямо видел, как он улыбается, показывая жёлтые зубы, и смешно морщит лоб.

— Я не прикалываюсь. — Кирилл рывком сел. — Вы, козлы ебучие, мне колёса прокололи и гондонов налепили!

— А! Ты про это! А я и забыл! — Машнов заржал в трубку как конь. — Прикольно получилось!

— Нихуя прикольного! Я их потом целый вечер клеил!

— Но ведь заклеил? И Егорка, наверно, помогал? Как он там? Как мамаша его?

— Слушай, ты сам заткнёшься или тебе помочь?

— А, ну не хочешь, не говори, мне по херу, что там у вас. Я вообще вот зачем… Ты же здесь? Я сегодня через ваш двор шёл, твою машину увидел.

— Ну, здесь.

— А чего не звонишь, не пишешь? Пойдём вечером забуримся куда-нибудь, выпьем, потанцуем? Я ж по тебе соскучился, чувак!

Кирилл прикинул. То, что Пашка не стебётся и не клеймит позором, в принципе, закономерно — он всегда такой был. Позлится, возбухнёт, а потом забывает, и как будто не было ничего. Ему общение нужно, у него тысяча идей в голове и шило в заднице. А насчёт сходить протрястись Кирилл не был уверен. Вечер, конечно, как-то коротать надо.

— Ладно. Только вдвоём, — предупредил он.

— Да какие проблемы, братишка? — рассмеялся Пашка. — Давай в девять подгребай к «Мегаполису».

— Окей, замётано.

Кирилл опустил трубку, снова спрятал её под подушку, задумался. На улице светло, до девяти два часа, до торгового центра «Мегаполис» полчаса ходьбы. Это почти центр города, пивнушек там полно, в пяти-шести они завсегдатаи. Можно выбрать на любой вкус, посидеть тихо или оттянуться, с каждой связан вагон воспоминаний — уж и отжигали! Кириллу даже захотелось туда, в мир диско и драйва. Егор глупый, что отрицает полезность клубов, нужно ведь когда-то отдыхать, веселиться. Пока молодые, а потом старость.

Кирилл вышел из спальни. В гостиной работал телевизор, но мать с отцом сидели на кухне, ужинали и смотрели тамошний телик. Стучали вилками. По той части квартиры разносились ароматы котлет и душистого чая.

Кирилл нарисовался на пороге. Ситуация требовала засунуть руки в карманы, но на нём были только трусы, поэтому руки деть оказалось некуда, кроме как почесать голый, загоревший на огороде живот.

— Это… па… ключи-то мои от квартиры отдай. Мне шмотки нужны.

— Я завтра заеду, привезу, — ответил отец. На его тарелке оставались только размазанные остатки картофельного пюре, котлетные крошки и шкурки от копченой горбуши. В руке была пол-литровая кружка с чаем, над поверхностью которого вился прозрачный дымок.

— Мне сейчас надо: я в клуб иду.

— Брешешь, — с ходу сделал вывод отец.

— Я не собака брехать. Правда, в клуб иду. С Пашкой. Хочешь, у него спроси.

— Это с тем, что травку у своей бабки в той деревне выращивает?

— Он не!.. — взвился Кирилл, но вмешалась мать:

— Саш, пусть идёт!

Отец обменялся с ней взглядом и примолк. Похоже, у них уже был разговор, что сынушке надо вернуться к прежней беспечной жизни, почувствовать её вкус, напиться, пошалить, а там и до баб обратно недалеко. В любом случае, отец встал из-за стола, ушёл в спальню и оттуда кинул Кириллу ключи. Тот поймал.

— Смотри, удерёшь, тебе же хуже будет, — предупредил папа.

— Сегодня точно не удеру, не ссы.

Кирилл вернулся в спальню, надел единственные джинсы и футболку. От них изрядно воняло потом, но до другой квартиры добежать ещё годились, а там полно чистой одежды, за исключением той, что осталась в доме Рахмановых. Он предполагал взять в деревню ещё тряпок и какую-нибудь бытовую технику, и то, что удалось заполучить обратно ключи, уже удача. Оставалось только выцыганить у отца ключи от машины.

Спрятав надёжно — за заднюю стенку шкафа — новый смартфон и сунув в карман свой, Кирилл побежал навстречу вечерним приключениям. Время утекало.

66

На встречу Кирилл малость опоздал. Он надел лёгкие белые брюки без стрелок, которые из-за маркости не взял в деревню, рубашку с коротким рукавом в пижонскую черно-белую вертикальную полоску и белые мокасины на босу ногу, напшикался одеколоном, гриву русых волос наскоро уложил гелем, побрился. Паша обалдел, когда его увидел, ехидно хихикнул, особенно лыбясь на причёску.

— Ну ты даёшь, братан! Прямо по-пидорски.

— Эй, Паша! — Кирилл отступил на шаг, оборвал его попытки потрогать волосы. — Ещё раз услышу и уебу. Мы в клуб идём или лясы точим?

— Извини-извини, — Машнов замахал руками. — Сейчас пойдём. Просто смешно, извини. — И он опять заржал. Кирилл закатил глаза и отвернулся, притопывая по тротуарной плитке носком ноги. Уже порядком стемнело, горели фонари, рекламные щиты, фары проносящихся мимо автомобилей. В воздухе клубились и оседали выхлопные газы. Не было комаров, птиц, кроме скачущих по ярко освещённой площадке перед торговым центром голубей и воробьёв. Из людей… в основном, вышедшая покучковаться молодежь, реже — запоздалые работяги и женщины с неподъёмными сумарями.

Пашка отсмеялся:

— Куда потопаем? В «Облака» или «Бухту»?

Кирилл задумался. Оба клуба он когда-то любил — всего лишь месяц назад, подумать только! Они различались только интерьером, как инкубаторские, но в «Облаках» из-за заоблачных цен проще было найти свободный столик, и музыка у них меньше била по ушам, ди-джей был профессиональнее.

— В «Облака».

Клуб находился в половине квартала от «Мегаполиса». Парни перешли дорогу на светофоре и направились к цели. Эту часть улицы сплошь занимали магазины, салоны, заведения общепита и конторы всяких организаций типа почты или банков. Фасады расцвечивали яркие неоновые вывески.

— Давно приехал? — спросил Пашка.

— Вчера.

— У, — Пашка хитро усмехнулся, — если бы на пару дней раньше, на такую тусу бы попал! Водяра — рекой! Травка! Бабы — огонь! У Лёши Соловейчика днюха была…

На секунду в мозгу Кирилла вспыхнул огонёк сожаления, а потом он одумался.

— Тебе двух дней в «обезьяннике» за травку не хватило?

— Так меня ж не за курение упрятали! А покурил, и что? Я ж своё здоровье гроблю, не чьё-то ещё! Хочешь, могу сегодня достать? В «Облаках» кент один есть, приторговывает.

— Да знаю я! Что я, не покупал у него? Посмотрим потом, как пойдёт.

— Замётано, чувак. — Паша посмеивался и, как всегда, беззаботно болтал, пока они не дошли до клуба. Заплатив за вход, они выбрали столик, заказали сет из суши и роллов, взяли бутылку «Джемесона». На танцпол пока не хотелось, да он только и начал заполняться - одними девочками.

— Клёвые чики, — сквозь музыку прокричал Пашка, не аристократически хлебавший виски крупными глотками, и ткнул в сторону девок стаканом. — У тебя хата сегодня свободна?

— Свободна, — кивнул Кирилл, тоже разглядывая в быстром ритме стробоскопов пляшущих телочек. Выискивал красивых, с выставленными напоказ большими сиськами и упругими жопами. Таких было много, все облегчённого поведения, пьяненькие, с накрашенными губищами. Таких пара пустяков развести на минет и обычный секс. Кирилл понимал, куда клонит приятель, но снимать бабу на ночь он не собирался. Пусть даже Егор об этом не узнает.

— Заебись, чувак! Заебись! — загорланил Пашка так, что его услышали на другом конце зала. — Вот за это я тебя люблю! Давай, давай выпьем за понимание!

Кирилл чокнулся с ним и выпил. Крепкий алкоголь обжёг ротовую полость и глотку, на языке осталась горечь. Последний раз он пил у Лариски, почти неделю назад.

— Кирюха! Как мне тебя не хватало! Ёбаный в рот! — Пашка действительно радовался, а про себя Калякин такого сказать не мог: последнее время он жил только Егором и спокойно продолжал бы так жить дальше.

За соседними столиками устраивались компании. Со всех сторон звучали перекрикивающие диджейские композиции маты, визги.

— Кирюх, ну, расскажи, что там у вас с Егоркой вышло?

— А что у нас вышло?

— Ну как что? Ты перед ним на колени бахнулся. Я сам это видел.

— Видел и видел — что из этого?

— Ты с похмелья, что ли, был?

— Да вы все с похмелья были.

— Ну ладно, ладно, — Пашка пошел на попятную, перестал ржать. — Хуй с вами. Я ж давно заметил, что ты к нему неровно дышишь. Ещё с первого дня. Да-да. Веришь мне? У меня чутьё на такого рода вещи.

— Верю, — ответил Кирилл, лишь бы Машнов отстал. Не хотел, чтобы посторонние лезли в их с Егором маленький рай и топтали его своими грязными сапожищами. Но Паша лизал виски и не унимался, хихикал, глазки хмельно блестели.

— Долго ж ты его ебал! Я думал: «Киря хуев экспериментатор, конечно. Пидора увидел, экстрима захотелось, в деревне, пока никто не видит, грех не попробовать»! Но я думал, разок-другой-третий! А ты!.. Две недели его чпокал! Ну ты гигант! — Пашка наклонился через стол и похлопал Кирилла по плечу. — Егорка, наверно, и рад, что его ебут? С Лариской-то ему без кайфа. Или она его страпоном? Не рассказывал?

— Заткнись, Паша, предупреждаю, — процедил Кирилл, он почти не был пьян. Машнов не услышал или не заметил — вот у него уже крыша отъезжала: полбутылки вылакал.

— Да я никому, Кирюха! Я могила! Случай подвернулся чмошника выебать — конечно, надо ебать! Тут базара нет! Я просто думал, он тебе раньше надоест, а ты, ебать, две недели продержался! Дупло ему сделал, а? — Паша ржал, стакан трясся в пальцах.

— Заткнись! — Калякин выкинул руку вперёд и схватил Пашу за ворот трикотажной футболки. — Я Егора не ебал, понял?!

Но тут на Кирилла навалились сзади, стиснули плечи. Стол обступили трое парней и белобрысая девка, пьяные и раскованные. Два самых дебильных были однокурсниками Паши. Голова напавшего, четвертого парня, свесилась вниз, к столу, заглянула Кириллу в лицо прежде, чем у него получилось обернуться и узнать гондона Никиту Жердева.

— Кто кого ебёт? — поинтересовался он, естественно, не слыша всей последней фразы, а только вычленив из неё единственное знакомое слово.

— Съебись, Никитос, тяжело! — психанул Кирилл и резко дёрнул плечами. Пьяный в хлам приятель отстал, сдвинул Пашу и уселся на диванчик. Третьей к ним пристроилась девка. Пацанчики остались стоять, откуда-то взяли стаканы и уже бесцеремонно наливали себе их виски, чокались, пили. Паша участвовал в процессе распития, но всё это время не сводил с Кирилла пристального взгляда, в голове его ворочались шестерёнки. Наконец, у него сошлось два плюс два.

— Это он, что ли, тебя ебал?

Компашка замерла с их роллами в слюнявых ртах, все взгляды приковались к Кириллу. Тот понял, что сболтнул лишнего. Он ещё мог соврать, обратить всё в шутку… но это бы значило снова, как тогда, во время пьянки в деревне, предать любимого человека. Опять сочинять, как шпилил его во все щели, когда сам умолял взять его и вставить поглубже. Только сказать правду — открыто признаться в гомосячестве, обратной дороги не будет.

Кирилл колебался. Смотрел Пашке в глаза. И решился.

— Да, это он меня ебал! Он всегда был сверху, я сам просил его!

Воцарилось молчание. Казалось, и грохочущая музыка исчезла.

— Охуеть, — икнул один из стоявших над столом персов, и сразу посыпалась отборная удивлённая нецензурщина.

— Это ты тоже теперь пидор? — презрительно поднял верхнюю губу Паша. — Нравится в жопу долбиться? А если я тебя трахну, тебе понравится?

Калякин встал, упёрся кулаками в столешницу и приблизил к Паше лицо.

— Если это попытаешься сделать ты, я разобью тебе морду, а Егор трахает меня божественно. И ещё хоть раз обзовёшь его пидором, чмошником, да хоть как-нибудь, я выбью тебе все зубы.

Кирилл пронзил Машнова взглядом, выпрямился. Разворачиваясь к выходу, толкнул одного из загородивших дорогу ушлёпков. Ушёл, проклиная себя за то, что вообще согласился идти в рассадник быдла и разврата. Эти дебильные рожи, эти тупые разговоры! Да с Егором молчать интереснее! Господи, а он ещё на полном серьёзе думал развлечься, нажраться, танцевать под это уёбищное «тыц-тыц-тыц», тратил сэкономленные деньги! Думал принять предложение Пашки, девок взять и в своей квартире продолжить! Без секса, конечно, но кто поручится за пьяное тело? И что, что было бы потом?! Ужас! Кошмар! Пиздец! Нет, нет, больше в клубы ни ногой!

Кирилл ускорил шаг. Он был уже у дверей, толкал тех, кто только входил, слышал в свою сторону солдатскую брань и шипел в ответ. Вдруг на его плечах снова повисла тяжесть.

— Кирюх, ну ты что? — раздался в ухо Пашкин голос, из пасти дохнуло свежим алкоголем. — Ты обиделся, что ли? Ну я ж не знал! Я думал, тебе Егор надоел, поэтому ты вернулся.

Калякин сбросил Пашу с себя, встал с ним лицом к лицу в толпе мокрощелок под пристальными взглядами двоих охранников. Эх, врезать бы сейчас! Аж зубы заскрежетали!

— Иди на хуй!

— Да что ты, правда? Пойдёмпокурим, перетрём…

— Я не курю, — рявкнул Кирилл и пошёл дальше, до дверей оставалось три метра. Охранники ослабили бдительность, но не контролировали ситуацию. К сожалению. Потому что Пашка не отцепился, семенил следом.

— Как не куришь? Хватит брехать!

— Брешут собаки…

Кирилл миновал охранников, протиснулся в двери через группу входящих мажорчиков с подворотами и очутился на независимой территории. Дальше Паша провожать его не пошёл.

Кирилл прогулялся по улице, отсчитывая минуты до одиннадцати часов. Сердце громко стучало: вечернее приключение вышло реально заебатым, мог время звонка пропустить. Беспечный придурок, исправился он! Нет, до исправления ещё ого-го как далеко.

Ровно в одиннадцать Кирилл набрал номер Егора, приложил трубку к уху. В динамике раздался только один гудок, а дальше усталый, измученный «Привет». У Кирилла защемила совесть.

— Привет, Егор. Ждал, да?

— Ага.

— И я ждал, когда могу позвонить. День такой долгий. — Кирилл шёл вдоль многоэтажной жилой застройки, выбирал ровные участки асфальта. — Всё время вспоминал тебя.

— Чем занимался?

— Да, так… — Кириллу нечего было ответить, его занятия прозвучали бы издёвкой: вчера спал, сегодня развлечься мечтал. Он решил утаить, но вдруг, совсем внезапно, его прорвало: — Егор, прости… Прости меня. Пожалуйста, прости меня!

— За что? — удивился Рахманов с улыбкой, но вдруг замолчал. Кирилл вздрогнул и затараторил:

— Нет! Ты меня не так понял! Я люблю тебя, просто… Егор! Ну!.. Я сегодня в клуб ходил… Это подло, да? Егор!.. — В Кирилле бурлили слёзы, внутри он плакал, потому что его поступок был чудовищен. — Я приеду завтра! И не уеду до сентября! Я не могу без тебя! Не могу без тебя! — эти фразы он кричал на всю улицу. — Я люблю тебя, милый! Я люблю тебя, Егор!

Прохожие оборачивались. Школота тыкала пальцем и орала: «Пидоры!» Егор молчал.

— Знаешь, что я понял, Егор? Ты простишь меня? Я понял, что у меня тоже разный интеллект со всеми этими… — Кирилл скривил рот, напрягся, тужась подобрать мерзкое, отвратительное слово, описывающее, как он ненавидит всех этих людей вокруг, но оно не шло на язык, только эмоции. — Всех этих!.. Быдло!.. Я не хочу быть с ними, Егор! Я хочу к тебе! А… — Кирилл почувствовал, что у него полились слёзы, сопли, слюни. Он остановился и стал вытирать их тыльной стороной ладони, в которой держал трубку, бормоча: — А меня не пускают… не пускают. — Потом он снова прижал смартфон к уху. — Я приеду, Егор, завтра вечером приеду, только прости меня…

— Кир, мне не в чем тебя винить.

— Спасибо, Егор, ты великодушный. Не то что я — дерьмо, дрянь.

— Кир, иди домой, поспи.

— Да… Да, сейчас пойду.

— Тогда — спокойной ночи?

— Да, да… Спи, отдыхай…

Кирилл сунул смартфон в задний карман. Размазал, вытирая, по лицу сопли. И пошёл дальше, рыдая — потому что Егор Рахманов такой хороший, такой чистый, он всё — для других, и ничего для себя.

67

В администрацию области Кирилл ехал на троллейбусе. Ключи от машины отец ему не отдал и, что самое поганое, обшмонал карманы и забрал ключи от квартиры. Никакого доверия к сыночку у папеньки. Правда, деньги — всего тысячи три с копейками — оставил. Остальное, так же, как и свой смарт, Кирилл перед сном спрятал. Значит, голова варила.

А сейчас голова трещала. Каким же долбоёбом он выставил себя вчера! Воображал, что трезвый! Не в лоскуты, конечно, но… звонить Егору, на всю улицу орать о любви и выть белугой? И что теперь Егор подумает? Он же наверняка понял, что исправившийся умник пьян и снова пошёл по кривой дорожке. Возможно, это ранило Егора в самое сердце, да только гордый селянин об этом никогда не скажет, переболеет в себе.

Кириллу было стыдно, хоть и орал он вчера о любви, просил прощения и честно признался про клуб. Но он знал отношение Егора к пьяным и бездельникам. Одним проступком можно перечеркнуть все попытки проявить себя со светлой стороны. А если в него перестанет верить Егор?.. Ведь деревенский гей единственный человек на земле, который верит, что он, Кирилл Калякин, хороший, небезнадёжный человек. Конечно, прежние дружки тоже считают — или считали — его клёвым, суперским, да ведь только это абсолютно разные вещи. А каждый человек хочет, чтобы его воспринимали именно «хорошим», а не «клёвым».

Кирилла жгли стыд и раскаяние.

Желудок был сыт. Маман превратилась в кухарку и кормила его на убой — запеченными грибочками, лазаньей, пловом, мясом с пряными соусами. Её надзор уже в печёнках сидел вместе с её разносолами. Вчера они с отцом, кажется, даже обрадовались, что он пьяным пришёл, к старым привычкам вернулся, только спросили, почему рано, а не посреди ночи припёрся. Сейчас мать повелась на дезу, что надо с пацанами встретиться.

Ага, с пацанами.

Кирилл вошёл в величественное, отделанное понизу серым мрамором здание обладминистрации, с фронтона которого когда-то скинули серп и молот, а место под ними забыли закрасить. Сообщил, что по записи на приём, предъявил паспорт. Его пропустили, указали дорогу.

Поднимаясь на лифте на четвёртый этаж, Кирилл думал, правильно ли поступает, вмешиваясь в личную жизнь Рахмановых. Егор же ясно сказал, что знать об отце ничего не желает, этого человека для них не существует, так же, как их с Андрюхой для Мишани. Запись на прием была импульсивной, в жажде восстановить справедливость. Без сомнения, и Егор мечтал о справедливости, о наказании отца, только не такими методами.

Кирилл был готов повернуть назад, уйти, но в конце-то концов! Егор видит в мстительных грёзах, как становится прокурором, поднимает старое дело, расследует и засаживает виновных за решётку! Молодец, вот тебе звёздочки на погоны! Да только Егор никогда не получит профессию, не сделает карьеру как раз из-за отца, натравившего на его мать уркаганов! Егор погряз в навозе, а бессовестный чинуша купается в золоте! Лифт был современным, бесшумным, в коридорах сделан евроремонт, постелены ковры, в холле подвешены хрустальные люстры — и что от этого перепадает Егору? Большое, смачное нихуя! Пусть Мишаня выгонит неудобного посетителя с порога, но нервы Кирилл решил ему подпортить. Возможно, Егор и не узнает об этом приёме по личным вопросам — не помчится же сразу тщеславный предправ в глухую дыру покаянно обнимать своих кровиночек? Вообще не помчится.

Мягко ступая в мокасинах по красной ковровой дорожке, Кирилл зашагал по широкому коридору, разглядывая таблички на дверях и как живёт-работает правительство области. Богато живёт. Он был несколько раз в администрации их городского округа, там живут беднее. Ну а тут, как блогеры откапывают на сайтах госзакупок, цветочные горшки за десять кусков деревянных каждый и графины — за сотню.

Навстречу попалась только одна девушка — длинноногая, белый верх, черный низ, волосы забраны в пучок. Она окинула незнакомца взглядом и пошла своей дорогой. Даже «чем помочь?» не спросила. Кирилл и без её услуг нашёл нужную дверь с золочёной табличкой. Мамонов Михаил Васильевич. Вон оно как.

Приемной у него не было — табличка «секретарь» висела на соседнем кабинете. Кирилл посмотрел на часы в телефоне — без пяти два. Почти его время, можно заходить. Только поднёс к дорогой массивной двери кулак, чтобы постучать, как она открылась, и оттуда высыпали трое ребятишек мал мала меньше, за ними плелась дородная мамаша лет тридцати. Все были бедно одетые, неухоженные, тётка с красными от волнения ушами и щеками. Видимо, что-то клянчили у власти.

Они ушли, и Кирилл просунул голову в кабинет:

— Можно? Я следующий по записи.

Он увидел средних размеров помещение, затемнённое полуопущенными жалюзи, и мужчину, сидящего за большим угловым столом, почти полностью заваленным папками с бумагами, там же стоял монитор. Мужчина листал одну из папок. Он был черноволосым, некрупным, сухопарым — таким, как на фотографиях. Когда поднял голову и посмотрел на посетителя, Кирилл увидел то же рыбье лицо. Как этот урод мог понравиться маме Гале, и как от него родился такой красивый Егор? Было бы из-за кого Ирочке семью рушить.

— Входите, — сказал Мишаня и опять опустил глаза к распечаткам.

Кирилл и без его команды уже шел по устеленному серым ковром, охлаждённому кондиционером кабинету, сел за приставной стол, выдвинув один из четырех стульев. Разглядывал обстановку — шкафы с папками, сувенирчики за стеклом, книги, Конституция РФ, портрет президента на стене, напольные часы с боем — всё честь по чести, типичный рабочий кабинет высокопоставленного чинуши. Для релакса — тихо журчащий водопадик с мельницей, пёстрые рыбки в аквариуме литров на триста. Класс. Ништяк.

Кирилл вертел головой, пока его не привлёк негромкий звук — Мишаня закрыл папку и постукивал нижним краем о стол, собирая листы воедино. Галстук явно жал ему шею.

— Так, вы… — Мишаня отложил папку и приоткрыл лист другой, справа от монитора, пробежался глазами по строчкам. — Калякин Кирилл Александрович, имущественный вопрос… Слушаю. — И поднял глаза на Кирилла. Был весь из себя внимательный, сосредоточенный, с глубоким скорбным взглядом слуги народа. Не ведал ещё, глупенький, что перед ним человек — плевать, что зелёный ещё, — который знает его настоящую омерзительную, тухлую личину.

Кирилл растянул губы в улыбке, наслаждаясь Мишаниной последней минутой перед моментом истины. Сказал, закидывая ногу за ногу и облокачиваясь на спинку стула:

— Имущественный. Речь пойдёт о вашем имуществе, которым вы упорно не делитесь с вашими детьми.

Мишаня сдвинул брови:

— Так, это шутка? Говорите, какое у вас дело, или не тратьте моё время. — Он поднял ручку и бросил её на стол.

— Это не шутка, Мишаня! Михаил Васильевич, — Кирилл презрительно хмыкнул, — Рахманов. Забыл свою фамилию? Сыновей у тебя, скажешь, тоже нет? Егора и Андрея? Ах, да! Конечно же, нет! Ты же все документы подчистил, чтобы алименты не платить! Но теперь заплатить придётся! За все годы! С процентами!

Мишаня часто моргал. Испуг и недоумение застыли на его лице.

— Вспомнил? — Кирилл подался ближе к нему. — Вижу, что вспомнил!

— Кто ты такой? — Мамонов совладал с эмоциями. — Где ты взял этот бред? Нет у меня никакого Егора и… как его… Андрея! — Но он буквально вцепился взглядом в Кирилла, а потом ещё раз протянул руку ко второй папке, открыл верхний лист и быстро зыркнул туда. Лоб его немного разгладился. Кирилл вдруг понял, что Мишаня искал в нём черты старшего сына, думал, что он — это Егор. Ну да, они же ровесники, а этот кобель двенадцать лет не видел первенца.

— Нет, я не Егор, — злорадно сообщил Кирилл. — Я его друг. Близкий. И тебе, козёл, не удастся отвертеться. Ты на свою жену отморозков натравил, детей не щадил! Но тогда они маленькие были, бесправные, а теперь тебе твои преступления с рук не сойдут, за всё тебе отольётся!

— Что ты несёшь?! Выйди вон отсюда!

— Не выйду! — Кирилл встал, упёрся в стол руками и наклонился, как вчера наклонялся к Паше. — Галина парализованная три года лежит, ты это знаешь, свинья?! Егор и Андрей прозябают, тебя это не волнует? Егор с утра до ночи пашет, на кусок хлеба зарабатывает, за матерью ухаживает, отойти не может, а ты жируешь!

— Выйди отсюда! — багровея, зарычал Мишаня, поднялся и двинулся к двери. — Я охрану вызову!

— Давай вызывай! Поскандалим! Кто посмеет выгнать сына депутата Калякина?! Ага, я его сын. — Кирилл злорадно хихикнул. — Фамилия знакомой не показалась?

Мишаня остолбенел. Лоб заблестел от пота.

— А ещё я в интернет-издания пойду, интересную историю им расскажу. Как думаешь, прокуратура не заинтересуется?

— Нет у меня сыновей. Эта шлюха, — Мишаня с отвращением, будто его вытошнило, произнёс это слово, — нагуляла их. Второго ублюдка точно.

— Да? — вскинул брови Кирилл. — Только этот ублюдок на тебя похож, покрасивее, правда. Тут даже экспертиза ДНК не нужна. Так что готовься делиться и моральную компенсацию выплачивать. И Галине на операцию — её после того нападения парализовало!

Мишаня вернулся за стол, встал позади высокой спинки кожаного офисного кресла, засунул руки в карманы. По рыбьему лицу и шее шли красные пятна.

— Шантажисты… Ничего вы от меня не получите. В полицию отправитесь.

— Никуда ты не заявишь на нас и всё отдашь, как миленький. Чужого не просим, только причитающееся. А не отдашь — Малахову на передачу напишем. Или на НТВ. Мне кажется, они в эту тему вцепятся: чиновник, председатель правительства области — организатор покушения на собственную семью. У-уу, да ты прославишься. В общем, неделя тебе.

Кирилл направился к двери, по пути ему в голову пришла гениальная мысль. Он остановился, почти дойдя до выхода, обернулся.

— И да… Егор учился на прокурора, хотел тебя засадить. И я верю — он это сделает. Но это слишком долго, месть тебе должна быть быстрой и неотвратимой. Короче, я тебя проклял. Я знаю, как. Не будет тебе отныне удачи, всё пойдёт прахом, ты разоришься, от тебя отвернутся, ты будешь болеть и, в конце концов, сдохнешь в канаве. Это лично моя месть лично тебе.

Мишаня побледнел. Поверил или нет, но в мозгу это теперь будет сидеть занозой, а самовнушение великая вещь.

— Убирайся, ублюдок!

— У тебя неделя.

Довольный собой Кирилл покинул кабинет и, насвистывая, направился к лифту.

Желание сбежать

Из здания обладминистрации Калякин вышел, насвистывая. Сбежал по порожкам, пересёк центральную площадь города, к которой примыкал «Серый дом», помахал рукой памятнику Ленина. Эйфория не проходила. Как он его, как! Идея с проклятием вообще шедевральна! Теперь-то у Мишани очко заиграет! Потеха, да и только!

Но приколов над Мишаней Кириллу было мало, он почувствовал в себе тягу к мщению. За Егора, Андрюху и маму Галю дерьмом должны быть закиданы все! Все должны пройти через унижения и боль, которые достались Егору. Хватит жировать, сытые свиньи, возмездие идёт к вам, трепещите!

Кирилл достал из кармана смартфон и вошёл в интернет. Вот уж великое изобретение человечества — там найдётся всё, в том числе и адрес семейства Мамоновых. Причём на официальных сайтах, в ими же заполненных декларациях, в графе — ха-ха-ха — «Имущество». Кирилл уже встречал эту информацию, поэтому сейчас действовал по проверенной схеме и добрался до неё в считанные секунды. Стрелецкая, дом двадцать, триста четырнадцать квадратных метров. Новый район, особняк — неплохо для слуги народа, находящегося на государственном обеспечении.

Указанный адрес находился на тихой чистой окраине, сплошь застроенной скромными дворцами. Кирилл бывал там всего раза три, проездом, но мать несколько лет пилила отцу мозг, что надо выбить там участок и возвести дом, не для себя, так для сына. Но у отца шатко шла предвыборная кампания, лишний раз мозолить глаза народу он не желал. А потом все участки раскупили. Сейчас Кирилл об этом жалел — вот бы поселить Егора по соседству с Мишаней — хуила-папаша на говно изошёлся бы.

Общественный транспорт в тот район не ходил — естественно, ведь его обитатели ездили не на трамваях, а на личных «Мерседесах» и «Рэндж Роверах». Можно было добраться на маршрутке до ближайших улиц, а потом прогуляться пешочком, но из-за удушающей жары Кирилл предпочёл потратиться на такси. Машины с оранжевыми шашечками стояли тут же, с краю от площади, поджидали выдохшихся отдыхающих. Кирилл направился к белому «Логану», где наверняка был кондиционер. Через полчаса он расплатился по счётчику и снова вышел в жару на улице Лескова, соседней со Стрелецкой. Здесь тоже были особняки и высокие заборы, за которыми барыги прятали награбленное. Обычно Кирилл не обращал на высоту этих заборов внимания, считал само собой разумеющимся, но теперь его мировоззрение поменялось, половым путём передалась ненависть ко всему богатому. Теперь он смеялся над излишествами, видел абсурд. Заборы? Кого боятся буржуины? Простого люда, сюда даже случайно не забредающего? Или друг друга?

Впрочем, Кирилл не учитывал себя и цель, с которой приехал сюда.

Дома были разными. Некоторые самыми обычными, безвкусными, из белого силикатного кирпича. Другие использовали цветной — зеленый, оранжевый, коричневый и даже розовый облицовочный кирпич, часто комбинируя его с белым, в тон подбирали цвет оконных рам, крыши, ворот. Были и совсем вычурные дома - со сказочными башенками, с неимоверным изгибом крыш. Да и не везде заборы делали глухими, украшая их коваными или бетонно-ажурными секциями. Можно было разглядеть лужайки, цветущие клумбы с фонтанчиками автоматических оросительных систем, какие-то качели под тентами, прудики. Всё это выглядело неумелым подражанием западным традициям. Кирилл смотрел на этот фальшивый лоск и не понимал, зачем он хотел здесь жить? Разве он почувствовал бы здесь настоящий вкус жизни, как в деревне? Разве Егор менее достоин этих удобств?

Не замечая, что противоречит сам себе, Кирилл шёл по идеально заасфальтированной, хотя и узкой дороге, потому что общего тротуара не было, и искал проулок к Стрелецкой. Вслед ему громким басом из-за заборов лаяли собаки. Не дворняжки, конечно, а породистые сторожевые псы. Найдя проулок, вдоль высоких заборов из красного и белого кирпича вышел на параллельную улицу. К углу забора был привинчен аншлаг с нужным названием. Наполовину квест был пройден, оставалось узнать, где двадцатый дом.

Калякин повернул направо, высматривая таблички с номерами, чтобы для начала хотя бы понять, какая сторона чётная, какая нечётная. Стрелецкая была такой же тихой, уютной зелёной улочкой, как и все её соседи. И в асфальте здесь ям не наблюдалось, и мусор на обочинах не валялся, и бурьян не рос. Умеют же делать, когда захотят. Для себя — не для народа.

Кирилл не задумывался, с каких пор стал причислять себя к народу. Просто вертел головой и с бурлящим в крови адреналином негодовал. Буржуи за чужой счёт построили себе красивый посёлочек. Народ бомжеватого вида тут не лазил, у каждых ворот имелось достаточно места для парковки трех автомобилей. Ну и автомобили стояли не кредитные и не дешевле пары миллионов.

Пройдя три длинных забора, Кирилл увидел на калитке первую табличку — номер шестнадцать. Значит, где-то рядом. Либо угловая усадьба, которую он обогнул, либо дальше через одну. Кирилл снова повертел головой и зашагал дальше, потому что там, у дома напротив и немного наискосок, играли дети, а больше спросить было не у кого: если кто-то и перемещался по этой улице, то только в личном автомобиле.

Детей было с полдюжины. Самые мелкие возились с совочками, ведёрками и формочками в песочнице под навесом, галдели и спорили. Девочка постарше меланхолично раскачивалась на качелях и облизывала мороженое в большом вафельном рожке, её рот был испачкан растаявшим шоколадом. Ещё одна девочка в красной бейсболке, тоже школьница, сидела в одном из сидений слабо крутящейся карусели, уткнувшись в телефон, когда карусель замедляла ход, она спускала ногу в тапочке и подталкивала. В распоряжении этих деток были и другие развлечения — горки, лабиринты, лесенки, брусья, стилизованный корабль. У Кирилла самого глаза загорелись, когда он увидел этот мини-городок развлечений, хотя и у него в детстве было не хуже, да и сейчас во дворе их дома для элитных отпрысков устроена крутая детская площадка. Но он вспомнил про Андрея, который в свои двенадцать вынужден работать даже со сломанной рукой, а из развлечений у него только старый хрипящий кассетный магнитофон. Вот за Андрея Кириллу стало обидно, ведь его младшие брат с сестрой купались в роскоши.

Кстати… У Кирилла мелькнула мысль, а нет ли их среди этой детворы? По возрасту вроде подходят.

Минуя предположительный дом номер двадцать — двухэтажный с жилой мансардой, из жёлто-коричневого облицовочного кирпича, из того же материала забором и гаражом на две машины — Кирилл направился сразу к детям. Попутно высматривал таблички с номерами, но их не было. Видимо, тут в них не нуждались.

Когда Кирилл свернул с асфальта за отделявшее площадку от дороги, выкрашенное в зелёный цвет сетчатое заграждение, ступив на прорезиненное искусственное покрытие, ребятки так или иначе обратили на него внимание. Один малыш лет трёх даже выскочил из песочницы и побежал к нему с полным песка синим пластмассовым ведёрком.

— Смотри! Смотри, что я сделал! — восторженно лепетал он, поднимая ведёрко вверх.

Девочка тут же сорвалась с качелей и бросилась на перехват:

— Лука! Нельзя! Это чужой дядя!

Мальчика она удержала за руку перед самыми ногами Кирилла, но при этом почти целое мороженое выскользнуло из обгрызенного рожка и упало ей на сандалик.

— Блять, Лука! Это из-за тебя! — Девочка шлёпнула мальчика, возможно, брата, по попе, тот заревел и убежал за горку. Сестра грозно посмотрела ему вслед и принялась чуть не плача стряхивать мороженое с сандалии прямо на покрытие. Пустой рожок с остатками мороженого и шоколада она запихивала в рот. Девочка в бейсболке всё ещё крутилась на карусели, но медленнее и опустив телефон. В песочнице ещё четверо мелких занимались своими делами, строили город с тоннелями. Получивший шлепок мальчик выл и обещал пожаловаться маме.

Кирилл, польщённый «дядей» и ничуть не смущенный произошедшим из-за него инцидентом, решил, наконец, спросить то, зачем пришёл, пока про него окончательно не забыли. Нацелился на девочку в бейсболке, потому как девочка с мороженым точно не была Настей Мамоновой.

— Скажите, где тут двадцатый дом?

Тут же Кирилл понял, что угадал с девочкой. Настя резко опустила ногу и затормозила карусель, оказавшись лицом к нему. В глазах мелькнули тревога и любопытство, свойственные одиннадцатилетним дурочкам, когда к ним обращаются взрослые незнакомцы. Дожевавшая рожок девочка, не вытирая крошек с подбородка, обернулась к ней, как бы говоря: «Про твой дом спрашивают».

— А зачем вам? — принялась играть в детектива Настенька. Была она хоть и симпатичненькая, с темными волосиками, худенькая, но ничем не походила на Егора или Андрея. Скорее пошла в маменькину породу, чем в папенькину.

— Надо. Я Ирину Мамонову ищу. Вы её знаете?

— Это Настина мамка, — выпалила сестрица переставшего хныкать, но еще не вышедшего из-за горки Луки. И указала рукой на подругу.

— Да, моя мама, — подтвердила Настя, слезая с карусели. — А зачем она вам?

— Нужна, — ответил Кирилл. — Можешь её позвать?

Из песочницы вылез мальчуган, подтянул бриджи, пачкая их песком. Вот у него был курносый, как у Мишани, нос.

— Я могу маму позвать, — радостно сообщил он незнакомцу и сестре.

— Не надо, — оборвала Настя. — У мамы сейчас маникюр и педикюр, она занята. К ней мастер пришёл.

— Надолго? — спросил Кирилл. Он почти разочаровался в затее, пожалел, что потратил время и деньги на прогулку сюда. Хотя, конечно, можно было ворваться в дом и пообщаться с Ирочкой при её маникюрше. Пусть все знают, что она заставила мужа бросить двух сыновей на произвол судьбы. Но пройти в дом за забором будет сложно… Кирилл думал.

— Часа два-три обычно, — сказала, разблокируя телефон, чтобы посмотреть на часы, Настя. Кирилл и так знал, что сейчас начало пятого. Некогда ему ждать, ещё домой надо заскочить, а потом мчаться к Егору.

И тут ему в голову пришла мысль.

— Ты Настя? А это Кирилл?

Дети удивлённо кивнули.

— А вы откуда знаете? — спросила Настя. Уже все дети на площадке слушали их.

— Я друг ваших братьев.

— Каких братьев? — ещё больше удивилась Настя. — Сашки с Тарасом? Но они троюродные братья… почти и не братья.

— Нет, — протянул Кирилл. — Родных братьев. Ну, почти родных. По отцу.

Мамоновы переглянулись и звонко засмеялись. Девочка без мороженого тоже заулыбалась. Лука выглянул из-за горки и бочком проследовал к песочнице.

— Вы лоханулись, — сказал мелкий Кирилл. — У нас нет братьев.

— Даже двоюродных, — подтвердила Настя.

Калякин этого и ожидал.

— Нет, есть. Их зовут Егор и Андрей. Егору двадцать один год, Андрюхе двенадцать. Только вы о них не знаете, потому что ваш отец их бросил в детстве, чтобы жениться на вашей мамке. Слышали сказки про злую мачеху-ведьму? Так вот, это ваша мамка.

Дети стояли ошарашенные, перестали смеяться, в глазах появился ещё не страх, но уже сомнения. Кирилл продолжил нагнетать атмосферу.

— А папка ваш скоро и вас бросит. Выгонит из дома и отправит в глухую деревню в лесу. Будете там жить, коров пасти и навоз чистить. А есть будете чёрный хлеб и картошку с огурцами. И никаких компьютеров и телефонов, потому что там интернета нет и электричества. И печку надо топить, хворост собирать.

— Папка так не сделает! — перебил тёзка. Он по малолетству был более впечатлительным, поэтому проникся рисуемыми ужасами больше сестры.

— Ты уверен? — Кирилл расширил глаза, поднял брови. — Папка хороший? А почему он тогда вам про Егора с Андреем не рассказывал? Почему их бросил и не помогает? Хороший папка разве бросит своих детей? А ваша мамка ему пособничала. Их даже из документов стерли, считай, с лица земли. И с вами так будет!

— Я не верю! — закричала Настя. Её чумазая подружка притихла и внимательно слушала, чтобы потом пересказать родителям и другим подружкам.

— Хочешь, Егора покажу? — Кирилл достал смарт и нашёл фото, где они с Егором плечом к плечу, протянул девочке. — Вот видишь? Это твой старший брат. Он в деревне живёт, сто пятьдесят километров отсюда. Он хороший, а твои родители мрази. Не будь такой, как они.

Маленький Мамонов, да и остальные дети, тоже заглянул в экран. Его более-менее старшие друзья отошли и пересказывали друг другу новость. Настя заплакала, подруга обняла её и утешала.

Кирилл спрятал смартфон в карман. Больше ему здесь делать было нечего, месть он совершил: теперь о поступке Мишани узнает вся округа, а у Мишани дома, возможно, случится фееричненький скандальчик.

— Спросите у папани, когда он познакомит вас с Егором и Андреем, — напутствовал Кирилл и ушёл в обратном направлении. На душе разливалась благодать. Эйфория понемногу утихала.

68

Дома Калякин решил вести себя нормально, с матерью не цапаться, а снова выклянчить у неё ключи от квартиры и машины, соврать, что и сегодня договорился с Пашкой в клуб, в компании будут девчонки, надо их куда-то вести, чтобы потрахать, всё такое. Он надеялся, что мать поведётся, возрадуется его исправлению, до утра искать не будет, а он за это время спокойно свалит в деревню и проведёт там бесподобную ночь, ну а потом выйдет на сбор картошки.

В квартиру Кирилл вошёл бодро, стараясь не выдавать своего эмоционального перевозбуждения. Как-никак он с пацанами встречался, а не Мишаню баламутить ходил. Остановился в прихожей, снимая мокасины, пошарил взглядом по полкам — отцовских туфель не увидел. Отлично, сейчас ровно пять часов, и раз папенька не пришёл, то его ещё часа два не будет.

Мать высунулась из гостиной:

— А, это ты… Пришёл уже?

— Как видишь. Чего там по жаре делать? — Кирилл носком ноги подвинул мокасины к стене и пошёл вслед за скрывшейся в комнате матерью. Та уселась на диван с глянцевым журналом. — Мы на вечер ещё договорились в клуб. С Пашкой. И девушками. — Привычнее было сказать «тёлками» или «шкурами», но не для этого случая. — Пятница же.

— Так идите, кто не даёт? — мать заинтересовалась, лицо стало благодушным.

Кирилл подумал, что его затея может выгореть, и продолжил:

— Ну так мне квартира нужна. Чтобы девушку где-то спать уложить. И машина ещё. Девушкам нынче парней только с машинами подавай. — Он старался подбирать более ясные намёки, и мать их понимала, расцветала на глазах. На её лице так и читалось: «Вот! Я же говорила! Тебе надоест пидоросня и снова потянет к сиськам! Мать всегда права!» Да-да, пусть будет всегда права, Кирилл не возражал, только бы ключи отдала. Он так соскучился по Егору!

— Хорошо, отец придёт, попросишь у него ключи.

— Но мне они нужны сейчас! Я… — Кирилл искал причину. — Я порядок навести хочу! У меня там срач! И машину на мойку отогнать надо! И салон пропылесосить! Я на ней по полям гонял, представляешь, сколько там пыли?

Мать шевельнула накрашенными губами, оценивая доводы. Приняла их, но ответ последовал не такой, какой ему был нужен.

— Я понимаю, Кирилл, но ключи и от квартиры, и от машины у отца.

— Он же их не с собой таскает? Спрятал куда-нибудь. Где-нибудь в твоих платьях. Не посмотришь? Видишь, я тебя прошу, а не сам втихомолку копаюсь. А отец… чего он опять бесится? Я же вчера доказал, что в деревню не собираюсь… не сбежал. Всё, я вас понял, я туда больше не поеду. Буду с Пашкой тусить, только денег мне на клубы и ключи…

Мать поднялась с дивана ещё в процессе монолога, прошла мимо него и скрылась в спальне. Полдела было сделано, теперь бы она нашла требуемое, и всё в ажуре. Кирилл присел на подлокотник кресла, взял со столика пульт, щёлкнул кнопкой, перелистывая канал.

Волнение не отпускало. Прошло уже десять минут, мать рыскала в вещах слишком долго. Неужели отец забрал две увесистые связки с собой?

Кирилл сходил в туалет и, выйдя оттуда, заправляя штаны, крикнул:

— Ма! Ну что там? Нашла?

Послышались шаги по паркету. Кирилл, закончив с одеждой, замер с гулко бьющимся сердцем. К счастью, мать, через секунду загородившая дверной проём, протягивала ему руку, из собранных щепотью пальцев свисали его вожделенные ключи вместе с брелоком от машины. Кирилл выхватил их, будто кольцо всевластия.

— О, спасибо, мам! Ну, я поехал? А то на мойке такие очереди!..

Кинув ключи в мгновенно отвисший карман, он стремглав кинулся к полке для обуви, схватил кроссовок, но вдруг вспомнил про подарок для Егора, новый телефон, который спрятал за шкаф. Забирать его при матери было палевно, только выхода не оставалось. Как-нибудь выкрутится.

— Сейчас, одну вещь надо взять… коробку от телефона.

Кирилл метнулся в свою спальню, сунул руку за шкаф, с трудом двигая из стороны в сторону, вытащил плотно застрявшую там коробку. И услышал, как с металлическим лязгом открывается входная дверь. Отец! Блять, отец! Как не вовремя! Сука! Что делать? Кирилл заколебался, глядя на коробку.

— Где он? — с порога спросил отец, и у Кирилла отпали сомнения, он втиснул коробку обратно за шкаф.

— В спальне у себя, — ответила мать. — А ты на ипподром не пойдёшь, что ли? Шестой час уже.

Но отец ей даже не ответил — он летел к сыну в комнату, с силой распахнул дверь. Подслушивавший Кирилл едва успел отпрыгнуть, чтобы ему не досталось по лбу. Глаза отца сверкали, лицо было перекошено, кулаки сжимались. Кирилл не гадал о причине такого настроения, и дураку было ясно.

Отец схватил его за футболку, притянул к себе.

— Ты, долбоящер херов! Ты к кому ходил?! Ты что ему наговорил, гнида?!

У Кирилла сердце упало к коленкам, он почувствовал, как побледнел, но о своём поступке не пожалел. Наоборот, произведённый в верхах эффект плюс не иссякший адреналин толкнули его к яростной защите своих прав и свобод.

— А не твоё дело! — Кирилл оттолкнул отца, чуть не разодрав на себе футболку.

— Не моё?! Ты сейчас узнаешь, моё или не моё!

Отец попытался снова схватить его. Кирилл отступил к кровати, намереваясь отбиваться хоть с дракой, если понадобится, но в их возню вмешалась мать, поймала мужа за руку и оттащила.

— Саш! Совсем с ума сошёл? Да что случилось, объясни!

— Что-что! — отец бешено зыркнул на Кирилла и, верно, решив повременить с расправой, в досаде взмахнул рукой, отошёл в угол комнаты. Но не стоял там столбом, а метался, как зверь по клетке. — Что, Лен, что?! Вот кого мы воспитали, а?! Пошёл сегодня к Мамонову и… Нет, убить его за это мало!..

— Кого, Мамонова? — вставил Кирилл. — Я «за».

— Тебя, недоносок, тебя! Поговори мне ещё!

Опять вмешалась мать. Она замерла у двери насторожённая, не зная, чью сторону принимать, переводила взгляд то на одного, то на другого.

— Так, Саш, успокойся. Рассказывай по порядку. Мамонов — это тот, из правительства?

— Да, Михаил Васильевич, председатель… ты его видела. Наш дурень… ой… — Отец испустил тяжкий вздох и провёл ладонями по лицу. — Наш дурень пошёл сегодня к нему на приём и… и требовал денег.

— Денег? — удивилась мать и внимательно, осуждающе посмотрела на сына. Кирилл скрестил руки на груди.

— Денег, — повторил отец. — Он вбил себе в голову, что Мамонов отец его любовника, требовал алиментов и денег на операцию для инвалидки. Угрожал прокуратурой! Блюститель справедливости недоделанный! Ещё и фамилией нашей прикрывался! Ты хоть знаешь, чем этот скандал мне может вылиться?

— Да мне пофигу! — заявил Кирилл. — Я правду сказал! Сила — в правде!

— В какой, индюк, правде? С чего ты хоть этот бред взял, что Мамонов отец тех оборванцев деревенских?

— Не называй их так! — взревел Кирилл и пошёл на отца.

— Тихо! — следом за ним взревела мать. — Кирилл, сядь на кровать! И за языком следи!

— Сам пусть следит, — огрызнулся Кирилл, но развернулся и сел на кровать, снова скрестил руки.

— Так почему ты к Мамонову пошёл? — спросила мать.

— А к кому ещё идти? Он их отец: я фото видел, детские, с ним. Пусть алименты платит и на операцию денег даёт… козёл… — Кирилл заткнулся, уставился в потолок.

— Вот как с ним разговаривать, Лен? — Папаша прижал ладонь ко лбу, лицо покраснело. — Он с гомосеком своим совсем свихнулся. Ладно бы только с ним, но… это уже за рамки выходит! На весь город нас опозорил! Мамонов спрашивал, не состоит ли сын у нас в сатанинской секте! Позорище! Позорище! А если он эту байку уже блогерам раззвонил? Под своей фамилией? Да меня же больше не переизберут! Меня сожрёт оппозиция!

— А ты говори, что твой сын защищает права обездоленных против буржуинов, — буркнул Кирилл.

— Заткнись! — рявкнул отец и опять зашагал по комнате, не отрывая руку ото лба. — Вот что с ним делать, Лен? Так это оставлять нельзя. Зачем ты его из дома отпустила?

— Он сказал, что к друзьям пошёл. И сейчас к ним собирался. Машину на мойку и ночью в клуб к девочкам. Я ему все ключи отдала.

— Вот зачем? — прикрикнул отец, что в отношении матери было редкостью, и остановился перед сыном, протянул руку. — Давай сюда.

— Не отдам! — Кирилла зло взяло. Он заупрямился, планы уехать в деревню трещали по швам. — Это моя собственность! По документам моя! Вы не имеете права мне указывать!

— Ах ты гад! — отец со всего маха отвесил ему затрещину и, пока сынок хватался за припечатанное к черепу ухо, завалил его на кровать, перевернул и вытащил из карманов вообще всё — ключи, деньги, смартфон. Вытащил и пихнул его ещё раз, для острастки.

— Не имеешь права! — завопил вырвавшийся Кирилл. — Это всё моё! Я и квартиру продам, и машину продам, чтобы на операцию деньги найти! Вы мне не помешаете! И с Егором не разлучите! А разлучите, сами об этом пожалеете! Мне, кроме Егора, никто не нужен! И мама Галя мне дороже, чем вы! Она мне роднее! Поняли?!

Мать сжала накрашенные губы, хранила молчание и даже по обыкновению не хваталась за сердце. Отец его вопли вниманием вообще не удостоил — он рассматривал оказавшийся в руках покоцанный смартфон. И складывал два плюс два. И сложил, после чего быстро поднял голову.

— Телефон!.. Ты сказал, он не работает! Ты деньги на новый брал!

— Я и купил! — Кирилл почуял, что дело пахнет керосином. Так по-детски спалился! — А этот потом починил. Что, его выкидывать теперь?

— Где новый? Сюда его дай!

Кирилл медлил. Не хотел отдавать. Знал, что отберут, а это подарок для Егора. Хотя… не видать ему теперь Егора. Блять, ну что за хуйня?!

Отец не убирал руку. Он и мать коршунами смотрели на него, готовые выдать новую порцию головомойки. Кирилл, ненавидя всех, подошёл к шкафу и с меньшим трудом, чем в прошлый раз, вытащил коробку. Отец тут же выхватил её, нервно раскрыл, выронив инструкцию и шнур от зарядки, повертел выключенный смартфон и явно вознамерился унести его с собой.

— Оставь! — Кирилл потянул девайс и коробку на себя. — Там симки нет, я и так никому позвонить не смогу. Что тебе, жалко? Пусть у меня будет.

Отец заколебался, но разжал пальцы.

— Не дай бог я узнаю, что ты общаешься с этим парнем! — прошипел он. — Из комнаты ни ногой! Только в туалет. Лен, поняла? Никуда его не пускать! Ни к каким друзьям — он врёт! Денег не давать! Хватит, шутки кончились! Хорошо ещё Мамонов человек нормальный, с юмором… Кирилл, ты меня понял?

Кирилл демонстративно отвернулся к окну. Отец наклонился над кроватью, захлопнул его ноутбук и сунул под мышку. Родители вышли, дверь за ними закрылась, наступила тишина. Кирилла злила она, и всё вокруг. Он судорожно упаковывал смартфон и бесился от происходящего. Размышлял, как поступить. Конечно, уйти! Взять сэкономленные деньги и уехать! Назло, блять, всем.

Шум в замочной скважине отправил его планы к чертям — закрыли как арестанта! Суки!

Кирилл отложил на тумбочку коробку и лёг на кровать. Некоторое время лежал в прострации, не замечая ни как солнце смещается к западу, покидая его комнату, ни как со лба скатывается пот, уже пропитавший футболку на груди и спине, ни как, подбираясь к нему, летает муха. Вообще ничего не замечал и ни о чём не думал. Но скоро сознание начало возвращаться к нему, а с ним и щемящая боль на душе — он не увидит сегодня Егора! Блять, утром даже не отправил ему эсэмэску: элементарно проспал его шестичасовую побудку, а потом не сразу сообразил и ещё устыдился вчерашних пьяных бредней. И вообще надеялся его к вечеру увидеть, обнять и не разлучаться. А Егор теперь ждёт, занимается какими-нибудь домашними делами, например, траву перед домом косит и на дорогу посматривает — не едет ли там в клубах пыли серебристый «Фольксваген»?

Нет, не едет.

Блять!

Кирилл стукнул кулаком по матрацу и резко сел. Но его злоба была беззубой, и он снова лёг, подложил руки под голову. Нашёл глазами муху, чёрной точкой бегающую по натяжному потолку.

Когда Егор не дождётся и ляжет спать в одиночестве на сдвинутых кроватях, он же не поймёт, что его любимого заперли на замок в собственной комнате. Он же решит, что его обманули, бросили. Опираясь на вчерашнюю пьянку, он подумает, что Кир загулял, запил, променял его на быдло-друзей и шлюх. Какой кошмар будет твориться в голове Егора!

Кириллу было страшно это представить. Бедный-бедный Егор, ещё не до конца отогревшийся после суки Виталика, и вот опять такая травма! Ложная, ненужная травма! Его низкая самооценка упадёт ниже некуда. Егор будет лежать в холодной кровати, терзаться и крепиться, повторять себе, что так и должно было быть, что ничего иного он не ждал и готовился к тому, что он не ровня клубам и богатой разгульной жизни.

Душевная боль стала невыносимой. Кирилл скорчился в позе эмбриона, подмял под себя одеяло и плед, впился в них ногтями. Господи, чему он послужил виной? Как всё исправить? Почему не ушёл из дома сразу, как только получил ключи, без телефона? А теперь Егор будет мучиться чувством неполноценности и окончательно потеряет веру в людей.

Кирилл бы полжизни отдал, чтобы оградить Егора от страданий, но он даже не мог связаться с ним. Смарт и ноут отобрали, не позвонишь. Полностью отрезан от мира. Не в окно же кричать? Хотя…

Он, путаясь в ногах, вскочил с кровати, отдёрнул тюлевую штору, повернул ручку пластиковой рамы и настежь распахнул среднюю створку. Из окна пахнуло сухим жаром и выхлопами, зазвенели детские голоса и фиговенькая музычка. Окно выходило во двор, четвёртый этаж — докричаться было реально. Кирилл сдвинул цветочные горшки и высунулся по пояс. Внизу у подъезда на лавочке сидели подростки и, наклонившись друг к другу, слушали в телефоне тот самый дребезжащий рэп. Но то, что они с телефоном — хорошо.

— Эй, пацаны! — крикнул Кирилл. — Пацаны! На лавке! Эй!

Пацаны подняли головы, нашли глазами его.

— Пацаны, сделайте доброе дело! Меня в квартире закрыли без мобилы, а мне позвонить срочно надо. Наберите…

Пацаны опустили головы и снова склонились над источником ужасного звука. Вот уроды!

— Пацаны, я вам сотку дам.

Головы поднялись.

— Пятьсот, — заявил один, остальные ждали реакцию странного парня в окне.

— Ладно, пятьсот, — легко согласился Кирилл. — Звоните скорее. — Он продиктовал номер, который давно знал наизусть. Пацан с телефоном в руках выключил музыку и стал водить пальцем по экрану, набирая номер.

— А что сказать-то? — спросил он, прикладывая девайс к уху.

— И это, деньги вперёд гони, — вспомнил о главном его приятель. — Кидай, а мы поймаем.

Кирилл его не принял в расчет.

— Скажи, что Кирилл сам не может говорить и просил передать, что задержится, приедет, как только сможет, на днях. И потом объяснит.

— Тут только гудки, — уже отнял трубку от уха и чуть поднял её к Кириллу, будто тот мог услышать эти гудки. — Никто не отвечает.

— Попробуй ещё раз!

— Э! Второй раз это ещё пятихатка! — вмешался приятель, явно обладающий деловой жилкой. — Ты нам ещё те деньги не отдал! Теперь штука с тебя!

— Хорошо! — психанул Кирилл. — Только звони, блять!

Увлечённый и разнервничавшийся, он не услышал, как провернулся запорный механизм двери, и в спальне возник отец. Но от его голоса за спиной подпрыгнул и мгновенно слетел с подоконника.

— Ты меня не понял, сучок?! Тебе окно заколотить?! Замуровать тебя здесь?! Ещё хоть писк раздастся!

Кирилл отошёл от испуга. Слова проносились мимо него, всё, что он воспринимал — это открытая дверь.Если поднапрячься, призвать на помощь всю удачу, можно оттолкнуть с дороги отца и попытаться прорваться на улицу. Слабо осуществимо, конечно, но шанс есть. А вот что потом? Деньги спрятаны, входная дверь, скорее всего, заперта на два замка, и бежать придётся босиком, не теряя времени на обувь. Хер с ними, с кроссовками, но ни один таксист не повезёт бесплатно.

И этот план провалился.

Кирилл демонстративно молча лёг на кровать, скрестил ноги, руки подсунул под голову и уставился в потолок. Это была и своеобразная акция протеста, и возможность, не отвлекаясь на ругань, ещё раз обдумать положение. Хотя на ум, кроме матерщины, ничего не приходило. Всё плохо, очень плохо, хоть вой. Ещё никогда не было так ужасно, пусть даже раньше он считал, что было и хуже. Нет. Раньше он эгоистично видел только свои интересы, а теперь пресс недовольства его родителей раздавит и Егора. Кирилл отдал бы вторые полжизни, чтобы оказаться под этим молотом одному, но, увы, предупредить Егора он никак не мог. Оставалась надежда, что Рахманов заметит пропущенный вызов и перезвонит тому пацану у подъезда, а пацан перескажет ему странную историю с чокнутым парнем в окошке.

Из открытого окна всё ещё доносились крики детей и заезжающих во двор машин, какие-то другие звуки, белый шум. Отец уже ушёл и запер за собой дверь. В туалет хоть выпустят или придётся ссать в цветочный горшок?

Вечерело. В комнате постепенно сгущались сумерки. Кирилл продолжал лежать, не чувствуя дискомфорта без мобильника и интернета, но чувствуя его без двигательной активности. Думал о Егоре, по биоритмам организма и густоте сумерек отсчитывая часы и минуты: вот Егор натаскал воды в дом, вот собрал яйца в курятнике, вот убрал сухую ботву с картофельных грядок, вот пошёл за коровой, вот подоил её, вот искупался, вымыл волосы, вот поужинал, вот дал лекарства матери, вот собрался спать. Вот перестал ждать его… Ни звонка сегодня, ни эсэмэски, ни обещанного возвращения. Блять, а назавтра Егор собирается копать картошку. С каким сердцем он будет это делать? Кто ему поможет?

Ещё Кирилл думал о том, что раньше подобные вопросы не лезли ему в голову. До этого лета, если кто-то рядом заговаривал о работе, он старался быстрее исчезнуть. Даже помощь Пашке в сборе конопли представлялась обременительной и нудной. Да что там — он и сейчас любого, кто заикнётся о работе, на хуй пошлёт. Но только не Егора. Тут Кирилл готов был на себя взвалить всю тяжесть хлопот, пахать через силу, надрываться, лишь бы облегчить Егору жизнь и не выглядеть в его красивых глазах тунеядцем. Почему так случилось, Кирилл не знал. Любовь — единственное объяснение этим переменам. Любовь, которая сделала из него человека. И так сложно быть вдалеке от любимого, знать, что в эту минуту он в тебе справедливо разочаровался, пожалел, что впустил в своё сердце и дом.

Совсем стемнело. Поднялся ветер, раздувал и раскачивал штору. Детские голоса сменились на вопли бухой молодежи. Муха куда-то делась, наверно, её поймал паук. Родители о нём даже не вспомнили и в сортир под конвоем не проводили. Кирилл и не хотел. С едой была другая ситуация — он с часа дня ничего не ел, и желудок не отказался бы от котлет или запечённых в сметане грибов, но ему и корочки хлеба не предложили. Мать наверняка более мягко отнеслась бы к арестанту, но отец был непреклонен. Видимо, ему нехило досталось от Мамонова. В этом надо искать свои плюсы — значит, Мишаню проняло, не зря он его посетил. И проклятья, козёл, испугался — иначе б не спрашивал про сатанинские секты. Хоть одна хорошая новость в этот ужасный вечер.

Кирилл усмехнулся, снял с себя вещи и кинул их на пол, в одних трусах залез под одеяло, перевернулся на бок и постарался уснуть. В возбуждённом мозгу ещё роились мысли о Егоре и Мишане. Похоже, чиновничек не намерен ничего предпринимать против сыновей — это тоже радует. Но и алименты отдавать не собирается — уже плохо. А квартиру и машину реально можно продать, миллионов шесть-семь за них выручить, а то и восемь, ещё сбережения Егора, на сайтах можно акцию какую-нибудь замутить, в благотворительные фонды покланяться, глядишь, и на операцию наскрести удастся. Будет мама Галя на своих двоих передвигаться, и Егор станет свободнее.

Кира, ты всё-таки эгоист — с этой мыслью он уснул.

69

За ночь в спальню через открытое окно налетели комары. Именно они и разбудили Кирилла. Жужжали над выставленным вверх правым ухом — левое прижималось к подушке — и норовили впиться хоботками в нежную кожу и выпить по пинте крови. Калякин взмахнул рукой, отгоняя их, широко зевнул и разморённо перевалился на живот. И тут вспомнил — Егор! Это имя калёным железом впилось в мозг, Кирилл вскочил — сначала на колени на матрасе, комкая под себя одеяло, потом с кровати на пол, на ноги. Ещё спал, ещё был растерян и дезориентирован, но уже понимал — случилось что-то страшное!

Яркое солнечное утро шумело под окном моторами машин, пиликаньем домофона, разномастными голосами. Кто-то выбивал ковёр, а кто-то посадил ребёнка на скрипучие блядские качели! За дверью по прихожей ходили — от ванной к кухне, от кухни к спальне.

Егор пережил эту ночь без него — вот что случилось. Ночь, в которую они должны были заниматься любовью, а вместо этого снова ни звонка, ни сообщения. Егор, естественно, не будет плакать, не будет распускать сопли и раскисать — он не такой, он гордый, ему просто некогда страдать ерундой. Он приклеит на сердце новый пластырь, отведет корову на луг и займётся картошкой. Сорок соток в одиночку, с одноруким Андреем, потому что иного выхода нет. Как к нему уехать?!

Кирилл метнулся к окну. Путаясь в шторе, пролез внутрь, высунулся, осмотрел стену, будто собираясь спускаться по ней вниз. Только ни карниза, ни пожарной лестницы, и до ближайшего балкона, и то соседского, метра три.

Природа постепенно брала своё. Утреннего стояка не устроила, но отлить захотелось невтерпёж. Он второпях закрыл окно, вылез из-под сбившейся к середине карниза шторы и побежал к двери, заколотил в неё.

— Эй! Выпустите! Я в туалет хочу! Не могу терпеть уже! Ма! Откройте, блять! Заебали! — последние маты Кирилл ворчал себе под нос и перестал бить по двери кулаками, потому что услышал материно «иду», предположительно раздавшееся с кухни. Когда дверь открылась, он хотел закричать: «Вы что, совсем охуели?» и со злости стукнуть кулаком по стене, качать права, но мочевой пузырь прихватило так, что и на злобный взгляд сил не осталось. Пулей прошмыгнул в туалет и засел там, а в это время охрана удвоилась, к матери присоединился отец. Он стоял спиной к зеркалу, ещё в не застёгнутой рубашке, и изображал инквизитора.

Кирилл отвернулся и гордо прошествовал в служившую темницей спальню.

— Кирилл! — окликнул не потерпевший его игнора отец.

— Что? — огрызнулся тот, остановился, перешагнув порог, но не повернул головы.

— Позвонишь и извинишься перед Мамоновым.

На ум сразу пришло съязвить, что телефона нет, однако это означало бы начало диалога, а вести переговоры с инквизиторами Кирилл не собирался. Он взял пример с Егора и просто оставил рот закрытым, тем более разговор явно одним условием освобождения не ограничивался.

— Обещай, что забудешь об этом мальчике раз и навсегда, — закончил отец. Зашипеть бы ему сейчас в рожу! Высказать всё, что о нём думает! Но в своей последовавшей реакции Кирилл не узнал себя.

— Нет, — сказал он коротко и ясно, самым твёрдым голосом, на который был способен в рассерженно-расстроенном состоянии, и, развернувшись, закрыл дверь. Не сомневался, что до родителей дойдёт его посыл — Егор для него дороже освобождения из-под домашнего ареста и всех денег, которые могли посыпаться в случае согласия и покаяния.

Кирилл больше часа лежал на кровати, лелеял свою гордость и терпел голод. Кондиционер не включал, хотя в комнате с каждой минутой становилось жарче и жарче — так он наказывал себя за страдания, которые сейчас, несомненно, испытывал Егор. Ругал себя, что не притворился согласным на все условия, ведь потом можно было легко сбежать под самым безобидным предлогом - сходить в магазин за сигаретами. Нет, всё-таки влияние Егора с его небывалой правильностью оказывало пагубное влияние. Врать ведь удобно. Соврал — и едешь с ветерком в деревню на своей тачке. Заупрямился и правду сказал — лежи теперь на кровати под замком и кусай локти. Даже часов нет. Даже книжек! Заняться нечем, только думать, думать и думать.

Время Кирилл определил по уходу отца — примерно девять часов. Интересно, Егор сегодня поедет молоко продавать или сразу на картошку? Во сколько приедет трактор, и как вспашка будет происходить? Управятся ли братья за день?

Мысли нервировали Кирилла: он обещал приехать, помочь!

Он вскочил с кровати, зашагал, запустив пальцы в волосы, вокруг неё. Надо что-то делать! Надо! Нельзя подвести Егора!

Кирилл метался, натыкаясь на углы кровати. Валявшуюся на полу одежду ногой подбросил в воздух и пнул, она разлетелась ещё большим радиусом. Всё раздражало. Он рванул штору, срывая её с крючков, заглянул, прислонив нос к стеклу, в окно — вчерашних пацанов не было, лавку, на которой они вчера тусовались, облюбовали коты. Невезуха. Непруха. Мозг взрывался. Кирилл чуть не драл на себе кожу, чтобы заглушить щемящий зуд беспокойства.

Он сел на кровать и раскрыл коробку с новым смартфоном, воткнул зарядку в сеть, включил. Пока шла загрузка, молился, чтобы свершилось чудо и можно было позвонить. Чудо свершилось, позвонить было можно, только на номера экстренных служб. Пожарных, что ли, вызвать, пусть подкатят лестницу и вытащат его отсюда.

Кирилл сходил с ума. Несмотря на это, он аккуратно выключил смартфон и бережно упаковал, как было. Подарок — всё, что связывало сейчас с Егором. Фотографии достались отцу.

Кирилл отложил коробку на тумбочку и подошёл к двери, готовый выгрызать свободу зубами. Постучал кулаком, чтобы точно услышали.

— Ма! Ма!

Через несколько секунд она спросила с другой стороны:

— Что? Есть хочешь? Пять минут подожди.

Есть он хотел, очень. Желудок скручивало. Это был повод выйти.

— Да, мам, хочу.

— Сейчас принесу.

— А может, выпустишь меня? Я на кухне поем, как человек? — спросил, хотя обычно он предпочитал есть на кровати перед ноутом. — Может, хватит уже надо мной издеваться? Открой дверь.

— Кирилл… — мать замялась. — Отец не хочет тебя выпускать. Боится, ты опять что-нибудь выкинешь. Ему очень стыдно за тебя вчера было перед Мамоновым.

— Ну, мам… — Кирилл притворялся. — Ну, сколько мне это припоминать будете? Ну, хочешь, я поем, в сортир схожу и опять в спальне засяду? Телефон только отдай и ноутбук, а то скучно.

— Нет, не отдам. Я с отцом согласна — ты опять начнёшь звонить тому парню. Нет, Кирилл.

Кирилл, оскалив сжатые зубы, состроил свирепую рожу. Ненавидел всех.

— Хорошо, не отдавай. Просто выпусти поесть. Я не сбегу. Просто скучно, на стенку уже лезу. И жрать хочу.

Он уже придумал, как выбраться из дома. Плевать, что опасно, зато какое-то время его не хватятся. Но сначала нужно было незаметно пробраться в кладовку.

— Ладно, — после раздумий ответила мать и исчезла. Скоро, правда, в замочной скважине зашуршало, и дверь приоткрылась градусов на сорок. Мать заглянула в широкую щель. Кирилл показал на себя:

— Я, по-твоему, в трусах к Егору побегу?

Мать не ответила на его саркастическую реплику, распахнула дверь до конца. На её лице отражалось мнение, что сынок как раз способен убежать к любовнику в трусах — чтобы быстрее раздеваться перед развратом было.

— Иди, — сказала она, пропустив сына в прихожую, — на столе накрыто.

Кирилл побежал туда. Всё-таки проголодался он как волк в морозную зиму. На столе на его любимом месте дымилась большая тарелка плова, рис получился рассыпчатым, мясо щедро лежало большими кусками. В придачу шли соленые корнишоны и свежие помидоры. Отличный завтрак перед дальней дорогой. Кирилл упал на стул и накинулся на еду.

Почти не жевал, торопился. До тех пор пока мать не встала у него над душой. Она облокотилась о стену рядом со столом и смотрела. Назидательно смотрела, с укором. Как бы говоря: «Мы для тебя из кожи вон лезем, а ты?» Кириллу было насрать, но бдящая мать мешала. Он заставлял себя притворяться, быть обычным.

— Ма, что смотришь? Садись тоже ешь.

— Сейчас.

Это «сейчас» тянулось очень долго, а Кириллу была дорога каждая минута. Ему и так пришлось есть медленнее, чтобы не заподозрили. Наконец, мать взяла из шкафа тарелку, насыпала в неё горку плова и села за стол. Кирилл быстро умял последнее, вылизал отдельные рисинки и кинул вилку на стол. Она приземлилась с громким металлическим звоном.

— Наелся! Спасибо, мам! Теперь в туалет схожу, посижу, можно?

На его «можно?» она сжала губы, взглядом упрекая в клоунских выходках. Кириллу того и требовалось. Он выскочил из-за стола и нарочито расслабленно, да живот и вправду был набит под завязку, направился в прихожую. В туалет он вошёл, громко хлопнув дверью, помочился, не утруждая себя присесть, а вышел оттуда на цыпочках, контролируя угол открывания двери, чтобы она не скрипнула и даже не вздохнула. Затем осторожно, на носочках, вдоль стены прошёл до кладовки, благо, она находилась рядом с туалетом. Это была маленькая, тёмная комната площадью в два квадратных метра. В ней хранилось всякое барахло, в том числе толстая веревка или тонкий канат. Года три назад отец что-то перевозил на дачу в прицепе, покупал, чтобы закрепить, а потом рачительно смотал и притащил домой.

Кирилл нечасто заглядывал в кладовку, но моток крученого, толщиной в большой палец каната увидел сразу. Он висел справа на крючке. Калякин снял его, удивляясь тяжести, и быстро сунул под футболку, как будто мог этим скрыть. Моток выпирал со всех сторон, топорщил ткань.

Закрыв кладовку, Кирилл совсем впопыхах, но осторожно, добрался до полки с обувью перед входной дверью, схватил кроссовки и ринулся к спальне. Казалось, топот его босых пяток слышен за три квартала, но это было не так — он ступал мягко, на цыпочках. Пробегая мимо туалета, он вспомнил, что должен хлопнуть дверью, типа только вылез оттуда, отсидев задницу до кровавых волдырей. Однако он сначала забежал в спальню, сбросил груз в платяной шкаф, прикрыл, а потом вернулся и проделал обещанный фокус. Пот катился градом. Подмышки взмокли, подбородок из-за отросшей щетины чесался.

— Мам, я всё! Закрывай! — вытягивая шею, закричал он.

— Не буду, наверно, — крикнула в ответ мать. — Передумала. Просто пообещай вести себя хорошо и никуда не уходить, даже к друзьям.

Ого! Это всё меняло. Нет, не меняло — надо выиграть время, через которое его начнут искать.

— Нет уж, закрывай. Наказан так наказан. Закрывай, не надо делать мне одолжений.

По полу заскрежетали ножки отодвигаемого стула, и скоро мать вышла из кухни. Кирилл сам прикрыл дверь спальни, облегчая ей задачу. Спустя короткое время ключ повернулся в замке. Просто отлично. Кирилл выдохнул, но ему предстояло самое трудное. Подвиг во имя любви. Да, он сумасшедший — свихнулся от безумной страсти к деревенскому пидору. О да.

Кирилл усмехнулся и начал приготовления. Руки тряслись, он делал всё судорожно. Вытащил из шкафа моток, развязал, разложил по полу и кровати, прикидывая длину — метров семь. А до земли, если брать в среднем три метра на этаж, девять метров, да ещё половина. Итого десять-одиннадцать. Блять.

Но думать особо долго не приходилось. Кирилл скинул с кровати одеяло и плед, вытянул, сдвигая подушки, простыню, скатал её по диагонали в жгут, завязал на одном конце узел — вот ещё почти три метра, а там спрыгнуть можно. Рисково, зато какой адреналин! Егор оценит, на что ради него люди идут!

Связав канат и простыню, Кирилл поискал, на чём проверить прочность узла, но не нашёл. Поэтому отложил и приступил к следующему этапу. Надел носки, джинсы — в них было много карманов — и футболку, тщательно заправив её под ремень. Потом запихал за пазуху коробку с мобильным и, прикинув, как будет спускаться, передвинул за спину. Коробка мешалась, втыкалась острыми углами, но по сравнению с настоящими сложностями, эти неудобства были ерундой. Дальше Кирилл вынул из тайника деньги, пересчитал и рассовал по карманам: в один — три тысячи на мелкие расходы, в другой — оставшиеся двадцать восемь тысяч.

Последним этапом он обул кроссовки и закрепил конец каната на радиаторе отопления. Узлы выглядели крепкими и надёжными, но мандраж всё же бил. Труба, например, могла оторваться или вся батарея из биметалла. Вылететь за ним в окно, догнать и стукнуть по дурной макушке. Ещё до того, как он превратится в мясную лепёшку на асфальте. Всякое может случиться, но он хотя бы умрёт с честью, не посрамив свои чувства.

Кирилл перекрестился, вспоминая крестик на шее Егора, открыл окно и перекинул в него канат с простынёй. Глянул вниз — хватало до окна первого этажа. Теперь бы кто из соседей не обрезал веревку, как в мультике «Ну, погоди!» Или кто-нибудь из гуляющих во дворе жильцов не вызвал копов, а заодно и «дурку».

Кирилл ещё раз перекрестился, проверил засунутую под футболку коробочку и влез коленями на нагретый солнцем подоконник, снова глянул вниз, сглотнул — высоко, страшно, надо было сто граммов махануть или упаковку валерьянки. И тут завопил не проявлявший себя три дня внутренний голос: «Идиот, расшибёшься нахуй! Одумайся, выйди через дверь! Приключения? Ради любви? Ты ненормальный! Не делай этого! Ты трус! Будь трусом, не геройствуй!»

Вопли в голове придали решимости. Кирилл, высунув язык, подполз коленями к краю подоконника, свесил ступни и голени наружу. Тонкий выступ рамы больно впечатывался в мышцы. Голова кружилась, руки дрожали, всё тело дрожало от страха. Господи, помоги!

Кирилл обтёр взмокшие ладони о джинсы на бёдрах, ухватился за канат и осторожно спустил правую ногу, потом лёг на подоконник животом и спустил левую, захватил ими канат, как в школьном спортзале. Верёвка натянулась, но держала. Работая локтями, перехватывая канат, Кирилл соскользнул вниз.

Долгий день

Канат натянулся как струна. Гравитация мгновенно потянула тело вниз, скорость набиралась стремительно. Спереди футболка выбилась из штанов и задралась, а ладони!.. Казалось, они ободрались до мяса — так жгли от трения о грубый скрученный материал.

Третий этаж Кирилл пролетел за секунду. Не успел даже заметить, какая штора была в окне, стояли ли на подоконнике цветы. Окно мелькнуло, и всё. Дальше, если спускаться в таком темпе, можно разбиться. Или, по крайней мере, лишиться кожи на ладонях и животе. Блядские приключения…

Несмотря на боль, Кирилл сильнее ухватился за канат, одновременно тормозя и ногами. К счастью, он уже был на высоте второго этажа, до земли оставалось чуть-чуть, но требовалась передышка. Подошвы кроссовок наткнулись на узел, стыкующий канат с простынёй — вот и кончилась верёвочка. Стиснув зубы, кое-как упираясь ступнями в эту зыбкую опору, Кирилл повис на канате напротив окна. Он выдохся, тяжело дышал и мысленно матерился. Раненые руки быстро слабели, взмокшее тело по-прежнему била дрожь, и канат угрожающе скрипел. Надо было скорее заканчивать эту безумную авантюру, а руки и ноги вдруг стали ватными, не слушались. Он парадоксально прирос к этому до крайней степени натянувшемуся канату. Страх сковал его.

«Егор. Егор», — повторял про себя, на границе сознания, Калякин. — «Егор. Егор». — Но ничего не получалось, он висел на канате, смотрел вниз, видел серый потрескавшийся асфальт на месте приземления, слышал голоса зевак, заметивших беглеца-альпиниста и пока не приближавшихся.

Канат дрогнул. Сейчас оторвётся радиатор, лопнет батарея и квартиру зальёт вода. И побег накроется медным тазом под оглушительный вой сирены неотложки, которую предлагали вызвать добрые соседские мальчишки. Или мать обнаружит. «Надо слезать, Кира, надо. Руки слабеют, ты всё равно сейчас упадёшь».

— Милицию вызову! — раздалось совсем близко, здесь, на высоте второго этажа. Это распахнулось окно, напротив которого он устроил привал, и оттуда высунулась толстая тётка в полосатом сине-белом халате. Она была сердита и размахивала пудовыми кулачищами. — Совсем охамели! Куда родители смотрят! Вор! Наркоман! Обколются спайсами и воруют!

Надсадные крики послужили толчком, разрушили оцепенение, да и руки сразу расслабились, ноги соскользнули с узла, и он через секунду попался уже под руки, а ноги споткнулись о второй узел, которым венчалась спусковая конструкция — последнюю половину пути Кирилл преодолел ещё стремительнее и внезапнее, чем первую. Очухался только, когда ступни стукнулись об асфальт. Боль пронзила от ступней до коленей. Остальное тело ещё по инерции стремилось вниз, а когда и рукам стало не за что хвататься, оно покачнулось и плюхнулось на задницу. Под мягкое место попались мелкие острые камни. Кирилл вскрикнул. Чуть приподняв зад, выгреб из-под него блядские камешки. Всё болело, особенно руки. Кожа поперёк ладоней была содрана, на правой руке до крови.

Но приземление было удачным: не сорвался, и отлично, а раны — херня. Страх рискованного спуска ушёл. Кирилл слышал, как топоча или цокая каблуками, к нему через двор неслись случайные свидетели его безумства, ржали и спрашивали, живой ли он, слышал, как изрыгала проклятия тётка из окна, слышал шум дорожного движения, шелест ветра в листве, металлическое позвякивание неизвестного происхождения. Всё это вместе намекало, что пора бежать, удирать отсюда, пока ещё нет ментов и матери, чтобы его затея не обернулась бессмыслицей.

Кое-как Кирилл поднялся с асфальта, плюнул на кровоточившую ладонь и растёр слюну по ране, надеясь, что так она заживёт быстрее, как у собак. Боль в ногах прошла.

— Живой? — Первыми подбежали, как ни странно, бабки, четыре штуки. Обычно эта категория жильцов еле ковыляла от подъезда до лавки. — Не убился? Что у тебя стряслось? Зачем из окна прыгал?

— Да разве ж такой убьётся? — закричала им в ответ тётка со второго этажа. — Этих иродов оглоблей не перешибёшь! Совсем охамели!

Кирилл ни на бабок, ни на припадочную тётку даже ухом не повёл, его интересовало, как перенёс спуск телефон. Он завёл руки за спину и нащупал коробку. Она находилась на прежнем месте, благо, задняя часть футболки не выпросталась из джинсов, значит, всё нормально. Хорошо.

Кирилл вытащил коробку и, протиснувшись мимо бабок, мимо тупоголовых мамаш с их личинками, мимо разевающей рот школоты, не всматриваясь в лица, заспешил прочь со двора к ближайшей стоянке такси.

— Видели?! — завопила оконная тётка. — Видели, что-то унёс? Украл! Вор! Вор!

Полоумная вопила, ей вторили бабки, но Кирилл шёл, не останавливаясь, не оглядываясь, как настоящие мужчины, которые не оглядываются на взрывы за спиной. Терять время больше было нельзя, а то истеричные крики привлекут внимание мамаши или кого-нибудь другого заинтересует свисающий из окна канат с привязанной к нему простыней. Надо уехать, пока эта карусель не закрутилась.

Таксисты обосновались через два квартала. Кирилл дошёл до них быстро, но ещё десять минут они вместе искали, кто повезёт его в глухие ебеня, и торговались за какую цену. Согласился чувак на помятом синем «Лансере», запросил две тысячи рублей. Кирилл согласился, лишь бы скорее смыться из этого города.

70

Казалось, будто машина едет медленно, хотя спидометр показывал, что почти всю дорогу они шли сто десять-сто двадцать километров в час. Только на последнем участке от райцентра до Островка дорожное покрытие стало плохим, и пришлось замедлиться. Таксист уже не донимал разговорами, перестал спрашивать, почему его пассажир нервничает, скачет на сиденье и рвётся к чёрту на кулички. Кирилл отвечал ему раздражённо и в основном, что это не его таксистское дело. Барабанил пальцами по коробке, которая лежала на коленях, вертел головой от одного окна к другому и часто смотрел на часы. В некоторые моменты нога по привычке давила на несуществующую педаль, подгоняя колымагу, и упиралась в пол. Мысли занимал Егор. Второй час дня, а он никак к нему не доедет!

Кирилл представлял, как они встретятся. Лучшим вариантом был сценарий, где Егор кидается ему на шею и взасос целует целых полчаса, а потом они занимаются страстной сумасшедшей любовью на картофельных грядках. В самом худшем варианте Егор его прогонял, заявлял, что потерял доверие и никогда не любил. А в реалистичном — Егор просто молчал, и во взгляде его смешаются радость и жалость к себе.

Как же Кирилл хотел его скорее увидеть и разрешить этот зудящий клубок страхов и сомнений! Он расскажет всю правду, почему не приехал раньше — Егор не должен чувствовать себя ущербным, никчёмным, считая, что его снова предали. Наоборот, пусть знает, на какие подвиги ради него способно его бывшее городское быдло, позор их поколения. Пусть мысль о совершаемых ради него безумствах немного согреет его покалеченную душу.

Завидев вдали до мурашек знакомые деревья и крыши, Кирилл ещё больше пришёл в нетерпение, заёрзал, даже ноготь на указательном пальце стал грызть, но, заметив это, вытащил палец изо рта. Таксист с любопытством покосился на него, но вопросов больше не задавал, катил себе да катил, объезжая ямы.

Когда въехали в село, Кирилл стал чуть ли не выпрыгивать из машины и был готов бежать вперёд неё, не в состоянии ждать, пока водитель проползёт по неровной щебёнке. Это была мука, в груди пылало невыносимое томление, масло в огонь подливала неуверенность в тёплом приёме. Нет, прогнать его не должны, но было стыдно за собственное долгое отсутствие.

Руины церкви в кустах, заросли, хаты, изгиб дороги… «Мокко»! Кирилла поразил неприятный сюрприз — у ажурных ворот коттеджа стоял кроссовер Ларисы. Вернулась всё-таки, потаскушка?! К Егору уже подмазывалась? А Егор? Вдруг Егор её трахал, поняв, что обещавший вернуться любовник даже не позвонил с горя или психа? У Кирилла затряслись руки, он опять гневно взглянул на таксиста и спидометр.

— Где дом? — спросил таксист, тоже выражая недовольство.

— Вон там, — Калякин махнул рукой, — крайний, за вишнями.

Позабытый, позаброшенный дом Пашкиной бабки остался позади. Кирилл уже достал деньги из кармана и держал их наготове. Как только машина остановилась возле Рахмановых, сунул две сложенные купюры мужику и выпрыгнул из салона, стремглав помчался к калитке. Потревоженные куры разбегались в разные стороны из-под его ног. Всё было по-старому, по-деревенски, тихо, знакомо, только куча угля появилась на траве возле ворот.

Калитка была не заперта — Егор, как всегда, не боялся воров и непрошеных гостей. Кирилл влетел во двор и, ни секунды не колеблясь, помчался на огород. Не ностальгировал ни на дом, ни на виднеющийся из-под брезента мотоцикл, ни на выскочившую из конуры и потянувшую к нему морду Найду — всего этого не было в его голове.

Проскочив внутренний двор, он остановился под яблонями. Уже видел Рахмановых, а те не видели его. Они, согнувшись в позе раком, собирали картошку в вёдра на дальнем конце огорода, шли параллельно, задом к нему. Андрей двигался медленнее — собирал картошку и переставлял ведро одной рукой. Старший брат иногда оглядывался и что-то говорил ему. А картошки было видимо-невидимо! Она лежала на двух третях огорода неровными полосами на взрыхлённой картофелекопалкой почве, как крупная жёлтая галька на прибрежной полосе. На последней — или первой? — трети стояли наполненные белые мешки, в каких обычно продаётся сахар. Только у этих бока бугрились от совсем другого содержимого, а верхушки были завязаны в хвостик.

Кирилл пялился на маячивший вдалеке вихляющий зад Егора и не переставал улыбаться: по этому заду он скучал четыре дня! Теперь надо как-то эффектнее появиться, сделать сюрприз. Он опустил коробочку на перевернутое ведро возле бочки с водой, в которой всегда мыли руки, снял с верёвки свои хозяйственные перчатки, висевшие тут с момента окончания прополки картошки, надел. Выбрал из стоявших здесь другое ведро, менее мятое и дырявое, и пошёл на помощь. Пролез, нагибаясь, под ветвями яблонь и груш, проскочил между кочанами капусты и зашагал по огороду. Ноги по щиколотки погружались в рыхлую, не помнившую дождя землю, кроссовки… Надо было переобуться в сапоги и сменить джинсы на трико… да хер с ней, с одеждой — сердце волнительно стучало.

Незамеченным, по диагонали, Кирилл преодолел половину расстояния, но тут Андрей спалил его и, выпрямляясь, закричал:

— Кирилл! Кира! — Первым криком он сообщал брату о прибытии его парня, а вторым уже приветствовал нового друга. — Кира! Привет! Привет! — Он подпрыгивал на месте и размахивал здоровой рукой.

Егор тоже разогнулся, повернулся к Кириллу. Его лицо не засветилось от счастья и радости, лоб под банданой хмурился. Нет, это не были злость и недоверие — Егор просто разучился выставлять чувства напоказ. Он молчал, как и предполагал Калякин, и смотрел, как приближается, размахивая ведром, улыбающийся во весь рот любовник. Словно выдохнул, словно сбросил с сердца тяжкий груз.

— Привет! — крикнул Кирилл Андрею и на бегу хлопнул его по выставленной ладони, а потом доскакал до Егора и, на короткий миг зависнув, заглянув в жгучие чёрные глаза, бросив ведро, накинулся с поцелуями. Рахманов отвечал, у его губ был привкус пыли и пота.

Кирилл еле насытился. Когда оторвался, увидел, что глаза Егора во время поцелуев оставались закрытыми. Значит, и ему понравилось, значит, и он сильно переживал разлуку, значит, и он безумно рад встрече! Кирилл взял его за руку — в такой же хозяйственной перчатке с синими пупырышками, как у него.

— Егор! Я приехал! Я сбежал из дома! Прости! Меня не выпускали, а я сбежал! Представляешь? Заперли в комнате! Отобрали машину, телефон — поэтому я тебе не звонил! Я люблю тебя! Господи, как я хотел к тебе! И я из окна по канату!.. Тонкий такой канат, а ещё простыню привязал!.. А четвёртый этаж, представляешь? Я чуть не обоссался со страху!.. Но я сбежал! Сбежал к тебе! Егор!..

Кирилл задыхался от эмоций, говорил восторженно, весело, желая, чтобы и селянин проникся подвигом во имя него, оценил, похвалил. И дождался награды! Сначала Андрей восхищённо раскрыл рот, потом и бесстрастное, изнурённое лицо Егора ожило. Он сделал шаг вперёд, обхватил Кирилла обеими руками за шею и с силой прижал к себе. Не вымолвил ни слова, но действие говорило само за себя.

— Я люблю тебя. Я никогда не оставлю тебя, — проговорил стиснутый со всех сторон Кирилл и потёрся возникшим стояком о пах Егора. Ощутил и его стояк. О, как же это хорошо!

— Может, вам хватит обниматься? — бесцеремонно вмешался Андрей. — Картошку кто собирать будет? Пушкин?

Парни оторвались друг от друга, будто только что узнали о наличии свидетеля их нежностей.

— Сейчас соберём, Андрюх, не переживай, — успокоил Кирилл. — Всё сделаем.

— Тебе надо переодеться, — указал Егор. Он снова заговорил, следовательно, жизнь вернулась в нормальное русло.

— Я и так могу. — Кирилл поднял своё ведро, поставил его между незаконченными грядками братьев, поправил яйца и опадающий член, присел на корточки. — Тряпки потом постираем, и будут как новенькие, ничего с ними не произойдёт.

— Ты запаришься. — Егор смотрел на него сверху вниз. Заботливый. — Сегодня не жарко, но, когда поработаешь, всё равно запаришься.

— Запарюсь — разденусь, — Кирилл поднял крупную, как булыжник, картофелину и кинул в ведро, та гулко стукнула по дну. — Не откажешься ведь от стриптиза? — Он игриво поднял глаза на Егора. Рахманов улыбнулся и нагнулся, стал подбирать клубни. Андрей тоже встал на свою полоску, бойко кидал картофелины в ведро. Кирилл подбирал то с его грядки, то с Егоркиной.

— Ты действительно сбежал? — тихо спросил Егор.

— Угу. И действительно с четвёртого этажа по верёвке спускался. Всё ради тебя, Егор. Видишь, какой я молодец? Джеймс Бонд!

— Дурак… ты мог разбиться.

— Фи! Ради тебя и разбиться не жалко! Не разбился же!

— Всё равно дурак.

Их потянуло друг к другу, и, повернувшись, прямо в тех позах, что их застала нежная страсть, они стали медленно, со вкусом целоваться.

— Вы опять?! — возопил младший Рахманов. Влюблённые снова разлетелись в стороны и, пристыжённые, только усмехались и бросали друг на друга похотливые взгляды.

Двигались вперёд в умеренном темпе, где-то картошка была крупная, но её уродилось мало, а где-то много, да одна мелочь. Вёдра по совету Егора старались наполнять одновременно, тогда шли за мешком и пересыпали: один держал, второй переворачивал ведро. Собирать картошку оказалось совсем нетрудно — подбирай да кидай в ведро. Кирилл теперь брал отдельную грядку, дурачился, распускал хвост перед Егором, на радостях про усталость и лень забыл. Только неминуемо выдохся раньше всех. Пот катился градом, пропылившуюся футболку было хоть выжимай, от подмышек завоняло. Позвоночник и ноги ныли от постоянной скрюченности. Пораненные ладони временами горели. Да, это вам не виски с колой глушить ночи напролёт. Однако Кирилл не роптал — сам напросился здесь жить и помогать, сам выпрыгивал утром из штанов, чтобы попасть на сбор урожая, мог бы ведь под благовидным предлогом дома отлежаться.

