Преклони предо мною колена [Богумил Ржига] (fb2) читать онлайн

Богумил Ржига ПРЕКЛОНИ ПРЕДО МНОЮ КОЛЕНА Роман Перевод с чешского

ОЖИВШИЕ СТРАНИЦЫ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО

«Преклони предо мною колена» — первый исторический роман Богумила Ржиги, видного чешского прозаика старшего поколения (род. В 1907 г.), который уже известен советским читателям по переводу дилогии «Мужик» (Издательство иностранной литературы, М., 1962) и произведений для детей — «Поездка Гонзика в деревню» (Детгиз, М., 1957, 1961), «Наш Витек» (Детгиз, М.,1965).

Б. Ржига обычно пишет о том, что он близко и хорошо знает. Много лет он работал школьным учителем, и его сказки и рассказы для детей, которые он начал публиковать еще в 40‑е годы, стали любимыми книжками уже нескольких поколений маленьких чешских читателей.

Большое место в творчестве Ржиги занимают произведения о чешской деревне, о ломке старого уклада жизни в условиях социалистической перестройки страны. Его роман «Земля настежь» (1950) был одним из первых произведений послевоенной чешской литературы о заселении пограничных земель, о том, как бывшие батраки впервые почувствовали себя в обществе полноправными людьми. В книге «Две весны» (1952) Ржига описал маленькую чешскую деревушку, встречающую Советскую Армию весной 1945 года, и начало кооперирования в этой деревне весной 1948 года после февральской победы прогрессивных сил над реакцией. Многие проблемы в книге были решены еще несколько облегченно, однако в целом писатель верно отразил и расстановку классовых сил в момент исторического поворота в судьбах крестьянства, и закономерность победы Коммунистической партии в битве за деревню. Многоплановую картину развития чешского села за последние полвека Ржига создал в романс «Мужик», действие которого доведено до периода коллективизации. В этом произведении писателю удалось убедительно использовать свое прекрасное знание быта, нравов и характеров чешской провинции.

В деревне происходит действие и последнего романа Б. Ржиги «Доктор Мелузин» (1973). Писатель изобразил здесь процесс духовного возрождения столичного врача, который буквально бежит из Праги в село после тяжелого потрясения и распада семьи, вызванного эмиграцией его жены в период политического кризиса 1968 года. Этот типичный горожанин открывает для себя новый мир современной деревни, бесповоротно идущей по социалистическому пути; повседневное общение с местными жителями, участие в их заботах помогает ему вновь обрести веру в себя и найти достойное место в жизни. Роман «Доктор Мелузин» интересно дополняет такие книги Ржиги, как «Две весны» и «Мужик»: герои новой книги уже далеко не те люди, которые знакомы нам по прежним произведениям писателя, но они успешно продолжают начатое ими дело.

Таким образом, Ржига — прежде всего писатель «деревенской» темы, писатель детский. Исторический роман на первый взгляд представляет в его творчестве нечто неожиданное. Но это не совсем так.

События, описанные в романе «Преклони предо мною колена», относятся к XV веку, однако и эта книга возникла на основе материала, очень близкого писателю, глубоко им освоенного и прочувствованного. Дело в том, что в свое время Ржига учительствовал в небольшом восточночешском городке Подебрады, откуда происходил князь Иржи Подебрад, избранный в 1458 году королем Чехии. Изо дня в день школьный учитель проходил мимо величественной конной статуи короля. В тяжелые годы гитлеровской оккупации, которые писатель провел в Подебрадах, память о былой славе Чехии ожила с особенной силой. Но вот пришло освобождение. Б. Ржига активно включился в работу по строительству новой, социалистической культуры, а в творчестве все силы посвятил актуальной современной проблематике. Король Иржи, чешская история отошли на второй план, но они не перестали занимать писателя.

«Я бродил по следам короля, — рассказывает Ржига, — не только в Подебрадах, но и в Кутной Горе, на Лиловой улице в Праге и в замке Литице, где размещался некогда королевский двор; в живописном Полштейне, в моравском Кулштате...»^[1]. Но подступ к томе дался писателю не сразу. Замысел и тип романа окончательно определились, когда пришло решение главными героями повествования сделать не самого владыку Иржи, лицо историческое, а людей его окружения, в обрисовке которых писатель чувствовал себя менее скованным. Это давало не только простор фантазии, но и большую возможность добиться художественной убедительности. Ведь речь шла не о том, чтобы просто иллюстрировать историю, писатель ставил перед собой цель — воссоздать характерный для того времени тип взаимоотношений между людьми, показать столкновение рождающихся гуманистических идеалов с суровой реальностью средневековья.

Так главным героем романа стал воин из дружины Иржи Подебрада — побочный сын богатого купца — Марек из Тынца, а в основу сюжета легла история любви Марека и Анделы Смиржицкой — дочери знатного вельможи, приближенной супруги подебрадского князя пани Кунгуты.

Роман переносит нас в смутную эпоху середины XV века. Недавно отшумели гуситские войны, потрясшие всю средневековую Европу. В битве у Липан (1434 г.) радикальное крыло гуситского движения — табориты — были разгромлены совместными силами католиков и умеренных гуситов-чашников, которые объединились на основе так называемых «пражских компактатов». По этому соглашению католическая церковь, сделав некоторые уступки в религиозных вопросах (например, признав причащение «под обоими видами» — хлебом и вином, отсюда встречающийся в романе термин «священник-подобой»), сохраняла свои земельные богатства и политическое влияние. Однако ни временный союз чашников с католиками, ни разгром таборитов не привели к вожделенному миру. Более того, Чехию, которая во время гуситских войн сплачивалась перед лицом внешнего врага и успешно отражала крестовые походы, теперь изнутри раздирали феодальные междоусобицы. Церковь, дворянство, бюргеры — все стремились укрепить свое положение, расшатанное революционными действиями таборитов, с новой энергией эксплуатируя бедняков, образуя новые партии и группировки, стараясь превзойти друг друга в вероломстве и насилии. Борьба по-прежнему носила характер религиозных разногласий. Южночешский магнат Олдржих из Рожемберка верховодил панами-католиками, а против него выступали паны-чашники, среди которых вскоре выдвинулся молодой подебрадский князь Иржи.

Б. Ржига описывает в романе период, когда Иржи Подебрад стремительно расширяет сферу своего влияния, действуя то хитростью, то оружием, то дипломатией, тщательно подготовленным молниеносным броском берет Прагу (1448 г.) и уверенно движется к чешской короне.

Общая атмосфера того времени, когда вопросы веры все явственнее отступали на задний план перед открытыми политическими конфликтами, когда реальной и активной силой становилось купечество и первые чешские промышленники, когда зарождалось новое самосознание личности, не укладывающееся в предписанные традицией сословные каноны, передана в романе прежде всего через ее отражение на трагической любви главных героев.

Отец Марека — энергичный и оборотистый предшественник чешских капиталистов — сделал ставку на Иржи Подебрада: он послал сына в его дружину и щедро снабжал князя деньгами. Союзником Подебрада был поначалу и отец Анделы, но потом он переметнулся к его врагам. Так стало невозможным счастье влюбленных, которые до той поры мужественно противостояли всем интригам и испытаниям.

Печальный финал имеет и дружба Марека с дружинником Подебрада Дивишем из Мелитинка, который при всей своей бесшабашности оказывается способным на истинную верность и высокую самоотверженность.

Жестокое время не благоприятствовало любовным союзам, основанным лишь на влечении сердца, и дружеским узам, чуждым корыстного расчета. Но писатель сумел показать красоту их обреченных на провал благородных порывов, красоту, окрашенную в трагические тона.

В романе Ржиги на материале далекого прошлого поднимается актуальный и сегодня вопрос о взаимоотношении человека и истории, права и справедливости, счастья и долга. Но при этом Ржига нисколько не модернизирует события, не строит сомнительных аллегорий. Его роман — действительно исторический — о конкретных людях конкретной эпохи.

Писатель создал яркие типажи людей чешского средневековья. Интересен образ Иржи Подебрада: молодой, энергичный, он стремится действовать уже не одной только грубой силой, он ценит образованность и верность. Однако князь может совершенно хладнокровно сгноить в крепостной башне честнейшего человека — портного Кржижковского, лишь бы его не обвинили в попустительстве еретикам. Выразительны образы подебрадского военачальника Яна Пардуса, типичного средневекового рыцаря — разбойника Яна Колды из Жампаха, расчетливого купца — отца Марека.

Несколько в ином ключе выдержаны образы Марека и Анделы, которых окружает романтический ореол, но романтичность юных влюбленных резче оттеняет суровость описываемой эпохи. «Преклони предо мною колена» — это книга, сочетающая достоверность исторического повествования и, как писал ее чешский рецензент Ш. Влашин, «печальный романс» о несбывшейся любовной мечте^[2].

Исторический роман имеет в чешской литературе богатую традицию, его судьбы тесно связаны с развитием освободительной борьбы чешского народа. Первым чешским прозаиком, получившим европейскую известность, был основоположник реалистического исторического романа Алоис Ирасек (1851—1930), произведения которого, в живых образах воскресившие для читателя древние чешские сказания и славную эпоху гуситских войн, мужественный отпор чешских патриотов иноземным поработителям и истоки национального возрождения, способствовали пропаганде демократических идеалов, воспитывали стремление к национальной независимости. Новатором в этом жанре выступил Владислав Ванчура (1891—1942). Свободных и цельных людей он воспел в романе «Маркета Лазарова» — поэтической легенде о благородных средневековых разбойниках, а его грандиозная патриотическая летопись «Картины из истории народа чешского» (1939—1940) явилась одним из самых значительных произведений чешской литературы антифашистского сопротивления. Историческая тематика успешно разрабатывалась и в литературе социалистической Чехословакии. Достаточно вспомнить В. Неффа, Й.  Томана, Ф. Кубку, М. В. Кратохвила, В. Каплицкого. Теперь в одном ряду с этими именами с полным правом можно назвать имя Б. Ржиги, который обогатил современную историческую прозу обращением к сравнительно мало в ней освещенному периоду прошлого своей страны и интересным творческим решением, развивающим плодотворные традиции В. Ванчуры. Влияние автора «Маркеты Лазаровой» сказывается у Ржиги на характере авторской речи, которую он слегка стилизует под речь рассказчика — свидетеля событий, а также в использовании метафор, в кинематографически быстрой смене эпизодов, да и в трактовке средневекового человека, для которого жестокость, особенно в отношении к подданным, была нормой повседневного поведения.

«Поверьте, — писал Ржига о своей работе над романом, — этот труд отнюдь не был легким. Я должен был вжиться в ту эпоху, проникнуться ее верой, забыть о всей нашей истории после пятнадцатого века...»

Эффект непосредственного рассказа достигается в романе риторическими вопросами и восклицаниями, постоянным обращением к читателю, которого словно приглашают поразмыслить над возможным ходом событий и мотивами человеческого поведения: «Что за звон? Это колокола? Это грохочут аркебузы? Это мостовая дрожит под копытами коней? Наверное — все вместе, потому что в город во главе пестрой кавалькады дворян въезжает Иржи из Подебрад».

Речь рассказчика призвана приблизить к читателю мировосприятие средневекового человека, его видение окружающего: «Марек входит в храм и осеняет себя крестным знамением, ибо тут пребывает бог». Однако безусловная вера во всевышнего уже поколеблена, человек все яснее сознает необходимость руководствоваться своим собственным разумом и брать на себя ответственность за свои поступки. И это сознание передано легкой иронической окраской авторской речи: «Простит ли его бог? Только бог не снисходит до ответа. Может быть, у бога есть другие дела, а может, он отвечает так тихо, что в шуме, с которым верующие покидают храм, ничего не слышно».

Избранная Ржигой манера письма не способствует пространным психологическим описаниям. Характеры героев раскрываются в действии, в поступках, в столкновениях. Оттенки их переживаний передаются изменениями в стиле повествования: то по-деловому перечислительном, то спокойно-описательном, то возвышенно-метафорическом. Вот Марек впервые увидел Анделу: «Зеленое шелковое платье плотно облегает тонкую талию. Расширяясь кверху, платье походит на прелестную вазу, края которой обрамляют белоснежные плечи с задумчивым цветком лица». Так видеть девушку может только влюбленный, и нет никакой нужды подробнее расписывать душевное состояние Марека. А вот Марек, обуреваемый противоречивыми чувствами, сопровождает из Праги в Подебрады арестованного подебрадским войском верховного бургграфа чешской столицы пана Менгарта. Состояние героя, в душе которого ненависть наталкивается на простую человеческую жалость, хорошо передает сама манера повествования: «Кто после битвы у Липан приказал спалить амбары, где находились пленные табориты и сиротки? Пан Менгарт. Кто долгие годы правил в Праге жестоко и надменно? Пан Менгарт. Кто в присутствии кардинала Карвайала предал чашу и снова присягал католической вере? Пан Менгарт. Остается лишь добавить, что пан Менгарт тоже человек. И весьма старый? Скоро его закроет земля. Марек это сознает и обращается с ним соответствующим образом».

Роман Ржиги динамичен и компактен. Внешний исторический колорит: княжеские палаты, казармы, трактиры и бани Подебрад, купеческие лабазы, улочки и дома готической Праги — все это обрисовано без излишней детализации и умильного любования стариной, но весьма пластично и выразительно. Рецензент журнала «Творба» Ш. Влашин, на мнение которого мы уже ссылались, справедливо писал об этом произведении: «Мудрая, зрелая книга не только обогатила наше представление о творчестве Ржиги, но и способствовала подъему новой, художественно более высокой волны нашей исторической прозы»^[3]. Признание и высокая оценка романа Богумила Ржиги выразились в присуждении ему чешской Литературной премии 1972 года.

...Итак, перенесемся на пять веков назад. И вместе с отважным темноволосым юношей Мареком из Тынца приблизимся к стенам замка подебрадского князя Иржи, чтобы стать свидетелями событий, давно минувших, по по-прежнему волнующих сердца глубоким драматизмом.

С. Шерлаимова

ОТ АВТОРА

Пожалуй, мне нужно объяснить свою смелость.

Отправиться в эпоху пятисотлетней давности без каких-либо свидетельств — поступок более чем авантюрный. Однако на своем прежнем месте жительства я встречался с именем Иржи из Подебрад так часто, что в конце концов ощутил потребность проникнуть в пятнадцатый век. Мне было необходимо убедить самого себя в том, что существование Иржи — историческая правда. Кроме того, я хотел найти эту историческую правду, понятие которой для меня заключается не только в том, что произошло в действительности, но и в том, что, как я себе представляю, могло произойти. При ближайшей встрече с Иржи из Подебрад я хотел поставить перед ним зеркало. Пусть он увидит свое окружение и самого себя — властителя города Подебрады — отраженным в двадцатом веке.

Поверьте, этот труд отнюдь не был легким. Я должен был вжиться в ту эпоху, проникнуться ее верой, забыть о всей нашей истории после пятнадцатого века, наряду с историческими личностями выбрать из бесчисленных и безымянных предков мужчин и женщин с очень горячими сердцами. Я вдохнул в них прежнюю жизнь. В них доминируют, в каждом по-своему, любовь, ненависть, вера, борьба за власть и, наконец, смерть. На чем я сделал особый акцент? Я выбрал романтическую любовь молодых людей. И я стремился увидеть своих героев так, как никто их еще не видел. Я избрал этот способ пробудить нашу общую память.

Богумил Ржига

ПРЕКЛОНИ ПРЕДО МНОЮ КОЛЕНА

Четыре сверлящих глаза. Трудно выдержать их взгляд молодому человеку, который с детства привык больше к деревьям, чем к людям. Стражники некоторое время наблюдают за ним, потом приводят в движение подъемный мост. Скрежещут чугунные цепи, обнажая темный провал крепостного рва; небо, украшенное единственным облачком, ясно светится. Солнечные часы на правой половине ворот показывают одиннадцать. В подебрадском замке сейчас сядут обедать. После обеда не меньше часа будут нежить свои тела в постелях и только после этого снова опустят подъемный мост. От строгих глаз вооруженной стражи будет зависеть, кого впустить, а кого нет.

Марек не хочет их раздражать. Сразу видно, они — бывалые гуситские воины. Тела как стволы, головы вскинуты, бороды с проседью, ни намека на улыбку. Им ничего не стоит проглотить Марека, а кости выплюнуть в ров.

Он не настаивает и не угрожает им, понимая, что никто здесь не знает его. Никто не знает, что он — Марек из Тынца и что приехал сюда из Кутной Горы, с чистой душой и чистым телом, надеясь вступить в дружину восточночешского пана Иржи из Подебрад, чья звезда уже загорается на чешском небосводе. Марек ускользнул из ловушки священника — своего воспитателя в Тынце — и из купеческой западни в Кутной Горе и сейчас стоит перед воротами подебрадского замка, готовый к воинским учениям и к боевым сраженьям, в которых непременно должен отличиться. Ловкости в смелости ему не занимать, так что и до дворянского звания можно дослужиться.

Жаль, что не пустили в замок. Придется отложить заранее приготовленный поклон и проглотить слова, которые так и просятся наружу. И конь его недоволен. Прядает ушами, вскидывает голову, в брюхе у него бурчит от голода. Наверное, он удивлен, как это стража могла устоять перед такой великолепной парой. Достаточно взглянуть на их общую тень, резко очерченную и подвижную — вправо, влево, вверх и вниз; конь и всадник — один силуэт. На тени не видно ни блестящей шерсти коня, ни яркого бархата, плотного, как латы, в который облачен Марек. Но, пожалуй, не так уж важны эти подробности. Главное — оба в хорошем настроении, обуреваемы жаждой жизни и горят нетерпением поскорее осуществить свою мечту, которую ни в коем случае нельзя считать наивной.

Марек поворачивает коня в сторону площади и понукает его. У подножья замка расположился город: дома с узкими окнами, стрельчатыми готическими арками, зубчатыми карнизами. На переднем плане рынок: ржание коней, мычание коров, кудахтанье связанных кур — обычный рыночный галдеж. Бородатые мужчины в сапогах в обтяжку, крестьяне в грубошерстных куртках, женщины, красивые и просто миловидные, и, конечно, дети. Марек еще не знает, что увлечет его здесь. В голове его роятся беспокойные вопросы: чем живет город? Как проникнуть в подебрадский замок? Не окажется ли он здесь чужеземцем?

Перед воротами замка останавливается легкий крытый экипаж. Возница бежит к переднему коню, два вооруженных человека быстро снимают седла. Один из них, смуглолицый, горбоносый, открывает дверцы экипажа, обитого светло-коричневой кожей.

Марек оглядывается и уже неотрывно смотрит на все происходящее, словно хочет проникнуть в его тайну. Из экипажа, чуть пригнувшись, выходит девушка. Ощутив под ногами твердую землю, она выпрямляется, и сразу становится видна ее особая, сдержанная красота. Зеленое шелковое платье плотно облегает тонкую талию. Расширяясь кверху, платье походит на прелестную вазу, края которой обрамляют белоснежные плечи с задумчивым цветком лица. Темные волосы кажутся воздушными, широко раскрытые глаза смотрят с выражением явного удивления. Девушка прикасается к вещам пристальным взглядом, но тут же отводит его. Коснулся он и Марека. Марек тоже глядит на нее. Хотя взгляд девушки скорее удивленный, чем приветливый, но Марек толкует его по-своему: эта девушка непременно должна узнать его, узнать о нем все, а чего не узнает, угадать, угадать все, до мельчайших подробностей. Марек пророчески видит в ней будущего друга, которого он станет неусыпно охранять. Он смотрит на девушку пылким взглядом, вырвавшимся откуда-то изнутри. Ему жаль, что он так молод, что у него нет бороды и за ним не стоит вооруженная дружина. Марек знает, что бы он сделал. Но пока он мысленно просит ее жалобным и слабым голосом, чтобы она не уходила. Она не должна ничего бояться: путы минувшего скоро ослабнут, и перед ними — жизнь, усыпанная цветами и звездами. Только девушка не понимает Марека. Отводит взгляд, отворачивается и делает несколько шагов к воротам замка.

Мост с грохотом падает. Стражникам теперь как будто безразлично, что в замке время обеда. Девушка ступает на мост и оглядывается. Легкий ветерок колышет воздушный ливень ее волос. Быть может, она ищет взглядом Марека, а может, и не его. Но глаза юноши неотступно следят за ней, пока она не скрывается во дворе замка. Экипаж, обитый кожей, потихоньку следует за ней.

Мареку и в голову не приходит присоединиться к ним. Душа его полна нежданного света, он жаждет уединения, чтоб поговорить с самим собой. Где найти ему пристанище? Еще при въезде в город неподалеку от крепостных ворот он видел башню костела. Это, пожалуй, лучшее место для такого уединения. С образом незнакомой девушки в душе он тут же трогается в путь, подгоняя недовольного коня.

Чего Марек не знает о ней:

Что волосы ее не рассыпаются — они стянуты сеткой. Что она хочет казаться взрослой, хотя, в сущности, еще ребенок. Что она нежна и легко ранима.

Пожалуй, пора открыть ее имя: Андела Смиржицка.

Дочь Яна Смиржицкого, пана из Роуднице, друга Иржи из Подебрад, но друга ненадежного: этот мужественный чашник не любит, когда его друзья расширяют свои владения и завоевывают власть. Но пока еще он дружен с Иржи, поэтому Андела может время от времени посещать двор Иржи. А двор Иржи из Подебрад постепенно превращается в княжеский. Тут Андела станет приближенной пани Кунгуты, а затем мудрой и опытной придворной дамой, в чем ей должно помочь общество знатных женщин.

Дома она была окружена отцовской любовью, материнской заботой и уважением двух старых воспитателей: священника-подобоя из замка, который ревностно обучал ее закону божию, и отца Штепана — ученого августинца, который никак не мог смириться с тем, что в свое время ему пришлось бежать в Польшу, спасаясь от гуситов. Там по желанию королевы Ядвиги он читал лекции по физике в Краковском университете. Через двенадцать лет он тайно возвратился в разрушенный роудницкий монастырь и существовал тем, что делился своими знаниями с подрастающими сыновьями и дочерьми немногих чешских дворян, которые жили неподалеку и которым в те смутные времена казалось, что наряду с богатством — бесспорной привилегией — кое-какую ценность имеет и человеческий ум. Наверное, они чувствовали, что близится новое время, наверное, видели уже первые лучи его ослепительного света.

Отец Штепан учил юную Анделу с успехом, заслуживающим удивления. Вместо того чтобы развивать ум Анделы, он развивал ее воображение, которое оказалось способным превращать один предмет в другой, а из слов умело извлекать даже то, чего в них не содержалось.

Как Марек узнает в дальнейшем, Андела уже давно помолвлена с Шимоном из Стражнице, младшим братом Полянского пана Бедржиха из Стражнице. Пока это держалось в тайне, ибо упомянутый Бедржих и пан из Подебрад смертельно ненавидели друг друга. Иржи мог быть недоволен таким союзом. Андела всегда помнила о том, что обручена, это казалось ей даже занятным, однако стать замужней дамой она еще не стремилась. Ее чистота не спешила превратиться в надменность.

Пока что свои желания она понимала с трудом: порой ей хотелось где-либо остаться и одновременно уйти, непробужденные чувства воспринимали мир неясно, в ее душе еще не созрели ни бурные радости, ни горькие слезы. Ее чувства были так же юны, как и она сама.

Но Андела красива и возбуждает в мужчинах мечты и стремления, тревожащие и будоражащие их. Однако как раз этого-то Андела и не знает.

Марек привязывает коня к решетке кладбищенских ворот и входит в церковный двор. Неподалеку от костела двое мужчин копают могилу так усердно, словно ищут клад. Марек входит в храм и осеняет себя крестным знамением, ибо тут пребывает бог. Сюда не смеет проникнуть дьявол, а если он все же попытается, то придется ему не только перекреститься, но и пробормотать слово божье.

Марек видит, что священник заканчивает мессу и благословляет молящихся. В это мгновение он напоминает апостола, хотя жесты его обычны, даже несколько небрежны и не соответствуют торжественной тишине храма. Но это не смущает небольшую горстку верующих. Они едва ли замечают, что обряд совершается почти целиком по католическому ритуалу, не замечают и того, что священник облачен в белый стихарь. По решению последнего священного синода подобой может облачиться даже в ризу, расшитую золотом, но это, вероятно, подебрадскому священнику кажется «чересчур». Марек воспринимает все как должное. Он вспоминает своего воспитателя Яна Сука из Тынца над Лабой, священника-подобоя; как тяжко он переносил уступки чашников настояниям римско-католической церкви. Сколько раз предостерегал он Марека, чтобы тот не вздумал быть священником — посредником между людьми и богом. Этот почитатель Яна Гуса скорее бы умер, чем полностью подчинился католикам. Впрочем, Марек убежден, что всякий священник — чуточку святой, каково бы ни было его облачение.

Марек медленно оглядывает храм. Он хочет пробудить в себе чувство отрешенности, чтобы можно было обратиться к богу. Постепенно ему это удается. Святые глядят на него, печальные и блаженные, господне око тихо мерцает над алтарем, лики святых оживают, храм, словно излучая свет, наполняется ароматом доброты. Теперь Марек испытывает чувство щемящей грусти, светлой печали и сострадания ко всем людям. Рассудок его умолкает, остаются лишь вечные сомнения.

В чем смысл его жизни? Была бы жизнь его никчемной, если б он унаследовал отцовский грех? Ведь Марек — дитя грешной любви Михала из Канька — Марек побочный сын Михала, хотя тот давно уже признал его законным. Падет ли грех отца на голову Марека? Простит ли его бог? Только бог не снисходит до ответа. Может быть, у бога есть другие дела, а может, он отвечает так тихо, что в шуме, с которым верующие покидают храм, ничего не слышно.

Марек думает. Отягощен грехом не только его отец — есть грех и за Мареком. Та девушка первой поцеловала его — в кутногорской общественной бане. У него голова пошла кругом. А потом он целовал ее и увлек в свою комнату. У нее были синие глаза и золотые волосы. Наверное, ее звали не Аполена, но Марек так ее называл. Он поддался дьявольскому искушению. Он знает об этом, хотя совершенно вычеркнул девушку из своей памяти. А сейчас охотно испросил бы себе наказание, чтобы очиститься от греха, который остался на нем.

Господи боже, пошли мне наказание! И немедленно, пусть это будет уже позади. Чтобы мог я снова смотреть на ту нежную, красивую, чистую девушку, которую видел перед воротами замка! Пусть и я буду таким же чистым и неоскверненным, как она!

Священник уходит, в костеле тихо, господне око лад алтарем благосклонно мерцает, святые застыли в своих позах, но ответа бога так и не слышно. Марек не может уловить ни единого знака, отпущение грехов не приходит. В памяти его всплывают слова отца Амброзия: наказания божьи невидимы. Наверное, он прав — этот цистерцианец^[4] из крестьянского монастыря понимал бога. Может быть, я уже наказан, только не знаю об этом, размышляет взволнованный юноша. Или я уже прощен, но тоже не знаю об этом.

В душе Марека умолкают сомнения и разливается чувство блаженного умиротворения. Может он выйти из храма в суетный день? Может. Конь нетерпеливо ждет его. Дергает уздечкой, чуть не срывает кладбищенские ворота. Могильщики не замечают их. Они не замечают, что Марек снова садится на коня и возвращается в город. Ему немного легче. Впрочем, могильщиков это и вовсе не интересует.

Марек направляется к пану Иерониму Ваху.

Вах торговал широко. Вывозил за границу воск, мед, кожу, лес, хмель, олово, медь, свинец и серебро. Ввозил соль, легкие ткани, сукна, коренья, рыбу, золото. Компаньон Михала из Канька по торговле, Вах был единственным человеком, которого Марек знал в Подебрадах. Марек должен навестить его, хотя и не испытывает особой охоты его видеть. Однако пан Иероним здесь влиятелен и может помочь Мареку вступить в дружину Иржи.

Его дом, расположенный недалеко от Нимбуркских ворот, только издалека кажется ветхим, а вблизи это чуть ли не замок: крепкая двускатная крыша, стены каменные, двери дубовые, окна забраны решетками и всюду замки, засовы, крючки, задвижки. Пан Иероним боится, что его убьют в постели. Да и добро свое бережет, никому ничего не даст без выгодного залога. Таков искони купеческий обычай.

Пан Иероним принимает Марека в торговом помещении. Он стоит словно статуя за покатой деревянной конторкой. Застывшее выражение на аскетическом лице — будто он лежит уже в гробу. Но взгляд цепкий. Руки — одна на крышке конторки, другая на животе. Ждет, что ему предложат.

— Марек, — говорит он вместо приветствия, — что ты мне принес?

— Ничего, — спокойно отвечает Марек.

— Пан Михал разорился? — внутренне настораживается пан Иероним. Однако даже бровью не ведет, гасит вспыхнувшие в глазах искры, мысли его перегоняют одна другую. Без труда можно заметить, что он — воплощение хитрости, недоверия и жадности.

— Да нет же, — смеется Марек. — Он так богат, что даже сам точно не представляет, во сколько коп^[5] оценивается его имущество. Одного серебра у него две тысячи коп.

— Хочешь что-нибудь купить? — осторожно расспрашивает пан Иероним.

— Я не за тем пришел, — качает головой Марек.

— Говори, не бойся, нас никто не слышит.

Пан Иероним показывает на тяжелый ларь со спинкой, предлагая Мареку сесть. Сам садится за стол — дубовая столешница окаймлена светлым кленом. Но прежде прикрывает дверцы высокого готического шкафа, украшенного резными зубцами. Что хранится в нем, Марек не знает. Видно, не только документы.

— Мой отец должен был предстать перед кутногорским городским судом, — начал Марек.

— Ну и ну... — качает головой пан Иероним, не очень удивляясь.

— За кражу бревен с плотов. Их гнали по Лабе из пограничных лесов в Колин.

— Продолжай, — настороженно слушая, говорит пан Иероним.

— В суд на него подал пан Бедржих из Стражнице.

— Этот мерзавец! Этот проходимец!

Хозяин вскакивает, будто его укусила оса, рука тянется за мечом, которого, впрочем, у него нет. Дальше можно не рассказывать. Пан Иероним понимает: это месть. Прошлой зимой он сам послал из керских лесов в кутногорские склады пана Михала несколько возов с бревнами. Их украли. И сделал это Бедржих из Стражнице, который строит в Колине роскошный замок. Оба купца подали на него в колинский суд, но им пришлось уйти ни с чем — суд не принял их доказательств.

— Мой отец проиграл дело. Пришлось ему заплатить истцу за убытки.

— Есть ли на свете справедливость? — уже спокойнее говорит пан Иероним.

— И все-таки истец не получил этих двадцати коп.

— Что ты говоришь? — не верит хозяин собственным ушам.

— Он прямо в суде бросился с мечом на моего отца. В наказание суд наложил арест на деньги и определил их на строительство храма святой Барбары. Понимаете меня, пан Иероним?

— Еще бы не понять, — с облегчением усмехается купец. — Кутная Гора в нашем королевстве всего одна. Ее бургомистров никто не перехитрит. Хочешь что-нибудь поесть?

Марек кивает. В предвкушении еды у него начинает сосать под ложечкой. На столе появляется сухое конченое мясо, вяленая рыба, хлеб и две оловянные кружки пива. На нижнем крае кружек вырезано веселое шествие Вакха, на верхнем — сцены из Ветхого завета. Мужчины молча жуют мясо: молодой — быстро и с успехом, он мог бы съесть даже полено, старый — с усилием и без видимого результата, следующий кусок он уже не берет. Запив еду светлым турновским пивом, они продолжают разговор.

— Отец считает, что нужно опереться на политическую силу, которая имеет шансы взять верх в государстве, — говорит Марек.

— Нужно было проиграть в суде, чтобы это наконец пришло ему в голову, — довольно ворчит пан Иероним.

— Он считает Иржи из Подебрад истинной надеждой королевства.

— Прекрасно, вы нынче умнее, чем вчера. Я уж давно знаю, что Иржика никто не может победить.

— Поэтому я должен поступить к нему в дружину, и мой отец даст деньги в кредит подебрадскому пану, если они ему понадобятся, — проговаривается наконец Марек.

— Отличное капиталовложение, — согласно кивает пан Иероним. — У меня нет сына, поэтому я послал ко двору Иржи свою жену. Она — первая дама при пани Кунгуте. А сколько десятков коп перешло на подебрадский двор, я и сказать не могу. Мне и подебрадскому еврею Соломону принадлежит половина замка.

— Но без башни, — смеется Марек.

— Почему без башни? — не понимает пан Иероним.

— Потому что пан Иржи засадил бы вас туда, если бы вы захотели получить с него хоть часть долга.

— Никогда ты не станешь купцом, — говорит старый пан Иероним с оттенком сожаления в голосе. — Разве могущественным людям королевства дают в долг, чтобы получить когда-нибудь обратно?

— Вы правы, — поспешно соглашается Марек. — За сильных платит всегда другой.

— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. — Пан Иероним уже совсем успокоился. — Пан Михал много рассказывал мне про тебя. Он тебя любит, но никак не решит, что с тобой делать. Ты не умеешь поступать наперекор своим чувствам. Но чего достигнет купец, если не умеет управлять чувствами?

— Пан Иероним, не сердитесь на меня, — смиренно просит Марек.

— Жалко мне тебя, — говорит пан Иероним так, словно он вообще способен на какую-либо жалость. — Ты мог бы стать знаменитым купцом. Ты знаешь немецкий, латынь, умеешь держать себя в обществе, женщины на тебя заглядываются, мужчины с тобой охотно беседуют. Но я тебе советую, как собственному сыну: иди в дружину пана Иржи. Ты прирожденный рыцарь и, если не погибнешь в бою, получишь дворянский герб. Это хорошее украшение и пока что имеет силу. А тогда уж возвращайся к купеческому делу. Тут вернее, тут настоящая власть. А воюют пусть другие.

— Пан Иероним, дадите мне рекомендацию к здешнему начальнику дружины?

— Дам, — кивает старый купец. — Надеюсь, ты не забыл, что я умею писать?

Теперь самое время поговорить о Михале из Канька.

Такого человека, пожалуй, невозможно как следует описать: широк в кости, крупный нос, лоб всегда блестит, на темной куртке серебряные пуговицы. Дважды он терял все, но пуговицы эти сберег — видно, связал как-то с ними свою судьбу. Купец азартный. Или все — или ничего. Обеспечить себя оборотным капиталом? В один момент! Для чего же существуют на свете пан Эразм из Фрейберга, пан Томас Ланг из Аугсбурга или купец Ян Роллер из Праги?

Сейчас у пана Михала пай в кутногорской шахте Роусы. Он владелец копей. Но с этих доходов ему и не рассчитаться бы с долгами. Главный доход, целый водопад грошей, льется от торговли серебряной рудой. Марек сам видел цифры. В прошлом году его отец купил руду за тысячу триста коп грошей. Переплавил в своей мастерской, а чистое серебро продал на королевский чеканный двор за три тысячи четыреста коп. Кое-кто из чиновников это знал, но все молчали. Лишь пьяные лодыри в корчмах выкрикивали какие-то суммы. Всем они казались преувеличенными, но в действительности были куда больше.

Он построил дом недалеко от костела святого Якуба. Почти дворец. Каменные башенки на фасаде, широкая лестница, окна, как в костеле, потолки с лепными украшениями, великолепные столы, инкрустированные мозаикой, банкетки, обитые бархатом. Обыкновенный человек чувствовал себя там стесненно. Марек и в самой верхней каморке под крышей казался себе бродягой, который тайно ночует в чужом роскошном доме. Он чувствовал себя бродягой еще и потому, что должен был избегать жены отца. Не то чтобы она невзлюбила его, внебрачного сына Михала, — у нее не было собственных детей. Она его просто не замечала. Была она очень набожна. На поясе у нее всегда висели четки из халцедона, а на шее золотой Agnus Dei^[6]. Ее супружеский союз с Михалом был словно пропитан благовониями и окроплен святой водой; Мареку лучше всего было уехать отсюда как можно скорее.

Пан Михал любил Марека. Он публично признал себя его законным отцом, но ни разу не проговорился, от какой жертвы сын появился на свет. Это произошло во время гуситских войн. Что тогда имело цену? Ничто. Ни женщина, ни ночь любви в стоге сена, ни ребенок, ни жизнь. Но Михал заботился о своем ребенке. Отдал его на воспитание в семью священника-подобоя в Тынец под Лабой. Мальчик рос вместе со старшей дочерью священника Яна Сука, Региной. После несчастья, постигшего семью Сука, отец взял Марека к себе. Мареку было около семнадцати лет. Отец хотел сделать из него предприимчивого купца. Поставил его сначала управляющим в шахту Роусы. Какой из него управляющий! Горняки диву давались — не было сроду такого, чтобы управляющий им потакал. Тогда его сделали надсмотрщиком за обогащением необработанной руды. А что получилось? Марек объявлял точное количество добытого серебра, хотя можно было многое утаить — его никто не контролировал. Что поделаешь с Мареком? Определили его заведовать складом с товарами. Убытки он покрывал из своего кармана. Одни раз Марек прозевал бревно, которое вынес какой-то бедняк, в другой раз — цепь, в третий сделал вид, что не заметил недовеса. А результат? Даже его полугодового жалованья не хватило на возмещение ущерба.

Пан Михал сначала посмеивался. Он и сам не терпел мелкого торгашества и хитрой пронырливости. Не стал бы он торговаться из-за гроша. Но когда на аукционе Марек великодушно уступил какой-то вдове выгодный земельный участок, оставшийся после смерти немецкого горожанина, мечта Михала о сыне — предприимчивом купце — рухнула. Этот юнец отдавал предпочтение чувствам, а не выгоде, хорошему отношению к людям, а не деньгам. Куда денешься с такими качествами? Где рыцарские чувства Марека могли найти наилучшее применение? Только в дружине какого-либо из чешских панов, потому что в те времена дворяне имели власть в королевстве. Марек поступит на службу к Иржи из Подебрад. В этом решении Михал особенно утвердился после судебной тяжбы с Бедржихом из Стражнице.

Пройдет недолгий срок, и сподвижники Михала вынут мечи из ножен. А там придет конец и куражам колинского пана.

И вот Марек стоит перед подебрадским начальником дружины — бывшим таборcким гетманом Яном Пардусом из Горки. Это высокий, громоздкий, пожилой и, видимо, после обеда не очень-то разговорчивый человек.

Движения его медлительны, будто на нем надета кольчуга. Наверное, он забыл, что на нем только кожаная куртка и что из-за полуденного зноя она даже расстегнута. Значит, источник его медлительности заключен внутри, в глыбе его тела.

— Говори только то, что предназначено для моих ушей, — произносит Ян Пардус.

— Я хочу поступить в дружину при замке.

Марек протягивает ему письмо от пана Иеронима Ваха. Как-то повлияет это письмо на его судьбу? Кончики пальцев осторожно прикасаются к письму, будто оно их жжет. После секундного раздумья письмо небрежным взмахом руки брошено на стол вместе с ничтожной надеждой, что когда-либо будет прочитано. Марек не смотрит ему вслед — он ищет глаза Пардуса. У Пардуса два глаза, как у всякого обычного человека, но каждый глаз с иным выражением. Одни смотрит строго, другой — изучающе. Марек пытается внутренне собраться. Сумеет ли он не согнуться подобострастно перед начальником дружины? Сумеет ли не притворяться учтивым, как его учил Михал из Калька при купеческих сделках? Сумеет ли принять позу рыцаря, хотя он им никогда не был? Сумеет ли держаться скромно и в то же время уверенно?

— Зачем? Разве ты не заметил, что дружины существуют больше для парада? — поднимает брови Ян Пардус.

— У меня нет уверенности, что все и навсегда успокоилось.

— Мы променяли славу на покой. Умрем в постели.

— Обещаю вам, если я поступлю в дружину, то не состарюсь, пока не дождусь какой-нибудь битвы.

— Ты мне нравишься, — улыбается наконец Ян Пардус. — Жаль, что у тебя не красные щеки. Я люблю краснощеких воинов.

— Я обязательно добьюсь, чтобы щеки мои стали красными, — сказал Марек и добавил: — Вот только сяду на коня и возьму в руки меч.

— Я принимаю тебя. Как твое имя?

— Марек из Тынца.

— Что ты умеешь?

— Попадать в...

— А сумеешь ли ты смеяться, когда летит каменное ядро? — нетерпеливо спрашивает начальник стражи.

— Я с ним еще не встречался.

— Ты не сразу станешь гетманом.

— Мне уже девятнадцать.

— Разборчив ли ты в еде?

— Христос сказал: «Ешьте, что вам дают».

— Ты умен. — Ян Пардус взглянул пытливо: — Помни, за любознательность у нас не платят.

Марек не ответил. Он поклонился, повинуясь жесту Пардуса, означающему, что Марек может идти.

В замковом дворе Марек старается не подать виду, что испытывает облегчение; не дай бог громко вздохнуть — как знать, может быть, за ним тайно наблюдают. Он ведь не в лесу, не у реки, не на лугу. Он в замке, где много окон. Ни движением, ни жестом он не выдаст себя, и выражение лица у него должно быть только строгое и мужественное.

Караульный ведет его к деревянной постройке около восточной крепостной стены. Вводит в почти пустую комнату, пол приглушает шаги. Здесь две постели, покрытые шкурами, две полочки, металлический держатель для факела, крючки для оружия. Никаких предметов, которые напоминали бы об уюте. Пусть новички привыкают. Бывалые воины живут отдельно в помещении у ворот. Марек видел уже этих воинов: серые суровые лица, ширококостные, бородатые, неулыбчивые.

Кто с ним разделит жилье? Скоро он узнает. И вдруг — Марек оказывается лицом к лицу с Дивишем из Милетинка. Ну, конечно, это Дивиш, хотя Марек не видел его почти три года. Круглое открытое лицо, русые волосы с золотым отливом. И Дивиш не сомневается. Узкое бледное лицо, каштановые волосы. Кто же это, как не Марек?

Они росли вместе в Тынце над Лабой. Вместе ходили на охоту, в костел и на уроки латинского к отцу Амброзию. Они почти одинаково понимают жизнь, расходятся разве в деталях. Марек почитает бога и стремится быть честным. Дивиш почитает бога и стремится пользоватьсяжизнью. Марек рос в Тынце чуть ли не в бедности, тогда как Дивиш родился если не в золотой колыбели, так, уж во всяком случае, в серебряной. Император Зигмунд в тридцать седьмом году утвердил отца Дивиша, Ванека, в наследстве на тынецкие угодья, которые прежде принадлежали монашескому крестьянскому ордену. Пан Ванек построил там отличную крепость, так что Дивиш с младенчества считал себя панским сынком.

Так оно и было. Он ни в чем себе не отказывал. К тому же у него была мать, а Марек своей матери не знал, и тут он мог только завидовать Дивишу.

— Как живешь? — спрашивает Марек, когда смолкают возгласы удивления.

— Головой кверху, ногами книзу, — смеется Дивиш и показывает на эмблему подебрадского пана у себя на груди. — У тебя тоже такая будет?

— Да.

— Пардус за мной не уследит, — хвастается Дивиш, весь загораясь от самоуверенности. — Я даже ночью могу отсюда удрать.

— Зачем? — не понимает Марек.

— По-твоему, я должен жить как монах?

— Нет.

— Я тебе все покажу. Сберегу твое время. Я знаю, где можно выпить вина, где играют в кости; знаю еврея, который дает в долг. Здесь есть и женщины, которые охотно разделят с тобой любовь. Я тебя познакомлю с ними.

— Я тут первый день, — уклончиво говорит Марек.

Он вспоминает, что Дивиш уже в Тынце знался с людьми низшего сословия. Он был одержим жаждой знакомств и бросался в жизнь без всяких размышлений.

— Есть у меня и «прекрасная дама», — улыбается Дивиш.

— Можно узнать, кто она?

— Это приближенная пани Кунгуты. Бланка Валечовска. Слышал о ней?

— Нет, — испугался Марек — он даже побледнел. А может, это все-таки не та девушка, которую он видел утром. Девушка, которую он в мыслях своих соединил с собой.

— Она сияет как солнце, волосы у нее цвета огня, кожа как бархат, — загорается Дивиш. — Я даже мизинчика ее еще не поцеловал. Это дама моего сердца. Это моя мечта.

— Ты настоящий рыцарь, — вздыхает с облегчением Марек.

— Сегодня должна приехать еще одна приближенная пани Кунгуты. Андела Смиржицка из Роуднице. Может, она тебе понравится? — Польщенный похвалой, Дивиш раздаривает чужие симпатии.

— Она уже здесь. — Марек ни на миг не сомневается, что незнакомка и есть Андела Смиржицка.

— Ты ее видел? — удивляется Дивиш.

— Видел, — кивает Марек. В эту минуту он по-настоящему рад, что встретил Дивиша и что будет с ним вместе и днем и ночью.

Но все же Мареку следовало бы о Дивише поразмыслить. Полезно припомнить случай, происшедший с ними в лесу на тынецком холме лет пять назад.

Быстро, стремительно они вошли в лес. Темно, холодно, жутковато. В кронах буков, вязов и сосен гнездятся птицы, по земле крадутся хищники и копошится мелкое зверье. Они идут осторожно, чутко прислушиваясь. Не появится ли перед ними медведь? Не мелькнет ли волк? Не следит ли за ними внимательными глазами притаившаяся где-то хитрая рысь?

Наткнулись на лисицу. Она подняла голову и удивленно посмотрела на них. Это и погубило ее. Марек и Дивиш выпустили стрелы одновременно. Тетивы зазвенели, стрелы прорезали воздух. Одна вонзилась в грудь зверю, другая решила сохранить лисице жизнь — железный наконечник стрелы зарылся в землю, оперенная часть трепетала.

— Я попал, — обрадовался Марек.

— Это моя стрела! — воскликнул Дивиш и указал победно на стрелу, торчащую из груди зверя. Глаза у лисицы закатились, задние лапы дергались. Ей, видимо, было все равно, кто нанес смертельную рану. Стрелы были одинаковые. Изготовила их одна и та же искусная рука.

— Я знаю, куда я целился, — холодно сказал Марек.

— Я это тоже знаю, — смеялся ему в лицо Дивиш.

— Попридержи язык!

— Дурак!

— Жаль, что мы приятели!

— И мне жаль!

Меткость Марека задела самолюбие Дивиша. В нем вспыхнула зависть. Рука нащупала кинжал и выхватила его из ножен.

— Только посмей, — предупредил его Марек, и в его руке сверкнул нож.

Они стояли друг против друга, окаменев, глаза пылали ненавистью. Лисица меж тем издыхала.

Но до драки дело не дошло. Дивиш вдруг швырнул кинжал наземь, засмеялся и сказал:

— Лисица твоя, Марек.

— Нет, это ты в нее попал, — не желая оставаться в долгу, сказал Марок и тоже засмеялся. Нож исчез в ножнах, от сердца отлегло.

Как дальше развивался характер Дивиша? Что укреплялось в нем — самолюбие или великодушие? Каков Дивиш сегодня? Чего может ждать от него Марек?

А пока Дивиш водит Марека по другим комнатам и знакомит с товарищами. Все они молоды и жаждут дружбы.

Первый день Марека-воина:

Он уже не принадлежит себе. Ему сменили коня, чтобы, упаси боже, его гнедой не выделялся среди вороных, а с Марека сняли бархат и снарядили, как и других: кожаный жилет с эмблемой пана из Подебрад, легкий панцирь, кожаные штаны, сапоги со шпорами, а на голову — шлем с металлической сеткой, предохраняющей шею; с правого бока — меч, с левого — кинжал, на спине легкий арбалет, на седле висит длинный щит, топор и мешок с едой. Если к этому добавить сильные кулаки, крепкие мускулы, широкие плечи и воинскую храбрость, то каждый может догадаться, что подебрадская легкая конница не будет той стороной, которая потерпит поражение в настоящей битве. Да и Марек тоже не собирается быть побежденным. Никогда он постыдно не покинет поле сражения.

Ян Пардус ведет себя как умелый часовых дел мастер — у каждого новичка находит особую пружинку.

Он отлично понимает, что значит в бою даже последний оставшийся в живых человек. Знает он до мельчайших подробностей и боевые приемы своего времени. Когда открывается заграждение из повозок, каждый должен биться в одиночку.

А в отряде легкой конницы все зависит от силы и боевых качеств воина, сидящего на коне.

Но Пардус умел добраться и до сердец своих подопечных. Они хоть и делают вид, что опытные воины, но в битвах пока не участвовали. Он отвлекает их от миролюбивых мыслей и приучает думать о сражениях. Он учит их распознавать, где приготовлена западня, избегать ловушек, использовать замешательство врага, помогать себе хитростью, вовремя обнаруживать предательство, представлять себе сцены будущего боя, чувствовать дуновение ветра и течение воды, знать время восхождения звезд, знать, где находятся броды через реку, различать в темноте деревья и прислушиваться к предостерегающему крику птиц.

Часто их воинские учения проходят после полуночи. Они выезжают из ворот замка, где безмятежно спят женщины. Над уснувшей землей вздымается гигантский купол, разрисованный звездами, на стеблях трав отыскивают укромное местечко капли росы.

Куда направляется дружина? То в Бор или в лес около Керска через подъемный мост из дубовых бревен, то в Ошкобр в лужицкие леса при устье Цидлины или в леса дымокурские из Замковых ворот, а иной раз и в лес Бабин недалеко от Нимбурка — там, у Нимбуркских ворот, был вероломно убит пан Бочек из Кунштата, и потому просто необходимо держать руку на эфесе меча. Ян Пардус допускает, что в тех краях закон не имеет силы. Возможно, он прав.

Когда же дружина возвращается домой, воины в один миг опустошают оловянные миски с вареной говядиной или жареной дичью, выпивают ведро дымокурского пива, потом заваливаются в постели и спят таким сном, который больше похож на смерть, чем на жизнь. Так пробегают пять-шесть погожих сентябрьских дней.

Дивиш с сожалением вспоминает о шумных городских вечерах, но в этой напряженной жизни весь его буйный темперамент расходуется до конца, а Мареку кажется, что нежная красавица только пригрезилась ему. Он ни разу больше не видел ее, хотя теперь их разделяет всего лишь стена.

Кому, собственно, хотелось в эти прекрасные дни, когда на лугах еще цвел синий цикорий, менять свою судьбу? Пардусу? Дивишу? Мареку? Или кому-либо другому? Пожалуй, никому. Судьба сама вершила все, как ей заблагорассудится.

Неожиданно воинские учения прекратились. Ян Пардус стягивает свой отряд юных латников, пополненный несколькими бывалыми воинами и двумя поварами, в фазаний заповедник за Замковые ворота. Небо обещает жаркий день, заповедник еще спит. Но всадники соскакивают с седел, вытаскивают господских сокольничих из постелей, ищут место, где нужно поставить стол, где будет разожжен костер, где разобьют лагерь. На просеке шумно, но даже шум не может нарушить величественной красоты природы: группы белых берез, буковые рощицы, сквозь сосны просвечивает кусок синего неба, на траве лавина искрящейся росы. И кругом струи серебряного света.

Марек полон напряженного беспокойства. Он увидит соколиную охоту. Наверное, сюда прибудет подебрадский пан. Чем иначе объяснить бурную деятельность Пардуса? И Дивиш неспокоен. В его глазах ликование: сегодня наш день! Наверное, он прав. Оба они молоды, не женаты, у них и прошлого-то нет. Почему бы именно сегодня не наступил их день?

Приезжают верхом Иржи из Подебрад и два других пана: Ярослав из Мечкова, начальник дружины замка Мыдловар, и Ян из Гонбиц, начальник дружины замка Олдржих. Ян Пардус и его челядь застывают в почтительных позах. Не перед Ярославом из Мечкова, хотя он такой громадина, что, сидя на коне, почти волочит ноги по земле, и не перед быстрым как ртуть Яном из Гонбиц, а перед подебрадским паном — главой восточночешских ландфридов Иржи из Подебрад. На нем штаны в обтяжку и зеленый плащ с рукавами, по краям плаща бахрома, на рукавах прорези. Пояс с коротким мечом лежит на бедрах.

Марек взволнован, он не спускает глаз с Иржи. Иржи всего двадцать семь лет, но Мареку он кажется значительно старше. Невысокий, коренастый, круглое лицо спокойно, лишь карие глаза выдают живость и внимание. Он несколько медлителен, словно есть в нем скрытая тяжесть. Может быть, он занят своими мыслями? В чем же его сила? В уме? Или в его вере?

Много времени утечет, прежде чем Марек сможет ответить на эти вопросы. А пока что он мысленно оценивает Иржи, который держится просто и без внешнего блеска. Он еще не приобрел тех черт характера, которые возникают из чувства ответственности, не выглядит он и накопителем дукатов, хотя к нему почти каждую неделю стекаются товары. Пожалуй, его цель — постепенно занимать все более высокое положение на феодальной лестнице, а этого не сделаешь, если быстро не расширишь своих владений.

Марек чувствует, что перед ним человек, который находится в начале своего пути. Иржи смотрит, разглядывает, размышляет, взвешивает, а затем, отбросив колебания, делает шаг, который решит его будущее. Он, должно быть, знает, что век благоволит к нему. Наверное, он предвидит, что не состарится и за пятьсот лет.

Может ли Марек признать его своим господином, не противясь самому себе? Да, может, кивнул головой Марек и взглянул на Дивиша, который дружески ему подмигивает.

Ян Пардус, кряхтя, сел на коня, подъехал к панам и остановился вместе со всеми возле молодых буков. Место удобное для наблюдения.

Сокольничие вошли в низкую поросль, держа соколов на предплечье, обернутом грубой кожей. Сокол с капюшоном на голове похож на монаха. Так же склоняет голову. Но вот вспугнутые фазаны с шумом взлетают, с соколов снимают капюшоны, и начинается убийственная игра. Покорная птица превращается в хищника: сама стремительность и беспощадность. Сокол взлетает, видит жертву, растопыривает когти и молнией падает на тяжелого фазана, который не умеет защищаться. Первый фазан — и награда соколу кусок печени, второй фазан — еще кусок печени, и так за каждого. Ни один лучник не стреляет, круги перед глазами людей сужаются до маленькой точки, где кончается жизнь радужной птицы.

Но вот все устали — соколы, сокольничие, паны и лучники. Марек тоже устал — ему пришлось довольно постараться, чтобы повара получили достаточно фазанов для угощения охотников. Пока повара ощипывали фазанов, Марек и Дивиш направились к кустам, где накрыли стол, поставили белый хлеб и красное вино, — больше пока ничего, потом на столе появятся фазаны, но ужо в другом виде: золотисто-желтые, нашпигованные салом, с хрустящей корочкой, с ароматом свежих грибов и запахом чеснока.

Пришли паны. Иржи сел за стол первым. Остальные, не прекращая разговоров, начали тоже рассаживаться.

— Я тебя знаю, — сказал Иржи, увидев кудрявого Дивиша.

— Я Дивиш из Милетинка, — улыбнулся юноша.

— А ты? — спросил Иржи, обратив взгляд на задумчивое лицо Марека.

— Я Марек из Тынца, — ответил тот, радуясь, что так быстро вспомнил свое имя.

— Я уже знаю, — проронил Иржи. Глазами он наметил как раз этих двоих. — Услужите нам за столом. Сюда приедут пани.

Прислуживать за столом? Это значит одним панским словом отличить их. Марек и Дивиш счастливо переглянулись. Кое-что из их мечтаний начинает сбываться — этого не предвидел их начальник Ян Пардус.

Пани приехали в двух небольших экипажах, обитых темно-красным бархатом. Форейтор, конная вооруженная охрана. Четыре пани вышли из экипажей на просеке и сели за стол напротив панов. Они ополоснули пальцы в оловянной миске и теперь ждут, когда появятся золотисто-желтые птицы. Разговор перекидывается с одной стороны стола на другую и не касается ничего, что не было бы уже знакомо. Марек слушает, подавая блюда, и только уголком глаза взглядывает на того, кто говорит.

Пани Кунгута говорит тихо, сдержанно, словно ей по меньшей мере сорок лет и у нее трое взрослых детей, тогда как ей только двадцать и трое детей совсем маленькие. Платье из синего шелка подчеркивает чистоту ее лица, которое не поблекло от многократных родов, оно подчеркивает очарование ее женственности.

Пани Алена Вахова, затянутая в платье из черного шелка с белым кружевным жабо, определенно переняла нечто у своего мужа. Так, во всяком случае, кажется Мареку. Удлиненный овал лица, жесткие черты, высокая, в виде башни, прическа, делающая ее лицо еще более узким. Возраст угадать трудно... Говорит громко и отрывисто, словно бросает монеты. Мареку кажется, что пани Алены следует побаиваться.

Обе девушки — Бланка и Андела — явно стараются смягчить свою броскую красоту. И не из-за старших женщин, сидящих напротив них за столом, а скорее из-за двух красивых юношей, которые прислуживают им с особым вниманием. И хотя озорные искорки вспыхивают в глазах Бланки, лицо ее все же говорит, что никакая грязь к ней не пристанет. Жареного фазана она принимает с восторгом и мастерски разрезает его, Дивиш не может наглядеться на ямочки на локтях ее пухленьких рук и на столь же соблазнительные ямочки на щеках, которые обещают что-то удивительно приятное, но что — Дивиш не знает.

Марек даже не осмеливается думать о чем-либо подобном. Он растерялся, когда убедился, что он не выдумал Анделу и она в самом деле сидит за столом.

Он видит ее прелестные плечи, застенчивое выражение лица и удивленные, широко раскрытые глаза. Он чувствует ее возвышенные мысли и желание скрыться ото всех. Марек не знает, куда она хочет скрыться, но хочет бежать с ней. Он впитывает ее застенчивость и сам становится застенчивым. О чем молчит Андела? — спрашивает он себя. И сам же отвечает: есть на свете счастье. Определенно существует человеческое счастье.

— Надеюсь, господа наелись досыта? — спрашивает Иржи и внимательно смотрит на лица своих соседей по столу. Ответа не требуется. Лица гетманов говорят сами за себя.

— А пани? — спрашивает Иржи учтиво и с видимым удовольствием принимает благодарность пани Кунгуты, похвалы пани Алены и кивки двух девушек.

Марека и Дивиша он не спрашивает. И хорошо делает, потому что оба юноши голодны как звери. Но удивительно — они довольны. Они приблизились к девушкам, к которым так стремились. А это стоит того, чтобы поголодать.

На следующий день их зовут к священнику-подобою Яну Махе. Его жилище — неподалеку от замковой часовни. Побеленные стены, распятие, на полочке несколько книг. Среди них латино-чешский словарь Кларета, молельная скамеечка, стол и один стул, простая кровать с периной. Все говорит о том, что священник хотя и очень набожный, но всего лишь человек. Молодость его прошла, а старость ему еще незнакома. Его подбородок слегка опушен бородой, глаза живые. Можно сказать, он недурен собой. И по всему видно, что он сама добродетель.

— Я бы предложил вам сесть, если бы было на что, — улыбнулся он, глядя им прямо в глаза, и тут же объяснил, что пан Иржи попросил его проверить их знания и степень образованности.

— Ах, — вздыхает удивленно Марек.

Дивиш забылся и выругался.

— Лучше обращаться к господу богу с молитвой, чем ругаться, — упрекнул его священник. — Умеете вы читать и писать?

— Да, — выпалили оба сразу.

Священнику нравятся эти юноши, он верит им, но, несмотря на это, дает прочесть отрывки из хроники Троянской войны. Первым прилагает усилия Дивиш, читает слово за словом, не понимая, что читает, после него Марек, которого даже заинтересовал предложенный для чтения абзац. Похищение прекрасной Елены сыном троянского царя. Но у него нет времени обдумывать прочитанное — его ждет следующее задание: написать отцу короткое письмо, что он здоров и что благодаря господу богу и пану Иржи дела у него идут хорошо. Вскоре письмо написано. После Марека берет перо Дивиш. Сочинять письма ему не по душе, и он просто списывает текст у Марека. Выбросил одно, а может, два слова и ничего не прибавил.

Кажется, священник доволен: Марек и Дивиш умеют писать.

— Латыни, вы, наверное, не знаете, — говорит он между прочим.

— Нет, почему же? — вопросом отвечает Марек.

— Мы учили латынь у отца Амброзия, — говорит Дивиш с некоторым оттенком бахвальства.

Марек переводит отрывок из латинского трактата Матвея из Янова — «Правила Ветхого и Нового завета о причащении святыми дарами», а Дивиш — наобум открытую страницу из Плиния.

— Это хорошо, — удивляется священник. — Вы принадлежите к образованным людям. Радуйтесь этому. Мнение света создают люди, знающие грамоту. Они призваны отличать правду от лжи.

— А меч ничего не стоит? — спрашивает Дивиш.

— К сожалению, стоит, — хмурится Ян Маха и возвращается к своему делу. — Вы, конечно, знаете Священное писание.

— Да, — спокойно отвечает Марек.

До семнадцати лет воспитатель-священник потчевал его отрывками из Священного писания перед завтраком и перед ужином. Если бы давали еду три раза в день, то было бы оно и перед обедом.

— Но мы не священники, — настораживается Дивиш. Он всегда больше интересовался жизнью, чем Библией.

— Я знаю, — кивает Ян Маха и цитирует на память отрывок из Писания: — В нем была жизнь, и эта жизнь была свет человеков.

— Евангелие от святого Иоанна, глава первая, стих четвертый, — прошептал Марек.

— Не собирайте себе сокровищ на земле, — продолжает священник, обращаясь к Дивишу.

— Апостол Матфей.

— Превосходно, — улыбается священник. — Следуешь ли ты этому завету?

— Да, — горячо кивает Дивиш. — У меня только долги.

— Сколько на небе звезд? — спрашивает дальше священник.

— Тысяча двадцать две, — отвечает Марек, он знает эту цифру из Писания.

— Зачем бог сотворил их? — обращается священник к Дивишу.

— Для нашей земли. Для людей.

— Да, — соглашается священник. — В небе не может быть пустыни. Ну если вы так много знаете, то скажите: может ли папа римский попасть в ад?

— Некоторые могут, — вслух размышляет Марек. — Если они помогали дьяволу.

— Был ли ты когда-либо освящен кропилом? — обращается он к Дивишу.

— Я не знаю, что это такое, — покраснел Дивиш. Хороший это ответ или плохой? Но Ян Маха не посвящает его в споры о кропиле между священниками-подобоями, полагая, что о кропиле в самом деле им лучше ничего не знать.

— Я буду рекомендовать вас пану Иржи с чистой совестью. — Этими словами заключает Ян Маха свою проверку.

Оба юноши кланяются и пятятся к двери, счастливые и довольные собой. Они еще не понимают, что им сулит такой экзамен. Но тогда зачем им дана юношеская терпеливость? Чтобы уметь ждать.

Подебрадский пан позвал их к себе в тот же день. Мареку и Дивишу все время приходилось нагибаться, когда они шли за стражником по узкому и низкому коридору. Не сникнет ли вот так же их уверенность в себе? Разве их собираются в чем-то уличить? Они ничем не провинились и предстанут перед паном Иржи с чистой совестью.

В комнате со сводчатым потолком подебрадский пан выглядит меньше ростом, чем казался в фазаньем заповеднике. На нем красно-коричневый плащ и черные штаны.

Сильный и мудрый пан Иржи... Он на целых восемь лет старше Марека и Дивиша, владеет громадными землями и, кроме того, стоит во главе восточночешских ландфридов. Можно даже сказать, что он — восточночешский король. Сравнится ли с ним кто-нибудь в стране? Пока что да. Южночешский король Олдржих из Рожемберка. А настоящий чешский король? Принц Ладислав — ему сейчас семь лет, и император Фридрих не хочет пускать его в Чехию, где его, чего доброго, воспитают не так, как нравится императору.

Значит, в этой комнате обосновалась власть, которая не подчиняется никому. Обстановка простая: ковер, широкий стол, кованый сундук, у окон с видом на Лабу стоят стулья с высокими спинками. Весь остальной мир кажется где-то далеко, да и существует ли он вообще. В этой скромной комнате все внимание юношей сосредоточивается на лице Иржи. Лицо строгое, без высокомерия, но и без снисходительности. Оно вызывает чувство уважения, создает атмосферу серьезности и, пожалуй, торжественности.

Марек и Дивиш застывают в почтительных позах и не удивляются, что их встречают молчанием. Иржи, как обычно, внутренне медлителен. Может быть, именно сейчас он обдумывает какое-то решение. Он бросает испытующий взгляд на одного, потом на другого и тут же переходит к делу.

— Я знаю вас. Знаю, что вы умеете и из каких семей родом.

Они кивают.

— Вы получите почетное назначение. Я беру вас из отряда Яна Пардуса и определяю в свиту пани Кунгуты. С завтрашнего дня вы принадлежите к ее двору.

Иржи говорит свободно, золотистый воздух словно клубится вокруг его головы, образуя нимб.

— Как ее охрана? — не понимает Дивиш.

— Нет, — впервые улыбнулся Иржи. — Будете служить дамам как рыцари. Из всего отряда легкой конницы я выбрал именно вас. Знаете ли вы рыцарские обычаи?

— Да, — кивает Марек.

Он знает, что двор княгини и королевы не обходится без кавалеров. Что-нибудь в этом роде имеет в виду Иржи? Он хочет поднять свой двор на высший уровень? Завести в подебрадском замке порядки на европейский манер?

— Я не хочу, чтобы вы перестали быть воинами, но теперь прежде всего вы должны считаться с тем, что хотят дамы.

— Понимаем, — согласился Дивиш.

— Молиться — это не ваша забота, — продолжает Иржи. — Я хочу иметь светский двор.

— Мы больше любим смеяться, чем молиться. — На этот раз Дивиш говорит то, что думает.

— Смеяться будете, когда засмеется пани Кунгута, — холодно отвечает Иржи.

Он заранее предупреждает случайные срывы юношей. Марек и Дивиш уже не годятся в пажи, но и истинной мужественности им еще не хватает.

— Удостойте нас доверием, — произносит Марек именно то, что хочет услышать Иржи.

— Вы будете охранять дам и помогать им. Вы должны ограждать их от неприятных случайностей.

— Можете на нас положиться, — обещает Дивиш.

— Я часто буду уезжать из Подебрад.

— Можете положиться на нашу преданность, — говорит Марек.

— Я верю вам, — произносит Иржи и жестом отпускает юношей.

Они уходят — сначала с достоинством, как это положено людям, принявшим на себя ответственность, а потом, уже по двору, бегут сломя голову. Марек чувствует, что между панами начинается великая борьба. Пока что эта борьба скрытая, но карты уже розданы и противники пробуют свои силы. Один из ходов, и ходов не случайных, — возвышение подебрадского двора до положения княжеского. Дивишу подобные рассуждения чужды. Он сообразил пока лишь одно: он будет возле Бланки Валечовской. Значит, должен соответственно одеваться и вести себя. Это знает и Марек. Его тревожит только одно — как отнесется к нему Андела?

Они приступают к службе, понимая, что надо к ней подготовиться. Замковый портной шьет им темнокрасные штаны в обтяжку и синие куртки с разрезом на правом боку. Перчатки обтягивают руки, потому что руки их должны работать, им ничто не должно мешать. Пояс будут носить по моде, ниже талии. Оба очень эффектны — и темноволосый задумчивый Марек и светлый улыбающийся Дивиш.

Во время первого обеда дамы смотрят на них испытующе, а затем с удовлетворением. Юноши обслуживают их быстро и бесшумно. Мареку удается овладеть собой даже в те минуты, когда он подает блюдо с дичью или пряник с медом Анделе. Она благодарит его взглядом, и Марек счастлив, что она отличает его. Он смотрит на ее нежную шею, ощущает ее легкое дыхание и смутно чувствует, что их что-то связывает, что их что-то объединяет. Ее отношение к людям оказалось непривычно простым. Марек об этом узнает в течение нескольких дней. Андела относится к нему как к дворянину, как к человеку, у которого есть только имя. Ее не интересует, богат он или беден, храбрый он или обыкновенный.

Она и на этот раз красива, и опять по-другому: волосы приглажены гребнем из слоновой кости, видны только мочки ушей, за чуть раскрытыми губами блестят зубы, глаза сияют, как огни свечей, на пальце блестит золотой перстень. Короче говоря, она живая, она рядом с Мареком, и его одолевает тревожная тоска о будущем. Он обслуживает также и пани Кунгуту, но Бланку и пани Алену Вахову оставляет на попечение Дивиша.

