Предатель [Энтони Райан] (fb2) читать онлайн

Энтони Райан Предатель

DRAMATIS PERSONAE^[1]

Элвин Писарь — разбойник, писарь и позднее клинок-просящий в роте Ковенанта;

Эвадина Курлайн — Воскресшая мученица и Помазанная Леди Ковенанта Мучеников;

Рулгарт Колсар — в прошлом рыцарь-защитник Алундии, младший брат герцога Оберхарта;

Дюсинда Колсар — дочь прошлого герцога Оберхарта и герцогини Селины Алундийских;

Мерик Альбрисенд — барон Люменстора, муж племянницы Оберхарта Колсара;

Лорент Ламбертайн — герцог Кордвайна;

Гилферд Ламбертайн — сын и наследник герцога Лорента;

Вирулис Галмейн — герцог Рианвеля, одержимый пылкой верой Ковенанта;

Лермин Аспард — герцог Дульсиана, одержимый алчными меркантильными интересами;

Терин Гассаль — дульсианский посол при дворе короля Артина;

Жакель Эбрин — рианвельский посол при дворе короля Артина;

Харлдин Бермайн — рианвельский священник на службе Помазанной Леди, со-капитан Щита Леди, брат-близнец Ильдетты;

Ильдетта Бермайн — рианвельская священница на службе Помазанной Леди, со-капитан Щита Леди, сестра-близнец Харлдина;

Эрчел — убитый разбойник с жестокими наклонностями;

Шильва Сакен — глава разбойников Шейвинской Марки;

Король Артин Алгатинет — ребёнок-король Альбермайна, в прошлом названный Альфриком Кевиллем, сын принцессы Леаноры;

Принцесса Леанора Алгатинет-Кевилль — сестра прошлого короля Томаса, мать и принцесса-регент короля Артина;

Элберт Болдри — рыцарь, знаменитый своими боевыми способностями, защитник короля Артина;

Альтерик Курлайн — высокопоставленный рыцарь-ветеран, отец Эвадины, рыцарь-маршал королевского войска;

Светящий Дюрейль Веарист — главный священнослужитель Совета светящих — руководящего органа Ковенанта Мучеников;

Светящая Дарила Альперн — член Совета светящих, управляющего органа Ковенанта Мучеников;

Восходящий Арнабус — старший священнослужитель Ковенанта Мучеников, позднее глава Реформированного Ортодоксального Ковенанта;

Магнис Локлайн — самозванец, претендовавший на престол Альбермайна, также известный как «Истинный Король»;

Лорайн Блоуссет (в прошлом Лорайн д'Амбрилль) — герцогиня Шейвинской Марки, в прошлом любовница короля разбойников Декина Скарла, и сподвижница Элвина;

Дерван Прессман — капитан Избранной роты герцогини Лорайн;

Элбирн Суэйн — просящий и лорд-капитан войска Ковенанта;

Офила Барроу — капитан-просящая войска Ковенанта;

Делрик Клеймоунт — просящий и старший лекарь войска Ковенанта;

Ведьма в Мешке — каэритская заклинательница и лекарь, по слухам ужасной внешности под маской из мешка, которую она носит, не снимая. Также известна как Доэнлишь на каэритском языке;

Уилхем Дорнмал — опальный рыцарь-перебежчик, в прошлом на службе у Самозванца. Друг детства Эвадины и командующий Верховой ротой войска Ковенанта;

Эймонд Астьер — в прошлом послушник-просящий и доброволец Разведроты войска Ковенанта;

Эйн — солдатка в роте Ковенанта, и паж леди Эвадины Курлайн;

Джалайна (также известная как Вдова) — в прошлом адепт секты паломников Возлюбленнейшего, солдат Разведроты войска Ковенанта;

Тайлер — бывший разбойник, солдат Разведроты войска Ковенанта;

Лилат — каэритская охотница, друг Элвина;

Эйтлишь — важный каэрит, обладающий загадочными силами;

Эстрик — солдат войска Ковенанта. Кастелян замка Оплота Леди;

Десмена Левилль — мятежница, в прошлом рыцарь на службе Самозванца Магниса Локлайна;

Квинтрелл д'Эльффир — менестрель и шпион на службе герцогини Лорайн Блоуссет;

Адлар Спиннер — в прошлом жонглёр, а ныне солдат в Разведроте войска Ковенанта;

Арчел Шельван — временный управляющий герцогством Альтьена;

Просящий Гилберт Форсвит — в прошлом старший священник святилища мученика Каллина в священном городе Каллинтор;

Мориэт — каэритский воин из кланов всадников-паэлитов;

Кориэт — каэритский старейшина из кланов всадников паэлитов;

Турлия — каэритская старейшина из касты военных таолишь;

Деракш — каэритский старейшина и учёный;

Шаэлишь — каэритская старейшина преклонных лет;

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ПРЕЖДЕ…

Послание Совету светящих Восточного Реформированного Ковенанта Мучеников. Примечание архивариуса: только фрагмент. Дата и автор неизвестны, но предположительно были записаны через несколько лет после ранее обнаруженного фрагмента.

В своих прошлых посланиях я называл вас «Благословенные братья по Совету» — чего впредь делать не стану. Теперь мне ясно, что не благословлены вы, но прокляты. Вот правда, кою постиг я в своём изучении Завещания Элвина Писаря. Правда, за которую вы послали наёмников убить меня. И теперь я — бездомный странствующий нищий, богатый одной лишь нежеланной правдой. И раз уж это единственное доступное мне оружие, им я и воспользуюсь.

Ранее поведал я о том, как Элвин Писарь возвысился от бордельного сироты до верного командира Воскресшей мученицы Эвадины Курлайн. Он прошёл долгий путь, отмеченный предательством, жестокостью и собранием тайн, две из коих величайшей важности: во-первых, король Томас был внебрачным сыном своего защитника сэра Элберта Болдри, и, следовательно, незаконно занимал престол Альбермайна. Во-вторых, предположительно божественное воскрешение Эвадины Курлайн на самом деле не было деянием Серафилей, но свершилось посредством магии каэритской колдуньи, известной как Ведьма в Мешке. Далее я обстоятельно описывал, как Воскресшую мученицу похитили и судили на фарсовом процессе священники Ковенанта в союзе с альбермайнской знатью. Освободило её вмешательство Элвина Писаря и его дуэль с сэром Алтусом Леваллем, вкупе с нападением, начатым её преданными солдатами роты Ковенанта и толпы набожных керлов. И вот так они убежали в Шейвинский лес, унося тяжелораненного Элвина.

Элвин восстанавливался медленно. Основное повреждение, полученное от рук сэра Алтуса, оставило его во власти периодических мучительных головных болей. А по ночам его терзали сны об извращённом и справедливо убитом соратнике Эрчеле — о призраке, способном доносить удивительно точные видения будущих страданий.

Сей краткий период скитаний по лесам прервало прибытие отца Эвадины, лорда Альтерика Курлайна, коий привёз от короля Томаса приглашение к переговорам. Элвин посоветовал ей согласиться, несмотря на опасения, и рота Ковенанта выдвинулась в сторону кафедрального города Атильтора. Пребывание там ознаменовалось большим скоплением набожных душ, значительно добавив к числу тех, кто стекался под знамя Эвадины во время передышки в лесу. Результаты переговоров в Атильторе отлично задокументированы и потому достаточно коротко подытожить: Эвадину формально признали Воскресшей мученицей после того, как она поклялась в верности королю Томасу.

Связанная отныне клятвой короне, Эвадина была вынуждена принять поручение короля Томаса и отправиться в беспокойное герцогство Алундия. По прибытию ей вменялось занять развалины замка Уолверн, дабы тем самым продемонстрировать власть короля и Ковенанта. Перед отбытием Элвин искал знания об Алундии в библиотеке Ковенанта, где возобновил знакомство с восходящим Арнабусом — священником, коий управлял фарсовым судебным процессом над Воскресшей мученицей. Загадочные намёки священнослужителя на Ведьму в Мешке вызвали у Элвина подозрения, и он попытался выбить больше информации, но тут вмешалась Леанора, сестра короля Томаса. Во время этой встречи Элвин понял, что, в основном именно принцесса помогает брату удерживаться на троне, посредством сети шпионов.

Во время путешествия в Алундию сновидения Элвина продолжал тревожить своими посещениями ненавистный Эрчел. Предупреждение надоедливого призрака разбудило Элвина, и он проснулся как раз вовремя, чтобы спастись самому и спасти Эвадину от нападения наёмных убийц, хотя личность их нанимателя осталась загадкой. Прибыв на алундийскую границу, Эвадина и Элвин пережили напряжённую встречу с герцогиней Селиной Колсар, женой герцога Оберхарта, и с Рулгартом Колсаром, братом герцога и командующим его войска. Стало ясно, что в этих землях им не рады.

Не испугавшись, Эвадина повела роту Ковенанта к замку Уолверн, коий обнаружила в плачевном состоянии. Тем не менее, Эвадина приказала восстановить крепость и начать патрулирование окружающих территорий. Элвин и Уилхем Дорнмал — в прошлом лорд и друг детства Эвадины, а ныне командир её верховой гвардии — обнаружили сожжённое святилище и нескольких паломников, убитых фанатичными алундийскими еретиками. Выследив злодеев, они нескольких захватили, а остальных убили, и освободили единственную, кто пережил резню паломников — женщину, известную как госпожа Джалайна, кою Элвин в дальнейшем называет просто Вдова.

Вскоре после сего прибыл лорд Рулгарт с внушительным войском, требуя передать пленников под его опеку. Элвин ясно сообщает, что последующие действия Воскресшей мученицы были вызваны желанием довести до апогея тлеющий в Алундии конфликт: она позволила Вдове, жаждущей мести, повесить пленников на стенах замка, не оставив лорду Рулгарту иного выбора, кроме как устроить осаду или уступить власти Короны.

Последующее сражение за господство над замком Уолверн Элвин изображает как изнурительное и затяжное дело, продолжавшееся в ожидании, что король Томас выполнит своё обещание прийти на помощь Воскресшей мученице, если та окажется в опасности. И только после прибытия самого герцога Оберхарта вместе со всеми силами герцогства, соизволило явиться войско Короны с принцессой Леанорой во главе. В последующей схватке Эвадина поразила герцога, и алундийские войска, истощённые осадой, были быстро разгромлены.

Отныне вся Алундия оказалась во власти престола Алгатинетов, кроме портового города Хайсал, где по-прежнему господствовала герцогиня Селина. Убитая горем и, по слухам, обезумевшая герцогиня отклонила все предложения о переговорах, тем самым вынудив Леанору отдать приказ к штурму. Элвин описывает, как он ещё сильнее укрепил свою воинскую репутацию, организовав главную атаку через брешь. Затем во главе небольшого передового отряда он отправился в герцогскую крепость, где, к своему ужасу, обнаружил, что Селина вместе со всем двором приняли яд, дабы не позволить захватить себя в плен. Единственной выжившей оказалась девочка, леди Дюсинда Колсар, кою Элвин спас, быстро доставив её к лекарю роты Ковенанта, просящему Делрику.

После падения Хайсала леди Дюсинду отправили ко двору короля Томаса, дабы обручить с сыном принцессы Леаноры Альфриком. Принцесса Леанора приказала Элвину и сэру Элберту Болдри выследить лорда Рулгарта, коий ныне возглавлял банду алундийских бунтовщиков. При помощи своих разбойничьих навыков Элвин отыскал бывшего бунтовщика — охваченного чувством вины негодяя, коий всё же согласился отвести их к Рулгарту в обмен на обещание богатства. Ведомые перебежчиком, они преследовали Рулгарта и его племянника Мерика Альбрисенда в горах, граничащих с Каэритскими владениями.

Элвин рассказывает о своём противоборстве с непокорным Рулгартом, однако, прежде чем он смог нанести удар, перебежчик — очевидно, обезумевший от собственного предательства — издал настолько громкий крик, что с горы над ними сошла огромная глыба снега и льда. Лавина унесла Элвина, и он — избитый, но чудом оставшийся в живых — оказался на территории каэритов.

Пока Элвин лежал без чувств под кучей снега, его в очередной раз посетил преследующий во снах призрак Эрчела. На сей раз ухмыляющийся дух послал виде́ние неминуемой смерти короля Томаса.

Элвин рассказывает, как его неохотно спасли каэриты, и как ему удалось избежать казни, благодаря своей прежней связи с Ведьмой в Мешке. Каэритам она оказалась известна под именем Доэнлишь, и явно слыла весьма важным человеком, вызывавшим, по всей видимости, беспрекословное уважение. Каэриты также захватили Рулгарта и Мерика, коим сохранили жизни только благодаря слову Элвина. За время, проведённое среди каэритов, Элвин сдружился с охотницей по имени Лилат, коя показала ему древние руины некогда могущественной, а ныне уничтоженной цивилизации. А после того, как удручённый и мстительный Рулгарт избил его, Элвин уговорил изгнанного лорда научить его владению мечом, главным образом указав, что это даёт тому возможность избивать его каждый день.

Время Элвина у каэритов подошло к концу с приходом мистика, известного как Эйтлишь — физически внушительного человека, коий, казалось, вызывал лишь немногим меньший трепет, чемДоэнлишь. Эйтлишь заставил Элвина идти за ним в самое сердце ближайшей горы — в пещеру, заваленную древними костями. Здесь повествование Элвина представляет наибольшую трудность для набожного учёного, поскольку он описывает событие, кое можно назвать одновременно колдовским и неестественным.

Элвин утверждает, что от прикосновения пальцем к древнему черепу его разум неким образом перенёсся в ушедшую эпоху. Он очутился в башне, кою ему показывала Лилат, и из её окон открывался вид на близлежащий город — целый и не разрушенный. В сей башне Элвин разговаривал с человеком, назвавшим себя историком. Элвину стало ясно, что они с ним встречались, хотя сам он о том не помнил. Он понял, что это он сам в будущем прежде разговаривал с историком, коий, как теперь оказалось, написал каэритскую книгу, однажды доверенную Элвину Ведьмой в Мешке. Прежде чем сие мистическое посещение окончилось, Элвин стал свидетелем разрушения города внизу его жителями, и признал в увиденном начало события, кое мы именуем Бичом.

Очнувшись, Элвин обнаружил себя наедине с Лилат в горах. Она сообщила ему, что его отправили обратно к своему народу, а её послали отыскать Доэнлишь. Рулгарту и Мерику разрешили остаться среди каэритов. Алундийского лорда Эйтлишь нарёк «Ваалишь», сиречь «Мастер меча».

Вместе Элвин и Лилат добрались до замка Уолверн по землям, разорённым войной — коя в его отсутствие только обострилась — и опустошённым зверствами, совершёнными во имя Воскресшей мученицы.

Эвадина назначила Элвина командующим ротой разведчиков. Он фактически стал начальником шпионской сети Воскресшей мученицы, и сия роль идеально ему подходила.

Вскоре после прибытия королевский гонец принёс вести о возобновлении восстания Самозванца. Магнис Локлайн, лжепретендент на престол Альбермайна, снова явился и вступил в союз с герцогом Альтьены. Будучи отцом павшей герцогини Селины, герцог Галтон Пендроук отрёкся от верности династии Алгатинетов, решив отомстить и вернуть свою внучку.

Эвадина, верная своей клятве королю Томасу, отвергла совет Элвина позволить нынешнему кризису разрешиться и заключить мир с победителем. Рота Ковенанта направилась к столице, по всему пути собирая рекрутов. Последующее путешествие отлично известно тем, кто изучал карьеру Воскресшей мученицы — сей эпизод получил название «Жертвенный Марш» из-за количества простолюдинов, кои погибли от истощения или лишений. Не испугавшись таких потерь, огромная масса преданных людей соединилась с войском Короны под командованием принцессы Леаноры.

В это время Самозванец прислал гонца, леди Десмену Левилль, коя заявила, что король Томас был захвачен в схватке — Элвин знал, что сие утверждение ложное, благодаря кошмарному посещению Эрчела. Понимая, что будущая безопасность Эвадины зависит от быстрого разрешения сего конфликта, Элвин предложил принцессе Леаноре переговоры с Самозванцем. Переговоры должны были проводиться под предлогом того, чтобы выслушать его условия, а на самом деле они давали Элвину возможность использовать свой дар различать ложь.

Два войска сошлись в неглубокой долине к северу от столичного города Куравеля. К удивлению Элвина, на последующих переговорах открылось, что король Томас убит рукой не Самозванца, но герцога Галтона. Принцесса Леанора, разъярённая этим открытием, вытащила кинжал и насмерть заколола герцога, после чего разразилась битва. Благодаря тому, как тщательно Элвин разместил роту Ковенанта, Самозванец был захвачен в последовавшем сражении, а его орда после немалой резни — побеждена. Битва Долины ознаменовала собой полное окончание Войны Самозванца.

После победы пленённый Самозванец потребовал, чтобы перед казнью Элвин записал его завещание. За время, проведённое с Магнисом Локлайном, Элвин узнал, что тот на самом деле был бастардом брата короля Томаса, Артина, коий умер, не успев взойти на трон. Став свидетелем ужасного конца Локлайна, Элвин описал короткий период озлобленного пьянства, прерванный сведениями от его шпионов, намекавших, что Совет светящих собирает свою роту Ковенанта и замышляет заговор против Воскресшей мученицы.

Эвадина неохотно дала Элвину разрешение изучить подозрительное место под названием Жуткий Схрон в Шейвинском лесу. Однако по прибытию Элвина немедленно схватили вместе со Вдовой, Дровосеком и Тайлером. Находясь в плену в частично разрушенной крепости, Элвин возобновил знакомство с неким Даником Тессилом — вожаком разбойников, коего, как он думал, убили во время резни на Моховой Мельнице, а ныне командующим растущей армией Совета светящих. В это время также появился загадочный восходящий Арнабус вместе с светящим Дюрейлем Веаристом. Вместе они попытались заставить Элвина выдать настоящую историю воскресения Воскресшей мученицы.

После первого этапа пыток Арнабус один пришёл в камеру Элвина и открылся, что он — древняя, мистическая душа и бывший соратник Ведьмы в Мешке. Многие годы он пытался вернуть её утраченное расположение. Он оставил Элвина обдумывать свою судьбу, а потом Лилат освободила его от уз. Элвин отослал её перед Битвой Долины, но она проследила за ним до Жуткого Схрона, и там воспользовалась своим необычным даром находить проходы в древние места. Вместе они спасли Вдову и остальных и попытались сбежать из крепости.

Оказавшись загнанными в угол, товарищи Элвина бросились в бой, а Дровосек пал в завязавшейся схватке. Остальных спасло появление Эвадины и Уилхема во главе Верховой роты, кои быстро обратили солдат Совета в бегство. Элвин отправляется в лес в погоне за Арнабусом, но вместо него находит светящего Дюрейля. С трудом он унял мстительную ярость и остановил свою руку. А вот Эвадина не проявила такой сдержанности.

В сём заключается то, что вы, Проклятые Братья, назвали бы величайшим кощунством. Коротко говоря, Элвин Писарь утверждает, что, вопреки доктрине Реформированного Ковенанта, Светящий Дюрейль умер не от своей собственной руки. Нет, он был убит, и рука Воскресшей мученицы держала тот нож. Более того, Элвин усугубляет своё проклятие, описывая, как он и Эвадина Курлайн возлежали в похотливом союзе, всё ещё купаясь в крови убитого священнослужителя. Как знает даже самый ленивый исследователь истории, всё, что последовало далее, можно назвать плодом сего греховного события.

Разумеется, мне есть что ещё рассказать, ещё больше правды, коя обрушит ваш ложный Ковенант. Я горячо надеюсь, что сии истины станут причиной вашего падения, Проклятые Братья, ибо вы наверняка заслужили это, и теперь я с удовольствием расскажу вам обо всём во всей полноте…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Сёстры-королевы, так вы себя называете, но это пустой титул. Ибо открыли мне сами Серафили, что ваша власть произрастает из обмана. Ваше жестокое правление основано на одних лишь пустых легендах, коих вы именуете богами, и поддерживается подлым угнетением.

Лжецы, вот как я вас нарекаю.

Воры, вот как я вас нарекаю.

Убийцы, вот как я вас нарекаю.

Вы лжекоролевы, тогда как я, благодаря божественному посредству благословенного Ковенанта Мучеников, остаюсь единственным истинным монархом в мире тиранов. Вы искали моего ответа, проклятые сёстры. Теперь вы его получили.

Выдержка из «Эпистолы мученицы Эвадины сёстрам-королевам Аскарлии».

ГЛАВА ПЕРВАЯ

«Элвин, что ты знаешь о Малицитах?»

Слова плыли ко мне в тумане посткоитального смятения. Моя грудь — липкая от пота и лесной подстилки, — поднималась и опускалась вместе с обнажённой фигурой Эвадины, столь же перепачканной. Она чуть застонала, когда я пошевелился, и её чёрные локоны упали на мои мигающие глаза, которые с возрастающей тревогой отмечали то, что нас окружало. В дюжине шагов от нас посреди корней старого тиса лежал труп светящего Дюрейля Веариста. Его полузакрытые глаза были пустыми и невидящими, а кровь уже не текла из глубокого пореза на шее. «Удар Эвадины», вспомнил я. «Убийство, совершённое Воскресшей мученицей… Или первая справедливая казнь самокоронованной восходящей-королевы».

«Что ты знаешь о Малицитах, Элвин?», снова вторгся вопрос, произнесённый голосом, которым Сильда говорила много лет назад, используя тот ищущий тон, предназначенный для передачи, а не для вызова знаний. Я мог вспомнить тот день, когда она задавала этот вопрос, поскольку это произошло вскоре после начала моего пребывания на Рудниках. Её уроки в то время ещё не усвоились, мои попытки скопировать буквы, которые она демонстрировала, оборачивались неуклюжим конфузом, а её многочисленные вопросы выявили постыдное невежество юноши, возомнившего себя искушённым человеком. Однако она меня зацепила. Слишком заманчивым оказалось обещание того, что она предлагала, и потому, когда она спросила о Малицитах, я ответил с прилежной поспешностью.

«Они — источник зла в мире», сказал я. Эта истина была известна всем, кто вырос внутри, или, в моём случае, на границах веры Ковенанта. «Они плохие, а Серафили — хорошие».

«Так говорят нам свитки». Сильда одобрительно наклонила голову, но, как и всегда, её урок никогда не заканчивался всего лишь одним вопросом и одним ответом. «Но видел ли ты когда-нибудь Малицитов? Слышал ли их голоса?»

Разумеется, не слышал. И никто не слышал. Даже ненормальный фанатик Конюх, самый набожный из разбойников, не утверждал, что имел личный опыт общения с Малицитами, хотя и разглагольствовал об их вероломстве с утомительным постоянством. «Они так не поступают», ответил я. «Они не являются людям, они…». Юный, ещё едва обученный я никак не мог подобрать правильные слова. «Они влияют и каким-то образом проникают в души людей».

«Проникают?», спросила Сильда, чуть изогнув губы и подняв брови, тем самым демонстрируя, что мы добрались до сути её урока. «Или их приглашают?».

Эвадина снова застонала, и в этом звуке теперь прозвучали вопросительные нотки. Она дёрнулась, замерла напротив меня, и её глаза, встретившись взглядом с моими, расширились от удивления. На миг там словно застыло обвинение, а морщинка на лбу и чуть поджатые губы могли даже означать упрёк. Но это выражение быстро исчезло, сменившись томной улыбкой, и она легла щекой мне на грудь. Ощущение её кожи, тёплое, мягкое и чудесное, принесло свежий позыв похоти, как и её упругая, мускулистая плоть, усеянная листьями и грязью. Сколько времени мы вот так сплетались на земле?

Пытаясь проанализировать подробности этого события, я понял, что оно прошло в похожем на сон вихре высвободившихся желания и замешательства. Хотел бы я приписать какой-либо форме мистического воздействия или временному помешательству акт соития, которому предался, словно зверь, возле убитого старшего священнослужителя, чья кровь до сих пор скатывалась по моей коже. Однако к этому времени ты, мой самый уважаемый читатель, уже знаешь, что я никогда не стану оскорблять тебя примитивной ложью. Отвратительная, неприкрашенная правда заключается в том, что Воскресшая мученица Эвадина Курлайн и я соединились в добровольном, пусть и перепачканном кровью, союзе, и я не стану уклоняться от всего, что произошло дальше, делая вид, будто это не так.

— Нам надо… одеться, — сказал я, хотя мне и не хотелось, ведь ощущение от неё было сильнее любого наркотика.

— Да, — согласилась она, положив голову поудобнее, и провела пальцами мне по лицу. — Надо…

«А как же Малициты?», другой голос задал другой вопрос, на этот раз невысказанный. Голос, от которого я отшатнулся, и убедил себя, что в нём слышна гнусная и очевидная ложь. Теперь я вспомнил, как смеялся над ним поначалу, а потом как меня отрезвило серьёзное выражение его лица. Я тогда только что закончил повествование, которого он так жаждал, рассказав о событиях своей жизни вплоть до момента нашей мистической встречи, закончив его признанием в горячем желании вернуться к Эвадине.

«Несмотря на них?», спросил он. На его лице было написано осуждение и озадаченность. «Несмотря на то, что ты знаешь, кто она?».

«Действительно, её миссия — это извилистый и сложный путь», начал я, но он нетерпеливо закачал головой.

«Я не о том». Он наклонился ко мне и разглядывал моё лицо, пока его глаза не расширились от понимания. «Ты ещё не знаешь», прошептал он. «Конечно».

«Не знаю что?», спросил я. Шум ярости и безумия снаружи всё приближался, и становилось ясно, что времени у нас мало.

«То, что ты мне рассказал», ответил он, а потом вздохнул, закрыв глаза. «То, что ты сказал мне касательно истинной природы Эвадины».

Я уставился на него, озадаченно, и в то же время испуганно, не смея его переспрашивать, но он всё равно заговорил.

«Эвадина», сказал он, «служит Малицитам».

При звуках рога она, наконец, приподнялась и заворчала от досады, услышав далёкий, но безошибочный призыв. «Охотничий рог», понял я. «Но кто на кого охотится?»

— Интересно, куда делся Улстан, — усевшись, вздохнула Эвадина, и оглянулась в поисках своего боевого коня. Заметив, что тот нюхает куст можжевельника в дюжине шагов от нас, она поднялась на ноги, отряхивая листья и грязь с обнажённых боков. Вид её тела — бледного, но местами красного — породил очередную волну неразумной похоти, и я заставил себя отвести взгляд. Который, к несчастью, тут же захватила обесцвеченная, обвисшая пустота лица светящего Дюрейля.

«Главный священник королевства», подумал я. «Самый громкий голос на Совете светящих, убитый Воскресшей мученицей, чья легенда основана на лжи…»

— Элвин. — Я посмотрел на Эвадину, которая разглядывала меня с выражением сдерживаемого раздражения. — Одевайся, — добавила она, натягивая через голову чёрную хлопковую рубашку.

Снова прогудел охотничий рог, теперь уже ближе, и следующие несколько мгновений я судорожно одевался. К счастью, это получилось быстро, поскольку после пленения и побега из Жуткого Схрона я остался в одних штанах, рубашке и сапогах, вдобавок к портупее и разному украденному оружию. Эвадина же сюда приехала в доспехах, и ей потребовалась моя помощь, чтобы застегнуть всё в какое-то подобие порядка, прежде чем по лесу эхом разнёсся звук приближающихся лошадей. Застёгивая последний понож, я удивился, что снять всё это удалось будто бы мгновенно.

Лишь завидев лошадей со всадниками за деревьями, я достал свой похищенный фальшион — в крепости размещалось больше семидесяти солдат из войска Совета, и разумно было предположить, что некоторым удалось сбежать от атаки Эвадины. Однако знакомый блеск голубых доспехов заставил меня опустить оружие.

— Уил! — крикнула Эвадина, приветственно подняв руку. В ответ капитан Верховой роты Ковенанта пришпорил лошадь, а следом за ним ехало ещё шесть всадников. Пока они подъезжали, мой взгляд снова скользнул к убитому светящему.

— Нарушитель законов, — сказала Эвадина, и я, обернувшись, увидел, как она с серьёзной уверенностью смотрит на меня. — Законов, установленных Ковенантом и Короной. Он заслужил смерть.

— Я знаю, — тихим голосом ответил я, потому что Уилхем остановился и спешивался неподалёку. — Но всё равно, прошу тебя, позволь своему писарю сплести небылицу. Правда нам не поможет.

Она нахмурила лоб от досады, как человек, уверенный в своих убеждениях, но вынужденный обманывать. Всего лишь мимолётное выражение лица, слетевшее в мгновение ока, но я думаю, что это была последняя настоящая уступка Эвадины Курлайн перед разумными доводами. Вскоре восходящей-королеве уже не придётся прикрывать трусостью свои преступления, поскольку для неё они вообще преступлениями не являлись.

— Хорошо, — прошептала она. — Плети, любимый.

— Эви. — Уилхем стянул шлем с головы и, пуская пар изо рта, озабоченно посмотрел на грязное лицо и доспехи Эвадины. — Ты ранена?

— Ни единой царапины, — заверила она его.

— Я тоже в порядке, — сказал я. — Хотя царапин полно.

Уилхем удивлённо ухмыльнулся, осматривая меня, и покачал головой.

— Я сказал ей, что ты наверняка ускользнёшь из любой западни без нашей помощи. — Его весёлость исчезла, как только он заметил тело светящего. Несмотря на всё время, проведённое подле Эвадины, Уилхем никогда не был особенно набожной душой, но даже он побледнел от того, что узрел. — Это…

— Да, — закончил я. — Мы со светящим Дюрейлем вместе были пленниками в Жутком Схроне. Его туда заманил восходящий Арнабус — тот мерзавец, который вёл судебный процесс в замке Амбрис. По всей видимости, Арнабус многие годы плёл интриги, чтобы захватить контроль над Ковенантом. — Я печально вздохнул и присел возле Дюрейля. — Он сказал мне, как Арнабус нашёптывал ему об опасности, которую представляет собой Воскресшая мученица, и убедил Совет собрать своё войско. Только после пленения этот старый бедолага понял свою ошибку. Когда мы сбежали, я сказал ему укрыться в лесу, и что отыщу его позднее. Похоже, Арнабус или Даник Тессил нашли его раньше.

— Даник Тессил? — спросила Эвадина.

— Командующий войском Совета. Солдат, ставший разбойником, которого, как я думал, убили на Моховой Мельнице. Хотя, полагаю, нынче он представляется другим именем.

— Разбойник наверняка найдёт, где спрятаться в этом лесу, — заметил Уилхем.

— Он не будет прятаться, — сказал я. — Они с Арнабусом со всех ног отправятся в Атильтор, в надежде собрать как можно больше войск. Стоит ожидать какого-нибудь эдикта Совета, объявляющего Помазанную Леди еретичкой. — Я поднялся посмотрел на Эвадину, примирительно нахмурившись. — Знаю, вы хотели этого избежать, но Ковенант Мучеников надломится. Нас ждёт раскол верующих.

— Помазанная Леди пользуется любовью и преданностью среди простолюдинов и верующих, — сказал Уилхем.

— Не всех. Ковенант веками существовал в нынешнем виде. Людей поколениями успокаивало его постоянство. За одну ночь это просто так не исчезнет. — Я перевёл взгляд на Эвадину и теперь заговорил абсолютно честно. — Не заблуждайтесь, миледи. Нам придётся сражаться в очередной войне.

* * *

— Ай! Бл… — Тайлер стиснул зубы, а Эйн проткнула иголкой край самого глубокого его пореза. Узколицый шпион содрогался, силясь разом вытерпеть боль и сдерживать бранные ругательства. Репутация Эйн была хорошо известна среди ветеранов Ковенанта, и большинству хватало ума придерживать язык в её присутствии.

— Хватит визжать, как свинка, — упрекнула она его, с натренированной плавностью протягивая нитку через рану.

— Тебе повезло, — сказал я Тайлеру, глядя на его рану: косой четырёхдюймовый разрез от челюсти до шеи. — Чуть ниже, и ты бы к ним присоединился.

Я наклонил голову в сторону сложенных в кучу мертвецов, по большей части солдат войска Совета, лишь с тремя исключениями: двух всадников Уилхема, потерянных в схватке, и ещё одно более крупное тело без доспехов. Возле трупа присела Вдова — она взяла на себя подготовку Лайама Дровосека к могиле, и теперь омыла его лицо и руки, а потом сложила их на груди. Я не думал, что они были друзьями. На самом деле я мог вспомнить, лишь как она разок перекинулась парой слов с бывшим лесорубом. Но она всегда была странной женщиной, и действия которой сложно понять.

— Пусть мёртвые заботятся о своих мертвецах, — произнёс Тайлер известную среди разбойников поговорку. Взглянув на него, я увидел, как он жадно смотрит на пленников в загоне. Их там было пара десятков, и без оружия и доспехов они казались маленькими, дёргаясь под сердитыми взглядами стражников.

— Милорд, вы мне обещали, — сказал Тайлер таким тоном, который напомнил, отчего он мне так не нравится.

— Я обещал тебе Даника Тессила, — ответил я. — Поэтому тебе придётся подождать, по крайней мере до Атильтора. — Я повернулся к Эйн и посмотрел, как она завязывает узелок на аккуратной строчке стежков. — Когда закончите, вы двое обыщите это место на предмет документов. И трупы тоже. Мне нужен каждый клочок бумаги, как исписанный, так и нет.

Лилат я нашёл сидящей на разрушенной колонне, которая была частью меньших ворот крепости, выходящих на запад. Охотница, озадаченно нахмурив лоб, наблюдала за отрядом солдат Ковенанта, рывшим неподалёку могильную яму.

— Вы кладёте их в землю, — сказала она на каэритском, как обычно, когда мы были наедине. — Это чтобы удобрить почву?

— Это… — начал я и умолк, поскольку причина, по которой мы традиционно закапывали наших мертвецов, никогда не приходила мне в голову. Я знал, что каэриты просто относили в лес своих почивших любимых и оставляли там гнить. «Кроме немногих избранных, кого они кладут под гору», напомнил я себе, и от воспоминания обо всех тех сложенных костях меня неприятно передёрнуло. — Просто так здесь принято, — продолжил я, потом поискал нужное слово и добавил: — Джурим. — Оно означало одновременно привычку и традицию, в зависимости от интонации.

— Джурим, — повторила она, невнятно кивнув. Охотница немного напряглась, посмотрев на Эвадину, которая стояла там, где раньше находился центральный двор этой крепости. Перед ней на коленях, низко склонив голову, стоял один пленник со связанными за спиной руками и дрожал под взглядом Помазанной Леди. Она задавала ему вопросы, которых я не слышал, хотя на её лице не было и тени спокойной настойчивости, которую я помнил по её предыдущим встречам с пленниками. Я знал, что её отношение к нашим врагам сильно изменилось за то время, когда мы были разлучены, за те месяцы, пока она считала меня мёртвым, а Алундийское восстание ещё бушевало. В роте Ковенанта вполголоса рассказывали немало историй о том, как она гневно осуждала захваченных в плен алундийских бунтовщиков, многие из которых сплясали на конце петли, отказавшись отречься от своей ереси.

— Ты возлежал с ней, — сказала Лилат. Просто, без эмоций констатировала факт на языке, который никто в пределах слышимости не мог понять. И всё же я невольно вздрогнул от её откровенной честности. — Я чувствую на тебе её запах, — объяснила она, продолжая рассматривать меня безо всякого выражения, помимо приподнятой брови.

Глядя в её спокойные глаза, я не мог различить каких-либо эмоций в этом утверждении. Подумал было, что она, может, ревнует, но решил, что это маловероятно. Возможно, её рассердила моя неосторожность, поскольку даже она понимала, какую опасность таит в себе то, что произошло в лесу. Однако мой дар понимать чувства людей по лицу и позе никуда не делся. Ещё немного посмотрев на неё, я заметил, как постепенно сдвигаются её брови, и это говорило о том, что меня беспокоило больше, чем ревность или гнев: о разочаровании.

Меня охватило редчайшее ощущение, а именно: я обнаружил, что мне нечего сказать, и оставалось только смотреть на неё в ответ, пока она не соизволила снова перевести взгляд на Эвадину.

— Морклет, — сказала Лилат. — Помнишь это слово?

Я помнил, но возмутился таким смыслом.

— Она не проклята, — сказал я.

— Есть и другое значение. Человек, которого ты называл Цепарем, он был морклет. Не только проклятый, но и изгой. Он не совершил ничего, что твой народ назвал бы преступлением, но всё равно, Эйтлишь постановил, что его следует избегать и прогнать прочь. Такова роль Эйтлиша — искать тех, кто однажды принесёт каэритам опасность. — Она кивнула на Эвадину, которая подошла ближе к перепуганному пленнику, сурово и требовательно засыпая его вопросами. — Он не позволил бы ей жить среди нас. Удивительно, что твой народ позволяет.

«Эвадина служит Малицитам…». Я натянул на плечи присвоенный плащ, чтобы скрыть дрожь, и пошёл прочь, пробормотав на прощание:

— Ты не понимаешь ни её, ни нас. Это не твоя земля.

— У всех морклет такой же запах, — тихим голосом ответила она, когда я уходил, но всё же расслышал. — Где бы то ни было.

Когда я добрался до двора, пленник уже стоял на четвереньках, прижав лицо к древним потрескавшимся булыжникам мостовой и всхлипывал под тяжестью допроса Эвадины.

— Сколько их в Атильторе? — проскрежетала она, наклонившись, чтобы прокричать вопрос ему в ухо. — Сколько, щенок неверующий?

— П-просто… — хныкал парень сквозь слёзы и сопли. — Просто… обычный солдат, м-миледи. И вступил-то потому, что они заплатили целую серебряную монету за первую неделю… — Я не видел на нём никаких следов пыток, а значит, такое состояние подчинения было достигнуто только с помощью ужаса.

— Серебро? — Эвадина хмурилась всё более сердито. — Ты продал саму свою душу за кружок металла?

— У м-меня… детки, миледи, — захныкал он. — Ихняя мамка померла прошлой зимой, пришлось с бабкой оставить. Кормить их нать…

Эта отсылка к детям, которые скоро станут сиротами — настоящим или воображаемым плодам смертельного страха — слабо повлияла на решительность Эвадины.

— Отец должен быть примером своим детям, — заявила она, потянувшись рукой к кинжалу. — Даже если это стоит ему жизни.

— Миледи, могу я улучить минутку с этим человеком? — спросил я, подходя ближе. Моё вмешательство вызвало краткий гневный взгляд, а потом она взяла себя в руки и убрала ладонь с рукояти кинжала. Я улыбнулся и многозначительно наклонил голову в сторону хнычущего на земле человека. Кивнув, она отступила назад, позволяя мне присесть рядом с пленником.

— Давай-ка поднимем тебя, а? — сказал я, обхватив его за плечи и мягко усадил. Он выпрямился и мне предстало лицо мужчины примерно тридцати лет. Если уж и бывает типично солдатское лицо, то оно было у него — с несколькими шрамами, старыми и свежими. Говорил он с акцентом, указывающим на то, что он родом из Альбериса.

— А ты довольно далеко от дома, а? — спросил я, вытаскивая пробку из фляги, и прижал её к его губам. — И сколько времени прошло с тех пор, как ты получил первую монету?

— Много лет, милорд, — ответил он, сделав несколько больших глотков. Его глаза не отрывались от высокой фигуры Эвадины, ходившей туда-сюда по двору.

— Ты был королевским солдатом? — спросил я. — Выглядишь именно так, — я никогда не скупиться на лесть.

— Всего лишь герцогский рекрут. Однажды пробовал устроиться в роту Короны, но сержант сказал, что я слишком медленно машу алебардой. На самом деле он хотел взятку за то, чтобы меня устроить, но у меня не было для него монет.

— Сержанты. — Я сочувственно покачал головой. — Все они сволочи. Как тебя зовут, солдат?

— Тёрнер, милорд. Абель Тёрнер.

— Хорошо, Абель Тёрнер. Сделаю тебе честное предложение, как солдат солдату. Твоя жизнь и свобода в обмен на правду. Как тебе такое?

Он снова стрельнул взглядом на Эвадину, сапоги которой шаркали по булыжникам. Тёрнер рискнул взглянуть на её суровое, нетерпеливое лицо, а потом снова переключил внимание на меня. Его лицо переполняло отчаяние тонущего человека, который пытается схватить очень потрёпанную верёвку. И всё же ему удалось удивить меня своими следующими словами:

— Мои люди, милорд. Они просто бедные ребята, как и я. С некоторыми я раньше служил, и они пошли только из-за меня…

Он замолчал, услышав очередное ещё более громкое шарканье сапог Эвадины, и низко наклонил голову, испуганно содрогаясь в ожидании. Тогда я впервые увидел, что гнев Помазанной Леди бывает такой же могущественной силой, как и её любовь.

— Им тоже жизнь и свобода, — пообещал я, игнорируя резкий вздох, который вызвали эти слова у Эвадины. — Но и они, и ты присягнёте на верность Воскресшей мученице и поклянётесь никогда больше не поднимать на неё оружия. — Я пристально посмотрел ему в глаза и добавил, убрав из голоса всю настойчивость: — Поскольку, если поднимете, то это будет стоить вам гораздо больше, чем кровь.

Его горло сжалось, и я понял, что он сдерживает рвотный позыв.

— Поклянусь, милорд. И мои товарищи тоже, клянусь своей душой.

Я кивнул и чуть изогнул губы в улыбке.

— Итак. Ваш главный — не священник, а тот, который командует войском Совета, — каким именем он представляется?

— Капитан Соркин, милорд. По правде говоря, не припомню, чтобы слышал его имя.

— И что ты знаешь об этом капитане Соркине?

— Этот человек знает своё дело, что касается военной службы, это точно. У меня в своё время были капитаны гораздо хуже, хотя мало кто так быстро управляется с кнутом. Не скупится на порку, Божий капитан-то.

— Божий? — проговорила Эвадина, и от суровости её тона Абель Тёрнер ещё ниже пригнулся к земле.

— Так его называют, миледи, — тяжёлым от раскаяния тоном ответил он. — Восходящий и прочие священники. Это его ранг в войске Ковенанта.

— Вы дислоцировались в Атильторе? — спросил я, снова перехватив его внимание.

Он закивал головой.

— Да, милорд. Шесть или семь недель муштры, и нам приказали отправляться сюда.

— Как ты помнишь, Помазанная Леди спрашивала, сколько сил в Атильторе. Мы с ней хотели бы получить ответ.

— Я говорил правду, когда сказал, что не знаю. Рекруты прибывают постоянно, и там постоянно идут работы, так что точно подсчитать количество трудно.

— Предположи, — приказала Эвадина.

— Пять тысяч, максимум шесть. По крайней мере, когда мы уходили. И приходили новые, как я и говорил, и… — Он помедлил, и я увидел на его лице выбор, взгляд человека, решающего, в какую сторону бросить свою судьбу. — И ещё говорили о других. О наёмниках с запада и из-за морей. Когда мы уходили, там уже было несколько дюжин тех диких лучников, не знаю точно, как правильно называется их родина.

— Вергундийцы, — сказал я и переглянулся с Эвадиной, делясь моментом мрачных воспоминаний об их смертоносных навыках во время осады замка Уолверн.

— Ага. — Тёрнер сновазакачал головой. — Именно так, милорд. Выглядят они, как грязные оборванцы, и все головорезы. Удивительно, что Ковенант тратит на таких монеты.

— Ты говорил о работах, — сказал я. — Опиши их.

— По большей части копают траншеи и брустверы. Ставят стены, но не такие прочные, как у за́мка — в Атильторе не так-то много камня.

Я расспрашивал его почти час, выуживая новые подробности. Судя по открывшейся картине, Даник Тессил под новой личиной Божьего капитана Соркина умудрился собрать довольно дисциплинированное войско в священнейшем городе Ковенанта. А ещё его вскоре усилят многочисленные наёмники и защитят недавно возведённые укрепления. Несколько раз убедительно вмешивалась Эвадина, задавая точные по своей логичности вопросы:

— Какие связи у твоего капитана с Короной? — потребовала она ответа. — Какие сделки заключал восходящий Арнабус с Алгатинетами?

В ответ Тёрнеру оставалось только съёжиться под её зловещим взглядом и, заикаясь, проговорить:

— Н-никогда не видел посланца Короны за всё время, что там был, миледи. А что до восходящего, то видел, как он немало разговаривал с Бо… с капитаном, но сам с ним не говорил ни разу.

— Наутро, — сказал я, довольный тем, что вытянул из него всё важное, — ты со своими товарищами принесёте свои клятвы и покинете это место. — Я наклонился поближе, глядя ему в глаза. — Если знаешь, кто я, то понимаешь, что я слышу ложь, будто это колокол звонит. Если завтра замечу хоть намёк на ложь…

— Не услышите, милорд. — Он прижался лбом к мостовой. — И… спасибо. Знаменитое милосердие Писаря и Помазанной Леди поистине не враки.

* * *

— Семь тысяч обученных солдат, — вздохнул Уилхем, протягивая руки к огню. Час стоял поздний, и Эвадина вызвала его обсудить наше внезапное обилие разведданных. Беседа проходила за пределами слышимости остальной роты. Как ветеран бо́льшего количества битв, чем Эвадина или я, Уилхем сведениям не обрадовался. — За траншеями и брустверами. Плюс, нас ждёт куча вергундийских лучников, и, мученики знают, сколько ещё чужеземных гадов. — Он виновато поморщился, посмотрев на Эвадину. — Перспектива не очень, Эви. Мой совет: отправь нас с Элвином в Атильтор провести нормальную рекогносцировку, а сама возвращайся в Куравель напомнить принцессе-регенту о ценности того, что ты сейчас в союзе с ней. А лорду Суэйну поручи подготовить войско Ковенанта к маршу на Атильтор. По крайней мере, мы можем быть уверены в их верности, что бы там ни провозглашали светящие. Если объединимся с ротой Короны, то нам хватит численности покончить с этим делом, хотя я бы предпочёл не снаряжать кампанию, когда зима на носу.

— Я не могу договариваться с принцессой-регентом, — заявила Эвадина. — Поскольку такого человека нет. Есть всего лишь женщина, которая оказалась сестрой бесполезного бастарда. Семейство Алгатинетов держалось на троне благодаря коварству, убийствам и обману. Я не сомневаюсь, что и в злодействе, которое здесь произошло, они замешаны, пускай и весьма скрытно. Время пришло, Уил. Время завершить мою миссию.

Уилхем молча смотрел на неё с застывшим отсутствующим выражением на лице, а потом взглянул на меня — всё ещё напряжённо, но в его глазах читалась сильная тревога.

— В этом мы с Элвином единодушны, — сказала ему Эвадина. — Для нас тут нет другого пути. — Она сделала глубокий вдох и с мрачной медлительностью выдохнула. — Чтобы спасти всё, я должна рискнуть всем. Я должна стать королевой, восходящей-королевой. Во мне будут едины Корона, простой народ и Ковенант, и тогда удастся предотвратить Второй Бич. Только тогда это королевство познает мир.

Взгляд Уилхема задержался на мне, и я знал, что он надеялся на сдерживающие слова, которых я не мог тогда произнести. Сейчас я стал таким же пленником Эвадины, как раньше был пленником Тёрнера и его товарищей. Я понимал всю серьёзность её слов. Знал, что они предвещают, но встретил испытующий взгляд Уилхема с выражением мрачного согласия.

Он снова повернулся к Эвадине и заговорил тихим голосом, едва слышным за потрескиванием костра.

— Ты же знаешь, я и в этом пойду за тобой, как прошёл каждый шаг с Поля Предателей. Потому что верность — это то, что я тебе должен, Эви. — Он помолчал, сделав вдох, и добавил: — Но ты должна знать, что этот путь приведёт к войне и с Короной, и с Ковенантом. А я не уверен, что у нас хватит сил хотя бы на кого-то из них.

— Конечно, глупо сражаться с обоими одновременно, — сказал я, обращаясь к Эвадине. — Сначала разберёмся с Ковенантом. Победа — это лучшее топливо для восстания, а именно его мы собираемся поднять, тут не стоит заблуждаться. Мы одержим победу в Атильторе, и только после этого можно будет хотя бы заикаться о возвышении восходящей-королевы.

— Ты говоришь так, словно нас ждёт лёгкая битва, — проговорил Уилхем. — А время — такой же враг нам, как Божий капитан и его еретическое войско. Нужно время, чтобы провести дальнейшую разведку. Время, чтобы собрать войска, которые нам наверняка понадобятся для штурма священного города.

— Я утром отправлю своих лучших разведчиков. А Эймонд как можно быстрее поедет в Куравель, собирать войско Ковенанта. А ещё я напишу письмо принцессе Леаноре касательно того, что здесь произошло, и ясно дам понять, что разрешение этого кризиса — дело Ковенанта. Сомневаюсь, что она захочет втягивать Корону в этот раскол верующих. На самом деле она, скорее всего, обрадуется возможности сыграть роль миротворца, если борьба окажется затяжной, чего не произойдёт.

— Во́йска Ковенанта не хватит, — настаивал Уилхем. — Даже если они успеют вовремя сюда прийти.

— Простолюдины Шейвинской Марки и Альбериса уже откликались на призыв Помазанной Леди. Откликнутся и снова.

— Толпа необученных керлов не сравнится с настоящими солдатами.

— Нет, но их численность в случае необходимости может переломить ситуацию. А что касается нашей потребности в опытных войсках, то у меня есть мысль, где найти ещё. — Я виновато пожал плечами, глядя на Эвадину. — Хотя, должен предупредить вас, моя королева, что цена, вероятно, будет высока.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Стены замка Амбрис выглядели чище, чем я помнил. Уже исчезли полосы сажи и потёки от воды, которые некогда портили вид замка — предположительно, теперь их усердно и регулярно оттирали по приказу герцогини. Лорайн даже в годы жизни в лесу умудрялась привносить в своё окружение ощущение порядка. Руководил бандой Декин, но Лорайн держала власть над лагерем, и горе ждало всех, кто его загрязнял. Я вспомнил, как она приказала до крови высечь мальчишескую задницу Эрчела, когда тот решил погадить в пределах досягаемости запаха от нашего кострища.

Прилегающая деревня Амбрисайд увеличилась в размерах и стала гораздо опрятнее: вместо серого плетня теперь стояли белёные стены, а на соломенных крышах не было видно привычных выжженных пятен. Поле, где когда-то на эшафоте стояла Эвадина, ожидая незаконной казни, сейчас представляло собой полоску хорошо ухоженной травы, на которой играли стайки ребятишек и маршировала рота герцогских солдат. Впечатление упорядоченности усилилось, когда эти солдаты, заметив на дороге к воротам большую группу вооружённых всадников, быстро построились в шеренги и выдвинулись преградить нам путь.

— Помазанная Леди и Воскресшая мученица Эвадина Курлайн запрашивает аудиенции с герцогиней Лорайн, — сказал я юному капитану, возглавлявшему спешно собранный кордон. Он стоял посередине дороги, настолько тщательно оглядывая нас, что это сглаживало впечатление от его мальчишеской внешности. Я не увидел шрамов на его лице, но то, как он оценивал нас, говорило о человеке, который хорошо разбирается в военных вопросах.

— Капитан Писарь, не так ли? — спросил он, без особой враждебности, но с похвальной осторожностью осматривая Верховую роту. Как обычно, дольше всего его внимание внимание задержалось на Эвадине, хоть и без типичных проявлений благоговения или похоти. — Я видел ваш бой с Самозванцем в Долине, — добавил он. — Вот это схватка. — По акценту стало ясно, что он родом из простолюдинов. Парень с полей, или из лесов? Лорайн всегда отличалась острым глазом на талант, откуда бы он ни был.

— Между нами говоря, мечником он был в лучшем случае средним, — беззлобно ответил я, хотя обычно при упоминании Самозванца моё настроение всегда омрачалось. — И нынче меня называют сэр Элвин Писарь, хотя к чему тут церемониться? — Я кивнул на флаг, развевающийся над крепостной стеной — серебряный ястреб будто махал крыльями на красном вымпеле, хлопавшем на ветру. — Она ведь внутри, правильно я понимаю?

— Да, милорд. — Он отвесил краткий поклон и отошёл в сторону, рявкнув своим людям приказ построиться в колонну. Я отметил для себя, как они перестроились — почти не хуже роты Короны по скорости и точности. — Для меня честью будет сопроводить вас к герцогине, — добавил юный капитан, снова поклонившись.

— Тренировали их вы? — спросил я, направляя Черностопа по дороге к воротам. Как и во многом здесь, на ней виднелись признаки недавних улучшений. Когда-то это был изрытый ямами тракт, на котором в дождь легко увязнешь в грязи по щиколотку, а теперь дорогу защищало покрытие из каменных плит. — Они двигаются куда живее, чем раньше.

— Да, милорд, — подтвердил капитан с ноткой гордости в голосе. — Это Избранная рота, личная гвардия герцогини.

— То есть и вас она избрала. — Я заметил, как он напрягся, и больше не заговаривал, пока мы не въехали во двор.

— Если Помазанная Леди будет так любезна подождать, — сказал он, снова поклонившись, — то я объявлю герцогине о её прибытии. Пока предлагаю вам покормить и напоить ваших лошадей.

— Итак, — сказала Эвадина, пока мы вели лошадей к кормушкам. — Это женщина, которая тебя вырастила? — Она говорила тихо, но в позе прослеживалась напряжённость, которая мне не понравилась, а её лицо натянулось в попытке сдержать неодобрительную гримасу. Я уже кратко, но без прикрас рассказывал ей о том, как попал в банду Декина, о грабежах и убийствах, а также о редких моментах юмора и доброты, в большинстве из которых фигурировала Лорайн.

— В каком-то смысле, — ответил я. — Хотя вам её внешность покажется куда менее материнской, чем вы могли бы ожидать.

— Я слышала кое-какие рассказы. Некоторые называют её Лисой Лесов. Другие прозвища не настолько приятные.

Услышав в её голосе резкие нотки, я наклонился поближе.

— Лучше будет, если вести переговоры вы позволите мне. Лорайн, конечно, склонна поторговаться, но и у неё есть гордость. И на неё не влияют ни вера, ни репутация.

— Милорд, неужели я слышу приказ? — Эвадина насмешливо выгнула бровь, но в её глазах мелькнуло обещание, которое вызвало неистовое желание отправиться на поиски подходящего уединённого уголка в этом за́мке. Наш случай в лесу оставался в памяти смутным завихрением, но, как и любой наркотик после первой пробы, породил растущую жажду большего.

Я закашлялся, сдержав желание потянуться к ней.

— Пожалуйста, — сказал я. — Просто дайте мне поговорить с ней, не перебивая, и я приведу восходящей-королеве её армию. А когда придёт время соглашаться на цену…

— Цена не имеет значения, — оборвала меня Эвадина. — Обещай всё необходимое, но не жди, что я стану притворяться, будто мне это нравится. Если у этой твоей матери-лисы есть мозги, то она в любом случае поймёт, что всё это ложь.

* * *

Лорайн Блоуссет, герцогиня Шейвинской Марки, решила встретить уважаемую гостью в маленькой комнатке башни, соединявшей восточную и северную стены замка. Несмотря на совсем не грандиозные размеры, башенная комната была богато обставлена, а на полу лежала большая медвежья шкура. На ней-то, зайдя в комнату, мы с Эвадиной и обнаружили герцогиню. Лорайн была одета в скромное платье из серо-голубого хлопка, а её медные волосы развевались, поскольку она боролась с маленьким хихикающим ребёнком. Вокруг валялись разные игрушки — прялки и ярко раскрашенные кубики, — но ребёнок держал в руке миниатюрный деревянный меч. Он смеялся, нанося Лорайн удар за ударом. Её это не пугало, и она гонялась за ним по пушистому полю битвы, рыча, словно какой-то монстр, и угрожающе поднимала руки, будто лапы с когтями.

— Герцогиня Лорайн, — сказал юный капитан, топая сапогами по каменному полу. — Имею честь представить…

— Элвин! — Лорайн приветствовала меня широкой улыбкой, а потом скривилась, когда мальчик развернулся и шлёпнул деревянным клинком ей по руке. Снова зарычав, она схватила его, поднялась на ноги, и подвела его ко мне, отчего возбуждённый смех мальчика сменился хмурым любопытством. — Боулдин, — сказала она, протягивая мне ребёнка, — поздоровайся со своим дядей.

Я принял бремя этого всё ещё хмурившегося ребёнка с неуверенной улыбкой на лице, которая тут же слетела, когда он стукнул деревянным мечом мне по носу.

— Всё в порядке, — заверила меня Лорайн. — Он бьёт только тех, кто ему нравится.

Глядя в серьёзные глаза мальчика, я безошибочно узнал блеск зелёных глаз его матери и рыжеватый оттенок копны её кудрей. В его небольшом личике было мало от отца, но это, разумеется, ничего не значило. Меня совсем не удивило, что из двух его родителей у матери кровь сильнее.

— Герцогиня, — сказал я, собираясь вернуть ребёнка, но он сбил меня с толку, выронив меч и свернувшись у меня на руках. Положив голову мне на грудь, он быстро закрыл глаза и сунул большой палец себе в рот.

— Лучше пока подержи его, — посоветовала Лорайн. — Если потревожить его сон, то он начинает яростно вопить.

— Как пожелаете. — Я покачал ребёнка, поворачиваясь к Эвадине. — Позвольте представить…

— Сама Помазанная Леди. — Лорайн отступила назад и опустилась в глубоком поклоне. — Воскресшая мученица почтила своим присутствием мой дом. Семейство Блоуссетов славится своей приверженностью вере. — Она повернулась, выпрямившись, и обратилась к юному капитану. — Дерван, будь добр, сообщи мастеру Даббингсу, что у нас гости. Пускай подготовит пир и развлечения на вечер. Думаю, те жонглёры с прошлой недели ещё ошиваются здесь. Неплохо бы им отработать свою плату. Найди подходящие покои для леди Эвадины и лорда Элвина, и наверняка мы сможем найти места в казармах для их солдат.

Капитан Дерван помедлил.

— То есть, миледи, вы хотели бы остаться одни? — спросил он, многозначительно глянув на неохраняемую дверь.

Лорайн в явном недоумении приподняла брови и поджала губы.

— Если бы не хотела, то так бы и сказала, не так ли?

— Разумеется. — Дерван ещё раз низко поклонился покинул комнату, напряжённо выпрямив спину.

— И закрой чёртову дверь! — крикнула Лорайн, когда его сапоги гулко застучали по лестнице снаружи. — Послушный юноша, но воспитания ему не хватает, — сказала она, когда закрылась защёлка.

— Говорит он определённо не как дворянин, — заметил я, вызвав тем самым улыбку на губах Лорайн.

— Ну какой же он наблюдательный, а, миледи? — спросила она Эвадину. — Элвин вечно такой. Всё-то подмечает, даже когда не хочешь.

— У моего капитана много талантов, — ответила Эвадина. — И я благодарю Серафилей за все и каждый.

— Да. — Весёлость Лорайн померкла, она внимательно посмотрела на Эвадину и снова перевела взгляд на меня. Я заметил блеск понимания в её глазах, которые осматривали моё лицо, покрытое недавно полученными синяками. — Не сомневаюсь, он был очень для вас полезен. И что же на этот раз? — Она подняла руку и коснулась ссадины на моём подбородке — подарок от побоев, нанесённых разъярённым Арнабусом. — Еретики или предатели? Должна признаться, миледи, я и не думала встретить женщину, которая могла бы нажить больше врагов, чем я — хотя большинство моих давно покинули этот мир.

— И еретики и предатели, — сказал я, желая ограничить эту беседу самыми насущными проблемами. — Это и есть причина нашего визита.

— А-а. Снова война, и так скоро? — Лорайн со вздохом отвернулась и пошла к туалетному столику, на котором стоял набор маленьких стеклянных бутылочек. Пара десятков, если не больше, и все разных цветов и размеров. Она выбрала одну из коллекции и подержала на свету, струившемся через единственное окно в комнате. Стекло имело слегка розоватый оттенок и отбрасывало на грубо обтёсанную стену интересную абстрактную тень. — Нынче духи́ остались моим единственным пороком, — сказала Лорайн, вытаскивая маленькую кристальную пробку из бутылочки, и помахала ей. Я, стоя за несколько футов от неё, уловил аромат — приятную смесь цветочных ноток со слабым привкусом цитрусовых.

— Вот эти — из-за южного моря, — продолжала Лорайн, и, по мере того, как она говорила, её тон и осанка становились всё менее предрасположенными. А ещё смотрела она в основном на Эвадину. — Мне достоверно известно, что их разнообразные ингредиенты приходится многие мили везти караванами через пустыни, а собирают их в далёких землях, неизвестных нашим самым известным учёным. Когда отгремел прошлый виток резни, оказалось почти невозможным увеличить мою коллекцию, или купить достаточно зерна, чтобы мои самые бедные керлы не голодали, раз уж все рабочие руки, которые собирали бы урожай, затащили на войну. По моим подсчётам, по меньшей мере каждый десятый не вернулся из нашего славного путешествия в Долину. А ты же знаешь, Элвин, в цифрах я всегда хорошо разбиралась.

Она помедлила, молча глядя Эвадине в глаза.

— Но с другой стороны, — добавила Лорайн, снова улыбнувшись и закрывая бутылочку пробкой, — такова уж война. Для торговли плохо, если только не торгуешь оружием. Я не торгую.

— Я уверен, — начал я, очень осторожно подбирая слова, — миледи герцогиня знает, что когда война стучит в дверь, редко есть возможность не ответить на стук. Я, будучи всего лишь скромным писарем, пусть и с дворянским титулом, никогда бы не осмелился рассказывать герцогине о том, как вести дела. Но вы наверняка знаете, что война, хоть и может привести к перерывам в торговле, также открывает и новые возможности. Припоминаю, что один мой прежний знакомый как-то раз говорил, что война — это волчица, и мудры те вороны, что жиреют на её добыче.

На лице Лорайн промелькнула какая-то тень, и она отвернулась поставить на место бутылочку с духами. Я знал, что одна из любимых присказок Декина возымеет эффект, но не гнева ожидал. Её любовь к павшему королю разбойников наверняка не угасла, как и горе. Лорайн так и стояла, молча разглядывая свою коллекцию, пока у Эвадины не кончилось терпение.

— На самом деле, миледи, мы приехали сюда с ужасными вестями, — сказала она, позабыв мою просьбу оставить переговоры мне. — Светящий Дюрейль Веарист умер от рук одного из своих священников. Гнусного, мерзкого еретика по имени Арнабус, который хочет установить господство над Ковенантом Мучеников. Ещё эта тварь похитила и пытала человека, который стоит перед вами, душу, которую, как я знаю, мы обе ценим. Неужели вы, как старый друг Элвина, и истинная дочь Ковенанта, не пожелаете помочь нам сокрушить эту ересь и привлечь к ответственности преступника Арнабуса?

— Дочь Ковенанта? — Лорайн тихонько рассмеялась. — Я дочь мужчины и женщины, которые резали глотки и отравляли людей за деньги, и, судя по тому, как хорошо у них получалось, не сомневайтесь, им нравилась эта работёнка. Признаюсь, я буду просто поражена, если хоть кто-то из них пробрался через Божественные Порталы. А что до Элвина и нашей давней дружбы… — на её губах играла кривая, но ласковая улыбка, когда она стрельнула в меня взглядом, — это, уверяю вас, требует дальнейшего рассмотрения.

Она хлопнула в ладоши, отчего ребёнок на моих руках раздражённо хныкнул, а потом мать забрала его обратно.

— Но это подождёт, — сказала Лорайн, быстрым шагом унося беспокойного теперь Боулдина к двери. — Я должна позаботиться о вашем приветственном пире, а этому лордику нужен полдник.

— Время работает против нас… — начала Эвадина, но Лорайн уже распахивала дверь и выходила из комнаты.

— Задержите свою войну всего на день, миледи, — эхом донёсся голос спускающейся по ступенькам Лорайн. — Не сомневаюсь, ваши солдаты только поблагодарят вас за это.

* * *

Вечером жонглёры устроили весёлое развлечение, хотя скорее случайно, чем намеренно. Это трио, как я понял, состояло из матери, отца и сына, и именно последний веселил больше всех. Его родители гибко, грациозно и с мастерством, свидетельствующим о многолетней практике длиною в жизнь, бросали всевозможные шары и жезлы, а вот их столь же подтянутому и атлетичному сыну явно требовалось ещё несколько лет тренировок. Много раз он ронял жезлы, которые бросал его отец, к пущему веселью публики из солдат Ковенанта и местной знати. Один раз парень получил прямо по лицу кожаным мячом, который мать бросила, балансируя на плечах мужа. Но всё же, неуклюжий юнец хорошо реагировал на свои ошибки, отвечая на крики толпы изящными поклонами и ухмылками, которые выражали только приветливое добродушие, в отличие от смущённых выражений, частенько появлявшихся на лицах его родителей.

Мы с Эвадиной удостоились чести сидеть рядом с Лорайн за длинным столом. Он стоял на возвышении, чтобы лучше видеть развлечения, а также подчеркнуть статус герцогини. Помазанная Леди расположилась на почётном месте по правую руку от Лорайн, а я сидел по левую. Ели по чуть-чуть из множества блюд, подносимых непрерывной процессией слуг. Мне самым вкусным показался павлин — незнакомое мясо, насыщенное и дикое, с глазурью из мёда с розмарином. Впрочем, от затяжных последствий плена в недрах Жуткого Схрона мой аппетит уменьшился, а строго невыразительное поведение Эвадины на протяжении всего вечера вызывало напряжение.

— Ты же знаешь, ты мог прийти ко мне, — прокомментировала Лорайн, когда я поделился тщательно отредактированной версией того, что произошло в схроне. — Если целью было просто разузнать, что происходит в этих старых развалинах с призраками. У меня есть свои… незаметные ресурсы.

— Ценность секрета снижается с каждым услышавшим его ухом, — ответил я. — И к тому же, я не знал, как отреагирует Шильва Сакен, если бы я стал вольно обращаться со сведениями, предназначенными только для меня.

— Шильва. — Лорайн печально усмехнулась. — Женщина, которую я уважала почти так же сильно, как ненавидела, а ненавидела я её очень сильно.

— Декин всегда ей доверял.

И снова её лицо омрачилось при упоминании почившего любовника, но на этот раз она соизволила ответить.

— Мы оба знаем, что он слишком многим доверял, кому не следовало. — Она чуть вздрогнула, когда на наш стол приземлился жезл жонглёров, разбив хрустальный бокал и забрызгав нас обоих вином. Быстро опустилась тишина, если не считать смешков от солдат Ковенанта, которые стихли в резко сгустившейся атмосфере. Неуклюжий юнец стоял в центре пиршественного зала, замерев в процессе ловли невидимого жезла. Прежняя обаятельная улыбка парня теперь нервно скривилась, а его родители с побледневшими от тревоги лицами стояли от него по бокам.

— Не поймал, — сказала Лорайн, взяв жезл, и бросила его обратно юному жонглёру. Раздался такой громкий смех, какой бывает от облегчения, заставив меня задуматься, всегда ли герцогиня Шейвинской Марки настолько снисходительна к неуклюжим исполнителям.

— Думаю, вы достаточно развлекли нас для одного вечера, — продолжала Лорайн, хлопнув в ладоши. — Мастер Даббингс, гости требуют музыки!

Трио жонглёров поклонилось и с разумной поспешностью ретировалось, а тем временем Даббингс — седовласый, чопорный управитель герцогского домашнего хозяйства — щёлкнул пальцами и замахал руками, вызывая на площадку менестреля с мандолиной.

— Миледи, простите за отсутствие хорового сопровождения, — сказала Лорайн, наклонив голову к Эвадине. — Играет Квинтрелл изысканно, но его голос — он и сам признаёт — чем-то похож на лягушачий. — Она повернулась к ожидающему менестрелю. — «Туманы над водой», будьте любезны, мастер Квинтрелл.

По нескольким тактам мандолины стало ясно, что Лорайн не обманывала. Этот человек играл искусно, уверенно, ноты звучали чисто и резонировали со всей душещипательной трагичностью, необходимой именно для этой песни. Меланхоличная мелодия заполняла зал, и я посмотрел на Эйн, которая всегда любила музыку. Она сидела на конце длинного стола, и те, кто не знал её, видели обаятельную девицу, с восхищением и печалью смотревшую на менестреля. Я заметил в её глазах маленькие блестящие бусинки — музыка вызывала в ней такие эмоции, которые не мог пробудить даже вид насильственной смерти. Когда стихли последние ноты «Туманов над водой», Эйн не хлопала, а лишь опустила голову, закрыв глаза, и только стройные плечи выдавали сдерживаемые содрогания.

— Куда-то собрались, милорд? — спросила Лорайн, когда я поднялся со стула.

— Герцогиня, вы сегодня устроили нам великолепное развлечение, — сказал я. — Правильно было бы мне отплатить тем же.

Я отлично знал, что не стоит прикасаться рукой к плечу Эйн, и вместо этого привлёк её внимание, слабо постучав пальцами по столу.

— Неплохо играет, а? — спросил я, кивнув на менестреля, который начал наигрывать весёленькую мелодию.

— В первом куплете он перетянул ноту, — ответила Эйн, наморщив гладкий лоб и прикрыв глаза тыльной стороной ладони. — А в остальном неплохо, наверное.

— Герцогиня Лорайн говорит, что певец он неважный. Жаль будет, если пир пройдёт без единой песни, как думаешь?

Глаза Эйн тревожно расширились и стали осматривать зал и многочисленных людей на пиру.

— Я… не могу, — сказала она.

— Ты уже пела перед людьми, — заметил я. — Пожалуй, ни ночи в лагере не проходит, чтобы ты чего-нибудь не спела.

— Это другое. — Она снова опустила голову и чуть съёжилась, а я подумал, как удивительно, что её хоть что-то пугает, особенно перспектива сделать перед публикой то, что у неё получается лучше всего.

Я наклонился поближе и тихо проговорил:

— Твой капитан требует отвлечь внимание, и ты это устроишь, солдат.

Из-за обиженного хмурого взгляда на лбу у неё появилась новая морщинка, отчего я обратил внимание на вилку, лежавшую возле её руки. Однако Эйн всегда была послушной душой, и потому, сжав кулаки, поднялась на ноги, громко скрежетнув стулом по деревянным доскам пола.

— Миледи герцогиня, — громко сказал я, пока Эйн шла с возвышения на площадку. — С удовольствием представляю рядового Эйн из роты Ковенанта. Она согласилась исполнить нам песню собственного сочинения.

— Эта пташка — солдат? — спросила Лорайн и поджала губы, рассматривая Эйн.

— Да, солдат, — холодно и отчётливо проговорила Эвадина. — Самый прекрасный и верный солдат из всех, кого я когда-либо знала. — Её голос смягчился, и она тепло улыбнулась Эйн. — И у неё, пожалуй, самый чистый голос в Альбермайне.

— Сильное заявление. — Лорайн пожала плечами и подняла бокал в сторону Эйн. — Как пожелаешь, пташка. Квинтрелл в вашем распоряжении.

Эйн качнула головой в дёрганом подобии поклона, потом повернулась к менестрелю и тихо заговорила с ним. Поначалу он смотрел на неё весело и снисходительно, но когда она начала напевать, я заметил, как возрастает его интерес. Голос Эйн — даже когда она пела тихо и без слов — обладал силой привлекать внимание, особенно со стороны тех, кто погружён в музыку. Через несколько мгновений Квинтрелл начал повторять её мелодию на мандолине, и в этой мягкой ритмичной музыке я опознал первые такты песни «Кто споёт мне?» — ода Эйн павшим в Жертвенном Марше.

Сложив руки, она вышла в центр площадки, и, дав мандолине немного поиграть, запела:

— Кто споёт мне, дорогой мой? Кто споёт мне? Когда поле уберут, урожай весь соберут, Кто споёт мне?

Слова и мелодия были простыми, которые легко подхватить и спеть даже самым грубым голосом, но когда их исполняла Эйн, они становились чем-то другим, чем-то гораздо более сложным, что не могло не найти отклика в сердце. Все остальные звуки в зале умолкли, и все глаза и уши были прикованы к стройной девушке с голосом, который легко поднимался до высоких балок наверху.

— Я весь день с косой и плугом, Кто споёт мне? Ни гроша на семена нет, Кто споёт мне?

Я вернулся к Лорайн, обнаружив, что её, как и остальных, захватило выступление Эйн. Она посмотрела на меня, только когда я коснулся её руки. Я ничего не сказал, лишь склонив голову в сторону боковой двери в задней части зала, которая, как я знал, вела к участку широкой зубчатой стены, известному как Герцогский насест. Лорайн печально изогнула брови и поднялась на ноги. Лишь несколько шейвинских дворян за верхним столом поднялись, чтобы отметить поклоном уход своей герцогини, и это многое говорило о привлекательности голоса Эйн.

— Эта девушка весьма примечательна, — сказала Лорайн, проводя меня через дверь, которую охранник, стоявший там, поспешил открыть. — Где ты её нашёл? — Воздух на Герцогском насесте встретил нас поздним осенним ветром, и мне пришлось накинуть на плечи плащ. На стене стояло несколько часовых, но по взмаху руки герцогини они быстро ушли за пределы слышимости. Я прошёл за ней к громоздким, выветренным зубцам, и посмотрел вниз, на раскинувшийся там Амбрисайд, и на лес за ним, где полная луна серебрила густое покрывало верхушек деревьев.

— В Каллинторе, где она отрезала яйца Эрчелу, — ответил я, не видя смысла скрывать правду.

— Так это на самом деле был не ты. — На губах Лорайн, искоса взглянувшей на меня, играла слабая улыбка. — Помню, как услышала о судьбе Эрчела. Показалось, что для нашего Элвина это слишком экстравагантно. Как говорил Декин: «Этот парень — убийца, но только когда необходимо». «Его надо хорошенько закалить, чтобы он однажды возглавил банду». Я-то подумала, что годы на Рудниках по части закалки сделали больше, чем он сам когда-нибудь смог бы.

— Это точно, но любви к пыткам они мне всё же не привили, даже в отношении Эрчела, хотя этот мелкий порочный хорёк, несомненно, заслужил кончину, которую она ему устроила. Эйн больше, чем выглядит, как и многие в роте Ковенанта.

— Чокнутые певички, опальные дворяне-перебежчики, писари-разбойники. — Лорайн хохотнула. — А твоя Воскресшая мученица проявляет любовь к тем, кому не место в этом мире. — Она встала чуть ближе, прищурившись, и вся весёлость с неё слетела. Когда она снова заговорила — неодобрительно и по-матерински — я услышал в её голосе неприятные осуждающие нотки. — Ты же ебёшь её?

Я ничего не ответил, раздражённо замерев от неловкости. Никак не мог решить, что меня больше сердило: её проницательность или осуждающий тон.

— По крайней мере, ты не оскорбляешь меня отрицанием, — пробормотала Лорайн, положив руки на камень, и покачала головой. — Ты и женщины, Элвин. Всегда плохое сочетание. Герта, да сохранят мученики её душу, часто смеялась над тем, как легко обчистить тебя до нитки. А теперь ты решил пятнать драгоценную плоть самой Помазанной Леди, Воскресшей мученицы и божественной служительницы Серафилей. Гнуснейший плотский грех, совершённый отъявленным разбойником.

— Я теперь лорд, — пробормотал я в ответ, на что она язвительно фыркнула от смеха.

— Вот что я скажу тебе, мой своенравный юнец, — настойчиво прошипела она, наклонившись поближе. — Про лордов, леди и всех остальных, которые в этом королевстве называют себя знатью, я поняла одно: всё это дерьмо, и они это знают. Титулы ничего не значат. Кровь и родство ничего не значат. В этом королевстве значение имеют три вещи: деньги, земли и способность собрать солдат, которые будут сражаться против тех, кто хочет забрать у тебя первые две. Всё остальное — просто фарс, разыгрываемый теми, кто родился в этой роли, или пришёл на сцену позже, вроде меня и тебя. У твоей божественно назначенной суки, может быть, самая сложная роль из всех. Но всё равно, это просто роль, Элвин, притворство, даже если сама она не знает, что играет.

— Я повидал всякое, — сказал я, не в силах почему-то встретиться с ней взглядом. — Путешествовал далеко, и видел много такого, чего не должно быть, но оно было. Во Фьордгельде и в Каэритских Пустошах я видел достаточно такого, что убедило меня: она не врёт. Бич на самом деле случился, и когда она говорит, что второй грядёт, я ей верю, поскольку её прозрение реально, божественное оно или нет.

Я рискнул взглянуть на её лицо, увидев во взгляде ещё более глубокое пренебрежение.

— Надо ли тебе говорить, на кого ты похож? — спросила она.

— Конюх был безумен. Я — нет.

— А она — да. И не притворяйся, что не замечаешь этого. Безумие тех, кого мы любим, может оказаться ловушкой, которая может связать тебя так же сильно, как и их. — Она замолчала, и её лицо разгладилось от печали и размышлений о себе. — Однажды я сказала тебе, что знала о безумии Декина, но всё равно шла за ним ради нашей любви. И ты знаешь, чем это закончилось. Интересно, к какому итогу приведёт тебя твоя безумная любовь?

— К трону, — честно заявил я, зная, что осторожно сформулированный намёк ничего мне не даст. — Уже до конца года Эвадина Курлайн будет коронована как восходящая-королева Альбермайна. Когда это случится — и не питай сомнений, что случится — она не забудет ни друзей, ни врагов.

— У этой женщины нет друзей. Есть только те, кого она будет использовать на службе своей иллюзорной миссии, включая и тебя. Такая женщина не любит, она обладает. Вольно или невольно, ты сделался её рабом, а рабы могут рассчитывать лишь на одну награду за свой труд — мучения и смерть.

Твёрдая уверенность, с которой она говорила, предвещала гневное молчание, и я стиснул челюсти, сдерживая неразумные слова. Тогда я говорил себе, что эта ярость проистекает от упрямой, предвзятой глупости Лорайн. Теперь же я знаю, что это естественная реакция глупца, который слышит нежеланную правду.

— Если ты не хочешь участвовать в её деле, — смог я проскрежетать после долгой паузы, — зачем вообще нас принимать?

Порыв ветра набросил прядь медных локонов на глаза Лорайн, которая любовалась открывшимся перед нами видом, вглядываясь в глубь леса.

— На прошлой неделе я получила письмо от нашей дорогой принцессы-регента. Отличное письмо, аккуратно написанное и тщательно сформулированное. Принцесса Леанора благодарит меня за верную службу в Битве Долины и обещает профинансировать помощь семьям павших в сражении. Также она выразила особую заботу о моём сыне и необходимость обеспечить ему надлежащее образование, поскольку однажды он станет герцогом этих Марок. Принцесса считает, что королевский двор станет лучшим местом для подобного обучения, и она ожидает, что обучение займёт несколько лет.

— Алгатинеты всегда так, — сказал я. — Выстраивают союзы на смеси доброты и угроз. Они захотят, чтобы Боулдин стал одним из них, может даже обручат его с кузиной подходящего возраста и положения. И всё это время он будет оставаться в их лапах, обеспечивая тем самым постоянную преданность его матери. Не сомневайтесь, герцогиня, восходящая-королева никогда не станет так жестоко отрывать ребёнка от матери.

Лорайн повернулась ко мне, её лицо выглядело бледным, если не считать россыпи веснушек на носу и щеках. Даже после всех этих лет такое сочетание придавало ей девчачий вид, хотя, когда она заговорила, её голос звучал как голос разбойника, умудрённого суровым опытом.

— Если вы победите, то я не буду к этому причастна, но всё равно преклоню колено перед твоей чокнутой мученицей. Если проиграете, то я не буду к этому причастна, и буду весело кричать вместе с толпой, когда её повесят. Надеюсь, это понятно.

Я склонил голову.

— Разумеется, миледи.

Она еле заметно кивнула.

— На свою войну против еретиков в Атильторе можете взять капитана Дервана с его Избранной ротой. Все керлы Шейвинской Марки, которые захотят идти под знаменем Помазанной Леди, тоже вольны покинуть свои земли, хотя я в любом случае не смогла бы их остановить.

— А потом?

— Если начнётся война с Алгатинетами, то это ваша война, Элвин. Во всяком случае, до тех пор, пока я не увижу, кто побеждает — а уж тогда Дерван может оказаться вам врагом, а не как союзником. Не смотри на меня так. Ты знаешь, как разыгрывается эта игра. И всё же, если ты прав, то до этого не дойдёт, не так ли? И это подводит нас к следующему вопросу.

Итак, настала кульминация этой тёмной сделки. Я молчал, и лишь немного склонил голову, приглашая Лорайн высказаться. Назначать цену за товары, которые ещё не купил, всегда плохая тактика.

— По моим подсчётам, — продолжила Лорайн, — примерно третью всех сельских угодий Шейвинской Марки владеет Ковенант. Быть может, твоя Помазанная Леди в мудрости своей разделяет моё убеждение, что такое положение дел нуждается в исправлении.

— Это зависит от того, сколько нужно исправить.

— Всё. Плюс рента за последние два года. Я не сомневаюсь, что казна Ковенанта достаточно глубока, и может это покрыть.

«Обещай ей всё, что потребуется», сказала Эвадина, но я не стал сразу объявлять о согласии. Если бы я согласился сразу, Лорайн заподозрила бы ловушку. И к тому же это оскорбило бы мои разбойничьи инстинкты.

— Один год ренты, — сказал я. — И половина земель.

— Две трети, — возразила она, и, улыбнувшись, протянула мне руку для поцелуя. — И я добавлю менестреля, раз уж он так хорошо аккомпанирует твоей пташке.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Квинтрелл шпионил на Лорайн, в этом я совершенно не сомневался. Менестрелю, который не может петь, скорее всего, приходится пополнять свой доход не только за счёт музыки. Кроме того, он вёл себя преимущественно молчаливо и смотрел осторожно, как человек, для которого наблюдать, оставаясь незамеченным, стало второй натурой. Я не винил Лорайн за то, что она отправила к нам своего агента — в конце концов, ей надо было защищать инвестиции. И, несомненно, менестрель понял, что я догадался о его истинной роли в тот момент, как он доложился мне на следующее утро. Даже относительно короткое пребывание на посту начальника шпионской сети Эвадины научило меня тому, что на удивление большая часть этой странной игры разыгрывается в открытую.

— Менестрели часто путешествуют далеко, так ведь? — спросил я его. Он представился мне в конюшнях, где Верховая рота и Разведрота готовились выезжать. Сегодня он был одет в простую одежду, а не в пёстрые шелка, как прошлым вечером, и мандолину сложил в вощёный узел, переброшенный через плечо. Я не увидел оружия на его поясе, но чувствовал, что где-то у него наверняка спрятан по меньшей мере один нож.

— Да, милорд, — подтвердил менестрель, приветливо улыбаясь. Он не был особенно красив, зато ухожен, а его коротко стриженые и намасленные борода и усы торчали, как наконечники копий. Ещё он говорил с незнакомым мне акцентом, в котором смешались оттенки всех герцогств, и для дворянина он звучал слишком грубо, а для простолюдина — слишком утончённо. — Я отыграл во всех концах этого королевства, но никогда меня не встречали теплее, чем в доме герцогини Лорайн.

— А дальше когда-нибудь ездили? За море, или за южные горы? Мне нужны люди, которые могут говорить на других языках.

— К сожалению, я знаю только наш язык. — Квинтрелл хорошо умел врать, но я заметил, как он чуть замешкался и скрыл неправду очередным поклоном. — Хотя, благодаря времени во Фьордгельде, я запомнил несколько аскарлийских фраз.

Я хмыкнул и поднял своё седло на спину Черностопу.

— А писать умеете?

На этот раз он решил не лгать — возможно, Лорайн предупредила его, что избыток неправды привлечёт моё внимание.

— Да, милорд. И неплохо, как мне говорили, но не настолько, как вы, наверное.

— Наверное. — Я повернулся к Эйн, которая необычайно напряжённо смотрела на нашу беседу, скрестив руки и чуть опустив голову. — Что скажете, рядовой Эйн? — спросил я её. — Готовы научить его одной из своих песен?

— Только если он научит меня играть, — быстро пробормотала она, и я увидел, как она стрельнула взглядом на мандолину на спине менестреля. Мне пришло в голову, как редко она говорила, что хочет чего-либо, да и сам факт подобного проявления доставлял ей явное неудобство. Я догадался, что это очередное наследие её ужасной матери — Эйн с ранних лет усвоила, что от просьб бывают только наказания.

— Что скажете, мастер Квинтрелл? — спросил я менестреля. — Брали когда-нибудь учеников?

— Немного. — Он склонил голову, глядя на Эйн, которая, как я с изумлением заметил, отчётливо покраснела. — Хотя никого с таким прекрасным голосом. Я с радостью научу вас играть на мандолине, дорогуша.

— Отлично, — сказал я, взявшись за ремни седла. — Садитесь на коня — как я понимаю, герцогиня вам его предоставила. Мы выезжаем в течении часа.

— Хорошо, милорд. — Квинтрелл снова поклонился, а потом нерешительно оглянулся через плечо. — Но позвольте сначала попросить ещё об одном одолжении. — Он махнул рукой человеку, стоявшему в тени дверного проёма. На свет вышел юноша, который так низко пригибался, что поначалу я счёл его жертвой какого-то уродства. Когда он, не разгибаясь, подошёл ближе, я узнал в нём неуклюжего жонглёра с пира. В отличие от Квинтрелла, этот был вызывающе симпатичным, хотя его приятные черты лица с квадратным подбородком портил лиловый синяк на щеке.

— Милорд, представляю вам Адлара Спиннера, — сказал менестрель. — Он бы хотел с вашего разрешения сопровождать нас.

— В качестве вашего слуги?

— В качестве солдата, — произнёс жонглёр, впервые подняв голову. Он говорил с нажимом, но, встретившись со мной взглядом, побледнел и снова опустил лицо. — Если вашей светлости будет угодно.

«Очередной шпион?». Эту мысль я немедленно отбросил, заметив явный страх юноши, который подчёркивал нервный писк из его внутренностей. Такое очень сложно подделать.

— Выпрямись, — рявкнул я. Адлар Спиннер снова содрогнулся, а потом подчинился и, выпрямившись, оказался на несколько дюймов ниже меня. Его тело выглядело крепким, натренированным, что говорило о постоянных упражнениях, но, за исключением синяка на щеке, не было никаких свидетельств того, что он в жизни хоть раз сталкивался с насилием.

— Это твой отец тебе поставил? — спросил я, указывая на синяк.

— Я упал, милорд.

— Хера с два. Вот тебе совет, парень: когда просишь у человека одолжения, не ври ему, особенно если не умеешь. Так это был твой отец?

Жонглёр заморгал и заёрзал, стрельнул взглядом на Эйн и ответил:

— Моя мать, милорд, — ответил он, натянуто улыбнувшись. — Разозлилась, когда наше представление прошло не очень-то хорошо.

Я ожидал стыдливых признаний в жестоких,возможно, пьяных поступках отца. Это дало бы мне возможность спросить Адлара, ответил ли он тем же, а затем отказать ему, когда он сказал бы «нет». «Возвращайся, когда побьёшь ублюдка, мальчик. В этой роте сопляки не нужны». А то, что он получил тумаков от матери, выставляло всё в ином свете.

— Можешь ездить верхом? — спросил я его, глядя ему в глаза, проверяя, запомнил ли он мой запрет на враньё.

— По правде говоря, нет, милорд.

— Знаешь, как пользоваться алебардой?

Он сглотнул и покачал головой.

— Меч? Лук?

Снова покачал головой.

— На нас быстро надвигается война. — Я отвернулся от него, чтобы закончить седлать Черностопа. — И у меня нет времени изображать наставника неуклюжим нахалам. Если тебе так хочется маршировать под знаменем Леди, то бери вилы и иди в ногу с керлами.

— Адлар, — сказал Квинтрелл. — Покажи лорду Элвину, что ты можешь.

От спокойной уверенности в тоне менестреля я снова взглянул на Адлара, который снова заёрзал.

— Если тебе есть, что показать, — сказал я, — то давай на это посмотрим.

— Мне потребуется нож, — сказал он. — Мать продала все мои в Фаринсале.

— Вот, — проговорила Эйн, доставая один из клинков из ножен на поясе. Повернув рукоятью вперёд, она шагнула и протянула его Адлару.

— И, — жонглёр закашлялся, — игральную карту, или кусок пергамента, будьте любезны.

— Помазанная Леди запрещает азартные игры в роте, — отметил я.

— Не беспокойтесь. — Квинтрелл ободряюще подмигнул Адлару и достал колоду из стоявшей рядом сумки. — Они немного потрёпаны, но, думаю, сойдут. — Он достал одну карту из колоды и перевернул. — Зелёная Дама? Она всегда сулила мне удачу.

Адлар взялся за рукоять ножа и кивнул менестрелю. Квинтрелл дёрнул рукой, карта взмыла в воздух, а через мельчайшую долю секунды рука Адлара размылась пятном и мелькнул нож Эйн — слишком быстро, не уследить. Зато я услышал глухой удар ножа, вонзившегося в деревянную стену конюшни, и увидел дрожащую рукоять — клинок точно проткнул голову Зелёной Дамы.

— Милый трюк, — сказал я, припоминая разбойника в банде Декина, который мог изобразить нечто подобное. Тот кордвайнец сбежал от петли у себя на родине, но язык у него оказался слишком длинным, и потому он не продержался настолько долго, чтобы продемонстрировать практическое применение своего умения. Мы с другими пробовали повторить способность того человека, заработав лишь презрительное фырканье Лорайн, когда потеряли нож, пытаясь вонзить его в широкий дуб с десяти шагов.

— Но это всего лишь трюк, — добавил я. — Есть ещё что-нибудь?

Юноша снова опустил голову, не находя слова, и потому Квинтрелл заговорил за него.

— Милорд, вы упомянули, что вам пригодятся те, кто говорит на других языках. Адлар говорит на четырёх.

— Правда? — я не отрывал глаз от жонглёра и получил в ответ кивок. — И на каких же?

— Аскарлийский, милорд. А ещё этрисканский, на котором говорят за южными морями, иштанский — самый распространённый язык на востоке, и вергундийский — во всяком случае, тот диалект, на котором говорят на центральных равнинах.

Тут я замолчал. То немногое, что я слышал из языка жителей равнин, звучало как бессмысленный бубнёж, и они славились своей изолированностью, а это означало, что лишь немногие посторонние могли говорить на их языке.

— Как ты выучил вергундийский?

— Моя мать наполовину вергундийка, милорд. Она меня научила.

«Это объясняет и её характер».

— Тогда скажи что-нибудь, — велел я ему. — Что-нибудь на языке дикарей.

Это была просчитанная колкость, чтобы вызвать в нём гнев, но он всего лишь удивлённо моргнул и произнёс короткую фразу.

— «Трекаш ирет мекрова». «Стрелы — это истина». Девиз клана моей матери. — Он замолчал, выжидающе глядя на меня. — Я… сказал верно, милорд?

— Блядь, откуда мне знать-то? В Атильторе есть вергундийские торговцы, и может, некоторые даже родня тебе. Как думаешь, сможешь вонзить в них нож, если потребуется?

Он ещё немного выпрямил спину и посмотрел мне в глаза.

— Милорд, я выполню всё, что требуется от солдата на службе Леди.

— Ты уж выполни. А то смерть от порки — неприятная судьба. — Я повернулся к Эйн. — Передай ему лошадь Дровосека и внеси его имя в списки Разведроты. Половина жалования, пока не обучится. И, — добавил я, глянув на её нож, всё ещё прикреплявший Зелёную Даму к стене, — найди ему ножей.

* * *

По моему опыту те, кто попробовал войну на вкус, вскоре теряют аппетит к новым войнам. Когда лязгает сталь, летают стрелы и арбалетные болты, потенциальные герои и хвастуны быстро обнаруживают непредвиденные глубины трусости. И так же страстные верующие, оказавшись перед очевидными свидетельствами смертности, зачастую трансформируются в философствующих сомневающихся, которым хочется найти тихий мирный уголок, где можно продолжать медитации.

И потому, признаюсь, меня в некотором роде удивила готовность простых людей Шейвинской Марки снова собраться под знаменем Помазанной Леди. Когда мы начинали марш на Атильтор, я мельком заметил в собирающейся толпе пару знакомых лиц пылких приверженцев, которые ходили ещё в первый поход Эвадины на священный город. Тогда им не довелось сражаться, и, видимо, теперь они жаждали битвы. Я видел их суровые решительные лица: одни со шрамами от прошлой службы. Другие — бесхитростные овцы — таращили глаза и разевали рты, охваченные пылом и волнением от встречи с историей. Я знал, что эти, скорее всего, улетучатся при первой стычке, но всё же их численность производила впечатление.

Горький опыт, полученный на Жертвенном Марше, заставил меня собрать у Лорайн все припасы, какие только возможно, и это потребовало дополнительных обещаний оплаты сверх уже заключённой сделки. А ещё по моему настоянию Эвадина приказала ветеранам прошлых походов возглавить отряды адептов и проверять, что снаряжения и еды у них хватит, чтобы хотя бы разбить лагерь и поесть вечером. Помимо этого, количество миль в день не должно было превышать десяти — проще простого для обученных солдат, но не для толпы керлов. Также, как и на мрачном пути в Долину, нехватка нормального вооружения стала главным недостатком нашего растущего войска. Те, кто раньше откликнулись на зов Помазанной Леди, знали, что стоит захватить топор или секач, но большинство и вовсе не собиралось вооружаться. В этом вопросе Лорайн оказалась несговорчивой, главным образом из-за отсутствия запасов, а не из-за бережливого упрямства.

— Элвин, мои склады заполнены зерном, а не клинками, — сказала она мне на третий день после отъезда из замка Амбрис. Герцогиня решила проехаться со своей Избранной ротой по крайней мере часть пути в качестве знака герцогского одобрения дела Помазанной Леди. — Я сказала, что позволю своим керлам идти с твоей мученицей. Но не обещала, что буду их вооружать.

Эвадина, не желая вести почти безоружное войско в Атильтор, согласилась на моё предложение вырубить в лесу семифутовые пики. На эту работу требовалось три дня, которые растянулись до пяти из-за постоянно прибывающих новых рекрутов. Пики получились грубыми — их просто очистили от веток и заострили один конец, — но всё равно это было намного лучше, чем ничего. И Эвадина, хоть и нетерпеливо, но согласилась на очередную четырёхдневную задержку марша, пока мы с Уилхемом изо всех сил старались привить хоть какое-то подобие дисциплины этому воинству оборванцев. Как и ожидалось, из-за ограничений военной жизни многие сбежали обратно на фермы и в деревни, но большинство осталось и претерпевало ежедневную муштру. Когда мы возобновили поход, по дороге на восток уже змеилась неопрятная, но в основном сплочённая колонна, напоминавшая чудовищную многоножку тем, как от края до края она ощетинилась пиками.

Приток в наши ряды начал снижаться, когда мы добрались до границ Альбериса. Люди всё ещё приходили, но уже не сотнями, а дюжинами, и они приносили вести о тех, кто предпочёл примкнуть к Атильтору, а не к Леди. От этих рассказов мне стало ясно, что воскрешение Эвадины никогда не пользовалось таким всеобщим одобрением среди верующих, как я думал. Многие настолько погрязли в ортодоксальности Ковенанта, что сомневались в её мученичестве, хотя до этого критического момента мудро скрывали подобные чувства. Ещё более удивительной оказалась глубина и масштабы этого раскола в приверженности доктрине.

— Потерял его из-за своего брата, — сообщил мне один удивительно весёлый человек, когда я спросил его об окровавленной повязке на правом глазу. — Он говорил всякое про Леди. Называл её… — он замолчал, нервно оглядываясь на проходивших мимо рекрутов с пиками. — Прозвищами, которые лучше вслух не говорить, — продолжал, кашлянув, одноглазый. — Я не мог такого вынести, и мы начали драться. Потерял глаз. Он потерял жизнь, и я назову это честной сделкой. По крайней мере, теперь я твёрдой рукой буду пахать его поля. Он был ужасным пьяницей и еретиком, понимаете?

Другие рассказывали о давних соседях, которые превратились в злейших врагов, и о том, как распадались семьи, как сыновья воевали с отцами, или сёстры с братьями, и всё ради Воскресшей мученицы. С самого начала марша я усердно распространял историю убийства светящего Дюрейля и предполагаемого захвата Совета коварным интриганом Арнабусом. Я чувствовал даже какую-то извращённую гордость за эти едкие послания, в которых наделил Арнабуса и ужасного капитана Соркина всевозможными противоестественными пагубными чертами.

«Знайте же, что этот лжесвященник и его капитан служат не Серафилям, а Малицитам», сообщал один из моих самых резких пассажей. «Да будет вам известно, что практикуют они самые мерзкие ритуалы. И попадают в их лапы дети, чья кровь льётся в колдовских обрядах, утоляя жажду Малицитов».

Разумеется, обман и раньше был мне не чужд, но даже я считал эти памфлеты апогеем искусства лжеца. Арнабус определённо обладал неестественными способностями, и в результате я питал к нему немалую злобу. Его вторжение в мои сны под личиной призрака Эрчела оставило у меня стойкое чувство насилия, за которое я намеревался добиться полной расплаты. Но, несмотря на явное злонравие священника, я не чувствовал по-настоящему, что его действия исходят из приверженности Малицитам — хотя это никак не мешало мне притворяться, будто на самом деле это так.

Тот факт, что мои лицемерные памфлеты нашли так много ярых последователей, вызывает сейчас во мне как стыд, так и профессиональное удовлетворение. Эйн и ещё несколько писарей из нашего числа усердно изготавливали копии. Их, в свою очередь, передавали разведчикам и любым рекрутам с лошадьми, которые развозили их по городам и деревням на два дня пути окрест. Там мои искусные враки зачитывалась всем, кто готов был слушать, а затем памфлеты совали в руки грамотным. Я не сомневался, что, по мере пересказа, истории будут разрастаться, обретая более зловещие подробности, чем я мог выдумать, и так оно и оказалось. К тому времени, как мы добрались до реки Сильтерн, в наших рядах уже находились такие, кто готов был поклясться мучениками, что слуги восходящего-еретика принесли в жертву Малицитам их сына или дочь прямо на их глазах. Тревогу вызывало то, что большинство, похоже, верило, что всё это происходило на самом деле, хотя осторожный опрос их знакомых выявлял, что они, по большей части, бездетны.

— Не бывает плохой лжи, — усмехнулась как-то утром Лорайн, вспомнив очередной перл из мудрости Декина. — Пока она полезна. — Мы как раз наблюдали, как Эвадина терпеливо выслушивала один особенно ужасный рассказ от рыдающего коленопреклонённого человека в лохмотьях, с тёмными от грязи ногами после нескольких дней похода.

— Она разрезали её от горла до живота, миледи! — завывал парень, а потом бросился к ногам Помазанной Леди. — Пили её кровь, хохотали и плясали! О, моя бедная милая Иллса…

— В начале он говорил, что её звали Эльма, — отворачиваясь, заметила Лорайн, и даже не сочла нужным сдерживать отвращение на лице. — Удивительную магию вы сплетаете, лорд Писарь.

— Слова обладают силой, — согласился я, пожав плечами. — Особенно когда записываешь их. А что касается лжи, так я давно понял: всучить её можно только публике, которая сама рада обманываться.

— По-твоему, она это знает? — Лорайн многозначительно посмотрела на Эвадину, которая успокаивающе положила руку на голову рыдающего отца. — Или для неё ложь и правда уже совсем смешались?

Она говорила неосторожно громко, отчего я предупредительно нахмурился.

— В конечном счёте правда всегда победит, миледи герцогиня, — сказал я. — Я уверен, как только всё разрешится, она снова займёт почётное место в этом мире. Под властью восходящей-королевы в учении Ковенанта восторжествует Завещание мученицы Сильды Дойселль, а лучшего руководства к истине и справедливости никогда и не было.

Отвращение на лице Лорайн сменилось на миг сомнением, а потом, когда она подошла ко мне поближе — мрачным пониманием.

— Итак, — вздохнула она, — эта чокнутая сука на самом деле тебя захватила. — Её губы печально изогнулись, а рука поднялась и коснулась моей щеки — я помнил этот жест как знак прощания. — Циником ты мне нравился больше, Элвин.

— Кто угодно может быть циником, — проговорил я. — Цинизм — это не мудрость, а всего лишь отговорка, с которой смотришь, как горит мир, вместо того, чтобы гасить пламя.

Лорайн изогнула брови.

— А сам-то ты гасишь или разжигаешь? — Её рука опустилась, и она отступила назад, не дав мне возможности ответить. — Думаю, милорд, настало время мне вернуться к своим обязанностям. Работа герцогини намного обременительнее, чем я себе представляла. И к тому же, сражений я насмотрелась, и наверняка ваша мученица рада будет увидеть мою спину.

Я низко поклонился.

— Герцогиня, ваше усердие славится по праву. Я передам ваши любезные слова прощания Помазанной Леди.

— Благодарю вас, милорд. — Когда я выпрямился, Лорайн подошла и с удивительной теплотой заключила меня в объятия. — Впервые я не уверена, что мы когда-нибудь ещё встретимся, — прошептала она мне на ухо. — Но сильно надеюсь на это, Элвин. Ты и Боулдин — единственная настоящая семья, что у меня осталась. — Она отодвинулась, сжав мои руки, и я почувствовал что-то маленькое и твёрдое в ладони. — Подарок на прощание, — намного тише добавила она. — Один из маминых любимых. Очень дорогие ингредиенты, и их трудно смешать в верных пропорциях. Такое сильное, что его не обязательно пить. Достаточно одной капли на кожу, и даже пятнышка почти не останется. Эффекты похожи на сердечный приступ, вроде того, который не так давно забрал у меня моего дорогого мужа.

Она крепко стиснула мою руку, вжимая в неё склянку и пристально глядя на меня с безошибочным смыслом в глазах.

— Я тоже знаю свитки, Элвин, — сказала она. — И в центре истории каждого мученика заключена трагедия, в которой нет места для любви. Безумна она или нет, но ей это наверняка известно. — Отпустив мою руку, герцогиня Лорайн Блоуссет развернулась и зашагала прочь, крикнув слугам седлать лошадь.

* * *

— Выглядят как раньше? — спросила Эвадина, когда мы остановили лошадей на вершине холма в четверти мили к югу от нашей цели. Приехать сюда было моей идеей, и я не знал, согласится ли она. А на деле она ухватилась за эту идею с энтузиазмом, который явно был вызван желанием побыть денёк-другой вдали от растущего воинства.

Она нынче меньше проповедовала, и обличительные речи по ночам, которые некогда были характерной чертой жизни роты Ковенанта, теперь ушли в прошлое. Эвадина по-прежнему проводила прошения раз в неделю, но её проповеди стали короче, и в них она всё больше использовала отрывки из Свитков мучеников, тогда как раньше полагалась на неподготовленные слова, возникающие только лишь из её сердца. Я ещё не спрашивал её, почему, но видел новую сдержанность в том, как она разговаривала с простыми людьми — закрытая скованность сквозила там, где раньше исходили теплота и близость. Я приписывал эту перемену — которую, на самом деле, начал замечать после возвращения из Каэритских земель — всё возрастающему гнёту ответственности. Скоро она станет королевой, а не просто мученицей. И хотя королева должна служить своему народу, она не может сама быть из народа.

По крайней мере, такими успокаивающими байками я избавлял себя от растущего беспокойства. Поскольку, теперь-то я знаю — быть влюблённым означает быть глупцом.

Под нами в своём мрачном серобоком величии лежал огромный спирально-ярусный кратер Рудников.

— Да, — ответил я ей. — По большей части так же. — На мой взгляд, знаменитая королевская тюрьма в основном осталась неизменной, если не считать немногочисленности каторжников — теперь всего несколько дюжин стояло маленькими, устрашающими группами. Трупов, разбросанных по пандусу, было намного больше.

— Никаких охранников не видно, — сказала Вдова, останавливая лошадь поблизости. Она с отрядом разведчиков ездила в крепость, возвышающуюся над рудниками, чтобы сообщить о прибытии Помазанной Леди и потребовать от лорд-управляющего, кто бы это нынче ни был, открыть ворота и немедленно покинуть это место. — И крепость тоже пуста, — добавила Джалайна, — если не считать нескольких слуг. Они сказали, что лорд и его присные, едва заслышав о нашем прибытии, принялись убивать, но этим утром бросились наутёк. — Она наклонила голову, глядя на каторжников внизу. — Странно, что и они не разбежались.

— Да, — ответил я, ударив пятками, чтобы Черностоп пошёл. — Не все с лёгкостью забывают свой дом.

По цепи на воротах пришлось несколько раз ударить киркой, прежде чем она соизволила разбиться. Многие годы огромные дубовые двери редко открывали полностью, и теперь, когда их распахнули, древние петли застонали и завизжали. Несколько каторжников при виде нас тут же разбежались, двигаясь медленно и шаркая ногами, что говорило об ослабленных мышцах и скверном питании. Одна из них, пытаясь побежать, упала на колени, слабо попробовала встать и, наконец, сдалась, безнадёжно вздохнув. Мне не удалось определить возраст этой каторжницы, как часто бывало и когда я обитал в этих стенах. Она уставилась на меня усталыми покорными глазами, а черты её лица были покрыты сажей, грязью и морщинами, которые появляются от тягот, а не от течения времени.

— Сколько вас не кормили? — спросил я, присев возле неё. Глубокие впадины её лица переполняли тени.

— Много дней, — прохрипела она, и от её скрипучего карканья я потянулся за фляжкой. — Наказание, как сказал его светлость, — продолжала женщина, сделав пару слабых глотков. — Он так поступал, иногда. И… — она стрельнула глазами на ближайший присыпанный песком труп в обесцвеченной от засохшей крови мешковине, — вон так, когда злился. Вчера, или около того, он сильно разозлился. Похоже, вы тому причиной?

Она оскалила в улыбке пожелтевшие зубы, а потом закашлялась, перепачкав губы тёмно-красным.

— Как зовут этого лорда? — спросил я, удерживая её за плечи, чтобы не упала в грязь, и почувствовал кости под потрёпанной одеждой.

— Никогда… — женщина снова улыбнулась, — … и не думала спрашивать. — Её глаза затуманились, и она обмякла, хотя я почувствовал слабые удары пульса, когда приложил руку к её груди.

— Позаботьтесь об этой женщине! — рявкнул я, подзывая к себе солдат. — Отнесите её в крепость. Воды ей, и пока лишь немного еды. И этих остальных тоже соберите. Сообщите им, что они освобождены по слову Помазанной Леди.

Расспросы выживших каторжников показали, что недавно сбежавшего лорд-хранителя королевских Рудников звали Аурент Веллинде. Очевидно, сэр Аурент — человек гораздо более усердный и жестокий, чем покойный Элдурм Гулатт — за время своего пребывания в должности накопил длинный список преступлений, худшим из которых стало поспешное убийство пленных, когда до него дошли вести о приближении Помазанной Леди. Помимо садизма, лорд-хранитель отличался и проницательностью, и явно чуял, куда ветер дует. И с моей историей он, по всей видимости, тоже был знаком, поскольку решил не рисковать, и не дожидаться визита с таким неопределённым исходом. Я отправил Вдову с лучшими следопытами в погоню, но знал, что жертву не догнать из-за слишком большой форы. Тем не менее, я тщательно записал имя Веллинде, а документы, найденные в его покоях, оказались полезными и дали ключ к разгадке его будущего местонахождения.

— Смертная казнь через повешенье, — пообещала мне той ночью Эвадина. — Это будет один из первых указов восходящей-королевы, как только она сядет на трон. Если только мой лорд-камергер не предложит что-то посложнее.

Мы лежали в постели лорд-хранителя, переплетясь на матрасе, где, как мне пришло в голову, некогда лежал несчастный влюблённый лорд Элдурм, охваченный мечтами о женщине, которую я держал теперь в своих руках. Я повидал достаточно, и мог признать возможность существования призраков в этом мире, а потому невольно содрогался при мысли о стоящем над нами духе мёртвого рыцаря, на сером, гнилом лице которого отражается жалкая, бездонная зависть.

— Лорд-камергер? — переспросил я. Несмотря на далеко не тихие наши недавние упражнения, теперь мне хотелось говорить негромко. Эта комната находилась тремя этажами выше над главным залом, где ночевали остальные члены Разведроты. Я знал, что большинство никогда даже и не подумает, что мы с Эвадиной занимаемся чем-то, кроме планирования предстоящей кампании, но сохранять некоторую осмотрительность казалось разумным.

— Если будешь моим консортом, то тебе потребуется подходящий громкий титул. — Она уткнулась носом мне в ухо. — Или этот кажется тебе недостаточно громким?

«Консорт». В моей голове это слово гулко отдавало абсурдом, но то же можно было сказать и про все альтернативы. «Муж. Принц… король?». Я никогда не был, и не стал бы никем из них. Воскресшая мученица не нуждалась ни в супруге, ни в какой-либо форме низменной человеческой любви, поскольку её переполняла благодать Серафилей.

Прикосновение её губ к шее было соблазнительным, но я отодвинулся от неё, свесил ноги с матраса и сел. В покоях лорд-хранителя было темно, и лишь дымящиеся в камине угли слабо светились. И всё же я отлично помнил эту комнату. Сэр Аурент решил украсить стены различным оружием и щитами — скорее всего трофеями или добычей из своих битв и турниров. Элдурм, при всех его недостатках, подобным тщеславием не страдал. От этого ещё сильнее выросла моя ненависть к Ауренту, и усилился страх перед призраком его предшественника.

— Что с тобой? — спросила Эвадина, проводя рукой по моей спине.

— Здесь я написал тебе много писем, — сказал я, переводя взгляд на тёмный стол у окна. — А точнее я писал письма, которые подписывал лорд Элдурм. Всегда было интересно, сколько из моих слов ты на самом деле удосужилась прочитать.

— Сначала я читала все его письма целиком. Думала, что хоть этим ему обязана. Понимаешь, я знала, как сильно он влюбился. — Матрас прогнулся, и она села, обхватив меня руками и положив голову мне на плечо. — Бедный старый Элдурм пал жертвой заклинания, которого я не произносила, во всяком случае сознательно. Внимательно читать его письма я перестала, когда заметила, как улучшилось его словотворчество. Почерк стал слишком совершенен, а содержание слишком поэтично. Слова его всегда отличались неуклюжестью, но то были его слова, и они были правдивы. А твои слова, очевидно, были написаны душой, которая не испытывает ко мне никакой любви. — Она прижала губы к моему уху и жарко прошептала: — А какие письма вы написали бы мне теперь, милорд?

Вожделение с яростной неизбежностью нарастало, но я всё же не потянулся к ней. Призрак Элдурма обитал здесь не один, и мои мысли занимали самые глубокие шахты Рудников, которые я недавно навестил. Там я отыскал маленький закуток в стене тоннеля, где однажды глупый высокомерный юнец начал второе образование у женщины, ныне объявленной мученицей. «А ещё убийцей», жестоко прошипел коварный голос из тёмных уголков моего разума. «Она обрушила тоннель, помнишь? Она их всех убила. Всех этих верующих дурачков…»

Эвадина сжала меня сильнее, и я снова содрогнулся.

— Элвин, зачем мы сюда приехали? — спросила она меня. — Что ты надеялся найти?

Уместный вопрос, на который у меня не было ответа. Мелькала слабая надежда, что я найду здесь кого-то из паствы Сильды. Вдруг, например, Резчик чудесным образом избежал окончательного приговора Сильды последовавшим за ней проклятым душам. Вдруг он так и жил тут, почитая женщину, которая убила его братьев и сестёр по вере. Но Резчик умер. Все они умерли, и от них остались только гниль да кости, ставшие частью этого жуткого места. Но сильнее ложной надежды отыскать выживших была простая потребность увидеть всё это снова, пройти по тем же туннелям, где я превратился из вора в писаря, взглянуть на этот убогий закоулок и ещё раз почувствовать присутствие Сильды. Но, если она и задержалась среди призраков в этом кратере ужасов, то, как и Элдурм, никак себя не проявила.

— Если моей королеве будет угодно исполнить мою просьбу, — сказал я, — я бы хотел, чтобы Рудники были разрушены. Чтобы все шахты обрушили, а кратер завалили. То, что здесь творилось, никогда не было правосудием, а всего лишь рабством, порождённым жадностью. Полагаю, что в правление восходящей-королевы такого быть не должно.

Нежными пальцами она взяла меня за подбородок, направила мои губы к своим, и серьёзно и искренне пообещала:

— Согласна, милорд. От всего сердца.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

На Рудниках мы провели ещё три дня, пока я наблюдал за транспортировкой железной руды, недавно до́бытой из пластов. Все поднятые тележки должны были доставить герцогине Лорайн в качестве оплаты за припасы, предоставленные войску Ковенанта. Шахты не будут работать до тех пор, пока не придёт время их уничтожить, но я не видел смысла отказываться от лёгкой прибыли.

Большинство бывших каторжников — из тех, кто мог двигаться — решило присоединиться к делу Помазанной Леди. Они пошли у нас в хвосте, когда мы возвращались к основной части войска. На Рудниках Эвадина снова начала с состраданием заботиться об этих несчастных, покоряя их своим обычным лёгким сочетанием доброты и тщательно сформулированных уговоров. По правде говоря, благодаря смертоносным усилиям сэра Аурента Веллинде, освобождённые шахтёры внесли довольно скудный вклад в нашу численность, которая начала меня беспокоить, когда войско перешло Сильтерн вброд и ступило на землю Альбериса.

— В последние недели мы покрывали от десяти до двадцати миль в день, — доложила Эйн тем вечером, когда Священный поход Помазанной Леди разбил лагерь. Эвадина удалилась в свой шатёр, снова не прочитав проповедь, предоставив мне оценить нашу текущую диспозицию и состояние собранных разведданных. Мой статус де-факто маршала этого войска оставался невысказанным, но также и не оспаривался. Строго говоря, у нас с Уилхемом ранг был одинаковый, но он не выказывал обиды на то, что Эвадина передала командование мне, и, очевидно, удовлетворился тем, что возглавил кавалерию Помазанной Леди. Эйн, как мой лучший счетовод, получила роль адъютанта и интенданта. Сегодня она пришла, вооружившись своими журналами и отчётами, которые поведали тревожную историю.

— Сегодня мы прошли всего пять, и один человек получил скверное ранение в ягодицы. От арбалетного болта, пущенного его отцом, когда он убегал.

— Народ здесь и впрямь другой масти, — подтвердила Вдова. Моё внимание теперь занимало всё войско, а потому командование Разведротой пало на неё, и она усердно выполняла свои обязанности, рассылая патрули повсюду. — Сегодня мы наткнулись на деревеньку, в которой кто-то повесил просящего на шпиле его собственного святилища за слова в поддержку Леди. А ещё мы нашли одного из наших глашатаев в овраге с перерезанным горлом и торчащими изо рта памфлетами.

— Наша общая численность? — спросил я Эйн.

— Восемь тысяч сто тридцать два, — привычно быстро ответила она. — Хотя просящий Делрик говорит, что по меньшей мере один из тех, кто пошёл за вами из Рудников, вряд ли увидит рассвет. А ещё он просил рассказать вам, что остальные смогут разве что по паре камней в еретиков бросить.

— Посадите их на телеги, — сказал я. — Пока не восстановят силы, послужат погонщиками. — И, повернувшись к Вдове, продолжил: — Памфлетов больше не будет. Глашатаи теперь остаются в войске. Пускай разведчики патрулируют отрядами не меньше пяти. Отправь в деревни впереди того менестреля с его другом-жонглёром. Пускай притворятся, что они нищие артисты, спасающиеся от грядущей войны, и оценят лояльность местных жителей. Мы отправим вербовщиков туда, где они найдут людей, поддерживающих Священный Поход Леди, и обойдём тех, кто может доставить хлопоты.

— Скорее всего, хлопоты доставит весь северный Альберис, — сказал Уилхем. — Во всём Альбермайне не сыскать места, более преданного ортодоксальному Ковенанту.

— Нам не надо захватывать земли, — ответил я. — Или людей. Только священный город. С ним мы получим и Ковенант.

— Восемь тысяч — приличная численность. Но даже с солдатами герцогини у нас среди этой толпы не больше тысячи обученных воинов.

— Эймонд уже, наверное, доехал до Куравеля. Суэйн и Офила со своими ротами выйдут в поход. Три тысячи ветеранов, пеших и конных. Как только соединимся с ними, война выиграна. — Я замолчал и поморщился. — Если не считать самого́ сражения.

— Это если Леанора даст нам время уладить этот вопрос. Или этот Арнабус со своим капитаном-разбойником так и будут сидеть и ждать нашего прихода.

— Большая часть войны ведётся в неведении относительно намерений противника. — Я не мог вспомнить, где вычитал эту реплику, так что, может даже, это я сам её и придумал. В любом случае, утверждение казалось уместным. — И эта не исключение. Лорд Уилхем, отныне всегда держите Верховую роту в пределах досягаемости меча от Помазанной Леди. Если Арнабус с Тессилом и впрямь решат рискнуть и противостоять нашему наступлению, она наверняка станет их главной целью.

* * *

Королевский гонец нашёл нас десять дней спустя — когда уже перевалило за полдень, на вершине холма на юге показалось развевающееся знамя Алгатинета. Герольд ехал во главе отряда верховых королевских солдат из двенадцати человек, и рыцарей среди них не было, насколько я мог судить. Я всё думал, пошлёт ли Леанора сэра Элберта, поскольку слово Королевского Защитника проигнорировать гораздо труднее, чем этого придворного чиновника. Тот факт, что она его не отправила, мог говорить о невысказанном одобрении нашего курса, поскольку принцесса-регент питала к Совету светящих не больше любви, чем Эвадина. Однако содержание её послания Воскресшей мученице выражало скорее противоположное мнение, пускай и уместными цветистыми фразами.

— Нам известно о тяжком вреде и оскорблении, нанесённом Помазанной Леди действиями преступного священника Арнабуса, — зачитал гонец из развёрнутого свитка, сидя на прекрасной чёрной кобыле. Как мне представилось, это животное специально было выведено таким спокойным, поскольку оно продолжало жевать свои удила и смирно стояло на протяжении всего чтения. Эвадина решила получить королевское послание не в лагере, а вместо этого выехала на встречу с ним вместе со мной, Уилхемом и всей Верховой ротой. От королевских людей не ускользнул тот факт, что солдат Ковенанта здесь значительно больше, чем их. Они, в отличие от кобылы гонца, ёрзали в постоянном волнении, шаря обеспокоенными глазами по неприветливым лицам всадников, стоявших по бокам от Воскресшей мученицы.

— То, что по законам Короны и Ковенанта это преступления — не оспаривается, — продолжал вестник тщательно выверенным тоном, без обвинений или одобрения, — и, в качестве таковых, они требуют рассмотрения в соответствующих суда́х. И потому, ради содействия миру, что, как мне известно, является заветным желанием как короля, так и Помазанной Леди, — вестник замолчал, всего на мгновение, и сглотнул, — всем, кто в настоящее время следует за знаменем Леди, приказано немедленно вернуться в свои дома и на выделенные земли. Леди Эвадине официально предписывается явиться ко двору, где принцесса-регент получит полный отчёт по этому делу и предпримет все необходимые шаги для обеспечения справедливости.

Гонец — явно неглупый, судя по тому, как он как он подавил нервный кашель — направил кобылу к Эвадине и протянул ей свиток. Когда она собиралась его принять, кашель всё-таки пробился через горло гонца. — Мне… — Он сглотнул. — Мне приказано напомнить леди Эвадине о клятве, которую она не так давно принесла, преклонив колено перед добрым королём Томасом. Указанная клятва требует и вашей службы наследникам короля Томаса, о чём миледи, несомненно, помнит.

Эвадина ничего не произнесла, а только повернулась ко мне, приподняв бровь.

— Ваше послание принято к сведению, сэр, — вежливо сказал я ему.

Его взгляд метался между мной и Эвадиной. Королевские солдаты позади него волновались всё сильнее, а их боевые кони вскидывали головы, чувствуя нарастающее напряжение.

— Значит, — рискнул проговорить вестник, — у вас нет ответа принцессе-регенту?

— Принцесса-регент, — тихо ответила Эвадина, озадаченно наморщив лоб. — Я таких не знаю. Мне действительно известно, что Леанора Алгатинет в настоящее время называет себя разными титулами, но я не стану марать свою душу обманом, признавая ложь. Дорогой сэр, если вы намерены ей что-либо передать, то это и передайте. А теперь я желаю вам хорошего дня и безопасного путешествия.

Услышав такое, один королевский солдат ощетинился, и его рука потянулась к мечу. Его сержант рявкнул ему прекратить, но Уилхем и Верховая рота уже начали обнажать свои клинки.

— Мечи в ножны! — отрезала Эвадина. — Эти люди пришли ко мне с миром, с миром и уйдут. А лить кровь на переговорах я предоставлю другим.

Гонец моргнул, растерявшись из-за явной отсылки к действиям Леаноры в Долине. Однако возмущение не помешало ему отвести кобылу обратно в ряды своих. И снова этот человек ярко проявил отсутствие глупости, когда, кратко поклонившись Эвадине, без слов уехал прочь, а королевские люди отправились за ним следом.

Я посмотрел, как они исчезают за холмами к югу, а потом глянул на Эвадину и осторожно прошептал:

— Открытое неповиновение может быть неразумным на данном этапе. Пока одна война ещё не выиграна.

Эвадина лишь улыбнулась и похлопала рукой по шее Улстана, а потом потянул уздечку и развернула его.

— Элвин, мы уже преступили смертные законы. Впредь только Серафили могут мне указывать.

* * *

Я отправил Вдову следом за отрядом королевского гонца убедиться, что их не сопровождают войска побольше. Джалайна вернулась через три дня и доложила, что на землях к югу от нашего продвижения нет никаких вооружённых сил, хотя она видела немало людей, которые направлялись в Атильтор или из него.

— Те, кто шли на юг, выглядели намного более потрёпанными, чем те, что идут на север, — сказала Вдова. — Нам удалось порасспросить понемногу и тех, и этих, притворившись наёмниками, которые пытаются решить, к какой стороне примкнуть. На юг идут все из Атильтора. Судя по их словам, жизнь в священном городе прямо сейчас не очень приятная. Многих порют или даже вешают за ересь. Там везде слоняются вергундийцы и другие бездельники, и творят, что хотят. В роту Совета призвали всех дееспособных, но постоянной проблемой остаётся дезертирство. Когда стали расходиться вести о Священном походе Леди, в город пришло много ортодоксов, по потом многие ушли. Божий капитан слишком уж любит плётку, и непомерно скуп на монеты.

— Арнабус? — спросил я. — Совет?

— Говорят, один из светящих висит вниз головой на шпиле собора. Похоже, Арнабус приказал повесить его за лодыжки, пока не умрёт. Перед повешеньем его раздели донага и вырезали на животе слова «Предатель Ковенанта». Сам Арнабус редко выходит из собора, а Божий капитан, говорят, везде разом, наблюдает за работой на защитных сооружениях или ищет свежие шеи для петли.

— О Суэйне вестей не было?

Последние два дня я ожидал новостей о роте Ковенанта. Я намеревался соединить наши силы посреди открытой местности к юго-западу от священного города, чтобы заняться столь необходимой реорганизацией и обучением, прежде чем двигаться на север.

— Ни словечка, ни знака, — ответила Вдова. — Но если бы они потерпели неудачу, то мы бы уже узнали о битве.

— Пускай сегодня разведчики отдохнут. А наутро раздели́ их по трое и отправь во все населённые пункты на юг в пределах десяти миль. Все, кто встретит капитана Суэйна, пусть передадут ему как можно скорее вести всё войско прямо на Атильтор. Назначим встречу на перекрёстке, где сходятся северный и западный королевские тракты.

— А если мы их не найдём? — Джалайна многозначительно посмотрела на окружавший нас лагерь, который по всем военным стандартам выглядел неопрятно, и на потрёпанные группы керлов с пиками, надрывавшихся на ежевечерней муштре. От сомнений в её тоне и пренебрежения в хмуром взгляде мне захотелось её упрекнуть, но я не стал. Вдова со времён Жуткого Схрона вела себя ещё более молчаливо, чем обычно, но в то же время демонстрировала невысказанное знание, особенно всякий раз, когда её взгляд обращался к Эвадине. Тем не менее, я ценил её откровенность и проницательность человека, не охваченного слепой преданностью Воскресшей мученице.

— Тогда, — сказал я, — скоро мы узнаем, настолько ли они преданны, как утверждают.

* * *

С самой встречи с Даником Тессилом в Жутком Схроне я знал, что он окажется умелым противником. Человека с опытом ветерана и инстинктами разбойника не стоило недооценивать. И всё же, его первый гамбит в этой войне, как ни стыдно это признавать, сумел застать меня врасплох.

Войску Священного похода Леди потребовалось ещё три дня, чтобы добраться до Атильтора на расстояние удара. Перекрёсток, на котором я надеялся встретиться с силами Суэйна, оказался пуст, а небольшая деревушка вокруг него была тихой и выглядела заброшенной. Примечательно, что не было телег, которых в обычное время заполняли бы это место пересечения торговых путей. Как не было и тех, кто продавал товары и выпивку погонщикам и торговцам. Я уже знал, что люди, не желающие участвовать в неминуемой битве, в нужное время обладали сверхъестественной способностью исчезать в любом убежище, которое только могли отыскать среди холмов или в лесах. За годы войны для многих такая миграция стала привычной — такой же частью жизни, как сбор урожая или заготовка запасов на зиму. Я находил в этом некоторое утешение, полагая, что если какая страна и нуждается в мире, так это Альбермайн. Когда Эвадина возвысится и наденет корону, кто, кроме безумцев, захочет бросить ей вызов? Таковы, мой дражайший читатель, ошибки тех, кто блуждает в лабиринтах любви.

Разведрота отправилась на поиски Суэйна, и мне пришлось заставить всадников Уилхема исполнять обязанности по патрулированию, отправив две трети его сил на разведку подходов к Атильтору. Ещё я на совесть постарался с организацией лагеря, проследив за тем, чтобы хаос в нём не заходил слишком далеко, и установил плотную линию пикетов. Эвадина заняла самое большое здание в деревушке — постоялый двор, служивший одновременно борделем, — и поэтому нам досталось несколько удобных кроватей. Но теперь, вернувшись в ряды священного похода, у нас не было никаких шансов провести с ней эту ночь вместе со всеми удобствами, к нашему обоюдному разочарованию.

— Никого? — с необычной резкостью в голосе спросила она у Эйн. — Совсем ни одного нового рекрута?

Эйн крепче сжала свои журналы и опустила глаза. Её позвали в постоялый двор рассказать о нашей численности, и это задание она исполнила с обычной бесхитростной честностью.

— Нет, миледи, — неожиданно тихо ответила она. — Их уже несколько дней не было. — Бросив на меня встревоженный взгляд, она добавила ещё тише: — А ещё другие… уходят. Людей у нас теперь на пятьсот восемьдесят три меньше, чем на прошлой неделе.

— Как? — В голосе Эвадины послышалась острота. — Куда они ушли?

— Дезертировали, — встрял я, поскольку Эйн съёжилась под взглядом Помазанной Леди. — Так бывает с любой армией, когда приближается битва: те, кто считали себя храбрыми и полными веры, часто обнаруживают, что они ни те, ни другие. А что до недостатка рекрутов, то надо помнить: на этих землях уже долгое время не было ни года без войны. Люди устали от постоянных раздоров, миледи.

От этих слов её лоб разгладился, и она с извинением взглянула на Эйн.

— Благодарю, рядовой, — сказала ей Эвадина, натянуто улыбнувшись. — Твоё усердие как всегда делает тебе честь. Ступай и отдохни.

— Мы не можем ждать здесь, — сказал я, когда ушла Эйн, оставив нас одних в комнате с низким потолком, служившей питейным притоном. — Мало шансов, что наша численность увеличится, и каждый новый день всё больше уменьшает наши силы. Я бы предпочёл соединиться с ротами Суэйна и Офилы, но к тому времени, как они придут — если придут — у нас уже может не остаться армии.

— Тогда идём дальше на Атильтор, — заявила Эвадина. — Потребуем капитуляции Арнабуса и возьмём город штурмом, если он откажется.

— С едва обученными солдатами штурм подготовленных траншей приведёт к катастрофе. Тессил, конечно, жестокий командир, но он далеко не дурак.

Эвадина покачала головой.

— Жестокий или глупый, это не имеет значения. — Она замолчала, со знакомой уверенностью посмотрев мне в глаза. — Я видела это, Элвин. Этим походом мы возьмём священный город.

— Видение? — спросил я, и она кивнула в ответ.

— Оно явилось мне прошлой ночью. Несомненно, день будет кровавым, но мы победим. И там, на ступенях священного собора мученика Атиля восходящая-королева объявит о своём возвышении.

Если её и радовала перспектива предстоящего царствования, то это никак не отразилось на её озабоченном лице, когда она рухнула на шаткий стул.

— Видения, — прошептала она, приложив руку ко лбу. — Иногда это такое бремя.

— И мы разделим это бремя, — пообещал я и подошёл, чтобы обнять её за плечи. — Я здесь. И всегда буду. Знай это превыше всего.

Она посмотрела на меня, сжала мои пальцы, и отдёрнула руку, услышав топот сапог снаружи, говоривший о том, что стражники занимают посты на ночь.

— Пойду осмотрю пикеты, — сказал я, сжав её руку в ответ, а потом поклонился инаправился к двери.

* * *

— Шесть ему не удержать, — сказала Эйн, глядя, как Адлар Спиннер демонстрирует свои навыки, и её недоверчивый голос контрастировал с восторженным восхищением на лице. Его представления стали ежевечерним ритуалом после марша — люди собирались возле палатки, которую он делил с Квинтреллом, посмотреть на зрелище, как в воздух по танцующей дуге взлетают различные предметы. Любопытно, что теперь исчезла вся неуклюжесть, которую он демонстрировал в зале Лорайн, а его удивительно ловкие руки совершали такие подвиги, которые иные люди приписали бы колдовскому воздействию, настолько невозможными они казались. Одним из любимых трюков у него стало собрать из толпы разные предметы — амулеты, оружие или разные безделушки — и жонглировать ими с тем же мастерством, какое он демонстрировал с шарами или жезлами. Сегодня он вращал блестящий круг ножей: начал с трёх, и каждые несколько поворотов выхватывал ещё по одному с пояса, увеличивая общее число.

— На это я готов поспорить, дорогуша, — сказал Квинтрелл, пуская дым изо рта, и протянул трубку Эйн.

— Леди запрещает играть в азартные игры, — ответила Эйн, нахмурившись, хоть и ненадолго — настолько её восхищали выходки жонглёра. Меня удивило, а по правде говоря и поразило выражение её лица, на котором читалось нечто большее, чем просто удовольствие от нового зрелища. Я-то считал, что подобный интерес ей не свойственен, и нашёл его внезапное появление неприятным.

— Все девчонки любят Адлара, — пробормотал сидевший на табуретке Квинтрелл, наклонившись ко мне. Сначала я подумал, что в его комментарии скрыта какая-то колкость, но его лицо выражало мягкую доверительность. — Но их всегда ждёт разочарование. А вот с парнями всё наоборот. Не волнуйтесь за свою подопечную, милорд.

— Ничья она не подопечная, — ответил я, но от облегчения мой голос прозвучал мягко. — По крайней мере, не придётся предупреждать его о том, как опасно распускать с ней руки. — Раздались крики, а Эйн захлопала от восторга — это Адлар вытащил с пояса очередной нож и добавил в круг пляшущих клинков. — Для парня, который выхватил оплеуху от матери из-за неуклюжести, — заметил я Квинтреллу, — он, кажется, приобрёл удивительную уверенность.

— Герцогиня предупреждала меня о вашей подозрительности. — Квинтрелл выдохнул трубочный дым и наклонился поближе. — Вы думаете, что он её агент, которого я пропихнул в вашу роту благодаря ловкому спектаклю. — Он прикусил мундштук трубки и криво усмехнулся. — Как необычно встретить человека, ум которого склонен к хитрости ещё больше моего. Хотя, осмелюсь предположить, что по этой части леди Лорайн обставит нас обоих, а?

Моё внимание снова вернулось к Адлару, который уже поворачивался в медленном пируэте, а ножи взмывали ещё выше.

— Если он не её шпион, то кто же?

— Парень, который мне нравится, и которому, к тому же, надо было сбежать из плохого места: из семьи. Его мать — злобное, бесконечно критикующее создание, а отец — её трусливый раб. За эти годы я много раз с ними сталкивался. Мы, артисты, так часто пересекаемся на ярмарках и во дворцах этих земель, что во многом составляем свой слабо сплочённый народ. Адлара я то и дело встречал на протяжении всей его жизни, и каждый раз, как видел, он выглядел всё более несчастным и неуклюжим. Постоянные поучения и побои лишат уверенности любую руку, даже настолько искусную, как у него. Ему надо было уйти. Такова жизнь, все дети рано или поздно должны вырваться из объятий семьи, иногда из страха, что их могут раздавить.

— Думаю, этот слабо сплочённый народ артистов — наверняка плодоносный источник слухов. Люди, которые постоянно вхожи в великие дома всего королевства, несомненно, могут поделиться интересными историями.

Квинтрелл пыхнул и ничего не сказал, хотя на его губах мелькнула полуулыбка.

