Нежеланная императрица, или Постоялый двор попаданки [Ксения Мэо] (fb2) читать онлайн

Нежеланная императрица, или Постоялый двор попаданки

1

— Ваше Величество, она шпионила против королевства! — Скрипучий мужской голос ввинчивается в уши. — Мы не можем больше откладывать решение. Она заслуживает наказания. Леди Аделина должна быть казнена, как того требует закон!

Невероятная тяжесть в теле. Руки не поднять. Тело что-то сдавливает. Почему я вообще это слышу? Где я? Темновато для больничной палаты. Свет льется сверху из-за головы, а впереди комната утопает в полумраке. Стены каменные. Холодно.

Фокусирую зрение и различаю двоих мужчин, стоящих у тяжелой деревянной двери, обитой железяками, как из средневековья. На обоих одежда не из нашего времени… Камзолы а-ля френч, расшитые золотой нитью, узкие явно кожаные брюки. Высокие сапоги с клепками. Что за маскарад? Мне это чудится?

— Я понимаю твою точку зрения, Альфред, но леди Аделина — моя жена…— отвечает второй голос, глубокий, тягучий, будто знакомый.

В этот момент я встречаюсь взглядом с его обладателем — высоким мужчиной с длинными черными волосами, небрежно рассыпавшимися по широким плечам. Он красивый — высокие скулы, четкий подбородок, густые брови и глубокие темные глаза, но у него вид хищника, а взгляд черный, мрачный, прожигающий насквозь. Мужчина смотрит на меня так, будто знает, а я его не узнаю.

Мысли ворочаются медленно. Я помню, как увидела Мишу, своего настоящего мужа, в постели с соседкой. Как на эмоциях выбежала и села в машину. Как ревела за рулем в три ручья. А потом было… дерево! И белый свет сверху… Я умерла? Но чувствую себя живой.

Оглядываю себя. Вот, почему руки не поднять! Запястья сцеплены тяжелыми металлическими кандалами с короткой цепью. Довольно грубо выкованными, надо сказать. На мне платье, как у придворной дамы со страниц учебников истории, с декольте и изысканным кружевом, но замызганное и изорванное. Что же со мной произошло? И… это не мое тело! Грудь точно больше. Кожа слишком бледная. Это не я!

Отчаяние взрывается внутри потоком ледяного жара. Щеки начинают пылать, а пальцы рук леденеют.

— Я не… — произношу я заплетающимся языком, и слышу не свою речь. Не свой голос! Меня подменили!

На звук этого голоса ко мне поворачивается и второй мужчина. У него более грубое и более старое лицо. Волосы тоже длинные, с проседью, вместо камзола на нем различаю жилет, тоже расшитый золотом, и белую сорочку с широкими рукавами.

Он кривит лицо в жестокой гримасе и снова обращается к собеседнику, но смотрит на меня. В глазах мелькает злость, будто он за что-то меня ненавидит.

— Но Ваше Величество! Леди Аделина совершила государственную измену, едва не способствовала перевороту! — он наконец отворачивает от меня лицо. — Совет не примет такого великодушия с вашей стороны.

Его Величество смотрит на меня, а точнее, на тело леди Аделины свирепо, со смесью сожаления и ярости. Как это может ужиться в одной душе — непонятно.

— При всей тяжести проступка леди Аделины я не могу сразу вынести ей смертный приговор, Советник, — он опускает руку на висящий в ножнах на поясе меч, и у меня мурашки бегут по всей спине. У него вид такой, будто он сейчас собирается отрубить мне голову. — Есть юридические нюансы, которые нужно учесть. Мы продолжим расследование, и я лично разберусь в ситуации.

— Какое расс… расследование? — вклиниваюсь я. — Вы меня с кем-то путаете!

Я предпринимаю вторую попытку как-то защититься. Чуждый, не мой голос режет по ушам, но это ничего. Эти двое сейчас решают, когда меня убить!

— Леди Аделина не в себе, похоже, — разочарованно комментирует мой выпад Советник, но быстро берет себя в руки и выговаривает с подобострастным придыханием: — Я окажу любое содействие, Ваше Величество!

— Можете идти, Альфред, — холодно отвечает Его Величество. — Сейчас оставьте нас с женой наедине.

Он снова смотрит на меня уничтожающим взглядом. Как бы там ни было, эта леди Аделина сделала что-то, за что её обвинили в государственной измене. А такие преступления во все времена карались смертью. Я могу понять ярость этого мужчины, не получается взять в толк лишь, как выпутываться. Это не мое тело. Аделина — не я! Меня вместо рая — или ада — забросило в непонятный мир, где мне с самого порога не рады.

Скрипучий звук вырывает из мыслей. Советник открывает дверь в, видимо, камеру, где меня держат, и уходит. А мой якобы муж поворачивается ко мне. Подходит медленно, но не крадется, а надвигается суровой громадой. Ох он и огромный же! Он человек вообще?

Чем он ближе, тем тяжелее ощущается его аура. Давит. Подчиняет. Внутри клубится странное чувство, что я его как будто знаю. Это все тело. Оно помнит этого мужчину.

Он останавливается вплотную и за плечи поднимает меня с пола, точно пушинку. Вжимает спиной в стену и сам подходит вплотную так, что я ощущаю жар его тела сквозь порванное платье.

— Ты предала меня, Адель, — хрипло и глухо говорит он мне на ухо, нависнув надо мной точно, грозовая туча. А у меня сердце заходится в истерике. То ли от его близости, то ли от ужаса, что он сейчас со мной сделает. — Я должен казнить тебя, но у тебя будет отсрочка.

Мне дурно делается от этих слов.

— Я ничего не сделала! За что меня казнить? — произношу как можно жалостливее. — Я не Аделина!

— Господи, Адель! До чего низко ты пала! — мужчина раскатисто смеется. — Я знаю все твои родимые пятнышки. На талии, — его голос становится более хриплым, а рука касается места, где, видимо, у меня родинка. — Под левой грудью. — Второй рукой он неожиданно сминает мою грудь, и я пошло охаю, заливаясь краской, но он стоит слишком близко, чтобы поднять скованные спереди руки. — На внутренней стороне бедра… — мужчина угрожающе задирает пышную юбку своей огромной лапищей. — Адель, мне все их тебе показать?

Откровенно рычащий возбуждением голос пробирает до костей. Тело предательски отзывается на его грубые ласки, а душа протестует. Я замолкаю и опускаю взгляд.

Мне не донести до него то, что я не Аделина. Хотя я никакая не леди, а тридцати восьми летняя Мария Стремянкина, простой корректор в издательстве, которое выпускает научно-популярную литературу.

Мужчина чуть отстраняется, отпустив меня, и я едва не падаю от внезапного головокружения. Он удерживает меня вертикально за плечо, но это прикосновение лишено страстного подтекста.

— Пожалуй, я принял решение, как с тобой поступить, — произносит он, глядя на меня непроницаемым взглядом.

От охватившего меня волнения сердце бьется под горлом, в висках пульсирует кровь. А он как нарочно тянет, смакуя мгновения моей паники.

2

— Сегодня тебя выпустят из темницы, — император поворачивается и говорит не глядя на меня. — У тебя будет четыре часа, чтобы собрать все, что сможешь унести. Включая свою любимую Бетти. Не соберешься за это время, я отрублю вам обеим головы. А соберешься — повозка доставит вас на Юг королевства, где ты дождешься суда и дальнейшей казни.

Я вскидываю голову с желанием ещё раз возмутиться, но мужчина пригвождает меня к стене острым, как сталь, взглядом:

— Не надо, Адель, — выговаривает тяжелым тоном. — Просто не надо. Сохрани достоинство, не порочь имя отца и фамилию Харрингтонов.

Затем отпускает меня и решительно разворачивается. Я без сил падаю на колени и в панике смотрю на широкую спину, которая неумолимо удаляется. Стон ржавых петель, лязг тяжелой окованной двери — разговор окончен.

Неосознанно дергаю руки, и в запястья врезаются безжалостные кандалы, оставляя на тонкой бледной коже следы. Хочется кричать от бессилия. Но толку? Сколько еще мне тут сидеть в одиночестве? А вдруг Его Величество передумает меня выпускать? То ли от страха, то ли от холода меня начинает трясти.

Снаружи раздается топот тяжелых сапог. Дверь с противным карканьем распахивается, и в камере появляются два стражника в кирасах и с алебардами. У одного в руках отрез тяжелой ткани черного цвета. Стражники кивают с долей почтительности. Один осторожно поднимает меня, второй снимает оковы. После этого кто-то из них накидывает мне на плечи ткань. Это оказывается плащ с капюшоном, тяжелый и, наверное, теплый. Капюшон накидывает на лицо. Стражник берет меня под локоть — крепко, но не грубо — и выводит за дверь.

Мы идем узкими извилистыми коридорами. Капюшон позволяет рассмотреть только каменные плиты под ногами, обутыми в матерчатые полусапожки. Гладкие, отшлифованные множеством ног плиты плотно примыкают друг к другу, на них пляшут замысловатые тени факелов, от которых распространяется маслянисто-жженый запах.

Наши шаги эхом отскакивают от стен. И вот мы поднимаемся по ступенькам винтовой лестницы. В воспоминаниях всплывает экскурсия в Исакиевский собор. Потом снова мрачные холодные коридоры и крутые лестницы. Если бы не предупредительный стражник, который ведет меня под локоть, я бы уже упала. Хотя сдается мне, он вовсе не заботу проявляет, а просто держит меня, чтобы не сбежала.

Мы выходим на открытое пространство. Свежий воздух после тесной темницы кружит голову. Идем торопливо, я украдкой отодвигаю капюшон и рассматриваю куда попала. Ночной двор, мощенный булыжником. Высокие стены с узкими бойницами. Караульные у входов тихо переговариваются, но завидев нас, сразу вытягиваются по струнке и замолкают. Когда мы отходим, слышу за спиной сокрушенный шепоток.

Меня заводят в очередной коридор. Он разительно отличается от тех, по которым я только что плутала. Густой ковер, раскинувшийся во всю длину коридора, проглатывает звуки шагов. Огромные клетчатые окна пропускают лунный свет. Его светлые голубоватые пятна ритмично разбросаны по полу и перетекают на стены, выхватывая фрагменты многочисленных портретов и гобеленов.

Стражник подводит меня к высокой двери, когда его напарник распахивает ее перед нами, и меня легонько вталкивают внутрь. С мягким звуком дверь захлопывается за спиной.

В накидке становится душно и жарко, и я скидываю её с плеч. Прямо на пол. С непривычки жмурюсь от яркого света — тут во всю горят две потолочные люстры со свечами и многочисленные канделябры. Да еще камин в углу шпарит на полную мощность. Ну никакой экономии! В льющемся со всех сторон свете становятся заметны синяки на запястьях. Сколько же Аделина просидела в темнице?

Ошарашенно осматриваю комнату. Это роскошно обставленная спальня. Посреди нее огромная кровать с бордовым балдахином из тяжелого бархата. Вот это пылесборник! В носу невольно начинает свербеть. С трудом подавляю позыв чихнуть и продолжаю осматриваться.

Снимаю полусапожки, ставлю у входа и делаю пару шагов. Ноги утопают в неимоверно длинном ворсе пушистого ковра. Тело отзывается ноющей истомой. Бедняжка Аделина! Нежные стопы совсем задеревенели в обуви, которую она, поди, и не снимала во время заключения, чтобы не замерзнуть. Позволяю себе ненадолго забыть о времени, закрываю глаза и с наслаждением поджимаю пальцы, а затем глажу измученной подошвой ковер. Сначала правой. Потом левой. Открываю глаза и дальше изучаю обстановку.

На стенах висят картины в барочных золоченых рамах. Тут и сарматские портреты власть имущих, и детализированные городские пейзажи а-ля Питер Брейгель, и незнакомые мне мифологические сюжеты в духе Босха. От одной картины, на которой изображен черный дракон, невероятно реалистичный, могучий, подавляющий, будто сошедший с полотен Вальехо, бросает в дрожь. Всё это — отголоски прошлой жизни, бесполезные знания из книги по истории живописи, которую я готовила к печати. Вот почему у меня не было среди проектов книг про заговоры и дворцовые интриги? Хоть какая-то польза от бесконечного сидения над страницами…

У окна столик на изящных изогнутых ножках с инкрустированной крышкой.

Но комната выглядит так, будто по ней ураган прошелся. Шкафы распахнуты, красивые платья безжалостно разбросаны по полу. Ящики на туалетном столике выдвинуты. Шторы сорваны. Повсюду раскиданы бумагами и разная мелочь. Что здесь произошло?

За спиной снова щелкает дверь, и раздается тонкий женский голос. Который я, к сожалению, тоже не узнаю.

3

— Госпожа! — раздается сзади взволнованно-радостный женский голос.

Вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Передо мной молоденькая стройная брюнетка в длинном коричневом платье, с белым передником и в кисейном чепце. Очень миловидная и нежная девочка. И, похоже, она — моя фрейлина? Служанка?

— Ты… Бетти? — спрашиваю я и снова пугаюсь собственного голоса. Он красивый и мелодичный, но не мой настоящий.

— Она самая, госпожа! Что же они с вами сделали⁈ — она всплескивает руками и прижимает ладони ко рту, оглядывая меня с ног до головы.

Мой взгляд сам находит зеркало, и щеки начинают пылать. Платье, изначально, по-видимому, голубое, сейчас непонятного серо-бурого цвета со светлыми пятнами. Вырез явно расширили чьи-то лапищи, а из юбки сбоку вырван клок от середины бедра. Боже, какое я посмешище!

— Да, — задумчиво замечаю я. — Переодеться не мешает. Есть тут что-то более удобное, чем это?

— Все платья у вас корсетные, госпожа, — Бетти опускает глаза.

— Ладно, у нас на сборы всего четыре часа. Выбери то, которое надевается попроще, хорошо? — Бетти кивает, но смотрит круглыми глазами. Похоже, её прошлая хозяйка общалась с ней иначе.

Она быстрыми легкими шажками пересекает комнату и подбирает одно из платьев на полу. Нежно-оливкового цвета, с воротником-стойкой и не совсем пышной юбкой. Хочу показать ей палец вверх, но она вряд ли поймет этот жест.

— Поможешь надеть? — вместо этого спрашиваю я.

Она заходит мне за спину и принимается расшнуровывать корсет.

— Как же ваш папенька, господин граф? — продолжает причитать Бетти.

— А что с ним?

— Вы забыли? Ох, Боги, как же так?

Повисает неловкое молчание. Мне, похоже, следует как-то мягче выяснять то, чего я не знаю, иначе решат, что я умалишенная или хуже того, ведьма. Хотя, может, это и на руку?

— Эх… Столько всего произошло, пока вы в темнице сидели… — Бетти тяжело вздыхает. — В вашей спальне, поглядите, обыск устроили, все раскидали… Своими сапожищами тут топали и лапищами шарили. А папеньку вашего, уважаемого Роджера Харрингтона, кристальной души человека… Бросили в тюрьму, словно преступника! Его ждет казнь! — в голосе отчетливо слышатся слезы. Она, похоже, очень хорошего мнения об отце Аделины. — Всё имущество конфисковали! — Бетти грустно вздыхает. — Я знаю, что вы не виновны, госпожа, но… Его Величество не желает это признавать…

Вспоминаю, что император пообещал казнить и меня, а вместе со мной и эту преданную служанку. Язык прирастает к нёбу. Внутри копошится вина, что девушка может пострадать из-за меня. Одергиваю себя — не из-за меня, а из-за леди Аделины. Что же она такого натворила? Ладно, время разузнать еще будет.

Корсетный верх платья выпускает мое тело из жестких объятий, и Бетти тянет останки наряда вверх. Под ним на мне на удивление симпатичные панталончики из тончайшего шелка. А грудь голая. Увесистая. Больше, чем у меня. Вообще все тело плотнее, хотя и моложе моего.

Бетти уверенными движениями напяливает на меня оливковое платье и принимается шнуровать корсет в нем. Доверяюсь опытным рукам служанки. Пока она возится с крючками и шнурами, ещё раз обвожу комнату взглядом. Тут есть сундуки, в них уберу какую-то одежду. Что вообще мне понадобится в этом мире? Хочется расспросить Бетти подробнее о том, чем тут моются, как питаются, что носят, кроме вот этого винтажного барахла. Но на это нет времени. Четыре часа — и опоздание равносильно смерти.

Когда Бетти заканчивает с платьем, велю ей помогать собирать мой скарб и ещё раз напоминаю, что времени не так много.

— Берем самое необходимое, — строго наказываю ей. — У тебя, тоже, наверное, есть багаж?

— Вы решили взять меня с собой? — глаза Бетти вспыхивают искренней радостью.

Куда уж я без тебя…

— Госпожа, у меня всего несколько платьев, я очень быстро их принесу! — добавляет она, не дождавшись ответа.

— Тогда неси их к моим и начинай помогать.

По её замешательству я вдруг понимаю, что прежняя Аделина ни за что не стала бы что-то делать сама.

— Бетти! Живо! — прикрикиваю на неё.

Она вылетает из комнаты, а я направляюсь к вещам и принимаюсь их перебирать. Постепенно передо мной открывается личность настоящей леди Аделины. Она прекрасно вышивала, о чем говорят вышитые ею платки и картины. На полу валяются несколько книг, наугад раскрываю одну — куртуазный рыцарский роман. Как, видимо, и другие. На туалетном столике громоздятся скляночки. То есть себя жена императора любила и следила за красотой.

Вошедшая в комнату Бетти складывает несколько бело-коричневых свертков в сундук, куда я сложила какие-то свои наряды.

— Разберись с моими вещами и возьми то, что мне нравилось, — приказываю сосредоточенно, снова забыв, что я ведь должна знать, что в них. Ловлю растерянный взгляд девушки. — Сейчас нет времени на расспросы, Бетти!

Гардероб мы тщательно перебираем вместе со служанкой, отправляю в сундук пару дорожных платьев из плотной ткани. Одно из золотой парчи на случай важных переговоров. Твидовую пелерину благородного бордового оттенка и манто с капюшоном на меху. Ночные рубашки, белоснежные панталончики с кружевом, чулки тоже отправляются в сундук. Сверху ложатся перчатки.

Напоследок замечаю портрет мужа Аделины, почему-то рука сама тянется положить эту небольшую картину в сундук к остальным вещам. Пусть будет. Чтобы не забыть лицо человека, который хочет меня казнить при случае!

Внезапно дверь распахивается, и на пороге появляется император с несколькими гвардейцами. Недобрый взгляд прожигает меня насквозь, а Бетти смиренно опускает взгляд в пол. Мне хочется возмутиться, потому что по ощущениям четырех часов не прошло, но мне страшно злить этого человека.

— Время вышло, Адель! — усмехается Его Величество.

4

— Вы пришли рано, Ваше Величество, — скрежещу сквозь зубы. — Я уверена, что четырех часов ещё не прошло.

— Я решил проверить твою расторопность, Адель, — император сверкает злорадным взглядом, а говорит совершенно ледяным голосом. — Там, куда ты уедешь, тебе понадобится шевелиться быстро!

Он оглядывает комнату и останавливается на открытом сундуке с вещами, в который мы успели сложить почти все. Сверху лежит его портрет и, кажется, в холодных глазах супруга леди Аделины что-то вспыхивает. Она, наверное, распознала бы эмоцию, я заметила лишь небольшое изменение, но он слишком быстро справился с лицом.

— Мы собраны, дорогой супруг, — выговариваю на его выпад. — Я умею действовать быстро.

— Я уже видел это в деле! — бросает император гневно, явно подразумевая что-то из прошлого Аделины. — Ну что ж. Раз собрались, гвардейцы вас проводят. Повозка уже запряжена и ждет. Ты выгадала себе и служанке несколько месяцев жизни.

Бетти отчаянно вскрикивает у меня за спиной. А Его Величество разворачивается и выходит в коридор.

— Соберись, Бетти, — шепчу ей и иду к сундуку, чтобы закрыть, но она обгоняет меня и сует туда пару толстых книжек в ветхом кожаном переплете.

— Будет чем занять себя долгими вечерами, госпожа, — комментирует свое действие и захлопывает крышку сундука.

К нему сразу же выдвигаются двое стражников в кирасах, ещё один поднимает с пола накидку, которую я, войдя, так и не потрудилась убрать, и резко встряхивает с видом «суй сюда свои плечи!». Подчиняюсь и сама нахлобучиваю капюшон. Похоже, ссылка императрицы тоже должна проходить в условиях секретности, чтобы потом можно было сказать, что она случайно отравилась грибами и побежала по радуге. Ну да, ну да, умно.

Двое стражников выносят наш с Бетти сундук, ещё двое берут меня за локти. Снова крепко, но не больно. Даже в какой-то мере уважительно. Последний пропускает вперед мою служанку, и вся процессия выходит в коридор.

Я почти не слышу своих шагов в матерчатых сапожках, их звук тонет в какофонии жестких шлепков, издаваемых ногами стражников.

Внезапно сзади раздается громкий вскрик Бетти, а затем гогот стражника, который её сопровождает.

Я останавливаюсь, вынуждая мою пару конвоиров сделать то же, снимаю капюшон и оборачиваюсь. Стражник продолжает похабно улыбаться, а меня зло берет. Что за манеры⁈

— Что он сделал, Бетти? — спрашиваю пронзительно сурово. Стражник тут же перестает скалиться. Бетти только пунцовеет, но молчит. Повторяю вопрос уже с расстановкой: — Что. Он. Сделал?

— Ущипнул, — пищит девушка и закрывает лицо руками.

Ох уж эти рафинированные нравы. То ли дело в моем мире такого щипуна можно было бы сразу приложить сумкой, желательно с учебниками или кирпичами. А тут только краснеть, похоже, остается?

— Извинитесь перед дамой, — рычу на стражника. Он чуть бледнеет, но не торопится исполнять моей приказ. — Я требую! Сейчас же извинитесь! Или мне сказать Его Величеству, что вы позволяете себе распускать руки?

Теперь он заметно вздрагивает.

— Извините, мисс Стоун, — выдавливает мужчина и чуть кланяется.

— То-то же! — подмигиваю служанке и натягиваю обратно капюшон, показывая, что готова идти дальше.

Мы некоторое время петляем по коридорам, затем спускаемся по широкой лестнице, устланной ковровой дорожкой, проходим через необъятный зал с колоннами, от которых я вижу только огромные основания, к высоченным дверям, ведущим на улицу. Похоже, мы покинули дворец императора через главный вход.

Прохладный воздух врывается в легкие после удушливого во дворце. Хоть пространства и огромные, мириады свечей выжигают кислород. Снаружи на контрасте дышится полной грудью, и я даже получаю удовольствие, какое вообще возможно в моем положении.

Повозка и правда ждет метрах в двадцати. Четыре лошади с мохнатыми короткими ногами и добрыми мордами. На козлах возница — крупный детина с круглым лицом в утепленном тулупе. За ним возвышается кибитка, вроде тех, на которых детей катают по Дворцовой. Только эта черная, на вид деревянная и сильно обшарпанная. Будто Его Величество символически избавляется от жены, точно она — такая же рухлядь, как эта повозка.

Стража подводит меня к кибитке, я нащупываю ногой ребристую ступеньку и забираюсь внутрь. Следом за мной Бетти — садится на сиденье напротив. Сундук кладут на крышу и привязывают. Под его весом крыша пугающе проседает.

Сиденья тут деревянные, стенки кибитки щелистые, уже сейчас в них чуть подвывает ветер. М-да, дорога пройдет нелегко. Это уже сейчас можно сказать с уверенностью сто процентов.

Вид из кареты заслоняет верзила возница. Он берется ручищей за дверцу и представляется:

— Ваше Величество, я Джейкоб. Мне поручено сопроводить вас до места назначения, — затем закрывает скрипучую дверцу со стеклом.

И я, сама не знаю, зачем, выглядываю на улицу. Дворец отсюда выглядит красивой монументальной громадой. Внезапно взгляд выхватывает в тени колонны у входа плечистую фигуру с длинными седыми волосами. Узнаю это лицо. Советник Альфред! Наши взгляды пересекаются, и в его я вижу триумфальное выражение. Похоже, этот старик причастен к тому, что муж отсылает Аделину в какие-то дальние земли.

Раздается резкий звук хлыста, и повозка с рывком трогается. Деревянные, обитые металлом колеса дребезжат по камням мостовой. Трясет так, будто едешь на машине без сиденья и рессор. Но сейчас поздно роптать. Остается надеяться, что мы с Бетти живьем доберемся до пункта назначения.

5

Едем молча. Наш пепелац нещадно трясет. Меня подбрасывает на каждом ухабе, и я приземляюсь попой на жесткую деревянную скамейку. Довольно скоро моя филейная часть превращается в отбивную и глухо ноет. В какой-то момент из-за толчка мы с Бетти подлетаем и стукаемся лбами. Падаем на свои места.

Потираю ушиб и невольно смеюсь от неловкой ситуации. Бетти с удивлением смотрит на меня. А потом робко улыбается. У неё милая, добрая улыбка.

— Бетти-Бетти… — произношу со вздохом. — Спасибо, что согласилась поехать со мной.

Спохватываюсь, что сморозила глупость. Но выпорхнувшего слова назад не вернешь. Выбора-то у девочки особого и не было. Вопрос был решен без нее. Но Бетти прямо расцветает от моей неосторожной фразы и горячо восклицает:

— Да как я могла бросить вас, госпожа? Даже если бы вы отказались меня взять, я бы… — мнется, но продолжает, — осмелилась напроситься с вами. Я же с детства служу вам!

— Правда? — удивлённо приподнимаю бровь.

— Ну как же? Меня к вам приставили ещё в малолетстве… Моя матушка была вашей кормилицей, вот и меня пристроили. Сначала служанкой, потом фрейлиной, когда вы замуж вышли… Ой… — осекается, заметив на моем лице раздражение.

Справляюсь с мимикой и прошу:

— Продолжай!

— Да что продолжать? Вы и так сами все знаете. Или… — она замолкает и пристально всматривается в меня. В ее взгляде читаются тревога и подозрение.

Подавляю нарастающую панику и судорожно соображаю, как оправдать «тотальную амнезию».

— Слушай, Бетти, — доверительно наклоняюсь к ней и перехожу на шепот. Впрочем, кибитка так гремит, что я вскоре начинаю говорить в полную силу. — Ты, наверное, уже заметила, что я веду себя немного… странно. — Бетти осторожно кивает, и я продолжаю: — Дело в том, что в темнице я потеряла сознание и, наверное, ударилась головой. С того момента я… — делаю драматичную паузу, — почти ничего не помню. И теперь ты, — кладу ей руку на плечо, — моя единственная надежда хоть что-то вспомнить.

В глазах Бетти плещется сострадание. Она с жаром говорит:

— Госпожа, можете на меня рассчитывать.

— Спасибо. Только об этом никто не должен узнать, — добавляю с полной серьезностью. Бэтти сжав губы в тонкую линию, кивает. Я благодарно смотрю на неё и прошу: — Тогда расскажи, кто я, какая я и как оказалась в темнице.

Служанка не скупится на похвалы и комплименты. Отметаю их, как ненужную шелуху, и стараюсь уловить самую суть. В голове постепенно складывается картинка.

Аделина — наследница знатного рода Харрингтон. Ее мать умерла, когда девочке было пять лет. Отец в дочери души не чаял, но воспитывал ее в строгости. К восемнадцати годам Аделина стала завидной невестой. В довесок к богатому приданому шли красота, острый ум, трудолюбие и доброе сердце. Девушка блестяще освоила все науки благородных девиц: вышивала, рисовала, изящно танцевала, умела поддержать разговор и обладала тонким вкусом. Неудивительно, что она легко обаяла самого императора.

В кибитку через маленькое окошко заглядывает рассветное солнце и выхватывает из морозной темноты лицо Бетти. За разговорами мы провели всю ночь, и на нервном бодряке даже не хотелось спать! Она с упоением рассказывает про свадьбу госпожи. Говорит, что Аделина всем сердцем полюбила мужа, разве что не молилась на него, и была ему преданна и верна. Поэтому обвинения в измене с дипломатом соседнего, не очень мирно настроенного государства прозвучали как гром среди ясного неба. А плотская любовь к вражескому шпиону, да еще от особы королевских кровей, равносильна государственной измене. Так что результат закономерный — расследование, допросы, камера и нависшая над белокурой головкой императрицы угроза смертной казни. Что послужило поводом для обвинений, Бетти не знает, но урвала из подслушанного разговора слова «любовные письма».

Возница не останавливается у трактиров и продолжает путь. Если ориентироваться по солнцу, скоро будут сутки пути. Время медленно подбирается к сумеркам.

В окне медленно проплывают унылые пейзажи. Солнце, бодро светившее с утра, уже к полудню спряталось за свинцовыми тучами. По словам Бетти, нас везут в небольшую деревеньку на юге подальше от столицы. Это хорошо, потому что там тепло, воздух благодаря многовековому бору свеж и даже целебен, а само селение богато и благополучно.

Меня постепенно начинает клонить в сон, но я креплюсь, к тому же холодно, и зябкость не дает расслабиться по-настоящему. После заката, пока ещё не совсем стемнело, кибитка останавливается. Похоже, нам предстоит ночевка в придорожном трактире. С трудом могу идти. От многочасового сидения на жесткой скамейке в продуваемой всеми ветрами повозке всё тело болит, ноги гудят и едва разгибаются. С грацией столетней бабки ковыляю ко входу, стараясь закутаться в плащ и спрятать лицо.

Для ночлега нам выделяют две крохотных комнатушки. Джейкобу тоже надо где-то спать. В нашем «номере», который трактирщик расхваливал как лучший, замызганные окна и одна неширокая кровать. Низкий потолок давит, закопченные обшарпанные стены вызывают уныние. Пол скрипит. А в темном дальнем углу, кажется, кто-то копошится и попискивает.

Мы наскоро ужинаем бледным хлебом и напитком вроде кваса в пропитанном жирным смрадом зале трактира и поднимаемся обратно в комнатку.

Ошарашенными глазами смотрю, как Бетти раскладывает по полу свою накидку.

— На полу спать собралась⁈ — вырывается возмущенно, прежде чем успеваю отфильтровать что говорю.

— Другой кровати нет, госпожа. — Бетти вздыхает.

В приказном тоне велю ей лечь со мной, не объясняя, что тут вряд ли есть антибиотики, чтобы вылечить её от воспаления легких.

Мы не раздеваясь размещаемся на продавленном матрасе, от которого слегка тянет травой и плесенью. Усталость берет свое. Проваливаюсь в тяжелый сон.

Бетти будит меня, когда в мутные грязные стекла заглядывают лучи солнца. Завтракаем чем придется и продолжаем путь.

В таком режиме проходит еще три дня. Меняется лишь пейзаж за окном да степень продавленности матраса в трактирах. И вот на четвертый день пути после обеда подъезжаем к месту ссылки. Мы вываливаемся из кибитки и растерянно осматриваемся. В груди зреет тревога. Это место совсем не похоже на то, которое описала Бетти. Тут явно какая-то ошибка!

6

Щиколотки утопают в вязкой глиняной грязи. Мои матерчатые сапожки мгновенно промокают, стопы схватывает холод, начинают ныть пальцы. Я поддерживаю юбку, чтобы не извалять в грязище, и борюсь с рвотными позывами от удушающей вони. Стоит затхлый запах болотной гнили, хотя ветер нещадно треплет накидку. Вонь въедается в кожу и волосы. Похоже, я никогда не отмоюсь от нее.

Дома вокруг — одноэтажные и двухэтажные, чумазые. Дорога, по которой едва могут пройти лошади, всего одна, постройки громоздятся по сторонам, нависают и кренятся, точно хотят завалить единственный проезд. Домов немного, пару десятков. Приусадебные участки в запустении, а скотина, где есть, худющая и иссохшая.

Из ближайшего двухэтажного дома с бурой крышей выходит местный мужик в грязных лохмотьях, с засаленными волосами и облезлыми усами. Смотрит на меня взглядом, в котором светится презрение.

— Ох ты ж! Знать пожаловала! Да ещё и с дворцовыми вензелями!

Тон едкий, его слова режут по ушам, внутри начинает клубиться горькое чувство несправедливости. Меня ещё не знают, но уже не любят. И где он вензеля рассмотрел на чахлой карете?

— Что же вы ищете в нашей богом забытой глуши, госпожа? — продолжает ехидничать мужик.

В этот момент Джейкоб, который всю дорогу вел себя отстраненно и не выпячивался, угрожающе спрыгивает с козел и решительно направляется к нахальному местному.

Тот не двигается, не ожидая опасности, а наш сопровождающий вдруг хватает его за ухо, торчащее из-под грязных лохм, и как-то хитро выворачивает, вынуждая мужика согнуться.

— Извинись сейчас же перед Её Величеством, — гневно рычит Джейкоб. — И поблагодари! Сама императрица в вашу глушь пожаловала, чтобы навести порядок в вашем свинарнике!

Он отпускает местного, и тот, не удержав равновесия, падает в грязь. Вскидывает испуганный взгляд на нас с Бетти и мямлит извинения. Сжав губы, смотрю на эту деревенскую сцену отрешённым взглядом, хотя предпочла бы вообще не оказываться здесь. Это все какой-то лютый сюр. Хочется наконец проснуться и выдохнуть, что это был лишь кошмарный сон. Где я оказалась? И зачем?

Наш крепыш с довольным видом поворачивается ко мне.

— Пойдемте, Ваше Величество, я вас провожу, — он указывает на дорогу, которую перекрыла какая-то давно брошенная в грязи телега. — Мне также поручено вас охранять. Я вам покажу ваши владения.

Я невольно хмурюсь. «Владения» — это что? Это точно не замок, тут их нет, вообще ничего каменного. Похоже, я стала хозяйкой этой дыры.

Понуро следую за Джейкобом, рядом по грязи хлюпает Бетти и отчаянно пыхтит себе под нос, что эту грязь теперь не вывести. Бедняжка, ей, похоже, тоже непривычно оказываться в таких скотских условиях.

Мы останавливаемся у одного из домов посредине улицы. Он, наверное, самый приличный тут. Три этажа, остроконечная крыша, занятно украшенный конек, на стене болтается металлическая вывеска с выбитой кружкой. Стало быть, таверна. Таверна — вот что меня ждет в этом уголке мира.

— Вот, Ваше Величество, это строение передано в ваше полное владение, — басит Джейкоб, вырывая меня из мыслей. — Добро пожаловать.

Дверь открывается с хнычущим скрипом старых петель, а вместе с нами в пропахшее дешевой едой помещение врывается холод улицы. В углу горит камин, вдоль дальней стены тянется огромная стойка, над которой развешаны деревянные кружки. Женщина с округлыми чертами лица, слегка полноватая, в строгом, но грубо сшитом платье, появляется из-за этой стойки.

— Я Роза, управляющая. Чего изволят дорогие путники? — спрашивает она безэмоционально, как человек, который уже ни на что хорошее не надеется.

Джейкоб вынимает из-под тулупа письмо с сургучной печатью и передает ей.

— Указом Императора это заведение передается в собственность его жены. Ее Величество Аделина Дарквелл теперь является владелицей этой таверны.

Роза срывает сургучную пломбу, пробегает глазами документ, затем поднимает недовольный и подозрительный взгляд на нас с Бетти.

— Ладно, мы люди маленькие, — произносит разочарованно. — А нас-то с Виктором куда?

— А это уж ваши проблемы, мадам, — начинает Джейкоб, но я его перебиваю:

— Никуда уходить не надо, Роза, — произношу с улыбкой. — Талантливая управляющая мне не помешает. Лучше покажите, чем я теперь владею.

Роза не слишком охотно рассказывает немного о таверне, затем ведет нас наверх. Оказывается, мне досталась не только таверна, но и постоялый двор в придачу. Остывшие ноги начинают отогреваться в тепле, но по спине катятся ледяные мурашки. Это не постоялый двор, а рухлядь. Как все, что пока мне досталось от мужа.

На втором этаже из восьми комнат только четыре немного пригодны для проживания, остальные заколочены. На вопрос почему Роза отвечать стыдится, но я настаиваю.

— Стены в щелях, жучок поел, летом ещё сносно, а зимой жить невозможно, Ваше Величество, — горестно поясняет она.

На третий этаж дверь тоже заколочена. И по той же причине — стены дырявые, крыша протекает.

Я ужасаюсь невероятному запустению и не могу удержаться от вопроса:

— Почему вы не почините?

Роза с явным раздражением отвечает:

— А на что, дорогая хозяйка? Ой, простите, Ваше Величество…

— Не торгуете? — спрашиваю я следом.

Роза подозрительно смотрит на меня с видом, мол, вы точно императрица? И у меня в душе клубится ужасное предположение. Сердце тут же разгоняется, а по рукам бегут мурашки пугающих предчувствий.

— Так вы расскажете? — наседаю на управляющую.

— Вам, выходит, не сказали? — растерянно выдыхает она.

— Что не сказали⁈ — я уже успела накрутить себя так, что тревога зашкаливает.

— Наша деревня называется Зеленая не просто так, — хитро выговаривает Роза.

— И? — выкрикиваю я.

Роза наконец отвечает, а у меня на голове волосы шевелятся. Муж отправил меня на верную смерть. Элегантно решил проблему моей казни, чтобы я умерла тут сама.

7

— Хворь у нас тут. Эпидемия. Доживаем как Бог на душу положит. Кто мог, уехал, — вываливает Роза.

Меня охватывает холодное чувство. Муж отправил меня сюда неслучайно — это его решение, избавить меня от жизни в «наказание». Прикрываю глаза и массирую ладонями виски, как будто пытаюсь успокоить застучавшую там со скоростью швейной машинки кровь. Вдох — выдох. Медленный вдох — ещё более медленный выдох. Беру себя в руки. Сердце переходит с галопа на бодрую рысь. Ладно, до заразы еще дойдет очередь. Сейчас надо заняться насущными вопросами.

— Госпожа! Вам плохо? — слышу обеспокоенный голос Бетти.

— Все нормально, Бетти, — успокаиваю ее, а затем перевожу взгляд на Розу и ровным голосом распоряжаясь: — Подготовьте для нас комнату. Мы здесь надолго.

Роза пожимает плечами и, поджав губы, произносит:

— Выбирайте любую! Вы ж тут хозяйка.

Понятно. Бунт на корабле. Ну, ещё не бунт, но попахивает итальянской забастовкой. Или это с болота тянет? К таким ворчунам, как Роза, на самом деле несложно подобрать ключик.

Изображаю самую учтивую улыбку и доверительно говорю смотрительнице:

— Мне бы очень пригодился ваш совет в этом деликатном деле. Ведь вы столько сил вложили в эту таверну! Поди, каждую половицу тут знаете. Так что лучше вас никто не расскажет о тех вариантах, которые есть.

Роза приосанивается и становится похожа на довольную лягушку. Она снова проводит нас по комнатам, на этот раз подробно расписывая плюсы и минусы каждой. Минусов ощутимо больше. Во всех!

Самый лучший вариант недалеко от лестницы. И пусть доски под ногами скрипят, а в углах колышется паутина, но тут хотя бы тепло и не пахнет болотом. А ещё тут есть плешивый ковер, рукомойник а-ля мечта дачницы, круглая медная ванна и даже хромой столик с крошечным круглым зеркалом. В следующей комнате обстановка победнее: ни ванны, ни ковра, ни зеркала. В дальней и угловой комнатах тепло и сухо, хотя из мебели лишь узкая кровать да скрипучий комод. На окнах пыльные куцие шторы. В угловой на подоконнике замечаю старое кресало и полусгоревшую свечу. Оглядываю угловую и выношу вердикт:

— Подготовьте нам эту! А соседнюю займет Джейкоб.

Роза округляет глаза, Бетти всплескивает руками. Смотрительница наконец выдавливает:

— Но ведь у лестницы комнаты побогаче будут, поприличнее да поприятнее.

— Вот именно! — отвечаю. — Их оставим постояльцам. Клиент должен чувствовать, что ему предлагают лучшее. А нам с Бетти многого и не надо. Джейкоб, уверена, видал места и похуже. Разве что в нашу комнату надо переставить вторую кровати для девушки.

Роза кивает и выходит.

Прохожусь еще раз по комнате, оценивая ее потенциал. Первое время обойдемся малым, но разжиться еще полками и стеллажами не помешает. В животе урчит. Смотрю на Бетти, которая в унынии застыла у двери. Бедняжка выглядит измученной, но ни словом не обмолвилась о том, что устала.

— Давай поедим, пока тут всё подготовят? — предлагаю ей, по-дружески подмигивая.

Бетти соглашается, и мы покидаем комнату. В коридоре сталкиваемся с Джейкобом и высоким худощавым мужчиной в ливрее насыщенного зеленого цвета. Медные пуговицы потускнели, локти масляно лоснятся, но стойкость краски поражает. Мужчины с пыхтением тянут наш сундук. У незнакомца морщинистое лицо с глубоко посаженными глазами, уголки губ опущены. Поравнявшись с ними, прижимаемся к стене, чтобы пропустить их.

Проплывая мимо меня, незнакомец пытается поклониться, но с сундуком в руках это не удается сделать. Поэтому он в итоге просто кивает и сипловатым голосом представляется:

— Виктор Стерн, моя госпожа. Смотритель.

Благосклонно наклоняю голову, изображая почтительное приветствие.

— Рада познакомиться, Виктор. Благодарю за расторопность. Надеюсь, что и впредь смогу рассчитывать на вашу помощь.

Виктор приосанивается, уголки его губ приподнимаются и он выдает бодрой сипотцой:

— Зовите, ежели что понадобится, Ваше Величество!

Мы расходимся. Мужчины волокут нашу кладь в комнату, а мы спускаемся по скрипучим ступенькам на первый этаж.

У столика под окном суетится Роза. Вижу, как она плюет на пятнистую тряпку и протирает ею стол. Боже, какая тут антисанитария! Подойдя, спрашиваю:

— Кхм… А где тут можно вымыть руки?

Смотрительница с недоумением смотрит на меня:

— Зачем?

— Я в дороге испачкалась, потом тут пыльную мебель трогала.

В глазах Розы появляется понимание:

— А-а-а! Так давайте я вам тряпкой вытру! — и она на полном серьезе тянется этим грязным недоразумением ко мне.

Я невольно отдергиваю руки и прижимаю к груди, с трудом сдерживая вопль ужаса. Выдавливаю:

— Спасибо, не надо. Кажется, я все же не очень сильно испачкалась.

Роза с удовлетворением смотрит на стол, жестом приглашает за него нас с Бетти и скрывается на кухне. Мы покорно садимся и подавленно молчим. Зато мой желудок уже просто воет мартовским котом. Вскоре появляется наша смотрительница, которая, видимо, тут еще и за повариху, с подносом.

Она ставит его перед нами. На подносе две тарелки с какой-то жижей зеленовато-серого цвета, две здоровенные кружки с мутным желтым напитком, который под стать назвать зельем, и приборы. Роза всё это хаотично расставляет на столешнице и отходит на шаг назад, ожидая то ли приказов, то ли похвалы.

Наклоняю кружку и нюхаю. В нос бьет кисло-сладкий запах.

— Это что, пиво? — спрашиваю удивленно.

Роза быстро отвечает:

— Так ничего другого нет же.

— Можете принести просто воду?

Женщина снова округляет глаза:

— Вам что, жить расхотелось? — затем спохватывается и уже извиняющимся тоном продолжает: — Ой, простите, Ваше Величество… Но… Где это видано, чтобы люди воду пили? Помереть же можно! Пузо скрутит… Простите, брюхо… Э… Живот… Живот заболит, вмиг позеленеете и того… А вина, чтобы разбавить воду, у нас нет.

Вздыхаю и принимаюсь ковырять ложкой липкое нечто в тарелке. Блюдо имеет консистенцию медузы и пахнет силосной ямой. Это отвратительно. С трудом давлю рвотные позывы. Бетти напротив меня с унынием смотрит на свою тарелку, тоже не решается приступить к трапезе. Я громко выдыхаю, с шумом отодвигаю тарелку и обращаюсь к фрейлине:

— Ну нет! Это никуда не годится. Так жить нельзя!

Девушка поднимает на меня полные грусти и отчаяния глаза и спрашивает:

— А что вы предлагаете, госпожа?

8

— Ну, Бетти, — говорю я, заставляя себя собраться, — мы обе голодные, так что прямо сейчас нам нужно поесть. Нормально, по-человечески. Поэтому мы сами приготовим себе еды.

Бетти смотрит на меня круглыми глазами, будто я предложила ей прыгнуть с обрыва.

— Как? — спрашивает она, не в силах скрыть недоумение.

— Идём, — отвечаю я по-деловому. Времени на раздумья нет.

Мы направляемся к распашной двери, ведущей на кухню. Из проема тянет запахом несвежей еды, смешанной с ароматом дыма от костра. Я захожу первой и замираю в немом оцепенении. От представившегосязрелища которого мурашки бегут по коже.

Кухня тут — эталон заброшенности и запустения. Половые доски почернели и, кажется, проминаются на каждом шагу. В углу большая печь, с горизонтальными прутьями из металла над черными углями, над ней пара медных лоханей, которые давно утратили свой блеск и покрыты темной патиной. На стенных полках разложены какие-то съестные запасы, но в их качестве я совершенно не уверена. Вдоль других стен — старые, подгнившие плоские шкафы, где, судя по всему, тоже хранятся какие-то запасы. Бочка с мутной водой у печи выглядит печально как внутри, так и снаружи.

Напротив двери стену подпирает немного кривоватый разделочный стол, весь в каких-то липких пятнах, по нему бегают черные насекомые, а у стены белесые личинки, собравшиеся кучкой, будто им холодно.

От увиденного внутри копошится тошнота, и я отворачиваюсь к побледневшей Бетти.

— Бетти, ты, кажется, лучше меня понимаешь, что пригодно для еды, а что нет.

— Да, госпожа, — сдержанно отвечает она.

— Тогда перебери всю снедь, которую тут найдешь, — командую я. — А я займусь уборкой.

Она в который раз округляет глаза, но кивает, а я зактываю рукава платья и принимаюсь за работу. Беру ту самую тряпку, которой Роза протирала стол, и нахожу деревянную миску. Набираю в неё воды из бочки и, прополоскав тряпку, начинаю мыть стол. Мусор и крошки со стола пока смахиваю на пол, сами доски медленно, но верно отмываются и даже чуть светлеют. Внутри разливается ощущение слабой гордости за себя. Точнее, за белоручку Аделину, которая в глазах Бетти проявляет чудеса трудолюбия и небрезгливости.

Бетти тем временем продолжает осматривать запасы. Выкладывает на чистый стол клубни, похожие на картофель, морковь, немного крупы подозрительного качества, затем она добавляет ко всему мешок яиц. Вот это уже дело! Можно сделать что-то, что будет хоть немного съедобным.

Я ставлю на печь два медных ковша с водой из бочки. Один под суп, другой — чтобы сделать нам питьевую воду. Глядишь, даже неприятный запах уйдет от кипячения.

— Госпожа, что вы делаете? — спрашивает Бетти, закончив свою часть работы.

В углу стола она собрала небольшую кучу испорченных продуктов, которые нужно будет куда-то выкинуть.

— Суп овощной сварю нам, — отвечаю по-простому и показываю на второй ковш. — А это будем пить, когда остынет. Если воду прокипятить, она станет безопасной.

— А откуда вы это знаете? На кухне папеньки вашего спросили? — не унимается Бетти.

Похоже, в городах в курсе, что воду следует кипятить, а тут дремучий край.

— Импровизирую, — отвечаю с улыбкой.

В этот момент на кухню заходит Роза, которая до этого шуршала чем-то наверху. Она оглядывает меня и Бетти с явным неудовольствием.

— Вы что, и на кухне хозяйничать собрались, Ваше Высочайшество? — саркастично произносит Роза. Даже чуть краснеет от возмущения, во взгляде вспыхивает огонек негодования.

Я говорю спокойно, прямо глядя ей в глаза, но с твердостью хозяйки этого места:

— Простите, Роза, но то, что вы подали в качестве еды, несъедобно.

Её брови взлетают, и она буквально вскипает от злости, словно её не задели, а обрушились тысячи громов:

— Это потому что вы аристогадка, Ваше Высокоурождение! — она кривит губы в презрительной гримасе. — Тут все это едят, и ничего, живы, не жалуются. У нас тут не дворец и не найдете вы тут придворного лоска!

Я задерживаю взгляд на её лице, а затем, мягко, но твёрдо отвечаю:

— Я забираю себе бразды правления на кухне, Роза, — мне грустно отстранять её, но иначе я нормальную еду не добуду.

Роза на глазах звереет, хватает ртом воздух и упирает руки в бока.

— Ах, так! — рыкнув, она громко стучит пяткой в пол, и… В следующее мгновение вопит от боли, припадая на одну ногу.

Она почти падает. Юбки её простого платья скрывают, что происходит под ними, а сама женщина продолжает стенать и охать.

— Господи, Роза, давайте помогу! — вырывается прежде, чем соображаю, что делать.

Я мгновенно подлетаю к ней и принимаюсь задирать платье. Выглядит, наверное, не очень, но надо понять, что случилось. Когда я добираюсь до пола, замечаю, что нога Розы по колено провалилась под пол. Пробила прогнившую доску и, похоже, застряла между хищно заостренных щеп, словно в пасти неведомого существа. Ей и правда очень больно, надо помочь, но я не знаю, как.

Стараюсь поднять её, но одной не справиться. Едва не теряю равновесие. Зову Бетти на помощь. Роза продолжает голосить и, кажется, бормочет ругательства в мой адрес.

Снова зову на помощь остолбеневшую Бетти. Мы под руки вместе вытягивает Розу из ловушки пола, но она продолжает скулить. Похоже, ногу она таки повредила.

Я говорю, сдерживая эмоции, но с пониманием её боли:

— Вы в порядке? Не двигайтесь, я сейчас придумаю, как вам помочь.

Роза, в свою очередь, закусывает губу, сверлит меня гневным взглядом, но уже не так решительна, чтобы продолжать спорить.

— Проклятье! — стонет она, опираясь на наши с Бетти плечи. — Нога… Не работает… Я не могу опереться…

— Держитесь, — произношу сдержанно, но понимающе. И обращаюсь к Бетти: — Найди Джейкоба, пусть поможет Розе лечь. А я… пока доведу её до чего-нибудь, где можно сесть.

Бетти оставляет Розу висящей у меня на плечах, а сама убегает в зал.

— Злорадничаете, Ваше Благопристойшество? — едко спрашивает Роза.

Господи, какая же она язва. Но мне хватит великодушия не реагировать.

— Нет, у меня стало на одни руки меньше, а таверну хочется привести в порядок, — вздыхаю и аккуратно влеку Розу в зал. Там можно усадить её на стул. А она охает и стонет на каждое движение. Добавляю доверительно: — Я вас в беде не брошу, Роза, но у меня к вам одна просьба.

— Вот ещё! — фыркает она, но потом все же любопытство берет верх. — Что за просьба?

9

— Не мешайте мне удерживать на плаву тонущий корабль! — смотрю на недоуменное лицо Розы и поясняю: — Вы не влезаете, когда я пытаюсь спасти таверну! Поймите, я не собираюсь соревноваться, кто круче ею командует, моя цель — привлечь клиентов и заработать денег. От этого все только выиграют. В конце концов, вы с мужем тоже в накладе не останетесь. Так что поднять таверну и в ваших интересах.

Ей хочется поспорить, но крыть нечем. Она постепенно приметмои условия. Пусть не сейчас, но уже скоро она согласится с новыми правилами. Будьте же благословенны, авторы учебника по антикризисному управлению! Именно там в процессе редактуры я наткнулась на сей прекрасный способ взаимодействия с враждебно настроенным персоналом. Кто ж знал, что мне пригодятся полученные уроки. Осталось лишь закрепить эффект. Поэтому я доверительным голосом, с нотой душевной просьбы, добавляю:

— И еще очень прошу вас поберечь себя, спокойно отлежаться, чтобы поскорее выздороветь. Вы нам очень нужны!

В этот момент в кухню вваливаются Джейкоб и Виктор. Увидев пострадавшую жену и дырку в полу, последний цокает языком и качая головой сокрушается:

— Сколько раз я предлагал заменить пол? Но ты как рогом уперлась!

Роза тут же свирепеет:

— А на какие шиши его менять? Где материал взять-то? — она забывается, вскакивает, тут же охает и падает на место. В глазах стоят неподдельные слезы.

— Ну и куда ее? — бурчит Джейкоб.

Задумываюсь буквально на пару мгновений. Пусть Роза немного сварливая и себе на уме, но она долгие годы поддерживала какую-никакую жизнь в таверне. Да и пострадала она у меня на службе. Я просто не могу бросить её на произвол судьбы.

— В комнату на втором этаже — ту, которая между моей и гостевой. А вопросом питания озабочусь я. Эй! Вы что творите?

Джейкоб и Виктор уже пристраиваются, чтобы взять Розу под плечи и за ноги. Но они могут повредить ногу, если у нее не дай бог перелом. И тогда что? Смещение? Тромбоз? Эмболия? Так нельзя. Надо придумать что-то более безопасное, чтобы не тревожить ногу. Что-нибудь вроде носилок.

Осматриваю кухню. Из подходящего только столешница. Но она тяжеленная. Да и, судя по всему, накрепко прибита к основанию… Тогда что? Вспоминаю описанные в изданном нами учебнике по ОБЖ способы и хватаюсь за один. Командую:

— Джейкоб, Виктор! Найдите две жерди и снимите ливреи.

Они удивленно переглядываются, но выполняют приказ. Вскоре я укладываю ливреи валетом, застегиваю их на все пуговицы и продеваю жерди снизу и вдоль бортов, а затем через рукава. Получаются импровизированные носилки. Аккуратно устраиваем на них горе-управляющую, предварительно обездвижив с помощью шины-поварешки и тесьмы с моего платья пострадавшую ногу. Мужчины дотаскивают женщину до комнаты и укладывают на кровать. Ну что ж, вместо двух гостевых комнат у нас теперь одна… Ве-ли-ко-леп-но!

Подсовываю Розе под спину пару подушек, закрываю шторами окна и оставляю ее в покое. Когда я тихо прикрываю за собой дверь, со стороны кровати доносится мирное посапывание, переходящее в храп.

Желудок вновь подвывает китовой песней. Ах да, я ж собиралась сварить суп.

На кухне аккуратно обхожу пролом в полу и перебираю отложенные Бетти продукты. Фрейлина стоит рядом, в смирении ожидая дальнейших указаний. Отправляю ее наверх разобрать сундук и проконтролировать установку кровати. Сама принимаюсь за суп. Быстренько чищу овощи, нарезаю их кубиком. Хорошо, что стол почистили заранее. Высыпаю в одну из медных посудин и варю. Готовлю бульон, щедро сдобренный солью, которую я совершенно случайно нашла в самом дальнем углу шкафчика, когда искала приборы. Сразу добавляю крупу — что-то среднее между булгуром и перловкой — и под конец, как делала моя деревенская бабушка, выбиваю в суп пару яиц, сразу не размешиваю их, ожидая, когда они сформируются в туговатые белые с желтым жгутики. Хоть какой-то белок в блюде должен присутствовать. В следующий раз нарву для вкуса чего-нибудь вроде щавеля и зелени, а пока как есть.