Однажды под вечер пани пожелали, чтобы Марек почитал им книгу Марко Поло «Миллион». Марек читает приглушенным голосом несколько абзацев из китайских приключений. Но сумерки сгущаются, буквы расплываются перед глазами. Марек перестает читать и поднимает голову. Тишина. Слушательницы мысленно еще обращены к прочитанной истории.

— Его звали так же, как тебя, — говорит пани Кунгута.

— Да, — кивает Марек.

— Он был сыном купца. Я слышала, что твой отец тоже купец.

— Да.

— Он и вправду так богат, как говорят?

— Я знаю не обо всем, что у него есть, — колеблется Марек. — Серебра у него достаточно. Он мог бы основать собственный монетный двор.

— Ты не захотел быть купцом?

— Я пробовал, но у меня ничего не получилось.

— А почему? — не понимает Бланка.

— Я не умею действовать наперекор своим чувствам, — отвечает Марек и смотрит на пани Алену Вахову, потому что воспользовался словами ее мужа.

— Торговля — это суровое занятие, — подтверждает пани Алена.

— А чего ты ждешь от жизни при нашем дворе? — спрашивает пани Кунгута.

— Я хочу жить честно, — отвечает Марек.

— Тоже напишешь «Миллион»? — вдруг произносит Андела.

— Я уже начинаю его переживать, — улыбается Марек и в эту минуту осознает, как тяжело держать на коленях огромную, переплетенную кожей книгу. Он поднимает ее и кладет на кованый сундук под окном. Пани Кунгута встает и жестом дает понять, что вечерняя беседа окончена.

Они отчалили рано утром. На траву, покрывавшую берег, пала обильная роса, утренние тени ясные, в кронах деревьев начинается зеленая музыка, птицы уже поют, хотя перья их еще нахохлены после ночи. День будет погожим. На небе показалось солнце.

Они плывут в замок Мыдловар. Почему это произошло? Сначала пан Иржи решил поехать туда один. Хотел посмотреть собственными глазами, как хозяйничает в его замке Ярослав из Мечкова. Каждый наместник должен время от времени чувствовать руку господина, чтобы не поддаться искушению возомнить себя хозяином замка. Но пана Иржи вызвали в Млады Болеслав, чтобы он рассудил важный спор. Что делать? Разговоры были полны радостных намерений. Почему бы не поехать в Мыдловар пани Кунгуте со своим двором? Можно взять удобный парусник, а вооруженная охрана будет сопровождать корабль, следуя за ним по берегу Лабы.

Небольшой парусник пригоден для плаванья по Лабе. Плоская палуба с шатром из провощенного полотна, мачта с парусом, кормило, свернутый канат и два босых матроса, а под шатром низкий стол с лавочками. Спокойные воды реки приняли парусник в свои влажные объятия и тихо качают его невидимым течением.

Все сразу почувствовали себя на корабле как дома. Пани Кунгута даже изменила своей молчаливой сдержанности. Она пререкается с детьми — кто где должен сидеть. Пани Кунгута взяла с собой двух маленьких сыновей: пятилетнего Бочека и четырехлетнего Викториана. Она их любит, хотя больше всех, наверное, будет любить ребенка, который скоро должен появиться на свет. Пани Кунгута трудно переносит свою беременность и поэтому воспринимает путешествие в Мыдловар как отдых, как непривычное развлечение, как милость своего ангела-хранителя. Она даже рада, что пани Алена Вахова остается дома — ей на воде становится плохо.

Именно пани Алена с самого начала внушала молодой подебрадской пани чувство сдержанности и стыдливости, наставляла ее на богоугодные поступки, которые подебрадские горожане особенно ценили: учреждение фонда для содержания школы, больницы, судейского посыльного. Только пани Кунгута еще молода и, что там ни говори, не может забыть об этом. На корабле она свободно смеется, сбрасывает покрывало с волос, шлепает Викториана, которому вдруг захотелось пройтись по гладкой поверхности реки, шутит с обеими девушками, широкие зеленые юбки которых с тугими каркасами никак не могут поместиться на корабельной скамейке. Бланка то тиха, то чрезмерно оживлена, словно хочет быть так же свободна, как и окружающая природа. А может быть, она решила показать все стороны своего характера Дивишу, чтобы этот пылкий юноша не думал, что она мягка как воск и холодна как рыба.

Но Дивиш об этом вовсе не думает, он сыплет экспромтами, которые так веселят всех в это радостное утро. К тому же следует оценить их скрытый смысл: особое расположение к русоволосой Бланке — так увидевший паву павлин распускает свой хвост.

Марек говорит мало. Невысказанные слова сдавливают ему горло. Он видит волнение Анделы. Он нисколько не удивляется, когда она говорит ему, что ей были бы приятней сильный ветер и небольшой дождь. Мареку не помешал бы даже ураган, лишь бы он мог принять Анделу в объятия и надежно ее защитить. Ей пришлось бы отказаться от тихой сдержанности, которая всегда была ей свойственна, в присутствии Марека. Хватило бы ей урагана? Или должно было произойти еще нечто более страшное? Сильное? Они уже удалились от города и плывут куда-то, где бьется сердце земли. Течение медленное, берега близко, леса чередуются с лугами, где отцветают последние цветы. Слышны все запахи земли, ведь осень расточительна. Она раздает ароматы до тех пор, пока у нее ничего не останется.

Подплывают к деревне. Она кажется более реальной, чем все деревни, которые они когда-либо видели. Здесь родятся простые сердца, обычаи, незыблемые как скалы, слова, не расходящиеся с делом. Какая-то женщина в домотканой юбке доит козу, дети собирают хворост, но, увидев парусник, застывают с разинутыми ртами, выпятив животы. Бочек кричит им, но дети не отвечают. Может быть, они немые?

Нимбурк проплывают, отвернувшись от берега, с подчеркнутым равнодушием на лицах. Подебрадские паны и нимбуркские горожане не любят друг друга. Сейчас время, когда мечи спрятаны в ножны, но все ли счеты сведены? Куда там! Марек окликнул бородача, который купал коня.

— Эгей! Ты кто?

— Никто, — дерзко ответил бородач, и группка подростков на берегу засмеялась.

Они снова плывут мимо высокого сырого бора, поросшего густой травой. Может быть, там трясина? Кто знает! Природа в этих краях кажется такой могучей. Она скорее красива, чем сурова. Во всяком случае, для людей, плывущих на корабле, для птиц в воздухе, для листьев на деревьях, для солнца на небе.

Марек уже не смотрит на непривычное небо и неизвестные ему деревья, не следит за птицами в полете и плавающими рыбами. Он смотрит на Анделу. И бывает же на свете такая необыкновенная красота! А что в ней особенно красиво? Может быть, глаза? Волосы? Губы?

Что-то толкает его взглянуть на крестик со святыми мощами, который неподвижно покоится на ее груди. Чем он его привлек? Марек рассматривает, что на нем изображено. Христос на красной эмали с синим ореолом, окаймленным золотым сиянием, с солнцем, месяцем и звездами. Марек чувствует, что чудо здесь — стоит протянуть руку. Опускает ее под куртку и вытаскивает свой крестик. Точно такой же! Единственная разница: Христос на синей эмали, а ореол красный. Окаймление ореола до тонкостей такое же.

В теле Марека бушует кровь, он слышит шум воды, пенье птиц в кронах деревьев на берегу, ощущает невероятную ширь вселенной, веяние вечности. Что-то неведомое пробуждается в нем — это распускается цветок надежды. Он превозмогает застенчивость и садится рядом с Анделой, которая нисколько этому не удивляется. Только подбирает юбку со скамейки и вопросительно поднимает брови.

— Андела, — обращается к ней Марек. — Могу я тебе кое-что показать?

— Покажи, — отвечает Андела ошеломленно, а может быть, и нежно.

— Посмотри, — говорит Марек и подает ей свой крестик.

Андела пожирает крестик взглядом и с быстротой молнии хватается за свой. Он на месте, спокойно лежит у нее на груди. Андела молча сравнивает оба креста, а затем с восхищением спрашивает:

— Возможно ли это?

— Мне его дал учитель латыни отец Амброзий, — отвечает Марек.

— А мне мой учитель латыни отец Штепан, августинец из Роуднице. Дал мне на память. — Андела в большем замешательстве, чем признается самой себе. — Что это? Может быть, это предзнаменование?

— Что мы знаем? Только то, что в наших руках соединились одинаковые кресты, — просто сказал Марек. Можно ли надеяться, что Андела столь же расположена к нему, как и он к ней? Что их симпатия взаимна?

— Я спрошу отца Штепана, — шепчет Андела, — как только вернусь в Роуднице.

— Когда это будет? — пугается Марек.

— Зимой, — отвечает Андела, думая о своем.

Не тайный ли это знак, указывающий ей обратить внимание на Марека? Она и без того чувствует к нему симпатию, только гонит ее от себя. Андела уже предназначена другому. Отец нашел ей будущего супруга и надел ей перстень. Вот он у нее на пальце. Широкий перстень с двумя жемчужинами. Однако мать в минуту откровенности сказала ей нечто иное: каждая женщина ищет всю жизнь кого-то, кто настоящий ее суженый. Кто будет ее любить, кто будет ей опорой, кому она будет опорой, пока их не разлучит смерть. Может быть, это Марек? А если не он, то почему у него в руке такой же крестик?

— Белка! — кричит маленький Викториан.

Все поднимают головы. Рыжий зверек выбегает на берег, становится на задние лапки и безбоязненно поглядывает по сторонам. Андела улыбается, Марек прячет свой крестик под куртку и отодвигается от Анделы.

С левого берега на них повеяло духотой с равнины, но через несколько минут снова показался лес. Солнечный свет не исчезает, он проникает в узкое пространство, которое проложила река среди деревьев. На кронах высвечивается зелень, а нижние листья все уже желтые.

Корабль приближается к цели. Дальше его, пожалуй, и не пустили бы. На пологом берегу стоит верзила — Ярослав из Мечкова с обнаженной головой, а рядом с ним его маленькая жена. Бог знает, как в природе уживаются рядом такие несоответствия. Пан Ярослав кричит, его жена тоже что-то говорит, замковая челядь горланит. Парусник пристает к берегу, и все спускаются на землю.

Громко смеются, обнимаются, мужчины хлопают друг друга по плечам. Только солнце тихо льет свой свет.

Замок, всего в пятистах шагах от реки, прячется в зеленых переливах ветвей хвойных и лиственных деревьев. Это Мыдловар. Он одиноко устремляется к небесам: башенки и бойницы на уровне верхушек окружающих его буков и сосен; ров с водой становится заметен лишь в последнюю минуту. Тут можно легко заблудиться, даже на расстоянии десяти шагов, и не распознать, что рядом замок. Наверное, его хорошо видно сверху ястребу или кобчику, но двуногому пришельцу трудно одолеть лесной сумрак. Не то чтобы Мыдловар был неприступен. Пан Бочек из Кунштата в двадцать пятом году основательно разрушил и опустошил его. Вновь назначенному начальнику дружины понадобились годы труда, чтобы восстановить славу одинокого замка.

Любезные хозяева ведут в замок высоких гостей из Подебрад. Дорога проходит между сурово сомкнутыми старыми дубами, которые вскоре сменяются высокими вязами. Нижние ветви огромных елей стелются прямо во земле, сосны выставили напоказ свои голые золотисто-коричневые стволы.

Пан Ярослав из Мечкова смеется, и медная борода его колышется, пани Поликсена любезностью прикрывает внутреннее беспокойство — обратит ли внимание пани Кунгута, в какой страшной глуши им приходится жить? Не только пани Кунгута, но и обе девушки из ее свиты обращают на это внимание. Они приподнимают свои прелестные юбки, чтобы не зацепиться за стелющиеся по земле корни или валежник. Зато мужская половина процессии — Марек и Дивиш, Бочек и Викториан — в восторге. Сколько загадочного и таинственно опасного таит в себе сумрак леса!

Ворота замка гостеприимно распахиваются перед ними. Трубят трубы. Двор залит солнцем, словно никогда и не было мрачного леса. Женщины отдыхают, ими снова овладевает чувство беззаботности, время бежит неторопливо и приятно, как всякое время, когда мы его не считаем. Башенные флажки поскрипывают на ветру, белые облачка в небе меняют свои очертания.

— Вот здесь я хотел бы жить, — вслух говорит Марек Дивишу, думая при этом об Анделе. Он чувствует, что любит в ней все, от кончиков ногтей до последнего волоска, что лучше всего им было бы в этом одиноком замке, который, кажется, забыт даже самим богом.

— Сумасшедший! — буркнул Дивиш, ненавидящий одиночество — всякое одиночество, а не только этого замка.

— Где нас поместят? — машинально произносит Марек. Дивиша он даже не слышит, потому что в эту минуту слушает только себя.

— Будто не все равно где, — смеется Дивиш.

— Чего ты сегодня такой противный? — вдруг говорит Марек и идет послушно за паном Ярославом, который протискивается узкими коридорчиками по крутым лестницам куда-то к деревянному верху башни, темный, расписанный волнообразным орнаментом потолок которой является в то же время полом наружной части башни. Марек располагается в одной комнатушке, Дивиш — в другой. Их разделяет деревянная перегородка.

Марек и Дивиш встречаются с дамами только на ужине в рыцарском зале. В двухрожковых подсвечниках мигает пламя сальных свечей, на стенах, укрепленные в железных держателях, пылают факелы, пляшут гирлянды теней. Но ярче всего сияют глаза людей. Все чувствуют, что зал приветствует их улыбкой и гостеприимством. На длинном массивном столе расставлены оловянные миски, тарелки, солонки, кувшины, кубки в строгом боевом порядке. В открытые окна видны ветви деревьев, а сквозь них просвечивают узоры звезд.

— Андела, — шепчет Марек. Сегодня вечером он не прислуживает, сегодня он сидит за столом как гость. И рядом с Анделой. Он не знает, как к ней обратиться и что ей поведать. На нем бархатная куртка, ворсистая, с бликами. Коснись ее — и защекочет в кончиках пальцев.

— Я понимаю, — кивает Андела, она тоже чувствует особую праздничность вечера. Ей кажется, что она из своей прежней жизни перенесена в фантастический простор свободы, волшебства и звезд.

— Ничего похожего я до сих пор не испытывал, — осмеливается сказать Марек и теребит свой крестик.

— Я тоже, — неуверенно смеется Андела, и в ее смехе слышится признание.

Со стола между тем исчезают жареные фазаны, появляется другая дичь, ее запивают вином, голоса и смех становятся громче. Пани Кунгута посылает Анделу посмотреть на спящих детей. Марек гладит опустевший возле него стул и сосредоточенно пьет. На другой стороне стола слышна возбужденная речь Дивиша и звенит звонкий заливчатый смех Бланки. Реальный мир прикрыт здесь романтической завесой.

Пан Ярослав встает, вынимает из ножен длинный острый нож и готовится к забаве, которой обычно развлекает своих гостей. Соблюдая обряд, он просит пани Кунгуту, чтобы она обозначила, в какое место опорной балки он должен вонзить нож. После недолгого колебания пани Кунгута обозначает. Примерно на уровне глаз. Минута напряженной тишины. Пан Ярослав слегка отводит руку, затем бросок, нож пролетает пятиметровое расстояние, как молния, и вонзается точно в обозначенное место.

Марек хлопает, признавая его мастерство, но еще больше потому, что радуется возвращению Анделы. Он рассказывает ей, что без нее произошло. В порыве нежности он берет ее руку, подносит к губам и целует. Андела быстро вырывает руку, как это приличествует, но вся трепещет. Теперь Марек раздосадован своей смелостью. Что ему делать? Дотронуться до Анделы — это слаще, чем ее видеть. Поцеловать ее руку — это больше, чем он может себе позволить.

Теперь очередь Дивиша. Он выступает в роли лучника. И он предлагает обозначить ему цель и отходит на еще большее расстояние — в самый отдаленный угол зала. Гости отодвигаются от стола, освобождая пространство для стрелы Дивиша. Встает и Андела, хотя никакой необходимости в этом нет. Она в растерянности, она силится улыбнуться, но это ей не удается. Не из-за обычного поцелуя руки, а из-за смутного ощущения, что минуты, которые она сейчас переживает, — это подлинная жизнь! Что ей делать? Что предпринять? Этого она все еще не знает.

Стрела Дивиша выбила обозначенный сучок. Точное попадание, шумный успех. Глаза всех обращены к Мареку. Какое участие в развлечениях сегодняшнего вечера примет Марек из Тынца? Какое оружие осталось для него?

Марек не знает, он растерян, он краснеет, его подбадривают. Вот он решается. Снимает со стены лютню и трогает пальцами струны. Струны в порядке, инструмент настроен. В глазах сотрапезников заметно восхищение. Улыбки гаснут, говор умолкает, одни лишь белесые бабочки бросаются в огонь. Марек у середины стола перебирает струны лютни, словно просит, чтобы она доверила ему именно ту мелодию, которую он ищет. Он хочет вспомнить мелодию романса, который слышал в кутногорском трактире на Нижнем рынке в исполнении бродячего певца. Проходит несколько секунд — лютня и музыкант почувствовали друг друга. Марек поет вполголоса.

Дальше он слов не помнит, но слушатели нетребовательны. С восторгом они жаждут повторения, на третий раз поют вместе с ним. Марек возвращается на свое место как в хмелю. Но Анделу он уже не находит. Она пропала, исчезла, как дух.

Марек рухнул на стул, он снова пьет красное вино, хотя уже не испытывает удовольствия. Но за стаканом вина легче думается. Что же случилось? Почему Андела ушла? Выиграл он в ее глазах или проиграл? Может быть, она руководствуется какими-то более строгими нравственными принципами, чем другие женщины? Какая она? Гордая? Скромная? Вероятно, скромная, потому и отвергает способ, каким Марек добивается ее благосклонности. Внутренняя твердость Анделы может означать и нечто иное: она любит кого-то. Но кого? Среди присутствующихздесь мужчин это мог быть только Дивиш.

Марек нерешительно оглядывается, но, увидев его русую голову возле сияющей золотом волос головы Бланки Валечовской, сразу же успокаивается. Это, конечно, не значит, что он идет спать, обретя уверенность. Совсем нет.

Утром они отправляются на кабанью охоту, уготавливая кабанам быструю и легкую смерть. Пани Кунгута остается дома с детьми, остается и пани Поликсена. Все охотники уже в седлах. У коней поутру норовисто блестят глаза, а навостренные уши ловят даже самые слабые звуки. Андела с испугом обнаруживает, что на ней чужие рейтузы. Бланке это кажется забавным. Андела после минутного смущения успокаивается и смотрит на Марека так, будто вчера ничего не случилось. Даже с некоторой кокетливостью. Ее взгляд словно говорит: ты мне не безразличен.

Марек счастлив, у него снова появляется надежда. Он глаз не спускает с Анделы. Ему кажется, что она хорошо владеет собой. В ней соединяются удивительная скромность, нежная страстность, сдержанность и врожденное достоинство.

Что я в сравнении с ней? — казнит себя Марек. Все меня выводит из равновесия, каждый порыв во мне виден, я способен на любой безумный поступок. Сердце мое взбунтовалось, и я не могу с ним совладать.

Вот Дивиш совсем другой. Его сердце тоже сильно бьется, но он оставляет в нем только надежды, желания и радости. От всяческих мук он умеет избавиться, да еще и посмеяться над ними. Вы только взгляните на него! Конь под ним вздыбился. Дивиш хохочет как шальной, воздух вокруг него превращается в вихрь, а Бланка глаз с него не сводит. Мареку кажется, что она так же весела и беззаботна, как и Дивиш. Они мелькают у него перед глазами, как две золотые звезды.

Пан Ярослав из Мечкова едет во главе процессии. Он забывает в обществе веселой молодежи, что у него болит поясница, но не забывает по-новому постричь бороду. Процессию заключают несколько копьеносцев, парни с секирами и два егеря со сворами. Собаки лают и рвутся. В нетерпеливом ожидании опасной охоты они забывают о своем собачьем достоинстве.

Въезжают в лес. Деревья, широко раскинувшие ветви, заслоняют небо. Небо сегодня темно-зеленое. Река бешено плещет в корни деревьев и фонтанами брызг достает до их верхушек. Зверье живет обычной жизнью: змеи шуршат в зарослях, медведи бродят в поисках сладких кореньев, дикие пчелы жадно собирают пыльцу с цветов, кабаны нежатся в болотах и не чуют беды.

Марек едет рядом с Анделой и пытается разговаривать беззаботным тоном. Будто бы вчера с ними ничего не случилось, будто бы все начинается сначала. Может быть, он ведет себя так, чтобы успокоить Анделу? Мареку кажется, что Андела хочет услышать от него признание, несмотря на то, что здесь есть свидетели — лошади, которым не все равно, как ведут себя их седоки. Скорее всего, они ждут от Марека какого-нибудь рыцарского поступка.

Но случай и обстоятельства иногда удивительно объединяются для того, чтобы возникли препятствия. Марек и Андела едут вдоль ручья с заросшими берегами. На противоположном берегу Дивиш. Он зовет Бланку. Он потерял ее в лесу. Он озорно манит к себе своих молодых друзей. Андела улыбается, кивает головой и понукает коня, чтобы он перескочил через ручей.

Однако Марек не следует ее примеру. Едет дальше своей дорогой вдоль ручья. Сначала ему стало чего-то жаль. Он ожесточился, наверное, и обиделся. Когда же он одумался, через ручей уже не перескочить. Поток в этом месте шире, и конь отказывается вступить в прибрежную поросль.

Дивиш зовет Марека долго. Потом его голос затихает. Что делать Мареку? Он едет на лай собак. Злится на себя за то, что допустил, чтобы Анделу охранял кто-то другой. Им овладевает чувство одиночества. Дает себе слово, что на Дивиша даже не взглянет. Выезжает на лесную поляну. Когда его глаза привыкают к яркому солнцу, он видит, что все происходит совсем не так, как он ожидал.

Пан Ярослав приготовился помериться силами с раненым кабаном. Соскакивает с коня, на лету хватает копье, которое ему бросает один из копьеносцев, и мощным броском вонзает его острие в шею разъяренного зверя.

— Готов! — кричит пан Ярослав и снова вскакивает на коня.

Кабан и в самом деле уже неспособен вести борьбу. Ревет, падает, роет землю, взметывает траву. И вот он мертв.

Марек не позволяет своему коню ступить дальше ни шагу. Наверное, он предчувствует, что его ожидает, и хочет пережить это в полную силу. Он ощущает холод, словно у него за спиной стоит враг. Нужно оглянуться — он оглядывается. Нет, это не враг: сзади Андела и Дивиш. Кони их рядом, всадница возле всадника. Они приехали вместе. У Марека внутри все обрывается.

— Вот так можно и опоздать, — говорит Дивиш и вонзает шпоры в брюхо коня.

Он подъезжает к пану Ярославу, чтобы поздравить его.

Андела остается на месте и не произносит ни слова. Куда она смотрит? Куда направлен ее взгляд? Марок видит — ее взгляд направлен в сторону Дивиша. Все в нем бунтует — и душа и тело. Все выглядит иначе, чем час назад: луга, лес, солнце, вся вселенная. Почему? Кто в этом виноват? Марек знает — Дивиш.

Охотники возвращаются в замок. Марек и Дивиш замыкают процессию. Перед ними между двумя конями качается убитый кабан: из пасти торчат клыки, лопухи ушей болтаются. Капли темной красной крови капают на землю.

Внешне Марек спокоен, но сердце его жжет чувство мести. Он оглядывает все вокруг и недоумевает: почему ничего не изменилось, кони так же ступают, трава приминается у них под копытами, и люди выглядят так же, как прежде, и буки стоят, словно их пригвоздили, лишь листья на ветру трепещут, и солнце светит, даже не ждет тучи, за которую может спрятаться. Да и Марек тоже какое-то время должен выглядеть невозмутимым, чтобы никто не догадался, что с ним происходит. А подходящий случай, конечно, подвернется, ведь дорога в Мыдловар неблизкая.

Он весь во власти своего решения. Так ему велит рыцарский долг. Дивиш самонадеян, он думает, что лучше и сильнее Марека. Поэтому может предать его. Слова здесь бесполезны, они должны драться. Честный поединок — это божий суд. Только смерть может рассудить их по справедливости. Мареку становится легче. Решение избавляет его от мучительных мыслей, хотя что-то в его душе не перестает удивляться — неужели для него вдруг может наступить конец.

Часть дороги они едут молча рядом. На повороте Марек задерживает друга.

— Подожди, пусть они отъедут.

— Чего тебе? — недоумевает Дивиш. Вытаскивает меч и от избытка буйства отсекает еловые шишки.

— Защищайся, — мрачно говорит Марек и ставит коня против него, в руке у него обнаженный меч.

— Ты что, спятил? — удивленно говорит Дивиш, но не успевает даже опомниться, как Марек уже наносит удар.

Дивиш в одно мгновение, которое ему подарило время, понимает, что Марек целится прямо в сердце. Ответный удар. Нападение отражено.

Снова напрягается разящая рука. Что делать? Сражаться! Защищаться! Убивать! На узком повороте дороги топот копыт, бешеный стук оружия, тяжелое дыхание коней и людей. Но только до тех пор, пока не возникает здесь, как выстреленный из пращи, пан Ярослав. Он врезается между ними на своей лошади, даже меча из ножен не вытащив. Только волосы на свежеподстриженной бороде топорщатся, как пики, и брови сдвинуты, словно он разгневан.

— Предупреждаю вас! — глухо восклицает он. — Вы на земле замка Мыдловар!

Оба юноши сразу разъезжаются, а острия их мечей дрожа ищут темные отверстия ножен. Мгновение они, ничего не соображая, смотрят на пана Ярослава, на уши своих коней, друг на друга, на окружающий их лес, на солнце, которое своевольно продирается к ним сквозь верхушки деревьев.

— Что это вы? — с укором говорит пан Ярослав.

— Мы просто упражнялись, — находится Дивиш и пытается улыбнуться.

— Мы до сих пор толком не знаем силы оружия, — поддерживает его Марек. Ему вдруг становится стыдно. И перед паном Ярославом и перед Дивишем. Что, собственно говоря, случилось? Что это за странная грозная сила, которая принудила его поднять меч на Дивиша?

Пан Ярослав удовлетворен объяснением. Он не ждет правды. Только в глазах промелькнула насмешливая искорка. Может быть, он не так далеко ушел от своей молодости, чтобы совсем забыть ее. Он поворачивает коня и погоняет его. Марек и Дивиш скачут вслед за ним.

— Марек, — говорит как бы между прочим пан Ярослав, когда они на дворе замка соскакивают с коней, — знаешь, кто меня за тобой послал?

— За мной? — недоумевает Марек.

— Да, именно за тобой. Я слышал только твое имя.

— Кто?

— Андела.

В этот момент конюх роняет седло на землю. То ли он такой нескладный, то ли невнимательный? У пана Ярослава краснеет лицо даже между прядями бороды. Он поднимает кулак и мощным ударом, как молотом, сбивает виновника наземь.

Марек слышит, как конюх охнул, но мысли его заняты другим. Он думает: такой удар больше заслужил я.

Возвращение в Подебрады проходит без прежнего оживления и веселья. Парусник плывет медленно и величественно. Пани Кунгута смотрит на живописные берега, дети играют майоликовыми игрушками, которые им подарила пани Поликсена. У борта стоят обе девушки — воспитанные и чистые, как лилии. Дивиш и Марек до мелочей внимательны. Все будто заперто на замок. Будто чаши весов не перевешивали ни туда, ни сюда, будто на свете не было места ни для любви, ни для ненависти.

Но от действительности никуда не денешься. И не только это. В мыслях людей на нее наслаиваются представления, видения, фантазии. И когда-то все это должно выплеснуться прежде, чем дело дойдет до взрыва.

Вечером Марек и Дивиш отправляются в город. Они одалживают у старых воинов потрепанные куртки, полагая, что нет никакой надобности в том, чтобы их кто-нибудь узнал. Они входят в корчму у Пражских ворот. Бородатые лица, гомон, крик, кости, карты, винные пары. На подиуме уродливый трактирщик. Смотрит на них, словно кнутом стегает. Безбородые, ха-ха-ха! Узнал ли он Дивиша? Этого не угадаешь. Бельмо на глазу в свете факелов странно сверкает, безобразие трактирщика соответствует его неприятной сущности.

— Не бойся, — успокаивает Дивиш растерянного Марека. — Здесь я никому не должен.

Сначала они пьют вино, чтобы прогнать меланхолию. Они чувствуют, что сейчас они близки друг другу как никогда. Преодоленная вражда сближает. Бросают деньги в руки трактирщику и присоединяются к игрокам в кости. Они счастливы, что могут проигрывать. Корчма принимает их, трактирщик уже не следит за ними.

Они снова отделяются от игроков и сосредоточенно пьют, то смеясь, то роняя слезы.

— Привязался я к Бланке, — говорит Дивиш.

— А я к Анделе. И что это со мной произошло, — вздыхает Марек.

— Мы храбры только сами с собой.

— А с ними мы дети.

— Но мы подрастем! — восклицает Дивиш.

— До потолка! — кричит Марек. Вытаскивает меч и достает им до потолка.

Вида обнаженного меча трактирщик не выносит. Тихонько свистит. Из-за ближайшего стола поднимаются несколько бородатых мужчин. Они кидаются на юношей. Марек с Дивишем и слова не успевают сказать, как оказываются на улице, на свежем воздухе. Лежат на дороге, в пыли, распластанные, как лягушки. Меч Марека вылетел за ним по той же траектории.

— Это наш конец, — ворчит Марек и медленно поднимается.

— Это наше начало, — торжественно провозглашает Дивиш. — Наши девушки теперь узнают, на что мы способны.

— Ну, если ты так думаешь, — соглашается Марек.

Они поднимаются на ноги, которые плохо их держат, и идут. Некоторые дома темны, оттуда доносятся крики. Другие освещены. Там тихо. Тихо и на небе.

Весь следующий день Мареку кажется, что он висит вниз головой или по крайней мере вывернут наизнанку. Все смешалось — перепутались и вещи и люди. Ему кажется, что он стал другим, оттого каким-то странным образом отчуждается и Андела. Он не ищет ее взгляда, не любуется ее волосами, во время еды прислуживает ей, стоя за ее спиной. В Анделе Марек черпает свою силу, она — и источник его слабости. Но от этого он не испытывает ни капельки счастья.

К вечеру Марек отправляется побродить, он обходит замок и направляется к укреплениям. Минует несколько деревьев, которые не осмеливаются возвысить свои кроны над замковой стеной, и по крутым каменным ступеням поднимается на высокую галерею.

Что открывается его глазам? У самого основания стен светятся недвижные воды Лабы, разрезанные продолговатым островом. В купах деревьев на острове полным-полно птиц. На другом берегу реки — заросли кустарника, густая, переливающаяся волнами трава. Вдали темнеют стены замка Бора. Несколько рощиц, разбросанных там и сям по палитре земли, беспокоят глаз Марека: ему хотелось бы в устройстве природы видеть бо́льшую гармонию.

Он смотрит вверх, на небо, полное шаловливых облаков. Перед глазами встает картина: на троне всемогущий и всесильный бог-отец, по правую его руку Христос, по левую — святые, блаженные небесные жители.

Марек хотел бы заглянуть и в пекло, куда в вечную ссылку попадают грешники, безбожники, грабители и убийцы. И хоть пекло глубоко под землей, на земле у него есть свои вербовщики — дьяволы, которые принуждают людей делать зло до тех пор, пока они не совершат смертный грех. Марека дьявол тоже иногда искушает. Взять хотя бы события последних дней.

Сейчас Мареку необходимо одно: он должен научиться скрывать свои чувства. Похоронить любовь в сердце и внешне никак ее не проявлять.

Прежнее равновесие возвращается к нему. Он испытывает прилив новых сил. Небо затягивается облаками, пекло исчезает в глубинах земли, а широкие угодья вдоль Лабы становятся такими красивыми, что на глаза навертываются слезы.

Слышатся легкие шаги. Марек оглядывается. Это Андела. Конечно, это она. Сначала он видит ее неясно, она кажется ему тенью.

— Что ты здесь делаешь? — удивляется Андела.

Глаза ее широко открыты, в них отражается вся вселенная.

— Жду тебя, — отвечает Марек не задумываясь, потому что не может сказать ничего другого.

— А я не знала, что приду сюда.

— Я предчувствовал это.

— Я люблю отсюда смотреть на свое дерево, — говорит Андела и показывает вниз на мельницу, где на небольшом мысу стоит молодой одинокий клен. Сколько ему лет? Пятнадцать? Шестнадцать? Наверное, столько, сколько Анделе.

— Это наше дерево, — говорит Марек и берет ее руку. Он не должен скрывать от нее своих чувств. Андела все понимает.

— Нет, нет, — пытается высвободить свою руку Андела. Она вся трепещет. — Дозорный смотрит на нас.

— Андела. — Марек не отпускает ее руку.

— Что?

— Приходи завтра утром к нашему дереву, сразу же как откроют Замковые ворота. Придешь? — просит Марек.

— Нет, нет, — отказывается Андела и с опаской оглядывается.

Видеть их могут только два человека: дозорный с ближайшей башни и пани Алена Вахова. Дозорный тут же забудет о них, но пани Алена не забудет. Она начнет перемывать им косточки, пытаясь догадаться, есть между ними что-нибудь или нет.

До последней минуты Андела уверена, что к клену не пойдет. Но ее фантазия всю ночь интенсивно работает, и утром наступает неожиданный перелом. Андела снимает перстень, будто таким образом можно обрести свободу, застегивает плащ, закутывает голову в темный платок, решительно открывает двери и бежит через подъемный мост, тропинкой вдоль укреплений, через пустынную равнину возле мельницы, вниз к Лабе, словно молодой клен стал светочем всей ее жизни. Она будто предчувствует, что наступит время, когда ей придется примириться с тем, что Марека не будет с нею, и оттого так внезапно поддается взрыву чувств, вспышке пламени — короче говоря, чему-то такому, что совершенно подавляет ее волю.

Она еще не добежала до реки. Может каждую минуту остановиться, вернуться назад в замок. Следовало бы это сделать. Андела смутно чувствует, что будет наказана за свою любовь. Быть может, в супружестве, быть может, в чем-либо ином. От этого предчувствия в ее сердце образуется пустота, которая жаждет нежности. Пустота, которая хочет заполниться милосердием любви.

Она уже видит свой клен. Он темно-зеленый, ведь его поит река. В его кроне, наверное, утренний холод, в воздухе время от времени что-то мигает, блестит и трепещет, как крыло белой бабочки. По небу плывет облачко, оно отражается в реке, но ясной глади реки этого мало, она хочет вобрать в себя весь мир. Над рекой веет тихой осенью, благосклонной, с улыбчатым лицом.

Марек стоит под кленом. Андела направляется к нему — свободная, как огонек, тихая и воздушная, как струйка дыма. Она знает, что может остаться здесь лишь краткое мгновение. Чувствует, что у нее только руки и губы. Свертывается в объятиях Марека, как в тихом раю, где ей ничто не грозит. Она немного стыдится своего волнения и того, что перестала владеть собой. Но клен ее не упрекает и согласно шумит. Он тоже любит жизнь. Он с ними заодно, укрывает их своей тенью, он часть вселенной, которая многим людям кажется нереальной.

— Андела, — шепчет Марек. Ему хочется, чтобы она хоть что-то сказала.

— Да, — кивает Андела. Она чувствует, что должна от этого чуда сохранить нечто живое для будущего.

Даже если потом рассудок будет ее упрекать.

— Ты видишь клен? Это наш первый свидетель.

Андела кивает и поднимает глаза кверху. Листья шепчут вместо нее: да-да...

— Ты счастлива?

Андела опять кивает. Да, сейчас она счастлива. Пожалуй, впервые в жизни. Но как сделать ощущение этой минуты постоянным? На это нет ответа. Андела пугается, выскальзывает из объятий Марека и бежит назад. Она даже не ищет другой дороги. Чувства ее переполнены, сердце трепещет, а неподкупный разум убеждает ее: то был не сон.

В воротах замка она едва замечает, что входит одновременно с пани Аленой Ваховой. Пани смотрит на нее неприветливо, потому что утренняя красота Анделы кажется ей предосудительной. «Где она была так рано? — думает пани Алена. — Идет от реки. Почему именно от реки?» Но не спрашивает ее. Прежде всего ей неприятно думать о себе: лицо у нее жесткое, тело высыхает, она чувствует, что поток ее жизни идет на убыль.

Но любопытство берет верх. Пани Алена поднимается на галерею и смотрит на реку. Недалеко от гладкой блестящей поверхности воды она видит Марека. Он неподвижно стоит под небольшим кленом. Это выглядит так, будто он говорит себе: вот река, вот клен, вот берег, вот тропинка, а там замок и над ним солнце.

«Меня не одурачишь...» — думает пани Алена и осторожно спускается вниз.

Долгий и нудный ужин. Нет былой непринужденности. Пани Кунгута молчит, вяло жует жареную баранину. Андела не поднимает головы. Держит себя отчужденно, на Марека и не взглянет. Марек чувствует себя обманутым и не может успокоиться. Ведь у них общая тайна: Андела, Марек и клен. Или первые двое сейчас уже не те? И постоянен только третий? Марек не может этому поверить, хотя и сомневается. Он не понимает Анделы. Почему сегодня ладонь ее напряжена? Почему глаза ее даже украдкой не пошлют ему привета?

Дивиш кажется спокойнее Марека. Может быть, он думает о чем-то более отвлеченном. Например: вот течет внизу река, она свободна, не ограничена скалистыми берегами и горами, она готова бороться за себя с помощью паводков и наводнений, вот над рекой уже смеркается, и она перестает видеть путь, и ей грозит опасность заблудиться. Дивиш размышляет о том, что все в природе надеется на долговечность, а может, и на вечность.

Марек глубоко задумывается. Когда же он приходит в себя, обе девушки исчезли из зала. Исчез и Дивиш, пани Кунгута послала его узнать новости о пане Иржи. Вернулся он из Кутной Горы или нет? Пани знает, какой он страстный и неутомимый путешественник, но, когда он дома, она хочет, чтобы он был рядом с ней.

Один из воинов приносит масляный светильник, пламя его лениво колеблется на конце длинного держателя. Марек зажигает одну свечу, вторую и переходит к следующему подсвечнику. Желтое мигающее пламя освещает зал. Обе оставшиеся в зале женщины на фоне стены напоминают картины.

На пани Кунгуте атласное платье в полоску — черную и темно-красную, с узкими рукавами. Жаль, что она предпочитает одежду темных цветов — они ее убивают. К ее ясному лицу и длинным ресницам подошли бы цвета более яркие. Но как может она носить такие туалеты рядом с пани Аленой, которая никогда не вылезает из черного? Сегодня на бархате ее платья только узкая золотая кайма, которая лишь подчеркивает его черноту. Почему пани Алена всегда в черном? Наверное, потому, что ей нравится предаваться печали. Может быть, пани Алена так в нее вжилась, что это стало ее сущностью.

Пани Алена поднимает руку и жестом предлагает Мареку сесть. В блеске свечи ее рука кажется неподвижной. Рука полная и мягко очерченная, но пальцы костлявые и слегка загнутые. Марек подчиняется, но от удивления его брови слегка приподнимаются.

— Мы хотим с тобой поговорить, — начинает пани Кунгута. Ее голос, несмотря на некоторую холодность, звучит мягко.

Марек склоняет голову и снова поднимает ее. Это походит на поклон.

— Мы очень сожалеем, что вас двоих никогда не видно в замковой часовне. Ни тебя, ни Дивиша. Может быть, вы ходите в городской костел? — спрашивает пани Кунгута.

— Я был там только один раз, — признается Марек.

Этот упрек он принимает, но огорчен, что не может объяснить как следует, почему он теперь ходит в костел редко. В юности он должен был ходить туда постоянно. Теперь же он хотел бы туда войти только тогда, когда этого потребует его душа.

— Слово божье, наверное, вас не влечет, — жестко говорит пани Алена.

Марек хотел бы объяснить, что бог для него это нечто беспредельное. А божие слово — это не только то, что провозглашает священник, но также и река, и холм Шибеничник, и звезды на небе, и любовь Марека, и его надежда, Марек убежден, что он в тайном общении с богом. Преклоняется перед ним, а порой разговаривает с ним, просит его помощи, исповедуется ему. За это бог благожелателен к нему. Не забывает его своими милостями, а невзгоды вроде бы отводит от него.

Но Марек знает, что пани Алена его объяснений не поймет.

— В этом доме живут по-христиански, — продолжает пани Алена строго, хотя строгой-то должна быть скорее пани Кунгута.

Марек краснеет. Все в нем восстает, хотя губы не могут выговорить ни единого слова. Он оборачивается к пани Кунгуте, ища защиты в ее глазах. Но пани Кунгута отводит взгляд.

— Молодой человек должен отдавать себе отчет, — продолжает безжалостно пани Алена, — к чему приведут его сумасбродства. Единственно к греху.

До Марека наконец доходит, что пани Алена, конечно, имеет в виду его любовь в Анделе. Он приходит в ужас: как его личная тайна могла получить огласку? Может, это написано у него на лбу? Или их предал клен?

— В молодости всякое может случиться, — произносит наконец пани Кунгута. Ее легкая улыбка смягчает упреки пани Алены.

В дверях появляется Дивиш. Сообщает, что примчался посыльный: пан Иржи возвратится к полуночи.

Так Марек, а с ним и Дивиш попадают на гребень волны. Куда она вынесет их? В широкое море? К ближайшей скале? Или их тихо примет песчаный берег?

Утром пан Иржи зовет их к себе. Он выглядит невыспавшимся, веки покрасневшие. Юношам кажется, что он стал выше ростом. Лицо надменное. Мысли его витают где-то далеко. Одет в бархат карминового цвета, словно ему кто-то приказал выглядеть величественно. Только никто из присутствующих этого не замечает.

— Благодарю вас за службу у пани Кунгуты, — говорит Иржи негромко. — Можете возвратиться снова к Яну Пардусу.

Марек и Дивиш кланяются. У них одинаковое чувство, будто между ними и паном Иржи выросла стена.

— Человек должен быть уравновешенным, — продолжает Иржи чуть повышенным голосом, — и уметь это состояние сохранять.

Это звучит почти как упрек. Его основа ясно видна. Дивиш первым приходит в себя и осмеливается возразить:

— Разве мы были невежливы? Смеялись прежде, чем засмеется пани Кунгута?

Иржи качает головой, вздыхает.

— Запомните, — говорит он, — заключение браков между молодыми людьми — это дело их родителей. Так ведется в наших родах испокон веков. Вы двое теперь должны отдаться воинской службе с такой страстью, чтобы все забыли о вас.

— Я прошу дать мне два месяца отпуска! — восклицает Дивиш без размышления и краснеет до корней своих светлых волос.

— Я увольняюсь из отряда, пан Иржи, — четко произносит Марек. Он бледен, как только что выбеленная стена. Темные волосы кажутся еще темнее. В нем все напряжено.

Иржи из Подебрад наконец сосредоточивается, всматривается то в одного, то в другого юношу, размышляет, лицо проясняется, на губах появляется подобие улыбки.

— Подтвердить свои просьбы вы придете через неделю, — отвечает он почти спокойно. — Сегодня я ничего решать не буду. — И жестом дает понять, что юноши свободны.

Они не сознают, как выбираются из комнаты. Погруженные в молчание, отгороженные от внешнего мира. Смотрят понуро на каменные стены укреплений будто в поисках выхода. Первым его находит Дивиш:

— Теперь я начну действовать как полагается.

— А я никогда не отступлю! — восклицает Марек.

— Они все про нас знают.

— Мы должны постараться, чтобы о нас не забыли.

И все их заботы снова приобретают реальный смысл, а предметы их мечтаний становятся близкими — стоит руку протянуть. Возможно ли это? Возможно — им ведь светит солнце молодости.

Однако изменить уже ничего нельзя. Приходится отправляться к Яну Пардусу. Старый гетман оглядывает их с ног до головы, словно видит впервые. Он ничуть не переменился: то же суровое лицо воеводы, так же жестикулирует, когда сердится. Та же точная рука — меч в ней безошибочно находит кратчайший путь к сердцу врага. Пардус настолько суров, что никто не рискнет в его присутствии даже зевнуть.

— Вы уже знаете Яна Пардуса? — начинает он окольным путем.

— Да.

— Чего вы от него ждете?

— Теперь он возьмет нас в оборот, — усмехается Дивиш.

— Когда-нибудь поведет нас в бой, — говорит Марек.

— Да, — кивает старый гетман. — Вы воины. Это ваша судьба.

— Жизнь близко, смерть далеко, — возражает Дивиш.

— Я считаюсь и со смертью, — допускает Марек. Смерть ему не кажется такой далекой, как прежде. Странно, ее приблизила любовь к Анделе.

— Умереть — это не совсем то, что человек себе представляет, — ворчит Ян Пардус и испытующе оглядывает юношей, которые прямо пышут здоровьем и полны жизни, хотя и говорят о смерти.

— Мы немного обленились, — бросает Дивиш.

— Прислуживать у стола, нежиться в постели, ворковать с женщинами — это не работа для мужчины, — выкладывает свои соображения Ян Пардус.

— Но меч в руке удержим, — возражает Марек.

— Только не друг против друга, — ядовито подпускает старик.

Никаких сомнений, он тоже все знает. Замковые осведомители работают великолепно. Произнеси шепотом признание камню в стене, и слова проскользнут прямо в чужие уши. Но только Пардус неправ. Марек и Дивиш в самом деле несколько раз вступали в поединок. О Мыдловаре не забывает ни один из них. Однако в поединках они просто испытывали друг друга. Но это не всякий поймет.

— Мы хотим ходить в замковую часовню, — говорит Дивиш, будто хочет подчеркнуть миролюбие свое и Марека.

— Что вы там будете делать? — не понимает Ян Пардус. Посещение часовни не входит в его планы беспощадной тренировки воинов. Подготовить тетивы для стрельбы — это он понимает. Но терять время в часовне?

— Слушать слово божье.

— Хотим молиться, — говорит Марек и думает так на самом деле: ему кажется, что молитвой он очистит душу и облегчит свои страдания.

— Пусть молится священник, — возражает старый гетман, — в часовне вы не опалите даже кожи.

— Этого желает пани Кунгута, — пожимает плечами Дивиш.

Ян Пардус из Горки замолкает. Небо далеко, великий судия над облаками кажется ему недоступным, но авторитет пани Кунгуты близок и бесспорен.

Гетман должен снова втянуть обоих юношей в суровую воинскую жизнь, и он сделает это. Они, конечно, забыли уже, что воздух синий, вода зеленая, деревья лиловые. И что между всем этим должен сверкать металл.

Часовня переполнена: служанки, конюхи, повара, воины, ремесленники, стражники, богатые крестьяне и бедные дворяне со своими женами. Священник ведет богослужение истово. Его слова волнообразными спиралями поднимаются прямо к облакам. Люди, думайте о своем спасении! Христос на массивном кресте словно бы кивает измученной головой. На лицах молящихся выступает пот, но тоска в их душах исчезает. У священника мелодичный голос, и путь к спасению кажется легче, чем в другое время.

Недалеко от священника Яна Махи стоит пани Кунгута бок о бок с пани Аленой. И та и другая в вышитых чепцах, а на серебряных поясах висят объемистые мешочки. Наверное, они будут раздавать милостыню. Это можно предположить по благочестивому выражению их лиц. За их спинами две молодые девушки: Андела и Бланка. Сегодня на них шелковые платья, расшитые серебряными нитками. Платья отличаются только цветом. Девушки время от времени что-то шепчут. Что это? Молитва? Или просто светский разговор? Пусть лучше это останется в тайне.

Марек и Дивиш уже в одежде воинов протискиваются сквозь толпу. Люди уступают им дорогу, словно чувствуют под их кожаными куртками легкие панцири, словно заранее ощущают их локти возле своих ребер. Или они догадываются, что как раз этим двум юношам необходимо стать к левой колонне, чтобы хорошо было видно знатных пани? Едва ли. Такого дерзкого поступка никто не предполагает. Однако это именно так. Марек знает, где стоит Андела. Дивиш знает, где стоит Бланка. И оба должны встать так, чтобы девушки их заметили.

Юноши уже на месте и пытаются пристальными взглядами заставить девушек поднять склоненные головы. Голос священника звучит волнующе. Он тревожит молодые сердца своими нежными бархатными переливами. Марек взглядом касается Анделы. Она вошла в его сердце и останется там навсегда. Между тем Андела не поднимает глаз, так что он не может поделиться с ней своими чувствами. Дивишу повезло больше. Он уже дал знать Бланке: ты останешься в моем сердце, а я в твоем. Бланка всем своим видом выражает согласие. Краснеет по уши и шепчет что-то Анделе.

Темноволосая девушка сначала пугается. Пани Алена с пани Кунгутой так долго ей выговаривали, что привели в смятение ее мысли. Она должна отказаться от этого приятного юноши из купеческой семьи. Что скажет ее отец? У него определенно другие намерения. Андела должна была согласиться, ведь она знала эти намерения. И она перестала верить в свое внезапное и непривычное счастье. Может быть, это правда, что Марек лишь мимолетно прикоснулся к ее жизни. Настоящая любовь еще ждет ее. Она со всем примирилась. Уедет из Подебрад и даже не попрощается с Мареком.

Андела смотрит на Марека. Ее глаза сначала отказываются понимать его. Но цепи вскоре падают. Андела снова чувствует себя счастливой. Словно она прозрела, исцелилась от временного ослепления. Чувствует, что ее наполняет сияние света. От кончиков ногтей до корней волос.

И уже наступает мгновение, которое в течение всего богослужения ждет, затаившись в острых изломах готических сводов и украшениях часовни. Оно кратко, но подобно узлу, который нужно молниеносно разрубить, чтобы жизнь продвинулась на шаг вперед.

Бланка теряет сознание и падает. Крики, переполох. Атмосфера святости нарушена. Дивиш пробирается сквозь толпу, расталкивает всех склонившихся над Бланкой, берет девушку на руки и идет к дверям часовни. Люди уступают ему дорогу и валом валят за ним.

Андела уходит после всех. Она не может обойти Марека, который ждет ее у последней колонны. Он улыбается ей нежно и спокойно. Андела слегка улыбается в ответ, только потому, что она послушалась своего сердца. Она подходит к Мареку, поднимает лицо и этим поощряет его на разговор. Она внезапно освободилась от страха, все в ней пришло в согласие.

— Я сегодня здесь в последний раз, — говорит она тихо, чтобы Марек понял, что произойдет нечто неожиданное.

— Я не понимаю, — пугается Марек.

— Завтра я возвращаюсь в Роуднице.

— Я приеду за тобой.

— Да, — кивает Андела, хотя знает, что должна была бы сказать нет.

— Будешь ждать?

— Да.

— Не забудешь меня?

— Как можно, — улыбается Андела и принимает поцелуй Марека. Они с тоской оглядываются. Часовня пуста, но им надо уходить.

На небе догорают последние звезды, на земле становится темно, как в мешке. Вооруженные всадники скачут по пыльной дороге, ведущей на холм Ошкобрх. Среди них Марек и Дивиш. Гетман Ян Пардус зорко наблюдает за ними. Хмурое молчание. Одни досыпают в седле, другие чувствуют свою отчужденность от мира. Ничего удивительного. Такое бывает и у воинов.

Марек думает об Анделе. После их возвращения с учений ее в Подебрадах уже не будет. Сначала Мареку это кажется просто невозможным, затем им овладевает чувство горечи. Он на свете один, кругом мрак и вооруженные люди. Скоро наступит зима, вода в Лабе потеряет свою голубизну, клен опадет, птицы замолкнут, рыбы уйдут на дно. Андела в Роуднице тоже будет одна. Среди чужих людей, далеко от него, никто ее не приласкает. Марек настораживается. В самом деле ее никто не приласкает? Такую молодую и красивую? У Марека замирает сердце. Сейчас он готов на все — готов призвать на помощь самые страшные стихии: бури, землетрясения, наводнения, лишь бы все было, как прежде. Но никому нет дела до его желаний. Даже его коню.

Они въезжают на вершину Ошкобрха. Солнце уже приступает к своей дневной работе. Золотит желтеющие листья дубов и буков. Птицы пересвистываются. Верно, хотят своим пением задержать осень. Не уходи! Не покидай нас! Твои теплые объятия нам так приятны! Воздух влажный и бодрящий. У воинов пана Иржи пробуждается ощущение полноты жизни.

Ян Пардус делит отряд на группы и каждой дает задание:

— Смотрите в оба, чтобы ничего не прозевать!

Марек и Дивиш едут вместе вдоль опушки по направлению к Жегуни. Марек в полном смятении, Дивиш улыбается. Вдруг он говорит:

— Ты знаешь, она упала в обморок нарочно.

— Бланка?

— Открыла глаза и когда увидела, что ее несу я, то улыбнулась, — самодовольно объясняет Дивиш.

— А потом снова лишилась сознания?

— Марек, я чувствовал, какая она живая, — признается Дивиш.

— Она сегодня тоже должна уехать?

— Она не может уехать, — возмущается Дивиш. — Здесь у нее я.

— Ты счастливый, — вздыхает Марек, а сам думает, какой же Дивиш эгоист. Несчастья других его не только не касаются — он даже принимает их как нечто естественное.

Через два часа всадники возвращаются в лагерь. Неприятеля они не обнаружили, наверное, такового еще нет у подебрадского пана. Пардус сверкает глазами. Ищет кого-нибудь, чтобы обругать. Всегда ведь кто-нибудь подвернется под руку.

Заграждение из повозок уже поставлено. Отряд всадников готовится к атаке. Пардус, как бог Марс, рассекает воздух мечом: средняя часть заграждения раздвигается, и в образовавшийся коридор вихрем вылетают вооруженные всадники. Топот коней, биение сердец, шумное дыхание. Приготовить копья! Обнажить мечи! Вперед! Никого не щадить! Решительность — это смерть врагу.

Ян Пардус кричит. Он всем недоволен: и кони-то скачут недостаточно быстро, и воины-то не слишком темпераментны для того, чтобы нанести серьезное поражение противнику. Оружие держат, как веники. Атака повторяется. И еще раз. Пыль столбом. Птицы от страха улетают. Солнце прячется за облачко. А воины бьются с воображаемым неприятелем до седьмого пота. Они устали и думают только о том, как бы поесть.

Возвращаются домой к вечеру. Марек и Дивиш вваливаются в свою комнату. Ноги их еще ощущают бока лошадей. Они смывают с себя пыль и наспех проглатывают два-три куска. Служанка успевает им сказать, что девушки уже утром уехали. Обе? Обе. Андела в Роуднице, Бланка в Прагу. Дивиш отшвыривает оловянную тарелку с копченым мясом и кашей. Деревянная ложка вылетает из тарелки. Глаза наливаются злобой.

— Комедиантка!

Марек, едва взглянув на него, невозмутимо ест.

— Прекрати! — кричит Дивиш.

— Чего тебе? — спрашивает Марек, но есть не перестает.

— Объясни мне это. Бросается ко мне в объятия, а потом уезжает. Что это за игра?

— Наверное, это знак.

— Какой знак?

— Чтобы ты ехал за ней. Зачем ей прощаться, раз она знает, что ты можешь за ней приехать?

— Ты так думаешь? — говорит Дивиш и снова берет ложку.

Их жизнь вскоре потечет по разным руслам. Марек переживает дни тоски. Замыкается в себе. Погружен в себя. Ничего не замечает вокруг. Глаза его устремлены вдаль. Он представляет себе Анделу, и весь мир как в зеркале отражается в образе Анделы. Действительность уступает место иллюзиям.

К обыденной жизни его возвращает Дивиш. Он заботится о его оружии, напоминает ему о его обязанностях, о необходимости есть, о существовании Яна Пардуса. Любовь Дивиша к Бланке гораздо спокойнее, особенно во время отсутствия девушки. И Дивиш подвластен бурям, но это бури другого рода. Святость чужда его натуре. Больше всего на свете он дорожит своей свободой. Что может предпринять Дивиш из Милетинка, чтобы сделать полной свою жизнь? Как доказать всем, что он, Дивиш, существует на свете? И что свет без Дивиша был бы очень беден?

И Дивиш приходит к убеждению: они с Мареком должны взбунтоваться, чтобы снова обрести равновесие. Только с Мареком трудно договориться. Дивиш это знает. Придется начать издалека.

— Знаешь, о чем я думаю? — с невинным видом говорит Дивиш.

— Откуда мне знать? — отрывается от своих мыслей Марек.

— О страшном суде.

— О чем? — Марек становится внимательным: все, что касается дел неземных, теперь ему близко.

— Мы не знаем ни дня, ни часа его. Конец света может наступить завтра или послезавтра.

— Все может быть, — соглашается Марек.

— Вот я и беспокоюсь о нас.

— О чем же именно?

— Чтобы мы пред лицом господа предстали чистыми и душой и телом.

— Да, конечно, — соглашается Марек.

— Пойдем в баню! — восклицает решительно Дивиш.

— Пойдем в баню, — вторит Марек. Ему бы самое время вспомнить о бане Писек в Кутной Горе, но пуританские Подебрады — это нечто иное, чем веселая Кутная Гора. Они ближе к богу, чем к дьяволу. Поэтому у Марека вообще не всплывают в памяти кутногорские бани.

И вот вечером, после учений, они выходят через Пражские ворота и идут прямо под стенами замка по правому берегу Лабы. На небе светит больше звезд, чем означено в Писании. В темноте слышны шорохи. Река кажется глубже, тьма уносит ее куда-то в неизвестность. Они проходят мимо дубильни и чувствуют ее резкий запах, они ищут домик с низкой увитой зеленью оградой. Дивиш доволен. Домик стоит на своем месте.

Марек не предполагает, что это не только баня, но одновременно место, где Эрос сводит мужчин и женщин. Он настолько полон своим чувством к Анделе, что ничего не понимает, даже когда маленькая черноволосая девушка помогает ему раздеться. Он погружается в деревянный ушат с теплой водой и позволяет тереть себе спину и грудь. он ощущает полное блаженство, которое он не променял бы ни на что на свете. Вода приятно льнет к телу, мягкие девичьи пальцы, не знающие стыда перед мужчинами, пробуждают к жизни каждый мускул.

Марек поднимает голову и сквозь стекающие с волос струйки воды пытается увидеть, где Дивиш. И около его ушата стоит девушка. Она повыше ростом, с резко очерченным ртом, губы бледные. Она в такой одежде, что кажется почти голой. Все, что должно быть закрыто, видно. Олицетворенное искушение. Дивиш кричит что-то невразумительное и улюлюкает. Его тело радуется, он полон сознания своей мужественности, и мужчина в нем хочет как можно скорей себя утвердить.

Черноволосая девушка что-то ласково говорит мягким голосом. Марек не понимает что. Это случается как раз в тот момент, когда догадка как молния озаряет его сознание. Воспоминание о кутногорской бане приходит ему на помощь, решение созревает мгновенно. Если Марек и в дальнейшем хочет быть в ладу со своей совестью, он немедленно должен действовать. Он не позволит, чтобы его лишили нравственного спокойствия. Или может быть, у него уже что-то отняли? Уже нарушили святой порядок чувств?

Марек живо вылезает из ушата и спешит к своей одежде. Торопливо набрасывает ее на себя. Черноволосая девушка удивленно глядит на него. Вместо с удивлением Марек видит в ее глазах страх. Я что-нибудь сделала не так? — спрашивают ее глаза с тоской. Марек бросает ей два гроша и выскакивает в темноту. Хозяин бани зовет его, но крик остается без ответа.

На улице Марек приходит в себя. Спускается к Лабе и снова возвращается. Нет сомнения: мир — это лишь театр, и Марек — марионетка, которую помимо ее воли двигают туда и сюда. И днем и ночью. Так Марек оказался в бане около полунагой девушки. Может, и ее зовут Аполена, как ту? Марек охотнее всего сам себе дал бы порядочного тумака. Но именно потому, что не знает, как себя наказать, решает дождаться Дивиша. В этот момент он не считает Дивиша другом. Скорее, он ему представляется врагом. Ведь он ни словечком не обмолвился, какую цель преследовал. Конечно, Дивиш знал. Был тут не раз.

Лицо ночи уже не смиренно. Она показала другую свою сторону — безжалостную. Марек ждет недолго. Как только Дивиш выходит из домика и подходит к ближайшему дереву, Марек преграждает ему дорогу. Поднимает руку и, не говоря ни слова, дает ему пощечину. Жаль, что не видно его жеста. Он полон достоинства.

— Это ты? — спрашивает спокойно Дивиш. Судя по всему, у него нет охоты защищаться.

Марек бьет его еще раз.

— Ну, довольно, — восклицает Дивиш, — все это не стоит большего!

— Караул! — слышится из домика пронзительный женский голос. — На него напали!

— Черт! — ругнулся Дивиш. — Ей-то какое дело?

— Мы должны убираться! — шипит Марек.

Оба припускаются бежать и вскоре исчезают в полной темноте. Женские вопли слышатся где-то позади. Когда они подходят к замковым воротам, то докладываются страже как обыкновенные дисциплинированные воины. В их души стражники заглянуть не могут. Но если бы они туда заглянули, обнаружили бы там больший порядок, чем когда юноши уходили из замка.

Проходят дни. И вот юноши снова стоят перед паном Иржи. Он принимает строгий вид истинного пана, но в его карих глазах блестят огоньки понимания, может быть, даже расположения. Он сосредоточен. Вслушивается не только в речь посетителей, но и в собственные слова. Зал украшен развешанным в нишах оружием. Здесь царствует подебрадский пан, и свет, который проникает в окно, живой свидетель.

— Каковы ваши сегодняшние желания? — приступает к разговору пан Иржи, подчеркивая слово «сегодняшние». Он полагает, что прошедшая неделя сделала свое дело. Пан Иржи хорошо знает: время так беспощадно и равнодушно, что меняет не только человеческие желания, но и самих людей.

— Я прошу месяц отпуска, — говорит Дивиш с решительным видом. Как отнесется пан Иржи к тому, что Дивиш сократил отпуск на один месяц?

— Причина? — поднимает на него глаза пан Иржи.

— Я хочу просить своего отца пана Ванека из Милетинка, чтобы он нашел мне невесту, — звучит веселый, но учтивый ответ.

— Согласен, — кивает пан Иржи без размышлений. — Ноимей в виду: невесты для жизни маловато. Пусть пан из Милетинка подумает и о том, чтобы ты получил кое-какое имущество. Передай ему мой привет.

— Благодарю, — кланяется Дивиш. Он счастлив.

— А ты, Марек?

— Прошу об увольнении из отряда, — говорит Марек громко. В течение недели он не придумал ничего нового.

— Вы оба образец упрямства, — поднимает брови пан Иржи. — В этом повинна тоже твоя будущая жена?

— Да, — признается Марек. Он впервые слышит об Анделе как о своей жене. Ему кажется, что его поднимает волна счастья. Возможно ли это? Позволительно ли о таком желанном и в то же время нереальном событии говорить вслух?

— Из какой она семьи? — спрашивает пан Иржи, словно о возлюбленной Марека слышит впервые, и его голос звучит успокаивающе.

— Из дворянского рода, — отвечает Марек беспомощно.

— Марек, — задумчиво говорит подебрадский пан, — может быть, твои притязания станут более основательными, если ты прежде заслужишь дворянский герб? Возможность тебе представится. Для Чешского королевства снова наступают времена, богатые событиями. Потребуются меч и здравый рассудок. И то и другое у тебя есть. Так что герб не заставит себя ждать. После этого тебе легко откроются двери дома твоей невесты. Понимаешь меня?

— Да, пан, — отвечает Марек. В его ответе слышно разочарование.

— Я отпущу тебя, если ты будешь настаивать, — поспешно продолжает пан Иржи. — Но ты не должен сомневаться в искренности моего совета.

— Я не сомневаюсь, пан Иржи.

— Я знаю, твой отец богат. Ты не будешь бедным дворянином, которому приходится служить, чтобы заработать на жизнь, — размышляет пан Иржи. — Речь лишь о том, будет ли ждать тебя твоя невеста.

— В этом я уверен, — решительно говорит Марек. Впервые в жизни он публично ручается за Анделу. Это слышит пан Иржи, слышит Дивиш, и каменные стены поглощают его слова без возражений.

— В себе ты тоже уверен? — улыбается пан Иржи.

Он ненамного старше Марека, чтобы не понимать этого.

Его радует верность двух юношей, потому что и сам он верен.

— Да, пан, — отвечает Марек.

Значит, все это записано в памяти людей и на тех невидимых скрижалях, которые пишет некто вне рода человеческого.

В приемной пана Иеронима Ваха стулья не очень-то удобные. Для людей дородных и с короткими ногами они словно орудия пытки. Но Марек сидит так, словно стул изготовлен специально для него. Марека не выводит из равновесия даже холод, которым пронизаны все углы комнаты. Печь не топится — наверное, чтобы не портился розовый кафель с изображением святого Вацлава. Святой держит в одной руке меч, а в другой — чашу. Ему-то не холодно.

— Что нового ты мне принес? — заводит речь пан Иероним.

— Ничего, — звучит обиженный голос Марека.

— Анделу Смиржицку выброси из головы.

— Да. — Марек слышит, что произносят его губы, но в душе все в нем протестует. Выбросить из головы! Будто рассудок может что-то решить! Он не хочет забывать об Анделе. Их отношения гораздо сложнее: Андела унесла с собой в Роуднице часть его существа, так что Марек даже не знает, живет ли он полной жизнью. Не половина ли это его жизни? И, точно семена, Андела разбросала кругом воспоминания. Какие всходы они дадут? Радость и боль, надежды и разочарования. Все-все напоминает о любимой: часовня, двор, галерея вокруг укреплений, подъемный мост, клен, река и стаи туч над замковой башней. От этого не уйти. Марек здесь счастлив. Но семена могут быть и ядовитыми. Как Марек будет бороться с ними?

— Ты ведь неспроста ко мне пришел? — выведывает пан Иероним. Ни единый мускул на его худом лице не дрогнул, руки лежат неподвижно, будто вырезанные из дерева. Одна на столе, другая на животе.

— Да.

— Ну так говори.

— В долг наличными.

— Сколько?

— Пять коп грошей.

— Довольно много, — качает головой пан Иероним. — Зачем тебе столько денег?

— Хочу сшить несколько костюмов, — отвечает Марек с видимым колебанием. Он берет в долг на свое имя, хотя деньги предназначаются Дивишу. Не ехать же Дивишу свататься к Валечовским в поношенном платье. Но где Дивишу достать деньги, если в Подебрадах он должен почти каждому?

— Хорошо, — после недолгого размышления соглашается купец. — Ты, конечно, полагаешь, что эти деньги я вытяну у пана Михала.

— Да.

— Ты хочешь жениться? — подмигивает пан Иероним.

— Пока что нет.

— Следовало бы это сделать, пока ничего не случилось. Или у тебя нет невесты?

— А что может случиться?

— Я найду тебе кого-нибудь, — не дает себя сбить пан Иероним. — Будешь считать приданое целый день, да и дня не хватит.

— Пан Иероним, — вздыхает Марек.

— Нет, — качает головой хозяин, — из тебя никогда не получится купец.

— Вы что-нибудь знаете?

— Ничего я не знаю. Но до будущего года я приостановил всякий обмен товаров. У меня полные склады, и я могу ждать.

— Это все?

— Это все.

Переговоры подходят к концу. Мареку нужно еще подписать долговой лист, два поручительства и сосчитать гору грошей. Все это перемежается оживленной беседой. А в заключение пан Иероним произносит тост — нельзя же нарушать обычай. Да и для чего бы стояли на столе серебряные кубки? Для чего хранятся в погребе бочонки с красным вином?

Портной работает вдохновенно. Он знает — на этот раз не задаром. Дивишу он не поверил бы, но Марек, хоть грошей зря из рук не выпускает, однако задаток, который просил портной, заплатил.

Не проходит и двух недель, как на подебрадской площади появляется разряженный Дивиш. Дети изумленно рассматривают его со всех сторон, мужчины оглядываются, женщины изучают краешком глаза. Красивый юноша: серые в обтяжку штаны, короткая бархатная куртка цвета сухих листьев со стоячим воротником, спереди полы куртки заостренные, под грудь и плечи подложены толстинки, сверху донизу ряд желтых пуговиц, через плечо перекинут расклешенный плащ, разрезанный по бокам и отороченный бобром. Бобровым мохом украшен и край берета. У пояса с серебряными пряжками висит кошелек, спереди покачивается короткий меч. Настоящий дворянин.