— Интересно, — настаивал я, прищурившись, чтобы он наверняка заметил суровый, многозначительный блеск, — ваши путешествия заводили вас когда-нибудь ко двору Алгатинетов?

— Мне платит герцогиня Лорайн. — Ухмылка не сходила с его губ, хотя твёрдость его взгляда не уступала моему. — А вы — нет, милорд.

— Вы здесь по велению вашей госпожи, во имя нашего общего дела. Если у вас есть сведения, которые могут нам помочь…

Однако какими бы жемчужинами знаний ни обладал этот менестрель, той ночью они не открылись, поскольку именно тогда эхом донёсся далёкий крик из темноты за линиями пикетов. Большинство присутствующих, по-прежнему поглощённых трюками жонглёра, не обратило на него внимания, но мои уши хорошо улавливали громкие сигналы тревоги. В итоге Квинтрелл тоже их услышал, и мы в унисон вскочили на ноги, вглядываясь в темноту, нетронутую факелами пикетов.

— Тихо! — рявкнул я, когда зрители снова закричали. Блестящая дуга Адлара замедлилась, а потом упала в опустившейся тишине, которую вскоре нарушил очередной крик из темноты, на этот раз вместе с грохотом копыт.

— Тревога! — донёсся голос из теней. — Будите… Леди!

Я протолкнулся через толпу к линии пикетов и увидел, что стражники с пиками в шеренге обмениваются озадаченными взглядами.

— Милорд, нас атакуют? — спросил юнец с выпученными глазами. — Трубить в горны?

— Заткнись! — рявкнул я, силясь снова услышать невидимого герольда, кем бы он ни был.

— Охраняйте Леди! — Источник криков наконец-то показался в поле зрения: в полусотне ярдов слева от меня из темноты выскочила лошадь со всадником. Я побежал к нему, выкрикивая приказы лучникам опустить оружие. Завидев меня, всадник изменил курс, хлестая явно измученного скакуна, чтобы тот в последний раз прибавил скорости.

— Леди, милорд! — Я узнал острое бледное лицо Тайлера, который дёрнул поводья, остановив лошадь в нескольких шагах от меня. — Они здесь!

— Кто?

— Вергундийцы, наёмники.

— С какой стороны?

Он покачал головой и поник в седле, чтобы вдохнуть воздуха, и только потом выпалил ответ:

— Нет. Они уже здесь. Тессил отправил их раньше нас. Постоялый двор. Они под полом!

Я закричал на бегу, поднимая каждого солдата, которого видел, перепрыгивая через костры и оббегая палатки. Мои слова было сложно разобрать, но блеск меча в руке и поглощённое яростью лицо говорили сами за себя. К тому времени, как в поле зрения показался постоялый двор, за моей спиной уже бежало по меньшей мере полсотни вооружённых участников священного похода. При виде стражников, неподвижно лежавших у дверей постоялого двора, я побежал быстрее, а потом помчался, сломя голову, услышав изнутри звуки боя. Влетев в распахнувшиеся двери, я немедленно споткнулся об окровавленный труп вергундийца. Потратив драгоценную секунду, чтобы взглянуть на его лицо — с разинутым ртом, окаймлённое украшенными шёлком косичками, на кожу, забрызганную алой кровью из перерезанного горла, — я пнул тело в сторону и бросился дальше.

Мигом стало понятно, что место действия по большей части представляет собой хаос, в котором сражаются фигуры, собравшиеся в дальней части помещения. Повсюду посреди ручейков и лужиц крови лежали расколотые половицы. Мелькали короткие изогнутые ножи, раздавались боевые кличи и крики боли. В толкучке я мельком заметил зажатую в угол Эвадину с мрачной решимостью на лице, а её длинный меч рубил и резал, неутомимо и эффективно.

Помню, как с моих губ сорвался дикий крик, и я сломя голову бросился в схватку. Только первый, кого я зарубил, ясно остался в моей памяти — коренастый наёмник с топориком в руках, с короткострижеными волосами, как это принято у тех, кто часто носит шлемы. Он развернулся и тут же получил в лицо удар мечом, силы которого хватило, чтобы клинок пробил череп насквозь. Я напирал дальше, прижав плечо к его груди и толкая дёргающееся тело в толпу, а потом вытащил в красном фонтане меч из его головы и рубанул влево-вправо, почти не замечая солдат Ковенанта, бросившихся вперёд по бокам от меня. Дальше всё слилось в сплошное размытое пятно бешеного насилия, и, считаю, мне повезло, что я этого не помню. Знаю, что в хаосе потерял меч, потому что, когда здравый смысл вернулся, я обнаружил, что душу́ вергундийца, и, плюясь потоком непристойностей, сунул его уже обугленную, дымящуюся голову в горящие угли камина.

— Гори, уёбок! — прохрипел я в последней вспышке ярости, отпустил его голову в пламя и убрал руки с горла. Они оказались красными по запястья, и с пальцев свисали ошмётки плоти. Я с трудом выпрямился, отчаянно осматривая разрушения в поисках Эвадины. Она стояла в центре помещения, и с её меча капала кровь. В питейном притоне тесно и хаотично валялись тела, всё вокруг было забрызгано кровью. Одни солдаты Ковенанта добивали раненых убийц, а остальные просто стояли, тяжело дыша, с отупевшими лицами, как случается после первого сражения. Мне очень сильно хотелось броситься к Эвадине, и прижаться к ней губами. С трудом я сдержал этот порыв, но взгляд, которым мы обменялись, убедил меня, что она не пострадала. Её чёрное хлопковое одеяние порвалось в нескольких местах, и видны были несколько царапин, но никаких серьёзных порезов.

На губах Эвадины мелькнула улыбка, и она отвернулась. Затем она нахмурила лоб, проведя дрожащей рукой по бедру и по животу, и этому жесту я должен был уделить гораздо больше внимания. Однако внезапно рычание сзади неё отбросило все прочие заботы. Вергундиец — огромный, разъярённый бычара с дикими глазами, — которому, наверное, было очень нелегко укрыться под половицами. Он выпрыгнул из-под кучи тел с кривыми ножами в обеих руках, слишком близко к Эвадине, и слишком быстро, чтобы я успел зарубить его.

Мимо уха Эвадины, едва не задев её, серебристой дугой промелькнул нож и вонзился вергундийцу в глаз. Он ещё немного пошатался, свесив ножи в обмякших пальцах, и в другое время этот танец показался бы даже забавным. Всё закончилось, когда Эйн с забрызганным красным лицом и залитыми чужой кровью волосами вышла позади него и перерезала ему горло от уха до уха.

Я повернулся ко входу в постоялый двор и увидел в дверях Адлара Спиннера, всё ещё пригнувшегося после своего броска. По его бледному застывшему лицу стало ясно, что он впервые оборвал жизнь при помощи своего мастерства.

— Вот этот падлюка ещё не помер, — отвлёк моё внимание грубый голос солдата. Он наклонился над телом вергундийца, сжал руку на заплетённых косах и поднял его голову с половиц. Лицо жителя равнин выглядело обмякшим, но полуоткрытые глаза выдавали блеск сознания.

— Стой, — сказал я, когда солдат приставил кинжал к горлу вергундийца. — Оставь его.

Солдат явно был ветераном прошлых походов и, возможно, нескольких войн. Его смуглое лицо — покрытое шрамами, до сих пор красное от недавней битвы — озадаченно сморщилось, когда я подошёл ближе.

— Мертвецу язык не развяжешь, — объяснил я и повернулся к жонглёру, по-прежнему застывшему в дверном проёме. — Ну что, мастер Спиннер? Хочешь ещё раз заработать монет?

ГЛАВА ПЯТАЯ

Вергундиец не очнулся до полудня, когда большая часть лагеря уже собралась, и священный поход начал свой марш на Атильтор. Не так-то легко было все эти часы сохранять пленнику жизнь, и лишь краткая проповедь самой Помазанной Леди успокоила мстительных последователей, собравшихся у постоялого двора.

— Вы считаете меня убийцей? — вопросила она. — И хуже того, вы считаете меня дурой? Этот человек под моей защитой, поскольку он лишь очередная жертва ереси. Благодаря ему мы выясним диспозицию нашего врага. Победы добьёмся милосердием.

Возможно, этих слов хватило, чтобы сохранить вергундийцу жизнь до рассвета, только потому, что это было наибольшее количество слов, которые они слышали от своей Воскресшей мученицы за многие дни. Пока войско с трудом выстраивалось для марша, я со своими самыми верными разведчиками и Адларом Спиннером оставались позади. Трупы вытащили из постоялого двора и сложили снаружи безо всяких церемоний, хотя в том, как участники похода плевали или мочились на кучу, сквозило что-то ритуальное. Я проследил, чтобы пленнику через разрушенные двери была видна гора трупов, но усеянный мухами ужас, видимо, совершенно его не заботил.

— Уттрах! — прошипел он, когда я привёл его в чувство ведром воды из канавы. — Триак лемил, я ворка кир-эх!

— «Уттрах» означает «трус», милорд, — перевёл Адлар в ответ на мой вопросительный взгляд.

— А остальное?

Жонглёр неуютно поёжился. На его лице по-прежнему почти не было цвета. Пятно убийства на некоторых душах задерживается дольше, чем на прочих, и мне показалось, что события прошлой ночи развеяли любые идеализированные мысли, какие только этот юнец мог питать в отношении солдатской службы. По взглядам, которые он бросал на других обитателей постоялого двора, становилось ясно, какой страх и отвращение он питает к поставленной перед ним задаче. Эйн сидела в углу, положив перо на открытый ротный журнал. Лицо она умыла, но спутанные волосы по-прежнему торчали колючками. Вдова отдыхала у стойки со стаканом бренди в руках. Не знаю, что вызвало такое отсутствующее выражение на её лице, скука или ожидание. Лилат стояла дальше всех, сгорбившись у стены и натянув капюшон на лицо. Я знал, что она уйдёт, если этот допрос превратится в пытку, и почувствовал признательность к ней за это. Тайлер вёл себя оживлённее всех и расхаживал вперёд-назад по единственному участку нерасколотых половиц.

Прошлой ночью я услышал почти всю его историю. Разбойник рассказал, как ему за несколько дней удалось внедриться в группу наёмников, направлявшихся в Атильтор. Его описание священного города соответствовало тому, что говорили Вдове убегавшие по Королевскому тракту: виселицы, порки, ворующие наёмники и перепуганное население. Спустя целую неделю после этого пьяный арбалетчик из внутреннего круга Божьего капитана выдал хитрый план своего командира спрятать убийц в наиболее вероятном месте остановки Блудницы Малицитской на дороге в Атильтор. Осознав нависшую опасность, Тайлер задушил болтливого арбалетчика, украл лошадь и помчался к перекрёстку. От мысли о том, что могло случиться, если бы он хоть ненамного задержался, задрожала моя рука, которой я игрался одним из тех кривых ножей, что, видимо, так нравились вергундийцам. Этот экземпляр нашли в руке пленника, и я видел явный блеск ярости в его взгляде, когда он смотрел, как я его тереблю.

— Он сказал, — Адлар сглотнул, замолчав, — «Убей меня, если у тебя есть яйца».

— О-о, у нас-то яйца есть, козоёб! — прорычал Тайлер, подходя к пленнику. — А вот у тебя не будет, когда закончим! Отдадим тебя ей. — Он ткнул пальцем в сторону Эйн. — Она-то знает, как обращаться с такими, как ты.

Я встретился с ним взглядом, покачав головой. Тайлер прикусил язык и снова принялся ходить вперёд-назад.

— Интересное оружие, — сказал я, поворачивая клинок. — Как оно называется? — На самом деле ножей такой конструкции я раньше не видел. Клинок и рукоять были сделаны из одного куска стали — семидюймовый обоюдоострый серп крепился к изогнутой рукоятке с кольцом вместо навершия. Я видел, как вергундийцы просовывали указательный палец в кольцо, которое не давало ножу выпадать из руки, а обоюдоострое лезвие позволяло как резать, так и колоть.

— Они называют его «тракиешь», милорд, — ответил Адлар.

— «Тракиешь», — ответил я, не сводя взгляда с вергундийца, у которого покрытое синяками лицо дёрнулось от гнева. — А это слово означает что-нибудь, кроме как просто нож?

— У моей матери был такой, — сказал Адлар. — Она называла свой «клинком души». Вергундийцы получают тракиешь от вождя клана, когда достигают совершеннолетия, но только если сочтут, что у юноши есть душа. Они о таких вещах думают не так, как мы, милорд. Душа — то, что можно потерять или даже украсть у слабого или трусливого. Тех, кого сочтут бездушными, изгоняют. Они верят, что их тракиешь может отнимать души других, и это прибавит им силу в землях духов, когда Мать Смерть придёт забрать их.

— Дикарские суеверия, — пробормотал Тайлер.

— А-а, — протянул я, постукивая кончиком ножа по губам, и порадовался, увидев злобный взгляд вергундийца. Я решил, что верующий Ковенанта взбесился бы не меньше, если бы житель равнин нассал на алтарь в святилище мученика. — Итак, — продолжал я, — Наверное, ему бы очень хотелось вернуть эту вещь.

Адлар настороженно взглянул на пленника.

— Наверное. На самом деле, милорд, я не знаю.

— Так спроси его.

Жонглёр кивнул и задал вергундийцу короткий и простой вопрос, который вызвал в ответ гораздо более длинную тираду и брызги слюней. Житель равнин бросился вперёд, на сколько позволяли узы, оскалив зубы и сверкая глазами, и неразборчиво сыпал ругательствами, из которых я не мог разобрать ни слова.

— Как я понимаю, это было «нет»? — спросил я, когда вергундиец умолк.

— Судя по тому, что я смог разобрать, тракиешь можно только завоевать в бою, а торговаться за него нельзя. Оскорбительна сама мысль об их покупке или продаже.

— А продаваться самому не оскорбительно? Разве сам он, по сути дела, не шлюха? Ведь он продаёт своё тело за деньги.

Адлар молчал, и я, обернувшись к нему, увидел, что он виновато поморщился.

— Нет вергундийского слова, обозначающего шлюху, милорд. Они на такое смотрят… очень прагматично. Даже если он и поймёт вопрос, вряд ли сочтёт это оскорблением. Если в этом состояло ваше намерение.

— Ясно. Тогда, раз уж они такие прагматичные, мы тоже будем такими. Спроси его, действительно ли он хочет умереть, или предпочёл бы, чтобы ему дали лошадь и отпустили отсюда без новых увечий?

Тайлер резко остановился, но мой очередной взгляд остановил восклицание, едва не слетевшее с его губ. Я ожидал от вергундийца очередного яростного всплеска в ответ на перевод Адлара, но на этот раз он лишь подозрительно прищурился. Глядя, как он уселся, я понял, что под красно-бурой грязью и ссадинами у него лицо человека, которому уже за тридцать. Ветеран-наёмник, а не юнец, которого легко запугать. Такой человек, может, и не боится смерти, но и не стал бы наслаждаться смертью с тем рвением, как притворялся. А ещё я сомневался, что он не знает языка нанимателя.

— Ты ведь был в замке Уолверн? — спросил я, пристально вглядываясь ему в лицо. — Мы там убили много вергундийцев. Насколько я помню, они верещали, как резаные свиньи, не так ли, рядовой Тайлер? — бросил я через плечо.

— Скорее уж как ебущиеся кошки, — подбросил он. — А ещё молили о пощаде, когда мы их кончали.

Житель равнин пытался скрыть, что всё понял, но маленькая морщинка на его лбу и обиженно поджатые губы говорили о многом.

— Хватит, — сказал я, подняв руку, когда Адлар начал переводить. Вежливо улыбнувшись, я поднялся и вытащил два стула из кучи сваленной мебели. Опустившись на один, я жестом указал вергундийцу занять второй.

— Просто сядь, — бросил я, когда он так и остался лежать на боку, подозрительно нахмурившись. — И поговорим как мужчины, которым есть о чём договориться, а не как сердитые дети. Или… — я многозначительно повернул нож, — … можно закончить всё прямо сейчас.

Вергундиец, закряхтев, поднялся на колени, потом на ноги, и гордо выпрямился, прежде чем сесть на стул.

— Украденный тракиешь приносит только неудачу, — сказал он по-альбермайнски с тяжёлым акцентом. — Ты и сам это знаешь, ален-трахк.

Поскольку он очевидно не собирался переводить это явное оскорбление, я посмотрел на Адлара, приподняв бровь.

— «Ален-трахк» означает «раб женщины», милорд, — сказал жонглёр. — В кланах правят только мужчины. А тех, кто проявляет привязанность или уважение к женщинам, презирают.

«Раб женщины», подумал я, найдя в этом достаточно правды, чтобы ухмыльнуться. Впрочем, Эйн и Вдову эти слова не развеселили.

— Значит, мы рабы? — спросила Вдова, отходя от барной стойки и поднимая короткий боевой молот. Как бы тревожно это ни выглядело, меня больше беспокоил вид Эйн, которая отложила перо, и на её лице проступила знакомая пустая решимость.

У меня хватало жизненного опыта, чтобы предчувствовать ситуацию, которая вот-вот перерастёт в насилие, и потому я рявкнул:

— Все вон!

Лилат вышла первой, Адлар следом, не потрудившись скрыть на лице облегчение. Мне пришлось выдержать суровые взгляды Тайлера и Вдовы, прежде чем они соизволили выйти следом, а Эйн так и осталась сидеть и безо всякого выражения смотрела на вергундийца.

— Он плохой, — заявила она в ответ на мой многозначительный взгляд. — Уж я-то вижу.

Она очень узко понимала определение «плохой», но в её восприятии я не сомневался. Каким бы бесстрашным воином этот человек ни был, он оставался жестоким негодяем. Список его преступлений получился бы длинным, включая такие, за которые он заслуживал судьбы Эрчела. Но всё же, мне ещё нужно было побеждать в войне, а, как неоднократно доказал Тайлер, даже негодяи бывают полезны.

— Я знаю, — сказал я. — Но он нужен Леди.

Вергундийцу, несмотря на его пренебрежительное отношение к женщинам, хватило ума не смотреть Эйн в глаза, когда она шла к двери. Он заговорил, только когда она покинула постоялый двор.

— Ты правда позволяешь ей оскоплять мужчин? — По всей видимости было хоть что-то, чего эти жители равнин боялись больше смерти.

— Ты так говоришь, будто я мог бы её остановить, если бы захотел, — сказал я.

Вергундиец что-то прошептал, опустив голову, и пошевелил связанными руками, что я воспринял за ритуал. «В конце концов, достаточно просто пригрозить отрезать ему яйца», решил я, а потом пихнул его по ноге сапогом.

— Думаю, мы уже достаточно ходили вокруг да около, — сказал я. — Ты наёмник. У всех наёмников есть цена. Как я понимаю, за голову Помазанной Леди Божий капитан предложил поистине высокую цену. Ты же знал, что он отправил тебя с твоими братьями на верную смерть?

— Цена соответствовала риску, — ответил он. — Тот священник, который единственный остался в вашем дьявольском городе. Он показал нам сундук золота. Все богатства вашего Ковенанта. Он торжественно пообещал, что сундук отправят нашим кланам, как только дойдёт весть о… — Он запнулся о какое-то нелестное прозвище, которое собирался произнести, и его взгляд скользнул к двери, за которой видно было, как Эйн лениво швыряет камни в груду трупов. — О смерти твоей женщины-вождихи. Такие богатства сделали бы мой клан великим.

— Поэтому вы пришли на запад продавать свои навыки? Чтобы обогатить свои кланы?

Это его искренне озадачило.

— А зачем же ещё? Клан — это всё.

— Даже если священник не соврал, золота для ваших кланов уже не будет. Но… — я наклонился вперёд, чтобы он наверняка увидел решимость на моём лице, — его всё ещё можно заработать. На самом деле, вдвое больше, чем предложил священник. Золота хватит, чтобы вернуться на равнины, где тебя будут прославлять за богатства, которые ты принесёшь.

— Тебе нужно знание. Где капитан поставил дураков, которых называет воинами. Как глубоко он копает свои бесполезные траншеи.

— Нет. Всё это мне уже рассказал мой друг с рожей как у хорька. А от тебя мне нужно кое-что другое.

* * *

Ночь превратила огромный шпиль собора мученика Атиля в зловещий чёрный шип, а на его зазубренных стенах с контрфорсами мерцали россыпи абстрактных теней от множества костров, усеивавших город внизу.

— По крайней мере, нашу цель из вида никак не упустить, — сказал я, поворачиваясь к фигуре в доспехах, присевшей возле меня. — Да, капитан?

По-юношески красивое лицо Дервана покрывал слой сажи, и ею же были перепачканы его доспехи, как и доспехи его людей. Они лежали в длинной траве на южном берегу реки Флетвей — мелкого, но протяжённого притока Силтерна, снабжавшего водой священный город. С нами была вся Разведрота и около сотни тщательно отобранных добровольцев с подтверждённым боевым опытом из основного корпуса священного похода. Всего около четырёх сотен — ничтожное количество для штурма укреплённого города, по крайней мере, в обычных обстоятельствах. К счастью, этого должно было хватить, если мой вергундийский перебежчик выполнит свою чрезвычайно дорогостоящую задачу.

Священный поход тем днём подошёл к Атильтору на расстояние удара и немедленно расползся лагерем, который вытянулся широким полукругом на восток и на запад. В соответствии с приказами, они полностью выглядели как армия, которая готовится к осаде. В близлежащем лесу вырубили деревья, выкопали позиции для обстрела, и всё это сопровождалось какофонией грохота, обозначавшего строительство осадных машин. С наступлением первых сумерек я по широкой дуге повёл вооружённых людей Дервана и свою усиленную роту вокруг западной окраины города. Добравшись до реки, мы упали в высокую траву, проползли несколько сотен ярдов и оказались в пределах видимости земляных насыпей оборонительных сооружений, примыкающих к берегу. Я знал и от Тайлера, и от перебежчика, что Божий капитан поставил большую часть своих наёмников здесь, на ровной местности, которая представляла собой наиболее вероятное направление атаки, но также и лучшее поле для убийств, где могут развернуться лучники.

Штурмовать самую сильную точку противника было против любой военной логики, о которой я только читал или слышал. Гораздо лучше осадить город и морить голодом войско Совета, пока те не сдадутся. Однако у священного похода с каждым днём утекали силы, и зима стояла на носу, так что этот вопрос нужно было решать быстро. В эту ночь я многое поставил на обещание вероломного наёмника, и Уилхем не преминул на это указать.

— Потерпишь поражение, и всё пропало, — сказал он во время краткой беседы с Эвадиной перед тем, как я отправился в путь. — Этот Тессил наверняка поймёт, что мы поставили всё, на что ставить не стоило, тут же снарядит вылазку и прикончит нас.

— Уил, никакого поражения не будет, — заявила Эвадина, спокойно улыбаясь. — План Элвина надёжен, и я его полностью поддерживаю. Подготовь своих всадников и собери верующих. Я хочу с ними поговорить.

Я застал лишь часть проповеди, поскольку мы уже уезжали. Её голос опять проникся той странной способностью заставлять каждого слушателя чувствовать, будто бы она говорит исключительно ему. Когда она их благословляла, собравшиеся участники похода превратились в восторженную, обожающую толпу. Если бы меня не настолько сильно поглощала моя собственная форма преданности этой женщине, я мог бы усмотреть в их лицах сходство с разинувшим рот и выпучившим глаза пьяницей, внезапно получившим избыток выпивки, в которой ему давно отказывали. Для многих эта проповедь стала единственной наградой за все те мили, что они маршировали во имя неё. И всё же я знал, что многие, если не все, сочли себя сверх меры богатыми только оттого, что услышали, как Помазанная Леди говорит в этот благоприятнейший миг.

— Я не просила об этом, — начала она, — и этого не желала. Ни один истинный служитель Ковенанта не пожелает оказаться в таких обстоятельствах. Мне мучительно стыдно идти войной на этот город, превыше всех прочих. Но это мучение я вынесу, как вынесу любое бремя на службе примеру мучеников и благодати Серафилей. А теперь я должна спросить о том, какое бремя желаете нести вы…

Остальное я уже не слышал, ведя свою Дурацкую Надежду в потенциально самоубийственный поход, но возгласы, раздавшиеся вскоре после этого, ясно дали понять, что Помазанная Леди в очередной раз продемонстрировала свой дар без усилий воодушевлять паству до готовности добровольно принести себя в жертву.

— Помните, — предупредил я Дервана, пока мы ждали сигнала с молчаливых курганов впереди, — не всякий солдат в войске Совета — наёмник. Некоторые — ярые ортодоксы и с радостью умрут за своё дело. Если увидите, что вам сопротивляются, не оставляйте в живых. Фанатик, который бросит меч, скорее всего, снова его поднимет, как только повернётесь к нему спиной.

Лицо юного капитана нахмурилось ещё сильнее, и я почувствовал определённое отвращение в изгибе его чёрной от сажи губы.

— Милорд, вы хотите, чтобы я игнорировал обычаи войны?

— Обычаи войны. — Я сдержал смешок и покачал головой. — Леди герцогиня уверяла меня, что вы, сэр, повидали битвы. Если так, то вы должны были уже выучить, что обычаи лучше оставить для двора и танцев.

— Только не для меня, — настаивал Дерван. — Я не запятнаю свою честь убийством, и мои люди тоже.

Я покосился на него, не в силах сдержать вопрос, порождённый недоумением:

— Где именно она вас нашла?

Капитан напрягся.

— Герцогиня Лорайн в милости своей любезно снизошла и отметила мою верную службу на Поле Предателей.

— Насколько я помню, там ваш прошлый герцог с радостью выносил смертный приговор пленникам. Капитан, вы в тот день сами рубили головы?

Он стиснул зубы и медленно прохрипел ответ, что говорило о быстро истекающем терпении:

— Нет, не рубил.

Я бы насмехался над ним и дальше, но вид пылающего факела на укреплениях положил конец этим развлечениям.

— Ладно, — сказал я, приподнявшись на корточки. — Вы скоро получите немало возможностей испытать свои принципы. Как только мы расчистим траншеи, стройте свою роту клином и направляйтесь к южным укреплениям.

— Я знаю план, — бросил он, а потом презрительно добавил: — милорд.

— Тогда, блядь, исполняйте.

Я пошёл вперёд, трогая руками за плечи разведчиков и ветеранов-добровольцев, и остановился возле Лилат. Я пытался настаивать, чтобы она не принимала участия в этом деле, но на этот раз её было не переубедить.

— Свою задачу понимаешь? — спросил я её по-каэритски.

— Найти здание с книгами, — сказала она, поднимая лук. — Охранять его.

— И? — добавил я, кивая на дюжину лучников за её спиной. Они представляли собой браконьеров и охотников, набранных из рядов священного похода, и все умело обращались с луками, но не настолько хорошо, как она.

— Оставаться с этими ишличен, — ответила Лилат, угрюмо пожав плечами. Ей не нравилась перспектива в минуты опасности оставаться вдалеке от меня.

— Книги важны, — сказал я ей. — Я больше никому не могу доверить такую задачу.

Она соизволила недоверчиво ухмыльнуться, прежде чем я отошёл и занял место во главе личного состава Ковенанта. Вдова подошла справа от меня, Тайлер слева, а Адам Спиннер позади. Жонглёру, видимо, было не по себе в поношенной бригантине — он постоянно ёжился и оттягивал воротник с натёртой шеи. Он утверждал, что не умеет пользоваться мечом, и потому я вооружил его крепким топориком и выдал недвусмысленные наставления относительно его роли этой ночью:

— Твоя единственная задача — охранять мою жизнь. Не отходи от меня больше, чем на ярд. Чтобы не подпускать врагов, используй свои ножи, а топорик — только если они закончатся.

Он в знак согласия так улыбнулся, словно его сейчас стошнит, но сумел удивить меня тем, что его не вырвало ни на марше, ни во время ожидания. Остальные под моим началом выстроились в форме наконечника стрелы. Нашу обычную лёгкую, но прочную одежду сменил разнородный комплект доспехов, пластин и толстой кожи для боя. Как и у Дервана, мои доспехи были перепачканы сажей, а всевозможные ремни смазали, чтобы предотвратить предательский шум. Тем не менее, когда я двинулся вперёд, некоторые из них издали слабый скрежет.

Мы пробежали до укреплений не больше пары сотен шагов, хотя показалось, что намного больше. Несмотря на всю уверенность, которую я демонстрировал в отношении этого плана, признаюсь, каждый шаг я делал, частично ожидая, что в любой момент из-за укреплений вылетит град стрел и арбалетных болтов. Затем, когда мы приблизились к курганам, этот страх сменился подозрением, что, как только я переберусь через земляные валы, там нас будут поджидать Даник Тессил со всеми войсками.

К счастью, моя оценка вергундийца оказалась верной, поскольку я обнаружил этого жадюгу на вершине холма вместе с дюжиной других жителей равнин. Он вежливо кивнул мне, когда я поднялся по крутому склону и увидел пару десятков мёртвых солдат Совета, лежавших среди окопов на дальней стороне. У одних зияли перерезанные глотки, из которых у кого-то даже ещё поднимался пар в ночной воздух. Остальные были утыканы стрелами. Дело нескольких секунд, после чего перебежчик уже махал факелом. Помимо вергундийцев там были и другие наёмники, и несколько солдат Совета, напряжённо замерших в сомнениях.

— Не все захотели к нам присоединиться, — объяснил перебежчик, махнув рукой в сторону тел.

— Сколько человек охраняет собор? — спросил я, оглянувшись назад, и увидел, как рота Дервана приближается к подножию укреплений.

— Может, полсотни. Божий капитан собрал остальных и отвёл на южную сторону. Кошачий вой твоей женщины-вождихи заставил его понервничать.

— А священник?

— В соборе, — вергундиец пожал плечами. — Насколько мне известно.

— Хоть как-то построй этих и следуй за мной. Вы мне понадобитесь, чтобы подстрелить стражников на ступенях собора.

— Мы договаривались впустить вас. А не сражаться.

— И если хочешь получить плату, то поможешь нам захватить собор. Если только не предпочитаешь положиться на волю случая, что он не будет разграблен, когда этот город падёт.

Я смотрел, как капитан Дерван вывел свою роту на курган и занял площадку за ним. Кучка любопытных солдат Совета, видимо, обалдела от внезапного появления среди них герцогских солдат. Когда вергундийцы утыкали нескольких стрелами, остальные быстро сбежали. Я порадовался, что они предпочли карабкаться через укрепления и скрываться в темноте, а не поднимать тревогу в городе. Если и остальные рекруты Тессила настолько же верные, то всё здесь закончится намного быстрее, чем я надеялся.

Дерван без лишних слов повёл быстрым маршем свой хорошо организованный отряд в сторону южных укреплений, держась при этом на приличном расстоянии от внешнего барьера из земляных валов. Я услышал, как из-за пределов города доносится приглушённый нарастающий шум, который указывал на то, что восторженная масса Священного похода Помазанной Леди уже бросилась на линии траншей Тессила. Я знал, что в первой же схватке многие погибнут, и отогнал от себя образы гор трупов и покалеченных тел. «Необходимый отвлекающий фактор», говорил я себе, и от этой мысли рот наполнился горечью.

— Стройся! — крикнул я, опускаясь по склону, и перепрыгнул наполненную трупами траншею. Разведрота снова выстроилась в форме наконечника стрелы, и мы бегом направились к собору. С учётом того, что город сейчас подвергался яростному штурму, мы продвигались на удивление беспрепятственно. Многие солдаты Совета или наёмники, заметившие нас, лишь ошеломлённо смотрели, не говоря ни слова, а часто и вовсе благоразумно бросались наутёк. Несколько сознательных душ на бегу выкрикивали сигналы тревоги, и потому те, кому хватало дурацкой отваги или безрассудной набожности, непременно пытались дать нам отпор.

— Старый болван, — проворчал Тайлер, рубанув тощего седого типа в просторной кольчуге, который пытался преградить нам путь, размахивая алебардой, не обладая ни навыками, ни силой. Пожилой фанатик закричал, когда фальшион Тайлера порезал его незащищённые ноги, а едва мы побежали дальше, он, сжимая свои раны, принялся хрипло декламировать свитки мучеников. Через несколько ярдов из темноты со свистом вылетел арбалетный болт и высек искры из шлема одного ветерана священных походов. Солдат споткнулся, но не упал, а вергундийцы, бежавшие по флангам, дали ответный залп, и их усилия были вознаграждены криком — невидимый нападавший получил свою награду.

По мере того, как мы приближались к собору, сопротивление предсказуемо нарастало. Одного разведчика потеряли от залпа арбалетных болтов и стрел, и нам пришлось прорубаться через спешно собранную шеренгу людей Совета человек в двадцать. Они, не дрогнув, встретили атаку, но от ярости дальнейшей схватки большинство разбежалось, оставив на земле полдюжины дёргающихся и неподвижных тел.

— Пора заработать свои деньги! — крикнул я вергундийскому перебежчику, увидев лестницу кафедрального собора. Здесь нас ждали две шеренги алебардщиков, снаряжённых значительно лучше всех, кто противостоял нам до этого. Первая шеренга стояла у подножия лестницы, а вторая — наверху, и среди них несколько арбалетчиков. Всего не больше полусотни, и они неподвижно выстроились аккуратно и дисциплинированно, как настоящие солдаты. Я понимал, что это лучшие люди Даника.

Я остановил свою роту, и вергундийцы принялись за работу, с неторопливой точностью натягивая и спуская тугие луки. К чести солдат Совета на лестнице, первые несколько залпов они перенесли, не шевелясь, даже несмотря на то, что пятеро из них упали со стрелами, торчащими из щелей в доспехах. Ответный удар их арбалетов сразил двоих моих, и тут же следующий залп жителей равнин забрал ещё несколько людей Совета. Дальнейшие выстрелы убили большую часть арбалетчиков, которым пришлось перезаряжать своё оружие, наглядно продемонстрировав преимущества луков перед арбалетами на близком расстоянии. К этому времени тот, кто возглавлял защитников, понял, как глупо стоять неподвижной шеренгой. Раздался крик, солдаты, стоящие у подножия лестницы, опустили алебарды и пошли на нас.

— За Леди! — вскричал я, высоко подняв меч, а разведчики и бойцы из похода за моей спиной громко и страстно ответили тем же, бросившись за мной в атаку. В каждом бою наступает такой момент, когда все попытки поддерживать порядок становятся излишними, и единственной жизнеспособной тактикой остаётся хаотичная схватка.

Мой меч попал по лезвию алебардщика, перегородившего мне дорогу, и его отбросило в сторону, а потом я крутанулся и рубанул ему по шее. Целился в щель между шлемом и кирасой, но вместо этого попал по затылку, и сталкивающийся металл издал любопытный звон колокольной чистоты. Удар ненадолго оглушил алебардщика, и этого хватило, чтобы Вдова расквасила его незащищённый подбородок своим боевым молотом. Очередной воин Совета набросился на меня, подняв оружие на уровень плеч, и попытался вонзить острый наконечник мне в лицо. Я едва увернулся и почувствовал, как в нескольких дюймах от уха пролетел быстродвижущийся предмет. Алебардщик качнулся назад и забулькал с торчащим в горле ножом Адлара Спиннера.

Рубя направо-налево, я пробился через нескольких оставшихся противников к лестнице собора. Вторая шеренга спустилась бегом, и некоторые упали замертво от очередного залпа вергундийцев. Строй наших врагов настолько поредел, что дальнейшая схватка вышла краткой и кровавой. Эта небольшая элитная часть во́йска Совета была полна решимости: каждый из них зарубил по крайней мере одного из моих, прежде чем наши клинки пригвоздили их к ступеням. Некоторые продолжали сражаться, несмотря на тяжёлые раны — один коренастый мужчина отбивался сломанным древком алебарды, а из пореза на его шее хлестала кровь.

— Слуги Блудницы Малицитской… — с красными брызгами выдохнул он, и повалился от удара фальшиона Тайлера.

— Завали ебало, еретик! — прорычал Тайлер, вгоняя острие клинка в рот умирающему. — Это вы! — Он злобно смотрел в широко раскрытые глаза человека Совета, толкая его вниз и глубже вонзая клинок. — Вы служите Малицитам, а не мы! Слышишь?

Тут Адлар не смог удержаться и выплеснул содержимое своих внутренностей на тело человека, которого только что убил.

— Тайлер, — крикнул я разбойнику, который вытаскивал фальшион из трупа. — Возьми половину людей. Прочешите сады и спальные покои. Если найдёшь светящих или старших священников, проследи, чтобы они оставались живыми и невредимыми и смогли встретить рассвет.

Я повернулся к вергундийцам и увидел, что мой прежний пленник смотрит на меня с нетерпением и напряжённой подозрительностью.

— Держитесь подальше от часовни, — сказал я, указывая на собор. — Реликвии и священные предметы не брать. А в остальном — не стесняйтесь.

Они толпой побежали по лестнице ещё до того, как я закончил говорить. Я не сомневался, что к рассвету мы недосчитаемся многих предположительно священных сокровищ Ковенанта, и понял, что мне совершенно всё равно. «Вера обитает не в золоте, ни в вещах», всегда говорила Сильда. «Но в сердце и в душе, и ни то, ни другое нельзя украсть или подделать».

— Мастер Спиннер! — сказал я, оборачиваясь, и увидел, что жонглёр до сих пор таращится на забрызганный рвотой труп у своих ног. Он посмотрел на меня с выражением как у ребёнка, застуканного после ужасного преступления. — Будьте любезны, не отставайте. — Я побежал по ступенькам. — И не забудьте свой нож.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Внутри собора всё выглядело мрачно и угловато, а многочисленные витражи отбрасывали разноцветные тени. Факелы на стойках не горели, и даже ни одной свечи не мерцало в нишах и подсвечниках. Стук наших сапог разносился громким эхом, пока мы шли от огромного арочного входа до высокого сводчатого помещения главной часовни. Там на коленях стояла одинокая фигура перед алтарём, мраморная плита которого была плотно уставлена множеством золотых шкатулок разных размеров. Ступая по проходу между рядами пустых скамеек, я узнал этого человека и ускорил шаг. Я-то думал, что на его поимку уйдёт много часов поисков в укромных уголках этого громадного здания, если вообще удастся его найти. Но вот он стоял на коленях здесь, склонив голову и не шевелясь, видимо, смиренно принимая свою судьбу.

Я замер в дюжине шагов от него и поднял руку, останавливая остальных.

— Проверьте ризницу и склеп, не прячется ли там кто, — приказал я, и жестом указал Вдове и Адлару остаться на месте, а остальные солдаты Ковенанта поспешили прочь.

С моего меча на древнюю сложную мозаику капала кровь, пока я делал последние шаги до алтаря. Фигура на коленях не повернулась при моём приближении, что, как я обнаружил, ещё сильнее распалило мой гнев. На нём была простая ряса священника, и когда я смотрел на его открытую шею, стали всплывать воспоминания о Жутком Схроне. Когда он медленно поднял голову и заговорил, его голос звучал густо и напряжённо, словно от боли, но в нём не было страха, которого я ожидал и желал.

— Скажите, лорд Писарь, — проговорил Арнабус, кивая на алтарь, — вы когда-нибудь прежде видели мощи мученика Атиля?

Я ничего не сказал, но невольно перевёл взгляд с его манящей шеи на блестящие реликварии, расставленные на мраморном возвышении. Они стояли с открытыми дверцами, а их священное содержимое терялось в тенях, царивших в этом неосвещённом пространстве. Мощей тут было больше, чем, как мне казалось, существует, и этовызывало кощунственную мысль, что здесь частей тела хватит, по меньшей мере, на двух мучеников Атилей.

— Самые святые предметы во всём царстве Ковенанта, — раздражающе-невозмутимым тоном продолжал Арнабус. — Неужели вы, как служитель примера мучеников, не чувствуете себя обязанным преклонить перед ними колени, как это делаю я? Вон там, — он поднял руку, и дрожащий палец указал на высокий узкий ящик на краю алтаря, — бедренная кость мученика Атиля. Рядом с ней, — его палец сместился в сторону менее впечатляющей коробочки, — мизинец его левой ноги. За обладание этими сокровищами велись войны, а вы не проявляете никакого почтения. Отчего же?

Я ничего не ответил, а вместо этого внимательно посмотрел на Арнабуса и увидел, как он вцепился одной рукой в спутанный комок рясы, прикрывавший живот. Под его коленями плитка потемнела от растекающейся лужи вязкой жидкости.

— Разногласия с моим уважаемым капитаном, — объяснил Арнабус. Он улыбнулся, но я увидел боль на его узком бледном лице. — Как оказалось, он не из тех, кто легко воспринимает критику.

Тогда гнев покинул меня, а старое, знакомое стремление к возмездию, которое питало бо́льшую часть моей жизни, угасло до небольшого зуда. Я питал к этому человеку сильное отвращение, но столкнулся с разбитым, сломленным существом, которым он стал, и жажда крови уменьшилась.

— Прикончи гада, — заявила Вдова. — Или позволь мне это сделать. Дровосек заслужил возмездия, как и все люди, кого мы сегодня потеряли.

— Зачем мне убивать его, когда он ещё столько может мне рассказать? — ответил я. — Среди священников, которых Тайлер выгнал отсюда, наверняка есть целитель. Найди его.

— К сожалению, брат… — прохрипел Арнабус, — вряд ли у меня есть… время на дальнейшие беседы. — Он опустился вперёд, положив голову на край алтаря, как на подушку.

Я присел рядом с ним и понял, что из множества вопросов, крутившихся в голове, могу озвучить только один:

— Зачем? Связываться с полубезумным бунтарём-разбойником, платить наёмникам, которым нельзя доверять? Это с самого начало было безнадёжной затеей. Так зачем?

Арнабус заговорил шёпотом, пронизанным знакомыми насмешливыми нотками:

— Ты знаешь, зачем… Писарь. Как знала… и наша старшая сестра. Быть может теперь, она… — Он содрогнулся, выплюнул изо рта сгусток крови, неровно вздохнул и снова заговорил: — Она вспомнит меня… с чуть большей нежностью.

— Так ты всё это делал, чтобы завоевать благосклонность Ведьмы в Мешке? Пытки, убийства, война. Она бы не стала в таком участвовать.

В звуке, слетевшем с его губ, смешались стон и вздох.

— Я и забыл… как ты ещё молод. Всё ещё так… невинен. — Он слабо махнул рукой, подзывая меня ближе. Когда я наклонился, его лицо посуровело, а в голосе появилась натужная хрипотца человека, решившего придать значимости своим последним словам. — Писарь, ты уже знаешь, что такое Эвадина Курлайн. Даже если не можешь признаться в этом себе. Пока. Моя сестра однажды сказала мне, что так оно и будет… что мы должны дождаться твоего… — губы Арнабуса изогнулись в улыбке, — …прозрения. А я, как всегда, не послушал. Я думал, что если смогу это остановить…, то она снова меня полюбит.

Улыбка померкла, и он, не мигая, посмотрел мне в глаза.

— Исидорский кодекс, Писарь. Ищи в нём… — на его лице мелькнуло прежнее сардоническое остроумие, — просветления.

Я-то думал, тут ему и конец, но роль этого человека всегда заключалась в том, чтобы сердить меня. И вот, вместо того, чтобы мирно ускользнуть в смерть, которую он заслужил, восходящий Арнабус втянул в лёгкие последний глоток воздуха и вытянул шею, обращаясь к моим товарищам:

— Думаю… я должен рассказать твоим друзьям правдивую историю воскрешения мученицы Эвадины. Понимаете… дети мои… это сделали совсем не Серафили…

Силы, с которой опустился мой меч, хватило не только на то, чтобы разрубить ему шею, но и чтобы отколоть приличный кусок от помоста под ней. Как вы можете видеть, последствия этого вандализма так и не были устранены и по сей день. Кровь Арнабуса просочилась в самую структуру камня, и его кончина навсегда отмечена тёмной треугольной выемкой на безупречном мраморе.

Я наклонился и подхватил часть рясы Арнабуса, чтобы вытереть им свой меч.

— Вы двое оставайтесь здесь, — велел я Вдове и Адлару. — Проследите, что жители равнин не возьмут ни одной реликвии. Я скоро вернусь.

Я бросился мимо рядов, но остановился от резкого вопроса Вдовы:

— Что он имел в виду? — Оглянувшись, я увидел требовательное и хмурое выражение на её лице. — То, что он говорил о Помазанной Леди. О том, что она такое, и о её воскрешении.

Я мимоходом глянул на жонглёра, который, к счастью для него, явно был поглощён тем, что в ужасе зачарованно разглядывал бестелесную голову Арнабуса и коллекцию мощей.

— Безумный бред умирающего, — ответил я Вдове, а потом посмотрел ей в глаза и тщательно подчеркнул: — лучше забыть и никогда об этом не говорить.

Джалайна была не из пугливых (я вообще сомневался, что она сейчас способна испытывать страх), и в полной мере вернула мне мой взгляд. Впрочем, пока я выходил из часовни, она ничего не сказала.

* * *

Данику Тессилу удалось пережить эту ночь благодаря исключительной жестокости и силе воли, а вот те, кто находился под его командованием, совершенно не соответствовали этому примеру боевой храбрости и свирепости. Когда Эйн закончила полный подсчёт потерь, стало ясно, что войско Божьего капитана представляло собой, по большей части, ничтожную пустышку. Большинство наёмников исчезло, как только Эвадина повела священный поход на траншеи. Многие солдаты Совета, призванные против воли из города или окрестных деревень, побросали оружие и взмолились о пощаде. Несмотря на это, Тессилу некоторое время удавалось сдерживать наступление. Собрав самых рьяных фанатиков наверху центрального земляного укрепления, он отбросил два штурма и мог бы отразить и третий, если бы Избранная рота Дервана не ударила ему с тыла. Когда был убит его последний солдат, Тессил ещё оставался на вершине холма, одной рукой рубя мечом, а другой — высоко держа знамя с чашей и пламенем, которые, как я позже узнал, служили символом того, что называлось Реформированным Ортодоксальным Ковенантом. Могу предположить, что это была одна из самых недолговечных фракций в истории Ковенанта. Эвадина запретила своим лучникам стрелять в Тессила, вместо этого настояв на том, чтобы этого худшего из еретиков повалили на землю, связали и стреножили, как необъезженную лошадь.

К рассвету весь город был уже в наших руках — по крайней мере то, что от него осталось. Во Фьордгельде и в Алундии я уже видел судьбу павших при штурме городов, и Атильтор не стал исключением, хотя здесь хаос породила ковенантская набожность. Через ряды домов, где жили миряне, прорывался огонь, поглощая всех, кто находился внутри, в том числе большое количество горожан, укрывшихся в своих подвалах. Других — кто по глупости рискнул выйти или кого пожары выгнали наружу — убили на улицах участники Священного похода Помазанной Леди. Получив неоспоримое свидетельство её божественного благоволения, они превратились в толпу, и всякое подобие военного порядка, который мы с Уилхемом пытались установить во время марша, внезапно исчезло.

По выходу из собора мне пришлось вмешаться и остановить группу участников похода, которые срывали рясы с нескольких захваченных просящих женского пола. Намерение мучителей ясно читалось в отчаянных выражениях лиц с широко раскрытыми глазами, запятнанных битвой и стремлением помыкать побеждёнными, возникающим после победы. Моего авторитета оказалось достаточно, чтобы предотвратить назревающее преступление, и даже в некоторой мере развеять их безумие. Я приказал отвести полураздетых священниц в собор, а участникам похода — охранять лестницу, посулив худшее наказание, если узнаю, что они не послушались.

С другими ужасами я столкнулся, отправившись на поиски Эвадины. Одни я предотвратил, другие — не смог. Чем больше группа, тем скорее они набросятся на любого, кто захочет прервать их развлечения. Я увидел несколько небольших святилищ, охваченных огнём, однако испытал некоторое облегчение от невредимой Библиотеки Ковенанта, которую охраняла Лилат со своей небольшой группой лучников. По крайней мере, эта ночь не стала повторением преступления против истории, которое случилось, когда Ольверсаль пал перед аскарлийцами.

Эвадину я нашёл на вершине холма, где Тессил устроил оборону. Она стояла спиной к огню, и, с любопытством наклонив голову, смотрела на Божьего капитана. Связанный по рукам и ногам, он извивался на земле и безостановочно сыпал вызывающими оскорблениями, от которых я задался вопросом, почему она не сочла нужным заткнуть ему рот.

— Трусливая сука! — Белые зубы Тессила мелькнули на лице, почерневшем от сажи и запёкшейся крови, его глаза блестели, когда он бросал свой вызов: — Развяжи путы и сразись со мной, шлюха! Посмотрим, у кого тут божественное благоволение! Пускай все узнают, что твои притязания ложны!

— Грязный пёс! — проворчал, поднимая окровавленную алебарду, сержант священного похода, который вышел с потемневшим лицом из кордона зевак.

— Нет, добрый солдат, — с улыбкой сказала Эвадина и жестом отправила парня назад. — Прошу тебя, не марай сегодня больше свою сталь. Особенно кровью такого порочного человека, как этот.

— Марать, значит? — пронзительно расхохотался Тессил. — Она всех вас замарала, болваны ёбаные! Неужели вы не видите, кто она? Это не мученица! Она всех вас обречёт на проклятие своей ложью! — Он остановил на мне свой лихорадочный взгляд, когда я взобрался на холм, и, к моему удивлению, немного успокоился. — Писарь, — проворчал он, обмякнув в своих узах, — если ты всё ещё питаешь уважение к тому, чему научил тебя Декин, то прирежешь на месте эту суку.

— Однажды он показал мне, как отрезать человеку язык так, чтобы тот не захлебнулся кровью до смерти, — ответил я. — Так что, капитан, советую вам попридержать свой. — Я повернулся к Эвадине и поклонился. — Собор в наших руках, миледи. Все реликвии в безопасности. Кроме того, библиотека нетронута и под защитой.

Она рассеянно кивнула и насмешливо приподняла бровь:

— Арнабус?

— Мёртв. — Я наклонил голову в сторону Тессила. — От руки вот этого, по всей видимости. — Ложь, конечно, не совсем.

Тессил дёрнулся на земле и угрюмо зарычал.

— Этот неверующий пёс заслуживал и худшего. Он хотел, чтобы я запятнал свою честь трусливым бегством.

Я его проигнорировал и протянул руку в сторону города. Огонь там поднимался уже высоко, распространяясь от квартала мирян до района ремесленников.

— Мне понадобятся роты Дервана и Уилхема, чтобы это остановить.

От этих слов Эвадина нахмурилась и бросила краткий взгляд на разрастающееся пекло, словно впервые его заметив. В прошлом вид бессмысленных разрушений причинял ей страдания. Но не сейчас. Я увидел, как она прищурилась, изогнула губы, и в её глазах плясал свет пламени — было ли то началом улыбки? На самом деле это выражение на её лице лишь мелькнуло и быстро исчезло, но я его видел и, изо всех ужасных вещей, которым стал той ночью свидетелем, эта была хуже всех.

— И правда, милорд, — убеждённо сказала она. — Я не допущу, чтобы первый день моего правления отметился разрушением самого священного города.

— Значит, правления? — вскричал с земли Тессил, и изогнулся так, чтобы крикнуть окружавшим нас участникам похода. — Слышали, собаки лакейские? Она собирается заделаться королевой! Это не священный поход. Это бунт, за который вас всех повесят…

Его слова стали неразборчивой мешаниной, оттого что Эвадина крепко пнула его по спине, и его связанное тело покатилось по склону земляного укрепления в толпу священного похода. Я слышал, как Тессил выкрикивал ещё какие-то яростные обвинения, даже когда посыпались первые удары. Но вскоре, по мере того, как опускались всё новые клинки, его крики сменились краткими мучительными визгами, а затем стихли.

— Нам лучше подошёл бы судебный процесс, — посоветовал я Эвадине. — Который продемонстрировал бы, что восходящая-королева будет гарантом законов этих земель, а не тираном.

— Верное замечание, Элвин. — Она наклонила голову в лёгком раскаянии. — Но он пытался убить тебя, а в моём королевстве это будет худшим из преступлений. Пойдём… — она пошли вниз по склону в сторону горящего города, маня меня за собой, — …и давай успокоим эту бурю.

* * *

После падения Атильтора в живых нашли только пятерых светящих. Казнили за краткое время пребывание в должности Арнабуса лишь одного. Этот невезучий так и гнил, подвешенный вниз головой на шпиле собора, пока я не приказал срезать его и отправить в склеп. Остальные сбежали, когда Арнабус победил в игре за абсолютную власть над Ковенантом, оставив их всех позади. Я подозревал, что из оставшихся все, кроме одного, были слишком старыми и немощными, чтобы организовать побег. Но, несмотря на возраст, светящие быстро продемонстрировали эффективность в части восстановления своей власти. К полудню они заняли свои места в зале совета и приступили к сбору избранного круга восходящих и низших священников, которые раньше заботились об управлении священным городом.

Мы с Эвадиной обнаружили, что они заняты сортировкой документов и распределением заданий среди толпы чиновников, хотя и соизволили оказать Помазанной Леди тёплый приём.

— Восходящая Эвадина, ваши стремительные действия и неустрашимая храбрость никогда не будут забыты, — заверила Эвадину высокая светящая с волосами цвета стали, когда та прошла в центр зала.

— Благодарю вас, светящая Дарила, — смиренно поклонилась Эвадина. — А я не сомневаюсь, что ваши действия перед лицом этого безобразия будут равноценным примером веры и силы духа.

В ответ светящая лишь рассеянно кивнула и снова вернулась к учётной книге перед собой. Самая младшая из уцелевшей части Совета, она была по меньшей мере на два десятилетия старше Эвадины и, как я понял, слыла весьма опытной священницей. Однако на её лице я не разглядел настоящего ума. Вместо этого там читалась только жёсткая самонадеянность человека, привыкшего к власти. Для неё и остальных присутствующих священников ересь Арнабуса стала всего лишь странным, хотя и пугающим перерывом в потоке естественного хода вещей. Никто здесь ещё не осознал, что еретик был всего лишь незначительным препятствием, а истинная предвестница перемен только что вошла в зал.

Если бы Сильда заняла законное место в этом совете, то я уверен, она бы уделила куда больше внимания солдатам Верховой роты, которые заходили и выстраивались вдоль стен. И только от эха их сапог, когда они встали по стойке «смирно», светящая Дарила и её пожилые коллеги соизволили уделить всё своё внимание Помазанной Леди.

— Благодарю вас, восходящая, — сказала Дарила и указала пером на солдат, — но Великий Еретик и его ужасный капитан убиты, и мне кажется, такая защита не оправдана. — Она улыбнулась. — Мы ещё раз благодарим вас за службу и предписываем разместить своих солдат на территории собора в ожидании дальнейших приказов.

— Приказов? — повторила Эвадина. — От кого?

— От совета, разумеется. — В голос светящей уже закралось некоторое раздражение, но когда её взгляд натыкался на солдат Эвадины, в нём также отражалась растущая тревога.

— Какого совета? — Эвадина говорила мягко и рассудительно, но эти два слова ознаменовали внезапную тишину в зале. Все глаза повернулись к ней, разные священники выпрямились над журналами и документами — одни с мрачным пониманием, другие с пустой озадаченностью.

— Пускай нас стало меньше, — сказала Дарила, и я испытал чувство уважения к твёрдости её тона, — но всем истинным служителям Ковенанта надлежит отдать свои силы восстановлению…

— Восстановлению чего? — оборвала её Эвадина. — Гнезда́ корыстных лжецов, занятых исключительно своим комфортом и обогащением? Думаете, я проливала кровь и вела добрых и честных людей на битву и смерть, чтобы поддержать ваше долгое продажное правление? Нет, ваши дни окончены, и вы больше не светящая, поскольку само это название омерзительно для примера мучеников. Им не нужны были ни высокие титулы, ни огромное богатство, которым вы себя окружаете. И с этого дня не нужны они и Ковенанту.

Храбрость Дарилы оказалась поистине глубокой, поскольку она стояла строго и решительно, твёрдо и вызывающе глядя на Эвадину.

— Каковы ваши намерения? — спросила она. — Стать таким же великим еретиком, как то существо, которое мы только что свергли? Будете ли вы, как и он, совершать кровавые убийства в этом самом священном месте?

— Вы никого не свергали, — напомнила ей Эвадина. — И только жадность и праздность этого совета позволили возвыситься такому, как он. А что касается кровавых убийств... — Она помолчала с милой улыбкой на губах. — Зачем мне вас убивать? На данный момент вы не представляете собой ничего. Разумеется… — она раскинула руки, переводя взгляд на испуганные или обиженные лица младших священников, — всем истинным служителям Ковенанта предлагается остаться и прославиться на этом новом пути. Но отныне никто не назовёт себя иначе, как просящий, и любой, кто служит себе, а не Ковенанту, будет называться еретиком. — Эвадина снова взглянула на Дарилу. — Добро пожаловать и вам, просящая Дарила, если считаете, что простое смирение вам по плечу. А если нет… — она наклонила голову в сторону двери, — убирайтесь отсюда и больше не пятнайте это святое место.

Разумеется, посыпались возражения. Сводчатые залы собора зазвенели криками ярости и отчаяния небольшой армии священников, узнавших, что их изгоняют из места, которое они веками называли домом. А когда пришло осознание, что эта чистка святейшего из святилищ не будет сопровождаться насилием, помимо резких толчков и случайных ударов руками, крики стали ещё громче.

Капитан Дерван, не скрывая отвращения к всеобщему беспорядку, наотрез отказался предоставить свои войска для его подавления. При штурме тылов Тессила его рота потеряла полдюжины убитыми и столько же ранеными. Ничтожные потери в сравнении с некоторыми сражениями, что я повидал, однако капитан-простолюдин явно остро их переживал.

— Герцогиня Лорайн послала нас сюда сражаться в битве, — заявил он, демонстративно опустив моё дворянское звание. — В ней одержана победа, и во многом благодаря нашим стараниям. Поэтому я немедленно отправлю свою роту обратно в замок Амбрис.

Поскольку возразить тут было нечего — разве только предложить взятку, которая, как я знал, скорее всего, побудит этого послушного парня к насилию, — я в ответ на невежливость обходительно поблагодарил его за услуги роты. Он не соизволил даже поклониться и без лишних слов потопал прочь, чтобы собрать своих солдат в дорогу.

Дарила и другие низложенные светящие оказались исключением из царившего хаоса, покинув собор с достоинством и прямотой, которыми я не мог не восхищаться. Эвадина, верная своему слову, проследила, чтобы они безопасно дошли до повозки, ожидавшей у лестницы собора. Однако я чувствовал, что масштаб унижения, перенесённого на глазах наблюдавшей толпы участников священного похода, стал для них сродни насилию. Самый древний светящий — маленький, высохший старик с затуманенными глазами, плохо понимавший, что происходит — безудержно зарыдал, плюхнувшись на сидение повозки.

— Побереги слёзы, брат, — сказала Дарила, положив руку на пятнистую макушку старика. — Это всего лишь мимолётный миг. — Она свирепо посмотрела на Эвадину, стоявшую на вершине лестницы, и громко прокричала, чтобы услышала вся толпа:

— Мы вернёмся во главе королевского войска, и всё станет по-прежнему.

На этот раз красноречие явно изменило Эвадине. На протяжении всей этой истории она в основном держалась безмятежно, но смелое сопротивление бывшей светящей, казалось, утомило её.

— Ох, — сказала она, даже не повышая голоса, и пренебрежительно махнула рукой, — да езжай уже, старая тупая корова.

Воцарилось молчание, и повозка покатила в сторону Королевского тракта, а вслед за ней побрела нестройная колонна верных священников. Их оказалось куда больше, чем мне хотелось бы — несколько дюжин писарей, лекарей и учёных, составлявших административное связующее звено не только этого города, но и всего Ковенанта. Я было закинул удочку о возможности насильно удержать самых образованных и способных, но Эвадина и слушать не захотела.

Она подождала, пока повозка не скрылась за дальними рядами участников священного похода, и начала свою речь, призывая поближе массу нетерпеливых сторонников и напуганных горожан. Последние, понятное дело, держались в сторонке. Мне удалось организовать уборку тел людей, пострадавших от безумия прошлой ночи. Однако я отчётливо понимал, что многие собравшиеся здесь послушать слово Помазанной Леди, потеряли друзей и любимых в битве за её возвышение.

— Больше здесь смертей не будет, — заявила Эвадина, и её голос с привычной непринуждённостью достигал всех ушей. — Всем, кто сражался здесь против меня, будет даровано прощение, ибо они были обмануты. Знайте же, что через меня Серафили объявили об окончании советов. И не будет больше разных рангов среди священников, ибо они порождают вредоносных близнецов — самолюбие и жадность, — которые барьерами встают на пути благодати Серафилей. Отныне только просящие будут смиренно служить Воскресшей мученице, которая, в свою очередь, смиренней всех служит Серафилям. Да будет этот день рождением Ковенанта Возрождённого.

Эвадина помолчала, пока люди восторженно кричали и размахивали оружием. Сегодня она намеревалась провозгласить не только свой приход к власти над Ковенантом, но и свой статус королевы. К счастью, хотя бы на этот счёт она согласилась прислушаться к моему совету, что с таким недвусмысленным вызовом Короне лучше подождать. Действительно, армия у нас имелась, но штурм Атильтора не прошёл бесследно. С приближением зимы у меня было мало надежды на пополнение наших рядов, а мои разведчики по-прежнему не докладывали ни о каких признаках Войска Короны. Отповедь посланнику Леаноры, несомненно, встревожила принцессу-регента, но, оставалось надеяться, что она не приведёт к войне, особенно когда королевская казна опустошена Алундийским священным походом и войной Самозванца. У меня не было ни малейших сомнений, что мы стоим на пороге новой конфронтации, но прямо сейчас тупиковая ситуация устраивала нас лучше всего.

— Знайте, что в сердце моём к вам только любовь, — продолжала Эвадина, когда стихли крики. — Знайте, что кровь, которую вы проливали, и друзья, которых вы потеряли ради этой святейшей из целей, не сгинули понапрасну, какими бы болезненными ни были ваши потери. Вы сделали больше, чем я могла бы просить даже от самых преданных душ. Итак, все, кто желают вернуться по домам, могут так и поступить, не опасаясь немилости. Ступайте и несите мою любовь и признательность до конца своих дней. Но те, кто захочет остаться со мной — добро пожаловать. Ибо вы мне понадобитесь. Вы понадобитесь Ковенанту Возрождённому. Враги, которых мы здесь победили — это лишь одно испытание, и, не сомневайтесь, будут и многие другие. Я никогда не обещала вам лёгкого пути. Я никогда не обещала вам ничего, кроме крови и жертв, ибо такова награда тем, кто поистине хочет служить нашему возлюбленному Ковенанту. Итак, я спрашиваю вас, братья и сёстры, в этом самом божественно-благословенном месте, останетесь ли вы со мной?

В ответ все даже не вскричали, а, скорее, неразумно громко взревели. Примечательно, что я увидел, как присоединились и многие горожане. За одну короткую речь Эвадина завоевала сердца людей, на которых пал её гнев всего несколько часов назад. Я часто наблюдал её способность демонстрировать власть простым ораторским искусством, но страсть, которую она пробудила в тот день, была иного порядка, настолько, что стала ещё одной гранью её легенды. Обращение Воскресшей мученицы со ступеней Атильторского собора — частый сюжет для картин и поэм. Хотя, как это обычно бывает с недоумками и пропойцами, из которых состоит художественная клика, большинство из них не включали меня в свои произведения. Справедливости ради, во время её речи я по большей части держался в тени. Если бы меня слишком часто видели возле Эвадины, то это могло бы вызвать нежелательное внимание и слухи. Мы вели себя сдержанно, однако угроза раскрытия меня постоянно тревожила. Воскресшая мученица должна быть чистой, а её душа и тело — не запятнаны похотью.

— Ещё несколько таких речей, — сказал Уилхем Эвадине под крики толпы, бушующие снаружи, когда мы вернулись в сводчатый коридор, ведущий в часовню, — и у нас будет армия вдесятеро больше нынешней по размерам.

— Покамест я бы остановился только на ротах Суэйна и Офилы, — сказал я.

Мы с Уилхемом шли рядом с Эвадиной, когда она возвращалась в зал совета. Крики толпы разносились таким громким эхом, что заглушали наши шаги, но она не выказывала никакого ликования по поводу эффекта своей речи, озабоченно нахмурив лицо.

— Я отправил вестников в каждое святилище, во все ближайшие города и деревни, — рискнул произнести я, поскольку она так и не заговорила. — Объявлять о рождении Ковенанта Возрождённого под единоличной властью Воскресшей мученицы. И, конечно же, нужно будет отправить Леаноре какое-то тщательно сформулированное обращение. И письма в герцогства. Герцогиня Лорайн — своего рода союзник, но нам понадобятся и другие…

— Нет. — Эвадина остановилась, повернувшись ко мне. Выражение её лица было суровым, но настороженным — такое сочетание я редко у неё видел.

— Никаких союзников? — спросил я.

Она покачала головой.

— Никаких писем. Слова на пергаменте не помогут. Ты должен отправиться сам, как мой посланник. Оценить преданность герцогов и их привязанность к Алгатинетам. Когда вернёшься, я решу, какие мы заключим союзы, если вообще заключим.

— Эви, нам потребуется поддержка, — тише сказал Уилхем, подходя ближе. — Алгатинеты уже кое-что понимают о том, что ты планируешь. Без союзников…

— Серафили — вот единственный союзник, который мне нужен. — Уилхем замер от интонации, окрасившей её слова, и я увидел, как лоб Эвадины чуть дёрнулся от сожаления, и она добавила немного мягче: — Но всё же, действительно, с бо́льшим количеством солдат цена, которую мы заплатим кровью, будет меньше. Отсюда и миссия моего верного посланника. — Она повернулась ко мне, быстро улыбнувшись. — Которую вам следует предпринять без задержек.

— Если я буду вашим камергером, то мне придётся всё здесь организовывать, — сказал я. — Только на изучение счетов Ковенанта уйдут недели…

— Этим я займусь сама. И к тому же, раз уж ты позволил тем равнинным дикарям убраться с большей частью золота, счета, видимо, потеряют свою важность.

Вергундийцы и разные наёмники исчезли до рассвета — свалили все вынесенные из собора богатства на караван украденных телег и спешно убрались по восточной дороге. Грабили они быстро, но эффективно, опустошив все хранилища монет, которые легко было открыть, и выкрав различных сокровищ из покоев светящих. Однако они сдержали слово и не тронули реликвии Ковенанта. Оставшиеся монеты Ковенанта ещё полностью не посчитали, но меня потери не слишком тревожили, хотя они и многое осложняли. Как всегда не уставала отмечать Сильда, настоящее богатство Ковенанта заключалось не в монетах, но в земле. Даже с потерей земель, уступленных Лорайн, доходы за сезон восстановят значительную часть потерянного. Помимо того, приличный урожай следующим летом принесёт Ковенанту Возрождённому богатство, намного превосходящее всё, о чём даже Декин не мечтал в свои самые безумные моменты.

— Плата была обещана от вашего имени. — Мои слова окрасила нарастающая ярость, подогреваемая явным пренебрежением в её тоне. «И когда она хоть кого-нибудь называла дикарём?». — Вы бы хотели, чтобы я нарушил ваше слово? Быть может, совершить убийство, чтобы сохранить золото? Перерезать тех, кто открыл двери в этот город?

— Конечно нет!

Я стиснул зубы и выпрямился, когда она повернулась ко мне, а её слова растворились в несмолкаемых криках снаружи. Её яростный укоризненный взгляд был кратким, но пронзил моё сердце. Никогда прежде она не направляла в мой адрес такого гнева. Отвернувшись, она медленно сделала вдох.

— Я всё сказала, лорд Писарь, — произнесла она. — Отправляйтесь завтра же в северные герцогства, а управление этим Ковенантом оставьте мне.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Я взял с собой Эйн, Вдову и дюжину самых верных разведчиков. Тайлера я оставил в Атильторе во главе Разведроты, приказав прочёсывать местность в поисках следов Суэйна или Офилы. А ещё к моей дипломатической миссии присоединились Квинтрелл и Адлар Спиннер. Менестрель и жонглёр, по крайней мере, развлекали бы аристократов, которые, как я подозревал, могли оказать не самый тёплый приём. Конечно же, и Лилат тоже отправилась со мной — без спроса, но неизбежно, куда бы я ни пошёл. Во время дневного перехода она обычно исчезала, очевидно, считая лесистые холмы, мимо которых мы проезжали, неотразимой игровой площадкой.

— Медленные и толстые, — сказала она на третью ночь после священного города, бросив связку кроликов возле костра. — И как вам только удаётся голодать в таких землях?

Я в ответ лишь невнятно пробурчал, увлечённо читая том, который добыл в библиотеке Ковенанта: «От бандитизма к господству — история семейства Пендроук, хранителей Альтьены». Нагрянув тем утром в библиотеку, я расстроился, узнав, что стремящаяся Вьера ушла — старший библиотекарь, видимо, решила лучше отправиться следом за свергнутыми светящими, чем подчиняться еретическому правлению Помазанной Леди. Остальные по большей части последовали её примеру, оставив лишь трио молодых, но увлечённых хранителей.

— Исидорский кодекс? — переспросила косоглазая девушка в рясе послушницы, когда я объявил цель своего визита. Она моргнула большими глазами, от удивления сжав губы в кружок.

— Он у вас есть? — спросил я.

— Был, милорд. — Снова моргнула. — Стремящаяся Вьера хранила его под замко́м вместе с некоторыми другими томами. Боюсь, она все их забрала, когда… — Послушница замолчала, нервно морщась от сожаления.

— Понятно, — сказал я, выдавив улыбку. — Что вы можете рассказать о кодексе?

Тут её трепет по большей части развеялся, а своей позой она напомнила мне свою сбежавшую начальницу, с её жёсткой, учёной уверенностью.

— Мученицу Исидору называли единственной пророчицей раннего Ковенанта, — сказала она. — Непросвещённые короли далёких земель убили её подлейшим образом, не согласившись с предсказаниями относительно катастрофы, которая постигнет их королевства, если они и дальше будут избегать любви Серафилей. Эти пророчества оказались настолько опасны, что её последователи записали их шифром, ключ к которому был утрачен. Некоторые учёные пытались его расшифровать, лишь с частичным успехом. Поэтому её свиток такой короткий по сравнению со многими первыми мучениками, а её имя малоизвестно даже среди верующих.

«Книга с зашифрованными предсказаниями», размышлял я. «Но это не помешало Арнабусу их прочитать».

— Известно ли вам, приходил ли сюда Великий Еретик с вопросами о кодексе?

От этих слов её сила духа чуть поколебалась, но она заметно сглотнула и смогла почти бесстрашно ответить:

— Нет, милорд. Такие вещи выше моего положения.

Я знал, что Вьера сейчас в дороге на Куравель, предположительно в повозке с сундуком запрещённых книг. Я вполне мог её перехватить, но это стало бы ясным сигналом моего интереса, которым она, несомненно, поделилась бы с низложенными светящими и, скорее всего, с агентами Леаноры. Сохранить всё в тайне было бы легко, если бы я решил убить Вьеру и всех, кто с ней путешествует, но пойти на такое я не мог.

— А вы случайно не знаете, где можно найти другую копию? — спросил я послушницу.

— К сожалению, милорд, копии этого кодекса чрезвычайно редки, и хранятся только в самых уважаемых архивах. Скорее всего, её можно найти в соборе Куравеля. Также возможно, она есть у восходящего Гилберта в его личном архиве в Каллинторе. Они со стремящейся Вьерой вели оживлённую переписку касательно самых непонятных текстов учения Ковенанта.

«Гилберт». Это имя я отлично помнил, но без какой-либо нежности.

— Благодарю вас, просящая, — сказал я. — Вы мне очень помогли.

— Я всего лишь послушница, милорд. — Она склонила голову и добавила почтительным шёпотом: — Но для меня большая честь служить Помазанной Леди.

— Рад слышать. Как вас зовут?

Большие глаза снова заморгали, на этот раз за этим последовал испуганный хмурый взгляд.

— К-корлина, милорд, послушница хранителей.

— Что ж, так было вчера. Сегодня вы — просящая Корлина, старший библиотекарь библиотеки Ковенанта. — Я проигнорировал сбивчивые благодарности и кивнул на стеллажи. — Вашим первым заданием будет предоставить мне краткую, но подробную историю герцогских домов Альбермайна. А вторым — составить полный список всех томов, которые украла стремящаяся Вьера, и места, где можно найти им замену. Его я возьму, когда вернусь через несколько недель.

История Пендроуков, которую она мне дала, долго рассказывала мрачные подробности об их происхождении, как одного из множества бандитских кланов, населявших знаменитые своей негостеприимностью горные земли северной Альтьены. В течение нескольких поколений Пендроуки обогащались за счёт подлого воровства и подвизались наёмниками у тех, кого сами называли «южными слабаками». Всё это изменилось с возвышением короля Матиса, Первого из Алгатинетов, который пообещал за верную службу больше, чем просто монету. Союз Пендроуков с Алгатинетами, после десятилетий борьбы, принёс им власть над всей Альтьеной и всё богатство, которое из этого следует. На долгие годы господства Алгатинетов этот альянс оказался взаимовыгодным соглашением, пока любимая дочь герцога Галтона не решила покончить с собой после падения Хайсала. Теперь династия Пендроуков распалась, и их единственная претензия на власть заключалась в маленькой леди Дюсинде, дочери леди Селины. Поскольку Дюсинда помолвлена с юным королём Артином, а большинство её ближайших родственников убито в Долине, бремя правления Альтьеной сейчас в руках троюродного брата герцога Галтона, лорда Арчела Шельвана. То, что Леаноре пришлось поручить управление герцогством своему кровному родственнику, многое говорило об авторитете семьи Пендроуков во всей Альтьене. А ещё это говорило мне кое-что о характере Шельвана. Кто станет служить женщине, которая нарушила соглашение о переговорах и убила главу его же семьи?

Моё внимание привлёк голос Эйн. Тихий идеальный звук доносился от более крупного костра, где сидели остальные. Мандолина Квинтрелла добавляла гармоничную основу ложившейся на неё песне — одной из бессмысленных композиций Эйн, которые обычно вызывали благодарный смех. Однако сегодня смесь рифмованных вирш возвещала о мрачном настроении. Сами слова были обычной бессмысленной мешаниной, но мелодия рассказывала другую историю. Глядя на овал её лица, окрашенный жёлтым в сиянии костра, я увидел грусть, которой не видел раньше. Я всегда подозревал, что за бесхитростной внешностью Эйн может скрываться невидимая глубина чувств, и теперь увидел, как она раскрывается во всех ярких деталях.

«Кто видел одну битву, тот повидал слишком много?», удивлялся я. «И одна перерезанная глотка уже чересчур?»

Я отвёл взгляд, когда от жалобных звуков следующего куплета у меня неприятно ёкнуло в груди. Список ужасов, которые повидала эта девушка, был длинным, и не ограничивался битвой. Жертвенный Марш получился в песне самым страшным, но я знал, что ей довелось увидеть много мрачного, пока меня не было в роте, а Эвадина и войско Короны завершали покорение Алундии. «И это далеко не конец», понимал я, наблюдая, как она завершает песню, скромно наклонив голову в ответ на аплодисменты. Я не видел, как она зарделась, когда Адлар прижал губы к её щеке, но не сомневался, что так оно и было.

«Хватит», решил я с неожиданной убеждённостью. «Хватит с неё войн. Когда вернёмся, она будет проводить свои дни в соборе и петь любые песни, какие ей только захочется». Эта мысль сопровождалась уколом зависти с оттенком вины. Её я мог избавить от того, что будет дальше, но не себя.

* * *

Некоторые утверждают, что кровь аристократов несёт в себе суть величия. Говорят, рождённые с этим замечательным веществом, текущим по их венам, наделены дарами интеллекта и силы духа, на которые никогда не смогут претендовать представители низших сословий. Возлюбленный читатель, не должно вызывать удивления, что я никогда не разделял подобных убеждений. Но, если бы и разделял, то они бы непременно развеялись при первом взгляде на лорда Арчела Шельвана. На знамени дома Шельван, висевшем позади его стула, был изображён кабан с невероятно длинными клыками. Но я понял, что не это стало причиной, по которой смотрителя герцогства Альтьенского называли Свином Севера. Лично я считаю, что это прозвище оскорбительно для свиней — животных, которые мне всегда нравились.

— Нет Совета? — спросил лорд Арчел, разбрызгивая вино и наполовину прожёванный пирог. На его мясистом лице образовалось выражение, которое я принял за прищур, хотя трудно было понять точно из-за жира и пота, покрывавших его трясущиеся щёки. — Парень, ты о чём? Как это может не быть Совета светящих?

— Он распущен, милорд. Так распорядилась Помазанная Леди Эвадина Курлайн, Воскресшая мученица и Первая среди верующих. — Я говорил ровным тоном, без тени сомнений, выставляя себя посланником, который принёс простые и неоспоримые факты. Хотя в мелких глазках лорда Арчела много ума я и не разглядел, зато отметил долю хитрости в том, как они блестели в свете множества свечей, украшавших его стол. Мне не предложили ни присесть, ни отведать ничего из обильных яств, расставленных перед ним.

Он принимал в том же зале, где раньше восседал его убитый кузен — это было просторное помещение, занимавшее большую часть нижнего этажа замка Пендроук. В отличие от других герцогских резиденций, эта крепость не располагалась в центре города, и к ней не примыкало никакое поселение. Мрачное укрепление с большими гранитными стенами и высокими смотровыми башнями соорудили три сотни лет назад посреди южных утёсов и скал Альтьенских гор. Дорога сюда представляла собой неприятное путешествие с переменчивой погодой и опасными тропами. По своим изысканиям я знал, что замок Пендроук никогда не брали штурмом и лишь изредка осаждали. И по одному взгляду на его расположение становилось ясно, почему. А ещё это заставило меня задаться вопросом, почему покойный герцог Галтон просто не укрепил свои позиции здесь, когда порвал с Алгатинетами. Я почти не сомневался, что если бы он это сделал, то именно его гораздо более проницательному уху я рассказывал бы сейчас свои новости.

— Распущен, вот как? — спросил лорд Арчел — у него явно имелась привычка повторять последние слова, чтобы поразмыслить. Он долго, громко рыгнул и потянулся за винным кубком. В зале мы были одни, не считая одного слуги и кучки стражников — ещё одно решение, заставившее меня признать этого человека не полным дураком. — Могу ли я предположить, — продолжал он после нескольких глотков, от которых по его щекам потекли алые ручейки, — что это было сделано с полного одобрения принцессы-регента?

— Вопросы Ковенанта находятся за пределами сферы деятельности Короны, милорд, — ответил я. — Как вам, не сомневаюсь, известно.

— Значит, нет. — Его кубок громко стукнул по столу и упал, пролив содержимое. Лорд Арчел едва обратил на это внимание, потянувшись за очередным куском пирога, пока его слуга быстро поднимал и наполнял упавший сосуд. «Этот пидор сам даже свою жопу ни разу не подтирал», решил я, глядя, как Арчел жуёт, сверкая мелкими глазками. Он ещё долго жевал, а потом спросил:

— Писарь, зачем проделывать такой долгий путь, чтобы рассказать мне это?

— Помазанная Леди желает выразить своё почтение, милорд. — Я изобразил слабую улыбку, игнорируя очевидную колкость в его нежелании обратиться ко мне по титулу. — И пригласить вас при первой же возможности присутствовать на прошении в Священном Городе, где для неё будет честью благословить ваше правление этим герцогством.

— Благословить, значит? — Он засмеялся, и его губы, словно маленькие блестящие розовые полоски на потном одеяле, приоткрылись, обнажив не проглоченную еду. — Скажи, пожалуйста, какая польза от благословения? Оно заплатит моим слугам или солдатам? А может, заставит всех грязекопов и торговцев, набивающих мошну, платить свою ёбаную десятину?

— Благословение Помазанной Леди очень поможет завоевать сердца верующих вашего герцогства, милорд. И по мере того, как будет разноситься молва о её возвышении, вес её слов будет расти. Разумеется, ей известны ваши трудности в этих землях. До неё дошли вести о тех, кто по-прежнему присягает на верность павшему герцогу-предателю и наводняет холмы, готовя восстание.

— Они не просто готовят, — фыркнул Арчел, отталкивая тарелку, и снова потянулся к кубку. — На прошлой неделе они убили моего племянника, да. Честно говоря, он был жутким транжирой, но его мать теперь неустанно меня пилит. Я уже за это преступление вздёрнул дюжину человек из кланов, но ей всё мало. Она хочет сжечь и оставить пустыней всю горную страну.

— Мои соболезнования. — Я изобразил на лице подобающее сочувствие и серьёзность. — Я уверен, что вы никогда не пойдёте на подобные крайности, как и Помазанная Леди, но она никогда не скупилась на то, чтобы направить свою силу против тех, кто участвует в несправедливом восстании. Не сомневаюсь, что так же она поступит и ради Альтьены, раз та находится под угрозой, тем более что вы, похоже, нуждаетесь в подкреплениях от Короны.

— От Короны? — Умение скрывать свои мысли не входило в число тех незначительных даров, которыми обладал этот человек, поскольку расчёты, крутившиеся в его голове, ясно отражались в прищуренном взгляде маленьких глазок, почти исчезавших среди складок щёк и бровей. — Принцесса Леанора обещала мне к лету гарнизон в пятьсот воинов для этой продуваемой ветрами кучи.

Правда это или нет, значения не имело. Тут мы подошли к сути той сделки, которую можнобыло заключить между этим хитрым обжорой и Ковенантом Возрождённым.

— До лета ещё много месяцев, — заметил я. — А мне надо лишь отправить гонца в Атильтор, и уже к зиме у вас здесь будет гарнизон из пяти сотен солдат Ковенанта.

Где-то под плотью лица Арчела зашевелился его язык, перемещая что-то во рту. Его челюсть щёлкнула, и между зубами появился кусок кости, с выступающего конца которого свисал кусочек хряща. А я-то думал, что самые отвратительные зрелища, которые только можно себе представить, я повидал в многочисленных битвах. Но это, пожалуй, переплюнуло их все.

— Солдаты будут исполнять мои приказы? — спросил он, и сморщил губы вокруг косточки.

— Разумеется. Пока такие приказы не будут противоречить учению Ковенанта.

Он фыркнул, и косточка исчезла в его пасти, а его ноздри раздулись от стона явного наслаждения.

— Передай своей Воскресшей мученице, что я с радостью получу её благословение, как только её солдаты помогут мне в защите этого герцогства. Разумеется… — он снова рыгнул, — …Мне придётся платить и своим рекрутам. Арендной платы за все земли Ковенанта, находящихся в границах Альтьены, должно хватить.

Я мог бы ещё поспорить, поторговаться, как с Лорайн, но слишком сильно мне хотелось убраться от него подальше. И к тому же, когда восходящая-королева взойдёт на трон, конкретно это соглашение можно будет пересмотреть, а если этому дураку не понравится, то я уже составил список других родственников Пендроуков, которые будут посговорчивее.

— Народу Альтьены повезло с правителем, милорд. — Эту ложь, едва ли не самую наглую из всех, когда-либо произнесённых мной, я дополнил подобострастным глубоким поклоном. В качестве ответа лорд Арчел Шельван умудрился рыгнуть и пёрнуть в унисон.

* * *

Когда меня привели к лорду Лоренту Ламбертайну, герцогу Кордвайна, я подумал, что его приём — это преднамеренная попытка создать полную противоположность с невоспитанным соседом. Его за́мок Норвинд представлял собой обширную крепость, занимавшую возвышенность над кордвайнским портовым городом Левинсал. Когда я появился у воро́т замка, капитан стражи поприветствовал меня кратко, но вежливо, и без тени удивления, отчего стало ясно, что мой визит ожидался. Впечатление подкрепляло то, что герцог принял меня не наедине (не считая слуг и солдат), а вместе со старшим сыном, лордом Гилфердом. Тот сидел справа от отца — молодой мужчина на несколько лет младше меня, лицо которого выглядело как юное отражение строгого, скуластого лица герцога.

— Приветствуем вас, лорд Писарь. — Герцог обратился ко мне хриплым голосом, который яснее внешности говорил о его возрасте. Из недавно прочитанного я знал, что этому человеку около семидесяти, а его наследник — плод третьего брака, тогда как в остальных рождались только дочери. Улыбка его выглядела натянутой и далеко не тёплой, а у лорда Гилферда улыбки для меня и вовсе не нашлось. За двумя лордами сидела группа из дюжины человек, которых я принял за главных вассалов герцога и его ключевых советников. Среди этой разношёрстной кучки поседевших рыцарей и учёных в шапочках никто, как и их сеньор, видимо, не обрадовался при моём появлении. Самым внушительным персонажем среди присутствующих оказалась высокая пепельноволосая женщина в серой рясе восходящей. И среди них всех только её поведение, предсказуемо, было открыто враждебным.

— Для меня большая честь смиренно стоять перед вами, милорд. — Чувствуя, что открытая лесть, которую я выказывал лорду Арчелу, здесь будет неуместна, я отвесил поклон строго соответствующей глубины. — И, позвольте сказать, как солдат, я вам признателен.

Герцог изогнул бровь.

— Отчего это, милорд?

— Оттого что в каждой битве, в которой я участвовал, мне посчастливилось иметь на своей стороне храбрых кордвайнцев.

— Для Ламбертайнов это дело чести — мы никогда не уклоняемся от своих обязательств. — Несмотря на эти слова, я не заметил никакой гордости в тоне лорда Лорента. — Король призывает солдат, и мы отвечаем. Так всегда с королями и герцогами.

— Любому монарху следует ценить вашу верность. — Я снова поклонился и заговорил сугубо официально: — Я пришёл с вестью от Воскресшей мученицы и Помазанной Леди…

— И еретички! — Перебила меня восходящая пронзительным восклицанием. Эта женщина вскочила на ноги, всё её лицо тряслось от неподдельного возмущения. — Поистине, она — самая отвратительная еретичка! Осквернительница Ковенанта. Умоляю, милорд… — она яростно глянула на лорда Лорента, — …вышвырните этого известного убийцу и лжеца из своей крепости…

— Восходящая Хейльма! — Оказалось, что громко рявкнуть герцог может совершенно без хрипотцы в голосе. Священница резко умолкла и вернулась на своё место в напряжённой позе и сжав зубы.

— Прошу прощения, лорд Писарь. — Лорент одарил меня ещё одной натянутой улыбкой, ещё слабее, чем в первый раз. — Я не приемлю никакой грубости по отношению к моим гостям. В Кордвайне издавна сложилась традиция, что тех, кто приходит с миром, принимают тем же.

— Я не обижен, милорд. — Наклонив голову, я многозначительно посмотрел на восходящую. — Перемены всегда болезненны для косных умов, особенно для тех, кто погряз в незаслуженных привилегиях.

Я отвернулся от краснеющей восходящей Хейльмы и следующие слова адресовал одному герцогу:

— Да будет известно, что Воскресшая мученица благословляет ваш дом и ваше герцогство. И для неё станет честью и радостью закрепить это благословение, если вы встретитесь с ней в Атильторе.

— И я благодарю её за это приглашение. — За этим ответом Лорента последовала намеренно затянутая пауза. Такую же хитрость я использовал при допросе пленников. Желание нуждающегося заполнить молчание часто провоцирует неправильно выбранные слова или даже раскрытие секретов. Я вынес паузу со спокойным терпением, лишь немного выжидательно приподняв брови, и увидел, как на лице герцога едва заметно промелькнуло веселье, после чего он снова заговорил:

— Как я понимаю, вы привезли артистов в мою крепость, — сказал он.

— Привёз, милорд. На самом деле даже трио. Жонглёра, менестреля и певицу, обладательницу самого чистого голоса и лучших стихов во всём Альбермайне.

— Впечатляющая похвальба.

— Милорд, я не склонен к хвастовству. Если захотите послушать её пение, то узнаете, что я не лжец. — Очередная колкость в сторону восходящей, вызвавшая язвительный смешок.

— Я её послушаю. — Герцог взялся за ручки кресла и поднялся на ноги. Придворные последовали его примеру, а я опустился на одно колено. — Сегодня, — добавил Лорент. — Каким бы хозяином я был, если бы не почтил пиром такого необычного гостя? Мы ещё поговорим, когда я послушаю вашу певчую птичку. Но предупреждаю, для получения вами столь желанной награды её песня должна быть поистине особенной.

* * *

Эйн не разочаровала, как и всегда, где дело доходило до музыки. Её представление началось после того, как Адлар захватил внимание публики ослепительным показом. После замечательного начала с обычными жезлами и шарами он устроил прощальный спектакль, попросив толпу бросать ему разные предметы для жонглирования. Один из рыцарей герцога кинул ему меч, вероятно ожидая, что Адлар, подбрасывавший в воздух штук восемь разнообразных предметов, наверняка его уронит. Не уронил. Меч он высоко метнул, быстро кружа набор горшков, бутылок и кубков. Когда меч опустился, он высоко подбросил предметы поменьше, поймал и снова метнул оружие, а потом поймал остальные предметы и продолжил процесс.

Квинтрелл отказался от сольного выступления и только аккомпанировал Эйн. По моей просьбе она начала, услаждая пирующих лордов, леди и прочих придворных, исполнением популярных песен. Мелодии поначалу были весёлыми, которые публика обычно подхватывает, но не сегодня. Все они с растущим восхищением смотрели на стройную девушку с таким лицом и голосом, что многие сочли бы её Серафилью во плоти. Как я и надеялся, восхищение сменилось восторгом с мокрыми глазами, когда она запела свои композиции. От «Кто споёт мне?» многие вытирали глаза, а потом разразились бурными аплодисментами, но венцом славы Эйн тем вечером стал «Плач Воина».

«Дни войны этой, они всё длиннее. Дела войны́ этой омрачают мою душу…»

Пока она пела, я осторожно наблюдал за реакцией лорда Лорента, увидев, что на его лице написана скорее безмятежная признательность, чем изумление, на которое я рассчитывал. Однако с его сыном всё обстояло совсем иначе. Лорд Гилферд, не мигая, смотрел на Эйн с нервным волнением молодого человека, потерявшегося в своей первой любовной одержимости. Мне это показалось в равной мере радостным и тревожным. Влюблённый наследник Кордвайнского герцогства может быть полезен, но намерение избалованного лорда преследовать солдата низкого происхождения в войске Ковенанта грозило потенциальным осложнением. Несомненно, он смотрел на Эйн и видел очаровательную девушку с голосом, способным пронзить сердце. А если он обнаружит, что она совсем другая, то это наверняка вызовет обидное разочарование.

Отец лорда Гилферда, видимо, обладал даром наблюдательности сродни моему.

— Парень, хватит ёрзать, — резко пробормотал он, заметив, что его сын всё больше теряет самообладание. Юноша, казалось, почти ничего не заметил, и его волнение только возрастало, когда Эйн приближалась к последнему куплету.

«Ибо встречу судьбу человеком великого горя, знаю, встречу судьбу по заслугам».

Когда последняя нота взлетела к потолку зала, наступил короткий миг молчания, а потом толпа разразилась аплодисментами, и все, кроме герцога, вскочили на ноги, хлопками и криками приветствуя певицу, а громче и энергичнее всех — лорд Гилферд.

Разумеется, Эйн и Квинтрелл были вынуждены несколько раз выйти на бис из-за того, что публика не хотела их отпускать. Эйн такое признание явно озадачило, но более опытный менестрель попросил их назвать свои любимые песни, которые будут спеты, только если его шляпу набьют монетами. Поэтому, когда Квинтрелл под звон монет бродил по комнате с протянутой шляпой, разные фракции громко спорили друг с другом за возможность услышать свои песни. В этом шуме я наклонился поближе к герцогу и пробормотал вопрос:

— Милорд, песня для вас достаточно особенная?

— Замечательный талант, несомненно, мастер Писарь. — Он наклонил голову. — Тем более для такой юной особы.

— Тогда приезжайте в Атильтор и послушайте её снова. — Я кивнул на его сына, который смотрел на Эйн, можно сказать, остолбенело. — Привозите и лорда Гилферда, если пожелаете.

Лицо герцога раздражённо дёрнулось, и он повернулся к своему наследнику.

— Сядь прямо, — бросил он. — Будущий герцог не должен сутулиться за столом. — Отец и сын обменялись негодующими взглядами, после чего юноша опустил взгляд и выпрямил спину в сравнительно более царственную позу.

— Интересно, — сказал Лорент, повернувшись ко мне, — а лорд Арчел согласился получить благословение Помазанной Леди во время вашего визита?

Для меня не стало сюрпризом, что он знал о моём визите к его восточному соседу. Этот человек излучал несомненную уверенность человека, который всю свою жизнь успешно ходил по зачастую смертельным течениям Альбермайнской политики. Такому человеку без разведки никак.

— Согласился, — сказал я. — Несмотря на многие трудности, осаждающие герцогство. Трудности, с решением которых Помазанная Леди с радостью поможет.

— Неужели? Деньгами или солдатами? — Он ворчливо усмехнулся и махнул рукой, избавляя меня от формулировки подходящего уклончивого ответа. — Вы думаете, мне нужна помощь Помазанной Леди? На моих землях нет бунтовщиков.

— И всё же Алгатинеты морят голодом ваше герцогство. С самого падения Фьордгельда портам Кордвайна запрещено торговать с аскарлийцами. А леди Эвадина считает, что время вражды с нашими северными соседями прошло, и, быть может, требуется новый, более прагматичный и выгодный курс.

Весёлость герцога померкла, он наклонился ко мне и тихо проговорил:

— Я вижу, милорд, вы умный человек, так позвольте говорить прямо. Моё согласие на благословение вашей леди будет сигналом всем, что я признаю её власть над Ковенантом. А ещё это ясно даст понять, что я одобряю роспуск Совета светящих. Если оставить в стороне мои собственные симпатии, то такой проницательный человек, как вы, также поймёт, что моё признание ничего не значит. Вам требуется признание Короны. Без него Воскресшая мученица — всего лишь еретичка в украденном соборе.

— Ваша откровенность освежает. — Я поклонился в знак признательности. — И, по правде говоря, я действительно претендую на некоторую проницательность. Она возникает из тщательного изучения истории, которая богата примерами тех, кого поначалу называли еретиками, а позже провозглашали мучениками или даже королями.

Лорент нахмурил лоб и внимательно на меня посмотрел. Некоторое время он ничего не говорил, а Эйн тем временем начала исполнять «Глупость хвастуна» — старую весёлую песенку о комично влюблённом рыцаре. На этот раз публика подхватила, аккомпанируя ритмичными хлопками и подпевая, к счастью, весьма громко.

— Когда вы впервые пришли ко мне, — сказал Лорен, и благодаря песне его голос не слышал никто, кроме меня, — я думал, вы окажетесь старше. А сейчас вижу, что на самом деле вы всего лишь вчерашний мальчишка. Конечно, закалённый тяготами и битвами, но всё равно мальчишка. И ваша Воскресшая мученица — просто заблудшая девушка, охваченная фантазиями, которые она принимает за видения. Вы — опасные дети, и играете с огнём, который не сможете контролировать.

Он пошевелился и кивнул в сторону восходящей Хейльмы, которая сидела в конце высокого стола. Она не подпевала вместе с остальными, сосредоточив всё внимание на неслышимом ей разговоре герцога со мной.

— Эта женщина больше двадцати лет совершает богослужения в моём доме, — сказал мне Лорент. — Она была здесь, когда кровавая лихорадка унесла мою первую жену, и когда вторая умерла от родов. Она — сама доброта, великодушие и мудрость. Она не желает войны, и на самом деле всегда от неё отговаривает. Когда она рассказывает о примере мучеников, я слышу правду в её словах. Когда вы говорите о своей Помазанной Леди, я слышу только слепую преданность, совершенно не обременённую какой-либо правдой. Лорд Писарь, я знаю, зачем вы пришли, и вы уйдёте с пустыми руками. Я не стану отметать целую жизнь в вере, чтобы выторговать крошки со стола сумасшедшей. А теперь… — Он снова натянуто улыбнулся мне, кивнув в сторону Квинтрелла и Эйн, — Благодарю вас за сегодняшнее развлечение. Наутро вы уедете из этой крепости, и чтобы даже тени вашей у моей двери никогда больше не было.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Бывший восходящий Гилберт во многом сильно изменился с нашей последней встречи. Платье восходящего сменилось на простую серую рясу просящего, как и полагалось священникам на службе Ковенанта Возрождённого. А ещё, хотя из Каллинтора я отбыл меньше двух лет назад, на его лице как будто прибавилось морщин вокруг глаз и на лбу. Однако в остальном этот человек оставался по большей части тем же самодовольным и чрезмерно амбициозным педантом, каким я его помнил.

— Камергеру Воскресшей мученицы здесь всегда рады, — сказал он, уже сгибая плечи в поклоне, но остановился, увидев, что я поднял руку.

— Мы теперь одного ранга, — сказал я, натянув на лицо пустую улыбку, как герцог Лорент, и добавил: — брат.

Он встретил меня в нефе святилища мученика Каллина, которое содержалось намного хуже, чем я помнил. По углам клубилась пыль, и я заметил несколько кучек крысиного помёта. Сам священный город тоже был нынче намного тише, на улицах почти не было видно искателей убежища, занятых своими делами. И точно так же, я насчитал лишь горстку хранителей, которые по большей части растворились в тенях, когда мы проехали в неохраняемые ворота. Я, и не спрашивая, знал, что здесь произошло, и это можно было выразить одним словом: раскол. Новости о падении Атильтора перед Помазанной Леди заставили людей выбирать сторону. Те, кто симпатизировал ортодоксам — большинство, судя по опустевшим улицам, — бросились наутёк, а преданные Воскресшей мученице остались. Удивительно, что Гилберт причислял себя к последним, хотя я питал серьёзные сомнения в том, что это вызвано какими-либо религиозными наклонностями.

Вопреки своему мстительному характеру я обнаружил, что мне вполне хватает того, как он корчится. Да, этот человек однажды пытался вышвырнуть меня из города в лапы жаждущего возмездия лорда Элдурма. Но вида Гильберта, изо всех сил пытающегося сдержать своё отвращение и презрение перед этой неизбежной встречей, оказалось достаточно, чтобы уравновесить чашу весов. Это был мелкий человек, поэтому мелкая месть ему меня вполне устраивала.

— Разумеется, — сказал он. Я увидел, как он тоже безуспешно пытается улыбнуться, что мне показалось забавным, но я не винил его за это — он просто не мог притворяться, будто уважает человека столь низкого происхождения, как я. — Я подготовил полный список тех, кто в настоящее время проживает в Каллинторе. Просящие, хранители и искатели убежища. Собирался взять его в Атильтор и лично передать Помазанной Леди…

— Не надо, — оборвал его я. — Я отвезу ей. А ещё мне нужен доступ к вашему личному архиву. Полагаю, он у вас имеется?

Желание солгать ясно отразилось на его лице, но, несмотря на всю свою надменность, глупцом он не был, и желание держалось недолго.

— Имеется. — От этого поражения его плечи чуть опустились. — Хотя в последнее время у меня было мало свободного времени для личных увлечений.

— Исидорский кодекс. Он ведь в числе ваших увлечений?

Покорность на его лице сменилась настороженностью, и он сложил руки вместе — как я предположил, чтобы скрыть нервное подёргивание.

— Да, я… уже некоторое время пытаюсь его перевести.

— Перевести? — нахмурился я. — Вы имели в виду расшифровать.

В изгибе его рта мелькнуло прежнее превосходство, но он достаточно мудро подавил это чувство.

— Да, оригинал был зашифрован. Но после расшифровки выяснилось, что написан он на урмейском — на языке первых мучеников. Это письмо общеизвестно трудно переводить на альбермайнский. Боюсь, я недалеко продвинулся…

— Покажите мне.

Я надеялся, что Гилберт соврал, но с одного взгляда на тексты, которые он положил передо мной в маленькой библиотеке святилища стало ясно, что это не так. Оригинальная книга из библиотеки Ковенанта — тоже копия более древнего тома — представляла собой грубый коричневый пергамент, густо исписанный каракулями. Расшифрованный текст Гилберта состоял из стопки отдельных страниц, исписанные его нетвёрдой рукой. Он был учёным, но не писарем.

— Это всё? — спросил я, перебирая несколько десятков листов, составлявших его перевод урмейского текста.

— Как я и говорил, время нынче летит быстро.

Краткое изучение переведённых страниц выявило в основном бессвязный и загадочный монолог, изобилующий намёками на незнакомые мне имена, и на верования до Ковенанта, мало что для меня значившие. Один отрывок привлёк моё внимание из-за многочисленных исправлений, которыми был замаран текст. Одно слово было подчёркнуто несколько раз, пергамент вокруг него заполняли другие слова, и все они были перечёркнуты.

— Видимо, это слово представляло собой особую трудность, — сказал я, указывая на мешанину каракулей.

— Да, — раздражённо поморщился Гилберт. — Метревеус. В урмейском у него несколько значений. Все отрицательные по смыслу, но точную параллель подобрать сложно.

— Что ближе всего?

Он в раздумье поджал губы, а потом ответил:

— «Тиран», наверное. Но ещё это можно перевести как «великий» и «гонитель».

— Гонитель кого?

— Позвольте? — Гилберт протянул руку, и я передал ему страницы. — Вот, — сказал он, указывая на другой отрывок через несколько страниц. — В оригинале это плотный стих, и потому перевод может быть неточным. Дословный перевод звучит как: «И Метревеус очистит земли за горами с такой яростью, что ни одна жизнь не уцелеет. Будет снова бичевать их. Знайте же, что только пепел и руины станут наследием Метревеуса».

«Земли за горами... снова бичевать». Это Арнабус хотел, чтобы я увидел? Он представлял, что Эвадина и есть этот Метревеус? Если да, то мне не нужны были новые подсказки, чтобы вычислить, что это за земли за горами.

— А она оказалась права во всём? — спросил я Гилберта. — Мученица Исидора. — Сбылось ли какое-нибудь из её пророчеств?

— Предположительно, она была самой точной пророчицей в известной истории. Однако события, которые она, как говорят, предвидела, происходили в античности, в тёмных веках между возвышением первых мучеников и расцветом Ковенанта. Современные отчёты тех дней скудны, но некоторые из них согласуются с её записанными заявлениями, особенно те, что касаются чумы или стихийных бедствий.

— Арнабус. — Я пристально посмотрел на лицо Гильберта. — Приходил ли Великий Еретик сюда посмотреть на этот труд?

Гилберт напрягся, его снова охватила настороженность. Я видел, как он хотел было солгать, но потом осмотрительно передумал.

— Да, — сказал он, стеснённо закашлявшись. — Приходил. Любопытно, что он читал расшифрованный текст, не прибегая к переводу, и не демонстрируя никаких трудностей в прочтении. В то время я подумал, что он притворяется. Даже тогда я мог отличить двуличную душу с первого взгляда.

Я снова сосредоточился на документах, размышляя, не забрать ли их с собой. Я предполагал, что старший библиотекарь Корлина возьмётся за выполнение перевода с искренним жаром, но сомневался, что в таком юном возрасте человек обладает необходимыми знаниями.

— Помазанная Леди желает, чтобы вы продолжали работу над этим документом, — сказал я, возвращая страницы Гилберту. — Теперь это будет ваша главная задача. По завершении поручите более аккуратному писцу его скопировать и отправьте мне в Атильтор. Кроме того… — Я многозначительно осмотрел помещение. Как и везде внутри здания, здесь было полно клубов пыли и стоял затхлый запах. — Это святилище стало позором. Пусть его подметут и вычистят как можно скорее.

— Все искатели, выполнявшие эти работы, ушли, — запротестовал Гилберт. — А те, что остались, нужны для работ на полях.

— Тогда займитесь этим сами. Метла — не сложное устройство, брат. А теперь, прежде чем я уеду, мне нужен от вас ещё один документ.

* * *

К моему большому облегчению мастера Арнильда не было среди тех, кто решил сбежать из священного города. Его, и ещё полудюжину его коллег я нашёл за работой в скриптории. Их согбенные спины и шишковатые пальцы привели меня к немилосердному, быть может, заключению, что их решение остаться связано, скорее, с немощью, чем с преданностью.

— Свиток мученика Айландера, — проговорил Арнильд, отступив назад, чтобы я посмотрел на его последнюю работу. Мускулистый Айландер, первый король-ковенантер Альбермайна, возвышался с топором в руках над потоком еретиков, а его корона сияла, как солнце, благодаря золоту, которое Арнильд на ней вытеснил.

— Как обычно, изысканная работа, мастер, — сказал я ему, с признательным поклоном. — Она настолько прекрасна, что я с большой грустью попрошу вас отложить её. — Я передал ему переплетённый пергамент, который получил от Гильберта.

— «Завещание восходящей Сильды Дойселль», — прочитал он, разворачивая свёрток.

— «Свиток мученицы Сильды», — мягко поправил я. — Текст неполный, но я внёс необходимые дополнения и поправки.

Арнильд изогнул морщинистую бровь, читая первые отрывки.

— Кое-что из этого знакомо по проповедям восходящего — то есть просящего Гилберта.

— Неудивительно. Мне нужны копии, мастер Арнильд. Одну со всеми вашими украшениями, а остальные должны быть изготовлены так быстро, как только смогут ваши коллеги-писари.

— Сколько?

— Сколько есть пергамента и чернил. И я оставлю денег, чтобы вы купили ещё. Как только копии будут сделаны, их нужно отправить в святилища вместе с письмом от Помазанной Леди. — Я передал ему другой документ, который написал тем утром и подписал именем Эвадины. Получателю предписывалось сделать свиток мученицы Сильды основным источником вдохновения для будущих проповедей до дальнейшего уведомления. Это было не первое послание, которое я сам подписал приличной копией подписи Эвадины, и она только порадовалась, поскольку находила утомительной работу с корреспонденцией.

— Продолжайте делать копии, пока каждое святилище в Альбермайне не получит «Свиток мученицы Сильды», — сказал я. — А ещё этот скрипторий теперь под вашим единоличным руководством. Просящий Гилберт будет занят другими вопросами.

* * *

— Красивая, да? — спросила Эйн, подняв брошь на свет полуденного солнца, высунувшегося из-за гряды зловещих туч. Мы ехали во главе группы по Королевскому тракту в Атильтор. Брошь представляла собой композицию из дубовых листьев, и, на мой разбойничий взгляд, была сделана из настоящего золота. Посреди листьев ярко сиял либо настоящий рубин, либо одна из лучших подделок, которые я когда-либо видел.

— Красивая, — согласился я. — Где ты её взяла?

В ответ на подозрительные нотки в моём голосе она надула губы.

— Да будет тебе известно, это подарок. Герцогскому сыну очень понравилось, как я пою. На самом деле он хотел, чтобы я осталась в качестве певицы крепости. А я-то и не знала, что такие бывают.

— Не бывают. — Я не стал рассказывать о своём убеждении, что юный лорд Гилферд имел в виду ещё и дополнительные обязанности для своей потенциальной певицы крепости. — Он, наверное, сильно расстроился, когда ты отказалась.

— Наверное. — Она наклонила голову, глядя, как свет играет на рубине. — Хотя он сказал, что я могу вернуться, и мне всегда будут рады. И дал мне вот это, в знак его добрых намерений, как он сказал. — Эйн улыбнулась и спрятала брошь в кошелёк на ремне. — Милый парень, как думаешь? Таких вокруг так мало.

— Милее, чем его отец. — Мне в голову пришла мысль, что, поскольку лорд Лорент так открыто выступил против дела Эвадины, Эйн и её благородный поклонник вскоре могут оказаться лицом к лицу на поле битвы. Это ещё больше укрепило мою решимость избавить её от грядущих бедствий, но следующие слова тут же оспорили это убеждение:

— Квинтрелл хочет, чтобы я уехала с ним. — Этими новостями Эйн, как обычно, поделилась весело и рассеянно. Как это часто бывало при верховой езде, лицо она поднимала к небу, чтобы лучше отслеживать порхающих между деревьями птиц.

— Вот как? — Я повернулся в седле, оглядываясь на Квинтрелла. Мой суровый взгляд его, по всей видимости, не потревожил, поскольку он наклонил голову и ухмыльнулся.

— Да, — сказала Эйн и, довольная собой, гордо вскинула голову. — Он считает, что в этой роте мой талант пропадает. Обещает огромные богатства, если я поеду с ним на гастроли по восточным землям.

Я сдержал желание снова взглянуть на Квинтрелла. Слова Эйн натолкнули меня на мрачное умозаключение. «То есть, он хочет забыть свои обязательства перед Лорайн и убраться из этих герцогств, пока ещё есть время». Желание менестреля-шпиона забрать с собой Эйн казалось удивительным, но, с другой стороны, её голос, несомненно, был ценным, и он не знал её настолько, чтобы понять опасность, которую она собой представляла.

— И что ты ему ответила? — спросил я.

— Что служу Помазанной Леди, конечно. — Она ухмыльнулась. — Но спасибо за такой взволнованный вид.

Теперь стало ясно, что идея держать её взаперти в Атильторе сопряжена с растущим списком трудностей. Ей так быстро становилось скучно. Это, в сочетании с негодованием по поводу того, что её не взяли с собой, могло пробудить дремлющие наклонности. Кроме того, пускай Квинтрелл и не демонстрировал верности госпоже, платившей ему деньги, но он и не был неправ.

— По крайней мере, тебе стоит это обдумать, — сказал я, стараясь не говорить с недовольством. Я попрощался с Торией по веским причинам. Быть может, теперь настало время попрощаться и с Эйн. — Разве тебе не хотелось бы разбогатеть?

Она удивлённо покосилась на меня.

— И ты бы меня отпустил?

— А как бы я тебя остановил?

Эйн поёрзала, и её пони замотала головой, чувствуя беспокойство наездницы.

— Я поклялась служить Леди, — сказала она с угрюмостью, какой я уже давно не видел.

— Тогда езжай, оставаясь у неё на службе. Люди на востоке до сих пор по большей части не знают историю Воскресшей мученицы. Ты могла бы распространять эту историю повсюду, и, если хочешь, в песнях.

Она покачала головой, маленькое лицо посуровело.

— Моё место здесь, с ней и с тобой. Нам ещё столько надо сделать. Я бы хотела всё это увидеть — и день, когда она станет королевой, и день, когда она выйдет за тебя. Ты тогда станешь королём?

Видимо, на моём лице так ярко отразилось потрясение, что она насмешливо расхохоталась.

— Думал, я не знаю? Что Эйн просто певчая пташка, которая ничего не видит. — Она высунула язык. — Так вот, я многое вижу, Элвин Писарь. И вы даже не очень-то скрывались, не так ли?

Я отвёл глаза и ничего не говорил, пока Черностоп брёл по замёрзшим колеям дороги. И снова я сдержал желание бросить встревоженный взгляд на Квинтрелла, хотя и был уверен, что мы далеко впереди колонны, и услышать он не может.

— Всё в порядке, — сказала Эйн весёлым по-прежнему голосом. — Любовь исходит от Серафилей, и потому немудрено, что Леди её тоже разделяет. На самом деле всё это довольно мило. Может, напишу об этом песню, «Леди и Разбойник».

Наконец, после долгих метаний в панических мыслях, мне удалось задать вопрос:

— Кто ещё знает?

— Уилхем, во всяком случае, я так думаю. Вдова тоже. Она, кстати, сильно ревнует.

— Это она тебе сказала?

— Нет. — Эйн раздражённо вздохнула. — Я же говорила, я вижу всякое. И именно потому, что я вижу людей, они думают, что я не вижу.

Черностоп в тишине брёл дальше, а в моей голове кружились несметные расчёты. «Что сказать ей? Что с ней делать? С чего Вдове ревновать?». Всё это прекратилось, когда Эйн продемонстрировала ещё более глубокую проницательность, сказав:

— Некоторые тайны не сохранить. Они просто слишком большие.

Я поник в седле, а буря в голове сменилась горькой усталостью.

— Я знаю, — пробормотал я. — И всё же прошу тебя сохранить эту. По крайней мере, пока.

— Хорошо. Но… — она погрозила мне пальцем, — больше никаких разговоров о том, чтобы отослать меня.

Я улыбнулся, зная, что должен чувствовать себя виноватым, но не чувствовал. Чтобы встретить то, что ждёт меня впереди, мне понадобятся все мои друзья. А вина пришла позже, и её тяжесть до сих пор и столько лет спустя повергает меня в уныние.

Уилхема и Верховую роту мы встретили в полудневном переходе от Атильтора. Он довольно радостно нас поприветствовал, но меня нервировал его настороженный взгляд. Среди даров Уилхема коварство никогда не числилось, и я никогда не испытывал ни малейших трудностей с распознаванием правды или лжи в его словах.

— Дозор, или что-то посерьёзнее? — спросил я, кивая на колонну препоясанных на войну всадников за его спиной.

— Похоже, твои старые товарищи настроены на возрождение. — Он заставил себя посмотреть мне в глаза — один из самых очевидных признаков лжеца. — Каждый день с самого твоего отъезда появлялись керлы с петициями. Некоторые шли от самого Шейвинского леса, чтобы принести вести о разбойниках. Было совершено немало грабежей, и убийств.

— Герцогиня Лорайн вполне способна с ними разобраться, — сказал я, пристально следя за его лицом.

Уилхем покачал головой.

— Наша Леди желает показать простолюдинам, что Ковенант — их защитник. Незаметно покатаемся там несколько дней, устроим засаду-другую.

Я не сомневался: в чём бы ни заключалась на самом деле его миссия, она не имела ничего общего с разбойниками. Они нынче оказались под крышей Шильвы Сакен, и Тайлер заверил меня, что когда дело дошло до зачистки леса от злодеев, они с Лорайн заключили взаимовыгодное соглашение. Куда бы там Уилхем ни направлялся, но только не в Шейвинский лес. А ещё я знал, что вся Верховая рота не выедет, кроме как по прямому приказу Эвадины. И если Уилхем не расскажет мне о своих намерениях, то расскажет она.

— Что ж, удачной охоты, — сказал я, дёрнув повод Черностопа. — Не забудь всех пленников передать герцогине. Она не обрадуется произвольным повешениям в своих владениях.

— К слову, Суэйн, наконец-то, объявился, — сказал Уилхем, когда я уже поехал. Оглянувшись, я увидел на его лице грозную гримасу. — К несчастью, у него были очень веские причины для опоздания.

* * *

Прибыв в Атильтор, я встретил Суэйна, который проводил сбор во́йска Ковенанта на широкой мощёной площади перед лестницей собора. Одного взгляда на шеренги хватило, чтобы всё понять: недавно зашитые порезы, помятые нагрудники, у нескольких повязки на глазах. У меня не было способностей Эйн к цифрам, но мой солдатский глаз оценивал численность войска примерно в три четверти от той, что была раньше.

— Как я понимаю, принцесса-регент не согласилась просто выпустить вас из Куравеля, — заметил я, слезая с Черностопа. Осмотрев ряды в поисках знакомых лиц, я облегчённо вздохнул, увидев, как Офила строго упрекает алебардщика за расстёгнутую пряжку ремня. Она выглядела здоровой, как и всегда, но на её подбородке виднелся исчезающий синяк, а на носу появился новый шрам.

— Ортодоксальные бунтовщики, — сказал Суэйн. — По крайней мере, так они утверждали. Когда прибыл рядовой Эймонд с приказом Леди, мы собрались в тот же день. Похоже, у принцессы были шпионы в нашем лагере, или где-то поблизости. К тому времени, как мы выдвинулись, все улицы, окружавшие бараки, уже перекрыли баррикадами. Нам ничего не оставалось, кроме как с боем пробиваться из города, с препонами на каждом шагу. Лучники на крышах, а из переулков выбегали ортодоксы и резали глотки. Должен сказать, для бунтовщиков они казались удивительно дисциплинированными.

— Пленные?

— Мы захватили нескольких, но они не заговорили. Поймали лучника, в котором я опознал человека короля, но он утверждал, что действовал лишь во имя Истинного Ковенанта. Я отрезал ему пальцы на правой руке и отпустил.

— Размякли, капитан?

Суэйн пожал плечами.

— Никогда не считал правильным казнить солдата только за то, что он выполнял приказ.

— Сколько времени пришлось пробиваться?

— В общей сложности два дня. И бой не закончился, когда мы вышли за стены города. Почти каждый день на дороге мы попадали в засаду и нам чинили препятствия. А ещё многие мосты между Куравелем и Атильтором вдруг подозрительно сгорели до основания. — Лицо Суэйна помрачнело, в глазах ясно читалось самобичевание. — И потому мы не успели вовремя на помощь Леди в её величайшем триумфе.

— Я уверен, будут и другие триумфы. — Я наклонил голову в сторону ровных шеренг солдат. — Для чего это?

— Леди собирается выступить с обращением. Что-то вроде эдикта, как она сказала. — Он искоса посмотрел на меня. — Она рассказала мне о вашей миссии на севере. Есть успехи?

— Лорда Шельвана можно купить. Герцога Лорента нельзя, и он нам не сочувствует. Хотя, думаю, его сын мог влюбиться в рядового Эйн. Хоть что-то.

— Значит, война на два фронта. — Суэйн скривился. — Не радостная перспектива, милорд.

— Да, милорд, не радостная.

Мы обменялись сдержанными ухмылками, поскольку очень уж абсурдно было обращаться друг к другу по титулам, дарованными династией, с которой мы теперь находились в состоянии необъявленной войны.

— Смирно! — знакомы крик Офилы эхом разнёсся над площадью. — Равнение на Помазанную Леди!

Эвадина появилась на вершине лестницы собора в доспехах, и чёрные эмалированные пластины по-прежнему умудрялись блестеть, несмотря на почти полностью затянутое небо. Когда она заговорила, начали падать капли дождя, став зловещим началом зари кровавого месива. Тогда, впрочем, я стоял и слушал, ожидая, что женщина, которую я люблю, собирается подстегнуть публику к ещё большим высотам обожания.

— Я вижу перед собой солдат Ковенанта Возрождённого, — заявила она резким от нескрываемого гнева голосом, который эхом разнёсся по войску Ковенанта, сгущавшейся толпе участников священного похода и горожан на окраинах площади. — И я вижу их раны. Вижу отсутствие тех, кого называла друзьями и товарищами, отважных душ, что сражались со мной от Поля Предателей до Долины. И где же они? Убиты, вот ответ моих капитанов. Убиты вероломным обманом и предательством. Пали не в честном и почётном бою, а от кинжалов и стрел псов, которым платит семья, видимо, прогнившая, как я боюсь теперь, безо всякой надежды на искупление.

Эвадина замолчала, опустив голову, и через неё прошла волна горя. «Сейчас?», думал я. «Настал тот миг, когда она провозгласит себя восходящей-королевой?». Если бы я стоял рядом с ней, то посоветовал бы этого не делать, даже сейчас. У нас по-прежнему недоставало сил для открытой войны. Однако оказалось, что в тот день Помазанная Леди собиралась провозгласить кое-что другое.

— И откуда же происходит вся гниль? — спросила она, вскинув бледное, но яростное лицо, и обвела публику требовательным взглядом. — Вот вопрос, который меня мучает. И признаюсь в неудаче, друзья мои. Я подчинюсь вашему суровому приговору, ибо в последние дни я была слаба. Позволяла себе погрязнуть в соблазне надежды. Надежды на то, что можно избежать предстоящей борьбы. Надежды на то, что можно спасти Алгатинетов и их продажных слуг, свернуть их с пути, на который их заманили. Теперь с этой слабостью покончено. Теперь я вижу источник их гнили. Вижу средоточие зла в этом королевстве, и не потерплю его больше. Малициты, друзья мои. Это они развратили Корону. Тихими обещаниями, тёмными извращениями они через раны раздора заражали тело этой земли, и теперь я знаю агентов их мерзости. Десятилетиями они беззаботно расхаживали среди нас, и мы их даже приветствовали. Мы их называем чародеями. Некоторые утверждают, что они прорицатели. Даже лекари. Говорю вам, они совсем не такие. Каэриты и их вредоносные ритуалы привели нас к этому перевалу. Пришло время нам положить этому конец.

По одобрительному рёву толпы стало ясно, что в очередной раз слова Помазанной Леди попали в цель. В последующие годы я узнал, что ненависть в людях возбудить намного легче, чем любовь — и, думаю, Эвадина этот урок выучила в гораздо более раннем возрасте.

— Отныне по закону Ковенанта все каэриты должны быть выдворены из королевства Альбермайн, — продолжала Эвадина, потрясая развёрнутым свитком, в котором, предположительно, был подробно расписан этот новый указ. — Всем просящим приказано советовать прихожанам избегать каэритов во всём. Никто из них не получит приюта от верующих. Никого верующие не накормят. Верующие не станут торговать или вступать в брак с каэритами ни в каком виде. Солдаты Ковенанта также предпримут необходимые шаги по розыску всех таких язычников в пределах наших границ и выдворят обратно в их владения, а если придётся, то и силой. Эта земля должна быть очищена, друзья мои. Очищена от колдовской мерзости, которая поставила её на колени. Но это лишь первая чистка. Чтобы по-настоящему излечиться от оскверняющей болезни, все — будь то простолюдины, Ковенант или дворяне — должны получить благословение от моей руки, ибо только в ней благодать Серафилей. Поэтому я призываю мальчика, которого называют король Артин Алгатинет, в Атильтор — получить моё благословение. Если же он откажется, то я отправлюсь в Куравель и буду настаивать на этом. Пойдёте ли вы тогда со мной?

Раздались, пожалуй, самые громкие крики из всех, что я когда-либо слышал, и они ясно дали понять, как сильно увеличилось в моё отсутствие число приверженцев в городе. Несмотря на это, криков я почти не слышал, глядя исключительно на Эвадину, которая по-прежнему размахивала своим указом, снова и снова выкрикивая своё требование. Толпа ревела с каждым разом всё громче.

— Вы пойдёте со мной? Вы пойдёте со мной?

Затем начался речитатив — нестройный хаос восхвалений сменился знакомым рефреном, который, как я надеялся, остался позади, когда Жертвенный Марш встретил свой кровавый конец в битве в Долине:

— Живём за Леди! Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Дверь в покои Эвадины была закрыта и охранялась двумя незнакомыми мне вооружёнными просящими, мужчиной и женщиной, с настолько похожими лицами и фигурами, что они, вероятно, были братом и сестрой, и, возможно, близнецами.

— Леди причащается, милорд… — начал просящий-мужчина. На его угловатом лице отразилось раздражённое потрясение от моего рычания в ответ, когда я оттолкнул его в сторону и постучал в дверь.

— С дороги, блядь! — Под моим кулаком петли задребезжали, и доски затряслись. — Эвадина!

— Леди, — сказал просящий, сжав мою руку, — причащается.

Я повернулся к нему, уставившись в суровое, непреклонное лицо. Я много раз видел такие лица — такого нелегко запугать, и он излучает неумолимое чувство долга. Кем бы ни были эти двое, Эвадина хорошо выбирала себе охранников.

— Отойдите, милорд, — приказал он мне. От его хватки на моей руке мне пришлось сделать шаг назад, но только для того, чтобы вытащить меч.

Наверняка в этом коридоре пролилась бы кровь, если бы Эвадина не решила открыть дверь. Я ожидал, что она будет вести себя вызывающе. Вместо этого лицо, появившееся в проёме, казалось сдержанным, даже испуганным. Оно задержалось всего на мгновение, прежде чем исчезнуть в мрачной нише покоев.

— Лорд Элвин может войти, — услышал я её тихий голос.

— Ещё раз прикоснёшься ко мне, — сказал я охраннику-мужчине, протискиваясь в комнату, — и узнаешь, каково жить без руки.

Захлопнув за собой дверь, я заставил себя сделать несколько успокаивающих вдохов и повернулся к Эвадине. Она уже сняла доспехи и стояла в шерстяной шали, закрывавшей простые хлопковые штаны и рубашку. В камине полыхал огонь, но я увидел, как она дрожит, отводя от меня взгляд.

— Указ о выдворении? — спросил я. Несмотря на все попытки сдержать гнев, мой голос всё равно дрожал. Благодаря урокам истории Сильды я знал, что подобные прецеденты уже случались. Король Матис III выпустил такой указ против одного особо надоедливого клана вергундийцев. Совет светящих около века назад пытался вести подобную тактику, когдавозникла раздражающе популярная секта, угрожавшая расколом. Но против каэритов таких указов до сих пор не было.

— Мне пришлось, — дрожащим голосом едва слышно пробормотала Эвадина.

— Вот куда отправился Уилхем? — я пошёл к ней. — Он не разбойников по лесам разыскивает. Ты его отправила собрать всех каэритов, каких только найдёт, и оттащить к границам.

— Мне пришлось, — повторила она, отступая. Её длинные волосы сегодня лежали непривычно свободно, закрывая глаза, которые испуганно смотрели мне в лицо.

— Каэриты. — Дойдя до неё, я почувствовал желание схватить её за плечи и стрясти ответы с её губ. Вместо этого я заставил себя остановиться, сердито глядя на её удручённое лицо за вуалью тёмных локонов. — Люди, которые меня спасли, вылечили и отправили назад к тебе. Одна из них ездит и сражается подле меня, и ты собираешься её вышвырнуть?

— Она может остаться. — За вуалью я разглядел просительный блеск. — Исключение, дарованное за её верную службу. Это мой дар тебе…

— Нахуй мне твой дар!

И снова мне захотелось её схватить. От ярости и — как это ни абсурдно — от похоти мои руки затряслись. И, хотя гнев во мне кипел, разум вызвал образы нашей прошлой близости, провоцируя желание раздеть её догола и уложить. Она бы меня не остановила, говорил мне какой-то похотливый инстинкт. То, как блестели её глаза за покровом, как скользнули по бокам её руки, призывно открываясь. Видимо, вражда столь же легко разжигает страсть, как и привязанность.

Метревеус. Казалось, это слово прозвучало не в моей голове, а снаружи, и его произнёс не мой голос. Это был голос, который я помнил из всех уроков, полученных в темноте, голос, выделявшийся в истории моей жизни тем, что лишь он всегда говорил только правду. Метревеус, снова сказал голос, и я почувствовал, как желание меня покидает. Тиран. Гонитель. На самом деле этот урок Сильда мне никогда не преподавала, но, несомненно, преподала бы.

— Сколько битв это повлечёт? — спросил я, отворачиваясь от неё, и понял, что лучше смотреть на жаркий огонь. — Сколько жизней унесёт? И всё по твоему слову, Эвадина. Не за это я сражался.

— Ты же знаешь, я не властна над посылаемыми мне видениями, — сказала она, и теперь в её тоне появилась твёрдость. — Серафили даровали мне знания, и я должна действовать в соответствии с ними.

Впервые мне пришлось столкнуться с вопросом, которого я избегал с помощью софистики и отвлекая своё внимание: Что на самом деле представляют собой её видения? До сих пор я колебался между туманным убеждением, что она действительно получает послания из-за Божественных Порталов, и мыслью, что быть может она обладает формой магической силы, которую каэриты называют ваэрит. Её видения были слишком точны, чтобы от них отмахиваться. Слишком последовательны в части результатов, к которым они приводили, чтобы быть просто продуктом беспокойного ума. Разумеется, от подобных размышлений на ум вскоре пришли слова историка, хотя я с твёрдой решимостью оттолкнул их. Эвадина служит Малицитам.

«Она делала слишком много хорошего», убеждал я себя. «Мы вместе сделали слишком много хорошего, и всё это не может служить злу».

— Серафили приказали тебе разорять каэритов и охотиться на них? — спросил я её. Мой гнев немного поутих, но голос от него всё равно ещё дрожал. — Разве это похоже на поступок, рожденный вечной благодатью?

— Они мне показали, Элвин. — Она придвинулась, её руки сжали мою. — Они послали мне видение о судьбе мира, если мы этого не сделаем. Я знаю твою привязанность к этому народу, но даже ты видишь опасность, которую они собой представляют. Сила, которой они обладают, угрожает нам. Я знала это всю свою жизнь, с того дня, как отец поручил каэритскому чародею изгнать видения из моего разума. Тогда я сочла его скачущим мошенником, который только и может, что бормотать напевы и стучать амулетами. Но ещё я помню страх в глазах того человека. Долгие годы я думала, что это страх опытного лжеца, который столкнулся с неоспоримой истиной. Теперь же я вижу, что он боялся истины, которую я однажды открою: о тёмной миссии, которую он и ему подобные выполняют на наших землях. Именно поэтому он составил то мерзкое лекарство и дал мне выпить. Он сказал отцу, что оно очистит меня от того, что он назвал завихрением разума. Я не хотела пить, но отец настаивал, а я всегда была послушной дочерью. Последовали три дня страданий — страданий, которые, несомненно, должны были привести к моей смерти. Я извивалась в ужасных мучениях, и поддерживало меня только знание, что Серафили обязательно сохранят ту, кто избрана передать их послание. И они действительно сохранили. Когда я очнулась от пыток, чародей исчез, ушёл той же ночью, даже не дожидаясь оплаты.

Она крепче сжала мою руку.

— Элвин, мне больно от твоего гнева. И больно от того, что приходится скрывать наши отношения. Но боль нужно вынести, и мне и тебе. Наша миссия важнее, чем мы.

Я повернулся к ней, увидев, что её волосы разделились, она придвинулась, прижалась идеальной щекой к моему лицу, и гладкое тепло встретилось с огрубевшей, покрытой шрамами кожей. Острые ощущения от этого оставались такими же опьяняющими, как и всегда. Я вспомнил, что решил не целовать её, а потом прижал губы к её губам. Поцелуй вышел долгим, и меня передёрнуло от мучительного разочарования, когда она прервала его.

— Боль нужно вынести, — бездыханно прошептала она, бросив взгляд на дверь.

Я втянул воздух в лёгкие и отступил назад.

— Я не буду участвовать в чистках. Уже достаточно резни повидал на своём веку.

— И я не стану тебе приказывать. Уилхем исполнит этот указ, и ты сам знаешь его доброту. Ему приказано не проливать крови при исполнении этого задания. Каэриты будут изгнаны. Вот и всё.

Вот так и выбираются жизненные пути, когда мы оказываемся на распутье. Всякий раз мы идём по самому лёгкому пути, который обещает привычность, продолжение, любовь. Много раз я проклинал себя за то, что в тот момент не выбрал более суровый путь, ведь он наверняка был бы менее вероломным. Но даже сейчас я знаю, что выбор в той комнате был иллюзией. Она могла бы приказать мне пройти огнём и мечом по всему Альбермайну, и, несмотря на многочисленные протесты, я всё равно выбрал бы этот путь как лёгкий, потому что это её путь.

Я дёрнул головой в сторону двери.

— Твои новые охранники мне не нравятся.

На её губах появилась улыбка облегчения, она плотнее укуталась в шаль, выпрямила спину и снова стала Помазанной Леди.

— Просящие Харлдин и Ильдетта приехали из герцогства Рианвель, чтобы присягнуть на верность нашему делу. Между Советом светящих и Ковенантом Рианвеля сильная неприязнь появилась задолго до того, как Арнабус захватил Атильтор. Харлдин и Ильдетта прибыли во главе пятидесяти вооружённых просящих. Они называют себя Щитом Леди, и я собираюсь потворствовать этому, раз уж им, видимо, так хочется. А ещё они доставили письмо, подписанное старшими священниками герцогства, в котором они признают мою власть и просят моего благословения. Разве это не мило?

— Безусловно, это будет полезно. Но священники — это не герцог. Вряд ли они принесли письмо от него?

— Нет, но они передали от него весточку. Герцог Вирулис пылок в своей вере и полностью поддерживает мои действия. Рианвель никогда не доставлял Алгатинетам столько хлопот, как Алундия, но их правление уже давно стало источником недовольства среди многих представителей знати, и не в последнюю очередь герцогской семьи.

— Я бы чувствовал себя спокойнее, если бы он отправил тысячу воинов под своим знаменем, чем горстку просящих с письмом, которого он не подписывал.

— Судя по всему, герцог стремится вступить в переговоры, прежде чем открыто заявить о своей поддержке. Соответственно, его посол при дворе короля Артина ждет тебя в Куравеле. Надеюсь, ты устроишь подобающе сдержанную встречу.

— Куравель? Ты хочешь, чтобы я отправился в столицу? Сейчас?

— Разумеется. Кому ещё я могла бы доверить доставку моего вызова королю?

— В ответ на который, подозреваю, Леанора отправит тебе мою голову в мешке.

— Не отправит. — Эвадина улыбнулась, покачав головой. — Элвин, ты до сих пор в полной мере не понимаешь знать. Она примет тебя, выслушает твоё послание, отклонит его и отправит тебя восвояси. Что угодно, иное было бы неприлично.

— Что-то она не заботилась о приличиях, когда вонзила кинжал в шею герцога Галтона, причём, во время мирных переговоров.

— Совершённое на поле боя — это другое дело, даже во время переговоров. Придворные дела требуют соблюдения строгих правил, если Леанора по-прежнему желает удерживать видимость легитимности правления своего сына. И к тому же, в столице для тебя найдётся и другая работа, в которой не придётся терпеть компанию Леаноры. Ещё ты нанесёшь визит Дульсианскому посланнику. Подозреваю, его герцога можно убедить в важности нашего дела, если посулить должную компенсацию.

