Хроники Ассирии. Син-аххе-риб. Книга четвертая. Урарту [Андрей Евгеньевич Корбут] (fb2) читать онлайн

Возможно, мне показалось, но Руса нисколько не удивился моим словам. Не потому ли, что в Ниневии у него есть свои лазутчики, подумал я. Впрочем, произошедшие в Ассирии события были для меня, скорее, лишним напоминанием, что пора наконец проститься с прошлым и двигаться дальше. Моя родина стояла на краю пропасти — там в любой момент могла вспыхнуть междоусобица. Я не мог безразлично наблюдать за ее падением. Там жили мои родные и близкие: сестра, брат, дядя Ариэ… Дияла. Да, да, я нередко вспоминал о ней, хотя наше расставание и было холодным.

А еще гонец привез из Ниневии приказ царевича заняться поиском доказательств, что связывали бы сторонников Ашшур-аха-иддина с гибелью наследника Арад-бел-ита.

И тогда я вспомнил о Саси.

Нет-нет, сначала это было только догадкой. Смутной, неуверенной, интуитивной. Возможно, я и занялся ею только потому, что у меня не было другой зацепки.

В том, что Саси появился в Урарту, не было ничего странного. После похода Саргона Ассирия владела множеством железных рудников, ранее принадлежавших Ванскому царству. Во времена Син-аххе-риба, когда отношения между странами улучшились, часть из них работала на пользу обеих сторон. Поэтому причин, по которым министр мог приехать в Русахинили, было предостаточно.

Но если подобные визиты давно стали обыденностью, почему последний вызвал такой интерес у царя Русы?

Первые шаги наощупь. Я встретился с Зорапетом — первым министром Урарту.

Это был пышущий здоровьем мужчина средних лет с круглым розовощеким лицом, томным взглядом и вкрадчивым голосом.

— Почему приезжал Саси? — удивился он. — Если и по делам, то очень незначительным. Но, скорей всего, по каким-то личным причинам. В прежние времена, лет пятнадцать тому назад, когда Саси еще не был высоким сановником, он приобрел в Урарту много полезных знакомств. Тогда он занимался разведением лошадей и стремился улучшить породу ассирийских скакунов. Может, решил вернуться к старому занятию. У него здесь достаточно верных друзей, к которым я, впрочем, не отношусь…

Визит к первому министру получился долгим и обстоятельным. Он познакомил меня со своей семьей: женой Аревик, приходившейся младшей сестрой наместнику Киракосу из Эребуни, пятнадцатилетним Егией, своим старшим сыном, которым отец, безусловно, гордился, и двумя дочерями. Старшей из них, Ишхануи, было четырнадцать. Она все время пыталась встретиться со мной взглядом, но едва я заговаривал с ней, девушка смущалась и краснела.

Мать, заметив это, с улыбкой спросила, не женат ли я и свободно ли мое сердце. Теперь уже настал мой черед смущаться.

Боги смеялись надо мной. Ишхануи была очень похожа на Марганиту.

Когда я вернулся к себе, луна висела высоко в небе. Было прохладно, слуги растопили очаг и поставили кровать поближе к огню. Всматриваясь в яркие языки пламени, я видел перед собой то Марганиту, то Ишхануи…

— С Зорапетом надо быть осторожнее, — вдруг тихо сказал кто-то за моей спиной, от чего я вздрогнул и схватился за меч.

Впрочем, здравый смысл тотчас подсказал мне, что волноваться незачем:

«Успокойся, если бы тебя хотели убить, ты был бы уже мертв».

— Кто тебя прислал? Царь Руса? — я даже не повернулся к нему, хотя все мои чувства были обострены до предела: когда кто-то тайно пробирается в твой дом, это не может не настораживать.

— Господин, которому мы оба служим. Арад-бел-ит.

Только после этого я посмотрел через плечо.

За моей спиной сидел коротышка, по внешнему виду торговец, по глазам — убийца. Они были абсолютно холодными, а еще — настолько спокойными, что от них веяло могильным ужасом.

— Меня зовут Ашшуррисау. Арад-бел-ит десять дней назад подослал мне гонца с сообщением, что я должен найти тебя в Русахинили и во всем тебе помогать…

— Так что с ним не так? С Зорапетом?

— До того, как стать первым министром, он пять лет служил царю Аргишти, отцу нынешнего царя Русы, на той же должности, которую сегодня занимает Баграт. За пару месяцев до своей смерти Аргишти, побаиваясь Зорапета, отобрал у него тайную службу, но, чтобы не обидеть, назначил первым министром. Вдобавок царь Руса очень ценит Зорапета и нередко идет у него на поводу.

— Я спрашивал его о Саси, о его последнем приезде в Урарту. Зорапет ушел от ответа. Как думаешь, что ему известно?

— Не знаю, но я сведу тебя с людьми, для которых не существует тайн в Русахинили.

Мы провели вместе весь следующий день. Ашшуррисау познакомил меня с местными традициями и, как бы между делом, посвящал в хитросплетения урартской власти. Пока мы бродили по рынку, рассказывал:

— Царь Руса, конечно, молод, но быстро набирает силу. Его главное преимущество в том, что единственный его соперник, который мог бы претендовать на трон, — дядя Завен, наместник Ордаклоу, — при всем своем богатстве, почти не имеет сторонников. Ему давно перевалило за сорок, он тяжело болен, и у него нет наследников мужского пола. Никто не собирается ставить на того, кто станет царем на год, а то и меньше… Однако это не означает, что сам он не хочет властвовать. Завен ищет поддержку на стороне и поэтому всегда был и остается нашим первым союзником. Впрочем, в столице он бывает редко. Среди царского окружения самый полезный для нас — министр двора Манук. Во многом благодаря ему Арад-бел-ит узнает обо всем, что случается в Русахинили и Урарту.

Я поинтересовался, кто имеет на царя наибольшее влияние.

Ответ Ашшуррисау был несколько неожиданный:

— Его старшая сестра, двадцатипятилетняя царевна Ануш. Это с ней чаще всего советуется Руса, когда встает вопрос: кого из своих подданных ему следует приблизить к трону, а на кого обратить гнев. Это по ее совету Зорапет остался у власти. И это благодаря ей полководцем царя оказался тот, кто, казалось бы, меньше всего этого заслуживает, — туртан Баласан, старый товарищ Завена, человек безродный, и за кем никто не помнит громких побед на поле брани.

— Почему же выбор пал на него? — удивился я.

— По мнению царевны, он при любых обстоятельствах будет верен своей клятве, а это при молодом правителе может оказаться куда важнее, чем талант полководца. Впрочем, злые языки твердят другое: Ануш — женщина незамужняя и не блещет красотой, а Баласан вдовец. Их часто видят вместе… Поговаривают, что они могли бы стать хорошей парой, если бы не упорное сопротивление этому царя. Возможно, поставив Баласана туртаном, Руса таким образом пошел на уступки своей сестре, рассчитывая, что она в ответ согласится на его условия.

— А чего хочет он?

— Согласия сестры на брак с Ишпакаем, царем скифов.

— Царю требуется чье-то согласие, чтобы исполнилась его воля?

— В этом случае — да. Не забывай, что Ануш — его любимая сестра.

— Если царевна некрасива, то, может быть, стоило просто показать ее Ишпакаю, и тогда у него отпала бы охота на этот брак?

— В этом-то и беда. Ишпакай и Руса встречались неподалеку от Эребуни год назад, когда молодой царь только вступил на престол. Ануш присутствовала на этой встрече в качестве толмача, и старик был ею очарован. Она умна, а это и среди мужчин редкость. К тому же, когда у супругов больше сорока лет разницы в возрасте, красота не так важна.

— Она выучила язык скифов?

— И скифов, и колхов, и арамейский.

— Что ты еще можешь рассказать об Ишпакае?

— Ему далеко за шестьдесят. У него почти два десятка сыновей, столько же дочерей, полсотни, если не больше, внуков и, конечно же, много жен. Однако, хотя он и крепко сидит на троне, Ануш меньше всего мечтает о такой участи.

— Ты знаешь, как добиться ее расположения?

Ашшуррисау на какое-то время замолчал, по-видимому, обдумывая, что можно предпринять на этот счет. Затем его вдруг осенило:

— Постой-ка, если то, что я о тебе знаю, правда, — прежде чем стать мар-шипри-ша-шарри, ты ведь был учителем в доме табличек?

— Ты не ошибся, — не стал отрицать я.

— Царевна уже довольно долго ищет того, кто помог бы ей освоить клинопись. Почему бы тебе не предложить свою помощь? Она оценит это. А совместные занятия вас сблизят очень скоро.

— Осталось решить, как это лучше сделать. Кто расскажет ей обо мне?

— Для этого у нас есть министр двора Манук. Он умеет преподнести и хорошую новость, и чужую сплетню.

Около лавки с ювелирными украшениями Ашшуррисау остановился, принялся придирчиво выбирать женские серьги, заставлял примерять их рослую служанку, которую специально для этого высмотрел за спиной у торговца, щурился, морщился, а когда что-нибудь нравилось, довольно цокал языком.

— Вот это, пожалуй, — наконец остановился он на больших серебряных серьгах дорогой работы.

— Любимой жене? — поинтересовался я.

Ашшуррисау ухмыльнулся:

— Кто-кто, а я точно знаю, что за этими словами стоит лишь пустой звук. Но я всегда стараюсь напоить и накормить скакуна, на котором мне предстоит совершить дальний переход, а если надо, то и дать что-нибудь получше, чем сухое сено.

— Ты мудрый человек, Ашшуррисау, — заметил я, не переставая ему удивляться. — Позволь мне заплатить за тебя.

— Не стоит. Их владелец с удовольствием сделает мне этот подарок.

Ашшуррисау посмотрел на торговца, подобострастно стоявшего рядом.

— Позови-ка хозяина, скажи, что его ждет друг из Эребуни.

— Давно ли ты сам живешь в Урарту? — спросил я, пока мы ждали ювелира. — Откуда тебе столько известно о царском окружении, тайных замыслах и подводных течениях? Тем более что ты живешь в Эребуни, а не в столице. И почему действительно там, а не здесь?

— Недолго. Но для того чтобы плыть по морю, мало попутного ветра, нужно еще и умение управлять парусом. Эту лодку строил Егия, — сейчас ты с ним познакомишься, — однако из него плохой кормчий. Поэтому Арад-бел-ит и прислал меня сюда. В каждом городе при каждом наместнике у меня есть свои глаза и уши, но кроме этого — надежный человек с десятком верных слуг, лошадьми и золотом. Свежая новость из самой дальней точки Урарту доходит до меня за три-четыре дня. И Эребуни для этих целей удобней, так как находится почти в центре страны. К тому же Арад-бел-ит приказал мне в первую очередь присмотреться к скифам, а из Русахинили их плохо видно.

— А в Эребуни?

— Там они вызывают оторопь, смешанную со страхом. На севере скифов боятся куда больше, чем ассирийцев. Там этими кочевниками давно пугают не только детей, но и взрослых…

Из дома вышел Егия. Человек пожилой, но еще вполне крепкий — высокого роста, с покатыми плечами и массивным торсом. Дорогой расшитый золотыми нитками епанчи, кожаные сапоги, войлочная шапочка на большой лысеющей голове. Поглаживая свою сивую бороду, он посмотрел в нашу сторону и приветливо улыбнулся. Но от этого его глаза не перестали быть колючими и подозрительными.

— Боги сегодня милостивы, давно мне не доводилось принимать таких дорогих гостей! — подойдя ближе, низко кланялся ювелир.

В разговоре выяснилось, что его люди все время следили за мной.

— Лишь ради твоей безопасности, дорогой мар-шипри-ша-шарри, — поспешил успокоить меня Егия.

— А мне есть о чем беспокоиться?

Ашшуррисау сдержанно улыбнулся:

— Беспокоиться, когда за тобой с одной стороны присматривают лазутчики Егии, а с другой — Баграта, пожалуй, и правда, незачем.

— Как?! И урарты? — озадаченно спросил я.

— Тот человек, что похож на облезлого верблюда, он сейчас стоит рядом с торговцем коврами, идет за нами от самого дома.

Я оглянулся. Нашел своего соглядатая, пересекся с ним взглядом; и заставил смутиться, отвести глаза в сторону.

— Здесь так обходятся со всеми чужестранцами?

— Кто захочет навлечь на себя гнев Син-аххе-риба, если его посланник вдруг окажется в беде?

— Ты не ответил, — настаивал я. — Полгода назад или даже раньше здесь был Саси, министр Син-аххе-риба, отвечающий за царские рудники. Как мне узнать, следили за ним или нет? Так я бы выяснил, зачем он сюда приезжал.

— Русахинили, конечно, не Ниневия, но все же чужестранцев здесь также немало, и половина из них — ассирийцы. Вряд ли Баграт обратил вообще внимание на визит Саси, — веско заметил Ашшуррисау, после чего обратился к Егии: — Сведи уважаемого Мар-Зайю с писцом Анкаром. Его долг тебе по-прежнему растет?

Егия подтвердил:

— И очень быстро. Он все тратит на свою молодую наложницу… Анкар может оказаться полезен. Если Саси приезжал в Русахинили по государственным делам, то следы его пребывания правильнее всего искать среди расписок и счетов…

Так я получил доступ к царскому архиву.

Анкар мне не понравился. Его глаза все время бегали, а нижняя челюсть дрожала, как будто ее дергали за веревочки. Но он был жаден, труслив и слаб — лучшее сочетание худших человеческих свойств для такого дела.

Целую неделю я дышал пылью в подвалах, где хранились переписка и документы, касающиеся торговли с Ассирией, а также добычи руды на территориях, ранее принадлежавших Урарту. Но когда я нашел то, что искал, моему удивлению не было предела. Саси заключил с первым министром Зорапетом очень странную сделку: он покупал у Урарту пустую породу и караванами отправлял ее куда-то на юг, то ли в Мусасир, то ли в Маннею. Я принялся копать глубже, чтобы отыскать начальную точку этого маршрута. Когда узнал, что на этих рудниках добывали киноварь — задумался.

Когда-то, еще в мою бытность писцом, Ашариду упомянул о том, что киноварь в некоторых случаях действует губительно на человека. Оставалось выяснить, куда и с какой целью направлялись караваны с пустой породой. Так или иначе, я решил поставить Арад-бел-ита в известность относительно моей находки.

Ответ от принца пришел очень быстро.

Гонец объявился в моем доме среди ночи. Пока он ожидал меня в большом зале, я некоторое время наблюдал за ним из тайника. За три с лишним месяца мне довелось повидать великое множество посланников. И все они несли на себе печать долгой дороги и сильной усталости, а этот человек, казалось, сел на коня только для того, чтобы въехать ко мне во двор.

Я вышел неодетым, в наброшенном на плечи верблюжьем одеяле, заглянул гонцу в глаза, которые он почему-то виновато опустил, забрал у него глиняную табличку, завернутую в мягкую ткань. По сколотому срезу на левой стороне таблички — тайная метка, оставленная писцом царевича, — определил, что она подлинная, и не спеша изучил ее содержимое.

Арад-бел-ит приказывал мне доставить в Ниневию и обнаруженные документы, и писца Анкара. Я снова взглянул на гонца. Молод, неприметная наружность, но при этом физически крепкий — этих посланников подбирал сам Набу-шур-уцур, долго и тщательно, много раз перепроверяя их родословную, преданность и другие качества.

— Кто повезет Анкара? — напрямую спросил я.

— Я, мой господин, — гонец низко поклонился.

— Что ж, на это уйдет какое-то время, — предупредил я, ничем не выдав своего волнения. Он был не тем, за кого себя выдавал, если имя Анкар не вызвало у него вопросов. Тот, кто подменил гонца, не учел, что он не вправе был знать клинопись. Набу-шур-уцур не взял бы его на эту службу.

— Отдохни с дороги… Проводите нашего гостя, — я указал на него слугам. — Поешь, выспись. Утром я навещу тебя.

Избавившись от его присутствия, я позвал начальника своей стражи Геворка, урарта по происхождению, но давно и верно служившего Ассирии. Он вошел в зал вразвалочку, повел могучими плечами, неуклюже поклонился.

— Поднимай всех. Сколько у тебя солдат?

— Со мной пятнадцать, — хрипло ответил Геворк.

— Пошли надежного человека к Егии. Пусть передаст, что мне нужны его совет и помощь. У комнаты гонца поставь двух стражников. Предупреди охрану у ворот, чтобы до утра никого, кроме Егии и его людей, к нам не пускали.

Оставшись один, я опустился в высокое кресло и задумался.

Послание было настоящим, гонец — подставным, и, судя по всему, его замена произошла где-то на самых подступах к Русахинили. Оставалось выяснить, сколько всего злодеев, кто они, где схоронились и как далеко готовы пойти. Может быть, даже на штурм моего дома?

Вскоре вернулся Геворк с известием, что Егии нет в Русахинили уже три дня, где он и когда возвратится, слуги не знали.

— Хорошо. Поступим так. Гонца — под замок. Кормить, поить, обходиться достойно, но из комнаты не выпускать. Дом охранять с удвоенной бдительностью.

Утром я навестил писца Анкара, договорился с ним, чтобы он вынес из архива документы, ценность которых теперь не вызывала никаких сомнений. Заплатил золотом. После полудня уделил несколько часов царевне Ануш. Да, да… Ашшуррисау нигде не ошибся. Как только Манук рассказал обо мне царственной особе, она с жадностью ухватилась за возможность обучиться клинописи у ассирийского посланника, владеющего десятком языков, ученика самого Ашариду. Единственное, чего иногда не хватало царевне, — это терпения.

— Мы занимаемся с тобой вторую неделю! И все, чему я научилась, — как вывести палочкой пару слов?! — возмутилась в этот раз Ануш.

Я попытался ее успокоить и объяснить, что мы на верном пути.

— О моя госпожа, нам придется встречаться еще долгие месяцы и проводить за занятиями многие часы, прежде чем ты овладеешь этой наукой в полной мере…

— Думаешь, у меня получится? — с сомнением спросила она.

— Редко можно встретить такой цепкий и ясный ум, как у тебя, царевна, — сказал я, нисколько не лукавя перед истиной. Мне доставляло удовольствие учить эту молодую женщину, стремившуюся к знаниям не в пример многим мужчинам.

Когда я выходил из ее покоев, меня встретил Манук, министр двора, — высокий статный мужчина лет сорока или меньше, с вытянутым лошадиным лицом и надменным взглядом.

Министр поманил меня к себе и, оглядываясь по сторонам, как будто за ним гнались, сообщил почти шепотом:

— Баграт сегодня пробыл у царя все утро. О чем они там говорили — не скажу, но разговор шел об Ассирии, старших сыновьях Син-аххе-риба, неоднократно упоминались твое имя и какого-то местного писца из архива…

— Анкара?

— Прости, мой дорогой друг, но я не запомнил.

— И где сейчас Баграт?

— Он покинул дворец в сопровождении десятка стражников.

Уже смеркалось, когда я покинул дворец. Надвигалась буря, ветер трепал на мне одежду и срывал на землю зависшие в воздухе капли дождя, тучи, казалось, поглотили не только небо, луну и звезды, но даже скалы, которые окружали Русахинили, временами слышались раскаты грома и где-то далеко за городом сверкали молнии. Я ехал домой на колеснице в сопровождении двух солдат, выделенных мне Геворком. Улицы Русахинили, в отличие от Ниневии, были освещены плохо, и нам приходилось выбирать дорогу, чтобы колесо не угодило в какую-нибудь яму. Дожди шли всю неделю, и лужи были повсюду.

— Стой! — поднял руку стражник, ехавший впереди.

Трудно сказать, что вызвало его подозрения: чья-то промелькнувшая тень или возникший на нашем пути темный силуэт, а может быть, предчувствие опасности, поджидавшей нас за ближайшим поворотом.

Мой возничий подчинился, придержал лошадей. Второй стражник, ехавший позади, обогнал колесницу, чтобы разобраться, что случилось. Просвистевшая где-то рядом стрела заставила меня невольно пригнуть голову. Оба моих охранника рухнули на землю почти одновременно. Кони, избавляясь от убитых наездников, встали на дыбы, заржали, в испуге шарахнулись в разные стороны. Из ближайшей к нам калитки выскочили какие-то люди. Два или три меча ударили моего возничего в спину, в живот, в печень. А кто-то огромный сгреб меня в охапку, набросил на голову мешок и хватил чем-то тяжелым по самой макушке…

Я пришел в сознание, когда меня окунули в корыто с водой, а где-то над самым ухом послышался глухой голос:

— Очухался… Где писец Анкар?

Меня выдернули из воды и бесцеремонно поставили на ноги.

— Кто ты такой, чтобы вести себя так дерзко с мар-шипри-ша-шарри, — пошатываясь, огрызнулся я. И тотчас получил хороший тычок в зубы, который отправил меня на пол.

Все происходило в каком-то сарае. Пахло сеном и конским навозом. По крыше стучал дождь.

— Разве хороший учитель сам не должен подавать пример послушания? — насмешливо спросил все тот же голос, из чего я заключил, что этот человек знает меня не первый день.

Я заставил себя приоткрыть заплывшие от побоев глаза и увидел перед собой двух человек, еще двое стояли за моей спиной.

— Тебе лучше проявить уважение и поговорить с нами, — заговорил на этот раз кто-то другой.

— Что ты хочешь от меня услышать? — я готов был сдаться.

— Нам нужен Анкар. Писец Анкар. Это твои люди похитили его вчера из дома?

— Он кем-то похищен? — сплевывая на пол кровь, вполне искренне удивился я.

— Да, он впервые слышит об этом, — сказал тот, кто, вероятнее всего, знал меня.

— Тогда покончим с ним, — отозвался второй. — Оставлять в живых его все равно нельзя… Ты убьешь его сам, Нинурта? Или это сделаю я?

С этими словами он вытащил из ножен меч и шагнул ко мне, чтобы оборвать мою жизнь.

Нинурта! Так вот откуда мне был знаком его голос! Я ведь знал его, встречался с ним в Ниневии. Мой единственный шанс на спасение…

Но, похоже, помощнику Бальтазара предложение расправиться со мной тоже не понравилось:

— Ты шутишь? Убить мар-шипри-ша-шарри!

Было в его словах что-то такое, что оставляло мне надежду.

— Нинурта, — прохрипел я. — Нинурта, не дай ему убить меня...

Не знаю, мой ли призыв о помощи подтолкнул его к действиям или что-то иное, но, как бы там ни было, Нинурта загородил меня собой.

— Ханат, лучше отойди!

Они готовы были схватиться, но тут снаружи послышался шум, а затем в сарай ворвался их сообщник:

— Здесь Геворк со своей стражей!

— Пора уносить ноги, Ханат, — упрямо сказал Нинурта.

Я был обязан ему жизнью…

Моим похитителям удалось скрыться от погони. Домой я приехал со сломанными ребрами, без нескольких зубов, но живой.

Ашшуррисау и Егия ждали меня.

— Мы искали тебя три дня. Перерыли весь город, — оправдывался Егия.

— Гонца уже допросили? — вспомнил я о своем пленнике.

Ашшуррисау улыбнулся.

— А как иначе бы мы тебя нашли…

Меня больше интересовало другое.

— Что он рассказал? Кто его послал?

— Увы, но все, что он знал, — где находится этот сарай… И, если честно, мы уже не думали увидеть тебя живым.

— Одного из похитителей я знаю. Он из Ниневии. И служит Бальтазару.

Егия вдруг заторопился и быстро ушел, оставив меня и Ашшуррисау наедине. Лазутчик, проводив торговца внимательным взглядом, сказал тогда:

— Ты задаешься вопросом, кто подменил гонца, а я — почему рядом с тобой не было ни людей Баграта, ни Егии. Какие такие срочные дела нашлись у нашего ювелира, что ему понадобилось покинуть Русахинили именно в тот день, когда в нем действительно возникла необходимость?

5

Весна 683 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Жрец и лекарь Адад-шум-уцур вернулся в Ниневию из Табала в начале месяца айар, после того как Син-аххе-риб сообщил сыну, что дома тяжело заболела их любимая Ашхен.

Все началось с обыкновенной простуды, но затем болезнь обострилась, и шестилетняя дочь Ашшур-аха-иддина стала таять на глазах, похудела, осунулась, под глазами откуда-то взялись большие синеватые круги, исчез румянец с лица. Во дворце больше не слышали ее смеха. Днем ее одолевала сонливость. Ночи превратился в пытку: малышка ворочалась до самого утра, то задыхаясь, то заходясь от сильного кашля. На затылке полезли волосы.

— Может, ее отравили? — с тревогой спросил Син-аххе-риб, когда жрец вышел из комнаты Ашхен.

Адад-шум-уцур, хмурясь, покачал головой:

— О мой повелитель, злые духи еще более изощрены, нежели твои враги. Ашхен тяжело больна. Боюсь, здешний воздух для нее губителен и виной тому, прежде всего, болотные испарения, которые витают над Ниневией.

— Бедное дитя… — пробормотал Син-аххе-риб, отворачиваясь от лекаря, чтобы скрыть от него выступившие слезы. Царь и сам их стыдился. К лицу ли было ему, владыке мира, проявлять подобную слабость… Он забывал обо всем, когда был рядом с Ашхен: о своих страхах, о горестных раздумьях, о стремительно приближающейся старости, об одиночестве, которое давно иссушало его изнутри.

«Маленький комочек счастья, бессмертие моей души, единственная радость и последняя надежда, — думал о своей внучке царь. — Да как же такое возможно, что ее отберут у меня… За что?! Разве я мало молился? Мало жертв принес всесильным богам? Был недостаточно почтителен перед ними?..»

И он посмотрел на Адад-шум-уцура так, будто вина за все это лежала на нем одном, отчего почтенный жрец содрогнулся до глубины души и почувствовал холод смерти за спиной.

— Продолжай…

— Мой повелитель, высоко в горах Ашхен станет легче, и тогда, если боги явят к твоей внучке благосклонность, болезнь отступит. Лучше всего отправить ее на север Урарту, в город Ордаклоу.

— Когда ей надо ехать?

— Любое промедление причинит принцессе лишние страдания и отсрочит ее выздоровление. Тянуть с решением нельзя.

— Хорошо, — обреченно согласился Син-аххе-риб. — Ты поедешь с ней. Сопровождать тебя будет Хава. Охранять — Ашшур-ахи-кар с тысячей воинов. То, что Ашхен приходится родственницей царю Русе, нам на руку. Свою просьбу я передам ему через Мар-Зайю, моего мар-шипри-ша-шарри, который сейчас находится в Урарту… Два дня даю на сборы — и выезжайте… А теперь иди и позови мне Мардук-нацира…

Министр двора, предусмотрительно явившийся к царю в сопровождении писца, пробыл у повелителя больше часа, а когда вышел, послал гонцов к Арад-бел-иту, Нерияху, Ашшур-ахи-кару, а также к Хаве.