Когда в общей сложности были убраны три пятых огорода, Егор объявил перекур. Он сам устал и измотался, как мышь, а ведь проснулся, наверно, чуть свет, корову доил, тракториста встречал и все остальные дела ворочал. Только в город молоко не возил, сделал выходной.

Они втроём вышли к левой меже, к создававшей тень кукурузе и, перевернув вёдра, сели на них. Несколько минут просто молчали, утомлённые тяжёлой работой и солнцем, отходили. Над некрепкими початками кружили чёрные мелкие мошки, но к людям не лезли.

— Андрюш, сбегай домой, посмотри маму и воды принеси, — попросил Егор. — И бутербродов захвати.

— А мне трико принеси и шлёпанцы, — добавил Кирилл.

— Блин, что за дедовщина? — взбрыкнул пацан, надул губы. — Раскомандовались!

— Пожалуйста, Андрей, — вежливо надавил старший Рахманов.

— Пожалуйста, — повторил за ним волшебное слово Кирилл.

— Ну ладно, ладно… воркуйте, — Андрей встал с ведра, отряхнул спортивки на заднице пыльными же перчатками, спохватился, снял их и бросил на кукурузный лист, а потом наконец убежал и скрылся за яблоневыми ветками. Жажда и лёгкий голод действительно мучили, так что просьба Егора была обоснованной.

Они посидели ещё немного молча, глядя в синее с комками ярко-белых облаков небо. Солнце стояло ещё высоко, времени было часа три-четыре, до темноты вполне возможно управиться с уборкой картошки. Только Кирилл с честным содроганием думал ещё о полдне работы. Пока ползал на корячках по огороду, руки-ноги ныли, а сейчас на отдыхе стало совсем невмоготу. Докладывать об этом он, конечно, не собирался. Выдержит как-нибудь. Ведь, может, и Егор точно так же устал и содрогается, просто не подаёт виду.

— Тебя не отпускали? — вдруг спросил Рахманов. Он только что поднял сухой ком земли и теперь крошил его. Серые хлопья падали на его грязные ступни, покрывая их неровным слоем, скатывались обратно на притоптанную почву.

— Да вообще козлы, — поморщился, стягивая колючие жаркие перчатки, Кирилл. — Заебали.

Егор немного помолчал и продолжил:

— Может, тебе не следовало приезжать?

— Как — не следовало? — практически вспылил Кирилл, впиваясь в чёрные глаза взглядом. — Ты не рад?

— Рад. Но ссора с родителями не лучший выход.

— Ну а что мне делать? — также с вызовом воскликнул Калякин и, глядя в спокойное лицо, быстро остыл, поднял прутик, зачертил узоры между расставленных ног. — Хуй с ними, переживут. Если бы они меня поняли, я бы не ссорился и не полез в окно. Только меня никогда не поймут, кругом одни гомофобы.

Кирилл рассчитывал, что Егор улыбнётся и напомнит ему о недавнем прошлом, но он не улыбнулся и не раскрыл рта.

— Вот ты… — произнёс Кирилл, пытаясь высказать сложную мысль. — Ты сам себе хозяин, а я? За меня всё мать с отцом решают. Значит, кто я?.. По их мнению, я ещё не взрослый. Ребёнка нашли… Ну да, я разгильдяй был, тунеядец, хуила клубный. Ладно, в те времена они могли меня воспитывать, из болота вытаскивать — да, я вёл себя аморально. Но сейчас? Я же изменился. Набрасываться на меня только потому, что я люблю тебя, а не тёлку! На хуй мне надо, чтобы за меня решали! Тебе двадцать лет, мне тоже двадцать лет… Я хочу сказать, что я в силах думать своей головой и решать, как мне жить. Без мамочек и папочек. Я не маменькин сыночек!

Вот здесь Рахманов улыбнулся.

— А я бы хотел побыть маменькиным сыночком.

Кирилл, несмотря на только что пылко произнесённый монолог, посмотрел на него очень серьёзно. Что-то опять щёлкнуло в его голове. Видимо, отключился режим эгоизма. Он вспомнил, что Егор хоть и самостоятельный и взрослый парень, но такой не по своей воле, а по злому умыслу судьбы. И Егору, конечно, хотелось бы жить беззаботно, не кутить по клубам и вечеринкам, а учиться, влюбляться, знать, что всё с его близкими хорошо, и они обеспечивают ему надёжный тыл — он ведь молод. Его возраст создан для веселья, реализации мечтаний, безудержной любви, чумового секса, а он застрял в глуши без будущего и не ропщет. Так не стоит при Егоре ныть о тяжкой доле среднестатистического мажора.

Кириллу захотелось порадовать чем-нибудь Егора, вселить в него веру, и он знал, чем и как.

— Егор, — Калякин взял его руку, сжал ладонь. — Ты ещё побудешь маменькиным сыночком. Да, я тебе это гарантирую. Я придумал, где найти деньги на операцию маме Гале. Я продам квартиру и машину. Вместе с твоими деньгами может хватить. А если не хватит… ну придумаем что-нибудь, сумма ведь уже маленькая останется. Как тебе такой вариант? Согласен?

Кирилл спросил, потому что в глазах Рахманова появилась тоска.

— Спасибо, Кир, — сказал Егор и погладил его по волосам.

— И это всё, что ты можешь сказать? А где радость? Где прыжки от счастья? Ты мне не веришь?

— Верю, Кир.

Но Кирилл видел, что Егор лжёт и ни хрена не верит. Да что ж такое?! Чёртов реалист! Как его расшевелить?

— Думаешь, мне жалко?

— Нет.

— Или что предки не дадут ничего продать? Всё по документам моё! В сентябре поеду на учёбу и займусь этим. Не знаю, насколько быстро, конечно, получится, нам ведь не надо по дешёвке сбыть, а надо максимально денег выжать, чтобы на лечение хватило. Потерпишь?

Егор молчал, смотрел себе под ноги. По его щеке ползала муха, щекотала, наверно.

— Или, — Кирилл взмахом руки согнал эту чёртову муху, — ты слишком гордый, чтобы принять от меня деньги?

Егор помотал головой, не поднимая её, рыл носком шлёпанца землю. Отвечать ему не пришлось, потому что из-под яблонь появился его брат. Андрей тащил под мышкой полуторалитровую бутылку кваса и запрошенные шлёпки, а в руке — пакет, под завязку нагруженный бутербродами с основой из батона, на плече висело трико.

— Эй, а чей там телефон возле бочки лежит?

Кирилл вскинул голову. Блин, Андрюша, испортил весь сюрприз!

— Какой телефон? — не понимая, поинтересовался у брата Егор.

— Новенький, в коробке!

Егор перевёл вопросительный взгляд на Кирилла.

— Блин, Андрюх, ты весь сюрприз испортил, — со смехом озвучил свою мысль Калякин. — Это я Егору подарок купил.

— Круто! Давай я принесу сюда?

— Давай.

Андрей, отдав принесенные вещи, убежал в полном восторге, выкрикивая: «Круто! Круто!» Его брат так не думал. Он вообще не обрадовался и посмотрел на Кирилла с упрёком.

— Зачем ты тратишь на меня свои деньги?

— А на кого мне ещё тратить? — взвился тот. — И не свои, а… Блять, Егор! Ну захотелось мне тебе подарок сделать! Почему нельзя-то? Я же у тебя ничего не прошу за это! Я от чистого сердца! Потому что люблю тебя. — Последнее признание Кирилл произнёс с нежностью, снова взяв Егора за руку и глядя ему в глаза.

— Спасибо, — сдавленно произнёс Рахманов, — но не надо, не стоит… У меня нормальный телефон, мне новый не нужен.

— Ага, знаю я… Глючный он у тебя! И фотография Виталика не удаляется…

До Егора, наконец, дошло.

— Не хочу я, чтобы этот хрен был у тебя в телефоне, — досадливо проворчал Кирилл. К ним, потрясая коробкой, бежал Андрей. Остановившись, он всунул подарок Егору.

— Вот! Крутой, правда? Два гига оперативки! Игры потянет!

— Да, — кивнул Егор, рассеянно вертя и рассматривая коробку. Затем повернулся к Кириллу. — Можно, я этот Андрею отдам, а себе его телефон возьму?

Кирилл улыбнулся… Мысль, что так всё и случится, когда-то мелькала в его голове, да и не трудно было это предположить, учитывая характер Егора, его отцовскую заботу о младшем, лишённом нормального детства брате. Конечно, просьба расстроила: он хотел, чтобы именно любимый человек ходил с его подарком, но Егор обращался к нему с таким доверием, что отказать было бы просто свинством. Нет, даже за сотую долю этого доверия Кирилл был согласен на всё. К тому же и Андрей замер в ожидании. Его смартфон был слабенький, купленный из расчёта скудного семейного бюджета. Робкая надежда обладать дорогой, недоступной игрушкой сделала лицо пацана совсем детским. Как ему мало надо для счастья, а Настя Мамонова, наверно, отвернула бы нос от столь дешёвой модельки.

Кирилл загнал свою жадность поглубже и улыбнулся ещё шире:

— Можно, конечно! Это твой смарт, делай с ним, что хочешь! В телефоне Андрюхи нет ведь фотографий Виталика?

— Нет! — вместо брата ответил мелкий. — Зачем мне этот придурок?

Егор ничего не сказал на это вопиющее хамство по отношению к его бывшему и протянул коробку назад Андрею.

— На. Но изучать будешь после картошки. И скажи спасибоКириллу.

— Я бы и без тебя сказал, — пацан благоговейно взял подарок и неожиданно обнял Калякина. — Спасибо, Кир. Егор тебя любит, — заговорщически прошептал он на ухо и после обнял брата. — И тебе спасибо. Ты лучший.

— И ты, — тепло ответил Егор и вернулся к исполнению обязанностей главного. — Всё, относи обратно, и приступаем к сбору картошки.

— Ладно. Сейчас, — отозвался, не отрывая взгляда от изображений на коробке, Андрей и так, не глядя под ноги, ушёл.

Парни остались одни.

— Спасибо, — сказал Егор.

— За что? — будто удивился Кирилл.

— За… всё.

Кирилл возликовал и ни капли не пожалел о своём согласии передать смартфон младшему Рахманову: Егор всё равно не смог бы спокойно пользоваться им, когда у брата девайс значительно хуже. Зато теперь заслужил безмерную благодарность любимого человека, и то ли ещё будет, когда деньги от продажи квартиры поступят на «операционный» счёт! Оно того стоит!

В ответ он поцеловал Егора. Слова тут были лишними, понимание происходило на уровне чувств.

Втроём они съели все до единого бутерброды, запили квасом, Кирилл переоделся, а после снова выстроились на грядках с картошкой. После передышки и перекуса работать совсем не хотелось, тянуло спать, но впереди были ещё двенадцать грядок, каждому по четыре, и их надо было убрать за пять часов, до сумерек. Андрей быстро отстал, Егор и Кирилл шли в одинаковом темпе. Солнце уже не палило в макушку, появилась мошкара.

— Егор… Лариска приехала? — с осторожностью спросил Калякин.

— Да, — не отвлекаясь от сбора картошки кивнул он, явно не хотел говорить про экс-любовницу. Или не экс? Кирилла это больше всего волновало и подталкивало расспрашивать. Он вдохнул поглубже и задал следующий вопрос:

— Ты её видел?

Егор, скидывая клубни в ведро, молча кивнул. Ревность забурлила, участила пульс. Кирилл уже практически не мог работать.

— И что? Вы… говорили? Ты… к ней ходил? Что она сказала?

Егор, продвигаясь вперёд, бросил в ведро ещё с десяток клубней и вдруг повернулся. С самой озорной и лукавой улыбкой!

— Кир, ревнуешь?

— Да! — выпалил Калякин, лыбясь от облегчения, и добавил с ехидством. — Как ты угадал?

Егор рассмеялся и положил в ведро ещё несколько крупных картофелин, хотя оно и так было наполнено с горкой, встал.

— Пойдём?

— Да, сейчас, — спохватился Кирилл и мгновенно докидал в своё ведро недостающей для ровного счёта картошки. Поднялся, почистил перчатки и, взяв ведро, пошёл по пахоте к ближайшему Стоунхенджу из мешков. Он знал, что ответы будут, просто Егору надо собраться с мыслями, найти в себе силы произнести вслух то, что пряталось в глубине души — такой уж он странный, замкнутый.

Егор поставил ведро и поднял с земли свёрнутый мешок, встряхнул его, расширил горловину.

— Лариска звонила мне, — заговорил он. — Два дня назад. Сказала, что приехала, просила прийти полить грядки и клумбы.

— И ты ходил? — Кирилл приставил край ведра к горловине мешка и поднял донышко. Картошка посыпалась внутрь с глухим стуком, шелестя пластиковым материалом мешка.

Егор кивнул.

— За неделю всё посохло. Пролил хорошенько, может, отойдёт.

Кирилл спрашивал не об этом. Он взял второе ведро и тоже ссыпал. Испытывающе посмотрел на Егора.

— И всё?

Тот пожал плечами, дёрнул губами.

— Она извинилась.

— А, ну хоть на это сподобилась… Не приставала к тебе? А то ведь она может, змея… воспользоваться моим отсутствием.

Егор впервые поднял на него глаза. Завораживающие, насмешливые.

— Кир… Я не любитель женщин в возрасте. То, что было, это… от безысходности.

Калякина обдало исходившей от последних слов беспросветностью. Сердце кольнуло болью, какой незавидной была жизнь молодого парня в умирающей деревне. Сильнее сильного захотелось ему помочь, вытащить из болота, показать все прелести мира.

К ним, таща ведро, доковылял Андрей. Пришлось прекратить откровения. Кирилл взял у него ношу и пересыпал картошку в мешок.

Полосы из клубней-булыжников укорачивались, Стоунхенджи росли, но работать становилось всё труднее и труднее. Одолевали комары, второе дыхание не открывалось. Футболка Кирилла вся провоняла потом, он еле полз по грядке — когда на карачках, когда на корточках, когда становился раком. Егор отправлял его отдыхать, но и сам сбавил темп и больше не улыбался, хотя про обязанности главы семьи не забыл и умудрялся подбадривать вконец измотанного брата обещаниями купить большую пачку чипсов и дать чуть больше карманных денег. Андрей, верно, от усталости, начал разговаривать сам с собой, бубнил что-то под нос, но Кириллу в какой-то миг послышался другой голос. Он выпрямился и прислушался. Точно — кто-то на улице выкрикивал имя Егора. Рахманов обратил внимание на поведение друга.

— Слышишь? — спросил у него Кирилл и показал в сторону дома.

Егор замер, напряг слух. Но голос — мужской и смутно знакомый — уже раздавался совсем близко.

— Егор! Егор! Рахманов!

Из сада, поднимая ветви яблонь, вышел старший лейтенант Басов! Остановился на краю капустной делянки, шаря взглядом по пространству огорода. По скоплению мешков, по недобранным шести рядкам картофеля и, наконец, по удивлённо притихшим трудящимся. На нём не было кителя и фуражки, только голубая рубашка и тёмно-синий галстук. Ну и брюки с лампасами, конечно. Чёрные туфли. Под мышкой — папка из кожзама.

— А, Егор Михайлович, вот вы где! — перейдя на официоз, обрадовался участковый, имени-отчества которого Кирилл уж не помнил. — И гость ваш здесь! Хорошо-хорошо!

— Сейчас подойду! — снимая перчатки, отозвался Егор. Их с полицейским разделяло метров тридцать, приходилось говорить громко, почти кричать.

— Не надо! Вы мне не нужны! Я с Кириллом Александровичем хочу пообщаться. Идите-ка сюда!

Калякин с Егором обменялись тревожными взглядами. Оба не понимали, к чему новый визит участкового, да ещё в выходной день. Когда же их оставят в покое?

— Может, опять Лариска настучала? — тихо выдал версию Кирилл и, сплюнув, пошагал к представителю, блять, власти. Незапланированная передышка ничуть не радовала его, лучше бы, блять, картошку скорее дособрали да хавать пошли, бутерброды давно переварились, желудок скоро к позвоночнику прирастёт.

Басов смотрел на него свысока. Барабанил пальцами по бедру — нервничал или куда-то спешил. Но заговаривать раньше, чем сомнительный элемент подойдёт на расстояние вытянутой руки, не собирался.

— Ну, что надо? — тогда спросил Кирилл. Обошёл последний не крепкий ещё кочан и встал перед старлеем. — Я опять кого-то запугал?

Отвечать участковый тоже не спешил. То ли это был приём психологического давления, предназначенный довести поднадзорного до паники, то ли визит являлся пустышкой, и поэтому сказать было нечего. В любом случае Кирилл не собирался давать спуску драной полицейской ищейке. Тут он не брезговал торговать своим родством с депутатом.

— Что рот-то закрыли? Что от меня надо? Профилактика ваша долбаная, или Лариске я опять помешал? Телитесь, мне некогда! — В доказательство своих слов Кирилл обернулся к огороду, истоптанному их ногами. Рахмановы подбирали картошку, то и дело вскидывая головы в его сторону.

— Вас объявили в розыск. Нехорошо убегать из родительского дома, Кирилл Александрович, — сложив руки на груди, мнимо по-отечески упрекнул Басов, качнулся с пятки на носок. Чёрная папка, как инородный предмет, торчала у него из подмышки.

— В розыск? — охуел Кирилл, вмиг перестал гнуть пальцы. Розыск… Блять… Он и забыл про свой героический спуск. После двухчасовой утомительной поездки на такси, после тридцати соток картошки… День выдался таким долгим, что, казалось, побег из дома произошел в прошлом году. Значит, его ищут. Суки. Нет, ну а чего он ожидал, что ему простят свисающий из окна на потеху соседям канат и возвращение к ёбарю? Гадство!

— Пока только сообщили в управление, — пошёл на попятную старлей. — Ваш же отец имеет там связи, — добавил он с неприязнью. — Депутат сразу указал, где вас искать, попросил проверить…

— Проверили?! — к Кириллу снова вернулась злость. — Всё, проваливайте отчитываться! Мой отец ждать не любит!

— Вы тоже собирайтесь, Кирилл Александрович. Отвезу вас в управление, сдам с рук на руки.

— А вот фиг! Никуда я не поеду! И вы меня насильно в машину не затащите — я совершеннолетний! Катитесь отсюда!

— Да я тебе, сопляк, сейчас травы подкину и наряд вызову! — рассвирепел старлей, выкатил глаза. Кирилл отступил на шаг, но ринулся в нападение:

— Да? А я в суд подам за угрозы и неправомерные действия! Понравится вам с депутатским сынком судиться?

У Басова плясали желваки, на лбу вздулась и посинела венка, но через десяток секунд пар из ноздрей перестал валить. Полицейский одернул резинку рубахи, погладил себя по бедру.

— Ладно, Кирилл, давай заканчивать это. У меня задание удостовериться, что ты тут.

— Ну так вы удостоверились — я тут. Идите отчитывайтесь, ваша миссия выполнена.

По лицу участкового было ясно, что он не согласен и не отступит.

Кирилл досадливо взмахнул рукой, прицокнул языком, ища выход. Егор рылся в земле, выискивая клубни, но смотрел практически безотрывно на него.

— Ну послушай, послушай, старлей… Я же тут не бухаю, не занимаюсь тем, о чём вы все думаете. Я просто приехал помочь другу. Ему, кроме меня, ведь помочь некому. Или собирать картошку теперь уголовно наказуемо, а? Это же не конопля, а картошка. Видите, сколько мешков уже собрали? Чуть-чуть осталось, надо добить, а я стою тут с вами лясы точу. Мальчик работает, а у него рука сломана. Егор с ног валится, а ему ещё корову доить и скотину кормить. Мама Галя в доме брошенная, голодная лежит, а вы меня задерживаете. — Кирилл без зазрения совести спекулировал чужими бедами, лишь бы мента прошибло на слезу, и он свалил. — Езжайте в ваш отдел и доложите отцу, что я в Островке, у Егора, и у меня всё хорошо. Что я тут, блять, картошку копаю. Он, зуб даю, не поверит. Он думает, что я лентяй, каких свет не видывал, — Кирилл хихикнул. — Вот и расскажите ему, какой я лентяй. Я, может, человеком быть хочу, а мне не дают. Меня ведь в клетку золотую хотят посадить, чтобы я в тупое клубное быдло превращался, а мне эта грязь надоела. Лучше деревенская грязь, чем клубное дерьмо. Что, я не прав?

Басов потоптался. Чело его стало задумчивым. Венка сдулась и побледнела. Желваки по-прежнему ходили на скулах.

— Ладно, — наконец сказал он, — оставайся. Но в управление я доложу.

— Да за ради бога! Докладывайте сколько хотите! Можете ещё добавить, что к сентябрю, к учёбе этой грёбаной, я обещал вернуться. Всё, идите, а то темнеть скоро начнёт, а нам ещё по полторы грядки осталось. — Сказав, Кирилл развернулся и пошёл мимо кочанов, боялся, что, задержись он, старлей передумает или примется беседы всякие профилактические проводить, а так он ясно намекнул, что пора отчаливать восвояси. Обернулся, только когда дошёл до поднявшегося ему навстречу Егора. — Басова уже действительно не было, лишь задетые его головой ветки покачивались.

— Кир…

— Всё нормально, Егор. — Теперь в душе Калякина поселилось опустошение, он всё смотрел и смотрел на покачивающиеся ветки. — Это по мою душу. Предки подали в розыск: недовольны, что я с тобой. Прислали проверить, где я. — Утёр запястьем нос и повернулся к селянину. — Всё нормально, на вас это никак не отразится. — И он снова отвернулся, потому что сам своим словам не верил, не хотел, чтобы Егор это знал.

— А на тебе?

— А на мне тем более, — ответил Кирилл и улыбнулся, чтобы придать утверждению убедительности. В своей безнаказанности он тоже сомневался, но не так, как в безопасности Рахмановых. Его-то посадят под замок, лишат денег, а ни в чём не повинную семью запросто могут разлучить. Ну или ещё что-нибудь коварное придумают, мать с отцом в этом мастера.

— Егор, давай уже уберем эту блядскую картошку, я устал как собака! — с психом на самого себя предложил он, пока сердобольный парень не стал опять учить его человеколюбию и послушанию, и поздно осознал, что ляпнул хуйню, которая может уколоть Егора, опустил глаза. — Прости. Я не это имел в виду.

Они приступили к работе. Спина ныла просто невыносимо, и это в двадцать лет, а что будет к старости? Выдохшегося до состояния выжатого тюбика из-под зубной пасты брата Егор отпустил с огорода и отправил за коровой. Смеркалось, небо отливало золотистым, было безмятежным, безветренным, даже птицы парили в нём с какой-то особой грацией. Зато комары не ощущали окружавшего величия и кусали, словно на год хотели наесться. Кирилла умудрились укусить в поднятый кверху зад, прогрызли через трусы и трико. Радовало, что Егор назначил перемещение мешков с огорода в сарай на завтра и сказал, что у него есть вместительная тачка, значит, таскать на горбу не придётся.

В дом Кирилл и Егор зашли по темноте. Сегодня, уставшие и голодные в край, решили изменить ежедневной традиции и сначала поужинать, а потом идти мыться. Запахи, конечно, от них после коровника и свинарника распространялись аховые, все ароматы Франции в одном флаконе, но работавший на пределе мозг Калякина их просто не воспринимал. Андрею было дано послабление — идти домой и отдыхать. После того как накормит маму и даст ей лекарства.

Зайдя в тесную прихожую с низкими потолками, подранными в некоторых местах обоями, на кухню с засохшими каплями жира на мебели и стенах, Кирилл понял, как соскучился по этому дому. Егору некогда было натирать его до блеска, и именно это несовершенство делало дом домом, семейным очагом, где всё настоящее, живое, а не музейное. Он всегда считал, что главное - удобства, а сейчас видел или, скорее, чувствовал, что важнее атмосфера. Пусть хоть все обои будут засалены — в конце концов, Егор не девка, чтобы целый день драить — главное, что в доме все любят друг друга, заботятся, помогают.

Прежде всего они снова умылись. Первый раз, сразу после картошки, умывались во дворе, холодной водой, налитой в синий пластиковый таз, поставленный на чурбак. Пришедшего их встречать Андрея запрягли разогревать ужин, сами пошли к маме Гале.

Зал окутывал полумрак, мелькающий свет лился от телевизора, показывали исторический сериал про колхоз. Егор включил люстру и подошёл к материной спальне. Штора, заменяющая дверь, была сдвинута, и он встал в проёме.

— Мы закончили, девяносто шесть мешков…

— Андрей сказал, Кирюша приехал? — тихим голосом медленно выговорила она.

— Да, — кивнул Егор, обернулся к Кириллу. — Очень помог нам.

Кирилл понял, что настала его очередь выходить на сцену. Высунулся из-за Егорова плеча.

— Да, вот он я, мам Галь! Куда ж я без вас денусь? Дай-ка тебя обниму! Соскучился, жесть как! — И он протиснулся в спаленку, наклонился и заключил Галину в объятия. Несильно, чтобы не повредить её хрупким безжизненным плечам. Вблизи при слабом освещении увидел, как болезнь постаралась над её телом, и ещё больше загорелся желанием продать квартиру. Потом встал.

— Молодец, что приехал, Кирюша, — прошелестела она и попыталась улыбнуться: — Егорушка, а ты боялся, что он не приедет.

Калякин резко развернулся к Егору. Удивлению и смешанным чувствам не было предела. Так вот где раскрывается правда! Наш молчаливый юноша не со всеми такой молчаливый и даже умеет делиться своими страхами! Но это была отличная новость — значит, Егору их отношения небезразличны! Замечательно! Замечательно!

Кирилл был готов расцеловать его, но только взял за руку. Улыбка растягивала рот до ушей. Все слова потерялись.

— Егор! Блин, Егор!..

Рахманов в кои-то веки не отводил глаз, принимал свой провал и одновременно признание мужественно, однако на лице его было написано, что одним людям необязательно было это знать, а вторым — необязательно раскрывать все секреты. Но мамы… они такие.

— Есть пойдёте? — строгим тоном позвал с кухни Андрей.

— Идите, идите, — отправила их Галина.

Ели самую обычную молодую картошку, до румяных корочек обжаренную в сливочном масле на сковороде, самый обычный фасолевый суп, с самым обычным слегка зачерствевшим ржаным хлебом, с самым обычным салатом из огурцов, помидоров и болгарского перца… но еда была такая вкусная, что Кирилл, забыв про навозную вонь, запихивал в рот всё новые куски. Да, ничего вкуснее сегодняшнего ужина он в жизни не ел — вот что значит наработался!

Душ бы Кирилл пропустил — живот округлился, глаза слипались, а ноги отваливались — но Егор не позволял себе лениться. Лечь с ним в постель чёрным от грязи, воняющим навозом?.. Нет уж. Лучше доплестись как-нибудь до душа и полюбоваться на обнажённую натуру, может быть пообниматься, подрочить.

Пока убирали со стола и мыли посуду, мыться побежал Андрей. Он вернулся через десять минут, сообщил, что вода «обалденная», и пошёл стелить себе на диване. Разговаривал с мамой Галей, рассказывал ей про новый смартфон, показывал «крутые» функции. Он уже поменял сим-карту и успел позвонить кому-то из одноклассников. Кирилл был счастлив за него, аж комок к горлу подступал — вот уж никогда бы не подумал, что будет так радоваться за глупую надоедливую мелюзгу. Да только Андрюха воспринимался своим, родным, младшим братом, а не просто бесплатным приложением к Егору.

Они пошли в душ в одиннадцатом часу. Разделись, Егор повернул кран, из лейки полилась вода. Сначала она показалась недостаточно тёплой, Кирилл даже, встав под струи, содрогнулся от холода, но уже через минуту, когда намокли всё тело и волосы, температура пришла в норму. А потом рядом, передом к нему, под душ встал Егор… В его руках были красная поролоновая губка и флакон с зеленоватым гелем для душа. Он выдавил гель на губку замысловатой закорючкой, убрал флакон на лавочку и собрался мылиться, однако Кирилл отобрал у него губку.

— Давай я?

— Не надо, я сам, — запротестовал Егор, но слишком вяло, а Кирилл уже вёл по его гладкой мокрой груди губкой, оставляя пенные дорожки, которые тут же уносила вода. Свободная рука, пройдясь по бедру вверх, нежно огладила член и мошонку, игриво смяла, надеясь на эрекцию.

— Кир, я еле стою на ногах, — воззвал к его совести Рахманов. — Ничего не получится. Вот такой я плохой любовник, прости.

Кирилл огорчился, но не подал виду. В конце концов, и его организм полностью солидарен с Егором.

— Ничего страшного, мой замечательный любовник, — улыбнулся Калякин и занялся делом. Тёр губкой плечи, руки, грудь, живот, бока и удивлялся отличной физической форме Егора, сильным мышцам под загорелой кожей. Он был изящным, гибким, но ни в коем случае не женственным. Хорошие природные данные и ежедневные тренировки — в кидании навоза, поднимании мамы Гали, косьбе, колке дров — давали завидный результат. Кирилл знал, что недотягивает.

Он аккуратно и тщательно, лаская, намылил гениталии Егора. Член набух лишь слегка, да и свой не дошёл до полной твёрдости — усталость, чёрт её дери!

После Егор повернулся спиной, и она оказалась не менее возбуждающей! А ягодицы? Маленькие, крепкие. Кирилл водил по ним и между ними губкой, мечтая упереть селянина в стену или в лавочку руками и по мыльной смазке протиснуться внутрь, получить полноценный расчёт за ночь, когда кое-кто нагло уснул под ним. Дальше фантазий дело, конечно, не продвинулось. Кирилл причислял себя к понятливым людям, и раз Егор сказал, нет сил, значит, нет сил. Можно потерпеть денёк-другой, обойтись петтингом. К тому же вода холоднела, места под душем не хватало для двоих.

— Давай теперь я тебя? — предложил Егор. Кирилл замотал головой:

— Нет, я точно сам.

Егор не настаивал. И хоть Кириллу нестерпимо хотелось, чтобы его тело приласкали любимые пальцы, он не заикнулся об этом. Он-то три дня на кровати провалялся, в клуб бухать ходил, а его любимый ни на минуту не присел. Поэтому надо уважать мнение Егора. Кирилл был готов на это. Он вышел из-под лейки, накапал ещё геля, быстро прошёлся по своему не такому уж сексуальному телу. С волос капала вода, мелкая растительность на руках и ногах прилипла к коже, под ступнями хлюпали лужицы.

— Кир, — позвал Егор. Он стоял под струями, и они, разбиваясь о его плечи, разлетались быстрыми брызгами. — Иди, вода заканчивается.

Да, электрический титан с хитромудрым подводом воды это вам не центральное горячее водоснабжение. Кирилл кинул губку на лавку и встал на место отошедшего Егора. Вода действительно лилась почти ледяная, сковывала члены, на спине появились мурашки. Словно в крещенскую иордань окунулся.

— Жуть, — выругался Кирилл, выныривая из-под лейки. — Замёрз! Согреешь меня?

Егор тут же накинул ему на плечи махровое полотенце, которым сам вытирался, и за края притянул к себе, обнял за талию и поцеловал. В тесном темноватом помещении всё-таки было тепло и очень влажно, а стены… будто отделяли от всего мира. Не хотелось уходить, хотелось трахаться и целоваться.

— Ты удивительный, Егор… Мне хорошо с тобой, спокойно…

Рахманов качнул головой, разубеждая его.

Они вытерлись, надели чистое бельё и так, в одних трусах, пошли в дом. Егор за задёрнутой шторой занялся матерью, делал то, что никто не видел — мыл, менял памперс, растирал мазями и кремами. Ходил туда-сюда между спальней и кухней, принося воду, вынося мусор. Кирилл лёг, чтобы ему не мешаться. О различиях кроватей в родительской квартире и этой деревенской каморке он даже не вспомнил, просто лежал и радовался, что лежит. День получился долгим, очень долгим, словно месяц или год. Всё тело, несмотря на освежающий душ, болело, израненные ладони жгли. Кстати, он так и не похвастался ими Егору, хотя воображал, как тот будет его жалеть и целовать, чтобы скорее зажили.

Егор выключил везде свет и молча лёг. Всё, на что его хватило, это найти руку Кирилла и переплести пальцы. Потом он повернулся на бок, устроился в удобной позе, накрыв простынкой только зад, и заснул. В доме всё стихло.

— Спи… Спокойной ночи… — гладя раскинувшиеся по подушке влажные волосы, прошептал Кирилл. Он не стал геройствовать, охранять покой любимого и тоже уснул.

71

Странный звон ворвался в сознание. Звон бьющегося стекла и стук от падения чего-то тяжелого. Сразу закричал Андрей, а Егор резко сел на кровати.

— Что? — спросил Кирилл. Его вдруг испугал неожиданный поворот событий. Темно, все должны спать! Что бьётся? Зачем крики?

Ответного взгляда Егора он не разглядел, видел только поворот головы, но понял, что он крайне встревоженный. Егор быстро поднялся и, отодвинув штору, кинулся в зал. Тут Кирилл заметил, что темнота не кромешная, её разбавлял тусклый свет.

— Егор! — быстро и путано заговорил Андрей. — Окно! Разбилось! Что это? Кто светит? Егор, цветок упал! Я вздрогнул! Прости, маму, наверно, разбудил.

Старший брат ничего не отвечал, не включал люстры. Слышались лишь его осторожные шаги.

Кирилл перестал тупить и, зевая, пошёл на помощь.

Светили в окна с улицы. Фонариком или… фарами. Ночные шторы не были задёрнуты, и свет беспрепятственно проникал через тюль. Под окном на полу лежал разбившийся пластмассовый горшок, земля частично рассыпалась на палас, от растения отлетели два листика. Рядом лежал жёлтый бесформенный камень размером с полбуханки хлеба, в стекле зияла дыра с острыми осколочными краями, от которых змейками расходились трещинки.

— Блять… — вырвалось у Кирилла. Именно теперь, а не под душем, у него всё похолоднело. Он пожалел сразу обо всех своих необдуманных решениях и смелых, а на деле дебильных, выпадах. Кто бросил этот камень?

Предложение

В голове Кирилла пронеслось много вариантов: Мишаня, собственные родители, истеричная жена Мишани, подосланные гопники, хулиганьё, грабители и даже ревнующая Лариска. Многим, очень многим он успел насолить или настроить против Егора. Да и для кого эта акция устрашения — для него или для Рахмановых? Единственный ли это камень или сейчас посыплются ещё? Их на дороге завались — бери и швыряй. В любом случае Кирилл знал, что причиной инциденту он, ведь совпадений быть не может: раньше в деревне жилось спокойно, а как он разворошил осиный улей, произошла эта хрень. И в любом случае Кирилл не представлял, что делать.

Егор насторожённо замер посреди комнаты, прислушивался. Андрей в напряжённой позе сидел на диване, ноги прикрывала простыня, но он был готов по команде брата её сбросить и бежать без оглядки. Оба всматривались в освещённые снаружи прямоугольники окон. Штора в спаленку мамы Гали оставалась задёрнутой, не было видно, проснулась ли она, но Кирилл был уверен, что проснулась: раз уж он спавший как убитый услышал звон бьющегося стекла, то чутко спавшая женщина тем более.

И вправду.

— Что шумело? — прошелестел из-за шторки слабый голос.

Егор не шелохнулся, только скосил глаза на Кирилла, словно спрашивая его мнения по поводу безопасности ситуации. Тот вслушался и всмотрелся в полумрак комнаты сильнее, будто, как вампир, мог регулировать остроту слуха и зрения.

Ничего не происходило. Ни тени, ни движения. В доме и снаружи стояла тишина, даже цикады и сверчки в это время суток перестали петь. Только на улице ведь кто-то был, фары — а это были именно они — ведь светили. Яркие, белые, скорее всего ксеноновые, притом машина стояла поперёк дороги, пробивая долбаными прожекторами листву деревьев.

Блять, Егор, не дождавшись его реакции, видимо, сам сделал выводы об относительной безопасности и шагнул к спальне. Осторожно шагнул, бесшумно и также бесшумно отодвинул шторку.

— Окно, — шепотом пояснил он. — Ты в порядке? — Но он уже просканировал спальню и кровать внимательным взглядом. По выражению его лица Кирилл понял, что окно цело и камней нет, и тоже успокоился.

— А вы? — спросила Галина.

— Не беспокойся, — ответил Егор и скользнул от спальни к стене рядом с разбитым окном, прижался к ней спиной. Медленно наклонил и повернул голову, заглядывая через тюлевую штору и пыльное стекло. Ему в руке только пистолета не хватало, чтобы отстреливаться от нападающих. Кирилл чувствовал себя как в дурном боевике, не знал, чем помочь, выйти за калитку и прогнать сволоту трусил. В голове крутился калейдоскоп самых плохих вариантов развития событий, внутренний голос ржал. Самое обидное заключалось в том, что он не мог разобрать, почему боится высунуться во двор и дать отпор, что за страх сковал его члены. Но в глубине души он знал причину — боялся, что обидчиком окажется кто-то из Мамоновых и расскажет Егору о приеме по личным вопросам и запрошенных алиментах. Тогда будет скандал. А потерять Егора — это… смерть. Жизнь будет кончена.

— Не вижу, — отворачиваясь от окна, прошептал Егор. — В глаза светит.

— Почему они не уезжают? — спросил Андрей, так и не поменявший позы.

— Тоже интересно. Что-то от нас нужно. — Егор ещё раз коротко выглянул в окно. — Я выйду…

— Нет! — С Калякина мигом спало оцепенение, он шагнул наперерез. До него только сейчас дошло, что селянин и не догадывается, как длинен список возможных хулиганов. — Это может быть опасно!

— Но надо же выяснить…

— Мальчики… — встревоженная их громким шепотом, прервала Галина. Ей хотелось быть в курсе нестандартной ночной ситуации. Она беспокоилась, хоть сын и просил не делать этого.

Парни замолчали.

— Я схожу, — принял волевое решение Кирилл: так он видел шанс предотвратить столкновение Егора с Мишаней или его жёнушкой. Если это они, конечно.

— Кир…

— Молчи, я схожу. Ты оставайся, прикроешь меня, если что.

И тут под окном прыснули со смеху. Сдерживаясь, будто прикрывая рот рукою, потом громче и громче. Потом уже несколько человек заржали в голосину. Один ревел, как пеликан, второй стрекотал, как мартышка, третьи будто захлёбывались соплями. Кирилл узнал этот гогот, не весь зоопарк, но половину точно. Уроды, стояли и подслушивали под окном!

— Пидоры! — тем временем сквозь смех крикнул один урод. — Зассали, голуби?

— Паша, сука! — Кирилл заскрежетал зубами. — Сейчас я ему накостыляю! Теперь точно мне идти. Ничего не бойся, — кинул он Рахманову и быстро метнулся в спаленку. На ощупь схватил со стула футболку и штаны, на ходу надел, на веранде сунул ноги в шлёпанцы с огородной пылью и рванул к калитке. Щеколда была, как всегда, открыта — Егор не имеет привычки её закрывать, а надо бы научиться.

На улице Кирилл увидел только тёмный силуэт: яркий, действительно ксеноновый свет бил ему в глаза. Четыре человека топтали траву и куриный помёт под окнами, ржали и выкрикивали про пидоров. Веселились, долбоёбы. Пьяные, конечно, — по голосам было слышно. Двое курили. Огоньки сигарет краснели во тьме.

— Сами вы пидоры, — огрызнулся тихо прикрывший калитку Кирилл. Повернулся к ним, чуть расставил ноги, руки скрестил на груди. С этими отбросами он чувствовал себя как рыба в воде, перестал бояться. Странно, как сразу не включил их в список, не думал, что они могут пожаловать. Всего не предусмотришь. Ждал-то птицу покрупнее.

Ржач оборвался.

— Опа! Главный фраерок-пидорок пожаловал! Мы вас ни от чего не оторвали? Если что, извини.

Это сказал гондон Никита Жердев. Остальная компашка загоготала.

— Себе в жопу засунь свои извинения, — посоветовал Кирилл. — Нахуя вы окно разбили?

— Ой, прости, мы не хотели, — сказал стриженный в олимпийке, которого Калякин не знал, и делано затрясся от страха. — Не бей нас, пожалуйста!

— Он всё в жопу любит совать, заметил? — Никитос толкнул Пашу в бок локтем. Он всегда слышал и видел только пошлятину.

Они уже приблизились, выстроились перед Калякиным в неровную линию, пыхали в лицо дымом. От них несло винищем. Ото всех. Хари были опухшими, но вот ведь, блять, ухмылялись! Уроды недоделанные… Четвёртого кента Кирилл раньше видел только мельком, звали его вроде Лёха Таксофон, а учился он в культпросвете.

Кириллу на их базар было насрать. Он не сдвинулся ни на миллиметр, тона не сменил.

— Хули вы припёрлись, спрашиваю. Умные очень?

— Мочить пидоров! — заорал дурниной Стриженный, который был обдолбан больше всех, аж слюна изо рта летела, и двинул вперёд кулаком. Вложил бычью силу, но пьяная координация его подвела: Кирилл уклонился от удара и чисто случайно подставил ему подножку. Практически Стриженный сам в темноте налетел на его выставленную в попытке отскочить ногу и загремел мордой в кучу угля, пропахал там канаву. Земля сотряслась.

— А-аа! — заорал он, вставая на четвереньки. — Сука! Ты за всё ответишь!

Компашка ржала уже над ним. Кирилл отвернулся от поверженного врага.

— Ладно, камень я вам прощаю. Теперь уходите — все спят.

— Не, мы что, зря ехали? — не согласился Никита и положил Кириллу руку на плечо. — Ты давай, приглашай нас в дом…

— На хуй иди! — сбрасывая руку, оборвал Кирилл. И тут его ударили сзади. В шею у основания черепа. Боль разлилась по мышцам, только некогда на неё было внимание обращать — от неожиданности он пошатнулся и подался вперёд, наткнулся лбом на нос Никиты. И дальше уже плохо соображал, что происходит: началась драка. Тумаки сыпались с четырех сторон, били и руками, и ногами, швыряли, чуть не повалили на землю.

— Мочить пидоров!

— Заднеприводный, сука! Другом моим был! Пидор, нахуй!

— Не жить! Очком на раскалённый прут насадить! Пидоры не люди!

— Опустить обоих и закопать в навозе!

— Где, блять, второй? Тащите его сюда! Пойдём разберёмся!

— А мелкий тоже пидор?

Кирилл отбивался, насколько мог, адреналин кипел, и долбоящерам нехило досталось. Он бы запросто пьяных выродков завалил, если бы они не нападали всей гурьбой, с залитыми глазами, не замечая ни боли, ни усталости. Только животная жажда убивать, «мочить пидоров». А он-то весь день с картошкой ебался, не отдохнул за два часа сна. Но когда заговорили о Егоре!.. когда стали угрожать расправой ему и Андрею!.. вот тогда Кирилл по-настоящему озверел. Он отпихнул Пашку, толкнул Лёху, дал пяткой по колену Жердеву и остался один на один со Стриженным, тот был злее остальных, пыхтел, хлюпал разбитым в кровь носом, но только и мечтал, что накрутить яйца Кирилла на кулак. Они оба стояли в позах, готовые броситься друг на друга.

Тут за спиной Калякина хлопнула калитка. Шаги сразу затихли. Никто, слава богу, не ворвался во двор, но кто-то вышел оттуда. Нетрудно было догадаться, кто.

— Егор, зачем ты вышел?! — наугад закричал Кирилл. У него всё болело, костяшки на правой кисти были сбиты, кровь текла из губы, ссадин и ушибов не сосчитать. Но присутствия Егора он не желал! Егор должен находиться в безопасности!

И всё же радовало, что Егор вышел помогать ему. Селянин всегда был смелым, что касалось защиты других, не терпел несправедливости.

— Второй пидор, ёпта, — сплюнул кровавую слюну Лёха Таксофон, однако попятился. Попятились и остальные, даже Стриженный сделал несколько неловких шагов назад, глядя Кириллу за спину. Попятился и Калякин, только в другую сторону, к забору. Оставаясь настороже, обернулся.

Перед калиткой стоял Егор. В руках сжимал толстый, тяжелый кол, похожий на черенок лопаты. Оружие деревенского пролетариата, а ещё решительный настрой воспользоваться им, написанный нахмуренными бровями, плотно сжатыми губами, размахом плеч, и повергли незваных гостей к отступлению. Кирилл возрадовался, внутренне рассмеялся: Егор наверняка владеет боевым колом не хуже, чем боевым топором или боевой косой! Поскольку Рахманов красноречиво молчал, а нападавшие отплёвывались, стирали с лиц кровь и пребывали в небольшом замешательстве, он взял руководство на себя.

— Уматывайте отсюда, дебилы. Больше чтобы вас тут не видел.

— Пидорам слова не давали, — закатывая разорванный рукав, сообщил Стриженный. Морда у него после целования с углём была чёрной, как у кочегара, под глазом наливался фингал.

— Сам ты пидор, — парировал Калякин, уверенно чувствуя себя под защитой человека с колом. — Паша, сука, это ты всему свету разболтал?

— Ты сам всему свету разболтал, — огрызнулся Машнов, вытер разбитые губы предплечьем. Он хоть и приволок сюда свору, был менее воинственен. — Ты на весь клуб трепался. Что тебя в жопу охуенно ебут.

— Так вы приехали, чтобы вас тоже охуенно отъебали? — решил схохмить Кирилл, а зря: Пашкиных приятелей перекосило, и все трое, не сговариваясь, сжали кулаки, выдвинули челюсти и попёрли на него.

— Уроем пидоров! — скомандовал Стриженный.

— Э! — щурясь от света фар, закричал Кирилл и, мгновенно среагировав, выхватил у Егора кол, замахнулся. Палочка и впрямь была тяжёлая, полновесная, не какая-нибудь трухлявая сушнина. Такой по горбу перешибёшь, мало не покажется. Пацаны это тоже поняли, остановились на полушаге.

— Я не шучу, — предупредил Калякин. — Уебу, коньки отбросите.

— Мы тебя сами уебём, — сказал Жердев и вышел из-за подельников, собрался померяться силами. — Пидоры не люди, замочить не жалко. Тремя петухами на земле меньше станет.

Кирилл занервничал, перехватил поудобнее кол. Егор справа от него маячил сжатой в пружину тенью. Преимущество было не на их стороне. Двое против четверых даже с колом не выстоят. Пьяные остервенелые ушлёпки искалечат их, вломятся в дом и примутся за инвалида и ребёнка. Они ведь пришли убивать… да пусть просто покуражиться — бед таких могут натворить! Кирилл знал, что быдло ничем не проймёшь, если оно решило повеселиться, он сам был таким. Будут измываться и на телефон снимать, чтобы на ютубе просмотров и лайков побольше срубить, ментам по хую на такое… Ментам! Да!

— Егор, неси телефон, я в ментуру звоню…

— Менты не помогут, — ухмыльнулся Никитос.

Егор без разговоров метнулся за калитку, но сразу наткнулся на Андрея. Пацанёнок прошмыгнул мимо брата на улицу, протянул руку, в пальцах яркими красками светился новенький смартфон.

— Вот, Кир, у меня есть!..

Банда перешёптывалась, отплёвывалась. Кирилл взял кол в правую руку, большим пальцем левой стал набирать экстренный номер полиции «сто два».

— Ты что здесь делаешь? — отругал младшего Егор. — Где я сказал быть?

— Но я же понадобился! — обиженно и убеждённо в своей правоте отнекнулся тот и юркнул во двор. Конечно, снова засел подслушивать за забором. Егор не стал проверять и прогонять, а взял у Кирилла кол, чтобы тому не мешался, удерживал гопоту на расстоянии.

Гудки оборвались.

— Дежурная часть, Токарев, — доложили в телефоне. — Говорите.

Кирилл немного проворонил, разбираясь, как включается громкая связь. Наконец нашёл, включил.

— Алло, говорите, — повторил Токарев. Среди нормальных пацанчиков появилось шевеление.

— Из деревни Островок звонят, — медленно проговорил Кирилл, обводя гопарей взглядом. — На нас совершено нападение. Банда из города. Они пьяные. Возможно, обкуренные. Возможно, вооружённые. — Он нагло врал, но при такой информации фараоны среагируют быстрее. К тому же нож в кармане, который вполне может быть припрятан у кого-нибудь из этих отморозков, тоже сойдёт за оружие, холодное и смертельное.

— Эй, что ты пиздишь! — первыми нервы сдали у Пашки. — Кто вооружён?!

— Сдохнешь, пидор ебучий, — прорычал Стриженный и харкнул прямо под ноги Кириллу, обрызгал ступни слюной.

— Точный адрес называйте, — поторопил дежурный, он, конечно, слышал весь разговор, смекнул, что звонок не розыгрыш.

— Тут в Островке три дома, не ошибётесь. В самый конец деревни. Мы на улице обороняемся. Маски-шоу с автоматами вызывайте и гаишников можно, чтобы водителя прав лишить. Наркоконтроль еще: один из нападавших месяц назад коноплю собирал, не прекратил это дело…

— Да хорош! — завопил Паша, глаза у него расширились, возбуждённо скакали туда-сюда. — Мы уходим! Пацаны, ну их на хуй, сваливаем. Поедем бухать лучше.

— Так пидоры же! — заупрямился Никита.

— Алло? — позвал Токарев. — Что там у вас? Алло!

Кирилл воззрился на Пашу, давая ему секунду на принятие окончательного решения. Машнов не был лидером, но был тем ещё трусом и трясся за свою задницу. За это лето он и так получил солидный нагоняй от родаков и бабки, а ночёвки в вонючем сизо запомнились ему на всю его долбаную жизнь. Стражи порядка в наше время работают оперативно и по совести, даже перерабатывают. Кирилл не любил их, но отдавал должное. И Паша, похоже, мыслил так же — он проиграл ментальный поединок и признал поражение.

— Уходим, пацаны, — повторил он, разворачиваясь. — Пока менты не нагрянули.

Остальные в бессильной ярости подвигали челюстями, шепча угрозы, и пошли к машине.

— Всё нормально, шеф, уезжают, — ответил Кирилл и нажал на сброс, но вздохнул свободно он, только когда машина, оставляя оседать пыль, скрылась за изгибом дороги, перестали мелькать за кустами огоньки габаритов. Это был «Ниссан Теана», за рулём сидел Лёха. Чтоб его дэпээсники поймали, гондона.

Наступила темнота. Свет горел в окнах зала и на веранде, но не давал той освещённости, что ксенон. Кирилл устало привалился к забору, провёл ладонью по лбу, стирая пот и отодвигая чёлку к уху. Бой окончился, в мир пришла тишина.

Егор, опустив кол, стоял рядом, молчал. Кирилл краем глаза видел, как он вяло отмахивается от комаров. Говорить было не о чем, всё, абсолютно всё было ясно без слов — он провинился, в очередной раз навлёк «неожиданность», ему нет прощения. Тоскливо, погано, и руки с ногами не держат. Уж лучше б, наверно, Мишаня или папаня-депутат Калякин…

— Пойдём домой, — обыденно позвал Егор.

Кирилл повернул голову, всмотрелся в почти неразличимое в ночи лицо, будто спрашивая: «Я такого наворотил, а ты меня после этого домой зовёшь?» Да, Егор такой, он всех прощает, не держит зла… вот только Кириллу не стало от этого легче, на душе дерьмо лежало таким толстым слоем, что ненавидел, презирал себя, сам себе не мог простить. И делать вид, что ничего не произошло, что он ни в чём не виноват, что он тоже жертва, бурно обсуждать сейчас с братьями и мамой Галей, какие говнюки на них напали, какая охуевшая молодёжь нынче пошла, тоже не мог. Все знали, кто виноват, кто привлёк внимание к этой семье. Рахмановы бы промолчали, не корили его, но он сам… не мог. Стыд, совесть? Всё едино.

Кирилл отвернулся, кашлянул, прочищая горло, кивнул.

— Иди… иди, а я… мне надо чуть-чуть проветриться, — выдавил он.

Егор не уходил.

— Я приду, — подняв на него глаза, пообещал Кирилл, и самому показалось, что соврал. Но Егор ушёл, тихо притворил калитку, сразу обнаружил за ней Андрея и стал ругать за непослушание, отправлять в кровать. Мальчишка оправдывался. Потом голоса отдалились и стихли. Хлопнула дверь, ведущая с веранды в дом — Кирилл научился по звуку отличать все двери, половицы в разных комнатах, многое другое.

Загрустив, он сполз по забору вниз, сел на землю. Под задницу попались колкие камешки и травинки, разгребать их не было ни сил, ни стремления. Но с несколькими точками опоры стало проще, держаться на ногах он уже физически был бессилен, тело налилось свинцом. Сколько они проспали после тяжёлого трудового дня?

Кирилл задрал голову к небу. Оно было насыщенно-чёрным, звёзды горели крупными бриллиантами. А рассветает в августе рано, в четыре утра или в половине пятого, значит, сейчас не больше, и ещё можно подремать до подъёма. Он пощупал землю справа от себя, прикидывая, удобно ли будет на ней спать. Былки подросшей травы и камешки, засохшие куриные какашки… Кирилл вытер ладонь о штаны, вздыхая, что выбора у него всё равно нет. Поспит здесь, заодно покараулит наслучай, если пьяные укурки вернутся, а утром… Про утро Кирилл пока думать не хотел — боялся, что встанет солнышко, и всё равно придётся посмотреть Егору в глаза. Впервые за месяц тянуло закурить.

В доме погас свет. На веранде тоже. Ну и хорошо, ну и поделом ему. Ночь, Рахмановым надо отдыхать, он и так отнял у них два часа и без того короткого сна.

Калякин загрёб в кулак несколько камешков и сухих травинок, пересыпал с одной ладони на другую. Всё же было обидно, что Егор лёг, не дождавшись его, не пришёл ни позвать, ни поинтересоваться. Но он человек рациональный, для него лишние десять минут сна - это энергия для выполнения домашних дел, всё правильно.

Вдруг заскрипела калитка. На фоне тёмного забора появился стройный силуэт Егора. Селянин осмотрелся, немного даже озадаченно, потом, наконец, увидел его, сидящего под забором.

«Егор?» — пронеслось в мозгу у Кирилла, будто он только что не сетовал, что любимый не выходит звать его в дом. Настолько уверовал в свои размышления, что настоящие события оказались неожиданными. Он растерялся и не знал, что сказать. Да он и раньше не знал этого, не находил нужных слов.

Они молчали. Время шло. Кирилл понял, что привык к темноте и может разглядеть лицо Егора. Тот не смотрел на него, голова была повёрнута чуть в сторону и опущена, но не как у провинившегося строго к земле, а немного, только бы не касаться глаз. Взгляд, как всегда, был погружён в себя. Все эмоции бурлили у него внутри, все слова говорились там же, вытаскивать что-то наружу было для него сложно.

Неожиданно Егор сделал шаг и сел рядом у забора, опёрся на него спиной, затылком, руки положил на согнутые колени. Кирилл повторил эту позу. Так они просидели, глядя на звёзды ещё несколько минут. От холода или неопределённости, а может, от крайней усталости и сонливости у Калякина начали постукивать зубы.

— Считаешь себя виноватым? — спросил Егор, и снова неожиданно. Голос его был жутко усталым, удивительно, как он держится без сна. Тем не менее, Кирилл неопределённо махнул головой, высыпал под ноги камешки, которые всё ещё держал в кулаке. Слова не шли. Егор это понял, сказал:

— Перестань. Пойдём в дом.

Он добрый, странный. Непохожий на всех.

Эмоции всё же оформились в слова.

— Зачем? Я приношу твоей семье только проблемы. — Кирилл помотал головой, отвернулся, закусил губу, потому что глаза защипало. Пауза затянулась, и он рвал и выкидывал травинки.

— Ты зря рассказал, что нижний. Вообще зря рассказал.

Кирилл собрался вспылить, да попридержал коней.

— Они знали, что я с тобой. Паша знал. И Никитос. Они видели, как я стоял перед тобой на коленях.

— Сказал бы, что верхний. Для них это менее унизительно.

— Считаешь, я унижаюсь, когда лежу под тобой?

— Нет, — протянул Егор и хмыкнул: — Ты не способен унижаться. Особенно перед таким пидором, как я. Ты не унижаешься, ты требуешь, чтобы я был сверху.

— Мне это нравится, Егор. Я хочу побыть и активным, но пока у нас очень редко секс, сверху будешь ты.

— Но сказать ты мог другое. Чтобы твои друзья…

— Они мне не друзья! На хуй таких друзей! Они только бухать друзья, а чуть что… Ну, ты видел сегодня! — Кирилл стукнул кулаком по коленке. — Чтобы я тебя перед ними чмошником выставил? Обойдутся! Я уже один раз… — Он сжал губы, вдохнул, набираясь сил покаяться, сорвал травинку. — Я уже один раз хвастался им, что тебя во все щели имею. Ну, в тот день, перед тем как к тебе проситься пришёл… Я им расписывал в красках, бухой был. А потом понял, что предал свои чувства, что не могу без тебя жить, и вот… я тебя никогда больше не предам, мне по хую на их мнение. Они мне никто, а ты для меня… ты вся моя жизнь, Егор.

— Лучше скрывай это. Ото всех.

— Хорошо, — внял голосу разума Кирилл, и Егор взял его руку, переплёл пальцы, сжал.

— Пойдём домой.

Кириллу вновь стало не по себе.

— А как же окно?

— Завтра стекло вставим. — Егор расцепил руки, встал, отряхнул штаны на заднице, а потом и ладони. — Пойдём.

— А если они снова вернутся? — Кирилл тоже встал, отряхнулся. — Я могу покараулить.

— Не надо. Сразу позвоним в полицию.

— От меня только проблемы, — повторил Калякин. — Мои родичи против наших отношений… Я думал, это они приехали разбираться с нами. — Про Мишаню он решил умолчать, побаивался признаться, к тому же у него было оправдание молчания: Егор сам просил не упоминать об отце.

— У пидоров не бывает легко, они изгои, — осматривая клочок улицы, произнёс Рахманов. — Если хочешь уйти, утром уйдёшь. А сейчас пойдём спать, я вырубаюсь.

Он пошёл первым, а Кирилл, задержавшись на секунду, пошёл следом. Он знал, что никуда не уйдёт, как бы его ни гнали, тем более не уйдёт по доброй воле. После разговора стало свободнее дышать, но лишь немногим, свинцово-дерьмовый осадок давил на грудь.

Они прошмыгнули в спальню и улеглись. Егор обнял Кирилла, но быстро заснул и повернулся в удобную позу на животе. Калякин лежал, прислушивался. Комнатка без окон, в дальнем углу от улицы представлялась глухим склепом, случись новый визит долбоёбов, из неё труднее всего заметить опасность.

72

Проснувшись, Кирилл увидел ярко-солнечный прямоугольник дверного проёма, задёрнутый бежевой, в таком освещении прозрачной шторой. От постели шёл хорошо уловимый мужской запах, Егора не было. Заметив это обстоятельство, Кирилл быстро сел. Так бы он повалялся ещё, подремал — голова была тяжёлой, сонливость окутывала мозг, однако раз Егор встал, значит, и ему пора подниматься.

Он поискал под подушкой смартфон и вспомнил, что приехал без него. Свой телефон, ещё старый, не заменённый на Андрюхин смарт, Егор унёс с собой.

Одевшись в брошенные ночью на стул грязные до невозможности штаны и футболку, Кирилл вышел в зал. Младшего Рахманова тоже не было, диван был заправлен, свёрнутое постельное бельё лежало на кресле. Кирилл мгновенно метнул взгляд на часы на стене — он что, сука, проспал до обеда, если Андрей поднимается в половине восьмого? Китайские часы бесстрастно тикали, стрелки показывали без двадцати минут девять. Пиздец! Кирилл приложил ладонь ко лбу, закрыл глаза и глубоко вдохнул, успокаивая прихлынувший жар. Мало того, что из-за него полночи не спали, так братья проснулись спозаранку, а он дрых в своё удовольствие! Что о нём подумают?

Убрав ладонь, Кирилл прикусил губу, размышляя, как поступить. Тюлевая штора на разбитом окне колыхалась, дыра в стекле пропускала ветерок. Осколки и упавший цветок убрали, пол подмели и вымыли. А он не слышал ни этого, ни будильника.

С тревожным сердцем Кирилл кинулся в прихожую. Остановился и вернулся поздороваться с мамой Галей, но она спала, и снова бросился бежать. Прихожая, дверь, веранда, пыльные шлёпки, порожки, Найда в будке, задний двор, куры — где Егор?! Как назло, прихватил мочевой пузырь, организму было плевать на его панику, он хотел опорожниться. Приплясывая от нестерпимого желания поссать, Кирилл заглянул за хлев, потом на огород. Мешки с картошкой стояли на серых грядках, их окружала зелёно-жёлтая природа, солнечный день и птичий щебет, только людей не наблюдалось. Не могли же Рахмановы уехать в город, мотоцикл же стоит во дворе? Кажется, стоит. Кирилл помнил, как по нему скользнул взглядом, но не доверял уже собственным глазам и памяти. Чувствуя, что моча вот-вот потечёт в трусы, он побежал обратно проверить. Влетел на передний двор и выдохнул: «ижак» находился на привычном месте, люльку закрывал брезент.

Сзади скрипнуло. Кирилл молниеносно обернулся, понимая, что этот звук означает «люди».

Егор стоял перед дверью деревенского душа, сушил волосы полотенцем. На нём были только прилипшие к телу чёрные плавки, а загорелая кожа блестела испаряющейся влагой. Он улыбнулся, но лицо сразу приобрело обеспокоенное выражение. Он перестал вытираться.

— Кир, что случилось?

Калякин не понял. Капля мочи уже упала с члена. Вместо того чтобы уточнять и извиняться за просып, он напряг мышцы, однако мера была бесполезной — или напрудить в штаны перед любимым человеком, или сломя голову гнать к туалету. Кирилл развернулся и побежал. Метров шесть-восемь, не замечая ничего. Пришлось ещё разобраться с вертушкой на двери, влезть в кабинку, сдёрнуть штаны… Он даже зажмурился от удовольствия, когда мочевой пузырь стал с журчанием уменьшаться в размерах.

Закончив, Кирилл придирчиво осмотрел трусы. Впрочем, там и без «придирчиво» было яснее ясного — мокрое пятно, от которого идёт характерный запах. Отлично, просто заебись. То в сортир провалился, то штаны обоссал. Мачо, блять. Скорее переодеться, скрыть свой позор. Но когда он вышел, перед туалетом стоял Егор, очень-очень встревоженный, бледный, полотенце лежало у него через плечо.

— Кир, что с тобой? Тебе плохо? — Рахманов сделал шаг к нему с намерением то ли взять за плечи, то ли обнять. Кирилл отшатнулся. После такого Егор вообще застыл на месте, руки его опустились. Кирилл понял оплошность, но не мог допустить, чтобы любимый подошёл ближе, унюхал ссанину. Это мокрое пятно будто жгло кожу, заняло всё его внимание, думать о чём-то ещё было сложно.

— Всё нормально. Я сейчас… Мне надо, прости. — Стараясь не смотреть на селянина, Кирилл проскользнул мимо него и заспешил в дом.

Мама Галя ещё спала. Кирилл нашёл на выделенной ему полке в шифоньере чистые трусы, носки. Штаны тоже были грязными и пованивали мочой, поэтому Кирилл вместе с футболкой кинул их в таз для белья, сменил на сносные джинсы, в которых вчера приехал и не очень мятую рубашку с коротким рукавом. На носки пыльные шлёпки обувать посчитал глупым и обул кроссовки. Выглядел не для работы по хозяйству, но ведь по времени пора в город ехать, для прогулки по рынку одежда сойдёт.

Кирилл вышел из дома и снова наткнулся на Егора. Тот стоял спиной к нему, лицом к мотоциклу, полотенца у него уже не было. Услышав хлопанье двери и шаги, он обернулся, мгновенно помрачнел. На секунду во взгляде мелькнула обречённость, прежде чем эмоции спрятались, а голова опустилась.

— Ты уходишь? — мертвенным голосом спросил он.

Калякин прищурился, предчувствуя что-то неладное. Всё утро было каким-то неправильным.

— Нет. А надо куда-то?

— Не уходишь? — уточнил Егор, подняв голову. Лицо немного посветлело, обрело краски.

— Да, не пойму я тебя. Куда идти-то? Надо, я схожу. — Тут у Кирилла мелькнуло запоздалое воспоминание, он цокнул языком, взмахнул рукой. — Блять! Ты решил, что я от тебя ухожу? Нет! Мне по херу, какая у геев жизнь, я люблю тебя!

Он схватил Егора в охапку и поцеловал, обнимая голое, нагретое солнцем тело.

— Как ты вообще до такого додумался? — спросил он после, не выпустив из объятий.

Егор мотнул головой, явно намереваясь замолчать ответ, но всё же ответил:

— Ты словно испугался, когда меня увидел… А затем убежал, ничего не объяснив. Мне показалось, тебе плохо — тошнит или живот прихватило, но ты… А потом ты переоделся…

— Ну и что? — Кирилл рассмеялся, крепче обнял его. — Я просто испугался, что ты уехал, не разбудил меня. А потом в туалет так приспичило, что думал, мочевой пузырь лопнет. Не бросаю я тебя! В город вот с тобой собрался, мы ведь едем? Кстати, почему ты меня не разбудил?

— Ты спал.

— Спал? — Кирилл расхохотался над таким объяснением. — Так разбудил бы, чтобы я не спал. Нехер мне спать. В следующий раз буди, хорошо? Не надо обо мне заботиться, я не маленький.

— Хорошо, — смиренно кивнул Егор. Кирилл радовался.

— Ладно, говори, чем тебе помочь?

— Ничем, мы с Андреем уже всё сделали. Сейчас он придёт, позавтракаем и поедем.

Как по заказу уличная калитка открылась, и вошёл мелкий. Не ожидая наткнуться на обнимающуюся парочку, вздрогнул, потом демонстративно отвернулся, как всякий подросток, считающий любовные игрища нелепой чепухой, и прошествовал мимо.

Кирилл и Егор ещё некоторое время целовались, трогали друг друга, наслаждаясь бархатом кожи под подушечками пальцев, потом пошли в дом. Завтрак был уже на столе — традиционная яичница с яркими оранжевыми «глазами», молоко, хлеб, помидоры. Говорили о чём угодно, кроме событий прошедшей ночи, смеялись. Егор больше не погружался в себя, был, как и всегда, главой семейства, всё замечал, всё контролировал, всё успевал. Кирилл им восхищался, старался копировать его поведение, но выходило что-то несуразное.

Пока он мыл посуду — сам вызвался на это, желая хоть чем-то помочь — Егор оделся. Они оставили Андрея на хозяйстве, выгнали мотоцикл и поехали в направлении райцентра. Банкиршиной машины перед коттеджем не было. В деревне царило обычное сонное умиротворение, ничем не указывающее на визит пьяной шоблы, бабки, по крайней мере, на лавке не сидели и ничего не обсуждали. На трассе ветер дул в лицо, несмотря на шлем, парусом надувал рубашку. «Иж» трясло на кочках и всё время создавалось впечатление, что сейчас лёгкая коляска накренится, мотоцикл перевесит и завалится на бок, но ничего подобно не случалось. Кирилл теснее, до эрекции прижимался к Егору. Вспоминал, как тот испугался, что он уходит. Сердце трепетало — значит, Егору он дорог, значит, Егор боится его потерять, любит.

В городе всё прошло по обычному сценарию: пенсионерки у двухэтажки обменяли пустые банки на полные с молоком, сметаной и сливками, а они обменяли деньги на продукты и бытовую химию на базаре и в магазинах. Кирилл тоже участвовал в покупках, купил красной рыбы, сахарных пончиков, шаурмы и мороженого на всех.

Вернувшись, они перекусили, переоделись и принялись за работу. Воскресные стирку, помывку и уборку Егор отложил на день-другой из-за срочной необходимости перевезти картошку с огорода в сарай. По-хорошему, сделать это надо было ещё вчера, но вчера ни у кого не было сил. Но сначала вставили стекло. Егор нашёл в сарае вполне пригодный лист. Его помыли, аккуратно вырезали стеклорезом прямоугольник, вставили на место разбитого и обжали старыми, крашеными в белый цвет штапиками. Кирилл чувствовал вину и пытался как можно больше участвовать в замене стекла, но он ничего не умел, так — «принеси-подай». Его мужское достоинство было порядком уязвлено, зато восхищение селянином росло и ширилось.

Управились за час и пошли на огород. Картошку возили на большой проржавелой тачке, Андрея к помощи не привлекали, у того и без них обязанностей хватало. Сами нагружали по три мешка и тянули вместе. Колёса проваливались в разрыхлённую картофелекопалкой землю. Через десять ходок они были веселы, через двадцать устали, а впереди маячили еще двенадцать.

Кирилл болтал, рассказывал всякие истории, а сам всё думал про ночные события и про своё ощущение недосказанности. Как он и предполагал, его никто не упрекнул. Рахмановы, включая маму Галю, разговаривали с ним как ни в чём не бывало. Даже когда вставляли стекло, никто не заикнулся о причинах. Что это — доброта, тактичность, слабоумие? Нет, только не последнее. Просто, скорее всего, его в этом доме принимают за своего, а своих не принято корить, макать в лужу носом, выедать мозг. Вот мамаша с папашей ни на минуту не заткнулись бы, напоминая, чьи дружки-дебоширы устроили пиздец, пока у него не сдали бы нервы и не разразился скандал. А Рахмановы… жалели его? Не считали виноватым? Видели, что он раскаивается? Раньше Кирилл обрадовался бы их тактичному молчанию, возгордился бы, что его здесь так любят и уважают, и воспользовался бы ситуацией. Сейчас он чувствовал, что сам должен поднять эту тему и ещё раз извиниться перед всеми, чтобы о нём не думали, как о беспардонном ублюдке. Он должен был облегчить душу и ждал подходящего момента.

Передышка в работе подходила для этого как нельзя лучше. Они сняли перчатки, вытерли пот с лиц и уселись под той же стеной кукурузы, что и вчера. Вёдра там так и стояли в ряд, будто стулья в баре, их никто не убирал — в деревне всё валялось, где попало, без присмотра, да и кому понадобится воровать дырявую утварь?

Смотрели на плывущие облака, пытались расслабиться, отдышаться, справиться с усталостью. Календарное лето подходило к концу, а на деле оно было в самом разгаре, ни мухи, ни жучки не ощущали его окончания, летали, вились, лезли в глаза. Над капустой порхали белые бабочки, муравьи тащили грузы в спрятанный в тени муравейник, а Кирилл собирался с мыслями. Начать было неимоверно трудно. Внутренний голос рекомендовал забить и не париться, разум советовал говорить, как есть, не изображать умника, ведь искренность измеряется не витиеватой философией речей, она идёт от сердца и доступна самым простым словам.

— Егор… — Ну вот, начало положено.

Егор повернул голову. Он был изнурён, щёку пересекали грязные разводы, но всегда готов выслушать, бежать на помощь, утешить. Способность быть опорой жила у него в крови.

— Егор, я хочу ещё раз извиниться за ночное… Прости меня, это я во всём виноват. — Кирилл сказал то, что в течение дня грызло его, и отвернулся. Чувствовал себя таким же ублюдком, как Паша и его компания. Не знал, как эту гниль смыть с себя.

На руку легла шершавая ладонь.

— Не надо. Мы уже говорили об этом. Ты ни при чём.

— Почему — не надо? Надо! Это всё из-за меня! — Кирилл сжал его ладонь и впился взглядом в глаза, которые так любил. — Я обещал не подводить тебя, не доставлять неприятностей, а сам!.. Если бы я поменьше пиздел языком, всё было бы нормально.

— Кир, — успокаивающе улыбнулся Егор, сам сжал обе его ладони, — это всего лишь стекло, ничего страшного не случилось.

— А если б случилось? — Кирилл хотел донести до него, вдолбить, что ситуация была намного серьёзнее, чем они сейчас надеются её изобразить. Но в глазах он видел, что Егору прекрасно это известно, как и то, какими ужасными и непоправимыми могли стать последствия.

— Они ехали нас… избить или… убить. — Кирилл в смятении отвернулся. Не верилось в то, что вслух сказал такую жесть. Драки, ладно, привычные и будничные, но чтобы кто-то реально покушался на их убийство? Зачем? Не детектив же! Однако правда жизни была сурова. Вседозволенность, безнаказанность, отсутствие этических норм у молодёжи вкупе с глухой деревней, в которой тебя хватятся в лучшем случае через неделю. Да, они сделали бы это и превратили в шоу — пускали бы косячок по кругу, а потом отрезали у них уши, пальцы, а трупы сожгли вместе с домом…

— Кир, что с тобой? — Егор потряс его за плечо.

Калякин мотнул головой, стирая из памяти воображаемые кровавые картины, от которых уже несло вонью жареного человеческого мяса.

— Ничего. Задумался просто. Думал, как сделать так, чтобы они не вернулись. В следующий раз они могут проникнуть в дом тихо, не сигнализируя разбитым окном. Теперь надо запирать калитку на засов.

— Они перелезут через забор. Нет, Кир, они не вернутся.

Кирилл внимательно посмотрел на селянина, у него такой убеждённости не было.

— Почему ты так в этом уверен?

— А ты бы повторил попытку?

Вопрос кольнул Кирилла: им Егор ненавязчиво напоминал ему о прошлом, указывал на одинаковость мышления и поведения с нападавшими. Однако он всё же был здравым, и Кирилл задумался на минуту, проводя параллели с событиями давно минувших дней. Убивать он и его компания всерьёз никогда и никого не планировали, но вот подкарауливали и задирали постоянно, иногда били всей толпой. По пьяной лавочке это считалось крутым, а на утро казалось хуетой. До первой рюмки, опять же. Хотя тех, кто давал отпор, повторно не задирали — ссыкотно было лезть, очко играло. На что-то сильно криминальное подписываться — так и вообще. Друг перед другом, конечно, бахвалились, мол, какие мы перцы крутые, круче куриного дерьма, а дальше слов кишка была тонка, и инстинкт самосохранения работал. Вон Егора, более слабого и беззащитного, и то был способен только пугать и мелкие пакости ему устраивать, типа опрокидывания ведра с молоком.

— Нет, не повторил бы, — признавая свою не то трусость, не то благоразумие, резюмировал Калякин.

— Они трусы, — в унисон его мыслям подтвердил Егор, что опять задело Кирилла за живое. — На повторный приезд смелость нужна, тем более на нападение. Не извиняйся, ты не отвечаешь за чужие поступки. Не стоит переживать за то, что удалось предотвратить, важно только то, что уже случилось. Поверь мне.

Кирилл смиренно кивнул. В словах Егора было столько замаскированной печали, столько носимой в душе боли, отголосков несчастий, которые ему довелось постичь и которые ещё довлели над ним, что остальные проблемы мельчали и глохли. Всё познаётся в сравнении и не в деньгах счастье — эти истины Кирилл выучил на его примере и старался помнить, но иногда забывал, выпячивая свой эгоизм. Ему захотелось развеселить любимого, поднять ему настроение.

— А всё же клёво мы их? Ты такой с колом выходишь! Я сначала решил, это бейсбольная бита! Думаю, вот это мой Егорушка-тихоня! Ты был крут. Как Терминатор! Нет, круче!

Кирилл расхохотался и, обхватив лицо Егора ладонями, впился в губы, а потом повалил не успевшего опомниться селянина на землю, накрыл его собой и продолжил целовать. Правда, руки и колени проваливались в почву, острые края сухих глудок царапали, а взметнувшееся облачко пыли оседало на кожу, оставляло земляной привкус на языке.

— Егор, ты правда испугался, что я уйду? Да? Скажи, мне это важно.

Рахманов утвердительно моргнул. Большего от него требовать было бесполезно. Но на сердце Кирилла разлилась благодать. Он погладил разметавшиеся по земле, сильно запылившиеся чёрные космы Егора, которые тот сегодня не упрятал под бандану.

— Дурак, я не брошу тебя никогда. Вот гнать будешь, а я не уйду. Даже под дулом пистолета. — Кирилл рассмеялся. — Ой, нет, там не такой смысл был. Но ты понял. Егор, я вот честно… я честно стараюсь не усложнять тебе жизнь. Помню, что тебе не нужны неожиданности, но…. Чем больше хочу быть хорошим, тем хуже как-то… Хуёвое такое ощущение. Я не специально.

— Кирилл…

Калякин насторожился из-за полной, давно не применяемой формы своего имени. Замер, стоя над Рахмановым на четвереньках.

— Я уже привык жить в режиме неожиданностей, — сказал Егор и прыснул со смеху, оттого что серьёзным тоном перехитрил пугающегося собственной тени горожанина.

— Блять, — выдохнул Кирилл и радостно уточнил: — Привык?

— Ну, — Егор сделал вид, что размышляет, потом прищурил один глаз, — пока неожиданности не такие уж неожиданные. Терпимо.

— Весело со мной, да? — Кирилл тоже прищурился, принимаясь щекотать его за бок. — Я внёс разнообразие в твою скучную жизнь, а? Ты уже хочешь водиться с быдлом?

Егор извивался под ним, не в состоянии увернуться от бегающих по рёбрам пальцев, хохотал и вдруг обнял за шею, притянул к себе.

— Я люблю тебя, — шепнул он, прежде чем поцеловать. Для Кирилла это стали самые драгоценные слова за всю жизнь. Он отдавался поцелую с душой, член напрягся, безумно захотелось предаться сексу прямо сейчас, на прикатанных их тушками грядках. Хотелось заниматься любовью без оглядки, без ограничений.

— Мы вылечим твою маму, Егор. Вот доберусь до компьютера и дам объявление о продаже. А потом… потом я тебя трахну, и ты будешь стонать и кричать от счастья.

Егор ничего не ответил. Обвил его бёдра ногами и качнул тазом, демонстрируя, что не возражает.

— Бесстыдники! — разнеслось над огородом, как только Кирилл собрался воспользоваться моментом и насладиться хотя бы петтингом. Пугаться окрикнувшего не стоило, это был всего лишь издевающийся над ними Андрей. Однако Егор быстро отпихнул Кирилла и вскочил на колени, видок у него был, как у вылезшей из болотной тины кикиморы — футболка на спине пыльная, волосы растрёпанные, в них застряли соринки, листики и комочки земли, на шее багровый засос. Братец глянул на него и свысока подколол:

— Хороший же ты мне пример подаёшь.

— А ты должен разбираться, в чём брать пример, а в чём нет, — парировал Егор, поднялся и протянул руку Кириллу. Калякин встал, стал отряхиваться, но это было всё равно, что вычищать песок посреди пустыни, пыль была повсюду.

Андрей принёс с собой ведро, чтобы собрать падалицу поросятам, ползал под яблонями, выискивал в траве не прелые плоды, а прелые откидывал в кусты. Егор смотрел на него, о чём-то думал, хотя помогать не шёл, к своей работе тоже не спешил возвращаться. Ему бы собственных детишек, мировым бы папкой вышел. Только бывают ли у геев дети? Кирилл этого не знал, своих детей заводить он совершенно не стремился. Не чайлдфри, но типа того.

— Яйца собрал, кур покормил, свежего сена в гнёзда положил, — походя отчитался Андрей, уже отлично орудовавший пальцами сломанной руки. — Поросятам еда варится. Пол подмёл. Макароны приготовил, компот остывает. Можно мне в игру поиграть?

— В какую? — не понял Егор.

— Ну… в новом телефоне игра есть. — Пацан посмотрел очень просительно, прямо умоляюще, только что руки в молитвенном жесте не сложил.

— Только сначала огурцы собери и банки из сарая принеси. И эстрагона с вишнёвыми листьями нарви.

— А укропа?

— Андрей, ты же сам знаешь, что надо, зачем меня спрашиваешь?

— Ладно, ладно, всё сделаю. Только потом поиграю. Полчасика, ладно? А потом мамке «Трое в лодке» дочитаю, там страниц двадцать осталось.

Братья переговаривались в таком же духе, обсуждали планы на завтра и на сегодняшний вечер. Кирилл с ужасом узнал, что всю огромную гору картошки, сложенную сейчас в сарае, надо перебрать: мелкую оставить скотине, из средней набрать на семена, часть крупной отложить на еду, а остальную сдать в райпо или перекупщикам. Ещё в ближайшие дни требовалось перетаскать кучу угля, в которую ночью угодил носом Стриженный, с улицы в другой сарай. В ней было две тонны, и Кирилл узнал, что тонна стоит пять тысяч рублей, не считая доставки аж из соседней области. Уголь назывался «антрацит», и из-за его покупки снова откладывался ремонт велосипеда, который Андрей в конце июня случайно уронил с обрыва на речке, а вместе с тем едва не свернул себе шею. Ещё надо было спилить старую грушу-дикарку, вскорости обещавшую свалиться на сараи со стороны заброшенного соседского дома. У Кирилла от всех этих дополнительных дел закружилась голова и внезапно захотелось в туалет. Он отпросился у Егора и пошёл в сортир. Долго не рассиживался, потому что в жару выгребная яма откровенно воняла, пропитывая запахом экскрементов волосы, кожу и одежду, да и жирные зелёные мухи с микробными лапами норовили приземлиться на лицо или выставленную голую задницу.

Кирилл постоял возле туалета, решая, куда топать дальше. Тягать гружёную ста тридцатью килограммами тачку он устал. С большим удовольствием помог бы Егору на кухне с консервацией. Помыть банки или огурцы, подать крышки или закаточную машинку. То есть с удовольствием работал бы, не вставая со стула и не под жалящими лучами солнца. Однако долг и любовь звали обратно на огород.

Звали, да только… Кирилл ощутил жгучую потребность зайти в дом. И пошёл. Напиться, оправдывался он, принести холодной воды или кваса Егору.

Найда, загремев цепью, вышла из конуры ему навстречу и чуть приподняла мордочку, прося погладить. Калякин наклонился, почесал ей шею. Собака смотрела преданными глазами, давно привыкла к его присутствию.

— Некогда, Найда, — шепнул он и, пройдя немного, поднялся по порожкам на веранду, оттуда попал в полутьму прихожей и… услышал…

— Кирюша замечательный мальчик, необыкновенный. Уважительный, работящий.

Кирилл застыл на месте, недоумевая: зачем мама Галя расточает ему комплименты, если никого в доме нет? Она же никогда не разговаривала сама с собой. Она парализована, но с головой у неё полный порядок. К тому же говорить ей трудно, она понапрасну не расточает слова.

С нехорошим предчувствием Кирилл вытянул шею и заглянул между обрамлявших дверной проход шторок в зал.

Его чуть кондрашка не хватила с перепугу, сердце ухнуло в ноги, желудок подскочил к горлу, жар прошёл от локтей до паха — в зале перед спаленкой Галины стояла его мать! Как? Откуда она здесь? Нахуя? Пиздец, теперь проблем не оберёшься!

На матери было светло-синее привезенное из Италии платье, причёска, макияж — всё, как положено. Босоножки на каблуках она, конечно, не сняла — а зачем, она же не в Букингемский дворец припёрлась, а всего лишь в жалкую лачугу нищего отребья. Смотрела на прикованную к постели женщину, как аристократ на больного проказой, поджимала губы — даже не стремилась выказать хоть немного уважения или сочувствия, только презрение. Хвалу своему сыну слушала, будто, наоборот, грязный рот черни марал имя принца, мнение инвалидки, матери гомосексуалиста, её не трогало и не интересовало. Как будто она сама не была матерью пидора. Елена Петровна даже не удосужилась ответить «спасибо» за добрый отзыв о сыне.

— Кирюша славный. Они сейчас с Егорушкой на огороде картошку… — продолжила Галина. Вопль Кирилла прервал её.

— Мам! Мам! Что ты здесь делаешь? — Кирилл влетел в зал, готовый встать между двумя женщинами, не дать матери обидеть или расстроить своим высокомерием Галину. Но мать, лишь увидев его, совсем про неё забыла, уставилась на сына. Увидела его чумазого, расхлябанного, растрёпанного, с грязными ногами, и немому возмущению не было предела. Ещё бы показушно в обморок грохнулась или, как программа «минимум», за сердце схватилась.

— Мам, зачем ты приехала? — кричал, жестикулируя Кирилл. — Ты одна? Не одна? С отцом? Где он? Пойдём отсюда! Ты мешаешь здесь!

— Кирюша, не прогоняй, — остановила его Галина. — Твоя мама приехала посмотреть, как ты живёшь.

— Нечего ей смотреть! Мам, пойдём! И я не поеду с вами! Пойдём же! На улице поговорим!

Мать сдвинулась с места, не обращая на его вопли внимания, повернулась вокруг своей оси, сканируя обстановку. Старый диван, кресла, советский трельяж, ящик-телевизор, дешёвые бумажные обои привели её в ужас. Она чувствовала себя будто в катакомбах, полных паутины, летучих мышей и крыс. Если бы было возможным, она бы левитировала, чтобы ни к чему случайно не притронуться, даже к выцветшему паласу.

Наконец она, не издав ни звука на прощание, сделала несколько шагов. Но рано Кирилл обрадовался, ибо она пошла не к выходу, а раздвинула шторки их с Егором спальни. Он знал всё, что маман подумала о тёмной душной коморке, сдвинутых кроватях, скомканном постельном белье и тех оргиях, которые в её воображении здесь проходили по ночам.

Потом она также проинспектировала кухню. Своротила нос от немытой газовой плиты и горы кружек на обеденном столе. Стопка чистых тарелок тоже вызвала приступ презрения: они, видите ли, старые, с потрескавшимися или сколотыми краями, пожелтевшие. Кирилл еле выдержал её поджатые губы, но она молчала, и он прикусил язык.

Долго её великосветская натура не вынесла деревенского убожества, мамочка выскочила во двор и сразу на улицу. Кирилл побежал за ней, мысленно ругая псину, которая могла бы и загавкать, предупредить о гостях.

На улице, на дороге, её ждал отец. Сложил руки на груди и постукивал ладонью о плечо. Он вместе с джипом находились не перед калиткой, а за деревьями, поэтому Кирилл и не увидел их с веранды, когда заходил в дом. Теперь тот воззрился на жену и отпрыска.

— Ну и вонища, — мать театрально замахала перед носом рукой. — Как в больнице. Кирилл, как ты это терпишь?

— Нормально, — буркнул он, подходя к ним. — И я отсюда не уеду! Зря прокатились!

— Нет, не зря, — осёк отец, расстёгивая вторую сверху пуговицу рубашки. — У меня из-за тебя, паршивец, столько проблем! — Последнее он прорычал, сверкая глазами. — Мне опять пришлось краснеть перед Мамоновым! Вчера… вечером… у нас был неприятный разговор. Ему звонили соседи. А его дети…

Несмотря ни на что, на душу Кирилла пролился бальзам. Он довольно ухмыльнулся.

— Его дети хотят познакомиться с братьями?

— Поулыбайся ещё! Вчера конфликт удалось разрешить. — Отец вздохнул. Наверно, ему и правда не слабо досталось. — Сегодня мы с Михаилом Васильевичем снова встречались… Мы поможем этой женщине, дадим денег на…

— Что?! — Кирилл подумал, что ослышался. Он был настроен на противостояние, вечный бой, а всё оборачивалось иначе.

— Денег дадим на операцию, — повторил отец. — Уже договорились о первичном медицинском обследовании в областной больнице, где проведут анализы, выяснят, стоит ли вообще затевать лечение.

— Конечно, стоит! — Кирилл ликовал и собирался биться за лечение до конца.

— Если врачи скажут «да», мы соберём деньги. Часть дам я, часть — Мамонов, остальное из благотворительных фондов и сбережений твоего… — Отец не обозначил Егора ни по имени, ни «любовником», ни «гомосеком». И хрен с ним. С отцом. Кирилл просто потерял дар речи от радости, рисовались радужные, фантастические перспективы, море счастья… пока его не пронзила скептическая мысль.

— Это ведь не просто так, да?

— Да, — не стал скрывать отец. — Мамонов потребует, чтобы парень подписал бумаги с отказом от претензий на родство. Уж не знаю, как он это провернёт — его дело. Он приедет сюда завтра.

— Приедет сюда? — Кирилл покрылся липким потом.

— Да. Чего ты так побледнел?

— Нет, ничего. — Кирилл взял себя в руки, продолжил, заикаясь и всё ещё в шоке. — А вы? Потребуете, чтобы я Егора бросил?

— Нет, — ответила ему мать.

Он не поверил.

— Нет? Вот просто так бабки отвалите, не пытаясь меня с пидором развести? Так не бывает! Не верю! Умысел у вас есть! — Тут до него дошло. — А! Вы надеетесь, что пока Егор за границей будет, я его разлюблю?

Родители смотрели на него. И Кирилл понял, что угадал. Что ж, не дождутся! А сейчас надо быстрее сообщить новость Егору и Андрею. Блять, а как сказать про визит Мишани?

Правда и уговоры

Разум Кирилла реактивной ракетой устремился к Егору, ноги тоже несли его туда.

— Всё, отправляйтесь домой, — приплясывая на месте, объявил он родителям и сделал жест рукой, каким обычно господа отсылали холопов. — Я здесь останусь.

Погруженный в радостно-нетерпеливые мысли, он и думать забыл о претензиях, которые собирался предъявить. О розыске и участковом, например. Сейчас вся голова была заполнена только счастьем в глазах любимого, сумасшедшими днями и ночами, последующими после окончания лечения, безумно горячим сексом, временем вдвоём, любовью.

— Кирилл, — прервал его мечты и попытки уйти отец, — через полгода ты нам «спасибо» скажешь.

— За что? За операцию? А! За то, что разлучили с Егором? Ну, это мы ещё посмотрим, скажу или не скажу. Всё, ладно, уезжайте: мне надо Егору рассказать.

— Кирилл! — опять остановил его отец, позвякивая брелоком от машины.

— Ну что? — вспылил Кирилл, уже развернувшийся к калитке. Пришлось поворачиваться обратно.

— Уйдёшь, не узнав подробностей? В областной больнице надо быть в среду утром, там будут ждать. Спросить вот этого врача, заведующего неврологическим отделением, — отец вынул из нагрудного кармана рубашки визитку, отдал сыну. — Пусть свяжется с ним заранее, он объяснит, что иметь при себе. — Отец снова не произносил имени сельского голубого парня, будто оно способно обжечь до кровавых волдырей.

Кирилл взглянул на белый картонный прямоугольник, увидел черные буквы разного размера, но даже в слова их сложить не смог, настолько был взбудоражен.

— Хорошо. — Он сжал визитку и опять собрался уйти.

— Кирилл…

— Ну что ещё? — на этот раз он реально взбесился, зарычал, взмахнув рукой.

— Что у тебя с лицом? — холодным тоном спросил отец, и Кирилл наконец протрезвел от навязчивой эйфории, увидел, что его внимательно изучают две пары глаз, и что предки его хоть принесли добрую новость, не так уж гордятся своей благотворительностью и вообще от неё не в восторге. Их трясёт от необходимости находиться на деревенской улице, где дующий жаркий ветерок осыпает их модные туфли пылью, им не нравится перспектива добровольно оставить сына гею, даже если тому через три дня везти мать в больницу. Блять! Об этом Кирилл не подумал — первая разлука! И хоть она по отличному поводу, Калякин погрустнел. Однако предаваться унынию и искать варианты встреч в больнице некогда: родители по-прежнему ждали ответа и теряли терпение от затянувшейся паузы.

Кирилл постарался придать себе недоумённый вид. Пока его не спросили, он начисто забыл о ночной драке, да и не поставили ему ни синяков, ни ссадин. Так, нижняя губа в уголке была содрана и припухла. Ну, на лбу ещё образовалась маленькая шишка, но её надёжно прикрывала длинная чёлка. А больше ничего.

— Что у меня с лицом? — Он удивлённо сдвинул брови и потрогал себя за щеки. — Пчела, может, укусила? Где?

Отец одарил его тяжёлым долгим взглядом и не ответил. Мать тоже повелась на его цирк, лишь потопала носком запылившейся босоножки по пыльной же обочине, выражая недовольство как захолустной дырой, так и её обитателями: от людей до насекомых.

— Всё, ладно, отчаливайте. — Кирилл изнемогал от желания избавиться от них. — Я вам позвоню. То есть… нет, не позвоню: телефон же у меня отобрали.

— А ты разве не забрал новый телефон? — поинтересовался отец. — Мы дома его не нашли.

Кирилл мысленно причмокнул от досады, подался назад.

— Да, забрал, но симки там не было, — внезапно нашёлся он. — А ваших номеров я наизусть не знаю.

Отец опять пронзил его взглядом, оценивая, стоит ему верить или нет: видимо, от него не укрылась растерянная пантомима. Затем он решил, что версия правдоподобна. Открыл переднюю пассажирскую дверь джипа, засунул голову и туловище туда и вылез с — о, чудо! — родненьким смартом Кирилла и зачем-то коробкой к нему. Но когда Кирилл взял коробку в руки, он понял, что она запакована.