А ещё я хочу воспользоваться твоим пониманием простолюдинов. Ходят слухи о том, насколько тяжела нынче стала жизнь в городах, учитывая, что принцесса-регент вводит всё больше акцизов на алкоголь и другие блага. По крайней мере, я слышала, что она собирается это сделать, и будет пороть всех, кто осмелится что-либо возразить. Мне рассказали, что её шпионы составляют списки имён тех, кого считают проблемными или нелояльными. Судьба её брата, кажется, породила в ней великую и ужасную подозрительность, которая, возможно, даже вывела из равновесия и без того расстроенный разум. Такое изменённое мышление у человека, обладающего огромной властью, порождает страх — страх, который можно разжечь до полезных высот.

Я насмешливо изогнул бровь.

— И без того расстроенный?

— Раз уж мы об этом заговорили, я припоминаю слухи, ходившие в дни после смерти мужа Леаноры. Разумеется, лорд Кевилль был стар, но не сказать, что совсем уж слаб, несмотря на все его годы. Такой человек не сдастся просто так перед болезнью.

— Леанора безумна, и когда-то убила своего мужа. Такую байку ты собираешься рассказывать?

Улыбка на губах Эвадины казалась извиняющейся, но её следующие слова окрасил властный тон:

— Не я здесь сказочник, Элвин. Это я оставлю тебе. И не сомневаюсь, что в Куравеле ты найдёшь весь необходимый материал.

* * *

«Раньше она никогда не просила меня лгать». Эта мысль мучила меня большую часть следующего дня, и продолжала мучить на пути в Куравель. Разумеется, я много раз лгал от лица Эвадины, но она об этом часто даже не знала, и никогда явно не одобряла. Однако к приготовлениям я приступил со всем своим обычным усердием.

— И поспеши, — сказал я Тайлеру, передавая ему шкатулку размером с кирпич. Это было прочное устройство, обитое железом и с крепким замком, как и полагается для её содержимого: все золотые соверены, какие только удалось добыть в тех уголках собора, которые вергундийцы не успели обшарить. Общая стоимость содержимого шкатулки была впечатляющей, хотя и не огромной, но трудно превзойти золото во всём его незапятнанном блеске, в качестве знака добрых намерений. То, что я спокойно отдал это сокровище в руки Тайлера, было той мерой доверия, которую он от меня заслужил, пускай никакая привязанность её и не омрачала. Впрочем, я счёл обязательным послать с ним в качестве сопровождения двух своих самых надёжных разведчиков.

— Непременно, милорд. — Тайлер отбил костяшками в лоб и закрепил шкатулку среди седельных сумок на своём скакуне.

— Она спросит о причине твоей просьбы, — советовал я, пока он поднимался в седло. — Скажи, что нам нужны сведения о настроениях простолюдинов в столице.

Он уселся на спине своей лошади, осторожно нахмурив узкое лицо.

— А настоящая причина?

— Если ты её не знаешь, то она не сможет из тебя её выжать.

— Шильва Сакен больше любит резать, чем выжимать. — Тайлер поморщился. — Но хорошая шкатулка с монетами должна охладить её пыл.

— Когда получишь от неё то, что нужно, отправляйся в Куравель, как можно быстрее. Держись в тени и найди меня, когда представишься, кому надо.

Тайлер снова отбил по лбу, щёлкнул пятками, и вместе с парой сопровождающих умчался по западной дороге.

* * *

Весь вечер я провёл, изучая историю семьи Кевиллей, предоставленную старшим библиотекарем Корлиной. К моему раздражению, не нашлось ничего особенно интересного, единственной заметной аномалией была безвременная смерть лорда Альферда Кевилля, отца нашего нынешнего мальчика-короля.

«Сильда говорила, что вы, милорд, заслуживали невесту получше», подумал я, постукивая пальцем по имени лорда Альферда. То немногое, что я узнал о помолвке Леаноры и последующем браке с мужчиной старше неё на двадцать лет, ясно давало понять, что это не был брак по любви. «Дворяне», однажды сказала мне Сильда, «женятся почти исключительно по расчёту. Любовь для них всегда мелкая забота».

Из записей о Леаноре я понял, что ей было всего пятнадцать, когда она вышла замуж за лорда Альферда. «Всего лишь дитя, которую силой заставили лечь в постель к мужику, и тот наверняка виделся ей древним». Леанора никогда не казалась мне лишённой своенравия или злобы, и этот конкретный союз выглядел благодатной почвой для обоих. Мой взгляд снова упал на имя лорда Альферда и на дату его смерти. «Старый, но по-прежнему здоровый, как говорили. Безвременная кончина, если только ему кто-то не помог».

* * *

Я рискнул взять с собой всю Разведроту, по крайней мере, на часть пути, полагая, что они пригодятся, если потребуется поспешное отступление из Куравеля. Эймонд, недавно вернувшийся с задания вызвать войско Ковенанта, снова был с нами. Когда-то послушник, а теперь формально назначенный Эвадиной просящий, получил несколько ссадин во время приключений в Куравеле и последующего путешествия на север. Более того, я уже почти не видел в этом закалённом в боях солдате того энергичного, идеалистичного юношу, которого тренировал прошлой весной. Его приверженность делу Эвадины осталась, но во взгляде появилась новая осторожность, и она говорила о душе, неоднократно подвергавшейся насилию. После некоторых постыдных пререканий со своей совестью я предложил ему и Эйн присоединиться к нам. Атильтор больше не казался мне безопасным убежищем для неё, каким я его себе представлял. Лилат снова следовала за мной, несмотря на все мои уговоры отправиться домой.

— Эйтлишь дал мне задание, — сказала она, пожав плечами. — Оно ещё не выполнено.

— Твоим заданием было найти Доэнлишь, — напомнил я ей. — А ты только и делаешь, что ошиваешься возле меня. — В моём тоне прозвучала вынужденная резкость, призванная вызвать у неё достаточно раздражения, чтобы она могла отказаться от любого союза, который, по её мнению, существовал между нами. Но это её только повеселило.

— Твоя женщина говорила о моём народе очень плохие вещи, — сказала она, скривив губы в сдержанной улыбке. — Наверняка это тебя рассердило.

Лилат обычно называла Эвадину «твоя женщина», или иногда «женщина, которая много болтает». Чаще всего она смотрела на Помазанную Леди со смутным недоумением, и это выражение усугублялось, когда она разглядывала толпы людей, приходивших слушать проповеди Воскресшей мученицы.

— Она ничего не делает, — объяснила Лилат, когда я спросил её по поводу явной озадаченности. — Только говорит. Слова — это просто воздух. — Последнее она сказала на каэритском, и по формулировке я пришёл к выводу, что у её народа это, наверное, популярная поговорка.

— Каэриты во многом мудры, — сказал я. — Но тут они совершенно заблуждаются.

Я размышлял о том, разумно ли оставить Квинтрелла и Адлара. Менестрель с его своенравной преданностью представлял собой сложность, без которой я легко мог обойтись. А ещё, несмотря на все его возражения, я до сих пор не доверял в полной мере его жонглирующему компаньону, хоть тот и принёс присягу солдата войска Ковенанта. На этот раз они приняли решение за меня, просто оседлав лошадей и поехав вместе со всеми остальными на утро нашей отправки. Квинтрелл встретил мой вопросительный взгляд привычной ухмылкой, а Адлар обменялся шуткой с Эйн.

— Мастер Квинтрелл, вы хорошо знаете Куравель? — спросил я, взбираясь на спину Черностопу.

— Лучше, чем хотелось бы, милорд. Это худший и дерьмовейший лабиринт для крысиных бегов, который я когда-либо встречал — а я, как вы знаете, путешествовал далеко.

— Выступали при королевском дворе?

— Не могу сказать, что мне выпадала такая честь.

— Тогда посмотрим, сможем ли мы это исправить. — Я тронул пятками бока Черностопа, пуская коня шагом и направляя его по дороге на юг. — Но предупреждаю вас, принцесса-регент, скорее всего, поскупится на аплодисменты.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Эйн и Эймонд оказались на удивление убедительной парой. Квинтрелл взял на себя задачу по их маскировке и ловко сменил им одежду и внешний вид, создав образ обездоленных молодожёнов, изгнанных из своих домов бурями войны. У них забрали всё снаряжение, которое могло бы указывать на принадлежность к войску Ковенанта или на симпатию к Помазанной Леди, а их оружие ограничивалось хорошо спрятанными кинжалами.

— Вы поняли свою задачу? — спросил я, осмотрев, к своему удовлетворению, их внешний вид.

— Разузнать о настроениях простолюдинов Куравеля, — быстро ответил Эймонд. — Отыскать очаги недовольства и выявить лидеров.

— Я составлю список, хорошо? — с полезной серьёзностью предложила Эйн.

— Никаких списков, — сказал я ей. — Пускай все считают, что ты не умеешь ни читать, ни считать. Держи все имена в голове.

— Куравель — это город, охваченный ужасающей нищетой, милорд, — сказал Эймонд. — Масса людей созрела для послания Леди…

— И никаких проповедей. — Я сдержал раздражённый вздох. Эти двое не лучше всех подходили для такого задания, но мой самый опытный шпион выполнял миссию в Шейвинской Марке. Я не сомневался, что Квинтрелл безо всяких сложностей войдёт в нужную роль, но воздержался от такой просьбы. Разбойничий инстинкт говорил мне, что этого человека лучше держать у себя на виду.

— Можете выглядеть насколько угодно набожными, — сказал я Эймонду. — Но не упоминайте Леди. Если этот вопрос всплывёт, то смущайтесь, задавайте встречные вопросы. Важно, чтобы мы узнали, что они сами думают в Воскресшей мученице. Но… — я убедительно поднял палец, — … никаких проповедей. Понятно?

Эймонд твёрдо кивнул, Эйн пожала плечами. Я осмотрел перекрёсток, у которого мы разбили лагерь прошлой ночью, и обнаружил, что он, к счастью, пуст. Час стоял ранний, тонкий туман покрывал землю, а из-за холодного воздуха поздней осени от дыхания шёл пар. Разведрота укрылась в лесу, достаточно далеко от дороги, чтобы их костры никто не замечал. Перекрёсток находился в десяти милях к западу от Куравеля — это было скорее пересечение второстепенных просёлочных дорог, чем оживлённых развязок Королевского тракта.

— Вы пойдёте вперёд, — сказал я им. — Встретимся здесь через семь дней. Если кто-то из нас не вернётся на одиннадцатый день, то езжайте как можно быстрее в Атильтор и передайте новости леди Эвадине.

— А почему это тебя здесь может не быть? — спросила Эйн, обеспокоенно нахмурившись. — Ты же собирался просто поговорить с принцессой?

«После чего она вполне может решить меня повесить», не сказал я, раздосадованный видениями о кончине Магниса Локлайна. «Если не хуже».

— Есть и другие дела, которые могут меня задержать, — сказал я. Пристально посмотрев на каждого из них, я продолжил: — Помните, больше слушайте, чем говорите. Смотрите, но не действуйте. Если вам угрожают, то притворитесь трусами и убегайте. Убивайте, только если ваша миссия раскрыта. И… — я сосредоточился на Эйн, — … плохих следует избегать во всех отношениях. И мне плевать, насколько они плохие.

Она в ответ только устало закатила глаза.

— Я этого больше не делаю.

— Хорошо. Вот и не делай. — Я кивнул в сторону западной дороги. — Пора.

Лилат для её миссии маскировка не требовалась, поскольку в город она заходить не планировала. Я чувствовал натянутость в её протестах, поскольку необходимость оставаться рядом со мной боролась в ней с отвращением к городам и поселкам. Даже с такого расстояния она жаловалась на неприятный запах, и её настроение ухудшалось с каждой милей, что мы приближались к Куравелю.

— Когда будем уезжать, — сказал я ей, — я постараюсь выехать через северные ворота, но это может оказаться невозможным. В таком случае тебе придётся нас отыскать.

В ответ она озадаченно посмотрела и пожала плечами.

— Значит, отыщу.

— Не высовывайся. Добычи бери не больше, чем нужно, и внимательно следи за дорогами. Если с любой стороны появится большое войско, то я должен об этом знать. То есть, тебе придётся найти нас в городе. Сможешь?

На этот раз она не стала пожимать плечами. Вместо этого она скривила лицо от отвращения и покорно кивнула.

— А почему бы и нет? Я уже ползала через вонь и дерьмо, чтобы спасти тебя.

* * *

Над величественным зданием собора Куравеля мерцающим пламенем белого и чёрного развевалось знамя. Внушительное и, несомненно, дорогое собрание панно, объединённых в прямоугольник длиной, по меньшей мере, в пятьдесят футов. Символика представляла собой изменённую версию, изображённой на знамени, которое Даник Тессил держал во время своего последнего боя в Атильторе: чаша, окружённая кругом огня. Мотив был архаичным по происхождению, но всё же знакомый любому, не совсем уж поверхностно знакомому с учением Ковенанта. Чаша символизировала мученика Стеваноса, первого мученика, скромного гончара по профессии. Пламя представляло собой форму его мученичества — его сожгли заживо за преступление проповеди любви во времена ненависти. Моя память учёного подсказывала мне, что такой рисунок был популярен во времена основания Ковенанта, но в наши дни подобные вещи считались мишурой. Судя по всему, это был один из основных догматов секты паломников Возлюбленнейшего, следуя за которым Вдова провела большую часть своей прежней жизни.

Относительно шёлкового собрания Джалайна скорее с приглушенным любопытством, чем с возмущением предложила подходящую цитату: «Верным в своей Преданности не нужны никакие атрибуты, ни безделушки, ни что-либо ещё, кроме души, открытой для примера мучеников».

— Мученица Алианна? — спросил я, поняв, что отрывок мне не знаком.

— Меллайя, — сказала она, изогнув бровь. — Милорду не хватает знаний священных текстов.

— Свитков в мире много.

Мы рассматривали собор со стороны центральной площади, которая доминировала в этом самом популярном квартале города. Высоченное, сильно укреплённое сооружение располагалось прямо напротив королевского дворца. Шпиль собора высоко возвышался над любой частью владений монархов. Дополнительный контраст заключался в том, что дворец окружали высокие и прочные стены, а собор всегда был открыт для приёма верующих. Я и прежде задумывался, не было ли это место построено для того, чтобы подчеркнуть вечный парадокс антипатии и союза, который характеризовал отношения между Короной и Ковенантом. Если и так, то уже факт того, что знамя над собором до сих пор терпели, говорил мне о том, что отношение обитателей дворца теперь больше склонялось к согласию, чем к конфликту. Общий враг часто укрепляет связи.

— Могу ли я предположить, — рискнул Квинтрелл, — что сегодня мы не найдём места для отдыха на территории собора?

— Если только тебе не хочется проснуться с перерезанным горлом. — Я потянул поводья Черностопа, направив его голову в сторону дворца.

Получение доступа к королевским особам — всегда долгое и утомительное дело, тем более, если кто-то представляется послом женщины, которая на каждом шагу явно намеревается бросить вызов или узурпировать власть Короны. Все чиновники, приветствовавшие нас, от охранников на дворцовых воротах до различных придворных, встреченных во время последующего длительного путешествия, демонстрировали выражения лиц от открытого презрения до ярой подозрительности. К этому добавились и священнослужители, которых во дворце было гораздо больше, чем во время моих нечастых предыдущих визитов. Просящие, стремящиеся и несколько восходящих с неприкрытой враждебностью следили за нашим проходом по многочисленным коридорам и залам. Я быстро отметил, что все носили рясы с символом чаши и пламени на груди.

В конечном счёте нас провели в высокую узкую комнату с мраморным полом в виде шахматной доски, без каких-либо сидений, а окна в ней располагались слишком высоко, чтобы нельзя было легко выбраться.

— Ждите здесь, милорд, — с едва заметным поклоном сказал суровый придворный, сопровождавший нас, после чего вышел из комнаты. Наш эскорт из дюжины королевских солдат расположился в каждом конце зала у дверей, которые закрылись с громким, гулким эхом, а за ним последовал звук поворачивавшихся в замках ключей.

— Могли бы, по крайней мере, оставить нас в помещении с камином, — проворчал Квинтрелл, натягивая плащ на плечи. Он не выказывал никакого трепета перед окружающей обстановкой, и это заставило меня усомниться в его предыдущем заявлении, будто раньше он никогда здесь не бывал. Адлар же, напротив, с горящими глазами удивлялся всему. Во время путешествия по дворцу он с беззастенчивым восхищением смотрел на убранство и роскошь, мимо которых мы проходили, а теперь сосредоточил своё внимание на деревянной рельефной резьбе, украшавшей обшитые панелями стены этой комнаты.

— Вот это мастерство, — прошептал он, указывая на одну сцену. Она изображала охотничий отряд, король верхом на коне, предположительно один из первых Матисов или Артинов, с поднятым вверх длинным копьём, преследующий кабана по лесу. — Вы видели когда-нибудь такое, мастер Квин? Детализация необыкновенная.

Квинтрелл фыркнул.

— В восточных Свободных Портах есть мраморные рельефы, рядом с которыми всё это выглядит как поделки слепого тупицы. — Я увидел нежданную нервозность в том, как его рука провела по мандолине, что он попытался скрыть, сыграв несколько нот. — Судя по тому, как нас приняли, — продолжил он, — вряд ли мне всё-таки доведётся сыграть при дворе, а, милорд?

— Я бы не спешил с такими выводами, — сказал я. — Наверняка вы знаете несколько погребальных песен.

— Они не забрали наше оружие, — отметила Вдова, поднимая боевой молот. — Это обнадёживает. — Редкая ухмылка на её губах померкла под моим невыразительным взглядом. — Что делать, если они заберут вас? — спросила она.

— Пусть забирают.

Я увидел, как её руки сжались на рукояти молота.

— Я не стану снова пленницей.

— Станешь, потому что я тебе приказываю.

Она обиженно и непослушно зыркнула на меня, отчего голоса́ вполне могли бы начать повышаться, если бы в дальних дверях снова не задребезжал замо́к. Они распахнулись, и мы увидели крупного бородатого мужчину в камзоле с гербом Алгатинетов и с длинным мечом на поясе. Он постоял, мрачно и молча глядя на меня, не обращая внимания на моих спутников.

— Писарь, — грубым голосом пробормотал он.

— Лорд Элберт, — ответил я, отвесив поклон подобающей глубины. Квинтрелл и Адлар немедленно опустились на одно колено, а Вдова приняла боевую стойку, подняв оружие и расставив ноги. Это возмутительное нарушение этикета и наглый вызов сэр Элберт, казалось, даже не заметил.

Его взгляд на миг скользнул по Вдове, а затем снова остановился на мне.

— Пойдёмте со мной, — сказал он. — Остальным ждать здесь.

— Надеюсь, с комфортом и напитками, — сказал я, когда он отвернулся. — Или в этом дворце уже исчезла вся вежливость?

— Вежливость? — Борода Элберта — более густая и менее ухоженная, чем я помнил — вздёрнулась от удивления. — Принесите стулья, — сказал он охранникам у двери. — И вина нашим почётным гостям.

Отойдя в сторону, он указал на длинный коридор за дверью.

— Вам предоставлена аудиенция, лорд Писарь. Советую не тратить больше времени.

* * *

Перед приходом сюда я думал, что Леанора примет посланника Помазанной Леди на виду у всего двора, с тем, чтобы принизить и отклонить послание. Поэтому меня утешило то, что она решила встретиться со мной наедине, если не считать сэра Элберта. Он провёл меня через очередные двери по лестнице вверх, предположительно расположенной в одной из множества башен замка. Леанора ожидала в маленькой тенистой комнате на самом верху.

Ставни закрывали узкие окна, а свет по большей части шёл от камина и нескольких масляных ламп. Она сидела в кресле с высокой спинкой и держала на коленях котёнка. Рядом с ней стоял стол, на котором лежала куча бумаг. Я отметил, как аккуратно расставлены свитки и стопки документов на дальнем конце стола, но, по мере приближения бумаг к Леаноре, эта упорядоченность ослабевала. Прекрасный ковёр под её креслом усеивали обрывки бумаги, которыми там играли ещё два котёнка. А ещё я увидел, что камни вокруг очага потемнели от пепла сожжённого пергамента.

— Ваше величество, — сказал я, преклоняя перед ней колени и опустив голову в традиционной позе рыцаря, приветствующего представителя высочайшего статуса. — Я принёс вести от Помазанной Леди и Воскресшей мученицы…

— Я знаю, зачем вы здесь, Писарь. — Леанора говорила лишь немногим громче, чем раньше бормотал лорд Элберт. — Встаньте.

Поднимаясь, я бросил взгляд на Элберта, который встал спиной к окну. Из-за теней невозможно было прочитать его лицо. А ещё они давали преимущество, если бы он решил выхватить меч. Тот факт, что мне разрешили оставить свой, не приносил никакого утешения.

— Мне нравятся кошки, — сказала Леанора, снова захватив моё внимание. Она подняла котёнка с колен, поднесла к лицу и улыбалась, от того, как маленькие лапки шлёпали её по подбородку. — Видите, они прямолинейные существа. Несмотря на репутацию хитрецов, они, на самом деле, полностью доверчивы и ласковы. Их нужно только кормить, играть с ними и чесать в нужных местах… — она пощекотала котёнку пузико, отчего тот благодарно заурчал, — и вот они уже вас любят. Пока не умрёте, да. Тогда они скорее всего съедят ваш труп и отправятся на поиски кого-то ещё, кто будет кормить их и чесать. Я считаю, что кошки одновременно преданные и незамысловатые.

Она наклонилась поставить котёнка на пол и улыбнулась, поскольку троица тут же устроила весёлую потасовку.

— Три кошки на войне, — сказала она, посмотрев на меня. — Подходящая метафора для нашего королевства, а, Писарь?

— Ваше величество, я понял, что война никогда не является неизбежностью. В конечном счёте это выбор.

— От которого вы с вашей Помазанной Леди явно в восторге. Если только я правильно поняла ваши недавние действия.

— Ковенант Мучеников был захвачен деспотичным еретиком Арнабусом — человеком, с которым мы оба имели знакомство. Мне трудно поверить, что Ваше Величество сожалеет о его кончине.

— Не сожалею. На самом деле я бы с радостью на неё посмотрела. Вы же сами его убили?

Лязг меча по мраморным плитам. Тёмный поток, окрасивший алтарь. Вдова спрашивает: «Что он имел в виду?..».

— Правосудие свершилось моей рукой, — ответил я, не в силах скрыть защитную жёсткость в голосе. Леанора, разумеется, этого не пропустила.

— И как быстро. — Она подняла брови в притворном испуге. — Так быстро, что для истории были утеряны все мотивы Великого Еретика. Наверняка он мог многое нам рассказать.

— Прискорбная потеря для науки, но столь испорченную душу может ожидать лишь единственный конец.

Мы погрузились в молчание, нарушаемое только мяуканьем котят, пока я не попробовал сменить тактику.

— Я хотел бы узнать о самочувствии леди Дюсинды.

— Она счастлива и здорова, как и полагается девочке её возраста, — сказала Леанора. — И огромное утешение для моего сердца в эти трудные дни. Я всегда хотела дочку. Они с Артином много играют вместе, как им и полагается. Связь, заложенная в детстве, сослужит им добрую службу, когда правление всем Альбермайном ляжет на их плечи.

— Ваше величество, мне очень хотелось бы повидаться с леди Дюсиндой. Если вы соизволите разрешить мне.

— Зачем? Думаете, я лгу? Что на самом деле её светлость проводит дни в холодной темнице и питается объедками?

— Конечно нет. — Я не стал углубляться, но Леанора сегодня была проницательной.

— Так значит, лорд Писарь, вы чувствуете обязательства спасителя. — Она тихонько хихикнула и покачала головой. — Вы просто клубок противоречий. Разбойник-головорез с репутацией дикаря, который пером владеет не хуже, чем клинком. Человек, с масштабом познаний которого может сравниться только его способность к обману. Он совершал самые гнусные поступки на службе женщины, которая безумнее бешеной суки, и всё же беспокоится за маленькую девочку, которую когда-то спас.

Её весёлость быстро испарилась, и она повернулась взять один из свитков, сваленных на столе.

— Вот, — сказала она, протягивая его мне. — Буду признательна за вашу несравненную проницательность в отношении этого послания.

Свиток был письмом, написанным такой неуклюжей рукой, что я ничуть не удивился, прочитав подпись: «Ваш смиренный и самый преданный слуга, лорд Арчел Шельван, губернатор Альтьены». В письме было скверно сформулированное, но, должен признать, весьма точное описание моей беседы с Арчелом. Память подвела его в количестве солдат Ковенанта, обещанных его гарнизону — тысяча вместо пятисот, — возможно, это была грубая попытка приукрасить свою болтовню.

— Я встречался с лордом Шельваном, — сказал я. — Эта встреча не является тайной. Леди Эвадина стремится предложить своё благословение всем, кто его примет.

Леанора и глазом не моргнула.

— В обмен на обещание солдат, по всей видимости.

— Лорд Шельван подробно описал свои текущие трудности. А в этом и заключается роль Ковенанта Возрождённого — помогать верующим в час нужды.

— Как я понимаю, вы также нанесли визит герцогу Лоренту в Кордвайне. От него писем ещё нет, но вскоре ожидаю. Не желаете поделиться, что он вам сказал?

— У нас состоялась оживлённая дискуссия относительно наших различных взглядов на правильную форму веры Ковенанта, ваше величество.

— То есть, он указал вам на дверь. Похоже, Писарь, в списках вашей леди немного пусто, когда дело касается союзников.

— Единственные союзники, которые нужны Леди, это Серафили. Однако, — продолжал я, не давая ей ответить, и снова поклонился, — вы должны знать, что превыше всего она дорожит уважением и расположением вашего дома. В этой связи, я приехал с приглашением. Ваше величество, призываю вас совершить великое шествие в Атильтор. Все возрадуются и восторжествуют, когда принцесса-регент и король взойдут по ступеням священнейшего храма всего царства Ковенанта, дабы получить благословение Помазанной Леди.

Несмотря на всё своё коварство, Леанора никогда не обладала особыми талантами по маскировке своих эмоций. Сейчас же её лицо приняло самое бесстрастное выражение, из всех, что я мог вспомнить. Оно заставило меня отчётливо занервничать, поскольку я уже видел такое раньше: лицо очень опасного человека, который решает, собирается ли он вас убить. Пока принцесса-регент смотрела на меня, я сдерживал позыв бросить взгляд на Элберта, хотя мои уши чутко улавливали малейшие звуки, которые только могли указывать на скрежет стали по ножнам.

— Скажите, лорд Элвин, — сказала наконец Леанора, — вы такой же безумный, как она, или же всё это — какой-то ваш грандиозный план, который мне только предстоит разгадать?

Хоть я и нервничал по-прежнему, но не мог не ощетиниться:

— Моя госпожа не безумна.

Тогда Леанора подвинулась и прищурилась, как лиса, уловившая запах кролика. Ещё секунду она пристально смотрела на меня, а потом тихо прошипела:

— Так вот в чём дело, — сказала она. — Какой бы ни была ваша любовь к ней, это бессмысленно. Думаете, раз она марается вашим керлским хуем, это хоть что-то значит? Вы просто жалкий глупец. Такая женщина, как она, не нуждается в любви. Я знала Эвадину Курлайн с детства, и никогда не встречала души более опасной, более склонной к манипуляциям. Это настолько глубоко в её сути, что она даже не осознаёт, когда так поступает.

Я позволил ярости бурлить, и ничего не говорил, пока она дымилась, а затем закипала, и противился желанию высказать всевозможные едкие замечания о собственном характере принцессы. Оглядываясь назад, я понимаю: тот факт, что такой прекрасно осознающий свои недостатки человек, как Леанора, считала себя вправе осуждать другого, должен был кое-что сказать мне. Имелись вопросы, которые я должен был задать. Вопросы о её детских встречах с Эвадиной, о её знаниях о семье Курлайн. И всё же, я их не задал. Я просто стоял и страдал от ярости, которую может вызвать только самая слепая форма преданности.

В конце концов, после долгого скрежетания зубами, мне удалось выдавить ответ:

— Перед вами шанс на мир, ваше величество. Вы и правда считаете, что это королевство может выдержать ещё одну войну и не расколоться от края до края?

Насколько я могу судить по самым тщательным исследованиям, существует только одна картина, изображающая эту встречу. Это явно работа опытной руки, но, видимо, как всегда, питающей симпатии к Алгатинетам. На картине запечатлено помещение во всей его мрачности, с такой поразительной точностью, какой не достаёт её главным героям. На этом полотне я — всего лишь прищурившийся коварный человек, явно двуличный, который с вожделением смотрит на уравновешенную и решительную принцессу-регентшу, а её черты лица выражают внутреннее смятение. Фактически, в тот самый критический момент на её лице было выражение мрачной, но неохотной необходимости. В кои-то веки мой дар читать по лицам подвёл меня, поскольку в глазах Леаноры я увидел сожаление, хотя должен был увидеть решимость.

— Ваше послание получено, лорд Писарь, — сказала она, и наклонилась взять котёнка, который принялся грызть её тапочки. — И мы его обдумаем. Мне много о чём надо поразмыслить и посовещаться с советниками. Если вы будете столь любезны дождаться моего ответа, то я дам его в течение недели. Мы с радостью предоставим жильё для вас и ваших спутников, если вы того пожелаете.

— Это весьма щедро, ваше величество. — Я поклонился, всё ещё злясь, но старался не допускать в своём тоне ничего, кроме вежливой благодарности. — Но этим я займусь сам.

— Лучше держитесь подальше от собора. — Леанора не отводила взгляда от котёнка на коленях и улыбалась, почёсывая его между ушек. — И хотя я, конечно, публично заявлю, что вы пользуетесь нашей защитой, но не могу предоставить охрану или гарантировать вашу безопасность в этом городе.

От этого с моих губ сорвался удивлённый смех, и я почувствовал, как гнев рассеялся.

— Ваше величество, моя безопасность никогда и нигде не была гарантирована. С чего бы в Куравеле что-то было иначе?

* * *

Квинтрелл отвёл нас в знакомую ему гостиницу, которая, как он обещал, могла обеспечить как защиту, так и скрытность. По тёплому приёму, который менестрель получил от хозяйки с пышными формами, он был не чужд этому небольшому, но уютному месту для отдыха. Гостиница располагалась на излучине реки, с видом на мост, который соединял этот преимущественно жилой квартал с мастерскими, доминировавшими в юго-восточной части города. Здание было трёхэтажным, и потому поднималось значительно выше окружающего лабиринта крыш и дымоходов. Мы, по предложению Квинтрелла, заняли две комнаты на верхнем этаже. У меня были опасения по поводу такого высокого места, так как это, вероятно, осложнило бы ситуацию, если бы понадобилось быстро убегать. Впрочем, менестрель возразил, что преимущества хорошей точки обзора перевешивают риски. И к тому же оказалось, что как раз на такой случай он сделал приготовления.

— Хорошая и надёжная, — сказал он, подняв половицу под окном комнаты побольше. Там лежал моток толстой верёвки, одним концом привязанной к прочной дубовой балке. — Она здесь уже много месяцев, с разрешения госпожи Раджет. Её хватит до самой улицы, хотя мне обычно кажется, что лучше убегать по крышам, не так ли, милорд?

— Никогда раньше не воровал в городе, и не шпионил, — сказал я. — Так что преклоняюсь перед вашими знаниями, мастер Квинтрелл.

Он положил на место половицу и жестом позвал меня к окну.

— Видите? — Квинтрелл указал на смутную фигуру, поднимавшуюся из многолетнего облака древесного дыма на восточной окраине города. — Там самые востребованные кузнецы Куравеля, — объяснил менестрель. — Единственная точка во всём городе, которую видно с высоты крыши в любой час, поскольку мастер кузни постоянно следит за тем, чтобы его печь пылала. Все улочки дотуда такие узкие, что можно перепрыгнуть, а кузница — на расстоянии броска камня от восточной стены.

— От стены, которую наверняка патрулируют, — заметил я.

— Там есть путь наружу. — Квинтрелл ухмыльнулся, и я догадался, что он только что обеспечил своё выживание на тот случай, если наша миссия окончится скверно: ведь я бы не оставил его, если бы только он знал единственный путь к спасению.

Я хмыкнул и повернулся к Вдове и Адлару.

— Чувствую, принцесса-регент уделяет гораздо больше внимания приглашению нашей Леди, чем я ожидал. Нам придётся подождать здесь её ответа.

— Думаете, она действительно это сделает? — спросила Джалайна. — Отправится в Атильтор и будет унижаться перед Леди?

— Нет. Но Леанора привычна к переговорам. Подозреваю, она ответит каким-то компромиссом. Встреча вне Атильтора, что-то достаточно церемониальное, исключающее любые намёки на то, что король или его мать себя унизили. Леанора будет строить из себя миротворца, пытаясь залечить раскол в Ковенанте.

— Думаете, Леди согласится на такой компромисс? — В вопросе Вдовы ощущалась тяжесть, которая мне не понравилась, а её тон звучал почти обвинительно.

— Узна́ю, когда передам ответ принцессы-регента, — сказал я, оглянувшись через плечо на тесные улочки внизу. — В любом случае, надо быть начеку. Двор провозгласил наш охраняемый статус, но, могу поспорить, тут уже есть дюжина или больше ортодоксальных фанатиков, которые точат свои ножи. Будем дежурить всю ночь. Спиннер, ты первый, потом мастер Квинтрелл, потом рядовой Джалайна. Я возьму раннюю смену.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Я плохо спал, и сны меня одолевали настолько мучительные, что проснулся задолго до своейсмены. Я моргал в тёмной комнате, и обрывки кошмара поблёкли слишком быстро, чтобы ухватить какие-то детали. Несмотря на пот, градом катившийся по коже, и на грохот сердца, я почувствовал толику облегчения, что Эрчел не стал особенностью этого ночного визита. Его-то я всегда помнил. Но, поскольку Арнабуса не было в живых, и он уже не вторгался в мои сны, то и Эрчел некоторое время в них не заглядывал.

— Плохие сны?

Сидя на кровати, я протёр глаза и разглядел Джалайну, стоявшую у окна. В тусклом свете из-за полуоткрытых ставен вырисовывался её профиль. Я раньше не обращал внимания, насколько правильны черты её лица, насколько пропорциональны. С этого угла она выглядела симпатичной женщиной лет тридцати, а тени скрывали порезы и шрамы, которые портили всех, кто маршировал под знаменем Леди.

— Не помню, — ответил я, протянув руку за кружкой воды, стоявшей возле кровати, и сделал большой глоток. Хозяйка гостиницы предлагала вина к ужину, но я отказался, чтобы сохранить ясную голову. Это не спасло меня от плохих снов и от усиливающейся головной боли. После мистического излечения Эйтлишем моего повреждённого черепа такое стало случаться редко, и оттого казалось ещё обременительнее.

— Значит, никаких обезглавленных Великих Еретиков? — настаивала Вдова. Потом опустила голову и тихо добавила: — Хотела бы я сказать то же самое.

— Тебе снятся кошмары? — Я понял, насколько это глупый вопрос, в тот миг, как он слетел с моих губ. Она видела, как кучка фанатиков перерезала горло её дочери. Разумеется, ей снятся кошмары. И всё же, меня встревожило замечание о том, что ей снится Арнабус.

— Иногда, — сказала она. — Мне снится Лисотта, но теперь уже меньше, и я этому рада. В моих снах она никогда не бывает счастлива, только в воспоминаниях наяву. А Великий Еретик — новое прибавление. Дело происходит всегда в соборе, после того, как вы ушли искать Леди. Его тело начинает шевелиться. Садится и тянется к голове, а из обрубка по-прежнему льётся кровь. Удивительно, но я ничего не делаю. Просто стою и смотрю, как мертвец пытается закрепить голову на плечах. Я знаю, он хочет мне что-то сказать — то, что мне нужно услышать. Но ему никогда не удаётся нормально посадить голову. Она всё же что-то бормочет, голова-то, пуская кровь, но я никогда не могу разобрать слова. У неё ужасно серьёзное выражение, можно даже сказать, отчаянное.

Тени пробежали по лицу Вдовы, когда она отвернулась от окна и твёрдо посмотрела на меня.

— Милорд, не знаете, что он так хочет мне рассказать?

— Не стесняйся называть меня просто Элвин, — сказал я. — По крайней мере, наедине.

Я поставил кружку и поднялся на ноги, потирая руками поясницу, чтобы приглушить боль. На мой вкус, матрасу в этой гостинице требовалось ещё несколько бушелей соломы. Встав рядом с ней у окна, я проигнорировал выжидающий взгляд и посмотрел на тёмные крыши внизу. Постоянная пелена древесного дыма по ночам рассеивалась, но не полностью, оставляя дрейфующий туман, который многое скрывал. А свет дымохода кузницы, как и говорил Квинтрелл, мерцал, словно маяк во мгле.

— Он собирался что-то сказать, — настаивала Джалайна. — Что-то о Леди. Ты убил его за это.

— Я убил его потому, что он был злобным убийцей и интриганом, который организовал похищение и пытки тебя и твоих товарищей, как ты помнишь. Не говоря уже о том, что он вызвал раскол в Ковенанте, который унёс сотни жизней.

— Я по нему не скорблю. Я только хочу узнать, что он собирался сказать.

— Зачем?

— Я многое натворила на вашей стороне, под её знаменем. Однажды я говорила вам, что делала это из мести, поначалу. А потом оттого, что казалось, будто во всём мире только здесь мне и место. Войско Ковенанта отличается от всех остальных армий, марширующих по этому королевству. Оно сражается, но не устраивает резню, не грабит, не мародёрствует и не опустошает. Какая-то часть меня чувствует, что мы делаем что-то хорошее, строим что-то лучшее.

— Так и есть.

— А так ли? Потому что я вижу только всё больше и больше войны.

— Война закончится с приходом Леди к власти. В конечном счёте она обещает мир, когда все остальные, кто стремится к власти, не обещают ничего, кроме плодов собственной алчности. Держись, по крайней мере, за это.

— Мне всё ещё надо знать. — Она говорила тихо, но настойчиво, не давая сбить себя с толку. — Ты убил его по какой-то причине. По какой?

Я посмотрел через дверь в соседнюю комнату, где спали Адлар и Квинтрелл. Обычно никто из них не храпел, но я не услышал и никаких признаков, что кто-то проснулся.

— Причина, по которой нас схватили, — сказал я, понизив голос. — То, что случилось в Жутком Схроне. Арнабус и светящий Дюрейль хотели кое-что вытянуть из меня — историю, которая по их представлению могла свалить Воскресшую мученицу.

— Они были правы?

— Возможно, если бы это было правдой. — Я помолчал, охваченный желанием рассказать ей, признаться во всём. Для того, кто большую часть жизни жонглирует разными формами обмана, существует ужасное искушение довериться, поскольку раскрытие тайн приносит облегчение. Но разделённое бремя остаётся бременем, а я не хотел подвергать опасности эту женщину, рассказав без прикрас о фальшивом воскрешении Эвадины.

— По всей видимости, — продолжил я, — они убедили себя, что в излечении Леди в Фаринсале виновата какая-то мистика. Арнабус всегда был одарённым лжецом, поэтому сочинил мрачную историю о неестественных каэритских ритуалах. Вот что они хотели от меня: признания, что она вовсе не Воскресшая мученица, а какое-то злобное существо. Наутро Арнабус собирался натравить на тебя своего мастера пыточных дел и заставить меня смотреть. Если бы Лилат вовремя не выползла из каменной кладки… — Я замолчал и вздохнул. — Вот почему я его убил.

В поведении Джалайны я почувствовал некоторое смягчение, возможно, даже небольшое разочарование. Иногда секреты, которые хочешь узнать, мало что значат.

— Но ты был там, — сказала она. — Когда Леди очнулась.

— Да. Хотя я не видел момента её восстановления. Она умирала много дней. А потом однажды наутро она снова оказалась здорова. Я не могу это объяснить. Могу только принять её слово. Когда она дрейфовала в сторону смерти, к ней пришла Серафиль. И вот так Леди и воскресла.

Я чувствовал, что этой женщине ещё есть, что сказать — она плотно сжала губы и стиснула зубы, как человек, который хочет сдержать слова.

— Говори, что у тебя на уме, — сказал я. — Мало чьим словам я могу доверять.

— Ты… — начала она, потом запнулась, избегая моего взгляда, и заговорила снова: — Ты к ней слишком близок.

«Она сильно ревнует», сказала Эйн, и отчасти я увидел это в нервной гримасе, промелькнувшей на лице Вдовы. Но по большей части я увидел заботу. Она за меня боялась.

— Больше ничего не скажу, — проговорила Вдова, пока я пытался подобрать ответ. Она опустила голову, а потом снова отвернулась к окну. — До рассвета осталось несколько часов. Тебе надо поспать.

— Думаю, я уже выспался, — сказал я. — Остаток смены возьму на себя.

Она спорить не стала и без слов пошла в постель. Я отвернулся, когда она начала раздеваться, что делала с бесстыдной солдатской привычкой. Удивительно, но впервые мимолётный взгляд на её мускулистую плоть перед тем, как она скользнула под одеяла, задержался в моей памяти дольше, чем мне хотелось.

«Болван», упрекал я себя, пристально разглядывая улицы. Тянулись часы, и мне уже хотелось, чтобы из мрака появилась банда убийц-ортодоксов. По крайней мере, тогда бы у меня появилась возможность подумать о чём-то ещё.

* * *

Моя встреча с дульсианским посланником при дворе короля Артина оказалась довольно краткой. Лорд Терин Гассаль впустил меня в дом — скромное, но удобное жилище в тени дворцовых стен — с такой поспешностью, которая не оставляла места для обычных любезностей. Я попросил о встрече за день до этого, обычным путём — послав слугу, в данном случае Адлара, с рекомендательным письмом. Он вернулся с устным приглашением явиться на следующее утро, и прийти одному. Посланник был высоким немускулистым мужчиной, и оттого напоминавшим аиста или другую болотную птицу. Впечатление усиливало то, как он высунул голову из двери и поводил ей, осматривая улицу в поисках бдительных глаз.

— Вы Писарь? — спросил он, закрывая дверь. Я ожидал, что меня проведут в кабинет или другое укромное помещение, но мы так и стояли в узком коридоре.

— Лорд Элвин Писарь. — Я поклонился. — Лорд Терин, как я понимаю? Я ожидал, что меня встретит слуга…

— Слуга? — Он едко усмехнулся. — Во имя мучеников, вы спятили? Я отослал всех слуг прошлой ночью. Мы с вами одни. — Он дёрнулся от тихого звука снаружи. Там просто мяукнула кошка, но он тут же напрягся. — За вами следили? — спросил он.

«Думаю, да. У принцессы-регента хватает шпионов». Решив, что эту мысль лучше оставить при себе, я тихо и уверенно ответил:

— Нет, милорд. Уверяю вас, я был очень осторожен.

— Хорошо. — Он провёл рукой по тонким волосам, венчавшим макушку, и вытер пот об халат, оставив тёмные пятна на дорогом красном бархате. — Итак. — Он выпрямился, вцепившись потными руками в края халата. — Полагаю, у вас есть послание для герцога Лермина.

— Есть. На самом деле оно короткое. Просто приветствие и наилучшие пожелания от Воскресшей мученицы и Помазанной Леди Эвадины Курлайн, восходящей Ковенанта Возрождённого. Она желает, чтобы герцог Лермин знал о том высоком уважении, которое она питает к нему и к его семье. Соответственно она приглашает герцога посетить Атильтор, где она с радостью дарует ему своё благословение.

— И это, значит… — Я видел, как дёрнулся кадык лорда Терина, когда он сглотнул, — … всё?

— Милорд, а что ещё там могло быть?

— Я получил письмо от герцога Лермина всего несколько дней назад. Когда до него дошли вести о… переменах в иерархии Ковенанта, он выразил уверенность, что представитель Помазанной Леди нанесёт мне визит. Сообщив это, он приказал мне полностью использовать все выгодные возможности.

Я много раз слышал, как люди просят взятку, и обычно со значительно большим артистизмом и заметно меньшим количеством слов. На данный момент я провёл лишь скудное исследование относительно Дульсиана, так как было ещё очень много всего, что занимало моё внимание. Я знал, что герцог Лермин слывёт жадным, но это вовсе не выделяло его среди стайки продажных хапуг, составляющих знать Альбермайна. И всё же, такое яркое свидетельство жадности этого человека можно было только приветствовать. Честное взяточничество всегда всё упрощает.

— Проповеди Леди не содержат никаких запретов на прибыль, — сказал я. — Однако, чтобы усилить наше взаимопонимание, быть может милорд будет столь любезен, что приведёт пример?

Его аистовая шея снова дёрнулась, и он заговорил:

— Уверен, вам известно, что герцог Лермин уже довольно давно имеет разногласия с Ковенантом о распределении грантов и прав, касающихся рыбацких деревень на нашем южном побережье. Более чем половиной этих деревень прямо или частично владеет Ковенант. Таким образом мелкие торговые суда часто предпочитают выгружать свои грузы в этих маленьких портах, поскольку Ковенант в виде акциза требует меньше, чем герцог или Корона.

— Разумеется, — нагло солгал я, поскольку ничего об этом не знал. — Мне это кажется исключительно несправедливым положением, милорд. Которое Корона должна была разрешить много лун тому назад.

— Так и есть. Если, эмм… — Он закашлялся, будто наш разговор едва не скатывался к откровенной государственной измене. — Если бы Помазанная Леди… — Он замолчал, выжидающе приподняв брови. Я позволил себе немного поиздеваться, озадаченно нахмурив лоб и некоторое время не говоря ни слова.

— А-а, — сказал я, продемонстрировав понимание, отчего он с облегчением обмяк. — Уверен, что-нибудь можно придумать, — продолжил я. — Решение, которое устроит всех. Леди с радостью обсудит этот вопрос во всех подробностях, когда герцог явится в Атильтор.

От этих слов лорд Терин нахмурился. Впрочем, после некоторых внутренних дебатов, которые совершенно ясно отражались на его измождённом, влажном лице, он соизволил кивнуть.

— Милорд, я со всей осмотрительностью передам ваше послание герцогу.

— Великолепно. — Мы постояли в тишине, пока я не указал на дверь, которую он послушно открыл и снова высунул голову, чтобы осмотреть окрестности.

— Кажется, всё чисто… — прошептал он.

— Рад это слышать, милорд! — сказал я, и звуки моего голоса эхом разнеслись по улице. Потом, выходя из дома, я похлопал его по плечу. — От всей души благодарю за столь приятную встречу! — Напыщенно поклонившись в признательности, я поднял голову и увидел захлопнутую дверь.

Уходя оттуда, я раздумывал, может ли моя театральность разрушить это молчаливое соглашение, и понял, что меня это не особо волнует. Если герцога Лермина при королевском дворе представлял человек столь невыразительного характера, то это выставляло его господина в нехорошем свете.

* * *

Лорд Жакель Эбрин был на полфута ниже, чем его дульсианский коллега, но производил намного более сильное впечатление. Коренастый мужчина с густой бородой из плотных медных кудрей — посол Рианвеля при дворе короля Артина поприветствовал меня, подняв кружку, когда я вошёл в таверну. Это место выбрал он сам, ему не приходилось бояться и неуклюже торговаться в коридоре. Напротив, лорд Жакель, не стесняясь, выкрикнул моё имя и хлопнул меня по плечу на виду у шумной клиентуры заведения.

— Сам Писарь, клянусь всеми жопами мучеников! — Он по-товарищески яростно сжал моё плечо, а потом повернулся ко всей таверне и, разливая эль, высоко вскинул кружку:

— Пьяные шавки, посмотрите на истинного героя войны Самозванца! Пейте за его здоровье, а не то пусть Малициты проклянут ваши души!

Здесь его явно хорошо знали, поскольку все в ответ громко закричали и подняли кружки, хотя среди общего шума я уловил несколько непристойных оскорблений и возгласов. Сам лорд Жакель громко вскрикнул и несколькими большими глотками допил оставшийся в кружке эль.

— Ещё, моя хорошая, — сказал он, передавая пустой сосуд служанке. — И одну лорду Элвину. А кроме того… — он подмигнул, наклонившись к ней поближе, — стакан бренди к ним, а? Всё за мой счёт, не забудь. Этот человек под этой крышей ни за что не платит.

Когда девушка поспешила прочь, он повернулся ко мне, теперь сжав руками уже оба плеча, и осмотрел с ног до головы.

— Мой мальчик, имя Писарь тебе не подходит, — сказал он, оценивающе щурясь. — Я-то ожидал худосочный пучок костей. Видать, прогадал. Простой писака не смог бы усмирить Самозванца. Идём. — Он протолкался через толпу, дёрнув головой, чтобы я шёл за ним. — Давай-ка сыграем в кости. Надеюсь, мальчик, ты принёс деньжат. Я отвечаю за твою выпивку, но не за твои ставки.

Я прошёл за ним до тихой ниши со столом и стульями. Примечательно, что, несмотря, на оживлённость заведения, это уютное и относительно тихое место оставалось незанятым. На столе лежали игральные кости и чаша, которые лорд Жакель быстро подхватил, усевшись за стол.

— Кошачий Коготь, — сказал он, тряся костями. — Надеюсь, играть умеешь?

— Да, милорд. — Я сел и кивнул в благодарность служанке, которая расторопно принесла нам выпивку. — Хотя я никогда не любил азартные игры.

— Да ну? — Жакель удивлённо поднял густую бровь. — А я-то думал, все разбойники любят ставки. — Он хлопнул чашей по столу и выжидающе посмотрел на меня.

— Два, — сказал я.

— Четыре, — ответил он и поднял чашу. На верхних гранях шести кубиков оказались три кошки, одна мышь и две лисы, а значит в начале нам выпала ничья.

— Преимущество бросающего, — прокомментировал я, и добавил: — Разбойники, играющие в азартные игры, ещё и чаще дерутся между собой. В нашей банде на этот счёт были весьма жёсткие правила.

— Люди Декина, да? — Жакель оставил кошек на месте, а остальные кости сгрёб в чашу. — Слыхал о нём. Король Разбойников Шейвинского леса, или что-то в этом духе.

— Некоторые его так называли, включая и его самого.

— Ходили слухи, что он твой отец. — Жакель погремел костями и снова хлопнул чашей по столу, а потом положил рядом с ней два шека. Разумная ставка, учитывая скромные шансы. — Это правда?

— Нет. Хотя мне рассказывали, что ему нравился бордель, где я родился. Отсюда и слухи. — Я уравнял его ставку двумя своими шеками, а потом добавил третий.

— Блефуешь? — Борода Жакеля разошлась в улыбке. Если он уравняет мою встречную ставку, то поднимет чашу, и исход игры решится на основании значения выпавших кубиков. Если не уравняет, тогда он проиграет, и монеты станут моими.

— Играй в кости так, как они выпадают. — Я улыбнулся в ответ. — А не так, как хочешь, чтобы они выпали.

— Этому тебя Декин научил?

— Нет. Этому я научился сам, когда ему отрубили голову.

Рианвелец хмыкнул, добавил шек в банк и с красивым жестом поднял чашу. Для его победы на всех кубиках на столе должно было выпасть четыре или больше кошек. У него выпало пять.

— Надо было ставить полный тиль, — проворчал Жакель, сгребая монеты в кошелёк. — Ещё сыграем?

— Определённо, милорд.

В общей сложности мы сыграли дюжину раз, и за это время лорд Жакель поглотил две кружки эля и три стакана бренди. Я и не собирался за ним угнаться, быстро поняв, что это человек из редкой породы, разум которых не притупляется от выпивки. Этот трюк я так и не освоил. Свидетельства его явной невосприимчивости к воздействию спиртного были продемонстрированы к тому времени, как мы завершили двенадцатую игру, после чего мой кошелек стал заметно легче, а его — тяжелее. Я заподозрил утяжелённые кости, но, взяв их, не почувствовал никаких изъянов в кубиках из полированной кости. Этот человек был удачливым и осторожным в ставках.

— Знаешь, мой лорд герцог никогда не играет, — прокомментировал Жакель, вытирая пену с бороды. Он попросил служанку принести миску фиников и между глотками сунул их в рот. — Благочестие не позволяет. Не то что его отец. Вот тот с утра до ночи радостно играл в карты, в кости и в любые игры, когда не совал свой герцогский член в кого угодно, рождённого женщиной. Бесполезный, глупый старый распутник. Жутко по нему скучаю. — Он ностальгически вздохнул и глотнул из стакана бренди. — К тому времени, как лорд Вирулис унаследовал герцогство, большая его часть принадлежала другим. Весь Рианвель почти совсем обнищал из-за пороков своего герцога. Я тогда был немногим старше тебя, мой мальчик. Для нас началась долгая дорога, с войнами и всем в таком духе. Но, благодаря нашему благочестивому герцогу и его несравненной финансовой хватке, мы богаты настолько, насколько это возможно.

Когда он уронил кости в чашу и передал мне, я увидел, как весёлость на его лице сменилась некоторой серьёзностью, и понял, что видимо мы подходим к сути.

— Итак, вот то немногое, что Помазанная Леди может предложить, — сказал я, погремев костями, и перевернул чашу. — Два.

Выражение лица Жакеля не изменилось — он смотрел на меня немигающим взглядом, водя пальцами по бороде, пропитанной элем.

— Три.

Под поднятой чашкой оказались две кошки, моя первая настоящая удача за всю эту игру.

— Благословение Помазанной Леди — это далеко не ничего, — продолжал я, оставив кошек на месте и вернув остальные кости в чашу. — Это с радостью подтвердят те горячо преданные рианвельские просящие, которые недавно пришли в Атильтор. — Я опустил чашу и положил рядом с ней пять шеков. — Или у вашего герцога благочестия меньше, чем у них?

— Я бы сказал, что благочестия в нём больше, чем у любого, кто называет себя приверженцем Ковенанта, за исключением, быть может, твоей Леди. — Он сунул руку в кошелёк, достал полный тиль, положил возле моих шеков, а потом добавил ещё один. — Это не предмет сегодняшней беседы, мой мальчик.

— И каков же тогда её предмет?

Жакель откинулся на стуле с кружкой в руке, но на этот раз не пил из неё, а только долго переводил взгляд с меня на чашу и монеты на столе.

— Совершенно дурацкая ставка, не находишь? — спросил он меня наконец. — Шансы полностью в твою пользу. И всё же, вот он я, ставлю внушительную часть содержимого своего кошелька на маловероятный исход, что выпадет не больше одной кошки, когда мы поднимем чашу. Вот такие ставки лорд Вирулис делал постоянно. А теперь твоя Леди просит моего господина сделать ещё одну, в которой на кону его жизнь и всё герцогство.

— Она просто предлагает благословение. Благословение Воскресшей мученицы, которая на самом деле чувствовала прикосновение Серафили. Какая верующая душа откажется от такого?

— Парень, благословение довольно быстро может обернуться проклятьем. — Он дёрнул головой в сторону чаши и монет. — На ставку отвечать будешь?

— Да. — Я открыл кошелёк, достал нужные средства и положил на стол. — А ещё подниму ставки. Насколько я понимаю, около двадцати трёх лет назад король Матис вынес решение в пользу герцога Галтона Альтьенского в отношении давнего пограничного спора с Рианвелем. Полагаю, что-то насчёт серебряных рудников в определённой долине.

И снова выражение лица Жакеля не изменилось.

— Милорд неплохо осведомлён.

— Благодарю. Я не знаток законов, но даже после беглого прочтения петиций и вынесенного решения становится ясно, что дело определённо не было рассмотрено в соответствии с законодательством Короны или принятым прецедентом.

— Галтон всегда был самым верным псом Алгатинетов. — Жакель соизволил улыбнуться. — До того дня, как переметнулся.

— Фаворитизм и укоренившаяся коррупция чужды Леди. Я бы хотел, чтобы герцог Вирулис знал, что если этот вопрос когда-либо попадёт на суд леди Эвадине, то будет решён исключительно по существу.

Жакель, наконец, отпил из кружки, с привычной быстротой осушив её до дна. Поставив сосуд, он опёрся локтями на стол и наклонился вперёд.

— Серебряные рудники — это богатая прибавка в любой банк, — сказал он. — Но всего лишь безделушка в сравнении с ценой, которую в итоге заплатит моё герцогство, если твою Леди изгонят из Атильтора. Сейчас Ковенант разломан, но даже осколки разбитого сосуда могут порезать.

Он замолчал, а потом кивнул на перевёрнутую чашу. Подняв её, я увидел двух лисиц, сову и мышь. Ни одной кошки.

— Благодарю за весьма приятный вечер, милорд, — сказал Жакель, сгребая выигрыш в кошелёк, и поднялся на ноги.

— Вечер без видимого решения, — заметил я.

— О-о, я бы так не сказал. Я решительно собираюсь рассказать герцогу о том, как плохо вы играете в кости. А все остальные решения будут дожидаться его слова. — Он натянул на плечи плащ, застегнув его на шее, а потом одарил меня удивительно тёплой улыбкой. — Не слишком-то переживай, мой мальчик. Он самостоятельный человек и не придаёт моим советам того же значения, что и его отец. И к тому же, он ослеплён твоей Воскресшей мученицей, хоть никогда с ней и не встречался.

Лорд Жакель Эбрин уважительно поклонился мне, потом развернулся и начал проталкиваться через толпу. Оставшись в нише один, я размышлял над игральными костями и практически пустым кошельком, не в силах решить, ограбили меня этой ночью или оказали мне благосклонность.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Дорогой читатель, ты уже знаешь меня как душу со старыми и неприятными воспоминаниями о сутенёрах. И значит, не удивишься тому, как непросто было мне вести себя вежливо, приветствуя человека, к которому Тайлер привёл меня на четвёртую ночь нашего пребывания в Куравеле.

— Декина ты, выходит, знавал? — спросил он, наклонившись ко мне так близко, что я мог уловить запах его немытой кожи, алкоголя в дыхании и на одежде, и одуряющего трубочного дыма. Даже если бы Тайлер не предупредил меня о профессии этого человека, я бы немедленно о ней догадался. Чтобы руководить шлюхами, надо уметь запугивать, используя привычки, приобретённые, несомненно, в детстве, но усовершенствованные и преувеличенные до такой степени, что они начинают приносить прибыль. Рассматривая его тупое, рубленое лицо, запачканную и почти рваную кожаную куртку, прикрывающую мясистую фигуру — в которой было больше жира, чем мышц, но и того, и другого предостаточно, — я почувствовал знакомый зуд в руке возле кинжала.

— Знавал, — ответил я, мысленно похвалив себя за спокойный тон.

— Я тоже. — Парень немного выпрямился. — Целый год под ним ходил, в детстве.

Я тут же понял, что это хвастливое враньё, но отрицать его не собирался, по крайней мере, пока.

— Она внутри? — спросил я, кивая на дверь позади него. Тайлер, как только нашёл меня в гостинице, тут же отвёл на эту тесную улочку. Меня не удивило, как быстро он меня отыскал, поскольку такие вещи укореняются в душе разбойника. Здесь дым над крышами стоял гуще, и даже днём света не хватало. По ночам же этот лабиринт окутывал мрак, и лишь редкое мерцание из-за закрытых ставен прорезало густые тени. Даже в питейных притонах становилось тихо, на радость тем, для кого главная цель — выпивка, а не веселье. К этому времени я повидал уже достаточно городов и знал, что во всех есть закоулки, подобные этому — улица, а то и целый район, отданный тем, о ком более удачливые предпочитают притворяться, что их не существует.

— Ждёт. — Сутенёр переводил взгляд с Тайлера на меня и обратно. — Её время драгоценно, даже если тебе приспичило просто поболтать. Так сказал человек Шильвы. Тебе просто нужно то, что она знает… — Он замолчал, оглядываясь по сторонам, и мне показалось, что мозгов ему хватает как раз, чтобы осознавать опасность секретов, а также их ценность. — … о своём прошлом клиенте, — закончил он, самодовольно ухмыляясь от своей сообразительности.

— Точно, — сказал я. «Мог бы его просто прирезать», подумал я, доставая серебряный соверен из кармана. Но, если верить Тайлеру, этот человек был по некоторым преступным вопросам связан с Шильвой. Так что оставлять его мёртвым на ступенях его собственного борделя не сулило бы ничего хорошего для моих будущих сделок с женщиной, которая стала тем, кем Декин так и не стал — настоящим монархом разбойников.

Сутенёр покрутил соверен в пальцах и убрал в карман, сильно сгорбившись, словно боялся, что его попытаются отобрать.

— И ещё один, когда закончишь?

— Да, — ответил я рубленым голосом, поскольку уже терял терпение.

Он немного ощетинился на невысказанный вызов, но благоразумно отошёл в сторону, дёрнув головой в сторону двери.

— Комната наверху. Могу дать вам только один поворот часов. Ей надо зарабатывать себе на жизнь, как и всем остальным.

Это так напоминало бордельмейстера, который господствовал в моём детстве, что я вдруг почувствовал, как моя рука остановилась, коснувшись застёжки, и легла на кинжал. Тайлер хорошо понимал, какие перемены в настроении указывают на приближающееся насилие, и потому быстро подошёл ко мне.

— Милорд, я прослежу за улицей, — сказал он, чуть улыбнувшись, но с предупреждающим блеском в глазах. В конце концов, это было не наше место, и кто знал, какие друзья этого жестокого вонючки шастают в окрестных тенях.

— Если будут проблемы, сразу ко мне, — сказал я ему, открывая дверь, и вошёл внутрь.

Женщина, которая поприветствовала меня в комнате наверху дома, во многом удивила. Она улыбалась веселее и искренней, чем я ожидал. Косметика на её лице скорее искусно подчёркивала, чем скрывала. Волосы падали каскадом светлых кудрей и локонов, и их хорошо оттеняло чёрное шёлковое платье, облегавшее мясистую, но, несомненно, соблазнительную фигуру.

— Милорд Писарь, не так ли? — спросила она, и в её акценте слышалось лишь лёгкое эхо алундийской картавости.

— К вашим услугам, госпожа, — с поклоном сказал я, а потом вошёл в комнату и закрыл за собой дверь. Комната оказалась аккуратно обставленной, а на комоде и на полках лежали различные маленькие украшения и стояли флаконы духов. Среди безделушек мой натренированный глаз зацепился за несколько предметов, имеющих настоящую ценность, которых сутенёр не заметил, или на которые ему было плевать.

— Вы будете оказывать мне услуги? Неужели? — Она рассмеялась, покачивая декольте, полулёжа на большой кровати, которая была главным предметом мебели комнаты. — Обычно у бедной Нуалы всё наоборот.

— Это ваше настоящее имя?

— Во имя мучеников, нет. — Она снова рассмеялась. — Я очень рано в своей карьере поняла, что люди больше заплатят, чтобы трахнуть Нуалу, чем простую старую Магрид, дочь прачки на винограднике. Удивительно, какую важность мы придаём именам, не так ли?

— Мне тоже это часто приходит в голову. — Я указал на удобное с виду кресло, обитое бархатом. — Можно присесть?

— Вы платите, милорд. Делайте, что угодно.

Я поудобнее сдвинул ремень с мечом и сел, глядя на женщину, которая встретила мой взгляд с полным отсутствием трепета или неуверенности.

— Под каким именем знал вас король Томас? — спросил я её.

Я надеялся хоть на какое-то потрясение, но она всего лишь томно вздохнула и согнула ногу, положив руку на колено, отчего халат соскользнул с бледного бедра.

— Так я и думала. Чтобы узнать секреты короля, разыщи его шлюху. Вот что вам нужно, да?

— Насколько я понимаю, король Томас регулярно вас навещал, когда вы жили в гораздо более приятном домике на куда более приятной улице. Если вам известна определённая информация, полезная для меня, то я хорошо заплачу за то, чтобы вы ей поделились. Взаимовыгодное деловое соглашение.

— По-моему, милорд вы мне нравитесь. Ваша прямота освежает. — Нуала села, поправив халат, чтобы придать подобие скромности. Потом поднялась с кровати, подошла к комоду и вытащила стеклянную пробку из графина вина. — Хотите со мной? — спросила она, щедро наливая в хрустальный бокал. — Хорошая штука, и так далеко от дома. Нынче сложнее достать, поскольку ваши армии там всё разорили.

— Я в разорении не участвовал, — сказал я. — И откажусь от вина, благодарю вас.

— Тогда к делу. — Нуала сделала глоток вина и уселась на краю кровати. — Моя профессия предоставила мне дар понимать намерения других людей, особенно мужчин. Вас прочитать сложнее, чем многих, но не так уж невозможно. Догадываюсь, что вы использовали свои разбойничьи связи, чтобы отыскать всех, кто мог бы знать байку-другую про Алгатинетов. Думаю, вы надеялись найти обиженную горничную или другого слугу, какого-нибудь изгоя из королевского дома, который пожелал бы продать вам накопленные сплетни. А вместо этого поиски привели вас ко мне, единственной шлюхе короля Томаса. По крайней мере, так он мне говорил, и у меня нет оснований ему не верить. Должна сказать, что для короля он был ужасно плохим лжецом. Но по-своему добрым человеком, который всегда делал мне только хорошее. — Она замолчала, делая очередной глоток. — Я просчиталась, милорд?

— Нет. — Уже тогда я понял, что это безнадёжное дело. В умной голове этой женщины, возможно, было полно секретов, но делиться ими она не собиралась, во всяком случае, со мной. — Это, — я махнул рукой на комнату, — не очень-то подходящее жилище для той, кто некогда пользовался королевской милостью. Разве это не кажется вам нечестным?

— Томас платил мне столько, сколько я просила, не больше, не меньше. Это мне и нравится, милорд. Хороший бизнес строится на фундаменте простого соглашения — понимания, что происходящее между обеими сторонами остаётся между ними. У меня нет для вас секретов, какой бы ни была цена.

— Цены хватило бы, чтобы вытащить вас из этого дома, подальше от мерзавца внизу.

Она улыбнулась и покачала головой.

— Я не работаю на мерзавца внизу. Это он работает на меня, хотя за деньги притворяется, что всё наоборот. Так бандиты держатся подальше. Однако этот дом мой. Действительно, в прошлом у меня случались и более прибыльные периоды, но моего заработка достаточно для удовлетворения неотложных потребностей и комфортной старости. А ещё я давно излечилась от болезни амбиций. Мои извинения за то, что вы впустую совершили это путешествие, лорд Писарь.

Она отсалютовала мне своим кубком и осушила его, а потом вернулась к комоду, чтобы наполнить его заново.

— В таком случае, — сказал я, — я задам только один вопрос. И заплачу серебряный соверен за то, чтобы вы этот вопрос выслушали. Вы не обязаны отвечать.

Она помолчала, пока наливала вино.

— Думаете, сможете прочесть ответ на моём лице? — Она пожала плечами. — Хорошо. Сыграю в вашу игру. — Повернувшись ко мне, она скрестила руки. — Спрашивайте.

— Принцесса Леанора убила своего мужа?

Даже у лучших лжецов случаются колебания. Едва ощутимая пауза, прежде чем выражение лица изменится, кратчайшая задержка в отрицании, которое срывается с их губ. Ничего такого сейчас я не заметил. Едкий, пренебрежительный смех вырвался у Нуалы мгновенно, и от веселья даже халат распахнулся, предоставив мне щедрый вид на её дрожащую плоть.

— Мне говорили, что его брак с принцессой Леанорой оказался далеко не счастливым, — настаивал я, когда её веселье померкло. — И, несмотря на хорошее по слухам здоровье, он скончался довольно быстро.

— Пусть и не обязана, — сказала она, игриво возвращаясь в кровать, — но на этот вопрос я с радостью отвечу. Томас и впрямь любил поболтать. На самом деле я думаю, он предпочитал болтать, а не трахаться. Это не редкость среди моих самых важных клиентов. Как я поняла, достаток и влиятельность делают мужчину одиноким. Так что да. Я всё знаю о его сестре и её ужасном браке с этим старым болваном. Из того, что я узнала, лорд Кевилль не был особенно жесток с невестой, он ей просто не интересовался. А насчёт неё Томас говорил, что старый козёл, по её словам, скучнее мешка репы. Сомневаюсь, что они провели больше дня в компании друг друга, как только выполнили свой долг, и родился королевский отпрыск. Любопытно, помню, как Томас рассказывал мне, насколько ужасно расстроилась Леанора, когда Кевилль помер. Он был умным, понимаете. Знал все тайны и уловки, которые охраняют это королевство. «Она боится», говорил мне Томас. «Боится того, что это означает для её мальчика». Не очень-то похоже на женщину, которая только что прикончила своего мужа, не так ли? — Нуала снова рассмеялась, качая головой. — Прости, дорогой. Твоя собака лает не в ту крысиную нору.

Она откинулась на подушки, оправив халат.

— А теперь, милорд, если только у вас нет ко мне других просьб, я желаю вам спокойной ночи.

Я не стал дальше торговаться, уговаривать или угрожать. Некоторых людей такое может поколебать, но не всех, и уж точно не эту женщину несравненного самообладания. Поднявшись, я подошёл к её столу, положил там серебряный соверен, после чего поклонился и направился к двери.

— Кстати, — сказала она, когда я поднял защёлку, — Томас называл меня Магрид. Только ему я это позволяла. — Она пошевелила пальцами на прощание. — Так приятно было повстречаться с таким интересным и выдающимся человеком. Но прошу вас, никогда не возвращайтесь.

На улице Тайлер поприветствовал меня вопросительным взглядом и нахмурился, когда я покачал головой.

— Простите, милорд, — сказал он. — Я смог найти лишь её. Бывших слуг тоже искал повсюду. Отыскал только камердинера, который оказался таким старым, что едва помнил, как жил во дворце.

— Это всегда была игра в долгую, — сказал я ему. — Держи. — Я бросил другой соверен сутенёру, а точнее вышибале, которому Нуала платила за то, что он играл эту роль. Теперь, когда я знал, кто на самом деле обладал властью в этом доме, его вид уже не так сильно меня раздражал. — Хорошенько охраняй её, — добавил я, — она этого заслуживает.

Он в ответ осторожно кивнул и вернулся на своё место у двери. Всего один-единственный шаг, но он спас мне жизнь. Арбалетный болт под острым углом пронзил его голову, позволив мне определить возвышенную точку, с которой тот был запущен. Я заметил, как на краю крыши мелькнула тень, а потом в поле моего зрения, шатаясь, вышел подбитый вышибала. Его глаза закатились, а с губ капала слюна. Я потратил драгоценный миг, замерев и разглядывая его обмякшее, бормочущее лицо — лицо мертвеца, который ещё не знал, что он мёртв. Второе спасение пришло в виде Тайлера, который своим жилистым телом врезался мне в бок, и мы оба врезались в стену улочки.

Сверху я услышал многочисленные щелчки выстрелов из арбалетов. Летели искры, взрывались булыжники, обжигая моё лицо крошкой, а я прижимался к кирпичной кладке. Последний болт вышиб раствор в дюйме от моего носа, заставив меня откатиться, по-прежнему вместе с Тайлером. Упав, я высвободился из хватки разбойника и с трудом поднялся, осматривая крыши в поисках новых нападавших. Никого.

— В тебя попали? — прошипел я Тайлеру.

— Царапнули ногу, сволочи, — прошипел он в ответ, и, пыхтя от боли, поднялся на корточки с ножами в обеих руках.

— Перезаряжают. — Я вытащил меч и бросился в сторону затенённого уголка улочки. — Не отставай.

Я пробежал несколько футов, когда тень размером с человека опустилась и перегородила мне путь. Я присел на корточки, занеся меч для удара, а потом увидел, что эта тень передо мной не шевелится. Взглянув повнимательнее, я увидел человека в тёмной хлопковой одежде с намотанным на лицо шарфом. К счастью, у него из шеи торчал метательный нож Адлара Спиннера.

Крик, а за ним глухой удар привлекли моё внимание к началу улочки, где на мостовой уже лежало другое скрюченное тело. Рана на черепе выглядела характерно для боевого молота Вдовы. Сверху донеслись хрипы и крики, и ещё один труп упал на землю с хрустом ломающихся костей. За ним последовали ещё два — оба вполне живые и с арбалетами в руках. Они тяжело приземлились и немедленно стали осматривать окрестности в поисках целей. Я решил, что лучше не давать им возможности найти нас.

Ближайший стоял в дюжине шагов от меня, и это дало ему время развернуться и спустить арбалет, но недостаточно, чтобы прицелиться. Болт пролетел мимо, а мой меч по дуге быстро вонзился в незащищённое плечо. Его товарищ действовал шустрее, с похвальным спокойствием направив оружие в цель. Я обхватил дёргавшегося человека, которого только что покалечил, и притянул к себе. Второй убийца ругнулся, шагнул назад и наклонил арбалет, целясь мне в ноги. Тайлер не дал ему выстрелить, низко нырнув за спиной парня, и полоснул обоими ножами по подколенным сухожилиям.

Услышав топот множества сапог по мостовой, я повернул умирающего в моих руках человека навстречу новой угрозе, но, к счастью, увидел только Адлара и Вдову.

— Четверых достали, — сказал Вдова. — Остальные сбежали.

— Хватит визжать! — прорычал Тайлер, пиная в живот человека, которого он подрезал. Но убийца слишком погрузился в свою боль, не обращал внимание на предупреждения и продолжал кричать, вцепившись в окровавленные ноги. — Милорд, вам нужно, чтобы он заговорил? — спросил Тайлер, поставив ему ногу на грудь и занося нож для последнего удара.

— Е-еретики! — прохрипел раненый. Перед лицом неминуемой смерти в нём разгорелась отвага. Он сверкнул белыми зубами на замазанном сажей лице. — Рабы Блудницы Малицитской!

— Хватит, — посоветовал Тайлер, сильнее надавливая сапогом на грудь непокорного парня. — Кто тебя послал, визгун?

— Мы знаем, кто его послал, — сказал я. — Вряд ли клинок, нанятый Алгатинетами, оказался бы настолько решительным. И к тому же, он бы не промахнулся.

— Тут могут быть и другие, — предупредила Вдова, глядя на крыши.

— Это верно. — Я жестом показал Тайлеру отступить назад. — Отпусти его. — Присев возле набожного убийцы, я посмотрел в его пылающие бесстрашные глаза, чувствуя разом восхищение и отвращение. — Ты верный пёс недостойных господ, — сказал я. — Если когда-нибудь откроешь сердце истине слова Леди, найди нас в Атильторе. Она прощает всех.

Я выпрямился, бросив взгляд на мёртвого сутенёра, который невольно спас мне жизнь.

— Пошли, — сказал я, жестом показав остальным следовать за мной, и побежал прочь. — Забираем лошадей и убираемся из города.

— А ответ принцессы? — сказала Джалайна, догоняя меня.

— Думаю, она только что его дала. Может, участия она и не принимала, но наверняка знала об этом. Нам в этом городе больше не рады.

— Значит, война.

Я фыркнул от смеха, не прикрашенного даже каплей веселья.

— Дело с самого начала шло к войне.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Два полных дня мы ждали, что Эймонд и Эйн появятся на перекрёстке, но никаких путешественников на нём подозрительно не появлялось. Я надеялся, что хотя бы какие-нибудь телеги и проходящие торговцы пожелают поделиться сплетнями и слухами, но даже в этом мне было отказано.

— Похоже, принцесса закрыла город, — сказал Квинтрелл. — Ваше внезапное отсутствие не прошло незамеченным, милорд.

Его слова звучали разумно. Когда мы выходили через второстепенные южные ворота в городских стенах, два скучающих стражника едва подняли головы. Либо Леанора ожидала новостей о моей смерти, либо, в случае, если я выживу, не думала, что убегу так быстро, с учётом важности её ответа Помазанной Леди. Это служило напоминанием тому, что принцесса-регент умна, но в то же время чрезмерно уверена в собственных махинациях.

— Они молоды, но умны, — сказала мне Вдова, когда мы сели у костра на вторую ночь у перекрёстка. — Если выход есть, то они его найдут.

— Не надо было их отправлять, — проговорил я. Тревоги за поведение Эйн преследовали меня с тех самых пор, как я отправил их с Эймондом на задание. И чем больше я размышлял об этом, и об её прошлых проступках, тем более глупым казалось всё мероприятие. «Отправить в качестве шпионов фанатика и чокнутую девицу. Чтобы они днями и ночами ошивались по худшим уголкам Куравеля, в которых, несомненно, полно недобрых слов и цепких рук». Смогут ли подавленные, но, как я подозревал, дремлющие побуждения Эйн противостоять такому искушению?

— Время против нас, милорд, — сказал Квинтрелл. Он кривился, словно говорил неохотно и с сочувствием, но всё равно умудрился меня разозлить. — Принцесса-регент строит планы, вызывает вассалов…

— Я знаю, — рявкнул я так резко, что замолчал не только менестрель, но и Вдова с Адларом, которые до сих пор напевали мелодию и жонглировали ножами. Вздохнув, я подбросил веточку в костёр. — Ещё один день…

Лилат, как обычно, появилась в темноте без какого-либо предупреждения. Каким-то образом ей удалось передать эту незаметность даже своей пони. Она провела её незамеченной через пикеты Разведроты, копыта по траве почти не издавали звуков. Все остальные встрепенулись, Адларвыхватил нож, чтобы метнуть, а Вдова потянулась к боевому молоту. Квинтрелл — отличный шпион, но совсем не воин — рухнул на четвереньки и отполз на дальнюю сторону костра. Лилат их проигнорировала и с мрачным лицом подошла ко мне.

— Солдаты, — сказала она. — Пришли с востока, соединились с ещё большим количеством из города и отправились на север. Во главе у них человек, которого мы знаем.

— Большой человек? Лорд Элберт?

Она покачала головой.

— Человек, которого мы встретили во время смертельной прогулки на север. Тот, который выглядит, как женщина, которая болтает.

Альтерик Курлайн. Лорд-маршал королевского войска и отец Эвадины. Я всегда размышлял, будет ли он готов поставить долг превыше семьи, когда придёт время, и теперь получил ответ.

— Сколько? — спросил я, поднимаясь на ноги.

Лилат в ответ нахмурилась, как случалось всякий раз, когда её просили подсчитать большие числа.

— Много, — ответила она, нетерпеливо пожав плечами.

— Похоже, у принцессы уже был на уме план. — Я направился к лошадям, подняв седло Черностопа. — Седлать лошадей. Мы едем в Атильтор.

— В темноте? — сказал Квинтрелл.

— Не сомневайтесь, мастер менестрель, если ваша лошадь споткнётся, и вы сломаете себе шею, то я буду вас оплакивать. Может даже целый час. А то и два.

* * *

До рассвета мы ехали медленной рысью, а потом я приказал роте двигаться быстрее. Мне пришлось бороться с искушением пришпорить коня, пустив его галопом, зная, что тогда к ночи лошади выдохнутся, а путь до Атильтора ещё долог. А ещё я выбрал самый прямой маршрут к священному городу, даже несмотря на то, что он мог пересечься с линией марша сэра Альтерика. Я питал слабую надежду, что мы будем двигаться достаточно быстро и выедем вперёд лорд-маршала, с учётом времени, которое понадобилось Лилат на поиски нас, но знал, что скорее у лорда Альтерика, по меньшей мере, день форы. Однако это давало шанс точно оценить его силы.

— Похоже, около тысячи лошадей, — сказал Тайлер. Он присел на краю дороги, проводя пальцами по многочисленным следам копыт и сапог на обочине. Тайлер не обладал искусством покойного Флетчмана, прошлой зимой погибшего на склоне горы из-за вероломного пса, но навыки следопыта у бывшего разбойника всё равно превосходили мои. — По следам сложно определить количество, зато можно по дерьму, которое они за собой оставляют. — Он провёл рукой над глубоким следом в земле. — Тяжёлая кавалерия. Нет следов пехоты.

— Сильное войско, — прокомментировала Вдова. — Но это не всё войско Короны. И зачем идти на Атильтор без пехоты?

— Если только они идут не на Атильтор, — сказал я. — В дюжине миль отсюда дорога разделяется. Там и найдём ответ.

Мы добрались до развилки на следующее утро после столь необходимого, но раздражающего ночного отдыха. Количество лошадиного навоза на восточной дороге давало ясную картину. Не надо было обладать глазами следопыта, чтобы увидеть, что лорд Альтерик повёл свои войска в сторону от Атильтора. Кроме того, Тайлер сообщил, что они ускорились.

— Лорд-маршалу нужно где-то оказаться, — заключил я. — Где-то, куда он должен прибыть к определённому дню.

— У дороги есть несколько ответвлений, — заметил Квинтрелл. — Они могут направляться куда угодно в северном Альберисе.

— А ещё это основной путь в Альтьену.

— Зачем им туда?

Я вспомнил письмо, которое Леанора показала мне в своей комнате, написанное нетвёрдой, подобострастной рукой доверенного губернатора Альтьены. «Ваш смиренный и преданный слуга, лорд Арчел Шельван».

— Потому что их пригласили. — Я ударил пятками, пустив Черностопа галопом, и крикнул всей роте: — Наша Леди в опасности! Теперь едем быстро!

* * *

В Каменный Мост мы прибыли через два дня. Это был очевидный пункт назначения, поскольку только здесь большое количество всадников могло пересечь границу и легко пройти в Альтьену, а остальные пограничные пункты представляли собой паромы или шаткие деревянные мосты, едва достойные такого названия. Поездка вышла тяжёлой как для всадников, так и для лошадей, и даже крепкий Черностоп брёл с опущенной головой, утомлённый очередным галопом в последние часы дневного света. Мост и окружавшую его деревеньку скрывал из вида высокий лесистый холм. Поднявшись на него, я увидел, что мост ярко освещён, факелы мерцали вдоль гранитного проёма, озаряя в его центре развевающееся на ветру знамя — кабана с длинными клыками дома Шельван. Факелы дрожащим светом освещали полную роту герцогской кавалерии, выстроившуюся на дальней стороне моста, а слева и справа от них сверкали алебарды ещё двух рот пехоты. С южного конца моста приближалась намного меньшая группа всадников в тёмных цветах, любимых войском Ковенанта. Обычно Эвадина отказывалась от знамён и прочей ерунды, но я легко различил её высокую фигуру во главе отряда.

«Приняла предложение переговоров от Свина Севера», заключил я, суматошно укоряя себя. «Потому что меня не было рядом, чтобы отговорить от этого, и я же сказал ей, что его можно купить».

Поначалу внутри всё оборвалось — что я слишком опоздал, и не смогу предотвратить катастрофу. Но потом мои глаза различили множество движущихся теней к югу от деревни — войско лорда Альтерика собиралось захлопнуть ловушку, но шли они шагом, а не галопом. Будь я на месте лорд-маршала, то сделал бы две вещи, которых не сделал он. Во-первых, на этом холме я бы оставил арьергард. Во-вторых, приказал бы броситься на деревню полным ходом, несмотря на то, как опасно мчаться галопом в темноте. Мне показалось, что отец Эвадины как командир представляет собой любопытную смесь чрезмерной самоуверенности и осторожности.

«Или», подумал я, «он надеется окружить дочь кордоном и уговорить её сдаться без битвы». В любом случае, такое отсутствие поспешности в критический момент дало мне возможность, которую я не собирался упускать.

— Наша Леди в смертельной опасности, и её надо предостеречь! — крикнул я роте. — Мчитесь на запад коротким путём, а потом как можно скорее езжайте к мосту. Королевские солдаты попытаются нас остановить. Не медлите, не вступайте в сражения и не помогайте павшим товарищам. Предупредить Леди — ваша единственная задача!

Я с сожалением похлопал по шее свесившего голову Черностопа. Он дёрнул головой и злобно глянул через плечо.

— Прости, мой снобистский друг, — сказал я и сильно ударил его пятками по бокам.

Несмотря на строптивость, Черностоп с впечатляющей резвостью помчался вниз по склону и на поле внизу. Разведрота без колебаний понеслась следом — множество копыт стучали по земле так громко, что я знал: лорд Альтерик и его королевские солдаты не перепутают это с громом. На счёт двадцать я повернул Черностопа на запад, а затем потянул уздечку, чтобы направить его голову на деревню и на ярко освещённый мост. Этот манёвр создал зазор между нами и кавалерией Короны, но я сомневался, что он окажется достаточно широким и сделает нас недосягаемыми для атаки. С этим уже ничего было не поделать. Поскольку ловушка уже захлопывалась, моей главной заботой было любой ценой вызволить Эвадину.

Мы покрыли чуть меньше половины расстояния до деревни, когда я услышал первые звуки битвы — лязг сталкивающихся доспехов и лошадей позади. Вскоре за этим шумом донеслась смесь грохота и ржания, говорящая о падении лошади и всадника. Я отгородил от этого свой слух и заставил Черностопа мчаться ещё быстрее. Лорд Альтерик теперь оказался перед неприятным выбором: продолжать медленное наступление или организовать беспорядочную атаку. Я поставил на то, что любовь к дочери, если такие чувства оставались в его сердце, заставила бы его выбрать первое, или, по крайней мере, потратить несколько драгоценных минут на мучительные колебания.

Когда мы добрались до деревни Каменный Мост, звуки сталкивающихся лошадей стихли, и после беглого взгляда назад стало ясно, что большая часть роты следует за мной. На границе деревни мне пришлось пустить Черностопа рысью. Я ожидал, что придётся проталкиваться через стайку-другую зевак-деревенщин, но узкие улочки оставались удивительно пустыми. Возможно у людей здесь хватило здравого смысла прятаться, когда из темноты появляется большое количество солдат.

Выбравшись на широкий проезд, ведущий к мосту, я выдохнул с облегчением, увидев, что Эвадина со своей группой остановились, ещё не пустив Улстана по невысокой арке. Вместо этого она сидела и смотрела, как я приближаюсь, нахмурившись с скорее с любопытством, чем с тревогой. Рианвельские просящие-близнецы стояли по обе стороны от неё, на их лицах отражалось плохо сдерживаемое негодование.

— Элвин? — изумлённо сказала Эвадина, когда я неаккуратно остановил Черностопа.

— Миледи, — сказал я, и перед этим мне пришлось сделать несколько неровных вдохов. — Нужно отсюда уезжать! — Я указал на потемневшие поля к югу от деревни. — Вас предали. Идёт лорд Альтерик…

— Леанора послала моего отца? — Озадаченность на лице Эвадины сменилась гневом, и она пробормотала: — Злобная сука.

— Времени нет! — я направил Черностопа ближе и потянулся к уздечке Эвадины. — Надо уезжать…

— Дорогой Элвин. — Эвадина взяла меня за руку своей, закованной в перчатку ладонью. Мне пришло в голову, что она и остальные с ней в доспехах, а не в тех нарядах, которые надевают на переговоры. — Не волнуйся. — Она похлопала меня по руке и мягко отвела её от уздечки. — И всё же, моё сердце греет то, как быстро ты примчался меня спасать.

— Они здесь, миледи, — сказал Харлдин. Рианвельский просящий и его сестра удивительно синхронно вытащили мечи, и направили своих скакунов между Эвадиной и деревней. Судя по внезапному грохоту копыт, видимо, лорд Альтерик, наконец, решил отказаться от своей осторожности. Вскоре показались верховые солдаты короля, а их тяжёлые боевые кони сносили заборы, вызывая крики и визги у домашнего скота.

— Защищайте нашу Леди! — крикнул я Разведроте, вытаскивая меч. Они развернули лошадей, выстроились в тонкую шеренгу и обнажили оружие, чтобы встретить атаку. Мои разведчики были в лёгких доспехах, и я сомневался, что они смогут выдержать интенсивную атаку рыцарей и воинов в полных доспехах. Нам оставалось лишь надеяться задержать их настолько, чтобы Эвадина выбралась. Бросив на неё отчаянный взгляд, я увидел, что она, как и прежде, совершенно не тревожится, лишь хмурит лоб, с печалью глядя на приближающихся солдат короля.

Боевые кличи наступающих королевских солдат привлекли мой взгляд обратно к деревне. Примерно половина воинов заполонила узкие улочки, а остальная часть заблокировала дорогу, ведущую к мосту. В таких стеснённых условиях численность работала против них, замедляя атаку до нестройной, суетливой рыси. Это сделало их лёгкой мишенью для дюжин арбалетчиков и лучников, вы́сыпавших из окружающих домиков.

Арбалетные болты и стрелы, пущенные с такого близкого расстояния, способны пронзить любые доспехи, кроме самых лучших, и в то же время разрывают попоны, покрывавшие бока королевских боевых коней. Дюжины и тех, и других с криками попадали от первого залпа, а и без того замедлившееся продвижение тут же превратилось в хаотичные драки. Арбалетчики и лучники поспешили взобраться на крыши, откуда было ещё удобнее целиться в кишащую массу всадников. Когда они выстрелили снова, из домиков выбежали новые солдаты. Я быстро опознал в них ветеранов войска Ковенанта, которые дисциплинированно и эффективно построились в отряды и бросились на солдат Короны. Алебарды рубили и кололи в контролируемом, но смертоносном безумии, и всё больше солдат короля и лошадей падало на землю.

При виде разворачивавшейся резни на меня снизошло понимание. Действительно, здесь была расставлена ловушка. Но не та, которую я так ловко разгадал.

— Бедный отец, — услышал я слова Эвадины, тихие, словно она обращалась с мольбой к мученикам. Оглянувшись, я увидел, что она с ужасной печалью смотрит на борьбу в деревне. — По крайней мере, избавьте его от позорного плена.

— У вас было видение, — сказал я. — Вы знали, что Шельван задумал предательство. Моя миссия в Куравеле была для отвода глаз, чтобы Леанора думала, будто вы уязвимы в моё отсутствие.

Печаль сошла с лица Эвадины, сменившись настороженным выражением, которое мне не понравилось, поскольку граничило с враждебностью.

— Да, — подтвердила она, её голос было едва слышно из-за окружавшего грохота. — У меня было видение. Но тебя, Элвин, в нём не было.

С северного конца моста донёсся новый шум, и мне пришлось в тревоге развернуть Черностопа. В конце концов, у ловушки была и вторая челюсть. Однако я не увидел Альтьенских рекрутов, которые бы хлынули через пролёт, заходя нам в тыл. Вместо этого над растерянными шеренгами мерцал скудный свет факелов, колыхались алебарды, а пехотинцы в замешательстве не знали, куда податься. Тогда из-за реки эхом донёсся новый звук, в котором легко можно было узнать сильное столкновение доспехов. Теперь я уже знал о сражениях достаточно, чтобы оценить ход этой стычки только на слух. Следом за первоначальной шумихой последовала какофония лязга и грохота яростной схватки. Она длилась недолго, быстро сменившись коллективными стонами смятения от солдат, столкнувшихся с катастрофическим поражением. Звуки битвы сменились криками покалеченных или умирающих, перемежаясь жалобными воплями молящих о пощаде.

Когда крики начали стихать, из темноты на северном конце моста показалась фигура высокого мужчины в доспехах на впечатляющем сером боевом коне. За его спиной ехал отряд рыцарей, один из которых нёс знамя с изображением рыжего коня на дыбах в обрамлении серебряных деревьев: символ герцога Рианвеля.

Герцог Вирулис Галмейн оказался моложе, чем я ожидал — когда он снял шлем, под ним было лицо человека всего на несколько лет старше меня. А ещё я описал бы его как симпатичного, если бы не бледная кожа, впалые щёки и тёмные мешки под красноватыми глазами, которые отвлекали от любого эстетически приятного впечатления. Его волосы также были острижены до черепа, на котором виднелись многочисленные зажившие порезы, как будто его стригла очень неумелая рука. На самом деле он напоминал жертву какого-то заболевания, если не безумия, с учётом плохо побритой головы и того, что его впалые, покрасневшие глаза не мигали, когда он говорил. Однако его осанка и голос казались сильными, даже оживлёнными.

Переехав мост, он быстро спешился и неприлично долго пристально смотрел на Эвадину. Когда она поклонилась и начала произносить приветствие, герцог опередил её, рухнув на одно колено и низко опустив голову. Знаменосец, сопровождавший его, последовал примеру.

— Знайте, миледи, что я всецело ваш, — сообщил герцог Эвадине тоном, наполненным серьёзной уверенностью. — Знайте, что все мои силы — ваши. Мои солдаты ваши. Всё, что есть у меня… — его голова опустилась ещё чуть ниже, — … ваше.

«Ослеплён», подумал я, вспомнив прощальные слова лорда Жакеля в Куравеле. «Хоть никогда с ней и не встречался». Видя, как этот бледный аристократ дрожит в предвкушении слова Помазанной Леди, я не мог не согласиться с суждением старого игрока в кости.

— Встаньте, милорд, — тёплым приветственным голосом сказала ему Эвадина. — И знайте же, что от лица Серафилей я принимаю вашу службу. И, узрев сегодня ваши действия, могу сказать: я не видела лучшего воплощения примера мучеников.

— Вы… — Вирулис бросил взгляд на Эвадину, а потом снова быстро опустил голову. — Вы оказываете мне честь превыше всяких слов, миледи.

Весь этот любезный обмен взаимным восхищением выглядел бы более прилично, если бы с северного берега реки не доносились звуки резни. Деревня уже затихла, улицы усеивали тела убитых королевских солдат в блестящих доспехах, тут и там виднелись более тёмные тела наших павших. Однако неослабевающий хор криков на севере говорил о том, что резня продолжается.

— Миледи, раз битва выиграна, — сказал я, снова обращая на себя внимание Эвадины, — быть может, пора закончить кровопролитие.

— Кровь тех, кто оспаривает слово Леди, должна быть пролита, — сказал герцог Вирулис. — До последней капли, если потребуется. — Он, уже безо всякого трепета, зыркнул на меня, и его лицо выглядело почти как череп, кроме глаз, светившихся тем огнём, какой я видел у многих настоящих фанатиков. — Сегодня я привёл на её сторону всех верующих Рианвеля. Они отлично знают ценность правосудия, солдат.

— Я лорд, — ответил я, глядя ему в глаза и не в силах сдержать отвращение на губах. — А Леди милосердна в своём всепрощении.

Я увидел, как передёрнулось его лицо, как согнулись руки в латных перчатках, отчего зачесались и мои. Редко какой человек был мне настолько неприятен, но герцог Рианвеля умудрился всего несколькими словами добиться моей ненависти. «Не только словами», поправил я себя, глядя, как расцветает обожание во взгляде герцога, когда говорила Эвадина. «Какой мужчина не станет ненавидеть соперника?»

— Милорд Писарь говорит верно, — сказала она Вирулису, хотя и без каких-либо оттенков увещевания в голосе. — Прошу вас, милорд, на сегодня уже достаточно конфликтов. Успокойте своих людей, ибо я хочу поговорить с ними.

— Как прикажет миледи. — Вирулис снова поклонился и встал, а потом повернулся к своему знаменосцу и приказал: — Трубите сбор. Передай, что Помазанная Леди в безопасности. Пускай соберутся и послушают её слово.

— Милорд, а что с пленниками? — спросил знаменосец, разворачивая лошадь.

— Связать их, и пусть дожидаются решения Леди. Но если среди них этот негодяй Шельван, то приведите его ко мне.

Лорд Шельван, к моему большому удивлению, погиб, сражаясь. И к тому же, весьма отважно, по всем свидетельствам. Когда Альтьенская шеренга прорвалась, он пришпорил свою лошадь, направив её в брешь, и колотил булавой, пока рианвельский копейщик не сбил его наземь. Толпа верующих, пришедших на сторону Леди за своим герцогом, не сдерживалась и изувечила тело Шельвана, отрубив ему голову и конечности, которые затем подвесили к мосту. Эвадина недовольно покосилась на герцога Вирулиса, и этого хватило, чтобы он приказал убрать кровавые украшения.

Другой враг, кто отличился тем вечером, был лорд Альтерик Курлайн, хотя и не благодаря храбрости. Напротив, больше всего разговоров вызвала скорость, с которой он сбежал с поля боя, не в последнюю очередь оттого, что почти всех своих солдат, кроме горстки, он бросил мёртвыми или пленными. Хотя в войске Ковенанта из-за этого его прозвали Трусливым Маршалом, лично я не мог винить его за это решение. Когда бой проигран, зачем медлить, ожидая своей кончины? Лучше сбежать и выносить план мести. И немного утешало то, что бегство Альтерика избавило его дочь от неловкости, связанной с пленением собственного отца.

* * *

Толпа, собравшаяся тем утром послушать проповедь Помазанной Леди, состояла из трёх отдельных групп. Войско Ковенанта под командованием капитана Суэйна выстроилось ровными шеренгами справа от Эвадины. Слева стоял герцог Вирулис и его пять рот рианвельских герцогских рекрутов — две конных и три пешие. По центру расположилось ещё больше простолюдинов, и они представляли собой решительно непривлекательное зрелище. Здесь собрались набожные верующие со всех уголков Рианвеля и из-за его пределов, поскольку у Ковенанта есть множество аванпостов в диких землях на востоке. Как и у участников Жертвенного Марша и похода на Атильтор, в их внешнем виде было мало общего, а их одежда варьировалась от лохмотьев до богатых платьев. От других простолюдинов в походах их отличало изобилие вооружений и доспехов. Оно было разнородным и плохо организованным: пикинёры стояли рядом с алебардщиками, люди же с луками и арбалетами были разбросаны по толпе, а не собирались в группы. Однако без оружия не наблюдалось никого, и, судя по пятнам и шрамам у людей в этой толпе, все применили его накануне вечером.

Прежде чем произнести, пожалуй, свою самую знаменитую речь, Эвадина на Улстане подъехала к вершине арки каменного моста. Должен сказать, что это событие художники и иллюстраторы обычно изображают правильно. Солнце тем утром светило ярко, но его частично скрывал покров облаков, которые нагоняли северные ветра. Благодаря этому падающий свет создал драматически захватывающий фон, когда конь Помазанной Леди встал на дыбы, а затем опустился. Я услышал коллективный вздох толпы, взволнованной от предвкушения. Кажется, все присутствующие знали, что этот миг станет гранью. Здесь будет пересечена последняя черта, и они этого не боялись. Да и с чего бы, если с ними Воскресшая мученица, чьё божественное прозрение теперь невозможно отрицать, и она поведёт их к высшей славе Ковенанта?

Как обычно, её голос далеко разнёсся, как только она начала говорить, но тем утром я почувствовал в нём новые нотки. В её проповедях никогда не было недостатка убеждённости, но она всегда допускала нюансы, признание человеческой слабости. В словах Помазанной Леди наутро после Битвы у Каменного Моста не было таких тонкостей, как и во всех последующих её заявлениях.

— Всем, кто прошёл со мной так далеко, — начала она, — моя благодарность. Всем, кто пришёл ко мне сейчас, в этот страшный час — моя благодарность. Но ещё я должна предупредить вас. Путь, лежащий перед нами, будет кровавым. Задача, поставленная нам Серафилями, потребует каждой капли сил, которые мы сможем найти, ибо наш враг хитёр и подл в своих ухищрениях. Здесь они пытались поймать меня в ловушку, выставив моего собственного отца, чтобы схватить меня. Измерьте их подлость тем, как они ополчают отца против дочери, как настраивают брата против брата, ибо почва этой земли засеяна могилами, которые стали урожаем бесконечных войн Алгатинетов. Но это лишь малая грань их зла.

Она замолчала и напряглась в седле, словно не хотела делиться отвратительной, но необходимой правдой.

— Знайте же: мне открылось, что та, кто называет себя принцессой-регентом, с детства была слугою Малицитов. Это она направляла своего отца на тиранию. Это она нашёптывала отраву в уши собственному брату, дабы он погрузил это королевство в пучину войны. Это она убила ядом собственного мужа. Да, друзья мои, это правда. Та, кто правит этой землёй — смертоносная служительница Малицитов, и её порченая кровь течёт по венам ребёнка, которого она усадила на трон. С этих пор, я, как Воскресшая мученица и глас Ковенанта Возрождённого, постановляю, что у нас нет короля. Серафили вынесли приговор, что династия Алгатинетов не годится, чтобы править.

Она замолчала, закрыв глаза, словно собиралась с силами — как женщина, вынужденная взять на себя самую тягостную задачу. Когда она снова заговорила, в её голосе остался лишь едва заметный оттенок, но всё равно, все услышали этот сигнал глубокой печали. С этого момента все, кто следовал за ней, понимали, что её последующие действия — не её вина. Каждую смерть, которая отметит наш марш отсюда и далее, можно возложить на одних только Алгатинетов, поскольку именно они довели Воскресшую мученицу до этих неизбежных, неотвратимых крайностей.

— Друзья, — сказала она, открыв глаза, чтобы воссияла любовь, которую она питала к своим последователям, — мне поручено нести бремя, о котором я никогда не просила. Я никогда не хотела власти. Никогда не хотела править, но Серафили сочли нужным взвалить эту задачу мне на плечи, и я её не сброшу. Пусть этот день отметит зарю нового века, ибо я стою здесь перед вами не только как Воскресшая мученица, но и как восходящая-королева!

Поразительно, как быстро взревела в ответ толпа. Каждая душа, за исключением меня, Вдовы и Лилат, издала одобрительный бессловесный крик. Оружие взметнулось качающимся лесом клинков. Лица простолюдинов излучали такое маниакальное обожание, с которым прежде не могла сравниться даже самая преданная публика Эвадины.

Она ещё немного позволила рёву продолжаться, а потом подняла руку, требуя тишины. Обычно крики замолкали через секунду-другую, но сейчас молчание опустилось, как лезвие топора.

Я выделил нескольких претендентов на точное происхождение того, что я называю мучительными страданиями — изменение чувств и мыслей, из-за которого мой путь свернул на столь дикий курс. Теперь, когда я решил записать эти слова, я уверен, что по-настоящему всё началось тем утром. Я не просто услышал, как она солгала, когда раньше говорила только правду — хоть и свою версию правды. И дело было не просто в этой новой уверенности, которая, казалось, сочилась из каждой её по́ры. Нет, дело было в людях. То, как они настолько полностью умолкли от простого жеста этой женщины. Все они — от войска Ковенанта до рианвельских рекрутов и толпы простых верующих — застыли с одинаковыми напряжёнными, выжидающими, голодными выражениями лиц. Способность Эвадины подчинять других своей воле беспокоила меня и раньше. Теперь же я понял, что она вызывает во мне чувство, которое я не могу назвать никак, кроме как ужасом. Это было глубокое, пульсирующее и бросающее в пот осознание того, что ни одна душа никогда не должна обладать такой силой. Разумеется, я по-прежнему любил её. Как всегда, я поспешил завернуть свой страх в удобную ложь, но сейчас уже знаю, что это был тот самый миг. А ещё я считаю себя трусом за то, что не ушёл прочь в тот самый момент.

— Как ваша восходящая-королева, — продолжала Эвадина, — я требую, чтобы ваша служба была освящена клятвой, данной перед Серафилями. Встанете ли вы на колени и поклянетесь мне в этом прямо сейчас?

Все, как один, упали на колени. Герцог Вирулис и его рекруты, все капитаны и солдаты войска Ковенанта, и громадная орда обожающих простолюдинов рухнули на одно колено и опустили головы в прошении. И я. Я тоже встал на колено. И, опустившись, увидел, что Вдова и Лилат не последовали примеру. На лице Джалайны отразилось сильное подозрение, а на лице Лилат играло озадаченное веселье по поводу всего этого диковинного действия.

— На колени! — зашипел я им обеим, встретившись взглядом со Вдовой, и дёрнул головой в сторону толпы. Любой проблеск ереси перед глазами боготворящей толпы может привести к фатальным последствиям. Джалайна, насупившись и выпятив челюсть, соизволила опуститься на колено и опустить голову. Лилат последовала её примеру и изогнула губы, подавляя смех.

— Клянётесь ли вы, — сказала Эвадина жёстко-формальным голосом, — служить мне как на войне, так и в мире?

И снова ответ раздался немедленно. Множество голосов прозвучало с таким единством, как будто они долго репетировали.

— Клянусь!

— Клянётесь ли вы следовать примеру мучеников каждым поступком и каждой мыслью!

— Клянусь!

— Клянётесь ли вы не останавливаться ни перед какими усилиями и не жалеть сил ради нашего дела? Клянётесь ли вы сражаться с каждым врагом и одержать победу над каждым войском, выдвинутым против нас?

— Клянусь!

Это превратилось в речитатив, и когда Эвадина подняла руки, приглашая своих приверженцев подняться, они так и сделали. С каждым новым криком все топали ногами и размахивали оружием, и звуки эхом разносились настолько громко, что я задавался вопросом, не слышала ли Леанора его в самом Куравеле.

— Клянусь! Клянусь! КЛЯНУСЬ!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Ударьте сейчас, моя королева. Ударьте всем, что у нас есть.

За те несколько часов после первой встречи с ним герцог Вирулис — вольно или невольно — умудрился дать мне ещё больше поводов для неприязни к нему. Не в последнюю очередь своей непримиримой и свободной от сомнений манерой, с которой он давал советы нашей новой королеве. Тот факт, что Эвадина так охотно его слушала, раздражал меня ещё сильнее.

Она нахмурилась и молча наблюдала за тем, как герцог продолжает излагать свои хитроумные замыслы. Мы занимали самую большую резиденцию в Каменном Мосту — двухэтажный дом, расположенный недалеко от моста. В деревне он наверняка считался поместьем, но в этот момент казался тесной лачугой — так много капитанов набилось внутрь на военный совет Помазанной Леди. Здание было домом человека известного как Сборщик пошлины, и этот титул давал ему власть над этой деревней и окружающими поселениями, а также щедрую долю монет из тех, что платили пересекавшие мост. Кем бы ни был этот чиновник, и он, и большинство жителей деревни благоразумно сбежали, как только двумя днями ранее на западном горизонте показалось войско Ковенанта. Немногие оставшиеся состояли из упрямцев, немощных стариков и их храбрых юных родственников.

Капитаны собрались вокруг большого обеденного стола из палисандра. Всего их было восемь, включая, к моей досаде, и рианвельских близнецов, которые теперь редко отходили от Эвадины дальше, чем на несколько футов. Обсуждение неизбежно сосредоточилось на наших следующих действиях, заставив меня выразить некоторое раздражение по поводу того факта, что никто не счёл нужным взять из Атильтора карту.

— В Библиотеке Ковенанта полно любых карт, которые только могли бы нам понадобиться, — сказал я, задержавшись взглядом на Суэйне. Из всех капитанов Эвадины я считал его наиболее благоразумным. Впрочем, герцога Вирулиса совершенно не беспокоило отсутствие карт.

— Вот Куравель, — сказал он, поставив в центр стола бутылку. — Вот Каменный Мост, — добавил он и поставил кубок на другой конец. — Надо как можно скорее отправиться из одной точки в другую, побеждая любых врагов, кто захочет перегородить нам дорогу. Лорд Писарь, я отлично знаю дорогу в Куравель. Следовательно, с учётом простоты нашей задачи, необходимости в карте, кажется, нет.

— Немедленный поход на Куравель имеет преимущество внезапности, — признал я, — но, кроме того, влечёт за собой битву. Леаноре хватило глупости так много поставить на эту ловушку, но она по-прежнему может собрать существенные силы.

— И быстрый марш лишит её времени на это, — настаивал герцог, обращаясь к Эвадине. — Если дело в численности, то я не сомневаюсь, что народ этого королевства поднимется во имя дела восходящей-королевы. Разве тысячи из них уже так не поступили?

«И что хорошего это им принесло», подумал я.

— На дороге в Атильтор мы собрали многих под наши знамёна, — сказал я. — Но не так много, как когда мы шли на север из Алундии. Простолюдины устали от войны, и хотят, только чтобы их оставили в покое. Наш центр власти в Атильторе, где продолжают собираться самые преданные последователи Воскресшей мученицы. Моя королева, я вынужден посоветовать вам повременить, до тех пор, пока мы не превратим наше войско во что-то, чему Алгатинетам не будет никакой надежды противиться.

— Уже скоро начнутся осенние дожди, — упорствовал герцог, уставившись немигающим взглядом на Эвадину. — Это означает прекращение военных действий до зимних морозов, которые создадут ряд своих препятствий для перемещения армии. Моя королева, перед нами шанс покончить с этой войной всего одним ударом. Мы должны им воспользоваться.

Эвадина перевела взгляд с бутылки на кубок и обратно, на её лице отражалось только спокойное размышление.

— Благодарю вас за советы, милорды, — сказала она. — Выбор между осторожностью и риском всегда труден. — Эвадина одарила меня улыбкой. — И всё же, мы должны помнить, что действуем с благословления Серафилей, а это сводит на нет любые риски. — Она постучала по столу костяшками пальцев и отступила назад. — Мы выдвигаемся в Куравель сегодня. Капитан Суэйн, вы вернётесь в Атильтор, чтобы собрать все силы, какие там найдутся. Собрав их, идите на юг и как можно скорее соедините их с нашими силами.

— Как прикажете, моя королева, — сказал, поклонившись, Суэйн.

Эвадина повернулась ко мне как королева, которая обращается к второстепенному чиновнику. Я понимал необходимость такой хитрости, тем более, что наша тайна оказалась настолько широко известна. Но всё равно это ранило.

— Лорд Элвин, вы возьмёте свою роту и разведаете подходы к столице. Если лжепринцесса решительно настроена на битву, то будет лучше узнать, где она собирается нас встретить, не так ли?

Я сдержал желание бросить взгляд на Вирулиса, зная, что триумф, который увижу на его лице, превратит в гнев мою уязвлённую гордость. Вместо этого я изобразил на губах вежливую полуулыбку и низко поклонился.

— Так и есть, моя королева.

* * *

Мне было неприятно тогда, как неприятно и сейчас, признавать, что герцог Вирулис оказался прав, а я — нет. Ибо простолюдины на самом деле поднялись во имя дела Воскресшей мученицы, и не дюжинами, как было на последних этапах нашего похода на Атильтор. Но сотнями, а по мере нашего приближения к Куравелю, и тысячами.

Я не могу полностью объяснить этого, но, к тому времени, как над южным горизонтом показался шпиль Куравельского собора, постоянно растущая толпа образовала позади восходящей-королевы огромный хвост длиной в несколько миль. Я знал, что некоторых вели старые обиды против Алгатинетов или их фаворитов. Другие были дурачками, которые примкнут к любой толпе и будут повторять любое вероучение, привлечённые ничем иным как соблазном причастности. Меньшая часть людей, несомненно, надеялась получить долю награбленного, которая, конечно же, будет немаленькой после падения столицы. Но большинство шло ради Эвадины. Она говорила, и они ей верили. Её проповеди снова стали регулярными, иногда и по два-три раза на дню, и никогда она не упускала возможности побудить их к одному и тому же повторяющемуся крику: «Клянусь! Клянусь! Клянусь!».

— Милорд, это не просто религиозное рвение, — высказал мнение Квинтрелл, когда мы смотрели, как около сотни деревенских жителей покидают дома, чтобы присоединиться к тысячам на дороге. — И это нельзя полностью приписать ораторскому искусству королевы, каким бы впечатляющим оно ни было.

— Тогда что это? — спросил я, с унылым бессилием глядя, как юная женщина с младенцем на руках бежит в толпу и исчезает из вида. Я не заметил у неё никакой провизии, а её платье вряд ли могло защитить от непогоды. Как и на Жертвенном Марше, многие плохо подготовленные и пожилые последователи выбывали из похода. Первые трупы появились днём ранее — сначала немного, но я знал, что ещё прежде, чем всё закончится, их будет намного больше.

— Перемена, — объяснил менестрель. — Близится огромный и основательный сдвиг в порядке вещей этого королевства, и они это знают. Они его чувствуют, даже если не могут объяснить, как или почему. Мировые весы покачнулись, и нам посчастливилось оказаться на более тяжёлой чаше.

Я ничего не сказал, зная, что в награду многие из этих людей получат голод, болезни, или, если им не посчастливится оказаться в битве, смерть. И всё же, суждение Квинтрелла меня несколько успокоило.

— Значит, вы не сомневаетесь в нашей победе?

— Совершенно. Я далеко путешествовал, и уже видел падение королей. Оно всегда начинается вот так. Короли, королевы и императоры зачастую ошибочно видят источник всех угроз в знати. Но настоящая опасность заключается в простолюдинах. Верные и запуганные аристократы не спасут их, когда те больше не могут рассчитывать на спокойствие своего народа.

Оптимизм менестреля проистекал из отсутствия патрулей Короны на пути нашего похода. Разведрота разъехалась широко, но находила только керлов, которые либо работали, либо спешили присоединиться к маршу. Солдат не нашли ни одного. К этому времени Леанора наверняка уже получила вести о поражении Альтерика. Скорее всего, их принёс сам лорд-маршал, вместе с жалкими извинениями, если ему хватило благоразумия. Я был твёрдо уверен, что он — а скорее даже сэр Элберт — уже собирает все силы, какие только есть в их распоряжении, и выдвигается нам навстречу. Я считал, что самым подходящим местом будет линия невысоких холмов в десяти милях к северу от столицы, поскольку любой проницательный командующий всегда стремится издалека посмотреть на своего врага. Но Восходящее войско, как оно теперь называлось, поднялось на этот гребень без происшествий.

«Значит, осада», думал я, остановив Черностопа на самом высоком холме и вглядываясь в далёкую серую дымку, отмечавшую столицу. Перспектива окружить такое место, мягко говоря, устрашала. У нас не было осадных машин, и никого, кто мог бы их построить. Находясь в Куравеле, я осторожно разузнал о местонахождении мастера Аурента Вассиера — мастера, который построил мощные осадные сооружения, пронзившие стены Хайсала. Оказалось, что Аурент, будучи человеком неглупым, несколько месяцев назад исчез из города вместе с семьёй. Я надеялся, что он нашёл какой-нибудь тихий уголок мира, поселился там, и его не беспокоят требования построить новые смертоносные устройства.

«Тараны?», раздумывал я, устремляя взгляд на участок леса под хребтом. «И очень много лестниц». Я счёл, что сам масштаб города может сыграть нам на пользу. Потребовалась бы армия во много раз больше войск Леаноры, чтобы закрыть каждый ярд городских стен. «Отправить керлов в атаку в нескольких разных местах», решил я, и в моей голове начал формироваться план, примерно как это было под стенами Хайсала. «Заставить Леанору разделить свои силы, а потом послать лучших в самое слабое место». На моих губах заиграла улыбка, когда я понял, что герцог Вирулис почти наверняка будет умолять о чести возглавить основной штурм. «Если повезёт, то трупомордый гад добьётся, что его убьют».

Однако через несколько секунд крик Вдовы развеял всё моё хорошее настроение.

— Их там нет.

— Что? — спросил я, глядя, как Парсаль, её быстроногий охотничий конь, рысью поднимается на гребень холма.

— Ушли. Все. — Она жестом указала на город. — Все ворота открыты. Я не рискнула подъезжать слишком близко, опасаясь лучников на стенах, но говорила с людьми вон в том саду. Они говорят, король с матерью ушли по северо-западной дороге два дня назад, забрав с собой всех солдат. Многие говорили, что они отправились в Кордвайн. Хотя, по слухам, светящая Дарила забаррикадировалась в соборе вместе со множеством чокнутых ортодоксов, решив лучше умереть, чем сдаться Еретической Блуднице. — Она улыбнулась. — Это их слова, а не мои.

— Кордвайн, — повторил я. Неожиданный ход, но не лишённый здравого смысла. Когда план устранить Эвадину пошёл прахом, Леанора наверняка быстро пересчитала своих союзников. Рианвель, очевидно, против неё. Алундия стала пустошью, разорённой войной и населённой людьми, которые только порадовались бы её смерти. Вряд ли можно было рассчитывать на лояльность Шейвинской Марки под герцогиней Лорайн, как и на алчного Дульсианского герцога. Таким образом, оставалась знать Альбериса, сэр Элберт с остатками роты Короны, и твёрдо лояльный, но далёкий герцог Лорент Кордвайнский. Когда разведчики донесли о масштабах священного похода Эвадины, потребовалось бы гораздо более отважное и глупое сердце, чем у принцессы-регента, чтобы остаться и поставить всё на капризы битвы. Светящая Дарила и её шайка фанатиков создавали неприятное затруднение. Здравый смысл говорил, что нам следует со всей возможной скоростью преследовать Леанору, но Эвадина захочет захватить собор во имя Ковенанта Возрождённого, а король и его умная мать ускользнут из петли, по крайней мере, до поры до времени.

— Пойдём, — сказал я, собираясь развернуть Черностопа. — Надо поделиться радостными новостями.

Однако Вдова не пошевелилась в седле. На её лице застыло выражение, которое я у неё редко видел: вина с оттенком извинения. Я уже знал, что она собирается сказать, и всё же, её слова поразили меня с неожиданной силой.

— Здесь мы попрощаемся, Элвин Писарь.

В её глазах, помимо явного сожаления, я видел ещё и решимость, которая заставила меня отказаться от желания спорить. Вместо этого я заставил себя добродушно сказать:

— Тебя, наконец-то, достало, да?

— Если ещё и нет, то завтра достанет точно. — Она бросила взгляд на Куравель. — Мы уже видели падение города, а я чувствую, что тут будет хуже. Воскресшая мученица больше не командует армией, она ведёт орду. Ты знаешь, что будет, когда они туда доберутся. Они пришли ради крови, и они её получат, в битве или без неё. Я не буду принимать в этом участия.

Я кивнул, не в силах опровергнуть её доводы. Можно было умолять, искренне заявлять, что мы, стойкие и верные солдаты войска Ковенанта, сделаем всё возможное, чтобы защитить народ Куравеля от бури. Но это большой город, а священный поход огромен. Она была права, и я знал, что грядёт.

— Куда отправишься? — спросил я её.

— Менестрель немало рассказывал о восточных королевствах. Или, может, отправлюсь на юг, сяду на корабль за море. Говорят, за красными пустынями есть земли, заполненные разными удивительными мифическими зверями. Война страшно уродлива. Думаю, мне хотелось бы посмотреть на чудеса. — Она снова улыбнулась, и на этот раз в улыбке смешались теплота и печаль. — Ты мог бы поехать со мной.

Удивлённый, что мне вдруг перехватило горло, я прокашлялся и снова заговорил:

— Ты же знаешь, что не могу.

Улыбка сошла с её губ, но я не увидел ни следа упрёка, когда она опустила глаза.

— Я знаю, что она тебя уничтожит. Если не тело, то душу. В своё время ты был плохим человеком, Элвин Писарь, как и я. Но ещё мы поступали хорошо, когда могли. А с этих пор я вижу для тебя только ещё больше плохого.

Она без дальнейших промедлений развернула Парсаля, рысью съехала со склона, а потом пришпорила коня, пустив его галопом. Я смотрел, как всадница на коне быстро скрывается в лесу. Как ни странно, я обнаружил, что надежда когда-нибудь увидеть её снова равносильна пылкому желанию не встречать её никогда. У меня появилась неприятная уверенность, что если мы с Вдовой ещё когда-нибудь встретимся, то перед ней будет человек, который не заслуживает её взгляда.

* * *

Вопрос о том, на ком лежит вина за пожар, уничтоживший древний собор Куравеля, стал источником бесконечных споров. Те, кто придерживается вероучения Воскресшей мученицы, с абсолютной уверенностью признают, что пожар начался по прямому приказу светящей Дарилы. Что перед часом триумфа восходящей-королевы последняя глава ортодоксального Ковенанта решила принести в жертву себя, своих последователей и собор вместе со всеми его священными сокровищами. Сторонники Алгатинетов с той же яростью уверяют, что сделано это было либо по указанию Малицитской Блудницы, либо стало самым отвратительным поступком, совершённым хищной толпой фанатиков, которую она спустила с поводка. Что до меня, то я не смогу пролить свет на эту загадку. Знаю только, что собор пылал той ночью, а я смотрел.

Как ипредсказывала Вдова, стоило только разнестись вестям о том, что Куравель никто не защищает, участников похода стало не удержать. Эвадина приказала ротам Ковенанта построиться в шеренги, чтобы достойно войти в город, но всё равно к полудню уже горели первые костры. Я понял, что в сердцах большинства людей таится безумие — зверь, который только и ждёт, что его выпустят, и когда он окажется перед беззащитной жертвой, зная, что не будет никаких последствий. Рианвельские рекруты первыми вторглись в отдалённые районы, сея беспорядочный хаос и насилие. Я думаю, что сгущавшийся запах дыма привлекал и остальных, вызывая первобытное желание принять участие в безумном пиршестве, пока есть такая возможность. Священный поход хлынул внутрь города, а горожане бросились наружу. Когда день сменился вечером, на южной дороге появились длинные колонны убегающих, а позади них полыхал их город.

Я смотрел, как разворачивается катастрофа, с гребня того холма, откуда уехала Джалайна. Не стану притворяться, будто бы я питал хотя бы малейшее желание повести Разведроту в этот хаос, в надежде, что они смогут защитить беззащитных. Если бы я так поступил, то наверняка к утру у меня не было бы роты, которой можно командовать. На этих огненных улицах нас поджидали только смерть и безумие. Самые молодые из моих разведчиков явно возмутились тем, что им пришлось пропустить кульминацию марша восходящей-королевы, но им хватило ума ограничить свои жалобы несколькими суровыми взглядами в мою сторону. В отличие от них ветераны демонстрировали по большей части облегчение.

— Пожалуй, хуже, чем в Хайсале, — прокомментировал Тайлер, между глотками бренди. Он ещё не упился вусмерть, но, судя по тому, как покачивалась его голова, а речь становилась всё невнятнее, скоро ему неминуемо предстояло провалиться в забвение. И всё же, каким бы пьяным Тайлер ни был, он довольствовался тем, что сидел на месте. Даже соблазна обильной добычи не хватило, чтобы сдвинуть его с места. — Пламя… — Он на мгновение замешкался, глаза потускнели, а потом резко открылись: — Выше! Как думаете, милорд?

— У тебя почти кончилось, — заметил я, кивнув на остатки, плескавшиеся в его бутылке бренди. Сунув руку в свой мешок, я достал фляжку грога и бросил ему. — Пей, сержант.

— Да благословят вас мученики, милорд. — Он отбил костяшками в лоб, выполнил приказ, и уже через несколько глотков рухнул на спину.

— Лорд Элвин. — От тона Квинтрелла я снова посмотрел на город, увидев, как в центре взвивается огромное пламя. Спустя удар сердца до нас донёсся глухой взрыв, над дымом недолго покачивался ярко-оранжевый цветок, а потом угас. Зрелище резко напоминало видение, которое мне было даровано давным-давно в полой горе. «Первый Бич. Эвадина служит Малицитам…»

— Что это было? — спросил Адлар. Он один не сидел, и все эти часы шагал по вершине холма, с зачарованным ужасом глядя на разгорающиеся пожары. В отличие от прочих юношей в роте он не демонстрировал желания участвовать в разворачивающемся бедствии.

— Собор, наверное, — сказал я. — Думаю, светящая Дарила набила здание маслом, возможно для защиты от штурма. Кажется, не сработало.

Теперь уже сквозь дымку виднелась крыша собора, напоминавшая почерневшие рёбра какого-то зверя, брошенного в костёр, у которого пламя лизало плоть из черепицы и дерева. Тайлер был прав, тут всё шло куда хуже, чем в Хайсале. К утру здание обратится в пепел, как и большая часть Куравеля.

— Не понимаю, — сказала Лилат. Всю ночь она сидела рядом со мной, постоянно хмурясь от мрачного изумления. Он говорила по-каэритски, чего не делала уже много недель, с тех пор, как улучшилось её знание альбермайнского. — Это место — священное для вашего народа, так? Как полая гора.

— Да, — согласился я, глядя на быстро исчезающую крышу строения, которое выстояло целые столетия.

— Тогда зачем его сжигать?

Я пожал плечами, сдержав желание освободить бесчувственного Тайлера от фляжки, которую я ему дал.

— А зачем злобный ребёнок бросает камни в кошку?

Эти слова ещё сильнее озадачили Лилат.

— Ваши дети кидают камни в кошек?

От крика снизу тёмного склона мы все, кроме пьяного Тайлера, вскочили и потянулись к оружию. Около часа назад мы слышали грохот сражения — скорее всего священный поход столкнулся с ортодоксальными упрямцами, оборонявшими собор. Было вполне вероятно, что кто-то сбежал из города.

— Не стрелять, — крикнул я лучникам, нацелившимся на пару всадников, появившихся из мрака. Когда те остановили лошадей, стали полностью видны постоянно кислые выражения лиц Рианвельских близнецов-просящих, отчего я пожалел о своём приказе. «Не увидели их в темноте, моя королева. Такие несчастные случаи на войне постоянно случаются».

— Лорд Писарь, — поприветствовал меня Харлдин, едва изобразив поклон. Мне пришло в голову, что я ни разу не слышал, как говорит его сестра, и, может быть, она даже немая. Впрочем, то, как она зыркнула на меня, а потом злобно посмотрела на Лилат, говорило громче всяких слов. Этим двоим нравилось бросать на меня осуждающие взгляды, но вид каэритки превратил самодовольную досаду в кипящую ярость.

— Что? — ответил я, не вставая. В этот момент элементарная вежливость была мне не по силам, и я не удосужился сдержать смех, когда они оба ощетинились, видя явное оскорбление.

— Королева приказывает вам явиться, — сказал Харлдин. Голос звучал рублено из-за попыток удержать слова, которые он на самом деле хотел сказать. — Она ждёт вас у собора.

Я хотел было заметить, что в Куравеле больше нет собора, но решил, что нет смысла и дальше над ними подтрунивать.

— Скажите ей, я сейчас буду.

— Мы сопроводим вас, — сказал он. — Одного.

Прошедшие с тех пор годы дали мне время поразмыслить над еле заметной ноткой удовольствия, которая в тот миг окрасила тон просящего. Если бы тогда я уделил ей внимание, многое могло бы пойти совсем по-другому. Но я был уставшим, меня мутило, и настроение омрачилось от мысли, что придётся самому страдать от зловония и вида участи Куравеля. Так что я устало поднялся на ноги и покачал головой, когда Лилат встала вместе со мной.

— Нет. Оставайся здесь.

— Ты пойдёшь, и я пойду, — настаивала она, накидывая лук на плечо.

— Милорд, королева сказала одного, — вмешался Харлдин с оттенком нетерпения в голосе. — Ваша каэритская шлюха останется здесь и не будет оскорблять взор королевы.

По Разведроте пошёл сердитый ропот, многие вскочили на ноги с оружием в руках. О статусе Лилат никогда формально не заявлялось, но она уже достаточно давно ездила с нами, чтобы считаться товарищем. А ещё рассказ о её подвигах в Жутком Схроне стал чем-то вроде небольшой легенды в войске Ковенанта.

— Следи за языком, — прорычал юный Адлар, крутя нож, отчего и остальные одобрительно зарычали.

— Отставить, — сказал я ему, бросив суровый командный взгляд на остальных, чтобы они опустили оружие. Вместо того, чтобы идти седлать Черностопа, я направился к широкому стволу ближайшего тиса, отчего Харлдин раздражённо вспыхнул:

— Милорд, вы и дальше заставите королеву ждать?

— Дашь ты уже человеку минутку поссать, а? — ответил я, скрываясь за тисом. Хоть я, конечно, и не обратил должного внимания на рвение этого человека, оно всё же пробудило во мне достаточно осмотрительности, чтобы принять небольшую меру предосторожности. После довольно долгого времени я закончил своё неудобное дело, а потом пошёл седлать Черностопа. Забираясь на коня, я ободряюще ухмыльнулся Лилат, но её волнение это не особо успокоило.

— Они пахнут неправильно, — сказала она мне, по-прежнему по-каэритски, и подозрительно посмотрела на просящих. — Нетерпеливые, как волки, приближающиеся к раненому оленю.

— Если они что-нибудь попробуют предпринять, я их убью, — просто сказал я. — Жди меня здесь. Что бы ни случилось, в город не заходи. Это плохое место для тебя.

Я ударил пятками Черностопа и поехал вниз по склону, просящие двинулись следом.

— В ближайшее время, — сообщил я Харлдину, — у нас с тобой состоится очень содержательный разговор о манерах.

Он ответил взглядом, который не был ни таким злым, ни таким испуганным, как мне бы хотелось. Ещё одно предупреждение, которое я не заметил в эту полную безумия ночь.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Эвадина ждала меня на главной площади посреди вихря клубящихся угольков. Рёв пламени, охватившего собор, усиливался и утихал от сильного ветра, который носился по городу, погруженному во тьму, и с каждым порывом раздувал пожар. Моя поездка оказалась удивительно мирной, хотя и окутанной дымом, который клубился, поднимался густыми столпами, освещёнными оранжевым сиянием, и перекликался с треском и грохотом рушащихся домов. К счастью мои спутники-близнецы интересовались беседой со мной не больше меня, а пустые в основном улицы вселяли странное чувство безмятежности. Пожары разгорались так яростно, что участники похода разбежались. Тут и там я слышал далёкие крики, мельком замечал нагруженные добычей фигуры, но стало ясно, что Куравель брошен на произвол судьбы.

Выехав на площадь, я увидел, что королевский дворец остался невредим, и каким-то чудом пламя его не тронуло. Контраст с собором, перед которым он стоял, и раньше был разительным, а теперь стал ужасно комичным. Высоченные стены одного из самых священных ковенантских святилищ по-прежнему стояли, но уже в виде почерневших краёв бушующего пекла. Обугленные рёбра крыши уже исчезли, а внутренности здания полностью поглотил огонь. Я подумал о закованных в золото реликвиях, украшавших алтарь на коронации короля Артина, от которых теперь наверняка осталась куча расплавленного шлака и пепла костей. И всё же на эту картину смотреть было легче, чем на лицо женщины, которую я любил.

Я уже видел её прежде разгневанной, но не настолько. Для Эвадины ярость бывала редкой и кратковременной бурей, но суровое и напряжённое выражение её лица, когда она смотрела, как я останавливаю Черностопа, было мне совершенно незнакомо. Если бы я не знал её так близко, то решил бы, что она меня ненавидит.

Суэйн тоже стоял там, опустив плечи и голову, хотя я видел стыд, от которого его лицо стало таким несчастным. По краям площади стоял кордон солдат Ковенанта, но за рёвом пламени с такого расстояния они не могли расслышать ничего, что здесь говорилось. Близнецы-просящие спешились раньше меня, и ближе, чем мне бы хотелось. Ещё прежде, чем Эвадина заговорила, я уже знал, в чём дело. Стыд Суэйна всё выдавал. «Как она узнала? Спустя столько времени».

— Неужели вы не преклоните колени перед королевой? — отрывисто и формально спросила она меня, поскольку я продолжал сидеть в седле, чувствуя боль в груди, которую причинял резкий, быстрый стук сердца.

— Прошу прощения, ваше величество. — Я ощутил лёгкую гордость за твёрдость своего голоса и отсутствие дрожи, когда слез со спины Черностопа и начал опускаться на одно колено.

— Вообще-то не надо, — приказала Эвадина. — Встаньте, милорд. У меня есть к вам вопросы, и я бы хотела ясно видеть ваше лицо, когда буду задавать их.

Я сделал, как она сказала, стараясь держаться как можно вежливее и бесстрастней. Она подошла ближе, встала на расстояние вытянутой руки, и я невольно уставился на листы пергамента в её руке. Она крепко сжимала их, и страницы скомкались в кулаке.

— Это? — спросила она, поднимая стопку, когда заметила мой интерес. — Тебя всегда так интересовали слова на бумаге, да, Элвин? Ты всегда так увлечён бесконечным поиском новых знаний. Что ж, — Эвадина развернула листы, — позволь мне поделиться этим последним сокровищем, которого ты так долго добивался. — Она перевела взгляд на пергамент. — Частичный перевод Исидорского кодекса, подготовленный просящим Гилбертом Форсвитом по запросу лорда Элвина Писаря.

— Это важная, но забытая часть учения Ковенанта, — сказал я. — Прекрасное дополнение для библиотеки Ковенанта…

— МОЛЧАТЬ! — Лицо Эвадины задрожало, когда она заглушила мой голос своим криком, и свет собора ярко полыхал в её немигающих глазах.

Казалось, она смотрела на меня целую вечность, и, к моему удивлению, страх под тяжестью её взгляда исчез. Я увидел то, что её гнев не мог замаскировать: она по-прежнему меня любила. Глупо молодому человеку думать, будто бы это обеспечивает защиту, ведь на самом деле любовь только увеличивает опасность.

— Как раз сегодня ко мне явился просящий Гильберт, — хриплым, но сдержанным голосом продолжала Эвадина, потрясая страницами. — Он приехал сюда вместе с лордом Суэйном, видимо, понятия не имевшим о содержании подарка, который учёный просящий хотел передать мне в руки. Очевидно, он думал, что я найду его интересным. Так оно и оказалось, Элвин. В этой нудятине, правда, много нелепой чепухи, как будто собрали записи сумасшедшей, а не пророчицы. Но, с другой стороны, меня называли сумасшедшей столько раз, что и не упомнишь, и потому я читала дальше.

Она полистала страницы и продолжила своё выступление:

— Да будет известно, что та, которую станут называть Воскресшей, не воскреснет. Её излечат. И её исцеление будет осуществлено не Бесконечными, на службе которым я веду свою борьбу, а теми, кто придерживается языческих обрядов. Ведьма в мешке исцелит её, но фальшивая Воскресшая назовёт это благословением и тем самым потребует себе королевство.

Руки Эвадины дрожали, когда она опустила пергамент. Я увидел, как её гнев стих, брови сошлись вместе, в глазах читалась надежда и мольба.

— Ты снова соврёшь мне, Элвин? — спросила она. — Скажешь, что всё это обман, и что ты не позволял каэритской ведьме прикасаться ко мне своими грязными лапами?

Я бросил краткий взгляд на Суэйна, увидев, как мучительно сморщилось в тот миг его лицо. Его верность Эвадине была абсолютной, нерушимой и безупречной. Я знал, что он уже ответил на этот вопрос, делая любую историю, которую я мог бы придумать, неуместной, хотя мне в любом случае не удалось бы сочинить историю под эту задачу.