Дивиш прогуливается по площади, хотя в Подебрадах у него уже нет никаких дел. Он весь сияет — истинный жених! Я могу позволить себе такое выражение лица, которое вы видите. Я могу позволить себе носить платье, которое на мне надето. Я могу позволить себе выбрать такую невесту, которая будет меня ждать.

И вот уже Марек седлает ему коня, упаковывает вещи в мешок, пристегивает оружие, и Дивиш садится в седло. Марек берет коня за уздечку и ведет его через подъемный мост из замка.

— Поезжай же наконец, — торопит его Марек, — и береги себя.

— Я позову тебя на свадьбу! — кричит Дивиш и пришпоривает коня.

— Не забудь об Анделе!

— Ну а ты как думаешь? — успевает ответить Дивиш. — Анделу пригласит Бланка!

Он летит, как каменное ядро из жерла пушки. Марек после его отъезда чувствует себя потерпевшим крушение. Это чувство оправдано. Ведь Мареку некуда спешить. Он может предаваться сожалениям, бездеятельности и обычной усталости. Что он и делает.

Но окончательно погрузиться в жалость к самому себе Мареку не удается. Нарочный из Кутной Горы привозит приказ от пана Михала: пусть Марек седлает коня и галопом летит к своим родителям. Родителям? Марек удивленно поднимает брови. До сих пор он думал, что у него есть только отец. Марек ищет Яна Пардуса из Горки, который, сердито ворча, дает ему лишь неделю отпуска. Мечи торчат в ножнах, замок никто не осаждает, на горизонте никакой опасности, почему же только неделю?

— Ты на военной службе или на ярмарке? — гаркает раздраженный гетман. Он сыт по уши ученьями, спокойствием, отпусками, попойками, обжорством и вообще всем, что содержит в себе слово «мир».

Марек напяливает грубую одежду, седлает гнедого и скачет через Замковые ворота в поле. С Подебрадами его ничто не связывает. Воспоминания об Анделе теперь лишь бередят старые раны. Воображение Марека работает против него. Он все еще видит Анделу у ворот, кладет ей на тарелку кушанье, едет с ней в Мыдловар, встречается на замковой галерее, утром у клена и в последний раз в часовне. Все долгие дни сливаются в один краткий миг. Андела сверкнула на небе как молния, обожгла душу Марека и исчезла. Как избавиться от этой беспредельной тоски? Быстрой ездой. Загнать воспоминания в глубины памяти. Заглушить впечатлениями. Убедить себя, что Андела лишь призрак.

Марек гонит коня. Позади уже Осек и Велтрубы. Колин приходится объехать стороной, потому что там на него могут напасть, до Малина рукой подать. Вот и разрушенный монастырь, и собор Вознесения Христова. Марек въезжает в Пражские ворота города Кутная Гора. Сердце его замирает от радости. Ему хочется обнять этот город и поцеловать в обе щеки. Марек провел в нем два стремительно минувших года. Мальчик там превратился в мужчину. Из Кутной Горы он уехал с легкостью, уверенный в себе. Каким же он возвращается?

Богатство города бросается ему в глаза. Оно сказывается не только в роскошных платьях горожан, но и в добротных серых блузах горняков; следы благополучия видны и на готических домах и дворцах, и на трактирах, халупах, тесно стоящих домах, мастерских, шумных рынках, складах. Крик, шум, рев. Кипение жизни. Люди красивые и безобразные, вещи полезные и бессмысленные.

На Нижнем рынке возле уличных музыкантов толкутся люди. Марек приближается к толпе и спешивается. Что-то очень знакомое слышится ему. Наверное, мелодия, звуки лютни и флейты? А вот раздаются и мягкие голоса певцов: «У ручья белье стирала...» В Мареке сразу вспыхивают воспоминания, которые он и не пытается подавить. Сердце горит огнем. Нет, никогда ему не забыть Анделу! Такое не забывается.

Рядом с Мареком стоит черноволосая девушка, она кокетничает с ним напропалую. Но Марек не замечает ее — он ведь только что вновь встретился с Анделой.

Марека принимают в зале, который называется рыцарским, хотя никогда ни один рыцарь в него не входил. Ковер, зеркала, стеклянная люстра со свечами, стулья с узкими спинками, тяжелый стол, снопы света из окон. Пан Михал и пани Иоганна с приветливой улыбкой встречают его. Словно это не Марек, а какой-то гость.

Пан Михал в черно-сером бархате, пани Иоганна в желтом атласе. Все у нее вроде бы как всегда: и близко поставленные глаза, и правильный нос, и неумолимые морщинки. Однако на лице ее ничего нельзя прочитать: ни благосклонности, ни ненависти. И тем не менее она удивлена, что Марек так быстро приехал к ним. Она поправляет чепец, поправляет прическу.

«Моя мачеха, оказывается, тоже женщина», — думает Марек и садится на предложенный ему стул. В этой мысли он утверждается, когда смотрит на ее руку, протягивающую ароматные сласти. Руку охватывает красивый браслет: серебряные пластинки перемежаются с камеями. Марек переводит взгляд на отца. За то время, что они не виделись, он ничуть не изменился.

И пан Михал смотрит на Марека. Смотрит внимательно, словно ваятель, намеревающийся запечатлеть его образ в камне. Однако оставляет в душе место для удивления, радости или гнева. Он тот человек, который должен гарантировать счастье Марека, и потому хочет знать все. Разговор как положено начинает Михал.

— Пану Иерониму я за тебя платить не буду. Но тебе могу дать в долг сколько пожелаешь.

— Мне ничего не надо.

— Отчего ты без бороды? — спрашивает пани Иоганна тревожно.

— Не начинай с долгов, — ведет свою линию пан Михал, — Сядешь на мель.

— Отпусти бороду. Будет у тебя хорошая невеста, — говорит пани Иоганна, и в ее голосе слышна заинтересованность.

— Имею я право решать свои дела сам? — пытается обороняться Марек.

— Да, — отвечает пан Михал. Он, видно, ценит самостоятельность сына.

— Мы твои родители, — перебивает пани Иоганна. Она, пожалуй, не понимает, что впервые признает Марека.

— Ты сам нашел себе невесту?

— Нет, — отвечает Марек не задумываясь. Он не выдаст своей тайны — они над ним только посмеются. Андела Смиржицка! Дочь знатного чешского дворянина. Уж лучше он промолчит о своей любви. Марек в первый раз испытывает сладость тайны. Она приносит ему радость, тревожит его, вызывает тоску, но в то же время и обогащает. Стоит ему прикрыть глаза — и у него есть все: он ощущает на губах губы Анделы, видит ее задумчивую и трепетную улыбку, слышит ее голос, который невозможно забыть.

— У нас есть невеста — моя двоюродная сестра, — бросает пани Иоганна свой козырь. — За ней дают десятую долю на шахте Роусы, пятьдесят тысяч коп и отличное приданое.

— Нет, — качает головой Марек. Он не продаст Анделу даже за весь золотой рудник.

— Почему?

— Будет война. Может случиться, что я погибну.

— Разве каждый воин должен участвовать в сражении? — спрашивает пан Михал. — Я замолвлю словечко пану Иржи.

— Отец, прошу вас, только не это, — выдавливает из себя Марек.

Что им нужно от него? Зачем пытаются поставить его на колени? Зачем хотят его сломить?

Откуда такая настойчивость? Разве они настоящие его родители? Нет, Марека воспитал совсем другой человек. Священник Ян Сук, прозванный Бородатым, и его жена Магдалена. Он жил у них до шестнадцати лет и вырос вместе с их дочерью Региной. Аромат его детства доносится из Тынца над Лабой, и Марека вдруг захлестывают воспоминания. Он обязательно побывает в Тынце. Кто может ему помешать? Никто. Даже Ян Пардус. Тем более он сейчас далеко.

Пан Михал провожает Марека до крыльца. Непохоже, что он сердится на Марека за отказ от предложения пани Иоганны. Пан Михал осторожно оглядывается и говорит:

— Прямо скажу, пани Иоганне ты не угодил. Теперь к ней не подступишься.

— Кого, собственно, она мне подсовывала?

— Свою кузину, которую никто не берет, — усмехается пан Михал, — Богатую, но уродину. Она даже на женщину не похожа. И мучился бы с ней всю жизнь! Я рад, что ты отказался, Марек, подбери себе такую жену, с которой мог бы быть счастлив.

— Хорошо, отец.

— Но все-таки не думай, что богатое приданое ничего не стоит.

— Я так не думаю.

— Я вижу, ты весь в меня. А долг твой пану Иерониму я заплачу.

— Спасибо, отец.

Марек прощает своему отцу. Хоть он и купец, но в сердечных делах разбирается.

Марек стоит на тынецком холме. Здесь все его сердце. Здесь все ему близко — солнце и река. Он чувствует, что его узнают деревья, а может быть, и птицы, хотя птицы, должно быть, совсем другие, а не те, что были три года назад. Ничего не переменилось — земля тихая и ласковая, осень щедрая, с чистыми, сочными красками.

Марек поворачивается к дому священника, который стоит в нескольких десятках шагов от готической церковки. Пани Магдалена выходит из дверей, как когда-то подносит руку к глазам и приветствует Марека так, словно он ушел только вчера. Изменилась ли она? Ничуть. Строгие очертания губ, спокойный голос; только седых волос стало чуть больше.

Она приглашает Марека в комнату, ставит перед ним его старую железную кружку с толстыми краями и угощает его молоком. Придвигает хлеб, масло и мед. Марек ест, а потом оба наперебой рассказывают о множестве вещей, которые не связаны друг с другом. От этих разговоров возникает тоска о том, что было.

Пани Магдалена ведет небольшое хозяйство. Ей впору хоть занять кафедру священника, потому что молодой священник-подобой Ченек из Хлума полгода назад уехал в Быджов и костел остался заброшенным. Самые необходимые обряды совершает отец Амброзий. Он монах-католик, но имеет священнический сан, и поэтому люди думают, что его крещение, соборование и благословение при венчании угодны господу богу точно так же, как и обряды, совершенные священником-подобоем. За похищенную дочь Регину пани Магдалена потребовала у младоболеславского ландфрида возмещение — тридцать гривен серебра, но не получила ничего. Пан Бедржих из Стражнице утверждает, что Регина живет в доме его брата по своей воле. Если бы она хотела, могла бы вернуться домой. Но она не хочет, и, по всем сведениям, это правда. Пани Магдалена сердита на нее. Не считает больше своей дочерью.

Виноградник в прошлом году дал маленький урожай, корова — одна слава, что дает молоко, но крестьяне на праздник святого Гавла принесли десятину, как и прежде, так что пани Магдалена зимы не боится. В Тынце все время вспоминают о ее муже, какой это был святой человек. Они верят, что он на небе просит за них. Говорят, он мог бы попросить и за других, но в Тынце есть несколько человек, которые заслужили скорее ходатайство в аду.

Перевозчик Томаш умер, теперь на пароме его сын. Он неплохой мальчик, но работает без охоты. Ему бы только бегать по лесу на Шибенике да ловить зверя или удить рыбу. Люди по два часа ждут перевоза.

Марек ест и внимательно слушает. Каждое ее слово наполнено для него особым, глубоким смыслом. То, что Марек только предполагал, случилось на самом деле. Пани Магдалена рассказала о дальнейших событиях. Мельница жизни неумолимо и равнодушно перемалывает человеческие судьбы. Пани Магдалена принимает мир таким, каков он есть: люди в большинстве своем грешники и на свете царит несправедливость. Это она допускает. Но люди есть люди, каждый со своими привычками, и с этим нужно примириться. Муж пани Магдалены был не так снисходителен. В своих проповедях он предостерегал людей от гнева господнего и часто пугал их ужасами ада. Однако для того он и священник, чтобы напоминать, грозить наказаниями и пугать. Верующие должны кого-то бояться, иначе с ними не будет сладу.

Марек лежит в постели, в которой спал все ночи своего детства. Сердце его наполняется тихой радостью и в то же время острой печалью. Здесь он дома. Здесь его привычные вещи, необходимые в повседневной жизни. Здесь он может говорить со стенами, потолком и полом. Может обратиться и к своим близким. Так ли это? Регина! Темнота расступается, отверзается потолок, и вниз спускается лучезарное существо. Не ангел и не святая. Регина в огненном облаке. Улыбается, машет рукой и снова исчезает. Уносит с собой свет и прозрачный воздух. Отец Ян! Снова отверзается потолок, и в небесном сиянии спускается священник Ян Сук. В черной рясе, с черной бородой. Прямой, высокий, благородный. Словно провозглашает: бог нас видит! Потом раскидывает руки и возносится вверх со скорбным выражением лица, словно откуда-то из-за облаков должен наблюдать тяжкую участь человечества.

Марек рад бы увидеть и Анделу. Почему бы здесь не могла объявиться и она? Пусть увидит стены, в которых он вырос, пусть увидит мир его детства. Но Андела не приходит. Потолок остается темным, его не освещает ни один лучик света. «Почему Андела не принадлежит к этому дому?» — размышляет Марек, и ему становится невыразимо жаль чего-то. Наверное, того, что не знал ее раньше, или того, что так быстро должен был с ней разлучиться.

Он не заметил, как уснул.

Здесь следует сказать несколько слов о священнике Яне Суке.

Он был худощавым, с черной бородой, чуть-чуть с проседью. Его глаза горели внутренним огнем, но скорее темным, чем ясным. Наверное, потому, что у него был угрюмый характер. Он ничего не делал с радостью, лицо его всегда выражало печаль, вызванную беспокойством о безутешном конце человечества.

Он прошел извилистый путь от молодого гуситского священника, который не признавал малые обряды и стремился жить по Евангелию, до служителя церкви, который всегда признавал sub utraque^[7], но по решению последних синодов в своей священнической практике чем дальше, тем больше приближался к католическому ритуалу. Он не только не ожесточался против сильных мира сего, хотя они, по его мнению, были ближе к антихристу, чем к Христу, но даже допускал, как и католики, веру в очищение от грехов да, пожалуй, и исповедь. Оставалось еще, чтобы вместо белого стихаря он облачился в вышитую ризу и свою жену Магдалену выгнал из дому. Тогда и католики могли бы признать его своим патером. Это была беспокойная эволюция, и священнику Яну она бередила сердце.

И события в его семье развивались трагически. Колинский пан Бедржих из Стражнице рассудил, что бревна из его плотов украли тынецкие люди, потому что были недалеко от места кражи. В ту же неделю его дружина напала на Тынец, разграбила дома, некоторые из них сожгла и увела дочь священника Регину. Позже выяснилось, что в краже замешаны кутногорские купцы.

И второй удар: пан Михал из Канька увез шестнадцатилетнего Марека к себе в Кутную Гору. Хотя Марек вырос в семье Сука и священник привык считать его своим сыном, Ян Сук должен был отдать его настоящему отцу.

Поэтому не удивительно, что священник Ян Сук в одно из воскресений не пришел в костел отслужить службу божью. И с той поры никто его не видел. Может, он утонул, но поведать об этом могла только река. Однако она молчала.

Когда пришло известие об исчезновении священника Яна, Марек вспомнил сказанную им когда-то фразу: «Я хотел бы быть божьим деревом». Почему он хотел быть деревом, когда он был священником? Марек этого не понимал. Он не знал, что посвятить жизнь религии — трудное дело. Особенно в эпоху переворотов в вероучении. Стать божьим деревом означало прославить бога. Но одновременно это означало неподвижность, пассивность, смерть. Молодость Марека вообще не допускала возможности понять, что почти каждый человек в определенные моменты испытывает стремление избавиться от своей телесности. Он открывает в себе нечто влекущее его к мятущейся неизвестности. И тогда в нем прорастают зародыши смерти.

После смерти священника Яна Марек познал только одно: человек — это нечто непостоянное, это призрак. Каждое его слово может быть словом последним, каждый человек может внезапно исчезнуть.

Утром Марек отправляется на другой конец Тынца к отцу Амброзию. В его памяти всплывает сцена, которая разыгралась три года назад, когда они расставались. Старый монах вложил ему в руку крест со святыми мощами. Возможно, этот крест носили поверх монашеской рясы.

— Возьми его себе на память, — сказал тогда отец Амброзий. — Мне он уже не будет нужен.

— Как я должен с ним обращаться? — удивленно спросил Марек.

— Носи его на шее под курткой. Когда согрешишь, дотронься до него и помолись. Господь бог отпустит тебе грех.

— Я не буду грешить, — похвастался Марек.

— Послушай, Марек, — наставлял его старый монах. — Чистая добродетель — это почти безбожие. Постарайся, чтобы ты был таким же, как все. Помни, что господь бог радуется, когда может простить.

Марек ждет встречи с отцом Амброзием. Он помнит, что отец Амброзий бывший цистерцианский монах, который бежал из монастыря двадцать пять лет тому назад, когда Ян Жижка разрушил монастырь. Тынецкие люди хорошо знали этого монаха, потому что он ездил сюда собирать для монастыря, которому принадлежал Тынец, денежные и натуральные налоги. Он вел себя по-человечески, и крестьяне отплатили ему добром. Тынецкий люд принял его к себе без всяких возражений и не настаивал на том, чтобы он носил монашескую одежду. Он ходил в грубошерстной крестьянской куртке, а на ногах — деревянные башмаки.

Отец Амброзий поднимается из-за своей конторки и сразу же узнает Марека. Глотает последнее слово псалма, который он пел в эту минуту, и радостно улыбается. Весь вид его говорит о том, что с ним ничего не может случиться. Он чтит святых и живет под их покровительством. Единственное украшение его скромного жилища — это складень, на створках которого изображен триптих со святыми Анной, Вацлавом и Иржи. Марек хорошо знает, что отец Амброзий этот складень сделал сам.

— Отец Амброзий! — восклицает Марек.

— Марек, здравствуй, — сердечно приветствует его старый монах. — Ты вспомнил меня?

— Ведь я ношу ваш крест.

— Помогает ли он тебе?

— Отец Амброзий, произошло удивительное событие, — говорит Марек серьезно. — Скажите мне, сколько таких крестов существует на свете?

— Только два. Один у моего брата Штепана, августинского монаха в Роуднице, другой был у меня, а теперь его носишь ты. Мы их получили от нашего отца при посвящении в сан. Он был ювелиром в Праге. Я ведь из семьи художников, — улыбается старый монах.

— Вы тоже художник, отец Амброзий, — отвечает Марек.

Он прав. Бывший монах известен не только как знаток теологии, но и как знаток литературы, опытный переписчик и искусный мастер цветной миниатюры. Вот и сейчас он переписывает для кутногорской знати чешский сборник духовных песнопений, и ему безразлично, что на некоторых страницах оказываются хоралы, против которых его сердце католика должно бы было восстать. В минуты творчества он отдает предпочтение искусству перед религией. Он ни за что на свете не упростит ни один хорал, не сделает его менее величественным. Нотные линейки ровны, ноты вписаны четко и аккуратно, буквы сохраняют нежную округлость, а заглавные буквы разного размера расцвечены красками. В разрисовку заглавных букв отец Амброзий вкладывает свое представление о гармоничности или бессмысленности мира.

— Марек, ты не сказал мне, что произошло, — напоминает отец Амброзий. Он любопытен, как всякий монах. Он внимательно слушает историю об Анделе Смиржицкой из Роуднице, о путешествии по Лабе и о том, как очутились рядом два одинаковых креста.

— Не чудо ли это? — кончает Марек свой рассказ.

— Нет, — качает головой старый монах. — Это только предзнаменование. Ты любишь ее?

— Да, — отвечает Марек просто.

— Будь осторожен, — говорит отец Амброзий, — нет ничего удивительного в том, что мой брат Штепан дал Анделе свой крестик. Удивительно то, что крестики попали в руки двух молодых людей, которые понравились друг другу. Быть может, это перст божий указует на то, что рождается очень редко: большое и верное чувство.

— Оно уже родилось.

— Марек, что ты знаешь, — говорит задумчиво монах. — Жить труднее, чем рисовать. Жить труднее, чем молиться. Жить труднее, чем знать все о целой вселенной. Но быть верным в любви труднее, чем жить.

В тынецкую крепость Марек добирается уже в сумерки. В начале декабря день — бедняга. Ночь отнимает у него и утро и вечер. Едва рассветет, и опять уже темно. Хорошо, что светил месяц. Освещает стайку остро разрезанных туч, и все вокруг превращается в сказочную картину. Темные пятна лесов, серебряная гладь реки, космическая тишина и холодный свет звезд.

Оружие стражи, расположившейся за изгородью из кольев, при свете месяца отливает фантастическим блеском. Вечернего посетителя выслушивают с вниманием. Стражники заметили Марека раньше, чем он остановился у ворот. Тревожный шепот достигает ушей пана Ванека из Милетинка. Он подходит к воротам и приказывает их отворить.

— Простите, пан Ванек, мне нужен Дивиш.

Марек вглядывается в лицо хозяина. Изменился ли он? Пожалуй, нет. Те же порывистые движения, та же рыжая борода. Или она уже поседела?

— Дивиш отправился за невестой, — смеется пан Ванек. — Проходи в дом.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает Марек вежливо. Он старается скрыть досаду. Неожиданно он осознает, что приехал в Тынец главным образом к Дивишу. Только с ним он может говорить об Анделе совершенно откровенно. Дивиш его понимает.

— Старею понемногу, — отвечает пан Ванек, тормошит гостя и ведет в дом.

— И для нас на службе у пана Иржи тоже время бежит.

— Да-да, — подтверждает пан Ванек, — а Иржи все богатеет, становится все более влиятельным.

— Наверное, хочет сделать мирным наш век.

— Сначала сделать мирным, а потом властвовать.

— Вы так думаете?

— Марек, — смеется пан Ванек, — я желаю ему этого. Наше государство нуждается в крепкой руке. А у Иржи из Подебрад она крепкая. Поэтому я послал к нему Дивиша.

Подают ужин. Пан Ванек — вдовец. Дочь вышла замуж в западную Чехию, Дивиш наезжает в Тынец лишь изредка, и обычно пан Ванек садится за стол один. Он настолько привык к одиночеству, что это его не тяготит.

Сначала они едят молча. Блюда сменяются одно за другим: щука в рассоле, суп с мясом, заяц в темно-коричневом соусе, сладкий пряник. Красное вино. Один кубок, потом еще и еще.

— Я одобряю помолвку Дивиша, — говорит пан Ванек, словно выбор Дивиша зависел от него.

— Я знаю Бланку, это замечательная девушка.

— Из хорошего рода, — кивает пан Ванек. — Для Дивиша будет лучше, когда он женится. Он питает слабость к женщинам. Может, Бланка его образумит.

— Дивиш останется на службе у пана Иржи?

— Да. Куплю им в Подебрадах деревню, и там будут жить. Ну а ты, Марек? Присмотрел себе кого-нибудь? — любопытствует пан Ванек.

Он разрумянился, лицо стало под цвет бороды.

— Такие мечты, как моя, исполняются только в сказках... — отвечает Марек.

Он не может оторваться от мыслей об Анделе. Он хотел сейчас поговорить с Дивишем — бог весть, может быть, узнал бы о ней что-нибудь. Что делает Андела в Роуднице? Как там живет? Она так же беззащитна, как и Марек? С такой же пустотой в сердце, которое тоскует о нежности? Ждет она Марека? Хранит ему верность? Марек знает, пан Ванек не сможет ответить ему, но он должен спрашивать хотя бы сам себя, потому что настоящая любовь всегда сомневается.

— Человек живет на свете не для того, чтобы отказываться от своей мечты, — говорит пан Ванек мудро. — Только он должен решиться поставить на карту как можно больше.

— Прежде всего самого себя?

— Конечно, — соглашается пан Ванек. — Славно победить, но и не менее славно пасть в бою.

— Я знаю.

— В жизни человека происходят события невероятные. Рассказывала тебе пани Магдалена о Регине?

— Немного. Я не все понял.

— Помнишь, как Шимон из Стражнице украл ее?

— Слишком хорошо помню, — нахмурился Марек.

Эти события он вспоминал неохотно. Еще и теперь ощущает их как насилие, за которое должен отомстить.

— Марек, представь себе, — пан Ванек от волнения встает и ходит по комнате, — девушка сходит с ума по Шимону. Иначе этого не объяснишь. Работает у него в доме как служанка. Она, конечно, знает, что Шимон ищет себе невесту из дворянок. Но и на это закрывает глаза. Она прислуживает ему в доме и спит с ним.

— Мерзавец! — возмущается Марек. Он старается сдержать охвативший его гнев.

— И за что она его так любит? — рассуждает вслух пан Ванек. Оба брата из Стражнице и у него сидят в печенках. Они его соседи. Он знает, что они роют ему яму. Его ненависть постоянна, но более сдержанна.

— Придет их час. Но Регину мне ужасно жаль.

— Что толку горевать. Теперь пусть печется о ней ее собственная судьба.

Ночь проходит. Мужчины пьют вино и разжигают в себе любовь и ненависть. Изменят ли они мир? Ничуть. Ускорят события? Нисколько.

Вот эпизоды, которые Марек не любит вспоминать.

Он проснулся в доме священника, в своем чулане рядом с большой комнатой. Сначала он заворочался и прислушался. До него донеслись звон колоколов, причитания женщин, потом он увидел много огней, колеблющихся там и тут. Он не помнил, как оделся. Не помнил, о чем думал. Все побуждало его спешить. Нож сам собой оказался у него в руке.

В большой комнате он застал только Регину. Поверх своей юбки она надевала еще юбку матери и закутывала голову платком. Наверное, хотела скрыть свою красоту. Пани Магдалена в это время бежала к костелу. Боялась за своего мужа. Это он звонил в колокола. А тому, кто звонит во время грабежа, грозит опасность.

Марек едва успел спросить Регину, что происходит. Та открыла рот, чтобы ответить — она всегда отвечала на его вопросы, — но не успела проронить ни словечка. Двери распахнулись, и в комнату ворвался высокий молодой мужчина. Его голова почти касалась закопченных бревен потолка. Властное лицо, уголки губ опущены книзу. Прыгнул к Регине и схватил ее на руки. Перед глазами Марека мелькнули упругие ляжки, плотно обтянутые кожаными штанами.

Марека бросало то в жар, то в холод. Голова как свинцовая, руки одеревенели. Осмелится он кинуться на этого верзилу? Нет, не осмелится. Ведь его даже руки не слушаются. Но он должен решиться. Как он будет жить на свете, если этого не сделает?

Он пришел в себя, услышав крик Регины. Он ничего не успел заметить, кроме золотого перстня на руке насильника.

Марек бросился на него с ножом. Целился в бок. Только этот проклятый мужлан не забыл, что у него свободны ноги. Он двинул Марека ногой с такой силой, что тот отлетел к сундуку. Грудь хрястнула, ударившись о твердый деревянный угол, голова стукнулась о стену, нож вылетел из рук, описав дугу в воздухе.

Марек еще успел увидеть могучую спину похитителя и лицо Регины: губы полуоткрыты, брови высоко подняты и необычно яркий румянец на щеках.

Потом Марек потерял сознание.

Действующие лица: Регина, Марек, Шимон из Стражнице.

Место действия: дом священника в Тынце над Лабой.

Время действия: 1444 год, неделю спустя после того, как был украден плот возле острова Коло, близ Тынца над Лабой.

Последствия: два сломанных ребра у Марека, великая скорбь в семье Сука и во всем Тынце.

Марек вернулся из отпуска с опозданием на три дня. Он осознает это только сейчас, когда стоит перед Яном Пардусом. В душе Марек оправдывает себя. Прошлое — это ведь тоже жизнь. Его нельзя скомкать, как лист бумаги, и выбросить в окно. Кроме того, прошлое помогает Мареку понять, на что он способен в будущем. Разве он должен порвать с прошлым? Нет, никогда.

Пардус придерживается другого взгляда. Сидит на стуле, прямой, насупленный, сердитый. Имя Марека произносит так, словно лает. Глаза его ничего не скрывают, они горят злобой. Ты опоздал на три дня. Это что за порядки? Если бы Ян Пардус попустительствовал в подобных случаях, кто бы поручился, что отряд легкой конницы не развалился бы за неделю? Никому не позволено безнаказанно нарушать воинскую дисциплину. И Мареку тоже.

Марек еще успевает подумать: «Неужели я настолько незначительная личность в отряде Пардуса, что должен молчать? Нет, я буду отстаивать свои права без страха, но и не горячась».

— Сам себе удивляюсь, как я с тобой нянчусь. Где ты шатался? — начинает Ян Пардус резко.

— Вы знаете, что я был у отца в Кутной Горе. Потом я заезжал в Тынец.

— Не понимаю, зачем тебе надо куда-то ездить. Здесь ты в хороших руках.

— Я, между прочим, существовал и до того, как приехал сюда.

— Как ты со мной разговариваешь? — вспыхивает Пардус. — Какое мне до тебя дело! Я вообще мог бы не вспоминать про тебя.

— Я здесь. Делайте со мною что хотите.

— Ну, ладно! — Пардус прищуривает глаза и крутит ус. — Запрещаю тебе выход в город на целый месяц. А в свободное от учения время будешь фехтовать на эспадронах.

— Слушаюсь, пан.

— И помни, я не потерплю своеволия.

— Слушаюсь, пан.

— Скажи хоть, что тебе стыдно передо мной.

— Да, пан.

— Ты что, спишь или думаешь о чем-то другом? — Лицо Пардуса наливается кровью.

Марек молчит.

— Ну, говори же!

— Вспомните свою молодость, пан.

Пардус встает. Волна гнева схлынула.

— Больно ты храбрый со старым гетманом, — произносит он, уже смягчившись. — Но я тебе вот что скажу на это: у Яна Пардуса из Горки никогда никакой молодости не было. Это теперь молодые носятся со своими чувствами и требуют, чтобы с ними считались, но я этому не собираюсь потакать.

Марек так занят, что себя не помнит. Выезды с отрядом в поле и в лес, изнурительные учения, голод и жажда, усталость, а по вечерам фехтование тупым мечом, который называется эспадроном. Пан Иржи нанял немецкого учителя, члена какого-то драчливого братства откуда-то из Франкфурта-на-Майне, чтобы тот научил замковое войско своему искусству.

Немец кричит что-то непонятное, двигается, как натянутая пружина. Меч в его руке сверкает, в глазах огонь. Он учит Марека вращать меч только запястьем, мгновенно выставлять вперед локоть, пружинить ноги, неожиданно нападать и искусно защищаться от удара. После его уроков на Мареке не остается сухой нитки, засыпает он моментально.

Через четырнадцать дней — первые успехи. Немцу уже не удается одним ударом выбить меч у Марека. Ему приходится прибегать к хитрости, чтобы все-таки одержать победу.

Ян Пардус на их схватки смотрит с видимым удовлетворением. Однажды он кивает Мареку, чтобы тот отложил меч. Отводит измученного юношу в сторону и говорит как бы между прочим:

— Завтра наш посол едет в Роуднице. Если ты напишешь кому-нибудь писульку, он может взять.

Марек смотрит оторопело, до него с трудом доходит смысл. Возможно ли! Старый Пардус хочет помочь ему? Конечно, он все знает. Кому бы мог Марек писать в Роуднице? Только Анделе.

И Марек быстро оставляет меч и берет перо. Рука его дрожит, сердце учащенно бьется. Он то улыбается, то плачет. Марек впервые испытывает, как нелегко человеку выразить все, что он чувствует. И все же ему удается придать обычным словам смысл, который соответствует его чувствам.

Марек тонет в мечтах, и слова захлестывают его. Ничего другого и не надо. Только так может возникнуть тайнопись, понятная Анделе.

Пан Иржи и Марек стоят перед конюшнями. Ждут, пока конюхи подадут им лошадей. Морозный воздух обжигает лицо, руки коченеют от холода. Сначала они стоят молча, спиной друг к другу. Пан Иржи серьезен и важен от сознания своего могущества. Марек притворяется, что не видит своего господина. Но это ему не помогает. Пан Иржи смотрит на него сначала рассеянно, потом заинтересованно; Мареку приходит в голову, что пану Иржи от него что-то надо.

— У меня к тебе дело, Марек, — говорит пан Иржи.

— К вашим услугам, пан.

— В моих владениях завелся еретик. Он говорит, что Христос был человеком.

— Как он додумался до этого? — Марека это удивляет. Он никогда не видел живого еретика.

— Мы нация умозрительная. Не оставляем в покое даже Иисуса Христа, — усмехается пан Иржи. — Но церковь не может этого понять. Она требует в вопросах веры единомыслия.

— Что я должен сделать, пан?

— Возьми с собой четырех вооруженных людей и отправьте парня в башню, — отвечает Иржи с гневной гримасой. — Мы не можем допустить, чтобы о нас говорили, что мы в своих землях терпим еретика. Достаточно того, что мы сами подобои.

— Как я узнаю этого еретика? На нем какой-нибудь знак? — спрашивает Марек. «Может быть, дьявол отметил его особым образом», — думает он про себя.

— Это обыкновенный человек, — сверкая глазами, говорит пан Иржи. — Портной из Одржепеса. Имя его — Кржижковский. Может, он и невиновен, но, по мнению церкви, вреден. Ты понял меня?

— Не совсем, — отвечает Марек.

— Со временем поймешь. Ты еще молод, — говорит пан Иржи, словно сам он уже седобородый старец.

Он вскакивает на коня и уезжает. Но и после его отъезда в воздухе висит напряжение. Юноша слышит биение своего сердца. Мозг работает усиленно. В какую игру втянут Марек? Это тоже часть борьбы, которая вот-вот начнется. И это будут не только боевые сражения, это будет борьба идей.

Они едут в Одржепес, когда уже смеркается. У низкого домика с соломенной крышей, на которой лежит слой снега, соскакивают с коней. Марек входит в дом первым. За ним протискиваются два воина. Они остаются в сенях, где расположен очаг, потому что в комнату войти уже невозможно — она ужасно маленькая. Утрамбованный земляной пол, бревенчатый потолок, стол с перекрещенными ножками, сундук, постель. Два подслеповатых окошка. Свет в комнату едва проникает, но портной работает у стола, словно над ним горит люстра.

Марек подавляет в себе удивление. По его представлениям, человек с еретическими идеями должен быть строптив душой, уродлив, морщинист и волосат. Но от стола, где было расстелено сукно, к нему обратилось молодое лицо с ржаной бородкой и высоким лбом. Портной молчит, но видно, что он не напуган. Тишину нарушает Марек:

— Как твое имя?

— Ян Кржижковский.

— Ты еретик? — недоумевает Марек. Ему кажется неправдоподобным, что такой человек может быть еретиком. Лучше бы это было неправдой.

— Я верю в бога, господин, — тихо отвечает портной.

— Я не судья тебе, — беспокойно замечает Марек.

— Я пришел к познанию, что Христос был человеком. И не могу оставить это познание только для себя. — Он должен объявить о своем открытии каждому, кого видит.

— Так, значит, это ты, — ворчит разочарованно Марек.

— Разве я грешу, когда шью куртку? — начинает портной необычный диспут.

— Нет, — отвечает беспокойно Марек.

— Грешу, когда ем?

— Нет.

— Грешу, когда думаю?

— Наверное, нет, — отвечает неуверенно Марек.

И он любит обращаться к разуму, но размышления на темы религиозные ему кажутся бессмысленными. Он поставил между собой и религией стеклянную стену. Да, он поклоняется богу, но в вероучении менять ничего не хочет, потому что это его не интересует. Ему мстит суровое религиозное воспитание в детстве — из одной крайности бросает его в другую.

— Вот видите, — улыбается портной, — я еретик только потому, что думаю? Я еретик, если прихожу к новому познанию?

— Я не судья тебе, — повторяет Марек неохотно.

— Вы пришли за мной? — спрашивает портной.

— Да, — кивает Марек. — Может быть, тебя будут судить за оскорбление бога.

— Бог может покарать сам. Ему не нужен для этого земной суд.

— Значит, за оскорбление церкви.

— Это уже нечто иное, — допускает маленький портной. — Сейчас надену жилет и иду с вами.

В это время в комнату влетает молодая женщина и с криком выдергивает у портного из рук жилет, подшитый кроличьим мехом. На женщине платье из цветного полотна, лицо ее розово. Она охраняет не Христа, она охраняет своего мужа. Она не хочет, чтобы он ушел с вооруженными людьми. Чувствует опасность. Воинам приходится ее попридержать, чтобы портной мог выйти из дому. Женщина голосит, ругается и богохульствует. Мир в эти минуты кажется ей отвратительным.

Марек в смятении. Кто на этом свете мудр? Пан Иржи? Портной Кржижковский? Его жена? Кто из них прав? Пожалуй, никто. Судя по всему, свет не такой, каким он должен быть. Как Марек выдержит все превратности?

Тюремщик Вацлав Груза, принимая молодого портного, делает одно-единственное замечание:

— Кто попал в эту башню, тому уже не до разговоров.

Марек дрожит, словно его за горло схватила смерть. А смерть и в самом деле гуляет по Подебрадам. И очень уж странная, очень уж бесшабашная смерть. Уносит она человеческие жизни мгновенно, а потом буйно несется дальше. Некоторые охотно уклонились бы от нее. Но именно против них она и имеет зуб. Она по-своему даже хорошо относится к людям. Доказывает своим жертвам, что быстрая смерть — это немалое преимущество. Но и для этого у нее не остается времени.

Сегодняшней морозной ночью она схватила пана Иеронима Ваха. К утру его тело остыло, а душа отправилась в путь, лишь одной ей ведомый, порвав все нити, связывающие ее с жизнью и с торговлей. Но из-за этого Вах не лишился уважения. После такой нелегкой и осторожной жизни он мог себе позволить внезапную смерть. Он ее заслужил. Пан Вах ухаживал за своим торговым делом, как за садом. Оно, пожалуй, будет скорбеть больше всех.

Вечером на погребальной мессе в подебрадском костеле собираются только самые близкие. Пан Иржи с пани Кунгутой, Ян Пардус из Горки и три начальника дружин из соседних замков, староста с избранными коншелами^[8], несколько купцов, среди них Михал из Канька, и два священника-подобоя. Они стоят вокруг гроба, покрытого черным венецианским бархатом, на котором серебромвышита чаша. В ногах покойного стоит пани Алена. Склонилась над гробом, оградив себя от остальных стеной печали. На вдовство она обрекла себя заранее, ведь муж был вдвое старше ее, так что теперешняя ее печаль в какой-то степени сладостна. Пани Алена в черном траурном одеянии, лишь круглые зерна халцедона на четках, висящих у пояса, светлые.

Здесь царствует печаль, хотя никто особенно не скорбит. Все соответствует обряду: и звон колоколов, и псалмы, которые произносят губы священников, и заунывная мелодия, которую исполняют флейтисты. Вечерняя тьма скрывает выражение лиц. Огни процессии не ярки. Люди безмолвны. Каждый чувствует пропасть между жизнью и смертью.

Марек стоит позади, под хорами. Он внешне сдержан, хотя не безучастен. Думает о пане Иерониме с благодарностью и равнодушие погребального обряда воспринимает с огорчением. Желает мира праху пана Иеронима. Что ждет его в каменной могиле подебрадского храма? Мрак и молчание. Как странно, что каждый в конце концов должен отправиться в землю. Только свою собственную смерть Марек не представляет. Ему кажется, она где-то очень далеко.

Наконец гроб исчезает в темпом провале, каменная плита пола ложится на свое место. Люди снова оживляются и возвращаются к обычным своим мыслям и заботам. Оставляют мертвых заниматься в своих укрытиях тем, чем им положено, а сами выходят из костела в морозную ночь.

Марек подходит к отцу. Михал молчит. Потом говорит со вздохом:

— Покойников что-то становится больше, чем живых. И отчего это мрет народ?

— Я этого не заметил, — откликается Марек.

— Верю, — соглашается пан Михал и тут же меняет тему разговора: — Ты не представляешь, как пани Иоганна на тебя зла. Видеть тебя не желает.

— Почему?

— Потому, что ты оставил в девках ее двоюродную сестру. Забыл об этом?

— Но ты же одобрил мое решение.

— Но я не одобряю, если ты вообще не женишься.

— У меня еще есть время.

— Только время и ничего другого.

— Этого недостаточно?

— Недостаточно, — говорит пан Михал резко. — Ты должен не упустить подходящего случая. Ты красивый юноша, и у тебя есть будущее. — Очевидно, отец пытается разжечь самолюбие Марека.

— У меня есть свое представление о будущем.

— Посмотри на пани Алену, — выкладывает свои соображения Михал. — Она довольно молодо выглядит, богаче, чем владелец вашего замка, и очень умна. Кто-то должен теперь ее утешать. Ты об этом не подумал?

— Нет.

— Почему? Пани Алена долго не состарится. Поверь мне.

— Я должен спросить свое сердце.

— Так не забудь его спросить.

— Не забуду, отец.

— Ты должен быть разумным, Марек, — говорит пан Михал голосом, в котором слышны нотки доверительности. — Твой долг пану Иерониму я еще не заплатил. Пани Алене ты о нем и не заикайся. Если сама не спросит.

— Хорошо, отец, не скажу, — отвечает Марек и прощается с отцом в смятении. Так ведет себя каждый купец? Наверное, да. Однако Марека беспокоит сейчас другая мысль. Родители одержимы стремлением женить своих сыновей и выдавать замуж дочерей. Может быть, и Андела страдает так же, как он? Не подбирают ли родители ей жениха? Не услышит ли он однажды, что Андела уже замужем?

Мысль об этом невыносима. Из-за нее Марек в эту тягостную, студеную ночь совсем не уснул.

Умер не только пан Иероним Вах. Неожиданно смерть унесла еще троих. Они не были так знамениты, как пан Иероним, и имена их не попали бы в летописи, если бы не их странная смерть; заболев, они лежали без сознания, их лица стали неузнаваемыми, тела скрючились — и, наконец, смерть. Такое случается. Но четверо сразу? Не чума ли это? Ощущение страшной опасности охватывает горожан. Особенно зажиточных. Еще бы, их жизнь ценнее. Они ошеломлены и растерянны, они потеряли аппетит. Мясо кажется им необычно красным, хлеб кислым, вино пахнет плесенью. Рынки закрываются, парочки ходят на расстоянии друг от друга, люди забивают окна. Костел пуст, кажется, что его покинул даже бог.

Пани Кунгута с детьми спешно уезжает в отдаленный замок Мыдловар. Это пан Иржи пожелал, чтобы его семья находилась в безопасности. Сам он не решается удалиться из Подебрад. Как истинный господин подебрадского княжества, он не имеет права бояться даже чумы. Иначе бы прилив жизни в городе сменился отливом. А этого пан Иржи не допустит. Он должен поддерживать в людях уверенность, что и в Подебрадах можно остаться в живых.

Экипаж пани Кунгуты сопровождает вооруженный отряд, которым командует Марек. Видно, он пользуется особым доверием своего пана. Но Марек едет в Мыдловар без радости. Он не знает, что он еще может делать, кроме как слушаться. Ему жаль пани Кунгуту, которая преждевременно потеряла последнего ребенка. Она кажется Мареку бледной, притихшей и, пожалуй, удивленной. Смотрит с каким-то недоверием на голые ветви деревьев и на примятый снег, который удерживается только благодаря ночным заморозкам. Мартовское солнце еще не может с ним справиться.

Замок Мыдловар выглядит более хмурым, но и более величественным, чем прежде. Кажется, что он царит над всей окружающей природой. Мартовские тучи покрывают небо над замком и нагоняют уныние. Пан Ярослав из Мечкова не поддается унылому настроению. Но пани Поликсена боится привидений и часто плачет. Слезы приносят ей облегчение. Она тревожно вглядывается в лица своих гостей, молится, перебирая четки. Подолгу сидит у камина, помешивая угли.

У Марека комната, соответствующая дворянскому званию: постель с пологом, полка для посуды, шкаф из кленового дерева, две скамьи. Одна для него, другая для гостей. Он чувствует потребность в деятельности: умывается, переодевается в более легкое платье — словом, ведет себя как настоящий мужчина. Сюда не проникает зеленый свет, как тогда, летом. Небо скорее серое — или желтое, когда его подкрасит солнце.

Марек выходит из комнаты, и воображение его пробуждается. Всюду он видит Анделу: вот она проходит коридором, садится за стол, выходит во двор, едет верхом, говорит или молчит, смотрит то удивленно, то сдержанно, словно хочет уберечь себя от чего-то, то смеется, то вдруг гасит свой смех. Почему у него перед глазами все время Андела? Что это? Любовь? Да, это любовь. Только теперь она окружена зимой, снегом, сыростью, голыми деревьями, красным солнцем, пламенем горящих поленьев и лицами чужих людей. Ему до боли недостает Анделы. И тем не менее Марек должен привыкнуть к ее отсутствию. Времени для этого у него будет много.

Пани Кунгута кажется довольной: она и ее дети в безопасности. С одной стороны ее охраняет Лаба, с другой — Марек и пан Ярослав. Марек старается говорить своим обычным голосом, и ему это удается. На самом же деле это только эхо его голоса.

В эти дни покинутости и одиночества неожиданно приезжает Дивиш. Он весь сияет новизной, внутренний огонь озаряет его. На нем тонкий бархат, на шее кружево, штаны из тонкой выделанной кожи, плащ подбит куньим мехом, на берете перо хищной птицы. А в душе жар, который согревает не только самого Дивиша — он мог бы растопить даже снег. Дивиш выглядит как настоящий жених. Марек должен это признать. Признает это и пани Кунгута, которую Дивиш приглашает к себе на свадьбу. Когда она состоится? 21 апреля в доме Валечовских в Праге. Приглашение принимают пан и пани из Мечкова, а что приедет Марек — это само собой разумеется. Какая же свадьба, если на ней не будет лучшего друга? Это просто невозможно!

Марек все понимает и прямо в рот смотрит Дивишу: не привез ли он весточку от Анделы? Но у того смеются глаза и губы, а об Анделе он не обмолвился ни словом. В замке сразу все повеселели. За ужином подают вино. Как и прежде, пан Ярослав бросает нож в цель, а Дивиш выпускает стрелу. Только Марек отказывается играть на лютне, внутренне все в нем протестует. Да и мелодию он, наверное, не вспомнил бы. Наконец наступает момент, когда Мареку удается поговорить с Дивишем.

— Что нового в Праге? — спрашивает он шепотом, под Прагой он разумеет Анделу.

— Мне кажется, женщины в Праге за последние два года похудели, — отвечает Дивиш вроде бы серьезно, но глаза его смеются.

— Ты смотришь на других женщин, когда собираешься жениться на Бланке? — хмурится Марек.

— Конечно. Супружество не имеет ничего общего с верностью.

— И любовь тоже?

— Для кого как, — смеется Дивиш. — Для тебя да, для меня нет.

— Я еще подумаю, идти ли на свадьбу к такому жениху, — отвечает Марек.

Он встает из-за стола и как сомнамбула направляется в коридор, спускается по лестнице, открывает двери и выходит во двор на мороз. Месяц улыбается ему, свежий воздух воскрешает его, но Мареку не хочется возвращаться к жизни. Сегодня душа его особенно ранима. Он ждет известий об Анделе, а получает удар дубинкой. И все же Дивиш что-то знает об Анделе. Любовь для Дивиша — это что-то мгновенное, как вихрь, жгучее, как пламя, быстрое, как молния, и притом путаное и не поддающееся объяснению. Может ли в таком случае Дивиш жениться? Наверное, может, допускает Марек. Каким будет это супружество? Кто знает? Марек приходит в себя. Замечает сияющий месяц, который как раз показывается из-за сплетенных ветвей, возвышающихся над стенами замка. Это восхитительное зрелище. Наверное, вот так же было здесь в давние языческие времена.

— Марек, — слышит он знакомый голос. Это Дивиш.

— Чего тебе?

— У меня к тебе поручение от Анделы.

— Ты разговаривал с ней?

— Нет, мне его передала Бланка.

— Я жду целый вечер, а ты и словечка не вымолвишь, — упрекает его Марек.

— Андела получила твою записку.

— Это я давно знаю.

— Но не знаешь ее ответа.

— Этого я не знаю. — От нетерпения Марек кусает губы.

— Она сказала, что никогда не выйдет замуж ни за кого другого.

— Это ее слова?

Марек волнуется. В нем просыпается вера в чудо. Его то заливает жар, то пробирает холод. Марек словно обретает невесомость, еще миг — и он вознесется на небо.

— Да, — кивает Дивиш. Куда девалось его фанфаронство? Стоит здесь друг, который понимает, что прикоснулся к чему-то такому, что стоит жизни и смерти.

— И больше ничего не сказала?

— Она дала Бланке перстень, чтобы ты вернул его Шимону из Стражнице. Ее отец обещал выдать Анделу за Шимона, когда ей было двенадцать лет. Андела расторгает эту помолвку.

Марек молча берет перстень с двумя жемчужинами и сует в карман. Даже не смотрит на него. Он чувствует: произошло что-то такое, ради чего стоит жить. Что-то неожиданное и захватывающее, для других людей незаметное, безразличное, но для него означающее возрождение. Он раскален добела, нервы напряжены, разум готов к действию. Он должен восстать против традиций своей эпохи: бороться за Анделу и за то, чтобы остаться самим собой. Он знает только одно: Андела согласна быть рядом с ним. Что ждет их впереди? То, чего сами сумеют добиться.

— Видишь месяц? — спрашивает Дивиш. — Для кого он светит сегодня?

— Ты этого не знаешь? — улыбается наконец Марек. — Для нас с тобой.

Теперь Марек думает только об одном: что делать с перстнем? В первый момент, опьяненный счастьем, он забыл о нем, но сейчас постоянно возвращается к нему. Рассматривает его, заглядывает внутрь, надевает на мизинец, прикрывает жемчужины от света рукой, чтобы они не сверкали. Он относится к перстню, как к живому существу. Иногда Марек на него сердится, и тогда перстень становится совсем другим — большим, надменным. Марек вдруг понимает, что сопротивление Анделы вначале их влюбленности не было таким уж неосознанным. Она, конечно, думала о Шимоне из Стражнице как о своем женихе и будущем муже. В Подебрадах, когда Марек обнимал ее, она была в смятении, потому что была связана долгом. Теперь, в Роуднице, она спокойно все обдумала, и это придало ей сил. Андела вопреки воле отца решила нарушить помолвку.

В Мареке пробуждается ревность. Ему уже недостаточно, что Андела разрубила узел, что передала ему слова: «Не выйду ни за кого другого. Только за Марека». Какое это прекрасное чувство: быть уверенным. Свободно дышать, слышать биение своего сердца — жить... Но прежде чем жизнь станет ясной, как солнце, должна разразиться буря. Ведь воспоминания могут быть такими мучительными, что хочется от них избавиться. Поэтому Андела посылает перстень именно Мареку. Это может иметь двоякое значение: иди и верни перстень. Или — иди и бейся. За Анделу. И не только за Анделу, думает Марек. И за Регину. За сломанное ребро. И прежде всего за будущее безоблачное счастье.

«Это для меня испытание, — размышляет Марек. — Но я не должен слишком предаваться счастью и готовить себя к райской жизни. Существует еще и ад. Этот проклятый висельник еще не знает силы моего меча. Если я с ним не сведу счеты, то никогда не смогу жить спокойно. Я буду презирать себя».

Кажется, мстительный библейский бог поддерживает Марека. Сидит на небесах в ниспадающем одеянии с тугими складками и кивает бородатой головой. Поднимает руку и величественным жестом устраняет препятствия, позволяя Мареку выполнить свое намерение.

Приходит известие, что чума в Подебрадах не задержалась. Загубила несколько жертв и пошла дальше. Опасность миновала: пани Кунгута с детьми может возвращаться. Пан Иржи нетерпелив. События торопят его. Обрушиваются, как поток. Хотят все заполонить. Подебрадский пан насторожен. Местная тактика в своих владениях заменяется высшей стратегией во всем государстве. И поэтому пан Иржи хочет видеть свою семью дома. Только имея за спиной надежный дом, он может спокойно шагнуть в обширные пространства чешской земли.

Весеннее солнце греет сильнее. Слизывает остатки снега даже в самых глубоких ложбинах и возрождает движение жизненных соков. Набухают почки, на орешнике трепещут сережки, весна будоражит и зверье, мир набирает новое свежее дыхание.

Пани Поликсена забывает свои зимние страхи, пан Ярослав, несмотря на седые волосы в бороде, заметно молодеет, замок Мыдловар уже не место затворничества. Его ворота так и манят: выходите и смотрите! Природа пробуждается, выходите и живите!

В Подебрадах Мареку сопутствует счастье. Пан Иржи сразу же после возвращения Марека из Мыдловара дает ему отпуск на два дня, так что неприятного объяснения с Яном Пардусом можно избежать. Марек уезжает в ту же ночь, чтобы к утру попасть в Старый Колин. Какая ночь! Алмазный месяц и крупные звезды. В низинах стелется туман.

Марек едет на своем гнедом и удивляется, как легко и весело у него на душе. Его решимость шепчет ему: поезжай быстрее! Его мужская гордость гонит мысль об опасности. Он думает о самых простых вещах: «Пусть я бесхитростный, буду пользоваться тем, что подарит мне жизнь, пока не придет смерть; мы с Анделой поклялись в верности, но можно ли это назвать супружеством? Моя жизнь принадлежит Анделе — моей жене. Куда я положил перстень? Достаточно ли гибок мой меч?» Марек резким движением вынимает меч из ножен и несколькими взмахами разрезает воздух. Чем ближе к Старому Колину, тем больше решимость Марека.

Утром привычно восходит солнце. Точно в том месте, где должно всходить. Марек въезжает в город и разыскивает Шимона из Стражнице. Несколько человек указывают Мареку этот дом. Вон, видите три липы? За ними желтеют ворота. Там и живет достойный пан. Слова «достойный пан» начинают злить Марека. Кровь ударяет в голову. Особенно его раздражает дерзкий паренек. Но сейчас нельзя давать волю гневу, нужно сохранять спокойствие.

Марек стучит в ворота. За решеткой ворот показывается лицо. Регина! Марек ни минуты не сомневается. Первое чувство — радость. Да, это она. Она уже женщина, не то что три года назад, и ничуть не подурнела. Они росли вместе, только Регина была старше на два года. Она учила его делать сыр, плести корзины, доить коз, высекать искру огнивом, насаживать приманку для рыбы. Они жили дружно, как хорошие товарищи, но в последнее время, когда повзрослели, появилась какая-то неловкость в их отношениях. Регина стала красивой девушкой, и Марек в ее присутствии почему-то смущался и робел. А теперь она тут в чужой клетке, как пленница.

— Что вам угодно? — звучит спокойный вопрос.

Регина не узнает Марека.

— У меня дело к пану Шимону, — бесстрастно отвечает Марек. Он не хочет, чтобы она его узнала раньше времени.

— Его нет дома, — отвечает Регина. В ее тоне слышна напряженность: голос пришельца кажется ей знакомым.

— Когда он вернется?

— Может, через неделю, может, через две — не знаю... — Она не хочет говорить, что Шимон с отрядом в Чаславе, и потому отвечает неуверенно.

Марек даже боль в сердце почувствовал. Он ехал зря. Шимона нет дома. Своим отсутствием он обрек Марека на бессилие. Поединок не состоится. Откладывается на неопределенное время.

— Ты, Регина, не узнаешь меня? — Марек наконец решается ей открыться.

— Марек, это ты? — удивляется Регина. — Но что за вид у тебя?

— Обыкновенный, — отвечает Марек и вкладывает меч в ножны. Он даже не помнил, что перед воротами обнажил меч.

— Уходи! Вокруг тебя летает ангел смерти! — Голос Регины полон враждебности.

— Я только посол, Регина.

— В чем твое посольство?

Регина держится не с тем достоинством, с каким надлежит держаться жене знатного пана, но нельзя сказать, глядя на ее лицо, что она несчастна. Перед Мареком по ту сторону решетки — голова святой. Недвижная и оцепеневшая. Регина не хочет приблизиться к Мареку.

— Андела Смиржицка возвращает Шимону из Стражнице обручальный перстень и к перстню присоединяет решение: она никогда не выйдет за пана Шимона, — отчетливо произносит Марек, словно выучил наизусть эту фразу.

Молчание. Голова Регины за решеткой недвижима. В глазах такая печаль.

— Дай мне этот перстень, — тихо говорит она наконец. — Я отдам его сама.

— Регина, ты здесь живешь поневоле? — спрашивает Марек, и теперь его голос напоминает тот, которым он говорил с Региной, когда они жили в Тынце.

Марек подъезжает к решетке и передает ей перстень.

— Моя самая большая вина — надежда, — звенит ответ.

— Это не кончится ничем хорошим.

— Я знаю. — В ее ответе слышны нотки ненависти и любви.

— Ты его любишь?

— Да, — выдавливает Регина.

Она может отказаться от всего, только не от Шимона.

«Как странно устроена человеческая жизнь, — думает Марек и поворачивает коня. — Что еще они могут сказать друг другу? Ничего. У них разные пути, у каждого своя судьба. И разлука не оставит в их жизни никаких заметных следов».

Марок по-разному представляет себе сцену с возвращением перстня.

Первая возможность:

Шимон возвращается из военного похода. Тут же садится за стол и сосредоточенно ест. Регина сидит напротив. На виске пульсирует жилка.

— Что случилось? — настораживается Шимон.

— Я подожду, пока ты доешь.

— Говори сейчас, я кончил.

Шимон бросает кость к дверям. Собака бросается за костью.

— Андела Смиржицка возвращает тебе перстень. Она никогда не выйдет за тебя замуж, — произносит Регина. В ее словах звучит горечь — значит, Шимон не дорожит ею?

Шимон бледнеет и бормочет что-то невразумительное. Берет перстень и рассматривает его со всех сторон. Блеск золота отражается в глазах.

— Это не мой перстень! — восклицает он.

— Неужели не твой? — вздыхает Регина.

— Это обман. Кто дал тебе его?

— Марек из Тынца.

— Твой так называемый братец?

— Да.

— Ах, вот оно что! Теперь понятно, откуда ветер дует.

— Не хочешь ли ты сказать, что никогда не добивался Анделы?

— Ну, было дело, — говорит Шимон недовольно. — Только это было до того, как я привел тебя в свой дом.

— Тогда почему же эту помолвку не расторг ты сам?

— А слово дворянина, по-твоему, ничего не стоит? — взрывается Шимон.

— Значит, меня можно унижать? — говорит Регина холодно, встает из-за стола и уходит из комнаты, хлопнув дверью.

Вторая возможность:

Шимон возвращается из военного похода. Регина надевает перстень и ждет, пока Шимон его заметит. Но она не учитывает мужской невнимательности. Напрасно за ужином она держит руку чуть ли не перед глазами Шимона: тот видит лишь жареного петуха и мечтает о постели. Он по-своему привязан к Регине. Она преданная и ласковая любовница. Не причиняет никаких беспокойств. Даже утром осторожно уходит из постели, чтобы его не разбудить.

Но что сегодня с Региной? Шимон задет и, пожалуй, оскорблен как мужчина. Между ним и Региной вырастает вдруг ледяная стена. Как это могло случиться? Просто рука Регины коснулась лица Шимона. Он заметил наконец перстень.

— Я слушаю, говори! — холодно произносит Шимон.

— Пусть мне будет защитой сам господь, если нет у меня другого защитника, — шепчет Регина.

— Не вмешивай бога.

— Это перстень Анделы Смиржицкой. Она возвращает его тебе и передает, что никогда не выйдет за тебя замуж.

— Покажи мне его.

— Помолвка расторгнута.

— Мой перстень, — говорит Шимон после того, как рассмотрел его. Золотой кружочек с двумя жемчугами. Перстень надежды. Он должен был дать возможность Шимону занять достойное место среди знатного чешского дворянства.

— Ты не радуешься?

— Да это же оскорбление, — хмурится Шимон и отодвигается от Регины.

— Не огорчайся. Я все равно тебя люблю, — шепчет Регина и прижимается к нему.

— Смыть оскорбление может только кровь.

— Не думай о мести, я же с тобой.

— Ян Смиржицкий, — повторяет Шимон вслух. — Подебрадская партия. Все время она стоит нам поперек дороги. Кто принес этот перстень?

— Марек из Тынца.

— Я так и знал. Продувная бестия твой братец. А откуда он приехал? Прямо из Подебрад?

— Он исполнял поручение и больше ничего.

— Пусть паны только попробуют сунуть пос, — грозит Шимон.

— Я боюсь за тебя. И за себя.

— Есть кое-что поважнее, чем бабы. Иди прочь!

Регина встает, проскальзывает в дверь и исчезает в темноте коридора.

Марека страшно волнуют эти сцены. Почему? Потому что они убеждают его, что Андела возвращает перстень из-за Марека, из-за любви к нему.

Жизнь, разбитая на отдельные дни и мелкие события, иногда вдруг поднимается как волна и со страшной силой швыряет человека навстречу его судьбе. Так случилось и с Мареком. Он проводит дни тихо и сосредоточенно, понемногу свыкается со своим одиночеством, которое служит ему неприступной крепостью. Он гонит все впечатления внешней жизни и углубляется в себя. Его поглощает поток видений, Андела скорее призрак, чем реальность. Призраком становится и он сам.

Но вот в это мечтательное затишье врывается шквал. Получен приказ составить эскорт, который должен отправиться в Прагу на свадьбу Дивиша и для приветствия кардинала Карвайала. Ян Пардус ошалел от удивления. На свадьбу! Приветствовать посланца вероломной католической курии! Он и в мыслях не мог вообразить себе, что в жизни его случится нечто подобное. Представление пана Иржи об эскорте: во главе трубачи с герольдом, знаменосцы, затем отряд легкой конницы, экипаж с пани Кунгутой и пани Поликсеной — пани Алена еще в трауре по умершему мужу, — за ними пан Иржи со своими начальниками дружин Яном Пардусом, Ярославом из Мечкова, Яном из Гонбиц и священником Яном Махой, еще отряд конницы, за ним возы со свадебными подарками, с провизией, с фуражом, табун лошадей на смену, конюхи, лекарь, слуги, разные ремесленники, и замыкает всю процессию третий отряд легкой конницы. Забот полон рот. Все нужно предусмотреть, ко всему быть готовым. Кроме нападения. Ведь это почетная процессия — потому и опасаться нечего.

Ян Пардус загонял Марека. Волей-неволей ему приходится вылезти из своего уединения. И, как ни странно, в этих хлопотах он находит себя. Он бегает до колотья в сердце, покрикивает на людей, потому что без этого ничего не ладится. Он тоже готовит свадебные подарки: для Дивиша арбалет — ложе инкрустировано перламутром, для Бланки красивый кулон — спираль, заканчивающаяся внутри буквой Б, на искусно сделанной цепочке. Все из золота. Кулон можно использовать как печатку.

Мареку удается собрать с подданных подебрадского пана кое-какой провиант для свадебного пира: пять живых баранов, тридцать кур, воз копченого мяса, деревянный чан рыбы, бочку вина, бочонок меда, десять мешков муки, сушеные фрукты. Уже в Подебрадах свадьба Дивиша приобретает внушительный вид. Остается только всей этой блестящей, нарядной и громоздкой кавалькаде добраться до Праги. День отъезда назначается после долгих колебаний замковым астрологом, который выполняет и обязанности лекаря. Отъезд утром 18 апреля.

Солнце медленно продирается откуда-то из-за фазаньего заповедника. Холодно, тени резкие. Наступает зябкое апрельское утро. Пани Кунгута с побледневшими щеками и задумчивыми глазами и пани Поликсена, пышущая здоровьем, в напряженном ожидании сидят в экипаже, крытом провощенной кожей. Всадники в седлах, трубачи подносят трубы к губам. Пан Иржи кивает. Раздается звук фанфар, кони трогаются с места. Проехав подъемный мост, процессия все более растягивается и направляется кратчайшим путем к Пражским воротам. Воробьи встревоженно чирикают, зеваки на городской площади стоят раскрыв рты, голоса труб затихают где-то в поднебесье. Все чувствуют зов далей. Свобода кажется легко достижимой.

Марек возглавляет отряд легкой конницы. Прежде всего он должен утвердить себя как начальник. Но когда Марек сердится, он выглядит беззащитным. Для него это не только отъезд, но и нетерпеливое ожидание будущего. Какова будет дорога? Что его ждет в Праге? Увидит ли он Анделу? Как они встретятся? На кого работало время? На него? Против него? Вопросов полно, ответов нет. Марек живет только вопросами. Но ему этого недостаточно. Ему нужна не просто уверенность, а постоянное подтверждение.

У всех веселое настроение. Дуновение ветра теплое, солнце играет в прятки с тучами, привал в керском лесу удачный. Люди располагаются на траве, утоляют голод, лошади щиплют сочные листья кустарников. Пан Иржи развлекается со своей свитой. К отряду Марека пристроился какой-то балагур, весь напичканный шутками и разными историями. Воины заливаются смехом. Они уже знают, что балагура зовут Вацлав Брич. Черт возьми, Брич, расскажи-ка еще чего-нибудь. Его не надо уговаривать. У него темная кожа и ясные глаза. Сколько ему — сорок? Пожалуй, немного больше. Небрежные жесты, подвижный и гибкий. Он годился бы в отряд, думает Марек. Впрочем, ему не до Брича. Он хотел бы ускорить время, а к коню должны были бы приделать крылья. Чешская земля кажется ему слишком обширной.

Ночевать будут в Негвиздах. Дворяне в крепости, остальные в ригах или в хлевах — ночи еще холодные. А утром все должны быть в полном параде, потому что в полдень подъедут к воротам столицы, к Праге.

Но перед самым въездом в Негвизды на них налетает, горяча своего вороного, Ян Пардус. Борода растрепана, глаза как два стеклянных шара. Его цепкий взгляд сразу замечает в отряде постороннего человека. Вацлав Брич? Он не дает даже слова сказать. Два воина хватают Брича и тащат к пану Иржи. Иржи смотрит на него мельком и оставляет его в течение всего ужина стоять на дворе. Здесь же толпятся воины, которые ждут, чем окончится это происшествие. Веселья как не бывало. Воцаряется тягостное молчание. В голову лезут всякие мысли. Кто-то спрашивает, не пахнет ли это виселицей. Кто-то прикрикивает на него.

Смуглый Брич стоит наконец перед подебрадский паном. Комната темная, но лица панов освещены каким-то легким неуловимым светом. В дверях Марек. Он еще не опомнился от удивления. Что происходит? Ведь этот Брич ничем не отличался от других. Остер на язык?

Многим это даже нравится.

— Твое имя? — спрашивает ровным голосом пан Иржи.

— Вацлав Брич.

— Откуда ты?

— Из Находа.

— Ага, — смеется Иржи. — Значит, ты приехал от пана Колды.

— Нет, пан.

— От кого-нибудь другого?

— Я лучше, чем вы думаете.

— Пока что я ничего не думаю, — отвечает спокойно пан Иржи. — Что ты хочешь узнать?

— Куда едете, сколько вас и что вы замышляете, — звучит тихий ответ. Вацлав Брич признается, что он шпион.

Пан Иржи отвечает ему на все вопросы. Свадьба, приветствие кардинала, переговоры с чешскими панами. Оружие — для парада. Смуглый мужчина стоит как примерзший, у панов опускаются уголки губ.

— Я сказал тебе все? — спрашивает пан Иржи.

— Да.

— На кого ты работаешь?

— На рожемберкскую партию.

— Скажи спасибо и иди, — говорит наконец пан Иржи. — Здесь тебе нечего больше делать.

— Спасибо, пан, — кланяется Вацлав Брич и покидает комнату. На дворе он садится на коня и поспешно оставляет Негвизды.

Пан Иржи смотрит на онемевшие лица. Он не видит в сумерках их выражений, но ведь и молчание тоже может говорить... И на этот раз говорит довольно громко. Только Марек в недоумении. Одобряет пан Иржи его доверчивость? Или за всем этим кроется какая-то игра?

— Вы недовольны? — спрашивает пан Иржи. — Удивительно, как плохо вы меня знаете.

Процессия останавливается перед Поржичскими воротами. Кони дворян подкованы серебряными подковами, перья на беретах панов прокалывают воздух. Воины сдвинули забрала. Полуденное солнце мирно отражается на их блестящих нагрудниках. Знамена с подебрадским гербом развеваются на ветру в надежде украсить пражские улицы. Пани выглядывают из экипажа, паны сдерживают беспокойных коней. Где-то сзади тоскливо блеют привязанные бараны. Наверное, они голодны? Или предчувствуют смерть?

Поржичские ворота не открывают. В чем дело?

Фанфары. Еще раз. На галерее ворот появляется вооруженная стража.

— Отворите ворота! — просит герольд голосом, подобным колоколу.

