Кузнец [С. И. Вендел] (fb2) читать онлайн

С. И. Вендел

Кузнец

Фантастический роман

Авторское право © 2024, Сара Вендел.

Все права защищены. Никакая часть этой публикации не может быть использована или воспроизведена, распространена или передана в любой форме любыми средствами, включая сканирование, фотокопирование, загрузку и распространение этой книги любыми другими электронными средствами без разрешения автора и является незаконной, за исключением кратких цитат, содержащихся в критических обзорах, и некоторых других некоммерческих видов использования, разрешенных законом об авторском праве. Для получения разрешения обращайтесь к издателям по указанному ниже адресу.

S. E. Wendel

se.wendel.author@gmail.com

Эта книга — художественное произведение. Имена, персонажи, места и происшествия являются плодом воображения автора или используются вымышленно и не должны быть истолкованы как реальные. Любое сходство с реальными событиями, местами действия, организациями или людьми, живыми или мертвыми, является полностью случайным.

Иллюстрация к обложке от Бетани Гилберт Арт

Графика интерьера предоставлена Adobe Stock

ASIN: B0CPZYX8GN

Для всех, кто когда-либо был влюблен. Разве это не ужасно? Все эти муки и тоска!

Но что, если бы они чувствовали то же самое? Что, если бы все пошло как надо…

Прежде чем вы начнете…

Я надеюсь, вы готовы и взволнованы «Кузнецом»! Несколько коротких заметок, прежде чем вы начнете:

Это книга 2 из серии «Мир Монстров». Книга самостоятельна, но лучше всего она будет восприниматься после первой книги «Полукровка».

Несколько предупреждений о содержании/триггерах: наша героиня Эйслинн нейродивергентна и испытывает приступы паники, в том числе в прологе. Наш герой, Хакон, частично глух на одно ухо. Они оба потеряли родителей/бабушек и дедушек. В книге также рассказывается о токсичных отношениях между братьями и сестрами, персонажах, подвергающихся опасности, нетерпимости и драках/сражениях/насилии. Так что берегите себя!

В конце книги приведен глоссарий людей, мест, оркских и средневековых терминов. Не бойтесь использовать этот инструмент навигации, чтобы переходить от одного слова к другому, но не портите себе впечатления спойлерами.

Ладно, поехали! Надеюсь, вам понравится наше возвращение в Мир Монстров!

Что было раньше…

Просто небольшое напоминание, прежде чем вы начнете! В первой книге серии «Полукровка» женщина по имени Сорча была продана работорговцам теми, кто похитили ее из семейного поместья, а затем увезена в отдаленный лагерь орков, Каменнокожих. Орек, полуорк, чья собственная мать была рабыней-человеком, купленной кланом десятилетия назад, освобождает Сорчу и соглашается проводить ее домой. По пути они влюбляются друг в друга, и Орек присоединяется к большой семье Сорчи.

По прибытии они сообщают о случившемся сеньору страны Меррику Дарроу. Джеррод, сын и наследник Меррика, продал Сорчу работорговцам после того, как она отвергла его романтические ухаживания. Меррик предоставляет Сорче выбор наказания для Джеррода. Она решает, что его следует сослать в Палату, замок, превращенный в лазарет, которым управляют монахи-надзиратели. Его также лишают наследства и положения наследника, которое переходит к его старшей сестре и подруге Сорчи — Эйслинн Дарроу.

Сорча и Орек строят новую жизнь, Джеррода отправляют в Палату, а Эйслинн остается справляться со своей новой ролью и всей ответственностью, которая с ней связана.

Перевод выполнен каналом Резонансная Клитература

Перевод — Анастасия.

Вычитка — Луна.

Редактура — Ольга.

Корректура — Душенька.

+Публичная бета в группе выхода переводов по главам https://t.me/+novC0fQKEjNlN2Zi

Большая просьба НЕ использовать русифицированную обложку в таких социальных сетях как: Инстаграм, Тик-Ток, Фейсбук, Твиттер,¹ Пинтерест.

ПОЛНОЕ ИЛИ ЧАСТИЧНОЕ КОПИРОВАНИЕ БЕЗ УКАЗАНИЯ КАНАЛА — ЗАПРЕЩЕНО!

Данная книга не несет в себе никакой материальной выгоды и предназначена только для предварительного ознакомления! Просьба удалить файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Пролог



— Что ты здесь делаешь?

Эйслинн распахнула дверь своего кабинета и обнаружила, что ее младший брат Джеррод играет с одним из ее новых устройств. Джеррод виновато поднял глаза, надув нижнюю губу.

— Я просто хотел посмотреть, — сказал он в качестве извинения.

Эйслинн нахмурилась, переводя взгляд с Джеррода на свой новый инструмент. Это была хрупкая вещь, и на ее сборку ушло несколько дней. Стеклянные линзы, установленные в несколько рядов из металлических стержней, предназначались для увеличения старых текстов и всего остального, что было слишком маленьким, чтобы хорошо рассмотреть.

Она сама едва успела им воспользоваться, и уж точно не хотела, чтобы ее одиннадцатилетний брат испачкал его своими потными пальцами. Ей не нравилось, когда он появлялся в ее пространстве.

Их отец, лорд Меррик Дарроу, всего год назад предоставил Эйслинн комнату для ее кабинета. Эйслинн провела это время, заполнив ее своими любимыми вещами — книгами. Она собирала книги, фолианты и трактаты по математике, астрономии, архитектуре и многому другому. Она собирала и читала все, что могла. Кабинет быстро превратился в убежище из бумаги и чернил, маленькое убежище от суеты замка Дундуран.

И… с тех пор как их мать скончалась при родах, а вместе с ней и младенец-брат, два года назад, Эйслинн находила утешение в обществе книг и учебы.

Она не оценила вторжение, и Джеррод знал это. Однако, когда она не потребовала, чтобы он немедленно ушел, он опустил виноватый взгляд и вновь повернулся к устройству.

— Хорошо, — проворчала она, — только ничего не трогай.

Эйслинн обошла свой стол и села, не спуская глаз с брата. Он часто бывал небрежен, и многие чашки, тарелки и хрусталь разбивались под его неловкой рукой.

Взяв перо, Эйслинн начала набрасывать новую идею. Она разговаривала с одной из старших садовников, Морвен, о садах замка и фруктовом саде, и это навело ее на мысль об орошении. Морвен рассказала ей, что в последний раз ирригационную систему² ремонтировали при прабабушке Эйслинн почти девяносто лет назад.

Она покинула кабинет меньше чем на час, чтобы найти книгу по ирригации в большой библиотеке отца, и, очевидно, не заперла за собой дверь.

Эйслинн взглянула на незваного гостя. По крайней мере, он держал руки сложенными за спиной, осматривая устройство.

Она прикусила щеку, жалея, что не может сказать ему, чтобы он уходил, но голос Бренны — шателен³ Дундурана — эхом отдался в ее голове. Будь добра к своему брату, он так много страдал.

Не больше чем я, она была и моей матерью тоже, часто ворчала она, но только про себя, поскольку такие мысли были эгоистичны.

Со стороны Эйслинн также было эгоистично возмущаться тем, что Бренна, которая приехала с их матерью леди Ройсин, когда выходила замуж за их отца, предпочла Джеррода ей. Джерроду всегда сходили с рук его выходки, в то время как Эйслинн ругали, напоминая, что леди Ройсин никогда бы так не поступила.

— У леди не бывает истерик, — любила говорить ей Бренна.

Однако Эйслинн не была леди. Не совсем. Не такая, как ее мать.

Ей не нравились вещи, которые были у ее элегантной матери, и она не думала, как она. Эйслинн не любила посещать придворные приемы. Ей не нравилось носить модные, строгие платья и часами выслушивать речи. Ей не нравилась игра слов и политические интриги. Она ненавидела приветствовать гостей, когда люди целовали ей руку, и держать язык за зубами, когда она предпочла бы просто сказать правду о том, что ей скучно.

Пока Ройсин была жива, она помогла Эйслинн узнать достаточно о придворном этикете, чтобы выжить. Ее мать понимала трудности Эйслинн и учила ее, как могла, и все это для того, чтобы бороться с бурлящими эмоциями, которые иногда переполняли девушку.

Бренна называла их истериками или припадками. Ройсин называла это чрезмерными чувствами.

Что бы это ни было, Эйслинн ненавидела свои всплески эмоций.

Без помощи матери она старалась избегать того, что ей не нравилось, или что легко подавляло ее. Эйслинн проводила время за чтением и самостоятельной учебой, поскольку репетиторы уже мало чему могли ее научить, хотя ей было всего четырнадцать.

Однако она была нужна отцу. Он поставил своей миссией искоренить ужасную работорговлю, которая пустила корни в южном Эйреане, во время жестоких войн за наследство пятнадцать лет назад. Кто-то должен был присматривать за Дундураном, и хотя Джеррод, как сын, был наследником, Эйслинн была старше и умнее.

Бренна в роли шателен справлялась со многими обязанностями, но Эйслинн росла и была более чем способной, как выразился ее отец. Она хотела, чтобы он гордился. Все, что угодно, лишь бы уменьшить опустошение в его глазах после потери Ройсин.

Эйслинн вздохнула, в стотысячный раз желая, чтобы ее мать не забеременела, чтобы она все еще была…

Это дым?

Подняв глаза, Эйслинн увидела Джеррода, направившего в самую большую линзу устройства луч солнечного света из окна. Концентрированный конус света падал на открытую книгу, тонкая струйка дыма поднималась от темнеющей бумаги.

— Что ты делаешь? — взвизгнула Эйслинн.

Джеррод резко поднял голову и уставился на нее широко раскрытыми глазами, оставив фокус линзы на бумаге. Через мгновение со страниц вырвалось пламя.

Эйслинн вскочила и помчалась через кабинет.

Джеррод взвизгнул, врезавшись в устройство. Оно с грохотом упало на пол, разбив стекло вдребезги.

Эйслинн накрыла горящую книгу запасным одеялом и била по ней руками, пока маленькое пламя не погасло. Ее руки горели от жара, и кабинет наполнился дымом.

Слезы текли по ее раскрасневшемуся лицу, Эйслинн повернулась к Джерроду. Он уставился на нее своими серо-голубыми глазами. Глазами их матери.

Они всегда выглядели неправильно на его лице. Слишком нежные, слишком теплые, когда Джеррод не был ни тем, ни другим.

— Извини, — сказал он.

Он не имел этого в виду.

Он никогда не имел в виду того, что говорил.

Внутри нее кипело разочарование, подавляющее и всепоглощающее. Оно горело жарче, чем пожар, который он почти разжег, ее терпение лопнуло.

Эйслинн толкнула его.

Он отшатнулся назад, слезы навернулись ему на глаза, и он взвизгнул.

Она сжала со всей силой в кулаках его тунику и встряхнула Джеррода, ее ярость выплеснулась наружу в виде слез и криков. Она не знала, что говорила — на самом деле это не имело значения.

Как он посмел вторгнуться в ее пространство, ее убежище? Как он посмел разрушить ее устройство?

Он всегда все портил.

Я ненавижу его! Я ненавижу его, я ненавижу его, ненавижуненавижу…

— Эйслинн!

Ее оттащили от Джеррода, который остался хныкать в углу. Эйслинн вцепилась ногтями в руки, которые пытались удержать ее, брыкаясь и визжа, как пойманное животное.

Воздух покинул ее легкие, и Эйслинн беззвучно закричала, пытаясь освободиться.

Кто-то, удерживавший Эйслин, ударил ее по ушам, оглушив.

Тяжело дыша, Эйслинн посмотрела в искаженное ужасом лицо Бренны.

— Прекрати немедленно! — шателен отвесила еще одну пощечину Эйслинн, недостаточно сильную, чтобы причинить боль, но достаточную, чтобы вернуть внимание Эйслинн в кабинет, подальше от ее гнева.

Она держалась очень тихо, не желая, чтобы ее снова ударили.

Бренна долго ждала, прежде чем поспешить на помощь Джерроду. Она ворковала и кудахтала над ним, помогая встать.

Эйслинн обхватила себя руками, ее начало трясти.

Что я наделала? Что я наделала?

Ее желудок скручивало от пульсирующей боли в ладонях после каждого удара Джерроду, и она сжала дрожащие руки в кулаки.

Эйслинн ненавидела насилие. Она никогда не наблюдала за рыцарями на турнирах или на тренировочном поле. Она всегда убегала, когда Джеррод пытался подраться со своими друзьями, и она никогда не смеялась, когда шуты били друг друга ради дешевой комедии.

Как я могла это сделать?

— Что ты наделала? — спросила Бренна, прижимая Джеррода к себе.

— Он сломал мое новое устройство и устроил пожар. Он мог сжечь замок дотла, — ответила Эйслинн, но без особого энтузиазма.

Бренна фыркнула.

— Я уверена, он не хотел.

— Я сказал, что сожалею, — надулся Джеррод из-под юбок Бренны.

Шателен бросила на Эйслинн взгляд, полный глубокого неодобрения.

— Леди не поднимают руку. Если твои припадки станут жестокими, мне придется сказать твоему отцу, что тебе нужна изоляция.

— Нет! — Эйслинн боялась этого больше всего. Хотя она не испытывала особого удовольствия от общения с другими людьми, она не могла вынести заточения.

Она любила свой дом. Дундуран был красив, построен из местного светлого известняка и увенчан серо-голубыми шиферными крышами. Голубые знамена Дарроу развевались на шестах на вершинах конических башенок. Розовый сад ее матери все еще цвел, а весной густо росли глицинии. Река Шанаго извивалась на юге, идеально подходя для катания на лодках и прогулок вдоль берега. Она любила замок и его прислугу. Они были ее друзьями.

— Тогда ты не должна вести себя как дикое животное, — упрекнула Бренна.

Взгляд Эйслинн метнулся в сторону. Она не могла смотреть на Джеррода, когда сказала:

— Мне жаль.

Долгое мгновение прошло в тишине, наконец заставив Эйслинн неохотно вернуть к нему взгляд.

Со своего места рядом с Бренной Джеррод проницательно рассматривал ее глазами, которые были и не были глазами ее матери, с легкой ухмылкой на губах.

— Хорошо, — наконец сказал он.

— Молодец, — похвалила Бренна, потирая его руку. — Теперь убери это, юная леди. А потом пора мыть руки к ужину.

Взяв Джеррода за руку, Бренна проводила его к двери кабинета.

— О, и я не думаю, что есть какая-то причина рассказывать об этом твоему отцу, — сказала Бренна. — Несчастные случаи бывают.

Наконец, оставшись одна в своем кабинете, Эйслинн крепче обхватила себя руками.

Ей было невыносимо смотреть на сломанное устройство, все линзы которого были разбиты, а металлические детали повреждены. В комнате пахло дымом, и, вероятно, так будет еще несколько недель.

Тяжелые слезы брызнули у нее из глаз. Очередная волна эмоций подступила к горлу, и она быстро заперла дверь кабинета.

В уединении своего убежища у нее случился очередной припадок, она кричала и рыдала. Эйслинн рвала на себе волосы и била в грудь, ее переполнял гнев. То, что она натворила, угроза заключения, ее сломанное устройство — все это хлынуло из нее вихрем.

К счастью, приступ был несильным, большая часть ее энергии уже была израсходована, и Эйслинн в изнеможении опустилась на пол, когда все было закончено.

Окруженная своими книгами, Эйслинн в конце концов, как могла, вытерла слезы и начала собирать осколки.

1



Пятнадцать лет спустя

Несмотря на все, что бабушка и дедушка Хакона сделали для него: подарили ему любящий дом, научили всему, что знали в кузнице и за ее пределами, он не мог оставаться в их доме дольше двух недель.

Это было не что-то одно, а целая серия мелких трудностей, которые свалили его любимую бабушку — ломота в суставах, сильный кашель и сильный ливень. Несмотря на то, что она была уже немолодой, даже для орка, она была бодрой и здоровой, но быстро заболела. Она мирно скончалась двенадцать дней назад. Дедушке не потребовалось много времени, чтобы последовать за ней, его собственное здоровье пошатнулось под стук дождя по шиферной крыше.

Хакон умолял дедушку не уходить. Пока нет. Им еще так много предстояло сделать. Он был всем, что осталось было у Хакона.

Узловатая зеленая рука его деда поднялась и повисла в воздухе, и Хакон поспешил схватить ее.

— У тебя есть все, что тебе нужно, виттара, — сказал он. Дедушка уже много лет не называл Хакона маленьким молотом. — Я тебе больше не нужен. Но мне нужна моя пара.

Хакон сидел рядом с дедом и плакал тихой ночью, когда старый орк ушел к своей паре в загробный мир, оставив Хакона позади.

Это было неделю назад. Неделя — это все, что он мог вынести в их тихом, холодном доме. Он больше не был домом. Безделушки, оставшиеся от их жизни, захламляли дом, и холод обжигал его всякий раз, когда он брал их в руки. Какая польза была от бабушкиной шали или дедушкиной трости?

Жизнь, прожитая в этом доме, закончилась.

В приливе горя Хакон иногда думал, что и его собственная тоже.

Прошла неделя, а он уже не собирался заново разжигать кузницу своего деда. Кузница была полна пепла и темна, пустой рот, который никогда больше не будут кормить. Он не мог заставить себя стоять там и работать мехами⁴, возвращая жизнь в место, которое так любил.

Тела его бабушки и дедушки были вымыты и подготовлены надлежащим образом, он позаботился об этом. Он и его тетя Сигиль совершили обряд и возложили их на погребальные ложа. Их ритуальные костры горели до глубокой ночи, поднимая пламя в небо, чтобы быть унесенными ветром в загробный мир, где они снова будут жить вместе.

Без Хакона.

Все, что он когда-либо знал за свои тридцать лет, — это его бабушка с дедушкой и их дом, расположенный в цитадели клана Зеленых Кулаков Калдебраке. После того, как его отец-человек погиб в результате несчастного случая на охоте, а вскоре после этого его мать-оркцесса в своей скорби исчезла в дикой местности, его бабушка и дедушка стали его жизнью. Он обрабатывал и оправлял драгоценные камни со своей бабушкой, общаясь на языке жестов; он работал мехам и орудовал кувалдой, пока дед придавал расплавленному железу причудливые формы. Хотя остальные члены клана неоднозначно относились к нему как к полукровке, бабушка и дедушка не проявляли к нему ничего, кроме доброты и любви.

С самого детства Хакон был слабослышащим на правое ухо, совсем как его бабушка. Она научила его говорить жестами и читать по губам других людей. Это было хорошим навыком для кузнеца, поскольку многие кузнецы теряли слух из-за постоянных ударов молотом. Вне дома бабушки и дедушки его ухо было уязвимым местом, которое он старался компенсировать скоростью, силой и наблюдательностью.

Тем не менее, его бабушка и дедушка не могли не защищать его, даже нянчиться с ним. Было бы легко жить той жизнью, которую они построили для него — безопасной, защищенной, в месте, которое он знал. Они оставили ему дом, кузницу, все, что ему было нужно. Но по мере того как холодные, одинокие дни мрачно проходили в этом самом доме, Хакон приходил к мучительному осознанию того, что его жизни здесь больше нет.

Вождь Кеннум наверняка взял бы его в качестве кузнеца, если бы он искал работу — возможно, надвигалась война, и был нужен каждый доступный кузнец, даже в таком переполненном ими месте, как Калдебрак. Он мог заработать уважение и средства к существованию благодаря своим навыкам. Но Хакон не хотел зарабатывать на жизнь, он хотел жить. Чего здесь не было.

Он мог бы почтить жертву и дар своих бабушки и дедушки, или… мог бы воспользоваться шансом стать счастливым. Сбежать от удушающего горя и жизни без особых надежд, которая у него была бы здесь, и пойти поискать… что-нибудь другое.

Конечно, все это было трудно объяснить тете Сигиль. Даже сейчас она занимала большую часть гостиной скромного дома, уперев кулаки в бедра и властно нахмурившись, и наблюдала, как Хакон собирает вещи. Она не скрывала своего презрения к его плану покинуть Калдебрак — впрочем, с другой стороны, тетя не умалчивала о большинстве вещей. Была причина, по которой его дедушка научил использовать пчелиный воск, чтобы приглушить громкий стук молотов, и которым они затыкали уши всякий раз, когда Сигиль стучала в дверь.

Теперь, став взрослым мужчиной, Хакон понял, что Сигиль была громкой, потому что хотела быть услышанной в семье слабослышащих и твердолобых, но еще и потому, что ей было не все равно. Судя по ее нынешней громкости, она очень волновалась.

— Я просто не вижу в этом смысла, — сказала она в третий раз, сотрясая стропила. — У тебя здесь есть все, что нужно. Манан и дарон оставили тебе дом. Дарон — свою кузницу и инструменты. Все, что тебе может понадобиться.

Чувство вины за эти слова обожгло ему горло, но Хакон не прекратил методично сворачивать вещи. Он не собирался брать с собой слишком много, только то, что мог унести на спине: одежду, несколько ювелирных побрякушек, припасы для путешествия, драгоценные камни, за которые он продал дом, и несколько кузнечных инструментов своего деда, с которыми он не мог расстаться.

О, и прославленный коврик, который сейчас храпит у камина.



Как и многие в Калдебраке, его бабушка и дедушка всегда любили собак. Они держали стаю волкодавов, которые бегали за ними на рынок и сидели у стола, чтобы составить им компанию в дождливые дни. Большинство из них к настоящему времени ушли из жизни, либо остались у Сигиль и ее двух партнеров, которые вместе управляли другой кузницей, специализирующейся на изготовлении серебра, на другой стороне Калдебрака. Единственным оставшимся был Вульф, сварливый четырехлетний пес, которому на самом деле никто не нравился, и он был слишком упрям, чтобы уйти со своими братьями, сестрами к Сигиль.

Хакон любил эту дворнягу, и даже если он не был самым дружелюбным псом, его постоянная компания была желанной на прошлой неделе. Хакон не сомневался, что, когда он уйдет завтра, Вульф последует за ним, даже если он будет раздражаться и ворчать по этому поводу.

На данный момент зверь довольствовался тем, что лежал у камина, как обычная помеха, создавая опасность споткнуться об него.

Напротив, в другом конце комнаты стояла Сигиль, ее потряхивало от сдерживаемой энергии и нетерпения. Если бы Хакон позволил ей, она бы заставила его собрать вещи и переехать к ней, ее партнерам и детям-близнецам. Хотя он любил навещать их, дом и так был полон до краев — особенно теперь, когда появилось еще три гигантских пса.

И… дом был полон любви. Сигиль и Халстерн были шумными, неистовыми, и часто темперамент и упрямство брали над ними верх. Вигго был миротворцем, успокаивал страсти и поддерживал порядок в кузнице. Для Хакона их жизнь была управляемым хаосом, но у них все получалось. Он не хотел нарушать равновесие в их доме.

И каждый день видеть то, чего он хотел больше всего — жизнь, семью. Дружбу. Если он останется, он боялся, что его зависть перерастет во что-то еще более уродливое.

Он не мог обременять их. Он не мог оставаться в этом пустом доме. Он не мог жить полу-жизнью, в безопасности, но хромая. Поэтому он должен уйти.

Он принял решение. Теперь осталось убедить в этом Сигиль.

— Для меня здесь ничего нет, — терпеливо сказал он ей.

— Нет, ничего, только твоя семья и твоя жизнь, — фыркнула она.

Он поморщился. Ее колкость не должна была ранить, не по-настоящему; он знал Сигиль, она была острее всего, когда ей самой было больно. Он поднял глаза и, наконец, посмотрел на нее.

Сигиль стояла там, скрестив руки на мускулистой груди, и глаза ее остекленели от сдерживаемых слез. В тот момент она выглядела намного моложе своих лет, как юная оркцесса, которая уже потеряла старшую сестру, а теперь и родителей.

Сигиль и его бабушка с дедушкой часто отмечали, как сильно он похож на свою мать Ингрид. Несмотря на то, что у него было более человеческое лицо, с более короткими ушами, маленькими клыками и более тонким носом, он прожил всю свою жизнь, слыша, что у него глаза Ингрид, выражение лица Ингрид, добродушие Ингрид.

Хакону потребовалось много времени, чтобы перерасти свое негодование по этому поводу. Он не хотел иметь части своей матери — ему она нужна была вся. Он хотел, чтобы она осталась с ним, чтобы его хватило, чтобы удержать ее от падения в пропасть отчаяния, которое приходит с потерей пары. Но его не было достаточно. Она ушла.

Хакон, с глазами своей матери и ее добродушием, был всем, что осталось у его семьи от Ингрид, любимой сестры и дочери. Когда Сигиль смотрела на него, он не был уверен, что она всегда видела его, Хакона.

Он не мог винить ее за это. Боль утраты постоянно присутствовала в его сердце из-за отсутствия Ингрид, а он едва знал ее из-за своего юного возраста. Она была с Сигиль, его бабушкой и дедушкой гораздо дольше.

И все же Хакон хотел быть самим собой. Жить своей собственной жизнью.

Он хотел быть чем-то большим, чем бедным осиротевшим полукровкой Ингрид.

Он хотел выбраться из этого дома с его темными углами, холодным очагом и тяжелыми воспоминаниями.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — мягко увещевал он Сигиль. — Я знаю, что могу работать в кузнице гадарона, но это не жизнь. Я хочу того, что есть у тебя, Сигиль.

Ее губы сжались в линию между клыками, украшенными драгоценными камнями из серебра, чтобы продемонстрировать ее мастерство. Кожи ее одежды были мягкими и отполированными, без сомнения, благодаря Вигго, а туника и юбка были расшиты по краям и манжетам замысловатыми узорами в виде молотков и щипцов. На ее шее висел двухслойный обруч, по обе стороны от горла мерцали два драгоценных камня.

Хакон определенно не ревновал к тому, что у Сигиль было две пары, когда у него не было ни одной. Определенно нет.

Конечно, он знал, что его тетя усердно трудилась ради той жизни, которая у нее была, и она заслуживала всего счастья. Хакон был полон решимости работать так же усердно, чтобы заслужить то же самое.

Сигиль снова фыркнула, убирая со лба несколько прядей своей темной гривы.

— В Калдебраке больше женщин, не только Фели.

При упоминании этого имени у Хакона загорелись уши, и он демонстративно не отрывал взгляда от своего свертка. Быть подальше от Фели и его старых чувств к ней было еще одной причиной уйти.

Он даже не мог списать свое увлечение на глупость юности, ведь он тосковал по оркцессе гораздо дольше. Фели была единственной девушкой, проявившей к нему хоть какой-то интерес, и хотя она ясно дала понять, что никогда не согласится на брачные узы с ним и даже что он не будет единственным мужчиной, с которым она бы спала одновременно, Хакон годами надеялся, что она передумает.

Множество орков создавали семьи больше чем из двух партнеров — Сигиль, Халстерн и Вигго были простым доказательством этого. Однако глубоко внутри Хакон всегда был ревнивцем: алчным, вожделеющим. Он хотел кого-то только для себя. Это был уродливый вид собственничества, и он делал все возможное, чтобы подавить эти чувства, поскольку знал, даже в своем глубочайшем увлечении, что они бесполезны, когда дело касается Фели. Оркцесса не была заинтересована в выборе только одного партнера по постели, и даже если бы она это сделала, это был бы не он.

В конце концов, они получили удовольствие друг от друга. Хакон научился доставлять удовольствие женщине, а Фели узнала, каково это — спать с полукровкой. Были времена, когда они не спали допоздна, валялись в постели и просто разговаривали, и Хакон думал, что, возможно, это перерастет в нечто большее. Но теперь он был мудрее и, возможно, немного сообразительнее. Фели не была для него той женщиной.

— Ни одна из них не хотела меня заполучить, — напомнил Хакон своей тете. У него было много друзей или знакомых, он вырос среди многих сородичей, но большинство видели в нем в лучшем случае только брата, в худшем — объект жалости. Бедный Хакон полукровка, без родни, только с одним слышащим ухом — чем он мог похвастаться?

— Ты этого не знаешь, — настаивала Сигиль.

— Знаю.

— И ты думаешь, что человеческая женщина примет тебя?

У Хакона снова загорелись уши.

Да, на это есть надежда.

— Я пытался найти себе пару здесь. Пришло время поискать в другом месте, — сказал он, как ему показалось, довольно дипломатично.

— Но люди… — Сигиль сделала пренебрежительный, грубый жест. — Они такие…

— Мой отец был человеком.

— Да, но Кормак был другим. Сильным. Знаешь, они не все такие.

— Не все орки одинаковы, Сигиль.

Она предостерегающе ткнула в него зеленым пальцем.

— Не спорь со мной, племянник.

— Не спорю, просто указываю.

— Ты делаешь это снова.

— Делаю что?

Сигиль издала звук отвращения, прежде чем промаршировать через комнату. Хакон приготовился к сестринской пощечине, но вместо этого Сигиль положила руку ему на плечо и сжала.

— Я потеряла сестру, а теперь и родителей. Я не хочу потерять и тебя, племянник.

С болью в сердце Хакон опустил свертки с вещами и протянул руки, заключив тетю в крепкие объятия. Они были почти одного роста, Сигиль немного выше, но Хакон шире в плечах. Он почувствовал ее любовь и ее потерю через объятия — это почти убедило его остаться.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, правда. Я просто беспокоюсь, что ты уходишь из-за горя, а не для того, чтобы обрести счастье.

Хакон отстранился, чтобы посмотреть на нее снизу вверх.

— Они будут со мной, куда бы я ни пошел. И это не прощание.

Сигиль глубоко вздохнула.

— Куда ты пойдешь?

— Ты помнишь, что сказали следопыты, которые приходили в прошлом месяце? О том, что есть человеческое место, которое принимает иных людей?

— Дарроуленд.

— Да. Очевидно, там уже есть полукровки, — он солгал бы, если бы сказал, что ему не было любопытно встретиться с одним из своего вида, другим, который был одновременно человеком и орком.

Отступив назад, Сигиль обняла его за плечи, оценивая своими глубоко посаженными карими глазами. У всей семьи были такие глаза, включая Хакона. Они были знаком того, что, даже если он был орком только наполовину, эта половина принадлежала им.

— Возможно, это к лучшему, — наконец неохотно сказала она. — Ходят слухи, что Валлек Дальнозоркий может отправиться на север в поисках вербовки. Такого молодого кузнеца, как ты, забрали бы, и я не хочу для тебя такой жизни. Его разговоры о единстве хороши, но война — это уродливо.

Хакон издал звук согласия. Валлек Дальнозоркий был главой вождей, самым близким к королю из всех, кто был у орков. Правя древней твердыней Балмиррой, Валлек поднял знамя объединения орочьих кланов в нечто вроде человеческого королевства. Подобный подвиг совершался не в первый раз. Когда-то орки владели обширным регионом, далеко за пределами скалистых гор Григен, в которых они сейчас обитают, но завоевания драконов и людей, а также разногласия среди самих орков уничтожили их территорию.

Возобновились слухи об угрозах с востока. Пиррос снова расширял свои границы. Проведя столетия в войне с кочевыми племенами на южных равнинах, а также с драконами на их пустынных и скалистых островах, Пирросская империя укрепила свои границы и теперь смотрела на запад, на богатые полезными ископаемыми горы Григен. Также ходили разговоры о том, что эйреанские лорды вторгаются в спорные пограничные земли на севере, что в лесах и предгорьях вырастает все больше человеческих деревень.

Валлек был не первым лидером, заявившим, что единственная безопасная стратегия — это объединиться и противостоять подобным внешним угрозам. Однако кланы орков были неуправляемыми, и некоторые из них уже давно откололись, чтобы жить в восточных предгорьях, вдали от других, когда вождь Балмирры в последний раз пытался поднять единое знамя. Возможно, другие вожди не возражали бы, если бы Валлек попытался подчинить жестоких Каменнокожих и злобных Острозубых, но что касается других кланов, Широкоплечих, Зеленых Кулаков и прочих, Хакон не знал, насколько хорошо они восприняли бы подчинение его власти.

Все это пахло надвигающейся войной — и Сигиль была права, он не хотел в этом участвовать.

Хакон хотел хорошей жизни, скромной жизни. Пару, семью, работу, которой можно гордиться. Его не интересовали ни политика, ни военные игры. Дайте ему хорошую женщину, надежную кузницу и шанс чего-то добиться, и он будет доволен.

Его мечты не были большими или грандиозными, но они были яркими — и его. Его бабушка и Сигиль часто называли его мечтателем, погружающимся в свои грезы наяву во время работы в кузнице.

Возможно, он был мечтателем. Возможно, он был глуп. Все, что Хакон знал наверняка, это то, что он должен воспользоваться этим шансом и сбежать.

Громко вздохнув, Сигиль полезла в карман, чтобы вытащить пухлый мешочек. Она прижала его к груди Хакона, неровное содержимое ткнуло его даже через шкуру.

Он бросил один взгляд на пригоршню неограненных драгоценных камней и тут же вернул их обратно.

— Я не могу это взять.

— О, еще как можешь, — возразила она, подталкивая его руки и мешок обратно. — У нас этого много. Используй их, чтобы начать свою жизнь.

Хакон схватил мешок, драгоценные камни внутри зазвенели. Калдебрак был богатым городом, построенным на зазубренном горном пике глубоко в Григене. Необработанные драгоценные камни и жеоды были почти помехой, прорастая, как сорняки из грязи. За креслом вождя в большом зале в камнепаде бурлила золотая жила толщиной с руку Хакона.

Григен, и Калдебрак в частности, были всем, о чем мечтали Пирросси, и даже больше. Вот почему орки держались особняком; такое богатство только навлекло бы неприятности на их порог, если бы кто-нибудь узнал.

— Спасибо тебе, тетушка, — сказал Хакон, обнимая Сигиль за шею.

Его тетя рассердилась на прозвище, но обняла в ответ таким крепким объятием, что у него затрещали ребра, и воздух вылетел из легких.

— Ты вернешься, — сказала она, это был не вопрос и не просьба. — Когда ты найдешь эту свою женщину, ты приведешь ее познакомиться с нами.

— Конечно, — пообещал он. — Куда бы я ни уехал и как далеко, мы семья, Сигиль.

Глаза Сигиль блестели от слез, она кивнула.

— Хорошо. Теперь подвинься. Ты ужасно собираешься.

2



Пять месяцев спустя

Эйслинн могла прятаться в своем кабинете только до поры до времени. Она знала это, и все же каждый день надеялась, что у нее будет еще полчаса одиночества, прежде чем кто-нибудь найдет ее, нуждаясь в указаниях по тому или иному вопросу. Конечно, это была бесплодная надежда.

Будучи наследницей Дарроуленда, одного из крупнейших и богатейших владений в королевстве Эйреан, она больше не имела собственного времени.

Однако это не означало, что Эйслинн смирилась с новой реальностью. На самом деле, когда в дверь ее кабинета быстро постучали три раза подряд — верный признак того, что ее нашла грозная шателен Бренна, — ее первой мыслью было: Мне нужно найти новое убежище.

С тяжелым вздохом отложив ручку, Эйслинн провела ладонями по лицу, только потом вспомнив, что нужно проверить, нет ли на них чернил.

— Входите, — позвала она, хотя Бренна уже закрывала за собой дверь.

Крепкая женщина, не терпящая глупостей, Бренна командовала персоналом замка Дундуран с безжалостной эффективностью. Все подчинялись ее воле и усердно трудились, следуя за ней. Никто не хотел вызвать у нее недовольство, включая Эйслинн. Ее темные волосы были тронуты серебром и заплетены сзади в неумолимую косу, а накрахмаленные прямые юбки стояли колом, как деревянные, когда она пересекла комнату и подошла к Эйслинн.

Лицо шателен было серьезным, но это не обязательно было причиной тревоги. Бренна приехала в Дундуран много лет назад с матерью Эйслинн, и с тех пор, как леди Ройсин умерла, когда Эйслинн было двенадцать, женщина, казалось, ни в чем не находила радости.

Эйслинн вряд ли могла винить ее. Смерть леди Ройсин расколола семью Дарроу так, что это ощущалось даже семнадцать лет спустя.

Глаза Бренны, серые, как сталь, и такие же острые, оценивающе смотрели на Эйслинн, сидевшую за своим столом, окруженную книгами, схемами и чертежными инструментами. Эйслинн давно оставила попытки объяснить Бренне свое желание проводить эксперименты и реализовывать проекты, поэтому она больше не испытывала жжения от смущения из-за присутствия Бренны в ее самом священном месте. Со своей стороны, Бренна, казалось, отказалась от попыток создать из Эйслинн изящный образ идеальной эйреанской аристократки. Короче говоря, ее мать.

По крайней мере, так было до тех пор, пока несколько месяцев назад честь и долг быть наследницей Дарроуленда не перешли к Эйслинн.

Она намеренно отвела свои мысли от этой изрытой колеями тропинки. Она уже много часов мучилась из-за этого — теперь ничего нельзя было поделать. Вопрос был решен, дело сделано.

И… она знала, что лучше не позволять эмоциям брать верх в присутствии Бренны.

Шателен отодвинула в сторону тяжелую связку ключей, свисавшую с ее пояса, и сунула руку в глубокий карман простого серого платья. Она достала сложенный пергамент с красной восковой печатью, чтобы вручить Эйслинн.

Эйслинн всегда ценила манеру Бренны обходиться без тонкостей, чтобы добраться до сути.

— Из Палаты, — сказала Бренна в качестве объяснения.

Сердце подпрыгнуло к горлу, Эйслинн взяла письмо, повертела его в руках. Действительно, она провела кончиком пальца по официальной печати Палаты — пестику и ступке, вставленной в три кольца.

Это не было похоже на другие письма от Джеррода, но, с другой стороны, каким бы отвратительным он ни был, ее брат был не совсем глуп. Он был известен тем, что менял тактику, когда понимал, что его стратегия не приводит к достижению цели.

Эйслинн встала и положила письмо в карман, ощутив его тяжесть в складках своей поношенной васильково-синей юбки.

Взгляд Бренны задержался на том месте, где исчезло письмо.

— Оно от Джеррода, — сказала она.

— Да, — Эйслинн не хотела ни обсуждать его дальше, ни тем более читать в присутствии Бренны. Она никогда не была близка с Джерродом, но он все еще оставался ее братом, и его действия и их последствия напрямую изменили ход жизни Эйслинн. Это было бременем, которое она все еще не могла принять в собственном сознании, поэтому она не хотела зрителей.

— Спасибо, что принесли мне его.

— Только что в спешке прибыл посыльный. И не обычный курьер из Палаты. Он настоял, чтобы письмо немедленно доставили твоему отцу.

— Значит он натворил неприятностей, — проворчала Эйслинн. Даже после всего, что он сделал и навлек на себя, Джеррод, по-видимому, просто не мог не быть ослом. — Спасибо тебе, Бренна. Я позабочусь, чтобы отец получил послание.

— Очень хорошо. Тем временем Хью желает обсудить с вами питание на неделю, четыре гильдмастера прислали свои жетоны с просьбой об аудиенции, и все еще нужно сделать приготовления к прибытию вассалов завтра на заседание совета.

Эйслинн прикусила щеку, ее раздражение угрожало взять верх. Задачи, которые нужно было сделать, никогда не заканчивались. Многие домашние обязанности легли на Бренну, и Эйслинн была благодарна, поскольку это означало, что у нее была некоторая надежда успевать за всем, что требовало ее внимания.

Хотя Джеррод был наследником до своего позора, он также был довольно бесполезен. У Эйслинн не было выбора, кроме как выступить в роли хозяйки замка, потому что, хотя она и не бралась за эти обязанности естественным образом, они все еще требовали выполнения, чтобы обеспечить благополучие всех в Дундуране и Дарроуленде. С официальным титулом наследницы на нее легло значительно больше ответственности — тем более, что она намеревалась посвятить себя этому делу, в отличие от своего брата.

— Я выполню просьбы Хью и гильдмастеров, пока буду искать отца.

— И как идут приготовления? Вассалы начнут прибывать завтра утром.

— Сделай все, что сможешь, я доверяю твоему мнению, — когда Бренна открыла рот, чтобы возразить, Эйслинн сказала: — Принеси мне к ужину все, что определенно требует моего внимания.

Это, казалось, успокоило шателен, и, коротко кивнув головой, пожилая женщина ушла.

Эйслинн мерила шагами свой кабинет, обходя груды книг и бумаг. Ей нужно было упорядочить пространство, но у нее никогда не было времени. Любой, кто заходил, наверняка думал, что здесь царит полный хаос, абсолютный беспорядок, но Эйслинн знала, где что находится.

Хотя она снова была одна, она знала, что это только вопрос времени, когда кто-нибудь еще постучится в дверь, нуждаясь в ней для чего-то другого. Не в силах усидеть на месте, она взяла свою связку ключей и выскользнулаза дверь.

Она посмотрела по сторонам, прежде чем молча спуститься по боковой лестнице, которая вела прямо на кухню и в сад. Их близость к «маленькому убежищу» была причиной, по которой она выбрала эту комнату для своего кабинета. Он был намного меньше кабинета ее отца, и он часто говорил, что ей следует переехать во что-нибудь побольше, со всеми ее книгами, заметками и моделями. Однако Эйслинн нравилось небольшое пространство, нравилось чувствовать себя окруженной книгами.

День был ясным, жара позднего лета сменилась приятной умеренностью ранней осени. Несколько человек из кухонной прислуги ухаживали за садом или собирали урожай для вечерней трапезы, а горстка стражников бряцала кольчугами, совершая обход. Ее синие юбки приятно шуршали у лодыжек, когда она кралась в убежище, где, как она знала, ее никто не потревожит.

Сад роз ее матери больше десяти лет пребывал в запустении. Растения одичали, терновник и ежевика поглотили большую часть цветов. Эйслинн пришлось повозиться, чтобы вставить ключ в замок маленькой калитки, в ходе борьбы она поранила несколько пальцев.

Калитка громко заскрипела, когда она открыла ее ровно настолько, чтобы проскользнуть внутрь, и завыла, закрываясьза ней.

Сдувая с лица прядь светлых волос, Эйслинн оглядела сад.

Все оказалось именно таким заросшим, как она и думала, трава на некогда аккуратной лужайке доходила почти до колен, скрывая выложенные плитняком дорожки и мраморные скамейки. Пространство было усеяно сусличьими норами, заставляющими Эйслинн осторожно ступать, когда она углубилась внутрь. Любимые розы ее матери, ярко-красные, атласно-желтые и персиково-оранжевые, цвели в беспорядке, почти скрываясь под листвой.

Воздух за стенами сада был густым, и когда Эйслинн уселась на побитую непогодой каменную скамью, она вдохнула его сочную зелень. Теплый и немного душный, тем не менее, в нем чувствовался аромат роз и пышной зелени, которые у нее всегда ассоциировались с матерью.

Воспоминание разбередило старую рану внутри, горе от потери матери в детстве было всепоглощающим, вездесущей пустотой, которую ничем не заполнить. Ей нравилось притворяться, что ее чтение, учеба и проекты каким-то образом облегчат боль, но этого никогда не происходило. Самое большее, они отвлекали ее.

Потеря матери в столь раннем возрасте навсегда изменила Эйслинн и Джеррода. Ей было двенадцать, Джерроду девять. До этого брат и сестра прекрасно ладили, и в замке было полно суеты, вся округа тяготела к красивой молодой благородной семье и их оживленному двору. Между ее родителями был брак по любви, их натуры и умы дополняли друг друга таким образом, что Эйслинн до сих пор восхищалась.

Леди Ройсин была такой благородной женщиной, какой все стремились быть. Грациозная, милосердная и светлая, она была покровительницей искусств, яростным переговорщиком и финансировала школы по всему Дарроуленду. Эйслинн вспомнила, как держалась за юбку матери, наблюдая, как та общалась с вассалами и йоменами, восхищалась, как легко она находила подход к каждому, отвечая на их вопросы, просьбы и притязания с терпением, милосердием или твердостью, которые им требовались.

С юных лет Эйслинн поняла, что она не похожа на мать и вообще думает не так, как большинство других. Светские манеры и нюансы, которые с легкостью улавливали ее мать и другие дворяне, часто ускользали от нее, особенно когда она была моложе. Эйслинн редко понимала игры или политику и не соглашалась с ними. Она не могла понять, почему просто не говорить то, что имеешь в виду, и почему так много людей говорят полуправду или даже ложь. Иногда казалось, что она пытается разобраться в тонкой ткани социальных взаимодействий с помощью молотка. Ее разум предпочитал обдумывать, как все работает, механику и хитросплетения деталей, из-за которых функционирует целое.

Мать и отец всегда были терпеливы с ней. Лорд Меррик потакал ее тяге к знаниям и идеям. Леди Ройсин научила ее этикету и дикции, хорошим манерам и ведению переговоров. Когда один метод не срабатывал, ее мать попробовала другой, пока не убедилась, что Эйслинн знает, как прочитать человека или ситуацию, даже если она их не понимает.

— Тебе не всегда нужно понимать их или соглашаться, — сказала ей мать, — важно научиться действовать в соответствии с ними.

С матерью Эйслинн не чувствовала себя настолько другой, или, по крайней мере, те различия, которые у нее были, не нужно было скрывать или стыдиться их. «У тебя другой разум, это правда. Но именно это делает его таким прекрасным».

Слова ее матери запечатлелись в сердце Эйслинн — маленькая вещица, за которую можно держаться в темные дни после ее кончины.

Эйслинн мало что помнила о родах матери и рождении Джеррода, она сама была слишком мала. Просто был долгий период, когда ей не разрешали видеться с матерью, а когда, наконец, им позволили увидеться, она нашла исхудавшую женщину с бледной кожей и тусклыми глазами. Потребовалось много времени, чтобы мать, которую она знала, возродилась внутри.

Все врачи предупреждали леди Ройсин, что она не должна рисковать и беременеть снова. И вот, имея двоих детей, Дарроу были довольны.

Пока Ройсин снова не забеременела. Это удивило всех — родители Эйслинн не пытались завести другого ребенка, а Ройсин была уже в том возрасте, когда женщины редко рожают. Все, кроме Ройсин, встретили новость с ужасом; они помнили страшные предупреждения врачей. Однако, будучи решительной женщиной, Ройсин успокоила их. Она делегировала обязанности, следовала всем указаниям врачей. Беременность протекала нормально, без осложнений.

До тех пор, пока они не случились. На два месяца раньше, чем нужно, у нее начались родовые схватки. Сначала они потеряли ребенка, и в ту первую страшную ночь Эйслинн сидела, съежившись, возле спальни матери с неприятной мыслью, что рада, что это был ребенок, а не Ройсин. Из них двоих она больше хотела живой свою мать.

Но к следующей ночи состояние Ройсин не улучшилось. А к следующей ей стало хуже.

К третьей ночи у нее не осталось сил.

Отец взял Эйслинн за руку, а Джеррода — за другую и повел их в последний раз повидаться с матерью.

Джеррод плакал и отказывался смотреть.

Эйслинн наклонилась, чтобы поцеловать мать в липкую щеку, и сама услышала, как хрипло у нее перехватило дыхание. Глаза Ройсин мерцали под веками, но в остальном она лежала неподвижно, как труп, в котором еще оставалось немного дыхания.

Долгое время после этого Эйслинн ненавидела всех. Она ненавидела ребенка за то, что он пытался вырасти внутри Ройсин. Она обижалась на своего отца за то, что Ройсин изначально забеременела. Она презирала Джеррода за его непрекращающиеся стенания. И она ненавидела Ройсин за то, что та не вмешалась в первые дни, когда она могла что-то сделать.

В ту ночь их семья распалась, и они похоронили свое сердце вместе с Ройсин.

Потребовалось много времени, чтобы снова обрести счастье. Сначала Эйслинн стыдилась любой маленькой радости, которую испытывала, думая, что Ройсин больше никогда ничего не почувствует. Однако по мере того, как она превращалась из девочки в женщину, она начала понимать, что ее мать никогда бы не хотела, чтобы она пребывала в горе. Итак, Эйслинн выстояла и попыталась помочь отцу и Джерроду сделать то же самое.

Отец нашел выход своему горю в виде сражения с коварной работорговлей, которая разрослась в хаотичные годы эйреанских войн за наследство. Хотя боевые действия прекратились после помолвки — наполовину пирросского, наполовину эйреанского принца Мариуса с эйреанской наследной принцессой Игрейной тридцать лет назад, — работорговцы только осмелели.

Его крестовый поход означал, что Меррик Дарроу часто бывал вдали от Дундурана и Дарроуленда. Эйслинн была довольна тем, что, по крайней мере, он направил свое горе в хорошее дело.

Чего нельзя было сказать о Джерроде.

Оглядываясь назад, она могла бы признать, что судьбы Джеррода можно было избежать. Ее любовь к нему никогда не была глубоким колодцем — он был из тех парней, которые поддразнивают, чтобы почувствовать свое превосходство, и она часто становилась мишенью для таких поддразниваний. Это только усугубилось, когда их мать погибла, а отец искал утешения вдали от дома. Он стал хвастуном, пьяницей, бабником. Он испытывал терпение Эйслинн, но она всегда надеялась, что однажды он одумается. Он был молод — но скоро познает устройство мира и займет свое место как Дарроу и наследник.

Вместо этого Джеррод взял и совершил нечто непростительное.

Ее собственный брат организовал похищение лучшей подруги Эйслинн Сорчи Брэдей работорговцами и продажу жестоким оркам. И все потому, что Сорча отвергла его детское внимание и развратные заигрывания. Честно говоря, в то время Эйслинн считала Сорчу довольно вежливой, ее осторожный отказ был мягким по сравнению с резким выговором Эйслинн Джерроду впоследствии.

У нее до сих пор перехватывало дыхание при мысли, что ее собственный брат мог так поступить с кем-то, обречь на судьбу худшую, чем смерть. Эйслинн никогда не предполагала, что понимает остальных людей, но она думала, что, прожив жизнь рядом с братом, она поняла Джеррода. Она думала, что знает его слабости и границы его злобности. Быть настолько неправым… и то что он плюнул в лицо всему, над чем работал их отец…

Казалось, усилия их отца научили Джеррода только тому, как найти работорговцев и организовать похищение глубоко в Дарроуленде — месте, где должно было быть безопасно, вдали от грубой и уродливой реальности работорговли.

К счастью, Сорча встретила доблестного полуорка по имени Орек, который освободил ее и благополучно доставил домой. Возвращение Сорчи раскрыло предательство Джеррода, и их отец позволил ей самой решить, какое наказание назначить Джерроду, что было справедливо. Она выбрала изгнание в Палату, древнюю крепость, превращенную в дом исцеления под надзором монахов-стражей. Она также попросила, чтобы Эйслинн стала наследницей, лишив Джеррода этого статуса.

Так оно и было. Эйслинн должна была стать следующим сеньором Дарроу.

Она будет наблюдать за Дарроулендом и править там, где сейчас правит ее отец. Она искупит грехи брата.

Вот так приятным поздним летним днем Эйслинн обнаружила, что прячется в заросшем розовом саду матери, нервно вертя в пальцах письмо из Палаты.

Джеррод не привык к Палате. Ни она, ни отец не думали, что он привыкнет, но по прошествии недель, а затем и месяцев, оба надеялись, что он смирится с тем, что теперь это его удел. Чтобы когда-нибудь искупить вину и заслужить прощение, ему сначала пришлось столкнуться лицом к лицу с уродством внутри себя.

К сожалению, Эйслинн обнаружила, что злобное упрямство Джеррода гораздо глубже, чем она когда-либо думала.

В течение нескольких месяцев он писал ей. Умолял, просил, угрожал. Он хотел выбраться из Палаты. Ему не нравились надзиратели или тихая жизнь самопожертвования. Ему было скучно. Он был несчастлив. Если она действительно была ему сестрой, она бы обратилась к их отцу. Если она действительно любила его, она помогла бы вернуть его домой. Он даже не потребовал бы вернуть свое право наследника по рождению. Он позволил бы ей остаться наследницей и делать с Дарроулендом все, что она захочет, — если бы только она помогла ему.

Помоги мне, Эйслинн. Пожалуйста. Я никогда ни о чем не просил тебя, кроме этого. Пожалуйста.

Возможно, она была бы тронута, если бы он также не написал отцу.

Меррик Дарроу испытывал слишком сильное отвращение к своему сыну, чтобы даже подумать о том, чтобы прочитать письма, поэтому их прочитала Эйслинн. В них Джеррод был воплощением смирения и искупления. Он говорил о том, как ему жаль, как стражи научили его заботиться о других и, следовательно, о себе. Он поблагодарил их отца за то, что тот отправил его сюда, что он надеется когда-нибудь вернуться изменившимся человеком.

Ей было грустно узнать, что ее письма были более точным отражением истинных чувств Джеррода и его «я».

Глубоко вдохнув сладко пахнущий воздух, Эйслинн сломала печать.

Развернув пергамент, она еще больше испугалась, обнаружив, что послание написано не отчаянными каракулями Джеррода. Ее глаза пожирали послание, желудок опускался вниз с каждым словом.

Мой добрый сеньор Дарроу,

Мне больно писать вам с такими новостями. Этим утром, после проверки его покоев, было обнаружено, что ваш сын Джеррод пропал. Территорию тщательно обыскали и опросили нескольких надзирателей и пациентов, с которыми он общался. Из того немногого, что нам рассказали, мы поняли, что он сбежал. Он забрал свои вещи и немного продуктов из наших кладовых. Неизвестно, куда он делся.

Пожалуйста, примите наши глубочайшие извинения. Он не привык к жизни в Палате, и нет ничего неожиданного в том, что он решил сбежать.

Я отправил запросы в окрестные деревни и нескольким знакомым мне надзирателям, которые служат за пределами Палаты. Мы отправим любую информацию о его местонахождении, которую сможем найти.

Еще раз приносим вам наши глубочайшие извинения.

Колм, главный надзиратель Ее Величества королевы Игрейны II Монаган

Эйслинн перечитала письмо дважды, просто чтобы убедиться.

К третьему разу ее глаза начали затуманиваться от слез. Паника сдавила горло, и она приложила ладонь к щеке, чтобы почувствовать, как она горит.

С юности у Эйслинн были проблемы не только с чтением эмоций других, но и со своими собственными. Они бурлили внутри нее, иногда такие мощные, что она могла ощутить их вкус на тыльной стороне языка. По мере взросления, она лучше умела справляться с ними, понимать, когда их становилось слишком много, и ей нужно было либо уединиться, либо перенаправить свое внимание.

Именно тогда, когда эмоциям не было выхода, как пару в чайнике, оставленном кипеть слишком долго, она взрывалась. Она не могла контролировать или остановить это, все выливалось из нее мощным потоком, который оставлял ее опустошенной, дрожащей и напуганной.

Она так сильно боялась своих припадков, что приложила огромные усилия, чтобы научиться контролировать их. Сначала ее родители, а затем сама Эйслинн строго контролировали ее окружение, постепенно внося изменения — доверенный персонал сохранялся годами, подавались знакомые блюда, а сюрпризов было немного. Занимаясь этим и пытаясь узнать, что может вызвать приступ, она годами не чувствовала даже всплеска тех бурлящих эмоций, которые угрожали захлестнуть ее и взять верх.

Но письмо Начальника Тюрьмы, его новости…

Эйслинн сделала еще один вдох, воздух застрял в ее сдавленном горле.

Ее язык прилип к небу, и внезапно насыщенный зеленью воздух стал слишком густым. Она ахнула и упала на колени, слезы текли, быстрый и горячие, когда разочарование и горе захлестнули ее.

Как он посмел?

Как он мог это сделать?

Слезы приходили легче, чем дыхание, Эйслинн схватила большие пригоршни разросшейся травы и начала рвать. Земля забрызгала ее юбки и распущенные волосы, но она вырвала еще одну пригоршню.

Ее никчемный брат был где-то там, вытворяя бог знает что!

Что бы он сделал?

Что я скажу отцу?

Эйслинн подавила рыдание, до крови прикусив внутреннюю сторону щеки. Судьба распорядилась так, что ей придется рассказать отцу.

Каждый пучок травы в пределах досягаемости был вырван со своего места, пока Эйслинн не осталась задыхаться и трястись.

Она присела на корточки и вытерла влажную щеку тыльной стороной грязной ладони.

«Возьми себя в руки», резко сказала она себе. «Это ничего не даст».

Постепенно ей удалось сдержать все, что хотело вырваться и расплескаться. Ей нравилось представлять, как рыбак вытаскивает свои сети. Все возвращалось на лодку, где и должно быть.

Шли минуты, и Эйслинн смогла взять себя в руки. Когда она встала, чтобы отряхнуть грязь с юбки, ее колени почти не дрожали.

Она подождала, пока жар сойдет с лица, и понадеялась, что глаза не будут слишком опухшими и красными. Бренна узнала бы признаки, и последнее, чего она хотела, — это властной заботы Бренны.

Вместо этого она оглядела сад, опустошенная слезами. И пока смотрела, перед ее мысленным взором возникла новая идея.

Я должна привести в порядок мамин сад.

3



Было чему удивляться, когда Хакон вслед за своим другом Ореком вошел в большой зал замка Дундуран. В то время как многие дома и залы Калдебрака были высечены в самой горе, люди Дарроуленда построили гору из каменных блоков, кованого железа и резного дерева.

Хакон смотрел на это широко раскрытыми глазами, следуя на шаг позади Орека. Зал представлял собой возвышающееся пространство с остроконечными арками, сходящимися на тяжелых балках, украшенных резьбой в виде животных и ветвей. Со стропил свисали десятки знамен, среди которых преобладал штандарт Дарроу — скрещенные стрела и меч на темно-синем поле.

Теплые камни зала почти сияли в свете позднего лета, струящемся внутрь зала через ряды застекленных окон. Казалось, он освещал им путь прямо к невысокому помосту из трех коротких ступенек. Широкий деревянный стул, не совсем трон, был установлен в центре, и на нем сидел пожилой человек, наклонившись вперед, чтобы поговорить с другим человеком, стоящим перед ним.

Зал был едва заполнен, внутри было всего пятеро человек, что принесло Хакону некоторое облегчение. Их шаги эхом отдавались по каменному полу, когда они приближались, и Орек замедлялся, чем ближе они подходили.

Оглянувшись через плечо, Орек сказал:

— Не нервничай.

Невозможно.

Одно дело было проделать долгое путешествие на север, сомневаясь в своем здравом уме на каждом шагу, когда под весенними дождями насквозь промокали и он сам, и его снаряжение. Одно дело — прибыть в Дарроуленд и, с трудом владея эйреанским, наконец найти дружелюбную гавань, где живет Орек с большой семьей его человеческой пары. Он и многие иные люди начали собираться в поместье Брэдей или поблизости от него, ища помощи полукровки, который все это затеял.

Долгое путешествие, дни нерешительности и ночи сожалений почему-то казались короче, чем путь от массивных дверей до помоста в другом конце зала.

Хакон сказал тете Сигиль, сказал себе, что это то, чего он хочет — заниматься своим ремеслом и устраивать жизнь для себя и будущей пары. Всего за два дня эта идея превратилась в гораздо большее, и его голова все еще пыталась все осознать.

Сидя у большого общего костра в импровизированной деревне иных людей, разговаривая со своими товарищами о том, откуда они пришли и куда надеются попасть, Хакон рассказал о своем ремесле кузнеца и поделился надеждами найти деревню, где понадобятся его навыки. Услышав это, Орек и его пара Сорча сообщили, что кузнецы нужны не деревне, а самому замку Дундуран.

Они приведут его к самому лорду Дарроу.

Сначала Хакону показалось, что он неправильно их расслышал. Это должно было случиться, учитывая все языки и шум их разнородного поселения. Он попросил Орека повторить, просто чтобы убедиться.

— Да, в замке, — подтвердил Орек, глядя на свою пару.

— Во время своего последнего визита Эйслинн сказала, что предыдущий младший кузнец уехал в Глеанну, так что они довольствуются только Фергасом, — Сорча, симпатичная, пышная человеческая женщина, излучавшая тепло и улыбку, сказала это так, как будто Хакон знал любое из этих имен, но то, что он чего-то не знал, не имело значения. Что было важно, так это шанс получить должность — в замке, лучшем из всех мест.

И Хакон хотел этого.

Уже несколько месяцев у него было смутное желание, частичное представление о том, где он мог бы разжечь огонь в своей кузнице. Он предполагал, что, будучи всего лишь наполовину человеком, его ждет деревенская кузница. Когда он, спотыкаясь, брел по сельской местности Эйреана, наконец-то найдя дорогу к Ореку и Сорче, он начал беспокоиться о своих планах — либо для него не было места, либо никто не желал его присутствия.

Прибыв в поместье Брэдей, он обнаружил, что большинство иных людей надеются получить землю для обработки. Стая холостяков-мантикор надеялась заполучить отличные лесные угодья для охоты — и красивые луга, чтобы ухаживать за потенциальными парами. Одинокий воин-фейри и его конь-единорог искали собственное поместье, нуждаясь в доме и земле, чтобы впитать свою магию. Дракон и его сестра-полукровка хотели, возможно, построить ранчо или школу, или и то, и другое. Небольшая стая из четырех сестер-гарпий прибыла сюда, чтобы избежать более масштабного конфликта внутри своей предыдущей стаи, и надеялись найти дома и пары. И еще несколько полуорков выразили желание заняться фермерством.

Среди всех этих разговоров надежды Хакона начали тускнеть.

Он ничего не смыслил в сельском хозяйстве и, безусловно, вдоволь повидал дикую природу за время своего долгого путешествия сюда. Сомнения начали закрадываться в его сердце, и в течение нескольких дней он сидел с холодным, скользким отчаянием, засасывающим его внутренности.

Что я наделал? Напрасно ли я оставил кузнечный огонь гадарона?

Но затем Орек и Сорча сообщили обнадеживающие новости.

Когда Хакон следовал за Ореком по городу Дундуран, через высокие ворота и обширный двор замка, эта надежда снова пробудилась.

С каждым шагом Хакон все больше убеждался, что это то место, где он хотел быть. Рожденный и выросший в горном городе, он чувствовал себя гораздо лучше в великих каменных стенах замка. Каждый камень казался ему знакомым, каждое бра и дверная петля завораживали его.

Замок, этот замок, был полон возможностей.

Так что было мало шансов, что у Хакона не напряглись бы нервы, когда они приближались к повелителю людей. Не тогда, когда он хотел этого так сильно, что чувствовал вкус тоски на кончике языка.

Хакон стоял рядом с Ореком, пока они ждали своей очереди поговорить с лордом Дарроу, стараясь, что его уши не покраснели так, как это часто бывало у него от эмоций.

Он был благодарен Ореку за то, что тот держался слева от него, ближе к здоровому уху, когда его друг наклонился, чтобы сказать:

— Дарроу — хороший человек и друг. Я уверен, он будет рад твоим навыкам.

Хакон кивнул, но не смог ничего ответить. Он прижал свои маленькие клыки к деснам, нервы и все его надежды сжались внутри в крепкие кулаки.

Если бы сеньор Дарроу прогнал его… Хакон не знал бы, что ему делать дальше.

Еще через мгновение мужчина, разговаривавший с сеньором Дарроу, поклонился и повернулся, чтобы уйти. Он ахнул, когда увидел двух зеленых полукровок, возвышающихся над ним и подпрыгнул почти на фут, прежде чем ускользнуть.

Это, конечно, была не самая худшая реакция человека на присутствие Хакона.

Орек шагнул вперед, и Хакон последовал за ним, склонив голову, когда Орек сделал это в знак уважения.

— Я получил сообщение Сорчи только сегодня утром. Я заинтригован, — сказал лорд Дарроу, улыбаясь им из-под своей пышной, но аккуратно ухоженной бороды.

Дарроу все еще был крупным и сильным, несмотря на годы, с гривой и бородой, которые когда-то были золотисто-светлыми, но теперь побелели. Богатый бархат и шелк его камзола и мантии не могли скрыть тело воина, хотя именно его глаза, львиного цвета, обрамленные веерообразными морщинами, привлекли внимание Хакона. Они смотрели на него и Орека сверху вниз с вежливой проницательностью, и Хакон расправил плечи, зная, что его уже оценивают. Вероятно, так было с тех пор, как они вошли в помещение.

— Орек, рад тебя видеть. Что ты мне принес? — голос лорда был громким, но не раскатистым, и уверенным — он отчетливо звучал в ушах Хакона, когда он напряженно стоял, ожидая приговора.

— Лорд Меррик, не так давно Эйслинн сказала нам, что замку нужен новый кузнец, — большая зеленая рука Орека опустилась Хакону на плечо. — Я привел тебе кузнеца. Это Хакон Зеленый Кулак, недавно прибывший из Калдебрака.

Хакон склонил голову.

— Милорд Дарроу, для меня большая честь быть здесь.

Брови Дарроу изогнулись.

— Ты уже говоришь по-эйреански.

— По большей части. Мне еще многому предстоит научиться.

— Ты пришел сюда один?

— Да, милорд. На работу.

— В Калдебраке не нужны кузнецы?

— В Калдебраке и так слишком много кузнецов, — вот почему гора была в основном выдолблена давным-давно, клан Зеленого Кулака был слишком трудолюбив. Юнлинги учились отливать оружие раньше, чем пользоваться им.

Дарроу добродушно ухмыльнулся.

— С трудом могу себе представить. Кажется, нам всегда нужен кузнец, — наклонившись вперед, он уперся локтями в колени и еще раз пристально посмотрел на Хакона.

Со своей стороны, Хакон держался очень тихо, напоминая себе, что он был чистым после путешествия и надел свою лучшую одежду. Плечи его куртки были отделаны сталью, нарукавные повязки были отлиты так, чтобы подходить только к его предплечьям, а пояс был сделан из восьмипрядной серебряной тесьмы. Его плечи были широкими, руки толстыми от работы, которой он занимался всю жизнь. Он был мужчиной в расцвете сил, готовым проявить себя.

«Дай мне шанс», призывал он. «Позволь мне показать, на что я способен».

— У тебя есть опыт работы в кузнице?

— Мой клан растит детенышей для работы с огнем. Я работаю с железом с детства.

— Ты можешь делать все повседневные ковки? Гвозди, подковы и тому подобное?

— Да, милорд. Запросто.

— Но захочешь ли ты заниматься этим? Боюсь, не каждая предложенная работа будет захватывающей. Мы чаще используем подковы, чем мечи.

— Если это нужно сделать, я сделаю, милорд, — и, поскольку Орек сказал, что Дарроу был другом и проявил хорошее чувство юмора, Хакон осмелился добавить: — И, по правде говоря, я предпочитаю делать топоры, а не мечи.

Это вызвало у мужчины улыбку в бороду. Откинувшись на спинку стула, Дарроу усмехнулся:

— Хороший топор далеко продвинет тебя в этом мире, — он кивнул и посмотрел на Орека. — Ты за него поручишься?

— Конечно, милорд.

— Очень хорошо, — поднявшись со своего места, Дарроу спустился по трем пологим ступенькам и протянул Хакону руку. — Добро пожаловать в замок Дундуран, Хакон Зеленый Кулак.

Грудь Хакона сжалась от изумления, он взял руку лорда и пожал ее по-человечески. Рукопожатие лорда было крепким, и Хакон ответил на него, гордость заставила его выпрямиться.

Все, на что он надеялся, все, чего он хотел, происходило. Он едва мог дышать, опасаясь, что все исчезнет быстрее, чем вспугнутый олень на охоте.

— Я не подведу вас, милорд.

Дарроу похлопал его по плечу.

— Подожди, пока не встретишь нашего главного кузнеца Фергаса, прежде чем давать слишком много обещаний, — засмеялся он.

Когда Дарроу повернулся, чтобы пожать руку Ореку, тот сказал:

— Есть еще желающие получить аудиенцию, когда у вас будет время, милорд.

— Слух, конечно, распространился, — сказал Дарроу. — Я рад этому. Но в следующий раз, когда ты придешь, тебе понадобится Эйслинн. Я назначаю ее ответственной за это — она будет присматривать за всем и решать, что можно сделать, — и, наклонившись, он заговорщицки сказал: — Уверен, что она и Сорча разберутся со всем за полдня.

— Без сомнения, — согласился Орек, и в его взгляде появилась нежность при упоминании своей пары.

Разговор зашел о Сорче и о том, что скоро прибудет последняя партия лошадей, которых она тренировала, но Хакон слушал вполуха. Его внимание привлекли мощные арки и широкий пролет большого зала. Чудо инженерной мысли и мастерство исполнения.

Именно с этой горы камней должен был начаться его путь, и он наслаждался мыслью оставить свой след в таком великолепном месте.

Ему дали шанс. Теперь он был полон решимости устроить свою жизнь здесь, используя силу своей руки и глубину своего мастерства. Жизнь, о которой он мечтал, только началась.

4



Эйслинн спешила по коридору, раздосадованная тем, что опоздала на заседание летнего совета, но в то же время с ужасом думая о том, что ей вообще придется на нем присутствовать. С тех пор как прибыли все вассалы и йомены, Эйслинн не знала ни минуты покоя.

Ее юбки шуршали по каменному полу, когда Бренна суетилась позади. Шателен недовольно пробормотала о том, как опаздывает Эйслинн, и как это будет выглядеть, пытаясь воткнуть ненужные жемчужные шпильки в незамысловатую косу Эйслинн.

Остановившись перед арочным дверным проемом зала совета, окруженным с обеих сторон охранниками, Эйслинн прикусила щеку и напомнила себе проявить понимание. Бренна воспользовалась моментом, чтобы повязать шелковую ленту вокруг талии, как будто это могло скрыть простоту сегодняшнего платья.

— Оставь это, Бренна, — сказала она с уставшим видом. — То, что я ношу, для них не имеет большого значения.

Бренна нахмурилась в ответ, на ее лице появилось знакомое выражение неодобрения.

— То, что носит будущий сеньор Дарроу, имеет большое значение. Особенно сейчас.

Теперь, когда Эйслинн была наследницей, она это имела в виду.

— Когда вы закончите здесь, нам еще предстоит посетить завтрашний банкет и дневные развлечения. Эрл Старли и леди Лизбет попросили предоставить им разные комнаты на ночь.

— Предоставь им разные комнаты, — пробормотала Эйслинн себе под нос.

Бренна недовольно фыркнула.

Когда охранник открыл перед ней дверь комнаты, Эйлинн шагнула вперед, оставив Бренну позади, и проскользнула на совещание, которое уже шло полным ходом.

Словесная перепалка вассалов, перебивающих друг друга, не смолкала, но стихла, когда она посмотрела на тридцать вассалов и йоменов Дарроуленда. Мать подготовила ее к таким моментам, и, даже если внезапное внимание и тот факт, что она опоздала, раздражали ее, как грубая шерсть, она хорошо помнила уроки матери. Эйслинн высоко подняла голову и скользнула через зал, заняв место справа от отца.

— Никогда не спеши. Войди в комнату, как будто она твоя.

Поэтому она не торопилась и не стала извиняться, просто положила блокнот на стол и открыла его на чистой странице, чтобы начать новый набросок своего последнего дизайна.

Однако она заметила, как отец бросил на нее веселый, хотя и раздраженный взгляд — тот, с которым Эйслинн была слишком хорошо знакома. Скромно склонив голову, она подмигнула ему в ответ.

Собрание вокруг них возобновилось, маркграф Краван продолжил свои жалобы по поводу сборов с предстоящего урожая в этом году. Казалось, что проводить сезонные встречи с вассалами и йоменами, чтобы выслушать их жалобы на слишком высокие налоги, было освященной веками традицией. Эйслинн не могла припомнить времени, когда ее отец сам не жаловался за ужином на долги перед короной и недовольство, которое он выслушивал из-за этого от землевладельцев.

Тем не менее, как он всегда подчеркивал Эйслинн и Джерроду, когда тот еще был в Дундуране, выслушивать их жалобы — обязанность сеньора. Сеньоры Эйреана правили своими владениями на благо всех — знати, ремесленников и торговцев, фермеров.

— Это система из многих частей, — он любил говорить, — и каждая часть должна работать вместе с другими, чтобы быть наиболее эффективной».

Джеррод всегда закатывал глаза, но Эйслинн находила утешение в знакомой метафоре. Это было то, что ее логический ум мог постичь, и она никогда не уставала от острот отца. Ей нравилось напоминание о том, что их семья была частью единого целого, их роль заключалась в поддержании бесперебойной работы системы.

Неприятно знакомый спазм в животе сопровождал мысль о том, что однажды она станет сеньором Дарроу. За последние десятилетия эйреанская знать начала придерживаться более пирросского стиля наследования, от отца к старшему сыну, благодаря королю Мариусу, наполовину пирросси, и его кузенам-пирросси, которые теперь доминировали при дворе в столице Глинны. Имея, пусть и младшего, брата, Эйслинн всю свою жизнь предполагала, что бремя ответственности никогда не ляжет на ее плечи, даже если она все равно выполняла многие обязанности в отсутствие Джеррода.

Единственной новой ответственностью, которая ей по-настоящему нравилась, была задача, которую совсем недавно поставил перед ней отец: объединить всех иных людей, которые собирались поселиться в Дарроуленде. Когда-то, более пятидесяти лет назад, нелюди были обычным явлением в человеческих королевствах Каледон, Эйреан и Пиррос. Однако большинство бежало во время войн за престолонаследие, когда королевская семья Эйреан раскололась и многих унесло течением в попытке уничтожить друг друга. После десятилетий борьбы раскол был устранен только союзом дальних кузенов, наполовину пирросского принца Мариуса и полноправной эйреанской принцессы Игрейны, ныне короля и королевы Эйреана. Однако, несмотря на тридцать лет относительного мира с момента их помолвки, иные народы до сих пор не вернулись в Эйреан в сколько-нибудь значимом количестве.

Так было до тех пор, пока ее подруга Сорча не вернулась после тяжелого испытания, выйдя замуж за полуорка из диких земель юга. Орек был милым и делал ее подругу безумно счастливой. Его присутствие и союз с Сорчей открыли возможность принять обратно больше иных людей, чему ее отец стремился способствовать.

— Наличие прочных связей с другими может только укрепить владения, — так он считал.

У нее уже были идеи о том, где иные люди могли бы поселиться, несколько избранных мест недалеко от различных городов и деревень за пределами Дундурана. Ее отец счел разумным для них обосноваться поблизости, но не непосредственно на территории существующих деревень: они не могли заставить своих подданых немедленно принять новоприбывших. Тем не менее, если верить слухам из таверн, мантикоры, например, уже были довольно популярны.

Количество иных людей, прибывающих в Дарроуленд, начало расти, и Эйслинн была взволнована открывающимися перспективами. В ближайшее время ей нужно будет съездить в поместье Брэдей, чтобы Орек представил ее всем вновь прибывшим.

Другие ее обязанности были гораздо менее… приятными. Или совсем неприятными, а именно, встречать гостей и организовывать банкеты. Всегда находился какой-нибудь лорденок или магистрат, ожидающий, что его развлекут и с ним поболтают. Это был своего рода обмен мнениями, в котором Эйслинн всегда чувствовала себя на шаг позади. Она не совсем понимала легкость, с которой некоторые без приглашения врывались в чужие дома и ожидали, что все остановится ради них. Отвратительно.

— Простите меня, милорд, но, возможно, мы все почувствуем себя увереннее в вашем решении, если ваша наследница окажет любезность и уделит внимание нам, а не рисованию.

Перо Эйслинн замерло, как и весь разговор. Она подняла глаза и обнаружила, что все уставились на нее со смешанным выражением лиц. Потребовалась практика, но теперь она была довольно хороша в определении эмоций, и помогло то, что большинство из тех, что в настоящее время были направлены на нее, были похожи — общее раздражение.

— Я еще даже ничего не сказала, — проворчала она себе под нос.

Говоривший мужчина, барон Морро, величественно восседал за столом напротив нее, его борода подергивалась. От пристальных взглядов и внезапной тишины ей захотелось вжаться в кресло, но Эйслинн держалась прямо и встречала каждый пристальный взгляд.

— Никогда не отводи взгляд первой, — наставляла ее мать, — тебе не нужно быть воинственной или грубой, но и не дрогни.

Эйслинн считала вдохи, прислушиваясь к совету матери. Рядом с ней ее отец наклонился вперед, сложив руки на полированную поверхность стола.

— Если вам нужны мои заверения, барон Морро, будьте уверены, что моя дочь внимательно слушает и уловила каждое слово.

Морро фыркнул из-под своей впечатляющей бороды, чересчур длинные усы подергивались под носом. Эйслинн отвела взгляд, прежде чем зациклилась на неровном срезе волос у его губ.

Ее отец жестом попросил ее говорить.

— Я не рисую, — объяснила Эйслинн, — я набрасываю планы нового моста, который мы намерены построить вверх по реке вместо существующего, чтобы разгрузить и расширить промышленную часть Дундурана. Занимать руки работой помогает мне слушать.

Она посмотрела на отца, который кивнул ей, чтобы она продолжала.

— Что касается ваших жалоб, к сожалению, взносы растут, но это не дело рук моего отца. Корона ввела более высокие сборы со всех сеньоров, а это, в свою очередь, касается всех землевладельцев. Ставка моего отца самая низкая в регионе. Мы идем на уступки в Дундуране, чтобы облегчить бремя для вас и ваших людей. Если мы запросим еще меньше, то не выполним королевские требования, и отец рискует впасть в немилость. Король Мариус уже присматривает своим родственникам владения подальше от Глеанны. Если он увидит такую возможность, есть все шансы, что король заменит моего отца кузеном из Пирросси, который стребует с вас максимум или даже больше. Так что нет, барон Морро, нам эти поборы тоже не в радость, но пока корона не изменит курс, всем придется терпеть.

Эйслинн втянула воздух, слегка запыхавшись, и попыталась не дать щекам покраснеть. Судьба, она пыталась быть лучше в этом вопросе. Быть более краткой.

Ее отец кивнул.

— Вот и все.

После тяжелой паузы собрание продолжилось, когда Морро решил не настаивать на этом вопросе. Тон вассалов понизился теперь, когда было заявлено очевидное.

Эйслинн снова взялась за перо, но идеи приходили не так быстро из-за смущения, сковывающего грудь. Она подавила желание по-настоящему рисовать каракули.

Когда заседание закрылось, она встала вместе со своим отцом, чтобы поклониться и поблагодарить совет за созыв. Все пожали друг другу руки, обменялись любезностями, и вассалы ушли в том настроении, которое Эйслинн сочла приличным, учитывая тон встречи, когда она прибыла.

— Им нужно говорить и быть услышанными, — объяснил ее отец, когда она спросила его об этом после посещения ее первого заседания совета. — Иногда это все, что им нужно. Представь себе, что с кипящего чайника снимают крышку, выпускают часть пара и дают воде спокойно закипеть.

Ее отец умел обращаться с метафорами, которые Эйслинн находила бесценными.

Меррик откинулся на спинку своего кресла, как только ушел последний вассал, и Эйслинн присоединилась к нему за столом.

— Ну, давай посмотрим, что ты там нарисовала, — сказал он.

Эйслинн бросила на него притворно хмурый взгляд, прежде чем подвинуть к нему блокнот по столу.

— Это мои первоначальные идеи для моста.

Ее отец пролистнул страницы с ее моделями, измерениями и заметками, и Эйслинн затаила дыхание. Ей нравилось погружаться в свои проекты. Замок был усеян ими, как неудачными, так и успешными. Она спроектировала более эффективную систему орошения садов замка, работала с кузнецами и чертежниками над созданием более эффективного механизма для подъемного моста, разработала планы изменения маршрута дымоходов, чтобы не допускать попадания дыма на кухню, и многое, многое другое.

Однако этот мост. Он был ее самым большим начинанием на сегодняшний день и повлиял бы на многих жителей Дундурана. Она хотела, чтобы он изменил их жизнь к лучшему. Она хотела помочь всем, чем могла. Возможно, Эйслинн и не была красивой, грациозной дворянкой, как ее мать или королева Игрейна, но она могла и будет использовать свои таланты и умения, чтобы улучшить Дарроуленд, насколько это в ее силах.

— Достаточно широкий, чтобы три повозки могли стоять в ряд?

— В город, за город и мимо. Несколько гильдмастеров и торговцев жаловались на то, что отсутствие дополнительной ширины замедляет проезд.

— Ты уже поговорила с гильдмастерами, не так ли? — его карие глаза, так похожие на глаза Эйслинн, скользнули по ней поверх блокнота, в уголках появились морщинки.

Узел в животе Эйслинн ослабел.

— Да, я хотела узнать их мнение, прежде чем приступать к разработке.

Меррик еще раз просмотрел чертежи, прежде чем вернуть их.

— Ну, ты знаешь, что я собираюсь сказать, дитя. Блестяще, как всегда.

Эйслинн прикусила щеку, стараясь не улыбаться слишком широко. Чувство, что она радует отца, все еще грело ее так же, как в детстве, когда она показывала ему свои первые неуклюжие деревянные модели катапульты, придуманные ей, чтобы избавляться от кухонных объедков.

— Спасибо. Однако, я чувствую, будет «но».

Меррик вздохнул, потирая глаза.

— Ты прекрасно знаешь, что мы примем проекты от нескольких архитекторов. В конце концов, король пришлет свой собственный из Глеанны.

— Если у нас есть план, основанный на потребностях людей, которые будут им пользоваться, зачем ждать мнения извне?

— Потому что иначе это было бы грубо. Король хочет казатьсявеликодушным, поэтому мы должны позволить ему.

— Но… — Эйслинн раздраженно фыркнула. Было так глупо откладывать планы только из-за чувств короля. Хотя она не была настолько наивна, чтобы отмахиваться от того, что если чьи-то чувства и важны, то это чувства короля.

— Я знаю, дитя. Будь твоя воля, мы бы, без сомнения, начали на прошлой неделе.

— Да, и мы бы уже вовсю работали.

Меррик устало пожал широкими плечами.

— Боюсь, тебе придется мне в этом подыграть. Мы построим наш мост — просто не так быстро, как тебе хотелось бы.

Они потратили еще некоторое время на обсуждение идей и того, кого следует привлечь к обсуждению на ранней стадии, когда наконец придет время приступать к строительству, и Эйслинн хорошо скрыла свое разочарование, как ей показалось. По правде говоря, проект строительства моста сулил испытание, за которое ей не терпелось взяться. По крайней мере, в этом виде обязанностей она была уверена в своих способностях выполнить их хорошо. Без какой-либо неловкости или многословных речей.

Она оставила отца у входа в зал совета, пообещав продолжить дискуссию сегодня вечером за ужином.

Юбки развевались вокруг ее лодыжек, когда Эйслинн направилась на кухню. Стресс от посещения встречи и разочарование из-за того, что она не продвинулась вперед с ее проектом, вызвали у нее бурю эмоций, неудобные, уродливые чувства, с которыми, как она знала, нужно было справиться.

Ее вспышка гнева в розовом саду застала ее врасплох и потрясла. Она не могла позволить себе такой припадок снова, тем более, когда в резиденции все еще оставалось так много вассалов. Она прекрасно осознавала, что все они считали ее странной — начитанной, незамужней, неформальной и лишенной светского обаяния ее прекрасной матери. Теперь одной из ее многочисленных обязанностей было вселить в них уверенность в том, что она в конечном итоге станет сеньором Дарроу, и скатывание в лужу слез разочарования, конечно же, не привело бы к этому.

Одним из способов, которым она контролировала свои эмоции, была помощь на кухне. В готовке и выпечке была ясная логика. Еда, блюда — всего лишь сумма составляющих. Добавьте то и это вместе, нагревайте определенное количество времени, и получится блюдо. Ей нравилась рутина нарезки, методичность процесса приготовления.

Хью, угрюмому главному повару, поначалу не очень нравилось ее присутствие на его кухне, но в конце концов он был покорен, когда Эйслинн оказывала ненавязчивую помощь. Это, и то что она никогда не была требовательной дворянкой, заказывающей тушеного лебедя за час до ужина.

Прогуливаясь со своим блокнотом, Эйслинн отвлеклась от беспокойных мыслей, любуясь золотыми видами из арочных окон коридора замка. Послеполуденный солнечный свет пробивался сквозь ромбовидные средники, отчего каменный пол казался золотым одеялом. Она любила замок, особенно в это время суток, когда небо было насыщенно-лазурным, а поздний летний день приятным и оживленным.

Она спустилась по черной лестнице на кухню, чувствуя себя немного лучше от солнечных лучей. Однако, когда она спускалась, безмятежность была нарушена громким лаем. Лаем собаки.

Конечно, затем раздался лай Хью.

— Уберите этого зверя отсюда! Таким, как он, здесь не рады!

Эйслинн поспешила вниз по последним ступенькам и завернула за угол, где поднялась суматоха.

Хью маячил в арочном дверном проеме кухни, стоя на страже у порога, уперев большие кулаки в бедра и грозно нахмурив брови. Перед ним на задних лапах сидел огромный серый пес и лаял на него.

Ничто из этого не удивило Эйслинн. Несколько сотрудников держали собак, как и ее семья много лет назад.

Ее поразила огромная зеленая ладонь на ошейнике собаки, соединенная с самой мощной и мускулистой зеленой рукой, которую она когда-либо встречала. Она проследила за выпуклым бицепсом до массивных плеч, одетых в хорошо сшитую кожаную куртку с серебряным тиснением на воротнике и плечах.

На коленях рядом с самой крупной собакой, которую она когда-либо видела, находился самый большой мужчина, которого она когда-либо видела. Даже стоя на коленях, его голова была почти на уровне груди Хью, а Хью не был маленьким человеком.

При первом взгляде на него Эйслинн сразу же подумала об Ореке. Но нет, это был не он. У Орека были более длинные волосы, светлые глаза, веснушки. А этот мужчина…

Затем он повернул голову и его взгляд упал на нее. Его глаза были самого теплого карего цвета. Он действительно был полукровкой, об этом свидетельствовала его зеленая кожа, но у него были благородные черты прекрасных рыцарей, нарисованных в ее любимых книгах, с высокими скулами, острой челюстью и выступающим подбородком. Если лицо Орека было столь же красивым, сколь и брутальным, то лицо этого полукровки было воплощением красоты, каждая линия была выверена до мелочей. Даже зеленые губы были приятной формы, чуть приоткрытые, чтобы обнажить кончики двух коротких клыков на нижней челюсти.

— Миледи, — фыркнул Хью.

Грубый голос повара привел Эйслинн в чувство. Прочистив горло, она подошла.

— В чем дело?

Хью хмуро посмотрел на тяжело дышащего пса, длинный розовый язык которого вываливался изо рта.

— Этот зверь думал, что сможет войти и украсть вечернее жаркое.

— Я прошу прощения, — сказал стоящий на коленях полукровка. Глубокий древесный звук его голоса окатил Эйслинн, как теплый сироп, и она крепче сжала блокнот в кулаке. — Мы все еще учимся. Он не хотел причинить вреда.

Хью снова посмотрел на пса.

— Эта тварь достаточно высокая, чтобы утащить все, что он захочет, прямо из печи!

Заостренные уши полукровки потемнели и стали теплого коричневого цвета.

— Он просто голоден, вот и все.

Шагнув вперед, Эйслинн спросила:

— Жаркое цело?

Немного поворчав, Хью признал:

— Да. Едва-едва.

— Значит ничего страшного, — повернувшись к полукровке, она жестом велела ему встать. Ее желудок сделал забавное сальто, эмоции бурлили там. Хотя и не плохие эмоции. Нет, под его теплым взглядом она…

Она протянула руку.

— Эйслинн Дарроу.

Ноздри полукровки резко дернулись в коротком вдохе. Он взял ее руку в свою, гораздо более крупную, зеленую, так осторожно, что их пальцы едва соприкасались. Все еще держа собаку, он сказал:

— Миледи, это большая честь, — и склонился над ее рукой.

Покраснев, Эйслинн чуть не забыла отдернуть руку, когда он выпрямился. Обычно ей не нравилось прикасаться к незнакомцам, но в широких теплых пальцах и мозолях полукровки было что-то… чрезвычайно приятное.

— А это кто? — она кивнула на гигантского пса, который в данный момент тяжело дышал на ее блокнот.

— Вульф, миледи, — он говорил с тем же резким акцентом, что и Орек, растягивая слоги так, как человеческий рот не смог бы. — Я Хакон Зеленый Кулак. Ваш отец взял меня к себе кузнецом.

— Ах, да! Теперь я вспомнила. Надеюсь, ты обосновался в Дундуране.

— Да, я…

С раздраженным возгласом Хью вскинул руки и, развернувшись на каблуках, исчез обратно на кухне.

— Держи эту шавку подальше от моей кухни!

Уши Хакона снова покраснели.

— Прошу прощения, миледи, он…

— Не утруждай себя, Хакон, пожалуйста. Это всего лишь Хью.

Его уши покраснели еще больше, когда она назвала его по имени.

— Он не смог устоять, когда почувствовал запах хорошей стряпни.

Улыбаясь, Эйслинн ответила:

— Он не один. Довольно много людей забредает на кухню Хью во время обеда. Я обещаю, он ничего такого не имел в виду. Добро пожаловать, вам с Вульфом здесь рады.

— Только не на кухне! — донесся рев изнутри.

Эйслинн поморщилась, но вокруг клыков Хакона появилась легкая улыбка. Она была поражена, увидев ее, а также ямочку, появившуюся на его правой щеке. Волею судеб, эта маленькая ямочка смягчила все его лицо.

Снова поклонившись, Хакон отогнал свою собаку от двери.

— Было приятно познакомиться с вами, миледи. Надеюсь, я смогу быть полезен вам и вашему отцу.

— Конечно, — заученно произнесла она, ее желудок все еще скручивало странным узлом.

Она смотрела, как полукровка уводит собаку, его короткие темные волосы блестели в лучах послеполуденного солнца. Только когда он исчез за углом, Эйслинн поняла, что эмоции все еще бурлят у нее внутри, но они не были… плохими. Нет, действительно, трепет возбуждения в ее груди был самым приятным.

Улыбаясь про себя, Эйслинн нырнула на кухню, ее настроение улучшилось.

Превосходно. Нам был нужен новый кузнец.

5



Огонь в кузнице Хакона часто горел до поздней ночи, отчасти потому, что ему нравилось работать по вечерам, когда воздух был прохладнее, а темнота давала больше шансов точно определить цвет нагретого железа, а отчасти потому, что работы было слишком много.

Хакон уже много лет не делал ни гвоздей, ни звеньев цепи, ни подков, и никогда в таком количестве. Всего несколько дней на новой работе, и он почувствовал, что может сделать сотню гвоздей за час во сне. Всегда полезно попрактиковаться в основах, сказал он себе. Не на каждой работе нужен красивый нагрудник или зловещий топор. Плуги, топорики и сервировочные ножи — все это тоже выполняло важные функции.

Ночью, на работе, когда были только он, его молот и Вульф, Хакон мог выбросить из головы все остальное. Он отрабатывал человеческий язык с каждым ударом молота, беззвучно произнося новые слова и фразы, чтобы запомнить, как они ощущаются, пытаясь понять, как они выглядят на чужих губах.

Когда он мог слышать, что говорят, эйреанский язык казался ему достаточно легким, хотя некоторые идиомы и глаголы по-прежнему вызывали недоумение. Проблема заключалась в том, что люди что-то бормотали или отворачивали от него свои лица. Читать по человеческим губам было труднее, они двигались гораздо быстрее без помехи в виде клыков.

Но его это не останавливало.

Всего несколько дней в замке Дундуран, и Хакон понял, что это то место, где он должен быть. Работа шла стабильно, и вскоре он надеялся, что ему доверят более сложную работу. Сама кузница впечатляла — огромный круг соединенных горнов, вписанный в каменное кольцо и разделенный на секции каменными перегородками. Круг комнаты выходил на западный двор, проветривался через стену из широких окон. Здесь было все, что только может пожелать кузнец, с несколькими рабочими зонами на выбор. Хакон уже решил, поскольку здесь были только он и старый главный кузнец Фергас, что они могли бы разделить пространство на специальности, чтобы не приходилось каждый раз доставать или менять конкретные инструменты и формы.

Однако он ждал, когда Фергас потеплеет к нему, прежде чем заговорить об этом. Хотя Хакон не был уверен, что Фергас вообще дружелюбен к кому-либо. Раздражительный пожилой человек был большим и грузным, его голова была выбрита до блеска, но дикая борода отросла до груди. Хакон еще не определил цвет его глаз, потому что он часто щурился или хмурился.

Фергас соизволил провести для него краткую экскурсию по кузнице в первый день, но после этого только лаял, поручая Хакону всю работу. Со своей стороны, Фергас, казалось, был сосредоточен исключительно на изготовлении замысловатых декоративных кубков, украшенных плетеным металлом и драгоценными камнями. Их он брал с собой в любимую таверну почти каждый вечер, чтобы выпить и петь песни.

Хакону оставалось надеяться, что его постоянная работа с гвоздями и подковами в конце концов завоюет ему хоть какое-то доверие старшего. Он сразу распознал умелого кузнеца, а Фергас был умелым, хоть и резким. И непреклонным на своем пути. Хакон даст этому человеку еще несколько дней, прежде чем выскажет ему свои предложения.

Если не брать в расчет Фергаса, то в новых условиях было много интересного.

Ему выделили небольшую, но ухоженную комнату рядом с кузницей, чтобы он мог поддерживать огонь в горне. Персоналу разрешалось пользоваться горячими ваннами под замком, а также обедать в обеденном зале вместе с сеньором и его семьей, если не проводился банкет.

Но самое приятное — это красивые человеческие женщины, населявшие замок. Персонал замка представлял собой небольшую армию людей, половину из которых составляли женщины, и многие из них были молодыми и энергичными девушками. Он не раз поворачивал голову, чтобы взглянуть на одну из них, когда шел за едой для себя и Вульфа или направлялся в купальню.

Впервые в его жизни с ним флиртовала женщина.

При мысли об этом его уши горели жарче, чем огонь в кузнице.

Во время своего путешествия на север он глубоко внутри таил темные сомнения о том, что в конце концов не сочтет человеческих женщин привлекательными или подходящими — или, что еще хуже, ни одна из них не сочтет его привлекательным. Он прожил свою жизнь в Калдебраке, будучи обделенным вниманием как потенциальный партнер, но уже не одна человеческая женщина окинула его оценивающим взглядом.

«Все получится», подумал он про себя."Все получится. Ты еще будешь гордиться мной, гадарон».

Теперь оставалось только заговорить с одной из них. С каждым днем он становился все более уверенным в своем эйреанском и думал, что скоро сможет вести разговор с женщиной, не путаясь в словах.

Он не отказывался попробовать «фрукты» — в переносном смысле, вспомнив, как одна из кухонных служанок бросила на него особенно похотливый взгляд, накладывая ему ужин в миску. Однако его целью всегда было найти свою пару.

Здесь так много женщин, не только в замке, но и в самом городе Дундуран, что должна была найтись та, которая могла бы понравиться ему, и которую он мог бы полюбить в ответ. В конце концов, это все было ради нее, его путешествие и новая жизнь.

Так что, пока он мог пробовать, ему приходилось держать себя в руках. Его целью была пара, и он сомневался, что она оценит, что он ищет ее в постели каждой служанки на своем пути.

Его кровь вскипела от открывшихся перспектив, которых было много. Он не был таким похотливым с тех пор, как был неопытным юнцом и провел первые ночи с Фели. Открывшиеся возможности почти ошеломили его.

Однако ему пришлось подумать головой, а не членом, и сделать правильный выбор. И мудрый. Хотя он и жаждал сейчас обрести пару, большую часть молодости он провел, проклиная эту связь и ее власть над теми, кто ее обрел.

Узы брака отняли у него мать, настолько сильно они тянули ее к отчаянию, когда погиб отец. Дедушка не смог вынести отсутствия бабушки и быстро умер от разрыва сердца. Так часто происходило со связанными брачными узами, вот почему многие сородичи были осторожны в связях с парой. Они были гораздо более беззаботны в отношении партнеров по постели, но он знал многих сородичей, которые избегали слишком долгих связей, опасаясь, что они начнут пускать корни.

Связь между супругами была священна для орков не без оснований, и Хакон, повзрослев, научился ценить ее и тосковать по связи, которую разделяли его бабушка и дедушка, по той, что была у Сигиль и ее партнеров.

Он хотел чего-то яростного. Быть для кого-то всем. Быть любимым, желанным и нуждаться в ком-то также сильно, как и нуждались бы в нем…

Осознание того, что он так близок к тому, чтобы найти ее, немного ослабило боль в члене оттого, что он был рядом с таким количеством красивых женщин, а также душевную боль оттого, что скучал по дому больше, чем он хотел признать.

Пока Хакон стучал молотком, желая сделать еще несколько гвоздей и подков, прежде чем загасить огонь на ночь, мысль о красивых женщинах и паре в конце концов вернула его мысли ко вчерашнему дню. К ней.

За короткое время пребывания в замке он уже слышал много разговоров о наследнице Дарроу. Хакону было приятно обнаружить, что разговоры о ней и о сеньоре Дарроу почти всегда были положительными; казалось, они действительно любимы слугами замка.

Однако ничто из этого не подготовило его к встрече с ней.

Он боялся, что лишился дара речи в ее присутствии.

Хакон сунул в огонь еще один железный прут, и его уши покраснели при воспоминании об этом.

Судьба, он и не знал, что женщины бывают такими прекрасными.

Дело было не в том, что другие женщины замка были в основном простолюдинками, в то время как она была благородного происхождения. Были и другие, такие же или более красивые, чем она. Были те, у кого тоже были блестящие глаза и еще больше тех, у кого светлые волосы мягкими волнами ниспадали на спину. У многих из них были веснушки на носу и розовые пухлые губы, которые изгибались в теплой улыбке. Пара Орека Сорча была выше и пышнее, в то время как многие другие женщины, которых он видел, были меньше наследницы.

В ней было все это и многое другое. Однако, что это было — он не знал наверняка и думал, что, возможно, знание может привести его к опасности.

Что-то шевельнулось в его периферийном зрении. Сначала подумав, что это просто Вульф ворочается на своем любимом соломенном коврике, он проигнорировал это.

Однако движение повторилось снова. Ему явно махала человеческая рука.

Хакон повернул голову, чтобы посмотреть, и чуть не уронил себе на ногу расплавленное железо.