— Вы умирали, — произнёс я, посмотрев в умоляющие глаза Эвадины. — Другого выбора не было. Если бы мы не…

Эвадина издала бессловесный крик, скорее вопль, чем рычание. Это был звук, какого я никогда не слышал из человеческого горла, громче всего, что человеческое горло может издать, и его силы хватило, чтобы вызвать у меня дрожь. Она отшатнулась, снова крепко сжав страницы в кулаке, а вторую руку положила на живот, словно хотела ослабить ужасную боль.

— Ты… — Она пошатнулась, поникла, и её голос окрасили всхлипы. — Ты сделал из меня мерзость пред Серафилями. Я испорчена и телом, и душой.

От вида страданий Эвадины мне захотелось, несмотря на все взирающие на нас глаза, протянуть руки и обнять её, как я делал наедине. Но я не обнял. Быть может из-за звука, который она издала — такого уродливого, такого неправильного. А может, дело было в глубоком, хоть пока и не признанном, осознании: всё, что было между нами, уже прошло, раскололось в тот самый миг. Но на самом деле, мне кажется, всё было куда проще. Дело было в её гневе, в её осуждении, в её корыстном отвращении. Никакой благодарности. Никакой признательности за то, скольким я, Суэйн, Уилхем и многие другие рисковали, чтобы спасти её. Предполагаемое осквернение её души стёрло всё это, ибо она была Помазанной Леди. Она была избранницей Серафилей. Заблуждение навсегда разрушено, и вот это непростительно.

— Нет, — возразил я, и моём голосе слышался резкий, раздражающий вызов. — Мы сделали вас Воскресшей мученицей. Мы сделали вас восходящей-королевой. И посмотрите, — я поднял руки на окружающую панораму разрушения, чувствуя, как угольки жгут мою кожу, — посмотрите, во что вы это превратили.

Эвадина замерла, глядя на меня с таким перекошенным от враждебности лицом, что мне показалось, будто я смотрю на незнакомку. Потом она бросилась на меня, со свистом выхватив меч из ножен, и её атака была настолько быстрой и неожиданной, что я едва успел положить руку на свой клинок, прежде чем она добежала до меня.

— Миледи! — Суэйн шагнул между нами, умиротворяюще подняв руки. — Миледи, прошу…

Его слова окончились сдавленным бульканьем — меч Эвадины перерезал ему горло. Кровь густо брызнула ей на кожу, отчего она остановилась, потрясённо глядя, как Суэйн рухнул на колени, вцепившись руками в шею в тщетной попытке остановить алый поток. Он прохрипел ещё несколько слов, которые было не разобрать из-за льющейся крови, и упал ничком на камни. Я думаю, что когда его сердце вытолкнуло последнюю каплю из раны, он всё ещё пытался вымолить у неё прощение.

— Ты, — сказала Эвадина. На меня испуганно и обвиняюще смотрело бледное, но снова человеческое лицо. — Ты заставил меня это сделать.

Последние несколько секунд я стоял, как вкопанный — внезапный ворох перемен был слишком велик, чтобы его можно было осознать. Но теперь я осознал. Теперь я видел, что мне нужно сделать.

— Элвин Писарь, вы задерживаетесь по приказу восходящей-королевы. — Харлдин говорил гордо и уверенно, явно наслаждаясь моментом. Он, может, и выжил бы, если бы не совершил ошибку, попытавшись похлопать меня по плечу. — Сложите оружие…

Навершие выхваченного мной меча попало ему по верхней челюсти, выбило зубы и сломало нос. Он отшатнулся на пару футов, и этого места хватило мне, чтобы развернуть клинок и проткнуть его от подбородка до затылка.

— Считай это уроком манер, — проворчал я, пинком скидывая с клинка его дёргавшееся тело.

Оказалось, что его сестра вовсе не немая, поскольку она бросилась на меня с пронзительным визгом. Я уклонился от дико опускавшегося меча и в ответ рубанул её по ногам. Впрочем, она двигалась быстро, и только лязгнула сталь, когда она отбила удар. Если бы её не охватила жажда мести, то она шагнула бы назад перед очередной атакой. Вместо этого она бросилась вперёд, подняв клинок для выпада, и осталась открытой для сильного удара в лицо, от которого она пошатнулась, и я врезал ей локтем в грудь, отбросив прочь.

— Как ты мог так поступить, Элвин? — спросила Эвадина, присев над неподвижным телом Суэйна. По какой-то причине она всё ещё держалась за живот, и от боли, которая заставила её это делать, её лицо превратилось в маску заплаканной тоски. — Как ты мог так поступить с нами?

«Эвадина служит Малицитам». Эти слова сказал человек, которого я назвал лжецом. Я знал, что эти слова — правда. Вдруг это стало настолько совершенно ясно. Многие, многие умершие в Алундии. Жертвенный Марш. Иррациональная преданность участников её священных походов. Собор, погибающий в ярком цветке пламени, подожжённый обезумевшей толпой, точно так же, как тот древний каэритский город много лет назад. От тошнотворной абсурдности всего этого я едва не рассмеялся.

— Бич, — сказал я тихим голосом, скорее самому себе, чем ей. — На каждом повороте это был он. Всегда в твоих проповедях. Обещание, а не пророчество. — Тогда я и впрямь рассмеялся, хотя смех скорее получился похож на рвотный кашель. — Второй Бич, Эвадина! — Я наставил на неё свой меч, свободной рукой махнув на останки пылающего собора. — Он здесь! Это Второй Бич, и мы его сотворили!

В ответ она снова взревела, на этот раз скорее даже зарычала, всё так же нечеловечески, как и раньше. Оскалив зубы, она присела, сжимая меч обеими руками, готовясь встретить мою атаку — атаку, которую я бы никогда не начал.

Меня спас топот множества сапог по мостовой, заставив инстинктивно пригнуть голову и уклониться от взмаха алебарды, которая снесла бы её с моих плеч. Я убил её владельца натренированным ударом острия меча в незащищённую щель между его наплечником и нагрудником. Прежде чем он упал, я с облегчением заметил его цвета — чёрный и зелёный, — а значит, это был один из людей герцога Вирулиса. Меня огорчило бы намного сильнее, если бы этой ночью пришлось зарубить ещё кого-то из товарищей.

Новые крики со всех сторон заставили меня крутануться, отбив выпад меча, а потом уклониться от другого. Люди герцога выстроили вокруг меня плотный кордон, чащу направленных на меня клинков, через которую мне было никак не прорубиться. И всё же я попытался. «Эвадина служит Малицитам». Я видел её, она по-прежнему сидела над телом Суэйна в дюжине ярдов от меня. Я знал совершенно точно, что она — единственная живая душа в этом мире, которой нужно умереть. Все разрушения, которые я помог ей совершить в качестве Воскресшей мученицы, будут давить на меня до конца моих дней. Но какую жатву она могла собрать в качестве восходящей-королевы Альбермайна!

Так что я рубил и колол солдат между нами, отбивал их оружие и резал открытые лица, надеясь пробиться к ней. Моя ярость стала такой, что я едва почувствовал укол шипа алебарды в бедро, а мой меч разрезал лицо её владельца, пронзив глаза и кости. Я отопнул его и с новой силой бешено пошёл дальше, игнорируя влагу, текущую по ноге. Следующий удар древка секиры с разворота попал мне по голове, и перед моим взором сверкнула вспышка искр. Но мне был знаком звон в черепе, и ответный удар моего меча перерубил и древко, и руку, которая его держала. Всего на секунду путь к Эвадине очистился, всего несколько шагов — и всё закончится. Если бы я уже не осознал её истинную природу, то замер бы на месте, лишь увидев её в тот момент. Она сидела, держа голову Суэйна на коленях и плакала от глубокого горя и сожаления.

— Эвадина служит Малицитам, — речитативом проворчал я, заставляя себя двинуться дальше. Моя нога словно заледенела, и густая струйка крови текла из раны на голове. Эвадина даже не попробовала встать, меч лежал возле неё, и она всё плакала на лицо человека, которого убила. Она посмотрела на меня, когда я встал над ней, высоко подняв меч для последнего удара. Наши глаза встретились, и я замер — её заплаканное, охваченное горем лицо остановило меня лучше любого щита.

— Ты убьёшь нас, Элвин? — спросила она меня, убрав руку с обмякшего лица Суэйна, и положила её себе на живот. — Ты убьёшь нашего ребёнка?

Несколько секунд я потрясённо стоял, разинув рот, а потом град ударов сбил меня с ног. Я упал на колени, и кулак в латной перчатке отскочил от моего затылка. Я рухнул, сплёвывая желчь с железным привкусом.

— Назад! — надо мной стоял герцог Вирулис. Его бледное лицо в кои-то веки налилось цветом — тёмно-красным от ярости и презрения. Я почувствовал, как моё сознание ускользало, пока он продолжал выкрикивать приказы своим людям. — Связать этого предателя!

— Вы… — пробормотал я, подняв руку, чтобы схватить его наколенник. — Вы не понимаете… Вам надо… остановить её…

— Убери от меня свои грязные лапы, предатель! — Вирулис подчеркнул приказ мощным пинком мне в живот. Он был сильным человеком, и силы удара хватило, чтобы погрузить меня, наконец, во тьму.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Знай же, о, король множества королевств — я твой враг. Не я выбрала эту роль, но ты навязал её мне. Ты называешь себя Защитником всех вер, а мою пятнаешь на каждом шагу. Ты приютил тех, кто жаждет меня уничтожить. Ты платишь лжецам и шпионам в пределах моих границ. Твой двор отвергает моих миссионеров, но охотно выслушивает изгнанных предателей. Но превыше всего, мой испорченный брат, ты настроен против меня злом, оскверняющим твою душу: злобой неверия. Укрывайся за любыми учениями и философией, какими пожелаешь, но душу, погрязшую в поклонении ничему, можно искупить только моим благословением. Те, кто отрицают это, подобно тебе, должны принять своей судьбой разрушение.

Отрывок из «Эпистолы мученицы Эвадины салутану Алкаду IX Иштакарскому».

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Полагаю, возвращение Эрчела во время этого моего самого глубокого провала было неизбежным. Я понятия не имею, сколько пролежал в той камере где-то в недрах королевского дворца. Знаю, что постоянно просыпался, и в эти минуты бредил. У меня остались смутные воспоминания о том, как мои жалобные мольбы разносились по равнодушным залам, хотя от меня всегда ускользает, что именно я говорил. Однако по большей части я дрейфовал в бреду, наполненном сновидениями. Я бормотал мольбы к павшим друзьям и врагам, и ковылял от одного пустоглазого, но живого трупа к другому. Помню, как рухнул на колени перед смертельно бледным призраком короля Томаса. Кажется, я его повеселил.

— Она служит Малицитам, да? — спросил он, и его гнилое лицо скривилось в ухмылке. — Писарь, уж это я и сам мог бы тебе сказать.

Но в основном это была просто путаная свистопляска вперемешку с приступами боли, пока моё тело наяву страдало от ран. И только когда меня нашёл Эрчел, хаос улёгся, бесформенная смесь воспоминаний слилась во что-то узнаваемое, если не по месту, то по форме. Над узкими каналами с поросшими тростником берегами плыл бледный туман. Это напомнило мне болотистую местность, по которой я путешествовал на задней части повозки Цепаря, только более дикую, с резким, холодным оттенком воздуха.

— Жопы мученичьи, Элвин, — прокомментировал Эрчел, и прищурился, разглядывая моё побитое тело. — Вот это тебя отпиздили, а?

— Что ты тут делаешь? — простонал я в ответ, надеясь, что конкретно это видение уплывёт в туманную неразбериху, как и все остальные. Плутать в вихре кошмаров всё равно было предпочтительнее, чем сидеть в компании этого давно умершего извращенца. — Ты же был творением Арнабуса, тем, что он украл из моих воспоминаний. Он мёртв, так почему ты не с ним?

— Не могу, — весело ответил он. — Она не позволяет. В особом умении Арнабуса любопытно то, что он с помощью твоей памяти обо мне смог запутать часть моей души. Этого хватило, чтобы Ведьма в Мешке отыскала остальную часть меня. Вытащила меня с пути.

— С пути?

Он тут же помрачнел и отвёл взгляд.

— Ну, знаешь. Те пути, которые ведут тебя… куда бы ты ни шёл.

— И куда ты шёл?

— Да хрен знает. Но это был долгий путь. Брёл по нему, хуй пойми сколько, пока она не пришла за мной. — Он заговорил быстрее, явно желая сменить тему. — Она немного обеспокоена, понимаешь? Чую, этого не должно было случиться. Во всяком случае, пока.

— Как жаль, — пробормотал я и съёжился, чувствуя мягкую землю под спиной и почти ожидая, что она превратится в ничто, после чего я найду выход из этого злополучного болота. Не превратилась. Сердито застонав, я сел и хлопнул Эрчела по руке, когда он попытался потыкать кровавую рану на моей голове.

— Чего тебе надо? — спросил я. — Что ей нужно?

— Спасти твою глупую тушку, что же ещё. — Эрчел с жалостью посмотрел на меня и отошёл, чтобы пнуть камень в спокойную воду. — Ну и говённое местечко. Есть мысли, где это?

— А у тебя?

— Нет. Понятия не имею. Вот как оно, быть её рабом-то. Всё время порхаю из одного чудного места в другое. Хотя повстречал кучу интересного народа. Конечно, большинство из них уже мертвы или около того. Но всё равно, обычно им есть, что сказать важного.

Я хмуро посмотрел на него, поднялся на ноги и подул на сложенные руки.

— Так значит, не только мне доводится наслаждаться сомнительным удовольствием твоей компании.

В жизни подобная насмешка спровоцировала бы Эрчела высказать несколько резких, но плохо сформулированных оскорблений. Однако в смерти он лишь добродушно рассмеялся.

— Поначалу был только ты, но теперь уже нет. Она говорит, что у меня к этому талант. Похоже, это одна из причин, по которым она забрала меня с пути.

Я знал, что возможности Ведьмы в Мешке производят впечатление, но то, что она каким-то образом заманила тень Эрчела в это место изменчивых снов, ясно давало понять, что её влияние гораздо глубже и сильнее, чем я подозревал.

— Тогда ладно, — сказал я. — Давай послушаем. Какую загадочную, почти бесполезную кучу конского дерьма ты мне приготовил на этот раз?

— Только это. — Эрчел поднял руки, указывая на всё вокруг.

— Затянутое туманом болото. И что с того? — Я выжидающе уставился на него, но в ответ он только пожал плечами. — Я должен прийти сюда? — настаивал я. — Или, может, что-то здесь найти?

— Я не знаю. Она просто хочет, чтобы ты это увидел. Оглядись маленько. Посмотри, не узнаешь ли чего.

Вздохнув, я сделал, как он сказал — без энтузиазма осматривал местность, пока мой взгляд не остановился на правильной форме в дымке. Подойдя поближе, я увидел, что это здание, на самом деле даже святилище, судя по шпилю. По стандартам Ковенанта оно было маленьким, практически просто лачуга, окружённая кучкой хижин и загонов для скота. Святилище посреди болот. Я знал только одно такое место.

— Святилище Сильды, — сказал я. На самом деле, если я не ошибся, то это было святилище мученика Лемтуэля в сердце кордвайнских топей. Сильду сюда отправили завистливые старшие священники в надежде, что здесь она увянет. Вместо этого она перестроила святилище в почитаемое место для исцеления и паломничества, а однажды предоставила убежище двум рыцарям и беременной аристократке, за что потом оказалась заключённой на Рудниках.

— Я должен сюда отправиться? — спросил я Эрчела.

— Блядь, а мне-то откуда знать? Я даже не знаю, где эта жопа мира. — Эрчел снова приветливо улыбнулся и зашагал прочь. Туман вокруг нас становился гуще с каждым его шагом.

— Может, она не знает о моём положении, — крикнул я ему вслед, — Но я твёрдо подозреваю, что сейчас заперт в камере в ожидании смерти как предателя. И к тому же сильно ранен.

— Звучит хреново, — крикнул он в ответ. — Удачи тебе со всем этим.

— Эрчел! — Мой голос эхом разнёсся в вихре серого тумана, последние остатки болота рассыпались вокруг размазанной, бессмысленной спиралью. — Как мне отсюда выбраться?

— Раньше тебе всегда удавалось. — В его удаляющемся голосе звенел издевательский смех. — Не теряй веру, Элвин. Если чокнутая сука и её у тебя не забрала.

* * *

Меня разбудила иголка просящего Делрика. Ритмичные импульсы боли изгоняли смех Эрчела и остатки сна, пока целитель зашивал порез на моей ноге. Ледяной воздух топей немедленно сменился влажной, затхлой прохладой камеры. Я тупо смотрел на серые стены с зелёными прожилками, пока ещё один укол иглы не заставил меня дёрнуться, и из моего рта не вырвался крик.

— Не дёргайтесь, — рявкнул Делрик, глянув на меня. — Вам не понравится, если моя рука сейчас соскользнёт. — В его лице и голосе появилась твёрдость, которой я раньше не видел, но, по крайней мере, она не была направлена на меня. Он продолжил своё дело, больше ничего не говоря, но на лице у него застыло выражение человека, вынужденного выполнять крайне неприятную работу. Я заставил себя посмотреть на рану, увидев узкий порез в дюйме от левого бедра. Окружающая кожа покраснела из-за того, что Делрик сжал края раны, но я не увидел никаких признаков более глубоких оттенков, свидетельствующих о гниении.

Я лежал спиной на чём-то вроде тюфяка из мешковины, наполненном тонкой соломой, пытался не шевелиться и страдал от боли. Обычно Делрик, прежде чем приступать к работе с иглой, смазывал поражённую плоть своих подопечных каким-нибудь обезболивающим бальзамом. В моём случае он этим явно не озаботился. Камера выглядела непримечательно, помимо размеров — больше обычного, и с высоким зарешёченным окном у потолка. Я бы предпочёл голые стены, поскольку этот проём не давал возможности взглянуть на внешний мир, и при этом наполнял мою тюрьму постоянным потоком холодного воздуха.

— Что она вам сказала? — спросил я Делрика.

— Что вы пытались её убить, — ответил лекарь, не глядя на меня. — Что Элбирн Суэйн, человек с которым я служил долгие годы, мёртв от твоей руки, предатель.

— Первое правда. Второе ложь. — Я засопел сквозь зубы, когда он завязывал последний стежок. Сжав кулаки от приступа боли, я продолжал говорить, стараясь не допустить отчаяния в голосе. — Впрочем, вряд ли это имеет значение. — Я смотрел, как лекарь накладывает чистую повязку на рану, а потом начинает собирать свои вещи. — Не сказали ей, не так ли? — спросил я, от чего он резко замер. — Про свою роль в её излечении. Не сказали, что это была ваша идея, чтобы я отправился на поиски Ведьмы в Мешке.

Он не повернулся ко мне лицом, но прищуренные испуганные глаза встретились взглядом с моими.

— Вот и хорошо. — Я ощупал пальцами покрытую коростой шишку сбоку на голове. Она заболела, когда я её ткнул, но не той постоянной пульсирующей болью, которая мучила меня после того, как Алтус Левалль проломил мне череп. — И не говорите, — добавил я, встретив взгляд Делрика и надеясь, что он воспринял моё искреннее намерение. — Она убьёт вас, и любого другого, если заподозрит, что он в этом участвовал. Как уже убила Суэйна.

— Там было много глаз, — сказал он, хотя его тон был далёк от верующего-фанатика. — Свидетели…

— Были, — перебил я. — И, думаю, все они люди герцога Вирулиса. Ни одного из наших. Это ни чём вам не говорит, просящий?

Он снова отвёл глаза, руки дрожали над инструментами.

— Она приказала не причинять вам вреда, — сказал он. — Ожидается судебное разбирательство, хотя она ещё не объявляла, когда оно состоится.

— А война?

— Слухов много, и они разлетаются быстро, сложно понять, чему верить. Впрочем, разведчики докладывают, что Лжекороль ведёт армию на север.

— Разведчики? Мои разведчики? — На ум пришли картины жутких наказаний, постигших Лилат, Тайлера и остальных. Эйн с Эймондом тоже были потенциальными жертвами ярости Эвадины, но, судя по судьбе Куравеля, их в любом случае не ждало ничего хорошего. Я мог только надеяться, что им хватило благоразумия убраться из города и скрыться.

Делрик покачал головой.

— Они исчезли. Во всяком случае, большинство. Горстка вернулась, из тех, чья верность восходящей-королеве сильнее верности человеку, объявленному предателем. — Он замолчал, проводя рукой по почти лысому скальпу. — Сегодня её коронуют… — Он запнулся, впервые посмотрел мне прямо в лицо и заговорил дрожащим, быстрым шёпотом: — Писарь, на коронации она кое-что объявит. Великий и чудесный дар Серафилей, так она это называет.

— Ребёнок, я знаю, — спокойно пробормотал я, хотя меня одолевало извращённое желание рассмеяться. — Дар Серафилей. И её святая, благословенная женственность остаётся незапятнанной низменной человеческой похотью. — В моей груди вскипело веселье, но быстро угасло, поскольку движение вызвало новый приступ боли. — Теперь ей придётся меня убить, — пробормотал я, когда вспышка утихла. — Не понимаю, почему она не сделал этого до сих пор.

— Нет, понимаете. — Делрик собрал в сумку остатки своих вещей и перекинул ремень через плечо, поднимаясь на ноги. — Писарь, я больше ничего не могу для вас сделать. Простите.

— Просящий, — сказал я, когда он подошёл к двери камеры, отчего Делрик, уже поднявший руку, чтобы постучать охране, замер. — Вам нужно бежать. Выберите тихий момент и убирайтесь от неё как можно дальше. Но не медлите. Иначе знание, которым вы обладаете, станет вашей гибелью.

Делрик ещё секунду держал руку, а потом опустил её и сунул в сумку.

— Пришлось постараться, чтобы скрыть это, не так ли? — сказал он, снова присаживаясь возле меня. Потом открыл руку, и в ней оказался небольшой свёрток, завёрнутый в хлопок, несколько испачканной тем местом, куда я его спрятал, когда притворялся, что писаю. Сжав ягодицы, я понял, что целитель осматривал меня усердно.

— Не буду спрашивать, что это, — добавил Делрик, снимая хлопок, под которым была склянка, которую дала мне Лорайн. — Но казнь предателя — отвратительная штука, так что не стану лишать вас возможности побега.

Я хотел было сказать, что я слишком большой трус, чтобы совершить самоубийство, но не стал. У меня для этой склянки было другое применение. Лучше, если Делрик будет думать, что это его последний акт сострадания к бывшему товарищу.

— Спасибо, — сказал я, взяв склянку, и тихо добавил: — Помните, что я сказал. Бегите как можно быстрее и дальше.

Он не подал никакого знака согласия, только бросил последний прощальный взгляд, а потом вернулся к двери и громко постучал, вызывая охранника. Та открылась почти немедленно, отчего я заподозрил, что стоявший по ту сторону человек старался подслушать наш разговор. Я мельком увидел суровое, грубое и знакомое лицо, когда дверь открылась, позволяя Делрику выйти, а затем захлопнулась с гулким грохотом.

* * *

Я не слышал слов заявления восходящей-королевы со ступеней останков Куравельского собора. Даже несмотря на все способности Эвадины, её голос не достигал меня здесь. Впрочем, крики я слышал. Громадное излияние благоговейного одобрения продолжалось будто бы целую вечность. Позднее я узнал детали её речи, но слова, написанные на бумаге, наверняка не смогут передать то, что, наверное, стало её самым сильным выступлением. Она осудила Алгатинетов за обман и трусость и вынесла смертный приговор Артину, его матери и всем, кто до сих пор стоял под их знамёнами. «С этих пор, друзья мои, мы не можем больше позволить себе роскошь милосердия». Её публика, состоящая из солдат и участников священного похода, приветствовала всё это с радостью и самоотдачей, но именно её последнее откровение вызвало великий хор преклонения.

— Знайте же, что этим самым утром меня посетил Серафиль, — сказала она им. — И от его благословенного прикосновения я получила величайший дар. Давно я страдала от знания, что служение Ковенанту лишит меня радостей материнства. Это бремя я несла с радостью, хотя и с болью. Теперь боль закончилась, ибо Серафили постановили, что это королевство, ныне возвращённое Ковенанту Возрождённому, не может погрузиться в разобщённость и распри, возникающие из-за неопределённости преемственности. Знайте же, что в утробе моей растёт дитя. Дитя, которому дали жизнь сами Серафили. Дитя, которое однажды взойдёт по этим самым ступеням и наденет эту корону. Дитя, которое завершит великое дело, начатое нами. Это дитя поведёт ваших детей и внуков к величайшей славе. Это дитя будет не просто восходящим-монархом, но превосходящим-императором. Под божественным руководством этого ребёнка весь мир познает любовь Серафилей.

По правде говоря, несмотря на все мои научные увлечения, я по-прежнему рад, что не стал свидетелем этой судьбоносной речи. Признаюсь, быть может частично оттого, что в ней Эвадина совершенно не упомянула меня. Ни единого слова, даже для того, чтобы осудить моё предательство или соврать о моей мифической роли в каком-либо коварном заговоре Алгатинетов. С этих пор линия Элвина Писаря — иску́пленного разбойника, который сражался за Воскресшую мученицу, когда она стояла на эшафоте, такого видного командира, — будет полностью вычеркнута из её истории.

— Разбирательство, — тихо, но горько проворчал я, слушая продолжающиеся крики. Не будет мне никакого судебного разбирательства. Делрик был прав. Я сохранял жизнь по единственной причине: Эвадина до сих пор питала ко мне любовь. Моя самая блестящая перспектива — провести оставшиеся годы в этой камере. А самая мрачная — рано или поздно она обнаружит, как её привязанность истощилась до такой степени, что моё тревожное существование больше нельзя терпеть. Я находил такой исход более чем вероятным. Понимала Эвадина или нет, но она была порождением злобы. Такое существо — а именно так я теперь думал о ней — скоро захочет по-тихому от меня избавиться.

Таким образом, мои возможности были ограничены. Я мог прямо сейчас организовать в некотором роде побег. Если верить Лорайн, содержимое склянки, которую я снова отправил в неудобное тайное место, было настолько мощным, что хватило бы всего одной капли. Но я просто не мог этого сделать, какими бы пугающими ни были мысли о многолетнем заключении или предстоящем убийстве. За эти годы я приобрёл некоторое смирение, но уровень моего самоуважения никогда не опускался настолько низко, чтобы допускать даже малейшие мысли о самоубийстве. А значит, оставался только один путь.

Выбор времени имеет решающее значение. Мне нужно было вылечиться, но не настолько, чтобы мои пленители решили, что я полностью здоров. Но и слишком долго медлить нельзя. Я почти слышал, как Эвадина борется со своими мыслями, переходя от нашей общей иллюзии любви к моменту моего предательства. А ещё ребёнок. Наш ребёнок. Чем больше я об этом думал, тем больше мысль о том, что мой сын или дочь будет расти под опекой Эвадины, разрасталась до тошнотворных размеров. Сама идея отцовства всегда была выше моего понимания. Я никогда не желал это бремя ответственности, даже если бы моего ребёнка не ждало тираническое правление безумной матери.

«Не думал о всём этом, когда спал с ней», напомнил я себе, и на ум пришёл один из редких афоризмов Лорайн: «Все мужчины податливы, как глина, когда позволяют херу управлять мозгом». Нахлынувшее чувство вины и самоуничижения заставило меня задуматься, а не входило ли это в план Эвадины с самого начала? Чтобы обеспечить триумфальное восхождение, наследник был ей жизненно необходим. Наследник, обладающий дарами нас обоих. Что за чудовище она сделает из такого ребёнка? Эта мысль казалась мне непереносимой. Я никогда не был склонен к клятвам и тому подобному, но, лёжа в этом сыром, холодном каменном ящике, я поклялся, что вырву своего ребенка у Эвадины, даже если это будет стоить мне жизни. Если бы ум у меня был более рациональным, то я, возможно, остановился бы и подумал, сколько ещё чужих жизней это будет стоить.

* * *

Прошли две недели унылой рутины. Мне нечем было царапать метки на стене, и потому, чтобы отмечать проходящие дни, я скручивал в петли редкие разбросанные по полу соломинки. Раз в день открывалась дверь, и тюремщик с суровым лицом приносил миску каши и стакан воды, а потом заменял ведро с моими отходами. Забрав вчерашние миску и стакан, он покидал камеру и захлопывал дверь, не обменявшись со мной ни словом. Я узнал в этом мужчине любезного вертухая, который вёл меня в камеру Магниса Локлайна записывать завещание. И всё равно я не предпринимал попыток прервать его напряжённое молчание. Чтобы навести на меня тоску, хватало и невыразительного, непроницаемого выражения его грубого лица. А ещё мне не хотелось устанавливать никаких связей с человеком, которого, вероятно, скоро придётся убить. Когда охранник приходил, я тщательно падал на тюфяк и бросал на него жалкий, несчастный взгляд, дрожа и содрогаясь. Лучше бы он думал, что я всё ещё не выздоровел, хотя Делрик, как обычно, отлично выполнил свою работу, и моя рана хорошо зажила, не выказывая никаких признаков гниения.

Я выждал три дня, прежде чем испытать свою силу, и пробовал только по ночам. Сначала смог проковылять от одной стены додругой, стиснув зубы от пульсирующего жара в бедре. Постоянно падал, сдерживая крики боли, потом поднимался и ковылял дальше. Через неделю я уже мог ходить, не падая, хотя и явно хромая.

Помимо тренировки тела, я оттачивал разум. Я уже сталкивался и с заключением, и с побегом, но никогда не делал этого исключительно самостоятельно. На то, чтобы освободиться из Рудников, потребовалось несколько лет совместного труда прихожан Сильды, и в конечном счёте это стоило жизни всем, кроме троих. Мой побег из Жуткого Схрона на самом деле был спасением, спасибо дару Лилат проникать в древние руины. Здесь же я не мог ждать ни помощи, ни спасения, хотя опасался, что охотница может погибнуть при такой попытке. И поэтому я искал вдохновения не в собственном опыте, а в байках, которые слышал в банде Декина.

Никогда не встречал разбойника, который не любил бы байки — как слушать, так и рассказывать. Некоторые, такие как загадочный Райт, были молчаливы по своей природе, но даже он время от времени рассказывал короткую историю. Учитывая характер нашей профессии, у костра частенько звучали рассказы о заключении и побеге, и теперь я искал совета у вероломного Тодмана. Дело в том, что Тодман был самым опытным мастером побегов из всех, кого я встречал, и его рассказы нельзя назвать простым хвастовством слишком гордого забияки. Он знал все узлы, и, что важнее, как из них выпутаться. Знал замки́, и как их вскрыть. И лучше всего он знал тюрьмы, поскольку бывал и заключённым и тюремщиком.

— Скука — это ваш друг и враг вертухая, — говорил он однажды вечером нашей кучке развесивших уши щенков. У Тодмана было много недостатков, но его врождённая жестокость редко проявлялась к детям. Этого у него не отнять. Все разбойники постарше развлекали нас своими разнообразными, зачастую невероятными байками, но Тодман всегда был больше похож на учителя. Его байки были уроками, и, хотя я уже в детстве начал ненавидеть его, даже я понимал их ценность.

— Тюремщики день за днём делают одно и то же в одно и то же время, — рассказывал он. — Их жизнями правит привычка, и в этом можно найти свой шанс. Пока ты новичок, они будут следить бдительнее, поскольку только что пойманные скорее попытаются ускользнуть из ловушки. Пускай они попривыкнут к твоему лицу, к твоим привычкам. Постарайся каждый раз, когда они обращают на тебя внимание, быть в одном и том же месте и делать одно и то же. Надо быть в точности там, где они ожидают тебя увидеть, пока тебе не потребуется оказаться в другом месте. Этот миг — в тот момент, когда тебя не будет на месте — и есть твой шанс, потому что они всегда колеблются. Всего на секунду. — Тодман щёлкнул пальцами. — Они будут смотреть не в ту сторону, спрашивая себя: «Куда делся уёбок?», и тогда надо либо убить его, либо вырубить. Лучше убить, потому что мертвец не очухается и не поднимет тревогу, пока ты ещё не сунул ключи в нужный замок.

Разумеется, ключи — это настоящее сокровище, и мой молчаливый громила каждый день звенел ими всю дорогу до моей двери. Я уже мог оценить длину прохода по этому звуку, а также по визгу воро́т в дальнем конце. К счастью, вместе с визгом я не слышал приглушённых голосов, а значит, у ворот не было охраны. Благодаря посещениям камеры Локлайна я неплохо знал верхние этажи этого здания. Это было старое, неопрятное строение, но, как и подобает тюрьме, со множеством железных воро́т и тяжёлых дверей. Я знал, что мой громила — начальник этого места, который, вероятно, испытал облегчение от того, что сохранил и работу, и голову после бегства Алгатинетов и прибытия восходящей-королевы. Такое облегчение порождает верность, желание доказать свою полезность. Вот поэтому мастер-тюремщик взял на себя задачу проверять самого Писаря-Предателя, и всякий раз, как он приходил, у него на поясе висели ключи от всех замков в этом здании.

Спустя ещё неделю я восстановился до такой степени, что хромота значительно уменьшилась, но боль при движении оставалась сильной. Мало было просто выбраться из этого здания. Чтобы проскользнуть через весь полуразрушенный город, в котором полно народа из войска восходящей-королевы, мне понадобится вся моя скрытность. Я заставил себя проявить терпение и долгие часы между упражнениями пытался дословно пересказывать ключевые научные труды, которые Сильда вложила в мой разум на Рудниках.

Я углубился уже на несколько стихов в «Эпос о королеве Лизель», единственной женщине-монархе династии Алгатинет, когда моё сердце ёкнуло от эха шагов за дверью. Сейчас я уже узнавал тяжёлый топот тюремщика, но моё внезапное отчаяние произошло от того, что его сопровождали другие, более целеустремленные и размеренные шаги. Я услышал их слишком поздно.

И всё же я поднялся на ноги, отошёл от тюфяка и вжался в дальний угол камеры со склянкой смертоносного яда в руке. Если одна капля могла убить человека, то ещё нескольких хватило бы спутнику тюремщика. Конечно, и другие люди ждут Писаря-Предателя, чтобы сопроводить на последнюю встречу со смертью. За которой, вероятно, последует безымянная могила в каком-нибудь редко посещаемом лесу. Но у меня не было другого выбора, кроме как рискнуть. Если бы я смог просто выбраться из здания и добраться до лошади, то у меня появился бы шанс.

Все расчёты улетучились, когда ключ задребезжал в замке. Я вытащил пробку из склянки и отвёл от себя сосуд, готовясь брызнуть содержимым. Когда дверь распахнулась, тюремщик сделал всё, что я от него ожидал. Озадаченно и нерешительно замерев при виде моего пустующего тюфяка, он растерянно фыркнул и начал поворачивать голову. Моя рука напряглась, и я уже едва не дёрнул запястьем, но остановился, когда в поле зрения появился спутник тюремщика.

— Выглядишь, как куча холодного дерьма, — сообщил Уилхем, с отвращением морща нос. — А пахнешь и того хуже.

Я ничего не сказал, в панике переводя взгляд с его расплывающейся ухмылки на склянку в моей руке. Тюремщик уже полностью пришёл в себя, и его опытный глаз быстро остановился на этом ранее невиданном предмете.

— Что это? — проворчал он, взявшись за дубинку, висевшую у него на поясе. — Прячешь безделушки? Нехорошо.

— Ну-ну, мой добрый друг, — сказал Уилхем, положив руку на мясистое плечо тюремщика. — Я уверен, что милорд Писарь просто спрятал небольшой сувенир на память.

— Нихуя он больше не лорд. — Лицо грубияна потемнело, и он стряхнул руку Уилхема, чтобы направиться ко мне. — А вам разрешено только посещение. Пока королева не скажет иначе, этот уёбок мой…

Навершие кинжала Уилхема, ударив по затылку тюремщика, издало любопытный звук — пустой звон, почти как колокол. От удара громила остановился, но не упал. Вместо этого он пошатнулся вперёд, опустив голову и издав озадаченный стон.

— Не кость, а гранит, — проворчал Уилхем, снова ударив его навершием кинжала. На этот раз тюремщик упал на колени, и пришлось ударить его ещё раз, прежде чем он соизволил рухнуть, а и без того сплющенный нос сплющился ещё больше, разбившись о плиты.

— Что это? — спросил Уилхем, убирая кинжал в ножны и кивая на склянку в моей руке.

— Яд, — ответил я, аккуратно возвращая пробку на место. — Как мне сказали, убивает при контакте с кожей.

— А-а. Держи под рукой. Думаю, он нам понадобится ещё прежде, чем закончится ночь.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Мы не проронили ни единого слова пока выходили из камеры и шли до ворот. Чтобы отпереть их, потребовалось перебрать огромную связку ключей, висевшую на кольце тюремщика. Только когда ворота скрежетнули, и я прошёл через них, увидев пустой лестничный пролёт, я позволил себе вопрос.

— Как я понимаю, ты тут сам по себе? — тихо спросил я Уилхема, вглядываясь в темноту лестничной клетки наверху. Помимо ключей и кошелька, я освободил тюремщика от его дубинки, и был готов проломить череп любому несчастному охраннику, который мог бы преградить нам путь.

— Похоже, я снова лишён монарха, которому стал бы служить, — ответил Уилхем. Он говорил лёгким тоном, с натужной весёлостью, но, взглянув на него, я увидел, что черты его лица омрачает стыд. Заставив себя улыбнуться, он добавил: — Кажется, предательство самозваных королевских особ становится для меня чем-то вроде привычки.

— За что я тебе благодарен, — прошептал я и, осторожно пригнувшись, начал подниматься по ступенькам. — Что тебя на это подвигло?

Уилхем не отвечал, пока мы не поднялись до верха лестничного пролёта, оказавшись перед очень крепкой и тщательно закрытой дверью.

— Когда я вернулся, когда вошёл в этот город пепла… — начал он, потом замолчал, его глаза затуманились. — Это уже не она. Женщина, на которую я смотрел, женщина, которую с детства называл другом, её там нет. И она совершала… всякое.

— Что именно? — начал я, но умолк, услышав за дверью звуки беседы. Тяжёлый дуб и железо их заглушали, но мне показалось, что я расслышал три разных голоса. Они звучали достаточно спокойно, а приглушённые слова перемежались короткими взрывами смеха.

— Времени нет, — пробормотал Уилхем. — Они уже в пути.

— Они?

— Рианвельский ужас и её стайка подхалимов. — Красивое лицо Уилхема исказилось в сочувственной гримасе. — Говорят, сегодня наша королева сказала, что желает очиститься от всякого предательства. Это её новая привычка — говорить загадками, которые те, кто перед ней пресмыкаются, наперегонки расшифровывают. Впрочем, эта, как мне кажется, немного очевидна.

— Так ты получил разрешение меня навестить? Сказал, что перережешь мне горло.

— Разрешение — лучшая подделка из всех, что я когда-либо видел, а подпись Эвадины — настоящее произведение искусства. — Уилхем вытащил меч и пригнулся наготове. — Вас стоит поздравить с тем, какие у вас друзья, милорд Писарь.

— Ты же слышал человека там внизу. — Я подошёл к двери стал осторожно пробовать вставлять ключи в замок. — Нихуя я не лорд.

Пятый ключ повернулся в замке. Я порадовался, что смеющиеся охранники по ту сторону решили, что это их начальник возвращается из камеры предателя. Меньше меня радовало понимание, что для побега отсюда придётся убить их всех. Склянку Лорайн я убрал в кошелёк тюремщика. Теперь же, достав её, вытащил пробку и толкнул плечом дверь.

Я надеялся быстро распахнуть её, чтобы обеспечить эффект неожиданности, а вместо этого тяжёлая глыба дерева и металла открывалась с раздражающим отсутствием драматической спешки. Поэтому пятеро мужчин, собравшихся в караулке, бросали на меня взгляд по одному, и каждый удивлённо моргал, не увидев ожидаемого начальника. Вместо него перед ними стоял босой мужчина в оборванной грязной рубахе и штанах, вцепившийся одной рукой в дубинку, а другой — в маленькую бутылочку. К счастью, отсутствие внезапности сработало в мою пользу, поскольку, осознав значение моего появления, они все разом бросились на меня. Поэтому было легко одним взмахом склянки обрызгать им лица.

Эффект оказался потрясающе стремительным. Все пятеро отшатнулись от двери, вцепившись в лица руками. Последовавшие крики были милосердно короткими, но весьма жуткими — звуки чистейшей агонии, которые пробирали до костей, пока судорожная гримаса не сжала челюсти охранников. В их выпученных глазах полыхал ужас, изо ртов лилась красная пена. Они извивались, колотя сапогами по плитам пола, утробно задыхались, а потом воздух загустел от вони опорожнённых внутренностей. Если бы в последнее время моя диета была обильнее, то сейчас меня непременно бы вырвало.

— Мученики, — выдохнул Уилхем, глядя на четыре неподвижных трупа — один всё ещё дёргался, а с его губ стекал поток алой слюны. Сглотнув, Уилхем с отвращением посмотрел на бутылочку в моей руке. — Ну у тебя там и варево.

Я увидел, что в склянке осталось ещё несколько капель бледной непримечательной жидкости, и тщательно заткнул её пробкой, а потом убрал в кошелёк тюремщика. Слишком полезная вещь, чтобы тратить впустую.

Уилхем осторожно перешагнул ковёр тел и взял два плаща, висевшие на крючках на дальней стене.

— Вот, — сказал он, бросая мне один. — Пожалуй, не лучшая идея Писарю-Предателю разгуливать с открытым лицом.

Чтобы выбраться из здания, пришлось отпереть ещё несколько ворот и дверей, и на нашем пути почти не встретилось охранников. Оказалось, что всех, кроме двоих, мы оставили за собой мёртвыми. Последняя пара располагалась на главном выходе — долговязый юноша и усатый ветеран. Пацан упал от первого поцелуя дубинки по макушке, а его товарищ постарше благоразумно шагнул в сторону и поднял пустые руки, когда Уилхем пошёл на него с поднятым мечом.

— Прости, — сказал я ветерану и уложил его дубинкой. Слишком высок был риск того, что он поднимет тревогу, как только мы отойдём, а времени связывать его не было. Быстро взглянув на ноги пацана, я избавил его от сапог и от ремня, на котором висел фальшион, а потом натянул себе на голову капюшон.

— Нам — к восточной стене дворца, — сказал Уилхем, аккуратно открывая главную дверь. — И лучше не бежать…

— Я знаю, — оборвал его я, раздражённый тем, что он смеет преподавать мне элементарные уроки, как не привлекать ненужного внимания. — Я же разбойник, забыл? — добавил я, ухмыльнувшись в ответ на то, как он нахмурился.

— Нет, — вздохнул он, шагая в ночь. — Теперь мы оба разбойники.

Массивное здание без украшений, служившее дворцовой тюрьмой, стояло особняком от основного строения королевской резиденции. Заброшенное, но столь необходимое архитектурное препятствие перед бывшим центром власти Алгатинетов располагалось между внешней и внутренней стеной. Поэтому путь между стенами патрулировался с меньшей частотой и бдительностью, чем внутренние территории, что позволяло нам с Уилхемом спокойно идти вперёд. Бедро теперь беспокоило меня гораздо сильнее, и приходилось подавлять желание прихрамывать, чтобы оно не привлекало внимание часовых на внутренней стене.

— Итак, — приглушённо спросил я Уилхема, чтобы отвлечься разговором. — Как прошла твоя экспедиция по охоте на каэритов?

— Сплошной балаган и напрасная трата времени, — ответил он без видимых сожалений. — Каэриты в этом королевстве обладают замечательной способностью растворяться в тени, когда угрожает опасность. Конечно, информаторов было полно, как и следовало ожидать. «Вон тама, на тех холмах целая куча расположилася, милорд. Клянуся. Да, и всякие тёмные обряды практикуют. Дайте соверен, и я проведу вас прямиком туда». Почти всегда чепуха, разумеется. Даже когда мы получали достоверные слухи о каэритах, они исчезали к тому времени, как мы приезжали. После нескольких месяцев скитаний нашей единственной добычей стал хрупкий старик, живший в хижине на юге Кордвайна. Казалось, он уже и зиму-то не переживёт, поэтому я оставил его в покое. Не поверишь, но он ни слова не понимал по-альбермайнски.

— Не поверю. Все каэриты, которые приходят сюда, говорят на нашем языке. Он притворялся. «И», добавил я про себя, «вероятно, был намного старше, чем выглядел».

— Хитрый старый пёс, — Уилхем беззлобно усмехнулся, но его весёлость испарилась, когда со стороны тюрьмы донеслось слабое эхо криков. — Похоже, ужас узнала о нашем исчезновении. Пора бежать.

И он помчался к восточной стене, а я изо всех сил пытался не отставать, хотя бедро заполыхало от новых мучений. Несколько раз я едва не споткнулся, но от падения удерживал страх, что меня снова поймает мстительная сестра Харлдина. Уилхема я догнал у подножия стены и обнаружил, что он держит толстую верёвку с узлами. Взглянув наверх, я увидел, что один конец крепится там на кошке.

— После тебя, — сказал я, и он в ответ решительно замотал головой.

— Ты — цель этого предприятия. — Он сунул верёвку мне в руки. — Не спорь. Забирайся.

Когда я начал подниматься, бедро уже горело огнём, а к тому времени, как я влез наверх, оно превратилось в бушующий ад. У этого внешнего барьера, ведущего на территорию дворца, не было зубцов, поэтому мне приходилось опираться на неровную кирпичную кладку наверху. Я думал, что мне придётся подождать, пока Уилхем поднимется ко мне, прежде чем перекинуть верёвку, но обнаружил, что другая уже закреплена на месте.

— Скорее, милорд! — прошипел настойчивый голос снизу. Глянув туда, я увидел запрокинутое вверх лицо Тайлера. Он сидел на лошади, держа в руках поводья двух других коней. При виде бледной шерсти Черностопа, я почувствовал неожиданный приступ облегчения. Уилхем явно не один организовывал сегодняшние события. Услышав новый шум со стороны тюрьмы, я глянул вниз, убедился, что Уилхем уже почти наверху, после чего взялся за вторую верёвку и начал спускаться. Этот подвиг дался мне совсем без изящества — все попытки упереться ногами в стену постоянно срывались из-за раны. К тому времени, как я спустился до травянистой обочины у подножья, сил в левой ноге почти совсем не осталось.

— Вот, милорд, — Тайлер наклонился, передавая мне поводья Черностопа. Боевой конь поприветствовал меня фырканьем, потряс головой и раздражённо заржал, когда я безуспешно попытался взобраться на него. После ещё трёх, всё более мучительных, попыток, у меня наконец получилось, и, не в силах сдержать крик, я перекинул ногу через седло.

— Осторожнее, — предупредил Тайлер. — Вокруг полно патрулей.

Глядя на его напряжённое лицо, я поразился, насколько вдруг приятно увидеть его здесь. Я был уверен, что из всех разведчиков именно он при первой же возможности дезертирует в более безопасные места.

— Спасибо, — сказал я. — Что пришёл.

Он напряжённо, настороженно ухмыльнулся мне, и снова стал осматривать почерневшие, полуразрушенные улицы справа от нас.

— Вы же пришли за мной, милорд.

— Ты больше не обязан так меня называть. На самом деле, я бы предпочёл, чтобы ты этого не делал.

— Тогда как мне вас называть? — Я удивился, увидев, что этот вопрос, похоже, искренне его озадачил.

— Писарь, если хочешь. Или просто Элвин. Кажется, я устал от титулов.

— Точно, — сказал Уилхем, шагая по обочине, после чего взял поводья у Тайлера и взобрался на своего коня. — Пора ехать.

— Нельзя уезжать тем же путём, что приехали, — посоветовал Тайлер. — В восточных кварталах после наступления темноты полно патрулей. Думаю, надо ехать к западной дороге. Там осталось меньше домов, и потому у них меньше причин там патрулировать. А ещё надвратная башня там почти обвалилась. Загорелась при пожаре.

— Так придётся ехать через площадь, — сказал Уилхем, бросив в мою сторону осторожный взгляд.

— Ничего не поделаешь, милорд.

— Зря тратим время, — сказал я, ударив пятками Черностопа, чтобы тот пошёл.

Ветер и дождь прошедших дней смыли большую часть пепла с развалин Куравеля, но его оставалось ещё немало. Когда мы ехали вдоль внешней стены к главной площади, ночной ветер жёсткими, щиплющими глаза порывами поднимал пелену грязи. В результате я не мог полностью разглядеть, что нас там ожидало, пока ещё более сильный порыв не унёс уродливое облако, обнажив эшафот. Расстояние до него было слишком велико, чтобы различить три тела, висевших на перекладине на помосте, однако внезапная мрачная уверенность заставила меня остановить Черностопа.

— Элвин! — твёрдо и настойчиво проговорил Уилхем. Я его проигнорировал, направив Черностопа к эшафоту, и остановился, когда стали видны лица повешенных. Вокруг помоста располагалась горстка солдат, которые на моё появление отреагировали с растерянной неподвижностью, хотя, несомненно, они меня узнали. Я же настолько сосредоточился на мёртвых, что почти не слышал, как они всё более встревоженно обсуждали, что им делать. «Она совершала… всякое».

Бывшему восходящему Гилберту, прежде чем его повесить, завязали глаза — как я понял, по его же просьбе. Несмотря на это, я узнал его удивительно мирное лицо, каким-то образом сохранявшее выражение превосходства даже после смерти. «Хотел лично ей принести перевод, да?», тихо спросил я его. «Думал, что это ключ к твоей будущей важности в Ковенанте Возрождённом. Наверное, стоило тебя предупредить — даже если бы она не была созданием Малицитов, всё равно не было никаких шансов, что она бы возвысила такого, как ты».

При виде фигуры, висевшей возле Гилберта, у меня вырвался стон.

— Говорил же вам бежать подальше и побыстрее, — пробормотал я безответному лицу Делрика, которое резко отличалось от лица священника. Повешенье часто приводит к тому, что лицо превращается в сплошной напряжённый, пёстрый синяк, а иногда на нём застывает выражение момента последней агонии. Это произошло и с Делриком: его губы всё ещё отставали от зубов, словно он рычал. Несмотря на его грубые манеры, это был единственный раз, когда я видел, чтобы он проявлял какие-либо признаки агрессии.

Несмотря на уже бушующее горе, именно вид третьей фигуры пронзил мою грудь самым холодным лезвием льда.

— Мы ей говорили, чтоб даже не пыталась, милорд. — Голос Тайлера казался тяжёлым от стыда — от отчаяния он даже забыл мой запрет на использование титулов. — Не послушала. Просто ускользнула в темноту той самой ночью, когда вас взяли. Конечно, мы искали, но её же не выследить.

Сержант, командующий солдатами Ковенанта, взял себя в руки и, чтобы утвердить свою власть, поднял алебарду, направившись ко мне.

— Лорд Элвин Писарь, вас объявили предателем…

Черностоп отреагировал на моё прикосновение к поводьям с отработанной скоростью и точностью — поднялся на дыбы и ударил сержанта передними копытами. Тот рухнул назад с окровавленным месивом вместо лица. Солдат справа от него был всего лишь мальчишкой, вероятно, новобранцем в войске, и он явно хорошо знал историю о Писаре-Предателе, но не имел опыта общения с капитаном Элвином. Если бы я не был так сосредоточен, то, наверное, встретил бы его безрассудную атаку ударом, который лишь ранил бы его или оглушил. Вместо этого я вонзил ему в лоб лезвие украденного фальшиона, пинком отбросил тело в сторону и спешился с Черностопа. Остальные солдаты — все старше и значительно умнее — стояли в сторонке, пока я поднимался по ступеням эшафота.

Лицо Лилат тоже сильно отличалось от лица Делрика — оно всё было покрыто шрамами и синяками. Как и у него, её смерть была медленной, а полоса сырой плоти на шее свидетельствовала о том, что она боролась до самого конца.

— Элвин! — снова крикнул Уилхем, больше не пытаясь приглушить голос. Я смутно услышал громкие голоса со стороны главных дворцовых ворот, за которыми вскоре последовал скрежет огромной распахиваемой двери.

— Ты это видел? — спросил я Уилхема, по-прежнему не в силах отвести взгляд от лица Лилат. — Ты стоял здесь и ничего не делал, пока зачитывали обвинение? Может, ты ещё и кричал вместе со всеми?

— Я ничего не мог поделать, чтобы это остановить! — В его голосе смешались гнев и боль, отчего я обернулся и обнаружил, что он охвачен отчаянной мольбой. — Но я могу спасти тебя. — Громкий топот донёсся со стороны дворца, указывая, что главные ворота теперь полностью открыты. — Элвин, прошу!

Я перерезал фальшионом верёвку и взял на руки обмякшее тело Лилат. Новая волна мучений пронзила бедро, когда я укладывал труп на седло, а затем забрался сам. Знаю, тогда я вскрикнул от боли и горя, поскольку помню, как солдаты отступили ещё на несколько шагов. Но с этого момента наше последующее бегство из города для меня — лишь смутное, призрачное событие. Я знаю, что на воротах случился короткий, но яростный бой с рианвельскими стражниками, но его детали навсегда утрачены. Ещё я не помню, как остановился у эшафота, но, если верить Тайлеру, перед тем, как уехать с телом Лилат, я обернулся и сказал солдатам следующее: «Она не королева. И не мученица. Это ложь, а мы все глупцы. Оставьте этот город и отправляйтесь в то место, которое вы называете домом. Если же не уйдёте, то в следующий раз, когда мы встретимся, я вас всех убью».

* * *

Я заставил себя взглянуть на тело Лилат, только когда положил его в лесу. У меня не было желания смотреть на следы пыток, маравшие её кожу, но я не позволил себе из трусости отвести взгляд. Самое меньшее, чего она заслуживала — это надлежащего описания причинённых ей мучений.

Я обнаружил несколько ожогов и множество незашитых порезов. Ещё были следы поменьше, которые, как я знал, остаются от длинного тонкого клинка — его вонзают глубоко в мышцы, чтобы достать до нервов. Я раздумывал, какие вопросы ей задавали, и знал, что в любых ответах, слетевших с её уст, они получили бы мало осмысленного. А ещё я задавался вопросом, была ли там Эвадина, стояла ли, сурово глядя на мучения, причиняемые одной из каэритов, которых она так ненавидела. Вряд ли. Я всё ещё понимал её ум, во всяком случае, ту её часть, которая считала себя человеческой. Как и многие тираны, Эвадина думала, что она-то не такая. Для неё подобные крайности были необходимостью, а не жестокостью. Кроме того, хотя она соглашалась на зверства, совершаемые от её имени, но сама участвовать в них не желала. В конце концов, такие вещи ниже достоинства королевы.

— Вы оставляете своих мёртвых лесу, — сказал я, положив ладонь на лоб Лилат. Когда дело касалось обращения с павшими, каэритские обычаи отличались прагматичностью, вплоть до безразличия. Но я был уверен, что те, кто оставляет оболочку своих близких на милость природы, должны практиковать какую-то форму ритуала, и ругал себя за то, что не удосужился изучить его, пока жил среди её народа. И всё же, я чувствовал себя обязанным произнести панегирик, даже если он представлял собой всего лишь неуклюжие слова, сказанные виноватым дураком. Я изо всех сил пытался вызвать в памяти её лицо таким, каким оно было при жизни, но видел только побитую, разрушенную маску, лишённую жизни.

— Раньше я думал, — продолжал я, выдавливая слова из перехваченного горла, — что не хочу, чтобы ты шла за мной. И никогда не просил, так ведь? Но когда проснулся на той горе и обнаружил тебя рядом, почувствовал признательность. Признательность за то, как ты направляла меня, за твои знания. И больше всего признателен за то, что ты была моим другом, поскольку их у меня так мало. И я признателен за каждый шаг, что мы делили. Не буду клясться, что отомщу от твоего имени. Ты бы этого не хотела, и нам уже не до мести. И вот последнее, за что я признателен: тебе не придётся видеть, что я собираюсь сделать.

Я провёл пальцами по завиткам её волос, думая, отчего это мне раньше не пришло в голову, что они намного темнее, чем у любого каэрита, которых я встречал раньше.

— Наследие твоего альбермайнского предка? — спросил я её, вспоминая рассказ Эйтлиша о происхождении Лилат, как он спас её прапрабабушку от несчастного существования в крепости какого-то мелкого дворянина. — Возможно, где-то в этой тёмной стране есть замок, на который ты могла бы претендовать по праву крови. — Я рассмеялся, но вместо смеха вышел прерывистый всхлип, первый из многих. Там, на этой маленькой поляне, я склонился над трупом женщины, чью дружбу не заслужил, и плакал, пока небо не потемнело, и у меня больше не осталось слёз.

— Мы могли бы выкопать для неё могилу, — сказал Тайлер, когда я вернулся в лагерь. Час был уже поздний, но огонь горел маленький, чтобы не привлекать лишних глаз. Благодаря напряжённой скачке мы уехали как минимум на тридцать миль от города, но наше затруднительное положение требовало осторожности. Ради поисков Писаря-Предателя Эвадина отправит всех всадников под своим началом прочёсывать местность.

— Её народ не роет могилы, — ответил я, опускаясь возле костра, и поморщился от боли, которую это вызвало в бедре. На какое-то время я погрузился в несчастное созерцание скудного пламени костра, и поднял глаза, только когда Тайлер многозначительно кашлянул.

— Всем интересно, — сказал он. — Куда мы отправимся дальше.

Я посмотрел на четыре десятка солдат, разбивших палатки поблизости. Это всё, что осталось от Разведроты и всадников Уилхема, и они считали верность своим капитанам превыше верности восходящей-королеве. С ними остались и Квинтрелл с Адларом Спиннером — присутствие менестреля оказалось удивительнее, чем жонглёра. Армией это не назовёшь, но мне казалось, я знал, где её найти.

— На север, — сказал я. — В Кордвайн. Туда идёт войско короля, и потому нам лучше к ним присоединиться.

— Леанора вмиг тебе голову с плеч снимет, — сказал Уилхем.

— В плохом настроении она бывает злобной, — согласился я. — И она не настолько умная, как себе воображает, но, думаю, ей хватит ума понять ценность моих советов. Кто лучше знает, что на уме у её врага?

Посмотрев на Тайлера, я увидел мрачное лицо человека, обдумывающего глубоко неопределённое будущее.

— Я никого не прошу идти со мной, — сказал я ему. — Ты мне больше не подчиняешься, и дело моё опасно. — Я встал и, повысив голос, обратился к лагерю: — Вы многое сделали, все вы. Я не стану осуждать никого, кто с этих пор выберет свой путь. Ступайте с моей благодарностью и наилучшими пожеланиями более мирной жизни. Но на рассвете я поеду на север, и каждый мой поступок будет направлен на поражение Эвадины Курлайн.

— Север — не самый лучший выбор.

Голос донёсся от чёрной стены деревьев за пределами света костра. Солдаты переполошились и потянулись к оружию, но не я. Этот голос я узнал.

— Она вышла в поход, — продолжала Вдова, которая показалась из мрака, ведя на поводу Парсаля, и в свете огня проявились черты её лица. Присев на корточки, она протянула руки к пламени. — Куравель пустеет. Уже несколько часов, по меньшей мере. Всё Восходящее войско направляется на север. — В её голосе слышалась напряжённость, в которой я опознал последствия битвы, а ещё увидел синяки и царапины на руках и свежий шрам на лбу, уходивший под волосы.

— Тебя поймали? — спросил я.

— Пытались, и поплатились за это. — Она оглянулась через плечо, и там из теней выскользнула фигура поменьше. — К счастью, мне помогли.

Когда Эйн вышла на свет, я увидел, что она выглядит ещё тревожнее, чем Джалайна, хотя у неё не было никаких признаков повреждений. Она отворачивала от меня взгляд и ничего не сказала, садясь у костра и плотно скрестив руки на груди. Я увидел на её одежде пятна знакомого тёмного оттенка.

— Эймонд? — начал я, но умолк под предупредительным взглядом Джалайны. Эйн ещё ниже опустила голову, по-прежнему ничего не говоря. Эту историю можно будет выведать в другой раз, и я был уверен, что мне не понравится её слушать.

— Я встретила её, когда она путешествовала с группой горожан, сбежавших из города, — сказала Джалайна. — На них напала кучка подонков из участников священного похода, разносивших послание восходящей-королевы. Получили от нас двоих чуть больше, чем просили. Одного мы оставили в живых — оказался полезный парень, которому было что сказать. — Я был признателен ей за то, что во взгляде, который она тогда направила на меня, не сквозило самодовольство, во всяком случае, по большей части. — Про захват писарей-предателей и так далее.

«Возможно, на самом деле я не так уж и хорошо знаю её ум», подумал я. Я-то был уверен, что Эвадина все свои силы потратит на преследование меня, и оставалось только одно объяснение тому, почему она решила идти вместо этого на север. «У неё было видение».

— Ты видела её войско? — спросил я.

— Вчера, — подтвердила Джалайна. — Мы возвращались в Куравель. Не знаю точно, что бы мы там стали делать, но… — она пожала плечами, — мы туда ехали. Час был поздний, но до нас ветер донёс звуки потасовки на восточных воротах, и мы добрались туда как раз вовремя, чтобы увидеть, как вы уезжаете в ночь. Какие-то рианвельские всадники, искавшие вас, едва нас не схватили, но мы убежали. А наутро из города вышло войско и отправилось по северной дороге.

— Как же вы нас нашли? — подозрительно прищурившись, спросил Тайлер.

— Когда мы разведывали подходы к столице, то разбили лагерь на этом самом месте. — Джалайна подняла с земли ветку и бросила в него. — И к тому же тебя не так-то сложно выследить. Болван.

— Значит, чудеса за океаном уже не так сильно манят? — спросил я.

Вдова отвела глаза и пожала плечами.

— Я уже была на полпути к побережью, когда поняла, что у меня совершенно не хватит денег, чтобы купить место на корабле. — Чистая ложь, поскольку я знал её как самого бережливого члена роты. И всё же, сейчас не время было давить на неё и выжимать эту информацию.

— Итак, — протянул Уилхем, проводя рукой по волосам. — О севере не может быть и речи.

— Надо догнать войско Леаноры, — сказал я. — В союзе с герцогом Лорентом у неё, по крайней мере, будет шанс. А тем более с моими советами. — Повернувшись к остальным, я нашёл глазами Квинтрелла. — Мастер менестрель, поделитесь пожалуйста своим ви́дением.

— Ви́дением, милорд? — озадаченно спросил он.

— Не называйте меня так, и прошу вас, хватит притворяться. Единственный маршрут, которым мы можем попасть в Кордвайн, лежит через Шейвинскую Марку. Вопрос в том, в какую сторону метнётся ваша герцогиня?

Черты его лица оставались бесстрастными, только глаза немного посуровели.

— Я не возьмусь говорить за герцогиню. Думаю, вы лучше других знаете, что она во многом женщина себе на уме.

Я и впрямь знал это, как знал и то, что смело можно было рассчитывать, что Лорайн будет действовать в своих интересах. Поскольку в прошлом она уже вступала в союз с Эвадиной, Леанора наверняка относится к ней с подозрением. А ещё Лорайн будет придерживаться типично-прагматичного взгляда на шансы в этой великой игре, и сочтёт Эвадину наиболее вероятным победителем. «Значит придётся убедить её, что цена этой победы слишком высока», решил я.

— Спокойной вам ночи, — сказал я лагерю. — Если утром будете здесь, то мы отправимся в Шейвинскую Марку. Если же нет, то примите мои благодарности и поскорее отправляйтесь как можно дальше. Мученица, за которой мы по своей глупости следовали, больше не имеет ничего общего с прощением.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Меня удивило, что остались все. Всё сборище прежних разбойников, фанатиков, керлов и бывших опозоренных лордов решило вести войну против той, кого они совсем недавно считали Воскресшей мученицей. Накануне вечером у костра я довольно долго рассказывал всё, что знал об её истинной природе, и эта задача включала в себя полный отчёт о моих днях, проведённых среди каэритов. Не знаю, поверили они, или нет. Но, как я был обязан рассказать правду Лилат, так был обязан и им. Соответственно, как бы ни было мне больно, я заставил себя признаться во всём, что происходило между мной и Эвадиной. Это неизбежно привело к одному осознанию, хотя озвучить его решилась только Джалайна, и то лишь на следующее утро, когда мы ехали по дороге.

— Так ты надеешься, что родится мальчик или девочка? — спросила она. Джалайна ехала рядом со мной, и я увидел в выражении её лица насмешку, а также некоторое осуждение, хотя оно и не было совсем уж недобрым. Однако мои мысли всё ещё слишком занимало изуродованное, безжизненное лицо Лилат, и мне было не до легкомысленного подшучивания.

— Мне не нужно, чтобы ты измеряла масштабы моей глупости, — ответил я. — Не сомневайся, мне они отлично известны.

— Ей нужно убить тебя. Я предполагаю, ты и сам это знаешь. Ты — живое свидетельство её лжи. Она не только не мученица, воскресшая или нет, но и ребёнок в её животе — не благословение Серафилей. Удивляюсь, что она до сих пор не бросила против нас все свои силы.

— Её ведёт не только страх разоблачения.

— Ты про её видения? — насмешливо буркнула Джалайна. По всей видимости, моё признание у костра её не полностью убедило. — Наверняка это просто очередное притворство.

— Слишком много раз я наблюдал, как она предвидела то, что случится, и с такой ясностью, что это не могло быть просто обманом. Её видения реальны, но исходят они не от Серафилей.

— Осторожнее. — Она немного поёрзала в седле, настороженно нахмурив лоб. — Ты начинаешь говорить, как человек, за которым я ходила от святилища к святилищу. И с тех пор поняла, что тот человек был безумен и подл, как бешеный хорёк.

— Безумен? — вздохнул я, качая головой. — Может быть. За последние дни я повидал столько, что кто угодно спятит. В каком-то смысле это даже уместно, тебе так не кажется? Безумную королеву должен свергнуть её безумный любовник.

Я оглянулся на нашу короткую колонну и увидел, что Эйн едет в хвосте на одной из запасных лошадей, которых Тайлер украл у незадачливого фермера. Её вечная жизнерадостность, которую я так хорошо знал, теперь исчезла, глаза смотрели куда-то вдаль, а лицо было мрачнее тучи.

— Она рассказала хоть что-нибудь? — спросил я Джалайну. — Об Эймонде, или о чём-то ещё?

— Двух слов не сказала с тех пор, как я её нашла. И когда я спросила об этом, она сильно расстроилась, расплакалась и всё такое. Меня это поразило, потому что Эйн так никогда себя не вела. Хотя всё ещё умеет обращаться со своим ножом.

Я посмотрел вперёд, охваченный очередным приливом вины.

— Не надо было вот так их посылать. Они же почти дети, а я заставил их изображать шпионов.

— Она не ребёнок, — настаивала Вдова. — Как бы она ни выглядела. А ты сделал свой выбор, как и все мы. Мы все много миль шли под знаменем лжемученицы. И мы сделали её королевой. Так что нам теперь её и сбрасывать. — Она помедлила, её лицо напряглось от необходимости сказать то, что я не захотел бы слушать. — А ты знаешь, что это может для неё значить. Для неё и для ребёнка, которого она носит.

«Конечно знаю!». Я сдержал резкий ответ, вместо этого закрыл рот и пустил Черностопа рысью.

— Я проверю дорогу на следующую милю, — сказал я, не оборачиваясь. — Один.

* * *

Южные стены Куравеля мы обошли на приличном расстоянии, опасаясь встретить войска, которые Эвадина могла оставить позади. Врагов на пути не встречалось, но и безлюдным он не был. К полудню мы проехали мимо тысячи оборванных, нагруженных людей, возвращавшихся в город, который всего несколько недель назад они называли домом. Большинство из них охотно убирались с нашей дороги, не зная, кому мы верны, и побаиваясь нашего оружия. Но некоторые, однако, вели себя храбрее. Этим обедневшим, голодным горожанам обычно нечего было нести, и теперь им приходилось возвращаться в единственный дом, который они знали.

— Ты! — вскричал один старик, вытянув костлявую руку и указывая на меня пальцем. — Ты же писарь! Я знаю твоё лицо, падла!

Я ничего не сказал и поехал дальше, подняв руку, чтобы остановить Тайлера, когда он повернул лошадь в сторону крикливого нищего.

— Взгляни на нас! — требовал старик, и я обнаружил, что не могу противиться его команде. Он стоял, широко раскинув руки, указывая на сутулых, измотанных людей вокруг себя. Рядом за штаны старика держался мальчик лет семи и глядел на меня широко раскрытыми, бесхитростными глазами. «Внук? Сирота пожара, не приведи мученики? Этот чудной старикашка — единственная семья, что у него осталась». — Глянь, что ты с нами сделал! — бранился пожилой охранник мальчика. — Ты и твоя сука мученица! Глянь, что ты натворил!

Я мог бы остановиться, попробовать принести любые слова раскаяния, какие только смог бы подобрать. Быть может, поделиться нашими запасами. Но запасы наши были скудны, и надо было, чтобы их хватило до Марки. А ещё я уже не видел толку в словах. Слова привели нас к этому. Мои каракули и проповеди Эвадины — слова, которые породили пламя и разорили тысячи. Так что я не остановился. Поехал дальше, и вскоре тирады старика стихли. До конца путешествия я натягивал капюшон плаща на лицо всякий раз, как показывались простолюдины.

* * *

До восточных границ Шейвинского леса мы добрались через десять дней. Прохладный воздух под огромной крышей из ветвей приносил чувство облегчения. Даже вдали от Куравеля страна была полна обездоленных людей, большинство из которых бежало на юг. Тайлер осторожно их порасспрашивал и принёс рассказы о тёмных поступках, совершённых Восходящим войском, когда оно шло навстречу с армией Алгатинетов.

— Один бедолага чуть замешкался в присяге на верность королеве, — докладывал Тайлер, — Поэтому они его повесили. Ещё много людей с располосованными от порки спинами, в основном за то, что перечили, но некоторые просто не знали писания. Ещё есть налоги королевы. Как говорят, чтобы накормить армию королевы, забрали каждую курицу, козу, корову или лошадь между Альберисом и границей Кордвайна. А также выгребли все монеты, что только можно наскрести из деревень, через которые они проходили. Думал, в Алундии было плохо, но тут совсем другая песня.

Эту полосу леса я знал довольно неплохо — банде Декина она нравилась в летние месяцы, когда росла торговля между Альберисом и Маркой. Некоторые из старых извилистых троп, которыми мы ходили в те дни, почти заросли от редкого использования, но ещё оставались проходимыми. Я решил вести нас самыми заросшими путями, рассудив, что, несмотря на вынужденные задержки, их будут меньше патрулировать. Когда Уилхем и Джалайна выразили обеспокоенность по поводу нашего, казалось бы, извилистого курса, Тайлер едко усмехнулся.

— Мы теперь разбойники, — сказал он им. — Люди вроде нас по прямой не ходят. Мой старик часто говорил: «Человек, который в Шейвинском лесу ходит прямо, метит путь к свой виселице».

Несмотря на мою осторожность, уже практически на следующий день стало ясно, что за нашим продвижением следят. Знаки были незаметными, и их легко пропустил бы тот, кто не вырос среди этих деревьев: время от времени раздавались приглушённые птичьи крики, без намёка на ветер покачивалась ветка молодого дерева, доносился лёгкий запах человеческого пота на ветру. Тайлер тоже это почувствовал: мрачно насупившись, он отцепил от седла арбалет.

— Оставь, — сказал я. — Мы здесь, чтобы завести друзей, забыл? И к тому же они просто наблюдают.

— Пока, — ответил он, но застегнул обратно ремень арбалета. — В прошлый раз, как я сюда приходил, этот участок держали Йолланды. Мерзкая шайка.

Я этого имени не знал.

— Йолланды?

— Клан из западного Альбериса. Зашли сюда после поражения Декина.

— Они отстёгивают Шильве?

— Это Марка, капитан. Все отстёгивают Шильве.

— Тогда у нас с ними много общего.

Бдительные Йолланды не показывались следующие два дня, за которые мы хорошенько углубились в лес. К ночи перед нашими пикетами появилось около дюжины злобных оборванцев, которые принялись требовать платы за безопасный проезд. Глядя на их истощённые лица, плохо заштопанную одежду и жалкое вооружение, я понял, что это скорее не грабёж, а попрошайничество.

— Добыча нынче никудышная? — спросил я самого высокого, решив, что онтут вожак. Оказалось, что я ошибся, поскольку парень в ответ лишь озадаченно ощетинился, зарычал и стал размахивать ржавым тесаком. А заговорил более коренастый и значительно более юный мужчина.

— Да уж, новая королева обожает плётку и петлю, — фыркнул он. Приглядевшись, я понял, что он скорее мальчишка, чем мужчина, около пятнадцати лет от роду, хотя на лице виднелись суровость и шрамы прирождённого разбойника. — Дядя Трофф благодаря ей болтается на шпиле святилища в нескольких милях к северу. А кроме него ещё кучка моих кузенов. — Он осмотрел меня проницательными глазами, которые на моём лице задержались дольше, чем на мече. — Ты тот, кто я думаю?

— А кто я по-твоему?

Он немного испугался под тяжестью моего взгляда, опустил глаза и пробормотал:

— Тот, кого называют Писарем. Говорят, сын Декина.

— Говорят неправильно. Но меня называют Писарем, это верно. Вот. — Я вытащил половину шеков из кошелька и передал ему. — И путь не скажут, будто я не плачу того, что причитается. А теперь — свалили.

— Повернулся против неё, да? — настаивал парень. — Во всяком случае, такое ветер разносит. Будешь против неё сражаться?

Я осмотрел банду юноши, большинство из которой выглядело лишь немногим старше него, а пара даже моложе. Стало ясно, что это остатки некогда внушавшего страх клана, уничтоженного гневом восходящей-королевы. А я знал лучше многих, что затаившие злобу разбойники бывают полезны.

— Точно, — ответил я.

Парень обменялся взглядами со своими приятелями, и те в ответ одобрительно закивали. Он сглотнул, выпрямился и заставил себя посмотреть мне в глаза.

— Можно и нам с вами?

— Дядя Трофф заслуживает возмездия, да?

— Он был подлым старым ублюдком. — Юный разбойник тронул рукой шрам на подбородке. — Но он — это кровь. А Йолланды всегда платят по долгам крови.

Я приподнял бровь, глядя на Тайлера, который пожал плечами.

— У них нет лошадей.

— В лесу это не очень-то важно. — Я повернулся к мстительному юноше. — Знаешь местность отсюда до Амбрисайда? — Он кивнул. — Хорошо, отыщи нам путь подальше от других, кто захочет содрать с нас плату за проход. Сможешь?

Он снова кивнул.

— Как тебя зовут?

— Фалько, милорд. — Он попытался изобразить что-то вроде салюта, явно непривычным жестом прижав костяшки пальцев ко лбу. Рождённые к разбойничьей жизни не учатся керлским обычаям.

— Просто «капитан» сойдёт. — Я бросил ему кошелёк с оставшимися шеками. — Первая плата рядовым Свободной роты. Раздели её, а потом возвращайся поесть.

— Свободная рота? — спросил Тайлер, когда мы возвращались к костру.

— Звучит, а?

— «Свободное войско» звучит лучше. Типа, более впечатляюще.

— Войско? — я подавил горькую усмешку. — Давай не будем менять название, пока не пересчитаем людей, когда покинем Амбрисайд.

* * *

Я и не ждал от Лорайн тёплого приёма, считая, что наиболее вероятным исходом нашей встречи будет ледяной отказ. Однако, к моей досаде и стыду, её основной реакцией стала жалость.

— Элвин, ну ты и еблан. — Она печально посмотрела на меня с осуждающим выражением, как родитель, которого ребёнок разочаровал тем, что отказывается усваивать какие-либо уроки. — Я же много месяцев назад дала тебе средство покончить с этим всем.

— Я не смог. — Я с трудом не опустил взгляд и не шаркнул ножкой. — Только не тогда.

Я смотрел, как она прикусила язык, а потом тихонько вздохнула, скрестила руки и оглядела скопление покрытых мхом руин, которое мы выбрали для встречи. Юный Фалько со своей роднёй сдержал слово и провёл нас спокойным маршрутом на расстояние в несколько миль до Амбрисайда. Я решил, что просто явиться в замок было бы слишком рискованно. Времена стояли слишком неспокойные для такой отваги. Вместо этого я поручил Тайлеру переодеться в керлскую одежду и передать тайное послание капитану Дервану. Я решил, что он, как самый верный солдат Лорайн, вероятнее всего передаст весточку герцогине. Нам пришлось три дня ждать ответа, пока не появился один из всадников Избранной роты с краткой запиской, в которой мне предлагалось приехать одному в то место, которое мы с Лорайн хорошо знали.

— Я-то думала, что к этому времени сюда уже заедет какая-нибудь другая банда, — сказала она, глядя на древние камни. — Здесь отличное убежище.

— Думают, что тут привидения, — объяснил я, передав то, что сказал мне Фалько, когда пришло её послание. — Поговаривают, будто призрак Декина бродит по всему Шейвинскому лесу, но нигде не задерживается дольше, чем здесь.

— Призрак. — Лорайн тихо и печально усмехнулась. — Мог бы хотя бы из вежливости наносить мне визиты время от времени.

— Если бы наносил, то наверняка гордился бы тобой.

Лорайн с улыбкой повернулась ко мне.

— Льсти мне сколько хочешь, Элвин. Масштабов того, как ты облажался, это не уменьшит. — Она подошла ко мне, сердито блеснув глазами, и ткнула пальцем мне в грудь. — Надо было убить чокнутую суку тем ядом, который я тебе дала, неужели неясно?

— А ты смогла бы убить Декина?

От этого она умолкла, палец замер, вжимаясь в мою куртку. На миг мне показалось, что она меня ударит, но, гневно зыркнув на меня, она опустила руку.

— Полагаю, её божественно зачатый ребёнок на самом деле твой? Или она всё войско Ковенанта переебла?

Я удержался от шквала бранных возражений. Дальнейшая ругань с ней не принесла бы мне никакой пользы. Кроме того, учитывая мои многочисленные ошибки в суждениях, некоторое наказание было уместно.

— Да, ребёнок мой, и я собираюсь заявить на него права.

— Глупость на глупости. — Лорайн вскинула руки и зашагала вокруг. — С этим ты явился к моему порогу?

— Я явился в надежде, что ты увидишь опасность, которую она собой представляет.

Лорайн язвительно рассмеялась.

— Думаю, я это видела. На самом деле, задолго до тебя.

— Я про истинную опасность. Ты смотришь на неё и видишь тирана, но она не просто тиран. Сила, которой она обладает, идёт из самого тёмного источника. Если она захватит королевство, то ни одна душа не укроется от бури, которую она спустит. Ни керл, ни рыцарь, ни герцогиня, ни младенец-лорд.

Её лицо напряглось, мой укол попал в цель. Она могла стерпеть многое, но не угрозу своему ребёнку.

— И откуда ты это узнал? — спросила она, уже менее гневным тоном.

— Говорил же, я далеко путешествовал и многое видел. — Настаивал я. Будучи прагматиком во всём, Лорайн никогда особо не увлекалась вещами неземными и мистическими. — В каэритских землях есть… люди, места с силой. Места, где можно увидеть прошлое…

— А-а, так у тебя было видение? — По выражению её лица — смутно весёлому, но в основном потрясённому — стало ясно, что я зря трачу время. — Прости. Я-то на миг подумала, что ты собирался предъявить мне какие-то настоящие доказательства. Но даже и не подозревала, что кучка дикарей даровала тебе какое-то потустороннее прозрение. Может быть, они сначала попросили тебя что-нибудь выпить? Понюхать какой-то загадочный порошок?

— Они не дикари. — Я стиснул зубы, чтобы подавить гнев. — Это народ древних знаний и обычаев, и, в отличие от нас, ещё и мудрости. Они помнят то, что мы забыли. То, что они показывали, было настоящим. Таким же настоящим, как ты прямо сейчас…

— Это неважно, Элвин! — Она повернулась ко мне, сверкая глазами. — Я не могу полагаться на видения, какими бы настоящими они ни были. Я должна ставить на те карты, которые выпали, ради моего сына. Ради всех в этом герцогстве, кто ждёт от меня защиты. — Она помолчала, делая долгий успокаивающий вдох. — Прости, но расклад не в твою пользу. Я буду держать своих солдат подальше от битвы, пока смогу, но я уже получила вызовы и от восходящей-королевы, и от принцессы-регента. — Она заставила себя улыбнуться, грустно, но в то же время сочувственно. — Ты был прав. Ещё до конца года Эвадина Курлайн станет неоспоримой королевой Альбермайна.

Она вернулась ко мне и сжала мои руки в своих.

— Я бы умоляла тебя сбежать, если бы думала, что ты послушаешь. Отправляйся в порт и найди самый быстрый корабль, какой только сможешь. Не возвращайся, хотя больно думать, что я больше никогда не увижу твоё глупое лицо. Но ты же не послушаешь, да? — Она подошла ещё ближе и положила голову мне на грудь. — Ответ нет, кстати, — хрипло сказала она. Отступив назад, она посмотрела на меня влажными глазами. — Я бы никогда не убила Декина, как бы он не обезумел.

Она протянула руку к поясу на пальто для верховой езды и отстегнула увесистый кошель.

— В твой военный фонд, — сказала она, передавая его мне. Открыв его, я удивлённо моргнул от жёлтого блеска. При дальнейшем осмотре оказалось, что в кошельке дюжина золотых соверенов — больше, чем я когда-либо держал в своих руках. — Я потребовала вернуть кое-какие долги, — добавила Лорайн, стирая слёзы с глаз.

— Благодарю, герцогиня, — сказал я, крепко завязывая кошель.

— За что? Я никогда тебе ничего не давала. На самом деле и этой встречи никогда не было.

— И всё же. — Я отпустил формальный поклон. — Благодарю вас.

Она кивнула, на мгновение всё самообладание покинуло её, лицо сморщилось, щёки покраснели, а глаза наполнились свежими слезами. Но это был лишь проблеск слабости, который вмиг исчез. Прощальные слова она сказала кратко, под стать своему шагу, когда уходила прочь:

— Яда у меня больше нет, так что, придётся тебе предпринять собственные меры на случай, если она захватит тебя живым.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Пограничные земли между Шейвинской Маркой и Кордвайном носили несколько названий. «Ссадины» было наиболее распространённым термином, но я также слышал, как их называли «Утёсами», «Порезами» и «Рубцами». Все эти названия подходили для густого лабиринта глубоких оврагов, широких ущелий и крутых обрывов, заросших карликовыми соснами и дикими, непроходимыми изгородями. Раньше я видел Ссадины издалека, но никогда их не пересекал. После всего лишь одного дня знакомства с этим местом я в полной мере понял описание, которое однажды услышал из уст Декина: «Никогда не видал земли, по которой было бы так херово ходить. Кладбище, хоть для разбойничьей банды, хоть для армии.

По историческим урокам Сильды я знал, что этот регион стал свидетелем того, как несколько военных кампаний обернулись разрушительным хаосом. В далёкие дни до династии Алгатинетов сменявшие друг друга Шейвинские военачальники пытались наложить лапу на Кордвайн с его богатыми портами и плодородными землями, но обнаружили, что их амбиции пресекались скорее из-за особенностей местности, нежели из-за поражений на поле боя. Любая армия, пытавшаяся пересечь такой ландшафт, оказывалась в положении, когда они уже не маршируют, а ползут. Теперь я понимал, почему Кордвайн оставался независимым герцогством, несмотря на жадного южного соседа.

Ссадины тянулись почти на восемьдесят миль с запада на восток к северу от Шейвинской Марки, и их странно-красивую сложность нарушало только извилистое течение реки Дюррин. Этот водный путь сам по себе представлял собой грозный барьер, глубокий и быстрый, с небольшим количеством естественных пересечений, созданных многочисленными камнями, которые сжимали его поток в постоянный водоворот.

— Это маршрут контрабандистов, капитан, — объяснил юный Фалько, когда привёл нас к самому укромному, по его словам, перевалочному пункту. На первый взгляд я не заметил никакого прохода на северный берег — только пенную полоску стремнин, между которыми торчало несколько валунов. — Один из любимых у моего кузена Релько.

— Так ты и сам тут переходил? — спросил его Уилхем.

— Сам-то нет, милорд. Но видал, как ходят. — Фалько блеснул кривыми зубами, что я счёл попыткой ободряюще улыбнуться. — Безопаснее, чем кажется. Видите, вон там под водой камни, так по ним и люди пройдут, и кони. Никакого толку от тропы контрабандистов, если по ней не пройдёт вьючная лошадь.

— Хороший проход, да? — Уилхем смотрел на быструю реку и хмурился всё сильнее. — Пожалуй, я сперва посмотрю, как перейдёшь ты, мой юный друг. Если не возражаешь.

Фалько кивнул и без колебаний двинулся через, казалось бы, смертоносный поток шириной добрых тридцать шагов. Я слышал, как Тайлер и некоторые разведчики тихо делали ставки, смоет ли парня, но ни в одной точке его нога не погружалась в воду больше, чем по колено. Перейдя реку, он выбрался на дальний берег и исчез в густой листве. Я думал, что он вскоре появится снова, махая рукой, что всё чисто, но он не появился.

— Может, солдатская жизнь ему, наконец, надоела, — предположил Уилхем.

Я бросил взгляд на родню Фалько, которые переговаривались между собой всё более и более взволнованно. Если их юный вожак клана и собирался дезертировать, то с ними он своими планами не поделился. И к тому же, те несколько недель, что я провёл в его компании, не оставили мне сомнений в его стремлении отомстить.

— Вряд ли, — сказал я, развернулся и махнул Тайлеру. — Принеси свой арбалет.

— Лучше я пойду, — сказал Уилхем, встав у меня на пути, когда я направился к реке. — Никак не узнать, что нас там ждёт. Мы не можем рисковать своим доблестным капитаном.

— Теперь мы рискуем каждый день. — Я попытался протолкнуться, но он твёрдо стоял на месте.

— Они идут за тобой, — тихо сказал он, кивнув на нашу крошечную армию. — Не за мной. Если меня убьют, это неважно.

— Капитан, он прав, — произнёс Тайлер, подойдя к Уилхему. Посмотрев на твёрдую решимость на их лицах, я вздохнул.

— Ладно, — согласился я. — Но если что — быстро возвращайтесь. Найдём ещё, где переправиться.

Пока Уилхем и Талер перебирались на другую сторону, я подозвал к себе Джалайну и ещё дюжину человек. Перед лесом Уилхем вытащил меч, а Тайлер зарядил арбалет, и они скользнули в тенистую зелёную стену. Долгое время я ничего не видел и не слышал, и уже начал задумываться, разумно ли будет как можно скорее вести и остальную роту через реку. А потом услышал: далёкий и знакомый лязг стали.

Ругнувшись, я бросился в реку, а Джалайна и остальные следом за мной. Разумнее было бы скрыться обратно в лесу, раз уж мы могли оказаться перед целой ротой войск Эвадины. Но тут никто не колебался — оставить их было бы просто немыслимо. Я перебежал поток, морщась от боли во всё ещё ноющем бедре, и выкарабкался на берег. Звон лязгающих мечей стал теперь громче и сильнее, заставив меня вытащить свой клинок и броситься в кусты, не дожидаясь, пока догонят товарищи.

Первым я увидел Тайлера, который нерешительно стоял, наполовину подняв арбалет. Возле него присел Фалько — невредимый, насколько я видел, но крепко вцепившийся в свой кинжал. Позади них в вихре мечей кружились две фигуры. Клинки сверкали с такой плавной яростью, которую обеспечивает только рыцарский класс. Состязание проходило на участке покрытой листвой земли, окаймлённом крутыми гранитными вершинами, которые так часто встречались в Ссадинах. Я увидел множество фигур, стоявших на вершинах холмов — тёмные силуэты и выступающие рукоятки мечей или наконечники копий. Несколько человек держали луки, но ни один из них не был натянут.

— Капитан, он сказал нам не лезть, — проговорил Тайлер с потемневшим от огорчения лицом. — Сказал, это личное дело.

Клич снова привлёк мой взгляд к соперникам, и в это время Уилхем уклонился от удара, дав мне рассмотреть его оппонента. Десмена Левилль с нашей прошлой встречи где-то потеряла свои прекрасные доспехи с голубыми узорами. В прошлом герольд Самозванца, теперь она была одета в прочную, но несколько потрёпанную одежду из кожи и хлопка. Некогда коротко остриженные медово-светлые волосы отросли и были заплетены в тугую косу, болтавшуюся от её смертельного танца с Уилхемом. Миловидность, которую я отметил в ней в прошлый раз, теперь тоже пропала, и лицо стало уродливым от рыка, в котором презрение смешивалось с ненавистью. Красоту Уилхема также омрачал сердитый взгляд на разъярённом лице, когда он отразил шквал ударов и ответил выпадом в живот Десмены. Она отбила клинок и крутанулась, быстро взмахнув мечом по дуге, чтобы снести Уилхему голову с плеч. Он едва смог пригнуться, потеряв при этом прядь волос с макушки.

— Прекратите! — крикнул я, шагнув к ним. Как часто бывает с теми, кто потерялся в безумии сражения, они меня не слышали, а если и слышали, то плевать хотели.

Уилхем отразил следующий удар Десмены по ногам и бросился вперёд, пытаясь врезать плечом ей в грудь и сбить её с ног. Однако она была готова — вывернулась в сторону, поймала его руку с мечом под свою и нанесла удар головой ему в нос. Уилхем встряхнулся от боли и ответил ударом в челюсть Десмены, которого хватило, чтобы ослабить её хватку. Ухватив свой шанс, Уилхем выбил из-под неё ноги и поднял меч для смертельного удара.

— Хватит! — Зазвенела сталь: опускающийся клинок Уилхема встретился с моим. Он повернулся ко мне, его лицо было охвачено гневом — глаза дикие, из носа кровь.

— Кончай, — выдохнула Десмена с земли, с неугасающей ненавистью глядя на Уилхема. — Ёбаный трус!

Стремясь это исполнить, Уилхем снова начал поднимать свой меч и вскрикнул от досады, когда я схватил его за предплечье.

— Я сказал, хватит, — бросил я, отталкивая его назад. Он напрягся, по-прежнему готовый убивать, и вполне мог бы обратить свою ярость на меня, если бы зловещий скрип сгибаемых луков не привлёк наш взгляд к фигурам наверху. У лучников были длинные ясеневые луки — обычное оружие кордвайнских браконьеров, с которым общеизвестно трудно управляться, поскольку требуется немалая сила, чтобы согнуть толстое древко. Судя по твёрдой стойке этих лучников, я пришёл к выводу, что все они мастера своего дела и поэтому вряд ли промахнутся с такой дистанции.

— Стоп! — крикнула Десмена, и, фыркая, поднялась на ноги. На меня она бросила злобный взгляд, а потом подняла голову и выкрикнула следующий приказ: — Этот вопрос не решен, и я говорила вам, ублюдкам, не вмешиваться. — Снова повернувшись ко мне, она подняла меч к моему лицу. — Я знаю, Писарь, какую службу ты оказал Истинному Королю в его последние дни, так что собираюсь сохранить тебе жизнь. Но этот… — её меч метнулся в сторону Уилхема, — не заслуживает пощады.

— Я её и не прошу, — сплюнул в ответ Уилхем. Его вызов прозвучал слегка комично из-за гнусавого тона, которым был произнесён.

Видя, как они присели, готовые к новому насилию, я встал между ними, не поднимая меч.

— Жизнь в бегах тяжела, не так ли? — мрачно спросил я Десмену, позволив взгляду блуждать по её рваной одежде. — И ты живёшь ей дольше меня. Может, лучше немного отдохнёшь?

— Отдохну, когда этот еблан сдохнет, — проворчала она, отодвигаясь в сторону, отчего мне тоже пришлось сделать шаг, чтобы остаться между ними.

— Вряд ли так говорят графини, — заметил я. — Если ты по-прежнему претендуешь на этот титул.

Она нахмурила лоб, посмотрев на меня.

— Я претендую на всё от Истинного Короля. Мы все приносили такую клятву.

— И как это относится к твоей клятве? — Я дёрнул головой в сторону Уилхема. — Мелкая вендетта была не в духе Магниса Локлайна, а я, как мне кажется, неплохо узнал его перед кончиной.

Лицо Десмены сморщилось от подавленного горя, в глазах светилась некая нужда.

— Ты был там, — сказала она. — Ты видел, как он умер.

— Да. И ты знаешь, что именно я записывал его завещание. Ему было много что сказать, и кое-что про тебя. — Я сунул меч в ножны и положил руки на пояс. — Соглашайся на переговоры, и я расскажу тебе обо всём.

* * *

Банда Десмены из тридцати человек — в которую входили все, кто остались от некогда могущественной Орды Самозванца — основала своего рода оплот на вершине большого крутого холма в миле к северу от реки. На самом деле это было скорее миниатюрное плато, с которого открывался прекрасный вид на окрестности, а густой покров сосен и кустарников скрывал укрепление повстанцев от любопытных глаз. Среди тех, кто собрался вокруг нас, я увидел несколько мелких дворян, которые тёрлись плечами с керлами. Ещё там было несколько наёмников, оставивших своё ремесло. Я отлично знал, что Локлайн обладал способностью изменять примитивных людей, направляя их к более высокому призванию, реальному или воображаемому. А ещё знал, что любовь Десмены к павшему Истинному Королю могла сравниться лишь с её враждебностью к Уилхему.

В свой оплот она пустила только меня и Тайлера. Я подумывал попросить Эйн присоединиться к нам — возможно, она смогла бы остудить песней накалённую атмосферу. Но она оставалась несчастно-молчаливой, как и всегда в последнее время, и я вообще сомневался, что наша хозяйка отнесётся к этому с пониманием.

— Хитрое сооружение, — похвалил я Десмену, окидывая взглядом деревянные стены её крепости, каждую из которых тщательно поставили среди камней и деревьев так, чтобы снаружи их было почти не видно.

— Среди нас есть те, кто скрытностью зарабатывает на жизнь, — ответила она, как я понял, имея в виду браконьеров с длинными луками. — А ещё опытные плотники.

— И давно вы тут?

Её лоб нетерпеливо и раздражённо нахмурился. Очевидно, что той любезной, очаровательной женщины, которую я встретил накануне битвы, теперь уже нет. Жизнь зачастую ожесточает беглеца, а постоянная угроза день за днём обнажает душу до самой её сути.

— Достаточно давно, Писарь, — отрезала она. — Я привела тебя сюда не ради твоего одобрения, и не ради сплетен. У тебя есть для меня история, и я её сейчас услышу.

Я наклонил голову в сторону стоявших поблизости бочек бренди.

— В таком случае придётся побеспокоить тебя. Нам надо освежиться, поскольку рассказ будет длинным.

Когда я начал цитировать завещание Самозванца, мне дали только одну кружку бренди. Но, по мере того, как история продолжалась, подносили ещё и ещё, поскольку моя публика внимала всё увлечённее и, как мне кажется, всё благодарнее. Быть писарем — значит быть рассказчиком, поскольку следить за словами, написанными на странице, должно быть так же легко, как и когда они произносятся. Я подумывал внести некоторые изменения в историю Локлайна, исключив эпизоды, раскрывавшие его как человека с недостатками, каким он и был, а не как самоотверженного героя, каким его представляли эти люди. Но не стал. Насколько я мог судить по своей способности обнаруживать ложь, он рассказал мне свою историю, не прибегая к обману, обнажая воспоминания, которые были как болезненными, так и вызывающими осуждение. Он совершил гнусное убийство в бытность работы наёмником в восточных королевствах. Был вором и мошенником. Был трижды женат и бросил каждую жену, а в одном случае оставил после себя ребёнка.

— Имя ребёнка? — спросила Десмена. До сих пор это был единственный раз, когда она вмешалась.

— Он не сказал. По правде говоря, вряд ли он знал её имя, поскольку пустился наутёк в ночь её рождения.

Она опустила глаза. Час уже наступил поздний, и свет костра, возле которого мы сидели, окрасил её синяки и опухшую челюсть в яркие оттенки.

— Поступок не того человека, которого я знала. — Я не слышал в её голосе осуждения, только мрачное разочарование.

— Потому что человек, которого ты знала, не был тем человеком, — сказал я. — Чем старше он становился, тем больше его печалили ошибки прошлого. «Я многое хотел искупить, Писарь», сказал он мне. «Взяв трон, я послал бы за дочерью, если бы её можно было найти. Я сделал бы её принцессой».

Я осушил свою чашу и передал её человеку с кинжалом, который заведовал бочкой, чтобы тот её заново наполнил.

Сделав глоток, я посмаковал жжение на языке. Выпивка была хороша.

— Иногда, — продолжал я, — мне кажется, что всё восстание было одним грандиозным актом искупления. Попытка покинуть этот мир лучшим человеком. Он рассказал мне историю того, как всё началось, одним скверным днём в деревне на восточном приграничье Рианвеля. Локлайн пришёл на запад с маленькой бандой наёмников, надеясь заработать монет в местной стычке между Рианвелем и Альтьеной. В той деревне местный лорд порол старика до смерти за неуплату ренты. Локлайн сказал, что именно крики старика заставили его действовать, поскольку тот молил не за свою жизнь, а за жизни своей семьи. «И жирный дворянин только смеялся, Писарь», сказал он. «Просто смеялся и щёлкал кнутом». Он убил лорда и освободил старика, но было уже поздно. Тот умер у Локлайна на руках. Естественно, родня лорда пришла искать правосудия. А деревня старика поднялась в поддержку героического воина с востока, и так начался первый шаг на пути к Восстанию Самозванца.

Я осушил ещё две чаши бренди, прежде чем была рассказана бо́льшая часть истории о том, как Локлайн объявил о своих притязаниях на трон по праву крови, отметив попытку Десмены скрыть удивление от факта, что в его притязаниях на самом деле была толика правды. Дальше я рассказывал, как недовольные керлы из Рианвеля, Альтьены, а затем и Альбериса стекались под знамя Самозванца, что привело к его первым битвам с Алгатинетами. В последующие годы волны успеха приходили и уходили в зависимости от времени года. Суровыми зимами его орда уменьшалась, а весной увеличилась.

— Но всегда, — сказал я, поставив чашу, поскольку для того, что последует дальше, мне был нужен незамутнённый ум, — победа от него ускользала, и он осознал, что для неё в Альбермайне обещание лучшего будущего должно распространяться не только на простолюдинов, но и на знать. Что приводит нас к вам, миледи, и к вашему брату.

На лице Десмены промелькнула тень эмоции, но она ничего не сказала, и я продолжал:

— Локлайн говорил о вас обоих: «Никогда я не был благословлён двумя более преданными командирами. Один, полный доброты и бескорыстной щедрости, но с отвагой льва в бою. Другая, с навыками самого грозного рыцаря и проницательным умом, скрытым за маской красоты. И они верили, Писарь. Верили в правоту нашего дела. Если бы у меня была сотня таких, как они, то это я сегодня приказывал бы ставить виселицы». Его опечалило, когда твой брат упал, поскольку он чувствовал, что эта утрата обрекла его на гибель. «Король возвышается или терпит поражение не благодаря своим заслугам, а благодаря заслугам тех, кто присягнул ему на верность. С этого дня воинство Истинного Короля знало только поражения».

Подбородок Десмены дрогнул, и я увидел, как сжалось у неё горло, и как она моргнула, отводя глаза.

— Это… — Она снова сглотнула. — Это похоже на него, конечно. — Вздохнув поглубже, Десмена повернулась ко мне. Хотя по лицу её текли слёзы, выражение теперь стало суровым, непреклонным. — Он сказал тебе, как умер мой брат?

— Эту историю я слышал от Уилхема… — Резкий, скрипучий смех оборвал мои слова, и Десмена наклонилась вперёд и прошипела мне:

— Засада в альтьенских горах, да? Несчастный случай в хаосе войны. Это он тебе сказал? А этот неверный трус рассказал тебе, как уехал и оставил моего брата умирать?

— Он сказал мне, что Алдрик сломал шею, упав с лошади, — сказал я ровным голосом, поскольку почувствовал, что результат этой встречи теперь висит на волоске. — Он сказал мне, что Магнису Локлайну пришлось вытаскивать его из боя, а иначе он присоединился бы к нему в смерти. Иногда мне кажется, что он бы этого и хотел.

— Уж конечно, эту байку он любит рассказывать. Но в отношении него мне надо свести не один счёт. Это его семья повесила моего отца, как обычного разбойника.

— Разве дитя повинно в преступлениях своей семьи?

— Повинно? Что касается судьбы моего отца, я знаю, что невиновным его не назвать. — Десмена замолчала, опустив голову, а её лицо напряглось, как от воспоминаний, так и от сдерживаемой ярости. А ещё я увидел встревоженную складку на её лбу, отчего задумался, полностью ли она доверяет источнику собственной враждебности. Если и так, то сейчас она это раскрывать не хотела.

Я дал ей немного поразмыслить, и снова заговорил, придерживаясь того же нейтрального тона:

— Я могу только сказать, что не сомневаюсь в любви Уилхема к твоему брату. Я знаю, что он отказался от всех прав на земли и титулы своей семьи, чтобы последовать за человеком, которого он любил, на службу Истинному Королю, и что он всё ещё скорбит о том, кого потерял. А ещё я знаю, что он мой друг, который рисковал всем, чтобы спасти мне жизнь, и потому я готов рискнуть своей ради него. Не заблуждайтесь, миледи — чтобы получить Уилхема, вам придётся убить и меня, и всех, кто идёт за мной.

Лицо Десмены ещё сильнее напряглось, и я посчитал, что лучше не давать ей времени озвучивать какие-либо встречные угрозы.

— Но, — быстро продолжил я, — если ты имеешь представление о том, что произошло за пределами этого убежища, то знаешь, что время личных распрей прошло, или должно пройти. Нам предстоит решить гораздо более серьёзные дела.

— Твоя Воскресшая мученица короновала себя, а ты пытался её убить, — сказала Десмена. — Да, мы слышали. Предполагаю, твоё предательство куплено на золото Алгатинетов?

— Твоё предположение неверно.

Жар в моих словах вызвал волну беспокойства среди окружавшей нас публики, но Десмена лишь довольно ухмыльнулась.

— Нет, я считала, что это маловероятно, — сказала она. — Наверное, тяжело поднимать меч против женщины, которую любишь. Скажи, она правда беременна ребёнком, зачатым благословением Серафилей?

— Правда, что она беременна.

Десмена с отвращением усмехнулась, качая головой. К счастью, она не сочла нужным озвучить очевидный вывод.

— Так значит, Писарь, ты просишь меня отложить справедливое недовольство ради твоего дела. Ради не нашего дела.

— Это ваше дело. Правосудие было миссией Истинного Короля, не так ли? Он всю свою жизнь пытался положить конец тирании, а тирания — лишь меньшее из того, что принесёт восходящая-королева. — Я поднялся на ноги и развернулся, обращаясь ко всей банде Десмены. — По-вашему, этого хотел бы Истинный Король? Чтобы его лучшие и самые верные солдаты скрывались в дебрях, как обычные разбойники?

— Писарь, пускай ты и записал его завещание, — сказала Десмена. — Это не означает, что ты говоришь от его имени.

— Ты права, не означает. Но тогда кто? Вы прячетесь здесь и ничего не делаете, а на этих землях царят хаос и резня. Локлайн не стал бы вот так прятаться всё время. Это я знаю точно.

Тогда в банде поднялся сердитый ропот, который меня порадовал. Гнев — это хорошо. Гнев — это стимул к действию. Кроме того, в круге лиц я видел немало пристыженных выражений. Мои колкости были хорошо подобраны.

— Что ты от нас хочешь? — спросил человек с кинжалом. — Продаться тебе? Твоя армия жалкая.

— Да, наша численность невелика, — согласился я. — Но она будет расти вместе с жестокостью восходящей-королевы. И у неё не единственная армия в королевстве. Королевское войско скоро соединится с войском герцога Кордвайна. Я знаю, что многие из вас никогда не потерпят союза с Алгатинетами, но прошу вас отбросить ненависть ради великой цели, как поступил бы Истинный Король.

Они отреагировали не так, как я ожидал. Я знал, что их не завоевать парой слов и отсылками к величию павшего вождя. На самом деле большее, на что я мог надеяться, это завербовать одного-двух и договориться о безопасном проходе без дальнейшего насилия. Однако вместо возражений я увидел недоумение, многие обменивались озадаченными взглядами, пара даже ухмыльнулась.

— Что ж, — сказала Десмена. — Получается, ты не слышал.

— Не слышал чего?

— Четыре дня назад соединённые силы Короны и Кордвайна встретились в битве с войском восходящей-королевы. И были полностью разгромлены. Герцог Лорент убит, а его сын удалился в замок Норвинд. О судьбе короля и его матери ходят разные слухи, но многие считают, что они бежали на север, возможно, надеясь найти убежище в Фьордгельде. В любом случае, Писарь, твоя война окончена. Эвадина Курлайн теперь — неоспоримая королева этого королевства.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Поле после битвы — зрелище всегда неприятное, но обычно уродство сохраняется лишь на день-другой. Трупы знати и воинов увезут товарищи или родня, чтобы похоронить. Рекрутов из простолюдинов обычно хоронят в братской могиле, и всегда можно рассчитывать на то, что местные керлы очистят поле от оружия и бесчисленного количества мусора, который множится после резни. Но только не в случае с триумфом восходящей-королевы над Алгатинетами. Здесь мёртвые лежали там, где погибли — с них сняли доспехи и ценности, и оставили гнить. Поэтому вонь с места сражения достигла до нас задолго до того, как оно попало в поле зрения.

Остановив Черностопа на невысоком холме, я по положению тел смог понять, как разворачивалась битва. Около сотни лежало неровной линией с запада на восток, а там число мёртвых увеличивалось, образуя жуткий холм. Ворон и других стервятников было мало, и это говорило о том, что самое легкодоступное мясо уже съедено. Основная часть трупов была разбросана или свалена вместе в изогнутую к северу вереницу, которая завершалась возле вершины высокого холма, известного среди местных жителей как Гребень. Соответственно, при описании этого события учёные чаще всего использовали название «Битва на Гребне».

— Встретили их у подножия долины, — протянул Уилхем, осматривая зрелище с гримасой профессионального пренебрежения. — Плохо закрыли левый фланг. Думаю, герцог Вирулис повёл своих рыцарей в атаку, пробился насквозь. После этого сомнений в исходе уже не было. — Он кивнул на усеянный трупами холм к северу. — Им надо было оставаться там, заставить Эвадину подниматься по склону. Кого бы Леанора не поставила во главе этого фарса, он заслуживает виселицы, если всё ещё жив.

— Готов поспорить, во главе она поставила себя, — сказал я. — Она никогда не была сильна в тактике.

— Я-то думал, она отдаст своё войско в руки Элберта или лорда Альтерика.

— Элберт боец, а не генерал. А репутация лорда Альтерика, скорее всего, подмочена после того, как ему не удалось схватить свою дочь. Леанора, наверное, сомневается в его верности.

— Должно быть, больше тысячи убито, — прокомментировала Джалайна приглушённым голосом из-за тряпки, которой она прикрыла нос от вони.

— Двенадцать сотен и пятьдесят шесть, — сказала Эйн, чем привлекла удивлённые взгляды всех присутствующих. Если не считать тихого отрицательного бормотания всякий раз, когда я пытался побудить её заговорить, это были первые слова, которые мы услышали из её уст после Куравеля. — Насколько мне видно, — добавила она.

Я её не подталкивал, но решил вызнать побольше, когда вечером разобьём лагерь.

— Тяжёлые потери, — сказал я. — Но не настолько большие, чтобы лишить Леанору её войска.

— А это ещё не все, — сказала Десмена. К моему удивлению, её было легко уговорить проводить нас сюда, хоть это и стоило двух золотых из кошелька Лорайн и всех заводных лошадей, которых Тайлер украл в Альберисе. Она сопровождала нас со всей своей ротой, сохраняя настороженное молчание на протяжении всего пути. В качестве условия передачи золота я взял с неё клятву не возобновлять дуэль с Уилхемом. Это же обязательство я наложил и на него, к его вящему неудовольствию.

— Не обманывайся её предполагаемой преданностью мёртвому самозванцу, — предупредил он меня. — Свои амбиции она всегда ставила превыше всего.

Первые найденные нами головы торчали на пиках, вкопанных на гребне холма. Всего пятьдесят, и у каждой на лбу было вырезано слово «еретик». Разинутые рты, пустые глаза и бурые лохмотья подсушенной кожи на лицах ясно давали понять, что эти мучения причинили перед обезглавливанием.

— Этого я знаю с Хайсала, — сказал Тайлер, глядя на одну голову. — Рыцарь из роты Короны.

— Как ты определил? — спросила Джалайна, кривясь на рваную, исклёванную воронами плоть.

— Вот. — Тайлер открыл рот головы и вытащил что-то блестящее из верхней челюсти. — Ему это уже не понадобится, не так ли? — сказал он, игнорируя неодобрительный взгляд Джалайны, и спрятал золотой зуб себе в кошелёк.

— Похоже, после этого они обленились, — заметил Уилхем, осматривая пологий северный склон холма. Под натянутой весёлостью его тона я уловил небольшую дрожь. Хорошие люди нередко прибегают к легкомыслию, когда сталкиваются со зрелищем, которое должно заставить их кричать.

Намного больше голов насыпали курганом, а тела свалили поблизости менее аккуратной кучей. Я был благодарен тем дням, которые прошли после этого безумия, поскольку, когда мясо было ещё свежее, всё поле наверняка кишело мухами. Дальше по склону резня проходила хаотичнее, обезглавливания сменились быстрыми убийствами — многие до сих пор лежали лицами вниз с перерезанными глотками и связанными за спиной руками. Трупы тянулись больше мили, отмечая холмистые поля парадом резни.

— Прекрати считать, — сказал я Эйн, увидев, как она осматривает поле боя, сосредоточенно нахмурив лоб. Меня беспокоило, что она глядит на это поле ужасов без потрясения или терзаний, а выражение её лица выдавало лишь смутный интерес. К тому же мне не нужны были точные цифры, чтобы понять, что большая часть войск Леаноры встретила свой конец, убегая с битвы. Победители обычно преследовали побеждённых и утоляли кровожадность боя, уничтожая убегающего врага. Однако в этих убийствах явно прослеживался метод, который говорил о чём-то большем, помимо мстительного безумия. Большинство из этих солдат оказались окружены и бросили оружие в надежде на пощаду. После Поля Предателей Эвадина запретила роте Ковенанта принимать участие в резне. Теперь же подобные сомнения были ей ни к чему.

— Элвин, — сказал Уилхем, обращая моё внимание на одно зверство. Это тело было привязано к колесу телеги, закреплённому на спешно сооружённом эшафоте. Голое, всё в крови и нечистотах, голова опустилась на серую, холодную плоть груди. Подойдя поближе, я увидел на трупе несколько порезов и множество синяков, но ничего такого, что могло бы представлять собой смертельную рану. «Избавили от пыток, но подвесили, чтобы он стал свидетелем всего этого», предположил я, уставившись на побелевшее лицо Альтерика Курлайна.

— Не могу сказать, что вы мне когда-либо нравились, милорд, — мрачно пробормотал я. — Но вы заслуживали лучшей кончины.

Я не смог сдержать испуганного вздоха, когда бывший рыцарь-маршал Королевского Воинства открыл глаза и посмотрел на меня взглядом, в котором осуждения было не меньше, чем страдания. Он попытался что-то сказать, но получился только хрип. И всё же, пока мы его снимали, мне удалось разобрать несколько вразумительных слов.

— Наша вина… Писарь… — из его горла валил отвратительный смрад. — Твоя и… моя… наша вина…

Лорд Альтерик продержался всю ночь до первых проблесков рассвета. Мы унесли его с поля боя и разбили лагерь в лесочке в миле к северу. Завернув его в одеяла, я прислонил его к дереву и начал разжигать огонь, пока он то приходил в себя, то снова терял сознание. Он смог выпить лишь немного воды, которую мы лили ему в рот, а его тело содрогалось так, что становилось ясно: спасти его невозможно. Видя, как он страдает уже больше часа, я сказал Эйн, чтобы она перестала подносить флягу к его губам.

— Я поговорю наедине с его светлостью, — сказал я, а потом сидел у костра и смотрел, как отец Эвадины погрузился в сон, ожидая, что в любой момент его грудь может перестать тяжело подниматься и опускаться. Но он снова меня удивил, резко очнувшись, и некоторое время смотрел по сторонам в смутном непонимании. Потом на него нахлынули воспоминания, он содрогнулся и жалобно всхлипнул.

— Ты… — начал он скрипучим, прерывистым голосом, настолько непохожим на голос рыцаря, который отдавал команды на стольких полях сражений. — Ты… гордишься тем… что ты натворил, Писарь?

— Нет, милорд, — прямо и честно сказал я. — Не горжусь.

— Хорошо… и не должен. Но ведь… — он поднял голову, потрескавшиеся губы отодвинулись от зубов в пародии на улыбку, — я тоже… я, да? В конце концов, это были мы. Ты… и я. Мы сделали её… — Он напрягся, подавляя крик. — Женщиной, которая… может сотворить такое со своим отцом.

— Я не делал её чудовищем, — сказал я. — Я не заставлял мошенников и мистиков мучить девочку, охваченную видениями, которых она сама не выбирала.

— Я принимаю… своё бремя вины, Писарь. Но твоё больше… Я делал то, что считал правильным. Это была ужасная ошибка. Но нелегко… слышать, как твой ребёнок говорит то, что она не должна знать. То, что не должна знать ни одна душа. Если бы её мать была жива… — Его глаза на секунду потускнели от усталого отчаяния, а затем вспыхнули внезапным гневом. — Но всё равно, твоё преступление хуже. Я хотел сдержать её видения. Ты же их подкармливал. Ты… сделал её королевой. А теперь погляди, что она творит… со своим королевством.

Я заставил себя не отводить глаз от яростных обвинений в его взгляде. Это было меньшее из того, что мне причиталось. И я не стремился отрицать его суждение. Поле битвы и вонь, щипавшая ноздри даже на таком расстоянии, стали свидетельством всех моих махинаций во имя Эвадины. Я был и остаюсь виновным в самых ужасных преступлениях, и никогда не перестану платить за это.

— Мне нужно знать, как всё начиналось, — сказал я. — Как начались её видения.

Укутанный одеялом, дрожащий Альтерик пожал плечами.

— Кошмары, или я так думал. Она… бредила в постели. Издавала ужаснейшие крики, но ещё... слова. Иногда я их знал, а иногда… она говорила на языках, которых никогда не слышала. Зато слышал я. Мой отец… был посланником короля Артина при дворе салутана Иштакара… так что восточный язык я выучил в юном возрасте. И однажды ночью… я услышал, как моя дочь говорит на этом языке. Она говорила о ножах в темноте, о сыновьях, убитых обезумевшим отцом. Она говорила об огромном тронном зале в Иштакаре… залитом кровью родственников его правителя. Я хотел верить, что это просто очередной… кошмар. Говорил себе, что она услышала, как я говорил на восточном языке… сочинила сон из историй, которые я рассказывал о своей молодости. Но… несколько недель спустя, пришла весть, что салутан Алкад уничтожил свою семью… всех его сыновей зарезали по его приказу за одну ночь.

Я отлично знал эту историю, и от Сильды, и более детально от Локлайна, который был наёмником в Иштакаре незадолго до печально известной резни во дворце.

— Вы знали, — сказал я, когда Альтерик погрузился в молчание, а его светлые глаза затуманились. — Вы знали, что её видения реальны.

— Некоторые вещи… нельзя вынести, Писарь. — Он дёрнулся, пытаясь придать своим словам горячности, и его лицо скривилось. — Моя дочь… не могла быть ведьмой, или провидицей, или… кем угодно, кроме той доброй, красивой девушки,какой должна была стать. В этом был мой долг перед её матерью! В этом был мой долг перед Эвадиной, даже если она меня за это ненавидела!

Он в изнеможении обмяк — сморщенный остаток некогда прославленного воина, ожидающий освобождения смертью. Я должен был пожалеть его, но это чувство оказалось мне недоступно.

— Быть может, всё было бы иначе, — сказал я, скорее себе, чем ему, — если бы её не мучили. Быть может, Малициты бы её не забрали. Или же она принадлежала им с самого начала, и ничего бы не изменилось. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем.

Альтерик слабо кашлянул и повалился набок. Одеяло упало, открыв слабо поднимавшуюся грудь с множеством синяков. Я встал, помог ему сесть и покрепче натянул на него одеяло.

— Знаешь, она рыдала, — пробормотал он. Голос теперь звучал так тихо, что казался просто шелестом едкого воздуха над едва шевелящимися губами. Я присел рядом с ним и наклонился поближе, силясь расслышать. — Она рыдала… когда меня подвешивали… когда её толпа резала моих солдат. Она рыдала.

По телу его пробежала дрожь, и во взгляде лорда Альтерика Курлайна, обращенном на меня, засиял последний яркий свет.

— Поклянись, Писарь! — потребовал он, наполнив голос всей властностью, на которую он был сейчас способен. — Поклянись, что спасёшь моего внука из её лап! — Рука выскочила из-под одеяла и схватила мою, его глаза были одновременно неумолимыми и умоляющими. — Поклянись!

— Клянусь, милорд. — Я сжал ему руку в ответ, глядя в глаза, и увидел в них проблеск признательности, прежде чем они закатились, и он рухнул мне на руки. На рассвете мы похоронили его в лесу под ветвями старого дуба. Я пометил ствол маленьким «х» на случай, если когда-нибудь вернусь, чтобы обеспечить сэру Альтерику более подходящую могилу.

* * *

— Я бы сказал, несколько сотен конных. — Тайлер отряхнул грязь с рук, поднявшись после изучения следов на земле в миле к северу от места боя. — И поменьше пехоты позади. Направляются на северо-запад, а потому я бы предположил, что это кордвайнцы — сколько там их осталось — со всех ног мчались в замок Норвинд. Впрочем, странно, что нет следов погони.

— Ей нужно схватить короля и его мать, — сказал я. — Покорение Кордвайна подождёт.

— По крайней мере, это облегчает нам выбор, — произнесла Десмена. — Писарь, если тебе нужна война, то единственная армия осталась в замке Норвинд. Войску королевы потребуются недели, а то и месяцы, чтобы выследить королевскую свиту. Я видела, как Истинный Король за меньшее время собрал под своим знаменем тысячи людей.

— Нам? — многозначительно ухмыльнулся Уилхем, заслужив в ответ зловещий взгляд.

— Нам нужны Алгатинеты, — сказал я, отчего Десмена обратила ко мне свой помрачневший взгляд.

— Зачем? — спросила она. — Эта мерзкая династия закончилась на кровавом поле много миль назад.

— Королевству нужен монарх — королевское знамя, за которым можно сплотиться. Твой Истинный Король знал это. Далеко-ли, по-твоему, зашло бы его восстание, если бы он не заявил о своей королевской крови? К тому же, крови Алгатинетов.

— Мой отряд пошёл за тобой не для того, чтобы спасать остатки королевского выводка.

— Тогда для чего же? Если дело было не в двух золотых соверенах и горстке лошадей, то в чём же?

Мы сердито переглядывались, пока Уилхем не решил разрядить напряжение.

— В любом случае, всё это кажется неважным. — Он обвёл рукой холмистые фермерские земли. — Они могли уехать куда угодно. Отыскать их, кажется, невозможно.

Я кивнул на северо-восток.

— Там. Вот где мы их найдём.

— Там одни болота, — сказала Десмена. — Миля за милей кишащие мошкарой болота, вплоть до самого побережья.

— Так и есть. Но ещё там святилище мученика Лемтуэля. — Я пришпорил Черностопа, пустив его рысью, и оглянулся на Десмену, которая не поехала следом. — Езжай или нет, выбор за тобой. Но если поедешь, будь готова сражаться за кровь Алгатинетов, поскольку теперь это — наше дело.

* * *

Несмотря на мою уверенность в пункте нашего назначения, всего несколько часов путешествия по болотистой местности показали, что найти святилище будет не так легко, как я надеялся, даже несмотря на дарованное мне во сне виде́ние. К счастью, кое-кто среди нас бывал там и раньше.

— Святилище стоит на острове твёрдой земли в самом центре болот, — сказала Джалайна. — Но, чтобы до него добраться, придётся пробираться через лабиринт дамб и небольших островков.

— Ты помнишь маршрут? — спросил я. Ответила она не так быстро, как мне бы хотелось, и не так уверенно.

— Когда Возлюбленнейший привёл нас сюда, я была почти ребёнком, — ответила она. — Из всех испытаний, через которые он нас провёл, пробираться через эту жопу было, пожалуй, самым худшим. Хотя, было время, когда моя кузина замёрзла насмерть в Альтьенских горах, где мы пытались отыскать заброшенное святилище мученика Ульбека. — Заметив, как я нетерпеливо нахмурился, она добавила: — Если сможем найти Бугор, то, думаю, дальше я проведу.

— Бугор?

— Торговое поселение. Люди с болот ходят туда продавать угрей и торф. Просто небольшой посёлок из нескольких дюжин лачуг, но если его увидишь, то не пропустишь. — Она оглядела камыши в тумане и каналы, а потом подняла взгляд на серое небо. — Если день или два будем идти на запад, то должны наткнуться на тропу, ведущую к Бугру.

Два дня обернулись тремя, а потом и четырьмя, и всё это время при свете дня нас окружали стаи прожорливых насекомых, и мы часто падали в зеленоватые воды болота. Земля, какой бы она ни была, нередко оказывалась обманчивой. Твёрдая почва при первом же прикосновении копыта или ноги могла превратиться во влажную кашу. Ночи приносили облегчение от кровожадной мошкары, но не от влажного воздуха этой местности, отчего многие из нас начали кашлять и плохо спать.

Когда на четвёртый вечер мы разбили лагерь, я отыскал Эйн. Она сидела одна, как нынче обычно и бывало. Я сел рядом, и она встретила меня напряжённым усталым взглядом, а потом отвернулась, притворяясь, будто разглядывает стоячую лужу поблизости.

— Если не хочешь говорить, — сказал я, — я не могу тебя заставить. Но я спрошу. Как твой друг.

Она не смотрела на меня, но я увидел, как по её лицу пробежала тень, после чего она тихо пробормотала:

— Так спрашивай.

— Что случилось с тобой в Куравеле? Где Эймонд?

Сначала Эйн ничего не говорила, а только взяла с земли маленький камушек и бросила в лужу. Любопытно, что по ночам на болотах небо часто было безоблачным, и свет полумесяца на поверхности лужи превратился от брошенного камня в изогнутые полосы.

— Мы делали, как ты приказал, — сказала она, когда волны начали угасать. — Играли те роли, которые ты нам назначил, и это получалось легче всего. В Куравеле тогда было много таких, как мы — потерянных и нищих, которым приходилось влачить на улицах то существование, на какое хватало сил. Легко было затеряться среди такого количества людей, но не так-то просто избежать взгляда тех, кто охотится на несчастных. Большинство отпугивал вид наших ножей, но не всех. Мы, как могли, прятали трупы, и двигались дальше. — На её лбу появилась тревожная складка, а голос ещё потяжелел. — Я знала, что Эймонд уже убивал, но никогда не видела, как он это делает. Ты знаешь… — она сглотнула, — ты знаешь, что я делала. Может, ты удивишься, но мне это никогда не нравилось. Просто мама велела мне так делать, и, как все хорошие детки, я делала, что велено. Эймонд был другим. У него становился такой взгляд…

Эйн замолчала и бросила в лужу ещё один камень, породивший сильный всплеск.

— Я пыталась не думать об этом, — продолжала она. — Большую часть времени он оставался старым добрым Эймондом. И мне всё это даже нравилось. Разнюхивать, подслушивать разговоры других людей, а по вечерам петь за еду. Мы нашли таверну, где нам дали комнату и кормили, чтобы я пела каждый вечер. Тут нам повезло, поскольку вечерами в подвале то и дело собирались кое-какие люди и шёпотом обсуждали то, что другим слышать не следовало. Мы узнали множество гневных сплетен, но эта компания не просто делилась своими жалобами на короля и его мать. Они составляли планы. Сперва они нас опасались, но, видя день за днём одни и те же лица, начали доверять нам, и уже вскоре мы стали желанными гостями на их встречах по разработке планов.

Она невесело усмехнулась.

— Все их грандиозные схемы были сплошной глупостью. И менялись день ото дня. Сначала они собирались как-то похитить мальчишку-короля, вырвать из злобных лап матери. Потом думали, что лучше будет похитить леди Дюсинду и назначить её королевой. Когда поняли, что это не сработает, то решили, что они могут сделать только одно: поднять весь город на восстание. В том подвальчике ни разу не собиралось больше пары дюжин человек, но они убедили себя, что им всего-то и надо — нарисовать на стенах несколько лозунгов, выстроить баррикаду, и под их знамя хлынут тысячи людей.

Она снова замолчала, отвела взгляд от ряби на луже и ещё сильнее нахмурилась.

— Среди них был один по кличке Окоп, который говорил больше всех. Громче всех кричал. Призывал к самым диковинным планам. Мне хватило пары дней, чтобы понять, кто он такой. Только человек, который на самом деле не боится, что его схватят, может вести себя настолько пылко. Эймонда это не убедило. Понимаешь, Окоп ему нравился. Окоп легко цитировал свитки мучеников и признавался в большой любви к Помазанной Леди. Но я вижу лжеца с первого взгляда. Думаю, просто чтобы меня заткнуть, Эймонд согласился после одной встречи пойти за Окопом. Тот был осторожен, как человек, который хорошо знает улицы, но он не привык, что за ним следят такие, как мы. Мы шли за ним до другой таверны — это было место в квартале ремесленников, где спиртное стоит дороже, но в переулках не так воняет дерьмом. Там он встретил другого человека, одетого лучше многих, но не настолько, чтобы привлекать внимание. По его виду сразу можно было понять, что он опасен, хотя я не заметила у него никакого оружия. Мы не стали больше следить за Окопом, а вместо этого пошли за хорошо одетым мужчиной, и он, конечно же, направился к небольшим боковым воротам в стенах дворца.

— Окоп был одним из шпионов Леаноры, — сказал я. — У неё их много, во всяком случае, было раньше.

Эйн кивнула, и её лицо ещё сильнее помрачнело.

— Я говорила Эймонду, что надо просто уйти. Наше время истекало, и мы не нашли никого полезного для дела Леди. Эти люди, собиравшиеся в том подвале, скоро будут висеть на верёвке, и нам к тому времени лучше уйти подальше. Но Эймонд… Он сильно рассердился на Окопа.

Она ещё ниже опустила голову и ничего не говорила, пока я не подсказал:

— Эймонд убил его, да?

— Хуже того. Он заманил его в нашу комнату в таверне, когда меня там не было, чтобы его остановить. Я ходила на рынок купить продуктов в дорогу. Когда вернулась… — Она сглотнула и потрясённо посмотрела на меня. — После того, как меня коснулась Леди, всё плохое, что я сделала, казалось, исчезло, словно кошмары, которых я почти не помню. Я никогда особо об этом не думала, потому что не хотела. Когда я открыла дверь и увидела Эймонда с Окопом, всё вернулось. Я стояла там, неподвижно, как статуя, и смотрела, как он его режет. Знаю, он выглядел в точности так, как выглядела я, когда ты пинком открыл ту дверь сарая в Каллинторе. — Голос её оставался твёрдым, но слёзы, струившиеся по щекам, говорили об ужасной внутренней боли. — Я была безумна, так ведь, Элвин? Вот почему ты за мной присматривал. Бедная безумная девочка со своим острым ножиком.

— Я заботился о тебе, потому что ты заслуживала моей заботы, — сказал я. — Потому что именно это мы делаем для тех, кого любим. И к тому же, на моих страницах гораздо больше крови, чем на твоих.

Она крепко зажмурила глаза, лицо несчастно сморщилось.

— Я была безумной, но стала лучше, по крайней мере, я так думала. Взглянув на Эймонда, я поняла, что он настолько же безумен, как я была когда-то. Возможно даже сильнее. «Имя главы шпионов?», всё спрашивал он Окопа, и резал, хотя тот явно уже был мёртв. «Назови его имя!». Я попросила Эймонда остановиться, но он едва меня слышал. Я толкнула его, чтобы привлечь внимание, и он… — Эйн содрогнулась, обхватила себя руками и, рыдая, повалилась вперёд. Я бросился к ней, поднял и крепко обнял.

— Всё в порядке, — прошептал я. — Не нужно больше ничего говорить.

Она покачала головой, шмыгнула носом, прокашлялась, и слова снова полились:

— Он набросился на меня, в точности, как и остальные. Как те, кого мама говорила ранить. Он бредил, Элвин. Говорил такие вещи… я и не подозревала, что они приходили ему в голову. Сказал, что я должна принадлежать ему. Сказал, что я с радостью продалась бы сыну того герцога на севере. Сказал, что сама Леди предупреждала его обо мне. Предупреждала, что я не была верна делу. Что я её предам. Он не хотел этому верить, но теперь увидел правду.

Она обмякла в моих руках, и слёзы уже лились свободно. Я держал её, пока дрожащие рыдания не сменились неглубокими вздохами.

— Зачем она ему такое говорила? — спросила она меня. — Зачем, Элвин?

— Виде́ние, — вздохнул я. — У неё было очередное ебучее виде́ние. — Осознание этого вызвало множество неудобных вопросов. «Сколько она видела? Как далеко и как глубоко заходит её прозрение?». Я прижал Эйн покрепче, и ради неё, и ради себя, а потом повернул её лицом к себе. — Ты его убила?

Эйн сделала глубокий вдох, вытерла лицо рукавом и покачала головой.

— Я пыталась не убивать. — Она замолчала и вздрогнула. — Я порезала его, глубоко и сильно, через всё лицо. Думала, этого хватит, чтобы отвадить его. Пыталась убежать, но он снова набрасывался, кричал, бредил, и наверняка привлёк бы внимание. Надо было заставить его замолчать.

Она снова заплакала. К моему удивлению, она прижалась ко мне, положила голову мне на грудь, и её стройная фигура содрогалась от рыданий.

— Всё прошло чисто, — прошептала она, когда печаль утихла. — Быстрый удар в грудь. Вряд ли он много почувствовал. Я так долго стояла и смотрела на него. Мои мысли снова смешались, как раньше. Я вспомнила, где нахожусь, только когда почувствовала запах дыма. Тогда я поняла, что нужно бежать. Когда я добралась до южных ворот, уже бушевали пожары. Не могла прийти в себя, пока несколько дней спустя меня не нашла Джалайна.

Я прошерстил свои воспоминания об Эймонде и решил, что в основном это был искренний и по-настоящему благочестивый, хоть порой и неосторожный юноша. Но бывали и моменты беспокойства, случаи, когда вера превращалась в дикость, как в замке Уолверн и в других местах. Неужели всё это была маска? Неужели он всё время был таким, какой раньше была Эйн, скрывая это месяцами, пока восходящая-королева не позволила ему выпустить это на свободу? Мне пришло в голову, что я ни разу не спросил Эймонда о времени, когда он был послушником, решив, что он всего лишь один из дюжин, кого Помазанная Леди вдохновила забыть старый продажный Ковенант. Возможно, он вовсе не сам захотел оставить своё святилище, а его выгнали. В равной степени было возможно, что долгие месяцы войны и жестокости просто свели его с ума. Он определённо не первая невинная душа, которую ужасные события превратили в чудовище.

— Всё это было ложью, Элвин? — спросила меня Эйн. Теперь она поуспокоилась, но её влажные глаза блестели несчастной мольбой. — Всё, что Леди нам говорила. Она ведь на самом деле не мученица?

— Нет, — сказал я. — Совсем наоборот.

— Но она коснулась меня… — Эйн сдержала очередной всхлип. — Она сделала меня лучше.

— У неё есть сила, способность захватывать сердца людей, которых она встречает. Это неоспоримо. Мы видели, как при помощи этой силы она совершает добро. И это я тоже не стану отрицать. Но я думаю, она делала всё, чтобы привести нас к этому. Она хочет разрушить весь мир. Это её цель. — Я взял и крепко сжал руки Эйн. — Нам нужно её остановить. Мы помогли ей стать королевой, так что правильно будет, если мы её и сбросим. Если ты не против.

Эйн не отвечала, а вместо этого прижалась губами к моим рукам и высвободилась. Поднявшись, она пошла к костру побольше, где видел Квинтрелл.

— Сыграйте, — сказала она, нагнувшись, чтобы взять мандолину, и сунула её ему в руки. — Мне очень хочется спеть сегодня.

