Дети Сатурна [Алексей Ракитин] (fb2) читать онлайн

Дети Сатурна Серия «Ревизор Роскосмоса»
Алексей Ракитин

Пророк твердит, что мы ещё глухи

И кроме чистых помыслов и веры,

Мы к звёздам понесём свои грехи

И сновидений мрачные химеры…

(Дж. Бруно «Постижение бесконечного»,

перев. А. Ракитин)

© Алексей Ракитин, 2018

ISBN 978-5-4493-6006-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Хуже незваного гостя

Перед тем, как аппарель отвалилась вниз, открывая мне дорогу в переходной отсек, я успел бросить взгляд в иллюминатор. На огромный фисташково-жёлтый диск Сатурна и десятки его фантастически-тонких изящных колец, напомнивших мне в тот момент то ли струны огромной арфы, то ли гигантских размеров разноцветные обручи на талии экзотической танцовщицы в Гоа. Огромная планета в эти минуты отбрасывала черную тень на часть колец, отчего казалось, что огромный их сегмент кем-то откушен или отрезан колоссальными ножницами. Это невиданное зрелище стоило того, чтобы им полюбоваться! Думаю, что в ближайшую тысячу лет человечество ничего более впечатляющего не увидит при всём желании…

Аппарель заняла своё крайнее положение и я, оттолкнувшись от поручня, подался вперёд. За спиной услышал реплику бортового компьютера, произнесённую неотличимым от натурального женским голосом: «Перелёт успешно завершён. „Скороход-десять“ прощается с вами и желает успеха вашей миссии.»

Несколько секунд ушли у меня на то, чтобы в состоянии невесомости преодолеть переходной отсек и едва я приблизился к входным воротам «Академика Королёва», раздался другой голос, теперь уже вкрадчивый мужской баритон: «Переходной отсек открывается. Вас встречает командир операционной базы „Академик Королёв“!»

Огромная планета отбрасывала черную тень на часть колец, отчего казалось, что огромный их сегмент кем-то откушен или отрезан колоссальными ножницами. Это невиданное зрелище стоило того, чтобы им полюбоваться!

Щёлкнул замок, и три лепестка входных ворот раздвинулись, освобождая проход. Передо мной буквально в паре метров оказался Королёв, только пока ещё не академик, а линейный штурман первого класса, командир орбитальной операционной базы. Нельзя сказать, чтобы он стоял, поскольку ноги его пола не касались; он висел в невесомости точно также, как и я. За спиной командира на двести восемьдесят метров тянулся Главный Коридор станции, едва освещаемый бледным светом энергосберегающих ламп.

— От лица личного состава операционной базы и себя лично приветствую вас на борту. — бодро брякнул командир, видимо, не особенно задумываясь над смыслом сказанного.

— Можно на «ты»! Здравствуй, Вадим! — я пожал руку старому знакомцу, — Года четыре не виделись?

— Четыре точно… со времени приёма у Президента. Ты, никак, поседел?

— Не боятся седин капитаны… — ответил я словами старой студенческой песни нашей Академии.

— Ведь столь долго они не живут! — тут же подхватил Вадим. — Но мы-то живее всех живых!

Мы пожали руки и ткнулись локтями — это специфическое приветствие космонавтов, привыкших проводить много времени в невесомости. Мы медленно поплыли вдоль Главного Коридора, прочь от переходного отсека. Вадим Королёв двигался вдоль поручня с одной стороны коридора, я — вдоль противоположного. В левой руке я держал свой бронированный кейс, единственный багаж, взятый с Земли. Этот кейс имел ценность, пожалуй, даже большую, чем моя собственная жизнь. Если не в моих собственных глазах, то в глазах моего руководства уж точно!

— Что же это получается, ты добрался в наши унылые дебри за сто восемьдесят часов полётного времени? Не могу поверить — у нас так быстро не летают! Это же Сатурн, это более семидесяти световых минут от Земли! — Вадим, как и положено радушному хозяину заполнял вакуум неопределенности чепухой и разговором ни о чём.

— Теперь летают, привыкай, брат. Я примчался на «Скороходе-десять», там такую фишку с псевдо-гравитацией замутили — это просто за гранью фантастики! Я когда читал техзадание на проектирование, не верил… когда читал техническое описание готового изделия — не верил! И даже сейчас, уже после полёта, не могу поверить… До десяти миллионов в час разгоняется за сорок часов — это просто феерия какая-то! Разгон и торможение по сорок часов, ещё сотня часов — на десяти миллионах… — лаконично пояснил я.

— Невероятно. Много слышал самых разных суждений о «Скороходе», признаюсь, не думал, что производитель выдержит заявленные параметры, был уверен, что на выходе скорость окажется раза в два ниже.

— Выдержали, я теперь сам тому свидетель. Правда, похудел на четыре килограмма, но для нашего брата это даже полезно.

— Как субьективно переносится сорок часов перегрузки?

— Нормально… Упал-уснул… Проснулся голодный, но есть не можешь, тотальное обезвоживание, да гликоген в печени почти как у трупа. Двадцать часов на медикаментозную реабилитацию, зато теперь пышу здоровьем, мою кровь можно переливать инвалидам и они поставят олимпийские рекорды, щетина стала проволокой, из неё искры высекать можно…

— То есть разрекламированная реабилитация работает?

— Ты знаешь, работает! Посмотри на меня: я по-прежнему молод, красив и талантлив! Хотя и показался тебе седым…

Перебрасываясь словами, точно шариком для пинг-понга, мы двигались вдоль Главного Коридора почти неторопливо.

Операционная база «Академик Королёв» представляла собой довольно замысловатую конструкцию, в первом приближении походившую на стакан, надетый на карандаш. Всё это хозяйство закручивалось вокруг оси вращения, проходившей через весь условный «карандаш». Этот самый «карандаш» с одной стороны имел группу стыковочных узлов, куда причаливали грузовые и транспортные корабли, а с другой — громадный диск, выполнявший роль щита от солнечного излучения и собственных атомных двигателей. Щит обычно был ориентирован на Солнце, так что станция находилась в его тени. Тень эта, правда, была довольно условна, поскольку в системе Сатурна главным источником света являлось отнюдь не далёкое и тусклое Солнце, а сам Сатурн, являвшийся главным фонарём для всех объектов в радиусе нескольких миллионов километров.

«Карандаш» согласно конструкторской документации, назывался Главным Коридором, здесь всегда была невесомость, ну или то, что можно считать невесомостью в первом приближении. А вот во вращавшемся вокруг Главного Коридора «стакане» уже присутствовало центробежное ускорение, вполне достаточное для имитации земного притяжения. В «стакане» находилась жилая зона операционной базы: личные помещения персонала, места общего пользования, лаборатории, ангары подготовки и наладки буровой техники, а также уникальные обогатительные цеха, восстанавливавшие из космической пыли и мусора чуть ли не всю таблицу Менделеева. Всё-таки, «Академик Королёв» обеспечивал добычу полезных ископаемых на дальних спутниках Сатурна, а отнюдь не мониторинг погоды, так что определенная специфика в оснащении базы, безусловно, присутствовала.

Щит обычно был ориентирован на Солнце, так что станция находилась в его тени. Тень эта, правда, была довольно условна, поскольку в системе Сатурна главным источником света являлось отнюдь не далёкое и тусклое Солнце, а сам Сатурн, являвшийся главным фонарём для всех объектов в радиусе нескольких миллионов километров.

Вадим Королёв как и все настоящие космонавты выглядел сухощавым, поджарым, был быстр в движениях. Забавно, конечно, что человека с такой фамилией назначили командовать операционной базой «Академик Королев», ну да у нас в «Роскосмосе» юмористов хватает. Причём, чем выше у начальника должность и хуже с юмором, тем чаще он тужится шутить. Аксиома сия стара, как мир, но никем не опровергнута и по сей день.

Со стороны могло показаться, что встретились старые друзья, дружелюбные и внимательные, но только в ту минуту мы менее всего были друзьями. Согласно широко распространённому стереотипу, ревизор «Роскосмоса» является хтоническим чудовищем, уничтожающим и стирающим в порошок всех живых космонавтов на своём пути. Назначение ревизии — это дурное знамение для всех проверяемых, сродни комете для жителей средневековья или двухголовой курице для древних римлян. Командир операционной базы и его подчинённые не могут питать к ревизору «Роскосмоса» добрых чувств по определению, по законам жанра кто-то кого-то должен сожрать, вопрос заключался лишь в том, кто кого, на каком этапе и с какой формулировкой в приказе.

Мы достигли первого диаметрального коридора, позволявшего перейти из зоны невесомости в жилую зону операционной базы. Главный Коридор «Академика Королёва» пересекался тремя такими коридорами: первый вёл в жилую зону, второй — в производственную, третий — в складскую. В самом конце Главного Коридора помещалась огромная Платформа Силовой Защиты — ПСЗ — аж с восемью ядерными реакторами, питавшими её магниты. Платформа размером с полтора десятка футбольных полей почти всегда была ориентирована на Солнце и пока работали её магниты, обитатели операционной базы могли не бояться ни вспышек нашего светила, ни возмущений электромагнитного поля Сатурна. Иногда, правда, ориентация ПЗС изменялась — это происходило в тех случаях, когда особенно мощные потоки галактического излучения прорывались сквозь гелиопаузу и грозили угодить в район Сатурна. Подобные угрозы заблаговременно выявлялись спутниками радиационного дозора, двигавшимся вокруг планеты-гиганта по широким полярным орбитам. В случае возникновения подобных угроз операционная база разворачивалась огромной Платформой Силовой Защиты навстречу несущемуся из недр Галактики излучению. Её многометровая металло-керамическая толща была способна поглощать самые жестокие из всех известных удары природной стихии.

Достигнув диаметрального коридора, мы разместились в грузовом лифте и поехали вниз. Понятия «верх» и «низ» быстро перестали быть относительны. По мере спуска появилась сила тяжести, вызванная радиальным вращением жилого блока и когда лифт замер на нижней площадке, центробежное ускорение уже на десять процентов превышало ускорение свободного падения на Земле. Проживая в таких условиях, космонавты реабилитировали свой организм, избалованный невесомостью и связанными с нею изменениями работы кровеносной системы.

Едва стихло фырканье пневматических демпферов и мы вышли из прозрачной клети, Вадим продолжил прерванный было разговор:

— Я все подготовил для твоего размещения согласно заявленным требованиям: закрытый канал связи под персональный ключ, помещение в двумя выходами и…

— Что тебя смущает?

— Не совсем понятно про огнестрельное оружие, — признался Вадим.

— Защищенное место для хранения оружия? Это сейф. Чтобы я мог в него положить пистолет, если посчитаю нужным его оставить в каюте.

Пауза длилась на секунду дольше обычной, но чуть короче неприличной.

— Ты с оружием, что ли, примчался?

— Возможно, Вадим, имеет место какое-то недопонимание: я — ревизор «Роскосмоса», нас таких в штате Федерального Министерства всего двенадцать человек. Я не сдаю оружие ни в аэропорту, ни на космодроме. Ты не поверишь — я с ним даже ем омлет.

— Боюсь спросить про минуту интимного уединения с женщиной, — командир явно подпустил шпильку.

— Правильно, и не спрашивай. Я не уединяюсь с женщинами на минуту — это занимает гораздо больше времени.

— Ну… хорошо, я всё понимаю… Но ведь это ведь не аэропорт и не космодром. Это операционная база на орбите Сатурна! У меня, как командира, тоже есть пистолет, но только я никогда не достаю его из сейфа…

Я чуть было не брякнул «потому, что ты не расследуешь убийства», но сдержался. Воистину, великий оратор Цицерон был прав: иногда молчание равноценно уму.

— Вадим, меньше пафоса! — остановил я своего vis-a-vis. — Сейф оборудован в моей каюте?

— Да, разумеется, согласно требованию по размещению.

— Ну, и отлично. Ключ где я найду?

— Прямо на столе, войдёшь — увидишь!

— А стол — перед топчаном.

— Ну да… перед спальным местом.

— Ничто не меняется в подлунном мире! — пробормотал я, но Вадим не оценил моей попытки пошутить. — Кстати, насчёт твоего пистолета — ты его из сейфа достань на всякий случай.

— А что, есть основания чего-то опасаться? Ждать неприятностей?

— Нет, Вадим, ни малейших оснований для этого нет. Но есть хорошая такая старая примета: когда прилетает ревизор «Роскосмоса» случается всякое. Не зря же про нас говорят: ревизор…

— Ревизор «Роскосмоса» хуже незваного гостя, — закончил мою мысль командир.

— Вот-вот! Так что насчёт твоего пистолета, считай, что это не совет, а приказ.

— Я понял…

Мы стояли в коридоре, обшитом белым негорючим пластиком, по обеим сторонам которого я видел по семь наглухо задраенных дверей. На нас действовало ускорение, превышавшее силу земного тяготения на десять процентов, в руке я сжимал свой драгоценный кейс и никуда более мы двигаться уже явно не планировали. Из чего я сделал вывод, что мы пришли.

— Вадим, ключик дай мне от каюты, дабы я мог освободить тебя от несвойственных обязанностей, — я счёл необходимым подтолкнуть мыслительный процесс командира базы в нужном направлении.

— Ах да, конечно, извини, — встрепенулся Королёв, запустил руку в нагрудный кармашек и вручил мне ключ-карту. — Через полчаса у нас в ситуационном зале запланирована встреча с руководителями подразделений и добывающих экспедиций. Я должен тебя представить, тебе ведь придётся с ними контактировать.

— Разумеется. Через полчаса я буду в ситуационном зале, дорогу найду, — я кивнул и, упреждая возможный поворот беседы, добавил. — Если хочешь о чём-то спросить, то сейчас самое время!

Вадим, наконец, решился задать волновавший его вопрос:

— Ты прилетел меня снимать?

— Что за глупости! Нет, конечно, — заверил его я и нисколько не обманул. Даже ободряюще похлопал по плечу.

Я действительно летел к Сатурну не для того, чтобы с позором разжаловать командира операционной базы. В конце-концов, это всегда можно было сделать на Земле. В своё путешествие я отправился единственно потому, что мне надлежало отыскать убийцу. Но именно в этом я до поры до времени никому не должен был признаваться.

Каюта полностью соответствовала капитанскому стандарту: большой гостевой холл с огромным видовым иллюминатором и два помещения направо и налево, кабинетом и спальней соответственно. К последней примыкал санитарно-гигиенический блок. Я быстро обошёл отведенные мне покои, проверил, как управляющая система реагирует на мой голос — а реагировала она правильно — после чего приступил к делу. У меня в голове имелся определенный план первоочередных действий и не существовало ни единой причины медлить с его реализацией.

Сначала я проверил сейф в спальне и сложил в него те вещи из кейса, которые мне не могли понадобиться в ближайшее время.

Затем достал персональный шифратор и активировал его — это позволило мне подключиться к компьютерной системе базы по защищённому каналу, недоступному никому из находящихся по эту сторону пояса астероидов. Поскольку предполагался значительный обмен информацией с Землёй, я должен был быть уверен в том, что никто из посторонних не будет в курсе его содержания.

Вживлённый в нейронную сеть моего мозга коммуникативный чип сразу распознал заработавший шифратор и перед глазами побежали ряды строк — это была заказанная мною расширенная библиотека личных дел на весь экипаж «Академика Кролёва». Также с Земли пришло сообщение от Панчишина, его-то, собственно, я и ждал.

Уставившись в иллюминатор, в угольно-черное небо, усыпанное причудливыми ожерельями звёзд, я мысленно приказал воспроизвести сообщение. Никакого диалога с находившимся в Центре управления полётами начальником, разумеется, быть не могло — электромагнитный сигнал летит до Сатурна более семидесяти минут, так что единственная форма взаимодействия с моим драгоценным шефом — приём и отправка сообщений. Писем, можно сказать. Как в Средние века. Правда, в отличие от Средних веков, письма эти были электронными, взломостойкими и летящими со скоростью света. Но тем не менее, задержка между отправкой сообщения и ответом на него не могла составлять менее ста сорока минут. Такие вот пространственно-временные реалии…

«Порфирий, здравствуй!» — зазвучал в ушах голос Николая Николаевича Панчишина, а на фоне неба в иллюминаторе появилось его худое скуластое лицо. Лица, разумеется, объективно не существовало — это работал чип в моём мозгу, рисуя своими микротоками в стриарной коре мозга записанное по уникальному протоколу изображение говорившего.

«Полные тексты всех экспертиз я посылаю тебе, чтобы ты ознакомился на досуге, но на словах скажу главное… Во-первых, труп не имеет отношения к российскому персоналу космической группировки в районе Сатурна. Другими словами, мы не знаем, кому принадлежит полученный нами труп и как он вообще попал в транспортный корабль „Роскосмоса“. Во-вторых, судебно-медицинская экспертиза подтвердила первоначально высказанное предположение о причине смерти неизвестного: проникающее в мозг ранение неизвестным орудием. У убитого присутствует раневой канал длиною тринадцать сантиметров, прошивающий оба полушария мозга от левого уха к правому глазу, но в нём нет ни пули, ни дротика, ни того предмета, которым можно причинить такое повреждение. Больше всего это похоже на то, что голову убитому попросту просверлили. В-третьих…»

В иллюминатор торжественно и безмолвно вплывал Сатурн. Для создания искусственной тяжести, станция, похожая на огромный стакан, вращалась и потому при каждом обороте величественная планета то попадала в поле зрения её насельников, то выходила. Картина была за гранью восторга — это было нечто, ни на что не похожее. Планета казалась светлее, чем на большинстве известных изображений, казалось, что с такого расстояния я могу видеть движения её облачного покрова, хотя это была всего лишь иллюзия.

Кстати, иллюзией было и то, будто я наблюдаю это зрелище напрямую. На самом деле, в прочном корпусе операционной базы не существовало прорезей для иллюминаторов — их имитировали мониторы высокого разрешения, транслировавшие изображение размещенных вне станции обзорных камер. Но органы чувств воспринимали иллюзию, как реальность, и доставляли этим, кстати, немалое удовольствие.

«В-третьих», — продолжал голос начальника в моей голове, — «наши судмедэксперты оказались по-настоящему молодцами и очень внимательно исследовали раневой канал. На его стенках и дне были обнаружены микрочастицы нано-модифицированного углепластика и кристаллы боро-ванадиевого сплава. Думаю, ты понял, что это означает — нашу жертву убили в космосе, когда на ней находился скафандр. Скафандр был не российского производства, поскольку ни углепластик, ни кристаллы не соответствуют стандартам „Роскосмоса“. Мы проверили все скафандры, когда-либо находившиеся в эксплуатации у нас, так что вывод безошибочный, можешь в этом не сомневаться. В-четвёртых, труп не подвергался заморозке. В-пятых, судмедэксперты отметили следы — хотя и не ярко выраженные — баротравмы. Это хорошо согласуется с предположением о том, что погибший в момент смерти был облачён в скафандр и погиб в космосе, ну… или ином месте с пониженным давлением дыхательной смеси.»

«Да понятно уже! Что там с ДНК у нас?» — не вытерпел я, забыв на секунду, что шеф меня слышать не может и связь у нас сугубо односторонняя.

«Ну, и наконец, в-пятых, о ДНК убитого. Подключены лучшие специалисты из нескольких профильных научных центров, перед ними поставлена задача выжать что-нибудь из генетического набора прилетевшего к нам на Землю трупа. Мы далеко продвинулись в изучении человеческого генома, так что на анализ ДНК убитого мы возлагаем большие надежды. Уже есть кое-какие результаты, но нельзя сказать, что они ведут нас к персонификации жертвы. Ясно, что убитый имел предков, принадлежавших к гаплогруппе эр-один-а и эр-один-бэ, что заставляет предполагать наличие его корней среди жителей Западной Европы: Шотландия, Ирландия, Великобритания, Франция, откуда-то оттуда. Примерно в четвёртом или пятом поколении один из его предков страдал „синдромом взрывающейся головы“ — это очень редкое генетическое отклонение, но наши специалисты его, всё-таки, установили. На этом пока всё! Сам понимаешь, доступа к западным базам данных по ДНК населения у нас нет, так что мы можем оперировать такого рода информацией только в пределах России.»

Я откинулся было на низкую кушетку, рассчитывая услышать ещё что-то, но шеф неожиданное закончил своё обращение:

«Так что, Порфирий, ситуация по прошествии времени не только не упрощается, но только запутывается. У нас есть видеозапись аутопсии трупа Регины Баженовой, проведенной на борту „Академика Королёва“, но нет самого трупа. Зато есть неопознанный труп мужчины, доставленный на Землю под видом трупа Баженовой и с сопроводительными документами на последний. Совершенно непонятен как механизм подмены трупов, так и цель этой проделки. Неизвестный труп принадлежит мужчине, убитому в космосе и, по-видимому, облаченному в момент смерти в скафандр не-российского производства. Труп неизвестного доставлен на Землю грузовиком „Роскосмоса“ в запечатанному гробу, в котором надлежало доставить труп Баженовой. Поэтому, твоя первая задача состоит в том, чтобы разобраться, кто же именно фактически запечатывал гроб с телом Баженовой и каким образом вместо одного трупа внутри оказался другой? Всё внимание — на снаряжение грузовика: кто проходил через причальный модуль? сколько раз? какие грузы сопровождал? Все записи должны быть на операционной базе, покопайся! Ну и само-собой, неплохо бы установить происхождение неизвестного трупа: как вообще он оказался на борту „Академика Королева“? Что это за зомби такой? У них там на орбите Сатурна — что? — самозарождающаяся жизнь?! Желаю успехов, жду рапорта о проделанной работе. Желаю всего наилучшего!»

Шеф щёлкнул пальцами в присущей ему манере и через секунду его лицо исчезло. Я понял, что сообщение окончено. Некоторое время я раздумывал над тем, не направить ли начальнику сообщение о собственном благополучном прибытии на базу, но решил это сделать после встречи с руководителями подразделений. В конце-концов, сообщение на Землю должно нести некую содержательную информацию, а просто рассказывать о давешнем времяпровождении.

Придя к такому решению, я решил поговорить с Людмилой Акчуриной, одним из трёх штатных врачей на борту операционной базы. Именно она производила вскрытие трупа Баженовой и его последующее сопровождение вплоть до погрузки в транспортный корабль. Собственно, этот разговор стоял первым в повестке моих действий, выработанной ещё до отлёта.

Отыскать доктора оказалось несложно — я голосом вызвал бортовой компьютер (он отозвался глубоким и чувственным контральто) и попросил соединить меня с Людмилой. Буквально через пару секунд — меня будто ждали! — в каюте послышался неожиданно весёлый женский голос:

— По-прежнему Акчурина!

Изображение отсутствовало, связь была сугубо голосовая, хотя качественная. Мне показалось, что женщина стоит в шаге от меня.

— Здравствуйте, Людмила! Вас беспокоит Порфирий Акзатнов, ревизор «Роскосмоса». — как воспитанный человек я не мог не представиться. — Буквально четверть часа назад я прибыл на борт базы и хотел бы с вами повидаться.

— Есть какие-то вопросы ко мне… — фраза прозвучала то ли как полу вопрос, то ли как полу утверждение, а женский голос моментально сделался серьёзнее.

— Не так, чтобы много… — я просто не знал, как ответить на услышанное.

— Это хорошо! У меня тоже есть вопросы к вашему департаменту. — женщина как будто взяла себя в руки и голос её снова зазвучал весело и непринуждённо. — Не к вам лично, конечно, а вообще…

— Постараюсь ответить. Мы можем увидеться прямо сейчас?

— Разумеется. Не в моих традициях переносить встречу с мужчиной на завтра, если можно встретиться сегодня. Приходите ко мне: каюта один-пять-три «желтый» коридор. Вы где, вообще-то, находитесь — в Главном Коридоре или уже спустились в зону тяготения? В зоне тяготения три основных коридора, где обитает наш народ. Они различаются цветом маркировки на стенах — желтый, красный и синий.

— Да-да, я в курсе, — мне пришлось остановить словоохотливую даму. — И про цвета коридоров, и про шутки о сумасшедшем доме, где стены выкрашены в цвета радуги, чтобы олигофрены не терялись… всё остальное тоже знаю в общих чертах… Если через три минуты я постучу в вашу дверь, вы будете меня ждать?

— О да! За три минуты я даже успею принять душ и помолиться.

Перед выходом из каюты я ещё раз проверил раскладку своих вещей: в сейф положил запасной коммуникативный чип, набор подгружаемых элементов памяти, аптечку со спецхимией на все случаи жизни, персональный шифратор, а вот пистолет пригрел в кармане на левом бедре. Что ж! самое время заняться прямыми служебными обязанностями и начать задавать неприятные вопросы приятным дамам.

«Жёлтый» и «синий» коридоры являлись жилыми, помещения в них были заполнены почти полностью. «Красный» коридор, насколько мне было известно, пустовал более чем наполовину. Отсек под номером «один-пять-три» в «жёлтом» коридоре оказался отделен от моего, имевшего номер «семь-восемь», примерно сотней или чуть менее метров. Я находился в зоне искусственного тяготения, так что это расстояние мне пришлось преодолеть пешим ходом — быстрым, бодрым и пружинистым, примерно так я хожу по Невскому проспекту, когда имею намерение пересечь его максимально быстро. Коридор, отмеченный по стенам широкой жёлтой полосой — и именно ей обязанный своим условным названием — оказался совершенно пуст. Этому не следовало удивляться: огромная операционная база имела более восьмисот помещений, так что её экипажу из тридцати трёх человек, было где затеряться.

Едва я подошёл к нужной двери, замок щёлкнул и дверь приглашающе откатилась. Я шагнул в отсек и очутился в стандартном жилом помещении — прямо напротив входа иллюминатор, под ним стол с откидными стульями, у одной стены — шкаф со стеклянными дверцами, у другой — откидная кровать. В углу направо закрытая дверь, очевидно, переход в отсек гигиены. Хозяйка этих владений оказалась похожа на саму себя, заочно я уже хорошо был с нею знаком. Тридцать четыре года, высшее медицинское образование, полётный стаж три с половиной года, из них в системе Сатурна почти два. При росте метр семьдесят обладательница флуоресцентного значка с эмблемой станции «Академик Королёв» и надписью «14. Людмила Акчурина» не доставала мне до подбородка, так что смотреть мне пришлось на неё сверху вниз.

— Вы выше, чем мне показалось, — пробормотала женщина, отступив на шаг.

— Я ещё и злобный, — мне пришлось согласиться. — Поскольку времени у вас мало, а у меня — ещё меньше, сделаю вам непристойное предложение. А именно: предложу сразу рассказать мне всё, что вы обязаны сказать мне как врач, исполняющий обязанности судебно-медицинского эксперта. Сразу уточню, что меня интересуют детали вашей работы при вскрытии и последующем изучении трупа Регины Баженовой.

— Я кажется понимаю, о чём вы говорите. Но прежде чем мы заговорим о делах таинственных и подозрительных, я хотела бы сделать вам подарок… тоже таинственный и подозрительный. Вам понравится!

Мне показалось, что женщина не поняла серьёзность ситуации и пытается шутить, а потому я упредил ненужный мне поворот разговора:

— Предлагаю обойтись без подарков.

— Нет, вы всё-таки его возьмите. Скажем так — это свидетельство моего намерения во всём вам помогать, — после этих странных слов Людмила запустила руку в накладной кармашек на груди и извлекла из него нечто, похожее на шарик из жёлтого металла в три сантиметра диаметром. Впрочем, приглядевшись, я понял, что это непростой шарик — сквозь высверленные в поверхности отверстия была видна сфера из жёлтого материала, вставленная внутрь; в ней в свою очередь были просверлены отверстия и можно было видеть, ещё одну сферу опять же из жёлтого металла меньшего размера. Эдакие китайские шары один внутри другого.

— Выглядит замечательно, — согласился я. — Что это вообще такое?

Признаюсь, я немного удивился. Не так, чтобы сильно, но очевидная неуместность поведения собеседницы несколько сбила меня с толку.

— Это вечный двигатель, — просто объяснила Акчурина. — Он приводится в движение нажатием пальцами вот здесь… а останавливается — нажатием пальцами вот тут…

Женщина показала на внешнем шарике места помеченные тонкой гравировкой: пара крестов, расположенных диаметрально, и пара ромбов. Я следил за её руками и молчал, чувствуя, что ситуация складывается абсурдная и лучше не мешать ей поскорее зайти в тупик.

— Чем сильнее вы сдавите крестики, тем больший импульс получит шар, — продолжила после небольшой паузы Акчурина. — И тем больший круг он будет описывать при своём движении. Движение это не закончится никогда до тех пор, пока вы не возьмёте его в руки и не сожмёте пальцами там, где нарисованы ромбы.

— Ага, понятно… вечный двигатель — это креативно, не спорю. В другом кармане у вас, очевидно, фотонный двигатель? — поинтересовался я.

— Нет, фотонного двигателя у меня для вас нет, есть только вечный. — Людмила с самым серьёзным лицом на секунду присела и запустила шарик. Он медленно покатился по дуге и через четыре секунды сделал вокруг нас полный круг, после чего движение не прекратил и покатился по радиусу дальше.

Я молчал, не зная, как реагировать на эту игрушку. На секунду появились сомнения в адекватности собеседницы, но я их сразу же отогнал — с головой у Акчуриной всё было в полном порядке, уж в этом-то можно было не сомневаться. Но что за комедию она ломает и для чего, я понять не мог. Шарик между тем накручивал вокруг нас круги и движения своего не замедлял. После пятого круга я решил, что незачем терять время и надо переходить к делу:

— Долго это будет продолжаться?

— Я же сказала — двигатель вечный. Он не остановится, если его не остановить принудительно. Ради интереса я его запускала на неделю без остановки. Кстати, его движения по кругу очень хорошо усыпляют, если вы, конечно, страдаете от бессонницы.

— От бессонницы, говорите… — я почувствовал, что начал потихоньку закипать. — У меня действительно сейчас мало времени, буквально через десяток минут или даже меньше мне надо будет присутствовать на встрече с руководителями подразделений, а потому в ваших интересах ответить на мои вопросы как можно быстрее и точнее.

— Вы, наверное, хотели сказать, правдивее, — поправила меня Людмила и вот тут я заподозрил, что она попросту надо мной издевается.

— Я хотел сказать именно то, что сказал. — мой ответ, по-видимому, прозвучал крайне невежливо. — Давайте закончим шоу с этим забавным шариком и перейдём к делу.

— Давайте, перейдём, — моментально согласилась Людмила. Она вновь присела на корточки и подхватила шарик, заходивший на очередной круг. Поднявшись, Акчурина поднесла к моему лицу раскрытую ладонь и я увидел, как шар продолжает беззвучно крутится, словно пытается вырваться на свободу. Женщина сжала ладонь, остановив на секунду вращение странной игрушки и сдавила пальцами отмеченные ромбами места. После этого опять раскрыла ладонь и стало видно, что вращение прекратилось — теперь это был обычный шар с дырками, в которые виднелись внутренние шары. В этот раз при взгляде на странную игрушку я обратил внимание на то, что выглядит она идеально отполированной: никаких следов пайки или какой-либо механической обработки поверхности не было заметно.

— Дарю, — Акчурина опустила мне в левый нагрудный карман шар и я понял, что это весьма тяжеловесная штучка. Несмотря на небольшой размер весил подарок явно поболее сотни грамм и заметно оттягивал карман.

— Он — что? — из золота сделан? — я не сдержал недоумения.

— Именно, что из золота.

— Дорогой подарок, стало быть.

— Вообще бесценный! — кивнула Акчурина. В нашем разговоре с самого начала ощущалась какая-то недоговорённость и саркастический подтекст, но я никак не мог понять, что именно мне надо сказать или сделать, чтобы побудить собеседницу высказаться начистоту. Диалог складывался как-то неловко, даже по-дурацки и я чувствовал некоторое раздражение оттого, что позволил себя втянуть в него. Вместе с тем в происходившем ощущался некий подвох и следовало признать, что всей этой вознёй с шариком Людмила сумела до известной степени меня заинтриговать.

— Ну, хорошо, Людмила, теперь, когда развлекательная часть программы окончена, давайте перейдём к протокольной. Это ведь вы проводили вскрытие тела Регины Баженовой… — я произнёс фразу так, чтобы было ясно — это не вопрос.

Моя собеседница подняла глаза и внимательно посмотрела мне в лицо. От прежней смешливости не осталось и следа. Людмила, по-видимому, уже поняла чем должен закончиться этот разговор.

— Ни на секунду не сомневаюсь, что вы знаете правильный ответ и даже просмотрели видеозапись со всеми моими манипуляциями, — кивнула Акчурина. — А что, есть вопросы по моему заключению?

— Нет, речь не об этом. О том, что последовало с телом далее.

— Я подготовила его к переправке на Землю согласно действующему «протоколу двести». Тело было помещено в пластиковый мешок… ну, вы в курсе изготовления наших «мягких консервов»… туда был закачан инертный газ, а мешок в свою очередь закрыт в два герметичных бокса. Их называют «матрёшками», поскольку слово «гроб» космонавты не признают, не произносят и не пишут.

— Да, про «матрёшки» и «мягкие консервы» я осведомлён достаточно. Кто присутствовал при этих манипуляциях?

— Никого, кроме меня. Это хорошо видно по сохранённой видеозаписи.

— Почему? Ведь в составе экипажа кроме вас ещё два врача имеют вторую специальность патологоанатома.

— «Протокол двести» не требует группового участия. Обязательна фиксация объективными средствами контроля — и всё. Ну, разумеется, с соответствующей верификацией и соблюдением процедуры: непрерывная запись, сохранение битности цвета, совпадение аудио-сопровождения… ну, вы всё это знаете и без меня. Баженова отнюдь не первый человек, погибший в космосе, и даже не из первого десятка. Насколько я знаю, только первых погибших вскрывали и отправляли на Землю комиссионно, потом это стало работой для одного. Никаких особых физических нагрузок все эти манипуляции не требуют, процесс упаковки тела полностью автоматизирован.

— Ладно, вы подготовили тело к отправке, — согласился я, не желая углубляться в ненужные сейчас детали. — Что последовало потом?

— Подняла герметичный бокс грузовым лифтом в Главный Коридор и далее транспортёром — в корабль. Это всё можно восстановить по нашей внутренней записи, она ведь ведётся непрерывно.

— Она не ведется за пределами шлюзового перехода.

— А-а, поняла… Вас интересует весь путь «матрёшки». Хорошо, продолжу мысль: я доставила транспортёром контейнер на главную грузовую палубу транспортного корабля и там оставила. Размещение груза внутри транспортника — это не моя прерогатива. У нас есть два могучих кладовщика, которые сообразно правилам набивают трюмы кораблей, отправляемых на Землю. Центровка грузов, закрепление, очередность выгрузки, биологическая опасность — это всё надо учитывать! Это ж целая наука! Правда, грош ей цена, мы-то это понимаем, но вслух не говорим. Фамилии наших кладовщиков…

— Я знаю их фамилии. — остановил я собеседницу. — Хорошо, будем считать, что я вас услышал. Дайте мне, пожалуйста, носитель своего цифрового ключа, которым вы пользовались при наложении пломб на транспортный контейнер.

Я не просто потребовал, я ещё и протянул руку. Когда я прошу именно так, люди мне обычно не отказывают. То есть, может, и отказывают, но я такого не помню.

— Вы подозреваете, что кто-то сорвал мои пломбы, поместил нечто в «матрёшку» с трупом и наложил новые пломбы, имитирующие мои? — нетвёрдо спросила Акчурина. Похоже, моя интонация её здорово взволновала.

— Мы не обсуждаем здесь, что подозреваю я. Мне нужен ваш персональный ключ. Его физический носитель. И в ваших же интересах отдать мне его сейчас же, дабы снять с себя всяческие подозрения. Если было всё так, как вы утверждаете, то вы ничем абсолютно не рискуете.

Людмила хотела что-то сказать, но неожиданно тренькнул звонок за спиной. Я скосил глаза и увидел на экране переговорного устройства знакомый лик командира операционной базы, потупившего очи долу. «Порфирий, пора в Ситуационный зал, руководящий состав изнывает от нетерпения», — донёсся из динамика его голос.

Вадим Королёв вторгся со своим приглашением совершенно некстати. Мне не хватило буквально двух минут, чтобы договорить с Акчуриной.

— Ключ с собой не ношу. Он мне нужен только на рабочем месте, — быстро ответила Людмила, похоже, она успела собраться с мыслями. — Поэтому физический носитель ключа находится в сейфе в медицинском отсеке в «красном» коридоре.

— Отлично. Моя беседа с местным руководством не займёт более получаса, так что давайте встретимся в медицинском отсеке через полчаса. — я понял, что момент упущен и дамочку надо будет дожимать позже. Сделав шаг назад, ударил по сенсору и открыл дверь в коридор, за которой меня дожидался командир базы.

Королёв кивком поприветствовал Акчурину и раскрыл было рот, чтобы что-то сказать мне, но я его опередил:

— Вадим, ты как меня здесь нашёл?

— Да очень просто, узнал кому ты позвонил и отправился по следу.

— Это очень нехорошо для капитанской кармы, — пошутил я.

— Что именно?

— Пытаться следить за ревизором «Роскосмоса».

Так называемый «Cитуационный зал» являлся сверхзащищенным убежищем, из которого должно было осуществляться управление операционной базой в случае её фатального повреждения небесным телом или техногенной аварией. Все прочие отсеки, помещения, флэты и модули могли быть выведены из строя, но оборудование «Ситуационного зала» и находящиеся в нём люди должны были остаться невредимы. Ну, или по крайней мере, погибнуть последними.

Размеры помещения и его оснащение были весьма впечатляющи. В принципе, в нём можно было устроить олимпийский бассейн. По периметру под потолком тянулся бесконечный обзорный экран, позволявший визуально оценивать обстановку вокруг станции во всех секторах и широком диапазоне излучений. Посреди зала находился интерактивный стол длиной, думаю, метров пятнадцать, если не больше. На нём можно было отображать любую обстановку, как внешнюю, так и внутри станции. Вдоль стен пониже обзорного экрана размещалось разнообразное технологическое оборудование — от холодильников с продуктами, лекарствами и техническими расходными материалами, до кладовых со всевозможным снаряжением и скафандрами. В случае беды «Ситуационный зал» должен был стать убежищем всей команды, обеспечив каждого питанием, теплом, воздухом и возможностью покинуть помещение по прибытии спасательного корабля.

Я думал, что космической техникой удивить меня сложно, но размеры и оборудование Ситуационного зала на борту «Академика Королёва» произвели на меня немалое впечатление…

— Четыре года наша операционная база успешно обеспечивает добычу самых разнообразных ресурсов в системе Сатурна и никогда прежде «Роскосмос» не ревизовал нашу с вами работу. — негромко бубнил командир, сидевший направо от меня. — Но подошёл момент, когда определённые вопросы по дальнейшей интенсификации добычи, величине себестоимости и номенклатуре добываемых ресурсов требуют если не пересмотра, то как минимум, уточнения. Все вы были предупреждены о плановом посещении операционной базы штатным ревизором «Роскосмоса» и сейчас я имею честь вам его представить: Порфирий Иванович Акзатнов, заслуженный космонавт, классность — первая, космический стаж пятнадцать лет, в должности ревизора последние четыре с половиной года.

Меня буравили девять пар глаз. Не сказать, чтобы сидевшие за длинным столом смотрели на меня с оптимизмом, скорее — настороженно и недружелюбно. Думаю, я смотрел на них так же, ведь очень вероятно, что разыскиваемый мною преступник сейчас находился в их числе. И у меня вовсе не было уверенности, что я понимаю, как его надлежит разоблачать.

— Позвольте, я представлю присутствующих, — командир обратился теперь ко мне.

Мне оставалось лишь кивнуть.

За столом помимо меня и командира находились ещё девять человек — это всё были лица из так называемого «руководящего состава», деятельность которых мне, согласно легенде, и предстояло проверить. Вадим Королёв начал представлять сидевших; процедура эта была во многом формальна, но совершенно необходима, дабы в последующем никто из моих vis-a-vis не мог отговориться незнанием того, кто я такой и каков мой статус.

— Направо от меня — начальник Группы движения Капленко Олег Васильевич. — монотонно полился речитатив Королёва. — Он отвечает за энергетику операционной базы, свет, воздух, регенерацию, очистку, на нём плазменные печи наших обогатительных производств и все восемь ядерных реакторов. Его работа напрямую влияет на себестоимость производимого нами продукта. В подчинении Олега Васильевича семь инженеров — это самая большая структурная группа в составе постоянного экипажа базы. Рядом с ним — опять-таки, по правую руку — Капленко Ольга Васильевна. Это не жена Олега — подчеркиваю! — она его родная сестра…

Вадим пытался шутить, дабы разрядить обстановку, и все это поняли — присутствующие заулыбались и зашевелились в креслах. Брата и сестру Капленко я хорошо запомнил ещё при ознакомлении с личными делами экипажа, поэтому сейчас слушал Вадима в пол-уха. Подняв глаза к потолку, я наблюдал за величественным Сатурном, висевшим на экране прямо напротив меня, десятками его колец, хорошо различимыми с этого расстояния, и внушительных размеров оранжевым спутником, неторопливо выплывавшим из тени планеты. По-видимому, это был Титан, если я правильно усвоил справочный материал по спутниковой системе планеты. Титан казался большим, примерно вдвое меньше диска Луны, видимого с Земли, а ведь расстояние до него превышало миллион километров! Несмотря на большое расстояние с борта «Академика Королёва» хорошо просматривались флуктуации мощной атмосферы этого огромного спутника, второго по размеру в Солнечной системе. Можно было без всяких затруднений видеть участки светло-оранжевой высотной дымки и области более тёмной облачности, расположенные ниже. Их хаотическое распределение чем-то напоминало не до конца взбитый в миксере яичный желток. Много ближе к Сатурну был хорошо различим другой большой спутник — то ли Диона, то ли Рея. В отличие от Титана — этого углеводородного царства, имевшего буро-оранжевый цвет — второй спутник казался почти белым, точнее цвета слоновой кости. Он явно был ледяным и, возможно, именно на нём человечество когда-нибудь откроет какую-либо нелепую форму жизни…

Много ближе к Сатурну был хорошо различим другой большой спутник — то ли Диона, то ли Рея. В отличие от Титана — этого углеводородного царства, имевшего буро-оранжевый цвет — второй спутник казался почти белым, точнее цвета слоновой кости. Он явно был ледяным и, возможно, именно на нём когда-нибудь человечество откроет какую-либо нелепую форму жизни…

— Ольга Капленко возглавляет медико-биологическое подразделение операционной базы. — Вадим продолжал свою вводную часть. — По нормам «Роскосмоса» на каждые десять постоянных членов экипажа должен приходиться хотя бы один врач. У нас три врача и ещё три в составе биологической станции. Мы все работаем над основной задачей в области медико-биологической проблематики, поставленной руководством, а именно — зачатие, вынашивание и рождение первого здорового ребёнка в условиях Внеземелья. Обеспечение цикла воспроизводства человека от «а» до «я».

— Над этим работают все экипажи космических кораблей последние лет двадцать, — я не удержался от того, чтобы прокомментировать последний пассаж Вадима. — С некоторых пор полёты в космос стали очень сексуальным мероприятием.

— Да, тем более, что «Роскосмос» объявил весьма немалую премию за успех в этом деле. — поддакнул командир не без иронии. — Десять миллионов — это немалая сумма даже для тех ленивцев, кому неинтересен секс ради секса.

Раздались смешки. Обстановка в ситуационном зале явно теплела.

— Ольга Васильевна отслеживает у нас этот процесс, чутко контролирует, так сказать, но лично не вмешивается… — пытался шутить Вадим, но это уже было неуместно. Я его остановил:

— С этим понятно. Дальше, пожалуйста.

Быть может, это было грубо, но фривольности с подчинёнными недопустимы.

— Афанасьев Олег Владимирович, — командир продолжил перечисление присутствующих. — Он возглавляет аварийно-спасательную группу и группу дежурного обеспечения. Состав групп взаимозаменяем, в подчинении у Олега Владимировича шесть инженеров. Далее за ним — Баштин Александр Сергеевич, руководитель Экспедиции номер один с переменным составом: пока три человека добывают сырьё на мелких ретроградных околополярных спутниках Сатурна, три других занимаются его обогащением на борту операционной базы, раз в неделю эти тройки меняются местами, обеспечивая возможность физического восстановления в условиях искусственного тяготения. Напротив него по другую сторону стола — Завгородний Андрей Николаевич, возглавляющий Экспедицию номер два, Ткачук Ирина Юрьевна и Бутакова Елена Павловна. Дамы руководят Экспедициями номер три и четыре соответственно. Их штат и организация работы во всём аналогичны экспедиции номер один. Экспедиция номер два занята добычей полезных ископаемых из колец Сатурна, благо это рядом и относительно просто. Экспедиция номер три работает на Титане, где занимается не только изучением ресурсной базы, но и отрабатывает технологии строительства заглубленных убежищ для крупного поселения, развёртывание которого планируется в перспективе. Четвёртая экспедиция — это, выражаясь метафорически, наши кормильцы, они добывают водород, рабочее тело наших реактивных двигателей, из атмосферы Сатурна.

— Да-да, я в курсе, очень приятно, — механически кивал я.

— Лось Виталий Николаевич управляет группой материально-технического обеспечения из четырёх человек, а Лариса Ивановна Янышева — группой дальней разведки и мониторинга. Лариса отработала в системе Сатурна два контрактных срока, первый — ещё до ввода в строй нашей операционной базы. Это наш опытнейший пилот, она накрутила здесь такой километраж, что до звезды Барнарда ближе будет… ну, до Альфы Центавра точно ближе! Штатная численность экипажа шестьдесят человек, двенадцать из них сейчас находятся в плановых экспедициях по добыче ресурсов. Списочный состав, находящийся на борту — сорок восемь человек, фактическое наличие на станции сорок семь человек. Один член экипажа отсутствует и пока не замещён — это Баженова Регина Анатольевна, погибшая в результате несчастного случая, она являлась членом экспедиции номер один. Все мы хорошо её знали…

— Предлагаю почтить память погибшего товарища вставанием. — ловко закруглил я фразу командира.

Все безмолвно поднялись, некоторое время постояли в тишине. Я внимательно наблюдал за присутствующими, благо место в торце стола делало это очень удобным. Никто не переглядывался и глазами не стрелял. Неочевидные «горизонтальные связи» в малознакомой группе людей обычно удаётся распознать во время застольных тостов или группового выполнения команд, поскольку симпатизирующие друг другу люди имеют привычку переглядываются, сверяя свою реакцию с реакцией единомышленника. В данном случае никто ни на кого даже не глянул — все молча встали, вперив глаза в стол, и также молча сели обратно после моего предложения продолжить мероприятие.

Далее командир живо повёл свою речь к логическому завершению:

— Прежде чем передать слово Порфирию Ивановичу, хотел бы напомнить присутствующим о безусловной обязанности всех должностных лиц оказывать ревизору «Роскосмоса» всяческое содействие в его работе. Сокрытие или искажение информации, а также непредоставление запрошенных ревизором данных, автоматически влечёт отстранение от исполнения обязанностей, а в дальнейшем — ответственность вплоть до уголовной.

Что ж! Вадим Королёв оказался на высоте возложенной на него задачи. Пришло время мне взять руководство процессом в свои руки.

— Я благодарю командира за его образное и энергичное вступление, но уверен, что никаких санкций не потребуется. — я начал свой монолог предельно корректно и позитивно. В конце-концов, главная задача этой встречи заключалась именно в том, чтобы максимально успокоить экипаж операционной базы и неизвестного пока что мне преступника. — Во всяком случае за всю историю «Роскосмоса» ещё ни один космонавт не был отстранён от исполнения обязанностей за противодействие ревизии.

За то время, что мы сидели за этим столом, Титан уже вышел из тени Сатурна. Я невольно перевёл взгляд на индикатор часов на соседнем экране — до встречи с Акчуриной оставалось двадцать минут, даже чуть меньше, и опаздывать я вовсе не собирался.

— Управляемый термоядерный синтез обеспечил нам колоссальный прорыв в космическом двигателестроении. — продолжил я заранее подготовленный монолог. — Всего пятнадцать лет назад корабль «Роскосмоса» совершил первый пилотируемый облёт Сатурна и это казалось невероятным достижением! А сейчас полёты сюда стали обыденными. Мы на постоянной основе добываем здесь уникальное сырьё в промышленных масштабах. Более столетия пилотируемая космонавтика являлась сугубо дотационной отраслью, но за последнее десятилетие она стала не только самоокупаемой, но и приносящей колоссальный доход. Отчёты крупнейших добывающих космических компаний о величине извлеченных и отгруженных материалов влияют сегодня на котировки мировых бирж не в меньшей степени, чем колебания валют или заявления первых лиц величайших государств мира. «Роскосмос» — крупнейшая в мире компания, ведущая промышленную добычу сырья в дальнем космосе, а операционная база «Академик Королёв» — одно из самых рентабельных подразделений в составе корпорации. Благодаря вашей работе стоимость родия, золота, платины, осмия и бериллия упала на порядок. Добываемые вами металлы и драгоценные минералы влияют на котировки примерно половины торгуемых на мировых биржах ресурсов. Полёт «Юрия Долгорукого» к звезде Барнарда, подготовка к которому, как вы все хорошо знаете, вышла сейчас на финишную прямую, стал возможен как раз потому, что в системе Сатурна нам удалось наладить промышленную добычу родия, из которого будет сделано зеркальное напыление его щита, а также осмия и бериллия. Думаю, вы и без меня знаете, что это лучшие материалы для многослойных щитов космических кораблей.

Я перевёл дыхание и обвёл взглядом присутствующих. Меня внимательно рассматривали и слушали — уж не знаю, верили или нет, но тишина в ситуационном зале стояла полнейшая. Если бы гипотетическая муха умерла бы на лету и упала на стол, то звон стоял бы, как от разбитого хрустального бокала…

— Принимая всё это во внимание, — продолжил я свой весьма вздорный речитатив. — наше федеральное министерство считает уместным провести ревизию работы станции так сказать по месту пребывания. Сразу оговорюсь, что речь не идёт о ловле блох, уж извините за фигуральное выражение, о мелочных попытках кого-то на чём-то подловить… изобличить… или — не дай Бог! — устроить публичную порку… цель моего появления здесь следует рассматривать много шире. Меня будет интересовать прежде всего напряженность грузоперевозок, их связь с реальной добычей и бункеровочными запасами добытого материала на базе… сами понимаете, величину загруженных в хранилища и не отправленных на Землю грузов «Роскосмос» заинтересован максимально уменьшить… ибо это издержки! Одна из задач порученной мне ревизии — объективная оценка себестоимости и сопутствующих расходов… варианты их минимизации… возможность кратного увеличения числа добывающих экспедиций… а также их численности… и экономическое обоснование этого процесса…

— А это никак нельзя было сделать дистанционно, посредством построения и анализа математической модели? — неожиданно подала голос Бутакова, начальник Экспедиции номер четыре. — Ведь прекрасная матмодель была разработана ещё до постройки базы! В общем-то, я сама её обсчитывала… ну, отчасти… Смысл вашего появления здесь, так сказать, во плоти в чём состоит? Ловить вы нас не будете — хорошо, спасибо за разъяснение, мы это уже поняли — тем более, что никто из нас бежать и не собирается. Незаметно убежать из системы Сатурна на Землю довольно проблематично. Так вот отсюда рождается вопрос: чем вы на самом деле будете заниматься, господин ревизор?

Признаться, я даже крякнул от такой фривольности. Перебивать меня на её месте было верхом наглости.

— Матмодель, разработанная компанией «Кавендиш» ещё одиннадцать лет назад сильно устарела. Многие параметры, заложенные в неё, отличаются от реализованных на практике, в разы. Например, выход пустой породы оказался ниже предполагаемого более чем в три раза.

— У нас хорошие лазерные пушки, отличные масс-спектрометры и мы не ошибаемся в выборе нужного камня. — парировала Бутакова. — Потому и пустой породы у нас мало!

— Это прекрасно. — я не вполне понимал как реагировать на эту реплику. — Вас никто не ругает за хорошую работу, а наоборот, все хвалят… Но параметры нуждаются в уточнениях, а таковых параметров, кстати, едва ли не три десятка. Начиная от затрат электроэнергии для плазменных печей восстановительного цикла и заканчивая, уж простите, утилизацией бытовых отходов.

— Ну-ну… — Елена Бутакова покивала головой не без желчной иронии. — ожидаемо увидеть экономиста, занимающегося такими расчётами, но не ревизора.

— Скажите прямо, ваше появление здесь как-то связано с гибелью Регины Баженовой? — неожиданно вмешалась Ткачук, сидевшая рядом с Бутаковой и всё это время весьма неприязненно меня рассматривавшая.

Я оценил по достоинству прямоту заданного вопроса. Похоже, местные дамы задумали устроить мне тут небольшую обструкцию. А может быть, и большую — это как карта ляжет.

— Нет, конечно! — мне оставалось только соврать, глядя в глаза Ткачук; я вообще всегда вру, глядя прямо в глаза. — Не понимаю, чем вызван ваш вопрос. Несчастный случай с Региной, насколько я знаю, никаких вопросов у руководства «Роскосмоса» не вызвал. Тело Баженовой благополучно доставлено на Землю, передано родным и насколько мне известно, уже предано земле.

— В системе Сатурна уже погибали российские космонавты, точнее, один космонавт. — продолжала весьма напористо Ирина. — И тогда почему-то никто в «Роскосмосе» не озаботился направлением сюда ревизора. А вы примчались к нам на базу на самом скоростном грузовике, построенном в России. Немного расточительно гонять такой корабль ради доставки одного человека, пусть и целого ревизора. Мы все понимаем — вы хороший человек и компетентный специалист, но ваш перелёт обошёлся, думаю, в пару миллиардов рублей. Это немного борзо даже для такой богатой организации, каковой является «Роскосмос»!

— Если вы о трагической гибели Васильчикова, то она была квалифицирована как ошибка пилотирования. По результатам расследования были приняты меры организационного характера, думаю, вам они прекрасно известны. — я отвечал как можно спокойнее, хотя поведение настырных дамочек вызвали вполне понятное раздражение, — Не было ни малейших причин для вовлечения в это дело Службы ревизионного контроля. В случае с Баженовой всё ещё более прозрачно: имел место выход из строя оборудования, образцы поврежденной техники доставлены на Землю и подвергнуты экспертизе. Проблема квалифицирована как чисто техническая, насколько мне известно, никаких вопросов в этой части не возникло. Служба, направившая меня на борт «Академика Королёва», никоим образом не вовлечена в проводимое дознание. Вернее, в проводившееся… поскольку дознание, как я слышал, уже закрыто.

— Наших дам насторожило обычное совпадение: произошёл трагический несчастный случай и в скором времени Земля присылает ревизора. — подал голос молчавший до этого Баштин. — Я лично вообще не вижу в вашем появлении никаких проблем. Не понимаю, что за переполох вы тут устроили?

Последнее относилось к Бутаковой и Ткачук, в сторону которых говоривший иронично скосил глаза.

— Голос нашего Александра-Сергеевича-Но-Не-Пушкина как всегда звучит примирительно. Но это ему не поможет… — саркастически заметила Бутакова. Я не сразу сообразил, о ком она ведёт речь, лишь через пару мгновений понял, что Баштин полный тёзка Пушкина и очевидно, «Александр-Сергеевич-Но-Не-Пушкин» — это именно он.

— Не ерепенься, Леночка. — флегматично отреагировал Баштин. — Я всего лишь формирую твой позитивный образ в восприятии господина ревизора, и тем спасаю тебя от ревизии, которая не сулит тебе ничего хорошего.

Тут уже не выдержал Вадим Королёв. Командир звучно прихлопнул ладонью стол и рявкнул:

— Так, мальчики и девочки, остановились на полуслове! Я всё понимаю: мы уже несколько лет варимся в нашем узком мирке, мы все любим друг друга и дорожим своей репутацией, но господину ревизору все эти подспудные пустяки неизвестны, а потому он может превратно истолковать всю эту вашу милую демагогию.

В помещении моментально воцарилась тишина и я решил, что появился отличный шанс быстро закончить это шоу. Влезать в дискуссии с малознакомыми людьми мне совершенно не хотелось, да и время уже поджимало — до назначенной встречи с Акчуриной оставались восемь минут. Самое время выдвигаться.

— Я бы хотел дополнить сказанное ранее… буквально пару слов, — я откашлялся для придания многозначительности. — Имею намерение посетить все четыре экспедиции, занимающиеся добычей полезных ископаемых, и непосредственно понаблюдать за процессом добычи. Не сомневаюсь, у нас будет возможность обменяться мыслями по всему спектру интересующих вопросов со всеми желающими, так что позвольте мне…

— Ваша честь, позвольте вопрос личного… так сказать… плана. — неожиданное перебил меня Баштин. Это, конечно, была явная наглость с его стороны. — Благо про миссию «Юрия Долгорукого» вы же сами и упомянули…

— Признаться, я тоже хотела бы задать вопрос личного характера господину ревизору. — перебивая говорившего, подала голос Лариса Янышева, до того не проронившая ни слова.

Что-то мне подсказывало, что застрять тут я могу надолго, стоит только начать варить кисель в этой говорливой компании.

— Господа, мне было чрезвычайно познавательно и приятно видеть вас на этой встрече, но поскольку я предполагаю повстречаться с каждым из вас лично — и притом не раз! — вопросы лучше оставить на потом. Позвольте откланяться.

Я кивнул командиру и поднялся из кресла. Уйти без комментариев, однако, мне не удалось, за спиной послышался голос Янышевой:

— Вопрос мой касался темы, волнующей всех дам нашего маленького сообщества: как насчёт опасного секса, господин ревизор?

Это был удар ниже пояса, вернее, попытка удара. Моя работа требует умения сносить разного рода провокации и личные выпады, поэтому до известной степени я был готов к очевидной бестактности лучшего пилота базы. Тем не менее, она меня всё-таки вывела из равновесия.

— Отличная шутка, Лариса. — бросил я через плечо. — Заучу наизусть!

Уже в проёме откатившейся двери я услышал раздражённый голос командира:

— У Ларисы, как всегда, для разговора единственная тема! Что за кривлянье вы тут устроили?! Увидели нового мужчину и пустились в…

Дверь за мной закрылась, оставляя Вадима Королёва наедине с членами любимого экипажа, а потому я так и не узнал во что именно они пустились по мнению командира. Я почти бегом помчался в медицинский отсек «красного» коридора. Если быть совсем точным, помчался я к лифтам, ведущим в Главный Коридор. Мне предстояло подняться туда, в зону невесомости, там перевернуться ногами вперёд и другим лифтом спуститься в «красный» коридор.

Путь свой я проделал даже быстрее, чем ожидал. Виной тому оказались лифты — они летали как в хорошем небоскрёбе. Поднявшись в Главный Коридор, в зону невесомости, а затем буквально упав обратно в область искусственной гравитации, я почувствовал дурноту. Для обитателей станции такие скоростные кульбиты являлись нормой, а у меня с непривычки закружилась голова. Не сказать, чтобы качнуло сильно, со стороны, наверное, это вообще не было заметно, но неприятное головокружение на десяток секунд побудило меня снизить темп ходьбы.

Выйдя из лифта и направившись в сторону медицинского отсека, указанную специальным знаком с подсветкой, я не сразу понял, что в коридоре выключен свет. Это было необычно — на космических кораблях такого класса нет нужды экономить электроэнергию и ресурс осветительных приборов, а потому свет в местах общего пользования гаснуть не должен. Правда, выключение основного освещения не погрузило коридор в абсолютную темноту: во-первых, синим светом горела индивидуальная подсветка дверей и переговорных устройств возле них, а во-вторых, с интервалом в десять метров горели оранжевые огоньки, обозначавшие места размещения универсальных спасательных комплектов. Десятками и даже сотнями таких комплектов оснащались все корабли «Роскосмоса», дабы любой член экипажа в случае нештатной ситуации мог извлечь из ниши автономную дыхательную маску, принять меры по самоспасению, а после их неудачи иметь возможность сообщить Главному командному центру о своей героической гибели.

До медицинского отсека мне пришлось пройти от лифтовой площадки метров пятьдесят-шестьдесят. Отыскав нужную дверь, я на секунду остановился. Если быть совсем точным, меня остановило какое-то очень нехорошее предчувствие… абсолютно немотивированное и необъяснимое, но явственное и пугающее. Не сумев преодолеть себя, я отступил от двери и прошёл несколько шагов до ближайшей ниши с универсальным спасательным комплектом, ткнул пальцем в переговорное устройство, укрепленное рядом, и представился:

— Это Порфирий Акзатнов…

С экрана на меня смотрело улыбчивое лицо дежурного, сидевшего в Главном командном центре, и явно отвлеченного от какого-то интересного разговора. За его спиной маячила неясная пара фигур, что само по себе было довольно странно: ГКЦ — это такое место, куда посторонним вход воспрещён категорически.

— Простите, не понял… — дежурный стёр улыбку с лица и стал серьёзен, а две фигуры на заднем плане исчезли из поля зрения.

— Я ревизор «Роскосмоса», прибыл часом ранее на «Скороходе-десять». — я старался быть максимально спокоен. — В «красном» коридоре не горит общее освещение. Это нормально?

— Да-да, бывает такое дело. На станции более шести тысяч датчиков, камер наблюдения и счётчиков допуска в помещения, раз в сутки производится архивация данных и наш любимый супермозг иногда вот так глючит… веерно отключает то освещение, то… шлейфы датчиков… Это занимает две-три минуты… ну, пять от силы… ничего страшного, всё восстановится через… ну-у-у, минуту-две.

Мне очень не понравился как сам диспетчер, так и его ответ, однако для разбирательств было не то время и не то место.

— Благодарю за то, что нашли для меня время, — я ткнул переговорное устройство и отключился.

С каменным сердцем вернулся обратно к двери в медицинский отсек. Дурное предчувствие не уходило, наоборот, росло и вызывало уже почти физическую боль. Состояние было очень странным и я не находил ему объяснения. Впрочем, не имело смысла тянуть кота за хвост: коли я сюда явился, надо было заходить.

Я коснулся экрана переговорного устройства у двери и проговорил:

— Это Порфирий. Я пришёл на две минуты раньше, так что могу подождать…

Это была такая шутка, дурацкая, конечно, из той поры моей жизни, когда я вовсе не хотел ждать и ещё не был ревизором.

Секунду-две-три ничего не происходило, пауза странно затягивалась… чтобы открыть дверь не нужно вставать и куда-то идти, достаточно отдать приказ голосом… что за задержка? Затем мягко заурчали сервоприводы и дверь откатилась вправо. В медицинском отсеке стояла полнейшая темнота — хоть глаз коли. Если в коридоре ещё горели какие-то огоньки подсветки, то за порогом была тьма кромешная. Просто какая-то пещера! Или берлога…

— Людмила… — пробормотал я, рассчитывая на какую-то ответную реакцию Акчуриной. В конце-концов, ведь ждала же она меня здесь и открыла дверь!

Но нет… я смотрел в темноту, а темнота смотрела на меня. И ничего не происходило. Секунда… другая… я понял, что надо на что-то решаться и, опустив левую руку на рукоять пистолета в кармане на бедре, шагнул в проём двери. Чтобы замаскировать извлечение пистолета из скрытого ложемента в левом кармане, я поднял правую руку к голове, будто бы поправляя волосы.

Это-то меня и спасло. Стоило мне войти в угольную черноту медицинского отсека, как чудовищный беззвучный удар обрушился на голову сверху, да такой, что ноги подкосились и в глазах на секунду запрыгали разноцветные звёзды.

Глава 2. Красивая бритая голова

Резкая боль пронзила одновременно правое предплечье и правую сторону головы, словно меня ударили чем-то длинным, твёрдым и острым. Я рефлекторно вскрикнул, подсел и подался влево от двери, точнее даже, прыгнул, сделал это совершенно наобум, с таким же успехом можно было прыгнуть в любую другую сторону. И точно также наобум выстрелил перед собой из пистолета. Яркая вспышка электрического разряда на долю секунды осветила просторное помещение и отразилась в стеклянных створках шкафов у противоположной стены. За это краткое мгновение я успел увидеть процедурный стол в горизонтальном положении, пару релаксационных кресел и закрытый прозрачным чехлом стенд комплексной диагностики. Но самое главное, я увидел две явно мужские фигуры в комбинезонах и дыхательных масках. Это было стандартное облачение космонавтов при эвакуации. Одна фигура — поодаль от меня — выглядела странно согнувшейся явно под весом большого мешка за спиной, а вторая, та, что была ближе ко мне, держала в руках нечто, похожее на пику.

Именно этой пикой меня и огрели по голове.

Дальнейшие события заняли куда меньше времени, чем даже самый лаконичный их пересказ. «Пистоле-е-е-т!» — взревел из-под маски незнакомый мне голос, искажённый к тому же прижатым ко рту дыхательным устройством. Я без раздумий выстрелил вторично, не столько даже с целью поразить нападавшего, сколько с намерением рассмотреть его. В этой новой вспышке я увидел, как в меня летит то, что я принял первоначально за копьё. На самом деле это был обычный медицинский раздвижной кронштейн для подвески оборудования. Он ударил меня в грудь и отлетел в сторону, не причинив особого вреда, а я в наступившей темноте переместился ещё на пару шагов подальше от входной двери. Секунду-две, оставаясь в полной тьме, я прислушивался к окружающим меня звукам: глухим стукам ног о пластиковое покрытие и исчезающему где-то прерывистому дыханию. Никто ко мне не приближался — я был в этом уверен — и не пытался повторить нападение. Памятуя о том, где находились увиденные мною фигуры, я выстрелил, наконец, в третий раз и в свете третьей вспышки увидел спину явно удалявшегося человека — тот уходил прочь в дверь, расположенную за стендом комплексной диагностики. Это была отнюдь не входная дверь в отсек, а значит, напавший на меня не мог выйти в коридор.

Воспользовавшись моментом, я рванул в коридор сам. Преодолев пространство отсека тремя-четырьмя шагами, ударившись мимоходом плечом о стенку, я через пару секунд выбрался из отсека и закрыл за собой дверь.

Кто бы ни напал на меня, он оказался в ловушке. Точнее, они, их ведь было двое! Имевшееся в коридоре призрачное освещение позволяло мне следить за дверью и пристрелить любого, решившегося проскользнуть мимо. В моем пистолете оставались ещё двадцать семь пуль и я был готов устроить настоящую битву. Да что там битву! — я был готов в одиночку штурмовать Верден!

Прикоснувшись рукой к голове, я понял, что кровища из меня хлещет, как из быка. Мужчина может потерять сознание при быстрой единовременной потере уже трёхсот граммов крови, а поскольку в жилых зонах «Академика Королева» сила тяжести больше земной на десять процентов, то значит и кровь я буду терять интенсивнее, чем в земных условиях. Надо было перво-наперво остановить кровотечение, а то я рисковал банально свалиться в обморок через минуту-другую. Выпростав из кармана пакет с гигиенической салфеткой, я разорвал его зубами и приложил мягкую фибру примерно к тому месту на голове, куда пришёлся удар. Прижав салфетку рукой, чтобы не слетела, я аккуратно, не сводя глаз с двери в медицинский отсек, подался к нише с универсальным спасательным комплектом и ткнул пальцем в переговорное устройство.

Сделал я это примерно также, как и тридцать-сорок секунд назад. Только тогда я был спокойный, вежливый и без гигиенической салфетки на голове.

— Дежурный по операционной базе… — скороговоркой молвил знакомый мне весёлый голос.

— Что «дежурный»?! — рыкнул я, подавив гнев. — «Дежурный» спит… пьянствует… слушает… ковыряет в зубах и ушах… или ещё где… что он делает?!

— Простите… — весёлый голос дежурного осёкся. — что за тон… Кто говорит?

— Говорит ревизор «Роскосмоса» Акзатнов, пора уже по голосу узнавать и подпрыгивать в кресле! На меня совершено нападение в медицинском отсеке в «красном» коридоре! Я ранен… твоюжматьдежурный! Командира сюда быстро, желательно трезвым, в штанах и с пистолетом наперевес. Впрочем, наплевать, можно пьяным и без штанов, но обязательно с пистолетом! И всех членов вашего недобитого экипажа, свободных от несения вахты сюда же, в «красный» коридор! И ещё…

— Да, ваша честь, да! — голос дежурного осёкся и он неожиданно запищал фальцетом. — Слушаю вас!

— Обеспечьте свет в коридоре через тридцать секунд! Хватит уже партизанских действий в темноте, а то устроили ролевую игру в Дениса Давыдова и Ковпака в общем сапоге на орбите Сатурна…

— Ну, что ж, зрачки одинаковые — это уже хороший признак! — прохладные пальца отпустили веки и мой взгляд опять сосредоточился на высокой груди мадам докторицы. — Сейчас наш командир осмотрит отсек и у нас появится возможность просканировать череп.

В коридоре уже собрались человек двадцать пять — тридцать, я слышал за спиной пыхтение и весьма несдержанные комментарии. Ажиотаж среди экипажа был необыкновенный. Вадим Королёв сторожил выход из медицинского отсека с видом человека, готового заткнуть грудью, головой или задом самую широкую амбразуру «линии Маннергейма». Или Мажино, не знаю, велика ли разница! По-моему, он испугался моего ранения больше, чем я сам. И почему-то я верил, что он не играет, а действительно напуган.

По моей голове двигались латексные пальцы, я чувствовал, как натягивается кожа, мне казалось, я даже чувствовал, как течёт по волосам кровь, хотя это, разумеется, было решительно невозможно. Но я должен был признать, что все эти неприятные манипуляции у склонившейся надо мной женщины получались на диво безболезненно.

— Может быть, не надо меня лечить и я проживу дольше? — я попытался пошутить в меру присущего мне ума и остроумия. — Может быть, доктор, вам следует просто отпустить меня, как есть? Так сказать, чтоб не мучился…

— Вообще-то, вас ударили по голове. — серьёзно заметила Илона Нефёдова, не почувствовав моей иронии. — И кстати, попали. Вы органично влились в наш дружный коллектив, таких драк у нас ещё не было.

— Да, я уже в курсе, доктор. Мне доложили, что попали как раз в башню. — я снова пошутил и снова, по-видимому, остался непонят. — У меня только один вопрос до анестезии…

— Валяйте! — разрешила Илона. — Мужчины перед анестезией задают обычно самые важные вопросы. Наверное, что-то связанное с мочеполовой системой.

— М-м… даже не знаю. Я лишь хотел узнать, смогу ли после ваших манипуляций любить женщин?

Это была шутка как раз для таких минут — когда всё плохо и ты чувствуешь себя полным болваном.

— Заверяю вас, ваша честь, что вы сможете любить женщин, мужчин и даже самого себя во всех приемлемых вам формах. — без тени улыбки ответила мадам доктор. — Анестезия и моё мастерство послужат тому порукой!

Я понял, что с юмором у докторицы все в порядке, дама ломает комедию и вовсю мне подыгрывает. Можно сказать, шутит в моём стиле — с серьёзным лицом и совсем не смешно.

Начали загораться осветительные плафоны и это как будто придало решимости командиру базы. Я услышал за спиной его рокочущий баритон:

— Четырнадцатый, пятнадцатый… заходим вместе со мною в медицинский отсек и вынимаем всех, кто там прячется. Выводим всех сюда и…

— Мужчины, я с вами, — подал я голос и даже помахал рукой, обозначая готовность резко подняться и отправиться на штурм, но Королев резко меня прервал:

— Ревизора оставляем здесь, чтобы он остался жив. Иначе нам просто не дадут посадочную глиссаду и испепелят на орбите при подлёте к Земле… А потом скажут, что так и было!

За моей спиной послышался звук электрического привода двери и я попытался подняться, чтобы последовать за Королёвым, но доктор Илона удержала меня на месте, властно и весьма жёстко придавив плечо рукой:

— Оставайтесь здесь, господин ревизор! Продолжайте рассматривать перламутровую пуговицу на моём кармане…

Декоративный карман находился у доктора Илоны на груди, а грудь имела размер тридцатый или даже чуть поболее, так что шутка про пуговицу оказалась удачной. Похоже, мадам докторица умела находить нужные нотки в разговорах с мужчинами.

Ещё секунд десять-пятнадцать её пальцы бродили по моей голове, потом спустились ниже, к уху, потом ещё ниже — на шею и плечо.

— Куртку расстегните, — попросила Илона.

— Да с плечом всё нормально, там едва скользнуло… — попытался было отговориться я, но докторица повысила голос:

— Куртку расстегните, господин ревизор! И покажите-ка мне своё красивое правое плечо! Вы себя в зеркале не видите, вы весь в крови до пояса, прям настоящий Пегас после битвы с Горгоной, или кто там с Горгоной бился?!… так что не мешайте мне делать мою работу! А то я вас сейчас усыплю на сутки и «Окей» будет на моей стороне.

«Окей» — это разговорное сокращение от словосочетания «Операционный Кодекс». Так назывался сборник инструкций и наставлений по действиям в чрезвычайных ситуациях, имевший по умолчанию силу закона, хотя формально таковым не являлся.

Я подчинился требованию Илоны и обнажил плечо:

— Как вы меня назвали: Пегас? Звучит донельзя оскорбительно. Пегас, по-моему, был конём. Или ослом — не помню точно.

— Да ладно вам, ваша честь, ослом был Панург, но в другой книжке… Не называть же мне вас Иваном Поддубным или Фёдором Емельяненко! — Илона внимательно меня осмотрела, провела пальцами в перчатке по правой ключице, но ничего для себя интересного, по-видимому, не увидела, а потому отстранилась и дала очередную команду: «можете облачаться!»

— Голова у меня не мягкая? — на всякий случай осведомился я.

— Нет, камушек монолитный. В принципе, только кожу рассекли, она на черепе тонкая и очень кровоточивая. Сейчас зайдём в отсек, я вас обрею и обработаю рану как надо. В принципе, жить будете долго, счастливо и, судя по тому, как вы быстро наживаете врагов, весело.

Хотелось мне парировать чем-то умным и весёлым, я даже рот было открыл, но тут из медицинского отсека шагнул в коридор Вадим Королёв и с мрачным лицом позвал меня:

— Ваша честь, прошу пройти со мною!

Мне очень не понравилась интонация, с какой командир обратился ко мне, а также выражение его лица. Даже не зная, что именно ждёт меня внутри медицинского отсека, я уже понял, что там окажется какая-то лажа.

Мы вошли внутрь. Теперь здесь горело полное освещение и на фоне снежно-белого пластика чёрными пятнами лезли в глаза брызги крови на полу и стенах налево от двери в переборке.

— Это моя кровь. — пояснил я, аккуратно переступив через тот самый раздвижной кронштейн, которым мне десять минут назад едва не раскроили череп. Кронштейн лежал на полу и на его ножках отчётливо были заметны кровавые пятна. Именно этой ножкой, стало быть, мне и угодили в голову.

А вот чуть далее, у двери в соседний отсек я увидел другие пятна, в точности напоминавшие мои. Но не мои, поскольку там я не стоял.

— Вот эта кровь уже не моя! Стало быть, я попал в одного из нападавших. Надо искать раненого. — я указал командиру на эти брызги.

— Это хорошо! — кивнул Королёв.- Если кто-то ранен, мы его найдём… Но я звал вас поглядеть на другое…

Мы прошли через отсек диагностики и оказались в следующем, который являлся процедурным. Это уже была настоящая больница — с двумя полноценными операционными местами неотложной хирургии. Тут уже можно было пришивать конечности и проводить самые фантастические операции на мозге. У каждого операционного места размещались голографические проекционные планшеты высокого разрешения и герметичные шкафы со стерилизованным хирургическим инструментом — настоящий музей! Командир повёл меня дальше и мы прошли в третий от входа отсек — это был склад и аптека, больше, правда, похожий на банковское хранилище с бесчисленными запертыми ячейками. Ячейки располагались не только вдоль стен, но и рядами на трёх стеллажах до потолка. Королёв завёл меня за самый дальний ряд и мрачно проговорил:

— Гляньте-ка вот сюда!

В полу я увидел широкий квадратный открытый люк. Мне потребовались, должно быть, секунда или две на то, чтобы осознать, что же именно я вижу перед собой.

— Ах ты ж… — я сделал усилие, чтобы не выругаться. — Они ушли в межбортное пространство!

— Да, они покинули медицинский отсек через пространство между прочным и полужёстким корпусами…

Станция «Академик Королёв» ввиду того, что находилась в зоне повышенной метеорной и радиационной опасности, была построена по уникальной технологии: металлический корпус был помещён в армированный сеткой вспененный бетон, образовавший так называемый наружный полужёсткий корпус. В отличие от классического прочного корпуса, воспринимающего одинаково хорошо как нагрузки на растяжение, так и на сжатие, полужёсткий предназначался преимущественного для демпфирования воздействий на станцию извне. Это было важно для защиты операционной базы от микрометеоритов. А вот воздействия направленные изнутри наружу вспененный бетон держал плохо, но в этом и не было особой нужды, поскольку в случае мощного внутреннего взрыва целостность корпуса уже не играла существенного значения для выживания экипажа.

Я лёг на живот и свесил голову в люк. Межбортное пространство было тёмным, лишь падающий через люк свет выхватывал из темноты фрагменты элементов силового набора. Прямо передо мной на расстоянии вытянутой руки находился гладкий бетонный монолит. Королёв, похоже, уловил направление моих мыслей и проговорил:

— Межбортное расстояние в этой части составляет девяносто сантиметров, вполне достаточно для движения ползком или на четвереньках.

— Да уж… там бегать можно! — я сел на пол, пытаясь выстроить в голове цепочку последующих действий. Мысли хаотично скакали и голова просто не успевала думать обо всём сразу. — Контроль состояния наружного корпуса как у вас производится?

— Ремонтно-монтажными роботами. Их у нас целый зоопарк ещё со времени сборки базы.

— Запустите парочку, пусть обшарят межбортное пространство на длине, скажем, сто метров от начала коридора в корму. А ещё лучше — сто пятьдесят метров.

— Да, конечно, — кивнул командир.

— Далее… Открывание люков должно фиксироваться аварийным протоколом. Поэтому если беглецы открыли люк здесь и, пройдя по межбортному пространству, вылезли через другой люк, протокол должен зафиксировать все срабатывания этих замков. Хотелось бы глянуть в аварийный протокол.

— Я понял, сейчас свяжусь с диспетчерской группой и затребую отчёт о срабатываниях счётчиков открытия межбортных люков за последние полчаса.

— Да, правильно, — мне оставалось только согласиться. — С вашими диспетчерами надо будет отдельно разбираться, у меня к ним имеются кое-какие вопросы, но этим мы займёмся позже. В конце-концов, никуда они с базы не денутся. Сейчас, Вадим, давай-ка сделаем вот что…

Я примолк на секундочку, подбирая формулировки тому, что хотел сказать, а Вадим Королёв поедал меня буквально глазами. Как преданный домашний пёс. Мне на мгновение даже стало за него неловко — командир базы выглядел настоящим болваном.

— Вот что мы сейчас сделаем, командир: всех мужчин, находящихся на борту операционной базы, надлежит собрать в коридоре… всех — это значит вообще всех… может отсутствовать только находящийся на дежурстве диспетчер — это ясно? Никакие отговорки, вроде золотухи, поноса, молитвы, запоя или операции по смене пола не принимаются. Так вот, все мужчины должны стоять в коридоре через пятнадцать минут. Мы с тобой проведём досмотр. На меня напали двое, одного я подстрелил, так что… Будем искать раненого.

Осмотр мужской половины команды, впрочем, несколько подзадержался. И не по моей вине — доктор Илона потратила четверть часа на обработку раны: просветила и без того светлую мою голову томографом, убедилась, что внутричерепного кровоизлияния нет, после чего живо обрила волосы на моей бедной головушке, стянула скрепками края раны и залила её биогелем. Когда я глянул на себя в зеркало, то тихо ужаснулся, видок был как из фильма ужасов: лысый малосимпатичный мужчина с неприветливым взглядом и небритыми впалыми щеками, огромный V-образный разрыв кожи от темени к уху, залитый толстым слоем похожего на воск лекарства, чёрные круги под глазами, бешеный взгляд… Что тут сказать? Красава!

— Может, надо было просто поплевать? — на всякий случай попытался я отшутиться, аккуратно размазав по лысой голове капельку ещё не застывшего геля.

— На самом деле надо было поступить более радикально — ампутировать голову, — парировала Илона и строго добавила. — Не надо трогать грязными пальцами реконструктивный гель, он работает как рнк-дубликатор и на голове могут остаться пигментные пятна. Потом будете сетовать на антисанитарные условия обработки раны!

Похоже, доктор шутила, но получалось это у неё неплохо. Илона мне всё более и более нравилась. И перламутровая пуговичка на её груди — тоже.

— Да уж, ради такого стоило лететь к Сатурну! — пробормотал я, косясь на пуговичку.

— Поездка действительно началась интересно. — согласилась докторица, явно не поняв скрытого подтекста. — И даже неординарно, не побоюсь этого слова.

— Мне нравится, Илона, что вы так задорно шутите, но у меня будет для вас срочное поручение. Нешуточное и безотлагательное, не побоюсь этого слова. — я позволил себе не без ехидства скопировать интонацию собеседницы.

— Нешуточное и безотлагательное — это два слова! Но я готова поработать над вашим нешуточным и безотлагательным поручением.

Сидяна процедурном столе, я указал пальцем на кровавые брызги на стене.

— Я ранил одного из напавших на меня джентльменов и вон там на стене его кровь. Мне надо, чтобы вы быстренько персонифицировали её обладателя по ДНК-маркерам. У вас же есть образцы ДНК каждого из членов экипажа?

— Конечно, есть. — Илона подошла к тому месту, где на переборке остались следы крови, присела и внимательно их рассмотрела. — Тут даже фрагменты мягких тканей остались. Вы большую дыру в нём проделали! Из «фаустпатрона», что ли, стреляли?

— Нет, у меня зенитка.

— Хорошая зенитка! Какой калибр? Судя по отверстию в переборке, миллиметров двадцать… Я не ошиблась? Пуля прошла навылет — это ж какая дульная энергия? Вы должны были его покалечить! Ногу отстрелить… или пенис… в зависимости от того, присел ли ваш обидчик или стоял на прямых ногах.

Поскольку я промолчал, Илона покосилась на меня, поднялась и подошла к столу с инструментарием.

— Впрочем, отстреленный пенис ваш обидчик должен был унести в штанах. — продолжила она свою мысль, вскрывая стерильный набор для забора биологических образцов.

— Я ценю профессиональный юмор космонавтов и врачей, но углубляться в дебри присущей им профессиональной деформации мы сейчас не станем. Мне нужна идентификация лица, которому принадлежит эта кровь. — я на корню пресёк все возможные размышлизмы на тему отстреленного пениса.

— Будет вам идентификация, дайте мне только пятнадцать минут. — пообещала Илона, — И заправьте в ухо наушник, чтобы я могла связаться с вами напрямую.

— Наушник не нужен, вы же видите — у меня коммуникативный чип в голове. — я прикоснулся к аккуратному наросту с правой стороны головы, скрытому до этого волосами, а теперь хорошо заметному. — Мой код «Порфирий — пятьсот один». Можно вызывать голосом, канал защищенный в том числе и от местного техперсонала. Так что вызывайте в любое время даже с другой планеты и не сомневайтесь, я вас услышу.

Илона сняла одноразовые перчатки, бросила их в зев утилизатора, тут же надела новую пару и только после этого нацепила на лицо маску.

— Через четверть часа будет вам ДНК-идентификация. — услышал я её приглушённый маской голос. — Вы только далеко не уходите!

Она присела у кровавых пятен со своими стерильными инструментами в руках, но более за ней я уже не следил. Встав со стола, вышел из медицинского отсека и, выйдя из двери, буквально наступил на пятки Королеву.