Леди Эйслинн стояла на пороге кузницы, ухмыляясь ему, держа книгу в одной маленькой ручке и размахивая другой, чтобы привлечь его внимание.

Уши Хакона горели, он поспешил отложить свои инструменты. Ее губы шевельнулись, когда она сделала еще один шаг в комнату.

Он поднял руку, заставив ее вздрогнуть, и быстро вытащил пчелиный воск из ушей.

— Простите меня, миледи, — сказал он, склонив голову.

— Не нужно, — она удивленно посмотрела вниз, когда Вульф появился перед ней и пихнул длинной мордой.

Присвистнув сквозь зубы, Хакон предупредил:

— Вульф, веди себя прилично.

Леди Эйслинн протянула руку, чтобы собака понюхала, и Хакон с изумлением наблюдал, как его недружелюбный, отчужденный пес ткнулся головой в ее руку, требуя внимания. Он редко позволял Хакону или его бабушке погладить себя, не говоря уже о незнакомцах, но был счастлив выставить себя дураком перед хорошенькой наследницей.

Значит нас двое.

— Что у тебя было в ушах? — спросила она.

Рот Хакона открывался и закрывался, его сердце все еще колотилось от желания видеть леди Эйслинн рядом, как будто его мысли призывали ее. Ее блестящие локоны были откинуты с лица, открывая ему ясный вид на ее прекрасное лицо и сверкающие золотистые глаза. На ней было простое синее платье с глубоким вырезом, открывающим верхнюю часть ее пышной груди, а юбка ниспадала каскадом вокруг округлых бедер.

У него перехватило горло. Судьба, как она прекрасна.

Затем… его сердце замерло, когда он понял, что она стояла там, ожидая его ответа, но он не знал, как на эйреанском будет пчелиный воск.

Прочистив горло, чтобы отвлечься, он наконец сказал:

— Тек'тек.

Ее золотистая шевелюра с любопытством склонилась набок. К его удивлению, она придвинулась к нему ближе, протягивая руку.

— Можно мне?

Все лицо Хакона залилось румянцем, он провел большим пальцем по шарику воска, чтобы как можно лучше очистить его, прежде чем вложить в ее мягкую ладонь. Судьба распорядилась так, что у нее были изящные пальцы, длинные и мягкие, ногти — идеальные полумесяцы.

Повернув руку к огню, она улыбнулась, когда поняла:

— Пчелиный воск.

Вздох облегчения вырвался из его сжатых легких.

— Да, моя леди.

— Ты используешь его, чтобы защитить свои уши?

— Слух, да. Ковка может быть очень громкой, — он имитировал движение молотка по металлу на наковальне.

Возвращая воск, она улыбнулась шире.

— Это разумная практика, мастер-кузнец.

— Старая практика, — сказал он ей. — Мой дед использовал ее, и я тоже.

— Твой дедушка был мудр. Может быть, тебе удастся убедить Фергаса последовать твоему примеру. Возможно, тогда он сохранит то, что у него осталось, — она добродушно улыбнулась, как будто ей нравился угрюмый пожилой кузнец, и Хакон нерешительно ответил на этот жест.

Это было правдой, даже имея защиту, кузнецы, как правило, глохли от всех громких звуков кузницы. Холодный, болезненный ужас всегда подкрадывался к шее Хакона при мысли о том, что он может потерять слух.

У его бабушки тоже были проблемы со слухом на одном ухе. Хакон предположил, что это, как и его глаза, доказывало, что он был одним из них.

— Ты обычно работаешь так допоздна, мастер Зеленый Кулак, или Фергас так много дел поручает?

Судьба, его уши никогда не вернутся в нормальное состояние с такой скоростью, с какой они нагревались.

Откашлявшись, Хакон дипломатично ответил.

— Немного того и другого, миледи. Хотя, — он поморщился, подумав об этом, — если я беспокою вас шумом…

— Нет, нет! Не думай об этом. Я просто подумала… ночь стала тише и прохладнее, и мне показалось… Я имела в виду…

Он подумал, что это, должно быть, игра света, но ее щеки вспыхнули. Воспользовавшись моментом, чтобы взять себя в руки, леди Эйслинн сказала:

— Все, что я хотела сказать, это то, что мне тоже нравится работать по ночам, — она кивнула в сторону открытых окон кузницы, на одно из окон верхнего уровня замка. — Я сама работала и видела из своего окна, что огонь все еще горит.

Эти тупые зубы коснулись мягкого изгиба ее нижней губы, так же уверенно привлекая внимание Хакона. Что-то затрепетало у него в животе, и он ошеломленно наблюдал, как она сделала еще несколько шагов в кузницу и встала перед ним.

Вульф следовал за ней шаг за шагом, снова уткнувшись головой в ее руку.

— Я надеялась… ну, у тебя, конечно, может не хватить на это времени. Я пойму, если будет слишком много дел. Но, если ты не против, у меня есть особый проект, в котором мне нужна твоя помощь.

Удовольствие, острое и ноющее, застряло у него между ребер.

— Все, что угодно, миледи.

Улыбка, ярче солнца и такая же теплая, озарила ее лицо. Она быстро взяла себя в руки, но Хакон уже видел, как она запечатлелась в его сознании, словно зеленая вспышка на веках после того, как он посмотрел на солнце.

Зрелище ошеломило его настолько, что она уже открыла книгу, которую принесла с собой, и показала ему страницу, прежде чем он опомнился.

Ему потребовалось мгновение, чтобы понять — она показывала ему блокнот, полный рисунков и заметок. Страница, которую она протянула ему, представляла собой набросок чего-то похожего на пару садовых ножниц, лезвия которых были изогнуты, как коса.

— Я надеялась, что ты сможешь сделать мне вот это, — сказала она, прижимая блокнот к плечу, чтобы указать на различные детали рисунка свободной рукой. Она рассказала ему в мельчайших подробностях свою задумку, от спирали пружины до угла наклона лезвий ножниц и того, как она не могла решить, дерево или кожа лучше подойдут для рукояти.

Хакон стоял, немного ошарашенный, но сильно впечатленный.

Ее план был разумным — и даже лучше, это было определенно то, что он мог создать для хорошенькой наследницы.

Он слишком поздно понял, что она замолчала. Оторвав взгляд от этих тонких пальцев, которые водили по странице, он остановился на ее губах. Ее пухлые, розовые, неподвижные губы.

Наконец подняв на нее глаза, он обнаружил, что она снова смотрит в сторону, очередной румянец окрасил ее щеки, а лоб был испуганно нахмурен. Ему это сразу не понравилось, и он пожалел, что не может разгладить ее лоб большим пальцем.

— Прости меня, я… я волнуюсь, рассказывая о своих проектах.

— Ты увлечена, — утверждал он. — В этом нет ничего плохого.

Это вызвало у нее легкую улыбку, которую Хакон с жадностью принял. Судьба, чего бы он только не отдал, чтобы заслужить еще одну такую же.

— В замке, конечно, есть ножницы, но Морвен велела мне держаться подальше от ее хороших садовых инструментов — я, видите ли, слишком часто их одалживаю, всегда собираюсь вернуть, но что-то неизбежно случается, и… — она прочистила горло, — и мы должны уважать главного садовника, — еще одна робкая, почти самоироничная улыбка тронула ее губы. — Я подумала создать что-нибудь специально для кустовых роз. Они должны быть длинными и крепкими.

Мысль о леди Эйслинн, с ее теплой улыбкой и прекрасными руками, борющейся с колючими, разросшимися кустами роз, заставила его призадуматься.

— Неужели нет… кого-нибудь, кто мог бы это сделать? — спросил он, тщательно подбирая слова.

Ее улыбка стала печальной, заставив сердце Хакона стучать быстрее, чем ударник по наковальне.

— Да, в Дундуране полно опытных садовников, но это… — ее взгляд опустился, изящные пальцы теребили уголок блокнота в кожаном переплете. — Видишь ли, этот розовый сад моей матери. Никто не прикасался к нему с тех пор, как ее не стало.

Что-то тяжелое завибрировало между ребер Хакона. Ее печаль была очевидна, и ему это не понравилось.

Такая женщина, как она, никогда не должна знать печали.

— Вероятно, этого не стоит делать, — пробормотала леди Эйслинн почти про себя. — Я уверена, что от этого будет больше проблем, чем пользы. Я просто подумала…

Глубоко вздохнув, Хакон почувствовал, как боль в его собственном сердце тянется к ее.

— Я знаю, каково это — скучать по матери, миледи. Если это принесет вам хоть какое-то утешение, то это того стоит. Я помогу вам всем, чем смогу.

Ее сияющие львиные глаза посмотрели на него с пониманием, и что-то фундаментальное сдвинулось внутри Хакона.

— Правда? — прошептала она.

— Все, что угодно, миледи. Я сделаю все, что вам нужно.

К его облегчению, печаль в ней угасла, сменившись пылом, который он хотел бы схватить обеими руками и прижать к своей груди.

— Я ценю это, правда. У последнего кузнеца не было времени на мои проекты.

— Мое время принадлежит вам, — рот у него сам собой развязался, но он ничего не мог с собой поделать. Если это заставит ее улыбаться, он может пообещать что угодно.

Дверь кузницы распахнулась с громким хлопком, заставив даже Вульфа подпрыгнуть, и в комнату ввалился Фергас. Мужчина сделал несколько шагов внутрь, прежде чем увидел леди Эйслинн и Хакона, уставившихся на него.

— О, миледи, прошу прощения…

— Не нужно, Фергас. Прости, что побеспокоила тебя и твоего нового кузнеца. Мы просто обсуждали проект, — она бросила Хакону еще одну ослепительную улыбку через плечо. — Я вернусь завтра с более подробными планом для тебя?

— Конечно, миледи. Я также найду для вас несколько вариантов рукоятей.

Ее улыбка стала шире, и она крепко прижала к груди блокнот, заставив Хакона сильно позавидовать стопке бумаги.

— Джентльмены, — сказала она, кивнув, — тогда я пожелаю вам спокойной ночи.

— Спокойной ночи, миледи.

— Спокойной ночи, миледи.

Фергас тихо закрыл за ней дверь и, не теряя времени, бросил хмурый взгляд на Хакона.

— Ты чего пристаешь к наследнице?

Хакон нахмурился.

— Она пришла ко мне с просьбой.

— Значит, подковы еще не готовы? — его хмурый взгляд переместился через плечо Хакона, чтобы заметить незаконченные, несформованные железные прутья.

— Разве просьба леди Эйслинн не важнее?

Бушуя под своей большой бородой, Фергас, пошатываясь, побрел дальше в кузницу.

— У нее много проектов. Всегда что-то нужно, — тот хмурый взгляд вернулся, и Фергас указал им и предостерегающим мясистым пальцем на Хакона. — Держи свои щенячьи взгляды при себе и оставь леди в покое. Ее здесь очень любят, и никто не потерпит, чтобы с ней играли.

Из горла Хакона вырвалось рычание, и внезапно он понял, что это было за рычание — его некогда послушный зверь пробуждался к жизни.

Сердце Хакона снова заколотилось, хотя зверь внутри него звучал все громче.

— Я хочу только помочь ей, — сказал он Фергасу сквозь стиснутые зубы.

Он никогда не стал бы играть с такой женщиной, как леди Эйслинн. Такая женщина, как она, была создана только для добрых дел, для преданности, страсти и любви. Иметь такую пару, как леди Эйслинн…

Старый кузнец хмыкнул.

— Посмотрим, как ты поступишь. Лучше всего сейчас выяснить, где твое место и оставаться там.

Кулаки Хакона сжались, эмоции бурлили сильнее, чем расплавленные реки, которые текли глубоко под Калдебраком. Он знал, что старый кузнец пьян и всегда угрюм, но предупреждать его чтобы он держался подальше? Намекнуть, что он может причинить ей какую-либо боль?

Невозможно.

Его зверь — внутренний инстинкт, который заставлял всех сородичей-орков драться, трахаться и находить пару — собственнически зарычал. У некоторых сородичей были звери, которые доводили их до силы берсерка в битве; у других были звери, которые давали им источник сопереживания и понимания других, что делало их превосходными целителями. Его зверь никогда раньше не был таким сильным, даже когда годами тосковал по Фели.

Он думал, что, возможно, будучи полукровкой, зверь в нем тоже был только наполовину. Наполовину таким сильным.

Инстинкт, ревущий в его груди, ничего не чувствовал наполовину. Он был полон рычащей агрессией на другого самца, предостерегая его от своей…

У Хакона перехватило дыхание.

Нет. Нет, зверь не мог быть прав.

Она просто нравилась ему, ее быстрый ум и улыбка, вот и все.

Это… это не могло быть чем-то большим.

Однако рациональность ничего не значила для рычащего существа внутри. Несколько минут, проведенных в тепле леди Эйслинн Дарроу, и адский инстинкт был готов сделать заявления, которые были невозможны.

«Невозможно», сказал он себе.

«Нет ничего невозможного», прорычал он в ответ.

6



Эйслинн поблагодарила свою служанку, Фиа, когда рыжеволосая красавица поставила на стол как простые блюда для Эйслинн, так и сытную порцию ночного пиршества Хью для Меррика.

— Это все, миледи? — спросила Фиа, дерзко подмигнув карими глазами, и на ее щеках заплясали многочисленные веснушки.

Гибкая, высокая и уверенная в себе, рыжеволосая девушка легко улыбалась и шутила, излучая теплоту, которая успокаивала даже самую встревоженную аристократку. Они хорошо относились друг к другу, и Эйслинн считала Фиа своим ближайшим доверенным лицом.

Именно Фиа помогала Эйслинн выбрать, что надеть, когда требовалось нечто большее, чем простая юбка. Именно Фиа научила ее флиртовать и рассказала, о чем просить мужчину, чтобы доставить ей удовольствие. Именно Фиа заботилась о том, чтобы она поела, когда Эйслинн полностью забывала об этом, увлекшись разработкой нового проекта.

Эйслинн жила в постоянном страхе, что какой-нибудь красивый рыцарь наконец вскружит Фиа голову и увезет ее прочь. К счастью, на Фиа, казалось, не влияли ни мужчины, ни женщины — хотя ей определенно нравилось получать внимание от ухажеров.

— Я просто жду кого-то… особенного, — объяснила Фиа однажды вечером, расчесывая волосы Эйслинн. — Красивые обещания — это как раз, то что нужно.

Эйслинн знала, что рано или поздно этот день настанет, поэтому пока что она платила Фиа хорошую зарплату и благодарила ее при каждом удобном случае. Поскольку ее подруга Сорча часто была занята работой, братьями и сестрами, а теперь и красивым полукровкой, иногда казалось, что Фиа была единственной подругой Эйслинн.

— Пока все, — ответила Эйслинн, демонстративно разворачивая салфетку на коленях. — Если, конечно, я не буду недовольна едой.

— Гороховое пюре трудно испортить, — засмеялась Фиа и, тряхнув рыжими локонами, отошла от высокого стола, чтобы присоединиться к остальным сотрудникам. Более чем одна голова поднялась в ожидании ее прихода.

Устроившись на своем месте, Эйслинн взялась за ложку, пока ее отец с аппетитом поглощал свой ужин — филе с приправами, политое сливочным соусом с жареными овощами в качестве гарнира. Вряд ли это было изысканное блюдо для стола лорда, но, с другой стороны, ее отец никогда не отличался привередливостью. Это было гораздо больше по части Эйслинн.

Она не хотела усложнять жизнь Хью — она просто не выносила определенные блюда. Рыба была одним из них. Но она была более чем довольна миской горохового супа, тарелкой жареных овощей и щедрым куском хрустящего хлеба, который она помогала месить тем же утром.

Меррик издал еще несколько одобрительных звуков, прежде чем спросить:

— Что из этого приготовила ты?

— Немногое, — призналась Эйслинн, — только хлеб. Я не смогла долго помогать, еще три гильдмастера попросили аудиенции, и мы все еще пытаемся восстановить наши запасы мыла после заседания совета.

По правде говоря, это было небольшим благословением, поскольку у них не было достаточно мыла, чтобы продолжать стирать те объемы постельного белья, которые использовались для размещения многочисленных гостей Дундурана на прошлой неделе. Для стирки требовалось так много персонала, что другие задачи отошли на второй план. Сады были запущены, коридоры не подметены. Хью и Бренна на этот раз были едины в своем раздражении.

Не та ситуация, которую Эйслинн хотела бы взвалить на свои плечи. «Оставьте нестиранное постельное белье, пока мы не приобретем еще мыла. Наши вещи должны быть на первом месте, если у нас достаточно белья для неожиданных гостей». Бренне не понравился этот ответ, она поджала губы, но Эйслинн предпочла бы, чтобы у нее, отца и персонала было чистое нижнее белье, а не то, чтобы все дополнительные постельные принадлежности, которые обычно хранятся в огромных бельевых шкафах, были чистыми и готовыми для возможного гостя.

Если это означает, что мы не сможем принять больше гостей, тем лучше.

Она, конечно, не сказала этого Бренне.

Все это только доказывало ее точку зрения о том, что слишком много гостей — залог беспорядка. Не отсутствие чистого постельного белья и мыла нарушили равновесие в замке Дундуран, и Эйслинн не успокоится, пока это равновесие не будет восстановлено. Она уже потеряла из-за этого две ночи сна.

От мысли о том, чтобы когда-либо принимать королевский визит, когда член королевской семьи останется со своими придворными на неопределенный срок, по спине Эйслинн пробежала дрожь ужаса.

— Ах да, — сказал Меррик. — Я слышал о мыльном кризисе. Бренна не слишком довольна.

— Когда Бренна была счастлива? — пробормотала Эйслинн. Она не хотела быть жестокой, но недостаток сна сделал ее раздражительной.

— Намек понят, — Меррик отломил кусочек хлеба, одобрительно кивая, пока жевал. — Еще одна отличная работа, дитя.

— Если бы только все проблемы решались небольшим замесом теста.

— Эх, часто так и бывает. Просто в более метафорическом смысле.

Эйслинн проворчала что-то, заставив отца рассмеяться. Его веселость немного подняла ей настроение, и она решила на время забыть о капризах, а также о задачах и обязанностях и просто насладиться трапезой с отцом.

Это была одна из причин, почему отец всегда настаивал на том, чтобы ужинать вместе. Время, чтобы притормозить, поговорить. Он приглашал всех сотрудников, пожелавших поесть, присоединиться к ним в обеденном зале, где для персонала были накрыты пять длинных столов со столовыми приборами и глубокими мисками тушеного мяса, горками хлеба и тарелками с любым угощением, которое Хью достал из своих печей.

Наблюдение за веселыми разговорами слуг еще немного улучшило настроение Эйслинн. Несмотря на все ее волнения, ее народ был доволен. Каждый сезон они справлялись с вызовом, который бросал совет, и все заслужили эту передышку.

— Что ж, — сказал Меррик, когда трапеза подходила к концу, — может, нам и не хватает мыла, но мы богаты подковами. Новый кузнец оказался очень трудолюбивым.

Щеки Эйслинн вспыхнули, и она спрятала лицо за кубком. Глоток медовухи увлажнил горло, но не остудил румянец.

— Хакон очень талантливый. И целеустремленный, — сказала она, надеясь, что отец не услышит, как застучало ее сердце при упоминании нового красивого кузнеца.

Она не скоро забудет зрелище, которое он представлял той ночью в кузнице, освещенный светом огня, когда его сильные руки опускали молот на железо. Она задержалась в дверях, загипнотизированная методичным ритмом его работы, и хотя ей не нравились громкие звуки, почему-то это было не так уж плохо, искры, вылетавшие из железа, возбуждали, а уверенное обращение с ним приводило в восторг.

— Это действительно так, — согласился Меррик. — Хотя я боюсь, что Фергас ставит перед ним слишком много задач.

— Надеюсь, что это не так. Я уже попросила его сделать для меня кое-что.

Ее отец заинтересованно хмыкнул, потягивая медовуху.

— Пара ножниц. Морвен сказала, что мне нельзя брать еще одну ее пару, и мне понадобится что-нибудь крепкое, чтобы справиться с этими зарослями. Цветение почти закончилось, поэтому их нужно будет обрезать для зимнего покоя.

— Для сада твоей матери?

Эйслинн слишком поздно поняла, что еще не говорила отцу о желании приручить сад. Она знала, что у него не будет возражений, но любое упоминание о Ройсин всегда вызывало мрачную тень на лице Меррика.

Точно так же, как это произошло сейчас.

— Да, — тихо ответила она. — Я… Это спокойное место, где можно посидеть. Оно напоминает мне о ней.

Не отрывая взгляда от своего кубка, он провел по ободку ногтем большого пальца.

— Хорошо. Будет приятно увидеть, что ему вернули былую славу. Но разве ты не предпочла бы, чтобы Морвен и ее слуги позаботились об этом?

— Нет, я… я хочу это сделать сама.

Наконец, отец бросил на нее взгляд, короткий, но значительный по глубине. Меррик потянулся, чтобы сжать ее руку.

— Все в порядке, дитя, — сказал он. — Давай посмотрим, на что ты способна.

Улыбка Эйслинн была горько-сладкой. Ей всегда нравились слова своего отца «Посмотрим, на что ты способна». Там, где другие отцы могли запрещать или делать выговор, Меррик Дарроу всегда только поощрял и советовал. Даже когда Эйслинн, и особенно Джеррод, заслуживали выговора.

Кстати, об этом…

Хорошее настроение к ее отцу все еще не вернулось, и Эйслинн не видела причин снова его портить.

Лучше всего сделать это сейчас.

С тяжелым сердцем она вытащила из кармана письмо Начальника Палаты.

— Мы получили его не так давно, — передавая письмо Меррику, она объяснила: — Джеррод сбежал. Никто не может его найти.

Нахмурившись, ее отец пробежал глазами страницу. Резкие морщины прорезали его лицо, из-за чего он выглядел намного старше своего возраста. Эйслинн ненавидела напоминание о том, что он становится старше — она ненавидела поседевшие волосы, морщинки, разбегающиеся веером вокруг его глаз.

Она ненавидела Джеррода за то, что он придал лицу отца такое выражение.

После долгого молчания Меррик с отвращением бросил письмо на стол. Откинувшись на спинку стула, он наконец обратил на Эйслинн стоический взгляд, но она достаточно хорошо знала отца, чтобы увидеть, какая боль таится под поверхностью.

— Как говорит начальник Палаты, это не совсем неожиданно. Возможно, было чересчур наивно предполагать, что он примет свое наказание с каким-либо смирением.

Слова были и вполовину не такими резкими, как Джеррод заслуживал, но Эйслинн не смогла удержаться от вздоха. Что бы она ни чувствовала или не испытывала к Джерроду, он был ее братом, и, по крайней мере, она жалела его.

И все же Эйслинн придержала язык, ибо что тут можно было сказать? Возможно, она смогла бы придумать что-нибудь в его защиту, если бы смогла простить его за то, что он сделал, но она не простила.

Сорча ей как сестра, родная сестра по сердцу. Подруга, которая знала Эйслинн и принимала ее такой, какая она есть. Такой друг был бесценен — и был даже важнее крови. Эйслинн знала, что значит быть неправильно понятой, задаваться вопросом, почему кто-то уделяет ей хоть какое-то внимание: то же самое было и с Сорчей.

Устремив взгляд вдаль, Меррик поднес кубок к губам и одним глотком допил остатки медовухи. Он сидел прямо на своем месте, его взгляд стал жестче, и Эйслинн приготовилась к тому, что ей не хотелось бы услышать.

— Если он хочет устроить свою собственную жизнь, полагаю, я не могу винить его в этом. Но мы должны, по крайней мере, найти его. У твоего брата склонность к неприятностям.

— Разве его не следует вернуть в Палату? — шесть месяцев вряд ли являлись настоящим наказанием.

— Да, но кто будет держать его там? Должен ли я послать рыцарей охранять его и наблюдать, как он ухаживает за больными?

Если это то, что нужно. Если это, наконец, заставит его научиться.

— Нет, — ответил Меррик насвой собственный вопрос, — в этом нет смысла. Пусть он живет сам по себе.

Он вздохнул, на его лице появилось измученное выражение, и Эйслинн прикусила щеку, чтобы промолчать. Решение свинцом легло у нее в животе, неприятное и тяжелое. Неужели они просто никогда больше его не увидят? Никогда не произнесут его имени и не узнают, что с ним стало?

Ее отец уловил ее молчание и поднял руки.

— Я знаю, дитя. Я просто… То, что он сделал, это… — Меррик покачал головой. — Я полагаю, что стоит присматривать за ним. Если он уехал на юг, мы наверняка услышим о нем.

— На юг? — повторила Эйслинн, чувствуя, как по ее шее пробежали мурашки разочарования от мысли, что она что-то не знает.

Она не пропустила, как поморщился ее отец.

— Да, — смерив ее взглядом, он сказал: — Мы с Кьяраном решили совершить еще одну экспедицию на юг. Очевидно, что мы и близко не добились того, чего надеялись, в борьбе с работорговцами, и те, кто похитил Сорчу, все еще на свободе.

Эти слова прозвучали в ее ушах эхом недоверия.

— Но вы с сэром Кьяраном отошли от дел. Я думала, Коннор и Найл Брэдей должны были взять на себя миссию.

— Да, конечно, но их отец и я должны многое им показать. Люди, с которыми они должны встретиться. И… — тут он снова вздохнул, — Кьяран и я… наша работа не завершена. Я не могу успокоиться, зная это, дитя. Чтобы работорговцы были здесь, так близко — я этого не потерплю. Те, кто похитил Сорчу, должны быть наказаны и послужить примером. Иначе к чему привела бы вся наша работа? Ни к чему.

Эйслинн яростно покачала головой.

— Это неправда. Ты уже сделал так много хорошего — пришло время другим взяться за эту работу.

— Скоро, — сказал он, как будто это могло ее успокоить. — И мы не уедем до свадьбы Сорчи. Я бы не хотел ее пропустить.

— Ты не можешь снова просто взять и уйти.

Ей даже самой было неприятно слышать собственные капризы. Как маленькая.

Брови Меррика озабоченно опустились. Он успокаивающе протянул руку, но Эйслинн откинулась на спинку стула, вне пределов его досягаемости.

— Мы должны довести это дело до конца, дитя. Мне жаль.

— Я не готова быть сеньором Дарроу.

— Мы оба знаем, что твой брат редко выполнял свои обязанности — ты отвечала за Дундуран с детства.

Я не должна была этого делать. Не должна была. Слова сдавили ей горло, так что она едва могла дышать.

— Это не одно и то же.

— Просто еще раз повторяю. Ты должна это сделать.

— Отец…

Меррик покачал головой.

— Я принял решение, дитя. Это нужно сделать. У тебя все получится, ты всегда справлялась.

К ее ужасу, горячие слезы навернулись ей на глаза. Когда она встала, чтобы уйти, он уставился на нее, разинув рот.

— Дитя…?

Расстройство вывело ее из равновесия, еда, которую она съела, бурлила внутри нее. Ее кожа казалась слишком натянутой, горло, грудь, само ее сердце сжимались от дискомфорта.

Судьба, только не снова!

Обогнув свой стул, она поспешила из-за высокого стола и направилась к боковой двери, оставленной приоткрытой одной из служанок.

Почему он должен уехать? Ее отцу всегда приходилось искать покой за пределами Дундурана, за пределами Дарроуленда. Он сделал что-то хорошее из своего горя, но почему это должно было быть там, так далеко?

«Не уходи», всегда умоляла ее девочка внутри. «Не оставляй меня одну».

Эйслинн едва могла видеть сквозь водянистую пелену набегающих слез, пока спешила по коридорам замка, но, с другой стороны, ей и не нужно было видеть. Она знала каждый камень этого замка, каждый уголок, коридор и потайную нору.

Вся ее жизнь прошла здесь, все обиды, секреты и проекты.

За всю жизнь она покидала Дарроуленд всего дважды. Если сеньор Дарроу был нужен при дворе в Глинне, кто-то должен был остаться и управлять, и это никогда не был Джеррод.

Эйслинн позаботится об этом. Эйслинн позаботится обо всем. Эйслинн поймет.

И она это делала. Чего бы это ни стоило, даже если лежала по ночам без сна, просчитывая дела, которые ей предстояло сделать, и страшась большинства из них.

Она не могла разочаровать родителей. Они дали ей так много, были так добры и терпеливы с ней — она могла присмотреть за домом, который они построили и любили. Она могла помочь брату, пока он не научится сам. Она могла, она могла, она могла…

Эйслинн всхлипнула. Сначала она думала убежать в свой кабинет, но камни замка, казалось, деформировались, смыкаясь вокруг нее. Эйслинн подобрала юбки и зашагала вперед, торопясь спуститься вниз, в западный двор.

Ночной воздух холодил ее кожу, влажную после бегства и слез. Она тяжело дышала, с каждым вдохом борясь за то, чтобы удержать ужин в желудке.

Прижав руку к бешено колотящемуся сердцу, Эйслинн замедлила шаг, теперь просто бесцельно бродя. Она крепко зажмурилась, сдерживая слезы, сдерживая реальность.

Она уже едва держала голову над поверхностью в море своих задач и обязанностей. Нужно было спланировать строительство нового моста и заготовить мыло, и двое кухонных работников скоро уезжали, и им понадобится замена, и другие люди прислали петиции с просьбой об аудиенции, и ей все еще предстояло встретиться с мастерами гильдии каменщиков, чтобы начать переговоры о поставках для моста, и у Бренны всегда найдется что-нибудь для нее, и ей нужно было составить план работ в розовом саду, и и и…

— С вами все в порядке, миледи?

Эйслин ахнула, юбки взметнулись, когда она резко обернулась на низкий гул.

Она остановилась в центре двора и по-совиному заморгала, услышав голос, доносившийся из кузницы. Хакон, красивый кузнец, сидел на табурете у входа в ярко освещенную мастерскую, уперев локти в колени и склонившись над чем-то, что держал в руках.

Судьба, у него прекрасные, сильные руки.

Отвернувшись, чтобы он не мог видеть ее лица, Эйслинн быстро вытерла выступившие слезы.

Чувство стыда подкралось к горлу, но удивление от того, что она увидела его там, казалось, потрясло бурлящие эмоции, позволив ей похоронить их обратно в яму, которую она держала внутри себя только для них.

Прошло много времени, прежде чем она снова повернулась к нему лицом, достаточно долго, чтобы она знала, что это грубо, но ничего не могла поделать. Она не позволила бы ни ему, ни кому-либо еще увидеть ее слезы.

— Простите меня, — сказал он, — я не хотел вас напугать.

Она покачала головой.

— Мне следовало быть более внимательной, — последнее, что ей было нужно, — это подвернуть лодыжку. Это не избавило бы ее от обязанностей.

Из кузницы выбежал могучий Вульф, высунув язык. Он направился прямо к ней, тычась мордой в руку.

Эйслинн с энтузиазмом погладила его, радуясь возможности отвлечься.

— Вы ему очень нравитесь, — сказал кузнец. — Обычно он не привязывается к другим. Даже ко мне, на самом деле.

— Правда? Но он такой дружелюбный пес, — глубоко запустив пальцы в шерсть за его ухом, она вызвала стук задней лапы по булыжникам.

Хакон усмехнулся.

— Только с вами. Я не уверен, что он видит во мне кого-то большего, чем того, кто приносит еду.

— Я уверена, что это неправда, — она наклонилась, чтобы заглянуть в глаза собаки, и обнаружила, что они проникновенного карего цвета. — Ты благородное животное, я не сомневаюсь.

— Осторожнее, миледи. Вы его избалуете.

Улыбка скользнула по ее губам, удивив ее саму. Все то уродство, которое она ощущала, все еще было там, все еще бурлило внутри нее, но на свежем воздухе, гладя собаку, разговаривая с красивым кузнецом, оно не казалось таким уж… невыносимым.

Собравшись с духом, она кивнула на его руки.

— Над чем ты работаешь?

— Ах, — выпрямившись, он поднял маленькую безделушку.



Очарованная, Эйслинн пересекла двор замка, ее одолевало любопытство. Он протянул ей предмет кончиками пальцев, и Эйслинн взяла его так нежно, как будто хрупкое стекло.

— Осторожно, — предупредил он, — ее еще нужно отшлифовать.

Поднеся предмет к свету, она изумилась:

— Это роза.

— Да, миледи, — его взгляд мечтательно блуждал, а голос звучал еще тише, когда он сказал: — Ваш проект заставил меня подумать о горных розах, которые растут на южных склонах Калдебрака. Летом гора покрывается их цветами.

Очарованная, Эйслинн растянула губы в еще более широкой улыбке.

— Это звучит так чудесно, — возвращая ему розу, она сказала: — Боюсь, в саду моей матери растут простые розы. Но весной здесь также цветут прекрасные тюльпаны и нарциссы. И в течение нескольких недель цветет глициния. Она прекрасна.

— Я с нетерпением жду этого, миледи, — он улыбнулся ей, в его собственных проникновенных карих глазах отразился свет огня в кузнице.

Желудок Эйслинн сжался — не от тяжелых забот, а от воздушной легкости.

— Ты еще и занимаешься резьбой по дереву, — сказала она, чтобы отвлечься. — Чего ты не умеешь, мастер-кузнец?

— Многое, миледи, — усмехнулся он. — Но я считаю, что полезно практиковаться в разных ремеслах, — он поднял маленький нож, которым резал дерево. — По правде говоря, это помогает мне думать.

— Правда? — спросила она, очарованная.

— Я обдумывал ваши садовые ножницы, планируя в уме. Это позволяет моим рукам быть занятыми, а голове — ясной.

— Я делаю то же самое со своими рисунками. Рисование помогает моему разуму сосредоточиться.

Его улыбка вернулась, почему-то даже теплее, чем раньше. Появилась ямочка, отбрасывающая очаровательную тень на его щеку.

При свете камина он мог бы показаться внушительной фигурой, даже сидя. Эти широкие плечи отбрасывали большую тень, и темнота подчеркивала немного нечеловеческую форму его рта. Тем не менее, она также придавала бархатистую мягкость его коже, а отблески огня играли в темной копне его коротких волос и на костяшках пальцев.

Мягкий полумрак шел ему. И эта ямочка тоже.

— Если вы придете завтра, у меня будет… — он нахмурился, делая паузу, как будто обдумывая слово. — Пример, который я покажу вам.

Ее сердце подпрыгнуло от удовольствия.

— Прототип? Уже? Замечательно! Я могу прийти завтра днем?

— Когда вам будет удобно, миледи. Надеюсь, вы его одобрите.

Она заверила его, что так и будет. После еще нескольких вопросов о том, что ему нравится вырезать — в основном животных, — и что любит Вульф — в основном спать, — Эйслинн пожелала Хакону спокойной ночи, и, когда она поднималась по лестнице обратно в замок, ее настроение улучшилось.

Она уже слышала упреки Бренны, что у нее нет времени бездельничать в кузнице над проектом, но Эйслинн найдет время. Тихо прогуливаясь по коридорам замка, она поймала себя на том, что ей не терпится узнать, что еще может сотворить красивый кузнец своими большими руками.

7



Новый кузнец не разочаровал.

Эйслинн поудобнее устроилась в кресле, которое он, очевидно, поставил для нее в аккуратном уголке у окна, с подушкой и всем прочим. Она усмехнулась про себя, положив блокнот на колени и наблюдая, как гигантский полуорк суетится на своем месте.

Она не была до конца уверена, но подумала, что он может… нервничать?

Эйслинн, конечно, знала его не очень хорошо и всегда с трудом разбиралась в чувствах новых людей, но мысль о том, что этот крупный мужчина может быть немного взволнован из-за нее здесь, в своей кузнице, забавляла ее.

Облако пыли и сажи поднялось в воздух и осело на обувь, когда Вульф плюхнулся рядом с ней, чтобы понаблюдать за зрелищем.

Ожидая, Эйслинн подумала, что да, он, должно быть, нервничает. Он, конечно, знал, что она придет. Она пообещала это прошлой ночью, и совершила один из своих самых удачных скрытных маневров по замку. Он приготовил стул и подушку для ее удобства. Тем не менее, он забегал по кузнице, собирая все необходимое, его уши были красновато-коричневатого цвета на очаровательно заостренных кончиках.

При ярком дневном свете она заметила деталь, которой раньше не замечала — несколько маленьких золотых сережек свисали с его ушей. Одно пронзило левый хрящ, а еще три вонзились в мочку почти до кончика уха. В его правом ухе была только одна. Судя по их блеску, они были из настоящего золота, и она обнаружила, что немного очарована этим мерцанием.

Именно по звуку, как он прочистил горло, она, наконец, поняла, что он стоит перед ней. Его уши потемнели, и он наклонил голову, левым ухом к ней.

— Миледи?

— О, прости меня, я просто любовалась твоими серьгами, — она коснулась своих сережек кончиком пальца. — Они прелестные. Они что-то значат?

— Для орков это символ… — он сделал жест рукой. — Новый зарабатывается с каждым…

— Достижением? — предположила она.

— Да. Достижением, — он прочистил горло. — Есть еще одно слово, которое я должен выучить.

— Ты уже замечательно преуспел в изучении эйреанского языка. Ты говорил на нем до приезда в Дундуран?

— Я научился во время путешествия из Калдебрака.

— Ну, я не говорю по-оркски, но рада помочь тебе любым способом с эйреанским.

В уголках его глаз появились морщинки.

— Вы добры, миледи, — потянувшись за чем-то на рабочем столе, он вручил ей незаконченный набор садовых ножниц. — А перед этим позвольте мне узнать, нравится ли вам прототип.

Эйслинн ахнула от восторга, когда он опустил его в ее жадные руки. Это всего лишь прототип? Он выглядел идеально!

— О, Хакон, они чудесны!

Она поднесла ножницы к свету, оценивая изгиб лезвий. Они были не слишком тяжелыми, хотя и металлическими, и Эйслинн поворачивала их так и эдак, чтобы осмотреть и полюбоваться.

На его щеке появилась ямочка, когда он рассказывал о пружине, которую он сделал, а также о защелке для безопасности. Затем он представил ей варианты ручек — гладкая сосна, мягкая кожа и плотно обернутый холст.

— Теперь, зная, насколько ты талантлив, я должна выбрать сосну, — сказала она.

— Конечно, миледи. Я очень скоро все приготовлю для вас.

— Я ценю это, Хакон, правда. Это гораздо лучше и быстрее, чем я ожидала. Надеюсь, это не помешало твоей работе.

— Всегда найдутся подковы, которые можно сделать, — ответил он с хорошим настроением.

Она вернула ножницы для доработки, хотя и неохотно. Что-то в том, что она держала их в руках, ощущая, насколько они прекрасны, вызывало у нее жадность.

— Я надеюсь, вам понравится пользоваться ножницами так же, как мне понравилось их делать, — сказал он, вытаскивая несколько кусков дерева, чтобы она могла выбрать. — Если вам нужно изготовить что-нибудь еще, я помогу, чем смогу.

Более прекрасных слов никто никогда не говорил — по крайней мере, Эйслинн.

— Я бы не хотела навязываться…

— Для чего еще нужен кузнец? — его улыбка стала дерзкой, ямочки на щеках углубились. — Все эти рисунки в вашем блокноте очень…

Настала очередь Эйслинн покраснеть.

— Беспорядочные?

— Впечатляют, — решил он. — У вас так много идей.

Эйслинн пожала плечами, не зная, что еще делать, столкнувшись с такой похвалой.

— Просто так работает мой разум, я полагаю. Если бы я не нарисовала их и не вытащила наружу, они бы теснились у меня в голове и не оставляли места.

Когда ее объяснение было встречено молчанием, она осмелилась поднять глаза — и обнаружила, что он смотрит на нее с… она не знала с чем, но от этого ее сердце затрепетало, как птичьи крылья.

— Я об этом не думал, — медленная улыбка расплылась по его красивому лицу. — Мне это нравится. Рисунок освобождает твой разум для новых идей.

— Благословение и проклятие, — согласилась она. — Это значит, что всегда есть новая идея, которая отвлекает меня от предыдущей.

— Разум всегда в работе.

— Да, — это было совершенно верно. Он выразил словами то, что она чувствовала так, как никто раньше. Однако вместе с этим появился острый укол правды: ее разум действительно всегда был напряжен, что могло быть утомительным.

Но не прямо сейчас. Разговаривая с Хаконом Зеленым Кулаком, она поймала себя на том, что сидит на краешке стула, с нетерпением ожидая, что он скажет дальше со своим сильным акцентом.

Выбрав цельный кусок сосны, Хакон сказал:

— Позвольте мне снять несколько мерок с ваших рук, если вы не против остаться еще на минутку?

Не против ли? Ему придется вышвырнуть ее вон.

— Конечно, — сказала она, поправляя юбки, чтобы скрыть свое счастье.

Придвинув табурет, он сел перед ней с клубком бечевки. Хотя табурет был намного ниже ее кресла, его голова все еще возвышалась над ней. Ощущение его размеров было еще более острым, когда он наклонился вперед, сосредоточив внимание на разматывании длинной бечевки. Он занимал большую часть ее поля зрения, и был так близко, что она чувствовала исходящий от него жар огня, свежий аромат дерева и железа, а также более тяжелый, глубокий мужской запах. Он напомнил ей о костре, о потрескивающих оранжевых искрах и ароматных дровах в огне.

Когда он протянул ей большую зеленую руку, она, не колеблясь, протянула свою. Эйслинн прикусила губу, ощутив прикосновение его кожи к своей, когда он так нежно держал и двигал ее рукой. Он прикоснулся к ней кончиками пальцев, как будто она была нежной, драгоценной. Бечевка прошлась по ее коже, когда он обвел ее ладони вдоль и поперек, — мягкий, дразнящий шелест, за которым последовало теплое прикосновение его мозолей.

Она смотрела, загипнотизированная медленными, почти чувственными движениями его рук. Как напряглись сухожилия под его кожей, как затупленные кончики пальцев удерживали бечевку, как его ладони почти обожгли ее своим теплом, когда держали за руку.

Прошло много времени, прежде чем Эйслинн поняла, что бечевка больше не касается ее, что только его руки держат ее ладонь. Прерывисто дыша, она бросила взгляд вверх сквозь ресницы и увидела, что он смотрит на нее точно так же, из-под тяжелой тени бровей.

Какая-то дрожь… пробежала между ними. Она могла описать ее только как искрящуюся и волнующую.

Эйслинн затаила дыхание в ожидании.

Для чего, она не знала.

На этот раз ее разум был благословенно спокоен, когда она рассматривала каждую черту красивого кузнеца. Золотая искорка в правом глазу. Небольшой шрам, рассекающий пополам левую бровь. Несколько веснушек на переносице. Идеальный изгиб верхней губы, скрывающий кончики маленьких клыков.

Эйслинн приоткрыла рот — сказать, она сама не знала что, — и увидела, как его взгляд опустился к ее губам.

Судьба, что я делаю?

Отдернув руку, Эйслинн опустила взгляд в блокнот.

— Благодарю вас, миледи, — сказал он, выпрямляясь на своем табурете.

— Конечно.

Пока он вставал, между ними повисла тишина, затем Эйслинн услышала, как он роется на рабочем столе.

Она подумала, что, возможно, ей следует уйти, но нежелание удерживало ее на месте. Румянец все еще горел на щеках, и она все еще не знала, о чем думала, мечтая о нем вот так, но ничто из этого не означало, что она хотела уйти.

Слишком рано возвращаться к расписанию и мыльному кризису.

Хакон снова помог ей восстановить силы.

Его большая рука опять появилась в поле ее зрения, и, подняв глаза, она увидела, что он держит два маленьких кусочка пчелиного воска.

— Я могу отрегулировать ручки прямо сейчас, если хотите. Но будет довольно громко.

Она с любопытством взяла воск.

— Мне разогреть его?

— Да, между ладонями.

Эйслинн наблюдала, как он ловко растер пчелиный воск между пальцами, прежде чем воткнуть его в ухо. Забавляясь, она повторила процедуру за ним, сморщив нос от непривычного ощущения чего-то, забивающего ей ухо.

— Это странно! — сказала она, вероятно, слишком громко, и вздрогнула.

Он кивнул с улыбкой, хотя она не была уверена, что он действительно услышал, что она сказала.

Когда воск был на месте, Хакон приступил к своей работе.

Эйслинн откинулась на спинку стула и с благоговением наблюдала за происходящим.

Используя щипцы, Хакон погрузил рукоятку ножниц в огонь, чтобы нагреть металл.

— Как долго они должны нагреваться? — громко спросила она.

Он остался стоять лицом к кузнице, как будто не слышал ее. Эйслинн повторила свой вопрос и снова тишина.

Воск работает.

Хотя, когда он вытащил ножницы из огня, рукояти которых светились оранжевым, и начал придавать им форму, лязг металла о металл все еще резал ей уши. Воск притупил его настолько, что было терпимо, но она все равно вздрагивала при каждом ударе.

Тем не менее, было приятно наблюдать за его работой. Она всегда находила подобные вещи увлекательными. Как каждый шаг, каждая часть объединялись в единое целое? Она провела много дней, наблюдая за мастерами Дундурана, изучая, как они выполняют свою работу.

Видеть, как создается новая вещь, доставляло острые ощущения, и наблюдение за Хаконом ничем не отличалось. На самом деле, было даже лучше.

Молоток был продолжением его руки, мышцы сокращались и расслаблялись в идеальном ритме, когда другая рука поворачивала и располагала ножницы. Это было чудо синхронности, и Эйслинн наслаждалась каждым моментом.

Если она задержалась взглядом на его мускулистых руках и капельках пота, собирающихся во впадинке у его шеи, что ж, она была простой смертной. Она бросила бы вызов любому, кто не был бы поражен видом его толстой шеи и сухожилий, которые напрягались на ней во время работы.

Все закончилось слишком быстро. Справившись с ручками, он приподнял их щипцами и сделал несколько жестов другой рукой. Не уверенная, что они означают, она могла только кивнуть.

Затем ножницы отправились в бочку с водой, пар с шипением вырывался через открытые окна во двор замка.

Он дал им остыть определенное время — Эйслинн заметила, как он что-то бормочет себе под нос, — затем вытащил их и положил на рабочий стол. Когда он вынул воск из ушей, она сделала то же самое.

Мир казался слишком громким без него, в ушах звенело от всех тех мелких звуков, по которым она скучала.

— Откуда ты знаешь, как долго их разогревать? — спросила она. — Прости, что спрашиваю снова, мне просто любопытно.

Его уши снова окрасились в темно-красно-коричневый цвет.

— Простите, миледи, я не расслышал… — он откашлялся. — Металл нагревается до нужного цвета.

— Цвета? — как увлекательно!

Видя ее интерес, Хакон был достаточно любезен, чтобы объяснить, как кузнецы следят, чтобы металл нагрелся до нужного цвета, чтобы определить, когда он достаточно нагрелся. Иногда им был нужен просто ярко-оранжевый, иногда желтый, такой яркий, что казался почти белым. Она восхищенно слушала его объяснения, пока он прикреплял деревянные ручки к рукояткам.

— И что ты имел в виду, когда ты… — она повторила жесты, которые он делал.

— Ох, — усмехнулся он, — язык жестов. Мы с бабушкой использовали его, когда мой дедушка работал молотом.

— Жесты означают определенные вещи?

— Да, они означают слова. Это полезно, когда трудно расслышать из-за шума кузницы.

— Действительно. Я бы с удовольствием выучила его, если бы ты помог мне.

Его брови удивленно приподнялись.

— Конечно, миледи. Возможно, тогда вы сможете объяснить мне свои многочисленные эйреанские идиомы.

Слишком скоро он закончил, и по свету, льющемуся в кузницу, Эйслинн поняла, что день клонится к закату. Еще так много предстояло сделать, и она была искренне удивлена и довольна, что никто не нашел ее, чтобы нарушить послеобеденный отдых.

Спрятаться с кузнецом было очень приятно, чего она никогда бы не сделала с угрюмым Фергасом.

Еще раз поблагодарив его за то, что он смилостивился над ней и объяснил его ремесло, Эйслинн встала.

— Значит, я могу вернуться за ножницами через несколько дней? — спросила она, уже считая часы до того, как сможет прийти снова.

— Завтра, если хотите. Я могу приступить к чему-нибудь другому, что вы пожелаете.

Эйслинн засияла от удовольствия, благодарная за возможность опустить голову, когда Вульф прижался к ней сбоку.

«Судьба, можно подумать, я никогда раньше не видела красивого лица», упрекнула она себя, напоследок погладив волкодава.

Не каждое красивое лицо способно дать тебе все, о чем ты мечтала, — да еще и предложить это самому.

Что ж, это было так. Что еще оставалось делать женщине с таким количеством обещаний?

Хотя на Эйслинн никогда особо не влияли обещания. Она держала свои собственные, но обещания мужчин редко согревали ее по ночам.

Она просто наслаждалась его обществом, вот и все. Эйслин могла восхищаться талантом Хакона, когда видела его, и тем лучше для нее, что он был готов поделиться своими талантами и навыками.

Тем не менее, она не смогла удержаться от вопроса:

— Увидимся ли мы с вами сегодня за ужином? Мы приглашаем весь персонал присоединиться к нам.

Эйслинн наблюдала за его широким горлом, когда он сглотнул. Эти карие глаза изучали ее, пока она стояла в ожидании, похлопывая Вульфа, чтобы чем-нибудь занять руки.

— Вульф не любит есть в одиночестве, но я постараюсь придти.

— Собаки тоже приглашены…, — она предостерегающе указала пальцем на Вульфа. — Хорошие, хорошо воспитанные собаки приглашены.

— Тогда мы присоединимся к вам. Спасибо, миледи.

— Хорошо. Что ж, тогда я пойду, и так отняла у тебя много времени. Хорошего дня, Хакон.

— Доброго дня, миледи. Ох!

Ее сердце странно затрепетало, когда она обернулась, чтобы посмотреть через плечо на его восклицание. Он снова сократил расстояние между ними, доставая что-то маленькое из кармана.

— Я закончил и подумал…

Заинтригованная, она протянула руку, чтобы взять безделушку, и радостно улыбнулась, обнаружив, что это:

— Роза? Ты уже закончил?

— Я отшлифовал ее для вас и подумал, что вам… она может понравиться.

И Эйслинн действительно понравилось, когда она провела большим пальцем по гладкой вощеной поверхности. Всегда чувствительная к текстурам, от еды до тканей, душа Эйслинн удовлетворенно гудела при виде плавных изгибов древесных лепестков, теплых от его кармана.

— Мне она нравится, — сказала она, — спасибо. Ты здесь всего две недели, а уже балуешь меня.

Слова вырвались прежде, чем она успела подумать, и жар прилил к ее щекам.

Он был безжалостен к ней, этот низкий рокочущий голос:

— Мне приятно доставлять вам удовольствие, миледи.

Эйслинн не могла встретиться с ним взглядом, ее глаза были прикованы к этому адски мужественному горлу, когда она прохрипела:

— Спасибо тебе, Хакон, — и убежала.

Она сунула вырезанную розу в карман, проведя большим пальцем по лепесткам. Это движение немного успокоило ее бешено колотящееся сердце, хотя она не могла отдышаться, пока не оказалась в безопасности своего кабинета.

Закрывая дверь, Эйслинн невольно посмеялась над собой.

Что я делаю? Флирт с красивым новым кузнецом ничего не даст.

Но, о, судьба, это было весело.

8



Хакон закрыл за собой дверь кузницы, оборвав ворчание Фергаса. Несколько дней назад он сказал мастеру-кузнецу, что собирается посетить деревню, но это не помешало старому человеку ворчать на о том, что его работа останется невыполненной.

Хакон, несомненно, опережал график, так что Фергасу действительно не о чем было беспокоиться. Ну, по крайней мере, кроме самого Фергаса.

Волнение застряло у него в горле от перспектив дня. Он получил известие от Орека, что еще один из их группы полукровок обзавелся фермой. Он и многие другие планировали навестить Варона и поздравить его, а также взглянуть на земли его новой фермы. Ходили слухи, что Дарроу, возможно, захотят расстаться и с другими землями, и Хакон захотел взглянуть на них сам.

Хотя он полностью наслаждался своим положением в замке — и служил некой блестящей наследнице — он понимал, насколько важна земля для людей. Когда-нибудь он захочет получить землю, чтобы предложить ее своей паре, построить для нее прекрасный дом и все, что она пожелает. Основание собственной кузницы тоже очень привлекало его.

Он спрятал несколько необработанных драгоценных камней, которые дала ему Сигиль, поглубже в карман, на случай, если они помогут ему сегодня.

День выдался ясным и светлым — самое время для прогулок.

Рядом с ним трусил Вульф, Хакон прошел через внутренний двор, окруженный кузницей и гончарными мастерскими с одной стороны, каменной лестницей, ведущей в сам замок, и южной крепостной стеной, и вышел в главный двор замка Дундуран. Пространство было создано для того, чтобы по нему было приятно гулять, и Хакон всегда здесь прогуливался.

Симметрично уложенная брусчатка из белого известняка и декоративные фонтаны, разбрызгивающие сверкающие капли, порадовали его художественный вкус. Аккуратно подстриженные деревья и кустарники тянулись с трех сторон, перемежаясь мраморными статуями и колоннами, создавая своего рода воздушную колоннаду из листвы, арок и каменной кладки. Цветочные клумбы добавили в атмосферу желтых, синих и зеленых оттенков и едва уловимый сладкий аромат.

Многие бродили по внутреннему двору в поисках досуга в течение дня; как стражники, так и слуги замка и ремесленники. Он наблюдал, как служанки сидели в тени тополиной рощи на ближней стороне, завтракали и сплетничали. Он видел, как рыцари тренировались на дальней стороне, возле сторожки у ворот, выполняя упражнения по бегу и спарринги.

Каким-то образом здесь было одновременно и безмятежно, и всегда шумно, суета замка немного замедлялась в широком внутреннем дворе.

Среди этой уникальной смеси звуков Хакону почудился звук голоса леди Эйслинн, когда он приближался к конюшням.

В самой большой из хозяйственных построек замка, расположенных внутри крепостной стены, находились конюшни, вмещающие более сотни лошадей: боевых коней для рыцарей, тягловых лошадей для перевозки тяжелых грузов и холеных белых каретных лошадей.

Он замедлил шаг, думая, что услышал ее голос.

Судьба, разве я недостаточно слышу его во снах?

Достаточно плохо, что ему снилась леди Эйслинн Дарроу. Достаточно плохо, что он жадно впитывал ее присутствие всякий раз, когда она приходила навестить его в кузнице, — и что он искушал ее в ответ обещаниями воплотить в жизнь еще больше ее идей.

Теперь он действительно слышал ее.

И последовал на звук ее голоса в конюшню, туда, где ему не место. Он едва ли даже прикасался к лошади, не говоря уже о том, чтобы ездить верхом.

— В самом деле, капитан, это смешно. Мне не нужна охрана.

Как мотылек на пламя, он неумолимо следовал к ней. Разум говорил ему оставить Эйслинн в покое: это был ее замок, и если он ей понадобится, она сама спросит его.

Его зверь не желал слышать ничего из этого, подталкивая его дальше.

В конюшне стоял тяжелый запах лошадей и сена, хотя он обнаружил, что здесь светлее, чем он ожидал. Десятки людей и лошадей двигались вокруг, и где-то кузнец-коваль подковывал лошадей.

Леди Эйслинн было легко заметить: она стояла недалеко от входа, золотистые волосы были собраны в косы и заколоты на голове. Зверь внутри него заурчал от желания, скользя взглядом по изгибу ее длинной шеи, где пряди выбившихся из прически волос падали на затылок.

«Ради богов, прекрати это», сказал он зверю и самому себе.

Ему нечего было делать здесь, в конюшнях, или с хозяйкой замка, если бы ее не было в его кузнице. Если бы он вернулся в Калдебрак и стал ухаживать за одной из трех дочерей вождя Кеннума, вождь без колебаний отрубил бы Хакону голову тупым боевым топором.

Полукровке не пристало думать ни о дочери вождя орков, ни о дочери человеческого дворянина.

Он должен был перестать мечтать о ней, когда ее не было с ним, и с тоской ждать момента, когда она вернется. Он должен перестать наслаждаться звуком ее голоса, когда она говорит в своей обычной оживленной манере, размахивая руками, когда объясняет тот или иной проект или идею. Он должен перестать восхищаться остротой ее ума и ярким блеском глаз. И он, несомненно, должен перестать мечтать о том, как изгиб ее талии переходит в широкие бедра, которые завораживающе покачивались, когда она шла в этих свободно ниспадающих синих юбках, и которые идеально легли бы в его руки.

Он намеревался найти пару — чего не сможет сделать, если будет продолжать мечтать о леди Эйслинн. Даже мысль о том, чтобы назвать ее своей парой, была непозволительна, не говоря уже о том, что она сама могла принять подобное оскорбление.

Как бы ни был он недоволен старым главным кузнецом, но то, что сказал Фергас, было правдой. Хакон должен был помнить свое место, и оно было не с леди Эйслинн.

Однако не его рациональная часть натуры привлекла к себе внимание, когда леди Эйслинн издала звук разочарования при виде стоящего перед ней мужчины. То был зверь, который предупреждающе зарычал внутри него, когда мужчина, — Аодан, капитан стражи, твердо стоял, хмуро глядя на нее сверху вниз.

Он знал, что Аодан был хорошим, благородным человеком. Стоический и строгий, его каштановые волосы и борода были коротко подстрижены. Левую сторону загорелого лица пересекал шрам, из-за чего оно постоянно выглядело хмурым. Тем не менее, судя по тому, что Хакон видел и слышал о нем, он был честным капитаном, которого очень уважали рыцари и прислуга замка.

Но прямо сейчас, когда он вот так хмуро смотрел на нее, Хакон ненавидел его.

— Я настаиваю, миледи. Вы не можете оставаться без охраны.

— Я всего лишь еду в Гранах! На час!

— Этого часа хватит любому бродяге, миледи.

Леди Эйслинн проворчала, скрестив руки на груди.

— В этом просто нет необходимости. Я ездила в поместье Брэдей сотни раз — без сопровождения.

— Охранники, а не сопровождающие, — сказал капитан Аодан голосом, который говорил о том, что говорил уже много раз. — И это было раньше.

Хакон не мог видеть лица леди Эйслинн, но воздух был пропитан ее недовольством, и почти все остальные в конюшне разошлись, когда наследница и капитан столкнулись в споре.

Зверь заскрежетал зубами:«Кто такой этот мужчина, чтобы отказать ей?» И, на следующем вдохе:«Как посмели оставить ее без защиты?»

Если кто-то и защитит ее, то это он.

— Я пойду с леди Эйслинн.

Его предложение было встречено молчанием.

Леди Эйслинн повернулась и с удивлением посмотрела на него. Капитан Аодан только поднял бровь.

Прочистив горло, Хакон отважился сделать еще несколько шагов внутрь. Черт бы все побрал.

— Я сам направляюсь в Гранах. Я могу сопровождать леди Эйслинн.

Еще одна молчаливая пауза, леди Эйслинн, моргая, смотрит на него, прежде чем…

— Это меня вполне устраивает. Хакон пойдет со мной.

— Миледи, — вздохнул капитан Аодан, — вам все равно нужна охрана. Не в обиду мастеру Хакону, но вам нужна вооруженная защита.

Хакону хватило здравого смысла и контроля над своим зверем прижать клыки к деснам и удержаться от того, чтобы сказать капитану, что он с радостью разорвет любую угрозу леди Эйслинн голыми руками — или показать ему кинжал и топорик, которые он всегда носил с собой. Готовность никогда не помешает.

— Кто осмелится напасть, если рядом со мной орк?

— Преступники всегда осмеливаются. Подонки, напавшие на Сорчу Брэдей, все еще на свободе. Так что у вас будет полный состав охраны.

— Мне не нужны шесть охранников, чтобы навестить подругу. Что подумают люди? Одного и Хакона будет достаточно.

— Четверо.

— Двое, и я сама правлю повозкой.

Капитан Аодан открыл рот, но, немного подумав, с щелчком закрыл его. Наконец, он кивнул.

— Очень хорошо, миледи.

Леди Эйслинн вздохнула с облегчением, когда капитан рявкнул через плечо:

— Тиран, Гринбрайер, в седла. Подгоните экипаж наследницы.

Хакон шагнул вперед, чтобы последовать за леди Эйслинн дальше в конюшню, все еще немного ошеломленный таким поворотом событий. Прежде чем он успел уйти далеко, его перехватил капитан Аодан. Большая рука в кожаной перчатке опустилась ему на грудь, и хотя капитан-человек был на голову ниже Хакона, он посмотрел на него с достаточной серьезностью, чтобы остановить на полпути.

— Я доверяю тебе безопасность нашей наследницы, — сказал Аодан низким, угрожающим голосом.

— Я защищу ее ценой своей жизни, — зверь недовольно заурчал, что кто-то может подумать иначе.

— Проследи за этим. Я пошлю кого-нибудь в оружейную, чтобы…

— В этом нет необходимости, — откинув куртку, Хакон показал спрятанные кинжал и топорик.

Аодан покосился на них, прежде чем спросить:

— Ты хорошо с ними управляешься?

— Я полукровка, и, как видите, у меня целы все конечности.

Капитан оценивающе посмотрел на Хакона светло-карими бескомпромиссными глазами.

Хакон непоколебимо смотрел в ответ.

Для нее нет места безопаснее, чем рядом со мной.

Что бы ни увидел капитан Аодан, это, очевидно, удовлетворило его.

— Не подведи меня, полукровка.

— Я бы никогда не подвел ее, капитан, — и, решив, что терять уже нечего, он добавил: — Завтра приходи в кузницу, и я вправлю эту вмятину на твоей кирасе.

Взгляд капитана Аодана упал на крошечную вмятину сбоку на его нагруднике, почти незаметную, обозначенную лишь небольшой тенью.

Со смешком капитан отступил в сторону, когда рядом с ними остановились две лошади. Пара этих холеных белых лошадей была запряжена в небольшую… Хакон даже не знал, что именно. Она была не похожа на те колесницы, на которых, как он знал, гоняли в человеческом королевстве Пиррос на юге. И на те повозки, которыми пользовались фермеры и ремесленники, и на ту величественную карету, в которую, как он видел, забирался лорд Меррик.

По сути, это была скамейка на двух больших колесах, с длинным мягким сиденьем, защищенным деревянным ковшом, выкрашенным в блестящий черный цвет, с установленным за ним отсеком для хранения вещей. Леди Эйслинн сидела сбоку, держа в руках длинные кожаные поводья.

— Ну что, поехали? — спросила она.

Хакон сглотнул. Она хотела, чтобы он поехал на этом?

Капитан Аодан хлопнул его по плечу.

— Привезите нашего кузнеца в целости и сохранности, миледи.



Они оставили Дундуран позади и быстро углубились в сельскую местность. Легкий ветерок оживил чувства Эйслинн, яркое небо и птичий щебет придавали их путешествию бодрость.

Хотя ей бы это понравилось больше, если бы ее спутник не сжимал раму двуколки⁵ так крепко, что побелели костяшки пальцев. Эйслинн была опытным возницей, не попадая в аварии с тех пор, как была девочкой.

Тем не менее, компенсировать несбалансированное распределение веса оказалось непросто. Они закрепили ее корзину с подарками для семьи Брэдей — саше из лепестков роз для Эйфи, научные книги для Калума, сборники стихов для Блэр, ириски для Кили и всего понемногу для Сорчи — прямо за ней в бесполезной попытке сбалансировать двуколку.

Наконец, ей под ноги положили несколько кирпичей.

В основном это помогло, но двуколка все равно слегка кренилась на сторону Хакона. Эйслинн наклонилась влево, чтобы полностью не соскользнуть к нему на колени.

Хотя, если быть честной, ей доставляло удовольствие позволять себе прижаться к нему. На самом деле выбора не было — он занимал большую часть ковшеобразного сиденья своими плечами и руками. Если это означало, что ей пришлось придвинуться поближе, чтобы сохранить равновесие и почувствовать все эти теплые мышцы, что ж, это только скрасило ее и без того хороший день.

За пределами замка, на свежем воздухе сельской местности, по пути к лучшей подруге во всем мире. Это предвещало хороший день, даже если ей пришлось поспорить с Бренной, а затем с капитаном Аоданом, чтобы это случилось. Ей не отказали, тем более что Сорча и Орек наконец вернулись из своей последней поездки на юг и их свадьба быстро приближалась.

Сорча заверила Эйслинн, что после свадьбы ничего особо не изменится: они с Ореком переедут в новый дом недалеко от дома семьи Брэдей, но на этом все.

У Эйслинн было достаточно других подруг,вышедших замуж, чтобы знать, что это неправда. Те знатные женщины, которых она считала подругами, хотя и не были ей так дороги, как Сорча, совершали величественные визиты в Дарроуленде и устраивали сносные банкеты в Дундуране. Итак, все они были замужем, многие имели детей или готовились ко второму или третьему ребенку.

Жизнь менялась, и Эйслинн не осуждала их за это. Даже если она часто чувствовала себя покинутой.

Теперь, когда настала очередь ее самой дорогой подруги, она намеревалась провести с ней как можно больше времени до перемен, какими бы большими или малыми они на самом деле ни оказались.

Выбраться из замка, подальше от своих обязанностей, было еще одним благом. Приятный ветерок гулял по лугам и неглубоким долинам за пределами Дундурана, зеленая трава колыхалась, как море. Их путь пролегал по извилистым долинам, окруженным густыми рощами деревьев и замшелыми скалистыми грядами. Первые листья уже начали менять цвет, и среди еще изумрудно-зеленого полотна проглядывали редкие алые, оранжевые и золотые искры.

Эйслинн вдохнула полной грудью, радуясь погожему дню и перспективе увидеть подругу — и, честно говоря, компании. Ей не нравились два рыцаря, которые окружали их с обеих сторон, верхом на своих боевых конях и сканировали округу глазами, высматривая угрозу между буками и кустами ежевики. На самом деле, она просто не видела в них необходимости.

Или… видела, просто хотела, чтобы в их присутствии не было необходимости.

Они были напоминанием о том, что теперь все по-другому.

Жизнь Эйслинн тоже изменилась, но не так, как у Сорчи.

Хотя…

Эйслинн посмотрела на полукровку рядом с ней.

— Как ты держишься, мастер-кузнец? — она не могла не поддразнить его немного, пряча улыбку от того, насколько он был похож на кролика, готового прыгнуть и убежать.

— Все знатные женщины ездят на таких… повозках?

— Нет, я сама спроектировала эту двуколку. Мне хотелось создать что-то легкое и компактное для передвижения. Хотя, увидев ее, немало других дам пожелали иметь свою собственную. Я полагаю, что ходят разговоры о начале гонок на длинные дистанции следующим летом.

— Как на гонках на колесницах Пирросси, — сказал он, не отрывая озабоченного взгляда от тропинки.

— Думаю, менее жестокие. Скорее, благородные дамы на своих любимых каретных лошадях.

— Вы думаете, благородные леди менее беспощадны, чем возницы? Оркцессы бы соревновались за победу.

Эйслинн рассмеялась.

— Знаешь, возможно, ты прав. Я знаю нескольких, кто тоже боролся бы за победу.

— Из чего вы ее сделали? И как придумали?

Эйслинн взглянула на Хакона, пытаясь оценить его истинный интерес. Если она и узнала что-то о новом кузнеце, так это то, что он был неизменно вежлив с ней. О, конечно, у него было чувство юмора, он был добродушным и терпеливым, но все это не означало, что он действительно хотел услышать о ее методе проб и ошибок при изготовлении ее любимой двуколки.

Она обнаружила, что он смотрит на нее в ответ, морщинки беспокойства разгладились под его глазами. Если бы ей пришлось гадать, она бы сказала, что он казался… искренне заинтересованным ее ответом.

— Ну, честно говоря, карета мне казалась громоздкой. И подвеска у нее ужасная, когда дороги в колеях. Я хотела что-нибудь легкое, что я могла бы использовать. Когда я сопровождала своего отца в Глеанну пять лет назад, я увидела придворные гонки на пирросских колесницах и подумала — я хочу что-то подобное. Отец сначала и слышать об этом не хотел, поэтому мы пошли на компромисс в пользу этого прототипа, больше похожего на тележку. Затем нужно было создать и прикрепить ось…

Поездка в Гранах заняла совсем немного времени, в основном благодаря ее рассказам о том, как она в конечном итоге пришла к окончательному дизайну. Она помнила, что нужно перевести дух и проверить, насколько ослабло его внимание, но каждый раз находила его более внимательным, чем раньше. Во всяком случае, чем больше она говорила, тем более расслабленным он становился. Костяшки его пальцев, лежащих с его стороны сиденья, разжались, и он начал двигаться вместе с двуколкой, вместо того чтобы держаться так напряженно.

Он спросил об оси, а также о подвеске и поломках. После ее длинных ответов он, казалось, наконец огляделся вокруг и начал осматривать двуколку с большим интересом, чтобы самому увидеть, что она сделала для ее создания.

Эйслинн едва заметила, как их путешествие пролетело, пока они не въехали на утоптанный земляной двор поместья Брэдей за пределами Гранаха. Пауза в их разговоре позволила ей наконец услышать суету поместья: повсюду конюхи водили лошадей, кадеты бродили по тренировочным полям, а персонал работал, собирая ранний урожай в садах и огородах.

Поместье Брэдей, известное разведением и тренировкой боевых коней, представляло собой комплекс прекрасных зданий, в котором доминировала конюшня, не уступавшая конюшне Дундурана. Главные здания были окружены загонами, пастбищами и небольшой тренировочной ареной. И это было только для лошадей. У сэра Кьярана Бирна, отца Сорчи, посвященного в рыцари, была маленькая казарма, полная оруженосцев и кадетов, молодых обучающихся рыцарей. И, конечно же, дома для прислуги и конюхов, огромный яблоневый сад, угодья, полные грядок с подсолнухами, тыквой и многим другим.

Сама семья жила в типичной загородной усадьбе, построенной из местного камня и темного дерева. Фронтоны⁶ были украшены резьбой в виде лошадиных голов, а на тяжелой входной двери была изображена гарцующая лошадь. Северную и восточную стены покрывали коврики густого плюща. Это был красивый дом, который Эйслинн всегда обожала посещать.

— Спасибо, что составил мне компанию, — сказала она Хакону в те немногие минуты тишины, которые у них остались.

— Всегда, миледи, — ответил он с серьезным видом.

Эйслинн отвела взгляд и проигнорировала стук своего глупого сердца.

Она ухватилась за бортик двуколки, когда Хакон выходил из него, прикусив щеку, чтобы не захихикать, когда экипаж покачнулся под его тяжестью. К тому времени, как обе ноги коснулись земли, его уши покраснели.

Когда он предложил помочь ей спуститься, Эйслинн вложила свою руку в его гораздо большую, спрыгивая вниз.

Вульф, который трусил рядом с двуколкой всякий раз, когда не было ничего интересного, чтобы понюхать, плюхнулся между ними, высунув язык изо рта. Эйслинн почесала его за ухом, и зверь прильнул к ней.

— Куда ты направляешься? — спросила она, внезапно заинтересовавшись, зачем Хакону понадобилось посещать поместье Брэдей.

— У меня есть дело к Ореку. Затем мы отправляемся поздравить друга с его новой фермой.

Эйслинн улыбнулась от удовольствия.

— Да, Варон. Надеюсь, он хорошо устроился. Пожалуйста, передай ему мои наилучшие пожелания.

Его лицо тоже расплылось в улыбке.

— Я так и сделаю, миледи.

Судьба, когда он вот так улыбнулся ей сверху вниз, ее мысли просто сразу таяли. Она могла бы стоять так, глядя на него в ответ, целую вечность…

— Это Эйслинн!

Тишину нарушили восторженные вопли, а затем они и двуколка были окружены братьями и сестрами Брэдей. Их выходки подстрекали Вульфа, который лаял и скакал вместе с ними вокруг двуколки.

Хихикая, Блэр, предпоследняя из детей в семье, погладила его по голове и сказала с усмешкой:

— Я думаю, он достаточно большой, чтобы самому тащить тележку.

— Да, но он недостаточно дисциплинирован, — ответил Хакон. — Он гоняется за каждой белкой, которую видит.

Кили, самая младшая, рассмеялась и обняла Вульфа, который сидя был выше нее.

— Он всегда был так терпелив с ними.

Сорча присоединилась к ним, ласковая улыбка заставила заплясать все веснушки на ее лице. Ее зеленые глаза заблестели, и Эйслинн могла поклясться, что подруга сияла. Ей идет счастье.

Она всегда беспокоилась о том, что Сорча переутомляется: выступает в роли еще одного родителя для своих многочисленных братьев и сестер — пока ее отец был в отъезде с отцом Эйслинн — помогает матери вести семейный бизнес и следит за управлением самим поместьем. Одному человеку было тяжело нести такое бремя, и именно поэтому Эйслинн думала, что они с Сорчей так хорошо ладят. Они понимали друг друга.

Эйслинн обняла Сорчу, моментально оказавшись окутанной пышными кудрями и сильными руками более высокой женщины. Сорча, смеясь, покачивала их взад-вперед.

— Ты не говорила мне, что возьмешь с собой кузнеца.

— Счастливое стечение обстоятельств, — бросила Эйслинн, наконец откинувшись назад, чтобы улыбнуться Хакону через плечо.

— Рада видеть тебя, Хакон, — сказала Сорча. — Ты идешь с Ореком на новую ферму Варона?

— Да. Будет приятно увидеть всех.

Сорча подняла брови.

— Все хотят узнать сплетни из замка, — она бросила на Эйслинн многозначительный взгляд. — Включая меня.

Дети задали Хакону еще несколько вопросов, например, о том, как ему нравится его место в замке, и что Вульфу нравится там делать, прежде чем Сорча направила его найти Орека в новом доме — ей строго-настрого запретили заглядывать внутрь, пока все не будет готово. Она не могла скрыть своей ревности, когда Хакон ушел с Вульфом на поиски Орека.

Эйслинн ущипнула Сорчу за талию, заставив ее невольно хихикнуть.

— Ты достаточно скоро увидишь все изнутри, — напомнила ей Эйслинн.

— Не достаточно скоро, — настаивала Сорча. — Это сводит меня с ума. Попробуй завести большой, замечательный секрет прямо по соседству.

Эйслинн фыркнула от смеха, когда Сорча повела ее в дом.

9



Хакон действительно нашел Орека в почти законченном доме, который он строил для Сорчи. Он постучал в открытую дверь и вошел, когда услышал, как Орек зовет из глубины дома.

Это был красивый дом, весь из полированного дерева теплых тонов. Очень человечный по конструкции и дизайну, но опять же, Сорча была человеком, а клан Орека жил в замысловатых палатках, так что все логично.

Проходя мимо прекрасного сооружения, свидетельствующего о неистовой любви полукровки к своей паре, Хакон не смог сдержать укол ревности. Сколько еще времени пройдет, пока он не окажется в своем собственном доме, построенном для пары, которая держала его сердце в ладони?

Ладно, это была не просто зависть.

Действительно ли леди Эйслинн нравится жить в замке или она предпочла бы что-то более уютное?

Эта мысль заставила его остановиться на пороге кухни.

Черт. Он сказал себе перестать это делать.

Разочарованный звук заставил его пройти дальше на кухню. Орек стоял у свежо-натертой воском столешницы, разложив перед собой три дверные ручки. Его лицо исказилось, и если бы Хакону пришлось гадать, он бы сказал, что его друг уже некоторое время стоит там, выбирая ручки и петли.

— Что ты думаешь? — спросил Орек вместо приветствия.

От грубого оркского языка Хакон рассмеялся. Он не слышал родного языка с тех пор, как в последний раз видел своего друга, и небольшое напоминание о доме — даже если Орек говорил со странным акцентом, встречающимся только в отколовшихся лагерях у подножия Григена — было желанным.

В последнее время он слишком много фантазировал, живя в своей голове, и час, проведенный с предметом его фантазий, делу не помог. Его пульс все еще бился немного быстрее от длительного контакта, и он сомневался, что уши вернутся к нормальному цвету до завтра.

Подойдя к своему другу, Хакон взглянул на сделанные им образцы. Его подарком Ореку и Сорче на свадьбу были все металлические ручки, петли и регуляторы, которые понадобятся им для их нового дома, но сначала Ореку нужно было решить, какие именно Хакон изготовит.

— Эта, — он взял один из вариантов со стола. Дизайн был попроще, но ему больше всего понравился. — Она достаточно большая для рук полукровки и будет удобна для человеческих.

Орек серьезно кивнул.

— Это правда. У Сорчи нежные руки, даже если она настаивает на обратном.

Руки леди Эйслинн нежнее. У нее была ровно одна мозоль на безымянном пальце правой руки из-за того, как она держала перо. В остальном она была вся мягкая и гладкая, податливая кожа, маленькая, теплая тяжесть в его руке.

Сидя рядом с ней в этой смертельной ловушке, его рука прижималась к контурам ее бока, он находил ее тело таким же мягким и податливым. Она не была маленькой женщиной для человека, но Хакон был уверен, что сможет поднять ее одной рукой, прижать к своему телу, оторвать ноги от пола, унести в дикие места, где он спрячет ее и…

Он почти не слышал, как Орек в последний раз расставлял образцы по шкафам и ящикам. Только когда его друг наконец признал:

— Ты прав, — он очнулся от своих грез наяву.

— Сколько тебе понадобится? — Хакон заставил себя спросить, отстраняясь от мыслей о женщине, которая одним лишь звуком своего голоса сумела сделать поездку не такой уж мучительной.

Они потратили еще несколько минут, подсчитывая все, что потребуется, и снимая окончательные мерки. Хакон заверил своего друга, что работы с металлом будут закончены с запасом времени.

— Я сделаю несколько дополнительных, просто чтобы было.

Орек вздохнул с облегчением.

— Однажды ты познаешь муки выбора ручки для своей пары.

Клянусь старыми богами, пусть этот день наступит поскорее.

Хакон согласился, и затем они вышли через парадную дверь, готовясь совершить короткую прогулку к новой ферме Варона.

Тихим свистом Орек подозвал своего компаньона, кругленького енота, которого он назвал Даррах. Животное чирикнуло и вскарабкалось по телу Орека, чтобы устроиться у него на плечах.

Хакон и Вульф обменялись взглядами.

Он запретил Вульфу преследовать Дарраха, когда они впервые прибыли в поместье Брэдей, но это требовало напоминания, поскольку теперь они были обитателями замка.

Указав пальцем на своего волкодава, он сказал:

— Не еда.

Вульф раздраженно фыркнул, когда они углубились в лес.



Подарки были быстро розданы, а затем Эйслинн, Сорча, ее мать Эйфи и тетя Софи устроились за большим кухонным столом с чаем и выпечкой. Каждый из младших детей ушел со своими угощениями, а охранники удалились, пока женщины готовились к свадебным разговорам.

— Я не знала, что существует такой выбор цветов — или сколько их нам на самом деле понадобится, — провозгласила Сорча.

Если их руки не были заняты питьем или едой, женщины занимались цветами. Всего за два часа Эйслинн уже сплела десятки стеблей и прижала сотни лепестков. Столовая была отведена для хранения вещей для свадьбы и до краев заставлена корзинами и ящиками.

Эйфи беспокоилась о том, где будет спать вся приезжая семья — она и Софи происходили из обширного клана.

— И, конечно, ты и твои спутники, — сказала Эйфи Эйслинн. — Мы разместим твоего отца в нашей комнате, но для тебя я бы…

— Пожалуйста, не беспокойся за нас, — настаивала Эйслинн. — Мы захватим походную палатку отца. Она довольно просторная и может с комфортом вместить нашу свиту.

Эйфи скорчила гримасу.

— Я не знаю, могу ли я позволить сеньору и наследнице спать в палатке во дворе.

— Отец пользовался ею множество раз.

Эйфи продолжала недовольно бормотать, пока, наконец, Сорча не сказала:

— Позволь им, мама. Это же не односпальная палатка. Он больше, чем эта комната и передний холл вместе взятые. С ними все будет в порядке.

— Я обещаю, что так и будет, — согласилась Эйслинн.

Если не обрадованная, то, по крайней мере, успокоенная, Эйфи налила Эйслинн еще одну чашку крепкого чая и положила ей на тарелку еще печенья.

Так они проболтали весь день, и Эйслинн впитывала в себя теплое совершенство визита к друзьям. Женский смех и подшучивание, мягкое поддразнивание и похвала — все это питало что-то внутри нее, что увяло и почти погибло вместе с ее матерью.

Однако, когда день пошел на убыль, Эйслинн поняла, что ей все еще нужно рассказать им о главной причине своего прихода. У нее были новости гораздо важнее, чем то, какие гильдмейстеры враждовали, и какие рыцари ухаживали за какими служанками. И все же она не хотела, чтобы день заканчивался, ведь кухня Брэдей была такой теплой и гостеприимной. И… новость вернула тошнотворный ужас, который она испытывала с тех пор, как узнала, что натворил Джеррод.

Тем не менее, когда она закончила с последним из своих плетеных стеблей, она заставила себя сказать:

— Есть кое-что, что я должна вам сказать.

Их взгляды потухли от ее тона, словно они готовились к чему-то, и Эйслинн ненавидела быть той, кто это делает.

Сложив руки на кухонном столе, она сказала, глядя Сорче в плечо:

— Не так давно мы получили известие из Палаты. Джеррод сбежал.

Кухню наполнил хор возмущенных вздохов.

— Куда он направился? — спросила Эйфи.

— Кто-нибудь слышал о нем что-нибудь? — спросила Софи.

Эйслинн посмотрела на Сорчу, лицо ее подруги было мрачно нахмурено. Она знала, что это выражение было адресовано не ей, но она ничего не могла поделать со своим чувством вины и стыда. Ее собственная кровь сотворила такую ужасную вещь с Сорчей, с семьей, которая приняла ее как свою собственную. Их семьи всегда были так близки, и так жестоко разрушить эти узы…

Чай с тортом заурчал в желудке Эйслинн.

— Отец сказал, что поищет его, когда они с сэром Кьяраном отправятся на юг после свадьбы.

Все женщины Брэдей недовольно заворчали.

— Да, — сказала Эйфи, — нам рассказали о новом плане.

— Мужчины, которые чувствуют, что их дела не улажены, никогда не смогут успокоиться, — сказала Софи, качая головой. — Они не понимают, что их дело никогда по-настоящему не может быть решено, а только передано другим.

— Я подумывала попросить Коннора разыскать его. Я знаю, что он хотел отправиться с ними на юг, но если Найл тоже уезжает, я бы хотела послать хотя бы кого-нибудь выяснить, куда подевался Джеррод.

Сорча оживилась при упоминании старшего брата.

— Найл знает Джеррода лучше, но я бы больше доверяла Коннору в его поисках.

Эйслинн и Сорча обменялись кивками. Найл, второй по старшинству брат, и Джеррод с ним когда-то были друзьями, до того, как Найл серьезно занялся своим рыцарским обучением. Хотя Эйслинн доверяла Найлу как рыцарю, она не знала, может ли она доверять тому, что он будет служить ей, а не Джерроду.

И, кроме того, когда был выбор, она всегда выбирала старшего, более спокойного и мудрого Коннора. Он был добрым человеком, плотником и ремесленником в душе, вот почему многие были удивлены, когда он последовал за своим отцом в рыцарство. Возможно, это было не его настоящим призванием, но Коннор был благородным, верным и эффективным.

— Все это, конечно, будет после свадьбы, — поспешила добавить Эйслинн, увидев обеспокоенное выражение лица Эйфи.

— Тебе придется рассказать все своему мужчине, — сказала Софи Сорче. — Сомневаюсь, что он хорошо это воспримет.

— Нет, он захочет напасть на Джеррода завтра с первыми лучами солнца, — хитрая улыбка появилась на ее лице. — Хотя, у меня есть свои способы убедить его. Я скажу ему сегодня вечером.

Ее мать и тетя захихикали и закатили глаза.

Эйслинн улыбнулась шутке, но не смогла сдержать охватившую ее ревность. Она видела, как Сорча вела себя с Ореком — и, что более важно, как Орек относился к ее подруге.

Эйслинн никогда не видела мужчину, более преданного своей женщине, и она чувствовала себя почти вуайеристкой⁷, наблюдая за тем, насколько они тесно связаны. Они словно читали мысли друг друга. Между ними проскальзывали взгляды, легкие прикосновения и нежное подшучивание — у них был свой язык.

Она немного завидовала тому, что внимание ее подруги было отвлечено, но еще больше — тому, какой может быть настоящая история любви.

Эйслинн знала, что им было нелегко, и союз между людьми и другими народами всегда будет сопряжен с трудностями. И все же, когда Эйслинн увидела их вместе, она поняла, насколько незначительны для них были эти испытания. Жертва, битва стоили того.

Ее подруга не заслуживала меньшего.

Прошло много времени с тех пор, как Эйслинн видела такую любовь между людьми или пару, которая так хорошо подходила друг другу и поддерживала друг друга. Конечно, в замке всегда происходили флирты и интрижки. Время от времени служанки выходили замуж за других слуг, за рыцарей или за кого-нибудь из горожан. Многие из ее подруг-дворянок выходили замуж по любви, и она видела, какими счастливыми они выглядели на своих свадьбах.

Ничто из этого не имело такого блеска и глубины, как любовь, которую она чувствовала между Сорчей и Ореком.

Она предположила, что это была именно та любовь, которая могла бы соблазнить ее, заставить захотеть того, чего у нее никогда по-настоящему не было раньше.

Эйслинн поклялась никогда не беременеть, никогда не оказаться в положении, когда ее жизнь могут украсть, как у Ройсин. Проще говоря, это означало, что она никогда выйдет замуж. Конечно, были способы избежать беременности, не связанные с воздержанием, например — порошок сильфия, и Эйслинн тоже употребляла его, но любой дворянин, имея высокородную жену, хотел бы детей, наследников. И при дворе, где доминируют пирросси, он хотел бы сыновей.

До сих пор ее план работал превосходно. Отец, казалось, никогда не стремился выдать ее замуж. Он и Ройсин поженились по любви и дружбе, как и многие в Дарроуленде и в других регионах Эйреана. И все же Эйслинн не была настолько наивна, чтобы думать, что мир, в котором поженились Меррик и Ройсин, был таким же сейчас. В Эйреане, опустошенной после войн за наследство, дворяне, особенно дворянки, ожидали иного.

Этому изменению сопротивлялись многие сельские лорды, как и ее отец. Права женщин всегда были равны с правами мужчин, а наследование и родовые имена в Эйреане часто передавались по материнской линии. Сорча сама была Брэдей, а не Бирн, и, как старшая дочь старшей дочери, должна была унаследовать поместье и семейное дело.

И все же выбор Эйслинн никогда не мог быть таким простым, как любовь, партнерство и совместимость.

Она знала это с детства. Поэтому решила никого не выбирать.

Однако, увидев Сорчу с такой подходящей парой, с мужчиной, который смотрел на нее так, словно она была солнцем в его небе, Эйслинн почувствовала боль.

Не то чтобы Эйслинн никогда не была влюблена. Далеко не так. В юности она воображала, что влюблена в своего учителя математики. Он был лихим вундеркиндом из столицы, всего на несколько лет старше нее, и она была ослеплена его умом. Отец привез его в Дарроуленд специально для нее, поскольку в начале обучения она превзошла других своих наставников.

Разум Брендена работал такими интересными, разными способами — иметь кого-то, кто тоже думал по-другому, более аналитично, было довольно увлекательно. Бренден был первым человеком, которого она подпустила близко после смерти матери, и они полюбили друг друга среди теорем и диаграмм.

Со временем, однако, его блеск начал тускнеть. Он верил всему, что люди говорили о нем, что он создан для величия. Эйслинн не оплакивала его отъезд обратно в столицу.

Затем был сэр Алаисдэр, второй сын благородного происхождения и новоиспеченный рыцарь. Он приехал тренироваться к лорду Меррику и сэру Кьярану и служил под их началом несколько лет. Эйслинн позволила расцвести их роману, очарованная его привлекательной внешностью и непринужденной уверенностью. С ним было легко разговаривать, и Эйслинн была польщена его вниманием.

Тем не менее, как и Бренден, Алаисдэр тоже начал настаивать на браке. Заявил, что бы он сделал по-другому, если бы он был сеньором Дарроу.

Эйслинн не скучала ни по одному из них к тому времени, как они покинули Дундуран. Возможно, какое-то время ее сердце горевало, но она знала, что никогда не сможет по-настоящему полюбить того, кто любит не ее, а то, что она значит для их политического будущего.

Она ни для кого не станет ступенькой на пути.

Любовь между Сорчей и Ореком затмила все, что Эйслинн когда-либо знала. Она поняла, что их отношения были редкостью, и что такая любовь не была необходимой для удовлетворения.

И все же…

— Говори как есть, — съязвила Софи. — Вот они.

Эйслинн, оторвавшись от своих мыслей, выглянула из кухонного окна и увидела две огромные зеленые фигуры, пересекающие двор.

Орек был эффектен в своем кожаном костюме, и его рост доминировал в любом пространстве, где он находился.

Хакон был на волос ниже, но шире, его плечи и руки выпирали из-под плаща.

У нее екнуло сердце.

— Интересно, смотрели ли они землю на обратном пути, — рассеянно сказала Сорча, начиная собирать их чашки и тарелки.

В голове Эйслинн с металлическим лязгом прокрутились ее слова.

— Землю?

Сорча кивнула, сосредоточившись на том, чтобы складывать тарелки.

— Прежде чем получить должность в замке, Хакон сказал, что также заинтересован в приобретении земли. Я не знаю, хотел ли он заниматься фермерством, но землю — точно.

— Было бы неплохо иметь в этих краях еще одного кузнеца, — сказала Эйфи. — Особенно если бы мы могли прибрать его к рукам. Лошадям всегда нужны подковы.

Сорча улыбнулась через плечо, поставив грязную посуду у раковины.

— Осторожнее, Эйслинн. Похоже, моя мать намерена украсть твоего нового кузнеца.

Эйслинн выдавила из себя улыбку.

— Что ж, тогда придется использовать его по максимуму, пока он у меня.



Стая мантикор исполнила последнюю шумную застольную песню, их короткие усы подергивались от веселья, когда пиво и медовуха переливались через края кружек.

Более дюжины из них столпились возле крошечной усадьбы Варона, празднуя новую жизнь, которая вот-вот зародится там. Зеленая кожа, золотистый мех и голубые перья слились в какофонию текстур, монотонные голоса звенели, желая удачи и обильного урожая для новой фермы.

Когда все они произнесли последнее слово так громко, что дверной косяк задрожал, мантикоры вылили напитки на голову Варона в знак торжества и удачи. Самец воспринял это хорошо, оскалив клыки, а по его бровям побежала пена.

После похлопываний по спине и еще нескольких добрых пожеланий многие направились к бочонку, чтобы наполнить кружки.

Прежде чем он успел наполнить свою, Хакон посмотрел вниз, почувствовав, как перья зашуршали у его икры.

Марица, старшая в стае гарпий, которая теперь называла Дарроуленд домом, протиснулась между ним и Ореком, улыбаясь им в своей пугающей манере. У них не было клювов, как у птиц, вместо этого — ряды острых зубов, идеально подходящих для того, чтобы пикировать и кусать добычу — или пару. Большие круглые глаза с чрезмерно большой радужкой расширились и сфокусировались на нем.

Он почувствовал, как ее хвост из иссиня-черных перьев снова прошелся по его икре. Она и ее сестры были одинакового окраса: длинные чернильно-черные гривы волос, серо-голубая кожа на лице, груди и ногах, фиалковые глаза, которые всегда двигались, и иссиня-черные перья. Все гарпии обладали крыло-руками — не настоящими руками, а крыльями с когтистой четырехпалой кистью на сгибе — и ногами с обратными коленями, заканчивающимися птичьими лапами с тремя когтями на каждой.

Сестра Марицы — Андрин нацарапала несколько символов вокруг нового дома Варона своими странно элегантными ступнями. Две другие — Исера и Нарида — уже загнали в угол Йора, еще одного полуорка, размахивая хвостами. В расправленном состоянии их хвосты раскидывались веером на добрых пять футов, и за время жизни в лагере Хакон усвоил: гарпии флиртуют именно хвостами.

Переводя взгляд между ними, Марица улыбнулась, перекидывая свои блестящие черные волосы через узкое плечо. Хотя Марица флиртовала со всеми.

— Мы скучаем по тебе в лагере, Хакон, — напевала она. — И Орек отдалился, достраивая этот дом.

Хакон почувствовал, как у него горят уши, а у Орека был такой вид, словно он проглотил камень.

Гарпии были известны своей похотью, неистовой любовью к охоте, полетам и сексу. Они часто спаривались на всю жизнь, иногда стая самок выбирала только одного самца, но этот самец должен был заслужить свое место. Гарпиям нравилось испытывать потенциальных партнеров.

Хакон знал, что Марица не испытывала угрызений совести из-за того, что Орек был спареным самцом — он не раз слышал, как она приглашала Сорчу присоединиться к ним.

Их маленький лагерь на окраине поместья Брэдей часто был источником интриг и флирта. Он знал, что по крайней мере один из мантикорской стаи, возможно Балар, судя по тому, как он смотрел на Нариду, ластившуюся к взволнованному Йору, не отказал гарпиям в их заигрываниях.

Хакон сам испытывал сильное искушение, но, если честно, Марица и ее сестры приводили его в ужас. Что-то в их голодном взгляде… он был достаточно мужественным, чтобы признать, что, возможно, недостаточно мужественен для них.

— Я очень занят в замке, — сказал Хакон, быстро поднося пустую кружку к губам, чтобы чем-нибудь заняться.

— Я полагаю, там много симпатичных человеческих женщин, — она взмахнула хвостом.

— И мужчин. Много рыцарей.

Ее брови заинтересованно изогнулись, перья зашуршали.

— Теперь они тут.

Хакон внезапно представил, как Марица и ее сестры спускаются во двор замка Дундуран, застав капитана Аодана врасплох и неподготовленным. У рыцарей Дундурана не было бы ни единого шанса.

— Возможно, ты сможешь посетить замок, — сказал Хакон, радуясь возможности отвлечь ее. — Я уверен, леди Эйслинн не будет возражать.

— Вы разговаривали с леди Эйслинн?

Они подняли головы на глубокий гул, празднества стихли при звучном голосе Аллариона.

Внушительный воин-фейри стоял в нескольких шагах от него, его лицо было суровым, а внимание сосредоточено на Хаконе. Это, мягко говоря, нервировало. Мало что было известно о фейри и их королевстве в западном нагорье. Истории рассказывали о великих замках, возвышающихся над морем, сверкающих городах, сияющих ярче солнца, — всем этим правила могущественная королева-фейри и ее двор. Фейри были древними, никто не знал, как долго они жили и как долго населяли западные побережья.

Мало что было известно и о том, как глубоко фейри были настроены и привязаны к своей земле. Они напитали собственную магию магией земли, сплетаясь с лесами, горами и озерами. Их королевство считалось неприступным, ибо как могла какая-либо сила сломить объединенную магию всех фейри?

Поэтому видеть одинокого отрешенного воина-фейри было достаточно поразительно. Хотя внешне он были более человечен, чем гарпии, но не менее поразительный. Склеры его глаз были скорее черными, чем белыми, а серовато-фиолетовая кожа такой бледной, что черная кровь в венах просвечивала узорами и завитушками. Волосы Аллариона свисали длинной серебристо-белой прядью, убранной с лица за длинные кончики ушей.

Его окутывал плащ из пурпурного бархата, такого темного, что он казался почти черным, резко контрастируя с его бледной кожей. Эти темные глаза — насыщенного аметистового оттенка, окруженные вихрем черного и обрамленные длинными белыми ресницами — устремились на Хакона, и он напрягся, с усилием сдерживая дрожь в коленях. Сейчас на него смотрело древнее существо, более древнее, чем окружавший их лес.

Никто не знал, что привлекло сюда Аллариона, и как он оказался так далеко от высокого двора своей королевы. Известно, что фейри возглавляли женщины, которых ревниво охраняли более крупные и агрессивные мужчины. Ходили истории, что у женщин-фейри, хотя и значительно меньших по размеру, крылья были красивее и изящнее витражного стекла.

Загадочный Алларион, тем не менее, был достаточно приятным мужчиной, стоило лишь преодолеть первоначальный испуг. Он был вежливым, хотя и отчужденным. Хакон был немного удивлен, увидев его на празднике, но ведь Алларион был одним из первых, кто прибыл сюда в поисках новой жизни в Дарроуленде.

Прочистив горло, Хакон ответил:

— Да, я разговаривал с леди Эйслинн. Я приехал с ней сюда, она в поместье Брэдей.

Коротко кивнув, Алларион сказал:

— Я провожу тебя обратно. Я хочу поговорить с ней.

Он сказал это в своей обычной мягкой манере, без злобы или агрессии, но это не помешало зверю Хакона обратить на это внимание. У него не было шансов против древнего фейри вроде Аллариона, тем не менее, он оглядел мужчину, оценивая угрозу.

Леди Эйслинн не должна пострадать.

Алларион продолжал стоять там, выражение его лица не изменилось, но теперь в воздухе чувствовалось ожидание.

Марица взмахнула крыльями и двинулась дальше, чтобы пофлиртовать с драконом Тероном и его сводной сестрой Брисеидой, в то время как Орек и Хакон поздравили Варона и попрощались.

К тому времени, когда они вернулись к Аллариону, из леса к ним вышло, пожалуй, самое поразительное в фейри, как будто того, как он источал магию, было недостаточно.

Волосы на затылке Хакона встали дыбом, и ему пришлось положить руку на голову Вульфа, чтобы тот перестал рычать.

Темный, как тень, из которой он вышел, из леса появился конь Аллариона — единорог Белларанд.

Возможно, еще более редкими и мифическими, чем фейри, были их ужасающие кони. Более крупный, чем тягловые лошади, которых люди использовали для перевозки больших грузов, единорог, казалось, взрывался искрами при каждом ударе копыт, при каждом шаге вперед. С гривой цвета полуночи и шерстью, темной, как беззвездная ночь, мягкий свет луга, казалось, обволакивал его.

Прямо из пасти торчали клыки, а черные склеры почти скрывали темно-красную радужку. Мускулы его могучей груди и боков вздрагивали под вельветовой шерстью. И его рог…

Длинная злая спираль рога торчала из центра лба, как обсидиановое лезвие, наконечник которого был острее и прочнее любого копья или меча.