И она действительно спела. Впервые за долгое время, которое казалось целой вечностью, я снова услышал песню Эйн, одну из её бессловесных мелодий, более печальную, но и более сильную, чем всё, что она пела раньше. Гул приглушённых разговоров затих в нашем лагере, когда её песня поплыла над болотом. Мне больно думать об этом сейчас, потому что это был единственный момент безупречной красоты, после которого в течение довольно долгого времени для меня ничего подобного не повторится.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Бугор мы нашли на следующий день, и привела нас к нему не Джалайна, а столп чёрного дыма над туманом, закрывавшим северный горизонт. Поселение было названо в честь монолитного каменного холма, вокруг которого оно образовалось. Когда мы выезжали из тумана, его гладкие бока покрывала сажа, все жилища вокруг него горели, а землю усеивали трупы. Хотя те, кто это сделал, скорее всего, уже ушли, я приказал роте спешится и подходить осторожно, а отряд Десмены отправил вокруг, чтобы закрыть путь к отступлению. Однако в Бугре не осталось никого живого, кто мог бы сбежать. Двери хижин были заперты снаружи, а сквозь соломенные крыши струился густой дым с запахом горелого мяса. Тех, кто каким-то образом сбежал из своих огненных тюрем, зарубили, их кровь всё ещё стекала в грязь, истоптанную копытами и сапогами.

— Прирезали каждую душу, — сказала Джалайна, сплюнув на землю. — Даже детей.

— Зачем? — удивлялся Уилхем, не отводя взгляда от обугленного тела, наполовину свисающего из окна. — Может, наказание? За отказ признать дело восходящей-королевы?

— Всё гораздо проще, — проговорил я. — Эвадина не может позволить себе свидетелей гибели Алгатинетов.

— Эти люди, скорее всего, даже не знают, где они, — сказала Джалайна.

— Всё равно. Те, кого она послала на это дело, не хотели рисковать. — Я подошёл к тому месту, где Тайлер, присев на корточки, осматривал дорогу, ведущую на запад от поселения.

— Сорок, — сказал он мне. — Может и больше. Направляются точно на запад.

— В таком случае, — встряла Джалайна, — кто-то дал им неправильное направление. — Она кивнула в сторону тропы, змеившейся по болоту на север. — Святилище в той стороне.

— Капитан, у них перед нами не меньше часа форы, — сказал Тайлер. — И свою ошибку они осознают довольно быстро.

— Тогда не будем медлить, — сказал я, спеша подняться на Черностопа.

Несмотря на всю мою спешку, попытка хоть сколько-нибудь быстро двигаться по болотам — бесплодная затея. Черностоп, которому не нравилась нетвёрдая земля, не захотел идти быстрее, чем полурысью, а другие лошади шли и того осторожнее. Лишь ближе к вечеру из редеющего тумана появился шпиль святилища мученика Лемтуэля.

Зная, что это весьма важное место в рассказе о жизни Сильды, я ожидал чего-то большего, чем просто скопление убогих одноэтажных зданий со стенами, которые уже много лет не видели ни капли побелки. Само святилище представляло собой всего лишь сарай с покатой крышей, примыкающий к шпилю, который, казалось, был готов обрушиться в любую секунду. Рядом стояло несколько хозяйственных построек, давно не использовавшихся, а в загоне для скота не хватало большей части забора, как не имелось и животных, которых можно было бы там содержать. Место выглядело совершенно безжизненным, если бы не тоненькая струйка дыма, поднимавшаяся из единственной трубы святилища. Я-то думал, что Леанора, по крайней мере, оставила при себе достаточное количество королевских солдат, чтобы выставить пикеты, но нашему продвижению по дамбе из затонувших брёвен ничто не препятствовало.

Дверь святилища открылась, как только я остановил Черностопа на твёрдой земле за дамбой. Сэр Элберт Болдри оказал мне любезность, встретив нас в доспехах, блеск которых указывал на недавнюю полировку. Ещё ярче блеснул его длинный меч, когда он покрутил им, остановившись в дюжине шагов от нас. Он ничего не сказал, просто поменял хватку на мече, упёр его кончиком землю и положил руки на навершие. На нём не было шлема, а бородатое лицо выражало скорее суровое ожидание, чем обвинение.

Шелест шагов приковал мой взгляд к дверям святилища. Принцесса Леанора крепко прижимала к себе двоих детей. В отличие от Элберта, выражение её лица было мрачным от праведного осуждения.

— Мне следовало знать, что она пошлёт тебя, Писарь! — крикнула она. — Головорез всегда остаётся головорезом!

Король Артин, хоть всё ещё и мальчик, явно достаточно понимал положение, чтобы стоять вызывающе по-королевски. Рядом с ним леди Дюсинда выглядела совершенно невозмутимо — махнула маленькой ручкой и застенчиво улыбнулась. Я покачал рукой в ответ и спустился с Черностопа, спровоцировав лорда Элберта с готовностью взмахнуть мечом.

— По крайней мере, тебе хватило смелости встретиться со мной один на один, — проворчал он, вставая в боевую стойку.

Я его проигнорировал и зашагал к святилищу, отстёгивая на ходу свой меч. Элберт озадаченно и нерешительно постоял, а затем бросился преградить мне путь.

— Стоять, злодей, — сказал он, и кончик меча замер в нескольких дюймах от моего горла. Скрип луков привлёк его взгляд за мою спину, где, как я предполагал, лучники Десмены направили на него свои стрелы.

— Нет, — сказал я, поднимая руку. Посмотрев на лицо Элберта, я с изумлением увидел, что он искренне напуган. Я знал, что боится он не за себя, поскольку сомневался, что такое вообще возможно. После смерти Томаса от него осталась только горюющая оболочка человека. А теперь, по всей видимости, он нашёл других, достойных его защиты.

— Я хотел бы поговорить с королём, милорд, — сказал я, формально склонив голову. — Если вы позволите.

Хотя лицо Элберта и продолжало подёргиваться, сам он не сдвинулся с места, держа меч настолько прямо, насколько это возможно для рыцаря его умения и силы. Тем не менее, когда его глаза встретились с моими, я увидел в них проблеск понимания.

— Если ты здесь не ради крови, — проговорил он, — тогда ради чего?

— Чтобы сдержать своё слово, — ответил я, отходя в сторону, и направился к святилищу.

Я знал, что он может рубануть меня в любой миг, и ничего не мог сделать, чтобы предотвратить это. И всё же он не поднял на меня свой клинок, а только двигался рядом, не опуская меч, пока я не подошёл на несколько футов к принцессе Леаноре и детям.

— Ваше королевское величество, — сказал я, опускаясь на одно колено и обращаясь к мальчику-королю. — Я пришёл, чтобы исполнить свою клятву, данную Короне и Ковенанту, и смиренно прошу вас принять мою службу.

Сказав это, я поднял меч в ножнах над головой.

— Писарь, что это такое? — спросила Леанора. — Ты с нами играешь? Неужели ты настолько жесток?

— Если бы у нас было время на объяснения, ваше величество.

Я посмотрел на неё, встретившись с ней взглядом, надеясь, что она увидит в моих глазах серьёзные намерения. По одежде и манерам поведения она больше не напоминала принцессу, правившую всем королевством. На ней было простое платье из коричневой шерсти и обёрнутая вокруг корсажа шаль. Во взлохмаченных волосах я впервые увидел седые пряди. Просто женщина, которая боялась за свою жизнь и жизни детей, которых она притянула к себе.

— Но у нас его нет, — продолжал я. — Достаточно сказать, что моя преданность больше не связана с лжемученицей Эвадиной Курлайн, и у меня есть шрамы, подтверждающие это. Я предлагаю себя и свою роту делу короля. А ещё я принёс предупреждение, что наши враги уже близко, и мы должны немедленно покинуть это место.

Леанора просто озадаченно и испуганно смотрела на меня, а вот её сын такой сдержанностью не отличался.

— Твои услуги нежеланны и о них тебя не просили, предатель, — сказал он мне, властно вскинув подбородок. — Я не стану иметь ничего общего с перебежчиками-керлами…

— Ой, Альфрик, заткнись! — Это резко высказанное указание исходило не от матери мальчика-короля, а от его невесты. Леди Дюсинда вывернулась из рук Леаноры и подскочила ко мне. — Он приятный человек, — сказала она и прижала губы к моей щеке. — Ведь ты знаешь, он меня спас. Тётя, ты же сама говорила, — добавила она и вызывающе надула губы, обернувшись к Леаноре.

— Моё сердце радуется при виде вас, миледи, — сказал я девочке, отчего у неё вспыхнули щёки.

— Прочь от него! — прошипел её страж, выходя вперёд, взял её за руку и потащил назад. До сих пор я думал, что отношение Леаноры к девочке основано по большей части на корысти. Но то, как она присела, чтобы прижать Дюсинду к груди, свидетельствовало о глубокой и искренней привязанности.

— Ваше величество… — начал я, изо всех сил пытаясь подобрать слова, которые могли бы преодолеть её оправданное предубеждение, но настойчивый крик Тайлера прервал дальнейшие разговоры:

— Капитан!

Обернувшись, я увидел, что он указывает на затуманенные тростниковые заросли за дамбой. Я ничего не увидел, но вскоре услышал приглушённые всплески и фырканье, говорившее о верховой группе, пробиравшейся по болотам.

— Времени бежать уже нет, — сказал я. Поднявшись, я застегнул меч на поясе и взглянул на Элберта. — Полагаю, нет надежды, что у вас там спряталась рота королевских солдат?

Элберт прищурился, посмотрев сначала на меня, а потом на невидимого в тумане врага.

— Последние мои рыцари похоронены вон там, — ответил он, дёрнув головой в сторону загона для скота. Его лоб нахмурился от неприятных расчётов, и, наконец, я увидел, что он принял решение и опустил свой меч.

— Сколько? — спросил он.

— Больше, чем у нас. — Я кивнул на Леанору с детьми. — Лучше вам оставаться с ними.

Я пошёл прочь, не дожидаясь ответа, и крикнул Десмене:

— Если хочешь сбежать, то сейчас самое время. Если нет, то мне понадобятся твои лучники.

Я ожидал увидеть, как из тумана на дальней стороне дамбы выходит хмурая, мстительная просящая Ильдетта. Поэтому при виде капитана Офилы Барроу на меня нахлынуло разочарование и сожаление.

— Писарь, — сказала она, останавливая лошадь. Она говорила с обычной грубостью, а тяжёлые брови поднялись, указывая на то, что ей такой исход нравится не больше, чем мне. Позади неё останавливали лошадей всадники в тёмных доспехах Восходящего войска, и это меня огорчало ещё сильнее. Я узнал среди них несколько лиц — с одними я сражался бок о бок, другие ездили с Уилхемом. Он сидел на лошади рядом с остальными из Свободной роты, расположившейся на приличном расстоянии от дамбы. Глядя, как на его лице промелькнула тоска при виде бывших товарищей, я понадеялся, что он сможет найти в себе решимость сразиться с ними. Отряда Десмены не было видно, отчего разница в нашей численности ещё сильнее бросалась в глаза. И всё же, отвечая на приветствие Офилы, я не проявил никакой неуверенности.

— Капитан. Чувствую, мне не хватает слов, чтобы полностью передать, как мне жаль видеть вас здесь.

— И при этом вы всё равно говорите десяток слов там, где хватило бы одного, да? — На её широком, обветренном лице появилась скупая улыбка. Я в ответ не улыбнулся.

— Я-то думал, вам чужды убийства, — сказал я. — На самом деле даже убийства детей. Как я понимаю, это вы сожгли Бугор?

Офила напряглась, стиснув зубы.

— Я выполняла распоряжение королевы. Как и поклялась. Как поклялись и вы, милорд.

— Клятва не обязывает меня совершить убийство, особенно клятва, данная лжемученице. В каких свитках написано, что можно санкционировать резню невинных?

Лицо капитана помрачнело, а от солдат за её спиной донёсся сердитый шум. Мечи со скрежетом покидали ножны. Любая слабая надежда, которую я питал на то, что прошлое товарищество заставит их остановиться, быстро угасла перед лицом их растущей ярости. Очевидно, власть Эвадины над теми, кто решил остаться у неё на службе, выросла до такой степени, что некогда хорошие люди теперь готовы убивать беззащитных во имя её. Это осознание распалило во мне гнев, а Черностоп, почувствовав моё настроение, в предвкушении заржал.

— Вы ликовали, когда она убила капитана Суэйна? — спросил я Офилу. — Радовались смерти человека, за которым шли много лет?

— Суэйн умер, вымаливая прощения за свои поступки, — крикнула она в ответ, подняв булаву, которую я опознал, как собственность павшего капитана. — Это я ношу в его честь.

Я хрипло рассмеялся, покачав головой.

— Нет у вас больше никакой чести. Неужели вы не видите? Все вы. — Я уже кричал, обращаясь к солдатам под её началом. — Эвадина Курлайн обрекла нас. Наши души навсегда запятнаны служением её делу. Присоединитесь ко мне и хотя бы попробуйте очиститься, прежде чем она толкнёт вас на новые преступления.

Это был безнадёжный призыв, но искренний. Если я, Эйн, Уилхем и остальные смогли вырваться из оков влияния Эвадины, то почему они не могут?

— Живём за Леди! — яростно закричали они в ответ, и с каждой фразой этой отвратительной речёвки оружие пронзало воздух. — Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

Тогда я и понял, что все солдаты Восходящего войска зашли слишком далеко, их слишком поглотило то, что они считали любовью своей королевы, и уже не осталось никакой надежды на искупление.

— Хватит болтать, Писарь! — Офила махнула в меня украденной булавой, дико оскалив зубы. — Сдай выродка Алгатинетов и предстань перед судом за свои преступления. В ответ обещаю тебе быстрый конец.

— Да ну? — Я покрепче взялся за поводья Черностопа, обнажил меч и положил клинок на плечо. — Не могу обещать вам того же.

Офила Барроу, за всё время, что я её знал, была храброй и умелой в бою, но никогда не проявляла безрассудность. Не знаю, простая ли ярость погубила её, или дурманящие последствия настолько глубокого подчинения влиянию Эвадины, но её бросок через дамбу стал единственным по-настоящему глупым поступком, из всех, что я когда-либо видел. Сильно ударив пятками по бокам коня, она бросилась галопом, и болотная вода поднималась белой пеной, когда лошадь и всадник топали по полузатонувшему бревенчатому мосту.

Вызывающе заржав, Черностоп встал на дыбы, ожидая, что я его пришпорю, и мы помчимся навстречу. Вместо этого я крепко натянул поводья и не сдвинулся с места, пока Офила неслась на нас, а её рота — следом за ней. Как и было приказано, лучники Десмены подождали, пока она не проехала полпути, и встали из укрытий посреди высоких камышей у берегов по обе стороны. Стрелы, пущенные из длинных луков с такого маленького расстояния, легко пронзают незащищённую плоть, а иногда пробивают даже броню. К сожалению, охотничьи стрелы с широкими наконечниками, которыми пользовались лучники Десмены, лишь скользнули по доспехам приближавшейся ко мне Офилы. Однако лучникам удалось вонзить три стрелы глубоко в бока её коня.

Боевой конь споткнулся как раз, когда Офила подъехала почти на расстояние удара мечом, из его пасти полилась кровавая пена, и он свалился в поток алой воды. Капитан откатилась от бьющегося зверя, пока тот не утащил её за собой. С трудом поднявшись на ноги, она от досады издала бессловесный крик и зашлёпала ко мне, но тут же замерла, поскольку меткий лучник попал ей в щель между наплечником и горжетом. Я посмотрел, как она, дёргаясь, падает в воду, а потом обратил всё своё внимание на её приближающихся товарищей.

Первый — ветеран, которого я помнил по стенам замка Уолверн — бросился на меня, разинув рот, издавая полный ярости крик и вытянув длинный меч, что вонзить мне в лицо. К счастью, его доспехи были хуже, чем у капитана, и второй залп из длинных луков попал и в лошадь, и во всадника, прежде чем те съехали с дамбы. Ещё одна удача заключалась в том, что в предсмертных судорогах этот парень затянул уздечку коня так, что они упали прямо на пути атакающих позади него. Вскоре дамба превратилась в хаос борющихся, встающих на дыбы лошадей, которых хлестали всадники, потерявшие, казалось, всякий рассудок. Это была лёгкая цель для лучников — их стрелы наносили смертельный урон, окрашивая болотные воды в ещё более глубокий красный оттенок.

Несмотря на такую резню, большая часть подчинённых Офилы оставалась на дальнем берегу целыми и невредимыми, и многие оказались куда благоразумнее, чем их капитан. Больше дюжины спешились и пошли по воде по обе стороны от дамбы. Шли они медленно, представляя собой отличные мишени для лучников, но их у нас было слишком мало. И к тому же арбалетчики наших врагов вскоре пришли в себя и начали отвечать. Крик привлёк мой взгляд к лучнику, который рухнул в камыши с вонзившимся в грудь арбалетным болтом. Последовали новые залпы, заставившие наших лучников укрыться, в то время как идущие вброд люди с трудом выбирались на твёрдую почву.

Я вздрогнул от сердитого вжика арбалетного болта, пролетевшего в дюйме от головы, а затем высоко поднял меч, подавая заранее оговоренный условный сигнал для нашей контратаки. Коротко прогрохотали копыта, и Уилхем повёл половину нашего отряда против врагов слева от меня, а Десмена двинула остальных вправо. Неистово поднимались и опускались мечи и топоры, а у камышовых берегов росли кучи тел. Солдаты Ковенанта, не испугавшись, двинулись вперёд, плотной толпой пробираясь по воде. Наших лучников отбросили назад, они выбирались из камышей и отступали, а потом развернулись и снова начали обстрел, нанося ужасающий урон, но стрелы у них вскоре закончились.

На дамбе солдаты Ковенанта передо мной смогли оттолкнуть трупы лошадей и товарищей и бросились вперёд. Я приотпустил поводья Черностопа, дав ему сигнал встать на дыбы, и его копыта со смертоносным эффектом заколотили по нападавшим. Первые несколько человек свалились с расколотыми черепами или разбитыми лицами, а Черностоп опустился, чтобы растоптать очередную жертву. Всадник Ковенанта увидел свой шанс и двинулся на меня, занеся топор, чтобы рубануть по голове моего скакуна. Я отразил опускающееся оружие ударом длинного меча, а затем надавил глубже, наклонив лезвие так, чтобы вонзить его в шею солдата с топором. Когда всадник упал, меня окружили спешившиеся солдаты, тыкая клинками, словно стальными зубами смыкающейся челюсти. Я рубил и бил по каждому кричащему лицу, а Черностоп снова и снова вставал на дыбы, размахивая копытами.

Из-за разницы в численности нам неизбежно пришлось отступить, а Черностоп получил несколько порезов. Ни одного настолько глубокого, чтобы свалить его с ног, но им удалось распалить его ярость. Развернувшись, он принялся бить задними ногами, отчего нашим врагам пришлось отступить на несколько шагов, а ещё я вылетел из седла. Я крепко ударился об землю, и едва успел откатиться, когда один из солдат рванул вперёд, рубанул фальшионом и получил в награду за храбрость копытом в челюсть. Черностоп в яростном безумии отвернулся от меня, позволив мне встать на ноги, но также дав моим врагам шанс возобновить атаку.

Я отбил выпад меча, ударил его владельца локтем по лицу, развернулся и зарубил человека с кинжалом, который прыгнул на меня со спины. После этого бо́льшая часть этой бесславной битвы тускнеет в моей памяти, становясь уродливой мешаниной беспощадной борьбы. Я осознавал, что окружающее сражение перерастает в кровавую драку, лишённую всякого порядка. Мельком увидел спешившуюся Джалайну, боевой молот которой где-то потерялся — она колотила по лицу солдата, зажатого между её коленями. Ещё один встал позади неё с поднятым топором, но его сбил Адлар. Жонглёр опустился на солдата с ножами в обеих руках и стал дико наносить удары.

Рубанув по ногам очередного врага, я столкнулся с крепкой, непоколебимой фигурой. Зарычав со звериной враждебностью, свойственной таким схваткам, я выставил меч для удара и оказался лицом к лицу с сэром Элбертом. Он выглядел гораздо сдержаннее, чем я — суровый и целеустремлённый, но лишённый мании боя.

— Прошу прощения, Писарь, — проворчал он и отошёл от меня, а его меч мерцающей дугой отрубил руку солдату Ковенанта. Шагнув дальше, он отбил удар и глубоко вонзил клинок в плечо нападавшего — всё одним плавным движением. Я прежде видел Элберта в битве, но никогда так близко, и следующие несколько мгновений недвусмысленно продемонстрировали, насколько глупо с моей стороны было даже рассматривать возможность встретиться с ним в бою один на один. Солдаты Ковенанта падали вокруг него, как пшеница под косой, а он неуклонно продвигался по их рядам, убивая или калеча каждым ударом своего длинного меча. Такая контролируемая жестокость могла бы обратить в бегство многих солдат, но власть Эвадины над этими людьми не так-то легко было ослабить. Снова и снова они бросались на Элберта, не обращая внимания на обещанную им погибель, и снова и снова он убивал их.

Чувствуя, как смещается равновесие этого боя, я опять высоко вскинул меч и крикнул всем своим, кто ещё стоял на ногах:

— Все к сэру Элберту! — Я не стал ждать ответа, а бросился к Элберту и ударил по клинку, которым кто-то тыкал в него. И снова чувство времени и деталей потерялось в красном тумане боя, а моё сознание сжалось в смертоносную точку. Длинный меч двигался рефлексивно, когда я рубил тех, кем недавно командовал.

В чувство меня вернули брызги холодной воды, попавшие на лицо. Удивлённо моргнув, я понял, что стою по пояс в болоте, грудь вздымается, а тело охвачено болью перенапряжённых мышц. Рядом солдат Ковенанта — к счастью не из тех, кого я знал — выкашлял густой поток крови и скрылся под водой. Вокруг меня покачивались и другие тела: одни утыканные стрелами, другие изрубленные и истекающие кровью, а некоторые всё ещё дёргались на пути к смерти. Не все были врагами: я заметил юное, пустое лицо Йолланда, плывущего рядом с членом банды Десмены.

Гортанные крики привлекли мой взгляд к берегу, где сидел на корточках раненый солдат Ковенанта в окружении Тайлера и четверых всадников Свободной роты.

— Сдавайся, еблан! — приказал Тайлер, в ответ на что солдат бросился на него с кинжалом. Шквал клинков остановил вызывающие крики парня, и я отвернулся. Элберт возвращался к святилищу с мечом в ножнах, его работа завершилась.

Добравшись до камышового берега, я выбрался из болота, опустился на колени и пытался набраться сил, осматривая то, во что нам встала эта битва. По моим оценкам, в ходе уничтожения роты Офилы мы потеряли почти половину своей численности. Несколько выживших лежали на земле, держась за раны, которые никто из нас не умел лечить. Я увидел, как Фалько Йолланд с роднёй ходят от одного павшего солдата к другому, грабя мертвецов и приканчивая раненых. Будь то другое поле боя, я бы его остановил, но здесь не стал. Спасение тех, кто попал в ловушку заклинания Эвадины, не принесло бы нам никакой пользы. Отныне в этой борьбе не могло быть никакой пощады.

Поднявшись, я с трудом пошёл вдоль берега, испытав облегчение от вида невредимого Уилхема, который прижимал повязку к руке Адлара. Облегчение усилилось, когда я увидел, что и Джалайна, и Эйн живы. Вдова получила несколько новых ярких синяков, но в остальном казалась невредимой. Эйн же, как мне сначала показалось, сильно ранена, поскольку обе её руки были красными от кончиков пальцев до локтей. Но подойдя поближе, я увидел перепачканный кинжал в её руке, и понял, что кровь не её. Обе женщины сидели на корточках возле третьей, более крупной фигуры в доспехах, из щели которых торчала стрела, дёргавшаяся с её затихающим дыханием.

— Давай! — прохрипела Офила Эйн, и с её губ слетели красные брызги. — Кончай!

— Не могу, — дрожащим шёпотом пробормотала Эйн — у неё явно перехватило горло. Увидев меня, она сморгнула слёзы и, извиняясь, покачала головой. — Я не могу…

— Ничего, — сказал я, опускаясь возле Офилы. Всегда было трудно определить возраст её широкого лица с волевым подбородком, но теперь, обесцвеченное до мраморной белизны и изуродованное болью, оно казалось детским.

— Капитан, хотите оставить завещание? — спросил я, положив руку ей на голову.

— Не дури меня, предатель. — Она дёрнулась, но ей не хватало сил, чтобы избежать моего прикосновения. Её тело судорожно передёрнулось, вызвав всхлип с губ. Я смотрел, как на её лице страх сражается с яростью, а кожа холоднела с каждой секундой. Выносливая, как и всегда, она совладала с собой, сделав несколько неглубоких вдохов, и встретилась со мной взглядом. Теперь слова выходили с вымученной точностью.

— Мой завещание… это вопрос… если ответишь.

— Отвечу.

— Почему? — В её взгляде мелькнул жалобный, нуждающийся свет. — Почему… ты пошёл против неё?

— А почему льют воду на горящий дом? У меня не было выбора, капитан.

— Лжец… — Она снова дёрнулась, боль наконец превозмогала силу. — Ты всегда… замышлял… планировал. Она мне говорила. Сказала… как любовь… её ослепила… Каэритское колдовство… сказала она… — Слова Офилы утихли из-за дрожи, глаза потускнели, последние удары сердца выкачивали кровь из её тела. Я видел, как она боролась с этим, заставляя себя вернуться к жизни одним усилием воли, хотя её глаза теперь ничего не видели, и слова звучали как слабый, свистящий хрип. — Тория… что с ней… стало?

— Уплыла на поиски знаменитых сокровищ, — сказал я. — Надеюсь, она их нашла.

— Хорошо… бы… повидать её… снова…

Ещё несколько мгновений я смотрел, как капитан Офила Барроу то приходила в сознание, то теряла его. Она снова пыталась заговорить, но вместо слов получалось бесформенное бульканье. Наконец всякий свет пропал из её глаз, лицо обмякло, она сделала последний вздох и замерла.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Замок Норвинд — грозная крепость, — сказал Элберт. — Но кордвайнцы понесли большие потери в Битве на Гребне. Вряд ли у них есть силы удержаться против войска Лжекоролевы, а она обязательно приведёт всех, чтобы раздавить нас, как только узнает, что мы туда отправились.

— Вариантов у нас немного, — сказал я. — Отправляться на север, где придётся взять корабль до Фьордгельда и уповать на неизвестный приём от сестёр-королев Аскарлии. Юг означает многие мили территорий под контролем Эвадины. Восток приведёт нас в Рианвель, где её поддержка сильнее всего. Запад и Кордвайн, по крайней мере, даёт шанс на союзников. А ещё замок Норвинд может послужить местом сбора тех, кто выступает против правления восходящей-королевы. Каждый день, что она проводит на троне, вызывает всё больше разногласий, поэтому мы можем ожидать роста нашей численности.

Эти переговоры мы вели в коридоре святилища, небольшое пространство которого хорошоподходило нашему крошечному военному совету. Я, Уилхем и Джалайна стояли, а Леанора с Элбертом сидели перед небольшим камином. Наш юный король, прежде чем мать отправила его в постель, уже ясно выразил свои намерения, закатив пронзительную истерику.

— Повелеваю предать смерти всех предателей! — бушевал он, вырываясь из рук Леаноры, тащившей его в комнату, которую он делил с Дюсиндой. — Мне нужны их головы, сэр Элберт. Слышите? Мы немедленно выдвигаемся на Куравель и вернём себе дворец. Я приказываю!

Его призывы закончились, как только захлопнулась дверь. Краткую, но яростную тираду Леаноры приглушала преграда, но когда дверь снова открылась, я мельком заметил, как мальчик-король скорчился на своей кровати, страдая от выволочки.

— Насколько нам известно, — сказала Леанора, — новый герцог Кордвайна уже мог заключить союз с Лжекоролевой. У меня сложилось впечатление, что антипатия сына к ней не настолько страстная, как была у его отца.

— Эвадина больше не нуждается в переговорах, — возразил я. — Если Гилферд попытается это сделать, то, скорее всего, наградой ему будет приглашение встать на колени перед палачом.

— Он не показался мне умнейшим человеком, — сказал Элберт. — Впрочем, насколько я видел, на Гребне он сражался неплохо, даже когда зарубили его отца. Желание отомстить за старого герцога может сыграть нам на пользу.

— Мстительный он или нет, но людей у него всё равно мало, — заметила Леанора. — И у нас тоже. Писарь, вы слишком многого ждёте от простолюдинов, если считаете, будто они массово восстанут, чтобы свалить тирана. Такие вещи гниют годами, а когда лето подойдёт к концу, большинство будет заботить только заготовка достаточного количества топлива и продовольствия. Мы можем продолжать эту войну, но победа требует времени. И многое зависит от того, согласится ли вообще юный герцог Гилферд открыть для нас свой за́мок.

Я глянул на дверь в главную часовню, из-за которой доносилась сладкая песня Эйн.

— О-о, думаю, среди нас есть та, ради кого он их откроет.

* * *

Герцог Гилферд Ламбертайн сильно повзрослел за те недели, что я его не видел. Тот ослеплённый юноша, которого очаровала Эйн, теперь стал усталым молодым человеком, полным забот. Его глаза над высокими скулами покраснели и ввалились, а впадины под ними подчеркивали трупный вид. Нас он встретил в зале, где его отец недавно устроил пир в мою честь. Вассалов и лордов, присутствовавших на моей прошлой встрече с герцогом Лорентом, по большей части не было — предположительно теперь они гнили среди павших на Гребне. Оставалось только трио суроволицых рыцарей, покрытых шрамами от недавней битвы. Также меня встревожило присутствие пепельноволосой восходящей Хейльмы. Её сморщенное, сердитое лицо выражало гнев, если не считать самодовольного изгиба рта. По моему опыту, характер фанатика редко улучшается, если его правота становится доказанной.

Наша группа состояла из меня, Леаноры и Эйн, не очень-то правдоподобно исполнявшей роль личного телохранителя принцессы-регента. Меня немного порадовало, что черты лица молодого герцога смягчились, когда он её увидел. А ещё то, как его взгляд задержался на брошке, которую Эйн по моему настоянию приколола на куртку.

— Если спросит, — сказал я ей, когда мы подъезжали к воротам за́мка Норвинд, — скажи, что носишь её каждый день.

Она в ответ пренебрежительно закатила глаза.

— Он не такой дурак.

— Господин герцог, — говорила теперь Леанора, протянув руку Гилферду. — Пожалуйста, примите мою благодарность за ваше гостеприимство. — На ней было единственное оставшееся платье, которое могло претендовать на слово «наряд» — траурное одеяние из чёрного шёлка и хлопка, уместное для данного случая.

Гилферд так долго сидел, бесстрастно глядя на её протянутую руку, что я задумался, увенчает ли он оскорбление отказом принять участие в придворном ритуале. Однако у него ещё сохранялись некоторые остатки приличия, поскольку он соизволил подняться.

— Мой отец всегда был очень щепетилен в подобных вопросах, — сказал он, преклоняя колено, и прижал губы к руке Леаноры. — Ваше величество.

— Его утрата печалит моё сердце больше, чем я могу выразить, — с серьёзной торжественностью сказала она. — Знайте, что в моей семье его будут почитать вечно.

Гилферд на это не ответил, а вместо этого поднялся, скрестил руки и перевёл взгляд с Леаноры на меня.

— Итак, Писарь, — сказал он, — похоже, на этот раз вы пришли спеть совсем другую песню.

— Песню предателя, — вставила восходящая Хейльма, откровенно жестоко скривив губы. — На самом деле, песня-то та же. Просто для другой госпожи. Которую, не сомневаюсь, он тоже когда-нибудь предаст.

Я дал последовавшей тишине повисеть ещё мгновение, зная, что от жарких возражений здесь не будет никакого толка. Как не будет ни от лжи, ни от пустых обещаний.

— Милорд, мои преступления многочисленны, — сказал я Гилферду. — Мои заблуждения велики и их последствия ужасны. Когда я пришёл сюда в прошлый раз, я был человеком, влюблённым в ложь, потерявшимся во сне наваждения. Теперь же я проснулся.

— Не обращайте внимания на слова этого существа! — вскричала Хейльма, едва-едва не завизжав. — Вашему отцу хватило мудрости отослать его прочь. Сделайте то же самое.

Гилферд повернулся к ней, с суровым возмущением в глазах.

— Восходящая, я больше не ваш ученик, — тихо, но отчётливо произнёс он. — А вы не мой учитель. Держите свои советы при себе, пока вас не спросят.

Лицу Хейльмы не хватало плоти, но всё же от этого выговора его передёрнуло.

— Ваш отец…

— Мёртв! — оборвал её Гилферд. — Как и все его рыцари, и солдаты, кроме единственной горстки. Насколько я помню, все они согласились на войну по вашему совету. Придержите язык, или убирайтесь в свои покои.

Снова повернувшись к своим гостям, он неизбежно задержался взглядом на Эйн.

— Миледи, как радостно мне снова видеть вас, — сказал он, впервые улыбнувшись. Тот чуть неуклюжий юноша, которого я встречал раньше, возможно, пробормотал бы эти слова, но этот мужчина говорил прямо и без смущения.

— Говорила же вам в тот раз, — сказала Эйн, улыбаясь в ответ. — Никакая я не леди…

— На самом деле, — вмешалась Леанора, — эта замечательная девушка только что была назначена моей главной фрейлиной, а эта роль требует благородного звания. Как раз сегодня утром король с радостью оказал ей эту честь. — Факт, что король не делал ничего подобного, являлся, конечно, чисто академическим. В любом случае, вряд ли Гилферда это сильно заботило.

— Леди Эйн, — низко поклонился он. — Прошу вас, примите мои поздравления с вашим повышением.

— Хм, — сказала Эйн, взглянув на меня, в ожидании совета. Получив кивок, она добавила, — Большое спасибо. — Она запнулась, оглядывая комнату, и смущённо поёжилась. Я видел, как восходящая Хейльма смотрела с нескрываемой яростью, что заметила и Эйн. Сделав короткий вдох, чтобы успокоиться, она спросила Гилферда: — Можем ли мы поговорить? Я имею в виду, только вы и я.

— Отличная мысль, — сказала Леанора, склонив голову в сторону Гилферда. — Поскольку наше путешествие, которое оказалось весьма долгим, сильно меня утомило. Лорд Элвин и я удаляемся. Милорд, возможно, мы могли бы поговорить позднее вечером?

Гилферд едва отвёл взгляд от Эйн.

— Думаю, так будет лучше всего, ваше величество. Мой камердинер проводит вас до ваших покоев. Ваши сопровождающие могут разместиться в казармах, там достаточно места.

Я поклонился герцогу, когда Леанора выходила из зала. Отступив на шаг, я остановился, чтобы тихонько дать Эйн совет, но она покачала головой. Как Гилферд был уже не мальчик, так и она была уже не девочка. И всё же, мне это не нравилось.

— Тебе не обязательно ничего обещать… — прошептал я ей, и замолчал, когда она снова покачала головой.

— Не волнуйся обо мне, — ответила она с натянутой улыбкой. — Мне уже лучше, забыл?

* * *

Эйн никогда не рассказывала мне, что произошло между ней и герцогом Гилфердом за закрытыми дверьми его пиршественного зала. И всё же, с наступлением вечера он решил преклонить колени перед королём Артином IV и поклясться в верности, пока он дышит. За клятвой Гилферда последовал своего рода пир — короткое мероприятие, на котором не было ни жонглёров, ни песен, хотя и Адлар, и Квинтрелл предложили выступить. Настроение Гилферда заметно улучшилось, но за́мок всё равно оставался местом траура.

— Что ты ему сказала? — спросил я Эйн, когда скромное празднование подошло к концу. Желая лучше оценить оборонительные сооружения за́мка, я попросил её присоединиться ко мне и совершить экскурсию по малолюдным зубчатым стенам.

— Правду, — ответила она, пожав плечами. — Он сделает то, что ты хочешь, — раздражённо добавила Эйн, видя, что я жду от неё более полного объяснения. — Важно ведь только это? И к тому же, я теперь фрейлина. Отчитываюсь перед принцессой, а не перед тобой.

Она ухмыльнулась, когда я хмуро пробормотал:

— Мои извинения, миледи.

— Я не давала никаких обещаний, если тебя это беспокоит. — Она сунула руку под мою, положив голову мне на плечо. — Но спасибо за беспокойство. — Эйн отошла, критически осматривая изгибы стен замка Норвинд. Иногда я забывал, что она повидала битв не меньше, чем я, и обладала солдатским суждением. — Слишком мало, — константировала она. — В за́мке Уолверн нас было больше, и мы едва его удержали.

— Я знаю. — Я смотрел на пару часовых, которые шли по южной стене, отметив широкий промежуток между ними и их соседями. Пускай даже это была просто ночная смена, с рассветом ситуация улучшится совсем немного. Способность Эйн к числам не оставляла во мне сомнений относительно состояния войск герцога. Все наши силы в совокупности насчитывали немногим более восьмисот вооружённых мужчин и женщин. Учитывая мощь неестественно вдохновлённого войска Эвадины, мы могли рассчитывать, что сможем удерживать этот за́мок не более нескольких дней.

— Как думаешь, скоро она придёт? — спросила меня Эйн.

— Скорее всего, через несколько недель. Или месяцев, если удача улыбнётся.

— Не улыбнётся. Как только она узнает, что ты здесь, она придёт за тобой. Ты знаешь это. — Эйн прислонилась спиной к стене и поморщилась от сожаления, озвучивая очевидный, но неприятный вывод. — Мы не можем здесь оставаться. Думаю, ты и это знаешь.

Я посмотрел на юг, прикидывая в уме расстояния и препятствия.

— Похоже, Шейвинский лес вечно манит меня домой.

— Принцессе это не понравится, — предупредила Эйн. — Скрываться по лесам не очень-то по-королевски, да?

— Так же, как и скрываться по болотам. Лес теперь — единственное убежище, где мы можем спрятаться.

* * *

Наутро я объяснил Леаноре и герцогу свой план. Принцесса на удивление легко согласилась на моё предложение, а герцог Гилферд в меньшей степени, поскольку я, по сути, просил его покинуть своё герцогство.

— Земли и за́мки можно вернуть, милорд, — сказала ему Леанора. — Но для этого вы должны быть живы.

После долгой дискуссии Гилферд согласился отправиться в Шейвинский лес, но настоял на недельной задержке, для всех приготовлений и набора дополнительных рекрутов. С этой целью я и Джалайна несколько дней бродили по окрестностям в поисках тех, кто спасся от ярости восходящей-королевы. Мы нашли несколько маленьких групп обездоленных людей, которые рассказывали о сожжённых деревнях и украденных запасах еды. Те, кто помоложе, к нам присоединялись, но большинство из них были настолько несчастны и напуганы, что не могли даже помышлять о восстании. После расспросов стало ясно, что Эвадина превратилась в нечто большее, чем просто Воскресшая мученица или королева-узурпаторша.

— Она видит всё, милорд, — посетовала одна старуха на телеге, которую тащила её семья. — Мой дорогой муж сказал против неё, далеко от её последователей, которые могли бы услышать. Шёпотом, вообще. И всё равно за ним пришли. Повесили его, да, и спалили наши дома. И всё это лишь за шёпот.

Мне показалась более правдоподобной другая история — просто информатор сгонял в войско Ковенанта, чтобы на сплетне о своём болтливом соседе заработать несколько шеков. Однако действительно, видения Эвадины представляли собой вполне реальную угрозу, даже более тревожную, чем её численное превосходство. Я не сомневался, что именно из-за виде́ния она отправила Офилу прочёсывать болота в поисках Леаноры и детей. А ещё подозревал, что именно виде́ния сыграли немаловажную роль в её победе на Гребне. Но всё же, они не делали её безошибочной. Она не знала правды о своём предполагаемом воскрешении, пока не услышала её от Гилберта. И видения не предупредили её о моём побеге из дворца в Куравеле. Я вспомнил падение Ольверсаля, ту ужасную ночь, когда Эвадина получила раны, которые должны были её убить. «Она ожидала, что умрёт той ночью, но не умерла… из-за меня. Такого исхода она не предвидела».

— В твоей голове что-то снова варится, — заметила Джалайна.

Я понял, что остановил Черностопа и задумчиво нахмурил лоб. Группа обездоленных керлов возобновила свой утомительный путь на север, и ни один из них не захотел вступить на сторону короля.

— Что такое? — подсказала Джалайна, поскольку я продолжал молча размышлять.

— Она меня не видит, — сказал я. — Эвадина. Её виде́ния. Меня в них нет.

— Как ты можешь быть уверен в этом? Она видит так много.

— Никак, но я… чувствую. А ещё, если бы её виде́ния могли привести её ко мне, то разве остался бы в живых хоть кто-то из нас? — Было и кое-что ещё, подозрение, которое мне неудобно было озвучивать Джалайне. То, что сказала перед смертью Офила: «Она мне сказала, как любовь её ослепила…».

— Если это правда, — рискнула Джалайна, — то это даёт нам преимущество, не так ли? Пока ты остаёшься с королём, она не сможет его найти. — Осознав это, мы оба напряглись. В этот день мы проехали не менее пяти миль от замка Норвинд, а накануне и того больше.

Ругнувшись, я ударил пятками Черностопа, и пустил его галопом на север, крикнув остальным, чтобы следовали за мной.

* * *

Чтобы убедить Гилферда в настоятельной необходимости как можно скорее покинуть свою родовую резиденцию, потребовалось ещё одно вмешательство Эйн. Подозреваю, решающим фактором стала угроза, что если он решит остаться, то, скорее всего, никогда её больше не увидит. Благодаря нашим вербовочным усилиям, войско, вышедшее из замка Норвинд на следующее утро, насчитывало более тысячи пехотинцев и всадников. Я надеялся по пути набрать больше, но не питал иллюзий, что наши ряды ещё очень долго не сравнятся с численностью противника. Леанора была права. Впереди нас ждали месяцы, а возможно, и годы попыток вести войну из укрытия. Годы, в течение которых жестокость Эвадины наверняка будет только расти, увеличивая нашу численность, но сея хаос во всём королевстве. В эти годы также должен был родиться ребёнок, которого она вынашивала — наш с ней ребёнок, наследник злокозненной королевы. От этого знания я целые дни проводил в тревожных размышлениях, а ночи полнились яркими неприятными снами, хотя Эрчел в них на данный момент к счастью отсутствовал.

По моему предложению это недовойско Короны не стало рисковать и направилось к прибрежным дорогам, а не напрямую к Шейвинской границе. Я не испытывал никаких сомнений, что Эвадина уже собрала все свои силы и ускоренным маршем направляется к верхнему Кордвайну. Нам пришлось бы очень плохо, если бы мы наткнулись на один из её дальних патрулей. Гилферд каждый день уезжал вперёд с небольшим сопровождением, часто в компании с Эйн, и в каждой деревеньке, и в каждом городке они призывали добровольцев. Как герцог этих земель, он мог бы приказывать, а не просить, но я не винил его за такую щедрость. Даже самый необразованный керл мог оценить наши шансы на успех, и любой принуждённый к службе, скорее всего, дезертировал бы при первой возможности. И всё же, находились и такие, кто отвечал на призыв. Часто это были слишком старые или слишком молодые для того сбора, который привёл к катастрофе так много их родственников. Как правило, это были люди, у которых не исчезло чувство долга перед убитым герцогом Лорентом, поскольку о нём здесь явно хорошо думали. Кроме того, когда мы подошли к побережью, нам удалось собрать несколько десятков наёмников, направлявшихся в порты. Я питал мало иллюзий относительно долговечности их лояльности, но обученных солдат найти было трудно.

Когда мы уже выехали на прибрежную дорогу и направились на юг, Эйн сообщила, что наша численность уже превысила полторы тысячи. Я полагал, что вряд ли даже половина из них хорошо проявит себя в случае битвы, которой мне очень хотелось избежать. Однако стало ясно, что этим надеждам, похоже, не суждено оправдаться, когда рано утром на третий день нашего путешествия по прибрежной дороге ко мне прискакал Тайлер с известиями о вооружённом отряде, стоявшем на вершине холма в миле впереди.

— Не хотел слишком к ним приближаться, — сказал он. — Поскольку среди них немало лучников. Прикинул, что их около четырёх, может пяти сотен. Стоят не в строю. Но и не двигаются.

— Кавалерия есть? — спросил сэр Элберт.

— Насколько я видел, только пехота, милорд. Но, может, лошади у них спрятаны на той стороне холма.

— Итак. — Рыцарь задумчиво почесал свою ещё больше разросшуюся бороду. — Пойдём через них, или в обход?

— Надеюсь, ни то, ни другое, — сказал я. Меня терзала мысль о том, что вывод насчёт виде́ний Эвадины может быть ошибочным. Неужели она предугадала, что мы пойдём по этой дороге, и послала войска преградить нам путь? Если да, то почему всего несколько сотен, когда командовала тысячами?

Повернувшись к герцогу Гилферду, я спросил:

— Милорд, нет ли у вас часом флага перемирия, который я мог бы одолжить?

Гилферд и Леанора настояли на том, чтобы сопровождать меня, а значит и Элберт тоже поехал. Когда наша группа двинулась под знаменем перемирия к холму, и стало ясно, кто наш потенциальный противник, я понял, что было бы гораздо лучше прийти в одиночку. Тем не менее, некоторое утешение я нашёл в том, что нести знамя предусмотрительно поручил Тайлеру. Для переговоров с разбойником часто нужен другой разбойник.

Я поднял руку, и наша группа остановилась у подножия холма. Глядя наверх, я увидел сборище людей в разных одеждах. Их рядам не хватало военной точности, но, тем не менее, стояли они твёрдо. Люди в центре были вооружены лучше всего — все с мечами или топорами, некоторые в доспехах. Солнце светило высоко над головой, и я ясно видел лица, украшенные руническими татуировками. Самая высокая из них стояла впереди — блондинка с длинным мечом за спиной. Она, как я понял, намеренно долго внимательно смотрела на нас, скрестив руки и наклонив голову. Учитывая обстоятельства, возможно, нашей группе разумнее было бы подняться на холм, но нельзя было, чтобы член королевской семьи унижался таким образом. Простолюдины представляются королевской семье, а не наоборот. Я заметил небольшое изменение в позе высокой женщины, что, как я надеялся, выражало скорее веселье, чем оскорбление, прежде чем она опустила руки и начала спускаться с холма.

— Надеюсь, ты до сих пор ей нравишься, — пробормотал я Тайлеру, который в ответ подозрительно скривился.

— Я никогда ей не нравился, — сказал он. — В нашу прошлую встречу она называла меня Крысой Леди.

Я посмотрел, как высокая женщина остановилась в нескольких шагах от нас. Она не поклонилась и не поприветствовала нас, указывая на то, что мы, вероятно, исчерпали её уступки по части вежливости.

— Принцесса, — сказал я, поворачиваясь к Леаноре, — для меня честь представить вам Шильву Сакен. Эта женщина добилась выдающихся торговых успехов в этом регионе. Госпожа Шильва… — Я поклонился королеве разбойников, — ваш визит оказывает честь принцессе Леаноре.

Изучая преимущественно бесстрастное лицо Шильвы, я поразился тем, насколько мало она постарела. Несколько новых морщин появилось в уголках глаз и на лбу, но в остальном она оставалась той же женщиной, которую Декин на моих глазах обнимал много лет назад. Увидев, как она нахмурила лоб, ответив на мой взгляд, я понял, что обо мне того же сказать нельзя.

— Ебать, юный Элвин, — проговорила она. — Как же ты постарел. Да и подрос нехерово. Хотя пошёл не в Декина. Похоже, он ошибался насчёт своего любимого бастарда.

— Он во многом ошибался.

— Тут ты не соврал, конечно. — Шильва, прищурившись, перевела взгляд с меня на Тайлера, и прищурилась ещё сильнее от явного презрения, а потом посмотрела на моих спутников. — Простите мне мои манеры, — сказала она. — Никогда не знала, как вести себя вокруг таких, как вы. Лорды, рыцари, принцессы и всё такое. Если вы ещё можете так себя называть. Как я слышала, нынче новая королева. — Она остановилась взглядом на Леаноре, губы расплылись в улыбке. — Она ужасно хочет заполучить тебя, любимая. Сто золотых соверенов за эту изящную головку, не меньше. Две сотни за него… — она дёрнула подбородком в мою сторону, — но только за живого.

— Сумма немалая, — ответила Леанора, и, судя по голосу, её эти слова не оскорбили, как я ожидал. — Вы здесь ради неё?

Элберт двинул своего коня вперёд, положив руку на рукоять меча. Они с Шильвой обменялись суровыми, непреклонными взглядами. Я знал, что она помнит его по Моховой Мельнице, где её едва не схватили и не казнили, и, чтобы сбежать, ей пришлось бросить родственников, которых там перебили. Возможно, эта старая обида никуда не делась, но я знал, что для королевы Шейвинских разбойников, это не имеет значения.

Я начал было подбирать слова, чтобы хоть как-то разрядить обстановкуи вернуть внимание Шильвы ко мне, но первой заговорила Леанора.

— Вы здесь не ради драки, — сказала она, махнув рукой в сторону людей на холме за спиной Шильвы. — Разбойники не вступают в открытый бой. И если бы вашей целью было получение вознаграждения от Лжекоролевы, то вы бы просто прибежали к ней и сказали, где мы находимся. Вместо этого вы решили перегородить нам путь и дожидаться переговоров. Итак, госпожа Шильва, я спрашиваю, со всем уважением, что вы хотите?

Худощавое красивое лицо Шильвы напряглось, глаза потемнели от гнева. Но я не почувствовал в ней агрессии. Этот гнев был направлен в другое место.

— Я в своё время много кем была, — заговорила она тихо, но голос становился всё громче. — Воровкой, пиратом, контрабандистом, и, да, я выполняла убийства, когда приходилось. Но никогда я не была попрошайкой, до сих пор. — Она бросила в мою сторону полный обвинений взгляд. — Но его Воскрешая мученица сделала меня попрошайкой.

— Она не моя мученица, — вставил я. — Уже не моя.

— Это ради неё ты послал торговаться свою крысу. Ей ты заставил меня служить, не зная, что я этой службой режу себе горло.

Я услышал в её голосе какую-то нотку, пускай едва заметную, но которая говорила о горе и гордости, выскобленных до глубины души. И снова Леанора со своей проницательностью попала в точку. Шильва пришла не драться. Я ещё раз посмотрел на разбойников на холме и увидел, какими оборванными они выглядят. Это была не армия головорезов, а ещё одна группа обездоленных, спасающихся от гнева восходящей-королевы.

— Она пришла в Шейвинский лес, — сказал я Шильве.

— Её солдаты легко отыскали каждое убежище, — подтвердила она. — Каждый склад добычи. Каждый лагерь. Почти все мои контрабандистские бухты подверглись набегам, а грузы были конфискованы. Сотни людей повесили по её слову, включая моих родственников. Кланы, которые поколениями жили в Шейвине, теперь вымерли. Как она могла такое знать, Элвин? — В её взгляде снова светилось обвинение. — Кто мог ей сказать?

— Ей не нужны информаторы, — ответил я. — Её направляет нечто другое. И оно направит её к тебе, если только ты к нам не присоединишься.

Шильва стиснула зубы.

— Как мне верить твоему слову? Ты ведь так долго был на её стороне.

— Тогда поверьте моему, — сказала Леанора. — Как принцесса-регент, я ручаюсь за этого человека. Он рисковал своей жизнью, чтобы спасти моих детей. Вот что я видела, как видела и глубину его вины. Как вижу и вашу, госпожа Шильва. Вы жаждете расплаты за всё, что потеряли. — Леанора наклонилась вперёд и протянула руку. — Посвятите себя делу моего сына, и я позабочусь о том, чтобы вы её получили.

Шильва не двинулась с места. Только дураки заключают сделку с первого предложения.

— Услуги должны быть оплачены, — сказала она. — Как возмещением, так и монетой.

— Король с радостью объявит королевское помилование за все преступления, совершённые вами и вашей бандой, — заверила её Леанора. — А что касается монет. — Она повернулась ко мне, приподняв бровь. — Лорд Элвин — казначей короля, как и его маршал.

Поняв намёк, я потянулся за кошельком, который дала мне Лорайн. Открывая его, я позаботился о том, чтобы Шильва увидела содержимое. Потом достал один золотой соверен и бросил ей со словами:

— Просто символический платёж. В знак признательности за вашу готовность к переговорам.

Шильва повертела монету и удовлетворённо хмыкнула, разглядев и почувствовав настоящее золото.

— Если мы к вам присоединимся, то я возьму половину этого кошелька.

— Десятую часть, — парировал я, указывая на разбойников на холме. — Если только у вас нет армии, которую вы предоставите королю.

— Армии? Нет. — Шильва взяла руку Леаноры и поцеловала её. — Но у меня есть флот, и, как мне кажется, он сейчас гораздо нужнее.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Порт Тарисаль образовывал полумесяц из плотно расположенных домов вокруг бухты в форме подковы на побережье Кордвайна. Поднявшись на утёсы к югу от порта, мы увидели несколько десятков кораблей разных размеров. Небольшие барки стояли на якоре рядом с трёхмачтовыми торговыми судами и длиннокорпусными шхунами, построенными для плавания по глубинам океана.

— Ваше величество, я представляю контрабандистов Альбермайна, — сказала Шильва, поклонившись Леаноре. — То есть всех, кто пожелал прийти сюда по моему приказу. Когда эта чокнутая сука спустила на нас своих собак, некоторые решили, что лучше пойдут в более дружелюбные порты.

— Внушительно, госпожа Шильва, — не очень убеждённо сказала Леанора. — Но, как бы мало я не разбиралось в этом, даже я понимаю, что это не военный флот.

— Если потребуется, то они будут сражаться, — ответила Шильва. — Но их миссия — увезти нас подальше. На Западных островах полно мест, где можно спрятаться. Как только обоснуемся, сможем совершать набеги по всему западному побережью Альбермайна.

— Предлагаете нам сбежать? — спросил её Элберт. — Король не может бросить своё королевство и при этом по-прежнему заявлять права на Корону.

— У него не останется головы, на которой её носить, если он останется здесь слишком надолго. — Хмурая резкость Шильвы ясно дала понять, что её обида на королевского защитника не утихла, несмотря на новообретённую преданность. — Можете попробовать следовать плану Писаря, — продолжала она. — Но сгоняйте-ка в Шейвинский лес, и увидите, что все дороги отсюда до туда теперь забиты её солдатами. — Шильва взглянула на Леанору, и выражение её лица чуть смягчилось. — Прошу прощения, ваше величество, но побег — это теперь ваш единственный шанс. А там, — она наклонила голову в сторону кораблей в бухте, — я дарую вам средства для этого.

* * *

Следующую неделю мы провели в Тарисале, дав Гилферду больше времени на сбор рекрутов из числа горожан и ближайших окрестностей. Местная знать, в основном, была готова присоединиться к новому герцогу, хотя некоторые из них незаметно исчезли вскоре после нашего прибытия. Простолюдины в порту и керлы с ближайших ферм оказались менее склонны к идее отплыть навстречу неопределённому будущему. Наши ряды выросли примерно на сотню человек, но не более того. Поскольку этот регион ещё не ощутил на себе бремени правления восходящей-королевы, я не мог винить людей за их нежелание. Реакция Эвадины на то, как она придёт сюда и обнаружит, что её добыча исчезла, вызывала у меня чувство вины, но не было возможности тратить время на убеждение этих людей в их неминуемой судьбе.

Я все эти дни с помощью ветеранов нашей роты тренировал новорождённое войско Короны. Некоторые из новобранцев уже ходили в различных кампаниях под знаменем Кордвайна, но большинство — нет. Многочасовые попытки заставить их выстроиться в дисциплинированную линию научили меня пониманию сложности задачи наставника по строевой подготовке, вызвав печальную тоску по Суэйну и Офиле. Я почти не сомневался, что под их суровым, но опытным руководством наша зарождающаяся армия в кратчайшие сроки начала бы маршировать в ногу.

Мы тренировались на широкой мощёной пристани Тарисаля — единственном ровном участке в порту. При организации войска Короны я последовал примеру Ковенанта, разделив их на три шеренги в зависимости от роста. Самые высокие и сильные стояли в первой шеренге, вооружённые пиками или любым другим длинным оружием, которое мы смогли найти. За ними шли коренастые или среднего роста люди с топорами, алебардами и секачами. Сзади стояли мужчины и женщины с кинжалами. Мы располагали лишь разнородной бронёй, и двум третям из нашего числа не досталось никаких шлемов. Я посетил всех торговцев в этом порту — тех, кто не бежал — в поисках оружия и доспехов, или хотя бы прочной одежды. Результаты оказались неоднозначными, но, по крайней мере, у каждого солдата теперь имелась куртка, одеяло и какое-то оружие.

К концу четвёртого дня тренировок мне, наконец, удалось построить их и организовать некое подобие наступления. Для этого мне и ветеранам пришлось изрядно потолкать и покричать, но результат действительно представлял собой некоторый прогресс. Хотя не на всех, кто это видел, он произвёл впечатление.

— Блядь, ну и жалкое зрелище, — раздался голос позади меня, после того, как я распустил новобранцев. Солнце стояло низко над западным горизонтом, и мне пришлось прикрыть глаза, чтобы увидеть этого критически настроенного зрителя. Я разглядел худощавую фигуру с копной непослушных тёмных волос, лишь частично скрытых под шёлковым шарфом. На ней была одежда моряка, а на широком поясе с обеих сторон висели кинжалы.

— Сержант Офила за такое представление шкуры бы с нас содрала, — добавила морячка. — Где она, кстати?

— Мертва, — ответил я внезапно загрубевшим голосом. Мы никогда не были склонны к открытому проявлению привязанности, но желание заключить её в объятия вдруг стало непреодолимым. Тория обняла меня в ответ, всего на миг, и тут же высвободилась.

— Прошла всего пара лет, — сказала она, искоса глядя на меня, — а ты выглядишь так, будто пролетели все десять.

Мне пришлось сглотнуть, чтобы возразить, и слова вырвались хриплым выдохом:

— Так случается, когда хорошенько сражаешься.

— Так вот чем ты занимался, Элвин? — Её тон был таким же язвительным, как и всегда, но, судя по довольно мягкому выражению лица, она пришла не для того, чтобы судить, по крайней мере, не слишком сильно. — Я же говорила, — добавила она, когда я не смог выдавить ответа.

— И ты была права, — удалось мне проговорить с напряжённым, глухим смешком. — Я действительно дурак дураком.

От этих слов на её губах появилась лёгкая улыбка, а я попристальнее взглянул на её одежду. Куртка и брюки были прекрасно сшиты, хотя и пропитаны морским воздухом, а навершия каждого из её кинжалов-близнецов украшали драгоценные камни: рубин справа и сапфир слева.

— Так что, — спросил я, — значит, ты его нашла? Клад Лаклана.

— Я нашла кое-что. — Тория кивнула в сторону причала, где на якоре стояло узкое судно из тёмного дерева. «Морская Ворона», вспомнил я. Похоже, Тория решила сделать корабль контрабандиста своим новым домом.

— Пойдём, выпьем грога, — предложила она. — И я тебе всё расскажу. А ты расскажешь, каким был ебланом, когда меня не было рядом, чтобы подтереть тебе задницу.

Мы поднялись по сходне на палубу «Морской Вороны», где нас встретила темнокожая женщина, которую я помнил по ночи, когда впервые увидел Торию на борту этого судна.

— Капитан, надеюсь, он пришёл заплатить нам, — сказала она, угрюмо посмотрев на меня. — Думаю, мы уже насиделись в этой жопе.

— Малия, ты будешь сидеть в любом говне, где я тебе прикажу, — спокойно сообщила ей Тория, хотя глянула на неё сурово. — И столько, сколько я захочу.

Две женщины смотрели друг на друга, пока Малия не соизволила опустить голову, демонстрируя частичное подчинение.

— А теперь, — сказала ей Тория, махнув мне, чтобы я шёл за ней по палубе, — съебись и притащи нам с этим знаменитым парнем грогу.

— Капитан? — спросил я, спускаясь за Торией через люк на квартердеке. — А что случилось с Дином Фаудом?

— Сидит себе на своём родном острове посреди южных морей. Он нынче им практически владеет, хоть и не официально. Когда есть настроение, по-прежнему плавает туда-сюда на «Утренней Звезде», но теперь он больше торговец, чем капитан дальнего плавания, и благодаря мне, тоже получает большие прибыли.

Тория привела меня к двери в задней части нижней палубы, за которой я увидел просторную каюту, задрапированную шелками и заваленную мягкими подушками. На кровати посреди атласной мягкости поднялся рыжий кот злодейского вида и с шипением оскалил на меня клыки.

— Похоже на шлюший дворец, да? — спросила Тория, прогоняя кота движением запястья. Тот недовольно мяукнул, взобрался по обшивке корпуса и уселся на балке. — Вкус Дина Фауда, — продолжала Тория, — но я не спешу тут всё менять. И к тому же, — она расстегнула пояс с кинжалами, положила на палисандровый стол и опустилась на заваленный подушками диван, — тут так удобно.

— А ты, видать, крутая морячка. — Я уселся на стул с высокой спинкой за капитанским столиком. — Раз так быстро поднялась настолько высоко.

— Не особо. Могу не хуже прочих натянуть верёвку и повесить простыню, но в ловле ветра я не эксперт. Оставляю это первому помощнику. Третий помощник позаботится обо всей этой скучной ерунде с картами, звёздами и тому подобным. А боцман избивает любого, кто возражает против моих приказов. В общем, вот так мило и аккуратно тут всё устроено.

— Так если ты не убила Дина Фауда и не отбирала у него корабль, как же ты стала капитаном?

Тория ухмыльнулась, развалившись на шёлковых подушках.

— Он меня удочерил. Провёл на баке целый ритуал с благовониями и сжиганием пергамента, после чего я стала его дочерью, по крайней мере, в глазах его богов. Экипажу, вроде бы, этого хватило, по крайней мере, большинству из них. «Морская Ворона» была его подарком. Понимаешь, это всего лишь один из его кораблей. Когда ты с ним познакомился, у него их было несколько, а теперь в три раза больше. Полагаю, однажды я унаследую весь флот.

— Как я понимаю, эти корабли были куплены на сокровища Лаклана. Ты и правда привела его к ним?

Рот Тории изогнулся, как у человека, посвящённого в забавную тайну, но ответить ей не дала угрюмая Малия, прибывшим с бочонком грога и двумя кубками.

— Команда болтает, — сказала женщина, бросив на меня злобный взгляд. — Этот на борту — не к добру. Говорят, он привлечёт на нас взгляд Проклятой Королевы.

— Пускай тогда валят и ищут себе другое место, — весело и пренебрежительно ответила Тория. — А ты постой-ка снаружи на стрёме. Мне не нужны другие посетители.

— Проклятой Королевы? — переспросил я, когда Малия выразительно хлопнула дверью.

— Так её называют по всем южным морям, — ответила Тория. — И аскарлийцы тоже. Об её предполагаемых способностях ходят всевозможные невероятные истории. Я пыталась убедить своих, что она просто чокнутая со странными снами, но моряки всегда падки на суеверия.

— Эх, если бы ты была права. — Я потянулся к бочонку и щедро плеснул грога в оба кубка. — За Брюера, — сказал я, протягивая ей один кубок и поднимая другой. — И за многих других хороших людей, павших за ложное дело.

По лицу Тории пролетела тень.

— Брюер умер?

— Той самой ночью в Фаринсале. Его убили люди герцога, которых послали выкрасть Помазанную Леди. И большинство остальных тоже умерли. Офила, Суэйн, Делрик… — «Лилат, висящая на эшафоте…»

— Насколько помню, Брюер не был очень-то хорошим человеком, — сказала Тория. — Но он был своего рода другом, так что я выпью за него. И за Суэйна с Офилой. — Она отхлебнула грога, осторожно глядя на меня. — Это она их убила?

— Она убила Суэйна и Делрика, за то преступление, что они спасли ей жизнь. Офила умерла, пытаясь убить меня.

— Ну и историю ты мне рассказываешь, Элвин.

Я улыбнулся и выпил. Грог был хорош — мягкий на языке и слишком легко проскальзывал в горло. Я уже некоторое время не напивался, и понял, что эта перспектива мне нравится.

— Послушаю сначала твою, — сказал я, осушив кубок, и снова потянулся за бочонком. — И будь любезна, мою долю сокровищ. У меня есть армия, которой надо платить.

— К сожалению, у меня есть история, но не золото. Если только ты не считаешь знание богатством. — Тория откинулась на подушках, сжимая кубок. — Как только мы вышли в море, Дин Фауд оказался верен своему слову, и поплыл прямиком к Железному Лабиринту. У него было полно вопросов, как и следовало ожидать. Но я ему не давала никаких ответов, кроме карты. Ему легко было бы украсть её и приказать команде выбросить меня за борт, но он этого не сделал. Для этих людей сделка, скреплённая монетой, многое значит. Для них нарушить такой пакт — это как насрать на алтарь в святилище. И к тому же, думаю, он начал испытывать ко мне симпатию после того, как я блоком и подкатом вырубила одного из его матросов, когда тот слишком распустил руки.

Оказалось, что название у Железного Лабиринта верное. Сотни близстоящих скалистых островков, где между ними море бурлит белой пеной, а приливы могут разбить корабль на щепки, если подойти к ним в неподходящий час. Однако Дин Фауд знал своё дело. На это ушло десять дней осторожного плавания, но, в конце концов, мы добрались до острова, обведённого на карте.

Тория хлебнула ещё грога, её губы изогнулись в печальной улыбке.

— Это был просто огромный отрог скалы, поднимавшийся из бушующих волн, один из множества таких же. Во время прилива казалось, что на лодке там не высадиться, но когда море немного успокоилось, в основании острова стало можно разглядеть впадину. Дин Фауд приказал спустить лодку, но не вся команда готова была рискнуть и отправиться в это путешествие. Я никогда не видела, чтобы он обнажал саблю, но ему хватило положить руку на рукоять, чтобы воспламенить их храбрость. Уж и не думала, что когда-нибудь испугаюсь сильнее, чем на Поле Предателей, но на пути внутрь той скалы это случилось. Лодку охуенно мотало вверх-вниз, но когда мы оказались в тени внутренностей острова, море успокоилось. Там было настолько темно, что пришлось разжечь факелы. Дальше мы нашли плоский участок скалы почти на уровне воды, и пещеру за ним. Дин Фауд оставил пару матросов наблюдать за лодкой, а остальных повёл в пещеру. Были среди нас те, кто шептался о привидениях и тому подобном, но я не видела ничего тревожного, разве что брызги дерьма гнездящихся там птиц. Так было до тех пор, пока мы не нашли пещеру с прудом.

Тория, нахмурив лоб, наклонилась вперёд на диване и сжала кубок обеими руками, поставив локти на колени.

— Скверное это было место. Как я и говорила, никаких призраков я не видела, и не слышала никаких призрачных голосов. Но в этой пещере была прохлада, которая пробирала сильнее любого холода. Я знала, что Дин Фауд это чувствует, как и его команда. Один из них развернулся и побежал, хныча и чертыхаясь, до самой лодки. Возможно, дело было в костях. Они валялись повсюду — беспорядочная мешанина рёбер, хребтов и черепов. Два скелета, почерневшие от старости, лежали так, будто смотрели друг на друга.

Но пруд там был самым странным, поскольку вода в нём стояла совершенно неподвижно, и только изредка по нему проходила рябь, когда с потолка падала капля. В остальном он был как зеркало. Мы прочесали пещеру и нашли сундук, такой же древний, как и кости. Замок в нём настолько проржавел, что хватило нескольких ударов киркой, чтобы его разбить. Дин Фауд доверил мне честь открыть его, что я и проделала со всеми положенными церемониями, чувствуя себя при этом весьма самодовольно. Откинула крышку, ожидая, что меня ослепит блеск груды богатств. Но никакого блеска не было, только куча свитков, и среди них ни одной монеты. Должна сказать, это было охуительное разочарование.

Некоторое время я носилась по пещере, наполняя воздух проклятиями. Пинала в гневе кости, зашвыривала их в пруд, и вот так его и увидела. Глубоко, глубоко внизу, под разбитым зеркалом поверхности. Там мелькнул мой блеск. Всего лишь очень слабый отблеск от света наших факелов, но его хватило, чтобы меня привлечь. Стащив сапоги, я крикнула команде посветить факелами поближе и нырнула, хоть Дин Фауд и предупреждал этого не делать. Под водой блеск казался ярче, словно свеча, дрожавшая на дальнем конце длинного тоннеля. Холодно было — пиздец, но меня гнал жар моей нужды. Я пиналась и молотила руками, чтобы опуститься глубже, лёгкие горели от напряжения. Дважды приходилось подниматься назад, я вдыхала весь воздух, который только могла, и ныряла снова. В последнюю попытку я его увидела. Всего на миг, но разглядела ясно. Огромнейшее сокровище, какое только можно себе представить, настолько глубоко, на самом дне этого пруда, что нет никакой надежды хотя бы какой-либо человеческой душе когда-нибудь прикоснуться к нему хоть пальцем.

Тория вздохнула и осушила кубок. Потом поднялась и пошла к бочонку, чтобы налить заново.

— Любопытно, но Дина Фауда мой отчёт не сильно заинтересовал, поскольку его полностью захватило содержимое сундука. Среди свитков, видимо, нашлись книги, в том числе капитанский журнал. Должно быть, благодаря герметичности крышки сундука, он неплохо сохранился, поскольку страницы всё ещё можно было переворачивать, и они не разваливались. Даже я видела, что письмо древнее, но Дин Фауд — человек весьма образованный. «Да будет известно», — сказал он, читая с последней страницы, — «что я, Калим Дреол, которого некоторые называют Морской Гончей, пишу это завещание в здравом рассудке, хотя и с ухудшающимся здоровьем. Клянусь мучениками, что все слова, изложенные здесь, истинны, и поэтому я молю Серафилей о прощении, хотя знаю, что оно не будет даровано столь недостойной душе, как моя.

— Завещание Морской Гончей, — проговорил я, и мойнаучный интерес пробудился. — Само по себе сокровище.

— Он всё ещё у Дина Фауда, если захочешь сделать ему предложение. Но цена будет высока. Гончая перечисляет там не только все свои многочисленные преступления, но и все путешествия, и очень детально. Дина Фауда поразило, как далеко заплывал пират по морям, которые даже сейчас едва известны морякам. Он не только всё это записал, но и нанёс на карты. Свитки в сундуке оказались картами, и сохранились настолько хорошо, что казалось, будто они нарисованы вчера. Вот настоящее сокровище, Элвин. Ведь на этих картах были маршруты, неизвестные современным мореплавателям. Проливы, которые долгое время считались непригодными для судоходства, но «Гончая» проплывал по ним. Проходы, которые сокращают время плавания торговых судов на несколько недель. И другие, которые стали бы подарком любому контрабандисту. Руки Дина Фауда дрожали, когда он разворачивал карты одну за другой. Ему было наплевать на всё то золото, которое лежало так близко, но навсегда оставалось недосягаемым. Я сделала его очень богатым человеком, поэтому он удочерил меня и подарил мне свой корабль.

Я усмехнулся и выпил ещё, чувствуя начало вызванной алкоголем горечи, хотя и с оттенком иронии.

— Пожалуй, из нас двоих у тебя кости выпали удачнее. — Я поставил кубок, и тот сразу же упал, пролив несколько капель на чудесный палисандровый стол. Я пробормотал извинения, вытер их рукавом и нащупал крышку бочонка, чтобы налить снова.

— Дай-ка я, — сказала Тория, поднимая сосуд. — Не хочу критиковать, Элвин, но раньше ты держал выпивку намного лучше.

— Я многое раньше делал лучше. Например, не давал убивать моих друзей. Во всяком случае, не так много. — Я взял у неё кубок и выпил половину, наплевав на зловещие мурашки от живота. — Скажи, а в завещании Гончей вообще упоминается Лаклан? В смысле, это ведь его сокровище на дне пруда?

— Его. И оно же источник его ненависти к себе. Видишь ли, Гончая и Лаклан были братьями. В детстве они были ворами, и один покинул Шейвинский лес ради моря, а другой остался. Спустя годы они снова нашли друг друга, и Лаклан умолял брата найти безопасное место, чтобы прятать свою добычу. Как это часто бывает, чем больше золота и драгоценностей Лаклан складывал в хранилище Гончей, тем сильнее его пиратский разум увлекался за́говорами. Кроме того, стало ясно, что Лаклан полностью обезумел к тому моменту, когда Гончая сразил его в пещере. «Если бы я этого не сделал, — сказал он, — то знаю, что однажды он убил бы меня». Но он знал, что проклят за это преступление, поэтому сбросил проклятое сокровище на дно пруда и стал ждать, пока смерть заберет его. Последними словами в его завещании были: «Ибо я заслужил это».

— Братья, — со смехом невнятно проговорил я. — Вот это поворот. Беррин наверняка захотела бы узнать такое. Хотя вряд ли я её когда-нибудь увижу. И к тому же, у неё больше нет книг, в которых можно было бы это записать. Всё сгорело, как Куравель. Удивительно, как пламя меня преследует. — Это печальное наблюдение прозвучало как приглушённое бормотание, заставив меня осознать, что моя голова покоится на влажной поверхности стола. Я выпрямился и обнаружил, что Тория обеспокоенно смотрит на меня.

— Надо было отправиться с тобой, да? — спросил я, чувствуя, как покачивается голова, и задумался, не вышел ли корабль в море, поскольку мне показалось, будто каюта закачалась. — Но я не мог. Не тогда. Надо было остаться… ради неё.

— Не переживай так. — Тория неловко похлопала меня по голове, как человек, не привыкший выражать сочувствие. — Ты просто идиот, как почти все мужики, которых я когда-либо встречала.

По неизвестным причинам это показалось мне чрезвычайно забавным, хотя последующее веселье перешло в череду всхлипов.

— Я не только идиот. Я дурак, который произвёл на свет будущее. Ублюдок, породивший ещё одного ублюдка, который, как я сильно подозреваю, вырастет и завершит то, что начала его мать. — Я нахмурился, поражённый своей уверенностью, что у Эвадины родится мальчик. Откуда я мог это знать? Не мог, и всё же знал.

— Если ты ждёшь, когда я скажу, что это не твоя вина… — Тория беспомощно пожала плечами. — Но это не целиком твоя вина. И теперь, по крайней мере, у тебя есть я, чтобы помочь тебе всё исправить.

— Нет, — настойчиво прорычал я, качая головой. — Только не тебя. — Я встал, что оказалось большой ошибкой, поскольку в ногах не осталось желания меня держать. В результате какого-то хаотического крена я врезался в стену, а потом рухнул в угол, задаваясь вопросом, почему Тория так сильно приглушила лампы.

— Только не тебя… — повторил я, пока её размытое лицо неодобрительно и сочувственно парило надо мной. — Ещё и тебя я не убью…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Из пьяного оцепенения меня вывел порыв ветра, имевший знакомую остроту горного воздуха. Вместо сухой обшивки палубы «Морской Вороны» моё лицо прижималось к неровной стене из твёрдого гранита. Я моргнул затуманенными глазами, глядя на шквал снега, не настолько густого, чтобы скрыть высокие вершины, обозначающие границу между Алундией и владениями каэритов. Над головой высились покрытые льдом утёсы, образуя узкий канал между двумя горами — место, где ветер превращался в непрекращающуюся бурю. Стены канала сходились в нескольких десятках шагов впереди, образуя провал между соседними вершинами. Судя по эрозии скалы, я предположил, что летом она превращается в небольшой водопад. Теперь, когда воздух был таким холодным, питавший его ручей замёрз. Моё присутствие здесь казалось слишком невозможным, чтобы быть реальным, и слишком реальным, чтобы быть сном. Поэтому, услышав её голос, я почувствовал лёгкое волнение, но не особенно удивился.

— Прости, Элвин.

Она стояла неподалёку, светлые волосы развевались на ветру, несколько прядей бились по её слишком идеальному лицу, в выражении которого смешивались сочувствие и сожаление.

— За что? — спросил я, не в силах сдержать горечь в голосе. — В смысле, — продолжал я, поднимаясь на ноги, — есть так много всего, за что тебе стоит извиниться. Столько всего, о чём ты могла меня предупредить. — Моя горечь переросла в гнев, когда я подошёл к ней. — Так много хороших людей убиты, хотя могли бы до сих пор дышать.

Она ничего не ответила, не дрогнув, принимая мой гнев.

— У тебя же есть книга, помнишь? — спросил я, останавливаясь перед ней. — Книга, в которой наверняка есть все подробности всего этого. Все ошибки, которых я мог избежать.

— Вот как ты думаешь? — сострадание на её лице сменилось проницательным, хотя и ласковым, осуждением. — Думаешь, ты действительно сильно бы изменился, если бы мог прочертить курс своей жизни? Или нашёл бы причины, оправдания, чтобы это отрицать? Неужели так легко было бы отказаться от её любви, Элвин?

— Да! — прорычал я сквозь стиснутые зубы, но сам же услышал пустоту этого отрицания. Ведьма в Мешке, известная каэритам как Доэнлишь, умела безошибочно преодолевать заблуждения и находить истину. Осознание этого не сделало меня менее сердитым.

Я отвернулся от неё, топнул ногой и обхватил себя руками от холода.

— На этот раз никакого Эрчела? — пробормотал я.

— У него задание в другом месте, более подходящее его талантам.

— При жизни его таланты сводились, в основном, к жестокости и извращениям. Как ты можешь мараться, используя такого, как он?

— Смерть преображает нас, Элвин. Могучие при жизни зачастую становятся слабыми, когда их дух ускользает из клетки плоти. Слабый может стать сильным. А жестокий — сострадательным.

— Я встретил его недавно и вынужден сказать, что он такой же жестокий, каким был всегда.

— Не всё меняется мгновенно. У Эрчела будет ещё много возможностей заново сформировать себя. Столько, сколько ему потребуется, поскольку на равнинах за пределами жизни время движется по-другому. А вот твоё время истекает.

— Если ты пришла сказать мне, что я скоро умру, то думаю, я это уже и сам понял. — Я снова повернулся к ней и увидел на её губах нежную улыбку.

— Я по тебе скучала, — проговорила она, чем только подогрела моё негодование.

— Эйтлишь искал тебя, — сказал я. — Он отправил вейлишь на поиски. Её звали Лилат. Она из-за меня умерла ужасной смертью. Но ты же это и так знаешь?

Улыбка померкла, и она кивнула.

— Что-то я могу предотвратить. А что-то — нет.

— А мою смерть? Можешь?

— Пока не знаю. Я пришла не с вестью о смерти, а с напутствием по жизни. — Она подняла руки, указывая на окружающую местность. — Мои люди называют это место «Кейн Лаэтиль».

Каэритская фраза, которой я прежде не слышал, хотя знал слова. Дословный перевод означал «зима в узкой долине».

— Не в долине, — пробормотал я, немного подумав. — Перевал зимой. Зимний перевал. Так его называют каэриты?

— Да. Проход через горы, отделяющий ваши земли от наших, который образуется только зимой. Здесь пролегает обратный путь к женщине, которую ты любишь.

«К женщине, которую ты любишь». Эти слова уязвили сильнее, чем я ожидал. И это в её тоне было осуждение? Я на самом деле её разочаровал?

— Невозможно любить чудовище, — сказал я, отчего она с сожалением нахмурила лоб.

— Ох, Элвин, — сказала она. — Конечно, возможно.

Она моргнула, и ландшафт сменился — холодный горный перевал исчез в тот миг, как Ведьма в Мешке закрыла глаза. Когда она их открыла, мы уже стояли на склоне холма, где высокая трава покачивалась на сильном ветру. И снова она принесла меня в незнакомое место. Под нами находилась широкая бухта в форме полумесяца, на белый песок пляжа накатывали высокие волны, набегающие из серого моря. Рядом стояла крепость с каменными стенами — небольшая, по сравнению со многими. По отсутствию знамени и состоянию стен я пришёл к выводу, что она уже давно не используется, хотя ещё не развалилась.

— А теперь мы где? — спросил я Ведьму в Мешке, почти ожидая загадочного ответа, так что его конкретика вызвала удивление.

— Северное побережье каэритских владений. Эту бухту часто навещал человек, которого я когда-то знала — пират по роду деятельности и исследователь в сердце. В чём-то ты мне его напоминаешь, хотя характер у него был куда более злобный, и намного более жадный.

— Гончая, — понял я. — Ты знала Морскую Гончую?

— Калим терпеть не мог эту кличку и представлялся как Повелитель Кроншельдского моря. У него были грандиозные планы однажды добиться королевского признания. «Если украсть достаточно их золота», говорил он мне, «то они дадут что угодно, лишь бы вернуть его назад». Благодаря мне мой народ позволял ему высаживаться здесь и покупать блестящие металлы и камни, которые вы так почитаете. Они даже позволили ему построить что-то вроде за́мка. — Она кивнула на покинутую крепость. — Он называл его замок Дреол, намереваясь сделать резиденцией будущих поколений своей семьи. Там внутри есть колодец свежей воды, и в склепе вы найдёте саркофаг, наполненный всем золотом и драгоценными камнями, которые только потребуются вашей армии.

— Ты хочешь, чтобы я отправился сюда?

— Думаю, ты поймёшь, что больше тебе отправиться некуда. Если только не собираешься сбежать в далёкие земли и оставить своего сына в лапах его матери. Я видела мельком, что случится, если ты так поступишь. Ничего приятного.

— Так ты знала, сотни лет назад. — Мой гнев снова взвился, и его подстёгивало чувство, будто меня контролирует чужая воля — словно я марионетка, что вечно танцует на нитках в её руке. — Ты знала всё, что случится. Знала, кем станет Эвадина.

— Не «станет», а кем она всегда была. И что ты всегда собирался пойти против неё. Но нет. Я не знала всего этого, когда однажды стояла на этом самом месте с человеком, который считал себя властелином океана. В конечном счёте, я ничего не контролирую, Элвин. Я могу только направлять.

Ещё более горячие слова едва не сорвались с моих губ, но я позволил им увянуть, внезапно утомившись от всего происходящего. Она была права. Я всегда сам выбирал пути своей жизни. Я мог бы дезертировать перед Полем Предателей. Мог позволить Эвадине погибнуть после Ольверсаля. Мог бы остановить её руку, когда та резала горло светящего Дюрейля. Но не стал.

— А она знает? — спросил я Ведьму в Мешке. — Знает, кто она?

— Нет. Злоба, которая господствует над ней, потрясающе лжива. По представлению Эвадины, она такая, какой ты её изображал: защитница бедных и угнетённых. Носительница справедливости и просвещённого правления. Душа, получившая божественное благословение выполнить великую миссию. Эта вера глубоко укоренилась в ней, настолько глубоко, что её невозможно разрушить.

Тогда Ведьма в Мешке подошла ко мне, черты её лица вновь наполнились нежным раскаянием.

— И ещё одно, — сказала она, подняла руку и провела по моей щеке. — Эйтлишь грубо ведёт себя и не питает любви ни к тебе, ни к твоему народу, но ты можешь ему верить. Ибо он знает, что твоё дело совпадает с его делом. Когда вы встретитесь, скажи ему, что тебе нужно найти каменное перо.

— И что это такое?

— Ключ, который отпирает любую ложь. — Она отступила от меня, в последний раз печально улыбнулась и моргнула.

* * *

Я проснулся в гамаке и так резко вскочил, что свалился со своей брезентовой кровати и болезненно ударился о палубу. Казалось, будто в голову воткнули даже не один, а несколько топориков, а мочевой пузырь и кишки раздулись до такой степени, что чуть не лопались.

— Видишь? — услышал я слова Тории и посмотрел наверх, увидев, как она ухмыляется намного менее весёлой Джалайне. — Говорила же, что он не помер. — Тория наклонила голову, рассматривая моё распластанное тело, и скривила рот, пытаясь подавить смех. Одна моя нога запуталась в гамаке, и я дёрнулся, безуспешно пытаясь её высвободить.

— Принцесса-регент ожидала твоего совета, — сказала Джалайна, подойдя, чтобы вытащить мою ногу из брезентовой ловушки. — Я всю роту заставила прочёсывать город в поисках твоей пьяной жопы.

Немного покряхтев от напряжения, я смог усесться на колени.

— Карты, — сказал я Тории. — Дин Фауд оставил тебе копии?

* * *

— Вот, — сказал я несколько часов спустя, тыкая пальцем в карту, развёрнутую на столе. Леанора заняла особняк торговца, который сбежал из города. Дом мог похвастаться отличной библиотекой с многочисленными картами, но вряд ли среди них нашлась бы настолько же подробная, как та, что лежала перед нами. Несмотря на то, что это была копия, в каждой строке и букве отражалось великолепное искусство картографии. С морскими картами я был знаком лишь отчасти, но те, что видел прежде, редко отличались такой полнотой, как это изображение нижних пределов Кроншельдского моря. Компасные линии пересекались в ключевых точках, а мелко начертанные цифры через равные промежутки указывали глубину океана. Пускай Калим Дреол так и не стал повелителем Кроншельда, но я был бы рад назвать его королём картографов.

Бухта под моим пальцем нашлась легко из-за её серповидной формы, и того факта, что лишь эта точка на карте была помечена символом, обозначающим крепость.

— Каэритские Пустоши, — сказала Леанора, с сомнением нахмурившись. — Туда вы хотите нас отправить?

— Да, и благодаря госпоже Сакен у нас есть средства перевезти туда все наши силы. В этой природной гавани есть за́мок, свежая вода, и там у наших врагов мало шансов по нам ударить.

— И у нас там мало шансов ударить по ним, — заметил Элберт.

— Сейчас их у нас тоже нет, — возразил я. — Это место станет нашей базой. Там мы сможем обучить наше войско, отправлять корабли обратно в королевство, чтобы набрать новых рекрутов — а их будет больше, не сомневайтесь. Когда станем достаточно сильны, пойдём на Альбермайн.

— Всем известно, как каэриты враждебны к чужакам, — сказала Леанора. — Вы думаете, они просто позволят нам высадить большую армию солдат на своём побережье?

— Да. — Я колебался, не желая рисковать вызвать презрение, которое наверняка возникло бы, если бы я объяснил источник своей уверенности. — Они меня знают. Мне благоволит Эйтлишь, их главный шаман. — Преувеличение, граничащее с вопиющим обманом, но необходимое. — И к тому же, они тоже в опасности. Эвадина страстно ненавидит таких, как они. Она давно хотела устроить священный поход против каэритов. И всё это делает их могущественным потенциальным союзником.

Я замолчал, отступив от стола, и наблюдал за расчётами, отражавшимися на лице Леаноры. Я уже решил, что если она откажется, то я возьму Свободную роту и оставлю принцессу здесь. Я бы взял и леди Дюсинду — и пускай эта задача включала в себя рискованное похищение из-под носа сэра Элберта, но я не собирался бросать её на сомнительную милость Эвадины. В отличие от её жениха. С радостью оставил бы короля на попечение матери, поскольку его требовательные манеры и периодические истерики определённо становились утомительными.

Видя в поведении Леаноры немалое сопротивление, я решил, что это предложение нужно немного позолотить.

— А ещё, — сказал я, — Мне достоверно известно, что нынешнее состояние королевской казны значительно улучшится благодаря тому, что мы найдём в этой крепости.

— Пиратские сокровища, да, Писарь? — весело спросил Элберт, скептически нахмурив брови.

— По правде говоря, да, — ответил я, и следующие слова адресовал Леаноре: — Ручаюсь, ваше величество.

Леанора довольно любезно не стала высказывать комментарии касательно достоинств этого заявления, вместо этого обратившись к Шильве:

— Госпожа Сакен, не поделитесь ли советом?

— Я за то, чтобы уплыть отсюда как можно скорее, ваше величество, — ответила Шильва, пристально глядя на карту. — На Западных островах есть множество мест, где можно укрыться, но ни одно из них не может похвастаться за́мком и надёжной якорной стоянкой. Кроме того, острова намного дальше от королевства. Если Писарь говорит правду — а у меня нет причин сомневаться в нём, — то это лучший вариант. Тем не менее, я тоже беспокоюсь о реакции каэритов, вне зависимости от благосклонности шамана.

— Я могу отправиться вперёд и провести переговоры, — сказал я. — Капитан Тория владеет самым быстрым кораблём нашего флота. Она говорит, что с попутным ветром сможет достичь этой точки за шесть дней. Оказавшись там, я отыщу каэритов и отправлю весть, если они нас примут.

— А если нет? — спросила Леанора.

— Тогда от меня вы никаких вестей не получите, и местом вашего назначения станут Западные острова.

Леанора ещё некоторое время молча разглядывала карту, а потом обернулась к Гилферду.

— А ваш совет, милорд герцог?

По напряжённому лицу юного лорда ясно читалось его нежелание покидать своё герцогство, но оно несколько смягчилось, когда он взглянул на Эйн. Благодаря статусу единственной фрейлины принцессы-регента, она теперь редко далеко отходила от Леаноры. К счастью, она присутствовала всякий раз, когда Гилферда вызывали на совет. Я видел, как она едва заметно кивнула, после чего герцог тяжело вздохнул и поклонился Леаноре.

— Я не могу гарантировать, что все мои солдаты согласятся отправиться в далёкие страны, пока их дома под угрозой, — сказал он. — Но я поклялся служить делу короля и поэтому обязан следовать за ним.

— Хорошо. — Леанора выпрямилась и повернулась ко мне. — Лорд Писарь, я предоставлю вам письмо нашим будущим союзникам, для которого вы, конечно же, поможете с формулировками. Вы отплываете с первым приливом.

* * *

Я удивился глубине своего сожаления о том, что придётся оставить Черностопа. В ответ на моё прощальное угощение в виде предложенного яблока, он выхватил его из моей руки и, равнодушно наклонив голову, принялся чавкать.

— Я тоже буду по тебе скучать, — сказал я, похлопав его по шее, на что он, по крайней мере, признательно фыркнул. Я оставил его на попечение хозяина конюшни в реквизированном особняке Леаноры с указанием отпустить, если в поле зрения появится армия восходящей-королевы. Мысль о том, что его заставят служить в её войске, была неприятной, поскольку в итоге я мог столкнуться с ним в бою.

С утренним приливом «Морская Ворона» вышла в море, и следующие несколько часов ярко напомнили о том, почему мне не нравилась корабельная жизнь.

— Я надеялся, что никогда больше не придётся это повторять, — простонал Уилхем, эхом повторяя мои мысли, когда мы перегнулись через поручень правого борта. Большая часть Свободной роты пребывала в том же состоянии, за исключением Квинтрелла и Джалайны. Менестрель за свою карьеру плавал повсюду, а предыдущая жизнь Джалайны, полная бесконечных странствий, включала в себя немало морских переходов к далёким аванпостам Ковенанта.

— На западных островах есть множество святилищ, — говорила она мне, и при этом на её лице не было того бледно-серого оттенка, присущего мне и остальным. — Возлюбленнейший заставлял нас большую часть года плавать от одного к другому.

Оказалось, что Тория в роли капитана ведёт себя куда активнее, чем выходило по её словам: она вышагивала по палубе туда-сюда и выкрикивала приказы морякам на такелаже.

— Это в основном для виду, — призналась она вечером. — Понимаешь, капитанам положено много кричать. Команда ждёт этого.

Первые два дня на море держалось серое волнение, а потом небо прояснилось, и вода стала более спокойной. Подняли больше парусов, и «Морская Ворона» набрала скорость ближе к той, о которой бахвалилась Тория.

— Это ещё что, — с оттенком гордости сказала она. — Посмо́трите на неё, когда она поймает юго-восточный ветер в южных морях. Она словно летит.

За всё последующее путешествие мы не встретили других судов, и я приписывал это нежеланию капитанов заходить в охваченные войной воды. А ещё Шильва Сакен дала всем знать, что любой корабль или торговец, кто будет торговать с восходящей-королевой, лишится её защиты. В любом случае я был рад пустым морям и отсутствию глаз, которые могли бы наблюдать за нашим курсом, хотя и не знал, сколько времени пройдёт, прежде чем Эвадина получит виде́ние о текущем местонахождении короля. Частота её мистических прозрений всегда оставалась загадкой. Но, учитывая недавнее эффективное подавление потенциальных врагов, я подозревал, что теперь она виде́ния получает регулярно, и потому задавался вопросом: как это повлияет на и без того неспокойный разум?

Я отгонял эти вопросы, зная, что у меня нет иного выбора, кроме как сосредоточиться на первоочередной задаче. И к тому же, чем больше я думал об Эвадине, тем больше задерживался на том, что у нас было общего, на воспоминаниях, столь же соблазнительных, сколь и болезненных. И ребёнок, конечно. Ещё не рождённый сын. Мой сын. От всего этого я плохо спал и долгими днями страдал от морской болезни и тревожных размышлений.

Поэтому я с большим облегчением услышал около полудня пятого дня плавания из вороньего гнезда крик дозорного: «Земля к югу!».

Третий помощник Тории явно был опытным штурманом, поскольку вскоре после этого в поле зрения появилась бухта. На северном побережье каэритских владений господствовали утёсы и скалистые бухточки, непригодные для стоянки кораблей. Тем не менее, здесь, в этом единственном месте, находился изогнутый пляж с белым песком, окаймлённый травянистыми утёсами, над которыми возвышалась небольшая крепость на вершине близлежащего холма.

— Никто нас не встречает, — сообщила Тория, осмотрев утёсы в подзорную трубу.

— Они будут здесь довольно скоро, — сказал я. — Лучше занять за́мок, прежде чем это сделают они.

— А я думал, ты им нравишься, — сказал Уилхем. — Ты же несколько месяцев жил с ними, выучил их язык, и всё такое.

— Каэриты здесь не те, кого я знаю. — Я счёл за лучшее не делиться своими опасениями по поводу приёма, который мне, скорее всего, окажет Эйтлишь, если соизволит появиться. — Небольшая осторожность не помешает.

* * *

Замок Дреол напоминал, скорее, большой дом, чем крепость — хотя в этом доме было мало уступок для удобства. Его стены поднимались на высоту футов в пятнадцать и окружали узкую башню лишь немногим выше. Разместить там целую роту было невозможно, поэтому я приказал поставить за стенами палатки. Ворота, которые когда-то закрывали арочный вход, давно исчезли из-за воров или стихий. Обследование окрестностей выявило участок леса на юге, но я отказался от предложения Уилхема возглавить там отряд для сбора древесины для их восстановления.

— Каэриты защищают свои леса, — сказал я, глядя на далёкие деревья с нарастающим предчувствием. Казалось, на этих землях нет людей, но я не сомневался, что наше прибытие так или иначе было замечено. — Пойдём. — Отвернулся и шагнул в пустые ворота. — Нам ещё сокровище найти надо.

Башня — если, конечно, её действительно можно счесть достойной такого названия — построена была добротно, но в её внутреннем облике не было никаких особенностей, кроме прочной каменной лестницы, ведущей на крышу. Адлару я поручил подняться наверх и занять пост часового, а остальные отправились на поиски склепа. Его нашёл молодой Фалько, воровские глаза которого оказались лучше всего приспособлены к поиску тайника.

— Здесь, капитан, — сказал он, присев, чтобы провести кончиком кинжала по раствору вокруг одной особенно крупной плиты пола. — Лежит чуть ниже остальных, и раствор сходит с камня, стоит его поскрести.

Мы с Торией тоже достали кинжалы и стали вместе с ним отскребать раствор, пока большая его часть не рассыпалась, оставив щель. Потребовалось немало усилий, чтобы поднять камень и оттащить его в сторону, открыв ряд грубо отёсанных ступенек, исчезающих во тьме.

— Три факела, — сказал я. — Только я, лорд Уилхем и капитан Тория. Остальные на страже. — Я не сомневался в преданности тех, кто так далеко прошёл со мной, но при виде богатств даже самые стойкие духом могут загореться желанием совершить гнусные поступки.

Воздух внутри склепа был затхлым и влажным, поскольку Морская Гончая, похоже, не удосужился обложить его стены камнем. Пока мы спускались, от притоков свежего воздуха тут и там раздавался шелест осыпа́вшейся земли. Помещение было маленьким и тесным, и большую его часть занимал саркофаг. Он очень напоминал те, что можно найти под за́мками по всему Альбермайну: украшенные рельефной резьбой стенки и каменная крышка, на которой был изображён лежащий человек с покоящимся на груди мечом.

— А он много о себе воображал, Гончая-то, — прокомментировала Тория.

Её факел осветил красивое бородатое лицо, искусно высеченное в камне. Стенки саркофага украшалии изображения кораблей с развёрнутыми парусами и различные морские мотивы, демонстрирующие не менее впечатляющее мастерство обращения с долотом. Калим Дреол не утруждался, сооружая себе склеп, но, по-видимому, постарался украсить гроб, хотя ему никогда не суждено было его занять.

— Готова? — спросил я Торию, положив руки на край крышки. Тогда мы с ней криво улыбнулись друг другу, от того, как странно было оказаться в том самом моменте, к которому мы так стремились, но никогда по-настоящему не ожидали, что он наступит: когда мы найдём настоящее, истинное сокровище.

— Только бы там не оказалась очередная связка ёбаных карт, — проворчала она, наваливаясь на мраморную плиту.

Крышка сдвинулась только после того, как мы втроём так долго на неё налегали, что заболели руки. Она, скрежетнув, сдвинулась, а затем, после очередного толчка, соскользнула с гроба. Я остро почувствовал облегчение, когда рельефное изображение упало с саркофага, но не разбилось о мягкую землю склепа. Пускай крышка и являла собой свидетельство тщеславия, но эта вещь была слишком хорошо сделана, чтобы заслужить такой случайный вандализм.

Тория вздохнула и опустила факел, освещая внутреннюю часть гроба, где заблестело чистое золото и засверкали драгоценные камни. Древние монеты и украшения грудой лежали на дне каменного ящика, из которой здесь и там торчали небольшие статуи из бронзы и нефрита, украшенные жемчугами.

— Тут столько всего, — сказал Уилхем, озадаченно глянув на Торию, — и ты до сих пор не пришла сюда забрать это?

Она неуютно поёрзала и настороженно посмотрела в мою сторону. Я сообщил совету Леаноры, что местонахождение этого сокровища обнаружилось среди бумаг Гончей, посчитав это более правдоподобным объяснением, чем рассказ, что меня привели к нему во сне, насланном каэритской ведьмой.

— Гончая записал это в своём журнале шифром, — объяснил я. — Который не поддавался расшифровке, пока не пришёл я.

Уилхем в ответ спокойно кивнул, но я не понял, убедило ли это его. К счастью, он не стал задавать вопросов дальше.

— Для полной оценки этих богатств нужен глаз поопытнее моего, — сказал он, поднимая из гроба горсть крупных золотых монет. — Но не сомневаюсь, что теперь нам хватит средств оплатить три армии, не то что одну.

— А ещё это жуткое искушение, — добавила Тория. — Особенно когда твоя компания — кучка разбойников.

— Бывших разбойников, — поправил я, хотя и понял, о чём она. — Мы соберём четверть этого, а ты отвезёшь её в Тарисаль и преподнесёшь принцессе-регенту вместе с моими комплиментами. А ещё скажи ей, пусть берёт корабль и немедленно везёт сюда войско.

— Мы ещё не провели переговоры с каэритами, — заметила она. — Ты не хочешь подождать их?

— А они уже разрешили нам остаться, — сказал я, поворачиваясь к лестнице.

— Откуда ты знаешь? — спросил Уилхем.

— Они знают, что мы здесь, и не убили нас. — Я пошёл по ступенькам, но остановился, чтобы добавить: — Пока.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

«Морская Ворона» отправилась со следующим приливом под темнеющим небом, предвещавшим шторм. Тот послушно начался с наступлением сумерек — с моря налетели сильные, разрушительные порывы ветра, обрушившие на берег густые завесы дождя. Свободная рота ютилась в своих палатках, пока ветер не сорвал их с колышков, заставив отступить под крышу замка Дреол. Чтобы облегчить их страдания от сырости и тесноты, а также успокоить любые воровские наклонности, я вручил каждому из них по золотой монете из сокровищницы Гончей. Реакция оказалась на удивление разнообразной. Фалько и другие Йолланды широко раскрыли глаза от благодарности, Адлар и Джалайна лишь слегка заинтересовались, а Тайлера самого озадачило отсутствие у него жадности.

— Было время, когда я перерезал бы всем горло за каждую, — пробормотал он, хмуря брови и побрасывая монету. — А теперь не знаю, на что потратить одну.

— Считай её пенсией, — посоветовал я. — Никакие войны не длятся вечно.

Тайлер не очень-то весело хмыкнул и положил монету в карман.

Реакция Квинтрелла оказалась самой примечательной, главным образом из-за его странной неспособности её скрыть. Я отчётливо увидел это, когда он уставился на монету, которую я ему протянул — чистейшее выражение неприкрытой алчности, какое я когда-либо видел. Поймав мой взгляд, он тут же постарался скрыть свою эмоцию, выдавив небрежный смешок и заявив о желании сохранить безделушку до конца жизни, как память о днях борьбы со злой королевой. Раньше я не считал его слишком жадной душой. Двуличный, конечно, и вряд ли заслуживающий доверия, но в этот раз я впервые по-настоящему разглядел наёмника, скрывавшегося под всем его обаянием. Это заставило меня задуматься, почему я позволил ему остаться с нами. Поскольку Лорайн отказалась поднять оружие против Эвадины, укрывать и дальше её раскрытого шпиона казалось глупостью. Но, хотя менестрель и не был бойцом, он стал неотъемлемой частью нашей роты. Остальные ценили его музыку и дар находить смешное даже в самые худшие времена, что, как я теперь понял, было очередным притворством. Квинтрелл путешествовал по миру, прикрываясь фасадом очарования, как и подобает шпиону. Но если шпиона я ещё мог терпеть, то профессионального лжеца, погрязшего в жадности — совсем другое дело.

Я добродушно рассмеялся и, продолжая улыбаться, наклонился и прошептал ему на ухо:

— Только подойди к склепу, и я тебя убью.

Тянулась ночь, по стенам замка хлестал порывистый ветер, а рота устроилась как можно удобнее и пыталась уснуть. Люди бок о бок разложились по полу в своих одеялах и спальных мешках. Ветеранам из них удалось поспать, как и Йолландам, для которых это трудно было назвать тяготами. Другие беспокойно ворочались и бросали тревожные взгляды на окружающие стены из старого камня, на которые снаружи обрушивались удары бушующего шторма.

Что касается меня, то я не пытался заснуть, заняв позицию на лестничной клетке. Я не мог угадать источник своей уверенности в том, что любая попытка заснуть скоро будет прервана, но не сомневался в этом. Поэтому не сильно удивился, когда сквозь буйные завывания ветра прорвался звук очень громкого голоса.

— ЭЛВИН ПИСАРЬ! — громыхнул он, подняв большую часть солдат роты, которые тут же потянулись к оружию, а голос продолжал на каэритском: — Тащи сюда свою ишличен тушу!

— Спокойно, — сказал я Тайлеру и остальным солдатам, которые начали вооружаться. Я встал и спустился по лестнице, готовясь к предстоящему противостоянию. Остановившись перед Джалайной, я тихо передал то, что могло оказаться моим последним приказом: — Оставайтесь здесь. Не выпускай их наружу.

Вдову это явно не убедило.

— Я пойду с тобой, — сказала она, поднимая свой боевой молот.

— Нет! — Я схватил рукоять её оружия, заставив опустить. — Что бы ни случилось, не пытайтесь с ними сражаться. Если они отрубят мне голову и станут играть моими внутренностями, вы не будете делать ничего. Слышишь?

От грубости моего тона она ощетинилась, но в ответ сдержанно кивнула.

Дверной проём башни мы закрыли палаточным полотном, и потребовалось некоторое время, чтобы его снять, после чего я вышел и обнаружил, что разглядеть ничего невозможно из-за проливного дождя. Отплевавшись, я натянул капюшон на голову и различил огромную фигуру, стоявшую на входе в за́мок. Эйтлишь сегодня был без одежды и стоял обнажённым во всей своей гологрудой чудовищности, зажигаясь белизной при каждой вспышке молнии. Я боролся с паническим желанием отступить, призвать роту к оружию и самому спрятаться на вершине башни, пока они будут противостоять его гневу. Позорная мысль, но не буду отрицать, что обдумывал её на мгновение дольше, чем следовало. Однако бывают столкновения, которых не может избежать даже самый худший трус. Мне было за что ответить, и я знал, что от наказания не уйти.

C трудом пробравшись к нему через вихри шторма, я увидел, что кулаки Эйтлиша сжаты, а вода стекает по узловатым стволам его рук и каскадом льётся с огромных костяшек пальцев. Когда я подошёл ближе, его невероятно широкая грудь раздулась, а вспышка молнии обнажила стену зубов. И не в улыбке они скалились.

Я остановился в пределах досягаемости его рук, чувствуя, что бессмысленно поступать иначе. Молчал, прищурившись, и только мрачно и выжидающе смотрел на его перекошенное, наполненное яростью лицо. Можно было бы сказать, что я спокойно и с готовностью ждал своей неминуемой участи, но, возлюбленный читатель, ты меня лучше знаешь. Я дрожал под тяжестью его взгляда, а внутренности урчали так сильно, что казалось, я в любую секунду могу запачкать свои штаны. Но я всегда буду гордиться тем, что не побежал, даже когда монстр приблизился, возвышаясь надо мной, и его лицо теперь дрожало от ярости. Тем не менее, он ничего не говорил, но ему это было и не нужно.

— Да, — сказал я ему, перекрикивая ветер и заставляя себя смотреть ему в зловещие глаза. — Да, она умерла. Да, из-за меня её убили. — Я сделал долгий глубокий вдох, наслаждаясь им, поскольку знал, что он может быть последним. — Но и из-за тебя, ведь это ты её отослал. Ты знал, что Доэнлишь не найти, если только она сама не захочет. А ещё ты знал, что Лилат никогда добровольно меня бы не покинула…

Рёв, который донёсся изо рта Эйтлиша, был под стать грохоту шторма. Я закрыл глаза, ожидая первого удара, но вместо звука моего раздавливаемого черепа под тяжестью его могучего кулака услышал глухой хруст расколотого камня. Открыв глаза, я увидел Эйтлиша, стоявшего на коленях и наносившего удары по плитам двора замка. Я не видел крови на его костяшках пальцев, никаких признаков того, что это причинило ему какую-либо травму, за исключением боли, потому что он продолжал реветь, а вокруг него фонтаном взметались осколки гранита. Я знал, что его пропитывала та мистическая сила, которой обладают каэриты, но, наблюдая, как он изливает свою ярость, я и сам узрел что-то изначальное, что-то за пределами человеческого.

Он остановился после того, как большая часть двора превратилась в песок. Тогда он сгорбился, а завеса дождя очертила его вздымающееся туловище. Из какого-то глубокого тайника мужества я нашёл в себе силы снова заговорить.

— Если ты закончил, то нам надо многое обсудить. Мне сказали, что ты можешь отвести меня к каменному перу. По всей видимости, это важно.

Выяснилось, что Эйтлишь пришёл не один, хотя его спутник был рад меня видеть ничуть не больше.

После моих слов Эйтлишь с каменным лицом лишь глянул на меня и утопал в ночь, после чего из потоков дождя появилась высокая фигура лорда Рулгарта Колсара. Его одежда представляла собой странную смесь рыцарских доспехов и каэритского снаряжения. На поясе у него висел длинный меч, а похожее на копьё оружие, талик, торчало у него за спиной. Бывший рыцарь-хранитель Алундии ничего не сказал в качестве приветствия, вместо этого указал на далёкую полосу деревьев и исчез в клубящемся мраке.

С рассветом я взял Уилхема с Джалайной и повёл их в лес. На опушке леса нас встретила дюжина таолишь, отличавшихся от других виденных мной каэритских воинов тем, что все они носили мечи или алебарды в дополнение к таликам и плоским лукам. На некоторых также были кольчуги, а не только обычная варёная кожа. Таолишь сопроводили нас в свой лагерь, состоящий из конических убежищ, и там все смотрели на нас свирепо и подозрительно. Трудно было точно оценить их число, поскольку лагерь явно был обширным. Быстрое появление Эйтлиша накануне вечером ясно дало понять, что нас ждали, поэтому я предположил, что они обосновались здесь до нашего прибытия.

Мы нашли Рулгарта на небольшой поляне, где он обучал группу воинов обращению с алебардой, выкрикивая наставления на неплохом каэритском, хоть и с акцентом. Его ученики достаточно хорошо владели оружием, но без всякого подобия порядка в строю.

— Писарь, — сказал Рулгарт, осматривая меня сверху донизу с выражением, в котором читалось много осуждения, но мало приветливости. — Значит, не помер?

Я проигнорировал подколку Рулгарта и кивнул на таолишь.

— Им придётся выучить кучу правильных упражнений, если они хотят иметь шанс противостоять войску восходящей-королевы.

— Так ты всё-таки сделал её королевой? Как же ты, наверное, гордишься. — Рулгарт одарил меня жиденькой улыбкой, напомнив, что, хотя навыки, которым я научился у этого человека, несомненно, спасли мне жизнь, неприязнь между нами была полностью взаимной. Напряжённый момент затягивался уже настолько, что вполне могло бы случиться обострение, если бы не вмешался другой голос.

— Неужели это Уилхем Дорнмал? — спросил юный таолишь, отделившись от тренирующихся воинов и приближаясь к нам. Он говорил на языке Альбермайна с лёгкой алундийской картавостью, но во всех других отношениях настолько походил на каэритов, что я только через секунду узнал Мерика Альбрисенда, племянника Рулгарта.

— Рыцарь, который чаще всех терпел поражения, насколько я помню, — продолжал Мерик, отвешивая Уилхему чересчур витиеватый поклон.

— Турнир — это не то же самое, что битва, — ответил Уилхем, хотя я не заметил особой злобы, когда он поклонился Мерику в ответ.

— Тоже верно, — уступил Мерик, а потом повернулся ко мне. Весёлость его угасла, хотя он и соизволил кивнуть. — Писарь. Я поверить не мог, когда Эйтлишь сказал нам, что вы прибудете, намереваясь воевать со своей сукой-мученицей, не меньше. И вот вы здесь.

— Как и вы, — ответил я. — Надеюсь, вы теперь сражаетесь лучше, чем когда я сбил вас с ног у за́мка Уолверн.

Когда-то подобная колкость вызвала бы, по меньшей мере, недовольную гримасу на лбу Мерика, но теперь он просто рассмеялся.

— Лучше, благодаря моему дяде и этим ребятам, которых я с гордостью называю братьями и сёстрами. — Он указал на таолишь, большинство из которых прекратили тренироваться и наблюдали за этой беседой. Глядя на них, я узнал одну из воинов из деревни Лилат. Судя по её суровому, обвиняющему взгляду, она меня тоже узнала.

— Сколько человек под вашим командованием? — спросил я, повернувшись к Рулгарту.

— Нисколько, — сказал он. — Они называют меня Ваалишь, и этот титул подразумевает уважение, но не подчинение. У каэритов нет правителей, Писарь. Ни королей, ни маршалов, ни герцогов, которые бы отправляли их на войну. Они здесь потому, что Эйтлишь рассказал им, что их домам угрожает опасность, растущая за северными горами. Но это они решили прийти, и решение сражаться тоже будет за ними. А что касается численности… — он задумчиво поджал губы, — здесь около двух тысяч, и до конца месяца соберётся ещё.

— Скоро у вас будет ещё больше, когда прибудет войско Короны. И там многие остро нуждаются в обучении и маршале, который будет руководить ими в бою.

— И что, ваш маленький король, а точнее его мать, с радостью поставит изгнанного алундийца во главе своей армии? — рассмеялся Рулгарт. — Сомневаюсь.

— Маленький король обручён с вашей племянницей, которая тоже скоро здесь будет. Разве она — будущая королева, которая с вами одной крови — не заслуживает так же вашей службы?

Лицо Рулгарта потемнело, но на этот раз не от гнева. Передо мной стоял человек, который решался нести неприятное бремя.

— Если такая служба вернёт моей семье Алундию, то я перенесу все раны чести и гордости, какие только придётся. Чему меня и научил этот народ, так это силе смирения.

— Не сомневаюсь, что принцесса-регент пойдёт на переговоры.

Наблюдавшие за нами воины зашевелились, и я повернулся к ним, увидев, как они расступились, уступая место большой фигуре в капюшоне. Появления Эйтлиша — даже в уменьшенном состоянии — было достаточно, чтобы вызвать тревогу у Уилхема и Джалайны. Оба сделали шаг вперёд, когда каэритский гигант приблизился ко мне. Их руки потянулись к оружию, что, в свою очередь, вызвало волну агрессивного возбуждения среди таолишь.

Остановившись, Эйтлишьобратился по-каэритски к Рулгарту:

— Ваалишь, ты согласен ждать здесь орду ишличен?

— Да, — ответил Рулгарт. — Хотя сложно сказать, что из этого выйдет.

— Я в тебе уверен, как и таолишь, поскольку они тебе доверяют. Элвин Писарь… — Эйтлишь отвернулся, толстая рука высунулась из-под плаща, махнув мне идти за ним, — пойдём. Нам ещё далеко идти.

— Насколько далеко? — крикнул я ему вслед, но он уже шагал прочь. Ругнувшись себе под нос, я бросился за ним, отдавая через плечо череду приказов Уилхему и Джалайне. — Я должен пойти с ним. Оставайтесь здесь и приготовьтесь к прибытию войска. Лорд Рулгарт командует этим аванпостом. Если сможете найти лошадей, то разведайте земли отсюда до северных гор.

— Сколько тебя не будет? — крикнул мне вслед Уилхем.

— Не имею ни малейшего понятия. — Я остановился, глядя, как фигура Эйтлиша в капюшоне целеустремлённо шагает среди деревьев. Путешествие в одиночку в неизведанные земли с таким существом — существом, которое на самом деле ненавидело меня — не доставляло удовольствия. — Если я не вернусь, — повернувшись к Рулгарту, сказал я, — с наступлением зимы идите на Альбермайн. Проходимый маршрут будет на перевале «Кейн Лаэтиль». Каэриты знают, где его найти.

* * *

Лес казался бесконечным, и, судя по высоте и толщине деревьев, от Шейвинского он отличался как по природе, так и по возрасту. Чем дальше мы уходили от побережья, тем более величественными становились деревья. Я прошёл мимо нескольких, у которых стволы были шире до́ма, и поднимались они на такую высоту, что затмевали самые высокие шпили соборов. Целый день мы шагали на юг в тяжёлом темпе, заданном моим проводником, и не было видно ни конца этому походу, ни заметных изменений в ландшафте. Эйтлишь проигнорировал мой первый шквал вопросов, держа при этом длинный, размеренный шаг, к которому мне было трудно подстроиться. Также он не чувствовал необходимости отдыхать до наступления темноты, а к этому времени я уже устал и проголодался.

Мы встали лагерем в тени упавшего лесного великана. Кора огромного дерева была частично содрана, обнажая древесину глубокого красного оттенка. Эйтлишь, по-видимому, не чувствовал нужды в костре, но не возражал против того, чтобы я его разжёг, хотя мне и нечего было на нём готовить. У моего спутника еда имелась: связка грибов и съедобных кореньев, которые он съел, не видя необходимости делиться. Когда я заметил, что Доэнлишь определённо не хотела, чтобы я умер от голода, он откинул капюшон, демонстрируя выражение суровой покорности.

— Вон у этой есть еда, — сказал он, дёрнув подбородком в сторону леса. — Хотя понятия не имею, почему она так старается быть рядом с тобой.

Услышав шорох папоротника под ногами, я в тревоге поднялся, но расслабился, когда в поле зрения появилась Джалайна. На плечах она несла две котомки, и по её сутулой спине и осунувшемуся лицу было видно, каким напряжённым выдался для неё этот поход. Ясно, что часть пути она пробежала, чтобы наверстать упущенное.

— Жопы мученичьи, как же быстро он ходит, — сказала она, опуская котомки возле моего разгоравшегося костра. — Всё что могла собрать быстро, — сказала Джалайна, доставая припасы. — Хорошо ещё, что его легко выслеживать.

— Не надо было тебе идти, — сказал я, зная, что не прикажу ей уйти. — Но я рад, что ты пришла.

Джалайна передала мне железную сковородку, которую я держал над огнём, пока она отрезала полоски бекона.

— А куда конкретно мы идём? — спросила она, осторожно взглянув на огромного каэрита. Без капюшона его лицо предстало перед нами во всей своей безволосой, скульптурной необычности, и это зрелище наверняка привлекало бы к себе взгляды. Впервые увидев его лицо при дневном свете, я был поражён гладкостью его кожи, без шрамов и щетины, несмотря на непостижимый возраст. Я подумал о хищном, разъярённом существе из прошлой ночи, и у меня усилилось убеждение, что кем бы Эйтлишь ни был, его нельзя в полной мере назвать человеком.

Я ожидал, что он проигнорирует вопрос Джалайны, как игнорировал мои, но он ответил на слегка архаичном альбермайнском без проволочки, и более мягким тоном.

— На совет в Зеркальный город, добрая женщина. А оттуда, — он глянул на меня прищуренными глазами, — в другое место.

— Зеркальный город? — переспросила Джалайна.

— Плохой перевод, — сказал он ей. — Значение этого названия станет ясным, когда ты его увидишь. Считай, что тебе повезло, ведь лишь немногие ишличен когда-либо путешествовали так глубоко в Каэритские земли.

Я не чувствовал, что мне повезло. Вместо этого тяжесть его взгляда, когда он говорил «в другое место», окончательно вывела меня из себя.

— Ишличен? — спросила Джалайна.

— Так они нас называют, — ответил я, шевеля кинжалом бекон на сковородке, а она тем временем добавила бобов и немного воды. — Они также используют это слово для описания вещей, брошенных в кучу мусора.

— Это всего лишь одно из слов для вашего народа, — сказал Эйтлишь. — Другие не на настолько милые. Хотя в твоём случае, Элвин Писарь, думаю, оно подходит лучше всего.

Джалайна посмотрела на меня, приподняв бровь.

— Это тот самый великий шаман, чьей благосклонностью ты пользуешься?

— Ну, он же пока не убил меня.

Взглянув на лицо каэрита — бесстрастное, за исключением едва заметного изгиба рта, который мог бы означать весёлость — я сказал:

— Сколько ещё до твоего Зеркального города?

— Время, — вздохнул Эйтлишь, и его губы изогнулись в улыбке, которую я впервые видел на его лице. — Почему вы им так одержимы? А ещё числами. В ваших землях всё должно быть посчитано, разделено, помечено. Я и забыл, как это бывает утомительно.

Я стиснул зубы, сдержав возражение, и заставил себя ответить нейтрально:

— Если поход займёт недели, то нам придётся остановиться и поохотиться. Раз уж ты не позаботился о припасах для своих товарищей по путешествию.

— Ты по-прежнему представляешь себе, что здесь бесплодные пустоши, на которых нет ничего, кроме горстки дикарей? Каэриты не позволяют своим людям голодать. Это мы оставляем вам. Что касается путешествия, то оно будет долгим. — Я увидел, как он слегка нахмурился, когда повернулся, чтобы посмотреть вглубь леса. — Но, — добавил он, переходя на шёпот, — есть и другие опасности, кроме голода.

— Опасности? — спросил я, но он больше ничего не сказал.

Поднявшись, Эйтлишь отошёл от костра, неотрывно глядя на что-то, чего я не мог видеть.

— Куда ты? — крикнул я ему, но он не ответил, и его громоздкая фигура исчезла в сгущающемся мраке.

— Что нам делать, если он не вернётся? — спросила Джалайна.

Я заставил себя пожать плечами, чтобы скрыть беспокойство, и переключил своё внимание на кипящее содержимое сковороды.

— Полагаю, найти деревню и спросить дорогу до Зеркального города.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Эйтлишь той ночью так и не вернулся, и я, после неспокойного сна в тени упавшего дерева, начал с надеждой и опасением подозревать, что он, возможно, бросил нас насовсем. Однако, отойдя на дюжину шагов, чтобы облегчить мочевой пузырь, я увидел, что он сидит на заросшем пне огромной сосны. Похоже, он не собирался уделять мне внимания, поэтому я продолжил свои дела, поднимая клубы пара от мочи, и смотрел, как он озабоченно и сосредоточенно наклонил голову, направив одно ухо на юг, словно старался что-то услышать. Я со своей стороны слышал лишь характерный для всех лесов скрип ветвей и пение птиц.

— Уэрлет? — спросил я, используя каэритское слово, обозначавшее проблемы.

Он проигнорировал вопрос, ещё некоторое время продолжая своё бдение, а потом спрыгнул с пня.

— Буди её или брось, — проворчал он, указав на дремавшую Джалайну, и зашагал прочь ещё быстрее, чем прежде.

— И не позавтракаем? — простонала Джалайна, когда я её растолкал.

— Ничего не будем делать, пока не доберёмся туда, куда он нас ведёт. — Я взял её молот и сунул ей в руки. — Держи наготове. Он из-за чего-то нервничает. А то, что может заставить нервничать его, меня пугает до усрачки.

Мы провели ещё три дня в лесу, прежде чем он начал меняться. Постепенно землю стали разрывать овраги и ущелья, а деревья становились всё ниже и ниже. Всё чаще встречались дубы, тисы и ясени, а небо потускнело, и лишь изредка сквозь кроны мерцала синева. Эйтлишь скорости своего шага не снижал, и все дневные часы мы маршировали на юг. Когда останавливались на ночлег, он исчезал, пока мы с Джалайной разбивали лагерь и пытались распределить оставшиеся припасы. Не знаю, нуждался ли во сне наш громадный проводник, но за всё время пути я ни разу не видел его спящим. Кроме того, с течением времени его настороженность возрастала. По утрам я видел, как он бродит среди деревьев, навострив уши в ожидании угрозы, которую отказывался озвучить.

Вечером четвёртого дня мы подошли к поселению, и это оказалась гораздо более крупная версия каэритской деревни, в которой я зимовал годом ранее. Жилища с покатыми крышами здесь так же сливались с ландшафтом, а люди, собравшиеся поприветствовать Эйтлиша, были столь же разнообразны по цвету кожи и отметинам на лицах. В первых рядах толпы шла группа таолишь. Их вёл высокий темнокожий мужчина с длинными, заплетёнными в косу седыми волосами, которые подчёркивали худощавое и атлетическое телосложение. Учитывая всё, что я знал о том, как стареют каэриты, можно было только догадываться, сколько ему лет, но осторожное уважение, с которым он приветствовал Эйтлиша, говорило о значительном опыте.

— Торфаер, — сказал Эйтлишь, кивнув старому воину в ответ, и посмотрел на дюжину таолишь за его спиной. — И это всё? Я надеялся, будет больше.

— Мы ждём людей из горных лагерей, — ответил Торфаер. — Направимся на север, когда они прибудут.

— Не задерживайтесь слишком долго. И убедите своих вейлишь присоединиться к вам. Для того, что ждёт впереди, потребуется каждый лук и каждый клинок. — Эйтлишь шагнул поближе и заговорил тише: — Вы видели недавно паэлитов? Я чуял их на ветру.

— Я тоже, хотя никого не видел. Мы нашли следы в дне пути на запад. Большая группа, и так далеко от равнин.

Эйтлишь тихо прорычал в знак подтверждения, а потом бросил краткий взгляд в нашу сторону.

— Этим ишличен нужен приют на ночь. И достаточно еды для длительного похода.

— Это будет сделано. — Торфаер замолчал, его худощавое лицо напряглось от неохоты. — Здесь есть те, кто хотел бы получить прикосновение Эйтлиша. Если ты готов поделиться.

— Всегда.

Эйтлишь послушно ушёл с толпой каэритов, а некоторые задержались, чтобы поглазеть на меня и Джалайну, и вперёд вышла молодая воительница. У неё были медные волосы, свойственные здесь многим, и пока она какое-то время внимательно разглядывала нас, на её веснушчатом лице читалось скорее любопытство, чем враждебность.

— Вы… идти, — наконец сказала она на коверканном альбермайнском, повернулась и поманила нас за собой. Она провела нас по извилистым, покрытым листвой улочкам посёлка к берегу узкой реки, протекающей через его центр.

— Спать там, — сказала медноволосая женщина, указывая на мельницу. Это было первое подобное сооружение, которое я видел на каэритских землях — меньше своих альбермайнских аналогов, но лопасти водяного колеса были шире и вращались с невероятно высокой скоростью.

— Что вы здесь мелете? — спросил я по-альбермайнски, поскольку не знал соответствующего термина в каэритском. — Я думал, ваш народ не растит пшеницу.

— Мы растим… много всего, — она сосредоточенно хмурила лоб, подбирая правильные формы слов. — Что земля… позволяет.

Она толкнула двери мельницы, и мы увидели помещение без мебели, но наполовину заставленное бочками с зерном.

— Я принести… шкуры, — сказала наша хозяйка. — На которых спать.

— Было бы здорово, — сказала Джалайна и поморщилась, осматривая наш временный дом.

— Я Элвин, — сказал я женщине по-каэритски, а потом кивнул на спутницу: — А она Джалайна.

— Я знаю твоё имя, — сказала таолишь. Я заметил в ней любопытную застенчивость и понял, что по её ощущениям она находится в присутствии кого-то важного. Снова заговорила она уже на своём родном языке, с оттенком юношеского рвения к потенциально запрещенным знаниям.

— Ты встречал её, — сказала она. — Доэнлишь. Она прикоснулась к тебе.

— Да, — сказал я, заставив себя вежливо улыбнуться.

— Да. — Она подошла ближе, широко раскрыв глаза. — Я это чувствую.

Я заметил, как напряглась Джалайна, когда эта женщина протянула руку и прижала ладонь к моей груди.

— Её прикосновение глубоко в тебе, — почтительно прошептала она. — С тех пор, как умер мой дед, я не встречала никого, кто носил бы её метку.

— У тебя есть ваэрит? — рискнул предположить я. Её жест меня смутил, но мне не хотелось отстраняться, чтобы не вызвать обиду.

Она улыбнулась и кивнула.

— Маленькое семечко, но оно может вырасти, как говорит Эйтлишь. — Убрав руку, она резко выпрямилась и снова перешла на альбермайнский. — Меня зовут… Патера. Я принесу шкуры сейчас... и еду.

— Что такое паэлиты? — спросил я, когда она направилась к двери. — Я не слышал о таких животных.

— Не животные, — сказала Патера. — Паэлиты — это каэриты, которые ездят на паэла, и живут в основном на южных равнинах.

Я различил в её позе определённую неприязнь, даже немного враждебность.

— Они ваши враги?

Это вызвало выражение глубокого недоумения на её лбу, как будто она не могла понять, как у человека, носящего знак Доэнлишь, язык поворачивается задавать такой глупый вопрос.

— Каэриты не воюют друг с другом, — ответила она и покинула мельницу.

Некоторое время я внимательно осматривал механизмы мельницы, чувствуя на себе тяжесть взгляда Джалайны. Привод колеса — замысловатая конструкция из зубчатых деревянных колёсиков — казалась гораздо более сложной, чем те, которые я видел раньше. Причина такой сложной конструкции стала очевидна, когда я заметил камень поменьше, вращавшийся рядом с цилиндрической пластиной жернова. Он вращался быстрее и, казалось, был сделан из плотного блестящего материала, тогда как его более крупный спутник представлял собой плиту изрытого известняка. Вытащив кинжал, я поднёс лезвие ко второму камню, мгновенно породив шквал искр.

— Остроумно, — сказал я. — Никогда такого не видел.

Но Джалайну так просто было с толку не сбить.

— Она смотрела на тебя так, как люди смотрят на неё, — сказала она, и не надо было уточнять, кого она имела в виду. В её тоне звучало то же требование внести ясность, которое я слышал после убийства Арнабуса в соборе Атильтора.

— У каэритов много верований, которые кажутся нам странными, — ответил я, водя клинком кинжала по камню.

— Нет, — Джалайна подошла, пристально глядя на меня, так что пришлось встретить её взгляд. — Хватит секретов, Элвин Писарь. Я уходила, но вернулась, и, думаю, ты знаешь, почему. Я прошла с тобой весь этот путь, но шагу дальше не сделаю без ответов. Кто такая Доэнлишь? Что такое её метка? И главное, что овладело тобой и заставило ебать ту чокнутую суку, которой мы так глупо служили?

К счастью, Джалайне вскоре удалось найти рычаг, который отцеплял вращающиеся камни от шестерёнок, избавив нас от постоянного жужжания. Я думал отказать ей, считая, что это будет в своём роде доброта. Я не сомневался, что без ответов она сдержит слово и оставит меня в этом путешествии в компании одного только Эйтлиша. Но не эта печальная перспектива развязала мне язык. Честность — меньшее из того, что я был ей должен.

Итак, мы сидели на мельнице в сгущавшемся мраке, который лишь немного разгоняла маленькая свечка. Её принесла Патера вместе со шкурами, в которые мы завернулись, и я рассказывал Вдове свою историю. Я ничего не упустил из виду, даже самые странные эпизоды, которые рациональный ум либо презрел бы, либо отбросил как причудливую чепуху. Некоторые из них текли легко. Некоторые было труднее выделить из парада замешательства и самообмана, что мы называем памятью. Но, конечно, та часть моей жизни, которая не поддавалась истинному объяснению, даже для меня, была ответом на её главный вопрос.

— Она убила светящего Дюрейля? — спросила Джалайна, когда я, наконец, подошёл к сути дела, нерешительно описав события, последовавшие за нашим побегом из Жуткого Схрона.

— Да, — сказал я.

— Прямо перед тобой?

— Да.

— И тогда вы трахались впервые? Прямо перед трупом убитого светящего?

Я не смог придумать ничего лучше, кроме как пробормотать:

— Да.

Рискнув взглянуть на её лицо, я не нашёл там отвращения и осуждения, которых ожидал. Вместо этого увидел только недоумение. Вздохнув, она плотнее закуталась в меха и спросила:

— Когда ты узнал, что у неё будет ребёнок?

— Не знал ничего до того дня, когда сгорел собор вместе с большей частью Куравеля. Я пытался убить её. Я собирался, но… — Мои слова умерли в беспомощном вздохе, голову переполняли воспоминания об ужасной ночи. «Ты убьёшь нашего ребёнка?» — Делрик подтвердил это, когда приходил ко мне в камеру лечить мои раны. Я не знал, за это ли она его убила, или за его участие в её лжевоскрешении. Сомневаюсь, что сейчас ей ещё нужны причины для убийства.

— Делрик был хорошим человеком, и всегда с радостью давал сонное снадобье, когда я просила. И от порезов, которые он зашивал, всегда оставались самые маленькие шрамы. — Она пристально посмотрела на меня. — Но он умер виноватым человеком, Элвин. Потому что все мы виноваты. Все мы, кто шёл за ней, сражался в её битвах и сделал её тем, кто она есть. Да уж, ты дурак, но и я тоже. И Тайлер, и Эйн. У всех нас есть счёты, которые нужно свести.

Я кивнул в ответ, но не мог полностью принять правоту её рассуждений. Да, все мы были дураками, но я был королём дураков.

— И вот теперь ты знаешь, почему я убил Арнабуса, — сказал я. — И почему она напала на меня. Интересно, к безумию её привело то, что она узнала о своём воскрешении, или тот факт, что это было сделано каэритскими руками?

Джалайна покачала головой.

— Она всегда была безумной. Мы просто этого не видели. Или, возможно, мы тоже сошли с ума, и разум прояснился только тогда, когда мы увидели, что она собой представляет. — Она придвинулась ко мне поближе, из шкур показались её руки и сжали мои. — Ребёнка нельзя оставлять в её руках. И ты это знаешь.

Я отвернулся, встревоженный твёрдой, немигающей целеустремлённостью в её глазах.

— Ты знаешь это, Элвин! — она ещё сильнее сжала мои руки. — Любовь просто так не исчезает. Я вижу, как она по-прежнему живёт в тебе, словно болезнь, от которой ты никак не можешь избавиться. Но, люби-не-люби, этому не будет конца, пока она жива. Я знаю, что ты пытался раньше, но сильно ли? В следующий раз тебе нельзя оплошать.

Она придвинулась ещё ближе и прижала свои губы к моим. Я хотел вернуть поцелуй, прижать её к себе, но не стал. Джалайна на секунду положила голову мне на грудь и прошептала:

— Ещё живёт. — Отвернувшись, она устроилась на своей постели из сложенных шкур. — Словно болезнь.

* * *

Мы покинули деревню на рассвете, разбуженные грохотом двери мельницы, которую пинком распахнул Эйтлишь. Наш отъезд не ознаменовался никакой церемонией, что меня удивило. А ещё я заметил, что в этот день он шёл медленнее и слегка горбил широкие плечи.

— Те, кто просили о прикосновении Эйтлиша, — прокомментировал я, наслаждаясь новизной возможности идти в кои-то веки с ним рядом. — Ты же их вылечил? Как вылечил меня.

Он, как обычно, ничего не сказал, ответив только едва заметным раздражённым движением глаз.

— Это тебя утомляет, не так ли? — продолжал я, поскольку моё любопытство разыгралось. Я-то считал его существом, обладающим, возможно, неиссякаемой силой и магическими дарами. А теперь оказалось, что даже у него есть пределы.

— Да, — проворчал он, ускоряя шаг, чтобы вырваться вперёд. — И в твоём случае, Элвин Писарь, не жди, что я проделаю это дважды.

По моим расчётам, следующие несколько дней мы следовали курсом на юго-запад. У здешних лесистых холмов то и дело встречались крутые склоны, что во многом сводило на нет любое наслаждение неоспоримой красотой этих земель. Вскоре к Эйтлишу вернулись прежние жизненные силы и утомительно быстрый темп, хотя он и согласился на ежедневный кратковременный отдых в полдень. Патера дала нам мешок солёного мяса, лепёшек и орехов, большая часть которых была съедена к тому времени, как мы подошли к другому поселению. Оно оказалось даже больше, чем деревня Патеры: скопление домов на вершине хребта с видом на высокий водопад. И снова собравшиеся таолишь с глубочайшим уважением встретили Эйтлиша, и многие явно добирались сюда издалека. Говорил он коротко, но настойчиво.