— Ваша честь, все мужчины из числа обслуживающего и прикреплённого персонала операционной базы построены для проведения… э-э… осмотра согласно вашему поручению. — бодро затараторил Вадим, почти не допуская пауз. — Два человека из списочного состава в настоящее время несут дежурство в Главном командном центре и не могут оставить своё место согласно требованиям действующего регламента. Из сорока семи человек, находящихся на борту, двадцать девять мужчин — здесь… Вы — тридцатый!

Метрах в пяти от нас в коридоре тянулась шеренга мужчин.

— Отлично, командир, ваш пистолет вы носите с собою? — я подчёркнуто обратился к Вадиму Королёву на «вы», давая понять, что далее мы будем действовать официально и без всяких поправок на личные отношения; после энергичного кивка Королёва продолжил. — Будьте готовы его применить, ибо возможны самые неожиданные повороты. Давайте осмотрим ноги присутствующих ниже колен. Командуйте, в конце-концов, я ведь не могу заменить вас!

— Да, конечно… — Королёв прошёл вдоль строя.

Сейчас, когда мужская часть экипажа оказалась собрана в одном месте, хорошо было заметно, что командир старше подавляющего числа подчинённых. Лет, эдак, на двенадцать-пятнадцать. То же самое можно было сказать и про меня, поскольку мы с Вадимом являлись одногодками. Нашему возрасту примерно соответствовали лишь офицеры, которых я видел прежде в ситуационном зале — Олег Капленко, Александр Баштин, Виталий Лось. Они, как старшие по званию, располагались по левому флангу шеренги. Бросалось в глаза, как разношёрстно одет личный состав — одна часть в технологических комбинезонах, другая — в выходных костюмах, кто-то в футболках и каких-то пегих штанах непонятного происхождения, а двое молодых мужчин в противоположном конце шеренги вообще оказались в спортивных кимоно. Видимо, их выдернули на построение прямо из спортзала. Обувь была под стать одежде — ботинки с подмагниченными подошвами, спортивные тапочки-«балетки», какая-то разнофасонная беговая обувь. Ну ладно, хорошо хоть босиком никто не примчался.

— Некоторое время назад, — бодрым голосом заговорил командир, обращаясь к строю. — на прибывшего на борт нашей базы ревизора «Роскосмоса» было совершено нападение. Нападавший был ранен в ногу. До того, как будет проведен осмотр, я предлагаю этому человеку заявить о себе и сознаться в содеянном…

Королёв высказался немного косноязычно, но в целом очень даже доходчиво. Да и интонация у него была вполне подходящей. Я отметил то, что он весьма разумно ничего не сказал о характере ранения и той маленькой детали, что на самом деле нападавших было двое. Лишние детали здесь и сейчас были действительно неуместны.

— Даю десять секунд на то, чтобы виновник имевшего места эксцесса заявил о себе и вышел из строя, — командир прошёл вдоль шеренги, придерживаясь левой рукой за пряжку ремня, а правую словно бы непроизвольно опустил на клапан кармана на правом бедре. Только движение это не было случайным — в длинном узком, так называемом «инструментальном», кармане Королёва, обычно пустующем у всех космонавтов, находился пистолет.

Ну а мой пистолет лежал в кармане на левом бедре. Я как переученный левша пользовался одинаково хорошо обеими руками. А потому пистолет с ложементом-толкателем всегда носил в левом.

Все молчали: командир, люди в строю, молчал и я. В полной тишине прошли секунд десять или около того. Мне показалось, что напряженность электростатического поля возросла, эдак, вольт на пятьдесят. Удивительно даже, как это у присутствующих волосы на голове не встали дыбом.

— Снять обувь! — приказал Королёв.

Напряженность подскочила ещё вольт на пятьдесят. Народ засопел, запыхтел, захмыкал, но безмолвно разулся.

— Поднять штанины до колен! — последовала новая команда Королёва.

У меня отчего-то вдруг возникло ощущение, что нам не избежать восстания сродни тому, что приключилось во времена оны на броненосце «Потёмкин». Или на крейсере «Очаков». Что-то такое должно было произойти. В строю стояли не мальчишки, а космонавты, которых по праву причисляли к элите «Роскосмоса» и они имели все основания требовать к себе должного уважения даже со стороны командира.

Но все подчинились также молча, как и ранее. Я и командир прошли вдоль строя, рассматривая волосатые ноги от колен и ниже разной степени длины и кривизны. Никто никаких ран не имел. Я переглянулся с Королёвым.

Ситуация явно обострялась, поскольку теперь следовало осмотреть ноги выше колен. Командир это тоже понял.

— Достаточно! — скомандовал Королёв. — Штанины опустить… расстегнуть пояса… спустить штаны до щиколоток…

Строй выдохнул. Никто не шелохнулся. После секундной паузы послышался необычно звонкий голос Олега Капленко. Мне этот крупный человек с круглым добродушным лицом казался самым степенным из находившихся в шеренге, поэтому его мальчишеский голос до некоторой степени меня удивил.

— Я думаю, каждый из нас без особых церемоний может показать свои гениталии, но проблема, похоже, не в этом…

Он не закончил свою мысль, как его перебил рассудительный и многозначительный каждой своей интонацией Баштин:

— Позвольте мне упредить развитие скандала и полностью раздеться в инициативном порядке, так сказать… э-э.. дабы снять с себя подозрения и скорее покинуть этот… э-э… смотр почётного легиона.

— Молчать! — рявкнул Королёв. — Здесь нет женщин, да хоть бы и были… приказы командира обсуждению не подлежат! Прекратить демагогические рассуждения.

— Проблема не в демагогии, — возразил Баштин. — Причём тут демагогия? Ваши требования очевидно абсурдны!

— Что это значит?! — Королёв был явно обескуражен услышанным.

— Почему мы находимся в строю? — напористо развил свою мысль Баштин. — Я имею в виду, руководители экспедиций… Мы ведь все находились в Ситуационном зале, когда его покинул господин ревизор! Очевидно, что мы никак не можем участвовать в нападении на его честь, но вы почему-то поставили нас в общий строй и… я не понимаю, чего вы домогаетесь? То, что вы творите — это произвол. Самоуправство! Кроме очевидной абсурдности, ваши требования просто оскорбительны!

— Это ещё мягко сказано. — лаконично и очень, эдак, к месту поддакнул Капленко. — Мы все находились в Ситуационном зале — Афанасьев, Баштин, Завгородний, Лось, ну и я в их числе… И вы находились там вместе с нами! Мы все видели господина ревизора красивым и с волосатой головой. Теперь мы видим его по-прежнему красивым, но уже без волос. Значит, нападение произошло после того, как господин ревизор покинул Ситуационный зал. Отсюда вопрос…

— Вы не подчиняетесь приказу командира? — заревел Королёв, перебив говорившего без малейшей попытки быть вежливым. — Кто ещё не подчиняется приказу?! Я напоминаю, что согласно главе третьей Устава «Роскомоса» командир экипажа по время выполнения полётного задания принимает на себя полномочия органов дознания и следствия и вправе накладывать ограничения на конституционные права и свободы подчинённых ему членов экипажа. А теперь я повторяю свой вопрос: кто-то отказывается выполнить приказ командира?!

Я почувствовал как в моей голове мягко тренькнул сигнал вызова и в поле зрения на противоположной стене коридора замигал красный курсор — это встроенный чип оповещал о поступившем сообщении. Быстрым движением глазного яблока я выбрал нужную опцию и увидел во всплывшей менюшке запрос на воспроизведение голосового сообщения от «доктора Илоны Нефёдовой, табельный номер по росписи штатного состава «одиннадцатый». Я подтвердил включение и через долю секунды в моей голове замурлыкал знакомый голос докторицы, неслышимый никому из окружавших меня людей: «Господин ревизор, у меня важное сообщение! Не надо раздевать экипаж, зайдите сначала ко мне.»

Фраза звучала, конечно, двусмысленно, но на то Илона явно и рассчитывала. Дамочка, судя по всему, была та ещё проказница, но я не сомневался, что сейчас она беспокоит меня по весьма прозаичной причине — у неё явно был результат анализа ДНК из крови подстреленного мною человека.

Я похлопал Королёва по локтю, привлекая его внимание, и подмигнул, кивком указав на дверь медицинского отсека, где находилась Илона. Командир понял меня без слов и рявкнув, обращаясь к строю «не расходиться!», проследовал за мной.

Нечасто жизнь наносила мне такие удары. Можно даже сказать редко. Я рассматривал детальную голографическую картинку и думал о том, что такой вот поворота сюжета мне даже в голову не приходил. А это значит, что голова моя думать стала не очень быстро и очень-то логично.

Рядом со мной стоял Вадим Королёв, тупо смотрел на ту же самую картинку и комментировал. Не потому, что что-то понимал, а просто от волнения:

— Похоже на лопнувшие презервативы. На свёрнутые лопнувшие презервативы.

Сравнение было удачным. Эритроциты в своём обычном состоянии действительно напоминают свёрнутые презервативы. Хотя в учебниках такую форму обычно называют обоюдовогнутой, видимо, из уважения к целомудрию учащихся. Только вот те эритроциты, что мы видели на голограмме, в отличие от здоровых человеческих, выглядели странно разлохмаченными и казались обвешены бахромой. Очень неприятный вид и совершенно ненормальный.

— Что это вообще такое? — спросил Королёв, не дождавшись реакции на свои слова.

— Это кровь человека, которого господин ревизор прострелил из своей зенитки. — пояснила доктор Илона. — Как мы можем видеть, эритроциты разрушены…

— Что это значит? — не понял Королёв.

— Это значит, что кровь была заморожена. — пояснил я. — Кристаллы льда разрушили клеточную структуру. Грубо говоря, проткнули все мембраны в процессе роста. Затем лёд растаял, а клетки остались разрушены.

— О-о, я вижу ваша честь кое-что понимает в судебной медицине, — Илона закивала одобрительно головой. — Да, кровь определенно была заморожена.

— Как такое может быть? — командир искренне изумился. — Что вы хотите сказать, у нас зомби ходит по операционной базе?! Ледяные человеки?

— Я этого не говорю, это вы говорите. — Илона пожала плечами. — Как вариант, могу предположить, что люди, напавшие на господина ревизора, принесли с собою емкость с замороженной кровью.

— Что за глупости? Зачем это? — не унимался командир. — Нет, постойте, надо провести анализ, вдруг клетки крови разрушены каким-то заболеванием… вирусным скажем.

— Вадим, помолчи пожалуйста! — попросил я; бормотание Королёва сбивало меня с мысли, а между тем, мне надо было сосредоточиться. Я чувствовал, что упускаю из вида что-то очень важное, но что именно, не мог сообразить.

Кто бы ни напал на меня, он нёс замороженное человеческое тело. Определенно, не живое. Замороженный труп. По-видимому, само нападение на меня было обусловлено тем, что я появился в момент этой самой переноски. Да, действительно, если так и было, то я подошёл некстати…

— Надо искать замороженный труп, — выдал я, наконец, фундаментальную идею. — Он недалеко… здесь нет крематория и шлюзовую камеру так просто не откроешь… а если и откроешь, то толку будет ноль, труп от операционной базы далеко не улетит и будет легко фиксироваться обзорной радиолокационной станцией.

— Порфирий, да ты что такое говоришь…? — командир не окончил очередную умную фразу, поскольку схватился за горошину наушника, закрепленную на козелке уха и повысил голос. — Не слышу, громче… да… где? один? что за мешок?

Ему явно что-то транслировали в ухо и он отошёл от нас на пару шагов, давая понять, что вызов очень серьёзный.

Доктор Илона посмотрела на меня, вздохнула — забавный значок на фальшклапане на её груди заметно пошевелился — и мягко поинтересовалась:

— Прошу прощения, а труп замороженный — он чей? Инопланетный?

— Хорошая шутка, — я сдержанно покивал. — Мне вообще нравится ваш юмор, Илона. Как-нибудь, уверен, мы даже пошутим наедине, в отсутствие глубокоуважаемого командира. Но труп, как мне сдаётся, наш, в смысле — землянский. Выражусь даже более определенно, я уверен в этом на сто процентов.

— Ага, интересный анекдот, хотя и несмешной. У нас на станции никто не погибал, вообще-то. А потому трупов замороженных быть не может. Это, так сказать, аксиома. Очевидное соображение, принимаемое без доказательств. Вы, вообще-то, знаете, сколько времени потребуется для заморозки невскрытого человеческого тела в типовых условиях орбитального морга?

— Вы, Илона, удивитесь, но я знаю. Для проморозки насквозь человеческого трупа потребуется всего сорок часов. Но это время можно сократить посредством использования для орошения трупа хладагента.

— О-о, господин ревизор, я вас недооценила, — Илона, похоже, удивилась теперь по-настоящему. — Теперь вы менее всего похожи на бухгалтера…

— Я не бухгалтер, я — ревизор. — с присущей мне скромностью поправил я собеседницу.

Она явно имела намерение запустить в ответ какую-то колкость, но тут к нам вернулся Вадим Королёв. Взгляд у него был бешеный — это если очень мягко говорить. Он явно услышал нечто, выбившее его из колеи. Вадим даже не стал ничего объяснять, только качнул головой, приглашая меня следовать за ним.

Я так и сделал. Мы все — то есть Вадим, Илона и я — прошли в помещение аптеки, встали возле того самого люка, через который скрылись напавшие на меня люди. Только тут Вадим, склонившись к моему уху, проговорил:

— Ремонтный робот обнаружил в межбортном пространстве у отметки «пятьдесят пятый метр» санитарный мешок. Он не пустой, ты понимаешь? Он не пустой! Я дал команду поднять его сюда…

Мне оставалось только покивать и ответить:

— Шептать не надо, Вадим! Илона Нефёдова будет проводить официальное опознание содержимого мешка, так что тайн от неё быть не может. По крайней мере, в этом вопросе.

— Ты хочешь сказать, что… что там будет что-то, требующее…

Внизу послышался узнаваемое урчание электромоторов и лёгкое посвистывание сервоприводов. Вадим замолчал, открыл замок и откинул крышку люка — мы увидели у самых наших ног приземистое никелированное членистоногое, на боку которого красовалась белая надпись «Академик Королев. Ремонтно-монтажный — 07. Позиционно-ориентированный.» Я мог бы дать руку на отсечение, что надпись эта светилась в темноте, не знаю, правда, для чего. В поле нашего зрения находились три передних конечности, одна была свободной, а раздвоенные клешни двух других оказались продеты в петли на большом пластиковом мешке мрачного, хорошо узнаваемого серо-чёрного цвета. Это был так называемый «санитарный мешок Роскосмоса», в котором хранились и транспортировались трупы. Что поделать! — люди умирают в космосе, в том числе и космонавты России, а потому их тела надо хранить и транспортировать в универсальной оболочке с должным уважением и сопутствующей атрибуцией. А также соблюдением необходимых санитарно-гигиенических норм. Для этого и были созданы эти герметичные серо-чёрные пакеты, которые иные шутники сразу же окрестили «мягкой консервной банкой». «Мягкими» их назвали потому, что они были на самом деле мягкими, а «консервной банкой» — потому, что труп консервировался в таком пакете в среде инертного газа. Нормальная, кстати, шутка, космонавты могли бы назвать такой мешок «шпротой» или ещё как… с них станется — они ребята в своём подавляющем большинстве весёлые, хотя и циничные! Как и я сам.

Ремонтный робот взвизгнул моторами и протянул наверх клешни с зажатым в них мешком. Без лишних слов мы с Вадимом ухватились за петли на мешке и взяли их на себя, через секунду робот убрал свои манипуляторы и мешок повис на наших руках. С учётом увеличенной на десять процентов от земной массы и, считая, что вес между мной и Вадимом распределился равномерно, в мешке находилось нечто, весившее килограммов пятьдесят пять-шестьдесят. По земным весам, разумеется.

Мы оттащили мешок от люка и опустили его на пол. После этого командир закрыл люк, а я прошёл в соседний отсек к доктору Нефёдовой.

— Илоночка, будь ласка, бери транспортёр и заезжай к нам, в аптечку. У нас ценный груз образовался.

Через минуту мы погрузили мешок на магнитный транспортёр, заменявший носилки, и вернулись в процедурный отсек. Все трое стояли над серо-чёрным мешком и поглядывали друг на друга. Очевидно мне, как старшему по званию и разуму, предстояло отдать последнее распоряжение.

— Судя по индикации, — я постучал пальцем по небольшой светодиодной панельке на поверхности мешка, — внутри некогда была аргоновая атмосфера. Но теперь её нет, поскольку именно этот мешок я и прострелил из своего пистолета.

В нижней части мешка зияла чёрная дыра, как раз соответствовавшая калибру моей зенитки.

— Ну, а судя по весу, там человеческий труп. — продолжил мою мысль Вадим Королёв. — Скажи мне, что я ошибся!

— Вы не ошиблись. — отозвалась Илона. — Я даже уверена что труп в этом мешке до сих пор заморожен. Но у меня есть вопрос к господину ревизору…

— Валяйте, — разрешил я. — Обещаю ответить честно!

— Вы знаете, чей труп в мешке?

— Думаю, что да. Там находится тело Баженовой, погибшей в результате несчастного случая тридцать три дня назад на орбите Сатурна.

— Да что за… — Королёв запнулся. — Как такое может быть?! Тело Баженовой отправили на Землю ещё месяц назад! После вскрытия и отправили! Я сам видел, как Акчурина его перевозила на транспортёре к стыковочному узлу!

— Ну… спорить я не стану, тело вы, может быть, отправили, да только теперь оно находится в этом мешке. — я философски пожал плечами. — Давайте откроем мешок, посмотрим, не ошибся ли я.

Илона потянула на себя на себя «язычок» молнии и с усилием разорвала клееный шов под нею. Раздвинув половинки мешка, она отдёрнула руки, предоставив нам возможность увидеть то, что находилось внутри. Мы увидели женское лицо с коротко стрижеными ярко-рыжими волосами, подозреваю, что крашеными. На лбу, носу и щеках трупа блестели микроскопически капельки влаги, их было много, если не знать, что видишь лицо трупа, можно было подумать, что это пот.

— Да, это Баженова… — пробормотал задумчиво командир базы.

— Регина… — эхом отозвалась Илона Нефёдова. — Но почему здесь? Она же должна быть на Земле! Это бесовщина какая-то…

Мы все — Королёв, Нефёдова и я — некоторое время молча стояли над полураскрытым пластиковым мешком, отрешённо разглядывая представшую нашим взглядам картину. Наконец, я откашлялся, давая понять, что таращиться не на что, да и незачем, и задал тот самый главный вопрос, что мучил меня на протяжении последнего получаса:

— А где, собственно, находится врач Акчурина?

Королёв ответил «не знаю» почти синхронно с Илоной. Получилось это даже забавно… хотя и совсем не смешно.

— Я тоже не знаю. — продолжил я свою мысль. — Хотя с Людмилой Акчуриной у меня в этом отсеке была назначена встреча. Собственно, при попытке войти в отсек я и стал жертвой неудачной трепанации черепа.

Мне пришлось постучать по ране на голове, чтобы быть правильно понятым.

— Поскольку с Людмилой я не встретился и среди членов экипажа, явившихся сюда по общекорабельному вызову, я её тоже не увидел, то у меня в связи с этим остаётся только один вопрос. К вам, Илона.

— Да, слушаю…

— Морг у вас где находится?

Илона думала долго, секунду-две-три… хлопал глазами Королёв, явно не находивший слов… наконец, Илона коротко и неопределенно мотнула головой куда-то через правое плечо.

Дверь в помещение морга находилась по правую руку от входной двери в медицинский отсек и была замаскирована изящной подвижной сеткой из серебристого пластика, собственно, именно поэтому она всё время как-то ускользала от моего внимания. Я интуитивно старался всё время располагаться так, чтобы входная дверь оставалась в поле моего зрения, соответственно, переход в помещение морга постоянно находился у меня за спиной. М-да, я был вынужден признаться самому себе, что это было как-то неосторожно и не совсем профессионально, впредь надо будет, конечно же, интенсивнее крутить головой по сторонам и считать двери.

Мы вошли в помещение и на секунду остановились. Передо мной был обычный космический морг, ничего такого особенного, о чём бы стоило упомянуть. Если вы видали такие помещения прежде, то считайте, что вы их видели все. Комната-шкаф, очень узкая — понятно почему, во-первых, потому, что половина объема «съедена» морозильными камерами, а во-вторых, потому, что в узком помещении проще кантовать труп, меньше напрягаться надо, особенно в условиях искусственной силы тяжести, превышающей земную на десять процентов. Прямо в центре морга — специфический, хорошо узнаваемый стол, который ни с чем невозможно перепутать, золотой, со стоком, наподобие ванны, только не настолько глубокий. На стене, противоположной входу — девять морозильных ячеек в три ряда по три в ряду. У дальней стены — транспортные носилки с магнитным подвесом точно такие же, как и в обычном процедурном кабинете. Но по давней традиции «Роскосмоса» для покойников всё предусматривается своё, в том числе и носилки.

Все мы некоторое время таращились в стерильную пустоту морга, пока я, наконец, не потянул Илону за рукав:

— Чего ждёте? Выигрыша в лотерее?

— Это не мой отсек, — выдавила Илона. — Это всё хозяйство Людмилы… Я тут… не хозяйка… в смысле.

Она осеклась. Я понял, что Илона теряет самообладание и явно находится на грани срыва. В общем-то, я её понимал, цинизм врачей обычно сильно преувеличивают, а уж космические врачи — это вообще врачи наполовину. Покосившись в сторону Королёва, я понял, что командир тоже не в лучшей форме — он был бледен, покусывал губы, его расфокусированный взгляд блуждал в пространстве и не составляло труда заметить, что человек, общем, находился явно не в своей тарелке. Я понял, что действовать придётся мне и притом в одиночку.

Буквально в пять шагов подойдя к противоположной стене, я дёрнул на себя ручку люка, запиравшей морозильную камеру №1. Тут же голубым огоньком осветился дисплей на люке и весело замигал транспарант: «аккредитация».

— Вадим, тут требуется пароль! — я уже стал уставать от калейдоскопа сегодняшних событий и почувствовал, что хочу поскорее закончить это подзатянувшееся шоу. — Свяжись с центральным постом, пусть дистанционно откроют все ячейки…

Мне было слышно, как за спиной забубнил командир: «помещение морга в медотсеке красного коридора… открыть принудительно… да, отменить аккредитацию… да, подтверждаю… я уже сказал, да!»

Я почувствовал, что ко мне подошла и беззвучно встала рядом Илона. По-видимому, она преодолела минутную слабость и совершенно спокойно проговорила:

— Может, всё-таки, вызвать Людмилу по громкой связи?

— У меня нет привычки разговаривать с покойниками по громкой связи.- едва я проговорил это, как синхронно щёлкнули девять замков и все девять люков чуть приоткрылись.

Я стал открывать каждый из них — внутри загоралась ярко-голубая подсветка и из камеры отчётливо тянуло холодом. Первая… Вторая… Третья… Я чуть нагнулся, чтобы удобнее было заглядывать в камеры среднего ряда… Четвёртая… Пятая…

В пятой камере я увидел ступни, обутые в лёгкие и тонкие тапочки-«балетки», и ноги в форменном комбинезоне, уходящие куда-то в пугающий зев синей трубы. Дёрнув лоток на себя, я отступил на шаг — лоток выдвинулся из холодильной камеры метра на полтора, этого оказалось вполне достаточно, чтобы понять, чьё же именно тело на нём лежит.

— Вот это да! — малоосмысленно бормотнул Королёв, по-прежнему стоявший у входа.

— Господи, да что же у нас тут происходит?! — эхом отозвалась Илона Нефёдова.

Наверное, что-то должен был сказать и я, но ничего подходящего этой ситуации мозг выдать не мог. Я тупо смотрел на тело Людмилы Акчуриной с невероятно вывернутой к правому плечу головой, и в голове стучала глупейшая мысль: «Ну вот и встретились, ну вот и встретились, а ты — опоздал, а ты — опоздал! ну вот и встретились!»

Как-то неожиданно и резко накатила апатия и крайняя усталость. Вдруг я понял, что у меня чудовищно болит голова и, вообще-то, мне позарез надо послать сообщение на Землю. Слишком много разного приключилось за последние часы и генерал Панчишин должен быть поставлен в известность обо всём. Причём, желательно до моей собственной смерти!

— Вадим, кто у нас начальник медико-биологической части? — спросил я командира, оторвав на секунду взгляд от трупа Акчуриной. — Кажется, Капленко?

— Да, Ольга Капленко. — ответил Королёв.

— Пригласи её сюда и поручи провести вскрытие тела Людмилы Акчуриной вместе с Илоной Нефедовой. — я ещё секунду поразмыслил над тем, следует ли продолжить фразу. — Результаты мне в «личный кабинет» через двенадцать часов. Видеозапись с электронными подписями Капленко и Нефёдовой, удостоверяющими её аутентичность, перегнать на Землю… без сокращений, изменений форматов и остановок записи… ну, вы знаете процедуру…

Я покосился на Илону. Та не сразу поняла, что от неё требуется, потом, вздрогнув, подняла на меня глаза и кивнула:

— Разумеется, я знаю процедуру и порядок оформления сопровождающей документации!

— Отлично. А я пойду спать, — я повернулся к выходу и вот тут Вадим Королёв меня по-настоящему удивил.

— Я пойду с тобой! — брякнул он, явно не сознавая двусмысленность фразы.

— Спасибо, не надо, я уже достаточно большой мальчик, чтобы спать в одиночку, а ты — недостаточно красивая девушка, чтобы спать со мной. — шутка получилась довольно плоской, но уж какая получилась.

— Юмор неуместен. — буркнул Вадим. — Тебя надо охранять! Один раз тебе голову уже отрихтовали, не хватало только, чтобы вторая попытка…

Я предостерегающе поднял руку, не позволив командиру закончить слишком сложную фразу:

— Вадим, никто на меня второй раз нападать не станет. Я получил по своей умной головушке лишь потому, что оказался там, где не следовало. Моё появление у медицинского отсека помешало переноске одного трупа и сокрытию другого. Можешь не сомневаться, те ребята, что экспромтом отоварили меня по голове, сами не рады произошедшему и чешут сейчас репу в размышлизмах о том, как им теперь жить дальше? Так что охраняй драгоценный медперсонал, занятый вскрытием трупа Акчуриной, а за меня не беспокойся — я отосплюсь и ещё развеселю тебя!

Признаюсь, в ту минуту я очень хотел верить в то, что не ошибаюсь.

Глава 3. В трёх соснах за тремя зайцами

Проснулся я с острым чувством беспокойства, ощущением того, что что-то важное ускользает от моего внимания, а вспомнить что именно — превыше моих сил. Неприятное такое чувство, сродни зубной боли, только не физической природы, а скорее эмоциональной.

С полминуты, наверное, я обдумывал свои действия перед сном. Не полагаясь на память, прослушал от начала до конца текст сообщения, подготовленного мною и отправленного генералу Панчишину перед тем, как отдаться во власть Морфею. Текст был исчерпывающе полон и лаконичен — ни прибавить, ни отнять.

Что же тогда беспокоит? Что за напасть…

Сел на кровати, сверился с часами. Оказалось, что мой богатырский сон продолжался почти семь часов — вполне достаточно для того, чтобы восстановиться. Пройдя в санитарно-гигиенический отсек, внимательно рассмотрел рассечение кожи на голове. Биогель застыл и приобрёл цвет воска, я подцепил нашлёпку ногтём и почти безболезненно оторвал. Вместе с биогелем легко отвалились и наложенные скрепки, точнее то, что от них осталось, поскольку они были растворимы. Рана затянулась свежей блестящей кожей и вид она придавала мне совершенно пиратский. На месте рассечения наверняка останется фигурный шрам, способный сделать честь любой лысине. Экая красота, хоть волосы не отращивай!

Во время гигиенической пятиминутки сверлящая мысль о чём-то важном и крепко позабытом не оставляла. Лишь после того, как я вернулся в спальную каюту и стал облачаться в форменный комбинезон, я понял, что же именно забыл. Рука наткнулась на нагрудный карман куртки и в нём я ощутил тяжёлый, точно из полновесного золота, грецкий орех. То есть, конечно же, не грецкий орех, а странный шар, который Людмила Акчурина вручила мне во время нашей первой и единственной встречи. Так сказать, вечный двигатель.

Вытащив шарик, о наличии которого в кармане я за прошедшие часы напрочь позабыл, внимательно его осмотрел. Диаметрально расположенные кресты и ромбы оставались на своих местах, через прорезанные отверстия внешнего шара были хорошо заметны внутренние. Таковых было, как минимум пять, но нельзя было исключать того, что внутри пятого находилось ещё что-то, то ли шар, то ли… кто его знает, что там находилось?

Сдавив пальцами места, отмеченные крестами, я увидел, как стремительно закрутились внутренние шарики. Прислушался — вращались они почти беззвучно. Опустил шар на пол и он быстро покатился по радиусу вокруг ног. Дождавшись, пока он сделает полный круг, подхватил его в ладонь и сжал места, отмеченные ромбиками. Внутренние шары моментально остановились.

Хорошо! Я сдавил кресты гораздо сильнее, чем в первый раз и снова опустил шар на пол. Он стремглав крутанулся вокруг меня, описав круг меньше чем за секунду. Вечный двигатель явно нарастил скорости! При подхвате шара я ощутил ладонью отчётливый удар — игрушка явно прибавила инерции…

Тогда я решил усложнить задание. Подойдя к переборке и прижавшись к ней спиной, я очутился в позиции, при которой шар никак не мог описать вокруг меня полный круг. Сжав кресты, я бросил золотую игрушку (она звучно грохнулась на пластиковый настил) и стал наблюдать за тем, что же последует дальше. Шар лениво покатился по радиусу, приблизился к перегородке слева от меня, в паре сантиметров от неё затормозил и… покатился по радиусу обратно! Он не ударился о преграду! Описав дугу радиусом в метр или около того, он приблизился в перегородке справа и… снова не ударившись, покатился обратно!

Да что же это за чертовщина! Такого просто быть не могло!

Всё-таки, по своему первому образованию я инженер, а потому происходившее заинтересовало меня чисто с технической стороны. Если шар не сталкивается с преградой, значит, он её каким-то образом обнаруживает. Как?

Я оставил своё место место у стены и метнулся к сейфу. Там лежал мой заветный кейс, тот самый, что дороже моей жизни. Вытащив из хранилища бесценное богатство, я раскрыл свой арсенал и быстро нашёл нужные мне приспособления. Точнее, устройства обнаружения скрытых излучений. Для такого, как я, ревизора, они важнее любого калькулятора или компьютера, ибо порой спасают жизнь. Я выбрал сканеры электромагнитных излучений и акустических полей, здраво рассудив, что золотой вечный двигатель никак не может использовать для селекции окружающих объектов радиоактивные флуктуации. На борту «Академика Королёва» таковые должны были стремиться к нулю, а значит, ими можно было пренебречь…

Пока я копался в своём рундуке, золотой шар прекратил движения у стенки и выкатился из спальни вон. Я хорошо слышал узнаваемый звук качения и к моему удивлению, он не на секунду не прекращался. В какой-то момент я почувствовал жгучий интерес к тому, что же делает золотой шар во время моего отсутствия в соседнем помещении? Осторожно приблизившись к проёму, я выглянул из спальни в гостевой холл. Шар методично катился по полу вдоль его стен и, достигнув проёма в кабинет, нырнул туда. Секунд через десять он выкатился обратно и продолжил своё движение вдоль стен.

Увиденное больше всего напоминало движение кошки, обнюхивающей новое для неё помещение.

«Ах ты ж, степлер хтонический, что ж ты делаешь?!» — не удержался я и только сейчас понял, что уже некоторое время разговариваю с шаром, точно с живым объектом. Наверное, это выглядело смешным, но самом деле мне было совершенно не до смеха.

Я быстро пересёк гостевой холл, наклонился над катившимся шаром и активировал сканер электромагнитных излучений. Шар равнодушно катился вдоль стены, а я вприсядку двигался за ним, придерживая сканер на расстоянии полуметра. Видел бы меня кто-нибудь в эту минуту!

Сканер не обнаружил никаких флуктуаций электромагнитного поля… Что ж, хорошо! у меня имелось кое-что и на этот случай.

Включив детектор акустический возмущений, я поднёс его к шару, продолжая двигаться вприсядку вслед за ним. Шар — чем бы он ни являлся — мог излучать ультразвуковые волны и обнаруживать преграду по отражённому сигналу. Дельфины, касатки и прочие умные твари именно так и делают, правда, занимаются они этим в воде, среде более плотной, чем воздух, но почему бы какому-нибудь креативному малайскому конструктору игрушек не приделать ультразвуковой свисток для его использования в воздухе? Вполне себе пристойная локация на расстоянии нескольких метров…

Но — нет! Акустических сигналов шар также не излучал.

Я убрал обратно в кейс свои приспособы и вернулся обратно к драгоценной игрушке. В голове оформилась кое-какая мысль, как всегда гениальная и неожиданная.

«Давай-ка прогуляемся, подлец,» — предложил я своему золотому vis-a-vis и, подхватив его в ладонь, вышел в коридор. Территория была пуста и было где разгуляться — пятьдесят метров в носовую оконечность и почти двести тридцать — в корму. На велосипеде можно кататься или на джамп-ходулях прыгать…

Шар описал вокруг меня круг и покатился вдаль коридора: метр… два… десять… Я не шевелился, мне было интересно, куда же эта штука укатится? Достигнув конца коридора, шар покатился обратно… миновал мои ноги… и покатился в противоположный конец, тот, что был длиннее.

Мне показалось, что я стал догадываться об алгоритме его поведения. В той степени, разумеется, в какой слово «поведение» вообще могло быть применимо к данному предмету. С чем бы я ни имел дело, это странное поделие обследовало доступную область пространства с целью… наверное, с целью выяснить его конфигурацию, так что ли? Чем бы этот предмет ни являлся, он обследовал пространство по периметру и при первом проходе игнорировал дверные проёмы, а вот при втором — сворачивал в них и осматривал новый периметр. Ну, то есть, как осматривал? Катился вдоль преграды, перпендикулярной силе действующей на него тяжести. И всякий раз, совершив обход периметра, эта штука возвращалась в исходную точку. Бумеранг такой, понимаешь ли…

Минуты через полторы шар прикатился из дальнего конца коридора и принялся кружиться вокруг меня.

Дура эта была совершенно неодушевлённа — тут даже сомнений быть не могло — но действовала логично и последовательно. Так-то… Что бы придумать заковыристого для этого подлеца?

Голову над этим я ломал недолго, для человека с богатым внутренним миром и воображением ревизора выдумать глупость проще простого. Взяв шар в ладонь, я вернулся в каюту и аккуратно поставил игрушку на край четырёхугольного стола. Опасаясь, что тяжёлый шар тут же полетит в пол, подставил снизу ладонь, но предусмотрительность оказалась излишней.

Шар покатился по краю, достиг угла и… повернул под прямым углом, покатился вдоль другого края. Потом последовал новый поворот… Я наблюдал за этими эволюциями и нехорошее предчувствие зашевелилось где-то глубоко внутри меня. Я не понимал, что же именно вижу, но мой здравый смысл и инженерные знания подсказывали мне идеи одну хуже другой. А мысль о том, что подарившая мне эту странную вещь женщина убита и уже ничего не сможет пояснить, не только раздражала, но и вообще лишала покоя.

Я испытал сильное побуждение взять в руку видеокамеру и отснять небольшой ролик об этом маленьком чуде. А потом перегнать его, вместе с соответствующими комментариями на Землю, дабы мой шеф, генерал Панчишин, тоже получил возможность немного размять мозги. Замысел казался неплох, но по здравому размышлению я решил не заниматься такими глупостями, по крайней мере, не делать этого сейчас. Во-первых, непонятно, как странная игрушка связана с неизвестным мужским трупом, прилетевшим на Землю в «консерве» под видом трупа Регины Баженовой. Во-вторых, ничто не указывает на то, что эта вещица каким-то образом связана с убийством Акчуриной. Сам-то я считаю, что некая связь существует, но это покуда всего лишь моя профессиональная паранойя… В-третьих, а впрочем, первых двух пунктов было вполне достаточно для того, чтобы не морочить голову почтенному руководителю Службы ревизионного контроля. Панчишин обложит меня в сердцах по-матушке и будет прав, не хватало ему на его седую, лысую, умную голову ещё таких вот ребусов.

Взяв шар в руку, я сдавил пальцами гравированные ромбы и вращение внутренних шариков моментально прекратилось. Никакой инерции, ни малейшего звука, никакого разогрева — металл имел ту же самую температуру, что и десять минут назад. И что особенно интересно, невозможно было определить никакого видимого источника энергии. А кроме того, весьма любопытно, как эта штука ориентируется в пространстве? Как она стабилизируется, ведь для ориентации необходима стабилизированная платформа, с привязанной к ней системой координат, управляющей системой, ну и само-собой, системой исполнительных механизмов… где всё это помещается? и что означает явно упорядоченное движение шара по замкнутому контуру? Он кружится вокруг, словно щенок вокруг ног хозяина…

Едва я спрятал непонятный девайс в нагрудный карман, как в голове тренькнул узнаваемый сигнал скрытого вызова и активизировавшийся чип известил меня о получении сообщения от Панчишина. Шеф оказался лёгок на помине, стоило мне подумать минуту назад о его светлости, как тут же появилось и сообщение от него!

Я опять углубился в недра своего заветного кейса, извлёк шифратор и включить его. Перед глазами замигал курсор опознания устройства и через несколько секунд чип развернул и расшифровал полученный файл.

Перед моим внутренним взором возникло лицо Николая Николаевича и чтобы лучше его видеть я перевёл взгляд на иллюминатор. На фоне черного неба шеф в своём белом костюме выглядел контрастно и даже эффектно.

«Порфирий, здравствуй!» — приветствие начальника оказалось вполне предсказуемым. — «Твоё сообщение о последних событиях на борту операционной базы наделало вполне понятный переполох. Ситуацию действительно следует признать экстраординарной — ещё никогда ревизор „Роскосмоса“ во время исполнения служебных обязанностей не становился объектом нападения и… никогда прежде на космическом объекте не совершалось умышленное убийство с попыткой его сокрытия.»

Я понял, что на Земле уже знают что-то такое, что я упустил за время своего семичасового сна. Скорее всего, Вадим Королёв перегнал в Центр управления рапорт о недавних событиях и дополнил его предварительными выводами судебно-медицинсокго исследования трупа Акчуриной. Экспертиза ещё закончиться не могла, но ведь первые выводы можно уже делать по внешнему осмотру. Видимо, на трупе оказались такие следы, что квалификация рода и вида смерти показалась довольно очевидной, о чём Вадим и поспешил сообщить.

«Центром управления получен официальный рапорт командира базы». — продолжал между тем Панчишин, невольно подтвердив мою догадку. — «Конечно, он менее информативен в сравнении с твоим, но до поры он будет считаться основным документом по этому делу. Сам понимаешь, я ведь не могу разглашать факт присутствия на базе своего сотрудника с особыми полномочиями, а потому ты будешь считаться обычным ревизором так долго, какэто окажется возможным. Министр сегодня сделает доклад Самому об… имевших место событиях и я буду сопровождать его… так что вопросы, скорее всего, будут и ко мне. Последствия такого доклада, как ты сам понимаешь, могут оказаться самыми неожиданными. Вплоть до подключения к расследованию Директората безопасности или Следкома — этого только нам не хватало, сам можешь представить возможные последствия.»

Я с трудом мог представить, как к Сатурну полетит следственная группа, не имеющая опыта форсированных космических перелётов. Зато моё воображение очень хорошо рисовало вариант с отзывом на Землю всего личного состава базы. С точки зрения финансовых потерь это было равносильно физическому уничтожнию базы, но наши официальные следственные органы размышлениями над такими пустяками себя никогда не утруждали. Как известно, плохое зрение аллигатора является проблемой окружающих, но никак не самого аллигатора.

«Разумеется,» — продолжал Панчишин. — «руководство „Роскосмоса“ постарается избежать самого негативного для нас развития событий, хотя объективно говоря, ущерб уже нанесён. В связи с этим я хотел бы заострить внимание на следующем: во-первых, совмещение во времени всех имевших место событий не кажется случайным, а связано с твоим появлением на борту „Академика Королёва“. Кто бы и чем бы там ни занимался, он уже встревожен самим фактом твоего прилёта. Поэтому прошу тебя проявить максимум осторожности и не дать себя убить. Во-вторых, в ближайшее время, по-видимому, оформится предложение по отправке в поддержку тебе помощника и телохранителя. Проблема не в затратах и не в поиске корабля, сейчас на „Ломоносове“ как раз припарковался седьмой „скороход“ после обслуживания… проблема… кхм… в легендировании. Второго ревизора не пошлёшь, надо что-то выдумывать.»

Тут я, конечно, возразил бы, но факт удалённости от Земли на семьдесят световых минут лишал это занятие всякого смысла. Утешало лишь одно — телохранитель не прилетит сюда ранее одиннадцати-двенадцати дней, а учитывая динамику событий, тут за это время произойдёт много всякого. Глядишь, и сам полёт станет неактуален.

«В-третьих, по поводу неизвестного мужского трупа, доставленного на Землю.» — меланхолично продолжил Панчишин и я моментально напрягся. В принципе, именно информация о неизвестном трупе реально могла бы мне сейчас помочь. — «Имеется пара важных новостей. Первая связана с тем, что наконец-то нам однозначно сообщили о способе причинения смертельного ранения. Неизвестному действительно просверлили голову высокооборотным сверлом, как мы это и предполагали. В предыдущем сообщении я уже проинформировал тебя о том, что в раневом канале обнаружены частицы, указывающие на то, что погибший в момент смерти был облачён в скафандр не-российского производства. Так вот дальнейшее исследование раневого канала позволило подтвердить наличие в нём микроследов легирующих сталь материалов, там их порядка полутора десятков. Теперь мы считаем доказанным, что неизвестный был убит российским инструментом. То есть, ты понял, что это означает, да? Космонавт в не-российском скафандре убит российским инструментом… Другая новость связана с окончанием комплексного исследования „консервы“, в которую было помещено тело неизвестного. Вчера я получил официальное заключение, согласно которому Акчурина работала с этим трупом, она запечатала контейнер своими печатями, отпечатки её пальцев и биологические следы сняты с его поверхности. Таким образом, можно считать доказанным, что именно Акчурина отправила на Землю труп неизвестного под видом тела Регины Баженовой. Непонятен смысл этой манипуляции, а кроме того, непонятно, для чего тело Баженовой после официального вскрытия было оставлено на борту „Академика Королёва“. Ну и само-собой, непонятно откуда возле Сатурна может появиться бесхозный труп. Коллеги из Европейского Космического Союза молчат, как партизаны. Молчат и китайские товарищи, не забываем, что как раз месяц назад через систему Сатурна проходил их корабль и притом на небольшой скорости. Теоретически, с него мог соскочить человек, либо его выкинули в космос принудительно. В общем, никто не сознаётся в исчезновении своего космонавта и в этом вопросе за истекшие сутки ясности не прибавилось. На этом я прощаюсь и напоследок ещё раз попрошу тебя быть максимально осмотрительным.»

Сообщение закончилось. Я не без внутреннего удовлетворения подумал о том, что правильно поступил, не послав Панчишину видеозапись с золотым шаром. Генералу вместе с Министром «Роскосмоса» предстоял в высшей степени неприятный доклад Президенту и если бы перед ним он получил моё сообщение с вопросами о странной игрушке, то наверняка схватился бы за голову. Решил бы часом, что Порфирий Акзатнов умом тронулся после удара по голове. Нет уж, в такой ситуации надо до последней возможности оставаться ледоколом и руководствоваться принципом «были бы мозги — было бы и сотрясение». Не зря ведь аксиома советской космонавтики гласит: чем меньше ты грузишь начальство, тем легче твой собственный калоприёмник.

Некоторое время я продолжал смотреть в иллюминатор, наблюдая за тем, как величественно серп Сатурна заполняет собою область обзора. База сейчас входила в зону тени и большая часть планеты пряталась в темноте. Когда солнечный свет будет полностью перекрыт, россыпи звёзд и Млечный путь станут особенно ярки. Кроме того, на неосвещенной стороне планеты, особенно в приполярных областях, иногда появлялись растягивавшиеся на десятки тысяч километров полярные сияния, различимые из космоса. Те, кто видел, говорят, что шоу очень занимательное, надо будет как-нибудь выделить полчаса и попытаться рассмотреть…

База сейчас входила в зону тени и большая часть планеты пряталась в темноте. Когда солнечный свет будет полностью перекрыт, россыпи звёзд и Млечный путь станут особенно ярки.

Хотя, вообще-то, для начала следовало бы узнать, видны ли вообще полярные сияния с широты и высоты стояния операционной базы. А то попаду в глупейшее положение, сказав где-нибудь неосторожно, что хочу их увидеть, не покидая станции, а потом окажется, что это в принципе невозможно из точки размещения «Академика Королёва»!

Где-то там, с другой стороны Сатурна, никогда не видимая с борта операционной базы, находилась орбитальная база Европейского Космического Союза. «Гершель» был много меньше «Королёва» и располагался ближе к плоскости колец. Европейцы не пытались заниматься добычей полезных ископаемых, поскольку так и не смогли решить проблему скоростной транспортировки грузов к Земле. Зато они деятельно рыскали по спутникам в системе Сатурна и активно вели исследование самой планеты. Как ни крути, а таинственный космонавт, чья голова оказалась просверлена российским инструментом, должен был быть оттуда, с другой стороны Сатурна, с «Гершеля».

Разумеется, если он не соскочил с китайского «Великого похода», или если его не выпнули оттуда принудительно, как весьма здраво предположил Панчишин.

Вадим Королёв зашёл за мной, чтобы вместе позавтракать. Командир выглядел спокойным, видимо, за те часы, что я спал, он трезво осмыслил ситуацию и взял себя в руки. За пару минут, что потребовались нам для преодоления ста пятидесяти метров «синего» коридора, он рассказал самое интересное, чему стал свидетелем после моего ухода из медицинского отсека:

— Я потребовал от Капленко и Нефёдовой сохранения тайны как самого факта смерти Акчуриной, так и результатов судебно-медицинской экспертизы, которую они проведут. Так что какое-то время нам удастся скрывать случившееся от экипажа. Но понятно, что это продлится не очень долго, вряд ли более сорока восьми часов. Причину смерти определили быстро, даже до собственно вскрытия. Рентгеновский снимок показал обширное смещение трёх позвонков шейного отдела в сторону левого плеча.

— Левой рукой ударили. — понял я. — Если, конечно, она лицом к лицу с убийцей стояла.

— Да, если смотреть со стороны стоящего лицом к лицу, то направление удара для бьющего — слева направо. Удар был сильный, шансов никаких не оставил, шею свернул, как курёнку… прости Господи! Следов борьбы нет, ни защитного травмирования, ни повреждений одежды — ничего такого. Просто ударили один раз и убили. Наши врачи кровь взяли на анализ — яды, медикаменты, снотворное — но и без всяких веществ картина выглядит достаточно очевидной. Самое интересное…

— Да?

— Акчурина была беременна. Седьмая или восьмая неделя — точно будет указано в официальном акте.

— Известно с кем она поддерживала интимные отношения?

— Разумеется! С Завгородним Андреем Николаевичем.

В памяти всплыло худощавое лицо мужчины, молчаливо сидевшего в Ситуационном зале по правую руку от меня в дальнем конце стола. Поскольку этот человек присутствовал при встрече со мною, стало быть он имел несокрушимое alibi. Что ж, интересно…

— Это руководитель одной из экспедиций? — уточнил я на всякий случай.

— Да, Второй экспедиции. Они ведут добычу прямо из кольца.

— Надо будет с ним поговорить.

— Тогда придётся… — Вадим не закончил фразу, поскольку мы вошли в помещение кают-компании и кто-то в дальнем углу зычно гаркнул:

— Командир в отсеке!

Присутствующие — а их в эту минуту оказалось в помещении человек восемь — мгновенно вскочили и стали навытяжку. Ритуал этот остался с тех дремучих времён, когда космос по преимуществу осваивался военными, и космонавты, даже будучи без погон, всё равно оставались в погонах. Я отметил подсознательно, что присутствующие таращились не столько на Королёва, сколько на меня, что было, в общем-то, вполне понятно, принимая во внимание моё давешнее эпохальное явление экипажу с разбитой головой.

— Прошу садиться. Мы здесь на правах голодных. — проговорил Королёв, давая понять, что наше появление продиктовано самой что ни на есть бытовой причиной. Я молча кивнул и улыбнулся присутствующим, демонстрируя элементы лояльности и доброго расположения духа, и встретился в ответ с весьма заинтересованными взглядами. Что ж, я, по-видимому, успел стать отчасти популярной персоной!

Кают-компания оказалась помещением весьма внушительных размеров на дюжину столов, причём с большим запасом свободного места. Её размеры явно свидетельствовали о планах конструкторов значительно увеличить в будущем численность экипажа. Интерьер соответствовал уровню хорошего видового ресторана, только из огромного иллюминатора открывалась панорама не на сумеречную коралловую лагуну, а феерический Млечный путь. Операционная база только-только вышла из тени планеты, поэтому разноцветные бриллианты звёзд были видны особенно хорошо. Вид призрачной звёздной дорожки всегда непроизвольно будил во мне тревогу и рождал беспокойные мысли о грядущем. Но в эту секунду я неожиданно поймал себя на мысли, что чувствую себя совершенно счастливым человеком, поскольку в отличие от бессчётных поколений предков сумел подняться к звёздам.

Вид призрачной звёздной дорожки всегда непроизвольно будил во мне тревогу и рождал беспокойные мысли о грядущем. Но в эту секунду я неожиданно поймал себя на мысли, что чувствую себя совершенно счастливым человеком, поскольку в отличие от бессчётных поколений предков сумел подняться к звёздам.

Пройдя вдоль длинной шеренги раздаточных автоматов, мы с Вадимом набрали полные подносы снеди, которую лишь условно можно было считать «космической». На самом деле рацион стационарных операционных баз уже давно во всём соответствовал уровню самых пристойных едален — от копчёностей и разносолов, до десертов, свежих фруктов и напитков. Королёв, похоже, подумал о том же.

— Всё-таки, наши нормы снабжения изменились невообразимо, — пробормотал он. — Десять тонн на человека в месяц — это избыточно! Правда, это вместе с водой, но всё равно очень много. Мы месячный лимит по продуктам питания выбирали дважды — и это за все годы функционирования.

— Да уж, — я не мог не согласиться, — вспомни, каким был рацион двадцать лет назад, когда мы с тобой только начинали летать…

Уселись мы за самый дальний столик, чтобы своим присутствием не мешать общению остальных членов экипажа.

— Ты что-то хотел сказать, когда мы входили, — напомнил я Вадиму. — Что-то про Завгороднего.

— А, да! У него сегодня плановый вылет на промысел. Через… — Вадим скосил глаза в иллюминатор, в углу которого горела индикация места и времени базы. — через три часа двадцать минут.

— Отлично, я полечу с ним.

— Что это ты удумал? — удивился Королёв и, не дожидаясь ответа, тут же решил. — Я лечу с тобою.

— Нет, ты со мной не отправишься. Не надо доводить доброе дело до безумия, на борту «бульдозера» мне ничто не угрожает. В конце-концов, за моё здоровье будет отвечать Завгородний — ведь он будет командиром «челнока» — вот пусть и отвечает! — отмахнулся я. — Если я погибну — он отправится в дом с клетчатым окошком до конца своих дней. Причём, бесславно и с позором!

— Э-э… — Королёв явно смешался, но отступить не пожелал. — Не надо демонстрировать свою брутальность и отвагу таким образом.

— Я не брутальность демонстрирую, а знание «Кодекса». Командир отвечает персонально за жизнь каждого из числа находящихся на борту управляемого им корабля. Персонально и каждого… номер статьи помнишь?

— Ну, тогда и меня надо отправлять на нары… Учитывая случившееся с тобою и Акчуриной. — буркнул командир, на что я тут же не без внутреннего удовольствия ответил:

— Да ты не торопись! Надо будет, тебя тоже определят… когда у нас в России тюремных нар не хватало?!

Вадим поперхнулся квашеной капустой с брусникой. Эффект мне понравился, признаюсь. Пару секунд я наблюдал за тем, как командир операционной базы вытирал салфеткой сопли и слюни, затем мягко съехал с острой темы:

— Я не знаю, как ты ешь квашеную капусту с брусникой — это же чистая кислота! Подойди к аккумуляторной батарее, выпей из неё серной кислоты — эффект для желудка будет тот же… даже вкуснее покажется. Добей желудок, посыпь капусту красным перцем!

Вадим пыхтел, потел, работал салфеткой, затем отбросил её в мусороприёмник и очень аккуратно пробормотал:

— Ты издеваешься надо мной, что ли?

— Никто тебя в тюрьму сажать не собирается, — успокоил его я. — Но и ты, пожалуйста, не заостряй тупые углы. Тебе не к лицу пафосная защита моей жизни. Я сам справлюсь, поверь, у меня это дело получается неплохо. Это понятно?

— Понятно…

— На борту «бульдозера» мне ничего не угрожает, — продолжил я свою мысль, но Королёв меня опять настырно перебил:

— Тебе и в медицинском отсеке ничего не угрожало, однако же…

Но вот тут я его остановил без всяких санитментов:

— Хватит — это не обсуждается!

Командир засопел, но обижаться ему было не на что, как говорится, избегай панибратства и панибрат избежит тебя…

— Мы сейчас отправимся в центральный пост, — спокойно продолжил я, давая понять, что не заметил мимолётно возникшей неловкости. — Поговорим с дежурной сменой, посмотрим видеозаписи из коридоров, заглянем в протоколы срабатывания замков — глядишь, наш маленький детективчик сам-собой и распутается. Расскажи, пожалуйста, кто там сейчас дежурит?

— Смены из двух человек по двенадцать часов несет персонал из группы аварийно-спасательных работ и дежурного обеспечения. Всего их шесть человек — три пары. Старший группы, седьмой её член, Олег Афанасьев, присутствовал вчера на встрече в Ситуационном зале.

— Да-да, помню…

— Работа у них ответственная, но рутинная. Сидят пристёгнутые к параллельно-блокированным креслам, то есть одновременно встать не могут, если надо выйти, то только по-одному. Аварий и катастроф у нас, к счастью, не бывало — три раза приходилось выполнять уклонение при астероидной угрозе, один раз имела место грубая ошибка пилотирования при стыковке и навал грузового корабля на полужёсткий корпус… Кроме того, дважды возникали незначительные технологические сбои в аффинажном производстве, ну, там… перегрев, расплав термоизоляции печи… мелочь в сущности, у нас этих печей более сотни! И все эти неприятности, заметь, имели место за четыре года безостановочной работы! Даже чуть более четырёх… — поправился командир. — Сейчас на дежурстве находится та же самая смена, что заступала во время нападения на тебя. Так что поговорим очно, всю документацию посмотрим, какую душа. Признаюсь, я и сам хотел бы кое-какие вопросы задать…

— Спасибо за познавательный рассказ, но я так и не услышал, кто же там сейчас дежурит?

Однако, услышать ответ на этот незамысловатый вопрос мне явно было не суждено. Потому что до моего слуха донеслась реплика, явно адресованная ушам ревизора «Роскосмоса».

— Ваша честь, можно ли задать вам принципиальный вопрос?

Поскольку «вашей честью» в кают-компании мог быть только я, вопрошающий имел намерение обратиться именно ко мне. Голос был очень приятный — звонкий, ясный, отчётливый каждым произносимым слогом, звучал он как капель… такими голосами в театральных постановках обычно произносят самые важные монологи. И даже не в каждом театре, ибо актёров с такими голосами на все театры не хватит.

Вопрос задала женщина, которую я заметил ещё будучи в дверях отсека. Худощавая, с высокой талией, явно отличная спортсменка, правильными чертами лица и той специфической бесовщинкой во взгляде, что сразу выдаёт женщину-провокатора. Когда такая разговаривает с мужчиной в момент обналичивания месячной зарплаты, мужчина автоматически пытается прикинуть как далеко эта зарплата позволит его фантазиям зайти? Не потому, что мужчина порочен, а просто потому, что так работают наши рефлексы. Скажем прямо, задавшая вопрос дама была очень красива. Женщины-космонавты все красивы — это одно из условий психоэмоционального комфорта команды, но именно эта была просто сногсшибательна. Да… Именно так!

— Принципиальный вопрос подразумевает принципиальный ответ? — уточнил я на всякий случай. — Или допустимо принципиальное молчание?

— Хотелось бы услышать ваше мнение о предстоящем полёте «Юрия Долгорукого». — пояснила дама. — Некоторые члены нашего маленького коллектива подали заявки на участие в проекте и имеют собственное мнение о некоторых его аспектах. Интересует ваше суждение.

— А какую связь вы усматриваете между мною и запланированным через год полётом «Юрия Долгорукого»? — я решил немного затупить ситуацию, поскольку примерно понимал, каким должен быть ответ на заданный мною вопрос.

— Во-первых, вы только-только прилетели с Земли. Во-вторых, вы из центрального аппарата «Роскосмоса», а стало быть ближе к главному источнику всех новостей. В-третьих, мы узнали, что вы тоже подали заявку на участие в экспедиции.

— Вот как? Вы не поленились с Сатурна отправить запрос за семьдесят световых минут, чтобы уточнить, не подавал ли Порфирий Акзатнов заявку на участие в полете?

— Ну это же открытая информация. — спокойно парировала дама.

Я оценил прямодушие. Стало быть, про меня тут уже стали наводить справки!

— А в вашей «открытой информации» сообщается, что я уже зачислен в состав экипажа? — уточнил я на всякий случай.

— Конкурса ещё не было! — подал голос мужчина, сидевший напротив моей собеседница и внимательно прислушивавшийся к разговору. — До первого из пятидесяти четырёх конкурсов ещё два месяца!

— Это пожалуйста, — мне пришлось согласиться. — Я ведь и не утверждаю, что конкурс прошёл и я его выиграл. Я лишь сказал, что я зачислен в основной состав и спросил, известно ли вам об этом?

Повисла тишина и я решил воспользоваться моментом. В конце-концов, мне необходимо было начинать общаться с членами экипажа напрямую и завязавшийся разговор предоставлял мне для этого замечательную возможность.

— Давайте сдвинем столы, возьмём пива — алкогольного или безалкогольного, кто какого хочет — и поговорим о наборе экипажа для предстоящего полёта «Юрия Долгорукого». — предложил я. — Тема эта для «Роскосмоса» очень актуальна и я понимаю ваш интерес.

Уговаривать никого не пришлось, что, в общем-то, несложно понять — в небольших коллективах люди обычно весьма заинтересованно относятся к новым собеседникам. Буквально в три секунды мы сдвинули ближайшие столы, так что места хватило всем. Компания подобралась довольно большая — помимо Королёва и меня ещё семеро человек — четыре женщины и трое мужчин. Все рядовые члены экипажа, мне прежде официально не представленные, но проблем в общении это не могло создать, поскольку у каждого на клапане нагрудного кармана красовался идентификационный жетон.

Моё предложение было понято буквально и все дружно взяли пива. Я тоже себе не отказал в этом удовольствии, хотя и имел большие планы на ближайшие часы.

— «Юрий Долгорукий» будет первым из пяти серийных земных кораблей, отправленных к другим звездным системам. — бодро начал, запустив в себя добрый глоток холодного живого пива. — Концепция межзвёздных перелётов, принятая «Роскосмосом», думаю, всем вам хорошо известна: летящий к дальней звезде корабль вылетает раньше, а направляющийся к ближней — стартует позже. Поэтому «Долгорукий» должен направиться к звезде Барнарда, а отправляющийся в полёт через год «Князь Владимир» — в систему Центавра.

— Если не произойдёт переназначения целей. — аккуратно заметил молодой мужчина с серебряным жетоном «Анатолий Шастов, группа МТО». Анатолий, стало быть, числился в группе материально-технического обеспечения и даже — вполне возможно! — тридцать три дня назад размещал герметичный бокс с неизвестным трупом на борту транспортного корабля, отправлявшегося на Землю. Надо будет запомнить Толика, возможно, нам предстояла очень познавательная беседа весьма интимного свойства.

— Да, замечание вполне корректно, — согласился я, — Вся программа построена таким образом, что любой корабль может отправиться к любой звезде… Ну, разумеется, в разумном удалении. В Туманность Андромеды на двенадцати сотых световой скорости никто, разумеется, лететь не собирается. У нас в ближайшей перспективе будет пять кораблей и… сколько целей?

Я сделал пафосную паузу, намереваясь вовлечь присутствующих в беседу.

— Девять. — выдохнули мои новые знакомые. Я даже несколько удивился синхронности ответа.

— Замечательно, стало быть, вы все владеете скрытой интригой. У нас девять целей на удалении до десяти световых лет и пять кораблей. Поэтому переназначение целей, конечно же, возможно. Но мы готовы лететь к любой цели, не так ли?

— Мы даже столы сдвинули и пиво налили. — с самым серьёзным выражением лица ответила та самая сногсшибательная дама, что затеяла со мной разговор три минуты назад. На её серебряном значке я мог прочесть «Татьяна Авдеева, группа движения».

— А кто из вас вообще подавал заявку на участие в программе межзвёздного перелёта? — догадался я задать самый важный вопрос.

Вверх поднялись семь рук. Стало быть, заявку подал каждый. Тут я даже крякнул.

— Отдаю должное вашей пассионарности и харизме, — только и нашёлся я что сказать. — Комплекс Христофора Колумба греет ваши души!

— А ещё комплекс Росинанта. — многозначительно заметил Толик Шастов.

— Росинант, вроде бы, не из этого анекдота. Он из того, который про Дон-Кихота, — заметил я, хотя не чувствовал себя полностью уверенным. — Итак, у нас пять кораблей, каждый из которых реализует один и тот же алгоритм перелёта: старт с околоземной орбиты, мягкий разгон с ускорением всего один «g» до тридцати пяти тысяч километров в секунду продолжительностью сорок пять суток, затем перелёт продолжительностью несколько десятилетий и последующее торможение на протяжении опять же-шь сорока пяти суток. От концепции «корабля поколений» было решено отказаться в силу… м-м… скажем мягко, гуманитарных соображений.

— Это потому, что первое поколение — самое мотивированное — умрёт в полёте, не дожив до прибытия к цели? — уточнила Татьяна.

— Не совсем. — я несколько замялся, подыскивая слова. — Хотя дело, разумеется, в мотивации экипажа. Первое поколение за сорок пять пятьдесят или даже шестьдесят лет не умрёт полностью, некоторая часть космонавтов доживёт до прибытия. Проблема в другом: второе и третье поколения скорее всего окажутся менее мотивированы для решения исследовательских задач. Поскольку в первое поколение будут отобраны кандидаты с очень высоким интегральным человеческим капиталом, то аналогичный показатель второго поколения — и тем более третьего — будет значительно ниже. Это, в общем-то, аксиома, которая сейчас не оспаривается никем из организаторов полёта. Поэтому «Роскосмос» сделал ставку на то, чтобы к конечной цели прибыли и приступили к работе именно те люди, которые покинут Землю. Отсюда родилась идея разделить экипаж на пятьдесят четыре группы, каждая из которых будет бодрствовать один год плюс-минус месяц-два, а остальное время находиться в состоянии принудительного медикаментозного сна. Группы будут сменять друг друга на протяжении всего полёта. В результате экипаж за время перелёта постареет всего на один год. И прибудет к цели практически не постаревшим. Красиво, да?

Народ, сидевший рядом со мной, слушал внимательно и молчаливо хлебал пиво. Я чувствовал, что вопросов у собеседников немало, тем более, что я сообщил им кое-что такое, чего до этого они вряд ли могли от кого-то услышать.

— То есть «Роскосмос» не очень-то верит в человеческую природу? — не без ехидства пробормотал Толик Шастов.

— Скажем прямо, особых оснований верить в неё нет. — парировал я. — Не забываем, что космонавты — люди во всех отношениях отборные. Лучшие из лучших. А вот дети космонавтов… кхм… уж какие уродятся. А внуки будут ещё хуже, не сомневайтесь! Мы стоим перед реальной перспективой того, что люди принесут к звёздам вовсе не помыслы о постижении тайн мироздания и создании резервной базы для спасения цивилизации, а свои пороки, страхи, тупость, лень и эгоизм. Всё то, что называется деградацией. Наш собственный эгоизм — это самое страшное, что может ждать нас в космосе.

— М-да, забавно, а мы-то думали, что наши руководители-планировщики отказались от схемы «смены поколений в полёте» лишь для того, чтобы мы могли увидеть чужую звезду.- задумчиво сказала Татьяна. — Оказалось, что всё намного прозаичнее… Спасибо, хоть глаза нам, наивным, открыли.

— Вы-то сами что думаете? — подала голос молчавшая до того девушка со значком с надписью «Юми Толобова, грппа ДРМ». Гравировка означала, что девушка приписана к Группе дальней разведки и мониторинга, а стало быть летает по ближним и дальним окрестностям Сатурна.

— Насчёт чего?

— Насчёт того, что человеческий капитал второго поколения окажется хуже, чем первого. — негромко пояснила вопрос Юми.

Я вспомнил, что читал её личное дело во время перелёта, её отцом являлся космонавт, этнический русский, а матерью — японка, радиофизик по профессии. Так что вопрос девушки был до известной степени личным — она являлась космонавтом во втором поколении.

— Мне кажется, что проблема второго и в особенности третьего поколения, родившихся в космосе, окажется двоякой: с одной стороны, мы увидим людей, которые на голубом глазу скажут родителям «мы не просили вас посылать нас к звёздам, мы бы очень хотели жить на Земле». И в этом своём желании они будут совершенно правы. Ведь родители приняли решение за них, не оставив выбора, а вот имеют ли родители подобное моральное право? Помимо этого, проблема поколений может оказаться и совсем иного рода: мы можем получить потомков, которых один мой хороший знакомый назвал… э-э… — тут я запнулся, не зная, как корректнее выразиться. — «поколением крыс». Люди, выросшие в условиях ограниченного объёма корабля — пусть даже и очень большого, но всё равно весьма ограниченного — могут оказаться напрочь лишенными «комплекса Колумба». Они могут рассуждать так: зачем высаживаться на чужие планеты? зачем строить небольшие и не очень-то комфортные базы-поселения? зачем рисковать, покидая корабль? Ведь корабль даёт всё необходимое, фактически воспроизводит сам себя — от воды, до главной энергетической установки, которую можно построить полностью с «нуля» в корабельных условиях. Другими словами, зачем вылезать из норы, если в ней тепло и сухо…

— Вы хотите сказать, что носители «комплекса Колумба» никогда не договорятся с «поколением крыс»? — уточнил Толик.

— Мы обсуждаем покуда чисто умозрительную ситуацию, но как кажется, конфликт интересов может оказаться непримиримым. И если в один далеко не прекрасный день «крыс» на борту корабля станет больше «колумбов», то миссия окажется проваленной даже не начавшись. Заметьте, мы пока даже не рассматриваем ситуации с внезапным осложнением обстановки на борту из-за неких случайных факторов, нештатных ситуаций, типа, аварии, столкновения с метеоритом или, скажем, эпидемией. Речь о конфликте, обусловленном сугубо внутренними причинами.

— Кстати, мысль про эпидемию на борту межзвёздного корабля отдаёт радикальной новизной. — подала голос молчавшая до того дама со значком «Анна Ширстова, группа МТО». — Поясните, пожалуйста, что имеется в виду, какая такая пандемия может поджидать космонавтов в паре световых лет от Солнца: чума? проказа? сифилис, может, какой энурез или сколиоз?

Дамочка ёрничала и это выглядело в тот момент неуместно. Я почувствовал сквозившее в её словах раздражение, хотя и не мог понять его причину. Поэтому ответил максимально корректно:

— Считается, что все, находящиеся на борту межзвёздного корабля, будут жить в условиях исключительно высоких стандартов чистоты. А это может привести к деградации иммунной системы. А потому цветение в оранжерее какой-нибудь лилии сорта «лоллипоп» при попадании в систему вентиляции её запаховых маркеров может привести к аллергическим реакциям. С самыми серьёзными последствиями. Это всего один пример нештатной ситуации из тысяч возможных! Медицинский департамент «Роскомоса» приравнивает последствия конкретно этой ситуации к эпидемическим.

— Это всё интересно, — подала голос примолкнувшая было Татьяна Авдеева, та самая, что обратила на себя моё внимание провокативной талией и звонким голосом. — Но имело бы смысл рассказать обо всех этих необычайных домыслах участникам проекта. Устроить публичную дискуссию. Кому, кстати, ещё пива?

Я не отказался и Авдеева принесла мне ещё один ледяной бокал. Перед собой поставила такой же.

— А как вы умудрились попасть в экипаж «Юрия Долгорукого» до официального конкурса? — спросила Татьяна. В ту секунду, когда она пододвигала бокал с пивом, наши пальцы соприкоснулись. У неё была холодная рука и длинные красивые музыкальные пальчики. Она вообще была вся такая занятная, что на неё хотелось бы посмотреть в другой обстановке.

— Как вы все хорошо знаете и без меня, на борту «Долгорукого» будет постоянно бодрствовать дежурная смена. Или дежурная группа, можно называть так. Численность группы — шестнадцать-семнадцать человек, усредненная продолжительность дежурства — один год. Всего таких смен конкретно для полёта «Юрия Долгорукого» будет пятьдесят четыре. Старший каждой из смен назначается вне конкурса. Вот меня и назначили.

— То есть, если основной состав будет отбираться по конкурсу, который сам по себе растянется на многие месяцы, то старшие групп уже известны? — уточнила Татьяна.

Она время от времени странно посматривала на меня и я не мог понять её взгляд — это не был флирт, но как будто намёк на что-то личное.

— Да, вы правильно меня поняли. — мне осталось лишь кивнуть.

— А можно вопрос не по теме? — проговорила Юми и неожиданно подняла руку, точно в школе. Получилось это у неё на редкость забавно, вообще же, по её улыбкам и неожиданной жестикуляции можно было понять, что она очень юморная и неординарная дамочка. — Во время встречи с руководителями групп в «Ситуационном» зале Лариса Янышева спросила вас…

— Да-да-да, я помню, про опасный секс. — я cдержался, чтобы не захохотать в голос. — Вы уже слышали об этом, хотя лично на встрече не присутствовали! Подозреваю, что фраза успела стать крылатой, поэтому объясняю её происхождение. Мы с Ларисой одновременно обучались в Авиационно-Космической академии, с той только разницей, что я заканчивал обучение, а ваша нынешняя руководительница её только начинала. Была у нас замечательная поездка на профильную базу. Кто учился в академии, знает, что большой учебный городок находился, да и сейчас находится в излучине Хомы. Места потрясающие, очень живописные, центральная Россия, дорожки среди сосен, стриженые газоны, кампус мирового уровня. И там после подготовительных занятий, которые мы же, выпускники, кстати, и проводили, довелось мне оказаться в одной компании с Ларисой Ивановной Янышевой. Компания была большая, человек с десяток точно. После обсуждения всех актуальных вопросов космологии, космогонии, теории эфира и управления гравитацией мы перешли к чему…? Правильно, к обсуждению проблематики межполовых отношений в процессе освоения дальнего космоса. Тогда-то и прозвучал легендарный вопрос Ларисы и мой не менее легендарный ответ: «Каким видам секса вы отдаёте предпочтение?» — «Из всех видов секса я выбираю опасный». Кстати, от сказанного я не отрекаюсь и не могу не отметить того, даже сейчас этот анекдот звучит вполне достойно, без похабщины. Как вы все, должно быть, знаете, наши юные космонавты порой острят… кхм… за пределами приличий.

Присутствующие заулыбались. Улыбнулась и Юми, став на несколько мгновений необыкновенно милой и женственной:

— Спасибо за разъяснение. А то пересказ этой истории взбудоражил фантазию наиболее активной части экипажа!

Я не знаю, что она имела в виду, но её слова вызвали хохот собеседников. Обстановка стала настолько дружелюбной и тёплой, что настало время уходить. В конце-концов, знакомство состоялось и я не сомневался, что в ближайшие дни оно только укрепится. Скажем мягко, к тому имелись все предпосылки. Я толкнул коленом сидевшего рядом Вадима Королёва и тот всё понял без лишних слов.

— Дамы и господа, — подскочил со стула командир. — я вынужден вмешаться в ваше неформальное общение с господином ревизором, поскольку у нас всё ещё остаётся ряд неотложных дел. Благодарю вас за участие в обсуждении животрепещущих вопросов и выражение искреннего чувства уважения и душевного расположения.

Всё-таки Вадим научился городить благолепные фразы! Истинно командирский навык… С ходу, не задумываясь задвинуть такое получится не у каждого адекватного человека. Кстати, выражение про «выражение искреннего чувства» надо будет запомнить, экая, всё-таки, пафосная бессмыслица…

Дежурные по операционной базе размещались в так называемом Главном Командном центре — ГКЦ — расположенном в том самом месте, в котором Главный Коридор упирался в огромный берилиевый щит, обычно ориентированный на Солнце. С точки зрения конструктивной безопасности это место считалось наиболее защищённым как от ударов метеоритов, так и от солнечного ветра. Защищённость в космосе — тем более, дальнем — понятие весьма условное, тем не менее, создатели всех этих летающих по Солнечной системе чудес пытались в меру своих весьма ограниченных возможностей размещать командные центры таким образом, чтобы у них были наивысшие шансы на выживание при любом типе аварии. Будь то попадание метеорита, вспышка на Солнце, внутренний взрыв или, скажем, нападение пиратов. Пираты, правда, в Солнечной системе покуда не появились, но прочие виды угроз для операционной базы «Академик Королёв» представлялись вполне актуальными. За защищённость — пусть и далеко не абсолютную — конструкторам пришлось пожертвовать здоровьем дежурных смен, поскольку ГКЦ, размещенный на оси Главного Коридора, находился в зоне невесомости. Соответственно, в невесомости во время несения дежурства находилась и диспетчерская смена. А как мы все давно и прочно заучили, в космосе для человека невесомость — самый главный и коварный враг.

Когда мы с Королёвым втолкнули свои тела в помещение ГКЦ и зависли в полутора метрах от пола, оба диспетчера сидели на своих штатных местах, пристёгнутые к креслам. Одновременно покинуть свои рабочие места они не могли — бортовой компьютер расценил бы это как чрезвычайную ситуацию — утрату экипажем возможности управления станцией — и активировал бы протокол аварийного оповещения. В том числе оповещения и земного центра управления… в общем, переполох получился бы огромный. До тех пор, пока хотя бы один из диспетчеров сидел, прикованный ремнями к креслу, считалось, что операционная база находится под управлением человека. Хотя с самого начала функционирования «Академика Королёва» девяносто девять из ста операций по управлению выполнялись автоматически.

Рабочие места диспетчеров были оборудованы идентично — перед каждым большой интегральный монитор, на который можно было вывести любую информацию, и с полдюжины экранов поменьше. Никаких кнопок или иных видимых устройств ввода команд — управление осуществлялось голосом, тактильно или движением зрачка в зависимости от перегрузки. Помещение казалось пустым, здесь не было второго стола или запасных кресел — тут царил техногенный минимализм в своём крайнем проявлении.

За спиной дальнего от входа диспетчера нависал Олег Афанасьев, старший Группы материально-технического обеспечения, которая несла ответственность за электро- и водоснабжение станции, штатное функционирование канализации, гидравлических и пневматических систем, вентиляции, всех видов сигнализаций и оповещений, ну и само-собой, диспетчеризацию всех этих процессов. Дежурные по ГКЦ находились в его прямом подчинении. Увидев Королёва и меня, он спокойно, без всякой показной строгости, проговорил, обращаясь к подчинённым:

— Командир в отсеке! Ревизор «Роскосмоса» в отсеке!

Эти стандартные фразы согласно «Операционному кодексу» информировали членов экипажа о статусе появившихся руководителей и побуждали их быть готовыми беспрекословно исполнить возможное поручение.

После этого Афанасьев также просто и буднично сделал формальный доклад командиру об обстановке на борту станции, из которого можно было узнать, что за время дежурства диспетчеров Сергея Кузьмина и Прохора Уряднова имело место нападение на ревизора «Роскосмоса», а в остальном ситуация на борту штатная, нагрузка на системы жизнеобеспечения — в заданных пределах, а прогноз астрофизической обстановки на ближайшие двенадцать часов экстремальных угроз не несёт.

— Хорошо, — важно кивнул Королёв и замолчал.

Молчал и Афанасьев. Молчал и я.

Для меня было очевидным, что Афанасьев оказался в ГКЦ неслучайно — командир явно сообщил ему о моём намерении поговорить с дежурными. Наверное, командир базы считал разговор с подчинёнными в отсутствие руководителя группы неэтичным. Вспомнил, наверное, аксиому средневековой иерархии: «вассал моего вассала — не мой вассал». Впрочем, меня не интересовало, что именно вспомнил или подумал Королёв, для меня было важным лишь то, что в данную минуту Афанасьев своим присутствием мне мешал. Я не мог общаться с дежурными в присутствии постороннего.

Вот поэтому и молчал.

Прошла секунда, вторая… пятая.

Как говорится, чем талантливее дирижёр, тем длиннее пауза. Я был намерен молчать хоть до второго пришествия.

Тишина в ГКЦ стала явно зловещей. Не побоюсь сказать, она приобрела форму лезвия ножа гильотины.

Афанасьев почувствовал растущее напряжение момента, откашлялся и довольно неуместно поинтересовался:

— Могу я чем-то помочь?

— У меня нет к вам вопросов, так что можете быть свободны, — тут же ответил я, не дожидаясь, пока какую-нибудь глупость брякнет командир.

— Я мог бы… если потребуется… помочь ответить… разобраться… предоставить информацию в удобном виде… и прокомментировать… если в том возникнет необходимость. — что-то такое невнятное забормотал Афанасьев, но я остановил этот лепет на полуслове:

— Олег Владимирович, мы явились не к вам. Когда вопросы возникнут к вам персонально, вы на них ответите. Сейчас же я предлагаю вам оставить нас наедине с дежурной сменой.

Сказанное прозвучало грубо, но доходчиво. Командир группы был просто обречён меня понять…

Обменявшись быстрыми взглядами с Королёвым, он оттолкнулся ногами от пола, придал телу горизонтальное положение, а потом уже движением рук направил себя точно в проём двери. За энергичными движениями угадывалось раздражение и даже бешенство — что ж, Олега можно было понять!

После того, как Афанасьев покинул помещение, я получил возможность взять быка за рога:

— Итак, Сергей Кузьмин, это с вами, кажется, я разговаривал восемь с половиной часов назад. И разговор наш был о том, что в «красном» коридоре не горит свет.

— Так точно, — Сергей откашлялся.

— А почему свет не горел?

— Материнский компьютер с периодичностью дважды в сутки, то есть каждые двенадцать часов, производит архивирование данных всех включенных в него подсистем. Вообще всех! Это очень большой массив данных — одних видеокамер на борту более шести тысяч! Кроме того, проводится сканирование на предмет выявления скрытых неполадок. Поэтому в процессе архивирования возможны краткосрочные веерные отключения некритичных с точки зрения жизнеобеспечения зон общего пользования. На полторы-две минуты… Это нормально. Это паспортная характеристика!

— Хорошо, — согласился я. — Давайте посмотрим как долго продолжалось это отключение!

Диспетчер живо махнул рукой по экрану монитора перед собой, перескочил в нужнуюдиректорию, быстро отыскал искомый лог и раскрыл его в текстовом виде. Мы с Королёвым подались к экрану и без особых затруднений разобрались в записях.

— Семь минут десять секунд. — выдохнул мне в ухо Королёв.

— Действительно! А теперь посмотрим как долго длилось подобное отключение за двадцать четыре часа до этого. — предложил я.

Через несколько мгновений Кузьмин отыскал нужную запись. Оказалось, что такое архивирование потребовало отключения электропитания в «красном» коридоре на одну минуту сорок пять секунд.

— Давайте посмотрим, что было сорок восемь часов назад… — скомандовал я. — А потом… ну, скажем, за сто сорок четыре часа до последней архивации.

В одном случае выключение продолжалось две минуты, а в другом — минута пятьдесят пять.

— Вы продолжаете по-прежнему считать, что семь минут десять секунд — это нормальная продолжительность выключения света? — уточнил я на всякий случай и, не дожидаясь ответа, повернулся ко второму диспетчеру, сидевшему поодаль. — А вы что скажете, Прохор?

Второй диспетчер даже вздрогнул от неожиданности.

— Да, это несколько больше превышения нормы. — ответил он невпопад. — В смысле, налицо превышения нормы.

Мне осталось лишь улыбнуться:

— Хороший ответ, я запомню: «несколько больше превышения»! А почему в командном центре находились люди во время моего первого обращения?

Теперь я снова обращался к Сергею.

— Нет, что вы, этого не может быть… — запротестовал он и по его нервной реакции я понял, что он врёт. Враньё это меня только заинтриговало.

— То есть вы хотите сказать, что передача дежурства происходила штатно и во время моего звонка в командном центре находились только вы и Прохор Уряднов? — уточнил я на всякий случай.

— Ну… да, конечно, — соврал диспетчер Сергей. Теперь я уже не сомневался в том, что он соврал… Ложь его была глупой, она опровергалась элементарно, но меня смущала именно очевидная глупость лжи.

— Что ж, давайте посмотрим видеозапись нашего разговора, которую материнский компьютер бережно заархивировал как раз для моего визита. — распорядился я.

Кузьмин начал гонять по экрану директории и, по-видимому, лихорадочно соображать, как лучше выходить из того неловкого положения, в которое он поставил самого себя. А потому после неловкой паузы он вдруг без всякой связи со сказанным ранее промямлил:

— Ну, люди могли находиться, потому что могла происходить пересменка…

— Ага, вы решили отыграть немного назад, сообразив, что попадёте сейчас в некрасивое положение. — я не сдержал иронии. — Хорошо, сейчас мы разберёмся и с вашей пересменкой тоже.

Диспетчер отыскал нужное соединение и включил запись обеих камер — той, что снимала меня в «красном» коридоре, и той, что фиксировала работу самого диспетчера. В одном окошке я увидел самого себя — ещё здорового, такого красивого и с волосами на голове — а в другом, Кузьмина и пару фигур за его спиной. Легко подтолкнув локтём командира базы, я осведомился:

— Что это за люди?

— Это диспетчера предыдущей смены — Холодов и Вольнов. — тут же ответил Королёв.

— Отлично, я вижу, что они благополучно сдали смену, но помещение почему-то не покинули. — мне захотелось потрепать по плечу бедолагу Серёжу, но я удержался от фамильярности. — А теперь давайте посмотрим на время срабатывания дверей в командном центре. Чувствую, нас ждут интересные открытия.

Движения рук диспетчера явно замедлились и стали совсем неловкими. А его напарник, не таясь, таращился на нас и явно пребывал не в своей тарелке. Мне было очевидно, что ребятки-диспетчера явно чего-то мутят и пытаются от меня скрыть, но я не мог понять, что именно. Они явно не могли принимать участие в нападении на меня, поскольку нас разделяло расстояние, эдак, в двести метров с гаком, а с учётом всех изгибов и поворотов коридоров, гораздо больше, так что alibi у них было несокрушимое… так чего же они боятся, дуроплясы?!

Наконец Кузьмин открыл нужный лог и мы — то есть я и Королёв — углубились в его изучение. Результат наших изысканий был весьма любопытен — оказалось, что интервал срабатывания дверей Главного Командного Центра в интересующем нас отрезке времени составлял двадцать четыре минуты пятьдесят семь секунд!

— Скажи, Вадим, ты видишь то же, что и я? Вот время открытия дверей при входе Кузьмина и Уряднова, а вот — время выхода сдающей смены, то бишь, Вольнова и Холодова… Всё верно? — я не отказал себе в небольшом глумлении.

Что ж тут поделать? — дежурная смена всё более меня раздражала и я не считал нужным это скрывать. Вместо расследования убийства врача Акчуриной и покушения на собственную жизнь я тратил время на какую-то полнейшую чепуху!

