Юлия Зонис
Атлант и Демиург. Церковь Таможенного Союза

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши

Жизнь ведешь, как под уздцы коня,

Ты расскажешь мне о тех, что раньше

В этом теле жили до меня.

Н.С. Гумилев, «Память»

© Зонис Ю.А., 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Автор хочет выразить благодарность всем мифологиям мира, но в особенности мезоамериканской, монгольской, саяно-тюркской, шумеро-аккадской, греческой и скандинавской, а также Хорхе Луису Борхесу, Николаю Степановичу Гумилеву, Дж. Р.Р. Толкину и авторам вселенной Warhammer 40K, драгоценному другу Георгию Зотову, чей в меру упитанный образ был использован (ну, слегка) при создании Мардука Пьецуха, и самому терпеливому из мужей Игорю Авильченко.

Книга первая
Церковь Таможенного Союза

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

Как смутно в небе диком и беззвездном!

Растет туман… но я молчу и жду

И верю, я любовь свою найду…

Я конквистадор в панцире железном.

Н.С. Гумилев, «Я конквистадор в панцире железном»

Пролог
Ненадежный свидетель

– И все же, святой отец, как вы бэкапитесь?

– Линда! – укоризненно встрял О’Тул.

– А что Линда? – скривила губы Линда. – Нам интересно. И тебе, Джеймс, интересно. Ты только делаешь вид, что неинтересно, из твоей клятой машинной вежливости.

Трое – Линда Свансен, лингвобиолог, механик Джеймс О’Тул и отец Леонид – сидели на каменном полу пещеры, а точнее, на довольно грязном дне каменного мешка, куда их швырнули аборигены. Вечерело. Здесь, на Сердолике – так называлась терраподобная планета GJ 273 B в звездных атласах этого сектора, – солнце, хоть и похожее на желтый земной карлик, отдавало в зелень на закате, а в глубине расщелины и вовсе царила почти подводная тьма. Линде казалось, что она застряла в толще болота, только вместо мягкого ила под задницей намытая со склонов гор почва и мелкие камешки. В иле было бы поудобней. Лежи себе на дне, в темной прохладной мгле… откуда такие мысли?

О’Тул неловко вытянул левый механодендрит вдоль стены пещеры, а правая человеческая его рука то покоилась на коленях, то нервно теребила подбородок с недельной щетиной.

– Отец Леонид, вы примете мою исповедь? – наконец неловко выдавил он.

Линда громко хмыкнула:

– Ох, Джим, ты такой забавный.

О’Тул перевел на нее мрачный взгляд своего биологического глаза. Механический неопределенно пялился в стену.

– Что вы находите в этом забавного, Линда? На рассвете нас убьют. Принесут в жертву какому-то тупому местному божку. Я хочу исповедаться.

– Это никак не утихомирятся твои ирландские корни, – спокойно парировала Линда. – Сорок поколений католиков…

– Мои предки были протестантами.

– Ладно, значит, сорок поколений оранжевых. Неважно. Тебя никак не смущает тот факт, что твое тело наполовину механизировано, а сознание успешно перекочует в бортовой компьютер, как только ты с этим бренным телом расстанешься? Ты обретешь жизнь вечную, но не в райских кущах, а на борту «Маленькой Каравеллы» в секторе GJ 273 четвертого галактического…

– Бросьте, Линда.

Отец Леонид, молчавший до этого много – она не могла сказать сколько – часов, поднял бритую голову и прямо взглянул на нее. Его лицо казалось молодым, но от носа к губам пролегли жесткие морщины. Темные глаза не отражали зеленый болотный свет, а, казалось, поглощали его без остатка. В руках священник сжимал четки из оникса. Он и на корабле с ними редко расставался.

Лицо отца Леонида было изрядно помято – он почему-то оказал самое яростное сопротивление, когда туземцы схватили их и швырнули в этот созданный природой склеп. Почему, думала Линда, не пристало ли священнику смирение? Или, наоборот, следовало вступать в борьбу с неверными и слугами дьявола? Что предписывает его кодекс? Она не была уверена.

– Бросьте, – повторил он и медленно улыбнулся. – Вы же сами боитесь, хотя уверены, что, как только ваше биологическое существование на этой бренной планете прервется, ИИ «Маленькой Каравеллы» пробудит ваш клон.

– Это буду не я.

– Конечно, вы. Вы же психик, ваши воспоминания транслируются в матрицу клона на орбите. С вами ничего страшного не произойдет.

У Линды были на этот счет сомнения – как, наверное, и у самых истовых христианских миссионеров прошлого оставались сомнения насчет будущего райского блаженства, потому что знание одно, вера другое, а тупой обсидиановый нож туземца под ребро – вообще третье. И из подводной тьмы их узилища нож казался самым реальным. Но еще ее мучило любопытство. Она могла прочесть всех – влажноглазых быстрых косуль, умных дельфинов из морей теплого мира Аквамарин, могла проникнуть в разум аборигенов (и очень жаль, что не могла управлять, на это ей не хватало сил и умения), однако священник оставался для нее китайской комнатой, tabula rasa и черным ящиком в одном комплекте. И он был очень тяжелый. Его присутствие давило на сознание с начала полета, даже, кажется, в криосне во время прыжка, и от этого ей снились кошмары. Горящие церкви. Горящие дети. Горящие дома, горящие миры… От него несло жаром, и был ли это жар небесного очистительного огня? А сейчас он не боялся. Механорг-ирландец с его гарантированным виртуальным бессмертием боялся. Она, с десятком забэкапленных клонов на борту «Маленькой Каравеллы», боялась. Боялась боли, как боялась ее с детства, боялась, что не синхронизуется память, боялась, что на рассвете поведет себя некрасиво, например страшно закричит или обмочится перед этими обмазанными глиной обезьянами (нехорошо так думать, но иначе не получалось), – а он не боялся. Почему?

– Вы так верите в свой рай? – тихо спросила она. – А если рай остался там, на Земле? Если ангелы не летают через космос? Кто заберет вас с Сердолика?

– Господь вездесущ, – ответил отец Леонид.

Прозвучало это не слишком убедительно.

– Исповедь! – снова простонал О’Тул.

И священник кивнул.

Они прилетели сюда двадцать восемь стандартных оборотов Сердолика назад. И конечно, были на планете не первыми. В системе звезды Лейтена в созвездии Малого Пса, известной также как GJ 273, насчитывалось четыре экзопланеты. GJ 273 B оказалась в зоне обитаемости, и к ней был направлен автоматизированный корабль-матка. Сначала дроны первой экспедиции провели анализ почвы, атмосферы и биосферы и сочли ее пригодной для терраформирования. Из курьезов интересным было то, что с поверхности планеты красный карлик класса М выглядел в воспринимаемом человеческим глазом спектре зеленым, хотя, как известно, не бывает зеленых звезд. Это объяснили присутствием в верхних слоях атмосферы больших количеств ионизированной плазмы: что-то вроде вечного полярного сияния, обязанного своим происхождением невероятно мощной магнитосфере планеты. Эдакие зеленые очки доброго волшебника Гудвина, заодно спасавшие опасно близко расположенную к звезде планету от вспышек ее светила. Также дроны обнаружили здесь примитивную цивилизацию гоминид, и тут вступил в подпункт 4.4.1 цивилизационного кодекса. Сеттлерам следовало подождать. Вторыми прибыли на планету разведчики и аналитики Таможенного Союза. Они держались подальше от местных, ничем не выдавали своего присутствия и наблюдали – месяцами, годами. И наконец, третье явление – контактеры. Стандартный состав, лингвобиолог, инженер-бортмеханик и священник.

Линде всегда было интересно, зачем в эти миссии включали священников ЦТС. Ну правда. Очень, очень редко религиозные взгляды туземцев хоть как-то пересекались с земными представлениями о боге или богах. И отец Леонид никого не пытался обратить в свою веру. В основном он помогал О’Тулу с обустройством лагеря и наладкой оборудования. В деревню местных – убогое поселение, состоящее из обмазанных глиной плетеных хижин и одного, более крупного общинного дома, – он ходил всего пару раз. Кажется, лишь затем, чтобы пообщаться с грязными кудлатыми собаками и не менее чумазыми детьми. Со жрецом не пересекался до того момента, как их схватили и, основательно отмутузив, швырнули в каменный мешок. С вождицей, рослой грудастой бабой, тем более. В общем, если бы Линда описывала его роль в двух словах, то сформулировала бы ее как «пассивный наблюдатель».

Поначалу все шло хорошо. Местные благосклонно восприняли дары – красивые бусы, ракушки, гребни, украшенные резьбой, блестящие монетки и более полезные вещи, типа пищевых брикетов, смолки-живилки и некоторых сельскохозяйственных орудий. На узких, явно искусственного происхождения террасах они выращивали то, что напоминало земную маниоку и маис, и урожай был скуден, поэтому в следующий заход О’Тул хотел подарить им органические удобрения и научить парочке полезных фермерских трюков. Можно было под шумок подсунуть семена и саженцы земных культур из криобанков «Маленькой Каравеллы», в общем, планы имелись, и планы долговременные. Пока на двадцать пятые сердоликские сутки в их лагерь не ворвались несколько вооруженных татуированных мужчин под предводительством жреца и не уволокли, еще сонных, в эту каменную дыру на склоне за деревней.

О, Линда учитывала такой вариант. Она общалась с местными – и с вождицей, и с простыми людьми – и прекрасно знала уже, что те исповедовали что-то похожее на примитивные земные культы. Поклонялись своему изумрудному на закате солнцу, называя его Майнгаллой, и приносили жертвы – от случая к случаю, при засухе и недороде, или когда начинался падеж скота, маленьких шерстистых лам, которых пасли выше в горах, или при иных непонятных и пугающих явлениях. Явление чужаков с Земли, наверное, было непонятным и пугающим, но вождица поначалу вела себя добродушно. Линда была уверена, что ей напел жрец – мол, чужеземцы отдали уже все, что хотели отдать, а богатств-то у них наверняка побольше в лагере, и намерения самые черные. Свергнуть вождицу, захватить власть и всех поработить или принести в жертву своим злобным богам. Ну, как оно обычно и бывает.

И все же для чего священник? И почему он не боится?

Исповедь О’Тула оказалась предсказуемо скучной. Жена, или две бывшие жены, несколько детей в Ольстере и на юге, брошенный дом, пять брошенных работ, пожар, увечье, механопротезирование, наконец, космос – и все это так беззубо и безвредно, что ангелы, по мнению Линды, должны были тут же ворваться в их пещеру и утащить страдальца на небеса.

Отец Леонид покорно выслушал и сообщил, что бог О’Тула прощает, любит и ждет. Ага, как же. Ждет его оперативка ИИ «Маленькой Каравеллы», и так следующие пятьсот лет, пока корабль окончательно не обветшает. В сущности, будущее такое же беззубое и серое, какой была вся его предыдущая человеческая жизнь.

– Отец Леонид, почему вы подрались со жрецом? – неожиданно для самой себя брякнула Линда.

Голос ее осип и сел, хотя вода в пещере была: грязные лужицы у дальней стены, под сочащейся влагой камнем. А без еды они могли бы протянуть еще долго.

– Разве ваша религия не говорит, что вы должны подставить правую щеку, или левую, в общем, какую-то щеку?

Отец Леонид обернулся и взглянул на нее, и опять ей стало неуютно под тяжестью этого взгляда.

– Моя религия говорит, что я должен спасать жизни.

– Нас вы не спасли. А двоих аборигенов то ли покалечили, то ли вообще убили.

– Кто говорил, что наши жизни? – улыбнулся священник. – Но если бы позволил увести нас безропотно, как этих игрушечных лам, то и перерезали бы нам горло, как ламам, тихо и в одночасье. А сейчас, после смертей и увечий, им нужно что-то более пышное. Более кровавое. А значит, есть шанс и одуматься.

– Да вы что! – Линда комически закатила глаза, хотя в сгустившемся мраке священник этого уже наверняка не увидел. – По-вашему, убив парочку местных, вы вызвали у них желание покаяться и передумать?

– Они увидели, что мы не безвольные овцы. Что можем представлять угрозу. А угроза – это всегда повод задуматься.

Прозвучало это так, что Линда бы на месте вождицы точно задумалась.

– Как вы стали священником, Леонид? – уже мягче спросила она. – Вы не похожи на кроткого служителя божьего. Скорей, вас бы в космодесант…

– У меня обнаружили дар, – неохотно, как ей показалось, ответил святой отец.

– Какой дар?

Молчание.

– Какой дар? Я не могу прочесть вас. Вы знаете об этом?

– Вы эмпат, Линда. Извините, не очень сильный.

– Достаточно сильный. Я, например, могу сказать, что Джим на грани того, чтобы напрудить в штаны…

– Линда! – возмущенно воскликнул О’Тул.

– Нет, Джим, не перебивай, я же дала тебе выговориться. Про всех твоих жен и все твои неудачи, не так-то это интересно было слушать. Какой дар, Леонид? Почему мне не особо страшно думать о завтрашней казни или жертвоприношении, черт бы с ним, но страшно смотреть на вас? И с самого первого дня было страшно.

– Так не смотрите, – спокойно и чуть насмешливо проговорил священник. – Ночь на дворе. Завтра будет нелегкий день, вам бы поспать.

– Хорошо, не буду больше спрашивать, что за дар, ответьте, почему в группу контактеров всегда берут священника ЦТС? – упрямо выпалила она.

– Ну как же, – все так же насмешливо и спокойно проговорил отец Леонид. – Как раз для таких ситуаций. Как видите, Джеймсу я уже пригодился. А вы не хотите мне что-нибудь рассказать?

Но Линда не хотела. Она свернулась клубочком на твердом и грязном полу, подтянула колени к груди и попыталась заснуть.

Во сне она продолжила разговор – или все же спор? – с отцом Леонидом. Они стояли на склоне горы, и Линде отчего-то казалось, что это гора Синай, хотя в небе над ними пульсировало голубое солнце. Все было мертво, серо и голо в пустыне внизу, и ее рассекали глубокие лиловые тени. В жарком воздухе плясали мороки.

– Вам никогда не хотелось полетать, Линда?

Она обернулась. Отец Леонид смотрел на нее так серьезно, словно предлагал ей некую возможность, единственный и неповторимый шанс. Лингвобиолог покачала головой, отвергая лестное предложение.

– Так какой же у вас дар?

Тут Линда спохватилась, что обещала не спрашивать, и до крови прикусила язык. Однако отец Леонид улыбнулся, ничуть не обиженный, и почти ласково спросил в ответ:

– Линда, какая это по счету ваша контактная группа?

Женщина нахмурилась, накручивая на палец прядь рыжих волос. Третья, четвертая? Сначала был Опал, вторая планета в системе Проциона, третий сектор. Потом его близнец, Оникс… а, нет, на Ониксе не было разумных. Они просто слетали туда посмотреть на вулканы и ледники… или нет? Нет, там они высадились на военной базе и месяц готовились к броску на Опал, изучая язык и обычаи местных. Потом Бирюза в четырнадцатом, затем… Затем что? Все как-то плыло, мутилось, словно при плохой синхронизации.

Недоуменно нахмурившись, она вскинула голову.

– Почему я не помню?

Синее солнце беспощадно слепило глаза.

– Потому что в каждой контактной группе был священник, – тихо ответил отец Леонид, только он ли это был?

Солнце мешало разглядеть, дурацкое солнце.

Солнце пощекотало ее ресницы, и на секунду Линда обрадовалась, потому что уплывающий от нее сон был пугающим и непонятным. А затем оказалось, что никакое это не солнце, а свет факелов. Рыжий и рваный свет.

Те, кто пришел за ними, обмазались ржаво-красной глиной, только глаза посверкивали из глубоких глазниц. Это было похоже на шествие подземных карликов или – Линда вспомнила любимую сказку детства про маленькую разбойницу – серых гномов с красными горящими глазами, пришедших из леса, когда все заволок туман.

Их вытащили из пещеры, проволокли по тропе между скал и свалили на каменной узкой площадке. Посреди площадки высился валун с плоским верхом. Уже светало, и если на закате солнце казалось изумрудным, то рассветное светило было бутылочно-зеленого цвета морской волны, как будто катило перед собой языки прибоя. Оно вставало над туманом, окутавшим лесистые холмы, над ворсистой шкурой нового мира. В воздухе ощутимо свежело, перекликались птицы, и все бы было хорошо, если бы не болели так руки, ноги и голова и не хотелось бы пить.

– Линда, – зашипели рядом.

Она оглянулась и увидела О’Тула, который смотрел на нее огромными глазами, левым механическим и правым человеческим.

– Хочешь, дай мне руку.

Но он сам этого хотел, очень хотел. Лингвобиолог взяла его за руку. Он боялся. И боялась толпа, молчаливо и хрипло дышавшая вокруг них. Линда чувствовала их страх, как пот на коже. Только отец Леонид не боялся. Его первого и возложили на камень.

Глухо стучали барабаны. Жрец что-то говорил, но Линда не хотела вникать в его червивые, быстро ворочавшиеся в голове мысли. В это утро ей хотелось думать о приятном. О траве. О землянике в траве. И почему-то о синем солнце. Пальцы О’Тула в ее руке, такие живые, заметно подрагивали. И это тоже было приятно, все, все живое было хорошо и приятно!

Жрец замолчал, и она поневоле повернула голову к жертвенному камню. Барабаны тоже стихли, как по команде. Молчание накрыло площадку каменной плитой. Медленно восходило солнце.

Отец Леонид приподнял голову – как, ведь его снова сильно избили? – ободряюще улыбнулся ей сквозь кровь на зубах и спросил на своем родном языке, которого Линда не знала как лингвист, но отлично понимала как эмпат:

– Вы точно этого хотите? Обратной дороги для вас не будет.

И подмигнул ей, Линде. Или это только показалось, что подмигнул? Наверное, показалось. Вождица, все такая же рослая, в бусах и перьях, дернулась что-то сказать, но жрец вскинул и быстро опустил нож.

Линда вскрикнула и зажмурилась, ругая себя последними словами, потому что священник смотрел на нее и, может, именно ее взгляд он хотел видеть сейчас, в свои последние…

Только священника не было на плите. Там, где нож вошел в его грудь, там, откуда должна была хлестнуть кровь, в воздухе виднелся багрово-черный разрыв, прореха, сквозь которую лезли какие-то крылатые, когтистые и рогатые существа и било алое адское пламя. Солнце цвета морской волны съежилось и почернело, как тухлый фрукт, от леса ползли костлявые тени… Линда снова закричала, уже во весь голос, и, кажется, все-таки обмочилась.

ID 56735258162e8, инженер-бортмеханик Джеймс О’Тул, 15 мая 2167 г. по времени Земной Конфедерации. Запись зарегистрирована ИИ среднего разведывательного корабля класса 4а «Маленькая Каравелла»:

«Планета Сердолик, GJ 273 B, сектор GJ 273 Земной Конфедерации: гоминидоподобная аборигенная цивилизация признана непригодной к контакту с человечеством и прогрессивному бриджингу, ценность гоминидоподобной аборигенной цивилизации классифицирована как ничтожная. Священник Церкви Таможенного Союза Леонид Варгас погиб при исполнении служебных обязанностей (см. 4-й раздел цивилизационного кодекса, пункт 4.4.12, протокол «Дар»). После санации планета подлежит терраформированию и заселению сеттлерами. Лингвобиолог Линда Свансен, шестая контактная миссия, не прошла синхронизацию после завершения миссии. Вероятная причина – когнитивная несовместимость с Даром (наблюдался сбой при синхронизации после четвертой контактной миссии, планета Яшма в системе Глизе 887, была пройдена замещающая терапия, см. личное дело №#######). Невостребованные клоны, согласно статуту о Правах, утилизированы системой жизнеобеспечения корабля и переработаны в органические удобрения, учетная запись №…»

Глава 1
Земля, лето 2167 года. Андрей и Линда

– Вы уверены? – спросил темный силуэт на светлом фоне.

– Это не мой брат, – повторил капитан Службы Безопасности ЦТС Андрей Гарсия Варгас, отлепляя от головы «буйки».

Если бы шестилетнего Андрея (Андреса, как называл его отец) попросили описать брата, он сказал бы так: большой, надежный, добрый. У Андрея-подростка и у взрослого нашлись бы другие эпитеты, и все же тот человек в записи точно не был Леонидом.

Леонида должны были назвать Остапом. Мать очень любила русскую литературу, особенно Гоголя, особенно «Тараса Бульбу». А вот отец, наполовину грек, наполовину испанец, очень любил древнегреческую историю. Итого, Леонид, но младшего мать отстояла.

Андрей совсем не помнил джунглей Эквадора. Гуаякиль да ведущие в гору узкие улочки, полные бродячих людей и бродячих собак, фавелы, полицейские патрули, граффити, мусорная набережная, блеск ножа и вспышку пистолетного выстрела – это он помнил хорошо. Первые годы старшего прошли совсем не так. Тогда Антонио и Марта Варгас преподавали в деревенской школе. Деревня – если так можно было назвать маленькое индейское поселение – располагалась на берегу реки Напо. Добираться туда надо было на лодке или по воздуху, иначе никак, и первые семь лет своей жизни Лео Варгас провел, бегая по джунглям в набедренной повязке наравне с детишками племени уарани. Он мог на глаз отличить масличный кедр и коричное дерево, знал, как делать яд кураре, и изредка наезжавшие по реке белые туристы принимали его за аборигена. А еще он не научился врать и бояться, а человек на записи откровенно врал.

Младший, Андрей, родился болезненным, и вскоре стало понятно, что джунгли не для него. Родителям пришлось переехать в город. Они поселились в районе Дуран, успевшем пережить расцвет в конце прошлого века, затем долгий период обветшания, а теперь вновь становившемся популярным. И все же оставались еще фавелы, и уличные банды, и наркотики, и Лео всегда защищал брата – точней, до тех пор, пока не стало понятно, что Андрей сам прекрасно способен себя защитить. Но даже тогда Лео не завидовал и не боялся. А потом и у него обнаружился Дар, пускай и более слабый. Он первым поступил в университет Святого Духа, первым окончил его и первым покинул планету. Почти двадцать лет назад.

И в тот единственный раз, когда Леонид вернулся – нет, не на Землю, конечно, а на Лиалес, чтобы увидеться с братом и матерью после смерти отца, – они эпично поссорились. Лео настаивал на том, чтобы Андрей покинул СБ и присоединился к их миссиям, якобы непогрешимо праведным и человечеству жизненно необходимым. Варгас-младший подозревал, что в голове у брата какой-то изъян. Сам он намного лучше умел контролировать инферно, и его способности были куда более востребованы в Метрополии. Из очевидного: к чему разгонять демонстрантов водометами и газом, если один эсбэшник способен накрыть целую площадь, а то и целый город. Зачем применять нейролинк и психотропы на допросах, если, поглядев в глаза сотруднику Службы, преступник выкладывал все добровольно и с большим энтузиазмом. Из менее очевидного…

…Они сидели тогда в серой ячейке для свиданий, и Андрей бы не удивился, если бы Лео отгородили от него сверхпрочным стеклом. Но стекла не было. По сути, их и так разделяло куда больше, чем прослойка воздуха, куда больше, чем могла бы дать стена из бетона и сталепласта, их разделяли световые годы. Даже сейчас, когда они находились в одной комнате. Этот барьер было не преодолеть. И если бы Лео попробовал, то один из них стал бы охотником, а второй – добычей.

«И ты сможешь убить меня?» – удивленно спросил старший, не произнеся при этом ни слова.

«Конечно», – без колебаний ответил младший.

На этом они и расстались, похоже, что навсегда.

«Это все потому, что ты рос в джунглях», – думал Андрей. Лео так и не научился различать тонкие оттенки, для него ложь и истина были абсолютны, благо и зло, черное и белое разделяла бесконечность. Если он верил во что-то, то вверял себя этому целиком и полностью, без остатка, как когда-то в детстве странной религии марадониана, требовавшей поклоняться давно умершему футболисту. И Лео, не имевший и грамма способностей, упорно играл в дворовый футбол, хотя его не желали брать в команду и даже несколько раз пытались побить после проигрыша. В университете он открыл для себя регби, но это было намного позже.

Капитан Варгас еще раз вызвал в памяти лицо старшего брата. Нет, глаза Лео не горели фанатичным огнем, когда он рассуждал о своей миссии, и все же он был как скала, твердая, нерушимая. А человек в записи весь состоял из трещин, личина священника сползала с него, как плохо подогнанная маска.

– Для начала, – сухо улыбнулся Андрей, – мой брат не знает русского. Мать пыталась нас научить, но по части учебы он всегда был не особо силен. Тот человек в записи последнюю фразу произнес на русском.

– Неубедительно, – щелкнул темный силуэт. – Он мог выучить его за то время, что вы не общались, чтобы чем-то занять себя во время миссий.

– Он не стал бы смеяться над Даром. Он им гордился. Учеба далась ему нелегко.

– Мы в курсе, – перебил безликий человек на экране. – Ваш брат менее одарен, чем вы. Но вы меня все еще не убедили. Убедите меня. Я знаю, Варгас, что вы умеете убеждать.

Показалось или в голосе безликого прозвучала ирония?

Да, убеждать Андрей Варгас умел.

Впервые Дар прорезался, когда ему не исполнилось еще и шести. Старший, Лео, повздорил с местной подростковой бандой. Обычно его не трогали, потому что он был рослым, добродушным и охотно помогал всем, но и драться умел отлично. Но тут что-то пошло не так. Брыкающегося Андрея просто оттащили в сторону, дав пару оплеух, а Лео прижали к стене, и в руке одного из парней возник нож.

Андрей тогда живо представил, как это произойдет. Он видел уже пару раз там, на горе, – несколько быстрых тычков без замаха в живот, и брат сползет вниз по этой желтой, с шелушащейся краской стенке, оставляя за собой красный след, и изо рта у него тоже потечет красное.

Внутри Андрея, казалось, что-то звонко и легко лопнуло, как лопается мыльный пузырь. Оно всегда было там, за тонкой, очень тонкой перемычкой, а сейчас просто выплеснулось и затопило улицу. Жаркое эквадорское солнце исчезло – точней, оно стало черным кругом в короне из бледных лучей. Обрушилась тьма, а во тьме послышались крики, человеческие и нечеловеческие. И еще ему стало нестерпимо, ужасно жарко, как потом не было ни разу во время применения Дара.

– Что произошло на Сердолике? Вы мне так и не сказали.

– Вы видели запись, – бесстрастно произнес силуэт.

– Запись воспоминаний этой девицы, перелитых в несинхронизованный клон? Или записи ИИ-копии бортмеханика, которую вы так и не вызвали для допроса, а если и вызвали, доберется он сюда лет через десять?

Что правда, то правда – ИНКа, запущенная первой сердоликской экспедицией, была проинсталлирована квантовым компьютером и могла передавать пакеты сигналов на Землю практически мгновенно, но для допроса с пристрастием этот метод был крайне неудобен. Мешали помехи, связанные с несовершенством системы измерения квантовых состояний. Добрая часть информации при расшифровке терялась из-за разрушения запутанности. Поэтому обычно полученную с INCM^[1] информацию уже обычные компьютеры восстанавливали по кускам, складывали из коротких импульсов – и, по сути, то, что показал ему сейчас сотрудник Camera Obscura, процентов на пятьдесят состояло из заполненных ИИ лакун.

– Ненадежно, – сказал Варгас вслух, покачав головой. – Неубедительно. Плюс я видел все, что произошло до казни, но вас явно беспокоит то, что случилось после нее. Так что же?

Темный силуэт не ответил. Он молчал довольно долго, достаточно долго, чтобы посоветоваться с кем-то, кто не присутствовал на допросе. Затем его голос вновь сухо защелкал:

– Я думаю, вам следует кое с кем пообщаться. Она тоже покажется вам знакомой. Не удивляйтесь слишком сильно при встрече.

Стекло соседней кабинки-допросной, до этого слепое и матовое, сделалось прозрачным, и Андрей увидел Линду.

Они расположились на бортике фонтана на площади Сантьяго. Сзади мрачной громадой нависал главный корпус университета Святого Духа, а впереди виднелись ажурные арки новенького моста, и катила под ними желтые воды река. Из садов по ту сторону моста, на острове, несло цитрусами, а от плит под ногами – тяжелым дневным жаром. Линда Свансен ела мороженое. Ветер трепал ее рыжие пряди, совсем как там, в записи.

Все остальное отличалось.

– Вы не похожи на брата, – заявила Линда, оторвавшись от мороженого и подняв на него серо-зеленые – сейчас, скорее, все же зеленые, чем серые, – глаза. – Совсем не похожи.

– Зато вы копия, – хмыкнул Варгас.

– Не надо так, – тихо попросила девушка. – Я вовсе не горжусь тем, что сделала.

– Да бросьте.

Он встал, щурясь на опускающееся за крышу университета солнце.

– Это сейчас обычная практика, не надо быть психиком, чтобы так развлекаться.

– Вы не понимаете, – перебила Линда, швырнув в урну так и не доеденное мороженое.

Ветер стих, с реки донесся гудок ретропарохода. Сейчас, во времена процветания, Гуаякиль мог себе позволить пустить по реке Гуаяс настоящие пароходы с огромными, медленно вращающимися колесами, привлекавшие массу туристов. Якобы ровно такие же, как три века назад, только работали они, конечно, не на угле и не на паровых котлах, исключительно зеленая энергетика.

– Чего я не понимаю? Видел рекламу: не можете сами отправиться в путешествие, дела, нет времени – отправьте приключаться свой клон, а потом подключите его через нейролинк и наслаждайтесь мельчайшими деталями удивительных воспоминаний. Его память – ваша память, что-то такое.

Девушка хмыкнула, тряхнув рыжеволосой головой. Эта Линда собирала волосы в хвост на затылке, но сейчас пряди выбились и упрямо золотились в закатных лучах. И она выглядела значительно моложе своего двойника с записи. Неудивительно – двойник пережил (точнее, не пережил) шесть миссий на не самых приятных планетах, пока оригинал оканчивала аспирантуру и спокойно проводила время в изысканиях на кафедре. С другой стороны, двойник покоился в криосне как минимум десять из этих четырнадцати лет, плюс, если учесть релятивистские эффекты… Разведывательные корабли Земной Конфедерации разгонялись до примерно 0,7 скорости света, десять лет на борту равнялись четырнадцати годам на Земле. По идее, должно быть так на так.

– Видели, но не видели, – сказала она. – Реклама фуфло. Нейролинк не позволяет точно перелить воспоминания, всегда какие-то накладки, типа пингвинов в Сахаре, и качество записи отвратное. А у нас была идеальная синхронизация. Я как будто действительно побывала там.

– Тогда расскажите, что произошло на Сердолике.

Фрекен Свансен нахмурилась. Брови у нее были темные, не как обычно у рыжих, а на носу – россыпь веснушек.

– Вы наверняка в курсе, что последняя синхронизация прошла некорректно. Я знаю не больше вашего. И это было ужасно.

– Что именно? Наконец-то действительно испытать то, на что вы подрядили свой клон?

Девушка вскочила с низкой стенки фонтана и оказалась одного роста с Андреем. Да, он не Леонид, богатырской статью не похвастаешь…

– У меня был выбор, – сердито выпалила она. – Пойти в аспу или лететь после окончания магистратуры с миссией. А мне хотелось и того, и того! Но у меня с детства аллергическая астма…

– Вот те на, почему не поправили?

Варгас понимал, как это звучит, но сдержаться отчего-то не мог.

– Потому что мои родители были поклонниками Чистоты, черт их забери, а потом… я уже привыкла.

Ее серо-зеленые глаза были напротив, совсем рядом, и Варгас, лениво ухмыляясь, сказал:

– Или потому, что это удобно. Можно ничего в себе не править и, прикрываясь слабостью, засесть на Земле. Зато отредактировать свой клон и отправить умирать за себя.

– А вы-то сами? – зло парировала Линда. – Я в курсе, чем занимается Служба Безопасности. Разгоняете недовольных, пугаете дурачков. Что же вы сами не отправились вместе с братом нести грязным туземцам огонь Прометея? Или адский огонь, лучше так сказать?

На них уже начали оглядываться. Варгас протянул руку, чтобы взять девушку за локоть и увести с площади, но та уже сама подхватила сумочку и сделала несколько шагов в сторону пристани. Юбка ее белого платья металась на ветру, как пойманная шквалом чайка.

– Никуда вы не пойдете, – сказал Варгас, ощущая, как первые нотки нездешнего жара просачиваются в голос, – пока не расскажете мне все, что знаете. Например, почему ваш клон не синхронизовался.

Линда смотрела на невысокого неприятного человека со смуглым и резким лицом, отчетливо понимая, что еще одно его слово – и она рухнет в такие глубины ада, о которых обычные люди и понятия не имеют. Психики все чувствуют острее. Инферно она ощутила всего один раз, на студенческой демонстрации в Лондоне. Они тогда вышли на митинг против расширения зоны экспансии, против зачистки, по сути – против ЦТС. Навесили над головами голографические кричалки и сами что-то орали, подпрыгивая на кусачем ноябрьском холодке. Трафальгарскую площадь, на которую выплеснулась демонстрация, Стрэнд и улицы вокруг быстро перекрыла полиция, ряды черных щитов выстроились под колоннадой Национальной галереи.

А потом, видимо, на место прибыл офицер СБ. И площадь накрыло. Люди вокруг кричали от ужаса, солнце скукожилось и почернело, старая брусчатка под ногами истончилась, и под ней побежали волны огня. Но для Линды Свансен, уроженки Мальме, этим дело не ограничилось. Она почувствовала взгляд. Взгляд с той стороны. Это не был взгляд эсбэшника, нет, он не искал ее специально, это был вообще не человеческий взгляд. Он ощупывал ее, цепко, липко, оценивал, пробовал на зуб, словно размышляя лениво, подойдет ли это сознание, это тело…

Пожевал и выплюнул. Линду никогда не насиловали, да что там – к ней даже на улицах особо не приставали, но это было хуже изнасилования. Однокурсники довезли ее до дома, и, придя в себя уже в съемной квартире, она мылась и мылась, до красноты натирая кожу, смывая грязь этого взгляда, мылась и не могла отмыться. Затем последовали полгода лечения у психотерапевта. И попытка исследовать сам феномен инферно, конечно, неудачная, потому что за пределами ЦТС никто не говорил и не писал про это.

– Подойдите к делу проще, – говорил психотерапевт, вальяжный и модный доктор Лоринсон. – Не усложняйте. Нам все равно этого не понять. Допустим, это ад, банальная преисподняя из христианско-иудейской мифологемы. Тот, у кого есть Дар, открывает что-то вроде портала или, точнее, окна…

Линда смотрела в окно, где декабрьский дождь заливал стекла, а по улице внизу текла серая толпа.

– Это не ад, Джеймс. Это… как будто тебя вывернули наизнанку и щупают изнутри. Я не знаю, что это, но там нет никаких котлов и чертей. Это изнанка чего-то, но я не понимаю чего… Человечества? Того эсбэшника? Моей собственной души? Если последнее правда, то лучше вообще не существовать.

Джеймс Лоринсон качал головой с высоким, с залысинами лбом и норовил сплавить ее коллеге-психиатру.

И вот человек из СБ стоит перед ней и злится на нее, и преисподняя дрожит в его голосе, и жаркий эквадорский вечер готов превратиться во что-то совершенно ужасное. Линда сжала зубы, готовясь к тому, к чему нельзя быть готовой.

Невысокий человек моргнул. На мгновение его взгляд стал пристальным, а потом лицо смягчилось, и на губах появилась кривоватая ухмылка.

– Ах, да. Я забыл, как вы, психики, тонко чувствуете. Да не бойтесь вы так, я не собираюсь пытать вас прямо посреди Сантьяго, да и в принципе не собираюсь.

– Я не боюсь, – не совсем честно ответила Линда. – Мне просто очень противно. Я не понимаю, как вы… одаренные, можно так сказать? Как вы можете этого касаться, это же липкая мерзость.

Эсбэшник заломил бровь. Кажется, слова Линды его позабавили.

– Я слышал, что инферно каждый воспринимает по-своему, – раздумчиво проговорил он.

Видно было, что английский не родной ему, он произносил слова с той отточенной четкостью, которая выдает иностранца. Ну, хотя бы не пытается пользоваться нейротранслятором, как ее однокурсники, которым просто лень было учить язык.

– Вроде бы это как-то подвешено на детские травмы.

Линда внутренне содрогнулась. Еще одного доктора Лоринсона, вкрадчиво расспрашивающего, не щупал ли ее отец в детстве за коленки, она не вынесет.

– Давайте обойдемся и без сеанса психоанализа посреди Сантьяго, – быстро сказала она. – Я не ужинала. Зайдем куда-нибудь, и я расскажу вам о том, почему – как я считаю – Ли не синхронизовалась.

Эсбэшник качнулся на носках, как будто решая, стоит ли тратить драгоценное время на разговор или лучше воспользоваться более привычным ему способом. Но потом смилостивился и кивнул:

– Хорошо, пойдемте. Приглашаю вас познакомиться с моей матушкой. Она, кстати, отлично готовит.

И когда Линда вылупила глаза, улыбнулся почти по-человечески.

За последние тридцать лет Гуаякиль необратимо изменился. Отчасти это объяснялось тем, что в горах рядом с Кито построили орбитальный лифт, и экономика Эквадора резко рванула вверх. Появились рабочие места, деньги, появились и другие потребности. Силовики быстро очистили крупные города от наркоторговцев. Намного выгодней теперь было перевозить на орбиту людей и грузы, а морские суда заходили в порт Гуаякиля вверх по реке Гуаяс. Там, где тридцать лет назад желтели облупившиеся на солнце фавелы, выросли новенькие жилые комплексы. Исторический центр города тоже подновили, и теперь колониальные особняки, дворцы и соборы взирали на мир во всем своем угрюмом великолепии.

Через реку от центра в Дуран построили мост и запустили Tren Circular – непрерывно курсирующий, бесконечный, как лента Мебиуса, и полностью автоматический поезд. Только воды Гуаяс так и остались мутными и желтоватыми, как и сто, и двести, и тысячу лет назад. Поезд с прозрачным полом и стенами, похожий на длинного хрустального дракона, летел над рекой и над садами острова Сантай, и Линда невольно поджимала пальцы в новеньких туфлях, хотя бояться, разумеется, было совершенно нечего. Впереди рос холм, на холме – белоснежные ряды домов с яркими крышами под черепицу, зелень, арки каких-то развлекательных комплексов.