В любом случае пахнет однозначно получше Розиной стряпни. Крупа разваривается и служит отличным вкусовым фоном для яркой моркови. Внешне суп тоже выглядит вполне себе аппетитно: прозрачный бульон с яркими овощами, схватившимся белком и золотистыми зернами. Не шедевр, но сойдет. Нахожу четыре более-менее приличные миски и наполняю их горячим супом. Иду наверх и зову мужчин и Бетти обедать, по пути проверяю Розу. Она крепко спит. Оставляю ей порцию на дне кастрюли в горячем очаге. Сервирую стол у окна в зале.

Вскоре слышу скрип и стон ступенек — Бетти, Джейкоб и Виктор спускаются в зал. Увидев накрытый стол, застывают в нерешительности. Приходится повторить приглашение:

— Прошу отобедать. Рассаживайтесь, угощайтесь.

Пока они пробуют, с напряжением жду вердикта. А вдруг вкусы, к которым привыкли в моем мире, слишком необычны для местных? Что они скажут?

Ловлю себя на мысли, что точно так же ожидала вердикта от мужа, которого откровенно баловала всякими изысками. Думала, он оценит… Как же я ошибалась! Но готовить я люблю и умею. По крайней мере, коллегам и друзьям нравилось. Может, хоть тут мое умение пригодится?

Слежу за каждым движением работников. Бетти набирает ложку, с подозрением смотрит на содержимое, а затем решительно отправляет в рот.

Затаив дыхание слежу за реакцией. Бетти вдруг меняется в лице, краснеет, ее глаза наполняются слезами. Внутри всё обрывается. Неужели так плохо?

10

Бетти с огромным трудом сглатывает суп, вытирает слезы внутренней стороной запястья, а потом, приоткрыв рот, машет ладонью перед лицом, точно остужая язык.

— Божественно, госпожа, но дьявольски горячо! — выпаливает чуть придя в себя, хотя щеки все еще пылают.

Я не могу удержаться от лёгкой улыбки. Настроение слабо, но неуклонно улучшается.

— Подожди, пока горячее, Бетти, — произношу увещевательным тоном.

Видимо, она привыкла, что во дворце еда успевает остыть, пока её доставляют от кухни до столовой. Это дома все с пылу с жару и надо есть аккуратнее.

— Хочешь, подую? — с игривым выражением лица спрашивает Джейкоб, сидящий напротив.

Бетти краснеет ещё гуще и кидает на него короткий взгляд, но потом её лицо трогает смущенная улыбка, а глаза искрятся задорным интересом.

— Я сама подую, Джейкоб! — отвечает она, поглядывая на него украдкой. — Направь свои таланты на что-нибудь другое.

Она кокетливо морщит носик, и я отчетливо вижу её симпатию к нашему суровому крепышу.

— Только попроси, красавица, — мурлычет в ответ Джейкоб.

— Ну все, хватит шуток, — говорю я с улыбкой. — Ешьте оба.

Виктор молча наблюдает за происходящим за столом и принимается есть, когда от супа перестает валить густой пар. Где-то в душе все ещё копошится неуверенность, что моя стряпня будет принята в этом мире. Бетти же могла сказать что угодно… Я сосредоточенно смотрю в тарелку, однако украдкой поглядываю за реакцией смотрителя.

— Бетти сказала правду, госпожа, — Виктор проглатывает первую ложку, и, кажется, у него на лице разглаживается пара морщин. — Дивное кушанье!

Тарелки неуклонно пустеют, Бетти вскакивает из-за стола и собирает пустую посуду.

— Я ополосну посуду, госпожа, — воркует она, а сама снова украдкой стреляет глазками в Джейкоба.

Кажется, он ей настолько нравится, что её до жути смущает сидеть с ним за одним столом. Бедняжка. В нашем мире всё было бы проще, а тут приходится изображать целомудренность.

— Где здесь источники воды? Откуда вы её берете? — спрашиваю у Виктора, полагая, что ещё есть время сходить осмотреться. — Колодцы, источники?

Виктор смеряет меня удивленным взглядом, но все же отвечает:

— Простите, госпожа, уже поздновато для прогулок даже по деревне, — произносит сдержанно. — Фонарей нет, не ровен час ногу сломаете на здешних кривых дорогах. Могу завтра показать, как будет светло.

Я выглядываю в окно. На деревню опустилась такая темень, что не видно строения напротив.

— Ладно, — говорю я с легким вздохом. — Тогда нужно идти спать. Следует выспаться перед завтрашним днем.

Мужчины соглашаются. Я иду на кухню и выливаю остатки ещё горячего супа в чистую миску. Вручаю её Виктору со словами, чтобы накормил жену. Он кивает, и они с Джейкобом уходят наверх.

Я возвращаюсь на кухню и немного помогаю Бетти с уборкой, потом мы поднимаемся к себе в комнату.

Свет луны из окна высвечивает на подоконнике огарок свечи и старинное кресало. Если бы не редактировала историческую статью о способах разведения огня, не узнала бы!

Я зажигаю свечу, но быстро понимаю, что надолго света нам не хватит, так что даже не почитать перед сном.

— Давай обживём эту комнату как можем, пока есть свет, — предлагаю Бетти, и она соглашается, хотя по ней видно, что едва держится на ногах. Как и я.

Мы перебираем наш скромный скарб, и я нахожу старинный кожаный кисет с чем-то тяжелым внутри. Высыпаю на руку — несколько золотых монет и горсть медных.

— Вот это сюрприз, — шучу я, улыбаясь. — Не думала, что я настолько богата!

Бетти хихикает, но её улыбка кажется немного робкой, скорее от облегчения, чем от настоящего смеха.

— Это ваши деньги, я положила в сундук ещё в замке, пока мы собирали вещи, — поясняет она. — Сходить вниз за лоханью и водой, госпожа? Мыться будете?

Представляю, как это будет, и понимаю, что не способна на такой подвиг. Да и в комнате не сказать что жарко. Радует, что у Розы оказались в наличии одеяла! Предчувствую, с каким скрежетом заставлю себя раздеться, чтобы влезть в ночную рубашку.

— Нет, Бетти, я слишком устала, — отвечаю я. — Устроим банный день в другой раз.

— Как прикажете, госпожа, — соглашается Бетти.

Я оглядываю комнату, отмечая её простоту и убогость, но от того, что мы вдвоем в этой комнате, становится легче. Вдвоем как-то проще справляться с этими тяжелыми условиями.

Бетти помогает мне раздеться догола, и мне сразу становится до жути холодно. Служанка передает длинную в пол хламиду из тонкой хлопковой ткани, которую я поспешно напяливаю и с болью смотрю на настуженную постель. Мне придется туда лечь и попытаться согреться. Но сначала я помогаю Бетти переодеться ко сну. Все-таки здешняя мода как нарочно заставляет тебя кооперироваться с подружкой.

Мы забираемся под тяжелые, пропахшие сыростью одеяла, и я желаю Бетти спокойной ночи, хотя у самой сна ни в одном глазу. После такого дня по венам шурует нервная бодрость, как уснуть в таком состоянии?

Бетти засыпает, едва голова касается подушки. Я закутываюсь в одеяло и… тоже мгновенно проваливаюсь в сон.

В сон вклинивается истошное пение петухов. Я открываю глаза — за окном забрезжил рассвет. От лица поднимается самый настоящий пар. Градусов десять, наверное, в комнате — дико холодно. Бетти, по горло укутанная в одеяло, стучит зубами.

В комнате проходит кирпичная труба от печи, но, похоже, все в ней давно прогорело и тепло рассеялось. Наша комната пропитана холодом. Возникает ощущение, что это место целенаправленно пытается убить всех, кто его населяет.

С трудом заставляю себя скинуть одеяло и встаю босыми ногами на ледяные доски. Ступни начинают ныть.

Бетти вскакивает следом.

— Госпожа, что же вы делаете? Вы же простудитесь! — она бежит к горе моих платьев, прыгая с ноги на ногу, и вынимает бордовое плотное, как из парчи. — Скорее одевайтесь!

Местами меня поражает её самоотверженность, но так, видимо, принято. Она быстрыми движениями шнурует на мне корсет, а юбки я расправляю сама. Потом почти в приказном тоне объявляю, что помогу одеться ей. Она научится принимать мою помощь, но пока приходится заставлять.

Обувшись, мы спускаемся в кухню. Голод снова булькает в желудке, так что я сразу принимаюсь растапливать печь. Бетти говорит, что принесет ещё дров из поленницы, и уходит.

Пока огонь разгорается, умываю лицо под здешним рукомойником. Ледяная вода схватывает скулы тягучей болью. Нет, здесь, определенно, самые скотские условия для жизни, которые можно себе только представить!

Когда мы умываемся под рукомойником, в зал кто-то спускается.

— Доброе утро, госпожа, — грубоватый, но с вежливой интонацией голос Джейкоба звучит у меня за спиной. — Какие распоряжения на сегодня?

Я поворачиваюсь, отрываясь от печки, и перечисляю:

— Сопроводишь меня по деревне, мне нужно познакомиться с местными. Ещё обязательно найти плотника, который займется починкой стен и пола. Кроме того, нужно посмотреть, что с водой. Надо придумать, где брать ингредиенты….

Поднимаю голову и замечаю, что Джейкоба в дверях кухни уже нет. Тихо ушел, даже не дослушав⁈

В груди внезапно остро колет беззащитность и одиночество. Слезы подступают к глазам, но я сдерживаюсь, чтобы не расплакаться. Здесь проблема на проблеме, и все они из разряда смертельных. Не решишь — умрешь от холода, голода или антисанитарии. Слишком много вопросов без ответов, самый главный из них — ну придумаю я, как выжить, как быть дальше, когда мой здешний муж уладит юридические формальности и пригласит меня во дворец, чтобы казнить?

Мысли захватывают сознание, унося в вородворот переживаний, пока из него меня не вырывает голос, доносящийся из зала:

— Утро доброе! Есть кто живой?

Незнакомый голос. Становится и страшно, и любопытно. Я поспешно расправляю юбки и выхожу в зал.

11

В груди щемит надежда, что это постоялец, а значит, у моего заведения появится первый доход.

У входа, подбоченясь, стоит немолодой мужчина в дорожной одежде. На темном лице выделяются светлые густые борода и усы. Он с ног до головы заляпан грязью, на плече болтается старая заплечная сумка, сдувшаяся, словно воздушный шарик. Мужчина с недоумением и пренебрежением рассматривает убранство таверны.

— Ну и дыра… — бурчит себе под нос.

Вздергиваю голову, выпрямляю спину и любезным голосом приветствую незнакомца:

— Доброе утро. Чем могу быть полезна?

Он поворачивается ко мне, проходится по мне заинтересованным взглядом и затем расплывается в улыбке. Выпячивает грудь, подкручивает ус одной рукой и направляется ко мне:

— Да вот, хозяюшка, мне бы перекусить да отдохнуть с дороги. А то пока забрался к вам, вымотался и устал.

Предлагаю гостю сесть и возвращаюсь на кухню, судорожно соображая, чего бы такого приготовить. Первого клиента надо, просто необходимо уважить. Вариантов, впрочем, немного. Придется фантазировать. Выбиваю в миску несколько яиц, разбалтываю не взбивая, выливаю на разогретую сковороду и жарю тонкий яичный блин. С местными сковородами и очагами я пока на «уважаемая, не соизволите ли», так что внимательно слежу, чтобы яичница не подгорела.

Бетти неумело складывает дрова рядом с печкой. Командую:

— Начисти пару картофелин, морковь и луковицу.

Она тащит грязные овощи на отмытый стол, берет нож и начинает срезать им кожуру от себя, будто точит карандаш. Я не могу помочь, потому что застыла в готовности перевернуть яичный блин. В этот момент в кухню входит Джейкоб. Увидев девушку, которая неумело воюет с картофелиной, усмехается, приближается и, словно взрослый у ребенка, выхватывает у нее нож и клубень со словами:

— Дай-ка лучше сюда, хозяюшка, еще порежешься, — произносит с доброй поддевкой. — Займись лучше чем-то менее опасным.

Бетти отчаянно краснеет, но при этом задирает нос, фыркает, отворачивается к печке и снова принимается возиться с дровами.

Джейкоб быстро чистит овощи, я уже выложила на тарелку бледно-желтый блин. Тщательно перемываю клубни, морковь и лук и быстро шинкую их под взглядом округленных глаз Бетти. Ну да, Аделина вряд ли так умела. Мне-то неудивительно — руки помнят из прошлой жизни.

На той же сковороде готовлю овощную соломку. Выкладываю на яичную основу, разравниваю по поверхности, а затем сворачиваю в рулет. И нарезаю, как роллы. Эх, сыра бы еще… Но и без него сытно и выглядит необычно. Ставлю всё на поднос, Бетти добавляет кружку кипяченой воды. Выношу угощение гостю.

Расчет оказывается верным. Посетитель уплетает омлет за обе щеки, аж постанывая. Отодвинув пустую тарелку, вытирает губы и говорит:

— Спасибо, хозяюшка. Вкусно кормите. Пожалуй, задержусь на денек. Будет у вас комнатка для скромного стеклодува Мурано?

Зову Виктора и перепоручаю ему гостя. Мурано очень бережно поднимает свою поклажу на второй этаж. А я молюсь, чтобы ступеньки не обрушились под ним. Но все обходится.

Для себя и сотрудников готовлю обычную яичницу. Из последних яиц. Затем собираюсь на разведку в деревню. Бетти помогает мне найти в вещах теплые шерстяные чулки.

Из невзрачной шкатулки на дне сундука моя фрейлина достает серебряную брошь для крепления плаща — кольцо и отдельная длинная игла. Кажется, это называются фибула. Некоторое время рассматриваю необычное украшение. На кольце устроился изящный дракон, расправивший крылья, каждая чешуйка воинственно вздыбилась, пасть открыта, и даже можно рассмотреть зубы и язык. Настоящее произведение искусства!

Бетти умело закалывает мой плащ, а я, вспоминая картины и гобелены, которые мельком увидела в императорском замке, поражаюсь, насколько местная знать повернута на драконах. Впрочем, будто в моем мире было иначе.

За главного оставляю Виктора, которого предварительно хорошенько расспросила о местности. В сопровождении Джейкоба и верной Бетти, закутанная в шерстяной плащ так, что торчит лишь нос, отправляюсь в деревню.

Деревня — это громко сказано… Правильно выразился мой постоялец — дыра, да и только… Над домами висит густая тишина. Лишь иногда вскукарекнет невидимый петух, тявкнет собака или протяжно замычит корова. В воздухе, как и вчера, держится тошнотворный затхлый запах. Сегодня ещё и туман опустился, непрогляднейший.

Идем к дому, который на фоне остальных выглядит не таким покосившимся и ветхим. Тут живет староста. Джейкоб уже заносит руку, чтобы постучать. Но дверь отворяется сама, и из дому вываливается мужчина средних лет с мясистым лицом, в холщовой рубахе, коричневых штанах и темной жилетке — ну прям наряд Шрека. Сходство усиливает зеленоватый оттенок кожи. Староста держится за косяк и вяло рассматривает нас, а потом кланяется и с сипло говорит:

— Ваше Величество! А я думал, когда же вы нас посетите? Пит вчера доложил о вашем прибытии. И что же вы забыли в наших-то краях?

Джейкоб гневным голосом грохочет на пол-улицы:

— Не твоего ума дело, по какой надобности тут императрица.

Староста вжимает голову в плечи, бледнеет и затравленно смотрит на моего спутника. А я милостиво улыбаюсь и сообщаю:

— Любезный, извините, не знаю вашего имени. Я приехала помочь вам и остальным жителям деревни. Требуется полное ваше содействие.

Староста настороженно смотрит на меня, словно ожидая какого-то подвоха. Я же стараюсь держаться уверенно и упираю в крестьянина серьезный взгляд. Пусть видит, что я не шучу. Староста расслабляется и сипло говорит:

— Я Вильям, Ваше Величество! Готов помогать во всех вопросах… Да что же вы на ветру стоите? Проходите! В тепле же лучше обсуждать серьезные вещи.

Мы проходим в темную убогую комнатушку, в которой вопреки словам старосты довольно зябко. Хозяин дома пододвигает мне единственный стул. Благодарю и сажусь. Приступаю сразу к делу:

— Итак, во-первых, я бы хотела познакомиться с жителями. И среди них найти плотника и поставщика продуктов. Для таверны необходимы хорошие овощи, мясо, молоко, сыр, яйца и крупы. А также вода. Хорошая чистая вода, которую можно пить.

Стоит мне озвучить перечень проблем, как бедняга Уильям сдувается, горбится и начинает нервно тереть ладони. Он поднимает на меня испуганный взгляд и дрожащим голосом мямлит:

— Госпожа, тут такое дело…

12

Староста стоит рядом и выдавливает из себя каждое слово, с трудом сдерживая волну отчаяния.

— Всё плохо, Ваше Величество, — говорит он трагично, вздыхая через слово. — Плотник болен, лежит в лихорадке. У нас тут все болеют. Колодец, вы, наверное, заметили, зацвел. Родник уже пару недель как завалило буреломом. Деревня плавает в грязи.

Я сжимаю губы. Каждое его слово пробегает по коже ледяным ознобом. Проблемы в деревне поистине огромные, и, похоже, решить их по щелчку пальцев невозможно. Но я же не из тех, кто сдается! У меня в руках какая-никакая власть и, главное, знания, которых нет у местных. Я должна действовать!

— Вы про провизию говорите, — с сожалением продолжает староста. — Продуктов нам самим не хватает. Если бы не я, то и не выжили бы, наверное…

Он скромно опускает голову, будто ему стыдно за то, что деревня такая беспомощная, а между тем приписывает себе заслугу по спасению жителей. Хитрый жук.

Я молчу, позволяя ему выпустить весь поток отчаяния, а у самой внутри растёт чувство невыносимой решимости. Я не позволю этой деревне загнуться.

— Я не позволю нашей Зеленой деревне погибнуть, Вильям. Мы будем действовать, — говорю я уверенно, стараясь не выдать своих мыслей, чтобы не развеять надежды. — И от вас мне потребуется полное содействие. Готовы?

Староста выглядит так, как будто не верит в мои слова, но я не собираюсь отступать. Проблемы тут, конечно, ужасные, но решение найдется.

— У меня есть план, — продолжаю я. — Сейчас проводите меня к дому плотника.

Староста кивает и указывает на дверь. Он еле тащит ноги. Вроде не старый, а похож на обессиленного старика. Так выглядят отчаявшиеся и потерявшие надежду люди.

Дом плотника находится почти в самом конце единственной широкой дороги в деревне. Заметно, что тут живет рукастый человек. Конек под крышей резной. Ставни тоже украшены резными башенками. Но и тут царит запустение, один угол дома проседает, из-за чего дверь не закрывается до конца, оставляя щелку.

Жена плотника встречает нас подозрительным взглядом, но пропускает внутрь, когда Джейкоб говорит, кто к ней пожаловал. Она суховатая женщина лет сорока с землистым цветом кожи и ранними морщинами, представляется Матильдой.

— Ваше Величество, — говорит она настороженно. — Мы бы рады вам помочь с ремонтом… Вы же поэтому пришли? Но Джон болен. Он в лихорадке и не в состоянии работать.

Она говорит это с таким видом, будто я ей нож к горлу приставила и заставляю её мужа пахать на меня. Кто-то ей уже донес о том, что я начинаю наводить порядок.

— Нет, Матильда, я пришла познакомиться с вашим мужем и я очень сочувствую, что застала его не в здравии.

Я подхожу к его кровати. Мужчина действительно выглядит неважно — бледное, лоснящееся от пота лицо, запавшие глаза, темные круги под ними. У кровати стоит лохань с рвотными массами, от одного вида которой поднимается тошнота, не говоря уже о запахе. Ещё в гостиной дома пахло затхлостью и грязью, а тут вонь невероятная.

— Что за хворь? — спрашиваю я у Матильды.

Она с болью в глазах отвечает:

— Да мы сами не знаем… — в ее голосе явственно звучит печаль. — Так вся деревня, Ваше Величество. Уже давно. Кто-то выздоравливает, но кто-то вновь заболевает. И все по кругу.

Я начинаю анализировать симптомы. Все указывает на ротавирус. Он проявляется лихорадкой, тошнотой и слабостью.

— Матильда, придворный лекарь сталкивался с таким заболеванием и рассказал мне, как его лечить, — произношу доверительным тоном, и в глазах женщины вспыхивает огонек надежды. — Слушайте внимательно.

Под видом умных мыслей светилы дворцовой медицины я рассказываю ей о методах лечения ротавируса, которые знаю сама. Пить больше жидкости, чтобы снять симптомы интоксикации. В еду только отварную крупу или картофель, максимум допускается овощной суп. Никакого переохлаждения, и менять мокрую одежду, не допуская остывания. Как придет в себя, компресс с чабрецом и ромашкой на лоб, снять головную боль.

— Но, Матильда, это очень важно, — фокусирую на себе её внимание и продолжаю: — Воду давать только после того, как она пробурлила на огне. Вы понимаете?

— Прокипятить сначала? — догадывается женщина. Какое счастье, что они в курсе, что это такое. Непонятно только, почему раньше никто до этого не додумался!

— Прокипятить, остудить, давать пить мужу как можно больше, — пронзительно смотрю ей в глаза. — И ни-ка-кой сырой воды, ясно?

Матильда кивает с благодарностью во взгляде.

— Если будете делать, как я говорю, Джон поправится. И не нарушать ни одного пункта! — добавляю с напускной серьезностью. — И обращайтесь за помощью, если понадобится. Не стесняйтесь.

Когда мы выходим от плотника, тяжесть снова ложится мне на плечи. Вдруг плотник не поправится? Вдруг я неверно диагностировала его недуг? Ох, не хочется думать о плохом. Ещё сочтут ведьмой или кем похуже…

Староста ведет нас к зацветшему колодцу, и мы проходим мимо дома, рядом с которым стоит просторный сарай, откуда доносятся звуки картёжной игры и мужские голоса.

Я останавливаюсь. Мужчины играют на деньги, весело смеясь и шумно комментируя ходы. То есть вот так! В деревне есть и здоровые, работоспособные люди при деньгах. В таком случае можно наладить торговлю.

Мы добираемся до колодца. Он и правда зацвел. Староста натужно поднимает одно ведро воды, от которой несет болотной тиной и гнилью.

— Очисткой колодца займемся позже, — заявляю деловито. — Это возможно, но придется убрать всю воду, отскоблить стенки и начистить их песком с солью.

Староста округляет глаза, но не спорит, а во взгляде появляется уважительное благоговение.

На этом я его отпускаю. Пусть идет по своим старостиным делам, а у меня на сегодня осталась ещё одна важная задача.

13

Сердце тревожно сжимается при мысли, что найти продукты в этой деревне окажется нереально. Что тогда? Искать запасы по окрестным деревням? У меня есть карета, но я даже близко не представляю, где тут другие села. Далеко ли до них, можно ли проехать?

Мы идем куда ноги несут. Деревня плотнячком сгрудилась вокруг главной дороги, но есть дома и на отшибе. Я на удачу указываю Джейкобу с Бетти на дом вдалеке.

— Вон ту усадьбу посетим и обратно, — велю с видом императрицы, а чувствую себя выжатым лимоном. Утомилась ходить по холоду и грязи. И сапожки снова мокрые. — Нам, Бетти, нужно заняться кое-чем важным, так что прогулку следует завершать.

Кажется, удача наконец улыбнулась мне. Дом, к которому мы подходим, ухоженный, симпатичный, хотя и небольшой. Но от него веет живым дыханием цветов и свеже вскопанной земли. А ещё с дальней части участка слышится кудахтанье и мычание. Прямо то, что надо!

Я прохожу сквозь открытую Джейкобом калитку и стучусь в дом.

Открывает женщина. Выглядит лучше, чем другие, кого мы встречали, одета в темное длинное платье и светлый передник. Вытирает руки о слегка замызганное полотенце.

— Я Фрейя, — представляется женщина. — Чем могу помочь, Ваше Величество?

Она смотрит на меня настороженно. Похоже, это общая тенденция для этой деревни — не доверять мне только за красивые глаза и титул.

— Вы уже осведомлены, Фрейя, что постоялый двор теперь в моем ведении, — произношу как можно доброжелательнее. — Я хочу наладить поставку продуктов для таверны. — По взгляду понимаю, что она думает, я за бесплатно собралась брать, поэтому тут же поясняю. — Я бы назначила вам жалованье, три медных в неделю, за то, что вы будете поставлять мне основные продукты.

Она на глазах светлеет.

— Хорошо, — произносит с ласковой улыбкой. — У меня небольшое хозяйство, хотя излишки продуктов бывают. Я обычно их раздаю.

— Но продавать выгоднее, не правда ли? — встревает Джейкоб из-за моей спины.

До этого он молчал и стоял за плечом мрачной тенью. Что это его дернуло вдруг вмешаться?

— Мне и нужно немного, — произношу я и перечисляю продукты. Овощи, яйца, мясо, когда появляется. — А крупы вы выращиваете?

— Нет, — вздыхает женщина. — Это к Винсенту надо обращаться, а он цену за свою рожь ломит…

Она причитает о каком-то соседе. А у меня в душе взвивается жуткое чувство несправедливости. Когда одни голодают, другие жиреют⁈ Нет. Так не пойдет. Надо вразумить этого Винсента, как только узнаю, где он живет.

— А у вас сейчас есть излишки запасов? — спрашиваю заговорщически и вынимаю из кисета один медяк. — У нас в таверне совсем есть нечего.

— Так вы голодные, Ваше Величество⁈ — восклицает женщина и зовет нас всех в дом. — Проходите! Я недавно обед сделала!

Мне неловко принимать это приглашение, но желудок ноет от голода. Пока ходили туда-сюда, время пролетело и уже обед на носу.

Фрейя усаживает нас за стол, ставит тарелки — глиняные, с прекрасным керамическим покрытием.

— Ой, какая красота! — восклицает Бетти, разглядывая посуду.

— Да, Фрейя, тарелки очень красивые, — соглашаюсь. — Я таких в деревне не видела. Откуда они?

Фрейя рассказывает, что Зеленая деревня находится на границе с соседним государством. И пока её муж был жив, часто ездил туда торговать. Тарелки и многое в доме куплено там, в Инкервилле. А теперь мужа уже как полгода нет, и это память, которая от него осталась.

Я искренне соболезную её утрате. Муж у Фрейи, похоже, был человеком рукастым и заботливым. В доме все очень аккуратно сделано, с любовью. Горько, когда такие союзы рушатся.

Еда, которой угощает Фрейя, не отличается изысканностью — картофель, морковь, что-то ещё, порубленные крупными кусками, плавают в наваристом свином бульоне вместе с такими же крупными шматами жирного мяса. Выходит очень сытно, хотя шедевром кулинарии не назвать.

Я кладу на стол ещё один медный Фрейе за гостеприимство, а она в ответ вручает нам огромную корзину овощей, сверху которых в холщовой тряпке лежит кусман твердого мяса. Похоже, вяленого.

Джейкоб нахваливает обед и поднимает корзину. Мы прощаемся с хозяйкой и покидаем её дом сытыми и счастливыми. Настроение улучшается. Все можно решить. Жизнь потихоньку налаживается. Надо только не тормозить и двигаться вперед.

До таверны добираюсь без задних ног от усталости. Хочется лечь. Эмоционально я бодра, но тело изнеженной Аделины совершенно не приспособлено к нагрузкам. Бетти раскладывает по шкафам и полкам на кухне только что полученные овощи, мясо кладет сверху на стеллаж.

Я готовлю овощной суп для Розы, к нему добавляю кусок мяса в прикуску и отправляю Бетти её покормить, а сама иду в одну из нежилых комнат и, кутаясь в плащ, осматриваюсь.

Она больше и обставлена лучше нашей — добротная широкая кровать, стол с зеркалом, письменный у окна, шкаф в половину стены у двери. Отличная комната для супружеской четы! Только надо довести до ума.

Тут много придется сделать и первое, что требуется, — законопатить щели. Для этого понадобится много соломы или сушеного мха. А в идеале ещё найти смолу или нечто подобное, чтобы залить насованный в щели утеплитель поверх однородной тугой пленкой. Только откуда взять смолу — непонятно. Или, может, есть другие способы?

Бетти остается шуршать на кухне, готовя всем на ужин суп типа того, которым нас угостила Фрейя, а я продолжаю заниматься комнатой. Вооружившись ножом отскабливаю восковые потеки со столешниц, затем мою и, когда просохли, полирую дерево собранным воском. Это муторное занятие, нужно круговыми движениями втирать воск в древесину, но оно того стоит. Когда я заканчиваю, мебель приобретает благородный матовый блеск и смотрится не старой, а дорогой.

Перехожу к шкафу. На нижней полке явно гуляли мыши — погрызы на дереве и частички мышиного помета. Аделина, наверное, в обморок бы брякнулась, я же не брезгливая. Выметаю грязь в совок и принимаюсь мыть шкаф изнутри. Стираю паутину, черную плесень — и вуаля! Этим уже можно пользоваться! Напоследок полирую снаружи дверцы шкафа. И понимаю, что уже почти ничего не вижу из-за темени.

Приходится спуститься к ужину. Джейкоб колдует у печки, Бетти разливает получившееся у неё блюдо по тарелкам, и выглядит оно не менее аппетитно, чем получилось у Фрейи. Однако она очень быстро схватывает. Видимо, старается, чтобы не ударять в грязь лицо перед Джейкобом.

Мы ужинаем снова вчетвером. Потом Бетти вручает Виктору порцию Розы, чтобы теперь он взял эстафету и накормил жену, а в таверну вваливается веселый, чуть поддатый Мурано.

Но есть отказывается и, радостно напевая что-то себе под нос, отправляется наверх.

Вечер заканчивается на кухне, где мы с Бетти приводим посуду в порядок. Затем поднимаемся в свою комнату и заваливаемся спать, усталые до невозможности.

Утро снова начинается с петуха. Есть тут в округе один зычный. Но это на руку. Мурано должен рассчитаться за сутки проживания.

Мы с Бетти одеваемся, спускаемся на кухню и, пока она разводит огонь, я собираюсь приступить к приготовлению завтрака, как вдруг в распашную кухонную дверь кто-то стучит. Выхожу — Мурано. Смотрит на меня с виноватым видом, а с лестницы в этот момент появляется уже одетый и бодрый Джейкоб.

— Хозяюшка, — начинает стеклодув, — тут такое дело…

Что-то мне не нравится, как звучит его голос. И фраза тоже ёкает в душе непрошенной тревогой.

14

А Мурано выдает:

— Проигрался я! Подчистую! Ни монеточки нет, — и, как нашкодивший школьник, выворачивает пустые карманы.

Я уже понимаю, к чему он ведет. Внутри начинает расти раздражение. Первый клиент — и нате вам! Мы тут едва концы с концами сводим, а он пришел на все готовенькое и как ни в чем не бывало желает скрыться. Ну уж нет!

Приосаниваюсь, и упираю в бока руки, в одной из которых крепко сжимаю деревянную поварешку. Ловлю взгляд Джейкоба. Он слышал наш разговор и тоже прекрасно всё понимает. Его лицо опасно мрачнеет.

Джейкоб медленно, почти без звука подходит к Мурано со спины и там останавливается. Видимо, ждет дальнейших указаний.

Возвращаюсь взглядом к Мурано. Приподнимаю бровь и спрашиваю:

— И?

Он заправляет карманы в брюки и с притворным вздохом заявляет:

— Нечем мне с вами расплатиться, хозяюшка. Хотя кормите вы, конечно, знатно! Ну так я потом как-нибудь забегу и верну должок, — Мурано подмигивает и недвусмысленно улыбается.

Кажется, он считает меня одинокой кумушкой с придурью, которая застряла в деревне и наряжается, чтобы захомутать богатого гостя.

Джейкоб нависает грозовой тучей над гостем. Тот его не видит и все с той же похабной улыбочкой спрашивает:

— Ну, что скажете?

Внутри у меня полыхает ярость, но я сдерживаю ее и холодным голосом сообщаю:

— Что вы крупно влипли, — и киваю Джейкобу, который не сводит с меня сосредоточенного взгляда.

Он опускает здоровенную ручищу на плечо наглому гостю. Мурано вздрагивает. А я продолжаю ледяным тоном:

— За попытку совершить преступление в отношении монаршей особы, — я выдумываю на ходу, но у меня есть уверенность, что ничего хорошего за воровство у королевы преступнику точно не светит. Просто я немного сгущаю краски. Добиваю побелевшего Мурано словами: — Полагается казнь!

Джейкоб подыгрывает — а может, и нет (?):

— Ваше Величество! Давайте ему просто руки отрубим!

— Ага… По самую голову! — сдержанно улыбаюсь и буравлю сдувшегося Мурано взглядом.

Джейкоб припечатывает беднягу к земле второй ручищей, а тот блеет извинения:

— Ваше Величество! Мужики вчера говорили что-то про приезд императрицы, но я ж не знал, что это про вас! Извините! Пощадите! Позвольте погасить долг! — голосит он с. он пытается упираться ватными ногами, когда Джейкоб тянет его в сторону лестницы.

Поднимаю поварешку, словно монарший скипетр, и делаю Джейкобу знак остановиться. Затем приказываю:

— Подожди, Джейкоб! А ты, прохиндей, говори, как собираешься погасить долг.

Мурано отчаянно выпаливает:

— Я же стеклодув! У меня с собой есть нераспроданные вещички. Вот увидите, они станут украшением этой ды… Этой чудесной таверны!

Ну хоть что-то! Злость сменяется любопытством. Изображаю задумчивость, хотя уже все решила. Признаться, у меня и в мыслях не было причинять бедняге вред, но не могу же я создавать у окружающих ощущение, будто я бесхребетная амеба и мной можно помыкать и вертеть как вздумается. Смотрю в глаза белому, как полотно, стеклодуву и наконец киваю:

— Ну хорошо. Посмотрим, что у тебя там.

Поднимаемся в комнату, занятую гостем. Он аккуратно ставит на кровать свой заплечный мешок, открывает его и вытаскивает одну за другой преинтереснейшие стеклянные изделия. Беру каждое и внимательно рассматриваю, прикидывая, что из этого может пригодиться. Изогнутый и слегка крученый рог с непрозрачными дымчатыми стенками — выглядит как статусная вещь. Но для меня бесполезная. Пара простых кувшинов с ручками. Несколько пузатеньких флаконов густого синего цвета. Пятнистая, как хвост павлина, ваза с необычными краями, похожими на всплеск воды. Всевозможные длинноногие кубки, украшенные стеклянными каплями, жгутиками, витками и даже раскрашенные и эмалированные. Но всё это слишком разнородно и мелко. Не собирается в общую картину.

И тут с самого дна Мурано вынимает бутыль, похожую на те, которые ставят в офисныхкулерах, только размером поменьше — литров на девять-десять. Она абсолютно прозрачная, без сколов и наплывов. Ее примерно на середине высоты опоясывает углубление. Горлышко широкое и короткое. При виде этого чуда у меня рождается план, как обеспечить постояльцев пригодной питьевой водой.

Бутылка тяжелая, с трудом удерживаю ее, чтобы рассмотреть. И как Мурано пёр ее по дорогам? Осторожно передаю вещь Джейкобу и отсылаю с ней в кухню. Спрашиваю у пришедшего в себя стеклодува:

— А еще что-то подобного качества у вас есть?

Мурано начинает суетиться:

— Ваше Величество! У вас прекрасный вкус! Не поверите, но осталось всего две вещицы из этой коллекции, — он наполовину скрывается в заплечном мешке и вскоре выныривает с двумя уменьшенными, литра на полтора каждая, копиями здоровенной бутыли.

Придирчиво рассматриваю. Они хороши. Стильные, неброские, прозрачные, из хорошего материала и в отличном состоянии. Пока не придумала, как я их использую, но в них можно налить золотистое масло… Или просто воды… Или какого-нибудь цветного напитка.

— Сколько за них хотите? — спрашиваю наконец.

Мурано с трудом закрывает рот, а потом переспрашивает:

— Ваше Величество… Вы, что же, хотите их купить? — Получив утвердительный кивок от меня, блеет подобострастно: — Вы так великодушны к несчастному Мурано! Я испугался, что вы просто у меня все отнимите. Но вы… Вы… Щедры! Я ни гроша не возьму! Позвольте отблагодарить вас за проявленную ко мне снисходительность. Я вам их дарю, — и он склонился в низком поклоне. Разогнувшись, продолжил: — Если будете в Инкервилле, заходите ко мне в мастерскую. Я вам сделаю скидку. А теперь позвольте покинуть вашу чрезвычайно гостеприимную таверну!

Аккуратно сложив в заплечный мешок оставленные на кровати вещи, он вскидывает его за спину и уходит. Спешит, видимо, опасаясь, что я передумаю.

Я быстро навожу порядок, меняю постельное белье и готовлюсь спуститься вниз. Желудок подвывает от голода.

Вдруг слышу снаружи неясный гомон. Шум нарастает. Выглядываю в окно и вижу у таверны толпу взволнованных крестьян. Что же им надо? С добром пришли или на вилы поднимут, как ведьму какую-нибудь?

15

Честно говоря, мне страшно. Рассматриваю собравшихся, стараясь держаться в тени штор. Крестьяне только шумят. Над толпой не вздымаются зубцы вил или чего похуже типа факелов. В любом случае нужно к ним выйти и все самой узнать.

Спускаюсь вниз. У двери уже стоят в напряжённой позе Джейкоб и перепуганная Бетти. Вручаю ей длинную ложку, с которой, оказывается, все это время бродила по таверне, и прошу вернуться на кухню. Мой телохранитель с подозрением выглядывает в окно. Шум за дверью нарастает.

Делаю глубокий вдох-выдох и направляюсь к двери. Джейкоб впереди, распахивает и придерживает дверь. Когда я, гордо вскинув голову и выпрямив спину, выплываю на крыльцо, телохранитель становится рядом и зорко вглядывается в толпу. Как только я появляюсь, шум стихает.

Крестьяне настороженно смотрят на меня. Интересно, кто кого и как должен приветствовать первым по правилам местного этикета? Во всех известных мне исторических книгах и фильмах подданные кланяются первыми.

Это важный момент. Надо показать, что я здесь главная. Поэтому просто стою и жду. По крайней мере, на заре моей трудовой карьеры — когда я, молоденькая горожанка, отрабатывала распределение в деревенской школе, именно этот способ и срабатывал. Буйные ученики быстро успокаивались, и я начинала урок.

С выжиданием не моргая смотрю на местных. И действительно, через короткое время они опускают головы в почтительном поклоне. Ну что ж. Теперь и я слегка кланяюсь, отвечая на приветствие.

Из толпы, впрочем, как оказалось, не особо многочисленной — не более полусотни человек, выныривает Вильям.

— Ваше Величество, — начинает он, — люди не могли дождаться, так хотели изва́лить вам свое почтение!

Вот же хитрый жук! Небось ждал поодаль, как меня примут, а дальше собирался действовать по обстоятельствам. Ну ладно. Встречу я не планировала, речей заготовить не успела. Будем импровизировать.

— Уважаемые жители Зеленой деревни! В столице знают о ваших многочисленных бедах. Я лично прибыла, чтобы помочь вам справиться с ними! — очень надеюсь, что в этой глуши пока не в курсе, как оскандалилась их императрица.

Пока притихшие крестьяне смотрят на меня распахнутыми глазами, продолжаю:

— Но мне нужна будет ваша помощь, — предупреждая недовольство, поднимаю руку и поясняю: — Конечно же, не бесплатная.

Вот теперь крестьяне еще и рты пораскрывали. Тишина такая, что отчетливо слышен шорох ветра в ветвях одиноких деревьев на отдалении.

— Итак, план спасения следующий. Разбираем бурелом, очищаем родник, приводим в порядок колодец. Одновременно с этим ремонтируем таверну. А еще привыкаем жить по-новому: моем овощи, кипятим воду, обрабатываем мясо на огне. И главное, моем руки перед едой!

Чувствую нарастающее напряжение. Надо его погасить, пока не взорвалось. Поэтому говорю:

— Если что-то не понятно,задавайте вопросы. Обсудим вместе.

Сначала все молчат. Потом начинают роптать. Наконец из задних рядов доносится недовольный мужской бас:

— Чем докажете, Ваше Величество, что платить будете? Сколько тут живу, еще ни разу не было, чтобы господа хоть медяк бедняку дали. Только брали и брали себе. А люду простому — нича́во!

Открываю было рот, но тут слышу знакомый голос Фрейи. Она стоит, с поднятой над головой рукой, в которой что-то тускло поблескивает:

— А это ты видел, Робин? Это монета, которую наищедрейшее Ее Высочество мне вчера заплатило за гостеприимство. И не за какие-нибудь изыски, а за нашу простецкую еду. А еще Ее Высочество обещало мне платить за продукты. Вот!

Фрейя еще пару мгновений демонстрирует медяк. Ее слова производят впечатление. Напряженность сменяется одобрительным гудением. Я строгим голосом спрашиваю:

— Еще вопросы?

— А зачем нам ремонтировать таверну? Жили с такой и еще поживем, — басит, словно труба, отечный мужчина предпенсионного по меркам моего родного мира возраста.

— А затем, что в хорошей таверне путники останавливаются. А у путников есть деньги. — Слышу одобрительные восклицания. Меня воодушевляет настрой местных. Но нужно еще их зарядить. — Уверена, что нам есть что предложить гостям Зеленой деревни! Следующий вопрос!

— А зачем разбирать бурелом? — интересуется невысокий круглолицый мужчина средних лет с простоватым выражением лица.

Неожиданно отвечает за меня Вильям:

— Чтоб дорогу освободить, дурья твоя башка! Иначе как к нам путники попадут? Те, которые с деньгами.

Стоящая впереди кумушка с красными щеками и вздернутым носом с вызовом спрашивает:

— А разбирать-то кто будеть? У нас тут полдеревни мужиков болеють.

Снова гул.

Я делаю паузу и поднимаю руку, чтобы добиться тишины. Когда все послушно замолкают, строго отмечаю:

— Тем не менее это не мешает им играть в карты, пить и облапошивать гостей таверны, — и с прищуром смотрю на притихшую толпу. Некоторые мужчины, видимо, те самые любители азартных игр, отводят глаза и смущенно смотрят вниз.

Поймав волну, продолжаю:

— К тому же именно очистка колодца и родника, а также новые правила приема пищи позволят вам избавиться от зеленой хвори. Она живет в грязи и вони. Чтобы прогнать ее, надо прогнать грязь и дурной запах. А тех, кто болеет, мы вылечим, поставим на ноги.

Снова раздается голос недовольного всем Робина:

— А Ваше Величество, что, еще и в хворях понимает? С чего это нам верить, что вы лечить умеете?

Вот и что мне ему ответить? Объяснила же как умела. Не буду же я тут микробиологию и вирусологию пересказывать!

И тут из толпы выходит Матильда. Она очень напряжена, кулаки сжаты, рот превратился в тонкую полосочку, глаза прищурены. Вижу ее и не могу понять, чего ожидать. Помогли мои рекомендации по лечению ее мужа Джона? Или я все-таки не угадала, и плотнику стало хуже?

16

Матильда выходит из толпы с тихим вздохом облегчения, и её лицо постепенно расплывается в улыбке.

— Ваше Величество, благодарю за ваши советы, — она сначала обращается ко мне, а потом разворачивается к жителям и продолжает восторженно: — Джон пошел на поправку. Он почти не лихорадит теперь, и его дух поднялся. Я следовала рекомендациям Её Величества, и, знаете, это дало результат. — Она снова поворачивается ко мне и скромно опускает глаза. — Я не знаю, как еще вам выразить благодарность.

Внутри разливается ласковое тепло от её слов. Увидев, что мои советы дали результаты, я ощущаю гордость за свою способность помогать, даже в таком непростом месте.

— Я рада, что муж поправляется, Матильда, — говорю я с доброжелательной улыбкой. — Но помните, что самое главное — это не сдаваться. Ваша помощь тоже велика.

Я окидываю многозначительным взглядом толпу, как бы говоря им, что и их вклад тоже важен. Местные постепенно расслабляются.

— Еще есть вопросы, дорогие жители Зеленой деревни? — спрашиваю добродушно, хотя уже подустала отвечать. Затратно по нервам, не знаешь, какой вопрос прилетит следующим.

— Нет, Ваше Величество! — толпа отвечает нестройным хором.

Я вижу одобрительные улыбки и кивки. Люди с задних рядов начинают аккуратно расходиться, будто боясь, если пойдут первыми, выразят неуважение своей императрице. Нет, я не гордая, пусть уходят.

— Возвращайтесь к своим делам, дорогие жители! А я вернусь к своим, — отпускаю их всех одной фразой, чтобы уже снять груз с их душ.

Пространство перед таверной неуклонно пустеет, но остается несколько женщин, которые стоят небольшим кружком и явно ждут, чтобы все остальные разошлись.

Когда другие жители уходят, эта группа кумушек приближается ко мне. Крадутся робко, будто боятся, что я их покусаю. Подойдя вплотную, одна из них начинает:

— Я могу вам предложить мед, Ваше Величество, — она нервно вытирает руку о грязно-белый фартук, надетый поверх насыщенно-зеленого платья. — Он у меня сладкий, с травами. Вам понравится.

— Да мне-то ладно, — говорю совестливо. — Мы о постояльцах думать должны. Спасибо за предложение!

— А я выращиваю овощи и делаю закваску, солю огурцы, помидоры, — говорит другая, тоже в густо-зеленом платье. — Если хотите, с удовольствием продам. Всё на здоровых травах!

Следующая женщина произносит с заговорщическим видом, будто боится, что её кто-то подслушает:

— А я пряные травы выращиваю — розмарин, тимьян, базилик. Это ведь в любом деле полезно, правда?

Киваю. Ну вот и налаживаются первые поставщики. Теперь бы саму таверну до ума довести.

Ещё одна женщина тоже в зеленом с благородным изумрудным отливом платье наклоняется и доверительно говорит:

— У меня коровы, иногда я могу предложить говядину свежую, — тоже почти шепчет.

Я прислушиваюсь к их предложениям, внимательно осматриваю и оцениваю. Каждая из них явно старается быть полезной. Я решаю поддержать их инициативу.

— Я буду покупать ваши продукты, по мере необходимости и в случае наличия, — говорю я, улыбаясь каждой из женщин. — И буду платить за это!

Женщины явно обрадованы моей то ли щедрости, то ли чистоплотности в смысле сделок. Они сердечно благодарят, желают здоровья и благополучия.

Но прежде чем дать им уйти, я все-таки задаю им вопрос, который так и вертится на языке.

— Скажите, а деревня Зеленой почему зовется? — обвожу их взглядом. И они прямо на глазах сжимаются.

— Вы цвет лиц видели? — произносит та, которая предлагала мед. — Ваше Величество не удивляет, что все у нас зеленые ходят?

— Так хворь хворью, — отвечаю держа себя в руках, чтобы не выговорить ей за панибратский тон. — Я ещё заметила, что у вас всех четверых, как и у других жителей, одежда зеленая. От изумрудного до салатового оттенка. Это не имеет значения?

На этот раз женщины и вовсе только переглядываются. Что-то скрывают явно, но давить на них не вариант. Расскажут потом, когда доверять начнут.

— Хорошо, — складываю ладони вместе. — Будем считать, что деревня Зеленая из-за хвори, которая среди вас тут ходит.

Кумушки расслабляются и, снова сердечно нажелав всякого хорошего, уходят.

Я облегченно вздыхаю — утомило меня общение с населением. Но тут же беру себя в руки. Расслабляться времени нет. Вспоминаю, что хотела сделать. Для деревни нужно всё организовать, навести порядок, начать менять привычки. Нет времени сидеть сложа руки.

Залетаю на кухню, где умница Бетти уже взялась за стряпню вместо меня. Еда ещё не готова, но у меня нет лишней минутки на ожидание. Ножом отрезаю пару кусков вяленого мяса и несколько ломтей хлеба. На столе валяются обрезки овощей. Собираю из этого великолепия два сэндвича. Один вручаю Джейкобу, во второй с звериным рыком вгрызаюсь сама — кажется, моя служанка при виде этой картины готова потерять сознание. Жуя на ходу, направляюсь к выходу. Оставив Бетти в таверне, я вместе с Джейкобом отправляюсь на ещё один обход. Мне нужно обязательно навестить плотника и убедиться, что его восстановление продолжается.

Грязь чавкает под ногами, пока мы идем к дому Матильды. С дорогами тут тоже следует что-то сделать. Но, наверное, это все-таки дело десятое. Сначала здоровье населения.

Матильда встречает меня благодарной улыбкой. Не солгала, стало быть, перед толпой односельчан. Она провожает меня в комнату к мужу. Джон уже не так бледен. Он сидит в постели, смотрит на нас живыми глазами, хотя они всё ещё немного тусклые от болезни. На лице играет утомленная, но искренняя улыбка. Он выглядит гораздо лучше и явно идёт на поправку.

Он благодарит меня за визит. А Матильда приносит ему похлебку — крупные куски овощей и даже мясо какое-то плавает. Я резко останавливаю её:

— Нет, Матильда! Это слишком тяжело для его желудка сейчас, — произношу строго и ловлю недоуменный взгляд женщины. Но вижу в нем доверие и продолжаю: — Налейте только бульон, лучше всего из курицы. Он восстановит силы и поможет быстрее встать на ноги.

— Ой, ну это к Молли надо идти, — тянет в ответ Матильда. — Курицы на мясо только у неё.

— А где дом этой Молли, подскажете? — спрашиваю сразу же.

Я не планировала выведывать секреты, но теперь получила сведения об ещё одном возможном поставщике. Только Матильда почему-то не говорит, так что придется самой выяснить, где тут эта куриная Молли.

Проведав Джона, я возвращаюсь в таверну. Мне нужно сделать всё, чтобы повысить уровень жизни деревни. И вот я снова в кухне, где присматриваюсь к тому, что можно улучшить.

Смотрю на бутыль от Мурано, и в голове вертятся мысли, как её можно приспособить. Пора заняться хендмейдом а-ля императрица Зеленой деревни!

17

Бетти поднимается в комнату аккурат в момент, когда я самозабвенно рву одно из своих платьев на тонкие ленточки. Вот уж воистину выражение «пустить на ленты» приобретает буквальный смысл.

— Госпожа⁈ — Бетти округляет глаза, её нижняя губа начинает подрагивать. — С вами все в порядке, госпожа?

Она поспешно подходит ко мне и кладет руку мне на лоб.

— Лихорадки вроде нет…. — бормочет себе под нос и снова вглядывается мне в глаза пронзительным взглядом, точно боится увидеть там зверя. — Зачем же вы платье изорвали? Это было ваше любимое, его вам муж подарил…

— Любимое? — слегка растерянно перебиваю её. — Оно послужит великой цели, Бетти. Так что все хорошо.

Сама слышу, что голос у меня звучит, как у безумного профессора. Но я и правда придумала сногсшибательную идею, так что очень уж хочется её воплотить. Душа изнывает от нетерпения и предвкушения.

— Помочь вам, госпожа? — все ещё затравленно спрашивает Бетти.

Киваю коротко, подхватываю получившиеся ленты — несколько штук, много не надо — и велю ей идти вниз. Сама следую за ней.

Мы спускаемся в пустой зал таверны, и я горестно вздыхаю. В моей прошлой жизни, если в середине дня в общепитном заведении было так пусто, значит, ему пора закрываться. Я не могу закрыть таверну и не знаю, как привлечь сюда клиентов. Засада какая-то.

Но я не даю себе долго кукситься по этому поводу, жестом зову Бетти за собой, и мы идем на кухню. Там я снимаю со шкафа самую большую бутыль, полученную от Мурано, и деловито водружаю её на стол. Тяжелая бандура!

Опускаюсь к поленнице и выбираю несколько ровных четвертинок. Бетти провожает мои движения ошарашенным взглядом.

— Бетти, хватит так смотреть, — произношу деловито. — Я не сошла с ума. Просто кое-что придумала.

Она мне не верит, но уже ничего не говорит. А я начинаю мастерить подобие кулера для воды.

Вооружаюсь ножом попрочнее и откалываю от отобранных поленьев самый уголок, получая шесть ровных треугольных реек толщиной в два пальца. Такой толщины должно хватить.

После этого на концах реек делаю надрезы для лент, чтобы держались, и связываю их лентами так, чтобы получились треугольники. Мысленно хвалю себя, что выбрала примерно одинаковые поленья, и треугольники получились равносторонние и почти ровные.

Затем примеряю, на каком примерно расстоянии должны быть эти рейки, чтобы бутыль поместилась между ними, и создаю небольшой коврик, переплетая ленты друг с другом. Концы пока остаются свободными.

Бетти явно не ожидала от меня таких умений, и в её глазах начинает мелькать восхищение.

Я ставлю два треугольника из реек на стол, затем завязываю концы лент, образующих коврик, на вехнем углу каждого треугольника, и получается гамак а-ля макраме.

Бетти помогает мне, но я уже вижу свой просчет, конструкции не хватает жесткости, так что даже под весом пустой бутыли треугольники просто разъезжаются низом, а верхами обнимают бутыль.

— Что-то не получается, госпожа, — задумчиво тянет Бетти.

— Сама вижу, — вынимаю новые прямые чурочки и откалываю себе еще четыре рейки. Сейчас заживем!

Соединяю треугольники рейками, получая плюс-минус жесткую конструкцию, и добавляю по ребру жесткости на стороны. Плотно перевязываю все углы и сочленения. Я отношу свой хендмейд на барную стойку, и мы вместе с Бетти водружаем бутыль в самодельные салазки-качели, теперь при помощи гамака можно будет спокойно наклонять бутыль и наливать воду из горлышка.

— Теперь перелей всю вскипяченную воду в эту бутыль, Бетти, — велю ей, а сама ухожу в комнату за самой важной вещицей.

На кровати так и лежит ворох останков моего «любимого» платья. Я беру серебряную фибулу в виде дракона и прихватываю симпатичный кусочек белого кружева.

Возвращаюсь в зал и вижу, что бутылка на четверть полна немного желтоватой водой. Лучше, чем ничего, но воды кипятить придется много.

Бросаю фибулу в бутыль и любуюсь своим творением, как вдруг сбоку раздается встревоженный голос Бетти:

— Госпожа! Что же вы наделали⁈

18

Поворачиваюсь к ней:

— Очиститель для воды… Серебро же обеззараживает. А что?

Бетти прижимает руки к груди и с тревогой смотрит на меня:

— Но это же подарок императора! И это символ правления его рода, а вы так… Как-то неуважительно.

От воспоминаний о заносчивом грубияне, который отправил меня сюда на верную гибель, в груди разливается огонь. Я совсем непочтительно хмыкаю:

— Уважительно? К этому сатрапу⁈ Да мы по его милости оказались в этой пропащей деревне! Без денег, без нормальной крыши над головой, без питья. И какой прок тут от его символа правления? Пусть хоть так поможет нам и жителям.

Бетти грустно качает головой, но ничего не говорит. Выпустив пар, прошу служанку заняться кипячением воды и принести дров в кухню.

Кидаю последний взгляд на бутылку и прихожу к мысли, что впредь стоит процеживать воду через ткань. Чуть позже сделаю какой-нибудь примитивный фильтр из ткани, песка и угля для разных степеней очистки.

Сама отправляюсь изучить оставшиеся комнаты и заодно проведать Розу. Тихо вхожу в спальню, где на кровати лежит бывшая смотрительница таверны с книгой.

Она держит перевернутую по вертикали книжку в нескольких саниметрах от носа и увлеченно рассматривает ее. Покашливаю ради вежливости.