— Кто вы? — слышится сверху.

— Пан Иржи из Кунштата и Подебрад.

— Вооруженным отрядам въезд в город не дозволен.

— Кто это приказал?

— Пражский бургграф пан Менгарт из Градца.

— Уведомите пана Менгарта о нашем приезде.

Стражники исчезают. В процессии пана Иржи нарастает беспокойство. Как их принимают? Разве пан Иржи не принадлежит к знатным чешским панам? Это необдуманный или откровенно враждебный поступок.

Марек смотрит на пана Иржи. Он охотно посоветовал бы ему, чтобы тот выразил негодование. Чтобы приказал взять штурмом ворота, преграждающие им путь. Но пан Иржи играет роль терпеливого человека. Словно забыл свое имя, свою гордость и важность миссии, которую на него возложили друзья. Но кто знает, может, он при всем том остается бдительным? Спокойно переговаривается, смеется — верно, опасается, чтобы в его людях не вспыхнуло чувство ненависти. Потому что оно не годится для празднества. Пан Иржи едет на свадьбу. Пан Иржи едет на переговоры. И хотя в его процессии изобилие оружия, оно не предназначено для войны.

— Приказ пана Менгарта из Градца! — раздается голос с галереи.

— Говорите! — отвечает герольд.

— Пан Иржи из Кунштата и Подебрад желанный гость в Праге вместе со своим эскортом. Из сопровождающего военного отряда в Поржичские ворота могут войти тридцать человек. Таков приказ пана Менгарта из Градца!

Паны из эскорта Иржи поражены и молчат. Но пан Иржи кивает головой в знак согласия. Он отделяет отряд Марека в качестве личной свиты. Оставшиеся воины разбивают лагерь на Шпитальском поле.

Ворота открываются, и свита подебрадского пана въезжает в столицу под звуки фанфар.

Лицо Марека прикрыто маской безразличия. Он смотрит вперед, и все лица кажутся ему одинаковыми. Однако уголком глаза он внимательно наблюдает. Он видит земной и плотский облик города. На улицах грязь и конский навоз. В торговых рядах и в деревянных лавках горы еды, словно предполагалось, что любой человек голоден. Невероятная сутолока: орущие торговцы, перепачканные ремесленники, священники в черных сутанах, евреи в плащах с желтыми звездами на груди, ученые люди в простых одеждах, крикливые платья франтов, бросающиеся в глаза, знатные горожанки в парче, седые монахини, служанки в льняных корсажах и дешевых юбках, оглушенные шумом дети. Много молодежи и стариков. На первый взгляд кажется, что здесь торжествует свобода, жизнь и радость. Но более пристальный взгляд опровергает первое впечатление: у одних богатство и власть, другие им прислуживают.

Марек сжимает ногами брюхо коня и осторожно направляет его через толпу. Время от времени трубят трубачи и герольд громким голосом требует освободить место для проезда пану Иржи из Кунштата и Подебрад и его свите. Что должно было бы последовать за этим? Народ должен бы остановиться, замереть и выразить свое почтение. Но это случается редко. И выражают почтение скорее какие-нибудь замарашки, чем знатные вельможи. Разболтанность людей после десятилетий внутренних войн удивительна. Противятся любому порядку, противятся разуму. Это сопротивление может умерить только светская власть вместе с обеими церквами^[9]. Из-за этого по городу ездит конный вооруженный патруль, а сборщики налогов шмыгают в толпе по двое. Священники изрекают в своих проповедях: не проявляйте слишком много любопытства к учению бога! У него на земле есть свои наместники. И это мы.

Пан Иржи смотрит по сторонам с несколько деланной улыбкой, но его паны хмурятся. Они начинают сомневаться в гордости Иржи, а может быть, и в его военных способностях. Господи боже, зачем все это они должны терпеть? Сколько оскорблений им придется еще вынести? Иржи ничего не объясняет и не оправдывается перед ними. Он обладает особым даром — знать все наперед. И так будет всегда — всю его жизнь. Марек несколько меняет свое мнение о нем. Раньше он думал, что Иржи важный и строгий. А теперь видит, что он простой и веселый.

Свита проехала улицу На Латране, завернула к староместским воротам св. Амброзия, пробралась сквозь толпу на улице Целетной и сейчас въезжает на Староместскую площадь. Ян Пардус показывает пальцем направо. Прага — спокойная сердцевина королевства. Староместская площадь — оживленная сердцевина города. Марек смотрит, и на лице его — улыбка восхищения. Широкая площадь, лавки с товарами, группы оживленных людей в шляпах и беретах, позорный столб, клубящийся золотистый воздух. Позади, перед купеческой усадьбой Тын, которая пока еще не украшена башенками, расположен храм девы Марии. Впереди виднеются двухэтажные дома, коренастые и прочные, словно построенные на века.

Чешское королевство ничто не может сломить, думает Марек. Оно нуждается только в сильном короле. Эта его мысль не оригинальна. Она приходит в голову и многим другим. Но как заставить маленького принца расти быстрее? Как воспитать его настоящим королем?

Они проезжают фруктовый рынок, под арками горы всяких товаров. Улицы здесь еще уже, кони крупами касаются каменных стен, не оставляя места даже для струйки воздуха. На Ржетезовой улице им дружески подмигивает дом Бочека. Широкие ворота проглатывают сразу весь эскорт. Шум врывается в обширный двор. От улицы двор отделяют дубовые ворота. Это значит, что здесь меньше шума.

Наконец размеренный говор сменяется криками команды, паны спешат в парадные покои, коням разносят воду в ушатах, а для воинов и службы — в кувшинах, начальники совещаются, где расквартировать войско и как расставить стражу.

Ян Пардус придирается ко всем. Он даже вступает в спор с домовладельцем Якубом Шиндлером, мужчиной грубым и задиристым. Пардусу необходимо сорвать на ком-то злобу. Шиндлер же готов драться по любому поводу. Сейчас его раздражает хмурое воинственное лицо Яна Пардуса.

Они вытаскивают мечи, хватаются за оружие и другие. Марек на стороне своего начальника. Он готов проткнуть каждого, кто заденет Пардуса. Перед входом в дом пан Иржи, услыхав звон оружия, поворачивается, спокойно чертыхается, и мечи тут же исчезают в ножнах.

— С нами он готов драться хоть сейчас, — замечает старый Пардус и дружески подмигивает распалившемуся Мареку. — Посмотрим, что он будет делать, когда попадет в настоящую переделку.

— Рискует, — отвечает Марек и яростно сверлит глазами рослого сильного мужчину.

— Оставь его, — ворчит Пардус.

Марек располагается в маленькой комнате на первом этаже, чтобы быть поблизости от своих людей. Он заботится о них, старается, чтобы никто не был обижен, чтоб все были накормлены, у ворот выставляет по два дозорных. Теперь, когда стемнело, на стенах колеблются блики от факелов, шум понемногу утихает. До сна у Марека есть еще немного времени. Он моется, бреется, ест... и размышляет: «Я — в Праге! Невероятно! В это трудно поверить. Воздух наполнен тишиной, в которой гулко разносится звон вечерних колоколов. Где сейчас Андела? Наверное, недалеко. В какой-нибудь крепости Старого Места. Но где?»

«Я близко и жду тебя», — отвечает Андела.

«Я такой же, как прежде», — заверяет ее Марек.

«И я не изменилась».

«Почему мы не вместе?» — беспокоится Марек.

«Каждая минута моей жизни знает, как я тебя жду».

Марек засыпает с сознанием вины. Он медлителен, он опаздывает и дает времени незаметно ускользнуть. Он хочет владеть собой, но пока что чувства владеют им. Он молод, он недостаточно решителен, чтобы завоевать свою любовь. А ведь он мужчина и носит оружие.

Ожидание встречи с Анделой мучительно. И чем ближе это мгновение, тем сильнее мука. Она проникает и в неспокойный сон Марека.

Дивиш оказывается настоящим другом. Он появляется во дворе Бочека уже рано утром и обнимает Марека. Он одет так же, как в Подебрадах. Эта одежда очень идет ему. Она подчеркивает его мужественность, во всей его фигуре чувствуются упругость и сила. Он жених, это видно сразу, и так же, как прежде, он необуздан. Дивиш зовет Марека немедленно пойти с ним навестить молодых девушек: невесту Дивиша и Анделу Смиржицку. Марек бледнеет, руки у него трясутся.

— Ты все еще любишь ее? — допытывается Дивиш.

— Да, — заикается Марек.

— Ты знаешь, что такое верность, — признает Дивиш.

— Это дар божий.

— На бога надейся, а сам не плошай, — смеется Дивиш.

— Но кроме нашей воли, есть еще ее родители.

— Мы с Бланкой поклялись, что будем вам помогать.

— Как?

— Чтобы вы соединились. Или, может, нужно что-нибудь другое?

— Нет, — отвечает Марек.

«Поможет ли нам бог? — размышляет Марек. — Чью сторону держит он: молодых возлюбленных или родителей? Если он на стороне родителей, то зачем даровал им волшебство любви?»

Дивиш ведет Марека через площадь на улицу Длоугую. По приказу гетмана Яна Пардуса их сопровождают два вооруженных воина. На случай, если кому не понравится эмблема подебрадского пана на груди Марека.

Оба юноши протискиваются сквозь городскую толпу, галдящую, гомонящую, кричащую, ругающуюся и совершающую сделки. Марек не так любопытен, как вчера. О, сейчас его интересует только дом пана Валечовского.

Вот он перед ними. Недавно купленный и почти заново отстроенный. У панов из Валечова был дом в Градчанах, рядом с первым оборонительным валом. Но во время гуситских бурь он сгорел дотла вместе с домами градчанских каноников. Пан Ванек посчитал, что дешевле обойдется купить и отремонтировать дом какого нибудь пана в Старом Месте, чем строиться на градчанских развалинах.

Перед Мареком возникает здание, словно парящее в воздухе. Окна шире, чем в других домах, — словно сюда донеслось дуновение зарождающегося итальянского Ренессанса. Чистые линии и строгое благородство. Комнаты первого этажа расположены в виде креста в романском стиле, лестница широкая, в просторных коридорах бесшумно закрывающиеся двери. В какие из них они войдут? Дивиш выбирает безошибочно.

Девушки спешат им навстречу. Конечно, они увидели их из окна. Комната свежепобеленная, с одним единственным украшением на стене, гобеленом — Адам и Ева в раю. Ничто не мешает им в их первородном грехе. Бланка и Андела невинно улыбаются, словно не знают о том, что происходит на гобелене. Они приветствуют юношей каждая по-своему. У Бланки в глазах трепещут шаловливые огоньки. Андела старается подавить смятение.

Марек переживает странное чувство. Оно скорее близко к разочарованию. Андела выглядит не совсем так, как он представлял себе в мечтах за время их разлуки. Ему нужно привыкнуть к той Анделе, которая перед ним. Это длится не более минуты.

— Андела, — говорит Марек и вдруг понимает, что нужно начинать сначала. Все с самого начала.

— Марек, — с нежностью говорит Андела.

— Ты уже знаешь? — спрашивает Марек, показывая на свой крестик.

Бланка и Дивиш отходят к окну.

— Да, — улыбается Андела. — Отец Амброзий и отец Штепан — братья.

— Такие крестики только у вас двоих. Это предзнаменование, что может произойти чудо. — Марек вспоминает о словах отца Амброзия.

— Разве оно не произошло? — спрашивает Андела, и глаза ее светятся любовью.

— Произошло, — кивает Марек.

Вот она, живая Андела, стоит здесь, в зеленом платье с красивым колье, в котором сверкают золотые кубики с жемчугом. Он мысленно обнимает ее, хотя охотнее обнял бы по-настоящему. Он благодарен ей, что в самом деле она все та же, прежняя Андела. И восхищается ею еще больше. Она решилась возвратить перстень. Откуда она, такая хрупкая и робкая, нашла в себе столько силы? Марек глубоко взволнован. Во взгляде его признательность и преданность.

— Мы принадлежим друг другу, — просто говорит Андела.

Она хоть и молода, но не так порывиста, как Марек. Чувствует необходимость постоянно подтверждать, что любит его.

Марек безмерно счастлив. Он бросает взгляд на пару, стоящую у окна. Бланка в своем платье карминного цвета очень красива. У них уже все определено. Но Марек ничуть не завидует им.

В день свадьбы Марек волнуется больше Дивиша. После полудня он приносит свои подарки. Золотой кулон и арбалет с перламутровой инкрустацией. Старик с белой завитой бородой, принимающий подарки, приглашает Марека войти в комнату, где разложены все свадебные подношения.

Марек переступает порог. В глаза ему ударяет великолепие, к которому после многих лет гуситского самоотречения снова стремится все живущее. Что он видит? Отрезы камчатной ткани, кармазина, венецианского бархата, золототканой парчи, атласа, шелка, плащи, отороченные рысьим мехом, перчатки, чепец, шитый золотом, бобровые меха, зеркало в серебряной раме, инкрустированный ларец с духами, серебряную посуду, пояса с богатой чеканкой, колье в виде змеи, мраморную чернильницу, меч с инкрустированным эфесом, серебряные шпоры, обои, небольшие гобелены, занавеси и даже деревянную колыбельку с пологом.

Марек вспоминает слова отца Амброзия: мысль продвигается к истине посредством материальных вещей. Когда-то он сомневался в этом. Теперь же ему кажется, что отец Амброзий, пожалуй, прав. Будут эти вещи поддержкой в супружестве Дивиша? Бесспорно. Это не только внешнее великолепие. В подарках выражено отношение друзей к Дивишу и Бланке. В них — забота о том, чтобы молодые вступали в новую жизнь не голыми и босыми. В них — надежда на завтра и послезавтра, потому что сегодня уже прошло.

— Взгляните, что подарил пан Иржи, — показывает старик на серебряный обеденный сервиз, расставленный на отдельном столе.

— Из такой посуды можно есть только по праздникам, — улыбается Марек.

— Я знаю их обоих, — кивает старик. — Теперь у них будет праздник каждый день. — Он не завидует им. Он желает им счастья. Так же, как и Марек.

Свадебный пир начинается в девятьвечера. В парадном зале с позолоченным потолком. Сквозь два ряда окон в зал глядит темнота. Но внутрь не проникает. От двух люстр, усыпанных свечами, достаточно света.

Марек сидит за празднично накрытым столом между пани Поликсеной и Яном Пардусом. Андела прямо напротив него. Стоит поднять глаза, и он ее видит. Так же, как и Андела, если смотрит прямо перед собой, не может миновать Марека. Пользуются ли они этим? Еще бы! Достаточно мельком встретиться взглядами, и сердцу все ясно. В глазах доверие и ожидание, стремление остаться вдвоем, взаимное ободрение, поддержка, тихая надежда. Порой они вообще не могут оторвать глаз друг от друга. Тогда они думают о будущей совместной жизни.

Андела сидит между паном Иржи, который больше молчит, хотя по его лицу видно, что на сегодня он отбросил все свои заботы, и пани Анной Валечовской, женщиной красивой, но несколько аскетичной. Мареку она напоминает чем-то пани Алену, хотя внешне совсем на нее не похожа.

Оживленный говор гостей то усиливается, поднимаясь вверх, к потолку, то ослабевает, опускаясь снова вниз и растекаясь по залу. Марек слышит щебетанье пани Поликсены и бормотание неразговорчивого Яна Пардуса. Все наполнено ожиданием жениха и невесты. Они должны вот-вот появиться.

Раздается веселое посвистывание флейт, и молодые входят в зал. На Дивише тонкая серая куртка и розовые штаны. На шее простая позолоченная цепь. Бланка в белом атласе. Она — воплощение чистоты. Как драгоценная жемчужина. Сияющая и прекрасная. Гости улыбаются. Превосходная пара! Марек радуется вместе со всеми.

Андела перехватывает его улыбку. Ее глаза спрашивают: я тебе нравлюсь? Никто не сравнится с тобой, — взглядом отвечает Марек. Он прав. Андела сегодня в темных и золотых тонах. Каштановые волосы, глубокие глаза, золото желтого атласа и тонкая сетка на волосах. Я преклоняюсь перед тобой, — говорят глаза Марека. Его не узнать. Сегодня он счастлив.

Встает пан Ванек Валечовский и приветствует гостей. Сначала на латыни, потом по-чешски. Это человек образованный и ироничный, воспитанный за границей. Он говорит остроумно и в то же время любезно. Своим выразительным красноречием может убедить слушателей в чем хочет. Сейчас в нескольких фразах он выражает хорошее настроение всего зала. Гостей захватывает волна радостных чувств. Марек восторженно слушает его. Ему нравится пан Ванек: задумчивое лицо, обрамленное бородкой, глаза полны огня, жесты сдержанны.

Начинается пиршество. Кушанья следуют длинной чередой: фаршированные яйца, заливной лосось, жареный угорь, жареные павлины, начиненные паштетом, окорока серны в вине, ломтики сыра, пироги и пышки, пряники с медом, сушеные фрукты, орехи. Множество напитков: вина белые и красные, пиво и вода.

Марек оглядывает всех. Гости едят, оживленно беседуя. Глаза у всех блестят. Не слезы ли это? Нет, они веселы. И у пана Иржи довольный вид. И это понятно: вокруг него — преданные ему люди.

Марек думает: что самое главное в характере пана Иржи? Скорее всего, трезвость мысли и спокойствие. Но пан Иржи ни в коем случае не хочет быть той стороной, которая терпит поражение. Тщеславие заставляет его стремиться к власти. Марек доволен тем, что соединил свою судьбу с судьбой пана Иржи. Делясь своими мыслями с Анделой, он бросает взгляд на противоположную сторону стола и с благодарностью обнаруживает понимание.

Жизнь — это мгновение. И нельзя прожить ее бездумно и легко. Нужно иметь цель. И помнить о том, что рядом со счастьем рука об руку идет и страдание. Марек поражается. Почему его любви сопутствует печаль? Он спрашивает взглядом Анделу, но теперь она его не понимает. Не разделяет его печали. Скорее, опровергает. Марек пьет и думает, что Андела всегда знает, как ему помочь.

Пан Ванек из Милетинка попадает на свадьбу сына в поздний час. Он пропустил ужин, но на свадебном церковном обряде в храме девы Марии у Тына присутствует. Почему он опоздал? Его задержала стража у Поржичских ворот. Съезд панов-чашников кажется им подозрительным. Он и убеждал их, и объяснял им довольно долго, пока наконец его не пропустили. Пан Ванек обходит стол и обнимается с каждым. Со знакомым и незнакомым. На радостях он даже не узнает Марека.

Перед полуночью пан Ванек Валечовский организует нечто вроде свадебного шествия. Впереди жених с невестой, за ними родители и ближайшие друзья. Среди них пан Иржи с пани Кунгутой, гетман Пардус, Марек с Анделой. На улице их окружает группа вооруженных людей. Из-за чего? Нигде никого нет. Лишь где-то вдали надрываются пьяные голоса. На небе поблескивает несколько одиноких звезд.

Процессия в молчании движется по Длоугой улице. В свете факелов колеблются окружающие дома. Жизнь вдруг кажется призрачной и непрочной. Марек испуганно берет Анделу за руку и слегка пожимает ее. Андела отвечает на пожатие, словно говорит: «Все в порядке». На Тынской улице возникают какие-то тени. Марек притягивает Анделу к себе, чтобы не потерять ее. Что, если она смешается с тенями и растворится во тьме? Но Андела спокойна, она чувствует себя в безопасности.

Они останавливаются только в храме, перед ведущими к алтарю ступенями. Так тихо, что пламя свечей не колышется. Светлые круги от свечей — дальше темнота. Покашливание, шарканье ног. Тишина.

К жениху и невесте подходят три священника в черных сутанах и белых стихарях. Один из них подебрадский священник Ян Маха. Он поет хорал. Остальные вторят ему. Поют выразительно, с чувством, ибо все присутствующие в костеле ощущают себя потомками гуситов. Бог им близок, и совесть их чиста.

Священник Ян Маха совершает свадебный обряд. Его бархатный голос проникновенно произносит предписанные обрядом слова. Все с благоговением внимают, отрешившись от мирской суеты.

— Это и про нас, — шепчет сзади Марек и пожимает Анделе руку.

— Да, — тихо отвечает Андела.

Произнесены супружеские клятвы. С этой минуты Дивиш и Бланка принадлежат друг другу. Снова звучит хорал. В нем человеческая тоска и безграничная вера в бога.

Марек и Андела молчат. Губы их не шевелятся.

— Ты устала? — спрашивает тихо Марек.

— Немножко, — отвечает Андела. Столько волнений сразу нахлынуло на нее. Ничего похожего она никогда не испытывала.

В городе все подчинено веселью. Именно молодежь составляет общество, которое завладело жизнью. Дивиш и Бланка быстро приноравливаются к этому веселью.

Дивиш глядит победителем и ни в чем себе не отказывает, осуществляет каждое свое желание. Бланка выбрала для себя определенный стиль: быть веселой и безупречной женой. Они с Анделой очень разные. Но это только укрепляет их дружбу.

Молодожены часто зовут Анделу на послеобеденные прогулки. И каждый раз заезжают за Мареком. Ян Пардус прикрывает свой строгий глаз и открывает только второй — снисходительный. Пусть Марек развлечется, чудесным староместским дням скоро придет конец.

В воскресенье они отправляются в последний раз через Влтаву на Малую Страну и потом вверх Страговской улицей на Град. Анделе пора возвращаться в Роуднице. Это прощальная прогулка.

Экипаж трясется по неровной дороге, ездовые погоняют коней, апрельское солнце в сером небе словно покрыто пылью. Град, кажется, совсем близко. Но это не так. Шпиль храма святого Вита так высок, что недоступен глазу.

Как развлекается молодежь в экипаже? То рассказывает разные истории, то смеется, то вдруг затихает, и пары отчуждаются, молча одаривают друг друга фейерверком любовных искр. Марек пытается проникнуть во внутренний мир Анделы, найти в ней скрытую искру, золотую жилу, секретный ключик, которым отпирают мир. Она своеобразна. Это значит, что она больше, чем красива.

В храме святого Вита они слышат голос, раздающийся сверху: возлюбленные, молитесь! И они шепчут слова молитвы и стремятся подчиниться чувствам, переносящим их в мир неземной силы. Руки ищут друг друга, глаза горят. Наконец земные страсти оставляют их, молодые пары покорены тайной печалью и потому спешат покинуть возвышенный храм — дом господа.

Они отправляются в лес на Петршине. Там снова разделяются на пары. Бланка ищет первые фиалки, Андела мечтательно смотрит на едва распустившиеся листочки. Вот так и их любовь — переживает первую настоящую весну. Эта весна принадлежит ей — Анделе.

А Марека волнует совсем другое. Губы Анделы. Он весь охвачен трепетным волнением.

— Сколько раз я тебя поцеловал? — шепчет Марек.

— Десять, — отвечает Андела.

— Это мало.

— Двадцать.

— Это уже лучше, — улыбается Марек. — А сколько раз я тебя еще поцелую?

— Я умею считать только до двадцати, — сопротивляется Андела и пытается завести разговор о будущем. Она знает, что им предстоит пройти долгий жизненный путь. Она не хочет пройти этот путь одна. Хочет опираться только на Марека. Ни на кого другого. Она призналась уже своей матери, и та ее понимает. Возвратила перстень Шимону с ее ведома. С ее одобрения будет ждать Марека, когда он сможет предстать перед ее отцом. А пока пусть потерпит, сейчас лучше не подступаться к Яну Смиржицкому. Он раздражен. Его угнетает сознание своего бессилия. На Иржи из Подебрад в нем зреет злоба, которую он пока скрывает с великим трудом. Вероятно, он завидует сопернику, укрепившему свою власть в восточночешских землях. Не дай бог, чтобы злоба его переросла в ненависть.

Марек слушает, он ошеломлен. Видит, что Андела более осторожна, чем он думал. Марек не хочет, чтобы случилось непоправимое. Оба должны ждать благоприятной минуты. К Яну Смиржицкому можно будет подступиться только тогда, когда Марек достигнет такого звания, которое даст ему право претендовать на руку Анделы.

Может ли Марек быть счастлив без Анделы? Зачем ему оглядываться назад? Зачем ему заглядывать в будущее? Он может быть счастлив только сегодня. Им овладевает сладкое томление.

Он обнимает Анделу, и это дает ему веру в то, что мечты осуществятся.

Дом Бочека устроен так, словно предназначен для деловых встреч и тайных сборищ. Двор кишмя кишит неизвестными людьми. Одни толпятся группками, другие уходят и приходят. Иногда в масках, иногда с открытыми лицами. Но прежде чем проскользнуть в ворота, всякий оглядывается по сторонам. Не видит ли его кто-нибудь? Они уверены, что их не видит никто. Называют пароль, и стража без задержки их пропускает. Кто эти люди? Провозвестники будущего? Мареку неведомо, потому что пан Иржи никому ничего не объясняет.

Однажды под вечер к Мареку приводят двух молодых мужчин в черных масках. Они не назвали пароля. Один из них снимает маску. Мареку улыбается знакомое лицо — Дивиш из Милетинка.

— Что случилось? — взволнованно спрашивает Марек.

— Ты не понимаешь? — вопросом отвечает Дивиш и отводит Марека в сторону.

— К чему этот маскарад? — недоумевает Марек, не сводя глаз с другого посетителя, молодость которого не может скрыть маска.

— Мы подготавливаем перемену в образе мыслей.

— Не понимаю.

— Ты все такой же, — смеется Дивиш. — Пан Иржи должен повернуть события себе на пользу. А что для этого нужно? Обещания, будущее расположение, уступки, иногда деньги.

— Разве мы недостаточно сильны? — краснея, говорит Марек. Долгие переговоры пана Иржи с купцами ему не по душе.

— Наверное, нет, — пожимает плечами Дивиш. Однако и он удивлен тактикой пана Иржи: его умением использовать дипломатические ходы, терпеливостью в переговорах, остроумием, порой и лестью, знанием людей и обстоятельств.

— Ну, идите, — отпускает их Марек.

— Пан Иржи скоро станет надеждой Праги, — шепчет ему Дивиш. Он берет под руку своего спутника в маске и увлекает его за собой во двор.

Марек долго смотрит им вслед, хотя они уже скрылись за ближайшим углом. Он чувствует, что развертывается большая игра. Шахматная доска приготовлена, не расставлены еще кое-какие фигуры. Король размышляет, пешки ищут наиболее удобные позиции.

1 мая 1448 года. На Староместском рынке собирается процессия для встречи кардинала Карвайала. Пан Иржи остается дома, Ян Пардус тоже. Отряд подебрадской конницы ведет Марек из Тынца. Герольд пражской общины показывает им место у арки тынской школы. Еще вчера здесь стояли рыбные ларьки с ушатами и корытами, полными карпов и щук. Сегодня тут пусто. Грязь тщательно выскребли и всюду посыпали песком.

Марек смотрит вокруг. Его панцирь блестит, глаза из-под шлема глядят строго. Кони помахивают головами и гарцуют на месте. В руках подебрадского знаменосца трепещет флаг с кунштатской эмблемой. Солнце ярко сияет. Оно освещает не только верхушки домов, но и проникает вниз, в тесные улочки, поблескивает на седлах лошадей и шлемах всадников.

Слева от отряда Марека разместилась конница пана Зденека из Штернберка, справа выстраивается группа колинского пана Бедржиха из Стражнице. Марек нарочито их не замечает. Он смотрит на павлинов, которые прогуливаются по крыше дома, расположенного недалеко от ратуши. Чтобы скоротать время, он объезжает свой отряд и теснит лошадью зевак, которые проникают на площадь из арок домов, находящихся около тынского костела. Это бродяги, комедианты, проститутки, лавочники, бездельники.

Впереди процессии стоят готовые к приветствию цехи. Под тринадцатью хоругвями сорок два ремесленных цеха. Они выглядят не так уж мирно. Мясники с огромными топорами на плечах, оружейники с мечами, арбалетчики с арбалетами. В центре площади — коншелы в беретах, распахнутых шубах, отороченных дорогими мехами, в башмаках из тонкой цветной кожи. Не осталось и следа от гуситской простоты. Бог на некоторое время перестал быть строгим. Может, и на небе теперь более свободные нравы. Может, и сам господин небесный принарядился так, чтобы подчеркнуть свое превосходство. И об этом, конечно, знают католические священники, которые стоят недалеко от ратуши. Они облачены в самые дорогие церковные одеяния, расшитые исключительно золотом. Священники-подобои, напротив, видно, плохо осведомлены о новом настроении на небесах. Все как один одеты в черные сутаны и белые стихари. Ученые паны, тонкие знатоки Писания, лиценциаты, бакалавры и магистры свободных искусств в черных туниках. Цвет одежды должен, по их мнению, подчеркивать возвышенность мыслей.

Зазвучали трубы. Площадь замирает. Ожидание сменяется напряжением. Процессия вот-вот тронется в путь. Главный герольд вызывает отряды и представителей цехов, указывает место в процессии, которая пройдет через ворота святого Гавла на Конский рынок, потом повернет направо, мимо монастыря на Слованах, затем через Вишеградские ворота и Панкрацкую равнину в деревню Крч, где будет проходить церемония приветствия кардинала.

Ноги коней и людей приходят в движение. Люди сыты и нетерпеливы. Кони соскучились по галопу. Радостное возбуждение. Словно вместе с кардиналом должна прийти новая жизнь. Примирение с всемогущей католической церковью уже близко. Государство дождется лучших дней. Пражане хотят немногого: подтверждения компактатов^[10] и посвящения архиепископа. После этого они будут довольны завтрашним днем. История в лице кардинала провозглашает взаимопонимание, новое равновесие, до сих пор невиданный расцвет мира.

Легкая конница замыкает шествие. Герольд называет имя Марека из Тынца и сразу же за ним Шимона из Стражнице. Марек бледнеет. Шимон краснеет и оттопыривает губы. Они как бы невзначай окидывают друг друга неприязненными взглядами. Они ничего не хотят скрывать и ничего не забывают. Знают друг о друге все. Из этого соседства ничего хорошего не выйдет.

В последнюю минуту перед тем, как конница двинулась, к Мареку присоединяется Дивиш из Милетинка. Он обрушивает на Марека водопад слов, выражая свои чувства. Мареку сейчас особенно дорога дружба Дивиша. Он понукает коня и поднимает голову с гордостью и достоинством своих двадцати лет. Он не думает о жизни и смерти. Важно, что он с высоко поднятой головой.

Шимон подъезжает к Мареку на Панкрацкой равнине, когда они минуют костел святого Панкраца. Он использует момент, когда Дивиш чуть задерживается, подтягивая у своего вороного подпругу.

Марек пугается, но голову не опускает. Совсем близко видит он жестокое и насмешливое лицо своего давнишнего противника: серые, не затененные ресницами глаза, которые смотрят с пренебрежением, вывернутые губы, массивный подбородок. Кровь приливает к сердцу Марека и тут же отливает. Он ни минуты не сомневается: они будут упорно искать ссоры до тех пор, пока одни из них не будет убит. Кто-то уже сейчас должен приготовиться к смерти.

— Ты меня знаешь? — Шимон стегает словами, как бичом.

— Да, — звучит твердый ответ Марека.

— Нам нужно кое-что решить.

— Да, — соглашается Марек без колебаний.

— Видишь те старые дубы? — Шимон показывает на группу дубов с новой свежей листвой.

Дубы окаймляют поляну. Сквозь них ничего не видно. Окруженные кустарником, в ландшафт вписываются три молодые березки. Дубы есть дубы, собираются стоять здесь не одно столетие.

— На обратном пути там встретимся, — подтверждает Марек.

— С одинаковым оружием.

— С мечами, — уточняет Марек, и Шимон отъезжает, не поклонившись.

Наверное, он уже считает своего противника мертвым. Немного преждевременно. Марек смотрит вслед Шимону, и все его существо возмущается. Он обрушится на Шимона как смерч. Меч Марека вонзится в его каменное сердце. За Регину, за Анделу и за себя. Теперь Шимону не уйти от расплаты.

— Кто это? — спрашивает Марека Дивиш.

— Даже не знаю, — пытается увернуться Марек.

— Чего он хотел?

— Спрашивал, где Крч, — рассеянно улыбается Марек. — Хотел узнать, где Крч.

— А-а, — произносит Дивиш и недоверчиво смотрит на Марека, который не только но умеет лгать, но не может даже отговориться.

В Крче Марек ждет прибытия кардинала Карвайала в строю. Но мысли его далеко. Он думает о своей жизни, о том, что прожитые двадцать лет — это лишь эскиз, который теперь нужно доработать. Предположения нужно превратить в уверенность. Желания в действительность. Враждебность в ненависть, твердую, как алмаз.

Три часа пополудни. Кардинал Карвайал прибывает вместе с паном Олдржихом из Рожемберка и его тремя сыновьями и паном Менгартом из Градца, который выехал навстречу знатному гостю к самому Бенешову. Сопровождают их пять вооруженных всадников.

Пражские коншелы низко кланяются, иные становятся на колени прямо в дорожную пыль. Каноники капитула святого Вита нерешительно переминаются с ноги на ногу. Священники-подобои стоят, будто вытесаны из дерева. Но церковный гимн «Да пребудет имя твое, отче наш» словно всех соединяет. Пан Пешик из Кунвальда приветствует посланца церкви звучной латынью, кардинал певуче ответствует ему. Лицо у него такое, что Мареку приходит в голову: кардиналу ведомы и небо и ад.

Он и в самом деле держит себя так, словно он посланец не только папы римского, но самого господа бога. Потому и глядит с усмешкой. В этой усмешке и его отвращение к еретикам, и уверенность: в Чехии нет ничего такого, что могло бы подорвать авторитет святой римской церкви, ослабить ее истинную веру и затмить ее блеск.

Кардинал отказывается от золоченой кареты, которую привезли сюда из Праги еще утром, и садится на мула. Коншелы простирают над кардиналом красный балдахин, и мул с кардиналом трогается по направлению к городу. Подобно тому как когда-то Иисус Христос въезжал на ослице в Иерусалим, посланец папы собирается въехать в Прагу. Просто и торжественно. Только Иисус был Иисусом, тогда как кардинал больше напоминает римского императора. Иисус хотел указать городу, что нужно для спасения, а кардинал своим необычным въездом, пожалуй, угрожает. Если Прага не отречется от ереси, она будет окружена валами и сжата со всех сторон. Не останется от нее камня на камне, потому что не поняла вовремя миссию кардинала.

Таково символическое значение этой минуты, но мало кто об этом догадывается. Сейчас все отдают предпочтение надежде.

Марек же думает совсем о другом.

Машинально Марек следует за четко очерченной мужской тенью. Словно кто-то нашептывает ему приказ. Вот они миновали буковую рощу, потом три березки и одинокую сосну. Останавливаются у трех огромных дубов, под тенью их пышных крон даже днем на траве держится роса. Тихая просека. Сюда не доходит ни звука из окружающего мира, разве только их слабые отголоски. Литания, которую поет религиозная процессия, долетает сюда, как шепот умирающего. Здесь так тихо и безлюдно, что лучшего места для поединка не найти. Противников ничто не потревожит.

Оба в напряжении. Ставят коней друг против друга. Шимон из Стражнице и Марек из Тынца. И кони их чуют опасность. Уже где-то рядом бродит смерть. Кого-то из них она, конечно, подстерегает. Чего она хочет? Попугать соперников? Или только подразнить их?

Шимон выхватывает меч, но и Марек не медлит. У Марека сомнений больше нет. Остается лишь настороженная душа и меч. Два воина, которые все поставили на карту. Марек видит, что соперник силен, чувствует его железную волю. Понимает, что его может спасти только ярость, иначе его теплая кровь смешается с ночной холодной росой.

Андела! И этот жестокий человек хотел заполучить ее на всю жизнь! Сломать ее! Овладеть ее нежностью! Уничтожить ее своей дикостью! Чувства Марека обостряются, кровь бушует в теле, он горячится, острие меча беспокойно дрожит. Сейчас для него здесь вся вселенная. Марек ищет в ней опору.

Кто бросится на противника первым? Шимон. Это искушенный вояка. Рука без меча ему всегда кажется лишней. Но Марек умеет отступить и уклониться. Нападает сам и бьет по стальному мечу Шимона, как по твердой скале. Еще выпад — и опять скрестились мечи. Театр смерти, но без зрителей. И ангелы от страха прячутся за тучи.

Снова вздыбливаются друг против друга кони. Снова кидаются друг на друга люди. Искры от скрестившихся мечей, искры из глаз. Битву уже не остановишь, она кончится победой одного и поражением другого.

Развязку приближает конь Марека. Он спотыкается не в добрый час и открывает для удара своего всадника. Подставляет Шимону незащищенную голову Марека и правое плечо. Страшный удар по шлему раздается как гром. Меч съезжает по сетке к прорези панциря около шеи.

Марек выпускает меч и сползает с коня. Падает наземь с легким звоном лат и лежит недвижимо, без признаков жизни. Капельки крови стекают по подбородку.

А в природе ничего не меняется. И удивление ее быстро проходит. Марек теперь стал ее частью. Шимон уехал, ни разу не оглянувшись. Он мог бы торжествующе усмехнуться. Но и этого он не сделал. На тихой просеке остался только живой конь. Некоторое время он беспокойно бегает и, склонившись над Мареком, тяжело дышит, раздувая ноздри. Это не помогает. Что остается доброму коню? Тихо пастись.

Марек приходит в себя уже в доме Бочека. Шарит глазами по комнате. Он видит Дивиша, Бланку и бородатого лекаря. Ему кажется, что он вынырнул из глубокого омута. Он начинает снова жить. В груди бьется сердце, которым никто не может повелевать. Но Марек не протестует. Он рад, что жив.

Почему-то все молчат. Наверное, ему первому нужно ответить на вопрос, светящийся в их глазах. Но о чем этот вопрос? Марек хочет поднять голову, чтобы лучше понять, но не может. Голова слишком тяжелая. Пробует хотя бы осмыслить хаос в своей голове. Представления, образы и видения, о которых он даже не предполагал, смешиваются. Наконец вступает в силу кладовая памяти. С ее помощью перед Мареком постепенно возникает все действие на панкрацкой просеке — все, до последнего удара мечом. А обратный путь в Прагу он не помнит.

— Кто это был? — наклоняется к нему Дивиш.

— Шимон из Стражнице, — шепчет Марек.

— Так я и думал! — взрывается Дивиш. Он быстро сыплет словами: сам видел, как они направились к лесочку, исчезли в нем, но о том, что было в лесу, только догадывался. Когда он увидел, что из двоих возвращается только один — тот, чужой, — сердце его замерло. Искали Марека очень долго.

Память помогает Мареку нарисовать все как было.

— У меня споткнулся конь, — хмурится он.

— Лучше не разговаривай, — напоминает лекарь и всматривается в Марека испытующим взглядом. Он скоро поправится. Сотрясение мозга и на шее рана. Если бы не шлем и панцирь, никто бы Марека не склеил по кускам.

— Похоже на несчастье, но все же это не несчастье, — улыбается Бланка Мареку прямо в лицо. Она представляет себе все слишком примитивно. Ангел был невнимателен. Судьба была рассеяна. Может, Бланка права...

— Почему не я герой? Почему я побежден? — жалобно восклицает Марек. Он уже настолько пришел в себя, что чувствует свое унижение. Как он с ним будет жить?

— В следующий раз споткнется конь Шимона, — смеется Дивиш. Но он знает, что прошлого не изменишь. Оно просто-напросто остается. Но будущее? Человек ведь может подчинить его себе. Особенно когда очень хочет это сделать.

— Я попрошу пани Кунгуту, чтобы она пригласила Анделу на лето в Подебрады, — выступает Бланка со своим самым лучшим лекарством.

— Если только я смогу показаться ей на глаза, — хмурится Марек.

— Ты дурачина! — вскипает Дивиш.

— Неужели ты не понимаешь? — краснеет Бланка. — Она еще больше будет тебя любить!

Марек смотрит на них и думает: «Эти двое — фонтан жизни. Сумеем ли мы быть такими — Андела и я?» Было бы очень печально, если бы он ответил «нет». Значит, он говорит, «да», и ему сразу становится лучше.

Бланка и Дивиш ждут, что он вспылит, и виновато смотрят на лекаря. Тот укоризненно качает головой и тоже ждет. Но ничего не происходит, Марек сдерживается. Ведь, собственно, эти двое говорят правду, которая так необходима ему. Самое главное сейчас — скорее подняться на ноги.

Лоб и борода Яна Пардуса выражают усталость, только в глазах не затухает живой огонь. Он слушает рассказ Марека и, без сомнения, о чем-то размышляет.

— Жаль, что ты знаком с этим парнем, — замечает он сухо.

— Что делать? — возражает Марек и поворачивается на другой бок.

— Преследуем мы свободно, но все же только преследуем, — отвечает гетман Пардус и встает. — С этим негодяем ты обязательно еще встретишься. И в последний раз.

— Еще в этом году? — спрашивает Марек.

— Да, — звучит ясный ответ. Потом Ян Пардус поворачивается к лекарю, который торчит около двери: — Ты бы поменьше слушал и получше лечил.

— Да, пан, — кланяется лекарь.

— Запрети Мареку все, что мешает выздоровлению.

— Положитесь на меня, пан.

— Ты умеешь разговаривать или нет? — Пардус стреляет правым глазом в лекаря.

— Когда больному очень плохо.

— А ты не врешь?

— Бог свидетель.

На это нечего возразить. Ян Пардус краснеет от гнева и уходит. Он не любит полагаться на небеса.

К Мареку заглядывают и пани Кунгута с пани Поликсеной. Они со своими мужьями как раз возвращаются с приема, устроенного пражской общиной в честь кардинала Карвайала. Их тяжелые юбки, украшенные жемчугами и драгоценными камнями, едва помещаются в комнате.

— Ну как ты, Марек? — дружески спрашивает пани Кунгута.

— Спасибо, пани Кунгута, — отвечает Марек и краснеет до ушей. — Завтра встану.

— Я знаю, что произошло.

Тон, каким говорит пани Кунгута, выдает ее, значит, она берет Марека под свою защиту. Почему? За рыцарский поступок, за храбрость и, конечно, за любовь к Анделе. А ведь совсем недавно она хотела разлучить молодых людей. Пани Кунгута не может не заметить, что их чувство стало большим и сильным, что Марек за любовь не колеблясь принял бы смерть.

— Только не рискуй без нужды, — торопливо говорит пани Кунгута. На лице ее отпечаток грусти. То ли она предчувствует, что произойдет с ним, то ли это предчувствие относится к ней самой?

— На приеме мы разговаривали с паном Яном Смиржицким, — замечает пани Поликсена. На ее круглом лице появляются соблазнительные ямочки. Она хочет перевести разговор с печальной темы на радостную.

— Он обещал мне, что Андела будет в Подебрадах целое лето, — говорит пани Кунгута дружески и в то же время чуть покровительственно.

— Пани Кунгута, — с дрожью в голосе произносит Марек.

— Я думала, что потерплю неудачу, — улыбается пани Кунгута, — но пан Ян оказался милее и уступчивее, чем я ожидала.

Марек поднялся на ноги. И вовремя. Папский легат Карвайал изъявил желание видеть пана Иржи у себя в качестве личного гостя. В сопровождении только самых необходимых людей. Кого возьмет с собой пан Иржи? Он обдумывает. Он не возьмет ни священников-подобоев, ни университетских магистров. Пан Иржи не собирается это посещение делать всеобщим достоянием. Его выбор падает на пана из Валечова и на Марека из Тынца. Оба говорят на латыни и преданы ему. Марек принимает приглашение со смешанным чувством удивления, радости и тревоги. Выдержит ли он испытание перед знаменитым представителем папской курии?

Они входят в дом «У слона» на углу Староместского рынка в пятом часу пополудни. Кардинал принимает их в большом зале, украшенном гобеленами с изображенными на них благовещением, поклонением волхвов, страстями Христовыми. Но Марек замечает гобелены и со светскими сюжетами: группа грациозных женщин ловит удочками рыбу, охотники крадутся за зверем, храбрые моряки плывут с поднятым парусом по морю. Мягкий ковер приглушает тяжелые шаги. Мебели в зале немного: позолоченное кресло и несколько банкеток, обитых бархатом.

Кардинал идет навстречу пану Иржи и здоровается с ним как с родственником. Пана из Валечова и Марека он не замечает. Смотрит на пана Иржи, словно понимает его чешскую речь, и в то же время внимательно вслушивается в перевод, который приглушенно раздается со стороны пана из Валечова. Марек помогает лишь тогда, когда пан Ванек не может быстро найти подходящее выражение.

Кардинал садится на золоченое кресло, и по обе стороны его становятся только что вошедшие двое молодых священников-католиков. Пан Иржи садится на высокую банкетку напротив кардинала, сзади на банкетки пониже садятся Марек и пан Ванек. У Марека сердце стучит как колокол. Эта сцена запечатлевается у него в сердце и памяти.

Легат в красном кардинальском одеянии склоняет голову и тихо молится, Марек смотрит на его продолговатое выразительное лицо. Он уже заметил, как быстро меняется выражение лица у кардинала. Так сменяются только маски. Одна снимается, другая надевается.

— Молиться — значит покориться, — поднимает голову кардинал и благосклонно улыбается. Его улыбка предназначена пану Иржи.

— Мы в Чехии тоже молимся, — отвечает пан Иржи.

— Я знаю, — кивает кардинал, и лицо его вдруг становится серьезным. — Несмотря на это, его святейшество считает, что ваше спасение в большой опасности.

— Мы верные сыны церкви, — возражает пан Иржи.

— Его святейшество полагает, что в Чехии угас дух христианской любви, — произносит кардинал, нахмурив лоб и сверкая глазами.

Мареку кажется, что он мог бы быть апостолом. Он словно создан для того, чтобы изгонять дьявола и предвещать людям царствие небесное.

— Конечно, мы люди грешные, — допускает пан Иржи. — Но, пожалуй, грешим не тем, что думаем.

Марек улыбается этим словам. Он вспоминает еретика Кржижковского. Не говорил ли он нечто подобное? Почему пан Иржи велел заключить его в башню, если он придерживается такого же мнения?

— Разум человека недостаточно надежный советчик и руководитель. Он — соблазн дьявола. — В ответе кардинала звучит упрек.

— В Чехии не в чести невежество, — слегка повысив тон, говорит пан Иржи. Пан Валечовский точно переводит. Паузы в разговоре полезны. Паи Иржи использует их, чтобы успокоиться.

— Я не говорю о глупости и невежестве. Я говорю о радости подчинения святой римской церкви, — отвечает кардинал с достоинством. В это мгновение кажется, что по правую и левую руку его стоят ангелы.

— Мы с радостью подчиняемся, — осторожно отступает пан Иржи. — Речь идет только о подтверждении компактатов и назначении чашника Яна Рокицана архиепископом.

— А церковные владения? — поднимает брови папский легат.

— Некоторые мы можем возвратить. — Пан Иржи как бы взвешивает обстоятельства. — Но большинство из них уже во вторых или в третьих руках.

— Отнеситесь к римскому папе как к отцу и верните их, — говорит кардинал тоном наставника. — А что касается чаши, отрекитесь от нее. Святая римская церковь не может заблуждаться. Заблуждаются те, кто от Рима отторгается.

— У нас нет намерения отторгнуться.

— В вероучении да, — возражает резко кардинал, но тут же успокаивается. — Поймите меня, пан Иржи. Мы больше всего опасаемся заблуждений, которые можно спутать с элементами веры.

— Компактаты — только маленькая уступка.

— Я приехал сюда как миротворец, а не ради компактатов.

— Народ ждет их подтверждения.

— Мы не знаем никаких компактатов. Ни святой отец, ни я. Можете вы мне показать их?

Пан Иржи колеблется. Может ли он дать в руки кардинала драгоценный документ? Но иначе дело не пойдет. Курия должна была бы знать все, что подтвердил Базельский собор.

— Достойный отец, — говорит наконец пан Иржи. — Мы посоветуемся на сейме и пошлем их вам.

— Благодарю вас.

Кардинал поднимается с золоченого кресла и наклоняет голову. Прием окончен. Гости тоже встают и направляются к дверям.

Кардинал Карвайал берет пана Иржи под руку, проходит с ним несколько шагов и спрашивает будто бы доверительно:

— Вы мне позволите не поверить тому, что вы здесь говорили?

Пан Иржи останавливается, бросает испытующий взгляд на кардинала и роняет с улыбкой:

— Среди нас тоже есть еретик.

— Как видите, — смеется кардинал и жмет пану Иржи руку на прощание.

Марек после посещения кардинала вынес следующее впечатление.

Кардинал Карвайал такой же человек, как все. И пан Иржи понял это. Разговаривал с ним как с человеком. Марек почувствовал облегчение. Мир для него стал более человечным, утратил свою незыблемую иерархию и показался почти будничным. То, что происходило в малом, например в Тынце, могло произойти и в великом — в верхах власти светской и власти церковной. Тем самым упрочивается и место Марека в обществе. И его надежды на будущее нашли еще одно основание.

И не только это. Марек видел задумчивое лицо пана Иржи. И тот из общения с кардиналом извлек для себя пользу. Что такое компактаты для римской курии и ее политики в Европе? Мало и много. Мало — как небольшое заблуждение чехов, много — как пример для других недовольных государств. Пан Иржи проник в тайну европейских связей. Постиг, что теология и политика едины. И наконец, постиг самое важное: бог в руках церкви.

Марек в конце концов рад, что он только Марек из Тынца. Он может любить от всего сердца и может со всей страстью отдаться ссоре. А это тоже кое-чего стоит. Хотя кардинал и не удостоил его особым или даже просто человеческим вниманием.

Это было однажды вечером. Марек со своей легкой конницей стоит в карауле. Их пост неподалеку от дома «У слона». Рожемберкские дружины не в силах поддерживать спокойствие в округе, где остановился кардинал Карвайал. На улицах скопление народа, множатся разные толки, люди нападают на стражников, бросаются камнями. Паны-подобои решили усилить охрану дома кардинала. Папский легат! Никто не смеет причинить ему вреда. Даже если он ведет себя как Карвайал. О компактатах он говорит с пренебрежением, слышать не хочет имени Яна Рокицана, принимает изменников и благословляет их, поощряет нападки на чашников.

Едва пробилась первая зелень, едва зацвели цветы, как пришли люди и все уничтожили. Кто виноват в этом? Никто — это божья кара. И зачем чашникам торговаться с вероломным легатом? Не произойдут ли от этого еще большие несчастья?

Марек приказывает разогнать разгневанную толпу. Он кричит, просит, напоминает, что с посланцем самого папы ничего не должно случиться. Люди слушаются, с ворчанием расходятся, но около полуночи, когда бдительность стражи ослабевает, кто-то проникает во двор, уносит колеса от экипажа легата, а священному мулу отрезают хвост.

Кардинал наконец понимает, что земля Праги горит у него под ногами. Он чувствует, что в народе зреет недовольство. Может произойти взрыв.

Кардинал не скрывает своего разочарования. Он хотел внести покой, а возбудил беспокойство. Теперь он видит только один выход — укрыться в безопасном месте. Лучше неожиданно. Он уедет немедленно, сейчас же. Пусть сегодня праздник тела господня, а он обещал, что поведет католический крестный ход и с возвышенности Града благословит золотой дароносицей весь взбунтовавшийся город. Но теперь он уже видит, что народ одержим, народ грозен. Кардиналу нужно как можно скорее пробраться через лабиринты города и отправиться на юг. Там его спасение, там солнце и милосердный бог.

Главное — уехать незамеченным. Но кардиналу, к сожалению, это не удается. Его видят новоместские мясники и вооружаются топорами, торговцы кричат, женщины визжат, случайные прохожие хватаются за мечи. Что случилось? На них налетел пчелиный рой? Дьявол в них вселился? С ума они сошли? Пока что кордон рожемберкских головорезов достаточно силен, чтобы уберечь кардинала.

Но на лужайке возле монастыря «На Слованах» процессия вынуждена остановиться. Ее догоняет отряд всадников во главе с паном Петром из Штернберка. Среди них и Пшибик из Кленове, Марек из Тынца, Ярослав из Мечкова. В чем дело? В ратуше, оказывается, спохватились: кардинал не возвратил компактаты — драгоценный документ, который вручил чешскому народу Базельский собор. Документ, который нужно хранить как зеницу ока.

— Достойный отец, компактаты при вас? — спрашивает побледневшего кардинала Петр из Штернберка.

— Да, но я не знаю, где они.

На лице перепуганного римского легата нет и следа улыбки. Той особой улыбки, которой кардинал одаривал всех в Праге. Марек хорошо ее помнит. Всегда трудно было понять, что она означает. Вежливую снисходительность? Высокомерную критику? Скрытую насмешку?

— Вы должны возвратить их нам тотчас же, — приказывает Петр из Штернберка и, чтобы слова его были более весомыми, обнажает меч. Заблестел на солнце и меч Марека, не остается в ножнах оружие и у прочих. Рожемберкская охрана в меньшинстве. Парни даже не делают виду, что будут сопротивляться. Они хотят жить.

— Взгляните на это скопище людское! Мне грозит опасность. Не забывайте, я посланец святого отца, — защищается кардинал Карвайал.

Его латынь утратила свою напевность. Она торопливая и краткая.

— Верните нам компактаты, — повторяет приказ Петр из Штернберка.

Мареку кровь ударяет в голову. Сколько времени пройдет, прежде чем кардинал поумнеет? Разве он не слышит крик народа? Не знает, что минута промедления — и полетят головы.

— Поезжайте со мной до первой смены лошадей, — сдается кардинал. — Я велю вскрыть багаж и верну вам документ.

— Поезжайте, — соглашается Петр из Штернберка, и вся процессия движется по направлению к Вишеградским воротам.

— Он хочет улизнуть от нас с этим документом, — замечает Марек.

— Тогда мы должны проститься со своей душой, — отвечает Петр.

Документ они получают только в Бенешове. Они злы как собаки, даже смотреть на кардинала не могут. Пусть едет дальше. Этот поступок они считают не приличествующим его сану; и, хотя он облачен в кардинальский пурпур, кто знает, что у него под сутаной.

На обратном пути их приветствует вся Прага. Они должны показать документ, чтобы люди поверили, что он действительно у них в руках. Католики прячутся по чердакам и подвалам.

Пан Иржи отдает приказ возвращаться обратно в Подебрады. Во дворе Бочека все вверх дном. Беготня, крики, брань, ржание коней. Бороды у людей развеваются, кони нетерпеливо переступают и прядают ушами. Нужны запасы еды на дорогу, фураж для лошадей. И снова стычка Яна Пардуса с Якубом Шиндлером. У них нет под рукой мечей, и они орудуют кулаками. Марек оттаскивает Пардуса, который упирается как молодой бычок, Ярослав из Мечкова успокаивает бешеного домовладельца тоже с помощью кулаков.

— Скряга паршивый! — рычит старый гетман. — Сам хочет все сожрать.

— Где его только пан Иржи выискал?

— Он же из монахов. Бывший послушник из монастыря святого Томаша. Потом уж примкнул к нам.

— Монах должен быть смиренным.

— Нет, уж лучше пусть ругается, — смеется Ян Пардус. — В наших интересах, чтобы на чешской земле было меньше монахов и больше мужчин.

За Прагой все собираются на Шпитальском поле недалеко от лагеря подебрадских воинов, которых не впустили в Прагу. Командует ими Ян из Гонбиц. Пан Иржи делит войско на три части. Первый отряд возвращается в Подебрады через Негвизды и Садскую. Его поведет сам пан Иржи и Ярослав из Мечкова. С ним поедет и экипаж с дамами. Второй отряд — через Чески Брод. Его возглавит Марек из Тынца, к нему же присоединится Дивиш из Милетинка. А третий отряд под началом Яна из Гонбиц останется, как и прежде, на Шпитальском поле. Марек лишь удивляется такому решению, у панов вытягиваются лица. Какая от этого польза? Пан Иржи разрешает задать два-три вопроса.

— Почему мы должны остаться на Шпитальском поле?

— Чтобы к нам привыкли пражане.

— Почему мы будем возвращаться в Подебрады двумя дорогами?

— Чтобы люди думали, что мы всюду.

— Что-нибудь происходит?

— Ничего, — говорит пан Иржи, сверкая карими глазами.

Итак, Марек выезжает со своим отрядом по направлению к Ческому Броду. Конь Дивиша рысит бок о бок с конем Марека. На одного из всадников налетает вихрь красноречия. Дивиша даже не волнует, что Бланка едет вместе с другими пани. Он радуется быстрому бегу коня, весеннему солнцу, шуму деревьев и разглагольствует о том, что они с Бланкой начнут хозяйничать в деревне Чиневес, которую ему только что купил отец. Дивиш не бросит службы при дворе Иржи. Подебрады от его нового дома близко: час езды верхом.

Мареку хочется одиночества, но вместе с Дивишем дорога не кажется такой долгой. Дивиш весел, остроумен и как-то по-особому дерзок. Явления, которые Марек преуменьшает или преувеличивает, в его устах приобретают свою естественную величину. Ко всему он прибавляет ироническое словечко, так что задумчивость Марека рассеивается и он обретает чувство, что не так уж беспомощен, что, пожалуй, справится с любой жизненной трудностью. Дивиш в конце концов устает болтать, так что хватает времени на то, чтобы и помолчать.

Въезжают в подебрадский замок. Первый отряд еще не прибыл, и Марек может пока наслаждаться весной, которая тем временем расположилась на обоих берегах реки. Все напоминает картины прошлогоднего августа и сентября: вольно несущая свои воды река, тени от облаков на ее глади, сочная листва на деревьях, возвратившиеся домой перелетные птицы с новым чистым оперением, зеленая трава, острые листья камыша, гнезда, где лежат яйца, тишина, полная ожидания, и солнце, колдовское солнце.

Марека будоражат, переполняют воспоминания, и теперь они просятся на волю. Пролетают по двору, входят в часовню, карабкаются на замковую галерею, сбегают вниз к клену, дышащему весенней прелестью. Быстрый бег крови, сердце, раскаленное добела, в голове калейдоскоп мыслей. Он ищет Анделу всемичувствами, которыми его одарил бог, и всюду ее находит. Стоит только закрыть глаза — и он видит ее, стоит напрячь слух — и он слышит ее. Он мог бы проглядеть одну за другой все капли воды, и в каждой нашел бы блеск ее глаз, мог бы перебрать листочек за листочком на дереве, в в шуршанье каждого слышал бы ее дыхание. Клен позволил бы ему это, потому что знает их от начала и будет знать до конца. Именно он был виновником счастливых случайностей. Он отмечен сызмальства: его первая стрелка, едва пробившаяся из семечка, определенно вобрала божье дыхание.

Марек разговаривает вслух, но ему не хватает слов: река, ты знаешь форму ее тела; клен, ты помнишь ее волосы; небо, напомни мне ее глаза; солнце, сотвори ее тень; мои губы, повторите ее губы.

С этими свидетелями их любви Марек счастлив. Он знает, что Андела здесь снова появится. Не как тень, но живая, телесная...

Приглашение на обед к пани Алене. Что за этим скрывается? Вежливость или деликатное напоминание? Марек не знает, но принимает приглашение. В доме пани Алены его поражают изменения. Словно в театре, когда одно действие сменилось другим. Прежнюю строгость и суровость жизненного уклада, наверное, взял с собой в могилу покойник. В комнате, где пан Иероним принимал посетителей, неудобные стулья стоят в новом порядке, розовые изразцы печки пышут жаром, хотя с улицы проникает внутрь тепло, шелковые обои сияют красками, подушки обнимает легкий бархат, своды блещут золотом. Служанка проворна, как ящерица. Усаживает Марека и зовет пани Алену.

Пани, шурша платьем, легко и воздушно вплывает в комнату. Как бабочка. Одета в синий атлас, узкие бедра, почти детские. Ей не дано потолстеть. Срезанный подбородок создает впечатление моложавости. Даже чепец на темных волосах не кажется сидящим прочно. Он из тонкого шелка, похож на сетку. Словно вдова превратилась в девушку.

— Пани Алена. — Марек встает и кланяется.

— Вы были в Праге, — отвечает пани. — Я соскучилась.

— Мы рады, что снова дома, — улыбается Марек. Он видит ее изменившуюся внешность и чувствует, что ее беспокоит какая-то мысль. Но какая? Марек вспоминает о своем долге папу Иерониму и тут же говорит о нем пани. Он любит, чтобы все было ясно.

— Я пригласила тебя на обед, — отвлекает его пани Алена.

Однако кушанья еще не готовы, и она зовет Марека посмотреть двор и дом. Ее муж никогда ничего не показывал чужим людям. Почему бы пани Алене не похвастать? Есть чем. Амбары во дворе полны-полнехоньки зерном, мукой, крупами, вяленой рыбой, воском, медом, кореньями, черными и цветными кожами, мехами, сукнами, полотнами, деревом, оловом, свинцом, серебром. Остается отгрузить и продать этот товар. Пани Алена отворяет дубовые двери, обитые железом, и зовет Марека в помещение с двумя узенькими оконцами. Вдоль одной из стен — деревянные полки с перинами, подушками и думками на семнадцать постелей (не в суровых наволочках, а в батистовых, как бы между прочим поясняет пани Алена), около другой стены тяжелые сундуки, которые еле закрываются. Что в них? Парча, атлас, бархат, шелк, вуаль, покрывала и шлейфы. Женские пояса с красивыми застежками, браслеты, медальоны с изображением агнца божьего, ожерелья, перстни, нитки жемчуга, украшения с рубинами и бирюзой. Серебряные столовые приборы, солонки, чашки с зубцами, с плоскими крышками, кубки с чеканкой. Богатство, блеск. Му́ка для алчного сердца. Капкан для расчетливого ума.

Марек восхищается, расхваливает, обращает внимание на разные мелочи, но в душе остается спокойным и равнодушным. Пани Алена чувствует его холодность и поджимает губы. Ногти ее длинных пальцев впились в ладони. В первом туре она потерпела поражение. Признается себе в этом откровенно, ибо по отношению к себе она беспристрастна и сурова. Хотела получить преимущество над Мареком. Не удалось.

С терпеливостью опытной женщины, знающей свою цель, она приглашает Марека к столу. Рыба, приготовленная разными способами, птица, дичь, пирожки, ароматные сладости, белое вино из Австрии, красное из Италии. Марек с удовольствием ест и пьет, у пани Алены аппетит не столь хорош. Ее расчетливая уверенность несколько поколеблена. Теперь она пытается разжалобить Марека. Ей, одинокой, слабой женщине, трудно вести обширные торговые дела. Купцы так и норовят провести ее и одурачить. Ей нужен управляющий. Само собой — мужчина. Лучше молодой, образованный и способный к торговле. Не заинтересует ли Марека такая сложная работа?

— Благодарю вас, пани. — Марек почтительно кланяется, глядя в глаза пани Алене. Он видит, как они вдруг потемнели. — Я не могу принять ваше предложение. Я вернулся бы к тому, от чего я уже однажды отказался.

— Даже как компаньон? — спрашивает напряженно пани Алена, и в глазах ее вспыхивают враждебные огоньки.

— Даже как компаньон, — решительно отказывается Марек. — Купец из меня никогда не получится.

— Молодой человек должен уметь приказать себе, — холодно говорит пани Алена. Таким же тоном она уже выговаривала однажды Мареку по поводу Анделы.

Прощаются они вежливо, но сухо. О пане Иерониме не проронили ни слова. Будто с его телом отошли в землю и его заслуги. Пани Алена напоминает Мареку о долге в пять коп грошей. Он может не спешить с выплатой. Достаточно ли ему срока в четверть года? Достаточно.

Марек понимает, что внешне в отношении к нему пани Алены не изменилось почти ничего. Но в душе ее произошел скрытый, незаметный сдвиг. От возможной дружбы к враждебности.

И все же Марек рад: он сохранил свободу. Пани Алена женщина коварная. Когда пан Иероним был жив, она разыгрывала суровую монахиню. Для чего ей понадобился Марек? Теперь уж ни для чего. Марек верен своей любви к одной-единственной женщине, единственной из всех.

Вечер 24 июня в Кутной Горе. Фейерверк, стрельба аркебуз, факелы, бросаемые с башен костелов и с верхнего этажа Влашского двора, трубачи на Верхнем и Нижнем рынках. Стремление превратить кутногорскую ночь в сияющий день. Зажечь факел славы. Известить весь мир, что пан Иржи из Кунштата и Подебрад сегодня на почетном сейме выбран правителем всех чешских общин, признающих веру чашников. И что за него голосовали не только все паны-подобои, но и некоторые паны-католики: Зденек из Штернберка, Индржих из Михаловиц, Микулаш из Лобковиц, Буриан из Гудштейна.

Что привлекает их в пане Иржи? Он умеет сказать слово укоризненное и слово приветливое. Его миротворство можно признать мудрым. Он заявляет, что не следует ненавидеть своих врагов. Он выступает как государственный деятель, в котором не может ошибиться даже самый осторожный дворянин. Он может быть дерзок в своих поступках. Он жаждет свершить нечто великое. Конечно, ему не достать звезду с неба. Так высоко он не залетает. Он заботится о порядке в королевстве. А это немало.

Кавалькада чешских дворян во главе с паном Иржи. Блеск оружия и украшений, развевающиеся знамена. Триумфальные ворота, речи, поклоны, обряды. Кутная Гора может сегодня веселиться до утра. Это в ее обычаях. Однажды ей придется за это расплатиться. Но когда? Не раньше, чем на Страшном суде.

Пан Иржи подзывает к себе Марека. Сдержанным кивком. Марек оказывается бок о бок с конем пана Иржи. Доверие пана ему льстит.

— Слушай внимательно, что я тебе скажу, — поворачивает к нему голову пан Иржи.

— Да, пан, — шевелит губами Марек.

— Иди сегодня ночевать к пану Михалу из Калька.

— Благодарю, пан.

— Попроси, чтобы он открыл мне кредит.

— На какую сумму, пан?

— На самую большую, какую имеет в наличии.

— Условия?

— Чем больше сумма, тем лучше условия.

— Я имею полномочия?

— Имеешь. Требуй, как я.

Крики людей невозможно унять. Фейерверк все еще сверкает. Блуждающие огоньки факелов дразнят звезды. Но историю продвигает на шаг вперед серебро купцов. Может быть, и венгерские дукаты, пока они есть в карманах купцов.

Пан Михал внимательно слушает Марека. Лицо его серьезно. Волнение выдают только пальцы — они нервно крутят нижнюю серебряную пуговицу. Ему лестно, что Марек в чести у пана Иржи. Он чувствует, что его отличили, сделав такое заманчивое предложение. Но, как и в каждом купце, в нем существуют две личности: одна хотела бы поставить на карту все, другая советует быть осторожным. Пан Михал то бледнеет, то краснеет, прерывисто дышит. Такой случай представляется раз в жизни. Поставить на карту и все выиграть. Или так же все проиграть. Проигрыши пан Михал испытал. Сколько он их пережил. На этот раз он заслуживает выигрыша. И пан Иржи не такая уж ненадежная карта. Сегодня он выбран правителем Восточной Чехии, завтра может стать королем всей чешской земли. Сияние его звезды становится ярче.

— Что бы сделал ты на моем месте? — обращается он к Мареку.

— Дал бы в долг все, — отвечает Марек не моргнув глазом, словно речь идет о пучке перьев.

— Ты веришь пану Иржи?

— Пан Иржи верит мне.

Пан Михал задумывается. В его голове выстраиваются столбцы цифр. Он подсчитывает, подытоживает. Сумма ему кажется невероятной. Он должен спокойно и терпеливо пересчитать. Он не имеет права столько дать. Марек ведет себя все еще как рыцарь, хотя рыцарские времена уже прошли. Или как монах, который гордится своей бедностью, хотя в монастырях всего мира бедность давно уже вытеснена богатством.

— Хватит тысячи коп? — спрашивает пан Михал.

— Это большие деньги, — отвечает осторожно Марек. — Но для пана Иржи их, возможно, будет мало.

— Дурачок, — напускается на него пан Михал. — Надеюсь, ты не думаешь, что он обращается за деньгами только ко мне.

— Возможно, — допускает Марек. — Говорят о военных походах, а это поглотит много денег.

— Я не спрашиваю тебя, против кого пан Иржи собирается выступить.

— А я этого и не знаю, — улыбается Марек, потому что уверен, что говорит правду.