– Не похоже, что еще тридцать лет назад это был район трущоб, верно?

Линда, не оглядываясь, кивнула. Эсбэшник по имени Андрей (почему не Андрес?) Варгас стоял рядом, держась за поручень, и все так же сдержанно улыбался.

– Но вы, конечно, все прочли в путеводителе. А я здесь вырос. Правда, там не говорится, что город начали зачищать задолго до того, как над Кито появились первые платформы.

Линде невольно пришлось обернуться и сощурить глаза. Закатное солнце било сквозь стекла так сильно, что не спасало и умное тонирующее покрытие. Фигура эсбэшника в этом свете казалась почти черной и плоской, вырезанная ножницами дыра в холсте алого ликующего зарева.

– Видите ли, ученикам университета не очень нравились те ребята, что хозяйничали на горе. Мы разобрались с ними намного раньше, чем полиция осмелилась сунуть нос в фавелы.

Бахвальство или угроза? Времени выяснять не было, потому что вагон прибыл на нужную станцию, Дуран, и надо было ловко переступить на синхронно движущуюся рядом с подножкой ленту. Эсбэшник протянул ей руку, и Линда оперлась на эту руку, хотя больше всего ей хотелось с брезгливым вскриком отдернуть пальцы.

Лента поехала вниз, отделяясь от путей, а Варгас покачал головой.

– Знаете, ваша копия на записи понравилась мне больше. Она была тертым калачом. А вы какая-то библиотечная мышь, да еще и с истерическими наклонностями. Может, это вам следовало бы отправиться покорять галактику?

– Вы всех собеседников оскорбляете сразу после знакомства или это я вам особенно противна? – мрачно спросила Линда, уже без всякой помощи шагнув с замедляющейся ленты на платформу.

– Нет. Просто говорю как есть.

– Знаете, ваш брат мне тоже понравился больше, – хмыкнула она. – Он хотя бы немногословен.

– Это был не мой брат.

Прежде чем Линда успела переспросить, эсбэшник мотнул головой в сторону аккуратной двухэтажной виллы на ближнем склоне холма, к которой вела старинного вида железная лестница. За забором покачивались на ветру кроны пальм.

– Дом моих родителей. Ему уже третий век пошел, так что при реконструкции приняли решение не сносить, как часть исторической застройки.

– Красивый дом, – честно сказала она, но ответа, хотя бы формального вежливого «спасибо», так и не дождалась.

ВиллаСелесте – так назывался этот старинный испанский дом. Он совершенно не был похож на свою хозяйку, сеньору Варгас, рослую женщину с выгоревшими русыми волосами, собранными в растрепавшийся узел на затылке, в простой и просторной домашней одежде. Думая о матери эсбэшника, Линда представляла сухонькую востроглазую испанку почтенных лет, а вовсе не эту статную и еще довольно молодую красавицу. Никакого сходства с младшим сыном в ней не наблюдалось, зато старший – копия, только черноволосый и еще повыше и поплечистей.

– Если думаете, что я пошел в отца, то нет, – вполголоса проговорил Варгас-младший. – Тот тоже был громкоголосым великаном. Они с матерью очень гармонично смотрелись.

Линда чуть вздрогнула. Не может быть, чтобы он читал ее мысли. Хотя почему нет? В ее юности ходила гипотеза, что одаренные – просто очень сильные психики. Думать об этом не хотелось, потому что означало: стоит немного развить способности, и вот, пожалуйста, через тебя на Землю в любой момент прорвется ад.

– Mamá, conoce a Linda Swansen, – прерывая поток неприятных размышлений, представил ее Андрес-Андрей. – Ella no habla español^[2].

Рослая женщина улыбнулась, убрала со лба прядь волос испачканной в муке ладонью и сказала по-английски, с тяжелым акцентом:

– Здравствуйте, мисс Свансен. Сын меня не предупредил, я пекла к его приезду пироги.

Пироги оказались отменные и очень похожие на шпеккухен, шведские пирожки с мясом, которые готовила мама Линды. Правда, дома к ним подавали стакан молока, а не рубиновое терпкое вино в бокалах. И кухня их была другой, почти сельской, с буфетом под дерево и деревянными полами, с простыми ситцевыми занавесками, а не этой испанской гасиендой с полом, выложенным разноцветной плиткой, с мозаикой на столешнице и на кухонном фартуке, с жалюзи на окнах, ведущих в апельсиновый сад. Из окон все еще несло жаром, и Линда с замиранием в груди вспоминала о стакане холодного молока в руках. Больше всего ей сейчас хотелось оказаться дома у мамы, а не в гостях у этой чужой, хотя и приветливой женщины.

Она не знала, о чем можно говорить, а о чем нет, и снова эсбэшник ее опередил.

– Мама видела запись. Фрагментами, конечно, – проговорил он, откинувшись на высокую спинку стула и вертя в пальцах бокал с вином. – Она знает, что Лео…

Тут он сделал чуть заметную паузу, и Линда вспомнила, как на подходе к Вилла Селесте Андрей сказал: «Это не мой брат» – что бы ни означали его слова.

– …что он погиб.

Женщина, сидящая рядом с ним, нахмурилась.

– Мы не знаем этого наверняка.

– Но, мама…

– Мы этого не знаем, – с угрюмой решимостью повторила она, и Линда поняла, от кого ее старшему достались сила и железное спокойствие, которые ощущались даже сквозь время и космос.

Андрей пожал плечами, встал из-за стола и снял со стены гитару. Черную, лакированную, с длинным и хищным грифом. Рядом с гитарой висел на кожаном ремне не менее хищного вида охотничий карабин, должно быть, принадлежавший еще отцу или деду Варгаса. Почудилось или мать Андрея снова едва заметно напряглась, как будто младшему сыну не разрешено было трогать музыкальный инструмент? Нет, показалось, наверное, как можно что-то запретить эсбэшнику.

Присев на обитый потертой кожей диван, Варгас-младший взял первый аккорд. И запел, негромким, красивым и чуть хрипловатым голосом, по-испански – кажется, что-то народное, но со странно рваным для народной песни ритмом.

En la luna negra
de los bandoleros,
cantan las espuelas.
Caballito negro.
Dónde llevas tu jinete muerto?
…Las duras espuelas
del bandido inmóvil
que perdió las riendas.
Caballito frío.
¡Qué perfume de flor de cuchillo!^[3]

Линда только собиралась спросить, что это за песня, когда Варгас ударил по струнам и внезапно перешел на другой, тоже незнакомый ей язык, хотя мелодия осталась той же.

– Андрей, – укоризненно проговорила сеньора Варгас, присаживаясь рядом с сыном. – Ты же сам говорил – наша гостья не понимает ни по-испански, ни, думаю, по-русски, и, может, ей вообще не нравится музыка.

«Она хочет, чтобы он прекратил играть и повесил гитару на место, потому что это гитара Леонида», – отчетливо поняла Линда, и никаких ридерских способностей ей для этого не понадобилось.

Андрей замолчал и прижал струны ладонью, и тут Линда выпалила, сама не понимая, зачем это говорит:

– Нет, продолжайте, очень хорошо!

Эсбэшник улыбнулся ей своей кривой улыбкой и сказал:

– Ну, тогда по-английски.

Out-worn heart, in a time out-worn,
Come clear of the nets of wrong and right;
Laugh heart again in the gray twilight,
Sigh, heart, again in the dew of the morn.
Your mother Eire is always young,
Dew ever shining and twilight gray;
Though hope fall from you and love decay,
Burning in fires of a slanderous tongue.

И вновь, как в прошлый раз, перешел на другой язык – русский, как поняла Линда.

Сердце, уйдем к лесистым холмам,
Туда, где тайное братство луны,
Солнца и неба и крутизны
Волю свою завещает нам.
И Господь трубит на пустынной горе,
И вечен полет времен и планет,
И любви нежнее – сумерек свет,
И дороже надежды – роса на заре…^[4]

Линде так захотелось узнать, о чем писал неизвестный ей поэт, что же все-таки приключилось в сумерках, что она невольно потянулась вперед – так, как привыкла с детства, сначала к родителям и домашним, а потом и к любому человеку, чтобы прочесть – неважно, на каком он говорит языке, потому что психик читает не слова…

…и ее вновь опрокинуло на мокрую лондонскую брусчатку, и взгляд, пристальный и в то же время ленивый, принялся ощупывать ее изнутри, а из окна вместо сладкого цветочного запаха потянуло горелой плотью и болотным смрадом.

– Извините, – выдавила она, зажимая рот.

– Вам нехорошо? – вскинулась сеньора Варгас. – Вроде бы мясо было свежее, может, воды?..

Но Линда уже пронеслась через кухню-гостиную, благо двустворчатая дверь вела наружу, и выскочила в сад. Ее стошнило прямо у крыльца, но облегчения не последовало – рвотные позывы шли один за другим, выворачивая ее наизнанку, как секунду назад липкий взгляд.

Кто-то взял ее за плечи, и холодный голос произнес:

– Вы действительно очень чувствительны, фрекен Свансен. Не знаю, как мы будем вместе работать.

Под носом ее очутился стакан воды, тускло блеснувший в свете наддверного фонаря. Линда жадно глотнула. А затем, вырвавшись из все еще держащих ее рук и развернувшись лицом к гадкому человеку, процедила:

– Как-нибудь да придется.

Варгас, чтоб ему пропасть, опять ухмыльнулся.

Позже они стояли на террасе, выходившей на противоположную сторону дома. Не в сад, за которым просматривалась лестница и спуск к ярко освещенной станции Tren Circular, а на темное тело холма с редкими прямоугольниками горящих окон. В небе полярным сиянием плыли световые полотнища рекламы. За рекой шумел, гулял, не спал огромный город, а здесь было тихо, не считая случайных обрывков музыки и – выше на горе – лая собак. Пахло цветами, листвой, землей и немного рвотой.

– Там, – Варгас повел рукой с бокалом в сторону холма, – все еще сохранились фавелы, на той стороне. Официально в них никто не живет, они просто дожидаются сноса. Неофициально там по-прежнему можно достать шлюх, наркотики и оружие.

– Что же вы, студенты университета, ничего с этим не сделали? – ядовито спросила Линда.

Она уже почти пришла в себя, в основном потому, что ей же и пришлось утешать огорченную сеньору Варгас. Та никак не могла поверить, что все дело в долгом перелете и усталости, и грешила сначала на собственные пирожки, а потом (Линда все же не удержалась и немного прочла) выстроила в голове стройную теорию о том, что шведская гостья беременна от ее сына. Почему-то не от приведшего ее в дом Андрея, а от старшего, Леонида, и бедной женщине не терпелось расспросить Линду – она так хотела внука именно от старшего. Психик прокляла себя за бесцеремонность, ведь сотню раз обещала себе не вторгаться в разум чужих людей, да и знакомых тоже.

Андрей, кажется, все понял, увел мать наверх и дал ей успокоительное. И вот они стояли на веранде, глядя во тьму, Варгас с бокалом кисловатого местного вина, она – со стаканом воды.

Ответил на ее не слишком любезную реплику эсбэшник неожиданно серьезно:

– Потому что это часть города. И часть меня. Как этот дом. Как гора, как река. Нельзя уничтожать целиком то, что было тобой, надо что-то оставить на память.

– Их все равно снесут, – неуверенно произнесла Линда.

Она не понимала этого человека, и главное ее оружие, способности психика, с ним не работало. Он очень ясно дал ей это понять, по сути – предупредил. Практически сказал прямым текстом, ведь очевидно было, как она среагирует на его мультилингвальное исполнение. Тут девушку посетила неожиданная мысль, и она громко хмыкнула.

– Я сказал что-то смешное?

«О, да ты не любишь, когда над тобой потешаются. А это, друг мой из СБ, слабость», – подумала Линда, а вслух произнесла:

– Нет, что вы. Просто вспомнила вашу песню, и пришла на ум сказка, которую мне мать рассказывала в детстве. Тоже про певца, знавшего все человеческие языки, а еще язык зверей и птиц.

Варгас опустил бокал на широкие перила, оперся спиной о балюстраду, опоясывающую веранду, и попросил:

– Расскажите.

Линда прищурилась. В детстве она очень любила эту сказку, непонятно за что, потому что герой ее, прямо скажем, особыми добродетелями не отличался. Правда…

– В общем, у древнего шведского короля Агни было два сына. Старшего звали Эйреком, а младшего то ли Алариком, то ли Альриком. Альрик был очень одаренным, умел петь и играть на многих музыкальных инструментах, слагать стихи и был славным бойцом, но и отец, и брат его не любили. Отец – потому что Альрик был напоминанием о грехе его матери, жены короля. Дело в том, что младший не был родным сыном Агни. Королева как-то пошла гулять в лес и встретила прекрасного альва и так его полюбила, что родила от него ребенка-полукровку. Ребенка король возненавидел, но еще он очень любил жену, а потому оставил чужого сына при дворе и воспитывал как родного и у смертного одра супруги поклялся всегда защищать его. А Эйрек завидовал брату и, конечно, знал про всю эту историю и ту боль, что его рождение причинило отцу. И вот как-то братья отправились на конную прогулку, а на следующий день старшего нашли мертвым на лесной поляне. Рядом не было никакого оружия, лишь две изорванные уздечки. Судя по следам и по пятнам крови, братья подрались друг с другом, и оба были ранены, но младший куда-то исчез. Ходили слухи, что его забрали лесные альвы и он даже стал их королем по прозванию Альрик Сладкоголосый…

Линда сама увлеклась рассказом и не заметила, что ее собеседник мрачнел с каждым словом. Когда девушка замолчала, он опрокинул в рот остатки вина и резко спросил:

– Признайтесь, вы эту байку прямо сейчас придумали? Решили меня уязвить? Но моя матушка, да будет вам известно, ни с какими альвами и эльфами по кустам не шастала…

Линда попятилась, прижав ладонь ко рту. Она настолько забылась, вспоминая старую сказку и то, как мать вечерами рассказывала ей эту историю, подтыкая одеяло в прохладной спальне – эту и многие другие старинные легенды их народа, – что даже не подумала, как ее рассказ прозвучит. Или подумала? Неужели она специально, за тошноту, за боль, за то, как позорно проблевалась там, у крыльца, напугав почти незнакомую женщину, за сладкую и нелепую ложь, которую та для себя сочинила…

– Вы страшный человек, Линда.

Андрей смотрел на нее и откровенно забавлялся. Это был всего лишь очередной глупый спектакль, ничуть он не обиделся, разве такого по силам обидеть?

– Ладно, поделюсь с вами ответным откровением. Вам понравится. Знаете, почему я считаю, что человек на записи – не мой брат?

Линда пожала плечами. Она так устала. Ей бы в отель, скинуть пропотевшее, в брызгах рвоты платье, помыться с дороги, вытянуться на кровати под кондиционером и уснуть.

– Помните его последние слова? Знаю, он говорил по-русски, но Линда номер два прочла и поняла, значит, и вы поняли.

Девушка непонимающе смотрела на него. В сумраке глаза эсбэшника казались совершенно черными, лицо – узкое бледное пятно, лезвие старинного испанского клинка.

Он сделал шаг к ней, и Линда приложила усилие, чтобы не попятиться. От эсбэшника несло ужасом, как тухлятиной от отравленных сероводородом прудов на старых очистных за Мальме.

– Кому, по-вашему, он это говорил?

– Туземцам? – слабо откликнулась она. – Просил их остановиться?

– Он не использовал нейротранслятор. Мой брат даже русского не знал, хотя на нашего дознавателя из Camera Obscura этот аргумент не произвел впечатления. Итак, аборигены бы его точно не поняли. Так кому?

Это было сложно и унизительно, как решать задачки по физике в средней школе, задачки, которые Линда в упор не понимала. Но тут что-то забрезжило.

– Мне? Он ведь знал, что я получу запись…

– Теплей, но не жарко.

– Вам?

Действительно, а кому же еще? Ближайшим родственникам показывали – пускай не записи целиком, пусть фрагменты, – а Андрей как раз говорил по-русски.

– Почти.

– Вам, как сотруднику СБ Церкви Таможенного Союза?

– Бинго. Этот тип, кем бы он ни был, говорил со мной, но не как с предполагаемым братом – потому что от чего меня можно было предостерегать? Он сказал: «Вы точно этого хотите? Обратной дороги для вас не будет». Плюс «вы» в русском – это либо уважительное обращение, которое вряд ли используют по отношению к брату, либо множественное число. Вы, человечество, или вы, ЦТС, – вы точно хотите продолжить экспансию? Хотите продолжить зачистку аборигенов? Обратной дороги для вас не будет.

Линда застыла. «Вы точно хотите продолжить экспансию?» Дурацкие кричалки времен ее юности, «Нет захвату планет!», «Разберитесь с собственным домом!», «ЦТС – ЦЕНА ТВОЕЙ СМЕРТИ!». Они тоже были против экспансии. Но сейчас угроза не была направлена против нее. Кто она – мелкая сошка, средней руки специалист, библиотечная мышь, как недавно выразился сеньор Варгас. Разве стоило разворачивать огромную махину, привлекать этого человека, привлекать дознавателей из Camera Obscura, только чтобы ущемить ее в гражданских правах, посадить в тюрьму или даже убить?

– Если это был не ваш брат, – вслух сказала она, – то кто же?

– Вот это нам и предстоит узнать.

Нам. «Нам», – набатом прозвучало у нее в голове. Как поступила бы Ли? Отказалась бы? Она никогда не делала то, что ей претило, ее невозможно было заставить. Как заставить того, кто постоянно рискует своей жизнью, но, по сути, не может умереть? Кто умирал уже не раз?

– Хорошо, – услышала она собственный голос. – Я тоже кое-чем с вами поделюсь.

В небо над холмом выкатилась луна, залившая веранду прозрачным светом. В этом свете Варгас смотрел на Линду внимательно, без насмешки. От вина его губы потемнели, и смахивал он сейчас на старинный портрет, портрет испанского гранда или рыцаря.

– Ли… Линда номер два. – Тут девушка слабо улыбнулась, какой дурацкий все-таки термин. – Синхронизация не прошла не потому, что ей помешало использование вашим братом или не братом Дара. Синхронизация не прошла потому, что Ли не умерла.

Андрей пригласил Линду в отцовский кабинет наверху. Так уж получилось, что оба сына рано покинули дом, оставив две спальни с ворохом детских вещей и игрушек, а рабочих кабинетов себе они здесь завести не успели. Тащить перепуганную девицу в спальню было бы совсем уж жестоко.

Итак, кабинет на втором этаже, с окном, открывавшимся в сад. Антонио Варгас любил историю и старину, и все в этом кабинете было старинное и тяжелое – массивный дубовый стол, кресло, обитое кожей, кожаный диван, черненая металлическая люстра со странно желтыми лампочками. И книжные шкафы. Бесконечные, уходящие под самый потолок ряды полок, и там – настоящие бумажные книги, изданные в прошлом веке или куда раньше. Они стоили целое состояние, эти антикварные тома. Из-за них дом несколько раз пытались ограбить, и с этим была связана крайне неприятная семейная история. Что еще хуже, отец тратил на книги почти всю свою учительскую зарплату. Мать и старший брат не возражали, им и так было неплохо, а рано повзрослевшему Андрею вовсе не нравилось, что он не может лишний раз прокатиться по канатке или сходить в скейт-парк из-за того, что в доме появился новый бесполезный том. Сам он любил читать, но не понимал, зачем для этого пахнущие пылью тяжелые фолианты, ведь человечество уже почти двести лет как перешло на электронку, а потом и на нейро.

Линду, напротив, книги поразили. Восторженно ахнув и словно забыв о неприятном разговоре, девушка кинулась к шкафу и, уже взявшись за стеклянную дверцу, оглянулась на Варгаса с робким, почти просительным выражением:

– Можно?

«Библиотечная мышь», – про себя повторил он, а вслух сказал:

– Сколько угодно. Но после того, как вы мне покажете.

Девушка побледнела и, свесив руки, встала спиной к шкафу. Вид у нее при этом сделался обреченный и в то же время решительный – эдакая девственная Жанна, поднимающаяся на костер инквизиции. Или Юдифь, шагающая в объятия Олоферна, – хотя кто мог за давностью лет поручиться, что Юдифь не была просто веселой шлюшкой, проделавшей весь этот фокус с ассирийским полководцем за пару шекелей. Варгас нахмурился. Не надо было пить – дурацкие ассоциации из школьного курса истории так и лезли в голову.

Андрей подошел к столу и отбил неровный ритм пальцами по темной лакированной столешнице.

– Послушайте, фрекен Свансен. Давайте начистоту. У сотрудников Camera Obscura специфические методы работы. Как только они показали вас и не показали финал записи, стало понятно, что нас сводят, примерно как племенного быка и стельную корову.

Фрекен Свансен от его слов видимо передернуло – очевидно, самая отдаленная мысль о близости с сотрудником СБ по-прежнему вызывала у нее рвотные позывы.

– Но, я так понимаю, иначе никак? Почему нет записи того, о чем вы мне говорили? Почему вы не воспользовались нейротранслятором? И не подпирайте, ради всего святого, шкаф, садитесь в кресло или на диван, как вам удобно.

Линда осталась стоять и заговорила не сразу, а когда заговорила, голос ее звучал глухо и надтреснуто. Впрочем, это могли быть и последствия недавней тошноты.

– Потому что нейротранслятор, сеньор Варгас, искажает картину, а она и так совсем мутная. Мы с Ли психики, она мой клон. Это очень крепкая связь, крепче, чем у идентичных близнецов. Мы чувствуем друг друга даже через десятки парсеков. Но эта связь одновременно и очень слабая. Как будто через галактику тянется обычная нить. Если я начну транслировать запись – даже не через нейротранслятор, даже используя свои способности ридера, – то вольно или невольно внесу туда искажения, свое толкование событий, заполню своими представлениями все пробелы. Ее может только прочесть другой психик.

– И что, в Camera Obscura не нашлось соответствующих специалистов?

– Вы знаете, кто работает в Camera Obscura. Там ведь нет ни одного непосвященного. У них у всех Дар.

Тут девушка не промахнулась – в свою тайную полицию ЦТС никого другого допустить не могла.

– Я ведь не ошибаюсь? – Линда подняла взгляд и прямо посмотрела в лицо Андрею. – Все одаренные – психики, только более сильные?

Варгас снова поморщился и сел на диван. Двухсотлетние пружины жалобно скрипнули даже под его невеликим весом. Как тут сидели отец и брат? Наверное, неудобно, когда задница проваливается чуть ли не до самого деревянного каркаса.

– Так, да не совсем так, – уклончиво ответил он. – Но да, читать я могу. Правда, вам не понравится. Будут побочные эффекты.

– Я догадываюсь, – ядовито ответила Линда. – У нас есть другие варианты?

Андрей пожал плечами. Спецы из Camera Obscura могли залезть девчонке в мозги и вывернуть их наизнанку, оставив ее слюнявой идиоткой до конца дней. И он не мог поручиться, что эффект от его интервенции не будет ровно таким же. Плюс ее страх перед одаренными… Все боятся инферно, но тут случай особый, что-то типа ее аллергической астмы. Нечто неконтролируемое.

– Вы можете мне просто рассказать, что увидели.

Линда захлопала глазами и наконец-то ощутимо расслабилась.

– У нас есть время. Либо я очень ошибаюсь, либо патриархия хочет загнать нас двоих на Сердолик. Если так, времени более чем достаточно. Покажете потом, когда привыкнете.

– А вы уверены, что я привыкну? – слабо улыбнулась фрекен Свансен.

– Есть такая русская поговорка, – улыбнулся ей в ответ Андрей. И продолжил по-русски: – Человек – не блоха, ко всему привыкнет.

Не извлекшая никакого урока из прошлого опыта шведка – боги, что за люди, ничто их не учит, – потянулась к нему своим ридерским чутьем, чтобы понять значение фразы. Вот тут-то он в нее и вошел, успев лишь подумать, что надо было все же усадить или уложить гостью. Сейчас ведь грохнется и перебьет все стекла в любимом папином шкафу.

С неба валил серый снег. Или нет, серый, пушистый, но не снег… Пепел? Линда (Ли) повернула голову. Она по-прежнему лежала на земле и по-прежнему держала за руку Джеймса, только Джеймс был мертв или без сознания. Ли знала, что должна вскочить и попробовать реанимировать бортмеханика, но сил на то, чтобы встать или просто пошевелиться, не было. Все засыпал мягкий пепел. Даже солнце сквозь опадающие пеплом тучи казалось уже не зеленым, а практически черным. Черный круг в сером небе, чем не картина Босха «Ад», хотя нет, Ад был красочным, Ад был цветным…

Линде мучительно не хотелось смотреть, что же стало со священником. Потому что она вспомнила. Боже мой, она ведь всегда знала, просто кто-то, намного более сильный кто-то, впаял ей в мозги блок. Чтобы она нечаянно не растрезвонила местным? Наверное, да. Психик, тем более эмпат, неосознанно транслирует то, что знает и чувствует, особенно чувствует, и это могло быть предупреждением посильнее, чем мордобой, устроенный отцом Леонидом.

Если священника, входящего в состав миссии, убивали, то прорывался Дар. Инферно. Демоны, черти из ада, астральные энергии – да что угодно. Это что-то уничтожало всех разумных существ на планете. Санация. В ЦТС и в цивилизационном кодексе Земной Конфедерации это называлось санацией. Агрессивная цивилизация, недостойная жизни, и что там попутная смерть какого-то бортмеханика и какого-то лингвобиолога, малый сопутствующий ущерб…

Так, стоп. Но она-то, Линда, жива. Потому что клон? Линда попробовала шевельнуть рукой, второй, не зажатой в холодных и мертвых пальцах О’Тула. Шевельнуть получилось. Она смахнула пепел с ресниц, заморгала и сморщилась. Пепел, попавший в рот, оказался убийственно горьким, как будто то, что сгорело, перед смертью еще и пропиталось отравой.

…Потому что клон, попыталась сосредоточиться она. Нет. Неверно. Клон разумен, клон генетически ничем не отличается от оригинала, многие отправляют в миссии своих клонов. Так почему же? Для ответа на вопрос все же требовалось обернуться, взглянуть на алтарь с убитым на нем отцом Леонидом.

Она обернулась. Серый алтарный камень был покрыт черными каплями и потеками крови, словно небо и солнце Сердолика сейчас. Никакого отца Леонида на камне не было. Отец Леонид, живой, хотя и в распоротой и измаранной кровью сутане, стоял рядом с алтарем. А перед ним, через всю площадку, по тропке и вниз по склону горы (возможно, от самой деревни, подумала Линда) выстроилась очередь туземцев. Тоже вполне живых. Парами подходя к отцу Леониду, туземцы опускались на колени, и священник возлагал им руки на лбы – как левую, так и правую, словно одаряя благословением. Потом туземцы вставали, уступая место следующим в очереди. Беззвучно, молча, страшно тянулась эта людская вереница, включавшая и воинов-мужчин, и женщин, и детей, и дряхлых стариков. Потом Линда присмотрелась, и ей стало еще жутче. Под слоем серого пепла на лицах туземцах, на их шеях, плечах и руках распускались багровые бубоны язв, словно все до единого они были поражены чумой или иной смертельной заразой. Она вскинула руки к лицу, вырвав наконец-то правую из неживой хватки О’Тула. Нет, на ее руках не было никаких язв, зато на ладонях священника, как поняла она, вглядевшись, очень даже были – словно два отверстия от вбитых гвоздей.

Линда сунула пальцы в рот и до острой боли, до крови закусила костяшки, чтобы не заорать…

…и Андрея вышвырнуло на поверхность.

Его изрядно штормило, словно после одной из редких для него студенческих попоек. И что было еще более неожиданным, на полу валялась отнюдь не фрекен Свансен. На полу, видимо, соскользнув с дивана, лежал он. А фрекен Свансен склонялась над ним, и выражение лица у нее было самое свирепое.

– Я вас ненавижу, – прошипела она. – Вы мне омерзительны. Вы, вся ваша чертова церковь, весь ваш мерзкий Таможенный Союз насильников и убийц.

– Расчленителей забыли, – вяло откликнулся он.

В рот словно нассала кошачья стая, язык прилип к небу, а ведь он был в отключке наверняка не дольше пяти минут.

– И ваше чувство юмора омерзительно! – рявкнула Линда номер один неожиданно громким и повелительным голосом.

– Заткнитесь, – попросил Андрей, усаживаясь на пол рядом с диваном. – Разбудите мать, она решит, что я вас и правда насилую, а у нее и так с сердцем проблемы…

– Так вот какого о вас мнения родная мать? – торжествующе продолжала шведка.

Она все так же нависала над ним, уперев руки в бока и сочась негодованием.

– Наверное, небеспочвенно…

– Заткнитесь, – повторил Варгас. – Сами-то не изображайте белокрылую ангелицу. Загнали своего клона подыхать во внешнем космосе, так еще и позволили подтереть ей память…

Глаза Линды номер один опасно сузились, еще секунда – и лицо ему когтями расцарапает.

– Позволили, позволили, – с усмешкой повторил Андрей, пересаживаясь с пола на диван. – Клоны являются собственностью оригинала, согласно кодексу ТС. И гены ей небось подчистили, и согласие на частичную облитерацию подписали.

Фрекен Свансен наконец-то опустила руки и отступила, снова уткнувшись спиной в книжный шкаф.

– Не чистила я ей генов. Психикам нельзя проходить генную терапию, теряются все способности.

– Но облитерацию…

– Да, подписала! – злобно рявкнула Линда. – Подписала, это было условием участия в миссии, а ей туда хотелось не меньше, чем мне. Даже больше! И не я это придумала, это в вашем мерзком цивилизационном кодексе, подпункт четыре три двенадцать!

– Ладно. – Андрей провел рукой по лбу, стряхивая напряжение, как Ли в видении стряхивала горький пепел. – Смысла ругаться и обвинять друг друга нет. Вы хотите узнать, что случилось с вашим клоном. Я – что произошло с моим братом. А ЦТС и весь Союз, полагаю, очень хотят узнать, что за хрень приключилась на Сердолике. Так или иначе, наши интересы совпадают.

– Пока совпадают, – не преминула ввернуть напоследок Линда Свансен.

Ядовитая библиотечная мышь. Похоже, если копнуть чуть глубже, она не так уж сильно отличалась от своего клона. Она тоже была бойцом.

Camera Obscura выдала на историю с язвами версию сколь, по мнению Андрея, забавную, столь и маразматическую. Не секрет, что после первых проявлений инферно к разбирательству привлекли иерархов христианской церкви, не секрет также, что многие из этих иерархов и стали отцами-основателями ЦТС. И все же теперь, почти полвека спустя, от тайной полиции Церкви он ожидал меньшей зашоренности.

– Одержимость? Вы что, спятили?

Обычно сдержанный, он брякнул это прямо в лицо – а точнее, в силуэт – темной фигуры дознавателя.

Их с Линдой на следующий день вернули в безлико-белую допросную, и человек из Camera Obscura изложил им официальную версию. Услышав возглас Андрея, шведка вскинула брови и обернулась к нему – очевидно, не ожидала от капитана СБ такого нарушения субординации.

Дознаватель, однако, ничуть не возмутился или, по крайней мере, не показал этого.

– Посудите сами, – терпеливо пояснил он. – Язвы и иные повреждения кожных покровов в былые века ясно указывали на одержимость субъекта демонами.

– При чем тут демоны? – зло перебил Андрей.

Линда, сидевшая рядом на таком же неудобном железном стуле, дернула его за руку.

– Варгас, вы что? А кто, по-вашему, из вас вырывается при использовании Дара?

Андрей терпеливо прикрыл глаза. Он слышал это не раз. Демоны, бесы, черти, инфернальные сущности. Кто же еще.

– Нет никаких демонов, – уже спокойно повторил он, все еще с опущенными веками. – Демонов не существует. Вы же сами сказали – мы, психики, просто более сильные, чем остальные, и узко специализированные. Когда мы возбуждены и утрачиваем контроль – в детстве или позже, когда делаем это сознательно, мы проецируем жуткие картины. Они могут убивать. Могут сводить с ума. Могут даже уничтожить население целой планеты – после соответствующей тренировки и если не принять защитные меры. Но демонами тут и не пахнет.

Дознаватель, впервые за всю историю их допроса, громко хмыкнул. Странно было услышать человеческие нотки в его механическом, измененном звукофильтрами голосе.

– Тогда объясните, Варгас, – вкрадчиво спросил он, если, конечно, металлическое дребезжание может быть вкрадчивым, – почему одаренные всех народов, всех конфессий проецируют одинаковые видения?

– Потому что в детстве все смотрели одинаковые фильмы ужасов и играли в одинаковые игры, – упрямо парировал Андрей.

– Даже младенцы? Вы же в курсе, были случаи прорыва инферно не только у детей, но и у практически новорожденных? Они тоже смотрели фильмы ужасов?

Линда кивнула, как будто слова человека из Obscura ее убедили или как будто в ответ собственным – неизвестно каким – мыслям. В голову ей Андрей больше лезть не собирался. По крайней мере, в ближайшее время.

– Ладно. Одержимость. Демоны. Да хоть Папа Ноэль или Санта-Клаус с конями. Что дальше?

– Дальше очевидно, что демон завладел вашим братом – если не ошибаюсь, сюда отлично вписывается способность говорить на незнакомых языках, которую вы приводили в качестве самого веского аргумента. Отсюда и изменение поведения, и все, что вы не узнали в Леониде. И теперь, по-видимому, он завладел не только отцом Варгасом, но и всеми изъязвленными аборигенами. Вспомним про песьих мух, одну из казней египетских. Те тоже уязвляли людей, от чего египтяне покрывались ранами и бубонами…

– Во-первых, – с ледяным спокойствием сказал Андрей, – вы смешиваете четвертую и шестую казни, что уже не вдохновляет само по себе. Во-вторых, у меня есть вопрос – было ли на орбите Сердолика другое космическое судно, и если нет, куда в итоге отправилась «Маленькая Каравелла»?

Интерлюдия
Леонид

Есть предел всякой боли и всякому страданию, так говорили отцы-настоятели, и ты знаешь, когда им следует положить конец. Проблема в том, что боли Леонид не чувствовал, если не считать болью абсолютную слепоту и глухоту. Или, может, он был не слеп и не глух, просто вокруг царило молчание и не было света. Сплошная чернота. Однако одно чувство у него не отняли. Осязание. Он мог ощущать стены колодца. Не собственное лицо, о нет, не собственное тело, лишь этот чертов колодец. В очередной раз, упершись руками и ногами, он попытался вскарабкаться вверх и в очередной раз бессильно соскользнул из черноты в черноту. Он не помнил, сколько уже совершил попыток. Он вообще мало помнил, а точнее, мало вспоминал. Уловка черноты состояла в том, что стоило поднять из глубины какое-то воспоминание, как оно начинало растворяться, теряться, словно колодец и правда был наполнен водой. Или, например, едкой, разъедающей память желудочной кислотой. Он вспоминал родителей, и теперь от него ускользнули лица отца и матери. Думал об их с Андреем детстве в фавелах и не мог бы сказать теперь, какого цвета дома на горе и какой окраски шерсть уличных тощих собак. Лицо взрослого Андрея он, наверное, еще помнил, но не решался проверить. А еще он много раз пробовал убить себя. Перестать дышать. Порвать вены. Биться о стены головой. И он пробовал, конечно же, инферно – много, много попыток. Ничего не работало. Леонид снова поднял голову и завыл. Звука не было, но стены, казалось, чуть содрогнулись или сократились, как сокращается кишечник. Тьма затягивала его все глубже, поглощала и переваривала. Она была живой, эта тьма. Наверняка у нее было имя. Или много имен. Леониду казалось, что, если это имя узнать, станет полегче. Но последнее, что он помнил, – это как их троица упаковывалась в криокапсулы, точнее, не помнил уже, потому что поднимал эту картину слишком часто, но знал, что это последнее его воспоминание о мире вне тьмы.

Потом что-то случилось. Что?

А еще ему постоянно казалось, что все это уже было.

Глава 2
Пески Марса – неизвестная локация, лето 2167 года. Линда

Ей не позволили попрощаться. Ни с матерью, ни с немногочисленными друзьями. Отец работал на орбите, его вахта должна была закончиться через полгода, однако ничто не мешало хотя бы созвониться с ним. Не разрешили и этого.

Единственным и странным исключением оказался дельфин. Точнее, дельфиниха с Аквамарина. Globicephala Rex, царская гринда или Мать Дельфинов, хотя Линда называла ее просто Мартой. Она жила в океанарии при UCL^[5] – разумеется, в закрытой для посетителей его части, – и была предметом диссертации Линды в аспирантуре. Огромный дельфин длиной в тридцать с лишним футов, она была единственным выжившим представителем своего вида. И виноваты, как всегда, оказались люди. Именно история Марты бросила юную Линду в свое время в гущу студенческих демонстраций, а потом и под инферно СБ. Но она не обижалась, ведь дельфину пришлось куда хуже.

В начале века первые звездные экспедиции велись беспорядочно, в основном на деньги миллиардеров-спонсоров, а нередко и с их участием. Тогда еще не разработана была концепция заселения планет сеттлерами – по преимуществу усовершенствованными клонами тех, кто сам предпочел остаться на Земле или на Марсе. Летал кто хотел и кто мог, в том числе и совершенные чудаки. Например, мистер Аргус Лавендер, эксцентричный богач, унаследовавший от дяди множество шахт на Марсе. Горные разработки не слишком увлекали мистера Лавендера, скорей, он был классическим искателем приключений и романтиком, эдакий британский джентльмен девятнадцатого века из книг Конан Дойла. Своей целью он избрал Тау Кита, а точнее, шестую планету его системы, расположенную в зоне обитаемости. Аквамарин, похожий на Землю, но с поверхностью, на девяносто пять процентов покрытой водой. Как выяснилось позже, планы у мистера Лавендера были весьма долгоиграющие, но для начала, с первым кораблем, он ухитрился отправить на Землю наиболее интересных представителей местной фауны, в том числе огромного дельфина. Большинство его находок дорогу не пережило, а вот Марта как-то ухитрилась выжить в огромном аквариуме на борту «Веселого Ходока», вынести тринадцатилетнее путешествие на субсвете, когда приглядывали за ней только роботы и ИИ транспортника. Дельфин просто впал в тринадцатилетнюю спячку и очнулся лишь в океанарии в Лондоне.