— Да, Порфирий, всё верно. — палец командира операционной базы блуждал по строкам протокола. — Вот время срабатывания на вход и био-отметки вошедших… вот время срабатывания на выход и… и тоже био-отметки пропусков вышедших. И интервал между ними почти двадцать пять минут… ну, то есть, двадцать четыре — пятьдесят семь… Кхм! Долго что-то, да… кхм!

Я поднял глаза на дежурную смену, посмотрел внимательно на Кузьмина, потом перевёл взгляд на Уряднова. Максимально спокойно проговорил:

— Просто скажите правду, чем вы тут занимались? Последствий не будет — я обещаю. Просто скажите, что происходило в Главном командном Центре во время нападения на меня…

— Да ничего не было! Вообще! — тупо брякнул Кузьмин, глядя перед собой.

Он меня расстроил. Я надеялся услышать нормальный ответ, а получил взамен отговорку болвана. Захотелось назвать Серёжу «дураком», но я подавил этот эмоциональный всплеск, поскольку мы находились в неравном положении и я не имел морального права унижать того, кто неспособен был мне ответить. Если бить — так равного, но не подчинённого! В «Роскосмосе» это называют корпоративной этикой. В общем — уважай любого со значком «Роскосмоса», даже если это очевидный болван!

— Хорошо, Сергей, я вас услышал, — мне оставалось лишь похлопать диспетчера по плечу и продолжить, как ни в чём ни бывало. — Ну а теперь посмотрим графическую схему распределения экипажа, кто где и когда находился.

— С какого момента времени начинаем смотреть? — уточнил диспетчер Серёжа.

— Ну, скажем, за десять минут до выключения света в «красном» коридоре, — решил я. Выбор мой был совершенно случаен, в принципе, я мог назвать любой другой интервал, просто надо было с чего-то начинать…

Кузьмин быстро запустил нужную анимацию: в объёмной полупрозрачной, но при этом довольно подробной схеме огромной операционной базы можно было без труда видеть десятки красных точек, каждая из которых обозначала человека. При прикосновении к точке моментально появлялась «выпадающая» менюшка, сообщавшая учётный номер, имя и фамилию космонавта.

— Пойдёмте вперёд с интервалом в минуту. — распорядился я. — Да, вот так! Ещё минуту… ещё!

Диспетчер передвигал индикатор времени на минуту и картинка оживала, одни точки двигались по экрану, другие же оставались неподвижны. Самое большое скопление неподвижных точек находилось в «Ситуационном» зале, что было неудивительно — там как раз проходила моя встреча со старшими групп и подразделений. Среди движущихся точек моё внимание привлекла одна, переместившаяся из «жёлтого» коридора в «красный». Согласно подписи в менюшке эта точка обозначала Людмилу Акчурину, направлявшуюся в медицинский отсек для встречи со мной.

— Это Акчурина идёт на встречу с тобой. — подсказал Королёв, тоже обративший внимание на эту точку. Что тут скажешь — Пинкертон за работой!

— Ещё минуту вперёд… — скомандовал я. — И ещё… так, стоп! За шесть минут до того, как ваш материнский компьютер начал свою архивацию, Акчурина вошла в медицинскй отсек «красного» коридора. Отсек в тот момент был пуст. Правильно я понимаю схему?

— Правильно! — синхронно выдохнули Королёв и Кузьмин.

— Отлично. Теперь смотрим, сколько всего человек находится на борту операционной базы согласно данным системы жизнеобеспечения?

— Вот цифирь сводной статистики. — диспетчер ткнул пальцем в значок греческой «сигмы» в углу экрана. Тут же выкатилась выпадающее меню, сообщавшее, что в «красном» коридоре находилось восемь членов экипажа, в «жёлтом» — тринадцать, а в «синем» — двадцать. Ещё шесть человек обретались в зоне невесомости в Главном коридоре — двое из них, по-видимому, занимались погрузочно-разгрузочными работами в районе стыковочных узлов и ещё четверо пребывали в Главном Командном Центре в противоположном конце Главного Коридора. С последней четвёркой всё было ясно — это были те самые две пары диспетчеров, одна из которых передавала смену другой. Всего же на борту находились сорок семь человек… далее в меню шли показатели расхода воды, воздуха, интегрального радиационного фона, докритичной нагрузки теплообменников первого и второго контуров работающих атомных реакторов, а также потребляемая мощность электрической сети, но я фиксироваться на этих показателях не стал — сейчас меня интересовали только люди.

— Что ж, на борту сорок семь человек. — подвёл я промежуточный итог. — По крайней мере у сорока семи бьётся сердце. Или, выражаясь точнее, система жизнеобеспечения считала, что на борту находится сорок семь живых. Далее начинаем воспроизводить в реальном времени!

Диспетчер правильно понял мою команду и снял запись с паузы. Точки медленно задвигались, минули тридцать секунд, минута… ещё полминуты. Никто в медицинский отсек к Акчуриной не заходил, она также из него не выходила. Внутреннее напряжение нарастало, я понимал, что наблюдаю сейчас последние минуты жизни человека, который, возможно, мог бы полностью объяснить все тайны происходившего на станции, но… Так случилось, что он — вернее, она — не сделал этого в силу самых разных причин — как собственного нежелания или страха, так и моей нерасторопности. И то, что я видел сейчас перед собой не лицо Акчуриной, а лишь условный значок на псевдо-объёмном экране, ничуть не снижало остроты восприятия.

Интервал времени до перезагрузки неумолимо сокращался. Если верить графической схеме распределения личного состава, за полторы минуты до выключения света в «красном» коридоре все члены экипажа и члены экспедиций оставались на своих местах и никто не двигался в сторону медицинского отсека. Ровным счётом ничего не происходило. Да и сама Людмила Акчурина пребывала в добром здравии, по крайней мере, если верить бортовому компьютеру — она дышала и у неё билось сердце. За полминуты до момента отключения в «красном» коридоре электроэнергии я вдруг почувствовал странное успокоение, возникла отчего-то необъяснимая уверенность в том, что ничего мы с Королёвым сейчас не увидим, а то, что нам показывают — это лишь фикция, шутка, картинка, которая ничего не означает. Кто бы её ни состряпал, он знал, что мы пытливо будем в неё таращиться и не отказал себе в удовольствии заочно поиздеваться.

В момент, когда экран отобразил отключение «красного» коридора, все в нём оставались живы и здоровы. И никто в медицинский отсек не входил. Спустя три с половиной минуты из «Ситуационного» зала выскочила оранжевая точка — это был я… ха-ха, как оригинально! и я направлялся в медицинский отсек. Точнее, я направлялся в серую зону, закрывавшую сейчас медицинский отсек в «красном» коридоре.

И что же? Я знал, что произойдёт далее…

У меня появилось ощущение, что меня ловко провели. Не то, чтобы именно меня и именно сейчас, а вообще всех нас — меня, Королева, тупых диспетчеров… что они вообще тут делают? У них под носом отключают от системы непрерывного мониторинга огромные сектора базы, а они сидят спокойно и пребывают в уверенности, что так и должно быть… Мне захотелось уйти, хотя я понимал, что уходить рано, надо обязательно досмотреть эту визуализацию до конца.

— А вот тут ваши звонки пошли… Ну, в смысле первый, а потом второй. — словно бы услышал мои мысли Кузьмин и указал курсором на красную отметку экстренного вызова.

— А как же архивация? — я не отказал себе в скромной толике издёвки, не со зла даже, а сугубо для тонуса. — У вас же треть станции отключилась.

— Ну и что? — дежурный сделал вид, будто не заметил моей ехидной интонации. — Аварийная связь-то сохраняется, вы же через модуль аварийной связи связались с нами, а все эти модули «подвешены» на независимых шинах. Так что вылет управляющего сервера в аут на несколько минут ничему не мешает.

Я почувствовал, что потерял интерес к тому, что видел на экране. Там была нарисованная мулька, картинка, не отражавшая сути произошедшего. Те энергичные люди, кто за считанные минуты перед моим появлением убили Людмилу Акчурину и спрятали её труп в холодильную камеру морга, знали, как обойти систему контроля. И они её обошли.

А потому, когда на схеме визуализации «красный» коридор вновь стал активен и цветные точки указали расположение всех живых членов экипажа и обслуживающего персонала, я увиденному совсем не удивился. Метка, обозначавшая Людмилу погасла, что было оправданно, ведь она к тому моменту была уже мертва, а вот остальные светились на своих местах. Согласно этим отметкам я находился в коридоре, возле ниши с универсальным спасательным комплектом, а все остальные люди в «красном» коридоре — в производственной зоне, у своих мартенов и тиглей. Впрочем, если быть совсем точным, то появилась коричневая отметка, означавшая срабатывание замка на люке выхода в межбортное пространство. Через этот люк убийцы покинули непроходную комнату медицинского склада.

Идея, казавшаяся поначалу такой перспективной, никуда меня не привела. Отследить перемещения преступников по их биометрическим меткам не удалось. Они, похоже, на сей счёт побеспокоились заблаговременно, ещё до того, как блестящая идея пришла в мою светлую голову. М-да, похоже, не я один такой умный на борту станции, есть тут и другие «ревизоры». Обидно-то как…

Я словно бы уподобился человеку, умудрившемуся заблудиться меж трёх сосен, то есть в таком месте, где сделать это невозможно в принципе. На орбитальной космической станции, в условиях ограниченного числа людей и сравнительно небольшого объёма я не смог обнаружить нужные мне следы и оказался в итоге дезориентирован. Преследуя сразу несколько целей — от расследования убийства Людмилы Акчуриной до выяснения происхождения неизвестного мужского трупа, доставленного на Землю транспортным кораблём с борта «Академика Королёва» — я всё более уподоблялся герою другой пословицы: погнавшемуся за тремя зайцами и ни одного не поймавшего. Вот уж, воистину, среди трёх сосен да за тремя зайцами… И что же меня ждёт?

— Я что-то не пойму схему, — бормотал Королёв, водя ногтём по псевдо-объёмной картинке. — Если эта коричневая метка соответствует открытию межбортного люка в помещении аптечного склада, то где вторая метка? Они же должны были вылезти из межбортного пространства обратно внутрь прочного корпуса! Где срабатывание на открытие второго замка?

Вадим Королёв, конечно, был хорошим человеком, да и командиром, наверное, неплохим, но порой он явно догонял слишком долго. Либо вообще не догонял. Я не стал отвечать на его лишённые смысла вопросы и лишь приказал диспетчеру:

— Всё, что мы сейчас просмотрели, без архивации и редактирования единым файлом зашлите на мой адрес. За своей электронной подписью, разумеется, чтобы я в дальнейшем знал, кого отдать под суд за фальсификацию…

Про суд я, конечно, высказался некорректно, откровенно неуважительно, но ребятушек имело смысл немного взбодрить. А Вадима я похлопал по плечу и потянул в сторону двери: «Пойдём-ка отсюда!»

Уже покинув помещение, командир никак не мог сменить заезженную пластинку и продолжал рассуждать:

— Нет, всё-таки, проблема требует анализа. Как убийцы сумели вторично открыть люк из межбортного пространства, не оставив отметки срабатывания замка в тайм-логе материнского компьютера? Ведь согласно данным компьютера они всё ещё находятся вне прочного корпуса, что очевидная чепуха! Это же логическая коллизия, это бомба!

— Это никакая не коллизия и не бомба, — отмахнулся я. — Это всего лишь пример ригидности твоего мышления.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я уже сказал: ригидности мышления.

— Что это значит? — Королёв явно опешил.

— Это означает, что тебе пришла в голову всего одна мысль, она застряла в твоей голове, как карамель в дырявом зубе, которую ты никак не можешь ни проглотить, ни выплюнуть. И вот ты думаешь эту мысль и никак не можешь соскочить с неё.

— Хорошо, дай своё объяснение. — командир базы как будто обиделся, но обижаться на правду ему никак не следовало, тем более здесь и сейчас.

— Никакой проблемы с этими люками нет вообще. — пояснил я. — Эти ребятки вышли из межбортного пространства ещё до того, как закончилось архивирование. Они закрыли за собой люк и поскольку число срабатываний на открытие и закрытие совпало, компьютер вообще не заметил его открывания. А вот аптечный люк остался открыт, поэтому отметка осталась…

— Но они сильно рисковали. — Королёв аж даже остановился в коридоре от неожиданности. — Преступники могли не успеть до момента окончания архивации. И для них это означало полный провал! Конец! Им конец, я хочу сказать.

— Ты опять ошибся! Никакой конец и провал им не грозил. Если я правильно понимаю логику этих ребят, они на самом деле ничем не рисковали. От слова «вообще». Потому что моментом окончания архивации управляли именно они. Ты это понимаешь, командир? Они всем управляли! Потому-то вся эта процедура архивирования и растянулась на столь долгое время — семь минут десять секунд — прежде ведь такого никогда не бывало. Лишь закончив свою возню с люками, они дали «отбой» архивации и работа системы восстановилась.

— Ты хочешь сказать, что они управляли сверхзащищённым криптоустойчивым суперкомпьютером?

— Нет, конечно. — отмахнулся я. — Быть может, я и параноик, но не придурок… Они умеют как-то просто, без особых затей вмешиваться в работу шлейфов сигнализации… дурят систему… они умные ребята! Мы ведь в «Роскосмос» дураков не набираем, верно? И на орбиту Сатурна дураков не шлём, так ведь? Не знаю, как эти ребятки реализуют свои придумки, но… как-то они научились это делать. Думаю, существует некая простенькая приблуда, которая грузит ваш криптоустойчивый и сверхзащищенный супермозг выше всякой меры. Он тупит… входит в цикл и, не распознавая ошибку, архивирует одно и то же… хоть до бесконечности. А они за это время делают своё дело и остаются незамеченными!

— Ты хочешь сказать, что у нас на борту орудуют хакеры?

— Ну почему «хакеры»? Убийцы! Они не взламывают систему, они просто используют её в своих интересах.

Глава 4. Бесконечные кольца Сатурна

— Операционная база «Академик Королёв» находится на удалении ста десяти тысяч километров от того, что мы называем ядром Сатурна — ну, или центра его массы, если угодно — и на пятьдесят тысяч километров выше… э-э… севернее, — Завгородний моментально поправился. — плоскости колец. Можно сказать, что станция находится на широте двадцать семь с половиной градусов северной широты Сатурна.

Мой vis-a-vis на секунду задумался, видимо, над тем, насколько точно его вводная лекция соответствовала астрономическим данным. Я же, пользуясь возникшей заминкой, просто и без всяких затей закончил его мысль:

— То есть нам предстоит упасть на пятьдесят тысяч километров вниз, то бишь к экватору. А потом, в конце вашего полёта, подняться обратно на широту станции.

— Именно к этому я и веду. Гистограмма нагрузок следующая: первые тридцать минут мы идём с ускорением в один «g» — это разгонная часть траектории при движении к плоскости колец. Затем следует полуторачасовой перелёт в условиях невесомости и, наконец, получасовое торможение, опять-таки, с ускорением в один «же». Никаких экстремальных перегрузок, как видите, условия вполне комфортные. Итак, три часа перелёт, далее — работа. Ну, а затем три часа мы отводим на перелёт обратно к станции.

Тут на стоп-щиты нашего орбитального челнока мягко надавили толкатели — каждый с усилием в четырнадцать тонн в условиях Земли — и «Активист-семь» мягко отъехал от стыковочного узла. Желудок тут же отреагировал на неожиданное воздействие — меня не то, чтобы затошнило, а просто возникло ощущение будто в животе перевернулся кубик… причём не с восемью, а шестнадцатью углами.

— Это «Активист-семь», — услышал я за спиной негромкий говор Завгороднего, делавшего доклад Главному Командному Центру. — Отстыкован… всё нормально… телеметрию сами видите… сейчас пауза… разворот… да… да… спасибо!

Корабль медленно отдалялся от станции. Скорость составляла чуть более метра в секунду. Когда расстояние до обшивки «Академика Королёва» превысило двадцать метров, Завгородний вновь подал голос:

— Ну что ж, всех, находящихся на борту нашего милого катера, я поздравляю с началом двести семьдесят девятого вылета и сообщаю, что мы начинаем «сваливание»! Аминь! Господи, благослови, мы летим в самое пекло, там летают камни, скалы, айсберги и всякая труха… Господи, спаси и сохрани нас, неразумных!

Непонятно было, шутит ли командир «челнока» или это и в самом деле была импровизированная молитва.

Челнок резко рыскнул носом вправо и вниз, операционная база сразу же уехала из поля зрения куда-то наверх. Через пару секунд за спиной рыкнуло что-то мощное и безразмерное — это был лёгкий термоядерный «движок», способный испепелить при взрыве какую-нибудь комету Галлея или даже что покрупнее — и перегрузка вдавила тело в кресло. На секунду или две закружилась голова — это вестибулярный аппарат лихорадочно пытался компенсировать возникший спазм сосудов мозга… затем последовал новый доворот носовой части «челнока», в результате чего он развернулся в сторону Сатурна, а кольца сдвинулись под самый обрез носовых иллюминаторов, оказавшись над головой. Прошло ещё несколько секунд и я наконец осознал, что нахожусь во вполне комфортных условиях — ускорение, равное земному, действовало от головы к ногам, мозг уверенно определял где «верх», а где «низ» и никаких неприятных симптомов при этом я не испытывал.

Буквально через секунду, словно бы уловив мои мысли, подал голос мой сосед по креслу у носового иллюминатора:

— Мы, похоже, стабилизровались, да? Кэп, я пойду, что ли, потрясу свои железки…

Говорившего звали Максим Быстров — это был пилот из состава Экспедиции №2, которому предстояло непосредственно управлять роботами, занятыми добычей полезных ресурсов из материала кольца. «Бурильщик» — так называли космонавтов этой специализации и это было столь же почётно, сколь и неофициально. Разумеется, сами «бурильщики» ничего не бурили, за них это делала автоматика, однако, за нею следовало следить и, когда возникала в том необходимость, управлять ею. Работа «бурильщика» во многом походила на то, что делает тореадор с быком, с той только разницей, что в плоскости колец Сатурна быки летали на скоростях под сто километров в секунду и выше… Строго говоря, «Активист-семь» выполнял роль таксиста, подвозившего Быстрова с его роботами к нужному месту, самая рискованная часть полётного задания, связанная с выходом в космос, отводилась именно ему.

Мы с Максимом сидели в креслах перед лобовым остеклением «челнока». Кресла эти по старинке назывались «пилотажными», но на самом деле управление полётом осуществлялось отнюдь не отсюда. Место командира находилось позади и выше наших кресел — он сидел под прозрачным колпаком в потолке, точно бортовой стрелок какого-нибудь торпедоносца времён Второй Мировой войны. Такое размещение позволяло ему наблюдать всю верхнюю полусферу — это была дань традиции, не более того. В принципе, командира можно было запрятать в наглухо закрытое помещение где-нибудь в днище «челнока» и даже усадить там вверх ногами, но конструкторы явно побеспокоились о его эмоциональном состоянии и предоставили в распоряжение отличную смотровую площадку.

Быстров ушёл — точнее, прошаркал по палубе ботинками с магнитными подошвами, которые уже были не нужны сейчас, но являлись неотъемлемым атрибутом любого малого пилотажного средства в системе Сатурна. Я проводил его взглядом, не сказав ни слова, а Завгородний, неверно расценив моё молчание, поспешил пояснить после ухода пилота:

— У него сейчас самая работа — он должен выполнить тридцать четыре проверочных операции! Мы можем положиться на автопилот, а он не может — он вверяет свою жизнь всем этим замкам, затворам и клеммам, которые должны срабатывать безотказно…

Сказанное звучало глупо, у меня возникло подозрение, что Андрей Николаевич Завгородний совершенно не отдаёт себе отчёта кто и почему находится перед ним. Неужели я, ревизор «Роскосмоса», до такой степени похож на ревизора «Роскосмоса»?!

— Я вас попрошу пересесть ко мне поближе. — я хлопнул ладонью по креслу, оставленному Быстровым. — Вы можете это сделать? Условия перелёта позволяют?

— Да, конечно, — Завгородний покинул своё завидное место под колпаком и прогрохотал ботинками в моём направлении. Через пару-тройку секунд он с шумом упал в кресло и тут же полностью пристегнул полную «обвязку», зафиксировав адаптивными ремнями безопасности бёдра, живот, плечи и даже шею. Я внимательно наблюдал за его манипуляциями и не мог понять, действительно ли он такой педант или всего лишь изображает передо мной тупого недалёкого перестраховщика? Да, космонавты России летают в полной адаптивной обвязке и делают это даже на орбите Земли, но никак не в условиях перегрузки один «g».

— Кхм… Андрей Николаевич, — я прочистил горло. — Меня, как ревизора, интересуют горизонтальные коммуникативные отношения между членами экипажа. Другими словами, мне важно то, что выпадает из традиционных отчётов о трудозатратах и эффективной загрузке оборудования. Как бы это сказать? Мне важны ваши взаимодействия: с кем? где? когда? и что именно вы делаете? Речь идёт в том числе и об интимных отношениях или… скажем более общо — предпочтениях. Межличностные отношения позволяют многое объяснить в части эффективности работы членов экипажа…

Я замолчал, ожидая, что мой собеседник отыщет в сусеках своей памяти пару-тройку предложений, подтверждающих его способность понимать меня. Но Завгородний молчал. Это был тревожный сигнал и мне пришлось развить свою мысль дальше:

— Сейчас готовится большой межзвёздный перелёт… строго говоря, целая серия таких перелётов… и это впервые в истории человечества. На кораблях огромные экипажи… кхм… под тысячу человек на каждом… кхм… заявлено большое число кандидатов, в том числе и из числа действующего персонала операционной базы «Академик Королёв». Скажем так, более десятка желающих… гораздо более. Я хочу понять, кто из этих людей… — тут я запнулся, поскольку не смог сформулировать, что же именно я хотел бы понять про этих самых кандидатов.

Повисло неловкое молчание и тут мой vis-a-vis понял, что должен что-то сказать.

— Я не заявлял, — брякнул Завгородний.

— Простите? — я действительно не понял его мысль.

— Я не заявлял о желании лететь на «Долгоруком». — пояснил он, имея в виду звездолёт, который снаряжался на орбите Земли к первому межзвёздному перелёту к звезде Барнарда. «Юрий Долгорукий» был первым в серии из пяти однотипных кораблей и находился сейчас в наивысшей степени готовности. Полёт должен был начаться через тринадцать месяцев и, пожалуй, не было в системе Сатурна человека, который бы не знал подобных деталей.

— Речь не о перелёте «Юрия Долгорукого», — мне надоели реверансы и я решил зайти тупо в лоб. — И даже не о вас.

— Тогда я не понимаю этого разговора. — мой собеседник казался очень спокоен и я насторожился. Завгородний вовсе не производил впечатление глупого человека, да такой не мог бы по определению оказаться сейчас в этом месте, но… он как будто начал со мной играть. Реакция его была неправильной, он не выражал любопытства и готовности помочь, а значит, пытался хитрить.

— Хорошо, я буду предельно откровенен. Меня интересуют ваши отношения с Акчуриной. — сказал я просто и прямо.

— А что именно вас интересует в моих отношениях с Людмилой Акчуриной? — очень спокойно, без всяких интонаций в голосе, ответил вопросом Завгородний. По всему было ясно, что разговор приобретал обострение и явные черты психологической игры.

— Факт зачатия ею ребёнка от вас и ваша реакция на это.

— Знаете, есть такая шутка или присказка, если хотите: это было давно и неправда. Тот ребёнок, которого Людмила зачала от меня, вернее, тот плод… он… гм-м… давно уже спущен в унитаз. Уж извините за грубость. Произошло это недель двадцать тому назад, причём, буквально… Она его оттуда достала и в пакетик положила. М-да… и потом куда-то оприходовала… ну, как полагается, у нас ведь, всё-таки, федеральная космическая программа, мы решаем задачи глобально масштаба, да? Но, собственно, поэтому мы и расстались. Из-за этого выкидыша. Есть такая любопытная теория — не знаю, в курсе вы или нет — которая объясняет возможность зачатия и вынашивания плода в условиях космоса. Называется эта теория «генетической конвергенцией». По мне так — чушь полнейшая. Но Люда в неё верила и посчитала, что мой геном не экструдируется её собственным геномом. То есть не расщепляется как надо и не усваивается, либо усваивается не так, как нужно… не знаю как сказать по-медицински корректно. Соответственно, зачатие ребёнка от меня возможно, а вынашивание и рождение — нет. Потому я выпал из её… э-э… из её… — тут Завгородний запнулся, поскольку ему явно неприятно было говорить то, что сказать следовало. — из числа интересующих её кандидатов, скажем так. Меня задвинули, причём грубо и цинично. Мне не доставляет удовольствия говорить об этом, но именно так всё и произошло. А потому про других зачатых — это не ко мне… Это к другим.

Я ему сразу поверил, было в словах и интонациях моего собеседника нечто такое, что убеждало меня в его искренности, но — увы! — остановиться я не мог. Собственно, и заключение генетической экспертизы, доказавшей факт вынашивания Акчуриной плода, зачатого от моего собеседника, убеждало меня с абсолютной надёжностью в том, что он сейчас неправ. Это если мягко говорить… А если грубо, то значит он просто врёт мне. Хотя по виду было непохоже. Такой вот, понимаешь ли, дуализм!

— Андрей, ситуация сейчас выглядит следующим образом, — я пошёл на обострение. — Есть прямые и неоспоримые медицинские данные, из которых следует, что Людмила Акчурина вынашивает плод, зачатый от вас. Вы пытаетесь меня убедить в том, что не поддерживаете с нею отношения. Кстати, как долго не поддерживаете?

— Ну-у… — пауза была совсем недолгой. — четыре месяца точно. А то и поболее!

— Отлично! Отношений с женщиной у вас нет четыре месяца, но в наличии есть её восьминедельная беременность от вас! Это даже не смешно, понимает? Утверждать такое глупо…

Вот тут я понял, что эмоциональную защиту Андрея Завгороднего мне пробить удалось. Он с шумом втянул через ноздри воздух, задержал дыхание, затем повернулся всем телом ко мне — тут ремни адаптивной обвязки тревожно заскрипели — и неспешно спросил:

— Господин ревизор, вы чушь какую-то порете, уж простите за прямоту. Но ваша чушь — это полбеды… меня беспокоит другое. Ваш интерес — это нечто личное, или вы именно ко мне так предвзяты?

Это была очевидная провокация, призванная обострить ситуацию и Андрей Завгородний, как командир космического корабля был в своём праве — он являлся высшим начальником на борту управляемого судна и даже сам Президент России не мог бы покуситься в эту минуту на его власть. Мне, конечно, следовало бы этот нюанс учесть, но я поддался первой эмоциональной реакции и просто шлёпнул собеседника по щеке левой рукой. Сугубо для острастки…

— Слышь-ка, Андрюша, не хами ревизору! — поскольку я был облачён в скафандре и рука моя была в перчатке, то шлепок получился смачный. От души, скажем прямо.

А дальше произошло неожиданное, для меня по крайней мере. Завгородний ухватил одной рукой закраину моего шлема, открытого в тот момент, а другую запустил мне в подмышку, через полсекунды последовал энергичный рывок и я, словно легковесная плюшевая игрушка, вылетел из кресла. Вес мой в ту минуту составлял килограммов, эдак сто сорок, если не поболее, и то, как легко Андрей «взял на грудь» такую массу, следовало отметить особо. Он даже как будто и не напрягся, просто рванул меня из кресла и запустил через себя хорошо отработанным броском из арсенала вольной борьбы. С той только разницей, что находились мы отнюдь не на борцовском ковре, а в пилотажных креслах орбитального челнока на орбите Сатурна! А он к тому же был ещё и пристёгнут! Я рефлекторно попытался выставить руки перед собой, но у меня это не получилось — помешало тело Завгороднего, через которого я летел по красивой дуге и… я впилился головой в монолитный пластик пола. Хороший пластик, красивый, негорючий. Очень твёрдый.

Хрясь! падение было стремительным, но даже не болезненным, по крайней мере в ту секунду я боли не испытал. Мне удалось худо-бедно сделать кувырок и вскочить на ноги, голова слегка кружилась, но не сказать, чтобы сильно. Во всяком случае, я был готов продолжить обсуждение интимных отношений моего собеседника с убитой женщиной.

— Ты что такое творишь?! — рыкнул я нелюбезно и, пока Завгородний освобождался от «обвязки», сноровисто дважды отоварил его кулаком в голову. На самом деле, бил я не очень сильно, поскольку задачи покалечить его не имел, скорее — вразумить.

Но удары мои лишь раззадорили собеседника. Он выскочил из кресла и резко двинулся на меня, я бы сказал, что он прыгнул — но прыгнуть в магнитных ботинках, вообще-то, весьма проблематично — нет, он просто подался на меня всем телом и тут я понял, что обострение пошло нешуточное. Встретил я Андрея ударом ноги «на противоходе», руководствуясь двухвековой практикой русского шотокана — когда на тебя прут буром, встречай пыром! Давно замечено, что удар внешним краем стопы в печень способен резко изменить намерения нападающего… Андрей «сел» на мой магнитный ботинок всей массой и, думаю, это было больно! Но удар не остановил моего нелюбезного собеседника и через долю секунды мы уже полетели клубком на монолитный настил палубы. Я был быстрее и несколько раз чётко уложил свой кулак слева в челюсть нависшему надо мной противнику. Я — переученный левша, мне под левую руку не попадай, убью хоть в Марьино, хоть в Купчино, хоть на орбите Сатурна… Конечно, скафандр сильно ограничивал быстроту реакции и амплитуду движений, но зато добавлял удару импульс, поскольку вовлекал в движение значительную массу. Так что хотя мы и казались похожими на медвежат панды, на самом деле удары и травмы обещали оказаться нешуточными!

Три раза я чётко приложил кулаком слева челюсть Завгороднего и тот не мог этого не заметить. Даже если бы его челюсть была из чугуна, чугун бы треснул… Но в какой-то момент он ловко заблокировал мою левую руку своей правой и запустил пальцы под посадочное кольцо моего шлема, явно подбираясь к шее.

— Какого хрена ты ко мне пристал? — прохрипел Завгородний. — Если есть вопросы из-за Людмилы, так и спрашивай Людмилу!

Тут ему удалось вцепиться двумя пальцами мне под челюсть, даже не знаю, как это у него получилось, ведь зазор между челюстью и посадочным кольцом был очень невелик, не должны были туда пролезать пальцы в перчатке космического скафандра. Но — пролезли! Вот же-шь беда…

Я понял, что ближайшие секунды грозят мне серьёзной травмой горла, возможно, разрывом сонной артерии или переломом подъязычной кости… Даже и не знаю, от чего же именно я хотел бы умереть. В этом списке мне ничего не нравилось.

— Я бы спросил Акчурину, но она умерла, — прохрипел я и вцепился в правую руку Завгороднего в попытке сорвать его пальцы с моего горла.

Но через долю секунды он сам ослабил хватку и словно бы отстранился от меня.

— Я не понял… что? как? — пробормотал он.

— Всё ты, придурок, понял! — я толкнул нависшего надо мной Олега в грудь. — Слезь с меня… устроил тут борьбу в «октагоне», понимаешь ли.

Мы отвалились друг от друга — Завгородний откатился в одну сторону, я — в другую. Красные, злые, тяжело пыхтящие.

— Нет, я не понял! — глупо повторил Андрей. — Как ты сказал? Что произошло с Людмилой?

— Она умерла, я тебе ответил! Сейчас проводится следствие, поэтому данная информация не подлежит оглашению. — строго ответил я. — Если где-то кому-то брякнешь лишнего, посажу тебя в карцер и первым же транспортником отправлю на Землю, в «Лефортово». Под землю, в настоящий каземат!

— А у нас на станции есть карцеры? — Завгородний как будто бы даже удивился.

— Для тебя найдутся, обещаю. Они, вообще-то, конструктивно предусмотрены! Плохо ты изучал спецкурс по инженерному сопровождению обитаемых сооружений в космосе.

На секунду воцарилась тишина.

— Это, что ли, карантинные помещения? — подал голос Андрей. Мысль о карцерах на борту операционной базы его, по-видимому, поразила.

— Это… — я не договорил, потому что вдруг заревела над головой сирена, свет предостерегающе мигнул, и откуда-то из невидимых динамиков на нас обрушился зычный баритон Королёва. Того самого, который являлся капитаном «Академика Королёва»:

— Что у вас происходит?! Произошло срабатывание системы аварийного предупреждения о нештатной ситуации…

Я переглянулся с моим недавним противником. По всему уже было ясно, что драться мы с ним более не станем, так что конфликт надо было купировать, гасить без шума, пепла и оборванных погон…

— У нас всё в порядке. — ответил я по возможности бодро, можно даже сказать излишне бодро. — Отключи сигнал и выдохни.

— Что у вас произошло? Вы дрались? Я смотрю запись… я вижу драку… у меня трансляция… это что вообще такое? — Вадим, судя по интонации голоса, был на грани совершения харакири. Я прямо видел внутренним взором, как он таращится в монитор…

— Остановись, Вадим! — я немного повысил голос, дабы прекратить словоизвержение из уст командира базы. Ведь как ни крути, а всё, сказанное им, попадало в запись и последующий официальный протокол, из которого произнесённое слово устранить уже будет невозможно.

Повисла пауза. Завгородний смотрел на меня, я смотрел на Завгороднего. В невидимых динамиках пыхтел Вадим Королёв. Надо было сказать что-то умное и лаконичное, дабы покончить с лишней болтовнёй, но слова на ум не шли… Нельзя не признать, что я был несколько шокирован событиями последних минут, хотя это не отменяло необходимости действовать быстро и по возможности без ошибок.

Я не нашёл ничего умнее, как брякнуть:

— Вадим, ты почему так дышишь? Слезай с тренажёра!

Завгородний засмеялся, но тут же осёкся… И вовсе не из почтения к начальнику — лицо его исказила гримаса боли. Видимо, я челюсть ему действительно сломал. Вот уж воистину, не было печали!

— Я… мне… хочу понять… непонятно… мне непонятно. — забормотал в присущей ему манере Вадим, но я его тут же остановил:

— Ни слова больше! Мы тут все работаем «под запись», ты это помнишь, да? Так что я вернусь — и мы тогда поговорим.

Едва только отключился командир операционной базы, как обозначил активность другой свидетель событий. Свидетель, разумеется, условный, если сугубо с точки зрения Дисциплинарного Кодекса «Роскосмоса» рассуждать. На трапе, ведущем с нижней палубы загремели магнитные ботинки и где-то в утробе корабля послышался голос нашего «бурильщика» Быстрова:

— Что у вас произошло? Тревога прошла, причём сигнал идёт с базы!

— Уже не идёт! — огрызнулся Завгородний, но Быстров его то ли не услышал, то ли проигнорировал.

— Что случилось? — спросил «бурильщик» поднявшись в центральный пост и вперившись в наши распластанные на полу фигуры недоуменным взглядом.

— Максим, — я постарался быть максимально вежливым. — вернитесь, пожалуйста, к своим служебным обязанностям!

Быстров, однако, вошёл в центральный пост, стал в проёме, продолжая тревожно оглядывать нас, полусидевших и полулежавших на некотором отдалении друг от друга на полу центрального поста.

— Что случилось? — повторил он после паузы и, поскольку никто ему опять никто не ответил, развил мысль. — Вы дрались, что ли? Командир, что с тобою? Что с лицом-то?

Последняя реплика, видимо, вывела Завгороднего из себя и он неожиданно резко рявкнул:

— Проваливай в свой трюм! Я жду рапорт полётной готовности через четверть часа! Вали отсюда!

После того как Максим Быстров прогрохотал ботинками обратно на нижнюю палубу, Андрей Завгородний повернул ко мне голову и проговорил:

— Челюсть ты мне, похоже, сломал, да… но это не отменяет необходимости поговорить!

Следует признать, что ситуация сложилась довольно двусмысленная. Андрей Завгородний, будучи штатным командиром межорбитального транспортного корабля, обладал во время полёта всеми правами капитана, а потому я, ударив его перчаткой, однозначно совершил если не преступление, то по крайней мере, дисциплинарный проступок. Меня было за что отправить под суд и хотя некоторые соображения — вроде служебной необходимости, объективной целесообразности или психологической обусловленности — могли меня до известной степени оправдать, произошедшее всё равно выглядело нехорошо, причём с перспективой крайне неприятных для меня последствий. Хороший адвокат мог очень смачно насадить меня на толстый кукан. По возвращении на Землю я мог снять свои погоны, забыть о профессиональной чести и запланированном через год межзвёздном полёте. Ибо экскурсия в «Лефортово» делала всё это по меньшей мере бессмысленным. Да…

Теперь, попавв очень дурную ситуацию, мне надлежало как-то сдать назад, вырулить так, чтобы и делу не повредить, да и самому под судом не оказаться.

— Перелом даст отёк, челюсть деформируется, будет болеть, — проговорил я как можно спокойнее, обращаясь к Завгороднему. — Я могу сделать тебе инъекцию хорошего обезболивающего. В списке «А» у вас должны быть штук двадцать ампул с очень вкусным содержимым.

— Какое может быть обезболивающее, я же усну! — буркнул Андрей. — Я потерплю до базы, челюсть не болит.

— Подожди пять минут и очень даже заболит. — заверил я. — После анестезии я сделаю инъекцию психостимулятора и ты будешь в очень даже бодром настроении! Не уснёшь точно!

— Ты врач, что ли? — с сомнением в голосе спросил Андрей.

— Хуже, я — ревизор «Роскосмоса».

Мой собеседник как будто бы оценил юмор и покивал головой, дескать, давай, коли! На все приготовления и манипуляции у меня ушла минута или полторы, Завгородний внимательно следил за тем, как я сноровисто разобрался с запечатанным холодильником и снарядил двумя ампулами стандартный инъекционный пистолет на рукаве скафандра. Сделав Андрею два укола под нижнюю челюсть, я очень аккуратно помассировал ему место инъекций, дожидаясь действия лекарств.

— Три минуты и будешь как свежий огурец на грядке. — заверил я его, хотя на самом деле вовсе не был в этом уверен.

— Ты сказал, что Акчурина умерла. — Завгородний сразу же заговорил о главном, по-видимому, волновавшем его куда более собственного здоровья. — Можешь объяснить, что случилось?

— Могу. — я кивнул. — Но не буду. Ибо дело — дрянь. И в твоих интересах не демонстрировать передо мной амбиции, а внятно, честно и очень подробно отвечать на все мои вопросы. Это для того, чтобы исключить собственное путешествие в «Лефортово». Помнишь песню «Караганда-Космос»? Так вот тебе на этот мотив просится другой припев: Сатурн-Лефортово, встречай! Вот прям рвётся с языка…

— Ой, замолчи, поэт! — Андрей поморщился. — Вопрос можно?

Завгородний поднял руку, точно школьник младших классов. И хотя мы говорили весьма примирительно и даже доброжелательно, с панибратством пора было заканчивать.

— Нет. — ответил я. — Сначала мои вопросы. Итак, Андрей, что с зачатием Людмилы Акчуриной от тебя?

— Я говорил и повторяю — никакой беременности от меня быть не могло. — Завгородний смотрел мне прямо в глаза и я, признаюсь, снова ему поверил. — Была беременность раньше, но она закончилась выкидышем. Ну… не способствует космос, радиация, невесомость и непрерывный стресс вынашиванию плода. Поэтому и сумасшедшая премия объявлена «Роскосмосом» за полный цикл от зачатия до рождения в условиях внеземелья… Всё это и без меня известно.

— Ладно, хватит жевать… — остановил я его. — Проблема для тебя заключается в том, что Акчурина на момент смерти оказалась от тебя беременна. Как это можно объяснить? Думай, казак!

— Я не могу этого знать! Это исключено! Мне нечего сказать! Никаких идей…

— Хорошо, замолчи… — я снова прервал его, причём умышленно бесцеремонно. Того от меня требовали правила затеянной игры. — У неё могла быть сохранена замороженной твоя сперма?

— Что?! — выдохнул Завгородний. — Это..э-э-э…

Он неожиданно осёкся. Я понял, что мне удалось вогнать собеседника в бесконечный логический цикл осмысления женского коварства.

— Наконец-то ты стал думать. — подытожил я. — Лучше поздно, чем никогда, верно? Результаты молекулярно-генетической экспертизы ни ты, ни я отменить не сможем… Отсюда вопрос: могла ли твоя бывшая подруга, кстати, врач по специальности, использовать тебя в качестве донора спермы, не поставив тебя в известность?

Судя по всему, мой собеседник в ту минуту просто физически был неспособен продуцировать какие-то здравые идеи. Взгляд его блуждал по предметам окружающей обстановки, ни на чём не задерживаясь, и в какой-то момент он вдруг брякнул, вне всякой связи с предыдущим разговором:

— А отчего Люда умерла?

Ответить я не успел — скрытые динамики прорычали нам в самые уши голосом Быстрова:

— Автоматы сбора материала, транспортные контейнеры, маневровые двигатели комплектны и к работе готовы. Системы позиционирования, связи и мониторинга окружающей обстановки элементов с учётными номерами… — он перечислил едва не с дюжину неудобоваримых чисел и я всё ждал, когда же он закончит. — исправны и к работе готовы. К выполнению полётного задания готов, рапорт сдал оператор бурового добывающего комплекса экспедиции номер два Максим Быстров.

Завгородний переключил коммуникатор на предплечье скафандра и ответил:

— Рапорт принят! Оставайся на месте, я найду тебе камушек и дам указание…

Он хотел было подняться с пола, но я его остановил движением руки. Оставалась одна деталь, которая требовала прояснения именно сейчас, то есть в обстановке нервозной и полной неопределенностей. Именно сейчас я мог услышать самый точный и искренний ответ, пусть даже данный и против воли моего собеседника.

— Перед тем, как ты сядешь в своё командирское кресло, ответь на такой вопрос… — я, не торопясь, расстегнул один из карманов на бедре скафандра.

Дизайнеры разместили их там шесть штук, так что в этих карманах можно было спрятать немалую толику золотого запаса какого-нибудь Занзибара или Тобаго. Но в моём кармане на левом бедре лежал не золотой запас псевдогосударства, а самый что ни на есть реальный золотой шарик с дырочками, подаренный Людмилой Акчуриной во время нашей первой и единственной встречи. Когда я облачался в скафандр, то заметил, что шарик в нагрудном кармане комбинезона заметно давит на грудь, поэтому его пришлось оттуда извлечь и переложить во внешний карман скафандра. Вытащив не без некоторых усилий этот мелкий предмет наружу, я поднёс его к лицу моего собеседника так, чтобы Завгородний смог как следует его рассмотреть.

Несколько секунд он внимательно и недоуменно таращился на него, явно дожидаясь моего вопроса. Я и спросил, наконец:

— Андрей, посмотри внимательно вот на это и ответь, что ты видишь?

— Что я должен видеть? Это украшение, что ли? Что это такое?

Я опять ему поверил. Вообще, мне казалось, что Завгородний не соврал ни разу — ни до нашей нелепой драки, ни после. Такой вот, понимаешь ли, кристально чистый собеседник мне попался…

— А если вот так… — я повернул немного шар таким образом, чтобы мои пальцы попали в нужные сегменты и слегка его сдавил. Тут же беззвучно закружились внутренние сферы и я отчётливо ощутил как шарик порывается выскочить из рук. Это был чистой воды гироскопический эффект, но я в который уже раз удивился тому, сколь явственно он проявляется в этой небольшой по размеру и массе игрушке. Надо всё-таки найти время и обсчитать энергетику этого процесса, для столь небольшого предмета она выглядит чрезмерно мощной, не должен такой волчок обладать подобной силой…

Андрей смотрел на золотистый шар, зажатый между моих пальцев, переводил взгляд на меня, потом обратно на шар… Длилось это довольно долго, секунд восемь-десять, в обычном человеческом диалоге таких пауз обычно не возникает. Наконец пробормотал:

— Это что такое? Что я должен увидеть? Это какая-то игрушка? Женские бусы, что ли, какие-то? Какая связь со мной?

— Раньше вы видели такое? — я постарался, чтобы вопрос мой прозвучал максимально официально и потому демонстративно обратился к собеседнику на «вы». Правда, сам этот вопрос во многом был формален, поскольку ответ я знал наперёд.

— Первый раз вижу! — заявил Андрей и я остановил вращение шара.

На этом разговор можно было считать оконченным. Строго говоря, он даже и не начинался, но я получил от своего собеседника массу прелюбопытнейшей информации, поэтому всё равно время потратил не напрасно.

Мы разошлись по своим местам. Я уселся перед лобовым остеклением кабины, Андрей взгромоздился в командирское кресло под прозрачным колпаком в потолке.

На палубе воцарились тишина и умиротворение, совершенно неожиданные после недавнего всплеска эмоций. Я не сразу понял, что именно обусловило такое изменение настроения, прошли минуты две или три, пока я осознал причину. Фантастическая картина за стеклом отсекала будничную суету, как стеклорез лишний кусок стекла. Мы падали к плоскости колец Сатурна и это зрелище поглощало внимание полностью. Если не в первую минуту, то во вторую — точно. Не знаю, существуют ли в Солнечной системе более зрелищные аттракционы, мне они, во всяком случае, неизвестны. Над моей головой лежало бескрайнее одеяло цвета слоновой кости, которое по мере приближения распадалось на отдельные фрагменты, начинало переливаться разными оттенками и явственно превращалось в светло-жёлто-серый ковёр, сотканный из миллионов разноцветных бусинок. Большинство из них казались белыми, желтоватыми, бурыми или светло-серыми, но невооруженным глазом уже хорошо были различимы наиболее крупные каменные и металлические осколки самых невероятных цветов — зелёные, коричневые, тёмно-бурые, графитово-черные. Это скопище роилось, одни частицы ускользали из поля зрения из-за явного превышения скорости, другие наоборот — попадали. Вдали, за многие сотни тысяч километров от нашего «челнока», почти в плоскости колец были хорошо различимы две очень яркие звезды — Энцелад и Диона, яркие луны Сатурна, хотя и разделенные огромным расстоянием, но в ту минуту оказавшиеся в одном секторе неба. С чем можно было сравнить виденное? с заросшим ряской прудом? с тянущимися в бесконечность проводами? с расчёсанным мелким гребнем распущенными волосами? или с бесчисленными бороздами на поверхности огромной грампластинки? Если, конечно, кто-то ещё помнит как выглядит поверхность грампластинки. Ни в малейшей степени… Плоскость колец казалась живой плотью — да, это, кстати, было очень подходящее сравнение! — спокойной, ленивой и вечной.

Вдали, за многие сотни тысяч километров от нашего «челнока», почти в плоскости колец были хорошо различимы две очень яркие звезды — Энцелад и Диона, яркие луны Сатурна, хотя и разделенные огромным расстоянием, но в ту минуту оказавшиеся в одном секторе неба.

Если надо представить Будду в нирване, то — вот он, готовый образ! Я вдруг поймал себя на мысли, что я уже в нирване, в фантастическом, невероятном полёте, потрясающем воображение и не имеющем в повседневной жизни ни малейших аналогов. Переживания мои оказались неожиданно сильными и до некоторой степени поразили меня самого. В те же самые секунды о чём-то подобном, наверное, подумал и Андрей Завгородний, потому что он неожиданно проговорил:

— Отличный вид, правда? Признайтесь, господин ревизор, ничего подобного вы ещё не видели!

— Да уж. — согласился я. — Невероятное зрелище!

— Это моя сто двадцать седьмая ходка к кольцу, а я не перестаю восхищаться. — продолжил Андрей. — Я счастливый человек, Господь Бог дал мне такую фантастическую работу — я пикирую к плоскости колец Сатурна. Да… Обзавидуйтесь! Какие могут быть межзвёздные перелёты, я ведь уже у Сатурна! Остальному человечеству остаётся лишь молча завидовать!

Затем последовал переворот соплами двигателей по ходу движения и началось торможение. Кольца исчезли из поля зрения, но вид не утратил своей уникальности: теперь в проёме лобового остекления по левую руку висел огромный жёлто-рыже-оранжевый бок Сатурна, а всё свободное пространство заполняло усыпанное миллионами звёзд небо.

Поскольку торможение должно было растянуться на тридцать минут, я извлёк из внешнего кармана на скафандре персональный шифратор и активировал его. Интуиция меня не обманула — на сервере операционной базы лежал файл, по комбинации цифр в названии которого я сразу понял — это сообщение от генерала Панчишина. Москва, стало быть, считала необходимым донести до меня очередную порцию свежей информации.

Я поискал на окружающих меня объектах и поверхностях что-то, что можно было бы считать условно светлым и условно плоским. Пришлось запрокинуть голову и откатить адаптивное кресло в крайнее от лобового стекла положение. Так, полулёжа, я смог сфокусировать взгляд на одной из панелей подволока — поверхности, создававшей внутренний потолок отсека управления. Панель эта была искривлена, но мне пришлось с этим смириться, поскольку ничего более ровного отыскать не представилось возможным. Но проецирование на искривлённую поверхность означало, что я увижу лицо начальника не в его естественных пропорциях.

Файл загрузился быстро и это не могло не порадовать, учитывая наличие у Сатурна области сильных электромагнитных полей и связанных с ним аномалий. Квантовый дешифратор обработал посылку за полсекунды и я тут же смог лицезреть лицо драгоценного шефа на изогнутом подволоке пилотской кабины. Выглядел он забавно — искривленная поверхность «съела» часть лица, из-за чего Первый заместитель федерального министра и по совместительству начальник Службы ревизионного контроля выглядел с заячьей губой и наполовину обрезанными ушами. Голос, впрочем, не изменился, что несколько подпортило общее ощущение комизма… Да!

«Порфирий, здравствуй!» — в присущей ему формальной манере поприветствовал меня генерал Панчишин. — «Это Панчишин.»

Да уж, кто бы сомневался в том, что открывая файл, чей пароль начинается с указания высшего приоритета «ААА», я обнаружу там кого-то иного, скажем, Чарли Чаплина или Леонардно да Винчи. Может, их личные послания и стоили бы дороже, но категорию пароля они имели бы однозначно пониже.

«Новостей для тебя много, все они плохие и очень плохие, так что выбор у тебя воистину велик!» — генерал шутил в присущей ему манере: бодро, цинично, быстро и без улыбки. — «Впрочем, есть одна новость хорошая: скучно тебе не будет. Итак, Порфирий, пойдём по порядку.»

Шеф меня, конечно, напряг. Он оставался верен себе, пытался говорить лакончино, по делу и в каком-то смысле доверительно, почти неофициально, но я понял, что он сильно подвешен и находится в состоянии неопределенности. Я бы даже подумал, что он дезориентирован, но с чиновником такого уровня дезориентации быть не может по определению. Уж они-то всегда понимают, где верх, а где — низ! Я ещё не знал, что именно он скажет, но уже понял, что впереди у меня какая-то большая куча странностей, неопределенностей и всего того, что на Руси исстари называлось лихом. М-да! в общем, впереди мне явно корячилась какая-то гадость… Неустранимая, из тех, что всерьёз и надолго.

«Во-первых, Порфирий, по результатам доклада Самому принято решение не привлекать к проводимому тобой расследованию официальные инстанции.» — бодро заявил Николай Николаевич и я понял, что в ближайшие дни никакие следственные бригады к нам сюда не прилетят. Президент России именовался в наших переговорах солидно, скромно и без затей — «Президент» или «Сам». Вполне достойные, кстати, условные имена, учитывая, что Сталина его подчинённые почти официально именовали «Инстанция», а Полозова — «Отец». Итак, Президент России по результатам доклада руководства «Роскосмоса» в Кремле, принял решение правоохранительные органы к проводимому расследованию пока не подключать. Не иначе как Николай Николаевич Панчишин прочитал нашему Президенту краткую лекцию об истории становления Службы ревизионного контроля «Роскосмоса» и славном послужном списке отдельно взятых ревизоров. Что ж, молодец начальник, в некоторых из славных расследований нашей Службы я и сам за последние двенадцать лет успел отметиться!

«Но Президент поручил обеспечить полную безопасность как твою личную, так и проводимого тобой расследования. Поэтому сегодня же к Сатурну стартует „Скороход-два“, на борту которого находятся два сотрудника, призванные обеспечить твою физическую безопасность. Я понимаю, что ты против, но твоего мнения в сложившейся ситуации никто не спрашивает. Надо, чтобы ты остался жив! Разработана легенда появления этих сотрудников, с ней ты можешь ознакомиться в дополнительном приложении, которое тебе будет направлено. Продолжительность перелёта „Скорохода-два“ от базы „Академик Вернадский“ до станции „Академик Королёв“ составит девятнадцать суток. Так что… подумай что это означает и постарайся успеть!»

Генерал произнёс последнее предложение с паузой и я понял скрытый смысл сказанного. Если я не хотел видеть рядом с собой совершенно лишних в местных условиях телохранителей, то мне следовало закончить расследование в ближайшие девятнадцать суток. Что ж, сроки почти гуманные. Я даже успею добежать до канадской границы!

«Во-вторых, мы сумели-таки идентифицировать труп неизвестного мужчины, присланного на Землю под видом трупа Регины Баженовой. Помогли ресурсы внешней разведки, хотя это ведомство и не желало работать с нами до нашего доклада Президенту. Я опускаю лишние подробности — они в контексте моего сообщения совершенно неважны, — и сразу перехожу к делу: труп принадлежит гражданину Объединённой Европы Йоханну Тимму. В нашем распоряжении имеется адрес его проживания неподалеку от Гамбурга, имеется также его ДНК, масса фотографий и всевозможных видеозаписей. Он легендировался как специалист по метеоритному материалу, под этим прикрытием он участвовал в некоторых астрофизических форумах последних лет. Там он клеился к нашим женщинам, а их было много и все они были очень компетентны в заявленных темах… м-да… пил, курил и говорил… м-да… там-то его ДНК наша внешняя контрразведка и зафиксировала. На самом деле Йоханн Тимм является подполковником Стратегической разведки наших… э-э… европейских партнёров. О его полёте в космос официального уведомления в реестре запусков и в реестре действующих космонавтов нет. И именно поэтому получился забавный казус, который мы сейчас можем наблюдать: человек официально проживает в своём доме возле Гамбурга и разводит там пчёл на пасеке… мёд продаёт в банках, запечатанных личным электронным клеймом, зарегистрированным в Едином Налоговом каталоге Объединённой Европы… смотрит в небо по ночам в личный телескоп с эффективным диаметром линзы два и четыре десятых метра… м-да… возможно даже делает какие-то там открытия… ага… а труп его в это самое время лежит в нашем морозильнике в Загорянке под Москвой. С точки зрения географии, кстати, место вполне уютное, ничуть не хуже Швейцарии, если только речь не идёт о морозильной камере морга.»

Я почувствовал, что у меня зашевелились на голове волосы. Нет, вовсе не от страха, а от подозрения, что я схожу с ума. Если всё, что говорил мне через многие миллионы километров генерал Панчишин являлось правдой — а я не сомневался, что начальник мой точен во всех деталях! — то получалось, что я оказался в центре какого-то невиданного шпионского скандала. Скандал этот ещё не состоялся, но он грядёт неизбежно. Хотя нет — не так! — в эпицентре скандала оказался тот смельчак, что убил подполковника Стратегической разведки при правительстве Объединённой Европы. Но это странное происшествие повлекло за собою цепь совсем уж необъяснимых событий и интуиция подсказывала мне, что их череда отнюдь не закончится в ближайшие дни. Кого и когда придётся убить, чтобы разрубить этот гордиев узел?! Я сейчас ничего уже не понимал и это было самое ужасное…

«В-третьих, Порфирий, мы точно знаем дату вылета с Земли Йоханна Тимма. Он стартовал к Сатурну в составе миссии „двадцать два — семь“ одиннадцатого марта этого года. Европейское агенство уведомило о запуске пятерых человек, наш таинственный Тимм был шестым, не заявленным в списке. Таким образом, у нас есть абсолютно надёжные реперные даты, к которой мы можем привязаться. Мы точно знаем, что одиннадцатого марта Йоханн Тимм был жив и здоров, а семнадцатого апреля его труп под видом трупа Регины Баженовой был погружен в транспортный корабль Людмилой Акчуриной и направился к Земле. Таким образом, интрига упирается в простой вопрос: что происходило с подполковником Тиммом с одиннадцатого марта по семнадцатое апреля? Наших коллег из Европейского союзе мы спросить об этом не можем, поскольку они вообще не признают факт полета Тимма в космос. А если мы покажем излишнюю осведомлённость, то это вызовет вполне понятные встречные вопросы.»

В принципе, я уже понял, к чему клонил генерал-лейтенант Панчишин, но ему удалось меня удивить. Он сказал совсем не то, что я ждал услышать:

«Наконец, в-четвёртых, всё, сказанное выше, рождает неприятный, но принципиальный вопрос: где тот корабль, на котором Йоханн Тимм перемещался в системе Сатурна? Понятно ведь, что орбитальная база — не загородный дом, нельзя взять удочки и уйти в неизвестном направлении на рыбалку. Если у Йоханна Тимма в системе Сатурна было спецзадание, то под свою работу он должен был получить необходимое материальное обеспечение. Это не только персональный шифр, мозговой имплант, оружие и легенда, прежде всего — это межорбитальный транспорт. Если труп Тимма оказался у наших космонавтов, значит, каким-то образом они встретились… я имею в виду, Тимм и наш анонимный пока убийца… ну, или свидетель убийства, если угодно… не станем уточнять. Где корабль, Порфирий? Где вообще можно спрятать корабль в системе Сатурна?»

Это был хороший вопрос. Для того, кто незнаком с реалиями небесной механики, он мог прозвучать вздорно и даже глупо, ведь Сатурн огромен, а область его гравитационного влияния простирается более чем на тридцать пять миллионов километров во все стороны от центра планеты. Казалось бы, уж в таком объёме спрятать можно многое… Однако, для тех, кто реально метался по околопланетным орбитами, подтекст был ясен. Просто сбросить чужой межорбитальный «челнок» в атмосферу Сатурна было невозможно по целой куче всевозможных ограничений, прежде всего, астрономических. Несмотря на громадные размеры системы Сатурна, вернее, во многом благодаря ей, тут все объекты двигались очень быстро, но падали на планету медленно. Мимас, ближайший к Сатурну естественный спутник, облетал планету менее чем за земные сутки, а Энцелад, следующий за ним, менее чем за полтора. Диона, удаленная от Сатурна примерно на то же расстояние, что и Луна от Земли, совершала оборот вокруг планеты менее, чем за трое суток! Линейные и угловые скорости движущихся тут огромны, здесь всё летает очень быстро и никогда не останавливается. Корабль, даже оставшийся без экипажа, тут просто так не спрятать — он будет крутиться вокруг Сатурна как юла, оглашая всю систему сигналами «SOS». Видели свору собак, оглашающих лаем всю округу? Это полная аналогия такого вот корабля без экипажа… Понятно, что рано или поздно корабль упадёт на планету, поскольку все виды околопланетного торможения никто в районе Сатурна не отменял, но это случится не за один день и не за два, не за три и даже не за один месяц. Такой корабль обязательно будет замечен. Благо, система Сатурна полна теперь массой всевозможных глаз! Тут теперь работают не только индийцы и китайцы, но даже наши пытливые братья по разуму из Южной Африки, Кореи и с Огненной Земли!

Я даже не представлял где и как в подобной обстановке можно было спрятать межорбитальный корабль убитого подполковника Тимма…

«В качестве постскриптума, Порфирий, могу предложить тебе подумать вот над чем», — продолжал между тем генерал Панчишин. Шеф явно не хотел, чтобы я скучал, и продолжал наброс умных мыслей. — «Мы все здесь на Земле обратили внимание на то, что во время твоего визита к Людмиле Акчуриной, именно тогда, когда она и была убита, время выключения освещения в „красном“ коридоре превысило семь минут. Я не поленился лично просмотреть каталог архиваций за последние два года — такого не бывало прежде никогда. Освещение не гасло более чем на две-две с половиной минуты. И вот во время твоего визита к убитому доктору свет отключается более чем на семь минут. В совпадения такого рода я не верю. Думаю, ты тоже. Мне очень странным кажется бездействие дежурной смены в Главном командном Центре. Чем они там вообще занимаются? Ушами груши околачивают? Треть станции остаётся без освещения, а они даже не подали соответствующего оповещения! Я упомянул об этой детали во время доклада Самому. Так что Он теперь тоже знает. И поэтому… с дежурной сменой надо разобраться. Держи это в поле зрения, ибо вопросы у нас к этим ребяткам в скором будущем возникнут. Собственно, они уже возникли.»

Вот тут я, признаюсь, опешил. Если бы генерал Панчишин мог меня сейчас видеть, я бы ему поклонился и сказал: «Спасибо, господин генерал, именно этого мне сейчас и не хватает!» Вот уж подкинул работёнки на ровном месте… И ведь даже Президенту рассказал — эко подсуетился! явно для того, чтобы привлечь внимание и всячески заинтересовать… Эх-ма! Кто-то интересные рассказы Президенту России рассказывает, а я тут, как белка в колесе, должен успевать везде поворачиваться… и желательно всегда оставаться лицом к лесу.

«Поэтому, Порфирий,» — буднично продолжил образ моего начальника с изогнутого подволока. — «перед тобой стоит задача довольно очевидная, хотя и имеющая двоякое целеполагание. Прежде всего, надо искать убийцу Йоханна Тимма и установить, кто и когда доставил его тело на борт операционной базы „Академик Королёв“. Кроме того, Порфирий, появилась и другая задача. Надо искать корабль Тимма. Это ключ к решению загадки. Именно там, где находится корабль, произошло пересечение жертвы с неизвестным пока убийцей. Найдешь корабль — раскроешь убийство. Ну, а разобраться с проделками дежурной смены из Главного командного Центра — это для тебя как вишенка на торте. Считай, что бесплатный бонус. Всыпь им всем от души… Но не тяни, работай быстро! Через девятнадцать дней прилетит охрана, постарайся успеть до её появления!»

Да уж, как говорил наш сатирик и местами юморист Салтыков-Щедрин, российские губернаторы неисправимые оптимисты. Истинно так!

Уж на что хороший человек генерал Панчишин, а ведь знает как испортить настроение бедному ревизору…

С расстояния в восемьсот метров кольцо Сатурна больше всего напоминало сильно растянутый слой минеральной ваты. Кольцо казалось прозрачным — да, собственно, и являлось таковым! — но космос за ним был словно укрыт тонкой кисеёй. Мельчайшая пыль, образовавшаяся от миллиардов соударений миллиардов осколков за последние полтора миллиарда лет, скрывала черноту космоса позади и создавал эффект патины. За это неисчислимое время осколки покрупнее сформировали тонкое — менее десяти метров, — кольцо, а пылевые частицы заполнили пространство между ними. Я знал, что они очень мелкие, размером с песчинку, точнее даже, порошинку, распределены очень равномерно, но с расстояния менее километра кольцо выглядело намного более плотным, чем можно было предположить.

Зрелище потрясало. При взгляде с близкого расстояния хорошо было заметно, что кольцо делилось на многие тысячи отдельных узких колечек. Мы словно парили над безбрежным футбольным полем, хотя — нет! — скорее, колоссальным ипподромом, на котором вместо жокеев и их лошадей вели бесконечную гонку миллиарды камней и песчинок. Этот фантастический ипподром растянулся на десятки тысяч километров во все стороны и силы гравитации выровняли его в абсолютную плоскость… Нет на Земле такой степи, пустыни или равнины, где бы поверхность была столь ровной на таком протяжении. Мозг отказывался понимать естественность того, что видели глаза. Где-то очень далеко, почти в плоскости колец, яркими фонариками светили спутники Сатурна. Если верить бортовому компьютеру это были, Мимас, Тефия и Рея. Хотя они в разы отличались друг от друга размерами — Мимас в два с половиной раза был меньше Тефии и в четыре — Реи — яркость их в видимом диапазоне казалась примерно одинаковой. Это объяснялось как различной удаленностью от нашего «челнока», так и различным альбедо, т.е. отражающей способностью поверхности, каждого из них. Совсем рядом с диском Сатурна светила ещё одна яркая белая звёздочка, судя по индикации бортового навигатора это была Телесто, маленькая луна с поперечным размером чуть более двадцати километров. Казалось невероятным, что столь малое небесное тело можно было видеть невооруженным глазом с расстояния в сотни тысяч километров. Не могло не удивлять, что из плоскости кольца не вылетают камни и не поднимается пыль. Хотя закон сохранения импульса прекрасно объяснял упорядоченность движения всех частиц кольца, мозг восставал против этой жёсткой детерминированности природы и отказывался верить в возможность того, что видели глаза. Пепельно-серое кольцо уходило в такую бесконечную даль в пространстве и времени, что перед его безразмерностью меркло сознание и пасовало воображение.

Мы словно парили над безбрежным футбольным полем, хотя — нет! — скорее, колоссальным ипподромом, на котором вместо жокеев и их лошадей вели бесконечную гонку миллиарды камней и песчинок. Этот фантастический ипподром растянулся на десятки тысяч километров во все стороны и силы гравитации выровняли его в абсолютную плоскость…

Завгородний постепенно сбросил скорость относительно диска и поэтому стало казаться, что челнок завис над ним. Это было, конечно же, не так — относительно ядра Сатурна мы неслись с огромной линейной скоростью, но органы чувств обманывали сейчас меня, убеждая в том, что наше движение практически остановилось. Выбрав в непосредственной близости от корабля достаточно крупную глыбу, Завгородний развернул в её сторону лазерную пушку, подвешенную под носовой частью межорбитального «челнока». Я видел на оперативной панели, спроецированной над лобовым остеклением, как командир корабля установил прицел и задал мощность импульса. Через секунду краем глаза я увидел ярко-белый всполох сорокамегаваттного лазера. Сам выстрел я видеть не мог, поскольку пушка находилась много ниже области моей видимости, но отблеск слепящей вспышки был хорошо различим через носовое остекление.

Лазер ударил в выбранный командиром челнока камень, испарил часть его материала, а спектрометр «Активиста-семь» сразу же проанализировал состав образовавшегося газа. Через пару секунд по операционному экрану запрыгала цифирь, показывавшая процентный состав камня. Я знал, что точно такую же картинку видит «бурильщик» Максим Быстров, находившийся на нижней палубе и дожидавшийся команды на выход из корабля.

— Торий! — динамики донесли энергичный выдох Быстрова. — Торий нам не нужен! Стреляй, командир, дальше.

Тория на Земле больше, чем урана, тащить его из системы Сатурна совершенно незачем. И хотя в камне присутствовали ещё более дюжины других интересных элементов, Быстров был прав, поскольку стоимость их реализации никак не соответствовала затратам на добычу. Я видел, как прицел лазерной пушки немного поелозил по оперативному экрану из стороны в сторону и зафиксировался, наконец, на средних размеров глыбе в полутора километрах от челнока.

— Да, да. — забухтел в динамиках хрипловатый баритон Быстрова. — Сколько уже говорили на эту тему, командир, больших камней не надо, выбирай каменюку средних размеров.

— На тебе средних размеров. — усмехнулся из-за спины Завгородний и новая иссиня-белая вспышка осветила космос где-то у меня под ногами.

На экране беззвучно отобразился график химического состава с длинной спецификацией точного содержания элементов. Некоторое время ушло на то, чтобы мои спутники изучили полученные данные, после чего Быстров довольно оптимистично пробубнил:

— Ну что, командир, тантала почти пятнадцать процентов, да и золота ноль девять… И ниобий в качестве бесплатного бонуса… Надо брать, что ли?

— Угу. — задумчиво согласился Завгородний. — Стандартный контракт с физической поставкой тантала сейчас котируется почти в сорок процентов от стоимости золота. Брать надо! Я ставлю маркер!

Камню была присвоена особая цифровая метка, чётко привязавшая его положение в корабельной системе отсчёта к положению самого корабля. Теперь «бурильщик» мог опознать нужную глыбу после выхода в космос.

Далее последовала хорошо знакомая мне по многочисленным видеозаписям процедура: Максим покинул шлюзовой отсек и, отсоединив от днища «Активиста-семь» огромный транспортный контейнер, двинулся к выбранному камню. Скафандр «бурильщика» был снабжён компактным реактивным двигателем, а кроме того, собственным двигателем, точнее, целым набором маневровых двигателей, был оснащён и транспортный контейнер — это позволяло контейнеру и управляющему им космонавту занимать любое положение в пространстве и преодолевать довольно значительные расстояния. Учитывая, что объём контейнера составлял сто пятьдесят кубометров — а это поболее объёма железнодорожного вагона! — и то, что транспортный межорбитальный «челнок» тащил их аж три штуки, можно было без особых сложностей подсчитать величину добываемого материала и финансовый профит этой затеи. Если за каждую ходку к кольцу Сатурна «Активист-семь» смог бы привозить по четыреста пятьдесят «кубов» породы, содержащей пятнадцать процентов тантала, то в условиях нынешних цен на земных товарных биржах работа одной только бригады Афанасьева могла окупить все затраты на поддержание операционной базы в работоспособном состоянии.

Пока Максим Быстров двигался к нужному камню — а это заняло у него примерно две с половиной минуты, — я мысленно вернулся к последнему сообщению генерала Панчишина. Его утверждение, будто убитый Йоханн Тимм являлся сотрудником разведки Объединенной Европы, звучало не то, чтобы недостоверно, а как-то идиотично. Я просто не понимал, что полезного можно из этой информации извлечь с точки зрения моей практической работы. Я допускал, что Тимм работал на спецслужбу, но зачем его убивать? Вернее, не так, вопрос следовало поставить иначе: почему убив иностранного разведчика, наши космонавты не сообщили об этом руководству? Что добрые молодцы из «Роскосмоса» могли скрывать?

Я вполне мог поверить в то, что наших европейских коллег интересует активность «Роскосмоса» в системе Сатурна. Более того, в этом я почти не сомневался. Ещё бы, мы каждый год удваиваем рентабельность операционной базы «Академик Королёв», наши контракты с физической поставкой драгметаллов и редчайших элементов таблицы Менделеева уже четвёртый год давят на все мировые биржи! От Сантьяго до Екатеринбурга… Я бы на месте руководства Европейского космического союза тоже заинтересовался бы тем, что такого сверхценного отыскали русские в системе Сатурна и как у них получается зарабатывать деньги на пыли… В такой ситуации логично послать компетентного специалиста на место проводимых работ, дабы тот занялся сбором нужной для анализа информации прямо в системе Сатурна. Можно допустить, что Тимм, летая по системе Сатурна, увидел нечто непозволительное, хотя… я что-то смутно представляю, что же именно такого запретного он мог увидеть. В самом деле, что такого надо увидеть, сказать или сделать, чтобы тебе за это просверлили буром голову? Ну, ладно, будем считать, что он увидел нечто запретное, но почему же после этого наш патриот-убийца не явился к Вадиму Королёву и не покаялся: «Вадим Николаевич, виноват, пинайте меня валенком, рубите полотенцем, ибо допустил я недопустимое, убил европейского космонавта, но потому лишь, что тот делал нечто непотребное в моей зоне ответственности и я не сдержался!» Явился бы тот же Баштин или какой-нибудь Завгородний с таким заявлением к Королёву — и моего расследования сейчас попросту не было бы!

Но ведь никто не явился! Никто не покаялся! Ни Завгородний, ни кто-то иной! Что же это за чертовщина? Что скрывал убийца? Что вообще можно скрывать в системе Сатурна?

Я не понимал… Даже самый-самый драгоценный-изумрудный-бриллиантовый камень объемом в тысячу или даже миллион кубометров не стоил убийства землянина и связанных с этим осложнений. Даже если я убийцу не найду — искать станут другие, более умные, сноровистые и злые, но разгадка ведь в конце-концов всё равно появится… На что рассчитывал убийца?!

Это был первый момент, всерьёз обеспокоивший меня своей абсурдностью.

— Командир, я падаю! — послышался в динамиках голос Быстова. На сленге «бурильщиков» это означало, что он пикирует к выбранному объекту и начинает работу.

— Да-да, я тебя вижу, горизонт чист, приступай! — отозвался Завгородний. Это означало, что в видимой с «Активиста-семь» области над плоскостью колец не несётся сейчас навстречу камень-убийца и «бурильщик» может спокойно работать.

И потом… вот тут начинается самое интересное! Йоханн Тимм путешествовал по системе Сатурна не на лыжах и даже не на оленях, ему нужен был для межорбитальных перелётов хороший высокозащищенный корабль. Вроде того же самого «Активиста», на котором в данную минуту путешествовал я сам. У наших европейских друзей есть целая коллекция весьма достойных кораблей такого класса — аж четыре типа: скоростные «Ацтеки» и три модификации «Шэдоу»: — «эй», -«би» и -«си». Очень достойные по своим тактико-техническим характеристикам корабли. Я бы и сам на них полетал, да кто ж мне позволит? «Шэдоу-си» самый большой из линейки европейских межорбитальных челноков, с двумя прекрасными ионными двигателями и большим запасом рабочего тела на борту, отлично подходит для разъездов по окрестностям Сатурна. У европейцев, насколько мне было известно, сейчас на «Гюйгенсе» базировалось не менее шести «Ацтеков» и более десятка кораблей класса «Шэдоу» различных модификаций.

На таких «челноках» можно упасть и в верхний облачный покров планеты, и метнуться к самым дальним нерегулярным спутникам Сатурна, отдаленным от ядра гиганта на десятки миллионов километров. Есть только одна закавыка, сбивающая с толку, даже самый маленький «Шэдоу-эй» — это корабль с корпусом длиною пятьдесят пять метров и размахом крыльев в сорок метров. Такого мастодонта не спрятать… вообще! Даже если пилот покинет «челнок», завладеть управлением такого космического корабля совершенно невозможно, он как сторожевой пёс, признаёт только одного хозяина. Причём бортовая нейросеть умнее любого пса… да и человека тоже, если понимать под умом сумму знаний и способность логически мыслить. Такой корабль невозможно столкнуть с орбиты на Сатурн или тупо направить для таранного удара в спутник.

Даже если убийца каким-то образом выманил Йоханна Тимма из корабля, что само по себе маловероятно, но… будем считать такой вариант допустимым, то куда же он дел корабль? Это ведь не иголка в стоге сена, такой корабль будет подавать сигнал тревоги на сотне частот с такой мощностью, что его услышат не только в системе Сатурна, но и на Земле… Да что там на Земле, его на Плутоне услышат!

Такой корабль надо уничтожить, причём именно разнести в пыль или испарить, а не просто повредить. Повреждение отдельного элемента планера или его разгерметизация сами по себе задачу уничтожения не решают, ибо в этом случае сигнал тревоги всё равно будет подан. Корабль надо уничтожать целиком и сразу. Но как это сделать? Он как черепаха, его корпус защищён комбинированной керамической противорадиационной защитой толщиной почти два метра! Я не уверен, способен ли испарить такую каменюку ядерный заряд небольшой мощности… А ведь такой корабль надо именно испарить, чтобы никто никогда не отыскал запекшихся в толще стекла фрагментов корпуса.

— Первый контейнер готов. Перегоняю и забираю второй. — бубнил в динамиках голос Быстрова, ему что-то отвечал командир, но я уже их совсем не слушал.

Меня интересовал вопрос, какой мощности должен быть атомный боеприпас, способный превратить корабль класса «Шэдоу» или «Ацтек» в облако плазмы, и сколько потребуется плутония, нептуния или урана оружейной чистоты для изготовления такой петарды? На «Академике Королёве» имелся великолепный металлургический комбинат, на котором можно было восстановить до очень высокой чистоты практически любой химический элемент, так что вероятность нелегального изготовления атомной хлопушки на пару-другую килотонн представлялась совсем даже ненулевой. Во всяком случае, после того, как местные хлопцы умело организовали перезагрузку бортового компьютера, во время которой убили Акчурину, отоварили меня по голове и счастливо убежали в межбортное пространство, я искренне поверил в их таланты и организаторские способности.

Впрочем, расчёт, проведенный на коленке, точнее на виртуальном калькуляторе, показал, что мощности боеприпаса в считанные килотонны никак не хватит для испарения более чем пятисот тонн жаропрочных и химически инертных материалов. А в возможности создания боеприпаса в десять килотонн и более я не верил, там начиналась такая масса технологических ограничений, которую в одиночку или даже двум-трём умельцам преодолеть было невозможно.

Догадка насчёт ядерной петарды была перспективна, но похоже, нереализуема. А жаль… Поскольку обычной бомбой на основе традиционного взрывчатого вещества, даже самой мощной, крупный корабль не уничтожить в принципе…

Мой взгляд рассеянно блуждал по звёздному небу, вид которого открывался через лобовое остекление, и в какой-то момент сфокусировался на большом белом диске, скользившем немного выше плоскости колец. Это была Тефия, большая ледяная луна, один из самых близких к Сатурну спутников, если быть совсем точным, то третий по счёту. Расстояние от «Активиста-семь» до Тефии составляло сейчас примерно половину того, что разделяет Землю и Луну, в силу чего она казалась гораздо крупнее последней, раза, эдак, в полтора! Здоровый такой снежок…

Мне потребовалась секунда или даже чуть менее, чтобы понять — передо мной ответ головоломки. Я смотрю на этот ответ… Буквально… Глазами…

Генерал Панчишин был прав, если я отыщу корабль Йоханна Тимма, то автоматически найду его убийцу.

И теперь я точно знал, где исчезнувший корабль следует искать. Чтобы надёжно спрятать межорбитальный челнок, вовсенезачем превращать его в радиоактивную пыль или сгусток плазмы. Если встреча Йоханна Тимма с убийцами произошла на поверхности ледяного спутника Сатурна, то корабль можно было попросту вморозить в лёд. Сначала растопить лёд под днищем, а после того, как корабль опустится на дно бассейна, подождать, пока жидкая вода застынет. Из-под ледяного панциря никакой радиосигнал наружу не пробьётся.

Ледяных спутников в системе Сатурна много, но не настолько, чтобы сильно помешать мне в моих поисках. Поскольку время убийства Йоханна Тимма примерно известно — оно произошло после его прибытия к Сатурну, но немногим ранее гибели Регины Баженовой — надо просто выяснить, кто из персонала «Академика Королёва» посещал в тот период ледяные спутники. Подобных миссий не могло быть много, поскольку ледяные луны с точки зрения добычи полезных ископаемых бесперспективны. А исследовательские полёты сравнительно редки просто потому, что основную работу в этом направлении осуществляют автоматы. В любом случае, даже если исследовательских миссий было несколько, все они без особых проблем могут быть отслежены и проверены.

Строго говоря, такую проверку я мог провести не вставая со своего места — у меня имелся доступ ко всей необходимой информации…

И некая смутная уверенность подсказывала мне, что через минуту-другую я уже буду знать фамилию убийцы.

Глава 5. Я называю это сотрудничеством…

Королёв встретил нас в переходном модуле с лицом пепельно-серым, я даже грешным делом заподозрил, что ему грозит коллапс. Вот сейчас потеряет командир сознание и что нам с ним делать в зоне невесомости?

— Вы можете объяснить, что там у вас произошло? — только и спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. Мы с Завгородним находились впереди, Максим Быстров благоразумно приотстал, понимая, очевидно, неизбежность разговоров, которые ему лучше было не слышать.

Поскольку я промолчал, Королёв повернул голову к Завгороднему, явно рассчитывая на то, что подчиненный не сможет проигнорировать его вопрос:

— Андрей Николаевич, что там у вас произошло? Я видел трансляцию, где вы бросили через себя ревизора и далее последовало силовое столкновение.

Я не дал ответить Завгороднему, опасаясь, что тот сморозит лишнего, и взял инициативу в свои руки:

— Вадим Николаевич, убедительно прошу вас замолчать, освободить нам дорогу и проследовать за мной для получения инструкций о дальнейших действиях.

Прозвучало сказанное, конечно, грубо, но к реверансам я сейчас был совсем не расположен. Мы все трое, отталкиваясь от поручней, проплыли из переходного модуля в стыковочный отсек — это была огромная шестигранная шайба, предназначенная для приёма и выпуска кораблей. К её стыковочным узлам могли причаливать и обслуживаться до двенадцати кораблей одновременно. Совсем рядом, в соседнем узле, громыхали ленточные транспортёры, загружавшие стандартные контейнеры в чрево грузовика, готовившегося к отправке к Земле. Говорить было невозможно — но это даже оказалось весьма кстати! — нам пришлось молчать до того самого момента, пока мы, миновав шлюз, не оказались в Главном Коридоре.

Как можно спокойнее, стремясь показать всем своим видом, голосом и интонацией, что ничего экстраординарного не происходит, я проговорил, обращаясь к Завгороднему:

— Андрей, сейчас вы отправляйтесь в медицинский отсек, пусть там вас осмотрят. О результате осмотра доложите, пожалуйста, мне. На вопросы медицинского персонала — не отвечать, всех любопытствующих отправляйте за разъяснениями ко мне. Вы предупреждены о необходимости соблюдать тайну следствия и приняли на себя соответствующее обязательство, помните об этом. Спасибо вам за познавательную экскурсию, она оказалась в высшей степени полезна, я многое почерпнул. В своём рапорте я отмечу ваше всемерное содействие моему расследованию.

Андрей улыбался, я улыбался ему, сцена, наверное, получилась очень милой. Не знаю, что думал в ту минуту Королёв, во всяком случае челюсть от удивления он не уронил, хотя и молчал озадаченно. Кстати, молчание очень даже ему к лицу.

Возле первого диаметрального коридора мы распрощались. Я пожал руку Андрея Завгороднего, он отправился лифтом в жилую зону и мы с Королёвым остались наедине. Было видно, что командир о чём-то хочет спросить, но сдерживался, наверное, упоминание о тайне следствия, проскочившее в моих словах, он вполне справедливо отнёс и к себе самому.

— Ну-с, Вадим, теперь поговорим без протокола с тобой. — я повернулся к командиру, когда убедился, что пауза достигла нужного градуса накала. — Имеется несколько поручений, но они никак не связаны с инцидентом на борту «Активиста-семь». Ты меня хорошо понимаешь?

— Да, конечно. — Королёв энергично тряхнул головой и я в который раз поймал себя на мысли, что этим движением он здорово напоминает собаку. Та же нерассуждающая готовность к любому действию, даже абсолютно бессмысленному… Правда, в отличие от настоящей собаки командир умел говорить и не имел блох.

— Как ты уже понял, Андрей Завгородний о случившемся на борту своего «челнока» никому ничего не скажет. Я тоже. Претензий ни с чьей стороны не последует. Поэтому и ты лишних вопросов не задавай и бесполезную осведомленность не демонстрируй.

— Понятно!

— Хорошо. Теперь переходим к нашим реалиям. Карцер на борту операционной базы ты подготовил?

— Карцер?! — ответ был совершенно очевиден по той интонации, с какой Королёв выдохнул это слово. — А что, надо? В смысле, пора?

— Пора! Карцер нужен.

— Но для чего?

— Посадки будут. — мрачно пообещал я. — Каким критериям должно удовлетворять помещение ты знаешь?

— Конечно, да… Но будет лучше, если сам скажешь, что на требуется обратить внимание.

Беззвучно раскрылись двери лифта, поднявшегося из «синего» коридора, производственной зоны базы. Оказалось, что в Главный Коридор поднялась Татьяна Авдеева, та самая дама из Группы движения, что так непринужденно вовлекла меня в разговор во время посещения столовой перед полётом на «Активисте-семь». Теперь она была в боевом облачении, то бишь, в рабочем костюме. На ней красовался оранжевый комбинезон, разгрузочный жилет с множеством карманов, а за спиной виднелась какая-то хитрая сумка, явно специальная укладка для некоей технической приблуды, название и назначение которой мне были неизвестны. Татьяна как будто удивилась, столкнувшись с нами на лифтовой площадке, но тут же нашлась, улыбнулась и кивнула:

— Я вижу большой совет в Филях!

Надо отдать должное её мышлению — она иронизировала легко, непринужденно и мимоходом, получалось это у неё очень мило и совершенно безобидно. Женщина была полна обаяния, я в который уже раз поймал себя на мысли, что вижу перед собой неординарного человека — Татьяна сильно отличалась от прочих дам с фундаментальным техническим образованием.