Роза вздрагивает, переводит взгляд на меня, краснеет и прячет книгу под одеяло. Затем начинает громко стонать, изображая неимоверные страдания от боли в ноге. Это выглядит настолько наивно и по-детски, что не нахожу в себе сил рассердиться за спектакль.

Вероятно, в ее жизни за ней впервые ухаживают и заботятся. Да еще сама императрица! Пусть чуток поиграет, всё равно пока ничем помочь не сможет.

— Добрый день, Роза. Как ваше самочувствие?

— Ох-ох-ох… Ваше Величество! Больно, аж терпеть моченьки нет… Да еще кормят так себе. В рот взять нельзя. Дрянь какая-то, а не пища.

До чего же вредная женщина. Язвит по чем свет стоит. Ясное дело, я ж её главное дело по кашеварению отняла, но совесть-то надо иметь… Выдыхаю. Нет, я не стану опускаться до склок с ней. Она сама проникнется и зауважает.

— М-да… Хотелось бы покормить вас чем-нибудь вкусненьким, например, куриным шницелем. Да вот не знаю, где курочку раздобыть…

Роза резко садится в кровати, напрочь забыв о боли в ноге, и начинает объяснять:

— Курочку⁈ Так это вам к Молли. Найти ее легко. Как пойдете в деревню, смотрите направо да считайте до пяти. Вот пятый дом — это как раз её. Только она того… Немного вредная. Может и цену задрать мама не горюй! Но да вы же инператрица! Небось найдёте на нее управу.

М-да, иНператрица. Пусть Роза не беспокоится — у меня все получится!

— Отлично. Обязательно найду и управу, и курочку, — все ещё удерживая себя в руках. — Но слышала, у вас тут не только Молли наглая, но и некий Винсент. Вроде бы тоже цены задирает?

Роза вздыхает и кивает:

— О да! Это известный скряга! Пусть его драконы зажарят! Как у нас тут зеленая хворь гулять начала и путники заходить перестали, так он звереть начал. Цены всё поднимает и поднимает. А после того, как наших мужиков с ярмарки поперли, что те ни купить, ни продать ничего не успели, так вообще заломил за зерно втридорога.

Ага… Значит, и ярмарки тут в округе проводятся? А на меня продолжают потоком изливаться жалобы Розы на то, как жителей Зеленой деревни перестали пускать в другие села, а после бури и затопления дороги местные остались и вовсе почти отрезаны от мира.

— За последние месяцы вот только вы да этот стеклодув из соседних краев к нам наведались, — заканчивает Роза.

Благодарю за рассказ, желаю скорейшего выздоровления и покидаю комнату. М-да… Всё еще сложнее, чем я думала. Размышляя о трудностях, которые придется преодолеть, захожу в очередную заброшенную комнату.

Она совсем крошечная. Почти всю её занимает узкая кровать у стены. И всё. Хотя нет, в углу громоздятся останки какой-то разломанной мебели. Что это было изначально — уже не понять. Но сейчас это гора в два десятка досок шириной сантиметров в двадцать и длиной все шестьдесят. И довольно крепких, надо сказать! А также дюжина прочных деревянных жердей с меня высотой. И под всем этим — кучка трухи.

Осматриваюсь и ёжусь — тут тоже зверский холод. В щели в стенах посвистывает сквозняк, в оконной раме подвывает ветер. Через мутные окна заглядывает бледный дневной свет. Зато уборку тут сделать несложно.

Приношу уже ставший родным инвентарь — ведро, метлу, швабру да тряпки. Снимаю метлой паутину по углам, распугивая сонм морозоустойчивых пауков. Они юркают в щели. Протираю рассохшийся подоконник. Выношу деревянные останки неизвестного мне предмета мебели. Выметаю труху и пыль. Чищу деревянные части кровати.

Матрас, хоть он и увесистый, отношу на первый этаж к двери. Позже выпотрошу его, набью чем-то более свежим и хорошенько постираю. Солома внутри уже свалялась и не выполняет функцию смягчения. Скоблю открывшиеся доски ножом.

Время проносится быстро. И вот комната выглядит вполне себе пристойно. От работы я разгорячена и не чувствую холода. Любуюсь плодом труда. Из необходимого тут — заделать щели и сварганить новый матрас.

Переношу вниз жерди и доски. Оставляю у двери. И только сейчас осознаю, насколько вымоталась. Ноги дрожат и еле держат. Опускаюсь за один из столов в зале и прикидываю, что
с ними сделать. Пока что-то ничего путного в голову не приходит.

Бросаю взгляд на стойку — в запотевшей бутыли на барной стойке прибавилось воды. Она уже не такая желтая, но еще не кристально прозрачная.

Поднимаюсь и иду на кухню к Бетти и с тоской вспоминаю, что ещё ж еды надо сделать!

Но Бетти удается меня удивить. Она с длинной ложкой крутится у очага, в котором побулькивает котелок. В помещении витает приятный аромат, от которого рот сам наполняется слюной. В душе разливается тепло и благодарность. Я просила заняться лишь кипятком, а Бетти еще и об обеде побеспокоилась!

Но кое-что меня неприятно задевает. Припасы, которые мы заимели накануне, валяются на столе.

— Бетти! Очень вкусно пахнет! Ты просто на лету схватываешь, — говорю, стараясь сделать тон помягче. Она оборачивается и краснеет от удовольствия. А я продолжаю уже более требовательно: — Скажи только, а почему мясо и овощи свалены в кучу на столе? Мы же их убирали в нижние шкафчики.

Девушка вздыхает и виновато сообщает:

— Там жучки и мыши. Я нашла несколько прогрызенных ими ходов. Свежих. Наверное, учуяли запах и ночью пробрались. Джейкоб посмотрел норки и велел вынуть еду из шкафчиков, чтобы паразиты не слопали. Сказал, вы придумаете что-нибудь.

Я. Конечно, я придумаю. Я ж иНператрица. Кому как не мне придумывать…

За грудиной остро колет ощущение беспомощности. Как же я устала! Такое ощущение, что я капитан на дырявой лодке, которая тонет. Проблемы множатся быстрее, чем я успеваю их решать. Вроде заткнула одну щель, а вода бьёт уже из другой. Заткнула другую, а три новых образовались… И команда замерла в оцепенении, ожидая моего приказа.

Обвожу кухню глазами. Грузить стенные шкафчики и полки опасаюсь: они трухлявые и вот-вот обрушатся. Скоро понадобятся новые. А где их взять? И тут меня осеняет!

19

Быстрым шагом покидаю кухню с оторопевшей Бетти. У бедняжки на лице написан явный испуг.

Но я ей потом все объясню, а сейчас мне надо срочно кое-что проверить. Почти бегом оказываюсь у сваленных на входе деревяшек. Поднимаю жерди и внимательно их изучаю. Ровные, прочные — то, что надо!

Перетаскиваю сюда порванное на ленты платье и начинаю прямо на полу в обеденном зале мастерить этажерку. Перекрещиваю жерди и крепко перехватываю места соединений лентами. Туго затягиваю.

Вскоре у меня две прямоугольные рамы — спасибо Виктору, принесшему ржавую беззубую пилу для распила длинных палок. Я соединяю их по углам укороченными жердочками. Получается параллелепипед как на уроках по стереометрии. Ну что ж, основа готова!

Добавляю ребра жесткости к боковым и задней стенкам. Все сочленения тщательно перетягиваю лентами. Затем пилой выгрызаю — слово «выпиливать» сюда не подходит — места для полок, которые планирую сделать из найденных досок.

Доски с трудом протискиваются в бахромящиеся стружкой пазы, но… в этом деле не надо быть умной, достаточно приложить силы. Вуа-ля! Этажерка готова! В прямом смысле слова из говна и палок!

Виктор заносит мое творение на кухню, где Бетти уже дует на ложку, чтобы снять пробу. Она делает глоток и в этот момент видит нас. Её глаза округляются, и девушка заходится в кашле. Я её как минимум удивила.

Виктор ставит этажерку в указанное мною место. Некоторое время стоит и рассматривает, на его лице расцветает улыбка.

— Ваше Величество! Это вы здорово придумали! И представить не мог, что можно такое соорудить. Пойду-ка поищу в подвале. Авось найду что-нибудь полезное, из чего вы шкаф сделаете. Или кровать. Или… трон, — посмеивается и покидает помещение.

Он сказал — подвал? Пожалуй, там действительно может оказаться что-нибудь интересное. Бетти тем временем подходит к этажерке, щупает ее и спрашивает:

— Госпожа! Неужели вы это сами придумали?

— Строго говоря, нет, — я, конечно, жутко горжусь собой, но пристало ли императрице хвастать идеями, которые она подсмотрела мельком на каком-то сайте пару месяцев назад? Поэтому скромно говорю: — Просто позаимствовала идею из… книги.

— А из какой?

— Не помню, как называется. А автора, кажется, зовут Пинтерест. Я у него, кстати, прочитала еще, как полочки сделать. Поможешь?

После обеда принимаемся с Бетти за воплощение идеи. Лент от моего платья хватит еще на несколько предметов мебели, так что не жалеем их. Сплетаем четное число прочных тканевых косичек. Делаем из них одинаковые петли. Осталось подвесить их к стенам, а в них уложить доски — получатся милые полочки.

После этого выходим с Бетти на улицу, обходим таверну. Тут всё раскисло от влаги. Подолы платьев быстро покрываются красной вязкой грязью. Вытряхиваем начинку матраса прямо в нее. Ветер подхватывает лёгкие соломинки и разносит их, но основная часть падает на землю и погружается в её красноватую толщу. Внутренняя часть соломы успела отсыреть — вот, почему матрас был таким тяжелым.

Под действием какого-то внутреннего порыва наклоняюсь и захватываю горсть земли. Перетираю в пальцах. Да это же чистейшая красная глина! Мягкая, податливая, разведенная дождем. Но стоит ей высохнуть и схватиться…

Перед глазами всплывает изображение хижины из самана — кирпича, сделанного из необожжённой глины, смешанной с соломой. А что, если попробовать заделать щели в стенах такой смесью? В трубочках соломы должен быть воздух, который послужит отличной теплоизоляцией, а глина всё это удержит.

Моя усталость улетучивается. Мозг счастлив решить проблему со щелями, и тело охватывает адреналиновая азартная легкость.

Верчу головой по сторонам. На глаза попадается ржавое ведро, прислоненное к стенке, и согнутая лопата. Перепоручаю мешок от матраса Бетти с просьбой постирать. Сама наполняю ведро глиной с увязшей в ней соломой и тащу его в комнатку, которую только что отмыла.

Тяжелая ноша! Мне боязно, но что-то же надо делать! И консистенция как раз отличная. Набираю в другое ведро воды и ставлю рядом. Хорошенько руками перемешиваю глину с соломой. Холодно и скользко.

Несколько мгновений сомневаюсь, а потом начинаю замазывать получившейся смесью щели. Она всё же чуток жидковата, оставляет красноватые потёки. Но зато вскоре я перестаю испытывать жуткий холод. Сквозняк больше не пробирает со всех сторон.

Комната маленькая, поэтому довольно быстро все щели на высоте моего роста заделаны. Отлично! Нахожу Джейкоба, который смотрит на затею скептически, но всё же принимается замазывать оставшиеся прорехи. Он высокий, с легкостью достает до самого потолка.

Оставив Джейкоба размазывать глиносолому по стенам, снова спускаюсь в обеденный зал.

Все при деле. Из-под пола доносятся шебуршащие звуки — Виктор проводит раскопки в подвале, Бетти стирает, Джейкоб замазывает щели. Роза… Наверное, снова рассматривает картинки в книжках. Я бы и хотела отдохнуть, но не могу позволить себе расслабиться, пока остальные работают.

Надо осмотреться в подвале. Вдруг то, чему Виктор не придаст значения, окажется самым интересным и подходящим для переделки? Вот только где вход туда? Внутри дома точно нет, иначе бы я видела люк или лестницу. Значит, снаружи.

Выхожу из таверны в промозглый вечер и обхожу ее. Уже начинает смеркаться, и я пару раз спотыкаюсь. Наконец сбоку вижу прилепленную к стене покосившуюся пристройку размером с телефонную будку. Дверь открыта, в нее можно рассмотреть ведущие вниз, в густую темноту, ступени.

Жалею, что не взяла с собой свечу. Но изнутри доносится звук возни. Виктор все еще там, и у него наверняка есть какое-то освещение. Храбро спускаюсь в мрак по скрипучим и ненадежным ступенькам. В животе шевелится тревога. А ну как упаду? Ногу подверну? Наткнусь на что-нибудь?

Я спускаюсь в подвал, увязая в грязи. Стены сырые, пол мокрый, и каждый шаг отдается в ушах глухим эхом. Тут темно и пахнет землей. По ноге с писком пробегает кто-то мелкий и пушистый. Я мышей не боюсь, но от неожиданности вздрагиваю и отпрыгиваю. Задеваю локтем кучу каких-то деревяшек, стоящих у стены. Те с шумом падают.

Пыль забивает нос. Я несколько раз смачно чихаю, поэтому не сразу замечаю приблизившегося ко мне Виктора с канделябром на три свечи в руках. У него удивленный вид.

— Госпожа! Вы как здесь? А если бы упали?

— Спасибо за беспокойство, Виктор. Но я бы хотела сама тут осмотреться. Покажите, что тут есть.

На лице смотрителя выражение сомнения, но он сдается и проводит мне экскурсию. Слабого света едва хватает, чтобы рассмотреть помещение. Потолки низкие. Куча грязи. Вдоль стен расставлены обломки старой мебели, на полу валяются ржавые цепи.

В углу, где стояли груды ненужных предметов, что-то привлекает мое внимание. Но вот скупой свет выхватывает из темноты их… Я громко выдыхаю, а моё сердце пропускает удар.

20

Бочки! Ветхие деревянные бочки, покрытые пылью и грязью. Как что-то давно забытое в квартирной кладовке.

Я подхожу к ним, касаюсь рукой, и мои пальцы ощущают потрескавшуюся древесину. Эти бочки не просто старые — они прямо-таки дышат историей. Хочется выдвинуть поближе к центру, чтобы разглядеть, но под пальцами отвратительный слой застарелой пыли и каких-то сухих комочков. Не хочу думать, что это.

В этот момент Виктор, стоящий в дверях, удивленно покашливает:

— Кхм… Что вы в них нашли, Ваше Величество? — спрашивает он, наблюдая за моими действиями.

— Пока не знаю, — говорю я, отряхивая руки от грязи и продолжая рассматривать бочки. — Но мне кажется, они могут послужить нам.

Виктор, чуть нахмурившись, поясняет:

— Когда-то в деревне был брагодел, настаивал в таких бочках свою пшеничную бормотуху. Но в один прекрасный день он, словно получив знак свыще, все бросил и уехал в Инкервиль. Бочки выбросил. Мы с Розой прибрали несколько.

У меня в голове уже роятся идеи, куда их пристроить. Стоит их привести в порядок, они могут стать хорошими высокими столами или даже тумбочками, конечно, если удастся разжиться петлями. Эти бочки обязательно нужно вынести наверх.

— Виктор, помогите, пожалуйста. Нужно поднять их и внести в таверну, — говорю я решительно.

— Как скажете, Ваше Величество, — скептически выговаривает он. — Джейкоба позову.

Виктор провожает меня к лестнице, и я возвращаюсь на крыльцо, а он берет с собой моего крепыша-защитника, и они вместе отправляются за бочками. Вскоре проносят мимо меня первую. В свете сумерек она выглядит ещё массивнее, чем в подвале.

Немного зябко, и пар идет изо рта, но я вдыхаю полной грудью. Мной владеет ощущение удовлетворения. У меня был продуктивный день и, я надеюсь, вечер окажется таким же.

Когда все три имеющиеся бочки оказываются в зале, Бетти зовет на ужин. Она снова удивляет меня своей сноровкой — приготовила из оставшихся продуктов простое, но сытное блюдо, а-ля рагу из картофеля с мясом и овощами, поджаренными на сковороде. Такой ужин может превратить даже самый мрачный день в повод для праздника. Мы садимся за стол и молча наслаждаемся едой.

Хотя, даже если бы за столом разгорелась беседа, я вряд ли бы услышала слова. Мозг полностью загружен мыслями, что еще нужно сделать, чтобы привести эту таверну в порядок.

После ужина мы с Бетти поднимаемся наверх. Она помогает мне снять платье, и я с ужасом вижу, насколько сильно я его изляпала сначала в глине, потом землей и пылью в подвале. Ложусь в кровать в тонкой нательной рубашке и мысленно помечаю себе постирать это платье, а потом настолько незаметно погружаюсь в сон, что осознаю, что уснула, только проснувшись.

Утро настигает меня несправедливо скоро, и с первыми выкриками петухов я открываю глаза. В окно заглядывает ласковое солнце. Впервые за долгое время. Я с вялой непроснувшейся радостью ловлю себя на чувстве, что уже не так холодно. Джейкоб сказал, что замазал щели в двух комнатах, но я не думала, что это подействует настолько разительно! Похоже, теперь мы с Бетти сможем более-менее сносно выживать в этом суровом климате.

Бетти идет готовить завтрак, а я остаюсь в зале, чтобы заняться бочками.

Я мою и драю их, очищая от пыли, мышиного помета и свечного воска. Что-то приходится отскабливать ножом и, чтобы получалось быстрее, я делаю себе подобие жесткой губки из куска кружева, который пропитываю водой с песком.

В какой-то момент мне приходится прерваться и позавтракать. За столом все в том же составе, Джейкоб, Бетти, Виктор и я. В качестве еды удивительно съедобные лепешки.

— Бетти, это волшебно! — искренне хвалю служанку.

— Роза подсказала мне рецепт, — Бетти краснеет и опускает глаза. — Только больше такие делать не из чего.

Я помечаю себе в голове, что сегодня-завтра надо непременно дойти до Винсента и наладить поставки пшена.

— Госпожа, а что с бочками-то? — снова уточняет Виктор.

— Придумаю, — отвечаю деловито, — сейчас главное их очистить.

После завтрака я возвращаюсь к работе, и бочки быстро принимают божеский вид. Древесина оказывается на поверку гладкой, точно отшлифованной, да и мои старания дополнительно выглаживают явно пропитанные чем-то волокна, так что вскоре я получаю три больших пузатых бочонка, обитых металлическими обручами.

В моем мире это была бы винтажная красота, а тут это обыденность. Можно оставить их и так в качестве высоких столов. Но в идеале, конечно, найти петли. Тогда можно выпилить кусок боковинки и сделать из него дверцу, а внутри установить полочки. Вздыхаю, замечтавшись, это было бы шикарно!

До обеда остается ещё около пары часов. Бетти не выходит из кухни вообще, похоже, полностью втянувшись в работу повара.

Закончив с бочками, я снова иду в подвал, чтобы осмотреть остальные предметы. В дальнем углу, среди груды металлического лома и ненужных досок, я нахожу пару старых рам, как для картин. Они небольшие, сантиметров двадцать по самой длинной стороне, такие можно приспособить под красивую полочку или небольшую подставку.

Я забираю их наверх и начинаю работать с ними. Сначала намываю, как бочки, приходится снова наполоскать кружево в небольшой луже снаружи, и моя абразивная губка готова.

Затем вооружаюсь остатками лент и кружев, и плету внутри рам сетку, повязывая концы лент на краях. После плету толстую косу из лент и сооружаю ручку. Вот — мягкая прямоугольная корзина готова. Такую не стыдно подарить Молли, пусть она носит в ней яйца.

После обеда я отправляюсь к куриной Молли. Джейкоб идет со мной. Мы легко находим её дом, благодаря точным указаниям Розы. Небольшой покосившийся забор ограждает участок с таким же старым дряхлым домом и несколькими небольшими сарайчиками — курятниками. Молли выходит из одного такого и сдувает с лица короткую прядь черных седеющих волос.

Она сухая женщина с неприязненно насупленным взглядом. Глаза черные и от привычки щуриться узкие. Она смотрит на нас несколько мгновений, потом подбирает юбку простого зеленого, как и у многих в деревне, платья и идет к нам.

— И вы пришли за яйцами, да? — встречает меня Молли, не пытаясь скрыть недовольство. — Тоже будете ругаться, что цена высокая? Или Её Благородие пожелает забрать и вовсе бесплатно?

Я спокойно смотрю ей в глаза и отвечаю:

— Мы пришли с уважением, Молли. Я нуждаюсь в ваших яйцах, но я готова заплатить за них. Вот, держите, — я показываю и вручаю ей медяк. — И еще, у меня есть небольшой подарок для вас.

Молли с недоверием берёт монету, но остается все такой же колючкой. Я принимаю из рук Джейкоба свою мягко-жесткую корзину и протягиваю ей. Молли осматривает её с интересом и легким восхищением. Она вскидывает на меня удивленный взгляд.

— Это что? — спрашивает она.

— Самодельная корзина, в ней может быть удобно носить яйца, — отвечаю и начинаю нервничать, вдруг мое ноу-хау Молли сейчас поднимет на смех. Вот будет конфуз!

— Хм, занятная вещица, — Молли наконец немного расслабляется, разглядывая подарок. — Я буду продавать вам яйца. Два медяка в неделю. И не надо кричать, что дорого! — Она повышает голос, будто я уже начала качать права. — Всё Винсент! Он цены на зерно ломит? Ломит! А мне чем куриц кормить? Зерном, верно! Которое Винсент втридорога продает! Вот и выходит, что яйца дорогие. А они не дорогие, нормальные они!

Эко у неё наболело.

— Все хорошо, Молли, — успокаиваю её жестом. — Я согласна на два медных в неделю. А может, вы скажете, где этого Винсента искать? Я бы с ним потолковала.

С этими словами я бросаю на Джейкоба многозначительный взгляд, и он выпячивает грудь, показывая, что толковать с Винсентом на самом деле будет он.

— Я могу сказать, где он живёт! — Молли заметно оживляется, видя надежду в моих словах. — Он живет вниз по дороге в сторону Инкервилля, дом в конце.

Я кожей ощущаю её раздражение, вижу её боль, стойкость этой женщины мне нравится. Вместе с ней меня саму уже ярит этот Винсент. Я не выношу несправедливости. Люди, наживающиеся на несчастье ближнего — подлые!

— Я разберусь с Винсентом, — говорю, улыбаясь. — Поверьте, я знаю, как добиться справедливости. Скоро он снизит цены.

Молли уходит в дом и выносит оттуда пузатый холщовый мешок, в котором угадываются силуэты яиц.

— Буду ждать, что вы справитесь с этим Винсентом, — она протягивает мешок мне нехотя, будто не хочет с ним расставаться.

Я улыбаюсь и прощаюсь с ней.

Мы с Джейкобом идем обратно в таверну. Я испытываю странную смесь тревоги и ощущения выполненного долга. Ну какой-то долг я все-таки я выполнила — раздобыла яиц для таверны. За куриным мясом схожу к ней в другой раз.

Джейкоб заходит в таверну, а я остаюсь на крыльце, чтобы успокоить мятущиеся мысли, и вдруг начинаю слышать очень пугающий гул. Он приближается. Звучит так, будто кто-то бьет по воздуху лопастями от мельницы.

Я поднимаю голову к небу, и страх сковывает меня. Я даже забываю вдохнуть, а в душе кипит такая лютая паника, что, если выживу, я точно найду на голове седые волосы.

21

Эдвард

— Ваше Величество, я пришёл обсудить с вами один важный момент, — Альфред, стоя у дверей моего кабинета, слегка наклоняет голову.

Говорит привычно уверенно.

Я не отрываю взгляда от бумаг, которые лежат передо мной. Доклады, статистика, отчёты казначеев — всё это сейчас для меня пустое, неинтересное. Мои мысли занимают совсем другие вещи. Но и игнорировать советника неправильно.

— Да, о чём речь? — говорю, не поднимая глаз.

Альфред шагает ближе

— Ваше Величество, мы получили информацию о недовольстве в провинции Альрель, — произносит он аккуратно. — Крестьяне протестуют против нового налога, и мы рискуем потерять контроль над территорией, если не вмешаемся. Я предлагаю подумать над мерами для стабилизации ситуации. Возможно,временно снизить налог или отправить к ним особую делегацию?

— Налоги… Как всегда, они вызывают недовольство, — тяну задумчиво. — Пусть побунтуют. Если сами не прекратят, я к ним слетаю. Лично

— Вы решили, что будете делать с императрицей? — тон Альфреда становится более настойчивым, но он явно старается не перебарщивать с давлением.

Я понимаю его озабоченность, но мне никак не решить этот вопрос. Я молча закрываю документы и наконец поднимаю взгляд. В его глазах читается ожидание.

— Нет, не решил. Я не готов к решению, — отвечаю я, не скрывая усталости в голосе.

Советник не отводит взгляда.

— Вы не можете оставлять этот вопрос открытым, — более твердо выговаривает он. Я даже слышу в голосе упрек. — С политической точки зрения, нам нельзя оставлять эту неопределенность. Предательница, даже если она ваша жена, должна понести наказание. Вам нужно принять решение.

— Я не готов, Альфред, — повторяю я, хотя знаю, что он прав. — Разговор закончен. Если больше вопросов нет…

Прошло всего десять дней, а мной владеет жуткая тоска. Я не могу отправить Аделину на казнь, несмотря на её проступок. Я её ещё не отпустил.

Альфред тактично уходит, а я поднимаюсь из-за стола и выхожу на широкий просторный балкон. Камни изрезаны следами когтей. Веду рукой по гранитному парапету, всматриваюсь в низкое небо, набрякшее облаками, точно мокрыми клоками сизой шерсти. Я не получаю от неё вестей. Как она там? Меня выворачивает от тоски и одновременно выжигает ярость, когда я вспоминаю, что Аделина спуталась с послом из Инкервиля. Писала любовные письма… Так, собственно, я и узнал об интрижке, о предательстве.

Аделина предала меня и должна быть казнена. Я пытаюсь себя в этом убедить, но не получается. Мое сердце сопротивляется этому, хотя и пылает от испепеляющего чувства предательства.

То ли багровое марево предзакатного солнца, то ли небо, подернутое лиловыми всполохами, что-то сидит внутри. И я понимаю, что больше не могу тянуть ни секунды. Я должен увидеть Аделину. Должен спросить, зачем она меня предала. В конце концов, пусть хотя бы объяснит! Может, благодаря этому я смогу наконец определиться…

Я отхожу к центру балкона и обращаюсь в истинную форму. К моему возрасту это уже почти безболезненная процедура, но ощущение трансформации тела всегда взбивает в крови адреналин.

Я раскидываю крылья и в один взмах срываюсь с балкона, взмываю в небо. Ощущение свободы пьянит. Я видел все свои владения сотни раз с высоты полета, поэтому безошибочно выбираю курс на деревню Хрустальную, куда велел сослать императрицу. Там приятный климат и одно из моих предприятий — добыча горного хрусталя. Она бы смогла там жить вполне сносно. Ровно до момента казни.

Вскоре я зависаю над деревней Хрустальной. Местные жители, завидев мою тень в небе, начинают падать на колени, в страхе, с трепетом, как всегда, когда видят меня. Мой драконий силуэт легко узнаваем.

Снижаюсь над деревней и лечу к небольшому особняку при руднике хрусталя. Легко касаюсь лапами балкона на верхнем этаже и обращаюсь в человека. Вхожу в пустой зал с обтянутой чехлами мебелью и понимаю, что Аделина точно не здесь. Для неё особняк бы подготовили.

Ко мне уже бежит здешний мажордом Бернард, мужчина средних лет с идеально вышколенными манерами и густыми седеющими волосами

— Где императрица? — сам слышу в голосе рык.

— Её Величества нет, милорд, — блеет Бернард.

— И не появлялась⁈ — У меня в душе разливается дьявольский огонь.

— Никак нет, милорд, — отвечает Бернард, бледнея.

Выхожу на балкон. Аделина. Черт бы тебя побрал! Нет, я не хочу верить, что она сбежала! Как её искать? Не летать же по всем селам, спрашивая у местных? Скорее всего, если и сбежала, подалась в Инкервиль, к своему сэру Симону Симрону. Имя-то какое идиотское! Как и у всех в Инкервиле!

Я обращаюсь в дракона и перелетаю на базарную площадь. Местные падают на колени и благоговейно смотрят на меня. Я обращаюсь в человека и прохожу по рядам. Сам не знаю, зачем.

— Подходи, налетай! — справа доносится зычный мужской голос. — Стеклодув Мурано из Инкервиля предлагает лучшие бутыли. Сама императрица оценила!

Желудок схватывает спазм. Я столбенею на месте, потом поворачиваюсь. Подхожу. Этот прохвост инкервильский не знает, кто я.

— О, добрый человек! Подходите! Бутылочки хороши, — он радостно смотрит на меня, показывая подгнившую улыбку. — Буквально пару дней тому назад сама императрица у меня купила несколько таких!

— Где она? Где моя императрица? — я говорю, не скрывая враждебности в голосе.

Паршивец Мурано крупно вздрагивает, удивлённо уставляется на меня и, похоже, пугается до чертиков.

— Так она того… ми…лорд… — заикается он. — Миледи… Она в Зеленой деревне, Ваше Величество. В таверне заведует. Мы с ней немного пообщались, она купила у меня пару бутылей для своих нужд.

Меня затапливает запредельный гнев. Какого черта она в Зеленой деревне?

Я уверен, что сама бы ни за что не поехала туда. Там гниль и топь! Только если что-то заставило её. Дьявол! Все сходится! Через Зеленую проходит дорога в Инкервиль, сама деревня прямо на границе!

Похоже, моя женушка пыталась сбежать в Инкервиль, но что-то пошло не так, раз она завладела тамошней таверной. Не иначе как козырнула императоскими вензелями на карете!

Неужели Она думает, что я её не достану? Ну что ж, я её найду. И заставлю пожалеть! Держись, моя ненаглядная Аделина, тебе не сдобровать!

Я снова превращаюсь в дракона и лечу в Зеленую деревню. Очень скоро леса подо мной становятся заболоченными. Рельеф спускается к низине. Мерзкое, гиблое место.

Окидываю деревню яростным взглядом и пикирую к таверне. Таверной же заведует моя Аделина? Сейчас и повидаемся! Земля стремительно приближается, и я различаю мою неблаговерную на крыльце. А она видит меня и… вдруг теряет равновесие. Заваливается назад и безжизненно оседает на дощатый настил…

Касаюсь земли в грязище напротив таверны. Аделина не двигается, кажется, потеряла сознание. Не медля ни секунды, я обращаюсь в человека, подхожу и подхватываю её на руки. Моя ярость стихает, только гнев остаётся. Но сначала надо привести эту дрянь в чувства.

— Ты… — шепчу я, прижимая её к себе, и направляюсь в таверну, — как ты могла?

Я не могу быть жестоким с ней, когда она в таком состоянии, но внутри меня бушует буря. Осторожно касаюсь пальцами её лица, провожу по нежным губам. Я тосковал по тебе, тварь, а ты… снова предала меня!

Открываю себе дверь ногой и вношу Аделину в зал. Пахнет какой-то стряпней и очагом. Ко мне навстречу выбегает служанка моей жены, змеюка Бетти.

— О, Ваше Величество! Что случилось с госпожой Аделиной? Она… — Бетти подскакивает ко мне с испуганным лицом.

— Покажи, где у вас тут пригодное место, чтобы её положить! — рычу от тупости этой девки.

— Пойдемте, милорд, — лопочет она, — я покажу, куда её положить!

Я укладываю Аделину на кровать в одной из комнат на втором этаже, а сам усаживаюсь в изножье. Я дождусь, когда она придет в себя. Этот обморок не поможет Аделине скрыться от моего гнева.

22

Я постепенно прихожу в себя. Голова слегка кружится. Не покидает ощущение, будто я провела целую вечность в темном сне. Открываю глаза и вижу себя на кровати, укрытой покрывалом. Меня не раздели, на мне все то же грязное платье, и я мысленно чертыхаюсь, что теперь ещё и покрывало стирать придется.

Поднимаю взгляд и невольно цепляюсь им за человека, сидящего в углу комнаты на… табурете из зала, который, похоже, ему одолжила Бетти.

Он не двигается, его глаза фиксируются на мне с такой интенсивностью, что внутри всё сжимается. Его присутствие одновременно пугает и подавляет.

Я помню его лицо, хотя мы виделись не при самых приятных обстоятельствах и в моей нынешней жизни только раз. Это муж моего тела. Муж Аделины, Его Величество император здешних земель. Я хочу к нему обратиться и с ужасом осознаю, что не знаю его имени.

— Что вы здесь делаете, Ваше Величество? — спрашиваю, пытаясь хоть немного вернуть контроль над собой.

Мой голос звучит холодно, но внутри что-то предательски дрожит. Откуда взялся император, когда на меня пикировала огромная летающая тварь, как из Игры престолов?

А потом вспоминаются слова Бетти о броши в виде дракона, которую я положила в бутыль с водой. Так это? Мой, точнее, муж Аделины — дракон-оборотень⁈ Мозг мгновенно вскипает, пытаясь придумать этому объяснение.

Так, ладно. Сейчас важно дышать. Делаю медленный вдох и ещё более медленный выдох. Аделина знала, что он дракон, значит, и я должна знать.

Сердце колотится под шеей. Ладони ледяные, и я прячу их под покрывало. Чуть не засыпалась! Ставлю себе мысленную пометку, узнать у Бетти немного о своем супруге.

Я пытаюсь сидеть прямо, но слабость в теле мешает. Император молчит, но его взгляд становится тяжелее. Мужчина пожирает меня этим взглядом, и я улавливаю в нем искреннюю чистейшую ненависть.

— Я тебя искал, дорогая жена! И вот нашел! Не притворяйся, Аделина, — цедит он низким голосом с опасной интонацией. — Ты пыталась сбежать. Ты думала, что сможешь скрыться в Инкервиле, под бочком у своего посла?

Мой разум взрывается. Что он себе навыдумывал⁈ Обвинять меня после того, что сам же отправил меня в эту глушь⁈ Голова слегка кружится, так бы вскочила.

— Какой посол⁈ О чем вы вообще говорите? — в голосе я слышу, отчаяние, переплетающееся с возмущением. — Вы сами меня сюда сослали! В эту проклятую топь, чтобы я тут умерла или от холода, или от хвори! Не пристало же императору марать руки казнью жены!

Он молчит. Лицо мрачное, как черная туча. Взгляд свирепый и недобрый.

— Аделина, что ты такое несешь? — скрипит он. — Я отправил тебя в деревню Хрустальную! Это ты изменила маршрут! Скажи, зачем? Скрыться хотела?

— Ваше Величество! Вам память отшибло⁈ — продолжаю, не в силах сдержать ярость. — Меня сюда привез Джейкоб по вашему указу! Забыли, как подписали это распоряжение⁈ Отправили меня на смерть, а теперь явились с обвинениями?

Ещё несколько тяжелых мгновений проходит в молчании. Император буравит меня черным взглядом, ноздри ходят ходуном. А потом он вдруг переключает пластинку, делает бесстрастное лицо.

— Ты снова врешь, Аделина, — бросает он, явно не поверив ни единому слову из моей тирады.

Как же Аделина умудрилась настолько подорвать его доверие?

— Не верите, Ваше Величество? — сама слышу, что возмущения в голосе стало ещё больше. Меня просто взрывает его твердолобость!

Я быстро хватаю с тумбочки указ, который лежал рядом, и протягиваю его ему. Его взгляд скользит по бумаге, опускается все ниже, а лицо становится злее.

— Посмотрите внимательно, Ваше Величество, — в мой тон просачивается едкость. — Ваша подпись, и печать была не вскрытая. Вы отправили меня сюда, не смейте перекладывать вину на меня!

Он ещё несколько мгновений изучает указ, потом сворачивает и разочарованно вручает мне.

— Я не писал этого, это подлог, — бросает он жестко. — И я разберусь, как ты это провернула! Я не стал бы обвинять тебя, если бы не совпадения. Слишком много совпадений.

— Я-а⁈ — аж поперхиваюсь воздухом!

— Соглашусь, слишком извращенно для тебя, — тянет он с дьявольской ухмылкой. — Но как-то же ты умудрилась отправить себя поближе к своему послу!

— Снова к послу! — Голова идет кругом. Он просто непробиваемый чурбан! — Что значит «слишком извращённо»? Вы меня не понимаете, Ваше Величество? Это не подделка, это ваша собственная подлость! Вы отправили меня в эту чёртову деревню, сами прекрасно зная, что я буду там умирать от хвори и холода! Сами-то не слышите абсурдность обвинения? Я сама себя отправила…

Замолкаю, понимая, что ничего не понимаю. Точнее, нет. Определенно, мне достался один фрагмент пазла, какого черта я оказалась в этом положении. Точнее, Аделина, но теперь я. Инкервиль. Посол. Император считает, что жена изменила с послом? Какой же дурой надо быть, чтобы променять на какого-то посла целого императора?

— Не отпирайся. У меня неопровержимые доказательства твоей связи с инкервильским послом…

Его лицо тускнеет, он явно пытается заглушить эмоции, но они слишком сильны. А я… Мне больно смотреть на его холодное лицо. Наверное, это остаточные нервные реакции тела настоящей Аделины.

Он так и продолжает сидеть, в упор глядя на меня. Я не могу понять, что происходит в его голове.

— Я не хотел, чтобы ты страдала, — наконец говорит он вмиг осипшим голосом. — Я не приказывал отправить тебя сюда и разберусь, как тебе достался подложный указ.

Я замираю, не в силах поверить в его слова. Неужели он всё-таки чувствует что-то к своей жене? Борьба внутри него реальна или лишь плод моего воображения?

Император поднимается с табурета, делает пару шагов по комнате ко мне, но останавливается. Не подходит, хотя я по глазам вижу — он истосковался.

Он не говорит больше ни слова, поворачивается к выходу, и его взгляд цепляется за предмет, о котором я и вовсе забыла.

— Аделина, — тянет медленно Его Величество, — А это… что здесь делает?

23

Я прослеживаю его взгляд — он смотрит на свой портрет, который я увезла из дворца и поставила на подоконник. На лице искреннее удивление, а где-то в глазах поблескивает радость.

— Я поставила его, чтобы держать лица врагов в памяти, — отвечаю холодно.

Наверное, ему было бы больно такое услышать, если бы он меня любил. Часть моего существа сожалеет об этих словах, я никогда не делалала гадостей нарочно, назло, чтобы уязвить, но сейчас оно как-то само вырвалось не знаю, как.

Император несколько мгновений с интересом рассматривает портрет, но раздражение, витающее в воздухе, ощущается кожей.

Он делает шаг ко мне и, уперев большие красивые ладони в подушку по краям от моей головы, пронзительно смотрит в глаза.

— Враг? Ты меня так называешь? — его губы трогает опасная жестокая улыбка. Тепло его тела облизывает кожу, и тело Аделины отвечает на такое близкое присутствие мужа непрошенным возбуждением. — Мне бы стоило тебе показать, что такое враг. Хотя бы за то, что ты предала меня. Но я великодушен. Прощаю несмышленых девушек.

Я смотрю ему в глаза, задыхаюсь от его близости, а сердце быстро стучит в груди. И наглости. Это не великодушие, это… какое-то извращенное благородство!

— Да ну сколько можно меня обвинять⁈ — вспыхиваю. — Ты сослал меня сюда, я лишь пытаюсь вернуть этому месту жизнь!

Он снова замолкает, словно не зная, что ответить. А в его глубоких темных глазах угрожающе скапливается тьма. Я сдерживаю вдох. Аделина явно любила этого человека, и сейчас от одного пронизывающего взгляда я испытываю трепет.

Император вдруг наклоняется и тянет носом у моего виска, отчего я вжимаюсь в подушку.

— Удивительно, Аделина. — Он выпрямляется и холодно смотрит на меня. Дьявольский огонь в глазах погас. — Ты даже в этой грязи умудряешься быть притягательной… Но больше не для меня!

Последнее он почти выплевывает, будто сам пытается себя уговорить, убедить в том, что чувств к жене у него не осталось. Разворачивается и решительно направляется к двери, а во мне поднимается волна иррационального протеста. И возмущения. Пришел весь такой негодующий, наговорил мне всяких гадостей, накидал обвинений и… просто уйдет⁈

— Постойте! — кричу я, ему вслед. — Вы не можете просто уйти! Мы не закончили!

Я вскакиваю с кровати и направляюсь за ним. Догоняю уже в зале таверны. Он стоит у стойки и в упор рассматривает чудо моей инженерной мысли для хранения воды. Не понимаю, что его так зацепило, но выглядит он уязвленным.

— Вот так ты с моими подарками? — спрашивает он низким пробирающим до костей голосом.

Ах да. Дракон, о котором говорила Бетти. Вы только посмотрите, наш император огорчен?

Я не могу сдержаться, отвечаю ему с лёгким уколом:

— Не обессудьте, Ваше Величество, — сама слышу в голосе издевку. — Вы отправили меня сюда на смерть. Простите, что разочаровала вас — умирать я не планирую. Я лишь смиренно приняла вашу волю и выживаю тут как могу.

В этот момент из кухни выходит Бетти и делает небольшой книксен.

— Ваше Величество, добрый вечер, — лопочет она услужливым тоном. — Я говорила Её Величеству, но люди в этой деревне болеют. А серебро… очищает воду. Простите её, пожалуйста.

Тон к концу становится заискивающим, и мне хочется услать девчонку подальше, чтобы не мельтешила под ногами. Однако я сдерживаю себя. Император несколько тягучих мгновений смотрит на дракона в бутыли, затем переводит взгляд на меня.

— Хорошо, я принимаю твой протест, Аделина, — тяжело выговаривает он. — А теперь меня ждут дела!

С этими словами он порывистым шагом направляется к двери и выходит на улицу. Я бегу за ним, сама не понимая, зачем — наверное, это порыв тела Аделины — и вижу, как он выходит на середину дороги перед таверной, и вокруг него возникает дымка, как личное персональное облако грозового цвета, в котором сверкают небольшие личные молнии. Оно разрастается, заполняя почти всю дорогу, а потом, вдруг развеивается, и вместо Императора я вижу величественного дракона, которого теперь, уже зная о нем, могу рассмотреть во всех деталях.

Он действительно большой! Огромный! Как слон, наверное. Только несмотря на размеры — его движения грациозны и плавны. Длинная гибкая шея, словно гипнотическая кобра, медленно покачивается. Четыре лапы заканчиваются острыми длинными когтями. За спиной мощный хвост. Такой в состоянии сбить с ног лошадь. Взгляд ледяных глаз пронзительный и цепкий. Черная чешуя блестит в лучах вечернего солнца. Из-за тонких шипов, покрывающих хребет ящера, заостренных чешуек, скачущих по ним отраженных огоньков ящер кажется высеченным из обсидиана — такой же опасный, колючий, смертоносный и… притягательный.

И тут он расправляет огромные черные крылья, чем-то напоминающие крылья летучей мыши. Только они гладкие, блестящие и тоже как будто сверкают колючим блеском. Заслоняют от меня небо.

Махина взмахивает своими огромными крыльями и взмывает в воздух, выбивая из глинистых луж всю воду. Стою и завороженно смотрю на это существо, исполненное грации и мощи. От осознания, насколько я маленькая и беззащитная против него, в бедрах застревает дрожь. Снова проделки тела Аделины. Она ведь знала, что её муж — дракон? Каково ей было?

Шаги Бетти за спиной заставляют вздрогнуть. Оборачиваюсь.

— Госпожа, — тихо шипит она. — Ваш муж… он улетел?

Она боится его до одури, стоит втянув голову в плечи. Во мне все же меньше страха.

— Да, упорхнул, как перелетная птичка, — отшучиваюсь. — Бетти… Скажи, а ты много о нем знаешь?

24

Бетти смотрит на меня долгим удивлённым взглядом. Ее напряжение и страх никуда не уходят. Вот как так? Дракон улетел, его тут нет — а подавляющая властная аура всё никак не испарится. В таком состоянии моя служанка мне ничего не скажет. Бедняжка, кажется, переживает больше моего. Это она ещё про обещание императора казнить ее со мной за компанию не знает…

— А что у нас сегодня на ужин? — пытаюсь отвлечь Бетти от пережитого стресса. Потом ещё раз попытаюсь расспросить. В более спокойной обстановке.

Девушка немного расслабляется. Потом всплескивает руками и с криком «Как я могла забыть? Сейчас убежит!» кидается на кухню. Я спешу за ней. Бетти подбегает к горшку в очаге, из которого лезет пена. Падая в огонь, она шипит, а ее изначально ароматный овощной запах быстро превращается в прогорклый.

Девушка по незнанию или неопытности норовит схватить посудину руками, но я вовремя оттесняю ее и подхватываю горшок зажатым в руках полотенцем. Быстро перетаскиваю на стол. В горшке бурлит. Из-под крышки с пеной вырывается густой ароматный пар.

Бетти тяжело дышит и наконец отвечает на вопрос:

— Суп. На ужин овощной суп.

Пока мы разливаем его по тарелкам, я предпринимаю новую попытку:

— Бетти, помнишь, я говорила, что потеряла память? Так вот, она пока никак не хочет возвращаться. Помоги мне вспомнить моего мужа. Какой он? Чего от него ожидать?

Бетти медлит. Но наконец оглядывается и, убедившись, что никого, кроме нас, на кухне нет, отвечает:

— Ваше Величество! Я бы и рада помочь, но вы никогда особо не откровенничали со мной. Не рассказывали про Его Высочество… А так я знаю то же, что и все: император Эдвард Дарквелл — великий, строгий и при этом справедливый правитель. Храбрый воин. Могучий дракон.

Подобное можно сказать о любом диктаторе. Это не то, что мне нужно. Поэтому стараюсь направить мысль Бетти в другом направлении:

— Ну а что он за человек? Злой? Капризный? Несдержанный? Может, обижал меня?

Служанка пристально смотрит на меня, а потом выдает:

— Ваше Величество, после замужества вы казались мне счастливой женщиной. Как было на самом деле, я не знаю. Но вы ни разу не дали повода заподозрить Его Величество в жестокости по отношению к вам. Наоборот. Он вас баловал.

— Это как?

— Дарил подарки. Платья. Драгоценности.

Мой муж из той, другой, жизни тоже меня баловал. Нет, драгоценностей или брендовых шмоток не дарил. Смешные кружки к празднику, очередной ежедневник ,

или очередная приспособа для кухни, типа чеснокодавки — предел его фантазии. Но, как показала жизнь, подарки ещё ничего не значат. Может, соседке мой бывший неблаговерный дарил что-нибудь более существенное. Но этого я уже не узнаю.

А Бетти вдруг восклицает:

— Вспомнила! Вы говорили как-то, что ваш муж очень по характеру похож на Дориана из вашей любимой книги «Тайны сердца»!

Лёгкое отвращение бывалого редактора волной пробегает по телу. Господи, ну и название! Но, видимо, придется почитать. Может, на страницах книги я найду какие-нибудь ответы…

— А она у нас тут есть?

— Ну как же, Ваше Величество! Я сунула ее в сундук перед поездкой сюда…

Точно. Было такое. Улыбаюсь своей помощнице:

— Спасибо, Бетти. Ты это здорово придумала!

После ужина я планировала заняться последними неубранными комнатами, но силы на исходе. Кажется, эмоциональная встряска от визита муженька высосала остатки энергии. Из последних сил убираю со стола, мою посуду в нагретой заранее воде и, ощущая тяжесть во всем теле, с трудом поднимаюсь по лестнице.

Организм требует сна, но я должна, просто обязана понять, что за человек (и человек ли, если он, по сути, дракон) мой, то есть Аделины, муж. Поэтому меня ждёт чтиво…

Книжонка, честно говоря, дрянная. Типичная сентиментальная история. И единственный ее несомненный плюс — это весьма и весьма колоритный главный герой Дориан. Могучий дракон. Горячий, несокрушимый, властный, неумолимый, решительный. И при этом заботливый, верный, трепетный и нежный. Вот так коктейль!

А ещё книга переполнена слезливыми многословным письмами. От них во рту становится приторно сладко. Вот хотя бы такое:

'Дорогой мой,

С каждым днем, когда я думаю о тебе, мое сердце наполняется нежностью и теплом. Ты — как светлая звезда, освещающая мой путь в темные времена. Я часто вспоминаю наши встречи, когда время останавливается, и мир вокруг нас исчезает. В твоих глазах я вижу отражение своих самых сокровенных мечтаний.

Каждое мгновение, проведенное с тобой, словно волшебство, которое окутывает меня своей магией. Я чувствую, как твое присутствие наполняет мою жизнь смыслом и радостью. Ты — мой вдохновитель, мой друг и моя любовь.

Я мечтаю о том дне, когда мы сможем быть вместе, когда наши сердца сольются в едином ритме. Пусть расстояние между нами будет лишь временным испытанием, которое мы преодолеем с достоинством и верой в наше счастье.

С любовью и нежностью,

Твоя преданная поклонница…'

Просыпаюсь от крика петуха. Кажется, я так и уснула — с книжкой в руках. Она мне толком так и не дала понять, каков из себя Эдвард Дарквелл. Слишком уж противоречивый характер получился у его литературного двойника Дориана.

С такими невеселыми мыслями вхожу в новый день. Скоро все просыпаются. Когда на кухню вползает сонная Бетти, я как раз нарезаю на порции омлет. Завтракаем в привычном составе. Как только мы завершаем трапезу, в главном зале слышится скрип входной двери и глухой топот.

Вскакиваю и иду посмотреть, кого там принесло в такую рань. Вдруг новый постоялец. Или, не дай Бог, муженёк вернулся…

Увидев вошедшего, я резко останавливаюсь. В душе борются разочарование и радость.

25

У двери скромно топчется Джон. При моем появлении он кланяется и протягивает матерчатый узелок:

— Ваше Величество! Это вам от Матильды. За то, что не оставили нас в беде и подняли меня на ноги.

Принимаю подарок. Узелок крепкий, набит чем-то мелким, круглым и твердым. Кажется, орехами. Благодарю и отмечаю, что плотник выглядит гораздо лучше, чем пару дней назад, но с легким укором добавляю:

— Вам бы, конечно, стоило отлежаться еще хотя бы денек! Я все равно собиралась зайти проведать вас…

— Куда лежать, когда столько дел накопилось⁈ Как на ноги поднялся, сразу пришел к Вам, — немного смущенно отвечает Джон.

Следующие пару часов мы с ним ходим по таверне, изучаем каждую комнату, обсуждаем возможности. Он проверяет мебель, изучает дыру в кухонном полу, с которой мы жили все эти дни.

С нескрываемым удивлением рассматривает собранную мною этажерку. Потом ласково поглаживает покатые бока бочек, вполуха слушая мои планы сделать из них шкафы или тумбы.

После этого погружается в мысли и через некоторое время предлагает пути решения.

Начать, конечно, надо с пола в кухне. Причем вывод Джона неутешительный: менять надо целиком, ибо доски сгнили почти полностью. И только каким-то чудом, не иначе, мы все не провалились вниз раньше.

Для ремонта нужны доски, а их после изоляции и частичного вымирания деревни взять особо неоткуда. Хорошие доски пригодились бы и при починке остальных помещений и мебели, но проблема та же — взять их негде. Идея переделать бочки в тумбочки Джону понравилась. Но и тут, ясное дело, — нужны доски и петли…

Джон уходит, а я остаюсь наедине с грустными мыслями. Ума не приложу, что делать и как быть. И очень ясно осознаю, что если я не придумаю выход, то никто это не сделает. И вместо беспомощности и отчаяния опять накатывает злость.

Поскольку в моих обстоятельствах надо использовать всё, то и злость я тоже решаю направить в созидательное русло. Пока мой боевой настрой и пламя ярости не угасли, беру Джейкоба и направляюсь с ним к Винсенту. Я взвинчена настолько, что, кажется, готова разорвать дельца голыми руками и без участия сопровождающего меня крепыша.

Закутываюсь в теплый плащ, чтобы прикрыть жалкое состояние платья. Постирать его пока не было возможности, да и вряд ли получится избавиться от сложных пятен в этих условиях. А пачкать те немногие наряды, которые остались после моих дизайнерских экспериментов, не стоит.

Ледяной ветер нещадно лупит по лицу, ноги вязнут в грязи. Со смачным хлюпаньем с трудом вытаскиваю их из липких и холодных объятий противного месива.

Подходим к последнему дому на улице. Он обнесен крепким высоким забором. Выглядит явно лучше, чем остальные жилища. Собака во дворе заливается хриплым воем.

Джейкоб стучит в ворота. Собака истошно лает. Через некоторое время ворота приоткрываются. В узенькую щелочку показывается злобный глаз. Настороженный голос спрашивает:

— Кто?

— Её Величество императрица Аделина Дарквелл! — грохочет Джейкоб. — Открывай немедленно.

Одна створка со скрипом распахивается и пропускает нас во двор. Я бросаю быстрый взгляд на согнувшегося в поклоне мужчину и, не спрашивая разрешения, сразу направляюсь к дому. Изображаю величие и властность, но на самом деле мне просто хочется в тепло.

Входим. Убранство тут однозначно лучше, чем у тех крестьян, кого я успела посетить. Во дворе до хрипоты надрывается собака. И больше никаких звуков: ни детского плача, ни ворчания супруги, ни перебранки слуг вполголоса за стенкой. Да и беспорядок намекает на отсутствие хоть какого бы то ни было женского присмотра. Выходит, Винсент живет один? Вот сквалыга!

Останавливаюсь по центру комнаты и натыкаюсь взглядом на хозяина дома. Он такой худой и немощный, что Джейкоб может случайно убить его простым прикосновением… Значит, воздействовать на скупердяя буду я. Тем более, я императрица — или кто? Не пристало мне прятаться за спинами слуг. Надо решать проблемы самостоятельно. Дипломатическим путем, а не грубой силой.

Взгляд скряги острый, злобный, настороженный. Он прекрасно понимает, зачем я пожаловала. Трясущиеся бледные губы под крючковатым носом сжимаются в тонкую линию. Он всем своим видом демонстрирует, что не собирается уступить ни медяка.

Каким бы жалким и слабым Винсент ни выглядел, я отчетливо ощущаю: передо мной жестокий хапуга. Стоит мне дать слабину, и он вцепится в мое императорское горло. В переносном смысле, конечно.

— Джейкоб, — прошу не оборачиваясь к охраннику, — принеси мне стул. Нас ждет до-о-олгая беседа.

Великан молча выполняет приказ. Я по-хозяйски сажусь и втыкаю в Винсента суровый взгляд. Он выдерживает. Я делаю первый ход:

— Здравствуйте, Винсент. Вы догадываетесь, по какому вопросу я пришла?

Он хищно улыбается и протяжно произносит со змеиной интонацией:

— Ваш-ше Величество желает приобрести зерно для таверны?

— И это тоже, — прибавляю голосу деловой холодности. — Но я здесь не как потенциальный покупатель, а как защитница простого люда, который вы внаглую обдираете.

Его глаза на миг расширяются. Он не ожидал, что я начну вот так сразу. Но надо отдать ему должное, он прекрасно держит себя в руках. Через мгновение передо мной все тот же волк в овечьей шкуре. И он делает, как ему кажется, отличное предложение:

— Ваше Величество! Я готов продавать Вам зерно по обычной цене. Только вам, как самому дорогому и ценному клиенту!

Вскидываю бровь и спрашиваю:

— И по какой это цене, если не секрет?

Винсент продолжает, жадно потирая ручки:

— Вам — по медяку за фунт, а остальным, соответственно, по три медяка.