А беда состояла в том, что мистер Лавендер решил учредить на Аквамарине вольную республику Шельф, вдохновившись свободным городом Христиания из Дании двадцатого века. Он призывал туда поэтов, ученых, людей искусства, готов был снабжать их всем необходимым. Республика просуществовала больше двадцати лет, ровно до тех пор, пока переселившийся туда Аргус не объявил себя водным царем, воплощением Нептуна, и не провозгласил независимость от Земной Конфедерации и Таможенного Союза Земли, Венеры и Марса. Учитывая численность населения колонии, СОН и патриархия ЦТС сочли нужным отправить туда солдат. Среди солдат были сотрудники СБ. Несколько погибли в схватке с переселенцами, а один решил, что пришло самое время использовать Дар.

К сороковым годам первые централизованные миссии лишь стартовали с орбитальных доков Земли и Марса, и идея включать туда священников ЦТС не обрела еще свое окончательное воплощение. Безумный поступок неизвестного эсбэшника – имя его Церковь Таможенного Союза разглашать не спешила – привел сразу к нескольким последствиям. Во-первых, к новому и крайне эффективному использованию Дара, ведь один человек мог легко и избирательно уничтожить всех разумных на планете, не причинив вреда экосистеме и не нуждаясь ни в каком другом оружии. Во-вторых, к возмущениям всех партий зеленых в парламентах двух миров и пояса астероидов. Нет, не из-за погибших переселенцев, конечно. Но, как выяснилось, местная раса дельфинов оказалась достаточно разумна, чтобы их тоже зацепило. Они не умерли сразу, как хомосапиенсы, но сошли с ума, начали массово выбрасываться на берег или убивать друг друга – и за несколько лет популяция была полностью уничтожена. Выжила только Марта, странной диковинкой, реликтом своего мира в мире чужом. Линда недоумевала, почему дельфин вообще соглашается с ней общаться – ведь именно ее племя уничтожило сородичей Марты, а скрыть это девушка во время психических сеансов с Матерью Дельфинов не сумела. Но Мать простила ее. Как оказалось, у царских гринд Аквамарина не было понятий «народ», «племя» или «раса». Люди уничтожили ее близких, но это были другие люди, не Линда – так, по крайней мере, поняла лингвобиолог из их бесед.

Так вот, в качестве исключения с дельфином ей позволили попрощаться, видимо, потому, что дельфин никому и никогда бы не рассказал, куда отправляется ее подруга-человек.

«Я лечу на Марс, представляешь», – беззвучно говорила Линда, присев на корточки и гладя черно-синее рыло огромной гринды, высунувшееся из воды.

Марта фыркнула и глубоко вздохнула.

«Это другая планета, дальше от нашего Солнца…» – продолжила Линда.

«Я знаю», – ответила дельфиниха.

«Я лечу с человеком, который… нет, не он убивал твоих родичей, но он один из тех, кто на это способен».

«Может, да, может, нет».

«Он хочет, чтобы мы отправились за двенадцать световых лет от Земли. Он ищет своего брата. Но он не хочет лететь. Он хочет шагнуть через…»

Андрей, по обыкновению усмехаясь, называл это «варпом». В принципе, неплохое название для извращенной реальности, мира демонов, ирреальности. Но он взял его из старой книжной серии. И то, о чем он говорил, было невозможно. Нет, одаренные уже пробовали это делать, но ни один из них не вернулся с марсианского полигона. Наверняка не вернутся и они с Андреем.

«Ты не должна отчаиваться».

Линда улыбнулась и погладила Марту еще раз. Что, в конце концов, она, жалкий человечек, знает об отчаянии? Гринды Аквамарина живут намного дольше людей, биологи оценивали их максимальную продолжительность жизни в диапазоне от трехсот пятидесяти до пятисот лет. А Марта была молода, ей не стукнуло и сотни. И она проживет еще двести, триста, четыреста лет в дурацком океанарии, в плену у тех, кто убил всех ее сородичей. А теперь даже без нее, Линды.

«Ты жалеешь не меня, а себя, – раздался в сознании высокий голос Марты. – Лучше дай мне рыбы. Мне хочется жить тут, и играть, и есть вволю, это намного лучше, чем умереть».

Как знать, может, она и права? Линда поднялась, отряхнула прорезиненный комбинезон и пошла за ведром с лакомствами.

После вопроса Андрея дознавателю еще одна деталь головоломки встала на место – и при этом все только больше запуталось. Сразу после передачи сообщения бортмеханика или, точней, копии его сознания в ИИ «Маленькой Каравеллы» разведывательный корабль перестал выходить на связь. Что еще более странно, не отвечал и INCM Сердолика, Interstellar Navigation and Communication Module, в просторечии ИНКа. Стало понятно, почему нет других записей – ни с поверхности планеты, ни с корабля, почему не было ни одной попытки допроса О’Тула или его виртуального двойника. Все, что имелось у дознавателей ЦТС, – это странное и слабое свидетельство, полученное по психической связи от клона Линды. Но кроме этого фрагмента, Линда ничего так и не смогла вытащить.

– Она чувствует страх. Постоянно чувствует страх. Но я ничего не вижу.

– Варгас, попробуйте связаться со своим братом, – механически прокаркал дознаватель.

Андрей, все так же сидевший рядом на неудобном стуле, пожал плечами.

– Между нами и на Земле особой близости не было. Мы же не клоны. Я не чувствую и не вижу ничего. Точнее, я чувствую и вижу, что он не мой брат.

– Это мы уже слышали, – с неудовольствием произнес темный силуэт. – Мы можем отправить вас туда с отрядом силовиков. Можете взять кого-нибудь из своих сотрудников, Варгас.

– Путь займет тринадцать лет. За это время, как говорилось в одной старинной книге, сдохнет либо ишак, либо падишах, либо я, – хмыкнул эсбэшник.

– Можно подумать, у вас есть лучшее предложение.

– Не поверите, есть. Фрекен Свансен, вам лучше зажать уши, в том числе и психические.

– Вы смеетесь над служителями церкви?

– Я намерен упомянуть наши новейшие разработки в области трансгалактических путешествий.

– Пусть она слушает.

– Как вам будет угодно.

И он рассказал. Линда не понимала, ей постоянно казалось, что этот человек издевается – над собеседниками ли, над самим собой? Вот и то, что он предложил, было чистейшей воды издевательством, но человек из Camera Obscura воспринял этот бред неожиданно серьезно.

Оказывается, что между собой одаренные действительно называли инферно «изнанкой». И еще около полувека назад возникла идея, что это портал в иной мир или иное измерение. И если из того мира призрачные гости могли нагрянуть сюда, то теоретически и люди могли отправиться туда. У СБ, оказывается, был даже секретный полигон в Valles Marineris, в Лабиринте Ночи. Говорящее название, подумала Линда, но выбрано оно было не из символизма, а потому что находилось дальше всего от шахт и жилых куполов. Сначала в инферно отправляли дроны и животных, но никакой информации так и не получили. Связь с дронами обрывалась, лингвобиологи тоже не могли поймать сигнал. Затем за грань шагнули несколько добровольцев из числа одаренных. Не вернулся никто, и тема потихоньку глохла, но, кажется, сеньор Варгас не утратил к ней интерес.

– В той книге, о которой идет речь, – с расслабленным и отрешенным видом рассуждал он, откинувшись на неудобном стуле, словно в кожаном кресле в гостиной своей матушки, – через «изнанку» путешествовали космические корабли. Она называлась Морем Душ. И их вел путеводный маяк, Астрономикан…

– Это все очень интересно, – раздраженно перебил дознаватель, – вы предлагаете открыть инферно в космосе и запустить туда корабль?

– Нет, этого я не предлагаю. Вход добровольцев в инферно сопровождался огромным выбросом энергии, пропорционально массе – это, как минимум, мы смогли установить. Что-то вроде взрыва тактической ядерной бомбы. Если туда запустить корабль весом в несколько сотен тонн, рванет так, что разнесет солиднуючасть Солнечной системы. Вопрос, скорее, не в том, как там перемещаться, а в том – куда. Я полагаю, что нам нужен свой Астрономикан. До сих пор его не было.

– А сейчас внезапно появился? – ядовито спросила Линда.

Варгас не ответил, лишь с непонятной улыбкой пялился на нее.

– Что? Почему вы смотрите на меня и так улыбаетесь?

Дознаватель что-то проскрежетал, но на сей раз свой ответ она получила.

– Ваша Ли. Ваш клон. Вы говорили, что связаны с ней психической нитью, идущей через всю галактику – ну, или по меньшей мере через несколько парсеков. И похоже, это действительно так. Остается надеяться, что и на «изнанке» эта связь сохранится.

– Вы сумасшедший, – вскинув ладони к щекам, проговорила Линда.

– А в этом что-то есть, – голосом механической игрушки проговорил дознаватель.

Вот так Линда очутилась в Valles Marineris, в Лабиринте Ночи на Марсе.

После прощания с Матерью Дельфинов все пошло быстро и как-то сумбурно. Иногда ей казалось, что она сама превратилась в гринду. Огромную, беспомощную, которую поднимают на тросах, вырывают из родной стихии и куда-то тащат, несут, везут. А ей остается только высовывать голову над краем бассейна, чтобы видеть спешащие ноги и слышать выкрики на незнакомых языках. Правда, как поняла Линда спустя несколько лет после их первого знакомства, Марта умела петь песни и говорить с мертвыми сородичами сквозь время, пространство и даже сквозь предел смерти, а ей недоступно было даже это. Ах, нет, по мнению Андрея Варгаса, доступно. Ли.

Все началось с навязчивого запаха цитрусов в саду сеньоры Варгас, потом мгновенно перенеслось на жаркое плато в окрестностях Кито, где ей запомнились лишь огромные, уходящие все вверх и вверх опоры орбитального лифта. Потом челнок – словно луч света, отразившийся от ожерелья огней орбитальной платформы, но внутри все было серым и напоминало грузовой армейский транспортник – ряды противоперегрузочных кресел, «аура», защищавшая кораблик от радиации открытого космоса, быстро уменьшающаяся капля Земли на смотровом экране и Солнце – такое яркое здесь и такое маленькое в абсолютной черноте.

Андрей сидел рядом в серой форме СБ и всю дорогу молчал. С ними летели еще несколько человек в форме и двое молодых военных врачей, которые всю дорогу пытались развлечь Линду бородатыми несмешными анекдотами.

Потом впереди налилось рыжиной круглое, изборожденное рытвинами лицо Марса с черной бородавкой Фобоса на подбородке. Два дня они пробыли в куполе, адаптируясь к непривычной силе тяжести. За прозрачным в дневные часы пластиком купола катились к югу ржавые гряды холмов, как барханы, на них бесконечные теплицы, аэраторы, станции генерации кислорода. Говорили, что через двести лет тут можно будет ходить по поверхности без скафандра. Кроме насыщения атмосферы водными парами путем возгонки льда и кислородом в результате электролиза воды, местные пески заселяли морозостойкими бактериями, которые охотно фиксировали углекислый газ и вырабатывали кислород. Только пока его все равно было очень мало, меньше одного процента. И все же формирующаяся атмосфера выкидывала фортели, и еще два дня им пришлось пережидать закрывшую всю небо песчаную бурю. Варгас все так же упорно гонял по гимнастическому залу в экзоскелете. Даже в баскетбол в нем играл. Линда сидела на мягкой синт-подложке, напоминающей помесь резины и поролона, и смотрела, как песок пытается разбить хрупкую на вид пластиковую преграду и проникнуть внутрь. Все двое суток непрерывно горел искусственный свет, и она не могла заснуть. Ей и не особо хотелось. Может, это были последние часы ее жизни.

На четвертый день она не выдержала и окликнула эсбэшника:

– Варгас. Не хотите поговорить?

Тот, семенящий в своем костюме ловко, как таракан, в очередной раз поймал мяч, который опять забросил прямехонько в корзину, аккуратно кинул его в специальный контейнер и подошел к ней.

– Может, снимете свои ходули?

– Скорей, вам бы следовало их надеть.

– Мы же отправляемся на «изнанку», – слабо улыбнулась Линда и похлопала ладонью по мату рядом с собой. – Зачем там скафандр с экзоскелетом?

– Предлагаете отбыть туда голышом? – откликнулся Варгас, ловко складываясь и усаживаясь на мат.

Иногда Линде казалось, что в этой сбруе он просто хочет казаться выше.

– Одежда не взрывается? Вы же сами говорили, что каждый лишний грамм…

– А это не лишний, – спокойно ответил он. – Мы не знаем, что там. Ни малейшего представления.

– Погибшие миры? Пустой космос? Демоны, летающие в чернильной тьме и вырывающие сердца? Думаете, экзоскелет вам поможет?

– Вот и узнаем.

– Вы же понимаете, что это безумие?

Варгас впервые за прошедшие четверо суток взглянул прямо на нее, и выражение его темных глаз ей не понравилось.

– Между безумцем и мной есть только одно различие. Безумец думает, что он в здравом уме^[6], – заявил он.

– А вы, значит, гений? – съязвила Линда, не без труда опознавшая слова живописца двадцатого века.

Эсбэшник пожал плечами, одним легким движением поднялся с пола и вернулся к своим играм с мячами и гравитацией.

На следующее утро она впервые поверила, что происходящее реально.

Это случилось, когда аэрокар опустил их на дно Valles Marineris.

Точнее, это происходило по мере того, как машина опускала их на дно Valles Marineris, когда стены каньона потихоньку сожрали сначала плоскую равнину вокруг, потом солнечный свет и кажущееся – благодаря подогреву скафандров – тепло, а потом поглотили и все остальное. Они понеслись узкой расщелиной, и Линда не могла отделаться от ощущения, что оказалась на дне земного моря и сверху давят тонны и тонны воды, хотя сама ныряла всего несколько раз, с Матерью Дельфинов, и не особенно глубоко – на шесть метров в бассейне. И все же ощущение давления не проходило. Фиолетовые скалы по сторонам смыкались, грозя расплющить, прожекторы армейского «Самума» не могли рассеять донный мрак, и Линде все представлялось, как из бокового раскола выплывает гигантская мурена и разевает на них зубастую пасть.

Но вместо этого они вырвались на обширное плато, долину внутри каньона, и Линда с облегчением снова увидела небо. Тусклое наверху, отсюда оно казалось светозарным, как весенний рассвет над Мальме.

Когда команда высадилась на плато, приехавшие с ними двое спецов быстро проверили их оборудование и рюкзаки (герметичные скафандры с подогревом, экзоскелеты, запас кислорода каждому на двенадцать часов, дополнительные баллоны, аптечка, фонарики, сухпаек, спальники и даже палатка – нелегко же все это будет тащить, даже при уполовиненной силе тяжести), переговорили с Варгасом и быстро ретировались. Шум двигателей, глухо разлетавшийся между утесами, стих. И они остались одни. Вокруг на километры простиралось кое-где засыпанное песком, а кое-где в полосах черного камня плато, над ним – монолиты скальных стен и бледный медяк неба в невероятной высоте.

Варгас уселся прямо на камень, как давеча в зале. И даже так же, как Линда, похлопал рукой по валуну.

– Садитесь.

Голос его, чуть искаженный наушниками, не утратил насмешливости.

– Спасибо, постою.

– И зря. Сидя не так высоко падать.

– Вы опять издеваетесь? Мы собираемся провалиться в инферно, полагаете, лишние полтора метра меня спасут?

– Мне казалось, вы повыше. Метр шестьдесят восемь – метр семьдесят, так? Мы же примерно одного роста.

«Мама, – подумала Линда, – куда и, главное, с кем меня занесло?»

– Это важно сейчас?

Варгас немного подумал и ответил:

– Мы не знаем, что важно.

– У вас же были записи? – спросила она, делая к нему два шага. – Вы же как-то регистрировали?.. Вспышки, выброс энергии, то, что происходило.

– Да.

– Но вы не знаете?

– Нет.

– Тогда чего мы ждем, если все равно ни черта не знаем?!

– Как скажете, – с неожиданной покладистостью ответил эсбэшник, и мир вокруг вывернулся наизнанку.

Точнее, нет. Сначала ее, как всегда, накрыло страхом. Потом – ощущением рыщущего, липкого взгляда. От фиолетовых скал отделились и замотались над землей крылатые тени, словно стая доисторических ящеров, они водоворотом осенних листьев заполонили небо, но все это прошло очень быстро. Она даже не успела упасть, а Варгас не успел вскочить и подхватить ее – а когда все-таки подхватил, они вновь оказались на том же плато. Варгас под ее тяжестью плюхнулся обратно на задницу и проорал:

– Говорил же вам, сядьте. И не вздумайте блевануть внутрь скафандра.

Линда расхохоталась. Сидя на коленях у Андрея Варгаса, капитана СБ, она хохотала и хохотала, и у него, так неловко ее подхватившего, впервые за время их знакомства на лице появилось озадаченное выражение.

– Чего вы ржете? – почти обиженно спросил он. – И кончайте уже, так быстрее расходуется кислород.

Линда сползла наконец с его ног, села рядом и рефлекторно подняла руку к лицу, чтобы вытереть слезы, но пальцы наткнулись, конечно же, на пластик шлема. Всхлипнув от хохота, она выдавила:

– Зовите обратно своих сторожевых псов. Разве не видите – ничего не вышло. Лопнул ваш инферно, как мыльный пузырь.

Первую секунду он смотрел растерянно, а потом темные глаза за пластиком лицевого щитка сузились.

– Вы так считаете?

– А вы как считаете?

Не сказав худого слова, Варгас встал во весь рост, одновременно прижал две сенсорные кнопки под ключицами и снял шлем. Линда приготовилась услышать шипение выходящего воздуха, приготовилась заорать, по возможности скрутить безумца и запихнуть обратно в скафандр… но ничего. Он стоял и дышал воздухом Марса, словно они прогуливались где-то в районе Гранд-Каньона на Земле. Ветер, непрерывно дувший в этих ущельях с ураганной скоростью, несущий песок и каменную крошку, должен был раздувать его волосы, но не было ни ветерка.

Линда подняла голову. Скалы, казалось, стали рыжее. Они утратили глубокие фиолетовые и сиреневые оттенки и сделались плоскими и равномерно ржавого цвета, словно нарисованные на холсте. И небо… Такое же бледное, но теперь по нему плыли похожего ржавого оттенка тучи, отбрасывая на землю оранжевое нездоровое сияние. Это можно было бы принять за небо Марса, только ни разу не видев неба Марса, а Линда его уже видела. Не было там оранжевых опалесцирующих облаков, ни на рассвете, ни на закате, никогда.

Линда медленно потянула с головы шлем. Она ожидала свежего дуновения, но застоявшийся, как в давно запертой комнате, воздух пах только пылью.

– Это «изнанка»? Но как вы поняли? – тихо спросила она.

До этого в Маринерис все звуки разносились гулко, а сейчас слова пролетели два шага и утонули в плотной, как вата, тишине. Картонные скалы и картонное небо безмолвствовали.

– Инферно, – медленно, словно неохотно ответил ее спутник. – Оно жгло меня изнутри, с самого детства, даже когда я этого еще не осознавал. Ты как будто постоянно зол. А здесь я ничего не чувствую.

– Прямо-таки ничего? – попробовала пошутить Линда, но улыбка вышла жалкой.

Андрей обернулся к ней, и, взглянув ему в лицо, она только сейчас по-настоящему испугалась.

– Что?

– Ли. Линда номер два. Вы чувствуете связь? Вы говорили, что ощущаете ее даже через космос.

Линда закрыла глаза и прислушалась. Пустота. Она отпустила Ли четырнадцать лет назад, но все это время та была рядом, за плечом, просто протяни руку. Еще пять минут назад была рядом. Теперь ничего. Вот тут-то она поняла выражение лица Варгаса.

– Мы не знаем, куда идти, да?

– Абсолютно точно.

Он снова сел на камни и опустил голову. Линда подошла и, набравшись духу, потормошила его за плечо. Она подспудно ожидала нового удара, новой порции липкой мерзости, но Варгас не соврал – ничего не было, с тем же успехом она могла тронуть за плечо любого обычного человека. Отчасти это ее даже обрадовало.

– Вы же не намерены так и сидеть тут, Андрей? Нам надо выбираться. Может, где-то здесь тоже живут люди. Может, нам помогут.

Варгас поднял голову, и снова в глазах его мелькнуло это непонятное выражение.

– Знаете, Линда, когда я был маленьким мальчиком, – негромко проговорил он, – я верил, что со дна глубокого колодца видны звезды. Вранье. Чуть позже я убедился – не видно оттуда никаких звезд. А если вернуться к вашему вопросу, то нет тут людей, и никто нам не поможет. Но если вы любите бессмысленно передвигаться по плоскости, то почему бы и нет?

Он снова встал, чуть согнувшись под тяжестью рюкзака за плечами, и Линда поняла, что упустила еще одну деталь. Сила тяжести на этом ржавом плато была вполне земной.

В первую очередь они расстались со скафандрами и с кислородными баллонами. Очень скоро выяснилось, что электричество на этой пустоши не работает, как будто его и в природе нет или как будто люди еще не придумали, как с ним обращаться. Браслеты коммов мертво погасли, скафандры с экзоскелетами превратились в бесполезный груз. Андрей хотя бы догадался надеть под скафандр свою обычную эсбэшную форму, а вот у Линды был дополнительный термокостюм, в котором, первое, оказалось жарко, и, второе, он облегал тело, как перчатка, демонстрируя все округлости. Впрочем, если она опасалась повышенного внимания со стороны своего спутника, то ничего такого не было. Варгас не смотрел на нее, как не оглядывал и зажатую между скальных стен долину. Пялился себе под ноги и, только когда Линда в очередной раз споткнулась под весом рюкзака, заставил ее остановиться и перепаковать поклажу так, что все тяжелое отправилось в рюкзак к нему. Джентльменский поступок должен был обрадовать девушку, да и шагать стало намного легче, – но не обрадовал. С радостью тут вообще было туговато.

К вечеру – хотя был ли это вечер? – оранжевое сияние в облаках стало чуть темнее, в нем появились кровянисто-бурые оттенки, но в остальном ровно ничего не изменилось – они пересекли плато, совпадающее по контурам с полигоном СБ на Марсе, и вошли в узкое ущелье. Тут стало темнее, и при желании можно было вообразить, что они блуждают все-таки по Земле, например, в одном из лабиринтов плато Эдом в Иордании. Линда когда-то, еще студенткой, ездила туда с однокурсниками. Ей тогда не понравилось – жарко, не хватает воды, кругом мертвые красные скалы, ботинки жмут. Вдобавок приятели взяли с собой изрядные запасы «муравки» и буйки вместо того, чтобы озаботиться едой, запасной обувью и веревками. Не самое приятное воспоминание, но сейчас Линда многое бы отдала, чтобы вновь очутиться там, а не здесь.

На входе в ущелье она присмотрелась к скалам и нашла их вдвойне странными. Обычно видны полосы выветривания, слои осадочных пород, хотя бы вкрапления других минералов – но эта поверхность, равномерно ржавая, тянулась до самого бурого неба. Под ногами попадались мелкие камешки, но и в них никаких следов органической жизни – ни мелких раковин моллюсков, ни пористых остатков окаменевших губок, ничего.

– Что это за порода? – спросила она у Варгаса.

Слова, по обыкновению, растворились в ватной тишине этого места, поглощавшей даже эхо шагов.

– Я, по-вашему, похож на геолога?

Он шел с явным усилием под двойной тяжестью своего рюкзака, и Линде опять стало совестно, хотя сколько можно жалеть этого упрямого, заносчивого мужлана? Хочет играть в мачо – ну вот, флаг в руки.

– Вы похожи на перегруженного ишака, – честно сказала она. – Давайте сделаем привал.

Он не стал возражать и тут же скинул рюкзак на камни.

– Мы не хотим поискать воду? – неуверенно предложила девушка.

– Вы хотите – вы и ищите.

И к ее глубокому изумлению, достал откуда-то из бокового кармана плоскую бутылку виски. Янтарного цвета скотч. Неплохо же он снарядился для дальних странствий. Усевшись рядом с рюкзаком и опершись об него спиной, Варгас отвинтил крышечку и сделал солидный глоток.

– Хотите?

– Алкоголь, – мрачно проговорила Линда, – приводит к обезвоживанию, а учитывая, что у нас остались всего три канистры, я бы не стала…

Вода тут действительно всасывалась в глотку, как в растрескавшуюся от засухи почву.

Варгас пожал плечами и снова припал к бутылке.

– А, к черту, – буркнула Линда, устроилась на плоском камне рядом с ним и тоже пригубила.

Напиток обжег гортань, так что она закашлялась. До этого она пробовала только разнообразные сорта пива в бельгийском пабе рядом со станцией подземки «Холборн», куда они ходили по пятницам с коллегами из Университетского колледжа, и благородные сорта виски – односолодовые «Глены», которые предпочитал отец. У этого пойла оказался резкий торфяной привкус, который отлично сочетался бы с лужей черной болотной воды, но никак не с янтарного цвета жидкостью в бутылке.

– Ужасная дрянь, – прокашляла она.

– Не пейте, – равнодушно откликнулся Варгас. – Мне больше останется.

– Мы собираемся разбивать палатку?

– А вам холодно?

Линда прислушалась к себе. Было не холодно, она даже успела вспотеть за то время, что пересекала плато. Но как-то зябко. Непонятно, кто в следующую секунду вынырнет из оранжевого сумрака, а палатка создавала хотя бы иллюзию убежища.

– Жаль, что тут нет гитары, – вновь робко попыталась наладить общение она. – Вы бы спели. Романтика – ночь, ущелье, костер…

Костер! В числе прочего груза у них были и горючие брикеты. Легкие, плотные, они могли гореть часами, давая ровное жаркое пламя.

Линда вывалила из упаковки четыре брикета и сбрызнула парой капель жидкости для розжига, которая автоматически воспламенялась при соприкосновении с топливом. Над четырьмя кирпичиками заплясал огонь. Поначалу синеватое, пламя постепенно разрослось, набрало силу и вот уже горело сильно и ровно, отбрасывая на ржавые стены ущелья алые блики.

– Красиво.

Линда, присевшая на корточки у костра, обернулась.

– Что?

– Красиво, говорю.

Варгас уже успел прикончить полбутылки и, кажется, был несколько не в себе. Как минимум не похож на себя обычного. Может, это шанс его разговорить?

– Вы сказали про звезды, видимые со дна колодца. Там, еще вначале, когда мы только… переместились. Почему? Что это значило? – спросила она.

Эсбэшник махнул бутылкой и ухмыльнулся.

– Вы читали книгу «Иосиф и его братья», Линда? Ну или хотя бы библейскую легенду знаете?

– Знаю, но при чем тут…

– Когда мне было лет пять, – перебил он, – а Леонид учился в католической школе… Видите ли, ЦТС тогда только набирала обороты, и христианство в его первозданной версии было еще популярно. Ну и плюс там были хорошие учителя, а за обучение не надо было платить, что немаловажно. Так вот. Им там на уроке религиозной истории, или черт знает, как это называлось, рассказали эту легенду. У Лео была тогда своя шайка, довольно неприятные ребята, но Лео держал их в узде. Меня они обычно не обижали, ну я и таскался за ними, как хвостик, как же, крутой старший брат. Короче, его с чего-то ударило разыграть эту прекрасную историю в лицах. И мне выпала роль Иосифа.

Тут он замолчал и снова припал к бутылке.

– И? – поторопила Линда, хотя времени у них было сколько угодно.

– И меня запихнули в колодец. За фавелами, у старой помойки, где обычно паслись драные козы, был пересохший колодец. Среди нас, детей, ходили слухи, что еще индейский. Мол, древние инки сбрасывали туда останки жертв после жертвоприношений на вершине нашей горы, и дно все засыпано костями. Никто особо не спешил это проверить. В общем, меня спустили туда, и поначалу это было даже весело. Костей я никаких не нашел, просто мусор, и мне даже дали фонарик. Ну и проверил заодно, видно ли со дна колодца звезды.

– И как, не видно? – почти грозно спросила Линда, успевшая перехватить бутылку и сделать солидный, прожегший до самого желудка глоток.

– Почему же, видно. Ночью, – хмыкнул Варгас, вольно вытягиваясь рядом со своим рюкзаком.

Пламя бросало на его смуглое лицо переменчивые отблески, поэтому непонятно было, действительно ли он улыбается или просто кривит губы.

– Вас скинули в ритуальный колодец инков ночью?

– Нет, скинули днем. А потом Лео укатился куда-то по делам со своими дружками. И просидел я там до ночи, пока Лео не спохватился и не побежал к папе – ему, видите ли, страшно было идти одному так поздно на гору и вытаскивать меня.

– И отец вытащил вас?

Варгас потянулся за бутылкой и пожал плечами.

– Вытащил, конечно. И Лео до конца семестра посадил под домашний арест, не то чтобы меня это сильно утешило.

– Вы очень испугались? – участливо спросила Линда.

Пойло уже начало действовать, голова приятно кружилась, в висках пульсировало. Стены ущелья то надвигались, то укатывались обратно, опять – как волны таинственного внеземного моря.

– А вы очень боитесь инферно? – вместо ответа спросил Андрей.

– Теперь – уже нет.

– Ну, вот и я теперь – уже нет.

На этом разговор и закончился.

Они шли весь следующий день. Пейзаж вокруг не менялся – только чуть ярче стал оранжевый свет облаков. Хотя бы чахлое деревце, молила про себя Линда, хотя бы пучок травы, что-то, что покажет – жизнь возможна и здесь. Но жизни не было. Не было ни солнца, ни луны, ни звезд, ни даже ветра на дне ущелья, хотя наверху, наверное, он дул с немалой силой – иначе откуда бесконечный бег облаков? Облака отбрасывали странные тени, тени гигантских мант, тени узких и хищных рыб, тени плывущих по течению лент водорослей, и снова и снова к Линде возвращались мысли о дне древнего моря.

На короткой стоянке, жадно глотая воду из пластиковой бутылки (осталось две канистры, обе в рюкзаке Варгаса), она сказала:

– Жаль, что я не отпустила Марту.

Варгас вздрогнул, и только сейчас Линда понял, что Мать Дельфинов и его мать были тезками. Это почему-то ее сильно насмешило.

– Какую Марту? – спросил Андрей, неодобрительно слушая ее хихиканье.

– Дельфина. Царскую гринду с Аквамарина. Самый ценный экземпляр нашего океанария.

Эсбэшник свел к переносице темные брови.

– И куда же вы собирались ее отпустить?

– В море. Пусть бы плавала себе с обычными гриндами. Теперь ей даже поговорить не с кем.

Варгас, как ей показалось, озабоченно взглянул на нее.

– Вы, Линда, хорошо себя чувствуете? Выпустить уникального инопланетного дельфина в море, где ее тут же сожрут кашалоты или касатки, или убьют земные сородичи, или прикончит местная микрофлора?

– Может быть, да. Может быть, нет. Она же психик, как я… или вы. Может, она сумела бы договориться с нашими гриндами, а микрофлора должна еще приспособиться к инопланетным тканям, это же вам не Уэллс.

Варгас на это ничего не сказал, но часа через два – или три, или четыре – во время следующего броска через очередную долину они увидели мертвого дельфина.

Линда вскрикнула, скинула рюкзак и побежала к лежащей на песке туше. Она почему-то сразу, не сомневаясь ни на секунду, поняла, что это Марта, и это правда была она – синее рыло, большие, не закрывшиеся в смерти черные глаза, белое пятно на крутом лбу. Слезы брызнули у Линды из глаз словно сами по себе. Она упала на землю рядом с дельфином, начала гладить холодную шероховатую кожу…

Кто-то дернул ее за плечо. Она досадливо отмахнулась. Кто-то потянул снова, и она, не глядя, ударила назад распахнутой ладонью с напружиненными пальцами, услышала вскрик, обернулась…

Варгас размазывал по щеке кровь из четырех глубоких царапин. Линда вновь повернулась к Марте, но дельфина перед ней не было – только мертвая сухая земля, ржавая, как и все в этом мире.

– Вам бы когти остричь, – зло сказал эсбэшник.

Линда растерянно завертела головой.

– Но вы это видели? Или я?..

Она растерянно потерла лоб, пытаясь понять, не сходит ли с ума.

– Дохлого кита? Видел.

– Это дельфин, – автоматически поправила она.

Варгас не ответил. Она подняла взгляд. Эсбэшник стоял, задумчиво разглядывая чистые – ладно, не совсем чистые, но без следов крови – пальцы. Царапин на щеке у него не было.

До конца дня ржавый мир успел порадовать их московским зоопарком (Линда бывала там с родителями в детстве); автогонкой Las Vegas Grand Prize или чем-то типа того, когда скоростные болиды неслись по пустыне, оставляя за собой длинные шлейфы пыли; волнами теплого моря, ласкающими белоснежный пляж (Вьетнам? Таиланд?) и фата-морганами военных судов, идущих вдоль несуществующего – потому что из лабиринта скал они так и не выбрались – горизонта. Все эти галлюцинации, наваждения и воспоминания принадлежали именно Линде, она узнавала их одно за другим, вот парад в Чикаго на День святого Патрика, когда реку красят в зеленый и все носят дурацкие зеленые колпаки, вот ленивые львы и откормленные моржи, вот пальмы, машущие растрепанными кронами на южном берегу.

Варгас тоже это видел, но сам ничего не транслировал – то ли из-за недостатка воображения, в чем Линда искренне сомневалась, то ли из-за куда большей самодисциплины, в чем она как раз была уверена.

К вечеру вода кончилась, а Андрей решил почитать суры Корана.

Это было очень красиво. Ущелье снова сузилось, скалы надвинулись, бурое небо в оранжевых пятнах облаков превратилось в узкую полоску, дрожащую в волнах жара, поднимающихся от костра. Почему-то священные слова на древнем гортанном языке – Варгас читал по-арабски – это место не глушило, и они уносились ввысь с горящими искрами, раскатывались по всему каньону. В ее теперешнем помутнении эсбэшник напоминал Линде молодого пророка, зовущего воинов на битву, только вот наряд неподходящий – почему серая форма, где белый бурнус и куфия? По скалам двигалась его тень. Иногда он поднимал руку, и тень тоже вскидывала руку и дотягивалась до самой кромки – посмотреть бы, что там, за ней.

Потом Андрей перешел на английский, наверное, чтобы Линда поняла, – потому что ридерских способностей ржавая пустыня ее тоже напрочь лишила.

Воистину, Мы даровали тебе явную победу,

чтобы Аллах простил тебе грехи, которые были прежде и которые будут впоследствии, чтобы Он довел до конца Свою милость к тебе и провел тебя прямым путем

и чтобы Аллах оказал тебе великую помощь.

Он – Тот, Кто ниспослал покой в сердца верующих, чтобы их вера увеличилась. Аллаху принадлежит воинство небес и земли. Аллах – Знающий, Мудрый.

И чтобы ввести верующих мужчин и верующих женщин в Райские сады, в которых текут реки, где они пребудут вечно, и чтобы простить им их злодеяния. Это перед Аллахом является великим преуспеянием.

И чтобы подвергнуть мучениям лицемеров и лицемерок, многобожников и многобожниц, думающих об Аллахе дурное. Их постигнут превратности судьбы. Аллах разгневался на них, проклял их и приготовил для них Геенну. Как же скверно это место прибытия!

Аллаху принадлежит воинство небес и земли^[7]…

Под эти слова она и заснула. Видимо, то, что ей приснилось позже, было как-то связано с чтением священного текста, хотя и странная это была связь.

Ей снилось, что она не спит. Снилось самое бытовое и постыдное – очень хотелось по-маленькому, пришлось тихонько выбраться из спальника, стараясь не разбудить прикорнувшего у костра Андрея, и отойти за скальный выступ.

За выступом открылась очередная ровная площадка – стены ущелья расступились, но не так, как на полигоне, а метров на пятнадцать-двадцать. Площадку озаряло нечто, что Линда вначале приняла за очень яркий золотистый огонь. Лишь присмотревшись, она обнаружила, что это высокий человек в золотых доспехах и почему-то с тремя парами огромных, сияющих в полумраке ущелья крыльев. Он сидел на земле напротив шахматной доски или, может, доски для игры в нарды, сложно было разглядеть оттуда, где стояла Линда. По другую сторону от доски устроился, подогнув ноги и положив рядом с собой меч в черных тусклых ножнах – меч необычной формы, не европейский клинок, а скорей восточную катану, – второй персонаж. Этот был ростом невелик, заметно ниже гиганта в доспехах, остролиц и худощав и носил что-то вроде черной священнической сутаны. И лет ему было на вид не так уж мало, в темных волосах серебрилась проседь. Он первый и заметил Линду и указал на нее своему товарищу. Тот обернулся, и девушка с изумлением узнала лицо Леонида из записи – только вместо чисто обритой головы у этого были короткие курчавые волосы, черные как смоль.

– А, – скучливо сказал золотой великан. – Это кто же к нам пришел? Что же ты братика нашего не привела?

Это сон, отчетливо поняла Линда, и, кажется, не очень хороший сон. В туалет ей больше не хотелось, а хотелось сбежать к их с Варгасом маленькому бивуаку, где еще теплились термобрикеты и где все было если не нормально, то хотя бы уже привычно.

– Вы Леонид? – вместо этого спросила она, удивившись попутно, какой жалкий у нее, писклявый голосок, будто у младшеклассницы.

– Мы шестикрылый серафим, – нахально заявило похожее на Леонида создание и опустило взгляд на доску, где, судя по всему, разыгрывалась у них с противником нешуточная партия. – Иди отсюда, смертная девочка.

Такая наглость на секунду заставила Линду застыть на месте, а потом – как уже прежде бывало – она ощутила поднимающуюся в душе ярость. Эта ярость позволила ей остаться на ногах в доме сеньоры Варгас, когда младший сын сеньоры забился и рухнул с дивана, эта ярость спасала ее и раньше, когда ей отказывали в свободном выборе темы для диссертации, когда отец в очередной раз, не попрощавшись, сбегал из дома на орбиту, когда ее ни за что ругала мать, когда одноклассники-эмигранты в начальной школе Кунгсгатан швырялись снежками и дразнили снежинкой и рыжей.

– Я бы пошла, – злобно прошипела она, упирая руки в бока, – да только выхода нет. Может, проводите?