Адад-шум-уцур, покинув царя, вместо того чтобы немедленно начать сборы в дорогу, отправился к Ашшур-дур-пании. Кравчий нашелся на винном складе.

— Да на тебе лица нет, — усмешкой встретил он жреца.

— Так и есть, как будто сам Нергал хотел выпотрошить меня наизнанку.

— А что ты хотел? Ашхен его любимица, а ты недоглядел, значит, и виноват.

— О чем ты? — холодно ответил Адад-шум-уцур. — Меня не было в Ниневии почти восемь месяцев. Казнить надо тех лекарей, что присматривали за принцессой в мое отсутствие.

— А-а-а-а, — протянул Ашшур-дур-пания, — значит, ты еще не знаешь.

— О чем? Я только что с дороги.

— Уже казнили. Трое лекарей поплатились головой за то, что не оправдали возложенных на них надежд… Ну да ладно, не будем о грустном… Подожди-ка, — Ашшур-дур-пания отвлекся на слугу, принимавшего товар, дал указания: — Пересчитаешь амфоры, проверишь, чтобы все были запечатаны, и поставишь их на нижнем стеллаже, у стены справа… Пойдем, мой друг.

Жрец и кравчий вышли из склада, тихо беседуя; один рассказал о миссии, которая ему предстояла, второй поделился мыслями о том, какие возможности перед ними открывались в связи с этой поездкой.

— Это очень хорошо, что ты едешь. Люди Арад-бел-ита перекрыли все пути в Урарту, взяли царя Руса в настоящую осаду, не подступиться. Вот почему это путешествие на север так важно для нас.

Адад-шум-уцур усомнился в себе:

— Найду ли я слова, чтобы убедить его стать союзником Ашшур-аха-иддину?

Кравчий задумался.

— Ты прав. Переговорщик из тебя скверный. Кто еще едет вместе с тобой в Урарту?

— Хава, Ашшур-ахи-кар…

— Хава? — переспросил Ашшур-дур-пания. — Превосходно… Мар-Априм — вот кто отправится вместе с тобой, чтобы говорить с царем Русой.

***

Через три месяца после начала восстания в Табале, в середине лета, Мар-Априм потерял вторую сестру и остался совсем один, близких родственников у него больше не было.

Молодую жизнь оборвал несчастный случай. Сестра раббилума тайно ото всех отправилась купаться на реку, переоценила свои силы и стала тонуть. Служанка побежала за помощью, но к тому времени, как утопленницу вытащили из воды, бедняжка уже захлебнулась. Так и умерла в неполные восемнадцать лет.

Мар-Априм был безутешен. Осунулся, потух, оделся в траур, больше не улыбался, стал намного набожнее, чем раньше, — беспрестанно молился, доверился Набу-аххе-рибу и даже пожертвовал храму бога Нинурты часть своих земель. Хава пыталась поддержать суженого, но тот отдалялся от нее с каждым днем. О возможном браке между молодыми людьми в Ниневии вспоминали все реже и реже. Сначала этому помешала смерть новорожденного сына Арад-бел-ита, затем — гибель сестры Мар-Априма. Стали поговаривать о том, что сами боги не хотят этого союза. В результате так оно и вышло. Хава, первое время не хотевшая этого разрыва, к зиме настолько устала от постного лица жениха, что больше не могла его видеть. Отец решением дочери был недоволен.

— Свадьба перенесена на год, а не отменена. Ты хочешь пойти против воли деда? Как ты собираешься это устроить? После той длительной связи, что между вами была, Син-аххе-риб безо всяких обвинений отправит нашего дорогого раббилума в каменный мешок и оставит там до конца дней…

— Он будто сам умер вместе со своей сестрой, — вынуждена была оправдываться Хава.

— Влияние Мар-Априма при дворе растет, — ответил на это Арад-бел-ит. — К его мнению прислушивается царь, с Мар-Апримом советуется Таб-цили-Мардук, к тому же раббилум дружен со всеми наместниками Ассирии. Умение не наживать себе врагов, наверное, лучшее его качество. А ты хочешь одним махом лишить меня такого сильного союзника?!

— Отец, наш брак не будет прочным. А если он не будет прочным, то зачем тебе союзник, на которого ты не можешь положиться в трудную минуту?

— Не тебе, девчонке, судить о том, каким будет ваш брак! — окончательно рассердился Арад-бел-ит.

Хава вспыхнула: никогда раньше отец не разговаривал с ней подобным образом.

— А если я скажу, что Мар-Априм немощен в постели! Ты хочешь, чтобы наша семья стала посмешищем?! Мало нам разговоров о твоем бессилии, о том, что ты не способен оставить после себя наследника?!

Хлесткая пощечина сбила Хаву с ног.

Но вместо того, чтобы наброситься на испуганную дочь, Арад-бел-ит вдруг сказал совершенно спокойно:

— Я поговорю с Мар-Апримом. Ты — с дедом. Но чтобы ни один волос не упал с головы раббилума! Летом готовься выйти замуж. Тебе скоро исполнится восемнадцать. А переспелое яблоко дорого не продашь…

Арад-бел-ит принял у себя во дворце Мар-Априма на следующий день.

— Мой добрый друг, — начал принц, — я хочу попросить тебя о жертве, на которую способен пойти далеко не каждый. Можешь ли ты ради нашей дружбы отказаться от руки той, кто тебе дороже всего на свете?

Мар-Априм поднял на царевича глаза полные слез.

— Знай, это решение всем нам далось непросто, — продолжил Арад-бел-ит. — Вчера я говорил с Хавой. Она больше не хочет этого брака. И что за взбалмошный характер! Как думаешь, после всего случившегося мы останемся с тобой союзниками? — и принц выжидающе посмотрел на раббилума, наблюдая за его реакцией: смятением, недоумением и наконец пониманием того, что здесь происходит.

— Мой господин, правильно ли я тебя понял? Отныне мне следует избегать встреч с тобой, с Хавой и в тоже время постараться завоевать доверие твоих врагов? — дерзко озвучил свою догадку Мар-Априм.

Принц мягко улыбнулся.

— Приятно, когда тебя понимают с полуслова. Ты должен присоединиться к заговору против меня, потеснить Ашшур-дур-панию и Саси и со временем стать правой рукой Закуты. Не бойся служить ей честью и правдой: когда настанет час, ты вернешь мне свой долг сполна. Ну а твоя размолвка с принцессой станет прекрасным поводом…

Этот хитроумный и далеко идущий план поддержал и Набу-шур-уцур.

— Мудрое решение. Бальтазар убежден, что ему уже не доверяют, как прежде. Следовательно, мы больше не можем полагаться на него как на источник информации о том, что замышляют наши враги.

Арад-бел-ит напомнил:

— Бальтазар и раббилум друг о друге знать не должны.

За полгода Мар-Априм стал самым преданным сторонником Закуту. Случайно встречаясь с раббилумом в залах и галереях дворца, Арад-бел-ит демонстративно отворачивался от сановника, как будто не знал его вовсе.

Этот неожиданный поворот в судьбе Мар-Априма устроил очень многих.

Ара-бел-ит верил, что приобрел опытного лазутчика в стане врага.

Хава была счастлива, что избавилась от надоевшего поклонника.

Ашшур-дур-пания потирал руки, так как переманил на сторону царицы такого влиятельного сановника.

Закуту, присмотревшись к новому союзнику, убедилась, что им движет лишь холодный расчет.

И, конечно же, доволен был сам Мар-Априм. Он с самого начала знал, что Хава рано или поздно бросит его, если он покажет в постели свою несостоятельность. После смерти сына Шарукины, несостоявшегося дворцового переворота и опалы Арад-бел-ита этот выход казался ему самым разумным. Так что гибель второй сестры была ему только на руку. Еще больше Мар-Априма устроило предложение стать шпионом. Он, таким образом, мог не опасаться даже принца. Единственный, кто беспокоил его, — Саси.

Вечером того же дня, когда Син-аххе-риб решил отправить любимую внучку в Урарту, Ашшур-дур-пания навестил Мар-Априма в его загородной усадьбе.

Хозяин вышел встретить кравчего к самым воротам, обнял его, расцеловал.

В доме тут же накрыли столы. Появились танцовщицы и флейтист.

Ашшур-дур-пания ел, пил, наслаждался отдыхом, довольно улыбался.

А потом вдруг строго посмотрел на раббилума и спросил:

— Думаешь, у меня есть на все это время?

Мар-Априм даже опешил от такой перемены. Одного взмаха его руки было достаточно, чтобы все, кто был в этом зале, исчезли за дверьми.

После песен и плясок тишина зазвенела в воздухе.

— Ты пришел сюда, чтобы оскорбить меня? — сухо сказал Мар-Априм.

— Ну что ты, что ты, — снова расцвел Ашшур-дур-пания. — Просто хотел напомнить, что я не принцесса Хава, которую ты так долго ублажал… и не Саси, который тебе ровня.

Заметив, как заходили желваки на лице Мар-Априма, кравчий усмехнулся:

— Наивно было думать, что Саси станет молчать, когда ты обманул его надежды. Никогда не забывай: тебе не сносить головы уже за то, что ты однажды соврал царю, когда убили Шульмубэла. Впрочем, я не желаю тебе зла. Я лишь хочу быть уверенным в твоей преданности.

Теперь уже усмехнулся хозяин:

— Кажется, ты не оставил мне выбора.

— Я всегда высоко ценил твой ум. Пора им воспользоваться. Завтра принцесса Ашхен выезжает в Урарту. Ее будут сопровождать Адад-шум-уцур, Ашшур-ахи-кар и Хава. Вместе с ними должен поехать и ты. Поговори с принцессой, подбери подходящие слова. Саси убеждал меня, что в жизни не видел второго такого притворщика. Уж постарайся… Едешь ты надолго. Основная твоя задача — убедить царя Русу в том, что его помощь Арад-бел-иту повредит отношениям Урарту и Ассирии…

Мар-Априм высказал сомнения, что у него это получится.

— В Русахинили сидит мар-шипри-ша-шарри Мар-Зайя. Он и близко не подпустит меня к царю...

— Не перебивай! — повысил голос Ашшур-дур-пания. — О Мар-Зайе есть кому позаботиться. В Ордаклоу тебя найдет верный мне человек. У него есть люди, готовые исполнить любой приказ.

***

Вечером того же дня Мара, дочь наместника Ниневии Набу-дини-эпиша, а с недавних пор и жена рабсака Ашшур-ахи-кара, укрывшись в тенистой беседке в глубине сада, делилась с Элишвой, сестрой Мар-Зайи, последними новостями, которые так или иначе затрагивали их обеих.

— И ты едешь вместе с Ашшуром? — переспросила Элишва.

— Непременно. Неужели ты думала, что я его отпущу? — с наигранным возмущением сказала Мара, намекая на то, что муж не только исполняет все ее прихоти, но также не смеет ей перечить, когда речь заходит о делах семейных.

В прошлом году вокруг союза этих двух сердец развернулась целая война, в которую оказались вовлечены самые влиятельные и знатные люди Ассирии.

Начало этой эпопеи вряд ли предвещало победу молодого рабсака. Весной, когда в Табале только-только вспыхнуло восстание, брак Гульята с Марой для всех в Ниневии казался делом решенным. Набу-дини-эпиша не оставил никаких надежд ни Ашшур-ахи-кару, ни Ишди-Харрану, и даже сослался на царя, мол, он лично благословил своего туртана и юную Мару, тогда как Син-аххе-риб всего-то и сказал в шутливом тоне: «Мой Гульят женится? Разбудите меня!» И свадьба непременно бы состоялась, не вмешайся в ситуацию Арад-бел-ит, который увидел в этом браке угрозу своим интересам: он считал наместника Ниневии своим сторонником, туртана же в последнее время все чаще видели в обществе Ашшур-аха-иддина.

Арад-бел-ит обратился за помощью к Хаве, зная, что его старшая дочь всегда очень ревниво относилась к знакам внимания, которыми мужчины одаривали Мару. Принцесса настроила против Гульята значительную часть жречества и половину министров, и очень скоро все они уже отговаривали Набу-дини-эпиша от мысли породниться с туртаном, мол, звезда его уже закатилась и проку от этого брака наместнику не будет.

Заминкой не преминул воспользоваться Ишди-Харран, заручившись поддержкой Ашшур-дур-пании. Когда кравчий пришел в дом к наместнику в роли брачного поручителя, Набу-дини-эпиша впервые задумался: не отдать ли дочь за этого офицера, коль у него такие могущественные друзья. Так пополз слух уже о новой свадьбе.

Но тут снова вмешалась Хава. И тогда город наводнили сплетни: единственная дочь наместника неверна своему избраннику.

Когда злые языки нашептали об этом Ишди-Харрану, он пришел в ярость, с боем ворвался в дом наместника, ранив несколько слуг, пробился на женскую половину, чтобы потребовать от Мары объяснений. Каково же было его изумление, когда вместо возлюбленной к нему вышел Ашшур-ахи-кар.

Бывшие друзья, да, да, с этой самой минуты уже бывшие, схватились на мечах, стали ожесточенно драться, ранили друг друга, переломали мебель, перепугали слуг и непременно поубивали бы друг друга, не вмешайся внутренняя стража.

Разбирательством занимался Арад-бел-ит, всегда благоволивший к Ашшур-ахи-кару.

— А что тут поделаешь, — посмеиваясь, сказал принц наместнику Ниневии, — как ни жаль дорогого рабсака, а придется его казнить, если уж он обесчестил твою дочь. Но с другой стороны — мы оба можем сделать вид, что ничего не произошло, если ты объявишь о свадьбе Ашшур-ахи-кара и твоей Мары. Разве так ты не спасешь свою семью от позора?

Так все и вышло. Ишди-Харрана пощадили, чтобы не омрачать праздник молодым.

Давно в Ниневии не было такой богатой и многолюдной свадьбы…

— Скажи, а он до сих носит тебя на руках? — пытала подругу Элишва.

Мара горделиво вскинула свою красивую головку и, не скрывая удовольствия, тихо с придыханием сказала:

— Да…

Потом она и вовсе перешла на шепот, словно хотела поделиться чем-то тайным:

— Ты не поверишь, как будто и не было этих шести месяцев! Как будто мы познакомились только вчера!.. Не проходит и дня, чтобы он не признавался мне в любви снова и снова. Я так счастлива, так счастлива…

Маре вдруг стало так неловко за это искреннее проявление радости, что она вздохнула полной грудью и замолчала.

— Как же я тебе завидую, — откровенно сказала Элишва с затаенной грустью в глазах.

— Ну же! Что ты, глупышка! — очень живо откликнулась Мара на перемену в настроении подруги. — Все у тебя будет. И муж, и семья, и много-много детей...

— Думаешь?

— Конечно… Лучше расскажи, как там твой… сотник, кажется…

— Нинурта, — краснея, напомнила Элишва.

— Да, да Нинурта. Он все еще тебя домогается?

— Не говори так, — совсем смутилась девушка.

— Так да или нет? В последний раз, когда мы виделись, ты говорила, что он вернулся. Сколько же его не было в Ниневии?

— Почти год.

— А что рассказывал, где был?

— Отшучивался все время…

— Ага! Вот ты и попалась! — рассмеялась Мара. — Значит, видитесь тайно, болтаете и небось целуетесь!

— Он хочет просить у Мар-Зайи согласия на брак со мной, — вдруг выпалила Элишва.

Мара от неожиданности даже потеряла дар речи. Потом, собравшись с мыслями, осторожно заметила:

— С твоим положением ты вправе выбрать себе жениха и богаче, и моложе… Все-таки он тебе в отцы годится.

Элишву эти слова ничуть не обидели:

— Ты не понимаешь. Ты ведь любишь своего Ашшура… А мне… очень дорог Нинурта. Ты бы видела, как он со мной обходится! Пылинки с меня сдувает. Насмотреться не может. Мне никого, кроме него, и не надо.

— Допустим, но ты же понимаешь, что Мар-Зайя на это не пойдет. Кто он — и кто Нинурта. Мар-шипри-ша-шарри — и простой сотник.

— Не знаю, я тоже ему так сказала, но Нинурта почему-то уверен, что мой брат ему не откажет.

***

В день отъезда Ашхен Син-аххе-риб встретился с Арад-бел-итом.

Весь этот год отец не желал видеть сына, запрещал покидать Ниневию, доклады принимал через Набу-шур-уцура. И вдруг гнев сменился на милость, хотя, казалось, для этого не было особых причин.

Син-аххе-риб принял Арад-бел-ита во время утренней прогулки по дворцовому парку,по-весеннему утопающему в розовом и белом цвету.

Принц появился в сопровождении четырех стражников, у него отобрали меч, бесцеремонно обыскали, чего раньше никогда не было. После этого царь жестом приказал своим телохранителям удалиться и оглянулся на верного Чору:

— Будь поблизости.

Постельничий поклонился, отступил за деревья.

Наконец они остались вдвоем. Отец и сын. Родная кровь. Та самая кровь, которую они едва не пролили в смертельной схватке. Однако пока последняя черта не была пройдена, в обоих все еще жила любовь.

Пристальный взгляд Син-аххе-риба не смутил Арад-бел-ита, не заставил опустить глаза.

— Моей Ашхен совсем плохо, — сказал отец.

— Боги не допустят ее гибели.

Царь махнул рукой — пройдемся.

Пошли руку об руку, тихо беседуя.

— Ты знаешь, как я люблю Ашхен. И как люблю Хаву. Вот поэтому я и доверился ей. Нельзя предавать тех, кто тебя любит, какая бы пропасть ни пролегла между людьми.

Арад-бел-ит понял, для кого были сказаны эти слова, но не подал и виду.

— Хотел с тобой посоветоваться, — продолжал отец. — Ты знаешь, что охрану Ашхен я доверил Ашшур-ахи-кару. В Урарту он будет не меньше года, поэтому хотелось знать твое мнение — кому можно на время передать царский полк, находящийся в столице?

— Я слышал много лестного о Таба-Ашшуре. От ран он уже оправился, не сегодня-завтра собирается вернуться в Табал к Ашшур-аха-иддину. Что, если ему?

— Ты как будто слышишь мои мысли, — тихо порадовался царь. — Мне он тоже нравится: мало того, что храбр, так еще и умом боги не обидели.

— Но какое же разочарование ждет всех наших красоток, — заметил Арад-бел-ит.

Грубая шутка — намек на обезображенное лицо Таба-Ашшура и красоту Ашшур-ахи-кара, о которой шептались все женщины Ниневии, — понравилась царю, и он рассмеялся.

— Устал я от твоего Набу, — успокоившись, сказал Син-аххе-риб. — Он у тебя улыбаться совсем не умеет?

— Увы, все мои потуги привить ему хоть какое-то чувство прекрасного были похожи на штурм неприступной крепости.

— Тогда избавь меня от него. Завтра жду тебя с подробным докладом о том, что происходит за пределами Ассирии. Чем дышит Египет, упрочил ли свою власть Тахарка¹⁵? Чего нам ждать от молодого царя Русы? Как справляется с киммерийцами Гордий¹⁶?.. О киммерийцах поговорим отдельно. Они сейчас — главная угроза для нас в войне за Табал. И не забудь о скифах. Я не слышал о них с прошлого лета. Не вымерли же они там все?..

Син-аххе-риб говорил спокойно, с легкой насмешкой — как всегда, когда пребывал в хорошем настроении. Он готов был простить сына и ждал от того лишь покаяния.

— Отец, — с чувством сказал Арад-бел-ит, припадая на одно колено и целуя родителю руку. — Отец… у меня нет слов, чтобы выразить тебе свою любовь и преданность.

— Ну, ну, — немного замешкавшись, поднял его Син-аххе-риб. — Пусть это будет тебе уроком. Позавтракаешь со мной?..

Арад-бел-ит расстался с отцом только в полдень. О государственных делах они больше не говорили. Делились друг с другом новостями, слухами, сплетнями, шутили, смеялись, вспоминали, как когда-то вместе охотились…

Только прощаясь, Син-аххе-риб снова вернулся к отъезду Ашхен.

— И вот что еще. Не знаю зачем, но Хава вчера попросила у меня разрешение взять с собой Мар-Априма. Говорит, он безутешен и все никак не может прийти в себя после смерти сестры… Вот уж не думал, что у нашей Хавы такое доброе сердце. Я полагал, что они расстались и Мар-Априм больше не твой сторонник. Неужели я ошибался?

— Расстались. Я с некоторых пор отношение к Мар-Априму изменил, но если у твоей внучки ветер в голове, что тут поделаешь. Надо только решить, кто заменит раббилума на его посту.

— Пусть это тебя не беспокоит. Я поручу это Таб-цили-Мардуку. Он прекрасно справляется со своими обязанностями…. В отличие от твоего младшего брата.

6

Весна 683 г. до н. э.

Хаттуса

Весна на двадцать втором году правления Син-аххе-риба пришла в Хаттусу поздно. В долине уже зацвели сады, домашний скот с аппетитом поедал молодую траву, земледельцы высеяли ячмень и просо, а в горах все еще лежал снег, и горожане, выходя из дома, кутались в теплые одежды.

Но в первый же по-настоящему весенний день город встрепенулся и ожил. Улицы наполнились людьми вперемешку с лошадьми, коровами, овцами. На рынок потянулись повозки. Купцы открыли лавки и стали наперебой зазывать покупателей. Дети проносились мелкими стайками, словно вьюрки, клянчили у торговцев сладости или фрукты, привезенные с юга, и тут же со смехом и визгом бросались врассыпную, стоило кому-нибудь из взрослых взяться за палку. Зевак развлекали уличные музыканты, затем появились акробаты, жонглеры и фокусники, и все смеялись и радовались, как будто никто никогда не знал раньше, что такое простое мирное счастье или весна.

Казалось, это веселье не коснулось только стариков, которые, сидя вдоль забора, грелись на солнышке. Старики спорили о том, какого урожая ждать в этом году; осторожно вспоминали о киммерийцах, в последнее время отбиравших у местных жителей все, что приглянулось; и дружно поносили ассирийцев.

— Сколько людей сгубили в Табале! Охо-о-о! — рассказывал седовласый старец с вытекшим глазом. — В Зинджирли¹⁷ мужчин поголовно оскопили, женщинам отрезали груди. Их детей заставили таскать трупы родителей, а из мертвых тел сложили холм выше, чем наши Львиные ворота...

Его перебил косматый дед с трясущейся головой:

— Говорят, всех мальчиков утопили как слепых котят: привязали к ногам тяжелые камни и бросили в реку. Девочек, совсем уж детей, неделю насиловали, потом покрошили как капусту и скормили собакам.

Третий их товарищ, подслеповатый старик, тяжело вздохнул, закашлялся и зло сказал:

— Сколько себя помню, ассирийцы всегда такими были. Им в людской крови искупаться — как воды напиться.

Старец с вытекшим глазом не удержался, сплюнул от досады. Третий продолжил:

— Иногда думаешь: те же киммерийцы — ведь дикий народ, а все равно добрее, чем это зверье.

— Ты зверье не обижай! — с горькой насмешкой возмутился Вытекший Глаз. — Ты моего пса знаешь? И какой он злой, и что никого к себе не подпустит.

— Ты о Саргоне¹⁸? — спросил косматый.

— Думаешь, зря я его так назвал? Но тут с ним такая история приключилась… что и не знаю теперь… Кошка у меня понесла. Три дня мучилась. Потом все-таки родила одного котенка и сдохла. Ну и ладно бы. Котенок мне ни к чему. Хотел его вечером утопить. Днем меня дома не было. Вернулся, глядь — а котенок уже в конуре у Саргона. Внучка рассказала: пес сам пришел, обнюхал, облизал, за шкирку его взял и как родного к себе отнес. Он ведь даже внучку к себе никогда не подпускал, а тут, когда понял, что она котенка из соски покормить собирается, — сам отошел в сторону. Покормила, Саргон на нее зарычал, мол, отойди. Опять облизал маленького и снова калачиком вокруг него свернулся. Неделю уже не отходит… Лучше родной матери за ним присматривает. Вот только боюсь, или Саргон мяукать начнет, или котенок лаять, — сказал так, и все трое по-доброму заулыбались. — А ты говоришь: зверье. Да, они хуже зверей. Нелюди! Ассирийцы, словом…

К полудню солнце припекло так, что люди сбросили с себя верхние одежды. Появился водовоз, стал предлагать родниковую воду.

Сначала долго пила молодая женщина — судя по платью, жена какого-то местного богача, бросила меди, не считая, да еще улыбнулась: парень-водовоз был молодой, симпатичный. Подошел кузнец, утолил жажду, забыл расплатиться, но когда вслед ему посыпались проклятья, честно вернулся. Затем появился Ахаз, старый знакомый Ашшуррисау. Отпил из глиняной миски всего пару глотков, оглянулся по сторонам, — поблизости никого, — сказал вполголоса:

— Где она живет, узнал?

— Да. Но к ней лучше не соваться. Во дворе у нее всегда кто-нибудь да есть. Шум поднимется, соседи сбегутся. Уговорил ее сюда зелье принести. Пообещал дать хорошую цену.

— Договорились. Подашь знак. Мои люди будут настороже.

Тоже расплатился, но намного дороже того, что стоила вода. Затем нашел в толпе взглядом своего сообщника, кивнул ему и пошел к себе домой.

За эти два года жизнь Ахаза изменилась коренным образом. Вскоре после смерти Манаса к молодому погонщику пожаловал странный гость, назвавший имя Ашшуррисау как своего дальнего родственника, и неожиданно заявил:

— Очень уж тебя наш купец хвалил, говорил: сметлив, отважен, убеждал, что нет ничего, с чем бы ты не справился. Что скажешь, можно ли тебе довериться? Ну а плата за твою помощь будет достойной — станешь хозяином постоялого двора, что раньше принадлежал Манасу.

Если от чего человек действительно способен потерять голову, так это от внезапно свалившегося богатства.

Мог ли Ахаз отказаться…

Уже через неделю он вступил в свои новые владения. Месяц спустя — привез из Маркасу писца и поселил его в своем доме. Сразу женился на Ракель. Единственное, что отравляло его существование, — необходимость периодически встречаться с Эриком, с которым они оказались в одной лодке. В такие дни ревнивый муж запирал свою распутную жену в подвале, только бы ее не видел царский конюший.

Эрик рассказывал новости из стана Теушпы, получал наставления или приказы и возвращался в стойбище с серебром, что всегда мирило киммерийца с необходимостью терпеть этого юнца, который однажды его чуть не убил.

Ахаз же шел к писцу, составлял донесение и отправлял его по цепочке в Ниневию, к Набу-шур-уцуру, чье имя он всегда указывал на табличке.

И вдруг на днях этот самый Набу нежданно-негаданно возник на пороге его дома.

Ахаз оробел перед молочным братом царя — и потому, что считал себя недостойным такой высокой чести, и потому, что тот был на две головы выше его ростом и вдвое шире в плечах.