— Мы купили тебе телефон вместо разбитого, — уловив его эмоции, всё также холодно и недовольно пояснил отец.

— Но я же…

— Купил себе дешёвую модель? Тот телефон ты купил для одного из братьев, даже не отрицай этого.

Кирилл вздохнул с облегчением, что не придётся выкручиваться.

— Даже не отрицаю, — ответил он в тон, прижимая девайсы к груди. — Теперь вы уже уедете?

Мать с отцом переглянулись, обмениваясь мнениями о неблагодарном отпрыске. Отец звякнул ключами. Кирилл не стал дольше дожидаться, пока они ещё о чём-нибудь не вспомнят, и пошёл к калитке, на ходу буркнув «Пока», а потом «Спасибо». Едва пересёк границу двора, ноги сами ускорились и понесли его на огород, в голове вновь звучал радостный набат. Положив смартфоны на верстак у хлева, Кирилл выбежал под яблони. Визитка жгла ладонь. Андрей лазил по подвязанным кустам и собирал помидоры, а Егор один тянул гружёную тачку по накатанной по почве колее.

— Андрюха, бросай работу! — Калякин пробежал мимо младшего и кинулся на шею старшему Рахманову, закружил его, запрыгал. Мешки с картошкой за их спинами перевесили, тачка перевернулась, встала ручкой вверх. Внимание на это обратил только ничего не понимающий Егор, он вертел головой, смотрел то на упавшие мешки, к счастью, завязанные, то на скачущего с ним в обнимку любовника.

— Егор! Егор! Егор! Радуйся! Наконец-то! Деньги! Нам дают деньги! Деньги на операцию! Всё будет хорошо! Вы поедете лечиться! Ура! Егор! Тебе дают деньги!

Кирилл улыбался. Скакал по пружинящей земле. Сам не понимал, что делает. Душа пела. Лицо Егора, который почему-то ничего не понимал, не кричал вместе с ним, не разделял его восторга, было неописуемым. До боли красивым и таким растерянным. Он не верил, не знал, как воспринимать его восклицания. Дурачок!

Андрей подошёл ближе и смотрел на них, как на придурков.

Егор заупирался и не дал себя больше мотать во все стороны, надавил на плечо, останавливая.

— Кир, о чём ты говоришь? Какие деньги? Кто даст? — В нём загорелась надежда. Потухшая за последние годы, она засияла вновь. Нет, он не верил в манну небесную, но он… хотел в неё верить. — Кто тебе сказал?

— Мать с отцом! — Кирилл обнял Егора, повис на нём совершенно выдохшийся от счастья. — Прикинь, блять, я пошёл отлить, а потом как почуял… захожу в дом, а там моя маман! С твоей разговаривает! Я чуть… Егор… — Мысли бежали вперёд слов, и их была тьма. Рот пересох, ведь попить квасу так и не довелось.

Егор отстранился от него, он хотел всё знать, в почти чёрных глазах была такая невыносимая мольба продолжать!.. Кирилл продолжил.

— Родаки приехали не меня увезти, а решили выманить меня другим способом, но… херня. Главное, они сказали, что дадут деньги на лечение мамы Гали. Всю сумму, сколько в клинике запросят. И в среду ей уже надо лечь на обследование в областную больницу. Вот визитка врача. — Кирилл раскрыл ладонь и протянул помятую картонку как доказательство правды, в которую действительно сложно было поверить. Егор взял, впился в неё взглядом, глаза забегали по коротким строчкам, губы беззвучно шевелились. Андрей подскочил и тоже уставился на визитку.

— Если врачи дадут положительное заключение, то остальное дело техники. Егор, твоя мама будет здорова. Ну… сможет ходить… двигаться.

И хоть рядом был третий, не менее обескураженный и не осознавший ещё всего масштаба грядущих перемен Андрей, парни смотрели только друг на друга. Обменивались своим отношением к ситуации «верить в чудо свалившихся денег или не верить», делились зашкаливающими эмоциями. Егор, сжимая в кулаке заветную визитку, благодарил. Его взгляд говорил: «Даже если всё сказанное вдруг растворится, не сбудется, обернётся розыгрышем со стороны третьих лиц, спасибо, что разделяешь со мной мои тревоги и мечтания».

— Мои родители не обманывают, не в этот раз, — успокоил его Кирилл. Он всё ещё умалчивал про Мишаню и его предстоящий визит, боялся испортить счастливый момент,давал Егору время привыкнуть к новому положению вещей, осознать и обдумать. А внутренний голос нашёптывал правду — просто боялся сознаться, трусил всё испортить.

— Кира, ты!.. — воскликнул вместо своего неразговорчивого братца Андрей, но и у него не хватило слов, чтобы выразить всю гамму обуревающих чувств. Но и так всё было ясно. — Надо… надо мамке рассказать!

— Да! — подхватил Кирилл. — Надо! Пойдём расскажем!

Они подхватили ошеломлённого Егора под белы рученьки и потянули к дому. Но дойти смогли только до бочки с водой — калитка хлопнула, и навстречу им вышли собственной персоной Александр Владимирович и Елена Петровна Калякины. Отец шёл впереди, осторожно и медленно, будто по минному полю, аккуратно ступая импортными туфлями по утоптанной траве. Мать за его спиной ставила ножки в босоножках ещё избирательнее, каблуки проваливались в землю, что ей не нравилось. По остановившейся троице они лишь скользнули взглядом, рассматривая нескромные сельские просторы. Что они увидели сквозь ветви яблонь? Огромную площадь перерытой трактором, высохшей на солнце почвы, с тремя стоунхенджами мешков, двух вблизи и одним посередине, потому что вывозить начали с дальних. Ещё брошенную тачку, грядки морковки с порыжевшей ботвой, кусты болгарского перца и помидоров, рядом с которыми осталось недособранное Андреем ведро, делянка поздней капусты с рыхлыми кочанами, плети огурцов, зелень кукурузной стены и повернувшиеся к западу подсолнухи, огромные оранжевые тыквы, выглядывающие из-под крупных листьев. И деревья вокруг, и белёсое вечернее небо. Разве их это вдохновит? Кирилл вздохнул и показал Егору, что он не виноват и абсолютно не рад, не приглашал никого. Егор, конечно, не испугался. В силу своей воспитанности, он приветливо относился к любым людям. Вот только эти люди не были приветливо настроены по отношению к нему. Были против него. И даже обещание денег с их стороны ничего не меняло. И даже его родство с чиновником не меняло. Они относились к Егору как к пустому месту, как к отребью и совратителю. И хуже всего, что Егор это знал и собирался терпеть, как терпит всё.

Кирилл это тоже знал и приготовился к отражению атаки, к защите своего любимого. Он недоумевал, зачем родаки припёрлись на огород. Отец, сунув руки в карманы, всё ещё рассматривал огород, словно являлся специалистом по выращиванию овощей и корнеплодов, а здесь заметил кучу нарушений технологии. Мать отгоняла назойливую муху. Парни для них будто отсутствовали.

— Почему вы не уехали? — выражая крайнее недовольство, осведомился Кирилл.

Мать с отцом повернули головы так, как поворачивают к внезапно возникшим из воздуха людям. Потом перестали притворяться и вести себя как хозяева и повернулись, наконец, к ним, чуть приблизились, рассматривая, в основном, Егора.

— Значит, ты и есть?.. — Отец опять не произнёс его имени, которое подразумевалось фразой, наоборот, плотно сжал губы.

— Да, — ответил Егор. — Здравствуйте. — Он толкнул менее вежливого брата, и тот тоже поздоровался. Родители поздороваться не удосужились, но не сводили глаз с любовника сына, смотрели, естественно, свысока.

— Па, что за молчанка? Зачем вы сюда пришли? Езжайте домой!

Егор, поняв, что разговор предстоит не для детских ушей, тихонько отослал Андрея с огорода. После этого депутат Калякин снизошёл до разговора.

— Мы хотели познакомиться с твоим… — Опять непроизнесённое слово. — И посмотреть, чем ты тут занимаешься.

— Тебе весь наш распорядок дня сказать? — огрызнулся Кирилл. — Видишь, я не проматываю жизнь в пьяном угаре, как вы мне раньше вещали.

— Ты проматываешь её по-другому! — осадила мать.

— О! Началось! — с тяжким вздохом простонал Кирилл.

— Не думайте, что я одобряю вашу связь, — проигнорировав высказывание сына, Александр Владимирович уставился на Егора, разговаривал теперь с ним. — Я сделаю всё, чтобы её разорвать. Если ты умный, возьмёшь деньги и…

— Перестань! — в отчаянии вмешался Кирилл, вставая между отцом и Егором. Он испугался, что папаша станет торговаться, давать деньги только под разрыв с ним. А ещё боялся, что папаша прямо сейчас выболтает про Мишаню не подготовленному к этому известию Егору. Но отец взял за рукав футболки и не шутя отшвырнул отпрыска с дороги.

— Я всего лишь хочу, чтобы он не промотал мои деньги, — рыкнул он Кириллу.

— Не беспокойтесь, я не промотаю, — смиренно ответил Егор. И вовремя, чтобы остудить Кирилла, у которого сейчас раздувались ноздри, и росло желание поцапаться. — Спасибо. Я не потрачу на себя ни копейки, за всё отчитаюсь.

— Да уж, отчитаешься, — скривил губы Калякин-старший, но тоже остыл после спокойного голоса оппонента. — Для начала постарайся не опоздать в больницу, цени чужую помощь. А дальше я постараюсь ускорить процесс, поговорю с москвичами, с тамошними чиновниками от здравоохранения… Чем раньше вы уедете на операцию, тем лучше.

— Спасибо, — повторил Егор, и благодарность из его уст была искренней. Он держался молодцом, хотя в первую часть разговора не лез, не мешался, давал себя рассматривать, как улитку под микроскопом, оценивать. Против нападок власть имущих он давно выработал стратегию — уйти в себя и бесстрастно отвечать на вопросы, выдавать желаемое, чтобы не возникало новых поводов унижаться.

Депутат пронзил взглядом Кирилла, снова недовольно дёрнул губами и развернулся в сторону двора, подал знак жене следовать за ним. Мамочка, сам образчик покорной жены, не вмешивающейся в диалог мужа, тоже наградила сына предупреждающим не рыпаться взглядом и пошла на своих тонких каблучках за супругом. Каблуки, правда, проваливались, отчего походка вместо гордой превратилась в неуклюжую.

— И вам «до свидания», — себе под нос проговорил Кирилл, потом наклонился, обшарил траву взглядом и, сделав три шага, поднял спелое яблоко. — Мам! Лови! — крикнул он и, когда она обернулась, кинул ей яблоко. — На, покушай натуральный продукт.

Яблоко едва не угодило родительнице в грудь, благо, его поймал отец. Конечно, они не улыбнулись и не поблагодарили за угощение. Только сочли его выходку идиотской.

— Может, вам ещё помидорчиков с собой собрать? Или мешок картошки в багажник кинуть? — продолжил ёрничать Кирилл, но родители ушли до того, как у них лопнуло терпение, правда, яблоко забрали. Кирилл только надеялся, что оно не червивое, а то весь его воспитательный эффект пойдёт псу под хвост. Вообще ему было всё равно, эти несколько минут его измучили больше, чем тягание четырёхведёрных мешков и тачки. Он повернулся к Егору:

— Извини за них. Видишь, какие мне предки ласковые достались?

— Они тебя любят.

— Ага. А ты всегда всех защищаешь. — Кирилл улыбнулся и игриво ударил пальцем ему по кончику носа. Рахманов тоже растянул губы, но улыбка получилась фальшивой. Его что-то грызло, и он сразу сказал, что именно.

— Так это правда про деньги?

— Ты думал, я сочиняю?

— Нет, но… тебя самого могли обмануть. А я… — Егор смотрел в сторону, на качающиеся ветки яблонь, в волнении покусывал губы. — Я уже столько раз слышал, что… всё будет хорошо, что деньги обязательно найдутся, что они уже вот-вот нашлись… А потом всё срывалось.

— Теперь не сорвётся, — уверил Кирилл. Причин у такой его убеждённости было две. Первая исходила из желания его родителей услать Егора подальше, вторая — из желания Мишани откупиться от наследников. Сейчас представлялась хорошая возможность открыться о втором спонсоре, но Кирилл откладывал трудный разговор, трусил.

— Пойдём маму обрадуем? — перевёл он тему.

— Пойдём, — кивнул Егор. — Если Андрей уже не обрадовал.

Как ни любил Кирилл пацана, всё же не хотел, чтобы эта почётная миссия досталась ему. Хотел, чтобы это сделали они вместе с Егором или все втроём. Картошка оказалась забыта, до неё ли, когда такие события разворачиваются? Они пошли к дому.

Не дошли. На верстаке Калякин увидел смартфоны и вспомнил про них, притормозил Егора. Взял коробку и протянул ему:

— На, это тебе. Такой же, как мой.

Рахманов взял, но вопросительно уставился на Кирилла.

— Предки привезли. Взамен моего, который папаша о стену расколотил.

Егор продолжал вопросительно смотреть.

— Да с моим ничего страшного! — замахал руками Кирилл, схватил с верстака и свой смарт. — Только задняя крышка немного треснула. Поменяю! Бери, Егор! Тебе сейчас нужен будет хороший смартфон за границей!

Егор рассудил, что правда в этих словах есть, но всё же протянул коробку обратно.

— Может, я твой старый возьму, а ты с новым будешь?

— Блять, Егор, — вскипел Кирилл, — просто бери! Это подарок тебе! Я со старым похожу, от меня не убудет. Я привык к нему, между прочим. У меня там все пароли и явки. — Он разблокировал телефон и понажимал на ярлыки, демонстрируя, что не врёт и не обделяет себя. Рахманов смирился и смутился:

— Тогда спасибо.

— Да не за что! Мне ж это ни копейки не стоило! Пойдём к маме Гале…

Они пошли дальше. Вечерело — сегодня праздник, на картошку можно забить, но обычные дела никуда не делись. Весело тебе или хреново, скотине на это начхать, она жрать и доиться хочет, а свиньи уже голодно похрюкивали.

Первым делом Егор направился на кухню, вымыл руки, умылся, попил кваса. Кирилл повторял за ним, но не мог понять, в чём дело, он-то думал, что Егор бегом побежит к матери сообщать радостную новость, а тот не бежал и вообще стал каким-то заторможенным.

— Всё нормально? — встревожился Калякин.

— Да, — кивнул селянин, но было видно, что он не хочет отвечать и коротким утверждением отмахивается от него, просит не расспрашивать. Пришлось отстать.

На кухне возник Андрей. Гипс на его руке был довольно грязным. Вот его-то глаза горели.

— Ну, идёте? Я ничего не сказал мамке. Только сказал, что у нас сюрприз для неё.

Егор опять только кивнул, обозначая, что брат сделал всё правильно, после, коснувшись его плеча, проследовал через тёмную прихожую в зал, которому также не хватало естественного освещения, и зашёл в спаленку. Кирилл, придерживая штору, чтобы не оторвать, повис у стены с правой стороны дверного проёма, Андрей — с левой. Галина лежала, накрытая простынкой в голубой цветочек, у неё ничего не менялось, за исключением ночных рубашек и постельного белья. В ранних сумерках её лицо казалось серым, восковым.

— Уже пришли? — спросила она. Уголки губ приподнялись в попытке улыбки. — Кирюша, твои родители уехали?

— Да, уехали, — отозвался он. — Пусть едут.

— У тебя замечательная мама.

— Это ты, мам Галь, её просто не знаешь, — поморщился Кирилл, однако параллельно диалогу он недоумевал, почему Егор молчит и сидит на деревянном стуле, будто на электрическом. Может быть, просто не приучен перебивать старших? Так или не так, но Кирилл поостерёгся лезть впереди паровоза. А вот младший пацан не был так тактичен и щепетилен, как Егор, его, похоже, ничего не волновало, и он изнывал от нетерпения сообщить, наконец, об исполнении мечты, которую старший брат лелеял последние несколько лет.

— Мам, мы за другим пришли! — недовольно выкрикнул он, хотя недовольство скорее касалось Егора. — Помнишь о сюрпризе, что я говорил?

— Помню. Что за сюрприз?

Кирилл увидел, как Рахманов сжался, как в его глазах промелькнул ужас, а кадык нервно дёрнулся. Кирилл ничего не понимал! Застыл в недоумении, прирос к тонкой фанерной перегородке. Егор, тем не менее, взял мать за руку и заговорил вполне жизнерадостным тоном, хоть предложения выстраивались медленно, с длинными паузами, практически как у самой Галины.

— Мам, родители Кирилла дают денег на операцию. Оплатят твоё лечение за границей.

— Лечение? — Галина не выказала ни малейшей радости, наоборот, устало вздохнула. — Егорушка, ты опять?

Теперь Кириллу стала понятна причина: мама Галя была против! Вот этого он никак не ожидал.

— Мам, тебе надо лечиться, — терпеливо продолжил Егор. — Ты сможешь снова двигаться, нормально жить. Надо только сделать операцию.

— Нет, Егорушка, нет. Время прошло… потеряно. Я не хочу…

— Мы попытаемся, мам. Попробуем. Хуже ведь не будет. Я уверен, что будет лучше.

— Но это дорого стоит! — Галина разволновалась, её глаза метались.

— Нам обещают оплату.

— Да, — подтвердил Кирилл и откашлялся, потому что голос из-за переживаний сел. Егор удостоил его благодарным взглядом.

— Это долго, — нашла новый аргумент Галина.

— Да, долго, — не отрицал Егор. — Через три дня надо лечь в областную больницу, где…

— Уже через три? — Галина запаниковала, но выражалось это только движением глаз и интонациями. Голова же безжизненно лежала на подушке.

— Да, через три. — Старший сын был само терпение и выдержка, гладил по нечувствительной руке. — Родители Кирилла договорились об обследовании. В больнице проведут анализы и подготовят документы…

— Нет, я не хочу! Не хочу… Больницы! Операция! Я… я… боюсь!

— Я буду с тобой.

— А дом? Андрюша? — Галина искала всё новые и новые доводы и отговорки. — Это долго! Если впустую? Мне поздно лечиться. Отдайте меня в богадельню и живите спокойно. Я не хочу. Мне страшно. За границу на самолёте… Как меня в него?.. Нет, я… я не хочу.

Кирилл кожей чувствовал её страх и отчаяние. От её слабого, но отчаянного голоса у него на руках волоски встали дыбом. Мурашки перекинулись и на спину. Он не думал, что встретит сопротивление со стороны мамы Гали, считал, она мечтает выздороветь. Наверное, на её месте он бы тоже боялся — месяцы больниц, врачей, уколов, капельниц, наркоз, операция, муторная восстанавливающая терапия для атрофированных мышц. Притом в чужой стране и в режиме жёсткой экономии чужих денег, страшась лишиться финансирования.

— Мы справимся, мам, — сказал всегда берущий на себя ответственность Егор. — Мы сейчас ведь справляемся? За нас не беспокойся, думай о себе, — нажал он в последней фразе и повернулся к Андрею и Кириллу, призывая их на помощь. Андрей словно ждал этой молчаливой команды, шустро пролез между сидящим братом и комодом с медицинскими склянками и втиснулся на коленях возле кровати, что позволяло его худенькое мальчишечье тельце. Принялся целовать впалые щёки, нос и лоб, приговаривая:

— Мамочка, ну, пожалуйста! Соглашайся! Мы с Егоркой так хотим, чтобы ты выздоровела! Мы тебя очень любим! Мы с Егоркой всегда такое желание на Новый год загадывали! И я на свой день рождения, когда свечи задувал!

Егор опустил голову, глядел в никуда и безотчётно трогал себя за пальцы, сжимал и разжимал их. Винил себя, что не может дать брату достойного, счастливого детства, что жизнь у них не сложилась? Или ненавидел Мишаню за это? У Кирилла в сердце впивались иглы, когда видел любимого таким, думающим о себе приниженно, ведь он и мама Галя дали Андрею настоящую семью, ибо родство, близость, понимание не сравнятся ни с какими мопедами, роликами и айфонами. Кирилл не в силах был изменить их прошлого, но всеми силами хотел изменить будущее. Деньгами тех людей, которые ставят банкноты превыше чувств.

— Мам, ну, соглашайся! Пожалуйста! Мы тебя поддержим. Все, и Кир тоже! Ты же у нас одна-единственная, самая любимая, ни в какую богадельню мы тебя никогда не сдадим! Ты нам нужна! Мы тебя любим очень-очень!

Кирилл думал, что мальчик заплачет, уж слишком трогательно он тараторил и нежно обнимал неподвижную мать, да и у него самого от таких слов ком подошёл к горлу, но всё же он ошибся. Андрей держался как мужчина, своим уверенным видом вселяя надежду на лучшее в сомневающуюся женщину, что, несомненно, было школой вечно уравновешенного, сильного духом Егора. Калякин гордился своим парнем и ещё больше влюблялся в него, с каждой секундой.

— Ты ещё маленький, Андрейка, — ответила ему Галина, её взгляд потеплел. — Ты многого не понимаешь, но Егор-то должен понимать…

— Я понимаю, что появилась возможность тебя вылечить, — сообщил Егор с таким нажимом, что с его характером это было равносильно понятию «огрызнуться» или «нахамить». — Ты не можешь отказаться. Родители Кирилла сделали нам огромный подарок, мы не можем упустить такой шанс!

— Так, стойте! — вмешался Кирилл, пока разговор не привёл к первой ссоре матери с сыном. Он тоже протиснулся в спаленку и встал позади сидевшего на стуле Егора, наклонился и обвил его шею руками. — Конечно, она согласится. А если не согласится, нам какая разница, а, Егор? — он старался улыбаться, чтобы не выглядело очень грубым. — Она ведь не может сопротивляться, да, мам Галь? Погрузим её в самолёт и отправим в Германию или Израиль, или где там лечат. А когда выйдет из клиники на своих ногах, пусть нам претензии предъявляет. Пусть даже отлупит, я лично не в обиде буду. А ты, Егор?

Рахманов помотал головой.

— Замечательно! Значит, так и сделаем! — продолжил, посмеиваясь, Кирилл. — Мам Галь, ну… ну, не ругайся на меня за эти деньги. Я ж к тебе тоже привязался! Помнишь, я говорил, что хочу обнять тебя? Вернее, чтобы ты обняла меня? Егор с Андрюхой тоже хотят, чтобы ты обняла их. Ну и давай сделай это для нас!

Галина молчала, глаза заблестели — от слёз или от смеха над его иронией? Кирилла устраивало и то, и другое, он чувствовал близкую победу. Егор положил ладонь ему на обнимающее предплечье, одобрял лёгкими нажатиями.

— Мам Галь, ты же сама хотела, чтобы Егор восстановился в институте… Вылечишься, и он восстановится. Егор, обещаешь?

— Обещаю.

— Вот видишь, будет у тебя сын-прокурор. И Андрей потом в институт поступит.

— Поступлю, — радостно поддакнул пацан. — Только на инженера.

— Вот! — протянул Кирилл. — Красота! Ну и я как-нибудь доучусь. Так что нет резона лежать здесь колодой. Помучают тебя врачи… Ну сколько? Полгода? Год? Короче, я не спец в таких вещах, но всё равно ведь жизнь наладится. Соглашайся, не вынуждай нас лечить тебя силой.

Никто, кроме него, не улыбался. Разве только Андрей, двенадцатилетний ребёнок, воспринимал ситуацию не так напряжённо, как взрослые. Все смотрели на маму Галю, слово было за ней. Она думала минуты две или больше — томительное время, и, чтобы скоротать ожидание, Кирилл крепче сжимал шею и плечи Егора, чуть покачивался — успокаивал его и успокаивался сам. В комнате уже повис густой полумрак. В тишине тикали часы, и жужжала попавшая в паутину нерасторопная дурная муха.

— Я попробую, — ответила Галина, и все выдохнули. — Но обещай, Егорушка, если что-нибудь сорвётся в этот раз, ты больше не заведёшь разговора о моём лечении.

— Ладно. — Он явно соврал. Однако Кирилл не заострил на этом внимания, он знал, что ничего не сорвётся, по крайней мере, с деньгами, и чем яростнее он будет любить Егора, тем большую сумму не пожалеют господа Калякины.

Андрей обнял мать, начал фантазировать, что они будут делать, когда её выпишут из иностранной больницы, куда поедут, как отпразднуют. Егор был менее эмоционален. Он задрал голову, кинул на нависающего над ним Кирилла извиняющийся взгляд и, убрав его руки, буркнул, что не все дела ещё закончены. Напомнив брату привести корову, Рахманов-старший шевельнул желваками, бросил на Кирилла ещё один стушёванный взгляд и вышел прочь, только штора колыхнулась.

— Я помогу, — крикнул ему Калякин и выскочил за ним.

В зале к этому времени стало совсем сумрачно, в прихожей — темно. Егор не включил свет, а направился прямиком на улицу. Там было достаточно светло, не так душно, как в доме, на небо с севера наползали грязно-синие облака.

— Будет дождь, — глядя на них, сделал вывод Егор. — Картошку надо… — Он не договорил, посмотрел на Кирилла. Кириллу не нравились все эти непонятные взгляды, от них становилось тревожно, он не понимал, чем они обоснованы. Хотя последним взглядом Егор извинялся, что заставляет… впрочем, нет — просит поработать, и сообщал, что поймёт отказ. Кириллу на самом деле не очень хотелось снова таскать тачку с тяжеленными мешками, пусть их осталось на семь-девять ходок, он устал физически и ещё больше морально. Искрящаяся в голове эйфория гнала веселиться, праздновать, вести бесконечные разговоры, мечтать и заниматься сексом, а никак не работать. Задолбавший внутренний голос напевал, что надо убедить трудягу-селянина, что дождя не будет, а с картошкой закончат завтра. Но Кирилл ничего подобного говорить не собирался, пнул себя тем, что планировал и впредь проявлять сознательность, брать пример с ответственного любимого парня. К тому же Егор ещё в обед беспокоился, что картошка пролежала на жаре слишком долго и может стать мягкой или позеленеть, а позеленевшие клубни ядовиты и непригодны в пищу даже скоту, а значит, их труд пропадёт даром. Последнее, правда, Кирилл додумал сам, хотя Егор подразумевал всего лишь, что продовольственные запасы сократятся.

— Конечно, сейчас всё перетащим, — беззаботно ответил Калякин, соглашаясь сделать что угодно, лишь бы Егор перестал себя странно вести и стал прежним. Рахманов должен от счастья скакать, а он зажимается пуще обычного. Дамокловым мечом над Кириллом ещё висела необходимость признаться Егору о походе к Мишане и его завтрашнем визите. Хоть в петлю лезь.

— Тогда пойдём? — спросил Егор. — А уголь сегодня не будем.

— Пойдём, — приподнял уголки губ Кирилл, поражаясь, какой же всё-таки ему достался парень - рассудительный и хозяйственный. Протянул ему ладонь, и, взявшись за руки, они пошли поднимать поваленную тачку и закидывать в неё недовезённые до сарая мешки.

За тяжёлой рутинной работой разговаривать было некогда, делали всё молча и быстро: подставляли пустую тачку, взявшись за хвостик и нижние углы, закидывали три мешка, высунув язык, тянули поклажу, сгружали и высыпали картошку в огороженное досками пространство, снова возвращались на огород. Постепенно темнело, в окаймляющих огород зарослях начали пронзительно свистеть птицы, проснулись и завели свои трели сверчки. Гора картошки выросла до самого потолка, который, правда, был не так высок.

Кирилл размышлял о сегодняшнем дне — так много всего произошло, перевернуло привычный уклад. Он проспал, но это ерунда. Потом они ездили в город, что, впрочем, обычно. Потом перевозили картошку, что необычно, однако случается каждый год, просто он сам участвовал в этом первый раз. А вот затем приехали церберы, но миссию выполнили вроде как хорошую. Их злой умысел к доброму делу не относится, но никто не пострадает от него. Скоро всё завертится, как бельё в стиральной машинке… Нет, сравнение ужасное. Как карусель, весёлая детская карусель с яркими ярмарочными огнями. Через три дня маме Гале отправляться в больницу, на чём? Не на мотоцикле же и не на автобусе. Блять, даже машины нет, но есть время за ней съездить. Может быть, как-нибудь получится Галину на заднем сиденье уместить. Или переднее разложить и на нём? А в больнице кто будет за ней ухаживать, Егор? Ему кровать дадут, кормить будут? Боже, да какая там больничная еда — помои! А Андрей здесь останется? Один? Тут же дел невпроворот, а ему ещё гипс не сняли! Молоко кто продавать будет? А корову доить? Не исключено, что Андрюха умеет, но одной рукой всё равно неудобно, да он совсем ещё ребёнок.

А сам он где будет — уедет с Егором или останется помогать? Без Егора в деревне сидеть Кириллу, естественно, не хотелось, но уехать, бросить его обожаемого мелкого брата один на один с ситуацией, не значит ли это… не предать, конечно, а показать себя легкомысленным, ненадёжным? Хотя и предать — тоже.

А после больницы, когда Рахмановы поедут за границу? Как доставить за тысячи километров на самолёте парализованного человека? Кирилл, сколько ни летал, с таким не сталкивался. Он и не подозревал, сколько трудностей на самом деле подстерегает прикованных к постели людей, помимо отсутствия здоровья и бедности. Какой там самолёт, если до соседнего города добраться — огромная проблема?! Калякин был уверен, что и в домах для престарелых и инвалидов всё через жопу.

Голова пухла от мыслей, и, не выдержав, Кирилл бросил думать. Наверняка Егор обо всём подумал или подумает, найдёт выход, ведь у него есть опыт, он лучше знает, какой сервис действует для парализованных, и думать у него получается, несомненно, лучше.

Закончили, когда на горизонте догорала последняя полоска света, а тучи заволокли почти половину неба. Дохнуло освежающей прохладой. Нагулявшаяся корова мычала в хлеву, просила дойки. Куры, почуяв вечер, самостоятельно расселись по насестам, особенно неугомонных поросят пришлось, шлёпая по навозу, загонять в закут. Егор, умывшись, стандартно взял на себя бурёнку, Кириллу снова достались хрюшки. Он уже привык к ним, не шугался от каждого их внезапного взвизга, не зажимал нос от запаха навоза. Просто устал до чёртиков и хотел помыться. Весь исчесался от пыли и пота. А ещё занозой и в голове, и в груди сидела необходимость рассказать про Мишаню: время шло, и завтрашний день приближался. Скрыть было нельзя, потому что правда неизбежно всплывёт наружу. Если Мишаня приедет, а Егор не будет к этому морально подготовлен, какой удар для парня получится?! Удар в спину — вот какой! От любимого человека!

Кирилл набирался смелости и искал подходящие слова, смягчающие его вину. Сходив в туалет, чтобы волнение в мочевом пузыре не мешало вести разговор, он решился, хотя нужных фраз так толком и не сочинил.

Во внутреннем дворике над хлевом горела лампочка, мотыльки со звоном бились о её стекло и, обжегшись, падали на землю. Возня в закутах стихла, лишь иногда вскрикивал петух. Егор гремел ведром у верстака, заканчивал переливать молоко в банки, периодически взмахом руки отгонял мошкару. Кирилл, стоя у него за спиной, следил за движением выпирающих из-под футболки лопаток и дождался, пока он отставит ведро на самодельную скамеечку.

— Егор, я… — начал, запинаясь, Калякин, куснул губу. — Я совершил… Блять! Да что ж такое?! Я совершил невъебическую тупость… ебанатство. — Из-за нервозности он вновь перешёл на мат, так было легче изъясняться. — Хуй его ведает, что меня дёрнуло… Я, короче, долбоёб. Но я хотел, как лучше, а получилось… Ну, как всегда, в общем, получилось. Отстой, короче. И я теперь не знаю, как тебе признаться в этом пиздеце.

Егор забыл про банки и повернулся. Слушал с предчувствием очередного расхлёбывания каши и разочарования. Он был прав, конечно.

— Всё к лучшему потом получилось, — заламывая руки, продолжил Кирилл. — Деньги на операцию из-за этого дали, из-за моей долбоёбской выходки. Но ты должен знать. Можешь меня не прощать. В рожу двинуть, пиздануть ведром… Я конченый дегенерат, дерьмо…

— Говори, — глухим голосом вымолвил Егор. Он побледнел и опёрся на верстак.

— Я ходил в администрацию на приём к твоему отцу, к долбанутому Мишане Мамонову, чтоб его!.. — Кирилл опустил голову, чтобы не видеть лицо Егора. Было стыдно и омерзительно от себя. — Короче, я наговорил ему всякой хуйни. Вообще всякой. Про алименты, про колдовство. Потом ещё домой к нему пошёл и детям его — от Ирины — хуйни наговорил. И фамилией своей ёбаной, как флагом, махал, вот Мишаня, блять, моему отцу и настучал. Отец мне пизды вломил, под замок посадил, а я через окно сбежал, и к тебе. Это Мишаня половину денег даёт…

Кирилл осмелился поднять глаза. Егор на него не смотрел, взгляд был направлен в одну точку где-то возле порожка туалета. В лице не было ни кровинки. В тусклом свете облепленного мотыльками фонаря оно приобрело цвет парафиновой свечи и было таким же застывшим.

Кирилл продолжил оправдываться, хотя предпочёл бы выслушать о себе всю правду, какой он дебил и тупоголовый ебанат. Молчание Егора ввергало его в отчаяние, за ним чудился последующий бойкот и разрыв.

— Блять, ну как объяснить?.. Это же хорошо, что он денег даёт? Хоть сколько с него бабла срубить! То есть… Ну, прости, Егор!.. Я помню, что ты просил не упоминать его, но так вышло! К лучшему! Мама Галя будет здорова, операцию сделают в лучшей клинике! Без него бы мой отец всю сумму зажал, это они, когда меня обсуждали, договорились, чтобы!.. Ну, чтобы помочь! Откупиться! Да, Мишаня требует взамен от тебя отказаться от делёжки наследства. Мудак он ещё тот! Егор, ну, подумай сам! Главное, что деньги будут в кармане! Подумаешь, Мишаня! Деньги не пахнут!

Егор отвернулся к верстаку и стал закрывать капроновыми крышками те банки, которые не успел закрыть до разговора. Хотя какой, к чёрту, разговор — сплошной монолог! Кирилл смотрел, как методично, заторможенно Егор надевает крышки на горлышки банок, перепроверяет, хорошо ли прилегают, и хотел убить сам себя. Знать, что человек, которого любишь больше жизни, сейчас испытывает нестерпимую боль и не в состоянии снять её, а наоборот, следующим своим словом причинить ему ещё большие муки.

— Егор… Мишаня завтра приедет сюда.

Рахманов дёрнулся, обернулся, посмотрел в глаза. Разгневанно. Но не проронил ни звука.

— Не знаю, зачем, — со вздохом признался Кирилл, потёр лицо ладонями, повертел головой в поисках опоры и так и остался стоять столбом. — Мне отец сказал, что это его условие. Егор, ты выдержишь! Перетерпи эту мразь! Долго он всё равно тут не задержится. Полчаса от силы. Посмотрит и свалит. Ради матери перетерпи! Я буду с тобой, я ему ебало разобью, если что-нибудь вякнет! Перетерпи, а потом ты выучишься на прокурора и закроешь его лет на двадцать! Ищи только хорошее! Мне самому муторно! Я долбоёб, но всё же к лучшему обернулось! Что тебе стоит перетерпеть? Ради мамки же… Ты же мечтал…

Плечо Егора неожиданно дрогнуло.

— Я… перетерплю, — не оборачиваясь, сказал он тихо, но твёрдо, и было ясно, что внутри его снедают совсем другие чувства, что ровный тон возможен только из-за огромной силы воли. Потом Егор поднял полную трёхлитровую банку и как-то бочком, не поднимая головы, скользнул мимо него в темноту переднего двора. Хлопнула калитка, загремела собачья цепь.

Вот и всё, приехали. Чего и следовало ожидать.

Кирилл в досаде повёл шеей, сжал челюсти, всей пятернёй откинул волосы. Затем всё-таки не выдержал и саданул ногой по деревянной скамеечке. Она качнулась и завалилась. Эмалированное ведро упало, загремело металлической ручкой. Остатки молока струйкой вылились на землю и растеклись невпитывающейся лужицей. Стало легче. И совестно. Скрывая следы преступления, Калякин поднял скамейку, поставил на неё ведро, лужицу затёр подошвой шлёпанца. Взял с верстака две двухлитровые банки и понёс в холодильник.

В чуланчике горел свет, но вместо Егора там хозяйничал Андрей, сидел на корточках и что-то двигал на полках. Отодвинулся, давая сгрузить ношу.

— Егор сказал, чтобы ты шёл купаться, — приветливо сообщил пацан, видимо, ничего не подозревая о размолвке.

— А он? — оцепенел Кирилл, замерев с рукой в холодильнике, которой только что засовывал банку ближе к задней стенке. Холодный пот выступил на лбу совершенно не из-за низких температур агрегата, просто до этого дня они всегда ходили с Егором в душ вместе.

— А он ужин готовит. Я начал, но там две руки нужны, а у меня только одна.

— Я его подожду, — сказал Кирилл, выпрямляясь.

— Ну, как хочешь, — пожал плечами Андрей. — Только Егор сказал тебе идти сейчас.

Из чулана Кирилл направился на кухню. Но как только переступил порог прихожей и заметил Рахманова через дверной проём, передумал: Егор поднял голову от разделочной доски, наткнулся на него взглядом и сразу опустил удивительные чёрные глаза, продолжил шинковать огурцы. Ясно, не хочет разговаривать и видеть. Ничего, это понятно, это пройдёт. Наверно. Не надо сейчас лезть ему в душу.

Кирилл отступил на веранду и пошёл в деревенский душ, надеясь, что самостоятельно разберётся, как включить тёплую воду.

Он мылся недолго, но долго стоял потом босыми ногами на влажном полу. Боролся с унынием. Прикидывал варианты возвращения Егору нормального настроения. Ругался с внутренним голосом, который ворчал, что последнее время только и приходится делать, что оправдываться перед Егором, а он вовсе не важный гусь, а деревенский пидор, и вообще это он должен в ножки кланяться и зад беспрекословно подставлять за то, что для него деньги нашли, а этот петух сельский даже не радуется, может, он и не хочет, чтобы мать выздоравливала, удобно же пенсию её получать, не учиться и не работать, а только байки плести и лапшу на уши вешать.

Кирилл прислушивался. За тонкой стенкой летнего душа стояла привычная тишина. Сверчки стрекотали, кричали сычи, даже, кажется, в отдалении куковала кукушка, но человеческого присутствия уши не улавливали. У соседей лаяли собаки, Найда же была похожа на своих хозяев, такая же безобидная и бессловесная.

Кирилл перестал залипать и ускорился. Вытерся, подсушил волосы, обмотался полотенцем, потому что чистой одежды не взял, а про брошенную под лавку грязную теперь даже подумать без содрогания не мог.

Во дворе было действительно пусто, жёлтыми прямоугольниками выделялись зашторенные окна, на веранде свет не горел. Быстрыми перебежками, спасаясь от комаров, Кирилл вбежал в помещение. Сунулся на кухню, но там никого не было, на обеденном столе стояли три чистых тарелки, миска с салатом, буханка с нарезанной половинкой.

Андрей лежал на диване в зале, смотрел в телевизор и телефон одновременно. Не всматриваясь в экран, Калякин юркнул в их спаленку к шифоньеру, покопался на полке. Вещей было мало, и все мятые. Перед сном вообще не имело смысла одеваться по полной форме, но он всё же надел трусы, шорты и футболку, чтобы не нарываться на лишний негатив.

Кирилл вернулся в зал и сел в кресло. Ноги и позвоночник благодарно застонали и расслабились, глаза уставились в телевизор, мозг стал внимать игре актёров, осмысливать картинки. Желудок запросил еды.

— Прикольный фильм, — сообщил Андрей. — А где Егор?

— Егор? А он разве не?.. — Кирилл озадаченно сдвинул брови и перевёл взгляд на вторую спальню. Дверной проём закрывала штора, и он решил, что раз Егора нет нигде, то он занимается с мамой Галей — переодевает, обтирает, намазывает кремами или что ещё делает без посторонних глаз. Однако из комнаты, Калякин только сейчас обратил внимание, не доносилось ни звука, и лампа под потолком не горела. Блять, обрадовался, что усадил зад, и не заметил!

— Он сказал, что купаться пойдёт, — доложил Андрей. — Он разве не приходил? А то я уже есть хочу.

— Так иди ешь, раз хочешь. — Кирилл, встревожившись, встал, икры загудели.

— Не, мы с Егором всегда вместе едим вечером. У нас традиция.

— Тогда жди, сейчас поищу его, — проронил Кирилл и понёсся во двор.

Впопыхах едва не надел шлёпки на разные ноги, а свет на веранде включить точно забыл. Кинулся сразу к душу, хотя видел, что маленькое окошечко над дверью тёмное, но всё же заглянул туда и, разочарованный, отошёл прочь. Постоял на середине двора, посмотрел на затянутое облаками небо, в узких прорехах которого сияли далёкие звёзды. Стараясь не шуметь, вышел на улицу, дотопал до дороги, гадая, не к банкирше ли отправился безотказный мальчик? Силуэт Ларискиного «Мокко» вырисовывался на фоне забора, на втором этаже коттеджа светилось окно.

Вздохнув от ревности, Кирилл пошёл назад, снова постоял во дворе, прислушиваясь. Решил дойти до огорода, проверить, мало ли какие дела потребовалось доделать Егору до сна? Во внутреннем дворе он что-то услышал, но не смог распознать, откуда именно, кто издал и что это вообще был за звук, тем более он прекратился и больше не повторялся.

Кирилл безрезультатно облазил огород, потом двор с печуркой для варки скоту, но Егора не нашёл и стал склоняться к прежней версии, что тот батрачит у Лариски, возобновляет потерянную статью доходов. Он решил проверить последнее место, участочек за домом с мангалом, где они клеили колёса, а потом идти домой.

Поглощённый гаданием, взял Егор с собой телефон или не взял, и будет ли правильным ему звонить, выяснять, где он, Кирилл вздрогнул, увидев нечто… Занятый мыслями мозг, уже настроившийся, что и здесь никого не встретит, принял замеченное тёмное, шевелящееся пятно за опасность. Но это был Егор. Он сидел на траве возле стола, подтянув ноги к груди, обнимая колени руками, положив на них голову, лицо скрывали ещё и густые, рассыпавшиеся водопадом волосы. В эту часть усадьбы не прорубили ни одного окна, однако зрение Кирилла адаптировалось к темноте, и, сообразив, кто перед ним, он теперь мог разглядеть Егора в деталях. Только не понимал, что он делает здесь в такой позе и зачем прячется.

Через мгновение понял: Егор всхлипнул, оторвал от коленей голову и вытер щёку, глаза и нос характерным движением!

Не замечал, что за ним наблюдают. Снова уронил голову, плечи его подрагивали.

Кирилл открыл рот в немом удивлении, а спустя секунду бросился к нему.

— Егор!

Крик огласил сонные окрестности, Егор вскинул голову, всматриваясь. Кирилл завалился на колени, схватил его ладони, но Рахманов тут же отдёрнул их, отвернулся, отполз. Однако Кирилл успел ощутить, какие влажные у него ладони, да и щёки блестели от стекающих крупных слёз, а веки, нос и губы припухли.

— Блять! — закричал Калякин, молотя по травяной подстилке кулаками. — Из-за меня? Ты плачешь из-за меня? Ну, прости! Прости! Не надо! Я дурак! Дурак! Нет мне прощения! Ты ведь знал, какой я! Я долбоёб, безмозглая скотина! Я не умею думать! Егор, я не хотел тебе навредить! Я хотел справедливости! Ты заслуживаешь справедливости! Хочешь, ударь меня, чтобы дурь вытрясти! На, бей! Сильно бей! — Кирилл на коленях переместился лицом к Егору, взял его руку и ткнул себе в морду. Селянин выдернул руку из его пальцев и снова повернулся спиной. Такое игнорирование обожгло Кирилла с головы до пят. Он тоже опустился на траву, боком к спине Егора, положил локти на колени.

— Ты больше не любишь меня? — спросил он намного тише. Ответа не последовало, Егор только шмыгнул носом и утёр лицо. — Значит, не любишь. Я и сам себя уже не люблю. Полез к твоему отцу, хотя ты меня просил… Да ещё он сюда приедет… Ладно, я тебя понимаю. Но я не со зла, честно. Я не знал, что так выйдет. Мишаня меня выгнал, а про деньги они только сегодня утром договорились. Я люблю тебя, но от меня одни проблемы. Не надо плакать из-за меня, я этого недостоин.

Кирилл сорвал травинку, сунул в рот. На душе было погано. Егор сзади вытирался, но слёзы, видимо, текли и текли. Странно было наблюдать его расклеившимся, слабым, он же всегда являлся эталоном сильного мужчины, выдержанного, стойкого.

— Кир… — произнёс Егор и замолчал, опять отвернулся. Калякин уже изучил его, знал, что он так собирается с мыслями для длинной речи, не торопил, считал кукование кукушки. На голые ноги и другие части тела покушались комары, задница отсохла сидеть на твёрдой земле, голод подступал всё ближе, но он сидел и терпеливо ждал.

— Кир, — наконец вымолвил Егор и повернулся, они оказались бок о бок, — это не из-за тебя. И не из-за… отца. Мне… я… я просто… разуверился, что это когда-то произойдёт… Я про операцию. Я… Я вытерплю всё, Кир: отца, больницы, перелёты, косые взгляды, пересуды… Я тоже боюсь, но я вытерплю. Я больше боялся, что мамка не согласится.

— Она согласилась.

— Да, спасибо тебе. — Егор немного помолчал. — А ещё больше я боялся, что никогда не соберу денег или что будет уже поздно. Спасибо тебе и за это.

— Я ничего не сделал.

— Сделал, Кир. Очень многое. Чего не сделал я. Я сам давно мог пойти к отцу и потребовать помощи, но моя гордость…

— Брось, он бы тебя даже слушать не стал. Не обижайся, Егор, но у тебя не тот характер, чтобы требовать. Прокурором ты, наверно, будешь хорошим, но сейчас перед Мишаней ты бесправен. Он и меня с моей наглостью в два счёта выставил, а испугался только того, что я депутатский сынок. Хотя и мой папаша вовсе не на моей стороне. Просто у него свой интерес есть. Забудь об этом, я знаю, что ты справишься.

— Всё равно спасибо тебе. Если бы не ты… Я поверить не могу, что операция станет реальностью.

— Должна стать, — пообещал Кирилл и сразу заговорил хитрым тоном: — Значит, я теперь не позор нашего поколения?

Егор издал смешок, веселея на глазах:

— Хватит тебе! Ты уже давно не позор нашего поколения!

— Ах вот как! Признаёшь это? — Кирилл вскочил перед ним на колени и неловко в такой неуклюжей позе обнял. От волос и одежды пахло коровником, и это был запах настоящего мужчины, несущего ответственность за свою семью.

— Признаю. Ты как два разных человека. Будто и не ты в самом начале в нашу деревню приехал… А тебя я… люблю.

— Я тоже тебя люблю… обожаю! — Кирилл обнял его лицо ладонями и заглянул в глаза, а через мгновение, пока они не затянули в свой колдовской омут, прикрыл веки и приник к губам. Целовал долго и страстно, упиваясь солёным от высохших слёз вкусом. Правая рука тем временем пролезла под резинку трусов и трико и ласкала налившийся член. Кирилл хотел его. Радовался, что взаимопонимание снова возобладало, а странности нашли объяснение. Егор всего лишь боялся поверить в своё везение. Ходил с хмурой миной, избегал разговоров лишь потому, что боялся заплакать от счастья при всех. Дурачок, сдерживался, не хотел показать свою слабость. Спрятался в темноте и только тогда дал волю чувствам. Дурачок. Эти слёзы благородны, никто бы не стал за них презирать.

Егор неосознанно поддавался ласкам. Тело трепетало, бёдра двигались навстречу руке. Кирилл распалялся. Сдвинув резинку трусов Рахманова вниз, оторвавшись от губ, он наклонился, чуть отполз и взял головку в рот. На вкус она тоже была солоноватая.

— Не надо, Кир! — Ладонь Егора упёрлась ему в плечо, попыталась отодвинуть.

— Почему? — поднял голову Калякин. — Ночь, нас не увидят.

— Нет… это я должен делать тебе… Ты для меня столько всего сделал, я должен тебя благодарить… — Красивые губы Егора потемнели и набухли от поцелуев, он говорил спридыханием от блуждающей в теле неги, грудь высоко вздымалась, а торчащий из штанов член был толст и соблазнителен… Кирилл успокаивающе прищурился, качнул головой:

— Не-а, ошибаешься. Ты просто не представляешь, как я буду благодарен тебе, если ты дашь пососать свой член.

— Но… я ещё не мылся.

— Да мне пофиг вообще. Расслабься и дай мне сделать это. У тебя сегодня стресс, на практике проверено, что минет поможет. Всё, расслабься. Только скажи, когда кончать будешь: получать сперму я ещё как-то не готов. — И Кирилл снова наклонился, заглотил член до середины, задвигал языком. Егор с судорожным стоном удовольствия шире расставил колени, откинулся назад, опершись на руки, закрыл глаза. Ему нравилось, потому что член время от времени входил в рот глубже, чем Кирилл сам принимал. Головка скользила по языку, толкалась в щеку. Кирилл обсасывал и облизывал её, как умел. Ему было наплевать - мытый орган или нет, на все остальные условности, колющую колени траву, чешущиеся укусы комаров. Он балдел от того, как рот наполнялся слюной, как скользил кончик языка по гладкой влажной коже головки, как собственный стояк тёрся о плотную ткань трусов и шорт. От тихих, едва различимых стонов, издаваемых его любимым.

— Сейчас кончу! — внезапно захрипел Егор и, оттолкнувшись пятками, отпрянул.

Кирилл едва успел раздвинуть челюсти, чтобы член выскочил изо рта, не задев за зубы. И с какой-то невиданной сноровкой обхватил ладонью влажный скользкий ствол, сжал, задвигал по нему, доводя до сладостного пика. Егор замычал сквозь сжатые губы, голова запрокинулась назад, волосы повисли водопадом. Тело чуть вздрогнуло, бёдра взметнулись вверх так, что головка прошла сквозь кулак, а крайняя плоть оттянулась к основанию.

Из уретры брызнула длинная струя семени, затем несколько маленьких и медленнее, потом ещё несколько капель. Кирилл смотрел на это и думал, что нет ничего прекраснее и сексуальнее. Наблюдать за своей эякуляцией совсем неинтересно, а вот когда спермой истекает твой любимый человек, которого ты только что довёл до оргазма, и она течёт по взбухшей головке, чувствительной, подрагивающей оттого, что только что была у тебя во рту — вот от этого сердце заходилось сладким томлением.

Егор откинулся на локти и шумно дышал. Потом отобрал у залюбовавшегося Кирилла свой член и обтёр краем футболки, заправил в штаны.

— Теперь я тебе, — скосил он глаза на выпрямившегося на коленях Калякина. Тот помотал головой, хотя ответного минета хотелось ужасно, член ещё и не думал падать.

— Нет, потом… лучше потом, когда всё закончится, я увезу тебя к себе и трахну по полной программе. Не возражаешь?

— Нет, — словно бросая вызов, улыбнулся Рахманов.

— Ох, Егор, как я тебя хочу! — Кирилл стремительно навис над ним и поцеловал страстно, но коротко, потираясь стояком об его тело. — Ну, всё, а то там нас Андрюха ждёт, ужинать не садится, — вспомнил он. Встал и подал селянину руку.

— Блин! — Егор тут же схватился за протянутую ладонь, вскочил с её помощью на ноги. — Совсем про него забыл! Надеюсь, он не пошёл нас искать?

— Хочешь спросить, не застукал ли он нас? Если и застукал… Ну, он большой уже, пусть учится.

Они быстрым шагом покидали своё убежище. Шли практически на ощупь: тьма, к которой привыкли глаза, в другой локации стала почему-то абсолютно непроницаемой. Возможно, потому что облака полностью затянули небо, поглотив дававшие хоть какой-то свет звёзды и серп месяца.

— Стресс я тебе снял? — спросил Кирилл с ехидством, когда Егор не прокомментировал предыдущее замечание.

— Да. Мне сейчас хорошо, — мягко улыбнулся Егор и провёл пальцами по его плечу. — Только не говори никому, что видел.

— Обижаешь!

— Ладно, иди домой, а я ополоснусь сначала.

Кирилл, однако, пошёл в душ вместе с ним: ладони и колени, на которых ползал по земле, надо было отмывать заново. Там они опять занялись петтингом, и Кирилл всё-таки получил свою порцию минета, в дом возвращался на ватных ногах.

Андрей отругал их за долгое отсутствие, смешливо косился, подозревая, чем оно вызвано. За ужином Егор рассказал ему о грядущем визите отца, и пацан притих, спросив лишь, как себя вести, а потом будто забыл про голод, потерял аппетит, сидел и возил ложкой гречку по тарелке. Как бы он сам ни относился к вычеркнувшему его из своей жизни, чуть не погубившему его папаше, но больше, конечно, беспокоился, как воспримет его появление брат, ведь Егор знать не хотел этого человека. Всё, связанное с ним, было табу в этом доме.

Кирилл помалкивал на эту тему, а Егор, к счастью, дав младшему брату краткую инструкцию, заговорил о делах, о планах на завтра: если не будет дождя, убрать с улицы уголь, который вечером на всякий случай укрыли полиэтиленом, а если будет — начать перебирать и опускать в погреб картошку. И, конечно же, позвонить врачу, узнать, что и как. Из-за Мишани обычный распорядок не ломали: приедет, значит, приедет, а не приедет — ещё лучше.

Но если с братом у Егора были полное взаимопонимание и солидарность в сложных вопросах, то сообщать матери медлил. Была половина одиннадцатого, он дал ей лекарства и выполнил остальные процедуры, которые делал два-три раза в день за закрытой шторкой, а потом всё же сказал. Шторка была уже отвешена, телевизор приглушен, а Андрей и Кирилл находились рядом, как и днём, когда рассказывали об обещанных на операцию деньгах.

Галина была огорошена, глаза заметались:

— Миша приедет? Один? Сюда придёт? Нет! Нет! Не хочу, чтобы он видел меня… такой!

Она впервые, наверно, не подумала о сыновьях, не спросила, каково им будет. Галина отреагировала, как любая женщина, кокетка, которой неприятно, чтобы симпатичный ей мужчина, бывший муж, а по сути не такой уж и бывший, раз документы о разводе были подделаны, видел её разбитой болезнью. Она до сих пор любила Мишаню, с сожалением понял Кирилл, простила его. Ох уж эта доброта! Ох уж эти женщины! Ох уж их потребность цепляться за мудаков!

— Мам, ты нормальная, — попытался успокоить её Егор. Он, как и прежде, сидел на стуле, и от его волос теперь пахло ромашкой, а от рук — вонючей мазью.

— Я постарела. Я калека. Я выгляжу ужасно. Как мумия. Нет, не хочу, чтобы он меня видел такой!

— Мам, он всё равно приедет, я не смогу его не пустить. Вернее, могу, но он тогда не даст денег.

— Не нужна мне операция, я не хочу её!

— А что если сделать так?.. — вмешался Кирилл, пока спор не пошёл по второму кругу. — Мам Галь, давай тебе макияж сделаем? Губы накрасим, пудрой набелим, румянами? Будешь как куколка!

Егор обернулся на него, как на дурака, но мама Галя согласилась, и тогда Егор посмотрел на него с признательностью. Выйдя на кухню, они стали обсуждать, где взять помаду и румяна, у Рахмановых такого, естественно, давно не водилось.

— Завтра в городе купим. Молоко ведь всё равно повезём? — спросил Кирилл. Он сидел задом на обеденном столе, поглаживал волосы стоявшего перед ним Рахманова.

— Ну да. — Егор отрешённо пялился в тёмное окно. — Давай там купим. Магазин косметики возле рынка есть.

— Хорошо. Хотя нет. Вдруг Мишаня с утра приедет, когда мы ещё не вернёмся? Надо сейчас найти.

— Где? — удивился Егор. — Доехать до города можно, но магазины закрыты.

— Капец, блять, — невесело усмехнулся Кирилл, его мозг напряжённо работал. — И баб поблизости знакомых нет… Блять! — заорал он, выпучив глаза. — Лариска! Она ведь баба!

Егор перестал смотреть в окно.

— Да, у неё много косметики.

— Вот я сейчас пойду и попрошу. — Кирилл отодвинул Егора и засобирался, похлопал себя по животу, по ягодицам, в смятении проверяя, одет ли. Да, одет.

— Лучше мне сходить, — предложил Егор.

— Ну уж нет, тебя я к ней ночью не пущу, — заявил Кирилл и выскочил из дома. Включил на веранде свет, чтобы на обратном пути был ориентир.

В коттедже на втором этаже светилось то же самое окно, что и два часа назад. Кирилл быстро преодолел расстояние до ворот усадьбы, один раз споткнулся о камень, заглянул внутрь «Опеля» и тронул калитку. Она оказалась открыта, чего и следовало ожидать в глухой деревне.

Всё вокруг было серым, как в поговорке про ночных кошек. Пройдя по дорожке, Кирилл поднялся по ступенькам к крыльцу, дёрнул за ручку, но дверь не поддалась. Выругавшись под нос, он забарабанил по ней то костяшками пальцев, то кулаком. Скоро зажёгся свет на первом этаже, вспыхнули и широкие окна веранды.

— Кто? — спросила Лариса из-за двери.

— Я!

— Кто — я? — Но одновременно с этим вопросом банкирша щёлкнула замком и распахнула дверь. Видела его из окон или нет, в любом случае она едва не отпрянула. — Ты?

— Что-то ты не слишком приветлива, — съязвил Кирилл, протискиваясь мимо неё. Конечно, его ночной визит выглядел странно. — Не бойся, я по делу. Не буду больше тебя насиловать.

— Я не боюсь, — выдала она и запахнула цветной халатик, из-под которого торчал зелёный атласный пеньюар. — Чего тебе?

— Мне срочно нужна косметика.

— Тебе? — Лариса вскинула брови и осмотрела его, будто примеряя макияж на его не слишком бритое личико.

— Дура! — сплюнул Кирилл. — Не мне, а для Галины! Для мамы Егора. Завтра надо её накрасить.

Лариса сбавила степень сердитости.

— Слышала, ей денег на операцию нашли. Липа сказала. Родителей твоих видела.

Кирилл впал в лёгкий ахуй: вот это деревня, блять, на одном конце срать сядешь, на другом уже знать будут! Как хоть такое происходит? Магия?

— Ну, допустим, — не стал распространяться он. — Так дашь косметику? Помаду, пудру, для глаз что-нибудь…

— Дам. Пойдём. — Лариса повела его в прихожую, где возле зеркала на полочке выстроились тюбики, коробочки, пузырёчки, поблескивали золотистыми ободками. Она быстро собрала ему несколько штук в косметичку, объясняя: — Это основа под макияж. Это тональный крем. Вот тушь для ресниц, помада. Неяркая, яркая ей не подойдёт. Карандаши для век, губ и для бровей. Щипчики брови оформить…

Кирилл молча созерцал, как все эти вещи исчезают в маленькой матерчатой сумочке, и у него голова шла кругом.

— Как сложно. Может, ты сама завтра её накрасишь? Часов в девять?

— Мне на работу к восьми, — стала отнекиваться она, кидая в сумочку ещё пузырьки. — Духи нужны?

— Ну и что, что на работу. Отпросись. Для дела ведь надо, помочь.

— Отпроситься? — Лариса резко потянула за молнию на косметичке, раздался протяжный «вжик». — Я, по-твоему, могу себе позволить запросто начальству позвонить? Ты знаешь, где моё начальство сидит? В Москве!

— Да по херу, где. А ещё заливала, что Егора любишь. Оно и видно. — Кирилл выхватил у неё косметичку. — И, кстати, могла бы и передо мной извиниться за то представление. Не удалось оно у тебя. Больше не пробуй нас разлучить.

Он развернулся и ушёл, довольный собой.

Дома, памятуя о дебильных дружках, закрыл калитку на засов. Свет в доме уже потушили, а он выключил его на веранде. Оставил косметичку на холодильнике, тихо прошёл в спальню и, наконец, лёг, вытянул ноги. Егор обнял его.

— Я всё добыл, — шёпотом доложил Кирилл. — Спи, не беспокойся ни о чём.

— Спокойной ночи, — зевнул Рахманов и отвернулся.

— Приятных снов, — пожелал Калякин. Он тоже устроился на бочок и закрыл глаза, наслаждаясь возможностью лежать, отдыхать. Завтра опять работать. А если ещё и Мишаня что учудит…

Он заснул.

Последняя сволочь

73

У Рахмановых ничего не менялось. Потом, наверно, поменяется, но в наступивший новый день — ничего. Всё тот же подъём в шесть утра, кормление скотины, дойка, чистка хлева, наполнение ёмкостей водой и прочее, прочее. Только сегодня всё это делалось быстро, в темпе, потому что Егор запланировал ещё искупать маму перед отъездом в город и нанести ей макияж.

— А может, не ездить сегодня? — спросил мимоходом Кирилл. Он тоже бегал, как заведённый, выполнял ставшие за месяц непосредственно его поручения. У него с утра начался странный мандраж, будто это к нему спустя сто лет возвращается блудный папаша. Хотя, возможно, это было от недосыпа или прохладного утра.

— Люди ждут, — ответил Егор, который всегда думал не о себе, а о других, иначе и быть не могло. Кирилл к этому привык и не стал лезть с подзуживаниями наплевать на любителей молочка и сметанки, тем более сейчас лишняя копейка совсем не повредит.

Управились до восьми. Егор нервничал сильнее, даже от завтрака отказался, вынес маму Галю во двор для купания. Синоптик из него получился хреновый, предсказанный им вчера дождь не пошёл, но погода не радовала, небо было подёрнуто плотными, пусть и высокими облаками, быстро плывущими на запад, и лишь иногда в прорехах выглядывало солнце. От купания на улице в такую холодину комфорта мало, все это понимали, однако устроить ванны в доме отказались — Андрей с семи утра драил комнаты. Кирилл помог Егору вынести вёдра с горячей водой, мыльные принадлежности, раскладушку, а потом присоединился к уборке дома, пылесосил, мыл газовую плиту. В процессе соорудил себе здоровенный бутерброд с колбасой, огурцом и помидором да так и оставил на столе не съеденным, кусок в горло не лез.

Егор перестелил бельё на маминой кровати, поверх ночнушки надел на Галину сравнительно новый голубой ситцевый халат с синими цветочками, уложил влажные волосы на бок с пробором, чтобы так и высохли. Оставался макияж. Кирилл принёс косметичку, раскрыл. Они с Егором уставились в неё, на все баночки, скляночки, тюбики и озадаченно зависли.

— Я никогда не делал макияжа, — выдал Егор, да ещё так, будто его, как гея, мог кто-то заподозрить в примеривании на себя женских штучек.

— В общем-то, я тоже, — солидарно поделился Кирилл, не отводя глаз от хранящихся внутри косметички непонятных ему сокровищ. — Следовательно, у нас проблема. Сука, Лариса, не пришла! Просил же её!

— Просил? — удивился Егор.

— Ну да. Но у неё работа, видишь ли! Так-то она тебя любит! Хорошо, что ты на ней не женился. — Калякин хотел насмешить, но получилось нервно и ревниво. Зато Егор приобнял его и чмокнул в шею.

— Я бы на тебе женился, — шепнул он.

Кирилл забыл про косметичку и вытаращился на совсем близкое, необычно красивое лицо с пробивающейся щетиной. Почему-то сейчас щетина, мелкие торчащие из кожи грубые чёрные волоски, воспринялись особенно сексуально. Член встал. Разум ещё обрабатывал услышанную информацию, но моментально стёк в штаны. Кириллу пришлось сделать неимоверное волевое усилие, чтобы не затискать любимого прямо здесь, посреди зала. Он тряхнул головой, уходя от магнита карих глаз, и вытащил из косметички горсть тюбиков.

— Так, давай глянем, что тут у нас. — Кирилл стал сосредоточенно перебирать по одному и называть то, чему знал название, читать про то, что было незнакомо. — Помада. Тени. Карандаш для… бровей. Пинцет. Карандаш для… губ. Тушь…

Рука соскользнула с его поясницы, и Егор тоже взял из косметички несколько предметов.

— Духи. Карандаш для губ. Основа под макияж, — перечислил он.

— О! — Кирилл выхватил у него светло-розовый тюбик. — Мне кажется, надо с него начать! Основа же, — аргументировал он, — под макияж. Под. Значит, должен быть под макияжем.

Егор рассмеялся донельзя логичным размышлениям и забрал у него всю косметику.

— Пойдём. Если что, мамка подскажет.

— Ну да, она же женщина, — рассудил Калякин и развернулся за ним к комнате Галины. Она после, купанья, лекарств и завтрака дремала, пришлось её разбудить — наступал жуткий цейтнот. Егор присел на коленях перед кроватью, сложил рядом на стул всё полученное от банкирши добро, свинтил крышечку с «основы». Улыбнулся, выдавливая субстанцию на пальцы:

— Сейчас будем делать тебя красивой.

— Сто лет не красилась, — проскрипела мама Галя.

— Говори, если что-то не так, — предупредил Егор, нанося первые осторожные мазки на её лоб, щёки. Кирилл, стоя в дверях, затаил дыхание, бесконтрольно сжал попавшуюся в руки штору, прикусывал губу. Блять, надо было в интернете посмотреть. Блять, тут, блять, интернета нет! Ну что за страна?! Блять, да они ещё новый смарт не распаковали! Чёртова деревня — вообще ни на что не хватает времени, а ещё Мишаня собирается припереться! Чтоб он все колёса по пути сюда проколол!

Егор уже нанёс тональный крем, тщательно растёр его, и лицо Галины приобрело равномерный здоровый цвет. Если присмотреться, отличающийся от бледного цвета всей остальной кожи. Да даже если не присматриваться — отличающийся, но пофиг, ведь лучше, чем было.

С тушью Егор напортачил. Один глаз накрасил, а со вторым не рассчитал и оставил внизу жирный чёрный след. Вытер ваткой и снова промахнулся. Мать терпеливо успокаивала его. Егор прикусывал губу, не спешил, но рука дрогнула, и он третий раз мазанул кисточкой мимо, теперь над верхним веком.

— Блин! — выругался он, отдирая от ватного рулончика ещё кусок.

— Дай я попробую? — решился Кирилл. Он уже для удобства поддёрнул штаны и, встав на колени, пролез к кровати, отодвинул Егора. Правда, взяв тушь, испугался своей самонадеянности. Открыл рот от напряжения, высунул язык… И у него получилось без помарок! Щеточка ровным слоем оставляла чёрную краску на достаточно длинных и густых, как у старшего сына, ресницах. Воодушевлённый, Калякин сразу схватился за тени, осторожно выбрал светло-коричневые, нанёс на веки, растёр. Почувствовал себя знаменитым визажистом, хохотнул. Взялся за карандаш для глаз…

В комнате воцарилось молчание. Мама Галя послушно то закрывала, то открывала глаза. Егор наблюдал из-за его плеча, ловил каждое движение и с потрясающей интуицией подсовывал новый «инструмент». Кириллу нравилось то, что получалось, но удача оставила его на губной помаде — слишком сильно нажал, и бежевая линия вышла за границы обводки.

— Сука! — прошипел он, стирая большим пальцем.

— Может, у меня получится? — оттесняя Калякина, спросил Егор, забрал помаду и вытер излишки вокруг губ ватой. С помощью карандаша подправил контуры. Потом придал форму бровям, слегка подчернил их.

— Я хоть красивая получаюсь? — спросила Галина. С некоторым весёлым недоверием к двум-горе мастерам.

— Ты всегда красивая, — ответил Егор на автомате, всё его внимание было сосредоточено на нанесении мелких штрихов, поправлении изъянов тональным кремом и пудрой. Наконец он отошёл в сторону, посмотрел издалека. Кирилл и так видел, что вышло неплохо. Не прямо идеально, но нормально — лицо обрело объёмность и краски, стало выразительнее, живее.

— Ну что там? — робко поинтересовалась Галина. Она водила глазами, будто могла так увидеть себя.

— Красота! — в один голос ответили парни. Егор поднёс взятое с комода маленькое круглое зеркало в оправе из красной пластмассы, передвигал его над лицом, давая полный обзор. Скепсис исчезал, Галина расцветала, радовалась позабытому облику, как любая женщина радуется преображению внешности в сторону улучшения.

— Тебе нравится? — спросил Егор, всё ещё держа зеркало. — Ещё что-то надо? Румяна и блеск для губ ещё есть.

— Не надо. Вы молодцы, мальчики мои. У вас хорошо получается всё делать вместе. Не бросайте друг друга.

У Кирилла ком подкатил к горлу — от этих слов, от всей ситуации, в которой они действительно вместе, как команда, сотворили доброе дело, заставили женщину порадоваться и ощутить себя менее уязвимой, несчастной перед встречей с козлом-мужем, прощённым и любимым. Он бросил взгляд на Егора, но тот почувствовал неловкость от материных наставлений и скрыл её за действиями: вернул зеркало на комод, сложил косметику в сумочку. Вот так — Егор до сих пор не верит в вечную любовь, боится предательства. Но не хочет обижать своими опасениями его, Кирилла.

Со двора прибежал Андрюшка, посмотрел на мать, удивился:

— Ух ты, вы уже всё?! Мам, ты такая красивая! Каждый день будешь краситься?

— Вылечусь и буду каждый день, — пообещала Галина.

Губы Егора на мгновенье сжались. Кирилл понял, что он сдерживает вчерашние слёзы. На минуту мужская, превосходящая по численности половина семьи затихла втроём зачарованно глядя на будто бы совершенно новую, непривычную счастливую маму Галю. Чувствовалось какое-то странное для Калякина единение, аж мурашки на предплечьях побежали, покалывая и вздыбливая волоски. Потом Егор быстро сморгнул и распорядился, пока никто не заметил его состояния:

— Андрей, следи за всем. Мы с Киром туда и обратно, если… — он пропустил имя отца, — приедет без нас, ты помнишь, как поступить.

— Помню, — нахмурился брат.

— Всё будет нормально, езжайте, — отправила мама Галя. Они пошли переодеваться, одежда сегодня требовалась потеплее.

74

На поездку ушло полтора часа. Егор выжимал из допотопного мотоцикла все силы, будто после этой поездки «ижак» отправлялся на металлолом. В каком-то смысле так и было: предстояло долгое отсутствие, после которого неизвестно, что ждёт, возможно, и молока никакого не будет. Егор уже сегодня предупредил тёток, что на следующей неделе не привезёт им заказы. Тётки расстроились, охали, что нынче натуральных продуктов не достать, что коров держать никто не хочет. Пытались расспрашивать, что да как, Егор юлил. Кирилла выбесили эти любопытные клуши. Благо сразу от них уехали, а то бы он им высказал, как совать носы в чужие дела. Егор воспринимал всё, конечно, по-иному, со смирением и колоссальным терпением.

После заехали в супермаркет возле рынка, отстояли в огромной очереди, закупили продуктов для деревенских бабуль, за которыми тоже теперь непонятно кто будет ухаживать. Кирилл боялся, что придётся ему и это на себя взвалить. Хотя нахуй, пусть их дети за ними ухаживают, пенсию-то, наверно, бабки им отдают.

Рахманов ходил сосредоточенный, погружённый в свои мысли, дёрганый, спешил. Ясное дело — боялся, что папаша нагрянет домой в его отсутствие. На обратной дороге тоже гнал. Мчался по всем кочкам и ямам, попадавшимся на пути, Кирилл пятнадцать раз чуть не слетел с мотоцикла, отбил зад о твёрдое седло, но не возмущался даже в шутку. Не подходящее сейчас время шутить, он это чувствовал. Научился чувствовать такие вещи.

Мишаня не появился. В деревне всё было тихо — куры, гуси, редкое солнце из-за облаков. Ни одной посторонней машины или следов от протекторов на обочине в пыли. Егор успокоился, подогнал «Юпитер» к воротам, зашёл в дом и отправился разносить бабкам продукты. Кирилл отнёс пустые молочные банки на веранду и направился в туалет, оттуда на огород — просто посмотреть и съесть яблоко. Ветер доносил ужасный запах поросячьего варева. Кирилл пошёл в ту часть двора, надеясь найти для компании Андрея, но его там не оказалось. Две большие кастрюли, доверху, так что крышка плотно не закрывалась, набитые нечищеной мелкой картошкой прошлого урожая стояли на печурке, кипели, пузырились пеной, вонючая жидкость стекала по закопчённым стенкам и с шипением испарялась.

Он подкинул ещё дровишек из поленницы, посмотрел на огонь, затем поглазел на копошащихся в загоне чёрных вьетнамских свиней и пошёл искать, чем занять себя до возвращения Егора. Температура воздуха чуть-чуть поднялась, в свитере стало жарко, хотя во время езды порядком продувало. Как на этой колымаге без крыши и обогрева ездят весной, осенью, в дождь? Как Егор ездит в город зимой?

Кирилл вышел на улицу, чтобы подождать там, но Рахманов уже вернулся. Он прислонился попой к сидушке мотоцикла, одной рукой держал у уха свой старый телефон, второй, лежавшей поперёк живота рукой, в пальцах которой был маленький белый прямоугольник, подпирал первую. Вокруг ходили куры. Кинув короткий тяжёлый взгляд на замершего у калитки Калякина, Егор опять погрузился в разговор с невидимым собеседником, конкретно сейчас слушал его долгую речь. Наконец сказал:

— Да, есть документы, привезу. — И снова стал только слушать, лоб хмурился, пальцы беспокойно потирали белую картонку, крутили её. — Да, всё есть. Хорошо. А скажите, мне с ней находиться можно?.. А… А как тогда?.. А, хорошо… Хорошо, спасибо. Хорошо, позвоню. До свидания.

Егор убрал трубку и вымученно поднял глаза на Кирилла.

— Врачу звонил.

— Я понял. И что? — Кирилл приблизился, забрал телефон и отложил его на сиденье. Егор тут же стёр пыль и усталость с лица.

— Да так… сказал, какие брать документы и принадлежности с собой. Выделят отдельную палату.

— Отдельную? Хорошо! А ещё? Про тебя что сказал? Тебе можно там находиться?

— Можно. — Однако Егор понурил голову, пощупал визитку. — Можно хоть весь день, а ночью… койко-место мне не дадут. Спать на стульях не допускается. Сказал, медсёстры и санитары есть, чтобы присматривать.

— Вот блять!.. — Кирилла это так возмутило, что он слов не нашёл. Понимал, как для Егора важно быть всегда с матерью, чужие люди так не будут заботиться, у них таких больных пачки. — Койку им, блять, трудно дать! Надо потребовать! Отцу своему скажу…

— Не надо. Везде такие правила. Что-нибудь придумаю. Днём там буду, а ночью… гостиницу сниму. Или комнату подешевле. Перебьюсь как-нибудь. Ненадолго, дней на десять всего. Может, потом разрешат на стульях в коридоре поспать. Иногда разрешали.

Кирилл не был согласен с такой позиции от слова «совсем». Что это за смирение? Куда смотрят чиновники? У человека что, денег полно, комнаты снимать? В больницах совсем обнаглели, что на стульях спать уже роскошью и привилегией стало? Нет, он знал, что в медицине бардак и коррупция, смотрел «Нашу Рашу», но, блять, мама Галя тоже по блату!..

— Нет, Егор, надо требовать. Они обязаны выделить тебе кровать. Нормальную кровать.

— Никто мне не обязан, Кир. Мне сейчас дали понять, что мы в больнице не очень нужны. Поэтому не надо нарываться. Просто помоги мне найти комнату, ты в городе лучше меня ориентируешься.

Уязвлённый Кирилл кивнул. Конечно, он будет рад помочь. Но его угнетало, что из-за больниц, комнат, ночёвок, он будет реже видеть Егора, не сможет с ним спать, обнимать во сне. Правда, можно найти комнату, где хозяйка не будет возражать против… Ага, против чпокающихся за стенкой пидорасов? Тогда лучше снять квартиру за свои деньги и… Кирилл с размаху стукнул себя по лбу. Шлепок вышел отличный, звонкий. Улыбка вылезла на лицо. Егор удивлённо раскрыл глаза.

Кирилл шлёпнул себя по лбу ещё раз.

— Егор! Вот же я тупой! Ты будешь жить у меня! В моей квартире! Нахер тебе комнату снимать? У меня целая квартира свободна!

— А твои родители?

— Родители? — Кирилл протяжно застонал в небо. — Да хуй с ними! Ты что, до сих пор считаешь, что за меня всё родители решают? Решали, раньше. Но это моя квартира. И они… они не будут возражать. — Он действительно так думал: ну не резон им сейчас с препятствиями лезть. — Лучше скажи, а с домом что? Корову куда?

— Андрей здесь останется, — ответил Егор и отогнал ногой клевавшую его штанину пёструю курицу. Он, похоже, всё обдумал, и, возможно, даже успел обсудить с братом.

— Он же маленький.

— Не маленький. Справится.

— Хочешь… — Кирилл запнулся, потому что внутренний голос ворчал не произносить охуенно умного предложения, за которым последует только труд-труд-труд с утра до ночи и ни малейшего расслабона. Но Калякин сделал над собой усилие, мотивируя, что так будет единственно правильно, сморгнул робость и лень и продолжил: — Хочешь, я с ним останусь и помогу?

— Кир… — Губы Егора разошлись в улыбке, глаза тоже улыбались. Осчастливлено и… немного снисходительно, как взрослый улыбается глупышке-пятилетке. Он ведь тоже понимал, как неохотно дался этот вопрос. Кирилла это задело бы, если бы он не предвидел реакцию. Он мотнул головой, взмахнул рукой, обращая едва не случившуюся обиду в шутку.

— Ясно, ты мне не веришь! Ты имеешь на это полное право! Я лентяй, педрила и раздолбай, на меня непредставимо оставить хозяйство, но я хотя бы составлю компанию Андрюхе. Знаю, он у тебя Айрон-мэн, ты его воспитал, всему научил, он справится, одной рукой, как херов фокусник, но он мелкий ещё! Днём — да, а вот ночью? Да я бы со страху ночью, один в доме обосрался. Две недели! Неизвестно ещё, сможешь ли ты выбираться. А в магазин он как? А в школу ему скоро?! А к травматологу?.. — Кирилл тоже выдал всё, о чём думал со вчерашнего дня. — Егор, ну честно!.. — Он положил руки Рахманову на плечи. — Я просто хочу помочь! Даже не Андрюхе — тебе! Не заставляй меня упрашивать, я нихрена говорить нормально не умею. Банки с огурцами закатывать не буду, конечно, но хоть навоз вычищу — это дело для мужика, а не для однорукого пацана. Что ещё? Картошку переберу, в погреб опущу, только ты скажи, как и куда. В общем, список напишешь, что делать надо, а я хоть что-нибудь из него сделаю. А ещё, знаешь, что я могу? Я заберу машину из дома и смогу привозить Андрюху к вам в больницу. Ну что, доверишься мне?

Егор всё это время лукаво улыбался и не отводил глаз. Кирилл не мог угадать, какой ответ сейчас получит, верил в положительный, но он видел, как с каждым словом теплеет на сердце у его селянина, как трескается ледяная корка, раковина, скорлупа… Не слетает глухая бронированная защита, но хотя бы приоткрывается. Самую малость, что тоже очень и очень дорого. Кирилл видел эти перемены по глазам — чёрным очам, которые его заворожили с первого взгляда. Он-то нутром ощущал эту робкую торжественность момента, а вот Егор, похоже, своим чувствам значения не придавал. Он улыбнулся шире, положил ладони Кириллу на пояс.

— Кир, это точно ты коноплю собирал?

— А? Что?.. — спросил Калякин, прежде чем сообразил, что ему так аккуратно намекают на абсолютные перемены в характере. Он рассмеялся, закрывая на секунду лицо руками, завертелся в объятиях, оценивая чужой такт и юмор и сам принимаясь шутить в ответ. — Я… Да это точно не я был! Это был эгоистичный пидорас, который никогда не любил… Нет, это был несчастный человек, у которого не было тебя. Блять, Егор, так ты согласен?

— Я и не возражал. Не знаю, с чего ты решил, что я против. — Егор тоже смеялся, издевался и подтрунивал над ним. Кирилл разозлился, сгрёб его в объятия и присосался к губам. Уже скоро разомлел, ослабил напор, впихнул язык в желанный рот. Стояком ткнулся в тонкое костистое тело. Мотоцикл от их ритмичных движений проседал на пружинах, однако всё бы ничего, но Кирилла стала в лодыжку клевать какая-то дурная курица. Он лягнул её ногой. Курица со взмахом крыльев отскочила, закудахтала на всю округу. Но поцелуй уже был разорван. Калякин облизал губы, уткнулся лбом в плечо Егора, в пахнущие пылью волосы.

— Я как дебил с сюсюканьем про любовь? Не мужик? Тебе не нравится?

— Нравится. — Рахманов погладил его по спине. — Ты мужик. Причём отважный и храбрый. Спасибо за помощь.

Кирилл кивнул. Оторвал лоб от плеча, почесал его, спросил неловко:

— А ты бы вправду на мне женился?

— Если бы это было разрешено.

— У-уу, — расстроился Кирилл, — такого никогда не разрешат. Надо папеньке идею подкинуть, пусть в правительство с инициативой выйдет. Вот прикол будет.

Егор ничего не ответил, но говоряще взял с седла телефон и посмотрел на часы. Чёрт, они заболтались! Хорошего понемножку, нефиг отдыхать, надо идти работать. Кирилл украдкой вздохнул, миловаться ему нравилось больше, чем вкалывать. Егору, несомненно, тоже, но он был стальной воли человеком, с ответственностью перед семьёй.

75

Гул мотора первым уловил Кирилл, когда закончил насыпать в свои два ведра уголь. Притих в полусогнутой позе с совковой лопатой в руках, проверяя, не ослышался ли. Мотор гудел. Тихо и плавно. Значит, ехала иномарка. Медленно приближалась, ползла по неровной щебёночной дороге.

Кирилл отпустил черенок лопаты, и тот упал на располовиненный холмик угля. Снял перчатки, кинул их на уголь в правом из вёдер и пошёл к обочине, выглянул из-за занавеса листьев вишен. Вверх по улице, в данный момент мимо коттеджа, со шлейфом пегой пыли полз кофейного цвета седан. «Порше». Солнце светило ему в лобовуху.

— Кир…

Сзади у раскрытых ворот, через которые они носили уголь, застыл Егор. Забытые вёдра — два полных и два пустых — стояли у его ног. Он тоже слышал, всё понял и теперь снова разволновался.

— Мишаня пожаловал, — сказал Кирилл, обернувшись. В уме пронеслось сразу много мыслей и вариантов встречи незваного гостя, однако не он был сейчас хозяином бала и виновником торжества. Важнее, как Егор морально подготовился к встрече. А не морально… На нём были заношенные трико и футболка, что цвета не разберёшь, тёмно-синие резиновые шлёпки, на руках - перчатки, но и они выше запястья, и лицо были запачканы угольной пылью, чёрные пятна и полосы красовались на носу, лбу, щеках. Кирилл предположил, что и сам выглядит заправским кочегаром, только не он сегодня знакомится с папочкой. С другой стороны, с чего бы перед Мишаней выряжаться, как маме Гале? — В честном труде ничего постыдного нет. Пусть Мишаня подавится всем тем, что ему здесь не понравится. А из Золушек вылупляются прекрасные принцессы.

Егор чуть продвинулся, встал между кучей угля и мотоциклом, который перевёз к калитке, чтобы не мешался. Кирилл подошёл к нему, встал бок о бок, крепко, до хруста костей сжал его ладонь.

— Всё будет нормально. Перетерпи.

В этот момент из-за вишен выплыл нос «Порше», а потом и всё авто целиком. Остановилось.

В машине сидели двое — мужчина и женщина. Первого Кирилл знал лично, вторую по фотографиям.

— А её-то зачем припёр? — процедил Кирилл и ещё крепче сжал пальцы Егора, призывая крепиться. Егор оттолкнул его руку: то ли сильно занервничал и телесный контакт стал неприятен, то ли не хотел демонстрировать красноречиво близких отношений. Его право.

Мишаня степенно вылез из машины, как только её остановил. Скрытый кузовом, он поправил прилипшую к телу рубашку и бросил короткий взгляд на заросшую американским клёном улицу. Ирусик, которая находилась ближе к ним, сначала через стекло рассмотрела встречающих парней, потом открыла дверцу и дождалась, когда муж обогнёт капот и подойдёт к ней, только потом спрыгнула лакированными туфлями в придорожную пыль.

Одеты оба были не по случаю. Неизвестно, как они представляли себе деревню, но разрядились как для европейской столицы. Мишаня, к счастью, хотя бы галстук не повязал. А на Ирочке было приталенное платье с разводами сине-зелёно-жёлтой гаммы и рукавами в три четверти, бусы-цепочки, перстни-кольца-браслетики и золотые часы. Светлые волосы до плеч вились крупными пружинистыми локонами. Кирилл был уверен, что его мать ахала бы от восторга при виде наряда одной из первых дам области, ему же эта тощая молодящаяся мамзель с бесстыжими любопытными глазами категорически не нравилась.

Мамоновы не двигались. Ирочка пялилась то на одного парня, то на другого, будто на манекены в магазине или мраморные изваяния, не сознающие, что их досконально изучают под микроскопом, а может, тут больше подходило сравнение с рабами на невольничьем рынке — лишь живым товаром для богатых господ. Мишаня удостоил сына лишь краем взгляда. Отвернул голову и, пожёвывая губами, рыбьими глазами взирал на давно некрашеную хату с деревянными рамами в резных наличниках, ворохом желтой листвы, веточек и прочего мусора в стыках листов железа на крыше, на слегка покосившийся и тоже некрашеный забор из древних досок, неровно стоявшие ворота и двор за ним, копошащихся кур, для которых ничего неординарного сейчас не происходило, на потихоньку ржавеющий мотоцикл, которому место в музее, на заросли вишника без вишен, на брошеный дом на противоположной стороне улицы, просвечивающий через кустарник. Взирал свысока, как выскочки смотрят на смиренных неудачников, попирая и растаптывая их, чтобы по их головам подняться ещё на несколько ступенек лестницы. До Кирилла вдруг дошло, что для Мишани этот сельский пейзаж не новый, что он уже был здесь и всё видел. Ещё бы — здесь жила его невеста, отсюда он забирал её в город, сюда приезжал к тёще! Может быть, он даже застал времена, когда заброшенный дом был вполне жилым и даже был шапочно знаком с его обитателями. А теперь он злорадствует, что ни тесть с тёщей, ни бывшая жена, ни его родные дети не выбрались из пресловутой деревенской нищеты, а лишь глубже погрузились в неё. Презирал их за это, считал грязью. Сволочь!

Кирилл сжал кулаки и резко повернулся к Егору, забыв, что сам призывал его к смирению. Тот молчал, как всегда опустив глаза куда-то на уровень коленей. Ждал. Терпел. Калякин успокоился.

Никто так и не поздоровался.

Мишаня наконец повернул голову к сыну и на его лице отразились… конечно же, не любовь, гордость или сочувствие! О нет! Он смотрел на него, как на очередное пустое место, пришедшее просить милостыню в приёмные часы. Тоже разглядывал, как экспонат, ведь видел в последний раз ещё восьмилетнего ребёнка, а теперь перед ним был молодой мужчина. Вымазанный в угле, как кочегар.

Ирусик, проследив взгляд мужа, вцепилась в Егора с новой силой. До этого она просто не знала, кто из парней урождённый Рахманов, вот это да! Кирилл мысленно рассмеялся, представляя, какую потеху устроил бы, выбери потаскушка его.

— А он не похож на тебя, — тихо подытожила свои наблюдения Ирочка, прерывая молчание, которое не соблюдали только шастающие под ногами куры.

— Да, — сухо кивнул Мишаня, одним коротеньким словом умудряясь обозвать Егора нагулянным ублюдком. Егор, скорее всего, уловил этот лживый смысл, но снова смолчал, даже не дёрнулся в желании разбить морду. Только челюсти сомкнул сильнее. Кирилл собрался заступиться, вылить яду в отместку, но в этот момент, как насмешка судьбы над Мишаней, послышался торопливый бег по ступеням веранды, и в воротах возник Андрей. Сильно походивший на папашу. Он растерянно затормозил, не рискуя без разрешения брата высовываться со двора, а в него уже впились два взгляда.

— А вот этот похож, — злорадно и достаточно громко процедил Кирилл, чтобы это было слышно не только Егору.

— Здрасьте, — сказал Андрей. Он был менее робок и затюкан, и смело разглядывал родственничков. Правда, его не поприветствовали в ответ, он был таким же пустым местом, как и Егор.

— Мы пойдём в дом? — невинным голоском спросила Ирочка у Мишани. Эта святоша будто нарочно притворялась слепой и никого не видела вокруг. Ей было до пизды, что рядом стоит хозяин дома, и разрешения надо спрашивать у него. Нет, она и здесь мнила себя главной! Кто она вообще такая, чтобы здесь командовать? Это не её территория! Но Егор, словно поняв намерения Кирилла кинуться поперёк дороги, неуловимым жестом, коротко взмахнув пальцами опущенной руки, призвал не вмешиваться и даже развернулся, давая папеньке с его кралей пройти. Кирилл, сопя от гнева, дал задний ход, тоже посторонился. Со всей желчью, что бурлила внутри, выплюнул им в затылки:

— А чего только вдвоём приехали? Чего детишек не привезли познакомиться? Им бы тут понравилось, погостили бы недельку.

Мамоновы ухом не повели, будто не ехидный вопрос, а где-то муха прожужжала. Чуть запнулся шаг и больше никакой реакции. Они пошли мимо мотоцикла, через стаю вечно голодных кудахчущих кур, по траве, по оставшейся на земле угольной крошке, мимо ворот и прижавшегося к столбу Андрея. Мишаня пёр уверенно и невозмутимо, как танк по оккупированному посёлку, не стеснялся, ни в чём себе не отказывал. Ирочка держала его под руку, смотрела, куда ставит ножки в модельных туфлях и воротила прелестный носик — ха-ха, везде был помёт: куры всё утро срали, старались к её приезду.

Егор веселья Кирилла не разделял, возможно, вообще его не замечал. Брови его сдвинулись к переносице, между ними пролегла морщинка тревоги и озабоченности. Он сразу же двинулся за обнаглевшими гостями, предоставляя остальным право действовать по своему усмотрению. Вряд ли он сейчас думал о чём-то, кроме матери. Она ждала одного Мишаню, а не с распрекрасной дочкой губернатора в качестве придатка.

Кирилл, конечно же, присоединился к ним, на бегу давая знак Андрюхе стоять, где стоит.

Проходя через веранду, тёмный, ведущий в прихожую коридорчик, Ирочка вела себя, как царица, снизошедшая до хижины самых жалких бедняков. Вертела головой, морщила носик и поджимала губки при взгляде на засиженные мухами советские ещё шторы, линялые бумажные обои с кое-где отодранными углами, грубо окрашенный в синюю краску колченогий стол, накрытый старой клеёнкой с истёршимся рисунком, верхнюю одежду на прибитой к стене вешалке, свисающую на проволоке лампочку Ильича. Муженёк её поджимал губы, но лицо оставалось бесстрастным с лёгким оттенком надменности. Он приехал в Островок не просто так, шёл к цели и хотел побыстрее со всем покончить. Калякин предполагал, что Мамонов сразу выставит Егору условия сделки, получит желаемое и отчалит, не тратя время на рассматривание хаты и первой жены, но похоже Ирочке приспичило поглазеть на бывшую соперницу, добить её своим охуенно аристократическим видом. Сука.

Егор и Кирилл следовали за ними на расстоянии. Мишаня и Ирочка в полном молчании через скрипучую дверь ступили в прихожую, безошибочно свернули в зал. Естественно, не разуваясь, и по херу, что только что гуляли по помёту. Окаймляющие дверной проём шторы зацепили обоих по макушкам.

В зале сохранялась наведённая с утра чистота. Простая и незатейливая деревенская чистота — устаревшая, но крепкая мягкая мебель, застеленная плюшевыми пледами из набора, ящик-телевизор, трельяж, письменный стол, цветы в горшках, дешёвая люстра с висюльками. Вполне нормально, если не придираться. Однако уголки тонких губ Ирочки злорадно приподнялись: королевна торжествовала, что конкуренты оказались в ещё большей жопе, чем она надеялась. От тюрьмы и от сумы не зарекаются, дура. Норой, рой другому яму, тварь, сама в неё попадёшь.

Кирилл сознавал, что лукавит. Помнил ещё, с каким упоением доставал Егора, измывался, глумился над его низким материальным положением. Тоже был бестолковым дураком, ушлёпком, но он попал в свою яму — влюбился и целиком перевернул свою жизнь. Повезло, а могло приключиться хуже.