Пан Иржи старается ни с кем не ссориться, хотя это не всегда удается. У него, например, давно сидит в печенках пан Бедржих из Стражнице. Или тот же пан Колда из Жампаха, который не по праву завладел находским замком. Но это лишь одиночки волки, которые нет-нет да куснут. Серьезный соперник Иржи — только рожемберкская партия. Однако в адрес Олдржиха из Рожемберка пан Иржи посылает любезные и лестные для него слова. Возможно также, что неприятеля нужно искать за пределами страны.

— Меня интересует только, выиграет ли пан Иржи.

— В этом никто не сомневается! — восклицает Марек.

— Наверное, я должен кое-что прибавить к этой тысяче коп, — вдруг решается пан Михал. — Я могу пойти на две тысячи.

У него свои мечты. Он хотел бы каким-либо способом внести свою лепту в развитие торговли, образования, в создание справедливых отношений между людьми, в спокойную жизнь своих сограждан.

— На каких условиях?

— Не ставлю никаких условий.

— Отец! — От восторга Марек прямо подскакивает на стуле.

— Подожди, — сдерживает его пан Михал. — Я охотно стал бы в Кутной Горе королевским управляющим монетным двором. Разумеется, не сегодня, а в свое время.

— Я восхищаюсь вами. — Марок быстро трезвеет.

— Мы можем заключить эту сделку? У тебя есть доверенность?

— Есть.

— Но на документе должна быть подпись пана Иржи.

— Она там будет.

Марек покидает отца и не знает, доволен он тем, как отец решил поступить, или немного разочарован. Скорее всего, оба чувства одинаково сильны. Но что зависит от Марека из Тынца, который хотел бы видеть мир лучшим, чем он есть? Пан Иржи нуждается в деньгах, и немедленно. И они у него будут. А с должностью королевского управляющего монетным двором можно повременить. Кто знает, что еще может случиться.

Спускаясь по лестнице, Марек невольно оборачивается — он чувствует на себе пристальный взгляд. Наверху стоит пани Иоганна в красной шляпе и дорогом платье с вышивкой на груди и рукавах. Она поспешно отворачивается, словно Марек ее совсем не интересует.

Они останавливаются ночевать в Либице, чтобы не испортить торжественный въезд в Подебрады. В десять часов утра они появляются наконец на площади города. Их встречают коншелы с аккуратно подстриженными бородами, в праздничных одеждах, толпа горожан, слышатся речи, приветственные крики, звучание труб. Уставшие кони беспокойны, рвутся в свои стойла. Пан Иржи вежливо улыбается и кратко благодарит. Снова искры из-под лошадиных копыт и облачка пыли за их хвостами. Кавалькада въезжает по подъемному мосту во двор замка. Там стоят пани Кунгута с пани Поликсеной, дети, слуги, ремесленники, конюхи и часть замковой дружины. Священник Ян Маха приветствует нового господина земского управляющего чересчур закрученными фразами. Он начинает речь витиевато и запутывается в дебрях своего красноречия так, что никак не может закончить.

Марек устало прикрывает глаза, но вдруг замечает позади пани Поликсены ту, которая имеет самое большое право на его внимание, — Анделу. Она стоит в стороне и, пожалуй, напоминает звезду, слегка затянутую облаком. Но это она. Марек замечает, что с прошлой осени она повзрослела, что красота ее получила какие-то новые неуловимые оттенки. Марек взволнован.

Их взгляды встречаются. Глаза Анделы выдают ее тайны, Марек передает ей на расстоянии свои беспокойные мысли.

«Никто не видит твою красоту, только я принимаю ее в объятия», — шепчет Марек неслышные слова.

«Моя сила в твоих объятиях», — отвечает Андела.

«Я испытываю к тебе бесконечную нежность».

«Я хочу слышать вместе с тобой шум листьев и плеск воды».

Священник наконец находит подходящую фразу, после которой может замолчать. Он даже повеселел. Всадники соскакивают с коней и обнимают своих жен. Пан Иржи — пани Кунгуту, пан Ярослав — пани Поликсену — словом, каждый свою. Марек может подойти к Анделе, потому что пана Иржи окружили тесным кольцом. Он для всех теперь лицо еще более значительное, чем был. Он облечен доверием большинства именитых чешских панов. С сегодняшнего дня он обладает более сильной властью. Он может принимать даже заграничных послов, назначать налоги, созывать войска. Что же он сделает прежде всего? Прежде всего он должен отдохнуть.

Марек жмет Анделе руку и что-то ей говорит. Слова его сбивчивы, но Андела все понимает. В ее пожатии спокойствие, правда, верность и, пожалуй, воля. Марек избавляется от сомнений, и сердце его наполняется доверчивостью.

Вечером они встречаются у своего клена на берегу Лабы. В глазах Анделы отражается отблеск зеленых листьев, весеннего неба. В глазах Марека — зеленые волны и белые облачка. Они говорят о любви и верности. Сегодня они оба отдаются счастью новой встречи. Заботы, которые ждут их в будущем, сейчас отбрасываются.

— Наше дерево, — говорит Андела и смотрит на ветку, где сидят птицы. — Куда указывает эта поющая ветка?

— На самые синие дали.

— Там наша с тобой жизнь.

— Там ждет случайная смерть.

— Но нас обоих, — улыбается Андела. Мысль о смерти вместе с любимым ей так же сладка, как мысль о жизни с ним.

Марек обнимает ее и жадно целует, чтобы утвердить торжество жизни, пока она полна сил и любви. Он что-то шепчет ей сначала на одно ухо, потом на другое. Кто понимает его? Наверное, только Андела. Я искал тебя здесь, и все мне помогали: тебя приносила река, клен нашептывал о тебе, солнце ласкало тебя, звезды тебя стерегли, камыш прятал тебя.

— Какие у тебя манящие губы, — шепчет Марек, любуясь линией ее рта.

— Чтобы ты мог их целовать.

— И рука у тебя горячая.

— Потому что она хочет соединиться с твоей, — говорит Андела нежно и думает, как было бы хорошо на свете, если бы все соединилось: женщина и мужчина, ночь и день, храбрость и страх, солнце и тень, вода и огонь, жизнь и смерть. Осталась бы только любовь.

Все с ними ласковы и добры. Пани Кунгута не так строга, Ян Пардус щурит глаза, пан Иржи словно ничего не видит, пани Поликсена даже благоволит им. Должно быть, чувствуют их счастье, должно быть, предвидят, что будущее их не благоприятно. У Марека будто исчезла вся сила разума. В эти жаркие июльские дни он живет только чувственной жизнью. Ему хочется одарить существо, которое вызывает в нем столь большую любовь. Посылает ей покроутки^[11] и пряники, духи и красивый гребень из слоновой кости. Андела счастливо улыбается и причесывается по пять раз на день.

Пани Кунгута даже помогла им устроить поездку в Чиневес — погостить у молодых супругов, Дивиша и Бланки. Их сопровождают четыре бородатых воина, чтобы охранять по дороге от возможных нападений.

Отправляются они рано утром. На траве еще блестит роса, солнце купается в Лабе. То зажужжит шмель, то пролетит быстрая птица. Мир полон звуков. Кони мчатся словно на крыльях. В Мареке бродит молодая кровь, но при взгляде на Анделу он успокаивается: без сомнения, она любит его. Андела скачет рядом с ним в мужских штанах — живая, теплая и радостная. Конь подбрасывает Анделу, дорога ее качает, деревья приветливо кивают, цветы источают аромат, земля словно ликует, что по ней скачет Андела.

Они едут довольно долго, погруженные в сладостное молчание, понимая друг друга без слов. Но без слов не обойтись. Между Яном Смиржицким и его дочерью идет скрытая борьба. Андела вместе с матерью расторгли помолвку. Это неслыханное событие. Отец подыскивает нового жениха. По его мнению, дочь достаточно взрослая для замужества. У Анделы только одна надежда: она ждет, что Марек защитит ее от всякого зла. Сделает ли он это?

Марек закусывает губы. Чувствует свою беспомощность. У него лишь одна перчатка, которую он может бросить в лицо судьбе. Единственный жест, который точно отделяет будущее от прошлого. Попросить подебрадского священника Яна Маху, чтобы он совершил таинство брака, чтобы сделал их мужем и женой, которые уже никогда не разлучатся? Андела пугается, дрожит и не может вымолвить ни слова. Как это возможно? Без ведома родителей? Без их согласия? Но достаточно одной искры, чтобы представить себе будущее счастье. Хворост опасений вспыхивает и вдруг падает пеплом. У будущего настежь открытые двери. В Анделе прорастает радость, сначала маленькая, а затем она наливается в бутоны и расцветает на ее лице в счастливую улыбку.

«Марек, — шепчет она про себя, — Марек!»

В Чиневеси они сразу же находят домик Дивиша. На него указывают пальцы всех прохожих. На лицах крестьян услужливость и веселое любопытство. К Дивишу и Бланке здесь, видно, хорошо относятся. Пока им не построят каменный дом, они живут в обыкновенной избе. И выглядят они, как крестьяне. Дивиш перестал быть модным франтом и ходит в серой куртке, но, как и прежде, высоко держит голову. Открытое красивое лицо как бы говорит: «Впервые в жизни обо мне ходит хорошая слава». Счастье научило его доверять миру.

Бланка в простом полотняном платье с высоким лифом. Глаза ее полны смеха. Что она, забавляется? Или и в самом деле чувствует себя крестьянкой? Все видят, что этот наряд ей очень идет. Андела быстро проникается деревенской атмосферой и вскоре тоже переодевается в крестьянское платье.

На улице становится тепло. И кажется, что это не только от солнца, но и от радости, переполняющей сердца молодых женщин. Охрана располагается прямо на траве в саду. Обе молодые пары сидят за столом в тени огромных ясеней. Хлеб, масло, молоко, медовое вино, веселые шутки, будущее, полное надежд, жизнь кажется им безграничной. Марека со смехом вталкивают в бревенчатую избу, крытую досками. Оттуда он выходит тоже в крестьянской одежде. Могли бы они так вот жить вместе? Конечно! Еще со времен Иисуса Христа с бедностью соединена милость божья.

После обеда все четверо отправляются в ближайший Дымокурский лес. Это девственный лес. Деревья почти до неба, огромные валуны, заросли ежевики, кусты молодого папоротника, на каждой травинке капли росы. Свежий пьянящий воздух, влажный запах прелого листа. На полянах все ароматы мира. Дни здесь, возможно, и христианские, но ночи остались, безусловно, языческими. Как иначе мог бы светить месяц из чистой старой меди?

Пары расходятся в разные стороны, но так, чтобы можно было услышать друг друга. Каждая отправляется за своей тайной. Марек с Анделой испытывают стремление остаться наедине и даже превратиться в другие существа, с другими характерами. Забыть о прошлом или вообще его зачеркнуть. И начать все с самого начала. Они понимают друг друга, потому что один без другого не может жить. Одиночество им невыносимо. А в обществе других людей они пока не смеют показываться. Кто им благоволит? Может быть, ангелы? А может, перед ними раскрылась вечность? Теперь они смогут со спокойной совестью предстать перед священником Яном Махой.

Марек и Андела перелезают через упавшие стволы, перепрыгивают через камни, продираются сквозь кустарник. Они словно оторвались от земли. Сердца их бьются в унисон. На зов Бланки и Дивиша они откликаются не всегда, чтобы не нарушать своего счастья. Марек видит Анделу, слышит ее, желает ее, прикасается к ней. Его жар стремительно передается ей, ее сдержанность и стыдливость постепенно исчезают. Она трепещет от сладостного и мучительного томления, кровь бешено пульсирует. Прильнула к Мареку и снова отдаляется. Ничего нет слаще — прильнуть и отпрянуть, разрешить и отказать. Они поддаются страсти: руки горят, губы сливаются. Но в голове Анделы не дремлет росток разума. Он слабенький, хрупкий, вот-вот готов сломаться, но именно он заставляет ее ответить на жалобный зов Дивиша и Бланки, отчаявшихся их найти:

— Мы здесь!

Пары встречаются, восторженные и испуганные. Легкие полны свежего воздуха, лица омыты росой, перед глазами картины прекрасного мира. Сердца женщин согревает самое старое и в то же время самое молодое чувство — любовь, а в сердцах мужчин — то, что издавна называется рыцарством.

— Я стараюсь посмотреть на вас с Анделой глазами бога, — нерешительно говорит священник Ян Маха, когда Марек раскрывает ему свой замысел.

Разговор происходит в позднее вечернее время в тихой комнате священника. Пламя сального светильника мягко колеблется, на освещенной половине лица Яна Махи выражение серьезной озабоченности.

— Нас не мучает совесть. Ни меня, ни Анделу, — мягко, но настойчиво говорит Марек. — А почему мы спешим? Просачиваются слухи, что скоро начнется военная кампания.

Он не открыл священнику ничего нового. Отзвуки надвигающихся событий доносятся и до его обители.

— Почему вы стремитесь к таинству брака? — спрашивает терпеливо священник. Как истинный слуга божий, он стремится отстранить все побочное и придерживаться лишь самого главного.

— Мы чувствуем в себе великую любовь.

— Это недостаточный аргумент для господа бога, — отвечает священник печальным голосом. — В супружество люди должны вступать только для того, чтобы прийти к спасению и уберечься от более тяжкого греха. Хотя они осквернят тело, зато сохранят чистой душу.

— Наша любовь — чудо.

— Марек, не богохульствуй. Чудеса совершаются и до сего дня, но они иного рода. В винограде вода превращается в вино, деревья каждый год покрываются цветами, солнце и звезды изо дня в день сияют на небо в любую погоду.

— А счастье людей? Их любовь? Разве это не чудо? — возражает Марек. Он сам себе удивляется. Как, он противоречит священнику? Этому тонкому человеку, который знает небо и ад, благосклонность ангелов и льстивость дьявола, который без труда заглядывает в людские сердца и легко различает в них добро и зло?

— Что ты знаешь о людях? Какие соблазны их подстерегают, в каких тайниках они скрываются, — возражает священник. В сумерках слова его звучат печально и красиво.

— Я верю, что человеческое сердце может быть постоянным.

— Верь прежде всего в бога, — резко говорит священник, и в его бархатном голосе появляются нотки решительности. — Знают ли родители о вашем намерении? Андела Смиржицка еще молода.

— Нет, — признается Марек.

Священнику, конечно, известна его история, потому что в замке невозможно ничего скрыть. Его последний вопрос в этом нелегком разговоре должен был возникнуть.

— Дали бы они вам свое благословение, если бы знали?

— Бог весть.

— Дети во всем должны слушаться своих родителей, если, конечно, решения их не направлены против бога. А ты не думал, что, приняв таинство брака без благословения родителей, вы совершили бы грех?

— Отец Ян, я думал больше о милости божьей, чем о грехе.

— Но ты, вероятно, знаешь, что родители на том свете будут страдать за грехи детей своих?

— Знаю только, что дети могут быть наказаны за грехи родителей.

— Часто грехи совершаются по неведению. Думаешь, что от этого они становятся меньше? Перед богом, Марек, грех остается грехом, знаешь ты о нем или нет.

— Отец Ян, прошу простить меня, — пересиливая себя, говорит Марек.

— Мы все без исключения ошибаемся, только каждый по-своему, — пытается утешить его священник. И лицом и голосом он теперь напоминает Иисуса Христа.

Так он дает понять, что разговор окончен.

После стремительной летней бури деревья еще клонятся друг к другу, трава все еще под грузом капель, тяжелые тучи тянутся к западу, в просветы между ними проглядывает послеполуденное солнце. На острове поют птицы.

Они встречаются под своим кленом. Андела с нежностью смотрит на него. Это дерево их обвенчало, это оно благословило их еще год тому назад. Что из того, что священник Ян Маха не хочет соединить их супружескими узами. Андела чувствует подавленность Марека и хочет помочь ему. Она откладывала свое решение, надеясь, что ей не придется быть мужественной, но теперь вдруг она поняла, что именно ей необходимо проявить мужество. На что она опирается в своей душе? Она такая хрупкая и робкая, но есть в ней какая-то дремлющая сила, которая и помогает ей прийти к главному решению.

— Только от нас зависит, чтобы мы выдержали, — говорит она тихо. Она защищает сейчас всех женщин на свете, всех мужчин и их общую судьбу.

— Как я должен тебя любить? — спрашивает Марек и сам себе отвечает: — Нежно и преданно. Даже если не буду тебя видеть.

— Я буду далеко, но всегда рядом с тобой.

— Я сохраню в себе твою красоту.

— А я в себе скрою твою верность.

Дыхание их смешивается, они чувствуют свою телесную близость. Их движения осознанны, словно давно им известны, хотя для них совершенно новы. Они становятся свидетелями своего собственного рождения. Их общая радость теперь выглядит как вызов всему свету. Что только может прорасти в маленьком человеческом сердце. Что только может быть в нем заключено: вся вселенная любви и будущие человеческие судьбы.

На поверхности реки показывается голова щуки. Она шевельнула ею над зеркальной гладью и с чуть слышным всплеском исчезла в черной глубине. Андела, увидев ее холодные глаза, слегка содрогается. Как какой-то зловещий отблеск, возникает в ее мозгу воспоминание о предсказании роудницкого астролога. Жизнь принесет ей великую любовь, даже близкую возможность супружества, а потом? Старый астролог только молчал. Это было молчание, которое пугало. Но что пугало? Андела вдруг чувствует себя беззащитной против этого повторенного молчания, против пустоты и небытия, которые предсказаны ей в будущем. Она замыкается в себе, словно на нее легла тяжесть всего мира. Она смахивает с глаз слезы, останавливая этим надвигающийся их поток. Счастливая действительность исчезает где-то в глубинах ее существа, вместо нее поднимает голову страх. Что могут сделать два молодых влюбленных существа против целого света? Против своей судьбы? Все, кажется, должно быть управляемо каким-то высшим законом, предусмотрено Книгой бытия, уже давно закрытой и запечатанной. Радость быстро улетучивается, остается только решимость и любовь. Но и в них понемногу прорастает печаль разлуки.

Они уходят вместе как во сне. Что произошло? То ли это начало приближающегося страдания или только мгновение обычной тоски между минутами счастья? На эти вопросы они не умеют ответить. И из-за этого Марек вообще не уснет, а Андела проплачет целую ночь.

Иржи из Подебрад публично дает согласие чешским начальникам дружин и наемным солдатам начать поход. В прошлом году их нанял саксонский воевода для войны против вестфальского города Соеста и не заплатил им жалованья. Кампания провалилась по вине неспособных начальников. Но чешские солдаты ободрались, обносились и имели полное право потребовать плату. А вероломные саксонцы заслужили, чтобы на них пошли походом, дабы опомнились и заплатили задержанное жалованье.

Заседает совет дворян и мещан подебрадской общины. Съезжаются военачальники, разрабатывают планы. Пан Иржи созывает войска. И снова подтверждается: человеческие поступки движимы либо силой, либо слабостью.

Пан Иржи наблюдает за лицами своих друзей. И пытается представить себе лица своих врагов. Ревниво замечает малейший след враждебности. Уймутся ли его враги внутри государства? В период похода на Саксонию у него должен быть надежный тыл. Конечно, уймутся. Пожалуй, да. Но как? У пана Иржи живое воображение, и он представляет себе, как это будет, — поэтому у него хороший сон и аппетит. С Олдржихом из Рожемберка он обменивается письмами, полными медоточивых уверений. С другими заключает мирные договоры. Он учится искусству управлять государством: с кем объединиться внутри страны, кого запугать, как успокоить иностранные государства.

Он велит позвать Марека в приемную залу. Обстановка строго официальная. Пан Иржи стоит молча, за его спиной сноп света, оружие, развешанное на стенах. Безмолвие. Сначала Марек видит очертания его круглого лица. Не может различить даже цвета плаща: то ли он темно-коричневый, то ли красный.

Пан Иржи приказывает Мареку подготовить лагерь для войска на Качинском лугу возле Новых дворов. Сначала нужно договориться с владельцем луга паном Ярославом из Уезда, который обосновался на Новых дворах. Можно ему сразу же возместить убытки. Но это не все. Марек будет принимать воинские отряды, располагать их на постой и обеспечивать им питание. До самой ликвидации лагеря он будет его начальником.

Непринужденный тон пана Иржи выражает все: и ясность мысли, и силу духа, и непоколебимость разума. Щелочки глаз пропускают искры, которые снимают тени с его лица. У Марека рождается чувство, что пан Иржи вселяет в него уверенность, что он распрямляется вместе с ним.

— Я хочу, чтобы в лагере царил дух содружества, — замечает пан Иржи в конце беседы. — Денег для этого у тебя будет достаточно. Ты понял?

— Да, пан.

— Это будет большая божья кухня, — смеется пан Иржи.

— Я могу взять с собой несколько воинов?

— Выбери себе людей расторопных, смекалистых и верных. Всюду распространяйте слух, что идете на Саксонию. Но тебе я могу сказать по секрету, что настоящая цель нашего похода не эта.

Пан Иржи поворачивается. Свет обнажает его полное и здоровое лицо. Но пан Иржи дипломат, и даже сейчас он остается в тени.

— Не понимаю, — выдыхает Марек и напряженно думает, что же означает последнее замечание пана Иржи?

— Последнее слово еще не сказано, — поспешно говорит пан Иржи и ставит между собой и Мареком стену официальности.

— Я принимаю мир таким, какой он есть, — старается успокоить его Марек, хотя знает, что это неправда. Он был бы доволен, если бы мир управлялся соответственно его представлениям.

— Разумеется, ты видишь, что он ногами вниз, — успокаивается пан Иржи. — К отрядам дружественных нам панов и благорасположенных городов будь внимателен. Но помни, что наши воины не столько умеют мыслить, сколько воевать и ссориться, в том числе между собой. Это означает, что ты должен быть, кроме всего прочего, и строгим.

— Я удержу в лагере порядок, пан.

— Я знаю, — говорит пан Иржи и бросает на него поощряющий взгляд. — Тебя ждет дворянский герб. А если тебе пан Михал купит одну или две деревни, ты сможешь выбирать себе невесту.

— Я уже выбрал, пан. — Марек должен похвалиться своим счастьем.

— Поздравляю, — отвечает пан Иржи. — Только сейчас ты должен отправиться на Качинский луг. И ничего не бойся. Это будет больше политика, чем война.

— Я не боюсь, — поднимает голову Марек.

Ян Пардус будет наблюдать только со стороны, как изменяются контуры земли. Он должен остаться дома, как подебрадский начальник дружины и начальник замкового отряда. Пан Иржи хочет, чтобы замок был твердыней. Сам он отправится с войском. Старый гетман вне себя от ярости, но внешне спокоен. Он ненавидит медленно тянущееся время в замке. Он охотнее отправился бы в плавание по волнам приключений и даже утонул. Но для прямого бунта чувствует себя слишком старым. Он придирается к Мареку, насколько ему дозволяют дружеские чувства к этому юноше.

— Знаешь, что это значит — подготовить лагерь? — набрасывается он на Марека.

— Кое-какое представление имею, — успокаивает его Марек, водружая на седло своего коня воинское снаряжение.

— Представление, — смеется пренебрежительно Ян Пардус. — Подготовить лагерь означает: костры, достаточное количество супа и, кроме того, чтобы не часто шел дождь.

— Повинуюсь, — едва шевелит губами Марек.

— А ты сможешь держать себя как начальник?

— Я буду вспоминать о вас.

— Помни: начальник не говорит никому больше, чем один раз. И это еще не все. Не имеешь права быть только где-нибудь, должен быть всюду.

— Бог храни вас здесь, — отвечает Марек и подает ему обе руки. Он явственно чувствует, как любит старого гетмана. У Пардуса добрые глаза. Да и сердце тоже. Хотя он все время маскирует это грубыми солдатскими словами.

— Пусть твоя голова крепко сидит на шее, Марек, — ворчит Ян Пардус и целует побледневшего юношу в обо щеки, как своего сына.

С Анделой Марек может попрощаться только заочно. Подъезжает на коне под окно, из которого выглядывает его темноволосая девушка. Что подарит она обращенному к ней лицу? Улыбку? Ободрение? Слово любви? Слезу? Скорее всего все вместе.

«Андела, ты звезда. Знаешь об этом?» — кричит все его взволнованное существо.

«Моя тоска пойдет за тобой», — отвечает испуганная Андела. Она не понимает, почему Марек должен уехать, хотя знает о готовящемся военном походе.

«Твой образ в моем сердце».

«Я всегда с тобой».

«На свете существуем только ты и я».

«Да, Марек, только ты и я», — отвечает Андела, и молодость ей вдруг не кажется бесконечной, как это было прежде. Какие мысли роятся в ее склоненной головке? Наверняка она заключает договор со временем. Через неделю? Через месяц? Скоро? Долго? Поздно? Никогда?

Уже неделя, как Марек на Качинском лугу. Он заметно похудел, глаза запали, возле губ горькие складки. Ему трудно управлять лагерем, который день ото дня разрастается. Каждую минуту у него что-нибудь да ускользает из рук. Приезжают паны в темно-красных одеждах, на мягких седлах. Они очень важные и слушают его вполуха. Прибывают высокомерные вельможи с надменными лицами. Они просто не замечают Марека. Напрасно он показывает им отведенные для них места. Они располагаются там, где хотят. На счастье, Качинский луг обширен. Трава тут недавно скошена, по краям торчат старые деревья.

Охотно подчиняются ему только начальники воинских отрядов из восточночешских городов. А люди все прибывают и прибывают: из Градце-Карлова, из Кутной Горы, из Высокого Мыта, из Часлава, из Хрудимы, из Ческого Брода и даже с Полички. В основном это пешие отряды, их одежда почти ничем не отличается от обычной, но вооружены они хорошо: арбалет, меч, за плечами щит, иногда вместо арбалета рогатина или алебарда. Голову прочно защищает шлем с завесой сзади, а у некоторых обычный капюшон. Плохо придется этим головам, если на них обрушится вражеский меч.

В лагере оживленно, как в огромной корчме. Крики, восторженные восклицания, ржание коней, вытаращенные глаза, открытые рты. Ярко пылают костры, — тут вертелы с кусками мяса медленно поворачиваются, там варится похлебка и слышен стук разбиваемых яиц. Приволье и простор. Воздух кажется разреженным, на солнце невозможно взглянуть.

Воины здесь как рыба в воде. Споры разрешаются с помощью мечей и копий. Бросаются друг на друга, не боясь изувечить своего товарища. Марек хотел было запретить эти драки, но вскоре понял, что это невозможно. Ему ничего не оставалось, как приспособиться к лагерной жизни: выпьет, если ему предлагают выпить, проглотит кусок, если его угощают, кричит, даже если его никто не слушает. Он все понимает. Ешь и пей! Зачем заботиться о том, что будет завтра! А когда ты пьян, то все проще — можешь врать, можешь ругаться.

Но и в окрестностях лагеря жизнь тоже бьет ключом. Воины торгуют с заезжими купцами, зазывают бродячих музыкантов, ищут сговорчивых женщин. Для чего же и существуют воины на свете? Марек приходит к выводу — для того, чтобы собрать вместе все дурные привычки.

И крестьяне из окрестных деревень тоже себе на уме. Прикидываются глуповатыми, словно Марека не понимают. Но чтоб деньги вперед и чем больше, тем лучше, а коли монеты малы, то сыпь их больше. Цены на коров, коней, муку, крупу, пшено, сено и солому растут не по дням, а по часам. Крестьяне еще и жалуются на все: на жару, на ветер, на холод, на неурожай, на нужду, на кулаки, которые стучат к ним в окна ночью. И никак им не вдолбить, что в округе не может быть покоя, раз уж на Качинском лугу собралось столько войска.

Марек вздыхает с облегчением, когда в лагере появляется пан Иржи. В синей тунике, с красным плащом через плечо, на голове зеленая шапка, отороченная красной кожей. Его широкое лицо светится улыбкой, он держится с достоинством, на челе начертана уверенность. Воины хорошо знают, что это означает: сегодня улыбка — завтра наступление. А за успехи и заслуги — награды, добыча, слава. Приходят послы с предложениями и пожеланиями, с серебром и с долговыми обязательствами. Иржи удовлетворяет их двумя словами, редко когда прибавляет третье.

Зато к дворянам и начальникам отрядов из городов обращается с пространными речами. В его шатер, увенчанный знаменем с эмблемой Подебрада, приглашен и Марек. Он остается стоять позади и рассматривает лица присутствующих панов. Большинство из них кажутся ему открытыми и ясными, а некоторые замкнутыми и мрачными. Ему кажется невероятно трудным объединить начальников разрозненных отрядов, не говоря уже о том, чтобы выступить с ними вместе в сражении. Марек боится, что при первых же трудностях они разбегутся.

Пан Иржи говорит осторожно. Словно только сейчас он ищет те слова, которые будут потом словами приказов. Поход в Саксонию. Отплатить за старую несправедливость. Это будет проверка боеспособности войска. Но не нужно стремиться к полной победе. Да это и не так-то легко. Мы не должны ожесточать Саксонию, чтобы она стала навеки нашим врагом. Возможно, паны сознают, что путь в Саксонию идет через Прагу? Они должны спокойно пройти через Прагу, так, будто это и не Прага вовсе и будто она ничуть не враждебна нам: она все же во власти католической партии.

Иржи словно разворошил осиное гнездо. Возмущаются Костка из Поступиц, Ян из Смиржиц, горожанин Андел из Ческого Брода, Ярослав из Мечкова, и это еще не все. Ропот, брань, гнев, угрозы. Шатер чуть не разнесен от внезапного взрыва чувств и азарта. Попрание чаши, произвол католического дворянства, враждебное выступление против подебрадского объединения, оскорбление пана Иржи, принуждения к переходу в католицизм. Такое сильное войско не должно пойти в обход Праги, но не может и пройти через нее спокойно. У нас есть все: конница, пехота, оборонные возы и аркебузы, запасы продовольствия и фуража, снаряжение для взятия городских укреплений. Вооруженный кулак. Стоит только его поднять и ударить.

Пан Иржи слушает внимательно. В уголках его рта прячется слабая улыбка, на лбу несколько морщинок, означающих беспокойство. Видно, он готов к бою внутри страны, но пока что взвешивает шансы. Он, наверное, еще не принял решения или скрывает его. Даже его последнее слово звучит как-то неопределенно.

— Мы должны все обдумать. Если мы однажды начнем, будет нелегко остановиться. Вы представляете, чем это может кончиться? Я — нет.

Отец Анделы — Ян из Смиржиц. Господин в Роуднице. Марек видит его впервые и не может отвести от него глаз. Он прискакал в лагерь в то время, когда Марек скупал запасы в Кобылиницах и в Заборжи над Лабой. Будущий тесть приобрел конкретный физический облик. Он, видимо, старше пана Иржи, у него волевой подбородок, лицо недовольное, но в глазах нет-нет да промелькнет выражение робости, застенчивости — как и у Анделы, — тем не менее взгляд свидетельствует о внутренней силе, которой не чужды колебания, но никогда — уступки. Слово «я» звучит в устах пана Яна легко и естественно. Это дворянин старинного знатного рода. Марек не может ему представиться, хотя страстно желает этого. Ведь наступит время, когда он будет жить с его дочерью. Станет его зятем. А это достаточно близкое родство. И стоило бы об этом заранее намекнуть. Только Марек боится, как бы раньше времени не повредить себе. Поэтому он остается в тени и свое имя произносит про себя, прибавляя к нему и имя Анделы. Потому что они с Анделой одно целое, хочет того Ян Смиржицкий или нет.

Однако это всего лишь коротенький антракт в жизненном спектакле, где, если не удается замысел, вмешивается случай. Обычно в этом спектакле события разворачиваются самым неожиданным образом и заканчиваются так, как никто не предполагает. И меньше всего Марек.

В подебрадском лагере один солдат из какого-то отряда украл копченый окорок. Это произошло на рассвете. Он схвачен и приведен к Мареку из Тынца. Парень ощетинился, глаза, как у рыси, под курткой худое мускулистое тело. Марек не моргнув глазом назначает наказание: пятьдесят ударов палкой. Никто этому не удивляется. Кража есть кража. Парень вопит как одержимый, так что сбегаются его однополчане. Заваривается страшная потасовка, во время которой вор убегает. Потасовка как потасовка — ничего особенного. Что может сделать обыкновенный кулак? Удар по уху, разбитый нос, сломанные ребра, вывихнутое плечо. Марек палкой разгоняет распаленных солдат. Нападающие покидают поле боя. Один хромает, другой ругается, третий держится за голову.

В этот момент на красивом гнедом жеребце подъезжает Ян из Смиржиц. Он бледен, губы сжаты, брови нахмурены. Конь под ним дыбится. Сразу становится тихо. Лица подебрадских воинов словно высечены из дерева.

— Кто велел избить моего солдата? — цедит сквозь сжатые губы Ян из Смиржиц.

— Я, — отвечает Марек и отбрасывает палку.

Он стоит на земле, но ему хочется быть намного выше. А это трудно — даже гордо поднятая голова не помогает.

— Кто ты?

— Начальник лагеря.

— Как твое имя?

— Марек из Тынца.

— Хватайте его! — приказывает пан из Роуднице. — Он получит такое же наказание!

Марек стоит как статуя. Даже пальцем не шевельнет. В нем закипает гнев, но в то же время он чувствует, как в душу вползает тоска. Словно всему наступил конец.

Побитые роудницкие воины набрасываются на него. Подебрадские солдаты стоят в нерешительности. Что они должны делать? Почему им никто не приказывает? Обычная драка вдруг превращается в зрелище. Простой спор оборачивается серьезныминеприятностями. Все подвержены вспыльчивости. Даже знатные паны.

Отсутствует только главный актер. Иржи из Подебрад. Однако ангел-хранитель вовремя извещает его. Иржи скачет на своем белом коне. В синей тунике, с развевающимися волосами. Он спокоен. Стена зрителей расступается и впускает его внутрь круга.

— Что здесь происходит? — поднимает брови пан Иржи.

— Он дал моему воину пятьдесят палочных ударов, — цедит сквозь зубы Ян из Смиржиц.

— Отпустите его, — приказывает пан Иржи.

Марека тут же освобождают.

— Я хочу наказать его, — стоит на своем роудницкий пан.

Волнение исчезает с его лица, но ненависть остается.

— Что сделал этот воин? — обращается к остолбеневшему Мареку пан Иржи.

— Украл у нас копченый окорок! — кричат подебрадские воины.

Марек не издает ни звука.

— Пан Ян, — обращается Иржи к роудницкому пану. — Чему ты, собственно, удивляешься?

— Ничему, — обрывает Ян из Смиржиц. Поворачивает на месте коня, пришпоривает его и одним рывком оказывается вне круга — ротозеи едва успевают отскочить.

— Отправляйтесь восвояси, — приказывает пан Иржи воинам. Какое-то мгновение он смотрит на Марека. Ничего не говорит, хотя все понимает. Затем вспоминает, что он одет недостаточно официально, и возвращается в свой шатер.

У Марека такое чувство, что для него все кончено, он сброшен на землю и никогда уже не поднимется. Должны были бить его ногами, топтать, вонзать ножи и мечи, рогатины и алебарды. Это было бы прекрасное смертельное угощение. Только Марек на нем уже не присутствовал бы.

— Голова закружится оттого, что смотришь в землю, — слышится рядом громкий голос.

Марек поднимает голову. Это Ярослав из Мечкова, добродушный верзила. Лицо немолодое, утомленное, долговязая фигура отбрасывает длинную тень. Утреннее солнце играет в капельках росы.

— Все это затеяно не против тебя, — продолжает пан Ярослав.

— А против кого?

— Целились выше. В нашего пана, — отвечает Ярослав, слегка прищурив глаза и осторожно оглядываясь по сторонам.

— Неужели это правда? — бормочет Марек, но его мысль не противится утверждению пана Ярослава.

Он вздыхает и пропускает в отчаявшееся сердце немного надежды. Туча, которая висела над ним после столкновения с Яном из Смиржиц, теперь не кажется ему такой черной.

— Ты должен знать, кто ты и что должен делать.

— Я едва это сознаю, — бормочет Марек.

Ему стыдно за себя, но еще больше за роудницкого пана. Почему они стали ему поперек дороги? Кто перемешал все карты? Углубится ли еще больше пропасть между ним и Анделой? Есть ли какой-нибудь выход или нет?

— Это неплохо, если ты немного помучаешься, — улыбается пан Ярослав и поворачивается к коням.

Он хочет прогуляться. Едет легко и упруго, словно каждый шаг для него чрезвычайно важен. Наверное, радуется, что скоро в незнакомых местах подновит свою старую славу.

Марек долго провожает его взглядом.

Последний день августа. Войско все еще не разбежалось. У пана Иржи удивительная способность удерживать людей вместо. Создается впечатление, что друзья вокруг него множатся.

Уже разбит лагерь неподалеку от Планян. Все знают: поход начался. И хотя начальники отрядов стараются сдерживать солдат, страсти разгораются. Каждый отряд обеспечивает себя сам оружием и продовольствием. Лес мечей, обнаженные кинжалы, арбалеты наготове. Войско должно есть и пить. И надо всем этим волна грубого веселья. У воинов словно зорче видят глаза, лучше слышат уши и все чувства обостряются. Завтра их, может быть, ждет смерть, сегодня они хотят жить и потому бесчинствуют. В деревнях тревога. Особенно в тех, которые принадлежат пану Бедржиху из Стражнице. Бедржих — он будет предавать и на том свете.

Солнце непреклонно совершает свой путь, оно ищет ночную тьму. Тихий и долгий день угасает в синем тумане. Воздух словно затянут бархатом. Туман незаметно вползает в легкие и незаметно выползает из них.

Марек бродит среди воинов своего отряда. Не отвечает на окрики, потому что не слышит их. Он погружен в себя. Что он должен предпринять? Отдаться несущей его волне? Или плыть против течения? Сегодня он навлек на себя гнев Яна из Смиржиц, а завтра он может так же навлечь неприязнь Иржи из Подебрад. Стоит только ему сбежать из его войска. До Подебрад всего два шага. Там по замку ходит Андела. Марек знает — она ждет его. Все остальное пустяки: война, слава, дворянский герб, чины, деньги, имущество. Уедут вместе к Дивишу в Чиневес и начнут там новую жизнь. Марек чувствует, что за себя он может поручиться. А что, если он ошибается? Вдруг он трус? Вдруг он не решится действовать наверняка! Ведь не находит же он в себе силы пробить спасительный туннель и идти за светом своей любви! А может быть, эта любовь — грех?

Марек раньше умел распознавать, где чувственность и грех, где добро и зло. Когда же его самого захватила любовь, ему изменила эта способность. Но ведь любовь не может быть грехом. Это ему говорит не разум, это утверждает вспыхнувшее в нем чувство.

Ход его мыслей прерывает неожиданное появление Дивиша с толпой своих крестьян. Марек обнимает друга. В объятиях Дивиша ему кажется, что он тонет в глубокой воде. Он снова приходит в себя, лишь когда открывает глаза. По счастью, Дивиш ничего не замечает, потому что он весь во власти своей собственной радости. Он нашел Марека, у него есть конь, у пояса меч, он слышит запах военных костров. Его поле битвы иное, чем поле битвы Марека.

Разве можно с Дивишем спорить? Нет. Можно ли его убедить, чтобы он вернулся и чтобы Марек мог к нему приехать? Тоже нет. Дивиш друг, но Марек точно знает, что Дивиш не понял бы его.

Герольд созывает начальников всех отрядов в шатер пана Иржи. На августовском небе взошла единственная звезда. Остальные ждут за кулисами. Их время еще придет — когда наступит ночь. В шатре ненамного больше света. Два-три огонька притулились на фитилях сальных светильников. Но лицо пана Иржи освещено, а остальных видеть не обязательно. В сумраке притиснуты друг к другу и Марек с Дивишем.

Пан Иржи произносит речь с достоинством. Никому не льстит. Не видно по нему, что он гневается на кого-то из присутствующих. Это состояние равновесия между чувством собственного достоинства и уважением к окружающим. Видно, что его смирение по отношению к католической церкви уже кончилось и что он ищет слова для ясных приказов, которые хочет отдать начальникам.

— Мы у цели, — говорит пан Иржи, и его взгляд пронизывает тьму. — Стоит протянуть руку — и мы достанем Прагу.

— Сначала Прагу, — раздается голос из темноты.

— Что мы значим без Праги?

— Сердце королевства.

— Жемчужина чешской земли.

— Через три дня мы будем там ужинать.

Пан Иржи продолжает: порядок, восстановление справедливости по отношению к чашникам, прополоть грядки в божьем саду, найти подходящих людей для управления городом. Но никому не дозволено убивать и брать в плен. Прага должна стать союзницей подебрадского объединения. Это неслыханно — ответить на враждебность дружеским жестом. Паны принимают это предложение с неудовольствием. Да и удастся ли им сдержать воинов? Хоть какой-то кусок им надо бросить. Мог бы это быть, например, еврейский квартал? Пан Иржи пожимает плечами. Наверное, это можно принять за согласие.

Но, даже подойдя к Праге, ни в коем случае не раскрывать своего истинного замысла. Войско пана Иржи направляется всего лишь в Саксонию. И просят свободного прохода через Прагу. А поскольку это войско чашников — то, пока оно в Праге, оно требует только свободы богослужения единоверцам. Даже тех, кто перешел на сторону католиков и оскорбляет пана Иржи, он не собирается уничтожать. Он будет их только наказывать. Понимаете вы это, пражане?

Такой план составлен в шатре пана Иржи. А послы снарядятся в дорогу в этот же вечер. Это Зденек Костка из Поступиц, рыцарь Ян Маловец из Пацова, два горожанина — Андел из Ческого Брода и Дуршмид из Часлава. Тайное задание получат два молодых воина. Это Марек из Тынца и Дивиш из Милетинка.

Послы отправляются в путь. Поднялся ветерок. По небу рассыпаны тысячи фиолетовых звезд.

Только коншелы в Староместской ратуше не желают понимать посольство пана Иржи. Они чувствуют, что над ними нависла туча. Может она наслать бурю? Может из нее ударить молния? Может. Но тогда уж пусть за пределами укреплений столицы. Ибо Прага охраняется со всех сторон. Она неприступна.

Коншелы выглядят как люди, которым неплохо живется. Они упитанны, одеты в дорогие сукна, с золотыми украшениями. У них свои воспоминания о прошлом, они знают, как берут города, и они не дадут захватить Прагу. Если пан Иржи будет атаковать, то он ничего не добьется, хотя один из его отрядов угрожает со Шпитальского поля уже с весны. А пустить его в город по-доброму? Пуркмистр Пешик из Кунвальда раскатисто смеется, паны-коншелы ему вторят. Напрасно пан Костка из Поступиц объясняет им, что пан Иржи может быть врагом других городов, но не может быть врагом Праги. Они недоверчиво выслушивают его, а решение откладывают. Для этого должен собраться совет. Времени у нас достаточно, не так ли?

— Может быть, у вас и достаточно, — отвечает Зденек Костка, — но пан Иржи, судя по всему, спешит.

— Это нас не интересует, — пожимает плечами староместский пуркмистр и поворачивается к посольству спиной.

Между тем Марек с Дивишем проходят по городу, живущему своей многообразной повседневной жизнью, и пытаются достучаться в ворота дома Бочека. Только Якуб Шиндлер вот уже две недели как забаррикадировал вход. Он никого не хочет пускать внутрь. Никому не доверяет. Он понимает, что надвигаются тревожные события.

Наконец им удается смягчить сторожа, уговорить, чтобы позвал хозяина.

— Нам ты должен поверить, — уговаривают Якуба оба юноши через вал из мешков с песком.

— Я верю только тому, что мне по душе, — отвечает дерзкий домовладелец, он откровенно насмехается над ними.

— Пан Иржи нас уполномочил для особой миссии!

— Жаль, что меня не навещают ангелы. Они распознали бы вас в один миг.

— Я уже вижу тебя проткнутым мечом, — срывается Дивиш.

— У меня волосы стали дыбом, — смеется хозяин дома. — Сколько у тебя рук и сколько ног?

— Ты хоть посмотри на нас, — уговаривает его Марек. — Ведь ты нас знаешь.

— Скажите свои имена, — строго говорит Якуб.

— Мы можем их сказать только шепотом.

— Так шепчите.

Имена проскальзывают сквозь щели между мешками с песком прямо в уши Якуба Шиндлера. Он ничего не отвечает. Но позволяет освободить проход. Марек и Дивиш протискиваются внутрь. Мешки с песком снова укладывают на место.

— Ты чего валяешь дурака? — напускается на Якуба Дивиш, когда наконец сталкивается с его колючим бородатым лицом.

— Вас ждут две смерти, — смеется домовладелец, — а меня только одна.

— Хочешь, чтобы я тебя проткнул? — говорит Дивиш, но до меча не дотрагивается.

— Я сам из монахов. Я знаю, как нужно представиться на том свете.

— Поможешь ты нам или не поможешь? — пытается склонить его на свою сторону Марек.

— Мое терпение иссякло. Сами испытывайте свою силу, — юлит Шиндлер и указывает им на лестницу, ведущую в комнату, где они могут остановиться. Это знакомая лестница. Особенно Мареку.

— Ты нам понадобишься.

— Может, я с вами и подружусь, — размышляет вслух Якуб Шиндлер. — Но, пожалуй, все же нет. Ведь мы еще толком и не знаем друг друга.

Он еще не догадывается, что, собственно, им нужно. Но советует переодеться: черные штаны, серые куртки с несколькими пуговицами на рукавах — в таком виде они сойдут за студентов, и их трудно будет распознать в Праге. У пояса сумка, в которой вместо необходимых для студентов принадлежностей свернутые грамоты, адресованные сапожникам, кожевникам, портным и другим ремесленникам. У Якуба Шиндлера вертятся на языке всевозможные предостережения, но он помалкивает. Пусть эти желторотые на собственной шкуре испытают, что такое католическая Прага.

Они отправляются в город, полный жизни. Видят, что большинство горожан — здоровые молодые люди, живо интересующиеся происходящими событиями. Судя по их интересу к политике, можно заключить, что не случайно в Праге родилось столько реформаторов. Но особую благодарность за воспитание пражан нужно принести женщинам. Сыновья их вырастали храбрыми мужчинам. А дочери не только красивы — их лица выражают внутреннюю силу. Марек и Дивиш потерялись в толпе, как капли дождя теряются в реке. Они ходят по рынку — едят вареное мясо и пьют пиво. Платят деньгами, веселыми шутками и грамотами, в которых подебрадский пан обещает восстановить справедливость. Заходят в корчму и снова заказывают еду. Они не разбирают, что им кладут на тарелки. Серну? Зайца? Кабана? Снова в придачу к деньгам идут грамоты. Юноши раздают их и тем из сидящих в корчме, на чьих лицах видна забота о хлебе насущном.

На улице Длоугой у Марека замерло сердце: его память вызывает образ Анделы и образ счастливого Марека, который гулял здесь вместе с ней. Какая это давность? Невозвратимая? Или она мостик в будущее? Марек хочет стряхнуть с себя уныние. Андела укоренилась в нем навечно, и он боится за нее. Где та улочка, по которой он пройдет с Анделой в будущее?

— О чем ты думаешь? — спрашивает Дивиш.

Он не любит, когда Марек замыкается в себе.

— Так, ни о чем.

— Ты поклялся мучиться всю жизнь? — сердится Дивиш.

— Я кому-нибудь мешаю?

— Себе.

— Своим печалям я никогда не придаю значения.

— Если бы ты был мудрое, то послушал бы меня.

— Что бы ты мне предписал?

— Спокойствие, умеренную еду, упражнения с оружием, верховую езду, веселое общество. Одиночество — только во время сна.

— Для чего мне это?

— Чтобы ты сам себе нравился и не причинял себе огорчений.

— Я пока что не имею ничего против того, что я жив, — защищается Марек.

Дивиш не понимает его. Он не так тонко чувствует, как Марек. Он не ведает, что такое любовь и разлука. Не знает, что такое оскорбление.

Они приближаются к дому «У слона». Рядом каменный дом, в котором обосновался высший бургграф пражский — пан Менгарт из Градца. У него многочисленная дружина. Марек знает, что воины его вовсе не думают о правде и справедливости. Суровые мужи, затянутые в кожу и железо, с душами, готовыми на вечное проклятие. Дивиш неосторожно спрашивает проходящую мимо старуху о пане Менгарте. Где он теперь? Здесь ли почует? Старуха и слова молвить не успевает — ее губы остаются некоторое время открытыми, — как два дюжих молодца бросаются на Дивиша, и это не предвещает ничего хорошего.

Завязывается драка, в которой участвуют Дивиш и Марек, несколько прохожих, какой-то здоровенный монах и ездовой, у которого понесли лошади. Визжат женщины, сбегаются люди, кого-то надо отправить в тюрьму, но никто не знает кого. Очень решительно ведет себя монах в коричневой рясе. Он вызволяет из галдящего клубка двух юношей и настоятельно предлагает им побыстрее бежать в Тынский храм и возблагодарить там бога за свое спасение. Марек и Дивиш, к всеобщему удивлению, сразу же покоряются.

Храм в качестве убежища их особенно привлекает. Они вваливаются туда при последнем издыхании и смешиваются с толпой прихожан, которые как раз слушают проповедь тынского священника Яна Папоушка из Собеславы. Что же проповедует этот отступник? Ему мало того, что он обещал кардиналу Карвайалу перейти в католическую веру!

Сначала Марек и Дивиш вслушиваются только в тишину храма и блаженно вбирают в себя его покой. Потом они начинают различать слова. Кто-то с кафедры страшно оскорбляет кого-то, называет порождением дьявола и извергом рода человеческого. Но кого? Марека это пока не очень интересует. Дивиша тоже. Но вдруг их осеняет: проклятия их господину, Иржи из Подебрад. Взяться за оружие они не могут, потому что его у них нет. А кричать после недавней драки им не хочется. Протискиваются потихоньку, чтобы выбраться из костела, и окольными улочками пытаются пробраться к дому Бочека, с выражением беспечности, которое они еще в костеле придали своим лицам, и песенкой, которую они вполголоса напевают себе под нос.

У ворот они сталкиваются со здоровенным монахом в коричневой рясе. Тем самым, который вытащил их из свалки? Конечно, он. Смелое лицо с взъерошенными усами. Разорванный капюшон. Да это же владелец дома Бочека Якуб Шиндлер!

— Якуб! — удивляется Дивиш и бросается к нему.

— Это был ты? — удивляется Марек.

— Вот и пусти вас просто так в город, — смеется Якуб Шиндлер. — Сидеть бы вам теперь в кутузке.

— Якуб, неужели ты оставил бы нас там? — восклицает Дивиш.

— Пожалуй, нет, — мрачно говорит Якуб Шиндлер. — Вы не знаете пражской кутузки. Тьма и плесень.

— Обещай, что поможешь нам, — настаивает снова Марек.

— Еще сегодня утром я не мог, а теперь даже должен, — отвечает со смехом Якуб.

Юношам не приходится объяснять Якубу, что их задача помешать бегству пана Менгарта из Градца: он и сам давно об этом догадался.

3 сентября город просыпается беспокойно, как пчелиный рой. Вчера еще он принадлежал католикам, сегодня здесь распоряжается Иржи из Подебрад. Для этого достаточно было просто ночного нападения. Охрана городских укреплений, должно быть, даже не сопротивлялась. По донесениям, погиб только один из нападающих. Все воины целыми и невредимыми проникли в город.

Итак, в Праге рассвело раньше, чем обычно. Светили отточенные мечи и начищенные шлемы. Но ни от мечей, ни от копий не пролилось ни капли крови. Как это случилось? Новому папу никто не оказал сопротивления. Его имя выкрикивают уже не со злобой, а скорее с уважением. Оно звучит мелодично. Но и это не сохранило бы жизни пражским солдатам. Огрубевшие воины пана Иржи привыкли во имя своего господина рубить врага на куски независимо от того, защищается он или нет, заклинает ли всеми святыми. На пути бесчинств стоит строгий приказ. Воины ни в коем случае не должны применять насилие. Только так можно привлечь союзников.

Что за звон? Это колокола? Это грохочут аркебузы? Это мостовая дрожит под копытами коней? Наверное — все вместе, потому что в город во главе пестрой кавалькады дворян въезжает Иржи из Подебрад. Крики, ликование, приветствия, радость. Прага в лихорадке. Чашники поднимают головы, католики бегут. Особенно паникуют те, кто перешел в католическую веру недавно. Они поспешно переодеваются, чтобы их не узнали, седлают коней, ищут ворота, через которые можно убежать из Праги, пока еще не поздно. Они знают, что в своем прежнем наряде не смогут показаться на улицах. Их вчерашняя безопасность к утру превратилась в опасность. Они пугаются всего: тени и малейшего звука. Им чудится острие меча у ребер, петля на шее. Они не знают, что их жизни ничто не угрожает. Самое большее, что их ждет, — какое-то время придется посидеть в тюрьме.

Но одна часть города все еще окутана сумраком, хотя ярко светит солнце. Еврейский квартал. Пугните их! Потрясите их хорошенько! Ищите золото! Молотите их, как зерно! Прочешите весь квартал! Вытрясите из них серебро! Крики воинов то сильнее, то слабее смешиваются с визгом еврейских женщин и криком детей. Только бородатые мужчины ожесточенно молчат. Они знают свою вину: у них есть деньги.

В комнате, примыкающей к залу приемов в Староместской ратуше, сидит пан Менгарт из Градца и два его молодых собеседника: Марек из Тынца и Дивиш из Милетинка. Позади в отдалении безучастные солдаты. Все на одно лицо. Солдаты даже дышат в унисон. Через два прямоугольника окон на красный ковер падают снопы солнечного света. Они свободно перемещаются. Неуклонно — как залог того, что время не остановится даже сегодня.

Пан Менгарт сидит прямо. На широких плечах гордо вскинутая голова. Он стар. Щеки обвисли, но лоб высокий и в глазах красноватые огоньки. Держится спокойно и высокомерно, всем своим видом требуя уважения. На нем лиловый бархат, отороченный серебром. Нога небрежно закинута на ногу.

Целых два дня искали его Марек с Дивишем. И не нашли бы, если бы не Якуб Шиндлер, который выследил его убежище. Самый знатный бургграф скрывался на Целетной улице у горожанина Киприана Грушка, свечных дел мастера. Угловая комнатка с видом на улицу, достаточное количество еды, выдержанное вино и серебряное зеркало, которое напоминало о прошлом. Спокойствие в доме укрепляло в пане Менгарте надежду, что он уйдет отсюда только по своей воле. Когда рожемберкская партия снова возьмет Прагу. Так что в комнатке Киприана Грушки он чувствовал себя человеком совершенно свободным.

Только эти юноши «бестактно» извлекли его оттуда. Сначала он говорил с ними свысока. В его голосе звучала прежняя спесь, в лице снова появилась надменность, рассчитанная на эффект. Когда же они упорно стали требовать, чтобы пан Менгарт вышел из комнатки, тот неожиданно подчинился. Последовал за ними с выражением безразличия и покорности. И вот он пришел к себе сюда, в Староместскую ратушу. За несколько минут до встречи с Иржи из Подебрад.

Двери открываются. Зал для приемов вбирает присутствующих. Он длинный, сводчатый. По одной стене ряд узких окон. Над окнами лепной орнамент, в глубине тяжелый стол со стульями, на другой стене гобелен — белый лев среди павлинов, под гобеленом скамейка с атласными подушками. Тихо и торжественно. Кажется, что слышен легкий шелест крыльев. Будто это слава прикасается к кому-то. Скорее всего, к пану Иржи. Он стоит у стола в тунике карминного цвета. На шее золотая цепь. Пан Иржи, видно, не хочет резко вести разговор. В его глазах стремление к миролюбивому диалогу, мышцы лица напряжены, чтобы удержать дружескую улыбку.

— Приветствую тебя, пан Менгарт, — осторожно начинает Иржи. — Может быть, ты сядешь и откушаешь здешнего вина?

— Я подожду, пока ты кончишь смеяться, — отвечает строго пан Менгарт, но тем не менее садится. Чаши и кувшины с вином он словно не замечает.

Марек и Дивиш стоят у двери. Пан Иржи не отсылает их. Очевидно, не хочет оставаться с глазу на глаз со старым паном.

— Ты собираешься со мной поссориться?

— Какой в этом смысл?

— Ты предпочитаешь сердиться на меня?

— Это произошло не сегодня.

— Что можно решить с помощью гнева? — пожимает плечами пан Иржи. — Дело пошло бы лучше, если бы мы поняли друг друга.

— Копаешь нам яму, а сам хочешь договориться? — зло бросает пан Менгарт. Вежливость пана Иржи кажется ему подозрительной. Не проявление ли это слабости?

— Понимание и взаимное уважение относятся к человеческим достоинствам.

— Я всегда есть я, — гордо произносит пан Менгарт, словно он и не пленник Иржи из Подебрад. — Говори, чего ты, собственно, хочешь?

— Отдай Карлштейн, и получишь свободу.

Пан Иржи опускает глаза, лицо его ничего не выражает. Это молодое лицо. Он может ждать.

— Никогда! — взрывается пан Менгарт и резко встает. Он повышает голос, он показывает Иржи, что не так уж глуп. Он знает, что ему нужно. Не замок Карлштейн, а коронационные реликвии и земские привилегии. Но приготовленные слова проглатывает. В его душу вползают сомнения, он подавлен. Молодость пана Иржи его оскорбляет. И его дерзость. Не трудно догадаться, что этот молодой пан протягивает руку к чешской короне. Его сторонники уже сейчас видят, как она сияет над его головой. Но Менгарт — стена, которой хитрому пану из Восточной Чехии не перескочить.

— Марек из Тынца! — Голос пана Иржи звучит громко и твердо. Будто он знал наперед ответ пана Менгарта.

— Слушаю, пан, — откликается Марек и делает несколько шагов вперед.

— Доставишь пана Менгарта в Подебрады. Там он будет заключен в башню, пока как следует не обдумает мое предложение.

— Ты поплатишься за это! — восклицает пан Менгарт.

Он уже не владеет собой. В его голосе звенит вековая гордость, неукротимая ненависть. Его разум в это мгновение молчит, он забывает о том, что стар. Кажется, что пан Менгарт собирается жить вечно.

— Отбери себе надежный конвой, — продолжает пан Иржи не дрогнув. Маска миролюбия сброшена, на сцену выступает жестокость.

— Слушаю, пан, — тихо повторяет Марек.

Он старается скрыть радость: он вернется в Подебрады, к Анделе. Но его заинтересованность можно объяснить и по-другому — как верность пану Иржи из Подебрад. Великой охотой выполнить его приказ. Какое из объяснений выберет пан Иржи? Может быть, все разом. Может, никакое. Он целиком поглощен своей игрой.

Он обращается к Дивишу из Милетинка и приказывает ему, чтобы тот разыскал Пешика из Кунвальда, староместского бургомистра. Католики исчезли, словно растворились, но Пешик важная фигура, его упускать нельзя. В эти дни его место в тюрьме. Дивиш кланяется в знак согласия.

Аудиенция окончена. История молчит о массах. Она начинает обращать внимание на личности. Показывает на них пальцем. Одних возвышает, других отправляет в тюрьму.

Марек едет в Подебрады как домой. Сознание, что его там ждут, делает его счастливым. Он погоняет коня и все время скачет впереди отряда. Зато пан Менгарт не торопится. И, видно, желает, чтобы поездка их длилась как можно дольше. Солнечный свет подчеркивает его старость: борода тусклая, волосы седые, в каждом движении усталость. Он не хочет допустить мысли, что всему конец. Душа противится этому. Он хотел бы забыть о проклятой ночи, которая все перевернула в его жизни. Хотел бы выжечь ее из памяти. Он разговаривает сам с собой, вероятно, чтобы слышать свои слова, а может быть, для того, чтобы их слышал и Марек?

Например:

— Как это ему удалось? Как это они сплотились? Поставили перед собой цель и ринулись в атаку? Должно быть, он их просто запугал до смерти. И какой он воин? Видит войско только с тылу.

Или:

— Почему мы не защищались? Не иначе как в городе заговор. Ничем другим этого не объяснишь. Заговор нужно было вовремя раскрыть. А мы этого не сделали.

И немного погодя:

— К чему менять то, что уже установилось? Существует лучший способ решения споров, чем война — законность, и она на нашей стороне.

У Марека голова распухла от его речей, он с трудом владеет своим лицом, чтобы придать ему приветливое выражение. Ему хотелось бы найти какую-нибудь заслугу или добродетель у пана Менгарта, чтобы можно было хотя бы пожалеть его. Но и это Мареку не удается. Скорее наоборот. Кто велел после битвы у Липан спалить амбары, где находились пленные табориты и сиротки?^[12] Пан Менгарт. Кто долгие годы правил в Праге жестоко и надменно? Пан Менгарт. Кто в присутствии кардинала Карвайала предал чашу и снова присягал католической вере? Пан Менгарт. Остается лишь добавить, что пан Менгарт тоже человек. И весьма старый. Скоро его закроет земля. Марек это сознает и обращается с ним соответствующим образом, но понимает ли это сам пан Менгарт? Едва ли. Только взгляните на него. Лицо его и сейчас словно маска. Неподвижная и жестокая. А глаза? Никакой в них жалости, ни следа даже обыкновенного, вполне понятного в его положении страха, который со временем может утихнуть или совсем исчезнуть. В его глазах затаилась холодная, бесстрастная злоба.

Наверное, пан Менгарт завидует молодости Марека. И не только Марека. И других воинов. Их молодость привлекает его и одновременно раздражает. По дороге он срывает лист и жует его, чтобы освежиться. Держит голову высоко, чтобы скрыть отчаяние.

Они ночуют в домике лесника в керском лесу. Там только одна постель. На ней спит пан Менгарт. Тяжелое тело, оцепеневший, вялый дух. Стерегут его дремлющие воины и седой лес.

Тихое сентябрьское утро. Недвижные клубы тумана и света. Серебряные капли росы на тонких паутинках — предвестники обновленной надежды. Пан Менгарт встает, одевается, глубоко вдыхает воздух. Как только замечает Марека, лицо его принимает старое заученное выражение — похоже, что он улыбается. Это улыбка без души.

— Ты мог быть умнее и смелее, — начинает осторожный разговор пан Менгарт.

— Я не понимаю, — удивляется Марек.

— Я должен договориться с миром.

— С каким миром? — все еще не понимает Марек.

— Со своим, — обрывает его пан Менгарт, но вдруг вспоминает, что он может только просить. — Я охотно поменял бы направление и поехал бы в Индржихов Градец.

— Это исключено, — спокойно отвечает Марек.

— Я не собираюсь тебя оставлять здесь. — Улыбка пана Менгарта обещает сюрприз. — Ты станешь начальником стражи в замке. Кроме того, получишь серебряную чашу, наполненную золотыми дукатами.

— Пан Менгарт, вы забыли, что у меня есть честь.

— У каждого свое представление о чести.

— Да, — соглашается Марек. — У меня свое собственное представление. Через минуту мы оседлаем коней и направимся в Подебрады.

— Даже короткой записочки я не могу написать? Почему, собственно, я должен торчать в подебрадской башне? Я знатный дворянин и бургграф. Разве тебе этого мало, чтобы выполнить мою просьбу?..

— Об этом вы можете говорить только с моим паном, но не со мной.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Теперь мир полон двадцати- и двадцатидвухлетних. Что с вами поделаешь?

— А что мы можем с вами поделать? — спрашивает Марек точно таким же тоном.

Разговор ведется спокойно. Ни один из них не повышает голоса, никто не говорит раздраженно. И все же столкнулись два мира. Может быть, здесь уместнее были бы проклятия. А может, и меч. Но столь же возможно, что тогда мир присутствовал бы на никому не нужном представлении.

С этого момента у пана Менгарта нет времени на разговоры. Он делает вид, что едет в Подебрады добровольно. Из-за того, что он молчит, гнев его возрастает. Первый, на кого он обрушивается, — подебрадский начальник стражи Ян Пардус.

— Ты что, не знаешь, с кем говоришь?

— Вы наш пленник, пан, — отвечает с достоинством старый гетман.

— Ты хочешь заточить меня в тюрьму? Это будет стоить тебе головы.

— Я знаю, что она дана мне только для этого.

— Сейчас же меня отпусти.

— Мы относимся к войне серьезно, пан, — заканчивает разговор Ян Пардус и показывает разгневанному пану свою широкую спину.

Недовольство пана Менгарта ощущает и тюремщик Вацлав Груза. Новому заключенному вовсе не нравится удобная комнатка на втором этаже замковой башни. Он требует рогожку около кровати, палку с крючками, чтобы вешать полотенце, письменный прибор, зеркало из тонкого серебра и вида на реку.

— Вы забыли об атласном пологе над постелью, — роняет тюремщик, окидывая его ледяным взглядом.

— Проваливай! — кричит пан Менгарт.

— Но-но, — выдавливает из себя тюремщик и уходит, шумно, захлопнув дверь и повернув ключ на два оборота. Спускаясь по лестнице на замковый двор, тихонько посвистывает.

Между тем Марека зовут к пани Кунгуте. Для нее он первый живой свидетель завоеваний Праги. Марек преклоняет перед пани Кунгутой колено, сердце его полно надежды. В голове бродят шальные мысли. Но тело его устало, губы потрескались от жажды, глаза покраснели от недосыпания. Он слышит, как бьется его сердце, и ждет светопреставления. Напрягает зрение, чтобы увидеть рядом с пани Кунгутой Анделу, а видит только пани Поликсену. Обе женщины смотрят с удивлением, которое может в один миг превратиться в радость или испуг. Губы Марека произносят слова, рассказывающие о недавних событиях в Праге, в то время как сердце его выстукивает вопрос: где Андела? Где Андела? Пока он рассказывает, он приходит к заключению, которое его поражает: женщины терпеливее и опытнее мужчин на целое столетие. Может, у них есть договоренность со временем? Или даже с вечностью?

У пани Кунгуты просветленное лицо, глаза ее горят. Безусловно, в глубине ее души заложено понимание другого человека. Поэтому каждый охотно идет для нее на все. Она не забывает о переживаниях Марека, хотя завоевание Праги ее просто ошеломляет.

— Андела позавчера уехала; она должна была вернуться в Роуднице, — говорит она тихо, словно чувствуя, что она неблагодарна по отношению к Мареку.

«Почему?» — спрашивает взглядом Марек. И вдруг весь мир кажется ему непонятным.

— Не знаю, удовлетворит ли тебя то, что я скажу, — дрожащим голосом говорит пани Кунгута.

— Роудницкий пан получил из Подебрад письмо, — объясняет пани Поликсена с заметным интересом, однако этот вероломный поступок она, видимо, осуждает. — Пана из Смиржиц привело в бешенство его содержание. Он послал за Анделой отряд конницы. Что нам с пани Кунгутой оставалось делать? Пришлось ее отпустить.

— Кто написал это письмо?

— Об этом мы можем только догадываться, — осторожно отвечает пани Кунгута.

— Это могла быть только одна женщина, — подтверждает пани Поликсена с недоброжелательным блеском в глазах. — Но также возможно, что это была не она.

— Кто?

— Пани Алена Вахова.

Словно молния осветила в душе Марека все происшедшее. Никто другой этого и не мог сделать. Это она села за стол и написала письмо, которое нанесло такой тяжкий удар любви молодых людей. Пани Алена! Мареку всегда были неприятны ее высокая прическа и руки с длинными загнутыми пальцами. Эта женщина была словно соткана из холодной рассудочности. Женщина, созданная для интриг. Марек вновь и вновь должен признаться себе, как мало знает он женщин. В них есть все: любовь и ненависть, верность и предательство, всепрощение и мстительность. В них целый мир.

Но зачем ему такие познания? Кому принесут пользу подобные рассуждения? Марек чувствует, как в нем меркнет огонек надежды, становится таким маленьким. Он может совсем погаснуть, но может также разгореться в пожар. Что он выберет для себя?

Однако с Мареком случится такое, чего он даже не предполагает. Разгорится пожар. Не вдруг. Наверное, он пока тлеет где-то в глубинах его души. И поддерживается извне. Все, что с ним происходит, неподвластно рассудку. Это гораздо больше, чем просто желание поступить наперекор обстоятельствам. В нем вдруг рождается отвращение к собственному спокойствию. Словно из привычного мира он попал в новый и незнакомый. Словно он утратил ощущение тишины и должен приспосабливаться к мирскому шуму. Словно исчез его внутренний порядок и ему приходится вживаться в хаос космоса. Словно он увидел бессмысленность человеческой жизни и силой хотел принудить ее к разумности.

Он бежит к дому пани Алены Баховой и колотит кулаками в дубовые двери. Они не откроются. Испуганный женский голос отвечает ему, что пани Алена уехала. Куда? Скорее всего, в Кутную Гору. Марек понимает: эта женщина не только жестока, но и труслива.