Фунт — это сколько? Кажется, граммов четыреста. Курицам на полдня… А муки из этого количества сколько получится? Еще меньше…

Я замолкаю, производя все эти расчеты в уме. Он же воспринимает мое молчание как заинтересованность и ужимки. И поэтому тихим шепотом добавляет:

— А еще я буду платить вам налог. Только вам! В казну — отдельно. Вам — отдельно!

Я смотрю на этого наглеца и теряю дар речи от его непоколебимой уверенности в том, будто императрица — это базарная баба или провинциальная жена чиновника средней руки.

И если я сейчас что-то не придумаю, то не смогу прижать этого жука. И подведу всех, кто на меня надеется…

26

Но решение приходит почти мгновенно. С подобным типом людишек есть лишь один способ общения: срывать с их грязных намеков покрывало иносказательности.

— Вы что же, предлагаете мне взятку? — чеканю суровым голосом.

Его глазки тут же начинают бегать из стороны в сторону.

— Дача взятки — это, между прочим, преступление, — отстраненным тоном произношу я и начинаю рассматривать ногти на руках.

Вообще-то, я не в курсе местных законов. Но я хорошо знаю мировую историю. И помню, что государство желает быть единоличным рекетиром. Вы ему — налоги, оно вам — защиту. Собственно, это основа для зарождения любого государства начиная еще со времен Месопотамии. И ни в одной стране не приветствовались налоги мимо кассы, то есть казны.

Винсент сереет.

— Что вы, что вы⁈ И в мыслях не было… — блеет он бесцветным голосом. — Я всего лишь хотел помочь вам тут освоиться… Вижу же: у вас сложности. Продуктов нет, стройматериалов нет… Думал сделать как лучше…

Ну-да, ну-да… Однако же, местные не слепые и прекрасно видят мое затруднительное положение. Нельзя дать им понять, что это всерьез, а не какие-то придворные игры.

— Ах, это… — скучающим голосом произношу я. — Мы с супругом просто поспорили, смогу ли я прожить сама вдали от столицы и служанок. Ну знаете, эти придворные пари… — зеваю. — Император, конечно, немного нечестно поступил, отправив меня в эту деревню. Не знаю, видели ли вы, но он вчера прилетал проведать меня.

Винсент насупился и молчит. А я уже поняла, чего он реально боится. Поэтому всё тем же скучающим тоном продолжаю:

— Я его попросила прислать сюда немного зерна. Пару тысяч фунтов. Думаю сама продавать… Скажем, по медяку за пять фунтов. Если вы не снизите свои цены, то я точно озолочусь! Все ко мне побегут покупать.

Винсента охватывает мелкая дрожь. Он смотрит на меня, будто я разбойник, который пришел сжечь его дом и убить его семью. Сглатывает. Я встаю, вежливо улыбаюсь и прощаюсь:

— Ну что ж, спасибо вам, Винсент! Я узнала всё, что хотела. До встречи!

Как бы он сейчас не помер от приступа жадности!

Я направляюсь к двери, Джейкоб обгоняет, чтобы открыть мне проход, но за спиной раздается голос Винсента:

— Ваше Величество, — звучит умоляюще. Я останавливаюсь, но не поворачиваюсь. Жду. — Пожалуйста, не отбирайте у меня хлеб. Давайте вместе установим цены на зерно?

Ох, как мы заговорили! Разворачиваюсь к Винсенту. Сгорбился и посерел ещё сильнее. Ему прямо поперек души уступать, но я — та неумолимая сила, которая заставит его прогнуться.

— Отлично, — слегка киваю. — Медяк за пять фунтов, и ваш хлеб останется при вас, Винсент.

Этот сморчок недовольно вздыхает и поджимает губы, но кивает. Переминается с ноги на ногу.

— Вы точно больше не снизите, Ваше Величество? — спрашивает он неуверенно.

— Нет, Винсент, я сдержу слово, — милостиво склоняю голову набок. — Но только до тех пор, пока вы держите нашу договоренность.

Похоже, это его немного успокаивает, и я прощаюсь с этим куркулём.

Мы покидаем усадьбу Винсента, и Джейкоб, идущий по правую руку от меня, тихо произносит:

— Здорово вы его приложили! Вряд ли у меня так получилось бы…

— Спасибо вам, Джейкоб, — отвечаю доверительно. — Без вашего присутствия мне было бы сложнее провернуть это.

— Уже сегодня к вечеру он снизит цены, вот увидите. Чтобы продать всё, что у него есть, — посмеивается мой охранник.

— Поэтому я отправлю вас к нему за зерном. Прошу лишь не лезть перед остальными покупателями. Всё должно быть честно. Договорились?

Джейкоб молча кивает.

На полпути к таверне на нас обрушивается ливень. Дорога моментально раскисает так, что идти становится совершенно невозможно. Холодные потоки стекают по плащу и пропитывают его, просачиваются через платье и леденят кожу.

Джейкоб подхватывает меня под локоть и помогает идти, но это не спасает от холода. А я понимаю, что если не укрыться, наверняка подхвачу пневмонию.

— Джейкоб, идем туда! — указываю на ближайший дом.

Он сразу слушается и влечет меня к небольшой почерневшей избе.

Я стучу в дверь — никто не открывает. Крыльца никакого нет, ливень усиливается и щедро заливает нас ледяными струями. Джейкоб делает круг вокруг дома и кричит, сквозь потоки воды с трудом разбираю его слова:

— Ваше Величество! Посмотрите на окна! Дом заброшен.

По лицу течет. С трудом вижу, что окна заколочены. Джейкоб прикладывается плечом к двери, и та легко поддается. Мы вваливаемся в дом.

Тут темно и холодно. Не натоплено. На полу ковер из пыли, и наши шаги потоком воздуха разгоняют пушистые комочки. Но зато над головой крыша, и она спасает от лютой непогоды.

Стою на пороге, глядя в небо и пытаясь понять, когда утихнет ливень. Ни намека на просвет. Небо иссиня-лилового цвета, хотя время не перевалило за полдень. Придется задержаться в этой избушке!

Улица на моих глазах превращается в болото, покрываясь огромными лужами. Я захожу внутрь дома. Джейкоб обломком доски выгребает из очага золу. А я прогуливаюсь по комнатам. Мебель на месте, хотя изрядно обветшала. Но обнаруживается добротная кровать, целый шкаф с причудливой росписью на филенчатых дверцах и отличный кухонный стол.

Кажется, я только что придумала, как отремонтировать мою таверну!

27

Эдвард

Я медленно шагаю среди причудливых деревьев в висячем саду замка, раскидистые ветви сплетаются в высокие арки, вдоль усеянных цветами аллей гуляет прохладный ветер. Остужает мысли.

Полной грудью вдыхаю свежий, хотя и немного сырой, воздух, мысленно успокаиваю себя. Переговоры с делегацией из Арсанда истощили мои резервы, сейчас нужен отдых. Зато я разрешил вопрос о спорных землях. Мы подписали договор, и это, вроде бы должно было бы принести облегчение. Но в душе тяжело.

На горизонте со стороны Инкервиля огромный грозовой фронт. Молнии вспыхивают в потемневшем небе. И я невольно вспоминаю о жене. Аделина… Как она там, в этой болотистой глуши? В такую жуткую непогоду…

Вспоминаю её лицо, её глаза, ту беспомощность, с которой она смотрела на меня в нашу последнюю встречу. Тоска разрывает сердце, но я тут же одёргиваю себя. Эта бестия устроила подлог приказа, чтобы оказаться поближе к любовничку, а мне в глаза кричала с очень похожим на искреннее отчаянием, что ничего не знает. Все это — часть её игры.

Нет. Это я пытаюсь себя убедить в такой версии. Но сам в неё не верю. Могла ли Аделина это провернуть? Технически у неё была возможность, но её оголенное негодование и ярость за то, что я сослал её в болото, оставляют место сомнениям.

Из мыслей меня вырывают приближающиеся шаги.

Ко мне подходят Альфред с дочерью Джиной.

На ней тёмно-фиолетовое платье с золотыми нитями, украшенное мелкими драгоценными камнями на глубоком декольте. Подходит фигуре, идеально подчеркивает красивые изгибы и роскошную грудь. Длинные тёмные локоны спадают на плечи, а глаза, цвета глубокого изумруда, посылают мне игривые взгляды. Мужчина во мне машинально оценивает её по достоинству, но в самом деле интереса я к ней не испытываю.

— Ваше Величество, как прошли переговоры с делегацией из Арсанда? — спрашивает ровным тоном Альфред.

— Договорённости достигнуты, — отвечаю, не тая усталости в голосе. — Спорные земли остаются за нами. Ситуация на границе стабильна.

Альфред кивает, но не углубляется в тему, видимо, заметив моё настроение. Слишком остро ощущаю волнение за границами своего государства. Он откланивается, оставляя нас с Джиной.

Она подходит ко мне ближе, окутывая меня приятным, но приторным запахом лилий и персиков,

— Ваше Величество, — начинает она мягко, кокетливо прищурив глаза, — как вы на самом деле пережили эти долгие переговоры? Это утомительно, кажется, даже для такого сильного правителя, как вы.

— Привыкаешь, — отвечаю, стараясь быть холодным, но внутри зреет раздражение. Всё это слишком напоминает какой-то карикатурный танец слов.

— А как же ваши личные переживания? — продолжает Джина, её слова становятся едва заметно более интимными. — Вы правите железной рукой и ведете нашу страну вперед, но разве вы не мечтаете о чём-то другом? Может, о детях, любви?

Напряжение нарастает, и Джина делает медленный шаг вперёд, будто подкрадывающаяся к добыче хищная кошка.

Мне перестает нравиться, как разворачивается этот разговор.

— Я ценю ваше внимание, Джина, но адресуйте его кому-нибудь из вашего круга. — Я произношу это строго и ловлю её разочарованный взгляд.

Правда Джина быстро справляется с эмоциями.

— Разумеется, Ваше Величество. Прошу прощения, если нарушила границы. — Она отходит на шаг и чуть приседает в почтенном книксене, как того требуют приличия.

Я поворачиваюсь и, не сказав больше ни слова, иду обратно в замок. Чувствую затылком прожигающий взгляд. Плевать на Джину.

Спускаюсь в кабинет.

Через несколько минут я прохожу сквозь приемную и окликаю быстроногого помощника Гарена. Он исполнительный и преданный юноша.

— Найди Фарквала, — приказываю я. — Пусть срочно явится ко мне.

Гарен кивает и отправляется выполнить поручение. А я захожу в кабинет и тяжело опускаюсь за стол. Мне надо выяснить, что за подлог с приказом. Надо или вывести Аделину на чистую воду, или оправдать её в своих глазах. Но измена-то все равно никуда не исчезнет! Мысли о том, что она меня предала, терзают сердце и не дают ровно дышать.

Минут через десять дверь кабинета открывается, и в комнату входит Фарквал, как всегда сдержанный, но с тенью тревоги в глазах. Он знает, что вопрос, который я собираюсь задать, не будет лёгким.

Фарквал — начальник моей тайной канцелярии. Он тоже дракон, но его зверь слабее моего. Зато как человек он толковый и умный. Он мой очень далекий родственник из загибающейся ветви. Престол ему не светит, но я возвысил его так, как он бы не взлетел ни за что. Перевез его семью в столицу и выплатил долги.

Он мне предан безоговорочно. Если что-то надо выяснить — в лепешку расшибется, но выяснит. Однако в последние дни он меня сильно разочаровал. Расследование в отношении моей жены пока ни к чему не привело.

Фарквал застывает напротив моего стола. Поза напряжена. Ну конечно. Десять дней — и никаких подвижек. Из доказательств измены — только чертовы письма! Но проблема том, что они написаны моей женой. И кому? Послу со смехотворным именем. Беда в том, что эти письма дышат страстью, глубокими и испепеляющими чувствами.

А ведь я ее любил. На руках носил. Пылинки с нее сдувал. А она вот как мне отплатила… Ну да, пусть она и казалась многим немного глуповатой и поверхностной, но да разве сердцу это важно?

Но когда я увидел эти письма… Клянусь, лишь неимоверным усилием я не сжег предательницу там же, в ее покоях. Я думал, что всё. После этого в моем сердце лишь ледяная пустыня. Я мечтал, чтобы эта тварь страдала так же, как и я.

Императору не пристало быть мелочным. Поэтому я не стал опускаться до мелкой мести. Отправил изменницу не на каторгу или эшафот, а в приличное место. Так нет же! Ей надо было снова изворачиваться, лгать, интриговать. Пытаться сбежать.

Из мрачных мыслей меня выдергивает тактичное покашливание Фарквала. Ах да… Он должен был выяснить, как чертовка подделала документ на таверну…

— Ваше Величество, — голос Фарквала вырывает меня из потока мыслей.

— Да, Джозеф. Что с указом? — спрашиваю я, не скрывая раздражения. — Ты выяснил, это подлог? Кто за этим стоит?

Фарквал принимает свой обычный вид отчётного чиновника и делает шаг вперед.

— Подпись подлинная, Ваше Величество. Она была сделана токен-стоуном, так что приказ был изготовлен в вашей канцелярии, — отвечает он, не встречая моего взгляда.

Киваю. Токен-стоун — волшебный артефакт, который воспроизводит мою императорскую подпись на мелких документах, которые тысячами проходят через мой секретариат. Не буду же я подписывать каждую чертову бумажку! Поэтому у моего секретаря и есть такая волшебная штуковина.

Это неуспокаивает меня. Всё становится только мрачнее.

— Ты говорил с секретарем, который имел доступ к токен-стоуну? — спрашиваю я, глядя в глаза Фарквалу.

Фарквал медлит. Рычу, с трудом сдерживая гнев, а на душе мрачно — драконья суть чует неладное:

— Ну?

Он приосанивается, но отводит взгляд.

— Нет, Ваше Величество.

Закипаю внутренне.

— Что тебе помешало? — голос скрипит, даже не пытаюсь скрыть гнев.

Фарквал слегка сереет.

— Он мертв, Ваше Величество. Лихорадка унесла его жизнь, сгорел буквально на глазах, как сказала его жена.

Все загадочнее и загадочнее! Нет, я знаю, что люди смертны, а болезней так много, что не от всех есть лекарства. Но от истории с этим секретарем внутри колет острое чувство, что его гибель была не случайностью.

— Значит, появился новый секретарь? — свирепо спрашиваю я.

— Да. Его зовут Грегори Вальтен, — ровно отвечает Фарквал.

Я сжимаю кулаки. Зацепки обрываются на мертвом секретаре, но я не отступлюсь так просто. Мой зверь уже взял след, и я докопаюсь до правды. И если Аделина сама все это срежиссировала, казню не задумываясь.

— Пойдём, побеседуем с ним, — бросаю Фарквалу со зловещей улыбкой. — И сенешаля пригласим заодно.

Вопросы, которые я собираюсь задать, могут привести к неожиданным открытиям, но я готов принять любую информацию, которая выяснится.

28

Эдвард

Мы с Фарквалом выходим из моих личных покоев. Настроение уничтожить что-нибудь.

— Гарен, найди сенешаля и пусть срочно придет в приемную канцелярии, — велю помощнику и, как только паренек убегает, поворачиваюсь к Фарквалу. — Я никогда особо не вникал, какой путь проходят мои указы. Пора исправить это.

Джозеф мрачнеет так, будто знает что-то, чего не знаю я.

— Что ещё? — спрашиваю строго, направляясь к двери моей приемной.

— Я всегда держал документооборот на контроле, Ваше Величество, — отвечает он, догоняя меня в коридоре. — В журнале все чисто. Я проверил.

Во мне вспыхивает раздражение, но я не хочу срываться на главе тайной канцелярии, он не заслужил этого.

— Я хочу сам посмотреть на этот журнал, — отвечаю холодно.

Наши шаги эхом отражаются от стен и почему-то только усиливают мой внутренний мрак. В душе помимо раздражения зреет тяжелое предчувствие.

Приемная императорской канцелярии находится в другом крыле замка. Так сделано, чтобы просители не появлялись в личной половине императора.

Спустя несколько минут мы входим в просторный кабинет, где за большим дубовым столом сидит новый секретарь, Грегори Вальтен, как сказал мне Фарквал. Заметив нас, он поднимается и вытягивает спину, будто пытается казаться выше. Кроме него, от стены при нашем появлении отлепляется Люциус Брейдерн — сенешаль замка.

— Господа. — Я приветствую этих двоих коротким кивком. — Факт государственной измены моей жены все ещё расследуется, и выяснилось, что приказ о её ссылке был подделан. Я хочу посмотреть журнал регистрации.

Фарквал тяжело вздыхает, но ничего не говорит.

Грегори без слов обращается к огромному остекленному шкафу и вынимает оттуда тяжелый фолиант в кожаном переплете. Открывает на нужной странице и показывает мне.

Никогда не интересовался этим и сейчас даже поражаюсь, как все устроено. Разворот журнала расчерчен горизонтальными графами, которые вертикально поделены на столбцы. В каждой ячейке вписаны данные. Дата, номер приказа, ответственное лицо, приблизительное содержание, например «об аннексии земель там-то» — вспоминаю недавние переговоры с Арсандом — и подпись самого секретаря.

Скольжу пальцами по странице, поднимаясь к нужной дате. Нахожу. Приказ о ссылке моей жены в деревню Хрустальную указан, стоит подпись предшественника Грегори.

Но я своими глазами видел подложный приказ!

Тяжело опускаю кулак на страницу и сам чувствую, что вокруг меня воздух становится плотнее. Втыкаю негодующий взгляд в бледнеющего все больше Грегори.

— Здесь нет записи о приказе, который отправил мою жену в деревню Зеленую! — едва узнаю свой скрипучий голос. — Как такое могло получиться?

Грегори только пожимает плечами, вместо него отвечает Люциус:

— Ваше Величество, Шервуда Гринтера все любили и знали, — похоже, называет по имени прошлого секретаря, — и он работал в канцелярии не первый год. Он мог изготовить приказ на доверии.

— И подписать от моего имени? — в мой тон просачивается ярость.

— Ну а почему нет? — Люциус пожимает плечами. — Обратилась к нему, к примеру, ваша жена. Сказала, что вы дали добро, а он и сделал. На доверии. Потому что леди Аделина точно лгать не будет.

Медленно вдыхаю и ещё медленнее выдыхаю.

— Какой отвратительный бардак! — все же не могу сдержать гнев. Снова поворачиваюсь к новому секретарю. — Грегори, слушай внимательно. Твой предшественник Шервуд имел обыкновение не регистрировать документы, опираясь на доверенные связи, и плохо кончил. С этого момента ты регистрируешь все, даже мелкую бумажонку, это ясно?

Грегори мелко кивает и бледнеет как полотно.

— Заведите новый журнал, — бросаю сенешалю и сграбастываю старый под мышку. — Этот я забираю для изучения. И вот ещё вопрос, с кем Шервуд был на короткой ноге?

— Он мог пойти навстречу многим, вашей жене, например, — блеет он, бесит невыносимо, почему с моей жены надо начинать этот список⁈ — Кроме леди Аделины, Шервуд отлично знал вашего советника, лорда Винтерборна. — Люциус метает недоверчивый взгляд в Джозефа. — И лорд Фарквал тоже тепло с ним общался.

Коротко киваю. Люциус явно не всех перечислил. Пока круг лиц кажется огромным.

— Список, кому доверял покойный секретарь, мне на стол к вечеру, — приказываю ему. — И постарайтесь, Люциус, чтобы он был как можно более полным.

С этими словами киваю Фарквалу и выхожу.

Пока мы возвращаемся в мои покои, в голову приходит очаровательная идея, как вывести Аделину на чистую воду. Хотя странно, как она уговорила Шервуда изменить место назначения, не регистрируя новый приказ. Или чем-то пригрозила? Или, возможно, она действовала через доверенного человека при дворе?

— Джозеф, — обращаюсь я к своему спутнику. — У тебя есть какой-нибудь молодой родственник, которого не знает в лицо моя жена и которого не жалко поселить в гиблой деревушке?

29

В очаге нашей кухни потрескивают дрова. Но стук моих зубов перекрывает этот уютный звук. Я дьявольски замерзла под тем дождём. Сижу на табуретке в совсем не монаршей позе: колени подтянула к груди и обняла руками, синеватые пальцы подрагивают.

Верная Бетти греет воду для моего остывшего и задеревеневшего тела. Виктор с Джейкобом, которому непогода, кажется, нипочем, таскают ведра и наполняют для меня медную круглую ванну в лучшей комнате. На часок этот люкс станет моим.

Когда ванна готова, Джейкоб переносит меня в номер и перепоручает Бетти. Она стягивает с меня мокрую и холодную одежду, помогает погрузиться в теплую воду. А потом приносит пахнущую ароматными травами кружку с горячим питьем.

Взвар чуток горчит, запах у него терпковатый, точно в составе что-то пряное, но после нескольких глотков усталость как рукой снимает. Дрожь проходит, тело расслабляется.

— Пока вы к Винсенту ходили, — рассказывает Бетти, — одна из крестьянок принесла мешочек с лечебным сбором. Быстро же он пригодился.

— Ты заплатила за него? — спрашиваю, прикрывая глаза.

— Попыталась, но она отказалась от платы.

Я постепенно прихожу в норму. Бетти поднимает с пола мокрую одежду и по моей просьбе относит в кухню. Там есть огонь. С ним сушить платье и плащ проще.

Вода начинает остывать. Бетти уговаривает меня понежиться еще. Но я вылезаю и обтираюсь до красноты домотканным полотенцем. Дела не ждут. Кроме ремонта таверны, есть множество нерешенных вопросов.

Закупка зерна, просушка одежды, очистка колодца, разбор бурелома и приведение в порядок родника. Но самое главное в данный момент — мокрая одежда. Её надо просушить, иначе мне не в чем будет осуществлять мои планы.

Облачаюсь в подготовленное Бетти голубое шелковое платье с довольно откровенным декольте. Такой наряд к месту во дворце. А здесь… Да куриная Молли с ее пернатыми подопечными меня на смех поднимут!

Спускаюсь на кухню с остатками найденных ранее в одной из комнат жердей и тканевых лент. На глаз отмеряю необходимую длину и показываю Виктору, где распилить.

Уже привычно быстро связываю их концы. Теперь у меня есть две треугольные пирамиды с ребрами из жердей. Устанавливаю их недалеко от очага и соединяю вершины длинной жердью. На нее вешаю платье и шерстяные чулки. Плащ расправляю на одной из пирамид. На второй вешаю нижнюю сорочку и панталончики.

Одежда замызгана так, словно в ней играли в болотный футбол. Что, впрочем, не так уж и далеко от истины. Меня уже не смущает, что на мое платье попадут зола и копоть из очага или брызги из горшка. Лишь бы высохли поскорее.

Подогреваю свою порцию обеда. Остальные поели раньше. Время бежит катастрофически быстро. Смеркается. Отправляю Джейкоба, чтобы он позвал на вечер старосту, а потом пошел к Винсенту за зерном. С Вильямом надо обсудить мою задумку по ремонту таверны.

Вместе с Бетти привожу в порядок номер люкс после моих омовений. Самое сложное — вычерпать воду. Мы вдвоем таскаем полные ведра вниз и выливаем за таверной. Ветер жалит и кусает мокрые руки и нос.

Виктор кормит жену. Джейкоб еще не вернулся. В таверне тишина. Лишь мы с Бетти разгоряченные носимся вверх-вниз с ведрами и громко пыхтим.

И вот спустившись в один из разов, замечаю на входе стройного молодого мужчину в дорожной одежде. На голове шапка, под беленой свободной рубашкой перекатываются мышцы. За спиной объемный мешок. Посетитель стоит скрестив руки на груди и осматривается.

Услышав наше пыхтение, гость поворачивается и упирает в нас цепкий взгляд холодных насмешливых глаз. Он приятный, даже красивый. Но что-то в нем есть незаметно-пугающее. Чувствую едва уловимое беспокойство. Умом же понимаю, что это потенциальный постоялец. Поэтому в душе заметаю тревогу под коврик, останавливаюсь и вежливо, пытаясь успокоить дыхание, интересуюсь:

— Чем… фух… могу быть полезна?

Он смеривает меня любопытным взглядом, учтиво кланяется и отвечает вопросом на вопрос:

— Вы хозяйка?

Устало киваю. Незнакомец продолжает:

— Мне нужна комната, — еще раз осматривается. По его лицу пробегает тень едва уловимой брезгливости, и молодой человек добавляет: — Лучшая из тех, что есть.

— Подождите немного, там как раз уборка номера. Скоро вас заселим.

Он холодно улыбается и усаживается за одним из столов. Откидывается на спинку и добавляет, буравя меня взглядом:

— Тогда, будьте добры, ужин. Раз заселиться сразу не выходит, то хотя бы поем.

Что-то в нем не то. По виду тот еще пройдоха, наёмный работник, а манеры вполне себе аристогадские. Но как ни крути, это клиент. И его надо уважить.

— Бетти, — бросаю служанке, — подготовь, пожалуйста, комнату. Я пойду займусь ужином.

Нехорошо оставлять ее одну на уборке, но и сидеть без денег тоже нехорошо. Спешу на кухню. Быстро чищу несколько крупных картофелин, нарезаю их соломкой и бросаю на сковородку. Строгаю вяленое мясо.

Тонко нарезанный и засыпанный в один слой на сковороду картофель готовится быстро. Добавляю соль. Затем найденный на дальних полках сушеный молотый чеснок. Он делает аромат простого блюда сногсшибательно аппетитным.

Складываю все на щербатую тарелку. Ее ставлю на поднос. Рядом с ней кружку с чистой водой. Беру поднос в руки и собираюсь идти в зал. Поднимаю глаза и… К лицу приливает кровь — не то от смущения, не то от досады. Сердце начинает колотиться и вот-вот выпрыгнет.

30

Молодой гость стоит в кухне рядом с сооруженной мною сушилкой. И, немного склонив голову набок, изучает взглядом оставленные на ней сорочку и панталончики. Я на секунду дар речи теряю от такой наглости. Но быстро его нахожу и холодным тоном спрашиваю:

— Вы, вероятно, заблудились?

— Да нет, — задумчиво тянет нахал и продолжает рассматривать мое белье, — кажется, я попал куда надо! Это ваше? Вывесили в качестве рекламы? Тут еще и ТАКИЕ, — он выделяет это слово голосом, — услуги оказывают?

Кажется, я понимаю, что он имеет в виду. И от этих слов щеки горят, словно от пощечины. Сначала муж обвиняет в измене и не очень тяжелом поведении. Теперь этот отпускает грязные намеки.

Есть огромное желание надеть молодому человеку на голову поднос с картошкой. Она — просто огонь. В смысле не блюдо высокой кухни, а просто горячая. Может, ожог третьей степени остудит его?

Но я неимоверными усилиями заставляю себя успокоиться и не наделать глупостей. Поэтому ледяным тоном сообщаю:

— Здесь кухня, а не доска объявлений. И уж точно тут не место посторонним. А что касается этого, — киваю на инсталляцию с моим бельем, — так я попала под дождь, промокла под ним и замерзла. Но мои злоключения вряд ли будут вам интересны.

Он еще раз окидывает взглядом мою одежду, затем молча разворачивается и возвращается в зал. Идет спокойно, как ни в чем не бывало. Я следую за ним и ставлю поднос на стол. Гость набрасывается на еду, словно и не демонстрировал до этого какие-никакие манеры.

Бетти спускается и сообщает, что комната готова для заселения. Она бледновата, видимо, намаялась. Благодарю и веду ее на кухню, где отпаиваю теплыми травяным настоем.

Вскоре возвращается Джейкоб с зерном и отчетом, который он озвучивает мне тут же с порога. Винсент действительно снизил цены до нормальных. Так что сегодня у него весь вечер в суете: жители деревни оккупировали его участок.

Новость заставляет меня улыбаться. Это маленькая, но победа. Я провожаю Джейкоба на кухню, возвращаюсь в зал и чувствую на себе взгляд. Поднимаю глаза и вижу, что новый постоялец стоит наверху лестницы и внимательно рассматривает меня.

Становится неуютно. Дурацкая улыбка тут же слетает с моего лица. Выпрямляю спину, отворачиваюсь и принимаюсь убирать со стола.

Вскоре приходит староста, и я переключаюсь на него. Периодически поднимаю голову, но больше не нахожу глазами вежливого, однако таящего в себе опасность постояльца.

— Ваше Величество, — начинает, усевшись за стол, Вильям, — какие-то вопросы?

— Скажите, пожалуйста, как местные воспримут, если я попрошу разобрать несколько заброшенных домов, а полученные доски пущу на ремонт таверны?

Староста молча почесывает макушку. Затем отвечает:

— Хм… Ежели разобрать дома, на которые точно никто не заявит прав, то нормально. Ну то есть, померли хозяевы, а детей и других нас… нас… наседников нетуть.

— Тогда составьте список таких домов.

Вильям кивает. Я задаю следующий вопрос:

— А если я попрошу мужчин помочь, они согласятся?

Староста лукаво улыбается:

— Приказать бы сподручней было. Вы ж инператрица! Потому как, ежели попросите, то могут и оплату попросить.

Задумываюсь. Не о том, чтобы приказать. Нет. Я такой вариант даже не рассматриваю. Я пытаюсь придумать, где взять деньги на оплату труда.

Ведь местные влачат полунищенское существование. Их и так все бросили в беде.

— А что, — спрашиваю, нащупав спасительную идею, — если оплатить труд разрешением взять из разобранных домов мебель или какие-нибудь вещи?

— Хм… — староста на этот раз поглаживает подбородок. — Могут не согласиться… Ежели хозяева домов померли, вещи-то наверняка прокляты. Есть, конечно, те, кто плевать хотел на устои. Но таких мало.

— А если я эти вещи продам, вырученными деньгами оплачу труд, а остаток отдам в общинную казну?

Вильям даже не задумывается и сразу выдает:

— Вот это дело! Только где вы, Ваше Величество, вещички-то продадите? И жителям Зеленой деревни, и товарам нашим путь на ближайшие ярмарки заказан. Не пустют нас. И вас. То есть вас пустют, а покупать ничего у вас не станут. Тот стеклодур уже, поди, растрезвонил о вас на всю округу.

— А если не на ближайших ярмарках, то где я смогу продать товары из Зеленой деревни?

— А тут только один вариант, Ваше Величество. Инкервиль, что в соседней стране. Только ж дорогу размыло. Чтобы ее осушить, надо бурелом разобрать для начала, который родник перекрыл. Тут люди надобны.

Я уже сыта этими танцами с трудностями по горло. Поэтому просто бросаю:

— А мы им прикажем. Это уже не для меня или таверны, а для всех жителей. В интересах всей деревни. Так что завтра собирай мужиков на работу. Займемся и домами, и расчисткой дороги. Сейчас все равно ни в поле, ни в огороде делать нечего, так что пусть не отговариваются.

Вильям хмурится. Кажется, сомневается. Но всё же обещает организовать на следующий день работников. Мы еще какое-то время обсуждаем детали. К ночи староста уходит.

Я обнаруживаю, что мои сотрудники уже поужинали и оставили мне порцию тушеных овощей. Быстро закидываю ее в рот, всё проверяю и отправляюсь спать.

Бетти уже спит. Она беспокойно ворочается. С тихим стоном поворачивает голову то в одну сторону, то в другую. Одеяло сбилось. Волосы растрепались. Я аккуратно укрываю девушку и убираю пряди волос со лба.

О нет. Только этого сейчас не хватало…

31

Я прикладываю ладонь ко лбу Бетти, и сразу чувствую жар. Это ужасно. Этого я боялась! Это может быть банальной простудой, или хуже — грипп. Или ещё хуже — ангина. В эту проклятую эпоху не изобрели ничего, что могло бы действительно помочь. Ни таблеток, ни антибиотиков, ни жаропонижающих. Всё, что я могу — это бороться с этим собственными силами.

С досадой вздыхаю и иду вниз. Мочу тряпку в прохладной чистой воде, скручиваю её в комок и возвращаюсь к Бетти. Кладу влажный компресс на лоб служанке, надеясь, что хоть немного уменьшит жар. Она даже не проснулась, глаза закрыты, а дыхание тревожное, частое. Нет, одного компресса мало.

Я снова спускаюсь вниз и готовлю отвар из местных трав. Пахнет он горько-пряно, но как-то чересчур сильно, может, переборщила с количеством травы? Наливаю отвар в плошку и несу Бетти.

Войдя в комнату, застываю на пороге. Бетти проснулась, но, похоже, не в себе. От лихорадки смотрит на меня дикими глазами и бормочет что-то бессвязное.

— Бетти, тебе нужно выпить отвар, — подхожу и сажусь на кровать рядом.

— А? Что? — спрашивает она, будто только что очнувшись.

Бедная девочка. Я подношу плошку к её лицу и прошу выпить. Она не слушает.

— Пей, Бетти! — приказываю строго.

Служанка наконец подчиняется. Когда она выпивает всю целебную жидкость, я отставляю плошку на подоконник, от неё все ещё распространяется приятный пряный аромат, и возвращаюсь к Бетти. Она уже более осмысленно смотрит на меня, хотя по бледности кожи ясно, что ей все ещё очень плохо.

Хочу уложить и укрыть её одеялом, но ощущаю, что её ночная сорочка мокрая насквозь.

— Тебе нужно переодеться, — произношу деловито и иду к шкафу искать ей новую одежду.

— Госпожа, не стоит, я сама… — Бетти пытается встать, но едва держит равновесие и заваливается на кровать.

— Я помогу. Не спорь, — урезониваю её я.

Головой понимаю, что выглядит это странновато в её глазах. Но мне совесть не позволит играть тут в вельможу, когда близкому человеку плохо.

Я помогаю Бетти снять мокрую сорочку и надеть сухую, переворачиваю её одеяло, чтобы влажной стороной оно было наверх, а к ней сухой, укрываю.

Она засыпает почти мгновенно. А я спускаюсь вниз вернуть на кухню плошку и сделать новый влажный компресс.

Вернувшись в комнату, снова сажусь рядом с Бетти. Нельзя мне сейчас ложиться. Вдруг ей хуже станет?

Заворачиваюсь в свое одеяло и погружаюсь в дрему, сидя прямо рядом с ней.

Сплю, конечно, плохо. Просыпаюсь, щупаю лоб служанки и меняю компресс. Лучше Бетти не становится. Бесполезен этот сбор, похоже.

С пением петухов я даже рада, что ночь наконец закончилась. Я вымотана вусмерть, но днем хотя бы дела есть, которые помогут разгуляться. Бетти тоже просыпается вместе со мной.

— Доброе утро, госпожа, — произносит она гнусавым сиплым голосом.

Пытается подняться на локти и падает обратно на подушку. Слабость, заложена носоглотка, насморк, на лицо все признаки ОРВИ.

Я спускаюсь готовить завтрак одна. Быстро выпекаю на сковороде без масла постные лепешки и, пока они мягкие, оставляю их остывать повесив на уложенную мостиком поверх двух стаканов длинную скалку. К тому времени, как они приняли форму такос, успеваю нашинковать лук и прочие овощи и настрогать вяленое мясо и сыр. Масло, чеснок, соль и остатки пряных трав — и острый соус-заправка готов. Красиво раскладываю секторами на большом блюде нарезку, чтобы каждый сам выбрал начинку для лепешки.

Мы садимся за стол, когда нет ещё и восьми, едим молча. Кажется, мои домочадцы начали привыкать к разнообразной кухне. Розе такос наполняю по рекомендациям Виктора, а постояльцу подготавливаю отдельное блюдо с нарезкой, соусом и несколькими лепешками.

Судя по раздающимся шагам, гость спускается аккурат к моменту, когда я уже доела, и я ощущаю его присутствие раньше, чем он появляется у меня в поле зрения.

— Доброе утро. Завтракать желаете? — спрашиваю я.

— Отчего ж нет? Давайте! — отзывается мужчина. — Я Эгберт, будем знакомы, раз уж я тут живу.

Облагодетельствовал, блин.

— Аделина, будем. — Разворачиваюсь и иду в кухню за едой.

Вскоре возвращаюсь в зал с блюдом и тарелкой и ставлю её

их перед гостем вместе с вилкой для накладывания начинки.

Он сухо благодарит, презрительно оглядывая мое творение, и все-таки берется за вилку.

А я иду мыть посуду. Без Бетти все-таки сложновато. Я могла бы потратить время с бо́льшей пользой, если бы она сняла с меня эту работу.

В кухню вдруг заходит Джейкоб.

— Ваше Величество, какие планы на сегодня?

Я только вздыхаю. Видимо, планы по обслуживанию гостя.

— Пока Бетти болеет… — начинаю, пытаясь скрыть от него тревогу, но Джейкоб перебивает:

— Бетти болеет⁈ — он выглядит искренне обеспокоенным. — Простите, Ваше Величество, что прервал вас. Простите. Что с ней?

— У бедняжки лихорадка, — отвечаю я.

Он молчит несколько мгновений, потом так же молча порывисто покидает кухню и, судя по стуку входной двери, таверну.

Я не успеваю закончить с посудой, как Джейкоб возвращается. Все ещё обеспокоенный, но во взгляде мелькает надежда.

— Я знаю, где раздобыть лекарство, — говорит он, пытаясь отдышаться. — Но вам придется пойти со мной.

Я пристально смотрю на него. Кажется, он и вправду уверен, что сможет помочь.

— Далеко? — спрашиваю, не зная, как далеко я могу уйти, не хочу надолго оставлять Бетти одну. — Сколько идти туда?

— Четверть часа в одну сторону, Ваше Величество, — взволнованно говорит он. — Это того стоит. Не будем терять времени.

Я оставляю Виктора за главного, и мы с Джейкобом выходим на улицу. Ловлю на себе подозрительно-неодобрительный взгляд постояльца, который всё ещё занят завтраком. Пусть думает что хочет. Джейкоб ведет меня к леску, в котором расположен родник, который засыпало буреломом, и безошибочно находит едва заметную в траве тропинку.

По ощущениям, мы идем дольше, чем пятнадцать минут. И чем дальше, тем мрачнее становится лес и у́же тропинка. Но вскоре мы все-таки выходим на некое подобие опушки, где стоит небольшая лесная хижина. От трубы поднимается почти прозрачный дым. Позади строения, несмотря на темень чащи, заметны грядки.

— Я подожду тут, — уверенно произносит Джейкоб и встает у дверей.

А я стучу и не дожидаясь ответа прохожу в дом.

Внутри пахнет травами и чем-то старым и очень уютным, ещё более приятным, чем запах прелых листьев. На полке у двери лежат амулеты и сашетки с травами. Делаю пару шагов по сеням и оказываюсь в жилой части хижины, где нахожу женщину.

Она стоит ко мне спиной вполоборота, но даже так я вижу её старческую морщинистую кожу, больше напоминающую древесную кору. Хозяйка дома поворачивается ко мне и смотрит тусклыми глазами человека, который навидался за свою жизнь всякого.

— Зачем пожаловала? — скрипит она, как старый паркет.

Чувство, что она мне очень не рада. Только не понимаю, за что.

— Здравствуйте, мадам, — произношу с почтением. Лекарей надо уважать. — Моя служанка заболела, мне сказали, что у вас есть лекарство.

Она кривится в усмешке.

— Да какая я тебе мадам, девочка? — она улыбается, и выражение лица становится немного извиняющимся. — Прости, что я сразу так… негативно. Я Элиза. Местные частенько захаживают, но ещё чаще обвиняют в колдовстве. То я им родник загадила, то бурелома набросала, то посевы не взошли из-за меня. А я всего лишь изучала химию.

От её последней фразы по коже словно пробегает разряд тока. Химии в эту эпоху не было, значит она… как я⁈ Тоже не по своей воле тут оказалась?

— Так вы… — начинаю я с недоумением в голосе.

— Да-да, как и ты, я же вижу. — Снова усмехается Элиза, наклонившись ко мне, и её глаза сверкают огоньком. — Только ты об этом молчи, никому ни слова!

Я киваю, немного удивлённая её откровенностью.

— Так лекарство-то дадите? — спрашиваю я с нетерпением.

Она улыбается загадочной улыбкой и сдвигает руки.

— О, девочка, я тебе ещё не то дам… Но ты мне вот что скажи, вспомнить ничего не хочешь?

32

— Вспомнить? — переспрашиваю я, ощущая, как от подозрительного вопроса по позвоночнику многоножкой ползет судорога.

Элиза смотрит на меня пронзительно, будто пытается угадать, чего я хочу. Она немного поднимает старческую бровь, как бы в раздумьях, и её губы вытягиваются в тонкую полоску.

— Ну, девочка, расскажи мне, что ты знаешь о своём теле? Ты ведь внезапно оказалась в нем? — её голос становится мягче, но всё равно с нотками скепсиса. — И не помнишь, что с ним было до твоего появления?

Я зажмуриваю глаза, пытаясь вспомнить хоть что-то.

— Я не помню, что было с телом, только свою прошлую жизнь, — отвечаю я, хотя даже сама не уверена, что эти слова отражают всю правду.

Элиза внимательно меня слушает и кивает.

— Я попала сюда много лет назад, — наконец, говорит она. — Даже сама не помню, сколько прошло времени с тех пор. В нашем мире у меня была жизнь. Но я умерла и оказалась здесь. В этом мире.

Меня охватывает такое беспокойство, что я закрываю рот руками, чтобы не закричать.

— И как… — начинаю и не могу договорить вопрос.

— Кое-как приспособилась, конечно. Научилась врачевать, чтобы хоть как-то крутиться, но с местными так и не сдружилась. По их мнению, я ведьма. Ну это я уже говорила.

Она делает несколько шагов по комнате, что-то вынимает из простенького, сколоченного из досок шкафа, поворачивается ко мне и продолжает.

— Я научилась лечить, но самое главное — я выяснила способ вспомнить, что было с телом до того, как сюда попала. Если хочешь, я могу тебе помочь с этим.

Я киваю. Возможно, это прольет свет на туманные часы перед обвинением Аделины?

Элиза смотрит на меня со вздохом, и её глаза становятся темнее.

— Но это не совсем безопасно, — говорит она, показывая зажатый в руке мешочек, сплетенный из тонких травинок. — Вот отвар, который может помочь вернуть воспоминания. Но предупреждаю, он может вызвать неприятные побочки.

Я настораживаюсь. Как-то слишком подозрительно.

— Насколько всё плохо? — спрашиваю я, не скрывая волнения.

Элиза без колебаний отвечает, её голос твердый, будто она не переживает из-за этого.

— Не могу точно сказать, каждый раз по-разному, — она пожимает плечами. — Попробуешь — сама узнаешь.

Я сразу понимаю, что она не собирается открывать все карты, но мне нужно хоть что-то.

— Но я не умру, да? — задаю, наверное, глупый вопрос, но ведь страшно!

Элиза кивает.

— Точно не умрёшь, — говорит она, но её взгляд не слишком убедителен. — Может, животом помучаешься. Может, головой. Говорю же, не знаю.

Похоже, это правда.

— Так что, нужно? — спрашивает Элиза.

Я киваю и протягиваю руку. Она вкладывает мешочек мне в ладонь.

— Тут на одну порцию. Завари и выпей, — напутствует она.

— А для моей служанки… — робко заикаюсь я.

Удивительно, но при общении с этой женщиной из моего мира с меня вся напускная императорская спесь слетела, как жухлая листва.

— Дам, конечно, — Элиза снова делает несколько шагов до шкафа. Вынимает пряно пахнущий плетеный сундучок величиной с ладонь и протягивает мне. — Этот заваривать щепоть на кружку воды, пить четыре раза в день.

— Что я должна вам за доброту? — аккуратно спрашиваю я, чтобы ненароком не задеть Элизу.

— Пусть твой мо́лодец мне сухостоя наколет, топиться чем-то надо, — скрипит она голосом, который вдруг снова становится старческим. Будто пока она была не в роли этой себя, она даже чувствовала себя моложе.

— Отправлю его к вам сегодня же, — отвечаю и, прижав к груди ценный груз, откланиваюсь.

Выхожу, и мы с Джейкобом идем в таверну.

— Когда проводишь меня, сходи к Элизе, она просила наколоть ей дров, — велю ему.

— Она же ведьма, Ваше Величество, — с сомнением тянет здоровяк. — Заколдует ещё!

— Вздор и бабкины сказки, — улыбаюсь ободряюще. — Не беспокойся, ты под моей защитой. Тебя не тронет.

Едва зайдя в таверну, сразу иду на кухню и готовлю отвар для Бетти. Он пахнет мятой, мелиссой, ромашкой, малиной и, кажется, цветками липы. Надеюсь, это поможет бедной девушке.

Пока остывает отвар, готовлю обед на всех. Суп с вяленым мясом получается на удивление ароматным и насыщенным, крупа добавляет сытности. Затем поднимаюсь к Бетти. Бужу и велю ей выпить немного отвара. Как же она слаба! Сердце кровью обливается.

Она засыпает, а я спускаюсь вниз и принимаюсь за работу по таверне. Прибираюсь, мою посуду, перебираю продукты. Я одна, не могу позволить себе отлучиться, если дело не требует безотлагательного решения.

Наступает вечер. К этому времени я дважды давала Бетти выпить отвара, и она начинает чувствовать себя лучше.

Накормив всех ужином, в том числе и неприятного гостя, который на этот раз вел себя тихо — поел и сразу ушел в номер — я даже не мою посуду, сразу отправляюсь в наш с Бетти номер, чтобы выпить чудо-зелья от Элизы, которое уже успела заварить.

— Госпожа, а вы-то что принимаете? Тоже заболели? — обеспокоенно спрашивает Бетти, фокусируя на мне мутный взгляд.

— Не совсем, — начинаю я, но тут же осекаюсь. — Это профилактика. Чтобы не заболеть.

Она успокаивается, хотя все равно выглядит напряженной. А я в несколько больших глотков осушаю небольшую плошку.

Действие, похоже, начинается мгновенно.

Картинка плывет, очертания Бетти размываются и превращаются в одно светлое пятно, которое сидит на ещё одном светлом пятне побольше. А затем я вдруг отчетливо вижу перед глазами другую картинку.

Дубовая дверь немного приоткрыта, через неё я слышу голоса. Гладкий, уверенный голос возрастного мужчины и нежный голос молодой женщины. Я не могу разобрать всех слов, но отчетливо выхватываю «Захватить власть»

Затем картинка снова меняется. Перед глазами возникают мраморные ступени и подол платья. Моего платья. Я судорожно сжимаю юбки в побелевших кулаках, силясь повыше поднять подол, чтобы не путался в ногах, и бегу куда-то. Сердце дубасит в ушах набатом. А потом вдруг все темнеет.

И в этот момент я выныриваю из видения. Вся в поту, со лба течет. Меня трясет от жуткого озноба, и суставы крутит как при гриппе. Свет тусклой свечи свербит в глазах.

Ушей касается голос Бетти.

— Госпожа, вы в порядке? — спрашивает она обеспокоенно.

Что-то не так. Я прикасаюсь пальцами к лицу, на подушечках остается мокрое и теплое. Густое. Опускаю глаза и вижу, что платье густо залито кровью, которая, похоже, несколько минут обильно текла из носа.

— Со мной все отлично, Бетти, — стараюсь дышать как можно реже. — Надо только кровь остановить. А так… я только что узнала что-то очень важное.

33

Из найденных в своих вещах белых платочков скручиваю турунды и затыкаю ими ноздри, запрокидываю голову назад. С подоконника беру остывшую плошку и прикладываю к носу. У меня никогда не было носовых кровотечений, но в студенческие годы от них страдала моя подруга. Она всегда делала так при очередном приступе.

Я в раздумьях, стоит ли делиться с Бетти откровением. Не знаю, как долго сижу в полной тишине с запрокинутой головой, но вскоре слуха касается равномерное сопение. Решаюсь поменять положение и смотрю на источник звука. Моя бедная фрейлина уже спит. То ли просто заскучала, то ли ослабленный организм потребовал отдыха.

Равномерное, спокойное дыхание вселяет в меня надежду, что Бетти стало лучше. Трогаю рукой ее лоб и с радостью понимаю, что жар и лихорадка отступили. Мой организм тоже требует отдыха.

Готовясь ко сну, прокручиваю в голове разблокированные воспоминания Аделины. Чьи голоса она слышала? Кто решил захватить власть? И как? А еще меня удивляет, как же Ее Величество торопилась предупредить мужа. Заходящееся от волнения сердце, дрожь в руках, сбившееся дыхание — тело помнит страх и тревогу за супруга. Выходит, Аделина его любила? И судя по ощущениям тела, изо всех сил спешила предостеречь благоверного. И как он мог поверить, что она променяла его на кого-то другого? Невозможно поверить в ее предательство.

Но фрагментов пазла для полной картины явно недостаточно… Надо вспомнить больше. Но как ни силюсь, ничего не выходит. Придется снова идти к Элизе.

Когда сонную тишину над Зеленой разрывает крик петуха, я не сплю. Круговорот мыслей и возбуждение от близости разгадки не дали отключиться и погрузиться в забытье. Встаю разбитая и толком не отдохнувшая.

С тоской разглядываю заляпанное кровью платье. Третий пошел. Этак у меня скоро совсем не останется чистой одежды. Переодеваюсь в новое платье. На этот раз светло-серое с нежными белыми кружевами и вставками. Проверяю Бетти. Девушка спит спокойным глубоким сном идущего на поправку человека.

Выскальзываю из комнаты. Таверна еще погружена в сон. Я проверяю развешанную сушиться еще день назад одежду. Она уже высохла, но вся покрыта пятнами всех оттенков грязного: от черного к коричневому через болотно-зеленый и тошнотно-синий. Тут чего только ни намешано: глина, жухлая трава, ржавчина. Признаться, не представляю, как реанимировать этот наряд.

Зато я хорошо знаю, что делать с пятнами крови. И для этого даже не надо греть воду! Кровь содержит белки, которые сворачиваются при повышенной температуре и крепко въедаются в волокна, зато при пониженной температуре они распадаются. Вуаля! Холодная вода и никакого мошенничества! А теперь завтрак!

Когда через час в кухню спускается Виктор, я уже растолкла картофельное пюре и добавила в него для сытости обжаренный лук и вяленое мясо, которое тяну из последних сил уже несколько дней. Кто-то из деревенских кумушек поделился горшочком с квашеной капустой. Витаминчики подъехали.

Сливаю воду от нее в отдельную миску, насыпаю туда муки, добавляю мед. Накрываю и убираю ближе к печи. Если всё пойдет как надо, получится опара для хлеба.

После завтрака Джейкоб вызывается покормить Бетти. В его огромных руках поднос с тарелкой и целебным отваром кажется игрушечным. Виктор идет к Розе. Я выдыхаю. И тут же слышу шаги на лестнице. Это не тяжелая поступь здоровяка Джейкоба и не медленные усталые шаги Виктора.

Бодрый топот, конечно же, принадлежит нашему постояльцу. Когда я, разбитая бессонной ночью и тяжелыми мыслями, выползаю в зал, Эгберт уже усаживается за стол. Встречает меня цепким взглядом.

— Что же вы, хозяюшка, совсем усталой выглядите? — вроде бы молодой человек проявляет заботу и внимание, но я не могу отделаться от ощущения, что вопрос с двойным дном и каким-то намеком.

Я не знаю, в чем Эгберт меня подозревает и подозревает ли вообще. Может, он просто любопытен от природы. И очень хочется поставить не в меру любопытного постояльца на место, но пока его денежки не перекочевали в кассу таверны, я буду сдержанна и вежлива.

— Служанки заболели, приходится всё самой делать.

Постоялец со знанием дела говорит:

— Вы их разбаловали. Вот они и болеют. В хороших домах прислуге спуску не дают, вот она такого себе и не позволяет.

Ох уж эти юные хозяева жизни! Всё-то они знают. Во всем разбираются. Но мне неприятны такие размышления и претят такие взгляды. Да и надменный голос, которым это сказано, вызывает лишь отвращение. Хочется оказаться подальше от молодого засранца, поэтому я сообщаю:

— Позвольте накормить вас завтраком. Я мигом, — и не дожидаясь ответа, иду на кухню.

Когда я беру нагруженный поднос и выпрямляюсь, с удивлением вижу, что Эгберт стоит в дверях кухни, привалившись к косяку и скрестив руки на груди. И при этом хищно меня разглядывает. Поймав мой взгляд, с ухмылкой говорит, кивая в сторону сушилки, где сохнет очередное платье:

— Вижу, наряды меняете с завидным постоянством.

Снова в голосе чудится намек на что-то предосудительное. Держу спину прямо и спокойным тоном парирую:

— Просто здесь с завидным постоянством идет дождь.

Подхожу и всучиваю ему в руки поднос с его завтраком:

— Спасибо за помощь! Вы невероятно добры. Как поедите — отнесите на кухню, пожалуйста.

Он слегка шокирован, но быстро справляется с лицом, обворожительно улыбается и с видом студента-мажора в вузовской столовке несет поднос на стол. Садится и с ухмылкой смотрит на меня. Я пожимаю плечами и, прежде чем скрыться в кухне, бросаю:

— В хороших домах, знаете ли, гостям тоже спуску не дают.

На этом наша словесная пикировка заканчивается.

Примерно через час мы с Джейкобом направляемся к Элизе. Прошу его остаться снаружи, а сама стучусь и захожу в хижину. Старуха уже ждет меня.

— Ну как? — в ее голосе неподдельное любопытство. — Вспомнила что-нибудь полезное?

— Вспомнила! Но этого очень мало. Мне просто необходимо вспомнить больше. Нужно еще этого отвара.

Элиза садится на стул и хмуро смотрит на меня.

— Есть одна загвоздочка…

Я так и знала! Душу начинает затапливать досада и отчаяние. Сейчас Элиза попросит денег, которых у меня нет. И главное, что никто, кроме нее, мне помочь не может. Травница тем временем начинает говорить. И нет, дело не в деньгах. Хотя и в них тоже. Всё еще хуже.

34

— Как, нет ингредиентов? — растерянно спрашиваю у Элизы, когда она объясняет суть загвоздки.

Та со вздохом отвечает:

— Вот так… Нет, — бросает на меня виноватый взгляд. — Я тебе вчера последнюю порцию отдала. Думала, будет достаточно. Говорю же: всё индивидуально, у каждого по-своему проходит. Твои нейроны требуют больше веществ для восстановления.

— Неужели я так и не узнаю, что произошло с Аделиной и кто готовит заговор против короля? — опускаю голову, пытаясь спрятать выступившие от отчаяния слёзы.

— Ну-ну-ну… — утешает Элиза. — Почему не узнаешь? Всё узнаешь, только не сразу.

Во мне просыпается надежда, я поднимаю голову, ловлю взгляд травницы и спрашиваю:

— Как?

— Я же не говорила, что ингредиентов нет нигде. Их нет у меня. Но что-то можно сорвать на болоте. Правда, только через полгода, когда зацветёт.

У меня нет полугода. В любой момент может нагрянуть Его Величество. Без хоть каких-то более-менее четких воспоминаний я ему ничего не смогу доказать. А вот если мне удастся узнать, кто же плетёт интриги, у меня появляется какой-никакой шанс остаться в живых.

Собираю в кулак остатки воли и оптимизма и уточняю:

— А еще как-то можно раздобыть ингредиенты?

— Можно купить. В Инкервилле, — со вздохом отвечает Элиза. — Только я туда не поеду, я уже не так молода, чтобы по горам, по долам гонять, пусть и на повозке. Но я тебе объясню, к кому обратиться. Однако предупреждаю: стоят эти травки недешево. Даже со скидкой, которую тебе подарит моё имя, за них придётся выложить около тридцати золотых.