В секундную заминку Мишаня шаркнул глазами. Из двух спален шторы были раздвинуты только у одной, дальней, он, взяв супружницу, направился туда. Кирилл кожей почувствовал, как напрягся Егор — он не промолвил ни звука, лишь грудью подался вперёд. Он следил за отцом с алчностью голодной собаки, которая без разрешения боится приблизиться к пиршественному столу, переминаясь с лапы на лапу. Кирилл знал, что сравнение обманчиво, и в случае чего его парень, не раздумывая, бросится между матерью и донором спермы.

В спаленку господа не зашли, да и не поместились бы там, — встали напротив.

— Здравствуй, Миша, — тихо и, должно быть, с мягкой улыбкой проговорила Галина, потом её голос оборвался на недосказанных доброжелательных приветствиях. Скорее всего она заметила Ирину, нарисовавшуюся в поле зрения на пару мгновений позже мужа. Дамочка, как коршун, уставилась вглубь спальни, на красивую физиономию вылезли уродливые презрение, пренебрежение и… превосходство. Эта сука не испытывала ни капли раскаяния за чудовищные поступки прошлого. Исковерканная жизнь молодой женщины и двух мальчиков её совсем не волновала, по ночам не мучали угрызения совести. Бездушная тварь! Она и сейчас задирала нос и ликовала, что увела из семьи мужика! Блять, кого — рыбью морду? Кирилл обалдевал от женских вкусов. Не мог понять, на что там было польститься? У Мишани что, член длиной с полкилометра? Сам неуважаемый председатель правительства свои эмоции контролировал лучше. По крайней мере, злорадства на его лице не отражалось. Ни жалости, ни омерзения, ни отсвета прежней страсти. Совсем ничего — рыбьи глаза созерцали пустое место. Никчёмную инвалидку на узкой неудобной кровати в ворохе стиранных-перестиранных простыней и одеял. Пропахшую лекарствами и мочой. Окутанную тошнотворным дыханием медленной смерти. Не сумевшую пробиться в жизни. Простившую его подлость. Добрую дуру с жалко накрашенными губами. Кирилла бесило это ёбаное наплевательство, он еле сдерживался, а Егор… Кирилл повернулся, чтобы понять, почему Егор не вмешивается, не выскажет всё, что у него накипело… Егор смотрел прямо, на «гостей», не опустив по обыкновению глаз. Он терпел. Будто мысленно твердил себе, что скоро визит закончится, что он не бесконечен, что наградой за несколько минут мучительного терпения станут деньги для матери. Егор терпел, как его просили, как он обязал себя. Давал негодяям распоряжаться в своём доме, жертвовал своей гордостью. Как же ему, должно быть, сейчас было больно, как обильно, наверно, кровоточило его сильное справедливое сердце. У Кирилла самого сердце болезненно сжалось от беспомощной вынужденности своего парня терпеть двух мразей, он остыл и умерил пылавший гнев. Тоже заставил себя терпеть, хотя ему смириться было трудно.

— Наш Егорушка совсем взрослым стал, — раздался из спаленки наполненный нежностью слабый голос Галины, которая после длительной паузы справилась со смятением. — И Андрейка вырос, на тебя похож. Он тебя совсем не помнит, малюткой был. А я… я совсем захворала, только обуза для них. — Голос задрожал, насыщаясь волнением. Мама Галя не плакала, но была близка к этому. Кирилл не понимал, зачем она извиняется за своё состояние, зачем унижается, говоря про сыновей. Он опять обернулся на Егора. Тот стоял без кровинки в лице, но не шевелился, выступающие вены на руках сильно вздулись.

— Не обижай их, Миша, они хорошие…

А грёбаный мудак Миша просто развернулся и устремился к выходу. Ни ответив ей ни слова! Ни слова поддержки для неё, ни слова на рассказ про сыновей! Просто развернулся и ушёл! Правда, наткнулся взглядом на Калякина и чуть убавил прыть, Егора он даже боковым зрением не задел, урод.

В прихожей Мишаня замедлил шаг, дождался, когда его догонит Ирочка. Но и она уходить из дома не спешила, полезла проверять кухню. Дивилась на печку, на скромный гарнитур, допотопный стол, на самодельные бачки для воды, вырезанные картинки на стенах, лёгкий беспорядок на столе, закатанные банки в углу. Мишаня ждал, пока она, качая головой, рассмотрит, и тоже глазел через дверной проём.

— Как тут жить можно? — повернувшись к нему, сокрушённо спросила Ирочка. — Потолки низкие, окошки маленькие… И хоть бы полы покрасили, стыдоба… Обои не клееные… Этот работящий мог бы дом в большем порядке держать.

Ах ты сука ехидная! А у него хоть были деньги на краску, чтобы полы красить? Тебе бы такие проблемы!

— Что?! — Кирилл, стиснув зубы от ярости, рванулся вперёд, но его удержали за футболку. Кирилл с тем же гневом обернулся к Егору, вопрошая всем своим естеством: «Зачем ты меня останавливаешь? Ты слышал, что она сказала? Ты будешь и с этим мириться?» Но Егор предстал донельзя измученным, и возглас Кирилла захлебнулся, так и не став полноценным криком.

Господа Мамоновы всё равно не повели ухом, до высоты их социального положения не долетали писки плебеев. Совершив экскурсию в бедняцкую лачугу, они вышли обратным путём на свежий воздух. Ещё раз повертели головой во дворе, где их наконец облаяла Найда, прошли мимо прислонившегося спиной к забору Андрея, до этого от нечего делать пробовавшего на прочность гипс. Кирилл и Егор, не сговариваясь, двигались за ними. Было предчувствие, что благодетель сейчас развяжет с охватившей его немотой и сообщит, какого хера приехал.

Мамоновы дошли почти до машины и там развернулись. Ирочке не очень удобно было стоять в туфлях на траве, каблуки проваливались в землю, ей приходилось переминаться с ноги на ногу. Мишаня стоял твёрдо, в профессиональной позе бывалого политика высокого ранга.

Парни замерли напротив, на расстоянии четырех-пяти шагов от них. Андрюшка приблизился, но из-за спин старших сильно не высовывался, наблюдал с любопытством, то трогал носком ноги вёдра с углём, то отходил к мотоциклу. Ветер трепал их волосы. Потревоженные куры издавали громкое «ко-ко-ко».

Мишаня долгим высокомерным взглядом окинул Егора.

— Подпишешь бумаги, которые тебе привезёт мой юрист, — сказал приказным тоном он. — Кроме этих денег, ты ничего от меня не получишь.

— Да, — совершенно не пытаясь, не собираясь сопротивляться, кивнул Егор. К счастью, и не начиная благодарить.

Ирочка выдохнула. Это было очень, ну прямо очень заметно. Возможно, она боялась, что первенец примется упираться и торговаться. Теперь обрадовалась, что быстро отделались малой кровью.

Легче вздохнул и Мишаня. Разительных перемен в его настроениях не произошло, однако вместо официоза возникла какая-никакая неформальность. Человечностью, правда, не пахло. Он снова оглядел терпеливо сносящего любое пренебрежение Егора.

— Значит, ты пидорас? — выплюнул он, впервые проявляя интерес к жизни сына. Но каким, блять, образом! Мол, я так и знал, что ничего путного из тебя не вырастет.

Кирилл вспыхнул. Вопрос хлестнул по нему кнутом.

— Пидораса в зеркале увидишь, а мы законопослушные граждане РФ.

— Кир, не надо, — Егор тронул его за локоть.

— Надо! — отодвигаясь, двинул рукой Кирилл. — Задолбал он уже! Приехал тут, блять, ферзь великий! Он мизинца твоего не стоит!

— Не надо, Кир, — опять попросил Егор.

— Пусть послушает! — огрызнулся Кирилл. Он ходил туда-сюда и эмоционально жестикулировал. — А то, пиздец, нос задрал, фыркает! Он не смеет тебя оскорблять! И никого не смеет в этом доме оскорблять! А если ещё слово вякнет… или денег на лечение зажмёт… он знает, что будет. Я тебя предупреждаю, Мишаня, проклятие ещё не снимал! И не сниму, пока…

Ирочка негодовала, её трясло от возмущения наглой молодёжью. А ещё к ней прилип какой-то овод, она никак не могла его отогнать.

— Заткнёшься ты, шавка?! — рыкнул Мишаня. Перекошенное лицо и шея пошли малиновыми пятнами. После его окрика задрал голову и закукарекал, нагоняя мистического ужаса, ходивший с курами чёрный петух. Мамонов выкаченными глазами зыркнул на него. Калякин захохотал. Ему чинуша всё равно ничего не мог сделать: это не на своего бесправного и бессловесного сына наседать, а за Кириллом Калякиным маячил его влиятельный папа-депутат.

— Я подпишу документы, — заканчивая перепалку, ровно и твёрдо повторил Егор. Мишаня перевел на него бешеный взгляд:

— После обследования, при положительном результате жди юриста. Ира, едем.

Он открыл ей дверцу, затем стремительно обошёл машину спереди и влез за руль. Заурчал мотор, «Порше» дал задний ход, зацепил кусты, ветки зашуршали, царапая заднее крыло. Со злости Мишаня не обратил на это внимания, колтыхая по всем торчащим камням, в три приёма развернулся на узкой проезжей части и укатил. Ирочка бросила последний надменный взгляд на беспризорную деревенщину.

Кирилл вышел на обочину посмотреть, как по пасмурной улице рассеиваются клубы поднятой иномаркой пыли, да разбегаются с дороги непуганные практическим отсутствием транспорта куры и утки. Вот, блять, и встретились Рахмановы с отцом. Яблочки от яблони далеко упали.

Было так противно!

— Пойдём, Кир, — позвал Егор, — надо с углём закончить. — Он потирал тыльной стороной пальцев скулу и делал вид, что ему безразлично. Андрюшка взобрался на мотоцикл, крутил ручку газа, щёлкал тумблерами и украдкой наблюдал за братом, тоже беспокоился о его душевном равновесии, спрашивать не решался, тема отца в их семье всё ещё была под запретом.

Кирилл глубоко вдохнул, что даже услышал шум втягиваемого ноздрями воздуха. Его собственное душевное состояние требовало что-то сказать — поддержать, выругаться, оскорбить уехавших ублюдков, но он, как и Андрей, чувствовал, что Егор не хочет обсуждать, по крайней мере, пока. Всколыхнутые, как ил со дна моря, старые обиды и страхи, новые проглоченные унижения должны осесть, улечься, чтобы он смог заговорить о них вслух. Кирилл научился разбираться в его замкнутом характере и уважал его привычки. Он сам за эти полчаса стал другим, продвинулся на новый уровень развития. Скачок, который совершил после прозрения, что он прежний и все его друзья — ущербное, деградирующее быдло, теперь казался лишь крошечной ступенькой. А когда он наблюдал, как матёрый пройдоха, взрослый человек, чьи поступки не спишешь на ребячество, безжалостно давит каблуком двух сыновей, смотрит на них без единой капли любви, устраняет помеху, вот тогда его мировосприятие кардинально перевернулось. Он физически почувствовал, как это произошло — рывок и пустота, а за ними жгучее желание защищать и быть рядом, быть настоящим мужчиной, потребность в этом.

Ещё Кирилл понял, что ему не так уж не повезло с родителями: они оба любят его, желают блага. Какого-то своего, в их представлении, но блага.

Он немного нерешительно приблизился к Егору. Тот сразу отвернулся, попробовал спрятать глаза, отойти, но Калякин взял его за локти, повернул к себе.

— Забей на них, — сказал он, нарушая данное слово не лезть в душу. — Больше их не увидишь.

Егор мотнул головой, пытаясь разубедить, что ему хреново. Чёрные пряди взметнулись и закрыли половину лица, давая хороший повод ещё несколько дополнительных секунд, пока убирал их со лба, на то, чтобы совладать с собой и надеть маску «У меня всё окей».

— Егор, — Кирилл перешёл на мягкий полушёпот, — я же верил, что ты справишься, перетерпишь. Ты очень-очень сильный. А я очень сильно люблю тебя. Сейчас мы всё сделаем, переносим уголь, только… поцелуешь сначала меня? А то я, капец, перенервничал.

Рахманов опустил взгляд на его губы, находившиеся совсем рядом, едва заметно сглотнул, потом повернул голову к Андрею. Пялящийся на них мальчишка быстро и слишком увлечённо приступил к изучению рычагов и панели приборов «Ижа», на котором до сих пор восседал. Понятливый пацан. Улыбнувшись, Егор обвил талию Кирилла руками и с упоением занялся его губами со вкусом угольной пыли.

Они целовались. Поглаживали друг друга и тёрлись стояками. Андрюха сначала подсматривал за ними, затем ему надоело быть лишним и он, испустив горестно-упрекающий выдох, слез с мотоцикла и утопал домой. Закапал дождь. Маленький, редкими крупными каплями. Мокрые кляксы шлёпали по рукам, плечам, макушкам, тёмными пятнами расплывались по одежде. Но даже куры продолжали как ни в чём не бывало копошиться в пыли, воздух даже потеплел.

— Я бы целовался с тобой вечно, — прошептал Кирилл, когда крупная капля упала ему прямиком на нос и пришлось разорвать поцелуй, чтобы её стереть. Но второй рукой он не отпускал Егора.

— Я тоже, — признался селянин, которому в это время на щеку упали три капли.

— Но у нас полно работы, — быстро добавил Кирилл, пока этот прискорбный факт, извиняясь пожав плечами, не озвучил главный трудяга. — Всё, идём работать!

— Только домой зайду, — предупредил Егор, избегая открыто говорить, что беспокоится о матери.

— Иди, — отпустил Кирилл и, покрутившись, будто гадая, с чего начать, надел перчатки и поднял с земли два наполненных углем ведра, тяжеленных, как падлы, понёс в сарай. Высыпал в дальний тёмный угол за загородку, вернулся на свет. Дождь как начался, так и закончился, даже землю не промочил. Егора уже не было, шнырять за ним хвостиком и стеснять в обмене впечатлениями Кирилл устыдился. Рахмановым сейчас было о чём поговорить без него. Возможно, этой встречи они ждали десять лет, а она прошла так прозаично и скомкано. Он пошёл к куче угля. Работа была монотонная, для дураков — подгребай рассыпчатый уголь лопатой, сыпь в ведро да тащи. Внутренний голос молчал, хотя мог бы нудить, что хитренький Егорушка скинул свои обязанности на влюблённого простачка, что этим углём и погреться-то не придётся — когда ещё с курортов приедут, если в сентябре отчалят, то хоть бы к новогодним праздникам отыскались, а может, и всю зиму там проведут.

Голос не появлялся, но Калякин сам думал на тему разлуки — слишком долгая, как выдержать? Он нуждался в селянине каждую минуту, не смел помыслить себя без него. Прочно привязался к нему.

Егор вышел из дома, когда Кирилл уже сбился со счёту, сколько ведер перетаскал. По вискам и груди тёк пот. Куча заметно уменьшилась и теперь походила на сильно обглоданный чёрный серп луны в три-дэ-формате.

— Ого, — одобрил Егор, сразу взявшись за лопату, чтобы наполнить свои вёдра. — Извини, что я долго.

— Как она? — спросил Калякин о маме Гале.

— Расстроилась, — ответил Егор, виртуозно пользуясь умением описывать сложную ситуацию одним словом. Ждала, надеялась, наводила красоту, а мудила привёз бабу и ни сыновьям не порадовался, ни даже поздоровался.

Лопата с шуршанием вгрызалась в спрессованную груду, камешки угля позвякивали о металлические стенки вёдер.

— Зато у неё будет веский стимул вылечиться и доказать! — нашёлся Кирилл. — На одном мудаке свет клином не сошёлся. Вылечится и… выйдет замуж! Ну или просто любовника заведёт.

Егор посмотрел на него со скепсисом. Вернее, как на неисправимого дурака.

— Не надо никому ничего доказывать. Зачем?

— Но она же красивая! И ты красивый в неё.

— Я обычный, — не согласился Егор, но против воли усмехнулся лестному комплементу. Его вёдра были уже полны, и Кирилл отобрал лопату.

— Нет, ты самый-самый… я тебе зуб даю, — рассмеялся он и, заворожённо глядя на красные, чётко очерченные губы на чумазой мордахе, потянулся за поцелуем. Только Егор с лукавой улыбкой уклонился и, подхватив вёдра, зашагал к сараю. Вот так всегда!

Андрюха присоединился к ним, когда от кучи остался маленький холмик. Он приходил и раньше, но брат спровадил его варить поросячью картошку. Дождавшись, пока она закипит, пацан вернулся к людям — одному слоняться целыми днями, так можно и помереть со скуки или одичать. Конечно, ему требовалась компания. Он не носил уголь, просто сидел на мотоцикле, как на лавке, кутался в олимпийку, болтал ногами и языком.

— Кира, а… а ты… - Андрей уже не знал, что придумать. — Ты не бесишься, когда тебя таким именем называют? Кира — женское…

— Не, не бешусь, — Калякин заебался как собака, руки вёдрами оттянул, имя его сейчас заботило меньше всего. Он работал лопатой, грязными руками и подолом футболки периодически стирая пот с лица. — Сам себя иногда так называю.

— Тогда хорошо, а то я думал, вдруг тебе не нравится. Кира, а… — Пацан подался вперёд и стрельнул глазками во двор, в сторону сарая, выискивая брата. Тот только вышел из сарая, направлялся к ним. — А Егор тебе ничего не говорил про отца? — успел спросить он.

— Сегодня? — Кирилл прислонил лопату к воротине, дал себе минуту передышки. — Не, не говорил.

Подошёл Егор, поставил вёдра, взял лопату. Андрей опасливо посмотрел на него, но всё же сказал, что его терзало:

— А я отца другим представлял… Он ещё хуже, чем в телевизоре. Хорошо, что он не живёт с нами, он мне не понравился.

Стоявший к нему спиной Егор не обернулся, не прокомментировал. Загребал уголь и кидал в ближнее ведро. Андрей осмелел.

— Кира, а здорово ты его отбрил.

— Спасибо, — усмехнулся Калякин. Вечерело и начали донимать комары.

— А про какое проклятие ты говорил?

Вот тут Кирилл захихикал, вспоминая свою выходку. Опёрся на воротину, взмахнул рукой.

— Проклятие? Да так. Когда на приём в администрацию ходил… Попугать его, короче, хотел. Ляпнул, что я типа чернокнижник-сатанист, что проклял его за… ну, в общем, за то, что он козёл… и что счастья и удачи ему тридцать лет и три года не будет, сдохнет в канаве. И похоже, он испугался, в штаны наложил.

Андрей покатывался со смеху, сгибался пополам верхом на мотоцикле. Егор бросил занятие и слушал. Сдержанно, хотя и улыбался на некоторых моментах и точно был поражён изобретательностью угрозы. И смотрел так, будто открывая всё новые и новые черты своего… любимого? Кирилл не сомневался в его любви, таял под этим взглядом, плавился, как весенний снег. Тянулся к нему всеми фибрами души.

Вдруг Егор всколыхнулся, переместил лопату из одной руки в другую. Такое поведение значило, что он вспомнил что-то существенное и собирается задать вопрос.

— Кир… Помнишь, ты говорил, что родители… твои… придумали способ забрать тебя домой. Что ты имел в виду?

— А! — Кирилл тоже вспомнил и цокнул языком от досады. Погрустнел. — Ну, в общем, херня это, ничего у них не получится. — Он хотел на этом закончить, но Егор ждал. От волнения речь запестрила словами-паразитами. — Короче, такая хуйня… Они, это, деньги дают, чтобы ты, блять, уехал далеко и надолго. Типа я, блять, тебя за это время забуду и в загулы, блять, опять пущусь, бабу себе найду. Ага, как же! Пусть, нахуй, обломаются! Но я им пока этого не скажу. Деньги отвалят, тогда и обрадую.

Егор сник. Свет во взгляде теплился еле-еле. Он поднял вёдра, одно из которых было неполным, и понёс. Кирилл ударил кулаком по серым грубо сколоченным доскам воротины и догнал его во дворе, отнял вёдра, плюхнул их на землю и целовал Рахманова до тех пор, пока он не успокоился.

76

Следующий день прошёл в волнениях, спешке и повторяющихся диалогах: «Ничего не забыл?», «Точно всё взял?», «Точно-точно? Проверь ещё раз», «Ладно, если что, я привезу». В город Егор ездил с братом, завозил его к травматологу, но гипс оставили ещё на недельку. Кроме того, он забрал необходимые документы из районной больницы, поставил участкового терапевта в известность о предстоящей госпитализации матери. Кирилл в это время приступил к перебиранию картошки. Сидел на маленькой табуреточке в сарае, при включённой лампочке, да ещё свет проникал туда через открытую дверь. Сортировал клубни по вёдрам: мелкие — на корм скотине, средние — на семена, крупные — на еду и на продажу. Вернее, сорок вёдер следовало сначала засыпать себе, а излишки Егор планировал сдать перекупщикам или в райпо, кто цену больше предложит.

Набрав несколько вёдер, Кирилл спускал их в погреб, вырытый под другим сараем. Тёмная жуткая яма трехметровой глубины с ржавыми металлическими перекрытиями, свисающей паутиной пахла сыростью, от земляных стен шла прохлада. Пол покрывал песок, дощатые стенки разделяли закрома под разные виды картошки. В углу стоял металлический стеллаж с консервацией. Банки с вареньями, компотами, закусками, соленьями, от полулитровой до «четверти», покрывал налёт пыли. Каждый раз спускаясь сюда, Кирилл думал, что в частном доме жить гораздо сложнее, чем в квартире, — надо учитывать тысячи мелочей и нюансов, быть мастером на все руки. И Егор всё успевал. И учил этому Андрея. Братьям повезло друг с другом, несчастья их сблизили. Кирилла радовало, что и он влился в семью, стал своим. Ну, ему хотелось верить, что это так.

Днём Егор чистил навоз, полол грядки, собирал урожай, стирал бельё и тоже перебирал картошку, желая максимально привести в порядок хозяйство и тем самым хоть капельку облегчить жизнь без себя. Но нельзя объять необъятное, особенно, когда главной задачей стоял сбор в больницу. Кирилл отдал ему свою вместительную дорожную сумку, туда поместились и одежда, и кухонные принадлежности, и медикаменты с памперсами. Егор заказал в платной клинике машину скорой помощи на семь утра. Кирилл обалдел, когда услышал сумму предъявленного счёта. Завтра он собирался ехать в город вместе с Рахмановыми, помочь устроиться в больнице, забрать свою машину, поселить Егора в квартире. Надеялся, что им удастся урвать свободный часок и протестировать на прочность имеющуюся там кровать. Хоть раз предаться сексу в нормальной уединённой обстановке.

Егор обзванивал клиентов, извинялся, говорил, что молока пока не будет. Уже вечером Кирилл заставил его поменять телефон на подаренный смартфон, научил пользоваться. И собственноручно с непередаваемым наслаждением утопил старый девайс со всеми его глюками в туалете. Всё, кончилась эпоха неудаляемого Виталика!

Андрей становился грустнее час от часа, сидел возле матери, читал ей книжку, пока брат не прогнал его спать. Сам Егор недалеко от него ушёл в плане эмоциональной стабильности: дёргался, нервничал и даже психовал. Боялся что-то упустить, забыть. Волновался за дом, за Андрея, за то, какие будут результаты обследования. За организационные вопросы тоже волновался. Наверняка, его мучила и необходимость провести несколько недель в незнакомой обстановке, в окружении посторонних людей, не зная, во сколько сегодня ляжет спать, что поест. Но вряд ли его заботила собственная судьба, пусть бы пришлось голодать и ночевать под открытым небом. Егор всегда жертвовал собой ради других.

Ночью он не мог уснуть. Обычно, изнурённый, отключался, как только уронит голову на подушку, а сейчас лежал уже полчаса, на спине, заложив руку за голову и пялясь в тёмный потолок. Калякин ужасно хотел спать, глаза слипались, мозг выключался, но он терпел, не мог заснуть, пока любимый не спит и даже не делится тревогами и переживаниями.

— Егор, — не выдержал он, позвал тихо, придвигаясь к нему.

Рахманов встрепенулся:

— Я думал, ты спишь. Спи.

— И ты спи. Не бойся ничего: я с тобой.

— Я не боюсь, — отрешённо ответил Егор. — Просто… просто пытаюсь запомнить день, когда моя мечта начала сбываться. Мне сложно поверить…

— Она сбудется, мой… — Кирилл запнулся и постеснялся произнести слово «милый», которое рвалось с языка, но Егор, скорее всего, этого не понял, не услышал. Егор повернулся к нему, уткнулся носом в плечо, поёрзал и засопел. Завтра придёт новый день, а с ним новый этап в его жизни, хорошо, чтобы счастливый, удачный. Тогда они смогут чаще проводить время вместе, целоваться, ходить в кино, ездить в путешествия, наслаждаться покоем и регулярным страстным интимом. Фантазируя о романтике, Кирилл уснул.

Наедине

Из больницы Кирилл уехал на такси — деньги у него были. Он приучал себя к экономии, однако заставить себя поехать на троллейбусе не мог, ну не для него был общественный транспорт с вечной толкучкой, злобными бабками и прочей шантрапой. Такси хоть и дороже, зато доставит до подъезда и не будет мозг ебать.

Пока ехали, Кирилл смотрел на город. Совершенно забыл суету, нагромождение каменных многоэтажных лабиринтов, проспекты и площади, нормальный асфальт, светофоры, рекламные щиты. Шум, гам, беготня, нервозность. А на улице лето, светит солнце, плывут облака, цветут красивые цветы на разбитых коммунальщиками клумбах — и ни одного улыбающегося лица. Все хмурые, озлобленные или пьяные, опустившиеся. Кирилл нутром ощутил разницу между крупным городом и крохотной деревней. Конечно, и в деревне особо не встретишь радостных людей, но те немногие, что живут в глубокой глубинке, хоть любят её искренне. Та же старая карга Олимпиада не рвётся к детям в городскую квартиру, живёт без воды, газа, главное, что на родимом клочке земли. А здесь все только и делают, что ругают власти, срутся друг с другом и мечтают свалить в Москву или за границу. В деревню надо ехать, там переосмысливать себя, обретать нормальность. Тогда ещё можно спасти этот мир.

Увлёкшись философией, Калякин и не заметил, как прибыл к родительскому дому. К одной комфортабельной ячейке в общем имуществе трехсот тридцати шести собственников. Да, были времена, когда он считал деревенских аборигенов психами и не понимал, зачем Егор похоронил себя в отстойной дыре.

— Двести пятнадцать, — сказал таксист.

— Чего? — не понял Кирилл, он ещё был полностью погружён в мысли, потом до него дошло, где он и что от него хотят. — А! Да, сейчас. — Он приподнял от сиденья зад, залез в карман джинсов и протянул три купюры по сто. Таксист, ворча, отсчитал сдачу мелочью, едва ли не рублями. Монеты оттянули карман. Не сказав ни слова на прощанье, Кирилл вылез из машины.

Осмотрелся, пока такси, скрепя рессорами, уезжало, задрал голову к своему окну на четвёртом этаже — последний раз из квартиры он выбирался как раз через него. Но никто из гуляющих во дворе не помнил его подвига во имя любви, не подбегал за автографами, вообще никто не обратил на его приезд внимания. Вот так вот в большом городе — живут в одном доме, а друг друга не знают. То ли дело деревня, где слухи распространяются со скоростью света!

Кирилл ностальгировал по деревне, но возвращаться туда в отсутствие Егора не хотел. Знал, что придётся, но не горел желанием.

Он вынул смартфон из кармана, посмотрел на время — одиннадцать часов почти. Надо идти. Кирилл ещё раз задрал голову к окну и пошёл к подъезду.

Поднимаясь в лифте, он понял, что ещё чуть-чуть и круто лопухнётся. Надо было бы сначала позвонить родакам, предупредить. Вдруг матери нет дома? Вдруг ключи от машины только у отца? Кстати, посмотреть, на месте ли машина, он тоже забыл. Совсем отвык, и мысли заняты только Егором.

На площадке Кирилл остановился. Кто-то шаркнул парой этажей выше, вызвал лифт. Внизу лязгнула чья-то дверь-сейф. У непосредственных соседей шумел пылесос. Как зовут этих соседей Кирилл не знал.

Выбросив всякую пошлость из головы, Кирилл повернул ручку двери родительской квартиры. Она не подалась. Тогда он нажал на кнопку звонка, услышал приглушённый «дин-дон». А потом шаги — лёгкие и мелкие. Значит, мать дома, хорошо. Через секунду она открыла дверь. Вся безупречная, до тошноты. Уставилась на него, затем за его спину, никого лишнего типа деревенского оборванца там не нашла и отодвинулась в сторону, приглашая.

— Кирилл… Ты задержался.

— В смысле? — он нога об ногу скинул кроссовки, которые стырил с полки в день побега. Теперь они заметно истрепались, запылились, что не преминула отметить мать.

— Я ждала тебя на час раньше, — сказала она, пропустив, однако, упрёки за кроссовки, направилась в гостиную. Кирилл пошёл за ней, вспоминая музейные интерьеры, тяжёлый помпезный стиль богатых домов. Квартира давила на него. Крикливые политиканы в телевизоре раздражали.

— Ждала? — рассеянно переспросил он.

— Хватит тупить! — мать уселась в кресло, взяла со столика журнал и положила себе на колени. — Сегодня среда. В среду инвалидку…

— Галину, мам. — Кирилл развалился на диване, головой на подлокотник, достал из-под задницы пульт и переключил бесящий канал.

— Инвалидку, — упрямо повторила мать, сделала нажим на слово, — кладут на обследование. За ней будет присматривать сын. Не будешь же ты сидеть в глуши без него? Ты поедешь за ним. Вот я тебя и ждала.

— А, — протянул Кирилл. Сел, как положено, убрал пульт. — Тогда дай мне ключи от машины и квартиры, я поеду туда.

— Прямо сейчас? — в голосе матери зазвучало недовольство.

— Да, сейчас. Хочу убраться перед приходом Егора, продуктов ему купить.

— Так, что это значит? — мать выпрямила спину, вытянула шею, будто жердь проглотила, уперла кулаки в мягкое сиденье кресла. Глянцевый журнал соскользнул с коленей и спланировал на пол.

— Ничего не значит. Егор будет жить в моей квартире. Что тут непонятного?

— Нет.

— Да.

Они скрестили взгляды. В гляделках мать всегда была как тяжёлая артиллерия, но в этот раз Кирилл чувствовал, что не имеет права на поражение. Он применил все свои упорство и беспринципность, с которыми задирал слабых и безвольных. Теперь направил их в благое русло, на сильного, но неправого противника. И удача пошла ему в руки.

— Кирилл, что скажут люди? — мать откинулась на спинку кресла, будто не заметила, что победа досталась сыночку. — Ты не можешь привести домой парня!

— Люди? — Калякин расхохотался. — Какие люди? Уже давно никто друг друга не знает! Я не знаю вообще, кто в том доме живёт!

— Они тебя знают! И отца! Отца все знают!

— Да мне похеру на отца! И на этих людей! Пошли все в жопу! — Кирилл встал. — Короче, давай ключи и не ссы… не бойся, то есть, я с Егором там жить не буду, я уеду к Андрюхе в деревню.

— Зачем? — В вопросе из одного слова сверкали миллионы молний.

— Помогать, конечно! Что я, пацана в одиночестве на хозяйстве оставлю?

— Ты с матерью, как с дурой, не говори!

Кирилл стиснул зубы, рыкнул. Как она его достала! Он перевёл дух, встряхнул волосами.

— Хорошо! Буду как с умной! Я не понимаю, что ты кипешуешь? Какая тебе разница, что Егор у меня поживёт? Я же у него живу! Ничего с квартирой не случится. В конце концов, это моя квартира. А вы с отцом потерпите малость. Вот уедет Егор за границу… Сами, короче, говорили…

— Ты про него забудешь раз и навсегда? — в лоб спросила мать.

Кирилл запнулся. Покачался с пятки на носок. Но пауза затягивалась, и его мысли становились очевидными даже при молчании. Но ответ пришёл сам собой:

— Ну, туда за ним точно не поеду.

Он прошёл по комнате, встал к окну в нескольких сантиметрах от дизайнерской шторы. По ту сторону стекла жарило солнце, ветер качал желтеющие листья берез и провода. В доме напротив по кирпичной кладке бежала трещина — может, она и не опасна.

Мать вот не задержалась со следующим изумительным вопросом:

— Тебе он ещё не надоел?

— Почему Егор мне должен надоесть? — Кирилл сунул руки в карманы и повернулся к ней лицом. — Я люблю его, разве я не говорил?

С матерью чуть удар не случился. Она схватилась за сердце, за голову, начала всхлипывать, будто дышать разучилась. Впрочем, это была отработанная тактика. Кирилл на неё ещё с детства перестал вестись. Не было мать жаль нисколечко: не уважала она других людей, своих близких, думала всё время о каких-то других «людях». Это горько, но терпимо.

— Ма, хорош дурака валять, дай мне ключи, да я поеду. Пару недель там Егор поживёт и всё. А вы не вздумайте туда ходить и контролировать. Я буду паинькой, я обещаю.

Елена Петровна выдержала паузу, пытаясь бороться за своё главенство. Однако преимущество она растеряла ещё в предыдущем раунде. Теперь ей осталось только встать и выполнить просьбу, очень смахивающую на приказ. Она медленно, не признавая поражения, с гипертрофированным чувством собственного достоинства подошла к горке, открыла дверцу. Кирилл со своего места увидел, что ключи лежат на стеклянной полке между шкатулочек, коробочек, футлярчиков, в которых хранились недорогие драгоценности и дорогая бижутерия. Мать взяла их оттуда, кинула через полкомнаты. Связку ключей от квартиры он поймал, а вот ключ с брелоком от машины проскочили мимо и шмякнулись на паркет.

— Ну аккуратней же! — закричал Кирилл, поднимая. Опасался, как бы брелок не заклинил. Запихнул всё в и так огромные карманы. Ключи звякнули о монеты. — Ладно, я погнал. Вечером в деревню. Отцу привет.

— Ты не вернёшься? — выпучила глаза мать.

— А чего возвращаться-то? На тебя я посмотрел, отцу привета хватит. Звоните. — говоря это, Кирилл направлялся в прихожую, пока не останавливали. Не включил там света, в полумраке принялся за надевание кроссовок, присел, завязывая шнурки, на корточки — всё это позволяло не смотреть на мать и её кислые возмущённые мины. Он обувался так быстро, как только мог.

— Кирилл, ты поступаешь неправильно…

— Правильно, ма, правильно. Я помогаю Егору, ему больше некому помочь. Послушайте, оставьте его в покое, дайте ему уехать, а потом посмотрим. Не мешайте нам сейчас, пожалуйста. Будьте людьми. — Калякин встал в полный рост, одёрнул футболку и заглянул родительнице в глаза. Он был намного выше неё. — Ма, я прошу, дайте Егору с Галиной спокойно уехать на лечение, а потом… потом я сяду дома, хотите, даже здесь, под вашим присмотром, а не у себя.

Нет, эту броню не пробить. А Кирилл так надеялся! Его даже не поняли.

— А сейчас ты где будешь сидеть? Опять в колхозе? У тебя институт через десять дней! Может, они вообще не уедут! Может, там уже некого лечить!

— Они уедут! — заскрежетал зубами Кирилл, ткнул в мать указательным пальцем. — Уедут. А тебе… тебе воздастся за все грехи! — яркой вспышкой вдруг пришло воспоминание про простой крестик на груди Егора, с цепочкой, которую ему подарил. Он верил, что всё будет хорошо, и никому бы не позволил утверждать обратное. Злой и раздражённый выбежал из квартиры.

78

Приехав за Егором в два часа, наблюдая за ним из угла холла, Кирилл увидел, как тому улыбаются три молодые медсестрички на дежурном посту. Рахманов, похоже, этого не замечал, был серьёзен и сконцентрирован на своих проблемах, на лбу залегли тонкие морщинки. Он только слушал, внимал, иногда что-то спрашивал, озадаченно кивал. Но Кирилл был в таких делах докой, на раз определял, как тёлки текут, как сучки, при виде красивого мужика. А Егор был не только совершенен внешне, он ещё был благороден внутри — парень, ухаживающий за парализованной матерью. С глубин души поднималась ревность.

Соперниц тут явно не имелось, но Кирилл подошёл, кипя от лютой неприязни к представительницам слабого пола как виду. Часть внимания девушек сразу переключилась на него. Его рассматривали, оценивали, примеряли к себе. Глупые бабы!

Егор снова всего этого не заметил. Поднял усталый взгляд.

— Кир, ты уже?.. — Он словно потерялся в пространстве и времени и только-только обретал ясность ума. — Да, мы можем поехать… Мама заснула, проспит часа два-три, как обычно. Тут тихий час. Анализы начнутся завтра… В общем, у нас не больше трёх часов…

— Не беспокойтесь, — вмешалась самая старшая, в бело-синем брючном костюме, — ваше присутствие не обязательно. Здесь хороший персонал, своё дело знаем, присмотрим. Здесь почти все без сопровождающих лечатся. Идите и не волнуйтесь, Егор. — И она ему кокетливо улыбнулась. Сучка течная! Кирилла зло разобрало, но он взял её за локоток и развернул в противоположную сторону, туда, где размещались технические помещения и, следовательно, недоставало освещения.

— Можно вас на секундочку?

Девушка оглянулась на коллег или, лучше сказать, подруг.

— Ну да… — заколебалась она и всё же позволила незнакомому парню увлечь себя в ту часть коридора. Они прошли эти несколько метров, остановились. Калякин повертел головой от двери к двери, от угла к углу, но ничего подозрительного не нашёл. Правда, оказалось всё равно достаточно светло, хоть горел всего один пыльный плафон и не было окон. У поста стояли две оставшиеся тёлочки и Егор. Чуть дальше по коридору ходили люди, кто шаркал тапочками по блёклому линолеуму, кто лавировал между этими тихоходами. Двое людей в конце коридора никого не интересовали.

— Видеонаблюдения нет?

— Нет.

— Это хорошо, — протянул Кирилл, ещё раз проходя взглядом по помещению, и повернулся к медсестре. Ей было лет двадцать семь, плюс-минус. Неестественно чёрные, завязанные в тугой узел волосы ей не шли, добавляли сходства с вороной. — Вы ухаживаете за больными, да?

— Тут у каждого свои обязанности, — уклонилась медичка, не понимая или, наоборот, понимая, к чему ведётся разговор.

— Но вы ведь тоже можете присматривать? Попить там принести, одеяло поправить?

— Я и другое могу. А что надо-то?

— Надо, чтобы вы про Галину Рахманову сегодня не забыли, повнимательнее к ней отнеслись, если вдруг её сын задержится. — Кирилл стал правым боком к медсестре, сунул руку в правый карман джинсов, ещё раз обернулся на другую часть коридора и пост и вытащил сложенные вчетверо купюры, потом быстро и осторожно опустил их в карман белой форменной блузы.

— Зачем? — зашептала девушка, тоже испуганными глазами озирая пространство впереди. Рукой она прикрыла карманчик. То есть не возмущалась факту денежной «благодарности», а опасалась быть пойманной.

— Не бойтесь, всё чисто и честно. Просто хочу, чтобы за Галиной Рахмановой был надлежащий уход, пока нет Егора. Обеспечите?

— Обеспечу, — пообещала медичка и пошла к своим. Стёрла с лица радость дополнительного заработка, чтобы не делиться и не вызвать вопросы коллег. Кирилл отправился за ней и забрал Егора. Вместе свернули на лестницу. Прошли два пролёта. Кирилл двигался первым. На третьем пролёте обернулся, продолжая идти.

— Значит, они называют тебя по имени?

— А что такого? — Егор выплыл из своих мыслей.

— Да ничего, — буркнул Калякин, он дико ревновал, но тон выбрал шутливый. — Уверен, они сейчас длину твоего члена обсуждают.

— Почему? — Он опять ничего не понял! Олух! Кирилл воздел руки к сводам лестницы.

— Да потому что запали на тебя!

Егор посмотрел на него, как на умалишённого, не поверил. И не улыбнулся даже, довольный собой. Спросил про другое:

— Зачем ты медсестру уводил?

На лестнице никого не было ни сверху, ни снизу.

— Денег ей дал, — не таясь, ответил Кирилл. — Чтобы к маме Гале внимательнее была, ухаживала.

Лицо Егора изменилось, он вмиг догнал Калякина. Дёрнул за футболку. Глаза были по пять рублей.

— Ты что?! Это же взятка! Коррупция!

— Да не взятка это, — отмахнулся Кирилл, — а оплата дополнительных услуг. А ты, Егорушка, не прокурор. Вот когда станешь прокурором, я буду тебя бояться. Но всё равно буду «благодарности» давать. Без денег в медицине палец о палец никто не ударит выше своих обязанностей, мне это один серьёзный дядька-хирург сказал. Ты ли не знаешь, что не подмажешь — не поедешь? Все любят деньги, деньги правят миром.

— Люди сами к этому приучили. И ты поощряешь.

Они миновали последний пролёт и вышли в маленький вестибюль, где на старых деревянных стульях и скамьях под выцветшими плакатами с описанием болезней сидели пациенты и посетители, пахло хлоркой.

— Пусть девка подзаработает. Егор, я просто хочу, чтобы ты был спокоен в ближайшие несколько часов. Я же вижу, что ты уходишь и как будто кусок сердца отрываешь. Ничего не случится, за мамой Галей присмотрят.

— Извини, спасибо. Но я отдам тебе деньги.

— Ох да, так я и взял! Чудо ты моё, прокурорское! — Кирилл усмехнулся во весь рот и, остановившись, заворожённо дотронулся до щеки Егора и… потянулся поцеловать.

— Ты что делаешь?! — Рахманов оттолкнул его, показывая, что кругом люди.

— Ах да! — Кирилл хлопнул себя по лбу и рассмеялся. Потащил Егора вон из мрачного сырого и гулкого вестибюля в тёплый летний день. Солнце ударило по глазам, в больничном парке громко, наперебой щебетали птицы.

По городу ехали в среднем скоростном режиме. Кирилл был счастлив, что любимый человек наконец находится на его территории. Был горд показать ему свою малую родину, рассказать про известные ему улицы, здания, учреждения. Время от времени вспоминал, что Егор тоже здесь родился, жил в детстве, учился в институте, но сразу забывал это. Егор ассоциировался у него только с деревней. С тишиной, покоем и забитостью. Рахманов не возражал, смотрел направо, налево, слушал всё, что ему говорили, не прерывал. И не показывал, какие истинные чувства у него вызывает город, откуда его семью выкурил запаршивевший отец, по которому он гулял с предателем Виталиком. Кирилл всё это поздно понял и был рад, что экскурсионная поездка закончилась.

У подъезда долго не задержались, сразу пошли внутрь, к лифту, поднялись на седьмой этаж. Там Кирилл показал Егору какими ключами и в каком порядке открывается входная металлическая дверь в квартиру и пригласил войти.

— Будь, как дома, — скидывая кроссовки, сказал он. — Это и будет твоим домом на две недели или больше. Пользуйся, не стесняйся. Всё, что моё — твоё.

Егор всем видом показывал, что не стесняется. Снял туфли, аккуратно поставил их к шкафу, носами от стенки. Поправил одежду. Осматривался, тоже аккуратненько так, вежливо. Не по себе ему было. Кирилл глядел на это плачевное чудо и не знал, что с ним делать, как растормошить. Конечно, его милыйзажимался не из-за незнакомой обстановки. И не завидовал, совсем — ни попав во двор с суперсовременными детской и спортивной площадкой, ни заходя в свежую элитную двенадцатиэтажку, ни оказавшись в чужом жилье, уже с прихожей разительно отличавшемся от его деревенской хаты, как отличаются космический корабль и гужевая повозка. Просто он ещё не научился принимать заботу о себе. Она заставляет его робеть.

Не представляя, как это исправить, Кирилл взял его за руки, дёрнул к себе и поцеловал, обнимая всего. В поцелуе Егор пришёл в норму, ожил, принялся активничать, вести. Надо было его отвлечь, не акцентировать на его замешательстве, вообще не подавать виду, что заметил смятение. Кирилл знал, что Егор тоже всегда старается не задеть его чувства, причём гораздо чаще.

— Мы в начале большого пути, — прошептал он, обнимая ещё крепче, прижимая всем телом. Стояк налился тут как тут, упёрся в живот Рахманову. От желания близости мурашки побежали по спине и рукам. Трудно было сдерживаться, ведь в кои-то веки они остались одни.

— Это долгий путь, — прошептал Егор. — Долгий.

— Так давай начнём его с перекуса? Ты, наверно, голодный? В больнице тебя не покормят… — Калякин потянул селянина в ближайшую дверь, за которой находилась кухня. — Я вовсе не повар, готовить нихера не умею, но я купил курочку-гриль, пожарил сосиски с яичницей. Знаю, не ахти-что, но пахло тут вкусно. А сейчас… ничем не пахнет, — с сожалением констатировал он. — Садись.

— Я не хочу есть, — сказал Егор, рассматривая просторную кухню с моднющим угловым гарнитуром, где все изгибы были плавными, скруглёнными, а красно-желтые цвета отлично сочетались с кафельным «фартуком», где вместо газовой плиты стояла удобная варочная поверхность с накрытой крышкой тефлоновой сковородой, где имелось много встроенной техники, серебристо сверкающая вытяжка. Обедать предполагалось за барной стойкой — там в фольгированном пакете сейчас лежала курица — сидя на стульях с высокими ножками. Ещё оригинальные жалюзи на окне, светлый ламинат, точечные светильники. Егор не завидовал: к чему завидовать, если у тебя такого никогда не будет? А Кирилл на секунду помечтал, чтобы его дворец немедля превратился в лачугу.

— Не хочешь? — Кирилл даже растерялся, так за день настроился поухаживать за своим парнем! — Хоть кусочек!

— Не. Лучше покажи, где туалет. — Егор виновато улыбнулся.

— А! — Калякин понимающе кивнул. Был рад услужить. Выскочил обратно в прихожую. — Туалет здесь. А вот ванная. — Он стал открывать двери. — Все полотенца чистые. Шампунь, пена для бритья… Короче, всем пользуйся, я для тебя приготовил.

Егор неловко поблагодарил и скрылся в туалете. Кирилл, чтобы чем-нибудь занять себя, пошёл проверить остальные две комнаты, включил музыку с компьютера в гостиной, кондиционер, поправил покрывало на кровати. Волновался — боялся, что Егор откажет, ссылаясь на нужду возвращаться в больницу. Ждал его, прислонившись к дверному косяку.

Егор вышел из ванной минут через пять. Волосы по краям лица слегка намокли, на рубашке темнели несколько мелких влажных точек.

— Иди, я покажу тебе спальню, — позвал Кирилл и ушёл в комнату. Руки самую малость дрожали. Егор пришёл и встал с правого бока, молча оглядывал интерьер. Тоже очень непохожий на спальни в его доме. Прежде всего, размерами. Здесь было двадцать квадратных метров, места было предостаточно. Центральную часть комнаты занимала кровать с зеркальным изголовьем, её покрывал мягкий ворсистый бело-синий плед. Окно закрывали шторы в тон — тюлевая и ночные с ламбрекеном. Одну стену занимали шкафы-купе, тоже с зеркалами, на другой висел плоский телевизор с громадной диагональю. В углу стоял велотренажёр. Ковра на ламинатном полу не было.

— Постельное бельё я сегодня чистое постелил, даже погладил. Свет включается вот здесь. Шкафом вот этим пользуйся, — Кирилл по ходу рассказа показывал, — а то… во второй я свои вещи запихал. Обычно у меня тут бардак, на велосипед всё вешаю горой… Так что, если будешь этот шкаф открывать, ты поаккуратнее, а то может на тебя всё барахло свалиться. И не надо тут порядок поддерживать. Тут вечный хаос, это я перед твоим приходом убрался. — Кирилл не собирался во всём этом признаваться, но вот признался, само собой получилось. Он, краснея, развёл руками.

— Кир, я здесь буду только спать… Спасибо за помощь, — Егор посмотрел на него с такой любовью, что Кириллу стали не важны и миллиарды благодарностей в платиновом эквиваленте. Он, как загипнотизированный, подошёл к Егору, а тот одновременно шагнул навстречу, и их губы слились в страстном поцелуе. Ноги сами собой потопали ближе к кровати. Член снова мгновенно встал. Теперь Кирилл ощущал и каменный стояк Егора, тыкающийся ему в бедро, пах, живот. Думать о чём-то ином стало невозможно, похоть застилала разум. Даже руки, расстёгивающие молнию на джинсах, стаскивающие футболку, действовали отдельно от мыслей. Или, наоборот, в унисон мыслям, занятым округлыми плечами раздевающегося Егора, безволосой плоской грудью с маленькими сосками. Не так часто он видел его обнажённым при свете дня, точно не в интимной обстановке, когда член истекает смазкой в предвкушении сладкого соития. Заниматься любовью днём — это божественно!

— Кир, я хочу тебя…

Уже от этих слов, сказанных с томным придыханием, Калякин чуть не кончил. Видел, кожей чувствовал, что Егор не кривит душой, что это не секс ради секса. И показателем был не налитый кровью ствол, налитый под завязку, что не торчал свечкой, а опустился вниз под собственной тяжестью. Показателем была одежда, которую обычно бережно обращающийся с вещами Рахманов небрежно кинул на руль велотренажёра.

— Я хочу тебя ещё сильнее, — хрипло произнёс Кирилл, не отрывая взгляда от совершенной фигуры своего любимого. Его рук, ног и… члена. — На хуй слова, Егор! — Калякин сел на кровать, перебрался к подушкам, лёг. Егор тут же очутился над ним, приник к шее губами. На одну руку он опирался, вторая поползла по боку к бедру, огладила окружность ягодицы, прошлась по промежности, яичкам. Ласка была нежной, хозяйской.

— Блять, — сглотнул Кирилл, — я забыл смазку и гондоны. — Он лежал, закрыв глаза, боялся дышать, каждым сантиметром кожи ловил желанное прикосновение пальцев. Хотел, чтобы это не кончалось. Чуть-чуть подавался навстречу.

— Я тебе доверяю, — сказал Егор и вдруг поднялся на коленях, немного продвинулся выше, к бёдрам. Матрас заиграл под его неуклюжими шажками. Кирилл открыл глаза и приподнял голову. Совершенно не обращая на него внимания, Егор облизал два пальца — указательный и средний — и направил их себе между ног. Мошонка с небольшим пушком отросших чёрных волосков, сдвинутая кистью, приподнялась, член качнулся. Кирилл забыл, как дышать, предвидя, что сейчас последует, но Рахманов не погрузил пальцы в себя, а лишь мазнул анальное отверстие, покачивая задом, немного помассировал его, растирая слюну. Потом он так же обильно — и сексуально! — смочил пальцы другой руки и нанёс слюну на головку члена Кирилла и не стал растирать. А, слегка присев, взял член в руку, поставил перпендикулярно и опустился на него. Головка упёрлась в мягкие ткани, направляемая рукой, нашла верный угол и начала погружаться внутрь. Егор опускался на член! Разрешал трахнуть себя! Нет, он определённо настаивал на этом! Очень-очень очевидно настаивал.

Головка погружалась всё глубже и глубже. Тугая кишка обхватывала её, сжимала со всех сторон. Ощущения от медленного скольжения по почти сухой узкой плоти были дискомфортными, но потрясающими. Потрясающими! Кирилл готов был кричать, чтобы не сойти с ума от сладости. И закричал, вспомнив, что посторонних нет. Не громко. Лишь застонал, заскулил, выбрасывая наружу скопившийся в лёгких воздух. Пальцы вцепились в худые бёдра Егора, толкнули ещё на себя.

— Егор… — сухими губами взмолился он. — О, боже! Как хорошо!..

Рахманов не ответил. Снял руки с бёдер и переплёл его и свои пальцы. Используя их, как опору, медленно поднялся с члена, оставив в себе только головку, и опустился вновь. Движения повторились, стали ритмичными. Медленными, почти одинаковыми. Одинаково сладостными и желанными — ещё, ещё, ещё, ещё! Проход разработался, приобрёл податливую эластичность, слизистая внутри нагрелась от трения. Кирилл вскидывал бёдра, чтобы ещё глубже вгрызаться внутрь, ещё яростнее скользить в упругой тесноте, доводить себя до умопомрачения — столько кайфа нельзя вытерпеть и остаться в здравом рассудке. Пальцы на ногах поджимались. Глаза зажмурились, чтобы не вылезти из орбит, когда наслаждение пронизывало нервы, губы беспрерывно выдыхали стоны.

Егор стонал, совсем тихо, на выдохе, когда член входил в него на максимальную длину. Он однозначно наслаждался, растягивал удовольствие. Ему нравилось, как его заполняет толстая твёрдая плоть. Он не ослаблял замок пальцев, цеплялся за него, как за якорь в бурном шторме. Близость передавалась не только через вставленный в анал член, но и через соединение рук.

Кирилл приоткрыл глаза, стал следить, как поднимается и опускается над ним тонкое красивое тело, как качается и течёт смазкой торчащий вперёд член с обнажённой головкой, как запрокидывается или падает на грудь голова с чёрной гривой волос. Хорошо заниматься любовью днём, в ярком солнечном свете — можно рассмотреть все изгибы, родинки, эмоции. Руки немного устали быть согнутыми и поддерживать блаженствующий груз, но это было терпимым пустяком, раз Егору так удобно сидеть на нём.

Соскальзывает… Опускается… Принимает в себя… Как обалденно, как узко, как клёво.

Кирилл облизал пересохшие губы, твердя про себя эту мантру. Вдруг его прострелило, он понял, что всё, больше не сможет сдерживаться, что дальнейшее уже неконтролируемо и от него не зависит. Ноги уже подёргивались мелкими судорогами, а в животе нарастало влажное тепло.

— Я сейчас кончу, — протараторил он. Молниеносно выхватил пальцы из замка, Кирилл вцепился в бёдра Егора и резкими движениями вверх-вниз заставил его ускорить темп и так довёл себя до оргазма. Тепло оглушающим цунами хлынуло из живота по всему телу, дошло до кончиков пальцев и волос, опустошило и исчезло. Лишь сперма толчками продолжала выплёскиваться в горячую до невозможности прямую кишку.

Егор повилял задом, выцеживая из него последние импульсы удовольствия, наклонился и коснулся губ. Стал целовать осторожно, разведывательно, раз за разом добавляя настойчивости, страсти. Кирилл через вялую расслабленность отвечал ему, обнимал, и не сразу понял, когда выскользнул сдувшийся член, а Егор перелез и сел между его ног, которые каким-то чудесным образом раздвинулись. Осознал это, только когда влажные скользкие пальцы коснулись его промежности, инстинктивно сжавшегося анала. Бёдра непроизвольно дёрнулись.

— Не хочешь? — спросил, оторвавшись от губ, Егор.

— Очень хочу тебя, — с заминками из-за надобности после поцелуев сглотнуть признался Кирилл и шире расставил колени. Он очень хотел. Очень. Очень. Блуждавшее ещё по венам остаточное возбуждение слилось к анальному отверстию, зазудело, предвкушая пикантное, извращённое наслаждение. Быть взятым в задний проход… быть взятым в задний проход Егором — это не позор для парня, это — нестерпимое счастье.

Егор собрал капельку смазки с головки своего члена, сплюнул на пальцы тягучую слюну и наклонился, опять принялся целовать, отвлекая. Подушечки его пальцев, теперь сильно мокрые, коснулись отверстия, надавили. Кирилл почувствовал, как мышцы вокруг неподатливо раздвигаются, пропускают, как в него протискивается инородный предмет, который хочется одновременно и вытолкнуть, и принять полностью. Несмотря на не первый раз, тело сжалось, затвердело, как мраморная глыба, даже нежный язык во рту не помогал. Но потом всё кончилось, напряжение прошло, тело привыкло к вертящемуся в нём пальцу. Кирилл выдохнул Егору в рот и снова заводил руками по его бокам и ягодицам.

— Приготовься, — прошептал Рахманов и, высунув один палец, вставил сразу два. Просунул вглубь, провернул. Задел простату. От неожиданно пришедшего удовольствия, Кирилл выгнулся и вскрикнул, прижался грудью к Егору, зарылся носом в его волосы, затих, однако тут же накрыла вторая волна удовольствия, и всё повторилось. О третьем пальце Егор не предупредил. Он сначала влез туго, но скоро скользил внутри как по маслу. Кирилл старался не лежать бревном, двигал тазом навстречу, не зная, ловко ли у него получается. Со страхом и нетерпением ждал главного — члена. Сегодня он насмотрелся на него во всей красоте — на ровный тёмный ствол с податливой кожицей, расчерченный синими змейками кровеносных сосудов, гладкую розовую головку. Надеялся, что его парень сам знает, когда придёт момент вставить.

Егор вынул пальцы, прекратил целовать, чуть переместился. Подхватил Кирилла под колени, подтянул к себе. Калякин счёл это движение сексуальным и не успел опомниться, как ощутил охрененное распирание! Плоть вторгалась медленно, плавно и напористо. Глаза Егор закрыл, лицо было сосредоточенным. Однако, только он остановился, как немедленно шумно выдохнул и поморгал. Взгляд при этом был затуманен наслаждением, потом Егор опять опустил веки, вытащил член, оставив внутри головку, и рвано толкнулся назад. Кирилл зашипел и откинулся головой на подушку — ему нравилось это болезненное ощущение распирания. Образ трахающего его Егора возбуждал, заводил до предела, даже эрекция появилась.

— Ты никогда не будешь меня шпилить, — пробормотал в полузабытьи он, — даже под дулом автомата…

Рахманов его бормотанье то ли не услышал, то ли не разобрал — ничего не ответил. Толчки усилились, а потом резко прекратились. Чувство наполненности исчезло, висевшие в воздухе ступни опустились на матрас. Кирилл открыл глаза, но тут его шлепком по ягодице подтолкнули перевернуться на живот. Егор коварно и устало улыбался. На лбу блестели бисеринки пота, волосы на висках повлажнели, а покрасневший член лоснился от смазки по всей длине. Как сексуален Егор обнажённым!

— Ну же, перевернись! — подогнал он.

Калякин понял, что засмотрелся на своего совершенного во всех смыслах любимого.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ворчливо улыбнулся он и перекатился на живот, подогнул колени, оттопыривая зад, опёрся на локти. Егор подлез сзади и плавно вставил, начал раскачиваться, вынимая и проталкивая член, направляя за бёдра. В такой позе Кирилл ещё острее ощутил, как ходит в нём этот толстый кожаный поршень, а потом всё слилось в чередование дикого кайфа и слепого счастья. Он словно летал на качелях: удар по простате — секундная передышка, удар по простате — вскрик и снова лишь секунда, чтобы приготовиться к новому взрыву наслаждения. Изредка заглядывал в зеркала в изголовье, бросал взгляд на своё искажённое нирваной, разрумянившееся лицо. Егор ещё и ласкал его яйца и член. Кирилл кончил второй раз и повалился на кровать в изнеможении — не видел, не соображал, ватное облако прострации поглотило его, в ушах звенело. Кажется, Егор лёг ему за спину, развернул к себе задом и быстро достиг финала. По крайней мере, Кирилл различил его оргазменную дрожь, а затем Егор прижался грудью к его спине, пахом, не вытаскивая, плотно придвинулся к ягодицам, согнутыми ногами повторил его позу, обнял поперёк живота.

Морил сон. Солнце переместилось, лучи расширяющейся полосой падали на пол и подбирались к стене с дверью. Шум в ушах сменился шелестением кондиционера. Хотелось пить. Мысли текли лениво. О том, как замечательно заниматься сексом с любимым человеком… заниматься наедине, на новой кровати с пружинящим матрасом, которая ни скрипнула, ни пошатнулась за всё время. Как ни привлекательна деревня, заниматься сексом лучше в уединении, когда не надо сдерживать страсть и бояться быть застигнутыми врасплох. Наедине проще всего проявлять чувства.

Кирилл бесконтрольно перебирал пальцы закинутой на него руки, трогал суставы, ногтевые пластины. Его наполняла любовь к Егору, а с ней чувства защищённости, умиротворения и, самое важное, уверенности, что он и есть вторая половина. Скольких развратных чикс и девок поскромнее Кирилл ни жарил в этой постели, ни с одной не хотелось заснуть и проснуться рядом, не шевелиться потом, чтобы ненароком не разбудить, а дать выспаться лишнюю минуту, уступить ей ванну и туалет, всюду сопровождать, помогать, не жалея себя. С Егором этого хотелось. Егора он любил, умирал без него. И не существенно было, предаваться постельным утехам или собирать картошку, главное, чтобы вместе, рядом.

Кирилл осторожно повернулся под его рукой, погладил по бедру. Егор открыл глаза.

— Извини, засыпаю.

— Спи. — Калякин приподнялся и укрыл ноги Егора углом пледа.

— Нет, мне пора идти, — сказал Рахманов и, словно в доказательство своей бодрости, широко зевнул, тряхнул головой. Кирилл, заразившись от него, зевнул следом.

— Рано ещё, четырех нет. И потом там медсёстры. Поспи. Ты в пять часов встал. — И добавил, увидев, что Егор опять собирается возражать. — Мама Галя будет только рада, что мы чикаемся не как мышки.

Егор собрался настаивать, набрал воздуха для тирады, но передумал, позволил себе толику собственных интересов.

— Ладно, полежу, спать не буду.

Они замолчали. Хранили тишину несколько тягучих минут, грелись в объятиях: кондиционер сожрал всё тепло.

— Мне хорошо с тобой, — сказал Егор, его голова лежала на плече Кирилла, пальцы выводили узоры на его животе. Признание стало неожиданным.

— А мне с тобой ещё лучше. Не хочу уезжать.

— Не уезжай.

— Нет, поеду — за Андрюхой надо присматривать. Мы же семья.

Егор промолчал. Кирилл не видел, какие обуревают его чувства, но почему-то был уверен, что это сентиментальная благодарность.

— Кир, ты меня любишь? — вдруг спросил Егор.

— Что за вопрос? Конечно!

— Спасибо.

— За что, дурак? — Кирилл повернул к нему голову и отвесил щелчок по лбу. — Это тебе спасибо, что подобрал меня, долбоёба. Если бы ты меня прогнал, я б сдох уже. Ты для меня действительно всё, весь мой мир. Это чувство не ослабевает. Усиливается, наверно. Не могу без тебя, вот правда. Меня пугает, что ваше лечение может задержаться. Три месяца ещё куда ни шло, а если полгода? Была бы конкретная цифра, чтобы я настроился.

— Будешь учиться, гулять с друзьями, — скрывая грусть, изложил предполагаемое развитие событий Рахманов. — Встретишь другого парня… или девушку, забудешь меня.

— Ага! Или ты найдёшь горячего испанца или какого-нибудь рыжего бюргера! Вдруг какой-нибудь Фернандо или Йохан вскружит тебе голову, и ты забудешь обо мне, эмигрируешь к нему?

Они посмотрели друг на друга, понимая, как схожи их страхи. Лица находились близко, губы без труда соединились в коротком чмоке.

— Я не собираюсь тебя бросать, Егор.

— А как же твои родители?

— Что ты опять про родителей? Мне двадцать, на хер родителей. Ничего они не сделают. Не хочу я никого, кроме тебя. Не смогу ни с кем — не встанет. Ты… не знаю, что со мной сделал… приворожил. Твои колдовские глаза… я с первого взгляда пропал, а когда ты меня динамил…

— Я динамил? — Егор издал удивлённый смешок.

— Ладно, ладно… Я не предам тебя, не брошу из-за того, что тебе надо ухаживать за матерью. Не сравнивай меня ни с кем из… своих бывших. Пожалуйста, доверяй мне. Когда будешь за границей, не бойся, что я тебя кину — этого никогда не будет, думай о матери, оставайся там столько, сколько потребуется, чтобы она вылечилась, а я буду ждать. Есть же телефоны, интернет…

Егор молчал, испытывающе глядя ему в глаза с близкого расстояния, после сказал:

— Ты думаешь, всё будет хорошо?

Он боялся, страшился будущего, провала надежд и новой пучины безысходности.

— Всё пройдёт нормально, Егор, — успокоил Кирилл, сжал его ладонь. — Мама Галя будет ходить. Даже бегать, как лань. Танцевать. А ты вернёшься в институт и станешь самым красивым прокурором или судьёй. Все преступники сами станут являться с повинной, лишь бы их судил ты.

Егор рассмеялся:

— Хватит, Кир! Глупости!

— Да вовсе не глупости! Где ты глупости увидал? Ты правда красивый, Егор! А красивый прокурор или судья — это так сексуально! Да я буду ревновать поминутно! Но ты ведь будешь трахать только меня, да, Ваша честь?

В глазах Рахманова плясали чёртики.

— Кир, я… уже не могу без тебя, — проговорил он тихо.

У Кирилла к горлу подкатили слёзы.

— А у меня уже снова стоит, — сказал он, чтобы скрыть этот недостойный комок.

— У меня тоже, — усмехнулся Егор и залез сверху. Солнечный зайчик от распахнувшегося где-то в доме напротив окна скользнул у него по лицу. Кирилл был счастлив.

79

По Андрею было заметно, что он скучает по родным. Встречая Кирилла, он сиротливо жался к деревянному столбу, на который крепилась калитка, поддерживал загипсованную руку, прижав к груди, как девочки иногда баюкают кукол. Вечерело, солнце над верхушками деревьев заползало за огромное пышное облако.

— Я нам хавчика привёз, — сказал Кирилл, забирая с заднего сиденья пакеты с купленой едой и своей взятой из дома одеждой. — Шаурму взял. Любишь?

— Я не знаю. Я ни разу не пробовал.

— О! — потрясая пакетами, с упрёком протянул Калякин. — Как Егор допустил такое? Шаурма — пища богов!

— Она дорого стоит, — виновато ответил Андрей. — И ещё, говорят, её делают из кошек.

— Что за ерунда? — подходя к нему, скривился Кирилл. — Хотя, можешь не есть, мне больше достанется. А Егор, кстати, три часа назад съел за милую душу и ни одного котёнка не нашёл.

— Он звонил, — сказал пацан, не уходя с дороги. Глаза его налились тоской, как слезами. — У них точно всё хорошо?

— Точно. — Кирилл поставил пакеты на землю и не смог подавить желания потрепать парня по чернявым вихрам. Сказал в утешение: — Только по тебе очень сильно скучают.

— И я скучаю, — признался Андрей и опустил голову, тронул гипс, смахнул с него какие-то соринки. Да, тоже научился от брата прятать свою боль, но ещё чувствовал потребность ею поделиться и тем самым уменьшить. Маленький добрый мальчик, которого уже наказала жизнь. А может, она ему подарок сделала, что вырастет в хорошего человека и настоящего мужчину. Сравнивая с собой, Кирилл склонялся ко второму. И снова не смог удержаться и обнял пацана, как обнял бы Егор. Острый подбородок Андрея упёрся ему в ключицу.

— Всё будет хорошо. Всё-всё. Верь в лучшее. Всего несколько месяцев потерпеть.

— Я потерплю. Но… я не хочу с ними расставаться… не хочу. — Андрей не плакал, крепился.

— И я не хочу. Мне же тоже придётся расстаться с Егором.

— Но я останусь совсем один…

— Что за ерунду ты говоришь? — Кирилл оторвал мальчика от себя, отодвинул на длину вытянутых рук, серьёзно посмотрел в глаза. — Ты не останешься один. Мы будем вместе.

— Нет, — мальчик покачал головой. — Мы с Егором решили, что я поживу в реабилитационном приюте для несовершеннолетних. Скотину он распродаст, порежет… Потерплю: несколько месяцев всего ведь.

— Какой ещё приют? — Кирилл был шокирован. Было страшно даже представить такое. — Ты будешь жить со мной! Приют для несовершеннолетних… Звучит, как тюрьма. Нет, нахер. Ты у меня будешь жить, в моей квартире!

Андрюха посмотрел на него совсем, как брат, когда тот слушал очередные его благородные порывы — был благодарен, но не верил, что всё так просто. Кирилла это уязвило, но не сильно, чтобы обижаться и приводить доказательства. Он решил, что у младшего Рахманова есть и свои аргументы в пользу собственного мнения, а вот когда поселится в городской фешенебельной квартире вместо приютской палаты, тогда и поймёт, что перед ним человек слова.

— Ладно, малой, до этого ещё далеко. Хватит столб подпирать, пойдём пожуём что-нибудь, а потом буду дела принимать. Может, картошку сегодня успею перебрать, мешка два хотя бы.

Андрей скинул груз тоски, пошёл в дом, рассказывая, чем занимался днём, что сделал и что ещё осталось. По всему выходило, что выполнил он всю работу, которая обычно выполнялась на этот час, только овощи не собирал, а скоро собирался идти за коровой. Кирилл переоделся, потом поели от пуза — кроме шаурмы, он привёз ещё пиццу и суши, запили кока-колой, остальные продукты — разную колбасу, копчёную рыбу, консервы, сыр, конфеты, мармелад, соки и другую всякую всячину, на которую у Кирилла падал взгляд в магазине, распихали по шкафам и полкам холодильника, а после пошли во двор. Андрей убежал за коровой, собирался сам её доить, потому что она дастся только хозяевам. Калякин и не настаивал на своей кандидатуре. Он помыл посуду, наносил воды, покормил свиней, собаку, насыпал зерна курам, собрал у них яйца и положил в гнёзда свежего сена и закрылся в сарае над горой картошки. Казалось, её перебирай-не перебирай, она никогда не закончится. Когда стемнело, зажёг лампочку.

К десяти часам Кирилл вымотался, как чёрт. Возненавидел картошку. Обещал больше никогда её не есть. Ему едва хватило сил помыться и доковылять до дома, сидя в кресле перед телевизором, съесть ломоть хлеба с сухой колбасой. Андрюшка, завернувшись в простыню, задремал на диване в обнимку со старым медведем и новым смартфоном.

Хотелось к Егору. Кирилл выключил телевизор и свет, чтобы не мешали ребятёнку спать, как это всегда заботливо делал брат, взял свой смартфон и пошёл во двор. Во-первых, чтобы и разговором не мешать юному труженику отдыхать, во-вторых, потому что в хате скопилась духота. Зажёг лампочку на веранде и сел прямо на порожки. Те были тёплые и приятные наощупь, только немного пыльные, но Кирилл счёл это несущественным обстоятельством.

Лаяли чужие собаки, воздух был пропитал ночными ароматами. На электрический огонь летели мотыльки, мельтешили белыми крылышками в черноте.

Кирилл облокотился о верхний порожек и набрал номер Егора. Тот почти сразу ответил.

— Привет, — сказал Кирилл, и время для него остановилось, а мир засиял радугой. — Люблю тебя.

— Кир… — Рахманов смутился признанию в лоб, без всяких предисловий. — Не спишь ещё?

— Я? А ты? Ты вернулся из больницы?

— Только пришёл. Поел и лёг.

— Боже, ты в моей кровати! — у Кирилла мигом встал. — Как же я хочу к тебе! Ещё раз повторить всю дневную программу!

— Боюсь, я… уже не смогу, — признался Егор с улыбкой, которая была заметна даже по телефону.

— Устал?

— Немного.

— Ясно. — «Немного» скромника Егора было эквивалентно «задрался как собака» нормального человека. — Тогда спи. Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи и сказать, что мы с Андрюхой справляемся. Волки целы, овцы сыты. — Он рассмеялся. — Я очень люблю тебя, — добавил с нежностью. — Ты моя жизнь, свет в окошке.

— Ты пьян, Кирилл? — Егор тоже шутил.

— Вообще в драбадан. Не просыхаю с тех пор, как в тебя влюбился. Ты ведь не против?

— Нет.

— Вот если бы ты чувствовал что-то такое…

— Я чувствую…

— Верю. — Кирилл замолчал. Сейчас хотелось просто молчать. Смотреть на крупные звёзды и молчать. Быть с любимым хотя бы тихим дыханием в трубке и молчать. Упиваться счастьем.

— Я люблю тебя, — услышал он в трубке. — Спокойной ночи, любимый. — Потом звуки стихли, и на экране появилась сообщение, что вызов завершён.

Калякин посидел ещё на порожках, глядя на звёзды. Перебирал в памяти сегодняшний день. И как Егор только что признался ему в любви, и как днём подготовил себя в ванной к сексу — значит, хотел быть нижним, думал об этом заранее.

Ночью ему снилась картошка.

Утром Егора не доставало ещё больше. Рука тянулась к соседней подушке, но не нащупывала никого. Звонок селянин сбросил, и без его «доброго утра» Кириллу стало тоскливо, как перед казнью, но он встал по будильнику и мужественно принял тяготы нового дня. Обязанности опять разделили на двоих. Отсутствие необходимости везти молоко на продажу освободило много времени. После позднего завтрака Кирилл снова засел в сарае над картошкой — она была его основной задачей. Андрей возился в огороде. Сегодня опять была жара, и одежда липла к потному телу. Длинная чёлка лезла в глаза. Всё раздражало. Особенно разлука с Егором.

Кирилл бурчал под нос, ругался на картошку. Кидал в ведро по одному крупному клубню, те со стуком отскакивали от пластмассовых стенок и падали на своих пыльных товарок. Вдруг ему почудилось тарахтенье мотора, однако, перестав швыряться и прислушавшись, он ничего не уловил. Вынул из кучи ещё два здоровых, как булыжники, клубня и запустил в ведро, словно в баскетбольное кольцо. Обоими попал. Поднял ещё две картофелины и… услышал, громкий металлический звук — стучали щеколдой.

— Егор Михайлович! — прокричал звонкий женский голос, не молодой и не старый, средний, требовательный. — Егор Михайлович! Андрей!

Кирилл переполошился, не зная, кто бы это мог быть, и пулей, едва не перевернув ведро и стул, на котором сидел, выскочил из сарая. Яркий свет резанул по глазам, он вскинул руку ко лбу, чтобы защититься, и увидел эту самую гостью — женщину лет сорока, немного полноватую, в строгой юбке и голубой блузке, простеньких туфлях на сплошной подошве, с сумкой на плече. Она явно готовилась к походу по пыльному деревенскому бездорожью. И вела себя слишком уверенно и даже нагло. Хотя впечатления бессовестной не производила. Посмотрела на Кирилла с любопытством и отпустила щеколду.

— Здравствуйте. А Егор Михайлович?..

— Его сейчас нет, — осторожно ответил Кирилл, подходя и отряхивая ладони.

— А когда он будет? — Женщина нахмурилась, что-то прикидывая, глянула на часы на руке.

— А вы, собственно, кто? — уточнил Кирилл, чтобы выбрать линию поведения. Не нравились ему этот неожиданный визит и женщина, похожая на чиновницу. Не на почтальонку уж точно.

— Я? — женщина возмущённо вскинула выщипанные брови и выглянула за оставленную распахнутой калитку. — Я из администрации сельского поселения. Мы социальный патруль, инспектируем перед учебным годом семьи категории социального риска.

Кирилл тоже выглянул на улицу и увидел перед воротами ещё одну женщину, тоже строго одетую, и мужчину в брюках и полосатой рубашке с коротким рукавом. На обочине рядом с его «Пассатом» стояла машина, серый «Рено Логан» — не померещилось, значит. Новые персонажи перестали переговариваться и повернули головы к Кириллу.

— Здрасте, — сказал он, чуть кивнув. Те кивнули в ответ и перевели вопросительные взгляды на свою спутницу. Чиновница вышла со двора. Кирилл за ней. Образовался кружок.

— Егора нет, — уведомила чиновница. — Он в город уехал? — вопрос был обращён Кириллу.

— В каком-то смысле, — уклонился Калякин и обратился к мужику и второй женщине. — А вы кто?

— Я из отдела опеки и попечительства, — неприятным высоким голосом пропела бабень и задрала нос от переизбытка чувства собственной важности. — А вы кто такой?

— Я Кирилл Александрович. Друг Егора Михайловича. — Кириллу хотелось язвить и насмехаться, но он понимал, что делать этого категорически нельзя.

— Так где он?

Вместо Кирилла ответил появившийся за спинами Андрей. Он был весь грязный, даже лицо в земле и соке какого-то растения. Старая, местами дырявая футболка, растянутое трико делали его замарашкой из трущоб. Гипс только не сильно испачкался. «Патрульные» взглянули на него и сразу сделали выводы. Какие — было понятно по поджавшимся губам. Ох, не вовремя они припёрлись!

— Егор в областной больнице с мамой. Две недели там будет или дольше.

— Ей хуже стало? — спросила баба из опеки. Не с сочувствием, блять, а с кровожадным любопытством! Выспросить всё, а потом сплетничать!

— Нет. Её лечить будут. Операцию делать. А сейчас обследуют.

У всех троих лица пошли рябью. Они точно давно поставили крест на инвалидке. И не умели радоваться чужому счастью.

— А где будут делать операцию? — спросила «опекунша», не переставая надеяться, что всё у людей хоть капельку плохо.

— Не знаем ещё, — ответил Андрей, и проверяющие невольно улыбнулись. Но рано радовались. — Где-то за границей. В хорошей клинике.

— А где же денег нашли? — полюбопытствовала чиновница из администрации поселения. — Операции дорого стоят.

— А мой отец дал, — вмешался Кирилл, пока Андрей по наивности не дал им шанс уцепиться за какое-нибудь неосторожное слово, например, про Мишаню. Вся троица посмотрела на него с предельным любопытством. С уст рвался прямо шквал вопросов, но они их не задали.

— Хорошо, хорошо, — сказала сотрудница опеки. — Хорошо, когда есть добрые люди. — Но думала она как раз, что это ужасно. Если деньги достаются не вам, а какой-то конченой семье.

— Так что вы хотели? — напомнил им Кирилл про цель визита.

— Инспектируем, — сказал мужик. — Смотрим, как готовы дети к школе. Всё ли есть.

— Всё, — уверенно ответил Кирилл.

— Егор всё купил, — подтвердил Андрей. — И тетради, и одежду. Всё есть.

Члены социального патруля посмотрели на него, как сквозь лупу.

— А руку когда сломал? — спросила «опекунша», она, судя по всему, была у них главной. — Не смотрит за тобой брат?

Кирилл начинал закипать.

— Нет, я в лагере сломал. Воспитательница за мной не досмотрела.

— А, в лагере… — Опекунша разочарованно вздохнула. — Ладно, Андрюша, веди, показывай, как к школе готов.

— Пойдёмте.

— Э! — окликнул Кирилл, когда все трое вслед за Андреем прошли во двор, затем гуськом поднялись на веранду. Он собирался выяснить на каких основаниях они ходят по домам, рыскают по вещам в отсутствие законного представителя несовершеннолетнего, собирался попросить документы. Но Андрей незаметно подал ему знак молчать. Кирилл заткнулся, но тоже пошёл в дом.

Проверяющие крутили головами по сторонам, рассматривая скромный быт семьи из группы социального риска. Влиятельными шишками они не являлись и на богатых даже близко не тянули, но во взглядах читалась та же брезгливость, что и у его матери, Ирины Мамоновой, Мишани, остальных. Презрение к бедности. Как будто все вокруг короли!

Они пристально осмотрели полки с тетрадями, учебниками, канцелярскими принадлежностями. Заглянули в шкаф, убедились в наличии достаточного количества брюк, рубашек, спортивной и тёплой одежды, обуви.

— А если бы чего-то не было? — поинтересовался Кирилл. Он стоял рядом, сложив руки на груди, наблюдал, чтобы не были превышены полномочия.

Бабень из опеки повела бровью.

— Ну… Поискали бы спонсоров. Через соцзащиту материальную помощь бы какую-нибудь выплатили…

Короче ясно, никто ничего бы не сделал. Все эти рейды да инспекции для галочки, а задача собрать ребёнка в школу лежит на его родне. Кирилл видел в этом очередную несправедливость. Как и то, что Рахмановы попали в какую-то «группу риска», как алкоголики или зэки. Нормальная семья! Руки прочь от неё!

Проверяющие ещё немного покрутились в доме и вышли на улицу. Опять собрались у ворот.

— Андрей, как же ты здесь один? — спросила «опекунша» — Кто же за коровой смотрит, ты? И поросят у вас до сих пор много? Сейчас что делал? — намекнула она на его грязный вид.

— Он не один, — вышел вперёд Кирилл. — Я за коровой и поросятами смотрю. И всё остальное делаю. — Приврал, но иначе посыпались бы нападки на бессовестного старшего брата.

— А кто вы? — опять с вызовом переспросила чиновница.

— Сказал же, Кирилл Александрович я, по фамилии Калякин. Мой отец депутат облсовета. А Егору я друг.

— Угу, — разом закивали все трое. Скорее всего, и они были в курсе нетрадиционной ориентации Егора и теперь вообразили невесть что. Про депутата их, однако, впечатлило.

— Вот вам и «угу», — сказал Кирилл. — Егор попросил меня присмотреть за братом, я присматриваю. Ещё вопросы будут?

«Опекунша» его проигнорировала, обратилась к Андрею:

— Не лучше бы тебе было у нас в социально-реабилитационном центре пожить? И присмотр, и питание пятиразовое, и сверстники. Тебе в школу через десять дней, как раз бы там поучился.

— Не, мне лучше здесь. — замотал головой Андрей.

— Ну как хочешь. Ладно, передай брату, что пятьсот рублей помощи ему перечислят на карту через неделю примерно.

— Спасибо.

Проверяющие сели в машину и уехали. Кирилл и Андрей стояли на обочине и смотрели, как рассеивается за ними пыльный шлейф.

— Фух, — сказал пацан. — Пронесло.

— А могло и не пронести?

— Не знаю. Они каждый квартал приезжают, смотрят, как живём, всё предлагают мне в приют. Им там наполняемость нужна. Ищут, за что бы меня туда поместить хоть на месяц. Но у Егора придраться не к чему. Егор меня не отдаст.

— И я тебя не отдам. — Калякин обнял Андрея за плечи, потрепал по руке. Понял, что многому научился за это лето. Постиг груз ответственности, который несёт на себе Егор. Узнал, что значит быть взрослым. Многое его не радовало.

До Егора дозвонились только после обеда, рассказали о визите социального патруля. Тот забеспокоился, но ничего поделать, сидя в больнице, не мог. Да и перестраховывался он, ничего плохого не случилось.

День шёл своим чередом. К вечеру Кирилл заметил, как существенно уменьшилась гора картошки — превратилась в холм. Вместе с тем заполнились под завязку закрома в погребе на семена и на еду.

Андрея он не контролировал, оставляя за ним свободу действовать по своему графику. Вместе только обедали и ужинали. Основой их меню стали молоко, творог и сметана, которые теперь некуда было девать.

Чего-то не хватало. Везде чувствовалось отсутствие Егора и мамы Гали. Дом будто опустел. Не слышалось ни ее мерного дыхания, не работал телевизор, который она иногда смотрела. Даже пахнуть лекарствами стало меньше. Андрей совсем затосковал, попросил отвезти его завтра в больницу проведать мать. Кирилл согласился. Егор тоже. Кирилл еле дотерпел до утра, спал хреново — так хотелось увидеть Егора! Утром они быстро переделали уйму дел и отправились в путь. Собирались вернуться засветло. Кирилл и вернулся — один, Андрей упросил оставить его с ночёвкой, а то и с двумя. Калякин не возражал, пожертвовал собой ради спокойствия ребёнка. Вот что его озадачивало — так это корова. Её же надо доить. А из него дояр, как из пшеницы пенопласт.

Кирилл погоревал-погоревал, вылез из машины и пошёл смотреть, что с живностью приключилось за восемь часов отсутствия человека. Ну не дурней же он деревенских Васьки или Маньки, чтобы с коровой не справиться?

Радость и заботы

Куры, как только увидели Кирилла, на секунду замерли, а потом понеслись к нему со всех концов двора, кудахтая и махая крыльями. Подскочили под ноги, окружили, какая-то особо умная клюнула за штанину.

— Кыш, падлы! — Кирилл взмахнул ногой, разгоняя, а то совсем ступить не давали. — Сейчас накормлю! Сейчас! Только пройти, блять, дайте! Удивительное дело, но он радовался такому ажиотажу у хохлатых пеструшек совершенно, как ребёнок. Куры принимали его за своего! В смысле — за хозяина, а не за петуха. За такого же хозяина, как Егор. Отличное достижение!

Кирилл засмеялся своим выводам.

Навстречу из будки вышла и Найда, подняла вверх рыжую морду, требуя ласки. Кирилл потрепал её по мохнатым ушам. Посмотрел на миски — они были пусты и вылизаны до блеска. Куры всё ещё толпились у ног, издавали недовольное и даже угрожающее «ко-ко-ко». С заднего двора доносилось громкое хрюканье.

— Сейчас, сейчас всех покормлю, — повторил Кирилл и в окружении куриной стаи пошёл на задний двор. Перво-наперво насыпал ячменя в курятник, чтобы от него отстали. Это сработало: куры с диким шумом ринулись к кормушке, отгоняя друг друга и прыгая по головам, про человека забыли. Кирилл закрыл дверь, чтобы больше не разлетались и усаживались по насестам на ночёвку и занялся поросятами. Наполнил два ведра, понёс в свинарник и по дороге сообразил, что надо было сначала переодеться, но свиньи завизжали, почуяв его и жратву, и Калякин пожертвовал одеждой, решив, что за пять минут она не пропитается вонью. Кроссовкам его оперативность не помогла — к подошвам прилип навоз.

Закончив здесь, он прошёлся по огороду, нашёл на грядках несколько огурцов, помидоров и перцев, собрал их в подол футболки, испачкав и её. Но поздно было уже пить боржоми. Чистота одежды заботила не так, как тишина. Жизнь на подворье текла своим чередом, но каждым нервом ощущалось одиночество. Весь дом достался в его распоряжение, но без Рахмановых он был пустым и холодным. Усадьба будто осиротела, замерла, как замок спящей красавицы.

Отгоняя эти ощущения, пока не захотелось немедленно сбежать отсюда, Кирилл всё же переоделся, вынес собаке супу с хлебом и кусочками копчёной колбасы. Смотрел, как она ест и понимал, что сколько оттягивай-не оттягивай, а пришла пора отправляться за коровой. Он надеялся, что её никто из каких-нибудь заезжих хулиганов-рыболовов-грибников не увёл и не сдал на мясо.

Корова нашлась на том же месте, где её привязали утром. Лежала в тенёчке на траве возле колышка и интенсивно обмахивалась хвостом, разгоняя слепней. Кирилл уже выдохнул, увидев её издалека, но резонно предположил, что всё остальное так благополучно не закончится.

Он дошёл до неё, остановился на расстоянии метров трёх, проследив, однако, взглядом длину верёвки — да, если рогатое чудище сейчас вскочит и погонится, чтобы забодать, это преступление у неё получится и сойдёт с рук… ну, точнее, с копыт. Кирилл хмыкнул.

— Зорька, вставай, — уперев в растерянности руки в бока, сказалон. Как можно ласковее, чтобы корова почувствовала его доброжелательность. Очень надеялся, что скотина не способна распознавать ложь. И страх заодно. Кирилл боялся к ней приближаться и вообще не представлял, как можно добровольно находиться рядом с этим полутонным орудием убийства — это же чистый суицид!

Зорька косила на него огромным тёмным взглядом и не вставала.

Кирилла её наплевательство бесило. Он и так нервничает, а она ещё и не слушается! Внутренний голос тоже дрожал и подсказывал шёпотом, что, может, и к лучшему, что коровенция лежит, так безопаснее. В кои-то веки Кирилл был с ним абсолютно согласен. Он стоял и смотрел на корову, корова смотрела на него и продолжала обмахиваться хвостом. Мухи садились на её бока.

Прошло несколько минут. Калякин знал, что надо что-то сделать, чтобы корова встала и пошла домой, но не мог. Он чувствовал себя парализованным. Страх парализовывал его, да, Кирилл крыл себя за трусость, но признавал, что ничего не в силах с этим поделать. Как же он сейчас жалел, что согласился на эту авантюру! Сидел бы себе в городе, занимался сексом с Егором! По крайней мере, Андрея бы увёз назад в деревню, чтобы он за скотиной ходил.

— Зорька, вставай, пойдём домой, — устав дрожать, повторил он. — Сегодня я за тобой пришёл, а твои хозяева в городе, хозяйка в больнице, ей лечиться надо, им за ней приглядывать, а мы тут с тобой, вдвоём остались. — Кирилл всей душой желал, чтобы корова поняла его и смилостивилась, встала и смирно потопала в закуту. Он готов был ей потом поклоняться, как индус священному животному.

Корова лежала и махала хвостом.

Кирилл постоял ещё немного. Проклял всё, чуть не плакал, что такой он слабый и никчёмный трус, боится наподдать бездушной скотине и погнать её по дороге. Успокаивал себя только тем, что некоторые в штаны ссут от пауков и мышей. Ага, девчонки в основном. Корова задрала белую в чёрных пятнах морду и трубно замычала. Калякин подпрыгнул от неожиданности и схватился за сердце, вскрикнул. Еле оправился от испуга.

— Всё, ты меня достала! — разозлился он. Крутнул головой, нашёл под деревом не очень длинный прутик, схватил его. Затем рывком отцепил от колышка верёвку, дёрнул на себя и стегнул корову веткой. — Вставай, нахуй! Домой пошла! Доиться!

Зорька замычала, начала неуклюже подниматься — на передние ноги, потом на задние. Хвост повис, вымя грузно колыхалось.

Встав, корова уставилась на Кирилла воловьими глазами, наклонила голову. Кирилл попятился.

— Иди давай! — скомандовал он, пока опять не струсил и не дал стрекоча. И снова хлестнул скотину по пёстрому боку. — А ну пошла! Пошла!

Корова сделала неловкие шаги, вышла с травы на протоптанную дорожку и остановилась. Осмелевший и злой Кирилл ударил со всей дури.

— Вперёд, блять! Сейчас я тебе покажу, как…

Договаривать стало некому: корова взбрыкнула и понеслась по дороге, поднимая клубы пыли. Верёвка из пакли, естественно, последовала за ней — протянулась через кулак, раздирая кожу в кровь.

— Блять! — завопил от боли Кирилл, затряс рукой, но смотрел он во все глаза на исчезающую за поворотом корову, он никогда не думал, что эти неповоротливые туши могут развивать такую прыть. Вообще не подозревал, что они могут бегать, тем более, как скаковые лошади. Он опять громко выругался и помчался за ней. На улице уже смеркалось, кругом лежали длинные тени.

Корова бегает лучше него — это Кирилл вынужденно признал, когда, задыхаясь, с покалыванием в боку, не смог догнать её до самого дома. К счастью, она двигалась точно по маршруту, а не погнала в неведомые дали. Перед калиткой прыткая скотина остановилась и замычала.

— Вот сука! — у Калякина не хватало нормальных слов, он злился на безмозглую тварь и радовался, что его позор хотя бы никто не видит и не доложит, надрываясь от смеха, потом Егору. — А ну пошла дальше!

Но корова мотала головой и не шла по вполне понятной причине — калитка была закрыта.

— Блять! Сука! Да чтоб тебя! — Кирилл в досаде топнул ногой и застонал, скрежеща зубами. Он ненавидел сейчас всё и вся. И особенно себя, ёбаного бездаря. Мечтал всё бросить и оказаться где-нибудь в пятизвёздочном отеле у бассейна с бокалом негрони в руке. Не хотел он корову! Ну не хотел и всё! Хоть плачь!

Кирилл застонал ещё раз, громко, хныкающе, зажмурив до боли глаза и… взял себя в руки: делать ведь всё равно придётся, не бросишь же корову недоенной и на улице? Сам подвизался, сам выполняй, а то Егор, конечно, корить не станет за бездействие, поймёт ситуацию, промолчит, но про себя посчитает слабаком, оно надо?

Кирилл набрал в лёгкие воздуха и посмотрел на проблему ясными глазами. Проблема предстала пред ним во всей красе: туша загораживала подступы к калитке, острые рога маячили почти у самой щеколды, на которую требовалось нажать, чтобы дверочка открылась. Лёгонькая задачка, ничего не скажешь. К тому же корова без перерыва мычала, желая освободиться от молока. Вот стерва!

— Зорька, — Кирилл опять применил ласковый тон, боясь, что криворогий таран от ругани вышибет калитку к чертям. — Зоренька, девочка… Отойди. Прошу, отойди в сторонку. Отойдёшь и я дверь открою, тебя впущу, а потом подою, напою, почищу, поцелую, приласкаю… — Он заговаривал ей зубы и по шажку придвигался ближе. — Зоренька… Зоренька, озорница моя…

Хрен там — корова не двигалась с места! Мычала, мотала головой, хвостом, требовала открыть грёбаную калитку, а сама не давала даже протянуть руку к щеколде!