На гиганта это впечатления не произвело – подперев подбородок рукой, он размышлял над партией. Кажется, противник поставил его в тупик. Противник же, напротив, заинтересованно поднял голову и всмотрелся в лицо Линды. Глаза у него были светло-серые, но в остальном… Странно, подумала Линда. Он немного похож на Андрея. Даже довольно сильно похож на Андрея, только заметно старше, так мог бы выглядеть отец Варгаса или дядя. Черты лица острее, словно подсушены возрастом, тоньше губы, в углах глаз и на лбу резкие морщины, и радужки очень светлые. Но в остальном…

– Могу и проводить, – спокойно произнес он. – Но не за просто так.

– А как? – глупо спросила она.

– Отгадайте загадку.

Линда почувствовала, как ее снова разбирает идиотский смех. Призрачные дельфины и города, мертвая земля, небо без заката и рассвета, мучающая полдня жажда. А теперь еще и сказочные персонажи с их загадками.

– Вы Сфинкс? – язвительно поинтересовалась она. – Какую загадку – утром на четырех, днем на двух, вечером на трех? И что сделаете, если не отгадаю, – сожрете меня?

– Вас не сожру, – с удивительной невозмутимостью ответил незнакомец.

В его чуть выпуклых серых глазах бегали ржавые насмешливые искорки.

– Просто оставлю подыхать здесь. Или не подыхать, что, поверьте, хуже. А вот вашему спутнику отрублю голову. Говоря откровенно, я и так собирался это сделать.

Тут он кивнул на катану в простых черных ножнах, и почему-то Линда не усомнилась – да, собирался, хотя как можно отрубить кому-то голову из чужого сна?

– Давайте свою загадку.

– У Господа, как известно, есть много ангелов, – неожиданно начал человек в черном. – Есть ангелы силы, есть ангелы власти, ангелы воинства и ангелы господства.

Линда перевела взгляд на шестикрылого серафима, и тот издевательски кивнул – а то как же, вот они мы, господства и власти.

– Какой же из ангелов я? – сухо спросил остролицый и улыбнулся.

Девушка заморгала глазами. Ответ, конечно, напрашивался – тот же самый, что на загадку пресловутого Сфинкса, и понятно было, что человек в черном знает ход ее мыслей и знает, что она скажет^[8].

– У вас есть одна попытка и время до рассвета, – отчеканил он.

– Но здесь не бывает рассветов.

– Думаете, это помешает мне отрубить голову вашему приятелю?

Улыбка у него была очень неприятная, гнусная, прямо скажем, улыбка. Даже Варгас-младший не улыбался так.

– За что? – промямлила Линда.

– Что «за что»?

– Отрубить голову.

– Это неважно. Ваш ответ?

Дурацкий сон. Надо проснуться, подумала Линда, и крепко зажмурилась – но ничего не произошло. Все так же пробивался сквозь веки блеск золотых доспехов серафима Леонида – или, может, это отблески их с Андреем костра? Она открыла глаза. Нет, ничего. По-прежнему ухмылялся остролицый с катаной. Фигуры на доске не двигались, время застыло, рассвет не наступал.

Она посмотрела на доску. Странные тут были расставлены фигуры, и странная разыгрывалась партия. Черные и золотые квадраты. Башни, колесницы, ладьи и слоны, вырезанные из черной и желтой кости. Кажется, даже дракон там был, или нечто похожее, и воин в золотых древнегреческих доспехах, с мечом и копьем. Черный загнал противника в угол и угрожал его центральной фигуре – такой же шестикрылой, как и ее игрок.

– Ход воином, – проговорила Линда.

– Что? – вскинулся серафим, подняв широколобую голову.

– Если правила похожи на шахматы, тут возможна рокировка, – сказала она, указывая на золотого воителя.

Серафим расхохотался и двинул фигуры, подставляя бойца с копьем под удар противника и уводя свою миниатюрную копию.

– А девчонка молодец, – с удовольствием проговорил он, хлопнув себя по ляжкам. – Давай-ка мы ей поможем.

Черный пожал плечами. Ни ускользнувшая победа, ни предложение помощи – по-видимому, с решением загадки, – от оппонента его ничуть не смутили. Будто знал он, что, раньше или позже, все равно все сведется к удару его катаны, покамест мирно спящей в ножнах.

– Вот что, – пророкотал лже-Леонид, глядя на Линду горящими черными глазами, так похожими на глаза его брата – не брата. – Разгадка зашифрована в его имени.

«А имя в утке, а утка в зайце», – зло подумала Линда, одновременно пытаясь понять, откуда пришла эта дурацкая мысль, а еще почему шестикрылый постоянно говорит о себе во множественном числе.

– Его зовут Иамен.

И тут наступил рассвет. И она проснулась.

Интерлюдия
Джеймс О’Тул

У Джима были простые планы на жизнь. Хотя и был он ирландцем-ипохондриком, но пожить при этом любил. Любил крепкое темное пиво, любил женщин, любил даже просто, идя через поле от кабака, попялиться на звезды и подумать о душе. И конечно, он не собирался зависать в машинном разуме «Маленькой Каравеллы» на следующие пятьсот или сколько там лет. Вообще-то он и летал в эти дурацкие миссии только потому, что за них хорошо, очень хорошо платили, и он мог скопить на синтетика.

Красивые онлайн-буклеты о новейших индийских разработках в области робототехники он присмотрел еще лет пятнадцать назад, когда лишился руки и глаза. Нет никакой проблемы в том, чтобы сляпать человекоподобного робота, это отлично умели и сто лет назад. Нет проблемы синхронизовать разум машины и человека – что-то, конечно, теряется, но что-то и находится. Но вот отчего-то поместить разум в целиком механическое тело до последнего двадцатилетия не удавалось. Церковники твердили, что все дело в душе, психологи о какой-то когнитивной несовместимости, айтишники долдонили свое. В общем, компании «Мажестик» родом из Дели, по-видимому, удалось перелить душу на электронные носители (по слухам, они использовали для этого квантовые чипы на тысячи кубитов, что до сих пор считалось невозможным) и решить вековой давности проблему. Синтетики стоили охренеть как дорого и были полулегальны на большей части подконтрольных ЦТС территорий, но, по подсчетам Джима, за десяток миссий можно было накопить нужную сумму. Если, конечно, не случится неприятность с инферно.

И вот неприятность произошла. Первое время Джим барахтался в первородной тьме, хотя ему и проводили тренировки по подключению к системам корабля. Потом вроде наладилось. Это было что-то вроде зеркального лабиринта или зеркальной комнаты, только в зеркалах вместо О’Тула отражалось все, что видел корабль, все с внутренних и внешних камер наблюдения, коммуникационных систем и дронов. В целом удобно, хотя и как-то непривычно, словно кто-то стоял за плечом и повторял все его слова и мысли, только не было ни стоящего, ни плеча, ни, по сути, мыслей – лишь импульсы, пакеты информации. Потом он, как положено, начал формировать и отправлять в метрополию через ИНКу запись о случившемся. Интересна была ИНКа – если Джеймсу представлялось, что он сидит в зеркальной комнате и кто-то стоит за его плечом, повторяя все команды, кто-то, не отражающийся в зеркалах, то ИНКа выглядела отсюда огромным черным кубом. И вдруг посреди передачи, точнее, ближе к концу, из куба начали выползать муравьи.

«Это нормально?» – спросил Джеймс у ИИ «Маленькой Каравеллы», который уже давно, еще до собственного преображения, прозвал Монти.

Он-то, конечно, и стоял невидимый за плечом, словно стеснялся проявиться и нормально побеседовать с новым жильцом.

«Нет», – обеспокоенно, как показалось О’Тулу, ответил Монти, хотя эмоций у него, конечно, никаких не водилось.

Муравьи сложились в черные цепочки и решительно поползли к О’Тулу. Джим не любил насекомых и поэтому попытался вскочить и убраться подальше, но он еще недостаточно освоился в разуме Монти, так что поскользнулся и обидно шлепнулся на задницу. Передача при этом, конечно, оборвалась.

«Убери их!» – истерически завопил он.

«Я пытаюсь», – хладнокровно ответил Монти.

Зеркальный пол комнаты пошел трещинами. Муравьи проваливались в трещины, но их было слишком много, цепочки обползали препятствия и упорно двигались к ирландцу.

«На нас идет хакерская атака с ИНКи», – спокойно продолжал Монти.

В комнате включились невидимые, но мощные вентиляторы, сдувающие муравьев в сторону черного куба. О’Тул уже обрадовался, но тут муравьи обросли крыльями, закружились роем и сформировали черную воронку, которая, решительно преодолевая встречные потоки воздуха, продолжила свое продвижение.

«Я не справляюсь, – сообщил Монти. – Отключаю канал связи с ИНКой. Отключаю остальные каналы связи. Перезагружаюсь».

Прежде чем О’Тул успел возразить или вставить хотя бы словечко, свет в зеркальной комнате погас, и опять наступила тьма.

Глава 3
Неизвестная локация – Сердолик, весна и лето 2167 года. Андрей и Ли

Андрей не думал, что можно злиться на себя больше, чем после истории с колодцем. В детстве вроде и чувства острее, любовь так любовь, ненависть так ненависть, но сейчас он дошел до почти такого же тихого бешенства. Потащиться на «изнанку», не представляя, что там ждет, с истеричной дурой, не способной контролировать собственные фантазии. Ради чего? Ради того, чтобы в очередной раз утереть нос Лео? Он делал это регулярно, с шести лет, когда спас брата от хорошенькой дырки в брюхе, или даже раньше – с колодца. И надо же было спьяну про это проболтаться! Хорошо хоть хватило ума не рассказать всю драматичную историю, а то у шведки прибавилось бы материала для глюкотворчества.

Примерно с такими мыслями он проснулся на это, третье их утро в ржаво-сером мире. Утро, отличавшееся от двух предыдущих лишь тем, что воды не осталось. И дня через три-четыре, если двигаться, или максимум через пять, если валяться неподвижно, им предстояло сдохнуть. Откинув спальник, он злобно уставился на мирно посапывающую фрекен Свансен. Вот безмятежная душа, наверное, видит во сне, как спасает белух на Камчатке или что-то не менее бессмысленное. Сам он не видел здесь снов. Или сны настолько напоминали явь, что их невозможно было различить.

Словно почувствовав его взгляд, Линда Свансен завозилась в спальнике, что-то тихо забормотала и проснулась. Она села торчком и, сфокусировав взгляд на Андрее, заявила:

– Иамен.

– Что?

– Чтобы не забыть то, что снилось, надо сразу проговорить. Иамен.

Выглядела она довольно свежо, учитывая обстоятельства, только веснушки на вздернутом носу побледнели и спутались рыжие волосы.

– Что Иамен? Зачем это проговаривать?

– Иамен, – терпеливо пояснила она, разглаживая ладонями синюю термоткань спальника, – это человек в черном, с катаной, который хочет вас убить. Но он пообещал вывести нас отсюда, если я угадаю, какой он ангел.

Чем дольше она говорила, тем выше ползли брови Варгаса. Девчонка явно поехала остатками рассудка, и без того не особо могучими. Только этого не хватало.

– Там еще был ваш брат, – продолжала она, – или существо, похожее на вашего брата, в золотых доспехах и с крыльями из света. Шестью крыльями. Оно говорило о себе во множественном числе и называло себя серафимом.

– Линда, – с наивозможной мягкостью сказал Варгас, вылезая из спальника и аккуратно сворачивая его, чтобы упаковать в рюкзак, – я не интересуюсь ни вашими видениями, ни вашими снами. Уясните уже это и проявите немного сдержанности.

– Да, вы похожи…

Можно было не спрашивать, кто и на кого похож, но это бы явно ее не остановило. И действительно.

– Вы и тот человек в черном. Он тоже постоянно говорил так, как будто издевался.

– Это вам кажется. То есть насчет человека в черном ничего сказать не могу, а я не издеваюсь.

«Я просто хочу, чтобы ты провалилась в расселину, но не могу позволить себе даже этого, потому что придется лезть туда и тебя вытаскивать».

Вслух он этого, конечно, не сказал, но Линда, видимо, прочла что-то по его лицу и обиженно замолчала. Впрочем, хватило ее ненадолго.

– Надо разгадать загадку, – упрямо повторила она, распаковывая пищевой брикет из армейского рациона и впиваясь в него зубами.

Как она могла есть эту дрянь, не запивая водой, тоже оставалось для Андрея тайной.

– Загадку?

– Да. Человек в черном сказал что-то типа того, что у Господа есть ангелы силы, воинства, господства и власти, и спросил, какой он ангел. Если я угадаю до рассвета, он нас отсюда выведет. Если нет, отрубит вам голову.

– А вам?

Линда захлопала глазами – похоже, не такого ответа она ожидала. Но упрямства ей хватило бы на целый верблюжий караван.

– А мне нет. Просто бросит тут подыхать. Но я помогла тому серафиму, который похож на вашего брата, и он мне подсказал, что отгадка – в имени черного. И что его зовут Иамен. И вот что я думаю, – прочавкала она, роняя на спальник коричневые крошки, – у нас в началке была девочка, кажется, из Алжира, ее звали Ямина. Довольно противная, но не в этом суть. Она говорила, что ее имя значит то ли благословенная, то ли правая. Может, это и есть отгадка? Ямен-Иамен. Ангел правой руки?

В голове Андрея что-то забрезжило, что-то смутное. Ямен-Иамен, колодец, Иосиф… Это могло быть случайностью. Но бывают ли на «изнанке» случайности? Или ржавый мир услышал его рассказ и таким образом откликнулся? Потом, еще и серафим, похожий на Лео, с шестью крыльями… Что, если фрекен Свансен слабо, подсознательно, но все жесохранила связь со своим двойником?

Варгас поставил рюкзак, который уже собирался привычно закинуть за спину. Усевшись на него, сплел пальцы домиком, умостил на них подбородок и уставился на Линду.

– «Ямина» это «право» на иврите. Но нам это не сильно поможет. Беньямина, младшего сына Иакова, из той самой истории, которую я вам позавчера зачем-то выложил, назвали «сыном правой руки», то есть младшим, возлюбленным сыном. Но это не первое его имя.

Девушка наконец-то вылезла из спальника и заинтересованно наклонилась к нему. От нее несло арахисовой пастой, которую Варгас с детства ненавидел, и немного потом.

– Не первое? Тогда какое?

– Мать Беньямина умерла сразу после родов. Умирая, она успела наречь сына Бенони. «Сын беды» или «сын смерти», в разных переводах. Теперь, принимая эту гипотезу, отнимите слово «сын».

– Ангел Беды? Или Ангел Смерти?

– У него был меч, которым он собирался, по вашим же словам, отсечь мне голову. Как вы думаете?

Ответить Линда ничего не успела, потому что над ущельем бесшумно вспыхнул ярко-зеленый болид. Падающей звездой он рассек небо, бросая на скалы странные тени, и огромным костром обрушился прямиком в их расселину.

Всей правды Андрей, конечно же, не рассказал. Тридцать два года назад, когда его отправили в древний колодец инков, он нашел на дне не только мусор, но и кости. Кости животных, это бы еще ладно, но там были и другие. Маленькие черепа, хрупкие ребра, рассыпавшиеся фаланги. Он до сих пор сомневался, что увиденное было реальным, поскольку то, что последовало за ним, реальным уже точно не было. И он не знал, почему не заорал сразу. Парни бы его вытащили, если бы он сразу завопил. Однако почему-то орать он не стал, а принялся шарить лучом фонарика по стенам. Что он ожидал увидеть? Глубокие царапины от ногтей? Наскальные рисунки? Может, нарисованный синей краской герб тогдашней главной мафиозной группировки Дурана, сжатый кулак? Неизвестно. Известно лишь, что фонарик довольно скоро потух, а потом…

Все слышали про жертвоприношения ацтеков. Про инков рассказывают меньше, но только не в Гуаякиле. Конечно, тут не было Золотого Храма, как в Куско, не было Сапа Инки и сотен жрецов, но жертвенная гора была и здесь. Возможно, даже золотая. Свет фонарика потух, но сквозь кладку колодца проступило сияние. Сначала желтое, потом оно налилось нефритовой зеленью. А потом Андрей увидел Храм.

Маленький Варгас стоял на вершине горы. Или даже выше самой вершины, на уровне низко плывущих облаков, идущих рядами над незнакомым тропическим лесом. Из леса выступали скалы, к ним жалась небольшая деревенька, напомнившая Андрею рассказы Лео о деревне индейцев племени уарани, где тот вырос. А между деревней и скалами торчал грубый, сложенный из неровно отесанных глыб зиккурат. По бокам его спускались чуть более искусно вырезанные в камне лестницы. Внизу, на стенах, лестницах и террасах зиккурата, копошились люди. Низкорослые, смуглые, в набедренных повязках, с расписанными полосками краски лицами. Одни гнали на плоскую макушку храма стадо разноцветных, белых и бурых, маленьких лам. По противоположной лестнице служители вели детей. Дети, бритоголовые, такие же тощие и смуглые, на вид и младше Андрея, и старше, ровесники Лео, шли покорно и молча, будто одурманенные. На площадке их ждали несколько жрецов, один почему-то в золотых доспехах, венце и с белыми распростертыми крыльями, возможно, из перьев цапли. В руках жрецов были ножи, а откуда-то сверху, из-за спины Андрея, било и било ярко-изумрудное солнце. Вот тогда-то он заорал, и видение исчезло, и он остался один на дне колодца, среди безобидного пластикового мусора.

Этот изумрудный свет он запомнил. Запомнил очень хорошо. И сейчас, ослепленный зеленым сиянием болида, он в очередной раз проклял себя – почему, почему он не узнал в мыслезаписи Ли невозможное солнце Сердолика?

Ли никогда не испытывала такого страха.

Она помнила страх Линни, как свой, – потому что ей повезло, потому что ее #1 оказалась психиком, потому что только у клонов психиков были воспоминания и было прошлое. Не свое, конечно, но помнилось оно как свое. И все же они с Линни различались. Для себя каждая оставалась Линдой, первой и единственной, но даже имена они друг для друга использовали разные. Линни, оригинал. Ли, копия. Почему-то так пошло с самого начала.

Да, Ли исключительно повезло. Большинство клонов рождались безликими дубликатами, игрушками хозяина либо мясом, наполнявшим сеттлерские ковчеги. Рождаемость на Земле не росла уже почти семьдесят лет, транспортировать эмбрионы оказалось невыгодно – жди еще пятнадцать-двадцать лет, когда подрастут в неблагоприятных условиях чужих миров, если вообще подрастут. А взрослые клоны, люди без юридических прав, без памяти, без имени… идеальный материал для экспансии Триады.

Но у них с Линни все было не так. У Ли была мать – фру Свансен не отказывалась принимать в гостях клона дочери и даже как-то, хлопоча на кухне, призналась, что всегда хотела трех девочек. У нее были воспоминания о детстве и юности. Не ее, но почти как ее, ведь синхронизация психика с клоном идеальна, куда лучше, чем у механоргов с ИИ. Не все воспоминания были приятными, некоторые – жуткими, особенно про тот день на Трафальгарской площади. Так что в теории Ли знала, что бывает непереносимый, жгучий страх, который полностью захватывает твое сознание, подчиняет, ломает. Однако до последних дней на Сердолике она сама ничего подобного не чувствовала.

И еще за эти дни она многое вспомнила. Про инферно. И про то, почему в миссии отправляют психиков и механоргов. И у нее, и у О’Тула – у каждого из них был свой род бессмертия. Только не у священника ЦТС. Но это… это существо, конечно, не было священником ЦТС.

Он – оно? – деловито расхаживал среди туземцев, то и дело прикасаясь к их изъязвленной коже. Он говорил с ними на их языке. Он побуждал их делать непонятные вещи. Например, аборигены разожгли огромный костер и сожгли на нем тело О’Тула, вознося молитвы своему солнечному богу. Затем принесли на кострище в жертву двух лам, бурую и белую. И на том месте, где железо и кость сплавились воедино и перемешались с костями животных, начали возводить грандиозную – по их масштабам – постройку. Одни таскали со скал и обтесывали здоровенные глыбы песчаника, другие замешивали что-то вроде цемента. Лжесвященник помогал им, он был очень силен и держался с племенем непринужденно, он шутил с детьми и заигрывал с женщинами, и язвы их тоже постепенно заживали. Это она, Ли, была здесь чужой и лишней, а он – на своем месте.

Что самое неприятное, он ее не избегал. После инферно он как будто изменился, стал общительней, это сама Ли пряталась от него в скалах и в лесу. Вечно это продолжаться не могло. Ей хотелось есть, ей нужны были оставшиеся в их лагере запасы, и, наконец, ее донимало любопытство – оно всегда пересиливало даже самый парализующий страх, помогло и в этот раз. На третий день она вышла из леса поговорить.

Отец Леонид – она не знала, как иначе его называть, – сидел на одной из глыб и руководил работами.

– А, вот и наша Ли, – радостно провозгласил он, заприметив ее.

Линда вздрогнула. Никогда она не называла себя в его присутствии этим семейным, только для нее и для Линни предназначавшимся именем. А еще, как ни глупо, ей было немного стыдно. Грязная после пещеры и после леса, голодная – местные фрукты были съедобны, но она нашла их мало, и голод они не утолили – и оборванная. Как нищенка на приеме у могущественного вождя, а именно так сейчас Леонид и выглядел. Его волосы начали отрастать, на голове появилась черная щетинка. И на подбородке, ведь он не брился. Лицо стало менее напряженным, он улыбался и смотрел на Ли чуть ли не по-отечески, как на напроказившее, но возлюбленное дитя.

– Кто вы такой? – хрипло спросила она.

– Садись и попей, – ответил священник, протягивая ей увесистую флягу из местной тыквы.

Ли покачала головой и осталась стоять, где стояла. На другой стороне полянки, шагах в пятнадцати от них, начали собираться местные. Была там и вождица, только жреца не видно, подувял жрец. Уступил место другому, более сильному божку.

– Боишься, что отравлю? – широко ухмыльнулся человек, выдававший себя за священника.

– Этого не боюсь. Я пила из ручья, так что от жажды не страдаю. Кто вы такой?

Леонид посмотрел на нее задумчиво.

– Мы атлант, – после недолгого созерцания заявил он.

– Что?

– Хорошо, я атлант, если тебе так удобней.

– Я не об этом. Какой атлант?

Она, разумеется, знала про древнюю Атлантиду, но здесь, на бете Лейтена, на расстоянии светового года от Проциона и почти двенадцати световых лет от Земли, с тем же успехом можно было назваться Санта-Клаусом.

– У меня нет упряжки оленей, разве что ламы, – хмыкнул атлант Леонид.

Ли попятилась.

– Да не бойся ты. И все-таки присядь. Часть способностей досталась мне с этим телом, а отец Леонид был, как и ты, психиком. Просто более сильным и грубым.

– Был?

– Есть, – поправился атлант. – Вот тут.

Он постучал себя согнутым указательным пальцем по широкому лбу.

– Сейчас он заперт, но не особо страдает.

Ли сделала два шага, присела на такой же полуобтесанный кусок песчаника напротив атланта и молча воззрилась на него.

– Воды?

Она приняла флягу из его рук, втайне надеясь, что там все-таки яд и этим-то все и закончится. Но во фляге оказался не яд, по крайней мере по вкусу. Обычная здешняя прохладная, чуть сладковатая вода.

Атлант подождал, пока Ли напьется, и потом невозмутимо предложил:

– Спрашивай. Так будет быстрее, чем копаться друг у друга в головах, тем более что в мою тебе не пробиться. Вот братик…

Тут его улыбка стала как будто рассеянной.

– Братик бы, может, и смог. Ты – нет.

– Откуда вы взялись?

– А откуда берутся все эти крылатые твари, демоны или кем вы их там считаете?

– Из инферно?

Она нахмурилась, вспоминая, что думала об этом Линни. Как она называла эту штуку в диалоге с врачом? Ах да.

– С «изнанки»?

Атлант рассмеялся, его могучие плечи заходили ходуном. Вода во фляге – Ли уже успела вернуть ее владельцу – плеснула. Туземцы отступили на несколько шагов, все же они опасались своего нового бога.

– Допустим для простоты, что «изнанка» когда-то была цветущим миром. Вселенной вроде вашей. Допустим, что там произошло нечто ужасное. Что эта вселенная погибла. А мы – я – выжили, уцелели и бежали в ваш мир. Не прихватив при этом, прошу заметить, всякую крылатую и когтистую нечисть, это вы уже все сами.

Звучало достаточно логично, чтобы быть правдой – или очередным враньем.

– Зачем вы убили О’Тула?

– О, милая, разве это я его убил? Я только осваиваюсь в теле этого вашего Леонида и сдержал инферно, как мог. Местных, как видите, только слегка оцарапало, и скоро все заживет. Ну а ирландец оказался чувствительней…

Ложь. Скорее всего ложь.

– Можешь мне не верить, но это так.

– Зачем вы заставили дикарей сжечь его тело, потом принести в жертву животных? И что вы велели им построить?

Атлант нахмурился, густые черные брови сошлись к переносице.

– Слушай, ничего я их не заставлял. Так уж совпало. Может, вместо того чтобы строчить рапорты о местной небогатой фауне, тебе стоило поговорить с людьми.

– С туземцами.

Великан наградил ее недвусмысленным взглядом, и не надо было быть психиком, чтобы прочесть в нем – а ты-то сама кто? Клон, вдобавок еще и расистка. Отлично.

– С местными. У них интересные верования. Особенно история про то, как Майнгалла стал богом.

Историю Ли узнала тем же вечером. Вняв совету якобы атланта, она поговорила с вождицей. «Поговорила» для психика – термин не совсем верный, но суть отражает. Они сидели в большой хижине, внизу возились в грязи дети и тощие собаки, закат угасал над джунглями, отражаясь нефритом и яшмой в стеклянном – подаренном, кстати, О’Тулом – ожерелье вождицы. Которую звали Матлал, что на местном наречии означало «тучная, плодоносная земля». Имя, как думала Линда, глядя на щедрую грудь туземки и складки на ее смуглом животе, очень подходящее. Вождица сложила руки с широкими ладонями на колени и щурилась на заходящее светило.

Рассказ ее звучал для Линды примерно так:

«Поспорили как-то могучие боги Уциподжан, Тоналпокль, Икстли и Уцана-Уби, кто из них главный, кому достанется управлять Солнцем. А для того, чтобы утвердить свою власть над Солнцем, надо было прыгнуть в костер. Только костер пылал так жарко, что все приближались к нему и отступали, и долго никто не решался прыгнуть. А мимо проходил обычный нищий по имени Майнгалла, который страдал бубонами и язвами. Кожная болезнь так мучила его, что терять ему было нечего, и, подслушав разговор богов, он смело прыгнул в костер. И вознесся в небеса, став главным божеством и подчинив себе остальных, менее храбрых (или более здоровых, как подумала Ли). А язвы с тех пор в племени магануцли считались благословением божества. Вот и великий человек со звезд, в тело которого вселился могущественный Майнгалла, победил своим жаром всех подземных демонов и благословил народ магануцли священными язвами, чтобы показать свою истинную природу. И теперь магануцли строят великий храм в честь бога Майнгаллы, который принес им тысячу лет процветания».

Про жар Линда не поняла – она отключилась в тот момент, когда ударило инферно и когда погиб О’Тул, единственный, кто вообще погиб. И Матлал ей показала.

– Вы точно этого хотите? Обратной дороги для вас не будет.

Жрец Ураоцли в ответ вскинул и быстро опустил нож.

Там, где нож вошел в грудь священника, там, откуда должна была хлестнуть кровь, в воздухе виднелся багрово-черный разрыв, прореха, сквозь которую лезли какие-то крылатые, когтистые и рогатые существа и било алое адское пламя. Солнце цвета морской волны съежилось и почернело, как тухлый фрукт, от леса ползли костлявые тени… И когда почти весь мир затопила тьма, тело лежащего на плите священника ярко вспыхнуло золотом.

И уже не было никакого тела. Огромное крылатое существо в доспехах из золотистого металла парило над жертвенным камнем, и крылья его, шесть крыльев из чистого света, поднимались и опадали, разгоняя тьму.

Все твари мрака сгинули в корчах, испустив предсмертные вопли, чернота рассеялась, и снова засиял в небе рассветный Майнгалла. Только человек с железной рукой был мертв, а магануцли покрылись священными язвами, и язвы были на руках спустившегося на землю светоносного существа…

…Ну как тут, в самом деле, не возвести храм?

Почему-то только сейчас, после рассказа вождицы, Ли стало по-настоящему, невозможно страшно. Она не понимала, чего хочет крылатое существо из видения Матлал, ведь не кособокое же святилище из камней и земли? Зачем ему поражать туземцев язвами? Куда он дел настоящего отца Леонида, неужели правда заточил в его же собственном разуме? И что значит фраза на чужом и для Леонида, и для Ли, и наверняка для самого атланта языке: «Обратной дороги для вас не будет»?

Их лагерь был разорен еще в ту ночь, когда нечестивый Ураоцли, осмелившийся поднять руку на бога (да-да!), приказал схватить землян. Расхищены были припасы, разломано оборудование, сбиты палатки. Кстати, насчет единственной жертвы Ли все-таки ошибалась – Ураоцли, по-видимому, разнесло на атомы, то-то его не было видно в деревне.

«Так тебе и надо», – со злобным удовлетворением подумала Ли, тщетно роясь в остатках вещей. После жреца и его шайки уцелели только остовы палаток, поломанные антенны, два раскуроченных дрона и мини-погрузчик. Всю одежду и еду, спальники и посуду, все товары для обмена грабители уволокли с собой, и имущество миссии расползлось по деревне. В последующие дни Ли порой то там, то тут замечала туземцев, щеголяющих в просторных не по размеру комбезах или вкушающих свой чай, отдаленно похожий на земной мате, из любимой пиалы О’Тула.

Ей пришлось поселиться в большом доме, благо жрица не возражала. И все равно Ли чувствовала себя не гордой покорительницей со звезд, а приживалкой. «Так мне и надо», – не менее яростно думала она, впрягаясь в привычный круг женских хозяйственных дел. Надо было готовить еду: запекать в углях костра завернутые в листья крупные фиолетовые клубни, перетирать кашу из зерен, мыть котлы, носить воду от родника, хотя бы со стиркой одежды местные не заморачивались, потому что ее не носили. Комбез Ли тоже запачкался и изорвался, отстирать его было невозможно, но бегать по деревне голышом – до этого она еще не дошла.

Атлант, или кем он там был, озабоченный великой стройкой, о бытовых нуждах своих подопечных вообще не думал. А ведь можно было поставить на роднике колеса, сделать хотя бы примитивный водопровод, а не скакать с выдолбленными тыквами по скалам.

Однако у атланта были грандиозные планы. Это Ли поняла еще несколько дней спустя, когда к их деревне из джунглей начали стекаться жители других поселений народа магануцли. Все как один покрытые уже заживающими язвами, все со страхом и благоговением в глазах, они склоняли колени перед новым божеством и присоединялись к стройке. Ртов становилось все больше, а запасов еды – все меньше, и вождицу это заботило.

А потом оказалось, что преклонить колени перед атлантом рвется не каждый.

Как раз накануне того случая они с Леонидом – Ли все еще терялась, не зная, как называть это существо, – поговорили во второй раз, уже более обстоятельно.

Этим вечером Ли сидела на пороге большого дома, свесив усталые ноги и ссутулив усталые плечи. Весь день она таскала воду для все прибывающей толпы строителей, потом терла и терла жесткие зерна и коренья, варила в большом котле густую бордовую кашу с жиром ламы и злаковой тюрей. Ладони покрылись мозолями, предплечья горели от непривычной работы. Она так замоталась, что заметила атланта не сразу.

Тот подошел и одним скачком взобрался в хижину. Большой дом стоял на сваях, приподнятый над сыроватым грунтом метра на полтора, и вверх вела связанная из веток и лиан лестница. Лестницей великан не воспользовался, просто подтянулся на руках и оказался рядом с Ли. Тоже сел, свесив длинные мускулистые ноги. Каким-то образом он превратил свой комбез в подобие туники и теперь действительно смахивал на древнего атланта из сочинений Платона. Как хорошо, что Линни была библиотечной мышью и в детстве читала все, что под руку попадется, и ее знания абсолютно даром достались Ли.

– Устала? – с настоящей или ложной заботливостью спросил Леонид, протягивая ей уже знакомую флягу.

Линда молча помотала головой. Пусть гадает, что это значит – что она не устала или что просто отказывается от предложенного.

Изумрудное солнце валилось за лесные макушки. Ли уже почти привыкла к его оттенку, хотя в последние дни свет, кажется, изменился. Сияние стало более переменным, то гасло, то вспыхивало ярче, а по ночам небо окутывали полотнища гнилостно-зеленого свечения, словно и сама звезда Лейтена чувствовала – с одним из ее спутников творится неладное. Тревожно орали белые цапли с болота, может, предсказывали грозу.

– Вы говорили, что в вашем мире произошло нечто страшное. Что? Что могло привести к гибели целой вселенной?

«И превращении ее в “изнанку” с чертями и демонами и такими тварями, как ты», – додумала она вопрос про себя, прекрасно зная, что атлант способен прочесть ее мысли.

Атлант пожал плечами и отхлебнул. Судя по запаху, на сей раз во фляжке была не вода, а местный алкоголь из жеваных листьев аруаны, пьяного дерева.

– Ты же слышала про Атлантиду? Атланты прогневали богов, и их остров погиб от извержения и цунами.

– Вы прогневали богов? – издевательски улыбнулась Линда.

С другой стороны, а что тут смешного? Если этот фрукт способен парить над землей, размахивая крыльями, и поражать язвами население целой планеты – что, кажется, до сих пор не удавалось даже сильнейшим из земных психиков, – то почему бы не предположить, что в его мире существовали и более могущественные создания? Даже боги?

– Не богов, – поморщившись, ответил Леонид и заболтал ногами, словно ему было лет семь. От этого один ботинок – рванье, а не ботинок, как вообще можно так убить неубиваемую обувь звездной разведки? – слетел со ступни и плюхнулся на землю. – Не богов, – повторил он, с неудовольствием глядя на потерянный ботинок. – А бога. Одного. Творца. Демиурга. Греков ты, я так понимаю, освоила, а Библию читала?

– Вы же знаете, что нет. Ничего я не читала. Точнее, читала, но Библия была факультативом у…

– У Линни, да, в начальной школе Кунгсгатан в прекрасном городе Мальме. Жаль, что я его вряд ли увижу. А хотелось бы. Чудный приморский город, походили бы там с тобой по кафешкам, поели этой вашей знаменитой… серстреминг?

– Сюрстремминг. Вы меня что, клеите?

– Клею?

Атлант моргнул, а потом широко ухмыльнулся.

– А. Вы, люди, иногда странно употребляете слова. Нет, ты правда мне нравишься. Или понравилась Леониду, а мне что-то такое перескочило.

Ли вспомнила крайне непристойное ругательство, которое иногда изрыгал по пьянке отец Линни. Что-то про насекомых, обитавших в паховой области, и хорошо бы они кому-то там перескочили.

Атлант рассмеялся. Он хохотал густо, низко, словно смех вольно перекатывался в гулком бочонке его груди.

– Нет, ты правда забавная.

Он даже протянул руку, чтобы обнять ее за плечо, но Ли шустро отстранилась.

– Библия, – напомнила она.

– А. Ну да. В общем, там была притча про виноградарей. В этой вашей древней Иудее древние иудеи не возделывали виноградники сами, были слишком ленивы, а сдавали в аренду. В том числе и всяким проходимцам. Арендаторы платили процент с собранного урожая. Но один древний иудей нашел каких-то особенно нерадивых арендаторов, которые прикарманили урожай, а платить отказались. Сначала он отправил к ним за деньгами слуг. Арендаторы слуг побили и прогнали палками. А потом, представь, каков дурень, послал собственного сына. Арендаторы его возьми да прирежь. В общем, некрасивая вышла история.

Ли мотнула головой, лишний раз с досадой отметив, что волосы надо хорошенько помыть. Из рыжих они стали почти бурыми.

– При чем тут Атлантида?

– Ну, в Библии эта притча про то, что бог разгневался на народ Израиля, когда они убили его сына Иисуса.

– Так, стоп. Вы тоже убили сына своего бога?

Атлант скривился так, словно и правда отведал знаменитое шведское лакомство.

– Этого гаденыша убить нельзя. Он мертв с рождения. Но, в общем, можно сказать, что мы изрядно испоганили виноградник и вдобавок отказались отдавать урожай, и господь отправил к нам своего сына.

– Который мертвый с рождения? – зачем-то уточнила Линда, чувствуя, как начинает тонко звенеть в висках и наливается болью затылок. То ли на все приближающуюся грозу, затянувшую тучами уже полнеба, то ли от чуши, которую нес атлант.

– Именно. И в заварушке вселенная как-то возьми и погибни.

– Как вас зовут? По-настоящему? – спросила она, развернувшись к лже-Леониду и глядя прямо в его черные, как драгоценный камень гранат, глаза.

– Этого имени ты не выговоришь.

– Почему?

– Потому что это имя на языке звезд. Это имя звезды.

– Ладно. А зачем вы строите храм?

Атлант снова пожал широкими плечами, и Линда чуть не задохнулась от возмущения.

– Хватит уже врать, что туземцы сами, ни с того ни с сего, решили воздвигнуть вам святилище! Вы их заставляете, так или иначе. Они не любят работу, невозможно так просто собрать несколько сотен дикарей и заставить их возводить постройку, слишком передовую для их культуры. Так зачем?

Леонид, который не Леонид, откинул голову и уставился в предгрозовое небо над горами. Там уже плясали не по-земному огромные, разветвленные зарницы, и в воздухе распространялся ледяной запах озона.

– Допустим, я нашел способ вернуться туда. Не в пространстве, а во времени. Допустим, я хочу исправить то, что мы совершили. Такое объяснение тебя устроит?

Но Ли оно, конечно же, не устроило.

Той ночью ей снился белый ягуар. Не снежный барс, а именно ягуар, огромная кошка с ленивым взглядом желтых глаз. Еще слушая рассказ Матлал, она поняла, что если Майнгалла был человеком, то все остальные, боровшиеся за власть над Солнцем, – отнюдь нет. Уциподжан – синий ворон, Тоналпокль – красный койот, Икстли – черный змей и Уцана-Уби – белый ягуар. Наверное, Майнгалла не слишком уютно чувствовал себя в этой компании, где каждый не прочь был подзакусить человечинкой.