Существовали старые истории о том, как орки впервые пересекли западные моря, о кланах, объединившихся, чтобы сразиться с фейри и захватить землю для себя. Мысль о том, чтобы отразить атаку единорогов и фейри с зачарованными клинками на их спинах… От одной мысли желудок Хакона скрутило.

Ничто не могло остановить, заблокировать или сломать рог единорога.

Когда единорог вскинул голову в ожидании, все взгляды были прикованы к его рогу, рассекшему воздух.

Орек осторожно вытянул руку, Даррах весь надулся и совершенно неподвижно сидел у него на плечах.

— Ну что, пойдем?

Алларион покорно кивнул, как будто он и его скакун не заставляли всех присутствующих вздыбиться.

Хакон снова похлопал Вульфа, разглаживая шерсть.

— Не еда, — пробормотал он дворняге.

Обратный путь в поместье был быстрым и тихим. Хакон замедлил шаг только для того, чтобы взглянуть на небольшой уголок луга у границы поместья. Он часто замечал его раньше, но с неограненными драгоценными камнями в кармане он наблюдал за землями вокруг Брэдей свежим взглядом.

У него было всего мгновение, чтобы задержаться — какое-то шестое чувство подсказывало, что единорог не хочет, чтобы он отставал и пропадал из виду, — но его было достаточно.

Луг был прекрасным местом, заросшим клевером и окаймленным с одной стороны высоким скальным выступом. Кроны деревьев пропускали достаточно света для зарослей ежевики и россыпи синих васильков. Это место было очаровательным, и Хакон мог легко представить там свой собственный дом, с солидной кузницей с одной стороны и мастерской с другой.

Его усадьба была бы больше, чем у Варона, что-то гораздо больше похожее на дом Орека и Сорчи. Супруга Хакона не заслуживала меньшего.

Он поспешил догнать остальных, его решение было принято, а дух удовлетворен. Это был хороший участок земли, и он с радостью поделился бы им с парой.

Казалось, работа, как и все остальное в поместье, остановилась, когда они вошли во внутренний двор. Множество дрессируемых лошадей благоговейно заржали, глядя на Белларанда, их уши повернулись вперед, а длинные головы опустились, словно признавая короля среди зверей.

Они почти добрались до дома, когда открылась входная дверь и оттуда вышли леди Эйслинн и Сорча, за которыми следовали рыцари из Дундурана и трое младших детей Брэдей. Все уставились на фейри, идущего рядом со своим рогатым скакуном.

Несмотря на то, что Сорча улыбнулась в знак приветствия, она вытянула руку, чтобы помешать младшим братьям и сестрам приблизиться к единорогу.

— Алларион, мы давно тебя здесь не видели.

Внимание фейри переключилось на Сорчу, и Хакон почувствовал, как Орек рядом с ним напрягся.

— Я искал в западных лесах нужное место. Думаю, я нашел его, — жуткий взгляд переместился с Сорчи на леди Эйслинн. — Я несколько раз писал с просьбой об аудиенции.

Хмурое выражение стерло шок с лица леди Эйслинн.

— Извините, я… Ферма Варона была единственным ходатайством, которое я видела.

— Я отправил вам множество запросов.

— Никаких других ходатайств о предоставлении земли на мой стол не поступало.

Фейри едва заметно подался вперед, и хотя его выражение лица не изменилось, воздух вокруг внезапно стал ледяным.

— Я не лжец, леди Эйслинн.

Она нахмурилась еще сильнее, на ее лице отразилось явное замешательство.

— Я никогда этого не говорила, только то, что я не получала вашего прошения.

— Значит, кто-то из ваших сотрудников что-то скрывает от вас.

Рот леди Эйслинн оскорбленно открылся. Воздух затрещал, и огромная голова Белларанда качнулась, кончик этого ужасного рога указал в сторону леди Эйслинн.

Его зверь взвыл, и Хакон шагнул вперед, встав между фейри и леди Эйслинн.

— Я уверен, что это просто недоразумение, — настоял он. — Нет необходимости обвинять леди Эйслинн или ее людей в неправомерном поведении.

Холодный взгляд Аллариона обратился к Хакону, но он не почувствовал страха. Возможно, мужчина поумнее так бы и поступил, но он встал бы и между чем-то гораздо худшим, чем Алларион, и леди Эйслинн.

После напряженного момента фейри наконец кивнул.

— Я приношу свои извинения. Я вспыльчив в своей спешке. Поскольку я не связан, моя душа призывает выбрать дом. Я нашел место, которое подошло бы Белларанду и мне.

Леди Эйслинн медленно кивнула и протянула правую руку.

— Мы можем поговорить наедине?

— Миледи… — возразил один из рыцарей.

— Ты не сможешь защитить меня от фейри, даже стоя рядом со мной. Так что же значат эти несколько ярдов? — она сказала это так буднично, и явное огорчение рыцаря отразило огорчение самого Хакона.

Сердце застряло у него в горле, когда Алларион шагнул вперед.

— Я бы никогда не причинил вреда женщине, особенно невинной, — прошипел фейри рыцарям.

И, словно бросая вызов, он подошел к леди Эйслинн и предложил ей руку. Она моргнула, прежде чем скользнуть рукой по сгибу его локтя, едва касаясь кончиками пальцев тонкой черной кожи его плаща.

Хакон наблюдал со всей напряженностью хищника, как Алларион отвел ее на небольшое расстояние, его голова была наклонена к ней, пока они тихо разговаривали.

Ревность пробежала у него по коже — оттого, что фейри так легко прикасался к ней, осмеливался требовать ее внимания.

Их слова были приглушены, и Хакон не знал, сможет ли он разобрать их даже со своим слухом, но ему было неприятно, что его правое ухо не могло уловить мягкий тон ее голоса. Они склонили головы друг к другу, отвернув лица от остальных. Он ненавидел эту маленькую интимность, ненавидел видеть ее стоящей так близко к другому мужчине, который был могущественным, искушенным в делах и явно благородной крови.

Все, чем я не являюсь и никогда не буду.

Эта мысль терзала его, как Вульф кость, разрывая на куски.

— Отвернись, — пробормотал ему Орек по-оркски. — Другие начинают пялиться на тебя.

Предупреждение заставило его зверя зарычать. Он не мог отвести взгляд, он не мог рисковать. Что, если я ей нужен?

Он услышал, как Орек протяжно вздохнул.

— Ты уверен?

Вопрос удивил его настолько, что он, наконец, отвел взгляд.

— Что?

— Ты уверен, что она твоя пара?

У Хакона кровь застыла в жилах.

— Она не моя пара, — выдавил он одними губами.

Орек фыркнул, явно не убежденный.

— Поэтому ты стоишь здесь и смотришь так, словно хочешь напасть на фейри. И рычишь громче, чем твоя собака.

Только тогда Хакон осознал, что его грудьсотрясается от тяжелых вибраций рычания. Он прикусил язык, заглушая звук, но его зверь не сдавался полностью. У него болело горло от напряжения, которое он сдерживал в себе.

— Я сам не знал, есть ли у меня зверь, будучи полукровкой, — сказал ему Орек. — По большей части он спал. До той ночи, когда я зашел в палатку с запасами и нашел Сорчу.

Слова, словно заклинание, пытались отвлечь внимание Хакона от леди Эйслинн и фейри. Он услышал предупреждение и, что еще хуже, правду, прозвучавшую в признании Орека.

Он знал, какая опасность вот-вот надвигается.

— Он знал, что я не могу оставить ее там. Он знал, что я не могу позволить ей отправиться домой одной. Он знал, что она та, кого я хочу. Как бы я ни пытался его остановить, зверь знал. Похоже, твой зверь тоже знает.

— Она не моя пара, — повторил Хакон, скорее для себя, чем для Орека. Слова комом застряли у него в горле.

— Пока нет. Но знай, мой друг, что, начавшись, этого уже не остановить.

— Знаю, — вот почему ему придется забыть о своем глупом увлечении. В Дундуране много прекрасных женщин — любая была бы лучшим, более безопасным выбором, чем наследница Дарроуленда, женщина, которой он никогда не сможет обладать.

Он хотел хорошей жизни, простой жизни с семьей. Он не хотел интриг или сложностей.

И все же я хочу ее.

За исключением того, что его никогда не приняли бы в качестве ее пары. Возможно, для Сорчи, дочери рыцаря и йомена, это было прекрасно, но для дочери вождя? Никогда.

Он был глуп только потому, что допускал такую мысль.

— Я знаю, какой это ад, когда супружеская связь остается безответной. Что бы ты ни выбрал, решай. Ты должен быть уверен.

Хакон почувствовал, как сухожилия на его шее натянули кожу, когда он стиснул челюсти, сдерживая рык разочарования.

Гребаная судьба, так не должно было быть!

Все внутри него, все его надежды, мечты и устремления взметнулись под натиском зверя, который уже был уверен. Он чувствовал, что разрывается надвое, между двумя желаниями, двумя судьбами, и беспокоился, что стоит на краю пропасти, слишком высокой и опасной, чтобы в нее броситься.

Что на самом деле могло ожидать его, если бы он прыгнул? Ни единого варианта, что она была бы его парой, в безопасности и комфорте в усадьбе, которую он построил бы для нее.

Этой мечте никогда не суждено сбыться.

Значит, она не может быть твоей парой.

Правда пронзила его до мозга костей, до самого его духа. Его сердце треснуло от напряжения.

Хакон ошеломленно наблюдал, как леди Эйслинн и Алларион пришли к какому-то соглашению. Фейри проводил ее обратно и, поклонившись Сорче в последний раз, одним изящным движением запрыгнул на спину Белларанда, описав дугу плащом.

— Миледи, — произнес он нараспев, и затем единорог повернулся к лесу.

Никто не произнес ни слова, пока эти двое не скрылись между деревьями.

Сорча выдохнула.

— Ну, это было нечто.

— Чего он хотел? — спросил Хакон, не в силах сдержать отчаянный лай в голосе.

Он чувствовал, что все смотрят на него, но ему было все равно. Ему нужен был ответ, как следующий вдох, неведение ползало по нему, как кусачие муравьи.

— Он хочет заявить права на заброшенное поместье на северной стороне леса, — сказала леди Эйслинн с непроницаемым выражением лица.

— Скарборо? — переспросила Сорча.

— Да. Он снова отправит мне прошение. Предыдущие, должно быть, потерялись… или отец забыл их отправить. Мне придется разобраться с этим.

Ее ответы были достаточным утешением, чтобы загнать зверя обратно в клетку его ребер. С усилием его гнев остыл, и урчание в груди утихло.

Когда он взглянул на Орека, его друг лишь серьезно посмотрел в ответ.

Больше не нужно ничего говорить.

— Нам следует вернуться до наступления темноты, миледи, — сказал один из рыцарей.

Леди Эйслинн согласилась, и так были сказаны слова прощания и даны обещания о будущих визитах. Хакон по-человечески пожал руку Ореку и получил легкий поцелуй в щеку от Сорчи. Все дети Брэдей в последний раз похлопали Вульфа по спине и добились от леди Эйслинн обещания еще большего количества подарков в ее следующий приезд.

Хакон протянул руку, чтобы помочь ей забраться в двуколку. Она без колебаний взяла ее, проведя своей ладонью по его. Дрожь пробежала от его руки вниз по позвоночнику, и он не смог удержаться от глубокого вдоха, впитывая ее сладкий аромат.

Судьба, я глупый самец.

Он забрался вслед за ней, дети захихикали, увидев, как двуколка покачнулась под его весом. Устроившись, они помахали на прощание, когда рыцари сели на коней.

Легко взмахнув поводьями леди Эйслинн вернула их на дорогу, по пути домой в Дундуран.

День давно пошел на убыль, и стемнеет еще до того, как они доберутся до окраин города. Тем не менее, Хакон не воспринял бы это как должное — он знал, что немного времени с ней успокоит его.

Он открыл рот, чтобы задать ей вопрос, побудив обсудить что-то из ее интересов, когда она первая повернулась к нему, ее глаза блестели от любопытства, и сказала:

— Расскажи мне все, что ты знаешь о фейри — и единорогах.

10



Даже если он никогда не сможет заполучить ее в качестве своей пары, Хакон решил, что мог бы, по крайней мере, быть другом леди Эйслинн. Конечно, это было бы хорошо. Это насытило бы зверя, который был беспокойным и несчастным, пока она не рядом, и дало бы его более разумной голове время выбрать кого-то, с кем он действительно мог бы построить жизнь.

Его зверь, возможно, и ворчал при этой мысли, но Хакон знал, что фантазии ни к чему не приведут. Жизнь, которую он планировал построить, должна была быть простой и стабильной. Та, что была у его бабушки и дедушки.

Поэтому он мог поболтать с наследницей, восхититься ее умом и сконструировать для нее новые хитроумные приспособления, чтобы доставить ей удовольствие. Если так случилось, что он сохранил в памяти образ ее улыбки, золотистый оттенок ее кудрей, освещенных послеполуденным солнцем, или угол наклона ее бровей, когда она ломала голову над проблемой, что ж, пусть будет так.

Он был уверен, что когда кто-то другой вскружит ему голову, он не будет помнить эти вещи так ярко. Просто нужно было дать возможность кому-то вскружить ему голову.

Хакон принял предложение леди Эйслинн поужинать с другими сотрудниками в столовой. Вульф освоился быстрее него, поняв, что, когда он величественно сидит на месте, множество рук будет подсовывать ему объедки.



Хакон заставил себя пойти, и в конце концов он привык к приятной болтовне, которая текла вокруг него.

Он постепенно совершенствовался в чтении по человеческим губам и практиковался во время еды, следя за тем, кто говорит, и внимательно прислушиваясь к тому, что было сказано.

Было немало горничных, поваров и садовников, которые смотрели на него через стол. Он изо всех сил старался уделить им немного внимания, запомнить имена и лица, и кто чем занимается.

Он нашел одну повариху, Тилли, довольно забавной, и ее истории всегда вызывали взрывы смеха за столом. Брижитт, Клэр и Фиа все были красавицами, хотя Фиа была его любимицей, в основном потому, что она часто говорила о леди Эйслинн. Хакон поглощал каждый лакомый кусочек информации с большей жадностью, чем свою трапезу, и всегда хотел большего.

Однако проходили недели, а он так и не приблизился к тому, чтобы найти кого-нибудь, кого он мог бы попросить прогуляться по внутреннему двору или пригласить в город перекусить. В самом городе было еще много людей, с которыми ему предстояло встретиться, но его время было поглощено работой в замке — и проектами леди Эйслинн.

Он уже давно закончил для нее острые ножницы, а потом быстро смастерил себе пару собственных.

— Ты действительно не обязан, — настаивала леди Эйслинн, когда однажды днем они стояли вместе в розовом саду ее матери. Она бросала на него обеспокоенные взгляды не менее десяти минут.

— Я готов, — заверил он ее. Он улыбнулся ей сверху вниз, надеясь развеять ее беспокойство, но затем она улыбнулась в ответ, ослепительная, несмотря на то, что ее лицо затеняла широкополая соломенная шляпа. Еще одно сокровище в его копилке образов, более ценное, чем драгоценные камни, спрятанные под половицами его комнаты.

Прочистив горло, он добавил:

— Приятно выбраться из кузницы. Увидеть солнце.

— Это, безусловно, правда, — засмеялась она. — Мы не можем допустить, чтобы ты побледнел, — затем ее брови поднялись почти до линии роста волос. — А кожа орков темнеет на солнце? Может ли солнце обжечь тебя?

В ее глазах мелькнуло любопытство, и внезапно ее рука оказалась на его обнаженной коже, кончики пальцев пробежались по изгибу предплечья.

Сердце Хакона бешено заколотилось в груди — и его член заинтересовался в брюках.

Рука леди Эйслинн была болезненно мягкой, кончики ее пальцев оставляли отпечатки на его коже.

С легким вздохом она отдернула руку, отвела взгляд и спрятала румянец за полями широкополой шляпы.

— Я… мне так жаль. Я просто…

Хакон снова откашлялся, привлекая ее внимание. Отогнув воротник куртки, он показал ей полоску светло-зеленой кожи под горлом.

— Мы действительно темнеем под солнцем, — сказал он, ошеломленный, но необычайно довольный, когда она, моргая, не могла оторвать взгляд от его обнаженной кожи. — Шкура орка слишком толстая, чтобы ее обжечь. И неподатливая. Кожа полукровок… — он покачал открытой ладонью в нерешительном жесте. — Она немного чувствительнее.

Она еще долгое время смотрела на его шею, прежде чем отрывисто кивнуть, ее рот был сжат в свойственной ей решительной манере.

— Тогда у тебя должна быть шляпа.

Он рассмеялся при мысли о том, что на нем может быть что-то похожее на ее шляпу с повислыми полями, но когда он в следующий раз пришел помочь ей, то обнаружил, что она настроена серьезно и ждет его с еще одной широкополой соломенной шляпой.

Леди Эйслинн выжидающе протянула ее, и он знал, пара она ему или нет, он никогда ее не разочарует.

Он натянул шляпу на голову, и в тени его ушам сразу стало прохладнее.

Она издала мурлыкающий звук удовольствия, протянув руку, чтобы затянуть завязки у него под подбородком.

Кончики пальцев ее снова коснулись его, и уши внезапно перестали быть такими прохладными.

Она, казалось, была довольна своей работой, поэтому Хакон тоже был доволен. В тени шляпы он мог с легкостью наблюдать за ней больше, чем было необходимо, пока она учила его правильной обрезке садовых роз.

Он принялся за работу быстрее, чем за еду в столовой, особенно когда увидел, как шипы царапают нежные руки леди Эйслинн. Даже в перчатках розы боролись с ними, решив сохранить свои заросли и дикие формы. Он настоял на том, чтобы бороться с более сложными растениями, где ножницы должны были проникать глубже. Они отомстили, расцарапав Хакону руки и лицо, но лучше его, чем ее.

С его помощью сад медленно, но верно начал раскрываться. Леди Эйслинн была вне себя от радости по поводу достигнутого ими прогресса, и Хакон с удовольствием слушал ее рассказ о розах и о том, как они будут цвести следующей весной.

Во время работы они также обсуждали идеи Эйслинн относительно будущих проектов, а именно моста, который она намеревалась построить в южной части города.

— Я полна решимости начать в ближайшее время, — сказала она ему в очередной солнечный день.

Началась осень, хотя до сих пор она была на удивление мягкой. Тем не менее, легкий ветерок приносил с собой прохладу, что побуждало леди Эйслинн закончить подготовку сада к зимнему отдыху до первой сильной бури.

Хакон следовал за ней с тачкой, полной мульчи, с изумлением слушая, как она описывает свои планы относительно моста, от угла наклона арки до ширины пешеходной дорожки и состава строительного раствора.

— Полагаю, раз уж мне доверят управление Дундураном, я, по крайней мере, добьюсь своего с мостом. Я хотела бы начать поскорее, чтобы, как минимум, предварительная работа была закончена до снега, но скоро и это станет невозможным.

Она не в первый раз упоминала о приближении времени, когда она будет править не только Дундураном, но и всем Дарроулендом. Хакону пришлось собрать воедино историю из рассказа Орека о Джерроде Дарроу, замковых сплетен и того, что говорила леди Эйслинн.

Намерение сеньора Дэрроу скоро уехать, даже не попытавшись найти своего заблудшего сына, не давало Хакону покоя. Обида за леди Эйслинн росла быстрее и многочисленнее, чем сорняки, которые хотели заполонить розовый сад, и он часто не знал, что делать со своими чувствами, кроме как броситься помогать ей любым доступным способом.

Итак, когда она повернулась к нему ближе к концу их работы в тот день и спросила:

— Не мог бы ты… составить мне компанию, чтобы поговорить с гильдмастерами, когда придет время? Я была бы признательна за твое мнение.

У него не было другого ответа, кроме как:

— Конечно, миледи.

И не только потому, что это означало проводить еще больше времени рядом с ней. Он искренне хотел помочь. Если блестящая наследница хотела построить мост, то Хакон сделает это.

Позже будет время познакомиться поближе с женщинами и найти себе пару.

Он был уверен, что с наступлением зимы, когда все останутся дома, у него появится время. А пока он мог уделить его леди Эйслинн.



Через несколько недель, когда осенний воздух начал наполняться свежестью, предвещавшей время сбора урожая, Эйслинн нашла постоянное убежище в кузнице замка и саду матери. В течение блаженных двух недель маленькие убежища Эйслинн оставались неоткрытыми, послеобеденные часы были только для нее впервые, как ей показалось, за долгое время.

Она была благодарна Хакону за то, что он позволил ей монополизировать так много своего времени. Фергас, конечно, уже устал от нее в кузнице, ворча, что ему не нравится, когда за ним наблюдают, но они с Хаконом просто украдкой улыбались друг другу, пока он продолжал свою работу.

Что бы она ни принесла Хакону, каким бы диковинным оно ни было, он соглашался хотя бы попытаться воплотить ее видение в жизнь. Он баловал ее своей отзывчивостью, и это быстро становилось зависимостью. На самом деле у нее заканчивались проекты, которые она хотела воплотить в прототипах или экспериментах, и Эйслинн проводила поздние вечерние часы, зарисовывая любую идею, которая приходила ей в голову — хотя бы ради предлога снова прокрасться в кузницу.



У нее была небольшая сокровищница из сделанных им предметов, — от ножниц, пера, щипцов для угля, до новых петель для двери кабинета, — так чтобы они никогда не выдавали ее, когда она ускользала. Однако любимой по-прежнему была маленькая деревянная роза.

Эйслинн всегда носила ее в кармане, — маленький сувенир, который вызывал у нее улыбку. Она водила большим пальцем по гладким граням лепестков, пока Бренна зачитывала ежедневный список дел, и шелковистое скольжение было успокаивающим, повторяющимся движением, позволяющим сосредоточиться на задачах, а не на тревоге.

Когда обязанности, казалось, наваливались на нее, а эмоции переполняли изнутри, Эйслинн дышала легче, зная, что может сбежать в свое маленькое убежище, чтобы повидаться с другом. Иногда она приносила с собой работу или чтение, но чаще всего довольствовалась разговором. Сначала она просто наслаждалась мрачным покоем кузницы, но шли недели, и Эйслинн начала понимать… что приходит она именно к Хакону.

Ей нравилась его непринужденная улыбка и то, что, казалось, она никогда не надоедала ему. Эйслинн знала, как другие реагируют на ее монологи — она легко перевозбуждалась и увлекалась. Тем не менее, она никогда не чувствовала, что он торопит ее или что он предпочел бы, чтобы она замолчала. Во всяком случае, он провоцировал многие из ее долгих бессвязных речей, поощряя высказывать идеи или подробно объяснять свои решение.

Его помощь в восстановлении розового сада была неоценима — она думала сделать все самой, но когда пришла идея попросить его о помощи, Эйслин не колебалась. Просьба просто выплеснулась наружу, но она никогда бы не стала настаивать на ней. Но каждый раз, когда она просила, он приходил, усердный и воодушевленный под широкополой шляпой, которую она нашла для него.

Она легко могла провести целый день, сидя в кузнице на том, что теперь было ее стулом, наблюдая за его работой. Методичные процессы нагрева и придания формы металлу нравились ей, и он терпеливо объяснял каждый шаг. Эйслинн любила узнавать, как делаются и работают вещи, и Хакон преподносил знания на блюдечке ее голодному уму.

И, если честно, это была не единственная голодная часть ее натуры.

В его работе было что-то почти поэтичное. То, как он орудовал молотком и щипцами… Сосредоточенность на его лице, когда он работал с металлом… Как сгибались его руки и бугрились мышцы, когда он молотил по железу…

Ее щеки краснели не только от жара кузницы.

Несколько раз в день она проводила пальцами по деревянной розе, вспоминая тот момент, когда он отогнул воротник, обнажив линию светло-зеленой кожи на шее.

Эйслинн никогда по-настоящему не задумывалась о том, что она находит наиболее привлекательным в мужчинах. Два ее партнера сильно отличались по размеру и фигуре — Бренден обладал гибкой элегантностью, его конечности были длинными и изящно сложенными; Алаисдэр был воплощением твердости и звериной силы. Хакон был и тем, и другим, и ни тем, ни другим, всем этим и даже больше.

В тот день она наблюдала, как его плечи напрягались и расслаблялись, когда он погрузил железный прут в тлеющие угли. Эйслинн скрестила ноги, ее лоно покалывало от желания. Судьба, но он был прекрасным мужчиной. Большой и грубый, да, но в его лице было что-то элегантное и утонченное. И то, как эти теплые карие глаза смотрели на нее из-под длинных, темных, как сажа, ресниц, когда он наклонился, чтобы подбросить дров в кузницу…

Глубоко вздохнув, Эйслинн подняла руку и сделала жест, означающий «готово?»

Хакон кивнул, ответив «пока».

Эйслинн очень нравилось разговаривать с ним на языке жестов. Во время их совместных послеобеденных занятий он научил ее основным словам, и она всегда была жаждала большего. Ей нравилось, насколько он был прост — один жест означал одну вещь. Конечно, он мог составлять целые предложения руками и формулировать сложные мысли и вопросы, но смысл не зависел от интерпретации так, как это бывает в устной речи. Ее разум наслаждался его прямотой.

Еще ей нравилось чувствовать себя причастной к происходящему, как будто у них был свой собственный тайный язык.

Вытащив пчелиный воск из ушей, Эйслинн воспользовалась моментом, чтобы привыкнуть ко всем звукам. В кузнице потрескивал огонь, и она слышала поблизости жужжание гончарных кругов.

Когда Хакон тоже убрал пчелиный воск, он жестом спросил «воды?»

Эйслинн покачала головой и изо всех сил попыталась притвориться, что не смотрит, как он берет с рабочего стола бурдюк с водой и делает большой глоток.

Его широкое горло двигалось, и кадык подпрыгивал при каждом глотке, единственная капля стекала и блестела на изгибе подбородка. У нее пересохло во рту, губы покалывало от желания поймать эту капельку языком.

Судьба, она никогда раньше не находила мужское горло таким восхитительным.

Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что теперь, когда он говорил, оно двигалось.

— Повтори? — выдохнула она, быстро моргая, чтобы снова сфокусироваться на нем.

— Я сказал, что слышал еще кое-что, чтобы вы объяснили мне.

Эйслинн улыбнулась, подавшись вперед на кресле. Это была еще одна вещь, которая ей очень нравилась в общении с ним — их маленькая языковая игра.

Она думала, что он в достаточной степени овладел эйреанским языком, но он оставался смущенным и неуверенным в своих знаниях. Поговорки и идиомы были особенно сбивающими с толку, и он спрашивал о тех, которые казались ему загадочными.

— Давай послушаем.

— Ставить телегу впереди лошади, — он положил большую руку на рабочий стол, навалившись на него всем весом, и снова отпил из своего бурдюка с водой. — Кому могло бы прийти в голову ставить телегу впереди лошади?

Эйслинн фыркнула от смеха.

— Никто бы не стал! Предполагается, что это бессмысленно.

— Тогда почему люди должны напоминать другим не делать этого?

— Это значит не забегать вперед. Делать все в правильном порядке.

— Но тогда…

Они обсуждали достоинства этого высказывания еще десять минут, аргументы Хакона становились все более диковинными — она подозревала, что просто для того, чтобы рассмешить ее.

На душе у нее стало легче от смеха, а на сердце немного полнее от того, что у нее появился компаньон. Она не осознавала, как сильно ей не хватало друга, кого-то, с кем можно было поговорить. Фиа была ее ближайшим доверенным лицом, но у Фиа были обязанности, которые она должна была выполнять, и своя собственная жизнь, — ее семья держала пекарню в городе, и она часто навещала их, чтобы помочь, когда Эйслинн не нуждалась в ней в течение дня.

Быть в центре чьего-то внимания, насыщаться дружеским общением — для Эйслинн это не было чем-то само собой разумеющимся.

Особенно после того, как о ее убежище узнали.

Чувствуя, что день на исходе, Эйслинн поднялась со своего места. Она начала прощаться, когда со двора снаружи донесся негромкий визг.

Фиа ухватилась за подоконник и, заглянув в открытое окно, воскликнула:

— Вот ты где!

Покраснев, Эйслинн расправила юбки.

— Я здесь.

Фиа раздраженно выдохнула.

— Бренна заставила всех искать тебя.

— Давай не будем говорить Бренне, где ты меня нашла, — сказала Эйслинн, поморщившись.

Но горничная только замахала руками, отметая опасения Эйслинн.

— Не бери в голову. Ты нужна в большом зале. Барон Баярд здесь.

При упоминании имени их ближайшего соседа у Эйслинн упало сердце — и вот так просто сияние дня померкло.

Казалось, она может прятаться сколько угодно — ее обязанности найдут ее, несмотря ни на что.

11



Эйслинн склонила голову в ответ на изящный учтивый поклон барона Баярда при входе в большой зал.

— А, Эйслинн, вот и ты, — с облегчением сказал ее отец. Ни одному из них не доставляло особого удовольствия развлекать Падрейка Баярда, когда сосед решал посетить Дундуран.

Баярд шагнул ей навстречу, протягивая руку. Эйслин прикусила щеку, подавая ему свою руку как можно менее охотно. Ей никогда не нравился этот обычай, особенно когда приходилось терпеть прикосновения и поцелуи незнакомцев — а уж тем более Падрейка Баярда. Используя кончики пальцев, которые она предложила, он притянул ее ближе и склонил голову, чтобы поцеловать тыльную сторону ее ладони.

— Леди Эйслинн, вы прекрасны сегодня и каждый день, — произнес он.

— И ваши комплименты многочисленны, как всегда, барон Баярд.

Он тепло улыбнулся, отчего у нее сжался живот. В этом и заключалась проблема Баярда — она никогда не могла точно сказать, сколько в нем было правды, а что было уклончивостью или тактичностью.

Баярд, близкий ей по возрасту, унаследовал поместье Энделин и его обширные виноградники совсем юным. В нем было мальчишеское обаяние, хотя, возможно, оно исчезало по мере того, как они оба приближались к тридцати. Тем не менее, он был красивым мужчиной с каштановыми кудрями и сверкающими голубыми глазами, что использовал с большим успехом.

Он и Джеррод были в некотором роде друзьями. В основном им нравилось переигрывать друг друга. Они жили, чтобы посмотреть, кто сможет спровоцировать другого на более нелепую выходку или устроить самый роскошный банкет. Если Баярд купил нового мерина, то Джерроду тоже нужно было обзавестись таким же — если Джеррод соблазнил красивую вдову, то Баярд должен был ухаживать за еще более красивой наследницей.

К несчастью для Эйслинн, она была последней в череде его попыток ухаживания. Она много раз ясно давала понять о своих чувствах к нему и суждениях о браке как таковом, и все же его нельзя было разубедить.

Она надеялась, что с проступком Джеррода, возможно, Баярд отступит. Частично она подозревала, что его интерес был продиктован желанием каким-то образом взять верх над Джерродом, переспав с его сестрой. То, что она могла поверить в такое о нем, и и о своем брате, вызывало у нее отвращение к ним обоим.

Теперь, когда она стала наследницей, Баярд стал только более пылким.

Как и Бренден, как и Алаисдэр, Падрейк Баярд был амбициозным человеком. Рука леди Эйслинн Дарроу имела вес, предлагала престиж и сулила положение.

Не то чтобы это изменило ее мнение о нем, но Эйслинн не могла с уверенностью сказать, что все заявления Баярда были лишь тщеславием. Иногда он казался… искренним. В те моменты она думала, что, возможно, за элегантной одеждой и учтивыми манерами скрывается человек, который мог бы ей понравиться, а если не понравиться, то хотя бы тот, кого она могла бы вытерпеть.

Однако сегодня его обаяние проявилось в полной мере, когда он бросал улыбки ей и ее отцу.

— Неужели что-то случилось, раз вы вернулись так скоро после совета? — спросила Эйслинн. Конечно, это было маловероятно, но спросить стоило — все-таки Баярд как раз из тех, кто о нуждах простого народа вспомнит в последнюю очередь.

— Начался сбор урожая, и я только вчера открыл погреба, — он жестом подозвал своего слугу, который нес зеленую стеклянную бутылку вина, запечатанную черным воском. — Это был особенно хороший год, и я подумал, что мы могли бы отпраздновать это.

Эйслинн обменялась взглядами с отцом.

Меррик протянул руку, и слуга послушно подал вино. Отец издал необходимые звуки удовольствия, поднеся бокал к свету, чтобы посмотреть, как темно-красный цвет не пропускает ни единого луча.

— Девятилетнее?

— Десятилетнее, — сказал Баярд, излучая гордость. — Я подумал, что оно будет прекрасным дополнением к вашему столу, и хотел преподнести его сам.

— Тогда ты должен присоединиться к нам за ужином, — сказал Меррик, возвращая бутылку и давая Баярду именно то, за чем он приехал.

Эйслинн подавила вздох.

— Я попрошу Бренну организовать проживание. Надеюсь, ваша обычная комната подойдет? — хотя Баярд был их ближайшим соседом, он никогда не приезжал с коротким визитом.

— Будьте так добры, — сказал он. — Из той комнаты открывается самый прекрасный вид.

Снова качнув головой, Эйслинн отступила, несмотря на очевидное выражение лица отца «не смей оставлять меня с ним». Бренна уже знала, что Баярд здесь, поскольку отправила Фиа искать ее, и, следовательно, также, вероятно, полным ходом готовила для него комнату.

Тем не менее, Эйслинн воспользовалась предлогом и на время сбежала.

Когда в тот вечер она присоединилась к отцу за ужином в обеденном зале, она была готова к расплате. Возможно, Меррик рано уйдет и пригласит кого-то еще, чтобы заполнить места за высоким столом.

Вместо этого она застала отца в одиночестве. Третье место было отведено Баярду, но барон еще не прибыл. На столе стояла нераспечатанная бутылка вина.

Проскользнув на свое место, Эйслинн почувствовала облегчение, по крайней мере, от того, что их трапезу не перенесли в меньшую, более уютную столовую, примыкающую к кабинету ее отца. Она предпочитала, как и ее отец, обедать в большом зале, в окружении своих людей.

Когда она осмелилась поднять на него глаза, то обнаружила, что взгляд отца отрешенный и задумчивый. Морщинки от смеха вокруг его глаз и рта напряглись, снова напомнив ей о его возрасте.

Он не казался угрюмым, а это уже что-то.

Эйслинн дала ему время, наливая себе кубок любимой медовухи.

Она как раз подносила его ко рту, когда отец спросил:

— Ты все еще полна решимости не выходить замуж, дитя?

Едва не дав меду проникнуть в легкие, Эйслинн закашлялась в салфетку и поставила бокал на место. Она уставилась на отца.

— Почему ты спрашиваешь?

Тяжело вздохнув, Меррик наклонился вперед, сложив руки на столе.

— Теперь все… по-другому. Ты наследница. Ожидается, что ты выйдешь замуж.

— Ты этого не сделаешь.

Меррик поднял глаза на ее холодные слова, но только для того, чтобы оскорбленно нахмуриться.

— Нет, нет, дитя, я бы этого не сделал. Ты знаешь, что я о нем думаю, и я знаю, что ты о нем думаешь. Я только имел в виду, что как наследница, ты должна будешь обзавестись супругом.

— Должна? — прошептала она.

Его лицо стало почти изможденным, когда он посмотрел на нее, чтобы ответить.

— Да. Король ищет способы укрепить свою власть в стране. Вот почему он посылает архитектора для простого проекта загородного моста. Когда он услышит, что наследница не замужем, даже не помолвлена…

Тишина и ужас Эйслинн заполнили пустоту, оставшуюся после его намека.

Она никогда не думала… даже не предполагала…

Она встречалась с королем Мариусом ровно один раз, обменялась необходимыми любезностями, в общей сложности они произнесли друг другу двадцать три слова. Она нашла его царственным мужчиной, красивым, как и некоторые мужчины постарше, с сединой на висках. Он не обратил на нее особого внимания, в то время его больше интересовал Джеррод.

Чтобы этот мужчина, которого она однажды встретила, осмелился диктовать условия брака — ее брака…

Ее зрение сузилось, дыхание стало затрудненным.

Вероятность того, что ее продадут как мясо, заставят вступить в союз с одним из кузенов короля, отдать свой народ, свой дом, свое тело незнакомцу…

Теплая рука обхватила ее и сжала.

— Дыши, дитя. Черт возьми, прости, я не хотел тебя волновать.

Эйслинн сжала руку отца и сделала пару глубоких вдохов. Через несколько мгновений ее желудок перестал бунтовать.

Когда она наконец смогла поднять глаза, на лице отца было раскаяние. Едкий стыд обжег ей горло при мысли, что он может увидеть в ней неспособность справиться с трудной реальностью их ситуации. Она ценила то, что он говорил с ней так свободно и доверял ей достаточно, чтобы говорить правду.

Еще раз сжав ее руку, Меррик тихо сказал:

— Да, для тебя, как для наследницы, было бы разумно выйти замуж. Пока король не поставил тебя перед выбором. Вот почему я поднимаю этот вопрос сейчас — чтобы дать тебе время. Я уверен, ты сможешь найти того, кто тебе понравится. Того, кто будет хорошим мужем, хорошим партнером.

Эйслинн неуверенно кивнула, давая отцу знать, что с ней все в порядке.

Вот только это было не так.

Она едва слышала шум столовой вокруг себя, едва заметила, когда Баярд, наконец, присоединился к ним, в богато украшенном бархатном камзоле. Она послушно потягивала вино, которое он привез, едва ощущая его вкус.

Ей удавалось минимально участвовать в беседе, ровно настолько, чтобы не показаться грубой, но ее мысли были далеко.

Муж. Партнер.

Ее душа не протестовала против этой идеи, как это бывало, когда она была моложе, но ее нежелание все еще было непоколебимым.

С чего вообще начать?

Ее взгляд, прикованный к столу во время еды и разговора, поднялся, чтобы посмотреть на обеденный зал. Без проблем она обнаружила большую зеленую фигуру кузнеца, сидящего с работниками, а Вульф развалился рядом с ним.

Сердце заколотилось в кулаке отчаяния, крепко сжимающим его.

«То, что у Сорчи получился сказочный роман с полукровкой, не означает, что и у тебя он будет таким же», сказала она себе.

И все же…

И все же.



Хакон и остальная прислуга оторвались от еды, когда в зал вошел приезжий лорд, разряженный и блаженно улыбающийся от уха до уха. Барон Баярд был именно таким, каким Хакон представлял себе дворянина — утонченным, облаченным в свои богатства, непринужденным в улыбках и комплиментах.

Хакон возненавидел его с первого взгляда.

— Нравится ли мне застилать эту чудовищную кровать в комнате, которую он предпочитает? Нет, — сказала Клэр, одна из горничных, снова наполняя свой кубок дорогим вином, которое привез Баярд. — Но, по крайней мере, на этот раз он приехал с подарками.

— И еще лучше, что милорд и миледи не любители вина, — добавил Оуэн, гончар, сидящий слева от Хакона. Он протянул свой кубок, чтобы Клэри наполнила его.

— Он часто приезжает? — спросил Хакон.

Его зверь зарычал и огрызнулся при виде дворянина, сидящего за высоким столом, но Хакону показалось, что он сохранил ровный тон, не выдавая жгучего любопытства, которое снедало его с тех пор, как Фиа пришла за леди Эйслинн.

Сама Фиа хихикнула в салфетку.

— Слишком часто, — она закатила свои красивые карие глаза, широко улыбаясь ему. У Фиа был красивый рот с пухлыми губами, которые широко раскрывались. Хакону нравились ее губы — по ним было легко читать.

— Он уже много лет ухаживает за леди, — сказала Брижитт, другая горничная. Она заговорщически наклонилась вперед, в ее ярких глазах плясали веселые огоньки. — Она уже отказала ему, но, похоже, он не может остановиться.

— На самом деле не могу его винить, — сказал Лиам, еще один гончар по другую сторону от Оуэна. — Приз стал только больше.

Три служанки засвистели в ответ на его замечание.

— Миледи — не призовая племенная кобыла, — проворчала Клэр.

— Она достойна куда лучшего, чем он, — согласилась Фиа. — Особенно сейчас.

Брижитт властно кивнула.

— Она может заполучить любого мужчину, которого захочет, — и, поднося чашку к губам, подмигнула Хакону поверх края.

Его уши загорелись, и инстинкт подсказывал опустить взгляд, но он не мог себе этого позволить, не тогда, когда разговор летел быстрее, чем колибри меж цветов.

Горничные и гончары начали обсуждать лучшие варианты брака, Фиа утверждала, что никто, кроме принца королевства, не подойдет леди Эйслинн. Хакон слушал дальше, его грудь сжималась от каждого имени, которое они озвучивали, и нарастало рычание. Наконец, оно сорвалось с его губ.

Он погладил Вульфа по голове, притворившись, что это он издал этот звук, когда те, кто сидели ближе к нему, подняли головы.

Хакон проглотил рычание, загнав его поглубже, туда, где он пытался удержать свой постоянно растущий интерес к наследнице Дарроу.

«Она не для тебя», напомнил он себе. Не в первый раз за этот день.

Тем не менее, он ничего не мог с собой поделать, когда разговор затих, и, не имея возможности следить за губами, его взгляд переместился на высокий стол.

Сердце Хакона бешено заколотилось, когда он увидел леди Эйслинн, смотрящую через зал — на него. Она была так далеко, насколько это возможно в большом зале, в течение всего ужина сидела за высоким столом с отцом и бароном Баярдом, и все же Хакон ясно видел несчастное напряжение в ее взгляде.

Она моргнула, румянец залил ее щеки, когда она поняла, что он тоже смотрит на нее. Ее взгляд переместился обратно на барона, который наклонился к ней, почти наполовину перегнувшись через стол, явно пытаясь привлечь ее внимание.

Рев зверя внутри него был таким громким, что Хакон больше ничего не слышал.

Его глаза были прикованы к барону, ревнивая ярость испепелила здравый смысл. Он чувствовал рычание, клокочущее в груди, звериный язык, более древний, чем слова, который означал только одно…

Пара. Моя.

— Хакон? — чья-то рука накрыла его руку.

Его внимание треснуло, как лед на озере, нарушив спокойную сосредоточенность.

Он уставился на маленькую женскую руку, сжимавшую его кулак, отводя свой, без сомнения, убийственный взгляд от барона. К тому моменту, когда он посмотрел на Брижитт, он надеялся, что, по крайней мере, не похож на зверя, который, казалось, бушует под поверхностью.

Все горничные и гончары выжидающе уставились на него — Фиа смотрела с чем-то слишком близким к пониманию во взгляде, но именно Брижитт прикоснулась к нему и произнесла его имя. Она улыбнулась, хотя выражение ее лица стало напряженным.

— Простите меня, — поспешил сказать он. — О чем вы спрашивали?

Брижитт улыбнулась шире, наклоняясь вперед, пока ее груди не прижались друг к другу на столе.

— Я просто спросила, на что похоже орочье ухаживание.

Уши Хакона горели, он откашлялся, чтобы выиграть время. Ее ладонь все еще была на его руке, ее улыбка и грудь были рядом.

Со мной флиртует женщина. За несколько недель, проведенных в замке, он немного привык к этому, хотя большинство женщин и несколько мужчин вскоре стали искать другие объекты для заигрываний, когда он погрузился в работу, и у него почти не оставалось времени на ответный флирт или проявление внимания к кому-либо еще.

Кончики ее пальцев описывали круги по его руке, а во взгляде появилась томность. То, что поначалу казалось Хакону волнующим, теперь лишь смущало.

Слова не сразу пришли к нему на ум, и прошло невыносимо много времени, прежде чем он, наконец, заставил себя приступить к описанию орочьих обычаев. Он приказал себе смотреть только на Брижитт, повернуть руку так, чтобы ее ладонь легла в его.

Попробуй. Позволь вскружить себе голову.

Он рассказал им о том, как заинтересованный орк в Калдебраке часто начинал с подарков, демонстрируя свое умение, чтобы привлечь внимание желаемого партнера. В орочьих ухаживаниях главную роль играли демонстративные действия. но оркцесс особенно покоряли не слова, а поступки — последовательные и весомые, доказывающие преданность, твердость намерений и страсть возможного партнера.

Эти действия были призваны укрепить супружеские узы, помочь потенциальным партнерам решить, доведут ли они до конца финальный акт переплетения своих жизней, своих сердец, самих своих душ. Однако он опустил эту часть — связь между супругами была тщательно хранимым секретом среди орков. Это была их величайшая сила, но также и их величайшая слабость. Спаренные орки высоко ценились как воины, поскольку необходимость защитить пару могла быстро вызвать ярость берсерка, подобная которой была увековечены в сагах.

Он также не рассказал им о старом способе орочьего ухаживания, когда самцы перекидывали желанную партнершу через плечо и исчезали в дикой местности, оставаясь с ней наедине до тех пор, пока не образуются прочные брачные связи. Предполагалось, что партнер должен согласиться добровольно, но традиция вышла из моды, когда слишком во многих случаях согласия не было. В Калдебраке подобное сейчас считалось бы варварством, и Хакон полагал, что люди тоже отнесутся к этому с той же точки зрения.

То, что он сказал, казалось, понравилось Брижитт, так как ее улыбка стала только шире.

— Какие подарки вы бы подарили кому-либо? — спросила она.

Серебряные перья с резьбой. Золотой обруч-ожерелье того же оттенка, что и ее волосы.

Резная роза.

Фиа кашлянула в салфетку.

Блядь.

Его глаза метнулись к Фиа, и они обменялись взглядом, полным понимания.

Блядь!

Он едва слышал, когда Брижитт наконец выпрямилась с довольной улыбкой на губах, несмотря на то, что Хакон не нашел, что ей ответить.

— Это звучит ужасно романтично, — выдохнула она.

— Значит, если я появлюсь сегодня вечером с горшком, только что вынутым из печи, ты будешь моей вечной любовью? — спросил Оуэн.

— Мы все знаем, что твои горшки предназначены для Тилли, — съязвила в ответ Брижитт, подмигнув Хакону.

Он выдавил слабую улыбку, прежде чем снова погрузиться в молчание.

Разговор вокруг него возобновился, и он с облегчением вернулся к наблюдению за губами и слушанию, притворяясь, что ест.

Хакон не чувствовал вкуса еды. Он не мог встретиться с испытующим взглядом Фиа, а сосредоточился исключительно на том, чтобы не искать леди Эйслинн в другом конце зала.

Он не мог смотреть на нее сейчас. Не тогда, когда еще один мимолетный взгляд наверняка заставил бы его промаршировать через зал, перекинуть ее через плечо и убежать.

Клянусь старыми богами, что за чертовщина.

12



Эйслин услышала, как Бренна суетится в ее комнате, но не смирилась с тем, что пора вставать, пока тяжелый балдахин на ее кровати с четырьмя столбиками не был откинут. Свет разлился в темноте ее убежища, и Эйслиннзастонала, крепко зажмурив глаза.

— Не извивайся, пожалуйста, иначе твой завтрак разлетится.

Она осторожно села, прислонившись к изголовью кровати, пока Бренна ставила поднос с завтраком ей на колени.

Накануне Эйслинн сама попросила Бренну о таком раннем пробуждении — день предстоял долгий, — но сейчас, под резким утренним светом, эта предусмотрительность не вызывала в ней ничего, кроме раздражения. Откусывая кусочек хлеба, разрезанного на четыре идеальных ломтика, Бренна вытащила из кармана свой печально известный список.

Шателен похлопала Эйслинн по колену, заметив, как она скривилась.

— Я знаю, дорогая. Но такова жизнь богатой наследницы.

Эйслинн приглушила свое ворчание тостом.

Бренна не была впечатлена, но в ее глазах появились морщинки, как иногда бывало в тех редких случаях, когда она проявляла нежность. Пока Эйслинн послушно ела и слушала, Бренна перечисляла задачи на день и различные вещи, по которым ей требовалось мнение или указания наследницы.

— Есть вопрос с вином, которое прислал барон Баярд — вы хотели бы, чтобы на кухне держали запасы?

Судьба, вино. Баярд приехал с таким количеством бутылок, что у большинства сотрудников несколько дней болели головы, и они были раздражительны. И как только он наконец вернулся домой после двух мучительных дней визита, он прислал еще больше.

«Мои лучшие вина для лучшей наследницы королевства», гласила его записка.

— Пусть Хью возьмет для кухни все, что захочет, а остальное отправит в винный погреб.

— Очень хорошо, — сказала Бренна, оставляя для себя заметку с помощью портативного пера, которое смастерила для нее Эйслинн. Подобные вещи были обычным делом в больших городах, таких как Глеанна или Килгаран, но Эйслинн создала свои собственные прототипы.

— Он будет ожидать ответа, — прокомментировала Бренна, пробегая глазами свой список.

— Добавь это в список моей корреспонденции, — вздохнула Эйслинн. Судьба распорядилась так, что никогда не было конца тем, кому нужна была записка от нее. Чаще всего это были простые благодарности или поздравления, но помимо них юридические запросы, иски и просьбы со всего Дарроуленда, ее личная переписка с друзьями и дальними родственниками, а также покупки, судебные приказы и гранты для самого Дундурана.

Дарроуленд процветал, за что она была благодарна, но это означало настоящую гору бумажной работы. Когда она была маленькой, ее родители часто держали священников, помогавших управлять поместьем. Однако после смерти матери, когда министры ушли на пенсию или скончались, отец не заменил их. Вместо этого он решил взять на себя все обязанности: как подозревала Эйслинн, чтобы отвлечься.

Для сеньора было удивительно проявлять такой интерес к своим владениям и управлять ими, и ее отец провел несколько популярных реформ. Однако эти обязанности легко начали накапливаться, когда Меррик отвлекался на другие дела — например, на свои походы на юг. Теперь большая часть этих обязанностей легла на плечи Эйслинн, поскольку отец готовился к следующему походу с сэром Кьяраном. Кое-что ей нравилось, многое она терпела, а кое-что и вовсе ненавидела. Ее любимым занятием по-прежнему было помогать другим людям, которые…

— Ох! — Эйслинн села прямее, не донеся ломтик яблока до рта. — У нас есть какие-нибудь ходатайства из лагеря иных людей о предоставлении земли? Конкретно от Аллариона?

— Насколько я знаю, я такого не видела, — сказала Бренна. Тон ее был таким же, но на щеках выступили странные красные пятна.

— Странно. Он разговаривал со мной, когда я ходила к Сорче, и сказал, что отправил уже два прошения, и я сказала отправить еще одно.

— Возможно, он передумал.

— Хм. Не могли бы вы оставить мне записку, чтобы я написала Сорче? Я попрошу ее навести справки в лагере.

— Конечно.

Бренна возобновила перечисление списка, хотя Эйслинн не могла не заметить, что ее поведение изменилось. Завтрак Эйслинн тяжестью осел у нее в желудке, она подумала, что, возможно, чем-то рассердила Бренну. Хотя, казалось, она всегда это делала, тем не менее ей не нравилось разочаровывать шателен. Бренна была последней ощутимой ниточкой, связывающей ее с матерью.

Возможно, ее поведение было суровым, но Бренна глубоко заботилась об Эйслинн и семье Дарроу. Она всегда защищала Джеррода, всегда следила за тем, чтобы потребности Эйслинн были удовлетворены. Сеньор и леди Дарроу многих сотрудников держали длительные сроки не только потому, что они были хорошими людьми, которые хорошо выполняли свою работу, но и потому, что перемены были трудны для Эйслинн. Бренна тоже теперь следила за тем, чтобы жизнь текла как можно более гладко.

Хотя Эйслинн и жаловалась, она была бы абсолютно потеряна без стойкой шателен. Бренна была ее волнорезом, сдерживающим наводнение.

Закончив со списком, Бренна положила его обратно в глубокий карман и взяла пустой поднос. Перед уходом она выгнула одну из своих суровых бровей, сказав Эйслинн:

— И не сбегай тайком в кузницу сегодня. Слишком много дел.

Щеки Эйслинн вспыхнули под этим предостерегающим взглядом. Она снова почувствовала себя двенадцатилетней, которую ругают за то, что она сделала что-то неприличное.

Эйслинн кивнула, что, казалось, удовлетворило Бренну.

— Хорошо, — сказала она. — Я пришлю Фиа помочь тебе одеться.

Внезапно с тяжелым сердцем Эйслинн выбралась из своей большой кровати, хотя ей хотелось снова погрузиться в мягкую, успокаивающую темноту. Впереди ее ждал долгий и трудный день, без надежды на визит в свое убежище, которого она ждала с нетерпением.

Часть ее оплакивала то, что оно больше не было секретом.

Большая же часть уже скучала по встречам с кузнецом.



— Этому здесь не место.

Хакон поскреб клыками по верхним зубам, проверяя, разогревается ли кровь быстрее, чем кузнечный горн.

— Теперь место, — сказал он главному кузнецу со всем терпением, какое у него еще оставалось. Которое, по общему признанию, было не очень большим.

— А кто сказал, что ты можешь что-то передвигать? — Фергас свирепо уставился на него из-за запасной наковальни, которую Хакон имел наглость сдвинуть с места.

В разгар их ссоры Хакон почти пожалел о пермещении кузни. Создание станций для разных задач имело наибольший смысл, поскольку их было только двое, и он выполнял свою работу гораздо быстрее в те два дня, которые потребовались Фергасу, чтобы заметить изменения.

Он не мог полностью сожалеть об этом. Ему нужно было что-то сделать.

Она не пришла. Ни сегодня, ни вчера, ни позавчера.

Раньше не проходило и трех дней, чтобы леди Эйслинн не навещала его, с тех пор, как как она принесла ему первый проект. Но сейчас он видел ее лишь мельком в столовой или прогуливаясь по внутреннему двору.

Зверь внутри хотел выследить ее и никогда больше не покидать. Как он мог защитить ее, если ее не было рядом? Откуда он узнает, как у нее дела, и что она думает, если она не пришла к нему?

«Зачем ждать», потребовал его зверь. «Иди к ней!»

Однако он не мог этого сделать. У него было достаточно здравого смысла и самосохранения, чтобы понять, что если он пойдет к ней, это будет конец.

Она отошлет его прочь — или это сделает ее отец. Тогда он действительно не увидит ее, и ни он, ни его зверь не смогут с этим жить.

Итак, Хакон стал беспокойным и возбужденным, пытаясь отрицать веления разума и реальность. В результате кузница была перестроена за один день. Теперь его гнев вспыхивал слишком легко.

Фергас расхаживал по кузнице, насмехаясь и ворча по поводу разных станций и того, где оказались инструменты.

— Это имеет смысл, когда нас только двое, — не в первый раз возразил Хакон.

— Это чушь, вот что это такое. Эта кузница годами прекрасно работала без твоего вмешательства!

— Это не вмешательство, это лучшее использование пространства.

Борода Фергаса опасно дернулась, и румянец на его лице стал еще гуще.

— Положи и расставь все обратно.

— Ты даже не пытался…

— Верни. Все. Обратно, — он взял молоток и ударил им по наковальне, пробив кольцо.

— Нет.

Взгляд Фергаса потемнел.

— Это приказ.

— Если тебе это так сильно не нравится, верни все обратно сам. Это работает для меня и…

— Нет, ты работаешь на меня, полукровка, — выплюнул Фергас, обвиняюще тыча пальцем. — У тебя могут быть свои причудливые обычаи и орочьи приемы, но это моя кузница, ты понимаешь? Ты надоешь наследнице — похоже, это уже случилось, — и где тогда ты будешь?

Хакон предупреждающе зарычал, резкие слова ударили слишком близко к его сердцу.

Злобно сверкнув глазами, понимая, что заработал очко, Фергас снова ударил своим молотом по запасной наковальне.

— Ей всегда надоедают ее проекты. Ты не особенный, полукровка. А теперь поставь все на место и возвращайся к настоящей работе.

Хакон обнажил клыки, в его груди было столько же разочарования, сколько и настоящего звериного инстинкта. Из ноздрей вырвалось фырканье, затем он потащил Вульфа за собой, выходя из кузницы, прежде чем совершил что-нибудь достойное сожаления.

Во дворе было намного прохладнее, чем в кузнице, резкий перепад буквально ударил Хакона. Мурашки побежали по его голым рукам, но Хакон этого почти не чувствовал.

Удаляясь все дальше от проклятой кузницы, Хакон делал долгие, глубокие вдохи, нуждаясь в обжигающем прохладном воздухе в легких.

Упрямый, ненавистный старый ублюдок.

Проведя рукой по мокрым от пота волосам, Хакон замедлил шаг.

Старый кузнец был непреклонен, и Хакону нравилось думать, что обычно он не был бы так раздражен, даже если бы его идеи так тщательно отвергали. Они с Фергасом никогда не были друзьями, но он мог признать, что человек был опытен — когда он действительно к о чем-то задумывался.

Все это не имело значения, когда несчастный, нетерпеливый зверь рычал прямо у него под сердцем, побуждая прокрасться в комнату наследницы, признаться в своей вечной преданности, а затем изнасиловать ее до бесчувствия.

Боги, только не думай о ней голой!

Ему хватало и того, что он делал поздно вечером в ванной, наедине со своими дневными мечтами. Бывали ночи, когда он доводил себя до изнеможения тем, как долго и жестоко дрочил член с мыслями о прелестной наследнице.

Три дня без нее — и он превратился в пускающего слюни, раздражительного зверя.

Блядь.

Он провел рукой по лицу.

Что ему теперь было делать?

Иди к ней. Заяви на нее права. Спарься с ней.

Я не могу…

— Хакон!

Он поднял глаза при звуке своего имени, и надежда пронзила его сердце.

Со стороны кухни к нему спешила женщина, и Хакон постарался не показать своего разочарования тем, что это была Брижитт.

Он попытался изобразить такую же яркую улыбку, как у нее, когда она подошла и встала перед ним, но испугался, что в лучшем случае она получилась прохладной.

— Добрый день, — выдавил он.

— Я искала тебя, — сказала она с придыханием.

Она вручила ему то, что, судя по форме, скорее всего, было большой банкой, аккуратно завернутой в ткань и завязанной сверху аккуратным бантиком.

Хакон взял сверток, лихорадочно соображая. Он что-то просил принести ему и забыл?

— Это ежевичный джем, — сказала она с той же неослабевающей улыбкой. — Я собирала ягоды сама, на ферме моей семьи. Самые сладкие.

У Хакона пересохло в горле, он не знал, что сказать. Он не мог отказаться от подарка или сказать ей, что он, как и большинство орков, не любит сладкого.

— Спасибо, — сказал он. — Тебе не нужно было утруждать себя.

Невероятно, но ее улыбка стала еще шире, и она сократила расстояние между ними.

— Я хотела сделать тебе подарок, — сказала она, взмахнув ресницами и округлив свои большие голубые глаза.

У него свело живот.

Судьба, она…

Брижитт схватила его за кожаный фартук и потянула вниз. Теплые губы прижались к его губам, и ее ресницы коснулись его щеки, когда она закрыла глаза. Хакон в шоке уставился на ее брови, не зная, что делать, его спина напряглась, хотя он оставался совершенно неподвижным.

Ее губы двигались, искушая его. Он видел, как целуются люди, знал, что это танец губ и языков. Он сам представлял себе мягкие губы леди Эйслинн. Он достаточно долго смотрел на них, чтобы запомнить каждый изгиб, каждый оттенок розового, и мечтал о том, как они будут ощущаться на его коже.

Но это была не она. Это было не то, о чем он мечтал.

Это было неправильно.

Брижитт откинулась назад, и Хакон выпрямился во весь рост. Она снова улыбнулась, но слабо, неуверенно. Тошнотворная смесь смущения и жалости закружилась внутри него, лишив дара речи. Что ему сказать?

— А орки не целуются? — спросила она, пытаясь рассмеяться.

— Нет, обычно нет, — он сглотнул. — Брижитт, я не…

Ее руки отдернулись от него почти так же быстро, как улыбка исчезла с ее лица, и она сделала шаг назад.

— Ох, — сказала она.

Хакон возненавидел, как быстро слезы наполнили ее глаза. Он сделал это.

Все это неправильно.

Он приехал в Дундуран, чтобы найти себе пару. Перед ним стояла красивая, приятная женщина, которая дарила ему подарки на орочий манер и целовала его. Он должен быть благодарен. Он должен быть доволен.

Но…

— Мне очень жаль.

Брижитт покачала головой, пряча слезы за нахмуренными бровями.

— Но ты… ты заставил меня думать, что чувствуешь то же самое!

Холод окатил его.

— Я не хотел.

Что он сделал? Его потрясенный разум пытался вспомнить, понять, что в его поведении могло быть неправильно истолковано, но был слишком напуган, чтобы хоть что-то припомнить.

— Тогда зачем все это время было пялится на мои губы? Человек делает это, когда хочет поцеловать!

От стыда у него скрутило живот. Он всегда остро ощущал уязвимость своего правого уха — но чтобы даже такая простая вещь, как чтение по губам, могла быть истолкована превратно… и в итоге причинить боль другому…

Он ненавидел это.

— Брижитт, прости меня. Я… я все еще изучаю ваш язык. Ваши обычаи. Я не знал, — жалкое оправдание, но это все, что у него было.

Ее губы почти совсем сжались, как будто она могла забрать назад подаренный поцелуй. Она подошла к нему, и Хакон напрягся.

Брижитт ткнула в него вытянутым пальцем, заявив:

— Ты не должен так вести себя с женщиной!

Хакон снова извинился, и после нескольких тычков Брижитт забрала подарок и ушла.

Он остался потрясенно стоять, глядя ей вслед.

Судьба, что я наделал?

Он постоянно смотрел на губы, чтобы лучше понимать людей, особенно когда шум вокруг заглушал голоса.

Он беззастенчиво пялился на губы леди Эйслинн.

Она думает, что я хочу ее поцеловать?

Если и так, то она ничего не предприняла. Возможно, ему следовало бы почувствовать облегчение от этого откровения, но оно лишь подогрело его раздражение и досаду.

Если она и знала о его чувствах, то ничего не сделала, чтобы их поощрить.



Эйслинн сунула в рот ломоть хлеба с маслом — единственное, на что у нее хватило времени за обедом, — и жевала на ходу. Утренние дела заняли у нее больше времени, чем ожидалось, а это означало, что она опоздала к портному, а значит, она будет опаздывать и во всем запланированном далее.

Было невыносимо наблюдать, как каждая задача отстает из-за предыдущей, как поваленные столбы забора падают один за другим, когда хоть что-то пошло не так.

Используя короткий путь, чтобы вернуться в свои апартаменты, где у нее была встреча с портным, Эйслинн завернула за угол верхней галереи замка и обнаружила небольшую группу служанок, собравшихся вокруг. Их головы склонились между колоннадой и смотрели вниз, во внутренний двор.

Эйслинн остановилась в нескольких шагах от них, ее неизменно разбирало любопытство. Она сама выглянула во двор, чтобы посмотреть, что там за суета.

О боже.

Возле одного из водостоков Хакон поставил старую бочку, а в ней сидел промокший и несчастный Вульф, его голову украшала мыльная пена. Хакон лил в бочку большие ведра воды, смывая мыло.

Это казалось последней каплей, и большой пес разразился какофонией жалоб. Вульф стоял, сколько мог, и тряс своим огромным серым телом, разбрызгивая воду повсюду, но в основном на Хакона.

Кузнец вскрикнул и отступил, весь мокрый, его льняная рубашка промокла насквозь и прилипла к широким плечам. Даже с высоты галереи Эйслинн могла видеть, как зеленая плоть его огромной груди вздымается волнами и наливается силой.

Ооох.

Прижимая блокнот к груди, она не могла оторвать взгляда от мокрого кузнеца, который пытался закончить купание Вульфа.

— Нет, нет, нет, — сказал он зверю, когда Вульф попытался выбраться из бочки. — Ты грязный. Либо ты примешь ванну, либо я брошу тебя к свиниями.

Вульф тявкнул и залаял в знак протеста, когда Хакон, очевидно, видя тщетность попыток остаться сухим, наклонился и придержал собаку одной рукой, пока другой оттирал его.

Промокшая рубашка прилипла к широкой спине, а темные волосы блестели от сырости.

Эйслинн смотрела, загипнотизированная его красотой. Как его сильные плечи сгибались и расслаблялись, как он легко управлялся с извивающимся зверем — в виде собаки — с предельной нежностью.

Что-то теплое и покалывающее укоренилось глубоко в ее животе, чего она не чувствовала уже очень, очень давно.

Ее губы и грудь сладко-горестно заныли, и Эйслинн прикоснулась пальцем к нижней губе.

Влечение. Желание.

Вот что это было.

К полукровке-кузнецу.

Возможно, ей следовало бы удивиться самой себе — но она не удивилась. Не по-настоящему. Его прекрасная фигура, подчеркнутая промокшей рубашкой, была последней в череде качеств, которые привлекали ее в нем. Притяжение росло уже некоторое время, прекрасное и неудержимое.

Судьба, он мне действительно нравится.

Она ничего не могла с этим поделать — не тогда, когда Хакон был просто… всем, чего она могла пожелать.

Эйслинн могла быть разумной. Она знала, что было что-то особенное в том, что Сорча была так счастлива со своим собственным полукровкой. Но Хакон был самостоятельным человеком, и их связывали дружеские отношения, то, как он помогал ей и подбадривал, то, как он уделял ей свое время, свое внимание, свое терпение…

То, что она знала об отношениях Орека и Сорчи, возможно, дало ей представление о том, каким был Хакон, но именно он сам доказывал ей, каждый раз, когда она общалась с ним, каким настоящим мужчиной он был. Добрый, терпеливый, умелый. Она восхищалась им, а не просто идеей любовника-полукровки.

Она знала, что это неправильно, что, когда отец сказал найти партнера, он имел в виду одного из их среды. Кого-то с землями. Кого-то из хорошей семьи. Кто-то из людей. Она признавала мудрость и разумность всего этого, но это не мешало ее взгляду и сердцу блуждать. Впервые за долгое время Эйслинн была взволнована: она вставала с надеждой провести время со своим кузнецом. Дни были лучше, когда в них был он, и это не было чем-то само собой разумеющимся.

Ее настроение быстро испортилось после того, как она не видела его несколько дней. Бренна каждое утро напоминала ей, что дела важнее, но Эйслинн не думала, что на самом деле она выполняет больше, чем в те дни, когда навещала кузницу. Ее внимание ослабло, и она плелась по делам, замедленная своей апатией.

Видеть его сейчас, спорящим со своей непослушной собакой, было бальзамом для ее израненного духа. Она почти… хотела спуститься и присоединиться к ним.

Что, если я это сделаю?

Опасная идея разрасталась внутри нее, волнение сжимало горло. Да, она была наследницей, но это также означало, что это был ее замок. Она могла делать в нем все, что хотела.

Чего она хотела, так это кузнеца.

Эйслинн приложила руку к груди, чувствуя, как трепещет ее сердце. Признание его привлекательности каким-то образом сняло напряжение, и она почувствовала, как в ее крови лопаются пузырьки радости.

Она бы пошла к нему, если бы не подслушала, что обсуждали горничные.

— Это действительно позор, — вздохнула Тилли.

— Я была так уверена, — проворчала Брижитт.

Другие служанки издавали звуки жалости и утешения, похлопывая ее по плечам и сжимая руки.

— Мы тоже так думали, — согласилась Клэр.

— Должно быть, для орков взгляд на губы означает что-то другое, — сказала Фиа.

— Хм. Или ему нравится кто-то другой, — сказала Брижитт.

Мысли Эйслинн внезапно наполнились зрелищем его в обеденном зале, всегда окруженного служанками.

Должно быть, что-то произошло. Хотя она и не была уверена, что именно, их слова застряли в ее голове даже несколько часов спустя. Бурлящее возбуждение внутри угасло, оставив ее смущенной и немного более рассудительной. Она не стала спешить спускаться во двор, вместо этого бросила последний взгляд на кузнеца, пытающегося вытереть своего жалующегося волкодава, затем прошла мимо служанок.

На мгновение она встретилась взглядом с Фиа и подумала, что ее служанка что-то скажет, поэтому Эйслинн быстро скрылась в глубине замка.

Встреча с портным прошла как по маслу: ей подобрали новое платье и теплые вещи.

Эйслинн смотрела на себя в длинном зеркале, пока портной отмерял и подшивал ткань, болтая о новых столичных выкройках, которые только что поступили. Она издавала необходимые звуки согласия или признательности, но ее мысли были далеко.

Должно быть, для орков это значит что-то еще …

Хакон иногда смотрел на ее губы. Эйслинн, возможно, и не подумала бы, что это означает желание поцеловать ее, но, с другой стороны, она никогда не была искусна во флирте. Она не предполагала, что какие-либо из его действий были флиртом…

У нее зачесались ладони от желания взять в руку деревянную розу.

Это было не похоже ни на что — но, возможно, для орков это значило что-то еще. Она мало знала об орочьей культуре, только человеческие истории, которые были недобры к ним и их обычаям, и то, что рассказывал Орек.

Ее желудок скрутило от мысли, что она снова кого-то неправильно поняла, человека, которого, как ей казалось, она понимала. Она совершила эту ошибку с собственным братом. Возможно, это было не более чем недопонимание культур, но любой из вариантов вызвал у нее неприятные эмоции.

Я могла бы спросить.

Эта мысль просто заставила ее желудок сжаться от нервов.

Прямо спросить его об оркских обычаях — вдруг они означают, что он чувствует то же, что и она? Перспектива казалась… слишком пугающей. Она думала, что не вынесет, если он скажет «нет» или, что еще хуже, посмеется над ней.

Она слишком ценила его дружбу и товарищество.

Было бы безопаснее похоронить свои чувства. Забыть об этом влечении. Из этого все равно ничего не выйдет, по правде говоря. Она была Эйслинн Дарроу, наследницей Дарроуленда. Даже если Хакон был бы принцем среди орков и просто не упомянул об этом, мысль о том, что дворянка может взять полукровку в любовники, была скандальной, а взять в мужья — немыслимой.

Ее ревность к тому, что было у Сорчи, только росла.

Эйслинн посмотрела на себя в зеркало, и заметила на лице явную неуверенность.

Возможно… это было к лучшему, что она не продолжила навещать его. Возможно, теперь ей, наконец, следует поступить мудро и отпустить свое увлечение, пока сердце еще не привязалось к нему. Она не зашла слишком далеко по этому пути, чтобы подвергнуться настоящей опасности — еще было время повернуть назад.

Это было бы разумным и ответственным поступком.

И все же…

Она не нашла в этом утешения. Сердце содрогнулось при мысли о том, что его снова запрут.

Эйслинн всегда пугали перемены. Хакон ничем не отличался и все же не был похож ни на кого раньше. Он пришел с обещанием, шансом на что-то замечательное — если, конечно, ответит взаимностью на какие-либо из ее чувств.

Привычное было безопасным. Разумным. Утешительным.

Эйслин знала, чего ждать от привычного, — умела распознавать и понимать его.

И все же…

Привычное выполнение своих обязанностей, одиночество, отсутствие его, не было тем утешением, которое она ощущала когда-то. Теперь оно может даже наполнить ее… отчаянием.

Ей никогда не нравилось задерживать на себе чужие взгляды надолго, но она научила себя выдерживать их необходимое количество времени. Теперь она заставила себя снова смотреть на свое отражение.

Женщина, смотревшая в ответ, была растерянной, неуверенной. Напуганной, но жаждущей перемен.

Осмелится ли она рискнуть — и получить в ответ разбитое сердце и унижение? И, возможно, что еще страшнее, если она выиграет свою игру, сможет ли она позволить сердцу снова открыться, когда оно уже столько раз было ранено?

Эйслинн не знала. И она ненавидела не знать чего-либо.

13



Пот и влага стекали струйками по напряженной шее и спине Хакона, не давая облегчения, даже когда теплая вода и пар из ванн окутывали его. Костяшки пальцев обеих рук побелели, одна — от усилия удержаться у дальней стены, в то время как другая яростно трудилась с членом, пока вода плескалась о яйца.

Ежевечернее купание стало его ритуалом, способом смыть с себя дневную сажу и копоть — и похоть. Он отправлялся в баню поздно ночью, когда там больше никого не было, чтобы стать свидетелем его слабости.

Ритуал был прост — схватить возбужденный член и выпустить насколько может свое разочарование. Он очистил себя от грез наяву, очистил свои фантазии и в горячей воде и паре бань обновил свою решимость окончательно отбросить желание к леди Эйслинн.

Не имело значения, чего хотел он или его рычащее, несчастное чудовище, потому что она не хотела его.

Все было так просто.

Хакон в мучительной ярости оскалил клыки на стену и сильнее задвигал кулаком.

Она не приходила к нему больше недели. Ни проектов, ни просьб. Она даже не обедала в столовой, так что, когда он все-таки увидел ее там, ему пришлось сделать вид будто он ест.

Ты ей не нужен.

Вот что это должно было означать. Она находила его приятным и достаточно полезным, но у нее были дела поважнее. Он был всего лишь слугой.

Это то, в чем он неделями пытался убедить своего зверя, но упрямая тварь не желала слушать.

И вот результат: леди Эйслин больше нет рядом. Отвергнутая потенциальная пара — и Брижитт, вероятно, рассказала о нем другим служанкам, а значит, в ближайшее время ни у кого в замке он не сможет рассчитывать даже на намек на флирт или интерес.

«В замке нам нужен только один человек», прорычал зверь.

Хакон яростно дернул головку члена, наслаждение и боль пронзили его. Его зверь повторял только это. Никогда ничего полезного, ничего, что помогло бы ему построить жизнь, которую он хотел.

Было достаточно тяжело жить полукровкой среди людей и искать потенциальную пару. Было достаточно тяжело найти женщину своей мечты только для того, чтобы обнаружить, что он никогда не сможет заполучить ее.

Ему не нужен был бесполезный, упрямый зверь, усложняющий задачу.

И все же, это именно то, что он получил.

Хакон потряс головой, когда его пронзил оргазм, ослепительный момент удовольствия, который никогда не длился достаточно долго и никогда не оставлял его удовлетворенным.

Он мог представить ее здесь, с ним, ее кожу, светящуюся и розовую от пара. Он мог представить золотистые волосы, расплывающиеся по воде вокруг них, когда она улыбается ему снизу вверх. Умные глаза с дрожащими ресницами, когда ее пальцы коснулись его. Ее прекрасный рот улыбался драгоценной легкой усмешкой, прежде чем осыпать дразнящими поцелуями вдоль его длины. Она мучила бы его столько, сколько пожелала, проверяя его характер, а он смаковал бы каждое мгновение агонии, ожидая того восхитительного момента, когда она погрузит головку члена в горячий колодец своего рта.

Ее образ в его сознании, пухлые розовые губы, обхватывающие его зеленый член, заставил Хакона рычать на камни, струи спермы падали в воду.

Когда все было закончено, он стоял, тяжело дыша. Почти обрушившись всем весом на стену, он едва держался на дрожащих ногах, заставляя воду колыхаться вокруг.

Ритуал был завершен. Дневное разочарование и безответное желание исчезли.

Но он боялся, что никогда не освободится от нее. Каждый новый день приносил новую надежду, новые мечты, которые увядали по мере того, как солнце пересекало небосклон.

Он был пойман в свою собственную ловушку, и не знал, как выбраться. Все, чего он хотел, жертвы, на которые он пошел, чтобы приехать в Дундуран, — все это было напрасно, если он не мог собраться с мыслями и отказаться от нее.

Хакон со вздохом плюхнулся спиной в воду и бесцельно поплыл на спине.

Насыщенный паром воздух наполнял тяжестью нос и легкие, но он не мог заставить себя уйти.

Кроме кузницы с леди Эйслинн в специально отведенном для нее кресле, бани были его любимым местом в замке Дундуран. Купальни, берущие начало из природного источника под замком и дополненные гипокаустом⁸, представляли собой разветвленную сеть бассейнов с подогревом. Природный источник был обрамлен скальными образованиями с прожилками сверкающих минералов, а также колоннами, поддерживающими сводчатые переходы. Полы были выложены замысловатой мозаикой из мелкой плиткой и стеклянных квадратов.

Ванны были разделены по центру металлической сетчатой перегородкой, отверстия были достаточно большими, чтобы пропускать воздух, но не позволяли заглядывать на другую сторону. Если бы женщина купалась на противоположной стороне, он смог бы разглядеть ее силуэт, но не черты лица.

Он всегда был осторожен, выжидал и убеждался, что в ванне никого нет, прежде чем взять себя в руки. Даже если женщина могла видеть только силуэт, его можно было узнать в Дундуране.

Хакон долго плавал, его тело было теплым и измученным.

Ситуация еще не вышла из-под контроля. Если он сможет избавить своего зверя от одержимости наследницей, возможно, тогда он, наконец, сможет серьезно подойти к поиску потенциальной пары. Той, которую он действительно мог бы заполучить, и с которой устроил бы свою жизнь.

Судьба, все это звучит так просто.

На самом деле все было совершенно не так.

Хакон заворчал и выпрямился. Выбравшись из воды, он схватил банную простыню и быстро вытерся, сунул ноги в свободные льняные штаны, которые надевал только для принятия ванны, и повесил простыню на шею.

Полный решимости оставить мрачные мысли позади, он начал подниматься по лестнице обратно в замок.

Он уже дошел до площадке, соединяющей лестницы двух частей купален, когда услышал тихие голоса и шаги, спускающиеся ему навстречу.

Хакон удивленно поднял глаза.

Леди Эйслинн и Фиа посмотрели на него почти так же, их лица были частично в тени от фонаря, который держала Фиа.

Обе явно направлялись в баню, льняные сорочки выглядывали из-под парчовых халатов. Платье леди Эйслинн было насыщенного бордового цвета, который отражал свет фонаря там, где оно изгибалось вокруг ее тела — плеч, бедер, пышной груди. Золотистые волосы мягкими, распущенными волнами ниспадали на плечи и спину, обрамляя прелестное лицо.

Она выглядела такой разбитой, какой Хакон никогда ее не видел, и он знал, что этот образ навсегда запечатлеется в его памяти.

Уши Хакона горели, он опустил голову.

— Миледи, простите меня, я…

— Нет, нет, не обращайте на нас внимания, — настаивала Эйслинн. Она прочистила горло, когда тишина затянулась.

Хакон осмелился поднять голову, не в силах сдержать жадного взгляда, устремленного на нее. Судьба, она была сама мягкость в свете фонаря.

Хорошо, что там была Фиа, потому что в противном случае Хакон не знал, смог бы удержаться от того, чтобы не натворить глупостей.

По крайней мере, еще больших глупостей, чем пробормотать:

— Рад видеть вас, миледи.

Он не представлял, как отчетливо бьется пульс у нее на шее. У него самого вырвалось мурлыканье желания, и хотя он знал, что должен отвести взгляд, он не мог.

— Я тоже, — сказала она низким, с придыханием голосом, который потянул его вверх по ступенькам, пока он не оказался всего на одну ступеньку ниже ее.

Ее блестящие золотые глаза изучали его лицо, и он задался вопросом, слышит ли она, как он взывает к ней: «Отошли Фиа, вернись ко мне, пойдем со мной».

Если она и слышала, то ничего не сказала. Ее губы приоткрылись, но с них не сорвалось ни слова. Хакон уставился на эти губы, его тело качнулось к ней, как будто она была небесным телом, и его неумолимо притягивало в ее сферу.

— Спокойной ночи, мастер Хакон.

Он ошеломленно посмотрел на Фиа, увидев ее изогнутые в ожидании брови.

Хакон с трудом сглотнул. Блядь, что я делаю?

Он отступил как можно дальше назад, еще раз склонив голову.

— Спокойной ночи, миледи, Фиа, — сказал он и поднялся по ступенькам, перепрыгивая через две за раз.

К тому времени, когда он был надежно заперт в своей комнате, пульс стучал в ушах, а член торчал в нижнем белье.

Он никогда не забудет, какое зрелище она собой представляла — мягкая, сияющая, совершенная. И она никогда не будет принадлежать ему.



Эйслинн долго лежала без сна, тело было разгоряченным, несмотря на то, что она давно обсохла после ванны. В самые глубокие ночные часы в замке было тихо и безмолвно, все, кроме ночной стражи, разошлись по своим комнатам. И все же Эйслинн не могла успокоиться, не могла отвлечься от вида кузнеца, выходящего из бань.

Еще одна волна тоски захлестнула ее при воспоминании о нем, влажном после ванны, с каждым тяжелым мускулом, резко очерченном тенями в свете фонаря. Она не могла перестать думать о том, как его мокрые волосы были зачесаны назад, и как капли воды собирались на заостренных кончиках его ушей. Его щеки порозовели от пара, а кожа была гладкой и упругой.

И его штаны… Прилипшие к широким бедрам от влаги, они мало что оставляли для воображения относительно его форм. У Эйслинн пересохло в горле при мысли об очертаниях его члена, который она мельком увидела прижатым к бедру. Ей не следовало смотреть, но его голова была склонена, и ей стало мучительно любопытно.

Если бы Фиа не было рядом, Эйслинн подозревала, что поддалась бы искушению — отдалась его сильной фигуре, наконец-то позволила себе и открыла, каким был его самый настоящий аромат, как ощущалась бы его кожа на ее щеке, как его руки обвивали бы ее… каково было бы ощутить эти большие зеленые руки, когда они откинули бы ее халат и открыли ее мягкому свету…

Глубоко вздохнув, Эйслинн оттянула вырез ночной рубашки, чтобы провести кончиками пальцев по соску. Согнув колено, она задрала подол платья до талии, а другой рукой принялась исследовать промежность.

Она уже довольно давно не доставляла себе удовольствия. Она, конечно, думала об этом с тех пор, как встретила Хакона, но теперь не могла прожить ни минуты без удовлетворения.

Ее пальцы двигались в отработанном ритме, и Эйслинн быстро стала влажной, ее бедра поднимались навстречу руке. Она щипала и ласкала сосок и клитор в унисон, доставляя себе удовольствие знакомыми движениями и приемами, которым научилась в юности.

В прошлом у нее было всего два партнера, но она всегда сама заботилась о собственном удовольствии. Оргазм нарастал, напряжение собиралось внизу живота, пока не обрушилось на нее в один горько-сладкий момент. Зажав руку между бедер, она двигалась в погоне за наслаждением.

Его имя было у нее на губах, когда она достигла пика, удовольствие растекалось по венам, как сироп.

Она долго лежала посреди кровати, завернувшись в простыни, глядя на балдахин и думая: «Хотела бы я быть с ним. В ванне. В этой кровати. Где угодно. Везде».

Она пыталась смириться с тем, что дистанцируется от него. Она думала, что так будет лучше.

Но настроение только ухудшалось с каждым днем, когда она его не видела.

Деревянная роза, которую Эйслинн носила в кармане, была постоянным утешением, но также и напоминанием о нем. О том, что она не разговаривала с ним несколько дней. Даже если он был всего лишь ее другом, она была благодарна за дружбу. В ее жизни было мало людей, с которыми ей было легче разговаривать, чем с Хаконом.

«Что мне делать?» Она спрашивала себя об этом несколько дней, не находя ответа.

Но сегодня, почему-то, казалось, будто перейдена какая-то грань — или свершился некий обряд. Что-то произошло, но она не могла точно сказать, что именно.

И когда она лежала в постели, ее тело все еще сотрясалось от последствий оргазма, но все еще жаждало его, она задавалась вопросом: «Как я могу оставаться в стороне?»



В конце концов, Эйслинн не смогла. Она снова пробралась в кузницу, и ее сердце наполнилось радостью, когда она увидела его широкую, приветливую улыбку. То, как появилась ямочка на его щеке, когда он улыбнулся, как будто… заставило ее внутренности трепетать.

Она не могла ходить туда так часто, как раньше. Обязанностей и работы действительно накопилось, поскольку отец переключил большую часть своего внимания на подготовку к походу на юг. Сбор урожая был одним из самых оживленных периодов года, и по всему Дарроуленду урожай свозили на хранение или переработку. Силосы, зернохранилища и мельницы были оживленными ульями, рабочие везли урожай с окрестных ферм, а сборщики налогов сбирали взносы с дворян и йоменов.

С головой, забитой счетами, цифрами и таблицами, Эйслинн не могла удержаться от того, чтобы навестить его. Ей нужно было облегчение, комфорт от наблюдения за его работой.

Кузница была безопасной и теплой, целый мир сам по себе. Она была счастлива находиться там с ним.

По мере того, как обязанности усложнялись, письма от Баярда продолжали приходить, местонахождение Джеррода оставалось неизвестным, а вассалы все также жаловались на повышенные налоги, Эйслинн наслаждалась моментами счастья, когда могла их найти.

Она беспокоилась, что, вернувшись к нему, может обнаружить, что их общение станет натянутым или неловким, но он только улыбнулся ей и протянул свежие кусочки пчелиного воска, перед тем как начать работать молотом.

Было облегчением узнать, что все было так, как раньше. Между ними возникла легкость, которой она жаждала всякий раз, когда разговаривала с кем-то другим и находила это общение более трудным.

День за днем она пробиралась в кузницу и была все счастливее.

И все же это было не совсем так, как прежде. В их совместных мгновениях чувствовалось что-то… иное. Возможно, изменились даже они сами.

Она не раз ловила его на том, что он краснеет, и не думала, что это из-за огня в кузнице. И когда она заметила, что его взгляд опустился на ее губы, ее сердце замерло в груди, с воспоминанием о том, что говорили горничные.

Вопрос вертелся у нее на кончике языка, но какое-то время ей не хватало смелости. Она боялась, каким может быть его ответ, и что из-за этого может случиться. Было легко вернуться к их непринужденности, но она не могла не почувствовать перемены.

Наконец, однажды ночью она решила, что должна знать. Не важно, чем все закончится и как это изменит то, что было между ними. Ночь за ночью она тосковала по нему, день за днем — скучала. Так нельзя было продолжать вечно: тело изнывало, сердце не знало покоя.

Когда в следующий раз они остались одни в кузнице, снова обсуждая ее планы относительно моста, она заметила, что его взгляд упал на ее губы.

Выпрямившись в кресле, она мягко улыбнулась, прежде чем спросить:

— Хакон, почему ты так часто смотришь на мои губы?

Она удивила его.

Он замер совершенно неподвижно. Она наблюдала, как он обдумывает ее слова, и его уши потемнели от румянца.

Хакон внезапно отвернулся, повернувшись к ней профилем, проводя полировальной тряпкой по железу, что держал в руках.

— Я не хотел вас обидеть, — тихо сказал он.

— Я знаю. Мне было просто любопытно. Я просто подумала, не…

Слова, сказанные и, тем более, невысказанные, повисли между ними на ужасное мгновение. Эйслинн вцепилась пальцами в юбки и заставила себяоставаться на месте, хотя ей хотелось ерзать — или, еще лучше, убежать.

Прошло некоторое время, прежде чем он повернулся к ней, отложив свою работу. Он не хотел встречаться с ней взглядом, но все же подошел, остановившись всего в шаге.

С сердцем, застрявшим в горле, Эйслинн молчала и не двигалась, чувствуя тяжесть того, что он собирался сказать.

— Я… я не люблю об этом говорить. Но я почти глух на это ухо, — он коснулся пальцем правого уха, того, в котором было всего одно золотое кольцо. — Я защищаю тот слух, что у меня есть, потому что боюсь потерять его еще больше.

— Я не знала, — пробормотала она. Он так хорошо это скрывал — она бы никогда не догадалась, что у него проблемы со слухом.

Хакон покачал головой, бросив взгляд на окна кузницы. Казалось, ему было легче разговаривать с ночью снаружи, и поэтому Эйслинн терпеливо слушала, не требуя его взгляда или большего, чем он был готов дать.

— Моя бабушка тоже была такой. Она научила меня говорить руками. Обычно я слышу других, но чтение по губам помогает. Особенно если вокруг шумно, например, в столовой. Боюсь, некоторые могли это неправильно истолковать.

Эйслинн проглотила комок в горле.

— Это не твоя вина, — уверила она. — Ты не знал.

Он кивнул, хотя она не была уверена, что он действительно согласен с ней.

— Возможно. Это усложнило изучение эйреанского и разговор на нем.

— Ты великолепно справляешься! — поспешила похвалить его она.

Это вызвало у него слабую улыбку.

— Спасибо, миледи. Вы… вы очень помогли. Мне нравится слушать, как вы говорите.

Эйслинн покраснела с головы до ног. Его глубокий карий взгляд вернулся к ней, заставляя подняться с места. Она мягко положила ладонь на его руку.

— Спасибо, что рассказал мне.

Уголки его губ, которые только что снова начали приподниматься, опустились, а взгляд стал еще более серьезным. Медленно он взял ладонь, которую она положила на его руку, в свою.

Не сводя с нее взгляда, он поднял ее руку и склонил голову, прижимаясь теплыми губами к тыльной стороне ладони. Ее сердце понеслось вскачь, дыхание с тихим вздохом вырвалось из легких. Его взгляд метнулся к ее рту, и она, не удержавшись, провела языком по нижней губе.

Она почувствовала его хриплое дыхание на своей коже, затем он поцеловал ее в ладонь более крепким, более пылким поцелуем.

В кузнице потрескивал огонь, Вульф храпел, пели соловьи, но Эйслинн почти ничего не слышала из-за шума крови в ушах.

То, как он смотрел на нее сейчас… Дрожь жара, пробежавшая стрелой между ее бедер, когда он попробовал на вкус ее кожу…

Дверь кузницы с грохотом распахнулась, и внутрь ворвался Фергас.

Они с Хаконом с удивлением уставились на старого кузнеца.

— Добрый вечер, миледи, — сказал он в своей обычной бесцеремонной манере, но вместо того, чтобы зашаркать вглубь кузницы, остановился, чтобы посмотреть на открывшуюся перед ним сцену.

Его большая густая борода дернулась.

— Я лучше пойду, — пробормотала она.

— Доброго вечера, миледи, — так же тихо сказал Хакон, позволяя ее руке выскользнуть из его ладони.

Она попыталась уйти, но под непроницаемым взглядом Фергаса это было слишком похоже на бегство. Поэтому она повернулась и сказала им обоим:

— Мне нравится новая организация. Она кажется наиболее эффективной.

— Благодарю вас, миледи, — улыбка Хакона была широкой и, что интересно, немного самодовольной. Она никогда не видела у него такого выражения лица, намека на порочность, и ей это… скорее нравилось.

Она не смогла оторваться от его взгляда еще на мгновение, в то время как ее сердце пыталось выскочить из груди.

У нее был ответ, даже если она не знала, какой именно.

Все менялось — и хотя это пугало ее, она не могла сдержать волнения.

Улыбнувшись ему в последний раз, она покинула кузницу, прижав к груди руку, которую он поцеловал, прямо над бьющимся сердцем.

14



Хакон вытер пот со лба, на сердце у него было легче, чем за последние дни. Его зверь был… если не успокоен, то, по крайней мере, утих, затаившись в засаде. Несколько дней, проведенных в обществе леди Эйслинн, успокоили его гложущее недовольство и вернули энтузиазм к работе.

Даже ворчание Фергаса не смогло испортить ему настроение. Главному кузнецу не на что было по-настоящему жаловаться, по крайней мере, когда Хакон был достаточно вдохновлен, чтобы завершить свою работу и большую часть работы Фергаса с запасом времени.

Если бы в его поведении не было так много кислого, Хакону было бы легче быть дружелюбным. Он взял за правило делать перерывы на улице и болтать с гончарами. Капитан Аодан не раз заходил сюда, чтобы примерить новый нагрудник, который предложил изготовить Хакон, и несколько его рыцарей последовали его примеру.

Оглядываясь по сторонам, пока Хакон измерял и делал углем отметки на металле, капитан Аодан заметил:

— Это самая чистая кузница, которую я когда-либо видел.

Фергас хмыкнул, стоя у своей наковальни.

— О, я так и думал, что это не твоих рук дело, старая крыса, — пошутил капитан.

— В том, как все было, не было ничего плохого, — прорычал Фергас в ответ.

— Нет, не было. И в этом способе тоже нет ничего плохого.

Главный кузнец погрузился в угрюмое молчание. Капитан Аодан бросил на Хакона понимающий взгляд и приготовился к примерке.

Хакон даже подружился с Хью, угрюмым главным поваром. Починка рукоятей ножей и заточка лезвий были постоянной необходимостью, и Хакон был рад сделать это ради нескольких дополнительных костей для Вульфа.

Вдохновленный их блестящей наследницей, Хакон стал полезным. Он заслужил свое место за столом и, где мог, включался в ночные разговоры.

Он не был уверен, что Брижитт его уже простила, хотя вскоре другие служанки снова потеплели к нему. Хакон попытался оглядеть каждого, оценить их качества, но его взгляд был неотрывно прикован к высокому столу.

Не раз он ловил взгляд наследницы. Она мило улыбалась ему, что только делало его зверя еще более решительным. Он не позволял себе думать или говорить что-либо вслух, но чудовище приняло решение.

Вынув пчелиный воск из ушей, Хакон снова привык к шуму.

Или приспособился бы, если бы он был.

Оглядевшись, он увидел, что Фергас прекратил стучать молотком и ошеломленно уставился в окно. Гончарный завод по соседству тоже замолчал.

Хакон повернулся к окну и увидел огромную тень, занимающую двор замка.

Сжимая желудок, он поспешил наружу, не совсем уверенный, что верит своим глазам.

Посреди двора замка стоял Белларанд, его черная шерсть впитывала солнечный свет, просачивающийся с затянутого тучами неба. На спине у него сидел Алларион, его фигура была скрыта пурпурно-черным плащом, серебристо-белые волосы падали на спину звездным каскадом.

Когда Хакон вышел на дневной свет, пристальный взгляд Аллариона упал на него, отчего волосы у него на руках встали дыбом.

— Добрый день, Хакон.

— Привет, Алларион. Что привело тебя в Дундуран?

Ноздри тонкого носа фейри раздулись, и, взмахнув плащом, Алларион спешился. Хотя он был на волос ниже Хакона, его древнее присутствие делало его бесконечно крупнее, его магия пропитывала каждый уголок двора.

— Я пришел подать прошение о поместье Скарборо. Похоже, здесь пропадают послания, поэтому я пришел сам и не планирую уезжать, не повидавшись с Дарроу. — Его губы сжались. — Возможно, мне больше повезло бы с отцом.

— Его здесь нет. Вернется только завтра. — Насколько он понял, сеньор Дарроу навещал нескольких своих вассалов, готовясь к своему путешествию на юг после свадьбы Орека и Сорчи, которая состоится всего через несколько дней.

— Я готов ждать. Я дал девушке достаточно времени.

Шею Хакона покалывало от гнева.

— Леди Эйслинн обещала, что рассмотрит твое прошение. Я уверен, что есть веская причина, почему она этого не сделала.

Ни в облике, ни в позе фейри ничего не изменилось, но температура воздуха во дворе упала. Руки Хакона покрылись гусиной кожей.

— Лучше бы так и было. — Он кивнул на ступени замка. — Отведи меня к ней.

— Нет.

Отрицание удивило Хакона не меньше, чем Аллариона. Они долго смотрели друг на друга, прежде чем Белларанд фыркнул и нетерпеливо тряхнул гривой.

— Нет? — Повторил Алларион. В его голосе не было угрозы, но Хакон почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

— Нет. Нет, пока твой темперамент не покинет тебя. — Это было всего лишь предположение, что именно так выглядел характер Аллариона, но это настолько отличалось от спокойного, хотя и отчужденного поведения, которое он знал от фейри, что он был готов рискнуть.

Потому что он не стал бы рисковать леди Эйслинн. Он не привел бы к ее двери разъяренного фейри.

Эти ноздри снова раздулись.

— Все предполагают, что я желаю ей зла. Почему? Я ничего подобного не говорил.

— Они полагаются на репутацию.

Алларион нахмурился.

— Фейри не убивали людей сотни лет.

— У них долгая память. Но я не возьму тебя, потому что леди Эйслинн… она друг и хорошая женщина. Она не заслуживает твоего гнева.

Алларион долго смотрел на него, и Хакон напряг колени, чтобы удержаться на месте и выдержать основную тяжесть этого пристального взгляда.

Что бы он ни увидел, фейри в конце концов кивнул. Воздух вернулся к своей мягкой осенней температуре, и Белларанд заржал.

— Очень хорошо. Если ты говоришь за нее, я верю, что это правда.

Хакон постарался скрыть удивление на своем лице, но не думал, что ему это удалось.

— Пожалуйста, — сказал Алларион, — я хочу поговорить с наследницей и решить этот вопрос.

Хакон медленно кивнул.

— Она будет в своем кабинете утром в это время.

— Отведешь меня туда?

Хакон неохотно согласился, развязал свой кожаный фартук и перебросил его через подоконник открытого окна кузницы. Сквозь полумрак он поймал круглые глаза Фергаса.

— Лучше скажи капитану Аодану, что у наследницы есть незванный гость, — сказал он старому человеку.

— Я не уверен, что капитану нужно знать, — сказал Алларион.

— Но он захочет. Он хороший человек. Справедливый. Просто хочет обеспечить безопасность наследницы.

Алларион издал горлом задумчивый звук, но в остальном стоял неподвижно, ожидая, когда Хакон поведет его в замок.

С очередным фырканьем Белларанд развернулся, чтобы рысцой покинуть двор замка.

— Да, все в порядке. Держись подальше от неприятностей, — крикнул ему вслед Алларион.

Единорог взмахнул своим длинным хвостом.

— Осмелюсь ли я спросить, куда он направляется? — спросил Хакон.

— Назад во двор, чтобы внушать ужас и благоговение. Они его любимые.

— Понятно. — Он не понял, но был слишком выбит из колеи, чтобы сказать что-то еще.

Хакон держал фейри в поле своего периферийного зрения, пока вел его вверх по замку. Чудовище внутри него хотело отвести его прямиком в подземелья, чтобы запереть потенциальную угрозу, но Хакон проглотил это идиотское желание. Алларион был прав — он никогда не был агрессивен или угрожал кому-либо, не говоря уже о леди Эйслинн.

Тем не менее, ему не нравилось приводить к ней фейри, хотя бы потому, что дела Аллариона, вероятно, расстроили бы ее. И означали больше работы. Что могло поставить под угрозу их совместный день.