— Тварь! — Кирилл чуть опять не хлестнул её. Выбросил ветку от греха подальше, стал, кусая губу, думать. Обычно это получалось у него не очень и сейчас он особо не надеялся. Но потом мысль пришла ему в голову, хорошая или нет, он пока утверждать не брался. Он придумал открыть дверь со стороны двора и спрятаться за ней, когда корова будет проходить в неё. Правда, для осуществления плана требовалось попасть во двор. Кирилл подёргал ворота — они были закрыты. Оставался вариант перелезь через забор. Забор был деревянный, не очень высокий, а если встать на…

Кирилл усмехнулся, представляя, как он вскакивает на широкую спину коровы, подпрыгивает, делает сальто через забор и приземляется, аки акробат, на обе ноги по ту сторону деревянной стены. Жаль, он не тореадор или Джеки Чан. Поэтому он забрался на завалинку. Забор стал ему ниже пояса. Адреналин бурлил, одышка после бега прошла. Кирилл подумал, что лазанье через забор будет попроще безумного спуска с четвёртого этажа, и перекинул ногу через верх, сместился, крепко ухватившись за край руками, нащупал подошвой металлическую поверхность завалинки с той стороны, уверено поставил ступню и перекинул вторую ногу, спрыгнул на землю — вуаля!

Засмеявшись, Кирилл открыл калитку и прикрылся ею, как щитом. Корова спокойно прошествовала мимо него и направилась к хлеву, благо он был не заперт. Калякин мысленно перекрестился и возблагодарил всех богов. Дело оставалось за малым — всего-то подоить.

— А кто у нас не умеет доить? — пробормотал он и, измученный, поплёлся за коровой. Она стояла на привычном месте дойки, переминалась задними ногами. Подходить к ней было страшно, но надо.

— Зорька, ну не психуй, мне тоже не нравится, что тебя буду доить я. Я тоже бы предпочёл, чтобы здесь был Егор, но его нет. А если ты будешь артачиться, скотиняка такая, то молоко скиснет внутри, и ты сдохнешь. Устраивает тебя такая перспектива?

Кирилл говорил медленно, спокойным тоном. Подходил, вытянув руку, заставил себя дотронуться до шерстяного бока коровы, провести пальцами. Помнил, что надо установить контакт. Корова не лягнула, и он посчитал, что контакт установлен. О порядке дойки его проинструктировали сегодня оба Рахмановых, да и он несколько раз наблюдал за процессом, имел представление. Сначала следовало помыть вымя.

Кирилл сходил в дом, нагрел воды, взял хозяйственное мыло, полотенец и вернулся в хлев. Корова встретила его мычанием. Кирилл сел сбоку от неё на корточки, погладил по боку, плеснул мыльной воды на розовое вымя, потёр рукой. Вымя на ощупь было тёплым, кожаным, скользким… мерзким. Жуть. Браться за него можно было только с отвращением.

Калякин отдёрнул руку и в несколько приёмов выплеснул на вымя остатки воды, решил, что этого достаточно для чистоты. Кое-как промокнул полотенцем. Корова стояла смирно, перестала трубить — уже что-то хорошее в этом враждебном мире.

Теперь следовало подготовить себя. Кирилл вымыл руки, надел фартук Егора, повязал его бандану, заранее подготовленные Андреем. Осмотрел себя — аховски, наверно, выглядел, зеркала только не нашлось рядом и смарта с фотокамерой: сейчас бы сфоткал, чтобы потом поржать.

Корова замычала.

— Ладно, иду. — Кирилл бросил баловство, ополоснул эмалированное подойное ведро, впихнул его под вымя и уселся на скамеечку. — Ну что, приступим?

Легко сказать, трудно сделать. Из инструктажа он помнил, что доить надо кулаком, пальцы сжимать поочерёдно, выцеживая молоко. Звучало совсем несложно. Совсем-совсем несложно, прямо задание для детского сада.

Кирилл дотронулся ладонью ближайшего переднего соска и тут же отдёрнул руку — кожа и форма были такими… противными, что ли, он не мог толком объяснить, какими, ну, будто стариковский вялый член теребишь. От сравнения Кирилла затошнило. Откуда оно взялось, он тоже не знал — никогда ведь не имел дела с вялыми стариковскими членами.

Зорька стукнула копытом по некрашеным доскам пола.

— Ладно, начинаю! — рыкнул Калякин, снова поднёс руку, сжал сосок в кулаке. Ничего не произошло, молоко не полилось. Белая капля выступила внизу, да и только. Ну что за хрень, где тугие струи? Тупая скотина не желает делиться с чужим человеком? Так хозяина нет!

— Давай же, доись!

Кирилл подёргал за другие соски и получил тот же результат. Топнул с досады ногой. И вдруг вспомнил, что приступать к дойке надо с массажа! Выдохнув, он стал растирать полное, тяжёлое вымя со всех сторон. Плевал уже на отвращение, лишь бы рогатая сука начала доиться, а то ведь что делать? Куда бежать за помощью? К Лариске? К бабке Олимпиаде? Ага, Лариску он видеть не хотел, не то что помощи просить и быть обсмеянным, а старушенция такая древняя, со скрюченными артритом пальцами, что от неё толку будет ноль, только и будешь думать, как бы она в этом хлеву не окочурилась, а молоко пить после неё не станешь — запах нафталина будет везде мерещиться. Интернет бы сейчас, там почитать, да херушки в глуши связи!

Вымя помягчело, соски малость удлинились. Кирилл возрадовался и опять взялся за передний сосок, который был ближе к нему.

— Так, как там? Сжать сверху большим и указательным. Потом по очереди средний, безымянный, мизинец. — Кирилл бормотал для уверенности и делал. Короткая тонкая молочная струйка выбилась из соска и со звоном ударила в дно ведра. О чудо! Кирилл рассмеялся: он победил! Победил!

И в этот момент получил хвостом по роже!

Хвостом по роже! Не пушистым кошачьим, а коровьим — совсем не стерильным, пованивающим!

Кирилла чуть не стошнило, ещё и удар получился хлёстким, прям посередь носа, эта полоса сразу вспыхнула болью.

— Блять! Заебала ты уже!

Кирилл подпрыгнул на скамейке, сдержался, чтобы не наподдать корове, сжал кулаки. Но остыл, признавая, что сам виноват — его предупреждали, что надо привязать хвост к ноге, ещё чему-нибудь, а из его мозгов это благополучно выветрилось.

Зорька замычала, затопталась, звякнула копытом по ведру.

— Всё, прости! — взмолился Кирилл и погладил по боку. — Стой смирно, у меня, кажется, получается.

Он повторил попытку со вторым передним соском — струйка ударила в ведро. Совсем маленькая, даже дно не прикрыла.

— Хорошо, не будем спешить.

Кирилл набрался терпения и выдоил ещё немного молока, перешёл к задним соскам, потом вернулся к передним. Получаться стало лучше, струи стали подлиньше и потолще, но выходило всё равно не так быстро и ловко, как у Егора — его-то руки мелькали, не успеешь уследить, а тут за полчаса весь извёлся, вспотел, спина отсохла, на дворе уже ночь, а и половины ведра нет. В довершении этих бед Калякин вспомнил ещё одну вещь — забыл сдоить первые струи в кружку и вылить собаке. Что ж, поздно уже рыпаться.

Корова нервничала, ей не нравилось. Мычанием заглушала сверчков, чьё пение доносилось через открытую дверь. Кирилл схлопотал по морде хвостом второй раз и очень пожалел, что не оторвал зад от скамейки и не сходил за верёвкой. Его всё злило, прямо неимоверно выбешивало. Но он погасил свой гнев, подумав о Егоре и Андрее, которые сейчас вместе в его квартире, ужинают, разговаривают об общих тревогах и радостях, не скучают друг о друге, не волнуются. Доброе дело должно было ему зачесться.

На этот раз Кирилл встал и пошёл к столу искать верёвку. В сарае сгустилась темнота, лампочка светила мощно, но до всех углов не дотягивала. До стола, что стоял под крохотным запаутиненным окошком, свет долетал тусклыми остатками, однако бечёвка лежала на виду рядом с алюминиевой кружкой, в которую следовало сцедить первое молоко. Кирилл взял бечёвку и повернулся обратно, как раз вовремя, чтобы увидеть, как от пинка коровьей задней ноги переворачивается ведро. Металл застучал по доскам, звякнула ручка, а молоко… надоенное с таким трудом… бурной волной хлынуло на пол, растеклось и стало просачиваться между досками.

Кирилл остолбенел. Сил не осталось. Руки опустились. Ебанутая скотина будто специально вредила ему! Нахуя, ну нахуя она копытами своими махала? Позлорадствует, когда её перед заграницей на бойню сдадут, сам её на фарш перекрутит и говяжьими котлетами наестся.

Лужа расползалась, мелела. Глаза смотрели на неё, и в памяти всплывало дежа вю… как он, смеясь, пнул по этому самому ведру, желая показать пидору свою крутость. Весело было? Теперь сам веселись, урод комнатный.

— Ладно, не буду тебя ругать, — сказал Кирилл корове. — Отомстила. Один-один, квиты. Всё, мир. Прекращай выделываться.

Он, перебарывая страх, замотал верёвкой задние ноги коровы, примотал заодно к ним хвост, сполоснул ведро и снова сел. Разлитое молоко почти всё стекло в щели.

Дальше прошло без эксцессов. Кирилл промучился ещё кучу времени, пока выдоил до капли — надеялся, что до капли: массировал и выцеживал, пока руки не отсохли и даже капать перестало. Обтёр вымя полотенцем и не в состоянии был сдвинуться с места. Боязнь ушла вместе с моральными и физическими силами. Посидев неизвестно сколько минут в ступоре, он развязал корове ноги и отправил её в закуток на ночёвку. Унёс молоко на улицу, разлил по банкам. Вспомнил, что не дал корове напиться — сходил за водой, напоил.

На улице была прохладная звёздная ночь, дойка заняла явно больше времени, чем Кирилл рассчитывал. Он с дикой усталостью посмотрел на дверь летнего душа и всё же поплёлся туда, обмылся от пота, навоза и вони. Соблюдение привычного распорядка дня мысленно приближало к Егору. Кирилл не мог перестать о нём думать и, в принципе, не хотел.

После купания наконец зашёл в дом, шёл голяком, не одевался в виду отсутствия наблюдателей, давал коже подышать. Часы показывали двенадцатый час. Соорудив бутерброд с колбасой и огурцом, он лёг в кровать — ноги не держали сидеть за столом — взял телефон, позвонил Рахманову. Егор быстро взял трубку.

— Привет, Кир, — сказал он тихо.

— Привет. Почему шепчешь?

— Андрей только что уснул.

— Разместились нормально? — участливо спросил Кирилл, мечтая опустить церемонии и перейти к нежностям. Разговаривать немного мешали кусочки пищи во рту от бутерброда, который он с голоду, не удержавшись, надкусил.

— Да, спасибо, всё отлично. Я тоже собирался спать. Лёг пять минут назад.

— И я лежу, — улыбнулся Кирилл, посматривая на бутерброд. — Слушай, а прикольно получается: я в твоей кровати, ты — в моей. Поменялись местами. — Он продолжал улыбаться, член встал.

— Да, прикольно, — подтвердил Егор.

— Я к тебе хочу, — шепнул Кирилл. — У меня стояк при одной мысли о тебе голом.

В трубке послышались понимающие смешки.

— А я бы, — томно произнёс Егор, — сейчас и не был против…

Кирилла пронизала сладкая судорога.

— Егор, блять, что ты со мной делаешь? Я от твоего голоса сейчас чуть не кончил!

Они засмеялись.

— У тебя всё нормально? — спросил Рахманов, всегда умевший от приятных тем переходить на серьёзные. Кирилл вздохнул необходимости обсуждать дела, потёр лицо ладонью.

— Ты имеешь в виду, не забодала ли меня твоя корова? Как видишь, живой. Тут всё нормально. Скотину накормил, на остальное, правда, времени не хватило.

— Подоил?

— Сомневаешься во мне? А зря! Подоил по высшему разряду, но вряд ли Зорьке это понравилось: почти три часа её шмурыгал. Она, правда, тоже паинькой не была. — Кирилл в красках пересказал свои злоключения, приукрасил для весёлости, опустил некоторые моменты своей нерешительности. Егор смеялся, и от этого сердце Кирилла наполнялось счастьем: так мало в жизни любимого было радостных дней.

— Жаль, я этого не видел!

— О, надо было обязательно начать прямую трансляцию из коровника! В следующий раз так и сделаю! Бля, забыл, что тут нет интернета!

Они смеялись. Кирилл чувствовал, что они рядом, несмотря на расстояние, чувствовал единение, тепло родной души. Жестикулировал, размахивая в темноте бутербродом, крошки сыпались на матрас.

— Я люблю тебя, — прошептал он, не выдержав пылкой нежности, переполнявшей его.

— И я люблю тебя, — проговорил Егор и вдруг, будто застеснявшись признания, добавил: — Давай спать?

— Да, давай. Завтра увидимся. Спокойной ночи. Целую.

— Спокойной.

Кирилл отложил телефон и сразу заскучал. Слишком коротким был разговор, и он, дурак, не спросил, как там дела в больнице. Если плохо, Егор бы не смог смеяться - значит, нормально. Завтра при встрече, когда поедет за Андрюхой, и спросит.

Он принялся доедать, пялясь на тёмную стену. Вот как странно получается, он один в тесном, душном деревенском доме, с маленькими окошками и пылью под кроватями, со старыми занавесками и без микроволновки, а ведь ни капли не жалеет, здесь он ощущает большую свободу и полноту жизни, чем в благоустроенном бетонном кубике на высоком этаже.

80

Утро для Кирилла оставалось добрым ровно до того момента, когда он, сладко потягиваясь и удобно плюща щекой подушку, вспомнил, что снова всё позабыл — забыл включить будильник на более раннее время, чтобы всё успеть до отъезда. Судорожно подняв с пола телефон, он успокоился: была всего половина седьмого, следовательно, не так уж сильно он проспал. Всего на час. Просто яркое солнце светило в незашторенное окно.

Фыркая, как окунувшийся в воду кот, Калякин сел на постели, помедитировал немного на полированный шкаф, отправил Егору эсэмэску с добрым утром и встал. Одевался, думая, что каникулы подходят к концу, а он этим летом так и не выспался вдоволь. Раньше-то каждый божий день тюленем лежал до обеда. Но сейчас ждала скотина, и она, когда Кирилл вышел во двор, уже мычала, хрюкала и кудахтала. Он накормил и выпустил кур, свиней, а с коровой опять возникла пауза: как ни гордился собой после вчерашних успехов, как ни храбрился и ни смеялся, сегодня снова еле заставил себя к ней подойти. Конечно, учёл предыдущие ошибки, делал сразу всё по методике, связав ноги, хвост, только корове это не нравилось, она сопротивлялась, буянила, и дойка, как и вчера, затянулась на три часа. Кирилл взмок, был в бешенстве — скорее, из-за растянутости по времени, чем из-за своей неуклюжести или тупорылости рогатой твари. Ему не терпелось уехать в город, а дел было ещё дохрена.

Он поставил вариться поросячью картошку на печке в саду, накинул Зорьке на шею веревку и повёл на выпас. Сегодня, к его счастью, она не мчалась, как гончая, хотя и недостаточно торопилась, добавляя временному хозяину нервозности. Привязав её, Кирилл вернулся, подбросил дров в печку, почистил хлев, наносил воды и обошёл с инспекцией огород, собирая спелые овощи в ведро. Набрал Егору яблок, груш, огурцов, помидоров, лука, перца.

Картошка кипела, но была сырой. Кирилл наносил воды, позавтракал, переоделся. Приготовил с собой пакет с овощами, фруктами, творогом и двухлитровой банкой молока. Подкинул ещё дровишек, убедился, что пожара не случится и собрался в путь. Внутри всё зудело ехать быстрее и уединиться с Егором, потрахаться.

За калиткой Калякина ждал сюрприз: на дороге, возле багажника «Пассата», опираясь на клюку, стояла баба Липа. На старой карге, как всегда, были телогрейка, выцветший байковый халат, чулки и колоши с меховой опушкой. Она чуть горбилась, положив на поясницу морщинистую руку. Смотрела на машину. Как только хлопнула калитка, резко повернулась на звук, навела прицел мутных глаз.

— А, это ты?

Кирилл прошёл к машине, не отвечая, мало того, сжал челюсти, чтобы не нагрубить. Чуял, что эта древность быстро не отстанет, какого хера её вообще принесло сюда? А ещё притворяется, что еле дрыгает.

— Что-то Егора давно не видно, — коверкая имя, закинула она удочку, будто Егор не предупреждал её об отъезде. Хитрая лиса.

— Он уехал, — буркнул Кирилл. Открыл заднюю дверцу и поставил пакет. Закрыл. Бабка не уходила.

— Он матерю поехал лечить? Видала, «скорая помощь» под дом приезжала. За ней?

Вот, блять, доебалась, сплетница паршивая! Можно было послать её на хуй и очень хотелось так сделать. Кирилл вздохнул, ибо было нельзя портить отношения с соседями.

— За ней, — процедил он.

— А что с ней стряслось? Плохое что? Хуже сделалось? Она ведь и так лежачая. Вот не дай бог. Молодайка ведь ещё, это мне помирать пора, а я никак не уберуся туда… Так что стряслось с Галкой?

— Ничего не стряслось.

Олимпиада вперилась в него проясневшим взором. Скудость информации её не устраивала. В кратких ответах она заподозрила недоброжелательность, но ухом не повела.

— За границу лечить Егор её повезёт?

Блять, а ещё притворяется, что нихера не знает!

— Да, повезёт.

— А деньги отец ихний даст? Я видела, он сюда приезжал намедни. Это с ним пигалица его была, жена новая?

— Да.

— Совесть, видать, его замучила, кобеля такого, ирода. Что сказал? Помогать пацанам будет?

— С чего бы ему помогать, ироду-то? — Кирилл пыхтел и поглядывал на часы, а сплетников он на дух не переносил.

— Дело-то к старости, о душе надо подумать. А денег всё-таки дал, значит, что-то у него стряслось, что о пацанах да Гальке вспомнил.

Кирилл вздохнул глубже. Он знал, что «стряслось» у господина Мамонова. Говорить об этом не собирался.

— А ты с Егором подружился? — Липа осмотрела его с макушки до пят, был бы у неё микроскоп, изучила бы в него. — Ты как он, из этих?.. Я не осуждаю, не моё это дело, хоть в нашей молодости открыто про мужеложство не говорили, за это и в застенки загреметь было можно, но жизнь поменялась, а он… Он к Лариске захаживал. Как Лариска теперь без него? То Егор у неё день и ночь ковырялся в саду, в огороде, в доме. Теперь она даже со мной говорит сквозь зубы, переживает. Она ж от Егора ребёночка хотела…

Кирилл захлопал глазами:

— Она ж старая! Она старше его на двадцать лет, наверно.

— Меньше, — авторитетно заявила Липа. Достала из кармана мятый мужской носовой платок, утёрла покрытый красными капиллярами нос. — Любовь зла, никому не подчиняется, а Лариса неплохая, деньги зарабатывать умеет. Только на личном фронте не складывается. Егора она любит, только он не по бабам — жалость для неё, а то бы они сошлись да жили.

— Ага, мало Егору бед, повесила бы на него ещё один дом и ребёнка! Нет, Егор со мной, а она пусть себе мужика найдёт по возрасту.

— Где ж их найдёшь? Она в молодости не нашла, а теперь нормальные женаты все, любовниц только берут.

— Её проблемы. Нас не касается. — Кирилл злился, кулаки чесались. — Ладно, я поеду, — сказал он, обходя машину, — мне пора. — Его взбесило упоминание о страхолюдной стерве, устроившей спектакль с изнасилованием, и то, как её защищают. Лариса хорошая, Лариса распрекрасная, ага. Она хоть бы палец о палец ударила, чтобы помочь Егору. Копейки ему совала за работу, уставшего человека заставляла батрачить на себя, а сейчас, когда он её больше не чпокает, и не появилась, чтобы помочь. Любит она его, как же.

Кирилл влез за руль, завёл мотор. Карга посторонилась на обочину, а зря — подмывало её переехать, чтобы не пиздела.

81

Следующие семь дней отложились в памяти Кирилла дикой усталостью, такой, что он не понимал, где явь, а где сон, и дорогой, дорогой, дорогой, бесконечной дорогой. Он делал работу по дому и мотался между городом и деревней. То возил Андрея, то ездил один. Не мог не ездить — одуревал без Егора. Превозмогая ломоту во всем теле, садился за руль и жал на педаль. Сто раз был готов извиниться и бросить помощь, но удерживала благодарная улыбка Егора, поцелуи и нежелание прослыть, на потеху родителям, слабаком. Кирилл стискивал зубы и принимался за работу, думая, что Рахмановы тоже выматываются, а не показывают этого, для них долг превыше собственных потребностей.

В больнице двигалось помаленьку — анализы, исследования, томографии, ещё куча непонятной медицинской фигни, которую Егор пересказывал вскользь, не забивая чужой головы своими заботами. Мама Галя то теряла надежду, просилась домой, то заряжалась оптимизмом, строила планы на себя и сыновей, особенно, что старший вернётся в институт и заживёт нормальной жизнью. Кириллу казалось, что только эта мысль заставляет её бороться за своё здоровье. Ему было завидно наблюдать, как все члены семьи жертвуют собой ради других. В его роду жертвенность не была ни в почёте, ни в приоритете.

За неделю они виделись пять раз, но заняться сексом не довелось. Сегодня Калякин снова ехал домой, отсчитывал километры. Крутил баранку, а думать мог только о совершенных формах Егора, его глазах и железном характере, который тоже безмерно возбуждал. Член не падал, Кирилл время от времени его касался, поэтому радовало, что трасса была разгруженной, солнце светило в спину, а асфальт был приличным и сухим, а то бы аварии не избежать. Перевалило за полдень, Кирилл рассчитывал встретиться с Егором в больнице, забрать его в квартиру и провести несколько страстных часов в постели. Или не очень страстных ввиду крайней заёбанности обоих, но провести их вместе, голыми.

Лежавший на торпеде смартфон разразился хип-хоповой музыкой. Кирилл посмотрел на имя абонента и удивился — Егор. На душе в мгновение ока стало неспокойно — Егор никогда не звонил ему сам! Вообще никогда!

Забыв про дорогу, он схватил мобильный.

— Егор! Что?..

Ответом ему были громкие всхлипы и ещё какие-то неясные звуки. Сердце мигом ушло в пятки. Рука на руле дрогнула, машина вильнула.

— Егор! — заорал, теряя самообладание, Кирилл, не узнал своего голоса. — Что случилось? Егор! Что случилось? Не молчи!

Снова послышались те же неясные всхлипывающие звуки, но тише, дальше, будто убрали микрофон ото рта. И только через несколько наполненных ужасом секунд Егор заговорил, и его голос тоже было не узнать.

— Кир… Кир… Сейчас сказали… Сейчас был консилиум, меня позвали и… Кир…

— Я здесь, — проговорил Калякин, понимая причину его слёз. Внутренности опустились, ехать расхотелось, тяжестью на плечи легла апатия. Поздно, время упущено, планы рухнули.

— Кир… Они сказали… Врачи сказали… — у Егора не получалось говорить связно, он срывался на всхлипы. — Они сказали, что всё нормально… Операция должна дать результат! Операция возможна! Кир, ты слышишь? Кир, лечение возможно! Вылечить возможно, Кир!

Кирилл не верил своим ушам, перед глазами двоилась дорога. Волна тепла прошла по телу, чуть не расслабив мочевой пузырь. Вот теперь он понял, что это были за звуки — Рахманов смеялся. Смеялся сквозь слёзы, сквозь всхлипы — его отпустила многолетняя тревога, напряжение выливалось в слёзы счастья, теперь он не может их сдержать, он радуется, у него истерика, отходняк. Он смеётся и плачет.

— Егор, ты дурак, — прошипел в трубку Кирилл. — Ты дурак! Ты сволочь, Егор!

— Что? — На том конце линии оборвались смех и слёзы.

— Ты дурак, Егор, вот что я тебе говорю! Ты, козёл, меня чуть до инфаркта не довёл! Ты не мог сказать сразу нормально? Я уже думал, что всё плохо закончилось! Уф, Егор, — Калякин перестал шипеть, перевёл дух, — я так рад! Видишь, я же тебе говорил! Я говорил, что всё получится? Говорил! Блять, я так рад!

— Спасибо, Кир. А я до сих пор опомниться не могу… Пять минут назад из кабинета, где консилиум проводили, вышел и… руки до сих пор трясутся. Как приговор выслушал.

— Вердикт оправдательный, ты свободен. То есть, — Кирилл понял, что лезет не в те дебри. — В общем, я скоро приеду, тридцать километров осталось. Жди меня, отметим, тебе выпить сейчас надо. Чего-нибудь крепкого. У меня дома виски оставалось. Ты не натыкался? А если нет, заскочим, купим.

— Кир, я не хочу. Не пью.

— Знаю-знаю. Я шучу. Я тоже не пью: я же за рулём, мне вечером назад возвращаться. Просто жди, я скоро приеду.

— Да, жду.

— Целую.

Кирилл поднажал. Спидометр выдавал сто тридцать, а хотелось разогнать колымагу до ста восьмидесяти хотя бы, чтобы быстрей очутиться рядом с нуждающимся в поддержке любимым. Егор вроде успокоился, но у него ещё долго будет отходняк — вон он, даже позвонил, не выдержал до личной встречи, ему надо было поделиться, выговориться. А значит… значит, Егор тоже думает о нём, считает близким человеком. Человеком, с которым хочется разделить радость. Теперь сердце Кирилла защемило от счастья взаимной любви — невероятно упоительное чувство, от него за спиной вырастали крылья. Тридцать километров… Уже двадцать пять…

До областной больницы он доехал через сорок минут: задержали пробки и медленно сменяющие цвета светофоры. Бросил машину на широкой полупустой парковке, побежал на территорию к корпусам. На лавочках под акациями и кустами сирени сидели пациенты и посетители, в верхушках желтеющих от засухи деревьев каркало вороньё, у одного из подъездов стояла «скорая» на базе микроавтобуса «Рено». Мама Галя лежала в восьмом корпусе — трёхэтажном, старой постройки. Его недавно отремонтировали, однако работали гастарбайтеры-азиаты, и штукатурка местами стала отслаиваться, сыпалась.

— Кирилл!

Калякин повернул голову, ища, откуда звучит голос Егора. Засмотревшись на подпорченный фасад корпуса, он, оказывается, не заметил, как проскочил мимо своего парня. Рахманов сидел на лавочке. Вернее, уже встал, побежал за ним. На нём были серые брюки со стрелками, белая рубаха и галстук в косую полоску. В галстуке Кирилл узнал свой собственный предмет гардероба, удивился. Причём не мог определиться, чему удивляется — своему галстуку на чужой шее или сексуальности Егора в этом блядском галстуке. Никогда не видел его в столь строгом, официальном и элегантном прикиде.

— Привет, — сказал, подойдя, Егор.

— Классно выглядишь! — не сдержался Кирилл, не зная, куда деть руки, которые по привычке норовили обнять селянина. — Прям супер.

— Извини, — смутился Егор, — у тебя пришлось позаимствовать. Можно?

— Ты про галстук? Какие вопросы?! Я его всего один раз-то и надевал, наверно. А может, и никогда.

— Вообще-то, я про всё, включая туфли, — замялся Егор. Кирилл оглядел его внимательнее.

— Это моё? Странно. Что-то я не помню у себя таких шмоток… Хотя, не мой стиль, я мог их просто в дальний шкаф засунуть… А ты куда вырядился?

Они стояли на асфальтированной дорожке в тени рябины. Рядом на клумбе цвели крупные розовые ромашки. Вокруг ходили люди, раздражали мельканием туда-сюда.

Егор прикусил губу.

— Мне в департамент здравоохранения надо. Бумаги подписать. И, сказали, с тремя клиниками ещё со вчерашнего утра переписка ведётся, возможно, результат уже к вечеру узнаем, когда нам ехать. Две в Германии, одна в Израиле… Извини, что тебя не предупредил. Я точно не знал, к скольким мне назначат… если будет зачем туда идти, конечно. А потом ты уже ехал.

— Долго там проторчишь? — Кирилл расстроился: отдых голыми в постели обламывался. И, кажется, голос, да и морда, выдали его эмоции.

— Извини.

— Нет, ничего, — Калякин шмыгнул носом, — всё нормально. Главное, что лечение состоится, а мы… мы ещё… — Дальше он говорить не мог, отвернулся, выдавая себя ещё больше. Хуже было то, в людном месте он до сих пор не дотронулся до Егора, не поцеловал, не прижал к изнывающему паху, он же так мечтал об этом!

— Извини, Кир. — Егор положил ладонь ему на плечо. Интонация говорила, как он сильно сожалеет. Его жест, тепло его кожи всё прощали и давали сил смириться с обстоятельствами.

Кирилл сглотнул комок горечи, накрыл его ладонь своей, незаметно её пожимая, и повернулся — снимая его руку, но не отпуская. Пальцы сами стремились переплестись, но, блять! — даже по этому невинному действию их заклеймят пидорасами. Хотя, кому какое дело?! Кирилл отпустил свои желания на волю, и пальцы тут же переплелись. Егор крепче сжал их.

— Ничего, — улыбнувшись через силу, сказал Кирилл, — не извиняйся. У нас вся жизнь впереди, что ей один день?

— Я люблю тебя, — вместо ответа прошептал Егор. Его необыкновенные чёрные глаза смотрели с нежностью, затягивали в свой омут, из которого не хотелось выбираться.

— И я люблю тебя, — одними губами повторил Кирилл и обнял его, по-братски. — Поздравляю. Рад за вас. Собирался ещё маму Галю поздравить, но… — Он нехотя выпустил Егора.

— Но мне пора уходить. Довезёшь?

— Конечно!

Они оба развернулись и направились к выходу с территории больницы — воротам в нижней части металлическим, в верхней сваренным из прутьев с заостренными пиками на конце. На кирпичном заборе, к которому крепились ворота, местами облетела побелка, обнажив кладку. Унылое это было место, пропитанное болезнью и горем. О радости выздоровления, продолжении жизни спокойно думалось только за его стенами.

— Как мама? — спросил Кирилл, когда они вышли на солнечную парковку и двинулись к машине. Разномастные корпуса, проглядывающие сквозь листву старых деревьев, будто остались в кошмарном параллельном мире.

— Нормально.

— Готова повидать заграницу?

— Боится. — Егор, как обычно, был краток. Кирилл уже привык такому общению, к тому же молчун сегодня и так много всего наговорил, так что сетовать было не на что. Они подошли к машине с разных сторон, Калякин разблокировал двери.

— Поехали. Адрес помнишь?

— Да. Это в областной администрации.

— А, точно, — чувствуя неловкость, кивнул Кирилл и вперился в Егора взглядом. Тот сделал вид, что не заметил и сел в машину. Ну да, администрация большая, вероятность встречи с отцом крайне мала. Кирилл выбросил эти мысли из головы и уместился за рулём.

С парковки выехали в молчании. Егор разглядывал город — не очень зелёный, немного пыльный, средне красивый и вряд ли уютный. Обычный город.

— Через два дня выписывают, — обронил Рахманов.

— Первого сентября? — подсчитал Кирилл. Блять, через два дня уже первое сентября!

— Да.

Калякин приуныл.

— Егор… Мне… Мне первого сентября в институт надо переться.

— Я помню, — примирительно улыбнулся Егор.

— Я не смогу тебе помочь с отъездом… наверное. Если только после обеда. Во сколько выписка?

— Не знаю. Не беспокойся, я сам справлюсь. Ты мне уже сильно помог.

— Чем хоть? — хмыкнул Кирилл, свернул в левый ряд к светофору.

— Всем, — сказал Егор и замолчал, будто тяжело было развивать тему. Но, когда сигнал сменился на зелёный, и транспортный поток двинулся, расшифровал, отвернувшись к боковому окну. — Ты сделал всё за меня. Если бы не ты, я бы так и сидел в деревне, страдал над своей проблемой. — Он протяжно выдохнул, мотнул головой. — Я только и умею, что страдать и быть гордым. Если бы не ты…

— Брось, Егор! — перебил Калякин. Он почувствовал себя не в своей тарелке от охватившей любимого парня рефлексии. — Я ничего не сделал! Ну абсолютно! Это ты всё сделал! Ты всего добился! Если бы не ты, я бы всё лето тусил в клубах и просаживал родительское бабло на алкоголь! Ты заставил меня быть другим! Ты поверил в меня! Единственный во всём мире! Я даже бросил курить!

Егор повернулся к нему, во взгляде всё ещё читалось самоуничижение. Кирилл снял руку с руля и, отвлекшись от дороги, нашёл его ладонь.

— Егор, — сказал он, глядя в глаза, чтобы быть убедительнее, — всё, чем я смог помочь тебе, включая деньги на лечение, я сделал только после того, как ты изменил меня. Да. Так что мы квиты. И давай сменим тему. Андрюха как в школу будет добираться первого числа?

— Пешком дойдёт, — нехотя, не отойдя от предыдущего разговора, ответил Егор. Он снова смотрел в боковое окно.

Кирилл был совершенно против того, чтобы малолетние пацаны ходили по нескольку километров через поля и леса пешком, однако осадил себя от комментариев: да, он слишком проникся симпатией к Андрею, беспокоится за него, но, во-первых, тому скоро тринадцать, не ребёнок, во-вторых, в данном случае он поделать ничего не может, а, в-третьих, было за что волноваться — Егор бы ни за что такой вариант похода в школу не допустил.

— А ты по возвращении чем займёшься, будешь скотину распродавать?

— Если купят. Что живым весом, что на бойню. Себе порежу. Перекупщики, может быть, возьмут. На свинину сейчас плохой спрос, дешево… Но не о деньгах сейчас речь — девать куда-то надо и срочно. Андрей в приюте поживёт, а скотина…

— В каком приюте? — взметнулся Кирилл и потерял контроль над управлением, чуть не въехал в зад попутной «Весте». — Блять! Нахуй! — Он снова уставился на дорогу и показал средний палец оравшему на него через два стекла водителю «Тииды», которого пришлось подрезать. Слов не слышал, а беззвучное открывание рта в купе с разгневанной рожей выглядело комично, но ситуация взбесила, как и привело в недоумение решение Егора. Селянин испугался столкновения, напрягся, вцепился в ручку на дверце.

— Зачем в приют, Егор? — цедя сквозь зубы, злясь незнамо на кого, переспросил Кирилл. — Я же говорил, что возьму его к себе! У меня поживёт!

— Кир, мы всё решили…

— Отправишь брата в приют? Егор, я тебя не узнаю! Это же интернат! Детский дом!

— Это вынужденная мера. Всего на несколько месяцев. Андрей всё понимает, потерпит. Не думай, что мне легко его оставлять.

Калякин вдруг понял: снова пресловутая рахмановская жертвенность. Теперь уже Андрей жертвует собой ради матери. Научился у брата, который без промедления бросил институт и сложил своё будущее на алтарь их немощной матери. Достойно уважения, только… Только бессмысленно — зачем?!

— Егор, — сказал он спокойнее, — почему ты отмёл моё предложение? Я могу заботиться об Андрюхе не хуже тебя. У меня квартира большая, будет или в зале жить, или мою комнату займёт. Похавать всегда что-нибудь найдём. Пусть живёт.

— А школа?

Вопрос поставил в тупик. Сука, о школе он и не подумал. То есть, он помнил, что Андрею надо ходить в школу, но вот о том, что школа окажется за сто с лишним километров — нет.

— Переведём его здесь в школу. Здесь хорошие школы. Лучше, чем в деревне.

Егор мотнул головой, будто Кирилл опять чего-то не догонял.

— Это сложно и надо заранее. А если разные программы? Реабилитационный центр как раз рядом с его школой, переводиться не придётся.

— Всё равно я не узнаю тебя, Егор. — Кириллу стало несколько обидно, он заговорил ещё спокойнее, хладнокровнее. — Причины, которые ты назвал — это не причины. Я предлагаю помощь, ты отказываешься, мне как это понимать?

Егор уже давно сидел с опущенной головой, рассматривал ладони с погрубевшей от работы кожей и, похоже, жалел о затеянном разговоре, вышедшем ещё хуже предыдущего. Не хотел отвечать или собирался с мыслями. Какой-то новый камень лежал у него на душе. Кирилл видел это и ощущал, как такой же камень ложится на его душу. До областной администрации оставался один светофор.

Егор поднял голову и, видимо, прочёл его мысли, заметил сменившееся настроение. Удосужился объяснить.

— Кир… Я уезжаю на очень долгое время… три-четыре месяца — это очень долго. Зачем тебе обуза на шею?

Кирилл открыл рот возразить, но Егор взглядом удержал его и продолжил:

— Сейчас ты хочешь помочь, я тебе верю и благодарю, но ты вернёшься на учёбу, к друзьям… Вдруг у тебя вернутся прежние интересы?.. Тебе же понадобится квартира, чтобы привести кого-нибудь? Андрей будет лишним. И… он доверчивый, привязался к тебе, верит в нашу с тобой пару, а если увидит тебя с кем-нибудь… ну, ты понимаешь?.. С другим парнем или девушкой…

Кирилл ушам не верил, что слышит такое. Сейчас он мог спровоцировать десять аварий, хотел, чтобы в него врезались полсотни автомобилей, расплющили в гармошку — что угодно, лишь бы не слышать таких обидных слов.

— Нет, — мертвенным шёпотом прервал он, — нет.

— Андрей окажется тебе не нужен, — словно не замечая, добивал Егор. — Я этого боюсь. В приюте я могу быть спокоен, что он всегда под присмотром. Прости, Кир.

Кирилл сжал руль. Смотрел прямо, на дорогу, но не видел ничего. Благодаря каким-то инстинктам ехал, но не соображал, что делает. Ему казалось, что по щекам катятся слёзы, ощущал мокрые борозды, но это было обманом — глаза оставались сухи. Душа пыталась зачерстветь, покрыться панцирем, Кирилл изо всех сил боролся с этим, искалрациональное зерно, напоминал, что Егор пережил предательство и у него есть полное право бояться ещё одного. Егору ведь трудно было сейчас всё это произнести, он кусал губы и сжимал, заламывал пальцы.

— Ты ведь не серьёзно сейчас? — взмолился Кирилл. — Ты меня проверяешь?

— Нет. — Егор махнул опущенной головой и поднял её. — Я волнуюсь. Я перестраховываюсь. Прости.

Урод Виталик!

— Но ты веришь, что я люблю тебя?

— Да.

— И что никогда не брошу?

Егор молчал.

Они прибыли к месту, нашли пустой клочок на обочине, втиснулись. Кирилл отстегнул ремень безопасности. Рахманов сделал то же самое, но они оставались сидеть. Молчали.

— Егор, ты помнишь, как меня зовут? — спросил Калякин.

Егор непонимающе сдвинул брови.

— Ну, давай, скажи, как меня зовут? — потребовал Кирилл.

— Кирилл, — осторожно проговорил Егор.

— Вот именно! Я Кирилл, а не Виталик! Я до конца жизни твой, а ты до конца жизни мой. Я не обижусь на твои слова, потому что ты никогда не обижался на мои и всё мне прощал. А ещё мне понятны твои переживания. Все до единого. Я как-нибудь выдержу эти три-четыре месяца, в крайнем случае, дрочить под одеялом буду. Я хочу помочь тебе, Егор. — Кирилл взял его руку, прижал к своей груди. — Под одной крышей с Андреем нам легче пережить это время будет, обоим. Будем говорить о вас, звонить. Каждый день тебе будем видеоотчёт слать, чтобы ты нас под контролем держал. Ну?

Егор молчал, колебался, осторожничал. Руку не забирал.

— Давай так, — предложил Кирилл, — спросим у Андрюхи, куда он хочет. Скажет, в приют, я отстану, а ко мне — отстанешь ты. Пойдёт?

Егор медленно моргнул в знак согласия и… поцеловал. Поцелуй был благодарным и доверительным, никак не страстным, однако Кириллу и такого было достаточно: разногласия уладились, член встал.

— Прости, Кир, — оторвавшись от него, сказал Егор. — Я верю тебе. Просто нервничаю перед отъездом.

— Я так и подумал. Ладно, тебе пора. Мне пойти с тобой?

— Не думаю, что это уместно.

В кармане Кирилла запиликал смартфон. Он изогнулся, приподнял задницу, чтобы достать его. Егор тактично не смотрел на экран, но ждал, не уходил.

— Блять, — прокомментировал Кирилл, — мамуля любимая. Алло, ма…

— Кирилл, когда ты домой собираешься? — без предисловий наехала мама. — Ты срочно нужен здесь!

— А что такое? — Калякин даже встревожился.

— Приезжай и узнаешь! — Мамочкина грубость и раздражительность, как всегда, была на высоте. Кирилл глянул на часы.

— Через двадцать минут устроит?

— Через двадцать?.. — Мать запнулась, винтики-ролики в её мозгу провернулись, и дальше пошёл чистый гнев. — Кирилл, ты в городе? Почему домой не являешься? Немедленно чтобы был здесь!

— Да еду я, еду, — буркнул Калякин и отключил связь. Обратился к Егору. — Ну вот, вопрос отпал сам собой. Посмотрю, что там у родаков, и потом за тобой приеду.

— Хорошо. — Егор чмокнул его в губы и вышел из машины, пошёл, озираясь к величественному зданию администрации. По тротуару мимо машины ходили люди. Возможно, кто-то и засёк, как два парня целуются. Их проблемы. Кирилл поехал домой.

82

В квартире витал запах чего-то вкусного — жареного или запечённого мяса. В желудке, пока разувался, забурчало. Кирилл собирался сразу сунуться на кухню, пожевать чего-нибудь, что одним запахом вызывало обильное слюноотделение, но путь преградил отец. Не то, чтобы он планировал помешать ребёнку насытиться, просто вышел встречать блудную овцу.

— Ну наконец-то соизволил появиться, — надменно хмыкнув, сказал он. — Долго собираешься нас игнорировать? Звонить иногда можно?

— А тебе самому позвонить мне слабо? — огрызнулся Кирилл и, задев его плечом, протиснулся на кухню. В этот момент подошла мать. Поверх блузки и брюк на ней был надет фартук. Они с отцом выстроились в двери и наблюдали, как сын шарит по кастрюлям и холодильнику. То, что вкусно пахло, ещё томилось в духовке. В холодильнике обнаружились котлеты, Кирилл взял две штуки, положил на хлеб, сверху накрыл ломтём маасдама, щедро укусил — объедение, но котлеты хорошо бы погреть.

— Голодаешь? — скрещивая руки, сделал вывод отец. Кирилл поперхнулся, пожалел, что притронулся к еде. Отложил остатки — меньше половины бутерброда — обтёр подбородок, дожёвывая.

— Нет, не голодаю, — сообщил он твёрдо.

— Оно и видно, — подключилась мать. — Сядь и нормально поешь.

— Не хочу, — заупрямился Кирилл. — Спасибо, наелся уже. Зачем звали?

— Просто посмотреть на тебя, — выговорил отец. — Ты давно в городе? К нам приезжать не обязательно?

— Что вы пристали? — поморщился Кирилл. Глаза предательски скосились к бутерброду. — Только приехал. Егора из больницы до департамента здравоохранения довёз. У Галины, между прочим, хорошие анализы — сегодня сказали, и клинику уже ищут, так что скоро они за границу едут.

Мать фыркнула.

— Скорее бы. Ты, надеюсь, про институт помнишь? Через два дня учебный год начинается. Так что хорош о других думать, оставайся и готовься к учёбе, повтори что-нибудь. Хватит ездить.

— Вы меня за этим позвали, об учёбе напомнить? — догадался Кирилл. — Помню я, помню. Тридцать первого здесь буду, а сегодня снова в Островок поеду: Андрея надо в школу собрать. Кстати, он у меня жить будет, пока Егор с Галиной будут за границей. В школу его придётся здесь устроить, поможете?

— Нет! — завизжала мать, потом повторила холодным тоном. — Нет, Кирилл, такому не бывать. Мальчик здесь не нужен, не выдумывай даже.

— Не здесь, а в моей квартире.

— Нет, — поддержал отец. — Ты слышал, что тебе сказали? — нет.

— И как вы мне помешаете?

— Помешаем, — пообещал отец. — Очень некрасиво получится, если ты привезёшь мальчика, а он потом отправится в отдел по делам несовершеннолетних, опеку и, наконец, в детский дом. Учти, его могут оттуда и не вернуть.

Кирилл сглотнул, представляя ситуацию. Быстро же его предки сориентировались! Угроза или блеф — стоит ли рисковать?

Шутки кончились

Кирилл сел. Он просто не мог удержаться на ногах. Опустился боком на стул, локти положил на холодную хромированную спинку, ладонями подпёр лоб. Безвыходность ситуации давила на него, мысли лихорадочно бегали и ни одна не давала хоть чего-то похожего на ответ.

— Вы не можете так поступить, — блуждая взглядом по узору на паркете, проговорил Кирилл.

— Можем, — в один голос сообщили предки. И оба сказали это твёрдо, решительно. Они были готовы к любым жёстким и даже жестоким мерам. Их целью было оградить единственного сына от порочащих его честь и достоинство связей, защитить семью от позора, и в этой борьбе хороши любые средства. Кирилл знал их характер и всей душой ненавидел.

Он вскинул голову.

— А где, по-вашему, Андрею жить несколько месяцев? Одному в глухой деревне? Осенью и зимой? Там волки, наверно, водятся!

— Пусть его родственники заберут, — невозмутимо ответил отец.

— У него нет родственников! Только Галина и Егор! Мишаня же его не заберёт?!

— Тогда поживёт в реабилитационном центре для несовершеннолетних. В их районе же есть такой? Они везде есть.

— Есть, — подтвердила мать, и Кирилл задался вопросом, а не проверяла ли она его наличие?

— Вот и весь вопрос. Пусть обратятся туда, в центрах обычно не отказывают. Поживёт там, ничего с мальчиком не случится.

— Но это бесчеловечно! — вскочив, закричал, маша руками, Кирилл.

— Какая тебе нужна человечность? — посмеялся над ним отец, Кирилл не заметил и этого тона.

— Простая, обычная человечность! Пожалеть ребёнка! Приютить сироту!

— Кирилл, — попыталась вразумить его мать, — реабилитационные центры для того и созданы…

— А вы для чего созданы? Вы для чего? Взрослые люди? — Кирилл метался по кухне, хватался за голову, размахивал руками. Блюдо в духовке вкусно пахло, заполняя сочным мясным ароматом всю квартиру. — Вы бы и меня в детдом отдали? Отдали, если бы это помешало вашей карьере!

— Закрой рот и успокойся, — прорычал отец. — Всё равно по-твоему не будет. Притащишь сюда пацана, я сам его сдам в детдом как беспризорника. Будешь втихую своевольничать, сядешь под замок без телефона и интернета. Мы договаривались — Рахмановы получают деньги на лечение, ты забываешь об этом парне. Забываешь про всё, что случилось этим летом, возвращаешься к нормальной жизни. Так будет лучше для тебя. Сейчас ты молод, жизни не понимаешь, а потом скажешь нам спасибо, что вовремя вытянули тебя из болота. Ты не гомосек, ты просто зажрался. Потом поблагодаришь, что мы тебя удержали от пропасти. У них своя жизнь, у тебя своя, и человечность тут ни при чём.

Кирилл смотрел на них. Отец — взрослый, сорокачетырёхлетний мужик, бизнесмен, областной депутат, в выглаженных рубашке и брюках, глава семейства. Мать — вся из себя красавица и светская львица, в духовке которой запекается мясо. Да, к этой паре человечность не имеет никакого отношения, на их лицах не отражается ни капли сочувствия попавшим в беду людям, в их глазах нет бескорыстного желания помочь. Хотя, о чём это он? Неужели он не знал всего этого раньше? Неужели он не был им достойным сыном — плейбоем, мажором и транжирой? Но нельзя же не замечать очевидного! Нельзя же всю жизнь прожить чёрствыми!

В случае его матери и отца — можно.

Кирилл понял, что, сколько ни доказывай свою правоту, ему не пробить железобетонную стену их бессердечия. Бессилие усилило его ярость. Только из открытой агрессии трансформировалось в холодную злобу.

— Хорошо, если по-моему не будет, будет по-вашему. Андрея к себе не возьму, но не надейтесь, что я его брошу. Если он не будет жить здесь, я буду жить с ним и на хуй мне ваш институт, учитесь там сами!

Он хотел выйти из кухни, но стоявшие в дверном проходе предки, не сговариваясь, сомкнули плечи. Отец схватил его футболку в кулак и дёрнул на себя. Кирилл чуть не упал от резкого рывка, а, вернув равновесие, наткнулся на перекошенное гневом лицо. Пылающие глаза прожгли в нём дыры.

— Только попробуй бросить институт! — заорал отец. Из его некрасиво кривящегося рта летела слюна, попадала Кириллу на щёки, подбородок. — Я всю деревню перетряхну, тебя найду и самолично за парту посажу! Не захочешь — я тебя в военкомат отведу и кирзовые сапоги надену! Может, армия из тебя человека сделает!

— Из вас бы кто-нибудь людей сделал! — в ответ заорал Кирилл, с его губ тоже полетела слюна.

— Кирилл, мы тебе добра хотим, — вставила свои пять копеек мать.

— Добра он не заслужил! Пидорас! — Отец отпустил футболку и попытался ударить Кирилла: отвесить оплеуху или пощёчину, что именно, осталось неизвестно, потому что между ними втиснулась мать, удержала замахивающиеся руки.

— Саш, перестань! Это тоже не метод!

— Только так его учить и надо! — рявкнул отец, но немедленно отступил, расстегнул верхние пуговицы, изображая, что ему тоже не по душе бить сына, но он вынужден применять крайние меры. Из духовки уже пахло пережжённым. Мать нажала две кнопки на панели и повернулась к злобно дующему ноздри сыну. Состроила сочувствующие глаза и даже провела ладонью по его плечу. Заговорила, однако, твёрдо, размеренно, как поучающий школьный директор или деканша философского факультета.

— Кирилл, будь благоразумным. Кто тебе этот мальчик? У тебя с ним что-нибудь есть? Он тоже вовлечён в ваши гомосексуальные отношения?

— Что ты такое говоришь!

— Ты так о нём печёшься, что можно подумать… — Она поджала губы, раздосадовано качнула головой. — И если мы так думаем, то что скажут другие, когда узнают, что ты привёл чужого мальчика в квартиру? Мальчика, почти подростка. Органы опеки же наверняка будут следить за его судьбой, и у них тоже возникнут мысли. Это же уголовно наказуемое деяние, педофилия.

У Кирилла глаза на лоб полезли.

— Ты ёбнулась? — выкрикнул он, отступая, а отступать было некуда, зад наткнулся на стол. От запаха горелого затошнило. А может, от осознания её правоты, какой бы притянутой не являлась логика.

— Я просто беспокоюсь за тебя, — ответила мать, пропуская мимо ушей оскорбление и повышенный тон. — Тебе мало случая с коноплёй, хочешь, чтобы тебя снова по следователям затаскали? А мальчик всё равно окажется в детском доме, только уже со сломанной психикой. Если ты не думаешь о себе, подумай о нём.

Кирилл и так уже думал. Опустился попой на стол, обвил себя рукой, другой подпёр лоб. Большой мир и человеческое общество ему опротивело — от них веяло разложением и тленом, пираньим аппетитом в желании сожрать ближнего, извратить светлые побуждения и облить всё чистое грязью. На ум приходили средневековые учёные, которых инквизиторы вели на костёр. Но как выкарабкаться из сложившейся ситуации идей, блять, не было. Он вынужден выбросить белый флаг, если только это защитит пацана.

— Ладно, — оторвав ладони от лица, сказал Кирилл, — я не привезу Андрея к себе, радуйтесь.

Отец, наконец расслабившись, переступил с ноги на ногу и кивнул, принимая ответ. Мать повернулась к плите, взяла прихватку в виде ягоды. Из открытой ею духовки повалил горячий пар, запах подгоревшего мяса усилился.

— И в институт ваш я буду ходить, — продолжил Кирилл. — Но не потому, что вас испугался, а потому что Егору обещал. Запомнили? Я люблю Егора и всегда буду его любить. — А потом он встал со стола и, пройдя мимо отца, беспрепятственно вышел в прихожую, свернул к полкам для обуви.

— Ты куда? — опять в один голос крикнули родители.

— К Егору, а потом в деревню, — сообщил он, надевая кроссовки. — Вернусь тридцать первого. Или первого. И вы не помешаете мне быть с Егором: мы с ним совершеннолетние. Всё, пока!

Кирилл встал, потоптался, чтобы кроссовки лучше сели на ноги, похлопал по карманам и вышел прочь из ненавистной квартиры, никогда не хотел туда возвращаться.

Выскочив на улицу, Калякин прищурился от яркого солнца, нашёл взглядом свою машину и побежал к ней. Какая-то тётка в фиолетовом дачном костюме пыталась что-то втереть ему про то, что он едва не сбил её с ног, про хамство молодёжи, но он прыгнул за руль и укатил, чуть не стукнув бампер стоявшего позади «мерса». В ушах стоял шум, в голове творилась каша. Кирилл рулил, ехал, останавливался на светофорах, пропускал пешеходов, автоматически ехал дальше. Опомнился, только когда подъезжал к площади, на которой располагалось здание областного правительства. Подумал, что надо было сначала позвонить, спросить, где Егор сейчас, вынул из кармана смартфон, нашёл номер, но потом сунул девайс обратно, решив уже доехать, а потом звонить — всё равно был в раздрае и два слова связать бы не смог.

Строгое здание с мраморным поясом по первому этажу и государственным триколором на крыше величественной громадой заслоняло солнечный свет над значительным куском прилегающей территории. По площади прогуливались люди, было много молодых чик с колясками и подростков на роликах и скейтбордах, отдельные экземпляры с подвёрнутыми джинсами перемещались на гироскутерах. По этим признакам Кирилл отметил, что наступил ранний вечер, что тоже произошло неожиданно.

На парковке вдоль обочины по сравнению с дневным визитом сюда имелось больше пустых мест. Он вклинил машину между «Приорой» и «Лачетти», заглушил движок и тогда, глядя на прямые ряды окон администрации, снова достал мобильный. Возможно, Егора уже нет здесь: ушёл в больницу, не предупредив.

— Кир, — раздался в трубке его голос, почти шёпот.

— Ты где?

— В департаменте. Жду результат.

— Так долго? Ладно, я приехал, здесь, на площади стою. К тебе подняться?

— Лучше сам спущусь, — ответил после заминки Рахманов. — Сейчас иду. — И он пропал из эфира. Кирилл кинул смарт на приборную панель и стал ждать, покусывая костяшки указательного пальца. Смотрел на центральный вход, на прохожих, катающихся по площади детей, и думал, что делать с другим ребёнком, куда его девать. Проблема была бы меньше масштабом, не поругайся он сегодня с Егором по этому вопросу. А теперь получается доказывал-доказывал, что нельзя Андрюху в приют отдавать, а теперь вот «извини, я поторопился»?

Кирилл морально готовил себя признаться, покаяться, рассказать, как есть, про родителей, про ультиматум. Умолчать разве что про угрозы запихнуть Андрюху в детдом, чтобы не пугать Егора ужасами перед отъездом. Но всё равно считал ситуацию неправильной. Невыносимо было представлять хорошего домашнего пацана в приюте, среди чужих равнодушных людей, абсолютно одного без всякой поддержки. Конечно, он будет навещать Андрея, но всё равно неправильно это, нельзя так.

На площади показался Егор, и Кирилл унял свои страдания. Егор вышел не из дверей центрального входа, а откуда-то с торца здания, шёл выглядывая среди машин нужный ему «Пассат». Красивый, статный, официально одетый он походил не на деревенского измученного молочника, а на перспективного работника здешней администрации, молодого чиновника. Правда, душа и склад ума у него были совсем не чиновничьи, а именно таких чиновников и не хватало их городу и области. Кирилл почувствовал возбуждение.

У севшего в машину Егора таких мыслей не было. Вблизи его сосредоточенное лицо выглядело достаточно уставшим, хотя сегодня он всего лишь и делал, что ждал.

— Устал? — Кирилл взял его за руку. Здесь, в машине с частично тонированными стёклами он мог спокойно переплетать их пальцы, пожимать, гладить.

— Нет, — соврал Егор и откинул голову на подголовник, на секунду прикрыл веки.

— Что сказали в департаменте? Какой результат сейчас ждёшь? Начало седьмого ведь уже. Целый день тут просидел.

Егор повернул к нему голову, не отрывая затылка от подголовника. Его глаза чуть покраснели от усталости.

— Должны сказать дату госпитализации. Задержка из-за часовых поясов.

— Госпитализации куда? В иностранную клинику?

— Да, в Израиле.

— Определились?! — Кирилл подпрыгнул, выпучил глаза. — Что ж ты молчал?! Слова не вытащишь! Это же классно! Егор, блять, отличная новость! Как я рад! — Он оторвал Егора от спинки сиденья и заключил в объятия, крепко стиснул.

— Извини, неудобно было звонить, — сказал где-то за его плечом Егор, он немного повеселел, проникся поддержкой, в ответ погладил Кирилла по спине.

— Я рад, что всё так быстро определилось. Боялся, затянется на полгода. — Кирилл неохотно выпустил Рахманова из объятий, взял за обе кисти, согревал их в ладонях. Почему-то они были холодными, хотя на улице и в это время суток стояла жара. Наверно, в здании на полную мощность работали кондиционеры. Или виноваты нервы.

— Я тоже боялся, — признался Егор. — Но радоваться пока нечему: с госпитализацией может затянуться. Мне сказали, иногда по три-четыре месяца очереди ждут.

— Да уж, — посочувствовал Калякин и тут же эгоистично возликовал: эта отсрочка означала несколько месяцев, проведённых рядом, вместе. — Подождёте! Главное, что уже точно поедете туда!

— Аванс уже перечислен. И сегодня я подписал бумаги Михаила Васильевича. — Егор вымученно улыбнулся.

— Какого?.. — До Кирилла поздно дошло, о ком идёт речь, но, когда дошло, он онемел. — Мишани? Своего отца? Ты его видел?

— Когда определились с клиникой, меня пригласили в его кабинет. У него были бумаги, я их подписал.

— И что в них?

— Не знаю, я не читал.

— Ой, бля! Егор! — Кирилл разочарованно прищёлкнул языком. — Ну ты, блять, прокурор! Ты должен был эти бумаги под микроскопом изучить!

— Зачем? — Егор пожал плечами. — Там написано про отказ от всяких претензий к нему за энную сумму денег на лечение. Мне от него больше ничего не надо.

Кирилл вздохнул: ему пока трудно давались бескорыстие и немеркантильность Егора, всепрощение, милосердие. Но он хотел научиться, развить в себе эти качества. Поглаживал потеплевшие ладони селянина большими пальцами. Заставил себя думать не о материальном, а о духовном. О чувствах, которые пережил Егор в кабинете отца.

— Как он тебя встретил? Говорил что-нибудь?

— Ничего.

— Совсем?!

— Только по делу. Кир, мы… мы чужие люди. — Егор старался сохранять спокойствие, показывать безразличие, только его ладони вновь стали ледяными. И он не смотрел в глаза, а пялился в обшивку потолка. И прикусывал губы. Сволочное поведение папаши отзывалось в его душе болью.

— Вот козёл, — не выдержал Кирилл. — Как же так? Ты же его сын! Ты же помнил его нормальным! Он же любил тебя! Мразь!

— Люди меняются, Кир, — примирительно улыбнулся Егор. — Я сказал ему спасибо и ушёл. Надеюсь, больше с ним не встретиться никогда.

— Ты сказал спасибо? За что?!

— За помощь.

Кирилл фыркнул:

— Да за такую помощь, за все унижения!.. Да ему морду набить надо! А ты — спасибо!

— Не хочу быть таким, как он.

Кирилл, остужаясь, кивнул. В последней фразе был весь Егор. Святой Егорушка. Благочестивый, подставляющий вторую щёку. Доказывающий делом, а не словом. Кирилл обнял его, намного крепче, чем в предыдущий раз. Обнял, демонстрируя свою поддержку, забирая часть боли и разделяя с ним остальную. Молча, ведь некоторые действия гораздо важнее и красноречивее длинных цветастых фраз. Егор обнял его в ответ, и они сидели так долго, хотя тянуться через подлокотник и рычаг трансмиссии было неудобно.

— Спасибо, — сказал Рахманов, когда объятия слишком затянулись, но не разомкнул их. — Хватит обо мне. Как ты к своим съездил?

— Да так, — поморщился Кирилл и со вздохом отпустил его, почесал висок. — Лучше б не ездил.

— Поссорились?

Калякин обречённо кивнул.

— Нам обоим не повезло с предками. Тебе хоть с одним отцом, а мне и с мамашей. Заколебали.

— Из-за меня? — Егор умел видеть суть.

— Из-за того, что я пидор, — вывернул правду Кирилл. Почувствовал, что хмурится. Потёр пальцами лоб. Не получалось у него сейчас признаться в своей промашке, пусть момент был и подходящим. Но Егор и так устал и расстроен, что лишние заботы только повредят. Потом когда-нибудь расскажет, время ещё есть.

— Кир… — теперь Егор взял его ладони в свои, вид у него был такой жертвенный, что Кирилл поспешил перебить:

— Не надо, не начинай. Я знаю, что ты хочешь сказать. Мне пофигу на мнение предков, пусть идут в жопу со своим благоразумием. Я не собираюсь бросать тебя и снова трахать баб, только потому, что мои пидорские наклонности кому-то не нравятся. Знаешь, я где всех вертел?

Если и знал, Рахманов об этом ничего не сказал. Смотрел и улыбался невозможными тёмно-карими глазами.

— Я люблю тебя, — проговорил он потом.

— Я тоже, — переходя на шёпот, признался Кирилл. Они снова обнялись, однако не с целью поддержки и выражения благодарности, как раньше, теперь между ними текла нежность. Калякин впитывал её каждой клеточкой, наслаждался близостью любимого человека, возможностью прижимать желанное тело к себе. Он чуть повернул голову, чтобы видеть лицо Егора. Красные, точно спелые вишни, губы поманили к себе.

— Можно тебя поцеловать? — Кирилл зыркнул в лобовое стекло, Егор сделал тоже самое. Люди ходили по площади, катались на великах и гироскутерах, сидели на лавочках. Наверно, кто-нибудь заметил часто обнимающихся парней в серебристом седане, а может, все были увлечены только собой.

— Можно, — томно выдохнул Егор и, не теряя времени, поцеловал сам, проник языком в рот. Кирилл рефлекторно закрыл глаза, ладони поползли вверх по родной напряжённой спине, пальцы заплелись в чёрную густую копну. Счёт мгновений остановился. Были только нежность, любовь и похоть. И так не хотелось прерывать! Но Егор отодвинулся. Грудь высоко вздымалась, а губы припухлостью и ярким цветом ещё больше напоминали пресловутые спелые вишни.

Их лица находились совсем рядом, в паре десятков сантиметров друг от друга.

— Мало, — посетовал Кирилл, скользя взглядом по любимым губам.

— Хватит, — улыбнулся Егор. — Люди смотрят.

— Капец! — вздохнул он и внезапно вспомнил про мысль, которая пришла, когда селянин ещё не сел в машину. — Давай сходим в кафе? Накормлю тебя. Ты, наверно, тут целый день голодный…

— Ничего, справлюсь, как-нибудь, всё нормально. Мне пора возвращаться.

— Давай я с тобой? — Кирилл очень не хотел расставаться. — Сбегаю, возьму по шаурме и приду, где ты там ждёшь.

— Ты лучше езжай в Островок. Я за Андрея волнуюсь. Будь с ним.

— Ладно, — смирился Калякин, сел на сиденье нормально, повернул вставленный в замок зажигания ключ. На приборной панели вспыхнули символы-огоньки, включился компьютер.

— Езжай, — просительно повторил Егор. — А то я сам не смогу отпустить тебя. — Он взял руку Кирилла и положил ладонью себе на пах. Там был каменный стояк, лежащий наискось. От прикосновения Рахманов чуть вздрогнул, выдохнул. Кирилл его хорошо понимал, у него тоже стоял.

Они коротко попрощались. Егор вышел из машины и направился в обход лавочек и клумб к торцу здания. Кирилл проводил его взглядом и запустил мотор. Тронулся, смеясь над тем, что его милый Егорушка будет идти по зданию областной администрации с твёрдым членом, вставшим на него. Кирилл гордился собой.

83

Над деревней плыли последние синие сумерки, пронзительно и зловеще кричали притаившиеся в листве сычи. В окнах стареньких приземистых хат горели огни — верно, бабки перед сном смотрели телевизор и шамкали пряники вставными челюстями. За забором банкирши ярко светился целиком первый этаж, а перед воротами одиноко стоял её оранжевый «Мокко», почти не видный в густой темноте. Единственным безжизненным объектом на улице был дом Пашкиной бабки. Заброшенный, он полностью погрузился в оцепенение, трава перед калиткой отросла до пояса, косить её хозяева не приезжали.

У Рахмановых желтоватым светом светились окна веранды, в жилых помещениях уже вторую неделю по вечерам не имелось надобности включать свет — обычно в это время управлялись с последними делами по хозяйству, мылись и разговаривали, сидя на порожках или запылившемся от безделья мотоцикле.

Кирилл свернул к воротам, заглушил двигатель. Глянул на часы — без пяти минут девять. Немного припозднился, не помог пацану с основной работой, но тот будет не в обиде.

Кирилл посигналил — гудок басовито разорвал тишину два раза — и вышел из машины. Под кроссовками пружинили былки недавно скошенной им травы, скрипели камешки и мягко чавкал попадавшийся куриный помёт.

— Андрюх! Эй, давай сюда!

— Иду! — донеслось из-за забора и через секунду калитка отворилась, из неё показалась хрупкая фигурка мальчика в старой футболке брата и пузырящихся на коленях трико, штанины были заправлены в голенища резиновых сапог. Андрей, подходя и вытирая нос предплечьем, с любопытством уставился на старшего друга. — Кира, чего? Я уж думал, ты не приедешь!

— Приехал-приехал. Дуй сюда! — Кирилл пошёл к багажнику и поманил пацана за собой. — Вот, принимай! Нравится?

— Что? — переспросил Андрей и тут же увидел, что таилось в темноте: багажник «Пассата» был приоткрыт и из него торчало… колесо велосипеда! Лицо Андрея вспыхнуло гаммой эмоций. Первой было восхищение, потом счастье, потом боязнь, что он ошибся в догадках, потом надежда, что всё-таки не ошибся, потом неверие, что ему могут сделать столь дорогой подарок, отчуждение, отстранённость и зависть к тому, кто будет обладать этой прелестью.

— Это тебе, — сказал, улыбаясь, Кирилл и у него сжалось горло. Он был счастлив потратить половину имевшихся денег, чтобы увидеть восторг в глазах обделённого судьбой мальчика, мальчика хорошего, доброго, умеющего в столь юном возрасте ставить чужие интересы превыше своих, не ноющего, не требующего желанных игрушек, которые есть у всех его сверстников, растущих в обычных семьях. Егор, как бы из кожи вон не лез, не мог ему дать всего — модных телефонов, игровых приставок, велосипедов. Егор и себе во всём отказывал. Андрей тоже умерял аппетиты, но прятать непосредственную детскую зависть ещё не научился. И, если у него, постороннего человека, наблюдающего эту зависть, переворачивалось внутри, то что должен был чувствовать при этом Егор — ещё одну порцию собственного ничтожества? Кирилл не представлял.

— Мне? — Андрей сразу забыл про все печали, открыл рот, подскочил к багажнику, стал здоровой рукой трогать упругую шину, вилку, раму. — Он крутой! Кир, спасибо! Правда, мне?

— Тебе-тебе. Подарок к школе. Двадцать четыре скорости. Погоди, надо отвязать и… сейчас вытащу. — Кирилл с усилием распутал узлы на веревке, которой велосипед был зафиксирован в багажнике, аккуратно вытащил, поставил на землю, пробуя амортизаторы. — Сумеешь?

— Конечно! — Андрей мгновенно оседлал нового двухколесного друга, нажимал на рычаги, пробовал педали, звонок. Действовал двумя руками. Перелом сросся, съездить в больницу и снять гипс во избежание вопросов ждали Егора. — Я прокачусь?

— Прокатись. Только другую руку не сломай в темноте. Или ногу. — Кирилл улыбался, он тоже был счастлив. Намного счастливее, чем когда делал людям пакости. Андрей оттолкнулся, закрутил педали, выехал на проезжую часть. Сначала неуверенно, приноравливаясь, вихляя, затем набрал скорость и скрылся в темноте, пропал даже его силуэт.

Кирилл вернулся к машине, закрыл багажник, дверцу. Остановился, слушая звуки ночной деревни, выискивая в них шелест покрышек по щебню. Его всю дорогу сюда беспокоил вопрос пребывания пацана в приюте. Кажется, он нашёл решение. Но пока только «кажется».

Близко заскрипели по камешкам шины. Из-за вишен вынырнул счастливый велосипедист, затормозил, соскочил с седла.

— Круто едет! — сообщил он. — Можно я ещё покатаюсь? Я всё сделал, только молоко надо в холодильник отнести. Кстати, Егор звонил. Тебе звонил?

— Когда, днём? Мы днём виделись. В седьмом часу я уехал.

— А, не. Сейчас вечером звонил. Им в больницу на четырнадцатое назначили.

— Четырнадцатое? Сентября? — сердце Калякина прожгло огнём грядущей разлуки. — Так скоро?

— А чего ждать? Были варианты в октябре, вроде, третьего и в конце ноября когда-то, не помню, Егор выбрал самый ранний. Теперь боится, что все документы не успеет подготовить. — Андрей хихикнул, смеясь над заполошным братом. Кириллу же стало не до веселья. Эфемерная, неопределённая дата расставания теперь нарисовалась во всей своей пугающей красоте. Две недели! Четырнадцать блядски коротких дней, после которых он несколько месяцев не увидит Егора. И половина этих дней уйдёт на институт, останутся крохи — хоть плачь! Ну его на хуй этот институт! Будет здесь с Егором!

— Егор волнуется, как бы успеть скотину распродать, — продолжал лопотать, не подозревая о его мыслях, Андрей. — Времени же совсем мало… Объявление в газету он уже дал, перекупщикам позвонил, вроде пообещали больших свиней забрать. А корову на бойню. Корову жалко. Она спокойная и много доится. Стельная опять же. Теленок зимой будет. Может, бычок. На откорм бы его…

Кирилл с удивлением отметил, что шокирован: как, эта блядская норовистая говядина ещё и беременная? Хорошо, что он раньше этого не знал! Вообще бы к ней не подошёл. Беременная корова это фу!

— Егору тоже жалко корову, — тараторил, оседлав велосипед, Андрей, неосознанно поглаживал руль. — Поросят-то полно, новых заведём, и кур тоже, а хорошую корову найти трудно. У нас была одна, когда я маленьким был, бабушка за ней ухаживала… и та корова бодалась, бабушке руку рогом распорола, вот отсюда досюда. — Он провел пальцем по предплечью вдоль. Из-за темноты Кирилл заметил само движение, а не длину раны. Ему не было жалко ни женщины, которую он видел только на фото в альбоме, ни треклятой коровы… Хотя нет, корову ему было всё-таки жалко — столько мучений на эту суку ушло, что теперь она как родная, к тому же она была источником доходов для Егора. Но речь не об этом.

— Андрюх, — прервал свои мысли Кирилл, — что ты всё про скотину и про скотину? Это же скотина, хер с ней! А ты как? Где ты будешь? Прости, я обещал взять тебя к себе, но сегодня предки мне пригрозили…

— А, ничего! В приют для несовершеннолетних поеду, там школа рядом.

Лица пацана Кирилл не видел, но голос прозвучал так бодро и искренне, что он содрогнулся. Не ожидал столько… нет, не радости — радости в ответе всё же не было, — но столько решительности и смирения. Вдруг он зря надрывается над поиском вариантов, и пацану на самом деле понравится в казенном учреждении?

— А ты туда хочешь? — уточнил Калякин, и Рахманов-младший замялся, звякнул мелодичным звонком.

— Ну, не очень, конечно… Но мы с Егором давно обговаривали, ещё до тебя… когда мечтали. Так и думали: Егор поедет с мамкой как старший, а я перекантуюсь в приюте, от меня же не убудет. Меня там давно ждут. Теперь вот дождутся. — Он весело, со смешком фыркнул.

— В смысле — ждут? Вы уже договорились?

— Нет, балда! Мы же дату не знали! Егор приедет и договорится. Я о том, что отдел опеки давно хочет меня в приют отправить. Помнишь, приходили и предлагали?

— Помню. — Кирилл прислонился к багажнику, предварительно смахнув с него дорожную пыль ладонью. Всмотрелся в вертящийся, подвижный силуэт человека-велосипеда, иногда поблескивающий оранжевыми катафотами, нажимающий на педали, стремящийся уехать. Спросил: — Андрюх, а если бы тебя взял к себе кто-нибудь из знакомых? Здесь, в деревне, чтобы далеко от дома не уезжать, ты бы остался?

Андрей перестал нетерпеливо окучивать велосипед.

— Это ты про кого? Про бабу Липу, что ли?

— Да хоть про неё, какая разница? Ты бы захотел остаться вместо приюта?

— Ну… Наверно… да. Наверно, да. Мне в приют вообще-то не очень хочется. Но меня никто не возьмёт. Кроме тебя. А тебе не разрешают.

Мальчик был реалистом. Его розовые очки разбились когда-то давно, вместе с болезнью матери, вместе с вероломством отца. Кирилл решил и свои снять ненадолго, не обнадёживать пацана раньше времени.

— Я ничего не обещаю, Андрюх. Просто попробую один вариант.

— Пробуй. А я покатаюсь, ладно? Велик вообще классный!

— Ага, уйду ненадолго, дверь не закрывай.

— Хорошо! — пообещал Андрей и сейчас же закрутил педали прочь.

— И куртку надень, а то комары искусают! — крикнул Кирилл вдогонку. — И не разбейся в темноте!

— Да нормально, не темно! — донеслось с околицы. Калякин сокрушённо покачал головой: мелочь пузатая, всё ей нипочём! Темноты не видит! Да на улице хоть глаз коли! Долго молчавший внутренний голос тут же ляпнул, что кто-то слишком печётся о чужом пацане, но Кирилл указал ему на ситуацию под другим углом — у него наконец-то появился младший брат, о котором хочется заботиться, учить его всяким полезным штукам, лайфхакам. Кирилл сравнивал себя с Егором и верил, что у него получается быть старшим братом, ну хоть капельку. Хоть капельку быть тем, на кого равняются, к кому прислушиваются, кем пугают обидчиков: «А вот я брату расскажу, он вам покажет!»

Кирилл сходил в туалет, проверил скотину, переносил молоко с верстака в холодильник, съел бутерброд с варёной колбасой и, посмотрев на себя в зеркало, причесавшись, пошёл пытать счастья для Андрея. Выходя на веранду, остановился, подумал и взял с собой трёхлитровую банку молока — всё равно его девать некуда, а разговор как-то затевать надо.

На улице стало ещё прохладнее и темнее, погасла часть окон в избёнках — бабки, экономя электричество, ложились спать. Фонарей в этой деревне местными властями не предусматривалось — те тоже экономили бюджет, мотивируя, что молодежи нет, по ночам шастать некому. Рахманов-младший катался где-то далеко, возле церкви — наверно, именно на него в той стороне лаяли собаки. Кирилл прошёл полторы сотни метров, но так его и не увидел. Зато увидел, что банкирша ещё не спит — на первом этаже розоватым светятся два широких окна. Он прошел мимо «Опеля», открыл калитку, пересёк двор и, поднявшись на веранду, забарабанил в дверь — решил не повторять прошлых ошибок, не вламываться, как вор.

— Лариса! — Кирилл постучал громче, что костяшки пальцев заболели, второй рукой плотнее прижал банку к боку. Прислушался, прикидывая, а не стоит ли лучше постучать в окно.

— Кто? — донеслось из-за двери, робкое, но уверенное.

— Кирилл Калякин. Открой, я тебе молока принёс.

Дверь немедленно открылась, за ней в ярком электрическом сиянии стояла настороженная Лариса. Она была в просторных домашних штанах и длинной футболке, которые топорщились на её лишних килограммах, в мягких цветастых тапочках, волосы на макушке были стянуты в небрежный пучок и торчали то тут, то там.

— Молоко, — напомнил Кирилл и протянул банку. — Нам некуда девать.

Лариса нахмурилась, будто не понимала. Заторможено протянула руки, приняла презент. Молчала. Не доверяла.

— Можно войти? — попросил Кирилл, кивая ей за плечо. — Разговор есть.

Лариса пронизала его взглядом.

— Очень важный, — надавил Калякин. Он нервничал. Сунул руки в карманы, качнулся с пятки на носок. И замер, ожидая её решения. Собирался быть вежливым и очень настойчивым.

— Ночь на дворе, — банкирша зыркнула вдаль, поверх забора на погружённую во мрак улицу. — До утра не может подождать?

— Вообще никак. Сейчас надо обговорить. Не бойся, я не ругаться и уж тем более не приставать. Просто дело к тебе есть на сто рублей. Может, больше.

— Ну, входи. — Лариса отошла с дороги, и Кирилл проскочил мимо неё в прихожую. Здесь ничего не изменилось, а он продрог и был искусан комарами.

— На кухню? — Оттуда пахло чем-то влажно-сладким. Кирилл прошёл без приглашения, огляделся, увидел большую, накрытую прозрачной крышкой кастрюлю на плите и сел за стоявший посередине стол. Когда-то здесь его поили коньяком. И обвиняли в изнасиловании, н-да. Но сейчас он был не настроен вспоминать прошлое.

Лариса поставила молоко в холодильник и опёрлась спиной о шкаф-пенал, ладони подложила под спину.

— Егор с Галиной через две недели уезжают за границу на операцию, — сказал Кирилл, пристально следя за её реакцией. Банкирша сначала не подала признаков никаких эмоций, выслушала безразлично, однако, поняв, что от неё ждут ответа, всё-таки пошевелилась:

— Рада за них, но я здесь при чём?

— Андрей остаётся один.

— И что?

— Что-что… Не понимаешь? — Кирилл с каждым словом раздражался. — Возьми его к себе.

— К себе? — Банкирша недовольно поёрзала возле шкафа. Калякин подскочил на стуле и всплеснул руками.

— Блять, Ларис, ну ты тупая! Да, возьми Андрюху к себе! В этот грёбанный двухэтажный особняк! Вам что, места не хватит? — высказавшись, он вдохнул, совладал с психом. — Я бы его к себе взял, но родаки против. Ультиматум поставили, пиздец по всем статьям, обложили. Короче, Андрюхе светит интернат для несовершеннолетних… какой тут у вас поблизости есть.

— Это хороший интернат. Я там была, благотворительную помощь от банка оказывала.

— Да блять! Хороший? То есть ты ребёнка вот просто так туда поселишь?

— Ну, а что?

— Ты же баба! У тебя огромный дом! — Кирилл вскочил и сделал круг около стола, остановился перед Ларисой. Кулаки так и сжимались вцепиться в её футболку, контролировать их было трудно. — Ты же говорила, что любишь Егора! Ты от него ребёнка хотела!

Она побледнела, опустила руки.

— Кто тебе сказал?

— Ваши местные сороки наплели!.. Любишь Егора? Странная у тебя любовь-то, оказывается, Ларисочка! Брату его помочь не хочешь! Брату! Единственному родному брату! Или тебе только Егор нужен, молодой-красивый, чтобы перед подчинёнными да коллегами хвастаться? Секс нужен? Егор мастер в постели! А мать его ты куда бы дела? Ты, вообще, когда Галину в последний раз видела? Не пришла накрасить её, когда я просил! Вот я его люблю и поэтому помогаю, но не могу я взять Андрюху к себе! Мог бы, тебя бы хрен попросил! Помоги, докажи, что любишь! Зачем пацану в приют?

Лариса молчала. Отвернула голову к кухонной зоне, уставилась в одну точку, руки поставила в бока. Злилась — правда колола змеиные глаза. И Кирилл злился — на эту упрямую толстокожую дуру! Как он её ненавидел! Попробуй она откажи — разорвёт в клочья!

— Ну? — потребовал он.

— Кто мне его отдаст? Я ему никто! — Лариска демонстративно повернулась к Кириллу и прыснула ядом. Глубоко внутри она признала его истину, а бесилась от того, что ею, такой великой начальницей, помыкает сопливый юнец, призывает её к ответу за свои слова, тыкает носом в совесть.

— Отдадут! — Кирилл подлил в голос чуть-чуть елея, чтобы не так скрипеть зубами от злости. — Ты же баба… ой, извини, женщина! Ты соседка! Ты не последний человек в городе! Вот мне бы не отдали точно! Я точно чужой, к тому же парень и молодой, студент! А ты взрослая баба! Тьфу, блять — женщина! Что у тебя в администрации знакомых нет? Должны быть! Обратись туда с заявлением взять Андрюху к себе, и Егор согласие даст. Если надо, отца своего подключу. Тебе разрешат!

— Тяжело всё это… — ломалась Лариска, морщилась, водила взглядом по полу. — Он подросток… у меня детей нет, не умею я с ними обращаться.

— А что там уметь-то? Он что, грудной? Сиську давать не надо! Выдели ему комнату, в школу вози, обед готовь… хотя он сам умеет и готовить, и стирать, и всё, что хочешь. Просто избавь его от приюта и относись без зловредности — это же брат Егора! А Егор тебеблагодарен будет, — последнее Кирилл произнёс с заманчивым посулом. Лариса вздохнула, провела, аки лебедь крылом, ладонью по полке шкафа. Не поднимая глаз, прошла мимо и опустилась на стул. Подняла тяжёлый взгляд на Кирилла.

— Я люблю его, ты не думай, — с нескрываемой неприязнью выговорила она. — А из-за тебя всё пошло не так.

Калякин свёл глаза к переносице. Как он устал от пустой болтовни!

— Ближе к сути. Так ты возьмёшь Андрея?

— Мне надо подумать.

— Что тут думать? Да или нет?

Лариса сжала губы, потопала носком правой тапочки по полу.

— Хорошо, если разрешат — возьму.

— Аллилуйя! — вскричал Кирилл и коротко обнял её за плечи, потом сразу ринулся в прихожую. — Теперь верю, что любишь. Сегодня же сообщу Егору. Хочешь, сама ему позвони и скажи. Да, позвони сама, чтобы он не волновался насчёт твоего решения. — Он обулся, открыл входную дверь. — Ладно, извини, что увёл Егора, но он гей, сама понимаешь. Но мы единственные, кто его любит, мы вместе все держаться должны, помогать ему. Если не мы, то кто?

Банкирша промолчала. Она была уязвлена. Наверно, с удовольствием бы огрела соперника шваброй. Любовная драма не лучшим образом сказалась на её ужасном характере, и сегодня, скорее всего, подушка промокнет от слёз, и заснуть удастся только к утру. Кирилл надеялся только, что в ней победит ответственная взрослая баба, а не малолетняя мокрощелка, которой она себя ведёт.

Так и не дождавшись от банкирши ни звука — в принципе, и не дожидаясь, — он ушёл.

Вместо радости на Кирилла накатила тоска. Легла на плечи, словно мешок с антрацитовым углем. Придавила к земле. Налила ноги свинцом, согнула спину. Всё потому, что согласие Лариски означало: отъезд Егора — реальность в самой ближайшей перспективе. Неизбежность. Уговаривать других, что это всего лишь несколько месяцев по тридцать дней, оглянуться не успеешь, как пролетят, было парой пустяков, другое же дело — применить эти месяцы к себе. Расставание придётся на осень, начало зимы, а эта отвратительная унылая пора всегда тянется долго и вызывает ещё больше тоски, даже когда целыми днями глушишь водку, танцуешь в клубах и согреваешь холодные простыни смазливыми доступными тёлочками.

— Кир! — раздалось в тёмной дали. Спустя минуту, за которую Калякин дошёл до загнанного к воротам «Пассата», на него, гремя спицами на кочках, выскочила двухколёсная махина с седоком. Покрышки заскребли по пыли, и велосипед остановился. Андрей часто дышал, будто не ехал, а бежал и толкал велосипед перед собой.

— Кир! Здорово покатался! Фару бы и вообще всю ночь!.. Завтра прям с утра!.. В школу можно ездить!.. А в приют разрешат?.. Клёвый велик!

— Про приют не знаю, — признался Кирилл. — А к Лариске жить пойдёшь? Она обещала тебя взять, если захочешь.

— К тёте Ларисе? — Широкая улыбка на губах Андрея потухла, он впервые назвал её тётей, обычно говорил попросту, только по имени. — Ты про неё говорил?

— Да. Не к бабке нафталиновой же тебя определять. Поживешь в коттедже, сможешь домой ходить.

— И корову смогу доить?

Кирилла поразило, что мальчик прежде всего подумал о деле, о треклятой корове, которую получится сохранить для семьи, как главное сокровище.

— Ну, — почесал он затылок, — про корову — это не ко мне. Мне про себя скажи. Останешься у Лариски или она тебе не нравится?

— Останусь, — с готовностью сообщил Андрей, он ломался меньше банкирши. — Она нормальная, и у них с Егором… ну, было кое-что… до тебя.

— Я в курсе, — улыбнулся Кирилл. — Всё, марш мыться, ужинать и спать. А я Егору позвоню.

Андрей не стал просить покататься ещё: несмотря на всё счастье от подарка, он, конечно, измотался за день. Его детский организм имел свой предел физической активности и, как все, нуждался в отдыхе и сне. Он завёз велосипед во двор, через несколько минут в окнах загорелся свет.

Кирилл сел в машину, а то комары одолели, искусали всего. Тоска маленько отпустила, в нагретом салоне под желтоватой тусклой лампочкой среди окружающей темноты с быстро плывущими по чёрному звездному небу облаками, качающимися ветками, меняющими форму тенями, гулкими будоражащими звуками было уютно, словно во время ночевки в палатке в лесу. Время замерло, личное пространство очертилось и стало комфортным, мягким, словно вокруг накидали пуховых подушек.

Время пришло только для них двоих.

Кир откинулся на подголовник, потрогал зеркало заднего вида.

— Привет, Егор! Не спишь?

— Нет ещё. Ложился. — Родной уставший голос. Без пафоса, понтов, лицемерия, лжи.

— Я бы лёг с тобой, обнял, — проворковал Кирилл, приподнял уголки губ и вновь опустил их. — Ты скоро уезжаешь? Четырнадцатого? Вот, а ты боялся, что очередь!

— Да, повезло. Надо очень много документов собрать, визы… — Голос был перенасыщен волнением.

— Ты всё успеешь, — поспешил подбодрить Калякин. — Чем смогу, помогу. Кстати, я вот что звоню… Егор… прости… я тебе наобещал, что Андрея возьму к себе, а мои предки блядские… — Он куснул губу, поправил солнцезащитный козырёк. — Короче, они пригрозили… Короче, я с Лариской договорился, Андрей у неё поживёт.

— Я знаю: она звонила.

— Ты не против? Андрюха согласен.

— Не против, — ответил Рахманов, и у Кирилла отлегло от сердца. — Что он сейчас делает? Спит? Пора привыкать к школьному режиму, ложиться в десять.

Калякин глянул на часы — двадцать два сорок.

— Да, он сейчас идёт спать, — растягивая слова, приврал он. — На велосипеде накатался — быстро заснёт.

— На велосипеде? — с подозрением уточнил Егор. Где-то за сто пятьдесят километров от деревни его брови сползли к переносице.

— Да нет, нет…

— Кирилл! На каком велосипеде?!

— Ни на каком, — заюлил Калякин, засмеялся, — это я так, пошутил. Всё, пока! Люблю тебя! Люблю! Люблю! — Он оборвал связь, хотя Егор пытался ещё что-то сказать, спросить. Он догадался, конечно, откуда у велосипеда ноги растут, и начал бы сокрушаться, укорять за трату денег. А так будет просто благодарен за внимание к своей семье. Возможно, это сделает его жизнь чуточку светлее. Кирилл любил Егора всей душой.

На губах его ещё сияла сладостная улыбка.

84

Андрей надевал обложки на тетради и учебники, разложив всё это на диване. Рядом на полу стоял рюкзак, с которым ходил в школу в прошлом году. Вещь хорошо сохранилась, за исключением нескольких потёртостей на переднем и боковых клапанах. В принципе, новыми были только тетради, а книги купили с рук, типографской краской от них давно не пахло, углы страниц обтрепались, и кое-где карандашом предыдущие владельцы накарябали ответы.

— Не хочу в школу, — запихивая мягкие листы в тонкий целлофан, пробубнил Андрей. — Что за дураки придумали школу?

— А мне казалось, что ты любишь учиться, — поднял бровь Кирилл. Помогая, он сидел у письменного стола и запихивал в пенал-тубу карандаши и ручки. Рубашки-майки-брюки они уже перегладили, повесили в шкаф. Приготовили на завтра парадную одежду.

— Люблю… но дома лучше.

— Кто ж спорит? Мне вон тоже в универ переться не хочется, а заставляют.

— Егору только везёт: он захотел институт бросить и бросил, ему слова никто не сказал. А мне он пару дней всего даёт пропустить в морозы да когда грязь ещё или дождь сильный льёт.

— Хорош бухтеть, — попросил Кирилл, — я сам ненавижу учёбу. — Он закрыл пенал и кинул его в пустой рюкзак, тот гулко шлёпнулся на дно.

— Ты уже взрослый.

— А толку-то? Не ссы, с друзьями встретишься, а то одичал дома один.

— Это один плюс, — рассудил Андрей. — Есть у меня парочка друзей, нормальные пацаны. Остальные не очень. И ты тоже со своими друзьями встретишься. Вот они у тебя полный отстой. Те, что ночью нам стекло разбили.

— В этом ты прав, — согласился Калякин и от нечего делать тоже взялся упаковывать учебники в обложки. Ему попалась математика — самый нелюбимый его предмет. Про друзей думать не хотел, не знал, как теперь будет с ними общаться. Теперь все наверняка в курсе, что он пидор. Изгоем себя, конечно, сделать не даст, а к прежним выходкам не вернётся. На поводу у всяких предложений типа «Кирюх, покайся, скажи, что просто пидора ебал, и мы всё забудем» не пойдёт. Всех, кто доебётся, будет посылать на хуй.

Андрей, давший ему подумать в тишине, собрал учебники и тетради в стопку, выровнял края. Потом спросил с присущей детям неловкостью, когда дело касается любовных вопросов, и непосредственностью:

— Кир, а ты Егора не бросишь?

— Нет, конечно, дурачина! И вообще, давай поторапливайся, мне пора уезжать. — Кирилл хлопнул математику в стопку поверх физики, встал. Осмотрелся, проверяя, ничего ли не забыл. Мальца к школе подготовил, ну более-менее поучаствовал в этом процессе. Свою сумку собрал ещё вчера, всё барахло забирать не стал: в конце концов, сколько его здесь не будет? Сегодня тридцать первое, понедельник. Вторник, среда, четверг, пятница… Нет, пятницу Кирилл считать не стал — её можно и пропустить. Тогда значит — раз, два, три… Четверг тоже не считался, потому что в четверг сразу после пар рванёт в деревню. Два дня его всего здесь не будет, а потом приедет на все выходные.

Часы на стене между выходящих на улицу окон отсчитывали второй час дня. Пора было отправляться в дорогу, чтобы успеть показаться на глаза родителям, а потом заглянуть к маме Гале в больницу и забрать Егора к себе, в квартиру, а там… м-м-м, что будет там, ночью!

И всё же покидать эту приземистую, ссутулившуюся за полвека хату было жаль. Будто её предавали — уезжали то одни жильцы, то другие. Хата ощущалась живым организмом, тосковавшим по прошлому, которое с выделением денег на лечение Галины безвозвратно кануло в Лету. Страшновато было оставлять пацана ночевать в одиночестве. Кирилл разобрался с чувствами, которые испытывает к нему — так любят женщину с чужим ребёнком… вернее, ребёнка любимой женщины. Ну или мужчины. Чувства проецируются на родных и близких любимого.

Хотя, он никогда в жизни не собирался жениться на девке с ребёнком.

Но здесь другая ситуация. Совершенно другая. И всё же чувства похожи.

Кирилл прекратил думать, прекрасно помня, что у него это получается хуёво, и пошёл собираться в путь.

Долгих проводов не было: за две недели они привыкли к постоянным мотаниям туда-сюда. Андрей постоял с ним у машины, пожал руку, помахал вслед, стоял и смотрел, как машина скрывается за поворотом.

И всё же в этот раз всё неуловимо было не так — беззаботное жаркое лето кончалось, начиналась осень, а с ней учёба, разлука, холода.

Кирилл ненавидел изменения.

Он ехал, обгонял попутки и думал о том, как он провёл это лето. Первую половину — в пьяном угаре, вторую — обретя своё счастье.

На девяносто пятом километре зазвонил мобильный. Кирилл взял его с передней панели и опять удивился — Егор. Звонки от Егора при их крайней редкости выбивали его из равновесия.

— Да, Егор, — немедленно ответил он.

— Привет, Кир. — Голос был спокойным, на заднем плане слышался монотонный шум. — Ты ещё в деревне?