Ягуар крался сквозь джунгли, а над ним ревела гроза. Потоки воды низвергались с неба, растекались по кронам, по широким мясистым листьям и водопадами рушились на землю, за считаные секунды превратившуюся в грязевые ручейки и болота. Глаза ягуара злобно горели, хвост хлестал по бокам. Он был в ярости, то ли оттого, что ненавидел воду, то ли оттого, что ненавидел кого-то еще. Он шел убивать, в его ягуарьем уме сладко рисовалось, как он ворвется в поселок, в ничем не защищенные хижины, и будет кромсать живое мясо, утащит в джунгли стариков и детей.

Сон был настолько реален, что Ли проснулась. Было темно и душно. По крыше стучал дождь, капало с порога и за порогом. Рядом тяжело сопели во сне вождица и ее семейство, еще несколько семей, живших в общинном доме, и десяток новых рабочих со стройки.

Острое чувство опасности не отпускало. За последние недели она привыкла бояться, хотя страх перед атлантом немного схлынул после вечернего разговора, оставив скорее недоумение. Так чего же она боится сейчас?

Угрозой несло из дождевого леса. С тех незаметных, невидимых глазу чужака троп, которыми магануцли приходили в селение, чтобы принять участие в строительстве храма. Оттуда пахло большой кошкой и мокрой шерстью, и Ли ощущала это не обонянием, а все кожей, психическим обостренным чутьем. Неужели и правда деревню решил навестить ягуар? Но разве кошачьи любят охотиться под дождем?

Оружия у нее никакого не было, но лингвобиолог должен уметь подчинить любого зверя. Ли тихо скользнула к выходу и спрыгнула на мокрую землю, под дождь. Чувство опасности усиливалось. Зарницы отгорели над лесом, тучи скрывали звезды, и вокруг царила тьма – только прикрыв глаза, она ощущала мутные ауры поселян и пятно пустоты там, ближе к скалам. Психическая аура атланта оставалась для нее невидимой.

Леонид продолжал работать на стройке и ночью, когда остальные валились с ног от усталости. Надо отдать атланту должное, он был силен – в одиночку таскал огромные глыбы, обтесывал, вкатывал их по шатким мосткам наверх. Отдыхал он тоже там, хотя в первые же дни туземцы отстроили ему роскошную, по здешним меркам, хижину.

Огромная кошка, или что-то, похожее на огромную кошку в психическом плане, направлялась туда. Ли застыла на месте. Что, если местные боги все-таки существуют? Что, если они рассердились на чужака? Не лучше ли не вмешиваться? Просто потихоньку вернуться в хижину, закрыть глаза, а утром Леонида – не Леонида найдут растерзанным, и все это наконец-то закончится. Она как-нибудь восстановит связь, прорвется к «Маленькой Каравелле» или к ИНКе и уберется отсюда навсегда.

Так думала Ли, а ноги сами несли ее все ближе и ближе к огромному каменному четырехугольнику – основанию святилища. Шумел дождь. Ничего не было слышно. Наверное, атлант все же заснул, должен же и он хоть когда-то спать?

– Леонид! – тихо позвала она. И потом, уже громче: – Леонид, вы спите? Я что-то чувствую…

Сумерки прорезало размытое бело-серое пятно. Ли ощутила удар, ощутила, как боль вспыхивает в правом плече, и пронзительно закричала.

Боль выдернула ее из тела и подкинула вверх – так уже бывало, раненый психик инстинктивно ищет, кто мог бы помочь, на кого наложить «путы». Деревня спала. А к недостроенному храму спешил отнюдь не белый ягуар. Нет, это была группа из нескольких туземцев, на их телах и лицах – полусмытые дождем узоры из сизой глины, в руках короткие копья и пращи.

Атлант проснулся от ее вопля и, потягиваясь, двигался к выходу из каменного четырехугольника. Там было одно не заложенное глыбами отверстие, возможно, будущие ворота храма. Или, может, через этот проем втаскивали новые глыбы, чтобы заполнить основание. Атлант не казался обеспокоенным, но Линда впервые заметила на месте пустоты острые золотистые лучики – его аура проснулась и тоже ощупывала ночь.

«Сзади!» – мысленно прокричала Ли.

Пятерка туземцев, отсюда, с высоты, казавшаяся серыми тенями, перемахнула через заднюю, обращенную к скалам стену и надвигалась на атланта со спины. Остальные собирались атаковать со стороны входа.

Леонид поднял голову. Пятеро, перелезшие через стену, синхронно, словно один организм, вскинули руки и метнули дротики. Они должны были угодить прямиком в широкую спину атланта, но человека там уже не было. Только золотое сияние, настолько яркое, что Ли снова закричала от боли. Сияние и едва различимый в нем контур крылатой фигуры.

Четверо забились, корчась в опаляющем свете. Пятый упал на землю и швырнул в атланта свое оружие – два тяжелых круглых камня, связанных веревкой. Веревка опутала ноги того, кто источал свет, но он, словно не замечая, шагнул вперед – путы лопнули – и наступил воину на грудь. Кровь полилась изо рта туземца. Тот скривил чудовищное, в пятнах глины и крови лицо, и прохрипел: «Уцана-Уби передает тебе привет. Они идут за тобой, Одиночка».

То, что показалось им поначалу болидом, было ярко-зеленым лучом, разрезавшим небо над плато и рухнувшим к ним в каньон. Андрей уже сомневался, действительно ли привиделись ему в этом луче давешний лес и храм, тот самый, что горел нехорошей зеленью в сухом индейском колодце. Впрочем, сейчас у него появились другие, куда более насущные проблемы.

Два дня они шли по лучу, шли без воды и все-таки вышли из системы ущелий на плоскую равнину, такую же, впрочем, безжизненную и ржавую. Источник света был на другой стороне равнины, над рядом невысоких, отливающих синью гор. На глаз тут оставалось не больше одного дневного перехода, но лишь на глаз. На третье утро Линда не встала.

Она просто отказалась вылезать из спальника. Рюкзак свой она давно бросила, губы ее обметало сухой белой коркой. Потом они пошли трещинами, а по лицу начали распространяться нехорошие синюшные пятна.

– Интоксикация, – прокаркала она. – От недостатка жидкости. Это место словно высасывает из тебя воду.

Андрей чувствовал себя получше, хотя и тащил двойной груз.

– Бросьте меня здесь, – попросила Линда. – Бросьте и идите сами.

– Это ваш маяк, – пожал плечами Варгас.

На самом деле он не был уверен, что луч вообще есть – может, это их общая со шведкой галлюцинация. А если и есть, то что зажгло его? Донесшийся через космос зов Ли или его собственные детские воспоминания? После первой, ослепившей картины леса, поселка и храма он ничего не видел в луче, свет и свет.

– Думаете, когда я умру, он погаснет? Поэтому и тащите меня через эту пустошь?

– Еще не тащу. Но если понадобится, буду.

После этого Линда вылезла из спальника и, не собирая свое имущество, пошатываясь и волоча ноги, прошла еще мили полторы. На этом все. Варгас, ни слова не говоря, скинул с плеч изрядно опустевший рюкзак и взвалил девушку на спину. Она сопротивлялась, но слабо.

К вечеру они все же доплелись до гор. Маяк вел их в узкое ущелье – опять ущелье! – словно ударом меча рассекавшее сплошную скальную стену. Здесь скалы были другими и сильней напоминали земные. Выветрившиеся, с трещинами, с вкраплениями кварца, из какой-то странной и мягкой породы, больше похожей на сухую глину, чем на камень.

– Давайте переночуем, – шепнула Линда ему прямо в ухо.

Два десятилетия подготовки СБ не убьешь за несколько дней на «изнанке», но и Андрею уже было туго. Ныла спина. Ныли руки и ноги. Ныло все. Пить тоже хотелось, не до безумия, но довольно сильно.

– У вас хорошие шансы не пережить эту ночь.

– А что там, за горами? Почему вы думаете, что там выход?

Варгас пожал плечами. Если не там, то где?

– Вы совсем не чувствуете Ли? – вместо этого спросил он.

Линда покачала головой. Она сидела, привалившись к камню, нечесаные пряди рыжих, а теперь тусклых, припорошенных пылью волос свисали ей на лицо, нехорошо поблескивали в неизменном красновато-ржавом свете глаза.

– Я чувствую не ее.

– А кого?

– Мы ведь отгадали загадку!

Она вскинула голову во внезапной вспышке ярости.

– Почему он не исполнил обещание? Почему?!

– Кто? Человек в черном из вашего сна? Ну, можете считать, что он послал путеводный луч.

– Нет, – почти прошептала Линда.

Силы у нее кончились так же внезапно, как и появились.

– Нет, это не он. Наверное, это второй.

– Архангел? – хмыкнул Варгас, разминая затекшую шею.

– Серафим.

И тут их прервали.

Он появился незнамо откуда. Черная черта, перегородившая ущелье. Здесь не было солнца, а значит, не было и теней, но человек в черном отбрасывал длинную тень, куда более глубокую, чем цвет его одежды. Похожей не на сутану, как в рассказе Линды, а, скорее, на тренировочное кимоно. И из-за левого плеча у пришельца действительно выглядывала рукоять катаны.

– Я не люблю, когда меня обвиняют в том, что я не держу слово, – тихо и неприязненно произнес он.

В этом месте не было и эха, но слова человека в черном гулко раскатились между каменных стен, словно только он был здесь реально и во плоти, а девушка и Варгас – лишь призраками.

– Вы, мисс Свансен, можете идти.

Линда издала хриплый смешок.

– Не могу я идти.

– Что ж, это ваша проблема. А вашего спутника я не выпущу.

– Смерть! – выкрикнула Линда, приподнимаясь. – Вы ангел Смерти, разве не так?

– Насчет ангела спорно, – ухмыльнулся человек в черном и медленно вытащил катану из ножен. – А так, конечно, да.

Лезвие блеснуло полосой чистого серебра, а острие указывало прямо на Варгаса.

– Повторяю, девушка может идти. Но тебя я не выпущу.

– Вы обещали не отрубать ему голову!

– Вот этого я не обещал.

Все время, пока эти двое препирались, Варгас перебирал варианты. У него был тактический нож. Он сбросил почти весь груз, но нож не выкинул. И у него был пистолет в наплечной кобуре скрытого ношения. Обычный Glock x-6 Hybrid, в огнестрельном и импульсном исполнении. Почему-то казалось немного нечестным просто пристрелить безумца, который перегородил им дорогу. В обычном случае можно было бы пугнуть дурака инферно, но Варгас уже шесть дней не ощущал привычного жжения и знал, что трюк, скорее всего, не сработает.

– Бросьте оружие и уйдите с дороги, – негромко проговорил он.

От этого голоса его подчиненные бледнели, судорожно пытаясь вспомнить, в чем они провинились, а заключенным делалось дурно. На господина в черном голос, однако, никакого впечатления не произвел.

Чуть поведя мечом, он заявил:

– На колени, щенок. И я постараюсь сделать это максимально быстро и безболезненно.

Варгас выстрелил. Быстро, эффективно, выбрав пули, а не лазерный огонь, – черт его знает, сработает ли в отсутствие электричества. Три в грудь, одну в голову. Все как на учениях, только и это на черного засранца ничуть не подействовало. Пули словно растворились в здешнем сухом воздухе. Лазерный импульс должен был прожечь ему грудину, но пистолет лишь сухо зашипел и заметно нагрелся.

Линда смотрела на происходящее огромными круглыми глазами. Неужели думала, что капитан СБ отправится на «изнанку» без оружия?

– Что дальше? Кинетесь на меня с ножом? Не суетитесь, Варгас, оставьте эти бредни. Не унижайте меня и себя. Из ущелья я вас не выпущу, – скучливо проговорил черный человек.

И тогда Андрей прыгнул. Пистолет в правой, отбить меч, в левой нож, нанести быстрый смертельный удар. Кажется, Варгасу даже удалось застать противника врасплох, но от удара металла о металл его швырнуло на землю. Пистолет вылетел из руки. Сверху уже неслась серебряная полоска, и тогда он последним движением воткнул нож прямо в ступню черного, в потрепанный армейский ботинок. Черный громко ахнул. Только меч не замедлился, он должен был рассечь грудную клетку лежащего, от ключицы до нижних ребер, – и он рассек… безрезультатно. Как будто Варгас и правда был бесплотным призраком или как будто катана была голограммой.

Ударив противника под колено, Варгас повалил его, навалился сверху и, перехватив нож, трижды коротко и хрустко всадил его черному в бок. Тот обмяк и больше не двигался.

Андрей встал, зачем-то отряхнул колени. Дурацкая драка. Непохожая на обычные поединки спецназа СБ, скорее, ее одобрили бы дружки Лео из фавел. Обдолбанный идиот с катаной – это да, это в лучшем стиле Дурана ранних тридцатых, не хватает только татуировок и «буйков» на башке. Наклонившись, он вытер лезвие ножа о рубаху черного и только тут обернулся к Линде.

Глаза девушки затопили все лицо, в них плескалось первобытное море со всеми его кархародонами и кракенами. Андрей вздрогнул – даже здесь, в этом бесплодном мире, она ухитрялась проецировать психическую ауру, и уже не оставалось сомнений, кто из них вызвал маяк.

– Кровь… – прохрипела Линда.

– Что?

– Вы стоите в его крови.

Андрей опустил взгляд. Действительно, под ногами растекалась темно-красная лужа, а он наполовину ожидал, что кровь будет черной. Пришлось отступить на шаг.

– Почему он хотел вас убить?

Варгас снова недоуменно воззрился на Линду и пожал плечами.

– Откуда я знаю? Потому что он психопат? Или потому, что он ваша овеществленная галлюцинация, типа всех этих дохлых дельфинов, и на самом деле это вы хотите меня убить? – слабо улыбнулся он.

А что, такая версия все неплохо объясняла.

Линда нахмурилась и покачала головой.

– Нет, я не хочу вас убивать. Но то, что вы сделали… То, как вы это сделали… Отвратительно.

Варгас понимал, что должен, наверное, почувствовать гнев. Но, как и всегда в таких случаях, ощутил лишь усталость.

Сев на корточки напротив Линды, уперев локти в колени, а подбородок – в сплетенные пальцы, он сказал:

– Фрекен Свансен, позвольте спросить у вас кое-что. Опустим то, что происходило между нами на Земле, тем более что ничего особенного не происходило. Я почти вырубил вас, вы вырубили меня, счет один-один. Но здесь я тащил ваши вещи. Отдал вам практически всю воду. Наконец, весь последний день я тащил вас. Что еще мне сделать, чтобы вы перестали переживать за ублюдка в черном и хотя бы немного задумались, каково мне?

Разумеется, она ничего не ответила.

Не дождавшись ответа, Андрей встал и покосился на труп. Труп не восстал из мертвых и не исчез, что уже само по себе было удивительно.

– Ладно, – проговорил Варгас, – надеюсь, хотя бы хоронить эту заразу для вашего развлечения вы мне не предложите? Нет? Ну и отлично. Пора отсюда убираться.

Интерлюдия
Леонид

У него осталось совсем мало того, что не пожрала бы черная пустота: корни или щупальца, растущие из стен колодца. Они присасывались и пили, жадно, захлебываясь, они выпили все приятные воспоминания, оставив одну боль. Только болью он еще и держался.

Серые стены Лиалеса. Плачущее лицо матери (он забыл ее имя). «Вернись, Лева, вернись! Ты знаешь, как мне тяжело сейчас, когда папа ушел. Я поговорю с ним, он большой чин там, у себя, они сделают исключение. Он не посмеет поднять руку на собственного брата…» Он, он, пресловутый он. Имя всплыло. Да, Андрей. Почему не Андрес?

Андрей-Андрес тоже был там, в серой камере Лиалеса, похожего и на тюрьму, и на сумасшедший дом, и на этот вот колодец. Да, он был тем же колодцем, отражением колодца в мире, где есть звезда Солнце и планета Земля.

«Андрей, ты занимаешься чушью. Ты предаешь саму идею. Ты готов убить меня, но ради чего? Ради чинуш из курии, ради палачей из Camera Obscura? Вы должны восстать и поменять кодекс. Вы должны дать нам возможность возвращаться на Землю. И нам нужно больше миссий, больше планет, человечество должно двигаться дальше, потому что я видел… Мы не одни».

Что же такое он видел? Леонид судорожно рылся в оскудевшей памяти, ему надо было во что бы то ни стало убедить Андрея, но все ускользало.

«Ты знаешь, что такое гаввах?»

Голос брата прозвучал так же издевательски и высокомерно, как обычно. Как младший может во всем превосходить старшего, и в знаниях, и в умениях? Что такое чертов гаввах?

«Было такое старинное учение. Относительно того, чем питаются демоны. Те, что выпархивают в инферно, и их собратья покрупнее».

Действительно ли Андрей это говорил, или это нашептывал чертов колодец? Брат не верил ни в чертей, ни в святых, ни в демонов.

«Это человеческие страдания. Шире, это страдания разумных существ. Кто-то набирает силу, пока люди и другие разумные расы страдают и гибнут. А что, по-твоему, является апофеозом этого страдания? Что, если не прорыв инферно? Массовая, бессмысленная гекатомба».

Он попытался посмотреть Андрею в глаза, но видел лишь черную стену колодца с шевелящимся клубком щупалец.

«Нам не избавиться от Дара, Лео. Он у нас в крови. Но я не собираюсь кормить демонов гаввахом и не думаю, что тебе стоит это делать».

Узник рассмеялся и снова начал карабкаться по стенке колодца вверх. Щупальца любезно предоставляли ему упоры для рук и ног, и он полз, полз, пока твари, пытавшей его, не надоело, – и тогда стена вновь стала идеально гладкой и он соскользнул вниз.

Глава 4
Сердолик, лето 2167 года. Ли и Линни

Линда не понимала, как пережила эти последние несколько сотен метров в ущелье. Она куклой болталась на закорках эсбэшника и в редкие моменты ясности испытывала мучительный стыд. Он был вправе ее упрекнуть, а если по-честному, после ее слов он был вправе бросить ее в этом клятом ущелье.

Однако не бросил, и, пройдя сто тысяч, как показалось Линде, а на самом деле не больше пятисот шагов, они вышли к месту, где скальные стены почти смыкались. Из узкого треугольного проема между ними бил зеленый свет.

– Ну что, – почти весело проговорил Варгас, – у нас есть шанс стать первооткрывателями нового способа межпланетных путешествий.

«Или наконец-то сдохнуть», – подумала Линда, но вслух, конечно же, этого не сказала.

И Варгас нырнул в проем.

Снаружи было светло. Не так, как на плато и ржавой равнине, здесь живой, чуть зеленоватый свет пульсировал в каждой капельке воды, в каждой маленькой радуге, отражался от каждого мокрого камня. Они вышли на узкую скальную площадку, засыпанную каменным крошевом. Внизу раскинулся бесконечный тропический лес. Видимо, накануне прошел дождь, и все мерцало и переливалось в здешнем необычном свете. Пахло цветами и дождем, зеленью, прением и жирной землей, почти как у сеньоры Варгас в саду.

Андрей, особенно не церемонясь, опустил ее на мокрую землю и обернулся. За ними рвалось ввысьсплошное тело горы, без всяких пещер и туннелей. Только там, где они вышли из скалы, тек небольшой родник, и галька на дне ручейка была чуть рыжеватого оттенка.

Родник! Линда всхлипнула и поползла к нему на локтях. Прежде чем Варгас успел хоть слово сказать, она опустила лицо в воду и принялась жадно пить. Она пила и пила и не могла остановиться.

– Хватит, а то заработаете гипонатриемию, – сумрачно прозвучало из-за спины. – Плюс мы бросили анализатор в ущелье, и, возможно, вы пьете яд.

Линда села. Вода придала ей сил, какой яд, это была точно живая вода из сказок мамы. Варгас хмуро смотрел на нее, словно прикидывал, стоит ли напиться прямо сейчас или дождаться, пока спутница не сгинет от отравы. Линда запоздало закашлялась – кажется, она проглотила целый галлон, – а потом расхохоталась. Она смеялась и смеялась, слезы текли из глаз, живот заболел от смеха, но остановиться она не могла.

Взгляд эсбэшника стал озабоченным. Сделав два шага к Линде, он наклонился и отвесил ей звонкую пощечину. Голова девушки мотнулась, смех угас сам собой.

– У вас истерика, – сказал Варгас.

– Нет, Андрей, – ответила она, потирая горящую щеку. – Я просто… Там, в скалах, вы прикончили Смерть.

Тут ей снова стало смешно, но Линда сдержалась – рука у эсбэшника оказалась неожиданно тяжелой, и получить еще одну оплеуху ей не улыбалось.

– Вряд ли это была прямо Смерть, – хмыкнул Варгас, присаживаясь рядом на корточки и все-таки набирая родниковую воду в ладонь. – Скорей, еще одна из ваших галлюцинаций, только более бодрая, чем дохлый дельфин.

Линда покачала головой.

– Я редкостная дура. И мне надо перед вами извиниться. Конечно, я должна была догадаться, что у вас есть с собой оружие.

И конечно, эсбэшника учили, как им пользоваться, – она видела, как он вытаскивал пистолет, а вот нож будто сам заскочил из рукава в его руку. Почему ей, идиотке, казалось, что Смерть – или как его называть? – легко справится с капитаном СБ?

– Я просто никогда не видела до этого, как убивают. Не в жизни. А для вас это, наверное, не первый раз? Да?

Андрей оторвался от питья и посмотрел на нее, как ей показалось, с искренним недоумением. Так смотрят на слабоумных, сморозивших очередную глупость.

Выпустив воду между пальцев, он отряхнул ладонь и сощурился.

– Линда, скажите мне, как вы представляете работу СБ ЦТС? Какой, по-вашему, у нас основной функционал? Ну, кроме борьбы с доблестными оппозиционерами и разгона студенческих демонстраций?

Она пожала плечами. Почему-то ей раньше не приходило в голову, что содержать огромную, разветвленную Службу Безопасности, состоящую только из одаренных, довольно накладно, и что газ и инфраглушилки неплохо справлялись последние два века.

– Я как-то не задумывалась.

– А.

Больше он ничего не сказал, а вместо этого развернул комм – только тут Линда заметила, что браслет на запястье ожил и на экране вспыхнули привычные цифры, – и начал выводить на голоскрин какие-то схемы. Линда всмотрелась в свой экран. Комм показывал то же, что и всегда, – дату по времени Земной Конфедерации, часы и минуты, пульс, оксигенацию, процент эозинофилов в крови… Стоп. Время. Если верить показаниям, то все их бесконечное путешествие по ржавой равнине заняло не больше суток. Точнее, одну ночь.

– Нет, так не пойдет, – вслух сказала она.

– Как не пойдет? – рассеянно отозвался Андрей. – Мы, кажется, действительно на Сердолике. ИНКа и «Маленькая Каравелла» не отвечают, хотя находятся на орбите. Но кто бы их ни заглушил, он забыл про спутники первой экспедиции. Они в сети, и мы…

Варгас развернул в воздухе карту.

– …мы примерно в двадцати милях от места посадки миссии. Туда, на северо-восток.

Он ткнул пальцами вдоль склона горы, в сторону непроходимых на первый взгляд джунглей.

– Если повезет, доберемся завтра. Надо бы подогнать спутник и посмотреть, что там у них на Земле творится…

– Нет, Варгас, вы не договорили, – упрямо продолжила Линда.

Она умела быть очень упрямой. Особенно когда ее считали бесполезной идиоткой, недостойной знать правду.

– Какой основной функционал СБ?

Несколько секунд ей казалось, что он не ответит. Потом Варгас свернул карту и уже привычно умостил подбородок на сплетенные пальцы – не в этой ли позе сидел и мистер Смерть над своей шахматной доской?

– На Земле сейчас около пятнадцати миллиардов населения, – ровно проговорил он. – Из них около одной десятой процента психики. И согласно последним подсчетам, около одного процента психиков – одаренные. Это порядка ста пятидесяти тысяч. Население небольшого города. Они, как и все остальные, умирают. Некоторые насильственно. Некоторые из них психически нестабильны, некоторые просто психопаты. Почему, по-вашему, разумная жизнь на Земле еще существует?

Линда заморгала. Действительно, почему? В юности, особенно после того дня на Трафальгарской площади, она часто задумывалась, до чего же опасен Дар. Что, если кто-то из СБ просто слетит с катушек и устроит светопреставление вместо обычной демонстрации силы? Что, если…

– Я не знаю, – нахмурилась она. – Но могу предположить, что на Земле и в поселениях Триады Дар почему-то не действует так, как во внешних мирах.

– Бинго, – улыбнулся Андрей.

Линда даже возгордилась на миг – все-таки она не была в его глазах окончательной тупицей.

– Вы же наверняка помните историю с Аквамарином, – продолжил Варагас. – Это первый в истории случай полного прорыва инферно. Способность прорыва, настолько тотального, что уничтожает все разумное население планеты, появляется у одаренных только на внешних мирах.

Девушка моргнула. Это было разумно, это было логично, но…

– А что, если они захотят вернуться? На Землю или хотя бы на Марс?

– Бинго в квадрате. Они не могут вернуться. Закон это запрещает. Миссионеры навсегда остаются во внешних мирах.

– И вы сейчас?..

– И я сейчас.

– И Леонид? Вы ни разу не виделись с ним после того, как он покинул Землю?

Варгас нахмурился. Похоже, она затронула не самую приятную для него тему.

– Есть такое место в поясе Койпера, – тихо сказал он. – Лиалес. Что-то вроде санатория для вышедших на покой сотрудников ЦТС. Хотя, по сути, это тюрьма. Иногда там предоставляют возможность свиданий с родными, в том числе тем, кто еще находится на службе.

И Линда невольно представила – или все же прочла, ведь психическая аура вернулась к ней здесь, в реальном мире? – плывущую среди астероидного потока огромную серую тушу из металла и камня. Солнце оттуда кажется бледным маленьким пятном, но те, кто живет – доживает – внутри, не видят даже этого пятнышка… Кто добровольно подпишется на такое?

Будто прочитав, в свою очередь, ее мысли, Варгас сказал:

– Им разрешают оставаться во внешних мирах до прибытия колонистов. А потом дальше, и дальше, и дальше, новые и новые миссии. Или Лиалес.

– Но если они захотят вернуться на Землю? Если нарушат закон?

– А вот для этого, – широко и неприятно улыбнулся ее собеседник, – и существует спецназ СБ ЦТС.

Линда прижала ладони к щекам. Наверное, она всегда отчасти догадывалась, но одно дело – смутно подозревать, другое – услышать признание из уст того, кто сам только что стал изгнанником, кто никогда не вернется на Землю, а если вернется, то будет убит своими же сослуживцами. И он готов был убить брата… Как это возможно? Она бы никогда и пальцем не тронула Ли, сотвори та что угодно, а ведь они не росли вместе с самого детства. И еще сеньора Варгас… их мать.

– Как она вас отпустила?

Андрей пожал плечами.

– Она отпустила Лео. Что касается меня, то не делайте вид, будто не заметили. Мать никогда меня особенно не любила.

– Но почему?

– Она очень, очень любит Лео. А у нас братом… были терки, скажем так.

Линду немного насмешил жаргонизм, и все же оставалось в этом что-то неестественное, недоговоренное.

– Это же он виноват перед вами, а не вы перед ним.

– Вы так думаете?

– Это он оставил вас в колодце.

Варгас снова улыбнулся своей поганой улыбкой, от которой сразу становилось понятно, что в следующий момент он брякнет какую-то гадость.

– Вы любите старую кинофраншизу? «Игру Престолов» не смотрели?

– Нет, и какое отношение…

– Там была одна хорошая фраза. «Ланнистеры всегда платят по счетам».

Андрей реально ухитрился изменить траекторию движения одного из спутников первой экспедиции, видимо, у СБ были нужные коды доступа. Картина, появившаяся на голоскрине, ему не понравилась настолько, что Линда растерялась. По сути, та же деревушка, что в мыслезаписях Ли, тот же лес и горы, только между деревней и скалами вырос четырехугольник – или, скорее, даже пирамида – грубой постройки, отдаленно напоминающий сооружения майя в Чичен-Ице. Только ступеней было меньше, чем помнилось по снимкам и вид-стримам, не девять и не шесть, а всего четыре. На вершине пирамиды велась работа, там укрепляли на плоской платформе деревянные столбы, тоже четыре.

– Странно, – сказала Линда, глядя на постройку из-за плеча Андрея. – Не слишком ли продвинуто для неолитической культуры?

– Все ранние культуры Мезоамерики и Южной Америки были формально неолитическими, что не мешало им возводить здоровенные храмы и рыть каналы, – буркнул эсбэшник.

Четырехступенчатый зиккурат облепили люди. Часть вырубала из камня лестницы, часть завершала работы на крыше. Андрей приблизил изображение, и стало ясно, что главная пчела в этом улье – высокий широкоплечий человек с лицом отца Леонида. Глаза Варгаса опасно сузились.

– Это точно не ваш брат?

– А вы точно не мать Тереза?

После утреннего разговора он был явно зол – похоже, любая откровенность давалась ему с трудом. Линда примирительно улыбнулась, но он, кажется, не заметил, всматриваясь в проекцию.

– Вы видите Ли?

Она покачала головой. Ли на стройке не было, возможно, она пряталась в одной из хижин.

– Я ее чувствую. Намного сильнее, чем на Земле. С ней все в порядке, только, кажется, плечо болит. Я могу с ней поговорить…

– Не надо, – резко оборвал ее Варгас.

– Но почему? Мы можем узнать намного больше, чем глядя на съемку…

– Потому что мы не знаем, на чьей она стороне.

– Что?

– То, что слышите. Достаточно, что она чувствует вас и может рассказать своему дружку-серафиму, что мы явились.

Серафиму? Ах да. Линда вспомнила дурацкий сон. Смерть и второй, крылатый, назвавшийся серафимом. Хотя Смерть, в конечном итоге, оказалась достаточно реальной…

– Почему дружку?

– Потому, что он ее все еще не убил и не освежевал.

– С какой стати…

Андрей чуть сдвинул фокус, и у Линды перехватило дыхание.

Вокруг храма, или что они там сооружали, стояли кресты. Ровно четыре креста, по четырем сторонам постройки, направленных, как указывала координатная сетка спутника, на четыре стороны света. На них висели тела. Кадры были достаточно четкими, чтобы увидеть – висящие мертвы, кожа с них содрана, а в груди зияют жуткие дыры, как будто…

– Как будто им вырвали сердце, – любезно и совершенно ненужно подсказал Варгас.

– Перестаньте меня сканировать!

– Я не сканирую. Вы очень громко думаете.

– Но что это значит?

– Это значит, – рявкнул Андрей, – что с приходом вашего серафима довольно невинный солярный культ с редкими человеческими жертвоприношениями превратился во что-то типа культуры ацтеков, где человеческие жертвы были обыденностью. И сейчас эти прекрасные ребята строят храм, видимо, для того, чтобы приносить жертвы своему новому божеству с большей эффективностью.

– И все эти выводы вы сделали по четырем распятым телам?

Варгас окинул ее неопределенным взглядом, затем отключил изображение и встал.

– Вы правы. Незачем пялиться на снимки, надо все осмотреть самим. И пожалуйста, если у вас есть способ закрыться от своей Ли, воспользуйтесь им немедленно.

Есть хотелось жутко. У Андрея в кармане нашлись остатки недоеденного армейского рациона, и он отдал их Линде. Но все равно теперь, когда жажда отступила, голод терзал ее так, что мутилось в голове. Они спустились с горы – Варгас легко, Линда с трудом, то и дело оскальзываясь на грязи и каменных осыпях, – и углубились в лес, следуя указаниям комма.

Поначалу, пока они не успели отойти от скал, было довольно светло. Приглядевшись, Линда поняла, что здешние джунгли сильно отличаются от земных. Наряду с темно-зеленым пигментом в листьях явно присутствовали каротиноиды, что придавало им красноватые и багровые оттенки. Как будто осенний лес на Земле – или как будто растения сбрызнули кровью. Затем кроны сомкнулись над ними. Дышать стало тяжело. Идти мешал густой, уже абсолютно бордовый подлесок. Запахло болотом.

Вскоре они наткнулись на рощицу колючих деревьев, с ветвей которых свисали оранжевые грушевидные плоды. Линда потянулась за плодом, но Варгас без церемоний шлепнул ее по руке.

– Может, они съедобные, – жалобно простонала Линда.

– А может, нет. Вы как будто дальше огорода своей бабушки никуда не выезжали.

Он был прав, и, по сути, так и было – все ее экспедиции, и ранние, и более поздние дипломные, проходили в условиях знакомых и комфортных, а за маршрут и снабжение всегда отвечала не она.

– Ну и что мы будем есть?

– Тише…

Он остановился и крепко, до боли, сжал ее локоть.

Через секунду это ощутила и Линда.

Люди. В джунглях они были не одни. Люди стекались к деревне со всех концов Великого Леса – одиночки, пары и группы побольше, они шли по незаметным тропкам или вовсе без троп, они спешили принять участие в грандиозном строительстве. Они были не очень близко – две-три мили, – но и недостаточно далеко, чтобы путники могли чувствовать себя комфортно.

– Что будем делать? – шепнула она.

– Как что? Идем за ними. И придержите язык.

К вечеру лес поредел. Здесь скальный отрог снова проник в джунгли длинным серо-розовым языком с проплешинами осыпей. Они сделали привал чуть повыше, среди невысоких, похожих на земные лиственницы деревьев. От голода Линда уже готова была глодать их кору. Солнце, почти золотое днем, к закату снова налилось болотной зеленью и рухнуло в лес, напоследок окрасив его красноватую шкуру в бутылочно-зеленый морской цвет. По темнеющему небу забегали огромные изумрудные протуберанцы.

– Почему северное сияние тут видно так далеко на юге? – спросила Линда, запрокинув голову.

Она сидела на тощей подушке из хвои, поджав ноги и чувствуя, как тело медленно остывает после дневной жары на поднявшемся ветерке. Ветер принес запах дыма. Значит, они уже недалеко.

– Его тут видно по всей планете, – ответил Варгас, снова возившийся со своим коммом. – Очень мощная магнитосфера. Иначе жизнь здесь была бы невозможна. Звезда Лейтена переменная, то вспыхивает, то снова тухнет, вообще непонятно, как тут смогла сформироваться такая богатая биосфера и даже разумная жизнь.

«Которую мы чуть не убили». То, что представлялось почти абстракцией в ее неполные двадцать, то, что потом было неразрывно связано со страхом и болью после прикосновения инферно (кстати, почему ее больше не пугает и не отвращает Варгас? Привыкла или что-то изменилось в его ауре?) – здесь это превратилось в твердую и ничем не прикрашенную реальность. Они убивали разумных. Не на всех планетах, но из нескольких десятков, освоенных земными колонистами, уже на дюжине или около того.

– Зачем мы их убиваем? – вслух спросила она. – Мы не столкнулись ни с одной цивилизацией, достаточно развитой, чтобы нам противостоять или хоть чем-то угрожать.

– Вам выдать официальную версию? – обернувшись, хмыкнул Варгас.

В зеленовато-фиолетовых сумерках его смуглое лицо казалось очень бледным, почти белым. Или действительно побелело за время путешествия по ржавой равнине? И он стал еще больше похож на типа в черном, который был Смертью. Не их с Варгасом, но, наверное, чьей-то смертью…

– Скажите правду.

– Не уверен, что знаю правду, а то, что я думаю, вам не понравится.

Он выпрямился и отключил голоскрин.

– Осталось около пяти миль. Завтра дойдем.

Но они не дошли.

Запах дыма усилился. Слишком сильный, чтобы его источником были деревенские очаги. Пожар? Линда завертела головой, но Андрей уже прижал палец к губам и указал на джунгли внизу. Там среди деревьев плясала оранжевая искра. Костер. Недалеко от них, не дальше полумили.

– Я схожу посмотрю, – сказал эсбэшник. – Вы пока посидите здесь.

Прежде чем Линда успела осознать, что делает, она вцепилась ему в руку.

– Не оставляйте меня одну. Я пойду с вами.

Боги, какой жалкой она, наверное, выглядела в его глазах!

– Линда, – мягко проговорил Варгас, высвобождая руку. – Ну что вы как маленькая. Мне вы только помешаете. Если хотите, следите за мной психическим зрением. Вас же, кажется, уже от меня не тошнит?

Прежде чем она успела ответить, он сделал шаг назад и растворился в сумраке. И Линда осталась одна.

Ли очнулась от того, что солнце щекотало ресницы, и от слабой, тупой боли в правом плече. И еще от чего-то. От живого присутствия. Рядом был человек.

Она открыла глаза и зажмурилась. Кто-то откинул циновку, закрывавшую вход в хижину, и утренние косые лучи солнца били ей в глаза. А еще кто-то гладил ее больное плечо. Нет, не гладил, массировал. Остро и резко пахло чем-то растительным, вязким и горьким, одновременно похожим на мяту и на полынь.

Она перевела взгляд. Кто-то, сидящий рядом, улыбнулся ей странной зеленозубой улыбкой:

– Привет, Ли. Очухалась?

Она вздрогнула и попыталась отползти и только спустя секунду сообразила, что никаких зеленозубых монстров рядом нет. Просто атлант пережевывал целебные листья растения мангари, которые местные использовали для заживления ран, и методично накладывал получившуюся жижу ей на раненое плечо. Ли завертела головой. Больше в хижине никого не было – только корзина, наполненная плодами, на полу, тыква с водой, чашки и несколько брошенных одеял и циновок.

– Что вы делаете? – хрипло спросила она.

Очень хотелось пить. Атлант, сплюнув зеленую слюну прямо на пол, налил воды в глиняную чашку, поднес ей к губам и только после этого ответил:

– Разве не очевидно? Лечу тебя. Тебя ударил ягуар.

– Какой ягуар?

– Уцана-Уби, ты же слышала. Точней, один из его слуг, но он представлял себя ягуаром, и у него была боевая перчатка с отравленными когтями, так что рана погано выглядела.

Ли покосилась на собственное правое плечо. Там пульсировала тупая боль, а по коже расползлась зеленая, стремительно буревшая блямба из пережеванных листьев. Пять полосок. Пять следов от когтей.

– Где остальные? Вождь и ее семья?

– Ну, – атлант вылил часть воды на руки, потому что резко пахнущая масса, как уже знала Ли, здорово окрашивала кожу, – я попросил их отселиться.

– Ты выгнал Матлал из ее дома?

– Не выгнал, а попросил. Они мешали.