— Я ищу колдунью по имени Кара. Немногим больше года назад с ее помощью в Арпаде был умерщвлен наместник. Следы привели сюда, — так Набу объяснил свое появление в Хаттусе.

***

Наверное, не было в Ниневии второй такой дружной семьи, как у Набу-шур-уцура. Женился он в двадцать лет, на Шушане — своей ровеснице, дочери богатого тамкара из Вавилона. За четырнадцать лет совместной жизни они нажили восьмерых сыновей и семь дочерей (один раз роженица разрешилась двойней).

Дом был для начальника внутренней стражи Ассирии храмом. Здесь Набу становился добродушным великаном, которого никто не боялся и все любили. И жена, и дети делились с ним своими проблемами, печалями, маленькими и большими радостями. Он никогда не бывал слишком суров с домашними, старших сыновей брал на охоту, сам учил держать меч, с младшими играл в прятки, а порой, встав на четвереньки, даже катал их на себе, изображая боевого коня.

Неудавшийся мятеж и опала Арад-бел-ита изменили тот образ жизни, к которому привык Набу. Так как принцу было запрещено покидать Ниневию, немалая часть обязанностей, связанных с тайной службой, легла теперь на плечи его молочного брата. С другой стороны, за пределами столицы появились важные дела, требовавшие участия Набу как начальника внутренней стражи Ассирии. Царь хотел знать, кто стоит за убийствами наместников Аррапхи, Арпада и Тушхана, если Арад-бел-ит готов был поклясться, что он к этому непричастен.

И за весь год Набу-шур-уцур был дома всего два или три месяца.

Сначала — поездка на юг, в Аррапху.

Единственной зацепкой здесь была жена ловчего Короуши. Она бежала из города вместе с детьми той же ночью, когда умер Надин-ахе. Поиски продолжались почти месяц, пока стражники не взяли след: какая-то женщина с детьми продала с десяток рабов в горном селении. Их сразу отобрали и допросили — раб по имени Като рассказал о Галбэхэре, который и принес отравленного беркута. Выяснилось, кроме того: продав рабов, хозяйка хотела укрыться в Маннее, а по пути туда собиралась остановиться у своего дальнего родственника, где-то выше в горах.

Месяц спустя стражники обнаружили на высокогорном пастбище сожженный дом и полуобгорелые трупы женщины и детей. По некоторым признакам решили, что это и есть семья Короуша.

Отыскать Галбэхэра не удалось.

Из Аррапхи Набу-шур-уцур отправился в провинцию Тушхан.

Дилшэд, которого обвиняли в удушении Ша-Ашшур-дуббу, покинул покои наместника глубокой ночью, пришел к себе, на глазах у жены зарезал детей и только потом вспорол ей живот, так, чтобы изменщица умирала долгой и мучительной смертью.

Той же ночью он скрылся из города.

Набу-шур-уцур сумел проследить его путь до границы Урарту и, понимая, что эта погоня может длиться целую вечность, решил перепоручить поиски постельничего Ашшуррисау.

В Табале в это время уже полным ходом шла война. Ашшур-аха-иддин осадил Маркасу, и поиски злоумышленников пришлось отложить. Возникли дела поважнее.

Безумная дерзкая мысль договориться с кочевниками пришла в голову Арад-бел-иту.

— Поезжай к Теушпе, — сказал он молочному брату. — Поможет мне в борьбе против брата — стану ему верным союзником. Только бы на престол сесть. Объединимся против скифов — не будет войска сильнее. Эрик, царский конюший, поможет тебе встретиться с Лигдамидой. Заручимся поддержкой сына, будет легче договориться с отцом.

Так Набу-шур-уцур впервые появился в Хаттусе. Тайный договор с киммерийцами был заключен, и войско кочевников под командованием Дарагада, племянника царя, немедленно выступило под Маркасу. Встречаться тогда с Ахазом Набу не стал, потому что опасался раскрыть его.

Только после этого Набу-шур-уцур вернулся к поискам убийц наместников. Всю зиму его люди рыскали по городам Ассирии в поисках Кары, сделавшей зелье для наместника Арпада, справедливо полагая, что уж кто-кто, а колдунья себе не изменит, а стало быть, найти ее — цель вполне достижимая.

***

По ночам Кара спала крепко как младенец, снов почти не видела, а если и просыпалась, то чтобы укутаться лучше в одеяло — что ни говори, а старость брала свое. Но в эту ночь она увидела себя посреди рыночной площади совершенно голой, да еще сидящей на лошади. Люди тянули к ней руки, что-то кричали, звали по имени, а потом стали забрасывать ее камнями.

От этого старуха и проснулась. А может, от того, что услышала, как кто-то стучит в калитку.

Так или иначе, пришлось вставать…

Из Арпада Кара перебралась в Зинджирли, но, когда вспыхнуло восстание, стала кочевать из города в город, все дальше и дальше забираясь на север, пока осенью не оказалась в Хаттусе, о которой говорил Бальтазар.

Серебра, что он дал, хватило на небольшой дом.

Соседям Кара сказала, что сбежала из Маркасу за несколько дней до того, как его осадили ассирийцы. Плакалась, что у нее вырезали всю семью и жизнь теперь закончена. Чужое горе — лучший союзник, когда надо кого-то разжалобить и втереться в доверие.

Местные жители со временем прониклись к ней уважением. Старуха всегда готова была помочь и советом, и снадобьем, и лечебными травами. Слухи об искусной целительнице распространялись быстро. И вскоре к ней пошли и днем и ночью.

Так же, как и сегодня.

Жила Кара одна, но женщина она была отважная и поэтому открыла не задумываясь. Увидела перед собою девушку в слезах, по лицу поняла, что дела сердечные, повела в дом. Там напоила травяным настоем, поговорила по душам, убедила, что суженый обязательно вернется, уложила спать на свою постель.

Пока прибиралась по дому, варила лечебный отвар, о котором просил молодой водовоз, выглянуло солнце. За домашними заботами забылся страшный сон. Пришел сосед, попросил избавить от головной боли, мол, третий день мучается, легче не становится. Кара сначала дала выпить какого-то порошка, потом усадила мужчину на скамью и стала водить руками вокруг головы, точно хотела взъерошить ему волосы. Отчего — неизвестно, но боль прошла.

Ближе к полудню появился киммериец — это был царский конюший Эрик.

— Ты, что ли, колдунья? — с порога небрежно спросил он.

Кара сидела во дворе со ступой в руках, тщательно измельчая пестиком какое-то средство.

— Какая же я колдунья, я просто людям помогаю, — усмехнулась старуха, и посмотрела на юношу с прищуром. — А тебе чего надо?

— Хотел узнать, какие болезни лечишь?

Эрик бесцеремонно прошелся мимо хозяйки, не спрашивая заглянул в дом; увидев спящую в дальнем углу девушку, присвистнул.

Кара, не поднимая глаз, усмехнулась:

— Найдется у меня и для тебя средство. Только приготовить надо. Правда, стоить оно будет дорого. Серебра-то не пожалеешь?

— Не слышал, чтобы ты серебром брала, — скривился Эрик. — Да и откуда тебе знать, что у меня за болезнь.

Старуха молча отложила ступу, встала со скамьи, подошла к киммерийцу и вдруг крепко взяла все его хозяйство в руку, отчего парня передернуло от боли.

— Ах, ты! С ума, что ли, сошла?!

— А ты говорил, что не знаю, — ухмыльнулась Кара. — Девки продажные — вот и вся твоя болезнь. Только они тебя в могилу сведут. Заживо сгниешь. Как там твой сморчок, уже загибается?

В другой раз и в другом месте Эрик, наверное, оскорбился бы и кого угодно заставил бы держать ответ за подобную дерзость, но Кару тронуть побоялся. Обреченно развел руками, через силу улыбнулся:

— Да, плохи мои дела. Так поможешь чем, или нет?

— Сказала же, помогу… если серебро есть, конечно.

— Для такого дела найдется.

— Тогда завтра приходи.

— А быстро твое средство подействует?

— Какой же ты нетерпеливый. Подождать придется. Ты теперь у меня частым гостем будешь.

— Так я пойду? — нерешительно спросил Эрик.

— Ступай, — равнодушно сказала Кара, но когда он почти ушел, спросила вдогонку: — Ты ведь служишь киммерийскому царю?

— Да. Я его конюший…

Эти слова обожгли ее точно каленым железом. Кара сразу вспомнила свой сон этой ночью — и рынок, и лошадь, и проклятья, и камни. И смутное нехорошее предчувствие сдавило сердце щемящей болью.

— Раз так, окажешь мне услугу, — не спрашивая, а требуя сказала Кара. — Проводишь меня до рынка и обратно. Неспокойно что-то мне сегодня.

Впрочем, Эрик и не сопротивлялся.

Вышли, как только приготовилось снадобье для водовоза.

По дороге Эрик расспрашивал о своей болезни и уже не скрывал, что боится остаться бессильным до конца дней.

Кара отвечала односложно и заметно нервничала. Ближе к рынку народу становилось все больше, отчего она чувствовала себя неуютно — и зачем согласилась нести куда-то это снадобье?! А все жадность, будь она неладна.

Водовоза Кара увидела еще издали. Он сидел на повозке, на которой стояло несколько амфор, и только успевал разливать по мискам воду. После полудня солнце стало припекать совсем по-летнему и желающих утолить жажду прибавилось.

— Я пошла к нему, — сказала старуха своему провожатому, — а ты понаблюдай вокруг, нет ли чего подозрительного.

Тот поспешил успокоить, хотя и недоверчиво хмыкнул.

— Я и волосу с твоей головы не дам упасть.

— Вот и посмотрим…

Как ни странно, к просьбе старухи Эрик отнесся очень внимательно. С тех пор, как он стал служить ассирийскому царю и тайно встречаться с Ахазом, все время приходилось быть настороже, и это уже вошло в привычку.

Эрик видел, как Кара подошла к водовозу, передала снадобье из рук в руки и получила плату.

«Верно, боится, что ограбят по дороге домой, — решил киммериец. — Ладно, избавлю тебя от воров, может, и возьмешь с меня меньше».

Затем с Карой заговорила молодая женщина, видимо, знавшая ее. Водовоз же встал на своей повозке в полный рост и потянулся, расправив руки.

Но не это показалось Эрику подозрительным, а то, как сидевший неподалеку мальчишка лет двенадцати тут же подорвался и побежал с площади, будто за ним кто-то гнался.

«Вот оно как. Один знак подал незаметно, другой — за помощью умчался, — догадался киммериец. — Главное, чтобы их было немного».

После того, как отошла молодая женщина, к колдунье прилип седовласый старец с вытекшим глазом, приобнял ее за талию, явно заигрывал. Кара усмехнулась, что-то сказала, старик рассмеялся. Потом они долго о чем-то говорили.

Эрик уже и думать перестал о ворах и своем заступничестве, пока не вернулась Кара.

— Пойдем отсюда быстрее.

Лицо ее было тревожно.

Эрик попытался успокоить:

— Держись ко мне поближе, и все обойдется.

Кара, которую напугало поведение водовоза, смерила Эрика взглядом. Киммерийцев в городе, и правда, боялись и никогда не трогали, опасаясь неминуемой расплаты.

— До самого дома меня доведешь.

— Хорошо, но давай пойдем другой дорогой. Она хоть и длинней, зато там никто нас ждать не будет.

Улица, куда свернули Кара и Эрик, оказалась совсем безлюдной. Она шла под уклон широкими ступенями, справа над ней зависала скала с выдолбленными в известняке давно заброшенными хозяйственными помещениями, слева у самого обрыва лепились друг к другу бедные жилища.

— Пройдем до старой крепостной стены, а уже от нее до твоего дома рукой подать, — объяснил Эрик.

Только сказал, как из-за угла, ниже по улице, показались три бедуина. Их поведение, то, как они остановились и стали переговариваться, посматривая в сторону старухи и киммерийца, а потом уверенно пошли навстречу, насторожило Эрика.

— Вот как, значит, — возмутился он. — Ну-ка признавайся, кто объявил на тебя охоту? В жизни не поверю, что какие-то воры устроили настоящую облаву на жалкую нищенку.

— И что, ты вот так просто меня бросишь?! — сказала Кара, презрительно сплюнув в сторону.

Понимая, что его только что обвинили в трусости, киммериец смутился.

— Почему — брошу? Не брошу, но лечить ты меня будешь бесплатно!

— Ты уж помоги, а я в долгу не останусь, — вкрадчивым голосом сказала Кара.

— Возвращаемся. Пойдем через рынок.

И они повернули назад. Но через минуту на их пути, теперь уже выше по улице, встали еще двое мужчин, скрывавшие свои лица.

Эрик заскрипел зубами и положил руку на акинак.

— Не отставай!

До бедуинов оставалось совсем немного, когда один из них вышел вперед и заговорил на языке киммерийцев, хотя и с заметным акцентом:

— Ты бы отдал нам старуху. Зачем тебе за нее жизнь отдавать?

Эрика это не остановило; наткнувшись на угрожающий взгляд, он зарычал, а приблизившись, неожиданно выхватил меч и вогнал его незнакомцу в живот по самую рукоятку.

Второй же, вместо того чтобы схватиться за оружие, открыл лицо, позволяя себя узнать.

— Ахаз?! — опешил Эрик.

— Ты что творишь! Отойди! Мне нужна эта старуха!

— Ну нужна так нужна, — пожал плечами кочевник, вкладывая меч в ножны, — сразу бы сказал, не пришлось бы убивать твоего друга.

— Он еще жив. Помоги лучше, — хмуро сказал Ахаз, наклоняясь над раненым.

Кара не стала ждать, пока ее схватят. Воспользовавшись заминкой, видя, что Эрик и Ахаз заняты умирающим, старуха шаг за шагом, словно опасаясь спугнуть удачу, обошла мужчин и вдруг побежала по направлению к рынку.

— Держите ее! — закричал кто-то из тех, кто был ниже по улице. До этого они шли не спеша, уверенные, что дело сделано, и только увидев, как старуха пытается скрыться, бросились за ней вдогонку.

О раненом пришлось забыть, теперь уже за колдуньей погнались и Ахаз, и Эрик. Тем более что они были к ней ближе других.

Бежать в гору оказалось тяжело. Кара несколько раз едва не споткнулась, дважды хваталась за сердце, которое, казалось, вот-вот выскочит из груди, задыхалась, но терпела. Спасительный для нее рынок был все ближе — за ближайшим поворотом в каких-то десяти шагах — и это придавало ей сил.

— Да стой же ты! Шакалье отродье! Поймаю, все ноги переломаю! — послышался совсем близко голос Эрика.

Кара оглянулась на киммерийца, увидела, что он почти нагнал ее, сделала над собой последнее усилие, рванулась вперед, сумела-таки ускользнуть от вытянутых рук… и тут же подвернула ногу. Падая, Кара разбила колено и разодрала до крови лицо.

Эрик потянул колдунью за волосы, сказал сквозь зубы: «А лечить меня все равно придется», — и ударил ее кулаком, отчего она потеряла сознание.

Подошли остальные. Ахаз приложил правую руку к сердцу и поклонился одному из бедуинов, который выделялся среди прочих и ростом, и габаритами. Эрик посмотрел на него с любопытством, глаза показались ему знакомыми.

— Я тебя знаю? — дерзко спросил киммериец.

Бедуин молча опустил платок, скрывавший лицо. Эрик, никак не ожидавший увидеть здесь Набу-шур-уцура, застыл с открытым ртом.

— Забудь, что ты меня видел, если хочешь жить. Мой приезд в Хаттусу никак не связан с царем Теушпой. Поможешь вывезти эту колдунью из города, — приказал рабсак.

Эрик протолкнул комок в горле.

— Как пожелает мой господин.

Нести старуху на руках через весь город не решились.

— Ахаз, ступай за повозкой. Спрячем нашу колдунью под хворостом, так и выберемся. А Эрик проведет нас через Львиные ворота, чтобы никто не пристал.

Пока ждали Ахаза, пленница пришла в себя.

Набу, которому не терпелось допросить Кару, присел рядом с ней, начал задавать вопросы:

— Кто тебе заплатил за убийство наместника и его жены?

— Дурак ты, хоть и сановник, — бесстрашно ответила старуха. — Зачем мне его убивать? Недоглядела, вот и случилась беда.

Набу сдвинул брови, на скулах заходили желваки.

— Это правда, что у иной колдуньи семь жизней бывает?

Кара не испугалась, нашла в себе силы улыбнуться:

— Убьешь меня — и погибнешь страшной смертью.

— Убить тебя? О нет. Я позабочусь о том, чтобы этого не случилось. Я так долго тебя искал не для того, чтобы запытать до смерти. Когда мы вернемся в Ассирию, тебя бросят в яму с нечистотами, но каждый раз, когда ты будешь возвращаться туда после допроса, эта яма будет казаться тебе самым чудесным местом на земле, родным домом.

Старуха только усмехнулась.

— Вот тебе мой ответ! — зашипела она и плюнула Набу в лицо. — Проклинаю тебя! Весь твой род проклинаю! Твоих детей! Твою жену! Ты похоронил их в тот момент, когда поднял на меня руку! Всех вас проклинаю! Всех!!!

— Заткните ей рот! — побледнев, приказал Набу.

Приказ взялся исполнить Эрик, который был, кажется, напуган больше других. Но заталкивая старухе в рот кляп, киммериец незаметно сунул ей в руку нож.

Вернулся Ахаз. Убитого спрятали неподалеку в заброшенном бараке и после этого тронулись в путь. Поехали через рынок, все еще людный несмотря на то, что день катился к закату. Набу-шур-уцур сел за спиной у Ахаза. Остальные шли за повозкой.

— Помогите! Это ассирийцы! Это лазутчики! — неожиданно закричала Кара, избавившись от кляпа.

Люди стали останавливаться, оглядываться, не понимая, откуда доносятся призывы о помощи.

Один из ассирийцев вынужден был приподнять хворост, чтобы заставить Кару молчать.

И тут же отпрянул от повозки и завертелся волчком: старуха, освободившись от пут, ударила его ножом в глаз.

Набу ударил Кару по голове сапогом, свернул нос, выбил из рук оружие.

Но она продолжала вопить:

— Это ассирийцы! Ассирийские лазутчики!

Толпа к этому времени уже обступила повозку, стала напирать. Лошади остановились. Ахаз кричал, чтобы его пропустили, дали дорогу, но в ответ полетели камни. Один из них попал в раненого ассирийца, разбил ему голову, поставил на колени.

Второго подручного Набу кто-то ударил палкой. Он выхватил меч и с замаха рассек кому-то лицо. Однако люди, увидев кровь одного из своих, разозлились еще больше.

Меньше всего опасаться за свою жизнь стоило Эрику: по его одежде было видно, что он киммериец, и никто не посмел бы причинить ему вред.

— Гони! Гони же! — призывал Набу, с трудом отбиваясь от наседавшей толпы.

Ахаз бросил вожжи и пошел сам прокладывать дорогу.

Несколько самых проворных горожан вытащили из повозки окровавленную старуху.

— Это Кара! — прокатилось по толпе. — Они хотели похитить нашу Кару! Они вырезали ее семью! Убийцы! Звери! Это ассирийцы! Смерть ассирийцам! Смерть!

— Какой я ассириец?! — пытался перекричать народ Ахаз. — Вы же меня знаете! Я Ахаз! У меня здесь постоялый двор неподалеку!

Как будто кто-то его слушал…

— Смерть! Смерть ассирийцам!

В толпе засверкали ножи. Однако большинство дало волю чувствам: ассирийцев били камнями, руками, ногами — казалось, только так ярость может найти выход.

Подручных Набу повалили на землю, затоптали, стали колоть мечами уже мертвые тела.

Ахазу разбили лицо, несколько раз прошлись палкой по голове, потянули за рукав, оттаскивая от лошадей. Он обнажил меч, ударил им ближайшего к нему горожанина в шею и, видимо, повредил сонную артерию, отчего кровь брызнула на всех, кто стоял рядом; второго ткнул в грудину, третьего — в бок. Но кто-то уже повис у него на руках, а кто-то бросился в ноги. Его прижали к земле, почти распяли и топором здесь же четвертовали.

Увлекшись Ахазом, толпа упустила из виду Набу. Он был ранен, истекал кровью и лежал в повозке. Эрик набросил ему на плечи чужой плащ, чтобы скрыть одежду бедуина, помог вылезти из повозки и увел с рынка.

7

История, рассказанная писцом Мар-Зайей.

Двадцать первый — двадцать второй годы правления Син-аххе-риба

Анкар исчез из дома в день моего похищения. И хотя Ашшуррисау немедленно отправился на поиски писца, результатов они не дали: следы вели на север, но затем терялись. Хуже всего было то, что вместе с писцом пропали и все таблички, свидетельствующие о причастности Саси к заговору против Арад-бел-ита.

За год я окончательно сблизился с царевной Ануш — поистине удивлен, насколько тесная связь может возникнуть между учителем и благодарным учеником. Будучи по своей природе женщиной умной, однажды она спросила меня напрямую о целях, что я преследовал в Урарту.

— С каких пор Син-аххе-рибу нужна помощь Урарту? Или он уже не доверяет своим наместникам?

Я понял, что где-то выдал себя и мое поведение, по-видимому, насторожило царевну. Пришлось уйти от ответа, чтобы скрыть свои истинные намерения. Я посчитал, что для откровенного разговора принцесса еще не созрела. И пусть лучше думает, что причина кроется в другом, например в стремлении понять, насколько сильной армией располагает Урарту. Провести Ануш оказалось не так-то просто.

— Кому ты служишь? Син-аххе-рибу — или его сыну Арад-бел-иту? — спросила она.

Я смутился:

— Конечно же, своему царю.

Но царевна будто читала мои мысли.

— Арад-бел-ит рассчитывает, что ему может понадобиться помощь Урарту, если противостояние между двумя братьями дойдет до междоусобицы?

Я сдался и утвердительно кивнул.

— Тогда мне придется тебя разочаровать. Мой брат никогда не примет чью-либо сторону. Он слишком умен и понимает, что благоразумнее наблюдать за происходящими в Ассирии событиями, ни во что не вмешиваясь.

Я задумчиво посмотрел на нее, пытаясь разобраться, что кроется в этой женской головке. Неужели царевна считает, что я не понял всего этого раньше. Но в том и состояла моя миссия — добиться от ее брата согласия выступить союзником Арад-бел-ита, невзирая на все препоны и, если понадобится, пойти на самые крайние меры…

— Все помнят, что смерть твоей сестры Ашхен, жены Ашшур-аха-иддина, вызвала взаимные упреки и обиды между Ассирией и Урарту. Но мало кто задается вопросом, почему внезапно заболел и умер царь Аргишти. Разве не стоит задуматься, отчего крепкий мужчина всего за пару лет превратился в немощного старика?

Ануш обезоруживающе улыбнулась и сделала вид, что не заметила моей угрозы.

— Но мой отец всегда был хорошим другом Арад-бел-ита…

— Так стоит ли что-то менять?

— Мой уважаемый учитель, разве не разумнее найти выход устраивающий всех. Арад-бел-иту может оказать помощь и кто-то из подданных моего брата. Например, его дядя, которого поддерживают наместники Эребуни и Аргиштихинили, чьи провинции в силу их удаленности от столицы всегда тяготели к самостоятельности.

Разумеется, я думал об этом, но мы оба знали, что никто из сановников не осмелится открыто выступить против царя Русы.

Мне пришлось высказать свои сомнения вслух, на что Ануш рассмеялась:

— Так давай заставим их поверить, что они загнаны в угол. Я поговорю с братом, он перестанет принимать Киракоса, который нередко бывает при дворе. Отправит гневное послание Тевосу, обвинив его в неспособности справиться со скифами…

Я знал, о чем она говорит. В прошлом месяце скифские кони вытоптали все виноградники в этой провинции, были сожжены две крепости, и все это время Тевос, наместник Аргиштихинили, трусливо отсиживался в своей столице.

— …и тогда они сами придут к моему дяде Завену, чтобы подтолкнуть его к правильному решению. Ну а ты пообещаешь ему помощь Ассирии в борьбе за трон Урарту.

Царевна снова улыбнулась, заметив, что я хочу возразить, уточнила:

— Царь будет знать о нашем уговоре. И поэтому не станет воспринимать это как угрозу себе.

Если женщины умеют так хорошо лгать нам в постели, то разве они не лучше нас, когда добираются до власти.

Случайно или нет, но вскоре после этого разговора выяснилось, что Завен встретился в Ордаклоу с Киракосом и Тевосом. То ли северяне пытались объединиться перед лицом скифской угрозы, то ли собирались выступить единым фронтом против власти царя Русы. Об этом мне поведал Манук, министр царского двора.

Я стал через день бывать в доме первого министра Зорапета, все чаще намекавшего, что он не против видеть меня своим зятем.

Между мной и Ишхануи действительно возникла какая-то связь, хотя мы и не преступили той запретной черты, за которой нет пути назад. Мы проводили вместе немало времени, встречаясь во дворце, в доме ее отца и даже за городом, когда совершали прогулки на колесницах по окрестностям Русахинили. Но чем больше я ее узнавал, тем меньше было в ней сходства с той, о ком я до сих пор думал. Просыпаясь по ночам, я шептал ее имя — и чувствовал, как меня охватывает отчаяние.

Марганита… О милая, милая моему сердцу Марганита!

Рано пришедшая зима с сильными морозами и обильным снегом — чего я никогда не видел в Ниневии — на три месяца практически изолировала Русахинили от мира. Вести из Ассирии приходили нерегулярно и были крайне скудными. Все, о чем я знал, — Син-аххе-риб перестал появляться на людях (что породило слухи о его болезни), в Табале продолжалась война, а принц Арад-бел-ит по-прежнему пребывал в опале.

Гонец от принца появился только весной. Он хотел, чтобы я устроил для него переговоры с Ишпакаем, ради заключения с ним военного союза.

Помимо прочего Арад-бел-ит по-прежнему хотел знать, ждать ли ему военной помощи от Урарту, если таковая понадобится.

Ответа на последний вопрос не было. Руса избегал встреч со мной, а расчет на дядю царя Завена пока не оправдался. Ашшуррисау сообщил, что Завен, Киракос и Тевос ездили на переговоры со скифами, причем тайно и не спросив на это разрешения своего правителя. Для меня это значило только одно — заговорщики предпочли бы в качестве своих союзников видеть скорее скифов, чем ассирийцев.

Мне надо было ехать на север. Развязать весь это клубок, находясь в Русахинили, оказалось невозможно.

Имелась и еще одна причина, из-за которой возникла необходимость в этой поездке, — царевич был почти убежден в причастности Саси к убийству наследника и требовал во чтобы то ни стало найти Анкара, а также пропавшие счета и расписки. Поиски писца ни на день не прекращались, но я решил, что мое личное участие и встреча с Ашшуррисау подстегнут последнего к более решительным действиям, а это в конце концов даст положительный результат.