Неудачный визит Марека к пани Алене несколько охладил его. Он чувствует себя отделенным от мира завесой, которая сохраняет его силу и одновременно придает ему спокойствие. Он уже может быть рассудительным. Ему некуда отступать. Он должен освободить Анделу из отцовского плена. Он должен разрушить заговор, который направлен против него. Он должен осуществить их с Анделой решение, которое все время откладывается. Но как? Марек знает. Он горит нетерпением. Он поедет к Роуднице. Если он не сможет дойти пешком, то его помчат кони, понесут птицы, тучи, ветви деревьев, тихое солнце, всевидящие звезды.

Он даже не замечает, как очутился у Яна Пардуса. Он стоит перед ним и просит то, чего просить не должен. Бессрочный отпуск. Отпуск, равносильный увольнению. Или дезертирству. Старый гетман проницательно смотрит на него и напускает на себя грозный вид. Он отдаляется от Марека. На такое расстояние, что уже не может понимать его.

— Тебя все еще зовут Мареком из Тынца? — спрашивает он недоверчиво.

— Да.

— А я кто?

— Ян Пардус из Горки.

— Ну тогда определенно это мы.

— Может, вы обо мне думаете что-нибудь другое?

— Ничего другого я о тебе не думаю. Думаю только одно.

— А что?

— Что я отправлю тебя под арест в башню.

— Почему? — вздрагивает Марек.

— Потому что ты не воин, когда должен быть воином. Стража!

— Ян Пардус! — вздыхает Марек.

— Слышать ничего не хочу! — кричит старый гетман, и лицо его багровеет.

— Я сейчас больше человек, чем воин, — успевает сказать Марек, прежде чем две тяжелые руки ложатся на его плечи.

— Вот именно, Марек, — успокаивается гетман. — Этому самому человеку место в тюрьме.

Он смотрит Мареку вслед, пока тот не исчезает в дверях башни. Что выражает его взгляд? Только что глаза его кричали. Сейчас они тихие. Почти мертвые.

Свет и тьма. Видения и действительность. Свобода и неволя. В этих противоречиях вся жизнь. Никогда человек не может быть ни в чем уверен. Это знает и Марек, когда он приходит в себя после потрясения. А приходит в себя он быстро, потому что обычная жизнь исчезает за толстыми дверями тюрьмы. Стены стирают любой ясный образ, всякое определенное желание. У Марека вдруг оказывается избыток времени. За Анделой он ехать не может, хотя сердце страстно толкает его, рвется к ней. Он мог бы взбунтоваться, но против кого? Против стен башни? Против стражи? Против Яна Пардуса?

Марек осматривается. Его глаза уже привыкли к полутьме, так что он видит все, что есть в камере. Предметов здесь немного. Деревянные нары, на них сидит человек — лицо его кажется Мареку знакомым. Деревянный ушат, под потолком узкое окошко, через которое проникает тусклая полоска света, дверь.

Его глаза возвращаются к человеческой фигуре на нарах. Ржаная борода. Лицо бледное, узкое. Оно кажется спокойным. Но его спокойствие не мертвенно. Как раз наоборот. В нем избыток жизни. Только другой, не той, которую Марек знал до сих пор. В ней мудрость, умиротворенность, а возможно, и набожность.

— Ты Ян Кржижковский? — вздыхает Марек.

— Да, пан, — отвечает портной Кржижковский.

— Ты помнишь меня?

— Я часто молюсь за вас.

— Как? — удивляется Марек. — Я тебя привел в тюрьму, а ты за меня молишься?

— Христос молился и за своих врагов.

— Ты уже не еретик?

— Я не изменил своих взглядов. Моя ересь все та же.

— Тогда ты утверждал, что Христос был человеком.

— Да. Я верю, что бог один и что он принимает различные подобия человека.

— Но ты признаешь Христа.

— Потому что Христос не стремился быть божеством. не стремился царствовать. Он стремился беззаветно служить людям. Я послушен каждому его слову. Хотел бы приносить людям пользу, как он.

— Тогда ты не должен бы сидеть в тюрьме.

— Наверное, так угодно богу. Мне здесь хорошо, пан.

Марек удивляется такому смирению странного портного и сообщает ему, что он теперь его товарищ по заключению. Кржижковский ни о чем не спрашивает и тут же уступает ему нары. Марек будет на них спать и будет есть из его оловянной миски. Это маленькая миска, кто знает, сколько в нее войдет, но это все же миска. Но где будет спать Кржижковский? Портной спокойно улыбается. Он свернется в клубочек и будет спать как собака. А из чего он будет есть? А для чего у него руки? Марек чувствует, что, общаясь с этим еретиком, который на самом деле, может быть, святой, он должен отказаться от чувства превосходства. Тюрьма и разговор с Кржижковским приводят его в какое-то дотоле неведомое ему состояние. В нем пробуждаются такие чувства, которых он не знал до сих пор: сочувствие и смирение. Марек еще помнит, как светит солнце, слышит шум листвы на деревьях, ощущает свою любовь к Анделе, видит тучи на небе, но его нетерпение уменьшается. И в той же мере растет его интерес к еретику Кржижковскому.

— Как может тебе здесь быть хорошо?

— Я избавился от своих привычек. Я уже не любопытен. Досаждают мне только потребности моего тела.

— Но время здесь тянется.

— Тащится понемногу, так что опьяняет человека.

— Тебе не с кем поговорить.

— Я разговариваю сам с собой.

— Ты не видишь природы.

— Во сне я хожу в лес. У нас в Ошкобрге много буков. Я люблю буковые листья. Там течет ручей. Еловые шишки падают прямо в воду. На песке я вижу зеленые тени. Перебираю камешки и думаю о боге. Как он легко все сотворил. И притом весело.

— А что делает твоя жена?

— Утром, как проснусь, встряхну головой, протру глаза — и моя жена стоит около меня. Я знаю, что она живет, и этого мне достаточно.

Мареку кажется, что портной с мыслями своими далеко шагнул вперед. Может, даже в чем-то предвосхитил человечество. И сияет, несмотря на все невзгоды. Словно вокруг головы его светящийся ореол. В его голосе слышна настойчивость. Кржижковский, наверное, ждет, что и в Мареке пробудится то, что чувствует он сам. Во всем остальном это самый обыкновенный терпеливый человек. Он предоставляет событиям идти своим чередом. Он полагается на бога. Знает, что бог ждет от нас терпения и постоянства, сочувствия и покорности, любви и самоотречения. Может быть, Мареку нужно напоминание об этом. Оно приходит вовремя.

Вечером они сидят рядом, каждый по-своему чувствуя одиночество. Оба молчат, потому что рассказали друг другу почти все. Они кажутся себе отшельниками в пустыне. Нет только желтого песка и открытого неба. Хороша замена: вместо песка — каменный пол и каменные стены, и тюремный сумрак похож на хмурое небо. Однообразие и уныние нарушают только шаги пана Менгарта, которые слышны сквозь деревянный потолок. Пять шагов туда, небольшая пауза, пять шагов обратно.

Дверь с грохотом открывается. Бесстрастный тюремщик впихивает подебрадского еврея Соломона. Четырехугольная голова, между бородой и копной волос два живых глаза. Соломон бросается на колени перед Мареком и просит у него прощения. Кладет поклоны и причитает. Непонятно, что это означает: какую-нибудь жалобу или знак особого уважения. Наконец Марек дознается: Соломон купил у пани Алены Баховой долговую расписку, а когда пришел в замок требовать у Марека деньги, начальник дружины послал его в башню, хотя Соломон отказывался туда идти. Почему он должен вытягивать деньги у должника именно в башне? Но Ян Пардус остался непреклонным.

— Мне уже не надо этих денег! — кричит несчастный Соломон.

— Почему? — удивляется Марек. Он с неприязнью вспоминает пани Алену. Оставит она его когда-нибудь в покое? Или будет преследовать до самой смерти?

— Я разорву эту расписку, — сокрушается Соломон. Наверное, потому, что думает, будто его после этого выпустят. Не может поверить, что его просто-напросто посадили в тюрьму. Боится этого. Христиане никогда не делали ему добра. Когда видят его, смеются, норовят дать ему пинка да и нередко просто обкрадывают. Наверное, не считают это грехом, хотя это грех. Соломон испуган, но упрям. Он и в самом деле рвет долговую расписку.

— Я не навечно останусь в тюрьме. Как только выйду — обязательно выплачу вам, — успокаивает его Марек.

— Это наказание божие. Я не должен был покупать расписку... — причитает старый еврей.

— Сколько вы заплатили пани Алене?

— Половину, — отвечает Соломон и тут же поправляется: — Собственно, больше, три копы.

Он рассказывает, что пани Алена вышла замуж в Кутной Горе за богатого торговца. Муж уже старый, но в торговле толк знает. И рекомендовал ей, чтобы она в Подебрадах привела в порядок свои дела.

— Какой ваш бог? — спрашивает портной Кржижковский. Деньги его не интересуют. Бог — безусловно.

— Живой и святой, — отвечает Соломон и кланяется, словно бог находится здесь.

— Живой? — удивляется портной.

— В нем заключена вся жизнь на земле и на небе.

— А почему он вас наказывает?

— Об этом знает только он. Он очень добрый, но,кроме того, и злой.

— Вы слышите, пан? — обращается Кржижковский к Мареку. — Какое лицо показывает бог пану Соломону?

— Я чувствую вину, хотя я невинен, — выдавливает из себя уныло старый еврей.

— Отдам я вам эти три копы, — утешает его Марек.

— Благодарю вас, пан, — говорит Соломон и с торжествующим выражением лица поворачивается к Кржижковскому: — Так поступает наш бог. Совершает зло и тут же его исправляет.

— Вот только выйду из тюрьмы, — прибавляет Марек.

— Но я не хочу здесь оставаться, — снова пугается Соломон.

— Это всего лишь шутка пана начальника дружины, — успокаивает его Марек.

— Замолвите за меня словечко, пан, — просит измученный Соломон. — С меня хватит, если вы заплатите половину.

— В каком мире мы живем, — вздыхает еретик Кржижковский.

Ян Пардус выпускает их через педелю. Когда они обо всем наговорились, намолчались и все простили друг другу. Когда казалось, что они останутся навеки в башне. Он велит их привести, потому что хочет поговорить с ними — с Мареком и с евреем Соломоном. Минуту он молча смотрит на них. Покачивает лохматой головой, потирает лоб, прищуривает поочередно то один, то другой глаз. Его глаза словно живут самостоятельной жизнью. Каждый глаз слушает разные «я» Пардуса.

— Не играй с огнем. Не думай, что он не жжет, — набрасывается он вдруг на Соломона.

— Пан, я эту расписку порвал в первый же день, — отвечает сокрушенно старый еврей.

— Не о деньгах речь, — мрачнеет Ян Пардус. — Пани Алена вступила в союз с роудницким паном. Ничего хорошего из этого не выйдет. Предупреждаю тебя.

— Видеть не хочу я пани Алену. Поверьте, пан!

— Верю. Я не видел еще еврея, который не сдержал бы слова. А теперь убирайся!

Старый Соломон выскальзывает из комнаты, как мышь. Его черный плащ даже пыли не поднял. Ян Пардус вскидывает голову. Хочет что-то сказать, но губы его не могут проронить ни словечка. Может, он не был готов к разговору. Нет, не так-то все просто. Каким тоном он должен разговаривать с Мареком?

— Не хочу скрывать, — говорит он наконец с притворной суровостью. — Это было великое испытание моего терпения.

— Ян Пардус... — пытается прервать его Марек. Он хорошо понимает состояние старого гетмана.

— Ты должен привыкать к тому, что жизнь жестока. Твое сердце должно закалиться. Иначе погибнешь по-глупому.

— Понимаю, — шепчет Марек, хотя и не знает, как это должно закалиться его сердце. Чтобы оно очерствело? Чтобы он не мог отдать его Анделе?

— Ты очень быстро научился быть гордым. Научись теперь быть послушным.

— Я охотно вас слушаю, пан.

— Ты вышел из башни как воин?

— Да, пан, — кивает Марек, но не может себе представить, какое оно, его воинское будущее. Что ждет его? Как он справится с завтрашним днем? Между Подебрадами и Роудницей назревает ссора. Что предпримет Марек? Не поддастся ли он искушению отправиться за Анделой? Или примирится?

— Ты знаешь, что должен делать. Мы с тобой понимаем друг друга без слов.

— И все-таки я попрошу вас кое о чем.

— Говори, — хмурится Ян Пардус.

— Освободите портного Кржижковского.

— Но ведь он еретик! — поднимает брови гетман, удивляясь такой просьбе.

— Это один из достойнейших людей, которых я когда-либо встречал.

— Даже этого ты не знаешь? — сочувственно смотрит Ян Пардус на Марека. — Еретики всегда бывают намного лучше остальных людей. Только их правду признают иногда через сто лет, а то и через двести. Пожалуйста, будь подальше от еретиков.

— Значит, ересь — это судьба человека?

— Да. И определяет судьбы человечества.

Между тем Иржи из Подебрад управляет Прагой: новые коншелы, новые бургомистры, новая жизнь. Чашники могут себе позволить не скрывать своих воззрений. Священники-подобои в своих проповедях строго судят о жизни, призывают к добродетели. Напротив, светская власть наказывает нестрого. Вскоре двери тюрем открываются и провинившиеся горожане возвращаются к своим делам. Пан Иржи не хочет иметь врагов в Праге. Ему достаточно того, что враги у него есть в Южной и Западной Чехии. Но есть и ближе. К панам-католикам присоединяется и колинский пан Бедржих из Стражнице и находский пан Колда из Жампаха. Почему? Не признают его авторитета. Слишком молодой и на многое замахивается.

Октябрьский ненастный день. Дует холодный ветер, моросит дождь, листья преют в траве, в воздухе запах дыма от горящего валежника. В ворота стремительно как молния въезжает Бланка. Сторожевые не успевают оглянуться, как она уже на дворе и высвобождает ноги из стремян. Соскакивает с коня, забрызганного грязью до спины. На ней платье Дивиша, в котором он приезжал свататься в дом Валечовских: серые штаны, бархатная куртка цвета сухих листьев, расклешенный плащ, отороченный мехом, и берет на голове. Наряд ей велик и широк, но этого никто не замечает. Она молода и красива. В ней всегда бурлит нетерпеливая радость.

Но сегодня волосы ее растрепаны, лицо залито слезами, в глазах отчаяние. Сбегаются люди, прибегает и Марек. Не понимая, что произошло, все смотрят на плачущую Бланку, но не могут добиться от нее ни одного разумного слова.

Скоро все разъясняется. Во двор въезжают кони. На них бородатые крестьяне из Чиневеси. На носилках, сооруженных из стволов молодых деревьев и привешенных между двумя конями, лежит Дивиш. Лицо его посинело, никаких признаков жизни. Прибегает лекарь. Рана в груди тяжелая. Но есть надежда, что молодой организм с ней справится. Дивиш шевелится. Он явно не хочет расставаться с жизнью.

— Что случилось? — обращается Марек к Бланке.

Молодая женщина перестает плакать — сразу, неожиданно; поднимает голову, черты ее ожесточаются.

Перед Мареком совсем незнакомое лицо.

— Напали на деревню и все разграбили, — отвечает она ясно и твердо.

— Кто?

— Отряд всадников из Колина.

— А что с Дивишем?

— Он бился с Шимоном из Стражнице.

— Опять Шимон! — цедит Марек сквозь зубы.

— Долго ли он еще будет ходить по земле! — восклицает Бланка с ненавистью в голосе и пристально смотрит на Марека.

Она ищет у него защиты. Марек чувствует в ней древнюю женскую силу, которая заставляет мужчину совершать подвиги.

— Я должен его найти, — тихо говорит Марек.

Он это говорит не только для себя, но и для Бланки, и для Дивиша. Его слова означают: я должен его убить. Мысль о Шимоне сидит в нем, как вбитый гвоздь. Марек чувствует, что время для него останавливается. Оно только тогда начнет идти, когда Марек отомстит. Когда низвергнет Шимона в самую глубокую темноту.

— Скажи мне, как это случилось?

— Разве тебе не достаточно того, что я уже рассказала? Шимон. Шимон.

— Достаточно, — кивает Марек и отправляется к Яну Пардусу.

Они советуются недолго. Их зовет к себе пан Иржи, который несколько дней назад появился в Подебрадах. Прага уже город чашников. Почему бы теперь пану Иржи не повидаться со своей семьей?

Его приезду радовались не только пани Кунгута и ее маленькие дети, поднялось настроение и у пана Менгарта. У него теперь свой слуга и личная стража. Он может читать и писать, вечерами гулять у реки. Пан Иржи знает рыцарские обычаи и правит в соответствии с ними. Дворянин в заключении должен пользоваться некоторыми удобствами.

Нападения на деревни в окрестностях Подебрад для пана Иржи полнейшая неожиданность. Первые слухи об этом производят на него тяжкое впечатление. Он хмуро оглядывает собравшихся панов. Бланке предлагает сесть. Молодая женщина отказывается. Она чувствует, что все взоры устремлены на нее. Крупные блестящие слезы стекают по ее лицу, на котором тем не менее остается выражение упрямства. Она кратко повторяет, что случилось в Чиневеси. О Дивише не говорит. Об этом все уже знают. Паны распрямляют плечи. В сердцах загорается гнев. Каждый готов сразиться с врагом. Только пан Иржи стоит как скала. Наконец он говорит, избегая обычных ораторских приемов:

— Мы можем не обращать внимания на враждебность того, кто нам безразличен. Но не можем сносить его произвола. Это означало бы, что мы подчиняемся насилию.

— Это злонамеренное нападение. Оно вынуждает нас к военному вмешательству, — говорит Ян Пардус.

— Пан Бедржих предает нас уже откровенно. Впрочем, это лучше, чем если бы он был верен нам наполовину. По крайней мере мы знаем, с кем имеем дело, — замечает Ян из Гонбиц.

— Мы можем позволить себе показать им свое негодование, — поддерживает Ярослав из Мечкова. — Расправа будет скорой и жестокой.

— Заплатим заодно и старые долги, — прибавляет Ян Пардус.

— Решено, — подытоживает пан Иржи, — Ян Пардус, в конце недели ударь по Колину. Это будет для них предупреждением.

— Заплатим все старые долги, — повторяет про себя Марек, присутствующий при этом разговоре. Он смотрит на Бланку, а Бланка смотрит на него. В их взглядах одно — нетерпение.

Ян Пардус приказывает Мареку, чтобы тот собрал для нападения отряд легкой конницы в шестьдесят воинов. Атаковать, рассеять противника и сразу же возвратиться. Прощупать врага: настороже он или беспечен? Как вооружен? В чем его слабое место?

Пардус приказывает также выдать новую зимнюю экипировку: железные шлемы с сеткой на шее, на которых спереди прикреплена эмблема Подебрад, стеганые куртки с жестяными панцирями на груди, суконные штаны, обшитые внутри на бедрах кроличьим мехом, высокие ботфорты с отворотами. Вооружение же остается прежним: тяжелые мечи, арбалеты и колчаны со стрелами, щиты. Меняют только поврежденное оружие.

К вечеру в замковом дворе проходит смотр боевой готовности отряда. Пардус, хмурый, восседает на коне и движением руки указывает, чтобы всадники проезжали перед ним. Каждый должен пуститься в карьер и остановиться, словно врос в землю, перед старым гетманом. Ян Пардус прямо излучает негодование. Он отчитывает воинов по-солдатски грубо:

— Из тебя нужно вытряхнуть лишние кости! Тебя что, сняли с виселицы?! Жрешь и пьешь, не заметно, что у тебя есть другие заботы! Эй ты, наймись работать привидением!

Старый гетман вне себя. Вид воина, вся его фигура должны устрашающе действовать на врага, чтобы сам дьявол испугался. Есть ли такие среди его всадников? Есть. Их большинство. Пардус доволен, только виду не показывает и все ворчит и ворчит. Марек видит его насквозь и посмеивается про себя.

После смотра весь отряд собирается в часовне. Слушают псалмы. Голос священника Яна Махи проникает Мареку прямо в сердце. Ему кажется, что кто-то — то ли бог-отец, то ли бог-сын — здесь, близко. Если не сам бог, тогда хотя бы Христос. Ян Пардус, конечно, не удерживается от своего обычного замечания:

— Не думайте, что господь бог у вас в кармане. Что он будет драться за вас.

Потом у них остается достаточно времени на то, чтобы поесть и выпить.

После полуночи отряд выступает. Первую группу всадников ведет сам гетман, вторую — Марек. Погода отвратительная: дует морозный ветер, низкие снеговые тучи едва не задевают землю. Из-за них иногда выглядывает месяц. Словно в прятки играет с тучами.

Быстрая езда успокаивает всадников. Говорят шепотом. Все знают, что дело предстоит опасное.

К рассвету отряд уже у лесочка между Велтрубами и Колином. Есть сведения, что здесь не менее двух раз в день патрулируют хорошо вооруженные отряды колинской дружины. Гетман решает атаковать один из таких разъездов. Местность тут словно специально приспособлена для засады. Отряд останавливается в лесу недалеко от дороги, окаймленной лиственницами. Марек изучает следы конских копыт, чтобы установить, давно ли здесь проезжал отряд. Ян Пардус сообщает план действий. Первая группа спешится и заляжет в засаде. Вторая с обнаженными мечами должна быть в любую минуту готова к молниеносной атаке.

— Это хороший план, — соглашается Марек.

— Не ложиться же нам по своей воле в гроб, — усмехается Ян Пардус.

Воины быстро и четко располагаются по указанным местам. Теперь остается только ждать. Рассвет медлит — словно раздумывает. В воздухе кружится снег. Холодно. Воины потирают руки и бока, чтобы разогнать кровь и хоть чуточку согреться. Кони неспокойны: холод пробирает и их.

Но вот послышался топот конских копыт. И громкий говор. Звуки быстро приближаются. Пардус поворачивает голову так, что Марек видит лишь его затылок. И в тот же миг Марек замечает вражеский разъезд, который, ничего не подозревая, трусит в их западню. Пардус поднимает руку. Из укрытия в лиственницах вылетает град стрел. Вопли, крики, ржание коней. Отряд смешался, паника. Пришла минута выступать второй группе. Марек мгновенно вскакивает на коня, прижимается к его косматой гриве и вылетает на дорогу. За ним его воины: в руках мечи, глаза горят. Они уготовили противнику быструю и легкую смерть.

Им должна была сопутствовать удача. Нескольких колинских воинов скосили стрелы. Оставшиеся вытаскивают мечи. Сколько их? Двадцать? Тридцать? Нет смысла считать. Лишь бы быстрее найти того, своего, и пустить ему кровь. Так думает каждый воин Марека. И стремится к этому. Прежде чем придет подкрепление из Колина. Может быть, оно гораздо ближе, чем они думают.

Марек продирается сквозь легкий утренний туман. Ему кажется, что капельки в воздухе светятся, как Млечный Путь. Небо серое. Каждая ветка лиственниц видится Мареку особенной, неповторимой. Конь тихо всхрапывает. Настороженно прядает ушами. Обнаженный меч в руке Марека наклонен по древним и неумолимым правилам, которые не признают исключений. Чем ближе неприятель, тем Марек храбрее.

Он сразу узнает своего противника. Враг его впереди отряда на расстоянии одного коня. Вот он. Имени на его щите не видно, но каждой клеточкой тела Марек узнает его. Опущенные губы, квадратный подбородок и гордая мужская осанка — голова вскинута чуть ли не до верхушек деревьев. Шимон из Стражнице.

У Марека дрожь пробегает по телу. Его охватывает ужас, пробирающий до костей. Ему хотелось бы договориться с богом, чтобы отсрочить эту встречу, которая может оказаться последней. Но это длится только миг. В силу вступает холодный рассудок. Бой состоится, пусть будет, что будет. Они двое не могут жить на одной земле. Жить может только один из них.

Шимон тоже узнает своего противника. Резким движением освобождает плечи от плаща, который слетает на землю, словно крылья. Перед Мареком мелькают насмешливые глаза Шимона. В каждом его движении чувствуется опытный воин. Не только потому, что он владеет мечом, словно птица крылом, он умеет также и прочитать мысли противника.

Наступает неотвратимая и по-своему прекрасная минута боя. Оба воина стремятся избавиться от самой сильной муки: ненависти. Марек вкладывает в свой меч всю свою силу, Шимон, держа меч двумя руками, сразу же направляет его прямо в сердце Марека. Будто столкнулись два смерча. Один пытается уничтожить другой. Который из них победит?

Звон оружия, храп коней. От взмахов мечей раскачиваются ветви, место боя словно отрезано от мира. Даже солнце не рискует светить сюда. В их намерениях — смерть, в их ударах — вся сила. Сложные выпады, хитроумная защита. Победитель все еще неизвестен. Но решительная минута близится. В вихрь поединка врезается отряд лучников, которые вылетают из засады и на скаку вытаскивают мечи. Несколько колинских воинов бегут. Где-то, чуть ли не рядом с Мареком, раздается дикий рев Яна Пардуса: он только что сбил одного безусого юнца, который преграждал ему путь.

И именно в эти доли секунды все решается. Шимон чуть поворачивает голову. Наверное, чтобы взглянуть туда, откуда раздается крик Пардуса. На свой разбитый отряд? Или ищет путь к отступлению? Кто знает. Этого едва заметного поворота головы достаточно, чтобы Шимон из Стражнице оказался не защищен ни мечом, ни своим ангелом, ни господом богом. Никем и ничем. Марек не колеблясь вонзает меч в его грудь. В самое уязвимое место. Туда, где бьется сердце Шимона.

Шимон выпускает меч, клонится на одну сторону и, сползая по боку коня, падает на землю. Как раз на свой плащ, который минуту назад он сам так предусмотрительно расстелил.

Мареку не верится. Может быть, он пьян или слеп? Не сам ли он потерпел поражение? Шимон, верно, уже по дороге в чистилище. Но и после того, как Марек немного приходит в себя, он не может поверить в то, что сделал. Неужели и вправду на земле лежит Шимон с продырявленным сердцем? Сознание этого поражает Марека. Хотя он так же далек от чувства торжества победы, как и от чувства ужаса. Но восхищение старого гетмана дает перевес торжеству победы. Шимон получил то, что заслужил. Он должен был погибнуть. Это расплата — за Регину, за Анделу, за Дивиша. И за Марека. Радость победы удобно расположилась в душе Марека и не собирается ее покидать. Старый гетман на обратном пути со свойственным ему скепсисом поучает воинов:

— Сегодня мы победили, но это не значит, что мы победили раз и навсегда.

— Первая настоящая битва в моей жизни, — вздыхает Марек.

— Ничего, еще переживешь их столько, сколько я, — бурчит Пардус.

— Ян Пардус, вы во время битвы молодеете, — говорит Марек, вспомнив воинственный клич Пардуса.

— Старость — это бессмыслица, — соглашается гетман и пришпоривает коня. — Она приходит тогда, когда человек поддается ей.

— Много у вас было поединков?

— Я убил достаточно людей, — хмуро признается Ян Пардус. — Но не знаю, рад ли я этому. Не знаю я и того, как предстану на Страшном суде перед богом, когда он будет наводить окончательный порядок.

Марека кольнуло в сердце. Невозможно привыкнуть к тому, что убил человека. Он тоже пришпоривает коня: при быстрой езде отвлекаешься от мрачных мыслей. В подебрадском замке он стряхивает с себя уныние. Бланка смотрит на него с восхищением и, ничего не объясняя, целует ему руку. Она переоделась в женское платье и выглядит, как подобает пани из замка. Темно-коричневое сукно с золотыми нитями, кружевное жабо, красивая прическа, лицо уже не заплакано. Дивиш пришел в сознание. Опасность миновала, теперь ясно, что он выздоровеет. Может быть, он слышал известие о Шимоне, а может, и нет. Губы его подергиваются, глаза различают окружающее. Дивиш, наверное, хочет поделиться своим новым познанием: умереть — это совсем не то, что представляют себе люди.

— Мое сердце, — вздыхает Марек, выходя из замка.

В сумраке Марек направляется на берег Лабы к оголенному клену. Под ногами потрескивают сухие веточки, над головой темное небо. Ночь... Ночь, озаренная несколькими огромными звездами.

«Ты — моя семья», — говорит Марек одинокому клену. Его голые ветви простираются во тьму, внизу плещется вздувшаяся река. Марек чувствует успокаивающую силу дерева и глядит на небосвод. Теперь он способен спросить, что скажет о его сегодняшнем деянии высший судия над облаками. Шимон ведь тоже стоял на шахматной доске бога. Бог, конечно, распоряжался и судьбой Шимона. Кто знает, сколько деяний он еще уготовил Шимону. Хороших и плохих. А меч Марека вдруг пресек его жизнь. Имел ли он на это право? Или бог простит его по доброте? Тень ужаса касается Марека. Смерть Шимона поражает его. Он потрясен. Сознание вины окутывает его тяжелым плащом. Помогут ли ему сбросить этот плащ? Или придется нести его на себе всю жизнь?

В эти мгновения он забыл об Анделе. Но достаточно легкого всплеска речной волны, как девушка словно выступает из глубины вод. Она неописуемо красива. Плавно приближается, нежно склоняется над Мареком. Марек слышит биение ее сердца. Он напряженно ждет слова, которое освободит его от тяжести. Но очертания ее нежных губ остаются без движения. Марек в тоске протягивает к ней руку. Андела исчезает.

В душе Марека возникает новое чувство. Он сознает, что ненависть — это не только ненависть. Это часть огромной всеобъемлющей любви. Марек убил Шимона и теперь должен жить и за него. Только так можно искупить свою вину. Только так он сможет жить, если уж он остался в живых. Мареку становится немного легче. Его ангел-хранитель терпеливо снимает с него вину — нитку за ниткой. Может быть, он совсем отпустит ему этот грех.

Бедржих из Стражнице запросил перемирия. Смерть брата тяжко отозвалась на нем, хотя сломить его было трудно — этот задиристый пан правил городом Колином и окрестными усадьбами, не задумываясь над тем, что справедливо, а что несправедливо, его даже радовали распри и жалобы. Конечно, есть и другая причина — все окрест завалено снегом. Езда верхом по сугробам невозможна. Какая уж тут война!

Иржи из Подебрад соглашается на перемирие до юрьева дня 1449 года. Он не хочет напрасно разжигать ненависть. Он также знает, что война может стать привычкой, от которой трудно отвыкать. Все это понимают. Только вооруженные отряды составляют исключение. Им по душе стычки, бои. Для чего же у них мечи? Для чего же они упражняются в стрельбе?

Не прошло и месяца, как Дивиш совсем поправился. Он по-прежнему высоко держит голову и излучает молодость. Но в сердце его что-то изменилось. Он словно заново влюбился в свою жену, которая совсем недавно доказала, что в случае надобности она решительна и мужественна. Она готова драться за Дивиша на каждой ступеньке лестницы. Дивиш только и говорит о ней, наедине ищет ее губы, а при всех целует руку, покупает ей ожерелье с прекрасными аметистами, атлас, бархат, парчу... Во время набега колинского отряда его движимое имущество — два больших стада скота — осталось невредимым, и поэтому заплатить за все это нетрудно.

Крепнет и его дружба с Мареком. Это верная мужская дружба. Дивиш платит долг еврею Соломону и обменивается с Мареком мечами. Меч Марека простой и тяжелый: вдоль клинка длинный желобок, у рукояти простой пилигримский крест. Он обагрен кровью Шимона. Меч Дивиша из более тонкой стали. К тому же он богато украшен. В основании меча тонкая гравировка: схватка Самсона со львом, в желобке клинка витой орнамент, серебряная перекладина имеет форму буквы S.

Но этим не исчерпываются доказательства их дружбы. Дивиш с Бланкой отправляются в Роуднице пригласить Анделу на лето в Чиневеси. Едут в зимнюю непогоду, и только для того, чтобы доставить радость Мареку. Возвращаются через неделю ни с чем. Ян Смиржицкий принял их холодно, дал им понять, что Андела не может уехать из Роуднице. Сейчас решается, за кого из трех дворян, добивающихся руки Анделы, она выйдет замуж.

Андела о претендентах на ее руку ни словом не обмолвилась. Она проводила друзей из негостеприимного роудницкого замка и устроила их на ночлег в монастыре августинцев у отца Штепана. Некогда могущественный монастырь теперь разрушен, и отец Штепан живет там один. Как он принял их? Словно знал их с рождения. Сердечно и радушно. Он не скрывал, что знает о любви Анделы, хотя говорил об этом туманными намеками. Приблизительно так: «Человек не может избежать любви». Или: «Небеса предписывают, чтобы все тайны сердца оставались сокрытыми».

— Что говорила Андела? — спрашивает Марек, и душа его трепещет.

— Она, пожалуй, больше молчала, — отвечает Дивиш. — Наверное, она боялась показать свое огорчение, чтобы не увеличить наше.

— Но ее глаза говорили с нами, словно тысяча губ, — добавила Бланка взволнованным голосом.

— Я боюсь за нее, — вырывается у Марека.

— Не бойся, — успокаивает его Дивиш. — Она отгородила у себя в сердце самое большое место для тебя. Только сейчас она слишком близко от своих родителей.

— Ей трудно. Отца она боится, а мать очень любит.

— Обо мне она не упоминала? — Марек задает Бланке самый трудный вопрос.

— Он должен приехать, сказала Андела и добавила: Марек меня не оставит, — произносит Бланка с такой страстностью, словно это она сама дочь роудницкого пана.

— Андела может жить только надеждой, что ты приедешь, — подтверждает Дивиш.

Марек и на расстоянии чувствует ее живое, горячее и притом скрытное сердце. Это один источник их любви. Второй он чувствует в своем сердце. И сейчас он спрашивает себя: было ли без Анделы прошлое? Будет ли без Анделы будущее? Поток воспоминаний заливает его, на глаза навертываются слезы. Но жизнь есть жизнь. И Марек не может остаться в стороне. Он готовится в путь. Будь что будет.

Однако события идут своим чередом — так уж заведено. Вечером Марек встречает тюремщика Вацлава Грузу. И, как обычно, хочет пройти мимо него без внимания, потому что этот человек противен ему, но тюремщик, смерив его презрительным взглядом, цедит сквозь зубы:

— Мне нужна твоя помощь.

— Чего тебе надо? — спрашивает Марек нетерпеливо.

— Ты ведь знал Кржижковского? Он несколько раз спрашивал о тебе в последние дни.

— Что с ним случилось? — пугается Марек.

— Сегодня ночью он умер. Помоги мне его похоронить.

— Почему ты не сказал мне, что он умирает?

— Может, ты начальник дружины? Или господин этого замка? — насмешливо спрашивает тюремщик. — Тогда я должен тебя известить, что болеет и пан Менгарт. Поможешь мне с Кржижковским или нет?

— Я сам выкопаю ему могилу.

— Только не на кладбище. Он был еретик. Это ты, конечно, знаешь.

— Знаю, — кивает Марек и определяет место, где будет могила. Между замковой стеной и берегом Лабы. Недалеко от клена, который дал благословение ему и Анделе.

Он прерывает свои приготовления к отъезду и идет копать могилу. Под стенами замка достаточно места.

Хватит на десять Кржижковских. Марек поднимает тяжелую кирку и яростно вбивает ее в мерзлую землю. Работа требует от него всех сил, а он сберегал силы на дорогу. Руки немеют, капли пота падают на жесткий грунт. Нелегко навеки зарыть человека в землю, которая его породила. Особенно еретика Кржижковского. Погребено будет не только его тело, но и его учение, которое уйдет вместе с ним в могилу. Если бы он остался на свободе, может быть, учение миротворца нашло бы отклик у христиан. А теперь? Теперь его мысли погибнут вместе с ним.

Вынос тела и погребение проходят в молчании. Вацлаву Грузе нечего сказать. Мареку тоже. А Кржижковский запеленат в старое одеяло так основательно, что его голоса не услышал бы никто, даже если бы он закричал.

Марек убежден, что еретику Кржижковскому напоследок было что сказать. Возможно, трепет охватил бы христиан от его речей. Конечно, его услышали бы и ангелы. Кто знает, быть может, в его честь раздался бы трубный глас. Марек же может выразить ему свое уважение самым простым образом: он устанавливает на могиле крест, наспех сколоченный из двух палок.

Марек возвращается в замок. Во дворе со всех сторон несутся крики — кого-то зовут. Он различает свое имя. Марек испытывает в это мгновение смутную тревогу: уж лучше б его звали иначе. Его разыскивает пан Иржи. Хочет с ним говорить. Немедленно. Сейчас же. Через минуту было бы поздно.

Пан Иржи прохаживается по просторной зале — вперед и назад. На нем синяя туника, разрезанная спереди, на бедрах — пояс. Кончики волос вьются. В глазах скорее гнев, чем раздражение. Пан Иржи — человек, который воспламеняется от собственного жара.

— Слушай меня, Марек, — обращается он к запыхавшемуся юноше.

— Да, пан.

— Пан Менгарт думает, что перехитрит меня. — Иржи говорит отрывисто, резко.

— Я слушаю, пан.

— Я хотел, чтобы он только устал от тюрьмы. Праге нужен Карлштейн. Это был бы хороший обмен на пана Менгарта. Но старый пан Менгарт сегодня сказал мне: «Я подставлю тебе ногу, и ты упадешь». Понимаешь ты это?

— Не понимаю.

— Он хочет умереть у нас. И своей смертью очернить меня в глазах всей Чехии. Поэтому я позвал тебя. Завтра утром отправишься с паном Менгартом в путь. Передашь его бургграфу в Карлштейне. Десять воинов тебе в сопровождающие.

— Хорошо, пан, — отвечает Марек. Все в нем бунтует против этой миссии: откладывается поездка к Анделе. Это огромное несчастье. Возлюбленные должны быть точны.

— Марек, — добавляет пан Иржи почти шепотом. — Я спрашивал астролога. Предсказание неблагоприятное. Пан Менгарт недалек от смерти.

— Мы только что похоронили Кржижковского.

— Кто это? — настораживается пан Иржи.

— Еретик. Он тоже сидел в башне.

— Что-то припоминаю, — рассеянно говорит пан Иржи. — Но к пану Менгарту будь внимателен. Ты должен предотвратить его смерть.

— Я попытаюсь, пан.

— Надеюсь на тебя, — кивает пан Иржи. Он приоткрывает рот и снова закрывает, словно ему попало туда что-то горячее. — Я не могу сделать ничего иного. Это мои враги. Враги сегодняшнего дня и той эпохи, которая наступит.

Утром узника выносят и сажают в сани. Он, как младенец, закутан в войлочную полость. Сначала пан Менгарт протестует, потом замолкает. То ли захлебнулся морозным воздухом, то ли понял, что протесты бесполезны. На свету особенно заметно, как он стар. Болезнь подточила его, маска гордыни исчезла с лица. Однако в глазах нет-нет да вспыхнут живые, полные ненависти огоньки, но и они мгновенно гаснут. Марек спрашивает пана Менгарта, что он хочет взять с собой; тот не отвечает. Он даже не интересуется, куда его везут.

Вооруженный эскорт с именитым паном трогается в путь. По направлению к Ческому Броду, через Садскую и Поржичаны. Снег ослепительно искрится, сани легко скользят, копыта лошадей оставляют за собой ровный след. Лес за Садской кажется тихим и таинственным. На ветвях деревьев снег, но больше в нем ничего не изменилось. Словно лес не ведает, что такое время. Кое-где дымятся угольные ямы или пылают поленья. Иногда слышно, как стучит по дереву невидимый дятел. И опять всюду тишина. Марек подсчитывает, что он мог бы до конца недели возвратиться назад в Подебрады.

Первая ночевка в Ческом Броде. В корчме, срубленной из неотесанных бревен. Пан Менгарт ест все, что ему предлагают. Сотрапезников просто не замечает. Он уже не выглядит надменным и гордым. Его волнует теперь больше прошлое, чем сохранение своего престижа. Разговаривает сам с собой — вероятно, чтобы слышать свои мысли. Фразы, которые он произносит, невнятны, но Марек понимает, что в памяти его оживают времена прошедших битв, его любовь и неистовство. Пан Менгарт старается успокоить сам себя. Он всегда стремился к торжеству правды и справедливости. Потом он замолкает. Ночью часто просыпается. Пугается привидений.

Утром пан Менгарт пробуждается бодрым, это видно по его глазам. Марек объясняет ему, что завтра они, пожалуй, доберутся до Карлштейна. Пан Менгарт усмехается и советует Мареку назидательным тоном:

— Откажись от стремления быть воином.

Марек не успевает удивиться таким речам, как старый пан продолжает:

— Листья на деревьях распустятся снова, птицы слова защебечут...

Но главное, о чем он думает, но не произносит, — «а меня уже не будет...».

В Ржинчанах ему снова становится хуже. Он отказывается от постели в корчме, от еды, требует, чтобы его перенесли в костел и позвали католического священника. Он хочет видеть лица людей, которых знал всю жизнь: жены, детей, друзей. Марек пытается сделать для него хотя бы то, что можно. Находит какого-то маленького сгорбленного священника в черной рясе, даже не спрашивая, католик он или подобой, и на каменном полу костела раскладывает несколько горок древесного угля. Зажигает его и долго раздувает, пока не разгорается огонь. Священник сначала с ужасом наблюдает за ним, но, когда узнает, что этого хочет пан Менгарт из Градца, тоже принимается дуть на угли.

Два воина на самодельных носилках переносят бургграфа. Остальные окружают двери костела, чтобы никто из толпы не вошел внутрь.

Пан Менгарт лежит недвижимо. Он спокоен. Рот приоткрыт, словно выражает любопытство. Вероятно, это улыбка. На бровях тают снежинки. Согбенный священник читает молитву и соборует пана Менгарта.

— Не знаю, попаду ли я на небо, — говорит вдруг бургграф почти весело. Внешне он кажется умиротворенным, но в душе удивляется: неужели пришел конец всему? Священник тихо творит молитву. Его голос едва слышен.

Пан Менгарт блуждает взглядом по голым стенам храма и тяжко вздыхает:

— Есть что-то такое в Чехии, что разрывает нам сердце.

Потом закрывает глаза, по телу пробегает судорога. Он снова затихает. Затем медленно открывает глаза и произносит, как покаяние:

— Я плачу... Никогда я не знал, что есть правда, а что есть кривда.

Это его последние слова. Он впадает в беспамятство, из которого уже не выходит. Он покидает этот мир и берет с собой все, что совершил в своей жизни: добро и зло.

Сердце края — замок Карлштейн. Светлые контуры стен на фоне вечерней тьмы. Тишина, которая больше страшит, чем успокаивает.

Эскорт со знатной поклажей подъезжает к воротам замка. Загнанные кони, вспотевшие воины. Лишь мертвый в санях застыл. Дрожит от холода и ржинчанский священник. Марек взял его с собой: он должен засвидетельствовать, что пан Менгарт соборован.

Стража недоверчиво расспрашивает. Марек напряженно отвечает: его господин Иржи из Кунштата и Подебрад отпустил высшего бургграфа пана Менгарта. Примут они его или оставить его перед воротами? Никакого ответа. Смятение внутри замка можно только представить себе.

Наконец ворота с грохотом отворяются. Высокий бородатый мужчина бросается к саням. Это сам бургграф Карлштейна. За ним сгрудилось несколько воинов с факелами.

— Пан Менгарт! — склоняется к саням бургграф. Доспехи его гремят.

— Он мертв. Умер в дороге, — говорит Марек и из предосторожности кладет руку на эфес меча.

— Возможно ли это? — выпрямляется бородатый мужчина. В его голосе звучит ужас, смешанный с недоверием.

— Он оставил этот мир сегодня в полдень в ржинчанском костеле. Я приобщил его святых тайн, — свидетельствует священник покорно.

Пламя факелов слегка колеблется. Бургграф растерянно оглядывается. В его душе разыгрывается буря. Что делать? Наконец он обращается к мертвому, отдавая предпочтение величию смерти перед людскими размолвками.

— Пан Менгарт, вы были образцом дворянина, — говорит он напыщенно.

— Ваши предки от начала рода были знатны, — продолжает он свою хвалебную речь. — Ваш путь был славен: вы побеждали в войнах, прославились как политик, ваши заслуги перед государством огромны.

Бургграф низко кланяется. Потом обращается к Мареку и говорит строго:

— Вы, конечно, не рассчитываете ночевать сегодня в замке.

— Нет, пан, — соглашается Марек.

— Ваше имя?

— Марек из Тынца.

— Мы еще когда-нибудь встретимся.

— Надеюсь, пан.

Мертвый переселяется к своим друзьям. Тьма сгущается, в небе сияют звезды. Ворота закрываются. Напряжение как бы разломилось надвое, но огонек ненависти тихо шипит. Подебрадские всадники поворачивают домой. В санях творит молитву перепуганный священник. Будут ли они дома к утру? Священник — безусловно, всадники — возможно. Они готовы гнать коней без передышки. Особенно Марек.

Не успевает Марек заснуть, как вламывается Дивиш, треплет его за волосы и пытается вразумить его, чтобы он, ради бога, не спал. Его разыскивает пан Иржи. Марек спросонок смотрит блуждающим взглядом и беспомощно разводит руками. Всюду тьма, всюду неуверенность, всюду только растерянность. Наконец он видит проникающий из-за двери лучик света. Мысли его приходят в порядок. Мир приобретает свой обычный облик. Марек облокачивается рукой на подушку и думает, что делать с ногами: они словно чужие.

В комнату входит пан Иржи. Марек вздрагивает, Дивиш быстро выскальзывает.

— Лежи, — говорит пан Иржи и придвигает к постели стул. Марек садится на постели и прикрывает одеялом голые колени. — Рассказывай, что случилось.

Марек, ничего не утаивая, рассказывает о событиях минувшего дня и минувшей ночи. Лицо пана Иржи близко. Так близко, как никогда Марек его не видел. Молодое, энергичное лицо, необыкновенно живые глаза. Он привык больше размышлять, чем говорить. Его молодость отмечена печатью зрелости. Иржи не борется с молодостью, но и не подчиняется ей. Его не привлекает многообразие жизни, он стремится лишь к одной цели. Марек весь во власти его светлой и сильной личности.

— Ты убедил их, что говоришь правду? — спрашивает пан Иржи.

— Не знаю, пан, — отвечает Марек после некоторого колебания. — С нами был священник из Ржинчан. Они не сказали, что не верят. Но и не сказали, что верят.

— Как вы расстались?

— Как враги.

— А каков был обратный путь?

— Светила нам каждая звезда.

Тихо. Стучит сердце, роятся мысли. Что теперь делать? Размышлять, взвешивать, фантазировать? Прошлого не изменить. Только объяснить его можно по-разному. А будущее? Действительно оно там, где его ищем? Иногда оно бывает на противоположной стороне.

— Пан Менгарт был нам нужен живым, а не мертвым. Но что поделаешь? Смерть нас не спрашивает, — говорит пан Иржи. И это звучит как оправдание — судя по его тону, он расстроен и опечален.

— Он не старался задержаться на этом свете. Он должен был умереть, — отвечает Марек и с ужасом вспоминает сцену в сумрачном костеле. — Мне кажется, что он даже хотел умереть.

— Пан Менгарт теперь не играет никакой роли, — говорит в раздумье пан Иржи. — Важно, что предпримет рожемберкская партия? Осмелится? Пожалуй, нет. Но должна бы. Теперь, когда в их руках такой козырь.

Пан Иржи встает, и лицо его принимает обычное рассеянное выражение. Марек снова ложится, чтобы вознаградить себя за бессонные ночи, но уже не может заснуть. Высокая политика должна считаться со всякими случайностями. В этом Марек убедился воочию. А жизнь каждого из нас? Не должно бы ей зависеть от случая?

Однако игра случайностей продолжается, превращаясь в закономерность. На этот раз случай, пожалуй, способствует замыслам Марека. Прибыл гонец от Михала из Канька с приказом: Мареку немедленно выезжать в Кутную Гору. Пан Михал болен и тяжело переносит мучения. Желает видеть сына.

Против отъезда Марека никто не возражает. Даже Ян Пардус, хотя он и желал бы знать, когда Марек вернется. Но на этот раз он не получает точного ответа. Продолжительность жизни не поддается расчетам. Будущее скрыто завесой. Кто знает, что ждет Марека и как разовьются события. Сколько времени ему потребуется, чтобы договориться со своей совестью? Ян Пардус может довольствоваться лишь заверением, что Марек возвратится. Разумеется, как можно скорее, война не ждет.

Гнедой конь Марека честно выполняет свой долг. Бежит, будто гонит его снежная буря. Марек закутывается в плащ, подбитый овчиной, и натягивает на голову капюшон. Едва ли кто-нибудь узнал бы его даже вблизи. Но Колин Марек все же объезжает. Делает большой крюк. Он не думает, что кто-либо из жителей Колина знает, что именно он отправил Шимона из Стражнице на тот свет. Так он не думает. Кто от чьей руки погиб в бою, точно установить нельзя. Но Мареку довольно и того, что он сам об этом знает.

Вечер. Снег под копытами коня проваливается, деревья словно отступают в сторону, угасает золото заходящего солнца, загораются первые звезды.

Кутная Гора шумная и веселая, как всегда. Она будто и не замечает, что на дворе все еще морозный февраль. Дышит полной грудью, ест и пьет, трудится и... ссорится, галдит, поет. Здесь с легкостью сорят деньгами, тускло блестя, сыплется серебро, башенки домов устремлены в небо, в костелы из-за облаков иногда заглядывает господь. В его руках милость и немилость, награда и наказание, справедливость и несправедливость, прощение и кара. У него нет времени выслушивать каждого человека. Он разбрасывает свои небесные дары, и его совсем не интересует, кому что попадает. Марек знает все это и заботится только о том, чтобы его совесть была согласна с богом, насколько вообще это возможно. И еще о том, чтобы напрасно не раздражать господа бога. Лучше уж не привлекать к себе особого внимания небесного отца.

Да и отца земного тоже. Перед глазами Марека возникает образ пана Михала: широк в кости, крупный нос, лоб всегда блестит, на темной куртке серебряные пуговицы. Он — купец с ног до головы. Он заботился о Мареке. А порой забывал о нем. Что случилось с ним? Марек подъезжает к его нарядному дому, поднимается по широкой лестнице и проходит в отцовскую спальню.

Он едва узнает отца. Пан Михал лежит на постели под огромной периной и с трудом поворачивает к нему потное, искаженное болью лицо. Он упал в шахте Роусы с высоты пяти метров на каменную скалу. Что-то повредил себе, но ни один лекарь не знает что. Его осматривали уже четверо. Пан Михал жестом выпроваживает писаря, который у окна возится с документами, воском и печатями, и остается с Мареком наедине.

— Посмотри на меня, — говорит нетерпеливо пан Михал. — Я на пути к могиле. Видишь ты это по мне или нет? — И, произнося эти слова, с тоской глядит на Марека.

— Но, отец, — отвечает как можно спокойнее Марек, — будто вы не знаете, что непременно выздоровеете.

— Может быть, ты и прав, — допускает пан Михал, и в глазах его светится надежда. — Но свои имущественные дела привести в порядок я должен. Теперь слушай внимательно.

— Я слушаю.

— Долю на шахте Роусы получит пани Иоганна. Но наследником моего дома, всей торговли, складов, серебра и наличных денег будешь ты.

— Отец, ваше решение мне кажется преждевременным, — замечает Марек. Он видит по выражению лица пана Михала, что и сердцем и умом он весь в заботах об имуществе. Труднее всего ему допустить мысль, что придется с ним расстаться.

— Я велю написать завещание и на этой неделе публично его оглашу, — упорно продолжает пан Михал. — Разместись пока что в бывшей своей комнате и ходи в костел, молись за меня. Никогда мне это не было нужно, но сейчас, пожалуй, необходимо.

— Я пока что съезжу в Роуднице. Вас не обидит, если я буду молиться за вас в поле или в лесу?

— Это еще лучше, чем в костеле, — роняет пан Михал, и в глазах его снова мелькает живой блеск. — Но сегодня я тебе должен еще сказать, что ты в жизни совершил большую ошибку.

— Какую? — не понимает Марек.

— Что не женился на пани Алене. Представь себе, она дважды опередила меня с закупкой руды. Это не женщина, а дьявол. Надеюсь, ты не вернул ей долга.

— Не вернул, отец, — отвечает Марек, чтобы хоть немного его порадовать.

— Проклятая баба, — выпаливает с облегчением пан Михал.

— Я сниму с вас перину. Ведь вам тяжело дышать, — говорит Марек и вместо перины закрывает отца легким одеялом.

— Я знаю, что ты хороший, — признается пан Михал. — Когда я решал для себя, кому я могу все оставить, я думал только о тебе.

— Мне кажется, я не заслуживаю этого.

— Ты прав, — соглашается пан Михал. — Никакого проку от тебя мне нет. Нужно бы тебя исключить из завещания. Но что я могу с собой поделать? Иди уж и оставь меня.

Марек прощается и уходит. Ноги заплетаются от усталости. На него нахлынуло множество мыслей и чувств. Он спускается с лестницы и еще раз бросает взгляд на продуманную красоту дома. Он видит все как в тумане. Наверху, на лестничной площадке, стоит пани Иоганна в черном платье с глухим воротом. Она провожает Марека недобрым взглядом. Надо бы вернуться к ней, но он не может этого сделать. Ее взгляд выбрасывает его на улицу. А может, и еще дальше.

В Роуднице Марек добрался после двух дней пути. Часов в одиннадцать вечера. Костел и прилегающий к нему монастырь находит легко, хотя ни у кого не спрашивает дороги. После роудницкого замка это самые высокие здания во всей долине Лабы. По темному небу плывет красная луна. С грациозной легкостью она обходитнебольшие тучки. Невзначай освещает их сложные кружевные узоры.

Двери храма загорожены, вход в костел Марек находит в боковой стене ограды. Он попадает прямо в готическую галерею, окружающую храм с трех сторон. Его шаги по каменному полу раздаются гулко. Конь шагает за ним. Они обходят уголок тихого зимнего сада во дворе костела. В небольшом деревянном загоне недалеко от стены костела блеет коза. Марек привязывает своего коня. Снимает с него седло, а у себя отстегивает меч. Куда положить все это? По другую сторону загона. В самое темное место.

Он снова оглядывает мягко освещенную галерею. Колонны, своды, звездообразные окна. Видит совершенные формы, чистые краски, игру света и тени. От всего этого исходит ласка и нега, покорность и величие. Словом, весь головокружительный мир, который мог бы быть домом не только для святых, но и для самого бога. И пусть на костеле нет крыши, а монастырь уже тронуло разрушение. Бог ведь не похож на богачей. Он не бросает свое жилище только потому, что оно в руинах.

Марек представляет себе здесь Анделу. При рассеянном свете луны она кажется Мареку деталью великолепной готики. Она прекрасна, как первый день творенья, сердце ее полно любви, глаза — скрытой тревоги. Встретится ли он здесь с ней? Все зависит от отца Штепана.

Марек долго ищет старого монаха. Его нет в главном зале, в который сквозь выбитые стекла глядит любопытная луна, не отзывается он и на приглушенный зов Марека. Подает голос лишь тогда, когда Марек стоит уже совсем рядом с ним.

Монах сидит в пустом помещении на короткой церковной скамейке и при свете свечи читает латинскую книгу. Заслышав шаги Марека, он отрывает голову от книги и сбрасывает с колен старый стихарь.

Марек смотрит на монаха с удивлением. На отца Амброзия он нисколько не похож. Меньше ростом, худой, немного сгорбленный. Пальцы скрючены. Привлекают внимание его глаза и лоб. Лицо спокойно — ни малейшего страха. Он выглядит отшельником, который забрел сюда с самого края света.

— Не ошибаешься: я отец Штепан, — говорит он тихо.

— Вы здесь один?

— Да. Но у меня здесь все под рукой. А ты кто?

— Марек из Тынца.

— Я знаю твое имя.

— У меня есть крестик со святыми мощами от вашего брата Амброзия, — продолжает Марек. Он хочет проложить прямую дорожку к сердцу отца Штепана.

— Андела получила от меня почти такой же, — кивает головой старый монах.

— Помогите нам, — просит Марек.

— Не спеши! Сначала ты должен поесть, а затем выспаться.

Молоко и кусок хлеба. Первый жест гостеприимства отца Штепана. Первый шаг к взаимному доверию. Марек голоден. Ест быстро, так что не остается паузы для того, чтобы сказать хотя бы одно слово. Спит так крепко, словно провалился в глубокий колодец. Ему снится, что стены расступаются и снова сужаются. Пробуждается он утром, когда светло как днем. Его взгляд блуждает по стенам. На одной из них он читает надпись, начертанную готическим шрифтом:

«Наше правило гласит: кто хочет взять для прочтения книгу, пусть принесет вместо нее другую — если у него какая-нибудь есть такой же или примерной ценности, чтобы не разочаровался тот, кто будет искать здесь что-либо ценное».

Без сомнения, Марек спал в бывшей монастырской библиотеке. Теперь тут нет ни одной книги. Он удивленно рассматривает комнату. Короткая скамья, разбитый стол, в углу соломенный тюфяк, на котором он провел ночь. Где былая слава роудницких августинцев?

Торопливо входит отец Штепан. У него живые глаза, в которых светится мысль. Говорит так вдохновенно, что кажется, будто полки снова заполняются книгами, на стенах вновь появляется цветная роспись, а на пьедесталах — статуи святых.

Монастырь прославился новым ревностным христианством. Devolio moderna^[13]. Прежде утверждалось, что истину можно узнать только из святых текстов. Да, вера всегда будет по большей части таинством. Однако некоторые догматы в состоянии разъяснить и человеческий разум. И еще больше: ключом к познанию могут быть также и чувства. Отец Штепан преклоняется перед Аристотелем-человеком, который лучше других понимал природу. Его «Физику» он всюду возит с собой. Брал ее с собой и в Краков. И до сих пор читает ежедневно.

Марок терпеливо его слушает. Он рад бы заговорить об Анделе, но старый монах увлеченно знакомит его со своим представлением о мире. Бог в этом мире делает шаг назад, человек — шаг вперед.

Отец Штепан открывает тайник в нише, в углу библиотеки, и показывает Мареку свой клад: Святое писание, «Физику» Аристотеля и монастырский псалтырь. Он прячет здесь и роудницкую мадонну с Иисусом-младенцем, которую подарил монастырю епископ Ян из Дражиц. Нежная мадонна с Иисусом-младенцем. Золотой фон и надпись готическим шрифтом: Nigra sum, sed formosa filia Jerusalem. Я черная, но прекрасная дочь Иерусалима. Марек ищет в ее лице черты Анделы, находит их и испытывает от этого радость.

К обеду отец Штепан варит кашу и приносит ключевую воду. Она превосходна — чистая и холодная как лед.

Во время еды их ничто не отвлекает. Кругом царит мудрость и покой.

— Но беды и горести неизбежны в жизни, — говорит отец Штепан.

— Я уже это знаю, — подтверждает Марек.

— Сколько раз мне казалось, что меня согнуло до земли и я уже не поднимусь, — продолжает старый монах. Он помнит прошедшие бурные десятилетия. Возвращался к ним, оценивал их, а порой и проклинал. Но теперь простил и предал забвению. Признает, что Ян Гус должен был появиться. Темные деяния церковных сановников взывали к небесам. Гуситство означало внутреннее возрождение чешского народа, хотя, с другой стороны, нанесло вред развитию образования.

— Я знал много священников. Большинство так или иначе страдали, — замечает Марек.

— Священник — это светоч.

— Отец Штепан, будьте нашим светочем. Помогите нам.

— На ваши головы снизойдет благословение, но падет на них и клевета.

— Скажите Анделе, чтобы пришла сюда.

— Вы должны быть осторожны, ваша глина еще мягка.

Марек облегченно вздыхает. По лицу отца Штепана видно, что в душе его уже созрело решение.

— Не бойтесь ничего.

— Чего мне бояться? — улыбается старый монах. — Вам обоим покровительствует кто-то более могущественный, чем я.

К вечеру в самом деле приходит Андела. На ней шуба из рысьего меха, сапожки на шерстяной подкладке и теплая шапка, которую она тут же сбрасывает. Первое впечатление Марека: она стала еще красивее. Волосы блестящие, глаза больше, чем прежде, лицо бледнее. Она кажется ему проще, чем он представлял ее в своих мечтах. От нее веет спокойствием. До сих пор он думал, что ей страшно, но сейчас видит, что это не так. Возможно, Андела немного испугана, но от этого, ему кажется, она еще более ласкова. Она легко касается его тела, всматривается, чтобы вобрать его образ, напрягает слух, чтобы его слышать. Наверное, хочет убедиться, что Марек действительно здесь.

Они снова и снова произносят имена друг друга, словно заклинания. И пожалуй, это и в самом деле заклинания.

Отец Штепан на время оставляет их одних. Этот священник не очень строг в вопросах веры и давно знает, что жизнь изменчива как ветер. Он не хочет, чтобы их коснулась грязь греха, но в то же время не видит необходимости требовать, чтобы молодые возлюбленные стали святыми. И статуи небожителей покидают свои пьедесталы, а бородатые святые отделяются от картин и улыбаются в уголке, распятый Христос перестает обливаться потом. Только тонкие колонны, разумеется, стоят неколебимо. Они поддерживают своды храма, ближайший мир, а может быть, и сами небеса.

Счастливо место, где встречаются Марек с Анделой. Здесь господствуют усилия людей совершить чудо. Для этого у них лишь одно средство — искусство.

После долгой разлуки Андела сначала показалась Мареку несколько отчужденной. А сейчас уже нет. Никогда еще он не чувствовал себя таким близким ей, никогда он не мог так долго любоваться ею, никогда не читал в ее глазах мысли, что они неразрывное целое, так явственно и понятно, как сегодня. Возможно ли это? Андела ведь уже знает, что такое отцовский гнев, знает все препятствия, и, несмотря на это, она здесь. Лицо ее открыто. Что в нем отражается? Не только красота, но и безоглядная любовь, будущая жизнь и предстоящее рождение. Андела то бледнеет, то краснеет. Она чувствует неукротимое желание жить. Но не одна. Только с Мареком.

— Я очень опоздал? — спрашивает Марек, он всем существом ощущает вдруг тяжесть минувших дней.

— Мне необходимо было тебя видеть. Моя решимость теперь укрепится.

— Ты не оставишь меня?

— Никто не в силах отнять у меня сердце, — отвечает Андела. Она не могла бы быть правдивее, если бы спрашивал ее сам бог.

— Когда ты со мной уедешь? — Марек знает, что долго они уже не могут ждать. Время начинает восставать против них.

— Еще летом, — говорит Андела. — Может, в июле. Шестнадцатого июля. Я подготовлю к этому мать и себя тоже.

— Шестнадцатого июля? Это будет самый прекрасный наш день. — Марек знает, что в этот день Анделе исполнится восемнадцать лет. — А что твой отец?

— Его не будет дома! Он летом заседает в земском сейме. А сейчас лучше уезжай. Тебя здесь никто не должен видеть. Я боюсь за тебя.

Они целуются, как изголодавшиеся, и зарываются лицом друг в друга. Свет вокруг них чудесно меняется: воздух приспосабливается к их дыханию, потолки легкие, как дым, вода уже бездонна, деревьям не нужны корни, потому что они опираются только на листья, утро длится целый день, весна длится вплоть до зимы, люди помнят лишь свое детство, мечты превращаются в явь.

В библиотеку входит отец Штепан. Пора прощаться. Андела кладет руку себе на грудь, а потом подносит ко лбу. Марек чувствует боль, она вот-вот схватит его. Нужны нечеловеческие усилия, чтобы уберечься от нее.

— Дети, — качает головой отец Штепан. Он не представлял себе силу их любви. Но теперь ему кажется, что такую любовь никто не смеет разбить или омрачить.

— Уже ухожу, — отвечает Андела и идет к двери пятясь, не отрываясь взглядом от Марека. Она знает о тайном выходе в боковой стене костела и направляется к нему.

— Храни тебя бог от людского гнева, — говорит отец Штепан Мареку на прощание.

— Благодарю вас, отец Штепан. — Марек низко кланяется монаху. — Я еще раз приеду в июле. Это будет последний раз.

— Храни тебя бог от огня, от меча и от злобы твоих врагов, — напутствует его старый монах.

Марек выходит во двор. Отвязывает коня. В воздухе чувствуется весна. В этом году впервые.

В Кутной Горе Марека ждет неожиданность. Пан Михал здоров, он ходит по спальне в черной бархатной куртке, смеется, показывает пальцем наверх, показывает вниз и отрицательно качает головой. Ни рай, ни ад. Милее всего ему старая надежная земля.

— Насколько любит сын своего отца? Прощает ему, что не умер?

— Отец! — дивится Марек. — Вот счастье! Вот чудо!

— Наверное, сначала бог хотел, а теперь раздумал.

— Предсказывал я вам выздоровление или нет?

— Я уж в самом деле думал, что для меня нет на этом свете места, — серьезно говорит пан Михал. — Поэтому я составлял завещание. Но теперь завещание не имеет смысла. Согласен ли ты с этим?

— Отец, будто вы не знаете, что я желаю вам только добра.

— Знаю, и потому желаю тебе того же. И еще кое-что скажу. Хочу купить деревню, чтобы у тебя было кое-какое имущество. Чтобы не ходил по свету с голым задом. — Пан Михал мнет бороду на заросшем лице. Смотрит на Марека хитрым глазом.

— Возможно ли! — восклицает Марек, пораженный. Он удивляется больше стечению обстоятельств, чем намерению отца. Иметь деревню, как Дивиш! Иметь место, куда он может увезти Анделу!

— Я думаю, пора бы тебе отложить меч, — говорит Михал и хмурит брови. Серебряные пуговицы на его куртке сияют.

— Я сделаю это, — соглашается Марек. Прежде он стремился к переменам, теперь ему хочется постоянства.

— И чтобы ты женился, — продолжает пан Михал.

— Я и об этом думаю, — соглашается Марек. Его мысли сейчас далеко. Свидание с Анделой придало ему уверенность.

— Видишь, и деревня тебе пригодится, — смеется пан Михал.

— Я знаю эту деревню? — пытается угадать Марек.

— Знаешь.

— Светит там в небе месяц?

— Неужели я куплю тебе такую деревню, где не светит месяц?

— А дождь там льет? — Марек должен это знать, потому что Андела любит месяц. Любит дождь. Поэтому деревня Марека не может быть без месяца и без дождя.

— Часто, потому что Лаба притягивает дождь.

— Лаба? Какая это деревня? — Марек никогда не был так любопытен. Ведь речь идет не только о нем.

— Заборжи, — выдавливает из себя в конце концов пан Михал. — Эту деревню мне предлагает пан Ярослав из Уезда как уплату за долг, который иначе не может заплатить. Принять такой долг или нет?

— Да, отец, — с восторгом соглашается Марек. Ведь он вырос в Тынце и вниз на Заборжи смотрел каждый день. Теперь будет наоборот. Из Заборжи он будет каждый день смотреть на Тынец. Как он рад! Ведь они будут соседями с Дивишем из Милетинка. Рано утром они смогут пожимать друг другу руки. Конечно, через Лабу.

Рожемберкская партия бурлит, как кипящий котел. Сторонники этой партии объединяются в союз. Против кого? Против ядовитой змеи, которая ужалила пана Менгарта из Градца и послужила причиной его смерти. Против бешеного пса, который кусает католиков. Против грубого невежды, который поучает университетских магистров. Против молодого фараона, который хочет захватить всю власть в стране.

Это одна и та же личность: Иржи из Кунштата и Подебрад. Против него нужно поднять священную войну. В борьбе против самозваного властителя Праги помогут и два пана-подобоя: Бедржих из Стражнице и Ян Колда из Жампаха.

Казалось бы, суровая зима должна охладить горячие головы. Ведь есть еще время для переговоров. Пан Иржи посылает послов во все стороны, сам ведет переговоры, но противник стоит на своем — воевать во что бы то ни стало. Ненависть отбрасывает всякие аргументы. В конце концов и пан Иржи махнул рукой. Пусть решает оружие. Но и на будущее он учитывает все возможности: переговоры, угрозы, лесть, соглашения, вражду, вознаграждение, дружбу, победу на поле боя и поражение. Однако никто не ждет, что именно он атакует первым.

Время тянется однообразно. Наступает юрьев день, а о ним и конец перемирия с колинским паном. Теперь уже можно начать военные действия.

— Достаточно, если вы оскалите зубы, — говорит пан Иржи на военном свете. — Вы не должны разбивать пана Бедржиха наголову. Я хочу его только припугнуть. Понимаете меня?