— Направляйтесь на север и не задерживайтесь. Ваалишь ждёт вас. Его слову верьте, как моему.

Он не позволил нам остаться там на ночь, и настоял, чтобы мы двинулись дальше, как только нам дадут припасы. Когда мы спустились с хребта, лес значительно поредел, и широкие поляны вскоре уступили место открытым полям. Мы с Джалайной глазели на бродившие по холмистым лугам непривычные стада крупного рогатого скота — высоких животных с огромными изогнутыми рогами и лохматыми шкурами. Если мы проходили слишком близко, то они предупреждающе мычали, и по их агрессии и отсутствию преград становилось ясно, что они дикие.

— У каэритов нет фермеров, которые бы ухаживали за землями и за скотом? — спросила Джалайна у Эйтлиша во время одной из наших кратких остановок.

— Мой народ держит животных ради молока и шерсти, — ответил он. — Но по большей части мы считаем, что ни земля, ни звери не нуждаются в уходе. Когда моему народу требуется мясо, они охотятся. Всё остальное можно вырастить, собрать и сохранить, в зависимости от времён года. Мы берём только то, что нам нужно, а не то, что хотим. — Он говорил с озабоченным видом, постоянно осматривая окрестности.

— Паэлиты? — спросил я, отчего его губы раздражённо напряглись, но он ничего не ответил. — Каэриты не сражаются друг с другом, и всё же ты их боишься. Почему?

— Даже в самых могучих камнях бывают трещины, — сказал он. — И это не со мной они хотят воевать.

— Значит, со мной? Они возражают против моего присутствия, даже несмотря на то, что на мне метка Доэнлишь?

— Её метка не похожа на металл, в который вы заковываете себя в битвах. А её слова слышат не все. У паэлитов свой мейлах, и люди с ваэрит ведут их по другим путям.

— Они попытаются убить меня, если найдут?

Эйтлишь ничего не сказал, что я воспринял за «да».

— Ты их остановишь?

Он снова пошёл быстрым шагом и вскоре скрылся в высокой траве. Это я воспринял за «нет».

* * *

За следующие недели установился некий распорядок. Каждые два-три дня мы приходили в поселения. Одни достаточно большие, чтобы их можно было назвать городом, другие — просто маленькие деревеньки среди холмов. Обычно Эйтлиша приветствовала группа воинов, к которым часто присоединялись местные охотники, после чего он убеждал их отправиться на север. Вскоре я понял, что наш поход на юг имел для нашего проводника двойную цель. Он хотел не только доставить меня в свой Зеркальный город и к необъяснимому пока каменному перу, но ещё и убедить сопротивляющихся каэритов ответить на призыв к войне. Таолишь, собиравшиеся на нашем пути, ждали его прибытия и требовали его благословения, прежде чем отправиться на север.

— Такого раньше никогда не было, — сказал я ему однажды. Это был пятнадцатый день нашего путешествия, и говорил я кислым голосом от растущей усталости. — Войны, — добавил я, когда моё замечание вызвало острый взгляд. — Или угрозы войны такого масштаба. Лилат говорила, что таолишь часто сражались с налётчиками на южных побережьях, но никогда каэриты не сталкивались со вторжением.

— «Никогда» — глупое слово, — ответил Эйтлишь. — Наша история дольше, чем ты можешь себе представить, Элвин Писарь. Твоя безумная королева — не первая, кто бросил голодный взгляд на эти земли. Но, — он пожал плечами, — прошло уже очень много времени с тех пор, как нависала такая серьёзная угроза. Тогда мы её встретили и победили, хотя это стоило нам очень много крови. Далеко отсюда есть место, бухта на южном берегу, где песок покраснел от крови. Даже сегодня я чувствую пятно той резни.

— Ты говоришь так, будто был там, — заметила Джалайна.

На это Эйтлишь никак не отреагировал. Обычно, когда его готовность к разговору иссякала, он вставал и уходил в ночь. Но на этот раз он почему-то остался.

— Он был там, — ответил я за него, глядя, как Эйтлишь, полный мрачных воспоминаний, отстранённо смотрит на огонь. — У тебя есть хоть какое-то представление о том, сколько тебе лет?

Я не привык к каким-либо эмоциям на его лице, кроме неодобрения, поэтому поразительно было видеть, как на его губах играет слабая улыбка.

— Старше тебя, — сказал он. — Но младше Доэнлишь.

Вдруг вся весёлость слетела с него, и он встал, вглядываясь в темноту за костром. Сначала я ничего не услышал, но вскоре звуки дошли до моих ушей — мерный стук, который сложился в знакомый топот копыт по земле.

— Паэла, — сказал я, положив руку на меч, и поднимаясь на ноги. — Это значит «лошадь», да?

— Это слово означает гораздо больше, — пробормотал Эйтлишь в ответ. Увидев нож в моей руке, он добавил: — Пока держи его в ножнах.

Вскоре в поле зрения появились всадники. Я насчитал дюжину смутных силуэтов на верховых животных, которые остановились, держась в тени. Ночной воздух наполнили фырканье и топот копыт, а Эйтлишь, нахмурившись, стоял и ждал. Я заметил на его лице напряжённое выражение, как будто он перенёс серьёзное оскорбление.

— Надо было взять арбалет, — проговорила Джалайна, вставая возле меня с молотом в руке. От громкого ржания в темноте ей пришлось поднять своё оружие.

— Спокойно, — сказал я, успокаивающе положив ладонь ей на руку. — Вряд ли сражение сейчас пойдёт нам на пользу.

Из тени донеслось очередное фырканье, и вперёд выступила лошадь, вызвав приглушённое восклицание Джалайны. Вид зверя и мне показался поразительным. Он был как минимум на две руки выше в холке, чем даже самый впечатляющий боевой конь, которого я когда-либо видел, а его шерсть была полностью чёрной, за исключением вспышки белого цвета в центре лба. Его шея и плечи выглядели как узловатый клубок мышц, благодаря которым всадник на его спине казался почти ребёнком. Но ещё более впечатляющими, чем размер и очевидная сила, были его глаза. Черностоп по конским меркам считался умным животным и часто одним лишь взглядом выказывал своё постоянное презрение или редкое одобрение. Глядя в яркие, прищуренные глаза этого существа, я инстинктивно понимал, что его природа выходит за рамки простого слова «умный». Также вызывало любопытство уздечки. На его голове не виднелось никакой сбруи, а поводья, которые держал всадник, крепились к упряжи на плечах животного.

— Это он? — спросил всадник. Отведя взгляд от глаз скакуна, я увидел худощавого мужчину с бронзовым цветом лица, одетого в кожаные доспехи, гораздо более прочные и обширные, чем у большинства таолишь. За его спиной было привязано копьё, а на седле висел плоский лук. Говорил он с куда более резким акцентом, чем каэритские жители лесов и холмов, которых мы встречали до сих пор.

Эйтлишь не ответил, просто так же хмуро стоял. Его нежелание отвечать, похоже, послужило сигналом для остальных паэлитов — все они выехали вперёд, и оказалось, что они нас окружили. Лошади различались по окрасу, но все были одного размера с чёрным великаном, который всё так же смотрел на меня своими излишне проницательными глазами.

— Старик, у меня не хватит терпения на твою напыщенность, — сказал Эйтлишу бронзовокожий паэлит. Конь подвёз его ближе, хотя я не увидел сигнала всадника. Когда он наклонился вперёд в седле, я увидел суровое, требовательное лицо, перекошенное от гнева. Его отметины были более простыми, чем у большинства каэритов: две полоски бледной кожи, проходящие от бровей по бритой голове. — Это он? — снова спросил он, тыкая в меня пальцем.

Эйтлишь по-прежнему не отвечал, а в его стиснутых челюстях и кулаках читалось упрямое негодование. Почувствовав, что ситуация вот-вот обострится с неясным исходом, я шагнул вперёд, традиционно кивнув всаднику в знак приветствия.

— Меня зовут Элвин Писарь, — сказал я по-каэритски. — И на мне метка Доэнлишь, если ты это имеешь в виду.

Всадник уставился на меня с тем же уважением, какое уделяют испражнениям из собачьей задницы. После долгого презрительного взгляда он откинулся на спинку седла и презрительно фыркнул.

— Лжец, — просто сказал он, обращаясь к кругу всадников. — Пускай эта ишличен грязь и научилась болтать на нашем языке, но это ничего не доказывает. Я не чувствую на нём ни малейшего следа прикосновения Доэнлишь.

— У тебя нет ваэрит, Мориэт! — прорычал Эйтлишь. — Не тебе об этом судить.

— А ты не имеешь права указывать ни мне, ни моим людям, старик! — бросил в ответ Мориэт. — Слишком долго паэлиты страдали под гнётом твоих дряхлых вероучений. Мы начертим свой мейлах, путь паэла, путь, который говорит нам, что ишличен нельзя доверять или заключать с ними союзов. Ты далеко ходишь, разнося предупреждения о войне. Так пусть же она придёт и станет концом его рода.

Двигаясь с быстротой, явно усвоенной с детства, Мориэт снял копьё со спины и нацелил остриё на меня. Это действие повторили его спутники, и окружавший нас круг ощетинился наконечниками копий. Джалайна встала в боевую стойку, подняв молот, а я приготовился вытащить свой меч. Как ни странно, от этой демонстрации агрессии их скакуны всего лишь легко покачивали головами.

— Доэнлишь никогда бы не оставила свою метку на таком, как он, — продолжал Мориэт, тыкая копьём в мою сторону. — Ты, Эйтлишь, либо дурак, которого обвели вокруг пальца, либо обманщик.

Эйтлишь зловеще застонал, расправил плечи и начал надуваться. Похоже, он всё-таки готов был сражаться за меня.

— Единственный обманщик здесь это ты, — сказал он, и слова вылетали через стену стиснутых зубов. — Зачем? — вопросил Эйтлишь, обводя взглядом остальных всадников. — Когда-то паэлиты были верны нашим обычаям. Зачем вы позволяете этому сочинителю врак вводить себя в безумие?

Если гнев раздутого гиганта и напугал окружающих воинов, то никто этого не показал. Всматриваясь в их лица, я тут же узнал жёсткие, непоколебимые выражения настоящих фанатиков. Эти люди были так же преданы вере Мориэта, как и все те, кто когда-либо следовал за Эвадиной. Поняв, что у этого противостояния будет только один конец, я крепче схватил меч и начал медленно вытаскивать клинок из ножен. Мориэт смотрел на Эйтлиша. Если бы мне удалось быстро его прикончить, у нас появился бы шанс, хоть и небольшой.

Однако моё смертоносное намерение резко оборвалось вместе со всё более пространным спором между двумя каэритами, когда чёрный конь Мориэта поднял голову и издал звук, который никак нельзя назвать ржанием. Он был гораздо глубже — низкий грохот, лишённый какой-либо пронзительности. И меня он пронял до самых костей.

Мориэт немедленно умолк, как и Эйтлишь. В тот же миг с лиц паэлитских всадников слетели фанатичные ухмылки, а им на смену пришли широко раскрытые от страха глаза. Когда конь пошёл ко мне, Мориэт вздрогнул от ужаса, но не попытался его остановить. Я поборол желание бежать и заставил себя опустить меч, глядя, как надо мной нависает могучая голова коня. Когда он обнюхал меня, я почувствовал его горячее, затхлое дыхание, словно порывы горячего воздуха из открытой двери кузницы. И снова увидел разум в его глазах и понял, что стал объектом тщательной оценки. Я не мог не скользнуть взглядом к массивным, мохнатым копытам, и моё сердце заколотилось быстрее от осознания того, что это животное просто по прихоти может растоптать меня в хлам. Огромная лошадь фыркнула, снова привлекая моё внимание. Мелькнуло ли веселье в чуть прищуренных глазах? Не знаю, но, как бы то ни было, я не увидел никаких признаков враждебности.

Фыркнув, по всей видимости, удовлетворённо, конь поднял голову и отступил на несколько шагов, где встал на дыбы настолько внезапно и сильно, что Мориэта выбросило из седла. Он приземлился жёстко, но тут же гибко поднялся на ноги. Я ожидал ярости смущённого хвастуна, но вместо этого он ошеломлённо уставился на своего скакуна. Конь, однако, не удостоил Мориэта даже взглядом. Вместо этого он издал ещё один хриплый рёв, и лошади по обе стороны от него тоже поднялись на дыбы, сбрасывая всадников из сёдел. Другие паэла отступили назад, к большому разочарованию фанатиков на их спинах.

— Какой же ты жалкий дурак, Мориэт, — сказал Эйтлишь. Его распухшая фигура уменьшалась, пока он шёл к рыжей кобыле с пустым седлом, чтобы взять поводья. — Ты, может, и неспособен распознать метку Доэнлишь, но паэла способны.

Мориэт, утративший, по-видимому, всё неповиновение и решимость, не нашёлся с ответом и заковылял прочь, бросив копьё в темноту, как человек, спасающийся от сцены ужаса.

— Паэлит, который больше никогда не поедет на паэла, — сказал Эйтлишь, адресуя слова удручённым воинам. — Вот участь тех, кто отвергает истинный мейлах. Вы были дураками, но ни одной душе нет необходимости оставаться дураком навсегда. Искупите свою вину, сопроводив нас в Зеркальный город. — С этими словами он взобрался на спину кобылы. — Поднимайся, Элвин Писарь, — сказал он мне, указывая на чёрного коня. — Они не любят, когда их заставляют ждать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Эйтлишь сказал мне, что чёрного паэла зовут Утрен, что в переводе означало «Ночная Тень». Как Эйтлишь узнал это, оставалось одной из множества загадок касательно великих лошадей каэритских равнин, которые я так никогда до конца и не разрешил. В ту первую ночь, когда они увезли нас из лагеря, лошади на полном скаку мчали нас через тёмную гористую местность, по всей видимости, ничуть не опасаясь споткнуться. Вскоре я понял, что поводья, за которые я отчаянно цеплялся, не давали никакого контроля над животным — они были нужны просто для того, чтобы всадник не падал.

Когда над восточными вершинами холмов забрезжил рассвет, а я уже начал провисать в седле, паэла, наконец, замедлили ход. Я мог только догадываться, сколько миль мы преодолели, когда соскользнул со спины остановившегося Утрена. Меня мало волновало презрение паэлитов к тому, как я на дрожащих ногах, игнорируя их тихие насмешки, доковылял и сел рядом со столь же изнурённой Джалайной. Эйтлишь, естественно, не выказывал никакой усталости, и одного его сердитого взгляда хватило, чтобы заставить замолчать наших презрительно перешёптывавшихся сопровождающих.

Оглянувшись, я увидел, что местность изменилась. Крутые, покрытые лесом холмы превратились в небольшие пригорки, заросшие густой травой. Когда паэлиты спешились, Утрен и другие паэла пошли пастись, размахивая хвостами, ржа и толкая друг друга.

— Паэлиты ведь им не хозяева? — спросил я Эйтлиша. — Паэла просто соглашаются, чтобы на них ездили.

— Так всегда было с паэлитами и паэла, — ответил он. — Во времена после Элтсар, голодные и рассеянные жители равнин обратились к паэла за помощью, и те помогли, хотя то, как был заключён договор, навсегда останется загадкой.

— Элтсар? — спросила Джалайна.

— Так они называют Бич, — объяснил я.

— Так значит, он действительно накрыл целый мир, как утверждают свитки. — Она нахмурилась, качая головой. — А я-то считала всё учение Ковенанта бесполезным.

— Не всё. — Мои мысли неизбежно обратились к Сильде и Рудникам, к тому, как её вечно терпеливое лицо мерцало в скудном свете свечей, когда она пыталась преподать уроки, которые мне в конечном итоге так и не удалось усвоить. — В нём есть мудрость. Мы просто выбрали не того проводника.

Паэла дали нам отдохнуть и поесть до полудня, а потом вернулись. И снова Утрен подошёл ко мне, повернулся и нетерпеливо фыркнул. Он помчался сразу же, как я сел в седло — встал на дыбы и понёсся по лугам, даже быстрее, чем прошлой ночью. Я проверил, едут ли следом Джалайна и Эйтлишь, а затем сосредоточил все усилия на том, чтобы не упасть. Падение на такой скорости наверняка повлекло бы за собой не только несколько сломанных костей. Однако вскоре моя тревога сменилась восторгом. Без ужасов поездки ночью я начал ценить привилегию на полном ходу мчаться на паэла. Мир по обе стороны превратился в зелёные и синие пятна, а пейзаж впереди раскрылся в своём нетронутом величии. Как только я привык к движениям Утрена, его безудержная скорость принесла ощущение полёта, в котором я счастливо растворился, потому что эта радость заглушила мои тревоги, по крайней мере, на какое-то время.

* * *

Благодаря паэла наше путешествие в Зеркальный город заняло ещё четыре дня, вместо нескольких недель, как я ожидал после разговора с Эйтлишем. Промчавшись через холмистые луга, мы въехали на земли, где холмы становились всё выше, пока не переросли в горы, долины между которыми изобиловали реками и озёрами. Здесь, на извилистых тропах через хребты и долины, огромные лошади, наконец, замедлили ход. Мы проехали ещё много поселений и увидели гораздо больше людей. По их восторженным, зачастую радостным взглядам было ясно, что вряд ли они видели паэла намного больше, чем я. Как и прежде, в поселениях собиралось множество таолишь, но здесь они отвечали Эйтлишу почтением, а не повиновением.

— Мы подождём решения совета, — сказал один седоволосый воин в ответ на увещевания древнего мистика отправиться на север. — Без согласия старейшин к войне приступать нельзя.

Я видел, как на этих встречах Эйтлишь сдерживал себя, как подавлял раздражение и выдавливал из себя заверение, что таковое скоро будет получено. Однако чем больше поселений мы посещали по мере продвижения вглубь озёрных земель, тем глубже становился его гнев. Кроме того, хотя он и пытался это скрыть, мой намётанный глаз на двуличность уловил в его заверениях недостаток убеждённости.

— Ты ведь вовсе не уверен? — спросил я его во время редкого перерыва, когда паэла решили вместо быстрой рыси по горам идти не спеша. — Насчёт решения совета. Ты думаешь, что они могут и отвергнуть пожелания Доэнлишь.

— Я перед ними не отвечаю, — сказал он. — И ни один каэрит не связан их словом. Но наш народ никогда не станет пренебрегать суждением старейшин. А они в своё время сталкивались с конфликтами, но никогда настолько глубокими, как та опасность, что нам сейчас угрожает. Когда встанешь перед ними, Элвин Писарь, говори только правду. Не лги, они узнают.

* * *

Мы прибыли в Зеркальный город вскоре после рассвета третьего дня в озёрных землях, и правильность его названия стала очевидной, как только он появился в поле зрения. Я тихо и бессловесно вздохнул от изумления, когда мой взгляд скользнул по ряду высоких шпилей, возвышавшихся над группой островов в центре широкого озера. Шпили представляли собой массивные угловатые стены, усеянные поднимавшимися по спирали окнами и балконами. Каждый шпиль был, по меньшей мере, в три раза выше самого высокого сооружения в Альбермайне, и над узкими, похожими на иглы вершинами, стайками кружили птицы. Острова, на которых они стояли, соединялись дугообразными мостами, украшенными шпилями поменьше. Озеро казалось неестественно спокойным и отражало город лишь с небольшой рябью, создавая впечатление огромной конструкции, плывущей в лазурной пустоте. Всё это блестело белизной на солнце, поднимающемся над горами, но, тем не менее, сияние незапятнанного мрамора создавало ощущение значительного возраста. В том, как из камня тут создали нечто чудесное, я видел отголоски разрушенного города под горой, только здесь это не были руины.

— Он стоял ещё во времена до Элтсара, — сказал я Эйтлишу, и это был не вопрос, а утверждение.

— Столетия до, и столетия после, — сказал он. — Единственный каэритский город, который избежал разрушения.

— И сколько людей здесь живёт? — спросила Джалайна, с беззастенчивым трепетом глядя на шпили.

— Нисколько. Он был пуст во времена Элтсара. Это его и спасло. И поэтому, чтобы сохранить его, с тех пор он остаётся пустым, за исключением тех случаев, когда созывается совет.

Паэла провезли нас по извилистой тропе к берегу озера, где покачивалась пустая лодка с длинным корпусом, привязанная к берегу верёвкой. Остановившись, Утрен повёл плечами — это был сигнал спешиться. После того, как я слез, он остановился, чтобы в последний раз взглянуть на меня излишне понимающими глазами, а потом тряхнул головой и побежал прочь.

— Считайте, что вы свободны от обязательств, — сказал Эйтлишь сопровождавшим нас паэлитам, спускаясь с рыжей кобылы. — Прошу вас, ради дальнейшего искупления езжайте на север и присоединитесь к Ваалишу.

Его слова, казалось, их не тронули так же, как не трогали и на протяжении всего нашего совместного путешествия. Рвение фанатиков не исчезает просто так, и я знал, что до этого они выполняли его требования исключительно благодаря подчинению воле паэла. Эйтлишь, явно испытывая отвращение к их молчанию, повернулся к ним спиной и двинулся к озеру, где зашёл в воду, чтобы подняться на борт лодки.

— Надеюсь, Элвин Писарь, у тебя есть некоторые знания в области водного транспорта, — сказал он, поднимая весло. — Мне лодки всегда не нравились.

Джалайна взяла на себя управление румпелем, а мы с Эйтлишем работали вёслами.

— Почему они всё ещё здесь? — спросил я у Эйтлиша, кивнув на паэлитов, которые по-прежнему молча и бдительно сидели на берегу. — Ты же их отпустил.

— Ждут исхода совета, наверное, — проворчал он. — Надеются, что их заблуждения окажутся верными.

— Несмотря на суждение паэла?

— Во всех племенах есть фракции. Некоторые жители равнин почитают паэла так же, как вы почитаете мёртвых служителей своей особой веры. Другие, как Мориэт, считают свой договор скорее объединением равных. — Лицо его потемнело, и он бросил взгляд через плечо на возвышающийся город. — И представления Мориэтавыросли не на пустом месте.

Джалайна правила к причалу, выступающему из скалистого склона ближайшего острова. Выбравшись из лодки, я взглянул на шпиль, возвышавшийся над нами, чувствуя головокружительное ощущение, что нахожусь рядом с чем-то почти непостижимым.

— Как человеческие руки могли создать подобное? — удивлялась Джалайна, эхом повторяя мои мысли.

— Я читал об огромных гробницах за пределами южных пустынь, которые, как говорят, поднимались на подобную высоту, — сказал я. — В ранних свитках говорится, что их построили огромные армии рабов, захваченных на войне.

— Это строили не рабы. — Она подошла к высокой остроконечной арке, на входе в шпиль, и провела пальцами по замысловатой резьбе, украшавшей мраморный каркас. Завитки напоминали каэритское письмо, которое я видел в книге Доэнлишь, но отличались плавной элегантностью, будто действительно были написаны на камне, а не вырезаны. — Это, — улыбнулась Джалайна, скользнув взглядом по буквам, — создано с любовью.

— Она видит то, чего не видишь ты, Элвин Писарь, — сказал Эйтлишь, проходя мимо меня, чтобы войти в огромное сооружение через высокий арочный проём. — Это не результат воздействия плети.

— Откуда ты знаешь? — спросил я, следуя за ним. Основание шпиля представляло собой большое сводчатое пространство, в котором со сверхъестественной точностью отражались наши голоса. Несмотря на отсутствие памятников или статуй, каждая его поверхность, от пола до потолка, была покрыта тем же плавным письмом. — Ты же не можешь это прочесть? — продолжал я, указывая на массив слов. — Поэтому ведь вы так высоко цените древние каэритские книги? Вы надеетесь, что они дадут ключ к переводу этого.

Эйтлишь ограничился кратким сердитым взглядом, и направился к другому арочному проёму на противоположной стороне сооружения. Мы с Джалайной пошли за ним к мосту, пересекли плавный изгиб его пролёта и направились к следующему островку. Шпиль здесь был ещё выше, а его полое основание снова оказалось сплошь исписано.

— Однажды у меня был ключ к переводу каэритских текстов, — сообщил я Эйтлишу, идя за ним через шпиль к очередному мосту. Видя, как напряглась его спина, как он сдерживает желание ответить, я понял, что не могу удержаться от ещё одной шпильки: — Его сформулировала аскарлийская учёная, моя знакомая в прошлом. Жаль, но мне пришлось отдать его Доэнлишь. Удивительно, что она никогда не считала нужным передать его в ваши руки, как думаешь?

Эйтлишь продолжал идти, но соизволил тихо проворчать в ответ:

— Обязательно расскажи это совету, Элвин Писарь. Среди каэритов есть те, кто запытал бы тебя до смерти за значение хотя бы одного слова, вырезанного на этих стенах.

После этого я почувствовал, что благоразумнее будет помолчать. Мы перешли ещё три моста к самому большому острову, на котором, соответственно, стоял и самый высокий шпиль. Учитывая знаменательные предупреждения Эйтлиша, я ожидал, что совет каэритских старейшин будет большим собранием, парламентом удивительных старцев. Вместо этого, войдя в тенистый простор основания шпиля, я насчитал только четверых человек, ожидавших нас в центре широкой полосы покрытых надписями камней. Пока мы приближались, они молчали, никак не приветствуя нашего проводника, а он не поприветствовал их. Однако яркий блеск его глаз в беспримесном мраке этого огромного пространства говорил о явной настороженности.

Подойдя ближе к группе, я увидел, что она состоит из двух мужчин и двух женщин. Как, видимо, всегда случалось с каэритами, все они различались по внешности и возрасту. В их взглядах я уловил богатый опыт — каждый внимательно изучал меня. Самый высокий среди них излучал наименьшую враждебность. Этот человек с волосами персикового цвета и ещё более бледной кожей, чем у Эйтлиша, сохранял спокойное выражение лица, граничащее с улыбкой. Несмотря на это, меня он осматривал сверху донизу не менее проницательно, чем его товарищи.

В сравнении с ним женщина слева от него казалась маленькой, хотя ростом была примерно с Джалайну. Её кожа была тёмной и безупречно гладкой, если не считать красноватых отметин на шее. Талик на спине и прочное кожаное одеяние выдавали в ней воина — и, судя по отсутствию шрамов, либо очень опытного, либо очень удачливого. Её лицо не отражало никаких эмоций, словно она опасалась того, что может выдать его выражение.

Сутулая женщина справа от высокого мужчины оказалась самой старшей в группе: она оделась в несколько частично рваных шерстяных шалей, а длинные пряди неаккуратно заплетённых волос ниспадали ей на лицо. Она опиралась на корявую ветку дерева, за которую держалась обеими руками. Опухшие костяшки пальцев и выступающие вены создавали впечатление, будто её плоть со временем приварилась к ветке. Её слабость была очевидна, но также очевидна и проницательность глаз, смотревших на меня из-под всклокоченной вуали волос.

Мужчина рядом с ней не пытался скрыть свою враждебность, а его бритая голова и одежда из оленьей шкуры выдавали в нём паэлита. Цвет его кожи был очень похож на цвет фанатика Мориэта, и я различил определённое сходство в чертах его хмурого лица, изборождённого как возрастными, так и, в отличие от женщины-таолишь, боевыми шрамами. «Отец Мориэта?», подумал я. «Даже дед». У каэритов трудно судить о таких вещах, учитывая продолжительность их жизни.

После того, как мы остановились перед ними, все они перевели взгляд с меня на Джалайну. Первым заговорил паэлит с подозрением в скрипучем голосе.

— Эту ишличен сюда не звали, — сказал он, указывая на Джалайну, но обращаясь к Эйтлишу. — Зачем ты привёл её в это самое почитаемое из мест?

— Он привёл её, потому что так пожелал я, — сказал я, получив небольшое удовлетворение от удивления мужчины, когда к нему обратились на его родном языке. — А я здесь потому, что так пожелала Доэнлишь. — Полагая, что капелька дипломатии могла бы сослужить мне хорошую службу, я изобразил на лице вежливую доброжелательность, развёл руки и опустил голову. — Если у вас есть ко мне вопросы, я на них отвечу. Хотя не стану притворяться, будто знаю все мысли Доэнлишь.

Женщина с палкой издала резкий скрежещущий звук. Сначала я принял его за кашель, но, увидев, как за свисающими волосами обнажились желтовато-серые зубы, понял, что это был смех.

— Он говорит бессмысленные банальности, — сказала она хриплым шёпотом, который всё равно привлекал внимание. — Как всегда с его народом. В одну минуту уговоры и комплименты, а в следующую — сплошной огонь, клинки и грабёж.

— И всё же на нём метка Доэнлишь, — проговорил высокий бледнокожий мужчина мягким, хорошо модулированным тоном, который прозвенел в моей голове колокольчиком узнавания. «Это учёный», решил я.

— Ты слишком много на неё ставишь, — возразила старая женщина. — Она не безгрешна. Я знала её задолго до того, как кто-либо из вас родился, помните?

— Она никогда не утверждала о своей непогрешимости, — ответил высокий. — Только о правдивости, и я никогда не видел, чтобы она колебалась в этом отношении. На нём её метка. И в наших обсуждениях это нельзя отрицать или игнорировать. Я чувствую на нём её руку, и знаю, что вы тоже.

— Я чувствую, действительно. Это не значит, что мне это нравится. — Старуха подошла ко мне, колыхая шалями и волосами. — Итак, — сказала она, остановившись и ткнув своей палкой мне в ногу, — как тебя называют, дитя?

— Если вам нужно моё имя, — ответил я, — то сначала я узнаю ваши.

Я увидел, как паэлит ощетинился на эти слова, а старая женщина снова скрипуче рассмеялась. Со своей стороны, учёный и воин не выказывали особых эмоций.

— Значит, имена? — старуха снова ткнула меня в ногу, на этот раз сильнее. — У меня их немало. Какое тебе нужно?

— То, которое вам больше всех нравится.

— Хм. — Она немного подумала. — Тогда можешь называть меня Шаэлишь. Это мне всегда нравилось. Его предпочитал мой десятый и самый любимый муж. Эта вот Турлия, — продолжала она, махнув палкой на женщину-таолишь. — Он — Деракш, — указала она на учёного, а потом кисло посмотрела в сторону паэлита. — А этого щенка зовут Кориэт.

— Возможно, родственник Мориэта? — спросил я, и приподнял бровь, взглянув на жителя равнин. — Которого мы встретили на пути сюда.

Это вызвало резкую тишину, поскольку остальные три члена совета посмотрели на паэлита. Он, однако, не сводил глаз с меня.

— Я горжусь называть Мориэта своим правнуком, — сказал он. — Лучший всадник из всех, когда-либо украшавших спину паэла.

— Тогда удивительно, что паэла, на котором он ездил, сбросил его и предложил свою спину мне.

По всей видимости, годы паэлита не уберегли его от вспыльчивости.

— Ты врёшь! — прошипел он, бросившись ко мне. — Как и все вы!

— Он говорит правду, — сказал Эйтлишь, и это тихое вмешательство тут же остановило Кориэта. — Не забывай, где ты.

Мой прошлый опыт общения с каэритами внушил мне впечатление единства. Казалось, что они всегда отличались сплочённостью и отсутствием разногласий, что отличало их от жителей Альбермайна. Видя, как Кориэт дрожит от ненависти к Эйтлишу, я задавался вопросом, не была ли такая сплочённость всего лишь видимостью. Они, конечно, древние и мудрые, но впервые я понял, какие глубокие различия в верованиях и целях проходят через сердца этих людей.

Ярость Кориэта, какой бы бессильной она ни была, сменилась едва скрываемым страхом, когда к нему обратилась Шаэлишь. Её голос теперь звучал тише — скорее настойчиво, чем повелительно, — но он утратил резкость возраста. Голос человека, который ожидает, что на все вопросы будут даны ответы.

— Кориэт, ты отправил своего правнука, чтобы он не дал Эйтлишу привести сюда ишличен? Ты пытался подорвать волю этого совета?

Прежде я не видел, чтобы каэриты лгали. Ведьма в Мешке говорила раздражающе расплывчато, но никогда не обманывала. Эйтлишь просто игнорировал вопросы, на которые не хотел отвечать. А Кориэт стал единственным каэритом, который при мне произнёс вопиющую ложь. Судя по тому, как кривился его рот, выговаривая слова, и по быстрому морганию глаз, он явно не привык к обману. Настолько плохим было его выступление. На самом деле, мне его было почти жалко.

— Мориэт следует своим путём, — прохрипел он, заставив себя встретиться взглядом с Шаэлишь, как обычно и поступают решительные, хоть и неопытные лжецы.

Я не знал, различила Шаэлишь эту ложь, или нет. То, что казалось мне ясным как день, могло быть не таким уж отчётливым для души, не привыкшей к откровенной нечестности, какой бы древней та ни была. Её реакция ограничилась слабым вздохом, а потом она отвернулась от Кориэта и направила на меня палку.

— Дитя, у тебя есть слова для нас, — сказала она с нетерпеливой раздражительностью в голосе. — Так говори их.

Я не видел особого смысла в дальнейших предисловиях и не пытался наполнить свои слова красивыми жестами или грандиозными формулировками. На каэритском языке подобные вещи были мне недоступны, и в любом случае я сомневался, что они будут иметь большое значение для этой публики.

— За северными горами воцарилась новая королева, — сказал я. — Я уверен, что эта королева находится под влиянием созданий, которых мой народ называет Малицитами. Она обладает сильной ваэрит, которая направляет её действия. Она использовала её, чтобы захватить власть и использует снова, чтобы привести свои армии против каэритов, поскольку она ненавидит вас и считает, что её верой предопределено ваше уничтожение. Чтобы победить её, вы должны объединиться с её врагами. На севере уже собираются изгнанники из моих земель и таолишь, и там постигают навыки Ваалиша. Победить можно только благодаря союзу. Это мои слова, и это воля Доэнлишь.

Реакцией совета было молчаливое созерцание, даже Кориэт, который восстановил достаточно самообладания и нахмурился, выражая сомнение и пренебрежение. Как и ожидалось, он заговорил первым.

— Откуда ты знаешь волю Доэнлишь? — спросил он.

— Она мне сказала, — просто ответил я.

— Ты её встречал?

— Несколько раз.

— Где? Когда…?

— Довольно! — отрезала Шаэлишь, громко ударив палкой по мраморному полу с надписями. — На нём его метка. Это уже установлено.

— Не могу поверить, что Доэнлишь захотела бы впутывать нас в войну ишличен, — заявил Кориэт.

— Скоро это будет наша война, — сказал Эйтлишь. — Испокон веков Доэнлишь трудилась, чтобы защитить каэритов. Возможно, её инструменты… — он бросил на меня короткий взгляд, — сделаны грубо. Но всегда её цель не подлежит сомнению.

Тогда впервые заговорила Турлия, женщина-таолишь с безупречным лицом, которая так же пристально смотрела на меня:

— И всё же, здесь её нет. Если бы мы услышали это из её уст, то я бы не питала сомнений. — Она повернулась к Эйтлишу. — Когда мы встречались в прошлый раз, ты согласился отправить вейлишь отыскать Доэнлишь и уговорить её вернуться к нам. Что стало с её миссией?

Лицо Эйтлиша напряглось от печали, и он опустил голову. Я заговорил прежде, чем он успел ответить, чувствуя, что это моя обязанность.

— Её звали Лилат, — сказал я. — Она перевела меня через горы и оставалась со мной, пока не стало ясно, что Доэнлишь нельзя отыскать. Она спасла мне жизнь. — У меня вдруг перехватило горло, и я сглотнул, чтобы выдавить слова: — Её убила королева за то, что она пыталась помочь мне, когда я был в плену.

— Лилат, — повторила Турлия, не отводя взгляда от Эйтлиша. — Вейлишь, которая стала бы таолишь. Я хорошо её помню по тоавильду. У неё были великолепные навыки, и она могла бы стать прекрасным таолишь, но я отказала ей по твоей просьбе. Ты сказал мне, что мейлах приведет её к великой судьбе и окажет великую услугу всем каэритам. Ты это имел в виду? Смерть от рук ишличен тирана?

Я видел, как поникли плечи Эйтлиша, и как его лицо напряглось не от гнева, но от вины. Я вспомнил его ярость той первой ночью в замке Дреол. Действительно ли она была направлена на меня или же на него самого?

— Ты знал? — спросил я, и внезапно в моей груди начался жар. — Ты знал, что случится, и всё равно отослал её?

— Разве твои руки чисты, Элвин Писарь? — с обиженным блеском в глазах спросил он и повернулся к своим товарищам-старейшинам. — Я не знаю ни одного члена этого совета, кто мог бы сказать, что их мейлах не запятнан ни единым проступком. Лилат была для меня бесценна, как и все каэриты. Но нельзя отвергать её мейлах, да она бы и сама не захотела.

— Нашим рассуждениям это не помогает, — сказал Деракш своим голосом учёного. — Перед нами стоит вопрос, с которым этот совет никогда раньше не сталкивался: союз с людьми из-за пределов наших границ.

— Тот, кто всю жизнь собирал истории, должен понимать, как это глупо, — сказал Кориэт. — Со времён Элтсара снова и снова было доказано, что у нас нет друзей, кроме нас самих. Более того, — он вскинул подбородок, посмотрев на меня, — его народ погряз в жадности и жестокости. Позволь им только ногу поставить на наши земли, и они никогда не уйдут. Останутся и разрастутся, как гниль на открытой ране. Наша земля будет испорчена, сама наша кровь будет запятнана, и со временем мы станем такими, как они. Вот что мне говорит мой ваэрит. Да будет вам известно, что какое бы решение вы ни приняли сегодня, паэлиты не вступят ни в какой союз с ишличен.

— Ты не вправе говорить за всех паэлитов, Кориэт, — ответил Деракш. — Этот совет направляет, а не приказывает. Подобное влечёт за собой претензии на аэрлет. — Это слово было мне незнакомо, но то, как осторожно и несколько зловеще произнёс его Деракш, указывало на его большую значимость. — Этого ты хочешь? — спросил он, и теперь уже далеко не мягким тоном.

— Ты же знаешь, что нет! — самообман бывает столь же очевиден, как и любая ложь. В случае с Кориэтом это проявилось в защитной интонации его голоса, и в том, как он отступил от совета, щетинясь от гнева и самодовольной гордости. — Я не буду больше ничего слушать от этого ишличен негодяя! — заявил он, бросив на меня полный отвращения взгляд и продолжая отступать. — Вы слышали мои слова, и больше я ничего не скажу. Я ухожу на равнины. Там каждый клан услышит мою правду. Запомните, что в грядущие дни именно они станут настоящим щитом каэритов.

— Если уйдёшь сейчас, — крикнул ему вслед Деракш, — то никогда уже не будешь стоять в этом совете.

Эхо шагов Кориэта ни на миг не остановилось. Вскоре он превратился в небольшой силуэт в свете высокого арочного прохода, а затем полностью исчез. В его отсутствие все остальные члены совета погрустнели. Вряд ли кто-либо питал особую привязанность к старейшине-паэлиту, и потому оставалось только приписать их мрачное настроение расколу единства совета.

— Что означает «аэрлет»? — спросил я Эйтлиша.

— На твоём языке так бы назвали «власть» или «правление», — ответил он. — Проще говоря, царствование.

— А-а. — Я поджал губы. — Среди моего народа человека, который стремится ослабить их решимость в борьбе с врагом, одновременно приобретая власть в свою пользу, назвали бы предателем. — В каэритском языке не было эквивалента этому слову, поэтому я использовал альбермайнское, а потом объяснил подробнее: — То есть тем, кто действует обманом против своего народа. В моих землях предателей пытают и вешают.

— И при этом, — ответил Эйтлишь, — предатели в твоих землях столь же обычны, как и дождь. И разве самого тебя, Элвин Писарь, не называла так же та самая королева, которой ты хочешь противостоять?

Глядя на лица передо мной — озадаченно нахмурившиеся, но в немалой степени и презрительно осуждающие, — я осознал масштаб пропасти, которая всё ещё существовала между нами. Они могли сожалеть об уходе Кориэта и критиковать его доводы, но мысль о том, чтобы действовать против него, была явно неприемлемой. «Аэрлет, — подумал я. — Они ему противятся. Даже ненавидят его». Эта мысль заставила меня завидовать и одновременно возмущаться внезапным чувством неполноценности, которое она породила.

— Я сказал своё слово, — проговорил я. — Решение за вами.

— Решение нельзя принять без обсуждения, Элвин Писарь, — сказал Эйтлишь. Он развернулся и указал на вход в шпиль. — Оставьте нас, ибо то, что последует, не для ваших ушей.

— Есть кое-что ещё, — сказал я. — Доэнлишь велела мне отыскать каменное перо. Где оно?

Остальные трое старейшин обменялись тяжёлыми взглядами, прежде чем заговорил Деракш, и на этот раз в его учёном тоне сквозило нежелание.

— Это ещё один предмет для обсуждения.

— Я его найду, — сказал я им. — С вашим разрешением или без него.

— Ступай, — теперь уже прорычал Эйтлишь. — И жди!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Шесть! — весело обрадовалась Джалайна и пустила следующий камень по поверхности озера. Я в ответ рассеянно улыбнулся и бросил очередной взгляд на тёмные внутренности шпиля.

— Не похоже, что всё прошло прекрасно, — прокомментировала она, выискивая на скалистом берегу островка следующий камень, который можно было бы бросить. Она выглядела почти как ребёнок: сняла сапоги и подняла штаны, чтобы ходить по кромке воды. Обычно легко было забыть о её сравнительной молодости, учитывая всё, что она перенесла — я и о своей так же частенько забывал. Во время этого путешествия она отпустила волосы, и они приобрели приятный каштановый оттенок. Мне нравилось видеть её такой — освобождённой от пелены горя и гнева, которая сохранялась с тех пор, как ужасные события привели её в роту Ковенанта. Казалось, само путешествие по каэритским землям оказывало на неё лечебный эффект.

— Не похоже, потому что не прошло, — сказал я, сидя на большом валуне и переводя взгляд между шпилем и покрытой деревьями береговой линией. К какому бы решению ни пришли старейшины, я был полон решимости найти каменное перо самостоятельно. Однако путешествовать по этим землям без проводника было бы непросто.

— Так они не собираются помогать? — Джалайна достала из воды плоский кусок сланца, занесла руку, чтобы бросить, и рассмеялась, когда камень отскочил от зеркальной поверхности озера не меньше восьми раз.

— Я не знаю. Но знаю, что пока нам нельзя назад. Или мне нельзя. Ты, как и всегда, вольна выбирать свой путь.

Краткого, но сурового взгляда Джалайны оказалось достаточно, чтобы я оставил эту тему. Ясно, что она никуда не собиралась, кроме как вместе со мной.

— Так что это такое? — спросила она. — Это перо?

— Не имею ни малейшего понятия, кроме того, что оно важно, и мне надо его найти.

— Потому что так сказала во сне каэритская ведьма?

Мне оставалось только пожать плечами.

— Да.

Джалайна вздохнула и снова занялась своей охотой на камни.

— Ну, пожалуй, это не менее разумно, чем годами скитаться от одного храма к другому, потому что так сказал сумасшедший старик.

Вскоре снова появился Эйтлишь, шагавший из тенистой арки с суровым, озабоченно нахмуренным лицом.

— Пошли, — сказал он и без промедления направился к мосту.

— Что с советом? — спросил я, спеша догнать его. — Какое они приняли решение?

— Они пойдут отсюда и заявят о своей поддержке союза с изгнанными ишличен. — Он говорил ровным тоном, в котором не чувствовалось ни триумфа, ни удовлетворения.

— Разве это не хорошо? — спросила Джалайна.

Эйтлишь ничего не ответил, что привело меня к выводу ещё об одной причине его мрачного настроения.

— Что-то ещё произошло, да? Они сегодня приняли больше одного решения.

И снова он ничего не сказал, но по тому, как возмущённо передёрнулось его лицо, я понял, что попал в точку. Однако ясно было, что дальше он объяснять не собирается.

— Что насчёт каменного пера? — спросил я, перегораживая ему путь.

Эйтлишь раскатисто зарычал и остановился, его тело немного раздулось, так что он возвышался надо мной. Я видел, как желание причинить мне боль сражается в нём с разумом. По всей видимости, я, наконец, истощил его терпение. И всё же я не сходил с места, всю свою веру вложив в метку Доэнлишь.

— Я не уйду без него, — сказал я, порадовавшись, что удаётся говорить не дрожащим голосом.

Он снова зарычал, скорее от смирения, чем от гнева, и его тело уменьшилось.

— А куда, по-твоему, мы идём, Элвин Писарь? — пробормотал он, и пошёл мимо меня тем же целеустремлённым шагом.

Добравшись до лодки, он взялся за румпель, а нам с Джалайной указал на вёсла. Когда мы отплыли, он повернул не к берегу, а в открытые воды озера.

— Не гребите так сильно, — сказал он, — нам ещё много миль плыть.

Я подумывал спросить, сколько именно, но знал, что единственным ответом будет молчание, поэтому сосредоточился на мерной работе веслом. Я никогда не был опытным лодочником, и мне требовались советы Джалайны о том, как лучше грести. Эйтлишь увёл нас от Зеркального города, дав возможность в последний раз взглянуть на его чудесную архитектуру. Когда мы покинули острова, Джалайна подняла треугольный парус, прикреплённый к мачте лодки, и сильный южный ветер унёс нас прочь. Вскоре огромные шпили исчезли вдали, а озеро настолько расширилось, что береговая линия с обеих сторон превратилась в туманные полосы зелени.

Три дня мы плыли по озеру, которое, как я вскоре понял, на самом деле было внутренним морем. Время от времени мы встречали другие лодки, пассажиры которых прекращали забрасывать сети в воду, чтобы поприветствовать Эйтлиша. Озеро оказалось богатым живностью. Мы видели большие косяки рыбы под поверхностью, и стаи выдр, собиравшихся на берегах многочисленных островков. Они выглядели намного крупнее своих северных собратьев и по размеру приближались к тюленям. Также они разумно остерегались людей — разбегались и ныряли в воду, если наша лодка подходила слишком близко.

С наступлением темноты Джалайна спустила парус, и мы продолжили истощать наши уменьшающиеся запасы. Я знал, что лучше не спрашивать нашего рулевого, что произойдёт, когда они полностью иссякнут, предполагая, что он прорычит команду поймать немного рыбы. В любом случае, наше путешествие подошло к концу прежде, чем возникла в этом необходимость.

— Что это? — прищурившись, спросила Джалайна, вглядываясь в дымку впереди на утро третьего дня. Обычный туман поутру сгустился почти до сплошной мглы, и я не мог различить объект её интереса, пока не показался тёмный крестообразный узор. Когда он приблизился, я понял, что это деревянный каркас, поднимавшийся над поверхностью озера, и проследил взглядом за конструкцией в том месте, где она соединялась с широким цилиндрическим зданием. По бокам светились огни за множеством закрытых ставнями окон, от которых спускались многочисленные верёвки и лестницы к сложной путанице дорожек и пристаней. По дорожкам ходили люди, некоторые бросали взгляд на нашу лодку, но большинство было занято своими делами. Из дымки вырисовывалось всё больше построек, а Эйтлишь направлял нас глубже в то, что, как я понял, было большим поселением, построенным, похоже, прямо на озере.

Эйтлишь здесь явно не был чужаком, поскольку многие каэриты приветствовали его, когда мы проходили под их мостами и лесами. Он отвечал на приветствие, поднимая руки и лишь немного смягчив лицо. Мы с Джалайной по его указаниям подгребли к низкому пирсу в самой густонаселенной части поселения. Здесь было пришвартовано или стояло на якоре множество других судов. Подойдя к пристани, Эйтлишь бросил носовой швартов здоровенному каэриту на берегу и велел нам собрать вещи. Выбравшись из лодки, я ожидал увидеть обычную группу таолишь и различных местных светил, собравшихся послушать слово Эйтлиша. Вместо этого на пристани не оказалось никого, кроме человека, крепившего верёвку к столбу.

— У озёрных каэритов нет воинов, — проговорил Эйтлишь в ответ на мой вопрос об отсутствии приёма. — И мало интереса к чему-либо за берегами своего дома.

— Если Эвадине удастся пройти через горы, — ответил я, — то она наверняка ими заинтересуется.

— Их не раз предупреждали. Их выбор — это их выбор. — Он остановился и пристально посмотрел на меня. — И им не понравится ишличен с противоположным мнением, так что попридержи здесь свой язык.

Эйтлиша принимали всё так же тепло, пока он вёл нас от пристани и поднимался по лестнице на платформу выше, а вот мы с Джалайной столкнулись с невысказанным, но ощутимым подозрением, граничащим с откровенной враждебностью. Гнёт их неприязни давил так сильно, что я понял: только присутствие нашего почитаемого проводника защищало нас от травм. Мы шли за ним по лабиринтам дорожек, лестниц и площадок, и за шумом окружающей суеты я услышал далёкий шелест. Это было похоже на первые раскаты грома, только постоянные и усиливающиеся по мере нашего продвижения. Источник стал ясен, когда мы, наконец, поднялись по лестнице на парапет, который образовывал конечную точку поселения. Воды за ней сужались в быструю реку, почти по всей длине белую от порогов. А через четверть мили она расширялась в лагуну, которую питала огромная пелена ниспадающей каскадами воды.

— Блестящие Водопады, — сказал Эйтлишь, и на его губах появился первый отблеск улыбки за много дней. — Считайте, что вам повезло, раз из всех чудес каэритских земель вам довелось увидеть это.

Водопады представляли собой потрясающее зрелище — они изгибались на восток и на запад, где питали и другие реки, впадающие в великое озеро. На самом деле они были настолько обширны, что я не видел, где их можно обойти.

— И как мы пойдём отсюда дальше? — спросил я.

Нарождавшаяся улыбка Эйтлиша расплылась в ухмылку.

— Мы полезем наверх, Элвин Писарь, как же ещё?

* * *

Ночь мы провели в одном из цилиндрических жилищ, выходящих на южную сторону поселения. Похоже, это была какая-то гостиница, а не семейный дом, хотя здесь не имелось бочек с элем и бренди или шумной клиентуры, которая характеризовала бы аналогичное заведение в Альбермайне. Нижний этаж стоял вокруг центрального очага, на котором пожилая каэритская чета, державшая это место, приготовила нам ужин из тушёной рыбы. Большую часть вечера мы провели одни, пока на дорожке снаружи не начали собираться люди. У многих были запавшие глаза, свидетельствовавшие о хронической болезни, а у других руки висели на перевязях или же они опирались на костыли.

При виде них лицо Эйтлиша напряглось, по его лбу мелькнула мимолётная усталость, а потом он выпрямился и позвал первого в очереди. Одного пренебрежительного взгляда в нашу сторону было достаточно, чтобы изгнать нас с Джалайной в комнату на верхнем этаже.

— Как он это делает? — спросила она, глядя, как огромный мистик обхватил ногу бедолаги с костылём. Парень напрягся, когда большие руки схватили его, но на его лице не было боли, только странная пустота. Я вспомнил своё собственное исцеление в тех же руках, обнаружив, что эти воспоминания тревожат меня до такой степени, что я не мог этого понять. Мне следовало испытывать признательность, поскольку Эйтлишь, скорее всего, спас мне жизнь, переформировав мой повреждённый череп. Тем не менее, я чувствовал лишь смутное негодование, возникшее из-за нежелательных обязательств.

— А как Эвадина захватила сердца столь многих? — вопросом на вопрос ответил я. — Подозреваю, это просто другой аспект той силы, которую мы не можем по-настоящему понять. — Я видел, как Эйтлишь убрал руки с ноги каэрита, после чего парень, немного поразмяв мышцы на пробу, поднялся на ноги без малейшего дискомфорта. — Не уверен, что он и сам знает. Или, если знает, то не говорит.

— В любом случае, удобно, если он рядом, — сказала Джалайна. — После битвы.

Мои мысли вернулись к той бурной первой ночи в за́мке Дреол, и к монстру, который явно хотел меня убить.

— Да и во время битвы тоже, наверное.

* * *

Мы ушли на следующий день незадолго до рассвета. Эйтлишь вёл нас вдоль восточного берега лагуны под водопадами. Там сплошь были покрытые мхом камни, да редкие рощицы чахлых деревьев и кустарников. Когда мы приблизились к рёву огромного каскада, все разговоры превратились в упражнения по перекрикиванию. Кроме того, постоянный шум мешал спать три дня подряд, пока мы, наконец, не добрались до точки на склоне высокой горы, где водопады заканчивались. Осматривая отвесные скалы сквозь радужную дымку, которая при дневном свете держалась над белым потоком, я не увидел, где там можно пройти. Казалась невозможной даже попытка взобраться на такую громадину, а наш проводник либо проигнорировал, либо не услышал выкрикнутый мною вопрос.

Около полудня мы остановились у подножия горы, где от берега лагуны поднимался узкий уступ и исчезал в падающей воде. Благодаря каким-то любопытным особенностям ландшафта, рёв здесь уменьшился до громкого, но терпимого грохота, что позволило нам услышать мрачный, но решительный голос Эйтлиша, когда он повернулся к нам и заговорил:

— Впереди лежит путь, известный лишь немногим каэритам, — сказал он. — И до сего дня ни одному чужаку его не показывали. Прежде чем мы пойдём дальше, я требую от вас искренних обещаний, что вы никогда не будете говорить об этом и не приведёте в это место ни одну живую душу.

— Тогда ты их получил, — ответил я и направился к утёсу, но резко остановился, когда Эйтлишь сбросил свою накидку и перегородил мне путь. Его тело пугающе знакомо раздулось, он поднял руку размером с тарелку и быстро, что я не смог уклониться, положил её мне на голову.

— Тут одних слов не хватит, Элвин Писарь, — сказал он. Из-за увеличившихся мышц, стягивающих шею, его голос превратился в напряжённое ворчание. Его пальцы сильно сдавили мой череп, но я знал, что лучше не сопротивляться. Джалайна, хотя и была явно потрясена первым взглядом на неприкрытое тело Эйтлиша, подняла свой молот и приняла боевую стойку.

— Отпусти его, — сказала она.

— Всё в порядке, — сказал я, подняв руку, чтобы она остановилась. Сглотнув, я спросил Эйтлиша: — Что тогда нужно?

— Чтобы я не почувствовал лжи, — ответил он, а потом протянул руку и к Джалайне. — От вас обоих.

— А если почувствуешь… — Я замолчал, застонав от непреклонной хватки на черепе. — Ты нас обоих убьёшь, верно?

— Да.

— Как я понимаю, это и решил совет? Это их условие того, что ты проводишь нас к каменному перу.

— Да. — Тон Эйтлиша чуть смягчился, когда он обратился к Джалайне. — Ты можешь идти назад. Никто не поднимет на тебя руку. Но если откажешься от этого испытания, то твоя роль в этом путешествии оканчивается здесь.

— Всё что мне нужно, это просто не лгать? — спросила она. Когда он кивнул, Джалайна пожала плечами, опустив боевой молот. — Ладно…

— Не соглашайся так беспечно, — прервал её Эйтлишь. — Я чувствую, что ты ценнее вот этого… — он чуть сжал руку, отчего с моих губ сорвался новый стон, — но некоторая ложь бывает скрыта. Она таится внутри нас, ожидая подходящего момента, и расцветает, когда их поливает жадность или похоть. Моя ваэрит обыщет твой разум, пробуждая всё, что ты скрывала от себя. Будет больно.

Я бы не стал винить её, если бы она ушла в этот момент — несомненно, её скверное прошлое сделало это испытание устрашающей перспективой. Но, хотя страх проявился во внезапной бледности лица Джалайны, она не дрогнула. Медленно опустила оружие и подошла ближе, склонив голову. Эйтлишь неохотно зарычал, а затем мягко положил руку ей на голову.

Целую минуту или около того ничего не происходило. Мы втроём стояли в этом странном виде и молчали, что всегда давалось мне трудно.

— А мы должны это произнести?.. — начал я, но голос тут же замер, когда рука Эйтлиша на моём черепе сдвинулась, и мир исчез в кромешной черноте.

Я не видел и не слышал ничего, но чувствовал ужасную дезориентацию, словно падал с огромной высоты, постоянно ожидая костедробильного удара, который так и не случился. Я кувыркался в пустоте, борясь с тошнотой и страхом, которые затем поглотила волна откровенного ужаса, когда вокруг меня расцвёл огненный шар. Сильный жар обжёг мне кожу и лизнул волосы, в ноздри ударила вонь моей горелой плоти. Огонь змеился над головой, проникая в глаза, уши, ноздри, прожигая путь глубоко в мой разум. Я знал, что это Эйтлишь, его сила, его ваэрит, врезается мне в душу в поисках обмана. Сопротивление ему было, разумеется, невозможно и, казалось только усиливало мою боль. И всё же я сопротивлялся, возмущённый этим насилием. Я извивался и корчился в его колдовской хватке, мой испуг изливался потоком бессвязных ругательств, а вспышки агонии пронзали всё моё существо. Потом прекратились…

Вместо огня теперь я чувствовал под собой мягкую землю, и потрясённо дёрнулся от того, как резко пропала боль. Я лежал на клочке грязной земли, и вся одежда перепачкалась от влажной почвы. В воздухе веяло прохладой поздней осени, а небо над головой было тёмно-серым, как мокрый сланец. Я слышал звуки голосов неподалёку, к которым примешивались знакомые скрежет и грохот. Поднявшись, я увидел группу людей, занимавшихся обслуживанием осадной машины. По конструкции она была похожа на те, что строил мастер Аурент Вассиер на осаде Хайсала, только намного больше. Для работы самой мощной из машин Вассиера требовалась группа из десяти человек. Вокруг той, что сейчас стояла передо мной, трудились, по меньшей мере, два десятка человек. Деревянно-железная корзина, составлявшая противовес, была размером со скромный дом, а огромное метательное плечо поднималось почти на пятьдесят футов. Дюжина рабочих с трудом заталкивала круглый камень такой же высоты, как они сами, на пращу размером с парус. Невероятно, но эта невозможная машина была тут не одна. Рядом с ней выстроилась ещё дюжина, и каждая со своей небольшой армией сопровождающих.

Я смотрел, как одна из дальних машин пустила свой снаряд — плечо взметнулось вверх, взмахнуло пращой и отправило массивный валун по высокой дуге. Я проследил за ним по серому небу и увидел, как он упал на стены города. Грохот удара заглушили звуки другой машины, метнувшей свой смертоносный груз. Этот попал почти в то же самое место, усилив поднимающийся клуб пыли. Брешь, которую они создавали, уже выглядела как глубокий, рваный след укуса в стене, один из нескольких по всей её длине. Ещё две машины выстрелили — на этот раз не камнями, а огненными шарами, которые, оставляя за собой уродливый чёрный след, унеслись за стену, породив на улицах за ней высокие сгустки пламени.

— Отец, ты упал?

Я вздрогнул от голоса, хотя в нём звучала нотка беспокойства, пускай и окрашенная каплей снисходительного юмора. Подняв глаза, я обнаружил, что надо мной стоит высокий мужчина в чёрных доспехах и протягивает руку. Он был, по меньшей мере, на десять лет старше меня — волосы на висках уже седели. Его лицо многие назвали бы красивым, несмотря на морщины и обветренность, которые говорили о далеко не избалованной жизни. Я смотрел на него, и меня затопила волна узнавания, хотя я был уверен, что никогда прежде его не видел.

— Вставай, — сказал он, наклоняясь, чтобы схватить меня за руку. — Не будешь же ты валяться в грязи на виду у всей Блаженной когорты?

Я позволил поднять себя, всё ещё разглядывая черты его лица, и злился на свою память, которая никак не могла рассказать мне, кто он такой. В фундаментальном смысле я знал его, и всё же понятия не имел, кто это.

— Нашёл кого-то с запасом хорошей выпивки, да? — спросил он, изгибая бровь. — Ты же не собираешься вот так закончить свою книгу?

Добродушно рассмеявшись, он похлопал меня по плечу и пошёл на гребень небольшой возвышенности, на которой мы стояли.

— Теперь уже недолго, — сказал он, немного посмотрев на город. Пока он говорил, на стены и улицы обрушился очередной залп камней и огненных шаров. Я не знал этого города, его архитектура была мне незнакома, а пустая равнина окружающего ландшафта не была похожа ни на одно из тех мест, где я когда-либо бывал.

— Вот бы мама была здесь и посмотрела на это, — сказал этот безумно знакомый незнакомец, обернувшись ко мне с печальной улыбкой на лице. Улыбка всё и решила. Форма его губ, и как они расплылись, и как разом прищурились его глаза, превращая смутное узнавание в неприятное, почти тошнотворное знание. Хуже того была эмблема, красовавшаяся на его кирасе — белая роза, идентичная по форме, но не по цвету, тому узору, который некогда украшал знамёна дома Курлайн.

— Что… — начал я, и слова царапали пересохшее горло. Я провёл языком по рту и ощутил мерзость недавнего злоупотребления, а ещё почувствовал боль в голове и конечностях, как у человека, только что очнувшегося от запоя. С последствиями выпивки я был знаком, но сейчас похмелье ощущалось намного хуже, чем любое предыдущее. Кроме того, я почувствовал пульсирующую боль в бедре и спине, а также помутнение зрения. Моргнув, я поднял руку перед лицом и увидел корявую, в старческих пятнах и в чернилах лапу старого писаря.

— Возможно, — сказал мужчина, подходя, чтобы обнять меня за плечи, — тебе стоит полежать…

Вырвавшись из его рук, я попытался ещё раз: пристально и требовательно посмотрел на озадаченного теперь мужчину и прохрипел:

— Как тебя зовут?

Его губы весело и озадаченно поджались.

— Отец?

— Как она тебя назвала? — Мои старые руки хлопнули по кирасе, слабо и жалко выражая бешеное отчаяние. — Почему она меня не убила?

— Ох. — Он крепко схватил мои руки, скривившись от понимания. — Тебе опять приснился один из этих снов, да? Я-то надеялся, они закончились навсегда.

— Как она тебя назвала? — Мой голос превратился в жалобный вопль, мир вокруг меня изменился, а лицо человека, который однажды назовёт меня отцом, превратилось в пыль, которая вихрем унеслась в бездонную пустоту…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Эйтлишь бессловесно воскликнул от боли и отвращения и отдёрнул руку от моей головы. В тот же миг, как он перестал касаться моей кожи, я рухнул на четвереньки, тяжело дыша. Дезориентация от пустоты соперничала с затяжными последствиями разрушительного воздействия возраста. Не в силах встать, я поднял дрожащую голову и сердито посмотрел на Эйтлиша, обнаружив, что он сгибает руку и шипит от боли, оскалив зубы.

— Зачем? — проскрежетал я. — Зачем ты это сделал?

Он подозрительно и в то же время оборонительно нахмурился.

— Я сделал лишь то, что обещал. Иногда ваэрит находит свой путь и следует своей цели. — Он замолчал и прищурился. — Что она тебе показала?

Я проигнорировал вопрос, втянув ещё воздуха в лёгкие, и снова сел на корточки. После нескольких вдохов я восстановил достаточно сил, чтобы встать, и оглянулся в поисках Джалайны. Она сидела возле воды с безмятежным выражением, по контрасту с моим несчастьем.

— Она не испытывала боли, — проворчал Эйтлишь, заметив мою обеспокоенность. — И я не почувствовал в ней лжи.

— А во мне?

Он ещё немного пошевелил пальцами и нахмурил лоб, беспокойно размышляя.

— И в тебе, насколько мне удалось понять.

Я подошёл к Джалайне, присел на корточки и увидел, как по её щекам текут слёзы, хотя на лице не читалось никакой печали.

— С тобой всё в порядке? — спросил я её.

Она кивнула, ничего не сказав и не отрывая глаз от воды.

— Что ты видела? — поинтересовался я.

На её губах появилась слабая улыбка, и она опустила руку, проводя пальцами по ряби на воде.

— Я видела маленькую счастливую девочку, которая знала, что её любят, — ответила Джалайна. — И это была правда, которую я прятала от себя, Элвин. Лиссот скверно умерла, но её жизнь была прекрасной, потому что я так её любила.

Разговоры о любимых детях вызвали из памяти образ человека в чёрных доспехах и мощных осадных машин, занятых разрушением. Как ни странно, хуже всего было то, что я до сих пор не знал его имени. Было ли это пророчеством? Виде́ние определённого будущего или проблеск того, что может быть, если я потерплю неудачу?

— Надо идти дальше, — сказал Эйтлишь, накидывая плащ на своё мускулистое тело, а потом направился к уступу. — В темноте по этому пути идти нелегко.

Уступ становился всё выше и опаснее, и уходил в тень за огромной завесой падающей воды. Я внимательно следил за тем, куда Эйтлишь ставит свои руки и ноги, стараясь повторять каждое его движение. В этом пещеристом и мрачном уголке рёв водопада превратился в бессвязное эхо,заглушал все остальные звуки и сделал невозможной речь, но мне разговаривать и не хотелось, поскольку разум занимало то виде́ние.

«Вот бы мама была здесь и посмотрела на это», — сказал он. Мой сын сказал. Очевидно, в этом будущем Эвадины больше нет, и мысль о том, что мне суждено её убить, тревожила гораздо сильнее, чем я ожидал. «Ты уже пытался», напомнил я себе. Я ничуть не сомневался в необходимости этого. И всё же от возможности того, что мне суждено совершить этот поступок, у меня начинало крутить в животе. И тем не менее, даже если я там убил её, этот поступок, кажется, не обеспечил спасения нашего ребёнка.

«Он не выглядел жестоким, — думал я. — И он меня любил, это ясно». Но ещё он стоял и с радостью смотрел, как разрушают город. А потом в голову пришла ещё одна мысль, из-за которой моя нога запнулась на уступе, заставив меня крепче схватиться за поручень в грубом граните. «Эвадина тоже никогда не казалась жестокой. Он станет сыном своей матери. И, хуже того, я ему буду помогать».

После часа, если не больше, опасного подъёма уступ расширился и упёрся в трещину во влажной скале. Это было узкое отверстие, в которое Эйтлишь мог бы пройти только боком. Заглянув туда, я увидел наверху слабый отблеск света.

— Мы должны добраться до темноты, — сказал Эйтлишь. — У этого прохода есть много ответвлений. В темноте легко заблудиться.

Отойдя в сторону, он жестом пригласил меня пройти за ним. Я, в свою очередь, отступил назад, чтобы вперёд прошла Джалайна.

— Если ночь наступит прежде, чем мы достигнем вершины, кричи, — сказал я. — Или зажги огонь, если сможешь.

Ограничения прохода с его неровной поверхностью и предательской сыростью отогнали, по крайней мере, мои размышления об этом виде́нии. Потеря концентрации здесь вполне могла оказаться фатальной, и у меня не было желания потеряться в подземном лабиринте. Джалайна поднималась с завидной быстротой, её покачивающийся силуэт время от времени заслонял свет над головой, который, казалось, оставался неестественно тусклым и не увеличивался, как бы высоко мы ни взбирались. Когда мы подобрались ближе, я понял почему — небо темнело. Увидев, как Джалайна исчезла, выбравшись из тоннеля, я подавил растущее чувство паники, поскольку теперь совсем наступила ночь. К счастью, небо было безоблачным, и я видел звёзды и серебристый лунный свет, окаймляющий портал.

Выбравшись из туннеля, я увидел самую странную местность из всех, что мне до сих пор встречались в каэритских землях. Нас окружали деревья, но на них не росли листья. И это не было результатом поцелуя осени, поскольку эти странные деревья казались в лунном свете бледно-серыми. Посмотрев вниз, я увидел, что под нашими ногами совсем нет травы.

— Мёртвое, — сказала Джалайна, проводя рукой по стволу ближайшего дерева. — Окаменевшее, на самом деле, — добавила она, отодрав кусочек того, что когда-то было корой.

Оглянувшись вокруг, я не увидел ничего, кроме древних мёртвых деревьев, поднимающихся из бесплодной почвы. И Эйтлишь, когда вышел из туннеля, естественно, не сообщил ничего, что могло бы пролить свет на этот своеобразный пейзаж.

— По крайней мере, у него должно быть название, — настаивал я, и нам с Джалайной снова пришлось не отставать, когда он пошёл своим быстрым шагом.

— Нет, — пробормотал он. — Никаких названий. Большинство каэритов сюда не ходят. Только старейшины, и то редко.

Он оставался глух к новым вопросам и продолжал марш ещё час, пока не объявил привал. Окаменелое дерево не горит, поэтому топлива для костра не нашлось. Ночной холод вынудил нас с Джалайной прижаться друг к другу, в то время как Эйтлишь отказался от своего обычного ночного исчезновения и сидел рядом, а его взгляд постоянно блуждал по окружающим деревьям. В том, как он держался, я заметил новую настороженность — он поворачивал голову на малейший звук, хотя мне удавалось расслышать только далёкий рёв водопада и случайный скрип и треск высохших ветвей деревьев. В этом лесу не пели птицы. Совы не ухали, и по земле не бегали и не скреблись мелкие животные. Это место было поистине мёртвым, и потому настороженность Эйтлиша тревожила.

— Здесь не может быть хищников, — сказал я. — И всё же ты боишься. Почему?

Он бросил на меня краткий взгляд и продолжил своё нервное бдение.

— Твой народ любит торговаться, Элвин Писарь. Так давай обменяемся знанием. Скажи мне, что тебе показала ваэрит, а я расскажу, что скрывается в этом лесу.

Инстинкт предостерегал меня от того, чтобы рассказывать ему что-либо важное. Хотя я не мог назвать его врагом, было бы столь же абсурдно называть его другом. Тем не менее, здесь явно отсутствовала какая-либо другая душа, которая могла бы пролить свет на смысл моего виде́ния.

— Она показала мне что-то, — сказал я. — То, что ещё только произойдёт. По крайней мере, я так думаю. Ваэрит ведь может такое, да? Поместить виде́ния в голову тех, кто не обладает вашей… — я неопределённо помахал рукой в его сторону, — … силой.

— Может, — сказал он. — Хотя причину часто сложно отследить. Что ты видел в этом виде́нии?

— События, которые ещё только случатся, или могут однажды случиться. Доэнлишь сказала мне однажды, что подобные вещи изменчивы. Она была права?

— Будущее это её вотчина, а не моя. — Я заметил, как его губы дёрнулись от негодования, а сам он продолжал осматривать деревья. — Покамест моя ваэрит считает нужным не делиться со мной такими прозрениями. Но решила сделать это для тебя.

Я озадаченно покосился на него.

— Но… Лилат. Ты же знал её судьбу прежде, чем отправил на поиски Доэнлишь.

Его широкие губы снова дёрнулись, на этот раз от сдерживаемого гнева.

— Я знал только, что её мейлах требует, чтобы она пошла с тобой. И что охота, на которую я её отправляю, важна, и даже жизненно важна. Я знал, что отправляю её навстречу серьёзнейшей опасности, поскольку ваши земли — жестокое место. Я не знал, что это её убьёт. — Он снова повернулся ко мне, его лицо посуровело. — Обмен, Элвин Писарь. Расскажи мне своё виде́ние целиком.

— Мой сын, — сказал я. — Сын, который ещё только родится. Я видел его взрослым, воином, который прошёл много битв. Возможно даже своего рода королём. Это было виде́ние войны, завоевания. Там, в том времени он стал тем, кем его хочет видеть мать. И всё же, я тоже был там, рядом с ним. И он любил меня.

Эйтлишь тихо и понимающе проворчал:

— Мой ваэрит открыл твой мейлах, или один из его аспектов. Судьба подобна нити, проходящей сквозь время: она скручивается, заворачивается, иногда рвётся. И изредка она разделяется. Считай это виде́ние последствием неудачи.

— Ты говоришь о ваэрит так, словно у неё есть свой разум.

— Разум? Нет. Но у неё есть воля, цель. Разгадка этой цели была делом всей моей жизни, и я знаю, что наверняка уйду с этой земли, так и не поняв её полностью.

Он замолчал и опустил руку, чтобы загрести ладонью почву.

— Ты спрашивал о причинах моего страха, — продолжил он, растирая крупными пальцами рыхлую землю в мелкую пыль. — Они здесь, в самой сути этого места. Смотришь на него и видишь только смерть, великое вымирание, которое охватило когда-то эту землю. Но то, что умирает, не всегда покидает эту реальность. Иногда оно задерживается. Чаще всего в потаённых трещинах мира, которые мы мельком замечаем во снах или в бреду. Но в таком месте, как это, жалкие остатки жизни всё ещё цепляются за существование и не всегда скрыты.

— Призраки? — спросил я, и с моих губ слетел слабый смешок. По хмурому виду Эйтлиша я понял, что этого альбермайнского слова он не знал. — Духи мёртвых, — объяснил я. — Ты веришь, что этот лес населён привидениями.

— Нет, я верю, что он проклят. И чтобы получить каменное перо, тебе придётся носить это проклятье. — Он открыл ладонь, дав измельчённой почве упасть. — У меня нет привязанности к тебе, Элвин Писарь. Но знай, по крайней мере, мне тебя жалко.

После этого он больше ничего не сказал, а я не чувствовал желания и дальше задавать вопросы. То ли от скуки, то ли от простой усталости Джалайна уснула во время нашего разговора. Я натянул ей на голову капюшон её плаща и присел рядом с ней, ища тепла и сна, который, как я знал, не придёт.

* * *

Моё предсказание оказалось удручающе точным, поскольку я пережил ночь нервного возбуждения, которое лишь немного смягчила теплота Джалайны. Наконец, ближе к рассвету, от изнеможения я впал в бессмысленное оцепенение, но вскоре меня разбудил грубый приказ Эйтлиша вставать. Большую часть дня я плёлся в хвосте нашего отряда, с затуманенной от усталости головой, и лишь смутно осознавал, как постепенно меняется местность.

После полудня я, наконец, заметил, что деревья становятся тоньше. Теперь мы проходили по широким полянам. Землю усеивали большие валуны странной формы. За сотни лет ветра́ сгладили их, превратив в абстракции, но там, где они соприкасались с землёй, я заметил в их форме закономерность.

— Это работа каменщика, — сказал я во время полуденного отдыха. Присев рядом с одним из валунов, я соскрёб почву у его подножия, обнажив твёрдый край, который мог быть только результатом работы умелых рук. Глубже край становился неровным, а камень покрылся паутиной трещин. — Как будто его раскололи. — Я оглянулся по сторонам на многочисленные валуны, усеивавшие пейзаж. — Что-то очень большое упало здесь давным-давно.

— Не упало, — сказал Эйтлишь. — Взорвалось. И целый город вмиг превратился в булыжник.

— Землетрясение? — задалась вопросом Джалайна. — Или извержение огненной горы?

— Нет. — Наш проводник, настороженный, очевидно, не меньше, чем прошлой ночью, повернулся и возобновил свой марш, ссутулив плечи и постоянно стреляя глазами по сторонам.

Джалайна, которая шла возле меня, пробормотала, тоже заметив это:

— Он испуган. Мне это не нравится.

— Он говорит, что эта земля населена призраками. — Я сказал это с нарочитой легкомысленностью, которая никак не развеяла страхи Джалайны.

— Призраками кого? — спросила она гораздо более встревоженно.

— Он не сказал. Но, с учётом того, что мы идём, видимо, по останкам целого города, рискну предположить, что если какие-то заблудшие души всё ещё и слоняются здесь, то это бывшие жители. Если они действительно решат появиться, то, надеюсь, будут более откровенны, чем он.

— Это не смешно. — Она ткнула локтем мне по руке и бросила настороженный взгляд на окружавшие нас редкие, мёртвые земли. — В этом месте… мне не по себе. Нечто подобное мне уже приходилось испытывать раньше. Если посетить достаточное количество святилищ, то уже начинаешь такое чуять. Большинство из них — просто старые здания, набитые старыми костями. Но есть такие, где страдания мученика остаются, словно дурной запах. Мы в таких местах никогда надолго не задерживались.

Со своей стороны, я чувствовал лишь стойкое беспокойство, усугубляемое неопределённостью нашей конечной цели. И только когда мы остановились на ночь, я начал понимать беспокойство Джалайны. К вечеру постепенно стал появляться уклон вверх, последние окаменелые деревья остались позади, и мы проходили через всё более густой лабиринт выветренных булыжников. Останки разрушенного города здесь выглядели более узнаваемыми — близкое расположение друг к другу защищало их от постоянного разрушения стихией. Когда мы разбили лагерь с подветренной стороны особенно большого куска камня, я обнаружил блёклый, но различимый рельеф, вырезанный на поверхности. Фигуры были расплывчатыми, но все же явно человеческими. Там тоже виднелись надписи, но настолько выветренные, что невозможно было сказать, насколько они напоминали каэритскую письменность.

Я почувствовал это, проводя пальцами по глифам — знакомый зуд и инстинктивное напряжение, которое возникает, когда за человеком наблюдают. Это чувство было моим верным стражем с первых лет пребывания в лесу, и я знал, что ему можно доверять. Схватив рукоять меча, я поднялся, осматривая неровный каменный лабиринт. Джалайна заметила мою тревогу и подошла ко мне, подняв боевой молот. Отсутствие огня одновременно и мешало, и помогало. Яркость пламени не позволила бы нам увидеть всё, что находится за пределами его досягаемости. Но густые тени обеспечивали достаточное укрытие для любого нападавшего, и казались неестественно глубокими.

— Оружие не поможет, — сказал нам Эйтлишь. Он остался сидеть, глядя во мрак с жёсткой гримасой ожидания, которая не совсем скрывала страх в его глазах. — Мёртвых не убить.

Снова начался зуд, заставив меня развернуться, переводя взгляд от тени к тени. Напуганный разум неизбежно создаст форму из бесформенного, и поэтому я вздрогнул от вида присевшего убийцы с кинжалом в руке, который в следующий миг превратился в треснувший постамент. И всё же, хотя всё оставалось совершенно спокойно, я знал, что мы далеко не одни.

— Чего они хотят? — спросил я Эйтлиша.

— Того же, что всегда хотят мертвецы. — Он поднялся на ноги, решительно сжав зубы. — Снова оказаться среди людей. Чувствовать тепло бьющегося сердца. Раздувать грудь и вдыхать сладкий воздух. Всё, чего они лишены. Вот чего они хотят.

Сбросив плащ, он встал перед нами и широко развёл руки.

— Оставайтесь на месте! — рявкнул он, когда мы с Джалайной хотели встать по бокам от него. — Я не смогу защитить вас от всех, но избавлю от худших.

По мере того, как он говорил, его слова всё сильнее искажались, мышцы шеи вздулись, а плечи и руки набухли, что я принял за последствия призыва ваэрит. Он простоял всего несколько мгновений, которые показались часами. Хотя вокруг нас ничего не двигалось, ощущение присутствия вскоре переросло в гнетущую тяжесть, словно сжимались тиски.

Это началось внезапно, как порыв ветра, хотя не подняло пыли и даже не шевельнуло мне волосы. Меня с головы до ног охватил настолько резкий и жестокий холод, какого даже глубокой зимой ничто не вызовет. В этой хватке я мог только дрожать, а от дыхания, вырывавшегося из моего разинутого рта, шёл пар. Холод окутал меня и вторгся внутрь, ледяные щупальца с настойчивой лёгкостью пронизывали ткань и плоть. Я почувствовал в этом прикосновении нужду — отчаянный, хватающий голод существа, изголодавшегося сверх всякого разумения. Не было никаких голосов, сопровождающих этот сжимающийся ледяной кулак. Никакого неземного шёпота мертвецов, только неумолимая, ненасытная жажда ощущений.

— Довольно!

От крика Эйтлиша вторгающиеся щупальца резко остановились. Его тело распухло сильнее, чем я видел раньше, даже во время его ярости в замке Дреол. Каждая мышца массивной фигуры надулась, вены пульсировали, жилы напрягались. Тогда я почувствовал жар от него — быстро расходящийся пузырь разогретого воздуха. Когда он меня окутал, я содрогнулся и зашатался от внезапного освобождения из хватки мертвецов. Рядом со мной Джалайна упала на колени и застонала, крепко обхватив себя руками.

— Дань уплачена, — проворчал Эйтлишь, стиснув зубы и дрожа всем телом. Вокруг нас, там, где холодный воздух встречался с его щитом тепла, искрился иней и брызги дождя очерчивали круг. — Вы получили, что полагается. — Эйтлишь напрягся, выгнув спину. — Уходите! Дань уплачена!

Жар вокруг нас усилился, кожа покрылась по́том. На мгновение я увидел наших мучителей: столкновение охлаждённого и нагретого воздуха образовало тонкий пар, который кружился и извивался. Фигуры в основном были бесформенными, но кое-где я мельком увидел подобия лиц, беззвучно кричавших на живых, и каждое из них было перекошено от ярости и отчаяния.

— УХОДИТЕ! — Рёв Эйтлиша сопровождался взрывом жара. Воздух разорвал удар грома, уничтоживший паровую сферу и её кричащих призраков. Потом от грома осталось только эхо, которое какое-то время металось среди булыжников, а я стоял в ужасе, что наши мучители могут вернуться. Услышав глубокий стон, я повернулся и увидел, как Эйтлишь упал на одно колено, а его могучая фигура уменьшилась до прежних размеров. От кожи поднимался пар, и я увидел обвисшее лицо, которое никогда не ожидал увидеть. Судя по всему, этой ночью он продемонстрировал пределы своей силы.

— Они… — Джалайна запнулась и сглотнула, чтобы восстановить контроль над голосом. — Они вернутся?

— Нет. — Устало пробормотал Эйтлишь, неуверенно поднимаясь на ноги. Он доковылял до плаща, взял его и сел, прислонившись к камню. — Они насытились.

— Это было оно? — спросил я его. Несмотря на катившийся по мне пот и на колотившееся сердце, я по-прежнему чувствовал эхо холодного прикосновения, словно невидимые пальцы сквозь плоть вцепились в мои кости. — Проклятье, о котором ты говорил? Это было оно?

Эйтлишь издал звук, словно треснула сухая ветка — мне понадобилась секунда, чтобы распознать в нём смех.

— Это всего лишь предвкушение, Элвин Писарь, — сказал он, натягивая плащ на голову, и прислонился спиной к камню. — Завтра, если сможешь, ты пожнёшь его сполна.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Когда мы пошли на следующий день, уклон наверх стал ещё более ощутимым. Через несколько миль булыжники резко кончились, и показалась тёмная граница, изгибавшаяся в обе стороны. За ней лежал склон сухой потрескавшейся земли, ведущий к гребню в четверти мили от нас. Очевидно, там и находился центр события, разрушившего древний город. Я чувствовал: то, что нам предстояло найти, находилось за этим гребнем. Ощущение, что за нами наблюдают, теперь стихло, поскольку даже мёртвые не могли здесь задерживаться. В воздухе чувствовалась тяжесть, напоминавшая густой воздух, который предупреждает о надвигающейся буре.

Сильно хотелось остановиться, и мой рациональный разум собирал целый парад хорошо продуманных аргументов в пользу того, чтобы развернуться и оставить этот абсурдный, суеверный фарс. Разве мне не нужно вести войну? Армии же нужен командир? Зачем я трачу своё время, и к тому же в немалой опасности, в погоне за тем, чего никто даже не счёл нужным объяснить мне полностью?

— Хули я тут делаю? — Устало и горько выдохнул я, но мои ноги не дрогнули. Я чувствовал себя так, как будто меня тащат, словно то, что ожидало за гребнем склона, породило вихревой поток, от которого мне никогда не сбежать.

Должен признаться, когда мы добрались до вершины склона, моей реакцией на то, что лежало за ней, было скорее недоумение, чем изумление или страх. Здесь земля приняла форму большой чаши — серой по краям и блестяще-чёрной в центре. В этом тёмном, рваном круге что-то находилось. С такого расстояния оно напоминало обгоревшее, искорёженное дерево. Я заметил, как Эйтлишь заставил себя посмотреть на него — прищурив глаза и поджав губы — и пришёл к выводу, что истинная природа этого не так уж и обыденна.

Он без дальнейших слов бросился вниз по склону, а я задержался, поскольку мой страх, наконец, преодолел все мистические притяжения, исходившие от этого места.

— Мы можем просто уйти, — сказала Джалайна. Повернувшись к ней, я испытал признательность за отсутствие осуждения на её лице. Вместо этого я увидел сочувствие и страх, лишь немного менее сильный, чем мой. — Ты не обязан это делать.

Я взял её за руку, крепко сжал и бросился следом за Эйтлишем.

— Как бы я хотел, чтобы это было правдой.

Рядом с деревом сухая земля превратилась в тёмную неровную поверхность, которая блестела, как стекло, и хрустела под ногами, когда я шёл по ней. Эйтлишь остановился перед ним, сурово и возмущённо глядя на искривлённые, почерневшие ветви.

— Огонь полыхал настолько жарко, что земля превратилась в стекло, — сказал я, подходя к нему. — И всё же он соизволил оставить одинокое дерево.

— Взгляни ещё раз, — сказал он.

Я так и сделал, скользнув взглядом по завиткам и изгибам этой штуки. Её поверхность, в отличие от блестящей земли под ней, была пепельной, окаменевшей, как тот мёртвый лес, через который мы прошли. Одни её части казались гладкими, другие шероховатыми, покрытыми отметинами, похожими на рубцы, которые напомнили мне кожу, поражённую оспой. Чем дольше я смотрел, тем меньше оно напоминало дерево. Мышцы и жилы вместо коры и шипов. Кроме того, один особенно большой выступ выглядел почти как крыло. И всё же потребовалось бездыханное восклицание Джалайны, чтобы я увидел.

— О-о, во имя мучеников. — Она уставилась на что-то у подножия конструкции, широко раскрыв глаза от изумления. Проследив за её взглядом, я увидел среди перекрывающегося хаоса конечностей два выпуклых нароста, и, когда присел, чтобы приглядеться поближе, эти наросты вдруг обрели ужасающую ясность. «Лицо», понял я, различив глаза и рот. Несмотря на окостеневшую природу, оно казалось гладким и безупречным, напоминая скульптурные черты лица Эйтлиша. Тем не менее, я мог прочитать на нём выражение — линии на лбу и форма губ говорили об ужасном гневе.

Второй нарост тоже оказался в некотором роде лицом. Это была искажённая, уродливая маска с колючими выступами и уродливыми волдырями, застывшая в миг наполненного яростью крика. Для меня внезапно стало очевидно, что это не дерево. И не какой-то памятник или статуя. Выражение застывшей свирепости казалось недостижимым для искусства человеческих рук. Я увидел двух нечеловеческих существ, каким-то образом превратившихся в безжизненную материю, которая бросала вызов стихиям в течение неисчислимых лет. Это стало ещё более ясным, когда я снова посмотрел на переплетенные конечности и увидел, как они сцепились друг с другом, и местами шипы впивались в гладкую окаменевшую плоть. «Не шипы, — заключил я, присматриваясь ещё пристальнее. — Когти».

— Невозможно, — сказал я, отступая от этого невозможного артефакта, и это слово слетело дрожащим шёпотом.

— А что ещё это может быть? — спросила Джалайна таким же, как у меня, голосом. Однако вместо того, чтобы отступить, она поражённо упала на колени. — Это всё правда, Элвин. Я так хотела, чтобы это оказалось ложью. Но всё это правда.

— Не может быть, — сказал я, переводя взгляд на Эйтлиша.

Он мрачно поглядел на меня, мрачно изогнув бровь.

— Почему так трудно в это поверить? Разве вы не провели половину жизни на службе вере, которая признаёт эту истину? — Он указал на две переплетённые фигуры, навеки запертые в моменте битвы. — Разве не должен ты возрадоваться, Элвин Писарь? Ибо тебе выпала честь узреть Серафиля и Малицита во плоти.

— Как? — Я продолжал пятиться, и слова срывались с моих губ. — Как могло…

— Загадка нерешённая и, скорее всего, неразрешимая. — Насмешка исчезла из его голоса, и он снова посмотрел на этот жуткую композицию. — Все свидетели их пришествия умерли в процессе. Мы знаем лишь, что ярость их борьбы пронзила завесу между их реальностью и нашей. Всё, что последовало — падение, разрушение и разграбление величия каэритов, крушение в хаос, охвативший весь мир, — вот семя, из которого всё это выросло.

Я заставил себя остановиться, моё сердце колотилось, а разум лихорадило от хаоса соревнующихся мыслей. «Беги, это не для человеческих глаз. Нет. Останься и изучай это чудо». Мне много раз за жизнь не хватало мудрости и советов Сильды, но никогда больше, чем в тот момент. Я знал, что она могла бы дать мне мудрый совет. Вместо этого приходилось поверить на слово Эйтлишу, а он меня презирал.

— Что… — начал я, обнаружив, что нужно выдавливать из себя слова. — Что мне теперь делать?

— Возьми то, зачем пришёл. — Он указал на верхнюю часть ужасного предмета, которую я принял за крыло Серафиля. — Каменное перо ждёт тебя.

— Нет! — сказала Джалайна, вскакивая на ноги и загораживая мне путь. — Не трогай эту штуку. Неужели ты не чувствуешь?

Я понимал, о чём она, хотя тоже не мог полностью выразить ощущение неправильности, порождённой близостью к этим древним и нечеловеческим трупам. Ни тогда, ни сейчас. Гораздо сильнее ощущалась тяжесть воздуха, кожу покалывало острее, почти до боли. Я знал, всё это исходит от них. Пускай они были непостижимо древними, и превратились в камень, но я питал растущую уверенность, что ни один из них полностью не мёртв. Так что нет, я не хотел их трогать. И мне не хотелось задерживаться здесь ни на секунду дольше. И всё же я осторожно положил руки на плечи Джалайны и отвел её в сторону. Она потянула меня за руку, когда я зашагал к спутанным телам, но страх заставил отпустить её, когда я не остановился.

Пока я смотрел на крыло Серафиля, атмосфера вокруг меня, казалось, сгущалась, зрение и слух притуплялись. Перед глазами всё затуманилось по краям, оставшись ясным только в центре, где взгляд сфокусировался на одном из перьев. Теперь, поняв природу этого объекта, я мог хорошо его различить. Большинство из перьев было вплавлено в каменную субстанцию крыла, но некоторые выступали из поверхности, зазубренные, почти шипастые. Когда я поднял руку, она дрожала, как у парализованного пьяного. Дважды я протягивал пальцы к самому большому из торчащих перьев, и дважды они непроизвольно складывались в кулак. Иногда ужас настолько инстинктивен, что преодолевает волю.

Стиснув зубы, я окатил себя кратким потоком ругательств, в котором видное место занимали слова «ёбаный трус» и «бесполезный сукин сын». И всё же мой кулак никак не раскрывался. И только когда мой мечущийся разум сосредоточился на недавнем воспоминании, ко мне вернулось подобие контроля.

«Вот бы мама была здесь и посмотрела на это». Слова моего сына, который ещё не родился. Эти слова он скажет в том будущем, которое я сотворю, если прямо сейчас потерплю неудачу. Моя ненависть к себе исчезла, и я почувствовал краткий миг спокойствия, а потом заставил пальцы разжаться и протянул руку, чтобы схватить перо.

Я ожидал боли, даже мучения. Возможно, очередного виде́ния, которое запихнут мне в голову. Вместо этого моя рука просто сомкнулась на колючем сухом камне, и я даже вздрогнул, когда ничего подобного не случилось. Я немного выждал, напряжённо ожидая тайное проклятие, обещанное Эйтлишем. Когда ничего не произошло, я сжал пальцы и повернул. Перо удивительно легко высвободилось и, сухо треснув, вырвалось из крыла Серафиля. Отступив назад, я посмотрел на него, лежащее на моей ладони, и увидел маленькие капли крови на кончиках колючих бородок, идущих вдоль его стержня. Моей крови. Я думал, что она может просочиться в перо, что какое-то тайное заклинание возникнет из-за вкуса человеческой сущности. Но всё равно ничего не произошло.

— Пошли, — сказал Эйтлишь, бросив последний взгляд на Серафиля и Малицита, а потом развернулся и пошёл прочь. Он шагал ещё быстрее, чем обычно, что указывало на острое желание уйти отсюда.

— И это всё? — крикнул я ему вслед. — Разве не должны мы сделать что-то ещё?

— Ты сделал всё, что нужно, — едва слышно пробормотал он. Я посмотрел, как он исчезает за краем кратера, а затем повернулся и обменялся озадаченным взглядом с Джалайной.

— Если кто-то из верующих когда-нибудь услышит об этом месте… — начала она, и её голос затих, когда она наклонилась, вглядываясь в сердитое лицо Серафиля.

— Они не должны узнать никогда, — сказал я, пряча перо во внутренний карман куртки. — Мы не должны никогда об этом говорить. В любом случае сомневаюсь, что многие нам поверят, но те, кто поверит, попытаются прийти сюда. Сомневаюсь, что каэриты одобрят их вторжение. — Я нахмурился от другой мысли. — Верующие придут сюда, — тихо повторил я. — Поскольку Эвадина пожелает сюда прийти.

— Думаешь, она знает об этом? Это истинная цель её похода?

— Возможно. Она по-настоящему ненавидит каэритов, но, быть может, Малициты посылали ей видения об этом месте. В любом случае, если она победит, то наверняка постарается забрать это себе.

— Мы могли бы его уничтожить. — Джалайна осторожно протянула свой боевой молот к голове Серафиля, остановив боёк возле тёмных впадин его глаз. — В конце концов, это просто старый камень. Легко стереть в порошок.

Мысль была соблазнительная, но и опасная.

— Я уверен, что наш уважаемый проводник убьёт нас за это. — Я отвёл её руку. — Пойдём. Лучше догнать его. Чувствую, он не в настроении ждать нас.

* * *

Путешествие по взорванным руинам прошло без происшествий, и темп нашего проводника ни разу не снизился. Он не давал ни минуты отдыха до тех пор, пока не наступила ночь, и только когда его спутники были уже близки к изнеможению, он смягчился.

Мы вернулись в окаменелый лес незадолго до наступления сумерек и теперь были достаточно близко к водопаду, чтобы услышать приглушённый рёв. Как ни странно, Эйтлишь выглядел более задумчиво, чем в любой момент нашего пребывания здесь. Он уже не осматривал постоянно деревья, а в основном настороженно и выжидающе смотрел на меня. В течение нескольких часов он почти ничего не сказал, но заговорил, когда мы с Джалайной собрались прижаться друг к другу, чтобы согреться.

— Это неблагоразумно, — сказал он. — Не сейчас.

— Почему? — Лицо и голос Джалайны потускнели от усталости. Когда он не ответил, она добавила: — Тут холодно, а у нас нет костра, и для твоих загадок я чертовски устала.

— Ты хочешь разделить это с ней? — спросил меня Эйтлишь, отчего я замер, собираясь опустить руку на плечи Джалайны.

Я не спрашивал, что он имел в виду. В его глазах на мне теперь лежало проклятье, несмотря на то, что каменное перо просто оставалось в моём кармане. Если уж на то пошло, моё настроение даже улучшилось с тех пор, как мы покинули кратер. И всё же, к серьёзной уверенности в его поведении нельзя было относиться легкомысленно.

— Лучше к нему прислушаться, — проворчал я, поднимаясь, чтобы отойти от Джалайны. Я расположился возле сухой берёзы в нескольких ярдах от неё, лёг на твёрдую землю и завернулся в плащ. Несмотря на озноб и неудобство, сон не заставил себя долго ждать, к счастью, без кошмаров. А они дожидались моего пробуждения через несколько часов.

* * *

— Он тебя боится. Тебе надо его убить.

Я, охнув, проснулся и запутался в краях своего плаща, нащупывая меч. Через несколько секунд невразумительной борьбы мне удалось подняться на ноги, а меч выскользнул из ножен. Маленький источник разбудившего меня голоса стоял в нескольких шагах и явно не обращал внимания на лезвие меча, направленное на него. «Ребёнок», — понял я, скользя взглядом по крохотной фигуре, а затем остановился на лице: бледная маска с ввалившимися глазами на тонкой шее, наклонённая с любопытством. Мальчик стоял босой, его истощённое тело было одето в лохмотья, хотя с виду он никак не реагировал на холод. Я сразу понял, на что смотрю, и не утруждал себя отрицанием, вызванным страхом. Этот ребёнок был мёртв.

— Правда, надо, — продолжал мальчик. — Он планирует позднее сделать то же самое с тобой. — Взглянув на Эйтлиша, он нахмурился, наморщив гладкий серый лоб. Каэрит стоял на ногах и смотрел скорее на меня, чем на мальчика. Заметив на его лице напряжённую, но сдержанную тревогу, я понял, что разговорчивое привидение вижу только я.

Я невольно попятился, по-прежнему держа меч, хотя отлично понимал его бесполезность в этой ситуации. Однако моё отступление остановил окаменелый ствол берёзы.

— Когда убьёшь его, тебе надо убить её. — С улыбкой на губах мальчик подскочил к дремлющей Джалайне и присел, чтобы посмотреть на её лицо. — Она милая. Может стать мне матерью. Если и себя убьёшь, то мы сможем поиграть все вместе.

В ответ я сдавленно заворчал, отчего улыбка мёртвого мальчика сильно расплылась.

— Ты забавный. Не такой, как последний. Тот был сварливым и с радостью убил людей, с которыми пришёл.

— Уходи… — выдавил я из пересохшего горла. — Уходи прочь!

Это призрака, похоже, только озадачило — его маленькое лицо нахмурилось, и он подскочил ко мне.

— А тот не хотел, чтобы я уходил, — сказал он, обиженно надув губы. — Он хотел узнать всё, что я мог ему рассказать. Поэтому я и рассказывал. Всё плохое, что думали о нём его друзья. А когда он закончил убивать, я видел, что он хотел убить и себя, но был большим испуганным трусом, и не смог. — Он остановился в дюйме от дрожащего кончика моего меча. — Ты не трус. Ты воткнёшь это, — он постукал по качавшемуся клинку, и палец прошёл через сталь, словно через туман, — прямо себе в живот.

Втянув воздух в лёгкие, я вложил все силы в крик:

— ПОШЁЛ ПРОЧЬ!

Мальчик отшатнулся, как будто его ударили, его лицо выражало боль и разочарование.

— Он действительно собирается тебя убить, — прошипел он мне, ткнув обвиняющим пальцем в Эйтлиша, а потом повернулся и побежал к стене мёртвых деревьев.

— Что?.. — испуганно простонала Джалайна, разбуженная моим криком. Она поднялась, опираясь на свой молот, и оглядывалась в поисках врагов.

— Что оно тебе сказало? — спросил меня Эйтлишь и замер, когда я махнул мечом в его сторону.

— Кое-что очень интересное, — ответил я.

Он внимательно разглядывал клинок, хотя его лицо оставалось непроницаемым.

— Глупо доверять мертвецам, — сказал он. — Потому что они лгут.

«Я различаю ложь, — подумал я. — И не слышал её из уст этого мальчика». А ещё был уверен, что делиться такими прозрениями с Эйтлишем определённо не стоит.

— Он говорил ещё об одном человеке, — сказал я вместо этого. — О ком-то, кто мог его слышать и видеть. Кого он имел в виду?

— Многие приходили сюда за долгие годы. Глупцы, любопытные. Жадные до власти или знаний. Я знаю только одного, кто смог уйти после того, как прикоснулся к тому, что находится в сердце этого места. Проклятая душа, которую, думаю, ты встречал.

Проклятая душа. По моему опыту только один каэрит подходил под это определение.

— Цепарь, — сказал я. — Он приходил сюда. И тоже взял перо?

— Нет. Одного прикосновения оказалось достаточно. Тот, кого ты зовёшь цепарем, обладал могущественной ваэрит, и мог бы стать старейшиной. Однако из-за многочисленных проступков его стали избегать и презирать задолго до того, как он пришёл сюда, ведь он жаждал силы, чтобы победить старейшин, осудивших его. Прикоснуться к Малициту было всё равно что поджечь лужу масла. Проклятый, обезумевший и несчастный, он стал бродячей угрозой, пока я не изгнал его. Я ожидал, что он погибнет в горах, но, кажется, он нашёл пристанище в ваших землях, для которых подходил гораздо лучше.

«Мертвецы ему нашептали», — вспомнил я, и разум переполнили воспоминания о той неповоротливой фигуре на ко́злах телеги, которая везла нас с Торией на Рудники. Такие мысли неизбежно привели к гибели цепаря от рук Лорайн, убитого в тот момент, когда он пытался выпытать ответы у связанного меня. «Мертвецы рассказали ему его судьбу… Он действительно собирается тебя убить».

— Что именно случилось? — спросила Джалайна в равной степени раздражённо и озадаченно.

— Очень плохой сон, — сказал я, опуская меч. От этого движения зазубренный комок пера прижался к моим рёбрам. «Я мог бы просто его выбросить», — подумал я, и руки зачесались от этого желания. И всё же Ведьма в Мешке выражалась очень ясно. Эта вещь была нужна, и поэтому необходимо было и проклятие, которое она на меня наложила.

— Как мне это прекратить? — спросил я Эйтлиша, и, наверное, единственный раз за всё наше знакомство я увидел на его лице отблеск сочувствия.

— Я не знаю, — сказал он. — Знаю только, что ты должен его нести, иначе Доэнлишь не отправила бы тебя сюда.

Вздохнув, я вернул меч в ножны и, прислонившись к мёртвой берёзе, опустился на землю.

— Лучше всего поспать, — сказал я Джалайне, плотнее закутавшись в плащ. «Он постоянно пел, — вспоминал я, скрючившись в слабом ожидании отдыха, потому что этот лес наверняка был полон призраков. — Когда пел, он их не слышал».

* * *

Несмотря на мои страхи, я не увидел больше призраков в лесу. И хотя меня радовало их отсутствие, это казалось странным для земли, столь наполненной голодными душами ушедших.

— Я плохо разбираюсь в таких вещах, — сказал Эйтлишь, когда я поднял вопрос. — Но знаю, что мертвецы взорванного города не способны думать ни о чём, кроме желания прикоснуться к живым. Но тот, кого ты видел, говорил, не так ли?

— Да. — Я замолчал, понимая. — Он говорил по-каэритски. Язык, на котором здесь говорили в прошлые века, возможно, был и похож, но вряд ли я смог бы его понять.

— А-а. — Эйтлишь кивнул. — Значит, это более свежая душа, которую привлекло сюда, как и многих других, и которые попали в смертельную ловушку в объятья давно умерших.

— Это был ребёнок. Мальчик. — Я перевёл взгляд на Джалайну. — Кажется, он мечтает о матери.

— Нужда часто приковывает их к миру живых, — сказал Эйтлишь. — Готовься к более настойчивым духам, Элвин Писарь.

Из леса мы вышли к середине утра и увидели далёкие величественные водопады. Последующий спуск по наклонному каналу и переход вдоль берегов лагуны прошли, к счастью, без происшествий, хотя каждую ночь я проводил в тревожном ожидании. Я начал было думать, что проклятие само снялось или хотя бы задремало, но надежда мгновенно рассеялась, когда мы достигли поселения на южном конце озера. Там я наткнулся на голую женщину, которая стояла на одной из дорожек, и её не замечал никто из тех, кто проходил мимо или сквозь неё. Её бледная кожа казалась влажной, волосы завиты в кудри, из которых капала вода при каждом взмахе головы. И она кричала.

Звук был одновременно звериным и человеческим — бессловесный, нескончаемый визг ярости и горя. Полное безразличие окружающих каэритов казалось невозможным, поскольку я был уверен, что такой крик сможет пробить даже завесу между жизнью и смертью. Но слышал её только я. Один взгляд на её лицо, на глаза, запавшие в маску безутешного отчаяния, сказал мне, что это душа уже за пределами разума. Мне оставалось только пройти мимо, стараясь не встретиться с ней взглядом, чтобы она не поняла, что наконец-то нашла слушателя для своих воплей. Я слышал их всю дорогу до лодки и ещё первую милю после того, как мы отчалили. Когда её ужасная песня наконец-то затихла, я вытащил перо из кармана, размышляя о том, как легко было бы выпустить его из рук.

«Тебе нужно найти каменное перо, — сказала Ведьма в Мешке. — Ключ, который отпирает любую ложь».

— Ты не назвала мне цену, — пробормотал я, водя большим пальцем по древнему камню, бывшему когда-то плотью существа, которого Сильда считала не более чем метафорой. Я размышлял над противоречием: хотя теперь мне представлено неопровержимое подтверждение основ веры Ковенанта, знание не подкрепило мою веру. На самом деле Ковенант и его многочисленные мученики, реликвии, святилища и свитки выглядели теперь до абсурдного инфантильными. Неуклюжая попытка постичь что-то, выходящее далеко за пределы человеческого понимания.

— Увидел ещё одного? — спросила Джалайна. Она управляла румпелем, пока Эйтлишь разбирался с парусом, а я бездельничал в угрюмом созерцании. На обратном пути я рассказал ей о природе своего проклятия и о той вещи, которую унёс, полагая, что скрывать это от неё бессмысленно. Когда я кивнул, она пристально посмотрела на перо. — Брось эту хрень за борт, — сказала она.

— Не могу. — Я вернул перо в карман. — Нам оно нужно.

— Для чего? Как мертвецы могут выиграть войну?

— Они… многое знают. Видят то, чего не видят живые. Думаю, поэтому она и отправила меня достать его.

— Если оно так важно, то почему она сама за ним не пошла?

— По той же причине, по которой он не может его коснуться. — Я кивнул на Эйтлиша, вспоминая, что он говорил о цепаре. — В пере слишком много силы для того, кто уже и сам обладает большой силой. Только человек без силы может надеяться, что не сойдёт с ума, нося его. — Я говорил с убеждённостью, которой не чувствовал. Хотя крики мёртвой женщины до нас больше не долетали, но эхо от них до сих пор звучало, заставляя меня задуматься, сколько ещё я смогу выдержать, пока это не прекратится.

* * *

По прибытию в Зеркальный город нас встретил Утрен и два других паэла, ожидавших на берегу. Ни следа других сопровождавших нас паэлитов не было видно. Огромный конь фыркнул, когда я приблизился к нему, вздрогнув от руки, которой я коснулся его бока. Он следил за мной взглядом с настороженностью, которой не было во время путешествия на юг, и нетрудно было понять причину.

— Не нравится то, что я ношу? — спросил я, проведя рукой по его шее, и взобрался в седло. — Мне тоже.

Во время последующего путешествия на север Эйтлишь избегал посещения каких-либо каэритских поселений. Вместо этого мы ехали быстро и усердно. Несмотря на то, что теперь я стал привычнее к верховой езде, чем раньше, постоянная скачка с отдыхом всего на несколько часов с наступлением темноты, представляла собой серьёзное испытание. И всё равно, я чувствовал за неё признательность. Во время галопа меня не беспокоили призраки, и в тех местах, где мы вставали лагерем, их было немного. Тем не менее, некоторые меня находили. В десяти милях к северу от озера меня разбудил таолишь со стрелой в глазу, который настаивал, чтобы я направил его в родную деревню. Несколько ночей спустя, когда Утрен, заехав в лес, перешёл на рысь я наткнулся на молодую женщину, висевшую в петле на верёвке, прикреплённой к ветвям высокой сосны. Должно быть, что-то в этом затруднительном положении её забавляло, поскольку она всё время смеялась. После этого я решил попробовать трюк цепаря: петь всякий раз, когда темп Утрена замедлялся. Это помогало избежать звука их голосов, но не вида призрачных форм. Ложась спать, я привык засыпать, бормоча одну из песен Эйн, с повязкой на глазах.

Когда лес стал редеть, мы начали встречать группы таолишь и вейлишь, направлявшихся на север. Сначала их было немного, в каждой около дюжины человек, но с каждой пройденной нами милей их становилось всё больше. К тому времени, когда деревья стали тонкими и показались пустоши северного побережья, мы уже ехали среди настоящей каэритской армии. Призыв старейшин был услышан — по крайней мере воинами и охотниками. Паэлитов мы так и не увидели.

Через несколько миль нас встретила другая армия, гораздо более знакомая по своему облику. За́мок Дреол теперь окружал частокол из свежесрубленной древесины, а вокруг него стоял город палаток и недавно построенных лачуг. Роты солдат тренировались на равнине к югу от утёсов, а в бухте за ними было полно судов, как больших, так и малых. Надо всем этим на шесте, возвышающемся над башней за́мка, висело знамя, украшенное гербом Алгатинетов. Король находился в резиденции, и Королевское войско собиралось на войну.

name=t35>

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Зачем прошу я вас отправиться в далёкие земли? Зачем нести нам очищающий огонь и меч через горы? Ответ прост, друзья мои, ибо там находится зло. Там Малициты разработали свои планы и помогли нашим врагам. Там злобные каэриты своим тайным колдовством взрастили семя, которое перерастёт во Второй Бич. Но они просчитались, не учтя нашего мужества, нашей силы духа, нашей веры. Пускай это будет стоить нам десяти тысяч жизней и десяти тысяч ещё, но мы должны нанести удар по землям врага и уничтожить Второй Бич в колыбели. Этого требуют от нас Серафили, ибо никогда я не слышала их голоса с большей ясностью. Сим они постановляют, что все сердца в этом новом Ковенанте должны уподобиться стали, поскольку мы больше не можем позволить жить ни одному врагу.

Отрывок из «Воззвания мученицы Эвадины к Восходящему войску».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Я ожидал, что первый военный совет между принцессой-регентом и лордом Рулгартом пройдёт напряжённо, и они меня не разочаровали. Леанора и королевская семья заняли башню, а их немногочисленные слуги постарались украсить тесную нижнюю комнату гобеленами и занавесками, чтобы создавалось впечатление королевской власти. Из Тарисаля привезли три стула размерами примерно с трон, которые расставили на построенном наспех деревянном помосте, покрытом большим ковром с золотой вышивкой. Король сидел по центру в чопорной формальной позе, которую мать, должно быть, прививала ему немало часов. Менее сдержанная принцесса Дюсинда сидела слева от него, а принцесса-регент справа. По прибытии Уилхем сообщил мне, что эта встреча не проводилась в ожидании нашего возвращения из центра каэритских владений. Посланники Леаноры к Рулгарту получили резкий отказ и краткие наставления её войскам не отходить от берега дальше, чем на милю. И только с прибытием Эйтлиша Рулгарт согласился присутствовать на этом собрании.

Они с Леанорой обменялись лаконичными формальными приветствиями, по большей части лишёнными обычной бурной почтительности. Лорд Мерик, выступая в роли герольда Рулгарта, представил его просто как «Рыцарь-хранитель Алундии и Ваалишь народа каэритов».

Леанору объявил суроволицый сэр Элберт.

— Принцесса-регент от имени его высочества короля Артина Алгатинета, монарха всего Альбермайна, приветствует вас, милорд. — Его тону не хватало витиеватости, за исключением резкого акцента на слове «всего». Увидев, как потемнело лицо Рулгарта, я понял, что тот не упустил подтекста. Какое бы соглашение ни было здесь достигнуто, с точки зрения Леаноры, оно не включало бы в себя вопрос о суверенитете Алундии.

Поэтому, когда смолк голос Элберта, опустилась тишина, которая, по моим ожиданиям, обещала быть долгой и неприятной. К счастью, кое-кто из присутствующих не обратил внимания на сгустившиеся тучи. Принцесса Дюсинда с радостным визгом покинула своё место возле замершего жениха, бросилась к дяде и обхватила его руками за шею, когда он опустился на колени, чтобы её поприветствовать. Она хихикнула, когда он поднял её, и протянула руку Мерику.

— Кузен, тебе надо это поцеловать, — сказала она. — Видишь ли, я теперь принцесса.

— Это честь для меня, кузина, — серьёзно и торжественно ответил юный рыцарь, после чего прижал губы к тыльной стороне её ладони.

Тогда я увидел, как по лицу Рулгарта пробежала тень, его взгляд стал отстранённым, когда он внимательно смотрел на улыбающееся лицо своей племянницы. Я знал, что он видел кого-то другого, ту женщину, чьей тени, как я с облегчением обнаружил, не оказалось среди собравшихся в нижних покоях замка. На самом деле, насколько я мог судить, никакие мертвецы не явились сюда, чтобы меня помучить. Я задавался вопросом, не отпугивает ли их как-то присутствие такого количества живых душ. Суета прибрежного посёлка не заглушила крики утопленницы, но, с другой стороны, та была совершенно безумна. Возможно, в своём уме призраки более застенчивы.

— Дюсинда! — рявкнул король голосом, который, как я понимаю, считал командным, но на деле прозвучал сварливо. — Будущая королева должна знать своё место. Мама, вы так не думаете?

По стиснутым зубам Леаноры и болезненной улыбке, я пришёл к выводу, что его мать в тот момент думала в основном о том, чтобы приложить, как следует королевский зад.

— Я думаю, неблагородно было бы возражать против воссоединения принцессы с семьёй, ваше величество, — ответила она. И, в отличие от сына, в её тоне командные нотки звучали весьма отчётливо.

— И дядя Писарь! — воскликнула Дюсинда, искусно игнорируя будущего мужа, вывернулась из рук Рулгарта и протянула руку мне. Видно было, что её настоящему дяде совершенно не понравилось то, что она обратилась ко мне таким образом, поэтому я с некоторым удовольствием любезно поклонился и поцеловал ей руку.

— Принцесса. Надеюсь, вы нашли ваше путешествие не слишком утомительным.

— Ох, оно было ужасным. Артина тошнило всю дорогу сюда.

— Неправда! — встрял король, на что его невеста ответила, насмешливо высунув язык.

— Вы, дядя Писарь, выглядите грустным, — продолжала Дюсинда. Она смотрела на меня, сдвинув маленькие брови. — Почему?

— Это всего лишь лицо человека, который проехал много миль, ваше величество. — Я снова поклонился и отступил назад. — Хотя я очень рад снова вас увидеть.

— Король и принцесса удалятся на отдых, — заявила Леанора, сурово посмотрев прищуренными глазами на ребёнка в руках Рулгарта. Меня заинтересовало, что её рассердило — возобновление семейных отношений Дюсинды с Рулгартом или чувство материнской зависти. Я видел, как сильно она заботилась о девочке. Но для достижения поставленной цели преданность Дюсинды могла быть направлена только в одно русло.

Артин что-то угрюмо буркнул, но сердитого взгляда матери хватило, чтобы он умолк, и они с Дюсиндой послушно покинули помещение.

— Итак, — сказала Леанора и поднялась со стула, оживлённо и деловито сжав руки. — Господа и дамы, нам нужно многое обсудить. Лорд Писарь, полагаю, вы поделитесь с нами новостями касательно вашей встречи с вождями каэритских племён.

Рулгарт на это чуть усмехнулся, а я лишь устало вздохнул. Леаноре будет нелегко понять каэритские обычаи. Ситуацию мог бы прояснить Эйтлишь, но он тем же утром вскоре после нашего прибытия ушёл в лес. Рулгарт заявил, что не знает, куда тот мог пойти, но дал понять, что лучше не ожидать его скорого возвращения.

— Я встретился с советом каэритских старейшин, ваше величество, — сказал я. — И рад доложить, что они осознают нашу общую опасность и высказались в поддержку войны с Лжекоролевой. Многие воины уже собрались, чтобы получить наставления Ваалиша, — я наклонил голову в сторону Рулгарта, — и ещё многие прямо сейчас идут на север, на сборы здесь.

— Понятно. Позвольте спросить, это слово, «Ваалишь», что именно оно означает?

— Ближайший эквивалент — мастер клинка, — ответил Рулгарт. — Каэриты редко сражаются клинковым оружием. Однако они достаточно мудры, чтобы осознать необходимость совершенствовать свои навыки, если им предстоит встретиться с северной армией в открытом поле.

— Итак, тысячи людей собираются и учатся у вас цивилизованным методам ведения битв. — Леанора поджала губы. — Мне кажется, что более подходящим переводом было бы «маршал» или «генерал».

— Я думал, — низко прорычал Рулгарт в ответ, — ваше величество уже имеет достаточный опыт сражений, и понимает, что цивилизованными их назвать никак нельзя.

Вместо ожидаемой отповеди Леанора лишь приподняла бровь и грустно изогнула губы.

— Так и есть, милорд. Скажите, сколько воинов каэриты отправят на эту войну?

— Они не обременяют себя числами, как мы. Я могу лишь примерно оценить наши силы, но они весьма значительны.

— Неужели? — Леанора вопросительно взглянула на Эйн, стоявшую позади её стула. — Мне кажется, мы способны на большее, не так ли, леди Эйн?

Меня не удивило, что Леанора обнаружила способности Эйн к числам. Пускай здравый рассудок почти полностью к ней вернулся, но Эйн во многих отношениях оставалась бесхитростной душой. Надо бы предупредить её, чтобы в будущем она вела себя более осмотрительно.

— На вчерашний вечер, — объявила Эйн, — в окрестностях этого замка стояло лагерем шесть тысяч четыреста семьдесят два каэритских воина. — Она помедлила, а потом качнула головой в сторону Леаноры и неловко добавила: — Если угодно вашему величеству.

— Мне это весьма угодно, миледи. — Принцесса-регент на мгновение задумалась, выражение её бровей указывало, что она действительно считает, а не притворяется. — Вместе с нашими силами, которых союзники госпожи Сакен каждый день переправляют сюда всё больше, похоже, скоро в нашем распоряжении будет могучее войско.

— Могущественное по численности войско всё равно окажется слабым, если не будет должным образом обучено и обеспечено командованием, — сказал Рулгарт. — Из того, что я видел, многие ваши солдаты не достойны так называться.

— Они будут достойны, — возразил я. — К тому времени, как мы выступим в поход на Альбермайн.

— Такая работа затянется на месяцы, — заметил Элберт. — За это время Лжекоролева станет ещё сильнее.

— И мы тоже, — ответил я. — Каэритских воинов прибудет гораздо больше, и в наших рядах полно ветеранов, которые смогут обучать тех, кого привезут на этот берег. Кроме того, у нас нет судов, чтобы переправить всё войско в Альбермайн за один рейс. Когда настанет время похода, мы отправимся через горы зимой.

Королевский защитник уставился на меня с явным подозрением.

— Горы и летом-то едва проходимы. Пытаться перейти их зимой чревато катастрофой.

— Там есть проход, мне о нём рассказали каэритские старейшины — перевал, который открывается только после снегопадов. Наш враг не будет ожидать нас до весны. Продвижение в Алундию за несколько месяцев до этого приведет Лжекоролеву в замешательство.

— Если только её пагубные виде́ния не предупредят её о нашем приближении, — заметила Леанора.

— Не предупредят, пока я буду идти с армией.

— Итак, — Леанора откинулась на сидении, по-прежнему расчётливо хмуря брови, — вы советуете задержаться на несколько месяцев, пока мы ждём зимы.

— Несколько месяцев на то, чтобы превратить Королевское войско в нечто способное победить армию Лжекоролевы. Поскольку я не сомневаюсь: пока мы говорим, она создаёт грозную силу — священный поход, призванный принести разорение на эти земли.

Леанора согласно шевельнула головой.

— С этим не поспорю. У госпожи Шильвы есть множество агентов по всему побережью, и они докладывают, что, куда бы ни направилась восходящая-королева, везде она набирает всё больше рекрутов в своё войско. И везде она вещает о колдовском зле каэритов. По всей видимости, все беды и войны Альбермайна можно свалить на людей, которые на наши земли и заходили-то лишь в самых минимальных количествах. К сожалению, подобная чепуха всегда найдёт восприимчивые уши. Лжекоролева проявляет большую жестокость, но её ложь завоёвывает преданность.

— А её жестокость привлекает больше людей к нам, — сказал я, кивнув в сторону Рулгарта. — Особенно в Алундии, где многие поднимутся, когда вернётся рыцарь-защитник.

— И всё же, переход отсюда до Куравеля неблизок, — заметил Элберт. Повернувшись к нему, я запнулся, заметив лёгкое движение за его спиной — всего лишь небольшой сдвиг теней от штор. Приглядевшись внимательнее, я понял, что тень — это фигура человека с неприятно знакомой осанкой, хотя его лицо терялось во мраке.

— Лорд Писарь? — подсказала Леанора, когда моё молчание затянулось.

— Простите меня, — сказал я, отводя взгляд от внимательно смотревшего мужчины, зная, что в этом помещении только я могу его видеть. Прочистив горло, я продолжил: — Сомневаюсь, что Лжекоролева будет дожидаться нас в Куравеле. Подозреваю, многих из самых способных её солдат соберут в Оплоте Леди — её крепости на месте старого за́мка Уолверн. Если пойдём достаточно быстро, то, возможно, мы и её там застанем.

— Одно дело стратегия, — проговорила Леанора. — Но я поняла, что успех в войне зависит главным образом от обеспечения достаточного количества припасов, чтобы армия была накормлена и могла маршировать и сражаться. Благодаря весьма расточительным тратам королевской казны, не говоря уже о нескольких займах от лояльных, но скупых купцов, наш флот по-прежнему поддерживает нас и обеспечивает запасами. Однако от этого выйдет мало пользы, если у нас не будет ни лошадей, ни повозок.

— Верно, ваше величество. Но у нас есть то, чего нет у нашего врага — целый флот кораблей, который может обеспечивать припасами в походе, если будем держаться побережья. И надеюсь, мы сможем раздобыть лошадей, когда доберёмся до Алундии.

Леанора вопросительно посмотрела на Элберта, который ответил коротким кивком.

— Тогда, похоже, у нас есть план, — сказала принцесса-регент, внимательно глядя на Рулгарта. Он, не дрогнув, встретил её взгляд. Мне показалось, что Леанора вот-вот совершит крупную ошибку, потребовав от рыцаря-защитника присягнуть на верность её сыну. К счастью, на этот раз её разум пересилил гордость, и она завершила совет спокойной формальностью.

— Господа, пожалуйста, со всем умением и энергией, на которые, как я знаю, вы способны, позаботьтесь о подготовке ваших войск. Лорд Писарь, я также приказываю вам сформировать роту каменщиков и других опытных работников для реконструкции этого за́мка. Его нынешнее состояние вряд ли подобает королевскому величию.

Тени позади трона снова сместились, и я увидел, что внимательная фигура исчезла. Я лелеял лишь слабую надежду, что больше не увижу его.

— Я прослежу за этим, ваше величество, — сказал я с низким поклоном.

* * *

Внимательный призрак исчез, оставив меня в покое на следующую неделю, хотя эти дни я пережил в состоянии жуткого ожидания. «Почему он? — постоянно спрашивал я себя. — И как он мог здесь оказаться?».

От этих мыслей меня приятно отвлекало множество задач по организации постоянно растущей толпы новобранцев в нечто, напоминающее армию, а также работы над за́мком Дреол. Настойчивость Леаноры в расширении крепости можно было бы истолковать как пример расточительной гордыни, отвлечения труда и ресурсов, которые лучше было бы использовать в другом месте. На деле же это дало полезную возможность сосредоточиться многим, не приспособленным к солдатской жизни, не говоря уже о ремесленниках, которые с превосходным энтузиазмом взялись за предложенную задачу. Находясь вдали от дома и от всех владений, эта новая королевская обитель, по крайней мере, обеспечивала работой и заработной платой, причем всё выплачивалось из казны Короны, подпитанной сокровищами давно умершего пирата. Леанора, вместо того, чтобы раздавать безделушки, использовала хитрый приём: платила своим работникам векселями, каждый из которых был подписан собственноручно королём и имел чернильный оттиск печати Алгатинетов. Судя по тому, как разные каменщики, плотники и рабочие копили эти клочки бумаги, можно было подумать, что они сотканы из золота. Очевидно, для людей, потерявших всё, что у них когда-то было, слово короля до сих пор что-то значило. Поэтому работа над за́мком шла гораздо быстрее, чем превращение Королевского воинства в нечто достойное битвы.

За годы бесконечной войны у меня сложилось впечатление, что в Альбермайне большинство мужчин боеспособного возраста и значительная часть женщин должны иметь некоторый опыт военной службы. Через несколько дней, проведённых в попытках навести порядок и дисциплину среди вновь прибывших новобранцев, все подобные представления быстро развеялись. Достижением было уже заставить более дюжины человек встать в шеренгу и маршировать в одном направлении. Долгие дни муштры и различные формы поощрения, от мягкого до решительно грубого, не привели к значительному прогрессу. Мы сохранили ядро примерно в тысячу достаточно дисциплинированных солдат, плюс кордвайнцев герцога Гилферда, но остальные представляли собой удручающе плохо организованную и зачастую вспыльчивую толпу, которая доводила моих недавно назначенных сержантов и капитанов до приступов гневного отчаяния.

— Выпори сотню самых ленивых гадов, — предложил Тайлер. — А даже и повесь. Думаю, тогда ворчания будет поменьше.

— Многие из них пришли к нам из-за страха петли, — напомнил я ему. — Только пойдёшь по этой дорожке, и они с полным правом начнут себя спрашивать, а есть ли разница между нами и Лжекоролевой.

Несколько дней спустя, наблюдая, как наша первая попытка изобразить наступление одной роты тут же превратилась в хаос — солдаты толкались и задевали друг друга пиками, — я подумал, что Тайлер, может быть, и прав.

— Горожане, — прокомментировал спокойный голос — странно свистящий гулкий голос. — Из них всегда получались худшие солдаты. Большинство и крови-то никогда не видело, кроме как в кабацкой драке.

Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, прежде чем повернуться лицом к фигуре, стоявшей рядом со мной. Внимательный призрак вернулся, и на этот раз ему хотелось поговорить.

— Любому навыку можно научиться, — сказал я, заставив себя открыть глаза. — Для этого нужна лишь воля. Кто-то мне сказал такое однажды.

При жизни этот человек обычно рассмеялся бы в ответ на цитирование его слов. Иной раз, в плохом настроении, ударил бы по голове. После смерти Декин Скарл просто моргнул пустыми глазами, и снова перевёл взгляд на суету, разворачивающуюся на тренировочном поле.

— Когда я впервые встал под знамя, — сказал он своим удивительно гулким голосом, — сержант бил древком топора любого, кто выходил из шеренги. Однажды видел, как он забил парня до смерти. Конопатый, так звали парня, из-за его рожи. Выглядело так, словно его обосрала собака с поносом. Хотя, когда его мозги вытекли из черепа, он выглядел намного хуже.

Если этот восхитительный анекдот и позабавил тень Декина, то на вялой серой маске его лица это никак не отразилось. А меня, как и в случае с лесным мальчиком и с утонувшей женщиной, охватило глубочайшее желание оказаться подальше от этого призрака. Может, он убежал бы, как это сделал мальчик, если бы я закричал достаточно сильно. Но тогда все эти неуклюжие новобранцы увидели бы, как их капитан кричит на пустоту. Кроме того, каменное перо должно было помочь нашему делу, и, возможно, как раз пришло время мне проявить силу духа и научиться правильно его использовать.

— Как ты здесь оказался? — спросил я Декина, несколько раз сглотнув. — Ты же умер далеко отсюда и много лет назад.

— Я умер. — В его голосе прозвучало что-то среднее между вопросом и утверждением, тяжёлые брови испуганно нахмурились. — Да, — пробормотал он наконец. — Я помню. Ты же был там, Элвин?

— Был. — Вряд ли я когда-нибудь забуду, как опускается меч сэра Алтуса и отрубает голову Декина. Меня передёрнуло от облегчения, что, по крайней мере, его призрак не явился мне без головы и с окровавленным обрубком шеи.

— Алтус это сделал, — добавил Декин, ещё немного подумав. — Хорошая работа. — Он посмотрел на тренировочное поле. — Он здесь?

— Он мёртв. Встретил заслуженный конец, и я ни разу не слышал, чтобы об этом ублюдке хоть кто-то пожалел.

— Ох. — Декин чуть скривился от сожаления по душе́ старого товарища и продолжил осматривать неуклюжие манёвры моих солдат. — Так не пойдёт, Элвин. Добротой армию не создашь. Дай им правила и строго заставляй их выполнять. У нас ведь были правила? В лесу.

— Уж были, так были. — Правила Декин никогда не записывал, но каждый член нашей банды мог процитировать их наизусть. А ещё он всегда охотно заставлял их выполнять, если надо, то и с кровью. — Спасибо, — поблагодарил я, и он в ответ неопределённо кивнул.

— Лорайн здесь нет, — сказал он, и его лицо осунулось. — А я-то надеялся, что будет.

— Она теперь герцогиня Шейвинской Марки. Забрала себе всё, чего ты хотел.

— Хотел? — Декин пренебрежительно фыркнул. — Нет, тут было не то. Не хотел, мне это было необходимо. Нужно было забрать у того ублюдка, который меня породил. Но нет, я никогда этого не хотел. Я хотел только то, что имел. Лорайн, тебя, остальных. Этого было достаточно. Берегись своих необходимостей, Элвин, они доведут тебя до конца, если не будешь осторожен.

Он повернулся, чтобы уйти, но остановился, заметив что-то на дальнем конце поля. Толпа солдат собралась вокруг Квинтрелла, который развлекал их весёлой мелодией на своей мандолине. У него вошло в привычку развлекать их в перерывах между тренировками, зарабатывая в качестве оплаты несколько глотков грога из их пайка.

— Надо было заметить Тодмана, — сказала мне тень Декина. — У меня всегда был нюх на перебежчиков и сливщиков. Я пропустил его из-за своей необходимости. Убедись, что не позволишь своим необходимостям ослепить себя.

— Ослепить меня перед чем? — спросил я, но Декин уже исчез. Он не развеялся, как дым на ветру и не мерцал, пропадая. Просто ускользнул из той хватки, которой мир живых его как-то держал, и исчез прежде, чем я успел моргнуть. Больше я никогда его не видел.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Наутро после визита Декина я вывесил «Билль о правах и уложениях Королевского войска», прибив его гвоздём к столбу, установленному в центре тренировочного поля. Также столб украшала пара кожаных наручников, какие были знакомы любому ветерану в строю. Большую часть предыдущей ночи я провёл за составлением законопроекта, обращаясь к Уилхему, Тайлеру и другим за мудрыми советами. В начале билля провозглашался список прав солдат — специально, чтобы подсластить последующую пилюлю из перечня правил и наказаний. Копии раздали всем капитанам и сержантам с указанием прочитать их от начала до конца собравшимся ротам.

— Все солдаты могут выражать недовольство лорду-командующему Королевского войска, не опасаясь репрессий или немилости, — зачитал в то утро Тайлер толпе типично неопрятных рекрутов. — Военным будет выплачиваться десять шеков в неделю. Оплата будет осуществляться в виде долговых обязательств Короны, которые будут выкуплены за монеты после победы над Лжекоролевой…

Были перечислены и различные иные льготы, в основном касающиеся обеспечения надлежащего ухода в случае ранений и королевской пенсии для ветеранов. Затем начинались правила. Это был намеренно короткий список, из-за чего любому нарушителю было бы трудно заявить, что он его забыл.

— За неповиновение — пять плетей, — говорил Тайлер, делая паузы между каждым правилом, чтобы все слова наверняка дошли. — За пьянство без разрешения — десять плетей. За воровство у товарищей — двадцать плетей. За дезертирство или трусость — смерть через повешенье. Таковы правила войска. Любой, кто не желает соблюдать их, должен считать себя свободным от дальнейших обязательств. Однако вам не рекомендуется отходить далеко от лагеря, поскольку каэриты ясно дали понять, что не будут любезно относиться к чужакам, бродящим по их землям. — Новая пауза, пока Тайлер хищно и пристально осматривал свою роту. — Если кто-то из вас, ебланы, хочет уйти, то поднимайте руки сейчас. Второго шанса не будет.

Как и ожидалось, в тот день никто ни в одной из рот не поднял руки. А необходимость применения наказания неизбежно возникла ещё до конца недели. Ко мне привели нерадивого солдата, пойманного на краже бренди, и пришлось его должным образом приговорить к двадцати ударам плетью, которые следовало наносить на глазах у всего войска. Похититель бренди, худощавый парень, выдержал первые несколько ударов с удивительной стойкостью, но после шестого удара начал кричать всё громче и громче. К тому времени, когда всё закончилось, он упал в обморок, а содранная спина была залита кровью.

У меня не было таких способностей произносить речи, как у Эвадины, и я не жаждал восхищения или лести со стороны этих людей. Нас связывала общая цель, вот и всё. Тем не менее, я знал, что это событие должно быть отмечено словами человека, который осмелился повести эту зарождающуюся армию в битву. По этому случаю я решил сесть на Утрена, поскольку знал, что паэла обязательно произведёт впечатление на всех присутствующих, если только ему не вздумается сбросить меня и ускакать прочь. Он и паэла, которая везла Джалайну на север, задержались на несколько недель, позволив ухаживать и присматривать за собой. Они позволяли и ездить на себе, но только мне и Джалайне.

Утрен, казалось, имел некоторое представление о своей роли в этом представлении — он вскидывал голову и рыл передним копытом землю, в то время как я сидел на нём и строго смотрел на собравшиеся ряды. Сегодня они выглядели намного опрятнее. Я говорил без предисловий и вступлений — все уже и так меня знали. И за великолепной риторикой я не гнался. Написать такое я мог бы, но сомневался, что получится убедить публику поверить в это. Итак, я прибег к простой правде.