В Эребуни я прибыл в месяце нисан, сразу нашел Ашшуррисау, обсудил с ним, как и где стоит искать беглеца, затем заговорил о том, кто может стать посредником между мной и царем Ишпакаем.

— Ты намерен отправиться к скифам? В самое их логово? Как по мне, безопасней лезть в медвежью берлогу, — удивился мой гостеприимный хозяин.

— А как же Завен? Кто провожал его? Он ведь вернулся от скифов целым и невредимым?

— С этим, конечно, не поспоришь… Но Завен взял с собой множество подарков, две сотни рабов да тысячу конников, и со всем этим наведался в ближайшее стойбище кочевников, превосходя их числом. Там он оставил всех своих воинов, а сам вместе с Киракосом отправился к Ишпакаю в сопровождении скифского номарха, чья семья, по сути, осталась в заложниках у урартов.

Я поинтересовался, знает ли он, о чем шли переговоры.

— Об этом можно спросить у начальника местной стражи: он был в числе небольшой свиты, сопровождавшей Киракоса к царю всех скифов.

Разговор мы не закончили: в комнату вошел один из людей Ашшуррисау, сообщивший, что погиб кто-то по имени Гелиодор. Кроме того, слуга привел в дом старика по имени Анкар, связанного прямо или косвенно с этой смертью.

Боги иногда преподносят нам удивительные подарки.

Когда мне в руки так неожиданно попали и писец, и документы, которые он украл, казалось, что это победа окончательная и бесповоротная. Увы, я недооценил возможности людей, которые охотились за той же добычей, что и я.

Таблички с упоминанием о сделке Саси с Урарту нашлись в соседнем лесу. Анкар был слишком труслив, чтобы что-то скрывать. Касий, первый помощник Ашшуррисау, рвался снять с него кожу, но этот старик требовался мне живым: в случае необходимости он мог свидетельствовать перед Арад-бел-итом и, если понадобится, перед Син-аххе-рибом.

Через неделю после гибели Гелиодора, когда таблички были сложены в доме Ашшуррисау, готовые к отправке в Ассирию, к нам среди ночи пожаловал гость — Тадевос, начальник внутренней стражи Эребуни.

— Его ищут, — сообщил он хозяину. И осторожно покосился на закрывшуюся за ним дверь, видимо, опасаясь, чтобы нас не подслушали, а затем — на меня.

— Это друг, — успокоил его Ашшуррисау.

Тадевос внимательно посмотрел мне в лицо, а отвернувшись, продолжил:

— Сегодня днем кое-кто пришел в мой дом. Был очень смел, много знал, обещал золото за помощь… и угрожал.

— И, кажется, тебе это не понравилось?

— Ты знаешь, я помогаю тебе не из жадности, не из трусости... Терпеть этого не могу.

— Твоя сестра скоро будет в Эребуни, я обещаю, — кивнул Ашшуррисау. — Что ты ему сказал?

— Что мы ищем старика, так как подозреваем его в убийстве жены и ее любовника.

Ашшуррисау вполне искренне удивился:

— Ты ведь, кажется, собирался все это замять по-тихому?

— В том-то и дело, что не получилось. Хотел бы я знать, что такого натворил этот старик, если сюда, едва я сообщил о происшествии в столицу, примчался сам начальник внутренней стражи Урарту!

Теперь пришел мой черед изумляться:

— Баграт?! Неужели лично пожаловал?!

— Да. И он тоже во что бы то ни стало хочет найти старика. Приказал перекрыть все дороги и выходы из города, с завтрашнего дня в Эребуни будут обыскивать каждый дом... Так ты знаешь его лично? — Тадевос снова посмотрел на меня. — Часто приходится бывать в Русахинили?

Последний вопрос я оставил без ответа. Куда деть Анкара, если завтра сюда придут стражники, будут заглядывать во все углы и норы и не уйдут, пока не убедятся, что писца здесь нет? Я был в тупике. И только у Ашшуррисау, как всегда, нашелся план.

— Сможешь показать мне того, кто ввалился к тебе в дом? — спросил он у Тадевоса.

— Зачем тебе это? — не понял стражник.

— Хочу с ним договориться. Мне ведь этот старик тоже кое-что должен.

— Тот незнакомец предупредил меня: если что, подойти к лавке обувщика Арана на рынке, тот передаст для него послание.

— И что ты ему скажешь?

— Выложу все как есть о Баграте — что он тоже ищет старика.

— Хорошо. Тогда поступим так. Подойди к обувщику с утра пораньше, договорись с ним о встрече в полдень. Так будет удобнее затеряться в толпе.

Проводив за ворота Тадевоса, я спросил у Ашшуррисау, что он задумал.

— Ты ведь понял, чем нам грозят обыски? Тадевос не пойдет против Баграта. Если он догадывается, что старик у нас, то просто дал нам время, чтобы мы его перепрятали. Если нет — все равно придет, и все перероет… Давай сдадим твоего Анкара ночному гостю Тадевоса. Пусть кто-то другой думает о том, где спрятать писца.

— Только тогда у нас не будет Анкара, — возразил я.

— Зато мы сохраним у себя все его таблички.

Не знаю, думал ли Ашшуррисау о другом своем пленнике, больше года томившемся у него в сарае, но я напомнил о нем:

— Что будешь делать со скифом?

Мой верный лазутчик отмахнулся:

— Баграт ищет старика. А кто и почему сидит у меня в сарае — ему все равно.

— Ты говорил, что за все время он не сказал ни слова. Если он опасен, то почему не убьешь? Если бесполезен, то почему держишь у себя?

Ашшуррисау усмехнулся:

— Этот проводник не тот, за кого себя выдает.

— И кто же он тогда? — заинтересовался я.

— Это я и пытаюсь выяснить. Сартал хочет выглядеть оборванцем, совсем никчемным человечишкой, а на самом деле это не так. Нора на окраине Эребуни, гдеон живет, — обычная грязная ночлежка, пропахшая снизу доверху вином, дерьмом и дымом… Но знаешь, что я там отыскал? Осколки глиняной таблички, стилус и внушительный запас золота. Много ли ты знаешь оборванцев, которые знают клинопись и живут впроголодь, хотя могут позволить себе купить дом больше, чем этот?

— Ты попытался разобраться, что было на той табличке?

— Только то, что кто-то обращается к нему по имени и что-то приказывает…

— Дай мне с ним поговорить.

— Как посчитаешь нужным, мой господин, — поклонился мне Ашшуррисау.

С рассветом я отправился вместе с Ашшуррисау и Касием навестить скифа. Анкар при нашем появлении встрепенулся и принялся плакать, умолять, чтобы мы пощадили старика. Касий ударом кулака заставил его замолчать.

Скиф сидел на полу, в дальнем углу сарая, его руки и ноги были перехвачены цепями.

Он мало походил на человека. Густые волосы и борода почти полностью скрывали его лицо. Тело покрылось струпьями и гнойниками. Впрочем, вокруг него была расстелена солома, стояла миска с водой и еще одна с недоеденной полбой.

Ашшуррисау, проследив за моим взглядом, сказал:

— Да уж. Аппетит в последнее время у него стал похуже. Но он крепкий. Еще долго продержится. Хоть бы раз захворал.

Я посмотрел скифу в лицо и спросил на его родном языке:

— К какому скифскому племени ты принадлежишь?

Услышав мой голос, пленник поднял на меня глаза. И первое, о чем я подумал: Ашшуррисау, безусловно, прав, едва ли безродный оборванец, больше года принужденный жить в нечеловеческих условиях, сохранил бы в себе столько достоинства, силы и мужества.

— Я знаю авхатов, катиаров и траспиев, паралатов… Кто ты?

Кажется, я произвел некоторое впечатление на скифа. Впрочем, интерес, промелькнувший в его глазах, тут же угас.

— Мой друг сказал, что с тех пор, как тебя посадили на цепь, ты не произнес ни слова. Говорят, раньше ты был значительно разговорчивее. Может, тебе задают не те вопросы?

Скиф, с трудом собрав во рту слюну, сплюнул мне под ноги, едва не задев сандалии.

— Его пытали? — нисколько не рассердившись, спросил я Ашшуррисау.

Тот показал на изуродованные кисти обеих рук у пленника.

— Касий отрезал ему ножом по два пальца с каждой стороны — а он хоть бы вскрикнул. Так что мужества ему не занимать. А ведь я лишь пытался выяснить, кто его хозяин.

Я снова обратился к скифу:

— Я мар-шипри-ша-шарри, посланник ассирийского царя, но помимо этого писец и ученый муж. Если согласишься ответить на мои вопросы, Ашшуррисау промоет твои раны и я прикажу принести больше сена, чтобы тебе было мягче спать.

— Если только мы останемся с тобой вдвоем и с меня снимут цепи, — вдруг разомкнул уста скиф.

— А я уж думал, ты себе язык откусил, — съязвил Ашшуррисау. Потом он отвел меня на несколько шагов в сторону и зашептал: — Цепи снимать нельзя. Неизвестно, что у него на уме.

Но я настоял на своем:

— И все-таки ты это сделаешь. Он сильно ослаб, и у него нет оружия. Даже если он на меня кинется, Касий успеет прийти мне на помощь. Просто будьте рядом, за дверью сарая.

Как только мы остались одни, скиф спросил:

— Что ты хочешь услышать?..

— Для начала расскажи мне о твоем народе, из какого ты племени, и почему стал проводником…

Мы проговорили до поздней ночи. Уж не знаю, что подействовало на него больше — та мягкость, с которой я с ним обращался, звуки родной речи, давно забытые им, или вино, кажется, способное развязать язык даже немому.

Пленник рассказал мне о том, какие скифские племена ныне набрали большую силу, кто окружает царя Ишпакая, чего ждать от его первых советников, кому перейдет трон и какие силы стоят за каждым из царских сыновей.

Все это говорило о том, что он умеет не только слушать, но также многое запоминать, взвешивать и оценивать различную информацию.

По его словам, золото было краденым. Осколки глиняной таблички и стилус — всего лишь дань его любопытству: он никогда не видел ни того, ни другого.

Ближе к нашему расставанию он стал умолять меня отправить толику серебра женщине, что растит его внебрачного сына, а также передать ей, что он жив и скоро вернется.

Я обещал обо всем позаботиться, при условии, что он подскажет, как мне беспрепятственно, а главное — безопасно достичь царского стойбища и самому встретиться с Ишпакаем.

Моя догадка, что скиф знает, как это лучше устроить, оказалась верной.

Немного поразмыслив, он вспомнил скифского купца, что раз в три месяца проезжает через Эребуни.

«Он будет здесь в начале осени. Может, чуть позже. Зовут его Радассар. За хорошую плату он возьмет тебя с собой, а если посулишь еще — подведет к царю. Этот купец всегда желанный гость в шатре Ишпакая».

Когда я вышел из сарая, ни Ашшуррисау, ни Касия уже не было, зато у дверей сидел киммериец.

— Завтра, как рассветет, пойдешь за город. Рядом с развилкой на Аргиштихинили найдешь покосившуюся глиняную постройку, во дворе должен расти большой орех, он там один. Спросишь женщину по имени Тайша. Передашь ей это серебро и скажешь, что ее муж жив, здоров и скоро вернется.

На следующий день, когда солнце стояло в зените, мы с Ашшуррисау и Касием отправились на рынок. Затесались среди зевак, собравшихся на представление, которое давал жонглер вместе с дрессированной медведицей, танцующей на задних лапах, и принялись следить за лавкой обувщика Арана, поджидая Тадевоса и незнакомца.

Тадевос появился в назначенный час, был без охраны и лица своего не скрывал. Он сразу подошел к прилавку, окликнул обувщика. К нему вышел горбатый подслеповатый старик, закивал, заулыбался, стал объяснять, что надо бы немного подождать.

«Кто это? — спросил я. — Аран?»

«Да», — кивнул Ашшуррисау. — Но как-то он не очень рад видеть нашего общего друга».

«Он сказал, что тот, кто нам нужен, подойдет позже».

Мой лазутчик посмотрел на меня с вполне понятным скепсисом:

«Откуда тебе знать, что он сказал?»

Я не ответил, но Ашшуррисау догадался и так:

«Неужели читаешь по губам? Ловко… Тогда вот что: если все так, как ты говоришь, то ждать уже некого. Я еще вчера послал Трасия к дому обувщика. Ни Аран, ни кто другой со двора не выходил. И если его нет и не было в доме, то что-то мне подсказывает — и не будет».

Теперь уже усомнился я:

«И все-таки подождем. Он мог, допустим, предупредить обувщика, когда уходил отсюда в последний раз, мол, буду завтра, ближе к полудню».

У нас было время посмотреть представление. Вокруг слышались смех и радостные возгласы. Жонглер подбрасывал выше головы пять кинжалов, стремительно вращавшихся в воздухе. Медведица хлопала в ладоши.

«А он хорош, — одобрительно сказал Ашшуррисау. — И ловок, и занятие у него выгодное для нас. Повсюду бывает, много видит. Знать бы еще, что голова не пустая».

Я присмотрелся к жонглеру: высокий, худой, безбородый иноземец лет тридцати пяти с крупным носом и сильно выдающейся вперед нижней челюстью, глаза пустые, улыбка натянутая — уставший от жизни человек.

«Он не подойдет, тебе, — сказал я. — Все, что ему надо, — это серебро, которое ему бросят».

Впрочем, он знал свое дело и умел потешить толпу. Добавил к пяти кинжалам еще три, после чего подхватил с земли два небольших топорика и стал садиться задом наперед на медведицу, покорно подставившую ему для этого спину. Жонглируя, проехал по кругу, чем окончательно завоевал признание зрителей.

Ашшуррисау все это время не спускал глаз с Тадевоса. У начальника стражи, по-видимому, закончилось терпение. Он вышел от обувщика рассерженным и, оглянувшись по сторонам, пошел прямо к нам.

«Не стоило ему этого делать», — скривился Ашшуррисау, когда понял, что встречи со стражником никак не избежать.

Тадевос зашел к нему за спину, негромко заговорил:

— Этот горбач вывел меня из себя. То сказал, что его господин опаздывает, то вдруг опомнился и признался, что, может, его вообще нет в городе.

— Хорошо. Дашь знать, если что изменится, — процедил сквозь зубы мой лазутчик.

— Обыски уже идут. Вечером жди меня в гости, — с ухмылкой сказал Тадевос.

Жонглер меж тем оказался перед нами, соскочил с медведицы, словно лихой наездник, и принялся уговаривать народ не скупиться, смотря при этом мне в глаза. Я не поскупился и дал немного серебра.

До вечера нам надо было решить, куда спрятать писца Анкара.

Вернувшись с рынка, мы сели втроем во дворе дома, около погашенного очага, и стали негромко совещаться.

Касий считал, что нет ничего проще:

— Нельзя вывезти его из города — так и не надо. Свяжем, заткнем рот, бросим на дно повозки, привалим старым тряпьем и будем возить по улицам, пока у нас не пройдет обыск.

— Это тебе не Ниневия, — возразил Ашшуррисау. — Эребуни не так велик, как хотелось бы. Быстро примелькаемся и выдадим себя. К тому же стражники сегодня при мне остановили пару повозок, чтобы проверить, кто в них и что.

— Что там Тадевос говорил тебе о сестре? — вспомнил я, посмотрев на Ашшуррисау.

— Она попала в плен, стала рабыней. Я обещал ее вернуть, — ответил он.

— Где она сейчас?

— Набу-шур-уцур нашел ее где-то в Руцапу, выкупил и скоро переправит сюда. Почему ты спрашиваешь об этом?

— Ты не думал, что с Тадевосом все-таки можно договориться? Нам ведь от него немного надо — просто пусть поумерит свой пыл, когда придет к нам.

Ашшуррисау скривился, замотал головой:

— Может, он, конечно, и согласится… а если нет? На него это похоже. Взбрыкнется. Позовет стражу… И как мне тогда с ним поступить? Поставить за его спиной Касия, чтобы в случае чего перерезал ему горло?.. Мне только этого не хватало. Живой Тадевос принесет нам куда больше пользы, чем мертвый.

Я развел руками:

— Тогда давай посадим его в чан и зароем посреди двора, времени бы только хватило.

Ашшуррисау сама мысль понравилась, хотя он и развил ее в другом направлении.

— Не получится. Скала тут совсем близко. Но если мы лишнюю стенку поставим у сарая, перестроим его немного, тогда и старика спрячем — вот это выход… Касий, сколько тебе на это понадобится времени?

Тот пообещал все сделать за пару часов, хотя и засомневался:

— А не догадаются?

— Будем надеяться, что хоть в этом Тадевос проявит к своему другу снисхождение, — усмехнулся Ашшуррисау.

Ближе к вечеру, когда Анкар — связанный и с кляпом во рту — был замурован в стену сарая, появилась стража. К удивлению Ашшуррисау, в дом их привел не сам Тадевос, а его помощник. Одновременно обыски шли по всей улице. На каждый двор было выделено по двадцать солдат. Новая кладка вызвала любопытство лишь у их командира. Он некоторое время смотрел на нее, обошел вокруг, спросил, что заставило нас обнести сарай еще одной стеной.

Ашшуррисау поднял глаза кверху, показывая на скалу:

— Приходится как-то защищаться от обвала. Здесь выше, между камней, небольшой родник. Думаю, из-за этого и все мои беды.

Стражника этот ответ вполне удовлетворил, затем он захотел заглянуть в сарай. О сидящем на цепи пленнике спросил мимоходом:

— Кто это?

— Бесчестный человек, — охотно ответил Ашшуррисау. — Взял у меня товар, а расплатиться не сумел. Вот держу теперь здесь, пока его родственники не вернут весь долг.

— Да. Людей, кто держит свое слово, становится все меньше, — с пониманием сказал сей служитель закона и более нас не тревожил.

Ашшуррисау проводил стражу до ворот, всем низко и подобострастно кланялся, говорил, что всегда рад помочь наместнику и его людям, командиру же обещал хорошую скидку, если тот как-нибудь заглянет к нему в лавку.

Едва солдаты покинули двор, Ашшуррисау махнул мне рукой:

— Иди-ка сюда, покажу кое-что.

Подойдя к стене сарая, где был замурован Анкар, он показал на огромную щель между камнями, из которой на свет испуганно смотрел правый глаз старика.

— Ты только представь: стражник стоял прямо здесь, подступись он ближе хотя бы на шаг — и не видать нам твоего Анкара как собственных ушей.

И мы оба залились смехом.

Вечером мы устроили во дворе небольшой пир, чтобы воспеть нашу маленькую победу. Айра, жена хозяина, вместе с двумя служанками наготовили еды, на стол поставили дорогое родосское вино, если чего и не хватало для праздника, достойного самого Син-аххе-риба, то лишь танцовщиц и арфистов. Ашшуррисау оказался, ко всему прочему, замечательным рассказчиком. Когда мы немного выпили, Трасий принялся развлекать нас тем, что искусно изображал самые разные звуки: от голосов пересмешника и совы до пронзительных криков осла и рыка льва. Не остался в стороне даже скромного вида киммериец по имени Тарг, который по настоятельной просьбе хозяина показал свою силу. Он внимательно присмотрелся к лошади, подошел к ней, приласкал, а потом подсел под нее и пронес на плечах через весь двор.

Не знаю, заметил ли это кто-то еще кроме меня, но, совершив этот подвиг, Тарг посмотрел на Айру, на что она ответила ему взглядом несказанной нежности. Да они любовники, хотя и скрывают это, — убежденно подумал я. — Вот только знает ли об этом Ашшуррисау?

Хозяин дома в это время утолял жажду вином и обменивался с Касием шутками.

— Не пришло ли время посмотреть, как там наш писец? — спросил я. — А то, глядишь, старика и вовсе столбняк хватит, если оставим его на всю ночь замурованным в стену.

— С каким удовольствием я бы свернул шею этому сморчку, — пробормотал Касий.

Он запнулся, когда увидел брошенный через забор бурдюк с чем-то тяжелым внутри. Странный снаряд глухо ударился о землю, бечевка, стягивающая горловину, развязалась, и из бурдюка выкатилась голова Тадевоса с остекленевшими глазами, полными нечеловеческой тоски.

Касия как будто подбросило. Он выругался и схватился за меч, с которым не расставался даже на вечеринке. Айра с грохотом выронила медное блюдо с фруктами. Остальные замерли, предчувствуя неминуемую беду.

А затем из ночи в нас полетели горящие стрелы. Несколько из них сразу же нашли свои цели — убили служанку, ранили Тарга, Айру, Трасия.

— В дом! — закричал Касий, прикрывая своим телом Ашшуррисау.

Я бежал к укрытию, когда одна из стрел вошла мне в правую ягодицу.

Даже боги иной раз не прочь снизойти до шутки.

Первая мысль — что мне оторвало ногу. Я присел от боли, опершись на левое колено, и, доковыляв до дверей дома, упал сразу за порогом. Ашшуррисау, Касий, Трасий были уже здесь. Следом за мною вошел с Айрой на руках Тарг и бережно положил драгоценную ношу в углу. Молодая женщина застонала. Древко торчало у нее из груди с правой стороны. То, что киммериец был ранен сам — двумя стрелами в спину — кажется, мало волновало его.

В воздухе запахло гарью: горела крыша.

Касий засел за приоткрытой дверью.

— Сколько их? — спросил Ашшуррисау.

— Лучников не меньше десятка… А сколько пойдет на штурм — сейчас увидим.

— Что будем делать? — откровенно запаниковал я, понимая, какой из меня воин.

Однако Ашшуррисау и не собирался принимать бой.

— Закрывай дверь на засов, — приказал он Касию. — Уходим!

— Как? — не понял я.

Предприимчивый хозяин повел меня за собой в дальнюю комнату, ближнюю к скале. Отодвинул от стены тяжелый шкаф, вскрыл пол. Там был тайный лаз.

— И почему же ты не спрятал здесь Анкара? — вполне искренне удивился я.

— Всегда надо иметь что-то в запасе, — ухмыльнулся Ашшуррисау. — Но если ты будешь медлить, то нам он уже не поможет.

— Спрячь ты его здесь сразу, мы бы ушли сейчас вместе с ним, — недовольно заметил я.

— По крайней мере, у нас остался его архив…

Лаз показался бесконечным. Мы выбрались наверх из полуразрушенного колодца в одном квартале от дома, рядом с рыночной площадью. Издали было видно, как в черное небо все выше поднимается пламя пожара.

— И что дальше? — спросил я. — У тебя есть где переждать, пока все уляжется?

— Меня не это беспокоит, — ответил Ашшуррисау. — Если на нас напали ассирийцы, то зачем им убивать Тадевоса? Неужели только из-за того, что он помогал мне? Не стали бы люди Ашшур-аха-иддина развязывать в Эребуни самую настоящую войну. С возможностями, которые есть у принца, куда проще обо всем договориться мирно, нежели бездумно сеять смерть. Тот, кто все это затеял, был в отчаянии. У него нет достаточно золота, зато есть под рукой надежные люди. Да и как он узнал обо мне или о том, что писец попался в наши сети? Не знаю, кто это. Но не ассирийцы.

Мы вернулись в дом при свете дня. Хотя какой там дом? — пепелище. Ни писца, ни скифа нигде не было. Ни живых, ни мертвых.

Внутренняя стража охраняла наши пожитки, которые вынесли соседи, пока разгорался пожар. К этому времени нападавшие растворились в ночи, оставив стрелы как молчаливое напоминание о себе. Ни кто они, ни сколько их было, мы так и не узнали.

Ашшуррисау договорился со стражей, чтобы нам выделили охрану, нагнал почти сотню рабов и за неделю привел в порядок запустелый двор, полуразрушенные постройки.

Ну а мне пора было уезжать в Ассирию. У меня на руках был архив, который обличал убийц наследника Арад-бел-ита. Не прямо, но косвенно. Первые улики, которые можно было пощупать руками.

Я вез в Ассирию приговор для Саси.

8

Лето 683 г. до н. э.

Ассирия. Столица провинции Руцапу.

Население не более 50 тысяч человек

Начальник дворцовой стражи в Руцапу встретил Арицу неприветливо, тем более — получив о нем не самые лестные характеристики от Шумуна; но будучи предупрежден, что о судьбе юноши так или иначе печется сам царь, спорить с судьбой не стал, зачислив новобранца десятником в личную охрану наместника Зерибни. Состояла она из тридцати человек, десять из них всегда и всюду находились рядом с наместником, остальные в это время отдыхали. Смена длилась сутки.

И хотя в сравнении с тем, что было в Ниневии, служба изменилась мало, Арица чувствовал себя иначе. Дело в том, что перед отъездом в провинцию его вызвал к себе Набу-шур-уцур, молочный брат царевича, и дал наставления, от которых приятно засосало под ложечкой.

«Отныне ты лазутчик на службе у Арад-бел-ита. Присматривайся к окружению наместника, слушай, кто и что говорит, выноси собственные суждения. Раз в неделю ты будешь навещать купца Давида, торговца тканями в Руцапу, и сообщать ему обо всем, что выведал. Если понадобишься немедленно, мои люди найдут тебя, и тогда ты обязан подчиниться воле того, кто покажет тебе перстень с сине-зеленым изумрудом в золотой оправе».

Это было то, о чем он и мечтать не мог. Служба под началом Шумуна, эта невыносимо пресная жизнь при дворе, давно ему наскучила.

Арица позволил тогда себе вольность, у него вырвалось: «Почему Руцапу?»

На что получил сухой, но вполне исчерпывающий ответ:

«Тебе не престало задавать вопросы, ты лишь получаешь приказы и слепо их исполняешь. Даже если тебе прикажут убить собственного отца».

Одно жалование он получал от Зерибни, второе — от Арад-бел-ита. Лишнее серебро позволило ему очень скоро купить в Руцапу небольшой дом, обзавестись рабами и слугами, приобрести колесницу с парой лошадей, а также заиметь многочисленных друзей, слетающихся на чужое богатство, как мухи на большую кучу навоза. Это было удобно: они расплачивались с ним слухами и сплетнями. Очень скоро Арица знал почти все о слабостях тех, кто окружал Зерибни, знал, кого и на чем можно подловить, чем попрекнуть, на что надавить.

И если бы не придирки со стороны начальника, все чаще проявлявшего свою неприязнь, Арица был бы вполне счастлив.

Летом двадцать первого года от начала правления Син-аххе-риба, когда Табал был уже охвачен пламенем, а Ашшур-аха-иддина объявили соправителем отца, к Арице пришел человек, о котором его предупреждал Набу-шур-уцур. Неизвестный скрывал свое лицо и был немногословен:

«Завтра утром, во время посещения наместником рынка, тебе предстоит спасти своего господина от стрелы», — сказал он.

«А если я не успею? Шутка ли — опередить стрелу», — Арица усомнился не столько в себе, сколько в своем бессмертии.

«Не беспокойся. Лучник будет целиться в тебя. Но когда ты накроешь своим телом наместника, все, и он в том числе, будут уверены, что ты совершил подвиг».