— Нет, еду.

Возникла пауза, за которую Калякин едва не свихнулся от неизвестности.

— Плохо, — сказал Егор с искренним сожалением. — Кир, нас выписали, мы едем домой на «скорой».

— Выписали? — Кирилл вгляделся вдаль, будто на горизонте тотчас должен был появиться автомобиль с красным крестом. — Как выписали? Ты же говорил, что первого сентября… завтра. — Он не на шутку разволновался, что планы испорчены.

— Все анализы сделаны, не за чем нас держать. За документами я и так потом приеду. Звоню, чтобы ты меня в больнице не искал. — Рахманов оттарабанил это будто политик официальную часть заранее заготовленного доклада, потом запнулся и перешёл на неофициальную, без бумажки. — Кир, я… надеялся… что застану тебя дома, в Островке.

— Я могу развернуться и поехать назад, — с готовностью сообщил Кирилл. Не обманывал — его уже подмывало включить левый поворотник и пересечь сплошную.

— Нет, не надо, езжай. Готовься к институту.

— На выходных увидимся. В четверг.

— Хорошо. Извини, что раньше не позвонил: забегался.

— Вот так всегда, — наигранно вздохнул Кирилл. Расстроился не по-детски, перестал сильно давить на газ. Теперь его обгоняли даже «пятёрки» и прочие корыта.

— Созвонимся, Кир.

Егор пропал из эфира. Кирилл отложил смарт обратно на переднюю панель, включил музыку, прослушал три ноты и выключил. Солнце потухло, последний летний день потерял смысл. Он ехал на автопилоте, мечтая проспать трое суток, чтобы проснуться в четверг, посетить так и быть пары и укатить к любимому.

Через несколько километров Калякин увидел «скорую» — обычную «Газель», ехавшую с включенными проблесковыми маячками, но без звукового сигнала. Он снизил скорость, но медики пронеслись быстро. Кирилл не был уверен, что разглядел в кабине Егора. Скорее всего, тот находился в салоне с мамой. Грусть и невезуха.

Приехав в город, Кирилл направился в свою квартиру. Отзвонился матери, поехидничал и лёг в кровать, растянулся звездой на животе. Бельё хранило запах Егора. На нём хорошо было страдать о несбывшейся бурной ночи. Постепенно пришёл сон, Кирилл отдался ему: на улице даже не наступил вечер, но в последний день лета можно было позволить себе отоспаться.

85

Кирилл спал до утра. Проснулся, не понимая, где находится. Да и открыть глаза его заставила только настойчивая мелодия из смартфона. Но это был не будильник, как он сначала подумал, а сигнал входящего вызова. Кирилл дотянулся рукой до соседней подушки, где лежал мобильник, надеясь, что это Егор и у него всё в порядке. Однако на экране светилась надпись «Маман» и её прекраснейшая фотография. Не отвечать, что ли?

Он ответил.

— Что? — Голос со сна хрипел.

— Что?! — Из трубки понеслись децибелы. — Ты ещё спрашиваешь? Где ты?

— Дома сплю, а что?

— Что?! — От крика заложило ухо. — Ты знаешь, сколько времени?!

— Сколько? — Кирилл поискал глазами часы. Примерно в том месте, где они должны быть в доме Рахмановых. Вспомнил, что он у себя. Хотел посмотреть на экран смартфона, но мать уже сообщила:

— Десятый час! Все уже в институте! Ректор заканчивает выступление! Немедленно сюда: у тебя две пары! Попробуй не приди!

— Да ладно, хватит орать, — оборвал Кирилл, закончив фразу сквозь зевок. — Сейчас приеду. — Он отшвырнул смарт на матрас подальше от себя, полежал ещё, соображая, откуда мать знает, что его нет в институте и сколько же времени он проспал. Блять, проспал вечерний сеанс связи с Егором. И утренний тоже. Вот же лох.

Осознание промашки придало Калякину сил встать — его подкинуло с кровати, как пружинного чёрта из табакерки. Правда, потом он опять разленился — переспал, бодрости не чувствовал, в мышцах ощущалась вялость. Посидел в туалете, почистил зубы, умылся, потом бесцельно, не мылясь, постоял под душем. Без хлеба доел оставленную Егором копчёную колбасу. Надел не сильно мятые синие джинсы и светло-голубую рубашку в мелкую крапинку — будут возмущаться, что пришёл не в парадном костюме, но срать он хотел на сегодняшний типа праздник. Не праздник это, а начало каторги, которая мешает нормальным людям жить.

Мать не сказала, какие у него пары, да это тоже не важно. Кирилл кинул в рюкзак прошлогоднюю общую тетрадь с Флэшем на обложке, в которой ещё имелись чистые листы, вроде бы незасохшую шариковую ручку, взял мобильный, ключи и отправился просиживать штаны на ненужных лекциях. В этом году он ни с кем не созванивался, не обсуждал, что будет в институте, ничего не покупал, учебников не получал — пусть скажут спасибо, что он вообще на учёбу явится.

На узкой парковке возле корпуса свободных мест не было — студенты и преподы год от года всё беднее и беднее, что заметно по их «Ауди», «Инфинити» и «Порше». Кирилл бросил машину во дворе соседней девятиэтажки, пошёл к центральному входу. Студентов на территории было мало, те в основном послушно сидели на лекциях, гуляли в первый же день только такие лоботрясы, как он. Стояли по группкам, рассказывали о проведённых каникулах, ржали. У беседки для курения было не протолкнуться. Кирилл кивнул одному-другому, здороваться вслух было влом. Шагая быстро, чтобы никто не остановил, не начал расспрашивать или, того хуже, втирать какую-нибудь дичь, он взлетел по порожкам, протянул руку к дверной ручке…

— Кирилл!

Кирилл остолбенел и побледнел от бешенства. Резко, сжав челюсти, обернулся. Мать с отцом стояли на нижней ступеньке. Пасут его?

Собираясь проигнорировать их, Кирилл взялся-таки за ручку, потянул дверь на себя.

— После учёбы приедь к нам, — приказным тоном сказала мать.

— Сразу! — добавил отец.

Кирилл шагнул в дверь и закрыл её за собой, оставив их без ответа. В холле тоже сидело несколько студентов с разных курсов и вахтёрша. Ни с кем не здороваясь, Калякин подошёл к расписанию, нашёл листок со своей группой, номер аудитории и потопал на второй этаж.

Дверь в кабинет двести семь была современной, но дешёвой. Из-за неё слышался пожилой женский голос, слегка шипящий на букве «ч». Он не казался знакомым — видимо, новая преподша. Потоптавшись в нежелании заходить, Кирилл всё-таки зашёл, без стука. Оглядел пространство на наличие свободных мест и поднялся на самый задний ряд.

Преподша с седой причёской-одуванчиком не прервала рассказа, лишь проводила взглядом, а вот у однокурсников его появление вызвало фурор. Они зашептались, оборачиваясь друг к другу и к нему, послышались плохо скрываемые смешки, некоторые пытались что-то сказать ему жестами. Несколько раз звякнули мессенджеры, и Кирилла тоже.

Кирилл положил рюкзак на стол, достал из кармана смартфон, заглянул в «Вайбер». Три сообщения. «Пидорок». «Пидорам в группе не место». «В гей-параде уже участвовал?»

Слабоумные.

Кирилл закрыл мессенджер, открыл браузер с новостями. Не читал, просто пялился в экран. Делал вид, что пялится. От него скоро отстали, тётка продолжала что-то шепеляво рассказывать про таможенное — вроде бы — право.

Легко в этом году не будет. В принципе, Кирилл это понимал с того дня, как Егор предупредил его, что связавшийся с изгоем сам становится изгоем. Уровень своего мышления однокурсники только что продемонстрировали весьма наглядно. Были, конечно, в группе и другие «неприкасаемые» — всякие зубрилы, тихони и откровенные придурки, но тоже не его уровень. Их Кирилл по-прежнему считал второсортными, хоть и другого порядка, чем его бывшие дружки. Примкнуть к ним значило признать поражение, понизить свой ранг и самолично навесить на себя клеймо груши для битья. Второсортным себя Кирилл не считал и никому считать таковым не позволит.

До конца пары он проспал, вторую — по мировой экономике — тоже. В перерыве между ними выходил в коридор размять ноги и разболевшуюся с непривычки задницу. Над ним смеялись, но никто не заговаривал. Зубрилы всегда держались от него подальше, а пацаны и бабы из его компании объявили бойкот. Калякину это было на руку — теперь он видел их быдло-сущность, которую с некоторых пор презирал. Лучше полный игнор, чем зазывание в клубы и предложения почикаться.

Едва не подохнув от смертельной скуки, Кирилл первым удрал из института. Одногруппники договаривались о попойке, его не позвали. А позвали, он отказался бы.

Сев в машину, поехал к родителям. Не из-за их приказа — из-за нежелания самому готовить обед и просто от некуда себя деть. Мысли о Егоре не отпускали, роились в голове, жалили. Он пробовал позвонить, но номер не отвечал.

Оба родителя находились дома. У Кирилла создалось впечатление, что они вообще в последнее время не расстаются, что отец забросил бизнес и депутатство, а мать — салоны красоты.

— Ты не собирался идти в институт? — с порога набросилась мать. Отец стоял за её спиной. — Ты опоздал на полтора часа!

— Все давно привыкли, что я опаздываю, — отмахнулся Кирилл. — Вот как вы там оказались? — Он протиснулся мимо них на кухню, просканировал стол и плиту на наличие еды, открыл холодильник. Там еды было навалом, он взял котлету. Конечно, холодную, с тоненькой плёночкой застывшего жира.

— Пришли посмотреть, явился ты, как обещал, или нет, — призналась мать. — Хорошо, что пришли, а то бы ты спал.

— Пофиг. Там всё равно ничего интересного не было, можно было пропустить. — Котлета исчезла в пустом желудке за секунды, Кирилл снова открыл холодильник и достал всю тарелку с ними. Родители наблюдали за его действиями, не комментируя.

— Будешь пропускать, — накинулась мать, — тебя отчислят, а мы…

— Лен, хватит, — перебил её отец и странно шевельнул бровями. Мать умолкла, явно поняв намёк. Отец выступил немного вперёд, упёрся ладонями в спинку стула. — Кирилл, лето закончилось… и ты обязан закончить ту блажь, которую мы тебе позволили. — Говорил он твёрдо, с паузами и акцентами.

— А ещё что я должен? — спросил Кирилл и отложил недоеденную котлету в тарелку, запоминая больше никогда не есть здесь котлет, потому что после них почему-то начинаются какие-то нездоровые разговоры и бессмысленные требования.

— Ты обязан хорошо учиться и думать о дальнейшей жизни.

Кирилл демонстративно медленно вытер руки о висевшее на крючке вафельное полотенце с рисунком зайца. Родители смотрели на него.

— Я еду к себе, — вместо всякого ответа сказал Кирилл. Выйти ему не дали, кухня в очередной раз превращалась в его клетку. Глаза отца были холодными, как котлета, которую не дали доесть, а может быть холоднее, бескомпромисснее. Будто шутки кончились, точно лето.

— Сейчас ты возьмёшь телефон, — сказал он, — и позвонишь этому парню. Скажешь, что между вами всё кончено. Что ничего и не было.

— Я такого не скажу, — прошипел Кирилл, но в глубине души с помертвением понял: его заставят.

— Скажешь, — сообщил отец. — Бери телефон и звони. Сейчас, при нас.

— Скажи, что никогда его не любил, что всё было обманом, — продолжила его наставления мать. — Убеди его, что тебя искать не надо. Ни звонить тебе, ни приезжать, ни выяснять что да почему. Ты должен разорвать отношения раз и навсегда.

— Я… этого… не сделаю! — взорвался Кирилл, попытался прорваться к выходу, но отец отбросил его назад, к столу. Кирилл спиной налетел на стул и ушиб пятку о металлическую ножку. В нём клокотало безумие.

Но шутки кончились.

— Кирилл, — опять заговорил отец, — дело такое… Твой приятель собирается лечить мать, им совсем скоро уезжать. Деньги на операцию перечислены Мамоновым и благотворительным фондом, а деньги за реабилитационный период согласно договору переводят по его окончании. И это мои деньги. Если ты сейчас не позвонишь… или если ты позвонишь, но обманешь и будешь тайком встречаться, созваниваться, как-то ещё общаться с ним ли, с его братом, деньги я не переведу. Представь ситуацию, когда твоему знакомому настанет момент расплачиваться за выполненные услуги, а денег нет. Где он их возьмёт? Один, за границей, с миллионными долгами. Его оттуда не выпустят. Возможно уголовное дело. Долги — серьёзная вещь.

Кирилл опустил глаза. Он люто ненавидел всех.

— Тебе жалко парня и его мать? Ты думаешь, что любишь его, готов защищать ваши отношения? — рассуждал отец, будто не заготовил речь заранее, и он упрямо не называл Егора по имени. — Подумай и вот о чём. Если ты откажешься его бросить, мы вынуждены будем предложить это сделать ему. Он уже настроился увидеть мать ходячей, это было его мечтой, как ты думаешь, что он предпочтёт — получить деньги на лечение или благородно отказаться от них ради утех с тобой?

Отец замолчал, давая подумать. Кирилл взял досрочный ответ — конечно, Егор возьмёт деньги. Не из-за меркантильности, в этом его упрекнуть нельзя, а потому что мать для него превыше всего остального и собственных блага и совести.

Отец понял всё по его лицу.

— Выбирай, Кирилл, — подтолкнул он. — Выбирай, сам ты бросишь его или он бросит тебя. Одно из двух случится сегодня же, я тебе обещаю.

Шутки кончились.

Кирилла загнали в угол. Он вынужден был выбирать. Импульсивно чуть не выкрикнул — пусть Егор его бросает, так он хотя бы не будет считать его предателем, будет знать всю ситуацию и обстоятельства. Но Кирилл прикусил язык: Рахманов благородный, дав слово навсегда прекратить отношения, будет его держать, пресекать все попытки связаться с ним. А самому ему держать слово незачем — он не рыцарь, не д’Артаньян. Соврёт — недорого возьмёт. Причинит Егору боль, но потом чем-нибудь её искупит.

— Звони, — сказала мать. Кирилл подчинился. Негнущимися пальцами вынул из заднего кармана джинсов телефон, нашёл номер. Помедлил, но под взглядом стервятников, пришлось нажать вызов. Гудки пошли. Кирилл молился, чтобы Егор не взял трубку, вспоминал иконы в его доме и крестик на груди с цепочкой, которую он подарил. Боги остались глухи.

— Кир, привет! — радостно, как никогда, поздоровался Егор. — Отучился?

— Да, — трясущимися губами выговорил Кирилл.

— Кир, спасибо тебе, конечно, но зачем ты велосипед купил? Он же дорогой. И мне не сказал.

Мать мимикой напоминала гневного орангутанга. Отец нетерпеливо дёрнул губами. Кирилл сглотнул. Смартфон задрожал в руке.

— Егор… послушай. Я… Мы не должны больше встречаться. Я никогда не любил тебя.

Мать одобрительно кивнула. Егор замолчал. Один господь ведает, что творилось в этот момент у него в душе.

— Деньги тебе перечислят за лечение, не беспокойся. Не ищи меня, забудь. — Кирилл сознавал, что блефует, но от этого боли и признания собственного ничтожества меньше не становилось, горло едва издавало звуки. И вдруг его осенило. — Я никогда не буду любить тебя, даже под дулом пистолета! Под дулом пистолета, ты понял? — Он закричал эти слова, надеясь, что Рахманов вспомнит, расшифрует их пароль — пароль наоборот. — Ты понял, Егор? Я даже под дулом пистолета не буду любить тебя!

Егор что-то сказал, но отец вырвал у Кирилла мобильный и кинул на стол. Шутки кончились. Кирилл не услышал жизненно важных слов. Возможно, и к лучшему: вдруг Егор его не понял. Блять, всё равно он стал предателем. Обещал не предавать и… предал. Сука!

Институты и студенты

86

Кирилл лежал лицом в подушку. Слёз не было, и он об этом жалел: на сухую выть от боли ужасно. Жестоко. Невыносимо. Силы отсутствовали. Желание жить, двигаться, просто шевелиться — тоже. Вчера Егор улетел. Сел в самолёт с мамой Галей и отправился в Израиль. Уже приземлился там и прибыл в клинику. Кирилл ничего этого не знал, только предполагал. Не знал, во сколько самолёт и как в нём разместят парализованного инвалида, не знал, сколько нервов понадобилось Рахмановым, чтобы организовать поездку в Москву, разобраться в лабиринтах международного аэропорта. Все эти две недели родители пасли его круглосуточно, следили за каждым шагом, проверяли историю браузера, запрашивая данные у провайдера, брали распечатки телефонных звонков. Но вчера было четырнадцатое число, вечером церберы впервые отдали ключи от машины и разрешили переночевать в своей квартире — это значило, что экстренная опасность для них миновала, Егор улетел: уж они-то удостоверились в этом наверняка.

Запах с подушки выветрился, но бельё всё равно неуловимо пахло Егором — шампунем, гелем для душа, парфюмерной водой, потом. Или Кирилл выдавал желаемое за действительное. Душу жгло, жгло глаза. Тяжеленным прессом придавливало к кровати, к самой земле — на улице, в доме, в институте, в машине, везде — словно само небо сплющивало тебя в лепёшку, размазывало по асфальту, мешая дышать.

Кирилл пытался протестовать. Демонстративно отказывался есть, закрывшись в комнате, хлестал пиво — оно не помогало забыться, а только усиливало тоску, да к тому же отвыкший желудок заболел. Пропускал пары — на это тоже закрывали глаза как родители, так деканат: на четвёртом курсе даже ботаны пропускают пары. В группе его игнорировали, Пашка, Никита и другие придурки смеялись над ним издалека. Кириллу было насрать. На всё насрать. Он думал о Егоре.

Думал по-всякому. Прежде всего тем, что не искал способа связаться с ним и таким образом подставить, лишить денег. Рахмановым нужны эти деньги, Кирилл каждую минуту напоминал себе об этом и удерживался от опрометчивых поступков. Мысленно просил у Егора прощения, объяснял ему ситуацию, сотни раз рассказывал и пересказывал, как его вынудили позвонить и предать, спрашивал совета, клялся в любви. Егор в его грёзах всё понимал, прощал, улыбался и говорил, что всё нормально. Реальный Егор поступал, конечно, так же, только уверял, что всё хорошо, не его, а мать и брата. Не стоило сомневаться, что Егор рассказал им об очередном сбежавшем парне, а может быть они и сами догадались по его лицу и состоянию и тактично не задавали вопросов. Может быть, исподволь подбадривали его, акцентируя на новой цели жить дальше. Кирилл как наяву видел улыбающегося, делающего вид, что он в полном порядке, Егора, скрывающего свою боль, борющегося с депрессией. Егор сильный, найдёт силы простить и жить дальше, идти вперёд к цели, лечить маму. Но, сука, как же Кирилл ненавидел себя за его испорченную мечту! Егору сейчас положено светиться от радости, а вместо этого он еле передвигает ноги и выкарабкивается из серой мглы.

Быть может, Егору всё равно? Или он счастлив, что навязчивый быдло-мажор наконец отвалил, оставив деньги?

Кирилл чувствовал, что это не так. Их любовь была настоящей, взаимной.

Не была, а есть, поправил он. Есть. И поэтому надо вставать и ехать в институт — будильник давно прозвенел.

Калякин вдохнул ещё раз прелую смесь сырости и парфюмерной отдушки, сел, отмечая, что постельное бельё давно пора бы поменять, только этого делать не собирался. Наверно, все месяцы до возвращения Егора так и проспит на нём.

— Егор, Егор, что же ты ответил? — спросил он вслух, чтобы разогнать томительную тишину. Часто задавал этот вопрос — в пустоту, в тишину, как сейчас, в глубины своего подсознания. Ему необходимо было знать, подействовал пароль или нет, смягчил ли гнусный удар. Но Кирилл не знал ничего: ни как прошли эти две недели для Егора, ни с кем остался Андрей, ни продана ли корова, ни в каком городе находится клиника. Ничего. Неизвестность чёрной воронкой инферно кружила над ним.

В квартире было зябко, градусов восемнадцать. Кирилл поднял с пола брошенные ночью джинсы, влез в мятые холодные штанины и только потом встал, натянул джинсы на задницу. Не застёгивая их, ёжась от холода, потопал в туалет. Утренний стояк был вялым и уже опал. Все дальнейшие действия шли по одному сценарию — почистить зубы, умыться, одеться, засунуть что-нибудь в желудок, выйти из квартиры, проехать пять остановок, пройти триста метров, отсидеть несколько утомительно скучных пар.

Вытирая лицо полотенцем, которое тоже пахло Егором, глядя в забрызганное каплями зеркало, Кирилл подумал, что сегодня точно сорвётся. Пропустит сраный институт. Завалится в клуб, напьётся, подерётся с кем-нибудь. Выплеснет негатив. И пусть его загребут в ментовку — вот будет родакам сюрприз! Получите, суки! Вы этого хотели, блять?! Вот вам нормальная жизнь!

Кирилл отвёл глаза от своего загорелого на огородном солнце отражения, повесил полотенце на крючок, задумчиво расправил края. О том, что сорвётся, он думал каждое утро, каждый день, каждый вечер и каждую ночь. Но пока не сорвался. Мало того, на прошлой неделе перестал пропускать лекции. Ну, почти. Кроме первых пар. И всего один раз последние. Первые он просыпал, на последних, на которые раньше всегда забивал, сидел, потому что делать больше было нечего. Нормальных друзей в принципе не существовало, от вида любых людей тошнило, клубы, как рыбья кость, стояли поперёк горла, дом с кружащими, как вороньё, предками вызывал единственное желание — взять верёвку, залезть на табурет и удавиться. Лучше монотонные лекции, чем находиться под одной крышей с двумя тупыми бездушными мразями, сделавшими разлуку с любимым человеком до невыносимости болезненной.

Он даже институтскую библиотеку два раза посещал, чтобы попозже прийти домой.

Кирилл снова посмотрел в зеркало. Нет, он не стал бледной тенью самого себя. И постарается не стать ею в дальнейшем. Пошёл обратный отсчёт. Егор улетел, и значит, с каждым днём его возвращение ближе. Переждёт, перетерпит, попляшет под чужую дудку. Три-четыре месяца. Потом операция будет сделана, реабилитация пройдена, деньги перечислены и… всё, пошли на хуй!

Вымолит у Егора прощение, объяснит, как есть, ни слова не соврёт. И с хорошей успеваемостью по предметам это сделать будет проще. Привести зачётку, как доказательство любви.

Только этой мыслью Кирилл заставил себя выйти из ванной комнаты и продолжить сборы на занятия. Он и не заметил, как окончательно продрог.

Едва с рюкзаком на плече Калякин вышел в подъезд и вставил ключ в замочную скважину, в кармане джинсов зазвонил мобильный. Кирилл вытащил его, посмотрел на фото звонящего и молча приставил к уху.

— Кирилл! — Мать никогда не умела произносить его имя мягко, с любовью. Имя словно выкрикивал баклан.

Он не ответил. Повернул ключ и поскакал вниз по лестнице, поздно вспомнив про лифт. К лучшему: быстрый бег, однообразные движения ногами — раз-два, раз-два — успокаивали.

Мать не ждала ответа. По телефону он её давно уже только слушал. Да и не только по телефону.

— Кирилл, ты проснулся? Скоро восемь утра. Первой парой у тебя сегодня мировая экономика.

Кирилл доскакал до первого этажа, вылетел в дверь. Она, закрываясь, громко хлопнула — пневматический доводчик сломался. Звук получился ужасным.

— Что это? — уловила мать.

Молчание. Кирилл шёл к машине, оставленной под кустами пожелтевшей сирени. Природа увядала, особенно набрала темпы с приходом холодов.

В трубку полились и другие уличные звуки. Мать улавливала их, как радиолокационная станция ПВО.

— Ты из дома вышел? Хорошо. За рулём будь внимателен, не спеши. К первой паре успеешь. После уроков приезжай на обед, я пиццу испеку. Сегодня у…

Кирилл убрал телефон в карман, снял машину с сигнализации, открыл центральный замок, бросил на заднее сиденье рюкзак. Вот вроде мать не совсем конченая стерва, печётся о его безопасности и сытости, только зачем бездушно это делает? Похоже, словно с куклой играется — накормить, напоить, в игрушечную кроватку спать уложить. Задумывалась ли она когда-нибудь, какой человек её сын, что у него в голове, что в сердце? Задумывалась, конечно! Когда пилила за пьянки, прогулы, непотребный образ жизни. Когда с пеной у рта предупреждала, чтобы он тщательнее выбирал девок, не трахался с алчными шлюхами и не дай боже спьяну не заделал какой-нибудь тупой сучке ребёнка. Насчёт последнего Кирилл был с ней согласен, хоть всегда томно вздыхал при этих вдалбливаниях и закатывал глаза, ни одну сучку он не любил и не собирался в девятнадцать-двадцать лет вешать на шею пэмээсную бабу и с утра до ночи орущую личинку.

Но с Егором другая ситуация! Другая — не оттого, что у Егора не бывает месячных и он не может залететь, другая — потому что он любит Егора! Любит впервые! По-настоящему! Неужели мать с отцом этого не видят?

«Возможно они этого боятся?» — шепнул внутренний голос. Калякин поморщился: да чего там бояться? Радоваться надо!

Вся ситуация была сложной. Хоть думай над ней каждый день, хоть не думай. Тем более, когда ты не силён в этом, не можешь охватить всю картину разом, сплести причинно-следственные связи.

Осенний холод пробирал до костей. Кирилл осмотрел почти безлюдный уныло-жёлтый двор и поторопил себя: если он действительно любит Егора, пора двигать в институт и там учиться, учиться и ещё раз учиться.

На первую пару он уже опоздал. Доехав до своего корпуса, посидел в машине, наблюдая за такими же заспанными раздолбаями, плетущимися ко второй, затем прошёлся к курилке, посмотрел, кто ошивается там. С несколькими пацанами поздоровался. Они машинально кивали в ответ, а за спиной шушукались. Пидору никто не подавал руки. Кирилл мысленно слал их на хуй. Не верил, что во всём вузе больше нет ни одного голубого. Вот в институте Егора был, даже на его курсе.

Кирилл остановился.

Как это он раньше об этом не подумал?

Слишком был занят сегодняшними страданиями и забыл про прошлые муки.

Виталик. Теперь этот пидористический уёбок приехал из своей вшивой деревни и ходит на учёбу! О! Как Кирилл мечтал ему накостылять!

Да! Да! Это идея!

Кирилл злорадно улыбнулся и зашагал к входным дверям. Хоть что-то хорошее наметилось в скучном промозглом дне. Допрыгался ботан, скоро придёт расплата за шрамы на сердце Егора, за панцирь, в который оно одето, за то, что к сердцу этому пришлось пробиваться с титаническими усилиями, за недоверие, навсегда поселившееся в израненной душе селянина. За то, что был первым у Егора. За то, что Егор его любил. За всё.

В большом гулком холле было теплее. Вахтёрша растолковывала какому-то салабону, что звонок с первой пары дадут через десять минут. Пристроившись на стуле за колонной, Калякин расстегнул куртку и влез в интернет, на официальном сайте правительственного вуза нашёл расписание пятого курса юрфака. Групп было четыре, в какой из них учился Егор, он не знал, однако, по счастью, пары у всех юристов заканчивались одновременно — в четырнадцать двадцать, а у самого Кирилла — на десять минут раньше. Ясное дело, ждать конца четвёртой пары, чтобы лететь потом сломя голову, он не будет, уйдёт раньше. Кому нужна экономика зарубежных стран, если в своей по швам трещит?

Разрывая барабанные перепонки, прозвенел звонок, в ту же секунду холл наводнился людьми и голосами. Кирилл, закинув на плечо тощий рюкзак, отправился искать аудиторию. Встретил ребят из своей группы, но поздоровались только два затюканных ботана, которые всегда остерегались с ним ссориться. Насрать на всех.

В толпе прогульщиков он протиснулся в открытую створку двойной двери, молча поднялся к предпоследним столам, сел. Его будто не замечали. Совсем игнорировать не могли, задирать не смели, но вокруг обязательно образовывался вакуум, одногруппники рассасывались перед ним, как перед неприкасаемым. По хую. Все они ущербные. Калеки, с ампутированной толерантностью. Не умеющие любить и сострадать эгоисты. Пираньи. Позор поколения. Зеркало современного общества. Кириллу было их жалко. Влюбившись в Егора, он прозрел.

Прозрел, но вот как одолеть «Налоги и налоговую систему» не понял. Скучнейшая пара.

87

Институт государственного управления и права находился почти в центре города, занимал всего одно шестиэтажное здание, выстроенное буквой «Г». Дворовой территории из-за очень дорогой и дефицитной земли в этом востребованном районе он почти не имел. Три клумбы, беседка, замысловатый мраморный памятник букве закона, маленькая парковка — вот, пожалуй, и всё. С размерами парковки явно вышла промашка, потому что учились здесь люди небедные, да и преподаватели жили не только на зарплату, однако их «Инфинити», «Мерседесы» и «Порше» были брошены на обочинах и в дворах ближайших жилых домов. Кирилл тоже едва нашёл клочок земли, чтобы припарковаться.

Плана действий у него не было. Фамилии Виталика он не знал. Обладал о нём весьма скудной информацией. Лицо с фотографии отпечаталось в памяти, но с момента съёмки прошло больше трёх лет, сучок мог сильно измениться — отрастить бороду, например, или облысеть. Впрочем, на той фотографии Виталик был в зимней шапке. Надеясь, что язык до Киева доведёт, Кирилл зашёл в распахнутые ворота института. На его часах было четырнадцать ноль-ноль.

На порожках у центрального входа в серо-бордовое внушительное здание, вдоль стен, вокруг скульптуры, на дорожках кучковались студенты. Хоть правительственный вуз, хоть задрипанная пэтэушка — эта братия везде была одинакова в нежелании пылиться на лекциях. Кирилл прошёлся вперёд-назад, всматриваясь в лица парней постарше, но похожего на фотографию не нашёл. Приятели у него отсюда были, но именно, что приятели — бухали пару раз вместе, здоровались раз в пятилетку, называли по кликухам, телефонов и контактов друг друга не имели.

Кирилл направился к курилке — по опыту знал, что там самые разговорчивые пацаны, всегда готовые помочь собрату.

Пятачок с табличкой «Место для курения» и тремя урнами располагался у торца здания. Там толклись человек пятнадцать и точно не первокурсников.

— Здорово, пацаны! — Кирилл пристроился к одной группке из пяти негламурных парней, для антуража достал сигарету из купленной по дороге пачки. — Огоньку не найдётся?

Грузный парень в кожанке протянул ему зажигалку с колеблющимся на ветру слабым огоньком. Кирилл прикурил. Вдохнул дым и едва не закашлялся. По горлу заскребли наждаком. Глаза налились кровью, заслезились.

— Спасибо, — давясь дымом, кивнул он и оправдался: — Ебаная простуда! В сентябре и такая холодина!

На него выжидательно смотрели. Кирилл не стал тянуть. Сигарету он опустил, чтобы вновь не привыкнуть.

— Пацаны, тут дело такое… Есть из вас кто-нибудь с пятого курса? С юрфака желательно…

— А чего надо? — спросил уже другой парень, по виду спортсмен, в чёрной бейсболке и с абстрактной синей татуировкой на шее. Неласково спросил, правда, и без лишнего пафоса, всего лишь с недоверием к чужаку и прощупыванием слабых мест. Ну да, здесь же все блатные, но и он не промах.

— Да так, чувачка одного ищу. — Кирилл решил всё же не нарываться, раз ужнаткнулся на знающих людей. — Зовут Виталием, фамилии не знаю. Знаю, что юрист и что на пятом курсе.

Компания разразилась смешками и переглядыванием, подобрела.

— А чего конкретнее нет? — спросил тот же, в бейсболке. — Только я там, блять, пятерых Виталиков знаю, а их там, блять, раза в три больше.

— Он вроде как деревенский.

Пацаны, дымя, как паровозы, покачали коротко стриженными головами.

— Глаза голубые или серые, брови чёрные, почти сросшиеся…

— Ты нам фоторобот что ли составляешь? — они засмеялись. Группка заметно увеличилась. Новоприбывшие спрашивали у «старожилов», что за шняга тут происходит, прислушивались, называли друг другу разных Виталиков.

— Да какой, на хуй, фоторобот? — делано обиделся Кирилл, выкинул в урну истлевшую сигарету, озадаченно почесал за ухом. — Помощи у вас, блять, прошу! В долгу не останусь! Проставлюсь!

— А, ну это другое дело. Давай ещё что-нибудь вспоминай, поможем, чем можем.

— Говорят, он пидор, — назвал последнюю примету Кирилл. Студенты переглянулись, заухмылялись пуще прежнего, и Калякин с облегчением понял, что попал в точку: вероятно, пидорасы тут тоже были наперечёт и на особом счету.

— А, пидор! — протянул кто-то над ухом.

— Так бы и сказал! — упрекнул тот, что давал огоньку.

— Пидора Виталика все знают, — сообщил главный собеседник в бейсболке. — А за хером он тебе нужен?

— А ты сам не пидор ли часом? — с ехидцей влез третий из «старожилов», высокий плечистый атлет со свисающими из-под воротника куртки наушниками-таблетками. Все захохотали.

— А в рожу получить не хочешь? — немедленно огрызнулся Кирилл, тоже с ехидцей. Все вопросы и насмешки сразу отпали, в нём признали натурала и нормального пацана. Посмеялись уже над задавшим дурацкий вопрос. — Так где мне найти Виталика? Он ещё не свалил домой?

— Хер его ведает, — озадаченно проговорил спортсмен, обернулся к своим: — Пацаны, вы не видали? — Похоже, он был тут лидером.

Пацаны замотали головами, несколько добавили к этому ответу нестройное «нет».

— Да кто за этим чмом смотрит? — пожал плечами спортсмен. — А! Погоди! — Он повернулся, сделал пару шагов в сторону, кого-то высмотрел за углом здания. — Э! Денис! Да-да, ты! Подь сюды!

Прибежал симпатичный черноволосый парень с рюкзаком под мышкой.

— Чего? — спросил он и с любопытством пробежался по лицам. — Привет, мужики!

Его поприветствовали в ответ, два-три человека пожали руку. Кириллу казалось, что всё происходит адски долго и он опоздает, пропустит Виталика, даже если тот оттарабанил от звонка до звонка все четыре значившиеся в расписании пары.

— Голубец ведь с тобой учится?

— Ну да, — кивнул Денис и в его глазах разгорелось ещё большее любопытство. Он пялился на Калякина, безошибочно угадав в нём виновника загадочных вопросов.

— А где он сейчас?

— А я его мамка что ль? На жилищное право вроде оставался. — Денис посмотрел на часы на руке. — О, оно только что закончилось. Значит… значит, сейчас в общагу попрётся. Если в столовую жрать не пойдёт. А зачем нужен-то? Ему? — Он кивком указал на Кирилла.

— Да, мне, — опережая других, ответил Калякин. — Покажешь его?

— Ну вообще-то… — сморщив смазливое лицо, замялся студент.

— Пятихатку дам, — быстро добавил Кирилл.

— Ты ещё нам должен, — напомнил лидер в бейсболке. — Мы тебе пидора нашли?..

— Ага, спасибо, пацаны. — Калякин без всяких возражений достал из заднего кармана джинсов свёрнутые вдвое банкноты разного номинала, развернул в тонкую стопку, вытащил зеленоватую тысячную, отдал. Студенты тут же набросились на неё, как галчата, с благодарными возгласами, одобрениями и планами, как потратить. Они хоть ездили на «Инфинити», но лишней копейкой не гнушались — Кирилл всё это сам проходил. Он вытащил ещё одну купюру, с Архангельском, помахал перед застывшим Денисом.

— Ну?

Денис загипнотизированно проследил за вихлянием розовой бумажки глазами, посмотрел на стопку денег в руке.

— Штука, — сообщил он. Остальные ребята уже отвалили, пошли покупать бухло.

— Уговорил, — сказал Кирилл и вытащил ещё одну пятисотенную, остальное запихнул в карман. Денег не было жалко. Деньги — грязь, родители ещё дадут, если уж хотят, чтобы сыночек вернулся к прежнему образу жизни. Не терпелось увидеть Виталика.

— Потопали. — Денис надел рюкзак за спину и повёл к центральному входу. Кирилл не отставал.

Они встали у самых порожек. Из дверей выходили и выходили студенты, спускались, обтекали их, кто-то останавливался, образовывал кучки, кто-то шёл дальше к улице. Парней было больше, чем девчонок. Все кутались в куртки, проклинали холод. У многих, особенно у красивых тёлочек в мини-юбках, от курток было только название. В погоне за модой эти дуры не берегли здоровье, да ещё и колготки тёплые не надевали. Но что врать, Кирилл всегда заглядывался только на таких модниц, бабы в шерстяных свитерах удостаивались только насмешек.

Сейчас он ловил лица только парней, подходящих по возрасту к Виталюше. Денис, заложив большие пальцы за лямки рюкзака, тоже смотрел, чуть задрав голову вверх, к дверям. Пока молчал.

— Ты Егора помнишь? — спросил Кирилл. — Он с вами на первом курсе учился.

— Какого Егора? — не поворачивая голову, уточнил Денис. — Фамилия как?

— Рахманов Егор. Черноволосый такой, ростом с меня примерно, худой. Отличником был и ушёл со второго курса. Мать у него заболела.

— А, этот! Да, был такой. У нас человек восемь отчислили.

— Егора не отчисляли, — подчеркнул Кирилл. — Он по семейным обстоятельствам ушёл.

— Ну, мне как-то без разницы, я с ним особо не общался. У меня своя компания была, у него своя.

— А кто был в его компании?

— Голубец, по-моему, и был.

— Голубец — это?.. — уточнил Кирилл. — Не фамилия же?

— Ну, голубой — голубец. Ты же вроде знаешь, что он голубой? — Денис впервые посмотрел на Кирилла и продолжил, не требуя ответа. — Приятелю твоему повезло, что отчислили, а то бы Голубец и его соблазнил.

— Повезло, — для виду согласился Кирилл, отмечая новую информацию: про ориентацию Егора в его группе не знали. Если бы знали, тоже бы затравили. Тихоня, нищий, без блата, да ещё голубой — идеальная жертва. Но то, что Виталика его однокурсники не любят, радовало безмерно. Так ему, уроду, и надо.

— Вот он! — воскликнул Денис. Кирилл встрепенулся и сразу узнал соперника. С первого курса, когда его сфотографировал Егор, он сильно изменился. Овальное лицо утратило детскость, стало более мужским. Брови разрослись ещё гуще, соединились на переносице. Исчезли прыщи, но появились щетинистые усики над тонкими бледными губами. Пористый нос был в угрях — это было видно даже с большого расстояния. Тёмно-каштановые волосы топорщились на макушке. При всём при этом его нельзя было назвать отвратительным до блевоты, хотя Кириллу именно такой вывод сделать и хотелось. Роста Виталик был высокого, достаточно складного телосложения, только пользоваться своим телом не научился — сутулился и точно гусь вытягивал голову, прежде чем спустить ногу на очередную ступеньку.

Прежним осталось лишь выражение физиономии — неглупое, но чванливое. Такое бывает у тупых уродов, которых чмырят на каждом шагу, но они не пытаются как-то исправиться или хотя бы обходить стороной, нет, они не понимают, за что их ненавидят, и будто специально нарываются на оскорбления и насмешки, проповедуют свою тупую мораль, а в компании ещё более забитых, но вовсе не тупых людей гнут пальцы веером и доказывают, что все вокруг, кроме них самих, мрази. Эти чванливые говнюки в сто раз хуже быдла. Кирилл подозревал, что чмо Виталик видел в Егоре только способ самоутвердиться, а наивный Егор любил…

Любил в первый раз. Хуже того — осознал свою гейскую сущность, глядя на это человеческое дерьмо. Егор, который отлично разбирается в людях. Как в сём экземпляре он не разглядел предателя?

Кирилл боялся, что сам ошибся, и на поверку Виталик окажется интересным человеком.

— Э! Голубец! — крикнул Денис. Виталик повернулся, чуть комично не пропустив порог.

— Не надо! — поздно шикнул Кирилл. У него были другие планы.

— Что? — тормозя на твёрдой земле, осведомился Виталик, вознамерился подойти.

— Ничего-ничего, — отреагировал Денис, махнул пальцами, будто барин холопу: — Иди.

Виталик пошёл. Кирилл несколько секунд провожал его взглядом — прямо по асфальтированной дорожке, направо по улице вдоль припаркованных автомобилей.

— У него есть машина? — спохватился Кирилл, испугавшись, что добыча уйдёт, а точнее, уедет.

— Откуда? — пожал плечами Денис. — С тебя штука, братан.

Кирилл отдал деньги, которые всё это время зажимал в пальцах. Не деньги его заботили.

— Спасибо, — бросил он и заспешил за Виталиком. Отсутствие машины упрощало задачу.

Виталик, ничего не подозревая, шёл по прямой, крутил головой, один раз доставал телефон и смотрел в него. Прятал озябшие кисти в карманы серой дутой куртки. Через плечо висела матерчатая сумка, при ходьбе била о бедро. Сутулость не исчезла.

Кирилл вёл его целый квартал, пока не заприметил впереди подходящий двор переделанного под офисы, увешенного рекламой трехэтажного старинного здания. Он не знал этот двор, никогда не был там, но здание было неухоженным, из распахнутых ржавых металлических ворот торчали ветки американского клёна. По этим признакам Кирилл предположил, что двор заброшен, народ мельтешить там не будет.

Он ускорил шаг, свернул чуть раньше к узкой и тоже ржавой калитке в соседний более живой двор. На глазах у двух бабусь бросился бежать, огибая нужное здание. К счастью, проход между дворами имелся, пришлось лишь перепрыгнуть остатки кирпичного забора дореволюционной кладки, с обеих сторон замусоренного и воняющего мочой.

Кирилл успел добежать до ворот раньше, чем к ним подошёл Виталик. От бешеных легкоатлетических и гимнастических упражнений тело вспотело, появилась одышка, в боку закололо. Но не до упрёков себя в необходимости чаще тренироваться сейчас. Он надеялся, что выглядит устрашающе. Что-что, а в запугивании очкариков, измывательствах, унижениях у него опыт имелся первоклассный.

Кирилл высунулся в ворота в момент, когда к ним приближался Виталик. Окружавшие голубого мальчика пешеходы спешили по своим делам, не суя нос в чужие. Холод гнал всех под крышу.

— Виталик? — спросил Кирилл, нацелив на него взгляд такой острый, что и ножа в рукаве не надо. Действовал нагло. Погружённый в мысли, прятавший голову в плечи Голубец подпрыгнул, повернулся, разинув рот, а потом признал в Калякине парня, несколько минут стоявшего у института вместе с Денисом.

— Иди сюда, Виталик, — поманил Кирилл и отступил, показывая дорогу, под тень американского клёна. Виталик, как баран, поплёлся за ним. Только переступил черту двора, Калякин схватил его сзади за короткую шею и приложил щекой о холодную мерзкую стену здания. Ворота загораживали их от прохожих.

— Охерел? — завопил Виталик. Забрыкался.

Кирилл оторвал его от стены и приложил ещё раз, теперь лбом. Снова приплющил щекой.

— Сейчас ты у меня охереешь, Виталик. Как же я тебя ненавижу, урод! Сука педерастическая! Тварь тупая!

— Что я тебе сделал? — Виталик задрожал не только от холода. Попытался вывернуть голову, но получилось только скосить глаза. — Я тебя не знаю!

— Мне ты ничего не сделал, уёбок! — Кирилл рывком развернул его и толкнул на стенку спиной. Приблизил лицо нос к носу. — Ты сделал Егору! Сука! — Кирилл пнул его носком ботинка по голени. Глаза Виталика были круглыми, перепуганными. На лице висели хлопья стеновой побелки.

— Какого Егора? — рыпаясь отползти, пролепетал он тонкими уродскими губами.

— Не помнишь, сука? Рахманова Егора! Бросил его и забыл? А я напомню! — Кирилл замахнулся отвесить тумака, но Виталик вдруг выпрямился, хоть и прижимался к стенке, взгляд стал яснее.

— Рахманов уехал! Это было давно! У него мать парализовало, и он уехал! Это три года назад было! Я его не видел с тех пор! Я не знаю, что с ним! Какое мне до него дело?

— Ты его бросил! В трудную минуту! — Кирилл схватил за грудки. Слюна летела с губ. — Когда он нуждался в помощи! Ты его бросил! Предал! Таких, как ты, тварь, мочить надо!

— Да отпусти ты меня! — Виталик неожиданно сильно оттолкнул его. — Что я этого Егора до пенсии нянчить должен? Он уехал. У него своя жизнь, у меня своя. Мог бы и не уезжать, раз я ему нужен. Три года прошло, ты врубаешься? У меня своя жизнь!

— Ты предал его, урод! — Кирилл крикнул, но не тронул, хотя кулаки чесались нещадно. — Ему нужна была поддержка! Он любил тебя! Такое чмо любил… — Он сплюнул Виталику под ноги.

— Я уговаривал его остаться, — посторонившись от плевка, сообщил Виталик. — Я же тоже без парня остался, другого пришлось искать… Сказать, какой их дефицит?

— Нет, ты точно тупой! — не выдержал Калякин. Замахнулся, но опять не ударил, а только пугнул. — Сравнил жопу с ручкой! Твои пиздострадания никому на хуй не нужны! Ты — никто! Ладно, а сейчас расскажи мне, как вы с Егором встречаться начали.

— Тебе зачем?

— Говори, пока морду тебе не разбил! — Кирилл хотел знать всё. Егор замалчивал, а вот у его бывшего можно выведать массу инфы.

Виталик съёжился. Одёрнул рукава, как бы раздумывая, но он боялся и на всё был согласен.

— Ну ладно. По-обычному начали встречаться… В одной группе учились. Смотрю, он симпатичный, не жлоб, вот и подсел к нему, то да сё… Потом гулять пошли. Ну, он тоже геем оказался, вот и начали встречаться.

— Кто кого трахал?

— Тебе зачем?

— Говори! — прорычал Кирилл. — Только не заливай, что только ты его трахал всё время.

— Ну не всё… По-разному… В первый раз я его — это не заливаю! Он девственником был, смущался, как целка, боялся всего. Потом начал учиться, смелее стал, тогда уже по-разному. В общем, он хорошо научился… — Невольная сальная улыбка расползлась во всё лицо Виталика. — Проблема была с хатой: негде было трахаться. То у него кантовались в общаге по выходным, когда никого нет, то у меня в комнате на квартире, пока хозяйка на работе. Один раз в кинотеатре было… последний сеанс, мы одни… Трахался Егор неплохо, минет делал… Только он какой-то… ну… странный был… правильный дюже. В село к себе потащил, с мамкой знакомил… Она тоже со странностями… Оно мне надо? Выбирать просто на тот момент не из кого было.

Кирилл зверел с каждым словом. Начиная с того, что прыщавый урод первым взял Егора и заканчивая циничным пренебрежением, с которым охуевший ботаник говорит о порядочной семье. Гнев паром валил из ушей.

— Закрой хавальник! — встряхивая за грудки, прорычал он. — Ещё одно ёбаное слово из твоего уебанского рта, и я сам научу тебя вежливости! Хочешь проверить, какой из меня учитель? Говори, урод! — Кирилл тряхнул ещё раз, сильнее. Затылок Виталика с глухим звуком стукнулся о стену, рука, останавливая, вцепилась в предплечье обидчику.

— Не хочу, — заикаясь, промямлил он. — Пусти… Пусти… Пожалуйста. Я не понимаю, при чём здесь Егор? Я его почти не помню. Он мне не нужен. У меня были другие парни, получше него… Он обычный деревенский тупица…

Кирилл ударил. Не собирался бить, но глаза застлала алая пелена, а после пальцы сами сжались в кулак и засадили под дых.

— Дерьма давно не жрал?

Согнувшийся пополам Виталик издавал какие-то звуки, причитания. Кирилл пнул его под зад. Виталик развалился на изрытом ямами асфальте, одежда измаралась в пыли, из сумки высыпались разноцветные тетради и ручки, Кирилл на них наступил.

— Ты у меня сейчас собственное дерьмо сожрёшь! Всё дерьмо, которое может произвести твоя раздолбанная пидорская задница! И я чую, что уже пованивает: такие тупые уроды сразу в штаны кладут!

Виталик, как огромный раскормленный червяк, возился в пыли, пытаясь подняться на колени. Шипел, смотрел на ладони — они были в грязи и самую малость в царапинах и крови. Грозился что-то себе под нос.

— Я не понимаю, — более внятно пробормотал он. Кирилл наклонился над ним, давя на чувствительные точки, стиснул пальцами напряжённую шею, зафиксировал, не давая встать.

— Потому что ты тупой уебан, поэтому и не понимаешь, — выплюнул он и присел на корточки. — Извиняйся. Перед Егором.

— Но его нет!

— Я ему передам. Извиняйся. За всё извиняйся. — Кирилл сдавил шею сильнее. Виталик взвыл, захныкал, лицо приобрело жалкое выражение.

— Я извиняюсь! Извиняюсь! Перед Егором! За всё!

— И признаёшь, что ты тупой уебан, — подсказал Калякин.

— Признаю! — вопя от боли, выкрикнул Виталик.

— И недостоин Егору зад лизать.

— Да! А-аа! Отпусти!

Кирилл, вставая, толкнул. Голубец не упал, у него только руки подогнулись, а так он устоял на четвереньках. Жмурил глаза, тихо хныкал и подвывал. Уёбище лесное, Егора он чпокал, ага. Ссыкло вонючее. Кирилл плюнул ему на спину и, отряхивая ладони, пошёл к воротам.

— Почему он тебя подослал? — понеслось сзади. — Егор любит меня до сих пор?

Ох сколько чванства, высокомерия и тупости было в этом голосе! Калякин развернулся на сто восемьдесят градусов. Шагнул к поднявшемуся на колени Виталику — тот сразу попятился, — и остановился.

— Егор любит меня. А я люблю его. А тебя никто не любит и никогда любить не будет. Потому что ты не человек, а дерьмо собачье.

Кирилл вновь развернулся и вышел за ворота. Засунул замёрзшие руки в карманы куртки и устремился по серой улице ко двору, в котором оставил машину. Не видел пешеходов, не видел несущихся автомобилей, не видел сигналов светофора, опадающих на голову листьев, рекламы и домов. Представлял Егора с жалким, только что растоптанным, хнычущим чмом. Сердце ныло. За что Егор полюбил этого отброса? Как мог ему отдаться? Конечно, тогда они были детьми, Виталик первым обратил внимание на застенчивого парня, запудрил ему мозги, навешал лапши, наобещал чего-нибудь, возможно, даже прошёлся по его самооценке, понизив её на несколько уровней, манипулировал.

И всё же Егор любил этого уродца. Он сам говорил это. Кирилл помнил, какой при этом был у него затравленный, полный боли взгляд, какие глубокие раны оставило на душе предательство и как долго ему самому пришлось пробиваться сквозь броню недоверия. Кирилл признавал, что сам не сахар, но было как-то… несправедливо. Несправедливо, что Егор, его девственность, первые нежные чувства, трепетная открытая первая любовь достались другому. Слизняку, который не любил, не ценил, а только использовал для своих целей, донжуан прыщавый.

Деревенский парень Егор нуждался во внимании, в друзьях, вот и повёлся. Как любому семнадцатилетнему, ему хотелось секса, большой и чистой любви. Хорошо воспитанный на старых традициях, он, естественно, верил, что любые отношения искренни, а чувства взаимны, бескорыстны и навсегда. Это не так, совсем не так. Существует секс ради секса. Красивые слова ради секса и даже признания в любви, обещания звёзд с неба ради секса. Что угодно до секса и дырка от бублика после него. Кирилл об этом мог роскошную книгу написать, если бы умел складно писать. С Егором у него всё было наоборот. Не так был важен секс, как желание просто быть рядом, смотреть в выразительные колдовские глаза и держать за руку.

Егор обжёгся, сильно повзрослел. Перемолол предательство. И вот опять. Кирилл ненавидел себя, ненавидел весь свет. Хотя после извинений Виталика ему стало легче.

Когда Калякин уже подходил ко двору, затрезвонил мобильник. Он догадался, кто это и был прав — мать. Елена Петровна потеряла сына и паникует, как бы он не удрал из-под контроля и не ускакал к своему пидору. Или его брату, который находится ближе.

Продолжая шагать, Кирилл приложил трубку к уху и традиционно не произнёс приветствия.

— Кирилл! Где ты? Что ты делаешь в институте управления и права?

Кирилл запнулся на шаге, чуть было, нарушая собственные запреты, не вопросил: «Откуда ты знаешь?» — и не побежал со всех ног прочь, пока его не догнали. Но было поздно: он уже завернул за угол многоэтажки и попал в поле зрения матери. Та в брючном костюме, на высоком каблуке стояла у распахнутой дверцы своей маленькой «Тойоты» с телефоном у уха, второй рукой упиралась в бок. Машина перегородила въезд — и выезд — во двор, раскорячилась посреди дороги.

— Кирилл! — Мать видела его, расстояние между ними насчитывало меньше десяти метров, но всё равно говорила в трубку. — Кирилл!

Как же он устал от шпионства! Неужели они засунули маячок ему в машину?

Калякин, опустив смартфон, подошёл, встал рядом. Мать тоже убрала мобильный.

— Кирилл, зачем ты сюда приехал? — Несомненно, она знала, что в институте по соседству с этим двором учился Егор.

Кирилл не ответил. Мать состроила недовольно-обиженную рожу.

— Сколько можно молчать, Кирилл? Мы с отцом заботимся о тебе. Мы тебе не чужие. Мы любим тебя. А ты… ты опять за своё.

— Я люблю его, мам, — первый раз за неделю подал голос Кирилл, тихо и апатично, — а вас — нет.

— Что ты такое говоришь? — ужаснулась она вполне натурально, заломила руки.

— Вы сделали из меня предателя.

Мать возмущённо задрала нарисованные брови, покачала головой, что-то фыркнула.

— Снимите запреты, мам, отмените свой ультиматум. Дайте мне Егора успокоить. Хотя бы просто успокоить по телефону.

Вместо разрешающего ответа Кирилл увидел непреклонно сжавшиеся ярко-красные губы. Всё ясно. Он сплюнул и ей под ноги и зашагал к своей машине. Грудь сжимала глухая тоска.

88

Пашка Машнов подошёл к нему через две недели, в первый день октября. Встретил на улице возле института. День был хмурым, темнело, по небу неслись свинцовые дождевые тучи, ветер задувал за воротник. В лужах на асфальте отражался скучный, замызганный город. Грязь тонким слоем липла к подошвам кроссовок, забивала протектор.

Пашка был одет в лёгкую болоньевую куртку, нос покраснел, того и гляди из него потечёт.

Он приблизился, как-то боком, озираясь на обходящих лужи студентов, будто боялся быть застуканным с пидором или чувствовал вину перед ним. Кириллу было насрать, он остановился-то только потому, что у него подушечка арбузной жвачки в грязь упала, а другая не желала из фольги выковыриваться.

— Здорово, — смущённо и немного заискивающе заглянул в глаза Пашка.

Кирилл покосился на него и не ответил, вернулся к выковыриванию жвачки.

— Да ладно тебе дуться, всё же нормально, — продолжил Пашка беззаботно и даже весело, как будто они всего-навсего настучали друг другу совочками в песочнице. И всё же он робел, жался, как цыплёнок, глубоко засунув руки в карманы вельветовых штанов, перекатывался с пятки на носок.

— Это я дуюсь? — уточнил Кирилл, выковырнув наконец жвачку и отправив её в рот. Арбузная свежесть заволокла мятой горло.

— Ну брось, Кира! — взмолился Пашка. — Ну повыёбывались и хватит! Мне так тебя не хватает!..

Калякин ему поверил. Машнов никогда не умел долго кого-то ненавидеть, злиться, обижаться. Он был отходчивым. В основном это над ним глумились, подшучивали, а он уже через пару дней забывал, общался, как ни в чём ни бывало, лип. Сейчас он побил все свои рекорды по исчезновению из поля зрения, а ведь они всегда были неразлучными корешами, вместе выжрали не одну цистерну пива и водки.

Но себя Кирилл к быстро отходчивым не причислял. К Паше у него имелись особые счёты.

— Ты окно нам разбил, — предъявил он, — и дружков-дебилов на нас натравил.

— Ой, ну, Кирюх… Ну не начинай! По пьяни всё это было! На трезвую я бы ни-ни!..

— Да мне по хую, Паш. Уёбок — вот кто ты. Говори, что надо, а то я дальше в игнор отправлюсь: нет желания с тобой базарить.

— Ну… ну… ну… — Пашка запрыгал перед ним, схватил за рукав, будто задерживая на месте. Преданно заглядывал в глаза. — Ну, извини, блять, Кирюх. Извини дурака. Ты ведь мне как брат! И Егорка… ну, помнишь, я к нему нормально относился, когда ты его обсирал?

Кирилл стиснул зубы. Эти воспоминания он мечтал выжечь из своего мозга.

— Я слышал, он мать в Израиль повёз? — продолжил Машнов. — Ты сейчас один… Скучаешь по нему, наверно?

— Чего тебе надо? — отрывисто, сжав кулаки, процедил Кирилл. Он замёрз и устал от этого разговора. Жвачка потеряла вкус и клеилась к зубам, как сопли. Люди на территории иссякли, в окнах зажёгся свет.

— Пойдём в клубешник? — сразу переключился Машнов. Глазки у него сделались просительные-просительные. — В «Облаках» сегодня вечеринку мутят крутую. Посидим, выпьем… за понимание, а? Мне правда тебя не хватает. Вот тебе, блять, крест! — Он быстро и неумело перекрестился. — Обещаю даже заплатить за тебя.

— Я сам за себя заплачу, — буркнул Кирилл, чувствуя, что даёт слабину. Внутренний голос тут же подсказал оправдания: слишком сильно эмоционально перенапрягся в последний месяц, нужна разрядка, отдохновение, алкоголь до полного отрубона, танцы до упаду, в общем, надо развеяться и выпустить пар.

— Отлично! — просиял Пашка, который, вероятно, и рассчитывал не платить. — Значит, идём?

— Идём, — со вздохом подтвердил Кирилл. Будто себя уговаривал.

— Замётано! Узнаю братуху! Дай пять! — Пашка выставил ладонь.

— Иди в жопу, — огрызнулся Калякин.

— Ну и ладно, — не расстроился Машнов, убрал ладонь. — В девять я за тобой зайду. Не опаздывай — не барышня. Или ты теперь барышня? Какие там у вас с Егоркой роли?— Говорил он беззлобно, по-дружески подтрунивал и только это его спасло. Кирилл снова послал его в пешее эротическое путешествие. Не заметил, как перестал хмуриться и засмеялся. Возвращение приятеля с извинениями пролило бальзам на самолюбие.

Они разошлись по сторонам. Пашка потопал ещё к каким-то корешам, Кирилл сел в машину и поехал домой. Он не видел ничего зазорного в том, чтобы сходить в клуб и оторваться. В конце концов, он не праздновать собрался, а напиться с горя. Чтобы забыться и выплакать потом на плече у друга свои нервы. Он каждое утро думает, что сорвётся, и вот время пришло. Невыносимо дольше сидеть в четырёх стенах одному, тупо пялиться в телевизор, в ноутбук, злиться, рефлексировать, проклинать, молить бога, разговаривать с Егором в мыслях.

Всего один раз. Для разрядки. Вдвоём. Целомудренно.

Потом снова закроется в раковине и будет смиренно ждать окончания госпитализации.

Приехав, Кирилл поел всухомятку, лёг перед телевизором, включил боевик, закутался в одеяло. Дома было холоднее, чем на улице, центральное отопление ещё не работало, греться в родительской квартире с индивидуалкой гордо отказался.

В половине пятого позвонила мать. Кирилл поговорил с ней об учёбе и питании. Сквозь зубы, сухо, но недавно начал отвечать на вопросы: деньги кончались, а кроме родителей, пополнить его бюджет некому. Они восприняли возвращение к нему дара речи, как хороший знак и подвижку к исправлению.

— Вечером с Пашей идём в клуб, не разыскивай меня, — предупредил он.

— Не будем, — уверила мать. — Идите. Молодцы!

Теперь она согласна на Пашку, втянувшего сына в историю с коноплёй, на всю компанию алкашей, которых раньше гоняла из квартиры. Не согласна только на умницу Егора, который благотворно влияет на разгильдяя и тунеядца. Лучше спившийся несчастный натурал, чем счастливый и довольный гей. Л — логика.

Кирилл кинул смартфон на подушку и снова погрузился в грёзы. День, когда Егор и мама Галя вернутся домой, он прокрутил в голове уже три тысячи раз. Боялся, что наткнётся на отчуждение. Потом, когда-нибудь, восстановившись в институте и обретя новую любовь, Егор будет рассказывать, что его предали дважды.

Нет, после двойного предательства Егор замкнётся и не захочет новой любви.

Кирилл его никому и не отдаст. Ни за что. Будет ночевать под его калиткой, ползать на коленях, умолять. И ни за что не попрекнёт деньгами, которые надыбал на операцию.

Звякнул телефон, оповещая о входящем сообщении. Пополнение счёта банковской карты на десять тысяч. Предки на радостях спонсировали его гулянку. Кирилл не удивился.

Пашка пришёл ровно в девять, словно стоял с секундомером у двери и ждал момента вдавить кнопку звонка. Он был при полном параде, в своём лучшем белом вязаном свитере, но всё в той же тоненькой курточке, в которой только мёрзнуть от холода в стремленьи подхватить скарлатину. Кирилл оделся демократичнее — мятые джинсы, байковая клетчатая рубаха, демисезонная куртка, утеплённая бейсболка. Машнов оглядел его скептически, но резюмировал, что по сельской местности сойдёт.

Они поймали такси, доехали до «Облаков», заплатили по полштуки за вход. Столик им достался средненький, у стены, но в бойком месте. Музыка грохотала, светомузыка била в глаза, полуголые девочки сновали туда-сюда, на них невозможно было не обращать внимания. За девочками ходили парни, пытались клеить. Знакомых, которые могли бы нагло вторгнуться в их дуэт, не наблюдалось.

Кирилл пил. Пашка щедро потчевал водкой. Из закуси имелся овощной салат, фрукты и апельсиновый сок. Есть не хотелось — только пить. Много.

— Меня обложили, Пахан, со всех сторон обложили, — с пьяными слезами в голосе пожаловался Кирилл. Собираясь на встречу, он запретил себе затрагивать тему Егора и родительского ультиматума, но алкоголь развязал язык, душа требовала поплакаться в жилетку, причём сочно, с подробностями. Отвыкший от крепких спиртных напитков организм быстро напитался отравой, потеря связи с реальностью становилась явственнее с каждой минутой, Кирилл за ней не следил.

— Вообще-то я их понимаю, — сказал Пашка. Он активно закусывал и был трезвее, хотя не сильно превосходил в ясности ума. — Я вот тоже не хочу созерцать тебя пидорасом, вот хочешь обижайся, хочешь нет. Можешь, мне даже в рожу дать, но я скажу тебе, Кирюха, честно: мне ты нужен гетеросексуалистом. Мне же надо с кем-то баб снимать?

— Никаких баб! — Кирилл решительно поднял руку и покачал указательным пальцем… двумя указательными пальцами. — Я Егору не изменяю. Я люблю его. Ты знаешь, Пашка, что такое любовь? Ты любил хоть одну тёлку? Хоть одну самую сисястую любил?

— О, сопли развёл… Ты мне это кончай! Я в это дерьмо вляпываться не планирую лет до тридцати пяти… или сорока пяти. Только трахать, чпокать и ебать. И никакой любви. Давай выпьем за баб, которые нам давали. Пусть продолжают в том же духе.

Они чокнулись и выпили. Кирилл не почувствовал вкуса водки. Не чувствовал и своего тела, еле-еле управлял руками, ногами и разумом. В желудке плескалось тепло.

— Знаешь, какой он замечательный? Ты видел, какие у него глаза? Чёрные! Как два озера ночью! В них можно утонуть… Блять, я тебе реально это говорю… я тонул в них. Смотрел в них и тонул… А какие руки, какое тело… ты видел? Божественное! А член? Ты видел его член? Сказка, а не член…

— Кирюх, будешь так расписывать, пойду и влюблюсь в него.

— А вот тогда я тебя убью. Чесслово, — заплетающимся языком пообещал Кирилл, поморгал, прогоняя мутную пелену перед глазами. Из-за этой грёбаной пелены он не мог видеть Пашку, Пашка расплывался светлым пятном в разноцветной мерцающей кутерьме и никак не собирался обратно в человека.

— Я тогда тебе во сне являться буду, — пригрозил Машнов, налил ещё. — Вот посмотри туда. — Он ткнул пальцем в сторону мерцающего танцпола. — Видишь тёлок?

Кирилл напряг зрение: светлые, тёмные пятна, руки, ноги, кони, люди.

— Вижу, — преувеличил, чтобы не казаться лохом, он. На всякий случай раскрыл глаза шире.

— Какая нравится?

— Никакая, — честно признался Кирилл, не понимая, как может нравиться то, чего он не видит.

— И Настюха не нравится? — удивился Пашка. — У неё дойки пятого размера, ты ей между них пихал. В какие дырки ты ей только не пихал. — Машнов захихикал.

Кирилл что-то такое вспоминал… в памяти, разгребая коричневые какашки, копались муравьи… тьфу, блять!

— А вон, смотри, новенькая, — продолжил, не обращая на него внимания, Пашка. — Чего-то я её раньше здесь не видел… может, приехала откуда, в универ поступила… Мелкая, но тоже ничего… Попка ладненькая… Не нравится? Я бы сам ей засадил между булочек. Эй, ты чего, Кирюх? — Пашка потормошил его за рукав. — Тебе хуёво? Поблевать?

Кирилл повернул голову, как флюгер, на голос. Попытался увидеть Пашку. Взмахнул рукой, убирая его клешни. Нормально он себя чувствовал… зашибись просто, не надо считать его слабаком…

— Мне зашибись, — сквозь судороги пищевода, выдавил он. — Наливай.

Что-то радостно хрюкнуло, потом зазвенели стаканы, забулькало. В пальцы втиснулось стекло.

— Ты молоток, Кира! Молоток! Пей давай, пока не остыла. Нравится?

— Нравится…

— А девка нравится? Ну, где твоё мужское «я»?

— Нравит…

Пелена. Голоса. Звуки. Пелена. Звуки. Пелена. Пелена. Пелена.

89

Мучила жажда. Желудок настойчиво требовал воды. Будто он весь иссох и сморщился складками, как кленовый лист под палящими лучами. Только вода могла спасти его. Хотя бы один глоток живительной влаги. Нет, не глоток, а целое море. Море воды. Минеральной. Солёной. Рассола. Какое вкусное слово — рассол. Помидорный. Или хотя бы вода, обычная, из-под крана, с привкусом хлорки.

Воды. Дайте кто-нибудь воды.

Кирилл пошевелился, понимая, что спит… вернее, больше не спит.

Во рту гадко пахло. Он не чувствовал запаха, но знал — пахнет отвратительно, как из помойки. А ещё — что рот сухой, как и пищевод, и желудок. И голова кружится, вращается вертолётом. За хером было вчера столько пить без закуски?

Вчера… точно — вчера.

А где он сегодня?

Кирилл попытался открыть глаза, но веки налились… свинцом? Нет, ртутью. Открыть он не смог.

Под затылком — высокая подушка, под спиной — мягкий матрас. Сверху засунут между ног клок одеяла. Неудобный, падла: свернул набок член и прищемил яйцо.

Кирилл дотянулся рукой, поправил.

Кровать. Хорошо. Чья?

Так. Тишина. Приглушённые… стеклопакетами?.. звуки — раздражающие детские вопли, скрип качелей, тарахтенье моторов, стук каблуков по асфальту, лязганье чего-то металлического. Заебали, успокойтесь… Замолкните — голова раскалывается.

Тихое сопенье рядом. Пашка-козёл?

Нет — Пашка после пьянки храпит и брыкается, бормочет что-то во сне, отбивается от чертей и белочек, а это сопенье совсем тихое, мерное, тоненькое… Женское?

Кирилл подпрыгнул, сел. Сразу прошла головная боль и прекратила мучить жажда. Взамен глухо забухало сердце и кровь застучала в висках.

Рядом с ним на кровати, свернувшись креветкой, лежала голая тёлка. Миниатюрная, точёная. Лица почти не видно из-за упавших на него длинных прямых русых волос, практически не спутанных. Торчал лишь один закрытый глаз, остренький кончик носа и круглый подбородок. Щека приплюснута подушкой. Согнутая рука закрывала медленно вздымающуюся грудь, не очень-то выдающуюся, размера второго-третьего. Из-за позы худые ноги были чуть раздвинуты, между ними…

Хватит!

Кирилл чуть не заорал. Ужас обуял его. Волосы встали дыбом, прошиб пот. Он быстро откинул одеяло с себя, надеясь, что на нём внезапно окажутся трусы, ватные штаны и, желательно, чугунный пояс верности. Ещё когда поправлял член, он убедился, что без белья, но всё равно надо было увидеть это своими глазами, будто только так он готов поверить…

Кирилл метнул взгляд на пах, и паника достигла предела: член стоял! Да, блять!

Это утренний стояк! Всего лишь утренний стояк! Он не возбудился на голую бабу!

Он не трахал её! Не прикасался! Он не изменял Егору!

Кирилл рывком, будто надеясь убежать из самого страшного кошмара, свесил ноги на пол, подался вперёд, вставая, но… ступня попала на что-то склизкое, противное, как банановая кожура, проехалась по нему. Калякин опустил голову и чуть не разрыдался: презерватив! У кровати… у его собственной кровати, в его квартире — он только что это осознал… валялся свёрнутый соплёй гондон, розоватый, с пупырышками, а в нём, раздавленная его ногой, растеклась мерзкая тухлая молофья.

Это пиздец. Пиздец всему.

Немного мести

Кирилл измученно застонал. Захныкал. Заплакал. Заорал. Бессвязное «А-аа!» разнеслось по комнате и разбилось о стены. Вскочив, он пнул презерватив, мечтая зашвырнуть его, как мяч, пробить стекло, на головы визгливым детям, но тонкая плёнка не объёмная сфера, подцепить с психа не удалось, и лишь пятка проехалась на скользкой резинке по гладкому ламинатному полу.

— Сука! — сжимая кулаки, сгибаясь пополам, заорал он сквозь зубы. Потом осел на пол рядом с гандоном и лужицей вытекшей спермы, прислонился спиной к кровати, подпёр лоб ладонями.

Тёлка на кровати зашевелилась.

— Потише можно? — выпяченными со сна губами почти неразборчиво пробормотала она. — Я же спать хочу…

Кирилл повернул голову, чтобы увидеть, как тёлка распрямилась из позы креветки, почесала живот, подмяла под щёку подушку, затем стянула под бок одеяло и перекинула через образовавшийся бугор стройную ногу с розовым лаком на ногтях. И всё это, не открывая глаз и продолжая спать. Первым и казавшимся единственно правильным порывом было схватить её за ногу и вышвырнуть из своей квартиры, пусть бы летела туда, откуда пришла, но сил подняться, сил воевать не осталось. Жажда иссушала, головная боль давила на череп, а силы, которые ещё оставались, он потратил на бессмысленный выплеск эмоций. Хотя, возможно, смысл был — выпустил пар и вернул способность к трезвому мышлению. Главное, не пороть горячку, логически рассуждать, как это всегда делал Егор.

Кирилл внимательнее посмотрел на девушку. Глаза сразу сдавило болью, но он постарался не отводить их. Смог бы переспать с этой шлюшкой? Сейчас нет, а в прежние времена — да запросто! Не толстуха, не уродина, жопа, сиськи на месте, доступная, в рот возьмёт без приглашения, мозги ебать заморочками про вечную любовь не будет — чего ещё пацану надо? Он таких пачками в свою постель таскал и каждую не по одному разу.

Второй вопрос, посложнее — мог ли он сегодня ночью чпокнуть её? Кирилл попытался вспомнить, но не получилось. Насчёт вчерашнего в голове была пустота. Пелена. Последнее, что он помнил, это как к ним подсаживался народ, Никитос вроде с ними был. Они базарили, мирились, братались, пили. Откуда взялись девки и конкретно эта тёлка точно не помнил. Однако своё состояние хорошо представлял — крайне упитое уже на середину вечера. До провалов в памяти. Как он вообще домой попал?

Глаза всё глядели и глядели на спящую тёлку, голова болела. Отбросив посторонние размышления, Кирилл усилием воли сосредоточился на главном: мог ли? Неважно, что он не помнит фактов, ведь вопрос звучит: «Мог ли?» Мог ли он пьяный в хлам отъебать бабу? Раньше это отлично получалось. Ну не в ста процентах случаев, но в девяти из десяти раз. Примерно.

Блять.

Зло разбирало на самого себя. На свою нормальную эректильную функцию, провались она пропадом! Кирилл ещё раз посмотрел на член, будто прямо сейчас, как грёбанный Шерлок Холмс, по каким-то обыденным деталям каким-то дедуктивным методом за считанные секунды раскроет тайны вселенной. Не Шерлок Холмс он! Он тупой безмозглый баран, которого поманили морковкой, и он пошёл! Кирилл был уверен, что тут руку приложил Паша. Угорали теперь над ним во все глотки. Или нет, скорее не угорали, а вполне искренне лечили от пидорства: «Ты мужик! Молодец, Кир, ты мужик! Ну какой ты пидор? Врал ведь про пидора!»

Суки. Все друзья суки.

«Они снова для тебя друзья?» — издал ехидный смешок внутренний голос.

Голая задница на твёрдом полу затекла, левая, неудобно вывернутая нога при попытке разогнуть её пошла острыми иглами. Кирилл закусил губу и стал растирать лодыжку. Зверская боль от тысяч тонких уколов придала ему злости — на всё происходящее и на разлёгшуюся в его кровати бабу.

— Ты кто такая? — цедя сквозь зубы, спросил он, хотя девка вроде как спала, посапывая, подёргивая губами. Невинная такая, ути-пути-боже-мой. Подъём, блять, шалава!

Тёлка недовольно задрыгала ногой, заелозила, уткнулась носом в скомканный край одеяла. Не спала, значит. Дремала. Или притворялась. Она тоже вчера бухая была? Головка бо-бо? А кого это ебёт?

— Ты кто такая? — повторил Калякин настойчивее. — Слышь, с тобой разговариваю! Проснулась, блять, быстро!

Девка забубнила что-то нечленораздельно-нецензурное, но, как сломанная шарнирная кукла, или лучше сказать, как зомби из могильной ямы, поднялась из груды одеяла и села, беспомощно опустив руки, сгорбившись. Русые волосы соскользнули на плечи, личико открылось смазливое, но опухшее и с сеточкой вмятин от складок постельного белья, с размазанным макияжем — так и выглядят на утро шалавы. Глаза она приоткрывала и закрывала, взгляд и поза вопрошали: «Ну что тебе, козёл, надо?»

— Машка я, — проворчала она. — Ты, что, блять, не помнишь? — Её «что» звучали по-гопницки как «чё» и только жвачки во рту не хватало, да ещё семок и сиги.

— Какая, нахуй, Машка? Что ты здесь забыла?

Машка ощетинилась, распахнувшиеся глаза стрельнули агрессией:

— Ты, урод! Ты сам меня пригласил! Трахал меня!.. А я девственницей была! Ты!..

— Заткнись, нахуй! — у Кирилла возникло желание вломить ей. — Я бухой был, у меня не встаёт у бухого! — Дляпользы дела он лукавил. Всё бы отдал, чтобы на прошедшую ночь стать импотентом.

— А у кого, у меня, по-твоему, вставало? Я сама себя девственности лишила? — Машка перегнулась над дальним краем кровати, что-то там высматривая, потом переползла к другому. Сиськи болтались. — Вот! — ткнув пальцем в презерватив, крикнула она. — Твой гондон! И ты гондон, раз не помнишь!

У Калякина лопнуло терпение… ну, или сдали нервы. Он вскочил, схватил всё ещё свисающую с края девушку за предплечье и, приподняв, с силой швырнул спиной на матрас.

— Рассказывай всё, блядина ёбаная!

— Урод! — крикнула она инстинктивно. Но испугалась, здорово испугалась. Защищаясь, потянула на свои мослы одеяло.

— Говори, кто ты и как попала сюда! — Кирилл нависал над кроватью, готовый применить грубую силу. — И правду говори, не вздумай пиздеть!

— Машка я, говорю же! — она вместе с одеялом отодвинулась ещё дальше, чуть не свалилась с другого края. — Мы из клуба вчера ушли вместе! Нас Пашка привез сюда на такси! Ты нас сам пригласил! И меня!.. А потом мы в кровать легли, и ты меня девственности лишил…

— Заебала, блять, шкура! Ты со всем городом перееблась, а на меня сваливаешь?

— Нет! Мы трахались!.. Вот! — Машка, двигая жопой и ногами, отползла и показала бурое пятно на простыне размером с недоразвитый кленовый лист. Засохшая кровь. Кровь…

Кровь прилила Кириллу к голове и резко отхлынула. В глазах помутилось. Он ткнул в Машку пальцем.

— Врёшь! Врёшь! Я не трахал тебя! Я голубой! У меня есть парень!

Калякин закрыл лицо ладонями и ещё секунду, и опустился бы задом на кровать, разрыдался, но дверь открылась, и в комнату на заплетающихся ногах вошёл Пашка. На нём были только боксы в красную полоску. Он протирал вывернутым запястьем узкие, как у китайца, глаза и им же тёр нос. Волосы стояли дыбом и в разные стороны.

— Чего вы тут орёте, а? — сквозь зевок, поинтересовался он, и сам плюхнул костлявую жопу на кровать. — Машка, привет! Ну как тебе Кирюха — супермен?

Машка оскорблённо отвернулась. Кирилла от глухой тоски снова кинуло в гнев.

— Ты что, здесь ночевал?

— А где мне ещё ночевать? — по-свойски развёл руками Машнов. — У меня денег на такси больше не было. Да ты не ссы, Кирюх, я вас не подслушивал, я сразу заснул — в зале на диване. Комары закусали. Ты хоть бы москитную сетку….

— Я тебе сейчас такую сетку!.. — проскрежетал зубами Калякин и, схватив чунеющего Пашу за плечо, выволок из спальни, бросил спиной об стену между ванной и туалетом. Паша приложился затылком о выключатель, зашипел. Зажмурил глаза и обиженно схватился за ушибленную тыковку.

— Ты сдурел? Шишка же будет!

Кирилл протянул руки, чтобы схватить его за грудки, но пальцы цапнули лишь воздух у голых ключиц, и пришлось припереть к стенке, уперев руки Машнову в плечи.

— А ты не охуел? Ты захуем мне эту блядь подсунул? Я же тебя просил, Паша!

— Не подсовывал я тебе никого! — на чистом глазу ответил Пашка и оттолкнул. — Ты сам её захотел. Она вообще-то с Никитосом пришла, а ты отбил. Я-то тут при чём? Я просто вас до дома доставил, а то ты прямо в клубе её пялить собирался.

Паша говорил с такой искренней обидой на недоверие, что Кирилл поверил. Сдался, принял наконец свершившийся факт. Мотнул головой, надеясь, что этого хватит в качестве извинения. После обречённо привалился к двери туалета, попутно и совершенно ненужно отметив, что всё ещё абсолютно голый, прикрыл ладонью гениталии. Сокрушенно вздохнул. Пенять на друга не стал.

— Паш, у меня же Егор есть… Почему ты меня не остановил?

— А я знаю? Я и сейчас нихрена не соображаю, а вчера мы восемь пузырей водки раздавили…

— Паш, ты должен был меня остановить…

— Ну извини, братан. Ну сглупил. Я же не знал, что у тебя так серьёзно. Я же нихуя в ваших пидорских вещах не соображаю. Подумал, ты сиськи увидел и вылечился от гомосятства. Я же не знаю, как это происходит у вас, я же не пидор. Ну извини, Кира. — Паша тоже сокрушался и раскаивался, преданно смотрел в глаза. Кириллу с каждым его словом становилось хуже, желание жить таяло песком сквозь пальцы. Накатывала безнадёга. Калякин понимал, что можно не говорить Егору, тот никогда не узнает, но эта ложь отравит их отношения. Егор будет верить ему, а он будет улыбаться любимому, строить планы и каждую минуту напоминать себе, что изменил, что теперь по-настоящему предал. Ложь убьёт их любовь. Признание в измене, пусть пьяной, нечаянной, навсегда лишит доверия и тоже в конце концов убьёт любовь.

Но что свершилось, то уже свершилось. Блять, как хуёво! Долбанный еблан!

Кирилл почесал яйца и тихо спросил:

— Значит, я правда её отчпокал, Машку эту?

— Правда, — вздохнул Пашка и сделал движение, будто лезет в карман за сигаретами, но в его боксах не было карманов, и рука разочарованно повисла. — Я сказал, что не слышал… но я слышал, как вы с ней… Я не подслушивал, братан, просто вы громко… Как бы тебе от соседей за шум не прилетело.

На обеспокоенный тон Кирилл даже не улыбнулся, и в голове не пронеслись тридцать три способа, как отучить соседей жаловаться. Он стоял мрачный, думал. Полумрак прихожей утолял головную боль.

— Она правда целкой была или брешет?

— Откуда ж я знаю? Это надо у тебя спрашивать, ты ж её шпилил.

— Не помню нихуя, — признался Кирилл.

— А гондон надевал? Я видел, там гондон валялся.

— Надевал…

— Тогда не парься, чувак: алименты платить не придётся. — Пашка легко перешёл на беззаботный тон, прикалывался. — А ей восемнадцать есть?

— Не знаю, — встревоженно протянул Калякин.

— Тогда ты с ней повежливее, а то заяву накатает. Восемь лет дадут. — Пашка укоризненно покачал головой, потом заржал. — Что, испугался? Ну и рожа у тебя! Расслабься, шучу я!

— Придурок, блять. Не смешно нихуя, — сообщил Кирилл, хотя уже заулыбался: Пашка был в своём репертуаре, и его шуточки были как в старые добрые времена и их не хватало.

Внутренний голос саркастически фыркнул. Ничего не сказал, просто фыркнул. Это насторожило Кирилла больше, чем самое красноречивое ворчанье, все слова он договорил сам. Старые добрые времена, значит? Пашкиных шуточек не хватало? Правильным путём идёшь, товарищ! Может, сразу пойдёшь и кинешь девке вторую палку? Потому что первый шаг от Егора, радуясь тупым Пашиным подъёбкам, ты сделал! Забыл, что этот урод натравил на вас пьяное быдло и разбил стекло в доме? Чего уж теперь об измене горевать, если тебя к прежним временам потянуло?

В мозгу Кирилла сработал стоп-кран, смех оборвался.

— Правда, Паш, не смешно нихуя. Я, блять, Егору изменил. Я и так перед ним кругом виноват, а как про девку эту рассказать… ума не приложу.

— Тю! Проблем-то! Не рассказывай. Я — нем, как рыба.

Кирилл кивнул, чтобы отвязаться. Голова разболелась с новой силой. Стоять голым было неуютно.

— Ладно, пойдём, — буркнул он и направился в спальню. Прикрыл причиндалы ладонью.

Воздух в комнате стоял спёртый, насыщенный перегаром, вонью грязного белья и немытых тел, с привкусом спермы. Льющееся сквозь прозрачный тюль яркое солнце контрастировало с тяжёлым запахом и бедламом из разбросанных по полу вещей. Предосторожность Кирилла не понадобилась: Машка спала или лежала с закрытыми глазами, и он убрал руку от паха. Взял в шкафу чистые трусы, когда повернулся, Машка уже смотрела на него. Пашка бесцеремонно развалился в кресле, вертел на пальце взятый откуда-то с полки брелок с ключами от квартиры. Звяканье металла раскалывало Кириллу черепушку.

— Заебал, — сказал он Машнову и, больше не думая прикрываться, сел на кровать. Просовывая ноги в трусы, повернулся к тёлке. — Значит, мы всё-таки трахались?

Машка фыркнула, посмотрела на Пашку, тот, прикалываясь, кивнул на Кирилла и покрутил пальцем у виска. Калякину было пофиг на их приколы. Он встал, подтянул трусы.

— Идите по домам.

— Прогоняешь? — спросил Паша.

— Да, — ответил Кирилл. — Всё, Маша, доспишь дома. Уёбывай из моей кровати.

— Хамло, — обозвала Машка и, не стесняясь двух посторонних парней, встала и стала собирать с пола вещи, одеваться — стринги, лифчик, юбка, кофта. Кирилл скрестил руки и наблюдал, чтобы лишнего не прихватила. Пашка смотрел во все глаза — наверно, дома дрочить будет, или уломает на перепих с ним по дороге.

Одевшись, Машка подошла к зеркалу, поправила причёску, вытянула губы, потом раздвинула их, провела языком по зубам, снова вытянула. Обезьяна.

— Эй, — напомнил Кирилл. Девушка повернулась, прошествовала к нему.

— Встретимся вечером?

— Проваливай, — сказал Кирилл.

Маша сморщила симпатичное личико до состояния печёного яблока.

— Разве так разговаривают с дамами?

— Ты не дама, ты блядь.

— Оскорбляешь, потому что парню своему изменил? Ладно, где тут у тебя сортир?

— На улице поссышь. Паш, ты её привёз, ты её и уводи отсюда.

Пашка отложил диск на полку и встал. Его непривычно серьёзный вид так и говорил, что он понимает причину резкости друга и сдвинутых бровей и не осуждает. Наоборот — готов помочь.

— Я бы всё равно с тобой встретилась, голубой, — игриво сказала Машка и, виляя бёдрами, вышла в прихожую. Кирилл видел, как она надевает туфли. К нему приблизился Пашка, подтянул трусы.

— На твоём месте я бы не плевал в колодец, — заговорщицки посоветовал он.

— Иди в жопу.

Паша заржал и отправился одеваться.

Кирилл остался один в своей квартире только через десять минут. Посидел в туалете, выпил два литра холодной воды из-под крана, почистил зубы. Сушняк притупился, а тоска нет. Наоборот, в одиночестве стало хуже — стало не на кого злиться. Кроме, как на себя.

Он включил в спальне телевизор на полную громкость, чтобы голоса проникали в мозг и отвлекали от желания повеситься. Нашёл развлекательный канал, стэнд-ап-шоу, стоя перед экраном, прилежно пытался вникнуть в суть трескотни пидористического вида клоунов, но юмор, если это был юмор, проходил навылет, не задерживался в голове. Грязь опрометчивого поступка жгла кожу. Калякин пошёл в душ и не выходил оттуда около часа — мылся, думал. Никак не мог определиться, признаться Егору или утаить. Чаша весов склонялась в сторону признания, потому что отношения с Егором нельзя строить на лжи. Всё тайное всегда становится явным — это аксиома, тем более в тайну посвящены третьи лица, а лжи Егор не простит. Признание облегчит, конечно, душу, но спасёт ли оно любовь со стороны Егора? Всепрощению, свойственному старшему Рахманову, наверняка есть границы.

Шантажировать деньгами и заставлять быть с собой? Это получится не семья, а пытка. Егор ведь тоже боялся его потерять, предполагал, что снова в характере верх возьмёт городской мажор и утянет на прежнюю заманчивую развесёлую дорожку. Клубы, выпивка, шкуры в постели — прежняя дорожка. Но не заманчивая — кривая. Кирилл сожалел. Он подозревал, что сорвётся, и сорвался. Себе этим не помог, а только усугубил. Не хотел больше срываться. Лучше взорваться, как перегретый паровой котёл, но иметь чистую совесть к возвращению Егора. Впрочем, она уже замарана.

Жутко болела голова. Кирилл нашёл в аптечке анальгетик, запил таблетку водой, постоял у открытого окна на кухне. Не видел, что происходило снаружи — смотрел внутрь себя, осмысливал свою жизнь. Боль утихала медленно и слабо, и он пошёл в кровать, надеясь ещё поспать и так дождаться действия лекарства. На пороге спальни остановился: от бардака и вида скомканного одеяла желудок дёрнулся к горлу.

Поздно уже пить боржоми.

Кирилл преодолел брезгливость, расправил простыню и одеяло, взбил подушки. Сел на ту половину кровати, где проснулся утром. Поспит, а потом поменяет бельё. Кстати, сколько времени и какой сегодня день недели? Пятница, суббота? А, похую! Обойдётся институт без него, а он без института.

Кирилл лёг, повернулся на бок. Бельё действительно гадко пахло — какими-то женскими духами, немытыми телами, спермой, потом. Лучше поменять бельё прямо сейчас, чтобы не стошнило и не напоминало. Он поднял голову от подушки, намереваясь встать и заняться, да так и замер, потом беззвучно завыл, ударил себя по лицу и разметал подушки. Они не упали с кровати, лишь чуть-чуть сменили дислокацию.

Запах Егора! Две недели не менял белья, засыпал и просыпался, чувствуя ароматы лосьонов, шампуней и дезодорантов любимого. Может, они и выветрились давно, но Кирилл свято верил, что чувствует тепло тела Егора, спавшего на этих простынях, и его запах. Он собирался так проспать до прилёта Егора, пока снова не затащит его в постель и не пометит чистое бельё его запахом. Он хранил этот запах, как хранят мощи апостолов, а теперь этой реликвии нет, всё пахнет блудной девкой.

Это стало последней каплей, источившей шаткое самообладание. Калякин упал лицом в подушки, зарыдал.

90

Мать позвонила в два часа дня. Кирилл заколебался, отвечать ли ей, потом ответил. Он лежал в кровати, на чистом постельном белье, пахнущем кондиционером с морской свежестью, смотрел поганенький боевичок со Сталлоне и тихо ненавидел себя. Весь мир, включая мать, он тоже ненавидел. Головная боль стала практически незаметной, а жажду он утолял купленной минералкой, бутылка стояла на тумбочке.

— Слушаю…

— Кирилл, у тебя всё в порядке? — без приветствий вкрадчиво поинтересовалась мать. Ух ты, ей есть дело до его состояния! Надо же!

— А что? — буркнул он.

— Ты сегодня не был на занятиях. — Вот теперь Кирилл узнавал свою дорогую мамочку и даже не удивлялся, что она в курсе прогула.

— Не был и что?

Мать немного помолчала, потом спросила:

— Ходил вчера с Павлом в клуб?

Ага, кривая дорожка её занимала больше, чем пропуск занятий. Ради возвращения к истокам она готова простить прогулы и многое другое. Наверно, даже всё. Обзови он её сейчас дерьмом собачьим, наложи кучу посреди её любимой гардеробной и даже на обеденный стол в тарелку с котлетами, она и ухом не поведёт, только скажи, что выебал девку. Ещё и бабла отвалит.

— Ходил.

— Хорошо отдохнули?

— Плохо.

— Почему плохо?

— Потому что голова болит, — огрызнулся Кирилл. — Слушай, ма, ты чего такая добренькая? Ты меня раньше всегда из-за клубов пилила, чего ж теперь ты одобряешь? Не пойду я туда больше!

— Почему?

— Не хочу! Не нравится мне там! Всё, разговор окончен!

Кирилл отшвырнул смарт на край кровати и уставился в телевизор. Дряхлый киллер с дикими криками пожарным топором мочил молодого конкурента-бодибилдера, бодибилдер мочил Сталлоне. Кириллу тоже хотелось кого-нибудь замочить. В особо жестокой форме.

Вечером, около шести, позвонил Пашка. Кирилл, не беря в руки смартфона, глянул на экран и не стал отвечать. Не видел необходимости разговором с недодругом разрушать уютный кокон, сотканный из боли, отчаяния и боевиков. Только он, кровать и чай с солёными крекерами.

Мелодия проиграла три раза и замолкла. Калякин надеялся, что Паша уймётся и не будет названивать каждые полчаса, и не придётся открытым текстом посылать его на хуй. На Пашу он злился не больше, чем на себя или других людей, просто невмоготу было с кем-либо общаться. Лучше тупо смотреть телевизор и забыть про свою промашку.

Но мысли иногда лезли. Закрадывались соблазны спустить свою рефлексию на тормозах. Егора нет, связи с ним нет, ну откуда он узнает про измену? Да и какая измена, если они расстались? Чего ради гадать сейчас, если впереди несколько месяцев порознь? Возможно, Егор, вернувшись домой, вообще не захочет его видеть, вот и не придётся оправдываться за измену. А если бросить, реально бросить Егора самому, забить на него, то уже точно не понадобится стоять с повинной головой и унижаться.

Мысли были скользкие, противные, будто дерьмо из деревенского сортира, и такие же вонючие. Кирилл чувствовал, словно снова проваливается в выгребную яму, и фекалии заливают рот, уши, глаза. Но эти мысли были. Их шептал даже не внутренний голос — они возникали откуда-то из подкорки, глубин подсознания. Мысли труса, мысли ничтожества. Пойти сейчас пить-гулять, чтобы уже совсем отрезать себе дорогу назад.