На мгновение слышу звон в ушах. Сколько-сколько? Да мне таких денег ни за что не собрать. Неужели придётся ждать полгода? Ну уж нет. Я что-нибудь придумаю. У меня обязательно всё получится.

Мы расстаёмся, условившись, что как только я насобираю нужную сумму, сразу пойду к Элизе за рекомендациями.

Возвращаемся с Джейкобом в Зеленую. Как раз вовремя. Около одного из заброшенных домов встречаю Вильяма, Джона и группу мужчин. Они готовят топоры и тяжелые молоты. Будут разбирать сруб. Рядом с крыльцом в кучу свалено всё, что они оттуда выгребли.

Подхожу и начинаю рассматривать предметы. Кажется, это моя последняя надежда! Но вскоре воодушевление сменяется полнейшим разочарованием. Нет тут ничего ценного. Разве что пара горшков и еще какая-то кухонная утварь.

Вдруг слышу оглушительный треск, крепкую ругань, и в нос бьёт запах гнили. В ту же секунду кто-то хватает меня за рукав и рывком дёргает в сторону. Впечатываюсь во что-то твёрдое всем телом, как в стену. Из лёгких ударом выбивает воздух. Затем слышу оглушительный грохот, и земля под ногами подпрыгивает. Оказываюсь в железных тисках. Силюсь вдохнуть и понять, что произошло.

— Вы в порядке, Ваше Величество? — над головой звучит голос Джейкоба.

Поднимаю голову, верчу головой и понимаю, что буквально втиснута могучими руками охранника в его каменную грудь. Здоровяк выглядит виноватым и сразу ослабляет хватку, осторожно выпускает меня из объятий.

— Что произошло? — спрашиваю со стоном.

— Извините, Ваше Величество, — слуха касается встревоженный голос Вильяма. — Перекрытия оказались гнилыми, и дом развалился не по плану.

Отстраняюсь от Джейкоба и поворачиваюсь туда, откуда слышался грохот. От резких движений и пережитого перед глазами темнеет. Но вскоре зрение приходит в норму. Наконец я вижу, что кроется за словами Вильяма «не по плану». Фасад дома рухнул аккурат на то место, где я рассматривала груду вещей. Содрогаюсь от мысли, что, если бы не расторопность Джейкоба, я бы оказалась под обломками.

Джейкоб очень виноватым голосом просит:

— Простите, Ваше Величество, не мог иначе вас выдернуть. Не хотел вам больно делать…

Да он мне только что жизнь спас! Стараюсь ровным тоном успокоить его:

— Со мной всё в порядке. Скажите, а никто не пострадал?

Говорю вроде спокойно, но в голове паника: только не это! Только не это! Иначе ко мне все потеряют доверие. Не хорошо, если восстановление Зеленой начнётся с трагедии.

— Всё в порядке. На парнях ни ссадины, — рапортует Джейкоб.

— И кроме перекрытий, все остальные доски пригодны для ремонта! — сообщает подошедший Джон.

Выдыхаю. Молча бреду в таверну. Неприятность с платьем полностью затмевает тот факт, что у нас теперь есть доски для ремонта.

Вдруг меня окликают:

— Ваше Величество!

Оборачиваюсь. Это одна из жительниц деревни. Она высунулась из окна хижины и машет мне рукой:

— Подождите!

Останавливаюсь.

Вскоре крестьянкавылетает из дверей и бежит ко мне с корзиной, которая накрыта белым куском полотна. Останавливается в нескольких шагах. Кланяется. Затем протягивает мне корзинку.

Беру и чуть не роняю — тяжеловата! Приподнимаю ткань. И нос начинают ласкать ароматы сыра. Их тут несколько головок. Все разного цвета и консистенции. Тут же пара крынок.

Крестьянка тараторит:

— Это вам! Сыры по секретному рецепту моей покойной матушки. И жирная сметанка.

— Спасибо, — растерянно произношу я и спохватываюсь: — Только у меня нет с собой денег. Пойдемте в таверну, я оплачу.

Крестьянка краснеет и машет руками:

— Ничего не надо! Благодаря вам мужик мой хоть за ум взялся. Пошел сегодня дома разбирать с остальными. А то всё сидел да играл, продувал последнее. И трезвый уже второй день как. Когда по дому помогают, появляются излишки. Вам они сейчас нужнее.

Я не могу перестать улыбаться. Эта женщина со своим скромным подарком сделала мой день солнечным — мысли об испорченном платье и об ингредиентах отходят на второй план.

Узнаю, что добрую крестьянку зовут Мелани, и от всей души благодарю её. Вручаю корзинку Джейкобу, и мы продолжаем путь в таверну.

Теперь мои мысли заняты тем, как улучшить меню и отблагодарить добрую женщину. Прокручиваю в голове различные варианты. И вдруг снова слышу, как меня зовут. У самой таверны стоят Матильда. Она ведь вчера тоже поделилась своими запасами. В мешочке, который принес Джон, были орехи и сушеные коренья.

Матильда кланяется и молчит, словно собирается с силами, чтобы сказать что-то очень важное. Не тороплю. Просто улыбаюсь. Наконец она решается:

— Ваше Величество, — говорит едва слышно. — У меня для вас есть предложение. Мы с соседками посоветовались и решили, что вам можно доверять. Только… — она мнётся и кидает выразительные взгляды на моего охранника.

— Джейкоб, будь добр, отнеси корзину на кухню и проверь, как дела у Виктора и Бетти.

Когда здоровяк заходит в дом, предлагаю Матильде пройти за таверну. И там, удостоверившись, что никто не подслушивает, она наконец открывает мне причину визита.

35

Недаром я еще в первые дни обратила внимание на необычный цвет одежды здешних жителей — насыщенный тёмно-зеленый. Глубокий, напоминающий оттенок изумруда или молодой весенней листвы. Самое главное — краситель невероятно стойкий. Он не стирается и не выцветает.

Секрет его производства передается местными женщинами из поколения в поколение от матери дочерям. И это — главная тайна Зеленой деревни. За столетия существования поселения было множество попыток выведать тайну, но никому это так и не удалось.

И со временем попытки прекратились. О деревне с ее чудесным красителем просто забыли. И вот, кажется, наступили дни, когда хранительницы секретной технологии готовы поделиться ею с чужачкой, то есть со мной.

Это высшая степень доверия и благодарности. А еще шанс вытащить деревню из нищеты. Осталось состряпать бизнес-план и убедить женщин в его реалистичности. Иначе проку от этого тайного знания ноль.

— Ваше Величество? — робко обращается ко мне Матильда.

Вздрагиваю. Оказывается, после откровения жены плотника я впала в глубочайшую задумчивость и так и стояла, уставившись в одну точку.

— Матильда! — с воодушевлением обращаюсь к женщине. — Собери мастериц и после обеда приходите ко мне в таверну. У меня есть идея, как заставить Зеленую деревню процветать.

На взволнованном лице крестьянки появляется улыбка. Женщина кланяется, лепечет обещания и в спешке покидает меня.

Медленно возвращаюсь к главному входу. Я всё еще обдумываю детали плана. Главное, сделать надежную основу, а нюансы оговорим в беседе. Истории из моего мира подсказывают, что у меня есть шанс.

Индиго, кармин и пурпур в более древние времена, а в недавнем прошлом фуксин — примеры того, как цвет одежд менял историю, развивал технологии, поднимал экономику стран и делал людей невероятно богатыми.

Вхожу в таверну, всё еще погруженная в размышления. И вдруг слышу нарочитое покашливание. Мой единственный надоедливый постоялец стоит на втором этаже и с любопытством рассматривает меня, затем выпрямляется, потягивается и как бы невзначай спрашивает:

— Еще обеда нет, а вы уже куда-то ходили.

Да какое ему, черт подери, дело⁈ Шныряет тут, влезает, куда не просят… Хочется рявкнуть, особенно из-за его щупающего взгляда, но я сдержанно отвечаю:

— У хозяйки таверны всегда полно дел.

— М-м-м… Например, обниматься с телохранителем? — не унимается Эгберт. — Я всё видел, мадам.

Откуда только берутся такие? Сплетники. Выдумщики. На самом деле хочется наградить его более крепким и подходящим словцом, но я как-никак императрица. Не положено мне выражаться, словно портовой прости-господи-тутке…

Вежливо улыбаюсь. Кажется, эта реакция у меня уже на уровне инстинкта. Интересно, когда меня будут казнить, я тоже буду вежливо улыбаться палачу и судьям? Отметаю мысли о казни. Делаю грустное лицо и цокаю языком:

— Какая жалость! Такой молодой, и уже…

Эгберт иронично вскидывает бровь, заинтригованный моей реакцией. Он спускается по лестнице и направляется ко мне. Пока он двигается, продолжаю болтать:

— Туннельное зрение… — сокрушенно качаю головой. — Это когда не видишь, что по бокам, только то, что в центре. Если бы с вашими глазами было всё в порядке, вы бы рассмотрели толпу крестьян вокруг нас с Джейкобом, которые разбирали дом. И уж точно увидели бы, что мой охранник не обниматься лез, а рывком выдернул меня из-под упавшей стены дома. Очень жаль… Очень жаль… Ведь ваша болячка не лечится!

Эгберт уже в шаге от меня. Он останавливается, смотрит на меня сверху вниз повелительно, а потом кивает с коварной ухмылкой.

— Спасибо за беспокойство, мадам, — произносит чуть опустив голову. — Обязательно проконсультируюсь с лекарем. Но ведь и у вас не всё хорошо с глазами. Вы видите в людях только хорошее и не замечаете опасностей. Вы уверены в своём охраннике? Видок у него тот ещё — вылитый головорез!

На этом Эгберт меня обходит, едва не задевая плечом, и покидает таверну, хлопнув дверью.

Стою и обтекаю. Есть в словах этого наглеца нечто, что заставляет беспокоиться! Действительно, почему-то ведь муж приставил ко мне этого здоровяка. Не за красивые глаза же!

Вдруг у Джейкоба есть какой-то тайный приказ. Например, следить за мной. Может, даже придушить меня во сне… Нет! В это я точно не поверю! Уж слишком он меня бережет. У него был миллион возможностей сделать это. Если бы у него был приказ от меня избавиться, то, к моему стыду, Джейкобу достаточно было бы меня просто не спасать.

Но выведать всё же стоит. Хм-м-м. Кажется, у меня есть идея, как это сделать. Поднимаюсь к Бетти. Она выглядит намного лучше. Лоб горячеватый, но это уже субфебрильная температура. Лихорадки нет. Да и кожа уже не такая бледная.

Бетти сидит в кровати с прикрытыми глазами, привалившись спиной к подушке. Рядом с ней пяльцы и вышивка. Беру и рассматриваю. Это сердце, в центр которого вписаны инициалы Б. и Дж. Работа очень тонкая, кропотливая. Я бы ни за что не смогла так заморочиться.

— Какая прелесть, Бетти! — моё восхищение совершенно искреннее. — Это для Джейкоба?

Девушка густо краснеет:

— Да, Ваше Величество…

Сажусь рядом с ней и придвигаюсь поближе. Доверительным тоном спрашиваю:

— Он тебе нравится?

— Он хороший… — кивает фрейлина. — И заботливый, и храбрый. И добрый. И очень много умеет. И мне кажется, я тоже ему… нравлюсь…

Под конец фразы она мечтательно смотрит в окно.

— Я так за тебя рада! Но не слишком ли ты спешишь? Ты хоть что-то о нём знаешь?

Бетти поворачивается ко мне. В глазах мелькает обида и детское упрямство. Она горячо возражает:

— А вот и знаю, Ваше Величество!

36

И затем девочка выкладывает всё, что рассказал ей о себе наш крепыш:

— Он из деревни Хрустальная. И там у него родня и большой отцовский дом!

Так-так-так! Знакомое название царапает слух. Не туда ли собирался сослать меня муженек?

— Хрустальная? — переспрашиваю.

— Да! Это очень богатая деревня, которая скоро может стать городом. Там красиво, горы и чистая река.

— И как же так получилось, что Джейкоб из Хрустальной деревни отправился с нами в Зеленую? Может, он что-то совершил, и его наказали?

Бетти чуть не плачет, но рьяно защищает понравившегося ей мужчину. Какая она преданная! Аделине невероятно повезло со служанкой.

— Да нет же, Ваше Величество! Джейкоб работал в дворцовых конюшнях. Пришел сенешаль и стал выспрашивать, кто из слуг хорошо знает Хрустальную деревню, так как туда надо сопроводить королеву на отдых. Джейкоб и сообщил, что он родом из тех краев. Его проверяли, даже допрос с магическим камнем устроили. А когда убедились, что Джейкоб верный и худого не сделает, велели подготовиться к поездке. Только перед самой дорогой ему вдруг сообщили, что место назначения меняется, и дали новый приказ. Ну да кто он такой, чтобы спорить? Приказали — поехал. Мы ж люди подневольные.

На глазах Бетти поблескивают слезы.

— Ладно-ладно, Бетти, ты меня убедила. Прости, но я беспокоюсь за тебя. Мне не хочется, чтобы кто-то обидел мою подругу, — говорю примирительным тоном. — Я могу лишь порадоваться, если ты найдешь счастье с достойным человеком.

— П-п-подругу? — заикаясь, произносит девушка и ошарашенно смотрит на меня. На ее лице расцветает такая светлая улыбка, что, кажется, солнышко заглянуло в комнату.

Улыбаюсь в ответ. На этот раз совершенно искренне. Встаю и подхожу к окну. И вижу внизу удаляющуюся фигуру нашего постояльца. Интересно, что он тут вынюхивал под моим окном?

Впрочем, пора готовить обед и организовать встречу с инвесторами. То есть с местными кумушками, владеющими промышленной тайной.

Поскольку у меня теперь есть сыр и сметана, я организую на обед картофельный гратен с мелко нарубленными кусочками мяса. Блюдо простое и не требует долгих приготовлений.

Пока обед готовится, организую в главном зале уголок для встречи так, чтобы любопытный Эгберт ничего не услышал и не подсмотрел с лестницы.

До прихода крестьянок всё проходит как обычно. Задумчивый обед в компании Джейкоба и Виктора. Затем напряженная и с перчинкой трапеза постояльца. На этот раз он пытает меня на тему того, откуда я беру столь экстравагантные рецепты. Отправляю Джейкоба проследить за разбором домов. Виктор занят какими-то хозяйственными делами на втором этаже.

Нарезаю сыры, немного вяленого мяса, сырые овощи. Делаю соус из сметаны и чеснока. Сервирую закуски прямо на толстых разделочных досках.

Вскоре, как и договаривались, появляется Матильда. С ней еще семь немолодых женщин. Они с интересом рассматривают немного облагороженную таверну. Бутылка с серебряным драконом повергает их чуть ли не в священный трепет. Наливаю каждой по чашке «драконьей воды» и приглашаю за подготовленный для беседы стол.

Нехитрое, но затейливо сервированное угощение окончательно пробивает их броню, если она и была.

— Мне очень приятно, что вы настолько доверились мне, что открыли самый главный секрет своей деревни, который хранили веками, — начинаю негромким голосом. Женщины кивают, не сводя с меня глаз. Я продолжаю: — Но мне кажется, что жить, не используя это знание, не совсем правильно.

— Но мы используем! — восклицает одна. — Красим свою одежду.

— И она очень красивая, — соглашаюсь. — Но вы не извлекаете никакой выгоды из столь ценного ресурса. Вы не задумывались, что окрашенная в такой благородный цвет ткань будет высоко цениться?

По удивленным глазам понимаю, что эта мысль почему-то не приходила им в голову.

— Матильда рассказывала, что у ваших бабушек и прабабушек не раз пытались выведать тайну цвета. Как думаете почему? — замолкаю и даю им самим сформулировать мысль.

Это один из приёмчиков с уроков по русской литературе. Подведи ребенка к мысли, которую он сам и должен сформулировать, — и она станет для него родной, ведь это же он понял, он дошел до нее. Работает безотказно даже со взрослыми.

— Потому что сами хотели ткань такого цвета… — выдыхает одна.

Наслаждаюсь тем, как осознание постепенно приходит к ним. Из никому не нужной заброшенной деревни на краю империи Зеленая вмиг превратилась в место, где обладают сверхценным тайным знанием, которым мечтают овладеть многие.

— А теперь представьте, что мы исполним их желание, — произношу, зажигая их взглядом. — Нет — мы не раскроем им секрет, но мы дадим, вернее продадим, им ткань зеленого цвета. Много ткани!

Я дальше рисую им радостные картины: как мы организуем большую красильную мастерскую, как в Зеленую потянутся купцы и как их поток поможет поднять деревню.

Сначала я ощущаю себя Остапом Бендером, вещающим про Нью-Васюки, но постепенно вместе с женщинами под их одобрительные вгляды загораюсь и сама и начинаю верить в свою идею.

— Но как купцы узнают о нашей ткани?

— А как мы будем торговать, если нас не пускают на ярмарки?

— И где мы будем продавать ткань?

На меня сыпятся вопросы, но я готова на них отвечать:

— Главное, придумать название для вашего оттенка. Например, «императорский зеленый». Затем рассказать о нём всем в округе.

Сразу три женщины восклицают:

— Но как?

Я обвожу собравшихся взглядом и рассказываю самую интересную часть своего плана.

37

Эдвард

— Ваша жена сегодня укатила в Инкервиль, — голос Эгберта разрывает по-утреннему спокойный воздух на балконе.

Я резко поворачиваюсь, и Эгберт невольно делает шаг назад. Его голос спокоен, но я чувствую, как в груди закипает ярость. Утро только начинается, солнце едва поднимается над горизонтом, а мне уже хочется что-то уничтожить. Мы стоим на балконе, с облупленным парапетом, куда удобно приземляться драконом. Ветер пахнет дождем и мокрым камнем, но даже он не охлаждает жар, поднимающийся во мне.

— А вообще она неплохо в деревне развернулась, — продолжает Эгберт, явно довольный своей информацией. — Организовала жителей, под её руководством они бурелом расчистили, облагородили родник, выскребли муть из колодца. Я даже уважать её начинаю, хотя как можно уважать предательницу родины?

Я сжимаю челюсти так, что скулы сводит. Вот уж не думал, что она способна на подобное. Была взбалмошной девчонкой, симпатичной, красиво хлопающей ресницами, с головой, забитой пудрой и любовными романами. И вдруг… Решительность, организаторские способности, терпение? Неужели ссылка так на неё подействовала?

— Там же грязища жуткая, — не унимается Эгберт, ухмыляясь. — Так она научилась как-то платья обрабатывать, что они благородно выглядят. И… панталончики симпатичные сушит в кухне таверны.

Ревность пронзает меня с такой силой, что кулаки сами собой сжимаются. В груди взрывается какое-то дикое, глухое чувство, от которого хочется вцепиться в горло этому нахалу.

— Ты какого черта на её белье пялишься, щенок⁈ — мой голос звучит низко и угрожающе.

Эгберт тут же сникает, втягивает голову в плечи, готовый, что я его сейчас ударю. Нет, это не в моих повадках, но во мне плещется бездна ярости.

— Да я случайно… всего раз увидел… — поспешно оправдывается он.

Я сверлю его взглядом. Этот молокосос, конечно, меня не предаст, но раздражает невыносимо.

— Что ещё? — рявкаю.

— Вы просили узнать, что за Джейкоб, — быстро отвечает Эгберт, отводя взгляд. — Я подслушал разговор. Служанка вашей жены в этого бугая втрескалась. Сенешаль его выбрал, потому что он из Хрустальной. Да вот только перед выездом ему принесли новое предписание — ехать в Зеленую.

Я сжимаю губы в тонкую линию. Вот оно как… Еще одно странное совпадение. Выходит, этот Джейкоб даже не знал, куда его направляют, и уже после приказа оказался с моей женой? Совпадение? Вряд ли.

— Возвращайся в деревню и продолжай наблюдать, — резко говорю я. — А с женой я сам разберусь.

Эгберт почтительно склоняется и, не дожидаясь дальнейших распоряжений, делает шаг назад. Затем разворачивается, срывается в бег и взмывает в воздух, превращаясь в дракона. В несколько мощных взмахов его фигура исчезает в утреннем небе.

Я остаюсь стоять на балконе. Ветер развевает края мантии. Мысли мечутся в голове. Эта дрянь всё сделала, чтобы уехать в Инкервиль к любовничку. Даже дорогу расчистила! Только странно, что она так старается для деревни. Наверное, для отвода глаз. Или… или же ей действительно не наплевать?

Я хмыкаю. Чушь. У неё один мотив — сбежать. Она прекрасно знала, что я за ней наблюдаю, и решила создать видимость благочестия, чтобы отвлечь меня.

Вот что с ней делать?

Разнести Зеленую к чертям собачьим? А Аделину притащить обратно во дворец и держать в железной клетке, пока не вымолит прощения? Или… нет. Слишком милосердно. В груди нарастает знакомая леденящая ненависть.

Она будет гореть за свою измену.

Стою, вглядываясь в светлеющее небо и пытаюсь договориться с эмоциями. Я должен быть хладнокровным. Но не получается.

Тишину нарушает звук быстрых шагов. Дверь на балкон резко распахивается, и появляется Альфред. Он запыхался, словно бежал сюда с другого конца замка.

— Милорд! — восклицает он. — Прибыла делегация из Мелисбурга.

Я резко выдыхаю, заставляя себя вернуться в реальность.

— Чего они хотят? — спрашиваю, хмуря брови.

— Утверждают, что им есть что нам предложить, чтобы вы не пошли на них войной, — Альфред внимательно следит за моим лицом.

Стало быть, задабривать пришли. Ну что ж… Посмотрим, чем они готовы заплатить за свой мир.

Я направляюсь в переговорный зал. Весь остаток утра и дня тянется мучительно медленно. Мелисбургцы плетут вокруг меня паутину дипломатии, пытаясь предложить золото, земли, торговые договоры — всё, лишь бы избежать конфликта. Разговор длится несколько часов, но я едва удерживаюсь, чтобы не сбежать.

Слишком долго. Слишком бессмысленно.

Я думаю только об одном — как бы скорее рвануть в Зеленую и разобраться с женой.

Когда переговоры заканчиваются, я по традиции приглашаю гостей остаться на званый обед. Этикет, будь он неладен, я не могу этого избежать.

Они принимают приглашение с подобострастием, но я не слушаю их вежливые речи. Каждый кусок еды кажется мне горьким, каждое восхваление моего королевства — бессмысленным.

В голове только она. А-де-ли-на.

Как она там в Инкервиле? Неужели действительно к нему сбежала?

Ещё немного — и я взорвусь.

Наконец, когда делегация из Мелисбурга откланивается, я резко поднимаюсь. Шаги гулко раздаются по мраморному полу. Я поднимаюсь на самый верх, в свои покои, затем выхожу на балкон, смотрю на горизонт. В груди клокочет нечто тёмное, древнее.

Ветер оглушительно свистит в ушах.

Я закрываю глаза и вдыхаю воздух полной грудью и обращаюсь. Держись, Аделина. Твой час настал.

38

Неделя пролетает в бешеном ритме. Я почти не сплю, едва ем и работаю с утра до поздней ночи, но дела Зеленой идут в гору.

Я велела местным разобрать бурелом и смотрела за тем, как проходит дело. Староста терся рядом и с сомнением переминался с ноги на ногу, явно удивленный, что мужчины собрались и дружно встали под мое управление.

— Вот сразу видно, особа королевских кровей, всех подрядили, — с довольным видом сказал он. — И мужики при деле, и бабы довольны.

Я молча кивнула. Пусть думает что хочет. Главное — результат.

На следующий день староста отвел меня к роднику. Мутная вода сочилась прямо из-под земли, наполняя небольшую грязную лужу. Я осмотрела место под заинтересованными взглядами местных.

— Сделайте небольшую яму, выложите края камнем. Плотно, чтобы грязь не просачивалась, — давала я указания мужчинам, затем повернулась к паре женщин. — Дно ямы следует засыпать мелким песком. Есть где такой накопать?

Я видела по горящим взглядам, что в меня верят. Хотя внутри было немного волнительно — вдруг не сработает, но я заткнула эти страхи подальше. Кто, если не я?

Женщины принесли достаточно песка спустя каких-то пару часов, уж не знаю, где они его добыли. А когда мужчины во главе с каменщиком выложили края ямы камнем, я отдала команду засыпать песок.

Уже к вечеру родник давал прозрачную воду, которая собиралась в подобии купели, обрамленной гладкими округлыми камнями, а в организованный сбоку слив, отводилась в лес лишняя вода.

С колодцем уже разбирался староста по моим указаниям.

Через несколько дней после нашего сборища я проверяю ткани. Они окрашиваются в доме Селесты — старухи с натруженными руками и строгим взглядом. Она главная хранительница технологии.

В огромных лоханях с густо-зеленой жидкостью покоятся платья и ткани.

— Цвет взялся хорошо, — одобрительно замечает Селеста.

Я с облегчением провожу пальцами по тяжелой, насыщенно-малахитовой ткани. В сарае у Селесты они сохнут, а вечером перед отъездом я забираю обновленные наряды и отрезы полотен от травянисто-зеленого до насыщенно-малахитового цвета, свернутые в рулоны.

В день отъезда в Инкервиль я просыпаюсь ещё до первых петухов. На нервах от волнения совсем плохо спала. Рассветное небо за окном занимается густо-лиловым, солнце ещё не подошло к горизонту.

Бетти помогает мне надеть свежее платье — благородного глубокого зеленого оттенка с кружевами, которые раньше были белыми, но теперь приобрели нежный зеленоватый цвет. На ткани нет ни единого пятна, хотя платье было напрочь изгваздано в грязи. Теперь выглядит так, будто только что из дворцового гардероба.

Джейкоб запрягает лошадей, и я напутствую Бетти перед отъездом:

— Бетти, на тебе таверна, пока я не вернусь, Виктор тебе поможет.

Виктор, вышедший проводить меня, кивает с понимающим видом и рассказывает, как найти главный рынок в ближайшем городе Инкервиля.

— Не заблу́дитесь, Ваше Величество. Ехать строго по главной дороге, а там сразу будет виден рынок. Там ещё флажки висят на входной арке.

Я киваю, а затем замечаю движение в окне второго этажа таверны. В сумерках различаю фигуру Эгберта. Странно, чего он не спит в такую рань?

Некогда копаться в мотивах Его Взбалмошества. Время трогаться.

Дорога длится мучительно. Не так мучительно, как от столицы до Зеленой, но все равно долго.

Мы добираемся до границы Инкервиля чуть за полдень. Прошло, выходит, около восьми часов?

Высокая, круглая башня из крепкого кирпича стоит рядом с наезженной дорогой. Два стражника выходят нам навстречу, один из них преграждает дорогу алебардой.

На них качественные доспехи — добротный закаленный металл, отполированный до блеска. Нагрудники украшены выгравированным символом Инкервиля — переплетенные кольца на щите. У обоих за спиной мечи в дорогих ножнах.

— Кто такие? — голос глухой, уверенный.

Я заставляю себя говорить спокойно:

— Торговцы тканями, господин, — отвечаю я по-простому, притворяясь крестьянкой.

Как же хорошо, что я настояла на том, чтобы отломать императорский вензель с кареты!

— Откуда?

Я медлю с ответом. Сказать правду? Или лучше соврать?

Джейкоб отвечает за меня:

— Из деревни Хрустальной, милорд.

Стражник бросает на него короткий цепкий взгляд, затем отступает в сторону.

— Проезжайте.

Ещё через пару километров мы въезжаем в город.

Инкервиль роскошен. Узкие, мощеные улицы ведут к центральному рынку. Каменные дома, выкрашенные в пастельные цвета, тянутся вдоль дороги. Улицы чистые, на каждом углу лавки, богатые торговцы и наемники. Воздух пропитан запахами пряностей, свежего хлеба и дорогих духов.

Карета останавливается у рынка, и Джейкоб снимает с крыши тюк с тканями.

— Разложи прямо здесь, — говорю ему, указывая на тюк на крыше.

Он подчиняется, кладет огромный сверток на землю рядом с каретой, и я принимаюсь его разворачивать, но не успеваю даже красиво разложить ткани, как вокруг собирается толпа.

— Откуда такой оттенок?

— Что за ткань?

— Как называется цвет?

Вопросы градом сыплются со всех сторон.

— Это «императорский зеленый» — заявляю я уверенно и с лучезарной улыбкой бродячего коммивояжера из электричек, — по секретному рецепту мастеров из Эрсгарда.

— И где обитают такие мастера? — с неверящим видом спрашивает полноватый мужчина, гордо неся свой живот впереди себя.

— Деревня Зеленая, ближайшая к вашему прекрасному городу, езжайте по дороге, не ошибетесь! — вставляет Джейкоб, высокой громадой стоящий рядом со мной и готовый в любой момент защитить.

Люди жадно тянутся к ткани. Трогают, гладят, трут между пальцами. Оценивают. А потом кто-то просит продать первый отрез, и это запускает цепную реакцию. Торговля идет так быстро, что я едва успеваю обменивать рулоны на деньги и отдавать ткань в руки покупателей. Через полчаса у меня не остается ничего.

Спрятавшись в карете, пересчитываю деньги. Тридцать пять золотых. На пять больше, чем нужно на травки. Успех!

— Джейкоб, сторожи карету. Я скоро, — говорю ему сосредоточенно, вылезая из экипажа, и направляюсь искать торговца, которого назвала Элиза.

Нахожу его на дальней улочке рынка.

Он невысокий, худощавый, с длинными пальцами и цепким хитрым взглядом. Пакетики с травами разложены в деревянных ящичках, среди них есть те, которые мне нужны.

Я деловым тоном объявляю заказ, мужчина некоторое время приглядывается ко мне, а потом все же собирает несколько пакетиков.

— Да, — отвечает он, сжимая губы. — Товар редкий. Тридцать золотых.

Он не знает, но для меня это не сюрприз и уж тем более не удар. Я спокойно достаю деньги, пересчитываю. Отдаю требуемую сумму.

Он кивает и, быстро спрятав монеты, передает мне драгоценный товар.

Обратно к карете иду, едва не оглядываясь, не топает ли кто за мной. Руки дрожат. Мандраж. За бытность в Зеленой я отвыкла от толпы, и сейчас она меня пугает. Я несу не просто травы. Это сокровище! Возможность узнать правду.

По дороге обратно замечаю знакомые бутыли, поднимаю глаза и узнаю продавца — Мурано! Он самый! У него на холщовке, разложенной на земле, осталось совсем немного товара, но керамические тарелки, штук десять, выглядят очень красиво. Подхожу.

— Ваше Величество! — он расплывается в улыбке с парой черных зубов.

— Я беру вот эти тарелки, — заявляю деловито. — Донести до кареты поможете?

За тарелки Мурано просит три золотых, и я вручаю ему деньги с приятным ощущением, что делаю это для деревни.

Он просит соседа приглядеть за остатками товара и, пыхтя, тащит тарелки к моей карете. Добрый человек, одна бы я не справилась.

На оставшиеся два золотых я покупаю белое полотно. Его выходит столько, что и тут продавец подносит товар к моему транспорту.

На этом все. Велю Джейкобу ехать обратно, забираюсь в деревянный ящик на колесах и сама захлопываю дверцу.

Мы прибываем в Зеленую ближе к ночи. Я успеваю подремать в жесткой карете, но все равно чувствую усталость. Да и тело ноет от долгого сидения на деревянном сиденье.

Мы въезжаем в полусонную деревню. Таверна выделяется теплым желтым пятном, окна светятся мягким светом свечей. Все идет по плану.

Джейкоб уводит лошадей, а я, обхватив пальцами пакетики с травами, вхожу в таверну.

И тут же замираю.

У окна недалеко от входа стоит мой муж.

Злой, как грозовая туча.

В глазах — молнии, губы сжаты в тонкую линию, тело напряжено, будто каменное.

Он явился, когда меня не было.

Я не знаю, что хуже — эта внезапная встреча или то, что мне нечем оправдаться.

39

Эдвард

Я словно плаваю в собственной чёрной ярости. Ядовитое чувство отравляет меня, кипятит кровь, раздувает внутри пламя. И этот огонь испепеляет изнутри. Кажется, ничего светлого к Аделине в душе просто не осталось. Копоть, угли и выжженная пустыня.

Как. Она. Посмела⁈

А ведь как благородно всё обставила? Дескать, никакого посла чужестранного ей не надо. Работает, мол, ради деревни этой убогой.

И стоило мне поверить, проникнуться каким-никаким уважением, она — что? Правильно! Всадила отравленный кинжал в спину. Сбе-жа-ла!

Прилетаю в Зеленую вечером. Аделины уже и след простыл. Мой подарок — фибула с серебряным драконом — так и плавает в бутылке, стоящей на самом видном месте в таверне, которую Аделина предпочла дворцу в Хрустальной.

Как же хочется полететь в Инкервиль и сжечь его дотла. Пусть женушка — змея подколодная с ангельским личиком — сгорит там вместе со своим ненаглядным любовничком. Но я перебарываю этот недостойный императора порыв.

Сажусь за самый большой стол в обеденном зале и велю принести мне ужин. Посмотрим, как меня обслужат в этой занюханной таверне.

Не знаю, чего я жду. Умом понимаю, что Аделина не вернется. Но зачем-то продолжаю сидеть.

Ужин оказывается на удивление сносным.

— Что это? — спрашиваю у Бетти, попробовав первый кусок.

— У этого блюда нет названия, Ваше Величество, — смущается служанка, — Её Величество научила меня его готовить.

Это в высшей степени странно, поскольку ранее за женушкой я не замечал кулинарных способностей. Аделина в сторону кухни даже не смотрела.

За окном уже темно. На Зеленую опустилась ночь.

И чего я, как дурак, сижу здесь? Она не вернется.

Внезапно драконьим слухом улавливаю конский топот снаружи и скрип колес. Еще далеко, но я уже их слышу. Судя по звуку, это карета, в которой я сослал Аделину сюда. Вернее, в которой она сюда сбежала. Сослал ее я в Хрустальную.

Сжимаю кулаки. Скоро увидимся!

Подхожу к окну. Экипаж приближается. В темноте едет медленно. Останавливается. Я слышу хлопок дверцей, шуршание юбок, обычно мелодичный голосок жены сейчас хрипит от усталости. Сердцу в груди становится тесно от предвкушения.

Наконец дверь открывается, и на пороге появляется Аделина. Замученная. К груди прижимает какие-то свертки. При виде меня тень улыбки сползает с хорошенького лица.

Это меня почему-то задевает. Значит, от своего посла ехала — улыбалась. А меня увидела — покислела? Душу снова затапливает ядовитая горечь.

Предательница так и стоит на входе. Прожигает меня взглядом. На лице досада. Но как же она сейчас хороша! Спина прямая, глаза сверкают, разве что молнии не мечут. Платье подчеркивает прекрасную фигуру. А оттенок зеленого смотрится очень благородно.

Невольно любуюсь. И с удивлением понимаю, что в выжженной пустыне моей души есть еще крохотная частица, которая тянется к этой женщине. Такой хрупкой и при этом такой стойкой — зубы сломаешь! Но самое главное — она здесь.

Я направляюсь к ней и задаю мучающий меня вопрос:

— Зачем ты вернулась?

— Потому что я тут живу, — сходу гневно отвечает Аделина. — А что?

— А чего в Инкервиле у своего послишки не осталась? Или такая — без короны и власти — ты ему не нужна? — я уже в шаге от жены. По привычке протягиваю руку, чтобы погладить нежную щечку.

— А может, это он мне не нужен? — Аделина уворачивается и быстро проскальзывает мимо меня вглубь зала.

— Зачем же ты тогда ездила в Инкервиль? — голос шипит недоверием.

Тут дверь снова открывается и в помещение вваливается Джейкоб с баулами. Едва не врезается в меня. Рассмотрев, кто перед ним, кланяется.

— Вот за этим! — холодно отрезает Аделина. — Джейкоб, сукно положи у лестницы, а тарелки отнеси на кухню к Бетти.

Тарелки? Сукно? Она меня, что, за идиота держит⁈ Там наверняка подарки от посла. Рывком выхватываю у здоровяка оба баула, тащу их на стол, за которым сидел, и ухаю на столешницу. Один из свертков жалобно дзынькает. При этом звуке Аделина подлетает ко мне, словно ястреб.

— Осторожно! Разобьешь же! — она поспешно разворачивает сверток и достает… тарелки.

Обычные тарелки! Не скрою, симпатичные. Но совсем не по статусу императрице! Простенькие. Без позолоты или росписи. Аделина осторожно, едва не дрожащими руками, перебирает их, рассматривает, выискивая трещины. Убедившись, что все целы, ставит их одну на другую.

Становится немного неловко. Но я не подаю вида. Просто молча сгребаю стопку и тащу на кухню. Джейкоб любезно придерживает дверь. Аделина следует за мной по пятам. Захожу и вижу сушилку, о которой рассказывал Эгберт. На ней сейчас висит гора каких-то зеленых тряпок.

Ставлю тарелки на стол. Бетти, увидев их, восклицает:

— Ваше Величество! Какая прелесть! Откуда?

— У жены моей спроси! — бросаю в ответ.

— От Мурано, — одновременно со мной произносит Аделина.

Оба замолкаем. Аделина поджимает губы.

— Бетти, приготовь, пожалуйста, ужин, — жена быстро берет себя в руки. — Я пока ткани разберу.

— Неужто осталось что-то? — в голосе фрейлины звучит грусть.

— Наоборот! — с радостью сообщает Аделина. — Раскупили всё! Чуть с руками не оторвали! Я много нового сукна купила, хорошего качества. Будем красить.

Бетти взвизгивает от восторга. Наверное, лишь мое присутствие сдерживает ее. Аделина со служанкой начинают оживленно обсуждать планы на эту несчастную ткань, напрочь забыв обо мне. Ощущаю себя лишним.

В душе буря. В вихре эмоций смешалось всё. И радость, что Аделина не обманула, вернулась, и горечь, что уезжала. И гордость за ее успехи, и тут же презрение к торгашеству. И удивление, что справляется. И тут же досада из-за того же самого.

Мне до жути хочется, чтобы она вот так говорила со мной. Обсуждала планы со мной. Раньше это казалось ненужным и неважным. У меня не возникало желания с ней говорить о делах. Но раньше и Аделина была другая. Сейчас передо мной целеустремленная несгибаемая женщина, способная самостоятельно решать проблемы.

До скрежета зубами хочется, чтобы она просила помощи и благодарила за нее. И у меня рождается коварная идея.

— Аделина! — жестко прерываю их воркотливую беседу. — Чтобы завтра собрала вещи и готовилась к переезду.

Жена замолкает, поворачивается ко мне и стремительно бледнеет. Тихо спрашивает:

— М-мы возвращаемся в столицу?

— О нет, дорогая, — коварно улыбаюсь я. — У меня есть идея получше!

40

Эдвард

Аделина, бледная и напряженная, молча прожигает меня взглядом. О! Её ждёт сюрприз. Она ДОЛЖНА оценить.

— Завтра я лично доставлю тебя в императорскую резиденцию в Хрустальной деревне! Там нормальные условия для монаршей особы. Не придётся самой готовить, стирать и, — презрительно кошусь на стопку новых тарелок, — тем более торговать!

Вместо благодарности на лице моей неблаговерной ярость. Она хмурится, сощуривает глаза, сжимает кулачки и делает ко мне шаг, злобно выдыхая:

— Я никуда отсюда не поеду…

Ах ты ж неблагодарная! Теперь и во мне просыпается лютая злоба. Но я не бью хвостом и не сжигаю эту предательницу, хотя меня подмывает обратиться и разнести здесь всё к чертям собачьим. Я просто наклоняюсь и холодно цежу сквозь зубы:

— Это почему ещё? Боишься оставить своего ненаглядного Симона Симрона?

И тут её прорывает:

— Да какого, к лешему, Симона Сирона? — она больше не шепчет, а постепенно повышает голос. — Я не собираюсь оставлять жителей этой деревни! Тут еще столько всего сделать надо!

Этот спектакль начинает действовать мне на нервы. И я тоже срываюсь:

— Дались тебе жители этой занюханной дыры! Какое тебе до них дело⁈

Она не сдаётся и продолжает наступать:

— Занюханной дыры? Ну конечно! Императору ведь наплевать на собственный народец. Лишь бы налоги платили! А то что эта деревня осталась один на один с бедой — так кому какое дело? Голод! Разруха! Изоляция! А всем вокруг никакой печали! Фиговый ты император! Как твои подданные еще не взбунтовались?

Открываю рот и замолкаю.

Аделина стоит в нескольких сантиметрах от меня, кулачки всё так же сжаты, грудь гневно вздымается, щёки красные, а глаза блестят и мечут молнии. Я молчу и втягиваю носом ее аромат. Даже проведя весь день в дороге, моя девочка пахнет свежестью и чистотой.

В мозгу выпью воет задетая гордость — как смеет жена-изменщица мне что-то предъявлять. А в душе с самого дна поднимается муть осознания, что она права. Не так давно ведь советник говорил о недовольстве в провинциях. Я тогда лишь отмахнулся. Но теперь, благодаря Аделине глянув на деревенский быт поближе, понимаю, что и сам бы в таких условиях роптал на власть.

Ядовитая злость туманит рассудок. Если останусь ещё на мгновение, сорвусь — и плакала эта деревенька. Надо уйти.

Поворачиваюсь к ней спиной и бросаю через плечо:

— Будь по-твоему. Оставайся тут, только не жалуйся потом.

Стремительно покидаю кухню, быстрым шагом выхожу из таверны, отхожу и перекидываюсь в драконью форму.

Стремительно набираю высоту и лечу. А сам всё время полёта перевариваю стычку с женой. Прежняя Аделина ни за что бы не отказалась от комфорта ради горстки чумазых крестьян. Что-то в ней, определенно, изменилось.

Взбунтовались — она сказала.

В памяти отдаленным эхом звучат слова отца об ответственности правителя перед народом. При нем никогда не бунтовали… Его до сих пор вспоминают и даже молятся ему, словно новому богу.

Я и забыл уже, каков он был. Да вот мелкая дрянь в зеленом платье, сама того не желая, напомнила. И к ярости и досаде добавилось еще какое-то новое ощущение — словно мелкий червячок поселился в животе и принялся вгрызаться во внутренности.

Аделина тут организовала себе маленькое государство и полностью погрузилась в решение местных проблем. И ведь за ней идут, доверяют. И ей для этого не понадобились ни армия, ни драконья ипостась, ни советники с сенешалями.

В ее глазах я деспот и тиран. Когда-то я видел в её глазах восхищение, любовь и благодарность. А не вот это всё. И сейчас мне этого не хватает. Я поступил правильно — сделал то, чего никогда прежде не делал. Отступил. Пусть творит в этой зловонной луже что хочет. Всё-таки ее самодеятельность на пользу деревне.

Вот же дьявольщина! Эта новая Аделина притягивает к себе. Да я не могу выкинуть её из головы с нашего последнего разговора дома, во дворце! Что я испытываю к ней? Сам не понимаю.

Сначала в сердце была черная дыра. И сплошная горечь. Пытаюсь найти внутри остатки ненависти — и не нахожу. Сейчас в пустыне моей души из-под пластов песка начинает просачиваться прохладный источник с чистой водой. Тьфу-ты! Что за… Да я, кажется, превращаюсь в слабоумного поэтишку с пошлейшими стишками… И всё из-за нее!

Возвращаюсь во дворец и принимаю человеческий облик. С широкого балкона врываюсь в свою комнату. И резко останавливаюсь. С кресла при виде меня поднимается Джина.

На ней прозрачный пеньюар, который совсем ничего не скрывает. Пышная грудь соблазнительно колышется при резком порывистом движении. Темные локоны покачиваются, словно волны на ветру, и струятся по оголенным плечам.

Но ни ее сверкающие глаза, ни ее аппетитные формы, ни это неприличное предложение — меня не трогают. Лишь раздражают. Как и приторный аромат лилии и персика, который, кажется, можно пощупать — настолько плотным облаком он ее обволакивает.

Перед мысленным взором совсем другая. Та, которая шипела и ругалась на меня. Та, которая всколыхнула незнакомые доселе чувства.

Джина, покачивая бедрами, подплывает ко мне и заглядывает в глаза. Но видит в них лишь холод. Несколько мгновений стоит в замешательстве. Видимо, на другое рассчитывала.

— Что ты здесь делаешь? — моим голосом можно воду замораживать.

— Я, — Джина силится найти на моем лице хоть намек на желание. Не найдя, потупив взгляд, бормочет: — Хотела выразить вам своё почтение.

Раздумываю, как бы ее выпроводить, чтобы избежать слухов. Если ее в таком виде заметят выходящей из моих покоев, сплетен не избежать. А мне совсем не хочется, чтобы до Аделины дошли известия о том, что я кручу роман с другой.

Хоть в ковер заворачивай или с балкона выкидывай! Раздражение растет. Всё, чего я жаждал после полёта в Зеленую, — отдохнуть и собраться с мыслями. Видимо, отдохну потом.

Разворачиваюсь, выхожу на балкон, перекидываюсь в дракона и ныряю вниз — облетаю замок и сажусь на балконе Фарквала. Он, наверное, давно спит. Ну что ж, придется ему проснуться и выслушать мои распоряжения.

Во мне тонна усталости, но и бездна желания кое-что предпринять.

41

Уже на следующий день по возвращении из Инкервиля мы приступаем к покраске купленных тканей. Это трудоемкий процесс.

На такое количество материи нужно большое количество краски. А делается она не так уж просто.

Оказывается, за деревней, там, где нет дорог, на поверхность выходят залежи малахита. Да он буквально лежит под ногами! И местные собирают его, перетирают, смешивают с различными «секретными» веществами — маслом, уксусом и даже мылом — и получают краску.

Затем ее разводят в воде. С ее пропорциями тоже надо быть аккуратным. Иначе оттенок получится или слишком бледным, или наоборот — чрезмерно тёмным. А нам нужен именно «императорский зеленый». Но одновременно благодаря этой особенности можно варьировать глубину цвета — в общем, огромный простор для экспериментов.

На окраине за несколько дней из досок от разобранных домов возвели дощатый навес на простых деревянных опорах. Под ним поставили несколько неглубоких бочек с разведенной краской. разожгли между ними костры.

И сегодня, уже третий день после моей вылазки в Инкервиль, в этих бочках мокнет очередная партия сукна. Этот этап займет сорок восемь часов. А ведь надо еще высушить ткани. А при таком лютом ветре это непросто.

Раздав распоряжения и удостоверившись, что всё в порядке, направляюсь к Элизе. С собой у меня припрятаны мешочки с ингредиентами. Несмотря на присутствие Джейкоба, который следует за мною тенью, я нервничаю. Мне всё кажется, что кто-то отберет моё сокровище.

Элиза перепроверяет пакетики и радостно сообщает, что всё необходимое для приготовления зелья у нее есть.

— В общем, заходи через две недели, — в завершение беседы говорит она.

— Как… через две недели? — я не верю своим ушам. — А быстрее никак нельзя?

— Ну… — тянет Элиза. — Смотря какие у тебя цели. Если окончательно потерять память и разум — то можно и быстрее. Если же твоя цель вспомнить — то надо набраться терпения.

Две недели! Это тяжело слышать. Но другого варианта, похоже, нет. Поэтому благодарю, обещаю зайти через четырнадцать дней и покидаю хижину травницы. Бреду в деревню, раздумывая, как подготовиться к встрече купцов.

Да. Я верю, что они приедут за сукном. Уж больно им цвет понравился. А за эти дни в Инкервиле должны были оценить стойкость краски и прочие ее плюсы. Я теперь, как и прочие жители деревни, хожу в зеленом наряде. Очень практично.

Воз, стоящий у моей таверны, я замечаю еще издалека. Он накрыт тентом, а на его боках королевский герб, при виде которого моё сердце ёкает. Что еще задумал мой, то есть Аделины, муженек⁈

Ноги сами ускоряют шаг. Я подлетаю к таверне. Что бы тамни было, я готова дать бой императору-самодуру!

— Ваше Величество, — возница кланяется и передает мне свиток с до боли знакомой печатью.

С нетерпением выхватываю его, ожидая подвоха. Вчитываюсь, просто впиваюсь взглядом, в каждую строку. И теряю дар речи.

Судя по документу, император прислал мне очень жирный заказ: несколько десятков метров дорогущей ткани — шелка, бархата, кисеи, хлопка… И всё для покраски в «императорский зелёный»! А в придачу к материи отправил в подарок… полдюжины кошек.

Что?

Только сейчас понимаю, что всё время, пока топчусь у повозки, слышу нежное мурлыканье и довольное урчание.

Он издевается? Или это какой-то намёк? Зачем мне кошки? Ещё и их кормить?

Но уж что-что, а оставить животных на холоде я точно не могу. Велю перетащить клетки и материю в таверну. Возница выполняет и затем уезжает, даже от обеда отказывается.

Я вхожу в зал и с ужасом вижу, что клетки пусты. Впрочем, кто выпустил на волю мой пушистый зверинец, становится понятно в то же мгновение. Бетти с умилением на лице держит в ладонях одного котенка и ласково воркует с ним.

— А где остальные кошки? — озираюсь в поисках усатых морд.

— Так они уже на охоту ушли, — отвечает фрейлина. При этом смотрит не на меня, а на котенка. — Как их занесли, кошки такой ор подняли! Видимо, мышей почуяли. Начали биться в клетках. Я и выпустила, — она с умилением щекочет котёнка по кругленькому пузику. — А кто это у нас? Страшный хищник!

И только в этот момент понимаю, какой ценный подарок прислал император. Все же я со своими городскими установками из прошлой жизни забыла, что кошка — это зверь, который ловит грызунов, а не просто милый компаньон, который лишь спит и ест, а при виде мыши падает в обморок.

Это… мило. Есть в императорском жесте какая-то забота. Он не стал унижать меня передачей денег или драгоценностей. Он прислал заказ и кошек. Тех, кто сбережет мои запасы. И прокормить себя они сами в состоянии. Как и я.

После обеда в кухне появляется Роза. Она наконец встала и может передвигаться, хотя ходит ещё плохо. Я не поручаю ей ничего сложного, пусть расходится сначала.

Она медленно перемещается по таверне с огромными от удивления глазами и то и дело охает.

— Виктор, конечно, рассказывал, что вы преобразили таверну, но чтобы настолько! И в ней теперь тепло… И чисто. И красиво!

Я удовлетворенно киваю, стоя в обеденном зале, но оставляю её комментарии без ответа. Нечего мне хвалиться.

Вдруг за окном раздается скрип рессор и ржание лошадей.

Выглядываю в окно и замираю. От увиденного захватывает дух, сердце подпрыгивает и пропускает удар. Такого в Зеленой, наверное, не видели ни разу за всё время существования.

42

Я выхожу на крыльцо и с восторгом наблюдаю ободряющую картину. Джейкоб молчаливой тенью встает у меня за плечом, но я знаю, что это будет моя битва и тихо велю ему не вмешиваться.

По дороге, выбитой ливнями и копытами, медленно въезжает обоз: три крытых повозки и одна открытая телега. Они тяжело покачиваются, преодолевая ухабы, лошади ржут, встряхивая мордами. Уже по тому, как запряжены кони, как аккуратно сложены тюки и как уверенно сидят на возках люди, становится ясно: это не крестьяне, а профессиональные купцы.

Они останавливаются на площади перед таверной. Лошади фыркают, возницы слезают с козел и поправляют груз.

Дверцы одной из повозок распахиваются, и наружу выходит высокий мужчина лет пятидесяти с широким брюхом и хитрыми глазами, напоминающими холодные медные монеты. Он оглядывает деревню со скептическим прищуром. Его длинный кафтан из добротной шерсти затянут серебряным поясом, а в зубах — тонкая тростниковая зубочистка, которую он лениво покручивает во рту.

Следом от других карет и телеги ко мне направляются еще трое: один, пониже, с нервными движениями и глазами, бегающими туда-сюда; второй — сутулый и мрачный, с цепкими пальцами, которые он тут же прячет в рукава короткого плаща; третий — молодой, с усмешкой на тонких губах, нетерпеливо постукивающий пальцами по поясу.

Я делаю несколько шагов навстречу и говорю громко и четко:

— Добро пожаловать в Зеленую. С чем пожаловали?

Первый купец, который с брюхом, выходит вперед. Остальные следуют за ним, медленно, но уверенно, словно собираясь обложить меня со всех сторон.

— Говорят, у вас тут товар необычный, — протягивает Брюхо медовым голосом. — Вот и решили посмотреть, стоит ли он того, чтобы тратить на него наши золотые.

Остальные хмыкают и переглядываются. Проверяют, как я себя поведу.

Я удерживаю взгляд на купце.

— Вы проделали долгий путь, — отвечаю я спокойно, не позволяя их манере общения сбить меня с толку. — Значит, уже решили, что стоит. Иначе не тратили бы время.

За моей спиной ветер колышет вывеску таверны, в воздухе пахнет травами и древесной смолой. Купцы смотрят на меня внимательно.

— Деревня у вас… простенькая, — лениво замечает молодой с усмешкой.

— Простенькая, но вы же здесь, — парирую я. — А значит, не такая уж она и простая.

Помощники, столпившиеся за спинами купцов замирают. Сутулый хмыкает, а тот, который с нервными движениями — я буду называть его Нервный — прячет улыбку.

— Хм, — Брюхо качает головой, но теперь смотрит на меня чуть более внимательно, как на достойного собеседника. Он не ожидал отпора, но, похоже, это ему нравится.

Я выдержала проверку.

— Ладно, девонька, поговорим о деле, — произносит он деловито. — Мне не ваша ткань нужна, а сам краситель.

Некоторые остальные купцы одобрительно кивают, явно обсуждали это между собой.

— Краситель, — спрашиваю я утвердительно и медленно киваю. — Можно. Он тоже в продаже. Но он изготавливается по старинному рецепту, который держится в секрете, так что вам придется подождать. Назовите объем.

Купец прищуривается, видно, что оценивает, насколько я уверена в себе. Затем, кивнув своим людям, бросает:

— Пятнадцать унций.

Я прикидываю в уме. Это много. Это долго. И дорого.

— Двадцать золотых за унцию, — говорю я спокойно.

Купец не моргает, но по легкому напряжению в челюсти видно, что цена ему не по душе. Остальные переглядываются.

— Итого триста золотых? — уточняет он, скрестив руки.

— Именно, — киваю я.

Он вздыхает, но не спорит.

— Ладно. Когда заезжать?

— На изготовление потребуется время. Пришлите человека через две недели, к тому моменту вся партия будет готова.

Купец явно недоволен сроками, но понимает, что выбора у него нет.

— Так тому и быть, — бросает он и отходит назад.

Остальные купцы до этого лишь слушали, но теперь смотрят на меня уважительно. Они видят, что я не прогнулась, и это значит, что со мной можно работать, не боясь обмана, но и скидок не будет.

— Вы можете остаться в Зеленой, — продолжаю я. — Мы предложим вам местные товары, возможно, вас что-то заинтересует. Вы ведь торговать приехали?

Трое купцов быстро переглядываются и соглашаются.

Молодой с узкими губами, правда, машет рукой и садится в повозку:

— Мне тоже краситель. Унции три. Тоже придется подождать?

— Три дня, — отвечаю не моргнув глазом, потому что знаю, что такое количество красителя уже изготовлено.

Молодой забирается в карету, его возница запрыгивает на козлы и пускает лошадей вперед. Дальше, видать, поехали торговать.