Подземелье начинает казаться хорошим вариантом.

Однако только на третьем этаже Хакон вспомнил одну важную деталь. Он не знал, за какой дверью находится кабинет леди Эйслинн. Он точно знал, где находится ее окно, и мог сделать обоснованное предположение, но не хотел врываться в комнаты.

К счастью, шателен Бренна вышла из одной из комнат дальше по коридору.

— Госпожа Бренна! — позвал он.

Пожилая женщина смотрела на их приближение в шоке — возможно, даже в ужасе. Хакон постарался не обижаться. Как и Фергас, с момента его появления она ясно дала понять, что не одобряет ни его, ни леди Эйслинн, проводящих с ним время в кузнице.

— В чем дело? — спросила она, прищурив глаза.

— Где кабинет леди Эйслинн? У лорда Аллариона важное дело.

К ее чести, шателен не увяла и не дрогнула. Она встретила холодный взгляд фейри, переводя взгляд с него на Хакона.

— У лорда Аллариона не назначена встреча.

— Я могу подождать, — сказал фейри. — Я терпеливый мужчина. Просто проводи меня в большой зал, где я мог бы подождать наследницу.

Сухожилие на щеке Бренны дернулось.

— В этом нет необходимости. — Она кивнула в сторону двери, расположенной двумя ниже. — Это ее кабинет. Но не задерживай леди надолго, у нее есть важная работа. — Выпрямившись во весь рост, она смерила Хакона стальным взглядом. — И она слишком занята, чтобы тратить время на тебя сегодня, кузнец.

— Да, госпожа, — проворчал он.

Решительно кивнув, Бренна протиснулась между ними по коридору.

Они подождали, пока она скроется на лестнице, прежде чем направиться к двери леди Эйслинн.

— Эта женщина неприятна, — сказал Алларион.

— Она может быть такой. — Хакон решил, что это было настолько дипломатично, насколько он мог. Бренна поддерживала порядок в замке, но он никогда не видел, чтобы женщина улыбалась. Она не ела с персоналом и не принимала участия ни в каких посиделках, которые они устраивали в дни отдыха. Казалось, она всегда работала и была полна решимости сохранить леди Эйслинн такой же.

Постучав костяшками пальцев в дверь, Хакон с нетерпением ждал ласкового:

— Войдите! — Звук ее голоса умерил его пыл, и он открыл дверь в ее кабинет с улыбкой на лице.

Внутри была целая сокровищница книг.

Комната была продолговатой, с некоторыми известняковыми блоками замка, просвечивающими сквозь потертую штукатурку стен. На стенах были установлены деревянные полки, книги лежали на полу огромными стопками, которые доходили Хакону почти до плеча. Два арочных окна на южной стене пропускали внутрь поток света.

Лупы, линейки, весы, гирьки, циркули, ручки и точильные ножи были разложены поверх книг и фолиантов. Это была хаотичная пещера научных изысков, пахнущая пергаментом, чернилами и леди Эйслинн.

Хакону он сразу понравился.

Сама леди Эйслинн, сидевшая за обшарпанным столом в дальнем конце зала, удивленно подняла глаза при их появлении. Она была очаровательна, как всегда, ее волосы были собраны в косу, которая повторяла наклон головы, а сама была облачена в прелестное зеленое платье. Кончики ее пальцев были испачканы чернилами, а на щеке виднелось пятно от угля.

— О, ох! Хакон, Алларион! — Румянец залил загорелую кожу ее щек, и она с растущим беспокойством переводила взгляд с одного лица на другое.

— Добрый день, миледи. Алларион и Белларанд пришли к вам сегодня по делу.

Она с трепетом посмотрела на все еще открытую дверь.

— Единорога нет прямо за дверью, не так ли?

— Будьте уверены, он совершенно доволен во дворе, любуясь издалека. — Что-то вроде нежной усмешки изогнулось на губах фейри. Это сбивало с толку больше, чем его вспыльчивый нрав, сковывающий двор.

— Хорошо. — Она откашлялась. — Чем я могу быть вам полезна сегодня, лорд Алларион?

— Я пришел уладить вопрос с поместьем в Скарборо.

Брови леди Эйслинн изогнулись в понимании.

— О да! Я ждала вашего прошения. Не так давно я спросила Бренну, шателен, об этом, и она сказала, что не видела его. — Она поморщилась от смущения. — Прошу прощения, я повсюду искала петиции, которые вы прислали, но не смогла их найти. Мне жаль, что вам пришлось проделать весь этот путь сюда.

Приложив руку к своему сердцу — или к тому месту в груди, где находились сердца большинства других людей, — Алларион заверил ее:

— Это не проблема, моя леди. Я просто хочу решить этот вопрос.

— Конечно.

Повернувшись налево, леди Эйслинн порылась в нескольких томах и пергаментных свитках, вытащив большой фолиант в кожаном переплете. Она открыла большую карту Дарроуленда, землю, покрытую названиями, написанными мелкими каракулями, которые давно выцвели и стали коричневыми. Ведя пальцем по карте, леди Эйслинн проследила за изгибом реки Шанаго на север, к месту, название которого было вычеркнуто.

— Вы уверены, что хотите сдавать поместье в Скарборо? Оно десятилетиями лежало под паром⁹.

— Нет, я не хочу его сдавать. Я хочу его купить.

Леди Эйслинн долго смотрела на фейри.

— Купить? Но там нет ни ферм, ни деревни.

— Именно поэтому он мне и подходит.

— Ты был бы обязан посещать заседания совета как землевладелец.

— Хороший повод пообщаться.

Леди Эйслинн прикусила губу, все еще выглядя неуверенной.

— Похоже, он вам не нужен, — рассуждал Алларион. — Если оно так долго стояло заброшенным, значит, о нем давно никто не заботился. Я восстановлю поместье и землю. Я поклянусь в верности фамилии Дарроу, и никто не будет более своевременным налогоплательщиком.

Это вызвало усмешку у наследницы.

— Вы приводите веские доводы. Меня беспокоит только то, что земля находится далеко от общины, которая есть в поместье Брэдей. Да и вообще далеко от всех.

— Вы только делаете это еще более заманчивым для меня, миледи.

Леди Эйслинн на мгновение задумалась, прежде чем улыбнуться и протянуть руку.

— Тогда все в порядке. Поместье ваше. Я с нетерпением жду встречи с вами на следующем заседании совета.

— Как и я.

Алларион взял ее за руку, и они пожали ее по-человечески.

Хакон подавил нарастающее в груди рычание при мысли о том, что другой мужчина, не имеющий пары, может прикоснуться к тому, что ему не принадлежит.

Хотя он был уверен, что не издал ни звука, неестественный взгляд фейри скользнул к нему, одна бровь заинтересованно приподнялась.

— Вы предпочитаете, чтобы мы сегодня определились с графиком платежей или подождали возвращения моего отца? Для окончательного оформления сделки потребуется его приказная печать.

— В этом нет необходимости, — сказал Алларион. Из-под своего бездонного плаща он вытащил позвякивающий бархатный мешочек и положил его на открытую карту.

— Я полагаю, этого хватит?

Леди Эйслинн уставилась на кошелек с монетами.

— Совершенно верно, — пробормотала она, удивленная не меньше Хакона видом такого объемистого кошелька.

Встряхнувшись, леди Эйслинн вытащила из стопки свежий лист пергамента и начала записывать условия продажи и акт купли-продажи. Когда все было решено окончательно, она подписала его, а затем передала Аллариону на подпись.

Вместо того, чтобы взять предложенное ею перо, Алларион провел кончиком пальца по пергаменту. Искра и внезапный запах пепла наполнили комнату. Выжженная подпись Аллариона появилась рядом с подписью леди Эйслинн.

— Моему отцу тоже нужно будет подписать это и поставить свою печать, — сказала наследница, с изумлением глядя на подпись фейри.

— Это скоро будет?

Леди Эйслинн, моргнув, подняла глаза и кивнула.

— Да, он возвращается завтра на свадьбу. Я лично прослежу, чтобы он подписал его и вручил вам на свадьбе, если вы согласны?

— Конечно. — Довольный, фейри низко поклонился, его длинные волосы почти касались половиц. — Спасибо, что согласились принять меня, миледи.

— Конечно! Еще раз приношу свои извинения за такое долгое разбирательство.

Выпрямляясь в поклоне, лицо Аллариона снова стало суровым. Исчезло приятное очарование, когда он вел переговоры с леди Эйслинн.

— Я не хочу делать предположений, миледи, но вы могли бы подумать о том, как к вам попадает корреспонденция.

Ее губы приоткрылись от удивления, но затем фейри поклонился и попрощался.

— Увидимся на свадьбе.

И, взмахнув плащом, он удалился, оставив после себя шепот магии.

Хакон и леди Эйслинн долго смотрели ему вслед, прежде чем, моргая, посмотреть друг на друга.

— Я не могу поверить, что в моем кабинете был воин-фейри, — прошептала она.

— По крайней мере, он не привел с собой единорога.

Ее губы скривились, а затем леди Эйслинн разразилась взрывом смеха. Хакон присоединился к ней, просияв, увидев ее веселье.

Она откинулась на спинку стула, улыбка все еще играла на ее губах.

— Визит фейри и крупнейшая продажа земли за десятилетие — и все это до обеда.

— Все остальные наследницы будут завидовать.

Леди Эйслинн фыркнула.

— Вряд ли.

Взгляд Хакона скользнул к карте, все еще открытой на ее столе. Сунув руку в карман, он подошел к ней, его горло сжалось.

— Пока нет карты… Я подумал, не могу ли я заявить о покупке своей земли.

Леди Эйслинн посмотрела на него, ее ярко-золотистые глаза расширились от удивления.

— Боюсь, у нас больше нет невостребованных поместий.

— Нет необходимости в чем-то столь грандиозном. Я думал о чем-то вроде фермы Варона.

— Я и не знала, что у тебя есть фермерские устремления, — поддразнила она.

— Клянусь старыми богами, нет. Я не подхожу для этого. Но моя собственная земля — вот к чему я стремлюсь.

Он выдержал ее взгляд, когда прежнее веселье сменилось любопытством. Леди Эйслинн убрала пергамент с карты и провела пальцем от Дундурана к поместью Брэдей.

— Доступно несколько участков. Ты знаешь, какая из них тебе нужна? — спросила она.

Хакон наклонился над столом, приблизив их головы друг к другу, и проследил за движением ее пальца. Его палец столкнулся с ее пальцем над поместьем Брэдей.

— Здесь, — сказал он, — на лугу. Вы знаете о нем?

Он наблюдал за тем, как она с нежностью смотрит на него.

— Да. Мы с Сорчей собирали там цветы весной. Это прекрасное место.

Ей нравился этот участок. У нее остались приятные воспоминания о нем. Он находился рядом с ее подругой.

Его зверь торжествующе взвыл.

Отведи ее туда. Женись на ней там. Построй ей прекрасный дом.

— Что ты будешь с этим делать? — спросила она низким и мягким голосом.

— Построю дом. Кузницу. — Его взгляд опустился на ее губы. — Заведу семью.

— В конечном счете, именно поэтому ты приехал в Дарроуленд? Ради семьи?

Вопрос показался гораздо серьезнее, чем подразумевалось в ее голосе.

Он зачарованно смотрел на нее и знал, что должен мудро выбрать ответ. Он не знал почему, но знал, что так оно и было.

— Я пришел, чтобы найти цель, — наконец ответил он.

И это ты.

Она глубоко втянула воздух в легкие, и Хакон невольно опустил глаза, чтобы увидеть, как от этого ее груди выпячиваются из выреза платья. Он поднял взгляд только для того, чтобы обнаружить, что она наблюдает за ним, ее глаза были прикрыты тяжелыми веками.

Хакон сглотнул пересохшим горлом.

Это движение привлекло ее взгляд к его горлу, а затем ко рту, где он задержался.

Поцелуй ее. Сделай это. Она этого хочет!

Хакон наклонился к ней, едва слыша, как зашуршали бумаги под его рукой. Ее зрачки расширились, а губы приоткрылись. Он чувствовал ее жар на своих губах, и ему требовалось лишь малейшее поощрение, чтобы сократить расстояние между ними на расстояние дыхания.

— Должна ли я составить еще один документ, который должен подписать мой отец?

Она отвернулась, и Хакон отступил. Совсем немного.

Она это чувствует.

Его сердце колотилось в груди сильнее, чем молот по наковальне.

Она тоже это чувствует.

— Да, — сказал он, слишком ошарашенный, чтобы сказать что-то еще.

Он достал из кармана три неограненных драгоценных камня. Этого было недостаточно для участка, но этого было достаточно, чтобы удивить ее.

— Я могу заплатить полную цену за большее количество, — сказал он.

— Это…? — Она осторожно потянулась, чтобы коснуться одного из них кончиком пальца.

— Сапфиры.

Ее рот открылся и закрылся, когда она поднесла один поближе, чтобы рассмотреть. Она повертела его, ловя свет в темно-синих глубинах.

— О, Хакон, они прекрасны. Где…?

— И вполовину не так прекрасны, как вы, миледи. — Она моргнула, глядя на него, и на мгновение он подумал, что она не слышала его неуклюжего заявления. Затем ее щеки порозовели, а губы тронула улыбка.

С сердцем, застрявшим в горле, Хакон обогнул стол и потянулся к руке, держащей драгоценный камень.

— Даже когда его огранят и отполируют, он не будет сиять и вполовину так ярко, как вы.

Ее румянец стал еще гуще, и она, казалось, заерзала на своем стуле.

— Ты мне льстишь.

— Я всего лишь говорю правду.

Он поднес руку, которую держал, к губам и поцеловал каждую костяшку пальцев.

— Хакон… — Возможно, его имя было предупреждением, возможно, мольбой. Все, что он знал, это ее хриплый тон и то, как она манило его ближе.

— Я бы создал для вас самую великолепную корону с яркой вставкой, которая бы привлекала внимание. Никто не смог бы оторвать взгляд от вашего сияния.

Она уставилась на него, приоткрыв губы.

— Я не сияю, — пробормотала она.

— О, вы сияете. Так ярко, что горите жарче, чем огонь в моей кузнице.

У него защемило сердце, когда он увидел, как расширились и стали уязвимыми ее глаза при его словах. Она не была готова услышать его похвалу — что означало, что она не была готова услышать, как глубоко он ее обожал.

Он неохотно отпустил ее руку и занял свое место по другую сторону стола. Выражение его лица оставалось открытым и дружелюбным, пока они обговаривали детали сделки. Он не сказал ей, как в ее волосах отражался дневной свет, сияя, как золотая пряжа. Он не сказал, как восхищался изгибом ее плеча или осторожным изгибом пальцев, когда она подписывала документ. Он даже не признался, как сильно хотел поцеловать ее, когда наклонился, чтобы назвать свое имя.

Он не знал эйрианского письма, поэтому вместо этого подписал свое имя на оркском.

Хакон Зеленый Кулак.

Ему не просто нравилось, как выглядит его имя рядом с леди Эйслинн Дэрроу, — он наслаждался этим.

— Благодарю вас, миледи.

Она застенчиво улыбнулась ему, восстановив самообладание.

— Я с нетерпением жду возможности увидеть жизнь, которую ты построишь там, Хакон.

15



Последующие дни были такими беспокойными, что у Эйслинн едва хватало времени на сон, не говоря уже о том, чтобы разгадать тайну пропавших посланий.

Когда ее отец вернулся на следующий день после визита Аллариона, у нее было как раз достаточно времени, она успела лишь подсунуть под руку отца договор с Хаконом, прежде чем в дело вмешались другие.

Брови Меррика поползли вверх.

— Поместье в Скарборо?

— Он выглядел решительным. И продажа покроет все дополнительные взносы за год. — Дополнительные средства, требуемые короной, были одной из причин, по которой ее отец был готов продать землю другим семьям, желающим поселиться в Дарроуленде, но ни один из них и представить себе не мог, что кто-то захочет иметь такое большое поместье, как Скарборо, — и будет готов платить.

Ее отец быстро прочитал документ, прежде чем окунуть перо в чернила и вписать в документ свое имя.

— Ну, фейри в качестве вассала. Это должно быть интересно.

— И это.

Он быстро прочитал договор Хакона.

— Хотим ли мы дать нашему лучшему кузнецу повод покинуть нас? — он поднял глаза и подмигнул Эйслинн.

Она попыталась улыбнуться в ответ, но не смогла, слишком беспокоясь, что ее отец знал.

По моему лицу видно, что я чувствую? Ей часто было трудно скрывать свои эмоции — а она испытывала так много к полукровке-кузнецу.

Вопрос о продаже его земли не давал ей покоя. У него были средства, чтобы заплатить, а ее отец обещал другим людям, что они смогут поселиться в Дарроуленде. И все же…

Эйслинн не понравилась мысль о том, что Хакон уедет из Дундурана. Ей не понравилась идея о том, что он строит дом для себя и новой жены. Особенно ей не понравилась идея о том, что он возьмет невесту.

Судьба, я ревную к воображаемой женщине.

Это чувство было ошеломляющим, как и все осознания, которые пришли вместе с ним.

Она ревновала к воображаемой женщине, потому что сама хотела быть той, кого он выбрал. Она хотела быть его женщиной. Она хотела быть со своим кузнецом любым возможным способом.

Потому что она…

— Вот, — ее отец поднял второй договор и подул на свою подпись, чтобы высушить чернила и воск. — Мы просто должны убедиться, что он не захочет покидать замок.

Никогда. Я не хочу, чтобы он уходил.

От этой мысли у нее перехватило горло, паника охватила грудь с такой силой, что она едва обратила внимание на формальные процедуры предоставления ей власти над Дундураном и Дарроулендом. Были подписаны соглашения, утверждены регентские гранты. Все это дало Эйслинн, как наследнице, власть над владениями ее отца и всеми людьми, которые жили в них — от высшего барона до самого низкого бродяги.

Возможно, в другой раз Эйслинн задумалась бы о важности такого поступка. Ее и раньше много раз оставляли во главе Дундурана, но всегда регентскими полномочиями наделялся Джеррод. С бумагами, подписанными и скрепленными печатью ее отца, Эйслинн могла издавать указы, выносить приговоры преступникам и покупать все, что хотела.

Наконец-то мы сможем начать с моста.

По крайней мере, в том, чтобы нести это новое бремя, было одно преимущество.

Тем не менее, даже когда бумаги были надежно заперты в ее комнате, ответственность, которую они на нее возложили, следовала за ней по замку и повседневным обязанностям. Она уже ощущала их тяжесть на своих плечах, а надвигающийся уход отца нависал над ней, как тень.

Выполнение ее обычных обязанностей, а также сборы вещей для их ночлега в поместье Брэдей, было причиной того, что ей потребовалось больше дня, чтобы, наконец, найти Бренну и спросить ее, может ли она объяснить, почему Аллариону было необходимо приехать лично.

— Бренна!

Шателен остановилась, медленно обернулась и дождалась, пока Эйслинн приблизится.

— Миледи, — она вытащила сложенный лист бумаги из кармана. — Вы забыли, что назначена встреча с…

— Я ухожу сейчас. Но сначала я хотела поговорить с тобой. Ты знаешь, что позавчера приходил лорд Алларион? Фейри.

Бренна недовольно сжала губы.

— Да. Эти двое вас беспокоили? Я сказала им не задерживать вас надолго.

— Они не мешали. Я рада, что они пришли. Лорд Алларион был терпелив, он искал решение. Отец подписал его договор — и договор Хакона тоже — этим утром.

— Полукровка тоже покупает землю?

Тон ее голоса был ледяным. Эйслинн напряглась.

— Да. И оба заплатили полную цену, — она прищурилась, заметив, как Бренна избегает ее взгляда, напряженная, будто на грани чего-то. — Алларион прислал третью петицию после нашего визита к Брэдей. Но я их не получила.

— Наверное, горничные забыли, — фыркнула Бренна.

— Служанки и пажи приносят все тебе. Потому что боятся не подчиниться. — В груди сжалось, как от удара. — Почему ты не передала мне прошения?

Бренна молчала так долго, что Эйслинн решила — ответа не будет. Но та тяжело вздохнула и наконец сказала:

— Я сохранила их. Потому что они вам не нужны были. Это не ваше дело.

Эйслинн моргнула, ошеломленная.

— Я отвечаю за расселение в Дарроуленде. Это напрямую связано со мной.

— Но не должно быть, — Бренна подняла руки. — Да, это ваша обязанность, вы стараетесь, но этим чужакам не место здесь. Мы даже не знаем, кто они. Если Сорча Брэдей хочет связать свою семью с одним из них — это ее выбор. Но мы не должны поощрять остальных.

Словно ледяная волна обрушилась на нее, холод и отвращение подкатили к горлу Эйслинн.

— Это не тебе решать, Бренна. Твоя задача — приносить мне всю корреспонденцию. Без исключений.

— Моя задача — заботиться о вас. О вас и о вашей семье. Я делаю это с того самого дня, как приехала сюда с вашей матерью. Если мы впустим чужаков и позволим им стать землевладельцами, это ослабит ваши позиции — и в Дарроуленде, и при дворе.

— Они пришли за новой жизнью. И все, что они делали, — приносили пользу своим общинам. Мы даем им справедливый шанс. Такой же, как и другим.

— Жизнь несправедлива, Эйслинн. Если бы была — ваш брат сохранил бы свое положение. Вы бы уехали в столицу, учились бы в академии, изобретали. А не застряли здесь, на должности, которая вам не подходит. Если бы жизнь была справедливой, ваша мать бы…

Эйслинн отступила, как от пощечины. Слова Бренны были не просто резкими — они ранили.

Не подходит.

Она не всегда справлялась, да. Иногда уставала. Иногда не знала, с чего начать. Но она старалась. Она любила свою работу. Любила народ. Любила искать решения.

Как она могла так думать?

— Мне показалось, — Бренна чуть смягчила голос, — что вам не стоит нагружать себя еще и этим. На ваших плечах и так лежит многое. Я хотела оградить вас.

Слезы навернулись прежде, чем Эйслинн осознала это. Она замотала головой, прикрыв лицо ладонями.

— Не тебе решать.

— Когда ваша мать умерла, я поклялась ей…

— Ты не моя мать! — выкрикнула она, сама вздрогнув от того, как резко это прозвучало. — И я… я тоже не…

Бренна побледнела, но Эйслинн уже не смотрела. Развернувшись, она бросилась прочь по коридору, прикрыв рот рукой, чтобы сдержать рыдания. Она пронеслась мимо растерянной горничной и кинулась вниз по винтовой лестнице.

Буря эмоций захлестнула ее, как шторм судно. Паника и тошнота подступали, дыхание сбилось. Слишком поздно. Припадок приближался, и она не хотела, чтобы Бренна была рядом, когда это случится.

Полуслепая от слез, она споткнулась, пробираясь в розовый сад. Потребовалось несколько попыток, чтобы вставить ключ в замок. Получилось.

Закрыла ли она за собой дверь — она не знала. Шатаясь, вышла на лужайку — подстриженную несколько недель назад Хаконом, когда они очищали сад от старых кустов.

Он думает, что я сияю.

Эйслинн опустилась на траву, закрыла лицо руками и разрыдалась. Она не чувствовала себя сияющей. Не чувствовала себя умной, способной или важной. Она чувствовала себя… не больше, чем трава под ее телом.

Сжав землю в пальцах, она с силой потянула. Грязь вонзилась под ногти.

Бренна думала, что я ненавижу быть наследницей.

Бренна не верила, что я подхожу на эту роль.

Бренна…

Я думала, что могу ей доверять.

Я снова ошиблась.

Еще один человек, которого она считала семьей. И снова — ложь. Разочарование. Боль.

Я глупая.

Слезы хлынули с новой силой. Она стукнула себя по плечам, по груди — эмоции должны были выйти. Грязь размазывалась по лицу, когда она попыталась стереть слезы руками.

Она не знала никого по-настоящему. Все лгали. Все уходили. Все предавали.

Задрав лицо к небу, сквозь щиплющие от слез и грязи веки, Эйслинн плакала. Плакала и плакала.

Ее грудь сжималась от рыданий, и ей даже показалось, будто теплые руки обняли ее — теплые, сильные, настоящие. Воображение рисовало утешение, которого она так долго жаждала.

— Ш-ш-ш… — прогремел тихий, глубокий голос прямо у ее уха. — Все хорошо, виния. Все хорошо.

Эйслинн едва различала что-либо сквозь пелену слез и с трудом верила в происходящее, когда ее бережно подняли с лужайки и унесли в тень деревьев, в глубину сада. Так мягко, так нежно ее опустили обратно на землю, но эти теплые, крепкие руки не отпустили — продолжали обнимать, защищать, удерживать.

— О, боги… — прохрипела она, различая сквозь слезы лишь зеленый оттенок кожи Хакона.

— Я здесь, виния. С тобой все в порядке.

Она резко покачала головой, сжав лицо в ладонях.

— Прости, — прошептала она. Ей не хотелось, чтобы он видел ее такой — растрепанной, сломанной, уязвимой. — Прости… прости, я…

— Тебе не за что извиняться.

Его большие ладони осторожно убрали ее руки от лица, и в следующий миг она снова оказалась в тепле его объятий. Грудь под ее щекой ритмично поднималась и опускалась, сердце билось ровно, успокаивающе.

Против воли, она вцепилась пальцами в мягкую кожу его куртки, будто боялась, что он исчезнет, что лишит ее этого хрупкого утешения. Ее тело трясло от всхлипов, грудь сотрясалась, а слезы, не находя выхода, жгли кожу на щеках.

Завтра у нее будет чудовищная головная боль. Она знала это. Придется положить холодный компресс, чтобы к свадьбе не остаться с опухшим лицом. Все должно было идти по плану. Другого выбора не было.

Но сейчас — под осенним небом, в дремлющем розовом саду ее матери — все это теряло значение.

Имело значение лишь одно: ровное биение его сердца, глухо отдающееся под ее щекой. Движение его руки, скользящей по ее спине — вверх и вниз, вверх и вниз. То, как он убрал с ее лица волосы, позволяя ветру остудить пылающие щеки. Как обнял ее за затылок, словно не позволял ей рассыпаться.

Слова сами срывались с ее губ. Бессвязные, может, лишенные логики — но нужные. И он слушал. Он издавал тихие, успокаивающие звуки, кивал, шептал «да» и «я с тобой», пока она говорила.

Она рассказала ему о Бренне — о том, что та делала, чего ожидала, как держала семью. О Джерроде — о его апатии, о вспышках гнева, о сомнении, не стала бы она лучшей сестрой, если бы он выбрал другую судьбу. Рассказала, как редко покидала Дарроуленд, даже Дундуран. О том, как ей нравилось быть леди Эйслинн — и как часто замок казался клеткой. Тюрьмой.

Будто без этого титула она была ничем.

— Нет, виния, — прошептал он, уткнувшись губами в ее волосы. — Ты — это все.

Она хотела возразить, но не нашла в себе сил. Слезы уже иссякали, рыдания утихали, и усталость — тяжелая, вязкая — наступала.

С каждой секундой дрожь отпускала, и к ней возвращались ощущения. Ветер шуршал в ветвях, по саду пробегал легкий сквозняк. Ее нос наконец уловил запах земли, железа, мыла — и кожи мужчины.

Она моргнула и увидела его кадык — толстый, зеленый, выдающийся, такой реальный.

О, судьба.

Смущение вспыхнуло, но было слабым, почти нежным. Ее тело устало, сердце было разбито — и просто не осталось сил, чтобы стыдиться.

Она осталась там, где была — на кузнеце, как вдруг поняла. Он сидел, прислонившись к дереву, вытянув вперед длинные ноги. А она — устроилась между ними, на его груди, в его объятиях, словно на своем месте. И не было во всем Эйреане другого места, где бы ей сейчас хотелось быть.

Слишком измученная, чтобы сдерживаться, она уткнулась носом в ложбинку его шеи и глубоко вдохнула.

Декадентский. Это было первое слово, пришедшее ей в голову. Она чувствовала себя декаденткой — лежа с ним в осенний день, вдыхая его терпкий, пряный, мужской запах. Кожа, железо, мыло.

Он шевельнул ногами, сдвигая их ближе, и руки его сжались, притягивая ее еще крепче.

Через мгновение ей, возможно, станет неловко. Может, она захочет извиниться — за слезы, за слабость.

Но не сейчас.

До тех пор она просто наслаждалась этим моментом. Тем, что у нее был сейчас.

Я хочу большего. Хотела этого сильнее, чем чего-либо в своей жизни.

Эйслинн всегда принимала себя такой, какая она есть. Перемены пугали. Неизвестность казалась опасной.

Давным-давно она сформировала собственное мнение о браке, детях и романтике. Но, как человек, влюбленный в науку и изобретения, она знала одно наверняка: планы меняются. Всегда появляются новые проблемы, новые возможности — и выживает не самый упрямый, а тот, кто умеет подстраиваться.

Хакон… и все, что он мог значить для нее, безусловно, пугали.

И все же — он мог бы стать намного большим.

— Ты в порядке? — спросил он едва слышно, как ветер.

Сейчас да.

Эйслинн выдохнула медленно, глубоко.

Ответ был не таким простым.

Она подтянулась и оперлась на его руку, стараясь улыбнуться. Другой рукой вытерла остатки слез. Он отпустил ее — но не полностью.

Он достал из кармана платок и, с какой-то почтитрогательной бережностью, промокнул ее щеки.

Ей хотелось спрятаться от этого смущения, свернуться калачиком, исчезнуть. И все же, хоть она и не смогла встретиться с ним взглядом, когда он прикасался так нежно, она позволила себе остаться — принять утешение.

— Мне жаль, — прошептала она. — Я не…

Не знаю, что на меня нашло.

Хотя на самом деле она знала. Прекрасно знала.

— Это… случалось раньше? — спросил он.

— Иногда, — выдохнула она, сглотнув пересохшее горло. Он был так честен с ней — она не могла быть менее честной в ответ. — Когда я была младше, все было хуже. Просто… когда эмоций слишком много, они должны куда-то выйти. И, к сожалению, выходят вот так.

— Ничего не помогает?

— Наоборот, помогает. Многое помогает.

Свободной рукой она вытащила из кармана деревянную розу — ту, которую он вырезал для нее. Провела пальцем по гладкому лепестку. Это движение, простое и привычное, принесло ей чуть-чуть покоя.

Лицо Хакона исказилось чем-то похожим на боль, когда он увидел, как она держит розу.

— Тебе… нравится?

— Очень, — сказала она с тихой искренностью. — Я всегда ношу ее с собой. Это помогает. Гладкость, простота… заземляют. Есть множество таких мелочей, которые позволяют мне не утонуть в эмоциях. Главное — не поддаваться. Но иногда… я просто не успеваю.

— Мне жаль, что тебе приходится проходить через это в одиночку.

Ее губы приоткрылись. Сердце сжалось.

Не всегда. Родители всегда были рядом. Когда умерла мама — осталась Бренна.

Методы Бренны были… суровы. В буквальном смысле. Она до сих пор помнила вкус пощечин на щеках. И все же — страх перед ними и резкий шок часто помогали. Отвлекали.

Со временем ей стало хватать самой себя. Она научилась скрывать припадки. В первую очередь — от отца. Он полагался на нее, и она не хотела, чтобы он разочаровался. Не хотелa, чтобы он считал ее слабой.

Теперь… теперь она чувствовала то же самое перед Хаконом. Не хотела, чтобы он видел в ней ничтожество.

— Я справляюсь, — прошептала она, и это было все, что могла сказать.

Он кивнул медленно, с задумчивым видом. Она не знала, понял ли он, но он провел пальцем по уху, напоминая ей о своем собственном бремени.

— Спасибо, что заботишься обо мне, — добавила она, все еще не глядя ему в глаза. Смущение вспыхнуло румянцем, и голос стал чуть тише. — Приятно… не быть одной.

— Я всегда буду заботиться о тебе, виния.

Что, если… что, если он…

Во всем его облике читалась серьезность — и, несмотря на это, едва уловимая застенчивость. Напряженные плечи, сжатые в нервный замок руки… но он не отводил взгляда, держал ее взгляд уверенно, не дрогнув.

Она хотела спросить. Хотела быть права хотя бы в ком-то.

А вдруг он тоже это чувствует?

Да, перемены пугали — но в этот раз они были ее выбором.

И он того стоил. Она знала это. Знала.

Собравшись с духом, Эйслинн наклонилась вперед, вторглась в его пространство. Он следил за ней глазами, не отводя взгляда, даже когда ее губы коснулись его.

Ее дыхание перешло в легкий счастливый вздох, и она придвинулась ближе, углубляя поцелуй. Ее губы дразнили его — пока еще неподвижные, не отвергающие, но и не отвечающие.

Она задержала дыхание и прошептала:

— Все в порядке?

С каждой секундой что-то менялось. Взгляд его потеплел, стал глубже. Оцепенение уступило место пульсирующему напряжению, тяжелому и плотному, как гроза.

Он посмотрел на нее так, будто хотел уложить ее на траву и съесть без остатка.

От этой мысли внутри нее разлился жар.

Его ладонь легла ей на щеку, пальцы зарылись в волосы, удерживая ее близко. Она инстинктивно подалась навстречу этому прикосновению, позволив себе раствориться в нем. Их губы снова соприкоснулись, и она почувствовала его слова кожей:

— Да, виния, да. Просто покажи мне, как.

Орки не целуются.

Мысль промелькнула — и исчезла, стоило его губам завладеть ее.

Пылкие, восторженные, неуклюже-решительные — он учился у нее, следовал за каждым движением. Присасывался, покусывал, исследовал. Она растворялась в этом танце губ, в искристом касании дыханий.

Она ахнула, когда ее язык скользнул по его нижней губе, и он распахнулся для нее, позволяя нащупать острые кончики маленьких клыков. Они появлялись лишь в улыбке или речи, но она знала их наизусть.

Он учился быстро — как она и думала. Всегда был великолепен, когда сосредотачивался, и от того, что теперь все его внимание было обращено на нее, у нее перехватывало дыхание.

Его рот ласкал, прижимал, дразнил, а руки… О, его руки. Они скользили вверх-вниз по ее спине, перебирали волосы, прижимали ее к широкой груди, из которой доносилось низкое, глубокое гудение — словно он мурлыкал, где-то в самых глубинах себя.

Эйслинн чуть не замурлыкала и выгнулась, как кошка, под его пальцами — мозолистые, шершавые, они приятно царапали кожу ее головы. Тихий стон удовольствия сорвался с ее губ — и он сразу же впитал этот звук, будто дуновение ветра. В ответ из его горла вырвался низкий гул.

Она провела пальцами по его груди, ощущая не только вибрацию этого гула, но и сильные удары сердца. Его кожа была такой теплой, что ей захотелось свернуться калачиком рядом и пролежать с ним весь день на солнце.

— Эйслинн, — прошептал он. От одного ее имени, произнесенного так, без титула, без формальностей — только имени, — все внутри нее сжалось от желания. Ей нравилось, как он произносил его, будто это было что-то священное.

Счастье разливалось по ее телу, легкое и сияющее, будто солнечный свет внутри. Ей казалось, что она могла бы уплыть — высоко, прочь от всех забот. Но его сильные руки удерживали ее здесь, на земле, именно там, где она и хотела быть.

Она не знала, сколько времени они провели в тени дерева, поглощенные поцелуями и медленными ласками. Эйслинн жадно впитывала каждое прикосновение, каждый миг покоя и удовольствия.

Он тоже это чувствует.

Только когда раздался звон к ужину, она поняла, что солнце давно ушло за горизонт, а воздух стал прохладнее. Колокол выдернул ее обратно в реальность, и она покраснела.

Хакон откинул голову назад, прислонившись к дереву, и смотрел на нее из-под тяжелых век. Ее сердце забилось быстрее от этого взгляда, губы жаждали еще одного поцелуя. И все же она…

— Ты должна идти, — тихо сказал он.

— Да, — выдохнула она. Но не сдвинулась. Она все еще сидела между его ног, не желая покидать этот маленький сон, в который они вдвоем уместили целую вселенную.

А вдруг, когда она уйдет, он исчезнет? Эта мысль резанула сердце.

— Хакон, я… — Но что сказать? Как объяснить все, что она чувствовала?

Он бережно заправил прядь ее волос за ухо.

— Найди меня, когда сможешь, виния, — сказал он, склонившись к ней в ожидании последнего поцелуя. — Я буду ждать.

Она покраснела, улыбнулась сквозь нежность.

— Ничто не удержит меня, — прошептала она и, наклонившись, подарила ему этот прощальный поцелуй.

Заставив себя подняться, она позволила себе последний взгляд — как он сидит, прислонившись к дереву, сильный, спокойный, ее. Эйслинн послала ему воздушный поцелуй — и шагнула прочь из сада.

Ее сердце готово было разорваться от всего, что произошло среди роз. Но это пламя выжгло из нее последнюю усталость. Она почти бежала через замок, легкая, как ветер, озорная, полная жизни.

Она была всем.

Хакон глубоко вздохнул и прислонился спиной к дереву, все еще ошеломленный. Все обещания, данные себе, все время, потраченное на борьбу с собственными желаниями — и… она.

В одно мгновение все изменилось.

Он не мог с собой совладать — словно мчался с обрыва, стремительно погружаясь в одержимость ею, не замечая опасности и не способный остановиться. Потому что причина была до обидного проста: она была для него всем.

Пара, — взревел его зверь.

Он хотел ее — как свою. Нуждался в ней с такой жгучей силой, что все остальное теряло значение.

Связь уже начала формироваться — с того самого момента, как она впервые переступила порог его кузницы. Каждый прожитый день приближал его к ней. Каждый взгляд, каждое слово убеждали: она — его единственная. Ее свет, доброта, несгибаемый дух — все это неумолимо тянуло его к ней.

Поцелуй все еще жил на его губах, когда на сад опустилась ночь. Он не хотел шевелиться — будто любое движение могло стереть остаток этого прикосновения.

Он лелеял надежду. Так много надежды. И был полон решимости: это не был последний ее поцелуй, на который он осмелился претендовать.

Теперь ему нужен был план.

Его прошлое, его старая любовь — все это потеряло смысл. Все изменилось.

Она тоже это чувствует.

Это было все, что ему нужно было знать.

Сейчас имели значение лишь две вещи. Во-первых: она была его парой — та, к которой взывала и его душа, и зверь внутри. Он давно понял: она — все, чего он когда-либо искал в женщине. Было бы несправедливо — ни по отношению к себе, ни к кому-либо еще — пытаться найти это в другой, когда все его существо хотело только ее.

И он не собирался позволять такому незначительному факту, как его происхождение — кузнец-полукровка — встать на пути. Он заявит на нее права.

Во-вторых: он знал, что жизнь наследницы, а затем и сеньоры Дарроу, принесет ей лишь страдания.

Увидев ее, скорчившуюся на траве, бьющую себя в грудь в отчаянии — он едва не рухнул сам. Ничто не должно заставлять ее чувствовать себя такой униженной, такой сломленной.

Хакон больше не станет это терпеть.

Он наполнил бы ее жизнь только добром и радостью. Сделал бы ее счастливой, подарил бы такую жизнь, которая заставляла бы ее улыбаться. Она не заслуживала меньшего.

Он построит для нее на этой земле любую жизнь, какую она пожелает — свободную от обязанностей и слез.

Что же тогда ему оставалось?

Он должен был убедить ее, завоевать, оберегать — так, как раньше не позволял себе.

Хакон покажет, каким партнером он мог бы стать. Он заявит о своих чувствах всеми доступными способами, будет рядом, поддержит, откликнется на любое теплое чувство, которое она уже, возможно, испытывает. Он будет проводить свои дни, доказывая, что жизнь, которую они могли бы построить вместе, будет лучше той, что ждет ее как сеньору Дарроу.

А потом, если судьба улыбнется ему, она выберет его — а не титул.

Так же, как его мать выбрала отца. Так же, как дед последовал за бабушкой. Пара Хакона выберет его.

На меньшее он не согласится.

16



Свадьба была такой красивой, как она надеялась, и такой сладкой, что зубы сводило. Эйслинн приехала рано утром на своей двуколке, чтобы помочь Сорче с приготовлениями, ее отец последовал за ней с небольшой свитой несколько часов спустя.

Сорча нервно болтала, ее пальцы находили разные способы беспокойно двигаться, пока Эйслинн заплетала ей в волосы цветы, ее сестры кружились в своих платьях, а мать с заботой запихивала ей в рот печенье и чай.

— Падать в обморок от голода не годится, — мудро напомнила Эйфи своей дочери.

Мужчинам было запрещено входить в дом, хотя несколько братьев Сорчи пытались проникнуть внутрь, чтобы увидеть ее. Эйслинн перехватила каждого и отослала их прочь.

— Ни за что, — сказала она Найлу, помахав пальцем у него перед носом, — мы знаем, что ты шпионишь.

— Ты видела размеры жениха? Попробуй скажи ему «нет»!

— Старайся сильнее, — рассмеялась Эйслинн, захлопывая дверь перед носом Найла.

По правде говоря, ей было приятно знать, что Орек так хочет увидеть свою невесту. Это заставило ее подумать о своем полукровке.

Возможно, часть ее радости и головокружения была вызвана не только свадьбой ее подруги.

Она не нашла минутки поговорить с Хаконом с тех пор, как сад, обязанности и приготовления отняли все ее время и отправили в постель совершенно измученной. Тем не менее, шанс, обещание чего-то большего, чего-то грядущего, заставили ее пылать волнением и ожиданием.

Сегодня была та самая ночь. Что-то должно было случиться, она была уверена в этом.

Свадьбы были временем обещаний, перемен, празднования. Эйслинн была полна решимости присвоить себе немного этого.

Однако сейчас ее внимание было сосредоточено на ее самой дорогой подруге.

Сорча была самой красивой невестой, и когда день клонился к закату, она вышла из дома, словно лесная богиня, пришедшая благословить их. Более красивая, чем принцесса из сборника сказок, она, казалось, скользила по траве к жениху, и все затаили дыхание, благоговея перед ней.

У Эйслинн заболели щеки от такой широкой улыбки, а из глаз потекли счастливые слезы, когда пара обменялась клятвами и дала обещания друг другу, ее отец обвязал красной лентой их соединенные руки, чтобы скрепить. Церемония вызвала слезы почти у всех, даже у некоторых гарпий и мантикор.

Когда Орек склонил голову, чтобы страстно поцеловать Сорчу, объявив их мужем и женой, из большой собравшейся толпы раздались громкие возгласы, затем смех, поскольку поцелуй длился немного дольше, чем необходимо.

Через широкое плечо Орека Эйслинн заметила Хакона, который подбадривал и хлопал вместе с другими полукровками. Его ухмылка стала кривой, когда их взгляды встретились, и Эйслинн покраснела с головы до пят.

Найди меня, когда сможешь, виния, — сказал он. И, о, она собиралась.

Сегодня вечером.

Хотя вскоре в поместье Брэдей опустился прохладный вечер, потрескивающие костры поддерживали праздничный свет и тепло до глубокой ночи. Эйфи и Софи устроили пир, на подготовку которого ушло несколько дней, и более сотни гостей наелись и напились досыта.

Пока лились медовуха и вино, группа музыкантов заиграла, и гуляки столпились вокруг центрального костра, чтобы потанцевать.

С полным животом медовухи и прекрасной готовкой Эйфи, Эйслинн лавировала между танцующими, пока не нашла Сорчу и не увлекла ее в танец.

Ее подруга светилась от счастья, и когда они прыгали и кружились босиком вокруг костра под музыку, подруги хихикали, как маленькие девочки, которыми когда-то были. Сегодня вечером они обе были так же полны надежд и мечтаний, как и в детстве, а завтрашний день был полон обещаний. В свете камина ничто не казалось запретным или недосягаемым, а ритмы музыки и танцев наполняли Эйслинн искрящейся надеждой на грядущее.

Эйслинн смеялась до тех пор, пока у нее не заболели бока, в голове у нее при этом было удивительно спокойно.

Цветы в волосах Сорчи во время танца роняли лепестки и наполняли воздух сладким ароматом. Радость за подругу в счастье, которое излучала Сорча, было неудержимым, неконтролируемым. Казалось, все присутствующие тоже это чувствовали, пение было громким и радостным, надежда и доброжелательность к новой паре переполняли быстрее, чем вино.

Когда песня закончилась, Сорча обняла Эйслинн и крепко прижала ее к себе. Она ответила на объятие, поцеловав подругу в щеку.

Хотя она все еще чудовищно ревновала к новой жизни своей подруги, вид того, как Сорча добилась своего, придал Эйслинн немного больше смелости. Они не были прежними, как и их ситуации, но сегодня вечером ничто не казалось невозможным.

— Ты заслуживаешь любого счастья, — прошептала Эйслинн.

Сорча крепко сжала ее, прежде чем отпустить.

— И ты тоже. Скажешь мне, могу ли я что-нибудь сделать, чтобы это произошло?

— Конечно, — она ущипнула Сорчу за руку и развернула ее обратно к празднованию, — но не сегодня. Сегодня твоя ночь!

Сорча вскинула руки, с растрепанных кудрей упало еще больше лепестков, а затем сестры увлекли ее в другой танец.

Эйслинн наблюдала за происходящим, затаив дыхание. Это был хороший повод, чтобы…

Вот он.

Пробираясь сквозь толпу людей, Эйслинн улыбалась и кивала там, где было нужно, но не позволяла втянуть себя в разговор. Вместо этого она целеустремленно обошла костер и подошла к тому месту, где стоял Хакон, наблюдая за танцами.

С колотящимся сердцем Эйслинн подошла и встала рядом с ним.

— Красиво, не правда ли?

— Действительно. Они хорошо подходят друг другу, — Хакон нежно улыбнулся. — Честно говоря, я рад, что церемония, по крайней мере, закончилась. Орек нервничал все утро.

— У него не было причин для этого. Хотя, я воспринимаю это как хороший знак.

— Жених должен нервничать?

— По крайней мере, немного, я думаю.

— Что его невеста не появится?

— Что он может упасть в обморок, когда увидит, что его невеста красивее, чем он когда-либо мечтал.

Хакон задумчиво пробормотал.

— Это, безусловно, возможно, — кривая усмешка, которой он одарил ее, заставила желудок сжаться от тревожного восторга.

Прочистив горло, Эйслинн собрала в кулак все свое мужество.

Музыка, танцы, медовуха — все это помогало. Медовуха была ее любимым напитком, ей нравился вкус, и она годами экспериментировала, чтобы точно знать, как действуют на нее определенные количества. После двух бокалов она не была пьяна, просто осмелела — и немного нервничала. Идеальное состояние, чтобы открыть рот и спросить.

— Ты танцуешь?

Густые брови Хакона приподнялись, и он взглянул на гуляк, весело танцующих вокруг костра.

— Я не знаю ваших человеческих танцев, — признался он, и его ухмылка погасла.

Эйслинн улыбнулась, несмотря на внезапное беспокойство.

— Все в порядке! Мы можем постоять и поговорить.

Хакон поморщился, оглядываясь по сторонам, прежде чем поднять палец.

— Оставайся здесь, — сказал он ей, прежде чем исчезнуть в толпе.

Она моргнула ему вслед, не уверенная, как это интерпретировать. Не танцуя с ним, а теперь и не в его компании. Не так она себе это представляла.

Ее брови растерянно нахмурились, и приятное покалывание в губах и пальцах начало исчезать.

Судьба, что же мне теперь делать?

Конечно, не гоняться за ним в толпе. Слишком бросится в глаза. Совместные танцы, возможно, тоже, но это была ночь веселья и возможностей. Была большая вероятность, что кто-то даже не вспомнит о ночи празднования и выпивки. Прекрасная возможность почувствовать, как двигается ее полукровка, и заполучить его полностью в свое распоряжение.

— Моя леди.

Эйслинн вздрогнула, встретившись с бездонным взглядом Аллариона.

— Простите меня, — быстро сказал он, когда Эйслинн потерла то место, где колотилось ее сердце.

Она отмахнулась от его опасений, но затем застыла в шоке, увидев таинственного фейри. Его длинный плащ исчез. Он по-прежнему был одет с головы до пят в изысканный черный камзол, плотно облегающий мускулистую грудь, и темные штаны, заправленные в черные кожаные сапоги. Его конечности были видны, а длинные волосы собраны сзади. Заостренные уши торчали назад, множество колец и шпилек блестели в свете костра.

Без плаща он выглядел почти… непринужденно.

Легкая улыбка тронула его губы, повергнув Эйслинн в шок.

— Это прекрасная ночь. Они вселяют в меня много надежды.

Эйслинн наблюдала, как Алларион всматривается в толпу, его взгляд нашел Орека и Сорчу на другом конце двора, которые тихо разговаривали друг с другом с теплыми, любящими улыбками на лицах.

— Это замечательно, — согласилась Эйслинн. — О!

Щелкнув пальцами, она порылась в кармане, чтобы достать сложенный, но подписанный официальный документ.

— Полагаю, это ваше, — сказала она, вручая ему бумаги. — Как и поместье Скарборо.

Сощурив глаза, Алларион осторожно взял документ, проводя пальцами по пергаменту.

— Я благодарю вас, леди Эйслинн. Вы не представляете, как много это значит для такого фейри, как я.

Тогда Эйслинн захотела задать ему множество вопросов, но фейри и его загадочную улыбку спас сильный бой барабана.

Эйслинн повернулась обратно к костру и увидела танцоров, расчищающих путь всем оркам, чтобы они собрались в большой круг вокруг. Около полудюжины полукровок, включая Хакона и Орека, присоединились к примерно десяти оркам из старого клана Орека, которые пришли на свадьбу. Они стояли, высокие и молчаливые, вокруг потрескивающего костра, в то время как барабанный бой становился все громче и быстрее, а толпа затаила дыхание в ожидании.

Один из орков постарше издал протяжный крик, а затем к нему присоединились остальные, объявив что-то по-орочьи. Барабан набрал темп, и орки, как один, пришли в движение. Они гикали и вопили, их клыки сверкали, а золотые кольца, украшавшие зеленые уши, блестели на свету.

Мускулы бугрились, когда их огромные тела танцевали, их ноги топали по земле, создавая ритм, гармонирующий с барабанным боем. Они хлопали и напевали, опускаясь, прежде чем подпрыгнуть, дрыгая ногами. Они прыгали в воздухе гораздо грациознее, чем предполагали их размеры, вращаясь и снова колотя по земле ногами и кулаками.

Они кружили вокруг костра как единое целое, волнообразно, как набегающая волна, готовая разбиться о берег. Пульс Эйслинн сильно бился на шее и между ног, впечатляющий вид больших тел, покачивающихся и вращающихся, разжигал глубокую, горячую похоть. Она приложила руку к щеке, чтобы почувствовать, что горит.

Она не могла оторвать взгляда от Хакона, от того, как он двигал своим телом во время маневров. Это было что-то вроде танца и упражнений, которые, как она видела, выполняли рыцари, все требовало силы, дисциплины и самообладания. Каким-то образом это было одновременно жестоко и элегантно, и ее губы приоткрылись, чтобы посмотреть, как его руки выпячиваются, а грудь расширяется с каждым тяжелым вздохом, когда он двигается вместе со своими товарищами-орками.

— Это один из их брачных танцев, — сказал Алларион.

— О-о? — заикаясь, произнесла она, совершенно забыв о присутствии фейри.

— Полагаю, это часто делается во время торжеств. Чтобы произвести впечатление на потенциальных партнеров.

— Это, безусловно, впечатляет, — выдохнула она, надеясь, что Алларион не уловил дрожи, вызванной не только волнением.

Она была не единственной, кто наблюдал за происходящим с благоговением и тоской, толпа почти замолчала, наблюдая за демонстрацией силы. Где-то рядом с домом кто-то начал хлопать в такт барабанному бою, а затем все начали улюлюкать и подбадривать каждое впечатляющее движение.

Танец набирал обороты, барабанный бой, подобный сердцу, колотился и пульсировал, когда костер отбрасывал тени на мощные фигуры орков. Не раз Эйслинн ловила себя на том, что затаила дыхание, жаждая увидеть, что произойдет дальше, а также отчаянно желая, чтобы это закончилось и Хакон вернулся к ней.

Когда танец наконец закончился под торжествующий рев орков и соответствующие аплодисменты толпы, тело Эйслинн горело.

Вскоре орки снова влились в толпу, многие спешили поговорить с ними и полюбоваться. Эйслинн наблюдала, как Хакон прокладывает себе путь обратно к ней, ни перед кем не останавливаясь.

— Я оставлю вас, — сказал Алларион, возможно, с ноткой веселья в голосе. — Хорошего вечера, миледи.

Она думала, что пожелала ему спокойной ночи, но все, что она действительно знала, это то, что ее губы были приоткрыты, когда Хакон наконец подошел и встал перед ней.

Его большая грудь поднималась и опускалась, несколько дорожек пота на висках отражались в свете костра. Темно-карие глаза, казалось, горели ярче костра — под стать собственному желанию Эйслинн.

Она не могла заставить себя что-либо сказать, тоска сдавила горло.

Хакон тоже ничего не сказал. Просто снова встал рядом с ней.

Вокруг них возобновилось празднование, полное знакомых звуков и зрелищ. В тот момент она тоже могла возобновить их дружбу. Пусть все возвращается на круги своя.

Возможно, это было бы безопаснее и мудрее, но это было не то, чего она хотела.

И вот…

Она вложила свою руку в его, пульс затрепетал у нее на шее, когда она почувствовала, какой большой была его ладонь по сравнению с ее. Слегка потянув его за руку, она тихо сказала:

— Пойдем со мной?

Он повернул к ней лицо, выражение было полно голода.

— Куда угодно.

Тело Хакона горело даже тогда, когда они перешли от света костра в прохладную, мрачную тень внешних построек поместья. Другие фигуры, движущиеся в фиолетовых пятнах, расплывались в темноте, но Хакон не обращал на них внимания.

Он позволил Эйслинн увести его в темноту, очарованный гипнотическим покачиванием ее бедер. Он и раньше видел ее в наряде, но в этом платье было что-то такое — глубокий, ярко-розовый цвет, который почти соответствовал цвету ее щек, когда она краснела, — от чего у него кровь стыла в жилах с тех пор, как он заметил ее ранним вечером.

Судьба, он весь день так завидовал Ореку. Мужчина ни о чем не беспокоился, не было никаких сомнений в том, что его невеста появится в назначенное время. Тем не менее, его нетерпение увидеть свою пару и официально начать их новую жизнь в глазах людей было подкупающим.

Собственная тревога Хакона была острее. С того самого дня в саду его не наполняло ничего, кроме мучительных надежд, которые вонзили в него свои клыки и не отпускали.

Его зверь был невыносим, даже сейчас, когда он держал ее за руку и следовал за ней в мягкую темноту, адская тварь не замолкала. Предвкушение сжало сердце в кулак, и он едва мог дышать.

Темнота была не слишком густой, и орочьи глаза без проблем разглядели, что она повела их в дальний конец конюшни. Она безошибочно нашла дорогу и под деревом, немного подождав, нет ли кого поблизости, повернулась к нему лицом.

Хакону стало интересно, слышит ли она, как громко бьется его сердце, потому что для его ушей оно звучало громче, чем барабаны.

Ее маленькая ручка легла ему на грудь, когда она шагнула вперед, к изгибам его тела, и он наклонился ей навстречу. Ее аромат наполнил его нос, сладкая смесь роз, меда и… медовухи.

Он посмотрел ей в глаза, но, конечно же, зрачки были широко раскрыты в темноте.

Легкое движение за его тунику вернуло его внимание к ней.

— Поцелуй меня, — прошептала она, и от нее повеяло медово-сладким ароматом.

— Потому что ты завидуешь тому, что твоя подруга вышла замуж? — ему все равно, не по-настоящему, не после сада, но ему все равно нужно было знать. Он играл в эту игру, чтобы победить.

— Потому что я хочу, чтобы ты меня поцеловал.

Рокочущее мурлыканье зародилось в его груди, и он опустил голову еще ниже. Она встала на цыпочки, чтобы встретиться с ним, и хотя от такого угла у него свело шею, это был один из лучших моментов в жизни Хакона.

Их губы встретились в застенчивом воссоединении, неуверенном и мягком. Он почувствовал вкус меда на ее губах, да, но также и ее.

Его зверю больше ничего не было нужно.

Выпрямившись во весь рост, вне пределов ее досягаемости, он пожирал ее взглядом.

Она надулась, не понимая, почему он отстранился. Затем она ахнула от восторга, когда он наклонился, чтобы поднять ее и унести.

— Прекрасно, — вздохнула она ему в шею, запечатлев там поцелуй, который заставил его содрогнуться от желания. — Я немного завидую ее замужеству. Но еще больше тому, что она наконец окажется в постели.

Стон Хакона был долгим и проникновенным. Он понес ее к дальней стороне конюшни, где были аккуратно сложены большие тюки сена. Он посадил ее на одну кучу, прежде чем взобраться на другую за ней. Сидя вот так в сене, они были почти одного роста.

Ее улыбка была широкой и полной радости, привлекая его обратно в свое сияние. Ее руки нашли его лицо, обхватив подбородок, чтобы притянуть ближе. Он обнял ее, положив руки на сено, тонкая ткань платья дразнила его кожу.

— Ты не завидуешь тому, что они будут занимаются любовью всю ночь? — прошептала она ему в губы.

— Очень сильно, — сказал он. — Но если бы это был я со своей прекрасной парой, это не была бы ночь занятий любовью.

— Нет? — она запустила пальцы в его волосы, мягким взглядом наблюдая за работой. — Что тогда?

— Ничего, кроме гона.

Он обхватил рукой ее талию, чувствуя тепло и то, как сбилось ее дыхание при его словах. Мягкие губы приоткрылись, и он больше не мог сопротивляться. Он набросился и заявил права на них, наслаждаясь ее вкусом.

Прежняя застенчивость исчезла. Он пожирал ее, заявляя права, пробуя на вкус и насыщаясь. Она задыхалась у его губ, ее ногти царапали его кожу головы.

Его член дернулся к груди, жаждущий ее, но… Не сейчас. Пока нет.

Сначала ему предстояло ухаживать за ней.

Притянув ее ближе к себе на тюке, Хакон утонул в ее вкусе, ощущениях и аромате. Она была всем, чего он так долго хотел, что едва верил, что держит ее, теплую и восторженную, в своих объятиях. Она извивалась и прижималась к нему, ее руки исследовали длину его шеи и ширину плеч.

Он жил ради тихих звуков, которые она издавала глубоко в горле, хотел проглотить их вместе с ее вкусом и сохранить навсегда. Он гонялся за каждым моментом, нуждаясь в следующем, жадный до всего, что она могла ему дать.

Ночь вокруг них была прохладной с фиолетовым оттенком, почти как сон. Для него это был сон, и он молился старым богам, чтобы никогда не проснуться.

Тупые зубы вцепились в его нижнюю губу и потянули, вызвав вожделенное рычание. В ответ он провел рукой по ее талии к груди, осмеливаясь дразнить пальцами вырез ее платья, а затем вниз, находя сквозь ткань сосок.

Она ахнула ему в рот, декадентский стон сорвался с ее губ. Он целовал ее подбородок, челюсть, спускаясь вниз по шее. Эйслинн подставила ему горло, и он ласкал ее языком в знак доверия. Он целовал и посасывал ее шею, чувствуя, как она пульсирует под губами, прежде чем спуститься ниже.

Ее пальцы вцепились в его плечи, когда губы скользнули по мягким, как лепестки, верхушкам грудей. Он знал, что они идеальны, и наблюдал, как зеленый палец дразнил вышитый глубокий вырез ее платья. Было восхитительно и порочно видеть контраст их кожи, то, как ночь делала его почти таким же темным, как лес, в то время как ее персиковая кожа почти светилась в лунном свете.

Судьба, она так прекрасна, что это причиняет боль.

Ее рука легла поверх его, прижимая его к своей груди. Она снова начала двигаться в своей привычной манере, и он почувствовал, как она застонала от желания, прижавшись к его голове и покрывая поцелуями его висок.

Не в силах сопротивляться, Хакон прижался лицом к ее роскошной груди, глубоко вдыхая аромат. Здесь он был насыщеннее — теплый, солоноватый, с оттенком женщины и танца. Он покрывал поцелуями и легкими укусами округлые вершины ее грудей, привлекая к ним внимание их сцепленными руками.

— Хакон, — выдохнула она, царапая ногтями его шею.

Его мурлыканье стало почти яростным, сотрясая их. Он держал весь мир в своих руках, и не был бы настолько глуп, чтобы упустить это. Она была для него всем, осью, вокруг которой вращался его мир, его путеводной звездой.

Он не смог объяснить Сигиль, почему хотел покинуть Калдебрак и отправиться в земли людей. Он действительно не знал, зачем.

Это было для нее. Я пришел за ней.

Теперь это было совершенно ясно, даже в густом тумане похоти.

Он запустил палец ей под платье, чтобы стянуть его вниз, и жадный рот был готов, когда сосок выскочил из-под лифа. Эйслинн прижала его к себе, когда он наполнил рот ее соском, лаская нежную плоть языком глубокими, долгими толчками.

— Эйслинн, виния, — пробормотал он ей в кожу. «Роза», так он назвал ее. Его роза, яркая и сладкая.

— Хакон, — прошептала она в ответ, ее рука скользнула с его груди к поясу.

— О! — другой голос разорвал тишину ночи, и кто-то пьяно захихикал внизу. — Тут занято.

Хотя Хакон логично рассудил, что снизу видны только ноги, а не тот, кому они принадлежат, его голод остыл и затвердел, как железо, от осознания того, что к ним подобрались так близко, а он не заметил..

Никому не разрешалось приближаться к его паре, пока он доставлял ей удовольствие. Ее удовольствие, ее звуки предназначались только ему.

Он слышал, как участилось биение ее сердца в груди, и ее прикосновения стали менее похотливыми и более неистовыми, когда она попыталась вернуть его к их занятиям любовью.

Она несчастно застонала, когда он отстранился и поправил ее лиф.

— Хакон, — она двинулась быстрее, чем был готов его затуманенный разум, запечатлела поцелуй и накрыла его руки своими, пытаясь притянуть его обратно к себе. — Займись со мной любовью. Возьми меня.

Настала его очередь застонать, и он опустил голову. Было бы так легко сдаться, и когда она прижалась к нему всем телом, покрывая поцелуями его кожу, он захотел этого. О, боги, как он этого захотел.

Но он все еще чувствовал запах медовухи в ее дыхании. И запах лошади в конюшне.

Не так, сказал он себе — и, что более важно, своему зверю. Не так. Она заслуживает гораздо лучшего.

Если бы он хотел показать ей все, чем он может быть для нее, он мог бы добиться большего, когда впервые займется с ней любовью.

— Я сделаю это, Эйслинн. Волею судеб, я хочу этого, — он позволил своим губам прильнуть к ее, в последний раз ощущая ее вкус. — Но только с ясной головой, когда ты будешь уверена, что это то, чего ты хочешь.

Она нахмурилась.

— Хакон…

— Ты должна быть уверена, виния, потому что пути назад не будет. Как только я получу тебя, ты будешь моей, понимаешь? — он скользнул губами по ее лбу, шепотом поцелуя, обещая гораздо большее. — Ты погубишь меня ради любой другой, и я намерен сделать то же самое для тебя. Так что ты должна быть уверена.

Она изумленно моргнула, и он воспользовался шансом отступить. Соскользнув на землю, он помог ей спуститься. Эйслинн посмотрела на него в изумленном молчании, позволив ему взять ее за руку и отвести обратно на празднование.

Его зверь бился внутри. Дурак! — взревел он. Не дай ей уйти! Возьми ее, предъяви на нее права! Она хочет, чтобы ты это сделал!

Судьба, да. Эта мысль воспламеняла его. Она хотела его, но когда она приходила к нему, это должно было быть с ясной головой. Он не принял бы от нее ничего меньшего, чем полную отдачу, и, хотя он рисковал никогда больше не получить шанс, отказав ей сейчас, он не мог позволить себе рискнуть тем, что она пожалеет о сегодняшнем вечере и отвернется от него позже.

Умные, мы должны быть умными, — сказал он чудовищу и своему разъяренному члену.

Замешательство было ясно написано на ее лице, когда он повернулся к ней на границе света от костра. Подняв ее руку, он запечатлел поцелуй чуть выше костяшек пальцев.

— Я буду ждать, виния, — прошептал он, прежде чем заставить себя отвернуться.

Если бы он задержался еще на мгновение, то забыл бы о себе и планах и отнес бы ее обратно в ту кучу сена.

Хакон прижал клыки к деснам и прибавил скорости, спеша обогнуть центр поместья и придерживаясь тусклого света на окраинах угасающего праздника. Музыка все еще играла, люди все еще танцевали, ели и пели, но другие разбились на группы поменьше или совсем исчезли, включая жениха и невесту.

Его походка была неумолимой, когда он пересекал поместье. Он услышал, что кто-то зовет его по имени, Варон и группа товарищей-полуорков собрались вокруг костра поменьше и выпивали, но он проигнорировал это. Кровь в его жилах горела слишком горячо, чтобы остановиться.

Вскоре он оставил позади праздник и свет, находя свой путь по луне. Он не останавливался, пока камни и вода не заскрипели и не захлюпали под ботинками.

Обнажив клыки в ночи, Хакон снял сапоги и швырнул их обратно на сушу. Следующими отправились его самая красивая куртка и туника, затем лучшее трико. Обнаженный, он вошел в озеро рядом с поместьем, и от холодной воды у него по ногам побежали мурашки.

Он почти не чувствовал этого из-за жгучей боли в крови.

Хакон обхватил кулаком разъяренный член, подпрыгивающий у него между ног, и начал двигаться. Он зашипел от голода и отчаяния.

Был ли он дураком, что остановился? Неужели он упустил свой единственный шанс?

Только время покажет.

Хакон уже был терпелив. Теперь он снова будет терпеливым.

Но, судьба, ему не нужно было терпение. Он хотел Эйслинн. Он хотел свою пару.

Рука скользила вверх и вниз по пульсирующему члену, собирая слизь, стекающую с кончика. Смазка стекала в озеро, и вода плескалась у его ног, пока он безжалостно работал над собой. Воспоминания о ее мягкости под его губами и руками, что резко контрастировали с его грубостью, он всем существом желал, чтобы это была она, а не его собственная рука.

Скоро, пообещал он себе.

Больше, чем обещание — клятва.

Скоро, скоро, скоро.

Его бедра двигались в ритме этого обещания, и с последним жестоким толчком Хакон кончил в озеро, его губы растянулись в рычании.

Он вздрогнул, когда желание хлынуло из него, и, прежде чем он закончил, бросился в озеро головой вперед. Холодная вода хлынула в него, шокировав тело и принеся некоторое облегчение.

Без этого он мог бы прорваться обратно через лагерь и на глазах у всех перекинуть Эйслинн через плечо, чтобы найти какое-нибудь тихое и уединенное место.

Скоро.

Эйслинн некоторое время бродила по окраинам празднования, перебирая в уме все, что произошло. Или, так сказать, не произошло.

Шум веселья не привлекал внимания, пока она обдумывала слова Хакона — и сожалела о том, что выпитый мед сводил на нет ее шанс переспать со своим кузнецом этой ночью.

Будь уверена, сказал он.

Я уверена! А как насчет того, что она позволила ему обнажить и лизать ее грудь, заставив его думать, что это не так?

Честно говоря, мужчин не понять.

— Миледи?

Эйслинн подняла голову, вздрогнув при звуке голоса Фиа. Ее горничная стояла всего в нескольких футах от нее, выглядя обеспокоенной.

— Мужчины невыносимы, — выпалила она.

Беспокойство Фиа сменилось веселой усмешкой.

— Так оно и есть, миледи. Иногда совершенно невыносимые. Но все же есть и несколько хороших.

— Даже они иногда невыносимы.

— Конечно, — Фиа оглядела ее с ног до головы, без сомнения отметив, что платье немного сбилось набок. Эйслинн могла только надеяться, что из ее волос не торчало сено.

— С вами все в порядке, миледи?

— Да, — вздохнула она. — Просто устала. Думаю, я пойду спать.

— Ваша постель готова. Могу я…

Эйслинн махнула рукой в сторону гулянки.

— Нет, нет. Я справлюсь. Приятного вечера.

Кто-то этого заслуживает.

Фиа издала несколько протестующих звуков, но Эйслинн в конце концов вошла в темную, тихую палатку одна. Ее отец еще не пришел спать, и никто из их слуг не вернулся. Неважно, у Эйслинн была практика в том, как снимать платья.

Когда корсет был достаточно ослаблен, она смогла выскользнуть из платья, а затем рухнула на свою кроватку в одной сорочке.

Перевернувшись на спину, Эйслинн уставилась в потолок палатки, сердитая и несчастная, стараясь не отчаиваться.

Ее пальцы лениво описывали круги вокруг правой груди, и она могла поклясться, что та была теплее другой, воспоминание о его губах все еще жгло ее кожу.

Она заерзала на одеялах, перегретая, с неудовлетворенным желанием, царапающим кожу. Однако она была не в настроении доставлять себе удовольствие в походной палатке, когда ее отец мог войти в любое время.

Нет, она была в настроении, чтобы некий полукровка-кузнец удовлетворил ее похоть.

Судьба, что, если он все-таки решит, что я ему не нужна?

Именно поэтому он остановился и отстранил ее?

Будь уверена.

Она была уверена. Уверена, что хотела его.

Но по мере того, как ночь сгущалась и она прокручивала эти слова в уме, ей начало казаться, что, возможно, он имел в виду нечто большее, чем просто секс.

Эйслинн знала, что бы ни было между ними, это было нечто большее, чем просто физическое влечение. Она считала Хакона своим другом, и, по правде говоря, это было для нее важнее всего. То, что она хотела чувствовать, как его руки и язык касаются ее везде, было просто дополнительным благом.

Она не знала, к чему это может привести. Скорее всего, только к душевной боли.

Эйслинн не была похожа на Сорчу.Ее жизнь не принадлежала ей, она была неразрывно связана с Дарроулендом. Она не могла отдать свою жизнь.

Но ее сердце, ее тело — все, что она могла дать. Она так хотела отдать ему и то, и другое.

Если бы только он взял тебя, с сеном или без, — проворчала она себе под нос.

Судьба, что же ей теперь делать? Как заставить его понять?

Она боялась, что это значит снова стать храброй. Ночь действительно принесла перемены и обещание, но Эйслинн боялась того, что принесет утро. Сможет ли она все еще быть храброй при свете дня, дома в Дундуране, и взять то, что хочет?

Эйслинн не знала.

Однако, что бы она ни сделала, это было бы без помощи медовухи.

17



Я дурак.

Это было единственное, о чем Хакон мог думать, помимо трясины отчаяния, которая поглотила его в последующие дни. Он почти не видел Эйслинн, пока она и прислуга замка готовились к отъезду лорда Меррика с сэром Кьяраном и прощались с ним. Сам Хакон не спал до поздней ночи, чтобы убедиться, что лошади всех были должным образом подкованы, а каждая металлическая деталь блестела и была прочной.

Он надеялся, что после отъезда отца Эйслинн найдет время улизнуть, но в тех мгновениях, в которые он украдкой бросал на нее взгляд, она всегда была занята, уткнувшись носом в бумаги или слушая трех человек одновременно. Ему хотелось подойти к ней и разгладить морщинку ужаса между ее бровями, но без ее поддержки он не знал, что ему делать.

Хакон вбивал свое разочарование в подковы, нагрудники и все остальное, что нуждалось в взбучке. К счастью, Фергас, казалось, распознал очередное его мрачное настроение и оставил его в покое, вместо того чтобы бередить рану. Это была милость, которую Хакон не оценил, вместо этого он рвался в бой — что угодно, лишь бы отвлечься от часов, которые тянулись без нее.

Я все испортил. Она думает, что я отверг ее и не вернусь.

Сомнения терзали его, их звук был громче, чем стук молотка, даже когда он изо всех сил бил по расплавленному железу.

Как раз в тот момент, когда он посвятил себя планам, ей, он взял и все разрушил. Что он мог сделать? Как он мог вернуть ее?

Хакон проводил все свое свободное время, пытаясь придать форму подаркам из железа и дерева, до боли напрягая пальцы, но ничего не мог закончить. Ни один из подарков не был достаточно хорош и не выражал его преданности. Как он мог заставить железо сказать ей, что она самое совершенное создание на земле, и ему повезло, что он вообще стоит в ее присутствии?

Отбросив бесполезный кусок дерева, который начал принимать форму Вульфа, Хакон с отвращением зашипел на себя. Настоящий Вульф подбежал к выброшенному дереву и начал его грызть, не обращая внимания на несчастье Хакона.

Плюхнувшись в кресло, Хакон запустил руки в волосы, без сомнения, покрывая себя сажей. Ему было все равно. Сегодня она не пришла, и был уже ранний вечер, она никогда не приходила слишком поздно, по крайней мере, на данный момент.

Еще один день без нее, без информации.

Судьба, как кому-то это удавалось? Из-за того, что он страдал от любви, это звучало почти романтично, поэтично. Этот всепоглощающий ужас и апатия ко всему остальному не имели ничего общего.

У него не было ни малейшего желания идти в столовую ужинать — и даже искать остатки на кухне. Он не был голоден, но едва мог уснуть. Его разум просто продолжал показывать воспоминания о ней, мягкой и желанной на том тюке, и о том, как он отказал ей.

Был ли когда-нибудь хоть один мужчина так глуп?

Он пытался убедить себя, что она занята своими обязанностями. С уходом лорда Меррика полная власть над всеми владениями теперь перешла к Эйслинн, и это была нелегкая ответственность, к которой она не относилась легкомысленно. Ему нравилось, что она была предана своей земле и народу, — и в то же время он ненавидел это.

Она была бы замечательной сеньорой Дарроу, но она могла бы быть счастливее в качестве моей пары. Я позабочусь об этом.

Это будет, если он когда-нибудь увидит ее снова.

Судьба… А что, если она не помнит, что между ними было, что он сказал ей? От этой мысли воспаленные пальцы похолодели от ужаса. Он не считал, что медовуха могла так сильно на нее подействовать — она просто была навеселе. Но ведь она была куда меньше его. Могло ли быть, что она забыла, кем он был, и не помнила своих обещаний, если решится прийти к нему?

Хакон нервно сжимал и разжимал руки, не зная, что делать с осознанием случившегося.

Он должен был попробовать еще раз. Другого выхода не было, и пути назад тоже уже не было.

В этом мире ничего не было обещано, ни пары, ни счастья. Хакон хорошо знал это, знал об опасностях супружеских уз и о том, как они поглощают все остальное. Узам было все равно, что он оставляет после себя, поскольку он стремился к самореализации.

Он не мог быть безмозглым зверем, потерянным из-за своей любви и желания к женщине. Он должен был быть умным.

В кои-то веки он хотел, чтобы супружеская связь обошлась с ним правильно.

Хакон встал так внезапно, что напугал Вульфа, и поспешил забрать свою купальную простыню и свободные льняные трико. Во-первых, ему нужно было принять ванну. Он не стал бы добиваться своей возлюбленной грязным после кузницы.

Во вторых… что ж, он надеялся, что разберется с этим к тому времени, как вернется из ванны. По крайней мере, план получше, чем карабкаться по стене ее балкона.

Эйслинн лежала без сна до поздней ночи, снова испытывая беспокойство. Она плохо спала со дня свадьбы, и усталость начала брать над ней верх. Эмоции захлестывали ее, как листья во время шторма, одна стремительнее предыдущей, не давая ей времени разобраться ни в одной из них, кроме разочарования.

Ворча, она поправила подушки, желая, чтобы разум успокоился на достаточное время, чтобы заснуть. Вместо этого она безудержно размышляла над всем, что предстоит сделать на следующий день, и всем, что она не успела сделать сегодня, и тем, удастся ли Коннору Брэдей найти Джеррода, и сможет ли она когда-нибудь простить Бренну, и, и, и…

Хватит ли у нее смелости вернуться в кузницу.

Она хотела. О, она хотела.

Выполнение своих обязанностей и подготовка к отъезду отца были легким делом. Однако теперь, когда он ушел с половиной их отряда рыцарей на юг, работа была единственным отвлечением.

И это не то, что ей нравилось.

Эйслинн боролась с осознанием того, что не хочет отвлекаться. Она не хотела выполнять обязанности. Она хотела своего кузнеца — и знать, имел ли он в виду все, что сказал ей на свадьбе.

Судьба, я надеюсь, что это так.

Она никогда не надеялась на что-то большее.

Эйслинн никогда бы не отправилась в приключения, которые пережила Сорча со своей парой, и не поступила бы в академию, как Мейв Брэдей. Она никогда не испытала бы такой свободы, как у Джеррода.

Она не могла так надолго оставить Дундуран, своего отца. Она не могла быть эгоисткой. По крайней мере, не в этом.

Хотя я хочу быть эгоисткой по отношению к нему.

И все же…

Что, если сейчас все замечательно, но потом все пойдет не так?

Это было вполне возможно. Какое будущее могло быть у них на самом деле вместе, у кузнеца и дворянки? Сорчу поддерживали ее семья и соседи, и даже король Мариус разрешил иным жить в Дарроуленде и, по возможности, вступать в браки с людьми. Но что произошло бы, если бы такой брак был заключен с обещанием иного лорда?

Она едва осмеливалась думать об этом, но могли ли Дарроуленд и сам Эйриан принять полуорка в мужья богатой наследнице? Бренна не могла быть одинока в своих мнениях и предрассудках. Все было хорошо, когда другие дети были в своем собственном лагере, заводя дружбу с сельскими жителями — но что происходило, когда возникал спор? Свадьба Сорчи и Орека была прекрасным примером гармонии, но рано или поздно им предстояло пройти проверку.

Эйслинн не знала ответов ни на один из этих вопросов — и ненавидела незнание.

Но действительно ли незнание означало, что рисковать не стоило?

Нет.

Этот простой ответ прозвучал в ее голове ясно, как звон колокола.

У нее перехватило дыхание, и она села в своей постели.

Незнание не принесло ей ничего хорошего, только лишило того немногого, что помогло бы ей выспаться. Если уж на то пошло, даже если это принесет ей боль в сердце, то, по крайней мере, это принесет ясность ума — стоит избавиться от некоторых из этих эмоций, ползающих под кожей. Лучше выяснить это так или иначе сейчас и покончить с этим.

И… шанс быть с Хаконом, как бы долго он с ней ни был, с какой бы целью ни шел на это, стоил риска. Будь что будет.

С бешено колотящимся сердцем Эйслинн откинула покрывало и схватила халат. Ее руки дрожали от волнения и ужаса, когда она продевала их в рукава и завязывала пояс.

Она была уверена, что он все еще бодрствует. В том, что он скажет, подумает, она была менее уверена. Но она должна была выяснить.

Теперь она не сможет заснуть — ей нужно было знать.

Ей казалось, что она вообще не дышит, когда кралась по замку. Касаясь кончиками пальцев прохладного камня до боли знакомых стен, она спустилась из своих покоев, бесшумно ступая по каменным плитам. В замке было тихо и спокойно, только несколько ночных стражников совершали обход, чтобы разогнать тьму.

Горстка факелов освещала ей путь, но она в них едва ли нуждалась. Небо было ясным, и луна почти полной, как раз для нее.

Эйслинн не в первый раз пробиралась по замку ночью. Она и раньше страдала от приступов бессонницы, а также от идей, которые не покидали ее и требовали, чтобы она вернулась в кабинет набросать черновик.

Однако она никогда раньше не кралась из своей постели, чтобы встретиться с любовником — или потенциальным любовником. Даже в разгар ее страсти к Брендену, когда были украдены все нежные мгновения, которые они разделяли, она не делала ничего подобного. Это даже не приходило ей в голову.

Незаконность этого действия была восхитительной, и сердце Эйслинн сильно забилось в груди от волнения. Еще несколько шагов, и она узнает.

Волосы и юбки халата развевались за ней в спешке. Всего через несколько мгновений она уже была во дворе замка и открывала дверь кузницы. На очередном вдохе она оказалась внутри, мягкое сияние огня в кузнице заполнило пространство.

И обнаружила…

Хакона там не было.

Не было и Фергаса, что принесло облегчение, но…

Где он?

Холодный ужас сковал ее желудок, и Эйслинн прижала кулак к груди.

Ужас, ледяной и острый, пронзил ее живот и заставил задрожать губы. Что ей теперь делать?

Пронзительный вой кипящего чайника заполнил ее уши, а на ресницах выступили слезы. Судьба, что же ей теперь делать? Даже ее паника не знала, что делать.

Что, если… что, если он…

— Эйслинн?

18



При звуке своего имени в ней вспыхнула паника. Эйслинн обернулась и увидела Хакона в дверях кузницы, который, моргая, смотрел на нее с явным удивлением. Его грудь была обнажена, банная простыня висела на шее, а влажное льняное трико свободно свисало с бедер.

Только что из бани.

Губы Эйслинн приоткрылись, ее тело захлестнул внезапный приступ вожделения, такой мощный, что все мысли покинули ее.

Вульф распахнул дверь пошире и вбежал внутрь, не подозревая или безразличный к тому, почему его хозяин остановился в проеме. Он подскочил к Эйслинн и сел, пыхтя, чтобы его погладили.

— Эйслинн? — снова позвал Хакон низким голосом.

Не миледи или наследница. Она черпала в этом некоторую надежду.

— Ты действительно имел в виду то, что говорил? — выпалила она, сердце бешено колотилось о ребра.

У него перехватило горло, и он сглотнул.

— О чем?

— Обо всем.

Эйслинн с удивлением наблюдала, как неуверенность покидает его, и он каким-то образом выпрямился, широко расправив плечи. В кузнице стало жарко, когда она увидела, как он полностью вошел и закрыл за собой двери, скрепив их вместе.

— Да.

В теплом воздухе завибрировал рокот, и она со вздохом поняла, что это он. Мурлыкает для нее.

Тремя быстрыми шагами он преодолел оставшееся расстояние, обхватил ее руками и притянул к себе. Эйслинн, прижатая к его теплой, влажной груди, не имела иного выбора, кроме как положить ладони ему на грудь и погрузить пальцы в напряженные мышцы.

Его шипение от удовольствия заставило ее клитор запульсировать.

— Я уверена, — сказала она ему. Не о том, к чему это приведет или как это будет продолжаться, но о нем? Безусловно, да.

Широкая грудь расширилась от дыхания, как будто он ждал услышать эти слова.

— Спасибо всем богам за это.

Затем его губы коснулись ее, и все встало на свои места.

Вздохнув с облегчением, Эйслинн погрузилась в поцелуй, в его тело, в его тепло. Ее пальцы зарылись в его волосы, и она провела ногтями по влажной коже головы.

Это мурлыканье зазвучало у ее губ, и когда она ахнула от восторга, его язык погрузился, преследуя ее. Он соединил их рты в горячем хрипе, из глубины его горла вырвался стон, когда он обхватил ее руками за спину и оторвал от земли.

Ее ноги болтались, Эйслинн целовала своего кузнеца изо всех сил.

Судьба, вот это ответ. Это было не совсем то, чего она ожидала, но какие бы другие сомнения или опасения у нее ни были, они утонули в бескомпромиссной волне ее голода по нему. Не имело значения, что принесет завтрашний день — когда обещания той ночи будут выполнены, Эйслинн будет удовлетворена.

Очень, очень удовлетворена.

— Судьба, ты слишком хороша, — пробормотал он ей в губы.

— Обещаешь, что на этот раз не остановишься?

Еще один грохот, и, к своему ужасу, Эйслинн снова оказалась на ногах. Она вцепилась в банную простыню, все еще повязанную у него на шее, не позволяя ему отстраниться.

— Только если ты мне скажешь, — сказал он, и очаровательная легкая усмешка заиграла на его губах. Он запечатлел эту усмешку на устах в поцелуе, прежде чем сказать ей: — Оставайся здесь.

Эйслинн осталась, скорее из-за недоумения, чем потому, что ей так сказали. Она наблюдала, как Хакон закрыл кузницу на ночь, закрыл ставнями окна, загасил огонь и закрыл металлические дверцы кузниц, оставив открытыми только небольшие отверстия в верхней части каждой из них для вентиляции.

Наконец, он вернулся, взял ее за руку и повел вглубь кузницы, вверх по трем ступенькам, к двери в задней части, через которую она никогда не проходила. Вместе они вошли в темную комнату, более прохладную, чем кузница, но не холодную.

Не выпуская ее руки, Хакон другой рукой зажег фонарь, висевший на крючке возле двери. Мягкий свет залил его спальню.

Это была маленькая, но уютная комната с узким окном, выходящим во двор замка. Очага не было, но в этой части замка сохранялось тепло от кузницы благодаря специально спроектированным воздуховодам и дымовым трубам. Большую часть пространства занимала широкая кровать с изящно вырезанным сундуком в изножье. В одном углу стоял маленький столик с умывальником и купальными простынями, в другом — потертый стул с инструментами для строгания.

Оно было скромным. Практичным. А главное — здесь пахло им, насыщенным запахом мужчины, железа и мыла.

Бормоча что-то по-орочьи, Хакон придержал Вульфа, когда тот хотел последовать за ними, закрыв дверь, оставив его на ступеньках, а Эйслинн и себя в спальне. Одних.

С другой стороны двери донеслось отчетливое собачье фырканье и скулеж, за которыми последовал звук волосатого тела животного, спускающегося по ступенькам.

Эйслинн весело ухмыльнулась, но долго сдерживаться не смогла. Ее потянуло дальше в его комнату, и пульс затрепетал у нее в горле от предвкушения.

Кровать была аккуратно застелена и завалена одеялами, подушками и мехами. Несмотря на то, что он работал с огнем и молотом, казалось, ему нравились и мягкие вещи. Она осмелилась протянуть руку и провести рукой по одному из мехов в ногах кровати. Неужели он привез это аж из Калдебрака?

Он подошел к ней сзади, от обнаженной груди исходило тепло, от которого волосы у нее на затылке встали дыбом. Большая рука скользнула вокруг ее талии, притягивая к укутанной части его тела.

Приподняв ее подбородок костяшками пальцев, он поймал ее взгляд серьезным выражением лица.

— Все будет так, как ты захочешь, виния. Я твой, этой ночью и всеми последующими ночами. Но если ты придешь в мою постель, то только как Эйслинн. Просто Эйслинн. А я просто Хакон.

Слегка дрожащими пальцами она обхватила его лицо. Когда он наклонился навстречу прикосновению и повернул голову, чтобы поцеловать ее ладонь, она не смогла удержаться от улыбки.

— Это все, чего я хочу, — заверила она его.

Только она, только он. Ничего не может быть лучше.

Его улыбка расплылась по лицу, обнажив ямочку на щеке, и желание видеть это чаще разлилось у нее в животе. Он был слишком красив, глядя на нее вот так, с более длинными волосами на макушке, падающими на лоб, с черными ресницами, низко опущенными над голодными глазами.

— Пока, — сказал он. Когда она в замешательстве нахмурилась, он наклонился к ее губам, но не поцеловал ее. Вместо этого он позаботился о том, чтобы она не только услышала, но и прочувствовала на вкус его следующие слова. — Скоро ты поймешь, что можешь требовать от меня большего, гораздо большего. Все, что угодно, виния, и ты это получишь.

Его обещание погрузилось в нее с ужасающей радостью. Она не думала, что действительно поняла или осознала его обещание, пока нет, но то, что оно вообще было, питало уязвимую, сомневающуюся часть ее. Под его пронзительным взглядом ничто в ней не могло спрятаться: он видел все и не отводил глаз.

— Я хочу тебя, — прошептала она ему в губы. Однако, когда он захотел поцеловать ее, она мягко оттолкнула его. — И я хочу видеть тебя.

Хакон выпрямился, глядя на нее сверху вниз с таким желанием, что ей показалось, она вот-вот воспламенится. Коротко кивнув, он встал в центре комнаты, расставив босые ноги и свободно опустив руки по бокам.

Проглотив страхи, Эйслинн последовала за ним, сняв с его шеи банную простыню и повесив ту сушиться на запасной колышек. Голая и все еще слегка влажная после ванны, его кожа почти светилась в мягком свете фонаря. Два плоских соска были темнее, чем остальная его кожа, и тени танцевали на массивных мышцах, образующих грудь.

Небольшая россыпь волос спускалась по центру его тела, следуя за ложбинкой между грудными мышцами и разделяя живот пополам. Она исчезала под поясом свободных трико, которые низко висели на бедрах и почти не оставляли простора для воображения.

Закусив нижнюю губу, Эйслинн прикоснулась кончиками пальцев к этой великолепной груди. Она с восторгом наблюдала, как мурашки побежали по его телу, когда она провела пальцем по толстой талии, и пульс ощутимо забился у него на шее. У него не было поджарого, четко очерченного живота, который она видела у некоторых мужчин, таких как сэр Алаисдэр. Хакон был широким и крепко сложенным, на боках бугрились мышцы от работы с молотами и железом.

Он стоял совершенно неподвижно ради нее, если не считать глаз, которые следили за ней, пока она скользила пальцами по каждому кусочку плоти, до которого могла дотянуться.

Ее никогда не переставало удивлять, как приятно к нему прикасаться. Мягче, чем она ожидала, и глаже, это было почти как прикосновение к тончайшей коже, и все же лучше. То, как его плоть дрожала или вибрировала под ее пальцами, было более чем лестно, и к тому времени, когда она обошла его со спины, ее румянец был густым, а улыбка удовольствия широкой.

Настала очередь Эйслинн покрыться мурашками при виде его широкой, сильной спины. Он был сплошь мускулистым, а две раскачивающиеся при движениях лопатки отбрасывали огромные падающие тени. Она проследила за линией его позвоночника, в ложбинке между толстыми скоплениями мышц, покрывающих ребра и бедра.

Ее пальцы скользнули к ямочкам, подмигивающим ей чуть выше его ягодиц, и она не смогла удержаться, чтобы не скользнуть одним пальцем ниже пояса его трико. Не потребовалось особых усилий, чтобы скинуть влажные трико с округлых выпуклостей его зада, и в одно мгновение, когда он затаил дыхание, трико собралось у его лодыжек на полу, а он был абсолютно, восхитительно обнажен.

Пульс какофонией отдавался у нее в ушах, Эйслинн провела пальцами по упругости одной ягодицы, прежде чем провести ими по его боку и бедру и, наконец, обхватила его с другой стороны, чтобы…

О, благослови господь его родителей и всех предков.

Большой член гордо возвышался под нижней частью живота. Толстый ствол торчал из копны волос, а тяжелые яйца были зажаты между бедер. Зеленый, с большой веной, извивающейся снизу, его член выглядел внушительно даже для него, а головка, раздутая и почти сердитая, уже истекала перламутровой жидкостью. Он был знакомой формы, но, безусловно, непривычного размера.

Легкий трепет только подсластил ее любопытство и голод, и она позволила пальцам скользить вниз, вниз, вниз…

Она ахнула, почувствовав тепло на своей руке, но это заглушило его шипение.

Одна большая рука схватила ее, останавливая исследование.

Эйслинн не могла не надуться на него, испытывая легкое разочарование во всех смыслах этого слова. Она увидела свой приз и хотела получить его сейчас.

Хакон обожал, как она нахально дула губки, когда он остановил ее ищущую руку. По правде говоря, он не хотел останавливать ее, но было необходимо, чтобы он сделал это правильно. У него уже текли слюни, и он не выдержал бы ее рук, если бы она схватила его прямо сейчас.

— Я не могу прикоснуться к тебе?

— Судьба, да, — простонал он, — но если ты сейчас дотронешься до меня снова, я переверну тебя на живот и протащу на кровать.

У нее вырвался приглушенный звук.

— А что в этом плохого?

Хакон втянул в себя воздух. Судьба, она убила бы его этими большими, светящимися, голодными глазами.

Он должен был сделать все правильно — прочувствовать каждый миг. Возможно, это был его единственный шанс. Он поверил ей, когда она сказала, что уверена: именно этого она хочет — хотя бы на эту ночь. Но только время покажет, удастся ли ему снова завоевать ее сердце. Последняя рациональная мысль твердилa: он должен подарить ей воспоминания, которых хватит надолго.

И все же он не удержался от обещания:

— В следующий раз, любимая.

Надутые губы задержались в этой капризной гримасе всего на мгновение, прежде чем брови изогнулись в легкой ухмылке, и она шагнула к нему. Судьба, черт возьми, решила, что если он и обожал ее надутые губки, то от игривой улыбки терял голову.

Ее руки скользнули вверх и вниз по его груди, плечам и, зажав отчаянный, пульсирующий член между собой, она сделала выбор.

Тонкая ткань ее халата шелковисто скользнула по нижней части, и Хакон не смог сдержать очередного шипения жгучей боли. Набив руку этим халатом, он мял его, чувствуя, как ее теплая плоть подается пальцам.

Низкий, удовлетворенный гул глубоко в ее горле чуть не свел его с ума.

Набравшись сил, Хакон еще раз отстранил ее от себя на шаг, чем заслужил очередную гримасу. Настала его очередь самодовольно улыбнуться ей, когда его пальцы быстро распутали узел на ее талии, удерживающий халат завязанным.

Красная ткань каскадом соскользнула с плеч, и он повесил ее на столбик кровати. Свет фонаря делал белизну ночной рубашки почти прозрачной. У него пересохло во рту, когда он увидел ее тенистые очертания, широкие бедра, округлости попки, а также женственную выпуклость нижней части живота. Тяжелые груди выпирали из выреза, соски упирались в ткань, умоляя о внимании.

Опустившись на одно колено, Хакон подхватил подол рукой и начал поднимать его. Он наблюдал за ее лицом, хотя отчаянно хотел увидеть каждый драгоценный дюйм обнаженной кожи, чтобы убедиться, что она не хочет, чтобы он останавливался.

Она оказалась всего на голову выше него в этом положении, и ему не составило труда задрать ночную рубашку до бедер. Закусив губу, она смотрела на него с одним лишь желанием и возбуждением. Все, о чем он когда-либо мог мечтать.

Сердце Хакона чуть не выскакивало из груди, когда он задрал ночную рубашку ей до пояса. Эйслинн подняла руки, и затем ее ночная рубашка была снята и брошена на сундук.

Она стояла перед ним обнаженная, сияющая и гораздо прекраснее, чем он когда-либо мечтал. Разве не это она сказала на свадьбе — жених должен беспокоиться о том, что упадет в обморок от красоты своей невесты?

У него действительно закружилась голова, когда он откинулся на другую ногу, чтобы иметь возможность смотреть на нее во все глаза.

Когда ее мягкие золотистые волны ниспадали на спину, он мог беспрепятственно любоваться ее совершенством. Сильные руки были гибкими и золотистыми от солнца, а ключицы казались двумя изящными крыльями чуть ниже шеи. Несколько веснушек усеивали ее грудь, а идеальные груди дразнили его большими розовыми сосками. Ее талия была тонкой, переходя в широкие бедра. Аккуратный пучок волос скрывал ее лоно чуть ниже небольшого изгиба живота. Ее бедра были идеальными, икры — стройными, а лодыжки — удивительно драгоценными.

Прошло несколько мгновений, прежде чем он осознал, что таращится на нее, и по тому, как она старалась не раскачиваться и не ерзать, он понял, что это было усилие оставаться неподвижной и позволить ему посмотреть.

— О, виния, — пророкотал он, обхватив руками ее бедра и привлекая к себе, — ты само совершенство.

Ее улыбка была застенчивой, не такой надутой или дерзкой, как раньше, но он примет это. Скоро они узнают друг друга во всех отношениях. Его целью в жизни, его долгом и удовольствием было изучать ее и все, что ей нравилось. Всегда.

Хакон неторопливо покрывал поцелуями ее живот, улавливая намеки на ее аромат удовольствия. Слава богам, он был, но ему нужно, чтобы она утопила его в этом аромате. Его большие пальцы прошлись по ее тазовым костям, пока он целовал тело, до самой грудины, а затем прикусил теплую нижнюю сторону ее грудей.

Со стоном он зарылся лицом между грудей, тяжело вдыхая аромат. Идеально, она пахла так идеально. От нее пахло домом. Как от него.

Пара.

Ничто и никогда не пахло, не ощущалось и не имело вкуса лучше, чем она. Ничто.

Она тихонько ахнула, коснувшись его лба, когда он обнял ее и встал, увлекая за собой. Через мгновение он откинул одеяла и меха, а Эйслинн легла в центр.

Она слегка пошевелилась, проводя руками по одеялам и простыням, и Хакон заурчал от удовольствия при виде этого. Ее место было здесь, в его постели, рядом с ним.

Хакон навис над ней, удерживая свой вес на руках и коленях. Его член уперся в живот, когда он увидел ее под собой, как она приветственно улыбнулась и провела пальцами по волосам на его груди.

Однако это зрелище заставило его призадуматься. Она была намного меньше его. Он всегда знал это, но каким-то образом, когда она лежала под ним, он остро понял, как он мог раздавить ее по неосторожности.

Никогда. Никогда не причиняй ей вреда, только радуй.

Таково было его намерение, но в этот первый раз — медленно. Ему придется действовать медленно.

Неважно, что скажет зверь или лисица.

— Ты раньше с кем-нибудь спала? — спросил он. Пока это был не тот, с кем он виделся ежедневно, он думал, что сможет умерить свою ревность.

— Да, но это было давно. И с человеческим мужчиной, — ее руки погладили его грудь и плечи, когда на лице появилось задумчивое выражение. — А ты?

— Да.

— И у тебя всегда с человеческими мужчинами? — поддразнила она.

Он фыркнул от смеха.

— Боюсь, что это была оркцесса.

— Хм, — вернулось то задумчивое выражение. — Полагаю, намного крупнее меня?

— Да.

Наклонившись к ней, Хакон не смог сдержать стона, когда ее ноги раздвинулись, и он оказался между ними. Он прижался к ее телу, их формы слились так идеально, что ему потребовалось мгновение, чтобы перевести дыхание. Мягкая податливость ее тела почти свела его с ума, и яйца напряглись от желания.

Хакон осыпал поцелуями ее лицо и шею, прежде чем спросить:

— Скажи мне, что тебе нравится, виния.