Когда снова зазвонил телефон, Кирилл взял его, только чтобы отвлечься от этих бредовых мыслей. На улице стемнело, а он не вставал, чтобы зажечь свет, поэтому в комнате висел синий мрак, рассеиваемый отблесками телевизионного экрана и вот теперь — смартфона. На дисплее высвечивался незнакомый номер. Сердце ёкнуло — вдруг это Егор?

— Алло, — сказал он и прокашлялся.

— Кирилл, это ты? Приветик! Узнал?

Голос был женским и принадлежал… кажется, Машке. Ну да, чудес не бывает. Да и номер был российским.

— Узнал, — буркнул он недружелюбно. — Что тебе надо?

— А что ты такой злой-то? — наехала Машка. — Не проспался ещё? Я, может, тебе встретиться предложить хочу.

— Тебе Паша мой номер дал? Скажи, я его урою за это.

— Так мы встретимся или нет? — проигнорировала его замечание Машка. — В клуб какой-нибудь прокатимся, а потом… ты меня девственности вчера лишил, и я теперь дальше учиться хочу. — Тон её был смесью грубости и заигрывания. Типичная шкура, которой пацан всё должен за перепих. Есть на свете нормальные бабы?

— Мы не увидимся и забудь мой номер, — сказал Кирилл и оборвал связь, раньше, чем услышал бы ещё что-то. На дисплее появились часы, на часах — двадцать сорок восемь. Зашибись, весь день провалялся, аж бока устали лежать.

Калякин сел, смочил минералкой горло, сходил в туалет и вернулся на стерильную, никем не помеченную, кровать. Мысли опять вернулись к Егору и к ситуации, в которую попала их любовь. Дико хотелось плюнуть на всё, рвануть в деревню, разыскать Андрея, узнать, как связаться с Егором и поговорить наконец с ним, покаяться во всём, сказать, что безумно любит, спросить, как поступать дальше. Егор умный, умнее его, рассудительный, не такой горячий и импульсивный, у Егора всегда есть ответ, представление, как поступить правильно.

Кирилл ощущал, как подрагивают мышцы в ожидании приказа хватать ключи и бежать к машине, ехать, почти отданного, повисшего на кончиках нервов.

Искушение. Соблазн.

Нельзя.

Нельзя. Нельзя. Нельзя.

Он тряхнул головой, запустил пальцы в длинные, практически как у Егора, волосы, сжал. Нельзя. Нельзя вести себя как бездумный подросток. Поедет, обрадуется, Егор выслушает, поймёт, простит и тоже обрадуется, а Санёк и Ленка Калякины не обрадуются, совсем. Нельзя забывать, что они не подвержены импульсам, что они бдят, денно и нощно. Нельзя из-за нескольких часов, минут общения с Егором ставить на кон его судьбу и благополучие семьи.

Потерпит, а пока найдёт выход, как оправдаться за секс, который даже не помнит.

Блять, его лишили даже фотографии Егора, стёрли из памяти смартфона.

По квартире разнеслась мелодичная трель дверного звонка. Кирилл сдвинул брови, прислушиваясь, но видеть и слышать через несколько бетонно-гипсовых перегородок, он не умел. Надо было или идти открывать, или не двигаться и ждать, когда незваные гости сами уйдут. Он никого не звал и видеть не желал, даже в интернет за целый день не заходил.

Трель повторилась, потом ещё несколько раз, не смолкая.

Любопытство пересилило хандру. Встав, Кирилл на цыпочках прошёл сквозь тёмную прихожую и припал правым глазом к дверному глазку. В хорошо освещённом подъезде стоял Пашка и жал на кнопку звонка. Его губы двигались, значит, он что-то бормотал. Возможно, спьяну.

Кирилл не открыл, хотя непрекращающаяся мелодия выбешивала. Смотрел в глазок. На нём были только мягкие домашние штаны.

— Кира, ну открывай, — отчётливее пробубнил Паша. — Я знаю, ты дома. Ну, открой.

Калякин не выдавал своего присутствия, ему не о чем было разговаривать с этим придурком.

— Кира, блять, ну, Кира… — Паша заговорил нараспев, с жалостливыми нотками, уткнулся лбом в металл двери. Когда ж он съебётся?! Убери руку от звонка хотя бы, уёбок!

Мелодия стихла. Кирилл уж обрадовался, но Паша заколотил по двери кулаком. Звук шёл разухабистый, басовитый, отдавался эхом на весь подъезд. Сейчас нервы сдадут и у соседей.

— Кира! — крикнул Паша. — Открой!

В глазке мелькнул второй персонаж — перешёл от двери смежной квартиры к лестнице, исчез из поля зрения. Кирилл не успел рассмотреть, но кажется это была девка.

— Я ухожу, — сказала она на прощанье, и Калякин распознал приевшийся за сегодня голос Маши. Порадовался, что не открыл.

— Ты куда? — метнулся за ней Паша. — Стой! Сейчас он откроет!

— Мне пофигу! Я не собираюсь торчать здесь весь вечер! Меня Жердев сегодня на вписку звал, так что мне пофиг твой пидор! Это тебе за него платят, не мне! И с тобой мне вчера не понравилось!

— Дура! Шалава сифозная! — заорал Паша, но Машка уже, спускаясь, стучала каблуками, а Кирилл как раз отпирал замки. Он всё понял. Всё-всё.

Дверь раскрылась сильно, ударила стоявшего совсем близко Пашку — сделано было не специально, но тоже приятно.

— Бля! — заорал он, хватаясь за локоть, но даже сфокусировать взгляд на новом происшествии не успел — Кирилл втянул его в квартиру и прямо как в боевиках, которых сегодня обсмотрелся, кинул спиной на стену между сортиром и ванной, где Паша приложился затылком утром. Сейчас Кирилл сам щёлкнул выключателем, ослепляя врага — Машнов теперь точно стал ему врагом.

— Ты что? — завопил Паша. Изо рта дохнуло кислым перегаром.

— Нихуя! Говори всё! Рассказывай! Кто тебе платил? Секса не было?! — Для верности Калякин подпёр горло Паши предплечьем, давил, угрожая снести кадык. Испуганные, огромные, залитые водкой глаза двуличной твари, выдававшие правду с потрохами, добавляли решимости сделать это, свернуть ему шею, как курёнку.

— Ма… мать твоя заплатила, — корчась от боли, заикаясь, прохрипел Машнов. — Мать твоя позвонила и заплатила, чтобы я с тобой помирился и в клуб сводил. И чтобы организовал тебе секс с девкой. Двадцать косарей… Сегодня перевела!

— Так значит секс был? — огорчённо проговорил Кирилл, отчего чуть ослабил хватку. Пашка это почувствовал и рыпнулся выскочить на середину прихожей, но был снова придавлен. Кирилл не испытывал жалости, видел, что предатель пытается увильнуть от правды — взгляд бегал, юлил. Ага, и рыбку съесть, и на хуй, значит, сесть. Опять провести хочет, заставить мучиться чувством вины за измену.

— Не было, — сдался Пашка, хотя отлично понимал, что ответ уже, в принципе, не нужен, прочитан в глазах.

— А что было? Рассказывай! — Кирилл отпустил его, брезгливо отряхнул руки. Паша, не отходя от стены, сразу принялся растирать красную шею, ахать и морщиться. Его покачивало.

— Ты пьяный напился… — искоса поглядывая, начал он.

— А ты и рад был подливать.

— Так проще всего… Короче, напился ты, я взял Машку, погрузил тебя в такси и до дома довёз. Ты, блять, такой тяжеленный, еле до лифта дотащил…

— И по карманам ключи шарил — класс!

— Ну, а что ещё делать? Дотащили тебя, блять, до кровати, раздели… ну и правда хотели, чтобы по-настоящему было, Машка тебя возбуждать взялась, а ты вообще никакой! Мычишь что-то и дрыхнешь! Ноль реакции! Импотенция в сложнейшей стадии! Решили просто тебя разыграть, когда проснёшься, мол, всё было чики-пуки, ты алкогольный секс-гигант! Всё! Фотки только сделали вас в кровати в доказательство. Под одеялом, кстати.

— Что-то ты не договариваешь, Пахан. Не верю я твоим невинным глазам.

— Чего не веришь-то? — струхнул Машнов, оскорблённого состроил.

— Презик чей?

— А, презик! Презик… Ладно, Кирюх, ты не обижайся: презик мой. — Паша повинно опустил голову, но тут же вскинул её и улыбнулся. — Да ладно тебе! Достоверности же хотелось! Раз ты спишь, не пропадать же тёлке? Всё равно заняться было нечем!

— И вы нашли занятие прямо в моей кровати? Рядом со мной? — Кирилл спросил наобум, но снова попал в точку: Паша заулыбался, как удачному приколу.

— Ну извини, братуха! — он приблизился, попытался положить ладони на плечи. Калякин оттолкнул его руки, пошёл в гостиную. В голове не укладывалось, как с ним поступили родители, друзья. Даже облегчение от того, что не изменял, отодвинулось на второй план перед гнусностью близких людей.

Паша плёлся за ним.

— Кирюх, ну что ты как не родной? Весело же было! И бабосов мать твоя отвалила, можем пойти кутить дальше! Суббота, грех дома тухнуть!

Его голос раздражал, как гудение комара.

Кирилл опустился на диван. Перед глазами расплывалось.

— Ты хоть понимаешь, еблан пизданутый, что я мучился из-за измены?

— Так один день же всего! — Пашка плюхнулся в кресло, вытянул ноги.

— Один день?! Да я за один чуть не ёбнулся! А ты ведь хуй собирался мне рассказывать! Так что не «один день»!

— Ой, ну кончай, ничего ведь страшного не произошло.

Кирилл стиснул зубы и кулаки.

— Я тебе сейчас ебало начищу, гондон недоделанный!.. Так, захуем ты сейчас эту шкуру приводил? Звонила она мне… Опять махинации?

Паша поднял взгляд к потолку, постучал пальцами по обивке подлокотника. Опять не желал признаваться, гад! Но другого пути не было.

— Мать твоя попросила, — нехотя сообщил он, досадливо дёрнул губами. — Когда сегодня фотографии ей переслал. Попросила продолжить, закрепить твой интерес к бабам, так сказать. Чтобы тебя опять в натуралы потянуло, а ещё лучше, чтобы ты влюбился. В девку, конечно. Обещала хорошо заплатить, если ты за полтора месяца про голубизну забудешь. Сумму, правда, не назвала, но сказала, что не обидит. А я что, дурак от халявных денег отказываться? Я тебе давно говорил, что ты мне в нормальной окраске милее. Теперь накрылись мои лавандосики.

Кирилл слушал и охуевал. Лавандосики его интересуют, урод! А родители, родители-то?! Мамаша ведь не одна аферу проворачивала, отец-то тоже в курсе! Как они могли так с единственным сыном поступить?

Да очень просто могли. Так же, как загнали в капкан в случае с Егором. Деньги за излечение сына от пидорства опробованная стратегия. Там — отправить парня с глаз долой, тут — купить дружбу, подложить шлюху.

Это низость.

Но давно ли он сам стал высокоморальным?

Не имеет значения! Он — стал! Так что мешает другим расшорить глаза? Прогнившие суки! Хорошо, как вы со мной, так и я с вами. В голове Кирилла мгновенно возникла идея. Интересная, охуительная идея. Сам офигел, как чётко придумал.

— Ладно, Пахан, не ной раньше времени, — перешёл на более сладкий тон Калякин. — Мне Машка правда понравилась. Отпадная чика. — Он изобразил перед собой в воздухе форму её грудей. Преувеличил порядком. Машнов перестал дрыгать ногой, подвинулся вперёд:

— Я знал, что ты не устоишь!

— Перед такими дойками и мёртвый не устоит, а я живой. Как она тебе? Стоит того?

— Угу, — авторитетно кивнул Пашка и поднял вверх большой палец. Это означало, что никаких ограничений в сексе не последовало, оральный и анальный по желанию прилагаются. Трах высшей пробы.

— Тогда и мне точно надо попробовать, — усмехнулся Кирилл. — А про девственность?..

— Напиздела она, — отмахнулся Машнов, — для пущей важности. Красные дни у неё начались в процессе.

— Фу, — сморщился Кирилл. Он, как мог, играл на публику и старался не отличаться от себя прежнего, хотя это было несколько проблематично.

— Ничего, подождёшь пару дней и чпокнешь.

— Да. Прямо завтра ей и позвоню, — с энтузиазмом потёр руки Кирилл. Пашка довольно заржал и пошло потыкал языком в щёку. Он был слишком недалёк умом и изрядно накачан алкоголем и не замечал блефа.

— А как же Егорка? — выпучив глаза, хихикая, вспомнил он. — Ты же только что убивался по нему!

— А что Егорка? — пожал плечами Кирилл и дал он расплывчатые комментарии: — Егорка третью неделю в Израиле. И у него нет сисек.

— Вот — узнаю старого друга! — Пашка потянулся через комнату и шлёпнул Калякина по коленке. «Не друг ты мне», — мысленно отбрил Кирилл, а на деле растянул улыбку шире. Потом выпроводил хихикающего урода из квартиры и прислонился спиной и затылком к холодному металлу двери, закрыл глаза. Полтора месяца. Значит, не три, не два, не полгода, а всего полтора месяца? Конечно — отец же наверняка знает дату, когда ему переводить остаток денег, да и в зарубежных клиниках тоже есть определённые сроки лечения той или иной болезни, а каждый лишний день прибавляет к стоимости круглую сумму. Только бы ранняя выписка не отразилась на здоровье мамы Гали. Ерунда — за границей не дураки работают.

Полтора месяца. Так, сегодня второе октября, значит, Егор вернётся в середине ноября, плюс-минус. А он ждал его не раньше Нового года.

Руки и ноги обмякли, волна тепла прошла по всему организму — это внутри разжалась пружина, которая в последний месяц всё скручивалась, скручивалась. Кирилл с трудом верил, что осталось не так много времени, что пронесло с изменой. Но предки поплатятся за истраченные нервные клетки.

91

На следующий день ближе к вечеру Кирилл позвонил Машке. Извинился — не в джентельменской, естественно, манере, а в уличной, доступной чётким пацанчикам и девчонкам, — позаигрывал маленько, поездил по ушам и назначил встречу. Машуня легко согласилась. Кирилл и не сомневался: скорее всего, ей без разницы, с кем устраивать перепих, и она даже собирает свою личную коллекцию ёбарей. Он приехал по названному адресу в девять вечера, отписался.

Машка вышла из подъезда через десять минут. Повертела головой, всматриваясь в темноту в поисках его машины. В октябрьскую холодину с накрапывающим периодически дождиком она надела вольнодумное обтягивающее платье чёрного цвета с рисунком из блёсток, чёрные капроновые колготки и бордовые сапоги на тонком каблуке. Ещё имелась кожаная куртка, тоже бордовая, но она едва доходила до пупка и вряд ли грела. Типичная тупая пизда с полным отсутствием мозга.

Когда-то ему такие нравились.

Кирилл поморгал фарами, обозначая себя, и отбросил последние сомнения: весь день он выбирал между шкурой и серой мышью. И тот, и другой вариант в качестве его пары для родителей неприемлем. Однако во внезапную любовь к серой мыши мать хрен поверит, а вот связь со шлюховатой вульгарной девкой сочтут за должное — сколько их таких уже прошло через постель не обременённого моралью сыночка? Да полно! К тому же, серую мышь ещё надо найти, а Машка уже вышла на сцену и была под рукой, отлично вписывалась в сотворённую Пашкой и самой же мамашей легенду. Хотела мама влюблённого сына — получи и не жалуйся!

Машка села на переднее сиденье, слишком громко захлопнула дверь.

— Аккуратнее, блять, — сказал Кирилл, — не казённая тачка.

— Ой, подумаешь, — не приняла близко к сердцу Машка, сдула с лица русую прядь. Сейчас — накрашенная, а не со сна — она была ещё симпатичнее. Куколка. Пустая красивая оболочка. «Много же ты стал понимать», — хмыкнул внутренний голос, и Кирилл заткнулся с рассуждениями.

— Почему не едем? — спросила Машка. Она либо приписала его пристальный взгляд на счёт своей неотразимости. — Ты же меня в клуб пригласил? Или нет? — Тут она нахмурилась.

— Сейчас поедем, куколка, — сладко улыбнулся Калякин, — но сначала кое-что обсудим.

— Ты про критические дни? Так они закончились. Сегодня. Так что можем повторить: мне Пашка рассказал, что ты хочешь повторения.

— Кончай врать, я всё знаю. Знаю, как вы с Пашкой трахались, пока я спал. Он всё рассказал и сказал, что тебя в любую дырку шпилить можно.

— Вот козёл! — Машка рассердилась, расстроилась и сконфузилась. Отвернулась. Кирилл протянул руку и повернул за подбородок к себе.

— Маш, подзаработать хочешь?

— Я не проститутка! Ни с кем за деньги спать не буду!

Кирилл заскрежетал зубами, но оставил комментарии при себе. Развернулся к Маше всем корпусом, левый локоть лёг на руль, правый упёрся в спинку сиденья.

— Может, заткнёшься и послушаешь? Я тебе заплачу за то, что ты притворишься моей девушкой на полтора месяца.

— Зачем это? — Машка нахмурилась, заподозрив, наверно, что-то криминальное.

— Затем, что я пидор и люблю парня, — на остатках терпения выговорил Кирилл. — Его не будет в стране полтора месяца, и всё это время мои родители должны думать, что я его забыл. Ты изобразишь девушку, в которую я якобы влюблён. Ты как раз подходишь: они как тебя увидят, так сразу пожалеют, что я с тобой связался. — Калякин усмехнулся, не скрывая истинного отношения к собеседнице, её интеллекту и образу жизни.

У Машки резко включилась гордость. Она сделала движение открыть дверь, рука замерла на рычаге.

— Найди себе другую дуру! Я ухожу!

Кирилл схватил её за рукав.

— Маш… Маш… Маш… Ну что ты, а? Что тебе стоит притвориться моей девушкой? Я же тебе реально предлагаю побесить моих родаков! Отец у меня депутат… Прикинь, депутата из себя выведешь — прикольно же! Мать мою побесишь — она та ещё стерва. А я тебе заплачу или ещё как-нибудь рассчитаюсь, «айфон», например, куплю. В клубы будем ходить, развлекаться… не каждый день… по выходным.

— Без секса? — задумавшись, уточнила она. Больше не пыталась строить оскорблённое достоинство.

— Конечно, без секса! И никаких поползновений с твоей стороны, ясно?

Машка ушла в себя. Теребила собачку замка на куртке. Опущенные глаза бегали. По двору проходили прохожие — из темноты слышались их голоса, шаги. По стёклам тихо застучал дождь. Кирилл запустил обогрев салона.

— Сигареты есть? — наконец спросила Машуня. Её лицо ничего не выражало, но уже то, что она не вопит и до сих пор сидит в машине, обнадёживало.

— Я не курю.

— Ладно, у меня свои есть. — Она достала из кармана пачку и зажигалку, прикурила. Салон сразу наполнился сладковатым дымом, табачный аромат, пленяя, защекотал ноздри. Кирилл задержал дыхание, помахал перед носом рукой. Искушение выкурить сигарету велико, но нельзя обрывать и эту ниточку к Егору. Он включил вентиляцию.

— Ну, что решила?

— А сколько заплатишь? За сто штук соглашусь.

— Сколько? — Кирилл присвистнул. — Не многовато за полтора месяца? Пятьдесят.

Правда, и эти деньги он ещё не придумал, где достать. У родителей, где ещё?

— «Айфон» последней модели дороже стоит, — потягивая никотин, продолжила торговаться Машка. Фишку она рубила, в «айфонах» секла. Кириллу, в принципе, влом было артачиться — не свои ведь деньги собирался тратить.

— Ладно, заплачу по стоимости последнего «айфона».

— На такое я согласна, — расцвела Машка. С сигаретой в ярко-красных губах она выглядела вульгарно — то есть так, чтобы Елену Петровну хватил удар от новой невестки.

— Хорошо, тогда добавляй меня в друзья, меняй статус на «в отношениях» со мной и, — Кирилл взял с торпеды смартфон, — сейчас… наше первое фото, тоже выложишь. — Он поднял руку, обнял Машку, нажал на экран. По глазам ударила вспышка, щёлкнул имитационный затвор. — Всё, готово. Теперь на твой…

Кирилл прижался теснее, положил голову на Машкино плечо, блаженно улыбнулся. Машка сделала селфи, выложила на свою страницу, подписала «С Киром. Люблю его», поставила метки. Мгновенно стали сыпаться лайки и вопросы в личку от подружек.

— Теперь отметимся в клубе, — заводя мотор, сообщил Кирилл. У него было всё продумано. По крайней мере, первые шаги. Егора в соцсетях нет, а мамаша частенько шерстит его профиль и страницы его друзей, заходит каждый день, не зная, что у него стоит приложение «Гости».

92

В дверь позвонили. Мелодия звонка разнеслась по всей квартире. Кирилл кинул ручку в сгиб тетради, тихо встал из-за стола, бросил взгляд на часы на микроволновке — двадцать два сорок три. Поздновато для гостей. Но в этот раз Кирилл знал, кто стоит за дверью — мамаша пришла проверять, не пиздит ли сын про встречи с девушкой. Вообще-то он ждал её визита во вторник-среду, но она дотерпела до четверга. К этому времени уже весь город знал про безумную любовь Кирилла Калякина и Машки Азаровой. Как оказалось, Машка учится в его вузе, тоже на менеджера, только на втором курсе, поэтому они вместе лазили по институту, ходили в буфет, уединялись в не очень укромных местах — обнимались, держались за руки, миловались. Вместе уезжали, вместе приезжали, вместе высмеивали кого-нибудь. Машка честно отрабатывала обещанные деньги, по вечерам сидела в его квартире, ела, пила, курила, смотрела телек. Кирилл иногда думал, что и в ней живёт кто-то совершенно другой, хороший, которого просто некому вытащить наружу.

Он вышел из кухни, где горела люстра, в остальных комнатах стояла темнота, хотя в прихожую падал клин света, а в спальне мерцал телевизор. Увидел насторожённо высунувшую голову в дверной проём Машку, подал ей условный знак, потом мягко ступая по ковровой дорожке босыми ногами, дошёл до входной двери, глянул в глазок — да, там в элегантном пальтишке стояла мать и собиралась повторно нажать на кнопку звонка.

Кирилл дал отмашку Азаровой, и та скрылась в комнате. Через секунду люди в телевизоре заговорили громче.

Он сделал несколько шагов назад. Скинув футболку и штаны, бросил их в кухню, и дождался второго звонка. Взъерошил волосы. Растёр лицо и особенно губы.

— Иду, блять, иду! — Кирилл, нарочно топая, дошёл до двери, защёлкал замками. — Пахан, блять, тебя за смертью, а не за водкой посылать!.. Шоколадку не забыл?.. — Он раскрыл дверь, слегка вслед за ней наклоняясь вперёд, поднял голову и изобразил удивление. — Блять, мам! Напугала! Я думал, это Паша с водкой. Его, блять, за смертью только посылать!

Из подъезда дышало холодом. Кирилл не отпускал дверную ручку, загораживал проход, жирно намекая, что мамуля пришла не вовремя и впускать он её не собирается. Он даже немного прикрыл дверь, но для вида, на пару сантиметров, будто ограждал от вторжения личное пространство, на деле же оставил достаточный обзор для удовлетворения любопытства. Дал матери осмотреть себя — голого, в наскоро натянутых плавках, красного, взъерошенного.

— Кир, хули там возитесь? — спросила за спиной Машка. По сценарию она должна была выйти из спальни в чём мать родила, увидеть не того гостя и убежать обратно, и первую часть выполнила на отлично, вопрос задала очень натурально. Елена Петровна мгновенно, как коршун, стрельнула взглядом в прихожую. Кирилл про себя удовлетворённо усмехнулся и тоже повернул голову, ещё застал замершую в растерянности Машку.

— Ой! — взвизгнула она через долю секунды, закрыла сиськи и лобок ладонями с растопыренными пальцами и, метнувшись, удрала в темноту спальни.

— Это Машка, — обыденным, с нахальством тоном пояснил Кирилл. — Мы думали до прихода Пашки успеем… А тебя вообще не ждали. Что надо? — Это был уже вызов. Кирилл всё так же перегораживал дверь. — С бабами теперь тоже трахаться нельзя?

Зырившая через плечо Кирилла мать перевела взгляд на него. По глазам читалось, что внутри кипит возмущение неподобающим разговором с родительницей, и мозгопринтер уже распечатал длиннющую лекцию по этикету, правилам приличия и уважению к старшим, готовясь подать текст на озвучку, но… великая нравоучительница проглотила неприкрытый наезд. Конфликтовать было не в её интересах, как жена политика, она это хорошо понимала. И всё же ответила не сразу, подбирала подходящий ответ. И даже улыбнулась уголками губ, фальшиво.

— Кирилл, не познакомишь со своей девушкой? — спросила она непривычно мягко.

Кирилл шумно усмехнулся, замотал лохматой головой.

— Не, ма, не! Мы как-то не готовы к светским приёмам. — Он отнял руку от дверного косяка и махнул вдоль тела, обозначая свою наготу. — Как-нибудь потом, в другой раз. А сейчас иди. Ты уже видела, что хотела видеть, так что топай домой, а то я замёрз тут торчать. Ну или можешь за водочкой нам сбегать, раз всю мазу обломала. И шоколадку Машке захвати, а то Пахан теперь заснул где-нибудь под кустом, он уже бухой был.

Как и предполагалось, матушка имела иммунитет к его яду, даже самый неприкрытый сарказм на неё не действовал. Ответом на тираду был лишь упрёк во взгляде из разряда «Сынок, сынок, ты разбиваешь мне сердце». Кирилла не проняло, потому что её сердцем был камень.

— В институт завтра не опоздай, — язвительно предупредила мамуля и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась к лифту. Калякин сразу закрыл дверь. Повернул собачки замков и остался так стоять, прислушиваясь. Его трясло, причиной тому скорее всего было продрогшее тело, попавшее из холода снова в тепло. Но и выдержанная первая схватка с тиранами, а Кирилл не отделял мать от отца и наоборот, имела значение. Каждый прожитый без Егора день был труден и тосклив. Каждый прожитый день приближал его к Егору.

Из спальни вышла Машка, одетая в атласный халатик на голое тело.

— Ну и мегера мать у тебя!

— Да, повезло мне, — безрадостно кивнул Кирилл. Машкино сочувствие сейчас согревало. Он скользнул по ней взглядом и ушёл на кухню, оделся и сел продолжать готовиться к завтрашним парам. Месть местью, а перед Егором он обязался предстать прилежным студентом.

93

Вечер воскресенья отличался от остальных однообразных дней только поистине мерзкой погодой — шёл холодный проливной дождь, порывы ледяного ветра сдували с ног, асфальт размок в грязь, под ботинками чавкало, на тротуарах и дорогах лужи разлились от бордюра до бордюра. Машка опять нацепила кожаную курточку и платье, неприкрывающее ровным счётом ничего, накрасилась, как на панель. Ногти, волосы, жвачка, сигареты. Только пока добежала до машины, промокла чуток и, откинув солнцезащитный козырёк с зеркальцем, принялась сразу поправлять макияж и причёску.

— Нормально, — придирчиво осмотрев её в тусклом свете салонного фонаря, одобрил Калякин. Машка даже не повернула головы, и он взял смартфон, позвонил матери. Та быстро взяла трубку. — О, мам, я это самое… У тебя, короче, пожевать что-нибудь есть? Я голодный, пиздец!.. — Он тараторил, шмыгал носом и подхихикивал.

— Есть кролик тушёный, суп вермишелевый, — без вопросов перечислила она. — В холодильнике ещё что-нибудь найдётся.

— Отлично, а то я жрать хочу, дома пельмени кончились…

— Приезжай.

— Ага, сейчас приеду. И это, мам… Ты с Машкой познакомиться хотела… Короче, она сейчас со мной приедет, она тоже голодная. — Кирилл издал смешок, будто предназначал его не матери, а сидящей рядом девушке. Всё это было игрой на публику: Машка его не слушала, показывала утиные губы зеркалу.

Маман не сразу нашлась с ответом. Видимо, не была готова к скорой встрече с пассией сына, а может, советовалась с отцом. Для них это был первый опыт, одноразовых девок к себе домой они таскать запрещали, да Кирилл и не стремился знакомить всех подряд тёлок с предками.

— Приезжайте, — после долгой паузы сказала мать. Иного выбора в борьбе за гетеросексуальность сына у неё не было. Железная баба, готова попрать свои принципы на пути к цели.

— Рулим уже, — сообщил Кирилл и отложил телефон. Машка закрыла козырёк, и салон погрузился во тьму. Потом вспыхнули разноцветные огоньки приборной панели, подсветка магнитолы и прочих кнопок, с тихим жужжанием заработали дворники. Немного нервничая из-за премьеры очередного спектакля, Кирилл тронул «Пассат» с места и, лавируя между припаркованных на ночь машин, выехал из двора. Машка включила радио. Она уже неплохо хозяйничала в его машине.

Во двор родительского дома они въехали спустя двадцать минут. Дождь лил теми же тонкими острыми струйками, не думая прекращаться. Горели два уличных фонаря. Стоянка ожидаемо оказалась забита, и Кирилл без зазрения совести загнал машину на газон — не английский, конечно, а обычный участок с травой, бурой, мокрой и склизкой.

— За мной! — скомандовал он и, перепрыгивая лужи, побежал к подъезду, открыл дверь магнитным ключом и впустил Машку. За шиворот натекло. Волосы полностью намокнуть не успели, только сверху, но те, что намокли, прилипли к голове, шее. Все Машкины усилия по выправлению боевой раскраски, которыми она занималась в машине, свелись на нет. Матерные комментарии по этому поводу слышали, наверно, все нижние этажи.

Поднявшись на четвертый этаж, они переглянулись, кивнули друг другу. Внутренне собравшись, представив образ Егора, Кирилл вдавил кнопку звонка. По ту сторону раздалось мелодичное «динь-донг».

Дверь открыл отец. В наутюженных брюках и голубой рубашке — или только с работы вернулся, или приоделся к встрече гостей. Вернее, гостьи. Какой бы одноразовой и шалавистой они не считали данную пассию, проигнорировать приличия они с матерью не могли, а вот подчеркнуть своё высокое положение и ткнуть пальцем в социальные и — условно — интеллектуальные различия — вполне. Кирилл скорее удивился бы, если бы не ткнули. Отец лишь коснулся его взглядом, тут же переключившись на разглядывание Машки. Сначала на его лице мелькнула брезгливость, потом немного похоти — всё-таки отец не дожил ещё до возраста старого импотента, а Машка выглядела призывно, — и снова появилась брезгливость, быстро замаскировавшаяся под учтивость. Азарову встреча без распростёртых объятий только раззадорила, глаза загорелись маниакальным огнём. Она добила депутата ответным оценивающим взглядом, неприкрыто намекающим, что, будь на то его воля, запросто сменит постель одного Калякина на постель другого.

— Привет! Я Машка. Пройти-то можно? — без придворных расшаркиваний поинтересовалась она. Её задачей было вести себя нагло, развязно и вульгарно.

Отец посторонился. Ни один мускул на лице не дрогнул, но за прошедшие две минуты у него уже сложилось резко негативное впечатление о гетеросексуальной паре сына.

Машка с Кириллом, взявшись за руки, шмыгнули внутрь. Тепло квартиры сразу разморило озябшие тела. Из кухни тянулись манящие ароматы жареного мяса, чего-то ещё вкусного. Мать — тоже при параде, впрочем, в её гардеробе не имелось ни одной растянутой, чисто домашней тряпки, — встречала их у двери в гостиную. Сейчас она напоминала монастырскую матрону, ужасающуюся дикости и невоспитанности только что прибывшей послушницы. И не испытывающую к ней ни капли приязни. Губы как обычно плотно сомкнуты, руки сложены на животе.

— Привет! — кинула Машка и ей.

— Здравствуй, — сдержанно кивнула в ответ мать. Отец тем временем закрыл дверь и прошел к ней.

— Это мать, это отец, — снимая куртку, представил Кирилл. — Будь, как дома. Сейчас нам что-нибудь пожрать организуют. Чем пахнет, ма?

Машка тоже сняла куртку и вслед за Кириллом по-хозяйски кинула на шкафчик под большим зеркалом, запихала сапоги в угол. Без приглашения ломанулась на кухню. Там был накрыт стол — не празднично, но и не каждодневный семейный перекус. Посреди тарелок и салатниц стояла бутылка красного вина и бокалы.

— Вы всегда столько по ночам хомячите? — Машка сразу схватила кругляш сырокопчёной колбасы и запихнула в рот, потом отправила туда оливку, вторую зажала зубами и так передала Кириллу. Получилось нечто похожее на поцелуй, удачная имитация для отвода глаз. Для верности иллюзии Кирилл ещё обнял Машку за талию. За предками следил искоса, не палясь. Мать с отцом застыли хмурыми изваяниями на пороге в кухню, где месяц назад распинались о крутости гетеросексуальной любви, и почему-то не радовались. Суки.

— Садись давай. — Кирилл подтолкнул Машку к стулу, обернулся к матери. — А вы с нами, что ли, хавать собрались?

— Мы хотим познакомиться с твоей девушкой, Кирилл.

— А, валяйте…

Кирилл сел подальше от родителей. Машка, как свинтус, рассыпая салат и картошку, наполнила тарелку себе, потом ему.

— Обычно я столько на ночь не жру, — извинилась она. — В клубе только пива со снеками… Но сегодня погода дерьмовая, промокли, в клуб в таком виде не сунешься, вот Кирюха и предложил к вам заскочить. Ну, а раз у вас тут пир горой, то на день о фигуре можно и забыть, авось не разжирею. А вы почему не на диете?

Всегда гордившаяся своей отличной физической формой мать пошла красными пятнами, заёрзала на стуле и отложила вилку на почти пустую тарелку. Зубцы звякнули о фарфор. Отец разливал вино и не вмешивался.

— Лучше расскажи о себе, — перевела тему мать. Наверно, она морально подготовилась и положила своё терпение под саркофаг, чтобы оно не лопнуло. Голос звучал холодно и ровно. — Где ты учишься? Кто твои родители?

— Учусь, где и Кирюха, — поедая деликатесы и запивая вином, ответила Машка и устремила на него весёлый взгляд. — А родители… Мать в бухгалтерии на приборном заводе, отец дорожник, асфальт кладёт, но больше бухает. Две сестры младших… Бабка в деревне есть, пироги любит печь. А мне с Кирюхой лучше, у него квартира большая и никто в душу не лезет. Хочешь — спи, хочешь — сри. Простите, что за столом, но это так.

Тост так никто и не произнёс. Родители почти не ели, наматывали болтовню потенциальной невестки на ус. Отец мрачно цедил вино. Мать комкала салфетку. Им приходилось тяжело, попались в ловушку собственной бессердечности, цели добились, а она оказалась не такой идеальной, как представляли. Формулировать свои желания надо точнее, козлы.

Кирилл ел и пил, подливал себе и Машке. Аппетита, особенно в этой компании, не было, однако, сиди он тоже кислым, спектакль враз раскусят. К тому же, кролик, картошка пюре, мясные салаты, красная рыба были вкусными, себе он такого не готовил, питался лапшой быстрого приготовления, макаронами по-флотски, пельменями, плавающими в соусе из кетчупа и майонеза, иногда варил кулеш по рецепту Егора.

Машка тоже уминала за обе щёки, два раза раскатисто рыгнула. Вино хлестала как компот. Бутылка опустела, едва начавшись.

— А водочки или коньячка нет? — икнув, спросила она у старших Калякиных.

— Есть, — ответил за них Кирилл. Он слегка опьянел. — Бар под завязку забит. Пойди, в гостиной посмотри, выбери, что понравится.

— Не, не хочу идти, — скапризничала Машка и посмотрела на депутата: — Вы принесите. Коньяк. И пепельницу ещё, и сигареты мои из куртки. Я здесь покурю, ничего? — Платье задралось, из-под подола на всеобщее обозрение торчали белые трусики.

— У нас не курят, — не выдержала мать. Отец встал, но дальше не двигался, ждал чем закончится разговор. Его терпение, верно, тоже было надёжно замуровано в бетон. Спокойствие давалось высокой ценой: за весь ужин он не проронил ни слова, но эмоции были написаны красными пятнами на лице и шее, того и гляди случится инсульт. Вот так вот сына родного и единственного с любимым человеком разлучать!

— Да что вы, как гарпии? — отмахнулся Кирилл. — Пусть курит! На балконе холодища!

— Девушкам вообще курить не рекомендуется.

— Да ладно! — подняла на смех Машка. — Вы прям как наша кураторша! Та тоже ходит, квохчет! А я хочу и курю — моё дело! Высоконравственные нашлись!

Кириллу показалось… нет, не показалось — мать действительно находилась в полушаге от того, чтобы выгнать соплячку под дождь и запретить ему отныне и впредь приводить шалапендр в её дом, но искра ярости зажглась и погасла. Видимо, в расчётливом мозгу прошло сравнение с альтернативой — деревенским геем, и победила хоть и возмутительная, но девка. Ради натуральности сына, великая комбинаторша Елена Петровна согласилась стойко сносить и нахальство, и чавканье, и кокетливые взгляды на мужа, и хрен знает, что ещё. Наверно, она думает, что, когда он снова войдёт во вкус сисек и вагин, данная конкретная пигалица не задержится, сменившись чередой новых и новых баб. Пусть заблуждается. Любовь — это не место, в которое тыкаешь член.

— Не слушай их, Маш. Пойдём в мою комнату, там покуришь. — Кирилл встал, потянул её за руку.

— А коньяк? — испугалась Азарова.

— С собой возьмём, проблем-то?

— Классно! — Машка вскочила и, быстро сориентировавшись, подхватила со стола тарелку с колбасной нарезкой и их бокалы. Они не подходили для коньяка, но её, похоже, это не волновало. Кирилл выскользнул первым, Машка, качнувшись, задела бедром стоявшего истуканом отца. Мать не шелохнулась, провожая их из кухни задумчиво-непримиримым взглядом.

Кирилл втолкнул Машку в спальню, включил свет.

— Здесь пульт, здесь музыка — разберёшься, — бросил он и вышел за коньяком. На кухне было тихо, значит, предки пока не приступили к обсуждению, прислушивались или обменивались мнениями телепатически. Потом проанализируют, сделают выводы — относительно того верить в представление или нет, а не того, что отношения с парнем лучше влияли на их ребенка, чем связь с девушкой. После Машки скромного и воспитанного Егора на руках бы носить должны, но такому не бывать.

Кирилл подошёл к стенке, открыл дверцу бара. Две полки были заставлены бутылками с вином, водкой, виски, текилой и прочим алкоголем. Не весь он был дорогой, частично подаренный в качестве благодарности или взятки. Запас тут никогда не переводился. Иногда Кирилл бессовестно крал отсюда пару бутылок и распивал с приятелями.

Он взял ближайший к нему коньяк в фигурной бутылке. Армянский. Сойдёт для Машки, а у него перед глазами и так плыло, и реакции стали слегка заторможенными. От вина — дожил. Но то было с непривычки: после того, как попался в ловушку Пашки, пил только безалкогольное пиво, на людях выдавая его за крепкое.

— Скоро ты там? — крикнула на всю квартиру Машка.

— Иду!

Кирилл закрыл бар и вернулся в спальню. По дороге слышал, как на кухне из крана полилась вода — мать принялась мыть посуду.

Телевизор был включен. Машка раскинулась на кровати в трусах и лифчике. Покрывало и одеяло под ней скомкались, как будто по ним прыгали оголтелые дети.

— Нальёшь? — Машка шевельнула кистью руки и нехотя подняла голову, подставила под неё руку. Глаза осоловело блестели.

— Эй, ты что, совсем пьяная? — Кирилл прикрыл дверь, но не повернул фиксатор замка. Зажёг ночник над кроватью и выключил верхний свет. Комната погрузилась в приятный полумрак, разбавленный мерцанием попсовых видеоклипов. В стёкла успокаивающе барабанил дождь.

— На потрахаться меня хватит. — Машка приподняла ногу, потянула носочек, как балерина, опустила и гибко перевернулась на живот. Движения были дразнящими, попа округлой, с ровной кожей, любой мужик, будь он даже святоша из отшельничьего скита, прыгнул бы на неё и отжарил во всех позах. У Кирилла тоже шевельнулся, но не встал. Он налил коньяка в высокий бокал и передал Машке. Плеснул себе для видимости и сел на кровать.

— Барсик, я не против, но… здесь? — спросил Калякин нарочито недоумённо. Громкость голоса не понижал: если их подслушивают, они должны разбирать хотя бы через слово. Машка засмеялась и произнесла свою реплику капризно и нараспев:

— А тебе не по хую? Я хочу. Когда я пьяная, я секса, пиздец, хочу.

— Я знаю, — промурлыкал Кирилл, — я это уже понял, и мне это нравится… Мне нравится, когда ты хочешь секса… И я его хочу… — Кирилл старался говорить томно, как перед поцелуем и ласками, от этого зависела его жизнь.

— Тогда давай, докажи, что ты мужик! — Машка опять засмеялась, будто во всю шли предварительные игры, заглотила коньяк, икнула, ойкнула и вскочила на четвереньки и зарычала, как загулявшая кошка. Брошенный на кровать бокал скатился на пол, не разбился. Кирилл пихнул его ногой подальше от кровати и стал быстро раздеваться. Машка встала на колени, сняла лифчик, раскрутила на пальце и запульнула — тот пролетел по косой траектории и упал на письменный стол. Потом она плюхнулась на задницу, стянула трусы и, хохоча, зашвырнула их к двери. Кирилл свою одежду сгрузил горкой у кровати. Трусы тоже снял и кинул их рядом, на видное место. Из кармана джинсов достал упаковку презервативов, вынул один, разорвал фольгу. Сам презерватив сунул под подушку, а из коробочки и блестящего разорванного конвертика сложил на тумбочке небрежную композицию «Надевание в спешке». Машка подпрыгивала на кровати, добиваясь характерного прелюдии скрипа, постанывала, хихикала, взвизгивала, выкрикивала пошлости. На удивление, имитация выглядела правдоподобно и невольно вспоминалась Лариска с инсценировкой изнасилования. Наверно, во всех бабах живёт актриса.

Одобрительно усмехаясь, Кирилл лёг. Устроился посередине кровати, под голову удобнее подмял обе подушки. Машка тут же взгромоздилась сверху, переливчато засмеялась, поёрзала на самом паху.

— Аккуратней: яйцо отдавила! — шикнул Кирилл, кладя ладони ей на талию. Гладенькое девичье тело было тёплым и тонким, невесомым. Груди с большими твёрдыми торчащими сосками висели прямо над губами — потянись, схвати и пососи. Промежность оставляла на лобке влажные следы обильной женской смазки. Если бы член стоял, Машка без усилий бы на него насадилась. Она и хотела этого — дыхание стало глубоким, губы приоткрылись, бедра плавно раскачивались, словно бы толстая игрушка уже скользила в ней. А Кирилл не хотел. То есть секса он хотел, но только при условии, что на месте Машки находится Егор.

Кровать поскрипывала. Со стороны прихожей было тихо. Кирилл мандражировал. Конечно, он мог бросить эту сложную затею с проучиванием родителей, усыплением их бдительности и просто переждать оставшийся месяц, но он боялся, что, не видя исправления его ориентации, они поставят новые препоны на пути к Егору. К тому же, порой на него начали накатывать приступы паники — что с каждым днем меньше шансов на прощение, что Егор зачерствел, забыл, выкинул из сердца. Поэтому необходимо было убедить церберов, что им нечего опасаться, тогда в самый ответственный момент они опоздают и не помешают. Пусть на это уйдёт больше времени, чем хотелось бы, но игра стоила свеч.

— Маш, тсс! — приложил палец к губам Кирилл, и девушка умолкла, прекратила тереться о член. Они заговорщически улыбнулись друг другу, и Кирилл, чуть поднял голову, закричал: — Мы сегодня, наверно, у вас ночевать останемся! — Крикнул громко, но недостаточно, чтобы его могли расслышать. Расчёт был на то, что мать с отцом вместе или кто-то один подслушивают, например, сидя в гостиной с выключенным телевизором. Они услышат что-то явно обращённое к ним и получат повод войти в комнату за уточнением. А вломиться в комнату и собственными глазами убедиться, что они правильно истолковали доносящиеся оттуда звуки, им несомненно было невтерпеж.

— А если они не придут? — прошептала, низко наклонившись, Машка. Её волосы защекотали Кириллу лицо и ключицы.

— Тогда повторим попытку. Давай, не отвлекайся теперь. — Калякин согнул ноги и снова положил ладони на бёдра Машки. Она сразу начала раскачиваться, имитируя половой акт, упиралась руками в его плечи. Сиськи тряслись, отвлекали. От трения член начал наливаться. Да где же эти инспекторы?!

Хоть и, кусая губы, ждал, от резкого короткого стука в дверь Кирилл вздрогнул. Ручка повернулась, и в образовавшуюся щель пролезла материна голова.

— Что ты сказал, Кирилл?

— Блять! — тут же взвизгнула Машка и кубарем скатилась за Кирилла, потянула на себя одеяло вместе с покрывалом, которое не очень-то вытаскивалось, придавленное лежащим на нём телом.

— Мам, ну блять! — в унисон заорал Кирилл, метнувшийся и схвативший покрывало с другой стороны. Он не разгибал ног, чтобы не спалить своё вялое хозяйство. Наконец, прикрыл его.

Мать опустила глаза и мгновенно скрылась за дверью. Всё что ей надо было видеть, она видела, больше в спальне делать было нечего.

— А стучаться не учили? — крикнул вдогонку Кирилл, хотя мать стучала, просто как-то надо было обозначить своё недовольство.

— Пиздец, — забираясь обратно, прокомментировала Машка. Она налила себе ещё коньяка, залпом выпила и легла рядом с Кириллом. Они смотрели телевизор, смеялись, а, когда свет во всей квартире потух, разыграли ещё одну сцену с громкими стонами, смехом, Машкиными криками «О, Боже! Как хорошо!» и бурным оргазмом. Этому сексу, должно быть, аплодировали даже соседи. Родители вынесли его с железобетонным спокойствием. Утром Кирилл подкинул в мусорное ведро презерватив — они с Машкой наплевали в него вместо спермы.

94

Звонок в дверь застал Кирилла на унитазе. Часы в смартфоне, который он держал в руках, показывали двадцать минут одиннадцатого ночи.

— Маш, открой!

Азарова что-то пробурчала, но по паркету раздалось шлёпанье её босых ног. Мелодия тем временем повторилась. Потом щёлкнули замки, и входная дверь металлически лязгнула, открываясь.

— Здрасте, — буркнула Машка.

— Где Кирилл? — спросила без приветствия мать. Кирилл напрягся. Не от страха или тревоги, а от волнения: он ждал контрольного визита уже почти две недели. Родители не поверили в его окончательную обратную переориентацию, тотальная слежка продолжилась, приходилось действовать очень аккуратно, продумывать каждое телодвижение. В соцсети сыпались тонны фотографий счастливой парочки — в постели, за завтраком, за ужином, в институте, в парке, в машине, во дворе, в клубе. Машка переехала в квартиру, постила цитатки про любовь и ссылки на свадебные салоны. Но пыль в глаза оставалась пылью, пока господа Калякины не теряли бдительности. Пока официально не признали голубизну излеченной.

— Кирилл в туалете, — зевнула Машка. — Вы входить будете? Мы вообще-то спать собирались. Предупреждать о приходе надо.

Вместо ответа послышался стук каблуков материных сапог по паркету прихожей.

Кирилл отложил смартфон на бачок унитаза, вытерся, надел трусы и вышел из туалета, гадая, почему самые важные моменты его жизни в последние полгода связаны с дерьмом.

Мать стояла перед зеркалом, на ней было бежевое полупальто с меховым воротником и зимние сапоги. Шапку она не носила и зимой, когда ездила на машине, а для двадцать седьмого октября погода была относительно тёплой. Свет от лампы падал ей на вечно надменное лицо, создавая безобразные тени. Машка в алом пеньюаре, под которым не было нижнего белья, недовольно повела плечом, мол, твоя мамаша, ты и разбирайся, и ушла в спальню, закрыла дверь.

— Вот он я, чего ты опять хочешь? — Кирилл тоже не счёл необходимым рассыпаться в любезностях, вывалил заранее заготовленный текст. — Чего ты, правда, сюда ходишь? Проверяешь? Так иди, свечку держи! Или, хочешь, на видео буду снимать и в сеть выкладывать, чтобы все поняли, что я не пидорас? Я — с Машкой! Отстань от меня! Денег лучше переведи, а то закончились: бабы — дорогое удовольствие.

Мать не дрогнула, она была сделана из титанового сплава. Смерила Кирилла превосходящим взглядом.

— Так с тем парнем покончено?

— Как видишь! Машка может подтвердить!

Ответ мать не устроил.

— Кирилл! — требовательно процедила она.

— Да! — зло выкрикнул он. — Покончено! Я — с Машкой! — И добавил тихо и сокрушённо, потирая пальцами лоб. — Машка вообще, походу, залетела. Не знаем ещё, что делать…

У матери глаза на лоб полезли, рука машинально прислонилась к левой половине груди.

— Беременна?!

— Ну да. Задержка, две полоски, всё такое…

— Но Кирилл… — Елена Петровна впала в шок и ступор, голос стал грудным, низким.

— Ладно, ма, иди. Мы сами разберёмся. — Калякин изобразил крайнюю озабоченность человека, который и не хочет вешать на себя обузу в столько раннем возрасте, но вполне склонен дать малышу родиться.

— Но Кирилл!..

— Иди, мам, иди. — Кирилл открыл дверь. — И теперь звони, когда захочешь меня проверить: у меня тут почти семья.

На идеальном лбу Елены Петровны пролегли глубокие морщины. Она подвинулась к выходу, на пороге обернулась.

— Не принимай скоропалительных решений. Посоветуйся с нами, прежде чем что-то предпринять.

— Разберёмся, ма. Иди. — Кирилл буквально вытолкнул её за дверь, закрыл на все замки, потом пошёл в ванную и долго мыл руки, смотрел на себя в зеркало. Он отказался от Егора. Отказался, что обещал себе никогда не делать. Но так было необходимо. Уж это маленькое предательство Рахманов ему простит. Если простит предательство большое.

95

Следующей ночью Кирилл спал плохо, обдумывал все «за» и «против». Его снова накрыл приступ паники, который решил исход его мучений. Ему казалось, что если потянет ещё немного, то лишится навсегда Егора. Этот страх притуплял осторожность, которой руководствовался целых два месяца. В конце концов, срок лечения подходит к завершению, остаётся две-три недели, деньги, по идее, будут переведены со дня на день. Надо пользоваться тем, что у предков в ближайшее время голова будет болеть о залёте гулящей девки от их распрекрасного сыночка.

К утру Кирилл решился. И крепко уснул до звонка будильника. Машка тоже проснулась, они оделись, позавтракали и поехали в институт к первой паре. Учёба — единственное, что не вписывалось в развесёлый распорядок. Для правдоподобности Калякин прогуливал пары, но выбирал только бесполезные и не влияющие на общий ход обучения. Учёба, пусть ненавистная, была весомым козырем в оправданиях перед Егором.

Рассвет только-только зачинался, на бурой траве белела изморось. Шли последние унылые дни октября, настроение катилось к нулю.

Отсидев первую пару, Кирилл нашёл Машку в аудитории на втором этаже. В свои планы её не посвящал и не собирался.

— Дай мобилу позвонить, — попросил он.

— А своя что?

— Зарядить забыл, — соврал Кирилл. Машкины одногруппники принимали их за влюблённую пару. Ничего, скоро они вдоволь натешутся, обсуждая брошенку.

Машка закрыла вкладки и протянула смартфон. Кирилл схватил его, как уникальный могущественный артефакт. Сейчас в этом дешёвом девайсе действительно сосредоточилось его будущее. Ладони вспотели.

— На следующей перемене верну, — сообщил Кирилл и быстро вышел из кабинета, забился под лестницу, где никто не мог помешать. Для того, что он собирался сделать, ему требовалось уединение, посторонние слушатели могли помешать, сбить с настроя. Да и не хотел Кирилл ни с кем делиться сокровенным. Темное узкое помещение подходило ему.

Зайдя в браузер, Калякин ввел название банка и город. Поисковик выдал ему двести тысяч результатов с точными адресами, реквизитами и контактами. Телефоном заведующей.

Палец дрожал, промахивался по цифрам кода и номера. Наконец раздались гудки.

— Банк, — ответил на том конце провода - действительно провода, ведь Кирилл звонил на стационарный телефон - собранный женский голос.

— Привет, Ларис. Это Кирилл. Калякин, — добавил он, не дожидаясь, когда после немой, непонимающей паузы последует такой вопрос. Сердце против воли застучало, выпрыгивая из груди, бросило в жар, рот пересох.

Ватная дрожь

Теперь до Лариски дошло, кто по служебному телефону называет её без положенных должности реверансов и отчества.

— Кирилл, — протянула банкирша, и уже по вложенному в имя презрению можно было понять, какого она невысокого мнения о звонящем. В тоне была и другая информация, полезная и обидная: Лариска в курсе его предательства и осуждает. Наверно, она даже не без злорадности втирала Егору: «Я же тебе говорила! Твой Кирилл гад, я это сразу разглядела! Ты его защищал, ты меня не слушал!» А потом, возможно, утешила его в своих многокилограммовых объятиях.

Кирилл подавил возникшие за секунду образы занимающихся сексом Егора и Ларисы, заткнул желание нагрубить и бросить трубку. Лариса сейчас выступала единственным доступным связующим звеном между ним и любимым человеком, а у него самого руки ходили ходуном. Он волновался, как человек, впервые прыгающий с парашютом, боялся узнать ответы. Зуб на зуб не попадал. Стена, к которой Кирилл прислонился, холодила спину через рубаху. Нет, не обязательно, что Лариске пожаловался Егор. Скорее всего, она сама догадалась, не увидев его в числе провожающих, но Егору в любом случае в эти последние две недели было плохо.

— Ла… Ларис… — выдавил Калякин. Речевой аппарат будто заклинило. Ухо, к которому прижимал смартфон, вспотело.

— Отыскался? — зло перебила его банкирша. Чего она так взъелась? Она ведь радоваться должна, что соперник свалил за горизонт! Егору действительно было так хреново?

Кирилл сел на кафельный пол. Провёл по лицу ладонью. Паузы между фразами слишком затягивались, хватило бы денег на звонок.

— Ларис, — снова выдавил Кирилл, — как Егор? — Сердце застучало о грудную клетку, в ушах возник ватный шум.

— Да уж не твоими молитвами, — огрызнулась Лариса. Сука драная, по-человечески ответить не может?! Но агрессия сейчас была не рациональна, да на неё не имелось и сил. Только на жалкие вопросы.

— Ты с ним общаешься… сейчас?

— Кирилл, забудь про него. Не рви ему душу. Не нужен ты ему. А он тебе тем более. Наигрался и хватит.

Калякин стиснул губы. Досчитал до десяти, примеривая счёт к ударам сердца.

— Андрей живёт у тебя?

Лариса помолчала и затем вздохнула. В трубке послышался её шумный выдох, сопровождающийся протяжным «ох». Так вздыхают, когда вынужденно приходится менять о собеседнике заранее составленное негативное мнение. Наверно, она предвидела поток нецензурной лексики со скрежетом зубов на свои фразы, но не дождалась их, взамен брани получила заботливо-неэгоистичный вопрос. Кирилл вовсе не хотел показывать себя перед ней смиренным мальчиком, но раз такова была цена за сведения, он готов был её заплатить.

— Да, — снизошла Лариска. Одно единственное слово, но уже крошечная брешь в её мстительном отфутболивании. Кирилл тут же задал следующий вопрос, руки уже не так крупно дрожали.

— Галине операцию сделали?

— Да.

— Успешно?

Послышалось сопение, и брешь закрылась.

— Кирилл, послушай… — Лариса вновь стала деловой и неприступной.

— Мне надо знать! — закричал Кирилл. Под лестницу всунулась чья-то лопоухая стриженная голова, и он, бешено вращая глазами, вскинул руку с отогнутым средним пальцем. Голова стремительно скрылась.

— Кирилл, у Рахмановых всё хорошо, — холодно сказала банкирша, — А без тебя будет ещё лучше.

— Ларис! Мне надо знать! Когда они прилетают?

Ответа не было. Характерных потрескиваний проводной линии тоже. Кирилл рванул трубку от уха и уставился на дисплей: на нём были иконки рабочего стола — разговор окончен! Сука Лариса! Кинула!

Калякин набрал номер ещё три раза. В первый там взяли и сразу повесили трубку, во второй и третий раз на экране появилось сообщение, что абонент занят. Вероятно, Лариска просто сняла трубку с аппарата и кинула рядом, чтобы он не донимал её звонками.

Дать бы ей по ебалу за это!

Кирилл положил вытянутые руки на колени, прислонился затылком к холодной крашенной синей краской стене. Закуток под лестницей показался склепом. Пахло здесь гадко, и свет сюда почти не проникал, отопительных батарей не было, а пыль на полу за давностью влажной уборки сбивалась в комья, лежала на советском коричневом кафеле мохнатой коркой. Теперь и его джинсы будут не чище. Похую. У Егора всё хорошо, но любит ли Егор до сих пор его? Блядская ревнивая банкирша, херова защитница чужой чести, о чём её, конечно, не просили, так ничего и не сказала!

Винить Егора не в чем, даже если он перетерпел и заглушил любовь, и нельзя рассераться «А чьими стараниями у него всё хорошо? Кто организовал ему заграницу?» Аргументировать «Мне было также херово, как и тебе, может быть, даже хуёвее» — не по-мужски, как блеяние маменькиного сынка. Лариску Кирилл тоже понимал, хотя это понимание ему было противоестественно и до блевоты противно, но, что ни говори, сам заслужил презрения. Однако, соглашаться, что Егору лучше без него — нет, увольте! Лариска не знала их жизни, а Кирилл отлично помнил, каким селянин был с ним счастливым, с какой нежностью смотрел ему в глаза и сжимал ладонь, как страстно брал его в постели, и они лежали потом разморённые и просто смотрели друг на друга, улыбаясь. В нём и только в нём Егор нашел человека, с которым, интуитивно чувствуя поддержку, делился сокровенными переживаниями. Неправда, что им лучше порознь. Порознь — совсем пиздец.

По лестнице ходили чаще и чаще, поодиночке, а теперь целыми группами. Кирилл встал, не видя смысла сидеть дольше, и так не явился на пару по мировой экономике. Похлопал по заднице, стряхивая пыль, по икрам. Разгибаясь во весь рост, стукнулся головой об уклон бетонного лестничного пролёта. На черепе взорвалась маленькая атомная бомба, и боль ударной волной разошлась во все стороны.

— Блять, — прошипел Кирилл и, нагнув голову, вышел из закутка. Настроения не было. После разговора с Лариской не полегчало, а стало хуже. Тоска по Егору разрослась и пустила корни в каждую нервную клетку, хоть ложись и помирай или бери билет на самолёт и лети к нему.

По лестнице зацокали каблуки, через несколько секунд через перила верхнего пролёта показались три пары ног в женских сапогах и колготках с лайкровым блеском. Кирилл поспешно ретировался в холл, к своей аудитории. До отвращения никого не хотелось видеть.

На следующем перерыве Калякин вернул Машке мобильный, а после четвёртой пары, смертельно уставший от мыслей и нудных лекций, в которых ни черта не понимал, забрал её, чтобы ехать домой. Машка была красоточкой, дикий холод на улице её не пугал: она носила мини-юбки и тощую курточку, шапки в гардеробе не признавала. Кириллу было на неё наплевать, а себя он утеплил даже перчатками и шарфом, чтобы не заболеть к прилёту Егора.

— Потопали! — отходя от зеркала в раздевалке, махнула рукой Машка и первая пристроилась в поток прущих на выход студентов. Кирилл влился следом, кивнув на прощанье ребятам из группы. Бойкот постепенно изжил себя, но отношения почти не потеплели: Кирилл сам не желал ни с кем общаться, подобная Пашкиной дружба вызывала приступы тошноты.

Толкаясь в толпе, он прошёл через холл и турникет. Входные двери хлопали туда-сюда, звук неприятно резал слух. С уличной стороны веяло промозглой сыростью. Вне здания ощущения близкой зимы усилились. Небо лежало на городе свинцово-синими высасывающими радость облаками. Гнилая трава, серые лужи, ржавые трубы, мокрые собаки и коты.

— Время самоубийц, — сказала нарисовавшаяся рядом Машка. Кирилл с удивлением посмотрел на неё — уж не просветлела ли она умом, но Азарова засмеялась и надула розовый пузырь жвачки. — Так мы едем или как? Хули тут торчать?

Нет, с ней всё было в порядке.

— А хули ты ещё не в машине? — сдвинул брови Калякин. — Дуй давай. — Он накинул рюкзак на плечо и спустился с порожек, пошёл вдоль здания, стараясь не зацепить никого из людей. Беспонтовая, а ещё больше понтующаяся молодёжь его раздражала до зубовного скрежета. Стояли, ржали, курили, матерились, слушали идиотскую музыку из портативных колонок, а если шли, то уставившись в телефон или считая ворон на крышах. Тупые эгоистичные ублюдки.

«Ой ли?» — фыркнул внутренний голос. Кирилл тут же попросил его не тявкать. Да, он сам был таким. Наверно, в какой-то степени и продолжает таким быть, пусть и собирался не лезть в чужие дела, как Егор, но с волками жить — по-волчьи выть. Просто он измотан. Просто выжат до единой капли счастья. Просто с каждым днём страх вгрызается всё глубже и глубже, червём точит душу: вдруг Егор не простит? А если простит, вдруг их не оставят в покое? Не оставят, как пить дать, не оставят.

Впадая в депресняк, Кирилл свернул за кирпичный угол институтского корпуса к стоянке и резко остановился. Скакавшая сзади Машка сослепу затормозила в его рюкзак.

— Ёбаный… Ты, блять, придурок! Я чуть губу…!

— Заткнись, нахуй, — шикнул Кирилл. — Родичи мои.

— А! — понимающе притихла Машка и встала рядом. Их обходили студенты, некоторые ругались, что растопырились на проходе. Беспрерывное мелькание людей сейчас было на руку, в нём можно было спрятаться.

Мать с отцом стояли у «Пассата» в пол-оборота к ним. Отец в тёплой куртке с цигейковым воротником положил локти на крышу машины и что-то говорил матери, которая зябко переступала с ноги на ногу и грела руки в карманах голубого, сшитого точно по фигуре пальто. Видимо, давно поджидали, раз замёрзли. Жаль, в сосульки не превратились.

— Запомни, ты залетела, — бросил, чуть повернув голову, Кирилл и уверенным шагом направился к родителям. Машка догнала его и взяла под руку. Идти стало неудобно, тесно, Кирилл не любил этих телячьих нежностей, девчачьих привычек, однако признал, что у Машки соображалка работает, парочки именно так и передвигаются.

Мать вертела покрасневшим от холода флюгером и увидела их за несколько секунд до того, как они подошли, или, возможно, обернулась на шелест шагов.

— Что вы тут делаете? — шмыгнув носом, спросил Кирилл. Остановился напротив повернувшегося лицом отца. Машка очутилась перед матерью, с ухмылочкой на неё посмотрела и надула большой пузырь. Жвачка с треском лопнула. Елена Петровна дёрнулась, будто её с ног до головы забрызгало розовыми ошмётками. Причём ошмётками с кислотой. Едва не начала отряхиваться. Кирилл засмеялся. Отец тоже видел эту нелепую пантомиму, облажавшуюся жену, хохочущего над ней сына.

— Кирилл, — посуровев, оборвал он, — веди себя нормально.

— А что я? — взметнулся младший. Бросил в него ответный непримиримый взгляд. — Так что надо от меня?

— Если Маша беременна, — вступила в разговор мать, осматривая поочерёдно её и сына, — нам…

— Ага, беременна, — поддакнула Машка. Перебитая на полуслове мать остолбенела, скривила идеально накрашенные губы и обратилась к сыну, демонстративно не принимая вероятную сноху в расчёт:

— Нам надо обсудить это.

— Зачем? — вопросил Кирилл. — Всё и так заебательски. — Вся его безответственность, попустительство были нарочито показными, он их отыгрывал с элементами прошлой беспечности. Только тяжкие вздохи и охи, намекающие, как обрыдли слежки и нравоучения, были по большей мере настоящими.

— Как зачем, Кирилл? — выпучила глаза мать. — Такие дела просто так не решаются!

На её крики заозиралась проходящая мимо группа девочек-первокурсниц. Какой-то пацан поднял телефон и, вероятно, включил камеру. Пританцовывающая от холода Машка его сначала отогнала отборным матом, потом достала из рюкзака тонкие дамские сигареты и, залихватски щёлкнув зажигалкой, закурила. Опомнилась, выплюнула жвачку под колёса стоявшей рядом с «Пассатом» заниженной «Приоре».

Мать от возмущения потеряла дар речи, так и застыла с открытым ртом. Отец реагировал с ледяным спокойствием. Ему происходящее тоже не нравилось, но в руках себя держать он умел.

Кирилл, проследив за действиями Машки, мысленно её похвалил, потом повернулся к остолбеневшим родителям.

— Да не ваше это дело, не ваше, — сказал он с отцовским спокойствием, но безапелляционно. — Наш ребёнок, мы и решим.

— Но время идёт! — встрепенулась от паралича мать, косясь на дымящую в сторонке девушку.

— Для чего? Для аборта? Говорю же — мы ещё не решили! И прекратите за мной шпионить!

— А её родители? — спросил отец.

— Машкины? Мы им не говорили ещё. Да им пофигу будет: от депутатского сына залетела же, а не от Васьки на «шестёрке».

Было интересно наблюдать, как вытягиваются родительские лица, жаль засмеяться было нельзя. Хотя, конечно, маменьке и папеньке этот вариант пришёл в голову одним из первых, но они всё равно пошли красными пятнами. Матери не помог даже слой пудры и тонального крема, она выглядела как пятнистая жаба. Жабой и была.

— Кирилл, — начала мать, и под гусеницами её танка затрещали ломающиеся деревья, — мы знаем, что ты действуешь нам назло, но необдуманными решениями ты можешь погубить себе жизнь. Ты ещё молодой для детей. Да и какой ребёнок у вас может родиться — посмотри, она курит! Больной, с пороками развития! Ты хочешь всю жизнь…?

Кирилл взревел, как разбуженный за два часа до весны медведь. Глаза налились кровью, пальцы сжались в кулаки.

— Теперь тебе Машка не нравится? — Он сделал шаг вперёд, наскочил на мать. Перестал контролировать свою злость, только где-то в подкорке зудело, что нельзя признаваться в истинных чувствах и намерениях. — Может, будешь мне сама подбирать, кого трахать? Кто достоин моего хуя, королева английская?

— Успокойся, Кирилл, — отодвигая за куртку, вступился отец. — Перестань орать и успокойся. Люди косятся.

— Да я спокоен, — махнув плечами, отпихнул его руки Кирилл, сбавил накал. — Заебали лезть в мою жизнь. За дурака меня считаете? Думаете, я не способен сам понять, что мне хорошо, а что плохо?

— Ты уже один раз оступился, — напомнил отец.

— А теперь расплачиваюсь. Много нормальных девок хотят с пидором мутить? Паша с Никитосом ведь всем распиздели, что я пидор. Был пидором.

— Скоро забудут, — сказал отец, мать кивнула. Своей тирадой Кирилл хотел перевести стрелки на них, сделать виноватыми в своих проблемах, но не тут-то было. Прожжённые политиканы смотрели сочувственно, но всё сожаление относилось к его несмышлёной дурости: «А ведь мы говорили! А ведь мы предупреждали!»

— Забудут, куда денутся? — согласился Кирилл, обернулся к задубевшей, мелко подпрыгивающей на месте Машке и снова к родителям. — Вы это… денег мне дадите? Я Машке подарок обещал… айфон последний.

— А не много ли ей? — выскочила мать.

— Жмотничаете?

— Нам твои увлечения дорого обходятся, — попрекнул отец.

— Вы про лечение? Уже оплатили?

Кириллу не ответили.

— Хорошо, вечером переведу тебе деньги, — внезапно засуетившись, вытаскивая и складывая обратно содержимое карманов, предпочёл откупиться отец.

Кириллу этого было достаточно, проблема с оплатой за спектакль решилась, хмурый день стал немного ярче. Он довольно гыгыкнул.

— Ого, нормально. Спасибище. — И, придвинувшись поближе, снова оглянувшись на греющую дыханием руки Машку, сказал: — Ладно, вы не думайте, мне этот ребенок тоже без надобности. Может, он и не от меня вообще… Но если вы опять будете лезть в мою жизнь, шпионить… подкарауливать… вот тогда и узнаете, как я могу назло. Машка ведь не парень, на котором я официально не могу жениться.

Кирилл в упор смотрел на мать, умоляя, чтобы она вняла угрозе. Гляделки длились мучительно долго, за это время можно было слетать на Марс, заложить там сад, собрать урожай и вернуться обратно. Наконец мать норовисто отвела глаза, зыркнула на мужа, тот дал молчаливое согласие. Конечно, это в первые секунды они растерялись, а потом бы покумекали на пару и тоже нашли бы действенный способ, как не дать жениться, избавиться и от безродной шалавы, и от её ублюдка. Но сейчас они спасовали. Возможно, поверили в его исповедь и проблески здравого смысла. В любом случае, взамен на обещание не рубить сгоряча они пообещали оставить его в покое и ретировались в переулок, где припарковали машину.

Кирилл забрал Машку и поехал домой — проголодался и замёрз.

96

Родители отстали. По крайней мере, не высовывались и не донимали, поторапливая с решением судьбы несуществующего ребёнка. Кирилл сам отзванивался раз в день, вешал лапшу на уши и быстро сворачивал разговор. Учился, спал, ел, выгуливал Машку в людныеместа и считал часы.

Каждая прожитая минута давалась тяжело. В пятницу выпал снег, хотя было только второе ноября. Он лежал только на газонах — маленькими белыми барханами на чёрной уродливой траве — и к утру растаял, погрузив город в унылую сырость и грязь.

Кирилл не спал. Проснулся в половине четвертого, сходил в туалет и затем прошёл на кухню. Взял из холодильника литровую коробку апельсинового сока — темноту на несколько мгновений прорезал желтый клин света и исчез с тихим хлопком дверцы — и встал у окна. Смотрел в чёрную, расцвеченную оранжевыми и синеватыми фонарными огнями ночь. Машины по дороге не ездили, люди не ходили, лишь электрические точки расплывались в глазах многоконечными вифлеемскими звёздами, да белые пучки мёрзлой воды расползались на хлопья и исчезали.

Глубокая ночь — короткий период городской тишины. Солнце встаёт поздно, дни короткие и холодает. Скоро в витринах появится новогодняя мишура.

Кирилл смотрел на качающиеся во тьме ветви деревьев, на исчезающий белый ковёр и давил в себе депрессию. Уже почти зима, природа гола и уныла, а они расстались с Егором, когда ещё всё зеленело, день был большим и от жары рубашка моментально прилипала к телу. Два месяца — будто долгая-долгая жизнь. Беспросветная и бездарная. Искусственная, картонная жизнь. Не жизнь вовсе.

Почему она стала такой?

Из-за любви?

Была беззаботной и яркой, теперь превратилась в пытку. Непонимание со стороны… абсолютно всех преследовало на каждом шагу. Из эмоций наиболее частые — глухая, давящая печаль и спонтанная агрессия.

Так может эта любовь во вред? Жил бы да жил припеваючи, не задумываясь над несправедливостью мира. Пил, гулял, кутил в толпе приятелей и поклонниц.

Ноги прижимались к тёплой батарее, по обнажённому, кроме трусов, телу разливалась согревающая благодать. А что сейчас у Рахмановых? Печку надо корячиться, топить, иначе чуть остынет — холод. Сортир на улице, жопу с яйцами, пока погадишь, отморозишь. Грязь по колено — только в резиновых сапогах и выйдешь, а машина по пороги утонет. Красивая природа сдулась, по дворам лисы рыщут, возможно, и волки. От тоски, серости и двух каналов по телевизору повесишься. А в благоустроенной квартире всё шикарно — горячая вода, ванна и туалет, интернет, цифровое телевидение, саундбар, центральное отопление, мягкая широкая кровать и пахать, как вол, не надо.

Эти мысли приходили в голову не в первый раз. Кирилл думал их, осмыслял, находил рациональными и не лишенными здравого смысла, потом внезапно спохватывался, словно ловил себя с поличным на краже булки из магазина, и понимал, насколько труслив. Боится труда и проблем, уходит от них, как страус. Только суёт голову не в песок, а в унитаз своей квартиры.

Любовь — это счастье. Чудо, которое надо заслужить, заработать. Она сняла с его глаз розовые очки и показала, как в реальности выглядит мир. Сто платных каналов, бесконечные сайты сети, горячая вода и ванна с пенной шапкой не сравнятся с одним рукопожатием Егора. А если он улыбнётся, прижмёт к своему тонкому, но сильному телу, поцелует — за это легко горы свернуть и звёзды взорвать.

Кирилл верил, что сможет перебороть трусость, ведь и так сделал громадный рывок вперёд, прыгнул выше своей головы. Это безделье и коммунальный комфорт его снова размягчили, опять покрыли коркой лени. К тому же, необязательно жить всегда в деревне. Как только мама Галя поправится, будет себя обслуживать, они поговорят о переезде в город или в большое село близко к городу, где есть природный газ, водопровод и туалет в доме.

Или как-нибудь по-другому. Лишь бы всё было хорошо, а там разберутся. Под «хорошо» Кирилл определил для себя три вещи. Прежде всего, это здоровье мамы Гали. Если лечение не принесёт желанного результата, Егор впадёт в хандру, его будет трудно расшевелить, любовь перестанет его интересовать. При удачном же исходе операции, Егор, наоборот, будет пребывать в радостном расположении духа, у него появится больше времени на личную жизнь, но сначала возникнет потребность поделиться своим счастьем, он охотнее выслушает и простит. Именно прощение и было вторым пунктом «хорошо». Насчёт первого Кирилл не сомневался: операция дала положительный результат, иначе не потребовался бы реабилитационно-восстановительный период, и Рахмановы бы уже вернулись.

Страх вызывало третье условие. Оно было самым трудновыполнимым — чтобы от его личной жизни отстали. Кирилл не был уверен, что родители успокоятся и не найдут нового способа вбить клин между ним и Егором. Он совершеннолетний, вправе сам решать свою судьбу, но когда это останавливало церберов?

За окном не светлело, но пешеходов и машин прибавлялось. Они шли, ехали по мокрой, отражающей свет фонарей и фар земле. Наверняка, мрачные и хмурые, ведь никто не будет улыбаться, отправляясь на работу промозглым субботним утром, когда большинство людей спят в тёплых кроватях. Машка тоже спала в гостиной на разложенном диване, занятий в институте у неё сегодня не было. У Кирилла тоже значился выходной, но спать не давало гнездившееся в груди и мозгу чувство — предвкушение? Мандраж? Сомнение в своевременности поступка? Боязнь всё испортить своим капризом? Каждое по отдельности и все вместе. Внешне всё было нормально, руки не тряслись, поднося ко рту коробку с соком, глаза чётко смотрели сквозь стекло и отмечали, что его пора бы уже помыть. Внутри же было зыбко.

Глаза привыкли к плотному сумраку. Кирилл отошёл от окна к кухонному столу. Потряс коробку — на дне почти не плескалось — и выкинул её в ведро под раковиной. Часы на микроволновке зелёными электронными цифрами показывали семь-десять утра. Ступни, несмотря на центральное отопление и горячие радиаторы, замёрзли.

Калякин зашёл в туалет, вылил там выпитый сок и стал собираться в дорогу.

Он взял такси — так казалось надёжнее на случай маячков в «Пассате». Машину заказал не к подъезду, а за три квартала от дома, в глухом дворе. Надел абсолютно нейтральный чёрный пуховик, в каких ходит полгорода, козырёк бейсболки опустил на глаза, сверху накинул капюшон. Хотел ещё тёмные очки, но решил, что и так перегибает палку с перестраховкой. Однако лучше перебдеть, чем недобдеть: он очень боялся разоблачения, чувствовал себя то ли вором, то ли шпионом, что одинаково бесило, потому что ничего плохого он не планировал.

Названия населённого пункта Кирилл не помнил, только бывшего колхоза — «Путь Ленина». После поисков по карте оказалось, что это поселок Воздвиженский и до него сто двадцать шесть километров. Таксист запросил три штуки за туда и обратно. Кирилл заподозрил развод «на лоха», но деньгами его неплохо снабжали, а тратить родительские бабки впустую превратилось в дополнительное удовольствие.

— Погнали, — согласился Кирилл и пристегнулся ремнём безопасности. Водитель, конечно, ожидавший долгий и нудный торг за каждый полтиник, расслабился и тронул с места. Разговорами не докучал, включил нейтральную музыку, что-то из эстрады восьмидесятых или девяностых, и сосредоточенно уставился на дорогу. Вёл плавно, не дёргая, как сумасшедший, на светофорах и поворотах, чем грешат многие таксисты, да и машина у него была сравнительно приличная — свежий «Фокус».

Когда проезжали пригород, Кирилла разморило, он заклевал носом. В дрёме пугался, вскидывал голову, разлеплял глаза, но видел перед собой только однообразный унылый пейзаж с чёрными вспаханными под зиму полями, мокрым бурым бурьяном на обочинах или голыми, словно обглоданные кости, посадками. Трасса, знакомая до каждой выбоины по многочисленным поездкам этим летом, пролегала в обход деревень. Кирилл снова погружался в дрёму.

— Приехали, — ворвалось в его сон.

— Что? — Кирилл открыл глаза и увидел сбоку посреди бурьяна ржавую конструкцию с названием колхоза. — А, хорошо. — Горло было сухим. Пришлось откашляться, а заодно сесть прямо, так как во время сна сполз по сиденью вниз. Въехав в населённый пункт, такси сбавило скорость, медленно катилось по узкой асфальтовой дороге. Кирилл проморгался и теперь узнавал местность, особенно группу трёхэтажек за частными домами. Дальше располагалось кладбище, огораживающий его розовый бетонный заборчик в серой унылости выглядел зловеще, в обнажившихся ветвях высоких тополей, словно дохлые мухи в паутине, висели грачиные или вороньи гнёзда.

Наконец они выехали на маленькую площадь, по периметру которой находились продуктовый магазин, контора сельхозпредприятия, в которое Кирилла приглашали на работу будущей весной, и ещё несколько одноэтажных зданий с государственными флагами и нечитаемыми издалека вывесками.

— А школа где? — покрутил головой Кирилл.

— Я не знаю, — пожал плечами таксист, — навигатор не показывает.

На улице не было ни души. Пришлось зайти в магазин и спросить дорогу у кутающейся в телогрейку достаточно молодой продавщицы. Она, с любопытством разглядывая незнакомого, помятого со сна парня, любезно объяснила, в какую сторону двигаться и в какие проулки свернуть, на какие достопримечательности ориентироваться.

Кирилл, стараясь воспроизвести в точности, пересказал это водителю.

Школа располагалась на дальнем краю посёлка, практически на опушке леса или большой рощи, омерзительно чёрной и скользкой в начале ноября. Дорога до неё петляла, вилась то по грязным, что колёса утопали в вязкой жиже, улочкам, то вдоль мутного пруда, то мимо часовни-новодела. Была она двухэтажной, из белых, а вернее, уже серых панелей — такая, какую Кирилл видел на фотографиях в альбоме. Рядом стояло ещё одно двухэтажное здание с качелями, горками и сказочными скульптурами — детский сад или… тот самый приют. Оба здания были обнесены сетчатым забором. Вокруг лепились частные домики.

И в такую даль каждый день ходил Егор, а сейчас ходит Андрей.

Таксист подогнал машину прямо к сваренной из металлических прутьев калитке.

— Долго? — осведомился он.

— Не знаю, — честно признался Кирилл, — как получится. Ждите, я же плачу за это.

Калякин вышел из салона. Холод и свежий ветер сразу забрались под воротник, под подошвами заскрипел гравий. Вычищенный от жухлой листвы и мусора школьный двор был безлюдным, в соседнем дворе хриплым басом лаяла собака. Подняв капюшон, Кирилл зашагал по узкой асфальтированной дорожке к украшенному подобием колонн входу в здание. Сердце билось тревожно и радостно. Если его и разоблачат родители, уже ничего не поделаешь и вообще — пошли они на хуй.

Кирилл взошёл на четыре порожка, остановился перед дверями — их было четыре и они, несмотря на облезлый вид школы, были по-современному сделаны из белого пластика. Вверху висел деревянный стенд с синими трафаретными буквами «Добро пожаловать!»

Кирилл собрался с духом и потянул за ручку ближайшей двери — она не подалась. Вот тебе и «добро пожаловать»!

Вторая дверь тоже оказалась закрытой. Кирилл занервничал, опасаясь, что школа по субботам не работает или её во избежание террористических атак на время уроков запирают изнутри и никого не пускают. Собрался пойти, заглянуть в окна, хоть они на первом этаже располагались высоко, горит ли в каком-нибудь классе свет — утро ведь пасмурное. Или элементарно постучать в дверь. Однако тут его взгляд упал под ноги, где от порожков по узкой бетонной площадке шла грязно-мокрая дорожка следов… к последней двери, сука, шла!

Матерясь на эту странную логику, не позволившую сделать входной ближайшую дверь, Кирилл прошёл по дорожке, потянул за ручку и выдохнул. За ней был небольшой тамбур с лампочкой и всего одна дверь в холл. Кирилл вытер ноги о заботливо разложенную на полу почти сухую тряпку из мешковины и преодолел это препятствие.

Холл был пустым, широким и светлым, с большими окнами по обе стороны от двери. Перед входом в нише стояли горшки с цветами и пальмами. Справа от этого садика к стене крепилось с десятка два полок, заставленных золотистыми спортивными кубками. Дальше размещались стенды с дипломами и грамотами, фотографиями, рисунками, какими-то листами с отпечатанным текстом, с крупной надписью: «При пожаре звоните 01 или 101». Рядом находилась красная коробочка пожарной сигнализации. Пол устилал нейтральный линолеум, двери кабинетов…

— Молодой человек! — окликнула и отвлекла от размышления, куда теперь идти, вышедшая из одной из дверей женщина пенсионного или предпенсионного возраста. По виду она напоминала вахтёршу, уборщицу, а никак не учителя: в бесформенной кофте и юбке сине-чёрных тонов, в подобии сапог, только из мягкой войлочной ткани на жесткой подошве, натянутых на шерстяные колготки, встрепанные волосы хоть и были окрашены в каштаново-рыжий цвет, но уже давно, на висках пробивалась седина, из макияжа — настороженный взгляд и недружелюбно скривлённые губы. Вслед за ней вышла ещё одна тётка, похожая на первую, как клон, — как на лицо, так и одеждой. Обе, подходя ближе, уставились на Кирилла.

— Здрасте, — сказал он, неловко потирая скулу. Встретить подобную охрану не готовился, но оно и к лучшему.

— Вы с какой целью? — У тёток брови были сдвинуты к переносице.

— Мне нужен Рахманов Андрей. Из седьмого класса.

Брови тёток заползли на нос. Руки упёрлись в бока.

— Зачем? — осведомились вахтёрши в один голос. Кого они видели перед собой — рецидивиста, похитителя детей, растлителя несовершеннолетних, наркодиллера? Смешно, да не очень: Кирилл вдруг понял, что ему могут не позволить поговорить с пацаном. Мальчишка сейчас оторван от семьи, и педагоги в полном праве защитить его от любых контактов с сомнительными личностями. Выпячивать своё вседозволенное «я» себе дороже.

— Я друг его брата, — смиренно сказал Кирилл и тут же прикусил язык, поздно спохватившись, что это обстоятельство, если здешние работники в курсе ориентации Егора, может только усугубить положение. — Мне только узнать, как проходит лечение их мамы, — добавил он, надеясь, что хорошая репутация бывшего ученика и людская жалость к сирым и убогим сильнее предрассудков. — Вы же знаете, что Галина Рахманова сейчас на лечении в Израиле? Это мой отец денег достал.

Тётки выслушали его и переглянулись, после их каменные лица немного смягчились.

— Сейчас урок идёт, — сказала вторая. — У седьмого класса математика. Контрольную пишут — четверть заканчивается, каникулы завтра.

— А звонок через сколько? — спросил Кирилл, гася внутреннее негодование, что приходится скакать на задних лапках перед какими-то там уборщицами. Он всё ещё топтался у двери.

— Двенадцать минут ещё.

— Хорошо, я подожду. Здесь можно постоять, а то на улице холодно?

Ему разрешили пройти и сесть на стул, несколько штук которых стояли под окном рядом с полками для сменной обуви. Уборщицы спросили его имя и фамилию, записали в пухлый журнал, лежавший на парте по другую сторону двери и уселись в старые потрёпанные кресла возле этого стола. Завели разговор про какого-то мужика, который вчера напился и порубил соседских кур, а сами не спускали глаз с посетителя. Кирилл делал вид, что не замечает. Садиться не стал — встал лицом к окну, облокотился о широкий деревянный подоконник, разглядывал сначала старую двойную раму, замазанную белой краской, потом кустистый папоротник в синем пластмассовом горшке, около которого пристроился, потом повернулся передом к коридору и пытался расслеповать, что изображено на фотографиях на противоположной стене, но те были размером десять на пятнадцать, а люди на них — меньше тараканов.

Наконец, первая из вахтёрш подняла зад из кресла и поплыла в конец холла, там нажала на прикреплённую к стене кнопку. Резкий оглушающий дребезжащий звук откуда ни возьмись наполнил помещение. В школе Кирилла звонок звучал точно также раздражающе, в детстве он даже затыкал уши.

Через мгновенье уши забили совсем другие крикливые звуки, в холл стали выбегать ученики и ученицы в неодинаковых, но схожих по стилю одеждах. Кирилл вспомнил, как собирал Андрея в школу. Он отошёл от окна и выглядывал младшего Рахманова среди этих галдящих, бегающих и полностью неадекватных детей. Некоторые малолетки с любопытством разглядывали его и даже здоровались. Сам Кирилл поздоровался с несколькими учительницами, прошедшими мимо с прижимаемыми к груди стопками тетрадей и учебников. И всё-таки детей и педагогов, по сравнению с городскими школами, тут было мало.

Скоро Кирилл увидел его. Андрей стоял у поворота, возможно, на лестницу, в сопровождении дававшей звонки вахтёрши и смотрел на него, как смотрит бездомный щенок на приласкавшего его человека. Потом он сорвался с места и побежал через весь этот длинный холл, в самом конце раскинул руки и обхватил ими Кирилла над поясницей.

— Кирилл! — Андрей вопрошающе заглянул ему в глаза и уткнулся носом в пуховик, будто детдомовец к чудом выжившему на войне брату, на которого уже пришла похоронка. Кирилл крепко прижал мальчишку к себе, поднял вверх и на радостях едва не закружил.

— Андрюха! Привет! Как я… — Комок запер горло, наворачивались жгучие слёзы. — Скучал, — закончил он, ставя пацана на ноги и расцепляя объятия. На протестующий взгляд Андрея, не желавшего отцепляться, кивнул за его спину, мол, за нами наблюдают. Андрей понял и снова заулыбался.

— Я знал, что ты придёшь! Кира, я знал — ты с нами! Я не верил, что ты нас бросил! Я говорил это Егору!

От последних слов у Калякина засосало под ложечкой, настроение немного скатилось, возникли опережающие друг друга вопросы, но их парочку держали под наблюдением: вахтёрши и ещё несколько учительниц подобрались ближе, разговаривали между собой, но прислушивались к ним. А-аа, да что ж такое!

Андрей перехватил его взгляды и вздохи, утихомирился. На секунду задумался и предложил:

— На улицу выйдем?

— А разрешат?

— Я же не в тюрьме! — удивился Андрей. — Большая переменка, а потом труды. С трудовиком я договорюсь, он привык, что к нему все опаздывают. Сейчас только оденусь. — И он убежал в направлении, откуда пришёл. Через пару минут вынырнул из-за угла уже в объёмной куртке и вязаной шапке. Причём куртка явно была с Егорова плеча — великовата.

Андрея на ходу затормозила строгая учительница в красном мохеровом костюме, что-то спросила. Пацан ответил и тут же побежал дальше.

— Пойдём, — крикнул Кириллу и выскочил в дверь. Калякин оглянулся на группу взрослых и пошёл за ним. Местный трибунал пристально наблюдал за ним, составляя мнение, и оно наверняка было нелестным.

Андрей ждал на нижнем порожке и ещё раз крепко обнял спустившегося к нему Кирилла, а потом потянул за собой.

— Давай походим? За школой сад есть.

Распаренное в тёплом помещение тело на воздухе быстро стало замерзать, поэтому Кирилл даже обрадовался прогулке. Махнул рукой таксисту и зашагал за пацаном в обход здания.

— Как контрольная, написал?

— Откуда ты знаешь?.. — изумился Андрей и загрустил: — Ну да, написал… Вообще-то мы её переписывали… на «двойки» написали и переписывали.

— И ты на «двойку»?

— Ну да… Только Егору не говори: я же её исправлю сегодня.

— Как я могу ему сказать?

Они уже обогнули угол здания, прошли вдоль торца, и Андрей остановился, серьёзно, насколько может быть серьёзен подросток, взявшийся решать проблемы глупых взрослых, посмотрел на Кирилла.

— Ладно, рассказывай, что у вас произошло.

Калякин переступил с ноги на ногу, облизал губы, вытер лицо рукой. Так много и долго о ситуации думал, что теперь не знал, с чего начать.

— Я не бросал Егора, — ещё раз облизав губы и поскребя ногтем бетонную панель здания, выдавил он, — я люблю его, но… Но мои предки… понимаешь? Эти уёбаны заставили меня позвонить и… сказать, что я бросаю его.

— А ты не мог не слушаться их? — сочувственно глядя, спросил Андрей.

— Не мог, извини. — Кирилл вытер нос, на котором от холода повисла жидкая капля, растёр её по ладони. — Они поймали меня в капкан. Они угрожали, что не перечислят последние деньги за лечение, и тогда на Егоре повиснет нехилый долг с перспективой попадания за решетку. — Кирилл впервые встретился взглядом с Андреем, сообразив, что тот один из немногих, кто по-настоящему способен оценить тяжесть ультиматума. И парень понял — вся тяжесть последствий отразилась в его огромных глазах.

— Твои предки — сволочи, — констатировал он.

— Ещё какие. Андрюх, я просто не хотел проблем Егору… и всем вам. Если бы меня просто пугали, я бы послал всех на хуй и ни за что бы не пропал на два месяца, но меня прижали к ногтю, за мной тотально следили, мой телефон проверяли, у института караулили, моих друзей подкупали… Я не мог появиться раньше, я и сейчас-то рискую, целую схему провернул, чтобы смыться из города… Просто я услышал, что Егор и мама Галя скоро возвращаются… Это правда?

— Да. — Андрей светло, словно забыв о всех заботах, улыбнулся. — Четырнадцатого прилетают в Москву.

— Четырнадцатого? Через одиннадцать дней?! О! — Кирилл забыл, как дышать, забыл о холоде, о постоянно свисающих с носа соплях, обо всём. Радость заполнила его и хлестала через край.

— Да, мы с Лариской поедем встречать. Она уже отгулы взяла на два дня.

Упоминание банкирши привело Кирилла в чувство.

— Она не говорила, что я звонил ей в начале недели?

— Нет, — покачал головой Рахманов. — Ты звонил?

— Да, звонил. Вот она стерва! Она и со мной разговаривать не стала, а я всего лишь спрашивал, как у вас дела… Блять, ладно… нахуй мои проблемы — расскажи, как мама. Результат есть? Она ходит?

— Ну ты смешной, Кирилл! — Андрей действительно рассмеялся. — Как она так быстро пойдёт: у неё же мышцы полностью ослабли! Сейчас она проходит реабилитацию, разрабатывает их и потом ещё долго надо всякие упражнения делать… но это Егор знает, мне он особо не докладывает. А так к мамке чувствительность вернулась, вплоть до кончиков пальцев! Двигает руками, ногами, садиться научилась. Врачи из клиники говорят, что, если постоянно заниматься, проходить курсы процедур, то сможет самостоятельно передвигаться. Конечно, инвалидность вряд ли снимут, но лежачей уже не будет.

— Я рад, — искренне сказал Кирилл, правда огорчённый, что процесс возвращения в мир ходячих людей займёт так много времени. Жаль, что чудес, как по мановению волшебной палочки или цветика-семицветика, не происходит.

В школе прозвенел звонок на урок, этот ужасный звук хорошо было слышно даже за тридевять земель.

— Это благодаря тебе, Кир.