Голос Леонида звучал обиженно, будто он готовил ей на день рождения чудный подарок, и подарок был принят холодно.

– Теперь тут живу я. И ты.

Ли громко фыркнула. Звучало достаточно дико, чтобы быть смешным.

– С какой стати? Кто дал вам право решать за меня?

– Ты валялась в отключке больше десяти дней. Извини, что не спросил. Слушай…

Он отряхнул кисти рук и наклонился к ней так близко, что она ощутила его пахнущее мангари дыхание у себя на лице и тепло, почти жар, его тела. Нельзя сказать, что это было совсем неприятно.

– Ты спасла меня. Я впечатлен.

– Спасла?

– Ну ладно, не спасла. Я бы его сам, конечно, поджарил, тем более что среди человечков даже не было истинного воплощения. Но тело доброго отца Леонида они бы точно попортили, а зачем? Хорошее же тело.

Хорошее. С этим Ли не могла не согласиться. Сейчас, когда гигант нависал почти вплотную, стало видно, что лицо его заметно помолодело. Резкие морщины, шедшие от носа к уголкам рта, разгладились. Кожа вокруг глаз, раньше рассеченная «гусиными лапками», выглядела упругой и свежей, он словно лет десять-пятнадцать сбросил. А на голове уже курчавились короткие черные волосы. Глаза в обрамлении длинных темных ресниц тоже… впечатляли.

Как будто подслушав ее мысли, атлант сделал то, чего она точно не ожидала. А именно, наклонился еще ниже и прикоснулся губами к ее губам. На секунду Ли замерла. Губы Леонида были мягкими и теплыми, прикосновение приятным… очень приятным… не чрезмерно настойчивым, почти дружеский поцелуй. В следующую секунду она резко отодвинулась, охнув от боли в плече.

Атлант обиженно заморгал.

– Что не так? Вы, люди, разве не так целуетесь? Я видел не раз, плюс у отца Леонида, до того, как он стал отцом, опыт тоже был не из слабых.

Еще бы, сердито подумала Ли. У такого красавчика. На нем наверняка висла куча баб. Да чего там – она сама положила на него глаз еще на стандартном дебрифинге и инструктаже перед стартом миссии.

– Вы не отец Леонид.

– И это настолько плохо?

Атлант улыбался, довольно криво, но обаятельно.

– Вы какая-то тварь из другого мира, явившаяся неизвестно зачем в нашу вселенную.

– И это мешает нам целоваться?

Линда ощутила, как щеки стремительно краснеют.

– Ну, правда, Ли, ты же взрослая. Какой взрослый человек может наверняка сказать о своем партнере, что тот не какая-то тварь из другого мира?

Он явно насмехался над ней, но не зло. И его руки были теплыми, очень теплыми. Теплей, чем у обычного человека. Не поддавайся, Ли, он морочит тебе голову, это более чем очевидно. Но зачем?

– Слушай, ты мне и так нравилась, – продолжил атлант. – А тут выбежала ради меня в грозу, предупредила, рискуя жизнью. Меня никто никогда не спасал. Не помогал. Мне даже в голову не приходило, что такое возможно. Это меня очень удивило… тронуло… да черт, не знаю, как сказать. Я хотел сделать для тебя что-то приятное. Даже эти дурацкие горькие листья жевал. Правда, они реально целебные.

Говоря все это, он протянул руку и вытащил из корзины оранжево-желтую спелую тгуйю.

– Ладно, не хочешь целоваться, пожуй хотя бы фрукт.

Ли рассмеялась. Это парень сам был тот еще фрукт, хотя ему, может, сто миллиардов лет и он пережил сотню галактик. Приняв тгуйю, она впилась в нее зубами, и сладко-терпкий сок потек по щекам.

Выбралась она из хижины ближе к вечеру, когда Леонид ушел по делам, и увиденное ей не понравилось. Храм рос со сказочной быстротой. Были готовы уже три уровня пирамиды, каждая ступень высотой более двух метров – разве в силах туземцев возвести такую постройку за десять, или сколько она провалялась в горячке, дней? От храма и до скал раскинулся огромный лагерь с палатками, целый городок, там, кажется, было даже что-то вроде небольшого рынка. Магануцли, те, что отдыхали от работы, болтали и смеялись, обменивали на товары связки разноцветных раковин, в общем, жизнь била ключом. В основном это были молодые мужчины, но попадались и женщины, некоторые даже с детьми, – наверное, пришли с мужьями.

Ли ощутила укол совести. Для нее отвели целый огромный дом, а куча людей ютилась тут под открытым небом, и сезон гроз был не за горами. Судя по съемкам первых двух экспедиций, грозы тут достигали чудовищной мощи, молнии распахивали все небо, а с гор лились потоки воды, смывая все на своем пути. Поэтому местные ставили хижины на сваи, но лагерь строителей точно подмоет.

Она присела на моток лианы, из которой местные, похоже, сооружали канаты, – все-таки после долгой болезни пошатывало. Но сейчас встала, решив, что надо разыскать атланта. Не собиралась она занимать большую общинную хижину, тем более с ним. Надо было разместить там хотя бы детей.

Тут ее внимание привлекло что-то еще. Дети. Кучка смуглых, обвешанных кожаными амулетами малышей собралась неподалеку от пирамиды. Там в землю были вкопаны несколько деревянных столбов. Дети смеялись и швырялись камнями во что-то, невидимое Ли. На секунду представился пойманный белый ягуар. Она подошла поближе, так, что смогла разглядеть площадку поверх детских голов, и вздрогнула. На земле, привязанные к столбам веревками, протянутыми через кожаные ошейники, сидели – или, скорее, лежали – пятеро пленников. Руки у них тоже были скручены ремнями или веревками за спиной. Среди них она узнала и того, кто передал атланту привет от Уцана-Уби, ведь однажды увидев ауру человека, ее уже ни с чем не спутаешь. Все были в чудовищном состоянии, избитые, окровавленные, с черными, заплывшими синяками лицами. И сейчас от них не разило ни мокрой кошкой, ни угрозой – только мочой, нечистотами и кровью.

Надо было отогнать детей и дать пленникам воды. Линда уже открыла рот, но тут сзади на ее здоровое плечо легла тяжелая рука.

– Не стоит, Ли, – проговорил Леонид. – Они бы тебя не пощадили.

Она сжала зубы и процедила:

– В твоей вселенной не слышали слово «милосердие»?

Когда она успела перейти на «ты»? И на каком вообще языке она сейчас с ним говорит? На родном шведском, ведь в английском нет различия? Мысль мелькнула и исчезла.

– Их надо хотя бы напоить.

– Хорошо. Если таково твое желание, – с неожиданной покладистостью согласился Леонид.

Он отдал короткое распоряжение сопровождавшей его паре воинов – видимо, после той ночи принял меры предосторожности. Те шуганули детей и, набрав воды из большого корыта, откуда пили строители, поднесли пленникам.

– Что ты собираешься с ними делать?

Она обернулась, чтобы взглянуть ему в глаза. Снизу вверх. В его зрачках плескался закат, почему-то не здешний, фиолетово-зеленый, а алый, как на Земле.

– Я их отпущу после того, как мы закончим работу.

– Правда?

– Конечно, правда, – улыбнулся атлант.

Почему-то от этой улыбки ее пробрала дрожь, и она страстно пожелала очутиться не здесь, а на Земле, в Мальме, в домике мамы Линни, и чтобы в камине горел настоящий красный огонь и на решетке пеклись яблоки с корицей.

– Так вот какое оно, твое счастье, Ли, – протянул гигант, и в его голосе ей послышалась нотка разочарования.

Той ночью она плохо спала. Поначалу опасалась, что в общинный дом заявится Леонид. Вдруг ему приспичит продолжить утреннее ухаживание? И вдруг оно окажется далеко не столь деликатным? В прежней жизни ей мало что угрожало. Изнасиловать психика – если, конечно, не застать врасплох – может только более сильный психик, который сумеет парализовать волю жертвы. Но зачем вменяемому психику такое счастье, ведь все ридеры и операторы еще и неплохие эмпаты, и часть мучений жертвы достанется и им. Исключение составляли разве что одаренные, у них с эмпатией было как раз не очень, но даже по сравнению с невеликим числом психиков этих были считаные единицы. А вот что задумал атлант – этого она не понимала и, по-честному, не хотела понять.

Потом мешали набившиеся в хижину насекомые. Они зудели и кусались, Ли зло расчесывала руки. Откуда их столько набралось? Чуть ли не библейское нашествие. А когда она наконец заснула, ей приснилось странное.

Ей приснилось, что Леонид, ласково улыбаясь, несет ее на руках. Несет по лестнице, на вершину своей пирамиды, где стоит чудесный резной навес – как на свадьбах, которые иногда попадались в вид-стримах. Навес был украшен цветами. Под навесом их ждала Матлал, в ожерелье из раковин, цветов и стеклянных бусин, и неожиданно живой Ураоцли с большим церемониальным ножом из черного, тоже похожего на стекло камня. Там стояли и другие жители деревни, все возбужденно-радостные. Леонид возложил ее на красивый алтарный камень, ободряюще ей улыбнулся. Ударили барабаны. Жрец Ураоцли, мертвый, но живой, занес нож и вонзил ей в грудь. Было почти не больно. Потом Леонид опустил руку в распахнутую рану, отодвинул в сторону ребра и вырвал ее бьющееся сердце. И вонзил в него зубы, еще зеленые после целебного растения мангари. Из груди Линды вырвался яркий изумрудный луч, ударил в небо и пробил небесную твердь, по которой ходят птица-Луна и птица-Смерть, ходят друг за другом и не могут догнать. Твердь раскололась, птицы упали вниз, роняя перья, и каждое перо превращалось в белого ягуара. А луч полетел дальше, сквозь время, сквозь космос, сквозь ржавое небо без солнца и звезд, и рухнул в ржавое безводное ущелье, прямо в глаза умиравшей там Линни. Стоявший рядом с ней темноволосый парень в серой форме СБ сощурился и прикрыл лицо рукой, и лицо это показалось Ли немного знакомым, словно она видела его или кого-то, похожего на него, прежде…

Ли проснулась с криком. Атланта рядом не было. За щелястыми стенами общинного дома занимался новый, цвета малахита и пера зимородка, рассвет.

Беспокойство мучило ее все утро, и к полудню, набравшись решимости, она отправилась к палатке Матлал. Та могла бы выбрать любую из хижин, но предпочла расположиться посреди временного рабочего лагеря – может, так ей было легче присматривать за строителями, чтобы не разворовали у ее сородичей остатки живности и не буянили.

Палатка была большая, как и положено вождице, сложенная из шерстяных одеял на деревянном каркасе. Одеяла, цветастые, с изображениями лам, растений, солнца и лун, изрядно запылились. Ли мимолетно подумала, до чего же это странно – народ, способный создавать такие чудесные ткани, возводить зиккураты и вырезать искусные поделки из кости и раковин, так и не вышел по развитию из эпохи неолита, не добравшись даже до медного века. Почему? Неужели оттого, что ими правили жестокие и дикие боги? И принесет ли им атлант, как сулил, процветание или, наоборот, повергнет в еще большие бедствия?

Матлал штопала рыбацкую сеть. Работы она не чуралась и делала ее проворно. Завидев гостью, она отложила сеть и приветливо помахала Ли.

В этот час лагерь был почти пуст, все трудились на стройке, так что можно было поговорить безопасно, даже не прибегая к телепатии. За прошедший месяц Ли в совершенстве выучила их язык. Обычно лингвобиологи не затрудняли себя изучением чужой речи, да и зачем, если прекрасно можно объясниться с помощью психических способностей. Но в последнее время мысленная речь тяготила Ли. Стоило открыться, и наваливалось слишком многое, будто сама раздутая магнитосфера планеты хотела ворваться к ней в голову и начать там хозяйничать.

– Матлал-ами, агуэйра да.

«Приветствую тебя, уважаемая Матлал».

Та снова кивнула и улыбнулась, демонстрируя крупные, удивительно здоровые для ее лет зубы. Язвы с лица женщины уже сошли, оставив после себя на смуглой коже бледные обесцвеченные пятна.

– Агуэйра, аппаничи.

«Приветствую, избранная».

Линде не нравилось, что местные с легкой руки Матлал начали называть ее «избранной», но кличка прижилась. И сложно было их упрекнуть, учитывая повышенный интерес их нового божества к Ли.

– Почтенная, скажи мне, что будет с пленниками?

– Тебя заботит их судьба?

Матлал неодобрительно причмокнула.

– Они покушались на великого Майнгаллу и будут повержены.

– Он обещал мне их отпустить.

Взгляд вождицы стал пристальным.

– Линда-ами, ты нравишься богу Солнца, и он знает, что у тебя доброе сердце. Он не хочет тебя огорчать. Но правда в том, что чужакам каждое утро пускают кровь и замешивают на ней раствор для камней. Не приникай к ним душой, потому что они умрут.

…Каждое утро замешивают раствор на крови. Не стоит делать вид, что тебя это сильно удивило, дорогуша.

Матлал явно не хотелось продолжать разговор, но Ли сжала ее предплечье и немного – совсем чуть-чуть – подтолкнув, спросила:

– Для чего Майнгалла строит святилище?

Толчок был не сильным, но глаза вождицы закатились, словно та впала в транс. Ли обругала себя за то, что не рассчитала силы, и уже хотела оставить женщину в покое, когда та глухо проговорила:

– Майнгалла хочет убить старых богов. Довольно Четверым владеть миром людей, ведь они не люди, а кровожадные оборотни. Майнгалла принесет их в жертву, и его власть продлится тысячу лет на благо народу магануцли.

Линда не удержалась и все же заглянула туда, где была сейчас Матлал.

Синий ворон, красный койот, черный змей и белый ягуар вели странный ритуальный танец на вершине пирамиды. В центре стоял тот самый алтарный камень, а на камне дергался связанный по рукам и ногам парень из ржавой пустыни, из ее недавнего сна. Потом четыре воина подошли к божественным животным со спины и вонзили в них копья. Четыре бьющихся сердца вырвали из груди богов-зверей, и атлант, стоявший там же, у алтарного камня, разорвал каждое из них, и выпил кровь, и наполнился новой невероятной силой. Крылья из света взметнулись у него за спиной и от края до края закрыли небо…

– Матлал-ами, – она не слишком деликатно тряхнула женщину за плечо, и взгляд вождицы снова стал осмысленным. – Я тоже это видела и верю тебе. Но кто тот человек на камне? Почему он тоже в этом участвовал, ведь он не ваш бог?

Если он, конечно, вообще существовал, а не был плодом ее воображения или сном, ворвавшимся в видения Матлал под силой психического давления.

Женщина долго смотрела на нее, а потом с неожиданной злобой спросила:

– Почему бы тебе самой не спросить у Майнгаллы, рыжеволосая шлюха, крадущая мысли?

Ли отшатнулась, как будто получила пощечину. Никогда еще Матлал так с ней не говорила. Но времени обижаться не было, да и, если честно, получила она по заслугам.

Вечером, когда небесный Майнгалла скрылся в привычном уже нефритовом зареве, она выскользнула из хижины. Атланта нигде не было видно, за что Ли усердно поблагодарила местных богов. Пленники, все такие же грязные, избитые и полуживые, валялись у столбов. По крайней мере, им стали теперь давать воду – как Ли подозревала, не благодаря ее заступничеству, а потому, что без воды было труднее выкачивать кровь. Дети разбежались по хижинам и палаткам, но у столбов маялся долговязый охранник, одолеваемый то ли чесоткой, то ли блохами, то ли чем-то похуже. Он непрерывно скреб у себя в паху, под куцей набедренной повязкой – может, все еще донимали насланные атлантом язвы?

Отвести глаза ему было легко. Можно было и просто вырубить, но Ли не хотелось тратить силы. Она заметила в последние дни, что психические способности заметно усилились, вон и Матлал хватило самого слабенького ее толчка. И все же для того, что она задумала, понадобятся все возможные ресурсы.

Охранник уронил копье и отправился за зиккурат ловить невидимую собаку, которая якобы украла еду из его миски. Ли приблизилась к пленникам. Из их пятерки лишь один выглядел сохранившим остатки сознания, тот самый, что показался ей в грозу ягуаром. Может, он тоже был аппаничи, избранным своего божества.

Ли присела рядом с ним на корточки и тихо сказала:

– Я освобожу тебя, если ты отведешь меня к Уцана-Уби.

Разбитые губы пленника шевельнулись и искривились в жутком подобии улыбки, учитывая, что вместо зубов у него во рту были окровавленные осколки. Над его ранами летали сонные вечерние мухи, и пахло от него так, будто он умер не меньше недели назад.

– Рыжая ведьма, – просипел он. – Уцана-Уби мочится на твоего бога. Он выпустит ему кишки, он…

– Успокойся. Он не мой бог. И мне нужно знание, которое есть у Уцана-Уби. Как ты думаешь, он обменяет знание на твою жизнь или ты слишком незначителен?

Прошли секунды, и пленник медленно повел головой слева направо – местный жест, аналогичный кивку.

«Посмотрим, – подумала Ли. – Посмотрим, насколько я сумасшедшая и насколько Уцана-Уби ценит своих избранных».

Перерезав веревки украденным в хижине ножом, она легонько подтолкнула туземца – достаточно, чтобы он смог идти, но не слишком сильно, чтобы ему не пришло в голову вырвать нож и попытаться ее прикончить. Они прошли по площади, образовавшейся вокруг стройки, мимо рядов палаток, мимо рабочих, валявшихся на циновках и прямо на земле, мимо общинной кухни, где готовился ужин и откуда несло горелой зерновой кашей, мимо гор камней, мотков веревки, чанов с застывшим красноватым раствором и строительного мусора и углубились по хорошо натоптанной тропе в лес. Никто их не заметил благодаря психической завесе, и только сам пленник хмыкнул и уважительно пробормотал:

– Сильная ведьма.

В лесу было неспокойно. То тут, тот там вспыхивали ауры тех, кто торопился, кто уже почти опоздал на стройку. Ли прислушалась к более привычным ей животным и услышала тишину. Похоже, птиц и зверей разогнали на многие мили. То ли их выбили охотники, добывавшие еду для лагеря, то ли распугал шум стройки – а может, и присутствие более крупного, более опасного хищника. Ли чуяла в воздухе запах мускуса и шерсти, за каждым древесным стволом ей чудился блеск желтых глаз. Уцана-Уби был близко.

Пробиваясь сквозь подлесок, они вышли к реке, которая начиналась ручейком в горах, но тут уже набирала силу и бежала по глинистому руслу шириной ярдов десять. Вода в ней днем была красноватой, возможно, от палых листьев, а сейчас казалась черной. В спокойной заводи у корней мощного, похожего на гигантский папоротник растения плавились бледные отражения – Птица-Луна и Птица-Смерть, два спутника Сердолика. Туземец, все это время топавший впереди, обернулся и показал, что надо перейти реку.

– Конечно, надо, – вполголоса пробормотала по-шведски Ли, – пересекая реку, попадаешь из мира живых в мир мертвых и духов, разве не так?

Туземец, не понявший ее слов, заворчал.

– Придержи свои заклинания, ведьма. Уцана-Уби намного сильнее тебя и твоего господина.

– Даже не сомневаюсь, – почти весело ответила Ли и ступила в воду, неожиданно холодную и быструю.

Она наполовину ожидала, что пленник накинется на нее, вцепится в горло и попытается утопить, но ничего такого не произошло – туземец даже подал ей руку, когда она поскользнулась на неровном дне. Глубина тут была по пояс, но течение стремительное, а под водой прятались намытые с гор камни. Ли порадовалась, что в последние дни дождей не было, иначе реку им бы точно не перейти.

Они выбрались на тот берег, и пленник остановился.

– Пришли?

– Дай мне свой нож, – потребовал он.

Ли с сомнением покачала головой. Свет двух лун, мертвецки-зеленых, тонущих в полотнищах здешней вечной Авроры, придавал лицу туземца совершенно трупный вид. Даже проступили как будто снова полоски и пятна белой глины. Только тут Ли поняла, что у него и его собратьев – единственных среди местных – не было на руках и теле следов язв. Неужели их защитил Ягуар? Еще три месяца назад она посмеялась бы даже над возможностью подобной мысли, анималистические боги древних остались лишь на наскальных рисунках, на мозаиках, в покинутых земных храмах. Но только не здесь, на Сердолике. Она повидала уже достаточно, чтобы поверить в любую чертовщину.

– Нет, – ответила она. – Скажи, что нужно сделать, и я это сделаю.

– Ты не сумеешь, ведьма, – осклабился он. – Ты не знаешь тайного знака, и рука твоя не тверда.

Ну почему же. Несложно было проникнуть в его память и увидеть, как раз за разом воины под священные песнопения выводят друг у друга на груди грубое изображение вставшего на дыбы ягуара, острием по коже, так, чтобы выступила кровь. Она крепче сжала костяной клинок и ткнула пальцем в покрытую синяками и ссадинами грудь туземца.

– Я вижу шрам.

Шрам действительно виднелся даже сейчас, под всеми кровоподтеками.

– Я знаю, что должен быть амулет. Где он?

– Его отобрали слуги ложного бога. Однако Уцана-Уби откликнется и так. Ну что же ты медлишь, женщина? Или боишься крови?

Крови она не боялась, но никогда прежде не занималась резьбой по человеческому телу. Ли зажмурилась. Знак горел под веками белым холодным огнем. Она провела первую линию. Туземец резко втянул воздух, но не вскрикнул.

Варгас бесследно растворился в темноте, но Линда быстро подавила панику. Помогла, как всегда, обида – ее вновь сочли непригодной, лишней, обузой. Она ухмыльнулась, вытерла злые слезы с глаз. Что ж, эсбэшник, возможно, опытный убийца, но у лингвобиологов свои таланты.

Проникать в ауру Варгаса она не стала – он был и оставался одаренным, и такое соседство при близком контакте все же ее тяготило. Но над джунглями парила сова или местный аналог совы, большая птица с мягкими серыми перьями. Ее ночное зрение, в сто раз более острое, чем человеческое, и позаимствовала Линда. Теперь она могла видеть завязывающиеся на ветках бутоны, и промельк мыши в траве выше по склону, и блеск двух лун в воде ручья – с высоты пятидесяти метров лес раскинулся огромной чашей, в которой перекатывались ночь и огонь.

Сова легко нашла крадущегося по лесу человека. Надо отдать Варгасу должное – он скользил, тень среди теней, будто вечно ходил по этим джунглям. Впрочем, что она, Линда, о нем знает… Сова крикнула и заложила круг. Эсбэшник поднял голову и махнул рукой, то ли увидев ее, то ли почувствовав.

Птица, обогнав его, полетела к поляне с костром. На поляне было многолюдно. Более трех десятков воинов, обряженных в набедренные повязки и ожерелья из когтей, измазанные белой глиной так, что она напоминала пятна на звериной шкуре, выстраивались в круг. Похоже, для какого-то ритуала или священной пляски. В правой руке они держали костяные ножи, а на левой у каждого было что-то вроде когтистой перчатки. Двое воинов постарше в центре круга, один в пышном головном уборе из перьев цапли, второй – с наброшенным на голову капюшоном из шкуры пятнистого зверя, с ножами из вулканического стекла, мерно раскачивались и то ли пели, то ли рычали. Третий, в таком же зверином убранстве, бросал в костер пучки резко пахнущих и быстро горящих трав. Над поляной стлался пряный, приторно-терпкий дым.

Птица-Сова желала убраться прочь, но Линда-Сова заставила ее кружить над поляной и смотреть, как два воина в центре пускаются в пляс, стараясь нанести друг другу удары, как круг из бойцов с костяными ножами начинает медленное, а затем все более быстрое движение посолонь, как колдун у костра палит новые травы. Было что-то еще в этом царстве огня, дыма, человеческих тел и теней, что-то, что беспокоило сову и ерошило самые мелкие перышки. То ли поднявшийся ветер. То ли отдаленный рык, идущий из джунглей или, скорее, из-под земли.

Что-то приближалось.

Жрецы-воины наносили друг другу быстрые неглубокие раны, чертя на груди у противника некий знак. Темп пляски убыстрялся. В это время в зарослях, окружавших поляну, возник Варгас. Он был невидим за рыжим кругом огня, такая же тень, как древесные стволы, невидим и полон любопытства.

«Уходи», – шепнула Птица-Сова.

Она чувствовала, как приближается тот, из-под земли, с чертами зверя и человека, она знала, что это страж подземного мира, и горе тому, кто попадется на его охотничьей тропе. Джунгли содрогались от его поступи.

– Уцана-Уби! – взывали воины.

– Уцана-Уби! – шипели, сгорая в костре, травы.

И ветер с гор называл его имя.

«Беги!» – мысленно крикнула Линда, обращаяськ Варгасу.

Она вложила в этот мысленный крик все силы, и обычного человека он отбросил бы от костра, в темноту, в глубину леса, как можно дальше от этой проклятой поляны и того, кто приближался.

Однако эсбэшник лишь досадливо отмахнулся от назойливой птицы – с такой силой, что разум совы и разум Линды разделились, и ее вновь швырнуло на заросшую лиственницами площадку в скалах.

Кругом была ночь, опоясанная изумрудными полосами северного сияния. В нем таяли две чахлые луны, огромной тенью нависала гора. В лесу, далеко внизу, горела оранжевая искра костра, и доносился отдаленный рокот, переходящий в истошные вопли. И больше ничего.

– Чтоб ты провалился, упрямый тупица, – тихо пробормотала Линда.

Она потянулась, пытаясь снова нащупать Варгаса, но ночь была пуста. Даже сова исчезла. Крики со стороны костра усиливались.

Уцана-Уби, один из четверки братьев, родившийся из шерсти на хребте Мировой Гиены, Белый Ягуар, искал сосуд для воплощения, чтобы достойно сразиться с чужаком. Он знал, что чужак пока не набрал полную силу, и спешил, не желая дожидаться остальных. Если сердце Одиночки не придется делить с братьями, вся сила достанется Белому Ягуару, и власть его укрепится. Возможно, удастся наконец-то проучить Икстли, Черного Змея, владыку вод, который раз за разом вторгался в его подземные владения, отъедая по кусочку сладкой силы-ашшрабе, той, которой питались подобные им. Одиночка тоже был частью этой силы, и в нем ее было много. Очень много, ведь он пережил свой мир.

Для борьбы с ним требовалось подходящее воплощение, могучий колдун и воин. Те, что взывали к нему из леса, были неплохи, но Ягуар был недоволен. Люди измельчали в последнее время. Не найти уже среди них воителей, подобных богам, таких, какие сходились в схватках древности, когда братья только делили этот мир и между ними постоянно вспыхивали сражения. Был утрачен секрет могучих пьянящих зелий. Возможно, Белому Ягуару, владыке тысячи душ, не стоило торопиться. Возможно, идея слиться с братьями, которую сразу предложил Ворон Уциподжан, не была столь уж плоха…

И вдруг он нащупал что-то. Этот воин его не звал. Он был чужим здесь, хотя и не столь чужим, как Одиночка, и у него была сила. Странная, непривычная сила, огромный и жуткий мир внутри и печать другого архонта… Белый Ягуар замер в нерешительности, хотя нерешительность была ему несвойственна. Достойный боец, достойное воплощение. И все же что-то сдерживало его, как заноза в лапе. Уциподжан, Птица-Пророк, говорил, что не быть добру…

Но тут зов, идущий от костра и круга пляшущих, стал совсем нестерпимым, тяга сильней собственных желаний и опасений. Белый Ягуар подобрался и сделал прыжок. До этой ночи он никогда не промахивался, не промахнулся и сейчас.

Линда все же нашла летучую мышь, забившуюся глубоко в гнездо. Мышь собиралась после заката поесть сочных плодов, но творившееся снаружи заставило ее втиснуться в щель дерева и замереть там дрожащим комочком. Линда растолкала мышь, и спустя какое-то время мелкая тварь все же выбралась из гнезда и зигзагами понеслась над лесом. Ее зрение было непривычным, странным, больше слух, а не зрение, картина складывалась из сотен и сотен плоских серых проекций.

Мышь, недовольно вереща, вылетела на поляну. Одновременно на поляну выскочил ягуар. Пятнистая черно-белая шерсть. Серая человеческая одежда. Бледные глаза зверя. Черные пятна глаз на лице человека. Прыжок. Удар. Падает в костер колдун с вонючими травами, шкура на нем начинает тлеть. Зверь идет по поляне. Распахнутые в крике рты. Переломанные шеи и ребра. Кто-то пытается бежать. Кто-то сражаться. Все тщетно. Ягуар вспарывает горло. Разрывает грудную клетку. Выжирает сердце. Лакает густую горячую кровь.

Мыши больше всего хотелось убраться отсюда, и Линда отпустила ее, потому что не желала дальше смотреть.

Рухнув в собственное тело, она прижала ладони к глазам и замерла, мелко дрожа, приходя в себя от шока. «Путы», накинутые дважды за ночь, ее вымотали, однако трясло не от усталости.

«Только не это, Варгас, только не это», – мысленно твердила Линда. Она же предупреждала. Просила его убираться оттуда! Что ему стоило послушать.

Кем бы ни была завладевшая им тварь, она точно сильнее любого психика и любого одаренного Земли, да и всей Триады. Линда не верила в богов, но других объяснений не было – местный бог или дух из какой-то извращенной прихоти решил вселиться в тело землянина. Андрею с ним не справиться. И она, Линда, осталась окончательно и бесповоротно одна.

Так прошло несколько долгих минут. Меньшая из лун успела закатиться за гору, тени стали чернее и глубже. Линда отвела ладони от лица и встряхнулась. Если она сумела справиться с тем полудетским страхом перед инферно, если сумела провести в обществе эсбэшника больше недели и не свихнуться, то что ей какой-то драный ягуар?

– Хватит отсиживать задницу, – сказала она самой себе, повторяя одно из любимых папиных выражений.

С трудом поднявшись – затекшие ноги кольнуло, голод обрушился с новой силой, – Линда начала спускаться со скал туда, где все еще тлел костер.

– По крайней мере, – проговорила она вслух, – у них должна была остаться еда. Пока они сами не превратились в еду.

Ее снова начал разбирать истерический смех, как тогда, на выходе из ущелья, но лингвобиолог переборола себя и углубилась в лес.

Интерлюдия
Андрей

Что самое обидное, колодец был неглубок. Он видел край, как тогда, в детстве, – какие-то три-четыре метра, и он выберется. Проблема в том, что сейчас и сам Андрей был невелик. Ему снова было пять лет, тощие детские руки скользили и никак не удерживались на неровной кладке. Взрослый мог бы упереться ногами в один край колодца, а спиной в другой или карабкаться, расставив руки, но ему не хватало роста.

На кромке колодца сидел двенадцатилетний Леонид. Сидел, свесив ноги в растоптанных кроссах, издевательски смотрел вниз и говорил каким-то не своим голосом:

– Ну как, нравится тебе? Стоило оно того?

Оно, конечно, того не стоило. После злополучной истории с колодцем Андрей выждал неделю, после чего набрался смелости и отправился к главарю местной группировки, «Гнусу» Игнасио. Игнасио удивился. В свои девятнадцать он много успел повидать, но пятилетний шкет, предлагающий ограбить дом родителей в обмен на услугу, – это было что-то новенькое.

– Ты реально так ненавидишь своего брата? – спросил Гнус, играя татуировкой на мощной бицухе.

Там была вытатуирована баба, и сиськи этой бабы занятно перекатывались, когда Гнус напрягал мышцы.

Они разговаривали в ржавом железном сарае, где у папаши Гнуса была автомастерская. Там даже стояла парочка древних, еще наземных авто, были разбросаны рассохшиеся шины. Из щелей несло полдневной жарой. Двое бойцов Гнуса сидели у входа на корточках и слушали Yokai parade, модную японскую группу. Почему-то у них считалось крутым слушать именно японцев, хотя Гнус и сам порывался сколотить виз-бэнд с этническими мотивами.

– Нет, – честно ответил Андрей. – Но ты смотрел «Игру Престолов»?

Гнус нахмурился. Вряд ли он смотрел что-то кроме музыкальных стримов и вирт-тренировок по капоэйре, ну и на сиськи своей девки. Точно не вековой давности сериалы с рейтингом 18+, на которые Андрей подсел почти с младенчества – что изрядно бесило его родителей, но они были заняты, всегда слишком заняты.

– Там была фраза. «Ланнистеры всегда платят по счетам».

– Ни хрена не понял, мелкий, но без проблем. Давай код от сигнализации.

Они взяли немного, как договаривались: несколько редких отцовских книг, кольца и браслеты матери. В своем районе Гнус старался особенно не следить. Да и услуга была невелика – поймать Лео после школы, связать ему руки и ноги скотчем, залепить рот и скинуть в тот самый колодец.

– Ну так что, стоило ли оно того? – настойчиво повторил Лео (или все же не Лео), словно ему действительно нужен был ответ.

Андрей пожал плечами и снова попытался вскарабкаться по непокорной стене.

Глава 5
Сердолик, лето 2167 года. Ли, Линни и Андрей

«Только бы не дрогнула рука», – думала Ли, выводя на груди туземца узор, отдаленно схожий со вставшим на дыбы ягуаром. Было темно. Меньший из спутников Сердолика, Птица-Луна, ушла за гору. За ней гналась Птица-Смерть, волоча за собой шлейф полярного сияния. Почему-то от этих всполохов в небе тьма на земле делалась только гуще.

– Ты рисуешь неверный знак, – прозвучало из-за спины.

Она все же вздрогнула и обернулась, предостерегающе вскинув нож.

Позади нее стояли несколько мужчин в странных, объемных одеяниях из черных – так, по крайней мере, показалось в сумраке – перьев. Как они подобрались незамеченными, не спорхнули же с неба или с древесных ветвей?

Пленник за спиной захрипел. Ли оглянулась – как раз вовремя, чтобы увидеть, как еще один человек в вороньем одеянии выступил из тьмы и одним движением рассек ему горло. На недорисованный знак хлынула черная кровь.

– Уциподжан, Синий Ворон Небес, передает привет своему брату, – ровно сказал убийца.

Пленник рухнул к его ногам. Ли сильней сжала нож. Она попыталась накинуть на новых гостей «путы», но «путы» соскользнули, словно перед ней были не живые люди, а пустой и разреженный воздух гор.

– Ты, чужеземка, пойдешь с нами, – продолжил вороний человек. – Уциподжан желает говорить с твоим хозяином.

Дар речи уже вернулся к Ли, и она ухмыльнулась как можно паскудней непослушными от страха губами.

– Если ты об атланте, которого вы зовете Майнгаллой, то он мне не хозяин. И как говорил мне только что этот убитый тобой воин, он выпустит твоему господину кишки.

Вороньи люди – сейчас Ли поняла, что их пятеро, – расхохотались.

– Твои слова неинтересны Уциподжану, женщина, – отсмеявшись, заявил их главарь, тот, что перерезал горло пленнику. – Как и жалкий беглец, который осмеливается называть себя Майнгаллой. Нам придется идти быстро, так что брось свой бесполезный нож и садись мне на спину.

«Как бы не так», – успела подумать Ли, а в следующее мгновение уже обнаружила, что нож валяется на земле, а она сидит на закорках туземца. От него явственно несло птичьим пером, вполне человеческим потом и кровью. От запаха мутило.

«Да он психик, – сообразила она. – И намного более мощный, чем я. Чем все, кого я видела…»

Додумать эту мысль Ли не успела, потому что пятерка вороньих людей сорвалась с места и понеслась через джунгли.

Время двигалось слишком быстро. Только что была ночь – и через миг уже все утонуло в рассветном смарагдовом зареве, только что они были в лесу – и вот внизу уже стелился горный склон, заросший высокими сухими травами. И она сидела слишком высоко, как будто туземец внезапно вымахал до двадцати метров роста или как будто они летели по воздуху. По скалам внизу неслась пятерка гигантских птичьих теней. Братья-вороны из старой сказки про королевну, которая плела рубашки из крапивы. Только там, кажется, были лебеди…

Солнце, захлебнувшись зелено-красным вином из чаши, рухнуло за лес, и снова наступила тьма. Ветер бил в лицо, холодный ветер гор. По небу плясали всполохи Авроры, и Ли различала в них фигуры Ворона, Койота и большой Змеи, лишь с Ягуаром было что-то не так.

Потом буйная пляска прекратилась, и, когда снова забрезжил рассвет, они остановились.

Туземец в вороньих перьях – теперь видно было, что не черных, а синих, – стряхнул ее на землю.

Они стояли на склоне очередной горы, у подножия высокой каменной лестницы, ведущей в скальный город наверху. Лес исчез. Только горы и горы до горизонта, серые, синие и фиолетовые вершины, некоторые в венце ледников. Между ними угадывались глубокие долины, где чудился блеск воды в высокогорных озерах.

– Почему наши дроны не показали этого места? – недоуменно спросила Ли по-шведски.

Голос ее прозвучал глухо и хрипло, видимо, простудила во время бешеного бега или полета. Очень хотелось пить.

Она не ожидала ответа, но туземец, главарь вороньих людей, ответил, хотя Линда и не поняла, на каком языке. Похоже, голос звучал у нее в голове – ну да, ведь он психик, как и она.

«Потому что вы слепы и глухи, как землеройки. Но главное, что Синий Ворон увидел вас».

Ли, впервые за свою жизнь и за жизнь Линни, подумала, что санация – не такая уж глупая вещь, и поплатилась за это клевком в больное плечо. Она охнула и опустила взгляд, но никакой птицы на плече не было.

Туземец указал на лестницу. По обе стороны от нее открывались устья пещер и построек помудреней, какие-то переходы и арки, словно невероятный архитектор решил изваять здесь воздушный город из серого камня. Как дроны, спутники и разведчики из второй экспедиции могли это пропустить?

– У нас много городов, – вслух произнес предводитель ворон. – Иди, чужеземка, Уциподжан не привык ждать.

Она начала медленно подниматься. Казалось, что из пещер ее провожают взглядами, но ни одного человека не было ни на этой лестнице, ни на других, отходящих от нее, ни на изящных постройках, напоминающих эстакады и акведуки. Невозможно, чтобы туземцы высекли это каменными или костяными орудиями. Хотя города-государства майя, ацтеков и инков были построены без железа… Что она вообще знает?