— Вот еще новости, — ворчит недовольно Ян Пардус. Из-под нависших бровей, как два угля, горят глаза.

— Я не хочу ввязываться в кровавую войну, — объясняет пан Иржи.

— Чехи привыкли, что их князья — воины, может, они привыкнут и к тому, что сыновья князей не воюют, — не сдержавшись, громко говорит старый гетман. Глаза всех участников военного совета обращаются к нему. Ян Пардус говорит то, что думает каждый.

— Прошлого уже не изменить. Сегодня не то, что вчера. Мы должны объединить королевство, — возражает пан Иржи.

— Значит, теперь рука с оружием только замахивается, а ударить уже не смеет? — Старый гетман не скрывает своей злости.

— Война ведется не только аркебузой и мечом, — терпеливо разъясняет пан Иржи.

Все думают, что ему не хочется воевать по молодости. Наверное, потому, что старое поколение пережило столько войн, что хватило бы на целое столетие. Или, может быть, это голос нового времени и меч теперь будут носить как украшение.

— Это не кончится добром, — отвечает Ян Пардус, окидывая хмурым взглядом собравшихся. На его лице словно пылает зарево всех прошлых костров Табора.

— Моя эмблема и мои знамена всегда будут символом победы, — провозглашает пан Иржи с таким достоинством, словно за его плечами мудрость и победы столетий.

Военный совет успокаивается. Такую речь они и хотели услышать. Теперь никто не замечает, что пан Иржи молод, все забыли, что его военный опыт невелик. Разные взгляды быстро приходят к единству. Войско должно быть там, где находится враг. Главный удар по замку города Колина. Командующий — гетман Ян Пардус. Один отряд легкой конницы нападет на Старый Колин и уничтожит военные повозки, которые, по сведениям лазутчиков, отправляет туда своему колинскому союзнику пан Олдржих из Градца. Начальник отряда — Марек из Тынца. Второй отряд конницы получает особое задание: разведать обстановку в Восточной Чехии. Где сосредоточивает свои отряды Ян Колода из Жампаха? В каком количестве? Вот вопросы, на которые начальник отряда должен точно ответить после возвращения. Возглавляет отряд Дивиш из Милетинка.

Марек проводит смотр своему отряду. Молодые лица. Едва ли кто есть старше него. О войне знают понаслышке. Что выражают их глаза? Что светит солнце. Что мир прекрасен. Что перед ними обетованная земля. Стоит подстегнуть коня — и войдешь в нее.

Все верят, что останутся в живых. Что никто не сбросит их с коня. И вообще не допускают мысли, что кто-либо может лишить их жизни. Что ждет их? Ночные переходы, набеги, языки пламени. Напряжение, металлический холод оружия, приключения. Мареку хотелось бы предостеречь их. Но он не делает этого. Сами разлетятся, сами и остановятся.

Удивительно только, что они более правы, чем Марек.

Ночь дает преимущество тем, кто нападает. Усиливает страх. Кажется, что отряд значительно больше. Ужас, паника — колинские начальники не могут с этим справиться. Бегут в поле в одних рубашках, босиком. И забывают о четырнадцати возах с хворостом и бревнами. Кричат перепуганные женщины и дети. Когда вспыхивает пламя пожарищ, ночь в Старом Колине превращается в день. Откуда столько огня? Где он скрывался до этого? Никто не может понять.

Марек ставит перед собой цель найти Регину и увезти ее из Старого Колина. Вернуть ее домой. Он хорошо помнит: три липы, желтые ворота, каменный дом. Вот здесь. В этом доме когда-то обосновался достойный господин Шимон из Стражнице. Пока был жив. Кто его отправил на тот свет? Марек. Шимон из Стражнице долго досаждал миру, пока его не настигла смерть от меча. То, что меч был в руке Марека, — чистая случайность. Марек был исполнителем воли божьей. Это бог решил покарать Шимона. Мог быть орудием бога и кто-нибудь другой. Так сегодня думает разъяренный Марек и колотит в желтые ворота.

— Отворите!

В решетчатое окошко возле ворот кто-то выглядывает.

— Регина! — зовет Марек. — Я иду за тобой!

— Пани Регины нет дома, — отвечает старый надтреснутый голос.

— Где она?

— Наверное, у матери, в Тынце.

— Не врешь?

— Пусть меня накажет бог, если вру.

— Открой ворота!

— Сейчас, пан, — хнычет старуха и бежит открывать.

Но Марек уже верит, что старуха говорит правду.

Даже с коня не слезает. Приказывает трубачам трубить: все ко мне! Сбор! Выступление!

Что же оставили они в Старом Колине? Огонь, страх, гнев, чувство вины и мести, стыд, разбежавшихся коней, нескольких раненых, ночь, отказавшуюся ото сна. Уезжают же с чувством победителей вверх по Лабе к деревне Заборжи. Останавливаются в лесу недалеко от притока Лабы — Доубравки. Находят там старый сарай с сеном. Марек разрешает воинам растащить сено. Пусть помягче постелют себе постели. Под первым же буком, березой или ольхой.

Марек ставит сторожевой пост только на опушке леса. С двух сторон их охраняет вода. Он уверен, что сам не заснет. Но молодость берет свое. Через несколько минут он засыпает так крепко, словно проваливается в яму.

Утром он пробуждается от холода и сияния восходящего солнца. Воины все еще спят, кони выдыхают теплый воздух и время от времени бьют копытами. Четкие силуэты голых деревьев, и только сережки орешника предвещают весну. Тихо течет река. Берега ее украшены первой весенней зеленью.

Марек встает, стряхивает с себя сухие травинки и идет к опушке. Он видит Заборжи. Деревня окружена тихими полями. Он хорошо ее знает: ведь он ходил сюда во времена своей юности. Все в нем устремлено к прошедшим дням. Он вспоминает с нежностью Тынец, Регину, Лабу, Заборжи, Яна Сука, холм, Дивиша, пани Магдалену, остров Коло, дом священника, арбалет, костел, коз, леса, небо, полное белых облаков. У Марека появляется страстное желание вернуться сюда и остаться здесь навсегда. Он стоит, склонив голову, улыбаясь, черты его лица расслабляются.

Он непременно сюда вернется. Отец ведь обещал подарить эту деревню ему. И вернется он не один. Привезет с собой Анделу. Они будут жить в старой крепости неподалеку от костела, который необычайно красив. Крепость на каменном фундаменте, но стены, сложенные из рубленых бревен, уже разрушаются. Придется им с Анделой заново отстраивать дом, да так, чтобы он был удобен для долгой жизни. Пока что им редко приходилось бывать вместе. Чувства Марека подкрепляла больше фантазия, чем реальная возможность соединиться с Анделой. А теперь? Камень крепости будет не так холоден, дерево стен будет греть сильнее и воздух станет легче с того момента, как здесь появится Андела — его жена.

Марек представляет себе ее светлую улыбку, ее сдержанное достоинство и грациозность девичьих движений. Ее лицо будет светиться, ее женственность расцветет, укрепится ее уверенность в себе. Марек видит уже отблески пламени очага на ее лице, представляет, как она засыпает и как пробуждается утром. Он ловит себя на мысли, что никогда не видел спящую Анделу. Как она спит? Закрывается, как цветок? Свертывается в клубочек? Чуток ли сон ее или глубок и спокоен?

Из леса раздаются звуки трубы. Воины просыпаются, Марек пытается вернуться к реальной жизни. Он должен это сделать, чтобы воины не забыли, что у них есть начальник. Но у слияния двух рек Марек снова останавливается. Ему в голову приходит смелая мысль: не лучше ли им с Анделой на этом узком мысу построить совершенно новую крепость. Там могло быть все: счастливое уединение, две спокойные реки, купы деревьев, стаи птиц, жаркие лета и теплые осени, вьющийся плющ по стенам крепости, рядом места его молодости — больше ничего и не надо, разве что несколько лошадей и хорошую лодку. Небольшой Мыдловар. Там они и укрылись бы. С окружающим миром жили б в ладу и дружбе. Что об этом говорит река? Что в ней отражается? Она блестит мерцающими красками. Это согласие. О чем поют птицы? Они словно отвечают — да-да. Что шепчет ветер? Поспеши, поспеши.

Мареку кажется, что крепость уже стоит здесь. Он свидетель ее рождения. Он тут же населяет ее своими надеждами, любовными утехами и мечтами о жизни.

Можно ли наперед представить себе свою судьбу? В воображении, конечно. В мечтах Марек делает все, что хочет. Но ему даже не приходит в голову, что судьба может быть капризной. Ему кажется, что впереди у него еще много-много времени. От Марека зависит, чтобы он больше не медлил, а действовал быстро. Не пора ли поторопить время? Пора. Марек поворачивается к трубачу:

— Труби сбор!

— Зачем? — не понимает трубач.

— Мы должны торопиться!

Мареку вместе с отрядом нужно бы вернуться в Подебрады, но он не может не заехать в Тынец, коли уж находится так близко. Когда-то Марек думал, что воспоминания детства умрут в нем, а теперь поражается, как они живучи. Ему даже кажется, что это была вершина его жизни. Время в Тынце почти не двигалось, даже солнце заходило неохотно. Мальчишеская жизнь вбирала в себя всякую радость. Еще сегодня Марек живет тем, что впитал тогда, в детстве. Сегодня в нем зреют и дают плоды те мысли, взгляды и поступки, те семена, которые были посеяны в детстве.

Они въезжают наверх, на просторную площадь. Ни у кого из воинов нет никаких эмблем: обычно небольшие отряды, предназначенные для разведки или нападения, не имеют опознавательных атрибутов. Жители сразу же разбегаются по домам и ригам, но, как только староста узнает Марека, площадь вновь наполняется людьми. Воины поят коней, шутят с женщинами. Марек расспрашивает о пани Магдалене — живет ли она все еще в доме священника — и наконец соглашается навестить пана Ванека из Милетинка, который посылает к нему своего слугу с настойчивым приглашением.

Пан Ванек встречает его во дворе крепости и принимает как собственного сына. Пожалуй, он ничуть не постарел: еще очень живой и подвижный, как всегда, энергично жестикулирующий. Разве что в его рыжей бороде, опушившей острый подбородок, появились серебряные нити, но это его не смущает. Он радушно угощает Марека копченым мясом, хлебом и вином. Хочет узнать, что нового на белом свете. И не удивительно: ведь известия передаются только из уст в уста. Еще хуже обстоят дела с правдивыми известиями: уж очень трудно их отличить от измышлений. А часто правда так и остается скрытой.

Марек рассказывает о намерениях пана Иржи и яркими красками рисует последние события: что случилось с Дивишем и как храбро вела себя Бланка. Пан Ванек испытывает явное облегчение, когда узнает, что Дивиш снова сел на коня.

— А как твои дела? — спрашивает пан Ванек. — Однажды ты мне сказал, что твое желание похоже на сказку.

— Теперь уже это, пожалуй, не сказка, — признается Марек в том, о чем пока что только мечтает.

— Будешь жениться?

— Хотел бы.

— Что же тебе мешает?

— Пан Ванек, помогите мне, — выпаливает Марек.

— Если ты думаешь, что я могу, — качает головой старый пан.

— Пустите нас на время к себе, пока мы приведем в порядок крепость. Мой отец дарит мне деревню Заборжи. Я буду вашим соседом.

— Марек, ну о чем тут говорить, — смеется пан Ванек. — Неплохо бы только знать, кто твоя невеста.

— Пусть это будет для вас неожиданностью. Она обязательно вам понравится.

— Когда вы приедете?

— В июле.

— Где будет свадьба?

— Еще не знаю, — улыбается Марек. Он должен сам себе признаться, что об этом он совсем не думал.

Затем пан Ванек выкладывает тынецкие новости. Зимой умер отец Амброзий и в его домик переселилась пани Магдалена. В усадьбе новый священник-подобой, но людям он не особенно нравится, потому что очень уж молод.

Марека не радуют эти новости. Они словно что-то изменили в его собственной жизни. На лбу у него появляются морщинки. Как же это отец Амброзий умер? Мареку он всегда казался человеком, который будет жить вечно. Другие новости и того хуже.

— А ты знаешь, что случилось с Региной? — вспоминает пан Ванек.

— Нет, — качает головой Марек, и ему становится тревожно, словно в ожидании грома.

— Шимон в конце концов женился на ней, но вскоре погиб в бою с вашими людьми.

— Шимон на ней женился? — поражается Марек.

Сердце его сжимается, словно его схватили клещами. Даже вздохнуть нет сил.

— Да, — подтверждает пан Ванек и радуется, что так удивил Марека. — И это еще не все. Регина ждет от него ребенка. Она тебе расскажет об этом сама. Регина живет сейчас у матери.

Броситься в пропасть иногда просто необходимо, думает подавленный Марек и едет к пани Магдалене. Со стороны никто не замечает, что его душевное состояние изменилось: его грызет чувство вины. Теперь ему все видится в ином свете: он лишил Регину мужа, а ее ребенка — отца. Не лучше ли было бы, если бы погиб он сам?

Пани Магдалена встречает Марека, словно он ушел только вчера. Она совсем не изменилась: строго сжатые губы, спокойный голос, разве что немного больше седых волос. А вот и Регина. Она улыбается ему так радостно, что Марек опечалился еще больше. Она сидит возле домашнего складня со святой Анной, который остался после отца Амброзия, сложив руки на большом животе. Лицо его озарено особым родом красоты: зрелым и наполненным чувством материнства.

— Марек, это ты? — восклицает пани Магдалена.

— Я так хотела тебя увидеть, — счастливо вздыхает Регина и встает. Обнимает его и целует в самые губы, словно он снова стал ее братом.

— Я искал тебя в Старом Колине, — выдавливает из себя Марек. — Помнишь, как я в прошлом году принес тебе перстень?

— Конечно, — кивает Регина. — Но ты, наверное, не знаешь, как этот перстень повлиял на мою жизнь. Свершилось чудо. Шимон на мне женился, и с той поры мы жили счастливо.

— Невероятно! — восклицает Марек и растерянно думает о том, как он тогда представлял себе их разговор. Чего-чего, а такого поворота событий он никак не предполагал. Шимон из Стражнице и вдруг взял себе в жены Регину? Это не укладывается у него в голове.

— Ты это заслужила, — просто говорит пани Магдалена.

Марек хорошо об этом знает. Регина любила Шимона почти евангельской любовью. От головы до пят принадлежала ему. Он был для нее как святой. О себе она совсем не думала, как это свойственно только женщине. И сегодня ее душа остается такой же чистой, как чепец монахини. Она навсегда останется очарованной Шимоном.

— Заслужила, — подтверждает Марек. И вдруг понимает, что до сих пор он видел только свою собственную любовь. А оказывается, любовь опускается на землю и для других и оставляет на людях печать до самой смерти. Не было ли в его ненависти к Шимону какой-то доли эгоизма?

— И этот несчастный конец, — вздыхает пани Магдалена.

— Я была уверена, что он вернется. И Шимон был уверен. Он убил в боях многих. Но в этот раз смерть ему сказала: теперь твой черед, — тихо произносит Регина, и крупные слезы катятся по ее щекам. Она их не замечает. Ее руки даже не пошевелились.

— Мы с ним были врагами, — говорит Марек.

— У Шимона было больше врагов, чем друзей, — отвечает Регина с великим смирением.

Марек не находит в себе силы сказать, что это его меч лишил Шимона жизни. Он готовился признаться, но, очутившись лицом к лицу с тем, что произошло, просто не может найти слов. Теперь он видит, что должен один нести свою вину. Он познал свой рай, теперь познает свой ад.

Может, ему удастся преодолеть эту боль в себе с помощью разума. Ведь он бился с Шимоном в согласии с человеческими законами. Шимон был врагом пана Иржи, врагом самого Марека. И ненависть к себе в сердце Марека взрастил он сам, эта ненависть имела причины и не могла не закончиться поединком. Чего же еще? Поединок двух рыцарей — это суд божий. Погибает тот, кто должен погибнуть. Побеждает тот, кто должен победить. Шансы для обоих равны. В другом бою может погибнуть Марек. Все будет так, как записано в небесных скрижалях.

Что же теперь делать Мареку? А ничего: прожить жизнь в соответствии с велениями своей совести.

Как они вернулись в Подебрады.

Ян Пардус со своим войском у колинских укреплений потерпел полный афронт. Трижды они атаковали и трижды были отброшены. Глупые горожане с галереи на городской стене смеялись над ними. Когда он со своими воинами ринулся на них, его засыпали камнями. Он был ранен в ногу. Привезли его на телеге. Он лежал то на спине, то на боку, то на животе и не переставая ругался. Проклинать вполголоса он не умеет, а громко выплескивает все, что лежит у него на душе.

Марек из Тынца уничтожил военные повозки в Старом Колине. Но возвратился мрачным и тут же отправился в замковую часовню. После того как он получит деревню Заборжи, его можно называть «достойный рыцарь» — пан Иржи уже удостоил его дворянского звания. Его герб — красный пилигримский крест на серебряном поле. Кажется, ясно, но сам он чувствовал, что все меньше понимает жизнь.

Дивиш из Милетинка вернулся с известиями, которые обеспокоили пана Иржи. Ян Колда собирает войско в предгорье Орлицких гор и в северной Моравии. Соединяет их около Моравской Тржебовы. В его лагере собраны воины, оружие, военные повозки, гаубицы, кони.

Воины ликуют, им не терпится ринуться на врага. На какого? Никто этого не произносит, но все это знают.

Пан Иржи слушает донесения и молчит. Его военачальники высказывают свое мнение. Никто из них не повышает голоса. Бранится только старый гетман Пардус. Но к этому все привыкли.

Что предлагают военачальники? Направить удар туда, откуда грозит наибольшая опасность. Это значит: атаковать Яна Колду раньше, чем он почувствует свою силу.

Пан Иржи задумчиво кивает. Да, надо начать с Яна Колды. Они отправятся далеко к моравской границе и сотрут с лица земли Яна Колду из Жампаха. На этот раз речь пойдет не об устрашении. Теперь уже обнажатся мечи для боя. Прольется кровь. Чтобы в конце концов покончить с произволом Яна Колды. Он должен поплатиться за предательство.

Пан Иржи ждет его падения. Но в то же время думает: видно, нам на роду написано воевать между собой.

Пять дней войска стоят друг против друга и издали обстреливают противника. Укрепления из повозок на одной стороне, укрепления из повозок — на другой. Начальник одного лагеря — Ян Пардус, начальник другого — Ян Колда из Жампаха. Воины отличаются только гербами своих панов. Кунштатский — с поперечными полосами, а у противника охотничий рог на серебряном щите. В остальном разница невелика: противники говорят на одном языке и исповедуют одну религию, разве что вера Яна Колды более строга, потому что его воины потомки гуситской партии «сирот»^[14], количество воинов в обоих лагерях почти одинаково да и военные позиции одинаковы — противники укрепились на двух соседних холмах. Впрочем, у пана Колды за спиной лесок, и что там происходит — не видно.

Ян Пардус — воин до мозга костей. С подчиненными резок, постоянно взрывается. Никто ему не противоречит, он заводится от собственных слов. То ему хотелось бы изменить рельеф местности, сделать его для себя более выгодным, то основательно потрепать Яна Колду на поле боя. Но открыть свои укрепления из повозок он не отваживается. Ему это кажется небезопасным. Что же тогда ему остается? Кричать. Чтоб воины хорошенько укрепили аркебузные козлы-подставки, чтоб стреляли целясь, чтоб стоя на спали, чтоб были осторожны, чтоб не набивали чересчур брюхо солдатской похлебкой. Поражение войска Колды само собой разумеется, но оно оттягивается. Ян Пардус хочет разбить его прежде, чем воины Колды привыкнут к этой мысли и поражение станет для них не столь невыносимым. Терпение старого гетмана висит на волоске.

Шестой раз на оба лагеря спускается ночная тьма, такая густая, что в ней погас бы даже факел. Но теперь в воздухе носятся предчувствия каких-то изменений. К утру из лагеря Колды слышится шум: топот, ржание коней, скрип повозок. Что происходит? Неприятель хочет атаковать? Или освободиться от затянувшегося бездействия? Тревога! Тревога! Наступает решающая минута! В Пардуса вливается прежняя боевая сила, его глаза видят даже то, чего не видно. Он точно угадывает, что Ян Колда намерен оторваться от подебрадского войска. Ему нужно пополнить запасы еды, у него не хватает боеприпасов. И с первой утренней звездой подтверждается предположение бывалого воина. Войско Колды отступает в ближайший лесок и даже весьма быстро. Оно уже вне досягаемости подебрадских гаубиц. На рассвете, когда обрисовываются контуры противоположного холма, укрепление из повозок неприятеля приходит в движение, в нем появляются просветы. Вот сюда нужно бросить кавалерию, подумал бы любой настоящий воин. Конечно, так думает и Ян Пардус. Он срочно собирает военачальников и спрашивает их: бегство это или хитрость? Заманивают в западню? Все решают, что это бегство. Только Ярослав из Мечкова молчит. За первым следует второй вопрос: надо ли нам раздвигать наши укрепления из повозок? Будем ли мы преследовать их? Да, отвечают молодые военачальники. Среди них и Марек. Ему не правится, что они вот уже шесть суток чего-то ждут.

— Я не хочу быть свидетелем нашего поражения! — восклицает Ярослав из Мечкова.

— Сиди тихо, если не можешь сказать ничего лучшего, — рявкает на него Ян Пардус. И кидает через плечо свирепый взгляд.

— Это ты мне хочешь заткнуть рот? — багровеет пан Ярослав. Среди военачальников воцаряется напряженная тишина.

— Марек из Тынца и Дивиш из Милетинка, возглавьте свои отряды! Подготовить в укреплениях коридоры для конницы! — зло приказывает Ян Пардус. Он, конечно, понимает опасность, которой подвергает свой отряд. Но еще больше боится, что его нерешительность будет расценена как признак старости. А отдавая приказ к выступлению, он выглядит непреклонным и воинственным.

Трубят сигнал к выступлению, укрепление из повозок открывается, конница вылетает. Майское утро. Восток розовеет от солнца, которого еще не видно. На каждой травинке холодная бусинка росы.

— Попутного вам ветра! — кричит им вслед Ян Пардус. В эту минуту, глядя на них, он испытывает радость. Пожалуй, он и не думает о том, что они мчатся убивать своих сограждан.

Земля летит из-под копыт. Марек скачет впереди. Он прижался к шее коня, тело легче пера, слышит, как стучит сердце, меч занесен над головой. Он чувствует, как у него захватывает дыхание, как будто это мчится не конь, а он сам. Наверное, он придает силу своему коню.

Безопасное расстояние вдруг превращается в расстояние опасное. Марек успевает заметить, что за лесочком движение колдовых повозок внезапно прекращается. Что происходит? Небо и земля затаили дыхание. Укрепления открываются, и из образовавшихся коридоров выскакивают всадники. Прямо против Марека. Но опасность грозит и с флангов. Из лесочка вырвался второй отряд конницы Яна Колды. Мареку нужно бы остановиться и быстро вернуться со своими всадниками в подебрадские укрепления. Так он сохранил бы людей. Но как это может прийти ему в голову? Он оглядывается и видит, что его всадники летят в двух шагах от него. Все лицом к врагу. И Дивиш тоже. Во главе своего отряда. Мечи уже занесены.

Всадники налетают друг на друга. Полная неразбериха. Страшный грохот, разъяренные лица, ржание коней, однако в эту минуту между жизнью и смертью каждый сосредоточен. Марек сражает мечом одного воина, и тот падает на землю. Второй уклоняется от удара, третий падает. Над полем боя витает ужас. Он все усиливается. Множится число убитых.

Где же наша победа? — думает Марек и смотрит туда, откуда можно было бы ждать выручку. На подебрадский лагерь. Но что он может там увидеть? Они бессильны. Подкрепления нет.

Мороз продирает по коже, когда Марек вдруг чувствует опасность сзади. Они могут быть отрезаны от своих. «Конец», — успевает он еще подумать. И в этот момент на его голову обрушивается страшный удар.

С другой стороны ему угрожает еще один вражеский меч, Марек пытается его отразить, но у него ужо не хватает сил. Он чувствует, как меч вонзается ему в бок.

Для Марека бой окончен. Он теряет сознание и падает с коня на землю. Найдут ли его там еще и вражеские копья? Растопчут ли его копыта коней? Это никому не известно. Человек, прижатый к земле, уже почти ничего не значит.

В сознании Марека долгое время лишь темный провал. А может быть, иногда оно озаряется видением фантастического ландшафта с желтым песком и бесформенными валунами или ошеломляющей картины вселенной, усыпанной безлюдными дорогами, иногда же это заросли, через которые нельзя пробраться.

Но Марек потихоньку возвращается к жизни. Фантастические видения вытесняются реальными образами, которые сотканы из воспоминаний. Чаще всего ему видится Тынец с серебряной рекой, Заборжи с романским костелом, апсида которого украшена скульптурой Спасителя, сидящего на радуге, и новая крепость, построенная у слияния Доубравки и Лабы, где его ждет Андела. Марек не может попасть к ней потому, что в реках полая вода. Ему нужно ждать, пока она спадет. Сколько времени ждать? Час, два, день, три дня, неделю? Марек потерял представление о времени. Его время как ящерица, иногда юркое, а иногда оно остановится и пристально смотрит, как движется все то, что временем не является.

Но однажды утром, открыв глаза, Марек видит на стене сруба нечто не имеющее очертаний, красок, то, что можно было бы ощупать: полочку с тарелками и чашками, деревянные ложки, связку выделанных шкурок, меч с большой перекладиной у рукояти, широкий кожаный пояс и шубу из овчины. Даже очаг с грудой дров на другой стороне комнаты ему ничего не напоминает. У этого стола с белой липовой столешницей он никогда не сидел. В сундук с резной крышкой ничего не клал. Где он? Почему он здесь?

Марек хочет приподняться, но голова не слушается его. В боку он чувствует острую боль. Словно туда воткнули кинжал. Ему хочется выдернуть этот кинжал, схватить в кулак эту боль и бросить ее куда-нибудь, но и рука его не слушается. Он едва шевелит пальцем. И даже это движение его утомляет, и он снова впадает в дремотное беспамятство. Хотя это не прежнее беспамятство, теперь он представляет себя выкорчеванным деревом, корни которого торчат снаружи. Сердце пусто, в голове туман, бог бесконечно далеко.

Когда он снова возвращается из небытия и открывает глаза, он видит нечто новое: около стола стоит мужчина и смотрит на него в упор. Смуглое лицо, живые глаза и черные завитки волос. Марек различает улыбку на его лице. Эта улыбка пробуждает Марека к жизни.

— Марек! — окликает его мужчина, словно знал его всю жизнь.

Марек слышит его, хотя после долгого беспамятства звуки ему кажутся странными. Может быть, Марек слышит собственные мысли.

Марек приподнимает верхнюю губу, пытаясь улыбнуться.

— Не падай духом, — говорит ему незнакомец. Действительно ли он незнакомец? У Марека мелькает мысль, что он его уже где-то видел.

— Ты меня помнишь?

Мареку хочется кивнуть, что он его помнит, и одновременно покачать головой, что он его не помнит. Но ни одно из этих движений он сделать не в силах. Его глаза глядят на смуглого человека, но, по существу, они обращены в глубины своей памяти.

— Я Брич, — называет мужчина свое имя. — Вацлав Брич. Помнишь, как в керском лесу я прибился к твоему отряду? И как меня потом допрашивал пан Иржи.

Еще бы Марек не помнил этого балагура. Он оказался шпионом, но Марек был тогда рад, что пан Иржи отпустил его с миром.

— Что ты тут делаешь? — с усилием произносит Марек первую фразу. Ему кажется странным, что в комнате сидит шпион. Но почему-то ему это не противно.

— Я здесь дома, — смеется Вацлав Брич.

Марек не возражает. Ему даже кажется, что Бричу подобает жить именно в такой вот комнате. Этот человек так опасен при лунном свете и такой домашний в полумраке. Сияют его глаза и блестят зубы.

— А что здесь делаю я? — В Мареке начинает пробуждаться жизнь, которая выражается прежде всего в любопытстве.

— Тебя ранили, и ты упал с коня. Здесь ты поправишься, придешь в себя.

В сознании все сразу проясняется. Он видит, как скачет навстречу вражеской коннице, как бьется с первым воином, как падает и пытается схватиться за гриву коня.

— Где я?

— В замке, в Находе. Вот была у меня работка дотащить тебя сюда. По дороге ты несколько раз умирать собирался, — смеется Брич.

— Умирать? А почему? — не понимает Марек, но веселых слов Вацлава Брича не пугается.

— Я, собственно, не знаю, почему нужно умирать, — уже серьезно отвечает Брич. Он быстро умеет менять выражение лица, Марек должен бы это знать.

«А чем же все-таки кончился бой?» — пытается вспомнить Марек, но ему это не удается. Сражение окончилось, когда его сознание было уже затемнено.

Вацлав Брич рассказывает, что произошло. Вскоре после того, как сшиблись всадники, двинулись и подебрадские повозки. Пан Колда решил отозвать свою конницу и вновь начал отходить. Подебрадские всадники вернулись к своим, но уже небоеспособные.

— А почему я не у своих? — настораживается Марек.

Теперь он ясно понимает поразительный перелом в своей жизни. Безопасное существование в подебрадском замке теперь в прошлом. Марек в находском замке, в плену у пана Колды из Жампаха.

— Я узнал тебя. Видел, как ты падаешь. На земле тебя затоптали бы кони. Я перекинул тебя поперек седла и сумел вывезти с поля боя.

— Когда я встану?

— Когда выздоровеешь, — улыбается Вацлав Брич.

— Когда уеду?

— Когда тебя отпустит пан Колда.

— Ты у него на службе?

— Да, уже давно.

— Но в Негвиздах ты сказал, что служишь Рожемберкам.

— Сказать так было безопаснее.

— Как служится у твоего пана?

— Хорошо, — хвалит пана Колду Вацлав Брич. — Крепкие цепи и одновременно большая свобода. Сам все узнаешь.

— Ты так думаешь? — удивляется Марек. Но словно в полузабытьи. Ему снова хочется спать.

— Я это знаю! — восклицает Вацлав Брич с такой уверенностью, будто знает все.

Пан Ян Колда из Жампаха стремительно вошел в залу, полную народа, обвел всех острым взглядом, и сразу каждый почувствовал молчаливый приказ: «Ни с места! У меня в руках меч! Трепещите!» Его взгляд был властным и уничтожающим. Не то чтобы он отличался большим ростом, напротив, был невысок, худ, жилист, так что казался и в возрасте, и одновременно молодым, несмотря на то, что ему уже перевалило за четвертый десяток. Впечатление моложавости создавала его одежда: на мускулистых ногах штаны в обтяжку, подложенные плечи у куртки, а рукава около кисти сужены; на том месте, где сердце, — эмблема: охотничий рог на серебряном щите. Эмблему эту он оправдывал полностью, поскольку большую часть своей жизни проводил на охоте. В пограничных лесах водились серны и олени, хитрые рыси, бродили медведи, выли голодные волки. Было на кого охотиться. Пан Ян Колда в совершенстве владел любым оружием, не только рыцарским, но и охотничьим. Лесным зверям около Находа жилось нелегко.

Тяжко жилось и людям, даже тем, которые не были его подданными. Он обходился с ними с необыкновенным своеволием: у торговцев отбирал товары, у евреев — деньги, у крестьян — скот. Горящие чужие деревни — радостное зрелище для его глаз. Тревожный звон колоколов — музыка для его ушей. Иногда, впрочем, он проявлял и благородство, которого едва ли кто от него ждал. Как-то привел девушке юношу, которого она любила, в другой раз заплатил священнику за то, чтобы он молился за него, в третий — велел пригнать в деревню стадо скота, чтобы его разделили между собой крестьяне, в четвертый — поддержал какого-то мелкого дворянина, который был прав. Эти добрые поступки нарушали однообразие его дурной славы.

Он окружил себя ордой висельников и головорезов, которыми правил железной рукой. Они его любили, потому что он требовал от них поступков на первый взгляд просто невероятных. Он в сущности продолжал традиции своего рода: грабил на большой дороге купцов, обирая их до нитки. Он недаром заслужил славу грабителя и опасного забияки. Он мог существовать только в стране без короля. Ведь замок Наход он завоевал и владел им до сих пор, не имея на это права. Чашники его ненавидели, потому что он сам был чашником, а вел себя как разбойник, ненавидели его и католики, потому что он был не только разбойник, но еще и чашник. Но в конце концов католики вступили с ним в союз, так как этот дикий пан мог задать баню Иржи из Подебрад. А это не всякому было под силу.

Никто не знал, что творится в его сердце. Он все делал легко — и зло и добро. О последствиях своих действий он не раздумывал. Встреча с ним кончалась либо поражением, либо победой, середины он не знал. Чаще всего поражение терпели его противники, пан Колда привык побеждать. На умиление, на восторги он не был способен, вокруг него была атмосфера взвинченности. Воздух был прямо-таки пропитан гневом. Говорил он кратко и сухо, объясняя резкими и короткими фразами лишь суть дела. Женской любовью он пренебрегал, она казалась ему ненужной; несмотря на это, женщины нередко поглядывали на него с симпатией: он был красив — правильный нос, высокий лоб, сжатые губы, твердый взгляд, жесткие, похожие на конские, волосы. Лицо властное. А это многим женщинам нравится. Но его сердце можно было взволновать в этом необузданном мире чем угодно, только не любовью.

Марек быстро поправляется. В его жилах вновь легко заструилась кровь, крепнут мускулы, каждой клеточкой своего существа вбирает он в себя весенний мир. Тихо плывут душистые дни первой половины июня, солнце сияет на небе с утра до вечера, Марек слышит пение птиц, шорох листьев и биение собственного сердца. Ночью над находским замком искрится звездами недвижное небо, словно сделанное по специальному заказу пана Колды.

Вацлав Брич не отходит от Марека. Заново учит его есть, делать первые шаги, развлекает, всеми путями возвращает его к жизни. Брич весел и остроумен, он рассказывает анекдот за анекдотом, случай за случаем, его голос, лицо и жесты выразительны. Марек с удивлением познает жизнерадостную распущенность и беспощадность стихотворных экспромтов своего столетия. Брич — мастер представлять людей в лицах. Прямо на глазах он перевоплощается. Но Марек вскоре замечает какую-то особую тоску, которая скрыта глубоко в душе Брича. Что это? Может быть, он боится, что будет разоблачен и схвачен? Или он не хочет, чтобы кто-нибудь разгадал его потаенные мысли? Или из-за того, что у Вацлава Брича много хозяев?

Близится середина июля. Скоро наступит день, когда Марек должен быть во что бы то ни стало в Роуднице. В душе его растет беспокойство и нетерпение. Его желания противоречивы. То он стремится, чтобы время бежало как можно быстрее, то он жаждет, чтобы оно тянулось как можно дольше. То он готов бежать сам от себя, потому что, как ему кажется, он фатально притягивает к себе опасности и несчастья, то он уверяет себя, что радуется жизни: ведь он встретил Анделу, а она его. Он смутно понимает, что она придала высший смысл его жизни по сравнению с тем, как он жил до встречи с нею. А сейчас она ждет его с верой и преданностью, присущей нежным и глубоким натурам. Каждый вечер Марек просит лунные лучи передать ей его послания. В них не содержится ни одного определенного слова. Но в них есть и надежда и вера. Марек убежден, что лунные лучи проникнут в сердце девушки и все ей расскажут. Что они напомнят ей о тех двух годах, которые они прожили вблизи друг от друга. Два счастливых года, которые были такими длинными, что равнялись целому столетию. Андела испытывает такую же тоску. Марек чувствует, что на Анделу легло более тяжкое бремя, чем на него. Но что может он предпринять? Как ему поступить, как выбраться из находского замка?

О побеге нечего и думать. Марек еще слаб, как муха. И в этих его планах Брич ему не помощник. Он слишком предан пану Колде. Или боится его. Впрочем, кое о чем можно попросить Брича. Марек ясно видит, что Брич по-своему его любит. Относится к нему по-товарищески. Брич мог хотя бы сообщить Дивишу из Милетинка, что Марек жив. Больше ничего не нужно: Марек из Тынца жив и пленен в находском замке. Вацлав Брич мог бы ускорить первую встречу с паном Яном Колдой из Жампаха, который решит дальнейшую судьбу Марека. Однако Вацлав Брич не желает и слышать о том, чтобы передать сведения в Подебрады.

— Дивиш из Милетинка? — поразмыслив, спрашивает он со странной улыбкой. — Кто это?

— Мой друг. — Марек даже не расстоянии чувствует дружбу Дивиша. Он уверен, что Дивиш немедленно пришел бы ему на помощь.

— Он был с тобой в том сражении на Моравске Тржебове?

— Да.

— А почему ты решил, что он жив? Из могилы уже нельзя стрелять.

— С Дивишем ничего не случилось, — утверждает Марек и сам удивляется, откуда берется его уверенность.

— И все же на меня не рассчитывай. За такое поручение я не возьмусь! — говорит Вацлав Брич. И видно, что это его последнее слово.

Они долго сидят молча, как после серьезной ссоры. Марек начинает сознавать, как ограничена его жизнь. Может быть, Бричу и неприятно, что он вынужден отказать Мареку. Тем более что Брич, конечно, понимает: он — единственное звено, связывающее Марека с миром. И все же не хочет помочь. Марек разочарован, но мотивы Брича убедительны. Он ведь и сам в подобной ситуации отказал пану Менгарту из Градца. Не соблазнился даже деньгами. Почему Вацлав Брич должен поступать иначе?

Марек учится ходить, укрепляет позвоночник и выпрямляет голову. Понемногу он принимает свой привычный облик и обретает прежнее мужество. Он сообщает Вацлаву Бричу, что может предстать перед хозяином замка. Брич его оглядывает с головы до ног, весело подмаргивает и говорит:

— Марек, будь настороже! Он не должен почувствовать, что ты еще слаб.

— Я не слаб.

— Он не должен почувствовать, что ты боишься.

— Я не боюсь.

— В остальном ничего от него не скрывай.

— Мне нечего скрывать.

— И хорошенько запомни: пану Колде возражать не рекомендуется.

— Надеюсь, он знает, что я принадлежу к его врагам.

— Нужно попробовать изменить это мнение, — улыбается Брич, и его глаза необычно сверкают.

Ян Колда из Жампаха принимает его в замковом арсенале. Наверное, для того, чтобы показать Мареку, каким богатым запасом оружия он обладает. Но это, возможно, не главное. Пану Колде постоянно необходимо чем-нибудь заниматься. Он ходит по арсеналу, ощупывает арбалеты, пробует их тетивы, точит меч и разрезает им воздух, словно хочет кому-нибудь невидимому рассечь голову, надевает на себя шлем, направо и налево сверкает из-под него яростным взглядом, потом снимает его. Такое впечатление, что он велел привести сюда Марека, чтобы была живая мишень. Лучше целиться в живого человека, чем в дверную раму или в оконный просвет.

Марек приблизился к нему настолько, чтобы попасть в поле его зрения, но чтобы пан Колда не мог его рассмотреть. Вацлав Брич остается у двери, и лицо его принимает безразличное выражение.

— Ты Марек из Тынца? — спрашивает Колда и целится в Марека из отличного арбалета. Одно ложе чего стоит: в его дереве дрожат золотые нити.

— Да, пан, — кланяется Марек. Арбалета он словно и не видит.

— Ты знаешь, для чего родился Иржи из Подебрад? — выпаливает Ян Колда неожиданно. И кладет арбалет на козлы.

— Нет, пан.

— Чтобы раздражать меня.

Марек молчит и внимательно следит за тонкими пальцами, которые пробуют острие меча.

— Мы все когда-то воевали за веру, — продолжает пан Колда и разрубает на две части воздух перед собой.

Марек не отступает ни на шаг.

— Почему Иржи из Подебрад воюет? — продолжает пан Колда и сам себе отвечает: — Хочет установить свою власть. Хочет командовать всеми нами.

— Иржи из Подебрад мой господин! — восклицает Марек.

— Твой господин теперь я, — заявляет Ян Колда и в первый раз смотрит на Марека в упор. Мареку кажется, что его взгляд проникает в него до самого желудка.

— Я ваш пленник, пан.

— Я не хочу тебя держать в своем замке как пленника. Что тебе мешает перейти на мою сторону? — говорит пан Колда, обращаясь к секире, которую держит в руке, но разговаривает он все же с Мареком. — С сегодняшнего дня ты свободен, но от Вацлава Брича ты не имеешь права удалиться ни на шаг. Даю тебе неделю на размышление.

На лице Марека удивление, печаль и что-то похожее на покорность. Он глубоко вздыхает и хочет что-то сказать.

— Сейчас я ничего не хочу слышать, — отрезает пан Колда и поворачивается к нему спиной.

В Мареке поднимается волна злости, но тут же стихает. Злость ему кажется роскошью. Вацлав Брич стискивает Мареку локоть и тащит его наружу.

Марека берут с собой на медвежью охоту. Он едет сзади на серой верховой лошади и размышляет о том, какие возможности можно извлечь из вновь обретенной свободы. По существу, никаких. Оружия у него нет. Брич держит его как в клещах. Замковая дружина хотя вроде бы и не обращает на него внимания, но он у всех на виду. Это престранный сброд: лица, никогда не знавшие, что такое вода для умывания и ножницы для стрижки бороды, глаза у этих людей колючие, слова грубые, смех громоподобный. Вот они въезжают в пограничный лес. Их поглощает дремучая тишина и неподвижность. Псари ведут на поводках три своры собак, которые должны выгонять медведя из берлоги. Собаки рвутся вперед, лают, скулят, вытягивают шеи.

Одна свора обнаруживает берлогу. Пронзительный лай усиливается. Несколько вооруженных всадников спешиваются. Зажигают пучки сухой травы и суют ее в берлогу. Медведь, разъяренный, вылезает наружу. Поднимает голову. Но не успевает даже осмотреться, как в тело его вонзается туча стрел.

— Оставьте его! — кричит пан Колда и соскакивает с коня.

Он держит в руках тяжелую секиру с отточенным острием. Тихо-тихо приближается к медведю, без суеты, без шума, словно хищный зверь, который крадется к жертве.

Марек прерывисто дышит и не спускает глаз со зверя. Лицо пана Колды он видит только краешком глаза. Сильное возбуждение обостряет черты охотника. Момент наивысшего напряжения.

Медведь пытается стряхнуть с себя стрелы, но внимание его приковано к врагу, который шаг за шагом неотвратимо приближается к нему. Он становится на задние лапы и грозно ревет. Но это не пугает человека. Страшный удар, а вслед за ним и второй обрушивается на голову зверя. Ни от одного из них медведь не может уклониться. Он медленно оседает на бок и падает на землю. Крик воинов, торжествующий лай собак, спокойное лицо победителя. Только чуть-чуть побледневшее.

И еще раз берут Марека в лес. От него держат в тайне, почему у пограничной дороги стоит мощный отряд всадников пана Колды. У коней завязаны ноздри, всадники неподвижны, словно окаменели. Но в них будто дьявол вселяется, как только на дороге появляются возы, тяжело груженные товарами. Вроцлавские купцы везут в Северную Чехию сукно, полотно, батист, бархат, парчу, изделия из кожи. Едут они в сопровождении охраны, воины пана Колды набрасываются на них, прежде чем они успевают попросить деву Марию о помощи.

Бородатые купцы бросаются перед паном Колдой на колени прямо в дорожную пыль. Пан Колда сегодня не принимает участия в нападении. Он стоит неподвижно и ждет, как будут развертываться события. Купцы предлагают ему лучшие товары из своего обоза: рулоны бархата, парчи и высокие сапоги с изображением святых. Уговаривают его, чтобы принял это в дар. Пан Колда решает быть милостивым и не только отпускает всех, но и дает им для проезда по своим владениям охрану.

Марек смотрит на все это молча. Так выглядит работа рыцаря-грабителя вблизи. Все в Мареке восстает. Он злится, что ему приходится присутствовать при этом зрелище. Но оно позволяет ему лучше понять, почему пан Иржи считает пана Колду своим врагом. Ведь нрав этого человека необуздан. Конечно, есть у него и хорошие качества, но много ли их? После случая с Шимоном из Стражнице Марек стремится быть беспристрастным, но, несмотря на это, он не находит оправдывающих пана Колду обстоятельств.

К Мареку подъезжает Вацлав Брич. Смеется, подмаргивает и напоминает ему о сапогах с изображением святых.

— Заранее радуюсь тому, что он нас в них обует, — замечает Брич.

— Он облегчит себе дорогу на небо, — отвечает Марек и вспоминает, как пристально глядел на него один из купцов. Пристально и долго. Отвел взгляд и снова посмотрел. Напомнил ли ему Марек кого-нибудь? Или он когда-либо встречал Марека?

— О чем ты думаешь? — настораживается Вацлав Брич.

— Что я тоже хотел бы иметь такие сапоги, — спокойно отвечает Марек. В конце концов, как бы ни смотрел на него этот купец и кто бы он ни был, почему Марека должен беспокоить его взгляд?

Низкое помещение в находском замке. Белые стены. Узкое окно пропускает пучок лучей желтоватого света. На стене висит фарфоровое распятие.

Разговор пана Яна Колды с Мареком краток.

— Привыкнешь жить у нас? — сухо спрашивает находский пан.

— Нет, пан, — отвечает Марек, — Я хочу носить свое имя.

— Не понимаю.

— Я сравнил проведенную здесь неделю со своей прежней жизнью.

— Зачем?

— Эта неделя у вас не убедила меня.

— Достаточно, если ты присягнешь мне в верности. Христос уже ждет, — говорит пан Колда и показывает на распятие. Словно предшествующий разговор его не касался.

— Я не могу, пан.

— Что же ты можешь? — Пан Колда бросает взгляд на Марека. Глаза смотрят все так же холодно.

— Дайте мне уйти.

— Я дам тебе уйти. Только в тюрьму, — отрезает пан Колда и машет рукой.

Марека бросили, как тряпку, в круглую серую комнату находской башни. Он пытается оставаться спокойным, но это нелегко. Он испытывает чувство стыда, когда тюремщик с жадностью снимает с него кожаную куртку. Этот человек внушает отвращение с первого взгляда: щучья голова, бугристый нос, колючие глаза, глубокие морщины около рта, худое дряблое тело, которое болтается в рясе неопределенного цвета, лицо скрытое, как у настоящего тюремщика. Он выглядит так, словно сам на себя отбрасывает тень.

— Как тебя зовут? — спрашивает Марек.

— У меня нет имени, — недовольно отвечает тюремщик. Он замечает на шее у Марека крестик со святыми мощами. Хватает его. Рука тюремщика черная и шершавая, как древесная кора.

— Я буду жаловаться пану Колде! — кричит Марек и бьет тюремщика по руке. Стыд сменяется гневом.

Тюремщик отдергивает руку и громко сплевывает.

Но к крестику притронуться уже не осмеливается. По нему не заметно, что он взбешен, но его злоба хладнокровна.

— Я тебя не слышу, — говорит тюремщик и направляется к двери. Он захлопывает ее за собой с такой силой, будто никогда уже ее не откроет.

Через некоторое время Марек приходит в себя. Осматривается. Его глаза уже привыкли к полумраку. Немного света падает сюда из оконца в двери. Другого источника света нет. В подебрадской башне были деревянные нары, а здесь нет ничего. Голая каменная комната, которая должна подавить в человеке всякое желание, всякую мечту, всякое реальное представление.

Что ждет здесь Марека? Дни без работы, без обязанностей. Дни полного одиночества. Это даже не дни, потому что стены башни стирают различие между днем и ночью. В тюрьме у Марека будет однообразное течение времени безо всяких перемен, без единого впечатления. Он не узнает даже, когда наступит 16 июля. Марек понимает, что время и пространство сплоченно составили против него заговор и едва ли он сможет против них что-либо предпринять. Неужели нельзя ничего сделать? Не поможет ли ему жадность тюремщика?

Он напряженно ждет, когда тюремщик явится снова. Ожидание длится целую вечность. Марек с трудом подавляет нетерпение и голод. Наконец тюремщик приходит. Несет миску жидкой похлебки. Он вроде бы улыбается, но как-то невесело. Мареку кажется, будто тюремщик чует, что произойдет дальше. Он весь напряжен, но притворяется безразличным.

— Где ложка? — обрушивается на него Марек. Он уже понял, что с тюремщиком нужно обращаться грубо.

— Я тебя не боюсь, — нервно отвечает тюремщик.

— Помни, что я тебе скажу: ты умрешь раньше, чем я! — кричит Марек прямо в его сморщенное лицо. Марек делает ударение на каждом слове, придавая им особое значение.

— Ну, нет, пан, — защищается тюремщик, и глаза его сверкают от гнева. — Сейчас на очереди ты!

— Подожди, — говорит Марек более мирным тоном и выпивает похлебку, даже не чувствуя ее вкуса. — Ты знаешь Вацлава Брича?

— Не знаю, — отвечает тюремщик. Лицо его снова становится безразличным.

— А заработать немного серебра хочешь?

— У вас есть деньги? — оживляется тюремщик. Но сразу же спохватывается, и снова лицо его бесстрастно.

— Они у меня будут, если я захочу.

— Здесь они вам не нужны, — холодно говорит тюремщик и тут же уходит. Перед тем как закрыть дверь, он еще раз смотрит на Марека. В его глазах что-то промелькнуло. Марек не знает что.

Так они и будут играть в кошки-мышки.

Игра их довольно скучная. Тюремщик носит раз в день похлебку и при этом притворяется глухим. Марек соображает: тот хочет уморить его голодом. А тогда уж он распорядится его вещами так, как захочет. Достанется ему и крестик. Однажды тюремщик проронил: «Скоро ты откинешь копыта». Марек с удовольствием взбрыкнул бы, но после недельной голодовки он так ослаб, что даже шевельнуть ногой не может. Он живет за счет своих мускулов и крепкого здоровья. Он чувствует себя как человек, приговоренный к казни. Жизнь отвернулась от него.

Марек пытается сохранить в себе хотя бы внутреннюю силу. Не хочет допустить, чтобы ожесточилась его душа, очерствели чувства. Надеется и ждет. Обращается к богу, взывает к его доброте, молит о справедливости. Он хочет узнать от него, почему попал в тюрьму. Хотя бы это понять. Но бог молчит.

Если Марек переживет эту муку, то на свете уж не сыщется ничего такого, что сможет ему повредить. Я буду неуязвим, думает Марек. Он лежит на каменном полу без движения, потому что каждое движение утомляет его. Он мучительно думает об Анделе. Он бережет для нее свои чувства и поддерживает в себе влечение к ней. Что-то должно побуждать его к жизни.

В конце концов он перестает разговаривать. Вскоре он понимает, что в молчании великая сила. Теперь тюремщик нетерпеливо добивается его расположения, пристает к нему с расспросами, похлебка становится гуще и тарелка полнее. Марек думает: наверное, тлеет в нем все же искорка сочувствия. Может быть, удастся ее разжечь. Но как?

Внезапно тюремщик исчезает. Похлебку в камеру приносит его дочь. Это женщина не из нежных, тонких существ. Она держится слишком сурово, хотя у нее есть все признаки женщины: глаза, губы, грудь. От нее исходит животная радость, лицо излучает искушение. Находясь рядом с ней, трудно каяться или читать молитву. В ней таится древняя женская сила. Она взывает к мужчине одним своим появлением: посмотри на меня! Я не могу тебе не нравиться.

Сначала она не обращает внимания на Марека и из камеры выскакивает с брезгливым чувством. Лицо узника едва замечает. Но все же первый шаг сделан. Слабенькая ниточка знакомства уже протянута. Хотя и мимолетно. Кратким присутствием. Глазами.

Марек выведен из равновесия. Его размеренный круговорот дня нарушен. Что происходит? Что против него замышляют? Это ловушка? Как ему защищаться? Где найти в себе силы? Может быть, первым перейти в наступление?

— Как тебя зовут? — спрашивает он ее наконец.

— Моника.

— Почему сюда приходишь ты?

— Отец хворает.

— Ты говоришь правду?

— Но я ведь даже не знаю тебя, — вежливо улыбается девушка. — Зачем бы я тебе врала?

— Меня зовут Марек из Тынца.

— Хорошо. — Моника подтверждает, что приняла к сведению его имя.

В последующие дни почти ничего не происходит. Похлебка стала получше, в ней плавают кусочки мяса. Марек набирается сил, мысли его проясняются. В его сознании что-то пробуждается. Ему хочется что-либо предпринять. Но он ничего не может. Так что ему остаются только вершины и пропасти собственных мечтаний. Скрытые от взора краски мира. Далекий свет и близкая тень.

— У тебя есть муж? — спрашивает он Монику. Он хочет узнать ее поближе.

— Я не замужем, — отвечает девушка и удивленно поднимает брови.

— Я, собственно, хотел спросить, любишь ли ты кого-нибудь.

— Заботься лучше о себе, — обрезает его Моника. — Я же не спрашиваю тебя, любишь ли ты кого-нибудь.

— Не спрашиваешь, — вынужден признаться Марек и задумывается.

Он не знает, как нужно играть дальше. И именно с Моникой, потому что никто другой к нему в камеру не приходит. Где граница безопасности и откуда грозит опасность? Заметил ли он, что Моника иногда посматривает на него так, словно хочет вызвать к себе интерес? А она, вероятно, надеется пробудить в Мареке такое чувство, какое она желает. Или это невинное женское кокетство? Может, нужно рассказать ей об Анделе, но все в нем восстает против этого. Марек смутно чувствует, что Моника неохотно слушает о других женщинах. В ней живет превосходство над ними. Особенно над теми, которые гордятся своими тонкими чувствами. Кажется ему также, что ее не интересует ни прошлое, ни будущее. Кто знает, задумывается ли она над тем, что и у нее есть своя судьба. Она живет лишь сегодняшним днем. У Марека вырывается вопрос, который удивляет его самого:

— Какое сегодня число?

— Шестнадцатое июля, — отвечает, не задумываясь, Моника. — На улице хорошо. Солнце, немного облаков и ширь поднебесная.

— Шестнадцатое июля? — бледнеет Марек. — Ты точно это знаешь?

— Что случилось? — удивляется Моника. — Почему не может быть шестнадцатое июля?

— Я сегодня должен быть в Роуднице.

— У кого?

— У отца Штепана.

— В монастыре? — повторяет девушка со смехом. — В жизни не была ни в одном монастыре. Радуйся, что ты у нас.

— Лучше бы я оказался в Роуднице.

— А я тебе не нравлюсь? — вздыхает Моника, но глаза ее смеются.

— Ты красивая, — допускает Марек.

— Очень?

— Красивее, чем твой отец.

— Ты ничтожество, — обиженно бросает Моника и исчезает в дверях.

Дочь тюремщика и впрямь красива. Полна жизни. Только в ее лице и фигуре ничего нет скрытого, все на виду. Нет ни одной скважинки, из которой бы проглянула душа. Чем отличается от нее Андела? Одним своим появлением она пробуждает мечты и желания. В ней постоянно что-то новое. Она сияет, как отшлифованный алмаз. Ее красота светится изнутри и сияет снаружи.

У Моники же только губы, руки и тело. Больше ничего. Кто отдаст себя ей, будет связан по рукам и ногам. А на шею она наденет железный хомут. От Анделы, напротив, можно ждать внутреннего освобождения и развития в себе таких способностей, о которых мужчина, полюбивший ее, прежде не имел понятия. Этим мужчиной представляет Марек себя. Если, конечно, не опоздает. Шестнадцатое июля он уже прозевал. Какое следующее число будет благоприятным? Это никому не известно. Нужно по крайней мере, чтобы Андела хоть знала о случившемся. Как передать ей весточку?

А что, если попросить Монику? Она не так уж невнимательна, как была вначале. Может Марек довериться ей? Попросить ее совета. Не дернет ли он за хвост самого дьявола? Может, Моника только приманка.

Но Моника больше не приходит. В камеру возвращается тюремщик. Еще более дряблый, чем прежде, но храбрится, притворяется, что здоров. Когда он видит Марека, его мнительность усиливается и в глазах снова вспыхивает неприязнь. Наверное, ему кажется, что его здоровье перешло к Мареку. Молодость узника просто вызывающа. Даже дурная еда не сказалась на нем.

— Ты что, аршин проглотил? — приветствует его Марек холодно. — Что так смотришь?

— Кто из нас узник, ты или я? — обижается тюремщик.

— Конечно, ты. Я все тебе припомню в один прекрасный день!

— Ты что, голодный? Или мало спишь? Чего тебе еще нужно? — защищается тюремщик. Перед этим юношей у него нет привычной самоуверенности.

— Знаешь, почему к тебе подкрадывалась смерть?

— Почему? — пугается тюремщик.

— Потому что ты хотел украсть мой крестик.

— Бог с тобой, — ужасается тюремщик. — Я хотел его только посмотреть.

— Где моя куртка?

— Я принесу ее тебе, если ты хочешь.

— Ты не знаешь, что я дворянин?

— Этого мне никто не сказал, пан, — отвечает тюремщик, и в его голосе слышатся извиняющиеся нотки. Он обходит вокруг Марека и осматривает его со всех сторон. Ищет, что в нем появилось нового. Морщит лоб и поджимает губы. Размышляет.

— Вас настроила против меня дочь? — спрашивает он недоверчиво.

— Ты не заслуживаешь такой дочери.

— У меня нет другой. Только она одна.

— Ее счастье, что она на тебя не похожа.

— Вы хорошо рассмотрели ее, пан, — отрезает тюремщик и уходит с кислой миной.

В следующий раз вместе с похлебкой он приносит и его куртку. Молчит и опускает глаза. Он выглядит так, словно сам собой недоволен. Зато похлебка хорошая.

Мареку кажется, что кое-что может измениться. Но пока не знает что.

Марек напряженно вслушивается. Удар, еще удар. Свистящий звук и снова удар. Снова и снова удары. Это не похоже ни на гром, ни на рубку деревьев. Словно на небе играют в кегли. К тому же звуки падающих каменных ядер. Чего может ждать Марек? Освобождения? Гибели? Марек выбирает надежду. Мысленно хватается за меч. Он пытается понять происходящее.

В камеру торопливо входит тюремщик с дочерью. Несут ушат воды. Моника высовывается из двери, потому что старик выталкивает ее руками, но девушка успевает сообщить Мареку, что что-то происходит. Это можно понять как обещание поделиться секретом.

— Ты хочешь утопить меня? — обращается Марек к тюремщику.

— Не шутите, пан, — укоряет его тюремщик, в его лице озабоченность. — Вымойтесь и выстирайте свое платье.

— Ты слышишь удары?

Тюремщик наставляет ухо, сначала левое, потом правое.

— Я ничего не слышу, — утверждает он так правдоподобно, словно на самом деле глух. — Я принесу вам еще столик и устрою нары. Хотите столик?

— Я хочу выйти отсюда! — кричит Марек.

— Нет, пан, — говорит тюремщик и подхалимски улыбается. — Здесь вы в безопасности. А я за вас отвечаю.

— Боишься, да?

— Почему, пан?

— По замку гуляет смерть. Смотри, чтобы тебя не настигла.

— Мы все в руках божьих, — пожимает худыми плечами тюремщик.

В полдень врывается в камеру Моника. У нее испуганные глаза, язык не может выговорить ни слова. Слова словно столпились и ждут своей очереди, чтобы слететь с губ. Но между тишиной и невысказанными словами своевольно вклиниваются жесты. Марек сидит в ушате. Он прикрыт только водой.

Моника подходит к самому ушату и внимательно осматривает Марека. Как женщина мужчину. Все остальное может подождать.

— Ты неплохо выглядишь, — говорит она с восхищением.

— Моника, где Брич? — спрашивает Марек злым тоном. Где он уже переживал такие сцены с купанием? В Кутной Горе? В Подебрадах?

— Я сразу заметила, что ты настоящий мужчина.

— Ты слышишь меня? — кричит Марек. — Где Вацлав Брич?

— Ты разве не знаешь, что он уехал? — удивляется Моника. — Сразу же как кончил за тобой ухаживать.

— Где он?

— Это знает только пан Колда. Поди спроси его.

— Кто осаждает замок?

— Войско Иржи из Подебрад. Но не думай, что они возьмут замок, — улыбается Моника, бросая на Марека завлекающие взгляды. Теперь уже откровенно.

— Моника, теперь все зависит от тебя. Ведь ты мне поможешь? — просит Марек. Он выскакивает из ушата и хватает свое платье.

— Одеться? — сверкает глазами Моника.

— Я хочу к нашим.

— Об этом я должна подумать.

— Я рассчитываю на твою помощь.

Марек уже видит, как все должно случиться. До сих пор время с ним не считалось. Но этот случай возможно и необходимо использовать — бежать из находского замка. Укрепленный замок будет трудно взять. И кто знает, проникнут ли сюда осаждающие. Моника права. Поэтому Марек как можно скорее должен бежать к своим.

— Ты возьмешь меня с собой? — бросает на него взгляд Моника и помогает надеть куртку. Марек быстро влезает в куртку. Он еще не отвык от нее.

— Что тебе там делать? — удивляется Марек.

— Я бы могла тебя любить, — отвечает Моника и, наверное, думает об этом серьезно.

— Кто-нибудь по тебе будет здесь тосковать.

— Не отговаривайся, — передергивается Моника. — Я тебя ни о чем не прошу. — Возьмешь меня с собой или нет?

— Нет. — Марек знает, что теряет последний шанс, но другого ответа дать не может.

— Дурачок, — смеется Моника. — Если я не убегу с тобой, то убегу с кем-нибудь другим. Отцовскими придирками я сыта по горло.

— Ты в самом деле не можешь помочь мне? — последний раз пытается повлиять на нее Марек.

— Я подумаю, — повторяет Моника и, блеснув глазами, исчезает в дверях.

Через четырнадцать дней шум боя постепенно затихает, а потом прекращается совсем. Словно кто-то опустил на замок тишину. Сначала Марек этому не верит. Неужели возможно, чтобы подебрадцы свернули боевое знамя и ушли не солоно хлебавши? Он не хочет этого допустить. Всю первую половину дня он прислушивается и понимает, как трудно переносить собственное нетерпение. Тишина приносит ему страшное разочарование. Что делать теперь? Разве что заткнуть уши. Так невыносимо тихо! Тишина утратила свою прежнюю притягательность. Должно хоть что-то происходить! В душе Марека за последнее время накопился порох. Что с ним делать, если фитиль погас? Чем его поджечь? Если бы он мог взорвать этот порох, то взрыв не был бы впустую.

Подъем сменяется унынием. Оно подавляет Марека. Он просит прощения у камней камеры, что хотел их покинуть. Пытается погладить воздух, которым дышит в тюрьме. Благодарит несколько лучиков света, проникающих сквозь дверное оконце, за то, что они не забыли о его камере. А если бы пришел тюремщик, то, пожалуй, обнял бы и его и попросил прощения: он будет теперь спокойный и мирный, а похлебку ему пусть дают жидкую-жидкую. Марек смирился со всем.

Однако тюремщик приходит лишь в полдень. Когда безразличие уже овладело Мареком. Он достиг удивительного равновесия. Его ничто не волнует, он не замечает тюремщика. Следит лишь за тем, чтобы тот не коснулся пустоты, которая сейчас в нем. Ведь тюремщик словно и существует для того, чтобы раздражать Марека.

Но сегодня тот его не раздражает. Выносит из камеры нары, столик, ушат... И тоже молчит. Он всем своим видом показывает, что если бы это зависело от него, то на свете вообще не должно было бы ничего происходить. Выражение его лица ни радостное, ни разочарованное, ни озаренное надеждой, ни огорченное. А может, оно выражает все эти чувства, и поэтому он выглядит как человек растерянный, который принес в камеру вещи по чистому недоразумению и теперь должен их возвратить на свое место. Спокойствие тюремщика какое-то особенное, подчеркнутое, так что становится ясным, что в его душе появились какие-то сомнения. Он невнятно шевелит губами, словно что-то нашептывает сам себе, но ничего не слышно. Он, конечно, видит Марека, но делает вид, будто зажмурил глаза и не видит ничего. Если бы Марек что-либо сказал, он определенно притворился бы, что не слышит, потому что сегодня у него для узника уши заткнуты. Только Марек не произносит ни слова. Но и не снимает кожаную куртку, которую тюремщик непременно отнес бы вместе с казенным имуществом. Куртка остается у него, и к зиме она очень пригодится. Нечего и думать, что тюремщик будет топить камеру.

От одной только надежды не отказывается Марек: что придет Моника. Протирает глаза, хлопает себя по щекам и ждет. Ходит по камере, которая вдруг кажется ему просторнее, чем прежде. Все свои мысли он направляет на то, чтобы открылась дверь. Однако она остается закрытой. Но должна же появиться наконец Моника! Ведь она его единственный козырь в сегодняшней игре жизни. Или ей мешает прийти ее женская стыдливость? Марек уверен, что это не так: взгляды Моники представляются ему широкими, всеобъемлющими, готовыми ответить на бесконечные требования жизни.

И Моника появляется. Вечером. Она будит Марека, потому что должна ему что-то сказать. Марек с трудом просыпается, но, придя в себя, сразу вскакивает. Он очень бледен. Свеча в руке Моники освещает ее лицо снизу. Глаза смотрят прямо и открыто, они выдают, что все же в девушке пробудилось сострадание.

— Я не знаю, разбили их или сами отошли, но их нет, — рассказывает Моника тихим голосом. — Вчера вечером предприняли атаку в последний раз, троим удалось взобраться на стены. Но не успели они даже посмотреть вниз, как были убиты. Остальные бросились назад. У пана Колды сегодня пируют.

— Доберутся и до него, — говорит Марек с уверенностью.

— Возможно, но меня уже здесь не будет, — говорит Моника. Она не желает себе зла.

— Куда ты уходишь?

— В город.

— В какой город?

— В какой-нибудь. Это все равно в какой. Лишь бы был город. Где здоровые люди, товары в лавках, дома, дым из труб, улицы, ворота. Я сыта по горло замком, сырыми камерами, солдатами, оружием, стрельбой и отцовской руганью. Я хочу жить как человек, — говорит Моника, и пламя свечи колеблется от ее дыхания.

— Как женщина, — уточняет Марек.

— И как женщина, — соглашается Моника и в последний раз одаривает его чувственным взглядом.

— Если ты не хочешь идти со мной, то пойду одна. Я не пропаду, — смеется Моника. Она не плакса. Она знает, что ей придется скрывать свою красоту, но она уже давно научилась этому в замке, находясь среди грубых воинов. Она шустрая, своенравная, властолюбивая и, когда нужно, умеет себя вести, как мужчина. Одета она небрежно, но даже это ей к лицу. Она знает силу своей красоты и умеет покорять людей.

— Моника, — говорит вдруг Марек, словно в голову ему пришло наконец правильное решение. Ему скорее нужно что-то придумать, чтобы умолить ее.

— Чего тебе?

— Могла бы ты добраться до Роуднице? — Марек хочет известить отца Штепана. Он, конечно, тут же передал бы все Анделе. И тогда они оба обрели бы равновесие: Андела в Роуднице, а Марек здесь, в Находе.

— Это недалеко? — спокойно спрашивает Моника.

— Да. Ты зайдешь в монастырь августинцев и скажешь отцу Штепану, что я жив и здоров и обязательно вернусь.

— Что ты жив, это правда. Но ты уверен, что вернешься?

— Уверен. Так же, как в том, что ты попадешь в город.

— Такой уверенности, пожалуй, достаточно, — соглашается Моника. — А отец Штепан мне поверит?

— Вот тебе крестик. Он со святыми мощами. Покажи его, и отец Штепан поверит. — Марек смотрит на дочь тюремщика внимательно и благодарно. Он вдруг чувствует себя сильным и словно вновь ожившим. В его сердце вкрадывается надежда, что ему удастся перепрыгнуть эту пропасть, которую ему приготовила жизнь. И даже не одному, а с Анделой. Прекрасная иллюзия.

Сейчас ему так хорошо, что он хотел бы порадовать Монику.

— Ты будешь вспоминать обо мне? — спрашивает он тихо.

— Нет, — качает головой Моника, — я назад не оглядываюсь.

И уходит так же, как пришла. Тихо, держа в руках свечку. Марека оставляет в камере. Но теперь в нем снова пробудились мечты.

Прошло три пустых дня. Мареку кажется, что тюремщик изменился. Взгляд его был прежним, но в поведении появилось нечто новое. Он ходит по камере так, словно оказался здесь впервые. Может, он пьян? И потому плохо видит в полумраке тюрьмы? Или дрогнуло его сердце? Или поддался беспокойному смятению?