— Это не совет в Филях, это — засада на охоте, — я не очень удачно попытался пошутить в ответ, но тут вмешался командир базы… Как всегда громким голосом, строго и не по делу.

— Татьяна, куда это вы направились? — спросил он и разве что бровями не пошевелил для пущего страха. Вопрос был, конечно, топорным и совершенно излишним, поскольку о цели движения Аведеевой можно было узнать из тривиального «журнала заявок» её подразделения. Но Вадим, судя по всему, ранее такими пустяками никогда не интересовался и теперь в моём присутствии впервые решил проявить бдительность.

— У меня заявка на обслуживание «Шептуна». В его лепестках застрял «скарабей» — вот иду вынимать вручную. — спокойно ответила Татьяна, улыбнувшись кончиками губ. По-моему, она хотела добавить, что Вадим Королёв — дурак, но в силу ограничений, наложенных субординацией, подавила в себе этот неосторожный импульс.

Мы с командиром базы переглянулись и мне показалось, что Королёв из сказанного понял только слово «вручную». Впрочем, это мне, возможно, только показалось.

— Я, конечно, извиняюсь… — тут я даже откашлялся. — Но «Шептун» звучит как-то слишком уж интимно и даже непристойно. Подозреваю, что вы имеете в виду какой-то телескоп, но не могли бы вы пояснить, о чём именно идёт речь? Я заинтригован…

— Ах да, — Татьяна снова лучезарно улыбнулась и вот тут-то я окончательно понял, что нам необходимо переговорить наедине. — «Шептун» — это наше аборигенное название ШУПТОНа — широкоугольного позиционного телескопа обзорно-навигационного. Он у нас расположен в обсерватории — это самая оконечность операционной базы, она вынесена даже за стыковочный отсек. Зона условно обитаема, класс радиационной защиты «бэ-четырнадцать». Так что действовать придётся быстро, там полрентгена в час можно словить… Ремонтно-обслуживающий автомат застрял в раскрываемых защитных лепестках… вот иду его спасать. Заодно и «Шептуна».

— Замечательно! Я присоединюсь к вам буквально через пять-десять минут. — пообещал я. — Сейчас только обниму крепко командира и пожелаю ему спокойной ночи…

Я улыбался, Татьяна улыбалась мне, Вадим Королёв грозно шевелил бровями. Татьяна мягко оттолкнулась от поручня, послав тело вперёд, а мы проводили парившую в невесомости диву взглядами. Надо признать, ракурс сзади выглядело особенно интригующе, но таращиться на бёдра и ягодицы в оранжевом комбинезоне можно было до бесконечности, а вот оборудованием тюрьмы надлежало заняться немедленно.

— Вадим, — я ласково похлопал по плечу командира, привлекая его внимание. — Пару слов за карцер…

— Да-да, я весь внимание! — встрепенулся Королев.

— Итак, инженерные требования к помещению для содержания временно задержанных в условиях космического перелёта… напоминаю. Класс радиационной защиты и жизнеобеспечения как для отсеков обитаемой зоны. То есть давление, влажность, состав атмосферы, приточная вентиляция — это понятно?

— Понятно, разумеется.

— Отсутствие связи с Главным Командным Пунктом, другими словами, задержанный должен быть лишен обратной связи. — продолжал я. -Помимо этого, должна быть отключена индикация по биометрической карте на входе в помещение. Другими словами, дежурные по Гэ-Ка-Пэ не должны знать, кто находится внутри.

— Ау-у… — командир издал нечленораздельный звук, видимо, выражавший его недоумение или несогласие, но тут же взял себя в руки и энергично кивнул. — Я всё понял, я отключу. Обеспечу полную изоляцию!

— Хорошо. — я позволил себе кивнуть, дабы приободрить Вадима. — Также должна быть исключена возможность открывания двери изнутри, то есть, надо перемонтировать механизм взаимной замкнутости замково-блокировочного устройства.

— Конечно, я сделаю! Я всё сделаю лично! — заверил командир.

— Ну вот и всё. — я даже развёл в стороны ладони, дабы Вадим Королев понял, что это действительно всё.

Командир как будто растерялся, рыскнул глазами по сторонам и совсем уж беспомощно промямлил:

— Но… у меня есть вопросы. Как быть с санитарно-гигиенической стороной проблемы содержания… э-э… м-м… узников. Если я подготовлю под карцер помещение склада готовой продукции, пустого, разумеется, то… надо же иметь водопровод, а его там нет.

— Ведро… полиэтиленовый пакет на тридцать пять литров… — нарочито неторопливо ответил я. Мне было важно, чтобы командир проникся смыслом сказанного. — Параша — это наше все!

— Как «параша»?! — опешил Королёв. — Ну, в смысле как? Мы в космосе! Двадцать третий век на дворе! Мы к звёздам полетим в ближайшие год-два!

— Вадим, запомни, как азбуку: тот, кто присядет на нашу парашу к звёздам не полетит. Ни через год, ни через два. Ни-ког-да! Служба ревизионного контроля «Роскосмоса» это гарантирует.

— Но это оскорбительно для человеческого достоинства! Я имею в виду подобное содержание людей в изоляции…

— Оскорбительно для человеческого достоинства убивать женщин и прятать их тела сначала в холодильнике, а затем в межбортном пространстве. А справлять нужду в полиэтиленовый пакет не оскорбительно, скорее просто неудобно. Но это всего лишь вопрос привычки. И потом, Вадим, считай, что подобная мера является всего лишь элементом психоэмоционального подавления арестанта. Я ведь не просто так изолирую человека, я потребую от него определенных объяснений и признаний. Обстановка, в которой арестант будет содержаться, должна подтолкнуть его к даче необходимых показаний.

Вадим раскрыл было рот, затем закрыл, затем снова раскрыл. В нём явно боролись две страсти и он не мог выбрать, что лучше — задать вопрос или промолчать? В эти мгновения он сильно напоминал поплохилуса — в моих детских воспоминаниях осталась такая вот нелепая рыба с неритмично раскрывающимся ртом и идиотским названием.

— Но как быть с остальными потребностями: умывание… чистка зубов… минимальная санитария должна же быть обеспечена? — наконец, выдавил из себя командир.

— На сутки будешь выдавать бутылку с водой объемом три литра. И пусть арестант делает с ней, что хочет — зубы чистит или джакузи принимает — любые водные процедуры из расчёта лимита три литра в сутки. Ещё вопросы будут?

Тут Королёв сумел меня удивить. Понизив голос, он заговорщически осведомился:

— Последний вопрос: кого будем в карцер определять? Завгороднего?

— Нет. Его мы точно туда помещать не будем.

С тем и расстались. Вадим понял, что конкретной фамилии я ему не назову, а потому задавать уточняющий вопрос постеснялся. Он лифтом отправился в «красный» коридор по своим делам и я, наконец-то, остался один.

Поморгав, я активировал мозговой имплант, и используя свой пароль высшего приоритета, подключился к логу головного компьютера жизнеобеспечения. На белой пластиковой стене, расположенной напротив выходов из лифтов, я увидел схематичное изображение помещений операционной базы с десятками отметок всех находившихся на её борту космонавтов. Некоторое время ушло на то, чтобы разобраться в том, что же именно я вижу и отыскать нужную метку. Татьяна Авдеева находилась от меня примерно в семидесяти метрах в сторону носовой оконечности внутри большой тарелкообразной конструкции, отведенной для размещения всевозможной астрономической техники. Именно поэтому её называли «обсерваторией», хотя если следовать проектно-конструкторской документации слово это применялось неверно: настоящей обсерваторией была площадка в открытом космосе вне прочного корпуса станции, а тарелкообразный отсек именовался скучно и непонятно — техническая площадка «уровень сорок семь». Если короче, то «Тэ-Пэ-четыре-семь», а если совсем коротко — четыре-семь.

Татьяна работала в одиночестве и это означало, что мне удастся переговорить с нею без ненужных свидетелей. Это был добрый знак, поскольку разговор наш мог принять самое неожиданное направление и важно было не только начать его на позитивной ноте, но позитивно закончить, а присутствие посторонних могло этому помешать.

Я оттолкнулся от поручня и направил своё тело в Главный Коридор. В стыковочном узле первого яруса увидел как опустилась аппарель переходного отсека того самого причала, к которому был пристыкован «Активист-семь». Максим Быстров тельфером выводил первый из трёх грузовых контейнеров, загруженных породой с пятнадцатью процентами тантала. Занятый своим делом, меня он не заметил и я, воспользовавшись этим, поспешил далее. Стыковочный узел второго яруса был пуст, миновав его, я очутился в шлюзовой камере.

Помещение обсерватории имело класс защиты ниже, чем постоянно обитаемые объёмы операционный базы, поэтому попасть туда можно было только через шлюз. Десяток секунд пришлось потратить на открывание-закрывание дверей и, наконец, я очутился внутри того, что называлось «технический уровень сорок семь». Сразу было видно, что помещение это не являлось жилым. Разделенное на множество секций без дверей, набитых всевозможными стеллажами с оборудованием, перевитым проводами, оно более всего напоминало внутренности какого-то мудреного прибора. С непривычки сориентироваться в этом нагромождении техники оказалось непросто, я две или три секунды потратил на рысканье глазами по сторонам, но Татьяны так и не увидел.

— Кто здесь? — голос шёл откуда-то со стороны затылка, куда я ещё не успел посмотреть.

— Татьяна, это Акзатнов! — представился я. — Пустите в компанию?

— Если отвечу «нет» вы уйдёте?

— Нет!

— Тогда залезайте под одеяло!

Шутка удалась. Я аккуратно приблизился к женщине, стараясь не ничего случайно не задеть. Татьяна сосредоточенно глядела в экран перед собой, её правая рука до локтя находилась внутри массивного черного конуса в первом приближении напоминавшего перчатку средневековых рыцарских доспехов. Устройство было подключено к концентратору шлейфов, управлявшему одним из телескопов за бортом станции. Сам телескоп был виден с дюжины разных ракурсов на трёх мониторах. Сегменты защитного кожуха, призванные смыкаться над линзой словно лепестки цветочного бутона, сейчас были полуоткрыты. Между ними виднелась замысловатая трубка, торчавшая между сегментами, словно сигарета, зажатая в руке. Рядом с телескопом, нависая над защитным кожухом, находился ремонтный робот. Одной своей клешнёй он жестко фиксировал себя рядом с телескопом, две другие оставались неактивны и были прижаты к корпусу. Четвертым манипулятором управляла Татьяна.

Черный конус, в который была вставлена рука женщины, являлся тактильным преобразователем, позволявшим с высокой точностью дистанционно управлять манипулятором ремонтного робота. Именно этот преобразователь и лежал в специальной сумке, которую я видел за спиной Татьяны при её появлении из лифта.

— Хорошо, что вы не молотком орудуете. — проговорил я, аккуратно разместившись сбоку и немного позади, так, чтобы не мешать её возможным движениям.

— Это в том смысле, что молоток я могла бы уронить вам на голову? — уточнила Татьяна, не сводя глаз с мониторов. — Зря вы так подумали на мой счёт. Я женщина ласковая, молоток на голову — не мой метод. Предпочитаю пытать электрическим током.

Я видел, как манипулятор ремонтного робота аккуратно отвёл один из сегментов защитного кожуха, зажавший похожую на сигарету трубку. Затем манипулятор аккуратно начал подавать эту трубку назад, как бы заталкивая её в створ телескопа.

— Что тут случилось? — я не сдержал любопытства.

— Пыль… Мы находимся, ваша честь, в очень пыльном месте. Наверное, самом пыльном в Солнечной системе. — с паузами заговорила Татьяна, она явно была очень сосредоточена на своих деликатных манипуляциях. — Всю периферийную оптику надо регулярно протирать. Ну, как регулярно… постоянно. Ремонтно-обслуживающий автомат, который вы можете видеть с разных ракурсов на этих экранах, должен был этим заниматься. Он катается по магнитному контуру на обечайке, такому кольцу внутри защитного кожуха. И вот из-за какой-то мелкой соринки соскочил с контура… там ведь зазоры минимальные!

Татьяна поставила, наконец, автомат на нужное место, отвела манипулятор в сторону и свободной левой рукой принялась активировать пусковой протокол на управляющем дисплее.

— Сейчас посмотрим, заработает ли… — проговорила она задумчиво, — А то ведь может обратно выскочить.

— А нельзя ли это сделать из Главного командного центра?

— Можно, конечно. А зачем? — неожиданно спросила меня Татьяна.

— В самом деле! Куда интереснее выйти в условно-обитаемую зону и хватануть между делом пару лишних рентген.

— Ну не так всё фатально… — женщина улыбнулась краешком губ. — В Гэ-Ка-Цэ невесомость и там сидят два мрачных сыча, которые внимательно оглядывают женские окорочка.

— Примерно, как я сейчас…

Татьяна искоса глянула на меня:

— Да, примерно… Очень похоже!

Стало ясно, что Татьяна Авдеева не очень-то симпатизирует диспетчерам из ГКЦ. Это казалось интересным, тему можно было развить…

— Всё работает! — выдохнула женщина, убедившись, что ремонтно-обслуживающий автомат сделал полный круг над линзой и, подобно секундной стрелке, пошёл на второй оборот. — Я умная девочка, однако, вам ещё никто об этом не сказал, ваша честь?

— Ни секунды в этом не сомневался! Да и дочь ваша говорит то же самое…

Дочь я упомянул не зря, собеседница моя это поняла и призадумалась. Отключив тактильный преобразователь и убрав его в чехол, она выдержала паузу и полюбопытствовала.

— Вы хотели о чём-то поговорить, ваша честь?

— Да, есть некоторые темы, которые я хотел бы обсудить именно с вами.

— Слушаю вас внимательно. — она забросила за спину сумку с преобразователем и как будто бы собралась уже на выход, но я придержал её, аккуратно коснувшись локтя.

— Не спешите. Думаю, персоналу станции не следует видеть, что я разговариваю с вами.

— Хорошо. — Татьяна кивнула. — Конспирация — это всегда интересно. В конце-концов, пара лишних рентген ещё никого не убила!

— Я человек на станции новый, ориентируюсь в обстановке плохо, поэтому нуждаюсь в подсказках и советах. — сказал я аккуратно. — Мне нужен кто-то, кто расскажет о деталях, которые я не найду в официальных характеристиках и медицинских отчётах.

Татьяна молчала, видимо, ожидая продолжения. Но я сказал всё, что считал нужным и теперь ждал ответной реакции.

— Вы меня как будто вербуете в осведомители… — неуверенно пробормотала моя собеседница.

— В моём словаре нет такого слова. Но есть слово «конфидент» — это человек, помогающий негласно.

— Конфидент значит… Ага. — Татьяна кивнула и опять умолкла; она, похоже, любила и умела играть в паузы. Но я и сам любил эту игру, поэтому Татьяне пришлось задать новый вопрос, — Конфидент — это тот, кто доносит спецслужбам на возмездной основе, да?

— Нет. Тот, кто доносит, как вы выразились, на возмездной основе — это агент. — поправил я Татьяну. — А конфидент доносит из чувства сердечного расположения. Агента эксплуатируют, с конфидентом — сотрудничают. Во всяком случае, такие отношения я называю сотрудничеством.

— Про чувство сердечного расположения вы интересно сказали, не спорю. А между нами такое чувство нами уже возникло?

— А разве нет?

Я видел, как в моей via-a-vis медленно, но неуклонно разгораются весьма противоречивые чувства. Ей было явно неприятно ощущать себя объектом моих манипуляций, но она понимала, что я упомянул её дочь неслучайно… а стало быть, мне известно больше, чем остальным её коллегам. Кроме того, Татьяна желала попасть в экипаж «Юрия Долгорукого» и прекрасно сознавала, что я способен ей помочь в этом как никто другой. Потому отталкивать меня на её месте было бы по меньшей мере неосмотрительно. Помимо этого, она являлась азартной женщиной и ей, конечно же, стало любопытно куда этот разговор может завести, как далеко и в какие дебри… И наконец, что-то мне подсказывало, что чувство сердечного расположения, упомянутое мною не без иронии, тоже определенным образом влияло на мою собеседницу в эту минуту.

— Что ж, игра интересная, давайте поиграем. — после некоторой паузы выдохнула Татьяна. — Кто или что вас интересует?

— Начнём с диспетчеров Главного командного центра…

— А что с ними не так?

Я лаконично пересказал историю про странную передачу смены в Главном Командном Центре, растянувшуюся на двадцать пять минут, про диковинное по продолжительности архивирование баз данных подсистем и странное поведение диспетчеров при моей попытке поговорить с ними. Лишнего, разумеется, не сказал, но в какой-то момент Татьяна, видимо, поняла цель моего рассказа и только повела плечом.

— Ребята они толковые, но странноватые — это правда. — сказала она с видом человека, твёрдо уверенного в том, что три целковых всегда больше двух, но меньше четырёх. — Но вы же не думаете, что на вас напал кто-то из них? Они сидят по двенадцать часов в невесомости, пристёгнутые к креслам, им очень скучно и очень тяжело. Вокруг кипит жизнь, гремит какая-то движуха, коллеги задорно мечутся по системе Сатурна, занятые интересными делами… Зарабатывают большие деньги, понимаете? А они сидят и отращивают геморрой. Это метафора, конечно, геморрой, как мы знаем, в невесомости не растёт, но всё же… Они изгои, понимаете? Им тяжело, скучно и стыдно… Они ощущают свою неполноценность в сравнении с другими космонавтами. Им никто этого не говорит, но они сами всё понимают. Им не хватает чуда человеческого общения. Поэтому когда у кого-то из них случается день рождения они позволяют его отметить в своём узком кругу. А учитывая сменный характер работы, это удобно сделать в пересменку.

Я чуть было не хлопнул себя по лбу от досады. Почему я сам не подумал об этом и не проверил даты рождений, а также иные памятные события — рождение детей, скажем…

— Вы хотите сказать… — я оборвал себя на полуслове. — Дайте правильный ответ, у кого был день рождения?

— У Миши Холодова.

— Ага… Спасибо! Мужики выпили, стало быть.

— Да, пожалуйста. — Татьяна улыбнулась. — Вы же с ними не пьёте, а им надо сознавать свою актуальность.

«Сознавать актуальность» — это было хорошо сказано… Мысли мои хаотично роились, примерно как пельмени в кипятке — одни всплывали, другие тонули. Я понял, что не ошибся в своих расчётах и отыскал то, в чём так сейчас нуждался — человека информированного и наделенного острым умом. А то, что Татьяна Авдеева располагала к тому же шикарной внешностью и умела нравиться собеседнику, являлось дополнительным бонусом, повышавшим её ценность как источника информации.

— Благодарю вас за дельную мысль, я вас услышал. — я кивнул, давая понять, что эта тема закончена и речь сейчас пойдёт о другом. — А что вы можете сказать об отношениях Завгороднего и Акчуриной?

— Что вас интересует? — последовал вполне ожидаемый встречный вопрос. Я и в самом деле высказался неконкретно, слишком общо и непрофессионально.

— Связи и отношения, не фиксируемые официальными документами, но обсуждаемые в узком кругу в свободное от безделья время.

— В свободное об безделья время мы работаем… по крайней мере некоторые из нас. А что касается неформальных отношений, то я могу порассказать всякого про братьев Капленко.

Поскольку Капленко являлись братом и сестрой, то упоминание во множественном числе «братьев» носило явно ёрнический подтекст.

— Есть что рассказать про Ольгу и Олега Капленко?

— О да, если Служба ревизионного контроля «Роскосмоса» ищет коррупционные схемы, то с этим давайте ко мне. В смысле к Капленко.

— Не любите вы начальника, да? — я имел в виду то обстоятельство, что Олег Капленко являлся непосредственным руководителем моей собеседницы. Та покивала с полуулыбкой на губах:

— А за что его любить? Он ведь не золотой червонец, верно?

— И в самом деле. Но давайте про Капленко мы в другой раз поговорим, а сейчас найдите пару эпитетов про Акчурину и Завгороднего.

— Они очень разные люди. Акчурина по большому счёту неплохая женщина, в той степени, в какой мы все неплохие, пока лежим зубами к стенке, но с Завгородним ничего у неё не могло сростись. Ну и не срослось.

— А вообще у кого-то что-то срастается?

— В космосе-то? Может где-то такое чудо случается, но только не на орбите Сатурна. Уж больно место неподходящее! Пыльное…

— Давно они расстались?

— Об этом можно их самих спросить, вообще-то. Но по моему мнению, это произошло довольно давно. Месяцев пять точно, если не больше. — Татьяна в эту минуту выглядела абсолютно уверенной в том, что говорила. Это-то и сбивало с толку, я не мог поверить в то, что она меня обманывает умышленно, но ведь слова её вступали в прямое противоречие с выводом молекулярно-генетической экспертизы!

— Вы уверены в том, что говорите? Они могли восстановить отношение и скрывать это?

— Ну попытаться скрыть можно, конечно… на то она и попытка, чтобы быть неудачной. Дело в том, что Акчурина допустила шуточки интимного свойства в адрес своего бывшего. И как учит нас женский опыт, сын ошибок трудных, мужчины шутки такого рода редко понимают и никогда не прощают. Поэтому в восстановление их отношений я, уж извините, не поверю за всё золото мира.

— Какого рода шуточки? — тут же поспешил уточнить я. Канцелярская душа, что и говорить, пытаюсь всё доводить до полной ясности.

— Детали интересны, да? Грязное бельё и пятна на трусиках?! — Татьяна на какое-то мгновение стала вдруг необычайно вульгарна и доступна… я понял, что доступна… но через секунду она взяла себя в руки, интонация сделалась прежней и снова между нами появилась та официальная дистанция, что существовала прежде. — Она позволила шутить про маленький пенис, однополчанина и заряжание лёжа. Завгородний всё это слышал — так уж случилось! А мужчине слышать про себя такое обидно!

— Что?! — я действительно оторопел в эту секунду. — Я ничего не понял, о чём речь? Что такое «однополчанин» и «заряжание лёжа»?

— А вы подумайте, ваша честь. — меланхолично уронила моя собеседница и замолчала.

Мне потребовалось секунд пять или даже более, чтобы понять, как строить разговор далее:

— «Однополчанин» — это мужчина на один раз, это понятно…

— Да, именно! На одну палку. — с легкой усмешкой отозвалась Татьяна.

— А «лёжа заряжай» — это из какой оперы?

— Да пословица есть такая глупая… псковская или архангельская, не помню точно, что-то вроде «лёжа лежай, одним и тем заряжай».

— М-да уж, не смешно как-то совсем. — только и нашёлся я что сказать.

— Так это и не шутка. Это комментарий по поводу разнообразия половой жизни.

— Так, понятно, Акучурина шутила обидно. — я, наконец, действительно всё понял или решил, что понял. — Что далее?

— Людочка Акчурина шутила, а Андрейка Завгородний обижался. А вы бы не обиделись? — неожиданно осведомилась моя собеседница.

Я мысленно ею восхитился — женщина умела подавать информацию и обострять психологическую игру. Занятная такая дамочка, уж у неё этого точно не отнять.

— Про меня так не шутят. — лаконично ответил я и подвёл итог этой части беседы. — То есть вы не верите в восстановление их отношений?

— Категорически!

Собеседница моя была абсолютно логична и слова её вызывали полное доверие. По крайней мере, на эмоциональном уровне. Все невербальные сигналы — мимика, жестикуляция, вернее, почти полное отсутствие таковой, спокойный взгляд в глаза собеседника — всё убеждало меня в том, что Татьяна искренна. Но оттого я всё яснее ощущал полную дезориентацию собственного расследования.

— Ладно, примем это к сведению. — я постарался выразиться максимально нейтрально, дабы Татьяна не смогла понять моего отношения к тому, что она говорила. — У меня есть ещё один вопрос.

Я открыл клапан нагрудного кармана комбинезона и вытащил золотой шарик. Поднял его на уровень глаз Татьяны, дабы та получила возможность получше рассмотреть вещицу, после чего задал вопрос:

— Что это такое, можете мне сказать?

— Это хорошая шутка, господин ревизор, надо будет повторить при случае! Вы достаёте из собственного кармана неведомую чепуховину и спрашиваете у меня, что это такое… А вам как обычно отвечают на такой вопрос?

— Дилетанты задают встречные вопросы. — я попытался отшутиться. — Ну вы-то как специалист по слаботочным системам… монтажу и обслуживанию… может, что-то придумаете?

— А эта штучка электрическая, что ли?

— Что ли, да… — я сдавил кресты на внешнем шаре и тот чуть было не вырвался из руки. В невесомости эффект оказался очень хорошо выражен.

Мне показалось любопытным посмотреть на то, как странная вещица поведет себя в условиях отсутствия веса. Как она движется в земной гравитации я уже видел, теперь напрашивался эксперимент иного рода. Я не без некоторого волнения выпустил шарик из рук — опасался, что он врежется в какой-нибудь из мониторов, которых вокруг находилось множество — но… ничего подобного не произошло. Шар описал в воздухе полный круг — хотя, нет! — это был, скорее овал, эллипс, после чего покатился, словно по рельсам, вдоль стены отсека.

— Ух ничего себе! — выдохнула Татьяна. — У него — что? — двигатель где-то спрятан? У нас же безопорная среда! Куда это он поехал?

Признаюсь, я сам был поражен увиденным. Мы не могли перемещаться в невесомости, не касаясь стен и поручней, но золотой шар, оказывается, мог это делать, не контактируя ни с одной из опор. В принципе, он мог бы придать себе импульс посредством отброса массы, другими словами, демонстрируя реактивный эффект, но я только что держал шарик своими руками и прекрасно понимал, что никакого отброса массы тот не осуществлял… Гироскопическим эффектом можно было бы объяснить сохранение ориентации шара, но никак не его движение. Между тем, золотая диковинка прокатилась — или пролетела, не знаю, как правильно — вдоль всего отсека, вернулась в исходную точку, то есть ко мне и… Вот тут у меня волосы шевельнулись на локтях и коленях… Приблизившись ко мне, шарик моментально изменил траекторию движения и резко взмыл вверх, под прямым углом к прежней плоскости своего движения. И опять покатился на удалении тридцати-сорок сантиметров от стены отсека.

Это было невероятно. Такого просто не могло быть. То, что я видел в эти секунды противоречило всем основам физической науки. По крайней мере той физической науки, что преподавали мне.

Татьяна Авдеева, похоже, испытывала те же чувства. Она безмолвно наблюдала за странными кульбитами золотого шара и потрясена оказалось не меньше моего. Когда шар закончил повторный облёт отсека «тэ-пэ четыре-семь» и вновь приблизился к нам, его энергия заметно уменьшилась. Он вяло принялся нарезать круги вокруг меня и Татьяны, и я осознал к немалому своему удивлению, что смотрю на него как на живое существо. И думаю о нём, как о живом, примерно, как о котёнке или щенке… После того, как шарик облетел вокруг меня и Татьяны, я легко поймал его в ладонь и остановил.

— Вы, сами-то, понимаете физику его движения? — неожиданно спросила меня Татьяна. — Это же крушение классической физики двадцатого века! Он ведь не в воздухе плавает и не от воздуха отталкивается. Он плавает в эфире, да-да, в том самом, лесажевском, в который верил Менделеев и который отменил Максвелл. Точнее, Майкельсон. Для этого чуда нет невесомости! Эта штука управляет обтекающими его потоками эфира. Вы это понимаете, ваша честь?

— Ну-у-у… — на самом деле я в ту минуту понимал совсем другое — ситуация вокруг меня не только не упрощается, но напротив, закручивается самым немыслимым узлом. Вопросы и парадоксы безостановочно нарастали такими комом, что о лесажевской физике мирового эфира я точно не думал ничего. Вообще!

— Знаете, что я скажу вам, господин Акзатнов… — Татьяна повернулась ко мне, приблизив своё лицо к моему… я буквально уперся в тревожный взгляд её вмиг потемневших глаз… или просто зрачки её были расширены? не могу судить…

— Жду с нетерпением вашего вердикта. — я попытался пошутить, но собеседница моя ироничного тона не поддержала:

— Если ревизор «Роскосмоса» находится на борту нашей станции с такой штукой в кармане, стало быть у всех нас очень большие проблемы. Я вам даже больше скажу — не все из нас при таком раскладе вернутся домой живыми. Ага! Про кого вы там спрашивали: про Акчурину и Завгороднего? Начинайте загибать пальцы!

Вот тут мне стало по-настояшщему не по себе. Принимая во внимание, что Акчурина была убита немногим более суток тому назад, пророчество Татьяны Авдеевой звучало слишком всерьёз и действительно пугающе.

Я спрятал шарик обратно в нагрудный карман и на секунду задумался над тем, не слишком ли опрометчиво поступил, показав его своей собеседнице. Возможно, следовало в одиночку понаблюдать за его движением в невесомости и уже после этого принимать решение о такого рода публичных демонстрациях. Впрочем, я не успел как следует сосредоточиться на этих размышлениях, как Татьяна похлопала меня по руке, привлекая внимание.

— Ваша честь, господин ревизор, уж коли у нас завязались столь доверительные отношения… что вы мне даже демонстрируете всякие артефакты и аномалии… и вопросы всякие задаёте хитрые, так может и я спрошу вас начистоту?

Я примерно догадывался о чём меня попросит Татьяна, поэтому согласился:

— Валяйте, голубушка!

— Вы можете мне помочь в ситуации с дочерью? Я ведь прекрасно понимаю, что вы прежде чем начинать умные разговоры со мною, сверились с моим личным делом. Вы и сами прозрачно намекнули об этом в самом начале разговора…

— Она несовершеннолетняя, а страховое мошенничество — это не настолько социально опасное преступление, что бы руководство «Роскосмоса» не смогло добиться либо закрытия дела, либо удаления её фамилии из следственных материалов. Кое-какая практика на сей счёт существует. — и заданный мне вопрос, и мой ответ были продуманы заблаговременно, так что Татьяна в тупик меня отнюдь не поставила.

— А я речь веду отнюдь не о закрытии дела. Я хочу попасть в состав экипажа «Юрия Долгорукого», о чём вам хорошо известно, но… — тут Татьяна взяла выразительную паузу. — Но отправиться в первый межзвёздный полёт мне необходимо с дочерью. Мы обе этого хотим. Скажу так — это наша общая мечта. Опасаюсь, что добиться нужного решения обычным путём невозможно, ибо… у дочери возникли известные вам проблемы. Вы обеспечите мне необходимую протекцию?

До этого момента я был уверен, что это именно я использовал Татьяну в своих интересах. Точнее, в интересах своего расследования, но по сути это было одно и то же. Однако после такой просьбы у меня возникло стойкое ощущение, что на самом деле не я тут самый главный манипулятор людьми. Я молчал, не зная, что ответить. Молчала и Татьяна, явно намереваясь меня услышать. Сообразив, что пауза может затянуться, женщина решила подогреть мою активность:

— Вам ведь нужна ещё будет помощь конфиденциального информатора, верно? Такого человека, который расскажет о событиях, не попавших в официальные отчёты…

— Что вы имеете в виду? — следовало признать, что Татьяне удалось разбудить моё любопытство.

— Я говорю о дуэли с участием того самого Завгороднего, которым вы интересовались несколько минут назад. Вряд ли вам кто-то рассказывал об этом.

— Да, про такое мне никто ещё ничего не рассказывал. А с кем же сражался наш дуэлянт? И по какой причине?

— Причиной конфликта послужил… э-э… репутационный ущерб, нанесенный нашим техником из группы материально-технического обеспечения Толиком Шастовым доброму имени Юми Толобовой, пилоту из группы дальней разведки и мониторинга. Завгородний вступился за Толобову, чем вызвал немалый переполох в умах женской части коллектива.

Мне показалось, что я ослышался. Юми Толобова являлась тем самым человеком, которого я подозревал в убийстве Йоханна Тимма и сокрытии его корабля на одной из ледяных лун Сатурна. А Завгородний был тем самым человеком, от которого была беременна убитая сутки назад Акчурина. Более того, даже для Анатолия Шастова в этом раскладе находилось своё место, поскольку это именно он осуществлял загрузку на борт транспортного корабля контейнера с трупом Баженовой. В котором на самом деле находился труп неизвестно где и кем убитого Тимма. Хотя — нет! — в моей версии событий это было как раз известно. Юми убила Тимма, Акчурина поместила его труп в транспортный контейнер под видом трупа Баженовой, а Толик Шастов обеспечил его отправку на Землю.

Как всё интересно сходилось! До сих пор мне было непонятно, что именно могло побудить действовать согласованно нескольких человек, но вот теперь, похоже, контуры интриги начали обозначаться.

Я почувствовал, что мне необходимо связаться с генералом Панчишиным.

— Вот что, Татьяна, сделаем так. — разговор пора было заканчивать, поскольку дел впереди ещё было очень много. — Вашу просьбу я передам руководству и сообщу вам о полученном ответе. Могу сказать, что со своей стороны я заинтересован в поддержании рабочего контакта с вами и буду ходатайствовать о вынесении положительного решения по вопросу включения в экипаж «Юрия Долгорукого» вас и вашей дочери. У меня остаются кое-какие вопросы к вам и я бы хотел с вами встретиться приватно. Примерно через сутки. О времени встречи я вам сообщу дополнительно.

— Вы придёте ко мне?

— Нет, это исключено, поскольку мой визит будет зафиксирован системой жизнеобеспечения и диспетчера в Главном Командном центре его отследят. А в наших общих интересах сохранять приватность контактов и не допускать их разглашения. Поэтому вы придёте ко мне.

— В вашей каюте стоят такие же точно биодатчики и ребята в Гэ-Ка-Цэ будут знать, что я пришла к вам.

— Не будут. Я ведь большой мальчик и к тому же служу ревизором «Роскосмоса».

— Эти датчики отключить нельзя. Тот, кто вас огрел по голове штативом воспользовался перезагрузкой системы. Если б не она, вы бы узнали его фамилию за пять секунд.

— В этой части вы правы, тот, кто огрел меня штативом был вынужден действовать во время перезагрузки. — согласился я. — Но я сумею отключить датчики без перезагрузок, беспокоиться не надо. Так что там насчёт пресловутой дуэли Завгороднего и Шастова?

Группа дальней разведки и мониторинга, сокращенно Группа ДРМ, не привлекалась к работам по практической добыче полезных ископаемых в системе Сатурна. Она имела свой круг обязанностей, который в официальных документах именовался «инженерным и навигационным обеспечением фундаментальных научно-исследовательских работ и их прикладной адаптацией». Хотя система планеты-гиганта активно изучалась и осваивалась на протяжении последних десятилетий, фронт научного поиска здесь не только не сокращался, а напротив, стабильно рос. По известному диогеновскому принципу: чем больше я знаю, тем больше не знаю. Массу вопросов рождали процессы, протекавшие внутри ледяных спутников. Температуры их солёных океанов,спрессованных чудовищным давлением, лишь немногим не достигали точек кипения, там протекали какие-то невообразимые процессы, которые не давали покоя уже третьему поколению земных экзобиологов. Энцелад, самый интригующий из всех спутников с подлёдным океаном, уже более двух десятилетий считался «зоной абсолютной стерильности», к посадке на который не допускались аппараты, не имевшие высшую категорию биологической чистоты. Хотя жизнь там всё ещё не была найдена, титаны человеческой мысли верили, что отыщут в недрах обжигающе горячего океана нечто сложно-органическое и способное к самовоспроизведению… Будоражило воображение учёных аномальное взаимодействие магнитосферы Сатурна с солнечным ветром и галактическими излучениями. В сравнении с безумными по активности радиационными поясами Юпитера, превращавшими этого царя Солнечной системы в совершенно непригодное для проживания человека место, Сатурн и его окрестности казались почти что дачным участком с жаровней для барбекю в тени каштана. Тут земным учёным было интересно, здесь можно было разворачивать громадные базы для переселения землян в случае планетарной катастрофы, строить новый космический дом человечества. Тут фантазия учёных играла!

Много было здесь непонятного для современной фундаментальной науки, но сугубых учёных в столь далёкий космос не пускали. Не только «Роскосмос», но и наши европейские коллеги, китайские друзья и индийские подражатели. Не потому, что учёные грызут ногти и сильно сутулятся, а совсем по другой причине — окрестности дальней планеты всегда опасны. А это означает, что в случае серьёзной нештатной ситуации выдающийся учёный окажется слабым звеном — он ничем не сможет помочь помочь экипажу, но вот погибнет в числе первых…

Учёных заменили автоматы, симбиотические системы длительного размещения в агрессивной среде и, разумеется, фрагменты искусственного интеллекта, внедренные в алгоритмы обработки данных удаленной периферии. Всё это богатство человеческого разума размещалось во всевозможных управляемых зондах, которые действовали как автономно, так и взаимодействуя друг с другом. Одни зонды бурили льды чудовищной толщины на ледяных спутниках, другие заглублялись в грунт мини-лун, третьи — парили в ближних и дальних пределах системы, четвёртые — ныряли в непрозрачные глубины атмосферы Сатурна в поисках хитроумных закономерностей изменений этого чуждого землянам мира. Собранные в огромную нейросеть, имитирующую человеческий мозг, зонды «Роскосмоса» обменивались информацией, коррелировали её, соотносили с сотнями и тысячами всевозможных параметров, выискивая скрытые закономерности, которых на самом деле, быть может, и не существовало вовсе.

И всю эту чудную красоту, выдуманную человеческим разумом и воплощенную в реальные объекты чудотворцами «Роскосмоса», поддерживали в рабочем состоянии пилоты Группы дальней разведки и мониторинга. Возглавляла её Лариса Янышева, в подчинении которой находились три пилота. Одним из этих пилотов и являлась Юми Толобова, единственный человек из состава рабочего персонала и экипажа операционной базы «Академик Королёв», имевший реальную возможность скрыть межорбитальный «челнок» Йоханна Тимма.

Доказывалась эта истина не просто, а очень просто. Если европейская миссия «двадцать два-семь» отправилась к Сатурну одиннадцатого марта, значит здесь они очутились через тридцать дней. Это я на «Скороходе-десять» домчался к Сатурну за десять суток, а наши младшие европейские братья так быстро не летают. У них перелёт к Сатурну занимает тридцать дней — и то в тех случаях, когда они сильно торопятся.

Итак, десятого апреля Йоханн Тимм, живой и здоровый, прибыл на «Гюйгенс», а семнадцатого его труп под видом тела Баженовой оказался погружен на борт нашего транспортного корабля. Стало быть, именно в интервале с десятого по семнадцатое число Тимм был убит. Диапазон этот, кстати, можно подсократить на сутки с обеих сторон, потому как не сразу же по прилёту Тимм отправился рыскать со системе Сатурна, наверняка, день или два ушли у него на подготовку к вылету. Пятки, там, помыть, хорошенько побриться… Ну, а если всерьёз, то ему нужна была легенда перед своими коллегами, а создать её за час или два он никак не мог, нужны были кое-какие встречи, умные разговоры, многозначительные вздохи и хорошая пьянка. Так что всяко он сутки на «Гюйгенсе» до отлёта пробыл.

В этом я был уверен, мог дать на отсечение руку, ногу и даже голову. Не свои, разумеется…

Итак, откинув с обеих сторон отмеренного интервала сутки, мы приходим к выводу, что погиб секретный сотрудник по фамилии Тимм с одиннадцатого по шестнадцатое апреля. И надо же было такому случиться, что именно в эти дни Юми Толобова совершила два весьма длительных вылета. Тринадцатого числа она осуществила подхват зондов с поверхности Энцелада, а пятнадцатого — доставку на поверхность Реи ядерного реактора для автономного бурильщика. В первом случае Юми пролетела над спутником без посадки. Строго говоря, на Энцелад вообще нельзя садиться нестерильной технике, поскольку существует коллективный договор с государствами, работающими в система Сатурна, содержащий подобное ограничение.

А потому на Энцеладе с нашим драгоценным Йоханном Тиммом вряд ли что плохого могло случиться. Кстати, и сам Тимм не имел права туда присаживаться, хотя он, разумеется, будучи сотрудником спецслужбы, с ведома своего руководства мог пренебречь формальными запретами. Я сам нарушаю всевозможные запреты постоянно…

Так вот на Рею Юми должна была доставить реактор посадочным способом. И всё самое интересное должно было произойти именно там.

Я уже просмотрел полётная задание Юми и её официальный отчёт. И кое-какие вопросы у меня появились. Но самое большое чудо, как известно — это человеческое общение. Я не сомневался в том, что как только заведу с нашей замечательной девушкой-пилотом предметный разговор, так сразу же начнутся интересные открытия. Вот почему-то появилась у меня в последние часы такая странная уверенность.

Привалившись спиной к большой подушке с газовым наполнителем, я активировал модуль связи мозгового импланта и, подняв взгляд к потолку, просмотрел состояние загрузки межорбитального «челнока «Коалиция-семь». Ведь именно в него Юми Толобова в моём обществе должна будет сесть через пять часов и отчалить в очередной вояж по системе Сатурна.

Насколько можно было понять, «челнок» должен был принять на борт ещё девяносто тонн жидкого водорода, семьсот килограмм криогенного масла и два сбрасываемых гео-вымпела. Что ж, хорошо, что не двадцать два! Загрузка должна была продлиться ещё один час сорок пять минут. С присущим мне цинизмом я увеличил её на семь минут, выдав предписание погрузить два робота грунтовой разведки. Этому поручению я присвоил высший приоритет, благо право такое у меня имелось, а это означало, что никто, кроме меня, загрузку указанной техники отменить не сможет. Подумав немного и прикинув энергетику предстоящего перелёта, я дал команду закачать в баки «Коалиции-семь» ещё пятьдесят пять тонн жидкого водорода.

Этого топлива должно было хватить для склонения Юми Толобовой к явке с повинной… Даже с некоторым запасом.

Ещё немного поразмыслив, я добавил в список своих распоряжений маленькую опцию — оповещать меня о попытке их отмены. Мне действительно было интересно, кто же попробует отменить закачку дополнительных объёмов водорода в баки челнока и погрузку в его грузовой отсек двух роботов геологической разведки? Будет ли это Юми Толобова или, быть может, командир операционной базы Вадим Королёв попытается подкорректировать приказы ревизора «Роскосмоса»?

Любая попытка отмены сделанных мною дополнений потенциально могла мне многое сообщить. По крайней мере, я так думал.

Покончив с этими маленькими стивидорскими фокусами, я влез в менюшку распределения личного состава. На белоснежном потолке прямо надо мной медленно поворачивалась объёмная модель операционной базы, точки внутри которой обозначали распределение людей по помещениям. Меня интересовали не все люди, а один, строго конкретный человек — Михаил Холодов, диспетчер группы дежурного обеспечения. Хотя, если говорить совсем уж строго, меня он интересовал лишь постольку, поскольку мне надлежало расследовать преступление, к которому Холодов не имел ни малейшего отношения; зато на меня не так давно свалился приказ начальства разобраться с причиной странного поведения диспетчерской смены. И я имел намерение этот приказ выполнить.

Михаил находился в жилой оконечности «синего» коридора. Его отметка не двигалась, посмотрев медицинские показатели, я понял, что он спит или отдыхает: пульс — пятьдесят пять ударов в минуту, частота дыхания — четырнадцать циклов за то же время. Запомнив номер помещения, я отключил имплант и поднялся. Прежде чем выйти из каюты я открыл сейф и извлёк из него свой зеркальный кейс. Нет, не для того, чтобы полюбоваться на свою милую лысую рожу, а сугубо с практической целью — в кейсе находилась универсальная отмычка, с помощью которой я мог открыть любую дверь в обитаемой зоне станции «Академик Королёв». Впрочем, существовали шестнадцать дверей, которые не могли быть открыты этим устройством, но все они вели к ядерным реакторам и для меня в ту минуту интереса не представляли. С этой отмычкой я мог зайти к Холодову даже против его воли за секунду или полторы. Это прерогатива ревизора «Роскосмоса» — приходить куда нужно, не спрашивая разрешения.

Включив отмычку и убедившись, что она исправна и питание достаточно, я положил её в карман комбинезона, а кейс отправил обратно в сейф. Проверил на всякий случай и пистолет — он мне, в общем-то, был совершенно не нужен, я не ждал рукопашных схваток и захвата заложников, но чутьё подсказывало уже, что станция «Академик Королёв» — это такое место, где всё происходит не во время и не по плану. А стало быть, пистолет надлежит держать здесь заряженным и всегда под рукой.

Ещё пару минут я потратил на то, чтобы проверить активность всех «закладок», устроенных на случай скрытого проникновения в мой жилой отсек. Мне приходилось опасаться того, что в отсек либо подбросят яд, либо подложат подслушивающее устройство. Кем бы ни являлись убийцы Акчуриной, они должны были понимать, что мне придётся расследовать совершенное ими преступление. С их стороны представлялось очень разумным превентивно обезопасить себя от моих действий. Для этого они вполне могли попытаться незаметно проникнуть в помещение, которое я использовал как жилое, и подложить мне какую-то дрянь. Так что подстраховка была просто необходима.

Сразу по прилёту я разместил в гостиной, спальне и деловом модуле в общей сложности шестнадцать датчиков движения, комбинированных с видеокамерами и блоком высокоскоростной защищённой связи. Это значило, что я мог понаблюдать за действиями злоумышленников, если таковые появятся, в прямом эфире. Мой мозговой имплант предоставлял возможность коммуникации с охранной системой в любой точке системы Сатурна. Теоретически, по крайней мере… Поскольку солнечный ветер и собственную активность магнитного поля планеты-гиганта даже наш научно-технический прогресс отменить покуда не мог.

Быстро протестировав мини-сеть из шестнадцати скрытых датчиков и убедившись, что с нею всё в порядке, я захлопнул сейф и с лёгким сердцем вышел из каюты. Идти далеко не пришлось, поскольку жилое помещение, занятое Холодовым, находилось не очень-то далеко от моего — всего-то пол ста метров в корму.

Коридор был пуст. Даже исходя из азов теории вероятности несложно догадаться, что шанс встретить лишнюю пару глаз в коридоре, где более двух сотен помещений и менее двух десятков жильцов, из которых половина включена в состав экспедиций и находится вне пределов базы, представляет собой величину, измеряемую десятыми долями процента. А поскольку гауссовское распределение неравномерно, то выборка становится ещё более дисперсной… В общем, я это правило формулирую просто и доходчиво: ходить можно везде, всегда и никого не бояться, но делать это нужно как можно реже. И кстати, старина Гаусс со мной в этом полностью был согласен.

Прошагав необходимое расстояние, я остановился перед нужной мне дверью и осмотрелся. Коридор оставался пуст, никаких лишних глаз. Можно было начинать представление.

Приложив универсальную отмычку к тому месту, где находилось исполнительное реле замка, я замкнул нужный сенсор и сгенерированное вихревое поле на полсекунды изменило полярность его подключения. Этого оказалось достаточным для того, чтобы скрытый от глаз подпружиненный шип вышел из захвата и привод двери, толкнул её в перегородку, посчитав открытой. Шагнув через условный порог, которого на самом деле не могло быть на космических объектах с повышенной силой тяжести, я огляделся.

Гостиная была пуста. Из санитарно-гигиенического отсека доносился звуки воды и негромкой музыки. Что ж, Михаил Холодов, похоже, уже проснулся и уделял время потребному санитарному минимуму. Так даже было лучше! Я закрыл дверь, спрятал универсальный ключ, присел в адаптивное кресло. На секунду возник соблазн заглянуть в соседнее помещение, посмотреть на источник музыки, но я тут же отогнал эту мысль как неуместную.

И правильно, ждать долго всё равно не пришлось. Через пару минут тихо щёлкнул доводчик двери и из санитарно-гигиенического отсека вышел хозяин апартаментов. Голый, как Давид, Голиаф и Железный дровосек, правда, без пращи и масленки на голове. Два метра красоты и непосредственности… Увидев меня, Миша Холодов обомлел и застыл истуканом, даже непонятно стало чему же он так удивился?

— Дверь была открыта, так что пришлось проверить, не случилось ли чего… — пояснил я.

— То есть, как… позвольте… — он откровенно растерялся. — Разрешите одеться и поприветствовать вас, ваша честь, согласно требованиям…

Он рысью метнулся в ту самую дверь, через которую только что вошёл и через секунду вернулся с полотенцем.

— Не надо этих формальностей, я сейчас уйду. — отмахнулся я. — У меня к вам, Михаил, всего один вопрос. Если позволите, конечно.

— Да без вопросов, ваша честь! Всё, что считаете нужным.

— Что вы с ребятами пили на день рождения при пересменке? — я поднялся, давая понять, что готов уйти.

— Ну да… так некрасиво получилось… — мой собеседник моментально повесил нос и явно расстроился. — И с вами такой эксцесс вышел в то же самое время… так скверно… очень стыдно…

Он перевёл дыхание, а я молчал, предлагая тем самым ответить ему на заданный вопрос прямо и без лишних логических зигзагов.

— Прохор принёс бутылку «Кремлёвской-Романовской»… эх, не хотел я этого, честно… нет у нас такой традиции вообще, но Прохор просто выбора не оставил. Бутылка номерная, сертификатная, кварцитовое стекло… ну, не отказаться было! — закончил Холодов фразу.

— Прохор — это…

— Это — Уряднов. — подсказал мой собеседник.

— Дорогая бутылка. — признаюсь, я был впечатлён тем, что именно распили дежурные диспетчера. Подобного спиртного вообще не должно было быть на орбите Сатурна.

— В том-то и дело — это не из нашего бара! Я могу вас попросить, ваша честь… Если это уместно…

— Что именно?

— Не наказывайте Прохора. На самом деле вина лежит на мне. Это был мой день рождения и я согласился распить спиртное во времена передачи смены. Если бы я отказался, то никто бы пить не стал — это точно. Ребята не виноваты! Не наказывайте их, накажите меня!

В общем-то, я услышал всё, что мне надо было услышать и бессмысленный разговор пора было сворачивать.

— Не беспокойтесь, Михаил, вопрос о наказании вообще не стоит. Я же не допрашиваю вас официально, вы же сами это видите, так ведь? У нас всего лишь приватный разговор. — я постарался успокоить Холодова и тот моментально размяк, выдохнул и успокоился — это было очень заметно. — А скажите, пожалуйста, откуда появилась номерная бутылка «Кремлёвской-Романовской» у Прохора?

— Ему Баштин отдал и сказал поздравить меня. Прохор так и сказал, когда бутылку извлёк, дескать, выполняю поручение Александра Сергеевича, поздравляю тебя и… вообще…

Признаюсь, тут я немного озадачился. Подобного ответа никак не ожидал. Никакой связи между руководителем Экспедиции №1 Баштиным и Прохором Урядновым я провести не мог. Это означало то, что я как минимум многого не знал.

— Александр Сергеевич частенько спонсирует подобным образом чужие дни рождения? — я постарался сформулировать вопрос так, чтобы в нём не сквозила желчь.

— Первый раз! Вообще первый! — Холодов воззрился на меня с непередаваемым изумлением, с таким видом, словно это я, а не Коперник, предложил гелиоцентрицескую систему мира. — Никогда прежде такого не было… Судите меня, голову рубите, но я от сказнного не откажусь. Никакого спиртного мы прежде от Александра Сергеевича не получали и не распивали. И впредь не будем, клянусь!

— Хорошо, хорошо. — я постарался успокоить собеседника. — Никто никому голову рубить не станет, обещаю! И под суд отдавать — тоже.

Пожав Михаилу руку и расставшись почти дружески, я отправился в свою каюту. Сказать, что чувствовал я себя озадаченным, значило ничего не сказать. Я получил ответ, который никуда не вёл и, в сущности, был совершенно бесполезен с точки зрения проводимого расследования. Баштин не имел ни малейшего отношения к нападению на меня, поскольку во время оного сидел в Ситуационном зале в окружении полутора десятков человек. О лучшем alibi и мечтать не приходится. Лучшее alibi в данной ситуации — это сидеть в тюрьме или быть мёртвым…

Вернувшись в свою каюту, я занялся составлением сообщения на Землю. Прежде всего, изложил предположения относительно способа сокрытия или уничтожения «челнока» Йоханна Тимма: ледяной спутник, расплавление толщи льда, опрокидывание корабля и всё такое… Красиво, изящно, необычно — мне самому нравился этот сценарий, я в него уже почти верил. Затем лаконично рассказал о полёте к кольцу Сатурна в корабле Завгороднего, разумеется, сообщил об имевшем место конфликте и заявил категорическое требование не привлекать Завгороднего к ответственности за случившееся. Особо остановился на том, что склоняюсь к мысли о его полной невиновности, хотя и подчеркнул, что отдельные эпизоды его пребывания на операционной базе требуют прояснения. Поэтому подозрения с него полностью не снимаются. Затем кратко сообщил о вербовочном подходе к Татьяне Авдеевой и выдвинутых ею встречных требованиях, которые мне не казались чрезмерными. По крайней мере в той ситуации, в которой я находился. И наконец, объяснил необходимость своего полёта с Юми Толобовой и связанные с этим риски.

А рисков было действительно много. И самый очевидный из них — самоубийство Толобовой в случае её разоблачения. В состоянии паники или гнева она просто-напросто могла таранить любой более или менее массивный объект, что на скорости девяносто километров в секунду означало полное разрушение корабля и мгновенную смерть находящихся на борту. Принимая во внимание, что я должен был лететь в одном корабле с Толобовой, это означало мою собственную смерть.

Такая вот у меня получалась таблица Пифагора. Дважды два — четыре.

Глава 6. Фонтаны Энцелада

На борт «Коалиции-семь» я поднялся уже в «тяжёлом скафандре», имевшем, по крайней мере, теоретически, повышенную защиту при облучении высокоэнергетическими частицами. Межорбитальный челнок лёгкого класса представлял собою упрощённую и сильно уменьшенную версию тяжёлого транспортного корабля и почти не имел керамической защиты, ведь нельзя же было считать таковой лёгкие створки на остеклении кабины да скорлупу в двадцать сантиметров толщиной вокруг неё! Правда, и «тяжёлый скафандр» тоже являлся защитой весьма относительной, скорее, он представлял собою дань протоколу безопасности, нежели настоящую преграду на пути какого-нибудь спорадического потока частиц, занесенного в Солнечную систему прихотью галактических электромагнитных полей. Но без такого скафандра полёт в корабле лёгкого класса был невозможен и выбирать мне не приходилось

Юми встретила меня, лучезарно улыбаясь. Она также была облачена в «тяжёлый скафандр» с открытым в ту минуту шлемом. Места наши располагались рядом, как в самом обычном атмосферном бомбардировщике. Юми в роли первого пилота занимала левое сидение, я же уселся в правое, отведенное для второго пилота. Пока усаживался и подключал периферию, слушал раздраженное бормотание Юми, пытавшейся выяснить у старшего по причальной линии причину перегруза корабля. Дабы положить конец излишнему словоговорению, я негромко пояснил:

— Юми, не надо спорить! Дополнительный водород и криогенное масло загружены по моему распоряжению…

Думал, она поймёт, но — нет! — мой пилот проявил неожиданную инерционность мышления:

— В наши баки закачано лишних пятьдесят пять тонн жидкого водорода! Этот перегруз реально может повлиять на пилотажные характеристки нашего…

— Это я приказал закачать водород. — как можно спокойнее повторил я сказанное. — Спорить не о чем! Вылетаем!

— У меня есть полётное задание и для его выполнения принятые на борт пятьдесят пять тонн водорода совершенно избыточны. — непреклонно повторила Юми и я даже усомнился на минуту: она правда не понимала смысла происходившего или только создавала видимость этого?

— Я хочу покататься с вами по системе Сатурна и для этого приказал закачать в перегруз пятьдесят пять тонн жидкого водорода. Вы же не откажетесь показать мне местные достопримечательности, так ведь? — я повернулся всем торсом в сторону Юми. — Или с вашей стороны последует отказ от выполнения задания?

Вот тут, видимо, Юми поняла, что ситуация неординарна и неслучайно рядом с нею в кресле оказался ревизор «Роскосмоса». Надо признать, долго она соображала…

Подняв обе руки вверх и изобразив тем самым символическую капитуляцию, она пробормотала невнятно «хорошо, хорошо, сразу вылетаем…» и запустила стартовый протокол.

Два невидимых с пилотских мест толкателя мягко, почти незаметно, надавили на упорные площадки на днище «Коалиции»; на экране обзорного монитора, направленного вниз, я хорошо видел их беззвучно скользившие блестящие штоки, втягивавшиеся в цилиндры. Казалось, ничего не произошло, но на самом деле корабль уже отстыковался от операционной базы и на почти незаметной скорости два метра в секунду медленно отвалил вниз, в сторону колец. Поскольку кольца Сатурна находились в плоскости экватора планеты, а «Академик Королёв» висел над северным полушарием Сатурна на широте двадцать семь с половиной градусов, нам предстояло опуститься к экватору, хотя субъективно казалось, будто мы поднимаемся, ибо кольца находились над нашими головами.

— Кратко обрисую полётное задание, благо у нас пока невесомость и разговаривать мы можем спокойно. — подала голос Юми. — Сбегаем сначала до Энцелада, подхватываем там два исследовательских «вымпела», сброшенных туда ранее, после чего бодро мчимся к Рее и сбрасываем два исследовательских «вымпела» там. Всё делаем за один проход без посадок. Крейсерская скорость сорок километров в секунду, разгоняемся до неё за осредненные тридцать три минуты. Ускорение вполне лояльное — два целых и два десятых земного. Первые сорок тысяч километров разгон, затем четыреста сорок тысяч — свободный полёт, ну или почти свободный… с необходимым маневрированием у Энцелада… потом разворот у Реи и всё то же самое в обратном порядке. Сначала четыреста сорок тысяч километров свободного полёта в невесомости, на последних сорока тысячах — торможение и причаливание. Время в полёте семь часов десять минут, из них суммарное время ускоренного движения — шестьдесят шесть минут. Вопросы? Пожелания? Можно подкорректировать режимы разгона и торможения.

Гистограмму со всей необходимой цифирью я видел на одном из пилотажных планшетов, так что особых вопросов доклад первого пилота не вызывал. Но я посчитал нужным добавить немного напряжения, дабы моя собеседница могла некоторое время повариться в собственных размышлениях.

— С разгоном и торможением всё в порядке, не вижу причин что-то менять. — ответил я. — Но по достижении Реи, думаю, кое-какие пожелания у меня оформятся.

— Хорошо, — Юми качнула головой, давая понять, что готова к любым экспромтам, — только дайте команду.

«Коалиция» уже отдалилась от причального узла на добрую сотню метров, так что мы могли работать двигателями на любых режимах, не опасаясь опалить высокотемпературной плазмой родную базу. Юми дала команду на маневровые двигатели малой тяги в носовой части корабля, и мы быстро кувыркнулись «на спину», затем перевернулись на угол крена почти что в сто восемьдесят градусов и рыскнули носом ещё почти на сорок пять. Всё это было проделано одновременно, и я отдал должное мастерству пилота — Юми совершала развороты на нужные углы хотя и на глазок, но очень точно, практически без коррекции. Так, наверное, резвится какой-нибудь краснолобик в родном аквариуме — быстро, ловко и ничего не задевая.

— Нам вот туда. — правая рука первого пилота оторвалась от управляющего джойстика и указала куда-то в черноту космоса за остеклением кабины. — Курсор на планшете «номер два» показывает местонахождение Энцелада, почти невидимого отсюда. Ну, что, ваша честь, вы готовы? Даю двадцать метров в секунду за секунду?

— Давайте. — кивнул я. — Можно и сорок — я согласен.

Где-то внизу и за спиной зарычал невидимый зверь — это криогенные насосы бросили на испарительную решётку, разогретую до трёх с лишком тысяч градусов, первые килограммы жидкого водорода. В голову и плечи ударила перегрузка, втопив их в спинку кресла, само же кресло моментально перестроилось — спинка подалась назад, а область поясница и таза, напротив, вперёд; подставка для ног также выдвинулась вперёд, а само кресло через долю секунды резко выдвинулось вверх. Я буквально завис в метре над тем самым пультом управления, за который уселся при посадке в корабль. С моей соседкой произошло то же самое — адаптивное кресло придало телу пилота оптимальное положение для восприятия перегрузки. В результате автоматической подстройки вектор ускорения воздействовал на нас в направлении «живот-спина», избавляя мозг от возможного, вернее, неизбежного при длительной перегрузке, инсульта. В таком положении мы могли кратковременно переносить перегрузки до сорока земных «g», хотя, разумеется, даже на двух говорить и двигаться становилось уже крайне не комфортно.

— Как самочувствие? — участливо осведомилась Юми. — Нормуль?

Речь её немного «плыла», ощущалось нарушение артикуляции, но для такой перегрузки говорила она очень достойно. Примерно как Демосфен, читавший «Илиаду», на берегу Эгейского моря с горстью мелкой гальки во рту.

— Всё отлично, — я пошевелил головой, что должно было означать кивок. — И даже комфортно.

Полёт в условиях продолжительно действующей перегрузки напоминает забег на длинную дистанцию — напряжение, вроде бы, не предельно, но сильно изматывает. Тяжело дышать, тяжело глотать, тяжело поднимать веки, сердцу тяжело гонять по венам и артериям кровь. С течением времени тяжесть эта только нарастает. Чтобы субъективно облегчить переносимость перегрузки, опытные пилоты стараются её немного менять, то увеличивая, то снижая, но выдерживая, разумеется, необходимую усредненную величину. Юми именно так и вела «челнок» — то поднимая ускорение до трёх единиц, то потом снижая его до полутора, обманывая вестибулярный аппарат и создавая кратковременную иллюзию того, будто вес вообще возвращался в норму.

Говорить в условиях разгона было неудобно, потому мы отведенное на него время молчали. Лишь когда скорость нашей «Коалиции» достигла сорока километров в секунду — а произошло это на тридцать третьей минуте разгона — Юми, наконец, прекратила наращивать скорость и мы оказались в долгожданной невесомости.

Корабль нёсся над плоскостью колец Сатурна, при этом ввиду ориентации казалось, что кольца проплывают над головой, наподобие эдакого безразмерного зонтика. Вот закончилось кольцо А, самое близкое к планете из всех светлых колец, затем последовала широкая щель, в которой полз, теряясь на фоне чёрного неба, небольшой спутник Атлас. Ближе к внешнему краю системы колец находилось ещё одно светлое колечко, казавшееся очень узким, похожим скорее на обруч, нежели на настоящее кольцо. Это было так называемое кольцо F, с его обоих сторон — т.е. ближе к поверхности Сатурна и дальше — в космической тьме неслись маленькие спутники-«пастухи» Прометей и Пандора, чьё упорядоченное движение на протяжении многих тысячелетий вытягивало кольцо F в тугую плотную нить, не позволяя тому рассыпаться и размазаться в пространстве подобно его ближайшему соседу кольцу А. С того расстояния, на котором находилась «Коалиция-семь», невозможно было увидеть упомянутые маленькие луны, гравитация которых случайным образом организовала один из сложнейших и хитроумнейших космических феноменов. Мне оставалось лишь сожалеть из-за того, что Прометей и Пандора не попали в поле зрения при нашем перелёте! Слетать к Сатурну и не увидеть спутники-«пастухи» — это примерно то же самое, как приехать в Санкт-Петербург и не найти времени для путешествия к Медному всаднику.

— В апреле вы тоже подхватывали буровые вымпелы с Энцелада? — спросил я Юми, только для того, чтобы начать разговор. Правильный ответ я знал наперёд.

— Да, этим приходится заниматься постоянно: одни сбрасываем в области свежих разломов ледника, другие — подхватываем. — кивнула первый пилот. — Души наших исследователей греет глобальная фантазия обнаружить в подлёдном океане жизнь. И это действительно было бы замечательно во всех отношениях, вот только…

— В эту фантазию вы не верите. — закончил я мысль собеседницы.

— Там такая газировка под этим стокилометровым ледником… там такой бульон… перегретый пар в первом контуре атомного реактора — это просто детская манная каша в сравнении с «царской водкой»!

— Аналогичную работу проводят и наши европейские товарищи, и даже китайцы с индийцами, хотя последние посадили исследовательские лаборатории прямо на ледовый панцирь. Тем не менее, будет обидно и несправедливо, если «Роскосмос» забросит исследования, не доведя до конца, а наши коллеги-соперники через некоторое время отыщут нечто, что можно будет считать жизнью.

Мы парили в невесомости и как будто бы застыли в неподвижности, но это было кажущееся состояние покоя. Кажду минуту «Коалиция-семь» оставляла позади себя более двух тысяч километров, на такой скорости столкновение даже с песчинкой могло привести к самым фатальным последствиям. Хотя Юми разговаривала со мной, её пальцы лежали на шаровом джойстике, а взгляд оставался всё время прикован к курсовом планшету, на котором отображались все более или менее крупные частицы, попадавшие в нашу маневровую область. На расстоянии до пяти тысяч километров во все стороны от челнока таковых насчитывалось не менее шести десятков. Разумеется, если верить тому, что бортовая радиолокационная станция обнаружила все потенциально опасные объекты.

— Ну, я-то не против летать к Энцеладу, подхватывать зонды, — усмехнулась Юми. — Это развлечение, пожалуй, одно из самых необычных, какое только можно придумать. После таких полётов перестаёшь интересоваться играми-симуляторами и фильмами про зрелища. Да вы и сами это понимаете.

Она подняла лицо вверх, словно призывая окинуть взором окружавшую меня обстановку — безразмерный Млечный путь, мириады звёзд во всех направлениях, оставшийся слева и за спиной Сатурн. Расстояние до Энцелада уже уменьшилось до пятнадцати тысяч километров и его угловой размер почти достиг двух градусов. Теперь спутник был хорошо виден на фоне звёздного неба. Он не казался круглым, поскольку часть его находилась в тени и сливалась с чернотой небесного купола. Мы приближались к Энцеладу по широкой дуге, отчего нос «челнока» был направлен вовсе не на спутник. Мониторы заднего вида транслировали картинку, остававшуюся за спиной — Сатурн зримо уменьшился, съёжившись почти что до тридцати пяти градусов дуги окружности. Несравнимо, конечно, с тем, как планета-гигант выглядела с орбиты «Академика Королёва».

В режиме равномерно движения на скорости сорок километров в секунду нам предстояло двигаться немногим более двух часов — этого времени за глаза должно было хватить для начала того разговора, ради которого я отправился в путешествие. Финальная его часть должна была состояться на подлёте к Рее, но разогрев можно было начинать гораздо ранее. Собеседница моя загодя должна была прожариться на внутреннем огне, желательно до появления розовой корочки и белого мяса, так что имело смысл загодя закинуть в её милую головушку несколько тревожных мыслей.

— Причиной моего появления на операционной базе «Академик Королёв» явились события, связанные… — начал я негромко, эдак внушительно и с расстановкой. — в том числе и с вами, Юми.

— Прошу прощения, не понимаю вас. — тут же отозвался первый пилот. Она на секунду скосила было в мою сторону взгляд, но тут же опять уткнулась в главный пилотажный планшет. Я заметил это мимолётное движение, потому что ждал реакции. Должен признать, она оказалась очень сдержанной, Юми Толобова прекрасно себя контролировала.

— А вы меня правда не поняли? — я не отказал себе в том, чтобы добавить толику издёвки. — Речь идёт о ваших крайне запутанных отношениях с Андреем Завгородним и Анатолием Шастовым.

— А что не так в этих отношениях? — моя собеседница ухмыльнулась, но через секунду стала столь же серьёзна, что и прежде. — Собственно, и отношений никаких нет!

— Вы настаиваете на этом утверждении? — тут же ухватился я за услышанное. — Или, подумав немного, пожелаете его видоизменить?

— Ну-у… — Юми замолчала и молчание это получилось неожиданно долгим. В какой-то момент она сообразила, что возникшая пауза слишком уж красноречива и поспешила перейти в наступление. — Я просто не понимаю вашей формулировки. Вы о каких отношения ведёте речь: деловые? творческие? интимные?

— Не надо задавать мне встречных вопросов. — тут же парировал я. — Встречный вопрос — это всегда признак растерянности и свидетельство намеренного затягивания времени. Подобная тактика в условиях нашего нынешнего общения контрпродуктивна. Мы заперты в замкнутом объёме и у нас масса времени, так что я по-любому получу ответы на свои вопросы. Не надо со мной играть и кривляться.

— Ну… ваша честь, я в самом деле не вполне поняла… никаких особых отношений нет. Я признаю, что поддерживала одно время интимные отношения с Анатолием Шастовым, но «Кодекс» даёт нам в этом отношении полную свободу… в том смысле, что не ограничивает никак… а Регламент базы никак не нарушается, поскольку между нами нет отношений подчиненности. — по мере того, как Юми говорила, голос её креп и становился увереннее. — Я должна что-то ещё объяснить ревизору «Роскосмоса» или моё любимое министерство на этом остановится и не пожелает далее засовывать нос в чужую постель?

Видимо, первый пилот посчитала, что нашла нужную формулировку и здорово отбрила меня. Иначе вряд ли бы она столь откровенно позволила себе иронизировать в эту минуту. Ирония эта была неуместна и послужила для меня хорошим знаком — я понял, что Юми совершенно не понимает подтекста моих слов, а стало быть, не допускает мысли о моей хорошей информированности о её интимных секретах.

— Свою постель и грязное бельё можете оставить себе. — как можно спокойнее ответил я. — Меня интересуют те отношения между членами команды, которые сказываются на эффективности трудового процесса и безопасности личного состава. То есть вы утверждаете, что ваши интимные отношения с Шастовым не сказывались ни на эффективности производственного цикла, ни на безопасности людей, находящихся на борту операционной базы?

— Конечно, а как может быть иначе?

— Снова встречный вопрос… — я позволил себе ухмыльнутся. — Вы напуганы, Юми, моими вопросами?

— Нет, что за глупости? Прошуь прощения, ваша честь, за фамильярность, но… Конечно, нет, я не напугана… Мне нечего скрывать.

— Хорошо. А что тогда насчёт ваших отношений интимного свойства с Андреем Завгородним?

— А таких отношений не… то есть, они, конечно же, были! — Юми явно имела намерение соврать, но в последнее мгновение что-то дрогнуло в её подсознании и она предпочла сказать правду. — Я не понимаю, какое это может иметь отношение…

Тут Юми осеклась. Вообще же, стало заметно, что настроение её начало портиться — фразы сделались короче и, более отрывистыми, паузы между ними, напротив, заметно увеличились, исчезла полуулыбка, которая блуждала по губам ранее. Это был хороший знак, первый пилот явно стала задумываться над моими вопросами и своими ответами; чем дольше она будет этим заниматься, тем дальше её уведут размышлизмы. Прекрасно!

— Если вы и впрямь не понимаете, то давайте я вам помогу. — тут мне пришлось добавить толику сарказма, который моя собеседница не могла не заметить. — Давайте перейдём сразу к пресловутой дуэли Шастова и Завгороднего, или, выражаясь корректнее с точки зрения права, рукопашной схватке на заранее оговоренных условиях. Такого рода поединок имеет отношение к безопасности личного состава станции или нет, как по-вашему?

— Конечно, имеет.

— Хорошо, что мы поняли друг друга. — вот тут я ещё добавил сарказма, уже с удовольствием. — «Роскосмос» не может допустить травмирования личного состава по таким вот идиотским причинам. Нам только бодания винторогих козлов на орбите Сатурна не хватало… а тут два сверхценных специалиста, прошедшие сумасшедший конкурс при отборе устраивают «рукопашку в октагоне», из-за… из-за кого, кстати?

Юми молчала долго. Мы летели над кольцами Сатурна, но они висели над нашми головами — такая вот инверсия, связанная всего лишь с выбором системы отсчёта. Мы — над ними, но они над нашими головами! Потрясающая картина, невыразимая в своей безразмерной огромности красота! Я уже не сомневался, что моя командировка к Сатурну станет самым незабываемым путешествием в моей жизни, а ведь их — этих путешествий к другим планетам! — было поболее дюжины. Но здесь, у Сатурна, меня ждали не укладывающиеся в воображение виды космоса и совершенно немыслимый клубок интриг. По большому счёту, я мешал любому из моих собеседников, каждый из них желал бы никогда более меня не увидеть… каждый из них что-то от меня хотел скрыть и даже если не врал внаглую, то деликатно говорил не всё.

В мучительном молчании минули секунд тридцать или более — это на самом деле очень много, когда ведёшь важный и эмоциональный разговор. То, что Юми молчала, являлось лучшим свидетельством её растерянности и непонимания сложившейся ситуации.

— Если вы говорите о конфликте между Андреем и Анатолием, то вам во всех смыслах правильнее будет обсудить его с ними, а не со мной. Я не знаю деталей и сказать мне по сути произошедшего нечего.

— А-а-а, вот оно значит как, — я выдавил самую лучезарную улыбку из всех, на какие был способен. — Если это ваш окончательный ответ, то думаю, что нынешний полёт станет для вас последним в системе Сатурна. Ибо придётся вам собираться в дальний путь на Землю. На Родину-матушку. Там вас заждались и Следком, и Комиссия по этике… И там мы продолжим этот разговор прямо с этого места, но уже под запись. И с соответствующей отметкой в вашем формуляре.

— Я не понимаю вашей непримиримости ко мне… — негромко обронила Юми, но тут уже я по-хозяйски возвысил голос:

— В самом деле не понимаете? Вы в самом деле ничего не знаете об опасном конфликте между членами экипажа, хотя находились буквально на расстоянии вытянутой руки от них… О том, что Анатолий Шастов получил телесные повреждения, замаскированные впоследствии под спортивную травму… а вы деятельно поучаствовали в фальсификации официальной медицинской отчётности по этому эпизоду. Вы действительно ничего об этом не знаете или же вы своими бездарными отговорками крайне неумело пытаетесь мне лгать?

Юми молчала, я молчал тоже. Пришло время проявить характер, не зря же говорится, что чем талантливее дирижёр, тем длиннее его паузы. Молчать я могу долго, в конце-концов, досрочное прекращение контракта и возвращение на Землю грозило Юми Толобовой, а отнюдь не мне. Так что крепость чужих нервов я мог проверять бесконечно.

— Да, вы правы. — выдавила из себя, наконец, Юми. — Врать не имело смысла. Конфликт действительно имел место, хотя странно, что история эта всплыла только сейчас. Прошло ведь довольно много времени. Неужели вы прилетели к нам только из-за этого?

— Разумеется, не только из-за этого. — теперь я позволил себе ответить на вопрос. — Хотя моя главная цель также связана с вами, точнее, с вашей деятельностью.

Юми молчала. Выглядела она подавленной или это мне только казалось? Нет, всё-таки, не показалось, мне удалось озадачить и насторожить первого пилота. Начало разговора оказалось вполне удачным, у Юми будет время подумать над услышанным и её размышления должны были побудить её в дальнейшем вести себя откровеннее и лояльнее.

Мы быстро сближались с Энцеладом, подлетая к спутнику по широкой дуге. С расстояния в пятнадцать тысяч километров маленькая ледяная планета уже имела угловой размер лишь немногим менее двух градусов, что было в четыре раза больше углового размера Луны при взгляде с поверхности Земли. Спутник Сатурна казался отнюдь не белоснежным снежком, а пепельно-серым, точно скомканный в шарик кусочек папиросной бумаги. Уже стали различимы некоторые детали на поверхности — длинные рубцы ледового панциря и отдельные отдельные оспины наиболее крупных кратеров.

За шесть минут до пролёта точки минимального сближения Юми активировала стартовый протокол находившихся на поверхности Энцелада «вымпелов». «Вымпелами» назывались спускаемые аппараты, имевшие возвращаемые ступени, которые после выполнения программы работы стартовали с поверхности в космос, где их и подхватывал специальный корабль. Энцелад был отнесёт международными соглашениями к категории стерильных объектов, высадка людей на которые была категорически запрещена. Исследование этого спутника осуществлялось лишь автоматическими станциями, прошедшими особую обработку для исключения занесения на поверхность любых форм земной жизни, даже простейших бактерий. Делалось это для того, чтобы избежать контакта местной жизни, если только таковая имеется на Энцеладе, и её земных аналогов. Посадочные «вымпелы» собирали информацию о состоянии льда в районах недавних разломов в ледовом панцире, загружали пробы в возвращаемые пеналы, которые при приближении челнока стартовали с поверхности. В течение нескольких минут они поднимались до высоты около сотни километров и разгонялись до скорости, равной скорости пролетавшего корабля, который осуществлял их подхват.

В общем-то, весь этот алгоритм выглядел довольно простым, разумеется, если абстрагироваться от того, что пресловутый подхват происходил на скоростях многие десятки километров в секунду и должен был оказаться успешным с первой попытки. Ибо вторая была невозможна ввиду ограниченной энергетики двигателей стартовавшей с Энцелада ступени.

Я следил по пилотажному планшету за прохождением команды «старт» и после того, как появился сигнал о штатном запуске ракет с поверхности Энцелада, перевёл взгляд на ледяной спутник, рассчитывая увидеть факелы работающих реактивных двигателей. Ничего, однако, не увидел, поскольку «вымпелы» взлетали с освещенной Солнцем и Сатурном поверхности Энцелада, а яркость выхлопов была слишком мала для того, чтобы создать контрастность, различимую человеческим глазом на удалении в тысячи километров.

— Будет забавно, если в принятых на борт пробах льда впервые будет обнаружена инопланетная жизнь. — я не удержался от усмешки.

— А что именно забавно? — Юми явно не поняла хода моих мыслей.

— Вы обессмертите своё имя, как человек, непосредственно получивший нужные образцы с поверхности Энцелада, а вот я… получу статус причастного к этому событию, оставаясь в действительности к этому совершенно непричастным.

— Это вы про участие или неучастие в программе поиска жизни? — Юми хмыкнула не без издёвки. — Это всё чепуха, не будет здесь никакой жизни, ни простейшей, ни сложнейшей! Вселенная, по моему разумению, место довольно пустое. Это на заре космической эры казалось, что стоит отыскать в космосе лужу — и в ней обязательно будет плавать какой-то местный ихтиандр. Луж отыскали уже достаточно, за последнее десятилетие собрали тысячи проб на самых разных спутниках — и что? — да ничего! Удивляюсь, как Академия Наук до сих пор не прикрыла финансирование этих лженаучных изысканий. Вы бы, ваша честь, как ревизор, дали бы кому-нибудь в руководстве ценный совет, может, на что путное деньги пустили бы!

Я ответить не успел — пиликнул радар точного наведения, сообщивший о захвате двух целей на удалении немногим менее трёх тысяч километров.

— Вот они, дорогие наши! — сообщила Юми, указав на мигающие на полупрозрачном экране планшета курсоры. — Это наши «найденыши», идут в нужном эшелоне и сейчас лягут на наш курс. Кстати, обратите внимание на Энцеладе серия выбросов начинается!

Ледяной спутник уже разросся до размеров лобового остекления и продолжал увеличиваться. Стали хорошо различимы детали поверхности, незаметные ещё десяток секунд назад — участки более светлого, а значит, молодого льда, мелкие кратеры, зарубцевавшиеся шрамы прежних разломов. С каждой секундой видимых на поверхности Энцелада деталей становилось всё больше, казалось, что я рассматриваю в графическом редакторе одну и ту же фотографию, постоянно повышая разрешение экрана.

Стал хорошо виден мощный выброс воды из океана Энцелада, скрытого под ледовой корой спутника. Горячая вода, разогретая приливным воздействием Сатурна и сжатая огромным давлением ледяного панциря, имевшего толщину более ста километров, нашла выход на поверхность через щель в ледовой броне. Сама щель из космоса оставалась незаметной, однако ударившие в небо Энцелада струи невозможно было не увидеть. Сначала над поверхностью взметнулся один фонтан, через пару секунд — второй, потом, с небольшими задержками, ещё четыре. Эдакие шесть брандспойтов истинно космических масштабов, каждый из которых выносил в небо Энцелада поток, сопоставимый по своему наполнению с реками вроде Иртыша или Амура.

Сначала над поверхностью взметнулся один фонтан, через пару секунд — второй, потом, с небольшими задержками, ещё четыре. Эдакие шесть брандспойтов истинно космических масштабов, каждый из которых выносил в небо Энцелада поток, сопоставимый по своему наполнению с реками вроде Иртыша или Амура.

Энцелад является сравнительно небольшим небесным телом, его радиус всего-то пять сотен километров. Ускорение свободного падения на его поверхности составляет одну сотую земного, а потому ударивший вверх фонтан вовсе не обрушивается вниз водопадом, а вылетает в ближний космос, где микроскопические капли воды остаются на орбите, постепенно разрушаясь и исчезая под воздействием солнечного ветра. Фонтан в своей верхней точке раскрывается в виде величественного зонтика, вытянувшегося вверх на полторы или даже две сотни километров — сие зависи от скорости выбрасываемой из-под ледового панциря воды. Сам же выброс воды растянут во времени и происходит медленно, величественно и даже гипнотически, кажется, будто смотришь сильно замедленную видеозапись.

Что и говорить — зрелище, открывшееся из нашей пилотажной кабины было необычным, завораживающим без всяких оговорок! Оно стало ещё более потрясающим после того, как наш челнок плавно спустился ниже той высоты, которую достигали выбросы всех шести фонтанов. Они стали похожи на огромные фантастические грибы с тонкими ножками и огромными шляпками-блинами, соединившимися наверху в единое паро-водяное облако. Нашему кораблю предстояло пройти под ним — и это была отнюдь не прихоть Юми Толобой, а жёсткий алгоритм, продиктованный необходимостью подобрать с низкой орбиты два «вымпела».

— Вы прежде уже пролетали под водяными выбросами? — аккуратно поинтересовался я у Юми, стараясь не показать тревоги. — Всё-таки, сорок километров в секунду — это немалая скорость, обидно было бы получить в криогенный бак льдинкой.

— Теоретически, льдинок здесь не должно быть. — не очень уверенно ответила Юми. — Но, признаюсь, летать так прежде не приходилось. Неуютно, верно?

— Да уж, душ Шарко на такой скорости вряд ли доставит удовольствие. — согласился я.

Мы быстро приближались к Энцеладу. Прохождение над его поверхностью заняло менее пятнадцати секунд. С высоты в девяносто километров детали ледяного панциря были видны с потрясающей детализацией, можно было даже рассмотреть тень, отбрасываемую на серебристо-серый лёд столбами бивших в небо фонтанов. Следовало признать безо всякого преувеличения — это была одна из самых величественных картин, которые довелось мне видеть на протяжении жизни.

«Вымпелы» были где-то совсем рядом, их отметки находились прямо в центре экрана пилотажного планшета. Мы быстро нагоняли обе ракеты, но скорость сближения неумолимо снижалась: пятьсот метров в секунду… триста семьдесят… триста тридцать… двести. Вот стали видны две пары проблесковых сине-красные маячков — оба «вымпела» шли рядом, вернее, так казалось с нашего места позади. Когда расстояние до ближайшей ракеты уменьшилось до четырёх километров, в утробе нашего «челнока» коротко и резко рыкнул главный двигатель и бортовой компьютер учтиво сообщил о произведенной точной подстройке траектории сближения.

Тут уже стало не до красот Энцелада — всё внимание переключилось на летящие впереди «вымпелы». Это были не капельки воды и даже не льдинки, а вполне себе массивные ракеты, соударение с каждой из которых грозило катастрофой, причём без всяких оговорок. И хотя маневрированием управляли компьютеры, вряд ли кто-то остался бы спокойным в столь ответственные секунды.

Однако, оба захвата произошли буднично и почти незаметно. Сначала справа по курсу появилась одна ракета с выключенным маршевым двигателем, и бортовой компьютер сообщил об открытии ловушки под правым пилоном. «Вымпел», выкрашенный в чёрно-золотую шашечку, точно такси, скрылся под правым крылом нашего «челнока» и через пару секунд бортовой компьютер вальяжно сообщил о штатном прибытии груза и отключении ловушки. А потом процедура эта в точности повторилась с той лишь разницей, что теперь ракета находилась слева по курсу и приняли мы её в ловушку под левым крылом.