— Пока у нас нет отдельного торгового места, — я открываю дверь таверны оставшимся купцам. — Можете пока расположиться в обеденном зале и при желании остаться на ночлег.

Брюхо, Сутулый и Нервный все же решают остаться и проходят в заведение. Следом их помощники начинают заносить сундуки с товаром. Обеденный зал оккупируется полностью и становится похожим на торговый павильон.

Я сразу поворачиваюсь к Джейкобу.

— Сходи к старосте, пусть организует наших сельчан, чтобы предложили инкервильским купцам свои товары, — говорю вполголоса. — Сегодня устроим ярмарку прямо в таверне.

Вскоре деревенские начинают подтягиваться, несут свои товары, которыми делились со мной бесплатно. Тут они могут выменять их на что-то и очень довольны.

Приходит не так много жителей, но те, кто пришел, находят своих покупателей.

Нервный предлагает на обмен выделанные шкуры, Брюхо — столовые приборы из хорошего прочного металла, а Сутулый — ржаную муку. Их товары переходят местным в обмен на домашние яйца, сырое куриное и так полюбившееся мне вяленое мясо, кто-то из жителей приносит полочки для мелочей, созданные по образу и подобию тех, которые я разместила в таверне. Они пользуются особой популярностью, и крестьянка даже получает заказ на ещё несколько таких!

Бетти и Роза до вечера обслуживают гостей, подают им ужин, прибирают, следят, чтобы всем всего хватало, и торг заканчивается. Купцы уставшие, но довольные покидают мою таверну и направляют стопы в Инкервиль.

Сама я с ног валюсь от усталости, поднимаюсь наверх как вдруг из тени в холле появляется фигура. Тот самый наглый постоялец.

Он встает прямо передо мной, наклоняется так, что едва не касается моего виска носом, и доверительно произносит на ухо слова, которые меня повергают в едкий гнев.

43

— Ну и что же, Ваше Величество, — голос постояльца звучит с ленивой насмешкой, будто он заранее уверен в своей правоте. — Почувствовали вкус власти?

Меня мгновенно пронзает ярость.

Я вскидываю голову и смотрю ему прямо в глаза. Он стоит слишком близко, нависает, в темноте коридора его лицо скрывают тени, но черты угадываются. Высокий. Гибкий. Глаза поблескивают с каким-то лисьим прищуром.

— Ошибаетесь, — выговариваю спокойно, но щедро сдабриваю металлом. — Власть — это ответственность. Вы, видимо, не различаете этих понятий.

Он ухмыляется и делает шаг вперед. Мне некомфортно, но это игра на прощупывание границ, не двигаюсь. Выдерживаю его давящее присутствие.

— А может, просто не признаетесь себе, что вам это нравится? — мурлычет он, в тоне что-то мягкое, обволакивающее. Слишком самоуверенное.

— Может быть, вы и правы, — отзываюсь я, чуть наклоняя голову. — Мне действительно нравится видеть, как мир становится лучше. А вам?

Постоялец чуть опускает веки, но выражение лица не меняется.

— Интересный ответ, — говорит он тихо, задерживая дыхание, отступает на шаг.

Я выиграла эту схватку.

— Но вас он не устроил, — парирую я.

Он чуть склоняет голову, смотрит с видом «не в этот раз, но я тебя достану».

Я жду. Он будто что-то оценивает, прислушивается.

— Вы слишком остры на язык, Ваше Величество, — наконец произносит он.

— Считайте это привилегией правящей особы, — отрезаю холодно и уверенно…

В этом человеке слишком много чего-то неуловимо властного и довлеющего. Иногда мне кажется, что он не просто человек, но всякий раз это чувство рассеивается, не успев кристаллизоваться.

Постоялец щурится и растягивает губы в хитрой улыбке, но больше ничего не говорит. Лишь молча делает шаг в сторону, освобождая путь.

Я гордо поднимаю голову и ухожу, не позволяя себе оглянуться.

Проходит несколько дней. Перемены в деревне всё более заметны. Люди становятся активнее и увереннее. Теперь, ободренные первой торговлей, они по-другому смотрят на жизнь. На площади, а точнее, на утолщении дороги, которое образовалось из-за разбора покинутых домов, появился небольшой торговый ряд.

Это Вильям, староста, организовал мужчин, и из остатков материалов они соорудили лотки — небольшие навесы со столами, на которых можно раскладывать товар. И пусть это пока лишь хлипкие конструкции, но сам факт уже внушает надежду.

Утреннее солнце прогревает воздух, заставляя воду с дороги испаряться. Я стою у таверны и наслаждаюсь воскрешением деревни. С тех пор, как тут появилась первая делегация купцов, они стали чаще заезжать, а с появлением рынка местные с самого утра раскладывают товары и ждут покупателей. Женщины выкладывают товар, перебрасываются шутками, смеются.

— Ваше Величество, — ко мне подходит одна из хранительниц секрета Зеленой. — Мы тут с девками подумали… Может, делать больше красителя? Все ж так хорошо пошло!

За её спиной выстраиваются все остальные и ждут моего ответа.

— Идея хорошая, — я складываю руки на груди. — Но для этого нам нужно как-то упростить процесс.

— Чего-чего? — переспрашивает другая, перебирая подол.

— Упростить, — поясняю. — Автоматизировать.

Они переглядываются.

— Это как?

Мда. Слово «автоматизировать» для них — как заклинание.

— Это значит… — я подбираю слова, — сделать так, чтобы не руками все делать, а придумать способ, чтобы работа шла быстрее.

Они не до конца понимают, но с любопытством кивают.

— Надо подумать, — подытоживаю я и, поймав одобрительные кивки, отправляюсь размышлять в одиночестве.

День продолжается своим чередом. Перед обедом Роза выходит ко мне из кухни.

— Ваше Величество, — тихо говорит она и нервно теребит подол.

— Что-то случилось? — мне вообще непонятно, с чего Розе так себя держать.

— Нет, просто… я хочу попросить разрешения навестить родных. В Хоригоне. Мы бы с Виктором могли поехать… Путь неблизкий. Недели три это займет, может, месяц.

Я смотрю на неё внимательно. Она будто ждет отказа.

— Конечно, езжайте, Роза, — говорю спокойно.

Она удивляется.

— Вы… не против? — искренне изумляется.

— Я не в праве вас удерживать, — отвечаю честно.

— Спасибо. — В глазах Розы мелькает благодарность, и она уходит обратно на кухню.

Наконец наступает день, когда можно забрать зелье. Я даже просыпаюсь в нетерпении. Сегодня тот самый день! Я вычеркивала дни, чтобы не пропустить!

Весь мир кажется ярче.

Внизу гремит посуда, снаружи шумно раскладывают товар, на «торговой площади» гвалт, купцы что-то обсуждают. Я одеваюсь, быстро заплетаю волосы и спускаюсь на кухню. Бетти во всю кашеварит у очага. В зале сидит несколько гостей.

— Ваше Величество! — восклицает она с горящими глазами. — В деревне за десять километров сегодня вечером будут танцы!

— И ты хочешь туда поехать? — Я доверительно улыбаюсь.

— Можно? — Бетти аж подпрыгивает от радости. — Я наготовлю еды на вечер, чтобы вам меньше утруждаться.

— Конечно, — киваю ей.

— Ой, можно Джейкобу тоже?

Я киваю. Я так и полагала, что они поедут туда вместе.

— Развлекайтесь.

Бетти принимается торопливыми движениями что-то помешивать. Я знаю это восторженное состояние, она предвкушает приятный вечер с любимым. Вот и пусть отдохнут, а меня этим вечером ждет зелье.

Я выхожу из таверны, подзываю Джейкоба, который о чем-то беседует с деревенскими мужчинами, и мы идем к Элизе.

Колдунья встречает меня с обычной снисходительной улыбкой.

— Ты как часы, Аделина — говорит она, кладя передо мной два пакетика.

— Две порции?

— Сколько было ингредиентов. — Элиза пожимает плечами.

Я беру в руку оба небольших свертка. Честно говоря, это в два раза больше, чем я рассчитывала.

— Только будь осторожна, — добавляет Элиза назидательно. — От него побочки накапливаются. Лучше не подряд обе порции. Дай телу немного восстановиться.

Я киваю.

Сердце от предвкушения стучит в ушах. Чувствую себя Бетти, только мои танцы будут немного другими.

— Спасибо, Элиза.

Она лишь усмехается.

Я выхожу, пряча кульки со снадобьем в складках зеленого платья. Я вернусь в таверну. Приготовлю. Выпью. И узнаю правду. Только дождусь вечера, когда можно будет со спокойной совестью выпасть из рутины на какое-то время.

К вечеру все разъезжаются, никто новый на сегодняшнюю ночь не остался, так что во всей таверне я одна и… сомнительного качества странный постоялец. Хотя сегодня он совсем тихий и не вышел на ужин, так что можно сказать, что его и нет.

Я на очаге завариваю одну порцию зелья, жду, пока настоится, и вдруг хлопает входная дверь. Раздаются тяжелые шаги. Судя по количеству, человека три. И почему-то под ложечкой начинает сосать. Кто ещё пожаловал?

44

Не успеваю отойти от очага, как дверь в кухню с грохотом распахивается — кажется, с ноги…

Резко выпрямляюсь и собираюсь громко возмутиться. Но слова застревают в горле, а на тело ледяной волной накатывает ужас.

На пороге совершенно жуткий тип разбойничьего вида. Нечесаные слипшиеся космы, грязная рожа и беззубый рот. Злобные глаза, словно прицелы, безошибочно находят меня. И на морде бродяги расползается кривая ухмылка.

За спиной разбойника маячат еще два устрашающих силуэта. Отсюда не могу их разглядеть. Но отчетливо улавливаю амбре дешевого пойла.

Во мне крепнет понимание, что это не добропорядочные посетители, а самые настоящие разбойники с большой дороги. А еще я осознаю, что, кроме меня и странного посетителя, в таверне больше никого нет. И помощи ждать не от кого.

Бандит вальяжно входит в кухню, оставляя за собой грязные следы. Сволочь! Я не для этого полы надраивала. А он тем временем чумазыми пальцами с ловкостью пианиста пробегается по всем попавшим под руку поверхностям.

Хватает из корзины на столе яблоко, подбрасывает, ловит и с хрустом вгрызается в него. При этом причмокивает и хищно смотрит на меня.

За разбойником в кухню вползают его дружки. Такие же маргинальные на вид, только выше и массивнее. Выглядят датыми, но не настолько, чтобы не стоять на ногах. Первый бросает им:

— Обшарить всё. У нее должны быть деньги. По крайней мере, заказчик сказал, что у нее тут сокровища и что мы можем забрать их себе, — и снова с чавканьем и причмокиванием вгрызается в яблоко.

Один громила говорит второму:

— Крак, ты давай тут поищи, а я на второй этаж схожу.

Но тот не спешит подчиняться:

— Э нет, Грумпель! Там ее спаленка… А все мы знаем, что девочки хранят денежки и цацки ближе к телу.

Грумпель бычит:

— Ну и?

Крак втыкает в напарника колючий взгляд и выдает:

— А вдруг ты подтибришь что?

Грумпель напрягается и сжимает кулак. Главарь резко оборачивается к дружкам и шипит:

— А ну заткнитесь оба! Сам схожу, а вы пока за девчонкой присмотрите. — Не дожидаясь ответа, швыряет яблоко на пол и покидает кухню, толкнув плечом мордоворотов.

— Как скажешь, хан! — Громилы послушно пропускают его и застывают на входе в кухню.

Так-так-так… Кажется, эти двое не очень дружны. А самое главное — не очень умны. Если первый разбойник, судя по всему главарь, — это мозги, то эти верзилы — мускулы.

Я отмираю и медленно подхожу к столу.

Грумпель рычит:

— Не двигаться!

Со скучающим видом замечаю:

— А… Значит, пока хозяина нет, за главного ты?

Грумпель с довольной улыбкой кивает. Но тут в игру вступает Крак. М-да, шестеренки в его голове двигаются совсем медленно…

— Эй! А кто назначил тебя главным?

Переключаюсь на Грумпеля:

— Действительно, кто? Я не слышала, чтобы ваш хозяин, — намеренно выделяю это слово, — что-то говорил на этот счет. Вообще-то я думала, что за главного — Крак. Он такой… представительный.

— А то! Я такой. — Крак довольно скалится. — Не то что ты, Грумпель!

Грумпель рычит:

— Да как ты смеешь⁈ Шлюхино отродье!

— Эй! Моя мамочка не была шлюхой, в отличие от твоей.

Ссора разгорается со скоростью лесного пожара. Боюсь, что и последствия будут такие же. Кухню, конечно, жалко, но жизнь важнее.

Грумпель толкает Крака. Крак бьет в морду Грумпеля. Начинается потасова. Пока разбойники с упоением метелят друг друга, подбегаю к очагу, хватаю котелок с настоем и пытаюсь выбраться из кухни.

По стеночке обхожу дерущихся. Я почти у выхода. Делаю шаг из кухни и упираюсь в босса. На его роже сплошное разочарование. Ну конечно! Я недаром просила плотника Джона соорудить тайник в полу, когда он менял доски.

Пытаюсь увернуться, но главарь хватает меня за волосы и резко дергает на себя. От боли и страха из глаз брызгают слезы. Разбойник швыряет меня на пол. Ударяюсь спиной и затылком. Котелок с зельем падает и с громыханием откатывается в сторону.

Перехватывает дыхание от понимания, что шанс вспомнить прошлое Аделины только что расплескался по полу.

Опомниться он мне не даёт. Больно хватает за плечи, вздергивает и снова швыряет на пол, на этот раз лицом вниз. Едва успеваю подставить руки. Больно бьюсь коленками. Сердце грохочет где-то в горле, срывая дыхание.

Сквозь шум крови в ушах слышу разъяренный хриплый рык босса:

— Грум, Крак! Паршивые псы! Вы ее чуть не упустили!

Главарь снова грубо хватает за плечи, встряхивает и впечатывает спиной в стену. Перед глазами сноп искр. Ноги подкашиваются. Но этот гад хватает меня одной рукой за горло и вдавливает в стену, не дает сползти.

Не могу вдохнуть. В голове паника. Он же хочет меня убить! Царапаю его ладонь, как дикая кошка, но этому отбросу нипочем.

Он вдруг отпускает, и я, откашливаясь и с жадно, со стоном хватая воздух ртом, падаю на пол. Над ухом слышу хриплое дыхание главаря:

— Ну что, хозяюшка, расскажешь нам, где денежки? А мы тебя не тронем.

Ага! Как же! Я не забыла про некоего заказчика! Чем дольше молчу, тем дольше живу.

Стою на четвереньках не в силах ни встать, ни даже мотнуть головой. По телу разливается боль. Ужас захлестывает волнами, заставляя руки дрожать. Бандит садится на корточки и приближает свою харю к моему лицу. Ухмыляется и обманчиво-ласково произносит:

— Ну чего молчишь? Давай. И мы оставим тебя в покое.

Стискиваю зубы и мотаю головой. Главарь выпрямляется. Через мгновение на затылке сцепляется пятерня. Кто-то поднимает меня над полом, словно котенка за шкирку. Не понимаю, кто: то ли Крак, то ли Грумпель. Главарь стоит и нехорошо улыбается, царапая меня взглядом.

— Ну что ж… — цедит он. — Раз по-хорошему не хочешь… Ребята, тащите ее наверх! Там отличные кровати! Развлечемся на славу. Она, поди, будет послушной девочкой и признается, где прячет денежки.

И откуда только силы берутся? Вцепляюсь ногтями в держащую меня лапу, извиваюсь и брыкаюсь, бью ногами куда достану. Но в ответ лишь злобный хохот.

Грумпель закидывает меня на плечо и ленивой походкой направляется к лестнице. Молочу руками его спину, страх и ярость наконец-то прорезаются истошным криком:

— Не-е-ет! Оставьте меня, грязные шавки! Ублюдки! Твари!!!

И тут от двери раздается спокойный холодный голос, которому я, к своему удивлению, несказанно рада:

— Не пристало императрице так выражаться!

45

Бандиты замирают.

На входе стоит Его Величество император Эдвард как его там собственной персоной… И от него разит такой ледяной яростью, что мне становится холодно. Ого! Да он на меня, оказывается, никогда и не злился по-настоящему!

Смотрю на мужа распахнутыми глазами. Он ловит мой взгляд. Не знаю, что он там читает, но только руки у него мгновенно сжимаются в кулаки, и глаза приобретают нечеловеческий блеск, а зрачки… Теперь узкие и вертикальные, как у змеи.

— А мужчинам не пристало так вести себя с дамой… — цедит Эдвард и направляется к моим мучителям с уверенностью танка.

Разбойники поворачиваются к императору лицом. Ну прекрасно! Теперь я вижу только лестницу.

— А это у нас кто? Защитничек? — Главарь сплевывает.

— Отпусти ее, и я обещаю вам мгновенную смерть… — в негромком голосе Эдварда ледяная угроза.

— А ты забери! — бросает с презрением главарь.

И тут слышу немного неуверенный шепот Крака:

— Э-э-э… Хан, кажется, он не так прост…

— Да не ссы! — зло обрывает главарь. — Он один, нас трое.

Грумпель бесцеремонно стряхивает меня с плеча. Я падаю в паре сантиметров от ступенек и больно ударяюсь о деревянный пол. Сердце пускается в дикий галоп. Я отползаю в сторону, чтобы не попасть в заварушку. Я даже не успеваю обернуться, а события набирают ход, как паровоз.

Слышу за спиной грузные шаги разбойников, их глумливые смешки. А затем — нечеловеческий рык, душераздирающие вопли, полные ужаса и боли, спиной ощущаю нестерпимый жар. И всё это длится доли мгновения.

Огонь? Да он же спалит мою таверну! Эта мысль буквально подбрасывает меня. Молниеносно вскакиваю. Адреналин и гнев глушат пронзающую тело боль.

Резко разворачиваюсь к императору. Но моего порыва хватает ненадолго. То ли от усталости, то ли от резких движений — меня ведет в сторону. Голова идет кругом, а ноги подкашиваются. Перед глазами взрыв искрящейся мушками темноты.

Но она отступает так же быстро, как пришла. А я понимаю, что не упала. Мне не дали. Крепкие горячие руки бережно поддерживают меня под спину. Когда зрение фокусируется, я вижу встревоженное лицо Эдварда в нескольких сантиметрах от моего.

Смотрю в его удивительные глаза и не могу отвести взгляда.

— С тобой всё в порядке? Они не успели тебя обидеть? — обеспокоенно спрашивает Его Величество.

— Всё хорошо, спасибо… — бормочу и с трудом разрываю зрительный контакт.

Пытаюсь отстраниться. Эдвард нехотя отпускает меня. А я наконец могу увидеть, что он сделал с разбойниками… И от зрелища меня начинает мутить. Три горстки пепла. Это он их… сжёг? Моментально испепелил? Да, это были разбойники. Головорезы. Насильники… Но вот так? Сжечь?

Наверное, я слишком долго пялюсь на останки бандитов. Эдвард хмурится и рявкает:

— Эгберт! Живо сюда.

Пару секунд ничего не происходит. Глаза императора снова наливаются жутким змеиным сиянием. А я молча сопоставляю факты. Откуда он может знать этого постояльца по имени? Только в том случае, если… Вот так, значит? Шпиона прислал? То-то этот проныра всюду совал свой нос…

Вдруг дверь комнаты гостя распахивается, и оттуда, босиком, спешно натягивая рубаху, выкатывается мой постоялец. Дышит тяжело. Спускается, перепрыгивая через ступеньки. Из комнаты высовывается девичья смазливая мордашка. Ойкнув, девица прячется в комнате, захлопывая дверь.

Как он её сюда привел? И где этот паршивец нашел молодую прелестницу? Она точно не из местных. Разве что… Эгберт тоже дракон и приволок в мою таверну девчонку. Паршивец тем временем проносится мимо меня и встает по стойке смирно перед императором.

Эдвард в ледяном бешенстве. Им можно реки замораживать. Он нависает над своим засланцем и с тихой яростью говорит:

— Я тебя приставил присматривать за императрицей… А ты… Проморгал трёх утырков из-за потраху… — император косится на меня и поправляется, — из-за своих жалких плотских желаний.

Эгберт стоит всё так же на вытяжку, только немного бледнеет. Да ну! И тебя, оказывается, можно пронять! А муженек хлещет провинившегося засланца словами, каждое как свинцовая оплеуха:

— Ты. Меня. Очень. Подвел. Поэтому будешь наказан. Исправительными работами. — Эдвард кивает на горстки пепла. — Уберись тут. А потом возвращайся в столицу. Здесь ты больше не нужен.

Не прекословя засланец принимается за уборку. Не без злорадства вручаю ему совок, метлу и швабру и поручаю убирать отсюда и до понедельника. Затем подбираю котелок, драгоценное содержимое которого выплеснулось на половые доски, и плетусь на кухню, бросая мужу:

— Пойдем! Чаю, что ли, сделаю.

Всё-таки он меня спас. И нашел способ прибрать за собой. Я умею ценить добро.

В полном молчании кипячу воду, завариваю сухую мяту, чабрец и листья смородины. Эдвард, тоже в полном молчании, находит чашки, блюдца и ставит их на стол. Садимся.

— Зря ты их сжег, — наконец выдаю.

Кажется, я уязвила императора. Потому что он выдыхает, злобно сверкнув глазами:

— Предпочитаешь быть изнасилованной и убитой?

Встречаю и выдерживаю его взгляд:

— Нет. Предпочитаю иметь возможность выяснить, кто их нанял.

Он хмурится, но молчит. Я продолжаю:

— Главарь упоминал заказчика.

Крак! Бздынь! Ручка чашки, которую держит Эдвард, рассыпается — так крепко муженек стискивает ее. Чашка падает на стол. Отвар разливается. Да что за день! Его Величество разжимает ладонь, оглядывается, находит тряпку и вытирает стол. Ну надо же! Может же быть человеком, если захочет.

— Тогда Эгберт остается, — произносит тихо.

— Зачем?

— Защищать.

— А я думала, шпионить, — не могу сдержать яд в голосе.

— Ну а как иначе, если я не могу быть уверен в собственной жене? — Эдвард начинает кипятиться, но в голосе, кроме ярости, чувствуются нотки боли. — Если она в глаза говорит одно — а за спиной пишет любовные письма другому?

— Да что за письма? Что в них такого? — вскакиваю из-за стола.

Эдвард подходит и нависает надо мной:

— О! Очень горячие, чувственные письма… Как там было? — он закрывает глаза и цитирует с брезгливым выражением лица: — Я часто вспоминаю наши встречи, когда время останавливается, и мир вокруг нас исчезает. В твоих глазах я вижу отражение своих самых сокровенных мечтаний. Что? — он с изумлением смотрит на мою реакцию.

Мои плечи подрагивают. Я с трудом давлю смех, даже прижимаю к губам ладонь, чтобы не засмеяться в голос.

46

Эдвард

Замираю, с изумлением глядя на Аделину. Это совсем не та реакция, которой я ожидал.

Я думал, будут слезы, дешевые отговорки, показательный обморок. Ну или она хотя бы покраснеет! Но чертовка давится смехом, заглядывая невинными глазами мне в самую душу.

— Что смешного? — рычу с нарастающим раздражением.

Аделина выдыхает, делает серьезное лицо и, выворачивается из ловушки моих рук, обходит меня. Направляется к выходу из кухни. Уже на пороге манит меня рукой:

— Идёмте, Ваше Величество, кое-что вам покажу… — выскальзывает в обеденный зал.

Я за ней. Краем глаза кошусь на Эгберта, который сосредоточенно трет шваброй пол. Щенку пойдет на пользу урок. Аделина ведет меня на второй этаж в свою комнату.

Входим. В темноте быстро оцениваю обстановку, благодаря драконьему зрению. Надо отдать должное женушке — спальня преобразилась. Впрочем, как и вся таверна. Да что уж там — как и вся Зелёная. А главное, мой портрет перекочевал с подоконника и теперь висит на самом видном месте.

Аделина возится с кресалом, зажигает свет. Делаю зарубку на памяти — прислать ей магическое огниво. И еще придумать, под каким соусом это огниво подать, чтобы взяла!

Аделина шарит на одной из самодельных полок, вынимает потрепанную книгу и протягивает мне. Беру и читаю: «Тайны сердца». Судя по названию, второсортный слезливый роман. И как это чтиво попало на глаза императрице? Верчу книгу в руках.

— И зачем это мне? — спрашиваю с раздражением.

— Открой разворот с закладкой, — невозмутимо бросает Аделина и отворачивается к окну.

Открываю и сразу попадаю на письмо героини к ее возлюбленному. Пробегаю глазами. Хмурюсь. Читаю еще раз. Это письмо строчка в строчку повторяет то, которое я процитировал жене.

Сосредотачиваюсь на книге. Нахожу по содержанию главы, в названии которых есть слово «письмо». Некоторые из посланий мне до боли знакомы. Ведь я выучил их наизусть, перечитывая бесконечное число раз и не веря, что их написала моя жена какому-то послу.

— Это самая заурядная приторная любовная белиберда, Ваше Величество, — досадливо произносит Аделина, стоя лицом к окну и обхватив себя руками. — Даже не понимаю, как ты мог подумать, что я пишу такое всерьёз.

— Потому что я хотел в это поверить, — слова срываются с губ прежде, чем я успеваю их осмыслить.

Мы оба замираем.

Я… хотел в это поверить? Да, чёрт возьми. Потому что ненависть была легче, чем признание правды.

Прячу книгу за пазуху. Теперь она мне точно пригодится. Делаю несколько шагов по комнате, зарываясь пальцами в волосы. Стискиваю ладонями виски.

Итак, что мы имеем? Письма, которые писала Аделина послу, слово в слово повторяют письма героини второсортной малоизвестной книжонки своему возлюбленному. Это как-то не по-королевски, что ли…

Вроде с ораторским мастерством и с эстетическими чувствами всё у Аделины неплохо. Уж всяко лучше моего. Не считая увлечения этими книжонками.

Зачем переписывать чужие послания, от которых дурным вкусом несет, как от испорченного сыра? Что-то с этими документами не так.

Нет… Это какая-то нелепая ошибка.

Гнев во мне пытается вырваться, цепляется за мысли: может, это всё ещё какая-то её уловка? А вдруг она подложила книгу заранее, предвидя разоблачение? Но нет. Это было бы слишком сложно, слишком искусно. Почва уходит из-под ног.

А если моя ненаглядная просто упражнялась в каллиграфии, переписывая письма из книги? То-то они такие чистенькие и все в завитушках.

Если письма — фальшивка, то выходит… выходит, я не просто сослал её в эту дыру, я предал её. От этой мысли внутри что-то сжимается, слишком сильно, чтобы оставаться безразличным

Но если так, то… Аделину подставили. А если ее подставили, то и приказ о ссылке в Зеленую подделала не она.

Тогда кто? И зачем?

Это мне и надо выяснить. Нужно срочно во дворец! Поймать предателя, пока он не сделал очередной ход.

Сердце пускается вскачь, как у хищника на охоте. Но тут же приходит еще одна мысль.

Ни в коем случае нельзя оставлять Аделину без присмотра. Если мои подозрения верны, то неведомый злодей стремиться избавиться от нее. И от всех, кто как-то втянут в заговор. Даже громил нанял.

А Аделина… Теперь понятно, почему она не сбежала в Инкервиль при первой возможности.

Душу затапливает злость. Но теперь это не слепая ярость на жену-предательницу, а черный клокочущий гнев — на затаенного интригана и на себя. За то, что повелся на жалкие подделки, не поверил самому близкому и родному человеку.

Если я прав, то истинный предатель в этой таверне — я.

Но это еще надо проверить. А пока… Моя жена останется тут. Пусть злодей думает, что его хитрый план еще действует.

Замираю. Вдох-выдох.

А если и нет никакого злодея, а я сейчас обманываю сам себя? Тогда императрице определенно лучше быть тут — на расстоянии от меня. Пока заговорщик думает, что его план работает, я распутаю весь клубок и доберусь до истоков.

Подхожу к Аделине, такой хрупкой и при этом такой несгибаемой, и всматриваюсь в ночь за окном.

Я облажался.

Мне это противно признавать, но я облажался так, как никогда раньше. Я видел в Аделине угрозу, заговорщицу, предательницу. Я слепо верил поддельным уликам, потому что они оправдывали мой гнев.

А теперь я стою в её комнате, в её новом доме, который она создала с нуля.

Она не сбежала. Не предала. Она выживала.

А я хотел её сломать.

Боги, насколько же я ошибался.

Меня точит червь вины. Чтобы его заткнуть, надо найти истинного заговорщика. Этим я сейчас и займусь.

— Я пойду, — бросаю хрипло.

Наверное, надо бы извиниться. Но слова — ничто без дел. Попросить прощения я успею, куда важнее — вскрыть злодея и восстановить доброе имя Аделины и ее отца.

Жена тихо отвечает:

— Я тебя провожу.

Спокойно, с прямой спиной спускается со мной в зал, потом выходит на дорогу. Она держится с поразительным достоинством и стойкостью для человека, которого еще час назад хотели убить разбойники.

Она изменилась. Повзрослела, что ли? Помудрела? Я всё диву даюсь, как она умудрилась практически в одиночку и без помощи извне поставить на ноги вымирающую деревню.

Откуда это в ней? Да, отец у нее славится умом и организаторскими способностями. Он тоже вывел доведенное до нищеты предками поместье из пике. Но у него всё же были другие возможности.

Аделина все это время не поддавалась н мои поддевки, на провокации Эгберта, шла особым путем — честным и благородным. И если когда-то меня привлекла ее красота, то сейчас я в полном восхищении от ее духа и души.

Мне, кажется, наплевать на то, как она выглядит, как одета — я чувствую, что рядом со мной стоит самая достойная императорской короны женщина. И откуда что берется?

Мы оказываемся у выхода из таверны. Аделина стоит совсем рядом, но словно за стеклянной стеной. И я ненавижу эту чертову невидимую преграду между нами.

Я вижу, как она дышит, как тонкая ткань её платья поднимается и опускается в такт вздохам. Её губы чуть дрожат — то ли от холода, то ли от напряжения.

Вокруг неё разливается слабый аромат трав и древесной золы, пропитавшей стены таверны. Но под ним — её собственный запах, лёгкий, тёплый… чертовски родной.

И я больше не могу.

Срываюсь.

Резко поворачиваюсь и притягиваю Аделину к себе. Она не сопротивляется. Смотрит непонимающе огромными глазами. А я всматриваюсь в её манящие губы и меня срывает. Я с упоением впиваюсь в них страстным, горячим поцелуем.

47

Я застываю, захваченная бурей чувств.

Губы Эдварда обжигают меня сильнее, чем огонь его драконьего дыхания. Этот поцелуй — нежный и требовательный, властный и глубокий. В нём нет ни капли сомнения. Он берет своё, и мое тело — предательски — отзывается на этот напор.

У него сильные руки, он держит меня так, будто я его и только его. Словно в мире нет ни лжи, ни предательства, ни разлуки — только он и я, растворённые в этом мгновении.

В голове звенит мысль, что я не должна так реагировать. Надо хотя бы сделать видимость сопротивления. Мне нужно оттолкнуть его, сказать что-то резкое. Но не получается.

Тело плавится под его напором, предает мой разум, саботирует приказы логики.

Каждая клетка пылает под его прикосновениями, кровь в жилах закипает.

Горячие ладони Эдварда скользят по моей талии, притягивая ближе, и я чувствую его воплощенную страсть животом. От него веет первобытной мощью, неумолимой силой, всевыжигающим желанием. Я забываю, кто я, где мы, забываю всё, кроме того, что происходит между нами.

О Боги… Как же это прекрасно. Нет! Как же это опасно!

Я тонy в этом мужчине.

Я прижимаюсь грудью к его стальному торсу, пальцы, стискивающие дорогую ткань камзола, дрожат, а дыхание сбивается и рвется.

Так проходят мгновения, и когда его губы покидают мои, я ощущаю их нехватку. Н Эдвард уже наклоняется к самому уху.

— Я вернусь. С новостями. Жди, — произносит коротко, низко и властно.

В этих словах обещание. Нет, не просьба — приказ. Он не даёт мне выбора.

И прежде чем я осознаю смысл сказанного, он отступает назад, взгляд задерживается на мне на одно долгое мгновение, которое мне отчаянно хочется продлить ещё. Но Эдвард разворачивается, отходит к середине дороги и обращается.

Его тело взрывается огненным вихрем, и передо мной уже не человек, а гигантский, прекрасный зверь. Чешуя мерцает в лунном свете, крылья разворачиваются во всю ширину, и, сделав один мощный взмах, он взмывает в темное небо.

Я все еще чувствую его губы. Улавливаю его запах. Так, должно быть, пахнет самый прекрасный мужчина на Земле. Я стою, остолбенев, провожаю его взглядом, наблюдаю, как он исчезает в облаках.

Что это только что было⁈

Я вдруг осознаю себя на крыльце таверны, делаю шаг назад, врезаюсь в стену спиной и обхватываю себя руками. Я вся дрожу.

Почему я не оттолкнула его? Почему меня не возмущает его поцелуй? Нет. Все ещё хуже. Этот собственнический поцелуй мне понравился! И это пугает больше всего.

Что Его Величество пробудил во мне?

Я закрываю глаза и вспоминаю, как он сжег бандитов. Как легко и жестоко их уничтожил. Я видела его ярость и беспощадность, это испугало меня и тогда. Но, чёрт возьми… в тот момент я чувствовала себя в безопасности. Он ни за что не причинил бы мне вреда. Он защищал меня.

Я вспоминаю его глаза в тот миг, когда он держал меня в руках, когда смотрел на меня в ночи, и осознание врывается в мозг, точно разряд электричества: Эдвард всё ещё любит меня. Если точнее, он все ещё любит Аделину.

Ему больно. Он чувствует себя преданным, раздавленным. Я вижу это в его взгляде. Но он не ненавидит меня.

Я медленно выдыхаю. Он больше не кажется мне врагом. Больше не кажется тираном, от которого я должна бежать. Он просто мужчина, сильный, влиятельный, опасный, но всё же человек.

Человек, который меня любит.

Но… если он отменит мою ссылку? Если простит?

Я не хочу уходить! Я не могу бросить Зеленую. Эти люди — мои люди. Они доверились мне. Они следуют за мной. Я вижу в их глазах благодарность, уважение, веру. Они не просят меня остаться, но они верят, что я не уйду. Я не могу их предать.

Значит, что бы ни задумал Эдвард, я останусь здесь. Он не сможет забрать меня в замок. Это мое окончательное решение.

Но есть еще один вопрос, который я должна решить. Я должна узнать правду.

Зачем Аделина писала эти письма, которые в результате стали уликами против нее? Почему? Как давно это было?

У меня есть ещё одна порция зелья. Нужно лишь сварить его и принять.

Меня охватывает адреналиновая решимость. Если вспомнить, что было до момента, когда я оказалась в теле императрицы, я узнаю, что произошло.

Я снова варю зелье. На этот раз — никто мне не помешает.

Котелок, вода, растопка, пузырьки на фоне темного металла — высыпаю травяной порошок, помешиваю ложкой.

Я снимаю его с огня, как только оно закипает. Не могу ждать.

Я сажусь за стол, сжимаю кружку в руках. Сердце бешено колотится. Я должна узнать. Я делаю глоток. Горячая терпкая жидкость обжигает глотку, но я не останавливаюсь. Не жду, допиваю все.

Сначала ничего не происходит. Но я не волнуюсь. Это уже было. Надо подождать.

И вдруг… Всё начинает искажаться. По коже будто проходится ветер, хотя ему неоткуда взяться внутри таверны. Перед глазами появляются красные всполохи. Тело бросает в жар, точно огонь проходится по коже.

В прошлый раз все было не так, и это беспокоит меня, но тревога мелькает лишь на задворках уплывающего сознания. Тело цепенеет, замирает, я вся будто каменею. В животе скручивается острая боль. На лбу выступает испарина. Кажется, я стону, но уже не уверена, мой ли это голос.

Что-то идет не так. Это… не те ощущения!

Я пытаюсь пошевелиться, но мышцы не слушаются меня. Темнота перед глазами сгущается и вытесняет красные огни. Обволакивает и укрывает, как черное тяжелое удушливое одеяло.

48

Тишина.

Я буквально чувствую её. Осязаю. Она плотная, густая, тягучая.

Затем приходит запах. Аромат старых книг окутывает меня мягким облаком — тёплый, пыльный, с примесью воска и выцветших чернил.

Картинка появляется последней. Я в библиотеке. Темно, только одинокие свечи в канделябрах отбрасывают дрожащие отблески на деревянные стеллажи, уставленные книгами и свитками.

Я здесь не впервые. Мои руки сами нащупывают привычные углы стола, шершавый кожаный переплёт, чуть потрёпанный от времени. Я помню это место.

Кажется, я что-то искала… Что именно?

Встаю и двигаюсь вдоль шкафов с книгами. Пальцы пробегают по корешкам, но разум отказывается вспоминать цель. Что-то важное. Что-то срочное. Я наверняка целенаправленно пришла сюда.

В дальнем углу, куда свечи едва достают жидким светом, стоит высокий шкаф с рассыпанными на нижних полках манускриптами. Я иду туда, ведя пальцами по прохладному дереву.

И вдруг…

Раздается звук шагов. Цокот обитых металлом каблуков по деревянному паркету.

Кто-то вошёл. Ихдвое.

Дверь не хлопнула, не скрипнула. Эти люди двигаются осторожно, точно заговорщики.

Меня не видно, и я не двигаюсь. Я даже не знаю, зачем, но прислушиваюсь, ловя каждый скрип половицы.

Первый — мужской, уверенный, твёрдый, но сдержанный. Я узнаю этот голос. Альфред — советник императора, который яро настаивал на моей скорейшей казни.

— Ты собрала письма? — спрашивает он.

Я напрягаюсь, до боли сжимаю пальцами деревянную полку.

— Да, отец, у меня их целая шкатулка! — воркует второй голос, женский, тонкий, с приторной сладостью.

Это же… Джина! Моя подруга и… дочь Альфреда! Я судорожно глотаю воздух, едва не выдав себя. Что за письма? О чём они говорят⁈

— Тогда наш заговор можно будет выполнить, — рокочущим довольным голосом отвечает Альфред.

Голова начинает гудеть, будто кровь хлынула к вискам. Заговор? Мурашки колючие катятся по спине.

— Когда это случится, отец? — с горячим придыханием спрашивает женский голос. — Мне уже не терпится! Мы так долго к этому шли!

Я прижимаю руку к губам, чтобы не выдать себя.

Что-то ломается внутри. Всё, что я знала о дворце, переворачивается с ног на голову.

— Сначала нужно подставить Аделину, — говорит Альфред, размеренно, будто пересказывая уже обговорённый план. — Эта курица всё равно ничего не поймёт.

Курица⁈ Это я-то⁈

Но факт — они говорят обо мне.

Кровь стынет в жилах.

— Потом твой выход, Джина, — деловито продолжает Альфред. — Отравишь императора, и мы взойдём на престол.

Я вцепляюсь в полку так, что ногти царапают дерево.

— Вместе, отец, — голос Джины звенит от восторга и нетерпения.

— Конечно, дочь моя, — Альфред мягко смеётся. — Я стану регентом, и мы разделим бразды правления.

Нет. Нет, это не может быть правдой! В ушах поднимается гул крови.

Я должна рассказать Эдварду. Срочно! Он вот-вот должен вернуться во дворец!

Я осторожно делаю шаг назад, но половица предательски скрипит. Всё мгновенно замирает.

— Чш-ш! — зловеще шипит Альфред.

Они поняли, что здесь кто-то есть! В душе разгорается паника, сжимает горло холодными пальцами. Я должна бежать!

Я со всех ног бросаюсь к выходу, но сзади раздаётся резкий голос Альфреда:

— Кто здесь⁈

Я не отвечаю, бегу к двери, выскакиваю в коридор.

И бегу. Мне нужно к мужу! Сказать, что против него готовится заговор! Предупредить!

Коридоры пусты. Никого. Ноги в кожаных ботильонах для верховой езды цокают по каменным плитам. Подбираю юбки как могу, но они все равно мешают сделать широкий шаг! Поворот. Коридор тянется, как змей, пустой и тёмный. Тяжелые шаги Альфреда с металлическим звоном эхом повторяют мои и отдаются от каменных стен. Дыхание сбивается. Паника затапливает душу.

Лестница в покои мужа! Наверх.

Я знаю, куда нужно добежать.

Эдвард всегда приземляется на верхнем балконе. Если доберусь туда, спасусь. Эдвард не даст меня в обиду и выслушает!

Я взлетаю по лестнице, но за спиной все ближе и ближе шаги Альфреда. Я не оборачиваюсь, бегу как могу, но уже чувствую, что мне не уйти.

Дыхание рваное, сердце грохочет в груди.

Мне остается один последний марш. Последний рывок, небольшая площадка — и дверь в императорскую спальню. Добежать бы!

Я успеваю поставить ногу на верхнюю ступень, и вдруг грубая мужская рука резко хватает меня за запястье. Рывком разворачивает.

Альфред прожигает меня полным ледяной ненависти взглядом, но лицо холодное, в глазах расчетливый блеск.

Я открываю рот, чтобы закричать, но он дёргает меня на себя и шепчет тихо и холодно:

— Ты слишком много знаешь.

Рывок — и мир кружится. Все летит вверх тормашками вместе со мной.

Лестница мелькает перед глазами. В какой-то момент голову пронзает острейшая боль, кажется, я слышу хруст собственного черепа, а потом наступает тьма.

Густая, непроглядная тьма.

49

Эдвард

Ночь. Лишь единичные огоньки в редких деревеньках или городках проносятся подо мной и остаются далеко позади. Свистящий в ушах ветер. Ледяной воздух обтекает меня плотным потоком. Но драконы не боятся холода. Тем более, когда в груди у них пожар.

Я погружен в мысли и не замечаю, когда мои когти уже вгрызаются в перила балкона. Я пролетел полстраны туда и обратно и должен быть совершенно вымотанным, но во мне опять просыпается неуёмная жажда действия.

Но надо действовать осторожнее, чтобы не спугнуть подлинного преступника. Он должен пребывать в полной уверенности, что я всё еще подозреваю жену в измене.

Мне срочно надо переговорить с Фарквалом, но так, чтобы о беседе не прознали заговорщики. Я слишком расслабился за последние годы, потерял бдительность. Моя самоуверенность позволила прорасти семенам заговора у меня под боком.

За свою жизнь я не боюсь, но Аделина… Как бы она ни хорохорилась и не огрызалась — она человек, а значит, злодеям избавиться от нее не составит труда. Черт побери! Да если бы меня сегодня какое-то предчувствие не привело в Зеленую, то…

Отгоняю страшные мысли. Тут надо мыслить холодно и трезво. Собираюсь.

Кому из соратников я могу доверять? Пожалуй, лишь Фарквалу. Достаю из секретного ящика стола шкатулку с заряженными драгоценными и полудрагоценными камнями в оправе. Это переговорные артефакты.

Таких сейчас не делают. У меня в шкатулке то, что осталось. Они уже совсем слабые. Заряда хватит на полминуты, поэтому надо четко сформулировать запрос. Беру черный опал в серебряной оправе-паутинке, согреваю в ладони и представляю Джозефа Фарквала.

Внутри камешка вспыхивает красный огонек. Сигнал услышан. Где-то там Джозеф держит заряженный камень. Даю ему пару минут, чтобы уединиться, и бросаю в камень короткое сообщение-приказ:

— Встретимся в нашем месте через полчаса. Избегай слежки.

Тресь! Камень разваливается на несколько обжигающих руку частей. Послание доставлено. Прячу шкатулку в стол, бесполезные теперь осколки бросаю в камин. Выхожу на балкон и снова принимаю форму дракона.

* * *

Через полчаса я сижу в секретной комнате в таверне «Коготь дракона». Таверна расположена в не самом благополучном районе столицы, и это неплохое прикрытие для ведения секретных дел. Например, для общения с тайными агентами.

Мы не раз с Фарквалом встречались здесь с разведчиками. Хозяин, который многим мне обязан, предлагает вина и угощений, но я так напряжен, что и подумать не могу о питье или закуске.

Вскоре появляется начальник тайной канцелярии. Он садится напротив и ждет, прекрасно понимая, что просто так, без каких-то вестей, я бы не вытащил его в это место.

Кратко излагаю суть произошедшего сегодня и мои догадки. Фарквал слушает внимательно и обеспокоенно хмурится. Потом какое-то время молчит. Наконец делится тем, что сам успел выяснить:

— Ваше Величество, все ниточки, какие были, ни к чему не привели. Но недавно кое-что интересное всё же произошло. Ко мне попало ходатайство вдовы Шервуда о назначении пенсии по потере кормильца.

— И что в этом такого? — не сразу понимаю, к чему он клонит. — Она имеет право на пенсию.

— Вы абсолютно правы. Но. Госпожа Шервуд затребовала повышенную пенсию, на какую могла бы рассчитывать разве что вдова сенешаля.

— Может, она просто жадная? — предполагаю холодно.

— Новый секретарь так и подумал и не придал значения ходатайству, — тут же отвечает на это Фарквал. — Но госпожа Шервуд не унималась. И буквально сегодня, то есть уже вчера, днем заявилась в канцелярию с твердым намерением выбить повышенную пенсию. В качестве аргумента она приволокла орден.

— Если это орден с полосатой лентой, то она вправе требовать такую пенсию. Одно но: я бы точно знал, что Шервуд получил эту награду, ибо вручать ее могу только я.

Две недели не прошли даром. За это время я проштудировал все кодексы и сборники правил, разобрался в хитросплетении государственной бюрократии, изучил законы. Так что про ордена и награды, пенсии и прочие пособия знал теперь наверняка.

Фарквал молчит и с улыбкой смотрит на меня. И я понимаю, что дело нечисто.

— Вот именно, Ваше Величество! Она предоставила орден с полосатой лентой! Но приказа, даже тайного, о присуждении награды господину Шервуду нет. Вы понимаете?

Я понимаю. И в душе начинает клубиться черная ярость. Этот несчастный орден — взятка. В обмен на незаслуженную награду Шервуд отправил Аделину в Зеленую. Вот только что мне это дает? Я и так уже осознал, что она ни при чем. Теперь у меня иная цель — найти настоящего преступника. И вывести Аделину из-под удара.

Хотя нет. Кое-что мне эта информация дает.

— Отправляйся к вдове Шервуда и внимательно изучи орден. Надо удостовериться, что это не подделка, — бросаю Фарквалу и поднимаюсь из-за стола. — Если награда настоящая, то в деле замешан кто-то из тех, кто имеет доступ в сокровищницу, где хранятся ордена и медали.

Мой глава тайной канцелярии с пониманием кивает:

— Сенешаль Брейдерн, советник Винтерборн и я.

— Вот именно! По сути — два человека, — сам слышу, что в голосе звучит предвкушение скорой развязки. — Как только выяснишь, кто из них взял орден — задержи. Только тихо. А я полетел.

— Во дворец?

— В Зеленую… — мрачно говорю, приближаясь к выходу.

— Но зачем? Вы ж только что оттуда!

Перед тем, как выйти из комнаты, бросаю:

— Затем, что все, кто причастен к этой истории, подозрительно преждевременно уходят из жизни. Заговорщик скоро узнает, что его план по избавлению от Аделины провалился, и придумает что-то новенькое. Я должен защитить ее.

В пути я провожу больше времени чем надеялся. Всё же третий перелет без передышки через всю страну дался мне не так легко. К полудню приземляюсь у таверны. Врываюсь без стука и сталкиваюсь с заплаканной Бетти. Ужасное предчувствие толкает в грудь. Не успел!

Увидев меня, служанка дрожащими губами произносит:

— В-в-ваше Величество… Госпожа…

50

Эдвард

— Ай! — вскрикивает Бетти и дергается.

И я понимаю, что неосознанно вцепился в плечи девчонки каменной хваткой. Разжимаю пальцы и смотрю в перепуганные опухшие от слез глаза.

— Что с ней? — спрашиваю внезапно охрипшим голосом.

Бетти начинает всхлипывать:

— Мы с Джейкобом вернулись и нашли ее… В кухне у стола.

На меня накатывает раздражение. Девчонка говорит слишком медленно.

— Что с ней? — повторяю вопрос, скрипя зубами.

Эффект прямо противоположный желаемому: Бетти испуганно смотрит на меня и замирает, слова застревают у нее в горле.

В груди нарастает ярость, которая вот-вот выплеснется огненным штормом.

Тут сбоку раздается спокойный мужской голос:

— Ее Величество жива, но не уверен, что здорова, — поворачиваю голову и вижу здоровяка Джейкоба, который топчется у двери. Вид у него виноватый и потерянный. — Она без сознания, бледная, холодная… Мы сначала испугались, что она того… Но дыхание есть. Слабое. И сердце бьется. Я как раз собрался идти к травнице на болота — кроме нее, помочь некому.

Жива. Это главное. Теперь надо разобраться, что с ней, и искать выход.

— Приведи травницу, — киваю Джейкобу и снова обращаюсь к Бетти, которая, кажется, начала приходить в себя: — Где Аделина?

Бетти молча разворачивается и ведет меня в их спальню.

Аделина лежит на кровати в том же платье, в котором была вчера. Обмякшая, с закрытыми глазами, как восковая фигура. Веки подрагивают, брови иногда хмурятся, словно от боли. Она бледна, как фарфоровая статуэтка. Под белой нежной кожей выступают синие веточки вен.

В этой комнате душно, мало воздуха и света. В такой Аделина точно не выздоровеет. Беру жену на руки, аккуратно поднимаю. Она, кажется, легче воздуха. Направляюсь к самому лучшему номеру, который заприметил еще в один из прошлых визитов.

Ногой открываю дверь. Она ударяется о стену с оглушительным стуком, от которого Эгберт, дремавший в приятном полумраке на широкой и удобной кровати, испуганно подскакивает чуть не до потолка.

— Освободи кровать! — приказываю ему.

Родственник Фарквала мгновенно подчиняется. Молодец. Умеет контролировать себя. Полезный навык — пригодится на службе. Мальчишка после вчерашнего проступка будет только рад выслужиться.

Аккуратно укладываю Аделину на кровать. Коротко приказываю:

— Нужны свет и воздух!

Бетти без единого слова бросается к шторам и впускает в комнату тусклое северное солнце. Открывает окно.

Я присаживаюсь рядом с женой и беру ее за руку. Ладошка едва теплая, по ней волнами прокатывается судорога. Сердце сжимается от жалости. Если Аделина впала в такое состояние из-за меня, я себя не прощу.

Сейчас я подожду травницу. Может, она знает, в чем дело. А если не знает, то… Придется Эгберту на всех парах слетать к моему лекарю и принести его. Правда, переживет ли старик такое путешествие — вопрос… Как же нескладно получается!

Где же этот чертов Джейкоб⁈ Он уже давно должен был вернуться. Время словно замирает. Я должен что-то сделать, но не знаю, что. Могу лишь сидеть рядом, словно верный пес, и охранять свою королеву. Ощущение бессилия ядом разливается по венам.

Но вот улавливаю обостренным драконьим слухом шаркающие медленные шаги. Кто-то с трудом, преодолевая одышку, поднимается по лестнице. Дверь открывается, и на пороге показывается немолодая ссутулившаяся женщина с седыми волосами.

Она бросает на меня тревожный взгляд и подходит к кровати. Я нехотя отпускаю ладонь жены и отхожу. Это ощущается прямо физически, точно утрата. Мне кажется, если я не буду держать Аделину за руку, она улетит в мир, откуда нет возврата.

Травница наклоняется к лицу Аделины и принюхивается. Потом обращается к застывшей у входа Бетти:

— Она что-нибудь пила? — голос слабый и скрипучий.

— Ко-огда я нашла Её Величество, рядом с ней валялась пустая кружка, — едва не заикаясь блеет служанка.

— Принеси! — бросает травница.

Заполучив кружку, она долго ее изучает, нюхает, смотрит на свет, даже облизывает. Потом поднимает вопросительный взгляд на Бетти:

— Зелье мое, — я слышу сомнения в голосе. — Но эффект… Неправильный.

У меня по коже мурашки бегут. Эта старуха отравила мою жену⁈

— Что ещё за эффект? — рявкаю, не в силах сдержать гнев.

— А дело… может быть в воде? — пищит Бетти, не обращая внимания на меня.

— Воде? — тянет травница.

Она спокойная как вековой дуб.

— Она придумала воду… серебром очищать, — поясняет служанка тоном, будто сама не верит собственным словам.

На меня тут вообще внимания не обращают, и внутри начинает клокотать ярость. Но я утихомириваю её. Пусть разбираются, если это поможет спасти мою любимую. Мою императрицу.

— Серебро⁈ — Глаза у травницы расширяются, и она глотает ртом воздух. — О, нет! Ионы… Эффект усилился!

Вот теперь она выглядит по-настоящему обеспокоенной, и это вселяет в меня липкий страх.

— Какой к дьяволу эффект? — с рыком врываюсь в разговор я. — Что можно сделать, чтобы помочь? Говори!

— Ничего, — травница пожимает плечами, голос становится безучастным. — Теперь только ждать.

Миг — и я уже рядом с ней. Нависаю над сгорбленной старухой:

— Что за отраву ты ей дала? Немедленно отвечай!

Она с немного снисходительной улыбкой смотрит на меня снизу вверх и произносит:

— Всего лишь средство для восстановления оборванных нейронных связей. То есть для возвращения утраченной памяти.

Я отступаю на шаг, ошеломленно осознавая произошедшее. Аделина пыталась что-то вспомнить? Зачем⁈

В этот момент по телу Аделины вновь пробегает болезненная судорога.

— Если… если она не поправится, я сожгу тебя заживо, — скрежещу в бешенстве.

Хотя головой понимаю, что вряд ли причиню вред этой старухе. Просто бесит собственная беспомощность. Хочется крушить и уничтожать. И сейчас весь мой гнев сосредоточен на этой сухой, как прошлогодний букет, травнице.

— Ей очевидно больно! — рычу я на женщину. — Она страдает. Ты сейчас же сделаешь так, чтобы она перестала мучиться.

Травница поднимает ко мне бесстрастное лицо.

— Её страдания куда сильнее по вашей милости, Ваше Величество, — бросает она мне в лицо. — Не вы ли обвинили её в предательстве и сослали сюда умирать? — Она смотрит на меня как-то по-особенному, будто что-то знает обо мне, чего не знаю я. — Успокоительное вам дать, Император? Для вас у меня есть отличное средство!

Точно такая же дерзость вдруг появилась в Аделине в последний месяц. Что-то неуловимое иное, чужое, несвойственное окружавшим меня ранее женщинам. Это остужает пыл. Отрезвляет. Неожиданно для себя успокаиваюсь.

— Хорошо, — мрачно смотрю на травницу, — а теперь поподробнее о том, зачем моей жене понадобилось твое зелье для воспоминаний.

* * *

Несколько дней я не отхожу от постели жены. Ей то лучше, то хуже. Меняю компрессы, укутываю ледяные ноги одеялом, грею остывающие руки своим дыханием. Редкие стоны сквозь стиснутые зубы всякий раз терзают мне сердце.

Я не сплю, ем по инерции то, что приносит Бетти. Даже не смотрю, что.

Буравлю взглядом лицо Аделины, а сам прокручиваю в голове всё, услышанное от Элизы и фрейлины моей жены. О потере памяти и о многом другом.