«Разве меня не могут убить?» — настаивал юноша.

«Этого не случится. Наконечник стрелы будет затуплен. Однако вторую кольчугу надевать не стоит. Лучше, чтобы тебя ранили — это внушает уважение».

«И что будет после этого?»

«Почет, слава, и даже зависть. Что также нам вскоре понадобится. Запомни: тебя ждет большое будущее».

«Как я узнаю, что мне пора действовать?»

«Как только в небо вспорхнут голуби — не мешкай».

На следующее утро все так и случилось. Каждый седьмой день — уж так повелось — Зерибни выезжал на рынок, чтобы самому проверить, бойко ли идет торговля, сколько стоят для простого народа фрукты и овощи, всякая живность и прочие продукты и товары.

Наместника во время его выезда сопровождали два десятка стражников, однако то, что Зерибни нередко шел впереди, всегда открывало злоумышленникам широкий простор для их действий. В этот раз Арица держался к наместнику ближе всех.

Голуби взмыли в небо, когда наместник уже заканчивал обход. Арица не задумываясь бросился сзади на Зерибни, повалил его на землю, рискуя пасть от мечей своих же товарищей, которые могли подумать, что именно он покушается на высокую особу, и только вонзившиеся в спину смельчака одна за другой две стрелы, остудили пыл стражи. Поднялась суматоха. Часть воинов окружила плотным кольцом Зерибни, часть бросилась на поиски лучника. Тот, кстати, словно сквозь землю провалился. Арицу на руках отнесли во дворец, где ему был оказана высокая честь остаться в покоях наместника.

Раны оказались не опасными. Через пару недель Арица окончательно выздоровел и по повелению Зерибни, в награду за свою доблесть, был назначен постельничим.

С этого дня жизнь Арицы в Руцапу пошла еще лучше. Единственным человеком, которому он теперь подчинялся, был сам наместник. Особенное же удовольствие доставляло то, что бывший командир скрежетал зубами, еще издали завидев его, и при встрече был обязан кланяться. Этому-то юнцу, в одночасье так высоко взлетевшему!

О нем стали ходить самые диковинные слухи, например — что он приходится Син-аххе-рибу едва ли не внебрачным сыном от одной из многочисленных наложниц.

Свободного времени у Арицы стало больше. Он появлялся во дворце ближе к полуночи, так как Зерибни ложился всегда очень поздно, спал в ногах у своего господина вполглаза, не расставаясь с оружием, но зато весь день был предоставлен сам себе.

По вечерам, перед тем как уйти во дворец, Арица играл в кости, облюбовав для этого ближайшую к рынку таверну. Иногда — если Зерибни покидал Руцапу без постельничего — выбирал самую бойкую шлюху, напивался вместе с ней и всю ночь предавался блуду.

Через месяц после смерти Гелиодора от руки писца Анкара в далеком Урарту, Арица узнал о появлении в Руцапу мар-шипри-ша-шарри, тайно приехавшего в город. Все началось с того, что знакомая шлюха поделилась с постельничим обидой: ее отвергли. Он же со смехом стал расспрашивать, кто и почему, — выяснилось: приезжий.

«Думала его подцепить, а он в мою сторону даже не посмотрел, хорошо хоть мелочь кое-какую дал», — жаловалась Сара, грудастая кривоокая молодая женщина, нередко страдающая от недостатка мужского внимания из-за своей ущербности.

Царский посланник появился в городе накануне в сопровождении четырех рабов, снял комнату на захудалом постоялом дворе, расположенном за городскими стенами, тщательно скрывал ото всех лицо, ни с кем не говорил, мало пил, днем не покидал своего жилища, на ночь куда-то запропастился, а вернувшись, встретился с Ахера-маздой, жрецом местного храма.

Арица знал, что старый жрец давно ни во что не вмешивается, не хочет примыкать ни к одной из сторон: ни к тем, кто поддерживает Арад-бел-ита, ни к тем, кто стоит за Ашшур-аха-иддина. Ахера-мазда слыл хорошим лекарем, что для семидесятисемилетнего Зерибни было куда более ценно. Так что все это показалось более чем странным.

Тайна раскрылась, когда Арица, напоив слугу Ахера-мазды, стал уговаривать его сыграть в кости:

«Поверь, тебе непременно повезет! Вспомни, сколько ты выиграл у меня на прошлой неделе!»

«Нет, нет, только не сегодня, — отказался слуга, переходя на шепот. — Сегодня мой хозяин встречается с мар-шипри-ша-шарри. Второй раз за два дня».

«Вот как, не знал, что в городе находится посланник царя», — удивился Арица.

«А этого никто не знает… кроме Ахера-мазды и… меня», — икая и тяжело ворочая языком, пояснил собеседник.

Арица решил проверить все сам, отправился за город вместе с друзьями, засел за кости, играл до поздней ночи, пока наконец не увидел спускающегося по лестнице неизвестного, по всем приметам похожего на того, о ком ему говорили. Казалось, сама судьба благоволит постельничему — его соперники к этому времени остались практически без средств и один за другим выходили из игры.

— Не хочешь испытать удачу, незнакомец? — обратился к постояльцу Арица.

Человек, даже сейчас тщательно скрывающий свое лицо, поднял на него черные спокойные глаза, едва видные из-под покрывала, и неожиданно согласился:

— Если ты не боишься остаться голым.

Первое время, чтобы дать новому игроку разогреться и поглубже заглотнуть наживку, Арица поддавался. Но когда решил, что пора возвращать проигранное, — к своему удивлению, исправить уже ничего не смог. За час с небольшим он спустил все, что у него было, и с неприязнью посмотрел на соперника.

— Я хотел бы продолжить игру.

Тот передернул плечами, словно не понимая, о чем можно говорить, когда у одного из них ничего не осталось, но все же спросил:

— Серебра у тебя нет… Чем еще ты можешь меня заинтересовать?

Арицей овладел азарт.

— Добротный дом в городе, неподалеку от рыночной площади.

— Зачем мне, путнику, дом в Руцапу?

— А колесница? Хочешь мою колесницу?

— У меня уже есть колесница…

С этими словами незнакомец встал из-за стола, намереваясь уйти, но Арица положил руку на рукоять меча и огляделся, призывая друзей его поддержать.

— Не стоит делать того, о чем ты потом пожалеешь!.. Я хочу отыграться! И ты дашь мне этот шанс.

Постоялец не успел сделать и шага, как за его спиной возникли две массивные фигуры стражников — бывших сослуживцев Арицы, еще трое готовы были поддержать товарищей, окажи незнакомец сопротивление.

— Хорошо, — сдержанно согласился он. — Во сколько ты оцениваешь свой дом?

— Для начала ты покажешь свое лицо. Кто знает, может быть, я играю с убийцей, которого разыскивает внутренняя стража. А затем договоримся о цене.

У незнакомца не было выбора: стражники усадили его силой на скамью, сорвали с головы покрывало.

— Мар-Зайя! — узнал писца Арица.

— Скажи своим друзьям слезть с моих плеч, — нахмурившись, приказал мар-шипри-ша-шарри.

— Все-все-все! Оставьте его в покое.

— Так он твой приятель? — с явным разочарованием в голосе спросил кто-то.

— Можно и так сказать, — уклонился от ответа постельничий.

— Нам надо поговорить. Наедине, — строго посмотрел на него Мар-Зайя. — Хозяин! Пива и мяса всем игрокам!

Под шумок, пока народ радовался нежданно-негаданно свалившемуся дармовому угощению, эти двое вышли из-за стола и поднялись на второй этаж.

«Что делает здесь царский писец? — размышлял все это время Арица, — И следует ли мне его слушаться, если я служу Арад-бел-иту, а он Син-аххе-рибу? А может быть, мне стоит допросить его с пристрастием, чтобы выведать всю правду?»

Все его сомнения были рассеяны, едва они уединились в комнате: Мар-Зайя показал ему сине-зеленый изумруд в золотой оправе.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой господин! — с почтением поклонился Арица.

— Я ждал тебя. Хотел сам убедиться, что ты достоин тех похвал, которыми тебя осыпал Набу-шур-уцур.

— И что? Убедился?

— Мне хватит того, что ты так быстро узнал о моем прибытии.

— Для этого вовсе не надо было обдирать до нитки, — с обидой заметил лазутчик.

— Не переживай. Я верну тебе весь выигрыш… Я приехал сюда за раббилумом Саси.

— Не слышал, чтобы он был гостем Зерибни, — честно признался Арица. — Ты ничего не путаешь?

— А вот Ахера-мазда думает иначе. Говорит, что Саси вот уже несколько дней гостит в Руцапу.

— Не знаю, что и сказать. Саси не какой-нибудь мелкий торгаш, и уж кому-кому, а Зерибни о его приезде доложили бы.

— Саси здесь тайно, как и я… И он знает, что Арад-бел-ит идет по его следу.

— Чем он прогневил царевича?

— Приложил руку к смерти его новорожденного сына. Надо узнать, где Саси прячется, выкрасть его, а затем доставить пленника в целости и сохранности в Ниневию. Есть мысли, с чего начать?

— Если он здесь, то только во дворце наместника… Но меня сейчас не это волнует. Зерибни в городе нет, и когда вернется, я не знаю. К его возвращению я должен непременно быть в Руцапу. Я ведь все-таки его постельничий.

— За это не переживай: нам поможет Ахера-мазда. Ты скажешься больным. А жрец подтвердит, что ради собственного блага Зерибни лучше держаться от тебя какое-то время подальше.

— Ну да… Что есть, то есть — наместник только и думает о своем здоровье. Вот интересно, а с какой стати старый жрец так к тебе благоволит?

Мар-Зайя не стал посвящать Арицу в свои секреты. Мар-шипри-ша-шарри приехал в Руцапу к Ахера-мазде с табличкой от Набу-аххе-риба, где было высказано пожелание не отказать в помощи его молодому другу. Впрочем, ни о чем таком почтенный воспитатель царских внуков и знать не знал. В искусстве подделки Мар-Зайе не было равных.

— И как ты узнаешь, где скрывается Саси?

— Ну не зря же я все-таки постельничий наместника. Расспрошу кравчего за игрой в кости.

— Почему его?

— Зерибни вчера уехал. Сам, почти без свиты. Ни куда, ни на сколько — никто не знает. Зато кравчий все сегодняшнее утро провел на кухне. Не о Саси ли он заботится?..

— Будь осторожен. Вы с кравчим приятели?

— Почти. Положись на меня…

— Когда ты его увидишь?

— Завтра, во дворце. Приглашу к себе. Поверь, мне он будет рад…

— Кравчий настолько болтлив?

— Когда играет — просто невероятно. Не расскажешь, где научился так бросать кости?

Мар-Зайя усмехнулся в бороду:

— Я просчитываю, сколько раз обернется кубик, а следовательно, знаю, на какой грани он остановится. Надо лишь выбросить больше чем у тебя. А это несложно. Хотя, кому как…

— Мне бы это помогло.

— А я слышал, что ты и без этого неплох.

— Ну, ты-то меня обыграл. А кравчий… Я, конечно, пару раз поимел его, но для полной уверенности хороший урок не помешал бы.

— Скольких женщин ты можешь отыметь за ночь?

Арица, не понимая, к чему ведет мар-шипри-ша-шарри, гордо поднял голову и, немного приврав, сказал:

— Десять или двенадцать…

— Ну вот... А я всего трех, в лучшем случае — четырех, — спокойно заметил на это Мар-Зайя, — Не научишь, как это у тебя получается?

— Да причем тут… — возмутился было Арица, но затем догадался: — Понятно. То есть если не дано, то не дано… Да и двенадцать женщин лучше, чем четыре.

Постельничий после этих слов рассмеялся, но встретившись со строгим взглядом посланника, осекся.

— Думаешь, Зерибни и уехал потому, что здесь объявился Саси?

Мар-Зайя согласился:

— Да, чтобы никто не обвинил его в укрывательстве изменника, если до этого дойдет. Нам это на руку…

Кравчий Мардук-напал, сын всеми уважаемого жреца храма Мардука, никогда не любил женщин, так как всегда тяготел к мужчинам, другим его пороком было чревоугодие, третьим — игра в кости. Предыдущий кравчий Зерибни взял Мардука к себе в качестве первого помощника только потому, что хорошо знал его отца. Однако вскоре выяснилось, что на эту же должность ранее претендовал кое-кто другой, человек опасный, а главное — мстительный. И сдаваться он не собирался.

Сначала его конкурент, подложив под Мардук-напала пятнадцатилетнего юношу красивой наружности, сумел выведать некоторые тайны его начальства, например о том, что кравчий не раз сыпал в суп какой-то порошок мелкого помола. Затем обыграл в кости, причем настолько крупно, что Мардук-напалу впору было лезть в петлю. Но вместо того чтобы потребовать долг, его злопыхатель все простил, назвался другом, а когда втерся в доверие — посоветовал получше приглядеться к кравчему, мол, не травит ли он потихоньку наместника, тем более что и слухи уже такие поползли.

Мардук-напала словно осенило: а ведь и правда! Зерибни хотя и был человеком пожилым, никогда раньше не жаловался на плохой аппетит, но в последнее время его словно подменили.

«И как же мне проверить, что ты говоришь правду?» — поинтересовался Мардук-напал.

«А ты подсыпь тот же порошок, только побольше, чтобы долго не ждать, самому кравчему — и увидишь», — ответил его новый товарищ.

Новоиспеченный помощник так и сделал. Кравчего через час-другой после этого стало выворачивать наизнанку, он не переставал бегать по большой нужде, все время стонал, держась за живот. Вскоре на кухню пришел сам Зерибни, принялся расспрашивать, что и как. Мардук-напал, гордый собой, обо всем рассказал здесь же, при кравчем, за что тот, корчась от боли, обозвал его дураком и объяснил: причиной всему ревень, который в малых количествах повышает аппетит, а в больших ядовит…

Наместник, догадавшись, что злого умысла у Мардук-напала не было, стал расспрашивать, кто посоветовал да подсказал. Повелел подлеца, все это подстроившего, отыскать и накормить ревенем до отвала. А если кравчий до утра не доживет, значит, сам дурак, что окружил себя неучами и ненадежными людьми.

«А нет — тебе и быть моим новым кравчим. Только смотри, хорошо запомни этот урок».

Кравчий до утра не дожил.

Очень скоро Мардук-напал сменил всех слуг на кухне, набрал способных юношей на свой вкус — не старше двадцати лет, стройных, черноглазых, приятной наружности, — всех попробовал, рассчитывая таким образом держать их в узде, кроме того вчетверо усилил охрану и за малейшее неповиновение… кормил ревенем.

С тех пор прошло 15 лет. И если кравчий изменился внешне — раздался вширь и стал похож на юлу — то в душе остался прежним. При этом вечно приподнятые брови, округленные глаза и почти не сходящая с широкого лица улыбка придавали ему самый добродушный вид. Большинство его так и воспринимало…

На следующее утро после встречи с Мар-Зайей Арица появился во дворце и сразу пошел к Мардуку.

— Раньше, когда Зерибни не было в городе, тебя в покоях наместника и не увидишь. А сейчас — глянь-ка, все время здесь пропадаешь, — удивился Арица.

Надо заметить, что он был не до конца честен с Мар-Зайей. Такой уж характер был у сына Шимшона: всегда любил прихвастнуть, либо чтобы показать себя в лучшем свете, либо, напротив, из упрямства, когда хотелось всего добиться самому. Если когда-то между ним и Мардук-напалом и были теплые отношения, то однажды они закончились, и только высокое положение обоих удерживало сановников от серьезной ссоры.

— Наместник оставил много поручений, — невозмутимо ответил Мардук-напал.

— А скоро ли он собирается назад, не знаешь?

— Ничего не сказал. Но готовым надо быть ко всему. Вдруг завтра объявится или послезавтра, а я не успел управиться.

— Надеюсь, это не помешает тебе сыграть со мной в кости? Скажем, сегодня ночью. Когда еще представится такая возможность?

— В последний раз ты передумал? — сухо сказал Мардук-напал.

Арица предпочел бы вовсе не вспоминать тот случай, когда, опьянев, кравчий стал его ласкать, гладить по бедру, жадно смотреть во все глаза. Постельничий не смог тогда сдержаться, грубо оттолкнул его, резко встал, сказал, что гостю пора домой и, недолго думая, выставил за дверь. Каждый из них хотел бы забыть об этом по своим причинам: Арица — разумно не желая наживать себе врага, Мардук — из опасений, что постельничий пожалуется их господину.

— О чем ты говоришь? — Арица сделал вид, что вовсе не понимает сановника.

Мардук был далеко не глуп и сразу сообразил, что за всем этим стоит что-то другое, нежели невинное предложение приятно провести свободное время. Однако вместо того чтобы послушаться здравого смысла, кравчий решил затянуть эту петлю потуже. Он неожиданно расцвел:

— Почему бы и не сыграть. Тем более что ты должен мне немало золота с прошлого раза. Сегодня, говоришь?

— Да, ближе к полуночи у меня дома.

— Нет, нет, на этот раз давай у меня.

— Как скажешь.

Ответив на приторную улыбку легкой усмешкой, Арица попрощался и поспешно удалился, затылком чувствуя на себе липкий взгляд Мардука.

Несколько часов спустя все в той же таверне, где они накануне играли в кости, постельничий встретился с Мар-Зайей.

— Как все прошло? — спросил мар-шипри-ша-шарри.

— Отлично. Считай, что кравчий-ассорти у нас на блюде, — весело сказал Арица.

— Не переусердствуй. Просто выясни, что он знает. Если Саси во дворце, то кого к нему допускают, чем кормят.

— Кажется, ты уже решил, что делать дальше?

Мар-Зайя кивнул:

— Есть у меня одно средство. Если подсыпать его в суп, человек впадает в долгую спячку, но по всем признакам можно подумать, что он мертв. Остается только вывезти его из дворца.

— Тогда все просто. Когда Зерибни уезжает, за кухней особого присмотра нет, а тех, кто Мардука ненавидит, хватает. Если скажу, что порошок для него, — только обрадуются, а вот как вывезти потом спящего мертвеца? Это же не яблоко украсть.

— А теперь представь, как напуган будет Мардук, если высокий гость внезапно умрет в отсутствие Зерибни.

— Понятно, — быстро смекнул Арица. — Надеешься, что кравчий нам сам в этом поможет?

— Да, потому что Мардуку легче будет соврать, что Саси сбежал, чем признаться в своей оплошности.

Во дворце наместника кравчий занимал пять комнат, как раз между кухней и теми покоями, где обычно обедал Зерибни. В первой — длинной и узкой — стояли два стражника; обычно Мардук-напал встречал здесь тех своих поставщиков, кому даже не кланялся и только приказывал, а не просил. Дорогих гостей он принимал во второй комнате, квадратной, с гранитными колоннами по периметру. Отсюда же можно было пройти к его спальне с широкой кроватью, на которой при желании могли улечься человек десять. В четвертой находился бассейн. А в пятой — личный кабинет со стеллажами, где хранились важные таблички. Повсюду были ковры, на стенах — фрески с изображениями не охоты или сражений, а диких зверей и диковинных птиц, в углах стояли большие кадки, наполненные черноземом, с небольшими деревьями, с чьих веток свисали диковинные плоды. Потолки были высокие, комнаты — светлые (днем из-за солнечных лучей, проникающих сквозь длинные проемы под крышей, ночью — из-за большего количества светильников, заботливо укрытых в нишах).

Арица, как и обещал, пришел к Мардуку ближе к полуночи. Хозяин сердечно обнял его, повел за собой. Что-то говорил не переставая, на что постельничий только кивал, заранее со всем соглашаясь. Потом, словно опомнившись, он остановился и переспросил:

— Ты сказал, у тебя гость?

— Раббилум Саси. Проездом. И он надеется на твою помощь.

Когда они вошли в комнату для дорогих гостей, Саси поднялся с деревянного ложа, чтобы поклониться.

— Для меня большая честь познакомиться с отважным воином, заслонившим моего дорогого друга Зерибни от стрелы подлого убийцы.

Арица в ответ поклонился еще ниже:

— Как и для меня — встреча с уважаемым раббилумом, самым преданным слугой нашего царя Син-аххе-риба, — он показал, что удивлен: — Не знал, что ты приехал в Руцапу. И Зерибни ничего не сказал.

— Зерибни я сам об этом просил. Наш возлюбленный царь Син-аххе-риб просил меня навестить наместника, а после этого тайно отправиться в Урарту по делам Ассирии. И здесь я рассчитываю на тебя. Дорога предстоит дальняя, опасная. А мне как раз такой человек, как ты, и нужен — испытанный в боях, хитрый, ловкий и бесстрашный.

Арица был смущен и немного растерян. Что, если Саси говорит правду. Поди разберись, чьи интересы для него важнее — Син-аххе-риба или Арад-бел-ита.

Мардук-напал усадил гостей на мягкие подушки, щелкнул пальцами, вызывая слуг, те вынесли в зал низенькие деревянные столики, за считанные минуты их заставили десятком блюд с жареной бараниной, тушеной телятиной и запеченной дичью. Все мясо было приправлено душистыми травами, луком и огурцами. С особым почтением внесли полную корзину трюфелей. Осторожно, как настоящий запретный плод, подали молочного поросенка, фаршированного черносливом, курагой и маслинами. По кубкам разлили дорогое вино.

За трапезой сановники повели длинные беседы о здоровье царя, пошатнувшемся в последнее время, вздыхали, желали владыке Ассирии долгих лет жизни и благоволения богов. Затем снова заговорили о том, с чего началась их встреча:

— Так что скажешь, дорогой моему сердцу Арица, — повторил своюпросьбу раббилум, — поедешь ты со мной в Урарту или нет?

— Не знаю, что и ответить тебе, уважаемый Саси. Как посмотрит на это мой господин, если я отправлюсь с тобой без его ведома?

— Как, разве я не сказал? — удивился Саси, двумя пальцами подбирая со стола мягкий как пух хлеб. — Я спрашивал о тебе, и он справедливо рассудил, что не вправе приказывать своему постельничему, если это путешествие несет опасность. Вот почему все зависит от тебя. Видно, он дорого ценит твою голову.

«Как бы там ни было, это прекрасный способ выбраться вместе с ним из дворца, а там посмотрим», — подумал Арица, и спросил после некоторой паузы:

— Надолго ли ты покидаешь Ассирию?

— Не знаю, — хитро улыбнулся Саси. — Скорее всего, на месяц или два. Вернешься к осени… А что, есть к кому спешить? — он подмигнул постельничему. — Мардук говорил, что твое сердце кем-то занято.

«Никого у меня нет, — хотел было ответить Арица, чувствуя, как тяжелеет голова. — А еще мне не нравится, когда эта потная, жирная свинья сует свой член во все, что шевелится».

Вовремя спохватился, сказал короткое «нет», не стал напрашиваться на ссору. Закрыл лицо руками, попытался собраться, понять, что с ним происходит.

— Может… начнем играть? Не пить же… пришли…

Арица едва мог ворочать языком, все его тело будто налилось свинцом, перед глазами поплыли круги. Юноша попытался встать, но ноги тотчас заплелись, и он рухнул на столик с яствами, услышал где-то вдали громкий отвратительный смех, а утратив последние силы, вдруг почувствовал, как кто-то сел ему на спину.

— Так кто тебя прислал, постельничий? Кому ты служишь, кроме моего друга Зерибни? Что ты тут вынюхивал, шелудивый пес? — спрашивал его Саси.

— Бесполезно. Он сейчас и двух слов не свяжет, — ответил за гостя Мардук-напал.

— Но ведь он меня слышит?

— Скорей всего.

— Тогда пусть слушает. Сначала тебя отымеет Мардук — уж очень ты ему нравишься, за ним настанет черед его стражников, потом мы вспорем тебе живот и будем наворачивать твои кишки на горячий вертел, до тех пор, пока ты сам не станешь умолять меня о смерти. Но если ты расскажешь, кто тебя подослал, я избавлю тебя от мучений.

Первым, как и обещано, был Мардук, совсем быстро; затем, с диким хохотом, по очереди двое стражников, когда Арица уже ничего не чувствовал от боли; снова Мардук — на этот раз бесконечно долго и жадно, с громкими стонами; и опять стражники, после чего пленник лишился чувств.

Под утро все устали. Стражники вернулись на пост. Саси и Мардук, объевшись так, что трудно было дышать, опьянев от выпитого вина, которое мешали с пивом, все-таки сели играть в кости, но не на золото, а на Арицу. Победа досталась раббилуму, чей мочевой пузырь был давно переполнен. Чтобы опорожнить его, понадобилось больше минуты. Пока он мочился пленнику на лицо, тот пришел в чувство, попытался приподнять голову, но даже на это ему не хватило сил.

— Смотри, смотри, да он ожил! — смеялся царский сановник. — Не вспомнил, кто тебя послал?

— Ничего он тебе не скажет, — зевая, откликнулся на это Мардук.

— На следующий кон ставим, кто отрежет ему мизинец.

И они снова сели играть, оставив Арицу без присмотра, уверенные, что юноша не жилец, что боги оставили его и впереди его ждут одни страдания. А он лежал на ковре, в разорванной окровавленной одежде, и думал лишь о вертеле, случайно попавшемся ему на глаза, который лежал на расстоянии вытянутой руки. Голова была уже ясной, боль же отступала перед клокочущей в нем ненавистью.

Его мучители давно перебрались на ковер: здесь было удобнее бросать кости. Мардук сидел совсем рядом, вполоборота к Арице и лицом к Саси. Пили, без особого азарта играли и говорили о том, как быть дальше.

— Что ты скажешь наместнику? — поинтересовался раббилум.

— Я полагал, что ты встретишься с ним и все объяснишь. Разве наместник не друг тебе? — удивился Мардук-напал. — Я ведь помог тебе.

— Помог, не спорю. Но Зерибни не захочет ничего и слышать об измене постельничего, как только поймет, что за ним может стоять Арад-бел-ит. Так что об этом лучше забыть.

— Тогда ему придется исчезнуть. В Руцапу всегда пропадают люди. И бедные, и богатые.

— А если Зерибни начнет его искать? У тебя есть способ заткнуть рот всей дворцовой страже? Слишком много человек видели, как он пришел сюда. С одной стороны, постельничий не последний человек в свите Зерибни, а с другой — тебя тут не очень любят. Так что желающих потопить тебя будет предостаточно.

— К чему ты клонишь? — прямо спросил Мардук.

Саси улыбнулся, но не ответил, взял кости, начал трясти их.

— Сколько, говоришь, у тебя было? Восемь? Хорошая попытка. Но я все равно выброшу больше.

Кости, отзвенев в пустом кубке, полетели на пол, покатились по толстому ковру. Шесть — четыре — один… Три — пять — один…

То, как Саси замер с открытым ртом, вызвало у Мардука довольный смех. Действительно, более неудачный бросок трудно было придумать. Однако за этим оцепенением на самом деле стоял страх. За спиной у кравчего, пошатываясь, стоял Арица…

В следующее мгновение вертел вошел Мардуку в шею слева, проткнув ее насквозь.