Если не наблюдать процесс своими глазами и не знать о происходящем за бортом, то по поведению «челнока» невозможно было догадаться о той незаурядной операции, в которой корабль только что принял участие. Когда стало ясно, что всё закончилось благополучно, груз принят и опасного маневрирования больше не будет, я испытал огромное облегчение и с немалым удивлением отметил, что на лбу выступила испарина.

— Ну, вот и всё. — спокойно проговорила Юми, не заметив, по-видимому, моего напряжения. — Вот и весь захват, делать ничего и не пришлось. Всё сработало штатно под чутким руководством управлябщей программы.

— Да уж, нажал кнопку — и вся спина мокрая. — согласился я.

— Именно так. Довольно сложно привыкнуть к таким проделкам на скорости сорок километров в секунду! Во всяком случае, рутинной такую операцию не назовёшь, хотя казалось бы…

Повинуясь команде первого пилота, «Коалиция — семь» клюнула носом чуть влево и вниз, градусов, эдак, на пять-восемь и помчалась далее в темноту космоса, туда, где на удалении примерно трёхсот тысяч километров беззвучно рассекала пустоту Рея. С такого расстояния спутник имел угловой размер почти восемнадцать минут дуги окружности — это была хорошо различимая точка, превосходившая яркостью все звёзды и лишь вдвое меньшего размера, чем Луна на земном небосводе.

Мы продолжали инерционный полёт на скорости сорок километров в секунду, но двигались отнюдь к Рее, а в точку встречи, рассчитанную бортовым навигатором с необходимым упреждением. Нос нашего «челнока» всё время был направлен немного в сторону от нужного нам небесного тела, и по мере приближения к Рее, маршевые двигатели периодически корректировали траекторию, выдавая мощные, но очень короткие импульсы.

Ощущение движения создавал только диск Энцелада, быстро уменьшавшийся на планшете обзора задней полусферы. «Коалиция-семь» пролетала тысячу километров за двадцать пять секунд, то есть более двух тысяч километров в минуту. На такой скорости полёта Энцелад съёживался столь же стремительно, как увеличивался прежде. Однако, если не обращать внимания на этот спутник, а лишь наблюдать за статичным небосводом, светившимся разноцветными огнями тысяч звёзд и разноцветных газопылевых туманностей, то ощущение движения моментально пропадало. Казалось, наш корабль и мы вместе с ним, подвешены в пустоте и никуда не перемещаемся.

— Скажите, пожалуйста, Юми, а когда вы видели в последний раз Йоханна Тимма? — я решил, что пора продолжить то дело, ради которого предпринял это путешествие.

— Прошу прощения… — Юми повернулась ко мне всем телом, разумеетсчя, в той степени, насколько это позволяла плотная обвязка скафандра в кресле. — Ваша честь, я не понимаю вопроса: кто это такой? О ком вы говорите?

— Господин Тимм — это ваш знакомый по международной конференции в Дюссельдорфе. — любезно подсказал я. — Вы помните свою поездку на конференцию в составе делегации выпускников Академии «Роскосмоса»?

— Да, разумеется, конференцию я помню. — Юми кивнула и задумалась. — Да, теперь и Тимма вспомнила, был такой знакомец.

— Мне кажется, вы должны были его хорошо запомнить… — произнёс я как бы между делом и замолчал, не договорив, предоставляя моей собеседнице немного пофантазировать над подтекстом несказанного.

— Я так понимаю, вы хорошо подготовились к этому полёту и навели необходимые справки, да? — Юми иронично хмыкнула, но её улыбке не хватило натуральности. — Ничего там не было, я имею в виду на конференции. То, что Тимм весело подмигивал и порывался присесть к нашему столу, ничем не закончилось и закончиться не могло, поскольку рядом с ним постоянно шился какой-то трансвестит… третьего пола или четвёртого, не знаю, как они эти номера полов сейчас считают. А отношение к трансгендерам в «Роскосмосе» известно какое. Если бы там я что-то позволила себе, уж не сомневайтесь, господин ревизор, в космос бы меня не пустили. Даже на орбиту Земли. А я, как видите, у Сатурна рулю! Так что моё прошлое проверено и перепроверено таким количеством взыскательных проверяльщиков, что…

— Речь не о том, кто и как вас проверял, — я прервал многословный поток моей собеседницы. — А том, когда вы видели Тимма в последний раз?

— Вот тогда и видела — на банкете в вечер закрытия конференции. При большом количесте свидетелей между прочим.

— Хорошо, я вас услышал. В апреле этого года вы его не видели, правильно я понимаю?

— В апреле этого года я, вообще-та, металась, как бешенная собака по системе Сатурна! У меня шестнадцать вылетов за месяц — это очень серьёзная нагрузка.

— Я не спрашиваю где вы были и что делали — мне это известно. Я спрашиваю, видели ли вы Тима в апреле живым или мёртвым?

Повисла тяжёлая пауза. Юми уже понимала, что речь идёт о чём-то серьёзном и явно занервничала, но от ранее сказанного не отступила и, помолчав, ответила:

— Я не видела Йоханна Тимма в апреле. Ни живым, ни мёртвым.

— Отлично! — после такого ответа мне оставалось перейти только к запасному варианту. — Я отстраняю вас от управления кораблём. Переведите опцию «лидер» на мой джойстик!

— Вы шутите, что ли? — изумилась Юми. — Вы не можете самостоятельно пилотировать корабль такого класса в системе Сатурна!

— Ещё как могу, не сомневайтесь, у меня есть подтвержденный этим годом сертификат пилотажной годности, а с кораблями класса «Коалиция» я знаком не хуже вас. Даже не сомневайтесь в этом. Если не перключите на меня управление, я это это сделаю сам — полномочия на это у меня есть, но… ваши действия будут квалифицированы как пассивное противодействие проводимому мною официальному расследованию.

Предупреждение подействовало, Юми молча выполнила необходимые переключения и через секунду массивный шар в правом подлокотнике моего кресла ожил, шевельнулся и загорелся бледно-голубым светом. Я легко качнул его пальцами слева направо и вперёд назад — корабль моментально ответил включением соответствующих двигателей и рысканием носа по крену и тангажу. «Управление передано на место второго пилота штатно», — флегматично оповестил нас бортовой компьютер.

Я спокойно вёл корабль, следуя указаниям навигатора, и постепенно «Коалиция-семь» догоняла Рею. С расстояния в двести тридцать три тысячи километров стала отчётливо видна граница тени на поверхности спутника. Хотя его угловой размер составлял всего лишь двадцать две минуты дуги окружности, тем не менее, не составляло труда понять, что большая часть диска спутника находится в тени и Солнцем освещен лишь небольшой серп.

Юми Толобова явно пребывала в замешательстве от того, что у неё забрали управление кораблём. На то, чтобы прийти в себя ей потребовалось несколько минут.

— Вы понимаете, что ваши действия грозят срывом полётного задания? — спросила она, наконец.

— Понимаю, но срыва не будет. — как можно спокойнее заверил я первого пилота. — Я сброшу груз в назначенной точке и забуду о нём. Тоже мне, бином Ньютона! Чепуха, связанная с вашим полётным заданием, не имеет отношения к тому, что действительно важно.

— Вы можете сказать, что важно?

— Разумеется! Нам важно отыскать корабль Йоханна Тимма.

— Ага… — Юми задумалась ненадолго и быстро нашлась. — А что, корабль Тимма пропал?

— Я думал, вы мне об этом расскажете. — честно признался я.

— Но я ничего об этом не знаю!

— Очень жаль! — я снова был предельно честен. — Признаюсь, рассчитывал на вас.

— Ну и… что это означает? — Юми явно пребывала не в своей тарелке и это мне очень, кстати, нравилось. Человек, сбитый с толку, может сказать нечто такое, ценность чего попросту не понимает.

— Это означает лишь то, что мы сядем на Рею и поищем корабль вашего бывшего друга.

— Тоесть как это сядем? Такого манёвра не было в полётном задании…

— Манёвра не было, а мы сядем. Именно поэтому я приказал загрузить в «челнок» двух роботов грунтовой разведки. А также дополнительно пятьдесят пять тонн жидкого водорода — это топливо для торможения и посадки на Рею, а таже последующих старта и разгона.

Моя собеседница некоторое время обдумывала услышанное, затем, не сдержав любопытства, задала вопрос:

— И что же вы собираетесь искать роботами-грунторазведчиками?

— Я рассчитываю обнаружить исчезнувший корабль Йоханна Тимма.

— Пфр-р-р-р! — Юми издала неожиданный звук, призванный выразить неизбывную меру её сарказма. — А самого Тимма вы не собираетесь отыскать?

— А зачем мне его искать? Я хорошо знаю, где он!

Это бла чистая правда — замороженный труп европейского разведчика с просверленной головой находился сейчас в подвале Института медико-биологических исследований «Роскосмоса». Дело оставалось за малым — мне предстояло отыскать то место, откуда этот труп начал свой извилистый путь на Землю.

К кратеру Факси я вывел «Коалицию-семь» безо всяких проблем, словно сдавал имитационный зачёт по пилотированию в Академии, а не управлял настоящим межорбитальным «челноком» на удалении более миллиарда километров от Земли. Во время нашего прибытия кратер оказался как раз на границе освещенной части Реи, из-за чего одна его часть оказалась хорошо видна в призрачно-сером свете тусклого Солнца, а другая — полностью скрыта в угольно-чёрной тени. Ввиду незначительности массы Реи ускорение свободного падения у поверхности спутника составляло всего лишь четверть метра в секунду за секунду, а потому для осуществления мягкой посадки не требовалось сложной игры с тягой двигателей. На высоте ста метров над дном кратера я обнулил скорость, выключил двигатели и «Коалиция-семь» мягко, беззвучно, очень медленно и почти нежно, упала вниз. Перед самым контактом с ледяным ложем я ещё раз на мгновение включил маневровые двигатели и погасил вертикальную скорость, так что в момент касания грунта она оказалась меньше, чем у скоростного лифта, затормозившего на последнем этаже небоскрёба.

Я мог признаться самому себе без ложной скромности, что посадку произвёл филигранно.

На высоте ста метров над дном кратера я обнулил скорость, выключил двигатели и «Коалиция-семь» мягко, беззвучно, очень медленно и почти нежно, упала вниз.

Кратер Факси, в который я не без изящества опустил «челнок», входил в так называемую «территорию молодого льда» на поверхности Реи, центром которого являлся огромный кратер Инктоми. Последний не был виден с места посадки, во-первых, из-за близости линии горизонта, а во-вторых, по причине того, что корабль наш находился в огромной чаше кратера, обвалованной выброшенным с его дна материалом.

Ускорение свободного падения на Рее почти в шесть раз меньше лунного и в сорок раз ниже земного. Это почти невесомость. Любая производственная деятельность в таких условиях имеет вид меланхоличный, задумчивый и неторопливый. Любой автомат перед перед тем как переместиться самому или поднять и передвинуть какой-то груз, сначала включает двигатель, обращённый в зенит, и только после того, как полученный импульс обеспечит надлежащую прижимную силу, начнёт действовать. Без этого даже неловкий удар о грунт манипулятором способен подбросить многотонную машину в небо и оставить её в таком вот приподнятом состоянии на долгие минуты. Как это ни покажется удивительным с точки зрения повседневного человеческого опыта, но падать в условиях подобной весьма условной силы притяжения приходится очень и очень неторопливо.

Юми и я не без интереса наблюдали за тем, как два робота-погрузчика извлекали из грузового отсека «Коалиции-семь» доставленный на поверхность Реи атомный реактор. Вообще-то по первоначальному полётному заданию его предполагалось сбросить при пролёте над поверхностью, но поскольку моё вмешательство пустило под откос полётное задание, погрузчикам пришлось извлекать опасный груз из корабля. До станции глубинного ледового бурения, которой предназначался реактор, было всего-то пятьсот пятьдесят метров, и пара роботов примчалась к нам спустя менее минуты с момента посадки. Расплавленные лёд и камни ещё продолжали стекать в воронку, пробитую факелом главной двигательной установки в поверхности Реи при посадке, а роботы делово и энергично уже принялись за свою работу.

— Похожи на паровозики, правда? — неожиданно спросила Юми, наблюдавшая за суетной активностью погрузчиков через полдюжину мониторов.

Массивные щиты защиты от ионизирующих излучений делали роботов похожими на черепах, а торчавшие вверх сопла двигателей прижимной тяги действительно придавали машинам некоторое сходство с паровозами. Сходство это усиливалось тем, что двигатели срабатывали с интервалом в секунду, обеспечивая необходимую силу сцепления с грунтом — тогда из сопел вырывались язычки белого пламени и белый, моментально рассеивавшийся дымок.

— Да, действительно похожи, — согласился я. — Сноровисто работают!

Извлечение из грузового отсека атомного реактора весом восемьдесят тонн заняло не более полуминуты, автоматы действовали очень слаженно. После того, как две «черепахи» с зажатым между манипуляторами стаканом реактора медленно полетели в сторону буровой станции, находившейся здесь же, на дне кратера Факси, я запустил протокол активации роботов грунтовой разведки.

Юми, внимательно следившая за моими действиями, тут же отреагировала:

— А теперь что вы делаете?

— Сейчас запущу пару ботов грунтовой разведки, чтобы они «прозвонили» лёд и отыскали пропавший «челнок» Йоханна Тимма. — честно ответил я.

— Всю Рею будете «прозванивать»? — в голосе моей собеседницы мне почудился сарказм. Или, всё же, не почудился?

— Ну зачем же всю, пройдём вот по этой директрисе в направлении места вашей предыдущей посадки в кратере Факси в апреле месяце. Осуществим поиск на этом пути и в районе посадки.

— Там же ничего нет — это видно отсюда невооруженным взглядом. — резонно заметила Юми.

Мы находились в пилотской кабине на высоте семи метров над поверхностью спутника Сатурна. С этой точки удаленность линии горизонта составляла чуть более трёх километров двухсот метров и место предыдущей посадки Толобовой и в самом деле прекрасно просматривалось. Тем более, что в этот час дно кратера освещалось не только Сатурном, но и солнечным светом.

— На поверхности, разумеется, ничего нет! — согласился я. — Искать будем во льду, для этого я и приказал взять в полёт пару разведчиков.

Оба робота между тем были выгружены на лёд и, сноровисто изгибаясь, быстро двинулись в указанном направлении. Подвижный корпус и два десятка опорных ног с независимой подвеской, придавали им сходство с сороконожками, за что роботы этого класса получили среди космонавтов ироничное название «сколопендра». Сходство отчасти нарушалось тем, что автомат имел две пары массивных манипуляторов — спереди и сзади — а также двигатель прижимной тяги, форс пламени из сопла которого всегда был направлен вверх. «Сколопендры» являлись идеальными аппаратами для дистанционного изучения космических объектов с малой гравитацией — они могли двигаться по склонам, проникать в разного рода узости, пещеры и расселины, двигаться одинаково хорошо как вперёд, так и назад, а кроме того, совершать перелёты на небольшие расстояния. Помимо чисто исследовательских функций, роботы могли выполнять и различные вспомогательные операции — сверлить, бурить, вести сварочные, монтажные и погрузо-разгрузочные работы. В каком-то особом топливе они не нуждались, основным источником энергии являлась одноразовая плутониевая батарея, а в качестве рабочего тела для двигателя прижимной тяги могло использоваться практически любое вещество из окружающего аппарат пространства, причём, в любом агрегатном состоянии. Идеально подходили все виды льдов, существовавшие в система Сатурна, но можно было использовать и силикаты, просто использование песка приводило к снижению коэффициента полезного действия двигателя и требовало замедления движения автомата по поверхности.

«Сколопендры», разошлись на расстояние в сотню метров и двинулись в заданном направлении. Они просвечивали толщу льда под собой и по сторонам рентгеновским излучением, уверенно выявляя аномалии плотности в толще льда на глубине до тридцати метров. Этого хватало с избытком, вряд ли корабль Тимма мог быть спрятан ниже этой отметки.

— И когда же пропавший «челнок» оказался на Рее, по-вашему? — спросила, наконец, Юми.

— С десятого по семнадцатое апреля. Строго говоря, это произошло тогда, когда в кратере Факси находились вы.

— Вы считаете, что существует некая причинно-следственная связь между моим нахождением здесь и исчезновением корабля Тимма? — осторожно поинтересовалась Толобова.

— Не некая, а самая непосредственная. Я полагаю, что вы же этот «челнок» здесь и спрятали! — безапелляционно ответил я. Очень бы мне хотелось, чтобы сказанное прозвучало без тени сомнений.

— Потрясающе, ваша честь, вам удалось поразить моё воображение… — Юми покачала головой, но при этом она совсем не выглядела напуганной или встревоженной. — Осталось только придумать, куда же я спрятала самого Тимма.

— В этом-то как раз загадки никакой нет. Мне хорошо известно, где находится Йоханн Тимм и как он туда попал. Осталось отыскать его корабль.

— Ну-ну… Ищите!

Юми успокоилась. Это выглядело до некоторой степени неожиданно. Вместо ожидаемых мною растерянности и паники, моя собеседница словно потеряла интерес к продолжению беседы. Ранее, во время разговора о её запутанных отношениях с мужской частью коллектива, Юми выглядела куда более встревоженной. Теперь же… У меня возникло сильное подозрение, что исчезновение Тимма и его корабля её мало волнует как раз потому, что отношения ко всей этой истории она не имеет ни малейшего, а потому никакие открытия ровным счётом ничем ей не грозят.

Стало быть, я смотрю не в ту сторону! Или в ту, но что-то упускаю?

«Сколопендры» уходили всё дальше от нашего корабля, оставаясь, впрочем, всё время хорошо различимы на фоне светло-серого ледового покрытия. При скорости движения чуть менее полутора метров в секунду, роботы должны были осмотреть назначенную им территорию минут за двадцать пять или, возможно, немногим более. Результат их работы, уже надлежащим образом расшифрованный и обработанный, передавался в пилотскую кабину с высоким разрешением. Мы с Юми имели возможность видеть, как по одному из экранов ползёт широкая зелёная полоса с областями разной насыщенности цвета и вкраплениями всевозможных фигур неправильной формы. Вкрапления являлись камнями различного состава, похороненными в толще льда, а интенсивность зелёного цвета указывала на глубину залегания.

Минута проходила за минутой, зелёная полоса ползла по экрану и ничего даже отдалённого похожего на корпус межорбитального «челнока» не появлялось. Оба робота уже изрядно отдалились от «Коалиции-семь» и стали почти незаметны. Лишь всполохи двигателей прижимной тяги, выбрасывавшие вверх высокие хвосты белого пламени, обозначали местоположение обоих автоматов.

Юми, по-видимому, устала сидеть без дела, а возможно, ей просто надоело молчать. Она пошевелилась в своём кресле, повернула голову в мою сторону и негромко проговорила:

— Этому льду десять тысяч лет! Нет в нём никаких спрятанных европейских «челноков». Чтобы удостовериться в этом нужен был робот оптической разведки, он бы заснял район за один пролёт и из анализа фотоснимков вы бы узнали, что лёд в кратере Факси никто не тревожил последние тысячелетия. Возраст льда на спутниках Сатурна легко определяется по его отражающей способности.

— Благодарю за добрый совет. — я постарался придать интонации максимальную нейтральность. Мог бы, конечно, объяснить, почему отказался от использования оптического разведчика и сделал выбор в пользу «сколопендр», но посчитал ненужным сообщать Юми лишние детали. Достаточно было того, что она и так узнала слишком много для непосвященного в моё расследование человека.

Вот роботы добрались до конечной точки маршрута и я назначил им провести сканирование льда в направлениях трёх радиальных отрезков по двести метров каждый, в результате чего должна была получиться своеобразная ромашка, в центре которой находилась точка предыдущей посадки Юми. Выполнение этой работы позволило бы полностью отклонить или, напротив, подтвердить предположение о сокрытии «челнока» Йоханна Тимма в том месте.

Прошло уже более получаса с момента посадки, подходило время принятия решений. Сколько часов можно было провести на Рее, изучая дифракционную картинку толщи льда, поступавшую от грунтовых разведчиков: два? пять? двадцать четыре? Наблюдая за совершенно успокоившейся Юми Толобовой, я всё более склонялся к мысли об ошибочности своих прежних умозаключений — Йоханн Тимм не появлялся здесь и Юми не прятала его «челнок» после убийства. Вернее, не так: Йоханн Тимм, может, и бывал здесь, но вот Юми точно не занималась сокрытием его корабля на дне кратера Факси. Ай-яй-яй, какая была красивая гипотеза, как хорошо одно подходило в другому, даже то, что Андрей Завгородний, используя свою интимную связь с Акчуриной, уговорил последнюю направить на Землю труп Тимма под видом трупа Баженовой!

Не знаю, как долго я мог бы сидеть, размышляя над странными поворотами расследования, но из задумчивого оцепенения меня вывел неожиданно громкий сигнал тревоги, взорвавший тишину пилотской кабины: «Международная система раннего предупреждения о потоках частиц высоких энергий зафиксировала поток класса опасности А. Координаты источника автоматически введены в глобальную навигационную систему. Персоналу всех объектов немедленно занять места в убежищах, системы энергопотребления будут автоматически переведены в безопасный режим.» Это сообщение означало, что группировка автоматических аппаратов, подвешенных на удалении двадцать пять миллионов километров на орбите Форньота, одного из самых удаленных спутников Сатурна, зафиксировала движение внутрь планетной системы межзвёздного потока заряженных частиц высоких энергий. Встреча космического корабля с таким потоком не сулила ничего хорошего как для бортовой электроники, так и экипажа. От такого гостя надлежало бежать или прятаться — это был быстрый, невидимый и безжалостный убийца, один из самых главных врагов человека в космосе.

— Класс опасности А — это поток тяжёлых релятивистских частиц. Нас зажарит, как яйцо в микроволновке! У нас нет от него защиты! — очень громко произнесла Юми. Нет, она не кричала, но голос её вибрировал от напряжения.

— Откуда поток? Где источник? — мне потребовалась, наверное, секунда или даже поболее, чтобы увидеть на главном навигационном планшете мигающий курсор ярко-оранжевого цвета и лаконичную подпись «поток А» рядом. Точка стояла высоко, возвышаясь над условным горизонтом почти на пятьдесят градусов. Это означало, что шквал тяжёлых элементарных частиц несётся к нам на огромной скорости сверху, из ядра Галактики. Солнечная магнитосфера, в большинстве случаев успешно защищающая человечество от губительных галактических излучений, оказалась сейчас бессильна и не остановила рой невидимых убийц, рожденный, возможно, миллиарды лет тому назад во время неведомой катастрофы звёздного масштаба.

Не раздумывая, я дал команду на включение маршевой двигательной установки.

— Верни мне управление! — успела произнести Юми, но я уже ответить не смог, потому что дал команду на взлёт. «Челнок» стронулся с места с ускорением в четыре «g» — хороший такой удар получился, хотя и не самый сильный из всех возможных. Мы не могли взлетать вперёд по наклонной глиссаде — этому мешал возвышавшийся неподалёку вал кратера, обычный же вертикальный старт привёл бы к неоправданной потере времени, поэтому я запустил двигатель в реверсивном режиме с выбросом факела вперёд. И стартовать нам пришлось хвостовой частью по ходу движения, то бишь задом наперёд.

Бортовой компьютер, перекрывая непрерывный сигнал тревоги, после паузы продолжительностью несколько секунд, оповестил нас: «Рея попадает в створ луча опасного потока. Скорость потока — тридцать тысяч километров в секунду, расчётное время прибытия на орбиту Реи — семьсот — семьсот пятнадцать секунд. Чтобы гарантированно экранировать опасный поток поверхностью небесного тела, следует совершить перелёт на расстояние не менее одной тысячи трёхсот километров на противоположную сторону Реи.»

Собственно, именно это я уже делал. Ещё до того, как бортовой компьютер предложил перегнать «Коалицию-семь» на другую сторону спутника, я понял, что нам следует уйти за горизонт, превратив поверхность небесного тела в щит. Я не мог подсчитать в уме дальность и точное направление перелёта, но мне достаточно было видеть отметку источника потока заряженных частиц и лететь таким образом, чтобы отметка эта в конечном счёте опустилась за горизонт. И чем ниже под горизонт — тем лучше!

Всё просто, интуитивно понятно, это всего лишь задачка на пилотирование по визуальному ориентиру для второго семестра обучения в Академии «Роскосмоса». Если не принимать во внимание, что ошибка или промедление приведут к безусловной гибели.

На ускорении четыре «g» я вывел корабль на высоту двухсот метров, что было выше обваловки кратера, перевёл двигатель из реверсного режима в штатный, и, заложив вираж, погнал «Коалицию» к горизонту на минимальной высоте.

— Нельзя стартовать в реверсном режиме! Ты что творишь?! — буквально закричала на меня Юми. — Ты убьёшь двигатель! Существуют конструктивные ограничения…

— Замолчи! — рявкнул я на первого пилота. — На реверсе стартовать можно! Конструктивные ограничения придуманы для вас, обычных пилотов! На самом деле недокументированный функционал двигателя позволяет осуществлять такого рода пилотирование без угрозы его разрушения.

— Переведи на меня управление! — вновь потребовала Юми. — Я первый пилот! И я умею летать!

— А я — ревизор «Роскосмоса» и я хочу остаться в живых. Поэтому рулить буду я!

И чтобы моя собеседница не вздумала продолжать этот бессмысленный разговор, я вновь дал ускорение в четыре «g». При таком ускорении спорить со мной довольно проблематично даже для разгневанной женщины.

Отметка курсора, указывавшая на источник потока релятивистских частиц, постепенно спускалась всё ниже к горизонту. Мы быстро отдалялись от кратера Факси и первоначальная тревога отступала. На шестой или седьмой минуте полёта стало ясно, что мы явно успеваем спрятаться от смертоносного луча. Серией последовательных включений маршевого двигателя я довёл скорость полёта до двух тысяч семисот метров в секунду и на этом разгон прекратил.

После того, как оранжевая точка на главном навигационном планшете нырнула под линию условного горизонта и стало ясно, что между нами и потоком опасного излучения находится Рея, напряжение отступило окончательно. Захотелось посмеяться как над самим собой, так и той неординарной ситуацией, что спровоцировала моментальный взрыв эмоций.

— И часто у вас такие потоки класса А пролетают? — спросил я Юми.

— На моей памяти первый раз. — призналась та. — Раза три проходили сообщения о потоках Б-класса, тоже опасная штука для лёгкого «челнока», но вот А-класс… Нет, не помню.

— Вы ко мне даже на «ты» обратились! Здорово смахивало на испуг.

— Я? Испугалась? Да быть такого не может, я — кремень! — усмехнулась Юми. — Интересно, что станет со «сколопендрами».

— Поджарит их! Если у протона энергия, как у теннисного мячика, то о роботах можно забыть… Хорошо, если буровая уцелеет, а то получится, что напрасно реактор везли.

Продолжительность потока, ударившего невидимым лучом смерти по противоположной стороне Реи, составила менее трёх секунд, о чём бортовой компьютер с некоторой задержкой поставил нас в известность. Я тут же развернул «Коалицию» в обратном направлении, пояснив:

— Пролетим над Факси и если грунторазведчики исправны, в чём я сильно сомневаюсь, то сядем и возьмём их на борт. Если же они вышли из строя, то без посадки берём курс на базу.

— А как же исчезнувший корабль Йоханна Тимма, спрятанный мною в толще льда? — не без сарказма поинтересовалась Юми.

— Запрещаю вам обсуждать эту тему, поскольку информация об исчезновении корабля является совершенно секретной.

— Но вам я могу этот вопрос задать?

— Нет.

— Понятно. Но вы продолжаете меня подозревать в причастности к исчезновению корабля?

— Нет.

— Ну, что же, это радует. Хотя за подозрения всё равно спасибо! Жизнь спасли мне.

— Что вы имеете в виду? — я действительно не понял подтекста.

— По-моему, это очевидно. Если бы не ваши подозрения на мой счёт я бы облетела Рею, сбросила реактор и развернулась бы в сторону базы. И через полчаса «Коалиция-семь» попала бы под удар галактического потока высокоэнергетических частиц. Мы бы не смогли спрятаться за Рею, как за щит, а стало быть ни единого шанса на спасение у нас с вами в этой ситуации не имелось бы!

Вот тут я полностью согласился со своей собеседницей. Парадоксальным образом мои ошибочные подозрения, предположения и выводы спасли наши жизни. И скажи после этого, что у Господа Бога в тот день на мой счёт не имелось особого плана! Проблема оставалась за малым — понять, что же именно это был за план.

Оба робота грунтовой разведки оказались выведены из строя и на наш запрос не ответили. Я повернул «челнок» к операционной базе. Мы сильно опаздывали и не столько из-за возни на поверхности Реи, сколько из-за необходимости тормозить перед посадкой на спутник и вновь разгоняться после старта. Потеря скорости всегда эквивалента потере времени, но в космосе это правило работает с убийственной очевидностью.

Потеря скорости всегда эквивалента потере времени, но в космосе это правило работает с убийственной очевидностью. Стремясь максимально сократить время обратного перелёта к операционной базе, я задал гораздо более энергичный график разгона и торможения, дабы пройти основной маршрут на максимально высокой скорости.

Стремясь максимально сократить время обратного перелёта к операционной базе, я задал гораздо более энергичный график разгона и торможения, дабы пройти основной маршрут на максимально высокой скорости. Часть пути, как при разгоне, так и при торможении, мы прошли с ускорением четыре «g» — это очень чувствительная нагрузка при сколько-нибудь продолжительном воздействии. Говорить при таком ускорении невозможно, так что вынужденное молчание само собой подтолкнуло мои размышления к анализу той ситуации, в которой находилось теперь проводимое мною расследование.

То, что труп Йоханна Тимма был кем-то из персонала доставлен на борт операционной базы представлялось довольно очевидным. Можно было долго размышлять над тем, для чего именно была проделана эта довольно нетривиальная операция и какую вообще цель преследовало последующее перенаправление мёртвого тела на Землю, но эти загадки представлялись отнюдь не самыми таинственными. Чем бы ни руководствовался человек, перемещавший тело убитого немца сначала на борт станции, а потом — на Землю, некие резоны для этих манипуляций у него безусловно существовали. Поймаем этого человека — поймём и его мотивы.

Но вот что у меня вообще не укладывалось в голове — так это судьба «челнока», на котором Тимм отправился в свой последний полёт по системе Сатурна. Версия, согласно которой корабль спрятан убийцами Тимма в толще льда на одном из ледяных спутников планеты-гиганта, была очень изящна, она мне так понравилась, что я почти в неё поверил. И график перелётов Юми во второй декаде апреля так отлично соответствовал моим прикидкам, что я почти не испытывал сомнений в точности собственных догадок. М-да уж, получается, что поторопился… Ай как больно падать!

На Рее не было корабля Тимма. Даже если они там и пересеклись, чему я уже не верил, Юми «челнок» убитого разведчика во льду Реи не прятала. Она заволновалась, когда я завёл разговор о драке между её кавалерами и быстро успокоилась, едва я перевёл разговор на историю её знакомства с Тиммом. Если бы Юми действительно была замешана в преступлении, то реакция должна была быть прямо обратной.

И что же может означать отсутствие «челнока» на Рее? Только лишь то, что спрятан он в другом месте… Экие трюизмы всё же лезут порой в мою светлую головушку!

Должен ли я облететь все небесные объекты, на поверхности которых или возле которых работали пилоты Группы дальней разведки и мониторинга? А что это может дать? Корабль должен был исчезнуть в считанные часы после убийства Тимма — ни через сутки, ни тем более через двое…Убийство Тимма и сокрытие его корабля чётко синхронизированы, если бы между этими событиями имелся сколько-нибудь большой интервал времени, то управляющий компьютер «челнока» оповестил бы всех о невозвращении пилота на борт. Это чрезвычайная ситуация, сообщение о которой передаётся открытым кодом, это как сигнал SOS у моряков прошлого. Начались бы масштабные поиски и в них наши космонавты тоже приняли бы участие.

Но ведь никакого сигнала не было… Чертовщина какая-то!

Я понимал, что делаю что-то не так. Упускаю из вида нечто важное. Смотрю не в ту сторону. Но не мог понять на каком именно этапе допускаю ошибку. И какую именно…

Хорошо, разберём узловые моменты с самого сначала. Я, Порфирий Акзатнов, ревизор Федерального министерства «Роскосмос», прибываю на борт операционной базы «Академик Королёв» с заданием, подлинной сути которого не знает никто, из находящихся на борту базы. Даже её командир. Я прекрасно легендирован и нет никаких оснований считать, что «легенда» моя раскрыта, поскольку о настоящих деталях операции даже на Земле знали кроме меня всего три человека. Я — четвёртый.

Первый мой шаг — встреча с доктором Акчуриной, подготовившей подложную сопроводительную документацию на вализу, направленную на Землю. Вализа — это попросту гроб, в котором вместо тела погибшей Баженовой почему-то оказался труп Тимма. Я ничего не сказал Акчуриной о том, что её фальсификация раскрыта — она была убита раньше, наш принципиальный разговор не состоялся.

Итак, я её скомпрометировать не мог. Сами по себе мои встречи с персоналом базы — это неотъемлемая часть работы, я много с кем встречаюсь! И ведь никого не убили, кроме того человека, который был мне нужен более остальных.

А что если перевернуть ситуацию и посмотреть в другую сторону: это не я скомпрометировал её — это она скомпрометировала себя! Другими словами, это именно она сделала что-то неправильно и тем насторожила убийц. Она явно находилась в тесном контакте с преступниками, именно поэтому она подделала документы на вализу и опечатала своей печатью гроб, в котором вместо одного трупа лежал совсем другой! Она была участником группы, но сделала что-то, что побудило её товарищей избавиться от неё.

Что это могло быть? Можно допустить, что некий эпизод произошёл ещё до моего появления на станции. Но мне почему-то полезли в голову воспоминания о непонятном золотом шарике, полученном от Акчуриной во время нашей первой и последней встречи. Этот предмет сам по себе был настолько необычен, а обстоятельства его получения столь странны, что выбросить из головы мысли о нём никак не получалось. В какой-то момент я заволновался до такой степени, что, отключив маршевый двигатель и тем обнулив ускорение, нащупал правой рукой карман на правом бедре скафандра — именно туда я положил золотой шарик перед вылетом. Несмотря на толстую многослойную перчатку, надетую на руку, таинственный артефакт уверенно прощупывался.

Успокоившись, я вновь запустил двигатели и вернулся к своему неспешному внутреннему монологу.

Мог ли спровоцировать активность преступников факт передачи мне Акчуриной этого самого золотого шарика? Разумеется, они каким-то образом должны были об этом узнать, но как это случилось — вопрос десятый, пока следует разобраться с этим вопросом в принципе. Могла ли передача шарика напугать друзей Людмилы? Могла, но только в одном случае — если они знали что это такое и понимали тайный подтекст действий Акчуриной. Я, например, до сих пор этого не понимаю. Но ведь её убийцы информированы больше меня, что логично — они знают скрытую подноготную происходящих событий, а я — нет.

В моей голове грохотали набатом слова убитой, назвавшей шарик «вообще бесценным». Я-то пошутил, предположив, что эта безделушка наверное, дорогая, а вот Акчурина не шутила. И вот ведь что интересно — она как будто бы не удивилась моему интересу к её персоне. Ревизор только-только появился на станции, ещё не успел даже пообщаться с руководителями групп и подразделений, связывается почему-то напрямую с ней, а она… как будто бы ждала. Вот рядом со мной сидит Юми Толобова — у неё на мой один вопрос десять встречных! Когда человек чего-то не понимает — это всегда видно. Так вот Акчурина отнюдь не казалась чего-то не понимавшей, напротив, она всё прекрасно сознавала и словно бы ждала моего появления.

И труп Тимма, присланный на Землю вместо тела Баженовой — это именно её умышленная проделка. Она заманивала меня сюда… Ну, не меня, конечно, обо мне лично она не знала ничего, но такого, как я ревизора. Человека, который прилетит с Земли и разрулит ситуацию.

Ай-яй-яй, какое интересное умозаключение, почему я не подумал об этом ранее? Надо чаще оставаться наедине и больше молчать.

Если ход моих рассуждений верен и Акчурина действительно ждала моего появления, то почему сразу же не вывалила всю ту информацию, какую собиралась сказать позже? Почему передала странный золотой шарик и не сказала самые главные слова, вроде: «Мой любовник убил иностранного космонавта и заставил меня отправить его труп на Землю под видом трупа Баженовой!» Я бы понял! Или нет, напротив, ничего бы я не понял, стал бы задавать вопросы, терять время, а этого она в ту минуту, видимо, допустить не желала.

И потом — в своих рассуждениях я постоянно исходил из того, что Андрей Завгородний являлся интимным другом убитой Людмилы Акчуриной, но ведь всё говорит против этого. Прямо-таки вопиёт! Данную связь отрицает сам Завгородний, его нынешняя интимная подруга Юми Толобова и, наконец, Танечка Авдеева! Мнение последней представляется особенно ценным, поскольку она — лицо незаинтересованное, по крайней мере, кажется таковым. Её информация о конфликте между Завгородним и Шастовым получила полное подтверждение, а ведь об этой пресловутой дуэли не был осведомлен и сам командир операционной базы! Авдеева — ценный источник информации и надо будет обязательно поработать с нею ещё… Кроме того, она очень красивая женщина, хотя к ценности получаемой от неё информации сие и не относится. Да!

Итак, всё свидетельствует против того, что между Завгородним и Акчуриной на протяжении последнего полугода существовали интимные отношения. Однако молекулярно-генетическая экспертиза материала плода, проведенная Ольгой Капленко, однозначно доказывает отцовство Завгороднего.

Могла ли Акчурина воспользоваться его законсервированной спермой из имеющегося на борту базы хранилища без получения надлежащего согласия? Теоретически да, такой фокус проделать можно, но зачем? На практике сие чревато страшным скандалом и изгнанием из рядов «Роскосмоса», причём с позором и разглашением через средства массовой информации причины произошедшего. Банк спермы создаётся для экстренного клонирования биоматериалов, прежде всего кожи, крови и стволовых клеток, на случай чрезвычайной ситуации. Если донор жив и здоров, то несанкционированное использование его спермы является преступлением. Могла ли Акчурина пойти на подобное преступление? Во имя чего ей заниматься такими подлыми фокусами? Она враг сама себе? Не сходится как-то… глупо выглядит… безмотивно. Не просматривается ни единого плюса, а вот минусов — огромное количество и притом таких, что лишают подобную затею всякого смысла.

Нет, сие полная чепуха, не стала бы Акчурина заниматься такими проделками.

Но откуда тогда беременность? Нет, не так я ставлю вопрос, откуда беременность понятно — от оплодотворения яйцеклетки! Беременность может быть и не связана с бедолагой Завгородним, а потому вопрос надо поставить иначе: откуда появились результаты молекулярно-генетического исследования? Мною эти результаты получены от Ольги Капленко. Хорошо, она — главный врач операционной базы и компетентный специалист, что не подлежит сомнению, но… Должен ли я верить её заключению безоговорочно?

Очень хороший вопрос! В самом деле, почему я принимаю на веру её утверждения, даже не прочитав толком текст заключения?

Вот тут я крепко задумался. И понял не сразу, что причин безоглядно доверять заявлениям судмедэксперта Ольги Капленко у меня нет никаких. Здесь, возле Сатурна, в условиях продолжительного функционирования численно очень ограниченного коллектива, необходимо допускать существование самых невероятных комбинаций личных связей, интересов и мотивов. А стало быть, Ольга Капленко могла быть заинтересована в том, чтобы ввести меня в заблуждение.

Ага… Примерно минуту я размышлял над тем, как именно я могу проверить её экспертное заключение, причём так, чтобы никто об этом не узнал. Можно было заказать повторное исследование плода, но подобное поручение не гарантировало сохранение тайны. А проверку следовало провести так, чтобы никто ничего не заподозрил.

Вообще-то, думал я непозволительно долго. Догадаться должен был сразу, без размышлений, отреагировать на уровне инстинкта.

Незачем было назначать повторную экспертизу, ни к чему использовать людей вслепую и ничего ни от кого скрывать не надо! А надо просто вытащить медицинскую карту Акчуриной из информхранилища медицинских данных личного состава базы, которое скопировано мною целиком перед вылетом с Земли, и сравнить её прижизненные данные с данными, зафиксированными в ходе вскрытия её трупа. Все члены экипажа станции и персонал прикреплённых экспедиций проходят регулярный медицинский осмотр — каждый день они сдают биоматериалы для так называемого «формуляра Б», а раз в неделю являются в медицинской отсек и проходят углубленное обследование, в ходе которого заполняется «формуляр А». И если Акчурина действительно была беременна от Завгороднего, то скрыть это в ходе постоянного медицинского мониторинга никак не могла.

Почему я не подумал об этом раньше? Наверное потому, что ни в чём не подозревал судмедэксперта Ольгу Капленко. А теперь вот заподозрил…

После того, как этап разгона «Коалиции-семь» закончился, я получил возможность проверить свою догадку. Активировав коммуникативный чип в своей голове и подключившись по персональному каналу к привезённой на станцию личной библиотеке, я отыскал в информхранилище директорию с персональными медицинскими картами. Все они были скопированы мною ещё до отлёта с Земли и в настоящую минуту моя личная библиотека находилась в моей каюте, запертая в сейфе. Извлечь её оттуда незаметно для меня не представлялось возможным, я же мог в любой момент обратиться к сохранённым в ней сведениям, для чего располагал зашифрованным каналом связи, который не мог контролироваться сервером операционной базы.

Расстояние от «Коалиции-семь» до «Академика Королёва» превышало триста тысяч километров, что заметно сказывалось на времени исполнения команд, ибо на прохождение сигнала в одну сторону требовалось более секунды. Ответный сигнал тоже приходил с задержкой. Секунды эти необыкновенно раздражали, в другой обстановке их можно было не заметить, но сейчас казалось, что из меня словно душу вытряхивают. Вперив взор в белый пластик потолка, я медленно прокручивал на этом виртуальном экране видимый только мне список файлов и в ту минуту мне казалось, что он никогда не закончится! Хотя там было менее полусотни фамилий!

Наконец я добрался до нужного мне файла и углубился в раздел «гинекология». Читать его начал с конца, поскольку интерес для меня представляли именно последние записи. Прочитал. Не поверил своим глазам и прочитал ещё раз. Всё равно не поверил и решил сравнить тот файл, что имелся в моём распоряжении, с тем, что должен был сейчас храниться в базе данных на сервере «Академика Королёва».

Некоторое время ушло на поиск нужного мне файла и мне казалось, что ожидание моё никогда не закончится. Однако всё имеет конец, даже в том экзотическом случае, когда задержка ответа на запрос занимает более двух секунд. Дождался и я, наконец, открытия нужного мне файла в нужном мне месте.

Теоретически я должен был увидеть один и тот же текст, совпадающий вплоть до последней точки и запятой. На самом же деле, содержание медицинского файла Людмилы Акчуриной, хранившегося сейчас в памяти сервера, радикально отличалось от того, что было в нём записано три недели назад. Изменилось очень многое — нет, не так! — изменилось всё, связанное с последней беременностью убитой женщины.

Кем были внесены изменения, догадаться было совсем несложно. Дело в том, что всего один человек обладал технической возможностью вносить и сохранять в этом интимном разделе правки, заверяя их личной электронной подписью. Этого не мог делать даже я, ревизор «Роскосмоса»!

Но это могла делать Ольга Капленко, главный врач операционной базы, проводившая вскрытие трупа Людмилы Акчуриной и исследование обнаруженного в её теле плода. Именно Ольга Капленко пыталась убедить меня в том, что погибшая была беременна и зачатие произошло от Андрея Завгороднего. Теперь я точно знал, что это было не так.

Какую цель преследовала она, вводя меня в заблуждение, ещё только предстояло выяснить, но в данный момент это даже и не имело большого значения. Был важен сам фальсификации результатов судебно-медицинской экспертизы и обусловленное им ложное направление проводимого мною расследования. Но с этим я уже, похоже, разобрался.

Активировав функцию экстренного вызова капитана операционной базы, я обратился к Вадиму без долгих реверансов:

— Вадим — это Акзатнов! На борту «Академика Королёва» имеется пустующий карцер?

— Это для меня, что ли? — с изумлением в голосе пробормотала Юми.

Признаюсь, что на некоторое время я просто позабыл о её присутствии — она сидела, как мышь под веником, и я, захваченный только что сделанным открытием, попросту упустил из вида то обстоятельство, что нахожусь в пилотской кабине не один. Не следовало допускать того, чтобы посторонний человек грел уши, Юми и без того узнала слишком много такого, чего ей знать не следовало!

— Ну, что вы! — я попытался придать голосу дружескую непринужденность. — Это всего лишь такая шутка, допускаю, что слишком весёлая.

— Да-да, ваша честь, — с небольшой задержкой пришёл ответный сигнал от Королёва. — У меня всё готово! Я вижу, галактический поток вас не задел…

— Всё в порядке, мы укрылись за Реей, так что никакого ущерба, разве что выведены из строя два робота грунтовой разведки. — и чтобы исключить дальнейшее обсуждение деталей, совершенно излишнее в этой обстановке, поставил точку. — Встречай меня по прибытии!

Глава 7. Капитан, у нас есть пустой карцер?

Пока я снимал «тяжёлый скафандр» и облачался в повседневную форму одежды, Вадим Королёв буквально душил меня монологом, прерывавшимся вопросами, не требовавшими ответа. Из его рассказа я понял, что после объявления об угрозе поражения космической станции потоком галактического излучения, все находившиеся на её борту собрались в трёх отсеках-убежищах, задраились там и провели перекличку. Тут-то и выяснилось, что отсутствует Людмила Акчурина. О её убийстве знали лишь командир базы, проводившие судебно-медицинское исследование тела врачи Капленко и Нефёдова, ревизор «Роскосмоса», то бишь я, ну и, само-собой, убийцы. Для остальных Акчурина всё это время оставалась жива.

— У нас на все три отсека-убежища громкая связь, мы проводим пофамильную сверку укрывшихся со списочным составом: в первом отсеке — нет Акчуриной, во втором — нет, в третьем я сам сижу, там её тоже нет! Все смотрят на меня! Что делать? — Королёв выдержал патетическую паузу и продолжил. — Я делаю лицо колуном и вызываю Главный командный центр, задаю вопрос: где вы наблюдаете биомаркер Акчуриной? А они в ответ: мы не видим её отметки на борту станции! И этот ответ идёт по громкой трансляции, его все слышат!

— А что они могли ответить тебе, если действительно не видят её маркера на планшете? Дурацкий вопрос всегда рождает дурацкий ответ! — не сдержался я. — Задавая вопрос, всегда крепко подумай над тем, что тебе ответят, может, лучше будет оставить вопросы при себе.

— Что ты имеешь в виду? — озадачился командир; моя мысль, видимо, поразила закоулки его разума своей новизной.

— Только то, что сказал, — мне оставалось лишь махнуть рукой и умолкнуть.

— В общем, всем стало ясно, что с Акчуриной что-то произошло и после того, как последовала отмена тревоги и мы покинули убежища, начались вопросы и предположения. Надо что-то решать с этим вопросом, молчать далее было бессмысленно — это только усиливало всеобщую тревогу и накаляло обстановку. — продолжил Вадим и тут перескочил на другую тему. — Что означал сказанная тобою фраза про пустующий карцер?

Чтобы не устраивать долгих обсуждений в посту предполётной подготовки, где в любой момент могли появиться посторонние, мне пришлось остановить словоизвержение командира базы и попросить его подождать до того момента, как мы пройдём в мою каюту. Дабы как-то переключить внимание Королёва на темы, не связанные с предстоящим арестом, я поинтересовался тем, как персонал станции и её матчасть перенесли удар потока тяжёлых частиц? Королёв только плечами пожал, да пробормотал невпопад:

— Никак. Я же говорю, весь личный состав, конечно, забился в убежища на всякий случай, но эта предосторожность оказалась избыточной. Поток шёл из области ниже плоскости эклиптики, мы же находимся выше, так что тело Сатурна защитило нас лучше любого щита. Можно было вообще не прятаться!

— Сам по себе поток такой энергии, насколько я понимаю, явление исключительное в истории базы? — уточнил я на всякий случай.

— Да, поток имел энергию порядка десяти эксаэлектрон-вольт, можно сказать, под самым порогом Грайзена-Зацепина-Кузьмина. Часть спутников раннего предупреждения в южной полусфере выведена из строя безвозвратно. Сейчас мы срочно готовим четыре штуки на замену, ещё четыре — коллеги с «Гюйгенса».

— Как, кстати, европейцы пережили эту неприятность? Они ведь на другой стороне Сатурна размещаются, должны были попасть «под луч».

— Они и попали! Люди пересидели в отсеках-убежищах, так что человеческих потерь у них нет, но вся периферия станции накрылась белой косынкой. Замена займёт пару недель и то заменят они только то, что имеется на складе. У них ведь много уникального оборудования, которое надо с Земли привозить. Они некоторое время просидели вообще без связи, пару часов назад выбросили в космос ретранслятор и мы поддерживаем связь по временной схеме.

Пост предполётной подготовки на любом космическом корабле всегда располагается в зоне невесомости, что обусловлено требованием обеспечения максимальной быстроты облачения в скафандры. В условиях заметного тяготения одеть скафандр в одиночку практически невозможно, а в невесомости это занимает от силы четверть минуты. Снимать, кстати, его приходится несколько дольше.

— Да уж, свезло — так свезло, — я застегнул «молнию» на повседневном комбинезоне, закрыл дверцу бокса-хранилища и подтолкнул Королёва к выходу, давая понять, что надо двигать в мою каюту. — А ведь на месте «Гюйгенса» вполне могла оказаться наша станция.

— Ну да, — согласился Вадим. — запоздай луч на четыре с половиной часа и сожженную периферию заменять пришлось бы нам!

Отталкиваясь от поручней, мы переместились в Главный Коридор и неспешно двинулись в сторону ближайшей лифтовой площадки.

— Кстати, а почему вы с Толобовой задержались на Рее? — встрепенулся вдруг Королёв. — Ведь планировался облёт и вы должны были попасть пол луч на обратном пути!

Удивительно, что эта мысль только сейчас озарила его и без того светлый ум, видимо, мой вопрос про карцер выбил из его головы все остальные размышлизмы.

— Мы совершили посадку. — лаконично ответил я.

— И что?

— Ничего. Сели. Тут пришло оповещение об угрозе и мы перелетели на противоположную сторону спутника.

— Да, но для чего вы вообще совершали посадку? — не унимался Вадим. Он явно не мог понять моего нежелания обсуждать с ним эту тему.

— Я принял такое решение… — мне оставалось лишь демонстрировать предельную корректность и лаконизм.

— И?

— И мы совершили посадку.

— Ты не хочешь ничего объяснять? — с присущей ему сообразительностью догадался, наконец, командир.

— Так я уже всё объяснил.

Королёв засопел и замолчал. Поделом ему! Командир операционной базы, хотя и являлся человеком, безусловно достойным, принадлежал к той весьма распространенной категории мужчин, которым молчание всегда к лицу. В абсолютной тишине, прерываемой лишь сопением Вадима, мы достигли моей каюты и вошли внутрь. Закрыв дверь и активировав электромагнитную завесу высокой напряженности, гарантировавшую защиту от всевозможной «прослушки», я указал Королёву на диван, а сам устроился в кресле напротив.

— Нам предстоит осуществить арест. — я взял быка за рога без долгих экивоков. — Помещение для содержания арестанта готово?

— Да, я лично всё обеспечил: отключил датчики биологической активности, центральные замки, смонтировал уникальный замок, который невозможно открыть штатными ключами. — моментально отозвался Вадим, не задав вопроса.

Я оценил его сдержанность.

— Подвергнуть аресту нам предстоит Ольгу Капленко. Она совершила должностное преступление, сфальсифицировав заключение судебно-медицинского исследования трупа Людмилы Акчуриной. Поясню, что в нём она сообщила о беременности Акчуриной и по результатам молекулярно-генетического исследования материала плода заявила, будто тот зачат от Андрея Завгоронего. На самом деле это не так. Убитая действительно была беременна и факт этот невозможно было скрыть, ввиду того, что все манипуляции она проводила вместе с Нефёдовой и в твоём присутствии. Но только беременность эта была вовсе не от Завгороднего.

— А от кого же? — задал вполне резонный вопрос Королёв.

— Кабы знать! Именно эту деталь Капленко и попыталась скрыть. У погибшей действительно была связь с Завгородним около полугода тому назад, но согласись, довольно проблематично стать отцом ребёнка, не вступая в половую связь с матерью почти шесть месяцев.

— А если Акчурина использовала законсервированную сперму? У нас ведь есть на борту материал для экстренного клонирования.

— Ход мысли понятен, я тоже об этом подумал. Но на самом деле Акчурина ничем таким не занималась. Всё было проделано гораздо хитрее и уже после её смерти.

— Поясни.

— Перед вылетом с Земли я скопировал медицинские карты всего персонала операционной базы. Сделал это без всякой задней мысли, никаких особых целей перед собой не ставил. Скажем так, просто подстраховался. И вот теперь надумал сравнить нынешние медкарты обеих погибших женщин — Баженовой и Акучуриной — с их собственными же документами, скопированными мною перед отлётом. Оказалось, что записи в карте Баженовой идентичны, то есть документы за время моего перелёта и нахождения здесь никакой правке не подвергались. А вот с Акчуриной всё оказалось намного интереснее. Перед моим отлётом в её медицинской карте имелись данные о двух случаях беременности. Один имел место восемью месяцами ранее и закончился выкидышем на девятой неделе. Зачатие в этом случае произошло от Завгороднего. А второе зачатие произошло примерно за два месяца до убийства Людмилы, что вскрытие её тела и подтвердило. В принципе, восьми-девятинедельную беременность скрыть при проведении вскрытия трупа невозможно. Поэтому Капленко и Нефёдова в протоколе сей факт зафиксировали. А вот далее начались фокусы.

Я помолчал, наблюдая за реакцией командира базы. Мне было важно убедиться в том, что тот понимает меня правильно. Королёв, похоже, ход моих рассуждений не потерял и, храня полное молчание, внимательно вглядывался в моё лицо.

— Исследование плода проводила Капленко единолично. Она полностью скопировала в отчёт все данные, связанные с первой беременностью, приписав тем самым отцовство Завгороднему. При этом, она внесла изменения в медицинскую карту Людмилы Акчуриной: записям о первой беременности присвоила даты второй, а подлинные записи о второй попросту уничтожила.

— Постой-постой… — Королёв на секунду задумался и взгляд его расфокусировался, уйдя в пустоту; в дзэн такой взгляд называют «взглядом дракона». — Ты хочешь сказать, что вместо записей о двух беременностях, остались только связанные с одной? То есть, с первой…

— Именно!

— Но почему ты думаешь, что изменения производила именно… — взгляд командира вновь ушёл в пустоту. — Хотя да, никто, кроме начальника медико-биологического отделения не может производить правку документов, связанных с половой сферой членов экипажа и рабочего персонала… Даже я не могу. У меня к ним даже допуск ограниченный!

Королёв умолк. Ему явно требовалось переварить услышанное.

— Но ведь этот обман легко проверяется при контрольном исследовании! Биоматериал приобщён к делу и хранится за бронированной дверью, которую могут открыть только ты и я. — выдал он через секунду. Видимо, его воображение не вмещало в себя в полном объёме мысль о коварстве главного медицинского специалиста базы.

— Если плод уничтожен, то контрольное исследование лишено смысла! Капленко уничтожила плод, извлеченный из матки убитой женщины, а вместо него приобщила к материалам экспертизы законсервированный биоматериал, оставшийся от первой беременности Акчуриной. Той самой, что действительно была связана с Завгородним. Ведь этот биометариал не уничтожается, а хранится в законсервированном виде, поскольку является ценнейший объектом исследований для нашей космической медицины. Таким образом контрольное исследование показало бы, что биоматериал, приобщенный к экспертизе, полностью подтверждал данные судмедэкспертизы.

— Да, логично. Ведь в медицинской карте она исправила дату, сделав первую беременность фактически «второй», а вторую — уничтожив. Но всё равно… — Королёв опять продемонстрировал мне искусство уходить в себя. — Я не понимаю, подобные проделки легко обнаружить! Ты же выявил их тривиальным сличением записей от разных дат!

— Это тебе кажется, что всё легко и просто, потому что я дал правильный ответ и всё объяснил. Додуматься сличить разновременные записи в медицинской карте — это отнюдь не тривиальная мысль. Во-первых, вряд ли кому-то вообще такое может прийти в голову! Для чего это делать? Результат исследования плода логичен, прекрасно соответствует известной информации, ну, а то, что Завгородний факт связи не признаёт — так это лишь свидетельствует о его лживости, а не об ошибочности молекулярно-генетического исследования. А во-вторых, Капленко ничего ведь не знала о том, что её медицинский архив Служба ревизионного контроля скрытно «перегнала» на Землю и сохранила. Об этом никто не знал и ты тоже. Никто не знал о том, что ревизор, отправленный на операционную базу, будет иметь в своём распоряжении старый вариант медицинской карты. Так что Ольга Капленко действовала по-своему логично и отнюдь неглупо.

Королёв внимательно меня слушал, а после того, как я остановился, некоторое время молчал. Затем встрепенулся:

— Пистолет при мне! Я готов действовать! Только скажи, ты поставил в известность руководство?

— Пока нет, — честно ответил я. — Боюсь терять время, у нас сигнал «туда-обратно» идёт почти два с половиной часа! не забудь, что на Земле ещё думать будут некоторое время. А у нас тут всякое может произойти! Не хватало только, чтобы наши таинственные антагонисты надумали Капленко убрать. С Акчуриной они этот фокус один раз уже проделали. Сейчас, когда исчезновение Людмилы Акчуриной стало известно всем, события могут резко ускориться. Ещё ведь и Юми Толобова по результатам полёта со мной может чего-то наговорить коллегам. Так что, Вадим, тянуть резину не надо, время работает против нас!

— Да-да, ты совершенно прав. Идём! — Королёв подскочил с места, демонстрируя готовность к немедленному действию.

Минута ушла у нас на то, чтобы установить местонахождение главного врача, ещё две или три — чтобы определиться с последовательностью действий. Покинув мою каюту, мы прошли в помещение автоматического склада, где Королёв взял комплект новой рабочей одежды для женщин — в него предстояло переоблачиться арестантке. Помимо одежды взяли и пару лёгких «балеток», дабы Ольга могла переобуться. После этого лифтом поднялись из «жёлтого» коридора, где находились, в Главный, там пересели в другой лифт и спустились в «синий». Именно там находился отсек Ольги Капленко, главного врача операционной базы, являвшейся по совместительству и начальником медико-биологического отделения.

Перед тем, как открыть нужную дверь, я ещё раз активировал мозговой чип, подключился к серверу жизнеобеспечения и проверил распределение персонала по отсекам операционной базы. Получалось, что Ольга находилась в отсеке одна. Дабы застать её врасплох, я воспользовался для открывания двери универсальной электронной отмычкой. Едва дверь откатилась в сторону, мы быстро вошли в отсек, миновали пустую комнату приёмного покоя и метнулись в самый конец коридора со стеклянными стенами по обеим сторонам. Кабинеты функциональной и полной диагностики, процедурный, три лаборатории, шесть карантинных боксов и склад оказались пусты. Капленко мы нашли в её кабинете, она сидела перед большим планшетом, рассматривая какие-то диаграммы.

Наше появление явно застало её врасплох, женщина вздрогнула — это было хорошо заметно — и как будто бы перепугалась. Какая забавная реакция, однако! Интересно, эта непроизвольное миоклоническое подрагивание обусловлено исключительно реакцией нервной системы или же неспокойная совесть тоже внесла свою лепту в подобную реакцию на появление ревизора?

— Ольга Васильевна, вы отстраняетесь от исполнения служебных обязанностей! Встаньте! — официальным тоном произнёс я вместо приветствия.

Капленко откинулась на спинку кресла, повернулась к нам и внимательно поглядела мне в глаза. Взгляд был оценивающий и не без скепсиса. Поскольку женщина осталась сидеть, я повторил команду уже жёстче:

— Встать из кресла немедленно!

— Это что такое? — отозвалась Капленко и перевела взгляд на маячившего за моей спиной командира базы, словно бы вовлекая его в разговор.

— Я приказал встать! — мне пришлось сделать шаг к креслу и замахнуться. Главврач моментально вскочила, по-видимому, выглядел я в те мгновения достаточно убедительно. Ударил бы я женщину в случае неповиновения? Думаю, да, именно эту женщину именно в той обстановке ударил бы без особых колебаний.

— Снимите всю одежду и оденьте вот эту. — отдал я следующий приказ. — Не забудьте сменить и обувь!

Я бросил на стол перед ней пакеты с формой о обувью, взятые только что со склада. Мне надо было исключить возможность того, что Капленко покончит с собою или каким-то образом подаст сигнал об аресте, для этого мало было её обыскать, одежду надлежало заменить полностью.

— Это что за выходки… — начала было главный врач, но я её сразу же прервал:

— Не пытайтесь тянуть время или я применю силу!

Королёв посчитал нужным вмешаться и подал голос:

— Выполняйте распоряжения ревизора! Вам в любом случае придётся переодеться!

Я слышал за спиной его шаги, Вадим отступил назад, чтобы контролировать коридор, по которому можно было подойти к кабинету. Необходимо было исключить появление посторонних лиц в момент ареста.

— Ладно… что ж! — руки Капленко лихорадочно нащупывали ползунок «молнии», а сама она не сводила с меня взгляд, полный ярости. — Шоу хотите — будет вам шоу! А как же правила обыска? А как же обязательное присутствие женщины?

Поскольку я молчал, замолчала и главный врач. Видимо, фантазия в ту минуту не могла подсказать ей никаких продуктивных идей для дальнейших словопрений, хотя можно было не сомневаться, что таковые появятся в течение ближайших минут. В полной тишине Ольга стряхнула с ног лёгкие спортивные шузы, сбросила комбинезон, затем опустила с плеч бретельки тонкого обтягивающего «боди» из тончайшей искусственной кожи. По мере того, как она разоблачалась, лицо её наливалось кровью, а правое ухо, обращенное ко мне, сделалось прямо-таки пунцовым.

— Вам ведь не впервой раздевать экипаж, верно?! — она нашла, наконец, новую тему. — Мужчин вы уже раздевали, теперь добрались до женской части подчинённого коллектива! Господин Королёв, вы меня слышите?! Вам стоит поглазеть на обнаженного начмеда… тут есть на что поглазеть!

— Хватит паясничать! — огрызнулся из-за моей спины командир базы. — Просто сделайте это молча и быстро!

Капленко сбросила на пол и «боди», оставшись совершенно голой. Не сказать, чтобы я увидел нечто, чего не видел у женщин ранее, но нельзя было не признать, что главврач, и без того привлекательная, без одежды оказалась ещё лучше. Иных, впрочем, в дальний космос и не пускали. При отборе женщин для дальних космических экспедиций работал тот же принцип, что и полтораста лет назад при зачислении на курсы стюардесс. Давно замечено, что в опасных ситуациях мужчины стыдятся демонстрировать собственную слабость именно перед красивыми женщинами, можно сказать, что привлекательность последних является своего рода средством, повышающим стрессоустойчивость мужской части коллектива. Поэтому прекрасные внешние данные для для женщины-космонавта являются таким же неотъемлемым элементом её профессиональной пригодности, как, скажем, абсолютное здоровье, комплексная техническая и специальная подготовка, а также физическая сила. Хотя космос очень большой, для слабых женщин места в нём попросту нет.

В полной тишине Ольга принялась вскрывать пакет с новой формой, и тут затренькало переговорное устройство. Я покосился на экран монитора и увидел двух мужчин, стоявших перед дверью в медицинский отсек. Одного из них я знал — это был Александр Баштин, руководитель Экспедиции №1, второго видел только во время осмотра личного состава в коридоре после нападения на меня.

— Вадим, тут кто-то явился к нашему главврачу, — сообщил я командиру. — Поговори с ними, только с другого пульта, а то мы находимся в поле зрения камеры.

— Это Баштин и Фадеев, им назначена сдача крови на гормональный статус. — пояснила Ольга Капленко, хотя никто её ни о чём не спрашивал. — Возьмите у них кровь, замерьте тестостерон, если ниже нормы, то пригласите поглядеть на обнаженного начальника медико-биологического отделения.

— Да, да, это очень смешно, — парировал я. — Особенно учитывая то, что, возможно, я в эту минуту спасаю вашу жизнь.

— Ах, это вы для меня стараетесь! А я-то решила, что вы просто вуайерист…

До меня доносилось бормотание Королёва, разговаривавшего по переговорному устройству в другом конце коридора.

— Вы можете объяснить, что происходит? — Капленко решила использовать наше минутное уединение для того, чтобы сориентироваться в ситуации.

— Разумеется, через несколько минут вы обо всём узнаете!

Ольга ещё не успела застегнуть «молнию» на надеваемом комбинезоне, как на пороге кабинета появился Королёв, закончивший переговоры с неожиданными визитёрами.

— Баштин и Фадеев явились на сдачу коронарных тестов. Я отправил их восвояси, — проговорил командир, ни к кому конкретно не обращаясь. Зря, кстати, сказал, ситуация этого совсем не требовала.

Когда Капленко закончила переоблачение и потянулась к снятому комбинезону, чтобы что-то из него достать, я остановил её движением руки:

— Не надо ничего перекладывать из карманов!

— Я хотела всего лишь забрать свой биомаркер, — Капленко попыталась объяснить своё намерение, но я в ответ лишь повторил сказанное:

— Не надо ничего перекладывать!

— Это же грубейшее нарушение правил безопасности, биомаркер всегда должен находиться в одежде, если только он не чипирован в тело. — главврач попыталась настаивать, но я категорически пресёк её намерение:

— Прекратите препирательство, ваш биодатчик останется здесь!

Ольга поджала губы, демонстрируя неудовольствие, но мне в ту минуту её эмоции были глубоко безразличны. Я велел ей выйти в коридор, а сам поднял сброшенную ею на пол одежду и сложил в тот самый пакет, в котором принёс новый комбинезон. Проделано это было в полной тишине — Королёв и Капленко немо наблюдали за моими действиями через дверной проём.

Похоже только сейчас до главврача стало доходить понимание серьёзности ситуации, во всяком случае после того, как я закончил возню с её одеждой, она проговорила неожиданно серьёзным и как будто испуганным голосом:

— И что же теперь?

— Теперь на выход, — я жестом указал направление.

Мы прошагали по медицинскому отсеку в обратном направлении: сначала по коридору со стеклянными стенами, затем через приёмный покой, потом вышли в «синий» коридор. На некотором отдалении от двери в медотсек стоял один из двух мужчин, явившихся на медосмотр к Капленко — тот, что был помоложе и покрупнее, по фамилии Фадеев. Увидев нас, он как будто даже переменился в лице, похоже, появление главврача в моём обществе его чрезвычайно удивило. Я закрыл дверь в отсек, но уходить не спешил — мне надлежало перепрограммировать замок, дабы исключить возможность проникновения в помещение посторонних лиц. Поскольку я планировал осмотреть попозже служебные помещения, в которых работала арестованная, представлялось необходимым устранить возможность того, что это сделает кто-то до меня. Активировав мозговой имплант, я потратил пяток секунд на подключение к серверу и вход в нужную директорию, ещё некоторое время занял поиск нужной позиции. Вытащив из кармана универсальную отмычку, я приложил её к электронному замку, зафиксировал соединение и ввёл новый пароль, автоматически отменив старый, после чего вышел из директории и стёр следы своей активности в памяти сервера. Все эти манипуляции потребовали секунд пятнадцать-двадцать. Хотя Капленко и Королёв не могли видеть те картинки, что рисовал моему воображению имплант, манипуляции с универсальной отмычкой были весьма красноречивы сами по себе. Видел их, разумеется, и Фадеев, хотя ему труднее было понять смысл происходившего, поскольку он находился на удалении в десяток метров и не знал предыстории происходившего на его глазах.

Закончив с замком, мы втроём — Капленко, Королёв и я — двинулись к лифтовой площадке. Стоявший в отдалении Фадеев подался было за нами, но Королёв моментально развернулся и отдал команду:

— Оставайтесь на месте!

— Прошу прощения… — Фадеев остолбенело воззрился на командира. — Я просто имел намерение обратиться к главврачу! Могу ли я это сделать?

— Нет, не можете! — отрезал командир. — Оставайтесь на месте!

Королёв действовал согласно выработанному ранее плану: при попытке кого-либо из членов экипажа под любым предлогом проследовать за нами, командиру надлежало отсечь не в меру любопытного подчиненного.

Я же, немного приотстав от Ольги, продолжал шагать к лифтам. Королёв, убедившись, что Фадеев не пытается приблизиться, быстро нагнал нас. В полной тишине мы вызвали лифт и когда один из них прибыл, вошли в него.

— И куда же это вы меня хотите поместить? — спросила Капленко, когда дверь закрылась и стеклянная кабина плавно двинулась вверх, в направлении Главного Коридора. — Сразу на Землю или сначала следует пройти через допрос в вашей, господин ревизор, каюте?

— Вам не к лицу этот тон! — строго проговорил командир базы, хотя женщина, строго говоря, обращалась совсем не к нему. — Ситуация сложилась для вас не плохо, а очень плохо! И возвращение ваше на Землю обязательно состоится, хотя и не в том качестве, в каком вы рассчитывали вернуться.

— Вот оно что… Но я могу хотя бы узнать, в чём меня подозревают? До сих пор об этом не было сказано ни слова, хотя меня уже успели унизить требованием полностью переодеться в присутствии двух посторонних мужчин!

Арестант всё более волновался — это было очевидно. Словоохотливость ясно указывала на ту панику, что вызывала неопределенность. Ольга явно рассчитывала получить от нас хоть какую-то информацию, но поскольку мы молчали, ей оставалось лишь довольствоваться мучительным ожиданием неизвестной и пугающей развязки. Мы поднялись в зону невесомости, там вызвали другой лифт, который должен был спустить нас в «красный» коридор. Тут Капленко поняла, что ведут её отнюдь не в жилую каюту, поскольку все жилые помещения находились в «синем» и «жёлтом» коридорах, а в производственную зону и это открытие лишь усилило её нервозность. Она неуловимо переменилась в лице и хотя не произнесла ни слова, растерянный взгляд бегающих глаз сказал о переживаниях красноречивее всяких слов.

В полной тишине мы спустились в «красный» коридор и прошли в самый его конец. Мы проходили мимо производственных зон — так назывались высокоавтоматизированные цеха, где перерабатывалось добываемое в системе Сатурна сырьё. По обеим сторонам коридора располагались двери, через которые можно было попасть внутрь, Капленко смотрела на них, ожидая, что мы войдём в один из цехов, но — нет! — мы шли и шли дальше. За производственными зонами находились хранилища — фактически это были огромные пустые помещения под полом, в которые загружался добытый экспедициями материал перед отправкой на обогащение и последующую переработку.

В самом конце коридора, отшагав более двух сотен метров от лифтовой площадки, мы остановились. Королёв присел, открыл лючок в полу и активировал замок, после чего две огромные створки с надписью «хранилище №6» медленно разъехались в стороны. Перед нами открылся провал длиной десять метров и шириной четыре. Я подался к краю и заглянул вниз — глубина хранилища составила метров семь, если не больше. Хороший такой бункер объёмом в триста кубометров, просторный, в волейбол можно сыграть, было бы с кем! В дальней от нас части хранилища я увидел адаптивный стул-компакт, а на полу возле него свёрнутый спальный мешок и ещёкакие-то пакеты.

Обстановочка выглядела весьма спартанской, я на секунду даже пожалел нашу пленницу, поскольку сидеть ей в этой металлической канистре будет крайне невесело. Но с другой стороны, никто ведь не обещал, что дальний космос будет зоной комфорта для преступников!

Через секунду с тихим урчанием над уровнем коридора появилась клеть инженерного лифта. Строго говоря, это был вовсе не лифт, а обслуживающий робот, но в верхней его части имелась камера, пригодная для транспортировки людей. Доводчик неторопливо вывел автомат в крайнее верхнее положение, пневматические демферы мягко чмокнули и дверца в клеть гостеприимно распахнулась.

— Это что? Мне туда?! — выдавила из себя Капленко. Ей было явно нехорошо и потому я решил, что сейчас, возможно, она сумеет очень сильно продвинуть моё расследование вперёд.

— Ольга Васильевна, мы знаем, что вы подделали заключение судебно-медицинского исследования тела Акчуриной, указав в нём, будто погибшая была беременна от Завгороднего. А для того, чтобы эту фальсификацию скрыть, вы совершили другую, внеся изменения в её медицинскую карту. — я взял быка за рога. — Скажите, кого вы покрывали и почему вообще это сделали? Ваш честный ответ очень поможет вам в будущем и избавит от заключения в этот зиндан.

— Ах вот, значит, какой у нас разговор получается! Вы решили начать с унижения, заставив меня обнажиться перед вами, а теперь перешли к запугиваниям! — Капленко повернулась ко мне и её яростный взгляд разве что не метал молнии. — Вот что, господин ревизор, приёмчики свои оставьте при себе, со мной этот номер не пройдёт! Я требую вернуть меня на Землю… я стану отвечать на вопросы только там… с вами мне говорить не о чем! В Комиссию «Роскосмоса» по трудовой этике я подам заявление с детальным описанием ваших действий!

Сказав это, она внезапно повернулась к Королёву, и рубанула:

— И ваших тоже! Вы отстранили меня от работы и лишили свободы, не задав ни единого вопроса, и даже не выдвинув обвинений. Не было предъявлено никаких документов или ордеров — всё на уровне устных приказов! Вы подвергли меня принудительному раздеванию… вы забрали мой персональный биомаркер, что запрещено всеми правилами внутрикорабельного распорядка… только смерть является причиной изъятия биологического маркера! Вы…

— Хватит уже ломать комедию! — рыкнул я, не сдержав гнева. — Человек, от которого зачала Людмила Акчурина, причастен к её убийству. Вы это знаете! Покрывая его, вы не только совершаете преступление, но и рискуете собственной жизнью. В его положении убить вас — это вполне разумный способ избежать разоблачения. В его схеме вы — слабое звено! Помещая вас сюда, мы спасаем вашу жизнь. Ещё раз повторяю вопрос: вы назовёте человека, ради которого пошли на нарушение закона?

Капленко поедала меня глазами. Вообще-то, мы правильно сделали, переодев её в новый комбинезон, поскольку окажись в старом хоть что-то, что можно было бы применить в качестве оружия, Ольга Васильевна пустила бы сейчас его в ход. По крайней мере, так мне показалось в ту минуту.

Секунд десять или около того она буравила меня ненавидящим взглядом, затем тремя быстрыми шагами подошла к клети и вошла внутрь. Повернувшись к нам, она выкрикнула:

— Первым же транспортным кораблём требую вернуть меня на Землю! С вами я разговаривать не буду! И насчёт убийства Акчуриной добавлю — тот человек, от которого она была беременна, убить её не мог. Всё, точка! Отправляйте меня вниз!

Я кивнул, давая понять Королёву, что именно так и надлежит поступить.

Встав у края хранилища, мы наблюдали как обслуживающий робот сполз по стене до самого его дна, где и открыл кабину. Капленко легко спрыгнула на настил и, не поворачивая головы в нашу сторону, направилась к вещам, сложенным у противоположной стены.

— Возле спального мешка вы найдёте два продуктовых набора, — повысив голос, обратился к её спине Вадим Королёв. — а также воду и переговорное устройство, по которому сможете вызвать только меня. Я буду приходить каждые шесть часов. Ваше местоположение никому неизвестно, диспетчера в ГКЦ вас не видят, а потому к вам сюда никто не придёт. Но даже если кто-то и заявится, то открыть хранилище он не сможет, я отключил замок от сети и перекодировал.

Главврач не повернула головы, хотя, безусловно, всё слышала. Пока закрывались створки хранилища, превращенного в импровизированный карцер, я мог видеть, как Ольга Васильевна Капленко, склонившись, принялась разворачивать спальный мешок.

Когда же хранилище закрылось, мы с Вадимом неторопливым шагом отправились обратно к лифтовой площадке.

— Я по-настоящему шокирован. — пробормотал после некоторой паузы Королёв. — Она ведь фактически созналась!

— Да уж, — мне оставалось только согласиться. — Наша главврач ни слова не сказала о собственной невиновности или о том, что мы ошибаемся. Более того, она признала то, что ей известен человек, с которым убитая Акчурина поддерживала связь.

— Вот именно. Я не понимаю её логики. Какой смысл запираться и требовать отправки на Землю, если уже ясно, что хитрость её раскрыта? Казалось бы, у неё имеется прямой резон подыграть нам, сказать несколько слов в своё оправдание и продемонстрировать готовность к сотрудничеству. Но то, что она делает — это же глупость!

— Ну почему же? — прямолинейная логика командира базы вызвала у меня ухмылку. — Она выбирает меньшее из двух зол. В силу неких причин она считает, что в её интересах тянуть время и добиваться проведения служебного расследования именно на Земле, а не здесь, по горячим следам. Она выгораживает кого-то, кто для неё очень важен, причём этот человек отнюдь не обязательно должен являться её сексуальным партнёром. Ты понимаешь, кто это может быть?

— Разумеется, — кивнул Вадим. — Этим человеком может быть её брат-близнец.

— Вот и я думаю о том же! — мне снова пришлось согласиться.

Но положа руку на сердце, я не мог не признаться самому себя: на самом деле меня беспокоил отнюдь не ответ на вопрос, действительно ли существовала между Олегом Капленко и убитой Людмилой Акчуриной интимная связь? В ту минуту меня тревожила уверенность арестованной в том, что тайный друг убитой женщины непричастен к этому преступлению. Если это действительно так, стало быть, лишение Ольги Капленко свободы никоим образом не приближало меня к обнаружению убийцы.

В одиночку провести полноценный обыск медицинского отсека, являвшегося рабочим местом Ольги Капленко, представлялось задачей почти невыполнимой. Поэтому я ограничился довольно поверхностным осмотром, исходя из соображений здравого смысла, а именно: если и было в этих помещениях нечто компрометирующее арестованную, то это «нечто» не могло быть спрятано за обшивкой стен, под настилом палубы или за потолочным подволоком. Повреждать целостность конструкции хозяйка этого офиса не стала бы ввиду того, что его уборка осуществлялась малоразмерными автоматами под руководством высокоинтеллектуальной системы, способной выявлять малейшее изменения состояния поверхностей и материалов. Попытка засунуть что-либо за фальшпанель закончилась бы тем, что робот-уборщик заметил бы её неплотное прилегание или царапины на поверхности, подал бы соответствующую заявку и через пару часов на осмотр тайника явился бы дежурный инженер. Кроме того, я был уверен в том, что если Ольга Капленко и хотела что-либо спрятать, то не стала бы использовать под тайник функционирующее устройство или прибор. В силу примерно тех же самых соображений — вскрытие опечатанных и включенных в нейросеть установок грозило визитом инженера по дефектации в течение часа.

Нет! Если арестованная нами дамочка и имела нечто такое, что желала скрыть, то прятать это ей пришлось бы на виду, в месте легкодоступном.

Я внимательно осмотрел все предметы интерьера, годившиеся на роль тайников — кресла, диваны и настенные украшения. Не поленился даже открыть по очереди плафоны всех светильников. Прятать небольшой предмет возле источника света, особенно яркого — это очень умный приём, поскольку люди избегают смотреть на яркий свет, уж такова наша физиология. Я не знал, что именно ищу, меня интересовало всё, что могло бы хоть как-то объяснить поведение главного врача или подтолкнуть к подобному объяснению.

Обстановку медицинского отсека нельзя было назвать обезличенной, но она несла минимум информации о женщине, работавшей здесь. Две небольшие мягкие игрушки в столе, три медальона международных конференций по космической тематике — два золотых за выступление с докладами, и один серебряный — за участие в подготовке — вот, пожалуй, и всё! Прочая мелочь, вроде флакона духов и гребня для волос, могли принадлежать кому угодно — никакой личной информации эти предметы не несли.

Я уже заканчивал осмотр, когда ожили невидимые динамики громкой трансляции и приятное контральто прокатилось по каютам и отсекам с лаконичным оповещением: «Внимание всем, находящимся на борту операционной базы „Академик Королёв“! В течение ближайших пяти минут последует обращение к личному составу командира базы». Вот оно значит как! Вадим решил не выступать без подготовки, а пустил вперёд себя лаконичное оповещение, дабы подогреть людей — наверное, это разумный ход. Содержание его речи мы согласовали, но имело смысл прослушать какие именно слова отыщет командир для своего, прямо скажем, драматичного по форме и содержанию выступления.

Но стоило мне присесть на диван в приёмном покое, как взгляд мой упал на пластиковый мешок с одеждой Капленко, который я внёс в медотсек и оставил у дверей. Увлёкшись осмотром помещений, я совершенно забыл о лежавших в нём вещах, а ведь их следовало осмотреть в первую очередь. Быстро вытащив из пакета одежду и разложив её подле себя на диване, я принялся ощупывать швы комбинезона. Начал с нижней части штанин, поднялся наверх, ощупал швы проймы и рукавов, воротник. Затем принялся за карманы. В накладных на бёдрах оказались только три листка с распечатками операций по каким-то банковским счетам с пометками, сделанными женской рукой — я бегло просмотрел листки и спрятал их в собственный карман, дабы поподробнее изучить позже. Из правого нагрудного кармана я вытащил какой-то пластиковых то ли значок, то ли жетон с голографическим изображением чего-то, что я поначалу не разобрал. Лишь покрутив этот жетон и «поиграв» отражённым светом, я понял, что рисунок изображает яхту на фоне морского горизонта. По краю этой странной приблуды шла надпись «Остоженск. Причал №4. Место №10». Что такое Остоженск я не знал и посчитал правильным забрать странный предмет.

В левом нагрудном кармане я нащупал нечто плотное и квадратное размером четыре сантиметра на четыре. Можно было к бабке не ходить, чтобы сказать, что это был тот самый «биологический маркер», который Капленко хотела забрать с собою во время переодевания. Строго говоря, эта модель являлась уже устаревшей, поскольку с год или даже поболее весь лётный персонал «Роскосмоса» был переведён на вживленные чипы. В силу того, что большая часть экипажа и персонала экспедиций «Академика Королёва» работала в системе Сатурна около двух лет, биомаркеры в виде карточек продолжали здесь оставаться в ходу. Только я засунул руку в карман с намерением извлечь биомаркер Капленко, как из скрытых динамиков раздался синтезированный голос компьютера, торжественно провозгласивший: «Прослушайте сообщение командира операционной базы «Академик Королёв!» После этого звякнул какой-то замысловатый акустический сигнал и через пару секунд послышался голос Королёва.

«Считаю необходимым довести до сведения всех членов экипажа операционной базы и персонала экспедиций, действующих в системе Сатурна, информацию о последних событиях.» — внушительно начал Вадим и выдержал многозначительную паузу. — «В ходе реализации мероприятий по защите личного состава во время последней радиационной угрозы, стало известно об отсутствии Людмилы Акчуриной, второго врача нашей базы. В настоящее время установлено, что Людмилы нет в живых. Прошу почтить её память минутой молчания.»

Сказанное прозвучало весомо, трагично и эмоционально, при этом никакой значимой информации не несло. Невозможно было понять когда и отчего погибла Акчурина и этот момент был очень важен, поскольку осведомленность в этих деталях могла помочь нам найти дорожку к убийцам.

После паузы Королёв продолжил всё тем же глубоким голосом с многозначительными интонациями:

«Прощание с погибшим космонавтом проводиться не будет. В ближайшее время тело Акчуриной будет направлено на Землю. Помимо сказанного, считаю необходимым довести до сведения всех космонавтов „Роскосмоса“, что Ольга Капленко, главный врач и по совместительству начальник медико-биологического отделения, отстранена мною от выполнения служебных обязанностей и изолирована. Её ждёт отзыв на Землю и она покинет операционную базу первым же рейсом транспортного корабля. Особо уточню, что между гибелью Людмилы Акчуриной и снятием с должности Ольги Капленко нет причинной связи.»