На третьи сутки моего бдения Аделину вдруг начинает трясти. Я подбегаю, пытаюсь успокоить ее, но жена вдруг издает нечеловеческий крик и обмякает. Я хватаю ее за руку и пытаюсь нащупать пульс.

Неужели это была агония?

51

Чернота так и не рассеивается, но сознание проясняется. Я осознаю, что у меня нет тела.

Я не вижу картинки, но я слышу звуки, чувствую запахи. Чувствую, что я блуждаю по воспоминаниям, вдруг вклиниваясь в сцены, которые случались раньше.

Ушей касается мягкий низкий смех. Голос мужа — чуть хрипловатый, звучит будто над ухом.

— Ты боишься наступить мне на ногу? — спрашивает он.

— Я боюсь, что ты будешь смеяться, — тихо звучит мой голос.

— Смирись, — в голосе Эдварда улыбка. — Я всегда смеюсь, когда ты нервничаешь.

Шелест ткани — похоже, мое платье. Короткие легкие шаги издают стук по паркету. Кажется, мы с Эдвардом танцуем! В воздухе — тонкий аромат жасмина.

— Так намного лучше, — шепчет Эдвард совсем близко, и мне кажется, я ощущаю его тепло. — Не так страшно, да?

— С тобой ничего не страшно, — отвечает мой голос тоже шепотом.

Меня окутывает запах жасмина и слабый аромат дубового дерева от его камзола.

Потом это воспоминание сменяется другим, третьим. Иногда мне кажется, они сливаются в один большой кусок ощущений — обонятельно-слуховых, но таких четких, что трудно отделить одну сцену от другой.

И во всех этих воспоминаниях Эдвард предстает заботливым и любящим. Настолько, что никогда, даже в прошлой жизни в счастливом браке не ощущала к себе такой любви.

Слух в очередной раз улавливает шелест ткани, но не платья. Через какое-то время доходит, что это простыни. И сбоку доносится голос Эдварда:

— Ещё рано, побудь со мной, — хрипло и с мурлыкающей интонацией.

— У меня занятие, каллиграфия, — мой голос шепчет, но в нем улавливается улыбка. — Джина снова расстроится, если я не приду!

— Я просто тебя не отпущу, Адель, — тихо и горячо рычит совсем близко муж. — Считай, что у тебя сегодня нет занятия. И вообще, надо его перенести на более позднее время.

Я слышу, как он тянет носом воздух совсем рядом, и почему-то знаю, что он наслаждается моим ароматом. А потом ушей касается звук поцелуя, и сцена сменяется.

В какой-то момент тьма начинает проясняться. Две светлых точки, расположенных по разным сторонам сгустка, которым является мое сознание, начинают равномерно разрастаться и заниматься свечением. Одна приобретает темно-бордовую окраску, вторая — нежно-голубую. Как порталы, только я не знаю, какой выбрать.

Две силы притяжения от обеих точек начинают одновременно действовать на меня, будто каждый из миров за ними хочет забрать мое сознание себе. Бордовый пучок света тянет сильнее, и я почти поддаюсь, но в какой-то момент неизвестное шестое чувство заставляет меня передумать.

Но у меня нет тела, как я могу сопротивляться силе притяжения? Как я могу двигаться? Паника затапливает все мое здешнее существо. Почему-то я уверена, что в бордовый мир попадать не стоит.

Я мысленно сопротивляюсь притяжению и начинаю ощущать, что сила голубого сгустка становится мощнее, и я приближаюсь к нему. С каждым мгновением все увереннее, пока вдруг не ускоряюсь до скорости света и…

Ощущаю свое настоящее тело. Тяжесть рук, ног, сухость воздуха кожей, слух улавливает приглушенный разговор. Мужские голоса. Один, нет, я узнаю оба! Это мой муж и Эгберт. Не разбираю слов, для меня все это — равномерное бубнение.

Мне хочется двинуться, но в теле такая слабость, что я даже не могу открыть веки, хотя и стараюсь.

Вдруг слух улавливает несколько порывистых шагов, а потом руки касаются горячие пальцы.

— Любимая? Адель? Ты меня слышишь? — голос Эдварда звучит обеспокоенно, но в нем слышна надежда.

Я с огромным трудом разлепляю губы, но не могу произнести ни звука. Пересохшей кожи внезапно касается что-то влажное и холодное. В рот проникает вода, и я жадно проглатываю эти несколько капель. Потом кто-то — наверное, Эдвард — повторяет операцию, и мне становится все легче шевелить слипшимся языком.

— Слышу, — наконец выговариваю я. — Пить хочется.

Мягкие аккуратные мужские руки помогают мне подняться, приставляют кружку к губам, наклоняют. Чувствую себя овощем, но рук поднять не могу. Едва вода касается губ, я присасываюсь к ней точно пиявка. Делаю несколько жадных глотков.

Это вдыхает в тело силы, и я открываю глаза. Зрение медленно проясняется. Эдвард укладывает меня обратно на подушки и склоняется надо мной. Во взгляде, кажется, вся Вселенная оттенков от радости и облегчения до лютой тревоги и гнева.

— Я… я так рад, что ты пришла в себя, Адель, — выдыхает он и, наклонившись, касается моего лба своим. Тяжело дышит. Чувство, что он только что пережил самое страшное в жизни.

Силы постепенно возвращаются, и я накрываю ледяными пальцами его ладонь.

— Я все вспомнила, — произношу на грани слышимости. — Они меня убили.

52

Я произношу эти слова машинально и только потом понимаю, что сказала это вслух. И заявление это — мягко говоря, странное.

— Выйди, — бросает муж застывшему Эгберту и поворачивается ко мне.

Тот поспешно оставляет нас наедине.

Тишина повисает между нами. Она такая плотная, что её можно потрогать.

Эдвард не двигается. Его ладонь всё ещё накрывает мою, но теперь он держит её крепче, будто боится, что я исчезну. У него на лице отражается мыслительный процесс. Он пытается осмыслить мои слова, сдвигает брови, чуть приоткрывает губы, но пока молчит.

Я тоже молчу. Жду. Я не знаю, как он отреагирует. Вокруг всё так же тихо, только за окном шумит ветер.

— Они… тебя… убили, — наконец утвердительно повторяет он, словно пробуя слова на вкус.

— Да, — медленно киваю.

— Кто? — лицо мужа темнеет, в глазах появляется ярость, но я ощущаю, что не на меня.

— Альфред, — отвечаю честно, но не уверена, что это правильно.

Мышцы на челюсти Эдварда напрягаются, а тепло ладони сменяется жаром, почти обжигающим.

— Как? — его голос звучит вдруг тихо, но в этом спокойствии клокочет буря.

— Я подслушала заговор, — говорю я и, чувствуя нарастающую силу в голосе, начинаю рассказывать всё.

О том, как вошла в библиотеку, как пряталась за стеллажами, как слышала их голоса. О письмах, которые Джина собирала в шкатулку, о заговоре, о том, что они собирались отравить его.

С каждым словом я вижу, как его лицо мрачнеет все сильнее, как взгляд ожесточается, а губы сжимаются в тонкую линию.

— И ты побежала ко мне? — спрашивает он, и я замечаю, как едва заметно дрогнули его пальцы на моей руке.

— Да. Но он догнал меня.

Я зажмуриваюсь, когда в памяти всплывает тот миг — холодный голос Альфреда, железная хватка на моём запястье, хруст шеи, а потом — полёт в пустоту.

Когда я открываю глаза, Эдвард уже не сидит. Он стоит, тяжело дышит, кулаки сжаты.

— Ублюдок, — выдыхает он, и воздух в комнате становится плотным.

Он закрывает глаза, и я вижу, как он пытается взять себя в руки, как борется с инстинктами дракона, как его плечи вздымаются от глубокого вдоха.

— Он думал, что ты мертва, — произносит он, сдержанно, почти спокойно, но я знаю, какой гнев скрывается за этим. — А потом ты очнулась.

Я киваю.

— И я была уже не той Аделиной.

Он резко поворачивает голову ко мне, взгляд пронзительный.

— Что ты имеешь в виду?

Я сглатываю. Всё это время я боялась сказать. Но теперь… Я больше не могу молчать.

— Я не она, — произношу тихо-тихо. Вот сейчас мне становится страшно за реакцию Эдварда. Он правда любил жену. А я — узурпировала её тело.

Тишина. Он не отрывает от меня взгляда.

— Повтори, — требует он глухо.

Я глубоко вздыхаю, собираясь с силами.

— Я не Аделина, — говорю чётко, отчётливо.

Он не моргает.

— Кто ты? — голос становится резче.

— Я… из другого мира, — роняю на выдохе.

Я вижу, как он это переваривает. Несколько долгих секунд. Я жду гнева, обвинений, но он только смотрит. Потом медленно садится обратно.

— Продолжай.

Я едва не поперхиваюсь воздухом от удивления. Моргаю.

— Ты мне веришь? — спрашиваю, сама себе не доверяя.

Он прикрывает глаза, как будто хочет сосредоточиться.

— Ты только что сказала мне, что Альфред пытался тебя убить, что его дочь собиралась отравить меня, и что вся эта чёртова история с письмами — фикция. А теперь ты говоришь, что ты не Аделина. — Он открывает глаза, в них пламя, но не ярость. — Ты правда думаешь, что я отмахнусь от этого?

Я сглатываю.

— Я… не знаю, как это объяснить, — признаюсь я.

Он изучает меня.

— Попробуй, — голос вкрадчивый.

Я глубоко вдыхаю.

— Я очнулась в этом теле, в этом мире. До этого я была другой. Жила другой жизнью. В другом времени. Я не знаю, как я здесь оказалась. Не знаю, почему. Я просто… пришла в себя и всё. Как раз в тот момент, когда вы с Альфредом обсуждали мою казнь.

— И ты помнишь свою прежнюю жизнь? — спрашивает Эдвард сосредоточенно.

— Да. — Я киваю.

Он медленно выдыхает, сцепляет пальцы.

— Значит, я никогда не был твоим мужем, — в его голосе звучит грусть.

Я не сразу нахожу, что сказать.

— В твоём мире я существовал? — Эдвард говорит чуть громче. Похоже, мое признание причинило ему боль.

— Нет. — Это честно. Я не буду ему лгать.

— Значит, ты не любила меня? — Что и требовалось доказать. Ему больно.

В его голосе нет осуждения. Но этот вопрос делает меня беспомощной. Я не знаю, что сказать. Я не могу лгать.

— Я… не знаю, — выдыхаю я. — Я…

Он хмурится.

— Это сложно, — не выдерживаю я, растопыриваю пальцы, ощущая, что мне не хватает слов или знаний, или такта, чтобы передать то, что на самом деле я испытываю. Я прикрываю глаза. — Я помню свою жизнь. Но… всё, что случилось после того, как я очнулась в этом теле, — это тоже я. И это не просто сон, не просто чужая память. Это мои эмоции. Мои решения.

Эдвард продолжает молча смотреть на меня.

— Ты не представляешь, как я должен был бы реагировать на это, — наконец говорит он.

Я улыбаюсь грустно.

— Представляю, — отвечаю твердо.

— Но сейчас это не важно. — Он прищуривается.

Я вздрагиваю.

— Что?

Он подаётся вперёд, глаза горят собственническим пламенем.

— Это не имеет значения. Ты моя жена, — чеканит безапелляционно. — Что бы это ни значило для тебя.

Сердце гулко стучит в груди

— Но… — зачем-то пытаюсь возразить я, но не нахожу веских доводов.

— Мы разберёмся с этим позже, — твердо отрезает Эдвард тоном не допускающим возражений. — Сейчас ты вернешься со мной в столицу.

Я моргаю.

— Что? — сама слышу возмущение в голосе.

— Я должен вернуться, чтобы арестовать предателя, — говорит он ровно. — И я не оставлю тебя здесь.

— Но… — я открываю и закрываю рот. — Эдвард, я не могу уехать! Это мой дом. Здесь мои люди. Они…

— И что ты сделаешь, если он пошлёт убийц снова? — перебивает он. Я замираю. Эдвард продолжает тихо и проникновенно: — Ты нужна мне живой. Здесь ты в опасности.

— Но Зеленая… — пытаюсь вставить я.

— Потом решим, что с ней делать, — требовательно произносит он.

— Эдвард… — говорю я, но уже понимаю, что бесполезно спорить.

Он встаёт.

— Ты летишь со мной, — добавляет с опасным рокотом в голосе.

— Лечу⁈ — восклицаю, ощущая, как глаза лезут на лоб от удивления, потому что вспоминаю, что мой муж — дракон.

53

Мне страшно покидать Зеленую и мою таверну. Вдруг Бетти не справится? Вдруг сорвутся сделки? Вдруг… Да что угодно вдруг!

Но куда страшнее вновь столкнуться с безжалостными головорезами. Или с чем похуже…

Мы с Эдвардом спускаемся на первый этаж, и я понимаю, что, пока я валялась без сознания, Бетти полностью вжилась в роль хозяйки. В чистом зале за опрятными столиками за тихими мирными беседами сидят жители Зеленой и незнакомые мне путники. В воздухе витают ароматы, от которых у меня начинает жалобно скулить желудок.

Захожу на кухню и тут же оказываюсь в объятиях счастливой фрейлины. Она держит меня и всхлипывает.

— Ну-ну, Бетти, — поглаживаю ее по спине. — Всё хорошо. Я в порядке.

— Подготовь госпожу к полёту, — приказывает Эдвард. — И покорми перед дорогой, нам лететь через полстраны.

Бетти тут же меня отпускает и с тревогой вглядывается в моё лицо. Потом переводит взгляд, в котором вдруг вспыхивают искорки негодования, на императора и храбро заявляет:

— Если вы забираете госпожу, чтобы ее казнить, то я вам не позволю. Мы будем защищать ее всей деревней, — она даже ножкой топает.

Хорошо, что мы давно починили пол.

Меня накрывает благодарностью и одновременно восхищением. Моя робкая Бетти наконец показывает зубки! И не кому-нибудь, а самому императору. Если продолжит в том же духе, то сможет и с купцами препираться, и со старостой, и Винсента в узде держать будет. Если, конечно, Эдвард сейчас не вспылит и не сожжет тут всё…

К моему удивлению, на лице Его Величества вместо гнева появляется ухмылка, и он выдает:

— Очень мило, Бетти. Но переживать не стоит. Я забираю королеву как раз для того, чтобы защитить. Так что не тяни время. Чем позже вылетим, тем холоднее будет.

Моя служанка от таких новостей начинает сиять, как солнышко. И принимается бегать вокруг меня со скоростью кометы. Не успеваю опомниться, как мы с Эдвардом уже сидим на кухне за столом, а перед нами на расписных тарелках из Инкервилля исходит соками и ароматами запеченное мясо с овощным гарниром, рядом кружки с теплым ягодным отваром.

За окном смеркается. Я ем быстро, хотя очень хочется просто наслаждаться едой.

Под очагом дремлеют и мягко мурлычут несколько отъевшихся кошек. Или не отъевшихся, а беременных? Даже если и так, то очередь на котят уже расписана. Оказалось, Эдвард прислал мне драконьих кошек — они великолепные охотники и душевные компаньоны.

Когда я поднимаюсь из-за стола, рядом возникает Бетти с моим шерстяным плащом.

Эдвард перехватывает его и оказывается у меня за спиной. Галантно набрасывает мне на плечи плащ. Но не спешит отойти, а задерживает руки у меня на плечах.

И тут на меня сваливается осознание, что мы будем лететь ночью высоко в небе. Там холодно. И что, эта накидка меня защитит? А как дракон меня понесет?

Перед мысленным взором проносятся картинки из моих земных книг. Там хищные ящеры таскают добычу в передних лапах.

Вспоминаю когтистые здоровенные лапы дракона Эдварда, и мне становится совсем не по себе. А если уронит? А если сломает? А если я банально замерзну? У них, вообще, кто-либо из драконов таскал до этого жен? И если да, то чем все заканчивалось?

Эдвард берет меня за ладонь и выводит во двор. Держит крепко, наверное, чувствует мой страх. Снаружи его поджидает Эгберт.

— Оставайся здесь и смотри в оба, — чеканит император. — Если сюда опять сунутся бандиты, обезвредь и выясни, кто их послал. И если еще раз подведешь меня… — втыкает в засланца убийственный взгляд. — Разжалую, и будешь мыть казематы.

Затем Эдвард ведет меня туда, откуда взлетал в прошлые разы. Держит за руку, как мама держит ребенка по пути к стоматологу. Я, покрываясь холодным потом, послушно иду рядом с императором. Разум отказывается верить, что я сейчас полечу.

Останавливаемся. Эдвард поворачивается ко мне. Так и держит за руку. Вглядывается в мое лицо. Потом вдруг поправляет на мне капюшон. Пробегает пальцами по плащу, накидке, проверяя, всё ли застегнуто и завязано.

Наклоняется и горячо выдыхает мне на ухо:

— Не бойся, тебе понравится.

Смотрю на него расширенными глазами. Наверное, в них плещется паника.

— Т-т-только не стискивай меня с-с-сильно… — мямлю заикаясь.

Он резко, словно от пощёчины, отстраняется.

— Стискивать? Да за кого ты меня принимаешь? Я по-твоему дикарь? — вспыхнувшее было негодование сменяется в его голосе успокаивающими интонациями: — Ты полетишь у меня на спине. Т-щ-щ… Не бойся, я не позволю тебе пострадать. Больше никому не дам тебя в обиду.

По телу пробегает теплая волна. В груди разливается жар. В душе смешивается всё: страх, любопытство, предвкушение и… желание.

Эдвард отпускает меня, отходит, и через мгновения передо мной уже огромный черный зверь. Он приближается, заглядывая мне в глаза. Потом преклоняет голову на длинной шее, сгибает передние когтистые лапы. Его мощный хвост ложится вдоль бока, приглашающе подрагивая.

Выдыхаю и, стараясь не сделать больно, встаю на драконий хвост, упираясь руками в чешуйчатые бока. Дракон осторожно подносит меня к основанию шеи.

Усаживаюсь там, словно на спортивный мотоцикл. Правильнее было бы сказать, что ложусь, прижимаясь животом и грудью к могучей шее, подгибаю ноги (благо широкая юбка позволяет расположиться довольно свободно) — они удобно упираются в мощные лопатки, обнимаю руками дракона.

Моё тело прекрасно знает, как лучше устроиться. Видимо, Аделина нередко летала так. Странно, я ожидала, что будет жёстко, колюче, твёрдо. Но нет, мне удобно и тепло. Прижимаюсь щекой к чешуйчатой шкуре и закрываю глаза.

Тело бьет мелкая дрожь. Задерживаю дыхание.

Эдвард выпрямляется и плавно поднимается в воздух. Сердце начинает биться сильнее. Дышу глубоко и медленно, в такт вздымающимся и опускающимся за спиной крыльям.

Воздух становится холодным. Но от дракона исходит настоящий жар, который согревает, не дает замерзнуть.

Мне сначала боязно, но постепенно я привыкаю и к этому положению, и к температуре воздуха, и к темпу движения дракона. Мне совсем не холодно. Наоборот — уютно и безопасно.

Я наконец отваживаюсь открыть глаза.

54

От увиденного чуть не забываю, как дышать. Далеко внизу в лунном свете сверкают узкие ленты речушек. Проносятся крошечные скопления тусклых огоньков — небольшие селения.

Приподнимаю голову и осторожно осматриваюсь. Над нами чистейшее бездонное небо, в котором перемигиваются звёзды. Со стороны к нам крадётся громада многослойного облака.

Это невероятно красиво и величественно. На ум сами собой приходят строки Державина: «Открылась бездна, звезд полна. Звёзда́м числа нет, бездне — дна». М-да… Это вам не «Тайны сердца».

Мы летим долго, несколько часов. Наверное, Эдвард мог бы перемещаться быстрее, но он не торопится. Из-за меня? Или просто устал…

Время пролетает почти незаметно. Я погружаюсь в созерцание великолепия северной ночи. Словно впадаю в транс. Может, даже сплю. В голове проносятся мысли, но я не могу зацепить ни одну из них. Ощущаю лишь трепет и восторг. Восторг от ночи, от мощи дракона, от осознания, что я восседаю на его могучей шее. Ощущаю совершеннейший экстаз от полета. А еще жар от чешуйчатой шкуры. Горячо не только от нее, горячо внутри меня.

Когда небо на востоке начинает светлеть, Эдвард принимается медленно снижаться. Первые лучи выхватывают высокие шпили величественного замка. С этой точки обзора не сразу узнаю дворец, который так негостеприимно встретил меня в этом новом мире.

Вскоре Эдвард приземляется на огромном балконе с изрезанными драконьими когтями массивными перилами. Бережно опускает меня на пол. Я отступаю и наблюдаю за превращением дракона в человека.

Я не знаю, куда себя деть, куда пойти, где тут что. Стою и жду. Эдвард приближается и кладет обе руки мне на плечи:

— Добро пожаловать домой, — в его голосе теплота и нежность.

— Этот дворец был домом Аделине, — возражаю тихо и смотрю вниз. — Не мне.

— Значит, — Эдвард говорит чуть твёрже, но не давит, — он станет твоим домом. Я всё сделаю для этого.

Поднимаю взгляд на его лицо. Он твёрдо убежден в том, что у него получится. А я не могу выкинуть из головы те кошмарные часы, которые провела в подземелье этого замка. Мой дом в Зеленой, жители которой проявили ко мне настоящую доброту.

Эдвард осторожно касается ладонью моего подбородка и нежно приподнимает его, заглядывая мне в глаза:

— Я же тебе не солгал, когда говорил, что полет тебе понравится… Драконы, знаешь ли, чувствуют настроение того, кого переносят. Вот и тут — доверься мне. Я сделаю этот замок твоим домом, в который ты будешь стремиться всей душой. Даже из своей Зеленой.

Меня словно обжигают его нежные касания. Кажется, что кожа под его могучими руками горит. Но я вдруг осознаю, что это просто румянец. Да я покраснела, как школьница!

Ну нет! Еще не хватало влюбиться в этого деспота! Хотя… Меня уже тянет к нему неведомой силой. Но это наверняка просто шалят гормоны. Меня так долго никто не касался с таким жаром и нежностью — да что там, даже муж из прошлой жизни не трогал меня так, чтобы мое тело реагировало подобным образом.

Сопротивляясь внутреннему желанию стоять так и смотреть в эти странные, горящие нечеловеческим огнем, глаза, отстраняюсь. И Эдвард меня не удерживает. Хотя во взгляде мелькает сожаление.

— Легко же ты готов заменить настоящую Аделину на незнакомую женщину, — с укором бросаю в его красивое мужественное лицо.

И зачем я это сказала? В груди скручивается пружина страха. Ведь Эдвард меня сожжет. Как пить дать — сожжет! Он же воспламеняется, как спичка, и взрывается, как динамит. Но сказанного не воротишь.

Эдвард мрачнеет, но не злится. В глазах вспыхивает печаль и натуральная боль.

— Не легко. Она была моей женой, и я ее любил. И в самый важный для нее момент меня не было рядом. Это непоправимо. Как и то, что я поверил в ее измену. Но больше я не допущу ничего подобного.

— Ты не понял… — произношу с горечью и отхожу, отворачиваясь лицом к розовеющему восходу. Опираюсь на широкие перила и тихо продолжаю. — Я — не она! Мы с тобой друг друга совсем не знаем. Аделина любила тебя и отдала свою жизнь, пытаясь тебя предупредить. А я — другая. Меня с тобой ничто не связывает, кроме этого тела.

Эдвард облокачивается на массивные перила рядом, и произносит:

— Думаю, я знаю тебя очень хорошо. И уверен, что ты примешь меня, когда поближе со мной познакомишься. По крайней мере, я всё сделаю, чтобы добиться тебя. Но сначала надо покончить с предателями.

Он резко отталкивается от перил и бросает мне:

— Пойдем. Нам предстоит многое сделать.

Мы проходим в кабинет Эдварда. И моё тело начинает покрываться мурашками возбуждения. Особенно при виде королевской софы сапфирового цвета. Кажется, я краснею еще больше, хотя это уже нереально. Не знаю, куда деть глаза.

Но Эдвард бодро шагает к столу и дергает висящий над ним красный шелковый шнурок с золотой кистью. И ждет. Это человек из стали! Он махал крыльями всю ночь, а сейчас бодр и собран. Словно и не было этого перелета через полстраны.

Через некоторое время в кабинет почтительно входит ненавистный советник, от вида которого у меня учащается сердцебиение и ноет затылок. Эдвард тут же произносит:

— Приветствую, Альфред. А вот и наша пропажа. Я наконец решил, как поступлю с предателем, — меня пугает то, какой свинцовой тяжестью налился его голос. — И ты прав: ссылкой тут не обойтись. Нужна достойная кара.

На лице Альфреда появляется хищная улыбка. Он жаждет моей крови. Ему мало было убить меня один раз.

55

Утреннее солнце заливает титанический тронный зал через окна до потолка и отражается от гладкого пола. Помещение поражает воображение размерами.

На троне восседает Эдвард. По левую руку от него стоит Альфред, который с трудом скрывает торжественную улыбку при каждом взгляде на меня. По правую — мужчина с непроницаемым лицом и умными глазами. В нем угадываются знакомые черты моего постояльца Эгберта. Старший родственничек?

Я стою прямо напротив мужа. У меня за спиной стража, а на значительном удалении толпа вычурно разодетых людей. Видимо, местная знать пожаловала на судилище.

Все чего-то ждут. В конце концов сквозь толпу стражники проводят могучего мужчину в возрасте, закованного в кандалы. Светлые волосы, не тронутые сединой, величавая стать, красивые благородные черты и глаза — точь-в-точь как у меня, то есть у Аделины.

Он бледен и, кажется, не очень здоров, но держится с непревзойденным достоинством. Когда его взгляд падает на меня, в нем вспыхивают пронзительная любовь и боль. Он невольно дергается, чтобы как бы защитить меня, но стражник грубо удерживает его. И мужчина вскидывает на императора испепеляющий взгляд.

И тут до меня доходит: это отец Аделины! Он же всё это время просидел в темнице из-за меня… Вернее, из-за нее. Нет! Нельзя так думать. Ни я, ни Аделина ни в чем не виноваты. Мы такие же жертвы, как и он. Жертвы Альфреда и Джинны!

Сердце сжимается от тоски и печали. Это мои чувства или остатки реакций бывшей хозяйки тела? Да плевать! Невооруженным глазом видно, что отец Аделины безумно дорожит дочерью и любит ее. И что это благороднейший человек.

Не то что мой отец из прошлой жизни, который бросил нас с матерью. А если и возвращался, то быстро сбегал, при этом обязательно что-нибудь прихватив — то новый сервиз, то столовые приборы, то купленную мне ко дню рождения на последние деньги куклу барби. Это из-за него моя мать ушла из жизни слишком рано.

Когда всё закончится и мы покончим с заговорщиками, я не оставлю этого человека. По крайней мере, я постараюсь с ним подружиться и буду его поддерживать. Ему не надо знать, что случилось с настоящей Аделиной.

Мы всё ещё не начинаем. Я и так напряжена до предела. Не понимаю, что задумал Эдвард, но я верю, что он сдержит обещание. Промедление, осуждающие взгляды в спину, полные презрения глаза Альфреда раздражают и вызывают липкую тревогу.

Наконец слышу ритмичный стук каблуков. Оборачиваюсь — какой-то вельможа сопровождает в нашу сторону невероятно красивую брюнетку с фиалковыми глазами и в изумительно роскошном платьепод их цвет. Джина! Мнимая подруга-наставница по каллиграфии. Ловко она придумала с письмами, нечего сказать.

Проходя мимо нас, Джина бросает а меня косой взгляд. О! Если я до этого еще сомневалась, что женщина способна так коварно подставить подругу и хладнокровно планировать убийство мужчины, в кровать к которому собирается залезть, то взгляд выдает ее с головой.

Джину подводят к ее отцу, и на ее лице невольно расползается самодовольная улыбка. Дочь своего отца — они одинаково порочны, отравлены жаждой власти и даже не скрывают этого. В мыслях, наверное, уже делят шкуру неубитого медведя, то есть дракона.

Отец Аделины напрягается. От него прямо веет холодной праведной яростью. В отличие от Альфреда, он умеет владеть лицом, выражение которого почти непроницаемо. Но я ощущаю его гнев почти физически.

— Держись, дочка, — почти не разжимая губ, шепчет он мне. — Я хоть и не молод, но постараюсь защитить тебя. Я дворянин, у меня есть еще право на суд поединком. Я сделаю всё, чтобы защитить тебя. Пусть мне хоть со всей гвардией Эдварда придется сражаться.

Суд поединком? Это, наверное, что-то вроде божьего суда в европейском средневековье… Когда правого и неправого выбирали по результатам дуэли. О нет… Он ведь собирается рискнуть жизнью, чтобы спасти мою!

Но я не успеваю ничего сказать, потому что вельможа, который привел Джину, выходит вперед и поднимает руку в знак того, что суд начался. Шёпот, до этого ветерком носившийся над толпой знати, мгновенно растворяется в плотной тишине.

Все зрители и участники застывают в напряженном ожидании.

Теперь вперед выходит старший родственник Эгберта.

— Ваше Величество, — говорящий оборачивается к Эдварду и отвешивает нижайший поклон, затем обращается к собравшимся: — Светлейшие князья, графы, герцоги, бароны, маркизы, эрлы и виконты. Мы начинаем суд над предателями — отцом и дочерью. У следствия имеются крепкие улики и свидетельские показания, которые подтверждают следующее.

Он начинает перечислять:

— Во-первых, что преступники намеревались свергнуть законного правителя Эдварда Первого из династии Дарквеллов, используя узы священного брака. Во-вторых, что имела место государственная измена. В-третьих, что ради достижения плана было совершено несколько покушений, в том числе и удачных.

Публика гневно шумит. Мне в спину сыпятся угрозы и обещания всевозможных кар и изощренных пыток. О некоторых я слышу впервые, хотя за плечами имею несколько книжных проектов про инквизицию, средневековье и жестокость.

Перенести эти страшные мгновения помогает Эдвард. Он перехватывает мой взгляд своими невероятными глазами, и я просто тону в них. Все звуки отходят на задний план. Слышу лишь стук собственного сердца.

Вдруг Эдвард разрывает зрительный контакт, поднимается и вскидывает руку, требуя тишины. Мгновение — толпа замолкает, кажется, даже не дышит. Тогда император делает пару шагов вперед.

— Это тяжкие преступления, — его спокойные слова падают в мертвую тишину, словно тяжеленные камни в воду. — Тем более, что погибли люди. Как думаете, какого наказания достойны заговорщики? — с этим вопросом он резко оборачивается к Альфреду.

Тот подобострастно кланяется и холодным тоном выносит приговор:

— Только смерти, Ваше Величество. Никакого прощения! — по надменному лицу советника расползается омерзительная хищная улыбка.

56

В зале шум. Толпа знатных господ и дам завелась, переговариваются, кивают, кто-то ухмыляется, кто-то испуганно сжимает веер в руках. Все ждут, как падальщики, чтобы погрызть остатки жертвы.

Эдвард медленно поворачивается ко мне. В глазах у него полыхает что-то опасное, но голос спокоен.

— Что скажешь, Аделина?

Я понимаю, что он не просто спрашивает. Он дает мне право сказать последнее слово перед тем, как разрушить все, что построили заговорщики.

Я выпрямляюсь, приглаживаю подол платья.

— Я скажу, что пора заканчивать этот фарс и переходить к делу, — отвечаю ровно, четко, чтобы слышал каждый.

Толпа замирает. Шорохи стихают. Теперь все смотрят только на нас с Эдвардом.

Он медленно делает шаг вперед, голос его звучит низко и властно:

— Будь по-твоему. Итак, предатели обвиняются в убийстве советника Шервуда.

Тихий гул пробегает по толпе.

— … в двух покушениях на убийство.

Я чувствую, как в спину словно вонзаются десятки невидимых стрел.

— … в изготовлении поддельного приказа и подкупе государственного служащего.

Толпа негромко ахает.

— … в краже королевского ордена из казны.

Я замечаю, как у Альфреда дрожит край мантии. Он стоит неподвижно, но едва заметная судорога пробегает по его пальцам. Предвкушает, только зря радуется. Я не без труда выслушала все эти обвинения, однако я знаю, что они адресованы не мне.

— … в сговоре с инкервильскими властями.

Теперь уже не просто гул, а возмущенные возгласы раздаются со всех сторон. Связь с врагами! Это хуже предательства.

Эдвард резко поворачивается к Альфреду и впивается в него взглядом.

— Советник Винтерборн, что скажешь в свою защиту?

И в этот момент в зале воцаряется невероятная тишина. Кажется, что слышно, как за высокими окнами пищат комары.

Альфред вздрагивает, но берет себя в руки. Выдерживает паузу. Затем медленно выдыхает.

— Какие обвинения? — он пытается звучать невозмутимо, но я слышу, что он уже не так уверен. — Это вы меня обвиняете? Это же нелепость!

— Что ж, тогда давай разберемся, — Эдвард не может скрыть хищную улыбку. — Передаю слово человеку, который провел расследование и раздобыл убедительные доказательства твоих преступлений, Альфред! Пожалуйста, Фарквал.

— Спасибо, Ваше Величество, — говорит родственник Эгберта, выходя вперед. — Во-первых, установлено, что орден, врученный покойному секретарю императорской канцелярии Шервуду Гринтеру, был взят именно вами. На вашей мантии обнаружены следы полировального магического камня, которым вы отполировали орден перед вручением.

Толпа снова начинает шуметь.

— Во-вторых, вскрытие тела Шервуда Гринтера показало токсины, которые были обнаружены при обыске в кладовой вашей дочери Джины.

У Альфреда дергается челюсть, но он продолжает стоять, не произнося ни слова.

Вдруг раздается высокий голос Джины:

— Но письма! Она же писала письма!

Эдвард улыбается уголками губ, но улыбка эта ледяная.

— Мы выяснили, что письма были всего лишь упражнениями по каллиграфии, которые ваша дочь выполняла вместе с моей женой, — медленно произносит он, и Джина застывает.

Фарквал делает шаг вперед.

— Шкатулку с поддельными письмами, которые были представлены в виде доказательства леди Аделины, мы тоже нашли в вашей резиденции, леди Джина, — низким голосом парирует Фарквал.

Толпа шумит. Кто-то в ужасе прикрывает рот веером, кто-то выкрикивает проклятия.

— Что доказывает, что вы участвовали в заговоре и прекрасно осознавали, что делаете, — добавляет родственник Эгберта.

Альфред стискивает зубы.

— С чего вы взяли, что это был заговор? — бросает он наконец. — Может, я просто хотел избавить Империю от недостойной королевы? Девка выскочка, и ее отец тоже не по чести взлетел. Они недостойны касаться королевской крови!

Мои пальцы против воли сжимаются, ладони леденеют от этих оскорблений.

Эдвард отходит на шаг назад и поворачивается ко мне.

— Адель, повтори, пожалуйста, что ты услышала в библиотеке, — произносит мягко и бархатисто, как обращаются к любимой.

Я перевожу дыхание.

— Я слышала, как Альфред и Джина обсуждали заговор, — произношу на выдохе, а потом заставляю себя продолжить и пересказываю тот ужасающий диалог, заканчивая фразой Альфреда: — «Как только ты отравишь императора, я стану регентом, и мы разделим бразды правления».

Я заканчиваю говорить, и в зале снова поднимается шум, но теперь это уже настоящий рёв. Дворяне и придворные выкрикивают обвинения.

Гул толпы затихает, как только Эдвард снова поднимает руку.

— А кроме всего прочего, советник, вы усугубляете свое положение тем, что не признаетесь в попытке убийства королевы, — произносит он с такой кристальной четкостью, что у меня мурашки по шее бегут. — Причем дважды.

Глаза Альфреда вспыхивают.

— Это ложь! — огрызается он. — Вы же император, Ваше Величество! Не пристало вам…

Но Фарквал снова делает знак, и в зале раздается топот. Стражники вводят человека. Он очень похож на бандитов, которые напали на меня в Зеленой.

— Вот свидетель, который присутствовал при разговоре в таверне «Пивное пузо», в ходе которого вы наняли его друзей для покушения на Ее Величество, — жестко припечатывает Фарквал.

Альфред молчит и чуть бледнеет.

Эдвард медленно шагает к нему.

— Ну что, советник? — голос его звучит мягко, но от этого становится еще страшнее. — Что скажешь в свое оправдание? Как поступим с предателями?

Альфред сглатывает.

— Я… прошу милости, Ваше Величество, — хрипло произносит он, заглядывая Эдварду в глаза заискивающим взглядом.

Эдвард смотрит на него испытующе и долго.

— Как интересно! — он наконец улыбается, но в этой улыбке нет ничего доброжелательного. — Только что ты требовал смерти предателям. А я согласился с тобой. Я, в отличие от тебя, решений не меняю.

Лицо Альфреда белеет до состояния свежего снега.

— Тогда… — он делает глубокий тяжелый вдох. — Я требую суда поединком!

57

— Хорошо, — голос Эдварда звучит ровно, но в нем есть нечто, от чего мороз пробегает по коже. — Ты получишь свой суд поединком, Альфред.

В зале сначала наступает гробовая тишина, а затем словно взрыв — толпа реагирует бурно, тут и там слышатся выкрики, одни одобряют, другие возмущаются. Альфред, только что смертельно бледный, выпрямляется, как будто этот шанс все еще дает ему надежду. Джина, стоящая чуть позади, прижимает ладонь к груди, не веря, что отец до сих пор держится.

— Поединок состоится на закате, — продолжает Эдвард, и его голос мгновенно перекрывает шум. — До того Альфред Винтерборн и его дочь Джина проведут ночь в темнице. Их охрана будет удвоена, и если с ними что-то случится до поединка — виновный будет наказан.

Он кивает стражникам, и они немедленно подчиняются. Глухой звон металла разносится по залу, когда Альфреда и Джину заковывают в кандалы прямо здесь, на виду у всех. Их лица бледные, но если Джина готова разрыдаться, то Альфред держится, не показывая слабости. Их уводят, и только когда тяжелая дверь тронного зала закрывается за ними, Эдвард снова поворачивается ко мне.

Он смотрит мне в глаза, а потом переводит взгляд на высокого, благородного мужчину, стоящего позади. Моего отца.

И тут же звучит его голос, но теперь он иной. В нем нет жесткости, нет ледяной строгости императора, судящего предателя. В нем — сожаление. Вина. Благодарность.

— Я совершил две ошибки, которые исправить уже нельзя, — произносит он низким голосом.

Эдвард делает шаг вперед, и я понимаю, что слова эти он говорит не только мне, но и толпе.

— Я сомневался в своей жене, и я допустил, чтобы ее отец провел недели в темнице. По моему приказу.

Зал замирает. Каждое слово эхом отражается от стен, проникает в сердца.

— Роджер Харрингтон, — Эдвард смотрит прямо в глаза моему отцу, — я поступил с вами несправедливо. Вы — человек чести. Отец, который любит свою дочь и готов пожертвовать собой ради нее. Вас бросили в темницу по ложному обвинению, и я не сомневался в его истинности. Но теперь я вижу, что ошибся.

Я слышу, как кто-то в толпе шепчет: «Невероятно…»

Отец не двигается. Он смотрит на императора, и в его взгляде не осуждение — скорее, усталость.

— Ваши титулы и владения будут восстановлены, — продолжает Эдвард. — Вся конфискованная недвижимость возвращена. Ваше имя очищено, а честь восстановлена.

Толпа гудит одобрением.

— Я благодарен вам за верность, — Эдвард делает еще один шаг вперед. — И я благодарен своей жене за то, что, несмотря на мои ошибки, она… вернулась.

Мое сердце сжимается. Мне хочется ответить, но комок в горле мешает.

Эдвард делает глубокий вдох, его взгляд становится твердым и решительным.

— Я не стану оправдываться, — говорит он ровно, глядя прямо в глаза Роджеру Харрингтону. — Ошибки были сделаны, и теперь моя обязанность — их исправить. Не словами, а делами.

Мой отец смотрит на него открытым прямым взглядом.

— Вам не нужно прощать меня, — продолжает император. — Вам нужно лишь знать, что впредь ни вы, ни ваша дочь не подвергнутся подобной несправедливости.

Наступает тишина.

Отец долго смотрит на него, затем переводит взгляд на меня. В его глазах больше нет ни гнева, ни ярости — только выверенная годами мудрость.

— Тогда докажите это, Ваше Величество, — говорит он, голос его звучит уверенно, но не дерзко. — Не словами, а делами.

Мне хочется примирить их. Внутри возникает какое-то жестокое противоречие. Так не должно быть.

Я хочу что-то сказать, но в этот момент мир перед глазами вдруг сдвигается. Все звуки приглушаются, словно сквозь вату. Тело теряет силу, и я невольно покачиваюсь.

Но Эдвард в мгновение оказывается рядом и ловит меня.

— Адель! — Эдвард не дает мне упасть, надежно обнимает, прижимая к себе.

Я слышу, как в толпе зарождается испуганный ропот, но мне уже все равно. Мир плывет. В ушах стучит кровь.

— Ты неважно выглядишь, — в голосе императора звучит тревога. — Надо уйти отсюда.

Я не спорю. Я просто позволяю ему поднять меня на руки и унести отсюда.

Дорога проходит как в тумане. Только по факту догадываюсь, что Эдвард принес меня в мои старые покои. Устроил в мягкой постели. Сознание медленно встает на место. Над головой парят тяжелые балдахины, а запах дорогих свечей с едва уловимой ноткой сандала наполняет комнату.

— Тебе лучше? — ушей касается теплый и немного обеспокоенный голос мужа.

Я поворачиваю голову. Он стоит рядом, чуть склонившись надо мной, хмурится. В глазах беспокойство.

— Да, — я пытаюсь улыбнуться, хотя чувствую себя выжатой.

— Скажи, как ты себя чувствуешь:? Позвать врача? — Эдвард выглядит не на шутку обеспокоенным.

— Нет, просто… устала. — Я качаю головой.

Он продолжает смотреть неверящим взглядом.

— Но ты… — он обрывает себя. — Ты уверена, любимая?

— Точно не надо врача, Эдвард, — повторяю я и, не понимая, зачем, касаюсь его руки.

Он замирает.

— Спасибо, — произношу я тихо.

Эдвард моргает, будто не понимая.

— За что?

Я смотрю на него.

— За все, — произношу с улыбкой. — За справедливость.

Он внезапно прячет взгляд, но я замечаю румянец, тронувший кончики его ушей.

— Отдыхай, — говорит он хрипло и встает.

Я засыпаю, едва закрыв глаза.

Мягкие прикосновения к плечу заставляют меня открыть глаза.

— Госпожа, — шепчет склонившаяся надо мной смутно знакомая служанка. — Уже пора. Поединок скоро начнется.

Я моргаю, пытаясь прийти в себя. Сонной дымкой в сознании еще витает тепло рук Эдварда, но оно стремительно испаряется, уступая место реальности. Служанка помогает мне подняться, заботливо укутывает в плащ.

— Вы уверены, что достаточно хорошо себя чувствуете? — она беспокойно заглядывает мне в глаза.

Я киваю, отгоняя остатки слабости.

— Я должна быть там.

Она заботливо поддерживает меня, ведя по коридорам дворца.

Проходя через залы, я замечаю, что дворец словно замер в напряженном ожидании. Все знают, что сегодня решится судьба изменника.

Мы выходим в прощальное дыхание заката. Кроваво-красное солнце окрашивает каменные стены в алый оттенок.

Площадка для дуэли окружена высоким каменным ограждением. Вдоль него выстроились стражники, а за ними уже собралась знать, которая жаждет зрелища. Я чувствую десятки взглядов на себе, но не обращаю внимания — мне нужно добраться до места поединка.

На середине площадки, выжидающе замерев друг напротив друга, стоят двое.

Эдвард — в темной, плотно облегающей фигуру одежде, которая позволяет ему двигаться свободно. Спокойный, но напряженный, он словно удерживает внутри себя ураган.

Альфред — в боевом наряде, уже без мантии, но с прежним высокомерным выражением лица.

Я подхожу к мужу как раз в тот момент, когда один из стражников шаг вперед, чтобы снять с бывшего советника кандалы.

Остывающий воздух холодит кожу.

— Будь осторожен, — тихо говорю Эдварду.

Он медленно поворачивает голову, смотрит мне в глаза.

— Я не проигрываю, Адель, — говорит он твердо и ободряюще улыбается.

И затем отдает команду:

— Снимите кандалы.

Звон металла раздается в вечерней тишине, и Альфред впервые за все время улыбается.

58

Не нравится мне эта улыбка.

Слишком самоуверенная. Слишком самодовольная.

По спине сбегают ледяные мурашки. Тревога рвет сердце. Резко поворачиваюсь к Эдварду. С языка уже готовы сорваться слова подозрения.

Но утробный рык рога не дает им вылететь. Эдвард моментально подбирается и бросает мне:

— Пора! Иди к зрителям.

Я, как в тумане, разворачиваюсь и бреду к толпе у кромки площадки.

В ушах стук сердца — от волнения и беспокойства. Я не знаю, чего ожидать.

Иду и постоянно оглядываюсь. Закатное солнце лижет пламенем зубцы башен дворца, танцует рубиновыми бликами на кирасах солдат, вспыхивает кровавыми искрами на острие алебард.

И только когда я подхожу к краю площадки, где вижу заранее установленное кресло, вокруг которого толпится знать, меня пронзает страшная догадка.

Ни у Альфреда, ни у Эдварда нет оружия. Им не выдали ни меча, ни кинжала, ни щитов. Неужели?..

Резкий сигнал рога бьёт в спину и заставляет сердце ускорить темп.

Ноги подгибаются. Оглушенная осознанием, я падаю в кресло. И тут же чувствую на плече руку. Поднимаю глаза: надо мной возвышается отец Аделины. Уверенный, прямой и готовый защищать меня.

В его взгляде читаю спокойную уверенность. Легкая улыбка едва трогает уголки его губ, а затем он переводит взгляд на площадку.

Звучит третий сигнал рога.

Я, пытаясь унять нервную дрожь, смотрю на ристалище.

Эдвард и Альфред расходятся и останавливаются. Миг — и на площадке вместо двух человеческих фигур два дракона.

Один мне хорошо знаком. Черный, колючий на вид, но такой

горячий и надежный на самом деле.

Второй — тоже большой и массивный — песчаного оттенка. Красные глаза, как у бассетхаунда, белесые когти и шипы. Шкура на животе бледная, гнойного оттенка.

Альфред молча взвивается в воздух, а оттуда камнем падает на Эдварда. Черный дракон неуловимым глазу движением отскакивает и тоже взлетает. По площадке в разные стороны разлетается поднятая ударами крыльев пыль.

Соперники поднимаются высоко к облакам, превращаясь в небольшие темные силуэты. Там кружат, сталкиваются, разлетаются и снова сталкиваются.

Альфред резко ныряет вниз. Эдвард преследует его. У самой земли песчаный дракон резко меняет траекторию, чертя крыльями по песку площадки глубокие борозды и взметая желтоватые клубы сухого песка. Эдвард элегантно выходит из пике, с шумом проносится над головами зрителей.

Снова оказавшись в вышине, черный дракон выдыхает в соперника струю огня, но тот ловко уходит от атаки и начинает делать лихие маневры и пируэты.

Возраст не мешает Альфреду молнией метаться вокруг Эдварда. Бывший советник, словно гюрза, изворачивается, подныривает, вьётся вокруг черного обсидианового дракона.

Эдвард грациозно, с царственной ленцой отражает нападки Альфреда. Движения черного дракона экономны и собранны.

Неожиданно песчаный ящер ныряет под Эдварда, выныривает за спиной и вцепляется когтями в черное крыло. Эдвард легко выворачивается, но что-то в его движениях меняется. Он стремительно снижается и под испуганные и изумленные вскрики зрителей почти падает на песок площадки.

Раненое крыло полыхает зеленым пламенем.

Пальцы на моем плече вдруг напрягаются. Испуганно смотрю на отца Аделины. Сведенные брови, губы сжатые до белизны дают понять — что-то не то!

Толпа буйствует. В сторону песчаного дракона летят гневные крики и проклятия.

— Зеленое пламя запрещено! — ревут одни.

— Его не осмотрели на проклятые артефакты! — кричит кто-то, и я с чудовищной остротой выхватываю эти слова из волны свиста и улюлюканья.

Черный дракон тем временем осторожно приземляется и встречает Альфреда вспышкой огня. Тот увиливает и снова набирает высоту. Эдвард остается на земле, его крыло продолжает полыхать зеленым.

— У Его Величества поразительная выдержка, — басит за спиной незнакомый голос. — Зеленое пламя причиняет ужасную боль, а он и виду не подает.

— Надо скорее прекратить поединок! — верещит, переходя на крещендо, истеричный дамский голос. — Зеленое пламя можно погасить лишь приняв человеческую форму! Иначе король сгорит.

Дергаюсь, чтобы подскочить и остановить эту самоубийственную битву.

Но отец Аделины предусмотрительно удерживает меня, положив руки на плечи. Он наклоняется и тихо произносит:

— Эдвард справится! — в его голосе железобетонная уверенность. — Верь в него…

Меня трясет от страха и переживаний. Но я сжимаю кулаки и остаюсь сидеть. В горле встает несглатываемый ком.

Альфред, почуяв, что соперник дает слабину, падает на него ястребом, хищно выставив когти и ощерив пасть. Он легко чиркает передней лапой по ноге черного дракона. И та на глазах покрывается зелеными искорками.

Толпа испуганно ахает. Затем наступает звенящая тишина. Слышны только испуганные вздохи придворных дам и оглушительный стук сердца в груди.

Эдвард держится. Он уклоняется от очередной атаки и отходит в сторону. Но его походка не такая уверенная. Он начинает припадать на подожженную ногу и в какой-то момент валится задней частью на песок, поднимая тучи пыли.

Но ядовитое пламя не сбивается. Оно расходится по шкуре во все стороны, на спину, переползает на хвост. Эдвард уже не может встать.

Альфред издает крик птеродактиля и атакует черного дракона. Я не могу отвести глаз от его безумных глаз и хищно распахнутой пасти, приближающейся к горлу Эдварда.

Еще секунда — и острые зубы песчаного дракона вопьются в обсидиановую шею Эдварда.

59

Вот только черный дракон, который за мгновения до этого казался таким уязвимым и неподвижным, вдруг с кошачьей ловкостью изворачивается и перехватывает зубастой пастью подлетевшего слишком близко Альфреда за шею.

По толпе, словно ветер, проносится изумленный вздох.

Эдвард дергает головой и кровожадно вгрызается в шею обмякшего соперника, туша которого с глухим стуком валится на землю. От удара в воздух стеной поднимается пыль и окутывает драконов непроглядной пеленой.

Когда в последних лучах заходящего солнца она оседает, на площадке вместо драконов два человека. Один лежит без движения с неестественно вывернутой шеей. Второй, словно скала, возвышается над бездыханным телом. Это Эдвард.

Толпа в едином порыве издает ликующий вопль и принимается скандировать «Слава императору Эдварду!».

Я ощущаю, как руки на моих плечах расслабляются, вскакиваю и быстрым шагом иду к императору.

Его боевой наряд разодран в нескольких местах. Из ошметков ткани на руке и ноге выглядывает располосованная плоть. На ней глубокие вздувшиеся по краям борозды от когтей Альфреда. Кожа вокруг почернела и обуглилась.

В воздухе пахнет горелой плотью, кровью и потом.

Вместе со мной к Эдварду подбегают дворянин, который вел на суд Джину, и родственник Эгберта. Они пытаются подставить раненому императору плечо или руку, но он отказывается и медленно продвигается сквозь воющую в экстазе толпу ко входу во дворец.

И только когда за нашей маленькой процессией закрываются двери, отсекающие нас от зрителей, он приваливается к стене и прикрывает глаза. Постояв так некоторое время, он опирается на плечо Фарквала и велит:

— В мои покои.

У него хватает сил, чтобы пройти все извилистые коридоры и галереи, подняться по лестницам и не споткнуться о задирающиеся ковры. Но в личных покоях силы почти покидают его.

Он с трудом добирается до кровати и валится на белые простыни, пачкая их кровью и сажей. У постели уже ждет невысокий старичок с острой седой бородкой, мохнатыми бровями и в очках.

Он быстро стаскивает с Эдварда остатки верхней части костюма, ловко срезая серебряными ножницами ткань в местах, где она буквально сплавилась с кожей. Пальцы старика порхают над ранами и ожогами императора.

Я и двое сопровождающих напряжённо замираем в изножье кровати и ждём вердикта. На секунду в голове проносятся мысль: что я тут делаю? Зачем я тут? Не должно ли мне быть все равно?

Но совершенно четко в мозгу вспыхивает осознание: я там, где должна быть. Да, с момента моего попадания в этот мир наши с императором отношения, мягко говоря, не задались. Однако он впоследствии принял меня, хотя я ему фактически никто.

Более того, он меня защищал, рискуя собственной жизнью. Да и не могу я уйти. Мне важно знать, что с ним все будет в порядке.

Я ни на секунду не допускаю, что между нами что-то может быть. Я просто удостоверюсь, что его вылечат, и уеду в Зелёную. Но почему от своих и Аделининых воспоминаний об Эдварде тело пронзает острой сладкой истомой?

Соберись, Ваше Величество! Ты — не Аделина, ты просто очутилась в ее теле. Бедняжка Аделина мертва. Эдвард просто пока не осознал этого. А вот когда он примет ее смерть и смирится с ней… Тогда тебе, лже-Алелина, стоит быть подальше от него.

Император лежит с закрытыми глазами, но он в сознании. Во время осмотра сквозь зубы хрипло спрашивает, обращаясь к лекарю:

— Ну как тебе поединок, Перси?

— Впечатляюще, Ваше Величество. Но если б вы не позволили Альфреду ранить и поджечь себя, было бы немного лучше, — как бы между делом отвечает лекарь и продолжает обследовать раны.

— Боюсь, я недооценил мерзавца… — мрачно хрипит Эдвард. — Не ожидал, что он опустится до подлых приемчиков…

Я невольно хмыкаю. То есть от жены он ожидал, что она окажется подлой змеёй, а от советника, который плел интриги и травил окружающих, — не ожидал…

Моё фырканье не остаётся незамеченным. Эдвард открывает мутные глаза, вокруг которых залегли черные круги, и упирает в меня взгляд. Но в нем не злость или гнев, а искреннее сожаление…

— Ну что… — прерывает нашу игру в гляделки лекарь, — вам повезло, Ваше Величество. Жизненно важные системы не задеты. Но одной драконьей регенерацией не обойтись. Придется подлечиться: мази, перевязки, правильное питание… Моё присутствие для таких мелочей не нужно, но важно выполнять все рекомендации.

Перси запинается, оглядывая меня и двух верных спутников Эдварда, как бы решая, кому из нас дать указания по лечебным мероприятиям.

— Ей говори, — хрипло командует император.

— Вы уверены, Ваше Величество? — в голосе Перси сквозит сомнение.

— Как в том, что я император, ты лекарь, а она самая удивительная женщина на свете! Моя жена, чтоб ты знал, в одиночку излечила целую деревню от неведомой зелёной хвори. Так что поставить на ноги одного дракона для нее плевое дело…

Лекарь смотрит на меня по-новому, заинтересованно и с уважением, затем начинает перечислять, чем и как подлатать Эдварда. Заканчивает наставлениями:

— И еще, Ваше Величество. С учетом вашей тяги к смертельным поединкам я бы рекомендовал вам поскорее озаботиться важным государственным вопросом.