— Да ну, — поморщился Калякин. Чувствовал неловкость, когда его хвалили Рахмановы. Рука тянулась снова потрогать грязную панель.— Хватит выдумывать.

— Это Егор так говорит. И мамка тоже.

— Егор говорит? — ухватился Кирилл. — Он обо мне говорит?

— Редко, — со вздохом признался Андрей. — Почти нет.

Воодушевлённый вопрос облачком пара повис у рта и не был задан. Захотелось сесть на землю, прямо на жёлтую траву, прислониться спиной к панельной стене и побиться о неё же затылком. Но Кирилл остался стоять, пряча глаза за разглядыванием школьного двора и сада, до которого они так и не дошли.

— Егор считает меня предателем? — медленно, делая паузы после каждого слова спросил он. — Что он вам рассказал?

— Сначала ничего не говорил. — Андрей сорвал сухую жёсткую былинку, стал разламывать её. — Хмурился, мало разговаривал. Через два дня только сказал, что ты больше не приедешь, и больше ничего не говорил.

— Совсем?

— Да. Егор сильно занят был, — оправдал брата Андрей, — мотался туда-сюда: документы, визы, транспорт… Поросят продавал, корову…

— Корову продал? — вскинул голову Кирилл.

— Продал, — вздохнул пацан, сорвал ещё травинку. — Я его уговаривал не продавать: я же у Ларисы остался жить, хожу Найду кормить, мог бы и за коровой смотреть… и за курами тоже. Поросят бы, наверно, не осилил, а корову жалко… Но Егор… Ему тоже корову было жалко, но он меня ещё пожалел, чтобы я не надрывался, а учился, а я математику вон завалил, «трояк» в четверти, наверно, будет.

Кирилл слушал и диву давался. И удивлялся на себя, долбоёба. В этой маленькой обездоленной семье все друг друга защищают, жертвуют собой и чем-то дорогим, а он почти позабыл об этом, почти продался за тёплую сральню с вай-фаем. За себя стало стыдно, а к Рахмановым возникло безмерное уважение.

— Только перед самым отъездом Егор выговорился, — серьёзно, но с детской непосредственностью продолжил Андрей. — Темно уже было, мы сидели во дворе… ну, там, где столик… Мясо на мангале жарили, потом просто на небо смотрели и, в общем, он сказал, что ты его бросил. Ещё сказал, что думает, что ты не по своей воле, типа, тебя заставили… ну, родители твои… ведь они же сразу Егора невзлюбили и разлучить вас пытались…

— Егор так подумал? — В сердце Кирилла пышным цветом вспыхнула надежда. Он даже дёрнулся. Зашевелился, засуетился.

— Ага, так подумал, — не замечая его метаний или не понимая их, подтвердил Андрей. Сорвал, наверно, стотысячную былинку. — И мамка так думает. Я тоже так думаю: я знал, что ты вернёшься к нам, ты ведь мне сам говорил, что любишь Егорку. — Мальчишка доверчиво, обезоруживающее улыбнулся.

— А он любит меня?

— Не… не знаю, — поведя плечом в огромной куртке, протянул Андрей, — он не говорил об этом. Но кого ему ещё любить-то?

— Как ты думаешь, он меня простит?

— Куда он денется с подводной лодки? — хмыкнул пацан и смешно наморщил нос. — Говорю же, он не верил, что ты его по своей воле бросил, а когда ты ему расскажешь, как тебя заставили…

— Как, блять, я расскажу?.. Кстати, как ты с ним связываешься? Номер его дашь?

— Он сам мне звонит по интернету раз в три дня.

— По интернету? У вас теперь ловит интернет?

— У Лариски ловит. У неё от спутниковой тарелки. На компьютере видеозвонки по «скайпу»: ты же Егору крутой телефон подарил… Вот он и звонит по вечерам, когда освобождается. В четверг звонил, завтра будет звонить, потом в среду. Разговариваю с ним и с мамкой. Я тебе дам его номер, только ты вряд ли дозвонишься: в больнице аппаратура везде, и нельзя, чтобы помехи шли, Егор телефон выключает на всякий случай. Лучше к нам приезжай, когда он будет звонить.

У Кирилла задрожали руки, заколотились в карманах. Глаза забегали, пока мозг искал варианты: очень-очень захотелось увидеть Егора, рассказать, что тот прав на сто процентов, что его заставили, что он действовал из благородных побуждений, а вовсе не разлюбил. Хотелось прямо сегодня, прямо сейчас.

— Приедешь завтра? — спросил Рахманов. — Или ты останешься? Переночуешь у нас? Тётя Лариса, наверно, разрешит… Или можно у нас печку натопить, а я бы с тобой дома переночевал…

Его взгляд был таким просительным, что Кирилл готов был сорваться. Любовь, нетерпение, радость, надежда, привычка действовать без тормозов слились в гремучую смесь, как взболтанное шампанское, которое вот-вот выдавит пробку. Кирилл чувствовал, как эта смесь эмоций, слившаяся в дикое желание поговорить с Егором, давит на него, заставляя сказать «да». «Да» — такое короткое слово, его так легко произнести, всего лишь два звука, давай же скажи их — «да». «Да» и все твои желания исполнятся. «Да»! «Да» — скажи это.

Кирилл тряхнул головой и сказал «нет».

— Не могу, Андрюх, извини. Если предки узнают, что я говорил с тобой, а тем более приезжал сюда… Хотя… Ты не знаешь, последние деньги перечислены? За реабилитационный период этот, десять дней ведь всего осталось… Егор не говорил, все ли счета оплачены? — Калякин ухватился за эту мысль, как за открывающий двери в сказку золотой ключик, но Андрей пожал плечами:

— Не знаю. Егор меня финансовыми вопросами не загружает, принимает меня за маленького…

— Понятно, — расстроился Кирилл. — Тогда нет, извини. Я сам рискую. Рискую Егором. Сейчас не засекут, наверно, а если на ночь остаться… Я вообще на такси приехал, таксист ждёт у ворот. — Он неопределённо махнул рукой туда, где, по его мнению, располагались ворота. В воздухе закружились мелкие, величиной с перышко колибри, снежинки. Таяли, не долетая до влажной земли.

— Тогда не надо, — понял Андрей. Он тоже расстроился, смотрел под ноги. Ладони, грея, засунул в безразмерные рукава наподобие муфты. — Всё равно Егор с мамкой скоро вернутся, подождём. Важно ведь, что ты снова в нашей команде.

— Ты спроси у Егора про деньги, а я тебе позвоню… С другого телефона только позвоню, не со своего номера — конспирация. Если перечислили… тогда всё отлично. Ага?

— Я знаю. Завтра спрошу. А ты с любого звони, только не теряйся. — Андрюшка пребывал в удивительно деловом настроении. Успокаивающе добавил: — Одиннадцать дней быстро пролетят.

— Да побыстрей бы, — вздохнул Кирилл и вынул из внутреннего кармана пуховика шариковую ручку и сложенный в четверо тетрадный лист в клетку. — Диктуй свой номер. Вот так вот, Андрюх, приходится, по старинке. Мобильник дома лежит, а то вдруг меня отслеживают по нему.

— Ну ты хренов конспиратор, Кира! — рассмеялся пацан. Ему определённо нравились шпионские игры, которые Кирилла порядком подзаебали. Он продиктовал номер, Калякин записал, сунул бумажку в карман, застегнул молнию. Снег пошёл немного гуще, но земли всё равно не касался.

— Рахманов! — злой мужской голос прокатился по двору. Парни разом обернулись и увидели идущего к ним молодого человека, практически раздетого, ибо брюки и свитер на повалившем в этот момент снегу не могли считаться за одежду.

— Ой, — пискнул ученик.

— Рахманов, ты почему не в классе? Я тебя искать должен? Пол-урока прошло! К директору тебя? Ещё и в сменной обуви по грязи!

— Никита Владимирович, — взмолился Андрей, — ну сейчас… Сейчас я иду уже! Срочное дело!

Кирилл заслонил его, с любопытством рассматривая учителя — в его понимании трудовики были старыми и закладывающими за воротник, а этот, видимо, недавно из универа выпустился и был привлекательным. В груди откуда-то всколыхнулась ревность: Егор скорее всего был знаком с этим красавчиком, контактировал и, возможно, даже питал вполне объяснимую симпатию. Кирилл уже невзлюбил трудовика.

— У нас действительно важное дело, — сообщил он, — а урок в последний день четверти ничего не изменит. Через пять минут придёт. Дайте нам договорить.

— Если через пять минут не придёшь, Рахманов, отправишься к директору, а в четверти будет «неуд». — Учитель развернулся и ушёл. Ревность Кирилла сразу пошла на убыль, такого бесхребетного Егор не полюбил бы: он даже не убедился, что всё нормально и законно, а то вдруг сомнительный тип толкает школьнику дурь? Егор вот не побоялся в ментовку заявить. А потом влюбился в лоханувшегося наркоторговца.

Да-а, были времена. Но сколько не вспоминай… Кирилл обернулся к Андрею.

— Мне тоже пора ехать: два часа до дома пиликать. Не рассказывай никому, что я приезжал, даже Лариске, а то у неё ума хватит меня предкам сдать.

— А Егору?

Калякин подумал. Вообще-то ему хотелось всё самому объяснить, а не через третьи руки.

— Как хочешь. Но если тебя не будут подслушивать.

— Замётано! А ты звони и приезжай!

— Хорошо.

— Тогда я побежал, — сказал воодушевлённый семиклассник, однако, прежде чем уйти, крепко обнял, прижался щекой к припорошенному снегом пуховику. Потом припустил.

— Пока, — с грустью выдохнул Кирилл, когда Андрей заворачивал за угол школы, но тот вдруг вынырнул, на лице сияла широченная улыбка.

— Забыл сказать: мы, наверное, потом все в Грецию уедем — мамка в клинике себе оттуда друга нашла… мужчину, в общем. Поедешь с нами? Вы с Егором сможете там пожениться?

Калякин не знал, никогда отношением Греции к однополым бракам не интересовался, и, хотя идея была очень заманчивая, воспринял её как детскую наивность. Поймал себя на том, что улыбается — с грустью, светлой печалью от того, что долгожданная встреча закончилась, он получил множество ответов и множество новых вопросов и желаний, и домой возвращаться совсем не хотелось. А Андрей помахал ему покрасневшей от холода рукой, стёр с носа снежинку и снова исчез за углом.

Постояв ещё немного, Кирилл пошёл к такси. За ним по белому воздушному покрывалу тянулись чёрные следы.

97

Впервые с первого сентября Кирилл спал безмятежно. После разговора с Андреем на душе стало спокойно, как после исповеди и отпущения грехов. Конечно, настоящее вымаливание прощения было ещё впереди, но Кирилл верил, что оно будет ниспослано. Если Егор простит, он даже поставил себе зарубку сходить в церковь, зажечь свечку, купить и носить крест.

Позвонить и спросить о результатах Кирилл порывался сразу в воскресенье ночью. Катался по кровати, терзал в руках Машкин телефон, прибавлял и убавлял звук телевизора, смотрел на часы. Неизвестность убивала, но он сдержался: посчитал, что поздний звонок привлечёт ненужное и даже лишнее внимание банкирши. Решил дождаться утра, а утром понедельника вычислял, во сколько закончатся уроки, потом вспомнил про каникулы. К своим парам Калякин так бережно не относился. На втором перерыве взял у Машки смартфон и отправился под лестницу. Там было так же затхло и пыльно, как в прошлый раз, на полу и стенах остались более чистые метки от его задницы, спины и ног. Сейчас он садиться в пыль не собирался, ну по крайней мере до получения плохих известий. Встал, где наклон лестничного пролёта позволял не нагибать голову, достал из заднего кармана джинсов листок с номером, принялся, сверяясь по цифре, набирать. Бросил и набрал рабочий номер банка.

— Алло? — ответили на том конце линии. Голос был Ларискин. Кирилл этим удовлетворился и нажал на красный кружок с телефонной трубкой в нём. Теперь, когда Лариска точно была на работе, можно было звонить Андрюхе. Снова проверяя по цифрам, Кирилл набрал написанный на листке номер целиком, прислонил девайс к уху. Оно мгновенно вспотело и стало липнуть к сенсорной пластине. Гудки пошли не сразу, но Андрей ответил тотчас.

— Алло? — осторожно, полушёпотом, будто находился в тёмном лесу в окружении монстров, спросил он.

— Привет, это Кир.

— А! Кир! Привет! Я ждал тебя! — Голос Рахманова-младшего набрал силу и зазвенел колокольчиком. — Я спрашивал у Егора про оплату лечения! Егор сказал, что должны на этой неделе, но, когда точно, он не знает! Я попросил его узнать, да он и сам собирался узнавать! Узнает и в среду, когда будет звонить, скажет! Егор, конечно, спрашивал, зачем мне это надо, но я не сказал про тебя — пусть ему сюрприз будет! А когда перечислят, ты приедешь и сам ему всё расскажешь!

Кирилл не мог вставить в поток восклицаний ни слова. По лестнице над ним топотали шаги, кто-то разговаривал, а он слушал звонкий голос в динамике смартфона и улыбался: если на его стороне такой преданный и смекалистый союзник, значит, всё наладится.

— То есть ты ничего Егору про меня не говорил? — поинтересовался Кирилл, едва образовалась пауза.

— Ничего, — отрапортовал Андрей и, деловито сопя, добавил: — Правда, мне хотелось рассказать… но Лариска постоянно крутилась рядом.

— Она тоже с Егором разговаривает?

— Всегда.

— О чём?

— О мамкином лечении. Или о погоде. Или об израильской жизни. О всякой ерунде.

Кирилл расслабился, не пуская ревность в сердце. Почесал колючий подбородок.

— Тебе хорошо у неё?

— Ну как… — замялся Андрей. — Нормально. Лучше, чем в приюте. Она почти всегда на работе, я — в школе. Вечером она в компьютере сидит, я — в телефоне, который ты подарил. Пока тепло было, я на велосипеде катался. — В трубке послышался довольный смешок. — А вчера снеговика слепил! Маленького, правда — с вершок… но он уже растаял. А у вас вчера шёл снег?

— Нет, — автоматически, сообразив, о чём речь, ответил Кирилл: его мысли были далеко — в будущем, с Егором.

— А у нас…

Зазвенел звонок. Разнёсся по этажам и коридорам, проник под лестницу. Беготня вокруг ускорилась. Каблуки строчили шаги, как швейная машинка шов. Кирилл перестал слышать голос Андрея, заткнул указательным пальцем другое ухо, только это всё равно улавливал обрывки про побелевший огород и глупую Найду, которая боится снега. Потом пацан умолк и спросил:

— Что это? Звонок? Ты на учёбе?

— Да. Исправляю «двойки» ради Егора, совсем как ты. Пора бежать.

— До четверга!

— Отлично! Пока!

— Пока!

Кирилл убрал мобильный, потёр ухо. Постоял в прострации, бесцельно пялясь в видимый из его прибежища светлый треугольник окна. За пыльным стеклом шёл унылый ноябрьский дождь, здания, люди, птицы — всё было мокрым и неприятно холодным. И только надежда, что разлука, терзания и страдания скоро закончатся, грела душу. Только вера, что мучения прошли не напрасно, давали энергии двигаться вперёд, сворачивать горы — для Егора, быть таким же сильным и морально устойчивым, как он, чтобы селянин им гордился.

Лестничные пролёты опустели. Кирилл аккуратно, стараясь не зашибить макушку, выбрался из тёмного угла, расправил плечи. Выдохнул, будто освобождаясь от отравляющих ядовитых паров в организме. Меньше, чем через десять дней, Егор будет дома. Отсчёт пошёл.

98

Дождаться нужной даты оказалось не так просто, как Кирилл себе это представлял. Часы ползли так медленно, что можно было стать седым между движениями минутной стрелки, да и секундная вела себя, как опившаяся тормозной жидкости черепаха. Кирилл изнемогал. Учёба давалась со скрипом, игру с Машкой он почти забросил, новые фото в сети не добавлял. То витал в облаках, то плавал в раскалённой лаве в аду. Начиная с позитивно-радужных о жарких ночах, поцелуях и обнимашках, скатывался в картины отчаяния и беспросветной мглы. Верил, что всё будет хорошо, но боялся, что всё будет плохо. Чем больше думал, тем чаще и чаще возникали именно депрессивные мысли, от них было тошно, поэтому Кирилл решил вообще не думать. Только пустота в голове, такая привычная раньше, до середины лета, теперь не получалась.

Отвлекая бдительность родителей, Кирилл скормил им рассуждение, что не хочет детей и даже позвонил матери с просьбой подыскать врача, но не спешить списывать Машку со счетов, потому что планирует после аборта продолжать с ней встречаться и «да-да, обещаю быть осторожным, чтобы она снова не залетела».

В четверг Кирилл снова позвонил Андрею, сидя под той же лестницей в институте. Разговор вышел короткий, по той причине, что Калякин не мог ничего говорить: горло сжало тисками, голова закружилась, в ушах появился похожий на жундение комара шум, перед глазами поплыло, и воздух в лёгкие перестал набираться. Показалось, что давление подскочило. Кирилл наощупь засунул смартфон в карман, сел на пол, обхватил руками голову, упёрся лбом в колени и заплакал — деньги перечислены в среду, счета за лечение и реабилитацию полностью оплачены, Егор больше никому ни копейки и ни шекеля не должен.

Те шутки, что закончились первого сентября, иссякли. Клетка открыта. Пойманные в силки птицы свободны лететь и распоряжаться своими жизнями.

Он выдержал. Держался и выдержал. Пожертвовал душевным равновесием своим и любимого человека и выдержал. Не подвёл. Значит, чего-то он в этой жизни стоит. Значит, не совсем он дерьмовый быдлан.

— Плохо? Эй, студент, тебе плохо?

Кирилл оторвал голову от коленей, посмотрел на заслонявшую дневной свет тёмную ширококостную фигуру с шваброй и синим пластмассовым ведром в руках — одна из уборщиц, которых мало кто знал по именам. Пришла, когда не звали. Не дала выплеснуться эмоциям, дура.

— Нормально, — буркнул Кирилл и, размазав рукавом свитера слёзы и сопли по лицу, встал. Руки и ноги оставались ватными, но возвращались в тонус. Нос опух — это отчётливо ощущалось и без зеркала, а ещё веки и губы. Ну да кого ебёт?

— Ты тут не нюхал? — уборщица отодвинула его и завертела головой в поисках наркоманских принадлежностей. Кирилл открыл рот, хотел указать ей на многовековую пыль, но промолчал — не лезть в чужие дела, как не лезет в них Егор, — и ретировался. Пошёл грызть неподдающийся гранит науки, за который скоро придётся отчитываться перед Егором.

Весь день Кирилла разбирало желание рвануть в деревню сразу, наперекор родителям, вопреки их таким смешным теперь запретам — пусть знают, что его чувствам плевать на созданные ими препятствия, и бесятся. Он крутил в руках брелок от машины и внутренне метался перед выбором — ехать сейчас же или нет. Но сидел на месте, тупо глядел в телевизор, ничего там не видя. От поездки останавливали, как ни странно, именно чинённые матерью с отцом преграды. Наверняка ведь после перечисления денег, зная, что главный враг семьи со дня на день вернётся, усилили надзор. Засеки они сейчас, что сынок обманул их и сорвался к любовнику-пидору, придумают новый способ, как посадить его на цепь, недели на поиск решений им хватит.

Кирилл терпеливо дождался субботы и тогда уж нагло, практически не скрываясь, на своей машине, рванул в Островок. Выехал в шесть часов вечера, хотя из-за ноябрьских сумерек, которые опускаются почти в три часа дня, уже наступила полноценная ночь. Подмораживало, дорогу покрыла тонкая плёнка льда, шипы грохотали по асфальту, создавая в салоне шум. Освещения вдоль трассы не было, но фары светили нормально, попутки и встречные попадались редко. Музыка играла на тихой ноте, сердце стучало громче. Кирилл волновался, вытирал не в меру потеющие ладони о джинсы.

В деревню или точнее село он въехал около восьми часов. Дорожный указатель приветливо блеснул ему светоотражающим покрытием, дальше, к сожалению, ничего приветливого не было.Машина заколыхалась на щебёночных кочках, слой грязи на проезжей части, благодаря низкой температуре, замёрз и превратился в дополнительные неровности. Фары выхватывали чёрные зловещие кусты, тянущие голые ветки с одинокими сухими листиками к незваному путнику. Деревья облезлыми великанами высились над домами, бурую траву покрывал иней, возле заброшенных строений стоял непролазные бурьян-сухостой. Свет в окнах горел, и только это делало населённый пункт живым, убирая из рядов призраков. Бабки попрятались по хатам, жались к печам да смотрели задуривающие их высохшие мозги телеканалы. Даже собаки не лаяли — забились от холода по конурам.

Кирилл не узнавал деревни — она выглядела… ужасно, нежизнеспособно? Кирилл силился подобрать слово. Как укор политикам, вещающим о величии страны? В любом случае, приедь он сюда впервые в промозглом гнилом ноябре, а не в цветущем и пахнущим сеном июле, сбежал бы в тот же день, как из чистилища, и навсегда бы зарёкся показывать нос в глушь.

В коттедже банкирши синеватым светом горели четыре окна на обоих этажах. Перед воротами стоял забрызганный грязью до стёкол оранжевый «Мокко». Кирилл не остановился — проехал мимо тёмного дома Пашкиной бабки, понурых в это время года зарослей вишнёвых деревьев к дому Рахмановых. Тот тоже был погружен во тьму, на калитке висел замок. Тёмные окна, мокрая крыша.

Подавив ностальгическое желание притормозить, подойти, Калякин развернул машину и направил обратно к коттеджу, ведь, как бы ни было жалко дом… жалко, как живое существо, скоро этот дом, где он обрёл семью, где впервые признался в любви и занимался сексом с самым нужным человеком, вновь наполнится голосами, более счастливыми, чем раньше — потому что мечты его хозяев сбылись.

Бросив автомобиль на обочине, Калякин взял с заднего сиденья объёмный пакет и вышел на стылый воздух. Как оказалось, грязь, некогда бывшая дорожной пылью, не до конца промёрзла, и подошвы погрузились в вязкую субстанцию. Фары не светили, и улицу теперь обозначали только редкие тусклые прямоугольники окон.

Кирилл обогнул машину, вытер ботинки о покрытую инеем траву и пошёл к коттеджу. Калитка легко открылась — доверчивые сельские жители никогда не запирали дверей. Возможно, и дверь в дом оставалась открытой, но он не стал проверять и постучал — громко, несколько раз до боли в костяшках.

На веранде вспыхнул свет. Через незанавешенные широкие окна мелькнула грузная фигура Лариски в красных велосипедках и длинной цветастой футболке.

— Кто?..

— Кирилл Калякин.

Дверь сразу открылась, и хоть Кирилл смотрел на освещенные окна, выбившийся яркий сноп резанул по глазам, на секунду ослепил, а потом дверной проход перегородила Лариска.

— Почему-то я не удивлена, — недружелюбно выдала она и мазнула головой, приглашая, войти. Кирилл вошёл. Знакомым путём, на ходу расстёгивая пуховик, проследовал в прихожую. Не успел почувствовать одуряющее тепло жарко натопленного помещения, как на него с приветственным кличем бросился Андрей.

— Ура! Ура! Я знал, что ты приедешь! Я Егору сказал! Егор скоро будет звонить!

— Постой. — Кирилл медленно отодвинул пацана от себя. Желудок прилип к горлу. — Ты… рассказал Егору?

— Ну извини, — состроил Андрей безвинные щенячьи глазки и сразу рассмеялся, вообще не считая случившееся проблемой. — Егор вчера ещё звонил, и я не удержался.

— И… что? — Комок в горле не желал проглатываться. Мозг судорожно анализировал возможные последствия. Руки повисли с полуспущенными рукавами, одна всё ещё сжимала тонкие ручки пакета.

Зашедшая за Кириллом и замершая между ним и дверью Лариска, толкнула его в бок, ломая весь драматизм ситуации:

— Обувь снимай и проходи на кухню: чайник почти закипел.

Калякин неловко покачнулся, собрался заскрежетать зубами, но внезапно напряжение отпустило: Андрюха веселится, а значит, всё в норме. Он поднял пакет на уровень груди и вручил пацану:

— На, это тебе.

Пока младший Рахманов, шелестя, распаковывал подарок, Кирилл разулся, снял куртку и шапку и, поскольку у него никто не взял вещи, сам повесил их в шкаф, а ботинки ногой отодвинул к стене, к ряду их другой обуви, в основном женских сапог.

— Куртка! Клёвая! — восторженно вскрикнул справившийся с упаковкой Андрей, поднял новый предмет гардероба над головой и затем принялся примерять его. Он радовался. Кирилл смотрел на него и тоже радовался. Пуховик был красного цвета, с множеством замков и карманов, удобным, регулируемым капюшоном. Кирилл вчера потратил полдня, чтобы выбрать модную и практичную модель.

— Носи на здоровье. Она ветронепроницаемая, влагоотталкивающая, термоустойчивая и ещё какая-то. Хорошая, кстати, куртка. Я б сам такую носил.

— Зачем? — со скепсисом спросила Лариса. Она наблюдала за ними, скрестив руки.

— Ну… у Андрюхи куртка… велика немного, — попытался сгладить мотивы своего подарка Калякин. Андрей, крутясь перед висящим на стене зеркалом, рассмеялся.

— На мне была Егоркина куртка! У меня другая есть, в самый раз которая! Я просто Егорову ношу, потому что она мне нравится!

— И потому что он скучает, — с видом умудрённой опытом матроны, добавила Лариска. Демонстративно развернувшись, ушла на кухню. Сипло засвистел чайник.

— Всё равно спасибо, Кир! — Андрей ещё раз обнял его, прижался щекой к груди, словно мурлыкающий котёнок, потёрся о джемпер. Кирилл погладил его по спине, по шершавой ткани куртки, которая сидела, будто шили на заказ.

— Андрюх… так что Егор сказал?

— Про тебя? — Андрей отстранился и опять завертелся у зеркала. Обновка ему нравилась. — Ничего не сказал. Он же неразговорчивый, сам знаешь. Послушал и промолчал. Про мои каникулы заговорил.

— А настроение у него какое было? Как он отреагировал? Улыбался или хмурился?

— Да не знаю… Нормально вроде. Ты ведь его любишь?

— Люблю.

— У тебя никого, кроме него, нет?

— Абсолютно. — Расспросы Кириллу показались подозрительными, он собрался спросить, к чему они, но из кухни высунулась Ларискина голова.

— Долго стоять будете? Чай готов — идите.

— Я не пойду, тёть Ларис, — воспротивился пацан. — Я лучше пойду Егора ждать.

— Ну иди, — по-матерински добро разрешила банкирша. Этот тон был так непохож на неё, что Кирилла едва не стошнило. Тем не менее он направился за ней на кухню.

Пространство всё так же делилось барной стойкой на две зоны. На овальном, тёмного дерева столе на блюдцах стояли три чашки из сервиза. В них дымился чай, из чая высовывались ложечки. Рядом стояла пиала с тёмно-красным вареньем, плетёная ваза с насыпанными горкой конфетами и печеньями, тарелка с колбасой и сыром и ещё одна с нарезанной булкой. Кириллу есть не хотелось, как и общаться с Лариской, и вообще, эта кухня вызывала у него отвратительные воспоминания. Однако он сел на стул, где сидел в тот злополучный день с попыткой обвинить в изнасиловании, окинул взглядом холодильник с магнитами, картины с парусниками, безделушки на полках, черноту за окном.

Лариска убрала на барную стойку ненужную третью чашку и тоже села.

— Значит, ты не наигрался? — провокационно дёрнув крашенной бровью, спросила она. Взяла печенье, с хрустом отломила.

— А ты, значит, взяла Андрюху к себе — не стала гневить судьбу? — Кирилл тоже дотянулся до вазочки и потом повторил трюк с печеньем. Лариска хмыкнула:

— Один-один, Кирилл. Но я надеялась, ты больше не появишься на нашем горизонте.

— А я смотрю, у тебя жарко. Печку топишь дровишками, которые уставшего Егора заготавливать заставляла? — Он повёл головой и печи не увидел. Но она должна же быть: трубы парового отопления по периметру идут.

Банкирша засчитала ему и этот гол. Макнула обломок печенья в чай. От него поплыли крошки, жидкость помутнела. Лариса подняла глаза:

— У меня котёл, Кирилл. Его можно топить газом, дровами и углём. Газа нет, поэтому топлю дровами и углём. Егор не брал бы деньги просто так.

— А ты нашла бы способ уговорить его. Я вот нашёл. От меня он деньги принял. Может, он чувствовал твою неискренность? — Воображение Калякина пробудило постельные сцены, в которых его стройный сельский красавчик ебёт эту старую, много возомнившую о себе, разжиревшую дуру. Нет, не ебёт — ебут по собственному желанию, а Егор отбывал повинность, как холоп не отказывает барыне, чтобы не впасть в немилость.

— От тебя он натерпелся горя!

— Я защищал его!

Пикировка могла бы продолжаться долго, Кирилл впал в раж, Лариска тоже, обоих подстёгивала ревность, но в кухню влетел Андрей. Глаза у него были расширенными, взгляд — взбудораженным.

— Кира! Кир! Я же тебя зову! Егор на связи! Бегом!

Кирилл мгновенно переключился и на автомате вскочил с места, побежал. На ходу вспомнил, что бежит общаться с Егором — испугался, затрясся, чуть не остановился. В голове взболталась каша, ладони вспотели, но ноги бежали, а глаза видели, куда бежать — за Андреем через прихожую на лестницу, по порожкам вверх, поворот, и ещё раз по порожкам, в узенький ярко освещённый холл, дальше в дверь направо… Топот ног звоном отдавался в ушах.

— Подожди! — взявшись за ручку межкомнатной двери, Андрей затормозил и повернулся, выставив руку.

— Что? — спросил, останавливаясь, Кирилл. Он запыхался. Сердце то ли от волнения, то ли от бега стучало в висках. Он не понимал, что случилось, почему его то гонят быстрее, то не пускают. Он хотел увидеть Егора и боялся, что не готов, что всё, что готовил сказать ему, забыл. Ему нужно было время собраться с мыслями, и каждая лишняя минута казалась адом. Он вытянул голову через Андреево плечо, но в узкую щель ничего не увидел, только кусочек тёмной комнаты с серым свечением скорее всего от монитора.

— Я тебя позову, — прошептал Рахманов. — Егор не знает, что ты приехал. Жди. И тсс! — Андрей приложил указательный палец к губам и проскользнул в дверь, не закрыл её до конца. Успокоившееся сердце Кирилла застучало о рёбра вновь. Он запустил руки в волосы, взлохматил, только заметив, что Лариска не поднялась наверх. Ну и хорошо. Он не хотел сейчас думать о её боли, не хотел чувствовать вину за своё счастье.

Порывистым движением Кирилл приник к дверному косяку, желая подслушать, но в этот момент дверь распахнулась. Всё так же прикладывающий палец к губам Андрей поманил его и, оторвав палец ото рта, указал им на место у стены комнаты. Кирилл послушно вошёл и встал туда. Взгляд мгновенно прилип к монитору, в поле зрения камеры которого он не попадал. На тридцатидюймовом экране в окне «скайпа» был… Егор… Родной, милый, самый необыкновенный Егор. С колдовскими глазами, чётко очерченной линией губ, длинными непослушными волосами, падавшими на лоб и плечи.

Ноги Кирилла стали ватными. Он едва не осел по стенке, но не отрывал глаз. Изображение дёргалось, временами плыло и восстанавливалось — вероятно Егор шевелил рукой, в которой держал смартфон.

— Андрей, где ты? — нетерпеливо позвал он. Голос был чуть изменён микрофоном или динамиками.

— Уже иду. — Он подошёл к угловому компьютерному столу. Внизу экрана появилась его маленькая фигурка по пояс. — Я здесь. А ещё здесь… смотри кто! — Андрей цирковым жестом направил обе руки на Кирилла. Казалось, его улыбка расплылась шире лица.

— Кто? — с подозрением удивился Егор.

Кирилл медленно приблизился, встал рядом с пацаном в поле захвата камеры. Его изображение тоже появилось на экране, правда, часть головы не вместилась.

— Кирилл! — радостно сообщил брату Андрей, да Егор это уже сам видел. Лицо, занимавшее почти всё пространство, стало непроницаемым.

— Привет, — сказал Калякин и услышал, что голос дребезжит, как у старухи бабы Липы, и воздуха не хватает, и всё тело словно потеряло кости и вот-вот упадёт мешком без каркаса. Он смотрел на Егора.

Смотрел на Егора.

Смотрел на Егора, лицо которого занимало почти всё пространство окна, вспоминал любимые, подзабытые черты. Не замечал больше ничего. Ничего не мог больше произнести после этого грёбаного, такого дурацкого и нелепого «привет». В голове был туман — счастливый, радостный, тревожный туман. Как не грохнуться в обморок? Впору ухватиться бы за край стола, чтобы не упасть.

— Ну я пойду? — раздался над ухом голос Андрея, тоном, что он сделал для двух дураков всё от него зависящее, а дальше умывает руки. — Поговорите, пообщайтесь без меня… Садись, Кира.

Кирилл почувствовал, что ему выше коленей ткнулось что-то узкое, машинально опустил на это что-то попу и понял, что ему подсунули кресло на колёсиках — широкое, мягкое. Он пододвинул его ближе. На экране замелькали его неловкие перемещения, фрагменты частей тела. Андрей одним касанием отрегулировал наклон веб-камеры и сбежал. Дверь за спиной тихо хлопнула.

Встреча

Егор смотрел на экранчик своего смартфона, смотрел на него. Выражение красивого даже при искажении камеры лица по-прежнему было серьезным.

Кирилл испугался. Испугался, потому что остался с Егором наедине и сейчас всё решится. Ладони снова вспотели, но смелости не хватило даже сделать лишнее движение и вытереть их о джинсы. Глубоко на задворках сознания он только помнил, что никогда ничего не боялся, пёр напролом, и только… только перед Егором робел, как школьник перед милиционером — когда добивался его внимания и взаимности. Атрофия сковала все члены и голосовые связки. Секунды снова замедлились, казалось, что их взгляд друг на друга длится вечность. Глядя в серьёзные глаза Егора, Кирилл уже жалел, что согласился на «скайп», ведь, если селянин пошлёт его извинения на хер, не будет возможности бахнутся перед ним на колени, каяться, стуча головой об пол. Егор просто оборвёт соединение и всё.

Кирилл набрал в лёгкие воздуха и приготовился сказать: «Прости меня, я долбоёб, но я люблю тебя, я бросил тебя не по своей воле, меня заставили».

Блять — жалкое нытьё и история, которую Егор уже знает.

Блять, что тогда сказать? Что? Что сказать?!

— Привет, — сказал Егор и улыбнулся. Улыбка расцвела на его лице, озарила, солнечными зайчиками заиграла в бездонных глазах. Не было больше серьёзности, только благодушие, радость и смущение, присущее влюблённым, между которыми пробежала кошка, но обида давно забыта, а чувства свежи, как никогда.

Из глаз Кирилла брызнули слёзы. Слова полились из него потоком, хоть губы, руки, всё тело дрожали и голос дребезжал.

— Прости меня, пожалуйста, Егор, я долбоёб. Но я люблю тебя! Я с ума сходил без тебя! Я ненавижу себя за то, что тебе пришлось пережить! Я не бросал тебя! Я ни за что на свете не бросил бы тебя и не брошу, если ты меня простишь! Я люблю тебя! Я не могу тебя предать, понимаешь? Пойми меня, пожалуйста, Егор! Я не мог допустить, чтобы тебе и маме Гале навредили! Я вас всех люблю! И меня просто поставили к стенке! Егор, пожалуйста, прости меня, я бы ни за что тебе не наговорил всего того, что наговорил, если бы угроза не была реальной! Я не предавал тебя… Я люблю тебя…

— А я думал, ты не полюбишь меня даже под дулом пистолета, — выслушав пламенную речь, совершенно по-доброму усмехнулся Рахманов. Улыбка не сходила с его лица.

— Что? — обомлел Кирилл. Вера и неверие столкнулись в его мозгу и разбились в лепёшку. Он видел улыбку Егора, он слышал его слова, но никак не мог впустить в себя принятие ниспосланного ему прощения, как не каждый младенец сразу впускает первый воздух в сжатые лёгкие. Наконец ему удалось вдохнуть. — Ты… ты понял?.. — воскликнул Кирилл с нескрываемым изумлением. — Ты понял? Блять, боже всевышний, ты правда понял пароль?

— Понял. А ты разве не знал? Я же сразу тебе об этом сказал. — Егор тоже удивился.

На Кирилла нахлынуло такое облегчение, что он почти завалился лицом на стол, на закинутые туда руки, но быстро выпрямился, засмеялся — нервно, как ненормальный — и размазал по щекам слёзы, которые ещё катились из глаз.

— С тобой всё в порядке, Кир? — встревожился Егор.

— При чём здесь я? — прекращая смеяться, помотал головой Кирилл. — На себя мне вообще по хую. Егор, я о тебе думал. Я думал, что ты меня не понял и возненавидел меня… Хотя, нет, ты не умеешь ненавидеть… Но ты мог считать меня предателем и страдать. Я себя ненавидел за твою боль… ту, которую причинил этим ёбаным последним звонком. А я… на себя мне начхать. Я не слышал, что ты ответил, Егор: у меня вырвали трубку. Прости.

— Андрей рассказал мне, что случилось. Сочувствую тебе, Кир. Спасибо, что поступил… так, как поступил.

Кирилл проникся нежностью: Егор, как всегда, добросердечен, не злится, не обвиняет, а сочувствует и думает в первую очередь о других. Егор сочетает в себе силу и уязвимость. Егор идеален. Он святой.

— Я… я просто хотел… не подвести тебя. Ты простишь меня? — Кирилл протянул руку, чтобы дотронуться до его лица, но потрогал, естественно, только тёплый, чуть пыльный монитор. Убрал руку. Егор его попытки не заметил.

— Я на тебя не обижался, — уверил он.

— Но ты ведь замкнулся в себе?.. Извини, Андрей мне тоже кое-что рассказал.

Рахманов на секунду опустил глаза, но, видимо, сегодня исключил скрытность из своих приоритетов.

— Мне показалось, я понял твой намёк… что на тебя давят. Ты ведь не раз говорил, что твои родители ищут способы… отвадить тебя от… того, во что ты влип, приехав в деревню. Мне показалось, они нашли, чем на тебя надавить, и я почти был уверен, что это деньги, которые они дают нам на операцию. Но я не был на сто процентов уверен в своих выводах. В любом случае, мне понадобилось время, чтобы принять ситуацию, свыкнуться с… — Вот тут Егор замолчал и смущенно улыбнулся.

— С тем, что меня не будет рядом? — догадался Кирилл. Возрадовался такому признанию в любви.

— Да.

— Я не хотел причинять тебе боль и заставлять думать, что бросил тебя. Я бы не променял тебя ни на что на свете. Я думал о тебе каждый день. Нет, неправда — каждую ёбаную секунду считал до дня, когда переведут уже в клинику эти блядские деньги, и ни одна ёбаная тварь не помешает мне больше быть с тобой. Ой, прости… Я, когда волнуюсь, из меня мат на мате сыпется.

— Я помню, — мягко улыбнулся Егор. Его удивительные глаза сияли. — Я знал, что мы встретимся после возвращения домой.

— Знал?! Откуда?!

— Разве я недостаточно изучил твой характер? Ты совсем не такой, как я — не умеешь смиряться. Тот, кто заставил тебя кричать в трубку: «Я не буду любить тебя даже под дулом пистолета», только подтолкнул тебя к действиям. Думаю, он очень пожалел об этом.

Секунду они осмысливали фразы, потом оба рассмеялись. Не громко, а выдыхая последнее напряжение. Кирилл был счастлив. Внутри возникла потребность переплести свои пальцы с Егоровыми, он помнил, что это невозможно, но всё равно протянул руку к монитору, потрогал скачущее изображение. Только сейчас осознал, что сидит в чужом доме, на чужом стуле, за чужим компьютером, вокруг уютная темнота и тишина, а они с любимым путём непонятной научной магии не за тысячи километров друг от друга, а вместе, рядом. И это прекрасно, аж член встаёт.

Перебарывая сексуальное возбуждение, Калякин спросил:

— Как мама Галя? Ей лучше? Извини, что сразу не спросил. Передавай «привет» от меня.

— Она в порядке, — улыбаясь уже совсем другой, сыновьей, улыбкой, ответил Егор. — Идёт на поправку. Правда, иногда ленится упражнения выполнять — они монотонные и тяжёлые.

— Теперь не жалеет, что решилась на операцию?

— Радуется, что мы уговорили. Спасибо тебе, Кир. Ты многое для нас сделал.

— Брось, Егор… Ну что ты?! — Кирилл почувствовал неловкость, покраснел. — У меня это случайно вышло… Слышал, мама Галя друга себе нашла…

— Ага. Николаос зовут. Хороший мужчина, подбадривает мамку. Она его слушается.

— Больше, чем тебя?

— Ага.

Они опять посмеялись, глядя друг на друга на экранах, Кирилл хотел, чтобы эта уютная ночь в натопленной комнате продолжалась… не вечность — вечность по разные стороны монитора ему не была нужна, — а до момента, когда Егору придёт пора выезжать в аэропорт. И ему было, что сейчас сказать и спросить.

— Егор, ты не спешишь? Поговорим ещё? — Он изо всех сил старался быть внимательным и заботливым.

— Давай, — легко согласился Рахманов. Кирилл вдруг спохватился:

— А деньги на связь? Может, тебе на счёт кинуть? Я могу прямо сейчас через мобильный банк, только продиктуй куда. А то вдруг в Израиле другая система оплаты трафика, роуминг… вгоню тебя в долги, а мне этого не надо.

— Кир… Кир… не суетись, всё нормально. У меня есть деньги. На разговор точно хватит. — Под действием его спокойного голоса Кирилл угомонился, уселся на попе ровно. Спросил:

— Расскажи мне о себе. Как ты сам там выжил? Тяжело пришлось?

— Нормально: я же при деле был. Лучше потом расскажу, дома. Расскажи ты о себе. В институт ходишь?

— А то! Я там почти лучший студент! Шучу-шучу, я всё такой же лоботряс! — Кирилл хихикнул и перешел на полусерьёзный тон. — Вот не поверишь: я почти не пропускаю, конспектирую, на семинарах отвечаю, руку поднимаю, а всё равно ни в зуб ногой! Такой тупой от природы. Но я старался, Егор. Для тебя. Чтобы ты посмотрел на меня тупого, но старательного и простил, поверил, что я не предавал. Егор, я не знал, как ты теперь ко мне относишься… Я боялся, что потеряю тебя.

— Я люблю тебя, Кир, — словно жалея неразумного ребёнка, с улыбкой произнёс Рахманов. — Но это хорошо, что ты наладил учёбу.

— Да, можешь меня тоже чем-нибудь пошантажировать, и я вообще отличником стану, ага. Выдрессируй меня, я уже почти ручной. Егор, я тебе ещё кое в чём признаться должен, — перестал смеяться Калякин. — Я месяц назад видимость создал, что с девушкой живу. Только видимость, честно. Так надо было, чтобы от меня отстали. Просто спектакль. Я тебе не изменял. Хотя один раз думал, что изменил, и чуть с ума не сошёл. Говорю сразу, чтобы тебе кто-нибудь другой не исказил. — Кирилл виновато сжал губы и покаянно опустил глаза.

— Я знал, Кир.

— Знал? — не поверил ушам Калякин.

— Да. Андрюшка рассказал в четверг. Он со своим другом заходил к тебе на страницу.

Кирилл пришёл в ужас. Волосы зашевелились.

— И ты… ты со мной после такого разговариваешь? Я поражаюсь тебе, Егор! Я бы на твоём месте себя на хуй послал!

— Андрей сказал, вы там не по-настоящему целуетесь, — усмехнулся Егор. — Просто… Кир, наверно, просто я уже знал, что ты в школу приезжал, и что у тебя случилось тоже знал. А ещё… не в твоём характере писать сопливые цитаты и позволять девушкам вертеть собой.

— Тем более таким, как Машка, — возблагодарив бога за светлую голову и холодный рассудок Егора, согласился Кирилл. — Сначала думал, что она совсем конченая, а потом оказалось, что зачатки разума в ней есть. Хотя она за свою помощь айфон запросила… Кстати! — Он вспомнил! — Тебе Виталик извинения передавал! Сказал, что он урод и не достоин твоего внимания!

— Виталик? — больше испугался, чем удивился Егор.

— Ну да, а что тебя напрягает? Встретил его как-то в городе, постояли, поговорили о тебе, перетёрли. Он слёзно просил извинений перед тобой, даже несколько раз головой о стену ударился и по зубам себе дал. Надеюсь, стоматолог его обдерёт.

Егор, конечно, догадался, что это была за встреча.

— Кирилл, ну зачем?.. — упрекнул он.

— А чтоб знал! Да ладно, я его не сильно. Так, фейс подправил. Чтобы не слишком довольным был.

Кирилл ждал от Егора новых упрёков, качаний головой или довольных смешков, но тот внезапно отвернулся, пропал с экрана, вместо него появились попеременно чернота, кафельная стена, часть помещения, потом в обратном порядке и снова Егор.

— Кир, меня зовут. Мне пора. Увидимся дома.

— Когда ваш рейс? — удержал его Кирилл.

— В среду в пятнадцать тридцать прилетаем в Шереметьево. У Андрея уточни. Пока. — Егор исчез. Кирилл остался смотреть на экран со сменившейся картинкой, сквозь него. Осознавал, что сейчас произошло и насколько реальна его удача. Егор его простил? Даже не пришлось оправдываться? Вот так всё просто?

А почему должно быть иначе? Разве он тоже не изучил его характер? Егор адекватный парень, не завистливый, не злобливый, мыслит всегда широко, видит суть, не рубит сгоряча. Вспомнить, как он повёл себя в ситуации с подставным изнасилованием или разбитым окном — почему он сейчас должен был взбеситься, как истеричная сучка? Он не баба, а настоящий мужчина. Они любят друг друга и должны иметь взаимопонимание. Кирилл не радовался, что легко выкрутился — он вообще не выкручивался, потому что не врал, чтобы было из чего выкручиваться. Кирилл радовался, что беды закончились, а их чувства сохранились. Ему повезло с парнем, и он собирался и дальше не подводить Егора, чтобы отплатить ему тем же.

Как же Кирилл любил его! Душа разрывалась, не в состоянии вместить весь неисчислимый объём чувства.

Обнять бы Егора! Смять до хруста рёбер! Целовать! Ощущать его ласки и ласкать!

Член опять вставал, наливался в полную силу. Сидеть мечтая и грезя, улыбаясь при этом, как шальной придурок, можно было хоть до самого утра, и думать, что Егор точно так же грезит им всю ночь, глядя в потолок израильской больницы, радуется и счастлив. Конечно, мама Галя уловит перемены в настроении сына и не удержится от вопросов — не хмурится же ребёнок, а улыбается до ушей. Наверно, Егор и сам с ней поделится.

Пережить бы последние пять дней. Сегодня не считается, среда тоже, так что осталось всего три дня. Но это всё равно бесконечно долго!

Кирилл нажал на крестик и уставился в ромашковое поле рабочего стола. В глазах зарябило. Он тряхнул головой и встал, наконец осмотрелся. В тусклом мерцании монитора различил маленький диван у стены и узкий книжный шкаф, картину с букетом цветов на ней, под ногами пружинил мягкий палас. Странно он просидел здесь… Кирилл, чуть наклонившись, глянул в правый нижний угол экрана… почти час и только заметил обстановку комнаты. Во время разговора он смотрел только на Егора и совершенно не интересовался, что творится сбоку или за спиной. Да и теперь не интересно.

Кирилл вышел из комнаты. Прошёл по слабо освещённой скрипящей лестнице к кухне, откуда доносились голоса Лариски и Андрея. Те сидели за столом и пили чай. К угощениям прибавилась плошка с густо-янтарным мёдом. Андрей как раз намазывал его на булку, ронял капли на стол и ой-блинкал.

— А вот и наш герой, — скрещивая руки, произнесла банкирша. — Наговорились?

— Егора позвали, — надеясь, что у него не покраснели от слёз глаза, ответил Кирилл. Прошёл к столу, плюхнулся на стул. — Нальёшь ещё чая?

Лариска поднялась и пошла в кухонную зону к плите. Кирилл сразу же наклонился к Андрею.

— Что ты не предупредил, что видел фотки с Машкой? А если бы Егор меня послал?

— Да я сразу сказал ему, что там липа! — шёпотом возмутился пацан. — Вы не по-настоящему целовались, а как в кино — без языка! Что я не отличу, как по-настоящему целуются?

Эксперт, блять! Кирилл усмехнулся, потрепал его по волосам.

— Мы помирились, — сообщил он.

— Я же говорил! — в полный голос воскликнул Андрей, даже подскочил при этом. — Егор тебя любит!

— И я его люблю.

Вернулась Лариса, поставила перед гостем чашку на блюдце, спросила, останется ли он ночевать. Кирилл согласился — терять ему теперь было нечего: счета оплачены, отношения восстановлены. Мир, дружба, жвачка с Лариской.

99

Домой Кирилл вернулся только во вторник утром, до этого гостил у Лариски, но в основном пропадал в доме Рахмановых. Вместе с Андреем навели там порядок перед приездом остального семейства, вычистили пыль, растопили печь — нетопленная с весны, она отсырела и задымила, закоптила полкухни, но потом процесс нормализовался, а кухню они отмыли. Работа шла на пользу, поднимала настроение, вдохновение так и пёрло. Возникали разные идеи, как отпраздновать Новый год, кому что подарить. Андрей показал, куда в их доме ставят ёлку, рассказывал всякие забавно-мистические случаи из их с Егором детства. В понедельник после школы съездили в райцентр, купили продуктов, заполнили холодильник. Кирилл снял с карты все деньги подчистую, включая Машкин гонорар. Свой телефон он выключил, звонил ей с Ларискиного, но в Багдаде всё было спокойно, его не разыскивали с собаками. На этот счёт Кириллу было тревожно, однако пофигу — он жил оставшимися до прилёта Егора днями. Всеми фибрами души устремлялся ему навстречу, его теперь никто не мог бы удержать — смёл бы с пути и не заметил.

Войдя в квартиру, Кирилл первым делом увидел топающую из спальни в туалет растрёпанную, с размазанной тушью Машку. На ней ничего не было, даже трусов.

— Ничего, что я в твоей кровати спала? — выдала она тоном лисы, оккупировавшей заячью лубяную избушку, после того, как её ледяная растаяла. Не спросила, а просто поставила в известность, раз уж застукали на месте преступления, а потом ввалилась в сортир и засела там. Кириллу было похеру, главное, чтобы она туда ебарей не натащила. Не разуваясь и не снимая куртки, он заглянул во все комнаты, ничего подозрительного не заметил. Прошёл к письменному столу, вытащил из-под него институтский рюкзак, провёл ревизию содержимого и, сверившись с расписанием, вытащил одни тетрадки и запихнул другие. Шёл уже девятый час — на первую пару он опоздал, хотя неважно сейчас всё, кроме Егора.

Зажурчал слив в унитазе, бачок с шипением стал наполняться водой. Кирилл повесил рюкзак на плечо и вышел в прихожую.

— Как съездил? — спросила проснувшаяся за время сидения на толчке Машка. Наготы она не стеснялась и собиралась в ванную.

— Охуенно, — сказал Кирилл и полез в задний карман джинсов, вытащил на свет тонкую стопку свёрнутых вдвое пятитысячных и тысячных купюр. — Вот, бери и собирай вещи. Ключ от квартиры в институте заберу. Спасибо, Маш, — помолчав, добавил он.

— Обращайся, если прижмёт, — хихикнула Машка и сцапала заработанные деньги. Остальное её, походу, сразу интересовать перестало. Вместо ванной она поскакала в спальню, где в шкафу хранились её сумка и вещи. Послышался шелест открываемой молнии.

— Меня никто не искал? — вытянув шею в ту сторону, на всякий случай спросил Калякин.

— Не, всё тихо, — крикнула из недр комнаты Машка, и Кирилл, послав всё на хуй, ушёл. На улице из низких серых облаков только что посветлевшего неба шёл моросящий дождь, от заморозков не осталось следа: грязь и лужи покрывали всё вокруг, зато в окнах отдельных умников уже сияли гирлянды — тринадцатое ноября, ёпта!

Лекции сегодня давались тяжко: мысли уносились в Москву. Кирилл раз за разом продумывал, как и когда лучше ехать — сегодня или завтра, ночевать там или одним днём обернуться туда и обратно, на своей машине, с Лариской и Андреем или вообще на поезде, а обратно с Рахмановыми в заказанном микроавтобусе.

Не представлял, что остались какие-то сраные сутки, а потом… От мыслей об этом «потом» бросало в жар, особенно томно становилось в паху.

Надо бы ещё в своей квартире порядок навести, чтобы там женским духом не пахло — вдруг Егор теперь почаще гостить у него сможет? Запасной ключ ему отдаст, на машине ездить научит. Продаст свой «Фольксваген» и купит две попроще.

С этими приятными мыслями Кирилл вышел из институтского корпуса, пожал на прощанье руки нескольким однокурсникам и, продолжая думать о хорошем, сел в машину. Всё испортил последовавший телефонный звонок — мобильный завибрировал в кармане, а, когда Кирилл его вынул, увидел, что звонит мать. Разговаривать с ней было в лом: погода и так херовая, а ещё если она на мозг капать начнёт… Он сбросил, но, вздохнув, перезвонил: иначе не отстанет — это раз, и лучше знать, что у врага на уме — это два.

— Да, мам? Что ты звонила?

— Соскучилась, — притворными лисьими интонациями пропела она. — Ты давно к нам не заезжал. Сейчас не заедешь? У тебя ведь занятия кончились? И отец вот дома… Пообедаешь.

— А что есть пожрать? — осведомился Кирилл, чтобы не выдать себя изменившегося за выходные. К материным речам он отнёсся с опаской, профильтровал сквозь сито её обычной «лжи во благо». По всему выходило, что сегодняшняя приветливость — снова коварная замануха в капкан, но — возможно и скорее всего — мать с отцом всего лишь хотят жёстко обсудить с ним Машкину беременность и настоять на аборте. Ну что ж…

— Кирилл, что ты молчишь? Ты приедешь?

— А? — опомнился Кирилл. Походу, пока рассуждал, пропустил список блюд. Ну да он туда не желудок набивать поедет. — Да, да, приеду. Выезжаю уже.

— Аккуратнее на дороге, — пожелала мама. Ещё бы чмок в щёчку изобразила.

Кирилл кинул смартфон на торпеду и поехал. Настроение скакало от плохого до стёбного. За время дороги более-менее родилась тактика поведения.

Дверь открыл отец, пожал руку, помог повесить пуховик на плечики и в шкаф.

— Садись за стол, — выглянула из кухни мать, — всё готово. Пицца только из духовки.

— Можно, я потом поем? Погреюсь сначала немного: на улице пиздец дубак. — Дыша на потираемые друг о друга ладони, Кирилл прошёл мимо родителей в гостиную, занял ближайшее к выходу кресло, надеясь избежать ловушки, в которую по дурной традиции превращалась для него кухня. Взял пульт, включил телевизор, пощёлкал, оставил на каком-то фильме, где мелькнула рожа Брюса Уиллиса. Родители маячили за его правым плечом.

— Так и будете там стоять? — закидывая ногу на подлокотник, как бы ненароком спросил у них Кирилл. — Идите есть без меня. Или садитесь, ждите меня.

Мать с отцом помялись, но были вынуждены пройти на те места, которые сын им оставил, то есть далеко от двери. Мать села на диван, отец — в другое кресло. В телевизор они не смотрели — повернулись к Кириллу. Позы были напряжены.

— Хорошо, что ты приехал один, без Маши, — переглянувшись с матерью, начал отец.

— А что такое? — пялясь в фильм, удивился Кирилл. — Она, вроде, не много ест. Или пицца маленькая?

Повисла пауза.

— Мы не о том, Кирилл, — вступила в диалог мать. — Мы…

— Вы об аборте? — болтая ногой, перебил Кирилл. — Вообще-то мы решили пожениться и родить этого личинуса.

— Что?! — пришла в ужас мать и отработанным движением схватилась за сердце, а затем, закатив глаза, повалилась на спинку дивана. Но сразу вскочила в обратное положение и притопнула ногой в белом носке. — Хватит! Хватит делать из нас дураков! Мы знаем, где ты был в выходные! Ты купил подростковую куртку на мальчика и отвёз в деревню к этим голодранцам!

— Может, я её Машкиной сестре отвёз, откуда ты знаешь? — абсолютно ровным голосом, что самому было удивительно, с самой мизерной каплей вызова спросил Кирилл. Сел нормально, не глядя отложил пульт на журнальный столик. В груди была какая-то ледяная пустота по отношению к этим людям. Всё пошло не по плану.

— Отпираешься? Ты все деньги снял! Сказать в каком городе находится банкомат? – Мать гремела.

— Не надо. — Кирилл встал. — Больше не буду отпираться. Я люблю Егора. Я его дождался. Он передавал вам спасибо за деньги, которые вы неделю назад перевели. А теперь до свиданья. — Он переместился к двери. — Я ухожу. А слежкой своей подавитесь!

Кирилл вышел в прихожую, распахнул шкаф. Засовывая ногу в ботинок, стащил с вешалки пуховик. Из гостиной неслась ругань на повышенных тонах, правда на этот раз предки грызлись между собой: «Это ты допустил!» — «Это ты избаловала!» — «Поговори с ним: ты отец!» — «А ты мать — ты его воспитывала!» Одеваясь, Кирилл слушал и сожалел, что родился в этой семье у этих бесчувственных сухарей. Бизнес-планы какие-то, а не люди.

Наконец, раскрасневшиеся, встрёпанные, словно подравшиеся петухи, предки вывалились в прихожую. Кирилл уже стоял полностью одетый, поправлял переступанием с пятки на носок неудобно загнувшийся задник ботинка — и он как раз встал на место. Помешать уйти ему не могли. Родители это видели.

— Кирилл, давай поговорим, — выпалил отец.

— Я с вами один раз уже поговорил, спасибо. Я ухожу. — Он взялся за ручку двери, повернул, но дверь не открылась, лишь лязгнул внутри механизм. Отлично, уход займёт на пару секунд дольше.

— Давай поговорим, — жёстче повторил отец. — Зайдём на кухню.

— Не-а, я в вашу ловушку больше не попадусь. — Кирилл повернул фиксатор замка, и дверь открылась.

Отец удержал его за рукав. Он находился в пограничном состоянии между отчаянием и гневом.

— Поговорим здесь, в прихожей.

Кирилл испытал к нему жалость — жалость человека умного к человеку убогому.

— Что тебе надо? — спросил он, кляня себя на чём свет стоит, что медлит и не смывается сразу. Мать уже тащила им из кухни стулья. Женщина в красивом платье и макияже, неуклюже тянущая мебель, будто безродная официантка — она тоже выглядела жалко. Поставила стулья и ушла в гостиную, закрыла за собой дверь. Отец приглашающе указал на стул. Кирилл захлопнул входную дверь и сел, скрестил руки. Папаша устроился напротив него.

— Кирилл, давай поговорим.

— Мы уже сто раз разговаривали.

— Значит, неправильно разговаривали. Забудем, что мы отец с сыном. Поговорим, как мужчина с мужчиной. Согласен?

— Мужской разговор?.. Очень интересно. Попытаешься меня понять?

— Не надо сарказма, Кирилл! — в досаде повёл шеей отец. — Я действительно не понимаю тебя, как мужчина. Мне сорок четыре, и секс для меня пока не потерял привлекательность… А для тебя… Я был молодым и помню, как это — хотеть секса в двадцать лет, перебирать девушек, пробовать новых, красивых… Но парень!..

— А он красивый, — съязвил Кирилл. Мать стояла под дверью и подслушивала, наверно, грызла маникюр.

— Он парень! Кирилл, я не могу понять… вот как мужчина мужчину… гомосексуалисты — это же мерзко. Как мужчина может разрешать… трахать себя в зад? Будем уж называть своими словами. Это не в мужской природе! Мужчине не может это нравиться!

— А ты пробовал, чтобы утверждать?

Отец поёрзал на стуле, вдохнул, словно рабочий перед тем как продолжить долбать отбойным молотком неприступную стену, в которой за час долбления не появилось ни одной трещинки.

— Кирилл, гомосексуализм — это ненормально, это психическое отклонение…

— Ага, давай, запихни меня теперь в психушку.

— Ну объясни тогда мне, почему ты решил дать в жопу. Извини, по-другому я это назвать не могу. Ты рос нормальным ребёнком, встречался с девушками, и внезапно стал петухом. Бежишь к этому парню, как привязанный, в зад себя долбить даёшь. Или ты врёшь насчёт этого?

— Нет, не вру: я петух, самый натуральный, просящий, чтобы его трахнули в жопу, — процедил, впившись в глаза отца взглядом, Кирилл. — Хочешь знать, как так вышло? Давай объясню — мне нравится! А теперь давай объясню ещё кое-что: я люблю Егора! Тебе ведомо это чувство? — Голос его нарастал. И похеру, если соседи стоят на площадке и греют уши. — Ты когда-нибудь любил? Любил когда-нибудь мою мать? Или у вас деловой союз с брачным контрактом? Ты знаешь, что такое тонуть в глазах любимого человека, боготворить его?

Отец сидел красный, как после пощёчины, но не отводил глаз.

— Ты знаешь, что такое не дышать без любимого человека, понимать друг друга без слов, считать минуты до встречи? А что такое — испытывать счастье, зная, что он тоже тебя любит? — продолжил, крича, Кирилл. — Так вот — вы на два месяца превратили мою жизнь в ад! Осознай уже это, чудовище! Я не в жопу даю — я занимаюсь любовью! Я близости с Егором хочу — близости! Ты чувствуешь разницу? Ты знаешь, что такое сходить с ума от счастья в постели с любимым человеком? Я думаю, ты ничего этого не знаешь, потому что ты никогда не любил! Не видел я никогда у вас с матерью любви! А то бы вы и меня любили! Понимали бы меня — как это быть разлучённым с любимым человеком на почти три месяца и гадать, считает ли он тебя предателем! Слава богу, мы с Егором не такие, мы любим друг друга и знаем, что многих вокруг от этого корёжит! Мы будем вместе и лично мне до пизды, что вы с матерью скажете! Вы замечаете только плохое, на ваш узкий взгляд, а хорошее — хер! А то заметили бы, что я больше не пью, не курю, учусь! Каждый раз я представляю Егора: как он не ноет в трудной ситуации, а идёт вперёд!

Отец пытался что-то вставить, но у него не получалось: слова лились из Кирилла потоком. За дверью гостиной чувствовалось нервное мельтешение.

— Теперь я всё сказал. — Кирилл встал, поправил куртку. — Спасибо, что показали мне разницу между нашей семьёй и Рахмановыми. Не захотите помогать — похую. Отучусь как-нибудь, в армии отслужу и сам на жизнь заработаю. — Он развернулся и уж теперь покинул квартиру. Горло заболело от длинного монолога, голос сел до хрипоты.

— Кирилл! — заревел вдогонку отец.

Дверь, закрываясь, хлопнула. Кирилл понёсся вниз по ступенькам, не тратя время на лифт. Только сейчас начал осознавать, что легко отделался, успев уйти с поля боя, где оставил тяжёлую артиллерию противника разбитой, но не уничтоженной. Надеялся, что, вывалив им всё, поступил правильно.

Оглянувшись на окна четвёртого этажа, вспомнив побег по простыням, Кирилл прыгнул в машину и поехал в Москву, пока не догнали и не приковали к батарее. Рюкзак лежал на заднем сиденье, в нём и по карманам куртки были рассованы деньги. В крови бурлил адреналин.

100

Проснулся Кирилл в хостеле на узкой кровати. Сейчас было так же шумно, как и когда он засыпал около двух часов ночи. От батареи шло тепло. Чем-товоняло. Возможно, грязными носками или разложившейся мышью. Бельё было влажным, подушка, в которую он уткнулся носом — тощей, со сбившимся в комки синтепоном, на стене рядом с ним — засаленные обои.

Подавив приступ брезгливой тошноты, Калякин перевернулся на спину, поправил ногой колючее шерстяное одеяло, кинул взгляд на пасмурное окошко и постарался сосредоточиться на главном — сегодня он увидит Егора. Это получилось.

Думал, что будет волноваться всю ночь, ворочаться, не спать, но после долгой дороги в темноте по мокрой трассе храпел, как убитый, без снов.

Пошарив под подушкой, Кирилл нашёл смартфон. Времени было десятый час. Можно было не спешить, но так хотелось спешить!

Прислушиваясь к голосам снаружи, Кирилл полежал ещё с полчаса. За этот период как раз налился и опал утренний стояк. Потом встал, занял очередь в общий туалет и душевую, пока она подходила, сходил в ларёк в холле, купил, чем помыться и побриться. К двенадцати часам привёл себя в порядок. Сомнения вызывали только волосы — длинные и непослушные, бесформенные, как у стиляги семидесятых годов, к таким только брюки-клёш и ботинки со скрипом. Но в парикмахерскую сходит когда-нибудь потом.

Глядя в висевшее на стене номера тусклое зеркало, в котором из-за бокового освещения почти ничего нельзя было нормально разглядеть, Кирилл заправил часть волос под шапку. Надо было собираться, поторапливаться, а он нервничал. Нервничал приятно — в предвкушении. Просто боялся опоздать из-за пробок. Или не найти в толпе, хотя на этот случай есть телефон. Или что рейс задержат. Или вообще отменили. Нет, это всё паника: он звонил Андрюхе, и тот сказал, что всё идёт по плану. Они договорились встретиться в аэропорту.

Кирилл оделся, сложил в рюкзак вещи, проверил, чтобы ничего не забыть, и сдав ключ, покинул номер. Свою машину он решил не трогать из-за вероятности пробок на Ленинградке, о которых часто вещают в столичных новостях. Спустился в метро и доехал до станции «Белорусская», пересел на аэроэкспресс, который, правда, плёлся как дохлая кобыла, вызывая нервозность. Кирилл смотрел на часы в смарте каждую минуту. Время сокращалось и сокращалось, Егор и Галина к этому моменту провели в небе без малого четыре часа и скоро подлетят к Москве, а ему ещё надо добраться до терминала D.

На выходе из вагона случилась заминка: вперёд лезли вездесущие пенсионеры-путешественники с кучей чемоданов на ножках, бабы и мужики с бесконечно орущими детьми и баулами. Кирилл, придерживая рюкзак за лямку, вывалился из вагона где-то ближе к концу потока и сломя голову погнал к терминалу. В нём он был всего два раза, дорогу смутно помнил, ориентировался по указателям. Но натыкался на тех же самых пенсионеров, баб, детей и мужиков, петлял, психовал, злился, кляня блядскую запутанную архитектуру, скользкий пол, отражающий свет верхних люминесцентных ламп и всевозможных электронных табло, и огроменные расстояния. Попав в зону встречающих, нервы сменились истерикой — людей было видимо-невидимо. Они стояли, сидели на стульях и полу, перемещались, прибывали рекой и уходили. Муравейник? Нет — дурдом! Рейс что ли отменили? Или сразу два? Нарочно, чтобы он тут с катушек от волнения съехал? Ещё и эти сводящие с ума приторные голоса по громкой связи… Голова от них кругом.

Табло оповещало, что рейс из Тель-Авива прибыл десять минут назад.

Потеснив надменного мужика в строгом костюме с табличкой с надписью на иврите, Кирилл замер напротив выхода из зоны прибытия. Расстегнул пуховик, шапку ткнул в карман, рюкзак держал в опущенной вниз руке. Смотрел. Обзор заслоняли. Кирилл поднялся на цыпочки, завертел головой… Лица, затылки, анфас, профиль. Азиаты, европейцы, евреи. Кучерявые, лысые, бритые, гладковолосые, с пучками, хвостами, пирамидами. Блондины, брюнеты, рыжие, фиолетовые, седые, разноцветные. В куртках, мехах, плащах, пальто, пуховиках, полураздетые. Все шевелятся, мешаются, за детьми не смотрят. Кирилл никогда не обращал внимания, сколько в аэропортах людей, обычно свободно бывало, без суеты, культурно. А теперь… как найти в этом столпотворении Егора и Галину?

И где Андрей и Лариска?

Нет, они не могли уже встретить друг друга и уехать без него — мало времени прошло.

Кирилл завертел головой интенсивнее, выискивая банкиршу и мальчугана, и увидел…

Он едва не попятился назад в желании убежать, спрятаться.

Стукнувшись спиной о что-то мягкое, Калякин понял, что всё-таки попятился.

— Молодой человек! — грозно одёрнул старушечий голос, не дребезжащий, а весьма бодрый. Кирилл повернулся. На него строго смотрела низенькая путешественница с нарисованными бровями и вся её пенсионерская компания.

— Простите, — пробормотал Кирилл и, шагнув в сторону, спрятался за мужика с табличкой и бабу, которая тут же заняла освободившееся место. Он лишь вытянул шею и удостоверился, что ему не приглючилось. Нет — мама и папа, так же нервно озираясь и пристукивая ножками, стояли у информационного стенда. Блять, вот суки! Значит, запирать его дома они не стали, а погнались в Москву! Ну, конечно, им, как одним из спонсоров, чиновники из здравоохранительной конторы без проблем сообщили дату и рейс, на котором вернутся подопечные. Кругом одни мрази.

К счастью, родители не видели его. Тут толкучка действовала на руку.

Загородив лицо рукой, Калякин снова уставился на выходящих из зоны прилёта и вовремя! В потоке людей находились Егор и Галина!

То есть, сначала глаз выхватил среди людей фрагмент инвалидного кресла с крутящимся колесом и понёсся дальше. Потом мозг обработал эту информацию и дал сигнал, что, в общем-то, инвалидная коляска — это, во-первых, что-то не совсем обычное среди шагающих людей, а, во-вторых, инвалидная коляска вполне может оказаться тем, что надо, ведь не думает же он, что Галина выйдет из самолёта на своих двоих?

Кирилл мгновенно вернул взгляд к инвалидному креслу, но увидел в ней румяную миловидную женщину с пышной копной рыжеватых волос, с неброским аккуратным макияжем, подчёркивающим её красоту. На ней было ярко-синее полупальто с большими пуговицами и синие, но на тон светлее брюки, сапоги на плоской подошве, но вполне модные. Шею окутывал элегантный шарфик, который, вероятно, вне помещения заменял шапку. Лежащие на коленях руки сжимали кожаные перчатки, тоже синего цвета.

С разочарованием скользнув по дамочке взглядом, Кирилл без интереса поднял глаза на её спутника…

Егор! Это был самый настоящий Егор! Его глаза, губы, слегка длинноватый нос! Его сильные руки сжимали ручки инвалидного кресла!

Без шапки, в расстёгнутой чёрной тёплой куртке, серых брюках. Он катил кресло и вглядывался в толпу встречающих.

Бог ты мой — Егор…

У Кирилла перехватило дыхание. Он через силу, раздирая лёгкие, вдохнул и рванул к нему навстречу. Слышал только шум в ушах и больше ничего. Видел только Егора. Нет, теперь видел, как к Егору и Галине бежит Андрей — парень раскинул руки, как тогда в школе, и что-то кричит. Сзади него, тактично отставая, шла Лариса. Через секунду Рахмановы обнимались.

Сейчас и он обнимет Егора…

Вдруг Кирилл почувствовал толчок — рывок назад — и покачнулся, вырванный из радостной кутерьмы. Сразу вернулся слух — все шумы аэропорта ударили по ушам и самое близкое из них, скороговоркой:

— Кирилл, одумайся! Не губи себе жизнь! Ты не пидорас!

Калякин резко обернулся. Отец так и сжимал его рукав в кулаке, требовательно буравил взглядом. Поодаль переминалась мать, одетая, как на праздник.

Кирилл одарил их обоих холодным, рассудительным взглядом и ответил совершенно спокойно, чего от себя в горячке недопустимого промедления не ожидал:

— Я люблю Егора. Не хотите любить меня таким — не любите.

И он развернулся и быстрым шагом пошёл к маленькой группе родных людей. Рахмановы уже отделились от основного потока в сторону, заметили его и, разговаривая, наблюдали за его перебранкой с отцом.

Подходя, Кирилл улыбался, показывая, что всё хорошо, что всё позади. И ему улыбались. Андрей и Лариса расступились. Кирилл встал напротив Егора, почти вплотную. Они были практически одинакового роста, и глаза получились на уровне глаз. Приветственных фраз не было, обмен признаниями проходил на уровне телепатии, Кирилл почувствовал, что снова тонет в чёрных улыбающихся омутах и не хочет выплывать, но он моргнул, а затем, мысленно извинившись перед Егором, поставив на пол рюкзак, присел на корточки у ног Галины. Чувствовал, что так будет правильно.

— Рад видеть тебя, мам Галь. — Кирилл взял её ладони в свои. Они были тёплыми, живыми. — У тебя новый имидж? Я сразу тебя не узнал, подумал, что за королева красоты?

— Всё шутишь, Кирюша? — пожурила Галина. Её голос так же окреп, как преобразилась внешность. Перед ним был совсем другой, жизнерадостный человек. Лишь глаза оставались по-прежнему ласковыми. — Спасибо тебе, родной. — И она подняла руки с красивым маникюром — медленно, неуверенно — и обняла Кирилла за шею. Кирилл искренне, с повлажневшими глазами обнял её.

— Это тебе спасибо, мам Галь, что исполнила мою мечту.

— Какую?

— Помнишь, я говорил, что хочу, чтобы ты меня обняла? И вот это случилось.

Калякин обнял её ещё крепче и разжал руки. Чмокнул Галину в щеку и встал. Опять оказался перед Егором и опять между ними потекла телепатическая связь. Они никого вокруг не замечали — ни посторонних, ни своих, ни родителей Кирилла, которые наблюдали издалека, и Елена Петровна с упрёком смотрела на мужа, а тот в ответ беспомощно пожимал плечами.

Телепатия, подкреплённая дерзкими, провокационными, счастливыми улыбками не могла продолжаться долго — притяжение было велико. Егор и Кирилл, одновременно выдохнув и усмехнувшись, заключили друг друга в объятия — крепкие мужские объятия. Не смея поцеловать друг друга на людях, дотронулись щеками.

— Я люблю тебя, Кир, — прошептал на ухо Рахманов.

— Ты вся моя жизнь, — ответил Кирилл.

Два твёрдых члена, соприкасаясь через ткань, подтверждали их слова.

Эпилог

Снег напитался водой, стал рыхлым, нога проваливалась в него по щиколотку и, если бы не сапоги с высокими голенищами, а обычные калоши, зачерпнул бы по самое мама не горюй. Кирилл чертыхнулся и вытащил ногу из ледяной каши, переступил на более твёрдый пятачок. Повесил на гараж, из которого вышел, замок — хоть деревня глухая, да внутри ценностей навалом, до которых охочи алкаши-ворюги: трактор МТЗ и второй, помощнее, «Джон Дир», комбайн «Нью-Холанд», куча всяких железяк и прибамбасов к ним.

Ключ Кирилл спрятал в карман фуфайки и оглядел двор, служивший ремонтной мастерской и базой его крестьянско-фермерского хозяйства. Культиваторы, дискаторы, бороны, посевной комплекс, опрыскиватели соскучились по работе и просились в поле, но на земле ещё лежал снег. Зима в этом году никак не хотела сдавать позиций, март близился к середине, а нормального тепла ещё не видали. Солнышко грело да недогревало. Подкормка озимых и сев яровых начнутся не раньше апреля.

По натоптанной тропке, выбирая более-менее сухие и не скользкие участки, Калякин добрался до распахнутых ворот из зелёного металлопрофиля, по одной створке за раз закрыл их и тоже навесил замок. Предосторожность от грабителей не поможет, они, коли приспичит, через забор перемахнут и утащат, что им приглянулось, но… тогда его любимый прокурор всё быстро расследует, ворюг накажет, а имущество вернёт на законное место. Ладно-ладно, Егор не прокурор, а только его старший помощник, а из воровства один раз только сам замок навесной и украли, а может, он сам его потерял. Это он так, рассуждает от скуки.

В сердце сидела нежность.

Кирилл дошёл до покрытой лужами и колеями дороги, повернул голову направо, всматриваясь туда, где начиналась деревня. К марту световой день прибавился порядком, сумерки всё равно опускались рано, к семи вечера будет хоть глаз коли. Сейчас видимость была ещё прекрасной, правда, смотреть было не на что. За восемь лет от деревни ничего не осталось, она превратилась в хутор. Половина бабок повымерла, вторую забрали поимевшие совесть дети или внуки. Бабу Липу тоже забрали. Лариска уехала из Островка сама, не прощаясь, не показывалась сюда года три. Дворец лесной феи зарос бурьяном. В деревне осталось всего пять жителей, что Егора и Кирилла устраивало: меньше народу — меньше надо скрывать чувства.

А чувства горели. Крепли. С каждым годом открывались новые неизведанные грани любви и секса. Кирилл признавал, что боготворит Егора, но и Егор отвечал ему тем же. Егор раскрылся, перестал молчать, доверял полностью и бесповоротно. Кирилл кряхтел, сражаясь с ленью, и из кожи лез вон, чтобы оправдать доверие. Он надеялся, что сегодня Егора не задержат на работе, как часто бывало в первые годы после обучения.

Света фар на дороге не было. Кирилл решил подождать ещё немного: ужин он приготовил, скотины, кроме собаки и двух кошек, не держали.

Кирилл сунул озябшие руки в карман и уставился через дорогу на дом Рахмановых. В прошлом году на нём перекрыли крышу. Сделали красивую, из металлочерепицы красного цвета. Стены обшили сайдингом, вставили пластиковые стеклопакеты. Однако он месяцами стоял пустой: Галина и Андрей перебрались в Грецию к Николаосу — весёлому сухопарому дядьке с австрийскими корнями по материнской линии. Приезжали, когда вдвоём, когда втроём, раз в полгода. Галина расцвела. Ходила с костылём и на маленькие дистанции, периодически подлечивалась, но и этому была благодарна. Андрюха вымахал! После школы поступил в вуз на инженера. Егор скучал по ним, волновался, особенно в первое время, но сам переезжать отказался.

Сами они жили в новом кирпичном доме, который Кирилл с помощью родителей начал строить сразу после армии, новоселье отпраздновали, когда Егор получил диплом. Дом был одноэтажным, четырёхкомнатным, общей площадью сто сорок метров, плюс обитаемая летом мансарда. Формально он принадлежал только Калякину, а Егор был прописан в своём родовом доме, чтобы не возникло вопросов, почему работник районной прокуратуры проживает под одной крышей с посторонним парнем. Если кто и знал о нетрадиционной ориентации — помалкивал, уважая в первую очередь въедливость, неподкупность молодого юриста, его стремление к установлению справедливости.

Новый дом возвели по соседству, купив заброшенный участок вместе с избушкой-развалюшкой. Потом, при оформлении фермерского хозяйства, купили брошеную усадьбу напротив дома Рахмановых. Стоили они дешевле классических «Жигулей», и хоть числились сто лет заброшенными, когда выискался покупатель, хозяева нашлись сразу. Ещё Кирилл, чтобы расширить базу, купил примыкающий к ней дом Пашкиной бабки. Нюрка ещё колтыхалась, давно и надолго поселилась в городе, разводила сплетни. С домом она рассталась легко — семейство нуждалось в деньгах, чтобы выплачивать кредиты, после того, как Пашу замели на торговле спайсами.

Впереди блеснули фары — это могли быть только Егор и его «Лада Икс-Рей». Кирилл вброд перешёл затопленную талыми водами проезжую часть, мимо вишен, отодвигая мешающиеся ветки, зашагал в сторону нового дома. Свет приближался, в деревенской тишине нарастали шелест рассекаемой колёсами воды, хруст снега, скрип шипов.

Сойдя с обочины, Кирилл остановился, дал Егору припарковаться у металлических ворот, заглушить двигатель, выйти.

— Привет, — сказал Рахманов и, быстро чмокнув Кирилла в губы, открыл заднюю левую дверь, залез туда половиной туловища. Пятая точка в синих прокурорских штанах аппетитно выставилась наружу. Калякин пожалел испачкать его форму и светлую куртку своей грязной фуфайкой, а то бы завалил и трахнул прямо здесь и сейчас — одного короткого поцелуя ему не хватило.

Егор вылез с увесистой папкой, потряс ею, демонстрируя.

— Ты не устал? — скептически глядя на принесённую домой работу, которая наверняка отнимет часть совместной ночи, спросил Кирилл. Впрочем, он больше волновался, что Егор не выспится, чем, что придётся одиноко лежать в кровати.

— Разве на моей работе устают? — хмыкнул Егор, засунул папку под мышку.

— А я устал, — не стал прибедняться Калякин. — Устал лазить без дела туда-сюда и ждать тебя, милый. Пойдём, накормлю своего кормильца и поильца. — Он взял Егора за руку и повёл в дом.

Они прошли через двор и холодную веранду, в прихожей молча разулись. Кирилл отправил фуфайку на вешалку для домашней одежды, шапку кинул вниз на полку. Хотел помочь раздеться Егору, но вспомнил, что руки не очень чистые после гаража. Да тот сам прекрасно справился, не дожидаясь заботливого жеста.

— Ну и жара, — протянул Егор, расстёгивая золочёные пуговицы синего прокурорского кителя с одной звёздочкой меж двух полос на погонах.

— Извини, забыл газ убавить, — опомнился Кирилл и ускакал в топочную к котлу. Повернул реле, делая огонь минимальным. Голубое топливо было «свадебным» подарком от отца-депутата. Вернее, от двух отцов: Мамонову, хоть он с бывшей семьей не общался, тоже пришлось поучаствовать, чтобы протолкнуть Островок в государственную программу газификации малых населенных пунктов. Тогда в деревне жило ещё побольше народу, чем сейчас. Скважину тоже пробурили, установили башню Рожновского, проложили от неё водопровод. Только канализация была индивидуальная — обычная яма. Зато и стиральная машинка, и горячая вода из крана, и ванна с унитазом. В таком деревенском доме Кириллу жилось припеваючи.

Он вышел из топочной. Егора в прихожей уже не было, поскрипывание ламината слышалось в спальне. Кирилл заглянул туда.

— Суп разогревать или картошку? — спросил он Егора, который, включив лишь настольную лампу, вешал китель на спинку задвинутого под стол стула. Лампа светила мягким желтоватым светом, который конусом падал на столешницу, не разгоняя темноту в остальном пространстве. Её часто использовали для создания интимной атмосферы во время любовных игр. На эту лампу у Кирилла, как у собаки Павлова, выработался один приятный рефлекс. Вот и сейчас началась эрекция.

— Кир, может, потом поедим? — спросил Егор и повернулся к нему. На его по-прежнему узком тонком теле, кроме форменных брюк, были голубая рубашка, тоже с погонами, и тёмно-синий, до черноты, галстук. Страж закона и правопорядка с длинными патлами. Сексуальный, сволочь.

— О, я… — Кирилл приблизился и обвил его талию, сжал ягодицы, вдохнул дурманящий запах одеколона, наверняка напичканный афродизиаками. Вильнул бёдрами, изображая что-то подобное танцевальному движению и имитации полового акта. — Я согласен, — томно добавил он, наклоняясь вперёд. Егор ушёл от поцелуя и вывернулся из объятий.

— Кирилл, нам надо поговорить. Я хочу тебе кое-что сказать. Важное. — Рахманов отвернулся, сунул руки в карманы. Его что-то заботило, терзало. Это не могли быть профессиональные проблемы, потому что с работы домой Егор плохое настроение не приносил, а дома у них всегда царили тишь да гладь, не считая страстных постельных бурь. Кирилл испугался, посерьёзнел: только бы не беда с мамой Галей! Нет, с ней вчера было всё в порядке. Тогда… нет, не может быть, чтобы Егор полюбил другого!

Калякин отступил на шаг и в полной растерянности сел на кровать.

— Называешь меня Кириллом? Значит, всё действительно серьёзно, — попытался пошутить он. Вышло жалко и неправдоподобно.

— Серьёзно, — кивнул Егор. Он всё ещё не поворачивался к нему, находился весь в своих думах, даже, кажется, плечи опустились под тяжестью мыслей. Фигуру скрывала тень.

— Всё так плохо? — смирился с неизбежным Кирилл. — Ты меня бросаешь? — Он машинально взял с прикроватной тумбочки коробку от презервативов, покрутил в руках.

— Нет, я не хочу тебя бросать, — опять помотал головой Егор и, наконец, повернулся. На нём лица не было. Вот так приехал весёлый, а сейчас… Добрый хороший Егор совестится сообщать об измене. После девяти счастливых лет вместе. Приплыли, блять.

— Не можешь выбрать? — помог ему Кирилл. — Любишь нас двоих?

У Егора расширились глаза.

— Ко… кого — вас двоих? — с запинкой произнёс он. Калякин понял, что где-то сглупил, а Егор вообще не слышал, что он у него спрашивал, а если и слышал, то воспринимал через призму своих мыслей. В обычной семье ещё оставалась вероятность разразиться скандалу, но только не в их — они никогда не цеплялись к словам, не рубили сгоряча и не действовали наперекор.

— Так, — проговорил, успокаиваясь, Калякин, — говори. Говори мне это важное. — Он взял Егора за руку и усадил рядом с собой.

— Мне предложили должность прокурора в соседнем районе, — с совершенно беспомощным видом сообщил Егор.

Кирилл открыл рот от изумления. Мозг уже переварил новость — она была просто потрясающей! — но растерянно-ошеломлённый вид из-за такого пустяка и Егор абсолютно не вязались. Забавно не вязались. Кирилл рассмеялся.

— И поэтому ты такой ошарашенный?

— Ответ нужен завтра.

— Соглашайся, тут нечего думать.

— Но у меня ни стажа, ни опыта. Я всего лишь младший советник юстиции.

— Ты уже младший советник юстиции, — поправил Кирилл, делая акцент на слове «уже». — Ты самый лучший, тебе надо делать карьеру. Сейчас тебя назначат районным прокурором, потом областным, потом генеральным. Ответственные и неподкупные прокуроры нужны везде.

— Как раз такие и не нужны, Кир.

— Продажным чинушам и бандитам не нужны, а народу нужны. У тебя же есть цель — Мишаня, помнишь?

Егор понимающе вздохнул. Его ещё что-то грызло. И он сказал, что:

— Это за восемьдесят километров, Кир. И мне придётся по началу дневать и ночевать на работе. Мне придётся бросить дом и жить в городе. Кир, я не хочу уезжать от тебя.

Теперь Кирилл понял, о каком «бросать» шла речь. Тоже неприятно, но не смертельно и решаемо. Он не позволит Егору жертвовать собой из-за него.

— Я уеду с тобой. Буду приносить тебе пончики на работу.

Егор вяло улыбнулся.

— У тебя скоро сев. Нельзя просто так бросить землю. Ты к своему фермерскому хозяйству долго шёл, семьсот гектаров по гектару скупал.

— Ой, да перестань… Мне ж отец помог. Тогда помог и сейчас поможет — в твоём районе новое организую. Ты мне, как прокурор, посодействуешь… — Кирилл придвинулся к Егору и поцеловал. Мягко, игриво. Член снова стоял и хотел будущего прокурора.

— Кир, — отодвинулся Рахманов, — ну… важный вопрос же…

— Важный, важный, — согласился Кирилл, снова притягивая и целуя. Руки пошли исследовать тело, расстегивать попадающиеся пуговицы рубашки. — И я тебе это говорю: хочу заняться сексом с прокурором…

— Кир… ну… — Словами Егор ещё сопротивлялся, а действиями вовсю ринулся в атаку. Сорвал с себя галстук, расстёгнутую рубашку, откинул их не глядя. Завалил коварно смеющегося Кирилла на кровать, лёг сверху, прижимая его руки к подушке над головой. В брюках, которые всё ещё были на нём, ощущалась каменная твёрдость. Поцелуи сминали губы, языки боролись, не желая отдавать лидерство. Уютная полутьма окутывала комнату. Кирилл смеялся, давая понять, что его взяла: ужин пусть ждёт — у них занятие поважнее.

Егор сел, дал ему приподняться и снять футболку. Они тут же сомкнули объятия и слились в поцелуе. Вспотевшая в жарко натопленном помещении кожа торсов липла друг к другу. Кирилл запустил руку между их животами и ловко расстегнул сначала пуговицу, затем молнию форменных брюк, запустил в трусы ладонь. Член был горячим, Кирилл обхватил его в кулак и, не прекращая поцелуя, стал нежно водить по стволу, массируя большим пальцем головку. Егор застонал ему в рот, задвигал бёдрами в такт тихой дрочке. Тогда Кирилл отпустил член и ухватившись за пояс брюк, потянул их вниз, с бёдер.

— Эй! — притворно недовольно остановил Егор, однако тут же скатился с его ног на край кровати и сам завершил начатое. Дотянувшись до стула, аккуратно повесил брюки на китель, рубашку с галстуком тоже переправил туда. Снял носки и трусы, оставив их на полу, вернулся в кровать. Член стоял, торчал вперёд, на головке возле щели уретры в свете тусклой лампы поблёскивала капля естественной смазки.

Кирилл ждал его, полностью раздетый. Свою одежду он свалил в кучу возле кровати — завтра разберёт.

— Ну что, поиметь вас, господин прокурор? — картинно подняв бровь, спросил Калякин. Яйца гудели так, что шум отдавался в голове. Он неторопливо поглаживал их и член. Рядом с подушкой лежали смазка и презики.

— Попробуйте, гражданин, — в тон ответил Егор и, нависнув, накинулся с поцелуями. Губы перемещались от шеи к ключицам, соскам, возвращались к рту. Головка касалась живота, члена, щекотала, скользя. Кирилл задыхался от нежности и хотел большего — близости. Он просунул руку между их телами, поймал член Егора и направил себе между ног. Промежность смазал сразу после раздевания, пока младший советник юстиции развешивал форму.

— Кир! — Рахманов замер. — Рано ещё, — предостерёг он хриплым от похоти голосом.

— Плевать, — ответил Кирилл. — Хочу, Егорушка. У нас сегодня праздник. — Он действительно изнемогал. Анальным сексом они занимались редко, заменяя его оральными ласками и петтингом, поэтому нормальное проникновение было как вишенка на свадебном торте — самым желанным и вкусным.

Егор тоже не был железным. Он был нормальным двадцатидевятилетним парнем и данного разрешения ему хватило, чтобы не отказывать себе и им обоим в сладком.

— Презерватив, — только и напомнил он. Кирилл бросил его член и, найдя упаковку гандонов, изловчившись, раскатал один по вновь пойманному члену стоявшего на четвереньках Егора и опять направил в себя. Анал был достаточно растянутый, головка в латексе проскользнула внутрь легко, потом и сам твёрдый ствол стал заполнять тесное пространство. Кирилл напрягся и быстро расслабился под успокаивающими поцелуями. Он любил такие моменты — когда они вдвоём, вместе, слиты воедино, когда от их близости по телу расходятся волны удовольствия, когда забываешь обо всём и только шумно дышишь, качаешь бёдрами навстречу, бормочешь что-то счастливо-бессвязное, вцепляешься пальцами, чтобы не отпускать никогда.

Кирилл бормотал… что любит своего селянина, что они два пидора, что не отдаст никому, что счастлив. Вскрикивал при ударах о простату. Член входил в него глубоко. В тишине слышались скрип кровати и шлепки обнажённых тел друг о друга. С лица Егора капали крупные горячие капли пота. Его волосы, свисая, щекотали грудь. Сбивчивое дыхание опаляло кожу. Кирилл получал от этого дополнительное удовольствие — знал, что любимому человеку хорошо. Он дрочил себе, но не настолько яро, чтобы быстро кончить. Когда Рахманов, нарастив темп, практически тараня его членом, вскрикнул и остановился, затем обмяк и лёг на него, прижимаясь взмокшим виском к щеке, Кирилл осторожно перевернул его на спину, поменял местами и, закинув стройные ноги себе на плечи, сначала смазал, немного растянув, потом надев себе резинку, плавно и бережно вошёл в него. Внутри было жарче, чем в комнате, тесно и прекрасно. Всё, о чём он мечтал в своей жизни — чувствовать Егора оголёнными нервами и заставлять его стонать от наслаждения, чувствуя то же самое.

Оргазм подступал. Кирилл, выдерживая рваный ритм, склонил голову. Дотянуться до шумно выдыхающих губ не смог и чмокнул в изогнутую шею.

— Люблю тебя, любимый.

— Ты вся моя жизнь, Кир, — прошептал Рахманов и, обняв, поцеловал так, что Кирилла пронзила сладкая судорога счастья — физического и душевного: они отстояли право любить, они не разменяли свои чувства по мелочам. Они будут вместе всегда. А теперь можно идти ужинать и усаживать любимого за работу над документами, которые он принёс в папке. Пусть хоть в одном районе области появится честный и принципиальный прокурор.