— Я надеялся, что этого не потребуется, — выкрикнул я, указывая на окровавленного хнычущего мужчину, лежавшего возле позорного столба. — Надеялся, что мы сможем выполнить нашу задачу, с тем усердием, которого она требует. Поскольку мы не дети, и это не игра. Все, кто здесь стоит, многое потеряли. Некоторые потеряли имущество. Многие потеряли кровь, свою и своей родни. То, что сделал этот человек, позорит эту утрату. Обесценивает её. Мы собрали эту армию с единственной целью — победить тирана. Мы сражаемся не ради грабежей, завоеваний или даже веры. Я не приношу извинений за то, что было сделано сегодня, и не колеблясь сделаю это снова. Правила моего командования просты и были доведены до вас в полном объёме, и вы все решили остаться. С этого момента вы настоящая армия, войско Короны Истинного короля Альбермайна, и этим названием нужно гордиться, а не пятнать его мелким воровством. Вы теперь солдаты, так что ведите себя по-солдатски.

В ответ неожиданно раздались одобрительные возгласы, заставившие меня остановиться и не дёргать поводья Утрена в надежде, что он согласится развернуться и поскакать с достаточно впечатляющей скоростью. Под предводительством Уилхема, Тайлера и сержантов над шеренгами поднялся крик «Победа и свобода!» и прозвучал он слишком дружно, чтобы быть спонтанным. Однако я почувствовал в нём некоторый мрачный энтузиазм. Лица стоявших рядом солдат были суровы, но голоса их звучали громко. Всё это сильно отличалось от дикой преданности толпы, приветствовавшей Эвадину. И всё же гнев, который я видел, был направлен не на меня. Передо мной стояли мужчины и женщины, желавшие свести счёты, и они готовы были терпеть удары плетью, если это принесёт им месть, которой они так жаждали.

* * *

Две недели спустя ко мне пришёл Квинтрелл, появившись в палатке, которую я предпочёл более удобному помещению в быстро расширяющемся за́мке. На мой взгляд, среди этих старых каменных стен было слишком много теней. Со времён Декина они избегали меня посещать, но иногда, в моменты тишины, я улавливал проблески движений там, где его не должно было быть, и всегда казалось, что они создавались из тени.

— Скверная ночка, милорд, — поприветствовал меня Квинтрелл, и я увидел только белые зубы под капюшоном, который он натянул, защищаясь от дождя. На закате с моря налетел шторм, принёсший проливной дождь и гром.

— Это точно. — Я жестом показал ему садиться под навесом моей палатки и передал кружку бренди.

— Надеюсь, за это меня пороть не станут, — сказал он, сняв капюшон, прежде чем взять кружку. Я искал колкости в его тоне и поведении, но не нашёл. Просто менестрель, пытающийся пошутить.

— Приберегу порку для вашего следующего выступления, — ответил я.

Он послушно хихикнул и сделал глоток. Когда он снова заговорил, на меня произвело впечатление, что у него ни рука не дрогнула, ни голос.

— Теперь мне надлежит, милорд, сделать вам своего рода признание.

— Признание? — спросил я голосом, в котором сквозь завесу усталости от дневного труда прорвалось любопытство.

— Да. Хотя, подозреваю, то что я скажу, не станет большим сюрпризом.

— Вы никогда не прекращали шпионить. — Я вежливо улыбнулся в ответ на то, как он удивлённо нахмурился. — Вы правы, вряд ли это сюрприз. Хотя это действительно поднимает вопрос: на кого именно вы нынче шпионите?

— Рад сообщить, что на самом деле я никогда не оставлял работу на герцогиню Лорайн. К её немалой пользе ей направлялись регулярные и неприукрашенные отчёты о ваших успехах.

— А каким образом они ей доставлялись? Шейвинская Марка далеко.

— Но в морях между нами и ними есть множество кораблей флота госпожи Шильвы, а я никогда не встречал моряка, чей кошелёк не нуждался бы в пополнении. Уверен, ваша светлость не ожидает, что я раскрою какие-либо подробности. Ведь для человека моей профессии секреты — это богатство.

Я пожал плечами и поднёс к губам свою кружку.

— Предполагаю, что где-то в этих оживлённых морях плывёт корабль с довольно хорошо оплачиваемым посыльным, от которого вы недавно получили важное сообщение.

— Ваша проницательность безупречна, милорд.

— Перестань совать язык мне в жопу и говори уже, что она хочет.

Квинтрелл склонил голову с уместно-глуповатой ухмылкой. В своём ремесле он действительно был исключителен.

— Как вы знаете, моя госпожа в силу крайней необходимости присягнула на верность Лжекоролеве. Однако, видя огромную жестокость Восходящего войска, буйствовавшего на её землях, не говоря уже о пустоте её казны из-за постоянно растущих налогов Короны, герцогиня Лорайн чувствует, что пришло время изучить другие возможности.

— Она хочет переметнуться, снова. Это всегда было чем-то вроде привычки среди тех, кто управляет Шейвинской Маркой.

— Вы, несомненно, понимаете, что открытое заявление в защиту Алгатинетов вызовет лишь кровавую расправу со стороны Лжекоролевы, противостоять чему моей госпоже не хватит военной силы. Однако у неё в достатке других ресурсов, а именно, информации. Вы наверняка знаете, что у неё на службе есть и другие шпионы. Я не знаком с точными подробностями, но моя госпожа располагает достоверными и заслуживающими доверия сведениями о будущем местонахождении Лжекоролевы. Скажите, вы когда-нибудь слышали о мученице Мариенне?

— Неясная фигура из первых лет Ковенанта Альбермайна, — ответил я, покопавшись в памяти. — Убита за отказ раскрыть местонахождение служителя веры королевским язычникам-инквизиторам. Печальная история, учитывая, что ей, судя по всему, тогда было всего двенадцать лет.

— Поистине трагичная, но её часто упускают из виду до такой степени, что не все знают о существовании святилища мученицы Мариенны. Оно расположено на полпути к скале среди негостеприимного участка Шейвинского побережья, недалеко от границы с Алундией. Любопытная местная традиция гласит, что если женщина, носящая ребёнка посетит храм, то ей будут обеспечены благополучные роды. Моя госпожа получила достоверные сведения о том, что беременная Лжекоролева намерена совершить паломничество к святилищу и просить мученицу о благословении. Более того, учитывая удалённость и негостеприимное местоположение, она сделает это лишь с минимальным сопровождением.

Я отвёл взгляд от пристального, серьёзного лица менестреля и посмотрел на содержимое своей кружки с бренди.

— И какая точная дата визита?

— Я знаю лишь, что он состоится через две недели. Для быстрого корабля времени хватит. Не сомневаюсь, «Морская Ворона» вполне способна прибыть вовремя.

— Итак, план заключается в том, чтобы добраться туда заранее и поджидать Лжекоролеву. Когда она появится, можно либо убить её на месте, либо организовать неудачное падение на скалы внизу.

— Такие подробности я оставлю вам, милорд.

— Я убил много людей, но никогда беременную женщину, а особенно ту, которая носит моего ребёнка.

Впервые Квинтрелл показал, что ему стало неуютно, сдержав кашель и проведя пальцем по лбу.

— Тогда лучше было бы её захватить, — сказал он. — В любом случае, без своей драгоценной Воскресшей мученицы, войско Ковенанта вскоре разбежится.

Порыв ветра брызнул под навес дождём, щёлкнув брезентом и натянув верёвку. Я невольно вздрогнул при виде чего-то в вихре дождя во мраке. Моя палатка стояла вдали от деревьев с их тревожными абстрактными тенями, но мой разум, то ли из-за страха, то ли из-за действия каменного пера, вызывал призраки из мельчайших деталей.

— Скажите, мастер Квинтрелл, — проговорил я, — вы бы назвали себя человеком, который доволен ходом своей жизни?

Губы менестреля дёрнулись, прежде чем он отпил ещё бренди.

— А что значит доволен? Должен признать, я никогда по-настоящему не понимал это слово. Пожалуй, виной тому жизнь в дороге.

— Но ваша совесть чиста? — настаивал я. — Беспокоят ли сон ваши проступки, которых у шпиона в прошлом наверняка предостаточно?

Он снова сдержал кашель, его щёки покраснели, и он натужно хихикнул.

— Урок, который я рано усвоил в жизни: всё субъективно. Преступление, совершённое в одном месте, в другом считается добродетельным поступком. Злодей становится героем в зависимости от того, кого он обворовывает или убивает. Я не считаю себя ни злодеем, ни героем. Я встречал и тех и других и нахожу, что и те, и другие ничего не стоят. Я просто наблюдаю и отчитываюсь перед теми, кто мне платит. Если уж на то пошло, я всего лишь зритель на играх более серьёзных душ. Полагаю, это можно было бы назвать словом «доволен».

— Очень хорошо. Видите ли, недавно я побывал в сердце владений каэритов и получил любопытный дар. Я вижу мёртвых, мастер Квинтрелл. По крайней мере, некоторых из них. И я обнаружил, что задерживаются здесь именно недовольные. Обречённые встретить миры за пределами жизни беспокойными, неудовлетворенными душами. Я переживал, что вы окажетесь среди них, но, поскольку вы заявляете, что довольны, я, по крайней мере, буду избавлен от вашей компании.

Я поставил кружку, содержимое выплеснулось. Квинтрелл наверняка был достаточно наблюдателен и заметил, что в отличие от него, я на самом деле не пил бренди. К моему удивлению, не было никакого удовольствия наблюдать, как он заёрзал, осознав весь ужас. Я не раз видел, как люди встречают свой конец, и редко кто принимает его мужественно или спокойно. Менестрель, по его собственному признанию, не был героем, что ярко продемонстрировал, когда попытался сбежать из палатки, выпучив глаза и бормоча от паники. Всего через несколько шагов ноги у него подкосились, и он рухнул в залитую дождём грязь.

— Разве Лорайн не предупреждала вас обо мне, мастер Квинтрелл? — спросил я его, выходя под ливень. Я вылил содержимое кружки и подставил под дождь, чтобы тот начисто смыл любые смертоносные остатки. — Наверняка предупреждала, поскольку мало кто знает меня так же хорошо, как она. Я многому научился у неё, когда был мальчишкой, щенком среди волков. Вы забыли её предостережения? Или не обратили на них внимания. Вы забыли, что в сердце я по-прежнему разбойник, а среди разбойников за предательство может быть только одно наказание.

Я присел возле умирающего менестреля, глядя ему в сверкающие, залитые паникой глаза.

— Перегнули палку, — сказал я ему. — Думаю, даже если бы меня не предупредили, я бы это заметил. Слишком всё тщательно, понимаете? Вот простая ложь иногда от меня ускользает.

Квинтрелл содрогнулся, изо рта полилась грязь, когда он попытался умолять. Я расслышал слово «противоядие» среди лепета едва связных обещаний.

— Насколько мне известно, к этому зелью нет противоядия, — ответил я. — Это был дар от вашей прежней нанимательницы. Я его сильно разбавил, поскольку хотел послушать вашу ложь, а иначе вы бы умерли с первого глотка. Я видел, какую боль оно причиняет в миг смерти. — Я вытащил кинжал, пристально глядя в глаза Квинтрелла. — Я избавлю вас от неё в обмен на ответ на важный вопрос. По большей части я и сам догадался: вы договорились с Эвадиной во время нашего похода на Куравель, или же один из её рианвельских друзей договорился с вами. Это неважно. Но я хочу узнать, замешана ли в этом Лорайн. Моргните один раз, если нет, и два раза если да. — Я наклонился, отодвинул воротник и приставил лезвие кинжала к его шее. — И помните, что ложь я увижу.

Он моргнул два раза, и я увидел ложь.

— Для человека, утверждающего, что он не злодей, — сказал я, убирая кинжал, — у вас, кажется, есть пристрастие к злобе.

Я отступил назад и наблюдал, как он бьётся в конвульсиях и месит грязь, пока его мучения не утихли. Вскоре без приглашения появился Утрен, рысью выбежавший из-за пелены дождя. Я обвязал лодыжки Квинтрелла верёвкой и забрался на спину огромной лошади. Утрен помчался на юг и утащил за собой труп в лес, где я и оставил его в бурлящем ручье. Если бы кто-нибудь из не-каэритов нашёл его, то приписали бы его побитый вид падальщикам и воде. Но, насколько я знаю, никто его так и не нашёл. Конечно же, внезапное отсутствие столь популярной фигуры, не осталось незамеченным: Адлар Спиннер тратил большую часть своего свободного времени на поиски пропавшего друга. В конце концов, каэритам надоели его шатания, и они предостерегли его тщательно выпущенными стрелами.

— У мастера Квинтрелла неугомонный дух, — сказал я жонглёру, когда он прибежал обратно в лагерь. — И мало желания воевать — думаю, мы оба это знаем. Наверное, он отправился потчевать жителей этой страны своими многочисленными песнями. Может быть, мы увидим его снова через несколько лет, и какие истории он расскажет нам тогда, а?

* * *

Итак, становилось всё холоднее и холоднее, на земле засверкал первый иней, я тренировал свою армию, а лорд Рулгарт тренировал свою. Полностью осознавая, что предстоящая кампания, скорее всего, будет обречена, если две армии не смогут найти способ действовать сообща, я часто посещал лагерь таолишь в лесу. С каждым разом число воинов увеличивалось, но ни Эйтлиша, ни паэлитов не было видно.

— Одной пехоты будет мало, — сказал я Рулгарту на первый день снегопада. — И неважно, как хорошо они обучены.

— Наберём лошадей в Алундии, — ответил он, хотя по обеспокоенному хмурому лицу становилось понятно, что отсутствие у нас кавалерии его мысли тоже занимает.

— Верно, — согласился я. — Но у нас так мало всадников. Из моих разведчиков и всех людей лорда Уилхема даже полная рота не наберётся. В отрядах герцога Гилферда и Свободного Войска есть люди, умеющие ездить верхом, но вряд ли кто-то обладает навыками рыцарей. А у нашего врага рыцарей, благодаря герцогу Рианвеля, предостаточно.

— Есть способы остановить атаку всадников. — Рулгарт кивнул на группу воинов, строившихся в круглую изгородь из пик. Каэритам такое оружие было незнакомо, и обращались они с ним далеко не идеально, но мой опытный глаз оценил это построение достаточно точно. Однако сами пики были плохими — просто обчищенные ветки, многие лишь заточенные с одного конца, без наконечника.

— Флот госпожи Шильвы привёз нам приличный запас стали, — сказал я. — А за́мок может похвастаться кузницей, которую обслуживают умелые руки. Я поручу нашим кузнецам изготовить для вас оружие получше.

Рулгарт редко выражал по отношению ко мне какие-то эмоции, кроме бурлящего негодования, но сегодня снизошёл до проблеска благодарности в виде осторожного кивка.

— Им будут рады. А ещё нам понадобятся стальные наконечники для стрел. Вейлишь среди нас полагаются только на кость или кремень.

— Я прослежу.

Рулгарт вздохнул, осматривая людную поляну, где собравшиеся каэриты тренировались чужеземным видам боя.

— Как же абсурдна война, Писарь. Я возглавляю войско, состоящее из людей, которых ещё недавно считал дикарями. А вы — для династии, которую стремились свергнуть — создаёте армию, чтобы победить женщину, которую любили.

В его голосе прозвучала насмешка, но значительно более приглушённая, чем обычно, так что я на неё не вскинулся. И к тому же, он не сказал ни слова лжи.

— История всегда идёт извилистым путём, милорд, — ответил я.

Рулгарт неопределённо кивнул в ответ, прежде чем вернуться к более приятной теме нашей предстоящей кампании.

— Больше всего меня беспокоит встреча с ними в открытом поле. Каждый воин здесь превосходит самого опытного ветерана Альбермайна, но только в схватке один на один. Я почти не сомневаюсь, что они одержали бы победу, если бы каждую битву нам пришлось вести в лесу или в разрушенной стране. Нельзя надеяться, что Лжекоролева окажется такой сговорчивой.

— Тогда позвольте моим людям дать им почувствовать вкус того, с чем они встретятся. Если будем тренироваться вместе, то, само собой разумеется, у нас будет больше шансов выстоять вместе в бою.

Лицо Рулгарта скривилось от неохоты.

— Каэриты проявляют ко мне уважение, присвоили мне титул Ваалишь и внимательно прислушиваются к моим словам. Пусть я выучил их язык на сносном уровне и получил некоторое представление об их обычаях, но всё же не стал одним из них. И никогда не стану. Их уважение — это вежливое отношение хозяина к полезному гостю, которого надо потерпеть. Если они так думают обо мне, то что, по-вашему, они думают о вас и вашей ишличен армии?

— Я не прошу их любить нас — только сражаться вместе с нами. В любом случае, я часто видел, как из вражды может возникнуть уважение, особенно когда люди какое-то время избивают друг друга до крови.

* * *

Первые совместные манёвры Королевского войска и собравшихся воинов из каэритских владений состоялись три дня спустя. Две армии стояли лицом друг к другу по сторонам тренировочного поля. Их шеренгам одинаково не хватало непоколебимой точности, ожидаемой от солдат регулярной армии. Тем не менее, обе армии не были настолько оборванными, чтобы это мешало их эффективности, и построились с похвальной быстротой. По взаимной договоренности с Рулгартом на поле боя было запрещено использовать клинковое оружие, мечи и алебарды заменили посохами, а с пик сняли наконечники. Тем не менее, я знал, что в этот день без травм не обойдётся, а некоторые окажутся тяжёлыми или даже смертельными. Я считал это неизбежной необходимостью. Декин был прав: моей армии нужно было пережить больше крови и страха, чем во время драки в таверне.

Зная, что с навыками моих солдат им недоступен любой план сложнее лобовой атаки, я выбрал тактику поочерёдного нападения. Ротам справа было приказано атаковать первыми, а через небольшой промежуток времени — центру.Левый фланг должен был продвигаться последним и напасть на шеренги, изогнутые или даже прорванные ротами, атакующими их правый фланг. Я прекрасно сознавал, что полководческое искусство Рулгарта, скорее всего, превосходит моё, и он наверняка противопоставит всему этому какой-нибудь хитрый приём. Но сегодняшние учения имели мало отношения к нашим командирским талантам. Моей армии нужно было пустить кровь, а его людям надо было осознать необходимость совместных действий.

Я наблюдал за битвой с вершины утёса, борясь с искушением самому встать в сердце войска Короны. Я знал, что там после первого же столкновения не останется надежд контролировать события, и потому предпочёл высокую точку обзора, с которой можно было судить об исходе беспристрастным взглядом. Меня воодушевляло то, насколько хорошо роты слева сохраняли строй вплоть до самых каэритских шеренг. Менее впечатляющим вышло то, что строй мгновенно развалился при первом контакте с противником. Как и ожидалось, Рулгарт оказался умелым командиром. В то время как борьба на левом фланге переросла в общую рукопашную схватку, он, вместо того, чтобы ждать приближающегося удара, бросил вперёд свой левый и центральный фланги. Каэриты наступали быстрее, чем войско Короны, но и значительно менее дисциплинированно. Некоторым группам таолишь удалось сплотиться во время атаки, но в основном это была дезорганизованная сила, которая бросилась на шеренги ишличен. Меня порадовала сплочённость наших рядов, с которой мы выдержали и отразили первую атаку, а затем устояли, когда каэриты собрались нападать второй раз. Вывод был ясен: Королевское войско будет гораздо более эффективным в защите, чем в нападении.

Ещё воодушевляла решимость обеих сторон: нестройная борьба продолжалась гораздо дольше, чем ожидалось. Левый фланг каэритов отступил, когда воины там устали бросаться на непоколебимые шеренги, и роты Войска Короны начали равномерно наступать. Справа от них другому крылу таолишь удалось отбросить рассеянные роты перед собой. В результате битва закрутилась, вскоре потеряв всякую связность. К тому времени, когда я дал трубачам сигнал о прекращении учений, шла уже просто грандиозная драка, в которой победу можно было одержать, только когда последний воин или солдат останется стоять.

Разделение двух сторон оказалось опасным и длительным делом, поскольку многие стремились и дальше бессмысленно избивать друг друга тупыми пиками и посохами. В конце концов, видя, что группы бойцов продолжают сражаться с неослабевающей жестокостью, я сел на Утрена и поехал через поле, выкрикивая команды остановиться. Тем не менее, некоторых солдат приходилось растаскивать их товарищам, а многих каэритов казалось, охватило своего рода боевое безумие, исцелить которое может только истощение или смерть. Этих вспыльчивых воинов в конце концов остановило вмешательство Рулгарта и нескольких старых таолишь. Различные группировки, составлявшие каэритское войско, не имели официальных рангов, но среди воинов были те, кто пользовался большим авторитетом в силу возраста и опыта. Всего лишь нескольких слов или даже укоризненного взгляда одного из этих ветеранов было достаточно, чтобы остановить даже обезумевшую битву.

— Писарь, если говорить только о числах, — сказал Рулгарт, шагая ко мне по полю, усеянному стонущими или неподвижными фигурами, — то я сегодня считаю себя победителем.

Осматривая зрелище, я должен был признать, что большинство оглушённых, раненых или потерявших сознание были одеты в серо-коричневую одежду, которая стала своего рода униформой для Свободного войска.

— И всё же, милорд, полем вам овладеть не удалось, — заметил я.

Рулгарт неохотно усмехнулся, скрестив руки на груди и критически окинув взглядом разрозненную массу своих воинов, теперь возвращавшихся в лес.

— Ещё не совсем готовы, — сказал он. — Но лучше, чем мы могли надеяться. Кажется, Писарь, у нас есть настоящая армия.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Месяц спустя пошёл снег, и к тому времени за́мок Леаноры был уже почти готов. Она настояла на том, чтобы переименовать его в за́мок Томас, в честь своего убитого брата. Судя по всему, сама мысль о королевской резиденции, носящей имя древнего пирата, была ей просто невыносима. Стену, окружавшую башню, по большей части снесли и перестроили, чтобы создать гораздо более обширный внутренний двор. Сама башня теперь могла похвастаться прилегающей цитаделью и группой вспомогательных построек, типичных для за́мков. Кузница стала самой большой и загруженной из них: около дюжины нанятых кузнецов долгие часы трудились над превращением стали, привезённой нам Шильвой, в оружие.

С наступлением зимы постоянные поставки через Кроншельдское море уменьшились, как и количество прибывающих новых рекрутов в войско Короны. Летом и осенью каждый корабль, встававший на якорь в бухте, привозил приличное количество молодых мужчин и женщин, горящих желанием наказать Лжекоролеву за её многочисленные жестокости. А сейчас в удачную неделю мы пополняли наши ряды лишь на дюжину новобранцев. Больше нам эту армию было уже не увеличить, по крайней мере, пока мы оставались здесь. А ещё по визитам в каэритский лагерь стало ясно, что и на призыв старейшин новые воины больше не откликнутся. По подсчётам Эйн, объединённые силы могли похвастаться численностью, превышающей тридцать тысяч человек. Она также предоставила расчёт веса припасов, необходимых для поддержания такого большого количества людей во время похода в горы. Весьма отрезвляющее чтиво.

— Вы сможете всё это перевезти? — спросил я Шильву во время её очередного нечастого визита на берег.

Она бегло взглянула на документ и вернула его мне.

— В каждом порту побережья Альбермайна нас ждёт множество складов, — ответила она. — Наполненных торговцами и скрытых от агентов Лжекоролевы. А ещё всё это будет предоставлено бесплатно.

— Бесплатно? — с сомнением прищурился я. — Никогда не встречал торговца, который бы отказался от прибыли.

— Из-за своих налогов и мелких законов Лжекоролева становится непопулярной среди всех подданных, от самого подлого керла до богатейшего землевладельца. И мало того, что она сделала обязательным посещение еженедельных прошений, так она ещё объявила одалживание денег мерзостью перед Серафилями. Так что щедрость торговцев — это на самом деле инвестиции. Я надеюсь, что принцесса-регент знает, чего они ожидают взамен, когда маленькая задница её сына вернётся на трон.

* * *

Пять недель спустя войско Короны и собранные воины каэритских владений выступили в поход к горам. Каэриты заверили Рулгарта, что Кейн Лаэтиль, Зимний перевал, станет полностью проходим к тому времени, как мы до него доберёмся. Эйн по большей части взяла на себя задачу тщательно просчитать порядок марша и обеспечение припасами по маршруту. Войско Короны переходило от одной прибрежной бухты к другой, и находило склады припасов, ожидающие в каждом лагере. Вооружившись полным перечнем запасов, накопленных на скрытых складах Шильвы, Эйн составила таблицы с датами, расстояниями и необходимой провизией, которые гарантировали, что каждый солдат будет маршировать на полный желудок. Припасы добросовестно пополнялись флотом Шильвы, несмотря на суровые зимние штормы, охватившие Кроншельд. Неизбежно некоторые суда были потеряны, в основном у торговцев, а не у контрабандистов, более привычных плавать в ненастную погоду.

Каэриты шли другим маршрутом, и их поддерживали деревни, расположенные вдоль пути. По их сытому виду к тому времени, когда мы встретились перед горами, я сделал вывод, что жители деревень усердно накапливали запасы в ожидании этого наступления. Пускай каэриты и не видели особой ценности в числах или в формальной иерархии, но у них имелся свой тип эффективного управления.

Леанора настояла, что будет сопровождать армию, как бы мы с Элбертом её не отговаривали, хотя ей хватило мудрости оставить короля и Дюсинду в за́мке Томас. Чтобы обеспечить их безопасность, я оставил в бухте небольшой, но отважный гарнизон, в основном из рекрутов старшего возраста, крепких на вид, но со слишком большим количеством лет за плечами, чтобы маршировать столько миль до Алундии. Я незаметно попытался уговорить остаться и Эйн с Джалайной, но в ответ получил смех от первой и пощёчину от второй. После этого Джалайна вела себя определённо прохладно, а временами её холодность превосходила даже всё более морозный климат.

— Единственное, что я хотел, так это сберечь твою жизнь, — попробовал я заговорить на десятый день похода. Войско Короны расположилось лагерем в небольшой естественной гавани в нескольких милях позади нас. Мы же, как единственные всадники во всей армии, взяли на себя обязанность разведать маршрут следующего дневного перехода. Это был скорее ритуал, чем необходимость, поскольку мы шли по землям, свободным от врагов, и настойчивое хмурое молчание одной Джалайны было своего рода испытанием.

— То есть ты ожидаешь, что эта кампания потерпит поражение, — ответила она. Наши лошади остановились, видимо, заинтересовавшись резким возобновлением разговора. То, как их уши дёргались и поворачивались во время нашего разговора, заставило меня задуматься, насколько паэла понимают человеческий язык.

— То есть по ту сторону гор нас ждёт множество опасностей, — сказал я. — Войну ты знаешь не хуже меня. Она не делает одолжений ни храбрым, ни трусливым.

— Тайлера или Уилхема ты тоже уговаривал остаться?

Они меня никогда не целовали. Впрочем, говорить этого я не стал, предполагая, что заработаю так очередную пощёчину. Я вздохнул, с первого взгляда разглядев поражение.

— Прости, — сказал я. От этого её лицо немного смягчилось, но было ясно, что она ожидала большего. Пока я пытался подобрать более подходящие слова для раскаяния, Утрен шевельнулся подо мной, и внезапность этого движения едва не выбила меня из седла. Лошадь Джалайны тоже встревожилась: оба животных развернулись на восток.

Уже несколько дней непрерывно валил снег, превращая ландшафт в постоянно скрытую загадку, которую лишь изредка прерывали участки леса. Я прищурился, глядя на кружащийся вихрь снега, и моё сердце забилось чаще. Как всегда в эти дни, когда я сталкивался с загадкой, мой разум мгновенно вызывал в воображении образы множества мертвецов, которые явились мне досаждать. Вдруг паэла чувствуют их присутствие? Моргая от ледяных ласк ветра, я искал призраков, но не увидел ничего, и только почуял знакомый затхлый запах множества лошадей. Призраки меня не нашли, зато, похоже, нашли враги.

— Езжай обратно в лагерь! — приказал я Джалайне, доставая меч. — Они, наверное, перешли до снегов. Скажи Уилхему, пусть берёт командование на себя и быстро едет обратно в бухту.

Собиралась ли она подчиниться или спорить, так и осталось без ответа, поскольку её лошадь не согласилась сдвинуться ни на дюйм. Утрен тоже, несмотря на все мои настояния. На пинок моих каблуков он обернулся назад, скорее раздражённо, чем сердито, а потом снова обратил взгляд на восток и замер, видимо, невозмутимо чего-то ожидая.

— Элвин, — тихо сказала Джалайна, глядя, как из снега начали проступать силуэты. Сначала дюжина, затем вдвое больше — они появлялись с обеих сторон, пока перед нами не оказалось войско в несколько сотен человек, которое продолжало расти. Я искал знамя, ожидая увидеть лошадь на дыбах — герб герцога Вирулиса Галмейна. Однако у этих всадников не было знамён. Не увидел я в их быстро растущих рядах и блеска доспехов. Когда они приблизились, один из всадников перешёл на рысь, и по мере приближения размер его скакуна стал очевиден — зверь превосходил даже самого могучего боевого коня во всём Альбермайне, и всадник на нём был соответствующего роста.

— Это лучше убери, — посоветовал Эйтлишь, кивнув на мой меч, когда паэла, на котором он приехал, остановился в нескольких шагах от меня. Я-то считал Утрена самой впечатляющей лошадью из всех, с кем мне когда-либо приходилось сталкиваться, но жеребец, на котором ездил Эйтлишь, был выше, по крайней мере, на фут, а также шире в плечах. Снег покрывал его шерсть, но я заметил шкуру в пятнах по-осеннему коричневатого оттенка. Огромный паэла фыркнул, направляясь к Утрену, оба коня покачали головами и уткнулись носом друг другу в шеи. Я заметил явное подчинение в поведении Утрена: его голова склонялась ниже, чем у пятнистого жеребца, и фыркал он более приглушённо.

— Твой меч, Писарь, — настаивал Эйтлишь, пока я, разинув рот, глазел на других паэла, появлявшихся из снега, и каждый нёс суроволицего всадника. — Среди паэлитов считается очень грубым встречать союзника оружием.

— Как у тебя это получилось? — спросил я его, убирая меч в ножны. — Что убедило их поехать?

Эйтлишь не ответил, хотя я увидел незнакомое выражение на его лице. «Вина, — понял я. — Что бы он ни сделал, удовольствия от этого не получил». Всматриваясь в лица ближайших паэлитов, я узнал нескольких из нашего эскорта в Зеркальный город, и среди них фанатичного Мориэта. Его вид нынче выражал жалкую обиду, а не пылкий гнев, который я помнил по прошлому разу. Однако ещё более пылкого дяди Кориэта я не увидел, но подавил желание спросить о судьбе старейшины, полагая, что она наверняка будет связана с виной Эйтлиша.

— Они пойдут через горы? — спросил я. — Будут сражаться с нами?

— Будут, — проворчал Эйтлишь. — Но для этого им потребуется сталь.

— Сталь у нас есть, и средства для её обработки тоже. — Как и все армии, войско Короны путешествовало с передвижной кузней. Я повысил голос, обращаясь к наблюдавшим паэлитам: — Скоро у ваших копий и стрел будут стальные наконечники! Да убоятся вас наши враги за горами!

Если такое высокопарное приветствие и нашло хоть какое-то понимание среди этой массы всадников, то это никак не отразилось на их одинаково мрачных лицах. Я не увидел ни единого воина, который был бы рад здесь находиться, но все они пришли. Паэла мои слова восприняли более благосклонно, во всяком случае, мне кажется, что внезапное фырканье и топот копыт свидетельствовали об одобрении, которого не разделяли люди на их спинах.

— В нескольких милях к югу отсюда Ваалишь ведёт таолишь, — рассказал я Эйтлишу. — Уверен, он будет рад тебя видеть.

— Мы идём своим путём, ишличен, — рявкнул Мориэт. — Мы будем сражаться в вашей войне за вас, но не жди, что станем терпеть вашу вонь.

Эйтлишь пристально взглянул на паэлита, и тот вызывающе посмотрел в ответ. И только когда пятнистый жеребец махнул хвостом и наклонил голову в сторону Мориэта, его поведение резко изменилось. Горькое безрассудство превратилось в запуганную неловкость, и воин съёжился в седле.

— Это все паэлиты? — спросил я Эйтлиша, зная, что бесполезно будет спрашивать о полной численности.

— Все, кто могут ездить верхом и сражаться, — ответил он.

— И всем им очень рады. — Из-за порыва ветра снег на миг развеялся, открыв вид на далёкие серо-белые вершины. До Зимнего перевала оставалось ещё несколько дней, но от вида гор у меня сжалось в груди. За несколько дней похода нарастало ощущение того, что меня ждут, равно как и подозрение, что моя невидимость для мистического зрения Эвадины может быть не такой абсолютной, как я себе представлял. Я задавался вопросом, не проклятие ли навлекло на меня эту новую пелену сомнений. Конечно, близость к мертвецам меня нервировала, но всё же я решил, что дело не в этом. Новоприобретённое проклятие научило меня только тому, что правда — его единственная награда. В мире мёртвых ложь не властвовала.

— Она ждёт нас, — сказал Эйтлишь, снова демонстрируя сверхъестественную способность отражать мои мысли. — Я тоже это чувствую.

— Она знает, что мы идём, но не знает где и когда, — произнёс я с уверенностью, которой не чувствовал. — Но битва наверняка встретит нас, когда мы перейдём горы, через несколько недель, если не дней. Такая битва, каких каэриты никогда не видели. Рулгарт хорошо подготовил таолишь к тому, что нас ждёт, но паэлиты не знают ничего о том, каково это встретиться в сражении с рыцарем в доспехах.

— Сомневаешься в нас, ишличен? — спросил Мориэт, издевательски рассмеявшись. — Беспокойся лучше о своих, поскольку это твои рыцари никогда не встречали паэлитов.

* * *

Перевал Кейн Лаэтиль выглядел практически так, каким я его помнил по сну с Ведьмой в Мешке, хотя в тот день, когда войско Короны начало его пересекать, погода стояла значительно хуже. Когда я повёл первые роты в канал между горами, разразилась метель и продолжалась три дня, которые потребовались для завершения перехода. Поскольку линия марша отодвинула нас от берега, солдатам теперь приходилось нести припасы на спинах вместе с оружием и всем остальным. Уклон был небольшим, но постоянным, и потому многие поскальзывались на покрытых инеем камнях или улежавшемся снегу, по которому мы шли, и падали. Из-за непрекращающегося снегопада удалось разжечь лишь несколько костров, а ночи приходилось проводить под брезентом, который утром провисал от навалившегося снега. Несмотря на то, что мы теряли солдат из-за падений с переломом лодыжек или жуткого холода, я был благодарен метели. Среди гор с такими тяготами не устроить никакой засады.

Наутро третьего дня уклон выровнялся и вскоре стал извилистым спуском. К полудню снег наконец-то начал стихать, и мы увидели предгорья южной Алундии. Землю окутывал белый покров, большинство ручьёв и рек выглядели замёрзшими, но после перевала она казалась такой же гостеприимной, как пышные и зелёные летние поля.

— Сто двадцать четыре, — сказала Эйн, отрывая взгляд от аккуратно исписанной стопки пергамента.

— Всего? — спросил Уилхем. — Я-то думал. Мы потеряли, по меньшей мере, тысячу.

— И одного уже слишком много, — сказал я. Мы собрались на вершине хребта, откуда открывался вид на холмистые земли. Мой взгляд блуждал по белым полям в поисках следов, которые могли бы указывать на присутствие разведчиков. Я бы не слишком удивился, обнаружив, что приветствовать нас выстроилось полном боевом порядке войско Ковенанта, но до сих пор не было никаких признаков того, что наш проход обнаружили.

— Встанем лагерем там, пока к нам не присоединятся каэриты. — Я указал на большой холм с плоской вершиной в нескольких милях от нас. — Плотный порядок и двойные пикеты. Когда паэлиты доберутся сюда, то смогут разведать путь на север.

* * *

Хотя меня раздражала задержка, я был вынужден принять совет Рулгарта дать армии отдых, как только последние несколько отставших солдат закончат свой утомительный спуск с гор. Немедленный удар на север поставил бы и без того уставших солдат на грань истощения. Пауза также была необходима, чтобы дать нашим кузнецам время выковать стальное оружие, обещанное паэлитам. Различное оборудование нашей передвижной мастерской было перенесено через перевал благодаря усилиям отрядов солдат по двадцать человек, которые по очереди тащили по ледяной тропе сани, нагруженные наковальнями и стальными прутьями.

Мориэт, который, казалось, ближе всех среди паэлитов к понятию «командир», согласился на мою просьбу о разведке с удивительным отсутствием резкости. Я пришёл к выводу, что это из-за желания проводить как можно меньше времени среди ишличен. Предложение поделиться моими тщательно подготовленными картами местности было встречено с пренебрежительным недоумением, поскольку в картах каэриты видели не больше толку, чем в цифрах. Паэлиты должным образом разделились на более мелкие отряды в соответствии со своей клановой принадлежностью и разошлись в разных направлениях. Через несколько дней они вернулись с сообщениями о разорённых фермах и деревнях, в которых нет людей. Из моего предыдущего пребывания в этой местности я знал, как сильно она пострадала после падения герцога Оберхарта. Теперь же она превратилась просто в пустыню.

Когда армия отдохнула и собрались наши каэритские союзники, я приказал двинуться на запад к побережью, где нас ждала флотилия кораблей Шильвы со столь необходимыми припасами. Недельный переход привёл нас к протяжённому берегу, где на волнах в миле от него покачивались корабли. Большинство из них были торговыми судами с широкими балками, за одним изящным исключением.

— Выглядишь хуже, чем в прошлый раз, — сказала Тория, поднимаясь со шлюпки «Морской Вороны», и направилась ко мне, пока её команда занималась разгрузкой бочек. Остановившись, она покосилась на меня, одновременно насмешливо и обеспокоенно. — Ты вообще спал?

— Сколько мог, — ответил я, не добавив, что сон стал слишком кратким убежищем, а часы бодрствования наполнялись ужасным ожиданием. После перехода через горы я мельком видел несколько нестабильных призраков, очень мимолётно и нечётко. Однако время от времени замечал более крепкую душу, обычно со следами мучений на мёртвой плоти. Это были жертвы мародёров без знамён, которые бродили по южной Алундии после победы Алгатинетов. Большинство из них просто грабили и жестоко себя вели, в то время как другие заявляли, что божественное вдохновение на свои злодеяния они получили в словах Помазанной Леди. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было предупреждение о грядущих событиях, на которое мне следовало обратить гораздо больше внимания.

Губы Тории изогнулись в улыбке, которую я нашёл странной, поскольку она была явно вымученной.

— Что ж, вот тебе ещё чуток новостей, которые не дадут уснуть: Элвин Писарь, ты теперь отец.

Я знал, что это произойдёт, но, услышав это, застыл, разинув рот, и немигающими глазами глядел на сморщенное лицо Тории.

— Когда? — хрипло выдавил я, наконец. — Где?

— Семь дней назад, в Атильторе. Восходящая-королева объявила священный город своей столицей и нагнала целую армию каменщиков возводить вокруг него стену. — Тория помолчала, наблюдая, как моё безмолвное удивление сменилось чем-то гораздо более печальным. — Мальчик, — предсказуемо добавила она. А вот то, что сказала следом, я не ожидал услышать. — Она назвала его Стеваном, видимо в честь мученика Стеваноса. Его официальный титул — Божественный принц Стеван Курлайн. — Тория хрипло рассмеялась, что я воспринял бы за жестокость, если бы не сочувствие, которое я увидел в её взгляде. — Поздравляю.

Божественный принц. Эти слова отозвались эхом, и сон о моём будущем сыне снова всплыл в моей голове. Вот бы мама была здесь и посмотрела на это…

— Спасибо, — сказал я, взяв себя в руки. Не время было сейчас предаваться самосозерцательному отчаянию. — Есть у тебя ещё какие-нибудь сведения?

— В Шейвинской Марке беда. Похоже, простолюдины не очень-то рады раздавать свои товары и пожитки, чтобы покрыть налоги королевы, что бы там ни приказывала их герцогиня. В нескольких милях к востоку от Фаринсаля толпа деревенщин окружила и поубивала группу солдат Ковенанта и сборщиков налогов. Говорят, они насадили их головы на пики и расставили вдоль Королевского тракта.

— Эвадине придётся на это ответить, — с некоторым удовлетворением протянул я. Чем больше солдат она отправит в карательную операцию в Шейвин, тем с меньшими трудностями придется столкнуться войску Короны в походе на север.

— Уже, — сказала Тория. — Ходят слухи, что герцогине дано королевское повеление предстать перед королевой в Атильторе и ответить за это оскорбление.

— Лорайн никогда бы не сделала такой глупости, как пойти туда. — От этих слов я снова почувствовал удовлетворение, но и беспокойство. Можно было только порадоваться, что внимание Эвадины будет отвлечено, но перспектива того, что Лорайн столкнётся с её мощью в одиночку, уже не радовала. — Как быстро ты сможешь доставить сообщение герцогине? — тут же спросил я.

— От восьми до десяти дней, — подумав, ответила Тория. — Если моря будут добры.

— Хорошо. Я не буду его записывать, чтобы оно не попало в вероломные руки. Скажи ей подготовить замок Амбрис к осаде, заготовить как можно больше провизии, и отправить простолюдинов в лес, искать убежища, уж какие смогут. Всем её вассальным лордам предлагается сделать то же самое. И скажи ей, что её своенравный щенок возвращается домой.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Южная Алундия оказалась настолько безжизненной, что первую партию новобранцев мы набрали только после того, как две полные недели шли на север вдоль побережья. Разведчики-паэлиты вернулись и сообщили, что попали в засаду среди крутых, покрытых виноградной лозой склонов в дюжине миль к западу — в них стреляли из луков, но к счастью, целились плохо. Рулгарт с Мериком немедленно отправились в путь на спинах двух паэла, которые в то утро появились возле их палаток. Через несколько дней они вернулись во главе трёх десятков алундийских повстанцев, состоявших из фермеров и солдат из герцогских рекрутов. Судя по их оборванному виду, я предположил, что они, должно быть, прятались в горах. Неудивительно, что они с большим подозрением отнеслись к внезапному прибытию армии под командованием Алгатинетов. Я знал, что мало кто из них согласился бы присоединиться к нашей кампании, если бы не Рулгарт, которому они выказывали явное, почти благоговейное уважение.

— К северу и востоку отсюда есть и другие банды, милорд, — сказал в ту ночь лидер повстанцев Рулгарту. Он оказался бывшим сержантом алундийских герцогских рекрутов. Его шрамы были слишком недавними, явно заработанными на войне против Алгатинетов. По яростному взгляду, который он бросил в мою сторону, услышав представление Рулгарта, я сделал вывод, что он был в замке Уолверн. — Человек по двадцать в каждой, или больше. Они пойдут за вами, в этом я не сомневаюсь. Но им нужно будет увидеть вас, услышать ваш голос.

— Услышат, — заверил его Рулгарт, хлопая парня по плечу.

— У вас есть лошади? — спросил я его. — Или знаете, где их можно найти?

Губы сержанта сжались в тонкую линию, и говорить он согласился только после кивка Рулгарта.

— Большинство попали в котелок уже много месяцев назад. А остальных забрали гады-солдаты королевы-ведьмы и отвели на север, в её яму смерти на границе.

— Яму смерти? Ты имеешь в виду Оплот Леди?

— Так его называют её убийцы-отбросы. Не секрет, что там происходит. Её солдаты сгоняют людей и уводят в яму. Кто проходит через ворота, наружу уже никогда не выходит. Запах смерти разносится на несколько миль.

Сержант не произнёс ни слова лжи, которую я мог бы обнаружить, но сомнения оставались. Очевидно, что Эвадина стала жестокой в своих заблуждениях, но я всё же сопротивлялся мысли, что она опустится до массовых убийств. Бич, напомнил я себе. Мы живём во времена Второго Бича.

— Яма королевы-ведьмы — наша главная цель, — заверил Рулгарт парня, снова хлопнув по плечу. — А теперь ступайте и отдохните. Завтра прово́дите меня к своим братьям в холмах.

— Её там нет, — сказал я Рулгарту, когда сержант отбил костяшками в лоб и зашагал прочь. — По данным нашей разведки она в Атильторе.

— А у меня теперь есть данные разведки, что моих людей массово режут в этой её яме.

— Оплот Леди хорошо подготовлен против штурма. Его взятие обойдётся дорого.

Рулгарт выглядел непримиримым.

— Тем не менее, туда мы отправимся с моими каэритами и со всеми алундийцами, кто пожелает. А вы, Писарь, можете идти, куда вам угодно.

— С вашими каэритами?

Лицо Рулгарта дёрнулось от сдерживаемого гнева, и он повернулся, чтобы уйти.

— Разумеется войско Короны пойдёт с вами, — сказал я, отчего он остановился. Хмурый от раздражения лоб чуть разгладился, но снова нахмурился, когда я добавил: — Похоже, там единственное место в этих разорённых землях, где можно найти ебучих лошадей.

* * *

Ещё до того, как показались стены, всю правду об этом месте выдал запах — едкая смесь гнили и маслянистого дыма. Тёмные, тонкие столбы дыма поднимались над стенами по южным холмам, и за ними стоял за́мок, защищая который я когда-то пролил много крови. В этом войске запах смерти был многим знако́м, и здесь мы его чуяли. Паэлиты поехали вперёд, чтобы разведать оборонные сооружения, и вернулись ближе к сумеркам, с докладом, что там почти никого нет.

— Может, это хитрость, — предупредил Уилхем, когда Рулгарт предложил немедленный штурм. — Возможно, они надеются побудить нас на поспешные действия. Как раз такое придумал бы наш уважаемый лорд-маршал, когда мы удерживали это место. — Он склонил голову в мою сторону с сардонической ухмылкой на губах, но тут же грустно и задумчиво нахмурился. — Теперь кажется, что это было так давно.

Для этой кампании Леанора отказалась от своего обычного роскошного шатра в пользу более скромной композиции из двух холстин стандартного размера, сшитых вместе. Поэтому, когда армейские капитаны столпились вокруг моего наброска Оплота Леди, совещаться оказалось не так удобно.

— Чтобы отразить решительное нападение, стены такой протяжённости потребуют тысяч солдат, — сказал Рулгарт, проводя пальцем по внешним стенам. — Мои люди сообщают, что большая часть гарнизона бежала на север несколько недель назад, а те, кто остался, редко отправляются на патрулирование. Думаю, там не более нескольких сотен. В любом случае… — он отошёл, сурово посмотрев на меня, а потом на Леанору, — … я не стану сидеть без дела, пока алундийцы страдают в этой яме.

— И я не потерплю никакой задержки, милорд, — заверила его Леанора. — Ведь они — подданные моего сына, и его войска должны защищать их. Лорд Писарь, извольте сделать необходимые приготовления и атаковать, как только это станет возможно.

Вряд ли от кого-то из присутствующих укрылась суровая ирония того, что Алгатинет отправляет свою армию в бой, чтобы спасти людей, с которыми не так давно её семья вела войну. Рулгарт был прав: как же абсурдна война.

* * *

Благодаря нашему численному преимуществу можно было отдать приказ о многосторонней атаке на стены. Я разделил войско Короны на три части, взяв под своё командование наименьшую из них, в которую — не случайно — вошли роты с наибольшим числом ветеранов. Я также убедил Рулгарта одолжить мне несколько десятков лучников-вейлишь для сопровождения нашей атаки. Второй, немного более сильный контингент я передал в руки Десмены Левилль, а самый крупный отряд отдал под начало Уилхема. Ему было приказано вести их к участку стены, который легче всего преодолеть. Пока его роты с целым лесом лестниц должны были отвлекать большую часть защитников, наши с Десменой подразделения поднимались бы по более трудным маршрутам к западу. После начала атаки войска Короны, Рулгарт широким маршем повёл каэритов вместе с растущей группой алундийцев на восток, намереваясь атаковать главные ворота огромным тараном. В итоге их атака так и не случилась, поскольку выяснилось, что гарнизон Оплота Леди ещё хуже, чем ожидалось.

Все три части войска Короны успешно поднялись на зубчатые стены, попав под слабенький поток стрел и различных снарядов. Забравшись в щель между зубцами, я столкнулся всего-то с дюжиной солдат Ковенанта. Ни один из них не был особенно хорошо вооружён, и одеты они оказались в прочную кожаную одежду ремесленника, а не в кольчуги или доспехи. Некоторые, кого отбросили от края стены точные смертоносные залпы плоских луков вейлишь, теперь лежали мёртвыми или ранеными, с торчащими из груди или шеи оперёнными древками стрел. Тем не менее, они бесстрашно не собирались сдаваться, и при виде меня стали знакомо, хоть и нестройно, выкрикивать:

— Живём за Леди! Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

Один бросился на меня с кузнечным молотом в одной руке и топором в другой. По силе ненависти, которую я увидел на его кричащем лице, стало ясно, что он, должно быть, узнал великого предателя. Мускулистый и быстрый, он за несколько шагов добежал до меня с диким рёвом, который оборвался, когда мой меч взметнулся вверх и рассёк ему лицо от подбородка до лба. Я оттолкнул его в сторону и зарубил заметно менее внушительную фигуру позади него — худого, как палка, человека, который махал секачом больше с энтузиазмом, чем с опытом. Джалайна и остальные разведчики вскоре взобрались ко мне, и дальнейшая борьба получилась короткой, а отличалась, главным образом, отказом нашего врага сдаваться. То, что мне потом открылось в Оплоте Леди, вызвало у меня бесконечно горькое сожаление из-за того, настолько быстрый конец мы им даровали.

— Жопы мученичьи, как же воняет, — проворчал Тайлер, щурясь на долину внизу, окутанную дымом. Тот поднимался примерно от дюжины огромных костров, расположенных вокруг некогда разрушенного за́мка Уолверн. С прошлого моего визита крепость выросла в размерах, стены починили и усилили внешним кругом укреплений. Башня на вершине внутреннего холма была почти такой же, и на ней даже полыхал маяк, как и во времена осады.

— Они позвали на помощь, — заметила Джалайна, кивнув на маяк. — Их королева не сочла нужным отвечать.

— Затаскивайте лестницы, и начинаем, — сказал я, разглядывая за́мок через завесу дыма. Я не разглядел, есть ли защитники на стенах, но глупо было бы не ожидать очередного боя до окончания этого дня.

Когда мы спустились с холмов, запах ещё усилился, и многим из нас пришлось завязать лицо платками, чтобы закрыться от худшего. Источник вони стал ужасно очевиден возле первого костра, где я увидел девочку.

Ей было лет тринадцать, в простом шерстяном платье, с бантиками в волосах — обычное дело в северной Алундии. Я понял, кто она, по тому, как дым от костра пролетал сквозь неё. И даже если бы не это, всё было ясно уже по полному замешательству и отчаянию на её маленьком овальном личике.

— Не могу найти маму, — сказала она. — Думаю, может это она. — Девочка указала пальчиком на что-то в основании костра. — Или вот это. — Палец сместился немного вправо. — Но не знаю. Вы поможете мне найти маму?

— Капитан? — спросил Тайлер, когда я остановился.

— Минуту, — сказал я, подходя к девочке. Проследив вдоль линии её вытянутой руки, я разглядел череп в тлеющем топливе костра. Местами на нём всё ещё держалась обугленная плоть, но он уже стал неузнаваемым. Как и остальные, окружавшие его среди неровной мешанины почерневших костей. Земля вокруг костра была маслянистой от вытопленного жира, и в такой непосредственной близости воняло так сильно, что я поперхнулся.

— Это она? — спросила девочка в шерстяном платье, с надеждой посмотрев на меня.

— Да, — ответил я, сглотнув рвоту и выдавив улыбку. — Она ждёт тебя. Ступай к ней.

Она торжественно кивнула, выражение лица стало таким серьёзным, что в другое время могло бы меня могло бы рассмешить. Шагнув вперёд, девочка подняла руки, словно собиралась кого-то обнять. Я потерял её из виду среди клубов серого дыма. Пошла ли она за своей матерью к тому, что ожидало их души, я никогда не узнаю.

— Сколько, по-вашему? — спросил Тайлер приглушённым голосом из-за платка, закрывавшего рот и нос.

— Две… три сотни, — предположила Джалайна, бросив взгляд на остальные костры. — И это лишь один из многих.

— Мне нужны пленники, — сказал я, отворачиваясь от груды покрытых пеплом черепов, и решительно зашагал в сторону за́мка.

Поначалу казалось, что я буду разочарован, поскольку наше нападение на за́мок Уолверн встретили только новые трупы. Они усеивали весь двор, в который мы вошли через открытые и неохраняемые ворота. Ещё больше трупов мы нашли в кладовых и на лестничных клетках, когда я приказал провести тщательный обыск. Большинство из них были одеты в ту же одежду ремесленников, что и защитники внешних стен, но среди них лежали и мужчины, и женщины в рясах просящих. Я быстро пришёл к выводу, что это трусливые фанатики, которые предпочли смерть от собственной руки гораздо более ужасному концу в бою. Одни явно выпили яд, а другие вскрыли себе вены или перерезали шеи. Некоторые из выпивших яд ещё не полностью скончались, а одна молодая просящая напряжённо моргала, с отвращением глядя на меня, когда я присел рядом с ней.

— Что вы тут творили? — спросил я её.

Она медленно моргнула, веки скользнули по глазам, в которых оставался блеск ненависти.

— Мы жили… за… Леди… предатель… — прошептала она. Её лицо исказилось в попытке плюнуть в меня, но смерть забрала её прежде, чем слюна сорвалась с губ. Я решил, что она, должно быть, умерла довольной душой, поскольку не увидел ни следа её тени в этом за́мке, как и других погибших здесь слуг восходящей-королевы. Смерть, как я понял, ужасно несправедлива в том, кого оставляет измученным призраком.

Нашего единственного пленника нашёл Тайлер: с ещё одним разведчиком они тащили его вниз по ступенькам башни, где и бросили к моим ногам.

— Похоже, он пытался перерезать себе запястья, — сообщил Тайлер, сильно пнув мужчину по спине. — Неглубоко же ты порезался, никчёмный еблан!

Я много раз видел, как Тайлер злился, но теперь его ярость была совсем другого порядка. Его трясло, а лицо сморщилось, словно он вот-вот заплачет.

— Тут такое творилось, капитан, — прохрипел он мне, испуганно обернувшись на башню. — У них там в камерах были люди… — он закашлялся, а потом взял себя в руки и хрипло добавил: — Совсем юные, некоторые.

Я перевёл взгляд на мужчину, стоявшего передо мной на коленях — широкого человека, который словно сжался от своих несчастий. Засохшая кровь на его предплечьях свидетельствовала о неудавшемся самоубийстве. В отчаянии он сгорбился и тихо всхлипывал.

— Посмотри на меня, — приказал я. Пленник всхлипнул и подчинился, показав мне измождённое, осунувшееся лицо человека, доведённого почти до безумия. Он настолько изменился внешне, что я не сразу узнал в этом жалком негодяе бывшего солдата и сына каменщика, который руководил превращением за́мка Уолверн в Оплот Леди.

— Сержант-кастелян Эстрик, — сказал я. — Что вы здесь творили?

Эстрик посмотрел на меня пустыми глазами, из которых слёзы текли по озадаченному и печальному лицу.

— То, что приказывала восходящая-королева, милорд, — тихо прошептал он в ответ.

Я присел перед ним, настойчиво глядя ему в глаза.

— Она приказывала вам пытать и убивать невинных?

— Невинных? — он покачал головой. — Нет, милорд. Это были отродья Малицитов. Каждый из них. Она это видела, пагуба сквозила внутри у всех. И её надо вырвать, говорила она. И эту задачу поручила мне. Моей святой обязанностью…

Боковым зрением я заметил, как размытым пятном опустился кулак Джалайны и врезался в лицо Эстрика. Хлынула кровь, вылетели зубы, и он пошатнулся от удара.

— Святая обязанность! — ярилась Джалайна, колотя снова и снова. — Хуйло!

Нам с Тайлером не сразу удалось оттащить её от Эстрика, у которого к тому времени была сломана челюсть. Никаких ответов мы больше не получили, хотя я и не ждал, что в его словах будет хотя бы капля здравого смысла. Тем не менее, то, что кастелян не смог покончить с собой, кое-что мне сказало.

— Ты знал, — сказал я перед тем, как разведчики утащили его прочь, ожидать правосудия принцессы-регента. Тайлер выступал полностью за то, чтобы тут же повесить его на стене, но я решил, что лучше будет, если приговор вынесет Леанора. Даже в крайних случаях должны оставаться какие-то рудименты закона.

Связанный Эстрик обмяк и не ответил, поэтому я схватил его за волосы и дёрнул его голову вверх, встретившись с ним взглядом.

— Ты знал, что она безумна. Знал, насколько неправильно то, что ты тут творишь. И всё равно делал.

Он что-то пробормотал, скрежеща сломанной челюстью в неуклюжей попытке заговорить. Когда его утаскивали, я увидел на его лице мольбу, мольбу о понимании. Как и многие, желавшие присоединиться к Эвадине во время наших дней в лесу, он пришёл в поисках фигуры, достойной его веры. Алундийская война и восхождение Леди на престол, должно быть, укрепили его веру, но в конечном итоге разрушили мою. В противном случае, я тоже мог бы однажды оказаться во главе такого места, хотя, думаю, нашёл бы в себе силы перерезать себе вены, когда явилось бы правосудие.

* * *

Оказалось, что из гарнизона Оплота Леди Эстрик выжил не один — нескольких захватила Десмена во время штурма, и ещё полдюжины привели таолишь Рулгарта. Прежде чем вынести приговор пленникам, Леанора настояла на том, чтобы полностью обойти это место и осмотреть ужасное содержимое подземелий башни и по-прежнему дымящиеся костры. Помимо сгоревших тел, мы обнаружили несколько неглубоких братских могил у восточной стены. Эйн по просьбе Леаноры подсчитала количество погибших и пришла к цифре, близкой к восьми тысячам. Большинство из них были алундийцами, хотя и не все. Некоторые носили одежду керлов из Альбериса и других герцогств. Похоже, Эвадина решила, что Оплот Леди станет местом мучений и казней всех её врагов.

Приговор принцессы-регента был предсказуем, в отличие от отсутствия изобретательности в выборе вида казни.

— Просто повесьте их, — сказала она, махнув рукой на нашу жалкую кучку заключенных. — И закопайте эти тела в землю. Я устала от запаха.

Её тон и осанка противоречили видимой бесстрастности слов. Она говорила напряжённо, словно сдерживала рыдания, а царственная поза не скрывала подёргивания рук.

Для захоронения тел потребовалось два дня работы войска Короны. Я посменно менял роты, чтобы все увидели доказательства пагубности нашего врага, и чтобы распределить бремя этой ужасной работы. Не жалел я и себя, в свою очередь перетаскивая окоченевшие трупы из позорной ямы в ряды аккуратных рвов, где их укладывали бок о бок. Было ясно, что большинство из них умерли от удушья — у многих на шеях остались следы от верёвки. Хотя на многих виднелись характерные следы раскалённого железа или колючего кнута. Трупы из костров навсегда останутся безымянными, но некоторых из ям опознали присоединившиеся к работе алундийцы, что вызвало хор жалобных рыданий и скорбных воплей. Леанора приказала Эйн составить список тех, кого можно опознать.

Как только было похоронено последнее тело и засыпан последний ров, принцесса-регент со стен за́мка Уолверн обратилась к выстроившимся шеренгам войска Короны. Алундийцы и значительная часть каэритов также собрались на окраинах, чтобы послушать. Принцесса-регент начала с того, что зачитала составленный Эйн список жертв, которых удалось опознать, и в толпе, пока она говорила, стояло почтительное молчание.

— Не стану претендовать на голос мученицы. — Честноезаявление, поскольку ей пришлось кричать, чтобы её речь дошла до ушей всех присутствующих. Тем не менее, несмотря на отсутствие лёгкого и властного ораторского искусства, которым пользовалась Эвадина, выступление принцессы-регента в тот вечер было справедливо отмечено. — Ибо мы на собственном опыте усвоили, что терпеть ложные заявления о божественности — значит навлекать на себя ещё худшее бедствие. Здесь, в этом месте ужасов, мы видим, куда это ведёт. Здесь плоды нашей терпимости, нашей глупой праздности. Да, я говорю нашей, ибо не стану притворяться безупречной. Много лет назад я знала, что окажу этому королевству величайшую услугу, убив Эвадину Курлайн. Но я не сделала этого. И в этом заключалось моё преступление. Моя глупость. Я признаюсь вам в этом сейчас, потому что, если мы хотим выиграть эту войну, между нами должны быть только правда и доверие.

Не буду говорить вам о славе. Не стану просить вас обратиться за советом к своей вере или своим лордам, ибо сейчас они вам не нужны. Здесь, в этом месте, вы прекрасно знаете, за что сражаетесь. Лжекоролева говорит о Втором Биче, но именно его она сама и насылает на мир. Она и есть наш бич, пагуба для всего живого. И потому, от имени короля Артина сим я выношу смертный приговор самозванке Эвадине Курлайн и всем тем, кто последует за ней. Нас ждёт либо справедливость, либо смерть.

Эвадина приукрасила бы это заявление, подняв кулак или взмахнув мечом. Леанора же просто гневно прокричала, но этого хватило. Низкое, уродливое, одобрительное рычание пронеслось по шеренгам, а затем переросло в мерные повторяющиеся крики:

— Справедливость или смерть! Справедливость или смерть! Справедливость или смерть!

К моему удивлению даже алундийцы их подхватили. Поначалу немногие. Но вскоре каждый из этой оборванной, побитой группы, которая ещё не так давно радовалась бы кончине этой женщины, пронзительно выкрикивал:

— СПРАВЕДЛИВОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ! СПРАВЕДЛИВОСТЬ ИЛИ СМЕРТЬ!

Около сотни присутствующих каэритов не изъявили никакого желания последовать их примеру, демонстрируя то же мрачное недоумение, окрасившее их поведение с момента прибытия в эту долину ужасов. Под продолжавшиеся крики они ушли прочь, оставив лишь одну громоздкую фигуру, неподвижно созерцавшую заполненные могилы. Когда Леанора ушла со стен, и крики постепенно стихли, я отпустил войско Короны в лагерь, проинструктировав капитанов, что обычный запрет на пьянство на эту ночь будет отменён. После такого испытания потребуется какое-либо облегчение. А если в результате и начнутся драки и беспорядки, так это небольшая цена, если они избавят людей от кошмаров.

Когда роты разошлись, я присоединился к Эйтлишу в его бдении. Он без слов моргнул мне, а я довольствовался тем, что просто стоял и смотрел на недавно перевёрнутую землю. Каменное перо снова удивило меня тем, что этой ночью не притянуло никаких призраков, и это вызвало у меня в груди чувство виноватого облегчения. Если бы тут задержалась каждая измученная душа, погибшая здесь, то, не сомневаюсь, рассвет я встретил бы умалишённым.

Тишину нарушил Эйтлишь негромким вопросом:

— Вот так всё было? Элтсар, много лет назад?

— Думаю, да, — ответил я. — Судя по тому, что я видел.

По его лицу пробежала дрожь, глаза потемнели от воспоминаний.

— Она говорила мне, что это снова наступит, — сказал он, и мне не нужно было спрашивать, о ком он говорит. — Когда мы расстались давным-давно. Я ей не поверил. Хотя уже тогда был старым. А теперь я понимаю, что был всего лишь ребёнком, рассерженным уходом лучшего друга. Я сказал много глупых слов. Обвинял её в стремлении сделаться богом для суеверных дикарей за пределами наших границ. Это был единственный раз, когда я видел, как из её глаз упала слеза. Только один. И всё же она не стала меня упрекать, хотя я, конечно, это заслужил. Она поцеловала меня в лоб и сказала: «Когда он настанет — а он настанет, брат мой, — никто из нас не будет избавлен от худшего преступления». И всё же мой гнев не прошёл, и я кричал ей вслед, пока она уходила в ночь, чтобы больше её никогда не видели в каэритских землях: «Я не запятнаю себя никаким преступлением ради твоих пагубных фантазий!»

Он замолчал и глухо усмехнулся.

— Но я запятнал, Элвин Писарь.

— Тот паэлит, — сказал я. — Кориэт. Ты убил его.

Эйтлишь ещё ниже опустил голову, широкие плечи поникли под невидимым бременем.

— Не убивал, но это меня не извиняет. На спине паэла я разыскал все кланы паэлитов, и добился того, что они не смогли отрицать правду, которую я говорю. Старейшины кланов разделились, и сильно. Одни услышали мою правду и готовы были собрать своих воинов для похода на север, другие полностью находились под властью Кориэта. Раскол становился всё более скверным, и вскоре я понял, что, если его не разрешить, то на равнинах начнётся война. Каэрит прольёт кровь каэрита.

Эйтлишь встал на колени, положив руку на вскопанную землю на могиле.

— Вы убиваете друг друга с таким постоянством, что это уже кажется традицией, почти ритуалом. Но среди каэритов такого не случалось со времён до Элтсара. Такое невозможно было вынести. — Он взял горсть земли и пропустил почву сквозь пальцы. — Было созвано великое собрание кланов, якобы для того, чтобы все могли услышать слова Кориэта и Эйтлиша, тем самым решив это дело раз и навсегда. Но я организовал это собрание с другой целью, поскольку знал, что пока столько сердец захвачено словами Кориэта, паэлиты никогда не пойдут на войну. И потому я призвал единственную оставшуюся у меня силу, самих паэла. Я убедил собравшихся воинов, что о достоинствах слов Кориэта предстоит судить паэла. И они его осудили.

Он был так уверен в собственной мудрости, стоя, раскинув руки, и ожидая, что огромное стадо подчинится его воле. Но паэла не подчиняются воле никаких людей. После того, как последний из них промчался по его трупу, от него мало что осталось, помимо тряпья и костей. После этого ни один паэлит не смел говорить против войны, ибо волей паэла нельзя пренебрегать.

Эйтлишь раскрыл руку, дав остаткам земли просыпаться на могилу.

— Я знал, Элвин Писарь. Я знал, каким будет приговор паэла. В этом Кориэт был прав, если уж ни в чём другом. В союзе с ишличен мы пятнаем себя.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

В Оплоте Леди мы оставались ещё пять дней — неизбежная задержка для отдыха после трудного марша через Алундию. Так же она позволила Рулгарту собрать новых рекрутов с окружающих земель. Конюшня в за́мке Уолверн была наполнена сытыми и ухоженными лошадьми, и всех их быстро передали в руки недавно созданной роты, объединившей моих разведчиков и всадников Уилхема.

Паэлиты, нетерпимые к бездействию, отправились по южным берегам реки Кроухол. А мне была нужна быстрая рекогносцировка, и потому я отправил Уилхема на запад с приказом разведать брод, который представлял собой единственную переправу в Альберис. Джалайна вернулась одна через два дня, шатаясь на спине своей паэла. Суть её доклада я сразу увидел на её серьёзном, но измученном лице.

— Сколько? — спросил я.

— Мы видели только авангард, — ответила она и застонала, слезая с седла. — Три полные роты рыцарей, приближаются с востока.

— С востока? — Я надеялся, что Эвадина будет занята в Шейвинской Марке, но всегда оставался шанс, что она оставит свою мстительную миссию и выступит против нас здесь. Скорость её перехода меня удивила, как и направление атаки. — Зачем делать крюк на восток? — вслух задумался я.

— Знамёна были мне незнакомы, — сказала Джалайна. — Но Уилхем их знает. Видимо, герцог Дульсиана собрал своё войско на войну.

* * *

Мне удалось поспешно всё организовать и в течение дня заставить войско Короны двинуться на восток. Я установил жёсткий темп, заставляя их маршировать все возможные дневные часы. Я запретил ставить палатки на ночь, заставив людей спать, собравшись вокруг костров. С первыми лучами рассвета сержанты и капитаны бесцеремонно всех растолкали, и поход мрачно продолжился, пока мы не достигли брода. К тому времени начали в больших количествах возвращаться паэлиты, и потому я послал их первыми, чтобы они удерживали северный берег, пока переправляются основные силы армии. Когда Утрен вынес меня из реки, я с удивлением не обнаружил нигде в поле зрения никаких следов дульсианской армии. Даже самый несообразительный командир догадался бы, что нападение на нас здесь даёт лучшую возможность для победы. Однако за весь день над невысокими холмами на востоке их знамёна так и не появились.

Когда солнце начало садиться, капитаны собрались на возвышенности, где я выстроил армию.

— Герцог Дульсианский славится прежде всего своей жадностью, — прокомментировал Рулгарт. — Жадный человек часто бывает и трусом.

— Тогда зачем выводить против нас армию? — спросил я.

— Чтобы торговаться, — ответила Леанора. Она сидела на лучшей лошади, какую только можно было отыскать в за́мке Уолверн — её высокая, серая кобыла с длинной белой гривой, несмотря на свой замечательный внешний вид, имела далеко не царственную привычку постоянно ёрзать. Однако Леанора, похоже, не возражала и, не отрываясь, смотрела на восточный горизонт, поглаживая шею лошади, которая постоянно покачивала головой. — Я с детства знаю герцога Лермина, и он ни на одну встречу не приходил без чего-то, что могло бы подсластить сделку.

— Ваше величество, вы думаете, что он намерен вести переговоры? — спросил Элберт.

— Если только страх перед Лжекоролевой не вынудил его впервые в жизни рискнуть вступить в бой. — Леанора обернулась к Эйн. — Миледи, будьте добры, попросите принести самый большой сундук из казны. Пускай вон там поставят шатёр и поднимут штандарт. — Она махнула рукой на ровную площадку под возвышенностью. — Подождём герцогского герольда. Вряд ли ждать придётся долго.

* * *

На самом деле к моменту прибытия герольда герцога небо уже сильно потемнело, и потому мне пришлось отказаться от полного боевого порядка войска Короны. Они остались по своим ротам, но могли разжигать костры и готовить ужин. На флангах растерянно слонялись встревоженные паэлиты. Я пытался объяснить старейшинам их клана концепцию переговоров, но они сочли загадочной идею разговаривать с врагом накануне битвы. Тем не менее, они согласились не начинать атаку, пока Эйтлишь не даст сигнал. Перспектива того, что огромная орда воинов-паэлитов бросится в схватку с сильной армией рыцарей в доспехах, маячила в моей голове большим вопросом, оставшимся без ответа. Я на самом деле понятия не имел, чем такое могло закончиться, кроме как высоченной кучей трупов.

К моему удивлению, дульсианский герольд оказался весьма знакомой фигурой. Хотя, как я припоминал, время в компании лорда Терина Гасалля не показалось мне особенно поучительным. Более того, лёгкость, с которой я прочитал его настроение, хорошо говорила о намерениях его герцога.

— Как я рад видеть вас живым и несгоревшим, милорд, — поприветствовал я его, когда он остановил свою лошадь перед шатром принцессы-регента. — Надеюсь, побег из Куравеля не был слишком опасным.

Лорда Терин удостоил меня лишь кратким взглядом и немного изогнул бровь, демонстрируя неприязнь аристократа к керлу, а потом поклонился Леаноре.

— Миледи, от лица его милости, лорда Лермина Аспарда, герцога Дульсиана, я передаю приветствие…

— Ваше Величество, — вмешалась Эйн таким резким тоном, что поток слов Терина остановился. Она спокойно стояла слева от Леаноры, прямо держа спину, в отороченном горностаем плаще и в бледно-голубом хлопковом платье с серебряной вышивкой. Нынче в таком наряде она чувствовала себя явно гораздо удобнее.

— Что? — хмуро бросил Терин. Внешне Эйн выглядела, как фрейлина, но говорила, как простолюдинка.

— Правильная форма обращения к принцессе-регенту — «ваше величество», — сказала ему Эйн. — А ко мне — «миледи». Будьте любезны, исправьте свою речь, сударь. А ещё уберите свою задницу с лошади и выразите почтение должным образом.

Увидев, что Леанора лишь вежливо и выжидающе смотрит, Терин некоторое время бессильно хмурился, а потом согласился спешиться.

— Ваше величество, — сказал он, выдавив улыбку и снова поклонившись, — для меня большая честь передать вам приглашение отобедать сегодня вечером за столом герцога Лермина. Там, как он горячо надеется, насыщенная и дружеская дискуссия позволит избежать любых текущих недопониманий, которые могут привести к ненужным конфликтам.

Леанора всего лишь приподняла бровь и дала краткий ответ:

— Нет. Возвращайтесь к нему и скажите, чтобы в течение часа притащил свою раздутую тушу сюда. Если он слишком малодушен, чтобы встретиться со мной на переговорах, то может попробовать набраться смелости и встретиться со мной в бою. И лорд Терин, если мне когда-нибудь посчастливится встретиться с вами снова, любое неуважение, проявленное к членам моего двора, будет наказано хорошей поркой. А теперь убирайтесь отсюда.

* * *

Герцог Лермин, согласившись на призыв принцессы-регента, предусмотрительно привёл с собой всю армию. К тому времени, когда из мрака появились факелы, растянувшиеся в длинную мерцающую линию огромного воинства, уже совсем стемнело. Я предположил, что герцог приказал зажечь гораздо больше факелов, чем требовалось, чтобы создать впечатление бо́льшей численности. Со своей стороны, я приказал потушить половину костров войска Короны и уговорил Эйтлиша отвести паэлитов за холм. Если сегодняшние события перерастут в битву, то лучше не давать нашему врагу явных сведений о наших силах.

Герцог Лермин оказался на вид гораздо более крепким и выносливым человеком, чем предполагала его репутация. Он выехал на впечатляющем белом коне в сопровождении полной роты рыцарей. Когда он остановился, я узрел крупного бородатого мужчину с широкими плечами, в длинном плаще, отороченном жёлтым пятнистым мехом какого-то экзотического животного далёкого происхождения. Это была не единственная его нарочитая демонстрация богатства. Когда он спешился, я увидел отблеск факела на тяжёлой золотой цепи на шее, а обширный торс был облачён в тёмную кожаную тунику, украшенную серебряной филигранью и инкрустированными гранатами.

— Значит, вы Писарь? — грубо и резко спросил он, не удосужившись вернуть мне поклон.

— Элвин Писарь, милорд, — сказал я, отходя в сторону и указывая на открытый полог шатра Леаноры. — Принцесса-регент ждёт вас.

— Маловато, — проворчал он, щурясь на шатёр. — Неужели королевский кошель настолько пуст?

— Шатёр, быть может, и мал, — сказал я, добавив в голос нетерпеливых ноток, — но штандарт по-прежнему держится крепко. Как и наша армия.

Герцог окинул меня оценивающим взглядом, пыхтя от еле сдерживаемого раздражения.

— Терин говорил, что ты наглый помойный отброс, — пробормотал он, шагая мимо меня, и, пригнувшись, прошёл в шатёр. Леанора решила принять герцога в присутствии только Эйн и меня. Я подозревал, что даже Элберта исключили, потому что она беспокоилась из-за вспыльчивости защитника, которая в последнее время усугубилась. А ещё сидела она одна, решив не предоставлять стул своему посетителю. Я видел, как он отметил оскорбление, шаря взглядом по шатрe, предположительно в поисках угроз. Судя по всему, ничего опасного он не увидел, ни во мне, ни в Эйн (что многое говорило о пробелах в его наблюдательности), и большую часть своего внимания уделил открытому сундуку, расположенному справа от Леаноры. Неотразимое зрелище для жадной души.

Сундук был набит отборными предметами из сокровищ, найденных в за́мке Дреол. Драгоценности в серебряных и золотых оправах сверкали среди груд жемчуга и старинных монет. Когда герцог Лермин опустился на одно колено перед принцессой-регентом, я не мог понять, отдавал ли он дань уважения ей или выставленному напоказ богатству.

— Ваше величество, — сказал он уже безо всякой грубости, — прошу, примите мои глубочайшие извинения за то, что не посетил вас раньше. И знайте, что я предан королю и вам, достопочтенная, отныне и всегда.

Я обменялся взглядом с Эйн, и весёлое презрение, которое я увидел на её лице отражало моё собственное. Перед нами стоял человек, который считал себя уже купленным. «Мог бы хоть немного поторговаться сначала», подумал я.

— Призна́юсь, лорд Лермин, — сказала Леанора, — я нахожу удивительной вашу присягу на верность. Лорд Элвин, разве мы не получали достоверных сведений о том, что герцог Дульсиана присягнул на верность нечестивой самозванке Эвадине Курлайн?

— Получали, ваше величество. На самом деле, по нашим сведениям, он с этой целью доехал до самого Атильтора, пал ниц перед алтарём собора и дал клятву вечного служения во имя всех мучеников.

— И вы так быстро отказываетесь от своих клятв, милорд? — спросила Леанора всё ещё кланяющегося герцога. — Если да, то какие у меня гарантии, что вы не поступите так снова, стоит мне только пропасть из вашего поля зрения?

— Я дам любую клятву, перед любыми свидетелями, ваше величество, — пообещал Лермин, исполнившись теперь серьёзной уверенности. — Приказывайте мне, и позвольте продемонстрировать верность.

— Боюсь, эта пташка уже улетела, милорд. — Леанора, замолчав, протянула руку в сторону содержимого открытого сундука. — Вижу, мои безделушки возбудили ваш интерес. За всем этим есть удивительная история, но не буду вас ею утомлять. Особенно потому, что вы никогда даже пальцем этого не коснётесь.

Леанора с громким стуком захлопнула крышку сундука, и герцог заметно вздрогнул, когда защёлкнулся железный замо́к.

— Я не верю, милорд, — продолжала Леанора, — что вас привела сюда ваша знаменитая алчность. Думаю, это был страх. Поскольку вы встретились с Лжекоролевой, когда пресмыкались перед ней. Я считаю, что во время той встречи вы поняли, что если она одержит надо мною верх, то следом обратит своё внимание на вас. Она смотрит на вас и видит много такого, что презирает, как и я — вот только я никогда не хотела убить вас за это. И ведь падёт не только ваша голова. По моим подсчётам, у вас не меньше шестерых законных детей и дюжина, если не больше, бастардов, рождённых в вашей шлюшьей конюшне. Не сомневайтесь, Лжекоролева убьёт их всех. А мой сын, с другой стороны, не убьёт. В милости своей и великодушии он позволит вам сохранить ваше герцогство, ваши земли, ваши за́мки и ваших шлюх. Но вы, милорд герцог, не получите ни единой безделушки из этих сокровищ. Более того, в назидание за вашу жизнь вы будете платить Короне десятую часть всех ваших личных доходов. Такова, милорд, цена за низкопоклонство перед самозванкой, и я считаю её невысокой.

Затем она встала, шагнула вперёд и нависла над съёжившимся Лермином. Он осмелился посмотреть ей в глаза — просто бросил быстрый взгляд и тут же опустил голову ещё ниже.

— Что касается гарантий, — сказала Леанора, — я заберу вашу армию. Не волнуйтесь, я не стану требовать, чтобы вы её возглавляли. Разрешаю вам вернуться в ваше герцогство. И когда эта война будет выиграна, я позволю вам остаться там, потому что нахожу определённо непривлекательной мысль о том, что мне когда-нибудь снова придётся терпеть ваше присутствие. Лорд Писарь, сопроводите герцога к его лошади и приготовьтесь принять командование над его войсками. Если только… — она наклонила голову, сурово глядя на макушку головы Лермина, — вы не желаете что-то возразить, милорд. В таком случае мы решим это на поле на рассвете.

* * *

По большей части войско герцога Лермина представляло собой жалкое зрелище. Несколько сотен крепких ветеранов составляли три роты его личной гвардии, и ещё четыре десятка присягнувших рыцарей под его знамёнами были хорошо вооружены и ездили на конях. Остальные были сборищем подневольных керлов, многие из которых начали убегать ещё до того, как их сеньор во второй раз объявил о смене присяги. Прежде чем отправиться под защиту своих границ, он назначил вместо себя во главе войска совершенно несчастного лорда Терина Гасалля. Это назначение не вызвало особой реакции в рядах, за исключением нескольких ругательств и пренебрежительного свиста.

На следующее утро Эйн насчитала немногим больше тысячи оставшихся дульсиан, а за следующую неделю дезертировали ещё больше половины. Лорд Терин предсказуемо оказался никчёмным командиром, и потому я поставил герцога Гилферда над тем, что осталось, сформировав третью когорту армии и соединив их с кордвайнцами. К моему удивлению, лорд Терин безропотно принял необъявленное понижение. По правде говоря, я постоянно ожидал, что он последует примеру большинства своих солдат и сбежит, однако каждый день он стоически, хоть и несчастно, садился на лошадь и ехал вместе с остальными.

Из плюсов оказались обильные припасы, которые привезли с собой дульсиане: длинный обоз повозок, нагруженных всевозможным провиантом. Поскольку многие дульсиане бежали, остальные припасы можно было распределить среди войска Короны, для поддержки на пути к побережью.

Линию марша я определил так, чтобы держаться как можно ближе к северному берегу реки Кроухол, а паэлитов и всадников Уилхема отправлял прикрывать наш правый фланг. Я не питал надежды, что наше присутствие ещё не замечено, и об этом не доложили Эвадине. В голове постоянно крутился вопрос о том, что она будет делать, услышав эту новость. Если бы её войском командовал я, то посоветовал бы немедленно двинуться на юг. Лучше выступить и устранить эту новую угрозу, прежде чем те, кто пострадал от плохого правления восходящей-королевы, сплотятся под знаменем Алгатинетов. Впрочем, Эвадина всегда отличалась непредсказуемостью и, как мне казалось, теперь станет ещё более непредсказуемой.

Я надеялся набрать рекрутов во время похода к побережью, но каждый день Уилхем и Джалайна возвращались с новостями о пустующих фермах и деревнях. Одни стояли сожжёнными и разграбленными, а жители бежали или были убиты и оставлены гнить. Другие деревни просто покинули керлы, предпочитавшие неопределённость зимних пустошей жестокостям Восходящего войска. «Войско, которое я сам помог собрать, — постоянно горько напоминал я себе. — Это настолько же моё творение, как и её».

Конечно, в этом походе не обошлось без мертвецов, хотя они приходили и уходили раздражающе нерегулярно. Один раз я увидел одинокую, неясную фигуру, безмятежно и молча стоявшую на берегу Кроухола. Такие мне нравились гораздо больше, чем семьи, которые иногда бродили рядом с войском Короны или прямо через его шеренги. Я начал понимать различия между мёртвыми. Призраки постарше были либо безумны, либо равнодушны. Меньше всего молчали только что убитые, особенно семьи. Матери размахивали передо мной младенцами в тёмных и мокрых пелёнках. Отцы прижимали к себе шатающихся деток и предупреждающе рычали проходившим мимо равнодушным солдатам.

Со временем я научился скрывать, что знаю об их присутствии, чтобы не привлекать внимание. Это оказалась непростая задача, и мне пришлось воспользоваться трюком цепаря — петь, чтобы не слышать их голосов. Пел я всегда так себе, и мне не хватало репертуара Эйн, поэтому вскоре я переключился на чтение вслух всех научных трудов, поэзии и священных писаний, какие только мог вспомнить. Солдаты неминуемо заметили, что человек, которого они теперь называли Маршал Писарь, бормочет себе под нос, и так я приобрёл совершенно незаслуженную репутацию набожной души. Некоторые наиболее преданно настроенные люди воодушевились моими декламациями, увидев во мне достойного защитника Ковенанта, превращённого в ересь тиранией Лжекоролевы. Но, по крайней мере, декламации помогали мне не слышать призрачные голоса, даже если самих призраков изгнать из виду я не мог.

Через двенадцать дней после встречи с дульсианами мы добрались до устья Кроухола, где я приказал построиться в боевой порядок перед наступлением на портовый город Ярнсаль. В сообщениях Шильвы Сакен говорилось, что это место является рассадником мятежных настроений против восходящей-королевы, особенно среди торгового класса. За несколько недель до этого Шильва доставила им письмо от принцессы-регента, в котором недовольным советовали воздержаться от открытого восстания до тех пор, пока войско Короны не окажется в пределах видимости их стен. Похоже, они лишь частично прислушались к предупреждению, поскольку паэлиты вернулись с новостями о пожарах и беспорядках, когда нам оставался ещё целый день пути.

Я поручил герцогу Гилферду вывести всех рыцарей и кавалерию вперёд, чтобы оказать повстанцам всю возможную помощь, а сам повёл ускоренным маршем нашу пехоту к городу. Ещё я отправил паэлитов на север, чтобы те отражали любые продвижения на юг сил Эвадины.

Достигнув города, я увидел, как над стенами поднимаются столбы дыма, хотя и не настолько густые, как в Куравеле, а значит, они не могли указывать на общий пожар. Гилферд встретил меня у главных ворот, его лицо было покрыто грязью и сажей, а на рукавицах виднелись пятна засохшей крови. Над ним на зубчатых стенах надвратной башни было подвешено за лодыжки около двух десятков тел. Все раздетые донага, а их голую кожу покрывали красные полосы от недавно перенесённых пыток. За воротами улицы гудели от эха гневных безумных голосов.

— Они тут мстительные, — объяснил Гилферд. — Гарнизон Лжекоролевы решил остаться и дать бой. И неплохо держались, пока не приехали мы. Они заперлись в таможенном доме и отбили несколько нападений горожан. А когда мы прибыли, они все бросились в атаку. Долго не протянули. — Он дёрнул головой в сторону висящих тел. — Это были сборщики налогов и несколько Возрождённых просящих. Толпа по-прежнему неистовствует и ищет большего. — Челюсть Гилферда сжалась, когда он подавил отвращение и ярость. — Пытался их успокоить, но не вышло.

— Мы проследим за этим, милорд, — сказал я ему. — Вы здесь отлично сегодня поработали. — Я повернулся к Тайлеру и указал на висевшие трупы. — Срежь их. А я поведу роту на охрану доков. С остальными расчистите улицы, да не церемоньтесь там. Разрушенный порт нам ни к чему.

* * *

Для полного подавления беспорядков потребовалось четыре роты пехоты, а также и посохи, и плети, в разумной мере, конечно — и только тогда кровожадная толпа отказалась от своих мстительных развлечений. Судя по загадочным стенаниям нескольких несчастных душ, явленных мне пером, стало ясно, что большинство жертв погибло либо в процессе урегулирования обид, либо просто были невиновными, и их затянул вихрь беспричинного насилия.

Масштабный пожар также затронул несколько складов в порту, лишив войско Короны припасов и вынудив нас задержаться в ожидании флота Шильвы Сакен. Они прибывали частями в течение следующих восьми дней, а я наблюдал за горизонтом в поисках одного конкретного судна. Наконец, с утренним приливом показалась «Морская Ворона» и с нехарактерной медлительностью подошла к причалу. Когда она приблизилась, я увидел оборванные паруса, раскачивающиеся развязанные канаты и местами почерневшие доски корпуса. С растущим беспокойством я разглядывал палубу, пока с некоторым облегчением не увидел стройную фигуру Тории.

— Видала она деньки и получше, — крикнул я, когда корабль причалил к пристани.

Но Тория ничего мне не ответила, а лицо у неё было мрачнее тучи. Я быстро пересчитал её команду и понял, что не хватает примерно половины. Из оставшихся у некоторых были забинтованы головы или конечности.

— Фаринсаль — всё, — сказала мне Тория, спускаясь по сходне. По нетвёрдой походке и впалым глазам я понял, что она не спала много дней.

— Всё? — спросил я. — Ты имеешь в виду пал?

— Нет, — устало и нетерпеливо ответила она. — Я имею в виду — всё. Разрушен. Сожжён. Разграблен и растащен. — Тория закрыла глаза и чуть пошатнулась, так что я протянул руку, чтобы её поддержать. — И люди тоже, насколько мы могли судить. Тех, которые не сгорели, выстроили на пристани, перерезали им глотки и сбросили в гавань.

Она сглотнула, повернулась и окинула болезненным взглядом обожжённые борта своего корабля.

— Мы догружались, когда они пришли. Лорайн приказала лорду обмена укрепить город перед осадой, но тот считал, что обязан быть верным восходящей-королеве. И потому, когда показалось войско Ковенанта, он распахнул ворота. Насколько я поняла, его убили первым, а затем начали обыскивать весь город. Судя по всему, у сумасшедшей суки было виде́ние, будто бы Фаринсаль настолько пропитан влиянием Малицитов, что только огонь и кровь могут его очистить. Гавань была забита кораблями Шильвы, поэтому выбраться оттуда до того, как солдаты добрались до причалов, оказалось невозможно. С причала в нас бросали огненные стрелы, поджигали снасти. Потом напали на лодках. — Голова Тории опустилась ещё ниже. — Это был ужасный бой, в котором погибли мои и первый, и второй помощники, и ещё множество людей, прежде чем мы сбросили этих гадов с корпуса и отправились в открытое море. Пришлось самой сюда править. — Она провела рукой по немытой голове. — Было нелегко.

— Другие корабли выбрались?

— Несколько. Видела, как ещё многие сгорели. Считай, Элвин, что твои пути снабжения значительно сузились.

— Шильва?

— Её там не было. Последний раз, как я о ней слышала, она выторговывала припасы в Ольверсале. Похоже, сёстры-королевы не рады восходящей-королеве. Ходят слухи, что она отправила им злобное письмо. В любом случае, они наверняка открыты к торговле с королём из Алгатинетов. Хотя цены будут высокими.

— Тебе удалось доставить послание Лорайн?

— Несколько недель назад. Никакого ответа, разумеется. Похоже, Лжекоролева разделила свою армию. Отправила одну часть разорять порты за поддержку того, что она назвала Походом Малицитов. А другую возглавила сама, и последний раз её видели, когда она направлялась прямиком в за́мок Амбрис. Прости, Элвин. — Тория помолчала, сочувственно поморщившись. — Думаю, Мать Лисица уже заперта в своей норе.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В Ярнсале пришлось задержаться из-за необходимости собрать припасы, и все эти хлопоты я переносил с мучительным нетерпением. Мне очень хотелось взять всех рыцарей, кавалерию и паэлитов, и сломя голову мчаться к за́мку Амбрис. Однако нехватка продовольствия для поддержания таких сил в полевых условиях и почти уверенность, что Восходящее войско будет значительно превосходить нас числом, вынудили меня ждать.

Говоря строгим военным языком, я должен был признать, что наше продвижение в Шейвинскую Марку улучшило положение войска Короны. Только в Ярнсале под знамёна Алгатинета встало несколько сотен добровольцев, и ещё больше ежедневно прибывало из близлежащих деревень. Разумеется, пополнение наших рядов повлекло за собой сопутствующее увеличение наших потребностей в припасах. Помимо основной потребности бо́льшего количества еды, у многих новобранцев не было надлежащего оружия. Наши кузнецы заняли кузницы в порту и с обычным трудолюбием приступили к изготовлению необходимых клинков, но чтобы полностью вооружить каждого солдата, требовалось время, и поэтому мне приходилось ещё больше ждать.

Чтобы облегчить переживания, я отправил Тайлера с горсткой разведчиков проверить подступы к за́мку Амбрис.

— Держитесь в лесу, — предупредил я его. — Ты знаешь все лучшие укрытия, но у неё есть такие глаза, которых нет у других, так что двигайся постоянно. Не останавливайся нигде больше, чем на полдня. Мне нужно знать, сколько человек осаждает за́мок. Как только получишь точные цифры, езжай на юг и разыщи меня на прибрежной дороге.

Леанора во время нашей задержки занималась созданием своего двора на более формальной основе. Заняв особняк казнённого купца, она назначила Эйн главой канцелярии — эта должность давала фрейлине власть над всеми аспектами королевского хозяйства. Пажи и слуги различных рангов набирались должным образом из горожан, которые были слишком старыми или слишком молодыми для солдатской жизни. А ещё Леанора, стремясь произвести впечатление королевской власти, начала выслушивать прошения от местных жителей, которых было много. Сборщики налогов Эвадины захватывали имущество без разбора, и принцесса-регент изо дня в день терпеливо выслушивала вариации одних и тех же требований о реституции. Эйн старательно записывала данные каждого просителя, и всех отправляли восвояси с королевским указом, обещавшим компенсацию по окончании военных действий. А тем, кто время от времени осмеливался возражать против задержки, Леанора резко отвечала, что день реституции наступит раньше, если они присоединятся к Войску Короны.

К концу нашей третьей недели в Ярнсале в гавань, наконец, зашёл широкий торговый корабль Шильвы Сакен. В отличие от «Морской Вороны» на нём не наблюдалось явных повреждений, но выражение лица его капитана всё равно было мрачным.

— Ваше величество, все северные порты для нас закрыты, — сказала она Леаноре, когда её привели в королевские покои. — Одни постигла та же участь, что и Фаринсаль. Другие брошены, а люди из них сбежали ещё до прибытия войска Ковенанта. С той стороны на помощь рассчитывать не приходится. Однако, — Шильва натянуто и настороженно улыбнулась, вытаскивая из кармана тяжёлого матросского плаща свёрнутый пергамент, — я принесла новости, которые могут оказаться хорошими, по крайней мере, частично.

Она начала опускаться на колено, протягивая пергамент Леаноре.

— Госпожа Шильва, просто расскажите мне, — сказала принцесса-регент. — Сути будет достаточно.

— Я привезла послание от сестёр-королев Аскарлии, — сказала Шильва, разворачивая свиток. — Они поздравляют вас с недавними победами и очень осторожно признаются, что желают положить конец правлению восходящей-королевы. Судя по всему, на свои недавние дипломатические шаги по отношению к ней, сёстры-королевы получили определённо нежелательный ответ. В этой связи они предлагают полноценные и постоянные поставки всех материалов, необходимых для обеспечения быстрого и справедливого триумфа вашего величества. В знак доброй воли сюда вскоре прибудет дюжина аскарлийских кораблей, нагруженных оружием и провиантом. За ними последуют и другие, как только их условия будут выполнены, поскольку, естественно, они ожидают адекватной компенсации за свои усилия.

— Естественно, — эхом отозвалась Леанора, поморщившись. — Позвольте угадаю: династия Алгатинетов оставит все претензии на Фьордгельд, а за любые поставки придётся платить втридорога?

Шильва, извиняясь, кивнула.

— Ваше величество, я правда старалась договориться, но…

— Не сомневаюсь, вы сделали, что могли. — Леанора взглянула на Элберта, который смиренно пожал плечами, и выпрямила спину. — Миледи, — сказала она, повернувшись к Эйн. — Прошу вас, подготовьте ответ сёстрам-королевам с согласием на все их условия. Я также потребую свидетельство о возведении в дворянство госпожи Шильвы, которая в дальнейшем будет известна как леди Шильва, герцогиня морей и командующий Королевским флотом.

Как и многие преступники, которых я когда-либо встречал, Шильва Сакен была циничной душой. И всё же, когда весь смысл слов Леаноры дошёл до неё, я увидел, как она вздрогнула, стараясь скрыть эмоции. Быстро моргнув, она опустилась на колени и низко склонила голову.

— Для меня честью будет принять это назначение, ваше величество.

«Сначала Лорайн, а теперь Шильва», размышлял я. «Обе герцогини». Я чуть улыбнулся тому любопытному факту, что две самые важные женщины в жизни Декина Скарла достигли того, чего не достиг он. Мне нравится думать, что ему хватило бы терпения найти это забавным.

* * *

С прибытием аскарлийских кораблей войско Короны и его союзники, наконец, получили достаточно продовольствия, чтобы начать марш на север. Я обсуждал с Леанорой возможность обратиться к сёстрам-королевам за воинами, а также оружием и продовольствием, но она быстро отвергла эту идею.

— Это напоминает мне то, что говорил мой отец, — ответила она. — Пригласи аскарлийцев на пир, и они выживут вас из дома, а потом заявят, что их обманули. Кроме того, я думаю, что по нашим землям сейчас и без того разгуливает достаточно чужеземцев, вы так не считаете, лорд Писарь?

Армия снова держалась прибрежной дороги, а перемена погоды несколько облегчила наш переход. Морозный воздух зимы чуть потеплел, растапливая свежий снег, но оставался при этом достаточно холодным, чтобы дорога не превращалась в грязную трясину. Во время марша через Алундию длинная извивающаяся колонна могла проходить десять, а то и двенадцать миль в день. Теперь нормой стали пятнадцать. У меня появилось искушение надавить на них ещё сильнее, но я боялся последствий истощения нашего большого контингента едва обученных новобранцев.

Другим, менее желательным последствием изменившегося климата стал густой покров тумана, навалившегося с моря на пятый день выхода из Ярнсаля. Я надеялся, что он исчезнет к вечеру, но туман задержался на несколько дней, скрывая большую часть ландшафта, мешая разведке и жутко омрачая настроение солдат. Я приказал замедлить шаг и чаще делать привалы для отдыха, чтобы армия оставалась собранной — от альбермайнцев этого было легче добиться, нежели от каэритов. Паэлиты, которых всегда раздражало ярмо командования ишличен, были склонны совершать обширные объезды окружающих земель. Таолишь и вейлишь вели себя немногим лучше: они целыми группами исчезали на несколько дней в поисках добычи на охоте или просто из желания исследовать эту удивительную страну огороженных полей и домов причудливой формы.

— Они воины, а не солдаты, — сказал Рулгарт в ответ на мои жалобы. — А ещё не стесняйтесь пригрозить им поркой за непослушание. Очень хочу посмотреть на их реакцию.

Наш шаг замедлился ещё сильнее, когда мы вышли на скалистое, извилистое побережье среднего Шейвина. Здесь море прорезало в берегу глубокие бухты, создавая пейзаж из высоких утёсов и многочисленных ручьёв, и некоторые были слишком глубокими для лёгкого перехода вброд. К счастью, этот регион уже много лет считался владениями Шильвы, и отозвавшиеся на её призыв контрабандисты знали каждую скрытую бухту и каждое место для высадки. Поэтому войско Короны по-прежнему хорошо снабжалось, хотя для этого требовались многочисленные перерывы на марше.

Пускай я и беспокоился об угрозе засады на этой сложной местности с её многочисленными лощинами и оврагами, но армия прошла без происшествий. Джалайна несколько раз возглавляла патрули и сообщала, что поблизости нет врагов, однако стойкий туман заставлял меня поставить её уверенность под сомнение. Поэтому я вздохнул с облегчением, когда сквозь клубы тумана заметил на севере холмы, частично покрытые лесом. Чтобы как можно быстрее выйти на открытую местность, я приказал ускорить темп и до полудня усиленно гнал войско Короны. Смешанные роты ветеранов и неиспытанных добровольцев герцога Гилферда растянулись в тылу, по большей части нарушив весь строй, отчего мне пришлось отдать приказ остановиться, чтобы консолидироваться.

— Лорд Писарь, я бы очень хотел, чтобы вы позволили мне выпороть нескольких, — тихо пробормотал мне Гилферд, когда я проехал назад вдоль колонны, чтобы проверить, как он справляется. Кордвайнская и дульсианская пехота построились нормально, в то время как остальных — толпу усталых новичков, склонившихся под тяжестью оружия и рюкзаков — их капитаны выстраивали в неровные шеренги. — Мой дед тоже избегал плети, и это едва не стоило ему герцогства. Мой отец такой ошибки никогда не повторял.

— Милорд, плеть поможет выпрямить несколько спин, — ответил я, — но не завоюет сердца. Нужного эффекта можно добиться и уменьшением их платы, и сокращением порции бренди… — Я замолчал, поскольку что-то в тумане привлекло мой взгляд — из дымки показалась одинокая фигура. Туман был слишком густым, а расстояние слишком велико, чтобы разглядеть лицо, но фигура и походка выглядели пугающе знакомыми. «Так и знал, что из него получится беспокойная душа», внутренне вздохнул я.

— Вы что-то увидели, милорд? — спросил Гилферд, озадаченный моим внезапным вниманием к клубящемуся туману.

Фигура остановилась в полусотне шагов, мрачно выжидая, хотя черты лица всё ещё оставались скрытыми. Этой встречи, видимо, было не избежать. Я чувствовал удручающую уверенность, что если просто проигнорирую его и поеду дальше, то он последует за мной, пока я не соглашусь поговорить.

— Минутку, — сказал я. Утрен тут же проделал свой сверхъестественный трюк, прочитав мои намерения, и помчался вперёд, без необходимости щёлкать поводьями или пинать его пятками.

— Ну у тебя и зверюга, — заметил дух, когда Утрен остановился. — Где ты его украл?

— Он сам себя дарит, — ответил я, удивлённый тембром своего голоса по отношению к человеку, который на самом деле никогда не был мне другом. По моим наблюдениям, мертвецы часто отвлекаются и склонны к сумбуру, а их связь с миром живых ненадёжна. Однако призрак капитана Элбирна Суэйна демонстрировал яростную, даже неумолимую сосредоточенность, а его жёсткий взгляд, практически как и в жизни, переполняло знание того, кто он, и что он. Это вызвало у меня странную ностальгию.

— И это ты называешь доспехами? — продолжал он, окидывая едким взглядом смесь альбермайнских и каэритских кольчуг и пластин доспехов, покрывавших моё тело. — Выглядишь как мартышка.

— Служат неплохо. — Я закашлялся, видя на его лице обвинение, которое требовало ответа. — Офила, — начал я, вглядываясь в туман позади него и боясь того, кто ещё мог появиться следом. — Она не оставила мне выбора…

— Я знаю, — оборвал он. — И не волнуйся, Писарь, она умерла, довольствуясь своими заблуждениями.

— Надо было остановить её, — сказал я, переключаясь на другую возможную причину его появления. — В Куравеле. Надо было спасти тебя…

— Мне самому надо было спасти себя, как и многих других. Я здесь не затем, чтобы судить тебя, Писарь. Я здесь ради своего искупления. Здесь я расплачиваюсь за ложь, которую говорил себе, за слабость и трусость своего бездействия.

— Так ты знал, что она такое? Даже раньше меня знал, что Эвадина служит Малицитам?

— Я знал, что наше дело было ложью. Видел, как растёт жестокость женщины, в которую вложил всю свою веру. Я видел, какой королевой она станет. И ничего не сделал.

Утрен смущенно фыркнул, когда Суэйн шагнул ближе. Я задался вопросом,могут ли паэла видеть мёртвых, или огромная лошадь просто почувствовала мой нарастающий страх. Тем не менее, он остался на месте, когда призрак подошёл, глядя на меня со смесью сильной нужды и мрачной укоризны.

— Мы оба потерпели неудачу, — сказал он. — Я из-за своей веры в неё, а ты из-за любви. Можешь тешить себя заблуждениями, будто твоя любовь умерла, Писарь, но я-то вижу, что она по-прежнему горит. Такие вещи очевидны для глаз мертвеца. Чтобы покончить с этим, тебе надо убить в себе эту часть. Чего бы это ни стоило. Даже если это будет означать, что ты больше никогда не полюбишь. — Он потянулся вверх, чтобы сжать мою руку. Его пальцы, нематериальные, словно дым, прошли сквозь мои латные перчатки, но я почувствовал ледяную ласку его прикосновения. — Понимаешь?

Я попытался высвободить руку, но его хватка была крепче тисков. После смерти Суэйн, как оказалось, остался так же силён, как и при жизни. От его прикосновения по моей руке и груди расходилось онемение, ужасный холод просачивался в мышцы и вены, тянулся к сердцу.

— Понимаешь? — требовал ответа Суэйн.

— Да! — прохрипел я сквозь стиснутые зубы.

Суэйн хмыкнул и отпустил меня. Шагнув назад, он бросил на меня последний пристальный оценивающий взгляд, и отвернулся.

— Кстати, — сказал он, снова растворяясь в тумане. — Тебе следует позаботиться о своих боевых порядках. Приближается герцог Вирулис, и он очень хочет произвести впечатление на свою королеву. — Затем он исчез, потерявшись в сером вихре. Возможно, он до сих пор странствует, но, как и у Декина, его дела со мной были навсегда завершены.

Я прислушался, ожидая услышать стук копыт или топот марширующих ног, но разобрал только слабый ропот солдат Гилферда. У Утрена, однако, чувства были гораздо острее моих. Огромный конь резко, утробно фыркнул, немного приподнялся на дыбы и встряхнул головой, раздувая ноздри. Этого хватило, чтобы рассеять любые скудные сомнения, и мы развернулись и галопом помчались к всё ещё не построенным отрядам Гилферда.

— Трубите боевое построение! — сказал я ему. — Три ряда! Стройте своих рыцарей на правом фланге!

Герцог колебался недолго, и от моего мрачного резкого голоса сразу встряхнулся. Он натянул поводья и помчался вдоль своего отряда, выкрикивая приказы, от которых ветераны вскакивали, а новобранцы метались в замешательстве. Дульсианские и кордвайнские роты вскоре выстроились в три шеренги — впереди пикинёры, за ними алебардщики, а позади них — солдаты с кинжалами.

— Рядовой Спиннер! — выкрикнул я, заметив жонглёра в нескольких дюжинах шагов. — Скачи к лорду Уилхему. Скажи ему, что нас вот-вот атакуют. Ему надо возглавить войско Короны и выстроить для битвы. Когда передашь это, отвези предупреждение лорду Рулгарту и принцессе-регенту.

Адлар с побледневшим лицом напряжённо кивнул и галопом умчался в туман. Глядя ему вслед, я едва мог разглядеть через мглу ближайшие роты войска Короны и решил, что расстояние тревожно велико.

— Эй, вы! — крикнул я кучке околачивавшихся поблизости новобранцев. — А ну вытащить пальцы из жоп и строиться в шеренгу! Живо! — яростно рявкнул я, и они хотя бы зашевелились. — Вы, сволота, присягнули знамени Алгатинетов, потому что хотели возмездия, — взъярился я на остальных. — Что ж, вот ваш шанс! — Продолжал я бранную обличительную речь, пока они бежали в строй. — Встань прямо, говноед! — Утрен остановился, дав мне прорычать зловещую команду долговязому юноше, ковылявшему в первую шеренгу. От его дрожащих рук на древке пики оставались пятна пота. Он уставился на меня немигающими глазами, и его кожа приобрела болезненный оттенок, что указывало на скорое извержение кишечника или желудка. Я не стал и дальше его запугивать, а вместо этого наклонился ниже и твёрдо положил руку на его покрытое кольчугой плечо.

— Кого ты потерял? — спросил я.

— И м-мать, и сестру, милорд, — сказал он, и на его желтушном лице мелькнула гримаса стыда. — Возрожденцы заперли их в доме и бросили факелы на соломенную крышу. Они, видишь ли, опоздали на утреннее прошение.

Я крепче сжал ему плечо.

— Подумай о них, когда будешь убивать этих уёбков. — Парень кивнул и выпрямился. — Думайте о всех, кого потеряли! — продолжал я, крича уже всей роте. — Обо всём, что у вас украли! Обо всех, кого убили! Думайте об этом и ликуйте, ибо теперь у вас есть шанс в полной мере получить расплату — кровью!

В их последующих криках отчётливо слышалась решимость, но стояли они всё ещё слишком неровно, изогнутым полумесяцем между ротой ветеранов-кордвайнцев справа и войском Короны слева. Но, по крайней мере, этот пробел заполнился, и они теперь стояли твёрдо. Я мог только надеяться, что ненависть поддержит их в том, что грядёт.

Утрен снова фыркнул громче прежнего и повернулся мордой к окутанной туманом пустоте на западе, роя землю копытами. Тогда я услышал их — ровный гул множества мчавшихся галопом лошадей. Судя по всему, герцог Вирулис хотел одной победоносной атакой сбросить в море врагов своей королевы. Вытащив меч, я попытался направить Утрена обратно к шеренге. Однако паэла было с места не сдвинуть. Вместо этого он выбивал копытами всё больше дёрна и всё яростнее тряс головой.

— Спокойно, — сказал я, проведя рукой по напряжённым мышцам его шеи. — Здесь лучше не оставаться. — Я повернул бёдра, чтобы направить его в сторону. Вместо этого Утрен взвился на дыбы, громко и вызывающе заржав. На это раздались решительные крики солдат-новобранцев позади меня.

— Мы с вами, лорд Писарь! — выкрикнул один, и его поддержал целый хор голосов.

Я в ответ поднял меч над головой, одновременно бесплодно дёргая поводья Утрена. Однако он, похоже, совершенно не обращал внимания на моё растущее беспокойство от перспективы оказаться в одиночку перед полномасштабной кавалерийской атакой. Поскольку грохот несущихся на меня лошадей и доспехов становился всё громче, я оказался перед выбором: остаться в седле или покинуть спину Утрена ради безопасности за линией столкновения.

Как раз тогда я узнал важнейшую истину о трусости и о героизме, а именно: грань между ними настолько тонка, что её невозможно увидеть. Легенда о герое возникает по большей части случайно, в результате стечения событий, не оставляющего пути к отступлению. Так и вышло, что миф об Атаке Писаря в битве при Утёсах родился не из-за храбрости, а из-за нерешительности. Поскольку, пока войска герцога Вирулиса мчались всё ближе — невидимые, но почти оглушительные в своей ярости, — я потратил на секунду больше, чем следовало бы, на размышления о преимуществах прыжка со спины Утрена ради недостойного бегства в сравнительную безопасность за линию боя. Небольшая задержка позволила ему сделать выбор за меня.

Когда огромный конь помчался галопом, меня так затрясло в седле, что, видимо, создалось впечатление, будто я размахиваю мечом, приказывая следовать за мной. Новобранцы закричали ещё громче, и я, повернув голову, увидел, как они бросились за мной. Благодаря Утрену я создал дыру в рядах войска Короны.

— Стой, тупое животное! — ругался я, а он нёс меня всё дальше. Огромный конь лишь снова заржал и ускорил шаг. Услышав нарастающий шум слева от себя, я догадался, что атака Вирулиса достигла центра рядов войска Короны, и в тумане эхом разнеслась знакомая, уродливая музыка битвы. Какофония сталкивающихся плоти и металла, перемежающаяся криками и воплями боя, оказалась непреодолимой приманкой для Утрена. Фыркнув, он свернул, взметнув чёрным фонтаном дёрн, и снова бросился безудержным галопом. Я ожидал, что в любую секунду врежусь в стену противостоящей кавалерии, но первые пятьдесят шагов или около того мы не встретили никого. Я начал подумывать, что мы уже беспрепятственно пролетели через всю схватку, но затем прямо перед нами из дымки возник силуэт конного рыцаря в доспехах.

Он ехал на прекрасном боевом коне впечатляющих размеров, прямо и ровно держа копьё для атаки. За открытым забралом я увидел рычащее лицо человека, настроенного на битву и полностью готового обеспечить победу восходящей-королевы. Он был настолько сосредоточен, что до последнего мига не замечал приближения Утрена.

Паэла чуть замедлился, прыгнул, обрушил массивное переднее копыто на голову коня рыцаря, разбив тому череп, и зверь эффектно упал наземь. Прежде чем Утрен бросился дальше, я увидел, как рыцарь упал, а его шея выгнулась под фатальным углом, как только он коснулся земли. Впереди показалась другая фигура — этот смог развернуться и встретить атаку до её начала. Я наклонился в сторону, увернувшись от укола копья, и готовился ударить по голове его владельца, но Утрен всей своей тушей с ошеломляющей силой отбросил в сторону и лошадь и всадника, прежде чем я успел нанести удар.

Мы помчались дальше, и паэла сокрушал всё больше и больше лошадиных черепов и сбивал с ног всё новых всадников, появлявшихся из тумана. Я обменялся ударами только с одним рыцарем — высоким парнем, которого смутно помнил по свите герцога Вирулиса в Каменном Мосту. Прекрасный наездник, он сумел как остановить своего скакуна, так и заставить его отойти в сторону, получив лишь скользящий удар бока Утрена.

Высокий рыцарь с криком махнул булавой в сторону моей головы — неверный выбор цели, поскольку моя смерть никак не спасла бы его от ярости Утрена. В любом случае, я отбил удар, а мой меч скользнул вверх и с такой силой врезал по запястью в латной рукавице, что булава выпала из его руки. Я занёс меч для удара по лицу, но прежде, чем успел его нанести, Утрен развернулся, встав на дыбы и обрушил оба передних копыта на плечи и шею противостоящего скакуна. Хрустнули кости, и изо рта менее крупной лошади хлынула кровавая пена. Высокий рыцарь попытался скатиться с седла, но копыта Утрена оказались быстрее. Они снова опустились, раздавив нагрудник и шлем, и всадник с лошадью повалились на землю. Неустрашимый паэла поднимался на дыбы и наносил удары, пока от нашего врага не осталась лишь куча искорёженного металла и разорванной плоти.

На мгновение утолив жажду битвы, Утрен побежал прочь от кровавой бойни, дыхание клубящимися облаками вырывалось из его морды. Я осмотрел туманный ландшафт в поисках новых врагов, но не увидел ни одного, в то время как грохот боя продолжал бушевать. По большей части шум доносился с запада, указывая на то, что основная тяжесть атаки Вирулиса пришлась на центр войска Короны. Я мог приписать это только туману, ведь даже такому ярому фанатику, как герцог Рианвеля, никогда не хватило бы глупости бросить кавалерию в самую сильную точку врага.

Нестройный топот множества сапог заставил меня обернуться назад, где я увидел беспорядочную массу моих новобранцев. Справа от них я мельком заметил, как намного более стройные ряды кордвайнцев разворачиваются на месте. Ещё дальше по крикам и трубам капитанов герцога Гилферда становилось ясно, что он также вывел вперёд остальную часть своего отряда. Мне оставалось только посмеяться над иронией своей удачи. Благодаря Утрену мне удалось организовать почти идеальный фланговый марш, который давал возможность поймать нашего врага в ловушку.

— Стройся! — крикнул я новобранцам. Наблюдая за тем, как они пытаются собраться в строй, я знал, что любой приказ повернуть влево будет пустой тратой воздуха. — Стойте здесь, — велел я им, указывая мечом через плечо. — Враг пойдёт оттуда. — С этими словами я помчался к кордвайнцам, выкрикивая их капитана.

— Вот ваш якорь, — сказал я ему, указывая на чуть более ровные ряды новобранцев. — Поверните влево и заходите противнику в тыл.

Когда они двинулись дальше, я почувствовал, как Утрен подо мной напрягся. Очевидно, он ещё не полностью утолил свою тягу к хаосу и чувствовал возможность большего. Я намеревался разыскать Гилферда, чтобы поручить ему отрезать врагу пути отхода, но сдался неизбежному, когда Утрен снова пустился галопом. Пока мы мчались сквозь туман, воздух пронзило несколько арбалетных болтов, предположительно выпущенных войском Короны. Какофония резких звуков битвы во всём её безумии стала теперь такой громкой, что заболели уши. Туман всё ещё оставался слишком густым, чтобы понять масштабы борьбы, уже очень скоро показавшейся из мглы, и тогда всё перед глазами наполнилось извивающейся массой бронированных фигур и лошадей, которые выгнули, но ещё не сломили ряды войска Короны. Мне удалось бросить лишь мимолётный взгляд, прежде чем Утрен с головой бросился в схватку.

Его копыта проломили череп очередной лошади, а потом он вцепился зубами в поднятую руку рыцаря и не отпускал, пока я не вонзил меч в незащищённую щель на локте. Рыцарь громко закричал, но вскоре стих, исчезнув под кучей тел. Я уклонился от лезвия меча и ответил ударом сверху, помяв шлем и заставив его владельца наполовину выпасть из седла. Утрен встал на дыбы и замахал копытами, расчищая путь, а затем понёс меня дальше через сражение. То, что последовало за этим, осталось в моей памяти едва постижимой мешаниной: смутные воспоминания о жестоких схватках, кричащих людях и лошадях, которых сбивал с ног могучий зверь подо мной. И несмотря на все аплодисменты, обрушившиеся на меня в тот день, я без стыда признаю, что, если бы не свирепость Утрена, я наверняка присоединился бы к призракам, которые меня преследовали.

Когда всё насилие вдруг кончилось, это случилось поразительно внезапно. Помню, как вытащил кончик меча из забрала рыцаря, почувствовал на лице жаркий поток крови, а потом понял, что мы с Утреном остались одни, и драться больше не с кем. Паэла снова громко заржал, поворачиваясь вокруг, а я немного пришёл в себя и понял, что на самом деле мы окружены. От массы врагов вокруг нас отделяло несколько ярдов. Землю усеивали павшие лошади и рыцари, и некоторые всё ещё подёргивались или молотили руками и ногами, тщетно пытаясь подняться, несмотря на ужасные раны. Битва по-прежнему бушевала где-то позади. Я предположил, что это кордвайнцы атакуют остановившуюся кавалерию с тыла. И всё же в этом маленьком уголке поля боя, всего на мгновение, воцарилась тишина.

Я втянул воздух в лёгкие, и напряжение от недавнего сражения вызвало острую боль от груди до ног. Я увидел, что Утрен получил порезы на боках, и пена на них окрасилась в бледно-красный цвет. Однако он об этом явно не тревожился, вскидывал голову и вызывающе фыркал. Многие рыцари вокруг нас вздрагивали от его жестов, а некоторые даже отступили. А ещё я увидел за поднятыми забралами несколько сердитых, полных ненависти лиц. У меня не было времени надеть шлем, и многие из них знали меня в лицо. Сочетание страха и отвращения вызвало у меня извращённый смех.

— Вы же клялись умереть за неё! — Насмехался я над ними, дёрнув мечом, чтобы забрызгать ближайшего кровью. — Вам бы сказать мне спасибо, чокнутые ебланы!

Тут они зашевелились, но не от гнева, а в ответ на выкрикнутую команду. Этот звук привлёк моё внимание к высокой фигуре в доспехах, ехавшей на лошади сквозь толпу. Коня на дыбах на его шлеме было ни с чем не перепутать, как и его резкий, наполненный ненавистью настойчивый голос.

— Пропустить! Предатель мой!

Герцог Вирулис Галмейн прибыл вершить правосудие от имени своей королевы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Просматривая различные рассказы о том, что произошло в тот день, я неоднократно поражался лени и откровенной нечестности, каковая проявляется во многих бездарных писаках, претендующих на звание учёных. Большинство из них с полной уверенностью и со ссылками на предполагаемых свидетелей рассказывают о впечатляющем вооружённом столкновении, случившимся между писарем и герцогом на этих кровавых утёсах. Каждый удар и контрудар описывается с разной степенью абсурдности. Некоторые утверждают, будто бы я, сравнив размеры наших скакунов, благородно настоял на том, чтобы сражаться с Вирулисом пешим, дабы не получить слишком большого преимущества. Другие будут доказывать, что я сразил его одним ударом. И то и другое утверждение нелепы. Я бы с радостью посмотрел, как Утрен топчет этого назойливого фанатика. Кроме того, каким бы опытным я ни был, но сомневаюсь, что одного удара моего меча хватило бы, чтобы свалить этого ублюдка. Нет, дорогой читатель, хотя мне и больно разочаровывать любое неоправданное ожидание, очевидным фактом является то, что мы с герцогом Вирулисом вообще не сражались в тот день. Хотя мне бы очень хотелось.

Я действительно напрягся, пока Вирулис ехал сквозь толпу, а Утрен энергично ёрзал подо мной. Но прежде чем он успел приблизиться на расстояние удара меча, позади него раздался сильный шум. Я уже слышал раньше этот характерный перекрывающийся хор сталкивающейся плоти и лязга металла, который означал, что Рианвельский тыл подвергся атаке кавалерии.

Вокруг нас ранее нерешительная масса рыцарей беспорядочно рассыпалась, пытаясь развернуть своих скакунов. В суматохе я потерял Вирулиса из виду. Несколько его знаменосцев попытались претендовать на честь уничтожить Писаря-Предателя, а один даже напал на меня с поднятым топором, но Утрен рванулся вперёд и отбросил противника в сторону. И снова моё сознание потерялось в водовороте битвы, а мир превратился в залитый красным кошмар с вопящими яростными лицами и рубящими клинками.

В чувство меня привела боль от пореза на лбу, и к этому времени число врагов вокруг меня значительно сократилось. Под копытами Утрена хрустнули кости, когда он добил спешившегося рыцаря. Лезвие моего меча стало красным от рукояти до кончика, а рука онемела от напряжения. Звук, похожий на звон колокола, привлёк мой взгляд к сэру Элберту Болдри, вонзавшему свой меч в шлем и голову рианвельца в дюжине шагов от меня. Судя по трупам позади него, стало ясно, что Королевский защитник проложил впечатляюще смертоносный путь, пробираясь ко мне. За его спиной драка продолжалась: плотная группа всадников металась в ярости, которая должна была разжечь боевую жажду Утрена. Однако, прежде чем паэла снова бросился в атаку, борьба утихла, рианвельцы остановились посреди боя, как будто в ответ на какой-то сигнал. Что бы это ни было, оно явно истощило последние запасы их мужества, поскольку все они бросились бежать.

Утрен немедленно помчался в погоню, не обращая внимания на пару десятков кровоточащих ран на боках. Когда мы приблизились к месту прерванного боя, причина бегства наших врагов стала ясна. Герцогское знамя Рианвеля лежало на земле, разорванное и забрызганное грязью и кровью. Рядом лежал сам герцог, пронзённый насквозь сломанным копьём в живот. Моё мрачное удовлетворение от этого зрелища быстро сменилось полным ужасом, когда я увидел тело, лежавшее рядом с павшим герцогом.

Поскольку Утрен всё ещё намеревался продолжать резню, мне пришлось покинуть его спину — я жёстко приземлился на бок, но почти не почувствовал этого. С трудом поднявшись на ноги, я заковылял по красным лужам к упавшей фигуре. Рука Вирулиса лежала у него на груди. Я оттолкнул её, обнаружив, что нагрудник под ней залит кровью.

— Ублюдок… попал мне в подмышку, — ухмыльнулся Уилхем, демонстрируя красные зубы. — Воткнул копьё… насквозь… и всё равно… он не помер…

Раздался пронзительный, панический голос, зовущий лекаря, и в этом голосе я узнал свой, только когда у меня начало болеть горло.

— Лежи спокойно, — прохрипел я Уилхему, который тщетно попытался встать. Поспешный осмотр его раны показал, что она глубокая, и кровь всё ещё хлещет. Схватив упавшее знамя герцога, я оторвал полосу, чтобы остановить поток, и заткнул ею рану, вызвав у Уилхема болезненный крик.

— Я бы предпочёл… — простонал он, — не… умирать в грязи… Нахожу это… довольно… недостойным.

— Нихуя ты не умираешь! — зарычал я на него и снова принялся звать лекаря.

— Мы за ним приглядим, — сказала Джалайна, появившись возле Уилхема, и Адлар подошёл следом за ней. На первый взгляд казалось, что лекарь нужен ей самой, настолько сильно её лицо окрасилось в неприятный красноватый оттенок бурого. Приглядевшись повнимательнее, я вздохнул с облегчением, когда стало ясно, что кровь не её. Адлару повезло меньше — его шея и куртка перепачкались красным из-за глубокого пореза вдоль линии подбородка.

— Лорд Писарь, — сказал тихий деловой голос, и я повернулся к нависшей надо мной высокой фигуре сэра Элберта. — День ещё не закончен. Солдаты ждут ваших приказов.

Он кивнул в сторону окутанного туманом поля на северо-востоке, откуда слышался мерный топот марширующих ног. Герцог Рианвеля и его рыцари были побеждены, но его пехота, очевидно, осталась неустрашимой. Я услышал этот ужасный, ненавистный речитатив, эхом разлетавшийся в дымке:

— Живём за Леди! Бьёмся за Леди!

Моим первым побуждением было ответить Элберту пренебрежительным оскорблением, ведь в тот момент я мог видеть только расфокусированные глаза Уилхема и бледнеющие черты его лица. Однако Джалайна знала, как меня отвлечь.

— Очнись! — рявкнула она, крепко хлопнув ладонью мне по лбу. — Ты позаботься об этом, — она дёрнула головой за плечо, а потом подошла и взяла Уилхема за руки, — а мы позаботимся о нём.

Я смотрел, как они с Адларом утаскивали Уилхема — из его раны по-прежнему текла кровь на истоптанное усеянное трупами поле — пока Элберт многозначительно не кашлянул.

— Соберите своих всадников, — сказал я ему. — Постройтесь на правом фланге. Я присмотрю за пехотой. Вы знаете, где лорд Рулгарт?

Элберт хотел было покачать головой, но замер, когда речитатив наших приближавшихся врагов резко сменился нестройными криками тревоги. Я не видел никакой битвы, но в тумане эхом разнёсся свист множества стрел, за которым тут же последовал скверный грохот сражения.

— Думаю, есть мыслишка об их местоположении, — сухо прокомментировал Элберт.

Чтобы организовать пехоту войска Короны в штурмовую линию, мне потребовалось гораздо больше времени, чем хотелось бы — это раздражало и вынудило раздать немало подзатыльников самым отстающим солдатам. Мой неоправданный гнев был направлен не по адресу, поскольку они только что отразили тяжёлую атаку, не претерпев ни единого прорыва своих рядов. Многие отдали за это свои жизни, а у большинства людей, которых я собрал в строй, остались кровоточащие шрамы, как свидетельства ожесточенных сражений. Тем не менее, в моём сознании с ужасающей ясностью вырисовывалось обмякшее тело Уилхема, и мне не терпелось завершить это дело. К счастью, к тому времени, когда я смог отдать приказ выдвигаться, выяснилось, что лорд Рулгарт и таолишь сделали всю работу за нас.

Позже я узнал, что каэритам удалось сохранить достаточно дисциплинированный строй, приближаясь к линии Рианвеля с тыла. Лучники вейлишь начали стрелять и нанесли из своих луков ужасающий урон, причём, туман им, очевидно, не помешал. Однако, когда два войска столкнулись, весь порядок исчез, и вспыхнула общая рукопашная схватка, которая идеально подходила таолишь. К тому времени, как войска Короны достигли места происшествия, осталось лишь несколько групп несгибаемых рианвельцев, каждая из которых быстро уменьшалась под непрерывным дождём каэритских стрел. Заметив поблизости одну особенно большую группу, я повёл к ней две роты войска Короны. Эти рианвельцы сопротивлялись решительно, строй держали крепко, как стена, продолжая выкрикивать свои речитативы о Помазанной Леди. Однако прежде чем мы к ним подошли, каэриты обрушили на них настоящую бурю стрел. А таолишь набросились на поредевшие шеренги рианвельцев и очень быстро их зарубили.

Я провёл войско Короны ещё на четверть мили, обнаружив только трупы и ползающих раненых. Настроение было настолько испорчено тревогами за Уилхема, что я не возражал, когда солдаты останавливались, чтобы прикончить этих несчастных кинжалом или секачом. Когда, наконец, мы вышли на луг без тел, я приказал остановиться. По рядам разошлось осознание победы, возвещая ликование, поначалу прерывистое, но вскоре нарастающее, которое разнеслось эхом по затуманенным землям. Словно в ответ туман, наконец, начал рассеиваться, и над головой замерцало скрытое золотое сияние солнца. Солдаты набожных взглядов начали объявлять это знаком благосклонности Серафилей. «Если бы так, — кисло подумал я, — то с их помощью мы могли бы всё закончить намного раньше».

Радостные крики продолжались, и из рассеивающегося тумана вышел Утрен. Его шкура была перепачкана кровью, но голову он держал так же высоко, как и прежде. Когда я взобрался ему на спину, крики войска Короны стали ещё громче. Пики и секачи пронзали воздух, и я слышал, как моё имя скандировали так же, как прежде Восходящее войско скандировало имя Эвадины. Я почти ненавидел их за это.

* * *

Уилхем Дорнмал лежал на подстилке из шкур под навесом, поднятым на вершине утёса. Холстина хлопала на сильном ветру, а внизу по камням били волны, создавая впечатляющий эффект. Уилхем отказался от различных обезболивающих смесей, предложенных лекарем, раздражённо отмахнувшись от парня, и заявил о желании встретить свой конец с ясной головой. Усталый, забрызганный кровью лекарь — в прошлом просящий ортодоксального Ковенанта, с многолетним стажем в несчётных войнах — снёс мои яростные оскорбления со стоицизмом, свойственным его профессии.

— Это просто укол! — отчаянно шипел я на него. — Я видел, как люди вставали и от худшего.

— Простой укол, который разрезал два его самых важных сосуда, милорд, — тихим и осторожным тоном ответил лекарь. — Они находятся глубоко в теле, до них не добраться и не зашить. Мне очень жаль. — Он поклонился и сделал шаг назад. — Прошу простить меня, нынче многие души нуждаются в моей заботе.

— Просящий Делрик мог бы его спасти, — сказал я, гневаясь всё сильнее. — Если бы у тебя была хоть капля его умений…

— Элвин… оставь беднягу в покое, — тихо прохрипел Уилхем. — Он нужен… в другом месте.

Лекарь снова поклонился и сунул в мою руку маленькую склянку.

— Если боль усилится, — прошептал он. — Это облегчит уход.

Я убрал склянку в карман и опустился возле Уилхема, глядя как Джалайна прижимает тряпку к его лбу. Вряд ли от этого был какой-то толк, но, похоже, ей нужно было чем-то заняться. Эйн, очевидно, не могла отвлечься и поэтому постоянно бродила вперёд-назад, иногда скрещивая руки, иногда нет. Разведчики и всадники Уилхема — те, кто выжил в атаке на рианвельских рыцарей — сидели неподалёку, передавая друг другу бутылку. Адлар Спиннер, судя по его виду, был уже пьян, что, по крайней мере, избавило его от боли от длинного зашитого пореза, тянувшегося от уха до подбородка.

— Мы победили… так я понял? — спросил Уилхем, и этот вопрос он задавал уже в третий раз.

— Да, — ответила Джалайна. — Великая победа. Благодаря тебе.

— Герцог… — глаза Уилхема расфокусировались на миг, а потом он моргнул и заговорил снова. — Надеюсь… его похоронили… со всеми почестями?

Ещё один вопрос, который он уже задавал. Понятия не имею, почему это его так волновало.

— Да, — сказал я, хлопая его по руке. — Со всеми почестями. — На самом деле Леанора приказала отделить голову герцога-предателя от тела и насадить на пику, а потом издала указ о передаче его земель, богатств и титулов Короне. По крайней мере, по закону герцогство Рианвель теперь принадлежало династии Алгатинет. Примут ли это люди, которые там жили, это был совершенно другой вопрос, и мне не хотелось его обдумывать. Сейчас мне хватало и одной войны.

— Ты помнишь… тот день в за́мке Уолверн, Элвин? — спросил Уилхем, моргая тусклыми глазами. — Тот день, когда они притащили таран… против стен?

— Помню, — сказал я.

— Я едва… не сбежал… знаешь. — Он облизнул губы и изогнул их в кривую улыбку. — Уже лошадь оседлал… и всё такое. Если бы стены пали…

— Но они не пали, — оборвал я. — И тебе не пришлось бежать.

Он нахмурился, очевидно собираясь поспорить, но я увидел, как он упустил эту мысль и глубже опустился в свои шкуры. Какое-то время он дрейфовал между оцепенением и бодрствованием, вспоминая былые времена, но его слова становились всё более невнятными.

— Тот загадочный аскарлийский громила… как там он себя называл?

— Маргнус Груинскард, — ответил я. — Тильвальд.

— Он самый. Я чувствовал что-то… с ним не так… что-то магическое.

— Это не просто чувство. Я бы сказал, что он был в это погружён. Именно так он и захватил Ольверсаль.

— Ольверсаль… — Уилхем безрадостно усмехнулся. — Вот это была ночка… Мы спасли её, да проклянут нас за это мученики.

— Мы не знали.

— Неужели? — Он посмотрел на меня, и на секунду в его глазах мелькнула ясность. — Или мы просто… не хотели знать?

Мне оставалось только беспомощно смотреть на него в ответ, едва сдерживая смесь гнева и вины.

— Что ж, — сказал он, моргнув, и отвернулся, — по крайней мере, я умру… в какой-то мере искуплённым. Надеюсь, Серафили заметили… — Уилхем замолчал, его внимание привлек новоприбывший на эти поминки по ещё не умершему. Десмена Левилль, нерешительной походкой напряжённо подошла к вершине утёса, плотно закутавшись в плащ от ветра. Её лицо, покрытое синяками и царапинами, полученными в недавнем бою, представляло собой невыразительную маску, свидетельствующую о жёстком контроле.

— Ты пришла, — сказал Уилхем, умудрившись приветственно приподнять руку. — Спасибо.

Десмена остановилась в нескольких шагах от него, встретив взгляд Уилхема с той же яростной неприязнью, которую всегда ему демонстрировала.

— Мой брат… — начала она, остановившись, чтобы прокашляться, и потом выдавила: — Мой брат хотел бы, чтобы я пришла.

— Наверное. — Уилхем поманил её ближе. — Подойди. У меня есть… пара слов для тебя.

Джалайна отступила назад, когда Десмена подошла к Уилхему, и теперь её лицо выражало явную настороженность. Я встал, чтобы уйти, поняв, что это личный разговор, но Уилхем жестом пригласил меня остаться.

— Мне нужен… свидетель… завещания сего умирающего человека.

Повернувшись к Десмене, Уилхем сделал глубокий неровный вдох.

— Я, Уилхем Дорнмал, опальный и лишённый наследства сын лорда Артера Дорнмала, настоящим даю последнее завещание. Я хотел бы, чтобы все знали, что ещё мальчиком я рассказал своему отцу о местонахождении разыскиваемого за измену некоего Вильдара Редмайна, знаменитого мастера боевых искусств, отца Алдрика Редмайна и Десмены Левилль, бывшего слуги в доме моего отца. Тайком я последовал за Алдриком и его сестрой до дома, где скрывался их отец, раненный в недавней стычке. Когда я сообщил эту информацию моему отцу, мастер Редмайн был схвачен… — Уилхем снова закашлялся, и его губы окрасились красным. Я протянул было флягу с водой, но он отмахнулся и, запинаясь, хрипло продолжил: — И… по закону Короны, его казнили. Я надеялся… — в голосе Уилхема послышался всхлип, из уголка рта полилась струйка крови, — … тем самым завоевать признание отца. В чём… меня, как всегда, постигло разочарование. Я знаю… и брат и сестра подозревали друг друга в… этом, и потому, настоящим завещанием… я всем открываю правду.