Горлом тотчас хлынула кровь — кравчий схватился рукой за рану, попытался встать, оглянуться на своего убийцу, но вместо этого завалился точно мешок с овсом на правый бок, содрогаясь всем телом в предсмертных судорогах.

Саси, на которого словно нашло затмение, наконец пришел в себя и стал искать ножны с мечом, сброшенные куда-то на пол. Но пока озирался, Арица уже прыгнул на него, повалил на спину и ударил изо всех сил, свернув своему обидчику нос.

— Стража! — воскликнул Саси, пытаясь сбросить с себя Арицу.

Но тот все бил и бил, превращая его лицо в одно сплошное кровавое месиво.

Когда за спиной появились стражники, Арица схватился за меч — тот самый меч, что потерял Саси, — одним прыжком оказался на ногах, продырявил живот первому ворвавшемуся в комнату воину, несколькими ударами в щит заставил отступить второго, прижал его к стене, вынудил бросить оружие и последним взмахом почти напрочь отсек ему голову.

9

Лето 683 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Набу-шур-уцур вернулся из Хаттусы только в середине лета. К этому времени он успел подлечить раны, и лишь осунувшееся лицо свидетельствовало о долгой и изнурительной болезни.

Жена встретила мужа слезами, дети тут же окружили его, прыгая от радости. Сам Набу едва сдержал слезы счастья при виде тех, кто был ему так дорог. Сколько он передумал, сколько молил богов, чтобы они защитили его семью от злых демонов, что могла наслать старая колдунья — ее угрозы до сих пор отзывались в памяти эхом! Даже родные стены больше не казались ему надежным пристанищем.

— Может, уедешь на время с детьми к своему отцу? — осторожно спросил Набу-шур-уцур у жены.

— В Опис¹⁹? — удивилась Шушана, с тревогой взглянула на мужа: — Что случилось, мой дорогой? Почему ты хочешь, чтобы мы уехали из Ниневии?

— Ты же знаешь, как я беспокоюсь о вас. Ниневия стала опасной, слишком много врагов хотят отомстить мне за причиненные обиды.

— И ты вправду считаешь, что расстояние станет для могущественных врагов препятствием, если они решат расправиться с твоей семьей? — она покровительственно поглаживала мужа по спине, уговаривала как маленького, успокаивала. — Никуда мы не поедем. Разве на этой земле есть место, где можно укрыться от гнева богов? Мы всегда будем рядом, и ничто на свете нас не разлучит.

Как же благодарен он был ей за эти слова!

Арад-бел-ит ждал его у себя во дворце. Встретившись, они сердечно обнялись, расцеловались.

— Я уж не чаял увидеть тебя живым, — сказал царевич.

— Ну, такого кабана, как я, не так-то просто завалить, — отшутился Набу.

— О твоих приключениях уже знаю. Но все равно хочу услышать обо всем из первых уст…

За долгой беседой пролетел день. Набу-шур-уцур рассказал о том, как киммериец вынес его с рынка, укрывал у себя, нанял лекаря. Все ассирийские лазутчики в Хаттусе погибли в один день, поэтому Набу пришлось полностью довериться Эрику. Перед отъездом пожаловал Лигдамида.

— Он отныне наш самый верный союзник среди киммерийцев, — похвастал Набу.

— Это хорошо, — одобрительно закивал Арад-бел-ит. — Как складываются его отношения с отцом?

— То ссорятся, то мирятся. Лигдамида просил напомнить тебе об обещании, данном ему год назад.

— Отправь ему сегодня же через Эрика послание с заверениями в моей дружбе.

— Думаешь, он готов ждать бесконечно?

— Ты знаешь, что меня сдерживает. Этот приз потеряет всякую ценность, как только окажется в руках у нашего юного дикаря. К тому же я вовсе не уверен, что он его достоин.

Набу-шур-уцур догадался, о чем идет речь, и улыбнулся.

— Приз один, а обещан двоим?

— Пока нет. Ты слишком торопишь события. Сам знаешь, иногда стоит потерпеть. Каким бы желанным ни выглядел плод, он может оказаться еще недостаточно спелым. Да и отец чувствует себя сейчас неважно, а болезни не лучшее соседство для любовных утех…. Удалось выяснить, куда исчезла эта колдунья? Кара, кажется?

— По словам Эрика, бежала в Урарту.

— В Урарту? Скажи, не думал ли ты о причастности царя Русы к убийствам наместников? Мы ведь все время только одну Закуту и подозревали. Но доказательств этому как не было, так и нет. А если она и вправду здесь ни при чем?

— И зачем это царю Русе?

— Например, чтобы ослабить Ассирию. Окончательно поссорить меня с Ашшуром.

— Руса сейчас больше боится скифов, чем ассирийцев. И пока эта угроза не минует, междоусобица в Ассирии ему не нужна. Да и, бежав в Урарту, убийцы выдают царя Русу с головой. Прости, но я в это не верю…

— Может быть, ты и прав, — согласился Арад-бел-ит. — В любом случае, скоро многое может проясниться. На днях в Ниневии появится Мар-Зайя. Он должен привезти Саси. Есть у меня какая-то внутренняя уверенность, что он ключ не только к убийству моего сына.

***

Когда Азарий слез с нее, перекатился на правый бок, Агава наконец смогла вздохнуть полной грудью: и оттого что муж был огромен — она выглядела перед ним совсем воробышком, и оттого что резкий запах его пота, перемешанного с перестоявшейся мочой, сводил ее с ума. Дождавшись, пока он засопит, она выскользнула из-под одеяла, ступила босыми ногами на холодный земляной пол и на цыпочках перебежала к ребеночку. Здесь, взобравшись на огромный валун, накрытый мягкой подстилкой, молодая женщина обхватила руками колени и стала любоваться сыном. Весь ее мир давно сузился до полутемной сырой комнаты с низким потоком, глиняными стенами и медным коптящим светильником над кроваткой.

Пыталась ли Агава забыть то, что произошло с ней в доме Шимшона?

Странное дело, но она давно простила и причиненную ей боль, и тот позор, на который ее обрек Арица, вспоминала лишь миг, когда, протрезвев на короткое время, он посмотрел на нее с нежностью и лаской.

Нет, нет! Сначала она проклинала своего обидчика, ненавидела и хотела убить, но потом он стал забираться в нее все глубже и глубже, въедаться в кожу, держать ее за руку, спать с ней в одной постели.

Варда тоже приходил к ней во сне, но совсем иначе. Агава никогда не могла разглядеть его лица: то он стоял среди чистого поля, вырастая из предрассветного тумана, то медленно спускался с горы, не приближаясь к ней ни на шаг, то она слышала среди ночи его голос — Варда звал ее по имени — она пряталась, жалась к кому-то совсем родному, так похожему со спины на брата или отца… А это был Арица. Снова Арица, первый ее мужчина.

Агаве хотелось верить, что ее сын похож на своего отца — сильного и бесстрашного ассирийского воина, молодого, статного, красивого. Ну разве не видно! Тот же нос, высокий лоб, подбородок с ямочкой и, конечно же, глаза! Она даже назвала его в честь отца — маленький Арица.

В первое время, когда Дияла привезла ее на один из своих виноградников и поселила в глиняном бараке вместе с восемью рабынями, Агаве было тяжело и одиноко. Тяжело — потому что трудиться приходилось от зари до зари. Одиноко — потому что она была здесь самая молодая, самая красивая, самая обласканная. В бараке у нее было лучшее место, ее никогда не наказывали, даже разрешали прогулки перед сном к реке, где можно было подолгу сидеть, глядя в черную воду. Обо всем этом распорядилась Сара, старшая из рабынь. Причем по собственной инициативе, смекнув, что Агава представляет для Диялы определенную ценность, поскольку остальных рабынь сюда раньше доставлял приказчик.

Через пять месяцев у худенькой, совсем юной рабыни вдруг округлился животик, и всем стало понятно, что она беременна. Дияла на это известие отреагировала болезненно. Она прекрасно понимала, что этот ребенок может принести еще больший разлад в семью, ведь неизвестно, как посмотрит на это Варда и не решит ли в связи с этим Арица как-то изменить судьбу рабыни. К тому же какая-никакая, а родная кровь.

«И что мне с ней делать?» — вырвалось у Диялы. Рядом стояла Сара. Старая рабыня и посоветовала: «Пускай живет с Азарием. Он добр, не стар, опытен, да и трое детей у него сиротами остались после смерти жены, а главное — тебе полезен».

Земельный надел, на котором вот уже больше двадцати лет трудился Азарий, находился по соседству с виноградником. Но если виноградник Дияла купила за внушительную горсть серебра, то та земля досталась ее семье от наместника за службу Шимшона в царском полку. На участке росли полба, лук, зелень и множество овощей, а еще — с десяток яблонь.

Сам Азарий уже и забыл, что когда-то был свободен. Единственное, о чем он мечтал, — снова увидеть море. Он родился и вырос в одном из небольших приморских городков, расположенном неподалеку от Тира, и запах моря всегда оставался для него самым дорогим на свете. Его отец зарабатывал на жизнь тем, что шил обувь. Когда ассирийцы ворвались в их город, Азарию было всего пятнадцать. Шимшон убил на его глазах отца и изнасиловал мать. Самое сильное воспоминание детства.

Послушавшись совета, Дияла в тот же день пришла к Азарию вместе с Агавой, объявив им обоим, что теперь они будут жить вместе. Хозяйка запретила Азарию бить жену, а также приказала хорошо заботиться о младенце, который скоро появится на свет, пообещала выдавать на его содержание небольшие деньги, чтобы он ни в чем не нуждался.

Дети Азария — две дочери двенадцати и десяти лет и их пятилетний брат — быстро привыкли к Агаве, во всем помогали, но воспринимали ее больше как старшую сестру, нежели как мачеху. Впрочем, молодая женщина этому и не противилась. Азарий был добр к ней, хотя и равнодушен, единственное, что угнетало, — их телесная близость. Мало того, что он почти раздавливал ее, когда ложился сверху, так еще и в постели был с ней ненасытен, груб, и совершенно нечистоплотен.

Агава поправила сыну одеяльце, прислушалась к звукам в соседней комнате, где спали дети Азария, к сильному ветру снаружи, и, закрыв глаза всего на мгновение, тотчас задремала. Ей снова приснился Арица…

Очнулась она оттого, что Азарий тряс ее за плечо:

— Агава! Проснись!

Молодая женщина от неожиданности едва не упала с валуна, на котором спала, и увидела пустую кроватку.

— О боги! — вскрикнула она.

— Да не переживай ты, — успокоил ее Азарий. — Я отнес малыша госпоже. Она снаружи. Хочет тебя видеть. Приехала, едва солнце встало.

Агава успокоилась, только когда увидела Диялу с ее Арицей на руках. Госпожа сидела на небольшой скамье под яблоней и ворковала с ребенком, как будто он был ее собственным. Впрочем, мать она встретила иначе — окинула суровым взглядом и сухо сказала:

— Подойди сюда.

Приблизившись, Агава низко поклонилась. В последний раз они виделись три месяца назад, с тех пор рабыня почернела лицом и похудела. Дияла же, напротив, раздалась в бедрах, стала шире в плечах, располнела в груди. Теперь она одевалась словно жена сановника: длинное в оборках дорогое платье, на груди массивная пектораль из серебра, перевязь, расшитая золотыми нитками, спускалась ниже пояса шнурами с кисточками, голову покрывала легкая накидка, перехваченная пестрой лентой.

«Не кормит он ее, что ли? — с неудовольствием подумала хозяйка об Азарии. — Одни кости. И что мои братья в ней нашли?»

— Присядь, — неожиданно смилостивилась Дияла, пододвигаясь на скамье.

Агава повиновалась.

Помолчали. Рабыня боялась даже дышать в присутствии хозяйки.

— Как он ест?

— Хорошо. Иногда даже молока не хватает.

Дияла со скепсисом посмотрела на небольшую грудь кормящей матери, усмехнулась и о чем-то задумалась.

Потом как-то совсем по-дружески высунула из-под платья ножку, обутую в сандалию из кожи белого носорога, и похвастала:

— Смотри, мужа твоего работа, только что надела, — и сразу осеклась, не потому что заговорила с рабыней как с равной или уронила свое достоинство, а потому что назвала Азария ее мужем.

— Моя госпожа, они очень тебя красят, — ответила Агава.

Но Дияла уже вспомнила, зачем приехала, и поэтому нахмурилась:

— Тебе придется поехать со мной. Варда хочет тебя видеть… Сына ты оставишь здесь.

— Да, моя госпожа, — голос рабыни дрогнул. — Я вернусь? Я ведь вернусь?

Думала ли она, что будет умолять госпожу оставить ее в этом нелюбимом доме? Лишь бы не расставаться с сыном.

— Боюсь, нет. Очень скоро ты станешь женой Варды…

Увидев, что по щекам Агавы потекли слезы, Дияла смягчилась.

— Кто знает, может быть, настанет время, когда ты заберешь маленького Арицу к себе и он будет жить в нашем доме в Ниневии, там, где ему и подобает.

Сборы были недолгими, вещей никаких не брали. Азарий воспринял отъезд Агавы так же равнодушно, как и встречу с ней, покорно склонил голову, старался не смотреть жене в глаза, обещал заботиться о сыне.

— Вернусь в Ниневию — пришлю тебе кормилицу, она поможет тебе с маленьким Арицей, — предупредила госпожа. — Ну а захочешь — станет тебе женой вместо Агавы.

Потом Дияла посадила будущую невестку на повозку, которой сама и управляла, и поехала в город, думая о том, что этой никудышней девчонке, как бы там ни было, очень повезло.

Путь в Ниневию был не близкий — если не спеша, то часа три. И все это время они молчали. Только когда показались сиятельные стены столицы Ассирии, напомнившие Дияле, что скоро они будут дома, она принялась с горечью и с болью в голосе давать наставления, попутно объясняя, с чем связан ее внезапный приезд:

— Ты зла ни на кого не держи. В жизни всякое бывает… Знаю, несладко тебе пришлось, но все лучше, чем под забором как собаке. Брата хоть помнишь? Варду моего? Он ведь еще прошлой осенью вернулся с обозом раненых из Табала. Стрела ему в шею вошла. Вроде и вытащили стрелу, и обещали его на ноги скоро поставить — куда там. Гнить стал заживо. Не может ни говорить, ни есть толком. Только жестами с ним и общаемся.

Весной ему вроде лучше стало… даже из дома вышел. Я отвезла его на реку: очень уж хотел в реке поплавать, говорил, легче станет. Ему, и правда, полегчало, но только на один вечер, а ночью он как будто гореть стал изнутри, весь потом изошел. Две недели поили его целебными травами, обкладывали мокрыми простынями, чтобы сбить жар… С тех пор он почти не встает. Кашлял поначалу немного, потом все чаще и чаще. А как закашляется — страшно становится… Кровь горлом идет, да порой так обильно, что каждый раз боимся, как бы не в последний… Знобит все время. К спине ухо приложишь — одни хрипы и слышны.

Два дня назад он подозвал меня к постели. Сам дрожит весь, на меня смотрит, а губы твое имя шепчут — сказать же ничего толком не может…

Спрашиваю: «Увидеть ее хочешь?» — Кивает.

Спрашиваю: «Зачем? Забыть тебе ее надо». — Замотал головой. Упрямец.

Я ему: «И что ты с ней будешь делать? Уж не жениться ли собираешься?» — пошутить хотела. А он — всерьез. Кивает: «Да, хочу…»

И что я должна была ему сказать? Думала: переспит, забудет. Не помогло. Вчера опять напомнил. Когда, спрашивает, привезешь Агаву, не хочу умирать, пока ее не увижу, пока не женюсь на ней.

Вот я сегодня затемно и отправилась за тобой.

Как приедем, ты к нему подойди, об Арице не вспоминай… о сыне — тем более. Варда о нем не знает, да и не надо ему этого. Свадьба на днях. Он торопится. Обряд совершим по нашим обычаям. Платье у Шели возьмем… Помнишь еще Шели?

— Помню, — тихо сказала Агава; теперь она думала только о том, чьей женой станет после смерти Варды; если, конечно, не выбросят на улицу. Что, если таки отдадут Арице? И от одной этой мысли ее сердце забилось от счастья. Она спросила: — Арица знает о том, что у него есть сын?

Дияла посмотрела на нее недобро.

— Об Арице забудь. Его отец прогнал из дому в тот же день. Тебе сейчас о Варде заботиться надо…

А помолчав немного, добавила строго:

— Думаешь, я не знаю, почему ты назвала сына Арицей? Что, забыть его не можешь? Получается, возьми тебя Варда силой, тогда в Тиль-Гаримму, ты сейчас бы его любила?

Агава вдруг огрызнулась:

— Варда родных моих убил, я за это его любить должна?

— На войне всякое случается, — спокойно ответила Дияла. — Не он, так его бы.

— Ты спрашивала — помню я Шели? Как ее можно забыть! Она все еще встречается с тем торговцем с рынка?.. Или, постой, в последний раз когда я ее видела, она подцепила какого-то сановника, видного такого, в дорогих доспехах…

— Ты бы язычок свой прикусила, — не на шутку рассердилась Дияла. — Будешь трепать им — я его быстро укорочу. Только блеять будешь.

Она и раньше слышала о похождениях Шели, но предпочитала делать вид, что все это происки завистников, пытающихся таким образом опорочить имя ее отца. Но то, как об этом говорила Агава, было похоже на правду. Только бы об этом не узнали ее родные. И Дияла снова пожалела о выборе, который хотел сделать ее старший брат, подумала: «От этой девчонки одни неприятности. Ох и намучаемся мы с ней».

Тем временем они оказалась на развилке, где свернули на широкую мощеную дорогу, ведущую к северным воротам Ниневии.

— Кто-то едет, — с опаской сказала Дияла, увидев вдали облако пыли. — Подождем лучше в сторонке. Вокруг никого, мало ли что.

Агава и сама не понимала, что на нее нашло и почему она решила выдать тайну Шели. Вот уж кто меньше всего заслуживал ненависти. Но коли так вышло, говорила себе рабыня, пусть эта заносчивая уродина знает, что и у нее есть своя гордость и не стоит ее во всем поучать, а тем более обвинять, будто она какая-то продажная девка.

— О боги! — вдруг прошептала Дияла, всматриваясь в приближавшуюся к ним повозку с коврами, в ее возничего и человека, сидевшего рядом с ним.

Это были Арица и Мар-Зайя.

10

Лето 683 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Сначала Агаву купали.

В самой настоящей ванне из глины, покрытой тонким слоем асфальта²⁰, наполовину врытой в землю. Воду привезли с реки.

Принесли туалетные принадлежности: ложечку для чистки ушей, пинцет, ножичек и зубочистку — что-то из дерева, что-то из кости, что-то из бронзы. Старая рабыня показала, как надо чистить зубы: обернуть указательный палец тканью, обмакнуть в зубной порошок из пемзы вперемешку с винным уксусом.

Душистое мыло, лепестки роз и два часа наслаждения…

***

Несмотря на возражения брата, Дияла подошла к свадьбе основательно, а если сомнения и были, то встреча с Мар-Зайей отмела их окончательно и бесповоротно.

— А как же иначе, — советовалась она с Хемдой, — мы ведь не нищие, да и хочется, чтобы праздник был настоящий.

— Тоже мне праздник, — ворчала старшая подруга, — рабыню замуж выдаем и радуемся. Вон выкуп — и тот некому заплатить.

— Будто кто знает, что она рабыня. В нашем доме она была недолго, да и давно. Соседи о ней и не вспомнят…

Дияла осеклась, испытующе посмотрела на Хемду и вдруг выпалила:

— Я видела Мар-Зайю. Уговорила его помочь. В их доме и свадьбу сыграем, как в ее собственном. Скажем, что она их семье приходится дальней родственницей. Дядя Мар-Зайи, его зовут Ариэ, будет ей вместо отца.

— Мар-Зайя, говоришь, — улыбнулась Хемда. — Ну тогда понятно.

— Так и знала, что ты о своем подумаешь, — вспыхнула Дияла.

***

Затем рабыни насухо ее вытерли, принялись умащивать молодое упругое тело и волосы кипарисовым маслом, которое Дияла привезла из Дамаска.

Шели поделилась с будущей невесткой косметикой. Принесла глиняные баночки с сурьмой, хной, красной краской для губ, черной — для ресниц и бровей. Никому не доверяя, стала лепить из гадкого утенка прекрасного лебедя…

***

— Наш дом сегодня прямо как разбуженный улей, — пошутил Рамана, брат Мар-Зайи, присевший у постели Варды.

— Все пришли? — спросил он.

— Да. Хемда, Шели, Дияла, Элишва, Сигаль, Эдми… Полный дом женщин.

— А Мар-Зайя где?

— У Арад-бел-ита. Но скоро будет.

— Скажи, Мар-Зайя вернулся в город вместе с моим братом?

— С Арицей?.. Не знаю, — соврал Рамана.

— Знаю, с ним. Слышал, как Дияла с Хемдой разговаривали. Как брата увидишь, передай, чтобы сказал Арице, мол, хочу с ним поговорить.

Мужчины — соседи, знакомые, и даже случайные прохожие — готовились по-своему: собрались во дворе жениха, сели в круг, пили вино, говорили о непрекращающейся войне в Табале, женщинах, надвигающейся засухе, плохом урожае.

***

Потом ее стали одевать.

Элишва, сестра Мар-Зайи, подарила невесте белое платье с кружевами, с множеством оборок и складок. Шели — настоящий «воротник» из лазуритовых бус. Эдми — тяжелые серебряные серьги из нескольких соединенных колец, одно больше другого.

Распустили волосы, сделали прическу, вплели ленты, завили локоны.

Поверх головы набросили праздничную накидку, чтобы скрыть лицо от посторонних взглядов, а еще — уберечь от порчи.

Невеста заплакала.

— Ну, ну, еще не время лить слезы! — прикрикнула на нее Хемда.

***

Всю дорогу до Ниневии они молчали. Арица не стал рассказывать о том, что с ним приключилось во дворце Зерибни, а Мар-Зайя, о многом догадавшись сам, решил не тревожить свежую рану, да и выглядел его спутник не лучшим образом.

Встреча с девушками была и неожиданной, и приятной.

Дияла, конечно, удивилась — и тому, что молодые люди едут вместе, и тому, как небогато они одеты, и роду их занятия (ведь они везли в Ниневию ковры и ткани), но вовремя сообразила: за всем этим кроется тайна, о которой лучше не знать.

Мар-Зайя обрадовался Дияле совершенно искренне, но потом сказал невпопад:

— Я уж думал, ты давно замуж вышла, — и сам смутился, и молодую женщину заставил покраснеть.

Арица засыпал сестру вопросами: как дома, все ли живы, не болеют ли, услышав о Варде — огорчился.

— Ранен?! Тяжело?..

Агаву не узнал вовсе. Всю дорогу она сидела как мышка, не смея поднять глаз.

Арица изредка посматривал на нее, пытаясь вспомнить, откуда ему знакомо это лицо, а прощаясь, спросил у сестры с показным безразличием:

— Новая рабыня?

— Совсем память тебе, что ли, отшибло, братец? — одним губами, с укоризной, ответила Дияла. — Агава это! Та самая! Забыл?!

Расстались они сразу, как только въехали в город. Одна повозка повернула к дому сотника Шимшона, другая направилась в царский дворец, прямо к резиденции Арад-бел-ита.

Саси, спрятанного в один из ковров, тут же передали сотнику, которому Мар-Зайя доверял, так как знал лично.

Арад-бел-ит говорить со своими верными лазутчиками сразу не стал, дал им возможность отдохнуть до утра. Пленением кровного врага принц был доволен.

Идти домой Арица не решился и заночевал у Мар-Зайи. Уснуть пришлось без хозяина, тот пришел поздно.

А уже утром выяснилось, что в доме Мар-Зайи состоится свадьба.

— С сестрой твоей вчера еще раз встречался. При тебе говорить не хотела. Но раз такое дело, то и скрывать нечего. Девушка, что с ней ехала, выходит замуж за Варду… Это ты из-за нее с семьей рассорился?

— Да. Она и есть. И как мне теперь быть? Покаяться перед братом? Так ведь все равно не простит.

— Может, и простит. Дияла вчера тебе не сказала, не смогла… Не жилец он. Так или иначе, а мы с тобой сейчас отсюда уйдем. Свадьба в моем доме будет.

Тут Мар-Зайя вспомнил и, чтобы хоть как-то отвлечь товарища, ухмыльнулся:

— А выкуп дядя Ариэ заберет.

***

Отца в этот праздничный день Варде заменил Тиглат, двоюродный брат Шимшона, ради такого случая специально приехавший из Калху.

Это был огромный, очень тучный человек самого благодушного нрава. На жизнь Тиглат зарабатывал плотничеством, а еще тем, что превосходно играл на флейте, из-за чего его нередко приглашали на свадьбы. В армию ему идти не довелось из-за сильной хромоты, зато служили его сыновья. За десять лет пятеро из них погибли. Последнее такое известие пришло из-под Маркасу. Его младший служил в коннице Юханны и пал от киммерийской стрелы.

Тиглат три дня пил, горевал. Но потом взобрался на молодую жену, на которой недавно женился несмотря на разницу в тридцать лет, и не слезал с нее почти неделю. Спустя месяц жена понесла. На каждую смерть он только так и отвечал. Девочек же в роду у него испокон веку не было.

В Ниневии Тиглат бывал нечасто, но если случалось — обязательно навещал родственников. Все в доме знали, что он тайно влюблен в Хемду. Все, кроме Шимшона.

В комнату к жениху дядя вошел с астрологом, которого привез из Калху: доверял только его предсказаниям.

— Что скажешь, — усмехнулся Варда при виде жреца, — хороший сегодня день для того, чтобы жениться умирающему?

Астролог посмотрел на распростертое тело, в котором поселилась хворь, присел на краешек постели и глухо заговорил:

— День сегодня хороший. Лучше и придумать нельзя. А проживешь ты больше, чем думаешь. Девушка, которая сегодня станет тебе женой, через девять месяцев родит сына, ему дадут твое имя, пройдет время — и он станет во главе этой семьи.

— Кого ты мне привел, дядя, уж не мошенника ли? — горько рассмеялся Варда, с трудом приподнимаясь на подушке.

— Помолчи, мальчик, — осадил его Тиглат; потом, помявшись, спросил: — Идти сможешь?

— А то. Смогу.

Варда свесил ноги с постели, попробовал встать, но если бы его вовремя не подхватили под руки, упал.

— Оставь-ка нас вдвоем, — попросил жрец.

Тиглат с почтением поклонился и вышел из комнаты.

— Ты не думай, я смогу, — заупрямился Варда. — А то какой же из меня будет жених.