Она издала задумчивый звук, эти злые руки дразнили его вверх и вниз по бокам.

— Гон — звучит интригующе.

Он издал смешок в изгиб ее шеи.

— А ты готова к гону?

Хакон просунул руку между ними, пальцы нащупали теплое влагалище, спрятанное между ее бедер. Он почувствовал ее резкий вдох, когда опустился ниже, игнорируя ее клитор, чтобы вместо этого подразнить кончиком пальца отверстие. Она застонала от желания, но этого было недостаточно

— Еще не совсем, — сказал он ей, — мне нужно еще поработать над тобой.

Он заглушил ее протесты поцелуем, завладев губами и языком. Судьба, она была такой вкусной. Отвлеченная дразнящим языком, Эйслинн согласилась играть в эту игру, прикусив его нижнюю губу и проведя языком по клыкам в отместку.

Один из ее больших пальцев нашел и обвел его сосок, в тот же момент ее губы поймали его язык и пососали.

Хакон качнулся вперед, член уперся в ее бедро.

— Судьба, — простонал он.

Он приподнялся на локтях, чтобы немного отстраниться от ее порочного рта. Его член запульсировал от ее самодовольного выражения лица, и он захотел увидеть это снова.

Но сначала…

Хакон поставил перед собой завидную задачу — заниматься с ней любовью, чередуя с поцелуями. Он начал с ее брови, следуя вниз к изгибу щеки и переносице. Он попробовал ее губы на вкус, но не задержался на них, как бы она ни искушала его, обвивая языком его уста, и проследовал по элегантной линии ее шеи вниз к горлу.

Он попробовал на вкус впадинку у основания, лизнул между ее ключицами, прежде чем покрыть поцелуями плечи и предплечья. Он не пощадил ни одной ее части — приподнялся, чтобы поцеловать предплечье, внутреннюю сторону локтя, запястье, ладонь. Поцеловал каждый кончик пальца, каждую костяшку. Когда одной руке было отдано должное, он положил ее себе на плечо и взялся за другую, чувствуя себя почти пьяным от того, как она наблюдала за ним из-под тяжелых век.

Затем он поцеловал ее в грудь, где почувствовал, как бьется ее сердце под его губами. Каждой груди было уделено пристальное внимание, поцелуи и покусывания с нижней стороны, а также долгие ласки языком по торчащим соскам.

Эйслинн застонала и задвигала бедрами, пытаясь найти хоть немного облегчения, но он не давал этого, пока.

Он мог бы провести так всю ночь, дразня и играя с ее грудью, но когда она снова заерзала, Хакон заставил себя опуститься ниже. Он поцеловал бархатную кожу каждого ребра, затем провел языком по пупку. Она вздрогнула от смеха, затем застонала, когда он запечатлел покусывающий поцелуй чуть выше ее лона.

Затем последовало неодобрительное рычание, когда он проигнорировал ее влагалище и вместо этого побаловал вниманием ее бедра. Его язык дразнил впадинки тазовых костей и подколенные. Он поцеловал линию ее голени, держа маленькую лодыжку так, так нежно. Поцеловал верхушки ее ступней, как и каждый пальчик на ноге.

Когда вся она была тщательно расцелована, Хакон откинулся на пятки и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ, когда он начал подползать к ней, но улыбка быстро исчезла с возмущенным фырканьем, когда он просунул руку под нее и перевернул ее за бедра на живот.

Перекинув волосы через плечо, чтобы она могла хмуро посмотреть на него в ответ, она спросила:

— А что случилось с тем, что я могу делать все, что захочу?

— Я ничего не говорил о том, как быстро, — ответил он, целуя ее обнаженное плечо. — Поверь мне, виния. Ты можешь вести себя хорошо и быть терпеливой ради меня?

Протянув руку к ее шее, чтобы поддержать голову, он услышал ее нерешительное ворчание.

— Полагаю, я и так долго ждала. Что значит еще немного?

Хакон усмехнулся, но получил легкий шлепок по боку за эту дерзость.

— Осталось недолго, — сказал он ей, когда она со стоном уткнулась лицом в подушки.

Отпустив ее, он вернулся к своим ласкам. Губами и языком он изучал углы ее лопаток и изгиб позвоночника. Он нанес на карту каждую веснушку на спине, очарованный цветными крапинками на идеальной, упругой коже.

Когда он добрался до ее задницы, то ничего не смог с собой поделать. Он уткнулся лицом в одну ягодицу, а другую обхватил ладонью. Его пальцы погрузились в ее мягкую кожу, и со стоном он впился поцелуями в каждый изгиб.

Прошло много времени, прежде чем он наклонился, чтобы поцеловать ее бедра и икры. Поцеловал каждый изгиб ее ступни, а также лодыжки и тыльную сторону коленей.

Хакон снова воспрянул духом, уже такой сытый. Судьба, чего бы он только не отдал, чтобы провести остаток своих дней в этой постели, поглощая ее. Он перецеловал почти каждую частичку ее тела и хотел этого снова, навсегда, всегда.

Однако у его упрямой подруги были другие идеи.

— А сейчас? — спросила она его через плечо, ее брови изогнулись так, что у него запульсировало сердце.

Он лукаво улыбнулся ей.

— Сейчас мы посмотрим, готова ли ты.

Она открыла рот, чтобы спросить, но вместо этого комнату наполнил вздох восторга, когда он обхватил ладонью ее бедра и развел их в стороны. Он побудил ее приподняться на колени и заурчал от голода, когда все было открыто для ищущих пальцев.

Ее запах пронзил его насквозь, уже не намекая, а всепоглощая. Из груди вырвалось довольное рычание, и он не смог удержаться, чтобы не зарыться лицом между ее бедер и попробовать. Эйслинн вскрикнула и дернулась, когда он провел языком от клитора к влагалищу.

— Это, — простонала она, — это доставляет мне удовольствие.

Он облизнул губы, когда привстал, ухмыляясь, увидев, как она начала дрожать.

— Я думаю, ты почти готова, виния, — сказал он, подходя к ней сзади.

— Почти? — возмущенно прохрипела она.

Хакон заурчал в знак согласия, наслаждаясь ее стоном, когда уперся членом между щедрых округлостей ее зада. Он наблюдал, как дрожь пробежала по ее позвоночнику, и она снова прижалась к его бедрам.

Вид зеленой плоти, прижатой к ее, едва не порвал последнюю нить его самоконтроля. Неторопливые поцелуи тоже сделали свое дело, погрузив его в дымку более мягкого удовольствия — но ее вкус, ощущение, как она убаюкивает его член, был таким совершенным…

На свете нет мужчины удачливее меня.

Хакон положил одну руку на кровать рядом с ее головой, и его сердце забилось быстрее, когда она немедленно потянулась, чтобы схватить его за запястье. Покачивая членом напротив ее задницы небольшими, контролируемыми движениями, другой рукой он требовал того, чего так отчаянно ждал.

Подушечки пальцев скользнули по ее гладкой коже, сразу же пропитавшись желанием. Он на мгновение подразнил ее клитор, вознаграждая за терпение, и упивался видом того, как она откидывается назад на его руке, ища удовольствия, с закрытыми глазами и приоткрытыми в сосредоточении губами.

Прежде чем она успела кончить, он скользнул пальцем обратно к ее отверстию и толкнулся внутрь. Первый палец не встретил сопротивления, ее мышцы жадно втянули его глубже. Второй палец сделал несколько медленных толчков, двигаясь с ее бедрами. Третьему было туго, и он надавил на кольцо мышц, прежде чем, наконец, почувствовал, что ее сопротивление ослабло.

Все тело Эйслинн содрогалось, а голова металась взад-вперед по подушкам, когда он коснулся текстурированного участка гладкой кожи внутри нее.

— Хакон, — простонала она, — Хакон, Хакон…

— Вот так, виния. Кончи для меня вот так.

Костяшки ее пальцев, вцепившихся в простыни, побелели, и, негромко вскрикнув, она кончила под ним. Лоно сжимало его пальцы и втягивало еще глубже, когда бедра прижались к нему. Влажные шлепки плоти наполнили комнату, и Хакон почти потерял себя в аромате ее оргазма, густом и сладковатом.

Семя вытекло из головки его члена, бисеринками стекая по ее заднице и скапливаясь на пояснице. Их ароматы смешались, пробуждая каждую первобытную часть его существа, от которой он так старался избавиться.

Он ждал так долго, как только мог, но ее звуки и ощущение того, как она кончает с его пальцами внутри, лишили его остатков самообладания и здравомыслия. Прежде чем она полностью пришла в себя после оргазма, он перевернул ее на спину.

Нависая над ней, он рукой провел своим членом по горячим, пульсирующим губам ее влагалища. Покрываясь ее соками. Запечатлевая ее желание на своей коже. Запечатлевая ее запах в своем сознании.

Судьба, да. Он хотел всего.

Она наблюдала за ним страстными глазами, прикусив нижнюю губу, пока он ласкал ее. Он выдержал этот взгляд, утопая в золотистом блеске глаз, пока смаковал момент.

Ее влагалище пульсировало у члена, и это было все. Хакон больше не мог этого выносить.

Направив головку в ее вход, он протолкнулся на дюйм внутрь, прежде чем упасть на нее. Она приветствовала его с распростертыми объятиями, ее бедра обхватили его, а лодыжки сомкнулись на пояснице. Как будто он попытается сбежать. Никогда, он никогда не хотел расставаться с ней. Теперь она застряла с ним навсегда.

Он принадлежал ей.

— Виния, — он потерся о ее щеку, погружаясь глубже.

Он неумолимо продвигался вперед, не быстро и жестоко, как ему хотелось, но, тем не менее, его было не остановить. Эйслинн запрокинула голову, и он поцеловал линию ее шеи, чувствуя, как ее стон вибрирует под его губами.

Несмотря на все приготовления, она все еще была такой тугой, что у него перехватывало дыхание. Он горел желанием двигаться быстрее, выгибаться, бороться и пробиваться, но заставил себя двигаться медленно и размеренно.

Сухожилия на ее шее рельефно проступили, когда она тяжело задышала под ним. Ее пальцы, как когти, вонзились в плоть его плеч.

Когда он вложил половину члена в ножны, то заставил себя остановиться и спросить:

— Все в порядке?

Она отрывисто кивнула, но он не стал продолжать. Вид слез, блестевших в уголках ее глаз, почти поверг его в панику.

— Эйслинн…

— Это больно, но хорошо, — пробормотала она.

— Хорошо?

— Очень хорошо, — она схватила его за волосы и дернула. — Не смей останавливаться.

Это было все, что ему было нужно. Хакон приподнял ее бедра, положив руку под поясницу. Она ахнула, когда он с гораздо большей легкостью скользнул внутрь еще на дюйм, и Хакон удерживал ее неподвижно, продолжая двигаться уверенными толчками, пока, наконец, слава всем богам старым и новым, он не проник внутрь по самое основание.

Дрожа всем телом, Хакон с трудом мог поверить, что он похоронен глубоко внутри своей пары.

Оркское проклятие сорвалось с его губ при виде ее. Это было почти непристойно, розовая плоть так широко раскрылась, что темно-зеленый корень его члена исчезал внутри нее.

Именно там мое место.

Припадая на локти, Хакон больше не произносил ни мыслей, ни слов. Он был только движением, бедра входили в его теплую, мягкую, совершенную пару. Она встречала каждый толчок, двигаясь в тандеме. Смазка стекала между ними, покрывая его бедра и провоцируя самые непристойные, восхитительные звуки.

Они дышали в унисон, пока тела раскачивались вместе. Она последовала за ним вверх, а он погнался за ней вниз, идеальный ритм, который украл мысли из его головы и дыхание из легких. Капли пота делали ее сияющей в тусклом свете, и он облизал то место, где они собирались во впадинке у нее на шее.

Его темп ускорился, кровать заскрипела под ними, пока он искал освобождения, которое преследовало его с тех пор, как он впервые встретил ее. Его рука была ничем по сравнению с ней, и никогда больше не будет достаточно хороша. Никто бы не был. Он не годился ни для кого и ни для чего другого.

— Идеально, — пророкотал он, — ты идеальна.

— Хакон!

Он внял ее мольбе, сомкнув их рты так же, как он запечатал свой член внутри нее, двигаясь вниз. Приподняв ее немного выше, он повернул ее именно так, чтобы его лобок касался ее клитора при каждом толчке. Она крепко, как тиски, сжалась вокруг него, ее пятки впились ему в спину, а раскачивающиеся бедра задрожали и стали неистовыми.

Голова Эйслинн откинулась на подушки, и он почувствовал мощную пульсацию ее оргазма. Хакон уткнулся лицом в ее шею и отпустил, изливаясь в свою пару. Влажные шлепки от их яростных занятий любовью почти затерялись в потоке его крови и сильном биении ее сердца у его уха.

Он принес себя в жертву в ееобъятиях, вспыхнул страстью и вновь преобразился.

Она открылась ему, впустила его в себя, и когда он рухнул в ее объятия, они стали единым целым.

Словно звенья цепи, он услышал, как защелкнулись узы между ними, и вся его суть сосредоточилась вокруг нее.

Она будет принадлежать ему, так или иначе, но сейчас, в этот самый момент, он принадлежал ей. Навсегда.

— Т’рат рус теньяр, — пророкотал он по-орочьи, входя в нее в последний раз. Мое сердце принадлежит тебе.

Он не знал, слышала ли она это перед тем как кончила: он едва помнил, как произнес слова, когда его поглотили муки кульминации. Но от этого фраза не стала менее правдивой. И когда много мгновений спустя их тела немного остыли, а сердцебиение начало замедляться, решимость Хакона окрепла.

Она будет со мной всегда. Он вцеловал это обещание в ее кожу.

19



Эйслинн проснулась в незнакомой постели, под мягкими, чужими одеялами, окутанная неведомым, но восхитительно теплым ароматом. И не менее восхитительная пара губ оставляла теплые поцелуи на ее щеке и в уголке губ.

— Доброе утро, виния.

С неохотой она приподняла веко — и увидела перед собой ослепительно красивое лицо кузнеца. Утром он казался особенно теплым, почти домашним: растрепанные волосы, мягкий взгляд… и ее собственные руки, сжимающие его.

Лицо Эйслинн залило румянцем, и она, не в силах справиться с приливом чувств, свернулась под одеялами клубочком — между шоком и восторгом. Судьба дала ей ответ. Воспоминания о прошедшей ночи вспыхнули с новой силой: его ярость, его нежность, его преданность. Вместе с ними — ноющая, почти сладкая боль. Эхо их прикосновений гудело в ее теле, а пульсирующее желание внизу живота ясно говорило: она хотела еще. Гораздо больше.

— Доброе утро, — ответила она, улыбаясь ему.

Только тогда она поняла, что на самом деле одна в постели. Он опустился на колени рядом с ней, уже одетый.

Она попыталась не обращать внимания на осколок разочарования, застрявший в груди. Она никак не могла решить, что ей больше всего понравилось прошлой ночью — чувствовать, как этот чудовищный член погружается в нее, или засыпать, прижавшись щекой к его твердой груди. На самом деле она… с нетерпением ждала возможности проснуться рядом с ним. Увидеть, как он выглядит во сне. Может быть, даже поцеловать его наяву.

— Ты уже проснулся, — сказала она, стараясь говорить непринужденно. Она села в кровати, прижимая одеяло к груди.

— Для кузнецов день начинается рано. — Он откинулся назад, чтобы взять что-то на сундуке, затем поставил поднос с едой ей на колени. — И я хотел принести тебе завтрак.

Эйслинн удивленно уставилась на него.

— Ты принес мне завтрак?

— Конечно. — Наклонившись, он поцеловал ее в лоб, прежде чем встать во весь свой огромный рост. — Ты должна сохранять силы.

— Для чего?

Он лукаво улыбнулся, и Эйслинн поняла, что он флиртует.

Наклонившись в талии, он приблизил губы к ее уху, чтобы прошептать:

— Для гона.

Сердце забилось в груди от возбуждения, а влагалище снова пульсировало желанием.

— О-ох?

Его ухмылка была невыносимо мужской, и все ее тело покраснело.

— Действительно. Сегодня я намерен держать тебя в плену. Ты не должна покидать эту комнату.

Она растерянно моргнула.

— Но… что мне делать весь день?

— Ты наешься досыта. Отдохнешь. И ты подумаешь о том, что принесет ночь.

Эйслинн показалось, что от ее щек пошел пар, таким горячим был румянец от его слов. Она заерзала на кровати, гремя посудой на подносе.

— У меня… у меня много дел. Я могу вернуться…

— Нет. — Держа ее за подбородок большим и указательным пальцами, его взгляд был уверенным, голодным и воспламенял ее. — Ты моя пленница, помнишь? И я предлагаю тебе взять выходной.

Она провела языком по нижней губе, размышляя, и его глаза проследили за этим движением. Это глубокое, рокочущее мурлыканье пробудилось к жизни в его груди, и Эйслинн чуть не задохнулась, почувствовав, как быстро она отреагировала на звук.

Чувство вины за то, что она впустую потратит целый день, тяжелым грузом лежало на ее плечах, но можно ли было сказать что-нибудь еще, кроме:

— Хорошо.

— Отлично.

Его улыбка была ей наградой, как и долгий поцелуй, которым он одарил, дразня и играя с ее языком.

Она подняла руку, чтобы схватить его за тунику, чуть не забыв о подносе с едой, когда он отстранился. Она не гордилась своим разочарованным стоном, но смогла сдержать его.

— Я знаю, виния. День будет для меня еще длиннее, когда я буду думать о тебе здесь, теплой и обнаженной, в моей постели.

— Что ж, по крайней мере, мы в ней вместе.

Его улыбка стала широкой и счастливой, от нее у Эйслинн перехватило дыхание. Она не могла забыть ее, даже когда он ушел, чтобы поесть и подготовиться к рабочему дню.

Воспоминание об этой улыбке немного смягчило ее стыд за то, что она позволила себе такую слабость. Она неторопливо позавтракала и съела все, ее аппетит был большим после предыдущей ночи.

Она все еще с трудом могла в это поверить, и, покончив с едой, отставила поднос в сторону, чтобы положить его в углубление, которое Хакон оставил на кровати. Все пахло им — и их занятиями любовью.

Он был так нежен, когда мыл их обоих, прежде чем вернуться к ней в постель, но одеяла, запутавшиеся вокруг нее, все еще хранили запах их подвигов. Обычно она этого не делала, но было что-то волнующее в том, чтобы лежать до позднего утра в одеялах, которые пахли ими. Это было интуитивное, первобытное удовольствие, и Эйслинн решила, что оно ей безмерно понравилось.

Ей удалось подремать около часа, но вскоре стало неизбежно скучно. Никогда не умевшая сидеть на месте, она перебирала в уме все, что ей следовало делать. Судьба, Бренна, вероятно, охотилась за ней. Эйслинн подумала, что, скорее всего, она в безопасности, укрывшись в спальне Хакона: Бренна могла бы заглянуть в кузницу, но не стала бы проверять его комнату.

Тем не менее, незаконность не только провести день впустую, но и заняться этим обнаженной в постели кузнеца доставляла удовольствие. Хотя ей было скучно, она, тем не менее, наслаждалась неспешностью дня и обещанием ночи.

Любопытство было резким дополнением к ее желанию наконец увидеть, что это за гон. Ей показалось, что она слышала, как Сорча упоминала что-то подобное, что орки часто уединялись со своим партнером и не появлялись по нескольку дней.

Она сжала бедра в предвкушении. Эйслинн не могла представить себе дней занятий любовью, не говоря уже о том, чтобы оставаться в постели так долго. Она не проводила так много времени в покое с тех пор, как болела в последний раз.

Когда утро подошло к концу, Эйслинн вылезла из постели, не уверенная, что сможет лежать еще. Она хотела выполнить свое обещание, но делать было нечего. Это была своего рода головоломка — она могла снова переодеться в ночную рубашку, но не было ни малейшего шанса прокрасться обратно в свою спальню незамеченной. Позднее утро и ранний полдень были самым оживленным временем суток в замке, и даже ожидая полуденной трапезы, она рисковала быть замеченной.

Персонал, конечно, видел ее в более странном наряде, но ночное белье вызвало бы вопросы. Вопросы, на которые она не знала, как ответить.

Она не стыдилась ни Хакона, ни того, что они сделали — или будут делать. Теперь, когда ее любопытство было удовлетворено, Эйслинн была полна решимости узнать о нем больше. Он был не просто предметом любопытства или страстного желания: она хотела проводить с ним свое время, свои ночи. Судьба сложилась так, что она не сидела без дела, скучая из-за кого попало!

Ничто из этого не давало ответа на вопрос, что делать с этими новыми отношениями между ними. Их дружба была чем-то одним. Она была дружелюбна со всем персоналом в разной степени — в основном это определялось другим человеком. Она могла довериться Фиа, пошутить с Морвен и Хью, но не стала бы мечтать об этом с капитаном Аоданом, который настаивал на соблюдении приличий в их общении.

Теперь Эйслинн и Хакон были далеко не только друзьями.

Ее прошлые связи тоже держались в секрете. Страх быть разоблаченной в связи с Бренденом вызывал особый трепет, и в конце концов о ней и сэре Алаисдэре узнали. Обоим было по-своему хорошо, но в конце концов сам роман увял.

Мне просто нравится секретность? — она не могла не задаться вопросом. Эйслинн не могла отрицать, что три человека — это закономерность, и что тайный характер отношений ее возбуждал.

И все же ей не нравилось сводить Хакона к этому. Если она хотела тайного романа с сотрудником, у нее было много вариантов, и всех их она знала до Хакона.

Логично, что Хакон был особенным.

Да, это ей понравилось гораздо больше.

Он был особенным — сам по себе и для нее. Ей нравилось, как работает его разум, и его руки тоже.

Воспоминание о том, как его пальцы водили кругами по ее клитору, заставило ее обхватить руками разгоряченные щеки.

Судьба, сосредоточься!

С такой скоростью она сгорела бы дотла.

Ей нравилось, каким он был талантливым и преданным. Чтобы добиться успеха, требовалось и то, и другое, и Хакон справлялся с любыми испытаниями. Он был добрым, беззаботным и обладал чувством юмора. Она могла бы перечислить так много превосходных качеств, но он был больше, чем они и их сумма. Он был Хаконом, и прямо сейчас он принадлежал ей.

Эйслинн могла ходить кругами по вопросу о том, что их ждет в будущем. Ее желудок сжался от нервозности, чего не было с Бренденом или Аласдэром. Почему-то, даже в муках ранней, страстной любви, она никогда не думала, что у нее с кем-то из них большое будущее. Когда пришел конец их роману, она не была ни удивлена, ни слишком обижена.

С Хаконом все было по-другому. Она не могла сказать, что представляла себе что-то конкретное или что ей вдруг захотелось замужества и детей. Эта новая, прекрасная связь с Хаконом принципиально не изменила ее.

Но она была готова дать этому простор для развития. Она хотела быть с ним любым возможным способом.

И, возможно, это лучше всего было сделать тайно. Ей не нужны были украдкой взгляды и злобные комментарии, отравляющие то, что у них было, еще до того, как это успело развиться.

Руки в боки, Эйслинн кивнула сама себе, решив. Она бы…

— Я так и знала!

Подпрыгнув от неожиданности, Эйслинн прижала руки к груди и метнулась к узкому окну. Двумя руками вцепившись в подоконник, Фиа держалась за проем, ее медные волосы блестели в дневном свете. Над каменным подоконником были видны только ее изогнутые брови и широко раскрытые глаза.

С замиранием сердца Эйслинн не знала, что с собой делать, когда ее горничная спустилась обратно во двор замка и скрылась из виду.

Неуклюже она схватила ночную рубашку и стянула ее через голову. Она только успела просунуть руки в рукава халата, когда Фиа вошла в дверь со всей уверенностью генерала-победителя.

Быстро закрыв за собой дверь, Фиа бросила долгий взгляд на Эйслинн.

Эйслинн стояла совершенно неподвижно, как будто Фиа не заметила бы ее, если бы она не двигалась.

После ужасно долгой паузы на лице Фиа появилась улыбка. Невыносимая и самодовольная, она подняла брови, прежде чем вручить Эйслинн сверток с вещами.

Она оцепенело взяла их, ожидая, что Фиа что-нибудь скажет.

— Бренна приказала служанкам обыскать замок в поисках тебя сверху донизу, — сказала Фиа, — но у меня было предчувствие, что я найду тебя здесь.

Эйслинн откашлялась, хотя и не знала, что сказать.

Кивнув на сверток в руках Эйслинн, Фиа сказала:

— Я принесла одну из твоих рабочих рубашек, книгу и твой блокнот. Подумала, что тебе уже должно быть скучно.

Вздохнув с облегчением, Эйслинн наконец посмотрела на предметы, которые держала в руках. Как и сказала Фиа, одна из ее поношенных юбок лежала поверх книги, которую она читала о мостах и других морских сооружениях приморского города Эдригулл, а также блокнота с портативной ручкой, воткнутой в корешок.

— Спасибо тебе, Фиа.

Подмигнув ей, горничная сказала:

— Я знаю, ты не из тех, кто валяет дурака.

Эйслинн рассеянно кивнула, прикусив нижнюю губу.

— Фиа…

— Я никому не скажу, — заверила ее горничная. — Кроме того, ты это заслужила. Валяние дурака и красавца кузнеца.

Эйслинн удивленно подняла глаза.

— Правда?

— Конечно, — Фиа похлопала ее по руке. — Он делает тебя счастливой.

Счастливой. Услышав эти слова, признание затронуло что-то глубоко внутри Эйслинн. Она была счастлива. Несмотря на дополнительные обязанности и заботы.

Счастье, которое он подарил ей, перевесило отчаяние, которое всегда таилось на задворках ее души.

— Посмотри на себя, глаза блестят, — Улыбаясь, Фиа вытащила маленькую бутылочку из кармана своей юбки. — И последнее.

Румянец стал еще ярче, когда она увидела флакон с сильфиевой пудрой.

— Подумала, ты захочешь подстраховаться. Если только ты не захотела маленького зеленого наследника.

Эйслинн показала язык, и Фиа последовала ее примеру. Вскоре они перешли к корчению рож друг другу, что и застал Хакон, когда вошел в комнату с ланчем.

Фиа фыркнула от смеха, увидев его удрученное лицо, когда он застенчиво переводил взгляд между ними.

— Я сохраню ваш секрет, — сказала она, похлопав Хакона по руке, и практически выскочила за дверь. — Я скажу Бренне, что видела, как ты уезжала в город. Это должно занять ее. — Фиа потянула за собой дверь, но прежде чем та закрылась, она смерила Хакона серьезным взглядом. — Кузнец. Ты сделаешь ее счастливой, или я разрублю тебя на куски и скормлю свиньям. От тебя ничего не останется.

Дверь за ней закрылась в оглушительной тишине.

Хакон медленно повернулся к Эйслинн, его лицо осунулось от шока.

Эйслинн могла только пожать плечами.

— К сожалению, она не преувеличивает.

Хакон печально усмехнулся, ставя поднос с завтраком на кровать.

— О, я с ней согласен. Мужчину, который не доставляет удовольствия своей женщине, следует скормить зверям.

С книгой и небольшой работой Эйслинн провела день в приятном неистовстве идей. Она набросала еще часть моста и впервые не беспокоилась о том, что не будет готова к встрече с гильдмастерами через несколько дней.

Она действительно рада этому.

По крайней мере, ее временная власть имела несколько преимуществ. Она с нетерпением ждала начала работ и, по крайней мере, возведения лесов до наступления зимы, чтобы показать жителям Дундурана, что Дарроу были привержены усовершенствованиям и более высокие взносы были не напрасны.

День пролетел быстрее, чем она могла предположить. Оставшись наедине с книгой, она позволила разуму блуждать и играть, и черновики свободно перелистывали страницы ее блокнота. К тому времени, как наступила ночь, ее сердце было полно, а дух удовлетворен. Это не было пустой тратой дня, как она опасалась, и время, потраченное на то, чтобы посидеть спокойно и заняться чем-то, что ей нравилось, подпитывало ее так, как она, к сожалению, часто считала само собой разумеющимся.

Тем не менее, к тому времени, когда вечер последовал за Хаконом с ужином, она была более чем готова отложить книгу.

Они разделили поднос с едой, который Хакон принес с кухни. Готовая съесть все, что он не захочет, Эйслинн была удивлена, обнаружив, что все это было одним из ее любимых блюд.

— Разве ты не предпочитаешь больше мяса? — спросила она.

— Да, но я ем не один.

Он не хотел слышать ни ее протестов, ни того, чтобы снова уйти, чтобы найти себе что-то еще. Он съел только то, чего не съела она, прикончив супницу с гороховым супом, ломоть хлеба и блюдо с пряными морковью и свеклой.

Она счастливо слушала, как он рассказывал ей о своем дне, прогоняя искавших ее служанок, пока они с Фергасом готовили крупный заказ капитана Аодана на новые наконечники копий. У Бренны, без сомнения, были свои подозрения, но улаживание их может подождать до завтра.

Когда они поужинали, Хакон взял гребень и расчесал ей волосы. Эйслинн сидела неподвижно, слишком пораженная, чтобы как-то участвовать в разговоре. Только Фиа и иногда Бренна расчесывали ей волосы по вечерам. То, что это делал мужчина, то, как это делал Хакон, было… божественно.

Ее веки закрылись, и она впитывала заботу и комфорт. Гребень приятно царапал кожу головы. Она впала во что-то вроде транса, слушая глубокий баритон, окруженная его теплом и ароматом. Расслабилась, почти лишилась чувств, когда услышала, как он кладет гребень. Его губы пощекотали ей ухо, и пламя пробежало по ее телу, когда он прошептал:

— Ты готова?

Не открывая глаз, Эйслинн откинулась на него, ее голова упала ему на плечо. Она протянула руку назад, чтобы зарыться пальцами в его волосы.

Эйслинн замурлыкала от удовольствия.

— И что мой похититель намерен со мной сделать?

— Все, что захочет. — Горячие поцелуи прошлись по изгибу ее шеи до плеча. — Не каждый день в его объятиях оказывается прекрасная леди.

Руки обхватили ее предплечья, и он начал спускать рукава с ее плеч.

— Первое, чего я хочу, это чтобы ты была обнаженной.

Рубашка распахнулась, подставляя ее груди ожидающим, жадным рукам. Он наполнил ими ладони, поглаживая мягкую плоть и дразня мозолистыми подушечками больших пальцев соски.

Эйслинн выгнулась навстречу, ее хватка в его волосах усилилась.

— А второе? — спросила она, затаив дыхание.

— Второе. — Без предупреждения он развернул ее лицом к себе и, взяв в охапку рубашку, потянул вниз, пока та не оказалась у ее ног. — Я хочу трахать тебя всю ночь напролет.

Эйслинн подавилась вздохом, затрепетав от восторга, когда ее подхватили за талию и посадили обратно на кровать. Она запрыгала среди одеял, сдерживая хихиканье.

У нее перехватило дыхание, когда он резко стянул через голову тунику и принялся расшнуровывать брюки. Не отводя от нее взгляда, он сбросил одежду в сторону. В его взгляде застыла напряженность — он наблюдал за тем, как она смотрит на него, пока он взял член в руку и провел по нему раз, другой.

Она содрогнулась от вожделения, приветственно раздвинув ноги.

— Ты намерен наконец выполнить свои многочисленные обещания?

— Конечно, — пророкотал он.

Эйслинн почти задрожала, увидев, как по-звериному он приближается к ней. Его мощь, сила, нависшая над ней, вызвала в ней порочный трепет, от которого влагалище сжалось от желания. Волею судеб он был ей очень нужен. Больше, чем прошлой ночью.

Она подозревала, что завтра он будет нужен ей еще больше.

Он навис над ней и на мгновение держал ее в восхитительном напряжении, горячим взглядом пожирая с головы до ног. Наконец, его руки поднялись и обхватили ее колени. Он раздвинул их еще шире, открывая для себя, и она вздрогнула от прохладного воздуха, прошелестевшего по мокрому влагалищу.

Неторопливыми движениями он встал на колени и приник ртом именно к тому месту, где она нуждалась в нем. Эйслинн наблюдала за происходящим, затаив дыхание, не уверенная, сможет ли вынести ощущение его горячего рта и дразнящего языка там или сможет ли пережить еще одно мгновение без этого.

Удерживая ее взгляд в плену, он раздвинул ее пальцами и лизнул кончиком языка. Почти приподнявшись на кровати, Эйслинн увидела звезды, ее тело задрожало, когда его рот начал двигаться. Его губы покусывали и дразнили, язык последовал за ними, чтобы успокоить.

Он уделял внимание всему, кроме ее клитора, пробуя на вкус и посасывая, пока она не заскулила и не запульсировала. Запустив пальцы в его волосы, она попыталась притянуть его ближе, туда, где он был ей нужен, но он только улыбнулся в ее гладкую плоть и покрыл ленивыми поцелуями внутреннюю поверхность бедер.

Эйслинн не знала, как долго он держал ее на краю, под лезвием ножа забвения. Его язык пронзил ее изнутри, заставив вскрикнуть, наполнив комнату рыданиями и мольбами об освобождении. Он не проявил к ней милосердия, покрутив злым язычком и дразня пальцем по краю лона.

— Хакон!

Сжав ее бедра, он наконец склонился к ее клитору. Его язык обвел его с такой внезапной жадностью, что она почти потеряла сознание.

Бедра Эйслинн задвигались, но она не нашла облегчения. Ее влагалище сжалось вокруг пустоты, и она зарычала на Хакона с отчаянием.

В ответ он обнажил клыки.

— Мне нужно, чтобы ты нуждалась во мне хотя бы наполовину так сильно, как я нуждаюсь в тебе.

Она открыла рот, чтобы возразить, но затем оказалась на животе, широко расставив ноги и поджав под себя колени.

— Да-да-да, — пропела она, когда его член подразнил ее вход.

Огромная грудь обожгла ей спину, когда он навалился на нее. Зажатая в могучих руках, Эйслинн сделала все возможное, чтобы раздвинуть бедра навстречу.

— Уже начав, я не остановлюсь. — Эти слова обжигающе прозвучали ей в ухо.

— Хорошо, — прорычала она, впиваясь зубами в мякоть его предплечья.

С рокочущим рычанием он проник в нее. Рот Эйслинн приоткрылся, и из него вырвался стон мучительного удовольствия. Ее руки разжались, она упала грудью на кровать, и член Хакона одним толчком скользнул внутрь.

Широко раскинувшись, полная до краев, придавленная им, Эйслинн могла только лежать. В ушах звенело, в голове не укладывалось ни одной мысли, кроме как… еще, двигайся, пожалуйста!

Ее бедра дернулись, а затем отодвинулись назад настолько, насколько она могла. Возможно, меньше дюйма, но этого было более чем достаточно.

Рычание раздалось у нее над ухом, а затем одна из его рук удержала обе ее руки перед ней, растягивая торс, в то время как другая погрузилась под них, чтобы найти ее клитор. Безжалостный палец описывал круги по чувствительной плоти с каждым толчком, погружая ее в ощущения.

Она не знала, на чем сосредоточиться и о чем думать. Сведенная к одному движению, она ничего не могла сделать, кроме как принимать его жестокие любовные ласки.

Его член двигался внутри нее, его бедра врезались в нее в водовороте. Жидкость капала на кровать между ними и пропитывала его руку, его пальцы скользили по ее складочкам в неистовом ритме. Он проникал в нее с каждым ударом, опустошая от всего, что было раньше. Она вскрикнула, когда он отступил, только для того, чтобы закричать в экстазе от его возвращения.

Она не знала, сколько раз достигала оргазма и останавливалась ли вообще. Она потеряла время, она потеряла всякий здравый смысл. Ее тело было единственным обнаженным нервом, окруженным Хаконом. Он обрушился на нее, безжалостный, неумолимый.

Он вцепился зубами в одеяло рядом с ней, наполняя ее страстью, горячие веревки спермы жгли ее изнутри. Эйслинн вздрогнула, и его руки крепко обхватили ее. Его бедра сбились с ритма, и когда он зарычал от наслаждения, ей показалось, что она наконец поняла, что значит быть разбитой вдребезги.

Хотя она понятия не имела.

Ибо всего мгновение спустя он встал на дыбы и перевернул ее на спину. Его член блестел от их жидкости и истекал спермой, и хотя тот стал немного мягким, он, не теряя времени, раздвинул ей ноги и погрузился в нее по самую рукоятку.

Эйслинн ахнула, чувствительная плоть была переполнена. Когда он наклонился к ней, она схватила его в объятия, их губы были ищущими и отчаянными. Их языки имитировали ритм движения бедер, скользкие и причмокивающие.

Прошло совсем немного времени, прежде чем Эйслинн снова обрела свободу, ее удовольствие граничило с болью, мышцы жадно сжались вокруг его члена. Ее тело никогда не хотело отдавать его, никогда не хотело отпускать. Она обвила его руками и ногами, отказываясь расставаться.

Она едва успела перевести дыхание, как на этот раз он перекатил их обоих, приподняв ее над собой. Все еще погруженный в нее, он направлял ее бедра своими большими руками, чтобы найти ритм. Эйслинн с трудом держалась на ногах, но она положила руки на эту великолепную грудь и задвигалась, добиваясь очередного обжигающего оргазма.

Он сжалился над ней только ближе к полуночи, убедившись, что она поела и выпила. Но вместо того чтобы прижать ее к себе и вновь уснуть под мерное биение его сердца, как она ожидала, он стащил ее с постели и закинул ее ноги себе на плечи. Ее рот раскрылся в беззвучном крике — голос уже сорвался от стонов и криков.

Его член вошел в нее, и с рокочущим рычанием он приказал ей играть со своими грудями. Она подчинилась почти машинально — конечности были словно из ваты, а грудь болезненно чувствительной от возбуждения. Он смотрел на нее с голодной жадностью, каждый ее жест подстегивал его: стоило ей сжать или провести рукой по себе, как он начинал толкаться глубже и сильнее.

Сознание того, что он наблюдает за ней, вызвало в ней новый оргазм — внезапный, ошеломляющий. И хотя она не верила, что способна на большее, за ним пришли следующий… и еще. Он извлекал из нее удовольствие, которого она даже не подозревала в себе.

Ночь растворилась в предрассветных часах, а его жажда ее не утихала.

Только когда первые серые лучи просочились сквозь крошечное оконце, он наконец замедлился. Эйслинн, обессиленная, рухнула в одеяла и позволила ему уложить ее так, как он хотел, укрыться его телом, словно вторым теплым покрывалом.

Мягкий поцелуй коснулся ее лба — и она провалилась в самый глубокий сон за всю свою жизнь.

Моя пара. Моя прекрасная, совершенная пара, — эхом отозвалось в ее снах.

20



Хакон протянул руку Эйслинн, помогая ей использовать принесенные каменотесами блоки в качестве ступенек. Она благодарно улыбнулась ему, но настоящим подарком было то, что, когда она повернулась спиной к собравшейся толпе гильдийцев, на ее лице промелькнула дрожь.

Она доверила ему свои страхи, и Хакон сделает все возможное, чтобы победить каждый из них.

Он сжал ее руку и кивнул, отступив назад, когда она повернулась лицом к гильдийцам.

Мой храбрая пара.

Будучи в трех кварталах от дома, она стояла достаточно высоко, чтобы все могли ее видеть. Две дюжины или около того гильдийцев молча наблюдали за происходящим, с нетерпением ожидая, что скажет их наследница.

Прошлой ночью, когда они лежали вместе в постели, Эйслинн призналась ему в своих тревогах по поводу этой встречи, в том, как она хотела заручиться их поддержкой и уважением. Он заверил ее, что они выслушают: она работала со всеми ними раньше, и ее планы относительно моста были не только разумными, но и великолепными.

Она покраснела, когда он употребил это слово, заставив его на мгновение подумать, что он неправильно понял. Однако он начинал понимать, что его симпатичная пара не привыкла к похвале.

Возможно, это было удивительно для дворянки. Хакон подумал бы, что самые разные люди осыпали ее комплиментами и лестью, настолько, что она ожидала этого. Эйслинн была полной противоположностью, и Хакону пришлось задуматься, было ли это из-за недостатка или потому, что она не доверяла ему.

Какова бы ни была причина, теперь он был полон решимости хвалить ее при любой возможности, настолько, чтобы она, наконец, начала в это верить.

— Доброе утро, — начала она. — Как вы видите, строительство южного моста должно начаться весной. Сегодня я хотела продемонстрировать размеры, которые я задумала, и дать возможность высказать свое мнение.

Грудь Хакона наполнилась гордостью при виде того, как члены гильдии уделяли ей внимание, как она командовала ими не приказами или страхом, а компетентностью. Ей нечего было бояться; эти мастера проснулись рано не для того, чтобы прийти послушать ее выступление из-за недостатка уважения.

Она изложила свой план в речи, которую отрабатывала с ним в течение нескольких дней, пока он работал в кузнице. Хакон наблюдал, как некоторые кивали, другие делали пометки в блокнотах.

Используя жесты и демонстративные блоки, она описала свои идеи для моста. Хотя было еще рано, она, Хакон и несколько сотрудников прибыли, чтобы вбить колья в землю по обе стороны реки и привязать между ними веревки, показывая планируемые размеры сооружения. Затем прибыли каменщики с образцами блоков местного известняка, демонстрирующими запланированный изящный фасад.

Ей не потребовалось много времени, чтобы завладеть толпой, и Хакон зачарованно наблюдал, как она использовала слова, чтобы помочь им представить элегантные тройные арки моста, широкие переулки и то, как мост принесет пользу каждому жителю Дундурана.

Когда Эйслинн закончила и задала вопросы или опасения, несколько человек выступили вперед — не для того, чтобы бросить ей вызов, а вместо этого спросить о поставках и прогнозах рабочей силы. Они уже согласились с ее планом, независимо от того, осознала она его или нет, и поспешили поинтересоваться, как они могут помочь воплотить ее идеи в жизнь.

Они любят ее.

А как же иначе? Нежная, добрая и блестящая, все они могли видеть, каким лидером она стала. Она встретила их с терпением и хорошим юмором, предложила подробный, продуманный план и заверила, что все выиграют не только от самого моста, но и от работы по его строительству.

Это сделало бы просьбу о ее уходе с поста наследницы еще более трудной.

Чем больше времени Хакон проводил рядом с ней, тем больше сомневался, что сможет. И все же…

Я люблю ее еще больше.

Любовью ее народа, безусловно, можно было восхищаться, но он мог любить ее больше. Он мог дать ей все остальное. Он отдал бы ей себя, был бы ее парой во всех отношениях, ее мужем, если бы она этого захотела. Без титула леди у нее могло быть все.

Когда пришло время показывать свои наброски, Эйслинн спустилась с кубиков. Хакон снова протянул руку, и она взяла ее с благодарной улыбкой. Она выглядела немного бледной из-за того, что приходилось вставать и говорить перед столькими людьми, и ему было неприятно видеть напряжение в ее глазах.

Это будет к лучшему. Она все еще сможет помогать своим людям, все еще сможет рисовать, мечтать и работать — просто без забот и давления, связанных с тем, что она наследница. Он дал бы ей дом, семью, такую полноценную жизнь, что она никогда не скучала бы по замку или положению.

Он сделает все, чтобы это произошло, все, что угодно, ради нее.

Моя пара.

Иногда ночами, когда Эйслинн не могла ускользнуть в его спальню, ей, по крайней мере, удавалось встретиться со своим кузнецом в банях. Она присоединилась к его ночному ритуалу, показав секретный способ открыть решетку, разделяющую стенки ванн.

На следующее утро ей снова пришлось рано встать, чтобы еще раз встретиться с каждым из гильдмастеров по отдельности, чтобы обсудить заказы и стоимость рабочей силы, но она могла хотя бы часок побыть с Хаконом.

Плавая на поверхности, положив голову ему на плечо и играя пальцами с паром, поднимающимся от минеральной воды, Эйслинн позволила стрессу и заботам дня улетучиться. Они уже давно закончили мыть друг друга, пользуясь случаем, чтобы жадно провести руками вверх и вниз по скользкой коже.

Конечности были расслаблены, а голова восхитительно кружилась от оргазма, который все еще посылал маленькие искорки удовольствия по ее телу. Эйслинн не знала, была ли она когда-нибудь так безмятежна. Конечно, такого никогда не бывает много после целого дня публичных выступлений и переговоров с гильдийцами.

Большие руки Хакона творили настоящую магию, когда массировали то, что казалось сгустком многолетнего напряжения, а в ушах раздавалось чарующее мурлыканье. Глаза Эйслинн закрылись, когда они с Хаконом лежали в воде, такие теплые и довольные, что в это невозможно было поверить.

За две недели, прошедшие с тех пор, как она впервые переспала с ним, она стала не только жаждать прикосновений кузнеца, но и нуждаться в нем так, как ни в ком другом раньше. Она приходила к нему со своими заботами и проблемами. Иногда после обеда они не говорили ни о чем, кроме ковки, садоводства или старых оркских легенд. Не все было о сексе — не каждая встреча приводила к связи; хотя часто они были самыми захватывающими. Ей нравилось проводить с ним время, чем бы они ни занимались.

Были даже случаи, когда… когда он удерживал ее на грани истерики. Перегруженная обязанностями, усугубленная разрушенным состоянием ее отношений с Бренной, разочарование и тревога уже дважды чуть не взяли над ней верх. Каждый раз она добиралась до Хакона, и каким-то образом он все исправлял.

Его спокойствие, его забота, его терпение — все это помогло смягчить худшие проявления ее паники. Достаточно, чтобы она смогла взять себя в руки.

Как будто ее тело недостаточно жаждало его, она искала его при любой возможности. За комфортом, за удовольствием, за уверенностью. Он быстро становился ее любимым человеком, и Эйслинн не была уверена, радовало это ее больше или пугало.

Однако сегодня вечером подобные мысли были далеки от ее разума. После долгого дня встреч с мастерами гильдий, переговоров и составления контрактов, ванна со своим кузнецом была роскошью, которой она не могла себе не позволить.

— Я говорил тебе сегодня, какая ты красивая, виния? — его губы прошептали по ее щеке, нацарапав слова на влажной коже.

Эйслинн покраснела.

— Не говорил.

— Непростительная оплошность. Ты прекраснее луны в ночном небе. Прекраснее пурпурных гор на рассвете. Прекраснее каждой жемчужины в море и всех драгоценных камней на земле.

Она широко улыбалась, слушая похвалу. Его словарный запас эйрианского определенно улучшался не по дням, а по часам.

— Всех до единой?

— Всех. Всех до единой. Единственная. — Он подчеркивал каждое слово поцелуем вдоль ее плеча, и ищущие пальцы образовывали петлевые узоры на ее спине.

Она замурлыкала от удовольствия, потянувшись назад, чтобы провести пальцем по нечеловеческому кончику его уха.

— Почему ты называешь меня виния?

— Потому что ты для меня такая. Моя роза.

Она открыла глаза и уставилась на каменный потолок бани. Сталактиты были сглажены, на конических склонах блестели минералы.

— Я как роза?

— Виния, да.

Ей потребовалось много времени, чтобы произнести следующие слова, и она почти позволила себе отвлечься на медленные, теплые поцелуи, которыми он осыпал ее шею.

— Значит, я хрупкая и привередливая? — Она попыталась перевести это в шутку, но услышала, как дрогнул ее голос на этих словах. Она не могла не думать о розах матери, которые так легко выходили из-под контроля без тщательной обрезки, их стебли были утыканы скрытыми шипами для защиты.

Не прекращая ласк, он промурлыкал ей на ухо свой ответ.

— Виния — это не твои садовые розы. Это горные розы, которые цветут на склонах Калдебрака. Они бросают вызов горе, цепляясь за скалы. — Его руки скользнули вверх по ее телу, чтобы обхватить груди, кончики пальцев погрузились в плюшевую плоть. — Они сердечные, решительные. Они выдерживают любую бурю, только чтобы расцвести ярче после дождя. Вот почему ты виния — ты все это и многое другое.

Губы Эйслинн приоткрылись от удивления, ее сердце сильно забилось в груди.

Повернувшись к нему лицом, она обнаружила, что он смотрит на нее с такой мягкостью, с такой нежностью.

У нее не хватило слов, чтобы… понимал ли он, насколько прекрасен… мог ли он действительно думать, что…?

Обвив руками его шею, а ногами мощную талию, Эйслинн прижалась к нему. Ее губы искали его рта, и она держала его сильную челюсть в руке, удерживая голову неподвижно, чтобы он принимал ее пылкие поцелуи.

Судьба, никто никогда не говорил о ней таких вещей.

Его мурлыканье переросло в похотливое рычание, когда ее рука скользнула вниз по телу, чтобы взять член. Она направила его в свое тело, и плавным движением он скользнул глубоко в нее.

Снова сомкнув их рты, Эйслинн жадно поцеловала его, проведя языком по коротким клыкам и прикусив нижнюю губу. Она поцеловала его с какой-то неистовой потребностью, контрапунктом неторопливому ритму их бедер.

Вода мягко плескалась о них, почти не потревоженная, когда она обхватила его лицо руками, а он обхватил ее бедра своими, направляя их занятия любовью. Когда, наконец, наступил кульминационный момент, он был не менее разрушительным из-за нежности. Эйслинн прижимала его к себе всеми возможными способами, удерживая, пока разрывалась на части всеми мыслимыми способами.

Расколовшись, он собрал ее обратно поцелуями и заботой.

— Виния, виния, — напевал он, как будто она была древней богиней, которой нужно молиться.

Когда его член пульсировал внутри нее, а любовь к нему росла в ее сердце, она чувствовала себя божественно. Женщина, которая могла все, у которой было все, что она только могла пожелать.

Он. Я просто хочу его.

Хакон быстро понял, что его пара любит игры. Острые ощущения от испытания всегда заставляли ее кровь бурлить, а влагалище становиться скользким.

Он был счастливейшим из мужчин.

Эйслинн махнула ему рукой из одного из открытых окон кузницы, оставшись вне поля зрения Фергаса, трудившегося с противоположной стороны. Ее улыбка искрилась озорством, и, перехватив его взгляд, она жестом пригласила его на встречу в розовом саду во время обеда.

На миг появившись — и тут же исчезнув, — она ускользнула через двор замка, оставив Хакона с пылающим сердцем и мучительно долгим утром впереди. Его кожа зудела от воспоминаний, и ему приходилось прилагать больше усилий, чтобы усмирить пульсирующее возбуждение, чем чтобы ковать наконечники копий. Он едва не раздробил себе большой палец и чуть не прибил ладонь, прежде чем заставил себя остановиться и перевести дыхание. Нужно было прийти в себя.

Не годилось появляться с окровавленными, покрытыми синяками руками. Они были нужны ему для гораздо более приятной работы.

Хакон с нетерпением ждал, когда Фергас уйдет на обед. Как только он ушел, Хакон вытащил кость, чтобы занять Вульфа, и развел огонь в кузнице.

Он вытер пот со лба, направляясь к розовому саду, надеясь, что не был слишком грязным или вспотевшим. Хотя его пара, казалось, получала от этого удовольствие, никогда не прогоняя его, даже когда его лицо было в грязи, а пот стекал по груди.

Деревянные ворота были оставлены незапертыми, и, украдкой оглядевшись по сторонам, Хакон проскользнул внутрь, закрыв и заперев их за собой.

Сад был ярким и благоухающим, несмотря на мешковину, прикрывавшую высокие кусты для зимнего покоя. В воздухе витал холод, предвещавший приход зимы, но Хакон не чувствовал ничего, кроме глубокой, всепоглощающей потребности в своей паре.

Он смотрел на нее с чем-то сродни благоговению, когда она сидела и ждала его на мраморной скамье, а ветерок трепал пряди ее золотистых волос. Ее прелестное личико повернулось, когда она услышала, что он приближается, и она приветственно улыбнулась ему.

Хакон упал перед ней на колени, побежденный.

Если он думал, что его зверь замолчит, когда, наконец, сдастся, он был… отчасти прав. Без конфликта между ними зверь был намного тише; хотя Хакон постоянно ощущал его — острый привкус между ребрами. Мурлыканье в его горле принадлежало только зверю и только ей.

— Как ты сегодня, мой дорогой? — спросила она, ее улыбка была ярче летнего солнца.

Хакон взял ее за обе руки и поцеловал каждую ладонь.

— Здесь, с тобой, гораздо лучше.

Наклонившись вперед, она притянула его ближе, так что их лица оказались совсем рядом.

— Что, если я скажу тебе, что у меня были идеи соблазнить тебя прямо здесь, в розовом саду?

— Я бы сказал тебе, что это будет нетрудно.

Ее смех наполнил его теплом, яркостью, которая достигла всех потрескавшихся, избитых частей его тела. Она обвила руками его шею и повалила на землю — каскад льняных волн, зеленых юбок и золотых сверкающих глаз. Ее рот в суматохе нашел его, и Хакон улегся на спину, более чем довольный тем, что его виния может делать с ним все, что пожелает.

Особенно когда она хотела взять его с собой на полуденную прогулку.

Спустившись по его ногам, Эйслинн оседлала его колени, распутывая ремень. Когда игривый взгляд метнулся к нему, Хакон ухмыльнулся и заложил руки за голову.

Он не был так спокоен, когда она запустила руку ему в штаны и вытащила твердеющий член. Ее мягкие руки скользили вверх и вниз неторопливыми движениями, и рот Хакона приоткрылся, когда ее золотистая голова опустилась, а розовые губы обхватили головку члена.

Стонсорвался с его губ, и ему потребовалось усилие, чтобы не взбрыкнуть и не засунуть член ей в горло.

— Тшшш, — напевала она рядом с ним, — кто-нибудь может услышать.

Стиснув клыки о десны, Хакон заурчал от неудовлетворенного голода. Значит, это была ее настоящая игра. Проверка его самоконтроля, его терпения, пока она будет играть с ним.

Она могла играть так долго, как хотела: он не сломался бы, не тогда, когда крепкое удержание нарастающей кульминации означало новые удары ее шаловливого языка и притяжения этого талантливого рта.

Не в силах вместить больше половины члена в рот, она обработала руками нижнюю часть члена, выжимая из него капли спермы, и заскользила пальцами по его чувствительным яйцам. Хакон чуть не подавился ревом, так сильно сжав челюсти, что услышал хлопок.

Он не мог не двигаться под ней, но оставался в таком положении, упираясь и принимая ее ласки столько, сколько она хотела.

Казалось, прошло много времени, прежде чем она сжалилась над ним, в последний раз обведя языком головку члена и щель, прежде чем поползти вверх по его телу. Его жадные руки встретили ее, помогая собрать юбки, чтобы она могла схватить его и ввести в мокрое влагалище.

— Судьба, — прошипел он, когда мягкая плоть поцеловала его член, — ты горишь жарче, чем моя кузница.

Ее бедра дрожали, широко раскинувшись на его талии и бедрах, она опустилась на него. Круговыми движениями бедер она вводила его все глубже, пока, озорно прикусив нижнюю губу, не позволила себе опуститься до конца. Она стиснула зубы, чтобы сдержать стон, насаживаясь на пульсирующий член.

Его руки забрались под юбки, ему нужно было почувствовать ее кожу. Он схватил Эйслинн за шикарные бедра, подстраиваясь под устойчивый ритм, который задавали она задавала.

Потребовалось усилие, чтобы сдержаться, а не просто перевернуть ее и не втрахать в землю, но Хакон держал себя в руках, держа ее, с благоговением наблюдая, как она раскачивается над ним.

— Вот так, виния, — похвалил он, — бери все, что тебе нужно.

Она вознаградила его тем звуком, который издавала, когда она достигала пика.

Хакон скользнул рукой вверх по ее бедру, чтобы провести большим пальцем по жемчужине клитора, набухшей и блестящей. Он рельефно прижался к ее раздвинутому влагалищу, и мрачное, удовлетворенное рычание зародилось в его груди при виде этого.

— Посмотри на себя, растянувшуюся вокруг меня. Какое ты представляешь зрелище, виния.

Он дразняще провел большим пальцем по капюшону клитора, заставив ее вздрогнуть и сбиться с ритма.

— Ты знаешь, каково это — иметь тебя вот так? — спросила она его, затаив дыхание. — Чувствовать под собой такого большого, сильного мужчину?

— Как богиня, которой ты являешься.

Она широко улыбнулась.

— Именно.

Вид ее, раскрасневшейся от голода и уверенности, прикончил его. Откинув голову на траву, Хакон подавил рычание и безжалостно оцарапал мозолью ее клитор. Ему нужно было заставить ее кончить одновременно с ним с отчаянием, граничащим с болью.

Со вздохом ее влагалище сжало его крепко, как тиски. Хакон приподнял бедра навстречу, желая проникнуть как можно глубже внутрь, желая быть частью ее сейчас, позже, всегда. Он излился в нее, ее смазка и его сперма стекали по его члену.

Ее ногти впились в кожу его куртки, когда ее тело содрогнулось от наслаждения. Хакон удерживал ее в агонии оргазма, наслаждаясь зрелищем, которое она представляла, сияя в лучах полуденного солнца. Она была великолепнее, чем он мог выразить, и то, как она смотрела на него сверху вниз, пока ее влагалище пульсировало толчками, разрывало его на части.

Тихий стон сорвался с ее губ, когда она растворилась в его объятиях. Она прижалась щекой к его груди, туда, где должно было греметь сердце — все это было ради нее, все это для нее.

Он по-прежнему держал ее близко, не спеша отпускать. Его тело начинало расслабляться, но она не отстранялась, не двигалась — словно хотела сохранить этот миг навсегда.

Хакон обнимал свою пару в саду, согретый солнцем и ее прикосновениями.

— Однажды, — сказал он ей, — я попрошу тебя сделать это со мной на моей земле.

Она подняла голову и положила подбородок ему на грудь, мечтательно улыбаясь.

— О?

— Мы должны посетить это место, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно. Он хотел ее во всех отношениях, но особенно желал услышать ее крики удовольствия, эхом разносящиеся по деревьям. Он хотел наполнить ее своим семенем, увидеть, как оно изольется из нее вместе с соками, пропитав почву. Это была бы их земля, их дом.

— Это было бы здорово, — сказала она.

— Весной я положу тебя там в цветах и возьму под полной луной.

Ее щеки залились румянцем, и она уткнулась лицом ему в грудь.

— Это обещание?

Хакон провел руками по ее ногам, чтобы обхватить ладонями ягодицы. Он сжимал и мял, чем вызвал у нее вздох интереса.

— Определенно, — ответил он ей. — Ты знаешь, я держу свои обещания.

Она извивалась на его груди, когда член снова начал твердеть внутри нее.

Хакон ухмыльнулся, его сердце почти болезненно переполнилось. Он пообещал бы ей все, если бы она была готова это услышать. Он намеревался дать ей все. Их совместная жизнь была ничем иным, как обещанием, полным возможностей, и он ждал этого с нетерпением.

Однако сейчас он был доволен тем, что нашел свою пару среди кустов роз.

21



Эйслинн поспешила вниз по ступеням замка во внутренний двор, не обращая внимания на то, что холодный воздух обжигал ей лицо. Сорча встала в подножной нише повозки, когда та с грохотом остановилась, помахала в ответ и позвала ее по имени. Последовал громкий хор, трое ее младших братьев и сестер в задней части повозки перегнулись через борт и радостно замахали руками, увидев ее.

Эйслинн подпрыгнула на пятках, когда терпеливый Орек остановил лошадь. Он ловко спрыгнул вниз, обогнув заднюю часть повозки, чтобы помочь спуститься извивающейся Сорче. Едва ее ноги коснулись булыжников, как она полетела в поджидающие объятия Эйслинн.

Они вместе раскачивались, хихикая, пока Орек вытаскивал младших Брэдей из тележки, покачивая их, прежде чем благополучно поставить на землю. Даже шестнадцатилетний Калум, склонный к приступам угрюмости, завопил, когда его старший брат-полукровка подбросил его в воздух.

Вскоре Блэр и Кили тоже вцепились в Эйслинн, и она была полностью поймана семьей Брэдей. Они все рассмеялись, когда Калум закатил глаза, а Орек смотрел на это с нежным весельем, в уголках его глаз появились морщинки.

— А как поживает мой любимый лошадиный народ? — спросила Эйслинн.

Младшие брат и сестра застонали, прежде чем пуститься в громкое описание всего, что произошло в поместье после свадьбы. Все они перебивали друг друга, пока Сорча тряслась от сдерживаемого смеха.

Эйслинн удалось уловить, что несколько женихов были втянуты в любовную интрижку с одной из садовниц, и ходили разговоры о необходимости Выбора, который является древним эйрианским обычаем, согласно которому потенциальные женихи просили руки суженой, которая должна была в считанные минуты решить, принимать ли какой-либо из сшитых костюмов. Несколько мужчин-мантикор преследовали вторую сестру Мейв, даже когда она готовилась вернуться в академию в Глеанне, Сорча и Орек переехали в их новый дом, но это было так несправедливо, что они не позволили братьям и сестрам остаться на ночь — о, и тетя Софи враждовала с соседом в Гранахе из-за того, что его свиния снова вломилась в ее огород с травами.

— Тот самый мужчина, с которым она спорила из-за тыкв в прошлом году? — спросила Эйслинн.

— Тот самый, — ответила Сорча, сверкнув глазами. — Я думаю, это их способ флирта.

Эйслинн хотела знать все, но еще больше ей хотелось все рассказать Сорче. Как бы ни было захватывающе красться по замку в поисках тайных мест для романтических отношений со своим кузнецом, это походило на агонию, о которой знала только Фиа.

Она чувствовала, как то, что было у нее с Хаконом, становится сильнее, его корни проросли глубоко внутри нее, обвивая самое сердце. Она едва позволяла себе думать о том, что это на самом деле означало или могло означать, и хотела услышать мнение дорогой подруги — и кого-то, у кого самой был любовник-полукровка.

Эйслинн также было очень любопытно, что Сорча знает о культуре орков и ухаживаниях.

Когда младшие из Брэдей закончили перечислять новости, Эйслинн захлопала в ладоши и сказала:

— Как и обещала, Хью сделал вам сладкие булочки и… — Раздались одобрительные возгласы взволнованных детей. — И книги, которые вы просили, доставлены и ждут вас в библиотеке.

— Спасибо вам, леди Эйслинн! — кричали они, направляясь во двор замка. К счастью, персонал замка был заранее предупрежден о грядущем вторжении Брэдей, и дети были любимыми гостями, даже для Бренны.

— Я позабочусь о том, чтобы они попали туда, куда нужно, — сказал Орек. — Кузница в том направлении, да?

Эйслинн попыталась, но не смогла сдержать румянец.

— Да, это там. Со всеми кузницами.

Орек кивнул, то ли не подозревая, то ли достаточно любезно, чтобы проигнорировать ее болтовню.

— А Хакон там?

Она прочистила горло и попыталась пожать плечами.

— Я не видела его этим утром, но, предпологаю, что да. Он часто бывает там.

Орек и Сорча обменялись взглядами, и Эйслинн наблюдала, как между ними протекал задумчивый немой диалог. За несколько секунд они обменялись глубокими чувствами, прежде чем Орек наклонился, чтобы получить поцелуй от Сорчи.

— Наслаждайся ванной, — пробормотал он ей в губы.

— Я так и сделаю. Хотя с тобой было бы лучше.

Эйслинн кашлянула.

— Придется обойтись.

Орек и Сорча усмехнулись, прежде чем он помахал на прощание и направился вслед за детьми.

Сорча, не теряя времени, взяла Эйслинн под руку. Они прошли через замок по пути в бани. Эйслинн всегда наслаждалась визитами подруги и возможностью улизнуть, чтобы неспешно провести день в ванне, наверстать упущенное и поделиться новостями. Она была благодарна, что, по крайней мере, это не изменилось после свадьбы.

— Лошади — стадо, волки — стая. Интересно, как называется группа братьев и сестер, — засмеялась Эйслинн.

— Неприятности, — ответила Сорча с притворным ворчанием. — Но не меняй тему. К чему все это?

Хакон и Орек смеялись, когда Вульф гарцевал вокруг двора, позволяя Блэр и Кили гоняться за ним. Слабый звон металла позади него подсказал ему, что Калум осматривает брошенные инструменты из кузницы, которые ему разрешили взять.

— Сорча часто навещает Дундуран? — спросил Хакон по-оркски. Этот язык заставил бы Фергаса прищуриться еще сильнее, чем когда он смотрел на них из кузницы, но было приятно говорить на родном языке. Ему также не нужен был старый кузнец, чтобы слышать или понимать все, что он говорил. Каким бы упрямым он ни был, Фергас был неисправимым сплетником.

— До того, как ее забрали, да. Она с нетерпением ждала этого, и детям не помешало бы отвлечься. Им будет скучно, когда наступит зима и их оставят дома.

— Ты остаешься в своем новом доме этой зимой, не так ли?

Орек ухмыльнулся.

— Планирую не выходить из дома в течение нескольких дней, когда это возможно.

Хакон усмехнулся.

— Я завидую тебе, мой друг.

Орек повернул голову, чтобы посмотреть на Хакона.

— Как долго?

— Почти две недели. — И это были, без сомнения, лучшие дни в его жизни. Он не мог проводить с ней столько времени, сколько хотел, но когда они были вместе, мир становился правильным. Внутри него зазвучали узы супружества, гармония, которая сделала солнечный свет немного ярче, вино — немного слаще. Эйслинн сделала его жизнь лучше.

Она была его жизнью.

Он жил ради ее прикосновений, ради разговоров руками. Ради того, как она находила его в укромных уголках замка, будто пряталась не от него, а для него. Он был в восторге, когда наконец догнал ее и зацеловал до одури в заброшенном крыле. Но она была не единственной, кто искал способ украсть хоть немного времени, проведенного вместе — он тоже учился быть хитрым.

По просьбе капитана Аодана и предстоящего строительства моста Эйслинн пригласила еще двух кузнецов, женщину по имени Кейтлин и волшебницу по имени Эдда — деловых и романтических партнеров, которые приехали с юга за новой жизнью, как и многие другие. Хакон был потрясен, увидев здесь орчанку, ни много ни мало связанную брачными узами с человеческой женщиной, но приветствовал помощь.

Двое человеческих парней из города также были взяты в ученики. Хакон уступил им свою комнату в задней части кузницы и занял другую в северной части замка. Из-за удаленности от кухни и сквозняков здесь было занято лишь несколько комнат. Это хорошо служило его целям, и почти каждую ночь Эйслинн прокрадывалась в его комнату незамеченной.

Орек долгое время молчал. Он стоял, наблюдая за играющими детьми, выражение его лица было мягким, но Хакон чувствовал, как крутятся шестеренки в его голове.

Хакон сдерживал свой темперамент, ожидая, что его друг что-нибудь скажет. Это было первое испытание, которое ему нужно было пройти — он мог положиться лишь на поддержку друзей.

— Ты уверен?

— Да. Связь уже установлена.

Это привлекло внимание Орека.

— Хакон…

— Она моя пара, — пророкотал он. — Что еще я мог сделать?

Еще на одно долгое мгновение между ними повисла тишина, и у Хакона все внутри сжалось от ярости. Почему у Орека могла быть пара-человек, а у него нет? К сожалению, благородная кровь Эйслинн встала у них на пути, но лучшей пары ему не найти. Она была для него всем, совершенством, и он хотел…

— Я понимаю. Действительно, понимаю, — вздохнул Орек. — Даже после того, как я принял притязание моего зверя на Сорчу, бремя неразделенных уз тяготило меня. Я не был уверен, что смогу вписаться в ее здешнюю жизнь. Меня до сих пор посещают сомнения.

Брови Хакона удивленно приподнялись.

— Но теперь она твоя жена.

— Спасибо судьбе за это. Но я все еще пытаюсь найти свое место здесь. Все, что мы с Сорчей можем сделать, это принимать вещи такими, какие они есть, и строить нашу жизнь. Моя пара не заслуживает меньшего, и я сделаю для нее все что угодно. — Взгляд Орека был серьезным, когда он перевел его на Хакона. — Ты можешь быть тем, кто нужен своей паре?

— Без сомнения. — Хакон давал ей все, в чем она нуждалась, будь то новый инструмент или сама луна.

— Сможешь ли ты вписаться в ее жизнь? — настаивал Орек. — Я не завидую твоему положению — человеческая женщина — это одно, человеческая аристократка — совершенно иное.

Хакон заскрежетал зубами — ответ застрял у него в горле. Он не знал, как сказать другу, что жизнь Эйслинн при дворе была далека от идеала. И что, несмотря на свой талант и верность, она, несомненно, была бы счастливее, живя простой жизнью и наслаждаясь свободой выбора.

Он даст ей это. Он пообещал создать для нее все, что она захочет, и это включало новую, лучшую жизнь.

И все же слова дались ему нелегко. Его уверенность поколебалась, когда пришло время произнести их вслух. Он не мог не думать о том, насколько талантливой и преданной она была. Для нее было бы непросто отказаться от жизни сеньоры Дарроу.

Однако это был единственный путь, который он видел. Его бы не признали как пару и мужа среди человеческой знати. Так распорядилась судьба. Бывали моменты, когда он и сам не считал себя достойным быть парой Эйслинн, даже тайно.

Хакон не мог оставить ее, но он также не знал, как долго будут продолжаться их запретные встречи? Любовь, заключенная в тени, никогда не сможет по-настоящему вырасти.

Орек одобрительно хлопнул его по плечу.

— Она прекрасная женщина. Я не знаю, что будет дальше, но если есть какой-то способ, она найдет его.

Хакон кивнул, пытаясь успокоиться.

Почти каждую ночь в его постели была его пара. Он разделял ее смех и тревоги. Скоро он завоюет ее сердце. И тогда осмелится попросить предпочесть его всем. Точно так же как он выбирал ее среди всех остальных.

Судьба, он любил ее. Конечно, любил, она была его парой.

Этой любви должно было быть достаточно.

Сорча завизжала от восторга, прежде чем Эйслинн зажала ей рот рукой. Ее подруга извивалась в теплой воде, ее улыбка была заметна даже под рукой Эйслинн.

— Ах ты, девчонка! — Сорча хихикнула, когда Эйслинн наконец убрала руку. — Как долго?

— Прошло уже почти две недели. Но еще раньше…

Сорча скользнула под воду и вынырнула с самодовольной ухмылкой на лице. Эйслинн плеснула на нее за грубое нарушение.

Сложив руки на каменном бортике ванны, Сорча оперлась подбородком на предплечье и выжидающе сдвинула брови.

— И?

Эйслинн застонала, прикрывая раскрасневшиеся щеки руками.

— Он замечательный. Во всех отношениях.

— Ты знаешь, как хорошо я отношусь к полукровкам, поэтому я предвзята, — сказала Сорча и ткнула Эйслинн в голое колено. — Я рада за тебя! Ты это заслужила!

— Люди продолжают говорить, что… — пробормотала она.

— Кто еще знает?

— Только Фиа, но она сказала мне то же самое, когда узнала.

— Ну, тогда это должно быть правдой. Ты здесь вкалываешь на износ. Я рада, что кто-то присматривает за тобой. — И она дерзко подмигнула, чтобы Эйслинн точно поняла, какую заботу имела в виду Сорча.

После небольшой подсказки Эйслинн призналась, как все произошло: от их первой встречи до того, как она, наконец, набралась смелости пойти к нему. Она рассказала подруге о замечательных вещах, которые сделал для нее Хакон, о том, как он помогал ей с садом роз и сопровождал ее на встречах с гильдиями.

— Он мой друг и… гораздо больше, — было приятно произнести это вслух.

Сорча мечтательно промурлыкала в знак согласия.

— Вы хорошо подходите друг другу, — со смехом она добавила, — вот же умный ублюдок. Кто бы мог подумать, что кузнец найдет путь к твоему сердцу через проекты.

Улыбка Эйслинн стала неудержимо широкой. Невозможно было даже предположить, что они так хорошо подойдут друг другу — все это казалось предопределенным. Она не до конца в это верила, но не могла просто отмахнуться от этой мысли.

— Супружеская связь уже проявилась?

— Супружеская связь? — повторила она.

Веселье исчезло с лица Сорчи, и она серьезно посмотрела на Эйслинн.

— Он ничего не говорил тебе об орочьих брачных узах?

Эйслинн покачала головой, и ее желудок сжался.

На лбу Сорчи появилась легкая морщинка.

— Надеюсь, у него есть на то веская причина.

— Уверена, что так и есть, — тихо ответила Эйслинн, но не могла придумать ни одной. Несмотря на теплую воду в ванне, ее пальцы начали холодеть. — Объясни мне, пожалуйста.

Сорча не стала медлить. Она рассказала, что у орков есть внутренний инстинкт — зверь, как они его называли. Он подталкивает их либо к драке, либо к спариванию. У некоторых этот зверь был сильнее, чем у других, особенно в бою, когда орк впадал в состояние берсерка. В старых сагах часто рассказывалось о разрушительной ярости берсерка, особенно если он был связан узами.

Не все орки вступали в брачные узы — вопреки расхожему мнению, это не было предопределено. Когда орк находил подходящего партнера и испытывал к нему сильное желание, между ними могла установиться связь на всю жизнь. Некоторые боялись этого — как самого инстинкта, так и его последствий.

— Это происходит один раз и навсегда, — пояснила Сорча. — Орк, связанный брачными узами, никогда не утратит влечения к своей паре. Он сделает для нее все.

— И ты связана узами с Ореком?

Серьезное выражение лица Сорчи сменилось мягкой улыбкой.

— Да. Он сказал, что связь начала формироваться почти сразу после нашей встречи, но он сопротивлялся — думал, что у нас нет будущего. Завершение уз требует времени, близости, секса. — Она многозначительно выгнула бровь.

— Хакон не сказал…

Сорча потянулась к ней и взяла за руку.

— Возможно, он считает, что ты еще не готова это услышать. Орек тоже сначала молчал. Он не хотел, чтобы я чувствовала себя обязанной, если это не то, чего я сама хотела. — Она внимательно всматривалась в лицо подруги. — Ты хочешь быть его парой?

Да.

— Я не знаю.

Эта связь казалась слишком… необратимой. Куда более весомой, чем человеческий брак — не просто клятвы и бумага, а кровь и инстинкт. Нужно быть абсолютно уверенной, что человек рядом — именно тот.

Мысль о том, что нужно найти именно «своего» мужчину, которому можно доверить свое сердце и судьбу, почти вызвала у Эйслинн панику.

А вдруг ты ошибешься?

— Хакон купил землю, — выдавила она, цепляясь за что-то более осязаемое. — Помнишь луг к северу от вашего поместья? С выступом?

Сорча кивнула.

— Знаю.

— Он выкупил его весь. Говорил о строительстве дома и кузницы. Он не вдавался в подробности, но, мне кажется, он приехал в Дарроуленд, чтобы начать новую жизнь. Построить семью. А это подразумевает… пару, верно?

— Не всегда, но… — Сорча закусила губу, задумавшись. — Если честно, я удивлена. Не похоже, что он мечтал о фермерстве. У него достаточно занятий в замке.

— Его жизнь здесь. Я здесь. Он просил меня приехать и взглянуть на землю.

— Загадка за загадкой, — пробормотала Сорча. — Он дарит тебе подарки, выкупает землю у Дундурана, но молчит о брачных узах. И все же хочет, чтобы ты оценила место.

Эйслинн не знала, что думать. Семя беспокойства проросло. Но, чем больше она размышляла о супружеских узах, тем менее пугающими они ей казались. Может быть, в этой необратимости и было утешение. Знать, кто твоя пара.

Если подойти к выбору с умом, если встретить и выбрать своего человека, такая связь — это благословение.

Для нее это было бы доказательством, что она нужна кому-то не ради титула. Не как выгодная партия. Она не боялась Хакона, но помнила, как больно было осознавать, что другие мужчины раньше ставили титул выше нее самой.

— Возможно, это и к лучшему, — произнесла она вслух. — Отец начинает давить: что, пора бы выбрать мужа, пока это не сделал король.

— Ты? Замуж? — рассмеялась Сорча. — Ты же столько лет избегала этого.

Укол разочарования сдавил ее грудь. Она никогда не была против брака. Просто не встретила того, с кем бы ей этого хотелось.

А пока не вышла — никто не ждал от нее наследников, не требовал рисковать жизнью. Ни один мужчина прежде не стоил этой цены.

До сих пор…

Сорча снова сжала ее руку.

— Мне жаль, Эйслинн. Все это — тяжелое бремя. Я хотела бы… — она замялась, и в ее глазах мелькнула тень. — Хотела бы я знать, каким грузом это обернется, когда попросила тебя стать наследницей.

Эйслинн поспешила ее успокоить. Хотя, если быть честной, часть ее — горькая, израненная — была благодарна за признание. Иногда ей казалось, что это было не даром, а приговором.

Но эта часть — не вся она. Она действительно была благодарна за шанс служить людям. Еще до изгнания Джеррода она выполняла обязанности наследницы. Теперь ее труд признали. И, как бы ей ни было тяжело, это льстило ее гордости.

С получением власти над Дарроулендом она собиралась сделать все, чтобы земли процветали и оставить после себя след. Ей нужно было только время. Передышка. Возможность все обдумать — что делать с Бренной, с Джерродом, когда Коннор Брэдей его найдет. И что делать с Хаконом.

Но сейчас все внутри кипело от тревоги, и Эйслинн хотелось лишь одного — отдохнуть в горячей воде рядом с самой близкой подругой и ни о чем не думать.

Только все никогда не бывает так просто.

Наслаждайся этим, пока можешь, — напомнила она себе. У нее никогда не получалось по-настоящему расслабиться, но когда, если не сейчас?

22



В тот вечер Эйслинн смеялась, слушая нелепую историю Сорчи о проделках енота Дарраха за последние недели — в основном он пропадал в конюшнях и съедал почти все яблоки, наживая себе множество врагов среди лошадей.

Обеденный зал гудел от разговоров и смеха, а оживленные людьми столы ломились от вкусной еды. Хью редко показывался, чтобы принять заслуженные аплодисменты за великолепный ужин, а капитан Аодан изредка присоединялся к своим секундантам, чтобы сыграть с ними в питейные игры.

Хотя день выдался не самым продуктивным, на душе у Эйслинн стало легче. Время, проведенное с Сорчей — пусть и породившее больше вопросов, чем ответов, особенно касательно Хакона и орочьих ухаживаний — всегда поднимало ей настроение. Их маленькая компания собиралась остаться на ночь, и Эйслинн уже предвкушала утренний завтрак в их кругу и еще несколько украденных часов с лучшей подругой.

Оживленно беседующие Сорча, Орек и трое младших братьев были приятным дополнением к главному столу. Это резко отличалось от привычных тихих, одиноких ужинов с тех пор, как ушел отец. Обычно она брала с собой книгу, чтобы почитать за едой.

Это было куда лучше.

Хотя…

Ее взгляд скользнул мимо плеча Сорчи, привычно устремившись в дальний конец зала. Словно почувствовав ее внимание, Хакон перевел свой взор с гончара рядом на нее. Эйслинн слегка улыбнулась, сожалея о том, что он не может к ним присоединиться.

И именно в этот момент она заметила фигуру, быстро приближающуюся к главному столу. Переключив на нее внимание, она с нарастающим любопытством наблюдала, как горничная Шивон торопливо направляется к ним. Ее лицо пылало, а выражение было тревожным. Эйслинн, возможно, встревожилась бы сильнее, будь это Фиа, но Шивон славилась своим чувствительным и мягким нравом.

Подойдя, горничная присела в реверансе.

— Простите, миледи, — прошептала она, запыхавшись. — Только что прибыл посланец. Он сказал, что это срочно.

Она протянула аккуратно сложенное послание, запечатанное желтым воском.

Тревога Эйслинн слегка утихла — это была не королевская печать и не знак ее отца. Орек протянул руку, взял письмо и передал ей.

— Спасибо, Шивон. Приятного ужина.

Та вновь присела в реверансе, но прежде чем отвернуться, бросила короткий, тревожный взгляд на послание и заломила руки.

Эйслинн встретилась глазами с Сорчей, прежде чем сорвать печать ногтем. Желтый воск был распостраненным — его можно было найти в любой таверне или на путевой станции, — но вот оттиск гарцующей лошади вызывал куда больше вопросов.

У нее закололо в затылке — предчувствие снова напомнило о себе. Развернув послание и увидев подпись, она поняла, что не ошиблась.

— Это от Коннора, — сказала она, обращаясь к остальным за столом.

Все замолчали.

— Что он пишет? — спросил Орек, уже серьезно.

Эйслинн трижды перечитала короткое сообщение, чтобы убедиться, что все правильно поняла.

Миледи Эйслинн,

С тяжелым сердцем я пишу вам из приморского городка Малтон.

Я шел по следу вашего брата из Округа, через несколько городов вдоль Шанаго. Он направился на север, к Проливу, и, возможно, попытается перебраться в Каледон. Он использовал свое имя, чтобы собрать отряд наемников. Несколько человек в Каледоне подтвердили: он предлагает состояние любому, кто поможет ему вернуть титул.

У него уже около тридцати последователей, но он продолжает искать новых в Проливе. Ходят слухи о крупном отряде наемников, собирающемся перезимовать прямо на каледонской стороне границы.

Я пришлю весточку, как только появятся новости.

С уважением,

Коннор Брэдей.

Когда Эйслинн передала записку Сорче, внутри у нее похолодело. Орек и дети наблюдали за подругой в тревожном молчании. Эйслинн тем временем поймала взгляд Фиа и помахала ей, привлекая внимание.

Она пересекла зал, улыбаясь и кивая знакомым, но ее лицо стало серьезным, как только она приблизилась.

— Миледи?

— Только что прибыл гонец с севера и доставил послание. Пусть останется на ночлег, а утром отправится обратно. И пошли другого — на юг, к моему отцу.

Фиа побледнела, веснушки на ее лице выделялись особенно резко.

— Сию минуту, миледи. — Она поспешно подобрала юбки и выбежала из зала.

Когда Эйслинн вернулась к столу, Калум уже тихо читал девочкам послание от их старшего брата. Орек и Сорча сидели, глядя на нее с явной тревогой.

— Только сумасшедший поверит обещаниям Джеррода, — выплюнула Сорча.

— Люди поступали и хуже за горсть монет, — отозвалась Эйслинн.

— И что теперь? — Орек скривил губы, глядя на сестру.

— Мы будем сражаться, — прорычала Сорча. — Он не имеет права…

— А многие скажут, что имеет, — произнесла Эйслинн. Слова, слетевшие с ее онемевших губ, прозвучали глухо. Спокойствие было лишь маской, скрывающей бушующую внутри ледяную ярость. Как он смеет?

— К черту всех, кто так считает! — Сорча сверкнула глазами. Кили ахнула от резкости сестры, но та и не заметила — ее взгляд был напряжен и сосредоточен.

Эйслинн хотела бы разделить огненное негодование подруги, но все, что она чувствовала — это холодный, сосредоточенный гнев. Если быть честной, именно этого следовало ожидать от Джеррода.

Когда-то она думала, что наемники скорее прирежут его, чем станут слушать. Но Джеррод умел быть обаятельным, когда хотел.

Дарроуленд был лакомым куском — плодородные земли, ухоженные виноградники, процветающие деревни. Несмотря на растущие налоги, корона еще не задушила эти земли. И как сеньор Дарроу, Джеррод действительно мог бы позволить себе платить наемникам целое состояние — и оставаться при деньгах.

Но он никогда не будет сеньором Дарроу.

Он приведет земли к гибели, а народ — к страданиям. Эйслинн не позволит этому случиться. Она — наследница.

Эта мысль подогревала ее ярость, за которую она цеплялась, как за якорь. Стоило только отпустить ее и страх захлестнет с головой. Возможно, все обойдется. Наемники не любят, когда им платят пустыми обещаниями. Но все еще оставался шанс, что войско двинется на Дундуран и это обернется кровью и насилием.

А этого она боялась больше всего.

Ее живот свело от ужаса. Эйслинн никогда не хотела, чтобы кто-то проливал кровь ради ее права на престол.

Не допусти, чтобы до этого дошло.

Нет. Все еще можно было изменить. Силы не были собраны. У нее еще было время в запасе.

— Каждый из нас напишет своим отцам, и пусть гонец как можно скорее отправится на юг. Когда они вернутся, собранный отряд Дундурана численно превзойдет любую наемную силу, — сказала она Сорче решительно.

Отец оставил ей половину рыцарского отряда и полный гарнизон замка. Люди были способные, но она не знала, будет ли этого достаточно. И всё же выбора у неё не было.

Она всегда боялась, что Джеррода остановит лишь кровопролитие. Но пока до этого не дошло. Пока. У меня еще есть время.

Встав из-за стола, Эйслинн оглядела обеденный зал. Желудок сжался от напряжения. Казалось, никто не заметил резкой перемены в настроении у высокого стола — никто, кроме Хакона. Он поднялся, Вульф стоял рядом, и оба смотрели прямо на нее.

Она могла лишь слегка покачать головой.

Позже, гораздо позже, когда все письма были написаны и запечатаны, а замок погрузился в предрассветную тишину, Эйслинн тихо прокралась в спальню Хакона.

Слабая полоска света под дверью говорила, что он все еще не спит и ждет ее. С замиранием сердца она открыла дверь, вошла и заперла ее за собой, повернув ключ.

Хакон сидел в кресле у камина, что-то вырезая из дерева. Услышав ее шаги, он поднял голову и сразу встал, отложив нож и заготовку.

— Эйслинн…

Она шагнула в его объятия и уткнулась лбом ему в грудь. Обвив руками крепкий торс, она прижалась к нему всем телом, отчаянно нуждаясь в покое.

Сильные руки сомкнулись вокруг нее, словно удерживая от падения.

— Полежи со мной? — прошептала она.

Не говоря ни слова, он повел ее к кровати. Сняв кожаные штаны, он развязал ее халат, откинул меха и лег на спину, раскинув руки.

Она скользнула к нему, прижалась сверху, укрывая его, как теплое одеяло. Он накрыл их ноги мехом и снова заключил ее в объятия.

Хакон прижал ее к себе, подбородком упираясь в ее макушку. Эйслинн зарылась носом в ложбинку между грудных мышц, вдыхая его запах. Страх, сжавший сердце, начал отступать.

Он мурлыкал для нее — не страстно, как во время близости, а мягко, успокаивающе, словно колыбельную. Веки Эйслинн тяжелели, она растворялась в его тепле и покое.

— Ты расскажешь мне, что случилось? — спросил он тихо.

Глубоко вздохнув, Эйслинн начала рассказывать. Без преувеличений и прикрас — просто правду. Хакон слушал молча. Только движения его пальцев, нежно массировавших ей спину, говорили о растущем гневе.

— Я сам убью его, виния. И любого, кого он приведет с собой.

— Я знаю, — прошептала она. Именно этого она и боялась.

Повисла тишина. Она чувствовала, что он сдерживает вопросы.

Возможно, он понимал, что ей сейчас просто нужно его молчаливое присутствие рядом.

Может быть, догадывался, что у нее самой были вопросы, которые она боялась задать.

И потому она ничего не спросила. Не этой ночью. Она не была готова к ответам.

Так она и лежала с ним, засыпая и просыпаясь, прислушиваясь к размеренному биению его сердца. Она цеплялась за этот ритм, как за якорь.

До рассвета она не позволяла себе думать. Только слушать.

И только так ей удалось улучить несколько часов покоя.

23



Эйслинн кусала кутикулу, пока Сорча не отдернула ее руку.

— Перестань, — шепнула она, сжав ее пальцы.

Они стояли в небольшом фойе у большого зала, дожидаясь, когда соберутся все. Орек уехал с рассветом, чтобы отвезти детей в поместье Брэдей, пообещав вернуться к полудню.

Присутствие Сорчи рядом было утешением. Если днем она не могла искать тепла в объятиях Хакона — по крайней мере, она могла держать руку Сорчи.

Сорча осторожно выглянула в зал.

— Похоже, все собрались.

Глубоко вдохнув, Эйслинн кивнула и последовала за ней. Все взгляды устремились к ней, когда она поднималась на помост.

Она долго обдумывала, стоит ли говорить свою речь. Но эти люди заслуживали знать правду. Пока еще рано было сеять панику за пределами замка — разведка Коннора не подтверждала неминуемой угрозы. Но все же кое-что нужно было сказать.

Ее взгляд скользнул по собравшимся. В углу она заметила зеленый цвет, но не позволила себе остановиться. Когда ее глаза нашли Хакона среди кузнецов, сердце забилось быстрее.

Он был здесь. И это поддерживало ее.

Заложив руки за спину, Эйслинн позволила материнскому воспитанию взять верх. Она не любила говорить перед толпой, но это были ее люди.

— Добрый день, — начала она спокойно. — Спасибо, что собрались. Я хотела проинформировать вас о происходящем.

Те, кто еще не слушал внимательно, насторожились. Напряжение повисло в зале.

— Как вы знаете, осенью моего брата Джеррода лишили титула и наследства. Его заключили в Палату за преступления. Летом он сбежал. Прошлой ночью мне стало известно, что он собирает отряд наемников, чтобы вернуть себе Дундуран.

Гул пробежал по толпе. Люди переглядывались, ошарашенные новостью. Эйслинн сама едва могла в это поверить.

Побег ее не удивил. Но то, что Джеррод обратился к наемникам — значило, что он в отчаянии. И именно поэтому он был опасен.

Почему он не мог просто начать новую жизнь где-нибудь далеко? Зачем решил вернуться? Чтобы все разрушить?

Это не Джеррод, которого я знала…

Нет, не тот. И именно поэтому она стояла здесь. Чтобы дать отпор. Чтобы показать, что она — наследница. Что она поведет свой народ.

— Я делюсь этим не для того, чтобы вас напугать, — продолжила она. — Многие из вас преданы моей семье годами, и вы заслуживаете правды. Сейчас мы только собираем информацию. Я уже отправила гонца к моему отцу.

Тишина стала напряженной. Дундуран не знал тревог так много лет, что сама мысль об угрозе казалась чуждой.

— Если кто-то из вас знает что-то важное, сообщите мне или капитану Аодану. На данном этапе не стоит паниковать. Осеннее заседание совета состоится, как запланировано, через три дня. Первых гостей мы ждем завтра. По толпе пронесся облегченный вздох. Люди сплотились. Эйслинн чувствовала это. Они не поддались панике. Еще нет. И это было маленькой победой.

— Спасибо вам за службу мне и моей семье. Каждый из вас играет важную роль в жизни Дундурана. И я благодарна вам за это.

Она кивнула — и люди начали расходиться.

Подданные сплотились, и многие пожелали Эйслинн всего наилучшего. Она сошла с помоста, чтобы поговорить с самыми тревожными сотрудниками, заверив их, что все под контролем, и она обязательно сообщит последние новости, как только они появятся.

Когда толпа разошлась, капитан Аодан, Бренна и Фиа остались, по просьбе Эйслинн. Через плечо Бренны она заметила, что Хакон все еще стоит у выхода, сделав лишь пару шагов к двери. Ей хотелось, чтобы он оказался рядом, но сейчас это было бы неуместно. Все, что она могла — это чуть улыбнуться, прежде чем переключить внимание на свою небольшую группу.

— Капитан, Бренна, прошу вас пройти со мной. Нам нужно поговорить, — сказала она.

Эйслинн повела их из большого зала в сторону своего кабинета. Несмотря на напряжение, она сохраняла ровную походку, высоко подняв подбородок и расправив плечи. Но, подойдя ближе, вдруг поняла: ее маленький, захламленный книгами и чертежами кабинет не подходит для серьезного совещания.

Ее щеки вспыхнули от смущения. Представить себе капитана Аодана в сверкающем нагруднике, с коротко стриженными волосами, среди груды бумаг и чернильниц, было почти комично.

— Пожалуй, воспользуемся кабинетом моего отца, — решила она и повернула в другую сторону.

Когда капитан открыл им дверь, Эйслинн вдохнула знакомый запах кожи и дерева. Присутствие ее отца ощущалось в каждой детали — в тяжелом письменном столе, темно-зеленых подушках кресел, аккуратных полках и разложенных картах. Было непривычно подходить к его столу и занимать его место.

Проведя ладонями по подлокотникам, она ощутила бороздки от отцовских пальцев, оставленные им за годы службы сеньором Дарроу. «Слишком рано», — закричало сердце. Она не хотела ни кресла, ни титула. Пока еще нет. Но это ничего не меняло.

Она придвинула стул и положила руки на прохладную поверхность стола.

— Разумно ли было рассказать им? — первой заговорила Бренна. — Новости наверняка дойдут до города. Языки у людей длинные.

Эйслинн моргнула. Она могла бы солгать… но даже не подумала об этом. Люди заслуживали правды.

— Я не хочу лгать, — просто сказала она.

— Эйслинн не простят, если об этом станет известно позже, когда Джеррод будет стоять у ворот, — вмешалась Сорча, которая последовала за ними в кабинет.

— Леди Эйслинн, — автоматически поправила Бренна, чуть слышно.

— Я подумала, что так будет правильно. И… если в замке кто-то симпатизирует Джерроду, лучше узнать об этом сейчас.

— Согласен, миледи, — кивнул капитан Аодан. — Именно поэтому я настоятельно рекомендую, чтобы вас постоянно сопровождали два охранника.

Эйслинн уже собиралась возразить, что в стенах замка она в безопасности… Но ведь она сама только что признала, что не уверена в полной преданности всех подданных.

Я не смогу увидеться с Хаконом. Не без свидетелей.

Она верила в благоразумие своих рыцарей, но ситуация становилась все сложнее. Вспомнились слова Бренны: Дарроу слишком добры к чужакам. Эйслинн хотелось верить, что ее люди не столь фанатичны, чтобы причинить боль. Но она понимала, что их связь с Хаконом может породить сплетни.

Она с трудом проглотила горькую истину.

— И больше никаких исчезновений на весь день, — добавила Бренна.

— Я согласна на двух охранников, — сказала Эйслинн. — Но пусть они держатся в тени, пока мы не убедимся в реальности угрозы. Мы должны бытьосторожными, а не параноиками.

Капитан кивнул, не скрывая напряжения. Эйслинн знала, что он бы предпочел, чтобы ее сопровождала дюжина вооруженных стражников, даже на пути от спальни до столовой. Но она не хотела жить в страхе. Джеррод не заставит ее прятаться — особенно находясь за сотни лиг отсюда.

— Надеюсь, в этом не будет необходимости. Но, возможно, стоит подумать о наборе новых рекрутов, чтобы усилить охрану.

— Да, миледи. Я также увеличу патрули и направлю дозоры в сельские районы. Лучше убедиться, что мы не будем застигнуты врасплох.

Эйслинн кивнула.

— Я не хочу, чтобы люди чувствовали страх или давление. Но ты прав — мы должны быть начеку. Мне важно знать, если кто-то из наших все еще поддерживает Джеррода. Я надеюсь, его планы провалятся, но если ему удастся собрать войско, мы не можем позволить внутренней угрозе поставить нас под удар.

— Этого не случится, миледи, — твердо ответил капитан Аодан. — Люди верны тем, кто относится к ним с уважением. Простите, если позволю себе лишнее, — он прижал кулак к груди, — но мы все мы помним поступок вашего брата. Дарроуленд радовался, когда вы стали наследницей. Никто не хочет, чтобы вас заменили.

— Спасибо, капитан, — сердце Эйслинн сжалось от благодарности за его слова.

Поклонившись, капитан Аодан сказал:

— Мы справимся с этим, миледи.

— Да. Так и будет.

После нескольких завершающих слов капитан удалился выполнять свои обязанности, оставив Эйслинн и передав ей немного уверенности.

Ей нужно было время. Время, чтобы найти решение — не с мечом в руке и кровью на каменных плитах, а нечто иное. С толикой удачи она найдет его до того, как ее отец вернется домой.

Альтернативой было проверить не только верность своего персонала, но и преданность всего народа. Призвать силы на защиту Дундурана — шаг, на который даже ее отец никогда не решался. У нее была власть, была судебная печать, но была ли у нее поддержка от простых фермеров до благородных баронов?

Я не уверена.

Она думала, что знает этих людей. Думала, что может им доверять. Но, как оказалось, ошибалась.

— Бренна.

Шателен вышла вперед, и выражение ее лица стало еще более каменным. Это холодное, непроницаемое лицо не раз расстраивало Эйслинн. В минуты одиночества она представляла, что Бренна ею разочарована. Или злится.

Теперь это не имело большого значения. Боль еще была, но она пряталась под слоем ледяного негодования, за которое Эйслинн цеплялась, чтобы не сломаться.

— Моя леди?

— Мне нужно знать обо всем, что происходит в замке. Если кто-то высказывается в поддержку Джеррода. Если кто-то недоволен моим отцом. Или мной. Все, что угодно.

— Да, моя леди.

— Это касается и тебя, Бренна.

Бровь шателен дернулась вверх.

— Меня?

— Я знаю, Джеррод был тебе близок. Я знаю, что ты относилась к нему… с теплом. — Эйслинн с трудом подавила дрожь в голосе. — Я знаю, что он тебе дорог. Но то, что он планирует, угрожает всем нам. И я надеюсь, что могу рассчитывать на твою поддержку.

Губы Бренны сжались, и на мгновение Эйслинн приготовилась к резкому отпору. Бренна была женщиной гордой и требовательной, особенно к себе. Сомневаться в ее верности — почти оскорбление. Но Эйслинн знала: Бренна прощала Джерроду многое. Слишком многое. Она никогда не скупилась на замечания в адрес Эйслинн, но брат… брат был почти неприкосновенен.

Если бы кто-то, кто-нибудь, установил Джерроду границы — может, все было бы иначе. Возможно, если бы родители не были так сосредоточены на воспитании Эйслинн как наследницы с ее «иным» мышлением, они бы заметили, каким завистливым и жестоким становился их сын. Первой это поняла Бренна. И все же она любила его. Как мать. Даже когда он вел себя отвратительно. Даже когда он был опасен.

— Он просто глупый мальчишка, — наконец сказала она. — Думаю, скоро все это ему надоест.

— Я тоже надеюсь на это. Но мы обе знаем, каким он становится, когда чего-то по-настоящему хочет, — спокойно ответила Эйслинн. — Он никогда не направлял свое упрямство в нужное русло, на служение Дундурану. Только на достижение своих целей. Его ярость уродлива. И ты знаешь это не хуже меня.