60

— Это каким? — устало произносит император.

— Наследниками, Ваше Величество. Наследниками. Мало ли что…

Лекарь обаятельно улыбается, вручает мне мазь и перевязочные материалы и выходит. За ним откланиваются соратники мужа.

Мы остаемся одни, и Эдвард практически сразу засыпает. Его организм ослаблен и вымотан, так что я даже удивлена, что с его ранами он продержался так долго и дошел до спальни на своих двоих.

Вскоре слуги приносят большой серебристый поднос с высоким бортиком, на котором расставлено несколько скляночек с мазями и жидкостями для обработки ран, белые бочонки новых бинтов для перевязок. Рядом лежит записка с инструкциями, заботливо дублирующая слова, которые я услышала от Перси ранее.

Судя по этой инструкции, раны надо проверять каждые четыр часа. Для этого на подносе стоят большие песочные часы.

Я смотрю на этого могучего красивого мужчину, и сердце в груди сжимается от мысли, что он не поправится. Или что его раны не заживут. Кто знает, как это Зеленое пламя действует на драконов в человеческом обличьи. Вздыхаю и усаживаюсь на оттоманку у постели мужа.

Я выхожу его. Он прав, раз мне удалось вылечить целую деревню, с одним драконом я как-нибудь справлюсь. Это наверняка!

* * *

Комната наполнена густым ароматом лекарственных трав, легкой горечью масел и чем-то теплым, почти уютным — запахом человека, которого я упорно выхаживала последние двое суток.

Эдвард почти не двигался с тех пор, как лекарь оставил нас. Он все это время спал. От Перси, который заходил вчера, я узнала, что так работает драконья регенерация — организм, травмированный в бою, бросил все силы на восстановление.

А я все это время почти не отходила от Эдварда. Только чтобы быстро поесть или умыться. Неведомая сила держала меня у его постели, и, наверное, даже если бы хотела, я бы не смогла уйти.

Я осторожно касаюсь повязки на его руке, проверяя, не сбилось ли бинтование. Под тонкими слоями ткани мазь, которую Перси назвал «Огнецвет». Ее готовят из редчайших трав, настояв на магических драконьих артефактах. Она впитывает жар тела, усиливая регенерацию, и, если в темноте приглядеться, излучает мягкое золотистое свечение.

Сейчас в комнате тихо. Только потрескивает огонь в камине, за окном тихо сипит ветер, а где-то далеко, в другой части дворца, слышны глухие шаги стражников.

Я свернулась на оттоманке у ложа Эдварда, позволив себе прикрыть глаза. Совсем на минутку…

Но низкий, охрипший голос вырывает меня из забытья:

— Адель… ты здесь?

Я открываю глаза.

Эдвард смотрит на меня, чуть приподнявшись на подушку. Кажется, ему лучше. Золотисто-карие глаза еще немного мутные после долгого сна. Но в них есть цепкость, от которой в груди разливается тепло.

Я поднимаюсь, стряхивая с себя остатки сна, и невольно улыбаюсь:

— Конечно, — отвечаю и усаживаюсь на край кровати. — Где мне еще быть?

Эдвард медленно моргает, словно не веря своим глазам.

— Я, признаться, думал, что ты не станешь так… — он запинается, будто подбирая слова, а потом хрипло выдыхает. — Уж точно не будешь спать у моей постели.

Я усмехаюсь, но не зло, а скорее с теплотой.

— И что же, по-твоему, я должна была делать?

— Я не знаю, — он отворачивает взгляд, будто смущен. — Я не привык… чтобы кто-то оставался рядом. Моя жена не стала бы, это я знаю точно. Упорхнула бы примерять наряд к портному или в свои покои читать книгу о пламенной любви.

Я чуть склоняю голову, наблюдая за ним.

— Ну как я могла так поступить? — скорее утвердительно спрашиваю я.

— Почему? — Он пристально всматривается в мое лицо, будто ищет там подтверждение моим словам.

Простой вопрос. Но от него у меня сбивается дыхание. Почему? Почему я не ушла? Почему не покинула его, когда могла? Почему мне важно быть рядом?..

— Потому что я не могла иначе, — отвечаю я.

Сердце вдруг сбивается с ритма. Такое впервые я испытывала всего один раз, когда признавалась в любви мужу в другом мире.

Эдвард чуть приподнимается на локтях.

— Тебя тянет ко мне, Адель? — прямой тон, но хриплый голос. И вопрос, бьющий прямо в лоб.

Я сжимаю пальцы на подоле платья. Это важный вопрос. И важный ответ. И он должен быть честным.

— Да, — отвечаю почти шепотом.

Его губы чуть приоткрываются, будто он собирается что-то сказать, но замолкает.

— Любимая… — вдруг произносит Эдвард.

Я замираю. Да ну сколько можно? Зачем тешить себя этими иллюзиями?

— Я не она, ты понимаешь? — вырывается грубее, чем следует, но я уже со счета сбилась, сколько раз сказала ему об этом. А он все свое.

— Ты не она, и ты никогда не будешь ею, — отрезает Эдвард, тоже чуть повышая голос. — У меня нет иллюзий. Я вижу, что ты не она, и… это меня не пугает!

Эти слова — не упрек, не обвинение. Это принятие.

— Именно в этом… твоя сила, — продолжает он с воодушевлением.

Я едва дышу, слушая его.

— Настоящая Аделина была прекрасной женщиной. Доброй. Милой, — Эдвард поднимается ещё выше, хотя ему это не легко, и почти садится, чтобы быть со мной на одном уровне. — Но она была легка, как солнечный луч. Её мысли были заняты нарядами, балами и уроками каллиграфии. Она любила меня, но… — он задерживается, словно подбирая слова, — она никогда не пыталась понять меня.

Эдвард прищуривается, словно погружаясь в воспоминания.

— Я помню, как ей было скучно слушать о делах королевства, — он переводит на меня ясный взгляд. — Она соглашалась с тем, что я говорил, но никогда бы сама не завела разговор о моих делах. Она не видела дальше бального зала и вышитых узоров на своих манжетах. Я… не виню её. Она была тем, кем была. И я даже немного скорблю по ней.

Я сглатываю.

— Но ты — другая, Адель! — его голос становится ещё сильнее, крепнет, будто отражая пламя, которое разгорается у него внутри. — Ты сильная. Ты видишь людей, когда я видел только королевство. Ты одна спасла Зеленую. Не из страха. Не из чувства долга. А потому, что тебе было не все равно.

Его слова обжигают, но не болью — у меня внутри жжется гордость, и момент кажется очень трогательным. Восстанавливая Зеленую, я и не думала, что мои заслуги кто-то признает. Просто делала что должно.

— Я думал, что скучаю по той Аделине. Я скорбел о ней, — Он резко выдыхает, наклоняясь чуть ближе. — Но пообщался с тобой и увидел, что ты больше, чем она когда-либо была.

Я смотрю на него, и в груди что-то разрывается.

— Я… — голос срывается, но я нахожу в себе силы продолжить. — Я думала, ты любишь её. Что тебе важна именно она.

— Я любил образ, который себе нарисовал, — признается он. — Но теперь я хочу не призрак прошлого. Я хочу тебя.

Его пальцы находит мою ладонь и легко накрывают её. Я чувствую его тепло, и по руке взмывают горячие мурашки.

— Если ты позволишь, я не дам тебе усомниться в этом.

Воздух между нами словно наэлектризован.

Я чувствую, как меня тянет к нему — необъяснимо, неудержимо. Но в то же время в глубине души копошится страх.

— А если я не смогу дать тебе то, что ты ждёшь? — выдыхаю я.

Эдвард усмехается, но в его глазах нет насмешки. Он серьезен и совершенно искренен.

— Ты уже даёшь мне больше, чем я когда-либо ожидал.

Я не знаю, сколько времени мы просто смотрим друг на друга. В его глазах не требование, не ожидание, а уверенность. Трепетная вера в меня.

Но прежде чем я успеваю что-то сказать, в дверь стучат.

Мы оба вздрагиваем, возвращаясь в реальность.

Эдвард неохотно отстраняется, тяжело выдыхая.

— Что? — бросает раздраженно.

Дверь приоткрывается, и на пороге появляется Фарквал.

— Ваше Величество, новости. Вам нужно это услышать.

61

Я сжимаю губы, стараясь унять дрожь в пальцах. Признания… чувства… Всё это откладывается. Но я знаю, что между нами что-то изменилось. И что уже не будет как прежде.

Эдвард тоже замирает, словно отрезанный от момента, в котором мы только что были. Его тёмные глаза мерцают в полумраке комнаты. Он смотрит на меня с уверенностью, с твёрдой решимостью.

Но Фарквал стоит на пороге, и в его взгляде нет ни намёка на терпение.

— Ваше Величество, это срочно.

Голос сухой, отточенный, не терпящий отказа.

Эдвард выдыхает сквозь стиснутые зубы.

— Войди.

Фарквал шагом пересекает комнату и останавливается перед кроватью.

— Мы допросили Джину, как вы и приказали, — произносит этот суровый мужчина. Советник, наверное? — Она даже не пыталась скрыть имена остальных участников заговора.

Я напрягаюсь.

— И что же она сказала? — Эдвард садится, морщась от боли, но во взгляде уже нет ни намёка на слабость.

— Она выдала всех. Десять заговорщиков. Среди них несколько мелких чиновников, пара знатных лиц и…

Фарквал делает паузу, будто собирается сказать нечто важное или ещё более неприятное.

— Один из самых уважаемых генералов армии.

Эдвард хмурится.

— Имя.

— Сэр Валгорн Дрейк.

В комнате повисает тишина.

Я не знаю этого имени, но по лицу мужа вижу, что он знает. И хорошо знает.

— Дрейк… — медленно повторяет Эдвард, пальцы на простынях напрягаются. — Чёртов герой войны…

Фарквал едва заметно кивает.

— В глазах народа — да. Но в архивах Совета хранятся данные о его методах. В том числе военные преступления, о которых предпочитали молчать. Десятки уничтоженных деревень под предлогом «подавления мятежей». Тёмные сделки с аристократией. И теперь — участие в заговоре против вас.

Эдвард не отвечает.

Я вижу, как в его взгляде вспыхивает тот самый внутренний огонь, который я уже не раз наблюдала. Гнев. Но гнев холодный, выверенный.

— Что с ним?

— Скорее всего, он уже догадывается, что Джина его сдала. Пока мы его не взяли, но за ним следят. Достаточно будет одного вашего слова.

Эдвард молчит.

Фарквал не торопит.

— Арестовать, — наконец произносит мой муж, и голос его звучит твёрдо. — Но… без шума.

— Разумеется.

Фарквал коротко кивает.

— Что с Джиной? — уточняет Эдвард.

Фарквал проводит рукой по волосам, делает короткий вдох.

— После допроса она попыталась себя убить.

Я вздрагиваю. Эдвард остаётся невозмутимым.

— Жива? — спрашиваю я обеспокоенно.

Как бы то ни было, она заслуживает праведного суда. Самоубийство всегда плохо.

— Да. Её успели остановить, — бросает мне Фарквал и обращается к мужу: — Можно подсказать суду назначить ей ссылку в монастырь. Под надёжную охрану.

Я медленно выдыхаю.

Я боялась, что её казнят. Но нет. Теперь она не сможет умереть в свой час, и не будет представлять угрозы.

Эдвард лишь кивает, принимая эту информацию.

— И последнее, Ваше Величество. — Фарквал задерживается. — Что делать с телом советника?

Я замираю.

Воспоминания про этого человека проносятся в голове колючим вихрем. Его пустые глаза в зале суда в тот самый момент, когда Эдвард обрушил на него правосудие.

— Разберись с панихидой сам, — холодно говорит Эдвард. — На свое усмотрение.

Фарквал почтенно склоняет голову и, не говоря больше ни слова, покидает комнату.

В комнате снова загустевает тишина, которая тяжело давит на плечи.

Эдвард медленно проводит рукой по лицу. Я знаю, о чём он думает. О заговорщиках. О Джине. О том, что война не закончилась.

Я не говорю ничего. Просто тянусь к его руке и сжимаю её.

Он смотрит на меня. И я впервые вижу, как в его глазах смягчается холод.

— У меня к тебе предложение, любимая, — произносит он чуть сипло, но голос сквозит теплотой, и я невольно предвкушаю что-то хорошее.

62

Смотрю ему в глаза. Слова сейчас лишние. Они кажутся тяжелыми, громоздкими, грубыми. Поэтому я просто улыбаюсь, пытаясь вложить в улыбку и взгляд тепло и нежность.

— Давай отправимся в Зеленую, — тихо говорит Эдвард.

— А твои раны? — невольно хмурюсь.

— Они скоро заживут, — спокойно отвечает он.

Конечно, я хочу вернуться в Зеленую. Я там столько всего оставила! И мне никак не избавиться от ощущения, что я эгоистично бросила местных один на один с проблемами, которые обещала решить. В душе поднимается тоска и чувство вины.

— Тогда давай обсудим поездку после твоего выздоровления, — в голос невольно просачивается досада.

Ощущаю неловкость. Ведь Эдвард пострадал, защищая меня. И от этого чувство вины усиливается втрое. Эдвард медлит, а потом нежно касается моего подбородка. Для этого ему приходится сесть, и я вижу, как ему непросто даются эти движения:

— Почему ты огорчилась? — ни намека на раздражение, лишь участие и забота.

— Для начала, — вздыхаю, — потому что ты принял участие в этом дурацком поединке. Зачем повёлся на провокацию предателя? Зачем сам сражался? А чего добился?

Эдвард усмехается и осторожно откидывается на подушки. Оттуда снисходительно смотрит на меня.

— В том поединке я выиграл больше, чем просто схватку с подлым драконом, — спокойно и рассудительно объясняет он. — Во-первых, я показал, что предавать меня невыгодно и опасно. Во-вторых, все увидели, что я не прячусь за спинами других, а сам принимаю вызовы. В-третьих, на фоне грязных приемчиков Альфреда я однозначно выгляжу благородным и честным героем. Кроме того, закон дарует всем право на суд поединком. А Альфред, с его званием и титулами, мог вызвать на дуэль только меня. В общем, вся эта история с заговором лишь укрепила мои позиции.

Я молча перевариваю, а Эдвард снова спрашивает:

— Что еще тебя огорчает? Ты переживаешь, что бросила жителей Зеленой?

Просто киваю. Если начну говорить, могу разреветься.

— Обещаю, как только я поправлюсь, сразу отнесу тебя в Зеленую, — последние слова он произносит с закрытыми глазами и совсем тихо.

Я наклоняюсь и невесомо целую его в лоб. Потом беру его за руку. Вскоре Эдвард, измотанный длинными беседами, проваливается в сон.

Хотя в последующие дни Эдвард много спит, но уже очевидно, что он на пути к выздоровлению.

Его сон стал крепче и спокойнее. Дыхание больше не равное и поверхностное. Оно стало глубоким и размеренным, бледность уступает место здоровому цвету лица. А периоды бодрствования всё длиннее.

Всё это время я с ним — обрабатываю раны, укутываю в одеяло, подношу кружку с водой, держу миску с бульоном, когда он ест.

Скоро Эдвард поднимается с кровати и делает несколько шагов по комнате. А на следующий день уже готов к вылазке в сад. Несмотря на мои попытки оградить его от забот и дел, прогулка превращается в нескончаемую аудиенцию.

К нам поочередно подходит то один чиновник, то другой. На Эдварда обрушивается шквал вопросов, на которые нужно срочно ответить. Пока он болел, придворные и чиновники его потеряли. А для меня становится ещё более очевидно, насколько он уважаемый правитель и значимая фигура в королевстве.

Он подписывает бумаги прямо в тенистой беседке, увитой виноградом. Потом, стоя на ажурном мостике через рукотворный ручей с золотыми рыбками, обсуждает с сенешалем дворцовые изменения.

Рядом с кустом роз Эдварда перехватывает министр иностранных дел. Когда мы блуждаем по зеленому лабиринту из кустов, где я надеялась спрятать мужа от посторонних, нас находит казначей.

На этом я сдаюсь и позволяю Эдварду совмещать оздоровительную прогулку с работой.

Засыпаю, как и все вечера до этого, в домашнем платье на оттоманке укровати Эдварда после того, как он, измученный горой забот, проваливается в сон после обработки ран.

А просыпаюсь… в его постели укрытая нежным шелковым покрывалом. Судорожно скидываю его и обнаруживаю, что на мне то же платье, в котором я засыпала. А вот Эдварда в комнате нет. И простыни на том месте, где он лежал, остыли.

Сердце заходится в тревоге. Вдруг с ним что-то случилось, а я проморгала? Вдруг ему стало плохо ночью, а я проспала? Несусь к дверям императорских покоев, распахиваю их и сталкиваюсь с Эдвардом, едва не выбив из его рук поднос.

В последний миг отскакиваю и испуганно замираю, глядя на застывшего в дверях мужчину. На подносе тарелка с румяными сэндвичами и две чашки, от которых идет кофейный аромат. И небольшая ваза с аккуратным букетиком.

— Доброе утро, Адель, — мягко рокочет Эдвард и делает шаг в покои. — Хотел подать тебе завтрак в постель, но раз ты проснулась, давай устроимся за кофейным столиком у окна.

Я обескураженно оглядываюсь. Я столько дней провела в этих комнатах, но мне было совсем не до изучения обстановки. Всё, что я успела изучить здесь, — оттоманка, кровать и прикроватный столик, уставленный лекарствами и бинтами.

А тут, оказывается, всё это время был кофейный столик. Да еще с двумя мягкими креслами рядом с ним.

Эдвард раздвигает шторы, и комнату заливает яркое утреннее солнце. Вид из окна волшебный — бескрайнее небо и горные пики, снизу изумрудные, сверху покрытые снежными шапками.

Позавтракав, мы собираемся в дорогу. Эдвард провожает меня в мою спальню и оставляет выбирать удобный наряд. Мое зеленое платье уже выстирано и аккуратно висит на плечиках в шкафу. Без тени сомнения надеваю его. Накидываю тёплый плащ.

Вскоре мы отрываемся от уже знакомого мне балкона и летим. Дневной перелет тоже завораживает. Небо прозрачное и ясное. Внизу змеятся голубые речушки, проносятся зеркала озер, дорожки, деревеньки, большие города…

К вечеру мы подлетаем к Зеленой. И когда заходим на посадку, я вижу, что рядом с селением вырубили лес, а дорога к деревне изрыта. На самой окраине установлен палаточный городок, в его центре разведен костер, вокруг которого толпится множество людей в рабочей одежде.

Не могу поверить! Сердце радостно пускается вскачь. Кажется, тут затевается грандиозная стройка!

63

Наконец мы приземляемся недалеко от таверны. Эдвард принимает человеческий облик и заговорщически улыбается, глядя на меня.

— Расскажешь, что тут происходит? — Я вскидываю на него вопросительный взгляд.

— Лучше покажу, любимая. — Он заботливо подставляет предплечье.

Я беру его под руку, и он ведет в сторону палаточного лагеря. Под ногами всё перекопано. Поэтому поддержка очень кстати. Если б не Эдвард, я бы, наверное, упала в невидимую в вечернем полумраке канаву и переломала ноги.

В опасных местах он просто переносит меня на руках, будто я ничего не вешу, и ставит на землю там, где я могу идти.

Пока меня не было, в Зеленой окончательно снесли заброшенные дома. От этого кажется, что воздуха в деревне прибавилось. Даже в сумерках селение выглядит светлее и просторнее, чем было.

Наконец мы оказываемся в лагере строителей. Тут образцовый, почти военный, порядок. Палатки стоят ровными рядами, дорожки между ними посыпаны мелким гравием, на равном расстоянии друг от друга расставлены факелы.

Эдвард ставит меня на ноги и ведет на центральную площадку, посреди которой горит костер. Вокруг него люди, которые что-то оживленно обсуждают после напряженного рабочего дня. Замечаю знакомые лица жителей Зеленой. Муж тем временем увлекает меня в самую большую палатку напротив костра.

У нее дежурят два солдата в полном обмундировании — в кольчуге и при алебардах. Увидев императора, они вытягиваются по струнке и поворачивают головы направо, как при команде «Равняйсь!» на физкультуре.

Мы проходим внутрь палатки. Судя по стоящему посреди нее столу с чертежами, это походное жилье инженера или архитектора. Рядом со столом в задумчивости замер мужчина лет пятидесяти в очках и с линейкой в руках.

Эдвард подводит меня к мужчине.

— Адель, позволь представить тебе господина Лео Да Драга, — раскатистый голос императора вырывает хозяина палатки из задумчивости. — Это лучший архитектор в стране и гениальный инженер.

На лице господина Лео появляется смущенная улыбка.

— Вы слишком добры, Ваше Величество, — кланяясь, бормочет он.

— Лео, это моя жена. Вдохновительница стройки. Расскажи ей о наших планах.

— О! — архитектор преображается на глазах, из скромняги превращаясь в одержимого творца. Говорит вдохновенно, размахивая руками: — Это грандиозный замысел! Город Адельмонт станет зеленой жемчужиной в короне империи!

— Центральный проспект будут обступать дома высотой в три этажа, на первых этажах должны расположиться лавки и ресторанчики.

Помимо этого планируется круглая площадь с фонтаном по центру. Целый квартал отведен под красильные мастерские. Лео придумал, как автоматизировать процесс покраски тканей и уже заказал необходимые детали.

А еще он планирует разбить городской парк, в прогулочной зоне которого оставит мою таверну. Он уже ее изучил и придумал, как укрепить фундамент и перекрытия.

— Ваши идеи по изготовлению мебели из, простите, хлама — это что-то! Элегантно, просто, легко и удобно! Я даже обзавелся одной такой, — Лео кивает на заваленный бумагами стеллаж, купленный у кого-то из местных.

Более того, он на досуге разработал походные столы, стулья и кровать, изготовленные по тому же принципу, что и мои этажерки.

— На пенсии займусь производством, местечко для мастерской в Адельмонте я уже присмотрел! — посмеиваясь, добавляет Лео. — Буду изготавливать такую мебель на продажу!

Этот человек — фонтан идей. Кажется, он говорил бы и говорил о своем мегапроекте. Но Эдвард, заметив мою усталость, мягко прерывает его:

— Лео, не сомневаюсь, что ты сделаешь всё из задуманного и даже больше. А нам с Адель пора покинуть тебя. Завтра зайдем и обсудим важные вопросы.

Мы выходим на ночной прохладный воздух. В лагере тишина, рабочие и местные разбрелись по своим углам и готовятся ко сну. Лео рассказывал мне о проекте Адельмонта дольше, чем думала!

Небо уже обсыпало звездами. Под их мерцанием колдобины и ямы на пути видны лучше, чем в сумерках. Но Эдвард всё равно подхватывает меня на руки и несет в сторону таверны, без затруднений минуя все преграды.

Вскоре мы оказываемся у постоялого двора, который стал для меня домом в этом чужом незнакомом мире. Эдвард осторожно ставит меня и пропускает к входной двери.

В таверне горит свет. Мы заходим, и на меня верещащим румяным вихрем налетает Бетти — оживленная, с блестящими глазами, крепко обнимает меня. Из кухни выходит Джейкоб и с улыбкой смотрит на нас.

Когда я с трудом отцепляю от себя обрадованную фрейлину, он кланяется и скрывается на кухне. Появляется оттуда очень быстро с подносом в руках. На подносе тарелки, над ними вьётся ароматный пар.

Джейкоб расставляет ужин на столе. Бетти всплескивает руками и несется на кухню. Через мгновение она вылетает оттуда с симпатичным заварником явно Инкервильского производства и двумя чашками.

В зале никого, кроме нас и дремлющей в углу сытой кошки. Джейкоб с Бетти, оставив на столе еще несколько блюд, бутылку вина, бокалы и свечи, скрываются на кухне.

Мы садимся друг напротив друга и молча принимаемся есть.

— Ну как тебе, Адель? — с лукавой улыбкой спрашивает Эдвард, откладывая ложку и отодвигая пустую тарелку.

Отвечаю, промокнув губы салфеткой, чтобы скрыть их дрожь:

— Это неожиданно, волшебно… Сказочно! И когда ты успел всё это организовать?

Эдвард наливает в изящные стеклянные — явно от Мурано — бокалы искрящееся золотом вино.

— Хотел сделать тебе сюрприз, — говорит, протягивая один бокал мне.

— Это самый лучший сюрприз в моей жизни, — признаюсь и, чтобы по-дурацки не улыбаться, отпиваю из бокала.

— В той или в этой? — Эдвард пригубляет вино, не сводя с меня удивительных глаз, в которых пляшут золотые блики от свечей.

— Во всех, — произношу тихо.

Эдвард накрывает мою ладонь, лежащую на столе, своей. И от этого по телу разливается жар. Не знаю, куда деть глаза. Беру бокал и стараюсь переключиться на него. Но когда делаю глоток, невольно поднимаю взгляд на императора.

Его глаза с золотыми искрами смотрят прямо на меня, гладят взглядом лицо, ноздри подрагивают. Чувствую, как щеки заливает краска. Ощущаю себя старшеклассницей на свидании и от этого смущаюсь еще больше.

А Эдвард вдруг отпускает мою руку, поднимается и обходит стол. Замирает рядом со мной. Поза напряженная, дыхание тяжелое, а в глазах горячие искры — но уже не от свечей.

Кажется, я догадываюсь, что он задумал. Застываю и перестаю дышать, не веря самой себе.

64

Эдвард берет меня за руку и нежно тянет к себе. Его сильные теплые ладони ласково касаются моих. От этого прикосновения по телу разливается легкий трепет. Я легко выскальзываю из-за стола и встаю.

Эдвард не говоря ни слова подводит меня к окну. Последние свечи догорают. В обеденном зале темно, и ночное небо с россыпью звезд отчетливо видно. Холодный лунный свет выхватывает из тьмы очертания деревенских домов и деревьев.

За деревьями и в просветы между избами разливается озеро оранжевых огней — палаточный городок, освещенный факелами. Приходит осознание, что он в несколько раз больше, чем Зеленая.

Контраст холодного лунного света, мигающих звёзд и моря горячих огней завораживает. Мы замираем у окна, держась за руки.

— Нравится? — тихо спрашивает Эдвард, склоняясь к самому моему уху.

Его теплое дыхание щекочет шею, и по телу бегут мурашки.

— До дрожи, — признаюсь искренне. — Я благодарна, что ты решил сделать для Зеленой. Теперь тут будет совсем новая жизнь…

— Теперь ты будешь меньше переживать за ее жителей? — Эдвард наклоняется ближе, и его губы касаются моих волос на виске. И от этого по коже будто разлетаются электрические покалывания. Дыхание на мгновение перехватывает.

— Думаю, да… — отвечаю прерывистым шепотом.

— Как ты думаешь, они справятся без тебя?

С этими словами Эдвард отпускает мою ладонь, плавно заходит мне за спину и кладет руки мне на плечи. Мягко сжимает пальцы, будто собирается сделать массаж. Удивительно нежно.

— Без меня? — удивленно переспрашиваю, потому что мне сложно сосредоточиться на чем-либо, кроме собственных ощущений, от близости этого мужчины.

По телу разливается истома. Но я усилием воли удерживаю разбегающиеся мысли.

Еще утром я всей душой рвалась в Зеленую. Но к ночи, после увиденного и услышанного, на меня опустилось спокойствие относительно будущего деревни.

— Справятся, — выдыхаю в тишину.

— Отлично, — тихо рокочет, зарываясь лицом мне в волосы, Эдвард. — Потому что я не намерен оставлять тебя здесь.

— Неужели? — в голос невольно просачивается кокетство.

И куда делся мой лексический запас и начитанность? Всё, на что меня сейчас хватает — это смущаться, словно влюбленная старшеклассница. Плавлюсь в объятиях этого мужчины, словно сыр на солнце.

— Императрица должна находиться рядом с мужем, — шепчет Эдвард и вдруг отпускает меня и отступает.

Спине сразу становится холодно. Чувствую укол досады от того, что объятия прекратились. Но Эдвард обходит меня спереди и оказывается со мной лицом к лицу. Лунный свет из окна обрисовывает его красивый мужественный профиль.

Сердце подпрыгивает и пускается вскачь. Щеки против воли начинают пылать, и я даже прикладываю к ним ледяные ладони. Что, если он сейчас предложит подняться наверх в комнату? Так сказать, заняться решением важного государственного вопроса, поставленного лекарем? Готова ли я? И что я ему отвечу?

С тех пор, как Эдвард узнал, что я не Аделина, он ни разу не потребовал близости и не намекал на выполнение супружеского долга. Правда, ему было не до этого. Но теперь он выздоровел и чувствует себя отлично.

Да к тому же преподнес такой подарок — город, названный в мою честь. В моей прошлой жизни максимум, на что я могла рассчитывать от мужа, — букет роз. А тут целый город!

Итак, что я ему отвечу?

Взволнованно блуждаю взглядом по его лицу.

— Ты станешь моей императрицей? — тихо спрашивает Эдвард и напряженно вглядывается в мои глаза.

У меня в голове не укладывается вопрос. Разве не он раньше говорил, что я так или иначе его жена? Я, видимо, не до конца осознаю, что происходит. Или это какая-то игра?

— Аделина, — Эдвард ловит мой взгляд и цепко удерживает. — Я хочу взять тебя в жены. Ты выйдешь за меня?

В таком виде вопрос ясен и прост. Но я все равно не могу собрать все части пазла.

— Но мы же уже женаты… — растерянно возражаю я.

— Я женился на Аделине, но ее больше нет, — мягко объясняет Эдвард.

— А как ты объяснишь подданным, почему решил жениться на жене? — недоверчиво спрашиваю, а сама корю себя за это недоверие, за это вязкое топтание на месте. Но, видимо, мне страшно, и мозг пытается таким образом потянуть время.

Эдвард усмехается:

— Да какая разница? — с улыбкой произносит он. — Я же император! Я никому ничего не должен объяснять — только тебе! Ну так что, готова ли ты выйти за меня замуж?

Мне кажется, что сейчас все в Зеленой услышат, как стучит мое сердце, — так оно грохочет в груди. От предложения Эдварда радостно, сладостно, волнительно и томно. Но готова ли я?

Что ответить?

65

Пусть наше с Эдвардом знакомство, мягко говоря, не задалось. Но сейчас это не имеет значения. Важно лишь одно — хочу ли я, готова ли я…

Ответ приходит сразу и слетает с губ прерывистым выдохом:

— Да…

На залитом лунным светом лице императора расцветает улыбка. Теплая, нежная… Он бережно притягивает меня к себе и заключает в объятия, словно прячет от всего мира.

Касается горячими губами моих волос, лба, спускается ниже, находит мои губы и впивается в них обжигающим поцелуем. Закрываю глаза и страстно отвечаю на него. Голова идет кругом, тело становится легким, ноги будто отрываются от земли.

В мире есть только мы с Эдвардом и звёзды. Кажется, даже наши сердца бьются в унисон.

Три месяца спустя

Сегодня день нашей с Эдвардом свадьбы. Он ни капли не удивился, когда я попросила провести торжество в Зеленой, и сразу согласился.

Мы с Эдвардом прилетели еще накануне вечером, причем на подлете я по нашей с ним договоренности завязала глаза. Повязку жених разрешил снять лишь в таверне.

Бетти, которая теперь полноправная хозяйка здесь, позаботилась о том, чтобы я не смогла подсмотреть, что происходит снаружи. На всех окнах плотно задернуты шторы малахитового оттенка.

Последний раз я была тут три месяца назад и теперь с замиранием сердца прохожу по таверне. Тут многое изменилось. Почти всё. Почти все начатые мною перемены завершены.

Всё здание утеплено, окна обновлены, ступени больше не стонут под ногами. Стены выбелены. Ни трещин, ни сколов, ни потеков не осталось. Двери заменены и больше не скрипят.

Комнаты преобразились так, что их не узнать. Появилась новая мебель. Причем весь текстиль в интерьере: обивка, покрывала, шторы — выкрашен в «Императорски зеленый».

В обеденном зале по углам стоят сделанные из винных бочек кресла и столики. На полу возятся котята, за которыми зорко следит лежащая в одном из кресел мама-кошка.

Моё изобретение для очистки воды серебром занимает почетное место на барной стойке. Его рама полностью обновлена и укреплена, гамачок тоже новый — кружевной и сплетен из зеленых нитей.

В этом же помещении на стенах появились картины и расписные тарелки. Но главное украшение зала — небольшой портрет Эдварда, который я забрала из замка в день ссылки.

Захожу на кухню. Но ко мне тут же подлетает Бетти и выпроваживает из святая святых таверны. Краем глаза замечаю грандиозный торт, вокруг которого возятся несколько поваров.

В таверне вижу новых слуг. Роза с Виктором так и не вернулись. Мать бывшей управляющей скончалась и оставила единственной наследнице Розе добротный дом с огородом и садом. Так что супруги Стерны осели там и, кажется, вполне счастливы.

Хожу по таверне и не знаю, чем себя занять. Эдвард отправился к Лео Да Драга и очень просил меня не выходить. Я догадываюсь, что он затевает какой-то сюрприз.

Мне безумно хочется выскользнуть в Зеленую и посмотреть, как она преображается в Адельмонт, но я не хочу портить сюрприз и огорчать Эдварда. Поэтому слоняюсь по таверне, а Бетти бегает за мной и пытается скрыть от меня приготовления к торжеству.

Всем объявлено, что это ритуальный брак в связи со строительством нового города. Но для нас с Эдвардом этот день значит гораздо больше. Для нас это настоящая свадьба.

Я совершенно не представляю, что меня ждет. Эдвард поручил подготовку торжества императорскому церемониймейстеру. Тот долго выяснял мои желания, предпочтения и ожидания и заносил их в записную книжку.

Когда я уже почти вою от скуки и требую у Бетти метлу и тряпку, возвращается Эдвард. Он загадочно улыбается при входе в таверну.

— Ваше Величество! — восклицая, обращается к нему Бетти. — Как хорошо, что вы наконец появились. Помогите утихомирить Ее Величество. Она рвется подметать и мыть полы!

Эдвард с довольной улыбкой направляется ко мне, обнимает меня и горячо шепчет мне на ухо:

— Узнаю мою королеву! Ни минуты без дела… Но нам пора спать, завтра будет длинный день, и мы должны быть полны сил, — он нежно увлекает меня в подготовленную для нас комнату.

Слышу за спиной облегченный вздох Бетти.

Нам отведен лучший номер. Я успела его изучить еще сразу по прилете. И я в восторге. Я счастливо засыпаю на мягкой кровати в объятиях любимого мужчины.

Поднимаемся ни свет ни заря. Бетти приносит нам в номер поднос с ароматным завтраком — румяным хрустящим тостом, солнечной яичницей и жареным беконом. Запиваем крепким драконьим кофе, к которому я пристрастилась в замке.

И начинаем собираться. Эдвард целует меня и идет готовиться к торжеству в соседнюю комнату. Мне помогает Бетти, которая не растеряла сноровки и навыков по приданию императрице праздничного вида.

Моё платье, естественно, глубокого малахитового оттенка, тонкие изящные кружева, шнуровка, канва, пуговицы и застежки — серебристые. Незатейливую, но элегантную прическу украшает серебряная диадема с драгоценными зелеными камнями. Украшения тоже из серебра.

Выхожу из комнаты и подхожу к лестнице. В таверне никого из посторонних. Только мы и слуги. Эдвард, заложив руки за спину и глядя под ноги, стоит внизу в наряде такого же цвета, что и у меня.

Стоит мне начать спускаться, он поднимает голову. Наши взгляды встречаются. Он протягивает руку в выжидающем жесте. И мне становится спокойно. Никаких волнений и беспокойства. С этим человеком всё пройдет отлично.

Я беру его под руку, и мы направляемся к выходу. Возле двери вдруг появляется Эгберт при полном параде. Он кивает Эдварду и учтиво кланяется мне. От нахальной улыбки не осталось и тени.

Эгберт распахивает перед нами дверь, мы выходим на улицу. Меня ослепляет утреннее солнце. Проморгавшись, я с удивлением обвожу взглядом пространство перед нами. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не открыть рот от изумления.

Церемониймейстер и Эдвард, конечно, постарались на славу. Я ожидала чего-то грандиозного. Но такого — точно нет!

66

Мою таверну обступают могучие деревья с густыми кронами. Перед ней мощенная камнем площадка, к которой ведет прямая широкая дорога. Всё кругом утопает в зелени: сочная трава с россыпью цветов, кусты с нежными бутонами.

В воздухе витают густой запахи сирени.

Я не могу рассмотреть, что за стеной растительности, поэтому не понимаю — перенесли ли здание таверны вглубь парка или посадили вокруг нее взрослые деревья.

Застываю на крыльце и забываю вдохнуть. В груди смесь удивления, восторга и любопытства. Глаза не знают, за что зацепиться. А от увиденного голова кругом. Эдвард предусмотрительно поддерживает меня. Он наклоняется и шепчет:

— Подожди, это еще не всё… — в его обжигающем дыхании азарт, удовольствие от того, что он сумел меня удивить, и обещание.

Его поддержка помогает собраться. Я преодолеваю первичный шок и наконец могу фокусироваться на деталях. Еще раз окинув глазами окружение таверны, переключаюсь на то, что делается прямо под носом.

Перед крыльцом стоит запряженный шестеркой вороных коней с узорчатыми уздечками открытый экипаж. Его черные бока глянцево бликуют на солнце, по их лакированной глади вьются серебряные узоры, словно нарисованные морозом. Сиденье обито малахитовой тканью с серебристыми полосками.

Мое сердце, которое только-только выровняло ритм после первого шока, снова замирает от восторга, а затем пускается вскачь. Веду глазами дальше.

По периметру площадки застыли солдаты в начищенных до блеска кирасах и шлемах из светлого серебристого металла.

У выхода меня встречает Роджер Харингтон — отец Аделины. Теперь он новый советник императора. Он очень много работает, но всегда находит время для меня. Мы с Эдвардом решили не ранить его и не рассказывать о страшной судьбе дочери, поэтому он считает дочерью меня.

Но он мудрый и внимательный, заботливый, он чувствует мое настроение и всегда готов поддержать. Я в долгу не остаюсь и дарю ему ответную любовь и заботу. Самое удивительное, что я не притворяюсь — я действительно воспринимаю его как отца. Я словно всю жизнь его знала.

Сейчас на нем малахитовые камзол и плащ с серебристыми узорами. Он встречает взглядом нас с Эдвардом, и немолодое, но красивое лицо сияет от гордости.

Я безумно рада его видеть. По спине расползается тепло. Отец кланяется и помогает мне сесть в экипаж, напоследок нежно целуя в макушку.

Экипаж трогается и мы выезжаем из парка, расположенного на возвышенности. Отсюда отлично видна магистральная улица Адельмонта. Она лучом тянется от северных ворот, и она уже застроена трехэтажными домами.

Панорама завораживает. Местность изменилась до неузнаваемости. Лео превратил глухой продуваемый всеми ветрами болотный край в манящий оазис. Дух захватывает. Как архитектор сумел это сделать?

Экипаж выворачивает на проспект. Едем по полностью обустроенным кварталам по брусчатой мостовой. Пахнет свежим хлебом и горячим кофе. Плотную завесу этих ароматов пронизывают тонкие цветочные запахи.

Прозрачные витрины, уже заполненные товарами и украшенные по случаю праздника гирляндами и букетами, разбрасывают солнечных зайчиков. Невысокие деревья с широкой кроной создают приятную тень для пешеходов.

Вдоль улицы под сенью деревьев стоят толпы людей, одетых в наряды цвета императорский зеленый, и приветственно машут нам. Человеческое море напоминает заливной луг, по которому проносится ветер.

Когдам мы двигаемся мимо, люди осыпают нас коннфетти и встречают восторженными криками: «Да здравствует император и его невеста!» Эти полные обожания приветствия захлестывают и кружат голову. Ощущаю себя Фредди Меркьюри во время концерта на стадионе Уэмбли.

Когда эйфория немного притупляется, а рукопожатие Эдварда мягко возвращает на землю, замечаю возле новеньких магазинов и лавочек знакомые лица — это мои добрые жители Зеленой.

У лавки с посудой от Мурано стоит Фрейя, у салона с зелеными тканями — Матильда и еще пара женщин. Джон возле плотницкой мастерской. У бакалеи Винсент. Он, кажется, набрал вес и даже приобрел здоровый румянец.

Пекарня Молли, сырная лавка, портняжная мастерская — все мои подопечные пристроены.

Когда проезжаю мимо лавки с целебными травами, приправами и специями, нос щекочет их тонкий пряный аромат. У входа застыла Элиза. Она преобразилась до неузнаваемости — теперь передо мной городская интеллигентка в десятом поколении. Я узнала ее только по улыбке и цепкому мудрому взгляду.

— Ну как тебе? — тихо спрашивает на ухо Эдвард.

Смотрю на него не в силах скрыть восхищение и искренне восклицаю:

— Это волшебство какое-то!

Эдвард улыбается.

— Нет, — отвечает посмеиваясь, — всего лишь щепотка магии и упорный труд сотен людей и драконов.

Мы едем к круглой главной площади. Она окружена домами, перед которыми расстилается широкий мощеный тротуар, сейчас занятый людьми, затем широкое кольцо проезжей части, а посередине круглый скверик с прогулочными дорожками. Тут высажены молодые невысокие деревья.

В центре сквера фонтан, в самом сердце которого — изящная серебряная скульптура дракона, в которой я смутно узнаю ту самую фибулу в виде дракона, которую бросила в бутыль для очистки воды.

К площади примыкает изящное строение с колокольней.

— Городская ратуша, — подсказывает Эдвард.

Напротив, на другой стороне площади, — вход на городской рынок.

Экипаж подвозит нас к ратуше. Мы поднимаемся по высокой лестнице, с которой вся площадь как на ладони, и нас встречает бургомистр. Сердце радостно ёкает в груди. Это мой хороший друг Вильям — староста Зеленой.

Он держится бодро, спина прямая, плечи развернуты. На нем модный камзол и цилиндр малахитового оттенка и с серебряными узорами. Ни за что не скажешь, что он крестьянин в бесконечном поколении! Учтиво кланяется.

— Ваше Величество, приветствую в Адельмонте!

Вдруг по толпе разносится крик: «Летят! Смотрите, там, над горами!» Веду взгляд в сторону горных хребтов, отделяющих нас от столицы. Над ними сначала показываются небольшие темные точки, летящие клином. Точки быстро приближаются и растут.

Сердце заходится в бешеном танце. Меня ждет очередное невероятное зрелище!

67

Точки быстро приобретают очертания драконов.

Я, конечно, уже знала, что многие вельможи в государстве — драконы. На одном, очень для меня важном, я летала. А другой пытался меня убить… Я даже видела их поединок. Но я ни разу не наблюдала такого скопления драконов.

Они уже почти над самым городом! Косяк драконов — это вам не косяк гусей. Зрелище поистине величественное и завораживающее! В голове невольно звучит «Полет валькирий» Вагнера — идеальный аккомпанемент для такого видеоряда. Драконы величаво взмахивают крыльями. Грациозно заходят на посадку.

Приземляются на площади, каждый раз вызывая восторженные крики толпы. И по очереди принимают человеческую ипостась. Вместе со многими, вернее прямо на них, прилетели жены.

Пока одни превращаются в людей, другие уже парами и поодиночке поднимаются к нам. Церемониймейстер представляет каждую чету и каждого гостя, они кланяются Эдварду, мужчины целуют мне руку, а с женщинами я обмениваюсь невесомым поцелуем в щеку. После все проходят в ратушу.

Когда поток благородных господ завершается, Эдвард машет толпе на площади, берет меня под локоть и ведет внутрь. У меня ощущение, что скоро случится нечто невероятно важное. Немного боязно. Но Эдвард, видимо, почувствовав мой страх, тихо шепчет: «Не бойся, я с тобой», — и нежно сжимает мою ладонь в своей.

То ли это драконья магия такая, то ли так действует поддержка любимого мужчины, но страх как рукой снимает. Я гордо вскидываю голову и в ратушу вхожу уже так, как должна входить императрица. Спина прямая, плечи расправлены, шаг плавный, подбородок чуть приподнят. На лице приветственная улыбка.

В ратуше просторный зал с белыми стенами. Через огромные окна его заливает яркий свет. В стене напротив входа три витража, которые отбрасывают на внутреннее убранство разноцветные всполохи.

Гости, все в одеждах в цвете императорский зеленый с серебряными украшениями, сидят на длинных скамьях из темного дерева. Мы с Эдвардом медленно идем по проходу между скамьями к кафедре бургомистра. На передней замечаю отца. Он ободряюще улыбается мне.

Останавливаемся и поворачиваемся лицом к кафедре, за которой стоит Вильям. За спиной у нас в ожидании замерли гости. Тишина такая, что слышно, как шуршит моя юбка.

Вильям держится уверенно. Он поднимает руки, призывая к вниманию и начинает торжественную речь. Прекрасная, рассчитанная до децибела акустика усиливает его голос, донося каждое слово до дальних рядов.

— Город Адельмонт приветствует вас! Мы рады видеть столь высоких гостей в такой торжественный день. Жители города счастливы, что именно он выбран для проведения праздника. Это невероятная честь.

Раздались хлопки. Вильям выдержал паузу и продолжил:

— Мы постараемся сделать всё, чтобы гости чувствовали себя здесь как дома. И раз уж у меня есть право слова, я хочу выразить от лица всех жителей деревни Зеленая, на месте которой возведены эти прекрасные дома и протянуты эти красивые улицы, благодарность Его Величеству императору Эдварду и Ее Величеству леди Аделине.

По рядам легким ветром проносится шепот.

— Они не оставили в беде умирающее селение, — голос Вильяма дрожит. — Благодаря их вниманию и заботе, здесь заложен Адельмонт, который уже называют зеленой жемчужиной в ожерелье империи. Знайте, сердца всех жителей преисполнены благодарностью к императорской чете и нет в империи более преданных граждан, чем мы.

Хорошо, что я стою спиной ко всем этим драконам и их женам. Потому что у меня по лицу струятся слезы. Я глубоко дышу, чтобы не начать всхлипывать.

Вильям тактично делает вид, что не замечает, берет себя в руки и переходит к самому важному.

— Уважаемые гости! — теперь его голос торжественный, слова прокатываются по ратуше. — Мы собрались здесь, чтобы заключить священный союз между двумя достойнейшими счастья и уважения людьми. Ваше Величество, Эдвард Дарквелл, берете ли вы в жены леди Аделину?

Я знаю, что он ответит. Это же была его затея со второй свадьбой. Но всё равно я напрягаюсь, задерживаю дыхание.

— Да! — спокойно и уверенно отвечает Эдвард. Даже при том, что я это знала, его голос, отражаясь от стен, бьет в самое сердце, пронизывает душу.

Выдыхаю, наполняясь спокойствием и счастьем.

— Леди Аделина, готовы ли вы выйти замуж за Эдварда Дарквелла?

— Да! — мой ответ звучит звонко и легко.

— Властью, дарованной мне, объявляю брак заключенным. Пусть два любящих сердца идут по жизни вместе, и никакие преграды не будут им страшны! — провозглашает Вильям.

Гости взрываются радостными криками. Муж притягивает меня к себе, проводит нежно большим пальцем по щеке, стирая дорожку от слез, и касается моих губ своими. Я страстно отвечаю на поцелуй, ощущаю себя легкой птичкой в его объятиях.

Мы с Эдвардом идем к выходу. Гости обсыпают нас лепестками роз и конфетти. Мы выходим на крыльцо и машем собравшимся на площади. Толпа радостно ревет в едином порыве.

И вдруг откуда-то начинает звучать веселая музыка. Из переулка выходят музыканты с дудками, лирами и барабанами и играют какую-то заводную народную мелодию.

Площадь заполняется королевскими слугами в форме. Они сноровисто собирают здесь же на проезжей части столы и лавки, повара уже тащат котлы и кастрюли с угощениями. Музыканты занимают специально организованные для них места.

Народ от души вселится. Кто-то пританцовывает, кто-то громко смеется, кто-то принимает участие в организованных тут же развлечениях.

Из ратуши льется иная, утонченная, строго гармоничная музыка. Эдвард проводит меня в другой зал, предназначенный для пиршеств. Тут всё давно готово. Столы ломятся от изысканных угощений, между ними снуют официанты.

Знать будет отмечать здесь. Мы занимаем наши места. На этом банкете каждая минута расписана, у всего своя очередность. Тосты, угощения, представление, танцы — и так по кругу. Церемониймейстер бдит и никому не позволяет отступить от регламента.

Тут царит сдержанное веселье, а с улицы иногда доносятся взрывы хохота. Мы с Эдвардом не притрагиваемся к вину, нам надо держать лицо.

Когда солнце начинает катиться на запад, все гости уже сильно навеселе. Эдвард со словами «Выйдем прогуляемся» поднимается, помогает мне встать и, приобняв за талию, ведет на выход. Мы спускаемся на площадь.

Эгберт подводит к нам под уздцы черного коня. Эдвард легко взлетает в седло, наклоняется и поднимает меня. Усаживает боком перед собой. Одной рукой придерживает меня, второй правит лошадью.

Я прижимаюсь к нему и с иронией спрашиваю:

— Прогуляемся, значит?

— Хочется семейного уютного праздника, — усмехается муж и направляет коня к городскому парку, в зарослях которого скрыта моя таверна.

Он всё предусмотрел! Таверна встречает нас уютом, теплом и кошачьим мурлыканькем. Вскоре к нам присоединяются мой отец, Фарквал и Брейдерн с женами. С нами за столом Бетти и Джейкоб, которые поручили таверну слугам. С нами лишь свои, самые близкие.

Я за весь день успела съесть пару канапе, и теперь меня мутит. Повара по рецептам Бетти наготовили множество вкусных сытных блюд. Деревенская простота меню никого не смущает. Наоборот, кажется, что отсутствие за столом рангов, чинов и подобострастия сближает.

Эдвард наполняет бокалы, собравшиеся произносят тосты, чокаются и пьют.

От мужа не ускользает, что я не притрагиваюсь к вину, лишь для вида немного смачивая им губы. Он с немым вопросом вглядывается в мое лицо.

Я хранила этот маленький секрет целую неделю! Мечтала порадовать мужа именно в наш день, но не знала, как сказать. Но он и сам всё понял. Я, сдерживая полусумасшедшую улыбку Джоконды, киваю. Он не знает еще самого удивительного!

Необыкновенные глаза с золотистыми искрами вспыхивают, как два огня. Эдвард берет под столом меня за руку, нежно пожимает ее и не отпускает. Мне хорошо. Я с любимым и среди дорогих мне людей. Хочется, чтобы так было всегда.

А завтра я огорошу своего дракона отличной новостью.

Эпилог

Эдвард

Восемь лет спустя

Ловлю крыльями поток воздуха и взмываю ввысь, к серебряной луне. Кажется, ещё пара махов — и коснусь звёзд. Они жемчужинами переливаются в тёмном небе. Летняя ночь спокойна и безмятежна.

За спиной остался дворец, а в нем государственные заботы. За главного тесть, мудрости и благородству которого я всецело доверяю. Я же взял короткий отпуск, чтобы навестить семью, коротающую лето в Адельмонте.

Адель разбудила во мне что-то, что способно любоваться красотой. Теперь я получаю удовольствие от тишины, спокойствия, лёгкого ласкового ветра, перемигивающихся звезд и магнетическим притяжением луны.

Адель… Утром я увижу ее, обниму, прижму к груди, чтобы наши сердца бились в унисон. Зароюсь лицом в волосы, от которых пахнет полевыми травами. Невольно, представляя это, втягиваю носом прохладный горный воздух.

А потом мы пойдем будить детей. У нас их четверо. Все как на подбор красивые, умные, упрямые… Наша гордость!

Внутренне улыбаюсь, вспоминая, утро после свадьбы. Я, размякший и довольный, нехотя вылез из постели, набросил рубашку и застёгивал пуговицы.

В этот момент Адель, которая нежилась среди воздушных подушек и белоснежных одеял, приподнялась на локтях, хитро глянула на меня и лениво спросила:

— Не хочешь узнать, кто у нас будет.?

Скольжу глазами по ее лицу, плечам, груди и не могу оторваться.

— Эдвард! — со смешком зовёт она. — Ау! Как думаешь, кого мы ждём?

С трудом и некоторым сожалением отрываю взгляд от ее прелестей и смотрю в насмешливые глаза.

— Какая разница! Это же будет наш малыш, — сам от себя не ожидал такого, ведь для любого императора самые желанные — наследники мужского пола.

— А если, — Адель переворачивается на живот и по-девчачьи болтает ногами, поднимает лицо и лукаво заглядывает мне в глаза, — это будет не один малыш?

Я сажусь на кровать и стремительно притягиваю к себе смеющуюся жену, глаза которой лучатся от радости.

— Продолжай, — хрипло шепчу, не веря своему счастью.

— Перси говорит, что у нас будут мальчик и девочка…

Вспоминаю этот разговор и неосознанно ускоряю полет. Олаф и Офелия — наши первенцы, такие похожие и такие разные. Проказники с нескончаемым потоком энергии. Олаф уже освоил драконью ипостась и теперь учится маневрировать в полете.

Офелия — слишком упрямая и независимая, но с ясным умом. Если ей надо, она способна очаровать любого.

Когда близнецам было два года, на свет появился Людвиг, а ещё через год — Мартина.

Адель прекрасно справляется с нашим драконьим выводком, хотя жАру они ей задают ежеминутно.

Няни, гувернантки и воспитатели у нас, конечно, тоже есть. Прекрасные, душевные и при этом строгие люди. Но летом мы отпускаем их восстановиться и подлечить нервы.

На этот период на помощь Адели приходит Бетти. Они с Джейкобом превратили таверну в самое популярное место Адельмонта, в которое стремятся как местные, так и заграничные купцы.

Бетти пожалован пожизненный статус почетной фрейлины, но она пока не спешит возвращаться во дворец. У нее и тут всё хорошо. Джейкоб в ней души не чает. Он входит в городской совет и является уважаемым жителем Зеленой жемчужины империи, как называют выросший на месте Зеленой деревни город. У Бетти и Джейкоба два сына и дочь, с которыми мои дракончики тесно дружат.

Адельмонт процветает. Он действительно прекрасен. Через него проходят главные торговые пути на север. А императорский зелёный, который попал на наш государственный флаг, покорил близкие и далекие страны без всякой военной поддержки. Императорский зелёный — это наша мягкая сила, с которой мы постепенно завоевываем мир.

И все это было бы невозможно без одной маленькой, но стойкой и неунывающей женщины. Подданные ее обожают. Она смягчила сердца заносчивой знати.

Эгберт, которого она милостиво простила, предан ей как собака. Она дала ему шанс, и он его оправдал: возмужал, посерьезнел, вник во все тонкости своего дела — и теперь отвечает за личную охрану императрицы и наследников. И справляется на отлично.

Постепенно приближаюсь к четко расчерченному улицами на одинаковые кварталы городу. Он ещё спит. Делаю круг и направляюсь к городскому парку. Пролетаю над спрятанной среди зелени наверное и в просвет между деревьями замечаю на крыльце хрупкую женскую фигурку. Она меня ждёт.

Приземляюсь. Обращаюсь. Иду к ней. Я прилетел, моя Адель!

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

Эпилог