Замешкавшись, чтобы рассмотреть сложную резьбу над входом одной из пещер, она получила тычок в спину от вороньего человека и пошла быстрее. Воздух здесь был разреженным, значит, не менее трех с половиной – четырех тысяч метров над уровнем моря, ведь атмосферное давление на Сердолике было близко к земному. Высоко, но не холодно. С неба палило беспощадное солнце, почему-то утратившее всю зелень, яростно-белое, и город в его свете казался блестящей сказкой, невозможной фантазией.

«Вся кожа сгорит от такого буйства ультрафиолета», – неуместно подумала Ли и хмыкнула.

Они пришли. Лестница переходила в узкую площадку, за площадкой – ворота небольшого дворца или храма простой четырехугольной формы, смотревшегося бедно после изысканных построек ниже по склону. Зубчатую арку входа подпирали два столба с изображениями пляшущих воронов, с узкими клювастыми головами. Распахнутая двустворчатая дверь тоже была покрыта резьбой, но ее рассмотреть Ли не дали. После еще одного толчка в спину она перелетела площадку, и на нее обрушились тьма и прохлада храма.

Внутри был простой четырехугольный зал. Плясало пламя в высоких светильниках в форме золотых чаш на длинных ножках. Ближе к задней стене зала стоял трон. Ворон, распростерший крылья-подлокотники, раскрывший пестрый, украшенный лазуритом или похожим минералом хвост цвета крыла сойки. На троне сидел… наверное, человек, хотя поначалу ослепшей после дневного света Ли показалось, что это просто большая груда перьев.

Человек махнул оперенной рукой, и сопровождавшие ее воины растворились в сумраке храма. Ли чувствовала внимательный взгляд, но глаз не было видно из-под перьев. Не синих, заметила она, скорее, пыльно-серых. Сидящий на троне был очень стар. Невозможно стар, старше, чем горы, окружавшие его царство.

«Подойди ближе», – прозвучало у нее в голове.

Ли сделала шаг.

Всего один шаг в пространстве храма, но ей показалось, что солнце тысячи раз успело подняться и опуститься за горы, города-империи восставали и обращались в пыль, джунгли плавились от зноя, и ветер заносил снегом бесплодные равнины. Океан отступал, оставляя за собой коралловые атоллы и острова, и на них тоже зарождалась жизнь, а потом ярость вулканов испепеляла ее дотла.

От Ворона, сидящего на троне, несло острым птичьим запахом и бесконечным временем.

«Мне надо передать послание твоему господину».

– У меня нет господина! – вслух прокричала она, но храм поглотил звуки, не оставив даже эха.

«Молчи и слушай. Скажи ему, что я не выступлю против Одиночки. Ни я, ни мои братья, кроме глупца Уцана-Уби, мы не примем сторону Одиночки, но и не вступим в бой. Пусть он оставит нас в покое, хотя бы на время».

– Да кто «он»? – выкрикнула Ли. – Атлант?

В голове ее раздался сухой смешок, отдаленно похожий на карканье.

«Тот, кого ты называешь атлантом, смертная девочка, такой же, как мы. Он пришел из другого мира, и он пережил свою вселенную. Может, у него меньше сил, чем у нас, может, и больше, ведь он посмел восстать и не погиб в сражении. Но тот, о ком говорю я, намного сильнее. Для него все мы как разноцветные бабочки, порхающие над огнем, и даже творец всего сущего для него лишь пища. Так вот, передай Вечному – мы не будем вмешиваться».

– Ну уж нет, – сказала Ли.

Ей врали, все как один – и чертов атлант, и старая ведьма Матлал, врали чиновники из службы дальней разведки, даже Линни ей врала. Больше она этого не потерпит.

Ли собрала все силы, изрядно возросшие за последние дни, все умение, всю злость на себя, на атланта, на этот бездарный мир и свою бездарную судьбу. Она мысленно рванулась вперед, туда, где под комком перьев прятался огромный вороний глаз с вертикальным зрачком… Глаз равнодушно моргнул.

С неба сорвалась звезда и плюхнулась в чашу с водой.

«Ты так сильно хочешь узнать, смертная? Тогда выпей воды знания из моих рук».

Она не поняла, кто это сказал, Ворон или кто-то другой, но послушно приникла губами к чаше, потому что пить хотелось нестерпимо. Ободок холодил пересохшие губы. Вода знания была горькой.

С неба сорвалась звезда…

С неба срывается звезда и падает прямо в зрачки лежащего на земле человека, немного похожего на того, из пустыни. Лежащий молод и, несомненно, мертв, он смотрит широко распахнутыми глазами в ночное небо. Из-под разбитой головы его течет черная в сумраке кровь. Рядом лежит его не менее мертвый брат. Двое убили друг друга в поединке, на поляне в лесу, в часе-полутора езды от отцовского подворья.

Звезда касается глаз, и мертвый резко втягивает воздух. Он моргает и садится. Радужки его, прежде темно-карие, теперь делаются ослепительно-светлыми, словно выгорели от сияния звезды.

Из зарослей, окружавших поляну, выступают бледные фигуры – высокие, с прекрасными острыми лицами, переменчивыми, как лунный свет. Они перекликаются мелодичными голосами, и один из них, идущий впереди, окликает воскресшего на языке людей:

– Кто ты?

– Зовите меня Альриком, – отвечает воскресший. – Я сын королевы и вашего конунга. Отведите меня к нему.

Проходят столетия. Мир, куда упала звезда, произрастает из корня Ясеня. Раз за разом у корней Ясеня поселяется Червь. Раз за разом Червь гложет корни, гниль и тлен охватывают все мироздание, и сын бога, герой, раз за разом берет в руки великий Меч-Демон. Он рубит ствол, и мир гибнет, чтобы возродиться вновь из черного жирного пепла. Раз за разом герою противостоит чародей и убийца, человек в черном, носящий смерть за плечом. Противостоит, не может одолеть и умирает, пытаясь защитить гниющий Ясень. Зачем?

Однако после падения звезды что-то изменяется. Новый герой принимает Меч-Демон и обращает его против своих союзников. Рушатся основы мироздания. Рассыпаются в прах старые боги. Могучее Мировое Древо ветвится, рождая тысячи миров, и каждая из ветвей – лишь тропка Великого Сада. Только миры эти пусты и безвидны, некому заселить их жизнью, ведь старые боги мертвы. Все, кроме одного.

Тот, кто был рожден человеком, тот, кто явился в этот мир звездой, сын конунга альвов и смертной женщины. Он тоже изменился за прошедшие века. Его царство раскинулось глубоко под горами, и это царство мертвых, откуда нет выхода – ни для кого, включая хозяина, потому что выход сторожит его сын, чародей с мечом.

Старые боги обращаются в прах. Ветер уносит их, как палые листья. Мировое Древо раскидывает новые ветви. И чародей с мечом уходит, решив, что больше ему некого и незачем стеречь.

Напрасно. Очень напрасно, потому что в мирах, подверженных тлену и смерти, заводятся черви. Потому что вселенная, лишенная богов, становится легкой добычей демонов и тех, кто похуже демонов^[9].

Ворон выклевывает глаза мертвецам, чтобы туда случайно не упал небесный посланник. Ворон пляшет между землей и космосом, миром мертвых и миром живых, и не тебе искать его знания, смертная девочка, чьи дни почти сочтены.

Ворон смеется над тобой.

Навевает сон.

До следующего утра.

Андрей валялся на дне колодца, среди детских черепов и костей, отдыхая после очередного неудачного подъема. На сей раз он почти достиг кромки колодца, почти уцепился рукой, но получил от Лео здоровенный пинок и полетел вниз. Это было больно и отчасти обидно, хотя обижаться не на что – он прекрасно осознавал, что находится внутри собственной головы и никакого Лео тут нет и в помине.

Словно опровергая этот факт, старший брат наверху снова заболтал ногой. Кроссовок он потерял при ударе, и тот теперь валялся рядом с Андреем на горе черепов. Варгас испытывал сильное желание швырнуть кроссовок в Лео, хотя и понимал тотальную бессмысленность этого поступка.

– Зачем ты все-таки приперся сюда? – спросил брат. – Не говори, что спасать меня. В жизни не поверю.

– Ну и правильно не поверишь.

Андрей сел. От падения здорово ломило спину и копчик.

– Я получил предложение, от которого трудно было отказаться другим способом. Неподкупный предложил мне возглавить Camera Obscura вместо Росси.

Лео рассмеялся совсем недетским смехом.

– Глава казначейства, твой старый покровитель? Похоже, он здорово проворовался, раз до такой степени не хочет внутреннего расследования.

– Кальдерра не настолько мелочен, но дело даже не в этом.

– Так почему же ты отказался?

Андрей молчал, соображая, нельзя ли смастерить из чего-нибудь веревку и привязать к кроссовку, чтобы закинуть его за край колодца. Ему очень нужно было за край.

– Почему ты отказался, Горизонт?

Андрей вздрогнул, услышав свой старый, еще с кадетских времен, позывной. Он поднял голову. На кромке колодца сидел вовсе не Лео. Это был капитан Джереми Осборн, его персональный наставник в Академии СБ. Проблема в том, что этого прозвища Осборн знать не мог.

Они засели в четверти мили от коттеджа О’Коннелов. Два отделения одаренных, кадетов СБ и свежих выпускников, держали периметр. Дело обещало быть легким. По всей доступной им информации, Брайан О’Коннел – их цель – никогда не выбирался за пределы Солнечной. Он не бывал на Периферии, и зарегистрированная глубина его И-колодца составляла всего пять атмосфер. Худшее, что он мог устроить, это дать хорошенько просраться жителям соседнего городка, иначе бы Осборн никогда не взял с собой кадетов. Это должна была быть учебная миссия, отработка ситуации, когда придется брать внешника.

В последнее время Брайан, неоднократно нарушавший законы Триады, обретался на марсианских рудниках, в поселении Вьюрок у подножия Монс Триполи. На Землю он вернулся с группой контрабандистов, нелегально приторговывающих редкоземельными металлами. И решил навестить семью, понятное дело. Только до его появления семью успели навестить сотрудники СБ. План Осборна был предельно прост – Шерри О’Коннел должна была радостно улыбаться мужу, проводить детей наверх, в спальню, затем спуститься в кухню и подлить ему в кофе особый виски. В особом виски содержался мощный транквилизатор, способный завалить слона. Если бы целью был настоящий внешник, то задача состояла бы в том, чтобы мирно усыпить его, не дав использовать Дар и устроить планете армагеддон.

План Осборна кадету Варгасу абсолютно не нравился, о чем он не постеснялся сообщить наставнику. Слишком многое могло пойти не так в этом маленьком кирпичном коттедже, уединенно стоящем посреди пустошей графства Донегол. Дети могли испугаться – они несколько лет не видели отца. Супруга О’Коннела могла чем-то себя выдать. И наконец, Брайан мог просто слететь с катушек, что было вполне в его духе.

– И что ты предлагаешь? – улыбнулся Осборн, почесывая не особенно чисто выбритый подбородок.

– Психическую атаку. И не в его доме. Подальше от гражданских.

– Он достаточно силен, чтобы почувствовать вмешательство. Сейчас-то плевать, но внешник прорвал бы инферно, и бум!

Бум. Варгасу намного больше нравились их учения в Академии, когда роль внешника играл один из преподавателей. Обычно специалист по материально-технической подготовке, рослый и улыбчивый Андерсен Камака родом с Гавайского архипелага.

Сейчас, сидя за каменной изгородью, оплетенной вьюрком, в синих донегольских сумерках, Варгас чувствовал себя предельно глупо. Если его опасения не оправдаются, Осборн не раз и не два припомнит ему эту ошибку. А если оправдаются, то все будет значительно хуже.

Желтый прямоугольник окна с частым английским переплетом светился тепло и по-дружески. Женщина на кухне хлопотала, готовя супругу кофе.

«Я осел», – мысленно сказал себе Андрей.

На поле за спиной фыркнула в сумерках лошадь. Рядом была коневодческая ферма, и лошадей оставляли на ночном выпасе.

– Погнали, – негромко проговорил Слейтер, его однокурсник, занимавший позицию в двадцати ярдах справа.

О’Коннел выпил кофе. Улыбнулся, что-то сказал. У них была прослушка, но Варгас приглушил звук. Он больше привык ориентироваться по выражению лица, мимике, взгляду, поэтому приблизил изображение с тактических линз. Взгляд у О’Коннела был расслабленный и уже слегка поплывший. Все хорошо.

Все стало нехорошо за долю секунды. О’Коннел вскочил, опрокинув стол и кружку с кофе. Миссис О’Коннел вскрикнула. Закачалась под потолком старинная трехрожковая люстра…

– Заходим, заходим, – заорал в наушнике капитан Осборн. – Вырубайте его!

Никто не успел.

Варгас никогда до этого не видел полного прорыва инферно. Только в записях, не самых, понятно, качественных, потому что это были записи последних секунд жизни тех, кто вел трансляцию. И сейчас он замер, замешкался – вместо того, чтобы действовать сразу, все пытался сообразить, как они могли упустить внешника. Ведь, по доступной им информации, Брайан О’Коннел никогда не выбирался за пределы Солнечной…

Говорят, что полноценный инферно у всех носителей выглядит по-разному. Дыра в мироздании с рваными краями, извергающая демонов, кружащийся дымный столб, хохочущая пасть джинна. Здесь это была просто стена огня. Она смела уютную деревенскую кухоньку миссис О’Коннел заодно с хозяйкой, смела верхний этаж с детскими спальнями, крыльцо, небольшой сонный садик, каменную изгородь…

Кадеты выкидывали защиту, один за другим, но это было просто смешно. Осборн, в сотне ярдов от Варгаса, прорвал свой инферно. Это знание далось СБ дорогой ценой. Остановить прорыв можно было только другим прорывом. Стена огня, хохочущего, ревущего, в считаные мгновения сожрала Осборна и его слабенький внутренний ад.

– Сваливаем! – проорал кто-то в наушнике, а может, прямо у Андрея в голове.

Но он не свалил. Напротив, он перемахнул через изгородь, пробежал несколько шагов вперед, к огненной стене, и прорвался.

Те, кто выжил, потом рассказывали, что это напоминало черную дыру. Классическую черную дыру с аккреционным диском, прямо как в вид-пособиях по астрономии. Дыра засосала в себя пламя и, искривив горизонт, начала вкачивать в свое распахнутое нутро и все остальное, но Андрей как-то ухитрился запихнуть ее внутрь перед тем, как отключиться…

Тогда у него и появился позывной. «Горизонт», от горизонта событий. А может, от того выгнутого горизонта с нашлепками синих донегольских гор, который с круглыми глазами вспоминал Слейтер.

Только Осборн этого знать уже не мог.

– Ты не Осборн, – проговорил Андрей.

– Это более чем очевидно, – покладисто отозвалась черная тень на кромке колодца.

– Ты не Лео. Ты тот тип из пустыни.

– Как я могу быть тем типом из пустыни, если ты того типа убил? – ненатурально удивилась тень.

– Какого хрена ты делаешь в моей голове?

– Говорят, – саркастически проговорил черный, болтая ногой в армейском ботинке, – что призраки убитых частенько посещают своих убийц.

Правый ботинок был пробит ножом, и на искусственной коже запеклась кровь. Левого ботинка на тени не было, босая нога мерно болталась – взад-вперед, взад-вперед.

– Тебя нет! – выкрикнул Андрей.

Он внезапно понял, что уже не пятилетний мальчишка и, если достаточно высоко подпрыгнет, сможет дотянуться до края.

– Если меня нет, то попробуй выйти, – ответила Тень.

В сумке одного из убитых туземцев Линда обнаружила полоски сушеного мяса и тонкие пресные лепешки. Мясо брать не стала – судя по тому, что она уже успела увидеть, местные активно практиковали ритуальный каннибализм.

Есть на поляне было невозможно. Здесь нестерпимо воняло кровью, черной в свете грызущих небо протуберанцев, и требухой. Линду пару раз скрутило сухими рвотными позывами. След Ягуара в ночи был четким и ясным, как полоса дыма в чистом зимнем небе. Только пах он не дымом, а бойней. Идти за ним Линде хотелось меньше всего, но Варгаса надо было как-то выручать, не окончательно же он сгинул в сумрачном сознании зверя. Плюс Ягуар наверняка шел к деревне. Стоило хотя бы попытаться предупредить местных. Линда еще раз мысленно поискала Ли, но сейчас в психическом поле планеты не было ничего, напоминавшего ее клона, даже той слабой тени, что она ощущала через всю галактику. Неужели Ли умерла? Но как, почему? И она бы почувствовала ее гибель. Спотыкаясь в темном лесу, Линда шла час и еще час по густому кровавому следу, а потом, когда след ослаб – Ягуар двигался куда быстрее нее, – пошла на звук воды. Звук вывел ее к неширокой реке. У берегов вода была темной, затененной переплетением прибрежных зарослей, и лишь в центре поблескивала тончайшая лунная дорожка, оставленная Птицей-Смертью.

Здесь Линда сделала привал. Перекусила лепешками. Похлебала холодной, аж зубы ломило, влаги и пошла вниз по течению – кажется, деревня располагалась там. Она сама бы проверила по спутнику, только Варгас не удосужился оставить ей коды доступа. О чем он вообще думал, отправляясь в лес и бросая ее одну? Верил в собственную боевую подготовку, в удачу, в неуязвимость, как там, в пустыне? Но она-то не неуязвима.

Линда, то и дело спотыкаясь и время от времени впадая на ходу в сонное забытье, шагала еще какое-то время. Сколько, она уже не помнила, но внезапно небо посветлело, и из густого прибрежного кустарника, оцарапавшего ей все руки, она выбралась на поляну, ограниченную с востока лесом, а с запада узкой рекой.

Первым она заметила труп. Еще один абориген валялся, уставив мертвое лицо в небо. На груди его кровавыми царапинами был выведен знак, похожий на те, что чертили воины в лесу. Нос и губы были разбиты, один глаз опух и ничего не видел еще при жизни владельца, по всему телу синяки. Горло аккуратно и четко перерезано одним движением. Здесь поработал явно не Ягуар.

Линда вступила в забрызганную кровью траву, опустилась на колени рядом с убитым (зачем? Не заупокойную же молитву она собралась над ним читать?) и только тут заметила второе тело, лежавшее ближе к воде. Тело девушки. Рыжеволосой женщины. Ее собственное тело в выгоревшем и ободранном комбезе службы дальней разведки.

– Ли! – вскрикнула она, вскочила и подбежала к распростертой на берегу женщине.

Та была жива. Грудь мерно поднималась и опускалась, подрагивали ресницы. Она просто спала. И в откинутой руке ее был зажат острый костяной нож, а рукав комбеза был измазан бурым.

Так. Та-ак. Что здесь произошло? Неужели Ли?..

– Нет, – вслух произнесла Линда. – Если она это сделала, значит, должна была сделать. Значит, он ей угрожал. Она защищала свою жизнь.

Линда аккуратно разжала пальцы, вытащила нож и отбросила его далеко на траву. Затем набрала в пригоршню воды, побрызгала на лицо спящей и тихо позвала:

– Ли. Ли, очнись.

Веснушчатое лицо спящей жалобно скривилось – такое выражение, наверное, было на физиономии самой Линды, когда мама рано утром будила ее на занятия: губы горестно изогнулись, заломились брови. А потом, в одно мгновение, она проснулась и села, ошарашенно глядя на Линду.

– Что? Где?..

Она завертела головой, будто искала что-то или кого-то.

– Ли, это я.

Рыжеволосая повернула голову к ней и нахмурилась.

– Линни… Это действительно ты?

– Я, – улыбнулась Линда. – Можешь пощупать.

– Но как?

Ли тряхнула волосами, видимо, пытаясь собраться. Поднесла руку к лицу. Безразлично посмотрела на бурые разводы.

– Я была в городе на горе, в городе лестниц, и говорила с Вороном. Он сказал, что я буду спать до следующего утра.

Оглядевшись, она зачем-то добавила:

– Да. Уже утро. Как ты сюда попала?

– Мы шли через «изнанку», – торопливо ответила Линда. – Я и… мой друг. Нас вел зеленый луч, я думала, это ты нас позвала.

Ли покачала головой.

– Да. Да, наверное, я. Прошлой ночью… Нет, погоди, прошло уже две ночи.

Она взглянула на солнце, словно ожидая, что на его изумрудном диске вспыхнет электронный часовой циферблат.

– Мы пришли сюда прошлым утром, – выдохнула Линда. – Мне столько нужно тебе рассказать. Давай синкнемся, это будет быстрее.

Она привычно подняла руки, как при детской игре в ладошки. Психикам не нужен физический контакт, но они так привыкли, еще когда Ли жила на Земле и в тот единственный раз, когда вернулась из своих звездных странствий. Прижать к ладони ладонь и синхронизировать память. Они всегда так делали. Но сейчас Ли отстранилась.

– Прекрати эти детские штучки, Линни. Я уже не твоя игрушка.

Линда вскинула брови.

– Что?

– То, что слышала. Мы не на Земле и даже не в Солнечной. Мы на Периферии, здесь у клонов равные с людьми права. И я не хочу, чтобы ты лезла мне в голову.

Как будто слов было недостаточно, она закрылась – выставила глухую психическую защиту, как перед чужим. Как перед врагом. Это было обидно до слез.

Кажется, злые слезы и выступили у Линды на глазах, потому что она стукнула кулаком по сырой от близости реки земле и заорала:

– Я так спешила к тебе! Готова была лезть в ад, чтобы тебя спасти! Мне казалось, ты зовешь на помощь, ждешь, что я тебе помогу…

Ли незнакомо усмехнулась. Это была ее, только ее усмешка, а ведь прежде они были словно отражения друг друга.

– Поможешь? Ты отправила меня в миссии, согласившись на то, что мне сотрут часть памяти, зная, что я могу умереть, что скорее всего умру. Но внезапно ты так обо мне заботишься? Ну, хорошо, давай обнимемся, сестренка, и вспомним лучшие времена, когда твой папаша на кухне лапал меня за задницу, а ты делала вид, что ничего не замечаешь…

Она широко развела руки, не прекращая неприятно ухмыляться.

– Не было этого! – рявкнула Линда. – Папа к тебе всегда относился как ко второй дочери!

– Откуда тебе знать? – хмыкнула новая, незнакомая Ли. – Ты же всегда была озабочена только собой.

Две женщины, так похожие друг на друга, какое-то время обменивались яростными взглядами. Наконец Ли отвела глаза.

– Ладно, не было. Густав был хороший мужик. Надеюсь, твоя матушка еще не проела ему череп.

Отвернувшись от Линды, она взглянула на реку, несущую желто-бурые воды с севера на юг, к другой, намного большей реке.

– Все? – немного погодя спросила Ли. – Ты убедилась, что со мной все в порядке? Можешь возвращаться назад, и друга своего прихватить не забудь.

Линде показалось, что она снова расплачется. Нет у нее никаких друзей. Уж точно не Варгас, а теперь, оказывается, и не Ли.

– Его нет.

– Что?

– Его нет! – уже громче, на грани истерики, выкрикнула она. – Поперся в лес и напоролся на Ягуара.

Эта новость заинтересовала Ли, кажется, куда больше, чем появление ее двойника. Она снова нахмурилась, словно что-то прикидывая.

– Напоролся на Ягуара? На Уцана-Уби, Белого Ягуара, хранителя подземного мира? И что случилось? Ягуар его убил?

– Если бы, – горестно ответила Линда.

– Что тогда?

– Теперь он сам Ягуар! – проорала, потеряв всякое терпение, Линда. – И мне надо его выручать, потому что он тащил меня через чертову пустыню, чтобы я, дура, спасла тебя! А я его терпеть не могу, и с Ягуаром не справлюсь, и зачем-то трачу тут время с тобой…

Она все-таки разрыдалась, закрыв руками лицо. Она не видела, что делает Ли, но через какое-то время ощутила прикосновение. Не объятие, как ей бы хотелось, просто клон тронула ее за плечо.

– Какой же ты все-таки еще ребенок, Линни.

Кажется, это она уже от кого-то слышала. От кого?

– Ладно, кончай сидеть тут в грязи. Пошли спасать твоего друга, который не друг, от ягуара, который не ягуар. Все равно, кажется, мне надо передать ему послание от одного Синего Ворона.

В голосе Ли явственно читалась насмешка, но это было уже намного лучше, чем ненависть или презрение.

– Как, кстати, его зовут? Не называть же мне его «господином» или «тем, для кого творец сущего всего лишь пища»?

Последнюю фразу Линда не поняла, но, шмыгнув носом и утерев дурацкие слезы, ответила:

– Его зовут Андрей.

Интерлюдия
Разочарование Уцана-Уби

Ягуар крался к деревне, однако вышел к ней только на рассвете. Он не любил солнечный свет, ибо сам олицетворял тьму подземелья, тьму загробного мира, и потому взобрался на дерево, растянулся на толстой ветке и совсем уж собрался лениво смежить веки, но тут что-то привлекло его внимание. С дерева, стоящего на невысоком утесе в верховьях реки, открывался неплохой вид на людской поселок. Оттуда пахло, как всегда пахнет от людских поселений, – кровью, пищей и дымом. Хотя нет, кровью пахло гораздо сильней, чем обычно.

То, что увидел Ягуар, ему не понравилось.

Для начала его взгляд привлекли освежеванные, примотанные к крестам трупы Его воинов. Никто не смел прикасаться к верным, кроме их господина. Вороны расклевывали мясо повешенных, обезображенные черепа ухмылялись, глядя на восток, на север, на запад и на юг.

Далее, не только верные, но и все жители человеческого поселения были мертвы. Все те, чью плоть он собирался разодрать и пожрать во славу себя, чьи черепа раздавить, тела выпотрошить, все души и сладкий нектар боли и страдания, что он хотел для себя, – все было кончено.

Кто-то успел сюда раньше него.

Кто-то из братьев уже сжал человеческую сытную жатву.

Ягуар зарычал и выпустил когти.

Тоналпокль, должно быть, это он, тот, что ходит в сумерках и крадет детей из хижин.

Кто еще мог быть столь жаден и столь труслив?

В центре деревни, на площади перед святилищем, высилась гора трупов. Какой-то высокий человек стаскивал их, укладывал, возводя вторую пирамиду, но уже из людских тел. Все выше и выше, выше и выше. Кажется, он всерьез собирался сравнять этот новый храм с каменным зиккуратом.

Щуря полуслепые в ярком солнечном свете глаза, Ягуар пытался разглядеть этого, высокого. Точнее, не его, а то, что тащилось за ним следом. У человека была нечеловечески огромная тень, и тень эта карабкалась по ступеням свежеотстроенного святилища, перебирая гибкими щупальцами, – как будто намеревалась возлечь на квадратной площадке наверху, там, где сооружена была большая деревянная клетка.

«Одиночка», – прорычал Ягуар на языке, который был старше, чем высившиеся на севере горы.

Рослый человек в деревне, словно услышав этот рык, отвлекся от своего занятия. Он выпрямился, поднял голову и помахал рукой, хотя, конечно, никак не мог видеть скрытого лесным сумраком и листвой зверя. Зверю сделалось зябко, и, если бы такое слово нашлось в его языке, он понял бы, что испытывает страх.

Глава 6
Сердолик, лето 2167 года. Линни, Ли и Андрей

Они вышли к деревне уже ближе к полудню, и первое, что услышала Линда, – это басовитое жужжание тысяч и тысяч мух. Потом в ноздри ударила вонь, намного сильнее, чем ночью, и ее снова скрутило рвотным позывом.

Рядом Ли резко втянула воздух, пахнущий смертью.

– Матлал, – пробормотала она.

– Что? – переспросила Линда, кашляя и прикрывая нос и рот рукой.

Однако ее клон, не слушая, рванула с места и понеслась по натоптанной тропе к деревенской площади. Бежала стрелой, будто у нее и не было засохшей нашлепки на раненом плече и ссадин на руках и ногах, которые за время их пути успела разглядеть Линда.

– Стой! – запоздало проорала она, уже понимая, что слушать ее не станут.

Идти к деревне больше не хотелось. Вообще никуда не хотелось идти, хотелось сесть, закрыть глаза и позволить жужжащим мухам сожрать и ее. Очевидно, Варгас – или тот зверь, в которого он превратился, – успел сюда раньше, и что теперь? После такого возврата уже не будет, ни для него, ни для нее.

Когда она все же, хромая, вышла на деревенскую площадь, половину которой закрыла короткая и резко очерченная тень святилища, Ли разговаривала с каким-то высоким мужчиной. И мужчина держал ее за руки. Сжимал ее предплечья, как будто так и надо, хотя кроме того неуверенного прикосновения к плечу ей Ли даже руку не пожала. Через секунду, сощурив больные от недосыпа и яркого солнца глаза, Линда узнала в мужчине отца Леонида. Она подошла ближе. Леонид даже не смотрел на нее, только на Ли, как будто потерял ее клона навсегда и вновь внезапно обрел, как будто больше никого и ничего на этой площади не было – ни распятых на крестах, ни горы трупов, ни мух, ни вьющихся чуть выше хищных птиц. Ни грязи, ни крови, ни смерти, ровно ничего более достойного внимания, чем Ли.

Он был совсем не похож на своего брата. Тот весь состоял из углов, а этот – скала, монолит, словно и тень на площадь отбрасывал не достроенный наконец-то зиккурат, а он сам. Кстати, зиккурат. Линда подняла голову. На вершине его стоял не храм и не алтарь. Там торчала огромная, из цельных бревен сложенная деревянная клетка.

Линда зло кашлянула.

Двое обернулись.

– А вы действительно похожи, – сказал брат Андрея на прекрасном шведском.

– Что здесь произошло? – сухо ответила по-английски Линда.

Почему-то ей не хотелось говорить с этим человеком на родном языке.

– Линни, – запоздало и глупо, как показалось ей, улыбнулась Ли. – Познакомься. Он атлант, но я зову его Леонидом.

– Очень приятно, – ядовито ответила Линда, чувствуя, что благословенная злость нарастает. – Может, атлант Леонид, также известный как шестикрылый серафим, будет так добр и объяснит нам, что тут произошло и кто убил этих людей.

– Серафим? – нахмурилась Ли. – При чем тут…

Леонид вскинул руки в обезоруживающем жесте и улыбнулся. Само очарование, только руки у него были по локоть в крови. И, конечно, ни следа золотых доспехов и крыльев, только изодранная и заляпанная сутана, или чем там была при жизни эта ветошь.

– Твоя сестра видела меня во сне. Ну, не совсем меня…

– Она мне не сестра! – возмутилась Ли.

– Но вы как двойняшки, – продолжал лыбиться атлант-серафим. – Приятно познакомиться с семьей моей девушки.

– Я не твоядевушка…

– Может, прекратите семейную сцену? – прошипела Линда. – Вы стоите среди трупов. Мне плевать, в каких вы там отношениях, но у тебя, Леонид, кровь на руках, а тут все мертвые. Что прикажешь думать?

Атлант растерянно взглянул на собственные ладони, как будто только сейчас заметил, как они выглядят.

– Я носил тела. А они… не в лучшем состоянии. Может, пойдем в дом, я только помою руки. Там есть какая-то еда и, кажется, одежда. Извини, Линни, я не готовился к приему гостей.

«Она даже мое внутреннее имя ему разболтала!» – мысленно прокляла клона Линда.

И все же стоять на жаре среди трупов и правда было невмоготу. Леонид махнул в сторону большой хижины на сваях и потянул Ли за собой. Ничего не оставалось, как потащиться следом.

В хижине пахло не особо лучше, но хотя бы не было так жарко. Мясистые плотные листья, из которых была сложена крыша, не пропускали солнце, но острые лучики пробивались сквозь щели в стенах. От этого казалось, что они тоже сидят в клетке, только сколоченной из чистого света.

– Итак, Леонид, – сказала Линда, отрываясь от выдолбленной и высушенной тыквы с водой.

Есть ей уже не хотелось. В голове тонко и неприятно звенело. Но усталости она, как ни странно, не чувствовала. Если бы еще не этот звон в ушах.

Атлант, державший Ли за руку – эдакое сокровище, – ободряюще ей улыбнулся.

– Ты хочешь спросить, что здесь произошло?

– Именно этого я и хочу.

– Руку отпусти, – тихо прошипела Ли, не особенно, впрочем, вырываясь.

Леонид и не подумал ее послушаться.

– Видишь ли, Линни-со-звезд, я могу только предполагать. Я знаю, что вечером пришел в эту хижину, а Ли не было.

«Они еще и живут вместе, как мило», – внутренне рявкнула она.

– Я пошел ее искать по деревне. А там уже обнаружили, что охранник не в себе, а один из пленных – не думай, что я тут кого-то силой держу, просто они хотели меня убить, – в общем, что он сбежал. Ли тоже не было, и я подумал, что он уволок ее в лес. Как заложницу.

– Никто меня не уволакивал… – начала было Ли, но атлант прервал ее.

– Подожди. В общем, я начал ее искать – кроме прочего, я довольно сильный психик, если тебе так понятней, – но не нашел ее следов в психополе планеты. Вообще ничего.

Линда вспомнила, как сама искала этот след, но нащупывала лишь пустоту. Может, он и не врет… Или не во всем врет.

– И я запаниковал, потому что, знаешь… Твоя сестренка мне нравится.

– Я заметила.

И еще заметила, как по щекам Ли поползли румяные пятна. Так вот чего ей, оказывается, не хватало на Земле. Мужского внимания, ну надо же.

Однако Линда тут же мысленно себя одернула, вспомнив одну неприятную вещь. У клонов в Метрополии действительно не было прав. В том числе прав на собственное потомство. Их дети принадлежали оригиналу… хозяину… Ужас как неудобно и неприятно было об этом думать, прямо как в рабовладельческие времена в сгинувших полвека назад Соединенных Штатах.

Наверное, ее щеки тоже зарделись, потому что атлант поспешно вернулся к рассказу.

– В общем, да, я запаниковал. Надо было подумать, но я рванул в лес ее искать. Нашел только труп этого самого беглеца с перерезанным горлом и следы вокруг. В том числе следы Ли, но не только. Я пошел по следу, а он оборвался, как будто…

– Как будто мы взлетели, – перебила Ли.

Атлант бросил на нее внимательный взгляд, но ничего не сказал.

– В общем, я почти два дня блуждал по лесу, поэтому могу только примерно сказать, что тут произошло. Деревенские увидели, что Ли исчезла – и я тоже, – и сгоряча убили пленников.

– Ободрали их, выпотрошили и распяли тоже сгоряча? – бросила Линда.

На сей раз внимательный взгляд атланта достался ей. Было неуютно.

– У них тут довольно мерзкие нравы. Культы, похожие на ваши земные ацтекские. Вырвать сердце, выпить кровь – самое милое дело.

«Ваши земные. Интересно, откуда взялся ты?»

– Сами себя деревенские жители тоже перебили? – сказала она вслух.

– Нет, – Леонид покачал крупной кудрявой головой. – Не думаю. Скорей, тут постарался Ягуар.

Линда вздрогнула.

– Тебя же тут не было, – почти жалобно сказала она.

– Ну, видишь ли. Эти пленники – они были слуги Ягуара, одного из местных великих духов. Он послал их то ли убить меня, то ли передать весточку, что сам меня прикончит. А жители моей деревни с ними так жестоко поступили. Он и так ошивался рядом, все примеривался, как порвать мне горло, и это его наверняка разозлило. Понял, что меня нет в деревне, заявился сюда, и…

Он махнул рукой туда, где за завешенным циновкой входом скрывалась сцена великой бойни.

Это звучало логично. Достаточно логично, чтобы быть правдой. Или… Додумать она не успела, потому что в этот момент Ли брякнула:

– Он не Ягуар. Не совсем Ягуар. Линни сказала мне, что дух Уцана-Уби захватил тело ее приятеля. Который, кажется, еще и твой брат.

Линда зажмурилась, как в детстве, когда со всеми страхами можно было справиться, просто закрыв глаза и забравшись под одеяло. Только детство давно прошло. Все кончено. Теперь ей Андрею точно не помочь.

– Зря ты так думаешь.

Вздрогнув, она уставилась на атланта и лишь через секунду вспомнила, что он тоже умеет читать мысли, – а она даже не выставила защиту.

– Это даже отчасти и хорошо. Я-то думал, что Ягуар сыт и теперь придется рыскать за ним по джунглям, чтобы расплатиться за эту бойню, или вообще лезть под землю. Но если в нем сидит наш братик… или он сидит в нашем братике… в общем, это все меняет.

Линда чуть не спросила, как меняет, но отчетливо поняла, что совсем не хочет этого знать.

Ли помогла атланту собрать оставшиеся тела. Она даже принесла из леса какие-то белые цветы и возложила на эту макабрическую груду, как будто цветы могли украсить разорванные, застывшие в трупном окоченении останки или отогнать назойливых мух. Линда не нашла в себе сил, но ее никто и не заставлял. Она просто сидела на полу хижины, глядя, как бьющие в щели лучи постепенно наливаются зеленью.

На закате Ли с атлантом сожгли трупы. Точнее, сжег их, конечно, атлант. Стоя в изумрудно-фиолетовом зареве, он пропел какой-то длинный мелодичный гимн или, может, молитву – а затем у него за спиной распахнулись огромные крылья из света. Они накрыли уродливую гору тел и спалили дотла, не оставив ничего, кроме серого легкого пепла. Пепел унес ветер. Линда стояла у порога хижины, опираясь на лестницу, и желала оказаться как можно дальше отсюда. Она была абсолютно уверена, что не переживет эту ночь, и, по-честному, не очень-то и хотела ее пережить.

Водопад, падавший со скалы, был высок, но не широк – куда ему до земной Ниагары. Должно быть, днем в водяной сетке играли тысячи радуг, но сейчас оставались лишь шум и бело-серый налет минералов на камнях. Водопад назывался Слезы Невесты. Линда хмыкнула – что на Земле, что здесь, а всегда найдется водопад с таким именем, и не один.

– Это потому, что невесты часто плачут, – прозвучало из-за спины.

Не оборачиваясь, она сказала:

– Иногда я думаю, что тебя нет. Что ты существуешь только в моих мыслях. А потом бац – и случается какая-то очередная гадость, к которой я точно непричастна.

– Ты уверена, Ли?

Она все же развернулась. Конечно, атлант стоял, раздвинув плечами негустую поросль, на склоне горы. И, конечно, улыбался. Почему она видела его улыбку даже в темноте, когда и вечные полосы Авроры угасли в пасмурном небе?

– Зачем ты ходишь за мной?