— У твоего брата была трудная жизнь.

Сорча едко усмехнулась.

Эйслинн прикусила язык. Это было правдой. Несмотря на все привилегии, Джерроду было непросто. На это были свои причины. Но его поведению нет оправдания.

— Это не дает ему права угрожать своей семье и дому, — сказала Бренна.

— Согласна. — Эйслинн откинулась на спинку кресла, изучая лицо шателен. Ей хотелось верить ей. Но сейчас не время для ошибок.

— Хорошо. Держи меня в курсе всего, что узнаешь.

— Конечно, моя леди. — Сделав короткий реверанс, Бренна удалилась.

Повисшая после ее ухода тишина была тревожной.

— Я хочу, чтобы ты следила за ней, — тихо сказала Эйслинн Фиа. — Но это только между нами.

— Да, миледи.

— Разве все это необходимо? Стоит ли подозревать ее и шпионить? — Сорча нахмурилась.

— Надеюсь, что нет, — прошептала Эйслинн. — Но у Джеррода были сторонники.

— Их недостаточно, чтобы свергнуть вас, — уверенно сказала Фиа. — Ваши люди лояльны. Они видят, сколько вы делаете — и делали, даже когда он был наследником. Они знают, кто лучше подходит для правления.

— Он не найдет поддержки, когда люди услышат, что он собирается привести наемников, — добавила Сорча. — Судьба знает, что те сделают с таким городом.

Новая волна ужаса прокатилась по ее телу. Она не могла позволить, чтобы армия Джеррода подошла хоть на день пути к Дундурану. Любой, кто был достаточно глуп или отчаян, чтобы последовать за ним, не пощадит этот город.

— Ты выглядишь уставшей, — Сорча обошла стол и положила руку ей на плечо. — Все будет хорошо. Вот увидишь. Дарроуленд верен тебе.

Она должна была в это верить.

Иначе ей не вынести тяжести той ошибки, которую она не могла допустить.

24



Не то чтобы это что-то значило лично для нее, но Эйслинн была уверена: сегодня Бренна, без сомнения, гордилась бы ею.

Готовясь к заседанию совета, она рано встала и терпеливо сидела, пока Фиа выбирала подходящее платье и укладывала ее волосы в изящные косы и локоны, украшенные жемчужными шпильками. Тонкий полумесяц головного убора, инкрустированный жемчугом и аквамаринами, отводил волосы от ее лица. Длинная нить жемчуга спускалась к шее, где рядом покоились золотая стрела и меч — эмблема ее дома.

Глядя в зеркало, Эйслинн подумала: Я похожа на мать.

Это было не плохо. В подобных ситуациях она всегда стремилась подражать элегантной леди Ройсин. Но все же, глядя на свое отражение, она ощущала отстраненность — словно смотрела не на себя.

Но сейчас так и должно быть.

Ощущение прохладного жемчуга на коже сопровождало ее, пока они с Фиа, Сорчей и двумя телохранителями шли к залу совета. Это не было неприятно — скорее, слегка отвлекало, как напоминание о том, насколько тяжелым может быть внешний блеск. Она чувствовала себя закованной в доспех из шелка и жемчуга, и напоминала себе: Пусть видят оболочку. Пусть судят по ней.

Сорча одобрительно кивнула. Фиа чуть заметно улыбнулась. У дверей ее охранники распахнули створки — и, затаив дыхание, Эйслинн вошла.

Гул стих. Но вместо раздражения в воздухе повисло напряженное ожидание. Как наследница и единственная представительница дома Дарроу, Эйслинн знала: встреча не начнется без нее.

Сделав шаг — неуверенный, но твердый, — она направилась к своему месту во главе стола. Фиа встала чуть позади, с папкой документов в руках. Сорча заняла позицию рядом с другими йоменами — места за столом были только для знати.

Эйслинн стояла во главе и встречалась взглядом с каждым, кого успевала заметить. Падраик Баярд был здесь — он никогда не упускал случая появиться в Дундуране. Эрл Старли, без сомнения, надеялся увидеть леди Лизбет. Барон Морро тоже явился — говорили, он искал любой повод покинуть свое поместье после смерти жены. Кроме них — еще несколько вассалов и йоменов, ранее отсутствовавших на летнем собрании. Теперь их было больше пятидесяти — почти вдвое больше, чем в прошлый раз.

Пришли посмотреть, как будет корчиться наследница.

Она отказалась развивать эту мысль. Щеки запылали.

«Никогда не позволяй им получить больше, чем ты готова», — говорила ее мать.

Она уже собиралась занять место, когда двери вновь отворились.

Один из охранников заглянул внутрь:

— Миледи, там…

Эйслинн увидела знакомый развевающийся черный плащ. Сердце сжалось, но голос ее прозвучал спокойнее, чем она чувствовала:

— Да, впусти его.

После короткого колебания охранник открыл двери шире, и в зал вошел Алларион.

По комнате пронесся приглушенный вздох.

— Миледи, что все это значит? — воскликнула леди Лизбет. Паника в ее голосе говорила за всех.

— Лорд Алларион. Добро пожаловать, — спокойно сказала Эйслинн.

Алларион поклонился.

— Благодарю вас, миледи. Для меня честь находиться здесь, среди столь уважаемого собрания.

Он ступал бесшумно, словно горная кошка. В абсолютной тишине он отыскал взглядом Сорчу и остановился у стены рядом с ней. Его взгляд скользнул по залу мягко, почти лениво — и все же Эйслинн показалось, что он развлекается.

Сев на свое место, она положила руки на полированный стол. Пауза затягивалась. Она произнесла:

— Прошу, занимайте места. Мы можем начинать.

Совет медленно начал рассаживаться, но взгляды метались — от нее к Аллариону и обратно.

— Лорд Алларион вступил во владение поместьем Скарборо, — начала она. — А значит, имеет полное право присутствовать на этом заседании.

Несколько человек уставились на нее так, будто захлебнулись воздухом. Эйслинн позволила им повариться в изумлении еще пару мгновений, прежде чем перейти к сути.

Чем раньше начнем — тем скорее закончим.

— Теперь, когда вы все…

— Он фейри! — воскликнул Падраик Баярд, вскочив.

— Да, милорд. Я в курсе.

— Он не может… не должен…

Его взгляд на Аллариона был одновременно паническим и абсурдным.

— Как вы знаете, — продолжила Эйслинн, — король Мариус даровал благословение на интеграцию представителей других народов в наши земли. У Аллариона есть документ, подписанный мной и моим отцом.

— Но, миледи, — попытался возразить барон Бергойн, один из южных вассалов, — предоставлять такие права чужаку…

— Никто не претендовал на Скарборо десятилетиями, — спокойно ответила Эйслинн. — Алларион делает нам одолжение, занимая и восстанавливая эти земли. Более того, продажа помогла Дундурану покрыть взносы этого года. Как только вопрос с моим братом будет решен, я верну вам разницу между нынешними и прошлогодними сборами.

По залу прокатилось зашептанное бормотание. Отец Эйслинн частенько говорил:

— Деньги говорят, даже если у них нет рта.

— Итак, — продолжила она, — я не желаю больше слышать споров на этот счет. Жители Дарроуленда усердно трудились, чтобы стать частью наших сообществ. По всем отзывам, они — добропорядочные соседи. Мой отец всегда отстаивал идею Дарроуленда как вотчины свободы и достоинства — как для людей, так и для иных народов.

— Но фейри… — прохрипел эрл Старли. — Они преданы только своей королеве.

— С вашего позволения? — Алларион шагнул вперед и выждал, пока Эйслинн кивнет.

— Не все фейри верны королеве, — сказал он. — При ее дворе существует инакомыслие. Я ушел оттуда, потому что устал от интриг. Я искал спокойное, доброе место — и нашел его в Скарборо. Я присягнул на верность дому Дарроу, как и вы.

Он вернулся на свое место рядом с Сорчей, глаза которой были широко распахнуты от неожиданности.

Эйслинн прочистила горло.

— Благодарю вас, лорд Алларион. Ну что ж, можем ли мы теперь начать?

Несколько приглушенных перешептываний и недовольных вздохов — но, в конце концов, совет согласился.

Пока Фиа делала записи, Эйслинн вела заседание. Как только обсуждение перешло к делам, она обрела уверенность. Нужно было рассмотреть отчеты о урожае, определить участки для зимнего выпаса скота, рассмотреть уголовные дела. Среди прочего тревожили известия маркграфов о росте числа краж в торговых городах.

— Разве мы не наблюдаем подобное каждый год по мере приближения зимы? — спросила Эйслинн.

— Так и есть, миледи, — откликнулась маркграф Холт — молодая, но уже опытная женщина, унаследовавшая свой титул в десять лет. — Однако в этом году волна преступлений началась значительно раньше. Если тенденция сохранится, мои фермеры столкнутся с трудностями уже этой зимой.

— Есть предположения, почему это происходит?

Холт моргнула, словно не ожидала, что ее спросят напрямую. Эйслинн, не отводя взгляда, ждала ответа. Кто, как не она, должна знать?

— Мои шерифы подозревают, что в пограничных землях начались волнения. До нас доходят слухи, что один из орочьих вождей пытается объединить племена, чтобы сдержать натиск пирроссов на их границы. Это, наряду с недавними кампаниями вашего отца, возможно, подталкивает мелкие группы на север, ближе к нашим землям.

Интересно. Если это правда, то повод вернуть отца домой становится все весомее.

— Пока вы в Дундуране, подготовьте, пожалуйста, письменный отчет о ситуации и ее возможных причинах. Я прослежу, чтобы он попал в столицу. Если Пиррос и орки действительно готовятся к войне, Эйреан должен быть готов.

— Конечно, миледи.

— По возвращении соберите всю возможную информацию у шерифов и обеспечьте компенсации пострадавшим. При необходимости увеличим число патрулей в регионе — пусть увидят, что мы не бездействуем.

Холт с облегчением кивнула.

— Так и будет, миледи. Благодарю вас.

— Также разрешаю задерживать тех, кого поймаете с поличным, до весны. Тогда мы рассмотрим дела официально.

Это вызвало одобрение у других маркграфов. Атмосфера в зале заметно потеплела. Обсудили предстоящую зиму и возможные строительные проекты на весну.

Хотя Эйслинн заранее страшилась этой встречи, теперь она чувствовала, что справляется. Руки были сжаты под столом, чтобы не дрожали, и в груди все еще клубилась тошнота, но она находила в происходящем ритм — рабочий, конкретный.

Но как бы ей ни хотелось оттянуть этот момент, избежать его уже было нельзя.

— Есть еще один вопрос, который мы должны обсудить.

Кто-то откинулся на спинку стула, кто-то отвлекся — она чувствовала, что завладела вниманием лишь вполовину. Но продолжила:

— Мне стало известно, что мой брат Джеррод собирает отряд наемников вдоль границы с Каледоном. Он намерен выступить с этими силами, чтобы вернуть Дундуран.

Холод пробежал по залу. Землевладельцы молчали, потрясенные.

— Неизвестно, во что это выльется — если вообще выльется. У Джеррода осталась лишь его фамилия. Я уже отправила послание отцу с просьбой вернуться. Но если дойдет до открытого конфликта, я надеюсь, что могу рассчитывать на каждого из вас — на вашу помощь в защите Дарроуленда.

— Конечно, миледи, — поспешила заверить ее маркграф Холт.

— Сеньор не призывал войска почти сорок лет, — заметил барон Морро.

— И пусть бы так оставалось. Я не верю, что Джеррод сможет собрать сколько-нибудь серьезную силу. Но лучше быть готовыми. Я обещаю быть с вами честной. Как только появится больше информации — вы узнаете первыми.

Ее сердце громко стучало, и она затаила дыхание в ожидании чьей-либо реакции.

Землевладельцы переглянулись. Бароны и графы, особенно высокопоставленные, без сомнения, уже прикидывали, какую часть средств с них могут потребовать. Эйслинн знала: подобное распоряжение вызовет недовольство — возможно, даже большее, чем повышение сборов.

Но оставался факт: она была наследницей Дарроуленда. Все здесь присутствующие присягнули ее отцу, а значит, она имела право призвать их силы на защиту Дундурана.

Вопрос заключался лишь в одном — откликнутся ли они?

Желудок болезненно сжался.

Джеррод не пользовался популярностью среди вассалов, но Эйслинн знала, как многие умеют ждать — выжидать, пока не станет ясно, кто победит. Были и те, кто, возможно, так не любил ее саму, что поддержал бы Джеррода, лишь бы избавиться от нее.

Она медленно обвела взглядом собравшихся. Страх в груди становился все тяжелее.

Она не знала. Не могла с уверенностью сказать, на чьей стороне они будут.

Из пятидесяти землевладельцев в этом зале она могла быть уверена только в десяти.

Если бы на ее месте был отец, сомнений бы не возникло.

Но дело было не в нем.

— Спасибо, что выслушали меня, — сказала она, поднимаясь. Это было сигналом к окончанию встречи. — Я не хотела вас тревожить, только сообщить. Дундуран всегда встречал угрозу лицом к лицу. Он сделает это снова.

— Мы в этом уверены, миледи, — неожиданно произнес эрл Старли.

— Благодарю вас, милорд, — Эйслинн улыбнулась — едва, но искренне. — А теперь, думаю, мы все заслужили пир.

Зал наполнился движением — шумом, бормотанием, тяжелыми вздохами и щелчками суставов. Землевладельцы медленно потянулись к дверям, объединяясь в малые группы и переговариваясь, покидая зал по двое, по трое.

Эйслинн еще немного задержалась, отвечая на вопросы нескольких маркграфов и парочки молодых, явно неопытных йоменов.

— У меня только жена да младенец, — сказал Самсон Брайтвезер, йомен с севера. — Не думаю, что могу дать много… но, может, смогу выделить лошадь?

Тронутая, Эйслинн мягко успокоила его:

— Прошу, не беспокойтесь. Дворяне и более крупные землевладельцы пришлют своих людей, если понадобится. Ваша задача — подготовиться к зиме.

— Спасибо, миледи, — облегченно выдохнул Самсон.

Когда он и остальные задержавшиеся наконец ушли, Эйслинн медленно опустилась на свое место. Пальцы не слушались, она спрятала их в складках юбки, чтобы никто не заметил дрожь.

— Могу быть полезен, — сказал Алларион, подходя вместе с Сорчей. — Я готов защищать свой новый дом. Но должен предупредить — моя магия все еще нестабильна. Сейчас я могу предложить только меч.

— Это великодушно. Я надеюсь, до этого не дойдет… но…

— Я мало знаю о твоем брате, — продолжил он, — но знаю, что тем, кто считает, будто у них что-то отняли, трудно отпустить. Надеюсь, он мудрее.

Эйслинн слабо улыбнулась, хотя была уверена, что тревога написана у нее на лице.

Нет, Джеррод не был мудрым. Сам факт, что он сбежал и теперь прибегал к помощи наемников, говорил о многом. О глупости — и о том, сколько беды эта глупость может принести.

— Будем надеяться, — прошептала она. Даже если эта надежда — напрасна.

Одно она знала точно: больше она не позволит глупости Джеррода причинить боль ей, ее отцу и их народу.

Брат он ей или нет, кровь или нет — с этого момента она закончила с ним.

25



Хакон стоял с Ореком под навесом у кузницы, глядя, как дождевые капли барабанят по булыжникам. Во рту еще ощущалась сладость теплого сидра, который один из парней стащил из кухни, но привычного тепла напиток не принес — он почти не чувствовал вкуса.

Дождь стеной завесил двор, скрыв даже ближайшие стены замка. Его непрерывный, плотный шум заполнял уши, а серая, влажная тяжесть точно отражала настроение Хакона.

— Эйслинн почти не появляется в столовой. Ест через силу, — тихо сказал он по-оркски. Хотя новая кузнец, Эдда, понимала их язык, шум дождя должен был заглушить разговор — или, по крайней мере, смягчить его.

— Женщины присматривают за ней, — ответил Орек.

Не так, как это должен был бы делать я. Хакон замечал, как напряжены ее губы, как затенены глаза. Бремя, которое она несла, начинало ломать ее, а он мог только стоять в стороне и наблюдать.

Присутствие Сорчи приносило лишь слабое утешение. Они с Ореком на время переселились в замок, чтобы быть рядом и помогать во всем, в чем Эйслинн могла нуждаться. Сорча была рядом почти постоянно, Орек предлагал силу и поддержку, где требовалось, но чаще оставался в кузнице, рядом с Хаконом. У нее была и Фиа — служанка, больше похожая на сенешаля и посыльного. Эйслинн круглосуточно охраняли два рыцаря — пусть их и было не видно.

Так много людей выполняют мои обязанности.

Я должен быть рядом. Я должен утешить ее. Я должен защитить.

Это — долг пары.

Но она не была его парой. Не официально. В его сердце — да. В разуме — тоже. Но он никогда не объяснил ей эту связь. Она никогда не приняла его притязаний.

Он рискнул — и проиграл.

Охрана стояла повсюду, в замке царила настороженность после раскрытия заговора Джеррода. Он не мог просто пойти к ней. Любое его появление вне кузницы сразу бросилось бы в глаза. Если бы она пришла к нему, как прежде, за ней бы следовали стражники.

Он не боялся сплетен — но раздражение от того, что их отношения держатся в секрете, грызло его изнутри. Он понимал, что ей есть что терять. И никогда бы не стал для нее обузой. Если дистанция — это способ сохранить ее безопасность, он примет это.

Но ему это не нравилось.

Он этого не хотел.

И хотя он понимал, что разлука необходима, от этого не становилось легче. Ее отсутствие сводило его с ума. День за днем, ночь за ночью — несостоявшаяся супружеская связь терзала его изнутри. Если бы он позволил себе, из груди вырвался бы болезненный стон — жалкий, звериный звук тоски.

Фергас и Кейтлин настояли, чтобы он взял перерыв, когда разбил вторую металлическую пластину за день. Кейтлин, аккуратистка, не прощала ошибок. А Эдда, его новая напарница и волшебница, явно что-то поняла — смотрела сочувственно, когда он злился на собственную рассеянность.

— Им нужно дать ей отдохнуть. Это слишком тяжело — все тащить одной, они должны…

— Ты не хуже меня знаешь: Эйслинн нельзя заставить делать то, чего она не хочет, — перебил Орек.

Хакон стиснул клыки. Он знал. Но от этого было не легче. Она нуждалась в отдыхе, в еде, в покое.

Мысль о том, как она плакала тогда, в саду роз, сжала ему живот. А вдруг у нее был новый приступ?

Грудь болела от желания прижать ее к себе, утешить, ощутить тепло ее кожи, вдохнуть ее аромат. Он понимал, почему она держится на расстоянии. Но сколько еще он сможет это выносить?

— Хоть бы хоть какое-то известие… — пробормотал он. Ожидание становилось пыткой. С момента, как почти две недели назад стало известно о планах Джеррода, от Коннора Брэдея и лорда Меррика не было ни слова.

Неопределенность давила на всех. Лицо Эйслинн несло ее отпечаток, а по замку ходили шепоты. Веселье прислуги исчезло, трапезы стали тихими, взгляды — настороженными. Все чувствовали, как вокруг Эйслинн сгущается тревога. Она не жаловалась, но каждый видел — тень беспокойства, будто черная вуаль, преследовала ее из зала в зал.

— Сеньору Дарроу нужно время, чтобы собрать отряд, — заметил Орек.

— Это не оправдание, чтобы молчать, — прорычал Хакон.

Ему не нужна была разумная логика друга. Его душу терзало что-то темное и упрямое. Все было не так. Все было неправильно.

Я должен быть рядом со своей парой.

Его настроение не улучшалось оттого, что Орек каждую ночь спал рядом со своей возлюбленной.

Зависть — мерзкое чувство. Но оно стало его постоянным спутником.

Тем не менее, он ценил, что Орек молчал и просто стоял рядом. Дождь, казалось, пытался смыть гнев и беспомощность с его плеч, но пока оставалось только одно — ждать.

Когда она позовет — я буду готов.

Дождь барабанил по оконным стеклам, сбивая мысли и притягивая внимание, от которого Эйслинн не могла отвлечься. Вздохнув, она откинулась на спинку стула и отложила письмо, над которым билась уже несколько дней. Обычно дождь задавал приятный ритм для работы, но сейчас она с радостью хваталась за любое отвлечение.

Она нахмурилась, глядя на растущую стопку корреспонденции. Отчет за отчетом, приказ за приказом, письмо за письмом — казалось, весь Дарроуленд чего-то требовал от нее.

Большую часть дней Эйслинн проводила, запершись в кабинете отца, пытаясь не утонуть в бумагах. Она ела и спала, когда удавалось, и даже выходила на мостовую площадку, чтобы согласовать планы с гильдмастерами, но ее жизнь сжалась до размеров этой комнаты.

Она скучала по своему кабинету.

Кабинет ее отца был просторным и удобным, он лучше подходил для встреч и работы, но он был чужим. Фиа помогла перенести сюда самые важные бумаги и записные книжки, но это не заменяло ее привычного пространства — запаха пергамента, света, проникающего в полдень и заливающего все золотым сиянием.

Она скучала и по самому отцу. Именно он должен был сидеть в этом кресле, писать эти письма. Но ни от него, ни от Коннора не было вестей, и с каждым днем, проведенным в ожидании, ее хрупкий внутренний баланс начинал разрушаться. Она боялась, что скоро просто не выдержит.

Пока приступы лишь угрожали, но не разражались. Ее спасало только постоянное движение. Что-то нужно было сделать. Что-то — закончить. Даже мелкие дела возвращали ей чувство контроля, и она вырывалась из воронки паники, поглаживая вырезанную из дерева розу.

По крайней мере, днем.

Ночью разум оставался без дела и начинал бродить — по коридорам замка, к его двери.

Больше всего она скучала по Хакону.

Ей хотелось написать ему, хоть как-то быть ближе, но он не читал и не писал на эйреанском. С ее охраной нельзя было прийти к нему незаметно. Она знала, что рыцари осторожны, но не была уверена, захочет ли Хакон такой огласки.

Их разлука становилась пропастью — глубокой и темной, и с каждым днем Эйслинн все больше боялась, что когда-нибудь она станет непреодолимой.

Снаружи их роман не имел доказательств. Она послушно пила сильфий, который приносила Фиа, и уже прошла месячный курс. Кроме отметин в ее сердце, ничто не выдавало, что она начала влюбляться в кузнеца-полукровку.

Она надеялась, что имеет право на его чувства — знала, что он заботится о ней. Но что сделала с этими зарождающимися чувствами разлука? Что это значило для их возможной связи как пары? Она не знала. С тех пор как узнала об орочьих супружеских узах, мысль о них сидела в ней занозой, вызывая сомнения и тревогу.

В глубине души жила часть, которая хотела быть его парой. Хотела быть связанной с ним узами, единственной, кому он принадлежит.

Если бы она только знала, что он чувствует. Возможна ли эта связь вообще?

Что бы я сделала? — спрашивала она себя, как уже спрашивала не раз.

Она не знала, сможет ли когда-нибудь стать его парой. Захочет ли он? А если предложит — сможет ли она принять это? Сможет ли она отдать ему взамен ту же преданность?

Если бы она была просто Эйслинн — да, без сомнений. Сразу. Без вопросов.

Но несмотря на все, что они говорили друг другу в полумраке, она была не просто Эйслинн.

Она не могла сказать, что приняла бы супружескую связь, если бы ей ее предложили. Но и отрицать это — тоже не могла. Мысль о том, что придется оттолкнуть его, была как клинок между ребрами. Боль от нее чуть утихала, только когда она загоняла такие мысли подальше.

Хакон не был как Бренден или сэр Алаисдэр. Она не жаждала его ухода. Потеря Хакона ударила бы по ней в самую суть — и она могла бы так и не оправиться.

А мысль о безликом, безымянном муже, которого предложит отец, вызывала только отвращение. Горечь обожгла ей язык, стоило лишь представить, что ей придется лечь с другим мужчиной, почувствовать чужие руки, видеть чужое лицо. Тошнота сдавила внутренности.

Я не хочу никого другого.

Это был не ответ, но единственное, что она знала наверняка.

Она не знала, чувствует ли Хакон, как между ними крепнет связь. Хотел ли он этого. Смогла бы ли она — захотела бы ли — принять его, если бы он сделал выбор.

Я не узнаю, пока не узнаю.

Это было похоже на бегство — тянуть время. Но Эйслинн устала. Никто из бардов не пел о том, как тяжело быть храброй. А ей приходилось собирать всю свою силу, чтобы просто встать с постели и встретить новый день.

И она считала, что заслуживает хотя бы немного терпения от самой себя.

Даже если каждый раз это заканчивалось новым разочарованием.

С тяжелым сердцем, еще более уставшая, чем прежде, Эйслинн взяла верхний отчет из стопки и снова углубилась в работу.



Осень медленно переходила в зиму, и с ней исчез последний намек на хорошую погоду. Хакон бил молотом по наковальне под аккомпанемент стучащего дождя и глухой симфонии других кузнецов. Земля впитывала осадки уже четыре дня подряд, прежде чем сквозь тучи впервые пробился солнечный свет.

Все находили предлоги выйти на улицу — понежиться на солнце и почувствовать тепло. Но уже той ночью над холмами снова прокатилась буря, и все вернулись в дом.

Приближающаяся зима и переход к работе в помещениях были привычными, но долгие дни взаперти лишь усиливали напряжение, царившее внутри Дундурана. Шепот эхом разносился по коридорам, и Хакон проклинал своё бедное ухо. Он редко разбирал, что именно говорилось, и это порождало тревогу — вдруг он упускает предупреждение или угрозу в адрес своей пары?

Он почти перестал говорить за едой, наблюдая за Эйслинн и внимательно вслушиваясь в каждое слово за столом. Чаще всего она не появлялась в зале, оставляя его есть в одиночестве — в тишине и отчаянии.

То, что он все-таки слышал, не внушало тревоги: персонал был обеспокоен, но лоялен. Они говорили о Джерроде и его характере. Жаловались на дождь и грязные дороги, объясняя этим отсутствие новостей. Больше всего они беспокоились за Эйслинн — как и сам Хакон.

Дни становились короче, темнее. Казалось, сам воздух становился тяжелее. Все задыхались под этим грузом.

Особенно тяжело было новоприбывшим в замок.

— Здесь всегда так мрачно? — спросила Кейтлин в один промозглый день, когда они сделали перерыв. — Мы не ожидали такой унылости, когда продали свою кузницу и переехали сюда.

— Ситуация с её братом… была неожиданной, — отозвался Хакон.

Фергас хмыкнул:

— Ещё бы.

— Почему? — Кейтлин не отставала.

— Любой, у кого есть глаза, мог увидеть, что этот мальчишка рано или поздно наделает бед. Но господин с самого начала был к нему мягок. Как и к наследнице. Избалованные оба. Постоянно воевали друг с другом. Вот и до войны дошло. Нам за это платить.

— Леди Эйслинн разберётся с братом, — проворчал Хакон.

— Разберётся? Как? Ты собираешься сражаться за неё, когда она решит, что пора?

— С удовольствием, — прорычал Хакон.

— Мы не будем драться! — вмешалась побледневшая Кейтлин.

— Никто не говорил о драке, — попыталась её успокоить Эдда.

— Вы наивны, если думаете, что до этого не дойдёт, — буркнул Фергас. — Этот ублюдок придёт за тем, что считает своим, и его не остановит никто.

— Зря. Люди преданы сеньору Дарроу и леди Эйслинн, — процедил Хакон, сжимая чашу так, что металл прогибался под его пальцами.

— Посмотрим, насколько они будут преданы, когда наёмники начнут насиловать и грабить. Джеррод не может предложить им ничего, кроме разрухи.

— Следи за языком, — прорычала Эдда.

— Я лишь говорю правду, — пожал плечами Фергас.

— Ты сеешь страх, — выплюнула она.

— Судьба… — Кейтлин сжала тунику своей пары. — Что мы наделали? Зачем мы сюда приехали?

Эдда зашептала успокаивающе, а ученики смотрели на происходящее с тревогой. Фергас шумно отпил из своей чашки.

— Леди Эйслинн…

— Пощади нас, полукровка, — перебил он. — Никто не сомневается в твоей… преданности.

Гнев охватил Хакона. Его зрение покраснело по краям, зверь внутри него рычал, требуя возмездия за оскорбление.

— Когда всё закончится, все запомнят, кто был верен, а кто — нет, — прорычал он.

— Ты угрожаешь мне?

— Не нужно. Я уже делаю твою работу.

Фергас покраснел, на его лысой голове вздулась вена.

— А где твоя леди, полукровка? Она давно не появлялась в кузнице.

Ноздри Хакона раздулись, мышцы напряглись. Внутри него что-то болезненно дёрнулось. Он увидел, как самодовольная усмешка мелькнула в глазах Фергаса.

Щелчок языка — звук орочьего неодобрения от Эдды — остановил его от прыжка через кузницу.

Стиснув клыки, Хакон бросил искорёженную чашу в огонь и вышел под дождь.

Он промок почти сразу. Дождь испарялся на его горячей коже. Он не знал, куда идёт, просто шёл. Он почувствовал, как холод пробирает его руки — только когда тёплый нос ткнулся в ладонь.

Он опустил взгляд — рядом трусил Вульф.

Комната потом несколько дней будет пахнуть мокрой псиной, но ему было всё равно. Он был рад, что не один.

Они шли вместе, без цели, под шум дождя.



Хотя глаза Эйслинн щипало от усталости, она направилась не в свои покои, а в гостевое крыло апартаментов. Сорча настояла, чтобы Эйслинн зашла в комнаты, которые она делила с Ореком, прежде чем отправиться спать. Учитывая, как много Сорча и Орек сделали для нее, отказать она не могла. А среди тревожной рутины, заполнявшей её дни, это был далеко не худший способ завершить вечер.

В дверь постучал один из охранников и распахнул ее перед Эйслинн.

— Хотите, мы войдём с вами, миледи? — спросил другой.

— Всё будет в порядке. Спасибо, — устало улыбнулась она и вошла в небольшую комнату.

Внутри уже были Сорча и двое полукровок. Все встали при ее появлении, когда дверь со щелчком закрылась за спиной.

Сердце Эйслинн участилось, когда Хакон застенчиво улыбнулся ей.

— Привет, Эйслинн.

— Хакон…

— Хотелось бы сделать больше, но мы решили, что вы оба заслуживаете хотя бы час, — сказала Сорча.

Эйслинн в изумлении посмотрела на подругу. Та дерзко подмигнула, взяла Орека за руку и увела его в соседнюю спальню. Дверь за ними мягко закрылась, оставив Эйслинн и Хакона вдвоем.

Она стояла, как вкопанная, ошеломлённая тем, что наконец оказалась с ним наедине. Ей хотелось знать, сердится ли он, разочарован ли, была ли эта встреча его идеей. Хотелось понять, каким он стал, чем живет, скучал ли он по ней так же отчаянно, как она по нему.

Но ни один из этих вопросов не слетел с её губ.

Глаза наполнились слезами, и она заставила себя двинуться. В тот же миг Хакон шагнул навстречу, и через секунду она оказалась в его объятиях.

Она уткнулась лицом в его грудь и выдохнула с облегчением.

Его большая ладонь обняла её затылок, пальцы скользнули в волосы.

— Ах, виния, — пророкотал он, его голос будто мурлыкал. — Как же я скучал по тебе.

— Я так сильно скучала по тебе, — прошептала она, уткнувшись в его шею.

Он долго держал её в объятиях, медленно покачивая — мягкое движение убаюкивало, словно стирало острые грани тревоги. Ничего не изменилось с тех пор, как он вошел в комнату, и всё же в его объятиях всё было иначе.

Тепло его тела сжигало сомнения, позволяя ей, наконец, расслабиться.

С ним всё ощущалось… правильно.

Наверное, именно так и должны ощущаться настоящие узы. Она никогда не чувствовала такой близости с мужчиной — будто он был частью её самой. Будто разлука с ним означала потерю конечности. Будто только теперь, с ним рядом, она снова стала целой.

Усталость больше не жгла — её сменила мягкая, обволакивающая сонливость. Эйслинн провела руками вверх и вниз по его груди, забралась под дублёнку, поглаживая мягкую шерсть и добираясь до туники. От его кожи исходило тепло, и она отчаянно захотела, чтобы у них было время побыть наедине. Кожа к коже.

— Посиди со мной? — прошептал он ей в волосы.

Она кивнула и последовала за ним, когда он уселся в одно из кресел. Эйслинн устроилась у него на коленях, а Хакон обнял её, прижимая к груди.

Её голова легла ему на плечо, и из груди вырвался ещё один вздох облегчения.

— Тебе нужен отдых, виния. Ты избегала… как это называется у людей? Избегала сама…?

— Измотала, — поправила она, невольно улыбаясь сквозь его беспокойство. Ей нравилось, как он путается в идиомах. — Я знаю. Но дел слишком много.

— Знаю. Слишком много. Ты должна позволить другим помогать. Позволь и мне помочь тебе.

— Ты уже помогаешь, — выдохнула она, едва не засыпая. Обняв его за шею, она почувствовала, как её пульс совпал с его.

Слегка замурлыкав от удовольствия, она поцеловала его в подбородок и закрыла глаза. Противиться сну больше не было сил.



Хакон обнимал свою сонную пару, удерживая внутри всё, что хотел сказать. Её усталость была почти осязаемой, и уже через несколько минут она начала дремать у него на руках.

— Я всегда был бы рядом с тобой, — прошептал он ей в волосы.

— Я знаю, — пробормотала она едва внятно, слова её были смазаны сонной неясностью. Через мгновение её дыхание стало ровным.

Разочарование пронзило Хакона, но он оттолкнул его прочь. Он обращался к Сорче с просьбой об этой встрече не просто так — у него были планы, было так много, что он хотел сказать и спросить. Как она? Достаточно ли ест? Как он может помочь ей? Скучает ли она по нему с той же яростью, с какой он жаждал её?

Но все слова застряли в горле, утонув в глухом мурлыкании, предназначенном только для неё. В этом звуке была нежность и обещание, покой и искушение. Он мог бы удовлетвориться тем, что она без колебаний доверилась ему, позволила себе заснуть в его объятиях. Он знал, как тяжело ей даётся покой — и это доверие было для него настоящим даром.

Её сладкий запах окутывал его, и он позволил себе просто быть рядом, наполняться её присутствием. Осторожно натянул одну сторону своего пальто на неё, надеясь, что шерсть впитает её аромат. Его ладони медленно скользили вверх и вниз по её спине и бокам, и он снова поражался: это чудо было его парой.

Фергас ошибался. Хакон был готов пойти дальше, чем просто сражаться за эту женщину. Намного дальше.

Он начинал понимать, что его план нуждается в изменении.

Пытаться заманить её на свою землю и надеяться, что она добровольно откажется от своей роли было наивно. Возможно, когда-то это бы сработало — если бы не её брат-таракан, угрожающий ей.

Теперь Хакон знал: ему придётся действовать решительнее.

Судьба… На что он был готов пойти, чтобы защитить её? Она будет бороться за свой народ и свою власть — и он будет рядом, чтобы поддержать её, оберегать, сражаться за неё. Он бы отдал жизнь за неё, потому что она была его. Целиком. С его кровью, телом и безграничной преданностью.

Пусть она ещё не принадлежала ему так же — он уже признал её своей. И поклялся, что её безопасность будет для него важнее всего. Даже важнее её счастья.

Если ситуация станет такой ужасной, как предсказывал Фергас… он не колебался бы ни на миг. Он бы выкрал её по старинке. Рисковал бы всем — даже возможностью быть с ней, — лишь бы сохранить ей жизнь.

Это было всё, что имело значение.

Она была всем.

26



Над Дундураном разгорелся ясный, холодный день, а Эйслинн осталась дома. Несмотря на прохладу, она приоткрыла восточное окно, чтобы вдохнуть немного свежего воздуха, просматривая последнюю корреспонденцию. По-прежнему — ни весточки от Коннора, ни единой строки от отца. Тишина разъедала её изнутри.

Однако это утро было немного легче. Не только из-за солнца. Сорча организовала ещё одну встречу с Хаконом, и накануне вечером Эйслинн провела с ним час — в его объятиях. Это было немного, и она чувствовала смущение из-за того, как быстро снова задремала, устроившись у него на коленях. Но даже это поддерживало её.

Она почти решилась спросить, не одолжит ли он ей своё пальто — просто чтобы иметь возможность спать, укрываясь чем-то, что пахнет им, — когда в комнату вошла Бренна с подносом.

— Здесь же ужасно холодно, — воскликнула она, поспешно поставив поднос и засуетившись по комнате, чтобы закрыть окно. — Простудишься насмерть.

Эйслинн откусила от тоста, не желая спорить этим утром.Она ела одной рукой, а другой приготовилась делать пометки. Бренна тем временем достала свой список и встала рядом с её столом.

Они обсудили текущие дела и все нерешённые вопросы, требующие внимания. Их становилось всё больше — так много накопилось, что всё несрочное просто складывалось в углу стола. Эйслинн ненавидела этот вид и старалась каждый день разбирать хотя бы одну вещь из этого хаоса.

Этого всё равно было недостаточно. И это становилось всё очевиднее.

Она привыкла справляться со всем сама, но даже ей пришлось признать: сейчас это слишком. Я изматываю себя, — сказал бы Хакон. Она видела беспокойство не только в его глазах — Сорча, Фиа, капитан Аодан, даже юные пажи глядели на неё так, будто ожидали, что она упадёт в обморок.

Иногда это казалось вполне возможным.

Главная её проблема была в том, что несмотря на все свои полномочия, она не имела права передавать их другим. Наследница, исполняющая обязанности регента, имела власть, но не могла делегировать её — только её отец мог сделать это, и до его возвращения она оставалась одна.

Совсем одна.

Ещё немного. Он должен вернуться со дня на день.

Когда список Бренны подошёл к концу, Эйслинн облегчённо вздохнула: сегодня не предстояло ничего нового или особенно срочного. Она уже потянулась к письмам, когда Бренна тихо откашлялась.

— Было ещё одно последнее дело, миледи.

Эйслинн подняла брови — Бренна выглядела напряжённой и тревожной.

— Да?

— Вы просили докладывать обо всём подозрительном или необычном.

— Да. Горничные что-то слышали?

— Не совсем. — Бренна убрала список в карман и пригладила юбки. — Тебе не понравится то, что я скажу. Но, полагаю, должна. Ко мне обратились несколько человек — они слышали, как кузнец разговаривал по-орочьи с мужем мисс Сорчи.

Эйслинн сцепила пальцы на столе.

— Оркский — их родной язык.

— Но здесь им не пользуются. Они оба свободно говорят по-эйриански. Зачем говорить на языке, которого никто не понимает? — Бренна нахмурилась. — Что они скрывают?

— Вероятно, они просто стараются избежать слухов. Или хотят поговорить без свидетелей. Им разрешено говорить на своём языке, Бренна.

— Возможно. Но зачем? Вот в чём вопрос. Что именно они обсуждают?

Эйслинн едва сдержалась, чтобы не ответить резко. Откинулась в кресле — даже если только чтобы позлить Бренну своей осанкой — и, наконец, сказала:

— Единственная причина, по которой Джеррод всё ещё жив, — это потому, что Орека отговорили свернуть ему шею, как цыплёнку. Он никогда не стал бы сговариваться с тем, кто предал Сорчу.

Губы Бренны поджались — словно она впервые об этом задумалась.

— Возможно, — признала она. — Но за кузнецом стоит приглядеть. Не удивлюсь, если у него есть свои замыслы.

— Замыслы? На что?

Бренна метнула в неё тяжёлый взгляд:

— На тебя.

У Эйслинн похолодело внутри.

— Что?

— Все видят, как он смотрит на тебя, Эйслинн. А что хуже — то, как ты смотришь в ответ. — Она разочарованно покачала головой. — При такой обстановке у него могут появиться… мысли.

Я бы с радостью выслушала его мысли. Эйслинн сдержала этот комментарий. Он бы только взбесил Бренну — и, возможно, укрепил бы её симпатию к Джерроду.

Она надеялась, что хотя бы степень её близости с Хаконом остаётся тайной. Об их флирте ходили слухи, но подробности были известны лишь немногим. И это было к лучшему — напряжение в замке и так росло. Последнее, что ей сейчас было нужно — сплетни о том, с кем наследница делит постель.

Что это значит для нас с Хаконом?

Она снова подумала: не пора ли прекратить всё? Хоть на время. Это было бы разумно. Остудить чувства. Но она не могла. Просто не могла. Даже те редкие украденные часы в комнате Сорчи поддерживали её, как капля воды в засуху. Его тепло, его утешение — только это и позволяло ей держаться.

Это была невозможная ситуация. И выхода из неё, похоже, не было… кроме как оставить всё, как есть.

Но хотя бы с подозрениями Бренны можно было разобраться.

— Я полностью доверяю Ореку, Хакону и Эдде. Они говорят на своём языке, чтобы сохранить немного спокойствия. Вот и всё.

Но вместо успокоения Бренна нахмурилась ещё сильнее.

— Значит, ты хочешь, чтобы я шпионила за нашими, а при этом безоговорочно доверяешь полукровкам?

Эйслинн открыла рот, слова сорвались с её губ.

Вот как думала Бренна? Неужели и другие считали её предвзятой?

Она не успела ответить — дверь распахнулась, и вбежала Фиа.

Спасение — пусть и не такое, на которое она надеялась.

— Миледи, — сказала Фиа, запыхавшись, — барон Баярд только что прибыл.

Эйслинн удивлённо моргнула.

— Падраик Баярд? Так скоро после заседания Совета?

Фиа кивнула, хотя по её лицу было видно — это ещё не всё.

— Он привёл с собой роту рыцарей. Сотня, не меньше. Все они во дворе.

Сердце Эйслинн сжалось. Она бросилась к окну.

И действительно — двор замка заполнили рыцари, выстроившиеся в ровные ряды. Во главе, на великолепном чёрном мерине, восседал Баярд. Его рубиновый камзол сиял на солнце.

— Судьба, что он задумал?

Голова разболелась, стоило лишь взглянуть на него. Он уже спешился и передавал поводья слуге. По краям двора рыцари Дундурана и слуги перешёптывались, напряжённо наблюдая за происходящим.

Слишком много дел. У меня нет времени на этого шута.

— Я встречу его в восточном крыле, — вздохнула Эйслинн.

Фиа поспешно присела в реверансе и выбежала из кабинета.

Повернувшись к Бренне, Эйслинн приказала:

— Приготовь его любимую комнату. Похоже, он намерен остаться.

Может, если сунуть ему пачку налоговых документов, он сбежит обратно на свои виноградники.

Хотя нет. Ей бы так не повезло.



Эйслинн находилась в восточном крыле замка, в передней зале. Солнечный свет струился из внутреннего двора внизу, лаская кутикулу на её пальцах. Все обязанности, которые ей предстояло выполнить, давили на плечи, а мечты о том, чего ей действительно хотелось, расплывались в сознании, как наваждение.

К счастью, Баярд не заставил себя долго ждать.

Один из охранников открыл дверь, впуская Фиа и улыбающегося барона.

— К вам барон Падраик Баярд, миледи, — объявила Фиа.

— Спасибо. Пошлите за сидром и принесите мой блокнот, — кивнула Эйслинн.

Когда Фиа удалилась, Эйслинн повернулась к барону. Его улыбка стала шире, когда он поймал её взгляд, и он отвесил учтивый поклон. Эйслинн вежливо кивнула в ответ.

— Лорд Падраик, надеюсь, всё в порядке?

Он протянул руку, и Эйслинн неохотно вложила в неё свою. Он поцеловал тыльную сторону её ладони, задержавшись губами чуть дольше, чем было необходимо.

— Разве увидеть вас — не достаточный повод для визита? — промурлыкал он.

— Лесть, — сухо сказала Эйслинн. — Пожалуйста, присядьте.

Она устроилась в кресле, оставляя между ними предельно вежливую дистанцию. Но Баярд, словно не замечая этого, наклонился вперёд, упершись локтями в колени — будто вот-вот собирался пасть перед ней на колени.

Эйслинн знала: лорд Баярд был тщеславным, слегка напыщенным, но в целом безобидным — если не считать его раздражающей склонности к частым, затяжным визитам. Однако сегодня в его осанке было нечто иное. Он был одет скромнее обычного: строгий, почти военный покрой одежды, практичные штаны из окрашенной шерсти, солдатские сапоги, начищенные до блеска. Для Падраика Баярда это было поразительно экономно.

— Что привело вас в Дундуран, милорд? Так скоро после заседания совета? Вы начинаете меня беспокоить.

— Нет причин для тревоги, миледи. Или, по крайней мере, я надеюсь избавить вас от них. — Его улыбка стала еще шире, он наклонился ближе.

Эйслинн нахмурилась. Её раздражение росло. Баярд был мастером намёков, полуправды и витиеватых фраз, но у неё не было сегодня терпения на его игры.

— Боюсь, я не понимаю, к чему вы ведёте.

Он кивнул, лицо посерьёзнело.

— Новости, которыми вы поделились на совете, — о лорде Джерроде — обеспокоили меня. Вы здесь одна, и я хотел убедиться, что вы в безопасности.

— У меня есть гарнизон. Ожидается, что мой отец скоро вернётся с подкреплением. Дундуран уже выдерживал осады. Я в безопасности.

— Уверен, что так. И всё же я отправил часть своего гарнизона в Энделин для патрулирования, чтобы узнать, не угрожает ли что деревням.

— Благодарю за вашу предусмотрительность.

— Моя казна полна благодаря хорошим урожаям последних лет, — продолжил он. — Это позволяет мне содержать большой отряд.

Эйслинн сдержанно кивнула. Семья Баярдов славилась своим вином и богатой землёй, и лорд Падраик не упускал случая напомнить об этом.

— Это радует, — сказала она.

— Я рассказываю вам это не для хвастовства. Я не хочу, чтобы мои намерения вас тревожили.

Боги, он всё ещё не сказал, зачем пришёл.

К счастью, в этот момент вернулась Фиа с сидром. Налив по чашке, она осталась рядом с Эйслинн, блокнот наготове.

Сделав глоток, Баярд с одобрением кивнул:

— Превосходный напиток. Дундуран славится сидром. После, может быть, попробуете «Энделин»? У меня припасено молодое, сладкое вино.

— Благодарю, возможно, позже. Сейчас немного рановато.

— Конечно, миледи.

Эйслинн сделала глоток, позволив тёплому вкусу яблок немного унять раздражение.

— Вы хотели сообщить что-то важное, лорд Падраик?

Он кивнул, лицо потемнело. Достал из кармана письмо.

— Прошу прощения за драматизм. Я принёс плохие вести. — Он развернул клочок грубой бумаги. — Это письмо от вашего брата.

Эйслинн чуть не выронила чашку.

— Вы получили весточку от Джеррода?

— Он написал мне лично, — Баярд покрутил письмо, словно играя им, но не отдал. — Хвастается, что собрал сотню бойцов. Предлагает награды тем, кто поддержит его притязания. Или хотя бы останется в стороне.

Эйслинн похолодела.

Фиа вовремя подхватила чашку.

— Вы уверены? — спросила Эйслинн, голосом, лишённым эмоций.

— Это его почерк, его стиль. Без неуважения — вполне в его духе.

Она не успела рассердиться за это замечание. Её взгляд был прикован к письму. Баярд держал паузу, а затем заговорил вновь:

— Вот почему я здесь. Вы уязвимы, миледи. И я не могу это допустить. Я и мой отряд — в вашем распоряжении. Я не покину замок, пока не буду уверен, что вы и Дундуран в безопасности.

Эйслинн открыла рот, но не знала, что сказать. Внутри боролись страх, злость, отвращение.

Что-то мелькнуло в глазах Баярда. Он встал с кресла, подошёл ближе и… опустился на колени. Искажение благородства. Хищная решимость.

— Я верен вам, леди Эйслинн. Это письмо — доказательство. Я мог бы поддержать Джеррода, но я пришёл к вам.

— Благодарю вас за преданность.

— Этого мало, — сказал он, кладя руку на её колени. Его палец скользнул по внутренней стороне. — Я надеюсь на большее, чем признательность.

Он вручил письмо не ей, а Фиа.

— В такие времена верность требует вознаграждения, не так ли?

Эйслинн сжалась. Она не могла поверить в то, что происходит. Внутри кричало: неправильно, неправильно.

— Я готов сражаться за вас. Даже нанять наёмников. Взамен прошу лишь одного: рассмотрите моё предложение. Для меня будет честью взять вас в жёны.

Её стошнило бы, если бы не железная сила воли. Он использует угрозу её брата, чтобы вынудить согласие.

Добрые боги. Падраик Баярд вторгся в Дундуран, чтобы жениться на ней.

— Вы ведёте переговоры о моей руке, милорд?

— Я высказываю завуалированные угрозы, — он выпрямился. — Мои люди знают: если со мной что-то случится — они начнут грабить город.

Он потянулся, чтобы снова поцеловать её руку, но она отдёрнула её.

— Это низко, Баярд. Даже для вас.

Он пожал плечами.

— Подумайте о своём народе.

Слёзы обожгли глаза. Приступ надвигался, сердце стучало в ушах. Она сжала кулаки, чтобы скрыть дрожь.

Ты должна избавиться от него. Прежде чем он увидит тебя такой.

— Я подумаю над вашим предложением. Но решение будет принято лишь после возвращения моего отца.

— Вы разумная женщина, миледи. Но, уверен, вы справитесь и без него, — он поклонился. — Я останусь здесь, пока вы не решите. Вам нужна защита.

Он ушёл, а Эйслинн осталась дрожать. Её охватила смесь ярости и ужаса.

Фиа подхватила её, помогая сесть.

— Миледи… что нам делать?

С дрожью в пальцах Эйслинн развернула письмо.

Она надеялась, что это — подделка. Уловка. Но нет. Почерк был Джеррода. Слова — тоже. Он хвастался, угрожал и предлагал выбор, за которым скрывалось насилие.

И вскоре начали приходить другие письма. Вассалы сообщали о подобных предложениях. Стопка на столе росла.

Но писем, которых она ждала больше всего, всё не было. Ни от отца, ни от Коннора.

Эйслинн никогда не чувствовала себя такой одинокой, даже окружённая охраной и рыцарями — чужими рыцарями.

Она могла тянуть время. Пару дней.

Но потом?

Ей оставалось лишь надеяться, что к тому моменту решение придёт.

Потому что если нет…

Она не хотела думать, что тогда.

27



— Могу ли я рассчитывать на встречу за обедом? — спросил Баярд, появляясь в дверях кабинета.

Со всей своей воздушной обходительностью и хорошим настроением, он казался воплощением вежливости. Мало кто заподозрил бы, что за этой маской скрывался шантажист. С тех пор как он рассказал Эйслинн о своем плане, он вел себя безупречно — будто хотел доказать, что способен быть сносным мужем.

Эйслинн знала правду.

— Боюсь, что нет, — сказала она, макая перо в чернильницу. — Слишком много дел.

— Я едва видел вас со вчерашнего дня.

Эйслинн прикусила щеку.

— Если скучаете, предлагаю вам вернуться в Энделин. Богатые виноградники наверняка требуют вашего неусыпного внимания.

— Увы, у меня превосходные управляющие. Всё мое время — к твоим услугам, — он поклонился и подмигнул. — Тогда до ужина.

Эйслинн лишь ворчливо фыркнула ему вслед. Письмо, которое она писала, застыло в голове, мысли расплылись. Оно должно было быть идеальным — ведь не каждый день пишешь королю с просьбой о помощи.

Она откладывала этот момент сколько могла. Как наследница большого владения, которую некоторые считали узурпаторшей, она не была уверена, что король Мариус поддержит её. Пока королева Игрейна была здорова, она позволяла сеньорам заниматься своими делами, вмешиваясь только при необходимости. Король Мариус, напротив, предпочитал жесткий подход.

Меррик Дарроу годами избегал королевского внимания. Но теперь, когда Игрейна вновь болела, а власть перешла к Мариусу, вмешательство стало неизбежным.

Эйслинн понимала, что вынуждена просить помощи у того, от кого отец старался держать подальше. Но теперь, не получив от него вестей, у неё не оставалось выбора.

Минимум, что она могла сделать, — предупредить короля о возможном пересечении Королевского Леса отрядом наемников. Те нередко лагерем располагались на границе, дожидаясь найма от маркграфов или начала очередной войны между Каледоном и Эйреаном. Она не могла допустить, чтобы Джеррод, сам того не желая, спровоцировал конфликт.

Тупиком для неё оказалась просьба к королю перехватить наёмников. Броситься к ногам короля Мариуса, моля о пощаде, не вызывало энтузиазма — но и вариантов почти не оставалось.

Эйслинн понимала: это привлечёт внимание короля и, вероятно, его вмешательство. Она также знала, что вмешательство может включать и брачное предложение — как предупреждал отец.

Она не думала, что король сможет предложить кого-то столь же отвратительного, как Байард… но ужасных людей хватало — даже если они щеголяли в парче и лакомились деликатесами.

В сущности, не имело значения, кого именно король предложит, если решит навязать ей мужа — это всё равно будет не тот, кого она хочет. Именно поэтому Эйслинн не могла дописать вторую половину письма, чувствуя, как сердце разрывается от одной мысли дать этому шанс.

Углы замыкались, пути сужались. Надежда на благополучное завершение казалась призрачной, если не невозможной.

Она не хотела терять Хакона. Не хотела уступать Баярду. Но каждый новый день без вестей от отца звенел тревогой в её голове.

Капитан Аодан постучал костяшками по открытой двери, предлагая желанное отвлечение. Когда он собрался поклониться, Эйслинн жестом указала на дверь, без слов попросив закрыть её.

Когда дверь захлопнулась, оставив их наедине, Эйслинн позволила плечам расслабиться. Дело было не в том, что она не доверяла охране или подозревала горничных в подслушивании — просто закрытая дверь давала ощущение безопасности.

Ни одно её слово не должно было выйти за пределы этой комнаты.

— Миледи, — приветствовал он её.

— Спасибо, что пришёл. Есть новости?

— Ничего срочного. Люди барона Баярда размещены в западных казармах. Я держу их отдельно от нашего гарнизона, как вы велели.

— Хорошо, — это не решало всех проблем, но Эйслинн чувствовала себя спокойнее, когда рыцари Баярда находились в изоляции. — Они подчиняются?

Аодан поджал губы.

— Некоторые уже начали кутить в городе. Барон Баярд… менее строг со своими людьми.

Этого Эйслинн и боялась. Люди Байарда в городе, готовые по первому сигналу учинить разгром. Замковая прислуга и без того была на взводе из-за потенциальной угрозы от Джеррода, а теперь ещё и здесь расквартированы незнакомые рыцари. Горожане скоро начнут задаваться вопросом, что происходит. Байард часто наведывался в Дандуран, но никогда — в сопровождении целого отряда.

— Убедились ли вы в их лояльности?

Вчера, взяв эмоции под контроль, Эйслинн немедленно вызвала капитана Аодана и рассказала ему о заговоре Баярда. Она никогда не видела на лице капитана столь мрачного выражения — на мгновение ей даже показалось, что он вот-вот выбежит из кабинета и вызовет барона на дуэль, чтобы защитить её честь.

Аодан был честен до мозга костей, и подобные грязные уловки — угрозы в адрес женщин — выходили за все допустимые границы. Его возмущение принесло Эйслинн некоторое утешение: значит, она не просто избалованная девица, протестующая против интриг Баярда.

Эйслинн поручила капитану Аодану выяснить, есть ли среди рыцарей те, кого можно переманить на их сторону, а также найти способы подорвать авторитет Баярда. И, конечно, держать барона под незаметным наблюдением.

— Пока нет, миледи. Это займёт время. Но их капитан… больше интересуется золотом, чем честью, — он выплюнул эту оценку, и Эйслинн поняла: для Аодана подобное описание было сродни жесточайшему оскорблению.

— Это может нам пригодиться. Если мы сможем подкупить достаточно людей, оставшиеся не представят угрозы.

— Я уже поручил своим лучшим людям держать их в поле зрения. Пока пусть чувствуют себя как дома. Пусть пьют, тренируются, расслабляются. Чем комфортнее им будет, тем больше ошибок они совершат. Вопрос лишь в том, можно ли перехитрить лорда Падраика.

— Я верю, что можно. Но держи кого-нибудь рядом с ним — на случай, если придётся его изолировать. Это даст нам преимущество.

Аодан кивнул. Они были заодно — даже если план был им обоим неприятен.

— Мне больно видеть, как вам угрожают, миледи. Если бы это зависело от меня, Баярд уже гнил бы в подземелье.

— Спасибо, капитан. Но ради безопасности горожан мы должны играть в его игру. Просто нужно переиграть его.

Он ударил себя в грудь кулаком.

— Я вас не подведу. Вы в безопасности в собственном замке. И ваши люди вам верны. Они не скоро забудут это предательство.

— Спасибо, капитан. Ваша вера и преданность многое для меня значат, — без таких хороших людей, как капитан Аодан, вокруг, она бы давно сломалась.

Капитан поклонился и, обменявшись ещё несколькими фразами, удалился.

Он оставил Эйслинн с тяжёлым, но решительным сердцем.

Теперь у них был план. Ей не придётся подчиняться Баярду — она обыграет его в его же игре. Нужно лишь выиграть время, заручиться поддержкой других вассалов, и когда вернётся её отец, она с удовольствием посмотрит, как Байард будет хныкать в тюремной камере.

И всё же — это был лишь план. А планы имеют привычку рушиться.

Позже в тот же день Эйслинн получила письмо.

влетела в комнату, её щёки пылали почти так же ярко, как волосы, а грудь вздымалась от учащённого дыхания. Ухватившись за край стола, она буквально швырнула письмо Эйслинн, воскликнув:

— Печать вашего отца!

Сердце Эйслинн подпрыгнуло. Она разорвала бумагу — и замерла.

Первое прочтение — путаница. Второе — ужас. Третье — разбило сердце.

Дитя,

Пишу тебе с ложа больного на границе Пирроси. Мы получили сведения от Кинвара, что похитители Сорчи скрывались в приграничной деревне. Мы выследили их и повесили. Но прежде чем удалось раздобыть припасы для обратного пути, нас подстерегли близ городка Салона.

В городе были признаки «потной болезни». Мы проигнорировали.

Судьба, как же я был глуп.

Половина отряда заразилась. Многие выжили, но выздоравливают тяжело. Мы в изоляции, сами за собой ухаживаем. Никто не сможет двинуться на север в ближайшие две недели.

Прости, дитя. Я должен был дождаться весны. Должен был сначала найти Джеррода. Я… я должен был поступить иначе.

Сделай всё возможное, чтобы защитить город. Пиши королю и королеве. Призывай армию. Делай то, что я сейчас не могу.

Ты — лучшая из нас, дитя. Твоя мать и я гордимся тобой. Я благодарю судьбу, что ты защищаешь наш народ.

Если выживу — вернусь и искуплю вину.

Вся моя любовь,

Твой отец

Слеза упала на страницу, размыв отцовские слова, и она поспешно отложила письмо.

Размокшие буквы безучастно смотрели на неё, обнажая жестокую правду.

Эйслинн осталась одна.

— Миледи…?

Она подняла глаза и увидела, что Фиа наблюдает за ней с явным беспокойством — с её веснушчатых щёк сбежал румянец.

— Бумагу. Хорошую. И воск. И найди капитана. И Сорчу. И… — Хакона. Мне нужен Хакон.

Фиа сжала её руки:

— Всё будет хорошо, миледи. Всё в порядке. Что бы это ни было — мы всё исправим. Я найду мисс Сорчу. Просто оставайтесь здесь, я сейчас…!

Она выскочила из комнаты, едва касаясь пола.

Эйслинн послушалась и осталась на месте. Она не могла пошевелиться — письмо отца пригвоздило её к креслу всей тяжестью обрушившихся новостей.

Шок отсрочил приступ ярости, но теперь её охватило нечто куда худшее — чувство, доселе незнакомое.

Безнадёжность.

Бездонная пасть отчаяния разверзлась внутри, поглощая всё светлое и радостное.

Отец с подкреплением не приедет.

Возможно, её отца уже нет в живых.

Крупные слёзы катились по лицу Эйслинн, но она не могла поднять руки, чтобы их стереть. Застывшая на месте, она дышала поверхностно и прерывисто, а пальцы онемели.

Судьба, что же ей делать?

Баярд не должен узнать. Никто, кроме самых доверенных, не может знать правду.

Она должна написать королю и королеве. Неважно, какую цену король потребует — лишь бы он прислал помощь. Эйслинн готова заплатить. Она должна собрать вассалов, приказать им выслать войска — и проверить их верность, хотя она надеялась избежать этого. Она должна защитить город, уже кишащий людьми Баярда. Она должна… должна… столько всего должна…

Но всё, что она могла — это уткнуться лицом в ладони и рыдать.

28



Его план был безумием — чистым безумием — и дырявее решета, но другого выхода не оставалось, а Хакон отчаялся. Старые саги повествовали о безумных, безрассудных и опасных поступках орков, страдающих от неразделённой связи с парой, и теперь он понимал их как никогда.

Перекинув верёвку повыше на плечо, он скользнул к восточной стене замка, вытянув шею, чтобы разглядеть балкон третьего этажа — тот, что вел в личные покои Эйслинн. Ночь выдалась тёмной, луна — лишь серпом, оставляющим густые, чернильные тени, несмотря на свет факелов во дворе.

Осторожности было мало. По правде говоря, благоразумнее было бы вовсе отказаться от этой идиотской затеи. Но он должен был увидеть свою пару.

Дело было не только в яростном звере, рычащем у него в груди.

Дело было не только в мучительном одиночестве, разрывающем его сердце надвое.

Что-то происходило. Что-то изменилось.

Замок Дундуран и до прибытия барона Баярда с людьми был полон напряжения. Теперь же, когда в казармах разместилось вдвое больше рыцарей — и половина из них, незнакомые, преданные барону, — страх начал пропитывать самые камни. Служанки опускали глаза и спешили по делам, не задерживаясь, чтобы не привлекать внимания чужих рыцарей. Конюшни были переполнены, кухни работали без остановки, и печи не остывали ни на миг.

Никто не мог понять, в чём дело. Рыцари Баярда больше походили на оккупационную армию, чем на подкрепление, о котором твердили капитан Аодан и Эйслинн. Напряжение между ними было очевидным — они обменивались краткими, недовольными взглядами.

Насколько знала прислуга, никаких вестей о лорде Меррике или Джерроде с его наёмниками не поступало. Так зачем Баярд явился с таким количеством вооружённых рыцарей?

Хакон не мог отделаться от ощущения, что опасность сжимает кольцо вокруг Эйслинн, и он не собирался этого терпеть. Он должен был её увидеть.

Присев на корточки на булыжниках, он жестом приказал Вульфу сидеть. Пёс послушно опустился на задние лапы, устремив на него взгляд, пока Хакон показывал новые знаки: вернуться в комнату и ждать.

Хакон рассчитывал деревянный брусок, что он привязал к Вульфу, будет греметь по пути, насколько это возможно.

Дав команду «вперёд», Хакон поднялся. Вульф недовольно заворчал, встряхнул шерсть и, фыркнув, потрусил в темноту, таща за собой грохочущий брусок.

Хакону нужно было всего несколько мгновений отвлечения. И уговорить Хью дать псу вкусную кость в награду.

Выпустив верёвку, он раскрутил крюк, «позаимствованный» из арсенала, набирая скорость, пока тот не засвистел в воздухе. Рывок — и крюк вонзился между балясинами балкона. Проверив надёжность захвата, Хакон обмотал верёвку вокруг пояса, сделал петлю для ноги и рванул вверх.

Перехватывая верёвку, он карабкался.

Его зверь урчал от нетерпения и надежды: скоро, совсем скоро они увидят её.

Он ускорился, когда камни ограждения заскрипели под его тяжестью.

Пот стекал по шее, пока он, перехватывая верёвку и подтягиваясь, добрался до третьего этажа.

Перевалившись через перила, Хакон подтянул верёвку и замер, прислушиваясь.

Восточный двор внизу был безмолвен. Тревогу не подняли. Даже брусок, который тащил Вульф, больше не гремел.

Расширив ноздри, он втянул воздух, пытаясь уловить все запахи, прежде чем повернуться к арочным дверям, ведущим в её покои. Насколько он мог различить, в комнате была только Эйслинн. Это удовлетворило древний, звериный инстинкт в нём — лишь женские ароматы исходили от комнат его пары, и единственный, кроме её собственного, принадлежал Фиа, но он был несвежим.

Он попробовал повернуть ручку — дверь была заперта.

Стиснув зубы от досады, он вгляделся сквозь витражные стекла в покои.

Комната была погружена в полумрак — дорогие ткани штор, ковров и гобеленов поглощали скудный свет шести свечей, мерцавших в дальнем углу. Но его орочьих глаз хватило, чтобы разглядеть Эйслинн, склонившуюся над письменным столом и лихорадочно строчащую что-то на пергаменте.

Один лишь её вид немного успокоил его неистового зверя.

Хакон осторожно постучал костяшкой пальца по стеклу.

Эйслинн вздрогнула, испуганно озираясь по сторонам. Он постучал снова, поймал её взгляд и…

Сердце его ушло в пятки.

В её широко раскрытых глазах блестели слёзы.

Она уставилась на него в шоке, и он осознал: его массивная фигура, нависшая в темноте у дверей, наверняка выглядит угрожающе — как тёмная громада, материализовавшаяся из теней.

— Эйслинн, — прошептал он, не зная, слышит ли она, но имя само слетело с его языка. — Пожалуйста, открой дверь.

Она медленно поднялась, сделала неуверенный шаг, потом другой — и вдруг поспешила к двери. Замок щёлкнул, и Хакон тут же юркнул внутрь и закрыл за собой дверь.

Некоторое время они просто смотрели друг на друга.

В комнате было не слишком жарко, но и не холодно — огонь в камине убавили на ночь. Свечи мерцали, отбрасывая мягкий свет, и один фонарь тускло горел в углу. Несмотря на поздний час, Эйслинн была всё ещё в дневном платье, а волосы — аккуратно заколоты шпильками.

Что-то было не так. Он чувствовал это в её запахе: соль слёз обжигала ему язык. Он видел это в её позе — будто малейший порыв ветра мог опрокинуть её.

Когда же её идеальные губы наконец разомкнулись, чтобы заговорить, она сказала ему:

— Ты не должен быть здесь.

Хакон бросил верёвку на пол и подошёл ближе. Взяв её лицо в ладони, прошептал:

— Я должен был тебя увидеть.

— Если кто-нибудь узнает… — её голос дрогнул, ресницы затрепетали, и Хакон похолодел. — Баярд не должен узнать.

— К чёрту Баярда, — прорычал он. — Причём тут он? Что случилось, виния?

Она покачала головой, всё ещё зажатой в его ладонях, пока слёзы катились по её лицу. К ужасу Хакона, её губа задрожала, а затем всё лицо исказилось от боли. Тело Эйслинн сотрясло рыдание, и Хакон поспешно усадил её обратно в кресло у стола, не дав рухнуть на пол.

Он опустился перед ней на колени — его душа рвалась на части при виде её слёз.

— Пожалуйста, виния, — прошептал он, — не плачь.

Хакон мог вынести многое. Но не её слёзы.

Эйслинн покачала головой, закрыв лицо руками. Он мягко положил ладони ей на колени. Пальцы ныли от желания согреть её, стереть боль, но он не осмелился пошевелиться.

Её ладони упали на его руки, влажные от слёз, и на мгновение ему показалось, что она хочет оттолкнуть его.

Но Эйслинн соскользнула с кресла прямо в его объятия. Хакон отклонился назад, приняв её вес, и обвил её руками — именно там, где ей и следовало быть.

В его груди заурчало, и он прижал её крепче к себе — только эта вибрация удерживала его от того, чтобы не разлететься на куски. Слёзы заструились и по его глазам, когда он увидел её горе, и он стиснул клыки, чтобы не издать рёв отчаяния, бушевавший в горле.

Как посмело что-то заставить его пару плакать?

Эйслинн уткнулась лицом в его шею. Он бормотал утешения, цедя их сквозь зубы, пока её слёзы прожигали его кожу, стекая по груди. Боги, он не мог их вынести.

Но вынес. Ради неё он терпел её слёзы и боль. Долго он обнимал её, безмолвно поддерживая.

Когда слёзы начали иссякать, а рыдания потеряли силу, Хакон обхватил её одной рукой, а другой осторожно вытер слёзы большим пальцем.

— Ах, виния, — прошептал он. — Ты разбиваешь мне сердце.

— Прости, — она всхлипнула, — просто… всё это…

— Ты расскажешь мне?

Её горло дернулось, сглатывая, новые слёзы скатились с ресниц, но она сделала долгий, укрепляющий вдох. Затем, запинаясь, рассказала ему. О настоящей причине, по которой Баярд остаётся в Дундуране. О бедственном положении её отца на юге. О том, как прямо сейчас она пишет письма королю и королеве, а также всем своим вассалам, чтобы собрать войско.

— Я никогда не думала… как все дошло до этого?

Хакон не мог ответить, слишком переполненный яростью.

Баярд шантажировал её. Угрожал. Претендовал на то, что ему не принадлежало.

Мурлыканье в его груди переросло в яростное рычание.

— Хакон…?

— Где он ночует, виния? Я разберусь с этим. Сейчас.

Эйслинн в ужасе вцепилась в его тунику, глаза распахнулись.

— Нет! Ты не должен ему угрожать!

— Я и не буду, — он оторвет Баярду голову голыми руками.

— Нет, — повторила она твёрже. — Я хочу решить это… без насилия. Если его люди что-то заподозрят — будут последствия, — она покачала головой. — Мне просто нужно время.

— Он угрожает тебе, — прошипел Хакон. — Это недопустимо. Он должен быть в темнице.

Эйслинн слабо усмехнулась:

— Ты говоришь, как капитан Аодан.

Хорошо. Значит, хоть кто-то еще рассуждает здраво.

— Эйслинн…

— Нет, — она попыталась нахмуриться, но вместо этого в её взгляде снова появилось отчаяние. — Не ругайся со мной.

— Никогда, — прошептал он и склонился к её лицу, покрывая поцелуями следы слёз. Они жгли ему губы — но это не имело значения. — Я с тобой, виния. Всегда. Скажи, как я могу помочь.

Она обхватила его лицо ладонями — нежно, как будто боялась сломать.

— Ты не можешь.

— Я не принимаю этого.

— Ты ничего не сможешь сделать, Хакон. Ты…

Просто кузнец.

Он замер.

Эйслинн выпрямилась, сидя у него на коленях, и посмотрела на него с сожалением.

— Единственное, что остаётся, — ждать, — поправилась она. — Мне нужно время.

— Ты бы отдала свою руку. Свою жизнь.

— Да.

Его губы скривились от презрения.

— Это слишком высокая цена.

Он понял, что она согласна, по тому, как плотно сомкнулись её губы, но она не сказала ни слова.

Горло Хакона сжалось от слов, которые он не мог произнести. Он хотел умолять её позволить ему убить Баярда. Хотел, чтобы она снова пришла к нему — как прежде. Хотел, чтобы она принадлежала только ему. К чёрту политику. К чёрту весь мир.

Хотел унести её в ночь — и никогда не оглядываться назад.

Они сидели в немом тупике, не находя слов.

Его сердце начало учащённо биться — связь с ней, эта нить между ними, натянулась до предела. Дистанция росла, пропасть расширялась с каждым мгновением, и он не знал, как до неё дотянуться.

То, что было между ними, оказалось новым, хрупким, и впервые он по-настоящему испугался, что оно не переживёт зиму.

Но тут, в тишине, новые слёзы брызнули из её глаз. Безнадёжность исказила её черты, когда она прошептала:

— А что, если мой отец умрёт?

Её губы разомкнулись, обнажая зубы в гримасе отчаяния, но Хакон не позволил этому случиться. Он снова притянул её к себе, уничтожив дистанцию.

Это Хакон понимал. Горе и то, как оно разрывает тебя изнутри. И ещё хуже — скорбь о том, кто ещё не ушёл. Хакон наблюдал, как смерть шаг за шагом приближалась к его деду, и никакие мольбы или отрицание не могли её остановить. Вся его любовь, сила и желание изменить реальность оказались бессильны перед лицом смерти. Она всегда приходила. В свой срок.

Он знал, однако, что эти слова не принесут утешения. Это не то, что он сам хотел бы услышать в последние часы своего деда, и не то, что сказал бы теперь своей паре

— Он силён, — сказал Хакон. — Это не его судьба.

Слёзы заглушали её слова, пока она прижималась к нему.

Хакон встал, бережно прижимая её к себе. Когда он начал гасить свечи, она запротестовала, настаивая, что должна закончить письма.

— Они подождут.

Покои постепенно погружались во тьму — Хакон оставил гореть лишь один фонарь, когда взял его и перенёс Эйслинн в смежную спальню.

В комнате доминировала роскошная резная кровать с четырьмя столбами. Тяжёлые зелёные занавеси с вышитыми пасторальными сценами были подвязаны к столбам, а у изголовья аккуратной горкой лежали подушки.

Он поставил фонарь на прикроватный столик и усадил её на постель. Встав на колени, развязал шнуровку её сапог и бережно освободил каждую ступню. Она наблюдала за ним через полуопущенные веки, пока его руки скользили под юбками, отыскивая завязки чулок. Тёплый шёлк скользил между пальцами, когда он стягивал их по округлостям ног.

— Утро придёт, — тихо сказал он. — И ты встретишь его сильной.

Её лицо поникло, и он испугался, что вот-вот хлынут новые слёзы. Но вместо этого она протянула руки, взяла его лицо в ладони. Их лбы соприкоснулись, и в тёплой темноте они слились в одном дыхании.

Его сердце ныло за неё и за всё несказанное и неизвестное, что их ждало.

— Я бы сделал для тебя всё, виния, — прошептал он. Она должна была понять — должна была увидеть, что всё, чем он был и будет, принадлежит ей. Её происхождение, политические игры — ничто из этого не имело значения. Он не откажется от неё — не мог.

Даже если для этого придётся украсть её. Он не позволит грузу обязанностей сломать её. Если она не примет его помощь здесь, он возьмёт дело в свои руки, потому что только она имела значение. Её жизнь, её безопасность. Возможно, она возненавидит его за это, но она будет свободна.

Она тихо вздохнула и коснулась его губ лёгким поцелуем.

— Отвлеки меня, — прошептала она, — хотя бы на эту ночь.

Он понял, о чём она просит, и не смог сдержать разочарования. Попроси от меня большего, жаждал он потребовать. Возьми то, что принадлежит тебе по праву.

Хакон заставит её понять это. Но сейчас он легко мог дать ей то немногое, что она просила.

Он притянул её к себе в захватывающем поцелуе — не быстром, но и не медленном. Он завлекал, искушал, его руки скользили вверх по её ногам, подтягивая её на ноги.

Развернув её, он развязал шнуровку корсета. Платье ослабло, и он не удержался, чтобы не осыпать поцелуями изгиб её шеи и плеча, пока ткань спадала. Она откинула голову, давая ему больше простора, и он провёл губами по шее к уху, где прошептал:

— Я дам тебе всё, виния. Всё, что нужно — просто попроси.

Она содрогнулась под его прикосновениями, и он быстро справился с оставшимися одеждами. Когда она предстала перед ним обнажённой, он замер, проводя руками по изгибам её талии, ощущая её совершенство.

Боги, в мире не было слов, чтобы описать, как она прекрасна.

Её глаза всё ещё блестели от слёз, а выражение лица было таким беззащитным, что это едва не сломало его. Он не мог наброситься на неё, как зверь, каким себя чувствовал — не этой ночью.

Отступив на шаг, он скинул сапоги и стал снимать свои одежды, пока она откидывала покрывало.

Он вновь приблизился к ней обнажённым и не пропустил её почти стыдливый взгляд, скользящий по его телу. Слишком много времени прошло с тех пор, как он чувствовал её кожу на своей, и он издал шипящий вздох удовольствия, когда она прижалась к нему.

Он провёл ладонями по её спине — мягко, почти медитативно, настраиваясь на неё.

Когда она хотела лечь в постель, он остановил её движением руки. Она удивлённо посмотрела на него, когда он лёг на спину, его член подергивался в возбуждении и нетерпении. Но ему придется подождать.

— Возьмись за изголовье.

Её брови изогнулись, но она послушалась. Забралась на него, перекинула ногу через его бёдра, усаживаясь верхом. Он обхватил её, притянул выше по своему телу.

— Я хочу почувствовать тебя на языке, виния. Позволь мне попробовать твой вкус.

Она выдохнула прерывисто, смотрела на него, будто желая убедиться, что он серьёзен. Он не отвёл взгляда, пока она медленно двигалась вверх по его телу, её руки скользили по его бокам. Её волосы ниспадали на него мягким шелковым облаком, пока её лицо склонялось к его.

Когда она потянулась к нему за поцелуем, он ответил — лишь на мгновение, прежде чем легко шлёпнуть её по ягодице.

— Нет, виния. Другие губы.

Она ахнула от его вульгарности, прежде чем наконец выпрямиться. Опираясь руками на изголовье для равновесия, она опустилась на колени по обе стороны от его головы.

Хакон обхватил её бёдра руками, притягивая к себе. В его груди прорычал голодный рык, когда её аромат ударил в ноздри. Он ещё даже не начал, а уже чувствовал её тепло на своих губах.

Ухмыляясь, он поймал её взгляд, наслаждаясь тем, как она дрожит от нетерпения. Её волосы рассыпались по лицу, пока она не сводила с него глаз.

Он начал с медленного движения языка, проведя им от еевхода до клитора

Эйслинн дернулась, почти потеряв равновесие, но его руки крепко удерживали её. Он замурлыкал, когда губы сомкнулись вокруг её клитора, и её тело отозвалось судорогой, но Хакон удержал, заставляя ее принять все, что он был готов ей дать.

Хакон пировал.

Его рот двигался с голодной страстью, вбирая её в себя, лаская, пробуя, исследуя. Он чередовал посасывание с лёгкими прикусываниями, пока её вкус не заполнил его целиком. В нем было что-то дикое и первозданное — как весенний ливень, как влажная земля и раскат грома вдалеке. Он утопал в ней, его язык скользил, кружил и погружался внутрь, чтобы пить из самого источника.

Ее тело содрогалось, а руки тряслись от усилий удержаться на ногах, но Хакон не сдавался. Он ласкал ее влагалище, его голод нарастал с каждым движением языка. Его член скользил по животу, яички пульсировали от желания, но он был слишком очарован, чтобы остановиться.

Она сжала в кулаке его волосы и потянула, побуждая его двигаться дальше. Он громко замурлыкал от удовольствия, поощряя этим звуком и прижимаясь к ее клитору.

Наслаждайся. Возьми то, что твоё по праву.

— Хакон… — выдохнула она срывающимся голосом.

Ее спина выгнулась дугой, великолепные волосы были отброшены назад, когда она кончала. Сухожилия на ее шее резко напряглись, рот широко раскрылся в беззвучном крике. Бедра двигались на его лице, покрывая его соками, поглощая каждую крупицу удовольствия, и это было восхитительно.

Он поддерживал ее за талию, чувствуя, как дрожат и сокращаются ее мышцы, когда она достигала своего пика. Судьба, ничто не сравнится с этим. Ни слава, ни богатство. Он мог бы провести так все свои дни и быть счастливейшим человеком, который когда-либо жил.

Он ощутил последний всплеск ее оргазма, когда его язык проник внутрь нее.

Ее рука соскользнула со спинки кровати, и она упала на его грудь.

Хакон поднял ее и положил на кровать. Зрелище, которое она представляла, было настоящим праздником, и он долго наслаждался им, просто пожирая ее взглядом и проводя руками вверх и вниз по ее трепещущему телу.

Эйслинн наблюдала за ним с легкой улыбкой на губах, перебирая пальцами его волосы, пока он покрывал поцелуями ее тело. Она приняла его в колыбель своего тела, раздвинула бедра и потянулась, чтобы взять его лицо в ладони и притянуть к себе для долгого, одурманивающего поцелуя. Такой поцелуй заставлял мужчину забыть свое имя и все клятвы чести.

Когда их языки переплелись, Хакон поймал одну из ее рук и завел ей за голову. Он взял ее за другую руку и сжал ее пальцы в своей. Оторвавшись от ее поцелуя, он не сводил с нее взгляда, обхватывая ее ногу своим бедром.

— Ты погубила меня, виния… — сказал он, дразня головкой члена ее вход.

Эйслинн застонала и выгнулась, открывая себя ему — без остатка.

Он с легкостью проскользнул сквозь ее влажную плоть и вошел внутрь. Проникать в нее было все равно что возвращаться домой, горячая хватка ее тела была такой восхитительной, что граничила с болью. Прошло слишком много времени с тех пор, как у него была его пара, и пот градом катился у него по спине от усилий, которые он прилагал, чтобы не ворваться в нее и бездумно овладеть.

Его самообладание висело на волоске, когда он начал двигаться, вид ее, распростертой под ним, руки над головой, груди, покачивающиеся в такт, розовая киска, широко раздвинутая вокруг него, почти лишил его сил.

Что подействовало, так это то, как она посмотрела на него: взгляд стал нежным и страстным, улыбка дразнила ее мягкие губы. Он хотел целовать ее везде каждый день на глазах у всех. Он хотел, чтобы все знали, что она принадлежит ему и что он здесь. Он хотел, чтобы между ними не было ни секретов, ни расстояний, ни препятствий. Он хотел, чтобы она принадлежала ему с такой дикостью, что у него перехватывало дыхание.

Ничто не могло встать у него на пути.

Эта блестящая, восхитительная женщина принадлежала бы ему во всех отношениях.

— Убеги со мной, — выдохнул он. Эти слова вырвались сами, как дыхание. Без страха. Без сожаления.

Выбери меня.

Эти губы приоткрылись, и ее влагалище так идеально сжалось вокруг него. Хакон зарычал, не в силах больше этого выносить.

Он навалился на нее, завладевая ее ртом, в то время как его бедра вдавливали ее в кровать. Ее соски прижались к его груди, упираясь твердыми кончиками в его упругую кожу. Ее бедра изогнулись навстречу хасу, ненасытному местечку, которому недоставало ритма или изящества. Они вместе стремились к наслаждению, отчаянно и дико.

По спине Хакона пробежал холодок, и он взорвался.

Он излился в свою пару, выплеснул все свои надежды, страхи и желание. Она извивалась под ним, встречая каждое его движение, вытягивая из него все и требуя большего.

Он давал это. Он всегда будет отдавать ей все.

Тела задрожали, напряжение спало, и он растворился в обжигающем удовольствии.

Брачная связь между ними запела, словно второй удар сердца.

Хакон задохнулся, обмякнув в объятиях своей пары, и его тело расслабилось. Он старался не давить на нее всем весом, но ощущение ее тела под собой, все еще дрожащего от толчков, было слишком чудесным.

Он пробормотал ее имя, запечатлев на ее шее нежный поцелуй.

Она провела рукой по его волосам и приблизила лицо к его уху.

— Я не могу, — прошептала она.

29



Хакон проснулся с ноющей болью в сердце. Приоткрыв один глаз, он прищурился от яркого утреннего света, льющегося в спальню через высокие арочные окна.

Кровать была самой удобной, на которой он когда-либо спал, а ткани — нежнее, чем любые, что он прежде ощущал.

Но всё его внимание принадлежало спящей фигуре его суженой рядом. Она лежала спиной к его груди, дыша ровно, с безмятежным лицом — ни одна из её бесчисленных тревог не оставила следа на её чертах. Хакон не удержался и провёл пальцем по её щеке, откинул прядь волос за ухо, чтобы видеть её без помех.

Он и раньше просыпался с нею в объятиях, но всегда в сумраке предрассветных сумерек. А сейчас они лежали здесь — в её спальне, на её кровати, купаясь в солнечных лучах — и от этого его глупое сердце начинало мечтать.

Так должно быть всегда.

Они не должны расставаться даже ночью.

И все же…

Не могу, сказала она. Не могу.

Она не могла бежать с ним. Или не хотела.

Боль от этого отказа все еще жгла его, даже когда он прижался к ее телу, вдыхая сладкий аромат ее волос.

Он и не ожидал всерьез, что она согласится — все, что он знал о ней, говорило, что она будет стоять до конца. Но услышать это вслух все равно было горько. В прежние времена, когда орк уводил выбранную добычу в горы, дело не всегда решалось по согласию — именно поэтому традиция и ушла в прошлое.

Хакон боялся, что его история закончится так же. Если Эйслинн не пойдет с ним добровольно… осмелится ли он взять ее силой?

За ними устроят погоню. Сам капитан Аодан встанет на их след. Эйслинн может сопротивляться, попытается сбежать. Вождь Кеннум из Калдебрака наверняка откажется пустить его обратно с пленницей-человеком, да еще знатного рода. Сигиль точно набьет ему морду.

Он понимал всё это — и всё же… если дело дойдёт до угрозы её жизни, он не будет колебаться. Ради неё.

Хакон закрыл глаза и отбросил эти мысли. Положение ещё не стало настолько отчаянным, и он без колебаний свернул бы шею Баярду, прежде чем увести Эйслинн. Какой бы вариант ни оказался для неё лучше, Хакон был полон решимости довести дело до конца.

Ленивое утреннее солнце снова погружало его в дремоту. Тело было расслаблено после ночи любви, а мысли вполне удовлетворялись планами, как лучше отделить голову Баярда от плеч. Большой палец медленно водил круги по ребрам Эйслинн, а пальцы перебирали кончики ее волос.

В этой комнате было так легко предаваться иллюзиям. Даже после её отказа, лежа рядом с ней, он наполнял сердце мечтами о том, что могло бы быть.

Погружённый в грёзы, он не услышал, как открылась дверь в покои.

Зато услышал испуганный вскрик Фиа и её поспешную попытку прикрыть рот рукой.

Эйслинн резко поднялась, и Хакон мгновенно прикрыл её своим телом.

Все замерли, уставившись друг на друга в напряжённом ожидании…

Дверь распахнулась чуть шире, и из-за неё окликнул один из охранников:

— Всё в порядке?

— Да, — быстро ответила Фиа. — Просто паук.

Стражник усмехнулся и снова закрыл дверь.

Когда Фиа повернулась к кровати, она бросила на Хакона сердитый взгляд — на что он ответил тем же, хотя уши его пылали. Решительно подойдя к ложу, она уперла руки в бока и смерила их обоих презрительным взглядом сверху вниз.

— Ну конечно, вы не смогли удержаться друг от друга, — фыркнула она, бросая обвинение и Эйслинн, и Хакону.

В груди Хакона прокатилось низкое ворчание — ему не нравилось, что его отчитывают, особенно за попытку быть рядом с Эйслинн.

Фиа тыкнула в него пальцем.

— И не смей рычать на меня! Вы оба прекрасно знаете, насколько это рискованно, особенно когда все ходят по струнке, а Баярд ведёт себя так, будто уже унаследовал замок.

Хакон зарычал уже по-настоящему, пробормотав орочье проклятие под нос.

Эйслинн сдавленно застонала, уткнувшись лицом в подушку.

— А теперь подъём! — объявила Фиа. — Я хотела дать вам поспать, но мэр требует аудиенции. Похоже, люди Баярда обнаглели и терроризируют таверны в городе.

— Жалкие пародии на рыцарей, — пробормотала Эйслинн, стаскивая покрывало и поднимаясь с постели.

Хакон наблюдал за происходящим, испытывая смесь любопытства и ярости.

Гнев — к рыцарям, которые позорят себя, обижая жителей Дундурана, и ещё больший гнев — к их барону, который использовал их как угрозу против Эйслинн. Но этот гнев смягчался сладким удивлением, пока он смотрел, как его избранница быстро собирается.

Ни она, ни Фиа не выгнали его из комнаты, пока он неспешно поднялся и начал одеваться. Он украдкой наблюдал, как Фиа достаёт свежую сорочку, чулки и корсет из одного из трёх огромных гардеробов. Эйслинн выбрала простое зелёное платье, сказав Фиа, что не хочет тратить время на наряды и желает побыстрее попасть в главный зал.

Фиа зашнуровывала корсет и платье, пока Эйслинн заплетала волосы. Всё происходило быстро и гладко, как идеально отлаженный домашний ритуал. Это зрелище растопило что-то в Хаконе.

Вот какими должны быть их утра — всегда.

Ему так хотелось видеть эту сторону своей спутницы — ту, домашнюю и непринужденную, когда не нужно исполнять обязанности или угождать другим. Эйслинн и Фиа легко болтали, и он чувствовал себя удостоенным чести, наблюдая их сокровенный мир. Это было похоже на принятие — теперь и он мог находиться в этом самом личном пространстве, что смягчало боль от ее отказа прошлой ночью.

Закончив собираться, Эйслинн подошла к нему, сидевшему в кресле и зашнуровывавшему сапоги. Взяв его лицо в ладони, она наклонилась, чтобы оставить поцелуй на его губах.

Между ними повисла тяжелая пауза — он размышлял, что сказать, и что скажет ему она. Она бы не позволила ему остаться и наблюдать, как она одевается, если бы хотела от него избавиться.

— Я пойду. Оставайся здесь с Фиа, пока коридор не будет пуст.

— Хорошо, — он прижал ее ладонь к своей щеке. — Береги себя, виния.

Она улыбнулась, но улыбка не дошла до глаз. Еще один поцелуй — и она вышла, стражи закрыли за ней дверь.

Хакон и Фиа молчали какое-то время. Когда вокруг окончательно стихло, она махнула ему в сторону кровати:

— Хоть будь полезен, раз уж здесь остался.

Он поднялся и, обойдя кровать, стал помогать ей снимать покрывало, одеяла и простыни. Это было справедливо после того беспорядка, что он устроил, услаждая Эйслинн прошлой ночью — и ни капли в этом не раскаивался.

Хакон искоса взглянул на Фиа и понял — нет, она не позволит ему взять простыню, чтобы сохранить запах Эйслинн.

Когда кровать осталась голой, Фиа достала свежее бельё из массивного сундука.

— Она хорошо спала? — спросила служанка, протягивая ему край простыни.

— Да.

— Хорошо. А то последнее время ей почти не удавалось выспаться.

— Я беспокоюсь за неё.

— Я тоже.

Фиа нахмурилась, разворачивая одеяло.

— Вся эта история с Баярдом — последнее, что ей сейчас нужно.

— Она… — он запнулся, не зная, как спросить, чтобы не звучать жалким.

Фия подняла глаза, изучающе взглянула на него и ответила на невысказанный вопрос:

— У неё нет и мысли принять его предложение. Они совершенно не подходят друг другу, не то чтобы Баярда это волновало. Она просто тянет время.

Затем она прищурилась, добавив:

— Ей нужен кто-то совсем не похожий на барона. Кто-то, кто сможет ставить её и Дарроуленд на первое место.

Его зверь зарычал внутри при намёке, что он не умеет заботиться о своей паре, но Хакон подавил этот порыв. Фиа сказала не это — хотя её слова было почти так же трудно проглотить.

— Он действительно представляет для неё опасность? Разве его не следует заключить в темницу за измену?

Хакон не мог представить, чтобы вождь Кеннум или даже лорд Меррик стерпели подобную наглость. Но Баярд и не посмел бы выступить против них. Он увидел возможность, когда Эйслинн оказалась уязвима, и решил этим воспользоваться.

Хакон позаботится о том, чтобы барон пожалел об этом.

— Вряд ли он причинит ей вред, — ответила Фиа. — Она ему нужна. Хотя это не мешает ему вести себя невыносимо.

Её недовольное ворчание вызвало у Хакона одобрение.

— А его люди?

— Угроза для всего, что дорого моей госпоже, — Фиа перестала взбивать подушку и серьёзно посмотрела на него. — Она всегда ставит свой народ на первое место, и они любят её за это. Они будут защищать её и её права до конца.

Уши Хакона покраснели, но он осмелился признаться:

— В моём сердце она тоже на первом месте.

Фиа медленно кивнула.

— Хорошо. Она заслуживает не меньшего.



— У вас моё слово, мэр Догерти, что все рыцари будут вести себя безупречно, — заверила Эйслинн расстроенного мэра Дундурана. Как избранный представитель народа, он был обязан докладывать семейству Дарроу о проблемах горожан, особенно внезапных или срочных.

Догерти — добродушный мужчина с лысой головой, выдающимся брюшком и, как он сам выражался, «чертовой кучей внуков» — бросил на Баярда недовольный взгляд. Барон стоял в стороне, надменный и высокомерный. Всё время встречи у него было такое выражение лица, будто он съел что-то кислое.

Эйслинн уже перешла грань раздражения — слухи о том, что рыцари Баярда каждую ночь буянят, пристают к женщинам, пугают скот и даже пьяными скатывают бочки в реку, выводили её из себя. Судьба, как вообще функционирует Энделин, если Баярд позволяет своей свите вести себя как избалованным юнцам?

А может, и не позволяет. Возможно, им специально приказали вести себя в Дундуране как можно более невыносимо.

Эта мысль еще больше ожесточила Эйслинн против барона — и не добавила уверенности, что капитан Аодан сумеет настроить достаточное количество его людей против Баярда.

— Пожалуйста, пришлите мне список всех, чье имущество пострадало. Барон Баярд с радостью возместит ущерб.

Баярд подавился возмущением, бросив на нее яростный взгляд, прежде чем вновь обрести невозмутимость.

— Да, полная компенсация, — сквозь зубы произнес он.

Догерти вздохнул.

— Ладно. Хотя лучше бы в этом вообще не было нужды. Народ и без того встревожен обилием незнакомых вооруженных людей.

— Я лишь стремлюсь обеспечить безопасность нашей наследницы, — заявил Баярд. Эйслинн задалась вопросом: то ли он не осознает, насколько поддельная у него улыбка, то ли пытается добиться чего-то иного.

Догерти фыркнул, явно не впечатленный, и повернулся к Эйслинн. Его сухая, морщинистая рука взяла ее ладонь и дружески потрепала.

— Есть какие-то вести от вашего отца?

Эйслинн почувствовала, как затылок закололо от внезапного интереса Баярда.

— Нет, пока ничего, — солгала она. — Но на дорогах сейчас такая распутица

Догерти кивнул.

— Будем надеяться, его миссия увенчается успехом и он скоро вернется, — еще раз мрачно окинув Баярда взглядом, мэр склонил голову. — Благодарю за прием, миледи.

— Вы всегда желанный гость, мэр Догерти. Передайте самые теплые пожелания вашей супруге и всем двумстам внукам.

— Ха! — рассмеялся старик. — Да их уже все пятьсот, не меньше!

Эйслинн улыбнулась, прощаясь взмахом руки, пока мэр, опираясь на трость, вышагивал из главного зала. На сердце стало чуть спокойнее — её народ был стойким, они выдержат любые испытания. Лгать мэру Догерти и жителям Дундурана было неприятно, но пока не находилось достаточно веской причины сеять среди них тревогу.

Когда она узнает больше — расскажет им сама.

А сейчас нужно разобраться с тем, что в её силах.

Резко повернувшись к Баярду, она нахмурилась, словно прицеливаясь. Удивительно, как ночь страстной любви с её кузнецом и крепкий сон могут придать бодрости. Эйслинн чувствовала себя настолько воодушевлённой, что смерила барона оценивающим взглядом, решая, как лучше его проучить.

— Держите свою компанию в узде, Баярд. Они не в отпуске и не имеют права терроризировать людей.

— Неужели вы правда ничего не слышали от нашего дорогого лорда Дарроу?

Вопрос застал Эйслинн врасплох.

Сжав губы, она ответила:

— Если бы вести были, я бы сообщила подданым.

— Неужели? — Баярд скользко улыбнулся и начал медленно обходить её по кругу. — Возможно, вы бы так и поступили, если бы его возвращение было близко. Но что, если он не возвращается? Или задержался? Сообщили бы вы им тогда?

— Вы беспокоитесь, что скоро вам придётся объясняться перед моим отцом? — вместо ответа парировала она, используя любимый приём матери. — И правильно делаете.

— Вообще-то, нет.

Остановившись, он сохранил легкомысленную улыбку, но его взгляд потемнел настолько, что в животе Эйслинн ёкнуло. Она напомнила себе, что они не одни — стражи рядом.

— Я просто теряю терпение. Вы тянете время, надеясь на вести об отце, которые могут так и не прийти.

— Вы вольны уехать в любой момент, милорд. Я вас не держу.

— Я никуда не уеду. Пока не получу ответ.

— Тогда, боюсь, вам придётся запастись терпением. У меня есть дела поважнее.

Баярд схватил её за руку, прежде чем она успела уйти.

— Моё терпение не бесконечно, миледи. Советую вам определиться.

— А я приказываю вам отпустить меня! — громко сказала она.

Стражи сделали шаг вперёд, и Баярд разжал пальцы.

— Давайте, играйте в свои игры, — предупредила она. — Жители Дундурана не забудут этого. Вам не завладеть городом, они не покорятся вам.

— Возможно. Но кто тогда остановит вашего брата, когда он явится?

— Мне не нужны вы и ваша компания, чтобы разобраться с Джерродом.

— Тогда почему бы не бросить меня в темницу? Раз уж вы так уверены в своей победе.

— Потому что я не разбрасываюсь жизнями! — выпалила она. — Ваши люди — всё ещё мои подданные. Я — наследница Дарроуленда. Когда-нибудь — леди Дарроу. Все, включая вассалов, — мои люди. И я не позволю им убивать друг друга ради таких глупостей, как ваши амбиции!

Его ухмылка стала откровенно мерзкой.

— Именно поэтому вы никогда не станете достойным правителем Дарроуленда. Политические интриги и амбиции — вот что делает владения сильными. Ваши мягкие руки погубят эти земли.

— Сила земли — в её народе. Жаль жителей Энделина, если их барон действительно этого не понимает.

Баярд коротко и безрадостно рассмеялся.

— Лучше побеспокойтесь о своём народе, миледи. И помните — моё терпение не безгранично.

С театральным поклоном он удалился, жаждая оставить последнее слово за собой. Эйслинн смотрела ему вслед, чувствуя, как гнев кипит в животе, а ледяное кольцо страха сжимает сердце.