— Выпей это снадобье, — жрец вытащил из-под одежды небольшую глиняную баночку. — Это рвотный орех²¹. Он опасен, но порой даже мертвых воскрешает. Выпей, отдышись, соберись силами и вставай. Сегодня, я обещаю, ты будешь крепко стоять на ногах.

***

Арад-бел-ит встретился с Мар-Зайей и Арицей утром в своей резиденции.

Выслушал одного и другого, но порознь.

Наставлял Мар-Зайю:

— Царь Руса хитрит. Не хочет ссориться ни с братом, ни со мной. Затея с Завеном мне нравится. Неплохо бы его обнадежить. Я подумаю, как это лучше устроить. А теперь о скифах. Когда ты собираешься в стан Ишпакая?

— Купец, о котором мне рассказал пленный скиф, будет в Эребуни в начале осени. Договорюсь с ним и сразу поеду.

— Поезжай. Союз со скифами для меня важнее всего. В стане Ишпакая с тобой должен встретиться преданный мне человек. У скифов он живет долгие годы, пользуется среди них большим уважением, знает все подводные течения. Он редко давал о себе знать, чтобы не выдать, кому служит на самом деле.

— Как мне его узнать?

— Ни о чем не волнуйся, — хитро подмигнул принц.

Арицу похвалил за Саси, спросил, какую он хочет награду, выслушав — удивился, но сказал, что все сделает, и добавил:

— Пока отдыхай, набирайся сил. Как быть с тобой, решу позже.

Из царского дворца Арица и Мар-Зайя вышли вместе.

Около самых ворот они повстречались с Шумуном.

— Арица?! — удивился царский телохранитель. — И на кого же ты покинул старика Зерибни? — Сказал так — и отвернулся от постельничего, как будто забыл о нем. И с куда большим почтением обратился к мар-шипри-ша-шарри:

— Искренне рад видеть тебя в Ниневии, Мар-Зайя! Развей мои сомнения: в твоем доме свадьба? Твоя сестра выходит замуж? И кто этот счастливчик?

— Нет, дорогой Шумун. Я просто помогаю одному из своих друзей. Женится брат нашего многоуважаемого Арицы. А почему невеста собирается в моем доме — это долгая история.

— Неважно! В любом случае, я отправляюсь с вами, мои юные друзья. Сегодня у меня выдался свободный день, и я хочу повеселиться, — настоял Шумун.

***

Ближе к вечеру из дома Шимшона шумной веселой толпой вышли мужчины. Впереди музыканты, затем старики вместе с Тиглатом, за ними Варда в окружении друзей, а дальше — все остальные. Пока добрались до дома Мар-Зайи, толпа выросла втрое.

У ворот ждал отец невесты. Женщины выглядывали изо всех щелей. Дядя Ариэ, скрестив на груди руки и нахмурив брови, грозно спросил, кто они такие и что им надо.

От толпы отделился отец жениха. Тиглат шел не спеша, ковыляя, оглядываясь на гостей, подмигивая и широко улыбаясь под одобрительные возгласы собравшихся. Потом он низко поклонился дяде Ариэ и громогласно объявил, что пришел в дом невесты, чтобы взять жену для своего сына.

— А хватит ли у тебя денег? За овцу на рынке — и то денег просят, а тут родная дочь, — с показной неприязнью спросил дядя Ариэ, вызвав своей речью смех по обе стороны.

— А как же, — развел руками Тиглат. — Стал бы я напрасно тратить твое время, дорогой Ариэ! За твою дочь я готов заплатить пять сиклей серебра.

Дядя Ариэ от негодования затопал ногами, позеленел и положил руку на меч.

— Пошел прочь! Грязный мошенник! — вскричал отец невесты. — Или, клянусь, за свою дерзость ты заплатишь кровью! Пять сиклей за красавицу дочь! Да ты рассудком тронулся!

Толпа ревела от восторга.

Сошлись на двадцати.

Договорились о приданом. Небогатом, но для девушки весьма существенном — нескольких платьях и одеялах.

После этого наконец распахнули ворота, и все увидели за ними накрытые столы. Жениха посадили на почетное место. Стали ждать невесту.

Когда ее вывели из дома, Варда побледнел, а посадили рядом — задрожал, словно безусый юнец, впервые попробовавший девушку.

Женщины стали восхвалять красоту молодых, желать им счастья, приговаривать, что мир еще не знал такой красивой пары.

Подошел Тиглат, взял руку жениха, руку невесты, сложил вместе, перевязал их шерстинкой, и объявил, что отныне Варда и Агава перед всеми богами и людьми — муж и жена.

Брачный акт на глиняной табличке составил Мар-Зайя. Он же пригласил свидетелей поставить свои печати, и уж тогда объявил новобрачных семьей по всем законам.

***

Шели сразу заметила в толпе Шумуна, а потеряв из виду, стала молиться богам: «Только бы он не подошел, не заговорил! И себя выдаст, и меня, и тогда все непременно узнают о нашей связи».

Шумун поймал ее, когда женщина шла на задний дворик, чтобы раздать поручения рабам, которые не покладая рук готовили еду для прибывающих гостей. Он ждал в узком проходе, загодя вытолкав слуг из комнаты, где хранились продукты, и все лишь в угоду собственной страсти, только бы на миг остаться с Шели наедине.

Зажав ей рот ладонью, затащил в потаенное место, припал горячими шершавыми губами к шее, затылку, растрепал волосы. Она часто и глубоко задышала, ногой толкнула дверь — оказались почти в темноте — поймала его рот и, наслаждаясь долгим и головокружительным поцелуем, пока Шумун срывал с нее платье, развязала бечевку, поддерживающую его штаны.

Он вошел в нее и через минуту вынужден был снова зажать ей рот, чтобы подавить крик, а она от страсти прокусила ему руку.

Остановились на полпути, когда услышали за тонкой стенкой рассерженный голос Хемды, спрашивавшей у рабов, куда подевалась Шели.

Затаились.

— Нас сейчас поймают, — прошептала молодая женщина.

— Ну и пусть. Устал прятаться.

— Ты с ума сошел?! — прыснула Шели.

Она оттолкнула его и принялась приводить себя в порядок.

— Я почти месяц тебя не видел. Ты стала меня избегать? Решила от меня избавиться?

— Дурашка, — улыбнулась Шели. — Я занята была с утра до вечера, пыталась устроить наше будущее. Скоро мы сможем встречаться хоть каждый день. Дияла открыла мастерскую по пошиву платья. Предложила мне там всем управлять. Это неподалеку от рыночной площади. Поспрашиваешь на улице, где тут новый дом ткачей, тебе и покажут. Приходи через шесть дней, после полудня.

— В праздник?

— Да. На улицах будет столько народу, что никто и внимания не обратит на твои расспросы.

***

Когда флейта затянула пронзительно грустную мелодию и ей тихо ответила арфа, гости замолчали, стали призывно оглядываться по сторонам и с готовностью расступились, давая дорогу жрицам храма богини Иштар²².

Одежды на молодых женщинах почти не было, просвечивающаяся ткань едва прикрывала грудь, живот и ноги, на бедрах плотно сидел широкий пояс, скрывавший от мужчин самое сокровенное.

Танцовщицы закружились в медленном танце, бросая на гостей манящие взгляды. Этот размеренный ритм неожиданно нарушил барабан, ускоряющийся с каждым тактом, и тогда флейта и арфа словно проснулись.

Жрицы закружились быстрее, еще быстрее, толпа исступленно ревела...

Варда незаметно подозвал астролога из Калху. Тот подошел, внимательно выслушал жениха, мотнул головой, твердо сказал нет, насупился, отошел.

Дияла тут же встала у жреца за спиной:

— Чего он хотел?

— Я дал ему средство, чтобы он смог продержаться до конца свадьбы, но, похоже, действие этого снадобья уже закончилось. У твоего брата нет сил, и теперь он хочет еще.

— Так дай.

— Это его погубит.

— Как будто он выживет, если ты будешь его беречь, — с горечью усмехнулась Дияла. — Он умирает, неужели не видишь?

— Он может умереть прямо здесь, на свадьбе.

— Ты это наверняка знаешь? Или сомневаешься?

— Не уверен, но убить его я не готов.

— Ну а раз не уверен, давай свое средство, и будем надеяться на благосклонность богов. Уж лучше так, чем умереть от стыда. Что будет, если все увидят его немощь!

Астролог, скрепя сердце, согласился.

Когда стемнело, гости и новобрачные при свете факелов пошли через весь город в дом жениха. Там веселье продолжалось, а затем Варда и Агава встали из-за стола, чтобы уединиться в своих покоях.

***

Едва они остались вдвоем в небольшой комнате, где Варда жил с тех пор, как стал совершеннолетним, время остановилось.

Кровать была застелена в честь праздника дорогим покрывалом. Оружие и доспехи украшали стены. В углу — светильник, прикрученный оловянной проволокой к балке. Под самым потолком — узкий проем, через который Варда не раз мальчишкой сбегал от отца, чтобы избежать наказания.

Он взял ее за руку, повел к постели, осторожно посадил рядом с собой, тяжело вздохнул, сказал:

— Ну вот, мы муж и жена.

Его снова знобило, кружилась голова, больше всего хотелось лечь и уснуть. Но он боялся, что если закроет глаза, то навсегда.

Агава же молчала. Все думала: и зачем он женился, если все говорят — не жилец? Зачем ввел в свою семью, если знает, что она достанется после его смерти следующему по старшинству брату? Зачем мучает ее — разве не проще было бы расправиться с ней как с рабыней и не доводить дело до свадьбы? А если что и смущало — то, как он смотрел на нее весь вечер. С нежностью и горечью, будто заранее прощаясь. Но, так или иначе, а она думала только о том, чтобы побыстрее все закончилось, только бы лечь в мягкую постель и выспаться — этот день казался ей бесконечным.

Когда Варда упал на спину и глаза его закатились, она не на шутку испугалась, подскочила словно ужаленная, хотела позвать на помощь, но потом передумала. Осмотрелась, заглянула под кровать, нашла там глиняный тазик с водой, брызнула мужу на лицо, чтобы привести его в чувство. Нашла кусок ткани, намочила, положила на пылающий лоб.

Варда открыл глаза, сначала не понял, что с ним, и где он, и кто эта женщина, а когда взгляд его стал осмысленным, попросил пить.

Через какое-то время ему стало легче.

Он даже попытался сесть, но не хватило сил, отшутился:

— Ну и муж у тебя, первая брачная ночь, а он валяется в беспамятстве.

И столько горечи и боли было в этих словах, что она беззвучно заплакала, так ей стало жаль его.

Агава отстранилась, на шаг отступила от кровати и, не сводя с мужа глаз, стала медленно раздеваться, словно их близость могла что-то исправить, прогнать смерть, заглянувшую в эту комнату…

Через час или два они уже лежали на постели обнявшись и тихо разговаривали. Агава рассказывала, как она жила в Тиль-Гаримму. Варда — о том, как охотился в горах на дикого вепря. Она — о своих подругах. Он — о дальних странах, где воевала армия Син-аххе-риба. Ели одно яблоко на двоих, пили из одного кубка, целовались.

Он чувствовал себя так, будто родился заново, стал строить планы, мечтать о детях.

А Агава, надо же, как все повернулось,почувствовала себя счастливой. Все, чего она теперь хотела, — это быть рядом с ним, потому что знала: ее любили! Так, как могут любить только в песнях и преданиях, и это казалось чудом.

Когда жена уснула, Варда встал, оделся и вышел во двор. Уже светало. Закружилась голова, и он едва не упал. Кто-то успел подхватить его под руки.

— Ну, тише, тише! Ты держись давай, — узнал он голос Арицы.

Варда не удивился, только усмехнулся:

— Да уж, не сносить тебе головы, будь я сейчас покрепче.

— Сам же просил прийти.

Добрались до скамейки, сели.

— И что ведь странно, я же никогда не боялся умереть, — заговорил Варда. — Сколько раз был в самой гуще боя, сколько раз смотрел смерти в лицо, терял товарищей, видел их мертвые искромсанные тела… А теперь закрываю глаза, и страшно становится. Трусом стал… Я — и вдруг трусом стал.

Смеюсь над собой… А потом смотрю вокруг и вдруг понимаю: всего того, что меня окружает, в одночасье не станет. Ни неба над головой, я, знаешь ли, подолгу теперь стал смотреть в небо; ни вот этой старой яблони; ни этой скамейки, на которой мы сидим; ни отца, ни братьев, ни моих шумных племянников… Даже тебя не станет!

Пытаюсь надышаться, наглядеться впрок, а знаю, что не получится, что это конец. И ничего не поделать, какие бы жертвы ни принес. И такой меня ужас охватывает, что хоть кричи. И ведь кричу. И всегда почему-то под утро…

Потом думаю: может, все это — расплата. Ведь скольких я убил своими руками…

А обидно-то как, только-только счастье свое нашел, и вдруг помирать…

Ты позаботься об Агаве. Я знаю, ее после моей смерти должны отдать Гиваргису. Прошу тебя, возьми ее в жены. Ты на своем настоять умеешь. Ну а если будет у нее сын от меня, воспитай как своего. Обещай, братец...

Через шесть дней Варды не стало.

11

Лето 683 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Последняя неделя растянулась для Саси на целую вечность, в которой не осталось ничего, кроме мук, унижений и отчаяния.

Придя в себя, он понял, что связан по рукам и ногам. Его завернули в огромный ковер из тонкой овечьей шерсти и вывезли из города. Кормить пленника не стали, но, чтобы он не умер в пути от жажды, каждое утро поливали водой, как растение.

Так его и доставили в резиденцию Арад-бел-ита. Волоком протащили через длинные коридоры в темницу, там развязали, с глаз сорвали повязку, изо рта вынули тугой кляп, и бросили пленника в каменный мешок.

Здесь Саси наконец вздохнул полной грудью, расправил затекшие руки и ноги. Но больше всего он был рад тому, что мог почесать искусанные насекомыми живот и спину.

Отдыхал он недолго.

Наверху со скрежетом открылась дверь. Послышались шаги. Затем чей-то сиплый голос приказал:

— Эй, там! Вылезай!

Вниз полетела веревочная лестница.

Саси вздрогнул, прижался к стене, как будто это могло его спасти. Замер. Подумал, что по своей воле он ни за что не поднимется.

Его предупредили:

— Не вылезешь сам — поднимем баграми...

Еще и посмеялись:

— Небось видел, как таскают мясные туши?

Он сдался.

Наверху с него сорвали последнюю одежду и заставили помыться — заботливо поставив у ног воду, бросив в чан мочалку, не забыв о мыле. Стражники сидели в сторонке и, посматривая на пленника, его белое, сытое тело, перебрасывались шутками.

Саси не торопился, тщательно намылился, долго тер бока, старательно отворачиваясь от насмешливых взглядов.

Ему дали полчаса.

Затем его бросили на скамью, поставленную под углом в сорок пять градусов, развели руки и ноги цепями в разные стороны и оставили наедине со своим страхом.

Саси провисел так до полуночи, задремал и погрузился в глубокий сон: участвовал в гонках на колесницах, обгонял лидера и приходил к финишу первым.

«Не открывай глаза», — уговаривал он то ли себя, то ли своего любимца, полуторагодовалого огненно-рыжего жеребца Нуску, последнее приобретение в той жизни, где ему было все дозволено.

Такое удовольствие было целовать его, гладить по загривку! Но жеребец отфыркивался, стучал копытом и повизгивал, так, словно рвался овладеть молодой кобылой… От этих звуков Саси и проснулся. С трудом оглянувшись через плечо, он увидел позади себя стражников, державших под узду разгоряченного Нуску, готового к спариванию…

Когда крики Саси преодолели каменные своды, пронеслись по длинным коридорам и витым лестницам и достигли резиденции Арад-бел-ита, принц уже прощался со своим лазутчиком:

— К Зерибни тебе возвращаться опасно. Что тебя ждет дальше дам знать в самое ближайшее время… И последнее… Твою просьбу, мой верный Арица, я исполнил. Признаюсь, я и сам бы не придумал лучшего наказания этому ублюдку за все его преступления.

***

В жаркие дни народу на рынке Ниневии было немного. Торговля лучше всего шла в ранние часы — или ближе к вечеру, когда спадал зной. Однако самые ловкие купцы только в полуденное время и открывали свои лавки. Важные особы, сановники и военачальники редко выбирались из дому раньше полудня, к тому же они всегда приходили семьями, с женами и детьми, каждый раз устраивая из этого целое представление собственной состоятельности, красуясь богатыми одеждами, дорогими украшениями. Порой, соревнуясь в щедрости, они могли поднять цену на сущую безделицу, понравившуюся одному и совершенно не нужную другому, до небес, чтобы потом рассказать всем своим друзьям, знакомым, завистникам и недругам о том, что у соседа не хватило ни духа, ни золота побороться за эту вещицу.

Бальтазар же появлялся здесь, прежде всего, для того, чтобы оценить, насколько внутренняя стража справляется с возложенными на нее задачами: нет ли где воровства, не завышает ли кто из торговцев цену товара, много ли недовольных шепчется по углам и нет ли поблизости нищих, дабы они не мозолили глаза царственным особам. Ну а то, что в последнее время его всегда сопровождала молодая жена, — неудивительно. Ведь каких только диковинок, а еще — сладостей и вкусностей не продавалось на этом самом большом в мире рынке!

— Ты только посмотри, какая она замечательная! — Ани подбежала к птичьим клеткам. — Ты еще не слышал, как она поет!

Его жена и сама была похожа на маленького воробышка. Бальтазара переполняло счастье. За год он почувствовал, как за спиной у него вырастают крылья, перестал раздражаться по пустякам и нередко в течение всего дня хотел лишь одного — побыстрее вернуться к домашнему очагу. Но это получалось далеко не всегда: то о нем вспомнит Син-аххе-риб, то потребует к себе наместник, то придет кто-нибудь от Арад-бел-ита, то случится еще что-нибудь.

Может, потому он так и ценил эти короткие часы, когда ему удавалось видеть жену при дневном свете. На рынок они шли всего с двумя-тремя стражниками, но зато с целой свитой слуг, чтобы было кому нести покупки. Ему нравилось баловать любимую.

«Кажется, сегодня в доме появится клетка со щеглом», — усмехнулся своим мыслям Бальтазар.

Ани не торговалась, однако стоило торговцу показать других птиц, засомневалась в своем выборе и стала бросаться от одной клетки к другой.

— Ну кого же мне взять, милый! — почти плача просила она о совете.

— Бери всех, — великодушно ответил муж, понимая, что иначе они будут приходить сюда каждый день.

Один из стражников, сопровождавший начальника в этой полуденной прогулке, наклонился его к уху:

— Мой господин, здесь Шумун. Торгуется у ювелирной лавки.

— Решил какой-то из своих шлюх подобрать украшение, — усмехнулся Бальтазар, зная, что начальник охраны царя не обременен семейными узами. Он посмотрел на жену, которая вступила в спор с торговцем, желая снизить цену.

— Дорогая, я покину тебя ненадолго, мне надо поздороваться с Шумуном.

Ани на мгновение отвлеклась от своего разговора и как бы невзначай обронила:

— Ты, между прочим, давно не дарил мне таких дорогих украшений.

— Дорогих? — смутился Бальтазар. — По-моему, он покупает совершенную пустышку. Никогда не видел у Автандила на прилавке ничего стоящего.

Жена рассмеялась ему в лицо.

— Это он только на прилавке держит всякую мелочь, зато для таких, как твой Шумун, у него всегда найдется самое вкусное. Если пришел к Автандилу, значит, за дорогой покупкой... Не веришь — пошли убедимся вместе…

Ани быстро оглянулась на торговца птицами и резко сказала:

— Или будет по-моему и тогда я беру всех птиц, что выбрала, или я ухожу и больше к тебе не вернусь!

Пожилой ассириец вовремя спохватился, понял, что перегнул палку, и, коря себя за неуступчивость, сразу сдался.

Шумун не торопился. Он долго присматривался сначала к одному колье, затем к другому, велел ювелиру принести что-нибудь подороже, с темно-синими каменьями, осторожно подметил «под ее глаза».

И сразу почувствовал, что Бальтазар встал у него за спиной. Оглянувшись и увидев начальника внутренней стражи вместе с женой, Шумун успокоился, но при этом излишне суетливо взял с прилавка первую же вещицу, которая действительно стоила недорого.

Обменялись любезностями, справились о здоровье.

— Ты без охраны, дорогой Шумун?! — с наигранным удивлением спросил Бальтазар.

— К чему мне охрана, когда город находится под твоей защитой, — усмехнулся телохранитель царя.

— А разве не на тебя примерно год назад покушались, пока ты отдыхал с какой-то красавицей на постоялом дворе?

— Пустое, — отмахнулся Шумун. — Обычные воры. Решили, что могут легко поживиться, если зарежут спящих постояльцев. Такое случается, — и, желая уйти от этого разговора, обратился уже к женщине: — А вы, как всегда, неразлучны.

Ани игриво улыбнулась:

— И что ты присматриваешь? Какую-нибудь безделицу, перстенек?

Шумун не успел ответить. Вернулся Автандил, протянул колье с темно-синими изумрудами. Царский телохранитель смутился, чувствуя на себе ироничные взгляды и Бальтазара, и его жены, однако отступать было поздно, теперь он хотел только одного — побыстрее с этим покончить.

Шумун снял с пояса изящную золотую цепочку, на которую были нанизаны пять или шесть десятков кружочков из желтого металла, отсчитал нужное количество и поспешно забрал колье.

Бальтазар пощадил его:

— Как чувствует себя царь? Слышал, ему стало лучше?

— Две недели не вставал, — пряча подарок за широкий пояс, сдержанно ответил Шумун. — Сейчас пошел на поправку, боли остались, и суставы все такие же распухшие, но понемногу ходит.

— Не вспоминал обо мне?

— Думаю, он тобой доволен, — польстил собеседнику Шумун, всем своим видом показывая, что ему пора уходить.

Попрощались. Бальтазар проводил царского телохранителя долгим взглядом и, повернувшись к жене, прочел в ее глазах ироничное «А что я говорила?!». Дать ей возможность заявить об этом вслух не получилось: словно из-под земли возник Нинурта.

— Мой господин, госпожа, — поклонился он.

— Что еще случилось? — сурово посмотрел на него Бальтазар.

— Здравствуй, здравствуй, дорогой Нинурта, — с улыбкой перебила мужа Ани. — Ты так помолодел за последнее время.

Нинурта растерялся. Такое внимание со стороны жены командира и льстило, и пугало одновременно.

— Дорогая, выбери себе что-нибудь на свой вкус, — настойчиво попросил ее муж.

Сердить его она не решилась.

— Так что у тебя? — повторил Бальтазар.

— Ашшур-дур-пания просил тебя найти. Он хочет с тобой немедленно встретиться.

***

Год назад Дияла решила шить и продавать платья для женщин, чтобы иметь с этого дополнительный доход. Долго расспрашивала старую рабыню, обшивавшую всю семью Шимшона, от мала до велика, что для этого понадобится и во сколько обойдутся покупки. Больше месяца искала помещение под мастерскую в квартале, где жили ткачи и портные, долго торговалась, сбивала цену и наконец добилась своего — купила то, что хотела. Это был добротный двухэтажный дом с просторным двором, складами, бараками и огромным бассейном для технических нужд. Затем она купила шесть ткацких станков, медные и бронзовые иглы, завезла пряжи на несколько месяцев работы, стала искать ткачих, портных, выкупала их за немалые деньги. Но когда все было готово, вдруг поняла, что новое занятие потребует куда больше времени, чем она полагала. Виноградники, давильни, торговля вином и прочее, прочее, требовали от Диялы постоянного внимания и частых отъездов. Ставить во главе дома ткачей человека со стороны она не хотела, и тогда ее выбор пал на Шели. Тем более что ее молодая мачеха и сама все чаще интересовалась, как продвигаются дела на новом поприще.

Идею взять под свое начало мастерскую Шели восприняла с энтузиазмом, впрочем, не только потому, что для нее это было действительно увлекательно.

С некоторых пор встречи с Шумуном стали редкостью. Но вовсе не потому, что влюбленные охладели друг к другу, напротив, казалось: чувства между ними с каждым днем разгораются все сильнее и сильнее. Иногда Шели даже пугалась этого, понимая, что когда-нибудь это пламя испепелит их обоих. Однако после того случая, когда их чуть не зарезали во сне на постоялом дворе, они стали намного осторожнее. Теперь, прежде чем подойти друг к другу, они подолгу высматривали, нет ли поблизости кого подозрительного. Шумун хотел купить дом для их встреч, но Шели воспротивилась:

«Кто-нибудь когда-нибудь обязательно увидит, как я вхожу в чужой дом, и что я тогда скажу?»

Предложение Диялы было идеальным выходом. Теперь Шели всегда могла свободно покинуть дом, сказав, что идет посмотреть, как продвигаются дела в цеху, а главное — получала место для тех самых встреч, которого так ей не хватало.

Шели, к удивлению Диялы, оказалась не просто хорошей приказчицей: у нее обнаружились способности, которые позволили новому семейному делу быстро пойти в гору. Она нередко сама вмешивалась в производство тканей, любила набросать рисунок орнамента платья, подсказывала мастерам, как оно будет лучше сидеть на заказчице. Очень скоро здесь стали появляться жены царских сановников, готовые расплачиваться золотом за то, чтобы выглядеть красивее в неповторимом наряде.

«И как тебе удается заманивать таких важных особ?!» — восхищалась Дияла.

Они сблизились и стали почти подругами.

У Шели вообще появилось много подруг — ассирийские женщины были такими модницами! Но чаще всего у нее бывали Элишва, сестра Мар-Зайи, и Ани, жена Бальтазара.

Оставшись одна, Ани направилась в дом ткачей, которым управляла Шели. Он стоял всего в одном квартале от Большого рынка. Но как это часто бывает, путь, который у мужчины занял бы четверть часа, у женщины превратился в долгое путешествие. Разве могла она пройти мимо лавки с благовониями или вывешенного на столбах огромного ковра!

Подбирая себе сандалии, Ани увидела Сурию, жену первого министра Таб-цили-Мардука, подошла к ней, ласково обняла. Между ними тут же завязался долгий и витиеватый разговор: делились слухами, обсуждали жизнь общих знакомых, семейные неурядицы, хвастали домашним уютом, мужьями, драгоценностями и новыми нарядами.

— Я как раз иду к Шели, — вспомнила Ани. — К портнихе Шели. Пойдем вместе? Она шьет замечательные платья.

По пути им встретились Батья, дочь казначея Нерияху, и Талия, внучка министра двора Мардук-нацира. И снова были теплые объятия, любезности, осторожные сплетни. К портнихе они пошли уже вчетвером.

Вместо Шели их встретила черноокая смуглянка Эдми, жена Ниноса. Провела в комнату для гостей, где по периметру были расставлены скамейки с мягкими подушками и навевал прохладу небольшой бассейн с золотыми рыбками, велела рабыням принести холодные напитки и фрукты.