Что ж, сказанное звучало складно, хотя и было по сути своей лживо. Но никто ведь не давал командиру право разглашать тайну следствия, верно? Так что рассчитывать на правду было бы верхом легкомыслия!

«Хочу напомнить, что Космический кодекс наделяет действующего командира правом ведения следствия и осуществления всех целесообразных следственных действий. Я намерен этим правом воспользоваться и призываю всех подчинённых оказать мне в этой работе помощь, в частности, сообщать значимую информацию о жизни и деятельности Ольги Капленко и Людмилы Акчуриной, а кроме того, информировать о любой подозрительной активности. Если кто-то посчитает нецелесообразным поделиться этой информацией с командиром, то такой человек может сообщить её находящемуся борту операционной базы ревизору „Роскосмоса“ Порфирию Акзатнову. Соблюдение анонимности и защиту законных прав конфиденциальных помощников гарантирую.»

Тут командир, конечно, выразился несколько косноязычно, но в целом мысль свою донёс доходчиво и даже выразительно. Океюшки, поглядим, отыщутся ли борту «Академика Королёва» конфиденциальные помощники!

«Ввиду того, что из штатного расписания исключены два врача, мною принято решение внести временные изменения в структуру подчиненности личного состава.» — продолжил между тем Вадим. — «Временно исполняющей обязанности главного врача и начальником медико-биологического отделения назначена Илона Нефёдова, а Мартемьянова и Гуреева выведены из состава сектора биологических исследований и включены в состав медицинского сектора. Так будет вплоть до прибытия на базу новых врачей. Сделано это в целях поддержания высоких стандартов медицинского обслуживания, всегда присущих „Роскосмосу“, и выполнения обязательного норматива количества медицинских работников в составе экипажа — не менее одного врача на пятнадцать человек. В завершение своего обращения, считаю необходимым выразить твёрдую уверенность в том, что неординарная ситуация, сложившаяся на борту нашей операционной базы, не приведёт к срыву научно-исследовательских и производственных работ, а только будет способствовать сплочению членов экипажа и послужит зримым напоминанием незыблемого принципа российской космонавтики: успех — это не героизм одиночки, успех — это работа каждого! Благодарю за внимание!»

Что ж тут сказать, выступил Вадим Королёв примерно так, как мы с ним и обсуждали, получилось складно. И даже пафос его пришёлся к месту. Ничего лишнего не сказал, никакой конкретики не разгласил, пусть теперь убийцы Акчуриной ломают голову над тем, что же именно означает происходящее и как много мы знаем?

Я вернулся к комбинезону Ольга Капленко, который осматривал перед началом речи Королёва, и к своему недоумению обнаружил, что не могу извлечь из нагрудного кармана её биологический маркер. То есть карточку я продолжал ощупывать, но между ней и пальцами находилась ткань. Засунув пальцы в нагрудный карман, я явно угодил куда-то не туда, куда рассчитывал. Открытие это до такой степени заинтриговало меня, что я не поленился полностью раскрыть «молнию» на кармане и вывернуть его.

Дальше стало только интереснее. Оказалось, что внутри аккуратно прорезан вход в другой карман, внутренний, причём проделано это на неплохом портновском уровне. Чтобы втачать этот внутренний карман надлежало сначала отпороть накладной, а потом аккуратно пришить его на место. Надо было быть очень мотивированным человеком, чтобы убивать время на эту возню с повседневной одеждой! Что можно было хранить в этом невидимом со стороны секретном кармане?

Опять запустив пальцы внутрь, я нащупал нечто твёрдое и гладкое. Мне не сразу удалось захватить этот небольшой предмет, но после его извлечения на свет, недоумение моё лишь возросло. Сложно было понять, что же это такое. Предмет был явно золотым и своим видом он более всего напоминал маленькую модель палицы, холодного оружия наших далёких предков. Шар диаметром восемь или девять миллиметров крепился на конце условной «рукояти» длиной чуть более трёх сантиметров. Шар не являлся гладкой сферой, в нём были просверлены крохотные отверстия, буквально в миллиметр или чуть более. На странном предмете не имелось никаких колец, крючков, клипсы или чего-то подобного, а потому непонятно было, как его носить и на что крепить. На роль украшения золотая «палица» явно не годилась. Тогда что это может быть?

Предмет меня озадачил, чтобы получше его рассмотреть, я сначала поднёс его к глазам, а затем поднял к светильнику посмотрел на просвет. Стало ясно, что внутри золотой сферы что-то находится. Я не поленился сходить в кабинет Капленко, включить там микроскоп и положить под оптическую матрицу найденный предмет. Плавно меняя изменяя коэффициент фотоумножителя, я рассмотрел «палицу» в разных режимах при разном увеличении. Стало ясно, что внутри внешнего шарика находится ещё один, также с крошечными дырочками, а кроме того, на поверхности внешнего имеются некие пиктограммы — два условных креста и два ромба. Мне потребовалось всего мгновение, чтобы понять, что же именно напоминает мне странная золотая штучка — тот самый золотой шар, что я получил от Людмилы Акчуриной во время нашей первой и последней встречи.

Быстро нащупав в нагрудном кармане этот шарик, я вынул его и поднёс к экрану, демонстрировавшему изображение с оптической матрицы микроскопа. Переводя взгляд с экрана на шарик в своей руке и обратно, сосчитал количество видимых отверстий — их оказалось семь как на большом шарике, так и на «палице». Расположение крестов и ромбов на обоих предметах также совпадало. Вообще же, казалось очевидным, что изображали они нечто очень схожее, только непонятно, что именно. Почему-то мне на ум пришла басня Ивана Крылова «Мартышка и очки», в ту минуту я ощущал себя роли мартышки.

Впрочем, в сложившейся ситуации моё непонимание происхождения и назначения этих предметов являлось отнюдь не самым скверным. Гораздо хуже было то, что Акчурину и Капленко объединяла общая тайна, проникнуть в которую я не мог, хотя и должен был! Возможно, именно эта тайна и являлась ключом к тем событиям, скрытую логику которых я пытался всё это время постичь. Ольга Капленко, видимо, понимала особую ценность странного золотого артефакта, поскольку именно для его скрытого ношения и прорезала потайной кармашек в комбинезоне. Впрочем, Акчурина, наверное, тоже сознавала важность своего удивительного артефакта, ведь не без умысла же она подарила его мне. Понимала, наверное, что сама она уберечь его не сможет!

Я аж даже вспотел от этой мысли.

Подняв взгляд, я увидел собственное отражение в зеркале — обритая голова с безобразным шрамом повыше лба и бисеринками пота на висках и переносице, рот корытом, зрачки расширенные. Видок тот ещё, без содрогания не взглянешь!

Пора было заканчивать с обыском. Я выключил микроскоп, вернулся в приёмный покой и ещё раз тщательно ощупал комбинезон и «боди», оставленные главврачом, не оставил без внимания и её спортивные шузы. Честное слово, я был готов обнаружить что-нибудь спрятанное и в них — но нет! — под стельками ничего не оказалось. Ольга Васильевна моих конспирологических ожиданий в данном случае не оправдала. Ничего более не обнаружив, сложил одежду и обувь в пакет, дабы забрать с собой, и опять присел на диван.

Запрокинув голову к белому потолку, поморгал левым глазом, активировав мозговой имплант, подключился по защищённому каналу к главному серверу операционной базы и быстрым поиском определил местонахождение Татьяны Авдеевой. Судя по отметке на схеме, её биомаркер определялся в районе Платформы Силовой Защиты, поскольку район это был нежилой, женщина, по-видимому, находилась на смене. Рядом с нею никого не было, а стало быть, она могла свободно разговаривать. Я активировал опцию «связь» и через пару секунд услышал знакомый голос, лаконично представившийся:

— Авдеева!

Голос звучал негромко, проникновенно, даже эротично… или мне это показалось? Связь была отличной, обеспечивавшая полную полную иллюзию присутствия, возникло ощущение, что Татьяна прошептала свою фамилию мне на ухо.

— Это ваш старый новый друг, — представился я.

— А-а, решатель проблем — прошлых и будущих! — моя собеседница, похоже, улыбнулась. — Только подумала о вас. Стало быть, жить будете долго!

— Нам надо бы встретиться. Когда вам удобно?

— Смена заканчивается через два с половиной часа. Положим ещё полчаса на физиологические отправления по минимуму и максимуму… так что через три часа ждите меня с жарким нетерпением.

— Отлично, почти договорились. Где находятся мои апартаменты вам известно? — уточнил я на всякий случай.

— Поскольку по общекорабельной трансляции об этом не объявляли, то — нет, неизвестно.

— «Жёлтый» коридор, номер «семь-восемь».

Попрощавшись на этом, я вышел из медицинского отсека, прихватив с собою пакет с вещами Ольги Капленко. Через десять минут я уже находился в своей каюте и, вооружившись традиционными авторучкой и листом бумаги, принялся составлять рапорт генералу Панчишину. Сообщить надлежало о многом — о полёте с Юми Толобовой к Энцеладу и Рее, о безуспешных поисках «челнока» Тимма во льду Реи, о проведенном сравнении записей в медицинской карте Акчуриной и последовавшим за этим разоблачении фальсификаций Капленко. Само-собой, нельзя было обойти молчанием и недавние события — отстранение от работы главврача, её помещение в условный карцер, обыск одежды и обнаружение в потайном кармане странного золотого предмета. Поскольку не упомянуть о странности этой находки было решительно невозможно, следовало рассказать и о большом золотом шарике с присущими ему удивительными гироскопическими эффектами. Дойдя до этого пункта, я на пару секунд остановился и представил себе лицо генерала Панчишина, когда тот сначала услышит, а потом и увидит эти золотые артефакты. Да уж… как бы тут самому не угодить под отстранение от исполнения служебных обязанностей! Хотя отстранять меня, объективно говоря, не за что, напротив, первые серьёзные результаты налицо, но… все эти россказни про странные золотые предметы зело напоминают шизофренический бред! Разумеется, надлежало мне высказаться о подозрениях в адрес единоутробного брата бывшего главврача, а также странной, явно ненамеренной, её оговорке о том, что любовник Людмилы Акчуриной не мог быть её убийцей. В завершение рапорта, я лаконично просил руководство собрать и представить мне всю информацию, какую только представится возможным отыскать, о жизненном пути сестры и брата Капленко с самого момента рождения. То есть вообще всё: любые сведения об учёбе, состоянии здоровья, владении имуществом и ценностями, успехах, неудачах, конфликтах. Досье на каждого должно было получиться огромным и ознакомление с собранным массивом данных представляло немалую проблему с точки зрения затрат сил и времени, но это уже была моя проблема. Я очень обучаемый, внимательный к мелочам и способный анализировать, потому, собственно, и являюсь ревизором «Роскосмоса», а потому мне бы только заполучить материал, в котором есть что-то ценное, а уж всё, что там спрятано, я нарою!

Набросав тезисы, я детализировал каждый из них, вписав набор ключевых фраз, которые надлежало озвучить. Затем перешёл к записи своего сообщения и его редактированию.

Вся эта возня заняла около получаса. Покончив с нею, я почувствовал, что устал. Я не спал уже пятнадцать часов и в этот интервал вместилось много разнообразных событий, как эмоционально напряженных, так и тяжёлых физически — один только перелёт с Толобовой чего стоил!

Я откинулся в адаптивном кресле — спинка отъехала назад, подголовник чуть запрокинулся, подставка для ног немного приподнялась, придав небольшой изгиб коленям. Чувствуя, что медленно и неотвратимо проваливаюсь в сон, я последним усилием включил «завесу», блокировавшую все биологические датчики в моей каюте. Сделал я это для того, чтобы появление в моей каюте Татьяны Авдеевой не было замечено дежурными в Главном командном центре. Чем они меньше будут знать про моих визитёров, тем будет лучше для всех.

Сделав это, я провалился в сон, неожиданно плотный и глубокий.

Проснулся я оттого, что в ушах отчётливо слышался звук судового «ревуна», специфический сигнал, который подаётся двигающимися в тумане кораблями. Разумеется, никакого корабля и тумана на борту операционной базы быть не могло и протяжный тревожный сигнал существовал лишь в моём мозгу. Его подавал вживлённый в мою голову чип.

Мне понадобилось не более секунды, чтобы полностью проснуться, но я глаз не раскрыл и не шевельнулся. Напряженно прислушиваясь, я активировал чип и перед моим внутренним взором развернулся чертёж, изображавший апартаменты с указанием двенадцати датчиков движения и миниатюрных видеокамер, расставленных мною в спальне, кабинете и гостевом холле. Три датчика в кабинете были активны, они уверенно регистрировали движения человека. А сопряженные с ними видеокамеры транслировали в мой мозг его изображения с трёх точек.

Я до некоторой степени успокоился — теперь мне было известно, что никого за моей спиной нет и внезапного нападения можно не опасаться. Что ж, это была хорошая новость! Была и другая, тоже неплохая — моё предположение о возможном визите в мою каюту незваных гостей оказалось провидческим, гости, точнее, гость, действительно заявился. Была и третья новость, опять-таки, позитивная — я к этому визиту оказался готов и застигнуть себя врасплох не позволил.

Правда, имелась новость и не очень хорошая — на голове незваного гостя оказалась надета маска из индивидуального спасательного комплекта, так что рассмотреть его лицо не представлялось возможным. Однако, переоценивать находчивость визитёра не следовало, если мне удастся взять этого парня с поличным, то пластиковая маска ему ничем не поможет…

Кем бы ни был этот хитромудрый посетитель, он явно не подозревал о моём присутствии. Его, наверное, сбило с панталыку то обстоятельство, что моя биоотметка не фиксировалась системой жизнеобеспечения, отчего каюта казалось пустой. Включив перед сном электромагнитную «завесу», я, сам того не желая, ввёл таинственного посетителя в заблуждение и искушение одновременно. Тот видимо, решил осмотреть мою каюту в моё отсутствие. Внутрь он проник через запасной выход, имевшийся в кабинете, я же спал в кресле в спальне. Нас разделял гостевой холл и две двери.

Секунд десять я размышлял над тем, как лучше мне поступить — осуществить задержание самостоятельно или вызвать Вадима Королёва и сделать это доброе дело вдвоём? Ответ на самом деле был отнюдь неочевиден. Не открывая глаз, я нащупал пистолет в кармане на левом бедре, вытащил его и активировал на ощупь. Не открывая глаз, вошёл в директорию «быстрая связь» и выбрал первую фамилию из короткого списка. Это и был командир базы. Негромко пробормотал «Вадим, быстро ко мне, здесь несанкционированное проникновение!» Для передачи голосового сообщения не нужен был микрофон — вибрации голосовых связок прекрасно распознавались чипом в голове.

Поднявшись с кресла, я прошёл к двери в гостиную и открыл её. Я не боялся, что неизвестный в кабинете услышит меня, поскольку открытие и закрытие дверей производилось почти бесшумно, а кроме того, между нами оставалась ещё одна закрытая дверь — в кабинет. Приблизившись к ней, подождал секунду или две — не то, чтобы собирался с духом, а скорее просто прислушался к собственной интуиции. Интуиция бодро скомандовала мне «пошёл!» и я пошёл.

Ну как пошёл? Строго говоря, я никуда не пошёл, потому что дверь в кабинет после прикосновения к сенсору лишь дёрнулась, подвинулась сантиметра на два, да так и застыла с щелью от пола до верхней поперечины. Двери что-то мешало откатиться вбок, непонятно что именно, но дверное полотно не двигалось. Я ухватился пальцами правой руки за край двери и потянул, надеясь откатить её путём приложения грубой силы, но не тут-то было — дверь стояла как влитая! Это выглядело довольно странным, поскольку на космических кораблях все сдвигающиеся двери сконструированы таким образом, что их не составляет труда открыть вручную при отсутствии электропитания. Однако тот, кто находился в кабинете, явно озаботился тем, чтобы не позволить мне внезапно войти.

Чтобы освободить вторую руку, сжимавшую пистолет, я зажал его зубами и рванул дверь с остервенением уже обеими руками. Дверное полотно подвинулось ещё на пару сантиметров, но… стало намертво. И похоже, бесповоротно!

В кабинете было светло, сквозь образовавшуюся щель доносились какие-то хаотические звуки. Кто бы ни находился в помещении, он явно меня услышал и заспешил на выход. Через секунду — полторы до меня донёсся звук открываемой двери из кабинета во вспомогательный коридор. Каюта моя, как и всякое жилое помещение капитанского класса, имела два разнесённых выхода — один, основной, вёл в «жёлтый» коридор, а второй — в узенький и длинный проход, через который можно было попасть в шахты обслуживающих систем: электрических сетей различного назначения, вентиляции, водоснабжения и канализации. Мой незваный гость вошёл через эту дверь и через неё же решил убегать.

Но я был твёрдо намерен не допустить этого и задержать слишком энергичного и любознательного героя нашего времени. Это подзатянувшееся расследование можно было закончить в ближайшую минуту или две и эту редкую возможность надлежало реализовать любой ценой!

Я понял, что полагаясь на грубую физическую силу, дверь в кабинет мне не открыть. Имело смысл не ломиться напрямую, а выйти через «жёлтый» коридор и, сделав небольшой крюк, проникнуть из него во вспомогательный коридор.

Метнувшись к входной двери, я попытался открыть её, но повторилась та же история, что и с дверью в кабинет. Чуть стронувшись с места, подвинувшись буквально на два или три сантиметра, дверное полотно остановилось. Похоже, незванный гость предусмотрел возможность моего выхода этим путём и обезопасил себя также и с этого направления. Какой же умный человечище!

Дёрнув дверь двумя руками, я немного её приоткрыл, при этом окончательно заклинив. Мои усилия привлекли внимания кого-то, находившегося снаружи. Я услышал незнакомый голос «секундуочку, я вам помогу!» и увидел пальцы человека, попытавшегося сдвинуть дверное полотно с другой стороны.

— Что за чертовщина?! Тут вложен клин! — закричал мне мужчина из коридора. — В щель между полотном и стенкой помещён металлический клин!

Действовать надлежало быстро, каждая секунда отдаляла меня от поставленной цели. Движению двери препятствовала сила трения скольжения металла по металлу. Клин вряд ли был большим, даже если его площать составляла восемьдесят квадратных сантиметров, при коэффициенте трения две десятых дверь можно будет двигать, приложив усилие килограммов в сто тридцать. Как только их приложить?

Взгляд мой скользнул по гостиной и сразу же зацепился за низкий столик на трёх металлических ножках. Как и вся мебель, он фиксировался на месте электромагнитами — это предотвращало самопроизвольное перемещение предметов в условиях невесомости — а значит, его можно было без особых затруднений поднять. В три шага я преодолел помещение, ударом ноги отключил питание магнитов и поднял столик. Он оказался довольно массивным, тем более, что и каюта находилась в зоне с увеличенной силой тяжести, но этот пустяк не остановил меня. Вставив одну из ножек в щель, образовавшуюся при открывании двери в «жёлтый» коридор, я крикнул находившемуся снаружи невидимому помощнику «уберите пальцы!», после чего навалился на столик. Ножка оказалась отличной фомкой — неподатливая дверь заскрежетала… подвинулась… я надавил ещё и дверь подвинулась ещё.

Щель оставалась довольно узкой, если и больше двадцати сантиметров, то ненамного, но через неё уже имело смысл попробовать протиснуться. Я ни разу не спелеолог, но знаю, что проникновение сквозь разного рода узости надлежит начинать с головы — пройдёт голова, пролезет и всё остальное. Аккуратно подавшись головой вперёд, я убедился, что рискую лишь ободрать уши, что не следовало считать неприемлемым ущербом. Со всей возможной скоростью я подался вперёд, протиснув в щель сначала правое плечо и руку, потом правую ногу, потом грудь и живот. Выглядели мои телодвижения должно быть комично, но меня это волновало мало, точнее, вообще не волновало.

Я увидел помогавшего мне с противоположной стороны двери мужчину — им оказался тот самый Анатолий Шастов из группы материально-технического обеспечения, что конфликтовал с Андреем Завгородним. Выглядел Толик не то чтобы испуганным, но по-настоящему встревоженным.

— Давайте, я вас потяну за руку. — невпопад предложил он, но я лишь отмахнулся:

— Большой мальчик, протиснусь!

Я видел бежавшего в нашу сторону Александра Баштина, начальника Экспедиции №1, он, по-видимому, стал свидетелем необычной движухи у двери в мою каюту и поспешил на помощь.

А из-за спины донёсся голос Королёва:

— Порфирий, я уже здесь!

Самого командира я не видел — даже при максимальном повороте головы он оставался у меня где-то далеко за спиной. Мне понадобились два или три энергичных движения, чтобы протолкнуть себя в щель и буквально вывалиться в коридор. Пробежав к тому месту, где скрытый фальшпанелью находился проход во вспомогательный коридор, я пошарил свободной правой рукой — в левой уже находился пистолет! — отыскал едва заметную защёлку и отжал её. Панель легко покатилась вбок, освобождая проход. Надо же, любитель подкладывать в щели клинья почему-то не попытался проделать этот фокус и здесь!

Передо мной открылся узкий, шириной менее метра тупичок, одна стена которого являлась торцом моей каюты, а другая — выходила к различным инженерным узлам и коммуникациям, обслуживающим жилой уровень. Если в «жёлтом» коридоре было светло и просторно, то здесь освещение было призрачно-тусклым, а воздух — отчётливо-застоявшимся.

— Порфирий, пусти меня вперёд, — услышал я позади голос Вадима Королёва. — Я тут всё знаю — это моя епархия! Отойди!

Я посторонился, пропуская командира вперёд, тот энергично подался навстречу неизвестной опасности, отведя назад правую руку с направленным вверх стволом пистолета.

— Они убежали через запасной выход во вспомогательный коридор, да? — полувопрошая — полуутверждая пробормотал Королёв. — Куда юркнули, ты видел?

— Нет, не видел. — отозвался я. Пояснять ничего не хотелось, рядом были чужие уши, так что лишнего говорить не следовало.

Предосторожность была нелишней. Я хорошо слышал, как за моей спиной переговаривались Баштин и Шастов, живо обсуждая инцидент. Баштин рассудительно назвал произошедшее «диверсией»… Что ж, теперь у экипажа будет благодатная тема для комментариев в минуты досуга.

Мы прошли по коридору до самого конца, открывая все попадавшиеся на пути двери и люки.

— Сам видишь, здесь легко протиснуться в технологические зазоры. — сказал Королёв, указывая на большие проёмы рядом с трубами в одном из отсеков. — Причём можно как подниматься, так и спускаться вниз. В районах вспомогательных коридоров оборудованы технические помещения для разного рода поддерживающего оборудования — насосов, заместительных цистерн, трансформаторов и прочего. А вот здесь вообще эвакуационный ход на случай выхода из строя лифтов.

Он распахнул красную дверь со строгой многозначительной надписью «Спасательный ход 12 „жёлтый“. Проём не загораживать!» Я запрокинул голову и увидел лестницу, уходившую вертикально вверх. Впрочем, правильнее её было бы назвать трапом. Метрах в четырёх выше находилась небольшая площадка, на которой можно было развернуться и продолжить движение вверх по другой такой же лесенке. Выше находилась ещё одна площадка… и так далее. Посмотрел я и вниз, было видно, что под нами находится невысокое помещение, но ничто не указывало на то, как далеко оно простирается. Стояла полная тишина. Невозможно было определить, в каком именно направлении скрылся неизвестный.

— Из помещения под нами есть другие выходы, кроме как наверх? — уточнил я на всякий случай.

— Да, это фактически кольцо, опоясывающее станцию. Один торец упирается в аналогичное техническое помещение под «синим» коридором, другой — под «красным». — ответил Вадим. — В случае тяжёлой аварии, скажем, разрушения внешнего силового набора базы, бежать можно в самых разных направлениях.

— Понятно. Датчиками биологической активности и движения помещения эти оборудованы?

— Разумеется! Кто бы эти ребятки ни были, мы их сейчас точно вычислим. Просто методом исключения всех переберём и найдём нужных! — бодро заверил меня Королёв.

— Ко мне вошёл один человек, а не пара. — негромко пояснил я.

Почему-то оптимизм Королёва я не разделял. Интересно, отчего это?

— Что ж, Вадим, пойдём, поглядим, что мне засунули в двери. — предложил я после небольшой паузы. — Тут всё равно уже таращиться не на что! Погоня окончилась, толком не начавшись.

Для того, чтобы заклинить обе двери неизвестный визитёр использовал два практически одинаковых металлических клина, явно отлитых в одной форме. Клинья были вставлены в зазоры между сдвигавшимся вбок полотном двери и эластомерным уплотнением. При попытке отжать дверь, клин глубоко втягивался в щель, не позволяя полотну сдвинуться. Просто, эффективно и изобретательно.

Особой оценки заслуживало то обстоятельство, что неизвестный визитёр предусмотрительно заблокировал не только дверь из кабинета в гостиную, но и входную из коридора. По-видимому, не зная, где именно я нахожусь, он благоразумно допустил возможность моего пребывания внутри каюты и предусмотрительно устранил угрозу моего внезапного появления у себя за спиной. Какой умничка!

Я рассказал Королёву детали произошедшего. Тот, услашав, что я готовил сообщение генералу Панчишину, заметно встревожился.

— Что с черновиком? Текст мог увидеть посторонний? — перебил меня командир, не дослушав до конца рассказ.

— Черновик уничтожен, — успокоил я его. — Меня совсем не это озадачивает. Меня удивляет предприимчивость компании, которую мы ищем. Я ведь здоровый мужмк, вообще-то, у меня огнестрельное оружие на бедре, я ведь не просто рожу могу набить, я и изувечить могу, а будучи при исполнении, могу и застрелить намертво! Так, чтобы насовсем в утиль! Влезть в мою каюту, не зная толком, где именно я нахожусь — это… я даже не знаю, как правильно назвать такую отвагу.

— Безбашенность. — подсказал Королёв.

— Нет, это точно не безбашенность. Эти ребятки очень хорошо соображают и всё просчитывают! Причём, просчитвыют правильно! Но их нынешняя активность — это свидетельство испуга и непонимания ситуации.

— Что ты имеешь в виду?

— То, о чём я говорю, довольно очевидно. Посуди сам: ты в своём обращении к экипажу сообщаешь об убийстве Акчуриной и аресте Капленко, при этом уточняешь, что события эти не связаны. Но разыскиваемые нами преступники, или, по крайней мере, один из них, точно знает, что твоё заявление действительности не соответствует. Он подозревает игру с нашей стороны. Он не знает степень нашей истинной осведомленности. Этот человек дезориентирован. Он волнуется и пытается понять логику наших последующих действий. Для этого он принимает превентивные меры. Проходит менее двух часов со времени твоего выступления по общекорабельной трансляции и в моём жилом помещении появляется энергичный таинственный визитёр.

— Согласен, — закивал Королёв. — Логика в твоих рассуждениях есть. У злоумышленника имеется резон заглянуть в твои вещи, похитить или скопировать носители информации, может, сделать что-то ещё, скажем, оставить подслушивающее устройство, дабы быть в курсе твоих переговоров и вообще контактов.

Спорить с Королёвым я не стал, хотя что-то подсказывало мне, что вовсе не желание подложить мне «закладку» двигало любознательным визитёром.

Спрятав в сейф клинья, извлеченные из дверей — ведь это были ценные улики, которые надлежало изучить немного позже — я вместе с командиром операционной базы отправился в Главный Командный центр. Посещение это носило характер скорее формальный, нежели действительно актуальный, существовала у нас маленькая надежда отследить биомаркер человека, проникшего в мою каюту. Хотя, говоря по совести, особых иллюзий на сей счёт я не питал. Те, кто убил Людмилу Акчурину, нашли способ совершить преступление и скрыться, обойдя все системы идентификации личного состава. Они учитывали специфику их работы и спланировали свои действия так, что исключили собственную персонификацию техническими средствами. Имелось у меня скверное предчувствие, что и в данном случае предприимчивый незнакомец предпринял все необходимые меры для сохраненияинкогнито.

Имелась, конечно, надежда на то, что действовал он второпях, возможно, неоптимальным образом и где-то допустил-таки ошибку. Посему визит в ГКЦ нанести следовало, но особых надежд я на результат этого похода не возлагал.

Результат оказался вполне соответствующим моим ожиданиям. Датчики биологической активности на протяжении более чем двух суток не фиксировали присутствие человека во вспомогательном коридоре вплоть до моего появления там. Аналогичные датчики ничего не заметили и в прилегающих помещениях выше и ниже жиой палубы В общем, результат получился совершенно абсурдным, исходя из него можно было заключить, что неизвестный вообще не выбегал из моего кабинета, что прямо противоречило моему наблюдению.

Имелась надежда на то, что кое-какую информацию подкинет изучение других технических средств контроля — датчиков движения и видеокамер высокого разрешения, хотя понятно было с самого начала, что их данные будут носить обезличенный характер и не позволят быстро вычислить неизвестного. В конце концов, я уже знал, что лицо злоумышленника было скрыто маской, а стало быть, для его идентификации пришлось бы оперировать второстепенными признаками — ростом, типом сложения, особенностью походки и так далее. Однако, потому эти признаки и назывались второстепенными, что их можно было до некоторой степени умышленно искажать, и вряд ли мой неведомый противник не подумал об этом заблаговременно.

Наши с Королёвым ожидания отчасти оправдались: изучив очередность срабатывания датчиков движения мы выяснили путь, которым таинственный любитель влезать в чужие кабинеты подошёл к моей каюте и убежал от неё. Маршруты его подхода и отхода совпали. Неизвестный поднялся во вспомогательный коридор из технического помещения под ним. В него же он и спустился, убегая из моей каюты. А в техническое помещение он проник из аналогичного технического помещения, расположенного под «красным» коридором. А туда в свою очередь он проник из технического тоннеля, предназначенного для перегрузки руд из транспортных «челноков» в бункерные хранилища. В этом техническом тоннеле курсировали специальные самоходные транспортные вагонетки. Видимо, на такой вагонетке злоумышленник и приехал в район технического помещения. Где именно он сел в вагонетку установить не представлялось возможным.

— Место это довольно опасное, — пояснил Королёв, когда убедился, что именно в техническом туннеле начинался и терялся след разыскиваемого. — Там часто происходят броски давления воздуха, оно то резко падает, то точно также резко повышается. Связано это с неизбежными потерями воздухи при шлюзовании грузов во время их передачи с «челноков» в приёмный бункер. Кроме того, там стабильно высокая радиоактивность, наведенная за годы эксплуатации перевезенными грузами. Место очень нездоровое, людям без скафандров появляться там не рекомендовано, обсдуживание производится только дистанционно.

— Зато минимум сигнализации! Парень этот словил свои три-четыре-пять рентген, но успешно обманул тебя и меня. Правильно мотивированный человек воистину творит чудеса. — я пытался шутить, хотя, разумеется, на душе у меня скребли кошки… хотя нет, не кошки даже, а уссурийские тигры! — Давай поглядим записи камер видеонаблюдения, должны же они были что-то зафиксировать, ведь не был же этот парень прозрачным, верно? Может, поймаем кадр, в котором неизвестный гость показал своё лицо до того, как надел защитную маску.

Любитель ходить по кабинету ревизора «Роскосмоса» действительно оказался непрозрачным. Первый раз он попал в поле зрения камеры при входе в техническое помещение «красного» коридора из транспортного тоннеля, двигался он на полусогнутых ногах низко согнувшись, опустив вниз лицо и плечи, руки его почти касались пола. Походка была очень неудобной и явно намеренной, дабы максимально осложнить определение антропометрических параметров фигуры. Облачён неизвестный оказался в обычный рабочий комбинезон, а на голове уже находилась большая пластиковая маска из комплекта индивидуального спасения с дыхательным прибором. Самым интересным в оснащении этого человека оказалась мощная лампа в большом явно самодельном кожухе, закрепленная на спине наподобие ранца. Трудно сказать, какова была её светимость, но она заливала всё вокруг ярким белым светом, ослепляя укрепленные под потолком видеокамеры.

— Какая прелесть! — только и проговорил Королёв, увидев, как изображение моментально превратилось в «молоко» с плохо различимыми деталями, едва только яркий свет залил помещение. — Какие талантливые у меня подчиненные!

Через секунду или две оптика камеры подстроилась под избыточную освещенность, но за это время неизвестный мужчина успел сделать три широких шага, пересёк сектор обзора и стал недоступен для наблюдения. Что ж, можно было только восхититься его сноровкой и сообразительностью, самые хитроумные системы наблюдения и контроля он обходил без особых затруднений и даже изящно. В техническом помещении под «жёлтым» коридором история в точности повторилась — неизвестный при входе попал в кадр, через долю секунды видеокамера оказалась ослеплена, а когда электроника подстроилась под избыточный световой поток, таинственный мужчина почти что ушёл в «зону невидимости», камера лишь «схватила» его левую ногу, обутую в стандартный рабочий ботинок.

Самое интересное произошло в тот момент, когда любитель бегать по техническим помещениям вышел в «жёлтый» коридор, чтобы заложить клин во входную дверь в мою каюту. Коридор просматривался во всех направлениях очень хорошо — это была жилая зона, причём очень населенная — так что неизвестный был просто обречён попасть в зону видимости по меньшей мере четырёх камер. Он отодвинул фальшпанель, закрывавшую проход во вспомогательный коридор, и, выпрямившись в полный рост, вышел из проёма. Теперь он стал действительно хорошо виден. Сделав три шага, мужчина приблизился к двери в занятую мной каюту, неторопливо пригнулся, заложил клин, деловито подтолкнул его пальцем, направляя поглубже в зазор между дверным полотном и эластомерным уплотнением, затем выпрямился и неторопливо удалился туда, откуда только что вышел. За те пару-тройку секунд, что ему пришлось затратить на все эти действия, его удалось более или менее рассмотреть. Было видно, что под комбинезон он надел нечто мягкое, заметно приподнимавшее плечи и превращавшее торс в бочонок, возможно, это был поролон или что-то резиновое. Истинный рост невозможно было определить из-за надетой маски, которая хотя и была частично прозрачной, но сделана была из светоотражающего пластика. Она представляла собой своеобразный пакет с дыхательным патроном, спускавшимся на грудь, и могла возвышаться над макушкой надевшего на пять-восемь и даже десять сантиметров. На руках неизвестного были тонкие латексные перчатки, на изображении было хорошо видно, как они блестят при движениях кистями рук.

Над этой записью можно было поколдовать и попытаться вытащить какие-либо детали, но задача эта не относилась к числу тривиальных. Экипировка отлично искажала фигуру неизвестного человека, практически устраняя индивидуальные особенности сложения.

— Да-а-а, я даже не уверен, что это мужчина. — задумчиво пробормотал Королёв, трижды просмотрев записи видеокамер из «жёлтого» коридора в прямом и обратном порядке. — Нужно будет изучить раскадровку, может увидим нечто, что позволит опознать этого человека? Ты сам это сделаешь или мне заняться?

— Давай, ты. — предложил я командиру базы. — Мне необходимо выспаться. Мои недоброжелатели явно озаботились тем, чтобы уморить меня недосыпом.

Шутка получилась так себе, но в данную минуту я действительно не имел возможности тратить время на изучение видеозаписей. Дел впереди было очень много и я даже не знал, какое из них важнее для моего расследования.

Скопировав все необходимые фрагменты, мы с Королёвым покинули ГКЦ. Спустившись из Главного коридора в «жёлтый», я попрощался с Вадимом.

— Двину-ка я к нашей арестантке, — заявил тот. — Что-то беспокоит меня её судьба. Если наши таинственные гости наведались к тебе, то не проделают ли они нечто похожее и там? На их месте вполне резонно избавиться от неё.

— Согласен. — мне оставалось лишь кивнуть. — Поставить бы на подходе к карцеру какие-нибудь серьёзные ловушка… что-нибудь взрывающееся или пыхкающее добрым нервно-паралитическим газом.

— Да уж, это было бы радикальное решение всех проблем. — Королёв улыбнулся, давая понять, что оценил попытку пошутить. — Но ведь сами же и подорвёмся! Мне что-либо сказать Ольге Капленко?

— Нет, никакой информации ей не сообщай, пусть варится в собственном соку. Поверь, у неё сейчас много мыслей в голове! Есть среди них и дельные, так что пусть думает, не отвлекаясь. А вот среди членов экипажа, думаю, уместно распустить слух, будто Ольга Васильевна будет отправлена на Землю в течение ближайших суток.

— Пора готовить транспортный корабль?

— Нет, пора заспускать сплетню.

— Понятно. — взгляд Вадима на секунду стал задумчив. — Всё в этой истории выглядит как будто бы ясным и понятным, но есть нечто, чего я, всё-таки, не могу для себя объяснить.

— И что же это? — признаюсь, командиру удалось меня заинтриговать.

— Какая нелёгкая погнала этого парня… или женщину, неважно!… в твою каюту? Нам явно противостоит группа людей и провал подобной вылазки ставил под удар их всех! Они сильно рисковали, но пошли на риск… во имя чего? Что побудило их действовать столь неоптимально?

— Хороший вопрос, Вадим! — я ободряюще улыбнулся и даже позволил себе слегка хлопнуть командира по локтю. — Поймаем этих красавцев и всё узнаем.

На самом деле я был уверен, что знаю истинную причину неожиданного вторжения неизвестного человека. Но не мог же я сказать Королёву, что наш неведомый противник крайне озабочен тем, что в мои руки попали странные золотые предметы, о названии и назначении которых я в ту минуту мог только догадываться!

Глава 8. Черная душа

За минуту до появления Татьяна Авдеева связалась со мной.

— Мне с какой стороны подойти — из «жёлтого» коридора или вспомогательного? — раздалсял в моих ушах её глубокий шёпот, и следовало признать, что звучал он заговорщически и даже интимно.

— А вам известен проход из вспомогательного коридора в мой кабинет? — осведомился я в свою очередь не без некоторого удивления.

— Ещё бы, — усмехнулась моя невидимая собеседница. — Я строила эту базу и уже не первый год занята её обслуживанием. Люки, коридоры, инженерные уровни и все лавочки для романтических поцелуев — это моя епархия.

— Ах ну да, простите! Как я мог забыть про лавочки… Заходите через вспомогательный коридор. — решил я.

— Буду через сорок секунд, засекайте!

Я заблаговременно приоткрыл дверь и моей гостье не пришлось ждать. Она юркнула в кабинет с заговорщической полуулыбкой на губах и спросила:

— То есть вы уверены, что наши бдительные дежурные из Главного Командного центра не зафиксируют моего появления в вашей каюте?

— Не знаю, насколько они бдительные, но датчики биологической активности будут сигнализировать о том, что моя каюта пуста. — заверил я мою vis-a-vis. — А почему вас беспокоят дежурные? Ваше общение со мной каким-то образом вас компрометирует?

— Меня — нет. — заверила Татьяна. — Я боюсь скомпрометировать вас.

— Вот оно что… У вас репутация сексуального пирата7

— А вам ещё не рассказали?

— Ещё нет.

— Стало быть, вы попали и пропали!

Мы перебрасывались ничего не значившими игривыми фразами легко и непринужденно, не придавая сказанному особого значения. Так иногда разговаривают дети с хорошо знакомыми друзьями, когда знают, что можно не бояться обидеть или сказать лишку.

Мы прошли в гостиную, я открыл зеркальную дверцу холодильника и жестом указал на ряд пивных бутылок:

— Если смена ваша закончена, то предлагаю горячительные напитки лёгкого класса.

— Предложение принимается, — кивнула Татьяна. — Хотя, говорят, были времена, когда предложить женщине выпить пива считалось дурным тоном. Я правда не могу в это поверить…

— Говорят, что были времена, когда люди ходили в оперу, читали бумажные книги и считали Землю плоской. Хотя в это я тоже не могу поверить. Кстати, что желаете к пиву — в моём холодильнике масса всякого! Одной красной рыбы малой соли шесть… нет, двенадцать сортов, а ещё…

— Ничего не надо, — прервала меня Татьяна. — У меня у самой в каюте имеется холодильник и в нём точно такой же продуктовый набор. Просто присядьте рядом, господин ревизор.

Сел я, разумеется, не рядом, а напротив, на небольшой банкеточке. Разделяло нас менее метра, мы легонько чокнулись, скрестив горлышки бутылок точно шпаги.

— Значит, именно так и происходят конспиративные встречи с негласными осведомителями? — спросила Татьяна, пригубив пива. Женщина казалась странно возбужденной, я не совсем понимал её состояние.

— Если вы не против считаться негласным осведомителем, то — да, именно так и происходят. — мне оставалось только согласиться.

— О чём же вы хотите, чтобы я вас осведомила? В контексте последних событий, по-моему, все новости сходятся у вас и командира.

— Для начала вы можете поробовать рассказать мне о реакции персонала на выступление Королёва. — предложил я. — Наверняка, сказанное им спровоцировало обмен мнениями.

— О да! — Татьяна не сдержала улыбки. — Боюсь только, мои наблюдения окажутся малоинформативными. Никто ничего не знает, все разговоры лежат в области скорее эмоциональной, нежели содержательной. Почему-то каждый считает нужным припомнить последнюю встречу с Людмилой Акчуриной. Настроение скорее подавленное и озадаченное, нежели… гм-м… нежели какое-то иное.

— Вы со многими успели поговорить? — уточнил я.

— Ну-у… — Татьяна на секунду подняла глаза к потолку, затем посмотрела мне прямо в глаза. — С семью коллегами. Могу назвать их пофамильно.

Я не на секунду не сомневался, что она говорит правду, меня в этом убеждали реакции её глаз, которые женщина, по-видимому, не умела контролировать. Глаза — зеркало души, они демонстрируют ложь лучше любого полиграфа, надо только уметь понимать их движения.

— Да, пожалуйста. — попросил я, хотя никакого интереса к фамилиям собеседников Татьяны не испытывал. Тем не менее, было бы очень желательно не показать ей какая именно тема меня действительно интересует.

Авдеева назвала фамилии, я покивал многозначительно, сделал вид, будто обдумываю услышанное, затем заговорил про другое:

— Скажите, Татьяна, по вашему мнению командир базы демократичный человек?

— Демократичный — это в смысле, прислушивается ли к чужим советам? — аккуратно уточнила моя собеседница.

— И это тоже. А кроме того, насколько он терпим к мелким нарушениям внутрикорабельного расписания, регламента работ, внешнего вида и поведения, субординации… И тому подобное, вы меня понимаете?

— То есть речь идёт о демократичности в широком смысле. — подвела итог Татьяна. — Пожалуй, да. Но я бы не поставила ему это в вину. Он нормальный мужик, не сухарь, не чопорный баран. А мы — секундочку! — болтаемся в очень и очень далёком космосе, тут с одной стороны, нельзя пренебрегать инструкциями, правилами и Кодексом, а с другой — нельзя им следовать тупо и формально. Так что Вадимо Королёв — он… нормальный!

— Хорошо, а вы замечали у членов экспедиций и персонала станции украшения? — поспешил уточнить я на всякий случай. — Речь не о бижутерии, а именно об изделиях из драгметаллов.

— Я хорошо знаю нормативные акты на сей счёт и ту точку зрения, что ювелирные украшения, как и всякое украшательство вообще, считается в нашей глубоко сердешной организации элементом сексуального поведения, которое до некоторых пор вызывала порицание… официальное, по крайней мере. Но в последние годы в этой сфере многое поменялось. Одна премия в десять миллионов за зачатие и рождение здорового ребёнка в условиях Внеземелья чего стоит!

Татьяна замолчала, выжидательно глядя мне в глаза. Я тоже ждал и смотрел ей в лицо. Игра в гляделки продолжалась секунд десять, наконец, нервы Татьяны сдали, она откашлялась и пробормотала:

— Я, наверное, что-то не то сказала…

— Вообще-то, вы не ответили на вопрос, но это, судя по всему, моя вина. Выскажусь иначе: у находящихся на борту «Академика Королёва» есть украшения? Начнём прямо с вас…

— Нет, ничего такого у меня нет. Я сама как бриллиант чистой воды! — Татьяна позволила себе улыбнуться.

— Это даже сомнению не подлежит! — в тон ей отозвался я и извлёк из холодильника ещё пару бутылок пива. — А у других космонавтов вы видели украшения или изделия из драгметаллов?

— У Миши Кольчужникова есть золотой нагрудный знак за десятимесячный полёт на аварийном «Стерхе»… У Балаченкова золотой жетон нагрудный, но это не украшение, это личная привилегия, приравненная к государственной награде. У Янышевой видела пару раз знак какой-то пилотажный, но он не золотой, по-моему.

— Это белое золото. — подсказал я.

— Ну, может быть. — Татьяна пожала плечами. — В чистом виде «ювелирку» никто никогда не одевал, по крайней мере, я такого точно не видела. Если вы про тот золотой шар, что показывали мне давеча, то я не знаю, кому он мог принадлежать.

— А почему вы решили, что я нашёл его здесь, а не привёз с Земли? — поспешил уточнить я.

— По-моему это очевидно, — Татьяна воззрилась на меня с искренним удивлением. — Если бы он был не местного происхождения, то у вас не было резонов мне его демонстрировать.

Ай да Танечка! Она хорошо меня уела! Я помолчал, размышляя над тем, как следует повести разговор далее.

— Посмотрите вот на это, — я отставил пиво и извлёк из кармана золотую «палицу», обнаруженную несколькими часами ранее в потайном кармане комбинезона Ольги Капленко. — Видели вы такое ранее? Что это может быть по-вашему?

— О! Какая милая штучка… — Татьяна не сдержала восхищения. — Красивая «булава»!

— Почему «булава»? — переспросил я. — Мне кажется правильнее называть этот предмет «палицей».

— Палица — это дубинка с утолщением, палка. А булава — древко с навершием. — наставительно поправила меня Татьяна; напускная серьёзность сделала её в эти мгновения очень милой. — Это именно «булава»! Хотя посчитать сей предмет украшением довольно сложно. Непонятно, что именно он должен украшать, какую часть тела?

— Согласен. Что ещё скажете?

— Я такое прежде не видела, что это может быть, судить не берусь. Видна хорошая механическая обработка, штучка отлично отполирована, выглядит очень мило, но… более ничего сказать не могу. Вам бы следует присмотреться к её составу: космическое золото может иметь либо наведенную радиоактивность, либо какую-то необычную присадку, которую не встретишь на Земле. Ведь абсолютное разделение компонентов осуществить практически невозможно, даже при чистоте золота «пять девяток» всё равно какой-нибудь гафний или, скажем, родий будет вылезать в виде «хвоста».

Тане Авдеевой опять удалось меня удивить. Я прекрасно понимал, что мне придётся заняться определением точного состава попавших в мои руки предметов, но женщина в один момент выложила все мои невысказанные вслух соображения.

— То есть нигде, никогда, ни у кого-либо вы этот предмет или нечто похожее не видели? — уточнил я на всякий случай.

— Нет! Определенно нет. — Татьяна вернула мне золотую «булаву» -«палицу» и пальцы наши на мгновение встретились. Думаю, проделано это было ею намерено, но я не видел оснований уклоняться от флирта — последние дни в эмоциональном отношении оказались очень напряженными, а потому существовало множество резонов переключить мышление и воображение на что-то лёгкое и позитивное. Например, на красивую женщину, сидевшую напротив меня.

— Что ж, тогда позвольте задать другой вопрос. — продолжил я. — Как по-вашему, Олег Васильевич Капленко очень близок с сестрой? Я говорю сейчас, разумеется, об эмоциональной связи и духовной близости, никакого вульгарного подтекста в вопросе моём нет.

— Они же близнецы! Близнецы всегда очень близки — это азы психологии. Они крепче связаны друг с другом, чем с родителями или супругами. — ответила Татьяна. — И да! — моём ответе тоже нет никакого подтекста, связанного с инцестом.

— Хорошо, я понял вас. Как бы вы охарактеризовали Олега Капленко? Он ведь ваш непосредственный начальник. Можно ли отметить такие черты характера как конфликтность, предвзятость, неадекватность поведения — что-то такое вы замечали за ним?

— Понимаюк чему вы клоните. Не знаю, в чём именно вы подозреваете Ольгу, но логично в том же самом заподозрить и Олега. Так вот, я выскажусь на сей счёт следующим образом: не в ту сторону вы глядите, ваша честь!

— Поясните свою мысль. — попросил я Татьяну, поскольку уверенность собеседницы меня до некоторой степени удивила.

— Хотя Ольга и Олег близнецы и притом очень нежно относящиеся друг к другу, они всё же очень разные по характеру и темпераменту. Ольга — она такая, знаете ли, пацанка… про таких говорят «на мальчишку делана». Она предприимчива, энергична, авантюристична… да, авантюристична — это подходящее определение. А Олег — он увалень. Такой, как бы это сказать… м-м… ушибленный валенком. Что такое валенок, знаете? Он добрый, он — отличный руководитель, справедливый, высокопрофессиональный, здесь, на операционной базе он отвечает за огромное, технически очень сложное хозяйство и… он на своём месте.

— Вы хотите сказать… — я попытался сформулировать услышанное, но Татьяна не позволила себя перебить и заговорила быстрее:

— Лишь то, что Ольга может вписаться в какую-то авантюру, она дамочка с заносами, а вот Олег — нет. Осторожный, рассудительный, внимательный. Я бы даже сказала боязливый. Туда, куда сестра влезет без раздумий, он ни за какие плюшки не пойдёт.

— Иногда люди открываются с неожиданной стороны.

— Не в случае с Олегом Капленко. Если вам нужен креативный и быстро соображающий человек, при этом энергичный и не боящийся нарушать правила, то вам надо искать другого парня.

Я задумался над тем, являлся ли разыскиваемый мною человек креативным, быстро соображающим и при этом не боящимся нарушать правила. Судя по его энергичным и неожиданным действиям, упомянутые выше качества можно было с полным правом отнести к присущим ему чертам.

— Например, кого? — полюбопытствовал я. Что-то ме подсказывало, что у моей собеседницы есть ответ на этот вопрос.

Предчувствие меня не обмануло, Татьяа ответила моментально:

— Например, вам следует присмотреться к Александру Баштину.

— А что с ним не так?

— С ним всё «так», — в тон мне отозвалась Авдеева. — Он умный, обаятельный, с хорошим чувством юмора. Он прекрасный профессионал. У нас здесь вообще очень достойный личный состав в плане индивидуальной профподготовки, но Александр Сергеевич выделяется из всех. Можете сами убедиться, изучив отчётность его экспедиции. Он космонавт во втором поколении, отец его очень известен, но и он сам выглядит вполне достойно на его фоне.

— Так в чём же проблема с Баштиным? — я чувствовал, что Татьяна хочет донести до меня какую-то мысль, но я не мог понять какую именно.

— Проблемы никакой нет. Просто это человек, который в курсе всего, что происходит в нашем милом болоте. Иногда у меня возникает ощущение, что командир здесь именно он, а отнюдь не Вадим Королёв. Баштин всегда всё знает, у него имеются на всё ответы, он всегда ко всему готов. Это тем более странно, что он проводит много времени вне операционной базы, ведь его экспедиция работает на самых удаленных от Сатурна спутниках. Вам это известно?

— Разумеется. Мне хорошо известно, что Экспедиция номер один специализируется на добыче полезных ископаемых на полярных спутниках, движущихся по ретроградным орбитам.

Спутники, вращающиеся против направления вращения планеты, по многолетней традиции, принятой у астрономов, называются ретроградными, хотя подобное название вряд ли можно было считать правильным. Сатурн располагал целым семейством таких небесных тел, которые мало того, что являлись ретроградными, так и двигались по широким околополярным орбитам, сильно удаленные от ядра планеты. Если крупные спутники вращались на орбитах, чьи радиусы исчислялись сотнями тысяч километров, то ретроградные — около двадцати миллионов. Аномалии их движения явственно указывали на то, что эти тела не были связаны с планетой на этапе её формирования, а оказались захвачены Сатурном во время его растянувшегося на миллиарды лет бесконечного путешествия по Солнечной системе.

Открывать ретроградные спутники начали ещё в двадцать первом столетии, поначалу им даже присваивали собственные имена, но после того, как счёт этим небесным объектам пошёл на многие десятки, астрономы от присвоения имён благоразумно отказались и стали без лишних затей нумеровать. Именно в области орбит ретроградных спутников была развёрнута та самая система предупреждения об опасных высокоэнергетичных излучениях, что менее суток тому назад спасла мою жизнь.

— Половину времени Баштин проводит вне базы, лично участвуя в работе экспедиции, но он всегда в курсе происходящего здесь. — постаралась объяснить свою мысль Татьяна. — Признаюсь, лично сталкивалась не раз с его удивительной осведомленностью. Он свой для всех, понимаете? Эдакий решала, у него везде знакомые и родственники, он знает кого куда направить и какой дать совет в той или иной ситуации. Быть другом Баштина выгодно во всех отношениях. При этом он отличный манипулятор людьми. Для мужчин это, вообще-то, нехарактерно, к манипуляциям более склонны женщины, но Александр Сергеевич умеет убеждать и добиваться того, что ему нужно. Очень ловкий!

— То есть, вы хотите сказать, что на роль конфиденциального информатора он вполне сгодился бы? — я попытался пошутить, но к моим словам Татьяна отнеслась совершенно серьёзно.

— Именно! Он ловкий и оборотистый мужик. Сидя здесь, в системе Сатурна, за миллиард с лишком километров от Земли, он умудряется устраивать какие-то невообразимые комбинации в «Роскосмосе». Его папа — прославленный космонавт, мама — прославленный учёный, старшая сестра — прославленный организатор процесса управления. Сам он довольно долго работал на околоземной орбите — там спокойно, относительно безопасно и рядом с домом — но когда пошла большая движуха в наших дальних сусеках, подался сюда. Разумеется, после того, как «Академик Королёв» был достроен, быт более-менее наладился, да и с безопасностью проблемы в общем и целом оказались успешно решены. Сами знаете святой принцип «Роскосмоса» — одним вершки, а другим — корешки. Тех, кто обустраивал всё это благолепие, под благовидными предлогами отозвали, а их места заняли более достойные… Чьи-то сынки, племяннички, просто надёжные друзья и дети надёжных друзей. Такие, как Александр Сергеевич Баштин.

Речь Татьяны была исполнена яда, но основания для такого рода заявлений у неё имелись. И кому, как не мне, ревизору «Роскосмоса», знать обо всех этих специфических нюансах нашего кадрового отбора? А также множестве других, не упомянутых моей собеседницей. Я помолчал некотрое время, рассчитывая на то, что Татьяна продолжит свою эмоциональную речь, но она молчала, явно дожидаясь моей реакции.

— Очень интересно, продолжайте. — я посчитал, наконец, необходимым продемонстрировать свою заинтересованность в продолжении разговора.

— Знаете, господин ревизор, мы иногда собираемся большой компанией поиграть в «Кота Шрёдингера» — это такая интеллектуальная игра, слышали, наверное?

— Слышал, разумеется, — я поднялся со своего места, вытащил из холодильника ещё пару пива, вернулся на банкетку, открыл бутылки и подал одну из них собеседнице. — Игра гиков, умников и людей, хорошо знающих точные науки.

— Да, именно так. Есть в её правилах вариант, позволяющий перестроить в определенный момент исходные условия игры…

— Угу, я в курсе, называется «сломать константу». — поддакнул я.

— Замечательно! То есть вы понимаете о чём я говорю. — Татьяна заметно возбуждалась, глаза её блестели, голос сделался громче, появилась вальяжная жестикуляция, которой ранее не было. Не совсем понятно было, что именно оказывало на мою собеседницу столь странное действие — то ли выпитое пиво, то ли обсуждаемая тема, то ли сам факт нашего тайного общения. — Это довольно опасный для команды манёвр с последствиями, которые сложно просчитать заранее, поскольку противная сторона тоже может ответить переменой констант. Мало кто прибегает к такому сценарию, обычно игроки ведут себя более консервативно. Так вот Баштин всегда «ломает константу». Понимаете, что это значит? Он повышает ставки и стремится видоизменить правила в процессе игры.

— Всегда выигрывает? — уточнил я на всякий случай.

— Нет, не всегда. «Кот Шрёдингера» — это такая игра, в которую невозможно выигрывать постоянно. Но если команда, за которую играет Баштин, проигрывает, то не по его вине — это точно. Он… как бы это лучше сказать? резкий, непредсказуемый, но… хорошо сбалансированный. Я, наверное, не очень ясно выражаюсь?

— Нет, отчего же, по-моему, всё очень даже понятно. — душой я не покривил, поскольку хорошо понял то, что Татьяна Авдеева пыталась мне втолковать. — Вопрос «на засыпку» можно?

Татьяна искоса посмотрела на меня, явно ожидая подвоха:

— Сейчас, наверняка, последует вопрос о том, не поддерживаю ли я интимные отношения с Баштиным?

— Вовсе нет, ответ, по-моему, очевиден. — отмахнулся я. — Мне интересно, с кем поддерживает или поддерживал прежде интимные отношения Олег Капленко?

— Вы знаете, вот это вряд ли вам кто-то скажет, кроме самого Олега Васильевича. Я же говорю — он увалень, человек тихий и внимания на себя не обращающий. Никаких ярких историй с ним не происходило, по крайней мере на моей памяти. Есть некоторые основания считать, что какие-то амуры пролетали между ним и Анитой Бормотовой. А поскольку Анита самая незаметная и непривлекательная дама нашего милого тесного коллектива, я могу допустить, что так оно и есть. Это тот случай, про который обычно говорят «вот и встретились два одиночества».

— Анита? Бормотова? — мне пришлось наморщить лоб в попытке припомнить обладательницу упомянутых имени и фамилии, но попытка оказалась безуспешной. То есть, конечно же, я знал, что в составе экипажа есть такая женщина, но никакой визуальной ассоциации при её упоминании в мозгу не возникло.

— Она в составе Аварийно-Спасательной Группы. — подсказала Татьяна. — Видите, вы даже припомнить её не можете, хотя наверняка изучали списочный состав перед полётом… Да и в полёте тоже!

— Хорошо, будем считать, что Олег близок с Анитой. А Ольга Капленко с кем? — я посчитал нужным перевести разговор на другое.

— И вот в этом вопросе никакой определенности тоже не существует. Даже если и были у Оли за последние полтора года интимные друзья, то мне об этом ничего неизвестно.

— Ну кто-то же ведь должен быть! Она красивая женщина, находится здесь уже два года… — не унимался я. — «Роскосмос» не только не препятствует ныне сексуальным контактам между членами экипажей, но прямо их поощряет! Может, был у неё друг или друзья, из числа покинувших операционную базу? Ротация-то проводится непрерывно!

— Я всё понимаю, но ничего добавить к сказанному не могу. Если и имели место в жизни Ольги некие романтические приключения, мне о них ничего неизвестно. В этом вопросе она чрезвычайно аккуратна и скрытна. Я с нею не особенно дружна, слишком уж разные у нас направления работы.

— Так, понятно. — я задумался на несколько секунд, решая, следует ли задать ещё один важный для меня вопрос, и пришёл к выводу, что сделать это необходимо. — А попробуйте, пожалуйста, охарактеризовать Вадима Королёва.

— Это святой человек! — Татьяна лучезарно улыбнулась и по этой улыбке не составляло труда понять всю степень иронии, вложенной в эти слова. — Я повторюсь, что не знаю, в чём подозревается Ольга Капленко, но заподозрить Королёва в причастности к тому же самому вообще немыслимо.

Строго говоря, я не испытывал каких-либо подозрений в адрес командира базы отнюдь не в силу своей особой информированности или доверчивости. В пользу того, что Вадим никак не вовлечён в расследуемую мною историю, имелся довольно очевидный и практически неопровержимый довод. Если считать, что цепочка криминальных событий началась с убийства Йоханна Тимма — или, по крайней мере, напрямую связана с этим преступлением — то следовало признать, что Королёв сделать этого не смог. По той простой причине, что практически безотлучно находился на борту операционной базы и попросту не имел возможности встретиться с жертвой. У командира имелось идеальнейшее alibi из всех возможных. Вопрос возможной вовлеченности Вадима Королёва в трагические события последних недель серьёзно обсуждался ещё до моего вылета с Земли. Тогда общее мнение всех участников расследования свелось к тому, что командира можно подозревать в каком-то косвенном содействии, например, в виде недонесения или сокрытия улик, но о его непосредственном участии в убийстве говорить не приходится. Именно в силу этого вывода я с самого момента прибытия на базу рассматривал Королёва как ближайшего и надёжнейшего помощника. Однако последующие события меня до некоторой степени дезориентировали. Я стал подозревать, что в своих умозаключениях допускаю некую системную ошибку и это заставляло меня подвергать теперь сомнению даже те суждения, что изначально принимались за аксиомы.

— Расскажите мне о святости Вадима Королёва, пожалуйста. — попросил я Татьяну.

— Это человек-схема. Он всегда знает, что такое «хорошо» и что такое «плохо» и всегда поступает хорошо. Есть люди у которых слово и дело расходятся, собственно, таковых большинство, у кого-то это расхождение больше, у кого-то меньше… Так вот у Королёва такого расхождения нет. Он всегда поступает правильно, по инструкции, по закону. Не скажу, что по справедливости, но по закону точно. Эдакий человек-функция по своей душевной потребности.

— В криминальной психологии для обозначения таких людей используется словосочетание «правый человек». — подсказал я. — «Правый» — это значит правильный, не ошибающийся. Подтекст у такого определения, кстати, не всегда позитивен, коннотации могут быть весьма разными, порой диаметрально.

— Я такого словосочетания не слышала, но, думаю, что к Королёву приложить его можно. Добавлю, что он, как и многие формально мыслящие люди, склонен перегибать палку и… м-м… кажется не очень умным человеком. Нехорошо так говорить про командира, да? — Татьяна изобразила растерянность, но понятно было, что это не более чем дань приличию. Никаких колебаний она на самом деле не испытывала.

— Вообще-то, конечно нехорошо, но со мной именно здесь и сейчас сказать такое можно. — мои слова тоже были своего рода данью приличиям и не более того.

Мы сидели друг напротив друга: Татьяна — откинувшись на спинку дивана, а я — на низенькой банкеточке перед ней. Без всякой видимой к тому причины в нашем разговоре что-то вдруг переменилось, женщина подалась вперёд, приблизившись к моему лицу, бутылки, столкнувшись, мягко звякнули, а пальцы — встретились. Татьяна в упор смотрела мне в глаза и я не сомневался, что в эти секунды она думала о том же самом, о чём думал я.

— Вы ведь прекрасно понимаете, что представляет из себя Ольга? — спросила шёпотом Татьяна. — Никаких иллюзий не испытываете, верно?

— Ни малейших. — я кивнул, хотя не вполне понимал, что именно имела в виду моя собеседница.

— Ну, а на мой счёт?

— То же самое.

— Всегда приятно иметь дело с мужчинами, не испытывающими иллюзий. И из всех видов секса предпочитающих опасный!

Она на секунду приблизила губы к моим — это была хорошо продуманная провокация и я не отказал себе в удовольствии ей поддаться. Легко коснувшись губами губ Татьяны, я негромко пробормотал:

— Ты ведь понимаешь, что это означает? И какие влечёт последствия…

— Конечно же! — негромко в тон мне отозвалась женщина. — Первое следствие: можно обращаться на «ты»!

Всё-таки она была очень мила! Я провёл без женщины уже много времени — предполётный карантин, перелёт на «Скороходе», трое суток на базе — а потому чувствовал нарастающее возбуждение. Пиво оказалось плохим тормозом, плотское желание побуждало действовать энергично и неудержимо.

Мы сбросили одежду без единого слова и действовали почти синхронно, сказывалась, видимо, подготовка к действиям в чрезвычайной ситуации. Лишь оставшись полностью нагими, Татьяна вдруг рассмеялась:

— Мы разделись так, словно зачёт сдавали! Если это заснять на видео — получился бы классный цирковой номер!

— Шалишь, девонька! — я позволил себе легонько шлёпнуть её по ягодицам. — Бегом в душ! Про цирковые фантазии расскажешь там!

То, что последовало в душе и после, растянулось почти на час. Оказалось, что Татьяна тоже любит энергичный, но не быстрый секс и явно руководствуется принципом «спешит всегда последний». Я и сам в некоторых вопросах любитель подержать паузу, так что в данном случае мои привычки и её ожидания совпали. Татьяна оказалась мастерицей не только по части слаботочных систем, но и во всех остальных вопросах, имеющих отношение к прекрасной половине человечества, а потому про половые отношения с мужчиной она знала всё. И умела тоже… Во время нашего отнюдь не короткого соития она ни разу не сказала «нет», зато несколько раз «да» и «конечно», вызвав тем самым невольную ассоциацию с героиней старинного анекдота про постоянно смеявшуюся невесту. Когда же наконец буйство плоти было удовлетворено, мы отправились в душ вторично — смыть пот и следы недавней активности.

— Я сдала экзамен на должность негласного осведомителя ревизора? — поинтересовалась у меня Татьяна, став под тугие струи обжигающе-горячей воды.

— О да, более чем! И зачёт, и курсовую, и экзамен… с занесением оценки в приложение к диплому. — я стал рядом с нею и, охватив плечи, прижал к себе; горячие тугие струи колотили по коже и это было истинное блаженство. — Полетишь со мной на «Юрии Долгоруком»?

— Ежели возьмёте, ваша честь! Я там тебе пригожусь, не сомневайся!

— А я и не сомневаюсь! При твоих многообразных талантах… кхм… ты будешь мне просто необходима!

Мы перебрасывались двусмысленными шуточками и намёками — это были те минуты расслабленного успокоения, что всегда следуют за напряжением порыва. Впрочем, Татьяна не теряла головы и не переставала думать рационально. Неожиданно она напомнила:

— Когда я спросила, не думаешь ли ты, что у меня интимные отношения с Баштиным, ты так странно ответил…

— Я сказал, что ответ довольно очевиден. — мне не составило труда понять, что имеет в виду Татьяна.

— Ты решил, что между мной и Александром Баштиным было что-то сексуальное?

— Судя по тому эмоциональному порыву, который ты продемонстрировала, рассказывая мне о нём… кхм… то да, я решил, что какие-то амуры с ощипанными крыльями… какие-то обломки стрел… что-то такое между вами пролетало.

— Ты ошибся, — усмехнулась Татьяна и, признаюсь, ей удалось удивить меня. — Но коли сейчас зашёл такой разговор, то, наверное, ты хочешь узнать кто мой интимный друг. Помимо тебя, конечно.

— А я должен это знать?

— Решай сам. — загадочно отозвалась Татьяна и замолчала.

Она явно хотела донести до меня какую-то мысль, но я никак не мог взять в толк какую именно.

— Хорошо, расскажи мне, кто твой интимный друг, кроме меня?

— Вадим Королёв.

Опс! Я постарался не подать вида, но услышанное меня неприятно поразило. Какая-то очень некрасивая ситуация сложилась, причём в отношении того человека, значение которого в качестве помощника в проводимом мною расследовании было исключительно велико. Вряд ли от Вадима следовало ожидать сцены африканской ревности или какого-то эмоционального всплеска в том случае, если бы он узнал о случившемся между мной и Татьяной, но, тем не менее, это соображение не могло устранить моментально возникшего в моей душе чувства неловкости.

— Спасибо, что предупредила. — только и нашёлся что сказать я.

На выходе из санитарно-гигиенического узла она вполне серьёзно осведомилась:

— Будут ли новые поручения к новой встрече?

— Пожалуй, да. — я размышлял прежде на эту тему и потому оказался готов к вопросу. — При встрече со своим руководителем Олегом Капленко поинтересуйся у него возможностью изготовить золотое украшение, посмотри как он отреагирует. Скажи, что хочешь сделать подарок дорогому вам человеку ко дню рождения… продумай на всякий случай, кому и к какой дате ты хотела бы это украшение подготовить. Сугубо на тот случай, если Олег станет уточнять.

— Тебе интересно, сможет ли он помочь в решении этой задачи? — уточнила Татьяна.

— Именно. Вдруг выяснится, что он сам может сделать… или знает, к кому направить.

— Ну, скажем, он сможет помочь, ответит «не вопрос, неси золото». А откуда я его возьму?

— Я обеспечу, скажем, 15 грамм золота чистотой «пять девяток». Этого будет более чем достаточно для приличного украшения.

— Другими словами, я должна создать видимость того, что у меня имеется возможность похищать золото с аффинажного производства и необходимо проверить реакцию Олега Капленко на эту новость. — подытожила Татьяна. Нельзя не признать — она умела видеть главное и схватывала идеи на лету.

— Ну-у… В общем, да. — я оказался вынужден кивнуть. — Такая трактовка моего поручения меня тоже устроит.

Чтобы незаметно уйти Татьяна воспользовалась той же самой дверь в кабинете, черезкоторую входила. О времени новой встречи мы не договаривались, поскольку быстро менявшаяся обстановка могла скорректировать планы самым неожиданным образом.

После ухода Татьяны я планировал было заняться анализом состава клиньев, использованных таинственным гостем для блокировки дверей моей каюты, и с этой целью даже положил их в карман комбинезона, но сработавший в голове сигнал экстренного сообщения известил меня о получении с Земли зашифрованного файла.

Учитывая, что я послал генералу Панчишину свой рапорт немногим более четырёх часов назад, а прохождение сигнала от Сатурна к Земле и обратно занимало немногим менее полутора часов, следовало признать, что мой адресат проявил недюжинную оперативность с ответом. Признаюсь, я был до некоторой степени заинтригован, поскольку сказать заранее каким окажется столь скорый ответ, было довольно проблематично.

Я прилёг на диван, вперил взгляд в белый потолок, являвшийся отличным экраном, и движением глазных яблок активировал менюшку мозгового чипа. Выбрав нужную опцию, запустил сначала программу-дешифратор, а затем, подключившись к главному серверу, дал команду воспроизвести файл. На потолке возникло изображение головы и плеч Панчишина, сидевшего за столом в своём кабинете. Разумеется, в физическом смысле никакого изображения на потолке не существовало и существовать не могло — это в моём мозгу хитрые микротоки играли с подкорковыми центрами зрения в запутанную игру с наслоением мнимых проекций на изображение реальные предметов. Благодаря этому белый потолок моментально превращался в огромный экран, на котором транслировалось изображение, видимое только мною, а в ушах звучали звуки, которые мог слышать только я.

«Порфирий, здравствуй! Поздравляю тебя с большим прорывом в проводимом расследовании». — по бодрой интонации начальника Службы ревизионного контроля можно было понять, что работа моя получила позитивную оценку. — «То, что тебе удалось связать фальсификацию судебно-медицинского заключения по трупу Акчуриной со злонамеренными действиями главврача операционной базы, значительно продвигает нас в понимании закулисной кухни происходящего. О твоём решении изолировать Ольгу Капленко и вернуть в ближайшее время на Землю, мною сегодня же будет сделан доклад руководству Федерального министерства. Далее…»

Генерал куда-то потянулся и лицо его на пару секунд исчезло из поля зрения объектива. Когда Панчишин занял прежнее место, стало видно, что в руке он держит внушительную стопу одноцветных папок-кейсов, используемых в «Роскосмосе» для хранения и транспортировки секретной документации. Помахав для пущей убедительности этим богатством, Панчишин продолжил:

«Мы приступили к всесторонней проверке Ольги Капленко и отработке всех её связей. Взяли широко, будем проверять не только круг общения внутри „Роскосмоса“, но и вне Федерального министерства. Работа только началась, но даже первого часа хватило для того, чтобы сделать кое-какие любопытные открытия. Прежде всего выяснилось, что племянник Ольги Капленко, а точнее, сын её старшей сестры, работает старшим офицером группы приёмки на „Огневом“. И именно он должен был принимать груз с операционной базы „Академик Королёв“ в тот самый день, когда на „Огневой“ под видом трупа Регины Баженовой прибыл труп Йоханна Тимма. Однако, как ты хорошо помнишь, он не вышел на смену и вместо него заступил Роман Очилов. Последний решил провести сплошной досмотр прибывших грузов и обнаружил вместо женского тела мужское. С этого казуса, как ты понимаешь, всё и началось!»

Мне показалось, что я ослышался. В случайное совпадение не верилось категорически. Космодром «Огневой» являлся громадным искусственным островом, плавающим в Индийском океане на нулевой широте, то бишь на экваторе. Это были главные космические ворота России. Над «Огневым» в точке стояния на геостационарной орбите находился искусственный спутник Земли с говорящим названием «Причал», с которого была спущена целая система сверхпрочных тросов из волокна с уникальными прочностными характеристиками. По этим тросам вверх и вниз катались лифты, ежедневно перевозившие в космос и из космоса десятки тысяч тонн грузов. Помимо «Причала» существовала целая система промежуточных станций, на которых можно было оставить людей или грузы, если не было нужды перемещать их в конечные пункты. Вся эта красивая, но очень сложная система, именовалась «Нить», что звучало, не только лаконично и по своей сути верно, но и многозначительно.

Через «Огневой» пропускались миллионы тонн грузов ежегодно и многие тысячи людей, как профессиональных космонавтов, так и туристов. Поток последних удваивался каждый год на протяжении последних пяти лет. Значительная часть государственных грузов не подвергалась досмотру, либо таковой был сильно упрощён. Для того имелись серьёзные основания, поскольку на российских спутниках — как околоземных, так и работавших в дальнем космосе — производилась широкая номенклатура продукции с уникальными характеристиками, прежде всего, лекарств и разного рода опасных веществ. Часть из них находила применение в космосе, а часть спускалась на Землю через «Огневой». Согласно принятому в «Роскосмосе» регламенту, все погибшие в космосе лица подвергались судебно-медицинскому исследованию в космосе же и после возвращения на Землю не досматривались. Существовала особая процедура их пропуска, при которой лишь фиксировалась неприкосновенность печатей и подлинность электронных подписей на сопровождающих документах. Вместе с тем, старший офицер группы приёмки имел право осуществить досмотр с физическим вскрытием контейнера с трупом, хотя в подавляющем большинстве случаев этим правом никто не пользовался.

Третьего мая Максим Ардашев, старший офицер группы приёмки не заступил на смену по весьма тривиальной причине — накануне во время полёта на параплане он неудачно приземлился и переломал чуть ли не дюжину костей. Вместо него заступил Очилов, который, увидев контейнер с борта «Академика Королёва», в котором было доставлено на Землю тело Регины Баженовой, приказал его вскрыть. Что он там ожидал увидеть никто не знает, впоследствии и сам Очилов толком не разъяснил собственную мотивацию, но вместо женского тела, он обнаружил в опечатанном контейнере мужское. Причём, непонятно кому принадлежавшее, поскольку все мужчины-космонавты «Роскосмоса», работавшие в системе Сатурна, оставались живы и здоровы.

Собственно, с этого открытия всё дело и закрутилось. Меня вызвали из Санкт-Петербурга, где я тогда находился, в Москву, там я полтора суток кипел мозгом в компании генерала Панчишина и ещё пары ревизоров, да и махнул в великой секретности и спешке на «Огневой». Далее маршрут был не простым, а очень простым — подъём лифтом к «Причалу», посадка в «Скороход-десять» и умопомрачительный перелёт к Сатурну за десять суток. И вот теперь я тут с красивой лысой головой занимаюсь тем, что разгадываю шарады, неизвестно кем загаданные. За прошедшее время мы установили личность таинственного мужчины, чей труп был доставлен на Землю под видом тела Баженовой, столкнулись с убийством врача, осуществлявшего вскрытие тела последней, отыскали сам труп Баженовой, о местонахождении которого ничего не знали, и, наконец, доказали причастность к фальсификации судебно-медицинских документов документов главврача базы.

Теперь последовало новое важное открытие. Тот самый Максим Ардашев, чей неожиданный невыход на смену в космопорте «Огневой» запустил цепочку всех этих головоломных открытий, внезапно оказался племянником арестованной нами Ольги Капленко.

Совпадения бывают иногда просто совпадениями. Но в данном случае я отчего-то категорически не верил в случайное стечение обстоятельств. Я пока не мог объяснить свою уверенность, но что-то мне подсказывало, что данное открытие поведёт проводимое мною расследование в очень далёкие дали!

«Не сомневаюсь, что ты помнишь о тех подозрениях, что с самого начала возникли у нас в отношении Ардашева. Действительно интересно, обнаружил бы он труп Йоханна Тимма, или же не заметил бы его? А если не заметил, то чем бы это объяснялось — формальным соблюдением регламента или же сговором с неизвестным нам пока преступником? В начале мая мы вместе с тобой пришли к выводу: Ардашев в данном деле — проходная фигура, лицо случайное! Но обнаружение его родственной связи с арестованным главврачом позволяет оценить ситуацию под иным ракурсом. Этим, однако, интересные открытия не исчерпываются. Сейчас Владимир Копелянц изучает налоговые декларации Максима Ардашева, его матери Марии Ардашевой и самой Ольги Капленко. Буквально за пять минут до того момента, как я сел записывать это сообщение, он рассказал мне о том, что вся эта милая троица играет на Мельбурнской товарно-сырьевой бирже. И они очень успешно, кстати, играют. Особой тайны из биржевых пристрастий не делают, официально показывая доходы в декларациях.»

Сердце моё как будто бы пропустило удар. Это был просто «вах!» какой-то. Мельбурнская товарно-сырьевая биржа не только вела торговлю стандартными биржевыми активами, но и осуществляла физическую поставку торгуемых товаров. Это была крупнейшая в мире площадка по торговле разного рода редким и ценным минеральным сырьём, имевшая репутацию «прачечной» по отмыванию сомнительных капиталов и товаров. И вот Ольга Капленко и её ближайшие родственники, оказывается, успешно торгуют на этой площадке! То ли везёт им, то ли слово потаенное знают…

«Пока что я не усматриваю формального нарушения этических норм, поскольку работа упомянутых лиц не связана напрямую с добычей и переработкой сырья. Кроме того, они не имеют доступа к инсайдерской информации, по крайней мере в явном виде. То есть говорить о конфликте интересов вроде бы не приходится. Но надо будет отдельно разобраться в том, что у них там идёт за торговля, придётся, возможно, подключать серьёзных аудиторов и финансовую разведку. Я пересылаю тебе, Порфирий, все те документы, что ты запрашивал, оцени их сам, может отыщешь нечто, чем можно будет озадачить Ольгу Капленко или её брата. Кстати, в отношении последнего мы пока ничего дельного не нашли, хотя отсутствие явного компромата само по себе ничего не означает. Ты же понимаешь, что опасная для него информация может быть хорошо закопана, а работа наша только началась. Что касается тех золотых предметов, что ты мне показал… я даже не знаю, что и сказать. Интересно, каково происхождение золота, из которого эти цацки изготовлены. Если золото земное, то вопросов нет, а вот если его добыли в космосе, то… кхм… вопросы будут!»

Из этой тирады я понял, что генерала заинтересовал лишь материал необычных предметов. То, что золотой шар странным образом перемещался в пространстве, избегая соударений с окружающими преградами, его либо не впечатлило, либо он этой детали вообще не уловил. Генерал явно был сильно загружен и не приходилось удивляться тому, что какие-то нюансы он попросту мог пропустить.

«И напоследок», — продолжил, глядя на меня с потолка, виртуальный образ моего начальника. — «Обрати максимум внимания на безопасность Ольги Капленко! Если наши догадки верны и она действительно выгораживает человека, связанного с убийством Акчуриной, то у этого человека имеется прямой резон покончить с нею. Свидетель, который слишком много знает — плохая профессия! Побеспокойся об исключении физического доступа к месту содержания Капленко посторонних, исключи возможность связи с нею посредством технических средств, не забудь о необходимости контроля воды и пищи. Понимаю, что ты сам всё это знаешь, но не указать на это я не могу. На этом заканчиваю, желаю тебе успеха, надеюсь, он не за горами! До связи…»

Сообщение окончилось. В приложении шли документы на брата и сестру Капленко, их племянника Максима Ардашева, их старшую сестру Марию Ардашеву. Документов было много, более четырёх десятков — сводные справки о доходах и имуществе за последние десять лет, личные дела кадровых служб по местам работы, медицинские карты, отчёты по результатам оперативных проверок Службы режима «Роскосмоса». Всё это датировалось разными годами, поэтому можно было проследить за изменениями в жизни этих людей в динамике.

Что ж, теперь у меня имелось интереснейшее чтиво, которое могло сильно помочь мне в дальнейшей работе!

Нельзя сказать, что я прекрасно выспался, но четырёхчасовой сон до некоторой степени меня освежил. Хотя все мы, космонавты России, и сделаны из стали и титана, никогда не скрипим и ни на что не жалуемся, но даже ревизорам «Роскосмоса» надо спать хотя бы раз в двое суток. А желательно даже каждые сутки, хотя сие не всегда бывает в наших силах! Не имея намерения тратить время на поход в буфет, наскоро перекусил запасами из холодильника. Хотя меня снедало желание зарыться в полученные с Земли документы, я не позволил себе на них отвлекаться и, покончив с завтраком на траве, если мою трапезу можно было так назвать, направился в научно-исследовательскую зону. Мне надлежало провести анализ улик, имевшихся в моём распоряжении — двух золотых изделий и двух клиньев, посредством которых были заклинены двери моей каюты. Эта работа представлялась мне сейчас куда более важной, чем чтение справок о доходах и характеристик.

Когда я вошёл в лабораторию металловедения, меня не без некоторого удивления на лице встретил невысокий, крепко сбитый брюнет, на клапане кармана которого был закреплён идентификатор личности с надписью «Михаил Кольчужников, Группа дежурного обеспечения». Чуть повыше на груди светился золотом V-образный знак с единственным словом на правой перекладине «Стерх». Я вспомнил, что видел этого человека во время построения мужской части команды в коридоре после нападения на меня в медицинском отсеке. Тогда обладатель золотого значка был облачён в старое кимоно, явился на построение, видимо, прямиком из дожо, зала для занятия боевыми искусствами.

Судя по золотому значку, Михаил некогда входил в состав экипажа аварийного «Стерха», корабля, построенного для разведки дальних районов Солнечной системы — занептунья и пояса Койпера. Во время своего первого и последнего полёта корабль едва не погиб из-за выхода из строя автоматики управления бортовой энергетикой. Членам экипажа пришлось вручную работать с хлопотным и очень опасным хозяйством, работавшим фактически в режиме управляемого взрыва. Полёт закончился благополучно, никто не погиб и даже не причинил ущерб здоровью, что прославило корабль и его экипаж на весь мир. В честь случившегося Федеральное министерство «Роскосмос» наградило членов экипажа особыми нагрудными знаками, что было, вообще-то, против правил, принятых в нашем ведомстве, но именно это обстоятельство и сделало эти значки ценнее любого ордена.

Обменявшись с Кольчужниковым приветствиями, я без затей сказал:

— Михаил, мне надо поработать в лаборатории с соблюдением приватности.

— Я вас понял! Прошу минутку, чтобы собрать свои вещи. — Кольчужников отреагировал на моё пожелание максимально лояльно, забрал свои образцы и был таков.

После того, как за ним закрылась дверь, я расположился на месте оператора, вытащил из карманов принесенные с собой предметы и задумался. Не потому, что не знал, чего именно хочу и как следовало действовать, а единственно для того, чтобы проверить ход своих рассуждений. Для определения химического состава сплава, использованного для изготовления клиньев, подложенных в двери моей каюты, я мог не особенно церемониться при выборе методов исследования. А вот с золотыми изделиями следовало обходиться поделикатнее, прежде всего с золотым шаром, умевшим кататься с огибанием преград. Для его исследования нельзя было прибегать к разрушающим методам. Конечно, заманчиво было ударить по его поверхности мощным лазерным лучом, чтобы по спектру испарившегося материала выяснить точный состав, но — нет! — так поступать не следовало. Даже незначительное изменение геометрии шара могло привести к утрате им уникальных свойств. Я ведь совершенно не понимал их природу, а потому надлежало проявить максимальную осторожность… Разумеется, следовало быть аккуратнее и с нагревом, поскольку при росте температур происходит увеличение зернистости и обусловленное этим изменение механических свойств. Вдруг шар утратит свои необычные качества после этого?