Как бы она ни ненавидела насилие и ни стремилась разрешить ситуацию мирно… возможно, действительно стоит просто позволить Хакону оторвать Баярду голову. Это был бы на редкость эффективный способ решения проблемы.

30



С каждым днём Эйслинн всё больше убеждалась в правильности этой мысли. Баярд, похоже, и не думал располагать к себе ни её, ни слуг, ни жителей Дундурана.

Он, конечно, сохранял видимость учтивости и обаяния — завалил подвалы замка вином, которое никто не просил. Но его свита создавала напряжённость и среди местных рыцарей, и среди прислуги. Барон не требовал от них соблюдения каких бы то ни было норм поведения, кроме одного: чтобы его постоянно сопровождала личная охрана, пока он бродил по замку, всем мешая.

Когда кухонная челядь подавала ужин в столовой, Эйслинн с подозрением разглядывала роскошное блюдо, которое Баярд настойчиво потребовал, раздумывая, плюнул ли Хью в него. А увидев злобную ухмылку Тилли, приподнимающей крышку супницы, почти уверилась в этом.

— Вы точно не хотите хотя бы попробовать? — Баярд помешал картофельное пюре с соусом, наблюдая за её реакцией.

Тилли едва заметно покачала головой, ставя перед Эйслинн её обычный скромный ужин.

— Нет, благодарю, — ответила она, вполне довольная приправленной курицей и хлебом.

Байард брезгливо фыркнул:

— Вы питаетесь как прислуга.

— Не всегда. Хью любезно готовит для меня отдельно. У слуг еда гораздо разнообразнее — я бы не стала обрекать их на такую пресную пищу, как у меня.

— Разве они не должны быть благодарны за любое угощение?

Эйслинн медленно перевела взгляд на барона и насмешливо приподняла бровь:

— То же самое я могла бы сказать вам, барон, как гостю. Увы, это ещё одно доказательство нашей несовместимости.

Байард улыбнулся тем волчьим оскалом, который уже начал её пугать:

— Но мне так нравятся наши словесные дуэли.

— Полагаю, это единственное, что могло бы доставить вам удовольствие в нашем союзе. Мы бы сделали друг друга несчастными.

Приложив руку к сердцу, он драматично воскликнул:

— Вы раните меня, леди Эйслинн! Неужели вы думаете, я не стал бы ухаживать за собственной невестой?

— Шантаж и угрозы — не лучший способ ухаживания.

— Для вас, возможно, — вздохнул он. — Увы, это лишь средство достижения цели. Дайте мне ответ — и я превращусь в образцового жениха.

— Тот, на ком я женюсь, станет не правителем Дарроуленда, а лишь лордом-консортом. Вы переедете из Энделина сюда, но что это изменит? По вашим же словам, Энделин — настоящий рай.

— Быть лордом-консортом таких влиятельных владений, как Дарроуленд, — уже достижение. И, возможно, я смотрю дальше вас.

— В каком смысле?

— Может, я достаточно мудр, чтобы заметить, куда дует ветер, — он отхлебнул вина, предоставив Эйслинн самой разгадывать смысл его слов. — Старые порядки Эйреана уходят в прошлое. Король предпочитает стиль Пирроси.

Эйслинн откинулась на спинку кресла, наконец поняв, насколько далеко простираются планы Баярда.

— Вы надеетесь, что, женившись на мне, убедите короля передать Дарроуленд вам — только потому, что я женщина.

Он ничего не ответил, лишь поднял бокал в молчаливом тосте.

— Не самый плохой план, но далеко не лучший.

Его улыбка дрогнула, хотя он отчаянно цеплялся за маску обаяния.

— Идеальных планов не существует.

— Всё зависит от того, удастся ли вам принудить меня к браку. Кажется, вы меня недооценили, барон.

Его улыбка потускнела ещё больше — верный признак, что она попала в цель.

— Ваши амбиции застили вам глаза. Я не намерена сжиматься от страха при первой же угрозе.

Баярд наклонился вперёд. Для остальных в зале это выглядело как дружелюбный жест, но Эйслинн увидела зверя, оскалившего клыки.

— Так это ваш окончательный ответ? Вы отказываете мне?

— Я выйду за вас, лишь когда у меня не останется иного выбора, — холодно ответила она.

— И какие же варианты у вас есть? Мы оба знаем — ваш отец не вернётся. Будь он жив, уже был бы здесь или прислал весточку. Вы одна.

— Я написала королю, — наслаждаясь его ошеломлённым выражением лица, продолжила она.

— И вы думаете, это расположит его к вам? Наследница, неспособная защитить свои земли…

— Полагаю, он будет благодарен за предупреждение о наёмниках, вторгающихся в его владения без санкции Каледона, — что позволит избежать войны. И…

Она намеренно наклонилась к нему, чтобы следующие слова прозвучали чётко:

— Я написала и королеве тоже.

Вся маска обаяния мгновенно спала с его лица.

— И чем вам поможет королева?

— Она наш суверен, и я знаю её как добросердечную женщину. Она не оставит нас в беде.

— Королева тяжело больна. Она вам ничем не поможет.

— Вы так считаете лишь потому, что презираете женщин у власти. Но знайте: король правит лишь по милости королевы. Вам же не светит даже такая роль, барон.

Она улыбнулась, заметив замешательство в его глазах.

— Я позабочусь, чтобы вы оставались лордом-консортом лишь по званию. Без власти, без права голоса. Вы не сможете принудить меня к супружескому ложу — я никогда не разделю его с вами. Вы будете бессильным, бездетным и одиноким. Неужели вы мечтаете о такой жизни?

Отложив ложку и салфетку, Эйслинн сложила руки на столе. Её слегка опьяняла мысль, что она побеждает в этом споре с подлым бароном, но в глубине души всё ещё сжимался холодный комок осторожности.

— Оставьте эти попытки, Баярд. Даже если вам каким-то чудом удастся жениться на мне, я сделаю всё, чтобы ваша жизнь превратилась в череду унижений. Так что покиньте Дундуран — и мы забудем об этом инциденте.

Его рука резко рванулась вперёд, сжимая её запястье.

— Не испытывайте моего терпения, миледи.

— Это вам не стоит испытывать моего, барон. — Эйслинн вырвала руку, сверкнув глазами. — Я написала другим лордам и соберу армию против брата. Мне не нужны ваши рыцари.

— Уверены, что они придут? — с ненавистью выкрикнул он, озвучив её главный страх.

Эйслинн побледнела, и он торжествующе усмехнулся.

Дальние двери главного зала с грохотом распахнулись. Она бы не отвлеклась от змеиного взгляда Баярда, если бы не оглушительный стук дубовых створок о каменную кладку — и если бы в проёме не возник Коннор Брэдей.

Он стремительно шёл по залу, не обращая внимания на воцарившуюся тишину.

У Эйслинн похолодело внутри, когда она разглядела его состояние: грязный, измождённый, с кровавой раной через всё лицо. Сорча и Орек вскочили со своих мест, но Коннор не остановился, направляясь прямо к ней.

Она бросилась к нему с возвышения, забыв о Баярде.

Коннор замер перед ней — человек, вымотанный до предела, державшийся лишь на чистой силе воли.

— Миледи, — прохрипел он, — простите за задержку.

— Коннор, что случилось? — тут же потребовала ответа Сорча, пытаясь повернуть его голову, чтобы осмотреть рану.

Но он проигнорировал сестру, его лицо оставалось мрачным. Эйслинн уже знала, что он скажет, когда он продолжил:

— Наёмники схватили меня и держали для выкупа. Мне удалось бежать, когда мы пересекли Королевский Лес.

— Значит…

Коннор кивнул:

— Джеррод идёт сюда. Они в четырёх, максимум пяти днях позади меня.

Предчувствие не смягчило удар. Словно кулак под рёбра — туда, где она годами хоронила всю свою боль.

Джеррод шёл атаковать её и их дом. Её родной брат.

Всё, во что она верила, всё, что делала — оказалось ошибкой.

Паника накатила волной, перехватывая дыхание. Она судорожно ловила воздух, но лёгкие отказывались наполняться. Грудь сдавило грузом нерешённых проблем, страхов, роковых решений.

Колени подкосились. Кто-то поймал её, не дав упасть. Чьи-то голоса звали её по имени, но звук будто дошёл через толщу воды.

Нет, нет, только не здесь.

Не сейчас. Не на глазах у всех.

Слёзы хлынули потоком, забивая нос, а в глазах вспыхнули ослепительные всплески синего и зелёного.

Нет-нет-нет-нет…



Хакон вскочил из-за стола, забыв об ужине. Он едва прикоснулся к еде, всё это время наблюдая за перепалкой между Эйслинн и Баярдом, пытаясь читать по губам.

И вот в зал вошёл Коннор Брэдей — едва узнаваемый.

Пульс стучал так сильно, что перехватывало дыхание. Хакон видел, как небольшая группа собралась вокруг Эйслинн и Коннора. Раздались слова, которых он не разобрал. И Эйслинн чуть не рухнула на пол.

Бренна подхватила её и повела из зала.

Среди слуг пронёсся вздох ужаса.

Фиа тоже вскочила, перемахнув через скамью.

— Фиа! — он схватил её за руку, прежде чем она успела уйти, в голосе звучала мольба.

Фиа широко распахнула испуганные глаза, затем резко кивнула.

Хакон последовал за ней по пятам, пробираясь к дальнему концу зала мимо собравшихся рыцарей и взбешённого Баярда, которого удерживали стражи.

Капитан Аодан пропустил Фиа, но преградил путь Хакону.

— Он может пройти, — сказала служанка.

Не дожидаясь формального разрешения, Хакон шагнул в коридор. Дверь справа была распахнута — за ней оказалась кладовая. Ряды стульев и столов, укрытых холстиной, под тонким слоем пыли.

Внутри Коннор, Сорча и Орек полукругом окружили Бренну, которая держала Эйслинн за плечи. Фиа бросилась вперёд, но замерла, присоединившись к остальным, наблюдая, как Эйслинн рыдает, задыхается между всхлипами — а Бренна трясёт её.

— Возьмите себя в руки! — кричала экономка. — Эйслинн, посмотрите на меня! Успокойтесь!

Но Эйслинн была во власти истерики — её голова моталась из стороны в сторону, а крупные слёзы катились по щекам.

Бренна встряхнула её сильнее.

— Прекратите! Немедленно!

Хакон шагнул сквозь толпу, оттеснив Коннора и Сорчу. Он отодвинул Бренну за плечо — не грубо, но достаточно твёрдо, чтобы заставить её отступить. Пожилая женщина зашипела, когда он оторвал её от Эйслинн, царапая его руку ногтями.

— Как ты посмел?! — взревела она.

— Ты не имеешь права трогать её, — прорычал он в ответ.

Он притянул Эйслинн глубже в комнату, обвив руками. С судорожным всхлипом она обмякла в его объятиях, вцепившись в тунику кулаками. Её тело сотрясали рыдания — он стоял с ней, казалось, целую вечность, пока её плач эхом разносился по тихой кладовой.

Остальные наблюдали с разными выражениями: беспокойство и недоверие читались на их лицах. Бренна скривилась, пытаясь приблизиться, но стоило ей сделать шаг — Хакон оскаливал клыки. Даже Сорчу, поднявшую руки в умиротворяющем жесте, он отгонял.

Это её вина. Она взвалила этот груз на плечи Эйслинн.

— Хакон, хватит, — предупредил Орек на оркском.

— Ты видел, что она сделала. Ты видел, как она посмела поднять руку на мою пару, — прошипел Хакон.

Забери её и беги. Они не понимают. Они не смогут её защитить.

Кровавая пелена затягивала края зрения.

Его объятия сжались крепче, когда Эйслинн слёзы пропитали рубаху. Звуки её отчаяния выворачивали душу наизнанку, и он балансировал на лезвии ножа — одно резкое движение, неверное слово, и он погрузится в берсеркскую ярость.

Бренна, поняв бесполезность попыток повлиять на Хакона, попыталась обратиться напрямую к Эйслинн:

— Прекратите сейчас же, — на этот раз её голос звучал мягче. — Прикажите этому орку отпустить вас. Вот, вытрите слёзы.

Она достала из кармана платок, но её госпожа не видела его — лицо Эйслинн было по-прежнему прижато к груди Хакона.

— Мы все уже пресытились вашей «заботой», шателен.

Губы Бренны сжались в тонкую нить.

— Как ты смеешь? Она — наследница рода, а ты… ты всего лишь кузнец. Немедленно отпусти её!

Он и не подумал повиноваться.

Когда Бренна собралась изрыгнуть новую порцию яда, Фиа мягко взяла её за руку.

В комнате вновь воцарилась тишина — Хакону это было только на руку. Не сводя глаз с остальных, он сосредоточился на своей паре, пытаясь утешить её как мог. В его груди заурчал тихий, едва слышный звук — только для неё.

Наклонившись к её уху, он прошептал:

— Всё хорошо, виния. Я с тобой.

Он не знал, что спровоцировало этот приступ — да и не особо заботился о причине. Но он мог догадаться.

Она тянула время, но теперь его не осталось.

Долгие минуты он гладил её по спине, шептал утешения в тёплом пространстве между ними, и постепенно рыдания Эйслинн стихли. Она начала жадно глотать воздух, пытаясь унять дрожь, и вскоре её выдохи обрели ритм — ровные, через рот. Хакон присоединился, синхронизируя своё дыхание с её. Вместе они дышали.

Дрожь прекратилась.

Эйслинн подняла лицо от его груди. Её глаза были покрасневшими, опухшими от слёз. Он провёл большим пальцем по щеке, собирая последние капли.

— Джеррод идёт, — прошептала она.

Хакон лишь кивнул.

Что ж, пусть так.

Её лицо исказилось от осознания правды, принесённой Коннором, но новым слезам она не позволила вырваться наружу.

— Я должна сообщить им.

Хакон сжал её крепче.

— Пошли кого-то другого, — умолял он. Ей нужны были отдых, покой, ночь под тёплыми одеялами, чтобы встретить завтрашние испытания.

Она печально покачала головой.

— Это должна сделать я.

Он хотел спорить, хотел прижать её к себе и не отпускать — но когда она сделала шаг назад, его руки разжались.

Нужно остаться с ней наедине. Убежать — быстро и далеко.

Печальный взгляд Эйслинн разрывал ему сердце — и одновременно закалял его для того, что предстояло сделать.

Стиснув клыки, он наблюдал, как она выходит из кладовой и направляется обратно в трапезную. Коннор и женщины последовали за ней, оставив Хакона наедине с Ореком.

Хакон двинулся следом, но ожидаемо наткнулся на ладонь, преградившую ему путь. Он повернулся, сверкнув глазами на сородича.

— Больше никогда не рычи на мою пару, — на оркском произнёс Орек.

— Это она сделала Эйслинн наследницей. Взвалила на неё этот груз. Если бы не Сорча…

Орек оскалил свои небольшие клыки:

— Сорча не выбирала эту роль. Эйслинн и так уже была наследницей во всём, кроме титула. С исчезновением брата — кому ещё было взять бразды правления? Она всегда была предназначена для этого.

Хакон гневно раздул ноздри и, оттолкнув Орека, вышел в коридор. Прислушиваясь к голосу своей пары, он проследовал обратно в трапезную. Остановившись у входа, он наблюдал, как Эйслинн обращается к собравшимся слугам, стоя на ступенях возвышения.

— Мои худшие опасения подтвердились. Мой брат с отрядом наёмников уже на подходе. У нас есть четыре дня, возможно, немного больше.

Зал взорвался нервным шёпотом. Слуги переглядывались между собой, их страх витал под сводами, сгущая многодневное напряжение в тугой узел тревоги.

— Но сейчас не время для паники. Нужно готовиться. Завтра ваши руководители сообщат каждому задания, а пока — постарайтесь отдохнуть.

Хакон наблюдал, как она отвечает на вопросы встревоженных людей. В груди распирала гордость, но её затмевала тревога за неё. Его зверь бесновался внутри, видя, как она одиноко принимает на себя град вопросов и страхов, а Байард кружит рядом, как стервятник, ждущий падали.

В горле застрял рык.

Она заботилась о своём народе, и они любили её за это. Но кто защитит саму Эйслинн? Разве эти люди смогут обеспечить её безопасность?

Нет. Только он. Её пара.

Тяжёлая ладонь опустилась на плечо, и Орек развернул его на полшага. Его лицо было мрачным, словно грозовая туча, с безмолвным осуждением.

— Я вижу твой взгляд, — сказал Орек на оркском. — Если ты действительно знаешь её, то понимаешь: она никогда не простит тебе такого.

— Мне всё равно! — прошипел Хакон.

— Оглянись. Взгляни. Она не просто твоя пара. Она — надежда для всех этих людей. Ты не можешь отнять её у них… как и отнять их у неё.

Хакон резко стряхнул руку с плеча.

— Ты поступил бы так же, будь на моём месте.

— Нет, не поступил бы. Я не сделал этого. — Орек провёл ладонью по лицу, вздохнув. — Я думал об этом. Мечтал. Но не мог оторвать её от семьи, от народа. Понял: чтобы стать её парой, я должен был стать частью её племени.

Лёд вокруг сердца Хакона дал трещину, но он яростно тряхнул головой, отвергая это.

— Это не то же самое.

— Я не завидую твоему выбору, друг. Но решить должен ты: хочешь ли ты просто пару… или именно Эйслинн?

31



Эйслинн сидела за отцовским столом, перед ней так и стоял нетронутый завтрак, пока Коннор вновь пересказывал свою историю о злоключениях с наёмниками, а Фиа записывала ключевые детали.

Его схватили прямо перед тем, как отряд собирался сниматься с лагеря в Проливе. Жизнь Коннора пощадили лишь благодаря его фамилии — сам Джеррод подтвердил личность пленника, заявив, что семья Брэдей заплатит выкуп. Для Дирка, жестокого главаря самой крупной банды наёмников, это означало то, что пленного можно лишь «слегка потрепать».

Эйслинн каждый раз вздрагивала, бросая взгляд на зияющий разрез, пересекающий левую щеку Коннора — теперь уже зашитый и покрытый слоем мёда с мазью.

— И каким был… Джеррод?

Коннор тяжело вздохнул:

— Нас держали порознь. Думаю, Дирк боялся, что между нами ещё осталась какая-то связь.

Он горько усмехнулся:

— Честно, миледи… он казался наполовину безумным. Приготовьтесь — это уже не тот брат, которого вы знали.

Нет, не тот, мысленно согласилась Эйслинн, задаваясь вопросом: существовал ли брат, которого она помнила, на самом деле?

Её взгляд упал на собственные руки, и привычное чувство вины вновь зашевелилось среди груза тревог. Что ещё они с отцом могли сделать? Было ли это разрушительное предназначение заложено в Джерроде изначально?

Она провела бессонную ночь в этих мучительных размышлениях. Ни один из возможных ответов не принёс утешения. Приходилось смириться с горькой правдой — её брат испортился. Будь то врождённая порочность или накопленная годами горечь, его сердце теперь почернело от ненависти. Он выбрал свой путь, как и она — свой.

Подняв глаза на Коннора, она заметила, как он украдкой смотрит на поднос с едой. Его собственная тарелка была уже чиста, но впалые щёки выдавали голод, с которым Эйслинн, к счастью, не была знакома. Оставив себе лишь кусок тоста, она подвинула поднос к нему.

Коннор поблагодарил и, не обращая внимания на остывшую кашу и колбасу, принялся есть.

— Ты уверен в их численности?

Коннор кивнул:

— Больше пяти сотен, меньше шести. Я надеялся, они передерутся между собой, но приз в виде Дундурана, похоже, заставил их временно объединиться.

Эйслинн нервно обкусывала заусенцы, наблюдая, как он ест. Пятьсот — её силы могли потянуть такую численность. Шестьсот — уже вряд ли. И это без учёта возможного столкновения с рыцарями Баярда. Она не могла позволить себе ослабить гарнизон — не говоря уже о ударе по боевому духу как воинов, так и горожан.

Рано утром она уже объявила новости на рыночной площади — не в силах проглотить и куска, пока народ оставался в неведении. Море испуганных лиц окружило её, люди кричали вопросы, требовали ответов. Эйслинн сделала всё возможное, пообещав, что будут приняты все меры защиты.

Каждый мог укрыться за стенами замка, пока не минует угроза. Желающим выдадут припасы для укрепления домов и лавок. Рыцари обучат основам обороны всех, кто захочет. Она уверяла, что до этого не дойдёт, но лучше других понимала: тревоге нужно дать выход через действие.

Покидая площадь, она испытывала гордость за свой народ. Они были стойкими и изобретательными. Первая паника сменилась решимостью — в городе и замке уже полным ходом шли приготовления к обороне. Из окна было видно, как во внутреннем дворе вырастают палатки, а из оружейных и складовнескончаемым потоком несут припасы.

Всё будет хорошо — настолько, насколько возможно… если бы не раздражающее присутствие рыцарей Баярда.

Гнев разгорался в ней при мысли, как Баярд ставит жизни её людей на кон, стравливая их друг с другом. Эта патовая ситуация уже давно перешла все границы терпения, но капитан Аодан так и не принёс обнадёживающих новостей. По какой-то причине рыцари упорно держались за своего барона.

Ей не нужна была его армия для боя — лишь бы не мешали. Ближайшие вассалы уже прислали ответ, пообещав подкрепление. Маркграф Холт и несколько других лордов лично поведут войска на защиту Дундурана.

Пока нет вестей из Глеанны — но чтобы добраться туда гонцу требовалось больше времени.

Сердце Эйслинн болезненно сжалось, и она сосредоточилась на дыхании. Лицо оставалось обращено к Коннору, но его слова не доходили до сознания — весь её мир сузился до борьбы с накатывающей паникой.

С усилием она представила крепкие руки, обнимающие её. Тёплую грудь, в которую можно уткнуться, спрятаться от всего.

Она сосредоточилась на воспоминаниях: как Хакон держал её, успокаивал тихими словами. Этого хватило, чтобы отогнать панику. Дыхание выровнялось, но ей пришлось вцепится пальцами в край стола, скрывая дрожь в руках.

Эйслинн вернулась к разговору спокойнее, но внутри осталась ноющая пустота. Ей не хотелось довольствоваться лишь воспоминаниями о Хаконе. Не хотелось прятать его за закрытыми дверями, выслушивать ворчание Бренны за каждое прикосновение. Не хотелось тайных встреч по ночам.

Ей нужно было всё. Нужен был он.

Хакон казался ей правильным — так же, как редкие вещи или люди могут казаться правильными. Как идея, которая сразу ложится на бумагу в готовом виде. Как рецепт, получающийся с первого раза. Мало что в жизни Эйслинн ощущалось столь безупречно — обычно она мирилась с «терпимым». Но Хакон был куда большим. И так же, как чтение, чертежи и изобретения были частью её самой, он тоже мог стать частью.

Когда всё закончится, она расспросит его о брачной связи — возможно ли она между ними. Если Эйслинн сможет противостоять брату и его наёмникам, то задать один вопрос — разве это сложно?

Пустяк. Ну, может, не совсем, но почти. И это «почти» способно открыть всё.

Стук в дверь вернул её к реальности. Подняв глаза от размышлений, Эйслинн увидела пажа, торопливо входящего в кабинет. Мальчик замер в центре комнаты, поклонился, затем подбежал ближе.

— Миледи, барон Баярд, — выпалил он, — требует аудиенции в главном зале.

Эйслинн и Фиа переглянулись, после чего наследница раздражённо закатила глаза.

— Он чувствует себя здесь слишком вольготно, — поднимаясь со стула, она съязвила: — Может быть, он объявит о своём отъезде.

— Только на это и остаётся надеяться, миледи, — согласилась Фиа.

Втроём и в сопровождении охраны, они направились в главный зал, пока паж умчался по другим делам. Эйслинн использовала короткую прогулку, чтобы разжечь в себе праведный гнев. Словесные дуэли с Баярдом утомляли, но она не могла позволить себе расслабиться.

Вскоре они достигли главного зала. Герольд возвестил о её прибытии. С десяток присутствующих — несколько слуг, старейшины города, мэр Догерти, двое судей, горстка стражников и, конечно, Баярд — повернулись, наблюдая, как она поднимается по четырём невысоким ступеням к помосту.

Эйслинн встала рядом с отцовским креслом, заложив руки за спину.

— Барон, — холодно произнесла она.

Баярд сделал шаг вперёд и поклонился.

— Я не собака, которую можно подзывать свистом, — тихо отчитала она.

— И всё же вы пришли, — так же тихо парировал он.

В её горле застрял рык, подозрительно напоминающий орочий.

— Говорят, вы желали аудиенции?

— Именно так. Моё терпение иссякло, леди Эйслинн, и моё влюблённое сердце не может ждать дольше, пока над нами нависла угроза битвы, — сделав ещё более низкий поклон, Баярд широко раскинул руки. — Я заявляю о своём праве потребовать Выбор.

В зале пронёсся взволнованный шёпот.

Эйслинн же промолчала — её будто вывернуло наизнанку от этого заявления.

Выбор был древним эйреанским обычаем, ныне непопулярным, но всё ещё священным. Во время Выбора жених, объявивший о нём, как и другие присутствующие претенденты, мог продемонстрировать свою достойность, объясняя, почему именно он — лучший кандидат, преклонив колени перед избранницей.

Избранница — обычно знатная дама или принцесса — должна была выбрать одного из женихов. По крайней мере, в древние времена она была обязана сделать выбор. Поздние версии ритуала разрешали не выбирать никого, но после отказа предложения больше не могли быть повторены.

Этот обычай заставлял вождей заключать союзы или отказываться от них раз и навсегда, упрямых отпрысков — вступать в брак, а хитрых матерей — не позволять дочерям тянуть время с женихами. Существовали и баллады о влюблённых, использовавших эту традицию для воссоединения вопреки всему.

Если невеста выбирала жениха, ей следовало сесть к нему на колени — и с этого момента они считались связанными обещанием.

Выбор был старомоден, но законно обязывающим. Как жених с общеизвестной историей ухаживаний, Баярд имел право его потребовать.

Все взгляды устремились на Эйслинн, полные болезненного любопытства.

Она могла ответить только так:

Ответ мог быть только один.

— Я признаю ваше право и принимаю его. Но воспользуюсь своим правом на сутки для размышления — и чтобы дать время другим претендентам явиться.

На скуле Баярда дёрнулась жилка, но он кивнул:

— Разумеется, миледи. Всё должно быть по правилам.

Она ответила кивком, скрепляя договорённость:

— Хорошо.

Эйслинн спустилась со ступеней, ощущая онемение, в то время как ум лихорадочно работал.

Фиа тут же бросилась к ней.

— Миледи…

— Мне нужно срочно поговорить с капитаном Аоданом. Немедленно.



Хакон ждал так долго, как только мог, собирая информацию из обрывков разговоров и слухов. Новости разнеслись по замку меньше чем за час — барон потребовал Выбора, и леди Эйслинн согласилась. Приготовления начались посреди хаоса, царившего в замке перед осадой. Хакон с трудом осознавал этот поворот событий.

У неё кончилось время — как и у меня.

Кузница, оставленная без присмотра, раскаляется докрасна — ровно таким же был Хакон всё утро.

Наконец, ближе к вечеру, когда терпение лопнуло, он отправился на её поиски.

Он нашёл Эйслинн в кабинете отца. Стиснув зубы, чтобы не огрызнуться на стражника, который остановил его, Хакон услышал, как тот докладывает:

— Миледи? Кузнец просит аудиенции.

— Пусть войдёт.

Хакон прошёл мимо рыцарей, с облегчением обнаружив, что Эйслинн одна.

Она кивнула за его спину:

— Закрой дверь.

Он так и сделал. Щелчок засова означал, что они одни. Настолько одни, насколько это вообще было возможно.

Когда он повернулся к ней, то увидел, как на её губах рождается улыбка, пока она поднимается ему навстречу. Ему хотелось броситься к ней, ощутить вкус этой улыбки, насытиться каждым драгоценным мгновением.

Вместо этого он прорычал:

— Что такое Выбор?

Улыбка исчезла, и его зверь заворчал внутри. Судьба, она скажет то, что он не хочет слышать.

Пока Хакон стоял посреди комнаты, Эйслинн, нервно расхаживая, объяснила ему суть Выбора. Женихи, притязания, окончательность. Он понял формальную сторону, хотя не мог осознать, почему это так необратимо.

Баярд принуждал её сделать выбор накануне битвы. Если ответ его не устроит, он готов был уничтожить часть её сил до подхода Джеррода — таков был его замысел, даже несмотря на все детали, которыми Эйслинн с готовностью поделилась: от истоков традиции Выбора до современных юридических тонкостей.

Хакон позволил ей говорить, надеясь, что хотя бы звук её голоса успокоит его. Но нет. С тех пор как он узнал о Выборе, всё тело гудело, будто некая сила принуждала его действовать. Он думал, её присутствие поможет, но оно лишь усугубило тревогу.

Гул превратился в нестерпимый зуд, в навязчивую потребность. Он едва сдерживал желание взвалить её на плечо и прыгнуть в окно, умчавшись прочь со своей парой.

Когда она наконец остановилась, Хакон задал вопрос, терзавший его весь день:

— Ты выберешь его?

Эйслинн покачала головой:

— Я не хочу. Мы с капитаном Аоданом разрабатываем план, чтобы смягчить последствия, но… — слёзы заблестели на её ресницах: — Я боюсь исхода. Хакон… мне страшно.

В мгновение ока он оказался рядом, взяв её лицо в ладони. Зелёная кожа так контрастировала с её тёплым золотистым оттенком. Он обожал эти оттенки. Обожал, как её пальцы смыкались вокруг его запястий, как она смотрела на него — с доверием и беззащитностью. Без слов прося утешения.

К чёрту Баярда. К чёрту всё это.

Никто не должен пугать её. Она заслуживала только света и добра в этом мире — и Хакон яростно отрицал всё, что этому противоречило.

— Виния, — прошептал он, — уйдём отсюда. В новое место, где будет безопасно. Я позабочусь о тебе. Всегда.

Она подарила ему самую прекрасную и печальную улыбку, какую он только видел. Её слёзы просочились в трещины его окаменевшего сердца, размывая решимость.

— Как бы я хотела… Но не могу, Хакон. Хорошее или плохое — это моя жизнь. Я не вправе бежать.

Он знал её ответ ещё до слов, но ему нужно было услышать его еще раз из ее губ.

Закрыв глаза, он склонился к ней, вдыхая её запах.

Судьба, как же он был наивен, покидая Калдебрак. Думал, что найти и взять пару — просто. Ничто в жизни не даётся легко — но и ничто не стоило того больше, чем она.

Он был не просто наивен — он оказался глупцом. Глупцом из-за неё.

Хакон любил её. Сильнее, чем разумно, и сильнее, чем мог себе представить. Он надеялся, что старые сказания правдивы, но не был готов убедиться в этом. Правда обладает свойством перекраивать надежды и рушить планы.

Та простая жизнь, которую он выстроил в своём воображении, была прекрасным сном. И когда он прижался губами к её мягким устам, то оплакивал эту потерю. Горе не обязано быть осязаемым или логичным — он так долго убегал от него. Теперь же дал ему место, и его поцелуй пропитался грустью по несостоявшемуся будущему.

Он сделал бы её счастливой в том цветущем лугу. Построил бы для них добрую жизнь — с ясными днями и тёплыми ночами.

Но этому не суждено случиться. И впервые Хакон понял: это нормально.

Притянув её к себе, он крепко обнял, чувствуя, как её тело прижимается к его груди, и прошептал:

— Я выбираю тебя, Эйслинн. Сегодня, завтра, навсегда.

Он скрепил этот обет поцелуем, надеясь, что этого будет достаточно.

Когда он наконец оторвался, её встревоженный взгляд выдавал нарастающее беспокойство.

Он не мог раскрыть ей свой план — она попыталась бы остановить. Её сердце было слишком добрым, а он жаждал завладеть им полностью. Так что Хакон сделает то, что должен был сделать давно.

С последним поцелуем он простился и вышел из кабинета.

Дорога до покоев Орека и Сорчи заняла минуты. Короткий стук — и друг появился на пороге с выражением полного недоумения на лице.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Хакон.

И побыстрее. Времени оставалось в обрез, а дел предстояло немало.

32



Утро Выбора Эйслинн встретила ещё до рассвета. Она почти не спала, её большая кровать казалась неестественно пустой и холодной. Груз предстоящего дня ждал за пологом, и она как можно дольше пряталась от него под одеялом.

Фиа и Сорча пришли помочь ей подготовиться. Служанка принесла лёгкий завтрак, а на лицах обеих читалась торжественная серьёзность.

Они почти не разговаривали — что, в сущности, можно было сказать?

Лишь два вопроса сорвались с губ Эйслинн, пока Фиа укладывала её волосы, закрепляя жемчужными шпильками под тонкой накидкой:

— Капитан Аодан на месте?

— Всё готово, — успокоила Фиа, заметив в зеркале её тревожное выражение и утешительно погладив руку.

— А… Хакон?

Попытка Фиа улыбнуться не удалась.

— Его никто не видел. Простите, миледи.

Взгляд Эйслинн беспокойно скользнул к окну — где же он мог быть? Вчера в кабинете он сказал…

Я выбираю тебя, Эйслинн. Сегодня, завтра, навсегда.

Его слова выжглись в её душе, подарив такую надежду.

Но теперь его не было. Никто не смог найти его тем же вечером, когда она пыталась понять смысл его слов.

Сорча упомянула, что Орек ушёл с ним — куда бы они ни направились. Этот факт стал её спасительной соломинкой: Хакон не мог просто исчезнуть, если с ним Орек. Не мог навсегда оставить её.

Глаза наполнились слезами, и она поспешно смахнула их.

Сорча сжала её руку:

— Всё будет хорошо. Его найдут. Сосредоточься на сегодняшнем дне.

Эйслинн кивнула. Пережить сегодня — настоящее испытание.

К полудню она выглядела как истинная аристократка. Фиа отступила назад, позволив ей беспристрастно окинуть себя взглядом в зеркале. Шёлковый парчовый наряд, жемчужное головное украшение и золотая цепь — символ власти — на плечах казались скорее театральным костюмом, чем её истинным «я»

Сорча подошла сзади, отражаясь в зеркале:

— Ты выглядишь потрясающе.

— Я не чувствую себя такой, — призналась Эйслинн.

Сорча обняла её, осторожно избегая золотой цепи:

— Знаю. Но ты — сама воплощённая наследница. Такой не посмеют перечить.

Это всё же вызвало слабую улыбку:

— Да?

— Когда ты взойдёшь на помост, все ахнут. Надеюсь, Баярд обмочится в своих дорогих сапогах.

Эйслинн поцеловала подругу в щёку:

— Спасибо, что ты со мной.

— Мы рядом на каждом шагу, — заверила Сорча.

— Всё готово, — добавила Фиа. — Он больше не будет вашей проблемой.

Хоть какая-то светлая перспектива. Вчерашние приготовления с капитаном Аоданом ненадолго отвлекли её от тревог. Эйслинн твёрдо решила не уступать Баярду — но и просчитала последствия.

Она отвергнет его и разоблачит предательство перед собравшимися дворянами. Главное — задержать его и стражу в зале до того, как кто-то предупредит его отряд. Следующие несколько часов должны пройти безупречно. Без сюрпризов.

Если всё пройдёт по плану, Эйслинн разом избавится от угроз Баярда. Пережить сегодня, чтобы сражаться завтра.

Ободрённая словами подруг, Эйслинн кивнула и вышла из покоев. В коридоре её уже ждала охрана, выстроившаяся по бокам, — и они неспешно двинулись к главному залу.

Дорога казалась бесконечной, и дело было не только в тяжёлых складках платья. Пульс отдавался в пересохшем горле, а пальцы в кармане судорожно сжимали деревянную розу — подарок Хакона.

Зал уже был полон, когда герольд возвестил о её прибытии. Лёгкий шелест тканей — собравшиеся поворачивались, провожая Эйслинн взглядами, — прокатился под сводами. Поднявшись на помост, она встала рядом с отцовским креслом, заложив руки за спину.

Дыхание перехватило, когда она окинула взглядом море любопытных лиц.

Причина такой толпы была не только в объявленном сборе войск. Большинство, наверное, жаждало стать свидетелем первого за десятилетия Выбора.

— Что ж, — её голос уверенно разнёсся по залу, — я могу выбирать?

В толпе прокатился нервный смешок.

Эйслинн сосредоточилась на ровном дыхании, сохраняя бледную улыбку. Краем глаза она заметила Сорчу и Фиа — их взгляды, полные поддержки, немного успокоили дрожь в коленях. Как же хотелось ей не стоять здесь одной. Не участвовать в этом абсурдном спектакле. Чтобы тот, кого выбрало её сердце, был сейчас в зале.

Хотя, возможно, отсутствие Хакона — к лучшему. Вспомнив, как ревновала его к вниманию служанок, она с ужасом представила, что бы началось во время Выбора.

Если, конечно, его чувства хоть отдалённо напоминают её собственные.

Он должен испытывать что-то ко мне. Эйслинн ошибалась насчёт мужчин, насчёт многого — но не в случае с Хаконом.

Может, увидев, как он пылает от ревности, она получила бы ответ.

А может, она просто жаждала увидеть его лицо — чтобы почерпнуть силы в одном лишь его присутствии.

Но теперь это не имело значения. Она так и не узнает ответа — ведь его здесь не было.

Её взгляд упал на Баярда, который выступил вперёд, излучая уверенность и богатство. Его голубовато-серый дублет был расшит серебряными нитями, бархатные бриджи облегали стройные ноги, а пелерина с меховой отделкой и фамильным гербом ниспадала с плеч. Каштановые кудри блестели, уложенные с безупречной точностью, а на каждом пальце сверкало по кольцу.

Он улыбнулся ей, показав ямочки на щеках, и, будь он незнакомцем, то мог бы показаться обаятельным и красивым. Идеальный галантный претендент, явившийся за рукой дамы.

С изящным поклоном Баярд опустился на одно колено.

— Я — барон Падрайк Баярд, претендующий на руку леди Эйслинн Дарроу. Единственный наследник своего рода, владелец Энделина и троюродный племянник самой королевы Игрейн по материнской линии. Нет виноградников богаче энделинских, нет дома прекраснее моего, и…

Эйслинн стояла недвижимо, пока он перечислял свои достоинства. Богатство, статус, комфорт.

Вот только всё это у неё уже было.

За всю жизнь она встретила лишь одного человека, способного дать ей то, что она действительно хотела — и в чём нуждалась. Утешение, поддержку, дружбу. Мужчину, чьё присутствие обогащало её жизнь, наполняло её любовью и принятием.

Ей не нужны были дорогие ткани и сверкающие драгоценности — лишь вырезанная из дерева роза и сердце того, кого она любила.

О судьба, я люблю его.

Среди хаоса, вызванного возвращением Джеррода, она не решалась назвать свои чувства к Хакону. В глубине души она боялась: стоит лишь признать их — и всё станет слишком реальным. А с угрозами, нависшими над ней и Дундураном, надежда на счастье казалась безумием. Она могла потерять отца, титул, саму жизнь — готова ли она потерять ещё и сердце?

Хотя, возможно, оно было потеряно давным-давно — когда он улыбнулся ей из-под нелепой шляпы, которую она ему подарила, или учил её языку жестов.

Боже правый, я люблю Хакона с момента, как узнала его.

— …в моих конюшнях не менее пятидесяти чистокровных скакунов, а погреба ломятся от лучших урожаев…

Эйслинн с трудом сдерживала тошноту, слушая, как Баярд перечисляет свои «достоинства». И, судя по громкому покашливанию из зала, она была не единственной, кому это наскучило.

— Давай уже заканчивай, мальчишка, — пробурчал граф Старли.

На скуле Баярда дёрнулась жилка, но он сохранил улыбку:

— Я предлагаю всё это, а также мой титул, защиту и преданность.

Его последние слова повисли в воздухе. Взгляд, устремлённый на Эйслинн, не оставлял сомнений в их истинном значении.

В зале воцарилась тишина, пока Баярд продолжал стоять на колене.

— Есть ли другие претенденты? — заставила себя спросить Эйслинн.

Баярд оглянулся через плечо с добродушной мальчишеской ухмылкой — которая мгновенно исчезла, когда вперёд выступил барон Бургонь.

Эйслинн с удивлением наблюдала, как пожилой барон с некоторым усилием опускается на колено. Его огненно-рыжие волосы уже серебрились на висках — он был ближе по возрасту к Меррику Дарроу, чем к ней. Бургонь славился весёлым нравом и громким смехом, и сейчас его глаза лукаво блестели.

Подмигнув с колен, он провозгласил:

— Надеюсь, вы простите мне эту дерзость, миледи, но я не смог устоять перед искушением, — затем наклонился вперёд, громко «шёпотом» добавив: — И подумал, что вам не помешает альтернатива этому… ослу.

Зал фыркнул, и Баярд отбросил любое подобие любезности. Нахмурившись, он прошипел в сторону нового соперника:

— И что ты сможешь предложить молодой невесте, Бургонь?

— Куда больше, чем ты, мальчишка, — парировал тот вполголоса.

Собравшиеся рассмеялись, а Эйслинн почувствовала, как заливается румянцем. Лёгкость момента её не раздражала, но мысль о том, что все теперь гадают, кто лучше справится в её постели, вызывала отвращение.

Пока Бургонь перечислял свои достоинства, Эйслинн перевела взгляд на Сорчу. Подруга ответила ей схожей гримасой.

Затем она отыскала в толпе капитана Аодана — тот стоял у главных дверей зала и едва заметно кивнул, глазами указывая на её рыцарей, которые медленно пробирались сквозь толпу, окружая Баярда и пятерых его стражников.

Это придало ей уверенности. Теперь она могла терпеливо слушать, как Бургонь разыгрывает целое представление, доводя зрителей до смеха — преимущественно за счёт Баярда.

Эйслинн хотела бы разделить веселье, но нутро её скрутило от нервов, когда речь Бургоня подходила к концу. Через мгновение настанет время выбирать.

Когда Бургонь закончил, его громогласный голос ещё эхом отдавался под сводами. Атмосфера потеряла лёгкость — толпа замерла, затаив дыхание в ожидании её решения. Все стояли неподвижно, кроме задних рядов, где люди расступались перед одной фигурой, возвышавшейся над остальными.

Эйслинн не могла долго смотреть в ту сторону, переведя внимание на двух претендентов, стоящих перед ней на коленях.

Пришло время.

Горло сжалось, но она заставила себя произнести:

— Если больше нет претендентов…

— Есть ещё один.

Вздох пронёсся по залу, за ним ещё один, ещё — волна шума, заставившая толпу расступиться.

Сердце Эйслинн пропустило удар.

Хакон шёл ровным шагом через расступившуюся толпу. Зал замер, пока он приблизился, вставая рядом с коленопреклонёнными лордами. Не отрывая от неё взгляда, он опустился на колено перед помостом.

— Я Хакон Зелёный Кулак, и я претендую на руку леди Эйслинн Дарроу.

Зал взорвался шумом — изумление и недоумение взметнулись к самым сводам.

Среди всего этого раздался взбешённый голос Баярда:

— Он не может быть претендентом! Это же кузнец! Орк!

— Любой вправе заявить о своих притязаниях, — прозвучал ответ Эйслинн. Её губы онемели, а взгляд не мог оторваться от мужчины, которого она любила, стоявшего перед ней на колене.

Он выглядел… невероятно благородным. Волосы были аккуратно подстрижены, на шее сверкал отполированный железный обруч. Кожаный кафтан, украшенный серебряными и железными пластинами на плечах и манжетах, облегал могучую грудь. Пояс с самоцветами и замысловатым узором охватывал его толстую талию. Искусно выделанные сапоги с металлической окантовкой обтягивали икры.

Он походил на оркского принца, спустившегося с гор, чтобы завоевать человеческую девушку.

Он перехватил дыхание Эйслинн.

Он здесь.

— Я не знатен и не совсем человек. Но я люблю вас, миледи. Моё сердце уже принадлежит вам, и что бы вы ни решили сегодня — оно останется с вами, как и моя преданность.

Руки Эйслинн дрожали, сцепленные за спиной. Слёзы покатились по щекам прежде, чем она успела их остановить. Она боялась пошевелиться — вдруг это сон, и вот сейчас он замолчит, забрав свои прекрасные слова обратно.

— Прежде чем вы выберете, знайте: не только я клянусь в верности. Мой народ из лагеря иных готов сражаться за вас. Вы дали нам дом, убежище — и мы будем защищать его. Каждый из нас сразится за десятерых.

По залу прокатился шёпот. Губы Эйслинн приоткрылись от изумления.

Она и не думала просить иных воевать. Алларион предложил свой меч, но остальные… они пришли в Дарроуленд в поисках мира.

И они согласились…

Эйслинн вглядывалась в дорогое лицо Хакона, и в животе заныла тревога.

— Что ты сделал? — прошептала она. Страхи материализовались, когда его выражение стало мрачным.

— Я отдал им свою землю. Теперь они — землевладельцы, как и многие здесь собравшиеся, и принесут вам клятву верности. Они будут сражаться.

Он продал свою землю. Ту самую — с лугом и скалистым выступом, где собирался построить кузницу. Куда мечтал увести её, прижать к земле и любить среди весенних цветов.

Он отказался от неё. Ради неё.

Новые слёзы покатились по её щекам, и Эйслинн даже не пыталась их сдержать.

Его обычно непроницаемое лицо впервые дрогнуло. Он наклонился вперёд, прошептав:

— Пожалуйста, не плачь, виния. Видеть твои слёзы для меня пытка.

Эйслинн покачала головой, наконец доставая из кармана платок.

Крошечный лоскуток быстро промок насквозь, пока Хакон продолжал:

— Я мастер-кузнец и буду работать день и ночь, чтобы вооружить твоих солдат. Когда придёт время, я сам встану в их ряды. Что бы ты ни решила сегодня — я буду сражаться за тебя, миледи. Мой народ тоже.

Эйслинн выдохнула дрожащим дыханием.

— Моя преданность, моя сила, моё сердце — всё уже принадлежит тебе, каким бы ни был твой выбор. Взамен я прошу лишь тебя. Мне не нужны титулы или положение — только быть рядом. Стать твоей парой, мужем, отцом твоих детей, если пожелаешь. Больше мне ничего не надо в этом мире. Только ты, виния.

Её зрение расплылось от слёз. Эйслинн стояла на помосте одна, но он вдруг казался таким высоким — будто она балансировала на краю пропасти. Возникло ощущение падения, хотя она не двигалась, а сердце застряло в горле.

Он предлагал решение сразу для всех угроз — Джеррода, Баярда, жизни в одиночестве.

Он дарил ей всё, чего она желала — самого себя.

Последствия неизбежны. Их путь не будет прямым или гладким. Но они пройдут его вместе — и этого Эйслинн было достаточно.

Она двинулась, не осознавая действий, спустившись с помоста к трем претендентам.

Её взгляд был прикован только к одному. Она остановилась перед своим кузнецом.

Своей парой.

И села к нему на колено — выбрав его перед лицом всех.

Дрожащие руки обвили его шею, словно она всё ещё не верила в его реальность. Прижав лоб к его лбу, она ощутила жар его кожи — и внезапный толчок, будто невидимая пуповина сжала её сердце, притягивая к нему.

Теперь она видела ту жизнь, что он обещал. Чувствовала её вкус.

— Я люблю тебя, — прошептала она, касаясь его губ.

— Я тоже тебя люблю, виния, — прорычал он, и в его груди зародилось то мурлыканье, которое, как она поняла, звучало только для нее. — Выше гор и глубже пещер.

Она почувствовала, как его улыбка коснулась её губ.

— Это орочья поговорка.

Радость выплеснулась из неё смехом, а затем она снова поцеловала его, слившись воедино. Его руки крепко обняли её, и она прижалась к нему, чувствуя, как его сердце бьётся в унисон с её. Ощущение правильности затмило всё остальное — впервые разум Эйслинн затих, а чувства успокоились, и в этот момент она могла только наслаждаться им.

— Значит ли это, что ты примешь меня? — тихо спросил он в маленьком пространстве их общих дыханий.

— Ещё как, но только если ты примешь меня в ответ. И расскажешь, где ты был.

— С радостью, но, пожалуй, позже.

— Да, позже.

— Они все на нас смотрят, да?

— Очень даже. О нас будут говорить по всему замку ещё очень долго.

Эйслинн отстранилась и серьёзно посмотрела на него.

— Ты уверен? — прошептала она.

Он прижал её руки к своему сердцу.

— Всем, что во мне есть.

— Сияя ярче фонаря, Эйслинн улыбнулась и, украдкой поцеловав его в последний раз, поднялась на ноги. Он последовал за ней, не выпуская её руки, когда они повернулись к ошеломлённой, шепчущейся толпе.

Ближе всех стоял усмехающийся Бургонь, который уже давно поднялся. Он подмигнул Эйслинн в добродушном настроении, и она почувствовала облегчение — он не обиделся.

А вот Баярд…

— Отпустите меня! — взвизгнул барон у главных дверей.

Эйслинн поднялась на несколько ступеней помоста, чтобы видеть поверх голов собравшихся. Встретив взгляд капитана Аодана, она кивнула.

Её рыцари двинулись как один, схватив всех стражников Баярда и захлопнув двери большого зала, чтобы никто не сбежал.

Толпа загудела, замешательство сменилось нервозностью. Люди отхлынули от дверей, прижимаясь к помосту, пока сопротивляющегося Баярда и его рыцарей не подвели вперёд.

— Что это значит? — потребовал барон Морро, пробираясь вперёд. — Вы намерены взять нас в заложники?

— Конечно нет, барон Морро. Прошу простить за театральность, — сказала Эйслинн. Подняв руку, она призвала к спокойствию.

Тишины не последовало, но внимание толпы теперь было приковано к ней.

— С того момента, как барон Баярд прибыл в Дундуран, он угрожал мне и моим горожанам расправой, если я не соглашусь выйти за него замуж.

Её обвинение вызвало вздохи и шёпот, многие обратили взгляды к барону, который беспомощно дергался, пытаясь вырваться из крепкой хватки капитана Аодана.

— Его рыцари терроризировали жителей Дундурана, а сам Баярд прямо заявил, что если не добьётся своего, напустит их на простой народ и встанет на сторону моего брата.

Эйслинн повернулась к Баярду, и её переполнило почти что жестокое удовольствие при виде его бесплодной ярости. Он был как крыса в ловушке, осознавшая, что время вышло.

— Этот Выбор был лишь попыткой принудить меня. Я никогда не собиралась принимать его ухаживания, но мы должны помешать вестям дойти до его отряда.

Баярд усмехнулся.

— Ты отвергаешь меня ради какого-то кузнеца? — он плюнул на пол. — Орочья шлюха.

Хакон рванулся вперёд, но Эйслинн остановила его. Толпа недовольно зароптала, возмущённая оскорблением.

Хватка капитана Аодана на плече барона сжалась так сильно, что тот взвизгнул и начал оседать.

— Что прикажете делать с бароном, миледи? — спросил он.

— Полагаю, темница лучше всего соответствует его амбициям.

— Совершенно верно, миледи.

— Он пэр королевства, — возразил Морро.

— И получит справедливый суд, когда вернётся мой отец, — ответила Эйслинн. — А до тех пор барон Баярд будет содержатся под стражей по обвинению в государственной измене, — она кивнула капитану Аодану. — Уведите его.

С лёгкой зловещей ухмылкой капитан Аодан повёл своих рыцарей с пленниками прочь из большого зала.

Когда они удалились, Эйслинн жестом распорядилась вновь открыть двери в знак доверия.

Морро бросил взгляд на распахнутые двери, затем прищурился, глядя на Эйслинн.

— А как насчёт этого… дела с орком? Неужели мы должны поверить, что вы выбираете его?

Эйслинн повернулась к полукровке рядом с собой и встретила его спокойный взгляд. Он снова стоял невозмутимо, и она почувствовала — он отступит, если она попросит.

Но она никогда не попросит его об этом. Ни сегодня, ни когда-либо еще.

— Да, я сделала свой выбор, — твёрдо произнесла Эйслинн. Стоя на ступенях, она была почти одного роста с Хаконом, и теперь идеально могла прижать его руку к груди. — Он терпелив, добр и искренне заботится обо мне. Он делает меня счастливой.

На лице Хакона появилась лёгкая улыбка, а в глазах вспыхнула такая безграничная любовь, что Эйслинн не смогла сдержать ответного сияющего счастья. Он значил для неё куда больше, чем могли выразить эти простые слова, но всё самое важное она скажет ему наедине. Их чувства касались только их двоих, и она ничего не была должна Морро или кому-либо ещё.

Тем не менее, Морро и несколько других пожилых лордов забормотали в возмущении.

Быстро сориентировавшись, Эйслинн продолжила:

— По традиции, Выбор завершается обручением. Как старший из присутствующих дворян, барон Морро, для меня будет честью, если вы проведёте обряд.

Старик удивлённо раскрыл рот, его бородка дёрнулась.

На самом деле, честь была скорее для самого Морро — вести обряд обручения наследницы, но она позволила думать, что ему угодно.

Через мгновение барон кивнул:

— К вашим услугам, миледи.

Приглашающим жестом Эйслинн подняла Морро на помост, а сама с Хаконом встала на нижнюю ступень, лицом друг к другу. Она с восхищением смотрела на статного полукровку, всё ещё не веря, что её судьба изменилась так стремительно.

Морро откашлялся.

— Нам потребуется что-то для связывания ваших рук.

Внезапно у локтя Эйслинн появилась Сорча, протягивая красную ленту.

— Я надеялась, что сегодня всё сложится именно так, — подмигнула она, когда Эйслинн удивлённо взглянула на неё.

Эйслинн расплылась в улыбке, пока по всему её телу разливались искры радости, а Морро начал обряд.

— Эйслинн, миледи, принимаешь ли ты этого мужчину в супруги, чтобы любить его?

— Принимаю.

— А ты, Хакон Зеленый Кулак, принимаешь ли эту женщину в супруги, чтобы любить её?

— Навеки.

Барон Морро обвил лентой их соединённые руки, скрепляя их союз.

— Как старший пэр Дарроуленда, я свидетельствую ваше обещание друг другу и желаю вам счастья. Пусть ваши сердца будут верны, а свадьба не заставит себя ждать.

И с этими словами Эйслинн оказалась обручена со своим полукровкой.

Зал взорвался аплодисментами, но Эйслинн почти не слышала их. Встав на цыпочки, она встретила поцелуй Хакона, надеясь, что этот маленький жест сможет передать, как сильно она его любит.

Они провели добрый час, принимая поздравления и добрые пожелания — час, который Эйслинн позже вспоминала смутно, словно в дымке счастья и неверия. Всё это время она не отпускала своего полукровку, боясь, что если выпустит его из рук или потеряет из виду, всё окажется всего лишь сном.

Когда очередь желавших принести свои поздравления наконец поредела, а гости разбились на небольшие группы, живо обсуждая утренние события, Эйслинн наконец смогла перевести дыхание. Принятие её выбора народом всё ещё удивляло её — возможно, она раньше недооценивала своих людей.

Она отдавала себе отчёт, что не все поддержат её с Хаконом, но сегодня этого было достаточно.

— Остаётся только решить, что делать с рыцарями Баярда, — произнесла она, чувствуя, как пузырёк счастья вот-вот лопнет.

Хакон развернулся к ней, беря её руки в свои. Он поцеловал каждый сустав на тыльной стороне ее ладоней, прежде чем спросить:

— Ты доверяешь мне?

Брови Эйслинн поползли вверх. Ещё несколько дней назад ответ не был бы столь однозначным. Она доверяла ему своё тело, разум и даже сердце, но доверить государственные дела — это нечто совсем иное.

Однако сейчас, глядя в глаза своему жениху, ответ действительно был прост.

— Да.

Он кивнул.

— Тогда позволь мне заняться этим? Аодан и я разберёмся к завтрашнему дню.

— Хорошо, — согласилась Эйслинн. — Но не задерживайся. Я буду ждать тебя.

Озорная улыбка озарила его мужественное лицо, а в глазах вспыхнул голодный огонь, когда он наклонился за поцелуем.

— Отлично, — прорычал он, — потому что сегодня вечером я собираюсь любить свою пару как следует.

33



Хакон шагал рядом с капитаном Аоданом к казармам тем вечером, нервный и готовый поскорее покончить с этим делом. Всё, о чём он когда-либо мечтал, было уже так близко — его прекрасная, блистательная невеста ждала его, и он был полон решимости завершить этот день как полноценно спаренный мужчина. Чем быстрее они закончат, тем лучше.

— Только будь осторожен, — тревожно говорила ему Эйслинн. — Я волнуюсь.

— Конечно, — он приподнял её подбородок пальцем. — Твой народ и все твои планы — одно из лучших твоих творений. Всё идёт как надо. Просто позволь этому случиться.

Её глаза расширились от понимания, и Хакон не удержался, чтобы не вкусить это осознание в поцелуе.

— Я скоро вернусь. Мне ещё столько обещаний предстоит выполнить.

— Спокойнее, консорт, — капитан Аодан усмехнулся, когда Хакон вновь попытался ускорить шаг. — Дадим всем занять свои позиции.

Хакон проворчал, но подчинился, позволив капитану нагнать себя. Встряхнув плечами, он вместе с Аоданом обошел казармы, оставаясь в тени, чтобы наблюдать, как рыцари Баярда возвращаются на ночь.

Им позволили вести себя как обычно весь день — они пили в городе и вели себя откровенно нагло. Каждый, входивший и выходивший из замка, находился под строгим контролем, и вести о том, что Баярд теперь обитает в темнице, до них так и не дошли. Некоторые интересовались, когда барон вернётся с Выбора, но все стражи Дундурана получили чёткие указания уклоняться от ответов.

Луна уже высоко висела в небе, когда последний рыцарь наконец шатаясь вошел в казарму, и эти медленные минуты буквально раздражали кожу Хакона.

Когда последний рыцарь скрылся внутри, кровь в жилах Хакона заструилась быстрее.

По сигналу Аодана двери быстро захлопнулись и были заперты снаружи.

— Готов?

— Более чем, — подтвердил Хакон.

Он последовал за Аоданом через боковую дверь, которую тут же заперли за ними. Дотронувшись до запястья, где лежала шелковистая лента обручения, он почувствовал достаточно спокойствия, чтобы не прорываться вперед и не покончить со всем этим слишком быстро.

Судьба, я женюсь на ней.

Его удача переменилась так стремительно, что сердце до сих пор болело от резкости этого поворота. Он никогда не сомневался в своей решимости — лишь в обстоятельствах, что разлучали их. Он едва мог осознать это, но никогда не ставил бы под вопрос и не принимал как должное.

Она выбрала меня.

Хакон собирался оправдать эту честь, начиная с сегодняшнего вечера.

Пришло время ответить на подлость Баярда демонстрацией силы.

Они с капитаном Аоданом вошли в главный зал западной казармы, заставленный койками и заполненный ошеломлёнными рыцарями. Отряд Баярда сгрудился в центре — некоторые пьяно пялились, многие уже успели снять доспехи. Рыцари и стражи Дундурана выстроились по периметру, в опущенных шлемах, с руками на эфесах оружия.

Хакон и Аодан вышли вперёд, а дундуранские рыцари сомкнули ряды за ними.

Им навстречу выступил высокий, довольно молодой рыцарь с тёмными волосами и не раз сломанным вздёрнутым носом. Хакон знал, что он — капитан отряда Баярда, и тот уже несколько раз за день спрашивал о бароне.

— Что это значит, Аодан? — выкрикнул другой капитан, его лицо исказилось от возмущения. — Малодушно нападать на нас, когда мы в нижнем белье!

— Я не нападаю на вас, Гарт, и не собираюсь. При условии, конечно, что вы будете вести себя прилично.

Гарт усмехнулся.

— Где барон?

— Там, где ему и положено быть, — шагнул вперед Хакон.

Гарт перевел на него мрачный взгляд, но Хакон лишь спокойно выдержал его, не впечатлившись.

— Леди Эйслинн отвергла вашего господина, и он взят под стражу по обвинению в государственной измене, — Аодан говорил громко, чтобы все в казарме слышали. — Я готов проявить великодушие и предположить, что никто из вас не знал о масштабах предательства вашего лорда — угрозах насилия против нашей наследницы и жителей Дундурана. Ни один достойный рыцарь не стал бы участвовать в таком заговоре.

Молчание отряда было красноречивым, и зверь внутри Хакона рычал от отвращения.

— Поскольку у него нет наследника и он находится под стражей, ваши клятвы верности теперь принадлежат наследнице, — продолжал Аодан.

— Вы можете исполнить свои клятвы, — произнёс Хакон, — или присоединиться к своему лорду в камере.

По отряду прокатился ропот — гневный и встревоженный.

С рычанием Гарт шагнул к Хакону:

— И кто ты такой, чтобы выдвигать такие требования, полукровка?

Хакон расправил плечи, возвышаясь над человеком на полголовы:

— Она моя пара. Хочешь узнать, что значит перейти дорогу орку, когда речь идёт о его избраннице, человек?

Клянусь древними богами, ещё ни одни слова не были для него так сладки.

На лице капитана отразилось ужасающее понимание, и он отпрянул с отвращением:

— Она выбрала тебя?

— Именно так. И тебе стоит выбрать ее, рыцарь.

Гарт фыркнул с презрением, но стоило бросить взгляд за его спину, чтобы увидеть — его отряд уже взвешивает варианты.Хакон серьёзно сомневался, что кто-то действительно захочет разделить участь Баярда в темнице: барон не выглядел человеком, способным вызывать преданность через уважение.

Вместо этого Хакон заговорил на их языке. Взятка, возможно, и не была необходимой, но он готов был пойти на это, чтобы вернуться к Эйслинн хоть немного быстрее.

Хакон поднёс неогранённый самоцвет к лицу Гарта, позволяя глубокому пурпурному отблеску играть на свету. Глаза капитана предали его — зрачки расширились, поймав внезапный блеск.

— Вы не останетесь без вознаграждения. Вы обязаны леди Эйслинн своей верностью, но она справедлива и обеспечивает достойное содержание всем своим рыцарям.

Взгляд Гарта неохотно переметнулся от Хакона к капитану Аодану. Капитан противников ещё мгновение оценивал их, но его глаза неизбежно возвращались к самоцвету.

Сзади раздался возглас одного из рыцарей:

— Да здравствует леди Эйслинн!

— Да здравствует наследница!

— За леди!

Хор клятв заполнил казарму, рыцари наперебой заверяли в преданности Эйслинн.

Хакон с трудом сдерживал самодовольную ухмылку, когда Гарт наконец протянул руку и схватил самоцвет.

— Пусть будет по-вашему. Мы будем сражаться за неё.

— Ваше проявление верности трогает до слёз, — медленно проговорил Хакон.

Гарт нахмурился, но при этом спрятал драгоценность в карман.

— Держите своих рыцарей в казармах и готовыми к бою, — предупредил капитан Аодан. — Наёмники могут появиться через несколько дней. До тех пор ваш отряд не покидает территорию казарм и внутреннего двора.

Губы капитана сжались в тонкую линию, но после недолгой паузы он неохотно кивнул.

— Отлично, — капитан Аодан ответил тем же. — Я всегда знал, что ты умный человек, Гарт.



Хакон мог бы наслаждаться победой этого вечера — если бы его не ждал ещё более великий, бесценный триумф.

Аодан провожал его по замку, и Хакон не совсем понимал зачем, пока капитан не произнёс:

— Я рад за тебя, Хакон. Но ещё больше я рад за нашу наследницу.

Хакон удивлённо посмотрел на капитана.

— Леди Эйслинн — добрая женщина. Все в Дарроуленде знают это. Ей нужен тот, кто будет любить и защищать её так же яростно, как она того заслуживает. Я надеюсь, это ты.

— Я не подведу её.

Он отдал бы всё ради неё — включая свою жизнь, как смертную, так и ту, что когда-то представлял себе. Для орка нет ничего естественнее, чем жертвовать собой и умереть за свою связанную пару: Хакон жил с этой истиной задолго до встречи с Эйслинн. Однако отказаться от своих представлений о хорошей жизни оказалось куда сложнее.

Как и принять горькую истину, которую пытался донести до него Орек. Хакон потратил столько времени своей жизни, мечтая о паре, что этот образ почти затмил реальную женщину. Он так крепко цеплялся за фантазию о паре и совместной жизни, что едва не потерял её.

Ему нужно было любить Эйслинн как Эйслинн, а не просто как свою пару.

Это осознание пришло почти слишком поздно, и мысль о том, как близко он был к тому, чтобы совсем потерять её, заставила его содрогнуться.

Уйти от неё вчера было тяжело, как и просить помощи у Орека. Но ничто не сравнилось бы с потерей её, поэтому Хакон проглотил гордость и выбрал свою пару, поставил Эйслинн превыше всего.

Часы перед Выбором промелькнули в суматохе. Они с Ореком мчались по проселочным дорогам в повозке, подняв облако пыли, и прибыли в Скарборо. Алларион и Белларанд не удивились их появлению, и фэйри согласился помочь Эйслинн и Дундурану. Но за помощь он потребовал с Хакона одно обещание. Тот согласился не задумываясь, уже направляясь обратно в поместье Брэдей.

За ужином в лагере иных он отдал свою землю — на этот раз осознанно и обдуманно. Он скорбел о жизни, которой не суждено было быть, но Эйслинн стоила любых жертв. К тому же, он гордился, что эта земля поможет его друзьям обосноваться в Дарроуленде.

Половина отошла прайду мантикор, выторговавших её цену за свою помощь. Орек был разочарован и возмущён, но Хакон понимал их. Все самцы мечтали найти свою пару и создать собственные прайды. Им нужна была земля для домов — и чтобы произвести впечатление на семьи потенциальных невест.

Вторая половина предназначалась для создания настоящей деревни для обитателей лагеря — маленькой стаи гарпий и дюжины полукровок, ещё не обзаведшихся своими фермами. Теперь у них появилось постоянное пристанище, без зависимости от милости Брэдей.

Сам же Хакон отдался на милость Эйфи Брэдей. Его отмыли, постригли и облачили в новые одежды. Утром в день Выбора Орек буквально втолкнул его в повозку, пока Калум и Блэр помогали надеть собранную в спешке парадную одежду. Он едва успел просунуть руки в рукава камзола, когда уже входил в большой зал, его взгляд прикованный к женщине, которую он пришёл завоевать.

Судьба, он не мог поверить, что успел всё это за такое короткое время. Он был в неоплатном долгу перед Ореком и семьёй Брэдей.

Но это уже завтра.

Они с Аоданом подошли к двери покоев Эйслинн глубокой ночью, но Хакон знал — найдёт её бодрствующей.

Повернувшись к капитану, он протянул руку.

— Теперь я спокоен, зная, что любая угроза ей должна будет пройти сначала через тебя, — сказал Аодан, пожимая её и склоняя голову в знак уважения.

— Я куда более крупная мишень, — рассмеялся Хакон.

Попрощавшись с капитаном, он кивнул стражам у дверей. Те без слов склонили головы и распахнули дверь перед ним.

Хакон впервые переступил порог её солнечных покоев, и грудь его так распирало от удовлетворения и триумфа, что даже рёбра заныли.

Он не сомневался — их союз встретят враждебно. Сегодняшняя передышка была лишь временным шоком от новости — наследница выбрала полукровку. Но когда изумление пройдёт, найдётся немало тех, кто не примет ни его, ни выбор Эйслинн. Им предстояло подготовиться к этому противостоянию.

Но и это тоже подождёт до завтра.

Закрыв за собой дверь, Хакон застыл перед картиной прекраснее, чем даже его самые смелые мечты.

Эйслинн сидела, поджав ноги, в глубоком кресле у камина, забыв о книге на коленях, когда он вошёл. Вульф спал на бархатной подушке у её ног, а её босые пальцы выглядывали из-под края халата, лениво почёсывая волкодава.

Она казалась такой мягкой и умиротворённой, когда улыбка озарила её прекрасное лицо. Распущенные волосы беспорядочными прядями выбивались из забытых шпилек и косичек, а свежевымытая кожа светилась в огнях камина. Отложив книгу, она сорвалась с места — прямо в его объятия.

Хакон поймал её и поднял в воздух, заставив рассмеяться.

— Ты здесь.

— Я здесь.

Она сияла ярче летнего солнца, глядя на него с тем же благоговением, что переполняло и Хакона.

Столько дней теперь будут заканчиваться именно так — с ней, в этой комнате.

От этого осознания у него подкосились ноги от переполнявшей благодарности.

— Всё прошло хорошо?

— Всё прошло отлично, — и он расскажет ей обо всём… но позже. Сегодня ей не нужны ни тревоги, ни страхи.

Он подхватил её на руки, заставив снова рассмеяться, и направился в спальню. Когда он опустил Эйслинн возле кровати, её пальцы тут же принялись торопливо расстёгивать все пуговицы и узлы на его одежде. Но он наивно полагал, что сможет полностью отвлечь её.

Пока они раздевали друг друга, она потребовала рассказать, где он был, и он поведал ей о своих путешествиях и договорённостях.

— Но эта земля была твоей, — произнесла она с грустью, которая сжала его сердце.

— Да. Моей — чтобы распорядиться по своему усмотрению. Она выполнила свою задачу — подарила нам шанс.

— Больше чем шанс, — взяв его лицо в ладони, она вдруг смутилась. — Значит ли это, что теперь я твоя пара?

Хакон не смог сдержать гримасу. Он ненавидел её неуверенность, зная, что мог избавить её от этих сомнений.

— Это значит, что я — твой. Твой мужчина, твоя пара. Когда орк находит того, с кем хочет связать жизнь, ничто в этом мире не может помешать. Эта связь между нами росла ещё до того, как я осознал её.

Он взял её руки и прижал к своему сердцу:

— Оно принадлежит тебе. Если ты примешь меня как свою пару, я стану счастливейшим мужчиой в этом мире.

Её взгляд стал невероятно серьёзным, когда она подняла глаза на него. Она уже выбрала его перед залом, полным её подданных, но сейчас всё казалось важнее. Она выбрала его по-своему, но здесь, в мягком полумраке её спальни, полуобнажённый и жаждущий её, он просил сделать это по-орочьи.

— Я твоя, — прошептала она. — Даже дольше, чем сама осознавала. Я люблю тебя, Хакон. Я буду твоей парой.

Хакон содрогнулся от удара этой связи, внезапно сжавшейся у него за рёбрами. Он не представлял, что это может проявиться так — или что он почувствует эхо её сердца рядом со своим.

Он не мог ждать дольше. Сбросив последние одежды, он уложил её в центр ложа.

Боги, какое же это было зрелище — тёплая золотистая кожа, львиные кудри, рассыпанные по покрывалу. Она смотрела на него с такой любовью, таким принятием — его сердце едва вмещало всё, что он к ней чувствовал. Слишком огромное. Слишком тяжёлое.

Он должен был показать ей.

Придвинувшись, он заурчал, когда она приняла его в объятия. Их губы слились в жгучем поцелуе — первом из многих, из целой жизни поцелуев, что без слов говорили бы ей: он её. Полностью. Безвозвратно.

Он накрыл её тело своим, заявляя права поцелуями и ласками. Ни один уголок не остался без внимания — ему нужно было всё, каждый дюйм, хотя бы чтобы доказать самому себе: это реально.

Когда он наклонился, чтобы почувствовать, как ее влагалище горит для него, его урчание усилилось.

— Моя хорошая пара, — пророкотал он, — как ты горишь для меня. Хочешь почувствовать, как я сгораю для тебя?

Ее нуждающийся стон был ему ответом, и он направил ее руку, чтобы взять свой напрягшийся член. Вместе они ввели его в ее ждущее тело, вместе стонали и кричали, когда он глубоко входил в нее. Она крепко прижалась к нему, пообещав, что никогда его не отпустит.

Погрузившись до самого основания, Хакон вернулся домой.

34



Эйслинн потянулась с наслаждением, расправляя пальцы ног и расправоляя плечи. Её кожа скользнула по ещё более тёплой коже, и воспоминания о вчерашнем наполнили её сердце ликованием. Перевернувшись на другой бок, она увидела своего спящего жениха.

Она никогда прежде не видела Хакона спящим. За все ночи, проведённые вместе, они либо просыпались одновременно, либо это он будил её, чтобы она могла вернуться в свои покои.

Сейчас он казался таким безмятежным — обычно жёсткие черты лица смягчились во сне. Заострённые уши прижаты к коротко выбритым вискам, а более длинные волосы на макушке беспорядочно спадали Хакону на лоб, придавая почти мальчишеский вид. Его губы были слегка приоткрыты, обнажая кончики клыков, и выглядели настолько соблазнительно, что она не могла устоять.

Тяжёлая рука, лежащая на её талии, сжалась и притянула её ближе, когда она стала будить его поцелуем. Возможно, стоило дать ему поспать, но она не могла в одиночку сдерживать своё ликование.

Он просыпался медленно, его губы лениво отвечали, пока она переплетала их ноги.

Какой способ встретить новый день.

Ей это нравилось. Большинство своих утренних часов она проводила в одиночестве. В этом тоже были свои прелести, как и в возможности растянуться на всей кровати. Однако нынешнее положение открывало куда больше удовольствий, и она уже представляла, как быстро привыкнет к его присутствию здесь — в её кровати, в её покоях, в её жизни.

Он мой. Настоящий и навсегда мой.

Мысль казалась почти невероятной. Она не могла вспоминать вчерашний день без трепета. Эйслинн не знала, как всё сложилось так удачно, улыбнулся ли ей наконец какой-то древний бог, но она не собиралась принимать этот дар как должное.

Баярд в темнице, Хакон в её постели.

Все оказались именно там, где должны быть.

Эйслинн как раз проводила ладонями по мускулистой груди своего мужчины, когда он наконец оторвался. Его добрые карие глаза открылись, взгляд был таким нежным, что ее охватила дрожь.

— Доброе утро, моя пара, — пробормотал он.

— Доброе утро, будущий муж.

В ответ он одарил её улыбкой — глаза превратились в щёлочки, а на щеке появилась та самая убийственная ямочка.

Он поднял большую ладонь, чтобы отвести волосы с её лица, и надолго прижал руку к её щеке, заглядывая в глаза и деля с ней дыхание. Эйслинн понимала — он хочет что-то сказать, но не торопила его, счастливая просто лежать в его объятиях.

Когда он наконец заговорил, его брови были нахмурены от беспокойства, и это чуть не разбило ей сердце:

— Ты уверена? — прошептал он. — За пределами этой комнаты… не все примут нас.

— Я не боюсь, — так же тихо ответила она. — Те, кому это не по нраву, научатся либо принимать нас, либо держать язык за зубами. Я уверена в тебе, Хакон. Если только ты…

Живот её сжался от мысли, что у него могли появиться сомнения. Романтические жесты и ночные разговоры — одно дело, но жить рядом с ней, наследницей Эйреана, — совсем другое. Немногие подошли бы для такой жизни, полной испытаний.

Он быстро развеял её страхи, покачав головой:

— Ничто не разлучит нас теперь, — он прижал её руку к своей груди, разместив её над ровным стуком своего сердца. — Связь завершена — я твой навсегда, даже когда боги призовут нас к себе. Я просто хотел убедиться, что ты уверена в своём выборе.

— Больше чем уверена.

Его ответная улыбка была сдержанной, но от этого лишь прекраснее. Люди могли принять его скромность за мягкость характера или отсутствие страсти. Как же они ошибались. Эйслинн видела, как яростно пылал его внутренний огонь — раскалённое железо, которое можно согнуть, но не сломать.

Вместе они выкуют свою собственную жизнь.

— Я люблю тебя, мой дорогой, — прошептала она, касаясь его губ, счастливые слёзы выступили на ресницах.

— Ах, виния, ты начинаешь день, балуя меня, — притянув её на себя, он ладонями обрисовал каждый изгиб, прежде чем губы вновь захватили её. — Мне не хватит слов, чтобы сказать, как сильно я люблю тебя, — признавался он между поцелуями, — как ты прекрасна, блистательна, как…

Дверь в солнечные покои распахнулась. Вульф сорвался с лежанки у камина с громким лаем.

Эйслинн поспешно нырнула под одеяло, когда в спальню ворвалась Бренна. Глаза служанки округлились при виде Хакона.

— В одной постели? — возмутилась она. — Вы же ещё даже не обвенчаны!

Прикрываясь одеялом, Эйслинн села, нахмурившись.

Хакон, подложив одну руку под голову и демонстрируя полнейшую мужскую невозмутимость, парировал быстрее:

— Мы связаны по орочьему обычаю, — спокойно объяснил он Бренне.

— Мы не в орочьих землях, а ты, — Бренна укоризненно ткнула пальцем в Эйслинн, — не оркцесса.

Нет, не оркцесса. Но сейчас Эйслинн была в бешенстве. Стыд залил её щёки румянцем, но она отказывалась чувствовать вину за то, что её застали с собственным женихом. Они с Хаконом уже десятки раз делили ложе, и это вертелось у неё на языке, чтобы швырнуть Бренне в лицо.

В сердцах взмахнув руками, служанка направилась к гардеробу за одеждой.

— Если уж решили это делать, то хотя бы делайте правильно, — читала она нотацию, доставая нижнее бельё из ящика. — Имущество объединяют только после свадьбы.

— У меня всего два сундука. Нам будет легко объединиться.

Бренна бросила на Хакона сердитый взгляд за шутку, но он лишь беззаботно ухмыльнулся.

Глубоко вздохнув, Эйслинн положила ладонь на его руку.

Довольно.

— Бренна, отныне ты не можешь врываться без стука. Это мои покои, моё убежище, а теперь и Хакона тоже. Ты должна объявлять о себе, как и все остальные.

Это привлекло внимание шателен. Развернувшись к кровати, Бренна с недоверчивым выражением уставилась на Эйслинн.

— Я не «все остальные», миледи.

— Нет. Но если ты так беспокоишься о соблюдении протокола и приличий между мной и Хаконом, тебе следует подавать пример.

Бренна заморгала, и Эйслинн поняла — попала в точку. Хотя она не собиралась выпроваживать Хакона из своей постели, она осознавала: некоторые вольности больше недопустимы, если они хотят успешно начать новую жизнь вместе.

Собравшись, Эйслинн встала с кровати, обернувшись одеялом. И Бренна, и Хакон не раз видели её обнажённой, но небольшая драпировка придавала ей уверенности, когда она объявляла решение старой подруге матери.

— Всё меняется, Бренна. Я… Дундуран не может продолжать жить по-старому. Как только мы победим Джеррода, я намерена провести реформы. Первая из которых… — она выпрямилась во весь рост, встречая взгляд Бренны, — я хочу, чтобы ты начала готовить преемницу. Когда она будет готова, ты получишь полную пенсию и дополнительные выплаты в знак признания твоей службы нашей семье.

Между ними повисла тяжёлая тишина, и Эйслинн увидела, что действительно ошарашила экономку.

Влияние и мнение Бренны всегда были настолько незыблемыми, что долгое время определяли жизнь Эйслинн. После смерти матери ей действительно нужна была эта жёсткость, как и профессионализм Бренны, пока она сама училась управлять замком Дундуран.

Но Эйслинн больше не была девочкой — и не слабой дурочкой, нуждающейся в строгом руководстве.

Сколько раз она считала себя сломанной, думала, что её разум слишком странный! После смерти матери её заставили стыдиться самой себя, и этот стыд звучал голосом Бренны.

Слишком много времени ушло на осознание: её способ мышления, её подход — не слабость, а сила.

— Ты не можешь серьёзно… — голос Бренны дрогнул, и она прикрыла рот рукой, сдерживая рыдания.

Стиснув зубы, чтобы не разрыдаться в ответ, Эйслинн кивнула:

— Я совершенно серьёзна. Ты верно служила, и я много раз опиралась на тебя. Я благодарна за всё, Бренна. Но ты ясно показала, что не одобряешь то, как я намерена править Дарроулендсом.

Она потянулась, чтобы взять руку Бренны, но шателен отступила, избегая прикосновения.

— Пришло время жить для себя, Бренна.

Эйслинн надеялась, что со временем женщина увидит в этом возможность, а не наказание, чем это должно было казаться сейчас. Пенсия, положенная служащим уровня Бренны, была более чем щедрой, и та могла распорядиться ею как угодно. Эйслинн позаботится, чтобы у неё было всё необходимое для новой жизни.

Но своего решения она не изменит. Она больше не могла доверять Бренне, а в эти первые, уязвимые дни её правления ей были нужны люди, на которых можно положиться.

Глаза Бренны блестели от яростных слёз, когда она нанесла последний удар:

— Ты разбиваешь мне сердце. Сначала твой брат, теперь ты, — она покачала головой с неверием. — После всего, что я сделала…

Ты и правда сделала так много.

Эйслинн с трудом сглотнула ком в горле:

— Сегодня я оденусь сама, а завтрак мы возьмём в столовой. Пожалуйста, возьми время для себя.

Сжав губы, Бренна сделала реверанс и вышла, громко хлопнув дверью.

В спальне повисло тягостное молчание, а в груди Эйслинн застрял осколок вины. Она пыталась стряхнуть это чувство, но острая боль не отпускала.

Шорох с кровати привлёк её внимание — Хакон поднялся и подошёл к ней. Поцеловав в лоб, он обнял её.

— Стоит ли нам беспокоиться о ней? — мягко спросил он.

Эйслинн поняла намёк. Было бы разумнее объявить Бренне о своём решении после разгрома Джеррода — нельзя исключать, что шателен не совершит чего-то глупого из-за обиды. Однако она ответила:

— Я распорядилась следить за её передвижениями. Пусть она и любит моего брата больше, но сейчас она бессильна.

— Возможно. Но всё же предупреди капитана Аодана.

— Так и сделаю. Просто… — Эйслинн подняла голову, глядя ему в глаза, чтобы он видел её твёрдость: — Мне не понравилось, как она вторглась в наше пространство. Она всегда использовала стыд как оружие, но нам не за что стыдиться. Это ей должно быть стыдно за свою предвзятость.

Уголок губ Хакона дрогнул в ухмылке.

— Вот она какая, моя грозная пара. С тобой лучше не связываться.

Она не чувствовала себя такой, но его слова успокоили ноющее сердце. Впереди ждали трудные решения и перемены, но она справится. Ведь теперь у неё есть он.

Со вздохом Эйслинн прижалась к его тёплому телу. В грядущие дни эта поддержка понадобится ей как никогда.



Последующие дни превратились в странную смесь мучительного ожидания и лихорадочной подготовки.

Двор замка заполнился горожанами, кухни и кладовые работали круглосуточно, чтобы накормить всех. Магазины закрылись, мельницы, кожевни и пивоварни остановили работу, рыночные лавки опустели. Многие учились самообороне у гарнизона, другие помогали в городских и замковых кузницах.

Печи дымили наравне с кухнями, превращая сталь и железо в наконечники для стрел и щиты. Одни проводили дни, чистя морковь и картофель, другие — затачивая колья.

Эйслинн переполняла гордость, видя, как сплотился её народ. Даже перед лицом угрозы люди не роптали. Они объединились, и их стойкость лишь укрепила её решимость.

Они также принимали высокого полукровку рядом с ней.

Конечно, слышались ропот и даже враждебные выпады против их союза. Но это оставалось лишь шёпотом, и по мере того как проходили напряжённые дни, вид Хакона рядом с ней перестал быть чем-то необычным.

Эйслинн опиралась на своего кузнеца, надеясь, что народ видит — он никогда не дрогнет. Он вкладывал все силы в укрепление гарнизона и замка, работая бок о бок с другими дундуранскими кузнецами, когда не сопровождал её. Он отдавал пот и кровь, защищая Дундуран, его наследницу и его жителей — и люди это замечали.

Его забота — о ней и о её народе — исцеляла самые потаённые, надломленные уголки её души. Его спокойное, надёжное присутствие придавало ей уверенности, и даже в те редкие моменты, когда он не был рядом, ей достаточно было подумать о нём и прикоснуться к резной розе, чтобы отогнать самые страшные страхи.

Когда страхи становились невыносимыми, он был рядом — протягивал руку или подставлял грудь, чтобы она могла выплакаться. Вместо того чтобы бороться с тревогой, она давала ей выход, освобождая место для новых сил.

С его помощью она назначала ответственных и делегировала полномочия, и замок от этого только выигрывал. Освободившееся время позволяло ей встречаться с вассалами, которые начали прибывать со своими отрядами.

Обходя замковые стены, она чувствовала, как в жилах струится надежда при виде разрастающегося лагеря к югу от города. Одни графы привели десяток рыцарей, другие маркграфы явились лично с полусотней воинов. Каждое подкрепление встречали с радостью, и по мере роста их численности угроза Джеррода и его наёмников уже не казалась такой страшной.

От отца, короля или королевы не было вестей, но это не имело значения. С Хаконом рядом и объединёнными силами Дарроуленда за спиной она знала — победа неизбежна.



— Тебе должна не двигаться, виния.

— Прости, — его пара виновато улыбнулась, но уже через мгновение её внимание снова ускользнуло к окну. Она непроизвольно раскачивалась, мысли явно блуждали в пяти разных местах — но только не здесь, в кузнице с ним.

Хакон сдержал улыбку, крепче удерживая её за бёдра.

Подмастерья и другие кузнецы наблюдали с раздражением — его личный проект отнимал время и место, но его это не останавливало.

Прошлой ночью вернулись разведчики с вестями: Джеррод с войсками приближается и будет здесь завтра. Город кипел активностью — оставшиеся горожане либо перебирались в замок, либо бежали на восток. Люди достойно выдерживали стресс ожидания атаки, а теперь, зная сроки прибытия наёмников, Дундуран охватило странное спокойствие.

Включая его наследницу.

Все эти дни Хакон делился с ней своим спокойствием и поддержкой, но теперь сомневался, осталось ли что-то для него самого. Особенно после того, как она вышла с совета вассалов, утвердив стратегию встречи Джеррода в поле.

— Я хочу максимально защитить город и его жителей, — объяснила она прошлой ночью, лёжа с ним в постели.

— Понимаю, но это не значит, что ты лично должна возглавлять атаку.

Внутри всё рвалось наружу при мысли, что его необученная бою пара пойдёт навстречу брату с наёмниками. Он ненавидел эту идею и не раз высказывался против, яростно и категорично.

Но Эйслинн стояла на своём. Сколько он ни спорил, ни уговаривал, ни лишал её удовольствия —

— Решение принято. Я должна это сделать. А тебе лучше закончить начатое, иначе я буду дуться.

Он принял этот «ультиматум», но даже когда она растворялась в наслаждении на его языке, в груди бушевала такая глубокая тревога, что почти парализовала.

Поэтому с рассветом он взял с неё обещания и принялся за работу.

— Я встречу Джеррода в поле. Возможно, его ещё можно образумить.

— Хорошо, но только в доспехах.

У него не было времени выковать кирасу с нуля, поэтому он взял невостребованные доспехи из арсенала. Лишний металл был обрезан, а когда Эйслинн явилась на примерку, как и обещала, он отметил пластины углём, чтобы определить, где ещё нужно подогнать защиту.

Плотно сидящая кираса была лучше свободной, но где-то в глубине души он понимал: вряд ли это что-то изменит. Тем не менее, она согласилась носить её — хоть какая-то защита, раз уж отказалась оставаться в безопасности замковых стен.

Она также пообещала не вступать в бой, а отступить под защиту специально назначенной охраны, когда Джеррод перейдёт к агрессии, а Хакон не сомневался, что так и будет. Большего он не мог требовать, пытаясь утешиться мыслью, что её будут окружать сотни готовых отдать за неё жизнь.

Если честно, сама мысль о её близости к опасности сводила его с ума. Его зверь метался внутри, беспокойный и недовольный. Тревога ползала под кожей, оставляя ноль терпения на возражения других кузнецов, твердивших, что кираса и так достаточно хороша.

Ничто не могло быть просто «достаточно хорошим» для его пары.

Её нужно было защитить. Обезопасить. Насколько это в его силах.

Хотя он и не был мастером боя, он встанет рядом с ней. Станет её щитом. И если все другие защиты падут, хотя бы эти пластины и кольчуга прикроют её. Они остановят случайную стрелу или скользящий удар — и он молился, чтобы это было худшее, с чем ей придётся столкнуться.

Даже от этой мысли его внутренности болезненно сжались.

Ей не место на поле боя. Её место в их постели — в безопасности и покое. Она должна…

Мягкая рука приподняла его подбородок, прерывая поток мыслей.

Он поднял глаза и встретил её тёплый взгляд.

— Я буквально слышу, как ты думаешь, — прошептала она, наклоняясь к его губам. — Всё будет хорошо. Я знаю.

Хакон вдохнул воздух, наполненный её сладким ароматом. Принял нежный поцелуй, пытаясь успокоиться.

Судьба, она была слишком хороша для него. Для всего этого. Она заслуживала только хорошего, и послезавтра Хакон позаботится, чтобы так и было.

Завтра угроза для его пары исчезнет. Джеррод, его наёмники, все, кто посмеет оспаривать права Эйслинн как наследницы, — они либо склонятся перед ней, либо познают тяжесть его боевого молота. Ничто больше не сможет угрожать, подвергать опасности или огорчать её.

Завтра Дарроуленд и вся Эйреан увидят, на что способна Эйслинн Дарроу.

Завтра наступит конец — и начало.

35



День, которого так боялась Эйслинн, начался с моросящего тумана, оставлявшего капли на волосах и носу. Колонна рыцарей, солдат и воинов шаркала ногами, сопя на марше, их дыхание клубилось в холодном воздухе.

Несмотря на изморозь, грудь Эйслинн пылала решимостью. Даже когда её дорогой жених ворчал у самых замковых ворот, она лично возглавила шествие, выведя войско к западным лугам — положить конец проискам Джеррода.

Земля пока не успела размокнуть, и грязь не мешала продвижению, облегчая путь. Она цеплялась за любые положительные моменты, не позволяя гложущей тревоге взять верх.

Лошадь шевелила ушами, напоминая Эйслинн расслабить бёдра и перевести дыхание. Выезд верхом стал уступкой опасениям Хакона и капитана Аодана. Узнав об этом, Орек настоял, чтобы Сорча тоже ехала верхом — теперь подруга скакала слева, а Хакон шагал справа, легко поспевая за её конём.

За ними следовала мощь Дарроуленда: более шестисот вооружённых бойцов-людей, дюжина полукровок, прайд из пяти мантикор, четыре гарпии, фэйри верхом на единороге и дракон в человеческом обличье. Алларион и иные встретили их у городских ворот — мрачные, но уверенные.

Их поддержка значила для Эйслинн всё, и она поблагодарила каждого.

Капитан Аодан вслух предположил, не обратится ли дракон Терон в истинную форму, чтобы одним видом положить конец противостоянию. Мысль взбудоражила Эйслинн, но Терон отказался:

— Не могу рисковать. Если вести о моём присутствии в Эйреане дойдут до братьев…

Хакон, казалось, готов был спорить, но Эйслинн приняла решение Терона, поблагодарив за любую помощь.

Слева к ней подъехал капитан Аодан:

— Здесь подходящее место, миледи.

И тут же отправился организовывать войска.

Эйслинн и её свита остановились посреди луга, пока воины Дарроуленда выстраивались по флангам. За считанные минуты они растянулись через всё поле, перекрыв дорогу и отрезая лёгкий путь к городу.

Пока войска занимали позиции, Эйслинн старалась не ёрзать. Кольчуга и кираса давили на плечи, а нестерпимый зуд на лопатке сводил с ума. Она была благодарна за защиту, но доспехи словно материализовали угрозу, нависшую над ней.

Нервы звенели в животе, когда она взглянула на Хакона — своего верного полукровку. Он уже смотрел на неё, лицо суровое, но решительное. Его облачение из варёной кожи — горжет, кираса, поножи и наручи — перехватывал синий шарф цветов Дарроу. За спиной виднелся боевой молот, а на поясе — арсенал ножей, кинжалов и короткий меч.

Он выглядел смертельно опасным, но прикосновение было нежным, когда она протянула руку. Оба в перчатках — ей не хватало ощущения его кожи, но тепло всё равно проникало сквозь кожу.

Земля под ними задрожала.

Конь Эйслинн беспокойно заёрзал под седлом, заставив её отпустить руку Хакона, чтобы успокоить животное.

За следующим холмом показалась фигура. Затем другая, третья — пока целая линия не растянулась от края до края луга.

Сердце подкатило к горлу, когда Эйслинн увидела конный отряд, спускающийся с противоположной стороны.

Чья-то рука накрыла её ладонь — она сжала её в ответ, встретившись взглядом с Сорчей. Она была благодарна за поддержку подруги, но в то же время жалела, что та оказалась в опасности. Лучше бы никто из них не стоял сейчас здесь… но время сожалений давно прошло.

Сердце бешено колотилось, пока наёмники приближались, всё новые и новые появляясь из-за холма. Их силы казались сопоставимыми с её войском, но у противника было больше кавалерии. Они явно спешили от Пролива, пока Глеанна не собрала достаточных сил для отпора.

Грохот копыт усиливался, земля дрожала, птицы с криками взмывали с деревьев. Уши её коня нервно дёргались, и он тыкался мордой в шею лошади Сорчи, ища утешения.

Её войско стояло незыблемо позади, в гробовой тишине наблюдая за приближением врага.

Когда последние наёмники показались на холме, Эйслинн убедилась — силы примерно равны. Оставалось верить, что её бойцы лучше подготовлены, а тактический гений капитана Аодана перевесит численность.

Но сначала…

Всадник отделился от основных сил и выехал на середину луга. Эйслинн даже не нужно было слышать голос — она знала, что это брат.

— Сестра, я требую переговоров!

Хакон фыркнул с отвращением, и она его понимала. Брат не изменился — вечно требовал, ничего не предлагая взамен.

Но если можно избежать кровопролития…

Она собрала поводья, готовясь выехать.

Хакон вцепился в луку седла, лицо искажённое ужасом:

— Нет, — прорычал он

— Я выслушаю условия — так положено по обычаю. На переговорах обе стороны в безопасности.

— Я ему, блядь, не верю ему.

— Я тоже, — она сжала его руку, прежде чем снять ее с луки. — Но я должна услышать, что он скажет. Прошу, останься здесь.

Мысль, что он может пострадать от очередной подлости брата, была невыносима.

Эйслинн кивнула Аллариону и Ореку, стоявшим рядом. Каждый взял Хакона под руку, удерживая на месте, когда она мягко поддала коня вперёд.

Его ярость потрясла луг:

— Эйслинн! — проревел он. — ЭЙСЛИНН!

— Я должна это сделать, — прошептала она себе.

Ровным шагом направляясь вперёд, она сдерживала слёзы, слыша, как Хакон рвётся к ней. Она поклялась — это последний раз, когда отказывает ему в праве быть рядом. Отныне куда бы она ни шла — он пойдёт следом. Никогда больше не разлучаться.

Но сейчас… Джеррод был её братом. Её ответственностью. Её ошибкой.

Брат сидел в седле, ожидая, и если бы она не знала его, то могла бы не узнать. Приближение не принесло узнавания, лишь подчеркнуло, как сильно он изменился.

Его волосы и борода были растрёпаны и торчали клочками. Серые глаза — мамины глаза, его самая выразительная черта — запали, но странно блестели. Раньше у него было чётко очерченное лицо с высокими скулами, но теперь черты заострились, стали впалыми. Он напоминал голодного волка посреди зимы — отчаянного и жадного.

Вид его пробудил в ней доселе неведомый страх.

Она готовилась ко всему, но не ожидала, что само его появление так потрясёт её. Что он будет смотреть на неё, как на насекомое, которое можно раздавить.

Он не собирается договариваться.

Это читалось в нём уже сейчас.

Но она всё же решила выслушать. Джеррод всегда любил поговорить — или, точнее, послушать собственный голос.

— Храбрая, раз встретила меня, сестра. Я думал, ты отсидишься за самыми высокими стенами Дундурана.

— А ты глуп, раз привёл сюда наёмников, брат. Похоже, мы совсем не знаем друг друга.

Губы Джеррода сжались:

— Раз встречаешь меня ты, а не отец, значит, его нет здесь. Опять ушёл в поход на юг, я полагаю?

— А может, отец здесь и ждёт в засаде.

Джеррод фальшиво рассмеялся:

— Ты всегда была плохой лгуньей, Эйслинн. Я знаю — отца здесь нет.

— Иначе ты не осмелился бы на это.

Его лицо окаменело:

— Мой спор не с отцом, по правде говоря. С тобой.

— И что же я на этот раз сделала, Джеррод? — она вздохнула.

Они уже проходили это много раз. Обычно он был пьян или ещё отходил с прошлой пьянки — но спор велся все тот же. И каким жалким этот спор выглядел сейчас, когда он привел за собой целую армию.

— Ты забрала у меня всё. Я наследник отца. Я должен быть Лордом Дарроу.

— Я ничего не забирала, Джеррод. Отец лишил тебя положения за твои поступки. Если ты действительно хотел стать Лордом Дарроу, тебе следовало подумать об этом, прежде чем вести себя как избалованный ребёнок.

Щёки Джеррода побагровели, глаза потемнели — выражение, хорошо знакомое Эйслинн. Но на этом измождённом лице оно заставило холодок пробежать по спине.

— Ты могла отказаться! Заступиться за брата! Но нет — ты всегда на чьей угодно стороне, только не на моей!

— Я встала на сторону Сорчи — моей подруги, которую ты жестоко обидел. То, что ты сделал, непростительно.

— А ты? Предала родную кровь ради простолюдинки? Признай, ты всегда этого хотела. Сначала цеплялась за юбку матери, теперь — за отца.

— Джеррод, сколько раз я должна повторять — родители любили нас одинаково!

Брат фыркнул с презрением. Она не могла не согласиться, хоть никогда бы в этом не призналась, — Джеррод сам сделал себя таким, кого трудно любить. Упрямый, высокомерный, вечно колючий, он требовал любви и преданности без вопросов и взаимности.

— А что ты сделал для меня, Джеррод? — вырвалось у неё, уже уставшей от этого. — Ты твердишь, что я не люблю тебя, что украла твоё — но что ты дал мне взамен?