— Как твой малыш? — ласково спросила ее Ани, показывая подругам, насколько она здесь своя.

Полгода назад Эдми родила мальчика.

— Здоровенький, очень сердится, когда я отбираю грудь у него раньше времени, — гордо сказала молодая мама.

Это зернышко упало на благодатную почву. Ани тут же стала хвастать подвигами своего сына, которому недавно исполнилось год и четыре месяца, Талия вспомнила, какой переполох поднялся в доме, когда ее ребенок сказал первое слово, а Батья поделилась смешной историей о том, как ее маленькая Сара училась ходить, держась ручками за домашнего гуся.

Однако как бы весело они ни проводили время, Ани понимала, что все эти разговоры не могут продолжаться бесконечно — обидятся чего доброго и уйдут, ее же потом во всем и обвинят, мол, зря потратили время. Поэтому вскоре она сама отправилась искать Шели, незаметно выскользнув из комнаты для гостей.

В доме было больше десятка комнат, повсюду сновали люди, все работали не покладая рук. Ани спросила у одного работника, где найти хозяйку, у другого, кто-то в ответ испугано смотрел на знатную госпожу, кто-то отнекивался, кто-то советовал найти Эдми.

«Это я и без тебя знаю», — подумала молодая женщина.

Она вышла из дома, пересекла двор, где рабы вымачивали пряжу, заметила отдельно стоящую пристройку с живой изгородью из виноградной лозы — и решила поискать там. Подойдя ближе, вдруг услышала звонкий смех, а затем и голос Шели:

— Все, все уходи! Я буду ждать тебя сегодня ночью. У меня много работы, и мне придется ночевать здесь.

Последние слова она сказала уже на выдохе, полушепотом.

«Бесстыдница», — с озорством и совершенно без осуждения подумала о подруге Ани.

Эта тайная встреча с любовником среди бела дня позабавила жену Бальтазара.

— Шели! — позвала она. — Шели! Я обыскалась тебя!

С той стороны изгороди внезапно наступила тишина, затем заскрипела и хлопнула калитка: кто-то выскочил на улицу; послышались быстрые и легкие шаги, и перед Ани появилась сама хозяйка дома. Как же ее выдавали и раскрасневшееся лицо, и сильное смущение, и довольная улыбка, которую она даже не пыталась скрыть!

— Ничего не говори. Даже не смей делать из меня дуру! — веселилась Ани.

Она хотела спросить, кто он, нисколько не рассчитывая на честный ответ, а лишь ради того, чтобы понаблюдать за тем, как будет выкручиваться ее подруга. Но тут глаза сами наткнулись на дорогое колье с темно-синими изумрудами на шее у Шели, то самое, что сегодня купил Шумун.

Ани улыбнулась:

— О боги! Какая прелесть! Тебе очень идет! — и, чтобы не смущать Шели, сразу перевела разговор в иное русло: — Пойдем же скорей! Мы уже заждались тебя. Там Сурия, Батья и Талия… Ты обязательно должна показать им мое платье. Когда ты его закончишь?

И она болтала, болтала без умолку, словно эти простые слова могли успокоить ее безумное возбуждение. Шели спала с Шумуном! Простая портниха, да еще замужняя — и царский телохранитель! Как же ее распирало хоть с кем-то поделиться этим удивительным открытием!

***

В последнее время Ашшур-дур-пания чувствовал, что царь больше не доверяет ему так, как прежде.

«Ты ошибаешься, конечно же ошибаешься, — уговаривал себя кравчий. — Будь это так на самом деле, ты давно бы лишился и места, и головы».

Но потом он вспоминал историю своего предшественника, который пять лет верно служил Син-аххе-рибу, а закончил тем, что умер в темнице Арад-бел-ита, несправедливо обвиненный в измене царю. Та же участь постигла и предшественника его предшественника — и тоже по истечении пяти лет. Так, что Ашшур-дур-пании, занимавшему этот высокий пост седьмой год, было о чем тревожиться. А вдруг царь решит, что пора сменить кравчего. Не потому что он плох и не справляется со своими обязанностями, а потому что пришло время.

Особенно скверно было то, что Син-аххе-риб потерял аппетит. Если царь ничего не ест, довольствуется самой малостью либо вкушает дары своего сада, и тем обходится в течение всего дня — разве это не вина кравчего?

Всего за месяц Ашшур-дур-пания трижды менял поваров, думая, что все дело в этом: кого-то забил до смерти палкой, кого-то просто выгнал с позором. Пытался расспросить царя — осторожно, издалека, — Син-аххе-риб отвечал вяло, говорил, что все пройдет и не стоит зря беспокоиться, даже отшучивался: «Тебя на прочность проверяю». Затем кравчий принялся расспрашивать Шумуна, надеясь услышать добрый совет. Но и тут Ашшур-дур-панию ждало полное разочарование. Царский телохранитель долго отмалчивался, не обращал на него внимания, пока не сказал с насмешкой: «Опасается, что отравишь». И хотя это явно смахивало на шутку, кравчий после этого три дня не мог спать, ничего не ел и бросался на всех точно цепной пес.

Мало было ему одной головной боли, так вскоре появилась другая. Он случайно рассердил Закуту, когда в ее присутствии, подыгрывая настроению царя, остро пошутил касательно Ашшур-аха-иддина — о том, что дела в Табале идут из рук вон плохо.

Было это еще в начале лета, и после этого Закуту не хотела ни видеть, ни слышать ничего о своем верном стороннике. Поэтому неожиданное известие от доносчика, что Саси схвачен и тайно доставлен в Ниневию, как ни странно, не расстроило, а скорее, воодушевило Ашшур-дур-панию.

«Ну, может, это и к лучшему, по крайней мере, будет повод встретиться с царицей», — подумал он.

Царский кравчий немедленно послал за Бальтазаром. С некоторых пор между ними не было того доверия, что раньше, но они по-прежнему оставались союзниками и нередко помогали друг другу.

Прошлой весной Ашшур-дур-пания поручил Бальтазару избавиться от ненужных свидетелей в Урарту. Но что-то пошло не так: Мар-Зайя уцелел, а урартский писец Анкар исчез. Закуту это взбесило, и она нашла слуг, готовых подтвердить, что Бальтазар отравил свою первую жену. Тогда его спасло только вмешательство Ашшур-дур-пании.

Ответная услуга не заставила себя долго ждать. Как и почему — неизвестно, однако несколько месяцев назад Арад-бел-ит без соизволения Син-аххе-риба открыл охоту на Саси. Бальтазар шепнул об этом Ашшур-дур-пании, а тот успел предупредить раббилума.

И все бы хорошо, не случись новая беда. Поимка Саси ставила под удар всех: Закуту, Ашшур-дур-панию, Набу-аххе-риба — и расплатой для них могла стать погибель.

Начальник внутренней стражи Ниневии нашел кравчего, когда тот распекал нового повара за плохо проваренное мясо:

— Это баранина, а не молодая телятина! Или ты хочешь сам оказаться в этом котле?! — кричал он.

Повар, не смея оправдываться, стоял понурив голову и испуганно моргал.

Ашшур-дур-пания хотел было отвесить ему оплеуху, но, заметив Бальтазара, только обреченно махнул рукой, мол, на первый раз прощаю, и вместе со стражником тут же покинул кухню.

— Догадываешься, зачем я тебя позвал?

— Надеюсь, действительно что-то серьезное, — проворчал Бальтазар. — Ты же знаешь, что нам не стоит выставлять на всеобщее обозрение нашу дружбу.

— Саси, — хмуро сказал Ашшур, внимательно всматриваясь в лицо сообщника.

— И что? По-твоему, я должен задрожать от страха после того, как ты произнес это имя? — усмехнулся тот.

— Значит, ты ничего не слышал о нем?

— Мой добрый Ашшур, хватит ходить вокруг да около. Что случилось с нашим общим другом? Он умер? Схвачен? Во всем признался?

— Схвачен, и, думаю, сейчас его допрашивает Арад-бел-ит.

Они вынуждены были замолчать: навстречу им по галерее дворца семенил Мардук-нацир. За последний год он сильно сдал, и царь уже подумывал о том, чтобы отправить его на покой. Обычно словоохотливый, министр двора в этот раз на почтительное приветствие Ашшур-дур-пании и Бальтазара лишь неловко кивнул в ответ и, не задерживаясь, прошел мимо.

— Куда это он так торопится?

Во всем, совершенно во всем Ашшур-дур-пании сейчас виделись признаки надвигающейся беды.

— Прекрати трястись! — призвал его к хладнокровию Бальтазар.

— Ты так спокоен! — возмутился кравчий. — А что, если люди Арад-бел-ита уже выжидают момент, чтобы нас арестовать!

— Не думаю. Два дня назад в столице под видом торговцев коврами появились постельничий Зерибни и Мар-Зайя. Скорей всего, они и привезли Саси. Чтобы выбить признание из него, нужно время, и двух дней здесь явно недостаточно.

— О, великие боги! Так почему я узнаю об этом только сейчас?!

— О чем было докладывать? Мар-Зайя в тот же день появился во дворце, об остальном я догадался только сейчас.

— Саси должен умереть, пока ему не развязали язык.

Бальтазар не ответил, пристально посмотрел на Ашшур-дур-панию. И процедил:

— Скажи, чем он не угодил Арад-бел-иту? Меня и весной этот вопрос мучал, и сейчас покоя не дает. Что заставило принца спустить всех собак на нашего блистательного раббилума?

Ашшур-дур-пания и хотел бы уйти от ответа, но уже понял, что по-другому уговорить сообщника не удастся; оглянувшись по сторонам, опасаясь, чтобы его слова не услышали, сказал одними губами:

— Саси помог нам избавиться от наследника Арад-бел-ита.

— Так это правда?! — даже немного удивился Бальтазар. — А я-то, дурак, всегда был уверен, что принц помутился рассудком… Я попытаюсь сделать все, что в моих силах. Но давай подумаем, нет ли еще какого-то способа избежать обвинений.

***

Отношения между Закуту и Син-аххе-рибом переживали не лучшие времена.

Виделись супруги совсем редко. Раз или два в неделю в Ниневию наведывались послы из далеких и ближних стран, и тогда царь непременно посылал за царицей, желая показать гостям, что Ассирия живет в процветании и благоденствии, а в его семье царят мир и покой. При иноземцах Син-аххе-риб был приветлив с Закуту, не отпускал ее руку, но по окончании приема становился чужим. Иногда царь мог часами говорить о государственных делах с Таб-цили-Мардуком или слушать мудрые советы Набу-аххе-риба, который в отсутствие Адад-шум-уцура присматривал за здоровьем владыки. И все это время — и час, и два — царица находилась рядом, словно ненужная вещь. Син-аххе-риб, даже не взглянув в ее сторону, уходил, обычно опершись на руку Шумуна, насмехался над чужестранцами, их нарядами, трусливыми речами или непомерной важностью, когда им следовало бы помнить, перед кем они стоят и к кому пришли на поклон.

Впрочем, во всем остальном ее статус не пошатнулся. И двор, и жречество, и наместники по-прежнему видели в ней великую царицу, влияющую на судьбы этого мира.

Сегодня она принимала у себя купцов из Палестины. Подарки из их рук брала служанка. Колье, ожерелья и перстни покоились на мягких подушечках из черной как ночь ткани. Мельком взглянув на украшения, царица улыбалась, благодарила евреев за заботу, спокойно слушала лесть, не торопила. Когда же купцы перешли к просьбам, поманила того, что стоял впереди всех, благосклонно показала на скамеечку у своих ног.

Толстый пучеглазый горбоносый старик поспешно сел, шумно вздохнул, томно заговорил:

— Нам ведь совсем немного надо — чтобы Эгиби перестал требовать с нас непомерные проценты, или позволить нам посадить в Ниневии, Калху, Ашшуре, Арбеллах и Аррапхе своих тамкаров, с которыми мы могли бы вести дела ради всеобщего блага.

— И кто или что мешает это сделать сегодня, без моей поддержки?

— Наместники, — с этими словами проситель, нарушая все правила, стал осторожно доставать из-за пояса еще один подарок, который он хотел вручить царице лично. Стражники попытались ему воспрепятствовать, но Закуту остановила их взмахом руки.

Старый еврей, держа на своей потной ладони деревянный ящичек, бережно открыл его. Внутри лежало колье с массивным камнем чистого зеленого цвета.

— Моя царица! Чтобы найти для тебя этот заргун^23, мне пришлось обойти полмира. Второго такого нет ни в Палестине, ни в Египте, ни в Ассирии. Это символ истиной власти, мудрости и силы.

Закуту, взглянув на колье, не смогла отвести от него глаз. Старый хитрец знал, как и чем, а главное — когда нанести главный удар.

— Я поговорю с Эгиби.

Она взяла подарок и хотела еще налюбоваться им сполна, но служанка, наклонившись к ее уху, доложила о просьбе кравчего принять его.

— Передай, что я слишком занята, чтобы уделить ему время, — раздраженно ответила Закуту.

— Он просил сказать, что дело касается горной форели, — опасливо добавила служанка.

Закуту побледнела, сверкнула глазами, заставив бедную девушку задрожать от страха, и неожиданно поддалась, что с ней бывало крайне редко:

— Зови его немедленно.

Купцам было приказано удалиться. Страже — охранять снаружи. Закуту не доверяла никому. Даже служанке, которая привела Ашшур-дур-панию:

— Сходи к Набу-аххе-рибу и передай, что я буду ждать его в своем саду, как только начнет темнеть.

Оставшись с кравчим наедине, Закуту спросила:

— Ты, наверное, совсем из ума выжил — передавать подобные слова через служанку?

— Не гневайся, моя госпожа. Иначе ты бы не приняла меня, а дело срочное. Саси схвачен, и, возможно, его уже допрашивает Арад-бел-ит.

— Как это могло случиться? Ты ведь уверял меня, что он в безопасности и нам ничего не угрожает.

Когда год назад Ашшур-дур-пания сообщил ей об исчезновении всех доказательств относительно участия Саси в деле, связанном со смертью наследника Арад-бел-ита, Закуту с облегчением вздохнула и поверила, что эта тайна так и останется тайной. В замысел были посвящены всего несколько человек. Царица была его душой и сердцем, Набу-аххе-риб — мозгом, Ашшур-дур-пания — глазами и ушами, и только Саси пришлось замарать при этом руки. И это могло его выдать. С каким удовольствием она избавилась бы от такого свидетеля, если б не уверенность, что раббилум предвидел этот шаг и обезопасил себя! Оставалось лишь надеяться, что все позади… И вдруг этот гнойник прорвало.

— Это все дело рук Мар-Зайи, — вынужден был признать Ашшур-дур-пания. — Уж не знаю, как он выяснил, где скрывался наш раббилум, но два дня назад его привезли в Ниневию и отдали в руки палачам.

— Мар-Зайя?! Сколько раз ты обещал мне, что его дни сочтены?! — взвизгнула Закуту.

— Мои люди уже дважды пытались его убить, и каждый раз он уходил от смерти, словно его берегут сами боги. Но сейчас не время горевать о прошлом. Я знаю, как нам спастись, — почтительно, но и с металлом в голосе произнес кравчий.

Закуту переборола свою гордыню и примирительно сказала:

— Ну же… Ты не смеешь обижаться на свою госпожу. Ты знаешь, как я тебя ценю…

Ашшур-дур-пания с каменным лицом смотрел на нее. Сейчас царица была полностью в его власти, и он хотел насладиться этим моментом до конца. Это доставляло ему немыслимое удовольствие.

А царица уже сдалась окончательно. Ее голос дрожал:

— Говори.

— Бальтазар попытается закрыть рот Саси раньше, чем тот успеет заговорить. Однако надежд на это немного. Он предложил другой выход.

— Ты рассказал ему все? — поморщилась Закуту.

— Пришлось… У реки, где ловили форель для Шарукины, всего три или четыре селения. Они небольшие, по два-три десятка человек в каждом. Их придется сжечь. В Маннее у Бальтазара живет знакомый купец по имени Шабаб. Он все и сделает. Отряд у него для этого достаточно большой — справится без труда. И тогда что бы Саси ни сказал, у Арад-бел-ита не будет никаких доказательств его словам.

Закуту улыбнулась. Тучи рассеивались.

— Ты предугадываешь все мои желания… Не знаешь, как мне вернуть благосклонность мужа?

Это прозвучало как невинная шутка, но Ашшур-дур-панию она покоробила. Неужели царица снова начнет подводить его к самому страшному — склонять к убийству царя.

Впервые Закуту заговорила об этом, когда Син-аххе-риб выразил недовольство их сыном, неспособным навести порядок в Табале. Казалось, кому, как не царскому кравчему, она могла доверить эту непростую задачу; ему не составило бы труда привести приговор в исполнение. Но Ашшур-дур-пания неожиданно воспротивился желанию царицы, проявив завидное упорство. Он вдруг вспомнил о долге и чести, о том, что многим обязан царю, как его чтит, что будет проклят и изгнан из Ассирии, несмотря на самое высокое покровительство. Закуту, поразмыслив, поняла, что стояло за этими высокопарными фразами: ни Арад-бел-ит, ни Ашшур-аха-иддин никогда не простили бы убийцу своего отца, об этом она как-то не подумала. Но чем дольше продолжалась война в далеком Табале, чем меньше успехов было у ее сына и чем сильнее гневался Син-аххе-риб, тем настойчивее становилась царица в своем стремлении избавиться от мужа, встав на путь заговора. На этот раз Закуту решила избрать другой способ.

— Я одна вижу в плохом настроении Син-аххе-риба дурное влияние Шумуна? Кстати, тебе не кажется, что он сильно сдал в последние месяцы? Выглядит усталым, глаза красные, а стоя рядом с троном, пытается подавить зевоту. И чем он только занимается по ночам?

— Поговаривают, что он обзавелся постоянной любовницей и почти не расстается с ней.

— Как бы сердечные дела не заслонили для него службу. Может, пора найти ему достойную замену? Тем более что его есть кем заменить. Вчера я общалась с молодым Таба-Ашшуром, который в отсутствие Ашшур-ахи-кара командует царским полком. Вот более чем достойный кандидат на то, чтобы охранять царя…

Каждый из них прекрасно понимал, что подразумевалось под такими обыденными словами — «пора найти ему достойную замену». Ашшур-дур-пания был благодарен царице, ведь она не стала попрекать его за последний промах — когда посланные им убийцы сами пали от чужого меча. После этого Закуту приказала не трогать Шумуна. Если один случай выглядел как нападение грабителей, то два могли вызвать ненужные кривотолки. Теперь о том покушении все успели забыть.

— И я хочу, чтобы в его убийстве обвинили Мар-Зайю, — прямо сказала Закуту. — Выясни, где могут пересекаться их интересы.

— Шумуна и Мар-Зайи? — Ашшур-дур-пания был искренне озадачен такой постановкой вопроса. — Это будет нелегко.

Кравчий встретился с Бальтазаром тем же вечером, придя к нему в гости. За ужином осторожно поведал хозяину о замысле царицы относительно Шумуна; стал советоваться, как свалить его убийство на Мар-Зайю, а когда понял, что ничего путного не получается, сокрушенно вздохнул:

— Ну как их вместе свести?! Ума не приложу!

— Мне бы хоть несколько дней подумать над этим, — попросил Бальтазар.

— Подумай. Что там Саси? Разузнал о нем что-нибудь?

— Боюсь, он недолго продержится. Вчера из конюшни Саси забрали молодого жеребца и кобылку. Доставили в резиденцию царевича. Долго держали их вместе, не давая возможности спариться, затем жеребца куда-то увели… И после этого из темницы такие крики доносились, что даже стены не смогли их сдержать.

— О боги, — содрогнулся Ашшур-дур-пания. — Не хотел бы я оказаться на месте Саси. Как ты собираешься избавить его от пыток?

— Есть у меня пара людей, которые имеют туда доступ. Но получится ли не знаю.

На этом разговор о делах закончился. Ашшур-дур-пания попросил Бальтазара не прятать от него молодую жену. За ней тотчас послали рабыню. В комнате для гостей Ани появилась в платье, купленном сегодня у Шели, и с новым колье — подарком мужа. Польщенная тем, что ее пригласили для знакомства с царским кравчим, молодая женщина сияла, улыбалась, шутила, стала делиться с мужчинами чисто женскими сплетнями:

— И главное, самое главное, что я сегодня выяснила, — я узнала, с кем спит Шумун…

Она и не сомневалась, что это имя вызовет у мужчин интерес. Ашшур-дур-пания отставил в сторону кубок с вином, а Бальтазар глядел на жену во все глаза.

— С Шели, моей портнихой. Кстати, это платье пошила она… И не говорите, что это случайная связь. Колье, что сейчас на мне… — Ани задиристо посмотрела на мужа. — Не стоит и половины того золота, что отвесил Шумун хитрецу Автандилу за колье для своей любовницы.

Ашшур-дур-пания внимательно посмотрел на молодую женщину:

— Шели? Кто она?

— Жена Шимшона, сотника царского полка.

— Это отец Арицы, постельничего Зерибни, — вставил Бальтазар, переглянувшись с гостем.

— Ах, вот оно как?! — расплылся в улыбке Ашшур-дур-пания. — Того самого, что приехал в Ниневию вместе с Мар-Зайей? Но это же замечательно!

12

Лето 683 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

Гонец от Арад-бел-ита появился у дома Мар-Зайи ранним утром. Ему нужен был дядя Ариэ: принц пожелал видеть его в своей резиденции.

Ариэ, явившийся домой после свадьбы Варды и Агавы затемно, не выспавшийся и хмурый, переспросил со злой насмешкой:

— Что, прям так и ждет меня, места себе не находит? Вон ведь солнце еще даже не выглянуло…

Гонец, не подав и виду, что изумлен подобной дерзостью, подтвердил:

— Принц ночевал во дворце Син-аххе-риба, занимался государственными делами, а под утро, после разговора с Набу-шур-уцуром, послал за тобой.

— Вспомнил, значит, а ведь сколько лет уж прошло, — довольно закивал Ариэ. — Ну, пошли, что ли?

***

Два дня Саси отлеживался после казни, придуманной ему Арад-бел-итом по просьбе Арицы. Лекарь, осмотревший пленника, сообщил, что у него многочисленные внутренние разрывы, от которых он рано или поздно скончается, но жизнь продлить можно. Саси опоили снадобьями, настоянными на травах, и снова приступили к пыткам.

Ремнями стали снимать кожу, после чего посыпали свежие раны солью.

Раскаленными щипцами вырвали ноздри.

Под ногти загоняли железные гвозди — он семь раз терял сознание и сорвал голос от крика.

В кипящую воду по щиколотку опускали ноги, отчего он больше не мог стоять сам.

И при этом ничего не спрашивали.

Дядя Ариэ и двое его помощников, ставшие для Саси обличием смерти и мук, в эти дни не покидали резиденции Арад-бел-ита: спали в соседней комнате, там же ели, встречались с принцем.

— Не умрет раньше времени? — интересовался он.

— Раббилум — крепкий мужчина. Его можно распилить по частям, а он все равно будет цепляться за жизнь, — деловито отвечал палач.

— Не пора ли мне с ним поговорить? — начинал сомневаться Арад-бел-ит.

— Еще рано, мой господин. Подождем, когда он будет молить о встрече с тобой.

Саси держался до тех пор, пока ему не принялись вставлять в уретру бронзовый стилус, — тогда пленник не стерпел боли, стал просить своего мучителя о смерти. Ариэ дождался слез и громких воплей вперемежку с рыданиями, и сказал:

— Хочешь прекратить свои мучения — расскажи Арад-бел-иту, кто замыслил убийство его наследника, кто подсказал способ и кто привел его в исполнение.

Пока ждали принца, Саси привели в порядок: умыли, дали выпить настойку опиума, что позволило ему забыть боль, на плечи набросили льняной плащ, чтобы скрыть наготу и кровоточащие раны, посадили на скамью, прислонив к стене.

Когда Арад-бел-ит вошел в темницу, Саси задрожал всем телом, прижался к холодному камню за спиной, попытался встать, но израненные, кровоточащие и опухшие ноги не удержали его веса, и он чуть было не упал на пол. Царевич присел на услужливо подставленную для него скамью, посмотрел пленнику в воспаленные глаза, полные слез, улыбнулся:

— Жаль, что ты так рано сдался. С куда большим удовольствием я бы пришел через месяц-другой. Впрочем, лекарь говорит, ты столько не проживешь… Так что же ты хотел мне поведать?

— Я не знаю всего. Клянусь своими детьми, я не знаю всего, — с трудом заговорил Саси.

— Но что-то ведь знаешь?

— Я брал пустую породу с рудников, где добывалась киноварь в Мусасире, и вез ее на такие же рудники в Маннее. Сделать это просил Набу-аххе-риб.

— Что он еще тебе поручил?

— Возвести несколько запруд, перекроить русла горных рек.

— Набу указал тебе, где нужны запруды?

— Да… да…

Саси говорил, не поднимая головы, продолжая все так же дрожать, иногда прерываясь на глубокий кашель.

— Тогда почему ты бежал от моего гнева, если невиновен? Не потому ли, что подозревал об истинных причинах просьбы Набу?

— Я догадывался. Во всех водоемах Маннеи, что находились рядом с рудниками, рыба была отравлена странным образом…. Люди от нее не гибли, но если она доставалась женщине, что носит дитя, с ним случалось то же самое, — Саси выдохнул, — то же самое, что и с твоим сыном.

— Сумеешь показать на плане, как ты изменил русла рек и куда ушла рыба?

— Да…

Арад-бел-ит обернулся на палача. Тот понял, поклонился, попятился к выходу и тотчас скрылся за дверью. Принц снова спросил пленника:

— Кто кроме Набу был посвящен в этот заговор?

— Ашшур-дур-пания. Это он просил меня прислушаться к словам жреца…. Я согнал для этой работы почти две тысячи рабов. Но их все равно не хватало… Снять большее количество откуда-то еще… слишком бы заметно было... Закуту несколько раз спрашивала меня, как продвигается это строительство… Переговорила с Мар-Апримом. Он дал мне вдвое больше рабов…

— Мар-Априм знал о ваших замыслах? — для Арад-бел-ита стало неожиданностью то, что это имя прозвучало из уст Саси.

— Нет.

— О каких еще тайнах Закуту ты можешь мне поведать?

— Она замышляла убийство твоей старшей дочери. Но потом отказалась от этой мысли из опасений накликать на себя беду. Знала, что царь ей этого никогда не простит.

Пришел Ариэ, принес свернутый папирус с планом местности, о которой шла речь, разложил его перед Саси. Царевич, убедившись, что все сходится, потемнел лицом: если и были у него раньше какие-то сомнения, теперь он от них избавился. Оставался еще один вопрос, который хотел прояснить для себя Арад-бел-ит.