Он, задыхаясь, умолк, а Десмена молча смотрела на него.

— Я никогда, — сказала она наконец — ни разу не подозревала своего брата. Но всегда подозревала тебя.

Губы Уилхема изогнулись в слабой улыбке.

— И ты была права…

Десмена зловеще зарычала, подходя к кровати, но остановилась, когда мой меч вырвался из ножен.

— Миледи, прошу вас отступить назад, — сказал я, подняв клинок к её горлу.

Она зыркнула на меня и снова повернула к Уилхему свой пылающий лик.

— Ты совершенно бесполезный, подлый негодяй, — проскрежетала она. — Как часто умоляла я брата зарезать тебя, словно больного ягнёнка. Уж я-то порадуюсь твоей смерти. — С этими словами она развернулась и зашагала прочь.

— На самом деле, — пробормотал Уилхем, — она восприняла это лучше… чем я ожидал. Ты запишешь… всё это. Запишешь, Элвин?

— Как пожелаешь. — Я взял его за руку, которая оказалась холодной, а вскоре будет ещё холоднее. — Хотя перспектива записывать ложь и раздражает мои научные наклонности. — Я улыбнулся, когда его лоб чуть изогнулся. — Это ведь был Алдрик? Он сказал твоему отцу, где искать Редмайна. Тот, наверное, слишком часто его бил.

— Не только бил. Алдрик… уже вырос достаточно… и понял, что интерес Редмайна к дочери… далеко не… естественный. Удивительно, как такая отважная душа могла быть настолько… чудовищной. Но с другой стороны…, — он снова невесело усмехнулся, закашлявшись, и кровь брызнула на укрывавшее его одеяло, — это урок… которой мы оба… учили слишком долго, а?

Тогда его тело затряслось, и лицо порозовело от последних остатков крови.

— Думаю, — проворчал он, — стоит попробовать… из той склянки лекаря… пожалуйста.

Я поднёс склянку к его губам, он проглотил всё до последней капли, прежде чем обмякнуть, теряя последние силы. Он задержался совсем ненадолго, свет угасал в его глазах, и лишь один последний раз в них снова расцвела жизнь. Слова, которые сопровождали это, были такими слабыми, что мне пришлось приложить ухо к его губам, чтобы уловить их.

— Ты же знаешь… тебе придётся убить её, да? Даже если… это будет стоить… жизни твоему… сыну.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Мы положили Уилхема в братскую могилу вместе со всадниками, павшими в атаке. Всего их было двенадцать. Ортодоксальные просящие произнесли слова, которые я едва расслышал, после чего мы засыпали их землёй. Это была лишь одна из нескольких таких могил, выкопанных в тот вечер, хотя большинство из них заполнили рианвельскими трупами. Эйн подсчитала, что потери войска Короны составили около четырёхсот человек. Потери наших врагов она оценила примерно в три тысячи. Мёртвых каэритов сосчитать было невозможно, поскольку таолишь быстро унесли их в ближайший лес и уложили среди деревьев. Следующую ночь каэриты и большая часть войска спокойно отдыхали. Я и раньше замечал, что победившие армии склонны погружаться в мрачные размышления, как только угасает первоначальный прилив триумфа. Однако это спокойствие не разделяли паэлиты, которые собрались вокруг больших костров и всю ночь что-то яростно выкрикивали.

— Что они празднуют? — спросил я Эйтлиша. Его я увидел на границе света от костров, когда из любопытства дошёл до лагеря паэлитов. — Не помню никого из них на поле боя.

— Они не празднуют, — объяснил он. — То, что ты видишь, это ритуал позора.

Снова взглянув на множество фигур, окружавших ближайший костёр, я увидел, что большинство из них частично или полностью раздеты. Кроме того, казалось, что все держат в руках ножи. Пока я смотрел, воин-паэлит, злобно оскалив зубы, выкрикнул что-то на диалекте, который я не до конца понял. Однако, пока этот парень разглагольствовал, я уловил слова, похожие на каэритские, означающие «обязательство» и «позор». Когда его обличительная речь закончилась, воин тут же полоснул себе по груди и упал на колени.

— Он принёс клятву умереть в битве, — пояснил Эйтлишь. — Как и все они. Опоздание на это поле бойни — большое пятно на их чести, и они могут провести остаток своей жизни, пытаясь отмыть его. — По мрачности его рельефного лица я догадался, что он тоже несёт на себе бремя этой вины. В конце концов, каэрит с равнин по-прежнему оставался каэритом.

— Тогда, — сказал я, почувствовав, что мне плевать на его горе, — надеюсь в будущем они соблаговолят оставаться с армией.

Он прищурился в ответ на упрёк, прозвучавший в моём тоне, но ожидаемый язвительный ответ не слетел с его губ. Вместо этого он перевёл взгляд на север.

— Ты чувствуешь, Элвин Писарь? — спросил он тихим голосом, в котором слышалась тревожная нотка неуверенности. Из всех недостатков Эйтлиша нехватки уверенности я за ним не замечал.

— Что? — сказал я, глядя на окружающие поля. Как всегда, проклятие каменного пера было непостоянным, и ни одного бродячего мертвеца ещё не показалось, но я сомневался, что удастся избежать этой ночью какого-либо посещения. «Пожалуйста», умолял я перо. «Пусть это будет не Уилхем» …

— Сложно описать, — ответил Эйтлишь. Он помолчал, сосредоточенно хмуря лоб, что уже граничило со страхом. — Что-то происходит к северу отсюда. Скопление ваэрит.

— Эвадина обладает силой, и ты это знаешь. Силой Малицитов, и она ждёт нашего прихода. Через несколько дней армия встретит Восходящее войско. — Я тяжело вздохнул от усталости. — То-то кровавый будет день.

— Я чувствую твою ужасную женщину, Элвин Писарь, и мне удивительно, что ты не разглядел глубину её злобы. Но сейчас я ощущаю нечто большее. Соединение путей, перекрёсток, где судьба встречается с судьбой, и определены все варианты будущего. И я не знаю, чем это закончится.

Теперь его лицом управлял страх, глаза расширились и смотрели вперёд. Это было настолько непохоже на всё, что я о нём знал, что я почувствовал, как пячусь назад.

— Никогда ещё не случалось войны с определённым исходом, — сказал я. — Но мы сильны, как численностью, так и решимостью. Я всё думал, выстоит ли эта армия, когда наступит битва, и сегодня получил ответ. Мы отправимся к замку Амбрис, победим нашего врага, и там я потребую своего сына. — Я наклонил голову и повернулся, чтобы уйти. — А сейчас у меня есть острая потребность напиться…

— Я заметил, что ты ни слова не сказал о том, чтобы убить её, — сказал Эйтлишь.

Я не стал медлить и зашагал в темноту, надеясь, что путешествие до моей палатки и приём бренди пройдут без вмешательства призраков.

* * *

К вечеру следующего дневного перехода над северным горизонтом уже поднималась длинная зелёная полоса Шейвинского леса. Вскоре после этого на дороге появились Тайлер и два разведчика с детальным отчётом о расположении восходящей-королевы у за́мка Амбрис.

— Всего от пятнадцати до двадцати тысяч, — сказал он. — Расположились в основном вокруг за́мка. По большей части пехота, насколько могу судить. Компания у них довольно разношёрстная. Толпа едва обученных керлов с вилами, топорами и тому подобным, и ветераны войска Ковенанта.

— Состояние осады? — спросил я.

— Никаких осадных машин, но они копают траншеи. Судя по трупам вокруг стен, они сразу попытались штурмовать за́мок, но у них ничего не получилось. — Узкое лицо Тайлера помрачнело. — А ещё там виселицы.

— Виселицы?

— Дюжина стоит на платформе вне досягаемости стрел с главных ворот, и на каждой висят тела. Похоже Лжекоролева захватила несколько верных герцогине Лорайн керлов. С начала осады она вешает по двенадцать человек в день.

«Наша миссия важнее, чем мы», однажды сказала она. Верит ли она в это до сих пор или её разум теперь полностью погрузился в мстительное безумие?

— Ладно, — сказал я Тайлеру. — Иди, отдохни…

— Там, хм, — Тайлер бросил через плечо многозначительный взгляд на лес, — кое-что ещё, капитан. Мы нашли посланницу, ожидавшую там, где дорога переходит в лес. Та сука-просящая из Рианвеля. Совсем одна, представляете себе. У неё флаг переговоров, иначе я бы убил её на месте.

— Её послание? — спросил я.

— Говорит, скажет только Писарю.

— Ладно. — Я бросился к Утрену. — Посмотрим, что она скажет.

— Нехорошо это, что бы там ни было, — высказала Джалайна. — Лучше, если позволишь мне пойти туда и убить её.

— Такой поступок не для лорда, командующего армией, которая ведёт священный поход справедливого правосудия. — Забравшись на Утрена, я подъехал к ней, пока она залезала на свою паэла. — Но, — добавил я, подъезжая ещё ближе, — если я вдруг почешу подбородок, можешь спокойно расколоть ей череп.

* * *

Злобный, вызывающий облик просящей Ильдетты производил бы более сильное впечатление, если бы её лошадь, испуганная нашими паэла, не ёрзала в постоянном волнении. Я не чувствовал склонности ни к вежливости, ни к традиционным ритуальным обменам любезностями, обычным для таких случаев. И она тоже. На лице женщины отражалась ненависть к человеку, убившему её брата. Хотя, учитывая глубину её фанатичной привязанности к Эвадине, вряд ли выражение лица было бы менее жестоким, если бы я оставил того гада в живых.

— Изложи своё дело, — сказал я, положив руку на луку седла Утрена.

— Моя королева посылает дар, — ответила она, и её губы изогнулись от удовольствия в миг, когда она потянулась к чему-то, лежавшему на коленях. На вкус Джалайны её руки двигались слишком быстро. Её паэла дёрнулась вперёд, а Джалайна подняла молот для смертельного удара. Но прежде, чем удар достиг цели, лошадь Ильдетты, и без того напуганная, встала на дыбы, опрокинув наездницу со спины, развернулась и ускакала в лес.

— Стой! — рявкнул я Джалайне, которая уже занесла руку, чтобы ударить Ильдетту. Я увидел, что у той руках нет оружия. Вместо этого она сжимала маленький холщёвый свёрток. — Принеси это мне.

Ильдетта с Джалайной со взаимной ненавистью посмотрели друг на друга, и Вдова носком боевого молота подхватила свёрток, вырвав его из рук просящей. Ещё до того, как развернуть его, я с тошнотворной уверенностью понял, что найду. «Скопление ваэрит», — сказал Эйтлишь, и, как всегда, не ошибся. Обёртка упала, открыв мешок грубой домотканой ткани, в котором были вырезаны два отверстия, чтобы получилась грубая маска.

— Если Писарь не явится один к за́мку Амбрис в течение десяти дней, — сказала Ильдетта, поднимаясь на ноги, — то ведьма умрёт. Если его армия войдёт в Шейвинский лес, она умрёт.

— Как… — Мой голос подвёл меня, и мне пришлось собрать волю, чтобы выдавить слова с губ: — Как вы её захватили?

— У меня не спрашивай, предатель, — сказала Ильдетта. — Ты получил вызов моей королевы. Отвечай, да или нет. Что касается меня, то я с радостью посмотрю, как она горит. — Она в последний раз насмешливо поклонилась мне и зашагала обратно по Королевскому тракту в мрачное укрытие леса. Я по-прежнему горжусь тем, что не приказал Джалайне пойти и забрать её голову.

* * *

— Я бы вам запретила, — протянула Леанора, — если бы считала, что вы послушаетесь.

Я намеревался ускользнуть ранним утром, но после ухода Ильдетты Джалайна направилась прямиком к принцессе-регенту с детальным отчётом о наших переговорах. Вскоре после этого Элберт и Рулгарт явились в мою палатку с вызовом к королевской особе.

— Всё равно запретите, — сказала Эйн, от волнения забывшая этикет. Она отошла со своего места рядом с Леанорой и смотрела на меня с такой тревогой, что мне взглянуть на неё было тяжело.

— Я должен идти, — сказал я ей чуть упрашивающим голосом, что совершенно не помогло развеять её страхи.

— Она тебя убьёт! — Бешеный взгляд Эйн метался с одного лица на другое в поисках поддержки. — Вы все это знаете.

— Писарь, с этим трудно поспорить, — сказал Рулгарт. — И эта армия придаёт большое значение своему командиру.

— Милорд, я уверен, такое же значение они придадут и вам.

Рулгарт от перспективы моей кончины вёл себя куда мрачнее, чем я ожидал.

— Сомневаюсь. После ваших неразумных выходок на утёсе трудно соперничать с легендой. И вряд ли удастся держать их под контролем, пока вы мчитесь на верную казнь.

— И каэриты здесь не задержатся, — прогремел Эйтлишь. Его огромное тело занимало значительную часть королевского шатра, и всё равно ему приходилось нагибаться, чтобы не упираться в брезент над головой. Он впервые присутствовал на совете, и было странно, даже комично видеть его таким неловким. — Как только они узнают, что Доэнлишь в лапах этой ужасной женщины, они тут же отправятся ей на помощь.

— Так не говори им, — сказал я.

Он удостоил меня испепеляющим взглядом.

— Я здесь не единственная душа с ваэрит. Другие уже почувствовали то, что чувствую я. Очень скоро они поймут причину. И к тому же, я не стану лгать своему народу. Это я оставлю вам.

— Если не можешь их остановить, то хотя бы задержи, — сказал я, оборачиваясь к Леаноре. — И войско Короны, насколько сможете. Это всё, о чём я прошу, ваше величество. Что касается неизбежности моей смерти, то я не думаю, что в этом цель Лжекоролевы.

— Если она не собирается убивать тебя, — сказала Джалайна, пригвоздив меня суровым укоризненным взглядом, — то что же она собирается делать?

— Попытается переманить меня на свою сторону. А когда у неё не получится… — я пожал плечами, — на самом деле я не знаю, что она сделает. Но знаю, что она убьёт Доэнлишь, если меня там не будет, чтобы это остановить, а я этого не позволю.

— Доэнлишь, о которой вы говорите, — сказала Леанора. — Наш народ знает её как Ведьму в Мешке?

— Да, ваше величество. Мы думали, что она просто торгует амулетами и снадобьями, но для каэритов она значит гораздо больше. — Я взглянул на Эйтлиша. — Если ей будет причинён какой-либо вред, то их реакция будет… экстремальной по своей природе.

— И вы обменяете свою жизнь на её? Вы настолько многим ей обязаны?

— Это не вопрос долгов или обязательств. — Я замешкался. Связь между мной и Ведьмой в Мешке сложно было объяснить, даже самому себе. — Я верю, что она творит добро в этом мире. Такую душу необходимо беречь.

Леанора вздохнула и откинулась на своём троноподобном стуле. Это была простая, прочная вещь — его изготовил кто-то из плотников поопытнее, маршировавших с войском Короны, и потому не блистал величием и роскошью трона, на котором когда-то восседал брат Леаноры. Тем не менее, мне казалось, что в этом маленьком шатре, на этом стуле, она выглядела гораздо более царственно, чем король Томас когда-либо чувствовал себя в своей самой пышной комнате и в позолоченных нарядах. И это не было врождённым качеством, а скорее накопленным авторитетом и опытом, заработанными в результате бедствий и неудач. До сего момента я служил этой женщине ради выгоды, ради общей цели. Теперь же впервые почувствовал, что она действительно может справиться с задачей установления мирного правления на этой вечно беспокойной земле. Её агрессивный сын — иное дело, но его лучше было отложить на потом.

— Хорошо, — согласилась принцесса-регент. — Лорд Элвин Писарь, сим поручаю вам передать королевское послание Лжекоролеве Эвадине Курлайн. Ей приказано распустить свою армию и выдать себя на суд согласно законам Короны по обвинению в государственной измене и массовых убийствах. Новости о вашей миссии будут объявлены войску Короны через день после вашего отъезда. После этого не могу дать вам никаких гарантий, сколько времени им понадобится, чтобы идти к за́мку Амбрис, с моего разрешения или без оного.

Я кивнул и повернулся к Эйтлишу.

— Сможешь задержать каэритов на день?

— Если я это сделаю, то какие гарантии, что ты убережёшь Доэнлишь?

— Никаких, кроме обещания, что я сделаю всё, чтобы её спасти.

Мышцы его широкого лица напряглись, а на виске запульсировала жилка, свидетельствуя о жестокой внутренней борьбе.

— Один день, — сказал он, пристально глядя на меня. — Но знай, когда этот день закончится, они отправятся за тобой со всей возможной скоростью. Таолишь быстры, но паэлиты быстрее, даже в лесу. И я поеду с ними.

* * *

Я уехал той же ночью, стремясь использовать всё отведённое мне время. Джалайна, Эйн и разведчики настояли, что сопроводят меня в лес. Утрен шёл размеренным, но не слишком быстрым шагом, пока небо не стало полностью тёмным, после чего мы разбили лагерь. Понятно, что настроение у костра было мрачным, и усугублялось тем, что Эйн часто плакала. Меня это одновременно нервировало и раздражало.

— Может, ты лучше споёшь? — спросил я, глядя, как она сидит на корточках и печально смотрит на огонь.

— Нет! — рявкнула она в ответ — её новоприобретённая женственная уравновешенность вновь сменилась подростковой раздражительностью. Гневно вытерев глаза, она встала и пошла к окутанным мраком деревьям.

— Она не понимает, зачем ты это делаешь, — сказала Джалайна. — С другой стороны, и я тоже.

— Я делаю это по той же причине, по которой ты однажды пинками скидывала людей со стены, чтобы сломать им шеи. — Я пожалел и о тоне, и о словах в тот же миг, как они слетели с губ, и поморщился от боли, которую увидел на её лице. — Прости, — вздохнул я, двигаясь ближе к ней. — На самом деле я, наверное, знал, что всё к этому идёт. На этом пути у меня нет выбора, кроме как идти дальше.

— Как то, что каэриты называют «Кейр». — В голосе Джалайны я услышал неохотную, горькую уступку, осознание того, что с этого пути меня уже не свернуть. — Ты идёшь, чтобы встретить свою судьбу.

— Как скажешь. — Я сунул руку в куртку и достал спрятанный там завёрнутый в кожу свёрток. — Я должен попросить тебя сделать кое-что для меня, кое-что очень тяжёлое.

Я думал, что она от него отпрянет, но, когда я развязал завязки свёртка, вид каменного пера вызвал лишь озадаченное выражение на её лбу.

— Я думала, тебе нужно принести его к ней, — сказала она. — Возможно даже убить её с его помощью.

— Мне не подобраться достаточно близко. Её охранники наверняка меня обыщут. Думаю, лучше ему не попадать в её руки. К тому же… — я прикоснулся чувствительным пальцем к шипастым бородкам, удивляясь, отчего столь могущественная вещь кажется такой обычной, — думаю, оно уже сослужило свою службу на утёсах.

Джалайна кивнула и протянула руку к перу, но замерла, когда я продолжил говорить.

— Носить его нелегко. Оно может повлиять на тебя не так, как на меня. Я не знаю. Но если повлияет…

— То повлияет, — пробормотала Джалайна, взяв и перо, и его обёртку. Потом осмотрела его коротким, настороженным взглядом, завязала и отправила в свою сумку.

— Если… я не вернусь и не заберу его, — сказал я, посмотрев ей в глаза, чтобы убедиться, что она видит серьёзность моих намерений, — то пусть Тория отвезёт тебя к самому глубокому известному ей месту океана, и брось его туда.

Я наклонился к ней и поцеловал её в губы. Она приняла поцелуй, но меня в ответ не поцеловала. И ничего не сказала, когда я встал и пошёл, чтобы взобраться на Утрена.

— До рассвета ещё много часов, капитан, — сказал Тайлер.

— И мне нужно по полной использовать это время, — ответил я. Странно было наблюдать, как этот человек, которого я ещё не так давно презирал, ёрзает и подбирает слова прощания с человеком, которого он совершенно точно не ожидает больше увидеть, по крайней мере, живым.

— Паэлиты уже скоро будут здесь, — оживлённо сказал я, чтобы избавить его от необходимости придумывать прощание. Отстегнув меч, я бросил его Тайлеру. — Езжайте с ними и привези его мне к за́мку Амбрис.

— Хорошо, капитан. — Он и остальные разведчики опустились на одно колено и низко поклонились.

— Что бы дальше ни случилось, — продолжил я, — считайте себя очищенными от всех преступлений, которые мы вместе совершили, во всяком случае, очищенными настолько, насколько возможно.

Я коротко улыбнулся им, и Утрен пошёл к дороге. В это время из темноты выбежала Эйн и прижалась к моей ноге.

— Я написала тебе песню, — сказала она, глядя на меня яркими, влажными глазами. — Значит, тебе придётся вернуться. Иначе ты никогда её не услышишь.

Я наклонился, взял в ладони её лицо и стёр большими пальцами слёзы с щёк.

— Спой, даже если я не вернусь, — сказал я. — Скорее всего, другого завещания мне не видать.

Тогда Утрен бросился галопом, оттащив меня от неё, и с грохотом помчался по тёмному Королевскому тракту.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Я знал, что Утрен — существо огромной силы, но скорость, с которой он понёс меня к за́мку Амбрис, превосходила весь мой опыт. Многие мили тёмного леса пронеслись сплошным чёрным пятном, которое сменилось серым, когда рассветный свет начал ласкать деревья. Я мог только предполагать, насколько этот зверь знал или понимал нашу миссию. Однако, пока он несколько часов скакал без каких-либо признаков усталости, я почувствовал нарастающее ощущение, будто меня тянут, а не несут. Что-то влекло Утрена к нашей цели. Я вспомнил, что Эйтлишь рассказал о связи паэла с каэритами, о том, что происхождение этой связи оставалось загадкой. Теперь я подозревал, что к этому могла приложить руку Доэнлишь. Её истинный возраст был неисчислим и мог даже восходить ко временам сразу после Бича. Если так, то её ваэрит, по-видимому, обладал достаточной силой, чтобы просочиться в кровь последующих поколений этих великих лошадей.

Благодаря сверхъестественной быстроте Утрена путешествие, которое должно было занять три полных дня тяжёлой скачки, заняло чуть больше одного. Когда луна поднялась, став ярким диском, я увидел сквозь деревья мерцание костров войска Ковенанта.

Хотя мой скакун казался неутомимым, я таковым не был. Несколько раз я резко просыпался, после того как поддавался изнеможению. Однако каждый раз Утрену удавалось удержать меня в седле. Теперь же, когда наша цель была так близка, я начал натягивать его поводья, и, по крайней мере на этот раз, он согласился остановиться.

Утрен, как только я слез с его спины, встал на дыбы и недовольно фыркнул. Я протянул руку, успокаивающе похлопал его по боку и почувствовал, как дёрнулись его мышцы, а, подняв голову, увидел смущённый блеск в его глазах. Я отступил, и он двинулся вперёд, но тут же отошёл на несколько шагов назад, раздражённо вскинув голову, как будто его оттолкнул невидимый барьер.

— Она не хочет, чтобы ты приближался? — спросил я, наклонив голову в сторону костров.

Утрен снова фыркнул, порыл копытами землю, а потом, последний раз глянув в мою сторону, крутанулся и умчался галопом во мрак.

* * *

Осадные линии, окружавшие за́мок Амбрис, легко было различить даже ночью, поскольку их освещало множество факелов, полыхавших на укреплениях. Подойдя ближе, я разглядел характерные следы недавнего штурма — на стенах виднелись чёрные полосы, а земля между траншеями и стенами была усеяна следами битвы. На поле, заваленном трупами и испещрённом оперениями стрел и болтов, валялись сломанные лестницы. Массивные железные и дубовые ворота выглядели неповреждёнными, а знамя семьи Блоуссет вздымалось высоко над стенами, сигнализируя о том, что могучая резиденция Шейвинских герцогов даже не близка к падению. Виселицы, о которых говорил Тайлер, тоже легко было разглядеть: тела на них покачивались в ночном воздухе. Большинство повешенных были взрослыми, но двое оказались меньше и поэтому раскачивались сильнее.

Однако самым любопытным аспектом этого зрелища, который только усиливался по мере того, как я приближался к внешнему пикету войска Ковенанта, был запах. Все поля сражений в разной степени воняют. Те, что находятся на открытой местности, обычно пахнут взрытой землёй и дерьмом людей и лошадей, а потом приобретают тошнотворный привкус разложения. Осада производит смесь дыма, навоза и ароматов множества костров для готовки. Здесь же стоял иной запах, который больше напоминал мне трущобы Куравеля — затхлую, неприятную мешанину смрада немытых тел и открытых отхожих мест. Это говорило неряшливости, от которой Суэйн потянулся бы за кнутом.

Источник вони стал очевиден после встречи с первыми пикетами — пара алебардщиков Восходящего войска источала такой запах, который возникает только после нескольких недель, проведённых в одной и той же тяжёлой, частично бронированной одежде. Ещё их отличали косматые бороды и пряди немытых волос, торчавшие из-под шлемов. Тем не менее, солдатской бдительности им было не занимать. Оба быстро направили на меня своё оружие, как только я появился в круге света, исходящего от их факела. Судя по мгновенному рычанию, сорвавшемуся с их губ, оказалось, что я не нуждаюсь в представлении.

— Предательская мразь! — поприветствовал меня тот, что покрупнее, выходя вперёд, и угрожающе махнул алебардой. Его напарник подошёл к нему, настороженно, но столь же враждебно.

— Элвин Писарь, — сказал я, отвесив им вежливый поклон. — Явился в соответствии с вызовом восходящей-королевы. Полагаю, меня ожидают.

Они связали мне руки за спиной сильнее, чем казалось удобным, но в остальном старались не причинять никаких травм. Для сопровождения вызвали новых солдат, и все они оказались такими же вонючими и неопрятными, как и два пикетчика.

— Вы нынче даже не обыскиваете? — с отвращением спросил я, и в ответ услышал ворчание сержанта:

— Пусть предатель заткнёт свою грязную пасть, иначе я сам её заткну.

Этого парня мощного телосложения я смутно помнил по штурму Атильтора, и теперь же это событие казалось очень давним. Он наклонился ко мне, сверкая злобными глазами и оскалив жёлтые зубы, а я сморщился от вони у него изо рта и врезал лбом ему по носу. Когда он отпрянул назад, я бросил пытливый взгляд на лица других солдат. Все они выставили алебарды для смертельного удара, но никто, похоже, не собирался его нанести. Они могли бы избить меня древками своего оружия, но и этого не сделали. Даже сержант, когда закончил фыркать и плеваться кровью, ответил лишь ещё более зловещим взглядом, а не ожидаемым шквалом ударов.

— Никакого вреда Писарю-Предателю, да? — спросил я, натянуто ухмыльнувшись, чтобы скрыть тревогу. То, что слово Эвадины настолько их связывало, не предвещало ничего хорошего. Несмотря на всю ненависть этих людей, я увидел в их глазах странный свет. Это был почти тот же самый блеск, который я замечал даже во время первых проповедей Помазанной Леди — признак тех, кто потерялся в своей преданности. Но тогда это случалось мимолётно и, когда проповедь заканчивалась, взгляд людей снова становился почти нормальным. Теперь же казалось, что солдат Восходящего войска этот блеск не покидает. Не поэтому ли они так воняли? Даже элементарное омовение от последствий военной жизни отвлекало их от преданности королеве-мученице.

— Хватит бездельничать, — сказал я, добавив в голос властности. — Пойдём, куда шли.

Лагерь, через который меня провели, представлял собой зловонную трясину с колеями и грязными тропами, вьющимися между беспорядочно поставленными палатками. Грязные, небритые мужчины и растрёпанные женщины выстроились вдоль нашего маршрута, и всё громче выкрикивали мне осуждающие оскорбления. Однако, как и у солдат, окружавших меня, их ярость не переросла в насилие, настолько полной была их приверженность слову Воскресшей мученицы.

— Ты сгоришь, предатель! — верещала на меня одна женщина. Через порванную рубаху я видел её грудь, но она явно плевать на это хотела. Другие были одеты ещё хуже: мужчины с обнажённым торсом и полуголые женщины толпились вокруг, добавляя свои голоса к нарастающему шуму.

— Еретик! Клятвопреступник! Сжечь его!

Их бешеная ненависть нарастала, и я начал бояться, что она преодолеет силу их повиновения воле Эвадины. То и дело моим сопровождающим приходилось отталкивать особо жаждущих пытать, кордон солдат вокруг меня всё плотнее сжимался, а толпа сгущалась, и их нестройная ненависть неизбежно переходила в скандирование:

— Сжечь его! Сжечь его! СЖЕЧЬ ЕГО!

А потом, внезапно, всё прекратилось. Крики заглохли на полуслове, и люди вокруг меня — как солдаты, так и толпа — рухнули на колени. Мы подошли к центру лагеря, где на маленьком возвышении была поставлена большая палатка. Перед ней стояла единственная фигура, закутанная в плащ и капюшон, но все присутствующие чувствовали тяжесть её взгляда. Она ничего не сказала и не сделала никакого жеста, просто повернулась и исчезла в палатке, но после этого вся толпа осталась на коленях, а охранники провожали меня дальше в бессловесном молчании, как совершенно запуганные люди.

Дойдя до палатки, сержант, у которого всё ещё текла кровь из разбитого носа, отдёрнул полог и махнул головой, позволяя мне войти. Я заметил, что он старался не заглядывать внутрь. Проходя мимо него, я снова поморщился от запаха. Внутри Эвадина сняла плащ и теперь стояла, раскачивая большую, украшенную богатой резьбой колыбельку. Всё её внимание было приковано к обитателю колыбельки, и когда я вошёл, она не подняла глаз. В отличие от своих солдат, она выглядела чистой — лёгкая хлопковая рубашка, которую она носила под плащом, не была испачкана. И всё же на её лице я увидел морщинки, которых не было при нашем расставании — небольшие, но заметные уплотнения вокруг рта и глаз. Как и всегда с ней, я обнаружил, что они сделали её более привлекательной. Даже погрязшая в бесчисленных грехах, Эвадина Курлайн не могла не быть красивой.

— Твои солдаты — позорище, — сообщил я ей.

Эвадина сначала не ответила, продолжая раскачивать колыбельку. В её взгляде сквозила скорее заботливая очарованность, чем любовь.

— Неужели ты не хочешь посмотреть на своего сына, Элвин? — спросила она. Я обнаружил, что её голос сильно отличается от раздражающей, мучительной смеси ярости и предательства, звучавшей во время нашей последней встречи в Куравеле. Теперь она говорила спокойно, задумчиво, с оттенком усталости, граничащей с цинизмом.

— Осторожнее, — предупредил я, не двигаясь с места. — Вдруг твоя невменяемая паства подслушивает. — Я действительно хотел посмотреть на ребёнка в этой кроватке, но знал, что в этот момент он был всего лишь очередным инструментом в арсенале этой женщины. Я знал, что в нём она увидела ключ к восстановлению моей преданности. — Ты ведь не хочешь, чтобы они узнали, что плод твоей утробы — всего лишь бастард от разбойника?

— Они знают лишь то, что я пожелаю, и не задают вопросов. — Она впервые обратила на меня взгляд, и я с удивлением увидел, как она мне улыбнулась. Это была грустная улыбка, полная сожаления, которую я счёл искренней. — Я поняла, что это… нелегко, когда тебе не задают вопросов, чего ты никогда не избегал. Итак, у тебя есть последний шанс на это. Задавай мне любой вопрос, и я постараюсь ответить. Но сначала, пожалуйста, посмотри на своего сына.

На нетвёрдых ногах я подошёл к колыбельке, хотя дрожали они не из-за нескольких часов, проведённых на вздымающейся спине Утрена. Я не знал, что ожидал увидеть, когда посмотрю на ребёнка, которого мы произвели на свет. Может быть, что-то чудовищное? Мерзкое существо, искажённое злобой души его матери. Вместо этого я увидел всего лишь спящего младенца, который одной крошечной ручкой сжимал одеяльце, а крошечный большой палец другой сунул в рот. Всего лишь ребёнок, как и бесчисленное множество других, но в тот момент это было самое совершенное и красивое существо, которое я когда-либо видел.

— Он хорошо спит, — сказала Эвадина. — Немного ворочается, хотя в настроении может орать так громко, что разбудит мёртвых. И он умный, я вижу это в нём, даже в таком маленьком. То, как он смотрит на всё, так светло, с таким любопытством. У нас получилось нечто чудесное, так ведь, Элвин?

Я напряг связанные руки — мне очень хотелось дотянуться до кроватки, коснуться пальцем ладошки ребёнка на одеяле, почувствовать, как он схватит её. Я знал, что Эвадина видела, насколько мне это нужно, но не предприняла никаких попыток разрезать путы на моих запястьях. Она сожалела, но и жестокость была ей не чужда. Итак, мне оставалось только смотреть на ребёнка, теряясь в чуде чего-то настолько совершенного, возникшего в результате столь несовершенного союза, как наш.

— Да, — выдохнул я. — Чудесное.

— И это заставляет меня спросить: почему ты отвернулся от нас? Почему вступил в союз с нашими врагами?

Посмотрев на неё, я увидел на лице Эвадины ту же печаль, но теперь оно немного посуровело, и в глазах появился первый проблеск встречного обвинения.

— Ты обещала, что это я буду задавать вопросы, — сказал я.

Она напряглась, лицо ещё сильнее посуровело.

— Так задавай.

— Где Ведьма в Мешке?

Она насмешливо и удивлённо приподняла бровь.

— Так ты действительно отдал себя в мои руки только ради каэритской торговки амулетами?

— Она не просто торговка, как ты наверняка знаешь. И спрашиваю снова, где она?

— Надёжно связана, под хорошей охраной и невредима. Останется ли она в таком состоянии, во многом зависит от тебя.

— Как ты её схватила?

На этот раз поднялись обе брови, и с её губ слетел лёгкий смешок.

— Схватила её? Думаешь, я все эти месяцы прочёсывала королевство в поисках еретички? Я не хватала её, Элвин. Она вошла в этот лагерь две недели назад и потребовала аудиенции с восходящей-королевой.

— Которую, готов поспорить, ты не предоставила.

Ее весёлость угасла, и по изгибу лба я заметил, что ей стало немного неуютно.

— У меня есть дела поважнее, чем болтовня каэритской колдуньи…

— Нет, — перебил я. — Не в этом дело. Ты испугалась, а точнее что-то внутри тебя испугалось встречи с ней лицом к лицу. Думаю, ты ни секунды не провела в её присутствии.

Её лицо снова дёрнулось, на этот раз намного сильнее.

— Ты же чувствуешь её, да? — Настаивал я, подходя к ней ближе. — Ту тварь, которая тобой управляет. Возможно, ты всегда её чувствовала, но говорила себе, что это Серафиль, несмотря на то, как скверно она ощущается, несмотря на то, как она растёт с каждым совершённым тобой преступлением, с каждым кровавым шагом путешествия, которое привело тебя сюда…

Она всегда была сильной и умела применять насилие, но удар, который она нанесла мне в тот момент, говорил о том, что эта женщина изменилась, преобразилась. Её рука врезалась в центр моей груди с силой тарана. К счастью, она предпочла не сжимать кулак, иначе вряд ли я бы это пережил. Я почувствовал, как ноги оторвались от ковра, из лёгких в мгновение ока вышел весь воздух, и я приземлился на спину в нескольких футах от неё, не в силах вздохнуть, а в глазах потемнело. Из всех случаев, когда меня били, только сэр Алтус был ближе к тому, чтобы убить меня одним ударом.

Я пришёл в себя от громкого детского плача и резкой вспышки боли в груди. Сплюнув желчью, я сел и обнаружил, что Эвадина держит нашего сына, укоризненно наморщив лоб.

— Ты его расстроил, — сказала она, в точности как жена бранит глупого мужа. Если бы у меня и были какие-либо сомнения относительно тяжести её безумия, они исчезли бы в тот же миг. Эвадина Курлайн, которую я знал, теперь исчезла, её заменила сумасшедшая душа, которая воображала себя праведной королевой, служащей божественному. Я знал, что стена заблуждений, которую она воздвигла вокруг себя, стала слишком прочной преградой, которую невозможно сломать простыми словами, но всё же я чувствовал себя обязанным попытаться.

— Неуже… — хрипло начал я, и закашлялся. Сплюнув, я попробовал снова: — Неужели ты ни разу не задумалась о всех смертях, причиной которых стала? Обо всех трупах, оставшихся после тебя? Куравель и Фаринсаль сожжены вместе с мученики знают сколькими деревнями. Ты видела кровавую бойню, которую устроили в Оплоте Леди, или тебе было достаточно просто организовать резню издалека? Ты убила детей, Эвадина…

— Я делала то, что требовали от меня Серафили! — отрезала она так громко, что ребёнок в её руках завопил вдвое громче. Раздражённо вздохнув, она крепче прижала его и стала мягко покачиваться из стороны в сторону, шепча успокаивающие слова. — Тс-с-с, Стеван. Мамочка и папочка просто играют.

Внезапно то, как Эвадина держит его на руках, показалось мне отталкивающей, отвратительной пародией на материнство.

— Что ты ему расскажешь? — спросил я и застонал, поднимаясь на ноги. — В будущем? Как его мать начала Второй Бич, который клялась предотвратить?

— Нет, — резким, но спокойным голосом ответила она. — Я расскажу ему правду. Что его отец когда-то был добрым человеком, но еретики-каэриты совратили его на путь зла. И поэтому я покарала их огнём и мечом за их преступления, за то, что лишили меня человека, которого я любила, и за их пагубное служение Малицитам. Но начну я с той ведьмы, которую ты так любишь.

От отчаяния я устало поник, качая головой.

— Ты добьёшься только своего уничтожения. Ты не знаешь, кто она такая, и что сделают каэриты, если ты причинишь ей вред. Уилхем погиб, убив Вирулиса, ты это знала? Тебе всё равно? С каждым шагом на этой дороге хаоса ты порождаешь мстительных врагов. Всё кончено, Эвадина, ты просто ещё этого не осознала.

Она одарила меня взглядом, в котором смешались жалость и смирение, и укачивала ребёнка на руках, пока его крики утихли.

— Ты забываешь, Элвин, я видела, что грядёт. Я видела, как ведьма горела. Видела, как армии, затмевающие Восходящее войско, несут моё знамя за тысячи миль праведных завоеваний. Аскарлия, восточные королевства, земли за южными морями — все будут объединены в Ковенанте. Это будет его миссия, со временем.

Она подняла Стевана, и одеяло упало, открыв счастливое личико, а его стоны, раздававшиеся несколько секунд назад, внезапно забылись. Его щёки раздулись, он захихикал и замахал руками в мою сторону.

— И я видела тебя подле него. Поэтому я не убью тебя, Элвин. И вряд ли я смогла бы, поскольку моя любовь не умирает так легко, как твоя.

«Вот бы мама была здесь и посмотрела на это…».

— Никогда, — зашипел я на неё, когда это виде́ние с болью возникло в моей голове. Я подумал, что дарованный мне проблеск будущего вполне может быть отражением её виде́ния. Но там, где она видела чудесный триумф, я увидел лишь судьбу, которой решил избежать. — Я не буду принимать участия в этом походе. Я уже прошёл по этой дороге, и вот куда она нас привела.

— К порогу славы. — Эвадина мрачно улыбнулась и, прижав губы к головке Стевана, положила его в колыбельку. — Со временем это будет его слава.

Выпрямившись, она повернулась и выкрикнула приказ, отчего сержант с разбитым носом поспешно отодвинул полог палатки.

— Отведите лорда Писаря к его ведьме. Даже такая, как она, перед законной казнью должна иметь возможность получить утешение от друзей. И когда будете складывать костёр, сложите его повыше. Мы сожжём её на рассвете.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Ведьму содержали в почерневшем и частично лишённом крыши постоялом дворе, который представлял собой единственное здание, сохранившееся среди развалин деревни Амбрисайд. Дома и мастерские теперь были сожжены, либо снесены до основания, а все переулки завалены битой посудой и обломками мебели. Я не видел тел, а это значит, что Лорайн мудро приказала жителям укрыться в за́мке. К моему удивлению, когда меня втолкнули в здание, в тёмном бардаке я увидел свет, блеснувший на ряде бутылок за стойкой. Любая другая армия разграбила бы и пропила всё это, но только не Восходящее войско.

— Нам приказано не проливать твоей крови, предатель, — проворчал мне сержант со сломанным носом. Попытку запугивания несколько смазала гнусавость, с которой он теперь говорил. — Но это не значит, что я не сломаю молотом тебе ноги, если только шаг сделаешь за эти стены.

— Ты, скорее всего, завтра умрёшь, — сказал я ему, морщась от боли в груди. — Подумай об этом, когда будешь складывать костёр.

Он снова зарычал и отступил, в бессильной злобе зыркая на меня, и громко захлопнул дверь постоялого двора. Осматривая разнообразные тени, я не увидел никакого движения, которое могло бы указывать на присутствие другого человека, и почувствовал укол паники. «Если она уже мертва…». Но тут услышал тихий шорох ткани, и мои глаза заметили движение теней возле холодного и пустого очага. Подойдя ближе, я увидел, что она спокойно сидит на стуле. В отличие от меня, она не была связана, её руки лежали на коленях, открытое лицо тепло и приветливо смотрело на меня.

— Элвин, — сказала она, улыбнувшись, и я увидел пёстрые синяки на её лице.

— Она приказала избить тебя, — сказал я, подходя к ней, и присел рядом на корточки.

— На самом деле нет, — сказала она. — Когда я появилась, её последователи несколько возбудились. Её капитанам пришлось меня спасать. В конце концов, какой прок от мёртвой заложницы? — Она снова улыбнулась и указала в тень за моей спиной. — Где-то там есть ещё стул, если хочешь ко мне присоединиться.

— Да. Но сначала… — я поднялся и направился к бару, — пожалуй, я бы выпил.

После нескольких попыток мне удалось сбросить одну из бутылок, и я опустился на корточки, чтобы связанными руками достать один из осколков стекла. — Мне пришло в голову, — проворчал я, водя краем осколка по верёвке на запястье, — что я не знаю твоего имени. Называть тебя Ведьмой в Мешке кажется немного оскорбительным, а обращаться к тебе как к Доэнлишь я нахожу слишком формальным.

— Когда-то у меня было имя, — ответила она. — Но сейчас оно ничего не значит. Не стесняйся называть меня, как пожелаешь.

— Нет. — Я зашипел от облегчения, когда стекло перерезало верёвку, и узы свалились. — Так не пойдёт. — Я встал и принялся изучать бутылки, вынимая пробки и нюхая содержимое, пока не нашёл наименее едкое бренди. Подняв с пола два кубка, я вернулся к очагу.

— Ты таким балуешься? — спросил я, поставив кубки на каминную полку, и налил по порции в оба.

— Прошло уже… — она помедлила, нахмурив лоб от подсчётов, — … по меньшей мере два века с тех пор, как я пробовала спиртное. Интересно, улучшился ли вкус.

— Сомневаюсь.

Я передал ей кубок и пошёл искать стул, о котором она говорила. Он оказался плохо сделанным, шатался и скрипел под моим весом. Тем не менее, после дневного напряжения я был благодарен за любое облегчение. Некоторое время мы пили молча. От первого глотка Ведьма поморщилась, но решила не отставлять бренди в сторону. Вскоре я осушил свой кубок и потянулся за бутылкой.

— Думаю, — сказала она, — что у тебя ко мне много вопросов.

— Да, но я уже устал от бессмысленных ответов. — Мой стул застонал, когда я опустил на него зад. — Я выяснил, откуда появилась книга, но полагаю, ты это знала. Она по-прежнему у тебя?

— Она в надёжных руках, далеко отсюда. Я подумала, что лучше держать её подальше от матери твоего ребёнка.

Была ли тогда в её голосе лёгкая кислинка? Намёк на укоризну?

— Ты знала, что всё это случится, — отметил я. — Оно есть в книге?

— Многое. Но не всё. Кое-что отличается. Я уже говорила тебе о капризах судьбы.

— А это есть на тех страницах? — я махнул рукой на всё вокруг. — Ты, я, она, здесь в этот миг? Я имею в виду твою неминуемую смерть.

— Да. — Она глотнула бренди, и на этот раз поморщилась чуть меньше.

— И ты всё равно пришла.

— Некоторых судеб нельзя избежать. Какие-то сплетения в невидимом клубке мира всегда будут заманивать в ловушку, как ни старайся.

— Я столько мог бы избежать, если бы мне довелось прочесть ту книгу. И огромное количество мёртвых людей было бы по-прежнему живо.

— Элвин, неужели ты до сих пор настолько наивен? Её возвышение было неизбежно, но рождение вашего ребёнка — нет.

Теперь в её словах слышался вес, подчёркнутая нота, от которой я наклонился вперёд и нахмурил лоб, осознавая это.

— Стеван. Из-за него ты не давала книгу мне. Ты хотела, чтобы он родился.

Она встретилась со мной взглядом. На её лице появилось выражение, как у женщины, вынужденной противостоять заслуженному порицанию.

— Это никогда не было вопросом желаний, Элвин. Только необходимости. К слову, твоему сыну понадобятся твои советы относительно того, что ждёт его впереди.

— И что же это?

— Я знаю, ты не поверишь мне, когда я отвечу, но я просто не знаю. Могу только сказать, что мир перевернётся из-за его судьбы, как уже перевернулся давным-давно, когда была прорвана завеса между мирами.

— И ты ждёшь, что я буду смотреть, как ты сгоришь, а я останусь с Эвадиной?

— Мы оба знаем, что с ней ты не останешься, чем бы завтра всё не закончилось. Но да, я действительно жду, что ты будешь смотреть, как я сгорю. Так что прошу тебя, забудь все свои смелые планы или схемы побега, которые, наверняка, вынашиваешь. — Она снова глотнула, и к моему изумлению я увидел, как кубок дрожит в её руке.

— Ты боишься, — сказал я. — С чего бояться тому, кто не может умереть?

— Почему ты думаешь, что я не могу умереть? Ты же подверг себя опасности, чтобы спасти меня? Или ты пришёл по какой-то другой причине?

— Я пришёл ради тебя! — Разгорячившись, я дёрнулся на стуле, отчего его ослабленные ножки подкосились. Мне удалось вскочить, прежде чем он свалился вместе со мной, и я отбросил эту вероломную связку палок. Затем я откинул уже пустой кубок, взял бутылку, положил свободную руку на перемычку над очагом и хорошенько отхлебнул. Ведьма дала мне немного времени, а потом снова заговорила.

— Элвин, ты меня ненавидишь?

Я посмотрел на бутылку в руке и обнаружил, что та наполовину пуста, хотя и не чувствовал себя ни капельки пьяным. Тихо ругнувшись, я швырнул её в темноту и услышал, как она разбилась.

— Если бы ненавидел, то какой в этом был бы смысл? — спросил я. — Думаю, ненавидеть тебя — это всё равно как ненавидеть дождь или ветер. Ты просто есть.

Она поднялась, подошла ко мне и заговорила — голос стал тише, в нём засквозила потребность в понимании.

— Я долго искала тебя, и всегда думала, кем ты окажешься. Королём? Принцем? Могучим воином, прославленным яростью и милосердием? Признаюсь, никогда не ожидала, что ты окажешься разбойником, которого я впервые увидела убегающим от людей, собиравшихся повесить его на ближайшем дереве.

— Мне жаль, что я так тебя разочаровал.

— Нет, Элвин. — Она взяла меня за руку и крепко сжала. — Вовсе нет.

Глядя на её открытое, умоляющее лицо, я снова поразился её красоте, нестареющей и не омрачённой синяками.

— У меня есть мысли о том, кто такой Эйтлишь, — сказал я. — Поскольку в сравнении с тобой он просто ребёнок. Но я понятия не имею, о том, кто на самом деле ты.

Она снова сжала мою руку и опустилась на стул.

— На этот вопрос ответ будет завтра утром. — Поднеся кубок к губам, она нахмурилась, обнаружив, что тот пуст. — Оказалось, спиртное раздражает меня не настолько сильно, как раньше. Как думаешь, сможешь найти мне ещё?

Итак, мы сидели и говорили о всяком, а она пила. Я больше не задавал вопросов, хотя у меня их накопилось много. Требовать ответы теперь казалось неуместным и почти оскорбительным. Вместо этого она говорила о землях, по которым ходила за свои долгие годы. Одни были мирными и богатыми на чудеса, другие ещё сильнее, чем Альбермайн, раздирали раздоры и страдания, но, как бы далеко она ни путешествовала, Доэнлишь нашла одну черту, общую для всех культур.

— Падение, — сказала она. — Элтсар по-каэритски. Бич по-вашему. В сатрапии Ульмеш его называют Расколом. В Иштакаре, в архиве салутана есть целое хранилище, в котором хранятся отчёты о том, что их учёные называют Рассветом Века Теней. Единственный урок, усвоенный мною, заключается в том, что если и есть нечто, объединяющее человечество, так это катастрофа.

Хотя я старался не задавать новых вопросов, от одного всё-таки не удержался.

— Ты была там? Видела Бич?

— Даже я не настолько стара. Нет, я родилась в последующие годы, когда каэриты по-прежнему оставались сломленным, разобщённым народом. Мы деградировали, уменьшились числом и ослабли духом. И всё же я видела остатки тех, кем мы когда-то были, и кем могли бы стать снова. Долгие десятилетия пришлось направлять их — так глубоко они погрязли в трясине невежества. Со временем, когда я нашла других с такими же особыми способностями, как у меня, каэриты изменились, выросли. Итак, рассудила я, если такое можно сделать для каэритов, то почему нельзя и для всего мира? Но я не была полностью готова к тому, что обнаружу, отправившись дальше. Я считала себя мудрой, ведь я же древняя и пропитана знаниями, не так ли? Но оказалось, что я была наивной и потерялась в огромном и сложном океане. Я поняла, что моя миссия абсурдна, инфантильна и высокомерна, но, придя к этому пониманию, я открыла более глубокую истину. Пока я трудилась над переустройством мира, что-то ещё старалось вновь привести его к разрушению.

— Малицит. — Я поёрзал на табуретке для ног, которую отыскал среди обломков, и вспомнил переплетённые нечеловеческие трупы в кратере за окаменевшим лесом. — Как он мог выжить? Я же видел его труп.

— Дым от свечи висит и после того, как её потушишь.

— Итак, это призрак, подобный многим, которых я видел в последнее время. Кстати, с твоей стороны было бы любезно предупредить меня, что влечёт за собой прикосновение к каменному перу.

— А стал бы ты тогда его носить? А если нет, то оказался бы сейчас передо мной?

Я ничего не ответил, не увидев в ней никакого раскаяния. Тогда я понял, что её безжалостность сравнима с её состраданием, или даже его превосходит. Да, она заботилась обо мне, я знал это. Но знал также и то, что она вмиг пожертвует моей жизнью, если того потребует её замысел.

— Итак, Малицит остался, — сказал я, отвернувшись от неё. — Бесформенный, но достаточно сильный, чтобы обратить Эвадину к своим целям.

Ведьма кивнула.

— Поколениями я охотилась за ним, но находила только следы. Он странствовал так же далеко, как и я, но всегда бестелесно, не выбирая себе сосуд для своих амбиций, пока два десятилетия назад он не нашёл его, в ней.

Я снова вспомнил, как Эвадина смотрела на Стевана в колыбельке, и ту силу любви, которую я увидел в ней.

— А мой сын тоже носит это в себе? Малицитскую… сущность? Его душу?

— Его кровь от неё, но ещё и от тебя, Элвин. Вот почему после завтрашнего дня ты должен оставаться подле него. Только ты сможешь удержать его на том пути, по которому он должен идти.

— Путь куда? К чему?

Она покачала головой, и на её губах появилась печальная улыбка извинения.

— Мне даны лишь мимолётные виде́ния. Это всё равно как смотреть издалека на гору, на которую ты должен взобраться, но маршрут и цель скрыты.

— А если он не сможет взобраться? Если сойдёт с пути?

Улыбка сошла с её губ, и она отвернулась. Большего мне ответа и не требовалось.

— Я скорее дал бы всему миру рухнуть, чем поступил так, — твёрдо и решительно сказал я ей. — Ты выбрала свою миссию. Я же ничего не решал.

— Ты решил игнорировать свидетельства того, кем она становилась. Ты решил идти с ней от одной ненужной войны к другой. Ты решил любить её. Твой сын — плод твоих решений. Иногда ответственности не избежать, Элвин.

— Когда я избегал хоть чего-нибудь? Я пришёл сюда ради тебя, в полной мере ожидая смерти в качестве награды.

— Ты стоял и смотрел, как Декин Скарл мучает пленников, не так ли? Иногда до смерти. Ты воровал у нищих и обездоленных, чтобы у вашей банды были сытые животы на зиму. И ты убивал по его приказу.

— Я был сиротой, нежеланным бастардом, выброшенным в лес. Ребёнком, который не знал ничего лучше.

— Неужели? Такой умный, такой проницательный. Умный мальчик мог бы найти другой путь, не так ли?

Я сердито глянул на неё, и жар разливался в моей груди, хотя я не мог отрицать ни единого слова из тех, что она сказала.

— Если я виновен, то и ты тоже. Мы спасли её, разве не помнишь? Я не знал, чем она станет, но ты-то знала. Так почему?

— Потому что твой сын должен был родиться. Его присутствие в этом мире стоит всей той крови, которая пролилась из-за нашего поступка. Со временем ты поймёшь. Но я не буду уклоняться от твоего гнева, ибо заслужила его.

Внезапно она показалась такой усталой — обмякла на стуле, свесив кубок в вялой руке. Устало моргнула, глядя на меня, когда я взял у неё сосуд и отставил в сторону. На секунду я уловил её истинный возраст в этих глазах, за которыми ярко сияла глубина опыта и знаний.

— Поэтому ты пришла? — спросил я. — Чтобы принять наказание, которое, по-твоему, заслужила?

— Как ты пришёл ради меня. — Она протянула руку и провела ладонью по моему лицу. — Так и я пришла ради тебя. — Она вжалась в стул, спрятав руки в рукава халата. — Думаю, посплю немного. Я уже так давно этого не делала.

Тогда меня охватил приступ паники — отчаянное осознание того, что я не могу допустить, чтобы ей причинили какой-либо вред.

— Я могу вывести нас отсюда, — сказал я, схватив её за руку. — Не составит труда одолеть этого тупицу-сержанта. Мы можем разжечь здесь огонь, дым прикроет наш побег…

— Нет. — Её древние глаза смотрели на меня, с неоспоримой решимостью останавливая мои замыслы. Должно быть, на моём лице отразилось горе, потому что её взгляд смягчился, и она снова улыбнулась. — Просто дай мне поспать, Элвин. — Она откинулась назад, закрыла глаза и тихо прошептала: — Любопытно, приснится ли мне сон…

* * *

Через несколько часов после того, как рассвет забрезжил в разбитых окнах постоялого двора, появилась просящая Ильдетта. Дверь распахнулась под тяжестью её удара, и она появилась в поле зрения в сопровождении пары весьма высоких солдат Ковенанта. Просящая и её сопровождающие выглядели заметно чище, чем немытая толпа, через которую меня провели накануне вечером, а их полированные нагрудники украшал незнакомый герб: белый щит, окружённый столпами пламени. «Щит Леди», вспомнил я слова Эвадины, когда эта фанатичка и её брат появились в Атильторе. «У восходящей-королевы есть своя личная гвардия». По голодному предвкушению на лице рианвельской женщины я сделал вывод, что в этой армии они исполняли и ещё одну роль: королевские палачи.

— Связать предателя! — рявкнула она, быстро заметив мои несвязанные руки. — И ведьму!

Моя спутница спала, пока её не разбудила хлопнувшая дверь, а я все эти часы то пребывал в безнадёжном, яростном отчаянии, то панически пытался строить какие-топланы. Много раз я шёл будить её, чтобы заставить идти за собой в побег. Но всякий раз, как доходил до неё, моя рука начинала так сильно дрожать, что я быстро бросал эту затею. Не знаю, стало ли это результатом какого-то магического влияния с её стороны, или я просто был не в состоянии действовать против её воли. Она твёрдо решила сдаться огню в этот день, и ничто из того, что я мог сделать, этому бы не помешало.

Я встал и позволил снова связать мне запястья, на этот раз спереди, наблюдая, как один из гвардейцев Ильдетты обвивает верёвку вокруг стройного тела Ведьмы. Он так крепко затягивал узлы, что вызвал у неё болезненный вздох, отчего я бросился к нему, выкрикивая оскорбления, но успокоился, когда его товарищ пнул меня по ногам.

— Писарь, чтобы без выходок, — промурлыкала мне на ухо Ильдетта, присев на корточки. — Королева приказала не причинять тебе вреда, но это не остановит меня от того, чтобы запихнуть кляп в твой говнорот. — Она снова встала, отдавая резкие команды охранникам. — Поднимайте их, и приступаем к делу. Можете использовать клинки, если толпа станет слишком надоедливой.

Снаружи нас ждало двадцать человек из «Щита Леди» с обнажёнными мечами. За развалинами Амбрисайда, перед осадными сооружениями, я увидел площадку, полную людей — все лица были обращены в нашу сторону, и в воздухе висело молчаливое ожидание. Над толпой возвышался высокий конический штабель досок, из центра которого поднимался шест. Я видел, как рабочие деловито обливали древесину маслом и засовывали в щели деревянную растопку.

Повернувшись к Ведьме, я не увидел ни безмятежного спокойствия, которого ожидал, ни ужаса, которого боялся. Вместо этого её поведение отражало сосредоточенный интерес: она осматривала всё вокруг, словно намереваясь запомнить каждую деталь. Если бы мои руки были свободны, то в этот момент я выхватил бы кинжал у одного из охранников и вонзил ей в грудь. Уж лучше так, чем смерть, ожидавшая её на вершине костра.

— Ты можешь всё это прекратить, — сказал я, не обращая внимания на нотку отчаяния в своём голосе. — Я знаю, можешь. Прошу тебя!

— Осталось ещё заклинание в рукаве, а, ведьма? — хрипло усмехнулась Ильдетта. — Думаешь, те, кто купаются в свете Воскресшей мученицы, испугаются твоих фокусов?

Ведьма бросила на неё лишь краткий раздражённый взгляд, а потом кивнула на ожидавшую толпу.

— Не будем заставлять их ждать, — сказала она.

Я видел, как весёлость на лице Ильдетты сменилась гневом, а потом она схватила верёвки на животе Ведьмы, потянула её вперёд и толкнула так, что та споткнулась и упала на колени.

— Да, — прошипела она, — не будем! — Подняв пленницу на ноги, она принялась толкать её дальше, выкрикивая команду: — Дорогу еретичке!

В отличие от громкой ненависти прошлой ночи, на этот раз собравшаяся толпа войска Ковенанта молчала. Они расступились перед процессией без жалоб, без каких-либо выкриков оскорблений или града плевков. И всё же, я чувствовал их жажду крови, она висела над ними столь же густо и мощно, как и вонь их немытых тел. Я подумал, что все осадные линии, наверное, были оставлены в этот день — настолько многочисленной казалась эта молчаливая толпа. Причина их спокойствия была очевидна по самой восходящей-королеве. Эвадина сидела на Улстане и наблюдала за происходящим с возвышения, где на высоком шесте развевалось её знамя. Она облачилась в доспехи, которые разительно отличали её от грязной толпы солдат-прихожан. К её нагруднику был привязан небольшой свёрток, завёрнутый в белое покрывало.

Ленивые разумом часто полагают, что любовь и ненависть — это лишь два лезвия одного клинка. Я же склонен думать о них как об одном и том же море, но с постоянно меняющейся береговой линией. В хорошие дни волны мягко омывают залитые солнцем пляжи под безоблачным лазурным небом. А когда неизбежно приходит разлад, они бьются и накатывают на скалистые бухточки и отвесные, омываемые дождём утёсы. Иногда спокойствие восстанавливается, иногда нет. Вид моего сына на руках женщины, готовящейся совершить ужасное убийство, навсегда изменил то, что существовало между мной и Эвадиной Курлайн. Принести на это злодеяние ребёнка, даже самого маленького, могла только душа, преобразившаяся за пределами любого человеческого понимания. В этот момент исчезли все остатки нежелания, влиявшего на мои намерения после разрушения Куравеля. С этих пор между нами будут только бури.

Вокруг сложенных досок поставили кордон из охранников Щита Леди, который обеспечивал круг голой земли между толпой и костром. За кордоном Ильдетта последний раз толкнула Ведьму, снова поставив её на колени, что вызвало голодный ропот в толпе.

— Привяжите её к шесту, — приказала Ильдетта паре охранников, которые послушно наклонились, чтобы поднять пленницу на ноги. Однако, как только их руки коснулись её шерстяного халата, оба замерли. Секунду они так и стояли в том же положении, их лица приобрели болезненный оттенок белизны. Затем они без разрешения отступили на несколько шагов, их руки и ноги дрожали. При виде этого моё сердце в надежде ёкнуло. Наконец-то Доэнлишь собиралась высвободить свою силу. Но вместо этого она просто поднялась на ноги и начала карабкаться по сложенным доскам.

— Что ты делаешь? — крикнул я ей, получив от Ильдетты удар в живот. Просящая, явно разгневанная и расстроенная странным поведением своих подчинённых, отвела кулак в латной перчатке, чтобы ударить меня по лицу, но остановилась, когда впервые раздался голос восходящей-королевы.

— Придержи свою веру, просящая. — Как всегда, голос Эвадины доносился до всех присутствующих, хотя она явно не кричала. Кроме того, её тон был мягким, скорее укоризненным, нежели обвиняющим. Тем не менее, этого оказалось достаточно, чтобы поднятая рука Ильдетты опустилась, а её лицо приобрело оттенок, как у пары дрожащих охранников.

«Здесь что-то происходит», понял я, почти не ощущая боли в животе, и моё внимание теперь сосредоточилось на Ведьме. К вершине костра она продвигалась быстро, несмотря на связанные руки. Добравшись до шеста, она повернулась и прислонилась к нему спиной, окинув взглядом пристально смотревшую толпу перед собой. Я-то думал, она что-нибудь скажет — набросится на них с критикой, либо поделится проницательной мудростью. Но она не сделала ни того, ни другого, а просто печально нахмурилась, перевела взгляд на всадницу на возвышении, и её лицо теперь выражало суровое, почти настойчивое ожидание.

Если Эвадину и беспокоило отсутствие ужаса у её жертвы, она этого никак не выказала, хотя я заметил, как Улстан встряхнул головой и фыркнул. Восходящая-королева ответила на взгляд Ведьмы демонстративно без эмоций, а её лицо казалось более ледяным и похожим на статую, чем я видел раньше. Потом с тем же выражением лица она повернулась к своим прихожанам.

— Друзья, взгляните на эту женщину, — сказала она, указывая на Ведьму в Мешке. — Кого вы видите? Еретичку? Определённо, ибо она из каэритской породы, а значит навечно глуха к примеру мучеников и благодати Серафилей. Интересно, что ещё вы видите? Ведьму? Если так, то вы снова правы, ибо это очередная торговка безделушками и бессмысленными напевами. За эти ли проступки я приказала её справедливо казнить? Нет, друзья мои. Не за эти. Вы смотрите на неё и видите всего лишь нечто человеческое. Конечно, мерзкое и языческое, но всё же смертное тело, такое же, как и у нас. И в этом вы ошибаетесь. Очень сильно ошибаетесь.

Тут ребёнок на её руках начал плакать, издав громкий вопль, который многое говорил о силе его крошечных лёгких. Эвадина сильнее прижала его к нагруднику и укачивала, пока крики не утихли. Её публика, конечно, этого не заметила, но я увидел, как на мгновение лицо Эвадины напряглось, когда она успокаивала Стевана — там мелькнуло негодование и раздражение артистки, рассерженной тем, что её прервали. Тем не менее, даже в свои более благоразумные дни она никогда не упускала представившейся возможности.

— Видите, как мой сын расстроен близостью этого существа, — продолжала она. — Ибо это существо, друзья мои. Не просто женщина. Не просто ведьма. Не заблуждайтесь, это настоящий Малицит во плоти. Мой сын, рождённый от божественного света Серафиля, чувствует злобу этого существа, её желание причинить ему вред. Ибо такова её миссия здесь, друзья мои. Вот почему плотской похотью и обманом она переманила на свою сторону моего самого доверенного командира.

По толпе снова прокатился голодный ропот, и все взгляды обратились на меня. Удивительно, но в их коллективном взгляде я увидел больше ненависти, чем в адрес Ведьмы в Мешке. Возможно меня, как простого человека, который стал агентом малицитского зла, было легче ненавидеть. Но я чувствовал, что это больше связано с моим статусом предателя. Многие из этих людей проходили муштру под моим началом, а некоторые шли за мной в бой. Я был архитектором побед Помазанной Леди, и во всех невзгодах на пути её восхождения находился с ней рядом. Предательство всегда хуже, если оно совершено душой, которой доверяют.

— Да, в глазах Серафилей этот человек пропащий, — продолжала Эвадина. — И я знаю, что многие сочли бы простой справедливостью, если бы я отправила его на огонь вместе с соблазнительницей. Но, как королева и Воскресшая мученица, я должна быть выше мелочной мести. Открылось мне, что этого человека можно спасти, отвратить от тьмы ко свету. Это работа займёт много лет, слёз, боли и пота, но я не стану от неё уклоняться. И дорога к его искуплению начинается здесь и сейчас. Просящая Ильдетта, выполняйте свой долг.

Ильдетта поклонилась своей королеве и протянула руку одному из охранников, который передал ей незажжённый факел. Она зажала его под мышкой, чиркнула кремень, и пропитанные маслом тряпки на конце загорелись от первого же удара. Не думая, я бросился к ней, намереваясь вырвать факел из рук. Но охранники позади быстро схватили меня за руки и удержали на месте. Я ожидал, что Ильдетта бросит факел в костёр, но вместо этого она повернулась ко мне и попыталась сунуть его мне в руку.

— Да ты ёбнулась, — сказал я ей, немедленно уронив пылающее орудие.

Ильдетта рявкнула приказ, и охранники, державшие меня за руки, заставили меня встать на колени.

— Наша королева в милости своей даёт тебе шанс на отпущение грехов, предатель, — тихо сказала просительница, чтобы толпа не услышала. — Предлагаю тебе воспользоваться шансом.

Подняв голову, я свирепо посмотрел ей в улыбающееся лицо. Она определённо наслаждалась моментом.

— Твой брат умер легко, — сказал я ей. — Всё равно что проткнуть поросёнка. Интересно, а ты сдохнешь так же легко?

Её улыбка исчезла, сменившись мертвенно-бледным выражением лица, словно она отчаянно желала причинить мне вред, но её удерживало слово королевы.

— Подними, — приказала она хриплым от сдерживаемого насилия голосом. — Зажги огонь.

— Сама подними, — ответил я как можно громче. Я сомневался, что моё неповиновение тронет толпу, но твёрдо решил не допустить, чтобы это гротескное представление разыгралось так, как было задумано. — И засунь себе в жопу.

Ильдетта задрожала, пытаясь удержать ладонь подальше от рукояти меча, а среди паствы восходящей-королевы раздалось сердитое рычание.

— И вы все идите в жопу! — Ругался я на них, собираясь с силами, чтобы вскочить на ноги. — Жалкие идиоты! Неужели вы не видите, как всё это безумно? Эта женщина не королева. — Я дёрнул связанными руками в сторону Эвадины, пока охранники не успели снова меня перехватить. — Не Серафили её воскресили от смерти! И ребёнок у неё родился не от союза с божественным…

Это уже для моих охранников было слишком. Яростно зарычав, они повалили меня на землю, сильные руки с сокрушительной тяжестью прижали мою голову к сухой грязи. И тогда я почувствовал: дрожание земли, смутное и далёкое, но ощутимое и нарастающее. Я не был настолько опытным следопытом, чтобы измерить расстояние, но знал, что источник этой дрожи не мог находиться далеко.

— Элвин! — Я думал, это голос Эвадины прорвался через нарастающий гул войска Ковенанта, но он звучал гораздо менее резко, хотя и не менее властно.

Давление на мою голову ослабло, я смог посмотреть вверх и увидеть, как Ведьма смотрит на меня с вершины костра. Её лицо отражало страх, и я видел, как сверкали слёзы в её глазах, но не заметил ни малейшего проблеска неуверенности.

— Подними факел, — сказала она мне. — Зажги огонь.

Охранники подняли меня на ноги, а Ильдетта снова сунула мне в руки факел. Я крепко схватил его, испытывая сильное искушение ткнуть пылающим концом ей в лицо. Всё ещё чувствуя дрожь под ногами, я надеялся, что эти безмозглые фанатики её не замечают. Я двинулся к костру, нерешительно спотыкаясь, надеясь, что суматоха разразится прежде, чем я доберусь до него, но этого не произошло. Снова взглянув на Ведьму, я обнаружил, что на её лице по-прежнему нет никаких сомнений. Когда я поднял брови в безнадёжной мольбе, она кивнула.

Итак, дрожащими руками я опустил факел к дереву и прикоснулся пламенем к растопке.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Огонь занялся быстро, промасленная растопка ярко заполыхала и мгновенно породила столп дыма. Доски потрескивали, языки пламени лизали неровную груду костра. От подножия к вершине огонь донёсся за то время, пока я, задыхаясь, сделал несколько вздохов посреди нарастающих едких миазмов. Внезапный порыв жара заставил меня отшатнуться вместе с Ильдеттой и солдатами Щита Леди. Я в отчаянии вглядывался сквозь дым, надеясь обнаружить, что в этом клубящемся хаосе Ведьма уже исчезла. Но увидел с тревогой, что там стоит смутный, но неподвижный силуэт, а её прямая спина, её решительная поза не менялась, даже когда пламя стало лизать ей ноги. Вряд ли я бы услышал через нарастающий рёв пламени, если бы она закричала, но знал, что она не издала ни звука.

— Смотри, предатель! Стань свидетелем гибели своей каэритской шлюхи!

Я обернулся на звук ликующего визга и обнаружил, что сквозь серо-чёрные клубы ко мне приближается Ильдетта. Дым стоял настолько густой, что скрывал большую часть паствы и полностью скрывал Эвадину от моего взгляда, а значит, и она нас не видела. Оглянувшись на Ильдетту, я увидел, что она обнажила меч, пригнулась и двигалась с хищным намерением.

— Выходит, настолько мало для тебя значат приказы королевы? — спросил я, когда она подошла ближе и занесла меч.

— Сострадание слепит её. — Ильдетта издала гортанный вздох, почти плотский по силе желания. — Королеву надо защитить от него. Я сделаю то, что она не сможет.

Земля уже дрожала так, что сложно было этого не заметить, предвещая всплеск тревоги среди собравшихся солдат. Сквозь внезапный хор криков и панических приказов я услышал топот множества копыт. Я знал, с каким звуком атакует кавалерия, но здесь он был другого рода, менее стройный, но и более зловещий, учитывая вес лошадей, который он предрекал.

— Тогда тебе лучше поторопиться, — посоветовал я Ильдетте. — Поскольку твоя королева вот-вот потерпит поражение.

Просящая настолько зациклилась на своей мести, что на грохот внимания уже не обращала — издав отвратительный триумфальный вопль, она бросилась на меня. Я знал, что эта женщина обладает некоторыми навыками обращения с оружием, но вот опыта в настоящем бою у неё, видимо, было маловато. Удар она нанесла неуклюже и слишком сильно — даже человек со связанными руками легко мог от него уклониться и парировать. Я изогнулся, избегая меча Ильдетты, и дал ему пролететь в щель между моими связанными руками. Сжав запястья, я поймал её руку с мечом и развернулся, ударив бедром в живот. Мы вместе крутанулись в неловком пируэте, и я повалил её на землю под собой. Она дёргалась под моим весом, пытаясь меня сбросить. Моё внимание, однако, было приковано к тому, чтобы вырвать меч из её рук. Я ткнул ей локтем в лицо, оглушив её, затем ударил всем весом по руке, державшей меч — раз, другой. Клинок высвободился, и я скатился с неё, подхватив оружие и развернувшись вовремя, чтобы парировать удар сверху одного из охранников. Он оказался ещё менее опытным, чем Ильдетта — слишком сильно отреагировал на ложный выпад в лицо, а затем не смог заблокировать удар, который я нанёс ему в левую ногу. Толщины его доспеха хватило, чтобы ногу не отсекло, но кость ему раздробило. Закричав, он упал на одно колено, и я прикончил его ударом в макушку непокрытой головы.

Оглядевшись, я увидел, что вокруг царит хаос. Прихожане стали кишащей в дыму массой тел, а за ними появились менее отчётливые фигуры. Ветер на миг сменился и прогнал пелену на время, достаточное для того, чтобы открыть ожидаемое, но всё же впечатляющее зрелище: длинная стена паэлитов мчалась на войско Ковенанта. Посмотрев по обе стороны, я увидел, что из леса их выезжает всё больше и больше, а звук копыт паэла уже превратился в ревущий шторм.

Услышав слева рычание, я присел, уклоняясь от кинжала, пролетевшего над моей головой. Ильдетта без страха снова набросилась на меня, безумно пытаясь полоснуть меня по лицу. С её губ облаком слюны срывалась бессвязная ненависть, широко раскрытые глаза не мигали, а душу поглотило безумие всепоглощающей мести. Когда остриё моего меча пронзило ей горло, рассекая шею так же, как и её брату, я почувствовал, что это было милосердием, если не для всего мира, то, во всяком случае, для неё.

Я пинком сбросил всё ещё дергающееся тело Ильдетты с клинка и повернулся обратно к костру, увидев, что теперь он представляет собой огненный холм. Пламя поднялось высоко, окутав вершину дымом. Безумно пытаясь отыскать способ спасти Ведьму, я двинулся к ней, но успел сделать всего несколько шагов, прежде чем мне пришлось отступить. Где-то внутри костра ещё нетронутая часть растопки загорелась и вспыхнула, выпустив жёлто-красное соцветие, от которого я, весь в золе, повалился наземь.

Услышав неподалёку множество сердитых голосов, я поднялся на колени, поставил меч навершием на землю и провёл узами по лезвию. Оставшиеся солдаты Щита Леди бросились на меня как раз в тот момент, когда верёвка свалилась. Подняв меч с земли, я увернулся от взмаха алебарды, парировал чужой меч и полоснул его владельца по лицу. Охранники немного отступили, окружив меня, с оружием наготове и с лицами, полными ненависти. Я бы посмеялся над ними, если бы не новый выброс пламени от костра. Взглянув на всё ещё скрытую вершину, я с замиранием сердца понял: ничто не могло выжить в таком вихре жа́ра.

«Я действительно жду, что ты будешь смотреть, как я сгорю», — сказала она.

— Почему? — спросил я вслух, чувствуя, как меня охватывает отчаяние, и как опускается рука с мечом. Если она намеревалась разжечь во мне какую-то боевую ярость, то ей это не удалось. В тот момент я почувствовал только крайнюю усталость от горя и вины.

Окружавшие меня охранники разом закричали, готовясь нанести смертельные удары, которые положат конец моей предательской жизни. Но прежде чем они успели вонзить свои клинки в цель, новый порыв ветра пронёс по полю бурю угольков, заставив их отступить на пару шагов и закрыть руками лица. Налетел новый, более сильный порыв, который унёс горячий поток воздуха через поле и рассеял большую часть дыма. Я низко присел, шипя от уколов искр на моей коже, и тут поблизости раздался громкий, пронзительный крик. Опустив руку от лица, я увидел, что звук исходит от одного из охранников. Крупный, коренастый мужчина с посеревшим, покрытым шрамами лицом ветерана смотрел вверх с выражением, как у ребёнка от безрассудного, бросающего в дрожь ужас. Алебарда выпала из его рук, и он упал на колени, продолжая кричать, а по его лицу текли слёзы. По обе стороны его товарищи пятились — одни демонстрировали похожий страх, другие потрясённо побледнели.

Нас окутал ещё один порыв: с градом угольков посыпались крупные куски полуобгоревшего дерева, чего хватило, чтобы обратить в бегство всех этих недавно кровожадных солдат Щита Леди, кроме крикуна. Тот никак не прекращал вопить, по-прежнему глядя вверх немигающими глазами. Повернувшись, я проследил за его взглядом, и, узрев объект его ужасающего увлечения, не закричал вместе с солдатом, но уже и не винил его за это.

— Крылья, — помню, сказал я, в основном за неимением чего-то ещё, что пришло бы на ум в тот миг крайнего изумления. — У неё есть крылья.

Они распустились за ней двумя пламенными дугами, поднявшись на двадцать или более футов вверх, а затем опустились, ещё сильнее разогнав дым и раскрыв её полностью. Верёвки, связывавшие её, сгорели вместе с одеждой и волосами, но в остальном Ведьма выглядела совершенно невредимой. Ещё один взмах крыльев поднял её выше, и она зависла над полем. Я увидел две капли белого света там, где должны были находиться её глаза, и она окинула паникующую толпу взглядом ястреба, ищущего добычу. На секунду светящиеся шары задержались на мне, и я почувствовал тепло её взгляда, словно мягкое прикосновение к сердцу, которое принесло понимание. Форма этих крыльев была знакома, потому что я видел их раньше, только тогда они были, скорее, из древней искорёженной кости, чем из пламени.

— Дух Малицита нашёл себе сосуд, — прошептал я, заворожённый существом, парящим над головой. — И Серафиль тоже.

Огненный блеск её взгляда потускнел, затем сместился, а крылья изогнулись так, что она повернула своё тело к беспорядочной массе войска Ковенанта. Многие кричали, другие потрясённо замерли, а ещё больше людей бежали. Некоторые, по-видимому, не подозревая о глубоких переменах в своей судьбе, нашли в себе решимость и объединились в роты, чтобы противостоять быстро приближающемуся нападению паэлитов. И когда стена наступающих лошадей и воинов встретилась с внешним краем войска, существо наверху сложило крылья и рухнуло вниз.

Ужасный, мучительный грохот атаки паэлитов мгновенно поглотил рёв новорожденного огня от вспыхнувших крыльев Ведьмы. Она низко пронеслась над кишащей толпой солдат Ковенанта, а следом за ней вспыхнула река пламени. Столкнувшись с яростью паэлитов спереди, и с пеклом сзади, зарождающиеся боевые порядки армии восходящей-королевы распались. Воины-паэлиты рубили и кололи, а их кони поднимались на дыбы и били копытами по массе солдат перед собой, прорезая глубокие проходы через остатки шеренг врагов.

Солдаты бежали мимо меня, а я среди всего этого хаоса пытался разглядеть Эвадину, спеша к холму, на котором она расположилась. Однако вскоре поток бегущих или обезумевших людей стал слишком густым, и мне пришлось пробиваться сквозь него. Но всё равно, их было слишком много, и я оказался в плотной толпе, в которой одни были обожжены, другие явно обезумели, и все кричали и молотили как друг друга, так и меня. Я рубанул по руке, которая впилась пальцами в моё бедро, и перерезал её у запястья, а потом несколько раз ударил по чьему-то ухмыляющемуся, бормочущему лицу, пока оно не исчезло из поля зрения. Давка усилилась, я ударил ножом в покрытую волдырями дымящуюся грудь и обнаружил, что меня поднимает в вихре толпы, воздух вырвался из лёгких, а ноги потеряли опору на земле.

Освобождение пришло потрясающе внезапно: давка тел разошлась в стороны со шквалом сдавленных криков и влажных шлепков. Задыхаясь, я упал на колени и трясся в конвульсиях, пока не рассеялась красная дымка, затуманившая зрение. Рядом приземлилось что-то твёрдое и влажное, забрызгав меня тёплой жидкостью, часть которой со знакомым железным привкусом попала в рот. Выплюнув кровь, я поднял глаза и увидел чудовище.

Обнажённое тело Эйтлиша с головы до пояса покрывала красная слизь в точечках плоти. Он раздулся до гораздо больших размеров, чем я когда-либо видел раньше, и непристойно увеличенные мышцы пронизывали канаты вен, которые, казалось, наверняка лопнут в любую секунду. Глядя на его лицо, я подумал, что он обезумел от битвы и сейчас хрипло рассмеётся. Вместо этого увидел прищуренный взгляд и тёмный расчёт. «Он собирается убить тебя», — предупредил меня призрачный мальчик в окаменелом лесу. Теперь я снова столкнулся с неопровержимыми доказательствами правдивости, присущей мёртвым.

— Это просто ревность? — спросил я его. — Или что-то более важное? — Повернувшись, я бросил взгляд на огнекрылое существо, снова парившее над головой. — Ты думаешь, что она должна тебя любить, но это не так. И если ты всегда знал, что она такое, то и это тоже знаешь.

Его глаза прищурились ещё сильнее, и я понял, что если бы он убил меня сейчас, то это навсегда осталось бы тайным преступлением, которое видели только безумцы, поскольку взгляд Доэнлишь был направлен куда-то в другую сторону. Затем он с рычанием протянул ко мне руку, схватил меня за плечо и поднял на ноги.

— Твоя жуткая женщина, Элвин Писарь, — прогремел он, — где она?

Обнаружив, к своему удивлению, что украденный меч всё ещё у меня в руках, я направил его в сторону холма. Толпа вокруг нас поредела, землю усеивали тела с различной степенью изломанности или расчленённости. Однако войско Ковенанта, похоже, пыталось сплотиться вокруг Эвадины. Я лишь мельком заметил высокую фигуру в доспехах над чащей алебард и пик, и мой живот скрутило от тошноты при виде ребёнка, которого она всё ещё держала в руках.

— Не отставай, — проворчал Эйтлишь, его голос теперь приобрёл звериный, нечеловеческий оттенок. Опустив массивные плечи, он бросился на сомкнувшиеся ряды перед нами. Понятно, что те солдаты, которые только начали восстанавливать остатки храбрости, быстро снова потеряли её, столкнувшись с таким существом. Мудрые и охваченные ужасом разбегались перед ним, а глупые и отважные пытались устоять и умирали за это. Монстр отбросил дюжину противников в сторону на несколько шагов, доспехи гнулись и кости трещали, пока он прокладывал путь. Я держался за его спиной так близко, как только осмеливался, опасаясь попасть под сокрушительный удар одной из его рук. Несколько душ похитрее, которым хватило ума не стоять на пути кровожадного гиганта, по-прежнему хотели пролить кровь предателя и нападали на меня позади Эйтлиша, так что мне тоже пришлось убивать.

К тому времени, когда мы начали подниматься по склону, я уже ясно видел Эвадину. Она высоко подняла свой меч, взывая к тем заблудшим душам, которые всё ещё готовы были примкнуть к ней.

— Закалите свои сердца против иллюзий ведьмы! Знайте, что только на мне благословение Серафилей!

Её слова по-прежнему сохраняли большую часть своей силы, поскольку продвижение Эйтлиша тогда замедлилось, а число нападавших с обеих сторон выросло. Я обнаружил, что отбиваюсь от чащи колющих алебард и пик. Других так раззадорили слова их королевы, что они бросились на чудовище. Их лезвия не производили большого впечатления на его кожу, оставляя вместо порезов неглубокие царапины, в то время как он отвечал размытыми взмахами рук. От силы его ударов солдаты падали, словно кегли, или подлетали в воздух, но всё равно бесстрашно пытались преградить ему путь. Кричащие прихожане с дикими глазами бросались на нас, а я прижался к его стеноподобной спине и дико рубил мечом.

Я рубил одно злобно кричащее лицо за другим, а Эйтлишь крушил черепа и колотил тела — теперь наше продвижение остановилось. Наполненная силой отчаяния, моя рука с мечом продолжала свою кровавую жатву, пока чьи-то бешеные ладони не схватили клинок, не обращая внимания на пальцы, которых оно им стоило. Тщетно я пытался вырвать оружие, пиная и ударяя воющую толпу. Одна жилистая фигура ослабила хватку на клинке, но только для того, чтобы наброситься на меня. У него не было оружия, но он вцепился мне в лицо окровавленными руками, наклонился ближе и щёлкнул челюстью, пытаясь впиться зубами в мою плоть. Я схватил его за шею, заставляя отклониться назад и вверх, а затем почувствовал, как он вздрогнул, и из переносицы вырвалась стальная головка арбалетного болта.

Знакомый свист и стук арбалетного залпа заставили меня пригнуться, не отпуская жилистого мужчину. Я присел под ним, и ещё одна стрела попала ему бок, а ряды солдат вокруг нас стали редеть под смертоносным градом. Когда он стих, я отбросил труп в сторону и увидел, что к холму в тесном строю за линией огня арбалетчиков приближаются три роты пехоты. Над их рядами развевалось знамя семейства Блоуссет. За ними я видел распахнутые ворота за́мка Амбрис и марширующих герцогских солдат. Лорайн никогда не упускала возможностей. Посмотрев налево, я увидел, что фланг Восходящего войска полностью разгромлен, а среди кровавой бойни кружат паэлиты, собираясь для новой атаки. Судя по грохоту позади меня, за холмом всё ещё бушевал ожесточенный бой.

Я быстро осмотрел место вокруг застрявшего огромного тела Эйтлиша и увидел, что земля перед ним завалена перемолотыми телами, но путь на гребень теперь свободен от защитников. Однако Эвадина осталась на месте, такая же неумолимая, как и прежде. Она поворачивала Улстана туда-сюда, выкрикивая призывы своим войскам, и всего на миг наши взгляды встретились. Я думал, что увижу ненависть, но вместо этого заметил, как суровая решимость божественно назначенной королевы-воительницы превратилась в нечто гораздо более человечное. За тот короткий промежуток времени, прежде чем она отвела взгляд, я увидел женщину, опустошённую, с разбитым сердцем и отчаявшуюся в предательстве, которое она пережила. А затем, когда сверху налетел очередной порыв жара, она повернулась лицом к небу, и все остатки человечности исчезли, сменившись бездонной, рычащей ненавистью.

Посмотрев наверх, я увидел несущуюся вниз крылатую фигуру, порождавшую огненный след, который вспыхнул яркой дугой, когда она промчалась прямо над уцелевшими рядами Восходящего войска. Крик Эвадины поглотил рёв пекла, охватившего солдат-прихожан. Оно взметнулось уродливой жёлто-оранжевой стеной, быстро превратившейся в густой столп чёрного дыма. Едкое облако пронеслось над полем боя, а я потерял Эвадину из виду и, воспользовавшись случаем, вышел из тени Эйтлиша и помчался к гребню.

Я спотыкался о раздавленные или сожжённые трупы, глаза щипало от дыма, да ещё пришлось отрубить руку, которая высунулась из покрова тел и вцепилась мне в лодыжку. Когда я добрался до вершины, дым уже рассеялся, и я издал дикий крик гнева при виде Улстана, уносящего Эвадину, которая по-прежнему прижимала к груди моего сына. Конь мчался галопом через выжженное поле ужасов, направляясь к лесу, а наверху я увидел, как Ведьма в Мешке расправила крылья и полетела за ней в погоню.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Содрогаясь от изнеможения и страха, я мог только бежать, спотыкаясь, в погоне за Эвадиной, но растянулся на земле, зацепившись ногой за обугленный труп. Заставив себя встать на колени, я завопил в бессильной ярости, увидев, как она исчезает в тёмном гостеприимном лесу. Наверху Ведьма сложила крылья и низко пронеслась над деревьями, а следом за ней расцветала река пламени. «Она собирается убить их обоих?» — задавался я вопросом, и мне было трудно в это поверить. «Ему понадобятся твои советы», — сказала она мне, так зачем уничтожать его сейчас? Если только ненависть Серафилей к Малицитам не была настолько сильной, что заставляла забыть обо всех остальных заботах.

Услышав стук копыт по земле, я обнаружил, что мне не хватает мужества повернуться. Однако горячее дыхание паэла, обдавшее мою шею, вызвало внезапный прилив сил. Подняв глаза, я увидел, что Утрен нетерпеливо и настойчиво трясёт головой. На нём не было седла, и его бока покрывали пятна боя, а из-за нескольких небольших порезов шкура потемнела от крови. Фыркнув, он встал на колени, опустив голову. Я взял его за гриву и забрался на спину, а потом обхватил за шею, и Утрен поднялся в полный рост.

Эйтлишь был весь покрыт кровью и смотрел на меня с такой обидой, сощурив глаза под гранитными бровями, что мне стало интересно, не начал ли он уже сожалеть, что не убил меня.

— Она должна умереть, Элвин Писарь, — сказал он мне, и в его голосе всё ещё сохранялось животное рычание.

Я ничего не ответил и только крепче сжал гриву Утрена, когда тот поднялся на дыбы, а потом галопом помчался к лесу. Любая лошадь, кроме паэла, наверняка постаралась бы держаться подальше от горящего леса, но Утрен промчался по обугленной земле и врезался в стену пылающих деревьев, даже не дрогнув от страха. Угли кружили, словно шершни, и воздух сгущался от удушающего дыма, но огромный конь нёс меня по этой аллее почерневших стволов с той же скоростью, которую он демонстрировал накануне. На какое-то время лес превратился в оранжево-зелёное пятно, я продолжал цепляться за гриву Утрена, низко опустив меч, пока, наконец, не увидел впереди смутный силуэт скачущей лошади со всадником.

Улстан был одним из самых быстрых и породистых боевых коней, когда-либо ездивших на полях сражений Альбермайна, но рядом с Утреном он казался всего лишь слабым жеребёнком. Торжествующе заржав, паэла ускорился, чтобы быстрее сократить расстояние до своей добычи. Прежде чем он поднялся на дыбы и ударил, сверкнув передними копытами, я увидел, как Эвадина оглянулась на меня, и её бледное лицо застыло всё той же огорчённой обвиняющей маской.

Задние ноги Улстана хрустнули, как ветки, под копытами Утрена, и боевой конь рухнул на живот. Моё сердце в панике сжалось при виде Эвадины, сброшенной с его спины вместе с моим сыном, которого она по-прежнему сжимала в руках. Увидев, как маленький свёрток выскользнул из её рук, когда она ударилась о лесную подстилку, я спрыгнул с Утрена. Как нож пронзил меня вопль отчаяния ребёнка, который покатился по земле и остановился у подножия пылающей берёзы. Я бросился к нему сразу, как только ноги коснулись земли, но замер, поскольку меч Эвадины хлестнул по моей куртке, разрезав её кожу, но не тронув плоть под ней.

— Назад, Элвин, — сказала она, встав на моём пути и выставив перед собой меч. Позади неё ребёнок продолжал вопить, а горящее дерево искрило во все стороны пылающими щепками. — Он не для тебя.

— Он же сгорит! — прорычал я ей, бросаясь вперёд и хлестнув мечом над её головой. Это был неуклюжий удар, только чтобы отбросить её в сторону, но она с лёгкостью его парировала.

— Назад! — повторила она, с невозможной скоростью ударив меня в грудь раскрытой ладонью. Воздух покинул мои лёгкие, я оторвался от земли и приземлился, пролетев, по меньшей мере, дюжину футов. — Он мой! — заявила Эвадина, приближаясь ко мне. Горе, которое я видел на её лице несколько минут назад, сменилось тёмным, ожесточённым выражением обиженной женщины. Прежде чем она подошла ко мне, у меня возникла извращённая мысль, что в своём безумии она может воспринимать всё это как ссору влюблённых.

Слева от меня раздалось громкое сердитое фырканье, и Утрен, растоптав Улстана, помчался через дым. Эвадина повернулась к нему лицом, но треск толстой древесины и свист несущегося огня возвестили о высокой сосне, упавшей на пути Утрена. Когда дерево рухнуло вниз, вспыхнуло пламя, настолько высокое и плотное, что даже такой огромной лошади было его не перепрыгнуть.

Стремясь воспользоваться тем, что Эвадина отвлеклась, я глубоко вдохнул колючего воздуха, с трудом поднялся на ноги и снова помчался к Стевану.

— НЕТ! — заметив краем глаза, как мелькнул меч Эвадины, я нырнул вперёд и перекатился, избежав клинка. — Ты потерял все права на него, когда вступил в союз с каэритской грязью! — Она подошла, заставив меня посмотреть на неё. — Лжец! — ругалась она, и наши клинки столкнулись. — Предатель!

Я шагнул вбок от удара и попытался ответить, ударив кончиком меча ей в глаза — один из любимых приёмов Рулгарта. Она с нечеловеческой скоростью отбила мой клинок в сторону и ответила взмахом меча по дуге над головой. Земля и пепел взорвались облаком, когда я уклонился от клинка — достаточно быстро, чтобы избавить себя от верной смерти, но не настолько, чтобы избежать пощёчины её левой руки по голове.

От удара мир закружился, и я в неуклюжем пируэте вместе с ним. То, что, скорее всего, длилось всего несколько секунд, а может, и часов, для меня было сплошной ошеломляющей чёрной пустотой. Когда чувства вернулись, первыми были привкус пепла на языке и пульсирующая боль в голове. Мои пальцы дёрнулись, царапая землю, но не твёрдую древесину рукояти меча.

Я со стоном перекатился на спину и перевёл взгляд с клинка Эвадины на её измученное, страдальческое лицо.

— Почему? — спросила она меня, и слёзы из её глаз стекали по губам. — Почему ты так поступил, Элвин?

— Ты знаешь, почему, — сказал я ей, глубоко глядя в эти скорбящие глаза и задаваясь вопросом, что на самом деле смотрит на меня в ответ. — Сейчас ты уже должна знать. Что ты такое. Чем ты становишься.

— Это… — Она покачала головой, сдерживая рыдания. — Всё это проделки ведьмы. Её малицитское проклятие на тебе.

— Ты и есть Малицит! — Я наклонился к ней, не обращая внимания на то, что кончик её меча впился мне в горло. — Вот откуда твои виде́ния! Вот что живёт внутри тебя!

В тот миг она легко могла бы убить меня: надавить на меч ещё с дюйм, и история об Элвине Писаре — преступнике, убийце, порою рыцаре и, как мне нравится думать, в какой-то мере известном учёном — закончилась бы. Но всё же, она не убила. Вместо этого она нахмурилась, озадаченно моргнула, и кончик меча соскользнул с моей шеи.

— Как она могла настолько тебя извратить? — мрачно изумилась она. — Ведь ты был когда-то таким настоящим?

— Извратила меня? — хохотнул я. — Ты убила собственного отца! Ты убила или выгнала всех друзей, которые у тебя были! Ты привела к смерти тысячи, и тысячи перебила! Эвадина, ты и есть тот Бич, который ты предсказывала!

Тогда в ней воцарилось спокойствие, и конфликт, который я видел в её глазах, сменился печалью.

— Я надеялась, что до тебя можно дотянуться, что Стеван узнает своего отца как хорошего человека. Но, — её рука с мечом напряглась, и остриё снова начало впиваться в мою плоть, — теперь я понимаю, что этого не может быть. Путь, по которому я иду, должен быть пройден в одиночку. Я видела, хотя и пыталась закрыть глаза на это. Из огня будет выкован новый клинок…

Я напрягся, чтобы схватить меч и откатиться, но внезапная вспышка сверху ослепила мои глаза белым светом. Её сопровождал звук — голос, но не такой, который можно было бы назвать человеческим. Это был одновременно и крик, и песня. Бессловесное и непознаваемое, но в то же время богатое смыслом. В этом звуке я услышал ужасную печаль, но вместе с тем и приговор. Свет мерцал, звук продолжался, и я, сморгнув слёзы, увидел фигуру, зависшую в небе над головой.

Широко раскинутые крылья Ведьмы в Мешке теперь стали белыми и полыхали, как бриллианты. И она засияла ещё ярче, источая в такт своей песне потоки света. Они окутали Эвадину своим сиянием, а та отшатнулась от меня, забыв, очевидно, все мысли об убийстве. Сначала она в полном изумлении смотрела на существо наверху, но затем потрясающе внезапно её лицо изменилось. Мгновенно статная красота Эвадины Курлайн превратилась в нечто настолько раздираемое яростью и вызовом, что такие слова, как «уродливый» или «ужасный», едва ли могут даже приблизиться к описанию того, как это выглядело.

Её рот широко раскрылся, образовав чёрную пасть, из которой вырвался ответный крик. Именно по этому звуку — такому пронзительному в своей мерзости, такому чуждому по масштабам ненависти — я понял, что являюсь свидетелем противостояния двух абсолютных противоположностей. Вопль Эвадины продолжался, и под ней начали скручиваться тени. Они вытягивались и извивались, как виноградные лозы, пытаясь хлестать омывающие её раскалённые потоки. Ведьма в Мешке, Серафиль, была существом света. Эвадина, Малицит, была созданием тени.

Тёмные, извивающиеся щупальца метались по мерцающим столпам света, и я чувствовал, как от накопленной энергии звенит воздух. Мою кожу покалывало, волосы встали дыбом, а состязание всё продолжалось, и оба существа по-прежнему выкрикивали свои невозможные песни. А затем, с грохотом высвободившейся энергии, противоборствующее соединение света и тени взорвалось. Под порывами горячего воздуха и обломками я сжался на земле, прикрывая голову руками.

Без песни Серафиля и крика Малицита тишина казалась необъятной, и я даже подумал, что на самом деле это тишина смерти. Однако, когда я чуть пришёл в себя и убрал руки от лица, то увидел, что Эвадина стоит на коленях, склонив голову и не двигаясь. Поднявшись на ноги, я огляделся в поисках Ведьмы в Мешке и увидел обнажённую и очень человеческую фигуру, лежавшую на покрове пепла недалеко от меня. Не ясно было, дышит ли она ещё, но, вернувшись взглядом к Эвадине, я увидел, как та медленно, но заметно качнула головой. Заметив поблизости блеск своего меча, я схватил его и на ватных ногах приблизился к Эвадине.

Она медленно подняла голову, когда я, шатаясь, остановился перед ней. Мне было бы проще, если бы сейчас я увидел то бесчеловечное, полное ненависти лицо, которое кричало несколько мгновений назад. Но, к моему вечному сожалению, Эвадина снова стала самой собой. Боль предательства по-прежнему сияла в глазах, лишённых всего, кроме небольшого намёка на здравый рассудок. Но всё же, это была она.

— Элвин, ты хочешь меня прикончить? — спросила она, скользнув взглядом по мечу в моих руках. — Ты убьёшь всё, что было у нас общего? — Её голос звучал, в основном ровно, если не считать слабой нотки озадаченного отчаяния — и в самом деле, женщина, которую обидел худший из мужчин.

Мольба в её взгляде стала самым тяжёлым ударом, который я получил в тот день, потому что в этом увидел ужасную правду: Она не знает.

Осознание этого заставило меня всхлипнуть, но не помешало поднять меч. По сей день я не знаю, действительно ли я нанёс бы тот удар, который оборвал бы её жизнь. Несмотря на то, что я признал необходимость её смерти, глубина моей привязанности к этой женщине была гораздо глубже, чем я мог себе представить. Я мог бы легко сразить Малицита, но не её.

Дрожащими от усталости и мучительной нерешительности руками я крепче сжал рукоять меча, и как раз тогда мой сын решил избавить меня от терзаний, издав настолько жалобной крик, что я не мог не остановиться и не обернуться к нему. Он по-прежнему лежал возле пылающей берёзы, и земля вокруг него дымилась от постоянного дождя огненных обломков. Однако прежде чем я успел заковылять к нему, Эвадина бросилась вперёд. Пальцы, непреклонные, как сталь, крепко сжали мои запястья — не с такой сверхъестественной силой, как раньше, но всё же достаточно яростно, чтобы поставить меня на колени.

— Я же говорила, — прохрипела Эвадина мне в лицо, поднимаясь надо мной. — Он не для те…

Внезапный грохоткопыт — звук, словно тупой нож разрывает мокрую кожу — и Эвадина Курлайн вздрогнула и напряглась. Я вырвал запястье из её внезапно ослабевшей хватки, а она пошатнулась назад, медленно повернулась, и стал виден колючий предмет, торчащий из основания её черепа. Позади неё на спине вставшей на дыбы паэла покачивалась Джалайна, и её взгляд был лишён всякого милосердия, когда она смотрела на женщину, которую пронзила каменным пером. Я любил Эвадину, но Джалайна её не любила никогда, и я знал, что этот удар она нанесла без колебаний.

Эвадина попыталась заговорить, но вместо слов вылетали только брызги кровавой слюны. Тогда она повернулась и в ужасающем осознании уставилась на меня. Я думал, принесло ли вторжение пера в её плоть понимание или хотя бы последнее подобие здравомыслия, поскольку увидел призыв в её глазах. Я никогда не узнал, искала ли она прощения, или это было отчаянное выражение надежды умирающей души. Однако оно быстро исчезло, и Эвадина лишь бормотала какую-то тарабарщину, пуская кровавую пену, пока не упала лицом на обугленную землю и не замерла.

Я бы так и стоял, потрясённо глядя на её труп, если бы не очередной крик Стевана. Огонь приближался, яростно нарастая, и каскад обломков вокруг ребёнка становился всё гуще. Я заковылял в сторону кричащего младенца, но рухнул, сделав всего несколько шагов. Тогда я пополз к нему, но Джалайна оказалась быстрее — спрыгнув со своей паэла, она промчалась мимо меня и подхватила ребёнка на руки.

— Идти можешь? — спросила она, встав на колени возле меня.

Я покачал головой, отталкивая её.

— Уходи! Унеси его отсюда!

— Я не могу…

— Иди!

— Только не без тебя! А теперь вставай! — Джалайна подставила плечо и сумела поднять меня. Встав на ноги, я отшатнулся от неё. Я вполне мог бы снова упасть, если бы не напрягся от звука копыт Утрена, который пробивал проход через обгоревшие обломки сосны, преграждавшие ему путь. Он рысью подбежал ко мне и опустился на колени, позволяя вскарабкаться ему на спину. Нагнувшись, я взял Стевана у Джалайны, а она бросилась к своему скакуну и быстро запрыгнула в седло.

— Поехали! — крикнула она, и нарастающий рёв пламени почти совсем поглотил её голос. И всё же я помедлил, сначала бросив последний взгляд на труп Эвадины. Что бы там ни разглагольствовали те, кто до сих пор придерживаются веры Воскресшей мученицы, могу заверить тебя, любезный читатель, что я не увидел никаких признаков жизни в её сгорбленном теле. Эвадина Курлайн умерла в тот день, а если она и вознеслась, то лишь как пепел, развеявшийся по ветру.

Я задержался ещё на миг, вглядываясь в пламя позади себя в поисках хоть какого-нибудь следа Ведьмы в Мешке, но её обнажённого, неподвижного тела нигде не было видно.

Вокруг нас падало всё больше деревьев, и Джалайна снова крикнула:

— Элвин! — И её паэла помчалась галопом. Утрен бросился следом за ними, а я снова крепко схватил его за гриву и прижимал к себе сына, пока могучий конь уносил нас из пекла.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

У меня скудный опыт свадеб. В моём детстве таких случаев решительно не было, и на протяжении большей части последующих лет тоже. Поэтому предложение взять на себя роль хранителя добродетели Эйн во время её свадебной церемонии было вдвойне неприятным из-за непривычности, а также из-за того, что весь ритуал казался мне абсурдным.

— Надеюсь, от меня не ждут, что я и приданое обеспечу, — проворчал я, отчего Эйн хлопнула мне по лицу букетом.

— Приличия требуют, чтобы кто-то исполнял эту роль, — сказала она. — Мой бедный дорогой папа пал в битве под королевским знаменем, когда я была ещё младенцем.

— Я этого не знал.

— Я тоже. Когда дело касалось моего отца, мама всегда была скупой на детали. Однако герцогине необходимо немного красок в своей истории, так ведь? Особенно когда в её жилах нет ни капли благородной крови.

— Похоже на то, как сказала бы принцесса-регент.

Эйн ухмыльнулась в ответ, а потом её взгляд задержался на моём лице, и улыбка медленно исчезла.

— Мне очень жаль… — начала она, слова застревали у неё во рту. Под руководством Леаноры она во многом научилась красноречию, но некоторые обстоятельства всё ещё ставили её в тупик. — Всех, кого ты потерял, — добавила она, кашлянув. — Я бы не попросила тебя, но… — она пожала плечами и смущённо хихикнула. — Ну, больше никого не было.

— Вы оказываете мне большую честь, миледи. — Я поклонился и указал на ступени собора. — Пройдём?

Всё огромное здание теперь стало намного чище, чем во время пребывания восходящей-королевы в Атильторе, поскольку тогда подобными вещами пренебрегали. Город по-прежнему оставался мрачным, ведь Эвадина даже здесь не сдерживала своего гнева. Обширную виселицу разобрали, а обломки множества разрушенных домов расчистили. Я испытал некоторое облегчение, обнаружив, что библиотека нетронута вместе с большинством книг, за исключением самой ценной, которая была украдена, когда назначенные Эвадиной библиотекари сбежали от Войска Короны.

Победа короля Артина над Лжекоролевой ознаменовалась большими празднованиями по всему королевству, а также исходом на восток бесстрашных приверженцев веры Воскресшей мученицы. От самого Восходящего войска мало что осталось, за исключением нескольких обезумевших душ, которые продолжали бродить по лесам возле за́мка Амбрис, где они бредили или бормотали о явлении Серафиля, свидетелями коего они стали. Но армия восходящей-королевы по большей части стала пеплом или трупами, и слугам Лорайн потребовались недели труда, чтобы расчистить всё или предать тела земле.

Другие, которые по-прежнему провозглашали Эвадину Воскресшей мученицей и цеплялись за её пример, начали свой путь на восток, хотя некоторым хватило глупости проповедовать от имени Эвадины — эти объявляли сообщения о её смерти ложью Алгатинетов и обещали её скорое возвращение и праведную месть. Наградой за такое красноречие обычно был град камней, если им везло, а если нет, то расправа. Однако большинство из этих воскресчиков, как их стали называть, мудро предпочли бежать в более безопасные места, и, надеюсь, никогда больше не побеспокоят эти земли.

— В этом часть твоей роли: следить, чтобы я не споткнулась, — напомнила мне Эйн, изящно вложив свою руку в мою, когда мы начали подниматься по ступенькам. — Моё платье не создано для таких простых задач, как переход из одного места в другое.

На платье с длинным шлейфом, с кружевами цвета слоновой кости и лифом, расшитым золотом, настояла принцесса-регент со словами: «Герцогиня не может выходить замуж в лохмотьях». Мы поднимались по ступенькам, а принцесса Дюсинда позади нас послушно несла в своих маленьких ручках край шёлкового шлейфа.

Сама церемония была, к счастью, короткой. Её проводил незнакомый мне старший священник в ранге стремящегося, который избежал чисток Эвадины потому, что во время всего кризиса удачно находился в паломничестве далеко на востоке. Герцог Гилферд выглядел довольно красиво в серебряных позолоченных доспехах и беззастенчиво восхищался своей невестой. Эйн же со своей стороны сохраняла безмятежность и достоинство на протяжении всей церемонии. Очевидно, её не беспокоило присутствие значительной части знати Альбермайна, переживших то, что стало известно, как Война мученицы. Герцог Лермин Дульсианский, разумеется, отсутствовал, поскольку оставался под строгим королевским запретом выходить за пределы своего герцогства. Герцогиня Лорайн прислала впечатляюще дорогие подарки, но попросила прощения за своё отсутствие из-за множества неотложных обязанностей в Шейвинской Марке, главной из которых была ликвидация ущерба, нанесённого за́мку Амбрис. Кроме того, лишь горстка рианвельской знати подчинилась призыву принцессы-регента, и главный среди них — бывший посол Жакель Эбрин, недавно назначенный на роль лорд-губернатора. По его напряжённому поведению я мог сказать, что он предпочёл бы играть в кости где-нибудь в таверне, а немногочисленность его свиты не предвещала ничего хорошего для будущего единства королевства. Я решил не заостряться на этом, поскольку подобные заботы больше не были в моей компетенции.

Когда пришло время, и стремящийся спросил: «Кто провожает эту женщину на попечение её мужа?», я послушно вложил руку Эйн в протянутую ладонь Гилферда, после чего священник связал их шёлковой лентой.

— И сим, — протянул он, — эти две души соединяются пред Серафилями и по примеру мучеников отныне и во веки веков.

Когда они поцеловались, и я увидел, с какой яростью Эйн обняла своего мужа, все мои сомнения относительно мудрости её выбора улетучились. Теперь это была исцелённая душа, для которой убийства, как я надеялся, останутся смутным и отвратительным воспоминанием. Я чувствовал, что хотя бы с ней у меня получилось что-то правильное.

* * *

За официальной церемонией последовало собрание в саду собора, где однажды я наблюдал, как Эвадина заключила сделку с братом Леаноры. Теперь казалось, всё это произошло настолько давно, что это событие уже отошло в историю, а не в относительно недавнюю память. Я пил вино из хрустального кубка и смотрел, как Эйн и Гилферд, со связанными лентой руками, обходят гостей. Молодой герцог казался мне чопорным и неуклюжим на фоне общительного обаяния его невесты.

— Я льщу себя надеждой, — сказала Леанора, подходя ко мне и склонив голову в сторону счастливой пары, — что неплохо её обучила, вам так не кажется?

— Она будет править герцогством под вашим любезным руководством, а он сразится в любых битвах, в каких только потребуется. — Я поднял за неё свой кубок. — Прекрасная партия, ваше величество.

— Это целиком и полностью их собственный выбор, уверяю вас. По правде говоря, я даже просила её на время отказаться от брака, поскольку считаю самой полезной фрейлиной, когда-либо появлявшейся при дворе. Но любви, а тем более юной любви, так просто не прикажешь. — Она замолчала, потягивая вино, и осторожно глянула поверх края бокала. — Интересно, милорд, вы больше не обдумывали моё предложение?

— Обдумывал, и пришёл к выводу, что моё мнение не изменилось. Хотя, разумеется, я благодарю вас за ваше внимание.

— Стать лорд-маршалом войска Короны — это, возможно, вершина рыцарских амбиций, и всё же вы этого избегаете.

— Ваше величество, у меня никогда не было рыцарских амбиций, и я чувствую, что на своём веку повидал достаточно сражений. И буду считать себя счастливейшей из душ, если никогда не стану свидетелем нового. Кроме того, — я указал на небольшой отряд присутствующих алундийских дворян, среди которых Рулгарт был самым высоким, — мне кажется, что под рукой есть гораздо более подходящий кандидат.

— Алундийский лорд-маршал. — Леанора усмехнулась. — Вряд ли. И к тому же лорд Рулгарт любезно принял роль лорд-губернатора Алундии до тех пор, пока его племянница не достигнет совершеннолетия. Когда же настанет тот день, он заявил о желании вернуться в каэритские земли. По всей видимости, там он в большей степени чувствует себя дома.

Я перевёл взгляд на Дюсинду, которая играла с группой других бегающих и хихикающих детей. Молодой король Артин стоял в стороне от них, и с его лица не сходило раздражённое выражение.

— Итак, — сказал я, — Дюсинда будет одновременно герцогиней Алундии и королевой Альбермайна. Немало власти для такой юной особы.

— Моя будущая невестка для меня драгоценна.

«Драгоценней, чем избалованный, лишённый чувства юмора щенок, которым является ваш сын?», подумал я, сдерживая ужасное искушение задать этот вопрос вслух.

— Что ж, милорд, — продолжала Леанора, — если я не могу соблазнить вас военными делами, то на какую роль вы бы согласились?

— Ваше величество, как бы ни была велика ваша доброта, я собираюсь некоторое время путешествовать один. Мне кажется, моё настроение оживится от одиночества и смены обстановки.

Веселье Леаноры угасло, и она натянуто улыбнулась.

— Я знаю, вам есть, о чём горевать. Ваш сын… — Она всегда могла подобрать нужные слова, но даже самую многословную душу сразила бы необходимость выразить должное сочувствие человеку, который видел, как его маленький ребёнок сгорел заживо.

— Ваше величество, с вашего позволения, — сказал я с поклоном. Решив избавить её от этих мучений. — Мне нужно сделать приготовления к путешествию.

— Разумеется, милорд. — Она поклонилась в ответ и, но когда я повернулся уходить, взяла меня за руку. — Если когда-нибудь устанете от путешествий и одиночества, знайте, что вам всегда найдётся место при этом дворе.

Поклонившись ещё ниже, я отступил, и в последний раз увидел принцессу-регента Леанору Алгатинет-Кевилль, когда она подошла к молодожёнам и со смехом пожала руки своей любимой фрейлине. Рискну предположить, что в жизни, полной штормов, это был самый счастливый момент для Леаноры. Пускай ей не достался титул монарха, но она остаётся величайшим правителем, когда-либо управлявшим Альбермайном. Хотя, если вы разбираетесь в истории, то знаете, что она заплатила очень высокую цену за долгие годы мира, которые стали её наследием.

* * *

Я встретил Десмену, которая скрывалась среди колонн наверху лестницы собора. На небо опустились сумерки, вытянулись длинные тени, и здесь легко было укрыться. Если бы она желала мне зла, то могла бы добиться успеха там, где многие другие потерпели неудачу. И всё же я не увидел в её руке ножа — только вопрос, явно написанный на лице.

— Не желаете присоединиться к празднованиям, миледи? — спросил я.

Она пренебрежительно хмыкнула.

— Меня не звали. Не всем бунтовщикам по-настоящему рады при дворе принцессы-регента, какое бы там помилование она ни даровала.

— Так вы вступите в войско Короны, правильно я понимаю?

Её лицо оскорблённо скривилось от отвращения.

— Служить Алгатинетам? Никогда.

— Держитесь за дело Истинного Короля, даже сейчас?

— Такое справедливое дело никогда нельзя бросать. Я пойду на восток и найду других, сосланных за участие в походе Локлайна. Попомните мои слова, Писарь, его знамя снова поднимется.

Я сдержал усталый вздох и кивнул на прощание.

— Тогда я желаю вам счастливого пути. Хотя вы, я уверен, простите меня за то, что не стану желать вам успеха. Эта земля уже повидала достаточно войн.

— Постойте, — сказала она, когда я пошёл вниз по лестнице. Остановившись, я увидел редкую неуверенность на её лице, а мольба в глазах рассказала мне о сути её вопроса ещё до того, как она его задала. — Он же соврал? Уилхем. Это не он предал моего отца.

На этот раз я не скрывал вздоха, окрашенного теперь скорее гневом, чем усталостью.

— Ваш отец был садистом и задирой с гнусными наклонностями, который полностью заслужил свою отвратительную кончину, и даже более того. Кто бы ни направил его на путь к виселице, он заслуживает вашей благодарности. — Я увидел, как её лицо внезапно побледнело, когда до неё дошли мои слова, и мой гнев рассеялся. — А Уилхем заслуживал лучшей смерти, — добавил я. — Ибо он был достоин вашего брата, хотя не думаю, что он бы с этим согласился. Оплакивайте их обоих, миледи.

Я повернулся и спустился по ступеням, не ожидая ответа.

* * *

Каэриты практически исчезли из Шейвинской Марки через несколько дней после окончания битвы. Некоторые из них задержались — как я предполагал, из любопытства или из-за авантюристского духа, — но через несколько недель основная масса огромного воинства таолишь, вейлишь и паэлитов вернулась за пределы гор. Утрен, однако, решил остаться, и именно на его спине я покинул Атильтор той ночью. Я не прощался и внимательно следил за тем, что никто не следует за мной, пока пробирался через заброшенные земляные валы на окраине города, где и обнаружил ожидавшего меня паэла.

— Думал, ты отправился домой, — сказал я, подняв руку к его морде. Он в ответ легонько куснул мою ладонь и мотнул головой, видимо, желая скорее уезжать.

Ему потребовалось два дня, чтобы доставить меня в самое сердце Шейвинского леса. Пекло, зародившееся в за́мке Амбрис, сеяло немалые разрушения, прежде чем небеса соизволили обрушить долгожданный поток дождя. Мы проехали несколько обугленных участков земли, и с большим облегчением обнаружили знакомый заросший каменный овал поляны Леффолд, неповреждённый и скрытый в густой чаще деревьев.

— Начали думать, что вы уж и не придёте, капитан, — поприветствовал меня Тайлер, когда Утрен остановился с подветренной стороны от древнего амфитеатра.

— Если бы я уехал до свадьбы, то это вызвало бы подозрения, — сказал я, слезая со спины паэла. — И к тому же казалось правильным, что у Эйн там присутствовал кто-то из нас. Неприятности были?

— Тихо, как в борделе во время прошения, хотя, думаю, его крики можно было услышать за много миль. Похоже, лес пуст, во всяком случае от людей.

— Седлайте их, — велел я, кивнув туда, где Адлар и другие разведчики ухаживали за лошадьми. — Отправляемся до наступления темноты.

— Кстати, у нас гостья, — проговорил Тайлер, когда я направился к проёму в увитой виноградной лозой стене амфитеатра. — Пришла сегодня утром с подарками для мальца.

Лицо Лорайн отражало материнскую радость, когда она баюкала Стевана на руках, тихо воркуя и дразня его губы пальцем. Единственным её сопровождающим оказался знакомый человек в доспехах, который приветствовал меня натянутым поклоном. Дерван Прессман был возведён в рыцари после того, как возглавил набег из за́мка Амбрис, что также принесло ему яркий шрам от ожога на лбу.

— Элвин! — сказала Лорайн, пошевелив младенца на руках, чем вызвала пронзительный крик протеста. — Тс-с. — Лорайн крепче прижала его. — Разве ты не рад увидеть папочку?

По правде говоря, Стеван, похоже, больше стремился открыто заявить о своём недовольстве, чем обратить внимание на появление отца.

— Вот, — сказала Джалайна, осторожно забирая ребёнка у Лорайн. — Если уж он начнёт, то обычно кричит довольно долго.

Она устало улыбнулась мне в знак приветствия и пошла прочь, укачивая Стевана и напевая успокаивающую песню.

— Как прошла свадьба? — спросила Лорайн.

— Хорошо, — сказал я. — Твои подарки очень понравились.

— А принцесса-регент? Надеюсь, не слишком расстроилась.

— С виду нет, но сложно сказать.

Губы Лорайн сложились в печальную усмешку.

— Судя по количеству шпионов, которых она рассадила в моём герцогстве, вынуждена заключить, что пока не пользуюсь доверием этой женщины.

— Ты меняла сторону, и не раз. Такое не вызывает доверия. Героизм сэра Дервана в за́мке Амбрис несколько восстановил равновесие. Однако в будущем я бы не стал испытывать судьбу. Она научилась терпимости, но и у неё есть свои пределы.

Лорайн приподняла бровь, соглашаясь с моим суждением, а затем склонила голову в сторону Джалайны и всё ещё кричавшего Стевана.

— Ну а твоя история. Она в неё поверила?

— Насколько ей известно, Стеван Курлайн погиб при пожаре у за́мка Амбрис.

— Со временем ему понадобится новое имя. У ребёнка Воскресшей мученицы тягот будет предостаточно, и среди них её имени быть не должно. И, какой бы терпимой ни была принцесса-регент, она никогда не позволит ему остаться в живых. И Ковенант тоже.

— Я знаю.

Наши взгляды встретились, мрачные от взаимного понимания не только уязвимости моего сына, но и того факта, что, возможно, это наша последняя встреча.

— Я… — Лорайн сглотнула и указала на небольшой сундучок у ног Дервана. — Я принесла подарки. Игрушки и всё такое. И монеты. Их тебе, наверное, лучше всего оставить в руках Джалайны, а? Насколько я помню, тебе никогда не удавалось их удерживать.

— Тоже верно.

Лорайн сцепила руки, живо и женственно.

— По твоей просьбе капитан Тория ждёт вас в Фаринсале. Нынче порт практически пуст, поэтому мало кто станет свидетелем вашего отъезда.

— Благодарю, герцогиня.

Она снова кивнула, сцепленные пальцы дрогнули. Я редко видел Лорайн настолько взволнованной.

— Я абсолютно уверен, — сказал я, взяв её руки в свои, — что наша дружба ещё далеко не закончена, миледи. — Наклонившись, я поцеловал её в щёку и прошептал: — Декин мёртв, и ты оплакивала его достаточно долго. — Отступив назад, я бросил короткий, но многозначительный взгляд на Дервана.

Тогда герцогиня Шейвинской Марки Лорайн Блоуссет, в прошлом Лорайн д'Амбрилль, королева при короле разбойников Декине Скарле, сделала то, чего я от неё никогда прежде не видел. Она покраснела.

— Прощай, Элвин Писарь, — сказала она мне, смахивая слёзы и поворачиваясь к своему рыцарю-сопровождающему. — Сэр Дерван, уже поздно, и дорога длинная.

* * *

Чтобы добраться до Фаринсаля, потребовалось ещё три дня, и путешествие затянулось из-за необходимости держаться ле́са, избегая любопытных взглядов людей, которых мы могли встретить на дорогах. Когда последней ночью мы разбили лагерь, я почувствовал, что могу задать Джалайне вопрос, который мучил меня уже несколько недель. Я смотрел, как она уложила Стевана на импровизированную кроватку, поставленную достаточно близко к огню, чтобы было тепло. Видя, как она улыбается, укутывая его в одеяло, я засомневался, разумно ли задавать этот вопрос, поскольку казалось неправильным портить такую картину. Однако она всегда чувствовала моё настроение и слегка нахмурилась.

— Что такое?

— Перо, — сказал я. — Почему оно, а не клинок?

Вздохнув, она отодвинулась от кроватки Стевана и неохотно прикрыла глаза. Я думал, что она не ответит, и это станет вечной тайной между нами, но потом Джалайна заговорила тихим шёпотом:

— У меня был посетитель, который сказал, что я должна так сделать.

Тяжесть в её голосе прояснила природу этого посетителя.

— Кто-то, кого мы знаем?

— Нет. — Джалайна пошевелилась, плотнее закутавшись в плащ. — Старик, которого я никогда раньше не видела, с очень странным акцентом, как будто он учил альбермайнский у плохого учителя. И одежда его была странной. Он пришёл ко мне ночью, перед тем, как мы с паэлитами поехали в за́мок Амбрис. До этого я не видела никого из… тех, о ком ты меня предупреждал. Он был единственным духом, которого перо сочло нужным вызвать. — Она замолчала, её руки неуютно дёрнулись. — Он знал такие вещи, которые знали только мы с тобой. Например, о той ночи на мельнице. И другие, как, например, правду об исцелении Воскресшей мученицы. Он рассказал это, чтобы я поверила в правдивость его слов. А ещё он сказал мне следующее: «Правда — единственное средство ослабить хватку Малицита над живой душой. Дар пера — истина».

— Он был высокий? — спросил я. — С тёмной кожей и седой бородой?

— Сутулый, какими часто бывают старики, но, наверное, раньше был высоким. И его борода была белой и длинной. А кожа — тёмной.

Историк. Я поймал себя на том, что подавляю дрожь. Неужели его душа действительно задержалась так долго, только для того, чтобы передать это предупреждение?

— Он сказал что-нибудь ещё? — спросил я. — Своё имя? Что-нибудь?

Джалайна покачала головой и взяла меня за руку.

— Но он казался очень усталым и испытывал большое облегчение. Как человек, готовый покинуть этот мир. Элвин, по-моему, он был истощён. Думаю, как только доставил своё послание, он смог уйти. Куда, я не знаю.

Некоторое время мы сидели вместе, а Стеван булькал и ёрзал, пока не заснул. Я смотрел, как его маленький рот вдыхает воздух, и гадал, чья у него форма губ, моя или Эвадины, и тут услышал громкое предупреждающее фырканье Утрена.

— Подъём! — рявкнул я разведчикам, отодвигаясь от Джалайны, и потянулся за своим мечом.

— Где? — спросил Тайлер, деловито взводя арбалет, пока остальные разведчики вооружались. — Кто?

Посмотрев на Утрена, я увидел, что огромный конь напряжённо смотрит в сторону густого участка леса на краю поляны. Он снова фыркнул и побежал вперёд, а от его дыхания поднимались клубы пара в прохладном ночном воздухе.

— Адлар, — крикнул я жонглёру, ведя остальных вслед за паэла, — оставайся с Джалайной.

Разведчики разошлись по сторонам, а мы побежали за Утреном к деревьям. Сделав всего несколько шагов, он остановился и низко, раскатисто заржал, напрягая мышцы своего массивного тела.

— Тут нихера нет, — пробормотал Тайлер, пристально вглядываясь в путаницу теней и прижимая к плечу взведённый арбалет.

Для существа, которое однажды прорубило кровавую просеку через целую армию, Эйтлиша в эту ночь действительно трудно было обнаружить. Когда я разглядел его неподвижную фигуру в капюшоне, опустившуюся на упавший сосновый ствол, моё сердце забилось гораздо быстрее. Тайлер заметил его спустя мгновение: он дёрнулся от удивления и сжал палец на замке́ арбалета, пока я не схватил его за плечо, сурово покачивая головой.

— Я-то думал, ты ушёл домой, — сказал я, стараясь голосом демонстрировать спокойствие, которого не чувствовал.

Капюшон слегка покачнулся, и из его тени донёсся тихий звук:

— Домой, — повторил он. — Это слово теперь мало что для меня значит.

— Чего тебе надо?

Он не ответил сразу же, а вместо этого медленно поднялся на ноги. Утрен снова заворчал, а гигант в капюшоне подошёл ближе. Почувствовав напряжение, разведчики начали вытаскивать оружие и замерли, когда я рявкнул приказ остановиться.

— Ты знаешь, что мне нужно, Элвин Писарь, — сказал Эйтлишь, останавливаясь. Он был уже не тех размеров, как на поле у за́мка Амбрис, но даже сейчас казался весьма мощной фигурой. — Ребёнок. Отдай его мне.

Страх, копившийся в моей груди, внезапно сменился яростным, непоколебимым гневом.

— Нет, — заявил я, и моя рука двинулась к мечу.

— Ты знаешь, что он не может оставаться под твоей опекой. — Эйтлишь сделал ещё шаг вперёд, и я увидел, как сжались его кулаки. — Ваэрит в его крови слишком сильна.

— Мой сын остаётся со мной. — Медленно и целенаправленно я вытащил меч, провоцируя остальных разведчиков последовать моему примеру. — Таково было желание Доэнлишь, и моё тоже.

— Так утверждаешь ты. Но я не слышу её голоса. — Ещё шаг, и его плечи явно увеличились, что сопровождалось свистящим скрежетом мышц и расширяющихся сухожилий. — Она погибла в огне? Ты видел, как она сгорела?

— Я не знаю, где она, и жива ли. Может быть, такое существо, как она, вообще не способно умереть. Но я действительно знаю, чего она хотела всем сердцем — чтобы мой сын оставался в моих руках.

— Ты недостоин. — Его слова теперь звучали приглушённо, сдавленные раздувшимися шеей и челюстью. — И её сердца, и ребёнка. Отдай его мне!

Тут он рванулся вперёд, вытянув массивные руки — я поднял меч, а Тайлер выпустил арбалетный болт. Тот разорвал ткань плаща Эйтлиша, но безвредно отлетел от плоти под ним. Прежде чем я успел нанести столь же бесполезный удар по быстро приближающемуся монстру, Утрен громко, пронзительно заржал и прыгнул на пути Эйтлиша. Огромный конь встал на дыбы, копыта сверкнули рядом с головой монстра. Эйтлишь зарычал в ответ, его капюшон откинулся назад, открывая черты лица, ещё более звериные, чем дикая маска, которую я видел в гуще битвы. Тогда я понял, что это создание никогда не было в полной мере человеком, что оно существовало в состоянии между природой и людьми. Его истинным лицом было это рычащее, скалящее зубы создание из дикой природы.

Когда два этих существа столкнулись друг с другом, их крики стихли: Утрен напрягся и был готов к бою, в то время как Эйтлишь медленно перестал рычать. Черты его лица превратились в мрачную, обиженную версию прежней скульптурной гладкости. Повернувшись ко мне, он выпрямился, и его фигура всё сильнее сдувалась, пока он снова не стал почти тем человеком, которым притворялся. Затем Утрен ещё раз фыркнул, шевельнул массивной головой, чтобы встретиться со мной взглядом, моргнул один раз, повернулся и побежал в сторону Эйтлиша, нетерпеливо размахивая хвостом.

Действия Утрена прояснили, по крайней мере, одно.

— Она жива, — сказал я Эйтлишу. — Где-то. Хотя не знаю, увидим ли мы с тобой её снова когда-нибудь.

— Она всегда оставалась для меня загадкой, — произнёс Эйтлишь. — Но ничто не озадачивало меня больше, чем то, почему из всего мира она выбрала тебя.

Снова надев капюшон, он взобрался на спину Утрена, а огромный конь тут же рванулся вперёд, затрещав папоротником и взметнув землю, и быстро унёс своего пленника, за несколько мгновений потерявшись во мраке леса.

* * *

— Дин Фауд владеет целым островом? — спросил я, глядя вперёд на высокий город, вырисовывавшийся в утренней дымке. Море было спокойно, и паруса «Морской Вороны» колыхались под лёгким бризом, который нёс нас к гавани. На волнах мерцало отражение огромного мегаполиса, добавляя ощущения величия. Дома, лавки, храмы и башни, казалось, покрывали каждый фут конической, гористой поверхности острова, за исключением вершины, состоявшей из голой скалы. Когда корабль приблизился, я увидел, что гору венчает высокая статуя — женственная фигура с головой орла, вытянувшая руки, словно благословляя город внизу.

— Если не фактически, то по духу, — ответила Тория. — Он бегал по улицам Лестурии, как нелюбимый сирота, пока не стал достаточно взрослым, чтобы попасть на корабль. Он мало рассказывает о своём детстве — думаю, у него много мрачных воспоминаний. По правде говоря, не знаю, ненавидит он это место или любит, но править им всегда было его страстным желанием. И вот, благодаря богатству, которое принесла его любимая, пусть и приёмная дочь, он тут и правит. У них есть официальный правитель, какой-то Сатрапин или что-то вроде того, но он всего лишь церемониальный. Как и почти везде, власть здесь держит рука с самым толстым кошельком.

— И ты уверена, что он нас примет?

Тория оглянулась через плечо на пассажиров корабля, толпившихся на носовой палубе. Джалайна покачивала Стевана на руках, глаза которого загорелись при виде Адлара, жонглирующего не менее чем семью кинжалами одновременно. Тайлер и разведчики сидели рядом, точили клинки и, щурясь, бросали взгляды на команду Тории. Недели, проведённые в море, не сильно смягчили укоренившуюся подозрительность бывшего преступника по отношению к тем, кто некогда разделял его склонности. Я не винил его за это, а напротив, радовался такой подозрительности. Он и остальные члены моей значительно сократившейся роты взяли на себя ответственность защищать моего сына. Это дело на долгие годы, и всё же никто не стал от него не уклоняться.

— Моё слово многое значит для него, — сказала Тория. — Но ему нужно будет узнать правду. О мальчике. Обо всём. Дин Фауд немного похож на тебя, понимаешь? У него утомительно острый слух на неправду. — Заметив сомнение, появившееся на моём лбу, она пихнула меня в плечо. — Не волнуйся. Здесь ты найдёшь дом.

Я видел, как её глаза задержались на Стеване, будто она искала какой-то признак его матери. Я хорошо знал это выражение, потому что видел такое же и на лице Джалайны.

— Займусь-ка я делом, — сказала Тория. — Надо уже прокричать пару приказов, в основном для виду. Нельзя завести корабль в гавань без криков. Так полагается. — Она зашагала по палубе, выкрикивая в сторону такелажа распоряжения, которые, по-видимому, мало что меняли в задачах матросов, трудившихся среди мачт.

Подойдя к Джалайне, я взял у неё Стевана и повернул его лицом к приближающемуся острову и замечательному городу. Однако он, похоже, нашёл это менее увлекательным, чем трюки Адлара, и с бульканьем засунул пальцы себе в рот. Я тоже, глядя на это лицо, часто искал сходства и иногда находил, в тени его глаз. Тёмные, как и у неё, а иногда озадаченные, будто перед тем, как перо лишило её жизни. «Она не знала. Даже в самом конце, она не знала».

Привычно поморщившись, я отогнал это воспоминание, подозревая, что буду делать это всю оставшуюся жизнь.

— Это дом, — сказал я Стевану, целуя его в голову. — Здесь ты вырастешь, здесь у тебя будут мать и отец. Здесь никто тебя не побьёт, не вышвырнет в холодный лес, не заставит воровать и убивать. И если кто-нибудь в этом мире попытается причинить тебе вред, я убью его.

Стеван снова забулькал, ёрзая в моих объятиях и хлопая меня по лицу маленькой влажной ручкой, а я смеялся и думал, как же могло случиться, что я заслужил чувство такой радости.

Но, слышу, ты спрашиваешь, а как его имя? Какое имя ты выбрал для своего сына, Элвин Писарь? Это то самое имя, которое я слышал? На что я отвечаю: да, мне кажется, так оно и есть. Но эта часть моего завещания подошла к концу, и имя моего сына, как и всё, что с ним связано, это, дорогой мой, великодушнейший и возлюбленный читатель, рассказ для другого раза.

1

Список действующих лиц (лат.)

(обратно)

Оглавление

DRAMATIS PERSONAE[1]

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ ПРЕЖДЕ…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

  ГЛАВА ПЯТАЯ

  ГЛАВА ШЕСТАЯ

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

  ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

  ГЛАВА СОРОКОВАЯ

  ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

  ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

  ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

*** Примечания ***