Когда тот вошел, Марек прежде всего почувствовал какую-то раскованность, не было того раздражающего начала, которое обычно возникало, как только тюремщик приходил в камеру. Сегодня вокруг него нагнетается пустота и глубокое уныние. Он пал духом. Этот хрупкий и боязливый человек теперь нес в себе невидимую муку, которую Марек сразу почувствовал.

Тюремщик, как и прежде, всячески старается утаить малейшее движение своей мысли и своих чувств, он не может совладать только с некоторыми мелочами, уже превратившимися в ритуал. Обычно он отпирает двери, вносит миску, делает три шага вперед, три шага обратно. Сегодня все не так: мысли его где-то далеко. Не то чтобы в нем отсутствовало всегдашнее недоверие, но теперь оно относится к чему-то другому. Поскольку тюремщик перестает себя вести по-прежнему, Марек может предположить, что он уже не узник. Но это предположить трудно. Скорей можно узнать, что таит в себе тюремщик.

— Послушай, что тебе мешает мне довериться? — начинает Марек обычным тоном.

— Что вы сказали? — встрепенулся тюремщик.

— Что же, мы так и будем тянуть до изнеможения? Кто дольше выдержит? — подзуживает его Марек.

— Моя жизнь, считай, уже прошла, — говорит тюремщик. По голосу слышно, что теперь его не волнует даже собственное здоровье.

— Совсем на это не похоже, — замечает Марек. — И ваша дочь так не думает.

— Стоило ли растить ее, — говорит тюремщик, скорее всего отвечая собственным мыслям. Фраза могла бы звучать иначе: «Не должен ли я стыдиться того, что случилось?» Марек понимает, что замысел Моники осуществился, и это сильно его тревожит.

— Радуйся, что она есть у тебя, — вздыхает Марек.

— Ее у меня уже нет, — говорит тихо тюремщик. — Пан Колда отдал ее находскому рыцарю в служанки. Орал на меня, мол, я забыл, что служу у него, забыл, что я тюремщик.

— Хороший у тебя пан.

— Я научился не осуждать своего пана, — замечает тюремщик так, словно и сейчас его защищает. Голос его полон ненависти, но в то же время в нем звучит уважение.

— Даже у черта не хватит духу проклясть его.

— Вы узник пана Колды, — спохватывается тюремщик и осторожно оглядывается, не слышит ли их кто-нибудь.

— Да, — кивает Марек. — А ты — мой тюремщик.

— Не могу я ничего делать, — мрачно говорит тюремщик. — Я давно уже сам себя потерял. Ничего не умею. Могу поступить солдатом в отряд или дровосеком в артель. Или вот, как сейчас, тюремщиком в башню. Иначе я никто. А теперь уж и вовсе ничего не значу: за собственную дочь постоять не могу.

— За Монику ты не бойся, — уговаривает ого Марек. — У нее было время догадаться, что она красива. Она сохранит свою женскую власть любой ценой.

— Вы, правда, так думаете, пан? — Тюремщик бросает на Марека взгляд, и в глазах у него загорается надежда.

— Придет время, и находский рыцарь попадет к тебе в тюрьму. Ты его, конечно, не будешь здесь откармливать!

— Этого грубияна? — возмущается тюремщик.

— А тебя, пожалуй, ждет большая честь, — продолжает Марек свои пророчества.

— Какая?

— Будешь здесь сторожить Яна Колду!

— Пан, единственное мое спасение в том, что я хороший тюремщик. Зачем вы меня унижаете? — стонет тюремщик, затыкает уши и выскакивает из камеры.

Теперь он опять осторожен: по выходе не забывает запереть за собой дверь.

Что нужно было бы сделать богу, чтобы избавить этот край от пана Колды? Заменить день ночью? Поменять местами небо и землю? Уничтожить время и пространство? Марек не может на это ответить. Все остается по-прежнему: пан Колда сидит на коне — у него власть, и он распоряжается судьбами людей. Рядом с ним не чувствуют себя спокойными ни мужчины, ни женщины. Даже Моника. Марек не понимает, что же все-таки с нею произошло. Ведь она хотела убежать в какой-нибудь город. Она даже взяла его послание — крестик со святыми мощами. Неужели она вздумала просить у пана Колды разрешения покинуть замок? Или находский пан был частью ее плана? А может быть, она пыталась выйти из замка и ее схватила стража? И последовало наказание: Монику отдали в служанки находскому рыцарю?

Что изо всего этого выбирает Марек? Первое. Моника умеет играть с огнем. И с паном Колдой. Марек убеждает сам себя, что его несчастья окончились. Теперь на очереди счастье. В самом потаенном уголке своего сердца он сохраняет искорку надежды. Он раздувает ее терпеливо и долго, пока не вспыхнет пламя. Надежда превращается в уверенность. Марек в воображении дорисовывает будущее. И, как полагается, отдыхает, когда эту работу оканчивает. Теперь он снова может ждать.

Этот день особенный. Он начинается с того, что тюремщик приносит ушат воды, моет Марека и даже бреет и подстригает ему волосы. Марек меняется на глазах, он выглядит помолодевшим и способным к самостоятельным решениям. В его взгляде вновь непокорное выражение, но следы его пребывания в тюрьме смыть с лица не удается.

— Пойдете к пану Колде в гости, — говорит тюремщик.

— Зачем он меня приглашает?

— Пан Колда не приглашает, а приказывает явиться.

— Что онпразднует?

— С замка снята осада. Его владения в безопасности.

— И я должен при этом присутствовать?

— Наверное, хочет похвастаться перед врагом!

Тюремщик завязывает Мареку глаза черным платком и ведет через двор к замку. Марек наслаждается опьяняющей силой свежего воздуха. Спотыкаясь, плетется за тюремщиком и пытается представить себе небесную синь с сияющим солнцем. Солнце в его воображении мощное и горячее. При свете солнца чувствуешь себя в безопасности. В Мареке играет молодость, и она утверждает, что он жив не только сейчас, но будет жить и дальше.

Только в парадном зале тюремщик снимает с глаз Марека платок и отходит в дальний угол.

Марек ослеплен потоком солнечного света, в ушах шум от музыки и криков. Он пытается разобраться в том, что происходит вокруг. Что это? Пир по поводу победы? Много ли тут дворян? Или это просто попойка? Скорее всего, и то и другое. Потому что, хотя головорезы пана Колды и разряжены, как паны, но не могут скрыть адского пламени, горящего на их разухабистых лицах. Даже их смех говорит о том, что каждый уже не единожды проклят. Природа произвела их на свет если не с досады, то определенно по недосмотру. Чтобы вы-глядеть по-человечески, им следовало бы сунуть под стол не только ноги, но и голову. От еды они устали не меньше, чем от битвы. В желудках перемешались разные кушанья, вино ударило в голову. Они воображают себя дворянами, а они всего-навсего холопы, которые должны слушаться каждого жеста пана Колды. Это не просто их господин, это их бог и дьявол. Пан Колда так и ведет себя. В нем есть что-то такое, что возвышает его надо всеми, что и самого его делает словно больше ростом. Он уверен в беспрекословном послушании. Что для него человеческая жизнь? Пустяк, нечто преходящее. То, что зависит прежде всего от его каприза.

Увидев нового гостя, пан Колда улыбается. Но Марек прекрасно знает, что улыбка эта — только на его лице, ее определенно нет в сердце пана. Назначение этой улыбки — приказ всем приветствовать гостя. Дружный крик ударяется в расписной потолок, смех спотыкается и набегает волнами, под столом раздается топот кованых башмаков. Марека сажают рядом с паном Колдой и угощают. Перед ним кусок вареного кабаньего мяса. Он может и пить, что ему хочется: пиво или вино. Он ест и пьет, не чувствуя вкуса, потому что старается обрести внутреннее равновесие. Марек даже не понимает как следует, с чего он должен начать, как ему вести себя. Притворяться или не притворяться? Впрочем, он может об этом свободно поразмыслить, поскольку его сразу же оставляют в покое. В углу зала играет небольшой оркестр: лютня, две флейты и барабан. Крик усиливается. Марек ест и раздумывает: он знает, что его привели сюда совсем не для того, чтобы он опустошил тарелку с едой. Пан Колда хочет представить его своим дикарям. Но как это произойдет? Марек искоса смотрит на него. Что он видит? Прищуренные глаза, худое лицо, едва заметную игру мускулов. Видит человека, который сам себе ищет опасности, приключения, сам создает свою трудную судьбу. В нем одновременно можно увидеть и что-то нечеловеческое, и что-то достойное уважения. Какую цель он преследует? На что отваживается? Хочет жить в соответствии с минутными настроениями, капризами? Жить без ограничений. Ни перед кем не быть в ответе. Только перед самим собой. Пан Колда замечает взгляд Марека и небрежно кивает ему.

— Ты все еще такой же гордый?

— Я всего лишь верный, — отвечает Марек так, чтобы его слышал только пан Колда.

— Ты огорчен, что вашим здесь не повезло, и потому не можешь даже посмеяться с нами?

— Я смеюсь, пан.

— Тогда покажи, как ты веселишься, — предлагает пан Колда. — Пусть все видят.

Марек мгновение размышляет. Он должен обрести такое состояние духа, при котором власть Колды не сможет затронуть его.

Он встает, идет через весь зал к лютне и берет у музыканта инструмент. Задумчиво перебирает струны. Глаза воинов с интересом следят за ним. Пан Колда долго пьет, запрокинув голову.

Лютня звенит, и Марек поет веселую народную песенку о девушке, которая потеряла платочек своего милого, а с ним и его любовь. Несколько звучных аккордов. Конец. Друзья Колды топают, кричат, смеются, пьют. Пан Колда встает, стрельнув глазами в Марека, и говорит:

— Я силен потому, что у меня враги сильные.

Его дикарям эти слова нравятся. Они поднимают еще больший шум. Но пан Колда заставляет их умолкнуть и продолжает:

— Я силен потому, что у меня друзья сильные.

От этих слов зал взрывается. Друзья Колды? Ну, конечно, это они! Пьют, обнимаются, восторженно кричат. Пан Колда желает, чтобы Марек пел еще.

Марек перебирает струны лютни в поисках новой мелодии. И в это же время говорит со своей душой, которая другим не видна. Его чувства напрягаются, и внезапно он теряет душевное равновесие. У него уже нет возможности выбирать. Марек будет петь песню, которую слышала Андела в замке Мыдловар.

В зале тишина. Напев спокойно и мягко прокладывает себе дорогу. Прежде всего из-за нежности, которую испытывает сам певец. Она проникает в грубые сердца, которые привыкли биться в другом ритме. Перед отупевшими вояками, которые при случае становятся и грабителями, открывается иной, неведомый им доселе мир. К ним доносится дыхание молодости, сердечная тоска, любовные мечты, птичье пение, шум листвы, отблески солнца на поверхности реки, слабые лунные блики. Даже пан Колда слушает некоторое время. Но вот он хмурится. Ему не нравится, что его сердце оттаяло, он не выносит, чтобы в его компании кто-то расчувствовался. Что случилось с его головорезами, как они слушают эту хныкающую песенку? Словно испугались обстрела гаубиц. Он делает несколько шагов, глаза вытаращены, губы сжаты, он задыхается. Его ли это воины, безжалостные, не знающие пощады? Это их растрогала какая-то слюнявая песенка?

Пан Колда понимает, что нужно прекратить такое безобразие. Он вытаскивает из ножен меч, ударяет им по столешнице и орет:

— Где ваши мечи?

Его орда поднимает заросшие лица. Они сразу соображают, что их хозяин прав, и тут же хватаются за оружие.

— Вот наши мечи! — ревут они как сумасшедшие и колотят ими по чему ни попало.

— Марек! — В голосе Колды приказ.

Отложив лютню, Марек возвращается к пану Колде. Но не успевает он приблизиться, как ему навстречу летит тяжелый меч. Марек ловит его, острие описывает в воздухе несколько кривых линий и поворачивается в сторону Колды. Марек ждет, что будет дальше. Он только что был свидетелем внезапного перехода от грубого веселья к тихому умилению, теперь он наблюдает обратную картину.

Меч в руке Марека прибавляет ему мужества. Сейчас ему потребуется нечто иное, чем умение петь под аккомпанемент лютни. Теперь нужны смелость, умение владеть оружием, хладнокровие. Марок знает: пан Колда бросается на противника как зверь.

— Защищайся! — кричит пан Колда, его меч как молния сверкает возле головы Марека.

— Хорошо, пан, — цедит сквозь зубы Марек.

Он понимает, что дела его плохи. У него ослабевшие легкие и нетвердая рука. Он не может долго обороняться. Пот выступает у него на лбу и на спине, колени трясутся. Только глаза внимательно следят за мечом пана Колды и рука преграждает дорогу чужому оружию. Звон стали, удары, выпады, частое дыхание. Поединок. Никто не знает, как он кончится. Воины замерли, раскрыли рты. Они, конечно, за пана Колду, никто в этом не сомневается.

Вдруг происходит нечто совсем непредвиденное. Взгляд Марека падает на основание меча, который в его руке, и он видит на нем пилигримский крест. Сознание Марека бьет тревогу. Сердце пронзила острая боль. Что это? Марек держит в руке свой собственный меч! Он ведь дал его Дивишу. Значит, Дивиш штурмовал находские укрепления? И погиб? Другого объяснения Марек найти не может. У него такое чувство, словно он заглянул в пропасть. Что делать? Только одно: перестать обороняться, раскинуть руки и подставить грудь. Пусть пан Колда получит удовольствие.

— Ты что валяешь дурака? — злится пан Колда.

Острие его меча втыкается в пол.

— Делайте со мной что хотите, — глухим голосом говорит Марек. Закрывает глаза, словно не желает больше здесь присутствовать.

— Защищайся! — кричит пан Колда и снова поднимает меч. Его злит, что он не понимает поступков этого юноши.

— Вы убили Дивиша из Милетинка! — восклицает Марек. Он все еще не может совместить образ веселого Дивиша и смерть. Дивиша и могилу, Дивиша и конец жизни.

— Убил, — злобно смеется пан Колда. — И убьем всякого, кто поднимется против нас!

— Я перед вами! — восклицает Марек отчаянным голосом. — И хочу умереть от меча.

— Э, нет! Так я не играю, — спокойно говорит пан Колда. — Легкой смерти захотел? Нет, тебя ждет кое-что другое. Назад, в башню!

— Пусть моя жизнь будет на вашей совести, — говорит Марек так ясно, что слышат все. И сам идет навстречу тюремщику.

Меч остается лежать на полу. В зале наступает мертвая тишина.

Марек оплакивает Дивиша. Но весть о его смерти повергает Марека в странное состояние, похожее на сон. А этот сон похож на бред. В этот вечер Марек превращается в бесчувственную куклу, потому что источник его чувств внезапно высыхает, а воля к жизни исчезает. Зачем ему жить, когда Дивиша уже нет на свете?

Однако пан Колда не дает Мареку впасть в равнодушие, подобное смерти. Столкновение с молодым узником его дразнит. Воспоминание о нем постоянно будоражит его, и на следующий день он снова зовет Марека к себе. Тот должен ждать его в приемной, пока он не вернется с охоты.

В приемной со сводчатым потолком Марек немного приходит в себя. Он рассматривает развешанные по стенам предметы устрашения. У скрещенных мечей отточены острия, святые на картинах мрачные, вероятно, потому, что были вывезены из костелов, пестрый восточный ковер покинул купеческий сундук, конечно, не добровольно. Все здесь задумано так, чтобы прославлять пана Колду из Жампаха. Но показная слава и восхваление как-то непрочны. За ними угадывается стремление вещей вернуться к прежним хозяевам. Марок все это понимает. Он убежден, что придет время, повсюду воцарится нормальный порядок. И в находском замке тоже.

Появляется пан Колда. На нем клетчатая туника. Бледное, безбородое лицо контрастирует с загорелой шеей. Речь и взгляд на редкость живы и выразительны. Он сумел бы с помощью слова построить стену, с помощью взгляда пробить скалу. Он все еще мнит себя победителем. В приемной приближенные согнулись перед ним в подобострастном поклоне. Какая-то неведомая сила заставляет съежиться и Марека.

Они вместе входят в комнату. Марек подходит к прямоугольному окну, через которое просвечивает синее небо. Нижняя ветвь растущей у окна осины уже голая. Осень унесла листья, потому что знает беспощадность зимы.

Марек молчит. Пан Колда ходит по полупустой комнате, где стоит только постель и дубовый стол, и тоже молчит. Наверное, он хочет покрасоваться перед Мареком и обдумывает, какую принять позу.

— Вчера ты выдал себя, — прерывает молчание пан Колда, бросив короткий взгляд на Марека.

— Какой же секрет я открыл, пан? — пугается Марек.

— Ты любишь какую-то женщину.

— Да, пан, — кивает Марек и чувствует облегчение.

— У меня есть к тебе предложение.

— Слушаю, пан.

— Скажи, кто она, и мы привезем ее тебе. Даже если она закопана в земле или замурована в скале. Понимаешь меня?

— Я всего лишь ваш узник, пан, — говорит Марек. Он с каждым днем все лучше понимает находского пана. Ему необходимо, чтобы все время что-то происходило. Что-нибудь опасное. Он ненавидит скуку. Ненавидит ее так, что от скуки легко переходит к насилию.

— У меня только одно условие, которое ты уже знаешь. Чтобы ты поступил ко мне на службу, — продолжает пан Колда.

— Пан, — твердо говорит Марек после недолгого молчания. — Я точно знаю, что это невозможно.

— Смотри не упусти подходящий случай.

— Мне этого не позволяет мое прошлое.

— Тебя плохо воспитали. Юноша должен быть гибким, — злится пан Колда. Мареку становится легче, потому что гнев — естественное состояние пана Колды.

— Верьте мне, пан, — упорствует Марек. — Я не из тех, кому нравится быть несчастным. Но пока еще я могу ждать.

— Я знаю, чего ты ждешь, — злобно смеется пан Колда и вынимает из тайника в стене крестик со святыми мощами, который слишком хорошо знаком Мареку. Христос на синем фоне с красным нимбом, окаймленный золотой полоской с солнцем, месяцем и звездами.

Марек бледнеет. Сердце его останавливается.

— Ты дал его Монике, а я возвращаю его тебе вместе с твоей надеждой, — говорит пан Колда, и его улыбка становится холодной. В ней нет ни злобы, ни доброжелательства.

— Что вы сделали с Моникой?

— Ничего, — пожимает плечами пан Колда. — Ей пришлось признаться. Только и всего. В Роуднице она попадет не скоро. Ее сторожит рыцарь. Пока-то она обведет его вокруг пальца, пройдет немало времени. Ты меня понимаешь?

— Понимаю, пан, — отвечает Марек. Он подавлен.

— Ну, предоставим времени бежать, как оно хочет. Для меня в находском замке, для тебя в его башне. Я буду думать о своей правоте, ты о своих надеждах. Может, в конце концов мы и договоримся.

— Я сомневаюсь в этом, пан.

— Вон! — истошно вопит пан Колда. Кажется, будто задрожали каменные стены.

У всех сразу отлегло от сердца. Тюремщик ведет Марека в башню, воины смеются до колик в животе так, что замок сотрясается от смеха, солнце на холодном небе хитро подмаргивает. Только Марек едва не падает в обморок.

Серый зимний день. Сумрак сменяется темнотой. Чем больше по размеру камень, тем он холоднее. Время тянется невероятно медленно. Солнца словно никогда и не было, деревья цветут, наверное, где-то по ту сторону земли. В камере достаточно пространства только для горячечного воображения. Для самообмана. Самое страшное открытие — это действительность. «Я, Марек, сижу в башне. У меня нет выбора. Пять шагов туда, пять шагов обратно. Ощупывать стены. Вот моя свобода».

Когда Марек засыпает, ему кажется, что он уже не проснется. Но он просыпается. Приходит в себя не сразу. Потрясет головой, потянется, приоткроет глаза, поднимет руку, прислушается. Голова в каком-то дурмане. Мареку кажется, что он может жить иначе, чем простой узник, что он легче воздуха, болен приятной печалью, которая согревает его и успокаивает. Он благодарит миску за то, что она полная, хотя на самом деле она пуста, просит свою одежду, чтобы она куда-нибудь его унесла, объясняет стенам, почему он от них что-то скрывает, упрекает оконце за то, что оно прячет от него тончайшие краски света. Иногда он чувствует себя травой, которая не может быть ни счастливой, ни несчастной, иногда деревом, потому что, как и оно, он обречен на неподвижность. Он слышит шум листьев, пение птиц, дуновение ветра, падение дождевых капель, крупных, как горошек. Он восхищается и бредит этим чудом, пока не просыпается совсем. Он глядит на свою руку и видит, как она одинока, глядит на свое тело и видит, что оно покинуто. Он ничего не может. Ни высечь искру из ледяных стен и каменного пола, ни передать горсточку своих чувств, ни войти в потусторонний мир, хотя из своей камеры легко мог бы туда попасть, ни разговаривать с богом, потому что это самое святое существо всегда в любом другом месте, только не в замковой тюрьме. Лучше было бы, если бы чувства и сознание Марека совсем окаменели и стали частицей скалы. Если бы его сон перестал быть сном, если б он превратился в вечность.

Но этого Марек не может себе позволить. Он не один на свете. Его мысли и чувства концентрируются. Андела... Марек не имеет права умереть, хотя и не боится смерти. Смерть была бы для него освобождением. Однако он не имеет права пренебречь Анделой и потому не имеет права пренебречь собой. У любви два лица: одно — восторженное и радостное, другое — печальное, одно — светлое, другое — темное, одно — сладость, другое — боль. Взаимная любовь Анделы и Марека теперь показывает второе лицо. Ведь теневые стороны — тоже сущность любви. И в человеческой жизни они встречаются часто.

Любовь не заточишь в тюрьму, но она здесь, она хранит Марека, ибо он вновь и вновь ее переживает. Он начинает с самого начала, со встречи, которая привела их к первому свиданию. Перед ним оживает клен у реки, атмосфера любви в Праге, всплеск чувства в Чиневеси, помолвка в Роуднице. Память словно разгребает песчаные наносы и вызывает образ за образом. Одни образы четки, другие туманны. Но все вместе помогают уяснить некоторые истины: что существует великая любовь, неизбежность потери и бессилие перед обстоятельствами, которые выдвигает жизнь. Марек в конце концов понимает, что любовь — это частица бога и что она может быть вечной. Или что вечность непрестанно обновляется в любви человека.

Марек хотел бы вырвать Анделу из этой тьмы, освободить из роудницкого заточения и укрыть ее в себе. Но ему приходится довольствоваться видениями, посещающими его время от времени. Ему кажется, что она выходит из каменной стены смеющаяся, покрытая росой, словно только что родилась, словно в прошлом у нее всего лишь одна минута жизни. Она такая умиротворенная, что могла бы успокоить все грядущие бури. Вот она стоит здесь, в тюрьме, тихая и погруженная в себя, с тоской в глазах, будто ее душу мучат или упрекают воспоминания. На ее губах очарование любви, на правой руке сидит пчела. Марек чувствует, что для него существует только Андела, и шлет ей целый поток нежности, все, чем обладает. Нежности в нем — горы, и он хочет наконец эту нежность истратить. Он уговаривает Анделу, чтобы она не куталась в туманное покрывало, чтобы не исчезала. Девушка согласно кивает головой, но, несмотря на это, неслышно исчезает. Марек понимает, что боль любви у Анделы сейчас сильнее, чем у него. Может, ее боль сильнее всего на свете. Мир Анделы должен бы быть устлан бархатом и шелком, а ей приходится так безнадежно страдать. Кто в этом виноват? Марек не знает, хотя, без сомнения, главное действующее лицо этой драмы он сам.

После долгих часов размышления он убеждается, что он и главный виновник. Он не умел устроить свою жизнь: встречался с людьми, которых встречать не хотел, ввязывался в истории, которые обошлись бы и без него, отдавал предпочтение мужскому тщеславию перед самым естественным человеческим чувством, не умел вовремя отойти от чуждого ему мира. Внешне он выглядел как молодой дворянин, живущий своей собственной жизнью, но в действительности носил в себе частицы Яна Сука, Регины, Шимона, Дивиша, Михала, Пардуса, а может быть, и Иржи. А ведь внутрь себя он должен был пустить только Анделу. Он не достиг той любви, когда она становится чудом. Он подавлял в себе сумасшествие и помрачение, которые приносило ему, как любому другому, это древнее человеческое чувство. Не причастные к их любви люди преграждали ему дорогу к Анделе, а он их не устранял. Короче, он хотел угодить всем: людям, времени и внешнему порядку. Довольствовался размышлениями и мечтаниями даже тогда, когда уже настало время действовать: посадить Анделу на коня и умчать ее в необъятный мир, о котором они вместе мечтали. Так поступал Шимон, так должен был поступить и он. Может быть, он был бы вскоре убит, но какое это имело бы значение? Неделю прожить с Анделой и умереть. Лучшей судьбы он и не желал бы.

Вместо этого он в находской башне, мерзнет, голодает, и нет у него никакой надежды, что он вырвется отсюда. День тянется за днем. Тюремщик зевает, сутулится и замыкается в своем равнодушии. Холод проникает Мареку в сердце, сырость — в душу. Искорка жизни все же тлеет в нем, но так слабо и ненадежно — вот-вот угаснет.

Вацлав Брич находит его в странном состоянии. Время уже близится к весне, и природа на пути к пробуждению. Марек слаб, он почти не двигается. Впрочем, у него нет и желания двигаться. Ему довольно того, что он ест и спит. Для настоящей жизни ему нужно ежедневное воссоздание самого себя, которое можно обрести, лишь встречаясь с людьми. Конечно, к нему заходит тюремщик. Но и тот на глазах дряхлеет, словно соревнуясь с Мареком. Единственная его забота — пережить Марека хотя бы на неделю, хотя бы на один день. Ему хватило бы и часа. Он совсем впал в уныние, у него грустные глаза, а его бормотание невразумительно. Он путает день и ночь, холод и тепло, а возможно, и времена года. Без Моники его жизнь превратилась в дым.

Но и Марек не знает, что такое свет и что такое тьма, он останавливает готовое сорваться слово и прислушивается лишь к звукам своей души. Его беспокоит даже движение век. Он вновь и вновь ищет объяснения своему несчастью, своему падению, своей скорби. Только ему это не удается. Он ощущает в душе огромную пугающую пустоту. Притом он взирает на свое бессилие с абсолютным равнодушием, но именно глубокая меланхолия и удерживает его в жизни.

Вацлав Брич окликает его, смеется, расталкивает, пытается вдохнуть в него силу. Сначала он не узнает Марека. А узнав, не может скрыть удивления. Что случилось с ним за одну только зиму? Ведь эта тень нисколько не похожа на Марека, хотя, бесспорно, это он. Брич чувствует себя связанным с его судьбой и в какой-то степени ответственным за него. Поэтому он и пытается возвратить его к жизни.

— Марек, что с тобой? — настойчиво пристает к нему Брич.

— Значит, я еще не покойник, — звучит тихий ответ.

— На дворе весна. Цветут деревья и щебечут птицы.

— Я уже не считаю дней.

— Я был в отъезде и, вспоминая о тебе, думал, что ты уже на службе у пана Колды.

— Я у него в тюрьме.

— Марек, почему ты такой упрямый?

— Это пан Колда упрямый.

— Тебе нужно выйти из башни, иначе ты погибнешь здесь.

— Я думал, что человек умирает быстрее.

— Я попрошу пана Колду, чтобы он выпустил тебя из башни. Я поручусь за тебя.

— А что станет с тюремщиком? Ему придется умереть в одиночестве.

— А ты не заботься о тюремщике, — говорит Вацлав Брич и бросает на Марека удивленный взгляд. Марек не видит этого из-за темноты. В груди Брича бьется сердце товарища, и всем этим сердцем он хочет спасти юношу. Мареку становится немного легче.

Марека переносят в комнату Вацлава Брича, который даже сейчас не скупится на смех. Сыплет его направо и налево. Мареку кажется, что смех этот легкий и мелькает, как крыло птицы. Тихо в спокойном доме Брича. Марек покорно позволяет обслуживать себя и кормить. Он еще не пришел в себя, и, когда спит, какой-то уголок его сознания бодрствует. Но через несколько дней Марек преодолевает и это и спит как убитый. Понемногу он выздоравливает. Ноги его снова делаются ногами, руки — руками, грудь становится сильной, морщины на коже разглаживаются. Его сознание проясняется. Оно продирается из зарослей воображения к трезвой реальности. Брич лечит Марека хорошим настроением и рассказывает ему обо всем, что видел и слышал.

Наконец Марек может выйти в замковый двор. Он обнимает взором все: стены домов и укреплений, окружающие холмы, полные праздничной зелени, и все, что есть в небе, — сияющее солнце и узорчатые облака. Он чувствует свое окрепшее тело, вдыхает свежий душистый воздух, свет в его глазах сливается со светом солнца. Он видит все. Даже то, что невидимо. Ему хочется и ко всему прикоснуться, хотя делает он это осторожно, словно все вещи утыканы шипами. А здесь есть что посмотреть и к чему прикоснуться. Весна провозглашает, что останется в Находе навсегда. Ее свежие краски требуют от Марека нового взгляда. И новый слух тоже нужен, потому что колокола костела размеренно звонят и Марек слушает их. Только Анделы здесь нет. Но кто знает, может, она смотрит откуда-то издалека своими огромными испуганными глазами. Или не смотрит?

Марек хочет побывать прежде всего на том месте замковых укреплений, где погиб Дивиш. У него сердце сжимается, когда он видит обрыв, который пришлось одолеть Дивишу с его воинами, прежде чем они взобрались на стену. Но там их ждала смерть. Находские воины позволили им взобраться на галерею, а потом, нанеся смертельные раны, сбросили их вниз.

Марек ясно видит все это, ведь Дивиш был его другом. Их дружба крепла даже от ссор. Это правда. Но когда наступила минута настоящей опасности, то Дивиш бросил на чашу весов все. Поступил бы так же Марек? Без сомнения. Марек жалеет, что уже не может отплатить Дивишу тем же. Марек теперь будет жить и за него. Укрепит свою честь его честью, увеличит свою храбрость его храбростью. Рядом с Шимоном будет хранить в себе и Дивиша. От него теперь многое будет зависеть. Жить за троих людей. Бороться так, как подсказывала им их совесть. Но вместе с тем остаться верным своей любви.

Марек чувствует, что совсем избавляется от внутренней пустоты, что душа его вновь загорается. Замечает это и Вацлав Брич.

— Ты любил Дивиша? — спрашивает он осторожно.

— Это был мой лучший друг.

— Я кое-что скрыл от тебя, — признается Брич, но его смуглое лицо не покрывается краской. Его глаза светятся, как и прежде.

— Это значит, что ты хочешь мне рассказать об этом сейчас?

— Да, — вздыхает Брич.

— Так говори.

— Ты помнишь, как пан Колда велел тебя бросить в башню?

— Еще бы не помнить.

— Тогда я искал в Подебрадах Дивиша из Милетинка, и нашел, и сказал ему, что ты жив, как ты просил.

— А что Дивиш? — волнуется Марек.

— Расспрашивал меня. Я сказал, что пан Колда хочет тебя переманить на нашу сторону и что, по моему мнению, ему это удастся.

— А Дивиш?

— Не верил этому, — смеется Вацлав Брич. — Я сам удивился, с какой уверенностью он отверг это. Теперь я вижу, что он знал тебя лучше, чем я.

— Он знал обо мне больше, чем о себе, — отвечает Марек и явственно ощущает, как весь его прошлый мир приближается к нему. Он видит его контуры, вдыхает его воздух, мысли Марека торопятся навстречу. Он хочет знать, что произошло в Подебрадах.

— В ноябре умерла пани Кунгута.

— Это невозможно! — восклицает Марек. Вокруг него уже больше мертвых, чем живых. И среди них умная и добрая пани Кунгута. Кому она пришлась не по душе? Зачем так сурова была с ней судьба? Или это воля божья?

— Она родила двойню и родами умерла.

— А какой-нибудь веселой новости у тебя нет?

— Новости не бывают веселыми, — замечает Вацлав Брич. — Ну хватит. Я и так говорю тебе больше, чем имею право. Разве я у тебя на службе?

— Ты не чужой мне, и ты знаешь это.

— Правда, знаю, — улыбается Брич. — Марек, лучше радуйся весне. Тебе двадцать лет, и ты должен жить.

Марека и не надо призывать к этому. Он наслаждается светом солнца, смотрит на листву деревьев, следит за полетом птиц, его взгляд устремлен к небу. Отчего это весь мир полон тайн? Наверное, чтобы прельщать и притягивать человека. Чтобы тот чувствовал себя в нем хорошо. Потому что только тайна может удержать в нем равновесие. Только тайна делает возможным существование вечного творца, имя которому — бог.

Этой ночью Мареку снится Дивиш. Он тихий, бледный и разводит руками, словно что-то ищет под водой. У него задумчивое, мечтательное выражение лица. Он кивком подзывает Марека — наверное, чтобы тот помог ему. Марек бежит, спешит, но Дивиша словно кто-то отпихивает невидимой рукой. Он быстро удаляется. И вот он сливается с водой. Марек судорожно вглядывается в воду. Но ничего не видит. Ни Дивиша, ни ту вещь, которую он искал.

— Что этим хотел сказать Дивиш? — шепчет Марек, когда просыпается. Я выполнил бы все, что он желает. Марек стыдится перед Дивишем за все, что с ним произошло в находском замке. Нужно ли было за это отдавать жизнь?

Наверное, его появление — это высшее знамение. Ведь Дивиш, пожалуй, сейчас на небе. Туда полетят лучшие мысли Марека, там они будут расти и шириться ради небесной славы Дивиша.

Проходит день, вечер, наступает утро. Воздух свежий и чистый, но в нем есть что-то тревожащее и вызывающее беспокойство в людях. И Марек чувствует бессмысленность своего одиночества. Он едва дышит от напряжения. Его чувства словно непроходимые дебри: воспоминания смешиваются со снами. В самом их центре сверкает Андела. Она осиянна нимбом, словно неживая. Марек должен употребить всю силу воли, чтобы убедить себя, что она телесна, что ест и пьет, что ходит и смеется, как всякая женщина. Только делает все это с необыкновенным очарованием. И из-за этого Марек еще острее ощущает, как события обернулись против них двоих. Удастся ли ему преодолеть препятствия? Как повлиять на Вацлава Брича, чтобы тот помог ему? Марек ищет тропинку к его сердцу и находит ее.

— Я почти ничего не знаю о тебе, — говорит он в одно такое утро, когда одинокому человеку особенно грустно. — Ты был женат?

— Я и сейчас женат, — отвечает Брич после продолжительного молчания. Его лицо становится печальным.

— А где же твоя жена? — удивляется Марек.

— Не знаю.

— Ты не хочешь об этом говорить?

— Это тайна, — отвечает Брич, и его смуглое лицо еще больше темнеет. — Если бы ты ее знал. Ни одна женщина не могла сравниться с ней. Вся она искрилась. Бывало, ждала меня, пока я вернусь из отлучки, смотрела на дорогу и плакала от радости. Мне было достаточно слышать, как она ходит по комнате, и я радовался, что живу на свете.

— Что с ней случилось?

— Однажды я вернулся домой после полугодового отсутствия, а моей жены дома не оказалось. Исчезла как дым. Никто не знает куда.

— Когда это было?

— Десять лет назад.

— Ты ее искал?

— Я все время ищу ее. Пока не потерял надежды. Я собираю сведения для пана Колды, но больше расспрашиваю о своей жене. Не видел ли кто-нибудь ее. Не встретил ли кто-нибудь ее. Не знает ли что-нибудь о ней.

— Ты ее любишь?

— Да, — кивает Вацлав Брич и хмуро смотрит в окно. Словно надеется узнать там что-то новое о своей жене. Но пока ему это не удается. Он пешком обошел всю землю, а конца поискам не видно.

— Значит, ты понимаешь, что такое любовь?

— Лучше, чем ты думаешь. Хотя, глядя на меня, это трудно предположить.

— Несчастные случайности не должны были бы играть роль в любви.

— Это не случайность, это судьба. Но у тебя на уме твоя судьба. Пан Колда рассказывал мне, что он тебе предлагал. По крайней мере ты узнал, как он великодушен.

— Я не мог принять его предложение, — говорит Марек тихо. — Пан Колда наш враг. И никогда он не станет нашим другом. Андела тоже не поняла бы моего поступка.

— Какая Андела? — с любопытством спрашивает Брич.

— Андела Смиржицка. Знаешь хозяина Роуднице? Яна из Смиржиц? Это его дочь. — Мареку становится легче оттого, что он может произнести имя своей возлюбленной. И теперь ему кажется все гораздо проще: препятствия отступают в прошлое, мечты о счастливой жизни вместе с Анделой получают реальные очертания.

— Марек, — задыхается Вацлав Брич. В его голосе испуг, словно он внезапно обнаружил, что у него нет руки или ноги.

— Что с тобой? — пугается Марек. — Ты знаешь что-нибудь об Анделе?

— Нет, — снова прячется в свою скорлупу Брич, но по его лицу видно, что ему что-то известно, но он связан обещанием молчать.

— Почему ты молчишь? — пристает Марек.

— Это какое-то проклятье! — содрогается Брич.

— Я должен знать, — решительно говорит Марек.

Он чувствует, что известие плохое. Но что делать? Ветер дует все время против него.

— Узник не должен знать того, что творится за стенами тюрьмы, — назидательно произносит Вацлав Брич, чтобы успокоить свою совесть. — Но это серьезное дело. Оно касается всего рода Смиржицких. А значит, и тебя. Если ты все еще думаешь об Анделе Смиржицкой.

— Андела — моя жизнь.

— Ян Смиржицкий написал письмо молодому королю в Вену, в письме он предостерегает короля, чтобы тот опасался Иржи из Подебрад. Если у него не две головы, то пусть повременит ездить в Прагу. Потому что может стать короче ровно на голову.

— Дальше. Это не все, — прерывисто дышит Марек. В сердце у него мрак и тишина.

— Да, это не все, — подтверждает Вацлав Брич и нехотя продолжает: — Воспитатель Ладислава, граф Цельский, послал пану Иржи копию письма. Ты догадываешься, что произошло после. Ян Смиржицкий заключен в тюрьму, и теперь его ждут палач и плаха.

— Это невозможно! — защищает Марек себя и Анделу.

Он чувствует, что это событие — катастрофа, непреодолимое препятствие, потому что хорошо знает нежное сердце Анделы и может себе представить, что с ней творится. Что он прочел бы на ее лице? Бессилие и муку. Что нашел бы в ее душе? Отчаяние. Что же, Марек будет только наблюдать ее страдания? Нет, он должен ей помочь. Он сделает все, чтобы уберечь Яна из Смиржиц от палача и плахи, хотя этот дворянин и не проявил к нему ни малейшей симпатии. Скорее наоборот. Может быть, Мареку удастся смягчить сердце пана Иржи, чтобы он сохранил жизнь отцу Анделы. Это будет трудно, но Марек должен попытаться.

Все сразу летит вверх тормашками. Решение Марека быстро, как прыжок. У него должны бы вырасти крылья, чтобы он мог взмыть к небесам и лететь в Прагу.

— Я сегодня же уеду, — заявляет Марек. Он даже не вспоминает, что он узник и что существуют стены.

— Сначала ты должен обратиться к пану Колде, — отвечает Вацлав Брич. Он заметно смягчается. Слышит отчаянные нотки в голосе Марека и чувствует силу его надежды.

— Я пойду к пану Колде, — говорит Марек послушно, потому что вдруг осознает, что должен туда идти.

Пан Колда стоит перед потухшим очагом. Взгляд Марека скользит по нему, как по каменной статуе. Каким умеет быть этот необузданный пан: одновременно взбешенным и уравновешенным, вспыхивающим и невозмутимым, шумным и тихим. Его испытующий взгляд предупреждает наперед: «Ну‑ка осмелься!» Даже очаг некогда был соучастником буйства пана Колды. Ему приходилось жарить ягнят, окутывая себя дымом горящих поленьев, слушать завывание ветра и дикие выкрики хозяина замка.

— Надеюсь, твое желание таково, что я смогу его исполнить, — говорит пан Колда сдержанно.

Мареку кричать бы да бить тревогу, но он хорошо понимает, что здесь нельзя показывать свое волнение. Скрывая стыд, он поверяет пану Колде свою тайну — он любит Анделу Смиржицку, он знает о письме ее отца. Он не утаивает, что на карту поставлено их будущее. Марека и Анделы.

— Ян из Смиржиц написал в этом письме правду, — пожимает плечами пан Колда. История Марека его мало интересует.

— Я не хочу никого осуждать, — замечает Марек.

— Но ты говоришь не все, — быстро перебивает его пан Колда. — После смерти Яна из Смиржиц Иржи из Подебрад заберет его владения. Подебрадские владения опять увеличатся. Что я делаю в малом, то Иржи делает в большом. Я не знаю, почему ты не хочешь поступить ко мне на службу. Не понимаю этого.

— Пан, отпустите меня на некоторое время из заключения, — решается Марек обратиться с просьбой.

— Ты действительно так любишь ее? — удивляется пан Колда. Он не смеется, не оскорбляет, не проявляет нетерпения. — Я думаю, что ты мог бы быть счастлив и с другой женщиной.

— Андела — это моя жизнь, — отвечает Марек. — Я не хочу, чтобы она страдала. Я буду просить пана Иржи, чтобы он помиловал ее отца.

— Не упросишь.

— Я должен попробовать, — настаивает Марек. — Я обещаю вам, что вернусь через месяц.

— К несчастью, я отношусь к тебе с уважением, — говорит пан Колда после краткого размышления. — Я отпускаю тебя на месяц из заключения под честное слово.

— Пан, вот вам мое честное слово.

— Я отпускаю тебя, надеясь, что в будущем мы будем крепко связаны. Получишь коня на дорогу, экипировку и тот меч.

Пан Колда снимает со стены тяжелый меч, который хорошо известен Мареку. У его основания пилигримский крест.

— Благодарю вас, пан, — бледнеет Марек, но не выдает, что в его руку окольным путем, через Дивиша, через пана Колду возвращается его собственный меч.

— Постарайся, чтобы с этого меча как можно чаще падали капли крови, — говорит пан Колда почти торжественно. От него ничего не скроешь. Он чувствует торжественность, с которой Марек берет в руки меч.

— Ах, пан, — отвечает Марек с печалью в голосе. — Я должен теперь больше думать о боге. Уповать на его доброту и молить его о справедливости.

— Говори с богом, это твое дело, — осторожно произносит пан Колда. — Но меч пусть всегда будет наготове. Помни: в каждой страсти содержится кусочек трагедии. И в твоей, и в моей.

— Я попытаюсь отстоять то, что еще можно отстоять, — говорит Марек и некоторое время размышляет, нужно ли ему продолжать. — Но ваше дело, пан? Оно обречено уже сейчас.

— Пять лет я определенно продержусь в Находе, — вдруг смеется пан Колда. — А разве пять лет не стоят того, чтобы человек прожил их как хочет?

— Не знаю, пан, — осторожно говорит Марек. — Но мое возвращение к вам в любом случае не принимайте как обещание, что я поступлю к вам на службу.

— Уходи и лучше сейчас же уезжай! — кричит пан Колда. На его лице появляется опасный багрянец. — И помни: больше всего на свете мне нравится жить так, как я живу.

— Благодарю вас, пан, — восклицает Марек и быстро удаляется. Даже если бы он не хотел, все равно унес бы в сердце нечто, чего там прежде не было. Немного уважения к дворянину-грабителю пану Колде из Жампаха.

Вацлав Брич затягивает его в плотный коричневый бархат. И хорошо делает. Марек еще чувствует себя слабым, и тугая одежда помогает ему держаться. Он скрывает под ней свое беспокойное сердце и крестик со святыми мощами, который должен хранить его в дороге и привести к Анделе. Вот и гнедой конь, которого ему подвел Вацлав Брич. Марек и Брич поцеловались на прощание, словно уже никогда не случится свидеться.

Марек выезжает из Находа в самый разгар лета. Мир, светящийся всеми цветами радуги, захватывает его чувства. Зелень деревьев кажется ему еще зеленей, чем прежде, синева неба — еще синее, рассвет ярче, заходящее солнце краснее, пение птиц слаще, журчание воды мелодичней. Он впитывает в себя шелест каждой травинки, полет пчелы, аромат цветов, движение в холмиках, над кротовыми норками. Волк не покажется ему собакой, а лисица — кошкой. Природа после долгого года, проведенного Мареком в тюрьме, раскрывается ему и одурманивает его. Марек присоединяется к недвижной свободе деревьев, к подвижной вольности птиц и ко всему живому на земле и на небе. Солнце на мгновение скрывается за облаком. Но вскоре вновь показывает свое золотое лицо. Марек опять чувствует себя человеком. Его мир становится богаче и шире. В потайных уголках души появляются звезды, которые светили ему в детстве, мелькают там беспокойные образы будущего. Пребывание в тюрьме не сделало Марека равнодушным, скорее напротив, продвинуло его к пониманию правды.

Когда он въезжает в Подебрады, его встречает сильный дождь. Небо похоже на гигантское решето. Все поры земли открываются. Марек подъезжает к костелу, чтобы укрыться. Зовет его сюда и память об умерших. Он стоят в полумраке храма, в сердце у него звучат слова молитвы, напряженное сознание ждет послания от мертвых, которые еще недавно были живыми. От пани Кунгуты, от пана Иеронима Ваха. Марек ищет их откровения в свете двух свечей и одинокого луча, который блуждает по камням пола. Но никакого послания не приходит. Нетерпеливость Марека, его напряжение и боль остаются без ответа.

Костел, окруженный тенями, хмурится еще больше. В конце концов Марек приходит к новому познанию: что он сам не принадлежит ни к живым, как он раньше предполагал, ни к мертвым. Он впервые видит конец своей жизни и понимает, что смерть — естественное завершение всего. Жизнь — это огромный театр смерти. Сколько близких Мареку людей за короткое время переселилось на великое кладбище, которое окружает нас со всех сторон! Так из Марека улетучивается беззаботная молодость.

Однако новое открытие Марека совсем не значит, что он хочет быть в числе людей с короткой жизнью. Не сделали его покорным ни тюрьма, ни сознание, что все смертны. А когда он выходит из костела, то и печаль оставляет его. Марека вновь приветствует августовское солнце, которое прогнало тучу. У солнца чистое вымытое лицо, и оно будит земные мысли. Напоминает Мареку об Анделе и ведет его к молодому клену на берег Лабы. К живому свидетелю их любви, который так долго был одинок.

Как они встречаются? Клен, живой и чистый, отражается в реке. Кажется даже, что вся окружающая природа приспосабливается к его возвышенной молодости, внутренней силе и скрытой мудрости. Он, пожалуй, уже понял, что встречается с Мареком, который тоже стал более мудрым, чем прежде. Не только потому, что видит границы жизни и понимает неизбежность смерти, но потому еще, что открыл среди хаоса людей и вещей, представлений и иллюзий одно настоящее, ради чего стоит жить, — Любовь. Рядом с ней все остальное пустота и ничто. Для чего гоняться за богатством и властью? Не для чего. Куда ведет удовлетворение собственного тщеславия? Никуда.

Клен не удивляется, что Марек в эту быстротекущую минуту свидания видит мир словно расщепленный на две половины: на одной стороне он, на другой — Андела.

«Попаду ли я к ней?» — спрашивает Марек неслышным голосом.

«Приложи все усилия, до последнего вздоха», — отвечает клен.

«Изменилось в ней что-нибудь?» — взывает Марек в тоске.

«Она женственней, чем другие женщины, — отвечает клен. — Совершеннейшая в своем смирении и удивительно стойкая».

«Узнает меня?»

«Разве ты не знаешь этого? — шумит клен. — Она любит не только безоглядно, но решительно и непреклонно».

«Почему мы должны мучиться?» — сетует Марек.

«Великая любовь не имеет права лишиться своей самой большой боли», — отвечает клен и закутывается в свое зеленое молчание.

На вопрос Марека, как все кончится, у него уже нет ответа. Наверное, он думает, что и Марек с Анделой когда-нибудь станут недвижной частью природы. И поэтому лучше, чтобы они остались доверчивы, невинны и неопытны. Тогда они обогатят природу нежным голосом своих сердец.

Вскоре Марек стоит перед Яном Пардусом. Старый гетман похож на замшелую скалу. Он недвижим, и от его взгляда пробегает мороз по коже. Жует редьку с чесноком. Он в замешательстве. Не знает, как отнестись к Мареку. Но решает быстро. Атмосфера вдруг становится угрожающей: вот-вот он бросится на Марека.

Мареку нелегко оставаться спокойным. Он смотрит сквозь завесу своей любви и видит сам себя. Он стоит перед гетманом Пардусом с пустыми руками и обесчещенный. Как узник находского пана. Ян Пардус видел в нем своего сына. А Марек не оправдал его надежд. Причинил ему боль, принес заботы и огорчения.

— Это ты? — начинает Пардус. — Что ты здесь делаешь?

— Я так и не услышу от вас ни одного доброго слова? — обижается Марек скорее, чем того хочет.

— Я слышал о тебе, — холодно говорит гетман.

— Что же вы слышали?

— Столько всего, что постарался забыть.

— Я не хочу, чтобы вы были ко мне снисходительны.

— Моя жизнь почти кончена, и я этому рад, — вздыхает Ян Пардус и поворачивается лицом к окну. — Говорят, что ты на службе у пана Колды?

— Я нахожусь в находской тюрьме. Вы не знаете этого?

— Может быть, ты вправду научился вымогать, грабить, насильничать. Теперь тебе придется пустить в ход все свое умение убеждать. И не смей ничего скрывать. Перед людьми, передо мной, перед самим собой.

— Я в тюрьме, — упорно повторяет Марек и торопливо объясняет, как попал в плен и что там пережил.

— А как ты очутился здесь? — не понимает ЯнПардус.

— Пан Колда отпустил меня под честное слово. Я хочу просить, чтобы Ян из Смиржиц был помилован. Из-за Анделы. Вы понимаете меня, пан?

— Ты все еще любишь ее?

— Да. Теперь больше, чем прежде.

— Твоя любовь — добродетель. А любовь как добродетель тяжко переносится.

— Что же мне делать с собой, ведь таков я от рождения.

— За Яна Смиржицкого уже просила Бланка. Пан Иржи ничего ей не обещал. Это высокая игра. Речь идет о власти в королевстве. Если б жива была пани Кунгута, — задумывается Ян Пардус, но тут же спохватывается. — У пана Иржи теперь другие заботы. Он собирается жениться на Иоганне из Рожмитала.

— Пусть женится, — кивает Марек и думает, что пан Иржи мог бы быть не так недоступен.

— Она католичка, — замечает Пардус недовольно.

— Может, он ее любит, — пытается оправдать его Марек. Он знает силу любви и знает, насколько безоружен против нее человек.

— Пан Иржи уже немолод и должен бы иметь разум, — напускается на Иржи Ян Пардус, хотя знает, что подебрадскому пану едва ли тридцать лет.

— Где же он сейчас?

— В Праге.

— А где Андела?

— Тоже в Праге. В доме Валечовских. Ждет, как развернутся события.

— Господи боже мой, как ей сейчас плохо.

— Поезжай туда! — обрушивается старый гетман на Марека. — Почему ты еще не в дороге? Чего ждешь? Хочешь приехать, когда будет поздно?

— Ян Пардус! — отвечает Марек и подходит совсем близко к нему. Смотрит в преданные глаза старого друга. Что он там видит? Понимание, растроганность, жалость, дружбу, преданность и согласие.

— Ну и задал ты мне хлопот! — ворчит Ян Пардус, стискивает хрупкие плечи Марека и выталкивает его из двери.

Дом Валечовских на Длоугой улице. Белая комната с цветным гобеленом: Адам и Ева в раю. Бланка принимает Марека в черном шелковом платье. У нее нежная кожа и красивая точеная головка. Черты лица стали острее.

Марек молчит. Взгляд его блуждает по комнате, в которой все напоминает ему об Анделе. Тогда он чувствовал себя здесь совсем иначе, чем сейчас. По дороге в Прагу у него появился страх. Что знает о нем Андела? Какие слухи до нее дошли? Не отвернулась ли она от него? Разговор с Пардусом был неутешительным. Никто не ведает, что еще предстоит Мареку, какие мученья. Придется ли ему привыкать к мысли, что его ждут один лишь несчастья?

— Бланка, я все знаю о Дивише. Я до сих пор не могу прийти в себя, — начинает разговор Марек, когда молчание кажется ему уж слишком долгим.

— Как, ты еще живешь на свете? — спрашивает Бланка холодно.

— Я не хотел, чтобы из-за меня он пошел на смерть. Дивиш во мне никогда не умрет.

— Я не могу простить тебя, — резко говорит Бланка и смотрит в сторону. Она всем своим видом требует, чтобы Марек ушел.

— Ты считаешь, что лучше бы был убит я?

— Да. И Андела думает так же. Мужчина не должен жить наполовину. Особенно Марек из Тынца. У меня о нем было иное представление.

— Где Андела? — спохватывается Марек.

— Уехала в Ческий Крумлов. Вступает в монастырь ордена святой Клары.

— Не понимаю, — вздрагивает Марек. Все в нем напряжено. Сердце останавливается.

— Ты не понимаешь? Отец казнен. Тебя поработил Наход. Что же ей оставалось, как не уйти в монастырь? — В голосе Бланки упрек.

— Пана Смиржицкого уже нет в живых? — не может поверить Марек.

— В прошлую среду был казнен. Зато тебе живется хорошо.

— Я в находской темнице, — защищается Марек против непроизнесенного обвинения.

— Тебя видели, когда грабили купцов. Ты тоже грабил их?

— Прощай, Бланка, — говорит Марек и направляется к двери. Он не спорит, но в душе его все кричит, он не находит в себе силы что-то объяснить. Ему нанесен удар в самое сердце. Но как самую большую тяжесть переносит он невозможность доказать свою правоту. Ведь Андела знает о нем совсем не то, что было правдой.

Последняя попытка вырвать счастье. Марек едет в Крумлов, чтобы встретиться с Анделой. Его сопровождает вода в реке, попутный ветер, птицы, облака. А также прошлое, о котором он никогда не сможет забыть. О его светлых и темных сторонах. Как охотно он забыл бы о времени, проведенном в находской башне, вычеркнул или хотя бы исправил там что-нибудь. Но и это невозможно, как невозможно придумать себе иное имя.

Марек погоняет своего коня, сжимает в руке крестик со святыми мощами, ест стоя, делает короткие перевалы, едет по дорогам, по которым раньше не ездил. Он не чувствует холода воды, не слышит полуденной тишины, не замечает, что вместо солнца на небе уже месяц. Молодой всадник то скачет во весь опор, то тащится, как лунатик.

Он чувствует себя отделенным от мира, он живет сам для себя, люди кажутся ему окутанными туманом. Сердце меняет ритм. То забьется часто-часто, то его совсем не слышно. Верно, предчувствует беду. Марек осматривает каждый большой камень или поросший мхом пень, чтобы прогнать беспокойство и слиться с умиротворенным порядком природы. Но смятение в его сердце не исчезает и природа никакого порядка не вносит. Какой может быть порядок у холмов и косогоров, у оврагов и обрывов, у случайно разбросанных камней? Никакого. Кроны деревьев далеко от корней, вода не видит дна реки. А человек? Ну хотя бы Марек? Что ему от чувства, которое заключено в его сердце? Зачем ему фантазия с неограниченным простором? Зачем он позволяет мыслям утешать себя, когда знает, что ничего не может изменить?

Марек взывает к богу и просит, чтобы тот не отвратил от него своего лица в момент встречи с Анделой. Но бог отвращает лицо и молчит. Он и сейчас отказывает в милости. Марек обращается к нему со словами, которые осмеливается произнести только в душе. Он богохульствует: хорошо бы мне утратить человеческое лицо и перейти в стаю волков, лис и медведей. Я потерял бы прошлое и будущее, жил бы только сегодняшним днем. Разве я не был бы счастлив?

Но как раз этого Марек и не может сделать. Воспоминания вызывают картины прошлого, воображение рисует будущее. Он все время идет по призрачным следам Анделы только ради слабого проблеска надежды, которая родится у него то от всплеска воды, то от заблудившегося луча солнца, то от трепета осинового листа, то от радужного сверкания капельки росы, то от тонкой паутинки, которая хочет преградить ему путь между двумя деревьями. Марек должен ехать дальше за счастьем, даже если бы пришлось умножить свои несчастья.

В Крумлов он приезжает поздно вечером и останавливается на первом попавшемся постоялом дворе. Хозяин внимательно оглядывает его, и от этого не становится ни ласковым, ни веселым. Юноша выглядит так, словно он готов прыгнуть в пропасть, чтобы избавиться от чудовища, которое его преследует и вот-вот на него бросится. Только не видно здесь ни пропасти, ни чудовища. Дело гораздо серьезнее. Для Марека оно состоит в том, получит ли он благословение любви?

Утро застает Марека у монастырской калитки. Он понимает, что наступает решающий момент в его жизни. Чтобы только отправиться сюда, ему пришлось мобилизовать всю свою храбрость. Старая привратница в зарешеченном окошке только бросает взгляд на него. Кого она видит? Боже мой, молодого мужчину. Как его зовут? Марек из Тынца. Чего он желает? Ему необходимо говорить с Анделой Смиржицкой. Дряхлая монашенка исчезает и своим долгим отсутствием предоставляет Мареку время для размышления.

Обычная нетерпеливость здесь неуместна. Монастырские стены окружают великое таинство. Человеческие стремления там обрываются. Жизнь женщин, ушедших в монастырь, строго ограничена. Им остаются только осанны, благодарения и молитвы смиренной любви, которые возносятся к небесам. Только туда направлены все надежды и мечты.

Приходит настоятельница и зовет Марека в маленькую, чисто выбеленную приемную. Меч с пилигримским крестом должен остаться у привратницы, которая смотрит на тяжелое оружие с нескрываемым беспокойством.

Марек не знает, как говорить с настоятельницей. Он пришел сюда, вооруженный пылким сердцем и великой правдой любви, но он не уверен, что в монастыре действуют эти аргументы.

Монашеская одежда — это своеобразные доспехи. Мирская атака по ней может скользить, как по самой лучшей кольчуге. Но и это не главное. Марек чувствует внутреннее достоинство крумловской настоятельницы, ее серьезность и погруженность в любовь к Христу. Марек ощущает невидимое сияние, которое исходит от нее. Нет сомнения: настоятельница живет в ином мире, преклоняется только перед тем, что на небесах. Она не знает, как в сумраке встречаются возлюбленные, никогда не слышала горячих слов земной любви, не чувствовала трепещущих прикосновений любимого существа, не знает прелести и нежности маленьких детей, не чувствует, как они засыпают и как пробуждаются, потому что не переживала сладости материнства. Марек видит в ее прекрасном спокойном лице оттенок призрачности, но видит он и то, что настоятельница несколько взволновала. В глазах у нее вопрос, лицо настороженное.

Марек собирается с духом. В его сердце ясно слышится побуждающий голос, его мысль ищет самые подходящие слова. Он говорит смиренно:

— Достопочтенная мать, в вашем монастыре находится Андела Смиржицка.

— Да, — кивает настоятельница. — Она приехала сюда с рекомендательным письмом от отца Штепана.

— Как она себя чувствует? — с тоской спрашивает Марек. Он ощущает, что Андела совсем близко. Сколько стен ее от него отделяют? Одна? Две? Или что-то еще более неприступное?

— Ее горе беспредельно, — тихо отвечает настоятельница. — Мы плачем вместе с ней.

— Могу ли я поговорить с ней?

— Нет, пан, — решительно отказывает ему настоятельница. — Она в нервном возбуждении, которое часто вызывает припадки. Вы знаете о ее несчастье?

— Да, достопочтенная мать, — отвечает Марек, потому что он действительно об этом знает. — Нам достаточно для встречи совсем немного времени — минуты.

— Друзьями Анделы могут быть лишь сестры монахини из монастыря, — говорит настоятельница, опускает глаза и крепко сжимает руки. Марек чувствует в ней силу, которая делает невозможным следующую атаку.

— Я даже взглянуть на нее не могу?

— Удалиться от мира — ее первое и единственное желание.

— Я должен с ней говорить. Мою любовь к ней нельзя выразить словами, — выплескивает наконец Марек.

Он уверен, если не приложит все силы, то проиграет.

— Андела примет новое имя, станет безвестной монахиней и проникнется великой верой и любовью, которая нисходит на землю с небес, — спокойно объясняет настоятельница. На ее лице постепенно отражается удивление, печаль, а может быть, и еще что-то, похожее на покорность.

— Я ее люблю больше жизни, — произносит Марек, как клятву. Но его слова никак не действуют на настоятельницу. Человеческая любовь для нее нечто мятущееся, противное смирению. Она чувствует прежде всего ее греховность.

— Уезжайте, пан, — говорит она решительно. И лицо ее излучает сияние. — Мы поможем Анделе, она найдет мир внутри себя.

— Достопочтенная мать, — смиряется Марок, — скажите ей по крайней мере, что я тут был.

— Никакие земные послания не должны проникать в стены монастыря. — Настоятельница смотрит вверх, будто читает свой ответ на небесах.

— Что вы хотите с ней сделать? — кричит Марек.

Он готов кричать еще громче, ломиться в двери и вырвать Анделу из вечных и жестких объятий безвестных сестер, но кто-то невидимый мешает ему это сделать. Это святая Клара? Или, может быть, ангел? Или сам бог?

— Наш устав прост: мы отрекаемся от всего светского и посвящаем себя делам небесным, — говорит настоятельница торжественно, словно возвещает приход правды.

— А что станет со мной? — спрашивает подавленный Марек. Мысль о том, что Андела будет вечно одна и он тоже до самой смерти один, вдруг лишает его сил.

— Смирите свою гордыню и молитесь, чтобы бог вас простил, — звучат последние слова, которые словно остаются висеть в воздухе, и настоятельница исчезает в дверях.

Марек уже не нуждается в ней. Он сразу чувствует, что ему печем дышать, видит лишь темноту, двери перекосились, стены заколебались. Внутренний голос убеждает его, что никогда уже не придет зеленая весна, не расцветет ни один цветок, не вырастет ни единый ребенок, солнце остынет, звезды скроются.

Он хотел бы бежать отсюда, подняв руки вверх и приняв приговор, но остаток сил покидает его, и Марек падает в пропасть, которая вдруг разверзается перед ним. Он теряет сознание в тот момент, когда оно ему нужнее всего.

Марек приходят в себя уже в постели, на крумловском постоялом дворе. В узкое оконце заглядывает месяц. Поэтому тело Марека кажется желтым. Душа Марека словно отделяется от тела. Ей все известно о злоключениях Марека и Анделы, а чего не знает, о том догадывается. Она не сомневается: Андела отвергает ужасы этой эпохи и стремится к звездам. Поэтому она хочет скрыться в сумраке монастыря, предаться молитве и защитить себя от жестокого опыта своей короткой жизни, взрастив в себе лишь добродетели. Она всегда была робка и застенчива, но теперь ей помогает непреклонность, которая дремала в глубине ее души. Она изменила ее сердце, а возможно, изменит и ее внешность. Это так. Андела всегда была ближе к смиренной святости, чем к героизму. Поэтому и решила исчезнуть и жить в тени.

Мареку хотелось бы задушить свою боль, но он не может. Он отгоняет мысль о том, что должен был насильно ворваться в монастырскую келью, но и дух и тело его слабы. Кроме того, он сознает, что в их любви наступила пора одних страданий. Однако вызвать образ Анделы в своем воображении ничто не может ему помешать. Он думает о побеждающей силе ее красоты, о встрече с ней. Он хочет видеть ее, хочет слышать голос ее нежного сердца. Марек тихо произносит ее имя, едва шевеля губами.

Темнота расступается, разверзается потолок, и к Мареку снисходит существо, окутанное нежным сиянием. Андела, совсем такая, какой привык ее видеть Марек. Особая приглушенная красота уходящего лета. Осенний день с ранними сумерками. Дождливое небо, которое прячет солнце. Тихое сияние луны. Марек уверен, что на ее лице никогда не будет следов старости или безобразия. Оно всегда будет выражать детскую доверчивую любовь и жертвенность. Ее удивительная скромность выглядит как гордость. Наверное, потому, что она обрекла себя на страдание.

Колесо времени останавливается. Андела стоит тут, перед Мареком, с широко открытыми глазами. В них нет никакого удивления. В них только нежность, которая делает возможными упреки. Все живет ею: комната, воздух, тьма, крумловская ночь. Марек чувствует, что должен пойти ей навстречу.

«Андела», — произносит он голосом, который не слышен.

«Ни один мужчина меня уже не увидит», — говорит Андела, и отблески света в ее лице совсем исчезают.

«Я никогда не буду пытаться освободиться от своего чувства к тебе».

«Я буду лугом, по которому ты пойдешь, буду ароматом цветка, который ты поднесешь к своему лицу, буду светить тебе вечерней звездой», — шепчет Андела и движением головы показывает, что ей нужно уходить.

«Андела, не оставляй меня, — просит Марек умоляюще. — Пойдем со мной в тишину лесов, где обитают только пчелы, птицы и бог».

«Не могу», — качает головой Андела.

«Мое счастье остается у тебя».

«Наша любовь не кончится, даже когда мы умрем».

«Андела», — шепчет Марек с надеждой в сердце. Он чувствует, что их любовная клятва не нарушена, что сегодня они связали себя еще более крепкими узами. Сияющее начало их любви может найти свое продолжение в будущих временах.

Марек легко встает, преклоняет одно колено, покорно склоняет перед Анделой голову, но, когда снова поднимает ее, в комнате он один. Его окружает темнота, тихое одиночество, сладкая боль и смирение.

Снаружи пробиваются первые следы утреннего свинцового рассвета. Слышны птичьи голоса, по небу плывут тучи.

Марек едет к пану Колде. Его ведет туда честное слово. Он должен вернуться в находскую тюрьму. Но Мареку не кажется это тяжким. Зачем он будет беспокоить кого-либо своей ничтожной судьбой? Что значит его краткая преходящая жизнь в сравнении с вечностью мира? Вечно будет всходить солнце, вечно будут сверкать молнии, вечно в реках будет спешить вода, вечно будет приходить весна, вечно будет прорастать семя.

И вечно в человеческих сердцах будет гореть любовь.

Что может теперь удержать Марека? Он возвращается в свою темницу.

Примечания

1

В. Riha. Muj prvni historicky roman. «Tvorba», 1972, № 9, str. 3.

(обратно)

2

S. Vlasin. Romance z doby podebraske. «Tvorba», 1972, № 14.

(обратно)

3

«Tvorba», 1972, № 12.

(обратно)

4

Член католического монашеского ордена, основанного в 1098 г. во Франции в местечке Цистерциум. В XII—XIII вв. был одним из самых богатых и влиятельных орденов. — Здесь и далее примечания переводчика.

(обратно)

5

1 копа — 60 грошей.

(обратно)

6

Агнец божий (лат.).

(обратно)

7

Обе стороны (лат.).

(обратно)

8

Присяжный член городского совета, избранный из старожилов, член магистрата.

(обратно)

9

Протестантской и католической.

(обратно)

10

Компактаты — соглашения. В 1433 г. Базельский собор разрешил чехам причастие под обоими видами (вином из чаши, как у православных, и облатками, как у католиков) и номинально признал свободу проповеди «божьего слова» — т. е. учения Евангелия о воздержании от благ мирских, секуляризацию церковных земель и преследование «смертных грехов», особенно у служителей церкви. Однако к этим трем пунктам было сделано много поправок и оговорок. Католическая церковь стремилась уничтожить привилегии, данные Базельским собором. Чехи-протестанты (чашники) хотели иметь своего архиепископа, некатолика.

(обратно)

11

Сладкий рулет.

(обратно)

12

Самые радикальные партии гуситов.

(обратно)

13

Современное богопочитание (лат.).

(обратно)

14

Одна из ветвей, отколовшаяся от таборитов и придерживавшаяся идей «примитивного коммунизма». Партия «сирот» проповедовала всеобщее равенство.

(обратно)

Оглавление

ОЖИВШИЕ СТРАНИЦЫ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО

ОТ АВТОРА

ПРЕКЛОНИ ПРЕДО МНОЮ КОЛЕНА

*** Примечания ***