Что можно было использовать реально? Следовало «прозвонить» золотые изделия акустическими и электромагнитными полями разных частот, дабы получить представление о внутренней структуре, а кроме того, подвергнуть бомбардировке протонами, дабы установить состав. Я имел представление о том, как это надлежит делать на практике и мог без особых затруднений расшифровать результаты. А уже после завершения работы с золотыми изделиями можно было браться за самодельные клинья…

Работа моя не должна была затянуться надолго. Имевшийся в лаборатории многоканальный аналитический центр должен был сделать всё самостоятельно и быстро, мне лишь надлежало выбрать из списка способов исследований нужные, да правильно истолковать результаты.

Первым я вложил в отверстие приёмника золотой шар, полученный от Акчуриной. Он интересовал меня более всего и именно потому с него следовало начать. Акустическое прослушивание и рентгеновская интерферометрия показали сложную внутреннюю структуру объекта. Собственно, некоторое понятие на сей счёт я получил ещё при визуальном осмотре, но теперь стало ясно, что шар состоит по меньшей мере из пяти сфер, находившихся одна внутри другой. Возможно их было больше, но технике не хватило разрешающей способности, чтобы заглянуть дальше. Все сферы состояли из двух слоёв, различавшихся отражательной способностью, причём отражали они по-разному как акустические волны, так и рентгеновское излучение, что следовало признать довольно странным. Скорее всего, сферы были биметаллическими, т.е. сделанными из двух разных материалов. Что находилось в центре шара, понять из полученных изображений было невозможно. Никакие программные ухищрения не позволили мне «вытащить» сколько-нибудь детальное изображение.

Ещё одним интересным результатом оказалось отсутствие швов, свидетельствовавших о соединении деталей при сборке всех этих сфер. Это означало, что тот, кто изготовил эту странную вещь, не пользовался пайкой, сваркой или клеем. У меня создалось впечатление, что все сферы являлись отливками, при этом я не мог представить технологию, позволившую вложить каждую из них внутрь другой, избежав при этом разрезания.

После того, как анализатор измерил объём и массу шара, стало ясно, что тот не вполне золотой, точнее говоря, отнюдь не из золота высокой чистоты. Поскольку плотность оказалась заметно ниже плотности золота, это значило, что основным материалом являлся некий сплав, либо, как вариант, использовались детали, сделанные целиком из разных материалов, при этом золотым был только внешний шар.

Что ж, всё это было, конечно, очень интересно, но никуда меня не продвигало. Надо было посмотреть на состав внешнего шара. Я настроил параметры протонного луча, задав их максимально низкими, дабы созданная им наведенная радиация оказалась безопасной. Мне ведь ещё предстояло носить эту вещицу в кармане! Было бы глупо получить лучевой ожог кожи или радиационное поражение из-за искусственной радиоактивности, созданной собственными же руками!

Два миллиарда протонов по моей команде ударили в точку на поверхности золотого шара размером меньше ушка в швейной иголке, после чего умная машина прижала микроскопический датчик излучений к этой поверхности. На протяжении десяти минут умная машина обсчитывала параметры потока частиц, созданных родившимися под протонным лучом изотопами. Когда работа эта была окончена, на экране передо мной появился график распределения зафиксированных частиц по энергиям, каждый пик на котором соответствовал определенному изотопу.

Вот тут я по-настоящему крякнул. Я был готов увидеть какую-то экзотику, но то, что оказалось в действительности, повергло меня в глубочайшее изумление. Золота оказалось семьдесят процентов, что было, в общем-то ожидаемо, судя по массе шара и цвету материала. Ещё десять процентов приходились на палладий — это тоже можно было ожидать, поскольку это был благородный металл, как и золото. Сплавы благородных металлов были известны тысячелетия и широко использовались ювелирами по всему миру ещё в древние времена — от Индостана до Юкатана и Атакамы. Но вот дальше… пятнадцать процентов теллура! Это вообще ни в какие ворота не лезло. Теллур на земле очень редок, основная его добыча ведётся в космосе, кстати, здесь в системе Сатурна в последние годы добывается чуть ли не половина теллура, потребляемого современной цивилизацией. Теллур в сплаве с золотом человечеством не используется, просто потому, что нет для таких сплавов практического применения. Со свинцом — да! — теллур даёт прекрасный герметик для протяженных стыков, такой герметик незаменим при сборке крупных конструкций в космосе, своего рода холодная сварка, надёжная и прочная. Но добавлять пятнадцать процентов теллура в золото?! Либо я чего-то действительно не знаю, либо это абсурд какой-то…

Остальные пять процентов сплава приходились на какую-то немыслимую экзотику — кадмий, селен, астат. Что это вообще такое? Какими свойствами все эти вещества наделяют сплав? Чего добивался тот, кто варил эту мешанину? Впервые за всё время обладания этим предметом я всерьёз задумался над тем, что его происхождение может отнюдь не земным. Сразу вспомнились слова Татьяны Авдеевой о том, что движется золотой шар «обтекаемый потоками лесажевского эфира, в который верил Менделеев». Я был, конечно же, совсем не Менделеев, но сейчас был готов разделить его убеждение.

И что же дальше?

Я приказал аналитическому центру вернуть золотой шар в упаковке, поскольку после облучения протонной пушкой предмет получил некоторую, пусть и небольшую, наведенную радиоактивность. Шарик выкатился в лоток, аккуратно запаянный в толстый полиэтилен — это была достаточная преграда для бэта-распада.

После этого я принялся за золотую «булаву». Не знаю даже, следовало ли удивляться или нет, но результаты её исследований оказались практически идентичны тем, что были получены при работе с золотым шариком. Внутри маленького шарика-навершия находились по меньшей мере ещё две, а может и более, сферы; «рукоять» же оказалась внутри полой, если точнее — в ней существовало тонкое, толщиной с человеческий волос сквозное отверстие. Состав материала, из которого была изготовлена эта таинственная приблуда, во всём оказался идентичен тому, что использовался создателями большого шара — золото, палладий, теллур, кадмий, селен, астат.

В общем, ясно было, что оба изделия вышли из одной мастерской. И подозревал я, что мастерская эта расположена отнюдь не на Земле. Если золото имело космическое происхождение то это могло означать одно из двух: либо его добыли в космосе, а предметы эти изготовили на борту операционной базы некие рукастые сотрудники «Роскосмоса», либо — его добыли в космосе и изготовили предметы некие иные существа. Проще говоря, инопланетяне. В первом случае неизвестные космонавты «Роскосмоса» совершили преступление, похитив драгоценный металл у его владельца, то бишь Федерального министерства. Во втором случае неизвестные покуда космонавты «Роскосмоса» тоже совершили преступление, но иного рода — они присвоили себе инопланетные артефакты и скрыли от человечества факт их существования.

Для меня было очевидным, что ни Людмила Акчурина, ни Ольга Капленко не могли отыскать эти золотые предметы самостоятельно. Они фактически не выходили в космос, если только пару раз на тренировках по отработке практических навыков покидания операционной базы в аварийной ситуации. Кто-то должен был пронести на борт эти предметы и вручить их врачам. Кто-то, кто бывал на далёких объектах системы Сатурна и подолгу действовал в условиях полной автономности.

Это могли быть члены Экспедиции №1 — они вели добычу полезных ископаемых на приполярных спутниках Сатурна, движущихся по ретроградным орбитам. Могли они найти золото? Конечно, они его постоянно находят, Первая экспедиция — рекордсмен по добыче благородных металлов!

Это могли быть члены Экспедиции №2, которые вели поиск и добычу полезных ископаемых из кольца планеты. Хотя считается, что кольца Сатурна состоят из силикатов и разнообразных льдов, там постоянно обнаруживаются как ценнейшие минералы, так и драгметаллы.

Экспедиция №3 работает на Титане, там добыть тяжёлые металлы проблематично, их практически нет в коре спутника, потому и плотность его невелика. Задача у этой экспедиции не столько производственная, сколько научная и экспериментальная — её члены пытаются возводить фундаментальные сооружения для колонизации Титана, отрабатывают необходимые для этого технологии. Если золотые предметы, попавшие в мои руки, имеют инопланетное происхождение, то могли ли они происходить с Титана? Ну, а почему нет? Если земляне задумались над созданием базы на этом уникально богатом углеводородами небесном теле, то почему этим спутником не могли заинтересоваться представители инопланетной цивилизации?

Наконец, остаётся ещё Экспедиция №4 — её члены в основном заняты добычей водорода из атмосферы Сатурна. Водород — основное топливо для наших межорбитальных «челноков» и межпланетных «скороходов», потребность в нём ничуть не меньше, чем в кислороде. Пожалуй, четвёртая экспедиция единственная из всех не имела шансов обнаружить здесь золото по той простой причине, что её члены на своих «челноках» вообще не высаживаются на твёрдой поверхности, они стартуют с операционной базы, ныряют в атмосферу планеты-гиганта, благо лететь тут совсем недалеко, закачивают водород в танки и возвращаются обратно.

Помимо экспедиций существует ещё Группа ДРМ, то есть Группа дальней разведки и мониторинга. Хотя формально промышленной добычей её космонавты не занимаются, в принципе, ничто им не мешает совершать кратковременные посадки на небесные тела в системе Сатурна. Они автономны, проводят много времени в самостоятельных полётах и контролировать их довольно проблематично. То есть, формальный контроль выполнения полётных заданий, разумеется, осуществляется, но насколько он дотошен и исчерпывающе полон — большой вопрос. Я ещё в эти дебри не углублялся, но опыт мне подсказывал, что если поглубже копнуть эту тему, то чудных открытий я сделаю немало.

Вот вроде бы и всё! И что это означает с точки зрения моего расследования? Многое… Данный вывод резко сужает круг подозреваемых, поскольку всех, постоянно находящихся на операционной базе — всяких техников, врачей, дежурных диспетчеров — можно смело отбросить. И в сухом остатке остаются… сколько же их остаётся? в составе Первой экспедиции шесть человек плюс старший, в составе Второй — тоже шесть плюс старший, в составе Третьей — тоже шесть плюс старший и в составе Группы дальней разведки — четыре вместе со старшим. Итого двадцать пять человек. Даже двадцать четыре, поскольку из состава Первой экспедиции в апреле выбыла по причине смерти Регина Баженова, никем до сих пор не замещенная. Как я лихо сократил-то число подозреваемых!

Но ведь и получившееся количество отнюдь не окончательное, его тоже можно подсократить. Просто надо помнить о том, что Людмилу Акчурину не могли убить лица, находившиеся за пределами «Академика Королёва». Довольно проблематично ударить ревизора по голове раздвижным штативом, находясь за полтора с лишком миллионов километров на поверхности Титана, точнее даже, под его поверхностью! А космонавтов, отсутствовавших на борту «Академика Королёва» во время убийства Акчуриной и нападения должно быть довольно много. По той простой причине, что Первая, Вторая и Третья экспедиции являлись постоянно действующими, другими словами, часть приписанного к ним состава постоянно находилась и находится вне базы. Из состава Экспедиции №1 на спутниках постоянно работают три космонавта, из состава Экспедиции №2 в работе, либо на подлёте — отлёте постоянно находятся двое, а из Экспедиции №3 — также трое. Таким образом, из двадцати четырёх потенциальных подозреваемых, восьмерых можно смело отбросить.

Очень хорошо! Надо составить пофамильный список…

Я минуту или две размышлял, проверяя ход своих рассуждений, но из задумчивости меня вызвал звук сработавшего переговорного устройства. Я задумался до такой степени, что не сразу сообразил, где нахожусь и что происходит. Оказалось, что побеспокоил меня Михаил Кольчужников, всё это время дожидавшийся окончания моей работы:

— Ваша честь, прошу меня извинить! Вы смогли бы ориентировать меня относительно того, как долго планируете работать в лаборатории? У меня большое количество материала для работы…

Интонация обратившегося была извиняющейся, он явно испытывал неловкость оттого, что побеспокоил меня. Но поступил он совершенно правильно, я из-за своих размышлений действительно задержался в лаборатории непозволительно долго.

— Михаил, понимаю, что мешаю вам работать, обещаю освободить помещение в течение четверти часа! — отозвался я как можно радушнее, живо сгрёб с лотка оба золотых предмета и вместо них положил клинья, использованные для блокировки дверей моей каюты.

Вообще-то, я не знал, что именно мне даст анализ состава этих предметов. Ничего особенно я от этих результатов не ждал — это был сугубо «выстрел наобум», или в темноту, если угодно. Но как это порой бывает в нашей жизни, именно те попытки, с которыми не связываешь никаких серьёзных надежд или планов, дают эффект не только неожиданный, но и очень важный.

Там случилось и в этот раз. Анализ показал, что клинья изготовлены из ферритового сплава с большим количеством тугоплавких компонентов — гафния, тантала, ниобия и карбида ниобия. В следовых количествах присутствовал осмий, один из самых дорогих и востребованных металлов, чья стоимость превышала цену золота. Состав обоих клиньев оказался практически идентичным, что меня, в общем-то, не удивило, я испытывал твёрдую уверенность, хотя и бездоказательную, что оба предмета были изготовлены из одного материала в одно время и в одном месте. Представлялось очевидным, что материалом для клиньев послужили отходы металлургического производства. Поскольку феррит и его соединения не представляют особого интереса ввиду их широкой распространенности в Солнечной системе, то неудивительно, что его отправляли в отходы. А вот то, что вместе с ним в сплаве оказались тугоплавкие металлы, сулило намного более интересные выводы.

На борту «Академика Королёва» имелось мощное металлургическое производство с большим количеством постоянно работавших печей, в которых поддерживались строго определенные температуры. В зависимости оттого, какое вещество или смесь веществ надлежало удалить из породы, последнюю последовательно помещали во всё более горячие печи, благодаря чему всё лишнее уходило в расплав, а концентрация нужного вещества с каждым циклом всё более возрастала. Понятно, что для восстановления наиболее тугоплавких металлов следовало пройти длинную цепочку переработки и поработать на самых высокотемпературных печах. Тот, кто изготовил клинья, по-видимому, взял в качестве материала для них отходы, образовавшиеся при получении осмия. Потому что осмия в смеси было меньше всего, то есть именно это вещество и являлось конечным объектом выделения. Следовательно, этот человек работал на печах, в которых поддерживались температуры около трёх тысяч — трёх тысяч ста градусов по Цельсию.

Интересно, сколько таких печей действовали в последние дни и кто именно работал на них? Вполне возможно, что узнав это, я узнаю фамилию изготовителя клиньев. Этот человек должен быть связан с теми, кого я ищу, более того, очень даже вероятно, что именно он и окажется убийцей Людмилы Акчуриной!

Я вышел из лаборатории с твёрдым намерением вернуться к этому вопросу чуть позже, сейчас же мне надлежало повнимательнее изучить присланные генералом Панчишиным документы. Спрятав металлические клинья в сейф, а золотые предметы оставив в кармане комбинезона на правом бедре — мне было спокойнее держать их всё время при себе! — я расположился на широком диване в гостиной. Запрокинув голову, активировал мозговой имплант и пошёл по списку документов, что называется, «мелким чёсом». То есть принялся читать всё подряд, быстро, но внимательно.

Картина получалась интересной. Я понял подтекст слов Панчишина, предложившего мне самостоятельно покопаться в присланных документах. Максим Ардашев, племянник Ольги Капленко, оказался весьма преуспевающим во всех отношениях молодым мужчиной двадцати восьми лет от роду. Жизненный уровень старшего офицера группы приёмки следовало признать много выше среднего — он владел несколькими объектами недвижимости на Сахалине и во Владивостоке, в том числе видовой квартирой на полуострове Песчаный, самом модном месте жилой застройки последних лет. В его гараже стоял личный автоматический геликоптер, при покупке которого Максим обзавёлся безлимитным полётным разрешением на два года. Одно такое разрешение стоило больше, чем сама летающая машина. Что же можно было сказать о жизненных результатах этого молодого человека? Очень достойный уровень благополучия, многие согласились бы не глядя обменять собственную горемычную стезю на его впечатляющий жизненный успех. И что самое любопытное — всё это милое благолепие свалилось на голову Максима Ардашева буквально за последние полтора года. Что и говорить, интересная история успеха — как попал он в штат наземного персонала космодрома «Огневой», так и начался в его жизни светлая полоса.

Интересно, что Максим энергично торговал на Мельбурнской бирже, специализировался на купле — продаже стандартных договоров с поставкой золота. То есть не просто торговал записями в виртуальном депозитарии, а перемещал вполне материальное золото в том числе и через государственные границы. В наше нестабильное время копилка с золотом стала гарантией безбедной старости, приобретение и хранение любых объёмов золота не только не воспрещается, но прямо поощряется правительствами многих стран мира. Купить золото может любой, но двадцативосьмилетний Максим торговал им очень рьяно, а главное — показывал стабильную прибыль. Из шести кварталов, по которым он подавал налоговые декларации, не было ни одного убыточного. Надо же, прям биржевая акула, а не технический работник космодрома, работающий под палящими лучами экваториального солнца вахтовым методом!

Нечто подобное я увидел и в документах, связанных с Марией Ардашевой, матерью Максима и старшей сестрой Ольги Капленко. С той только разницей, что успех этого негоцианта оказался даже более впечатляющим, чем предыдущего. Торговать Мария начала позже Максима, зато более активно и успешно. Специализировалась она, как и сынок, на контрактах с физической поставкой золота и иных драгметаллов, причём регулярно вывозила и ввозила их в страну без всякой видимой системы. Дела она вела одновременно на трёх биржах — Санкт-Петербургской, Мельбурнской и Франкфуртской — торговала с размахом и прибыль декларировала в разы больше сыночка. Уж на что Максим был успешен, но даже он на фоне своей мамочки выглядел, мягко говоря, бледно. Меня можно считать не предвзятым человеком, не имевшим чести знать семью Ардашевых, но даже я удивился внезапному жизненному успеху мамы и сына. В течение последних восьми месяцев Мария Ардашева купила большой дом в ближнем Подмосковье, большой дом с участком земли на Волге, в Жигулях, две квартиры в престижных домах в родном Владивостоке и автоматический геликоптер. Разумеется, в безлимитным полётным разрешением, как у сыночка. Видимо, чтобы летать из Москвы на Волгу…

Что ж, очень достойный жизненный успех для мамы, воспитавшей сына в одиночку, ибо с мужем Мария рассталась более двадцати лет назад. И ведь этот жизненный успех свалился им на голову совсем недавно, всё это дивное везение началось менее двух лет назад. Какие мысли по этому поводу приходят в голову и какие из них можно повторить вслух? Вся эта история успеха очень сильно смахивала на отмывание денег. Конечно, на биржах можно выигрывать и даже много… но не постоянно на длительных интервалах. Здесь явно было что-то другое.

Мама и сын показывали налоговым органам только часть картинки, только то, что считали необходимым показать. Они явно входили в биржевые торги с какими-то незаконными денежными суммами, совершали договорные сделки, а потом выводили средства под видом зафиксированной прибыли, платили налоги и легально распоряжались ими на территории России. Кстати, на торги они могли заходить не только с деньгами, но и с физическим золотом, а потом, пропустив через биржу, ввозить в Россию.

Какая всё-таки прелесть эти Максим и Мария Ардашевы! Прям захотелось познакомиться лично и задать пару-тройку вопросов под запись!

Примерно понимая, что представляют из себя старшая сестра и племянник, я с тяжёлым сердцем принялся за изучение документов Ольги и Олега Капленко. С первой результат оказался вполне ожидаемым — большая видовая квартира в Москве, маленькая, но ещё дороже, тоже в Москве, прекрасное домовладение в Загорянке, элитном посёлке буквально на городской черте Москвы, ещё более прекрасная усадьба на Валдае, ну и, само-собой, в Жигулях на Волге. Сёстры, видимо, испытывали слабость к красотам великой русской реки. Я их прекрасно понимал, Волга и впрямь изумительна в районе Жигулёвской возвышенности. Увидев отметки о приобретении автоматического геликоптера и недвижимости во Владивостоке, я даже и не удивился. Оказался прикуплен и дом с земельным участком в местечке Остоженск в полусотне километров от Владивостока. К этому населенному пункту была приписана элитная яхта океанского класса, также принадлежавшая Ольге. Я секунду или две размышлял над тем, где и когда мог слышать название этого места, потом сообразил, что видел это слово на жетоне с голографическим изображением, найденным в нагрудном кармане комбинезона Ольги при обыске. Жетон этот, по-видимому, являлся пропуском на нужный причал. Помимо океанской яхты с малоразмерным изотопным двигателем меня удивило и количество геликоптеров, находившихся во владении бывшего главврача. Их оказалось аж три штуки: один был приписан к Загорянке с полётным разрешением в Москве и Московском регионе, второй — к посёлку Бор Волго на Валдае, а третий — к Владивостоку. Почти все из этих чудных приобретений оказались сделаны за последние полтора года. Какая милота, всё-таки, главврач сидела в станции на орбите Сатурна и лишь командовала своему адвокату «купите то, купите сё и не забудьте вот это»! Похоже, Ольга Капленко вообще не планировала ходить ногами по земле по возвращении из космоса, а если и планировала, то не далее как от крыльца дома до мангала на заднем дворе! И опять я увидел декларации о безумных биржевых доходах, свалившихся на голову главного врача операционной базы за последние пятнадцать месяцев.

Ольга Капленко ни разу не летала на купленных ею геликоптерах, ни одной ночи не провела в приобретенных ею домах и пентхаусах… она просто тупо вкладывала деньги. Даже не то, чтобы вкладывала, понятие «вкладывать» подразумевает перспективное планирование, в данном же случае имело место обычное пристраивание явно избыточных сумм. То есть, деньги просто валились главврачу на голову или били из-под земли фонтаном и их надлежало каким-то образом расходовать, поскольку складировать безумные суммы на банковских счетах было бы совсем уж неосторожно. Да, именно так этот процесс бесконечных покупок и выглядел!

А вот с Олегом Капленко всё получилось совсем иначе. Просматривая его финансовые документы, я даже немного оторопел. Олег оказался аскетом, на фоне своих успешных сестрёнок он выглядел нищим, аки церковная крыса. Никаких излишеств, всего две квартиры — одна во Владивостоке, другая — в Екатеринбурге, где Олег во время перерывов между длительными полётами работал преподавателем в Уральском филиале Академии «Роскосмоса». Жил он не бедно, но очень скромно. То ли оттого, что был намного глупее сестрёнок, либо, напротив, намного умнее.

Покончив с изучением документов, я надолго задумался.

Сомнений в том, что наконец-то мне удалось взять верный след, не существовало, я явно продвигался в правильном направлении. Но следовало хорошенько обдумать следующий шаг. Представлялось довольно очевидным, что весь этот праздник жизни для Капленко-Ардашевых начался в последние полтора года, после того, как Максим Ардашев занял должность старшего офицера группы приёмки. Позиция эта выглядела довольно невысокой, вполне заурядной, однако, именно с этого времени Ольге Капленко и её родственникам, что называется, пошла масть. Что такого принимал Максим, отчего началась вдруг безудержная и притом выигрышная игра на биржах? Помимо этого тривиального вопроса с языка рвался и другой: почему в число счастливых биржевых игроков не попал Олег Капленко? Его действительно не включили в список бенефициантов или же он оказался настолько осторожен, что сумел не показать свалившегося на него богатства?

Существовало несколько вариантов моих дальнейших действий, самым предпочтительным в ту минуту мне показался визит в камеру к Ольге Капленко для разговора tet-a-tet. Было бы оптимальным вытащить её на откровенность, побудив объяснить схему обогащения и причину фальсификации отчёта о вскрытии тела Людмилы Акчуриной. Я не сомневался, что между первым и вторым существует некая связь, я пока не мог объяснить какая, но сомнений в том, что Людмила была убита во имя сохранения безумных доходов этой семейки, у меня не существовало.

Это был самый и прямой и самый короткий путь к раскрытию дела.

Можно было зайтис другой стороны. Поскольку Ольга Капленко сама никого не убивала — во время совершения преступления она находилась в «Ситуационном» зале — можно было примерно очертить круг возможных преступников. Их получалось не более двух десятков, причём его можно было сократить, исключив женщин. Если заявить Капленко, что один из преступников назвал себя и сделал заявление о вовлеченности главврача в преступную схему, то можно было подтолкнуть её к…

Тут ход моих плавных рассуждений прервало мелодичное эхо переговорного устройства. Кто-то стоял перед дверью моей каюты и ожидал, что я отвечу. Возможно даже, впущу внутрь.

Повернувшись к экрану переговорного устройства, я на мгновение остолбенел. В коридоре находился Олег Капленко. С глубокой складкой промеж бровей и понурой головой, выглядел он совсем невесело.

— Слушаю вас, Олег Васильевич, — ласково отозвался я, не открывая, впрочем, двери.

Олег встрепенулся, поднял голову и на секунду расправил плечи.

— Я пришёл! — лаконично провозгласил он и тут же опять уронил головушку, задумчиво потупившись в долу.

— Я вас не приглашал.

— Я понимаю! Я пришёл сдаваться!

— Прошу прощения… — мне показалось, что я ослышался.

— Сдаваться!

Он опять расправил плечи и поднял голову. В эту секунду Олег выглядел почти мужественно.

Поскольку общение наше явно приобретало черты сюрреализма, приправленного лёгким маразмом, продолжать его по переговорному устройству явно не следовало. Я извлёк из кармана на левом бедре пистолет и завёл руку за спину, одновременно коснувшись сенсора открывания двери.

Не то, чтобы я сильно опасался какого-либо безрассудного поступка со стороны незваного визитёра, но посчитал, что оружие в эту минуту надлежит держать наготове. О настроении Олега я мог только догадываться, а потому не следовало полностью исключать какого-нибудь дурацкого фортеля и я не должен был позволить застать себя врасплох.

Олег вошёл в гостиную, сделал пару шагов и, выждав, пока за спиной закроется дверь, произнёс:

— Я прослушал сообщение командира об отстранении сестры от исполнения служебных обязанностей, обдумал сложившуюся ситуацию и явился сдаться.

— Что ж, это мудрое решение. — я просто не знал, что сказать в этой ситуации. — Вы совершили преступление или правонарушение?

— Нет!

— Вы хотите в чём-то сознаться?

— Мне не в чем сознаваться. Я за собой греха не знаю.

— И для чего вы тогда явились?

Олег Капленко неожиданно вытянул перед собой руки:

— Я сдаюсь! Я явился добровольно…

— Что с вашими руками? — я и в самом деле не понял подтекста этого движения.

— Ну, вы же отстранили сестру… связаться с ней невозможно, я так понимаю, она изолирована… очевидно, я тоже подлежу задержанию или аресту. Вот мои руки, я не оказываю сопротивление, вы можете надеть наручники.

— Кхм… — я был по-настоящему озадачен. — За что я должен вас арестовать? Помогите мне, назовите причину.

— Не знаю!

— Я тоже не знаю. Никаких претензий к вам с моей стороны нет.

— Просто логично предположить, что если арестована сестра, то надлежит арестовать и брата.

— Совершенно нелогично! — возразил я.

Олег на пару секунд задумался, потом медленно и словно бы неуверенно опустил руки. Помолчав ещё немного, уточнил:

— Значит, я могу идти?

— Безусловно. — на самом деле я обдумывал в ту минуту парочку вопросов, которыми рассчитывал вовлечь его в небольшую беседу, но Олег, сам того не понимая, облегчил мою задачу.

Повернувшись к двери и уже намереваясь сделать первый шаг, он неожиданно остановился, потом повернулся ко мне и проговорил:

— Я могу узнать, что приключилось с сестрой?

— Понимаю вашу тревогу и отвечу на вопрос, хотя делать этого не обязан. Ольга Васильевна отстранена от исполнения служебных обязанностей в связи с утратой доверия. Нам известно о совершенной ею фальсификации документов. Это не предположение — это факт. Она усугубила своё положение, отказавшись сотрудничать и не выказав намерения загладить вину. Её ждёт возвращение на Землю и полноценное служебное расследование. Строго говоря, возвращения на Землю потребовала она сама. Так что намерения наши в каком-то смысле совпали. В свою очередь, позвольте и мне задать вопрос.

— Да, конечно.

— Вы ведь всё время работали в космосе вместе, верно? — вопрос в каком-то смысле был риторическим, поскольку ответ на него я знал.

— Да, конечно! Мы пришли в отряд космонавтов как раз на волне набора близнецов. Если помните, пятнадцать лет назад появилась концепция повышения психологической устойчивости изолированных коллективов путём включения в них одной или двух пар близнецов. Вот потому-то мы с Ольгой и представили интерес для руководства. Я-то закончил Академии «Роскосмоса», а она вообще ни имела отношения к космической отрасли. Шла она по медицинской стезе, о полётах в небесные дали и не мечтала. А тут такой шанс — пригласили меня, но… с тем условием, чтобы я привёл сестру. Вот так мы и попали в лётный состав практически без конкурса. В каком-то смысле, сестрёнка пожертвовала собой, поскольку замуж так и не вышла по причине вполне очевидной.

— Да уж, длительные полёты жены не способствуют поддержанию в семейной очаге пламени. — кивнул я, давая понять, что подтекст сказанного мне ясен.

— Именно! За девять лет у нас с Ольгой уже шесть длительных полётов, нынешняя наша миссия самая длительная, мы здесь, на «Академике Королёве», уже более двух лет. Одни из старейших членов экипажа… не самые старые, но…

— Понятно. Скажите, Олег Васильевич, ваши сёстры — и Ольга, и Мария — успешно торгуют на биржах, а вы не пробовали себя в качестве биржевого игрока? — на самом деле ответ на этот вопрос был мне совершенно неинтересен, но я должен был замаскировать главный вопрос, занимавший меня в ту минуту.

— Вы знаете, ваша часть, дух стяжательства… кхм… это не моё! Мне есть, что есть, уж извините за тавтологию, есть где спать, у меня интересная жизнь, я летаю в космос — это ведь такое чудо! Хотя, видимо, если Ольгу отстранят, то и меня пнут… — он помрачнел от этой мысли.

— Вовсе не обязательно, — успокоил я его. — Вы компетентный специалист, прекрасно показавший себя в условиях длительных космических полётов и ваш опыт — лучшая рекомендация из всех возможных. В конце концов, брат за сестру не в ответе. Ещё раз повторю, к вам никаких претензий нет, поэтому работайте спокойно. Кстати, а старшая ваша сестра не пыталась устроиться в «Роскосмос»? Всё-таки, ваш пример мог на неё воздействовать.

— Нет, ну что вы! У неё своё большое дело во Владивостоке — логистический центр, осуществляющий перегрузку товаров со всего тихоокеанского региона. Но в «Роскосмос» пошёл племянник, хотя и не в лётный состав. Он не заканчивал Академии и не являлся монозиготным близнецом, как его тётушка и дядюшка. — Олег навёл разговор на нужную тему без всякого понуждения с моей стороны, мне оставалось лишь мысленно ему поапплодировать.

— Если бизнес его мамы процветает, то почему он подался в «Роскосмос»? — спросил я как можно наивнее. — Имело бы смысл продолжить семейную традицию.

— Не знаю, — Олег на секунду задумался. — Быть может, его влекла романтика? Не всё же измеряется деньгами, верно? И для романтики есть место в жизни.

— А где он сейчас работает?

— На «Огневом». Живёт во Владивостоке, а на космодроме работает вахтовым методом. Знаю, что он очень доволен.

— Это очень неплохое место. Очень достойное. Престижное! — я многозначительно покивал головой, показывая, что думаю умную мысль. — А как состоялось назначение? Только не говорите, что племянник подал заявление и прошёл по конкурсу… наверняка же вы организовали какую-то поддержку! Правильно говорю?

— Ну-у… — Олег призадумался было, но сообразил, видно, что попытка соврать полностью уничтожит моё доверие к нему, а потому энергично выпалил. — На самом деле поддержка была и даже серьёзная. Вот только организовал её совсем не я. У меня и в мыслях не было тянуть Максима в «Роскосмос». Пристроил его Баштин-младший.

— Баштин-младший — это Александр Сергеевич, начальник Первой экспедиции? — уточнил я на всякий случай.

— Именно. Ему предстоял отпуск на Земле, он ведь один из наших рекордсменов, почти четыре года здесь. Кстати, как и Вадим Королёв, наш командир — они одновременно прибыли сюда. В общем, после первых двух лет ему полагались три месяца на Земле. Он перед возвращением подошёл к Ольге и предложил подумать над тем, не хочет ли она племянника устроить на хорошую должность на «Огневом»?

— То есть, Максима взяли с прицелом на конкретную должность? — я не мог поверить своим ушам. При этом что-то мне подсказывало, что Олег говорит чистую правду.

— Вот именно! Я понимаю, что дела в «Роскосмосе» так не делаются, но… кто откажется от подобного предложения? Вы бы отказались, если бы предложили пристроить вашего племянника?

— Мне сложно сказать, у меня нет племянника. — и это была чистая правда. — А почему Александр Баштин был настолько любезен, что сделал вашей сестре столь великодушное предложение? У него с ней были какие-то особые отношения?

— Нет! Вовсе нет! Он всегда очень корретно себя держал, никаких там фривольностей или двусмысленных подтекстов… никаких разговоров о том, что долг платежом красен и вообще…

У меня возникло ощущение, будто я что-то упускаю из вида, о чём-то забываю спросить, но о чём именно, понять не мог. Опасаясь, что разговор сейчас сменит тему и уйдёт куда-то в сторону, я спросил наобум:

— И многим Баштин так помогает?

— Вы знаете, многим. У него ведь отец после окончания лётной карьеры пошёл по административной линии, хорошо очень продвинулся. Он был заместителем Начальника Управления кадров и даже около полугода являлся врио Начальника. Сами понимаете, что значит быть руководителем кадровой службы Федерального министерства — он знает всех и все знают его! Так что Баштин-младший активно использовал возможность обращаться к отцу напрямую и помогал многим… да! Хотя и не всем… Он человек с характером и…

Я не знал, имеет ли это направление разговора хоть какое-то отношение к моему расследованию, но любопытства не сдержал и задал вполне логичный вопрос:

— А кому, например, он не помог?

— Ну, я даже не знаю, правильно ли говорить об этом… не будет ли это выглядеть, как сплетня… — Олег замялся, сообразив, что разговор приобретает форму доноса.

— Не беспокойтесь, эта информация никуда от меня не пойдёт. Вы же понимаете, что речь идёт о нюансах, которые я должен знать, дабы правильно представлять горизонтальные связи внутри коллектива. — как можно оптимистичнее заверил я собеседника.

Не могу сказать, насколько убедительно прозвучало сказанное, но слова мои, до некоторой степени всё же успокоили Олега:

— Знаю, что недавно он отказал Татьяне Авдеевой. Она обратилась к нему с просьбой помочь замять некрасивую историю, в которой засветилась её дочь. Девочка четырнадцати лет попала под подозрение в расследовании какого-то мошенничества. Сама она ничего не воровала, но вроде бы обеспечивала алиби преступнику… что-то такое. Татьяна обратилась к Баштину с просьбой посодействовать в том, чтобы дочь не упоминалась в материалах дела. Тот её довольно категорично отшил. О причине можно только гадать: то ли Баштин действительно ничем помочь не мог, то ли просто отомстил за то, что Татьяна игнорировала прежде его знаки внимания.

Олег Капленко оказался интересным собеседником, причём, по-видимому, он даже не представлял насколько. Его короткий рассказ о взаимоотношениях Татьяны Авдеевой с Александром Баштиным моментально прояснил причину негативного отношения первой ко второму. Похоже, Татьяна своими рассказами пыталась манипулировать мною и создать предвзятое мнение о человеке, ей несимпатичном. Ах, как это по-женски… И почему же я ничуть не удивлён этому маленькому открытию?

Что ж, я услышал достаточно. И про Максима, и про Татьяну, да и про самого Сашу Баштина. Задав ещё несколько вопросов, призванных замаскировать действительно интересовавшие меня темы, я спровадил незваного гостя.

Оставшись один, крепко задумался, пытаясь рассортировать по степени важности информацию, свалившуюся на меня в последние часы. В принципе, пазл складывался в картину, отдельные части которой уже не казались абсурдными. Становилось понятно, почему Ольга Капленко категорически отказалась сотрудничать с нами — она выгораживала Баштина, которому была многим обязана. Или, по крайней мере, считала себя обязанной. Баштин устроил Максима Ардашева, племянника Ольги, на ответственную должность на космодроме «Огневой» и после этого у всех членов семьи Капленко, за исключением Олега, начался золотой век. Буквально золотой. Мог Максим пропускать без досмотра грузы золота, идущее из космоса? Мог, он старший офицер смены, он решает какие грузы подвергать досмотру. Не совсем понятно, как он обходил регламент, но обходил как-то, ибо то, что придумал один человек, другой завсегда нарушить сможет… Вот Ольга и молчала, выгораживая всех — Баштина, племянника, старшую сестрёнку, да и саму себя тоже. Ей досталось немало от сытного пирога!

Я смотрел в огромный иллюминатор на чёрную планету за бортом станции. Строго говоря, иллюминаторов как таковых на борту «Академика Королёва» не существовало — станция с целью защиты от космической радиации была спрятана внутрь многометрового кокона из вспененного бетона и цистерн с водою. Однако, дабы люди не чувствовали себя помещенными в пещеру, жилые помещения оснащались мониторами, транслировавшими изображение камер высокого разрешения, установленных за бортом станции. Сейчас «Академик Королёв» находился на теневой стороне Сатурна, подавлявшего своим безразмерным величием. Операционная база неторопливо вращалась вокруг продольной оси, поэтому в поле зрения попадал то далёкий горизонт планеты-гиганта, то звездное небо с мириадами звёзд, укутанными разноцветными газовыми облаками Млечного пути, то снова горизонт планеты и её чёрный облачный покров. Прямо под нами, на удалении шестидесяти тысяч километров, клокотал чудовищный ураган, и в толще облаков беззвучно вспыхивали молнии немыслимой протяженности и яркости. Казалось, что внизу бушует ядерная война, поскольку подсвеченные снизу облака напоминали «грибы» термоядерных взрывов. Протяженность отдельных разрядов явно превышала тысячу километров и хотя до них было очень далеко, расстояние это совершенно не ощущалось. Сатурн производил впечатление живого существа, точнее, мрачного, злобного человека, молчаливо стоящего в темноте и затягивающегося сигаретой. Её тлеющий огонёк то выхватывал кончик носа, то губы, то небритую щёку… Так и молнии Сатурна в зависимости от направления и глубины, на которой пролетал электрический разряд, освещали то протяженную стену атмосферного фронта, то чудовищную спираль рвущегося наверх восходящего потока, то бесформенные облака разноцветных газов. Казалось, что чёрная планета внизу злобно скалится, презрительно щурится и шевелит мохнатыми бровями.

В толще облаков беззвучно вспыхивали молнии немыслимой протяженности и яркости. Казалось, что внизу бушует ядерная война, поскольку подсвеченные снизу облака напоминали «грибы» термоядерных взрывов.

Мне отчего-то пришла на ум легенда о древнеримском боге Сатурне, в честь которого была названа бескрайняя неистовая планета под моими ногами. Римский Сатурн, как и его греческий предтеча Кронос, пожирал собственных детей, воплощая в своём образе не просто детоубийцу, но крайнюю ипостась такого изувера — отца-детоубийцу. Глядя на бушующий внизу чудовищный катаклизм, я поймал себя на мысли, что чёрный лик планеты, освещаемый колоссальными атмосферными разрядами, невольно пробуждал устойчивые ассоциации с чёрной душой злобного божества, в честь которого она была названа. Мысли о кровавом боге и мрачных закоулках его души рождали очень странное ощущение. Предчувствие чего-то страшного и неотвратимого вызывало оцепенелый страх… и мне пришлось приложить определенное усилие, чтобы сбросить неожиданное наваждение и заставить себя вернуться к трезвым размышлениям о происходившем здесь и сейчас.

Итак, мог ли Баштин добывать золото и искажать показатели своей работы, уменьшая фактическую добычу? А почему нет? Для этого, разумеется, требовался сговор с членами экспедиции, но насколько я уже успел понять, этот человек умел находить подходы и быть полезным всем. Талантливый руководитель, хороший психолог, выдающийся манипулятор окружающими… Его экспедиция работает на ретроградных спутниках, на самых удаленных объектах системы Сатурна, европейцы туда не суются, коллеги с борта «Академика Королёва» — тоже. Ибо лететь далеко, грубо говоря, двадцать с хвостиком миллионов километров, да и опасно, можно попасть под случайный луч галактического излучения, а потому надо использовать тяжёлый корабль с высшей степенью защиты, а они все наперечёт. В общем, Баштин и его люди могут работать спокойно, никто их внезапно не проверит… Добыли шестьсот килограммов золота, а по возвращении заявили триста. Остальные триста замаскировали под иной груз и подготовили к отправке на Землю. Покрыли слиток золота условным вольфрамом, или гафнием, или иридием и под видом таких болванок загрузили в транспортный корабль. На орбите Земли происходит перегрузка и далее следует спуск лифтом на «Огневой». Там нужный контейнер принимает Максим Ардашев, пропускает его на склад без проверки… Интересно, кто и как забирает груз со склада, но в любом случае, эта проблема кажется сущим пустяком на фоне прочих сложностей. Если уж на то пошло, то триста килограмм золота можно перенести в одиночку на руках за несколько ходок…

Что ж, схема получается очень даже красивая!

Контрабанда процветает на Земле до сих пор, ни искусственный интеллект, ни всеобщая роботизация её отменить не смогли. Ну а теперь мы столкнулись с контрабандой из космоса! Да, раньше такого не было, но с точки зрения функционирования мировой экономики это вполне закономерный процесс!

Размышления о возможной добыче золота на ретроградных спутниках Сатурна натолкнули меня на вполне здравую мысль посмотреть показатели работы Первой экспедиции за последнюю пару лет. Быстро подключившись с базе данных, я отыскал нужную таблицу и вчитался в цифирь. По большому счёту, увиденному я даже и не удивился — на протяжении последних двух лет Экспедиция №1 под руководством Александра Баштина выдавала по три-четыре-пять тонн золота в месяц. Она была рекордсменом по его добыче, далеко опережая тех, кто занимался поиском полезных ископаемых в кольце Сатурна и на Титане. Интересным мне показалось то, что по показателям добычи других ценных металлов и минералов группа Баштина ничуть от коллег не отличалась. Надо же, какой удачливый золотодобытчик! Нашёл жилу и потихоньку её разрабатывает…

Это открытие подтолкнуло меня к дальнейшим розыскам в архиве. Я решил посмотреть кто в последние недели наиболее активно использовал высокотемпературные печи металлургического производства на борту «Академика Королёва». В голове сидели результаты анализа клиньев, заложенных в двери моей каюты, и поскольку для их изготовления надо было не только иметь доступ к отходам производства тугоплавкого металла, предположительно осмия, но и к одной из печей, способной обеспечивать разогрев до более чем трёх тысяч ста градусов по Цельсию, то имело смысл узнать, кто в последнее время работал с таким оборудованием.

Изучив соответствующую документацию, я безо всякого удивления узнал, что последние трое суток с такими печами работали только члены Первой экспедиции — Пётр Фадеев, Лидия Опарина и сам Александр Баштин. Начальник экспедиции тоже при необходимости вставал к тиглям, так что всё выглядело логичным.

Всё сходилось одно к одному. Конечно, можно было предположить, что клинья были отлиты намного ранее, так что данное открытие являлось, скорее, не доказательством, а лишь совпадением, но я сам в этот довод не очень-то верил.

Сами собой стали припоминаться разные подозрительные мелочи и странные совпадения. Когда мы явились арестовать Ольгу Капленко к ней якобы на медосмотр явились Баштин и его подчиненный Федеев. Причём, они объяснили своё появление иначе, чем это сделала бывший главный врач. Капленко сказала, что они явились для сдачи крови на проверку гормонального статуса, а сами непрошеные гости заявили, что им назначена проверка работы сердца. Это совершенно разные процедуры, причём для проверки гормонального статуса необходимо заблаговременно исключить физические нагрузки и не употреблять пищу двенадцать часов. Какая милая получается нестыковка, похоже главврач и её пациенты забыли условиться о деталях!

А как интересно высказалась Ольга о том, что человек от которого забеременела Людмила Акчурина, не мог её убить! Если она действительно выгораживает Баштина, то правдивость этих слов не вызывает сомнений. Поскольку Александр Сергеевич во время убийства Акчуриной сидел в «Ситуационном» зале вместе с прочими руководителями подразделений.

Когда неизвестный человек проник в мой кабинет, то в «жёлтом» коридоре совсем неподалёку и совсем случайно оказался Баштин. Что он там делал? Действительно проходил мимо или прикрывал подельника, готовый предупредить его о моём появлении или появлении посторонних?

А когда после моего ранения Вадим Королёв построил мужскую часть экипажа для осмотра, то именно Баштин первым выразил возмущение происходившим. Все молчали, не зная чего ожидать, а Баштин был активен и смел… Почему? Потому ли, что он на самом деле правдоруб, или же потому, что Александр Сергеевич прекрасно знал: его подельник цел и невредим, а потому волноваться не о чем. Все стояли, пораженные происходившим, а Баштин уверенно возражал командиру, чувствуя себя спокойно и непринужденно. Что это: высокая стрессоустойчивость или хорошая осведомленность?

Могло быть несколько сценариев моих дальнейших действий, но я решил пойти путём наименьшего сопротивления. А именно — явиться к Ольге Капленко и задать прямой вопрос. Даже если она не захочет чистосердечно сознаться, её реакция многое мне скажет. Во всяком случае я пойму, на верном ли пути нахожусь.

Сказано — сделано. Связавшись с Вадимом Королёвым, я вызвал его в «красный» коридор, сообщив, что надо будет открыть бункер, в котором находилась Ольга. К тому моменту, когда я вышел из лифтовой кабины, командир уже находился на месте, поджидая меня.

— Внимательно слежу за сигнализацией, — сразу же заговорил Королёв. — Вроде бы, всё спокойно, никто не пытался подойти к бункеру номер шесть… и уж тем более его открыть. Ольга на связь со мной не выходила, хотя у неё есть одноканальный хост для связи со мной. Так что новостей никаких нет!

— Прекрасно, у меня тоже. — ответил я, подумав мимоходом, что грубо лгу своему vis-a-vis, но мысль эта моментально растаяла, не вызвав ни малейшего сожаления. — Хочу спуститься к Ольге и попробовать ещё раз поговорить по душам. Ты оставайся наверху, чтобы наши таинственные недруги не заперли нас обоих. Ребятки, похоже, настолько предприимчивы, что я даже не знаю чего от них можно ожидать.

Я не хотел, чтобы Королёв слышал мой разговор с Ольгой Капленко. Не потому, что не доверял ему, а из-за того, скорее, что присутствие командира могло негативно повлиять на бывшего главврача. Криминальная психология учит нас, что сознаваться в неблаговидных поступках намного проще людям чужим, нежели родным или знакомым, ибо любому человеку неприятно и страшно видеть в глазах последних непонимание и осуждение. Так что я решил, что мой разговор с Ольгой Васильевной должен состояться обязательно с глазу на глаз.

Мы быстро прошли в самый конец «красного» коридора, Королёв открыл «хранилище №6». Спальный мешок Ольги по-прежнему находился в сложенном состоянии в том же самом углу, где оставил его Королёв, и было видно, что к нему никто не прикасался. Бывшая главный врач сидела на стуле, увидев нас, она демонстративно повернулась лицом к стене, выразив тем самым презрение и нежелание общаться.

Что ж, тем интереснее будет понаблюдать за её реакцией на мои слова.

Я дождался пока наверх поднимется обслуживающий робот, не спеша вошёл в его кабину для перевозки пассажиров, подождал окончания спуска, точно также не спеша вышел. Посмотрел снизу вверх на стоявшего у края хранилища Вадима. Между нами было всего-то семь метров, но субъективно это расстояние казалось много больше.

Нарочито медленно я двинулся к противоположному концу хранилища. Из-за того, что его дно было удалено от оси вращения станции на лишние семь метров, центробежное ускорение ощущалось здесь сильнее, чем наверху. Это было не очень заметно, если сидеть или лежать, но при ходьбе дополнительная нагрузка на ноги ощущалась буквально с первого шага.

Я решил не обходить сидевшую ко мне спиной женщину. Уж коли она демонстративно показывает нежелание общаться, то я также демонстративно покажу, что мне это безразлично.

— Ольга Васильевна… — заговорил я, став на удалении в пару метров от стула, на котором она сидела.

Закончить я не успел — Капленко немного повернула голову и бросила через плечо:

— Вы в курсе, что на дне этого хранилища увеличенное ускорение свободного падения? И оно превышает все допустимые по медицинским показателям пределы? То, что вы устроили со мной — это пытка… и просто так вам с рук это не сойдёт!

— Увеличенная сила тяжести — это последнее, что вас должно беспокоить сейчас. — спокойно возразил, ибо выпад бывшего главврача действительно оказался совсем неуместен. Для начала ей бы следовало выслушать меня.

— Ну-ну! Посмотрим, что скажет на это Комиссия по этике!

— Комиссия по этике ничего на сей счёт говорить не будет, поскольку уголовный суд обращаться к ней не станет! Я обнаружил в кармане вашего комбинезона золотой предмет, изготовленный из металла, имеющего внеземное происхождение. Таким образом к фальсификации документов добавляется куда более мрачное обвинение в хищении государственных материальных фондов.

— Не знаю ничего про золото в комбинезоне. Вы забыли, что мою одежду вы изъяли с нарушением процедуры? Откуда мне знать, что вы там нашли? Удивлена, что вы не отыскали там атомную бомбу!

— Плохой ответ, Ольга Васильевна. Такие разговорчике в суде закончатся максимально строгим приговором. И не надо уповать на адвокатов, лучше в минуты досуга внимательно прочтите разделы Кодекса, посвященные полномочиям командиров и ревизоров при проведении расследований… — я выдержал внушительную паузу и продолжил весомо. — Мне известно о проделках вашего племянника, вашей старшей сестры, да и о ваших тоже. Сейчас я вам даю последний шанс помочь себе и им. Я хорошо знаю, что не вы лично добываете неучтенное золото. Скажу больше — я хорошо представляю кто этим занят. Однако я сейчас даю вам возможность назвать фамилию, тем самым подтвердив мои подозрения. Взамен я гарантирую вам, что сообщу в рапорте о вашем раскаянии и деятельном участии в пресечении преступной деятельности организованной группы. Это сильно поможет вам в суде! Не сомневайтесь: оказавшись на Земле вы начнёте мелочный и позорный торг за каждый день предстоящего вам тюремного заключения. Даю вам тридцать секунд… По их истечении я от сделанного вам предложения откажусь и заявлю в суде о вашем деятельном противодействии моему расследованию и отсутствии с вашей стороны всякого раскаяния.

На протяжении моей небольшой речи Ольга сидела не шелохнувшись, но стоило мне умолкнуть, как она с ядовитым сарказмом заговорила:

— Что за манера запугивать! Что это за стиль общения! Вы думаете, что можно вот явиться, наговорить с три короба чепухи…

— Осталось двадцать пять секунд! — предупредил я её.

— … все ваши бездоказательные выпады… эти инсинуации — всё это не даёт вам права запугивать и манипулировать людьми. А допущенные процессуальные нарушения — они вообще обнуляют все результаты…

— Осталось пятнадцать секунд!

— И вообще смысла никакого в этом нет. — несколько невпопад закончила бывшая главврач, потеряв, видимо нить рассуждений.

Повисла тишина. Ольга, наконец, задумалась. Надо сказать, задумчивость была ей к лицу. Точнее, к затылку, поскольку она продолжала сидеть ко мне спиной и говорила, лишь немного поворачивая голову.

— Осталось пять секунд! — предупредил я. — Ответ будет?

— Это Баштин и его люди. — негромко проговорила Ольга. — У них огромное количество золота! Не знаю откуда они его берут… но хватает на всё!

— Акчурина была беременна от Баштина? — уточнил я, хотя ответ на вопрос был для меня уже совершенно очевиден.

— Да! Но он её не убивал, он просто не мог этого сделать.

— Я знаю. Ещё что-нибудь хотите добавить?

— Не передавайте содержание нашего разговора Королёву. Надо объяснять почему?

— В общем-то, нет. — и это была чистая правда. — Вадим хорошо знает отца Баштина, летал с ним в двух длительных экспедициях. И сюда он попал благодаря этому полезному знакомству.

— Да, именно так! — Ольга усмехнулась. — Вы хорошо покопались в нашем грязном бельишке!

— Работа такая… — я повернулся и пошёл обратно к подъёмнику.

Поднимаясь наверх, я видел, что Ольга Капленко продолжала сидеть лицом к стене. Королёв, включив закрывание створок хранилища, участливо посмотрел на меня:

— Что-то полезное услышал?

Что ж, интерес его был вполне понятен и командир имел право задать этот вопрос. Но ведь я не обязан был отвечать правдиво, так ведь?

— Ты сам всё видел! Она даже головы не поворачивала. — отмахнулся я. — Вот такой у нас разговор получился…

Мы двинулись в сторону лифтовой площадки, обмениваясь на ходу малозначащими фразами. Я напоминал о необходимости максимального внимания к Ольге, спрашивал о подготовке транспортного корабля к отправке на Землю, а Вадим бодро отвечал.

Однако мысли мои витали далеко и интересовала меня в ту минуту вовсе не подготовка транспортного корабля. Мне предстояло задержать Александра Баштина, проделать это в одиночку и каким-то образом спрятать его, дабы обезопасить от энергичных друзей и подельников. Сколько их и кто они я в точности не знал, имелись лишь кое-какие прикидки на сей счёт и неопределенность в данном вопросе меня очень беспокоила. Была надежда, что некоторую ясность внесёт допрос Баштина, но прежде чем начинать с ним обстоятельную беседу, его надлежало задержать и где-то спрятать. То есть мои размышления заканчивались тем, с чего начинались. Такая вот лента Мёбиуса крутилась в моей голове.

Распрощавшись с Королёвым, я вернулся в свою каюту, открыл сейф и из привезённого с Земли кейса извлёк всё, что мне могло понадобиться для задержания и последующего допроса — наручники, электрошокер, снотворное быстрого действия, снотворное отложенного действия, пару доз гипнотика с «сывороткой правды» и ампулы с антидотами ко всему этому фармацевтическому богатству. Покрутил в голове разнообразные сценарии, выстроил логическую схему предстоящего разговора-заманухи и вроде бы всё разложил мысленно по полочкам.

Проверил пистолет — тот оставался в левом бедренном кармане, где ему и положено было находиться.

После этого активировал мозговой чип и подключился к главному серверу жизнеобеспечения. Мне необходимо было узнать, где именно находится Александр Баштин.

Узнав это, я снова открыл сейф, вытащил заветный кейс с платиновым покрытием и стал укладывать в него всё то, что достал минутой ранее. Все эти замечательные вещи никак не могли понадобиться мне в ближайшее время.

Дело заключалось в том, что Александр Баштин вместе со своими предполагаемыми сообщниками Лидией Опариной и Петром Фадеевым покинул операционную базу «Академик Королёв». Иными словами, задерживать мне стало некого…

Глава 9. Разрезанная планета

Первая экспедиция работала вахтовым способом на ретроградных спутниках Сатурна, двигавшихся по широким приполярным орбитам. Если кольца планеты-гиганты и все крупные спутники вращались в плоскости экватора и притом в ту же сторону, в которую вращался сам Сатурн, то с ретроградными всё было не так. Они летали через полюса или через районы, расположенные рядом с полюсами планеты, радиусы их орбит были аномально велики. Титан, крупнейший спутник Сатурна, обращался на удалении один миллион двести тысяч километров от ядра планеты, Япет — ещё один большой спутник — на удалении полутора миллионов. Дальше всех из числа крупных спутников был удалён Феба — большая полуось его орбиты составляла почти тринадцать миллионов километров. По земным меркам это очень далеко — почти в тридцать три раза дальше, чем от Земли до Луны, это около сорока световых секунд!

Но ретроградные луны находились ещё дальше. Основной массив этих объектов располагался на удалении от двадцати до тридцати миллионов километров. Это были сравнительно небольшие камешки, размеры которых исчислялись сотнями метров, максимум, считанными километрами — по космическим меркам это был, скорее, песочек, а не полноценная луна!

Постоянно на ретроградных спутниках работали три человека из состава Первой экспедиции, разумеется, не в одиночку, а в окружении целого сонма различных роботов. Вахта продолжалась семь дней, после чего появлялась вторая смена из трёх человек, а первая отправлялась на борт «Академика Королёва» для восстановления в условиях искусственной гравитации. Поскольку операционная база находилась довольно близко к Сатурну, перелёт со станции к любому из ретроградных спутников превращался в довольно серьёзную экспедицию, разумеется, по земным меркам. Лететь от станции к месту работы и обратно приходилось более суток — это было целое путешествие! Многие отечественные космонавты, никогда не вылезавшие за орбиту Луны, не совершали подобных путешествий за всё время своей лётной карьеры, а для подчинённых Баштина это было рутинное занятие. Не то, чтобы межорбитальные «челноки» не могли летать быстрее — разумеется могли! — но проблема продолжительности рейсов упиралась в физиологические ограничения человеческого организма. Длительные перегрузки при разгоне и торможении разрушали кровеносные сосуды. Именно проблемы переносимости перегрузок являлись главным бичом дальних полётов, а вовсе не радиационная угроза или технологические ограничения разгонных характеристик двигателей.

Поэтому межорбитальные «челноки» тяжелого класса, которыми пользовались члены Первой экспедиции, тащились до ретроградных спутников более суток, сначала разгоняясь четыре часа до скорости миллион или чуть более километров в час, затем около суток совершая полёт в состоянии невесомости, после чего на протяжении четырёх часов тормозили.

Я сверился с полётным заданием «челнока», на котором Баштин, Фадеев и Опарина отправились к одному из почти трёх сотен ретроградных спутников с невыговариваемым цифровым именем, напоминавшим скорее шифр от сейфа в Гохране, нежели название небесного тела. Перелёт должен был занять двадцать шесть часов, два с половиной из них уже минули.

Это рождало философский вопрос: могу ли я успеть в конечную точку перелёта Баштина быстрее него? Резон в том, чтобы поторопиться, был очевиден — Баштин, которого я подозревал в организации нелегального трафика золота на Землю, мог использовать сбор членов экспедиции для обсуждения сложившейся ситуации. Это обсуждение могло иметь для меня и проводимого мною расследования самые печальные последствия: во-первых, подельники могли в деталях обсудить линию поведения и согласовать свои будущие показания, а во-вторых, они могли принять меры по уничтожению физических улик. Ввиду того, что Экспедиция №1 всё время оставалась разделена — половина её членов находилась в районе добычи, а половина — на борту операционной базы — членам преступной группы было довольно сложно согласовать линию поведения дистанционно. Они не могли пользоваться обычными видами связи ввиду тотальной фиксации переговоров, сказать же что-либо двусмысленное под запись было равноценно тому, чтобы написать донос на самого себя.

Баштин и его компаньоны прекрасно эти нюансы понимали. Космонавты вообще приучены очень аккуратно выражаться при дистанционном общении, а уж в сложившейся ситуации никто из преступников слова лишнего под запись не произнёс бы, в этом я почти не сомневался.

Именно поэтому имелся прямой резон успеть к ретроградному спутнику раньше Баштина, дабы допросить находившихся там до появления их руководителя. А уж потом говорить и с ним.

Такова была диспозиция.

Мог ли я обогнать «челнок» Баштина в пути? Мог и должен. Для этого мне нужен был корабль класса «Скороход», предназначенный именно для скоростных перелётов. Главное отличие «Скорохода» от межорбитальных «челноков» и обычных межпланетных грузовиков заключался в уникальном медицинском оборудовании, позволявшем погружать космонавта в длительный сон на всё время воздействия перегрузок. При этом производилась полная замена крови на её аналог меньшей плотности и большей текучести, что позволяло полностью сохранить проходимость капилляров и нормальное снабжение клеток кислородом даже при резко пониженной активности сердца. Перед запуском маршевых двигателей кровь сначала полностью удалялась из организма, а после их остановки — закачивалась обратно. Космонавты этот медицинский фокус назвали «псевдо-гравитацией», хотя к гравитации в точном физическом понимании данного термина он не имел ни малейшего отношения. Увы, управлять гравитационными полями человечество ещё не научилось, а потому к звёздам нам предстоит лететь на мастодонтах, реализующих концепцию перелётов, растянутых на десятилетия.

Если я сажусь в свой «Скороход-десять» и тупо делю весь перелёт на два участка — разгон и торможение — без инерционного полёта — то у меня появлялись очень даже неплохие шансы обогнать Баштина. Картина получалась примерно следующая. Первые девять с половиной часов я разгоняюсь с ускорение пять с половиной земного и преодолеваю за это время половину пути, т.е. одиннадцать миллионов километров. Затем следуют девять с половиной часов торможения с таким же точно ускорением. Итак, за девятнадцать часов я преодолеваю двадцать два миллиона километров и оказываюсь в близких окрестностях места дислокации Первой экспедиции. Час у меня уходит на реабилитацию, ибо полное обескровливание и обратное наполнение кровью — это такие процедуры, которые после пробуждения заставят вас чувствовать себя нехорошо… очень и очень нехорошо. Но ничего, глюкоза и адреналин мне в помощь!

В конечном итоге, я оказываюсь в нужном мне месте за двадцать часов с момента вылета. И опережаю «челнок» Баштина и его товарищей примерно на три с половиной часа!

Очень даже неплохо. У меня, судя по всему, появлялась отличная возможность застать эту милую капеллу врасплох. Врасплох я люблю — мне и само слово нравится и сопутствующий ему эффект.

Я некоторое время размышлял, проверяя общий ход рассуждений и расчёты — всё, вроде бы, сходилось довольно удачно, одно к одному. Однако, весьма неплохой в целом план имел весомый изъян, грозивший свести на нет все усилия.

У этого изъяна имелись имя и фамилия — Вадим Королёв! Командир прекрасно знал попавшего под подозрение Баштина, они вместе начинали работать на только-только введённом в строй «Академике Королёве». А кроме того, Вадим прекрасно был знаком и с отцом Александра Сергеевича, с которым участвовал в длительном космическом полёте к двойному астероиду-троянцу Патрокл-Менетий. Королёв, узнав о моём намерении отправиться на место развёртывания Первой экспедиции, наверняка бы предупредил Баштина и его людей о моём предстоящем появлении. Не со зла даже и безо всякого умысла, а просто из желания дать своим подчиненным время на подготовку встречи. А именно это мне необходимо было исключить.

Имело ли смысл категорически потребовать от Королёва никому не сообщать о моей вылазке? Конечно, требовать это можно было, но смысла большого я в подобном я не видел. Я опасался, что командир базы меня попросту ослушается. Мне пришлось бы либо официально уведомить его о намерении арестовать Баштина и его людей, а этого делать я не хотел, либо вверить судьбу задуманного плана в руки Королева. Чего я тоже не желал делать. Вадим был неплохим человеком и даже симпатичным в неформальной обстановке, у меня не имелось ни малейших оснований подозревать его в чём-то дурном, но его простодушие и доверчивость могли сыграть со всеми нами дурную и очень опасную шутку.

Один раз он уже проявил неуместную предупредительность, сообщив Олегу Афанасьеву о нашем предстоящем посещении Главного командного центра. В результате Афанасьев явился туда же и мне пришлось его не очень-то ласково спроваживать. Большой беды случившееся тогда не причинило, но сейчас всё могло произойти иначе. Я не особенно боялся за свою жизнь, ибо у меня имелся мощный пистолет, однако спутать карты Королёв мог запросто.

Мне пришлось поломать голову, анализируя варианты, которые позволили бы мне выключить Королёва на время моего перелёта. Я даже всерьёз задумался над тем, чтобы посадить командира в карцер на сутки, дабы он гарантированно не имел доступа к средствам связи.

Однако в конечном итоге я нашёл вариант, как мне показалось, намного более изящный. Хотя и не без толики цинизма. Связавшись с Татьяной Авдеевой, я попросил её пройти через десять минут к лифтовой площадке, а сам вытащил из сейфа свой драгоценный кейс, проверил его содержимое и приготовил для передачи Татьяне маленький пакетик. После этогонесколько минут затратил на проверку статуса «Скорохода-десять» — корабль оказался полностью снаряжен и готов к вылету. В принципе, так и должно было быть, однако в эту минуту приятная новость меня заметно приободрила.

Приготовившись покинуть каюту и уже взяв в руки кейс, я присел на минутку, что называется «на дорожку». Чтобы не терять времени в дальнейшем, проверил ещё раз вещи, которые следовало иметь при себе — пистолет находился в левом кармане на бедре, в левом нагрудном кармане лежали два странных золотых предмета, историю и назначение которых я так пока ещё и не выяснил, а персональная карточка-шифратор на случай полной амнезии и выключения мозгового импланта была спрятана в кармане справа… Всё, вроде бы, находилось на своих местах, можно было отправляться в путь-дорогу.

На лифтовой площадке мы с Татьяной оказались вдвоём. «Академик Королёв», как я уже успел убедиться, вообще являлся местом довольно пустынным, «случайные» встречи, по-видимому, если и происходили здесь, то сугубо по обоюдной договоренности.

Татьяна встретила меня лучезарной озорной улыбкой — мне это показалось несколько нескромным, хотя следовало признать, что после последней нашей беседы основания для подобного поведения у неё имелись. Войдя в лифт, который должен был поднять нас в Главный коридор, я сразу же перешёл к делу:

— Времени очень мало, поэтому сразу о главном. Тебе надлежит встретиться с Вадимом Королёвым в течение ближайших четырёх часов. Повод придумай сама, уверен, что ввиду особых отношений между вами, проделать это будет не очень сложно. Во время этой встречи тебе надлежит усыпить его — в этом пакете две таблетки.

Я вложил в ладонь Татьяны небольшой пакетик, заблаговременно подготовленный к передаче. Женщина явно была озадачена услышанным.

— Они прозрачны, растворяются очень быстро без образования пузырьков. — я говорил быстро, стараясь успеть сказать всё самое нужное до того, как лифт остановится. — Вкуса и запаха не имеют. Заблаговременно положи их в разные стаканы. Если один стакан опрокинется или напиток не понравится, воспользуешься вторым. В любом случае, сбоя быть не должно! Королёв уснёт и благополучно проспит десять — двенадцать часов.

— Тебе не кажется, что это перебор? Что это за шпионские старсти? — Татьяна смотрела на меня неприязненно. — Давай обойдёмся без этого.

Я понимал её настроение и нежелание быть замешанной в мутной истории, но выбора у неё не было.

— Давай ты не станешь мне советовать без чего мне обходиться! Если я поступаю так, а не иначе, значит это наилучший вариант из всех возможных!

— Это демагогия! — отмахнулась Татьяна. — Поступать-то должна буду я, а не ты! А если что-то пойдёт не так? А если Королёв поймёт, что его усыпили… кто тогда станет жертвой его немилости?

— Именно это и есть демагогия! Если бы, да кабы… Командир переутомлён, он держится на нервах и если уснёт, выпив бокал пива, то это будет выглядеть как нормальная реакция организма на напряжение… — я был вынужден замолчать, поскольку лифт остановился на площадке Главного Коридора.

Это была зона невесомости, мы выплыли из кабины и подзадержались возле дверей. Место для разговора было плохим — нас могли увидеть все, кто пожелал бы в эти минуты воспользоваться лифтом. Общение следовало заканчивать, однако, Татьяна явно не была настроена слушать меня.

— Тебе не кажется, что это аморально? Избавь меня от этого! Я не хочу выполнять это подлое поручение! — свистящим шёпотом бормотала она.

Разговор грозил затянуться, а я не мог этого позволить.

— Хватит ломать комедию! — зарычал я. — Хватить пороть чушь! Не тебе рассуждать об аморальности! Когда ты пыталась свести счёты с Баштиным руками ревизора, то о морали не думала! Твоё понимание чести и порядочности подсказывало, что отомстить Баштину за его нежелание помогать тебе — это нормально и допустимо. А теперь ты мне начинаешь рассказывать басню о высоких эмпиреях?!

Татьяна молча поедала меня глазами. Слышать ей такое было, конечно же, неприятно, да и сам я, должно быть, зело не нравился ей в эту минуту, но кто сказал, что ревизор «Роскосмоса» — это золотой червонец, который нравится всем и всегда? Такой вот я человек скверный, да и работа у меня нервная… хотя и интересная.

— В общем так, Татьяна, ставлю точку! Либо ты делаешь, что тебе поручают и тогда все мои обязательства в отношении тебя и твоей дочери выполняются неукоснительно в полном объёме, либо ты ничего не делаешь и тогда все договорённости считаются отмененными. — я был категоричен и действительно имел намерение закончить этот разговор здесь и сейчас. Затягивать с общением у лифтов было никак нельзя.

— Не думала я, что общение наше увенчается таким вот… — Татьяна примолкла, подбирая слово, и сжала губы, выражая, по-видимому, крайнюю степень брезгливости. — таким вот разочарованием!

— Что ж, подумать всегда полезно и никогда не поздно, — подытожил я. — Мне надо, чтобы в течение ближайших пятнадцати часов командир ни во что не вмешивался и спал ангельским сном. Не пытайся меня обмануть, я всё равно обо всём узнаю, ты же понимаешь…

Как там у Лермонтова — «была без радостей любовь, разлука будет без печали» — так кажется? Вот примерно так мы и расстались.

Поднявшись на борт «Скорохода — десять», я задал полётное задание навигатору, запустил предстартовую проверку и, придав голосу по возможности самые безмятежные интонации, связался с Вадимом Королёвым. Тот чем-то активно руководил, как всегда энергично и плодотворно, слышались голоса окружавших его людей и звуки каких-то устройств, которые я на звук определить не смог. Суета вокруг командира была мне очень даже на руку, поскольку до некоторой степени избавляла меня от его излишнего внимания.

— Вадим, я буквально на минутку тебя оторву! — мне пришлось говорить с максимальной быстротой. — Сейчас я планирую отправиться на Титан, в расположение Третьей экспедиции, так что в течение ближайших часов пятнадцати — двадцати меня не будет, по этому поводу не волнуйся.

— Почему так долго? — Вадим был своём репертуаре и начинал задавать умные вопросы там, где ситуация этого совсем не требовала.

— Потому что так надо. — лаконично отрезал я. — Никого из Третьей экспедиции оповещать не надо, я хочу причалить к ним потихонечку, без фанфар. Хорошо меня понял?

— Да, всё понятно!

— Я сам выйду на связь на обратном пути.

— Понятно. Счастливого пути! — пожелал мне Королёв и, надеюсь, сделал он это от чистого сердца.

Оставалась последняя мелочь. Последняя в хронологической последовательности, но не по важности. Мне надлежало оповестить руководство на Земле о принятых решениях и намеченных планах. Я был уверен, что мне удастся упредить Баштина и устранить возможное вмешательство Королёва, но самую большую неприятность мог доставить запрет генерала Панчишина предпринимать какие-либо активные действия в отношении Первой экспедиции. Я не знал, чем мог руководствоваться начальник, но не исключал самого нелогичного поворота событий. В нашей работе так иногда бывает — то, что изначально не вызывает сомнений в конечном итоге окажется слабым звеном. Было бы неприятно проснуться после перелёта и получить ответное сообщение с Земли с требованием не проводить арест Баштина!

Я понял, что последние часы интуитивно откладывал подготовку своего сообщения, тянул всячески время. Но теперь наступил тот момент, когда тянуть далее стало уже невозможно.

В принципе, я хорошо понимал, что и как скажу. И чего говорить не стану, понимал тоже. Про маленький фокус с усыплением командира следовало промолчать, поскольку такие проделки генералу не понравились бы точно. Послание должно было быть предельно лаконичным, фактически точным и максимально позитивным. Генерал такие любит!

Мне удалось уложиться в двенадцать фраз. Я даже сам удивился тому, как мне удалось весьма эмоциональные события последних часов вместить в дюжину равнодушных предложений. Воистину, великий и могучий русский язык велик и могуч!

Покончив с записью и передачей сообщения на Землю, я дал команду бортовому компьютеру начать движение. Несколько минут я подождал, контролируя медленное отдаление корабля от операционной базы и последующие манёвры в непосредственной близости от неё. После того, как «Скороход-десять» закончил свои эволюции и лёг на курс, я отстегнулся от адаптивного кресла и направился на нижнюю палубу, где находились индивидуальные капсулы глубокого сна. В одной из них мне и предстояло проспать ближайшие девятнадцать часов.

Пришёл я в себя словно от толчка, словно кто-то потряс меня за плечо, хотя, разумеется, никто меня трясти не мог, ибо лежал я в задраенной наглухо индивидуальной капсуле. А она попрочнее иного сейфа будет. Бортовой компьютер моментально уловил изменение активности мозга и нежным, но энергичным женским голосом поприветствовал меня: «Вы находитесь на борту „Скорохода-десять“, корабль успешно прибыл в расчётную точку траектории. Ваши медицинские показатели в норме, стабильны и в течение ближайших пятнадцати минут будут приближаться к среднесуточным. Возможны кратковременные побочные физиологические отклонения — головокружение, тошнота, фантомные запахи — при их появлении сохраняйте спокойствие. Они исчезнут сами собой в процессе восстановления активности всех отделов мозга.»

Я включил раздражающе горячий душ, чтобы удалить с кожи остатки биогеля, которым омывалось тело во время сна, и только после окончания водных процедур приказал открыть запотевшую изнутри капсулу. Три минуты заняли облачение в рабочую одежду и переход в пост управления. Ещё тридцать секунд я потратил на оценку навигационной обстановки.

Скорость моего «Скорохода» составляла чуть более тысячи семисот метров в секунду и снижалась с ускорением, равным земному. Поэтому я чувствовал себя достаточно комфортно, не побоюсь сказать, хорошо отдохнувшим. Прямо по курсу на удалении восьмидесяти километров находился тот самый ретроградный спутник с невыговариваемым названием, на котором Первая экспедиция вела работы последние полгода. Это была неправильной формы каменюка, похожая на орех арахиса с наибольшей длиной тысяча шестьсот метров. С расстояния, на котором находился «Скороход-десять», угловой размер этого небесного тела составлял примерно полторы угловых минуты. Никаких деталей на его поверхности, разумеется, рассмотреть не представлялось возможным, однако, в оптическом диапазоне спутник был уже хорошо виден. Сатурн находился далеко внизу, фактически под моими ногами, между нами было более двадцати миллионов километров, он казался телом, никак не связанным со спутником, к которому я направлялся. Хорошо определялся «челнок» Баштина — расстояние до него составляло около ста пятнадцати тысяч километров и он тормозил на грани допустимого, с усредненным ускорением в четыре земных.

Появление Баштина в ближайших окрестностях явилось для меня неприятным сюрпризом. Я рассчитывал, что у меня будет фора в несколько часов, но сейчас стало ясно, что расчётное время прибытия его «челнока» составляло сорок минут, разумеется, с определенной поправкой на индивидуальные особенности пилотирования. Эта поправка могла составить плюс-минус несколько минут. Александр Сергеевич Баштин, очевидно, был очень мотивирован для скорейшей явки на своё рабочее место, он умудрился сократить полётное время почти на три часа. Какой молодец! Человек прямо-таки горит на работе!

Я задал пятидесятикратное увеличение спутника в оптическом диапазоне, дабы определиться с местом посадки, и немного удивился увиденному. Через всё небесное тело пролегала тонкая, но хорошо различимая, чёрная линия, похожая то ли на волос, то ли тонкую щель. Казалось, что это дефект оптики, однако на близких инфракрасных и ультрафиолетовых диапазонах черная линия сохранялась, причём в том же самом месте, что и в видимом оптическом. Невозможно было понять, что это такое.

Пока я рассматривал странные изображения, бортовой компьютер сообщил: «На протяжении последних тридцати минут с интервалом в минуту поступают автоматические запросы от имени Экспедиции номер один операционной баз „Академик Королёв“. Желаете установить голосовую связь?» Я дал соответствующее разрешение и, так и не выбрав место для посадки, отправился облачаться в скафандр. Мне предстоял выход из корабля и я хотел быть готовым к этому как можно скорее.

Я прошёл в предшлюзовой отсек, выбрал скафандр высшего класса защиты, активировал автомат снаряжения. Автомат извлёк скафандр из ложемента, развернул его ко мне спиной и раскрыл вход-клапан. Перед тем, как просунуть ноги в соответствующие полости, я извлёк из карманов комбинезона крупные предметы. Пистолет поместил в наружный карман скафандра на левом бедре, а золотые «булаву» и шар в такой же точно карман на правом. Я не планировал ими пользоваться вне корабля, но оставлять их в комбинезоне было никак нельзя — они препятствовали плотному прилеганию к тему компенсаторной оболочки, что грозило привести скафандр в негодность. Оставлять эти предметы внутри «Скорохода-десять» я не хотел — они были слишком важны для меня и ни при каких обстоятельствах я не желал расставаться с ними. После этого я принялся залезать в скафандр, но не успел закончить эту процедуру, как предшлюзовой отсек наполнился вибрирующим от волнения мужским голосом:

— Кто находится на борту «Скорохода — десять», представьтесь! Ваш корабль вошёл в область экономической активности Федерального министерства «Роскосмос» и создаёт опасность…

— На борту находится ревизор Службы ревизионного контроля «Роскосмоса» Порфирий Акзатнов. — прервал я говорившего. — С кем имею честь разговаривать?

— Старший добывающей смены Антарёв Олег Юрьевич. — интонация мужского голоса моментально изменилась, заметно потеплев. — Извините, ваша честь, о вашем прибытии не было предварительно сообщено, поэтому, заметив ваш корабль, мы не вполне поняли с чем имеем дело.

— Ничего страшного, — отмахнулся я. — Кто в составе вашей смены?

— Махова Мария Федоровна.

— Это в вашей смене работала Регина Баженова, погибшая месяц назад? — уточнил я на всякий случай, хотя знал, что не ошибаюсь.

— Так точно. — подтвердил Антарёв. — Сейчас наша смена работает в неполном составе: вместо трёх человек — двое.

Нагрузка на ноги то появлялась, то исчезала — это означало, что корабль маневрировал, приближаясь к спутнику. Периодически к горлу подкатывала дурнота и я чувствовал привкус желчи во рту — так мой организм благодарил меня за энергичный перелёт в состоянии «псевдо-гравитации». Я знал, что эти неприятные симптомы скоро пройдут, на них просто не следовало обращать внимания.

— Я сейчас облачусь в скафандр, посажу корабль и выйду к вам… — у меня было намерение сказать ещё пару фраз, но мой собеседник быстро заговорил, не дослушав:

— Ваша честь, у нас тут экстраординарные события происходят. Думаю, вы сами всё видите!

Видеть, однако, я ничего не мог, поскольку был обращён лицом к глухой перегородке и не имел возможности повернуться до того, как автомат застегнёт и загерметизирует все разъёмы со стороны спины.

— Я ничего не вижу, я облачаюсь в скафандр. Вам лично ничего не угрожает?

— Нет, мы в безопасности.

— Вот и отлично! Выйду через пару минут!

Я дождался пока автомат закончит затягивать шнурки, застёгивать «молнии» и запечатывать «клейкие швы». После того, как скафандр был освобожден из плотного захвата, я получил возможность передвигаться самостоятельно и в состоянии невесомости, легко оттолкнувшись от пола, проплыл обратно в пост управления.

То, что я увидел на главном обзорном планшете меня поразило. Я даже на секунду подумал, что бортовой компьютер взломан и шутливый хакер подгрузил идиотскую картинку с целью поиздеваться над пользователями. Впрочем, я тут же прогнал эту вздорную мысль — квантовые компьютеры «Роскосмоса» реализовывали столь сложные алгоритмы самодиагностики, что всерьёз об их «взломах» говорить не приходилось. Они либо работали правильно, либо не работали вообще…

Увиденное мною на главном планшете существовало в реальности и было удалено от «Скорохода — десять» на полтора километра. Это был ретроградный спутник Сатурна, к которому медленно, со скоростью не более двадцати метров в секунду, приближался мой корабль. Двигатели молчали, движение было инерционным, совершенно беззвучным. Спутник был прекрасно виден, на его буро-серой поверхности, напоминавшей то ли неровно оборванный кусок поролона, то ли небрежно слепленную буханку чёрного хлеба, можно было без труда видеть российский межорбитальный «челнок» и целый парк разнообразной горнопроходческой техники. Но не это было удивительным.

Через всё небесное тело — от одного его края до другого — тянулась глубокая, тонкая, очень аккуратно прорезанная щель. Ширина её не была большой, возможно, метров тридцать или чуть больше. По мере приближения к спутнику, мой корабль на секунду или полторы оказался точно в её створе и в эти мгновения я ясно увидел дорожку Млечного пути, служившую задним фоном этой необыкновенной аномалии. Казалось, будто колоссальных размеров нож аккуратно рассёк небесное тело и оставил неподвижно висеть его половинки в космической бездне. Половинки не вращались, они казались жёстко зафиксированными относительно друг друга, а щель между ними выглядела слишком аккуратной для того, чтобы быть природным явлением.

Казалось, будто колоссальных размеров нож аккуратно рассёк небесное тело и оставил неподвижно висеть его половинки в космической бездне. Половинки не вращались, они казались жёстко зафиксированными относительно друг друга, а щель между ними выглядела слишком аккуратной для того, чтобы быть природным явлением.

Такое могло быть сделано только умышленно, но вряд ли члены Первой экспедиции развлекались тем, что на протяжении многих месяцев копали кольцевую траншею вокруг всего спутника.

— Что это такое?! — возглас мой был лишь иррациональным выражением крайнего изумления, на самом деле я не рассчитывал услышать внятное объяснение.

— Около часа назад спутник раздвинулся. — ответил Антарёв. — Мы работаем здесь последние месяцы и ни с чем подобным ранее не сталкивались. Объяснить происходящее не могу.

В наш разговор вмешался Баштин, имевший возможность получать изображение, транслировавшееся со спутника.

— Ваша честь, — обратился он ко мне. — прежде всего, позвольте поприветствовать вас в нашем милом схроне! Я вижу, вы очень торопились в эти дальние сусеки и обогнали даже наш «челнок», хотя мы отправились в путь раньше вас.

— Корабль у меня быстрый. — отозвался я. — При этом я подозреваю, что вы сильно торопились! Ваш корабль опередил график более чем на три часа. Или я неправ?

— Такова традиция Первой экспедиции, — с усмешкой отозвался Баштин; я не видел его лица, но не сомневался, что мой собеседник кривит сейчас рот в улыбке. — Мы всегда опережаем все графики. Что скажете по поводу дивной картины, что открылась сейчас вашему взору?

— Пока ничего. Я не понимаю того, что вижу.

— Признаюсь, я тоже. Олег, скажи пожалуйста, — теперь Баштина обращался уже к Антарёву, находившемуся на поверхности спутника. — Эта щель рассекает спутник полностью или где-то там внизу есть перемычка?

— Почти полностью. Но внизу находится небольшой мостик… или перемычка, как вы сказали. Маша… Мария Махова, — тут же поправился Антарёв. — спустилась уже вниз и поднялась наверх. Я пока туда не опускался!

Я внимательно слушал разговор Антарёва с его начальником. Признаюсь, я ждал какого-то подвоха со стороны Баштина и его людей, но разрезанный спутник Сатурна поразил меня и до некоторое степени выбил из колеи. Я был не готов столкнуться с чем-то подобным и до некоторой степени терялся, не зная, как надлежит действовать дальше.

После небольшого размышления я решил не сажать «Скороход — десять» на поверхность небесного тела, а оставить его в режиме парения на некотором удалении. С точки зрения расхода топлива это не представлялось особенно расточительным, ибо гравитация спутника была мизерной и скорость убегания на поверхности исчислялась десятками сантиметров в секунду. Стало быть, затраты топлива на удержание корабля над грунтом не могли быть большими даже при продолжительном висении. А я изначально не собирался надолго задерживаться в гостях. Здесь меня интересовал груз, помещенный в межорбитальный «челнок» для отправки на операционную базу, а также склад готовой продукции на поверхности спутника и район добычи полезных ископаемых. Теперь к этому списку добавился странный «разрез», но вряд ли его лицезрение могло задержать меня здесь надолго.