Он отпрянул, будто получил пощечину. Его потрясение было настолько искренним, что Эйслинн даже обиделась — видимо, эта мысль вообще не приходила ему в голову.

— Ты рвёшься к положению, которое тебя никогда не интересовало. Ты не исполнял обязанностей. Тебе не было дела до людей или управления землями. Я занималась замком. Посещала собрания, устраивала приёмы. Я делала всё, Джеррод. Я стала наследницей задолго до официального назначения.

На мгновение брат потерял дар речи, лишь тупо уставившись на неё. Эйслинн наслаждалась его ошеломлением, праведный гнев придавал ей смелости.

— Дундуран, Дарроуленд — это моё. Моя ответственность, моя жизнь. Я не позволю тебе вести наёмников на мой город. Не позволю угрожать моим людям и разрушать их жизни, — она натянула поводья, поравняв лошадей, чтобы Джеррод смотрел ей в глаза, когда она произнесла: — Земли Дарроу и их жители бесценны, а твоя гордыня дешёва. Уходи, Джеррод. Уходи и никогда не возвращайся.

Его дыхание клубилось паром из приоткрытых губ, а взгляд пылал такой ненавистью, что Эйслинн поняла — сегодня выживет только один из них.

Сердце разрывалось, когда брат смотрел на неё со всей накопленной за жизнь злобой. В нём мелькнул тот мальчик, которого она когда-то знала и жалела — но его давно не существовало. Перед ней был чужой человек.

Тяжёлый топот копыт разорвал мрачную паузу. Эйслинн тревожно взглянула на приближающегося крупного наёмника.

Со стороны её войск раздался возмущённый крик, но Эйслинн гордо подняла голову, встречая незнакомца.

Он был огромен — плечи и грудь кузнеца, руки в шрамах от многочисленных драк. Нос явно был сломан и плохо срос, а шрам пересекал загорелое лицо.

— Дирк, полагаю? — он выглядел точно так, как описывал Коннор.

Наёмник нагло ухмыльнулся, обнажив отсутствующий передний зуб.

— Миледи, — кивнул он. — Мы пришли взять ваш замок, — его взгляд потемнел, когда он обратился к Джерроду: — Что так долго?

Эйслинн с удивлением наблюдала, как брат съёжился, плечи сгорбились, будто он пытался стать меньше. Он избегал взгляда наёмника, отворачиваясь.

— Она не принимает условий, — пробормотал Джеррод, совсем не так уверенно, как с ней.

— Ты мне их ещё не озвучил.

Дирк раздражённо зарычал и с силой хлопнул Джеррода по плечу. Брат едва удержался в седле, костяшки побелели, вцепившись в луку.

— Нам нужен город и всё, что в нём есть. Так было обещано.

Эйслинн переводила взгляд между братом и наёмником. Дирк вызывающе смотрел на неё, в то время как Джеррод при каждом его движении съёживался.

— Удивлена, что вы согласились на оплату обещаниями, — сказала Эйслинн, быстро анализируя ситуацию. С появлением Дирка стало ясно — переговоры нужно вести не с братом. В своих глупых махинациях он полностью утратил контроль.

Взгляд Джеррода метнулся к ней, и Эйслинн увидела в нём отчаяние. Перед ней снова был не мужчина, а запутавшийся мальчишка, попавший в непосильную ситуацию.

Но на этот раз она не станет его спасать.

— Мы возьмём больше чем обещания. Такой город — слишком лакомый кусок.

— Вы не удержите его. Корона никогда не позволит наёмникам оккупировать столицу домена. И я тоже.

Новые удары копыт — капитан Аодан подъехал, заставляя её коня посторониться.

— Надеюсь, мы не нарушаем условия ведения переговоров? — язвительно спросил капитан.

— Отвали, рыцарь. Я говорю с леди.

— Теперь ты говоришь с леди и её капитаном.

Лицо Дирка снова потемнело.

— Что потребуется, чтобы ты и твои люди ушли? — спросила Эйслинн, возвращая его внимание на себя.

Наёмник сладко улыбнулся:

— Гораздо больше, чем ты можешь предложить.

— Назови цифру.

— Все твои запасы, вся казна… — он облизал губу, оглядывая её тело, — …и твоя сладкая киска в моём распоряжении.

— Как ты смеешь?! — взревел капитан Аодан.

Дирк рассмеялся, вызывая уЭйслинн омерзение при мысли о его прикосновениях.

— Нет, — просто сказала она. — Мои условия таковы: уходите сейчас. Уходите, сохранив жизнь, и направляйтесь к границе, пока корона не велела вас всех повесить.

Наёмник лишь фыркнул:

— Не думаю, что мы так сделаем, миледи.

— Предупреждаю: мои силы равны вашим, если не превосходят. И не все они — люди.

Это привлекло их внимание. Ухмылка соскользнула с лица Дирка, а Джеррод вглядывался за её плечо, пытаясь разглядеть иных воинов.

В наступившей тишине она различала яростные крики Хакона, всё ещё рвущегося к ней.

— Видите того орка? Что рвётся сюда? Он мой жених — и мечтает разорвать вас на части. Я, конечно, не позволю. Если мы договоримся.

Джеррод побледнел. Оба мужчины смотрели на неё с отвращением.

— Орочья шлюха, — прошипел Джеррод. — Вы обе.

Эйслинн оскалилась в ответ:

— Лучше, чем дрожащий трус.

— Здесь ещё фэйри и единорог, — громко объявил капитан Аодан, чтобы слышали первые ряды наёмников. — И дракон. Неужели вы готовы сражаться со всем этим ради жалкого лордика, который не смог удержать собственный трон?

Джеррод заёрзал в седле, нервно переводя взгляд между войсками Эйслинн и Дирком. Сам наёмник хмурился, нехотя оглядываясь за спину Аодана.

— Нахуй! — рявкнул он. — Просто убить её прямо здесь!

Сапогом он ударил лошадь капитана в шею, заставив её шарахнуться. Лапищей схватил Эйслинн за предплечье — молниеносно, сжимая как тисками. Рывком выдернул Эйслинн из седла, и ее ноги выскользнули из стремян.

Крики раздались с обеих сторон, в воздухе засвистели стрелы. Лошади заржали, когда стрелы вонзились в землю рядом. Войска бросились вперёд, сотни ног заставили землю дрожать.

Эйслинн царапала руку, сжимавшую её, сердце бешено колотилось, когда Дирк потянулся к ножу на поясе. У неё был свой, но он казался таким недосягаемым — как успеть достать его раньше этого подлеца?

— Эйслинн, ложись!

Рев Хакона прорвался сквозь хаос.

Нужно всего мгновение — выиграй для себя секунду!

Вцепившись в руку Дирка, она резко повисла на ней всем телом.

Наёмник вскрикнул, его лошадь в испуге встала на дыбы. Она столкнулась с конём Джеррода — и все трое рухнули на землю.

36



Удар о землю выбил из Эйслинн воздух. Она лежала на боку, пытаясь прогнать зелёные вспышки перед глазами. Голова гудела при малейшем движении, запястье ныло (но, кажется, не было сломано).

Постанывая, она перекатилась на живот.

Мужские стоны заставили её очнуться. Подняв голову, она увидела Дирка и Джеррода — оба лежали, но уже приходили в себя.

Вырвав руку из хватки наёмника, Эйслинн подтянула ноги, встала на четвереньки и поползла прочь.

Лязг оружия оглушал со всех сторон — войска Дундурана и наёмники сошлись в стальной схватке. Голова пульсировала, запястье горело, но она заставляла себя двигаться. Уворачивалась от трёх мечущихся лошадей, ржущих в тесноте сражения.

Эйслинн поползла, откатившись от копыт. Испуганные лошади метались, создавая живую стену между ней и битвой.

Где-то капитан Аодан звал её, приказывая вернуться в седло, но это было невозможно — её конь бил копытами, безуспешно пытаясь пробиться через схватку.

Чья-то рука вцепилась в лодыжку и дёрнула.

Вскрикнув, Эйслинн перекатилась на спину, ладонь потянулась к кинжалу на поясе.

Над ней навис Джеррод — глаза чернее угля. Он снова рванул её за ногу, подтягивая к себе. В другой руке сверкал острый клинок, занесённый для удара.

Эйслинн дрыгалась и извивалась, всем весом пытаясь вырваться. Пальцы скользили по рукояти кинжала — холодные, дрожащие.

Ее нога врезалась в грудь Джеррода. С кряхтением он отлетел.

Эйслинн выхватила кинжал и, пошатываясь, поднялась на ноги.

Крики солдат и ржание лошадей сливались с грохотом битвы, звон стали дезориентировал. Она готова была сжаться в комок, зажав уши, но инстинкт выживания гнал её прочь, вверх.

Чьё-то тело врезалось в неё, сбивая с ног. Кинжал выскользнул из руки — она едва успела выставить ладони, избежав пригоршни земли во рту.

Рефлекторно перекатившись на спину, она вцепилась ногтями в лицо Джеррода. Тот зашипел от боли — на коже остались кровавые полосы. Слепо махнул ножом, рассекая воздух, пока она отбивалась.

Врезав ногой ему под рёбра, в уязвимый бок, она била снова, снова, отталкивая его.

Клинок просвистел в воздухе одновременно с её ударом. Лезвие рассекло ткань и плоть на бедре — Эйслинн вскрикнула.

Из-за боли и хлынувшая кровь ее сознание поплыло, руки дрожали, почти подкашивались.

Джеррод уставился на рану, на струящуюся кровь — в его глазах мелькнул шок. Затем взгляд потух, словно он отрёкся от последних остатков любви к сестре. Оскалившись, он занёс нож для решающего удара.

Крик боли и ярости вырвался из её груди, в то время как Джеррод вопил от торжества.

Не так — я не могу умереть сегодня!

Всё внутри неё рвалось наружу, и она подняла руки, чтобы блокировать падающее лезвие.

Что-то заглушило все остальные звуки — словно обвал горы, раскат грома, треск ледника. Этот рёв прокатился по её венам, ударив по ушам с силой стада.

Боевой клич, звериное обещание — он обрушился на них, на Джеррода и на неё, без малейшей пощады.

Эйслинн увидела лишь зелёное пятно, пробивающееся сквозь сражающиеся тела, узнав Хакона только по очертаниям тёмных волос. Клыки обнажены в оскале, нос вздернут, как у разъярённой дикой кошки — он прорвался сквозь толпу.

Он двигался быстрее, чем она могла разглядеть, боевой молот взметнулся над его головой.

Джеррод лишь успел поднять взгляд — прежде чем молот обрушился на его голову.

Звук разламывающегося черепа заполнил уши Эйслинн. Она закричала и упала на землю, когда тело её брата — лишённое верхней части головы — грузно рухнуло набок.

Желудок Эйслинн сжался, и лишь усилием воли она удержала завтрак внутри. Дрожа, она изо всех сил старалась не смотреть на Джеррода.

В поле зрения попали массивные, обутые в сапоги икры. Подняв глаза, она увидела Хакона, стоящего над ней — в одной руке длинная рукоять молота, в другой нож. Он стоял, широко расставив ноги, и когда наёмники бросились на него, даже не дрогнул от ударов.

Эйслинн прижалась к земле, стараясь стать как можно меньше, пока Хакон защищал её. С падением Джеррода и разбежавшимися лошадьми основная битва сомкнулась вокруг них. Наёмники атаковали Хакона со всех сторон, пытаясь схватить её за сапог.

Хакон размахнулся молотом по широкой дуге, отбрасывая их. Его рёв был страшнее львиного, сухожилия на мощной шее напряглись.

— Сто золотых тому, кто принесет её голову! — донёсся крик Дирка.

Ещё больше наёмников ринулось на них, вынуждая Хакона отступить. Он переступил через Эйслинн, заключив её тело между своих сапог, а она сжалась в комок на вытоптанной земле, прикрыв лицо руками.

— Миледи! — кто-то крикнул, и рядом с ней с глухим стуком упал предмет.

Она увидела лежащий неподалёку щит.

Ухватившись за ногу Хакона как за опору, она дотянулась и схватила щит, натянув его на себя. Достаточно большой, чтобы прикрыть её, она держала его за спиной, пока Хакон защищал её спереди, двигаясь вместе с натиском наёмников, пытавшихся прорваться.

Она видела только ноги по колено, ступни, вытанцовывающие круги, пока Хакон ревел, бил и крушил. Кровь забрызгала её и щит, стуча громче ливня по металлической крыше. Тела падали вокруг них, когда Хакон выпускал свою ярость.

Ярость берсерка.

Она слышала об этом — что тот же инстинкт, что заставляет орков и драконов искать пару, может привести к слепому, свирепому насилию.

Лёгкие сжались на дрожащем вдохе.

Её кузнец, её Хакон, такой нежный и ласковый — берсерк.

Ещё одно обезглавленное тело рухнуло на землю в поле её зрения, и Эйслинн не смогла не зажмуриться. Желудок сжался, сердце бешено колотилось, желчь жгла горло.

Держись, просто держись. Скоро всё закончится. Это должно закончиться.

Она повторяла это себе, но звуки ломающихся тел, казалось, не прекращались. Она слышала, как Хакон тяжело дышал, его мощное тело жадно хватало воздух, но он не останавливался, его молот обрушивался на всё, что приближалось слишком близко. Она чувствовала, как его ноги дрожали от напряжения, но он не давал пощады, отражая каждую новую волну атакующих.

— Гребаный ад! Это же всего один орк — да ещё и мелкий

— Он ненормальный!

— С ним что-то не так!

— Ярость берсерка! Он, блядь, берсерк!

— Ко мне!

Эйслинн впервые почувствовала, как Хакон пошатнулся, когда на него бросились сразу несколько человек. Низкое, угрожающее рычание ударило по её ушам, следом раздался лязг стали. Его икры напряглись, пятки врезались в землю, и Эйслинн подвинула щит, следуя за его движениями, стараясь не попасться ему под ноги.

Над ней раздался стон, и она почувствовала, как он дрогнул. Кровь закапала по его штанине, и сердце Эйслинн подкатило к горлу.

Нет!

Она вцепилась в его икру, рука испачкалась в его крови, пока она лихорадочно искала брошенное оружие. Что угодно!

Не лежи тут! Помоги ему!

Но она не могла ничего схватить, не выйдя из-под его защиты.

Будто почувствовав её порыв выбраться, Хакон пяткой подтолкнул её обратно под щит.

Ещё стон, ещё содрогание.

— Хакон!

Но её голос только заставил его взреветь, и она почувствовала, как он вложил всю силу в следующий удар.

Линия наёмников дрогнула — как минимум три тела рухнули на землю. Эйслинн мельком увидела тёмную голову Дирка, неестественно вывернутую на плечах.

Хакон издал оглушительный рёв, и все ноги вокруг сделали неуверенный шаг назад.

— Они пали! — донёсся голос капитана Аодана. — Наёмники, ваши предводители мертвы!

— Дирк убит! — закричали наёмники по цепочке.

— Гребаное дерьмо, я не собираюсь сегодня умирать.

— Этот орк — псих.

Ноги заколебались, вокруг воцарилась почти тишина. Затем началась давка — круг вокруг них распался.

Земля дрожала под отступающими наёмниками. Она выглянула из-за щита и увидела, как они разбегаются по лесу, преследуемые её войсками.

Эйслинн вдохнула дрожащим дыханием, не решаясь поверить, что всё почти закончилось.

Она оставалась лежать на земле, не двигаясь, ожидая знака от Хакона.

Но её полукровка тоже не шевелился, стоя над ней, даже когда его штаны пропитались кровью.

— Хакон… — попыталась она, но если он и услышал, то не подал виду.

Эйслинн ждала, затаив дыхание и напрягая слух. Каждый раз, когда она пыталась подняться или выбраться из-под щита, Хакон отталкивал её назад. Он не выпускал молот и не отходил, заставляя думать, что угроза ещё не миновала.

Это было долгое, мучительное ожидание. Её ладонь стала тёплой и липкой от его крови, но её зов оставался без ответа.

Вокруг собралось больше людей, но они держались на расстоянии.

— Эйслинн! — донёсся голос Сорчи.

— Я здесь, — крикнула она в ответ. — Я в порядке!

— Рада это слышать. Наёмники в полном отступлении. Но…

Орек сообщил мрачную новость:

— Хакон в ярости берсерка.

— Он не подпускает нас близко, — сказала Сорча, и в её голосе явно слышалась тревога.

— Поговорите с ним, миледи, — попросил капитан Аодан. — Попытайтесь успокоить. Мы должны обработать его раны.

Сердце Эйслинн сжалось.

— Только вас он сейчас послушает, — крикнул Орек.

37



Глаза Хакона заволокло красной пеленой.

Крик боли его пары прожигал саму душу, сжигая все мысли и разум. Он рванул вперёд, сквозь ничтожные тела людей и лошадей, преграждавших путь.

Добраться до неё. Защитить. Пара.

Его молот и нож стали продолжением руки. Не имело значения, что он уступал в мастерстве боя Ореку, Аллариону или Аодану — его сердце осталось на том лугу, и он доберётся до неё. Несмотря ни на что.

Земля скользила под ногами, лошади и наёмники вопили, встречаясь с тупой стороной его молота. Он занёс его высоко над головой, расчищая путь. Слева Белларанд скакал, с наслаждением насаживая людей на свой острый рог, в то время как меч Аллариона рассекал плоть. Справа дюжина полукровок атаковала, сминая наёмников грубой силой.

Он прорвался сквозь кольцо тел, окружавших Эйслинн, её брата и предводителя наёмников.

Запах свежей крови ударил в ноздри — и он увидел. Её кровь, стекающую по ноге из широкой раны.

Хакон взвыл.

Его молот взметнулся и врезался в голову того, кто посмел ранить его пару. Мозги, кровь и осколки черепа разлетелись по земле, утоляя его жажду мести.

Зверь внутри — вот всё, что осталось от Хакона. Лишь инстинкты, лишь стремление защитить свою пару. Он стоял над ней, прикрывая своим телом.

Он едва различал мельтешение тел вокруг. Они кололи и рубили, ища слабое место. Хакон не давал им ни шанса.

Каждый смельчак получал свою порцию молота. Ломались шеи, рассекались лица, кровь поливала землю. Но они лезли и лезли — поодиночке и парами — все, казалось, жаждали смерти.

Его сознание отделилось от тела, он больше не чувствовал боли в перенапряжённых мышцах. Он был её щитом, плотиной, сдерживающей реку — и он не сломается. Они накатывали волнами, пытаясь задавить числом, но он не сдавался.

Они были ничем — а он защищал всё.

Наёмники перекликались, их тревожные крики напоминали перепуганную добычу. Хакон слышал, но не понимал — зверю внутри были неведомы слова. Он знал лишь инстинкты: сражаться и защищать.

Новые волны атакующих бросались на него. Они разбивались о него, как о скалу — несокрушимую и непреклонную. Он парировал каждый удар, каждый выпад.

Стон боли вырвался, когда клинок рассек его грудь. Горячая кровь лишь разъярила его ещё больше.

Оглушительно рыча, он снова взмахнул молотом, не заботясь о защите. Он почувствовал, как кости треснули под ударом, и крупный человек рухнул со сломанной шеей.

Ещё один клинок скользнул по боку, и жгучая боль вызвала яростный оскал.

Но что-то изменилось. Он учуял это по запаху людей, всё ещё кружащих вокруг.

Маленькая рука его пары сжала его икру — он почувствовал, как она шевелится под ним, и пяткой оттолкнул её обратно.

Стой. Моя. Пара.

Ещё один нападающий бросился на него, но Хакон парировал удар ножом, отшвырнув человека, прежде чем его место занял следующий.

Больше нападали. Больше кричали. Больше умирали.

Хакон не чувствовал ничего, кроме ярости, его сознание растворилось в ритме взмахов молота. Он вдыхал только запах крови, слышал только крики. Где-то глубоко, под звериной сущностью, инстинктами и страхом за Эйслинн, содрогалось его сердце.

Ряды нападающих редели.

Строй атакующих дрогнул.

Раздались крики — знакомый голос, заставивший наёмников замешкаться, повернуть назад, отступить.

Хакон взревел вслед убегающим, бросая им вызов.

Сразитесь со мной! Бойтесь меня!

Он убил бы их всех до единого за угрозу его паре и их дому. Это оскорбление нельзя было оставить безнаказанным — они должны были заплатить за свою наглость кровью.

Хакон почувствовал, как его пара шевелится за ним, и напряг ноги, крепче прижимая её.

Он не отпустит её. Она принадлежала ему — он будет защищать её, кормить её, обладать ею. Он уничтожит здесь каждого мужчину, если потребуется, ведь она была его парой. Его.

Тела снова окружили их, хотя теперь держались на расстоянии. Возможно, он узнавал эти голоса сейчас, но ничего не могло пробиться сквозь кровавую пелену, затянувшую его разум.

Хакон оскалил клыки и поднял молот.

Эйслинн.

Они произносили имя его пары.

Эйслинн.

Её руки скользили по его икрам, и он почувствовал, как она выбирается из-под него. Несмотря на его попытки удержать её у земли, она встала, заставив его следить одновременно за ней и врагами.

Рыча от ярости, он прижал её к груди рукой, в которой был зажат нож. Она застонала от давления, но в этот момент ему было всё равно. Она не имела права покидать его. Он будет держать её до самой смерти.

Её руки ощупывали его грудь, и из её горла вырвался отчаянный стон.

Она говорила с ним, подняв лицо к нему. Он узнал мольбу в её голосе, услышал, как она произносит его имя.

Ярость дрогнула — но не отступила.

Враги всё ещё были рядом. Он чуял запах других орков-мужчин и крови. Ему нужна была их кровь, чтобы его пара была в безопасности.

Он задрожал, и впервые осознал адскую боль во всём теле. Руки дрожали от напряжения, удерживая оружие. Раны горели, из порезов сочилась кровь.

— Хакон, прошу.

Её голос донёсся до него, и с дрожащим вздохом его взгляд наконец упал на неё.

Она подняла руки, чтобы прикоснуться к его лицу. Даже сквозь перчатки он чувствовал её мягкость. Она излучала её — глаза широкие, сияющие, полные отчаяния.

— Всё в порядке, — прошептала она. — Мы в безопасности. Мы справились.

Хакон покачал головой.

Мужчины… кровь…

— Я в безопасности, — шепнула она ему. Встав на цыпочки, поцеловала его подбородок. — Ты защитил меня.

Конечно, защитил. Она была его парой, его винией. Он отдал бы за неё жизнь — в бою, в служении, во всём.

Он обещал ей это.

Слёзы катились по её лицу — то, чего он не мог вынести. Никогда.

— Вернись ко мне. Пожалуйста, не оставляй меня одну.

Эти слова проникли в самую глубь его существа, к его сердцу. Оно болезненно сжалось в груди, напоминая ему…

Он — Хакон Зеленый Кулак, жених леди Эйслинн Дарроу. Он никуда не пойдёт без неё.

— Эйслинн.

Она улыбнулась сквозь слёзы.

— Вот так. Хакон. Хакон.

Красная пелена рассеялась, мир наполнился зелёными, синими красками и ослепительным золотом волос его пары.

Хакон моргнул, оглядев собравшихся вокруг друзей и союзников. Оставшиеся наёмники были мертвы, луг усеян их телами.

Всё кончено. Закончилось.

Его руки ослабли, оружие выпало. Он обнял Эйслинн, вдыхая её аромат.

Она в безопасности.

— Я никогда не оставлю тебя, виния, — пообещал он.

Эйслинн кивнула и обмякла в его объятиях. Хакон опустился на колени, силы покинули его. Он держал свою пару, не веря в реальность происходящего, но испытывая безмерную благодарность.

38



Под бурные аплодисменты Эйслинн поднялась с отцовского трона на помосте в большом зале Дундурана. Огромное помещение буквально трещало по швам от наплыва людей и шума — сотни хлопающих ладоней, сотни улыбающихся лиц, сотни животов, наполненных вином и мясом.

После изматывающего дня настало время праздника. Винные погреба и кладовые распахнули двери, а замковый двор и городские улицы светились в ночи, заполненные ликующими людьми.

На осмысление событий на лугу ушёл весь день. Работы по захоронению погибших наёмников растянутся ещё на несколько дней, а её конные отряды патрулируют окрестные земли и деревни. Если повезёт, бегущие наёмники попадут прямиком в руки королевских сил и правосудия.

Тела их павших воинов доставили для проведения погребальных обрядов, и Эйслинн лично посетила семьи в Дундуране, потерявшие родных. Некоторые вассалы настаивали, чтобы сначала осмотрели её рану и чтобы она переоделась, но Эйслинн пошла как была — в окровавленной одежде, измученная битвой. Она плакала вместе с семьями, выражая глубочайшие соболезнования и вручая им мечи павших воинов.

Боль от потери более двадцати доблестных рыцарей ещё долго не утихнет. Она ранила её сердце сильнее, чем ноющая рана на ноге, пока она ходила из одного конца замка в другой, занимаясь всеми необходимыми делами. Эта активность отвлекала её от ужасов дня, и она была благодарна за эту передышку.

В конце концов терпение Хакона иссякло. Он настоял, чтобы её осмотрели, и пообещал позволить лекарю осмотреть себя, если она сделает это первой. Сидя в своих покоях, пока врач очищал и зашивал рану, Эйслинн накрыло волной эмоций, словно лавиной.

Она рыдала, уткнувшись в плечо Хакона, пытаясь удержать левую ногу неподвижно для врача. Он шептал ей утешительные слова, в которые она когда-нибудь поверит. Сегодня же её сердце было разбито, и он, казалось, понимал это.

Когда наложение швов закончилось, а её глаза наконец высохли, она откинулась назад, увидев суровое выражение его лица. Не было истинного триумфа в пролитой крови — слишком много её пришлось пролить, чтобы утвердить её положение наследницы. Она не скоро забудет своих павших рыцарей или вид размозжённой головы брата.

Пока Фиа помогала ей переодеться в чистое платье и вычищала из волос грязь и сор, Хакон наконец позволил лекарям осмотреть себя. Эйслинн не могла удержаться от того, чтобы не кружить вокруг, беспокоясь о глубоком порезе на его прекрасной груди и ране на боку.

Врач заверил их, а точнее, в основном Эйслинн, что раны неглубокие и хорошо заживут. Хакон, казалось, не обращал на них внимания, но для Эйслинн наблюдать за тем, как ему накладывают швы, было мучительнее, чем переносить это самой.

— Орки быстро исцеляются, — заверил её Хакон. Он спокойно сидел с обнажённой грудью, пока врач работал, не моргнув и не охнув.

Эйслинн могла лишь нервно кусать щёку и, когда врач закончил, лично убедиться в его состоянии. Она провела руками по его тёплой обнажённой коже, осторожно избегая повязок.

Каким-то образом новые слёзы навернулись на глаза. Притянув Эйслинн к себе, Хакон прижал её голову к груди, тихо мурлыча для неё. Слёзы текли, но хотя бы без рыданий, и она долго впитывала его тёплое утешение, вдыхая насыщенный мужской аромат.

Его рука медленно гладила её волосы, и постепенно она пришла в себя.

Она помогала смыть с него грязь и кровь этого дня, лично оттирая его руки. С воинственным упорством она выискивала каждое пятнышко крови и грязи, не успокаиваясь, пока он снова не стал полностью зелёным. Он спокойно позволял ей это, понимая — ей нужно было убедиться, что они оба очистились от ужасов этого дня.

Когда Хакон был чист и переодет, он протянул ей руку, чтобы сопровождать дальше.

Сейчас, стоя на помосте, Эйслинн подмигнула ему. Хакон ухмыльнулся в ответ с места у подножия, его глаза были подернуты усталостью, но он стоял непоколебимо. Она не представляла, как пережила бы этот день без него — будь то встречи с семьями погибших, визит к врачу или беседы, кажется, со всеми жителями Дундурана — он был рядом.

Слава судьбе за это. Слава всем богам, старым и новым, что мы образумились.

Её благодарность к нему, за то, что он был рядом, не знала границ.

Получив кивок от Хакона, Эйслинн подняла руки, привлекая внимание собравшейся толпы.

— Мои добрые люди, — голос её звенел под сводами зала, — день принадлежит нам!

Громкий клич восторга прокатился по залу, сотрясая древние камни замка.

— Сегодняшний день, возможно, был самым тёмным для Дарроуленде со времён войн за престолонаследие, но он же стал и нашим величайшим часом. Мы показали королевству, что эти земли не запугать и не сломить. Вы защитили Дундуран, вы защитили меня — и я не забуду вашей жертвы. Благодарю вас. Благодарю каждого из вас.

Если это было возможно, ликующий гул стал ещё громче, превратившись в грохот, который услышат даже боги. Лёгкое, почти безумное облегчение исходило от каждого в зале, и оно стало бальзамом для сердца Эйслинн. Её народ вынес многое ради неё — и она сдержит слово. Она не забудет ни их жертв, ни того, что значит быть их сюзереном.

С улыбкой помахав рукой, Эйслинн сошла с помоста — прямиком в крепкие объятия своего полукровки.

Ещё более громкие возгласы раздались, когда Хакон коснулся губами её волос.

— За леди Эйслинн! — кричали они.

— За лорда Хакона!

— Да правит она долго!

— Сюзерен Дарроу! Да продлится её правление!

Щёки Эйслинн болели от непривычно широкой улыбки.

— Сегодня мы празднуем! — объявила она, и зал вновь взорвался ликующими криками.

Обняв её за талию, Хакон повёл её к краю зала, где они вместе принимали поздравления. Мэр Догерти подошёл с несколькими из своих многочисленных внуков, дружески потрепал её по руке, затем — Хакона. Капитан Аодан и Хью, под руку и оба изрядно навеселе, — теперь им было плевать, что все видят их вместе, хотя годы они скрывали свой роман, — хлопали Хакона по плечам. Сорча расцеловала их в щёки, а Орек почтительно склонился над их руками. Коннор отвесил церемонный поклон, барон Морро обменялся с каждым парой слов, а барон Бургонь, смеясь, рассказывал шутку, расплёскивая вино из переполненного кубка.

Последним к ним подошёл Алларион — казалось, фэйри просто материализовался из толпы. Его плащ был откинут назад, открывая искусно украшенные доспехи цвета полночи. Он низко поклонился, и на его лице играло выражение, которое для него было пределом веселья — если можно было так назвать лёгкую улыбку, едва тронувшую губы, и чуть менее нахмуренные, чем обычно, брови.

— Миледи, милорд, — произнёс он. — Ваша победа принесла добрые вести.

— Это первая и последняя битва, которую я надеюсь увидеть, — ответила Эйслинн.

— Что и делает вас правительницей мудрее многих. Приятно будет поселиться в землях, где правят законы и сострадание, а не жажда крови.

Он загадочно улыбнулся, будто знал, что лишь подогревает любопытство Эйслинн. О дворе фэйри в Фаллориане известно так мало, а присутствие Аллариона в Дундуране лишь множило вопросы.

Ещё страннее было то, что Алларион повернулся к Хакону и сказал:

— Ты помнишь своё обещание.

— Помню, — ответил Хакон с необычной серьёзностью.

Довольный, Алларион вновь склонился и растворился в толпе так же внезапно, как и появился.

Эйслинн повернулась к своему полукровке:

— Что ты пообещал?

— Пока ничего. Но… — Хакон скорчил гримасу. — Я обещал ему одно обещание в обмен на сегодняшнюю помощь.

— Хм. Он говорил, что будет сражаться как вассал Дарроуленда безо всяких обещаний.

— Что ж, — Хакон притянул её ближе, наклонясь, чтобы прошептать: — Фэйри остаётся верен репутации своего народа. Не терзай себя. Что бы он ни попросил, уверен — ничего дурного.

Эйслинн неопределённо хмыкнула:

— Ты мог пообещать ему, но я — нет. Мы разрешим ему остаться… в рамках закона.

Хакон усмехнулся:

— Как скажешь, миледи.

Она ответила тёплой улыбкой, взгляд скользя по знакомым чертам его лица. Судьба, ей никогда не наскучит любоваться им. Усталость дня отпечаталась в морщинках у его глаз, но он стоял прямо, плечи расправлены, и не отходил ни на шаг. Надо будет подарить ему ещё пару золотых колец для ушей — если они знак заслуг, то он их определённо заслужил.

Его рука накрыла её ладонь, лежавшую на его руке. Когда она встретилась с ним взглядом, то поняла: он принял её молчание за тревогу.

Что-то тяготило его весь день, и теперь, казалось, он наконец готов был этим поделиться. Она наблюдала, как дрогнул его кадык, и терпеливо ждала, пока он подберёт нужные слова.

— Я напугал тебя сегодня?

Эйслинн прижалась лбом к его руке:

— Да.

Он напрягся под её прикосновением, и она поспешила объяснить:

— Я не знала, что ты можешь поддаться ярости берсерка. Никогда не видела ничего подобного.

— Я и сам не знал, что способен на это, — признался Хакон. — Но когда ты упала…

— Ты был великолепен. О тебе уже слагают легенды.

Ещё рано, но жители Дундурана уже смотрели на Хакона иначе. Он яростно защищал её, и они это заметили. Он доказал им что-то важное, и Эйслинн распирало от гордости, видя, как они начинают понимать то, что она знала всегда.

— Это… было необходимо.

— Я знаю, — сжимая его руку, она прошептала: — Мне жаль, что тебе вообще пришлось через это пройти. Я так боялась… а ты спас меня. Я благодарна за это. Но видеть тебя не собой… — её голос дрогнул. — Я боялась, что потеряю тебя в той ярости.

— Я и сам чувствовал себя потерянным. Какое-то время. Но даже тогда знал — я твой. Что должен защитить тебя.

Печально улыбнувшись, она заключила:

— Но давай больше так не будем. Хорошо?

— Не могу этого обещать. Я буду защищать тебя до последнего вздоха, виния.

— Знаю, мой дорогой. Знаю. Но до этого последнего вздоха я хочу, чтобы мы прожили долгую-долгую счастливую жизнь.

Напряжение спало с его лица, и он наконец улыбнулся ей в ответ:

— Что угодно для тебя, пара.

— Вот и хорошо. А теперь давай выбираться отсюда и идти спать. Я хочу, чтобы ты обнял меня.

Из его груди вырвался игривый мурлыкающий звук, заставивший её рассмеяться, пока они прощались с гостями. Потребовалось время и вся их дипломатичность, чтобы незаметно улизнуть из большого зала. Даже коридоры замка были полны веселья, и каждые несколько шагов их останавливал кто-то еще.

Они медленно продвигались к своим покоям, но по мере приближения к жилому крылу, гуляк становилось всё меньше. Вот только…

Эйслинн замедлила шаг, прислушавшись. Пение?

Она переглянулась с Хаконом.

Ведя его за собой, они вошли в пустую восточную гостиную. Высокие окна на противоположной стене светились отблесками праздничных огней со двора, маня её к себе. По мере приближения пение становилось громче, и Хакон распахнул стеклянную дверь на балкон.

Она вышла в ночь под звуки тысяч голосов, слившихся в пении.

Двор замка сиял ярче дня — сотни факелов и десятки костров заливали город тёплым золотистым светом. Тысячи людей заполнили пространство, выплеснувшись за стены замка в город. Окна домов были распахнуты, несмотря на холод, а воздух наполняли ароматы горячего сидра и жареного мяса.

Понадобилось мгновение, прежде чем ближайшие к балкону люди заметили её. Раздались ликующие возгласы, толпа начала скандировать её имя.

Эйслинн вышла на балкон дальше, увлекая Хакона за собой. Переполненная восторгом, граничащим с болью, она помахала поющим людям, вызывая новые волны ликования.

Притянув её к себе, Хакон наклонился, чтобы поцеловать её волосы:

— Они любят тебя, леди Дарроу, — прошептал он у её виска, — но и вполовину не так сильно, как я.

Слёзы счастья выступили на её глазах, и она рассмеялась — её тело больше не могло сдерживать всю эту радость и облегчение.

Когда всё больше людей поворачивались к балкону, грохот аплодисментов нарастал, пока не начал казаться, будто весь мир содрогается от этого ликования.

Эйслинн не знала, кто начал петь первым, но сразу узнала первые строки старой баллады Дарроуленда — песни, более древней, чем сам объединённый Эйреан. Их песня. Гимн, принадлежавший только им. О бескрайних равнинах и плодородных лесах, о извилистых реках. О народе, который не склонил колен и не сломался.

Она пела вместе со своим народом — громко, фальшиво, всем существом. Лёгкие горели, а душа ликовала.

Сегодня ночью Дарроуленд объединился в празднике.

Сегодня ночью Эйслинн ощущала счастье более полное и глубокое, чем когда-либо прежде. Рождённое надеждой, целями и мечтами.

Сегодня ночью её народ был в безопасности, её пара — рядом, а она сама — свободна.

39



Четыре месяца спустя

Эйслинн запустила пальцы в волосы Хакона, закусив губу, пока смотрела на него между своих бёдер. Он всегда выглядел здесь так восхитительно — карие глаза пылали голодом на раскрасневшемся зелёном лице, мощные плечи плотно втиснуты между её ног, а её колени удобно расположились поверх них.

Из её губ вырвался стон, когда его язык выписал коварные круги вокруг клитора — игриво и дразняще. В этот особенный день она проснулась от его рук на своём теле и языка, скользящего по коже. Он устроился между её бёдер у изножья кровати, довольный, как кот, готовый провести там всё утро.

В любой другой день она бы позволила ему. Просыпаться так — её любимое начало дня, и он прекрасно это знал. За месяцы, проведённые вместе, Эйслинн научилась наслаждаться поздними утрами. Немногие вещи могли сравниться с шепотом дождя за окном, пока её халфлинг доводил её до сокрушительного оргазма языком.

Однако сегодня — они должны были пожениться.

Будто почувствовав её мысли, по его губам скользнула ухмылка — её уголки она едва могла разглядеть над лобком. Он сильнее прижался лицом к её плоти, безжалостно вылизывая. Одна из его рук скользнула по бедру, раздвигая её шире, в то время как подушечка пальца принялась играть с клитором, а язык проник внутрь.

Приподнявшись на кровати, Эйслинн закинула ногу на его плечо, чтобы притянуть его ближе. Он вознаградил ее глубоким мурлыканьем, прижавшись губами к ее клитору, чтобы она могла почувствовать его удовольствие.

— Поиграй со своей грудью. Дай мне посмотреть на тебя, — пророкотал он, в глазах заплясали огоньки.

Глубоко вздохнув, Эйслинн обхватила ладонями свои груди, сжимая их и проводя большими пальцами по соскам, пока он возвращался к самым тщательным ласкам языком.

Ее веки опустились, когда она погрузилась в ощущения, ее бедра качнулись навстречу его языку. Он целовал ее влагалище так, словно от этого зависела его жизнь, проникая языком внутрь и выгибая его дугой, чтобы задеть особое место на верхней стенке.

Эйслинн содрогнулась, ощущая, как искры разливаются по венам. Судьба, если он задумал продолжать целый день — она готова перенести свадьбу на сутки.

Оргазм нахлынул неожиданно, волны чистого наслаждения прокатились от подогнутых пальцев ног до запрокинутой головы.

Но куда большей неожиданностью стал резкий стук в дверь спальни. Эйслинн вскрикнула, ощущая, как отголоски удовольствия сотрясают её тело.

— Миледи? Вы проснулись? — голос Фиа донесся из приоткрытой двери гостиной.

Ее подруга быстро научилась их привычкам и теперь всегда стучала, чтобы не увидеть что-то непристойное. Впрочем, Эйслинн не думала, что Фиа это сильно смущало — когда та однажды утром вошла и во всех подробностях увидела округлую задницу Хакона, она сначала многозначительно подмигнула Эйслинн, и лишь затем прикрыла глаза ладонями.

Эйслинн посмотрела вниз на Хакона — её жених лишь беззастенчиво ухмыльнулся, не собираясь останавливаться.

— Мы проснулись, — крикнула она, чувствуя, как бешено стучит сердце, — но…

Она вцепилась пальцами в его волосы, заставляя замедлить движения этого адского языка.

— …неприлично одеты.

Фиа определённо фыркнула от смеха — ей это не почудилось.

— Принести вам завтрак?

— Да, пожалуйста! Спасибо!

Смех Фиа эхом разнёсся по гостиной, когда та удалилась, оставив им ещё немного времени.

Хотя Фиа получила должность сенешаля при Эйслинн, а та обзавелась новой служанкой, Фиа и слышать не хотела, чтобы кто-то другой помогал ей в день свадьбы.

Эйслинн сначала предполагала, что Фиа могла бы заменить Бренну, но та с куда большим энтузиазмом приняла предложение стать сенешалем. По правде говоря, это лучше соответствовало её талантам и острому уму. Помощь Фиа в управлении замком и землями была огромна, и Эйслинн ценила её компетентность и дружбу.

Второй кандидат на замену Бренне недавно занял должность шателена, и вскоре после этого Дундуран попрощался с Бренной. Эйслинн испытывала противоречивые чувства, прощаясь, и солгала бы, если б сказала, что её не задело нежелание Бренны остаться на свадьбу. Оставалось лишь выплатить Бренне годовое содержание и пожелать удачи.

Бренна была не единственной, кто ушёл. Фергас также запросил годовое содержание и покинул замок вскоре после его получения. Со слов Хакона, который по-прежнему проводил часть времени в кузнице, с Эддой и Кейтлин во главе кузнечная мастерская стала куда более гармоничным местом. Ещё несколько слуг уволились, но гораздо меньше, чем опасалась Эйслинн, и их места быстро заняли новые люди.

Она и Фиа добились хорошего прогресса в подборе кандидатов на несколько высоких административных должностей. Новый казначей уже избавил Эйслинн от множества головных болей, связанных с учётом, а управляющий посевами южных земель должен был приступить к обязанностям летом.

Их усилия получили неожиданную поддержку с возвращением её отца.

Меррик Дарроу вернулся в Дундуран в середине зимы, потеряв почти половину отряда и не менее стоуна¹⁰ в весе. Его измождённое лицо потрясло Эйслинн, но это не помешало ей заключить отца в крепкие объятия. Всю зиму он и выжившие рыцари постепенно восстанавливали здоровье, хотя у многих, включая Меррика, в глазах так и осталась мёртвая пустота.

Эйслинн больно было видеть отца в таком состоянии, и бóльшая часть обязанностей сюзерена Дарроу по-прежнему лежала на ней, пока он медленно восстанавливался. Новость о смерти Джеррода он воспринял стоически, хотя Эйслинн не раз заставала его тихо плачущим, уткнувшись лицом в ладони. Она решила не говорить о том, что смертельный удар нанёс Хакон — сам он едва помнил тот момент, да и важности это уже не имело.

Джеррод был мёртв. Пришло время оставшимся членам их семьи оставить его грехи в прошлом.

Несмотря на опасения, как отец воспримет её помолвку с полукровкой-кузнецом, Меррик принял новость с добродушной улыбкой. Он тепло принял Хакона, и за последующие месяцы тот стал для Меррика сыном, о котором тот всегда мечтал. Эйслинн с гордостью наблюдала, как её отец и жених оживлённо беседуют за ужином или как Хакон почтительно склоняет голову, внимая советам Меррика.

Всё сложилось куда лучше, чем она могла представить.»

Впрочем, ей довелось получить холодное послание от короля Мариуса, где тот сообщал о «наведении порядка в её маленьком беспорядке» и поздравлял с предстоящей свадьбой — хоть и выражал недоумение по поводу выбора жениха, и интересовался, не желает ли она рассмотреть одного из его видных королевских племянников? Это письмо могло бы лишить её сна, если бы королева Игрейн не отправила собственное, куда более тёплое и искреннее. Она приветствовала правление Эйслинн в Дарроуленде и хвалила удачный выбор супруга — ведь вести о подвиге Хакона на Выборе уже разнеслись по всей Эйреане.

Дружба и любовь — самый прочный фундамент.

— Вернись ко мне. — Хакон поцеловал ее внутреннюю поверхность бедра. — Я с тобой еще не закончил, и теперь я должен начать все сначала.

Эйслинн застонала, когда его язык снова пронзил ее, требуя ее безраздельного внимания и лишая ее шанса спуститься с ее первого пика.

Ей нравилось, когда он становился немного властным. После дней, проведённых в принятии решений и отдаче приказов, было блаженным облегчением оказаться в его заботливых руках. Каждую ночь она растворялась в наслаждении по его велению, жадно ловя каждое мягкое, но требовательное слово. Лишь несколько похабных шёпотов Хакона — и она уже готова была воспламениться от желания, где бы они ни находились.

Снова пощипав себя за соски, Эйслинн сжала его голову бедрами, пытаясь поторопить. Однако он знал ее игру и обхватил ее бока руками, чтобы контролировать темп. Его пальцы протиснулись под ее зад, и он приподнял ее бедра навстречу своему жадному рту.

Эйслинн откинула голову на подушки, очередное освобождение приближалось к пику. Ее бедра двигались и двигались в нарастающем оргазме, мир сузился до влажного скольжения языка в ней. Он удовлетворенно заурчал, и эта вибрация потрясла ее до глубины души и заставила увидеть вспышки звезд.

Он держал ее, пока она билась и извивалась, с довольной ухмылкой на лице.

Когда ее тело наконец расслабилось, он осторожно опустил ее ноги, с благоговением целуя каждое бедро. Его глаза потемнели от голода и решимости, когда он пополз по ней. Он положил руки по обе стороны от ее головы, и Эйслинн обхватила его толстое запястье.

— Судьба, ты прекраснее восхода солнца, — прорычал он, наклоняя голову, чтобы захватить ее губы своими.

Она попробовала свой вкус на нем, и новая искра вожделения загорелась в ее животе. Она раздвинула для него бедра, и он прижался к ней, его член горел напротив ее входа.

Эйслиннзадохнулась от исходящего от него жара.

— Впусти меня в себя, виния.

Его глаза смотрели на нее с такой силой, что она содрогалась от желания. Ей нравилось, когда он смотрел на нее вот так, словно она была центром его мира.

Не сводя с него взгляда, она наклонилась, чтобы взять член в руки. Он обжег ее ладонь, смазка уже стекала по стволу. Она провела рукой вверх и вниз, совершая нежные, но твердые движения, наблюдая, как он дергается и становится все более голодным.

— Просто хочу убедиться, что ты встретишься со мной на церемонии.

Глубокое рычание вырвалось из его широкой груди.

— Ничто не удержит меня. Ты моя, Эйслинн Дарроу.

Эйслинн знала это, но ей просто нравилось это слышать.

Она направила головку его члена к своему входу, прикусив губу, чтобы почувствовать, как их тела сливаются воедино. Он, не теряя времени, толкнулся глубоко внутрь. Его бедра подались вперед, не останавливаясь, пока он полностью не погрузился в нее.

Рот Эйслинн приоткрылся от ощущения глубокого растяжения, она наслаждалась тем, как ее тело уступило ему. С его размерами войти в нее никогда не было по-настоящему легко, но ей нравилось гореть и растягиваться, нравилось, как он широко раскрывал ее и освобождал пространство для себя, требуя места в ее теле, сердце и жизни.

Он отстранился только для того, чтобы снова погрузиться внутрь с мощным толчком.

Опустив голову, он пророкотал ей на ухо:

— Ты будешь чувствовать меня весь день. На протяжении каждой речи и церемонии ты будешь чувствовать меня здесь, глубоко внутри себя, и знать, чья ты пара.

— Да! — выдохнула она.

Он снова толкнулся, заставляя ее груди подпрыгивать.

— Скажи это.

— Твоя! Я твоя!

Он замурлыкал от удовольствия, и его рот завладел ею в голодном поцелуе, язык проник в рот так же уверенно, как член в ее жадное влагалище.

Их тела соприкасались снова и снова в череде влажных шлепков, звуки и запах секса наполняли комнату. С ее губ срывались звуки, мяуканье, стоны и мольбы больше, жестче, да. Она требовала всего и получала это, ее полукровка брал ее с безжалостностью, от которой перехватывало дыхание. Его тело всегда было в движении, перекатываясь над ней подобно приливу.

Из места их соединения вытекала ее смазка, облегчая ему путь. Его толчки стали быстрее, ритм нарушился. Сухожилия на шее рельефно выступали, мышцы рук напрягались, когда он возвышался над ней и двигал бедрами в бессмысленном, первобытном совокуплении.

Эйслинн вцепилась в его огромную грудь, впиваясь пальцами в мускулистую плоть. Его сердце колотилось под ее руками, и его мурлыканье вибрировало в ее ладонях.

— Хакон!

— Кончи для меня, виния. Дай мне это, пока я не смогу снять с тебя свадебное платье сегодня вечером.

Этот образ и обещание этого подтолкнули ее к совершенному удовольствию. Она извивалась, доя его член и втягивая его невероятно глубже. Ее пальцы вцепились в него, как когти, когда она разлетелась на осколки: зрение затуманилось, а сердце забилось так сильно, что наверняка вырвалось бы из груди.

Обхватив ее руками, он прижался грудью к ее груди и вонзался внутрь. Он не уберег ее от натиска потребности, и она обхватила ногами его бедра, принимая, желая всего этого. Кончая, он простонал ее имя ей в шею, наполняя ее горячей, липкой спермой.

Эйслинн застонала, ее влагалище крепко сжало его толчками, когда он дал ей разрядку.

Когда Хакон выдохся и навалился на нее, она с радостью приняла на себя его вес. Ей нравилось давление его большого тела, нравилось чувствовать себя полностью окруженной. Он был ее защитой, ее буфером — и она не думала, что когда-нибудь снова сможет обходиться без него.

Когда их тела остыли и спустились с вершин наслаждения, Эйслинн нежно провела кончиками пальцев по его голове и запечатлела поцелуй на волосах.

— Я люблю тебя, Хакон.

С урчащим мурлыканьем он поднял голову, чтобы посмотреть на нее, и его взгляд смягчился.

— Я люблю тебя, Эйслинн, мое сердце, мое все.

— Ты готов жениться на мне сегодня?

— Ничто меня не остановит.



Спустя долгие часы, множество слоёв ткани и бесчисленные шпильки для волос, Эйслинн наконец стояла у дверей замка Дундуран рядом с отцом. Жители Дарроуленда собрались в замковом дворе, заполнив и городские улицы — все пришли увидеть свадьбу наследницы и кузнеца.

В животе шевельнулось волнение, но оно не захлёстывало. Эти чувства были светлыми — ведь она знала: совсем скоро окажется рядом со своим халфлингом.

Снаружи донёсся громовой гул аплодисментов.

— Почти пора, — сказал Меррик.

Эйслинн пристроилась рядом с отцом, вложив руку в сгиб его локтя. Он прикрыл её своей ладонью.

— Он не тот, кого я представлял для тебя, котёнок, — тихо признался Меррик, — но в нём есть всё, о чём я мечтал.

Она сияюще улыбнулась отцу, переполненная радостью. Они столько пережили вместе. Ещё до того, как Джеррод опозорил себя, часто казалось, что есть только они двое. Поэтому она так долго верила, что отец не может ошибаться. Что он совершенен, и она с Джерродом должны соответствовать его уровню.

Теперь Эйслинн понимала: её отец — просто человек, совершающий ошибки. И любила его ещё сильнее за это, хотя часть её всё ещё не могла простить тот последний поход. Он поклялся больше не повторять этого — и сдерживал слово каждый день. Залечить эту рану потребует времени и доверия, но её любви к отцу хватит с избытком.

Особенно теперь, когда в семья их стало трое. Хакон оказался тем партнёром, о котором она могла только мечтать. Конечно, бывали дни разногласий. Он не сразу вжился в роль будущего лорда-консорта, и им пришлось искать баланс между поддержкой её и его работой. В кузнечном деле он был поистине талантлив и не хотел отказываться от него.

Теперь он сосредоточился на подготовке подмастерьев. В замковую кузницу взяли ещё двоих, и его обязанностью стало обеспечить им должное обучение, освободив время остальных кузнецов для других дел.

Он также работал с капитаном Аоданом и гарнизоном над укреплением обороны Дарроуленда, чтобы предотвратить повторение переворота Джеррода. Хакон наладил хорошие отношения с мастерами гильдий, особенно кузнецами и каменщиками. Он выступал посредником с растущей деревней иных людей, основанной на купленных им землях, донося их новости и проблемы непосредственно до Эйслинн.

Однако всё это потребовало времени и жертв. Придворные мероприятия давались ему, возможно, даже тяжелее, чем ей. Хакону пришлось основательно изучить манеры, обычаи и этикет — а Эйслинн была не лучшим учителем, поскольку и сама плохо в них разбиралась. Бывало, во время банкетов они использовали под столом язык жестов, чтобы помочь ему понять окружающие беседы.

В первые две недели помолвки Эйслинн ждала, что Хакон решит — она того не стоит. Она жила в страхе, ожидая момента, когда он отступится. Но этого так и не случилось, и Эйслинн поняла, что сильно недооценила его. Хакон был воплощением решимости — он учился и никогда не отступал перед трудностями.

Именно поэтому она знала с абсолютной уверенностью: он уже там, ждёт её со своей семьёй.

Тётку Хакона, Сигиль, привезли его друзья-полукровки. Она с семьёй прибыла как раз к свадьбе. Эйслинн сразу прониклась симпатией к Сигиль, хотя оркцесса говорила так громко, что во время беседы приходилось сдерживать желание заткнуть уши. Её партнеры оказались добродушными, а двойняшки — милейшими созданиями, быстро подружившимися с младшими детьми Брэдей.

Собственно, ей казалось, что именно Сигиль сейчас громче всех кричит за дверями.

— Я готова, — сказала она отцу.

Меррик улыбнулся:

— Да, это очевидно.



Хакон стоял в тени высокой деревянной арки, установленной на замковых ступенях, с которой свисали лиловые гроздья глициний, наполняя воздух сладким ароматом. Весеннее солнце ярко сияло в безоблачном лазурном небе, а лёгкий ветерок шелестел по двору.

Тысячи глаз наблюдали за ним, и он старался игнорировать мурашки по спине. Он сделал всё возможное, чтобы выглядеть подобающе — позволил камердинерам брить, стричь и скрести его до последней степени. Дни ушли на пошив и подгонку дублета в синих тонах Дарроу, чей плотный узорчатый шёлк переливался на свету; Сигиль настояла на дополнительном дне, чтобы прикрепить все необходимые — по её выражению — аксессуары вроде металлических манжет и серебряных пуговиц.

Сигиль привезла целую сокровищницу подарков, и он провёл добрый час неподвижно, пока она увешивала его богатейшими своими творениями. На шею она водрузила изысканный горжет с чеканными узорами молотов и стрел. Поверх горжета — массивный золотой торк¹¹, традиционно носимый орками в паре, инкрустированный тёмно-синими сапфирами. Слишком простую — по её выражению — стальную пряжку она заменила на серебряную филигранную, украшенную теми же символами и сапфирами цветов Дарроу.

— Это подарки или реклама? — пошутил он.

Сигиль только широко улыбнулась.

— Это может иметь больше одного значения.

Когда она отступила, довольная работой, Хакон почувствовал, что потяжелел и словно снова идет в бой, а украшения — это его доспехи.

Однако, когда он стоял там под выжидающими взглядами всех жителей Дарроуленда, они действительно были похожи на броню — и он был рад им. Даже если его кожа была зеленой, а уши заостренными, он не хотел быть кузнецом-полукровкой в их глазах — он хотел выглядеть так, будто его место рядом с парой.

С стен замка донеслись звуки труб, и сердце Хакона подступило к самому горлу.

Он встретился взглядом с Сигиль, стоявшей в первых рядах вместе с Вигго, Хальстерном и их двойняшками. Широко ухмыльнувшись, обнажив клыки, она захлопала в ладоши и подмигнула ему.

— Как думаешь, обрадовались бы гадарон и гаманан? — спросил он её в редкую тихую минуту.

Сигиль фыркнула:

— Узнав, что ты женишься на знатной человечихе? Они бы сияли ярче луны!

— Но были бы они счастливы?

Сигги отвлеклась от застёжки горжеты:

— Они счастливы, виттара. Разве ты не чувствуешь? Это в солнечных лучах и лёгком ветерке. В улыбке твоей пары и будущих детёнышей. Так они любят тебя.

Их любовь билась в его сердце сладкой горечью — связь, похожая на узы с Эйслинн, но обращённая к дорогим дедушке с бабушкой. Он чувствовал их радость, их одобрение и знал: они бы обожали Эйслинн. Гаманан полюбила бы её открытость и чувство юмора, а гадарон восхитился бы острым умом.

Эйслинн вписалась бы в его семью так же естественно, как он вписался в её. Это приносило утешение, смягчая боль от их отсутствия сегодня.

Сигиль подняла руки, захлопала и кивнула ему через плечо.

Хакон глубоко вдохнул. Я готов.

Он повернулся к замку. Толпа за его спиной взорвалась ликованием, когда лорд Меррик появился с Эйслинн.

Она была божественна.

Платье цветов Дарроу ниспадало с её плеч, обнажая изящные ключицы и шею, украшенную подвесками из сапфиров и аквамаринов. Слои голубого шёлка струились от бёдер, словно водопад, переливаясь при каждом шаге. Золотые и серебряные нити ловили свет, заставляя её сиять. Волосы, заплетённые с жемчужными нитями, сверкали чистым золотом. Серповидная тиара усыпана жемчужинами.

Её широкая улыбка затмевала всё великолепие наряда, становясь ещё ярче, когда она заметила его, ожидающего у арки.

Сердце Хакона болезненно сжалось — брачные узы натянулись, словно пытаясь притянуть их друг к другу быстрее.

Судьба, она прекрасна. Перед ним стояла не просто знатная дама, а гордая наследница великих земель, лидер сильного народа. И она моя.

Любовь и гордость разогрели кровь, и он жадно протянул руки, когда она подошла с отцом.

Эйслинн встала рядом под цветочной аркой, сплетая свои пальцы с его. Её улыбка затмевала солнце, а её сияние растопило все его тревоги.

Он едва слышал слова лорда Меррика, когда тот начал речь. Толпа замерла, затаив дыхание.

— Как сюзерен этих земель, имею честь соединить свою дочь, леди Эйслинн Дарроу, — его голос дрогнул, — и Хакона Зеленого Кулака. Сегодня, завтра и во веки веков мы празднуем их союз.

Толпа разразилась аплодисментами и возгласами, выкрикивая их имена.

— Явилась ли ты, Эйслинн Дарроу, сюда сегодня по своей воле?

— Со всем пылом сердца, — ответила она, сжимая руки Хакона.

— Намерена ли ты принять этого мужчину в мужья, связать с ним свою судьбу и посвятить ему все грядущие дни?

— Да, — громко заявила она. Но только для него добавила: — Они уже принадлежат тебе.

Хакон изо всех сил сдерживал порыв притянуть её к груди и никогда не отпускать. Эта женщина была для него всем. Любые мечты меркли перед ней.

Лорд Меррик повернулся к Хакону, с искоркой в глазах:

— Явился ли ты, Хакон Зеленый Кулак, сюда сегодня по своей воле?

— Ничто не удержало бы меня.

— Намерен ли ты принять эту женщину в жёны, связать с ней свою судьбу и посвятить ей все грядущие дни?

— Да. Я принадлежу ей с первой встречи.

Толпа умилилась, рассмеялась и зааплодировала.

— И клянёшься ли ты, Хакон Зеленый Кулак, в верности Дарроуленду, его сюзерену Меррику Дарроу и наследнице Эйслинн Дарроу?

— Да.

— Обещаешь ли отдать за неё жизнь, служить ей и поддерживать её правление?

— Всем, что я есть.

Лорд Меррик одобрительно кивнул и достал из кармана синюю полосу бархата. Хакон и Эйслинн подняли соединённые руки, и её отец бережно обернул ткань вокруг них, завязав концы небольшим узлом.

— Связаны вместе, соединены вместе, едины отныне.

Эти слова впечатались в душу Хакона, выбив из него дыхание. Облегчение, трепет, любовь — всё смешалось в нём, пока перед глазами оставалась только она.

Она моя.

— Объявляю их мужем и женой — и вашим будущим Сюзереном и Лордом-Консортом. Что скажете?

— Мы принимаем их! — воскликнул народ Дарроуленда.

— Тогда перед вашим народом произнесите обеты и скрепите их.

Хакон притянул свою пару ближе, прижав их связанные руки к груди — туда, где сердце отбивало нежный ритм. Свободной рукой он обвил её талию, жажда ощутить её. Тысячи глаз наблюдали за ними, но лишь её близость удерживала его в настоящем.

— Сначала ты стал моим другом, — проговорила Эйслинн, слёзы сверкали на ее ресницах. — Ты всегда видел меня настоящую. Твоё терпение, твоя доброта, всё, что ты собой представляешь — это дар. Дар, который я буду беречь все оставшиеся дни. Немногим выпадает счастье выйти замуж за друга, но сегодня я — самая счастливая женщина.

Толпа взорвалась восторженными криками, но Хакон едва слышал их. Его уши звенели не от шума толпы, а от её обета.

— Я пришёл в Дарроуленд в поисках новой жизни. Дома и семьи. Думал, знаю, чего хочу — пока не увидел тебя. Вопреки здравому смыслу, я надеялся на невозможное. Не смог отказаться от тебя тогда — не смогу и теперь. Ты превзошла все мои мечты — ты стала всем. И я посвящу жизнь, чтобы отплатить тебе тем же.

Склонив лоб к её лбу, он прошептал в губы:

— Я твой, виния.

Он поймал её губы в поцелуе, скрепляя обещания. Вокруг толпа ликовала, выкрикивая их имена и поздравления. Двор дрожал от топота и аплодисментов, и Хакон чувствовал — эта буря эмоций рождена искренней любовью к Эйслинн.

Он понимал их — ему повезло с ней так же, как и Дарроуленду.



Эпилог I



Шесть месяцев спустя

Эйслинн в шутку заткнула уши ладонями и рассмеялась, пока Сигиль заводила свою шумную семью на очередную громкую песню. Дом гудел от восторга после удачной сделки Эйслинн с вождём Кеннумом, и Сигиль была в настроении праздновать.

Хотя Сигиль редко нуждалась в поводе для праздника.

С момента их первой встречи перед свадьбой Эйслинн мгновенно прониклась симпатией к этой громогласной оркцессе. Они были противоположностями во всём, но блестяще находили общий язык.

Сигиль постоянно распевала песни — старинные баллады, морские шанти и собственно сочинённые рифмы. Её восьмилетние двойняшки, прелестные девочки, были в бесконечном восторге. Супруги Сигиль, Хальстерн и Вигго, делали вид, что ворчат и закатывают глаза, но Хальстерн часто подпевал вполголоса, а Вигго отбивал такт ногой.

Эйслинн переглянулась с Хаконом, и они рассмеялись, наблюдая, как Сигиль размахивает руками и поёт во всю глотку.

— Весь Калдебрак наверняка слышит, — усмехнулся Хакон. — Может, в этом и был замысел.

Такой разгул стал достойным завершением успешных переговоров с вождём Кеннумом и их последней ночи в горном городе.

Визит в Калдебрак готовился месяцами. Сигиль не забыла обещания Хакона привезти свою новую пару и после свадьбы отказалась покидать Дундуран, пока они оба не пообещали навестить её в течение года.

Эйслинн сначала сомневалась, но любопытство перевесило — ей хотелось увидеть орочий город и мир за пределами своих земель. С одобрения отца между Дундураном и Калдебраком завязалась переписка об официальном визите.

На получение разрешения ушло время. Король Мариус ответил резким отказом, но королева Игрейн дала своё согласие, позволив Эйслинн вести переговоры с Калдебраком от имени Дарроуленда.

Одна лишь мысль о королевском письме заставляла Эйслинн светиться от гордости — Игрейн доверяла ей! Их переписка постепенно переросла в дружбу, и Эйслинн с нетерпением ждала момента, когда сможет поведать королеве о своих достижениях.

В ожидании королевского разрешения предстояло решить множество дел. Главным из них стал суд над Падрейком Баярдом. Дело передали в королевский суд, поскольку Дарроу не могли быть беспристрастными судьями. Королевские магистраты изучили доказательства и провели процесс.

Баярд неузнаваемо изменился после месяцев в темнице — ни следа от былой надменности. Он умолял о пощаде, но после показаний Эйслинн и свидетельств рыцарей из его бывшего окружения магистраты вынесли вердикт: государственная измена. Через четыре дня Баярду отрубили голову. Эйслинн и отец присутствовали на казни, хотя она отвела взгляд ещё до удара меча.

Наследников Баярд не оставил, хотя уже нашлись претенденты на богатые земли. Энделин временно перешёл под управление Дарроу до назначения нового барона.

Когда это дело было завершено, Эйслинн и Хакон наконец отправились в путь в разгар лета в сопровождении двадцати рыцарей под командованием самого капитана Аодана. Путешествие оказалось медленным, и Эйслинн быстро поняла, что не создана для дорог. Никогда ещё она не чувствовала себя такой разбитой и уставшей — хуже всего было пытаться читать в специально оборудованной карете, от чего её начинало тошнить.

Хакон изо всех сил старался отвлечь её — придумывал игры и темы для бесед. Особенно ей нравилось идти пешком или ехать верхом рядом с ним, любуясь драматическими пейзажами южного Эйреана.

Как и договорились, они оставили рыцарей, кроме Аодана и одного охранника, когда достигли окраин земель Зеленого Кулака. Хотя вождь Кеннум любезно предложил гостеприимство, Сигиль и слышать не хотела, чтобы они остановились где-то ещё.

Их буквально втиснули в её дом — тёплый и уютный. Эйслинн была в восторге. Несмотря на скромные условия, она спала, прижавшись к своей паре, ела сытную орочью еду и наслаждалась уютом дома Сигиль. Каменное жилище было переполнено любовью, что чувствовалось в каждой керамической тарелке и безделушке на каминной полке.

Две недели в Калдебраке стали одними из лучших в жизни Эйслинн. Она бродила по улицам с Хаконом, который с гордостью представлял свою человеческую пару. Первые дни их буквально осаждали толпы любопытных — невозможно было пройти и десяти шагов, чтобы их не остановили. Благодаря такому количеству собеседников Эйслинн быстро осваивала язык.

Когда новизна её появления наконец улеглась, они смогли спокойно исследовать широкие мощёные улицы Калдебрака. Хакон показал ей все свои любимые места: величественную рыночную площадь с изысканным чёрным мраморным фонтаном, «Первоначальную жилу» — древнюю шахту в горе, считающуюся самой первой в Кальдебраке, горячие источники в глубине горы и лавовые потоки ещё ниже и вершину, откуда в ясный день открывался беспрепятственный вид на хребты Григенских гор, усыпанные цветущими «винья-розами».

В разгар лета эти цветы покрывали склоны алым и розовым ковром.

После знакомства с городом вождь Кеннум принимал их несколько дней, заложив основу торговых отношений между их землями. Эйслинн прекрасно осознавала богатство Калдебрака и беспокоилась, что может предложить Дарроуленд взамен. Хакон помог ей подготовить предложение, используя знание обеих культур, чтобы предугадать интересы вождя.

Хотя прямо об этом не говорилось, по крайней мере, словами, которые Эйслинн понимала, над великой орочьей крепостью нависла угроза войны. За время отсутствия Хакона Кеннум заключил союз с амбициозным южным вождём Валлеком Дальнозорким. Однако другие кланы были против, а у границ, по слухам, собирались силы Пирроси.

В ходе переговоров Эйслинн добилась эксклюзивных торговых соглашений между Калдебраком и Дарроулендом: поток драгоценных камней, железа и серебряных изделий в обмен на соль, вино, сушёную рыбу и зерно.

— Главное в войне — чтобы воины не голодали, — сказал ей Кеннум. — И чтобы кружки не пустовали.

Хакон подготовил её к встрече с вождём Калдебрака, но его размеры всё равно потрясли: на две головы выше Хакона и шире в плечах, несмотря на седину в гриве, Кеннум заполнял собой всё пространство. Его ладонь полностью поглотила руку Эйслинн при приветствии, но прикосновение было удивительно нежным.

Эйслинн было забавно наблюдать, как у её храброй могучей пары краснеют уши в присутствии вождя. То глубочайшее уважение, которое Хакон испытывал к старшему орку, растрогало её больше всего.

С визитом почти покончено, дела улажены — пришло время для последнего празднества.

Сигиль не поскупилась ни на затраты, ни на усилия: каменный стол ломился от медовой индейки, горы запечённых корнеплодов, соусов, сладких хлебов и сытных начинок. Эйслинн старалась быть образцовой гостьей и пробовала каждое блюдо. Некоторые текстуры пришлись ей не по вкусу, но в целом орочья кухня оказалась восхитительной.

Наклонившись, Сигги мощным движением притянула Эйслинн:

— Ах, не уезжай завтра, племянница! Сердце разорвётся!

— Мы запланируем новый визит на следующий год, — пообещала Эйслинн.

Это приключение было великолепным — несмотря на натёртую спину — и она уже с нетерпением ждала новых путешествий за пределы Дарроуленда.

— А вам всегда рады в Дундуране, — добавил Хакон.

Двойняшки вскочили с мест, восхищённые перспективой новой поездки. Они быстро подружились с детьми Брэдей и обожали носиться по замку.

— Килли сказала, что мы сможем увидеть лошадей! — воскликнула Ингрид.

— И мы увидим мост тети Эйслинн! — добавила Сигрид.

Эйслинн сияла от гордости, прижатая к Сигиль. Мост был почти готов, и каждый раз при виде него у неё перехватывало дыхание. Видеть, как её замысел воплощается в жизнь, наблюдать старания мастеров… Это зрелище каждый раз вызывало слёзы. Она с нетерпением ждала официального открытия перед осенней жатвой.

— Дети уже прыгают с вершины моста и плывут по течению к другому, — сообщила она. Сначала это её пугало, но в летнюю жару такое развлечение выглядело освежающим.

Она подняла глаза и замерла — Сигиль, Хальстерн и Вигго застыли в полном молчании, их глаза округлились.

Двойняшки завизжали от восторга, подпрыгивая на местах.

— Хочу прыгнуть с моста тёти Эйслинн! — запели они, носясь вокруг стола.

Хальстерн простонал, пока Сигиль и Вигго гонялись за девочками, пытаясь усадить их обратно.

Эйслинн покраснела, осознав, какую бурю спровоцировала. Коснувшаяся её ладонь заставила поднять глаза — Хакон сиял широкой ухмылкой.

Когда девочки начали карабкаться на мебель, «репетируя» прыжки, а все трое родителей бросились за ними с размахивающими руками, Хакон откинул голову и рассмеялся.

Эйслинн попыталась извиниться сквозь смех, но вряд ли кто-то услышал.

Ужин погрузился в привычный хаос, и Эйслинн обожала это.

Ещё больше она любила моменты, когда муж усаживал её к себе на колени, обнимая мощными руками.

Он трясся от смеха, слезящиеся глаза следя за проделками двойняшек. Вульф и другие собаки присоединились к веселью, лая и подпрыгивая.

— Думаю, соседи будут рады наконец избавиться от нас, — прошептала она ему.

— Без сомнений, — фыркнул он, поворачиваясь для быстрого поцелуя, что вызвало новый визг у двойняшек. — Если честно, я буду рад снова побыть с тобой наедине.

— Ну, с тобой и с двадцатью рыцарями, рвущимися домой, — уточнил он.

Эйслинн откинула со лба Хакона отросшие пряди, с нежностью глядя на свою пару. Судьба, какой же он красивый. Без него ничего бы не случилось, и теперь она не представляла жизнь иной.

Она вспоминала, как существовала раньше. Вернее, выживала. Теперь же жизнь стала не борьбой, а праздником — и делила она его с ним.

Прижавшись лбом к его лбу, чтобы любопытные уши не услышали, она прошептала:

— Хотя… моя сильная пара мог бы похитить меня по старинному обычаю? На день-другой?

В ответ раздалось довольное мурлыканье, его зрачки расширились, а взгляд стал голодным. Рука под столом сжала её бедро.

— Орек говорил мне о пещере… идеальной для таких похищений.

Эйслинн поцеловала его, ощущая вкус его улыбки, а сердце будто не помещалось в груди.

— Не могу дождаться.

Эпилог II



Два года спустя

Хакон лежал неподвижно в постели, пока его крошечная дочь тихо агукала у него на груди. Рослинн наконец задремала, убаюканная его ровным дыханием и стуком сердца. Он придерживал её мягкую попку ладонью, чтобы малышка не сползла в одеяло. Снова.

Другой рукой он обнимал Эйслинн за бедро, нежно проводя большим пальцем по коже. Она лежала рядом, положив голову ему на плечо, и перебирала пальцами тонкие светлые волосы дочери.

Мгновение было идеальным.

Некоторым не доводится пережить ни одного идеального мгновения за всю жизнь, но Хакону выпало множество. И благодарить за это следовало его пару. Она захватывала дух своей мудростью и добротой. Она нашла для него место в своей жизни, изменила законы королевства, чтобы оставить его рядом. За годы вместе она учила его, утешала, любила.

И теперь она подарила ему самый драгоценный дар.

Рослинн появилась на свет почти три недели назад. Она ворвалась в этот мир громким криком, лёгкие работали исправно. После долгих часов схваток Эйслинн этот звук стал для него прекраснейшей музыкой.

Они не всегда планировали завести ребёнка. Хакона вполне устраивала одна лишь Эйслинн, несмотря на намёки её отца и вассалов о наследнике. Но год назад его пара почувствовала готовность.

— Может, всего один, — сказала она, и он согласился всем сердцем.

Первые месяцы беременности почти не отразились на Эйслинн, а появившиеся симптомы её не останавливали. Вернее, она старалась не подавать виду. Когда живот округлился настолько, что подъёмы по лестнице стали проблемой, она заставляла Хакона носить её:

— Это всё твоя вина! — как любила напоминать.

Он лишь смеялся, целовал её волосы и выполнял роль персонального транспорта.

На последних сроках, когда Рози сделала её слишком тяжёлой для прогулок, бумаги доставляли в их покои. Это отвлекало от дискомфорта, но вторая половина беременности далась нелегко. Прикованная к их новым апартаментам, она проводила в постели больше времени, чем хотелось.

Вскоре после решения завести ребёнка они переехали в просторные покои, предназначенные для сюзерена и его семьи. Большая спальня и гостиная идеально подошли, как и маленькая детская рядом. Эйслинн поставила кресло-шезлонг возле стола, чтобы работать, и вероятно продолжала бы читать даже во время схваток, если бы Хакон не отметил страницу и не перенёс её в постель.

Последовавший за этим день стал самым долгим в жизни Хакона. Эйслинн часами ходила по комнате, с влажными от пота волосами и бледной кожей. Ребёнок не спешил появляться на свет.

С каждым часом её страх рос, и акушеркам не раз приходилось успокаивать её — это не будет похоже на беременность её матери. Всё в порядке. Малыш просто не торопится.

Никто не говорил этого вслух, но всех терзал страх: ребёнок, на четверть орк, может оказаться слишком крупным для Эйслинн.

Хакон оставался с ней, несмотря на неодобрительные взгляды акушерок, помогая садиться и вставать. Он поддерживал её, когда она пыталась тужиться стоя, и с каждой неудачной попыткой его паника росла, а внутренний зверь скулил — он никогда ещё не был так напуган.

Наконец, глубокой ночью, маленькая Рози решила явиться на свет. Когда он обнимал свою измученную пару, их дочь оказалась на руках у Эйслинн. В тот миг Хакон держал в объятиях весь свой мир — всё, что имело значение. Это стало его первым идеальным мгновением с Рози.

Судьба, три недели с новорождённой изменили Хакона неожиданным образом. Первую неделю он боялся даже прикоснуться к дочери — его грубые руки казались ему слишком огромными для этого хрупкого создания. Как иначе — она была такой крошечной, такой нежной, такой идеальной.

Её кожа отливала бледной зеленью, словно весенние побеги. Унаследовав льняные волосы матери, она получила тёмные глаза и заострённые уши Хакона. Пухленькие ручки и ножки свидетельствовали о здоровье, а когда она сжимала его палец своей ладошкой, Хакон издавал глухое урчание — настолько чистая и глубокая любовь захлёстывала его, что перехватывало дыхание.

Пока она не походила ни на одного из них, проявляя дерзкий и громкий нрав.

— Сигиль будет её обожать, — шутила Эйслинн.

Создавалось впечатление, что малышка знала о своём высоком положении — если младенец вообще может выглядеть властным, то это Рози определённо удавалось. Но Хакон уже видел: она будет умна, как мать. С его дочерью лучше не спорить.

Прижавшись к нему ближе, Эйслинн спросила — не в первый раз:

— Ты уверен, что одного ребёнка достаточно?

Хакон готов был ждать годами, прежде чем задуматься о втором — если они вообще решатся. Мысль о том, что его пара снова пройдёт через такие муки, была невыносима. Хотя Рози и не оказалась столь крупной, как они опасались, она всё же превосходила размерами человеческого младенца, и организму Эйслинн требовалось долгое восстановление.

— У меня есть больше, чем я смел мечтать, виния. Ты, Рози, наша жизнь… Сердце болит от переполняющего меня счастья.

Она коснулась губами его щеки:

— Ты всегда знаешь, что сказать.

Он повернулся, чтобы поймать следующий поцелуй — теперь в губы:

— Это правда.

Эйслинн довольно заурчала, задерживаясь для новых поцелуев. Он с радостью отвечал, и так они провели долгие минуты — медленные поцелуи под мерное дыхание спящей дочери.

Когда она отстранилась, то прижалась лбом к его лбу:

— Нам правда нужно ехать?

— Да, — прошептал он в ответ. — Мы обещали твоему отцу.

Эйслинн тяжело вздохнула, смирившись. Хакон сдержал улыбку и осторожно приподнялся.

— Ну же, виттара, — обратился он к дочери, когда та заворочалась, — пора познакомиться с твоим народом.

Перед выходом он передал Рози на полуденное кормление и переоделся в парадные одежды. Они с его парой привыкли к простой удобной одежде — ни брак, ни рождение ребёнка этого не изменили. Но особые случаи требовали соответствующего гардероба.

До сих пор ему было непривычно облачаться в изысканные наряды, занимавшие отдельный гардероб. Из тончайших тканей и кожи, с вышивкой серебряными нитями — одежда принца. Или лорда-консорта. Отражение в зеркале долгое время казалось ему чужим, но теперь эти одежды наполняли его гордостью — стоять рядом с своей парой, выглядеть достойно. Как будто он действительно принадлежал этому месту.

Одевание Рози и Эйслинн заняло куда больше времени. Малышка корчилась и смеялась, когда они пытались просунуть её ручки в рукава платьица, и с восторгом сбрасывала крошечные туфельки.

— Эта малышка будет обожать бегать босиком по замку, вот увидишь, — ворчала Эйслинн, пытаясь наконец одеть Рози.

— Прямо как её мать? — поддразнил он, зашнуровывая её корсет сзади.

В ответ получил сердитый взгляд через плечо:

— Только не вставай на её сторону.

Хакон лишь рассмеялся.

Когда Рози наконец оказалась одета, насколько это было возможно, а Эйслинн — в удобном для кормления платье, с золотистыми волнами сияющих волос, Хакон на мгновение замер, любуясь своей маленькой семьёй. Что-то глубокое и первобытное в нём ликовало при виде их в одинаковых синих тонах Дарроу. Они были единым целым.

Эйслинн протянула ему Рози, но он тут же вернул ребёнка обратно:

— Ты неси её, а я понесу тебя.

Пригнувшись, он поднял свою пару на руки, её длинная юбка ниспадала на его предплечья, а Рози крепко лежала у неё в руках.

— Я могу ходить. Почти, — покраснела Эйслинн.

— Ты уже ходила сегодня утром, — напомнил он.

Она героически добралась до столовой на завтрак. Персонал встал, аплодируя, а ликующие крики не стихали так долго, что Хью пришлось выйти из кухни и прикрикнуть на всех, чтобы ели, пока не остыло.

— Это правда, — Эйслинн прижалась головой к его плечу, пока они шли. — И я считаю, что на твоих руках лучший способ передвижения.

Хакон рассмеялся:

— Самая почётная из моих обязанностей, миледи.

— Пожалуй, я заставлю тебя носить меня вечно.

— Осторожнее, а то я восприму это всерьёз.

Эйслинн рассмеялась, уткнувшись в его шею, и Рози тут же подхватила смех.

К тому моменту, как они достигли Большого зала, все трое смеялись. Стражи у задних дверей ухмыльнулись при виде этой картины прежде чем распахнуть створки:

— Миледи, милорд, — приветствовали они, улыбаясь, когда Рози уставилась на них.

При их входе церемониймейстер трижды ударил жезлом с металлическим наконечником о пол, прежде чем возвестить:

— Их светлости леди Эйслинн, лорд-консорт Хакон и леди Рослинн.

Зал взорвался возбуждённым гулом. Хакон окинул взглядом собравшиеся любопытные лица — народу было куда больше, чем предрекал Меррик. Но чего ещё ожидать, когда все жаждали увидеть наследницу Дарроу?

Хакон твёрдо настоял, что представление Рози народу состоится только когда Эйслинн полностью восстановится — ни минутой раньше. Он пришёл в ужас, узнав, что знатных матерей и младенцев обычно выставляют на всеобщее обозрение через день после родов, и предельно ясно дал понять Меррику: с его женой и дочерью такого не случится.

Его тесть без возражений согласился и, к счастью, сдерживал напор вассалов, жаждавших поздравить и увидеть новую наследницу.

Хакон почувствовал, как Эйслинн напряглась от неожиданности при виде такого скопления людей. Рози тоже уловила перемену и издала неуверенный звук.

— Они все рады тебя видеть, — прошептал Хакон.

— Вот бы это было взаимно, — ответила шёпотом Эйслинн.

Он быстро поцеловал её в висок, поднимаясь на помост.

Меррик уже стоял у своего трона, тепло улыбаясь. За последние годы он сильно постарел — тяжёлая болезнь украла его жизненные силы. Эйслинн силой воли выходила его, и хотя он стал слабее, смирился с уменьшением своих обязанностей. Появление внучки, казалось, вдохнуло в него новую жизнь — он постоянно искал повод унести Рози на пару часов.

Меррик протянул руки, и Хакон осторожно усадил Эйслинн на отцовский трон. Она взглянула на него широкими тревожными глазами — её беспокойство отдавалось в их связи.

— Они пришли ради тебя и Рози, — успокоил он её.

Поднявшись, он занял своё обычное место рядом с троном.

Меррик наклонился, чтобы поцеловать дочь и внучку. Рози рассмеялась, ухватившись за его бороду — свою любимую игрушку.

Собравшиеся затаили дыхание, когда Меррик и Хакон встали по обе стороны от Эйслинн с малышкой. Хакон узнавал лица: мэр Догерти и городские старейшины; все гильдейские мастера; Морро, Старли, Бургонь, Холт и другие вассалы; Алларион с молодой женой; мантикоры, полуорки, гарпии с человеческими супругами. В первом ряду стояли Орек и Сорча с семейством — их новорождённый сын Финн мирно спал на руках у матери.

Совместные беременности лишь укрепили дружбу между Эйслинн и Сорчей, а также Хаконом и Ореком. Финн появился на свет всего двумя неделями раньше Рози, и Хакон предвкушал, как они подружатся, когда подрастут.

Среди толпы было множество полукровок и иных разных видов — Дарроуленд стал домом для десятков иных людей и их человеческих пар. На землях, которые Хакон обменял мантикорам, выросла целая деревня, и все её обитатели яро преданы сюзерену и наследнице, давшим им этот шанс.

Хакон смотрел на Эйслинн, и сердце его распирало от гордости при виде её с дочерью на руках. Она всё ещё выглядела задумчивой, но плечи её были расправлены, спина прямая. Рози же с любопытством разглядывала толпу, изучая свой народ.

В первые дни после родов Эйслинн плакала от страха за будущее дочери. Примет ли народ Дарроуленда свою зеленокожую наследницу?

— Я, Меррик Дарроу, сюзерен этих земель, — провозгласил он, — имею честь представить свою первую внучку. Отныне я признаю её Рослинн Дарроу, плотью от плоти моей, законной наследницей Дарроуленда.

Толпа замерла, созерцая Эйслинн и Рози, пока Меррик сделал паузу, позволяя словам прозвучать.

— Кто здесь готов принести клятву верности моей дочери, крови от крови моей? — голос Эйслинн звонко разнёсся под сводами Большого зала.

Без малейших колебаний Хакон опустился на колено:

— Клянусь.

Как приливная волна, захлёстывающая берег, зал погрузился в едином порыве — колено за коленом склонялись перед наследницей.

В те тёмные часы, когда усталость и тревога за дочь тяжким грузом давили Эйслинн, Хакон прижимал её к себе:

— Они любили твоего отца. Любят тебя. И полюбят Рози — сначала ради него, ради тебя… а затем и ради неё самой.

И теперь, глядя на склонившийся перед его парой и зеленокожей малышкой Дарроуленд, Хакон знал — он говорил правду. Эти земли любили их.

Но и вполовину не так сильно, как любил он.



Глоссарий людей, мест, произношения средневековых вещей и оркских слов

Алларион — одинокий воин-фейри, живущий в Дарроуленде, всадник Белларанда

Эйслинн Дарроу — наследница Дарроуленда, дочь Меррика Дарроу, сестра Джеррода, нашей героини

Андрин — гарпия, живущая в Дарроуленде

Аодан — капитан стражи замка Дундуран

Эйфи Брэдей — мать Сорчи, жена Кьярана Бирна, знаменитого тренера лошадей

Балар — мантикора, живущая в Дарроуленде

Балмирра — древняя крепость орков

барон — в книге дворянское звание выше графа и маркграфа, но ниже сеньора

Белларанд — черный единорог, сварливый, позволяет Аллариону оседлать его

Блэр Брэдей — шестой ребенок Брэдей, сестра Сорчи

Бренна — шателен Дундуран

Брижитт — служанка в замке Дундуран

Брисеида — полудракон, живущий в Дарроуленде, сестра Терона

Кейтлин — управляет кузницей в замке Дундуран

Каледон — самое северное королевство людей, отделившееся от Эйреана сотни лет назад

Калум Брэдей — пятый ребенок Брэдей, брат Сорчи

шателен — женщина, которая следит за управлением замком

Кьяран Бирн — отец Сорчи, муж Эйфи, знаменитый рыцарь

Клэр — служанка в замке Дундуран

Коннор Брэдей — второй ребенок Брэдей, брат Сорчи

Кормак — покойный человеческий, отец Хакона

дарон (гадарон) — по-орочьи для отца (дедушки)

Даррах — домашний енот Орека, любит морковь, имя означает маленький желудь

вотчина — схож по значению и произношению с доменом; исторически земля, присоединенная к дворянскому поместью; в книгеозначает региональные земли, находящиеся под контролем сеньоров (например, Дарроуленд)

Дирк — лидер наемников

Дундуран — столица Дарроуленда; может означать город или сам замок

граф — в книге дворянин рангом ниже сеньора и барона, но выше маркграфа

Эдда — кузнец-оркцесса из замка Дундуран, жената на Кейтлин

Эйреан — центральное королевство людей, все еще восстанавливается после жестоких войн за престолонаследие

Энделин — ближайшее дворянское поместье к Дундурану, с богатейшими виноградниками в Дарроуленде

Эоин Бергойн — барон, вассал Дарроу

Фергас — главный кузнец замка Дундуран

Фиа — горничная и подруга Эйслинн

Гарт— капитан рыцарей Баярда

Глеанна — столица Эйреана

горжет — часть шейной брони, закрывающая горло

Гранах — большая деревня недалеко от Дундурана, недалеко от поместья Брэдей

Горы Григен — богатая минералами горная цепь на юго-западе, оккупированная орками

гильдия — объединение ремесленников или торговцев, которые контролируют этапы производства своего изделия (например, каменщиков).

Хакон Зеленый Кулак — кузнец-полуорк из замка Дундуран, наш герой

Халстерн — пара Сигиль и Вигго

Хью — главный повар в замке Дундуран

Ингрид — покойная мать Хакона

Джеррод Дарроу — брат Эйслинн, опальный бывший наследник Дарроулендов, сын Меррика Дарроу

Калдебрак — крепость орков в северных горах Григен, откуда родом Хакон

Кили Брэдей — седьмой и младший ребенок Брэдей, сестра Сорчи

Кеннум Зеленый Кулак — вождь орков Калдебрака

киртл — платье или его верхний слой, обычно надеваемый поверх нижних юбок или сорочки, но под внешним слоем, таким как платье или пальто

Лиам — поттер в замке Дундуран

сеньор — исторически высший лорд / авторитет по отношению к другим; в книге высший дворянин ниже королевской семьи, правит всеми владениями и контролирует их

Лизбет Канварро — дворянка, регентша при своей дочери, вассал Дарроу

лорд/леди — в книге почетное наименование любого благородного человека любого ранга, обычно прилагаемое к имени человека

Мейв Брэдей— четвертый ребенок Брэдей, сестра Сорчи

манан (гаманан) — по-оркски мать (бабушка)

маркграф — исторически дворянское звание, контролировавшее земли вдоль границ королевства; в книге низшее дворянское звание после сеньора, барона и графа

Марица — гарпия, живущая в Дарроуленде

Мариус Келлус — король-консорт Эйреана, наполовину пирросси

Меррик Дарроу — Лорд Дарроуленда, отец Эйслинн и Джеррода

Морвен — главный садовник в замке Дундуран

Нарида — гарпия, живущая в Дарроуленде

Найл Брэдей — третий ребенок Брэдей, брат Сорчи

Орек Каменная Кожа — охотник-полуорк, живущий в Дарроуленде, женат на Сорче

Оуэн — поттер в замке Дундуран

Падраик Баярд — барон, вассал Дарроу, лорд Энделина, бился в женихи Эйслинн

Пиррос — южное королевство людей, завоевавшее другие земли, страны и племена на юге

Ройсин Дарроу — покойная мать Эйслинн

Шон Старли — эрл, вассал Дарроу

сенешаль — исторически надсмотрщик за поместьем или высокопоставленный чиновник; в книге прямой помощник лорда/леди

Сигиль — тетя Хакона, в паре с Халстерном и Вигго

сильфий — ныне вымерший вид растения, использовавшийся древними цивилизациями для множества целей, в том числе в качестве парфюмерии, лекарств и контрацепции; он так высоко ценился и использовался, что к концу Римской империи был культивирован до полного исчезновения

Стэнли Морро — барон, вассал Дарроу

Брэдей Софи — тетя Сорчи, сестра Эйфи, целительница и акушерка

Сорча Брэдей — тренер лошадей, жена Орека, подруга Эйслинн, старшая из многих братьев и сестер

Пролив — перешеек суши, соединяющий Каледон с Эйреаном, часто оспариваемый двумя королевствами

Потная болезнь — загадочная смертельная болезнь, поразившая средневековую Европу; ученые сегодня не уверены, что это была за болезнь и что ее вызвало; симптомы проявились внезапно, начавшись с холода, истощения и головных болей, за которыми последовали лихорадка и потливость

Терон — дракон, живущий в Дарроуленде, сводный брат Брисеиды

Том Доэрти — мэр города Дундуран

Тилли — кухарка в замке Дундуран

Валлек Дальнозоркий — вождь орков Балмирры

Варон — полуорк, живущий в Дарроуленде

вассал — исторически землевладелец, присягнувший на верность высшему лорду / власти в обмен на эту землю; в книге все благородные землевладельцы, присягнувшие Дарроу как сеньору.

Вигго — пара Сигиль и Халстерна

виния — по-орочьи роза, особенно того сорта, который растет на склонах Калдебрака

виттара — по-орочьи означает маленький молот

Вульф — волкодав Хакона, любит кухонные объедки

йомен — исторически свободный, но не благородный человек, владевший земельным участком; в книге все землевладельцы, не принадлежащие к знати

Игрейна Монаган — Королева Эйреана

Изера — гарпия, живущая в Дарроуленде

Примечание автора

Здравствуйте! Большое спасибо за прочтение Кузнеца! Надеюсь, вам понравилась история Эйслинн и Хакона и возвращение в мир Монстров!

Продолжения всегда пугают. Надеюсь, вам понравилась эта история так же, как и Полукровка. Персонажи и обстановка были намеренно разными, я не хотела писать Полукровку заново. Эйслинн и Хакону нужно было быть самими собой, и было так весело поселить их в переполненном, полностью укомплектованном людьми замке. Как они найдут время вместе? Действительно ли они такие хитрые, как думают? (Конечно, нет, все знали, и вы знаете, что за кулисами делались ставки.)

Мне также очень понравилась возможность построить мир в этой книге. Получить карту континента от Daniel's Maps было мечтой, ставшей реальностью, и я очень люблю ее! Мне еще многое предстоит дополнить, пока я исследую мир, особенно за пределами Дарроуленда, так что следите за новостями, чтобы узнать больше.

У меня много планов и идей для этого мира — какого обещания Алларион потребует от Хакона? Почему орка называют Валлек Дальнозоркий? Почему Терон не принял свою более крупную форму? Заманят ли мантикоры невест на свой луг, и найдут ли гарпии мужчин, который им подойдет? Будет объявлено позднее!

Я также была благодарна за возможность познакомиться с персонажами с разными способностями и нейродиверсией. Нейродивергенция Эйслинн основана на нескольких причинах, в основном на состоянии, ранее известном как синдром Аспергера, а также на тревожном расстройстве и панических атаках. Нейродивергенция — это широкая категория, и я надеюсь, что отдала должное опыту Эйслинн. Я хотела, чтобы это было достоверно, не привязывая ее к чему-то конкретному. Я также надеюсь, что справилась с частичной глухотой Хакона бережно и достоверно. Когда я изучала кузнечное дело, я была заинтригована тем фактом, что многие действительно теряли слух, что вполне объяснимо, учитывая профессию. Это заставило меня задуматься о том, с какими трудностями столкнется кузнец, находящийся далеко от дома, а также об обходных путях, которые мог бы придумать творческий ум.

Писать этих персонажей и их историю любви было невероятным удовольствием. Лето 2024 года буквально подкосило меня из-за проблем со здоровьем в семье и других серьёзных жизненных событий, так что возможность сбежать в роман Эйслинн и Хакона стала настоящим спасением. Я обожала все эти украденные моменты в розовом саду и то, что Хакон получился в духе Кларка Кента.

Я надеюсь, вам понравилось исследование Дарроуленда, а также все появления Орека и Сорчи (и Дарраха)!

Я взволнована продолжением развивать этот мир и заглядывать в жизни иных. Что происходит с фейри? Мы узнаем в следующем выпуске «Отчаянных домохозяек» — Эйреана. Сладкое создание запланирован на ноябрь 2024 года, а четвертая книга выйдет где-то в первой половине 2025 года.

Большое спасибо за чтение! Если вам понравилась эта история, я была бы очень признательна, если бы вы подумали о том, чтобы оставить отзыв. Рецензии очень важны для распространения информации о книге и привлечения к ней внимания большего числа читателей. Еще раз спасибо!

www.sewendelauthor.com Заходите поздороваться в социальных сетях или посетите веб-сайт, чтобы узнать больше о моих историях и ознакомиться с потрясающим мерчем!

Большое спасибо!

Благодарности

Я также хотела бы воспользоваться моментом, чтобы поблагодарить некоторых людей, благодаря которым эта книга стала возможной!

Огромное спасибо Мите и Эбигейл, моим лучшим писательницам и бета-читателям! И спасибо Мэг и Айсис за их помощь в деликатном чтении, чтобы убедиться, что переживания персонажей кажутся подлинными. Я благодарна за их понимание и руководство.

Спасибо Ли, моему потрясающему помощнику, который помог мне пройти путь от любителя до взрослой девочки-автора с моим собственным сайтом и всем остальным.

Я также очень благодарна моей замечательной команде, вы все потрясающие!

И я должна упомянуть также удивительных художников, которые помогли воплотить Эйслинн и Хакона в жизнь. Огромное спасибо Бет Гилберт, потрясающе талантливой художнице, которая проиллюстрировала обложку. Я также хочу поблагодарить Люсию, Эли, Сашу и многих других, вы все такие замечательные, и я так благодарна за заботу, которую вы проявили к моим книжным детям!

Об авторе

С. И. Вендел — уроженка Калифорнии, выросшая среди животных; ее рыжий полосатый кот является ее нынешним партнером по написанию и дает ей знать, когда пришло время сделать перерыв (ложась на клавиатуру). Она окончила Калифорнийский университет в Дэвисе со степенью магистра в области творческого письма и использует все свое свободное время для создания миров, персонажей и их историй. Ей нравятся шоу по спасению животных, почти все, что есть в магазине Trader Joe's, и все красивые пейзажи Калифорнии.

¹ Деятельность организаций запрещена на территории РФ.

² Ирригационная система — это комплекс гидротехнических сооружений, организованный в виде ориентированной сети, предназначенный для подачи требуемого объема водных ресурсов в заданные точки пространства и временные этапы с целью орошения сельскохозяйственных угодий.

³ Шателен — это титул, который прилагался к тому, кто следил и управлял замком и прилегающими к нему территориями во время отсутствия главы дома (лорда)

⁴ Кузнечные мехи — простейший прибор для вдувания воздуха в очаг горения кузнечного горна.

⁵ Двуколка — двухколесная повозка, рассчитанная на двух пассажиров. Зависимо от высоты может подходить для пони или лошадей. Двуколка может дополняться ящиком для багажа и откидной крышей, защищающей от ветра и небольшого дождя.

⁶ Фронтон дома — это часть фасада здания непосредственно под крышей, находящаяся над уровнем перекрытия последнего этажа строения. Чаще всего выполняется в виде треугольника, реже полуовала.

⁷ Вуайеризм — это акт наблюдения за интимными, преимущественно сексуальными, действиями других людей.

⁸ Гипока́уст — наиболее распространенный тип классической античной, в особенности древнеримской, отопительной системы, предназначенной для обогрева одноэтажных зданий.

⁹ Выражение «лежать под паром» в сельском хозяйстве означает быть невозделанным, отдыхать

¹⁰ Стоун — британская единица измерения массы, равная 14 фунтам или 6,35029318 килограммам

¹¹ Торк (или торквес) — древнее кельтское шейное украшение в виде жёсткого ожерелья, символизирующее статус.