Без лишней суеты я вывел корабль в точку прямо над образовавшимся на поверхности разломом и отдал приказ бортовому компьютеру сохранять заданную ориентацию до моего возвращения. После этого я прошёл в помещение носового шлюза и открыл вспомогательный проём, предназначенный для выхода в открытый космос. Дверь откатилась, лёгкая воздушная дымка вырвалась наружу, моментально рассеявшись в глубоком вакууме и моему взору открылась одна из самых удивительных картин, виденных мною когда-либо.

Хотя Солнце было ярче любых других звёзд и его невозможно было перепутать с иным объектам, свет его был очень тускл. Примерно так воспринимался бы свет электрической лампочки мощностью пятнадцать ватт в тёмном спортивном зале из противоположного угла — вроде бы, что-то освещает, и даже создаёт тени, но читать при такой интенсивности светового потока невозможно. Цвет Солнца вне земной атмосферы отличается от привычного нам, поэтому в космосе все пейзажи кажутся неестественными. В данном случае неестественность солнечного света усиливалась необычностью цвета спутника, находившегося подо мной на удалении всего двух десятков метров. Грунт выглядел буро-серым, отчасти напоминал земную пемзу, истолченную в муку. Место казалось очень пыльным. На грунте виднелись многочисленные следы подошв скафандров и всевозможной техники: гусеничной, колёсной, шагающей. Метрах в ста, на единственной более или менее ровной площадке, находился межорбитальный «челнок», а прямо подо мной, точнее, под днищем «Скорохода-десять» вглубь спутника уходил таинственный провал. Нет, конечно же, не провал — это был именно разрез, идеально гладкий, буквально отполированный. Это был не скол, не мог минерал так идеально расколоться! Тем более, что небесное тело размером с приличный город никак не могло быть единым кристаллом. Что бы ни создало эту огромную щель — это явление было рукотворным.

Я шагнул с обреза шлюзовой камеры, и дабы придать направление собственному движению, включил на секунду ранцевый двигатель. Короткий форс пламени, обращенный верх, сообщил мне нужный импульс, и я стал падать к поверхности спутника. Если, конечно, можно называть падением движение со скоростью полтора метра в секунду. Пристёгиваться к корпусу своего корабля я не стал. Конечно, всегда существует риск улететь в безбрежные дали космоса от объекта с малой силой гравитации, но в реальности возможность такого неконтролируемого полёта очень мала. Все российские космонавты независимо от специализации в обязательном порядке овладевают навыками свободного полёта в космосе и даже сдают специальный экзамен, для чего поднимаются на орбиту Земли. Не я подметил, что опыт управления ранцевым двигателем с поворотным пакетом сопел сродни умению ездить на велосипеде — такого рода навыки сохраняются на всю жизнь. Поэтому я не особенно беспокоился из-за отсутствия страховки и не сомневался, что преодолею необходимое расстояние без всяких проблем.

Я приказал навигатору показать мне Сатурн и тут же на внутренней поверхности шлема замигал соответствующий курсор. Отметка рядом с ним сообщала, что угловой размер планеты-гиганта составлял почти семнадцать угловых минут. Удивительно, но я прекрасно различал не только сам Сатурн с его ожерельем колец, повёрнутых ко мне плашмя, но и целую гирлянду больших спутников планеты — Диону, Рею, Энцелад… Легко определялся Титан, наиболее удаленный от Сатурна из числа крупных спутников, он светил отчётливо желтоватым светом. Остальные казались белыми точками из-за льдов, покрывавших их поверхности, и обусловленного этим высокого альбедо.

Антарёв стоял у самого края «разреза», наблюдая за моим медленным, очень медленным пикированием.

— Ваша честь, вы не стали сажать свой корабль… — полувопросительно, полуутвердительно проговорил он.

— Вы заметили, да? — я не отказал себе в толике сарказма и тут же перевёл разговор на другую тему. — Вы говорите, что спутник «сам раздвинулся»? Что-то же послужило тому непосредственной причиной!

— Хороший вопрос, ваша честь, — вмешался в наш разговор Баштин. — Действительно хотелось бы услышать больше деталей. Что именно у вас там происходило до того, как произошёл данный инцидент?

— Ничего экстраординарного. Робот-бурильщик зашёл на площадку, расположенную на удалении ста метров от места развёртывания и на секунду включил там прижимной двигатель. После этого планета раздвинулась. Мы с Машей… то есть, Марией увели его в сторону и планета сомкнулась. Мы вернули робот на место, включили прижимной двигатель — планета опять раскрылась. — фигура в скафандре рядом со мной шевельнулась, указывая рукой на массивного шестиопорного шагающего робота, стоявшего неподалёку на большом гладком выступе тёмно-серой скальной породы. Выступ напоминал то ли сцену, то ли ступеньку и казался искусственным, хотя, возможно, это была всего лишь игра моего воображения, взбудораженного словами Антарёва.

— И вы никогда прежде с этим не сталкивались? — мой вопрос прозвучал, конечно же, по-дурацки; ясно же ведь было каким окажется ответ.

— Вообще никогда. — выдохнул Антарёв. — Никаких оснований подозревать подобное не имелось. Вы же сами видите — стенки совершенно гладкие, подогнаны идеально! Никому и в голову не приходило, что через местные холмы и кратеры проходит такой вот… разрез.

Далеко внизу появился огонёк, быстро приближавшийся и превратившийся через десяток секунд в космонавта в отечественном скафандре. На его плечах и руках горели фонари, отчего казалось, будто космонавт находится в световом коконе. По мере его приближения стал хорошо различим интересный оптический эффект — на обеих отвесных стенах «разреза» вслед за космонавтом двигались светлые пятна, созданные фонарями, благодаря чему стало возможным рассмотреть структуру спутника Сатурна. Он выглядел каменным и притом отменно отполированным. Я отметил про себя, что хорошо заметны разноцветные прожилки пород. И ещё подумал, что нет никаких лесенок, переходов, монтажных площадок, следов штробления и прочего, что однозначно следовало бы признать рукотворным. Казалось, будто небесное тело просто раскололось пополам и… попутно отполировало образовавшийся скол.

— Маша, что там? — спросил Антарёв. Вопрос его был адресован поднимавшейся из недр спутника Марии Маховой.

— Там пустоты… правильнее сказать — помещения… большие… между образовавшимися половинками — мостик… ну, как мостик — переход шириною сорок два метра… помещения находятся по обе стороны этого условного мостика. — женщина говорила не спеша, с большими паузами, явно подбирая слова.

— А расстояние от поверхности до этой самой перемычки, или «мостика», как ты сказала, замерить удалось? — последовал новый вопрос Антарёва.

— Четыреста восемьдесят метров.

— То есть, почти сто пятьдесят секунд в одну сторону… Если особенно не разгоняться. — Антарёв тут же подсчитал продолжительность спуска.

— Можно и побыстрее, конечно, но в любом случае, нужна примерно минута на проход. — заметила Мария.

Они ещё немного поговорили о разных пустяках, я не вмешивался в их беседу. Когда Махова поднялась на уровень поверхности и, описав небольшую дугу, аккуратно стала на грунт, подняв небольшое облачко пыли, Антарёв представил нас друг другу. Через стеклянный шлем мне было хорошо видно, как Махова подняла голову вверх и указала левой рукой на зависший в чёрном небе «Скороход»:

— Это ваш кораблик?

— Да, мой. — подтвердил я.

— Первый раз вижу «Скороход»! Большой корабль! А почему вы не захотели его посадить возле нашего «бульдозера»? — неожиданно спросила Мария.

— Далеко идти… — отмахнулся я, хотя её интерес меня до некоторой степени озадачил. Сначала Антарёв отчего-то обратил внимание на моё нежелание сажать корабль на грунт, теперь вот его напарница. Как-то странно это выглядело, неуместно… Тут такие необыкновенные события происходят, планеты раскрываются, как матрёшки, а они беспокоятся из-за моего корабля, висячего над их головами…

— Я даже не знаю, что делать. — подал голос Антарёв. — Через полчаса причалит Баштин, будем его ждать?

— Олег, я всё слышу! — отозвался Баштин. — До меня менее восьмидесяти тысяч километров, я мчусь к вам на всех парах! Развлекайте до моего появления господина ревизора!

У меня немного кружилась голова — то ли от ощущения нереальности происходившего, то ли просто по причине недавно перенесенной замены крови и связанных с этим медицинских эффектов. Но в какой-то момент появилось устойчивое ощущение абсурдности окружавшего меня мира, подобное тому, какое бывает иногда во снах перед самым пробуждением. Мне вдруг показалось, что я смотрю фантастический фильм с собственным участием и фильм этот мне, в общем-то, знаком, вот только концовку его я почему-то не знаю. Вернее, знаю, но напрочь позабыл…

— Ваша честь, что бы вы хотели осмотреть, — Антарёв повернул в мою сторону голову. — наш уютный лагерь или эту странную… кхм… щель?

— Ответ очевиден: давайте начнём с удивительных аномальных разрезов. — я ни секунды не раздумывал над ответом. — По-моему, земная планетология ничего подобного никогда ещё не описывала. Мария Владимировна, составите мне компанию?

Махова странно замешкалась — это действительно выглядело необычным и даже неуместным. Сначала она молчала несколько секунд, потом проговорила что-то невнятное, похожее на «я только что там была» и лишь после этого, словно стряхнув оцепенение, ответила негромко:

— Ну-у… да.

Тут бы мне насторожиться! Тут бы мне придержать свой гагаринский порыв! В конце-концов, не убежал бы никуда этот разрез и не исчез бы со своей ретроградной орбиты спутник, но — нет! — ничего у меня в мозгу не щёлкнуло, не свистнуло, не затренькало и не предупредило меня как-то иначе. А потому я бодро оттолкнулся от грунта, направив тело в полёт над «разрезом» по пологой параболе, и включил ранцевый двигатель, развернув его соплами вверх. Беззвучно вспыхнул за спиной на долю секунды иссиня-белый форс пламени, и полёт вверх сменился плавным движением вниз. Если это и было падение, то весьма условное, я двигался ногами вперёд со скоростью лишь чуть более двух метров в секунду.

Боковым зрением я видел Марию Махову, прыгнувшую в разрез следом за мной. Она управляла ранцевым двигателем очень сноровисто, намного лучше меня: несколькими включениями она обогнала меня и вышла на строго отвесную траекторию, в то время как я продолжал двигаться по нисходящей параболе и примерно через полминуты секунд достиг противоположной стороны разреза. Поскольку мы уже попали в область тени, то пришлось включить фонари на плечах и руках. Я видел Марию, быстро отдалявшуюся и скоро ставшую похожей на светящийся шар; она двигалась впереди меня, точнее, ниже, я же ускоряться пока не хотел, поскольку меня интересовало качество обработки стены.

Достигнув противоположной стороны разреза, я обратил внимание на то, что стена отражает свет моих фонарей словно зеркало — это означало, что камень отполирован. Вытянув руку, я коснулся стены и погасил горизонтальную составляющую вектора скорости — теперь мне оставалось лишь плавно скользить по инерции вниз. Через многослойную перчатку я не мог почувствовать фактуру стены, но не сомневался, что она очень ровная и гладкая. На Земле таким камнем обычно украшают разного рода помпезные учреждения, такие, где требуется продемонстрировать величие, богатство и пренебрежение экономией.

— Ваша честь, вы не потерялись? — послышался в динамиках голос Маховой. — С вами всё в порядке?

— Да, всё хорошо! Просто подзадержался, рассматривая стену. — отозвался я и включил двигатель за спиной, чтобы придать себе скорости. Датчик скорости, отображавшийся на стекле шлема, сразу ожил и показал, что я разогнался до пяти метров в секунду.

Посмотрев вниз, я понял, что включённые фонари мешают определить направление движения, а потому мне пришлось их выключить. В окутавшей меня тьме я опять внезапно ощутил прилив странного чувства нереальности происходившего. Само место, в котором я оказался, было попросту невозможным. Между двумя половинами небесного тела находилась узкая перемычка, хорошо различимая на фоне звёздного неба. Больше всего она напоминала мостик, переброшенный через узкий поток, зажатый двумя колоссальными скалами. Сравнение, конечно же, выглядело банальным, но очень точным.

Перемычка быстро приближалась. Я видел, как на него опустилась Мария Махова. Поверхность, на которой она стояла, была гладкой, отражала свет и казалась сделанной из тог же материала, что отвесные стены. Никаких предметов вокруг не было видно, по крайней мере в той области, что освещалась фонарями на скафандре. Дальномер определил ширину перемычки в сорок два метра, а длину — в двадцать девять. За несколько секунд до касания, я включил двигатель за спиной и погасил большую часть скорости, затем ещё двумя включениями практически её обнулил, опустившись на перемычку почти без толчка. После этого включил фонари.

— Для кабинетного работника вы отлично управляетесь с ранцевым двигателем! — проговорила Мария, очевидно, рассчитывая сказать комплимент.

— Кто назвал меня кабинетным работником? — я попытался пошутить в ответ. — Я самый что ни на есть труженик пыльных дорожек далёких планет.

Посмотрев наверх, я увидел далёкую полоску звёздного неба. Казалось, что я нахожусь между двумя огромными небоскрёбами, лишившихся по какой-то причине без электричества. Картина была не то, чтобы пугающей, но тревожной, рождавшей смутное опасение чего-то, чего ты не видел, не знал и не мог постичь. Какое-то нехорошее предчувствие в который уже раз зашевелилось в душе и я в который уже раз подавил этот приступ малодушия. Бояться мне, в общем-то, сейчас было нечего — никаких инопланетян здесь, посреди чёрного безжизненного космоса, быть не могло, рядом со мной находилась безоружная женщина-космонавт. Она не представляла для меня ни малейшей угрозы, будучи одетой в скафандр она даже ударить меня толком не сможет! Ну чего, скажите на милость, следовало опасаться в такой обстановке?

Впереди, там, где перемычка должна была упереться в отвесную стену, зиял внушительных размеров провал, точнее, прямоугольный проём. Если верить дальномеру, рисовавшему на стекле моего шлема картинку перепада контрастности находившейся передо мной поверхности, проём этот имел ширину восемьдесят четыре метра, а высоту — двадцать семь. разумеется, с какими-то там сантиметрами, на которые я просто не обращал внимания. Я поймал себя на банальной мысли — все геометрия этого места была чужда человеческим размерностям, какая-то несуразность ощущалась в этих странных пропорциях и некруглых величинах. Прямоугольный проём напомнил мне раскрытый рот, как иногда его рисуют дети, а перемычка, на которой я сейчас стоял, походила на высунутый язык. Медленно повернувшись в другую сторону, я увидел точно такой же проём, в глубине которого сгущалась клочковатая тьма.

— Предлагаю пойти вот в ту сторону. — Махова движением руки указала перед собой, но что-то меня побудило ей возразить:

— Нет! Пойдём сюда!

Я указал в противоположную сторону, немного присел и оттолкнулся обеими ногами, одновременно запустив ранцевый двигатель, который выдал направленный сверху вниз импульс. Пролетев метров десять или даже поболее, я опустился на перемычку и тут же совершил новый прыжок.

По мере моего продвижения темнота отступала вглубь проёма. Стало ясно, что перемычка входит в просторный, если не сказать огромный, зал. Он был совсем не пуст, справа и слева виднелись какие-то контейнеры, короба, мелкие предметы, но самое главное — в глубине помещения громоздился некий летательный аппарат. Его размер и форму я оценить не мог, поскольку он был частично завален на бок и носовая его часть уходила в темноту. В мою сторону был развёрнут сопловой блок — четыре огромных дюзы, в каждую из которых я мог пройти, не пригибаясь. Даже с того ракурса, под каким я смотрел на корабль, было очевидно, что он не может быть российский. У нас в системе Сатурна вообще не было «челноков» с четырьмя дюзами.

А вот контейнер, стоявший подле него, был явно наш. Я не сразу сообразил, что вижу на его боку до боли знакомую синюю полосу с белыми буквами «Роскосмос». Мне потребовались три или четыре секунды, чтобы осознать — я вижу вещь очевидно земного происхождения и более того, связанную с Первой экспедицией. По той просто причине, что прежде никто никогда не высаживался на этот ретроградный спутник Сатурна с безумным номером вместо имени. Правда, накрененный космический корабль отношения к Первой экспедиции явно не имел, но сие отнюдь не отменяло того факта, что люди Баштина явно бывали здесь прежде, а стало быть… стало быть все эти россказни про «раскрывшуюся» час назад планету есть не более чем басня, призванная одурачить меня!

Я резко увеличил тягу двигателя и он буквально вдавил меня в каменный пол.

— Что это означает, Мария Владимировна? Что за цирк вы тут устроили?! — закричал я вне себя, повернувшись со всей возможной быстротой в ту сторону, откуда только что прилетел.

Сделал я это как нельзя своевременно. В призрачном свете фонарей на своём скафандре я увидел, что Махова стоит у самого входа в зал, склонившись над роботом-разведчиком, которого я попросту не заметил во время своих гигантских прыжков. Мою спутницу было хорошо видно, все фонари на её скафандре горели, как, впрочем, и на моём, а потому она светилась, как хорошая новогодняя ёлка. И даже лучше! Нас разделяли пятьдесят метров, возможно, чуть менее, это расстояние я мог преодолеть в три прыжка. Я не знал, что именно задумала Мария Махова, но не сомневался в её дурных намерениях. Представлялось очевидным, что я стал жертвой хорошо продуманной комбинации и явно угодил в ловушку, покуда ещё неявную и непонятную, но оттого только более пугающую.

— Махова, приказываю вам остановиться! — снова прокричал я и, не дожидаясь выполнения команды, прыгнул в её сторону, придав себе скорость включением ранцевого двигателя.

Махова тут же отшатнулась от робота, словно подчиняясь мне, но это было всего лишь совпадение. На самом деле она активировала членистоногую машину и та точно выверенным прыжком рванулась мне навстречу. Я не очень-то испугался, поскольку знал, что роботы «Роскосмоса» не могут быть использованы против людей — защита их управляющих систем выстроена таким образом, что снять запрет на агрессию в отношении человека принципиально невозможно.

Однако, дурное предчувствие подсказывало мне, что какой-то сюрприз меня ждёт и Махова совсем не случайно возилась с роботом, пока я скакал по залу, как кенгуру. Я придал себе с помощью ранцевого двигателя новый импульс, рассчитывая обогнуть «сколопендру» сверху, пока та не поднялась на нужную высоту и не набрала скорость. У роботов существовали ограничения на опасное маневрирование в присутствии человека, поэтому я был уверен, что машина не станет меня таранить, однако… расчёт мой не оправдался. Я неправильно оценил опасную близость потолка и влетел в него головой, что называется, со всего размаху. Нет, я не разбил шлем и не повредил голову, но ориентацию в пространстве потерял на секунду-две — этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы железная махина приблизилась и охватила своими клешнями мои ноги пониже колен. После чего синим пламенем полыхнуло сопло прижимного двигателя на её спине и мы стали медленно спускаться от потолка к полу.

— Махова, это что за выходки? — я был вне себя от ярости. — Вы направили машину на ревизора «Роскосмоса», находящегося при исполнении служебных обязанностей, совершив тем самым уголовное преступление! Призываю вас остановиться и не усугублять…

— Что там у вас происходит, Маша? — небрежно перебил меня голос Антарёва, имевшего возможность слышать меня.

— Олежка, у нас всё океюшки! — отозвался бодрый голос Маховой. — Тот, кто хуже незваного гостя, надёжно заблокирован и бороться ему придётся до конца своих дней! Я поднимаюсь! Лови меня нежно!

Сказав это, она развернулась и, оттолкнувшись от пола, медленно поплыла в сторону перемычки.

Вокруг меня сгущалась темнота. Пошевелив ногами, я понял, что керамо-металлическое высокоинтеллектуальное членистоногое держит меня нежно, но крепко. Так просто ноги из его захвата освободить не получится. «Сколопендра» ещё пару раз пыхнула своим двигателем и увереннее потащила меня вниз, точнее, к полу, поскольку «низ» и «верх» на маломассивной планете являются понятиями намного более условными, чем даже на станции «Академик Королёв».

Я просто не мог поверить, что всё это происходит со мной и притом в яви. Роботу можно дать команду на удержание человека — опция эта довольно сомнительна, по крайней мере я не до конца понимаю её практическую пользу, но считается, что в опасной обстановке умная машина может подстраховать человека таким вот образом. Видимо, Махова использовала этуфункцию, отрубив при этом весь функционал, позволявший машине взаимодействовать со мной. Как именно она это проделала сейчас было уже неважно, мне надлежало каким-то образом освободиться от висевшей на моих ногах гири. Тащить «сколопендру» за собой у меня не получилось бы ни при каких условиях — её двигатели намного мощнее тех, которыми оснащены скафандры космонавтов. На любое моё действие робот тут же ответил бы противодействием, не причиняя при этом мне вреда непосредственно.

Ай да Махова, ай хитрая лиса!

Я наблюдал за тем, как Махова, встав на перемычке, повернулась лицом в мою сторону, взмахнула рукой и произнесла: «Adios, idiota!» Фраза, очевидно, адресовалась мне. не знаю, почему она сказала «Прощай, придурок!» по-испански, был, наверное, в этом какой-то особенно глумливый подтекст, но мне сейчас было не до подтекстов.

Решение пришло само собой, даже удивительно, почему я так долго думал! Запустив левую руку в карман на бедре скафандра, я извлёк пистолет и аккуратно его приставил его к тому месту в передней части «сколопендры», где под мощной керамической бронёй должен был находиться блок искусственного интеллекта. Пару секунд потратил на выбор оптимального для выстрела угла, поскольку не хотел, чтобы отскочивший кусочек керамической защиты повредил мой собственный скафандр. Решив, что точка прицеливания и положение пистолета выбраны правильно, мягко нажал на спуск.

Искра беззвучного электрического разряда показалась мне ослепительно яркой, рука отчётливо дёрнулась от мощной отдачи и, дабы исключить выскальзывание оружия из ладони, фиксатор пистолета плотнее сдавил запястье. Не довольствуясь результатом одного выстрела, я тут же выпустил ещё две пули несколькими сантиметрами выше и ниже первой. Сугубо для того, чтобы гарантированно выключить электрическое чудо. Часть керамической защиты робота разлетелась по сторонам многочисленными осколками, а часть вдавилась внутрь, словно жестяная банка под ударом каблука. Через секунду сквозь одно из проделанных пулями отверстий взметнулся вверх и рассыпался в невесомости на миллион капель фонтан буро-коричневой жидкости — очевидно, мой выстрел повредил кожух с хладагентом. Фонтан, впрочем, тут же иссяк, поскольку давление в нагнетающей магистрали упало, блестящие же тёмные капли продолжили свой феерический разлёт во все стороны. Кое-что попало и на меня, поскольку я находился в непосредственной близости от этого фонтана.

Я аккуратно пошевелил левой ногой и вывел её из неподвижной клешни, через секунду освободил из захвата и правую ногу.

Махова, явно привлеченная вспышками выстрелов моего электродинамического пистолета, стояла неподвижно на перемычке и смотрела в мою сторону. Расстояние между нами составляло метров восемьдесят, а может, и поболее. Свет фонарей скафандра Маховой не позволял ей видеть происходившее в деталях и потому дамочка не могла оценить результат моей борьбы с машиной.

Но после того, как я, освободившись, взлетел к потолку, женщина закричала:

— Он освободился! У него пистолет!

Она присела, оттолкнулась от перемычки и включила ранцевый двигатель. Не прошло и пары секунд, как женщина скрылась из доступной мне зоны видимости.

Я же, достигнув потолка помещения, толкнул себя вниз. Играя вектором тяги ранцевого двигателя, я попытался направить свой полёт в направлении выхода из помещения. Получилось это у меня не очень, вместо того, чтобы заложить плавную параболу, я жёстко врезался в пол и тут же был отброшен вверх, словно мячик. Ну, всё правильно, как известно действие третьего закона Ньютона безо всяких исключений распространяется и на ревизоров «Роскосмоса»! Слишком уж я заторопился и занервничал, действовать следовало спокойнее…

Некоторое время мне пришлось потратить на стабилизацию в пространстве, при этом на нашей рабочей частоте происходило нечто, чего я понять не мог. Мария Махова истошно кричала: «Олег, что ты делаешь, прекрати!», а Антарёв в ответ невнятно бубнил: «Маша, ничего личного, ты бы на моём месте поступила также!»

Я даже вообразить не мог, о чём идёт речь, поскольку Антерёв всё время оставался наверху, а Махова — внизу, между ними было несколько сот метров… Что они могли обсуждать с такими воплями?

Лишь когда я выбрался-таки из помещения на перемычку и поднял вверх голову, мне стал понятен пугающий смысл услышанных фраз.

Половинки спутника сдвигались и притом очень быстро. Со скоростью два метра в секунду или даже быстрее. Мне были хорошо видны включенные фонари скафандра Маховой и ослепительно-белый форс пламени её ранцевого двигателя — Маша мчалась наверх со всем возможным ускорением. И она явно не успевала! Даже на скорости тридцать метров в секунду ей для подъёма потребовалось бы не менее пятнадцати секунд, а ведь эту скорость ещё надо было развить! Ранцевые двигатели надёжны и имеют большой запас порошкового топлива, но они не предназначены для для больших скоростей, дабы космонавты не убивались о преграды при неудачном маневрировании…

«Олежка, оставь щель! Оставь щель, я протиснусь! Он всё равно не успеет за мной!» — вопила Махова, а её друг и коллега Антарёв молчал.

Я зачарованно смотрел вверх, прекрасно сознавая, что именно последует в ближайшие секунды и не веря до конца своим глазам. Половинки спутника беззвучно сдвигались, точно громадные тиски, а космонавт Махова Мария Владимировна казалась светлячком, опрометчиво попавшим между ними. У светлячка не было ни единого шанса остановить тиски.

А у Маховой не было ни малейшей возможности проскочить между гладкими отполированными скалами…

За секунду или полторы до того, как это немыслимое шоу закончилось, в наушниках раздался голос Олега Антарёва: «Маша, прощай! Акзатнов — тоже!»

Скалы над моей головой беззвучно сошлись. Я некоторое время оцепенело стоял, осмысливая увиденное. Я сразу понял, что Махова мертва окончательно и бесповоротно, причём смерть она приняла по-настоящему пугающую… этот факт мне ещё только предстояло принять и осмыслить.

Но кроме этого мне предстояло принять и осмыслить другой факт — я был замурован в толще скалы на ретроградном спутнике Сатурна, почти в двадцати одном миллионе километров от этой планеты. Никто не знает, где я нахожусь. И никто не станет меня здесь искать. И никто меня здесь не отыщет, по крайней мере в ближайшие дни и недели. Ресурс жизнеобеспечения скафандра не превышает двенадцать часов.

Через двенадцать часов я обречен умереть, будучи замурованным заживо.

Я перевёл дыхание и сделал глоток воды из двухлитрового запаса, которым располагал скафандр. Не потому, что хотел пить, а просто из-за необходимости смочить моментально пересохшее горло. Не сказал бы, что у меня затряслись колени или запрыгали круги перед глазами — нет, такой очевидной симптоматики панической атаки я не испытал! — но ощущения, переполнявшие меня, были крайне негативного свойства. Я помимо воли стал с искренним сожалением вспоминать то, как легкомысленно прыгнул в щель между половинами раздвинувшейся планеты, как опрометчиво отказался от первоначального плана поговорить с Антарёвым и Маховой до прибытия Баштина… А ведь именно ради этого разговора я и помчался сюда, опережая последнего! Эх, как же я опрометчиво купился на показанный мне фокус, позволил сбить себя с толку, некритично воспринял увиденное и услышанное!

Хотя следовало признать, рассказ о раздвинувшейся планете и сам её вид произвели немалое впечатление! На моём месте мало кто сохранил бы возможность трезво думать. Ребятки из Первой экспедиции, безусловно, бывали здесь прежде и не раз, этот спутник они сдвигали и раздвигали по своему желанию неоднократно…

Не знаю, как долго я стоял посреди огромного зала, постепенно проникаясь мыслью о безвыходности своего положения. Может быть, эта прострация длилась минуту, может, пять, а может — десять. Мой организм в эти минуты выработал, должно быть, месячную норму кортизола, гормона стресса. Я не следил за временем, полностью отдавшись переполнявшим меня противоречивым эмоциям. Меня душила ярость от осознания того, как ловко я был одурачен; снедало испепелявшее душу бешенство от ощущения собственного бессилия; терзал гнев от мысли, что Баштин и его команда будут в конечном итоге разоблачены не мною… И вместе с тем меня переполняло странное внутреннее удовлетворение оттого, что я стал свидетелем чудовищной смерти Маховой, точнее, её убийства. Женщина, заманившая меня в ловушку, погибла раньше меня — это же моментальное воздаяние, достойное любой поучительной книги!

Я переживал целую гамму негативных противоречивых чувств, неспособных продуцировать сколько-нибудь полезый результат. Но в конце концов я победил своих внутренних демонов и ко мне вернулась способность размышлять и действовать конструктивно.

В запасе у меня оставались одиннадцать часов жизни. Я знал, как распоряжусь пистолетом, когда это время истечёт, и был уверен, что рука моя в нужную минуту не дрогнет — эта уверенность до некоторой степени подействовала на меня успокаивающе. Главный вопрос, который мне предстояло сейчас решить, можно было сформулировать так: хочу ли я посмотреть, что именно находилось внутри раздвигающегося ретроградного спутника или же это до такой степени мне неинтересно, что я не тронусь с места? Ответ был очевиден, по крайней мере, для меня — я хотел потратить остающиеся часы своей жизни с толком. Как там написал Николай Островский?… «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы», так кажется? Так вот я не хотел бесцельно прожить последние часы.

Когда мы спустились на перемычку между двумя половинами спутника, Махова отчего-то хотела повести меня в одну сторону, а я решил отправиться в другую. Интересно, почему Махова не хотела, чтобы я направился туда, куда направился? Чтобы я не увидел неизвестный космической корабль? Это обоснованное опасение! Значит, мне следует его осмотреть! И прямо с этого начать!

Я оттолкнулся от пола и послал своё тело в медленный полёт, аккуратно управляя ранцевым двигателем. Перелёт удачно завершился на левом крыле неизвестной машины. Ввиду того, что корабль был сильно накренён, стоять на наклонной поверхности было не очень-то удобно, но в условиях минимальной гравитации, это не имело большого значения. С крыла мне открывался хороший вид на левый борт летательного аппарата и большую надпись на трёхцветном поле «European Space Union», а чуть ниже лаконичное «Aztec-09». Крупные блоки керамической защиты свидетельствовали о высоком классе радиационной защиты корабля, а крыло Бартини указывало на его способность совершать манёвры как в космосе, так и в плотной атмосфере. Хотя корабль был довольно большим, очевидно было, что это межорбитальный «челнок», не предназначенный для межпланетных перелётов.

Я почти не сомневался в том, что вижу тот самый «челнок» тяжёлого класса, на котором в середине апреля Йоханн Тимм покинул базу Европейского Космического Союза «Гюйгенс» да так и канул в Неизвестность. Теперь я мог сказать, что знаю, почему Тимм не вызвал помощь и почему то же самое не сделал его высокоинтеллектуальный корабль. Даже если умная машина и посылала сигналы «SOS», их никто не мог услышать. Невозможно услышать радиопередатчик, замурованный внутри скалы с толщиной стен более четырёхсот метров!

Аккуратно управляя ранцевым двигателем, я приблизился к корпусу и перелетел в носовую оконечность корабля. При её осмотре стало ясно, почему он завален — стойка носового упора подломилась, хотя и не сломалась полностью, из-за чего «челнок» и «клюнул» носом. Очевидно, произошло это при попытке втащить корабль внутрь спутника. Сделать это было непросто, слишком габаритным и массивным оказался «челнок», однако мастера из состава Первой экспедиции преодолели все препоны, хотя и повредили немного корабль. Некоторое время я потратил на внимательный осмотр девятого «Ацтека». Бросались в глаза выдвинутые посадочные устройства — антенны основного и резервного высотомеров, прожектора панорамного и курсового освещения. Свой последний полёт корабль явно завершил штатной посадкой! А вот что происходило с ним после после — о том можно было только гадать…

Во время моего облёта «Ацтека» произошёл неожиданный инцидент. Очевидно, какой-то из датчиков движения засёк то ли изменение освещенности, то ли моё перемещение и дал команду включить освещение за бортом. Мгновенно вспыхнули все прожектора, освещая не только пространство под кораблём, но и вокруг него в радиусе около тридцати метров. Благодаря этому я получил возможность хорошенько осмотреть нижнюю полусферу «Ацтека». Все люки — грузовой, для персонала, стыковочный, а также технологические — выглядели абсолютно невредимыми. Баштин и его люди явно не ломились внутрь… Может быть, они каким-то образом умудрились открыть один из люков штатно? Это казалось очень маловероятным. Космические корабли защищают от несанкционированного проникновения лучше, чем самые надёжные банковские хранилища. Люк чужого запертого космического корабля можно взорвать, на худой конец, вырезать очень мощной фрезой, но открыть, обойдя защиту… нет, не верю!

Это открытие подтолкнуло меня к маленькому эксперименту. Я приказал управляющей системе скафандра настроиться на международную частоту экстренных сообщений и совсем не удивился, когда услышал позывные корабля «Ацтек-девять», а затем лаконичные сообщения на русском и английском языках, из которых можно было понять, что четырнадцатого апреля «челнок» утратил связь с находившимся на его борту космонавтом Европейского Космического Союза Йоханом Тиммом. И случилось это после посадки на ретроградный спутник Сатурна, где космический корабль до сих пор и находится.

Что ж, значит я правильно связал этот межорбитальный «челнок» с погибшим Йоханном. И голову ему просверлили именно здесь. Именно в тот самый день, когда из-за поломки высокооборотной фрезы погибла Регина Баженова. По странному стечению обстоятельств Регина работала в бригаде Олега Антарёва. Вместе с Олегом и Машей Маховой. А сегодня погибла сама Маша. Судя по всему, в этой бригаде работать очень опасно!

Я вспомнил о контейнерах с маркировкой «Роскосмоса», увиденных ближе к выходу из зала, и направился к ним. После того, как я отдалился от «Ацтека-девять», его огни погасли — управляющий компьютер вернул корабль в режим энергосбережения.

Контейнеров оказалось в общей сложности пять. Четыре были пусты, а вот увиденное в пятом меня до крайности озадачило. В нём лежало золото, но удивление вызывал не сам металл, а то, в форме чего он находился. Несколько десятков предметов, одинакового размера, представлявшие собой массивную рамку с тонкой сеткой, натянутой между её сторонами. Размеры каждой рамки, если верить дальномеру, составляли сорок семь на двадцать один сантиметр, то есть, это был довольно большой предмет. На золотую сетку были нанесены маленькие значки, которые условно можно было назвать иероглифами, хотя, конечно же, никакими иероглифами они не являлись. По крайней мере, земными иероглифами они не являлись точно. Их было много, несколько сотен на каждой рамке, они располагались подобно буквам и цифрам на листе тетради в клетку. Хотя при беглом осмотре никакой системы в распределении этих значков нельзя было заметить, явственно ощущалась упорядоченность их распределения.

В ярком свете моих фонарей золото переливалось и искрилось. Зрелище было завораживающим. То, что я держал в руках, явно не являлось украшением, но было всё же очень красивым. Я не поленился нагнуться, что было не очень удобно делать в скафандре, и взял из контейнера другой прямоугольник из золота. Удерживая оба предмета и переводя взгляд с одного на другой, я понял, что распределение значков на них совершенно различно, хотя габаритные размеры прямоугольников одинаковы. Это открытие меня чрезвычайно заинтересовало. Я взял из контейнера пару других прямоугольников — они тоже оказались заполнены значками, распределение которых не походило на увиденное ранее…

Золотые скрижали?

Да, пожалуй, их можно было назвать золотыми скрижалями, только в отличие от Джозефа Смита, создателя мормонского вероучения, я не мог их прочесть.

Невозможно было определить, даже приблизительно, сколько весит такой предмет. Просто потому, что нельзя было прикинуть даже на глазок, его объём. Рамка прямоугольников казалась очень массивной, но сеточка и символы выглядели тонкими и изящными. В контейнере лежало штук сорок таких предметов, если каждый весит хотя бы полтора килограмма, то стало быть, вес золота составлял килограммов шестьдесят.

Неплохая добыча! И ведь ясно же, что не члены Первой экспедиции изготавливали эти милые непонятные штучки, они их отсюда забирали. Но тогда уместно задать вопрос, кто и когда их сюда поместил? Наверное тот, кто сумел разрезать на две части целую планету, пусть и карликовую, и оборудовать в её недрах этот огромный зал.

Уместным представлялся и другой вопрос: а откуда энергичные ребята из «Роскосмоса» принесли эти предметы? Я неспеша огляделся по сторонам — пространство вокруг меня было пустым, если не считать кое-какого мелкого инструмента, брошенного возле контейнеров. Инструмент был узнаваем и имел вполне земное происхождение, его явно оставили здесь члены Первой экспедиции, так что никакой интриги тут не существовало.

Другое дело золотые прямоугольники с сеточкой!

Положив обратно в контейнер странные артефакты — всё равно пропасть отсюда они никак не могли! — я запустил ранцевый двигатель и отправился в неспешный полёт по периметру зала. По мере моего движения фонари разгоняли тьму и я увидел сначала одно отверстие в стене, затем — второе, потом — третье. Они напоминали окна, в том отношении, что не достигали пола, а располагались в девяноста пяти сантиметрах выше. Каждый из проходов имел квадратное сечение со стороной сто пять сантиметров. Внутренняя поверхность ходов была идеально гладкой и не имела никаких обозначений. Насколько можно было судить, все три отверстия углублялись в тело спутника на шесть метров и далее поворачивали под прямым углом направо, налево и вниз. «Вниз», разумеется, относительно моего «верха», в принципе, я мог вполне перевернуться, так что эти понятия в условиях почти отсутствующей гравитации были очень и очень относительны.

Я недолго размышлял над тем, надлежит ли мне отправиться в один из этих ходов. Я ведь и так уже был замурован заживо, что со мной могло произойти ещё? В конце концов, не гулять же мне вокруг девятого «Ацтека» в ожидании того момента, когда у меня закончится воздух в скафандре или порошковое топливо в ранцевом двигателе!

Поэтому я без особых раздумий нырнул в один из трёх ходов — тот, что был центральным. Разворачиваться в тоннеле со сторонами сто пять сантиметров в «тяжёлом» скафандре было поначалу довольно проблемно, но потом я приноровился ориентировать плечи по диагонали прохода и стал проходить повороты почти без соударений. Я преодолел один поворот под прямым углом, потом — второй, потом — третий. Навигатор рисовал на стекле моего шлема проделанный путь и я понял, что отдалился от большого зала, в котором находился «Ацтек», в общей сложности на двадцать один метр. Тут коридор внезапно окончился и я понял, что очутился в невысоком, но широком и длинном зале. Свет фонарей не достигал дальних стен, но отражался от потолка и пола, увеличивая общую освещенность. Осмотревшись, я понял, что место это очень необычное. Передо мной находился широкий проход, по обе стороны которого располагались многочисленные… даже не знаю, что именно — короба или ложементы — в которых стояли золотые рамки с сеточками, во всём подобные тем, что я видел в контейнере у входа. Короба эти были сделаны из того же материала, что пол и стены, поднимались прямо из пола и имели длину более трёх метров. Для вертикальной установки золотой пластины в каждом таком коробе имелись особые пазы, сделанные очень аккуратно и точно в нужный размер. Я вытащил одно из золотых изделий, а потом вернул его на место — золотая рамка двигалась в пазах легко, практически без трения, но в входила в пазы очень плотно, зазор оказался минимален.

Я попытался понять, что именно мне напоминает увиденное зрелище. На ум пришли два сравнения, совершенно несхожих, но каждое точное по-своему. Первым и, пожалуй, более очевидным, оказался пчелиный улей с множеством рамок для сот. Тому, кто видел внутренность улья, сравнение это будет понятно без лишних объяснений. Другой образ оказался более экстравагантным. Мне вспомнилась поездка в составе студенческой группы в Пулковскую обсерваторию, во время которой нам были продемонстрированы стеклянные пластины с негативами фотографий звёздного неба, сделанными ещё в девятнадцатом веке. Пластины эти хранились аналогичным образом в коробках с пазами. Хотя, конечно, размеры не шли ни в какое сравнение с тем, что я видел сейчас перед собой.

Не все короба в этом длинном зале оказались заполнены. В некоторых находились лишь по несколько пластин, в других — вообще ни одной. Но имелись и такие, в которых пластин было очень много, многие десятки. Я попытался понять, сколько же может находиться золота в этом месте и не смог этого сделать ввиду невозможности определить более или менее точно размеры помещения. Только стало ясно, что речь должна идти о многих и многих сотнях или даже тысячах тонн.

Не включая двигатель, я, отталкиваясь одними руками, поплыл вдоль вереницы коробов, казавшейся бесконечной. Сначала я пытался считать их ряды, точнее, делал это по давно выработавшейся привычке фиксировать количество однотипных предметов, однако, на третьем десятке понял бессмысленность этого занятия. Тьма отступала от меня, а вместе с этим свет моих фонарей выхватывал всё новые и новые короба, тянувшиеся не только вперёд, но и уходившие в даль по обе стороны прохода.

Я не то, чтобы был потрясён, хотя… нет, конечно же, я был потрясён! Но и озадачен. Что это было? Я увидел инопланетный Гохран?… или Алмазный фонд?… или Библиотеку инопланетного президента?… или скрижали Завета инопланетного пророка?

Зал был очень длинным — двести девятнадцать метров, если верить моему навигатору — но он всё-таки закончился. В стене я увидел много квадратных отверстий со знакомой уже длиной стороны сто пять сантиметров, только теперь они располагались не рядком, а хаотично, без всякой системы. Я насчитал девять таких отверстий, возможно, их было и больше, но осматривать всю стену я не стал.

Направив себя в один из таких ходов, я проделал долгий путь почти в полсотни метров с шестью поворотами и очутился в конце-концов в пустом помещении, похожем на бездонный колодец. Охватить его взглядом мешало большое количество небольших перегородок, похожих на ширмы, расположенных совершенно хаотично вдоль двух противоположных стен. Перегородки эти казались сделаны из того же материала, что и облицовка помещения, с той только разницей, что это была не монолитная поверхность. В перегородках было прорезано множество небольших треугольных отверстий. Кто бы не возводил это сооружение, он явно умел работать с камнем! Перегородки располагались таким образом, что центральная часть помещения оставалась совершенно свободной, поэтому я без особых затруднений двинулся вперёд. Точнее «вниз»… Или, всё-таки, «вперёд»? В противоположном конце помещения я увидел в стене ряд отверстий и без долгий раздумий протиснулся в одно из них.

Путешествовал я таким образом долго, более трёх часов. На моём пути попадались комнаты с подобиями стеллажей, на которых были разложены в больших количествах предметы из блестящих белых металлов. У меня было ощущение, что это разные металлы, но какие именно определить на глаз не представлялось возможным. Думаю, не многие отличили бы платину от палладия или даже обычной ртути в тех условиях. в каких находился я.

Навигатор в скафандре неспешно рисовал на стекле шлема трёхмерную картинку моего маршрута. В какой-то момент я обратил внимание на то, что удалился от начальной точки движения, то есть зала в центре карликовой планеты, где стоял поврежденный «Ацтек», более чем на четыреста метров по прямой. В принципе поверхность спутника находилась где-то совсем неподалёку, возможно в полусотне метров, а возможно — в десяти. Будь у меня хоть какое-то горнопроходческое оборудование — да даже простейший перфоратор! — имело бы смысл попытаться проложить дорогу к свободе через стену.

Увы, об этом приходилось только мечтать!

Почему-то подумалось том, как Вадим Королёв начнёт меня искать, объявит «аврал!» и сообщит о моём исчезновении на Землю. От Королёва мысли плавно перетекли к Татьяне Авдеевой, а далее, к той нашей встрече, во время которой я запустил в невесомости золотой шарик. Это воспоминание подтолкнуло меня к повторению эксперимента. Даже не знаю для чего, быть может, для обычного развлечения?

Без всякой глубокомысленной цели я извлёк шарик, который при надевании скафандра переложил из комбинезона в один из наружных карманов. В толстых перчатках обращаться с ним было не очень-то удобно, однако, я сумел содрать с него полиэтиленовую плёнку, в которую он был запаян после исследования в лаборатории, и успешно запустил его.

Я не сомневался, что этот предмет происходил из того самого места, где теперь находился я сам. В каком-то смысле, мне пришлось вернуть его к истокам. На Родину, если угодно.

Шар описал вокруг меня круг и быстро умчался в темноту. Я был уверен, что больше не увижу его. Архитектура этого места была до того запутанной, что даже наличие электронного навигатора не спасало от блужданий, чего уж можно было ждать от золотой безделицы. Притом в условиях низкой гравитации и космического вакуума!

Но предсказатель из меня получился неважнецкий. Через пару минут шарик вынырнул из темноты, беззвучно сделал вокруг меня круг и опять удалился в том же направлении, откуда и прибыл. Это показалось мне довольно странным. Прежде этот предмет так себя не вёл: возвратившись, он продолжал движение в противоположном направлении, словно щенок, обнюхивающий незнакомую территорию. Два раза подряд в одну сторону шар никогда не уходил.

Очень скоро, возможно через полминуты, а возможно и ранее, шар возвратился, заложил вокруг меня новый круг и снова улетел в том же направлении, откуда явился. А потом проделал это в четвёртый раз. Это показалось мне совсем странным — предмет всё время удалялся в одну сторону и игнорировал другие направления… Я двинулся за ним, влез в очередной квадратный лаз со сторонами сто пять сантиметров, не очень ловко преодолел три поворота и… оказался в тупике!

Вот это было по-настоящему странно, поскольку за время моих блужданий ни один из таких проходов тупиком не заканчивался. Я попадал из одного помещения в другое и уже уверился в том, что все залы этого странного сооружения объединены в единую кольцевую систему. А вот теперь я отыскал в тупик. Точнее, не я отыскал, меня привёл сюда золотой шар с пиктограммами на поверхности.

Шарик вился вокруг меня и уже никуда не отдалялся. Привёл, стало быть, в конечную точку маршрута?

Я поймал его, остановил и спрятал в наружный карман. Не хотел, чтобы игривый щенок отвлекал.

После этого внимательно осмотрел и даже ощупал стену, перегораживавшую проход. Она выглядела совершеннейшим монолитом и не должна была поворачиваться, раздвигаться или как-то иначе освобождать путь вперёд. То есть, это явно не была дверь в человеческом понимании.

Однако, что-то меня удерживало подле неё, наверное, здравый смысл! Стенка появилась здесь не просто так — она являлась заглушкой, поскольку прямо за ней или где-то совсем рядом должна была находиться поверхность карликовой планеты. Если верить навигатору в моём скафандре, я удалился от точки входа на пятьсот двадцать четыре метра по прямой, стало быть, я преодолел систему тоннелей и нахожусь в приповерхностной области. Стенку эту поставили здесь не зря и она не должна быть глухой, ведь коридор не без умысла подведён к поверхности. Если этот пустой аппендикс был не нужен создателям, они могли бы его попросту не строить или заглушить в самом начале. Но ведь для чего-то же они довели его до этой точки!

Я долго рассматривал гладкий камень и наконец увидел то, что рассчитывал увидеть. Это был некий символ, пиктограмма, нарисованная очень тонкой линией на камне в самом его центре, в точке пересечения диагоналей. Яркий свет моих фонарей только мешал мне как следует рассмотреть непонятный знак. Чтобы лучше его видеть, я понизил яркость и ладонями закрыл рисунок от прямого света. И понял, наконец, что именно странный контур изображал — по форме и размеру он очень напоминал ту «булаву», что я отыскал в комбинезоне Ольги Капленко.

Как можно было использовать это открытие на практике я не мог понять до тех самых пор, пока не догадался ткнуть пальцем то место на камне, где была нарисована пиктограмма. Оно оказалось мягким в отличие от твёрдой поверхности вокруг. Если щель в стене затолкать кусочек жевательной резинки или пластилина, то получится полная аналогия…

То, что я проделал дальше, являлось, пожалуй, единственным, до чего я смог додуматься в сложившейся ситуации. Я вытащил из внешнего кармана золотую «булаву» и без лишний затей вдавил её в то место, что было обозначено контуром. С одной стороны я прекрасно понимал бессмысленность того, что делаю, поскольку эта «дверь» могла стоять закрытой миллионы и миллиарды лет и даже самый надёжный привод за это время попросту обратился бы в прах. Но с другой стороны, что-то же этот рисунок на камне означал и для чего-то поверхность под ним всё это время оставалась мягкой!

Артефакт беззвучно вдавился в центр плиты. Несколько секунд ничего не происходило, а потом зеркально гладкая поверхность стала странным образом меняться. По ней как будто бы прошла волна, появились складки и… возникло ощущение, что я вижу вовсе не гладкий каменный монолит, а полиэтиленовый пакет с жидкостью внутри. Это было до того странно, что я не отказал себе в том, чтобы аккуратно ткнуть перегородку пальцем и она под этим воздействием неожиданно вдавилась.

Ещё через секунду по линиям стыков заглушки и стен коридора стала выдавливаться густая, похожая на бесцветный гель, субстанция. И чем больше её выдавливалось, тем сильнее съёживалась перегородка. Для того, чтобы осмыслить происходившее, мне потребовались несколько секунд: внутренне содержимое того, что было некоторое время тому назад «каменной заглушкой», теперь выдавливалось наружу в виде густого геля… Не иначе! А ведь температура окружавшего меня пространства была всего-то на девять градусов выше абсолютного нуля. Стало быть, внутри перегородки содержалось некое вещество, претерпевавшее при контакте с золотом фазовый переход в сверхтекучую при такой температуре жидкость. Переход сопровождался скачкообразным увеличением объёма, в ходе которого ёмкость не выдерживала внутреннего давления и вскрывалась. Проще говоря, лопалась… или прокалывалась заблаговременно установленными по периметру шипами.

Красиво и изящно! Не нужны электромеханические приводы, направляющие и смазка, не нужна точная механическая обработка и качественный монтаж. Все гениальное просто, вот только насколько же сложна эта кажущаяся простота…

То, что десятью секундами ранее казалось каменным монолитом, превратилось в смятую упаковку и потёки геля на стенках коридора. Впереди, в метрах десяти перед собой, я увидел звёздное небо и хорошо узнаваемую дорожку Млечного пути. Я убрал со своего пути съёжившуюся ёмкость и толчком послал свое тело вперёд.

Секунда, другая — и вот я на поверхности ретроградного спутника. В моих наушниках зазвучали голоса Антарёва, Баштина и прочих участников Первой экспедиции, активно обсуждавших сложившуюся ситуацию и явно не подозревавших о появлении новой пары ушей. Точне сказать, новой старой пар ушей.

— Через восемь часов у него остановится система жизнеобеспечения и мы спокойно закончим начатое. Только теперь труп и скафандр отправим не в базовый морг под гарантии Акчуриной, а в самый жаркий тигель. — внушительно вещал Антарёв, на что женский голос, видимо, Лидии Опариной, парировал с истеричной интонацией:

— А что ты сделаешь с его кораблём? Маленькая атомная бомба делу не поможет, но ведь и её нет! «Скороход-десять» ты в тигель не засунешь!

— Девочки мои, не надо ругаться! — благодушно и примирительно воззвал было Баштин, но его моментально прервал Антарёв:

— Не надо здесь этих фамильярностей, Александр-Сергеевич-но-не-Пушкин, всё, что случилось здесь, произошло по вашей вине!

Баштин, разумеется, не мог не отреагировать на столь очевидный выпад в свою сторону:

— Эвона как ты заговорил, Олежка! Бедную Машеньку Махову, стало быть, я сплющил, да? Ты только забыл, что я находился за пятьдесят тысяч километров и под локоть тебя, такого умного, не толкал! Поэтому не надо с больной головы на здоровую перекладывать!

— Вот именно, не надо! — снова огрызнулся Антарёв, он вообще показался мне очень раздраженным. — Мы десятки раз обсуждали варианты действий на случай появления посторонних! Всё было продумано заблаговременно! Я не устраивал никаких экспромтов, я выполнял твои же приказы.

— Мои приказы касались случаев, когда лишний свидетель сажал корабль на поверхность! И в случае с этим европейским шпионом всё прошло как по маслу! Как раз потому, что мы сумели технично спрятать корабль. А ревизор оставил корабль висеть над поверхностью. Что прикажешь с ним делать? Лида правильно говорит, этот «Скороход» не столкнуть с орбиты и не взорвать, он втрое больше любого «челнока»… непонятно что с ним можно придумать. А ты, такой умный и красивых, захлопнул ревизора в сундуке, хотя можно было всё обыграть иначе.

— Сколько раз говорили, что в самом крайнем случае делаем вид, будто сами только что столкнулись со следами инопланетной цивилизации. — вторила начальнику Опарина. — И получаем Государственную премию за неоценимый вклад в науку и технику. А вы что устроили с Маховой?! Ревизора решили мочкануть? У вас мозги есть?!

— А у вас с Фадеевым мозги были, когда вы отоварили этого самого ревизора по голове в кабинете Акчуриной? — судя по интонации, Антарёв пребывал на грани истерики. — Ты сама же его и приложила в голову!

— Я его приложила потому, что Петя Фадеев труп Баженовой нёс за спиной! — Опарина явно не хотела допустить, чтобы последнее слово осталось не за нею. — А пятью минутами ранее мы другой труп уложил в морг. Ты думаешь, что если бы ревизор взял нас с поличным, это было бы лучше для дела?

— Я думаю, что не надо было кое-кому играть в личные отношения с подколодной змеёй, которая в итоге всю нашу концессию и спалила! Всё началось с Акчуриной, с того, что она вместо одного трупа направила на Землю другой! Подстраховалась, стало быть… На случай возможно провала! Пусть пропадут все вокруг, но только не она, так что ли?! Какая милая женская находчивость! Я неправ, Александр-Сергеевич-не-Пушкин? Поправьте меня, где там у меня в рассуждениях нестыковочка?

— Сейчас это вообще не имеет значения! Ни Акчурину не вернуть, ни ревизора — на Землю. — глухо отозвался Баштин. — Нам надо продумать схему, которая объяснит появление «Скорохода» в этом месте и последующую гибель Маховой, и ревизора. Варианты есть, придётся, конечно, раскрыть наши кладовые и рассказать о «Детях Сатурна», но мы вполне можем выстроить логичную и непротиворечивую схему событий. Хватит истерить, давайте думать…

— Сначала надо запись подтереть как следует. — послышался голос молчавшего до этого Фадеева; тот вообще производил впечатление самого флегматичного члена этой яркой бурлескной компании. — Вы за последние часы столько наговорили, что даже Нюрнбергскому трибуналу хватило бы, чтобы отправить вас на виселицу! А ведь вся эта болтовня фиксируется.

— Это наименьшая из всех проблем! У нас семьдесят два часа на на «памперсы». — отмахнулся Антарёв, но его реплика тут же вызвала эмоциональный всплеск Опариной:

— Нет у тебя семидесяти двух часов, болван! Королёв уже запрашивал, известно ли нам о местонахождении ревизора! Его уже ищут! Действовать надо быстро!

И склока понеслась по новому кругу… Эх, какой же интересный и оживленный разговор бурлил у моих невидимых коллег по «Роскосмосу», я прям заслушался! Похоже, я вылез из своей темницы вовремя, как раз к тому моменту, когда в рядах противника оформились раздрай и паника. Очень хорошо, самое время появиться с того света!

Быстро сориентировавшись по положению Млечного пути и Сатурна, я повернулся в нужном направлении и, включив ранцевый двигатель, поднялся над поверхностью спутника. Уже в первом прыжке я увидел носовую часть своего ненаглядного «Скорохода-десять». Корабль огромной блестящей иглой висел над самым горизонтом, расстояние до которого ввиду малых размеров и неправильной формы спутника, не превышало одного километра. А в реальности, думаю, горизонт был гораздо ближе.

Уже в первом прыжке я увидел носовую часть своего ненаглядного «Скорохода-десять». Корабль огромной блестящей иглой висел над самым горизонтом, расстояние до которого ввиду малых размеров и неправильной формы спутника, не превышало одного километра.

Стараясь не подниматься особенно высоко, дабы не быть замеченным раньше времени, я двигался в направлении своего корабля. Перелёт занял несколько минут, однако никого из членов первой экспедиции я в районе «Скорохода» не обнаружил. Половинки карликовой планеты оставались сдвинуты, линия по которой они разделялись была хорошо заметна, хотя не вызывало сомнений, что в случае необходимости её можно было легко и без особых усилий замаскировать.

Голоса Баштина, Антарёва, Фадеева и Опариной звучали в наушниках очень хорошо, говорившие явно находились на поверхности и не подозревали о моём присутствии. На секунду возникло искушение подняться в корабль, висевший над головой, и осуществить задержание преступников, находясь на его борту, но этот вариант я моментально отклонил. Члены Первой экспедиции могли не подчиниться моим требованиям и решиться на какие-то неординарные действия, исход которых я не мог просчитать заранее, а потому следовало действовать более грубо и брутально. В лоб, если угодно.

Я направился в сторону относительно ровной площадки, которую Антарёв при моём появлении назвал «лагерем». Там находились два однотипных межорбитальных «челнока», поскольку у каждой из двух бригад в распоряжении имелся свой корабль. Площадка была хорошо освещена — посадочные прожектора обоих «челноков» давали столько света, что можно было снимать видео высшего квалитета. Все четыре космонавта занимались какими-то работами, отчаянно при этом споря и ругаясь, так что моё появление оставалось не замечено ими вплоть до того самого момента, когда я опустился рядом с их милой группой и бесцеремонно вторгся в разговор:

— Частную концессию по добыче драгметаллов под условным названием «Первая экспедиция Александра Баштина» объявляю закрытой. Все работы приказываю остановить! Все члены преступной группы арестованы и должны проследовать на борт корабля «Скороход-десять»!

Не родился ещё тот Гоголь, который мог бы описать последовавшую немую сцену. Несколько секунд в эфире висела глубокая тишина и четыре пары глаз сквозь стёкла гермошлемов удивленно таращились на меня.

Первой нашлась Лидия Опарина, ядовито проговорившая:

— Оказался он живой! Олежка, это ты, кажется, хотел отправить ревизора по кускам в самых горячий тигель?

— Нет! — парировал Баштин. — Я сам его туда отправлю!

Он взмахнул рукой, в которой держал какой-то инструмент, и в мою сторону полетела быстро вращавшаяся деталь. То ли муфта с закрепленным в ней высокооборотным буром, то ли что-то похожее, я не смог рассмотреть, что именно. Идеальное оружие ближнего боя, стабилизирующее само себя в полёте. Может быть, номер этот и получился бы у Баштина в другой обстановке, но я уже примерно понимал, как был убит Йоханн Тимм и был готов к такого рода фокусам. Едва только Александр-Сергеевич-но-не-Пушкин взмахнул рукой, я оттолкнулся от грунта под углом сорок пять градусов, одновременно выстрелив из пистолета в прекрасно различимый на тёмном фоне белый скафандр начальника экспедиции.

И через секунду на общей частоте завибрировал голос компьютера, управлявшего жизнеобеспечением скафандра Баштина: «Сквозной пробой всех контуров защиты, ранение космонавта, неконтролируемое падение давления воздуха… неконтролируемое снижение температуры… попытка локализации поврежденной области… неконтролируемое кровотечение… попытка остановки кровотечения… не закрывайте глаза!»

— Вот же гад! — только и пробормотал Баштин.

Пуля, попавшая в торс, передала ему часть своего импульса, которого в безопорной среде оказалось достаточно для того, чтобы опрокинуть космонавта на спину. Словно в сильно замедленном видеофильме, Баштин завалился назад и стал неспешно отдаляться от грунта.

Я же, описав небольшую дугу, вернул себя при помощи ранцевого двигателя на поверхность спутника, буквально на то же самое место с которого произвёл выстрел. Опарина, Фадеев и Антарёв молча смотрели на меня и не пытались шевелиться. Наглядный урок, видимо, пошёл впрок.

— Итак, я повторяю своё распоряжение о вашем аресте. И скажу как будет дальше. — продолжил я прерванную было речь. — Сейчас вы, все трое, поднимаетесь на борт «Скорохода-десять», проходите в шлюз номер один, который будет открыт по моему приказу. После шлюзования проследуете в отсек под номером два-четыре. Там будете ждать меня. О дальнейшем узнаете по моему прибытию.

— Не забудьте Баштина притащить. — подал голос Фадеев, небрежно указав за свою спину,в ту сторону, где в темноту медленно уплывало невесомое тело его бывшего начальника. — Как бы традиция… и всё такое… на Землю вернуть надо.

— Это действительно то, что тебя беспокоит в данную минуту?! — выдохнула Опарина. — Я просто не верю собственным ушам: такое ощущение, что последние два года я работала плечом к плечу с австралопитеками…

На протяжении следующих трёх часов я допросил порознь всех трёх арестантов. И услышал поразительный рассказ о том, как двумя с половиной годами ранее Александр Баштин совершенно случайно обнаружил, что один из многочисленных ретроградных спутников Сатурна является не обычной малой планетой, захваченной гравитацией гигантского небесного тела, а настоящим космическим кораблём, построенным неизвестно кем неизвестно когда и неизвестно где. Корабль этот мало того, что был идеально замаскирован под ничем не примечательное небесное тело, так ещё оказался вместилищем неимоверного количества изделий из драгоценных металлов. Последнее обстоятельство вызвало среди членов экспедиции череду мучительных споров о том, как надлежит действовать: оповестить ли человечество о факте обнаружения следов пребывания в Солнечной системе инопланетной цивилизации или же не делать этого, а распорядиться несметными богатствами самостоятельно? Может показаться удивительным, но члены экспедиции единогласно пришли к заключению, что с человечеством не случится ничего страшного, если удачливые космонавты возьмут себе тонну-другую золота и сообщат о необыкновенной находке через месяц. Вполне ожидаемо месяц был продлён до трёх, затем до шести… и в конечном итоге растянулся более чем на два года.

Неизвестных строителей небесного Гохрана предприимчивые золотодобытчики назвали «Детьми Сатурна», очевидно, имея в виду греко-римскую легенду, в которой плодовитый бог Кронос-Сатурн пожирал собственных детей, опасаясь заговора с их стороны. Аллюзия на старинную легенду оказалась не только яркой, но и во многом точной — таинственное небесное тело было связано с планетой-гигантом, невидимой пуповиной гравитации, при этом его обитатели сгинули в небытие подобно убитым детям. Члены экспедиции, будучи людьми с техническим образованием и имевшие немалый опыт работы с космической техникой, деятельно пытались изучить попавший в их полное распоряжение необычный объект. Однако в полной мере им не удалось даже восстановить схему его внутреннего строения. Часть внутренних зон так и осталась недоступной для них, хотя зондирование и пробное бурение свидетельствовали о наличии в них помещений. Предприимчивые золотопромышленники отыскали несколько золотых шаров, научились их запускать и сделали определенные выводы о способности этих артефактов ориентироваться в пространстве, однако принцип их работы не выяснили, как, впрочем, и цель создания.

Сложившаяся стихийно преступная группа действовала со всё возраставшим размахом. После того, как Баштину удалось организовать канал доставки золота на Землю и его последующую легализацию, добыча драгоценного металла, точнее, его переплавка из готовых изделий, приняла масштабы почти промышленные. Арестованные независимо друг от друга во время первых допросов сошлись в том, что каждый месяц на Землю они перебрасывали более двух тонн золота. Хотя Баштин категорически запретил подчинённым брать себе хоть что-то из найденного в недрах спутника, сам он не считал себя скованным этим ограничением. Так диковинные золотые предметы, преподнесенные им в виде подарков, появились сначала у Ольги Капленко, а потом у Людмилы Акчуриной.

Весь этот милый подпольный междусобойчик исправно функционировал на протяжении многих месяцев. Но всё полетело коту под хвост после того, как возле спутника появился европейский межорбитальный «челнок». В нарушение всех существующих правил корабль двигался, соблюдая максимальную скрытность и его пилоту удалось застать «концессионеров» врасплох. Когда они поняли, что рядом находится посторонний, маскировать свою деятельность оказалось поздно — иностранец увидел слишком многое, в том числе и разрезанную планету. На свою беду иностранец совершил посадку на небесное тело, видимо, ему просто не хватило воображения для того, чтобы предположить конечный результат собственной необдуманной смелости. Возможные варианты действий на случай разного рода нештатных ситуаций обсуждались участниками преступной группы постоянно, поэтому они оказались во всех отношениях готовы к уничтожению ненужного свидетеля.

Примечательно, что бедолага Йоханн Тимм не просто посадил свой корабль на поверхность, он умудрился втиснуть его на узкую перемычку между половинами раздвинутого спутника. Сложно сказать, чем он руководствовался, совершая этот опрометчивый поступок, возможно, он не догадался, что процессом разделения небесного тела можно управлять. Как бы там ни было, своей посадкой Йоханн значительно облегчил работу убийцам по сокрытию своего корабля.

«Концессионеры» убили его без особых церемоний, используя подручный инструмент. В последнюю секунду своей неординарной жизни Йоханн Тимм, должно быть, с немалым удивлением узнал, что в умелых руках убивать не хуже пули может и высокооборотный бур. Однако, в результате произошедшей борьбы от пули Тимма погибла Регина Баженова. Её смерть была замаскирована коллегами под несчастный случай на производстве, вскрытие осуществила Людмила Акчурина. Никто из допрошенных мною не смог сказать наверняка, была ли последняя посвящена в истинную причину случившегося. Баштин пообещал урегулировать все возможные проблемы с экспертизой и обещание сдержал, Акчурина подготовила все документы так, как это надо было ему.

Серьёзной проблемой явилось сокрытие тела Йоханна Тимма. Кстати, его имя и фамилию убийцы так и не узнали. Ответ на вопрос, надлежит ли спрятать труп возле корабля, на котором прилетел убитый, или же его следует увезти как можно дальше, расколол преступную группу. Каждый из вариантов имел свои достоинства и недостатки. В конце концов возобладала точка зрения Баштина, доказывавшего, что тело неизвестного европейского космонавта следует тайно доставить на борт «Академика Королёва», расчленить там и сжечь по частям в печах аффинажного производства, благо высокотемпературных печей там имелось более сотни.

Дабы скрыть перевозку трупа европейского разведчика, он был доставлен на борт операционной базы в одном мешке с телом Регины Бажновой и помещён в соседнюю морозильную ячейку морга. План был не лишён изящества и имел все шансы быть успешно реализованным, но как это часто бывает в сложных комбинациях с участием разных людей, подвело то, что принято называть «человеческим фактором». Акчурина хотя и написала заключение о причине смерти Баженовой в точности так, как это было нужно Баштину, заложила ту самую бомбу с часовым механизмом, что привела в конечном итоге к известной развязке. Она отправила на Землю под видом тела Баженовой труп Йоханна Тимма. Она явно делала ставку на то, что тело будет обнаружено и этот факт приведёт к полноценному расследованию, в ходе которого станет известна правда о случившемся.

Этот наивный расчёт с очевидностью доказывал, что Людмила Акчурина плохо ориентировалась в обстановке и не имела представления о реальной подоплёке происходивших вокруг неё событий. Она ничего не знала о племяннике Ольге Капленко, обеспечивавшем на космодроме «Огневой» пропуск без досмотра нужных грузов, и по-видимому, не понимала, что столкнулась с хорошо отлаженной системой.

О том, что побудило Людмилу Акчурину поступить подобным образом, теперь оставалось только гадать. Сама она ничего на сей счёт сказать не успела, а я во время нашей единственной встречи нужного вопроса не задал. Точнее, я не знал, что подмена тел была осуществлена именно ею, хотя и допускал возможность этого…

Скорее всего, на столь необычный шаг Людмилу сподвигли обстоятельства личной жизни — беременность, осложнения в отношениях с Александром Баштиным, подозрения в недобросовестных манипуляциях с его стороны или нечто иное в этом же духе. Во всяком случае, совершив этот нетривиальный поступок, она не поставила о нём в известность Баштина и, судя по всему, намеревалась сохранять содеянное в тайне максимально долго. В этой связи нельзя было не отметить того, что Акчурина не пожелала официально информировать руководство «Роскосмоса» о происходящем. Она явно не понимала серьёзность ситуации и грозившую ей опасность. В конечном итоге именно эта двойственность, часто проявляющаяся в поведении женщин в эмоционально напряженных ситуациях, стоила ей жизни.

Баштин узнал об отсутствии тела европейского космонавта далеко не сразу. Это произошло только тогда, когда появился удобный момент для уничтожения тела. Члены его преступной группы должны были работать в «красной» зоне в одиночку, без других космонавтов, что позволяло им осуществить задуманное без помех, но… не тут-то было.

«Концессионеры» поначалу довольно спокойно отнеслись к выходке Людмилы, поскольку были уверены, что Баштин организует пропуск нужного груза по прибытию на Землю без лишних вопросов. Однако после того, как им стало известно о том, что Максим Ардашев в нужный день не вышел на работу, внутри преступной группы возникла некоторая нервозность.

Она переросла в панику когда выяснилось, что на станцию «Академик Королёв» откомандирован ревизор «Роскосмоса», отправившийся в полёт на корабле дальней зоны класса «Скороход», самом скоростном из всех, находившихся в эксплуатации. Чрезвычайная спешка моего перелёта разбудила самые мрачные ожидания членов группы, которые стали склоняться к мысли о необходимости физического устранения Акчуриной.

Баштин пытался до последнего момента отвести от неё угрозу расправы, однако после того, как Людмила отказалась выдать ему для уничтожения тело Регины Баженовой, разрешил осуществить убийство. Преступники успели осуществить его фактически в последнюю минуту, уже после моего прибытия на борт операционной базы.

В нападении участвовали Фадеев и Опарина, работавшие перед тем в «красной» зоне, фактически в том же «красном» коридоре, в котором находился медицинский отсек Акчуриной. Баштин в это время находился на встрече со мной в «Ситуационном» зале, что обеспечивало ему наилучшее из всех возможных alibi. Своё нападение преступники синхронизировали с перезагрузкой главного сервера. Опасаясь, что им не хватит времени, осуществили отключение части шлейфов сигнализации, а потом включили их обратно. То, что они великолепно провернули эту операцию, саму по себе довольно нетривиальную, свидетельствовало о как о прекрасном знании ими материальной части, так и хорошей предварительной подготовке. Весьма сложное преступление злоумышленники сумели осуществить менее чем за семь с половиной минут причём без сколько-нибудь грубых просчётов. Я чуть было не спутал их планы своим внезапным появлением, но они проявили недюжинные выдержку, смекалку и способность ориентироваться в быстро меняющейся обстановке. Опарина огрела меня по голове медицинским кронштейном и парочка благополучно сбежала, унеся с собою труп Регины Баженовой.

Правда, буквально через минуту им пришлось его бросить в межбортном пространстве, что обесценило до некоторой степени их первоначальный успех…

Противники мои были людьми с отличным образованием, неглупые и притом обученные действовать в нестандартных ситуациях. С перспективным мышлением у них всё обстояло очень даже неплохо, а поэтому они понимали, что ситуация развивается в неблагоприятном направлении. На протяжении нескольких дней члены группы обсуждали предпочтительные варианты развития событий. Собственно, они сводились к двум принципиальным схемам: заявить об обнаружении инопланетных сооружений на ретроградном спутнике до того, как я закончу свою работу в системе Сатурна, либо сделать это после моего отлёта. В конечном итоге они склонились к последнему варианту, поскольку первый выглядел слишком уж недостоверным. С лихорадочной активностью они стали проводить проверку и чистку помещений внутри спутника, удаляя следы своего присутствия там, коих за два с лишним года накопилось немало.

Именно за этим занятием я и застал Антарёва и Махову, когда внезапно появился у спутника, обогнав в пути корабль Баштина. Мой визит без приглашения побудил членов преступной группы реализовать один из сценариев развития событий, который обсуждался ими ранее как модель поведения на случай несанкционированного появления посторонних лиц.

Что последовало за этим я знал не понаслышке. Да и радиообмен преступников, полностью сохранённый в памяти компьютеров, весьма красноречиво дополнял мои собственные впечатления.

Вот, собственно, такая получалась история. Не то, чтобы сильно запутанная, и не то, чтобы совсем простая.

Люди несовершенны. Поэтому они не совершают идеальных преступлений. И по той же самой причине не проводят идеальных расследований.

Всегда, окидывая взглядом проделанную работу, приходишь к выводу, что многое можно было бы сделать лучше. Или иначе, как минимум. Но поскольку история не признаёт сослагательного наклонения, остаётся довольствоваться тем, что сделано в действительности.

После окончания допросов арестованных, мне осталось только погрузить их в принудительный сон и направить «Скороход-десять» к операционной базе «Академик Королёв». Дабы исключить появление на опустевшем спутнике наших европейских друзей, я выставил в лоции метку «национальное захоронение» и послал на «Гюйгенс» официальное уведомление о том, что на указанном небесном теле находятся останки российского космонавта Маховой Марии Владимировны. Это было всё, что следовало знать нашим коллегам. Строго говоря, я даже никого не обманул… Хотя потрясение Вадима Королёва, узнавшего о подобном уведомлении, думаю, было немалым.

Мои дела в системе Сатурна пришли к логическому завершению. Оставались пустяки — завернуть на «Академик Королёв», залить в баки две тысячи тонн жидкого водорода, взять на борт Ольгу Капленко и погрузить её в принудительный сон, точно также, как это я проделал с подельниками Александра Баштина. После этого мне следовало взять курс на Землю и на всё время разгона корабля отправить в сон самого себя.

Если полёт пройдёт удачно, я имел все шансы успеть на праздник «Белых ночей» в Петербург.

Такая вот незамысловатая программа на ближайшие десять — одиннадцать суток…

Ах да, мне ещё следовало подумать над содержанием служебной записки генералу Панчишину. Но вот это уже действительно был пустяк.

Эпилог

Избранные фрагменты служебной записки ревизора СРК МФ «Роскосмос» Акзатнова П. И., подготовленной по результатам командировки в систему Сатурна.

«Кому: Начальнику Службы ревизионного контроля Федерального министерства «Роскосмос» Панчишину Н. Н.

От кого: ревизора Службы ревизионного контроля Акзатнова П. И., космонавта I категории.

Служебная записка.

(…)

Во исполнение полученного приказа осуществил перелёт на операционную базу «Академик Королёв», где в результате активного проведения комплексных поисковых мероприятий была выявлена группа сотрудников «Роскосмоса», вставшая на путь прямого нарушения не только служебной присяги, но и отечественного Законодательства.

О некоторых деталях проведенной работы сообщено выше. Ряд технических вопросов, связанных с обходом злоумышленниками технических средств и существующих правил контроля, в настоящий момент не выяснены. Очевидно, все эти немаловажные детали станут предметом тщательного изучения предстоящего следствия.

Сейчас, однако, хотелось бы остановиться не на обзоре деталей произошедшего, а на некоторых аспектах обобщенного анализа вскрытой проблемы.

Прежде всего, пришло время признать, что рост числа космонавтов ожидаемо привёл к снижению их интегрального человеческого капитала. Если первые поколения космонавтов, объективно малочисленные, комплектовались из людей без изъяна, лучшими из лучших, своего рода «сверхчеловеков», то объективная потребность направлять для работы в космос сотни и тысячи людей уже в прошлом столетии закономерно привела к снижению требований к кандидатам на этапе отбора.

Основные требования к кандидатам в космонавты ныне лежат в области их здоровья и технической подготовки, а нравственно-этическая сторона личности не является объектом оценки. Это напрямую сказывается на мотивации соискателей звания «космонавт». Сейчас мы не найдём среди них идеалистов или людей, готовых к самопожертвованию. Космонавт сегодня — это обычный инженер, работающих в немного необычной обстановке. Как и всякий обычный человек сегодняшний космонавт подвержен тем же страстям и стрессам, что и его современник, живущий в условиях Земли.

Однако, условия Внеземелья намного более коварны, чем даже самые экзотические условия на Земле. В сравнении с последними они таят намного больше неочевидных ловушек.

Прежде всего речь идёт о колоссальной удаленности отдельных космических экипажей от Земли и цивилизации. Чем дальше космическая экспансия будет уводить космонавтов от родной планеты, тем сильнее они будут ощущать свою оторванность. На Земле сейчас просто нет такого места, до которого следовало бы добираться месяц, а между тем для современной пилотируемой космонавтики перелёт в одну сторону продолжительностью в тридцать суток — это вполне тривиальное удаление. В ближайшие годы, с переносом баз в Занептунье и пояс Койпера, а также в связи с ожидаемыми межзвёздными полётами, удаленность экипажей будет только возрастать.

Рост удаленности от Земли уже привёл — и приведёт в дальнейшем — к неизбежному усилению оторванности, изолированности от человечества и в конечном итоге, к ощущению космонавтами своей полной автономии. Эти негативные перемены психологического состояния неизбежно приведут к трансформации поведения.

(…)

Космические экипажи функционируют в условиях материального изобилия до тех самых пор, пока исправна техника, призванная это изобилие обеспечивать. При выходе из строя даже небольшой её части очень остро встанет вопрос о самоограничении и распределении оставшихся ресурсов. В условиях полной автономии и невозможности получить помощь с Земли в более или менее приемлемые сроки, распределение ресурсов грозит привести к произволу, фаворитизму, неподчинению и в конечном итоге — утрате экипажем управляемости. Консенсус возможен среди членов небольшой группы людей — пять-семь, максимум, десять человек — но крупные экипажи, состоящие из многих десятков и даже сотен космонавтов, в случае ограничения материальной базы своего существования, обречены на серьёзные внутренние конфликты.

Опыт морских путешествий эпохи великих географических открытий, проходивших в условиях полной автономности экипажей, даёт нам массу примеров бунтов, массового неподчинения приказам и т. п. Нет никаких объективных предпосылок утверждать, будто ничего подобного не произойдёт в космосе.

Произойдёт!

(…)

Уверенность, будто увлеченные и склонные к подвижничеству люди напрочь чужды материальной заинтересованности и готовы довольствоваться малым, вряд ли обоснованна. Образ «человека науки», точнее, соответствующий ему примитивный литературный штамп, создан детской литературой, вроде романов Жюля Верна и пр. К реальной жизни он имеет отношение весьма опосредованное.

Напротив, в реальной жизни и истории прошлого мы находим массу примеров того, как «подвижники», «люди науки», «люди одной идеи», поборники «чистой науки» и прочие носители незаурядных человеческих качеств демонстрировали вполне понятную потребность в удобствах и материальном изобилии. Яркий тому пример — археолог Картер, открывший захоронение древнеегипетского фараона Тутанхамона. На протяжении многих лет Картер вёл раскопки в Египте, мирился с бытовыми неудобствами и демонстрировал самоотречение во имя науки. Но высокие моральные качества не помешали ему совершать хищения ценностей в том числе и из гробницы Тутанхамона. Именно разоблачение одной из таких попыток привело в конечном итоге к отстранению Картера от работ и дипломатическому скандалу. В этой связи нельзя не упомянуть того, что после смерти Картера его дочь продавала древнеегипетские древности, добытые нелегально отцом, не особо скрывая их происхождение.

Примеров такого рода великое множество. Они малоизвестны, но не потому, что редки, а просто в силу существующей сейчас информационной политики в этой области.

Нет никаких объективных причин считать, что учёные — это особые люди-бессеребреники. Ничего подобного! Их бескорыстие — это всего лишь вопрос цены. Ситуация с «концессией Баштина» это весьма выразительно подтвердила — ни один из шести членов группы не отказался от быстрого обогащения, когда для этого представился реальный шанс.

(…)

Прекрасной иллюстрацией тезиса об изменении мотивации членов автономной экспедиции может служить история покорения Центральной и Южной Америки испанскими экспедициями Кортеса и Писарро. Мы можем объективно судить о происходивших с колонизаторами переменах на основании мемуаров, написанных как самими участниками этих походов, так и их ближайшими потомками. На покорение неизвестных земель отправлялись люди высоко мотивированные, значительную долю колонизаторов составляли лица благородного происхождения, хорошо образованные, религиозные, с немалым жизненным опытом. Их никак нельзя назвать люмпенами или отбросами общества, напротив, их с полным правом можно отнести к лучшей его части, которую Лев Гумилёв не без оснований и очень метко называл «пассионарной».

И как же вели себя эти «пассионарии» в условиях полной оторванности от центров привычной им цивилизации, в обстановке полной неопределенности и риска для жизни? Мы видим тотальный отказ от тех правил и норм, что регулировали жизни каждого из этих людей до похода. Многожёнство, вероломные отказы от данных прежде клятв, заговоры против своих же однополчан, мятежи и т. д. и т. п. Можно только удивляться тому, как быстро с образованных и цивилизованных людей в условиях полного отрыва от привычного им общества и жизненного уклада слетал налёт этой «цивилизованности».

Почему мы считаем, что в условиях длительных космических экспедиций с их участниками не произойдёт подобная метаморфоза?

Совершенство техники и естественнонаучных представлений не гарантируют того, что психология человека сегодняшнего дня принципиально отличается от психологии участников экспедиций Кортеса и Писарро.

На этапе подготовки дальних космических полётов мы можем проверить уровень образования и физическое здоровье кандидатов в члены экипажа. До некоторой степени в наших силах удостовериться в их психическом здоровье и стрессоустойчивости. Однако оценка морально-нравственного облика кандидатов носит характер во многом индикативный и условный. Подлинные человечность, жертвенность и бескорыстность космонавта проявляются в условиях стресса, то есть тогда, когда возможность его выбраковки отсутствует по определению.

(…)

Мы должны признать, что с ростом числа отечественных космонавтов в их ряды неизбежно будут проникать люди недостойные и прямо деструктивные. Если же мы и впредь будем наделять в своём воображении наших космонавтов мифическими «сверхкачествами», то эта ошибка разрушит всю программу освоения дальнего космоса и будет стоить «Роскосмосу» больших жертв.

(…)

Как и всякая крупная корпоративная структура Федеральное министерство «Роскосмос» функционирует в условиях известной изолированности от общественного контроля и непрозрачности многих назначений. Это открывает простор для продвижения людей малодостойных, но удобных и управляемых с точки зрения административного аппарата. Не приходится удивляться тому, что преступную группу на операционной базе «Академик Королёв» создал именно Александр Баштин, космонавт во втором поколении, формально находившийся на хорошем счету у руководства и имевший прекрасные аппаратные связи.

В том или ином виде подобные ситуации будут воспроизводиться и в дальнейшем.

(…)

Совокупность изложенных выше доводов ставит в повестку дня Федерального министерства «Роскосмос» разработку широкого комплекса мер — организационных, технических и правовых — по созданию системы принудительного поддержания законности в условиях длительных космических полётов. Штатным расписанием должны предусматриваться должности для поддержания порядка и связанного с этим комплекса полицейских мероприятий, на борту кораблей должны находиться помещения для изоляции нарушителей порядка, лица, призванные его поддерживать, должны пройти необходимую профильную подготовку и располагать оружием и специальными средствами.

Экипажи должны во всём повторять структуру цивилизованного общества. Нежелание признавать этот вывод закладывает бомбу замедленного действия под всю программу освоения дальнего космоса.»

Оглавление

Глава 1. Хуже незваного гостя

Глава 2. Красивая бритая голова

Глава 3. В трёх соснах за тремя зайцами

Глава 4. Бесконечные кольца Сатурна

Глава 5. Я называю это сотрудничеством…

Глава 6. Фонтаны Энцелада

Глава 7. Капитан, у нас есть пустой карцер?

Глава 8. Черная душа

Глава 9. Разрезанная планета

Эпилог