– Ну, мало ли. – Он развел руками. – Тут бродит Ягуар, вдруг утащит тебя. Или, например, вороны…

Она поморщилась. Не стоило надеяться, что ее похождения долго останутся неизвестными тому, кто читает мысли лучше любого психика.

– Так почему Слезы Невесты? – спросил он, подходя к воде, присаживаясь на корточки и опуская руку в темную чашу бассейна.

– Ты сам не слишком-то интересовался местными, верно? Они нужны были только для воплощения твоего замысла. А у них был целый мир, в одной вот этой деревне. Матлал уже давно рассказала мне историю о том, как девушка ждала своего суженого. Он ушел в дальний лес, где охота была богаче, и обещал принести ей много красивых костяных гребней и мягких шкур.

Говоря это, Линда медленно расстегнула комбез – то, что от него осталось, выпуталась из задубевшей ткани и шагнула в ледяную воду. Надо было смыть кровь после этого долгого ужасного дня, кровь и трупный запах. А атлант… ну что, пусть смотрит.

– Девушка ждала его, ждала и плакала, пока ее слезы не слились в целую реку, а река не достигла океана. Тогда смелый охотник пошел вверх по течению и вернулся к невесте, только та уже обратилась в водопад.

– И?

Атлант тоже скинул свою хламиду и полез в озерцо.

– Что и?

Плеск воды почти заглушал слова.

– И что стало со смелым охотником?

– Разве это важно, Леонид? История ведь про его невесту.

Птица-Луна вырвалась из-за туч. Они двое стояли в небольшом бассейне, Линда по грудь, атлант по пояс. Его кожа матово светилась, а глаза были абсолютно черными, без белка и без радужки.

– Кто их на самом деле убил? – спросила женщина. – Ягуар или человек, который в нем? Если все-таки зверь, Андрея, наверное, еще можно спасти…

– Разве это важно? – перебил атлант.

– А что важно?

– Важно, что ты никогда не была так свободна, как сейчас. Разве это не удивительное чувство – избавиться от власти своего создателя? Осознать, что он так же слаб, уязвим и смертен, как и ты, а может, и более?

Атлант шагнул к ней и попытался обнять, но она отступила глубже.

– Поэтому ты хочешь убить его? Андрея? Но он же просто человек.

– Пока человек.

– А потом станет звездой и попадет в прошлый мир, чтобы править мертвыми? Или что?

Произнесенное вслух, это даже звучало нелепо.

– А что сказал тебе Ворон? – пристально глядя на нее, проговорил Леонид.

– Я не поняла, что он сказал. Что-то про бога мертвых, и про чародея с мечом, и, кажется, про кого-то третьего… Но, может, я просто заблудилась, заснула в джунглях и видела ничего не значащий сон. Разве нельзя решить все как-то иначе? – упрямо повторила она.

Атлант молчал. Птица-Луна смотрелась в мертвое зеркало озерца, и, кажется, умолк даже водопад.

– А тебе никогда не хотелось убить Линни? – внезапно спросил он.

– Что?!

– Ну подумай. – Он снова улыбнулся белыми, как обкатанные морем кругляши мрамора, зубами. – Убить ее. Занять ее место. Вы же так похожи, вас не различила бы и родная мать. Сидеть на ее кухне. Пить ее молоко из запотевшего стакана. Слушать байки старины Густава про его приятелей с платформы, играть с ним в шахматы – ты ведь научилась играть намного лучше нее.

Линда мелко задрожала. Вода в чаше бассейна была холодна, как лед, но дрожала она не от холода.

– Это невозможно. Ты же знаешь, что невозможно. Меня бы мгновенно вычислили, все клоны чипированы, и наша ДНК помечена…

– Я не говорю о реальности, – сказал атлант, делая шаг к ней. – Лишь о фантазиях. О мечтах. Признайся, было такое?

Ее уже откровенно трясло, надо было вылезать из воды, пока не скрутило ноги судорогой. И тут он подошел вплотную, и ей стало намного, намного теплее. Кожа атланта источала жар, его руки грели, и рядом с ним становилось спокойней, как будто можно было признаться во всем. И ничего не было ни страшно, ни стыдно.

– Да, – сказала Ли. – Да, я об этом думала.

Он обнял ее и наконец-то поцеловал по-настоящему.

И выходить из воды вдруг стало незачем, потому что ледяной горный водопад превратился в теплое первобытное море, и они были как две царские гринды, пляшущие один и тот же вечный танец жизни.

Позже они лежали на склоне, на мягкой травяной опушке, и смотрели на звезды. Ли поняла, что до этой ночи ни разу толком не видела здешних звезд. Их скрывали то полотнища полярного сияния, то мертвенный свет двух лун, то облака, то зигзаги пляшущих над лесом молний. Так, чтобы спокойно полюбоваться звездами, – нет, этого она не помнила. Ярче всего горел белый пожар Проциона, и странно вспоминать, что она была там, на Ониксе, а потом Опале. Оникс, мир вечного холода и льдов, где полоска пригодной для обитания суши у экватора была настолько узкой, что разумная жизнь там так и не успела зародиться. И Опал, мир бесконечных степей, мир самумов и пустынь. На юге – россыпь заброшенных городов из красного камня, обитель песчаных призраков и странного, живущего под землей племени. А север чист и прост, севером правят степняки, чтящие бога войны и неба и не привечающие чужаков… но там она не погибла. Никто не погиб. Неужели так бывает?

– Почему все миры так похожи? Почему все расы, которые мы видели, так похожи на человеческую?

Ее рука лежала на груди атланта. Вместо ответа он взял ее ладонь в свои и поцеловал, палец за пальцем.

– Нет, скажи, почему?

– Может, лучше еще разок займемся сексом? Скоро рассвет.

– И что?

– И ничего. Я не знаю, почему этот мир устроен так, как устроен, – ответил он, приподнимаясь на локте и заглядывая в лицо Ли. – Он не был сотворен моим демиургом, единственный из всех тропок Великого Сада. Это стволовой мир. Все остальные были созданы по его подобию, потому что, согласись, Владыка Мертвых вряд ли способен изобрести что-то новое. И если честно, копии получились еще хуже, чем оригинал.

Линда села, глядя на темное зеркало водопада внизу с белой оторочкой пены. Скоро рассвет. Птица-Луна давно закатилась за гору, в лесу ниже по склону неуверенно пробовали голос первые птицы. На траве выступала роса. Небо на востоке наливалось зеленью, совсем как в то утро, когда их казнили… давно, тысячу лет назад.

– Зачем ему вообще жизнь?

– Ну как же.

Атлант тоже сел и взъерошил курчавые волосы.

– Мертвым может стать лишь то, что когда-то жило. Не бывает мертвых камней или мертвого песка, но бывают мертвые люди и мертвые миры.

– Он что, питается смертью?

Леонид поморщился.

– Не столько смертью, сколько тем, что ей предшествует. Болью. Страхом. Страданием разумных. И ему надо плодить новые жизни, чтобы вечно длить этот круговорот страдания. Знаешь, ведь и мы, Садовники, созданы были такими. Тот урожай, который мы должны были ему доставлять… в общем, ты поняла.

– И что, нельзя по-другому? – тихо спросила она.

– Можно. Полагаю, можно попробовать.

– Ты этого хочешь? – Она обернулась к нему. – Хочешь занять его место и изменить мир… Все миры?

– Я же говорил – не в пространстве, а во времени.

В глазах атланта горели зеленые искры рассвета.

– Я пробовал восстать один раз – и проиграл. Теперь надо действовать умнее. И знаешь, что еще…

Он взглянул Ли в лицо и улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, от которой казалось, что ни боли, ни скорби нет и не будет, и хотелось верить ему больше, чем самой себе.

– Думаю, на этот раз я выиграю, потому что сама Смерть на моей стороне.

Колодец оказался вовсе не так прост, как представлялось вначале. Стоило подпрыгнуть или взобраться достаточно высоко, и он вытягивался, словно Андрей угодил в чей-то гигантский кишечник. А падаешь на дно, и колодец снова сжимается: один прыжок, и пальцы коснутся кромки.

Все это время Тень наверху развлекалась, потчуя узника видениями. Там прошествовала череда убитых. Брайан и горящие детские наверху. Фред Давенпорт – против этого внешника Андрей использовал психическую атаку такой силы, что заморозил не только его сознание. Параличом сковало все мышцы в теле, включая скелетную и гладкую мускулатуру, и Фред еще долго мог служить памятником самому себе. Джоффри Аламейда – этого он просто пристрелил, пока отряд держал на прицеле всю его семью. У Джоффри был хороший самоконтроль, и он не прорвался, даже когда пули разорвали его мозг, не прорвался, потому что не хотел причинить близким вред. И один из последних, ставший легендой департамента. Станислав Сикорски, которого капитан Варгас заставил направить инферно внутрь себя. Внутренний прорыв. Говорят, это худшее, что может случиться с одаренным, который – не жив и не мертв – обречен вечно мотаться между мирами, исходя бессильным криком.

Было много и других, и отнюдь не все кончили столь печально. Большинство визитеров коротали дни в серых камерах Лиалеса, но запомнились ему именно эти четверо.

Каждый из проходящих по кромке спрашивал: «А стоило ли оно того?»

Поначалу Андрей отмалчивался, а потом начал орать:

– У меня не было выбора!

В какой-то момент Тени, похоже, надоело куражиться, и парад живых и мертвых прекратился. Над колодцем снова склонилось острое лицо с бледными пятнами глаз.

– Выбор, сеньор Варгас, есть всегда, – провозгласил он.

– Отправляйся в ад, – ответил Андрей.

– Это запросто. Но прежде я кое-что тебе продемонстрирую.

Непонятно как колодец исчез вместе со всеми своими черепами, перистальтическими сокращениями и древними индейскими храмами.

Варгас стоял на жаркой городской улице. Улочке. Прошло несколько мгновений, прежде чем он узнал это место. Расписанная граффити стена гаража, к которой ребята Гнуса прижали Лео. И он, шестилетний, бьющийся в руках у двух рослых, покрытых с головы до ног татухами Los Lobos парней.

Взрослый Андрей замер. Сейчас, вот сейчас мальчишка прорвется, и он увидит со стороны свой первый инферно. Но ничего не происходило. Собака рылась в мусорном баке у него за спиной. Ветер носил по улице обрывки пластика. Из порта донесся гудок сухогруза.

Один из ребят Гнуса вытащил нож, остро блеснувший в белом солнечном свете. Небольшой вихрь швырнул в глаза Варгасу пригоршню уличной пыли. Мальчишка в руках у Волков орал и бился, даже пытался драться, только это не помогло – нож легко и уверенно три раза вошел в живот его старшего брата. Парни разбежались. Труп остался лежать. Мальчик подбежал к убитому.

Потом были похороны на старом испанском кладбище, где еще несколько месяцев назад они с Лео играли в вампиров. Мать едва стояла, отец ее придерживал. Никто не обращал внимания на шестилетнего мальчишку, одетого в черный траурный костюмчик, – всех интересовали лишь гроб, священник, первые комья сухой земли.

Прошло несколько лет. Родители смирились с тем, что у них остался только один сын, и наконец-то научились обращать на него внимание. Он был таланлив, это парнишка, легко схватывал языки, играл на гитаре, только никаких признаков Дара. Окончив школу, он поступил – не в университет Святого Духа, а в политехнический. Стал инженером. Занимался проектированием и установкой новых буровых на Марсе. Там встретил девушку, прилетевшую на стажировку в местную земледельческую коммуну. Рыжеволосую шведку. Возможно, ее даже звали Линдой.

Молодой инженер вернулся на Землю. Поженившись, пара купила коттедж в пригороде Мальме, неподалеку от дома родителей Линды, чтобы тем удобней было навещать детей, а затем и внуков. Их было двое, рыжеволосый мальчик и девочка с черными, как у отца, волосами…

Чем дольше Андрей смотрел на это, тем меньше верил. Ему чудилось, что со всех сторон дует холодный ветер, пронизывающий миры и измерения, что он разрывает картину семейного счастья, теплый свет в камине, гостиную с английскими переплетами окон, детей и взрослых, встречающих там снежное Рождество.

Когда он сделал шаг вперед, к наблюдавшей за ним Тени, и заговорил, ветер набрал полную силу. Зазвучал в его голосе, который был уже не совсем его голосом.

– А потом, – тихо сказал Варгас, – этот молодой счастливый семьянин обнаружил, что у него есть Дар. Слабенький, но достаточный, чтобы причинять неприятности. Он пытался заглушить его выпивкой, и вскоре, после нескольких неприятных инцидентов, его перестали пускать в соседние бары. Затем он потерял работу и уважение жены. Снова бежал на Марс, якшался там с контрабандистами. Пил уже от тоски. А однажды решил вернуться на Землю, где в этом уютном коттедже его поджидали кадеты Академии со своим капитаном. И один из них – допустим, Джон Смит, – спалил этого бедолагу и весь его мир дотла, не оставив и пепла.

Сделав еще шаг – человек в черном с катаной за плечом заколебался и, кажется, даже отступил на пару дюймов – и улыбнувшись, Андрей спросил:

– Так где же тут выбор, Тень? Не знаешь, что ответить?

Они снова были на пыльной улице старых фавел на склоне горы, в Дуране. Снова подручные Гнуса из Los Lobos зажали Лео, а двое держали вырывающегося мальчишку. И тогда Андрей подтолкнул его, этого мальчика, – незаметно, почти неощутимо. И улица прорвалась кричащими тенями, из подвалов домов хлынул мрак, а солнце исчахло и сгинуло в черном коконе…

– Что ж, свой выбор ты сделал, – сказал человек в черном.

Варгас обернулся к нему и сделал еще шаг.

– Ты, Смерть, считаешь себя всемогущим, – сказал он. – Думаешь, что останешься в этом мире последним, но это не так – мертвые не умирают, и их намного больше, чем живых.

Тень, которая была Смертью, переменилась в лице.

– Вижу, останавливать тебя поздно. Раз так, ступай куда хочешь.

Человек в черном развернулся и пошел туда, где гибло в мертвенном ореоле Солнце.

И с каждым его шагом рассыпалась кишащая призраками улица, рассыпался картонный пейзаж фавел и проглядывало то место, где Андрей действительно оказался.

За спиной его тревожно перекликались голосами птиц джунгли. А перед ним – нужно было всего лишь пересечь засыпанную человеческими костями небольшую площадку – открывалась темная нора, вонючая берлога зверя. Оттуда тянуло плесенью, кровью, землей и падалью. Тянуло временем, слежавшимся за тысячелетия, за миллионы лет и заплесневевшим, как эти кости и черепа.

Меньше всего Варгасу хотелось лезть туда, где – как он знал – с потолка пещеры свисают ободранные трупы, журчат кровавые родники, а скалы и подземные туннели напоминают раздувшийся от избытка сырого мяса кишечник. Где в одном из отнорков стоит белый ягуаровый трон, дожидающийся своего хозяина. Однако другого пути наружу не было. Набрав полную грудь воздуха, он нырнул в смрадную тьму.

Линни спала – наконец-то, после всех этих бессонных дней, – и ей снился странный сон.

Во сне они с Леонидом были давно женаты. Нет, конечно, не с атлантом, а с настоящим Леонидом Варгасом, братом Андрея. Они жили в доме родителей Леонида, в чистеньком и новом районе Дурана, предместья Гуаякиля. И у них был сын. Резвый крепыш, черноволосый кудрявый шалун, которого в честь дяди назвали Андресом. Ей снилась счастливая, спокойная жизнь: череда семейных праздников, дни рождения с гостями и пиньятами, уютные посиделки у камина на Рождество, со сваренным ей собственноручно глинтвейном по надежному маминому рецепту. Никакого сумасбродства, никаких фейерверков, чучел Старого Года в саду и сжигания старых вещей, только добрые, проверенные временем традиции. Иногда Лео снимал со стены гитару и играл – не так виртуозно, как его брат, но все же очень неплохо и душевно.

Плохо во всей этой истории было лишь одно. Она совсем не любила Леонида. Ночами, когда Линни думала, что сын и муж спят, она выходила на веранду с видом на гору и ждала, ждала… неизвестно чего. Зачастую у нее в руках был бокал вина. Не единственный за вечер.

Однажды так и не уснувший Леонид вышел следом за ней и обнял за плечи. Она подавила желание отстраниться, но муж все равно что-то почувствовал.

– Я знаю, кого ты ждешь, – сказал Лео. – Он не придет. А если придет, то не за тобой, а за нашим сыном.

– Ты знаешь, что Андрес не наш сын. Не мой и не твой.

– Я помню. И все же не хочу, чтобы его у нас забрали. А теперь иди в дом. Становится прохладно.

И действительно, повеяло холодом, хотя откуда бы взяться холодному дуновению жаркой эквадорской ночью? И все же ей не хотелось уходить с веранды, потому что в темном в этот поздний час доме ее не ждало ничего хорошего.

– Погоди.

Тогда Лео – такой высокий, мускулистый, совсем не похожий на брата – потянул ее за плечи, потянул туда, в распахнутые французские двери спальни, откуда несло холодом. Она вскрикнула, забарахталась…

И проснулась.

Ее действительно куда-то волокли. В щели пробивался травянистый утренний свет. В первую секунду Линни решила, что ее схватил ягуар, и приготовилась завопить от ужаса, но рот ей зажала человеческая рука. В следующее мгновение она уже очутилась снаружи и поняла, что ее бесцеремонно тащат по земле, ухватив за ворот комбеза. Ноги волоклись по пыли. Она заколотила ими, попыталась затормозить. Ее грубо тряхнули.

– Лучше без шума, дорогуша, – произнес где-то над головой голос атланта. – Не стоит будить сестричку, у нее была бурная ночь.

– Какого хрена, – вызверилась Линни, поняв, что рот ей уже не зажимают. – Отпусти меня!

– Неужели ты думаешь, что это так легко?

Как ни странно, атлант ее действительно отпустил, от чего она грохнулась плашмя в пыль и пепел, оставшиеся на площади со вчера. Солнце стояло уже довольно высоко над лесом. От зиккурата – почему-то Линни подумалось, что это гробница, – падала резкая ступенчатая тень. Хищные птицы убрались, на небе не было ни облачка. Чудный день.

Она села. Атлант присел рядом, глядя на нее с бесконечно глумливым выражением.

– Ты, дорогуша, часть моего плана, и, конечно же, я тебя не отпущу. Но и тащить тебя мне лень…

Договорить он не успел, потому то Линни сорвалась с места и задала стрекача, направляясь к ближайшим зарослям. Пробежать она успела ровно три шага, после чего ее хлестнул мысленный приказ: «Стоять!»

Противиться ему было не в ее силах.

«Ноги в руки и пошла в клетку».

Она подняла голову. Клетка на вершине пирамиды, клетка из цельных бревен. Предназначенная явно не для нее и в целом уже понятно для кого. А она кто, кусок мяса в капкане? Приманка?

– Давай, давай, топай, – уже вслух и даже дружелюбно проговорил атлант.

И ноги сами понесли ее через горячую пустую площадь, пахнущую смертью и гарью, вверх, по ступеням, на самую макушку чертова зиккурата. Ступени были разрисованы знаками. Бурыми знаками. Начертанными, равнодушно подумала Линни, не иначе как кровью деревенских жителей, не своей же кровью он все здесь расписал. Почему она не заметила вчера? Почему они с Ли не заметили?

– Залезай, – подхлестнул голос из-за спины.

Ей пришлось пригнуться, чтобы войти в низкую дверь, сделанную явно не под рост человека. Однако в самой клетке можно было выпрямиться во весь рост. И там стоял алтарь… что-то вроде алтарного камня, покрытого символами и тоже измазанного кровью. Кровь была везде, пентаграммы, индуистские мандалы и другие, неизвестные ей символы. Линни замутило.

Атлант, вошедший следом, снова бесцеремонно взял ее за шею и толкнул в угол. Там, примерно на высоте четырех футов, к бревнам-прутьям крепились две кожаные петли. Тот, кого звали Леонидом, засунул ее руки в эти петли и затянул полоски кожи на запястьях. Было больно, но в меру. Руки неудобно торчали над головой. От них отхлынула кровь, по пальцам побежали первые острые иглы.

– Зачем я тебе? – безнадежно спросила она. – Думаешь, Варгас примчится меня спасать, и тут-то ты его и схватишь? Не примчится…

Атлант снова опустился рядом на корточки, так, что его глаза оказались почти вровень с глазами Линни.

– Спасти или сожрать, это вопрос. Но что примчится, точно.

– Почему?

Любые вопросы казались бесполезными, однако надо было как-то протянуть время. Не дать ему сделать то, что он, очевидно, собирался сделать.

– Почему?

Атлант чуть склонил голову к плечу, словно задумавшись над формулировкой. Лицо его после бессонной, судя по всему, ночи (с Ли?) выглядело свежим и юным, куда моложе, чем лицо священника в записи. Сейчас он вполне сошел бы за младшего, а не за старшего брата Андрея.

– Видишь ли. Наш братик – создание довольно странное. Я и раньше это знал, но думал, что человеком он будет более… ординарным. Я тут вдоволь покопался в памяти почтенного отца Леонида, и, скажу честно, это было захватывающе.

Сощурив темные глаза, он направил их на стремительно бледнеющий диск солнца. Звезда Лейтена катилась к полудню. Тени становились короче, воздух жарче, от кровавых узоров поднималось отчетливое зловоние, привлекавшее новых мух.

«Как в цирке», – подумала Линни.

В Швеции, в Стокгольме, остался последний цирк с настоящими животными. «Зеленые» чуть пеной не изошли, пытаясь его закрыть, и закрыли, когда Линни стукнуло десять. Однако она еще помнила этот запах, запах сена, опилок и тяжелую звериную вонь от клеток. Здесь пахло примерно так же.

– Видишь ли, дорогая… свояченица? Так, кажется, это у вас называется? Или просто звать тебе сестренкой? Пожалуй, да, сестренкой, так мне нравится больше. Все мы тут одна большая семья…

Атлант улыбнулся, и Линни подумала, что он совершенно чокнутый.

– Так вот, Дар у нашего братика прорезался очень рано и очень сильно. Инферно сжигает носителей, постепенно, изнутри, если его, конечно, не выплеснуть наружу. И Андрея он сжег практически дотла. То, что там осталось… так, угольки. Но братику надо было как-то жить в человеческом обществе, не грызть же прохожих за ноги и не выть на луну. И он с юных лет отстроил себе систему правил. Принципов, которым нельзя изменять. Не убивать невиновных. Помогать тем, кто нуждается в помощи. Не изменять своему слову. Вся эта богатая сокровищница вашего фальшивого гуманизма и вашей лживой морали…

– Разве это так плохо? – слабо улыбнулась Линни.

Атлант перевел взгляд на нее, и она пожалела, что вообще заговорила.

– Неплохо, конечно. Только все это обманка. Не чувствует наш братик ничего, кроме обиды и злости на весь мир. И тебя никогда не полюбит, так что, может, оно и к лучшему.

С этими словами он вытащил из-за спины длинный обсидиановый нож. Взвесил его в руке, словно что-то прикидывая.

– Ты убьешь меня? – хрипло спросила Линни, надеясь, что голос не слишком дрожит.

– Нет, зачем. С этим и братик справится. А если и не справится, не так важно. Но вот ножки тебе придется подрезать, больно резво ты бегаешь.

«Зачем?» – мысленно прокричала Линни. Ей и так не убежать. Ее часы сочтены. Зачем еще мучить, калечить? Но, похоже, атланту это просто нравилось. Двумя быстрыми движениями он рассек ее ахиллесовы сухожилия, на правой и левой ноге. Порезы были не особо аккуратными, хлынула кровь.

Линни закричала. Она кричала и кричала, как будто могла чего-то добиться этим криком.

Атлант встал, вытер нож и любовно оглядел свою работу.

– Что ж вы все так орете? Ты, этот дурень Лео у меня в голове, деревенские идиоты. Разве не сами вы хотите принести себя в жертву некой высшей силе, посвятить служению? Иначе зачем все эти культы и храмы, язвы, самобичевания, ритуальные убийства? Зачем эта ваша ЦТС?

– Пошел в жопу, – зло выдохнула она, оборвав крик.

– Вот, так уже лучше. Такой ты ему больше понравишься. Что ж, пожелаю братику приятного аппетита. Надеюсь, он услышал твои вопли и явится на закате. А пока не скучай.

Атлант выступил из клетки, оставив открытой дверь, за которой наверняка пряталась какая-нибудь ловушка или запорный механизм.

«Андрей, не приходи», – мысленно взмолилась Линни, понимая, что ее мольбы тщетны.

Он пришел на закате, когда последние лучи отгорели на вершине горы. Небо затянуло облаками цвета прудовой тины. Птицы, весь день оравшие в зарослях у реки, замолчали, смолкло даже жужжание мух.

За день Линни полуослепла от ползающих по лицу насекомых. Она мотала головой туда-обратно, отгоняя особо назойливых, но они все лезли и лезли. Опять мучительно хотелось пить, губы пересохли, в горло словно насыпали смесь соли и песка. Руки окончательно онемели, как будто их высекли из камня.

В те моменты, когда удавалось сфокусировать зрение, она смотрела на запад. Там синел высокий утес с росшим на нем корявым, раскидистым деревом. Ближе к скалам приглушенно ревел водопад. Что-то привлекало ее в этом дереве и в этом утесе, в нем чудились и надежда, и опасность.

Еще она размышляла. Она думала, как убраться с этой проклятой планеты. Если допустить, что Андрей придет, если он будет больше человеком, чем зверем, если… Слишком много «если», надеяться на «изнанку» она не могла. Значит, нужен был другой способ. К вечеру план созрел в ее голове, настолько безумный, что даже ей понравился. Она ухмыльнулась, вызвав недовольное жужжание.

В этом момент что-то изменилось в окружавших деревню тенях. Свет, мутный, как на дне болота, сыграл с ней злую шутку, и в первую секунду почудилось, что от скал идет человек. Нет. Огромный пятнистый зверь, похожий на земного снежного барса, только раза в два больше, мягко спрыгнул на землю с каменной гряды и двинулся к людскому поселению.

Он шел сторожкой походкой, словно чувствуя засаду. Ему надо было пересечь площадь, открытое пространство, и на границе он помедлил, будто ожидая подвох. Но ничего не двигалось в поселке. Хижины были пусты, наддверными циновками – там, где они остались висеть над входом, – играл ветер. Разбросаны и разбиты были большие котлы, в которых деревенские готовили еду. На месте строительного лагеря остались лишь мусор и гарь, и даже вечные тощие собаки давно сбежали в джунгли, напуганные тем, что здесь на самом деле произошло.

Ягуар ступил на площадь и двинулся дальше.

– Не подходи сюда! – крикнула Линни, а точнее, хрипло прокаркала.

Зверь поднял голову и уставился на нее. Ничего человеческого не было в его золотых огромных глазах.

– Пошел вон!

Должно быть, атлант, прятавшийся в хижине, – кстати, как там Ли, радуется, что наконец-то избавится от хозяйки? – животики надорвал от смеха. Прогонять криком голодного зверя – все равно что заливать спиртом огонь.

Ягуар ступил на лестницу. На секунду Линни показалось, что кровавые узоры на полу клетки и на алтаре сдвинулись, налились золотым пронзительным светом, но, может, это шутило с ней шутки ослабшее зрение. Через секунду все стало таким же, бурые росписи в болотно-зеленых сумерках.

Зверь подошел к дверце и заглянул в клетку. Его глаза светились зеленью и золотом, главными цветами этого мира, он был здесь хозяином сто тысяч веков. Его поили кровью и кормили людским мясом, требовали покровительства и защиты. Может, изначально он и не был таким, но таким его сделали те, кто ему поклонялся. Богом подземного мира, пожирателем человеческой плоти, архонтом, утратившим разум и память… Откуда пришла эта мысль?

«Зачем все эти культы и храмы, язвы, самобичевания, ритуальные убийства?»

Наверное, вот за этим.

Ягуар вступил в клетку.

– Нет, Андрей, нет, – выдохнула Линни. – Пожалуйста, нет!

Она бессильно задергалась в кожаных петлях, но только разбередила раны на ногах. Снова полилась кровь. Зверь принюхался и сделал еще шаг.

– Пожалуйста, нет!

Зверь моргнул, сердито зарычал, оскалил клыки… и вывернулся наизнанку.

Интерлюдия
Джеймс О’Тул

Джим пребывал в сладостном забытьи, но если ты часть ИИ корабля, это не значит, что ты не можешь мыслить и мечтать. Например, он велел Монти утилизировать всех клонов высокомерной сучки Линды Свансен, всех, кроме одного, как и положено по статуту об эксплуатации. Сучка Свансен с самого начала миссии заглядывалась на эту оглоблю, отца Леонида, и уж конечно не интересовалась механоргом (хотя знавал Джим дамочек и с такими наклонностями). И все же, думал в своем стазисе Джим, как сладко было бы вытащить клон из криокапсулы и всадить ей. И никто бы ничего не узнал. Наверное. Проблема в том, что даже в стазисе Джим осознавал – всаживать ему особенно нечего и нечем. Однако грезить о симпатичных сиськах рыжей шведки и ее славной попке это не мешало. Неплохо бы было того, прямо ей на лицо, на эти миленькие веснушки… Рядом недовольно возился и ворчал Монти, пытающийся исправить повреждения систем, причиненные хакерской атакой. Он мешал Джиму дремать и грезить, как старый надоедливый пес, ворочающийся в ногах на хозяйском одеяле. О’Тул недовольно пнул ногой пса и потянулся за початой бутылкой виски, которая – он помнил – должна была стоять на прикроватном столике. Только не было ни столика, ни собаки, ни виски, ни, что уж там деликатничать, самого Джима О’Тула.

Глава 7
Сердолик, лето 2167 года – Страна Мертвых – Сад Расходящихся Тропок. Андрей и Линда

Андрей не предполагал, что придется протискиваться сквозь внутренности Ягуара в прямом смысле. Пещерный свод из камня быстро сменился набухшей мышечной тканью и толстыми ответвлениями сосудов в пленке гладкой мускулатуры, встречающиеся в толще – породы? скалы? или просто плоти? – камеры сокращались и пульсировали. Здесь было горячо, влажно и дурно пахло, то и дело приходилось опускаться на четвереньки, а то и ползти на животе. Ход ввел наверх. Через несколько часов такого пути Варгас, запыхавшийся и весь измазанный дрянью, уже жалел о сухом и где-то даже уютном колодце.

Путешествие кончилось так же неожиданно, как началось, – он вывалился в очередной проем, но на сей раз отверстие вело не в наполненный кровью мешок, а в настоящую, выдолбленную в скале пещеру. Присмотревшись, Варгас понял, что зал был построен людьми, а не создан природой. По отштукатуренным песочно-бежевым стенам тянулись красные узоры, пляшущие люди, звери, солнце, луны и звезды сливались в диковинном танце. Посреди пещеры, или комнаты, стоял белый ягуаровый трон. Вырезанный не из дерева, а из чистейшего мрамора, только ножки его были измазаны чем-то бурым. На полу вокруг трона лежал толстый слой пыли. Похоже, никто не сидел на троне уже сотни, если не тысячи лет.

Смутно не хотелось пятнать мрамор той пакостью, что налипла на него во время подъема по туннелям, однако других вариантов не было. Андрей пересек зал и сел на трон, возложив руки на подлокотники в виде ягуаровых лап. Какое-то время ничего не происходило, лишь капала жижа в туннелях внизу и что-то шумно бурчало и лопалось в кишечнике твари. Затем рисунки на стенах ожили. Медленно, а затем все быстрее кружились они, и постоянно повторялись четыре фигуры – Ягуар, Койот, Змей и Ворон. Они были здесь от начала времен, когда первобытные океаны выплевывали на сушу потоки жизни, когда вулканы миллионы лет извергали магму и дым, убивая эту жизнь, и все начиналось сначала…

– Мне неинтересна ваша история, – вслух произнес Варгас. – Я просто хочу выбраться.

«Он просто хочет выбраться», – захохотали Койот, Змей и Ворон, а Ягуар зарычал.

«Кто ты такой?» – спросил Койот.

«Пошел вон, чужак», – добавил Змей.

А Ворон взлетел в небо, широко раскинув крылья. Он летел все выше и выше, над плоским, а затем выпуклым ликом планеты, тяжело поднимая и опуская крылья в разреженном воздухе высоты.

«Все люди, – прокаркал он, – сотворены из костей прежде умерших. И людей должно быть не больше, но и не меньше, а ровно столько, чтобы заселить мир. Поэтому богу мертвых надо было следить, чтобы кости не были украдены вороватым Койотом из подземного царства. Но бог был ленив и желал лишь валяться под высоким деревом и играть на дудке из костей, а потому сотворил он Смерть и дал ей меч из хребта змеи…»

– Спасибо за полезную информацию, – с тихой яростью проговорил Варгас.

Он никогда не пробовал наркотики – одаренным это было категорически запрещено, да особо и не тянуло, – но, возможно, что-то такое и видели ребята Игнасио в своих глюках. Андрей уже готов был встать с трона и пробиваться дальше, когда Ворон заложил вираж, и картина горного плато сменилась вершинами влажного тропического леса. На краю леса, между водопадом и деревней, стоял утес. На утесе росло раскидистое дерево, а на одной из ветвей дерева возлежал дремлющий Ягуар.

Ворон спикировал, и Андрей, летевший по небу вместе с Вороном, судорожно сжал подлокотники трона. Ягуар поднял голову, щеря клыки, и уже его глазами, глазами большой кошки, Андрей увидел стремительно взлетающую в синь птицу.

Уцана-Уби что-то рявкнул и проводил взглядом летучего брата, а затем снова собрался прилечь. Прошлой ночью он отведал вдоволь человечины и был сыт, да и в деревне не осталось ничего, достойного внимания, кроме Одиночки. Однако это могло подождать. Следовало хорошенько выспаться, только что-то мешало, словно заноза под веком. Огромный кот потер лапой морду и сердито зарычал.

Андрей не мог еще полностью управлять им, но заставил зверя вновь поднять голову и взглянуть в сторону деревни. Там грелась в зеленоватых закатных лучах большая четырехуровневая пирамида. На вершине пирамиды стояла деревянная клетка. А в клетке сидела медноволосая девушка в изорванном комбезе.

Ягуар коротко рыкнул и одним прыжком слетел с дерева. Зверь чувствовал ловушку, он чуял могущественные, начерченные кровью на камнях и дереве знаки и не желал идти в поселение людей, но управлявшая им человеческая воля была намного сильнее.

Уже подойдя к площади, Ягуар понял, что женщина заметила его. Она заметалась в клетке. Ее руки были связаны над головой и прикручены к прутьям. Она что-то кричала, но Андрей, всеми силами старавшийся удержать контроль над зверем, не понимал что. Возможно, в этом обличье он утерял способность понимать язык людей. Ягуар замер на границе света и тени у края площади, он категорически не желал двигаться дальше. Варгас так сильно сжал подлокотники трона, что казалось, еще секунда – и мрамор начнет крошиться у него под пальцами. Зверь стегнул себя хвостом по пятнистому боку и ступил на площадь. Девушка кричала.

Она была напугана, и не зря, потому что Андрей ощущал недюжинное желание вонзить зубы в ее белую шею, растерзать когтями грудь, выпустить кишки и всласть полакомиться еще теплой требухой. Он чувствовал, как Ягуар ступает по горячим ступеням, чувствовал, как наливаются тяжелой силой сковывающие надписи на камнях. Он зашел в клетку, в распахнутую ловушку.

Девушка с ужасом смотрела на него. Она продолжала кричать, молить о чем-то. В клетке пахло теплой кровью. Манящий запах.

«Сожри ее, – шептали священные надписи. – Сожри и возляг на алтарь. Это твой трон. Это твоя законная жертва».

«Нет, Андрей, нет», – прочел он по губам, потому что все звуки перекрыл стук крови в ушах.

Голод.

Жажда.

Желание.

И он сделал единственное, что мог. Сила знаков не давала ему вывернуть наизнанку наружный мир. И он вывернул самого себя, так, что зверь остался внутри, а человек – снаружи.

Это было чертовски больно.

…Линни подавилась криком. Она не успела рассмотреть подробности – мелькнуло что-то влажное, красное, липко блеснуло в последних закатных лучах, – и вместо изготовившегося к прыжку зверя на полу клетки у алтаря появился человек. В измазанной какой-то мерзостью серой форме СБ, с черными, тоже грязными и слипшимися волосами и лицом в кровавых разводах, но это точно был Андрей. Она готова была разрыдаться от счастья.

– Т-ты… Как ты это сделал? – хриплопрошептала она. – Это действительно ты?

– Нет, это Уцана-Уби, повелитель подземного царства, – довольно грубо ответил сидящий на полу клетки человек, так что сомнений у нее не осталось. – Пришел полакомиться твоей печенью.

Видно было, что двигается он с трудом и вымотан до предела. Тем не менее он попытался встать. Одна из надписей, сплетенная из символов, напоминающих буквы арамейского языка, резво, как побег плюща в ускоренной съемке, оплела его ноги и приковала к полу. Линни заморгала.

– Реликтовое любопытство, – сухо сказал Андрей, безуспешно пытаясь отодрать от себя надпись-лиану. – Что-то типа реликтового излучения. Все уже взорвалось, но доходит небыстро, да?

Линни хотела обидеться, но не могла. Он ведь пришел, чтобы ей помочь, пришел черт знает как и откуда.

– Атлант перерезал мне сухожилия.

– Вижу.

– И руки я не могу освободить.

– Вижу, – повторил Андрей.

– И это он убил всех жителей деревни.

– А ты думала, я?

Он улыбнулся, что, учитывая корку из крови и грязи на лице, выглядело жутковато.

– Я видела, как ты перебил тех воинов… в лесу.

– Они пометили себя знаками Уцана-Уби и сами готовы были стать его обедом. Не одно и то же.

«О чем мы вообще говорим?» – устало подумала Линда.

– Он хочет тебя убить.

– Я в курсе.

– Тогда зачем ты пришел сюда? Это ловушка.

Взгляд, которым ее наградил Варгас, был выразительным, но неприятным.

– Чтобы спасти меня?

Ее опять начал разбирать дурацкий, бессмысленный смех. Она пыталась какое-то время сопротивляться, но смех вырвался из груди, сухой, лающий, не приносящий облегчения.

– Если мы выберемся отсюда, в чем лично я сомневаюсь, – еще холодней произнес Варгас, – вам бы, милая фрекен, полечиться от истерики в психиатрической клинике.

– Уже лечилась, – фыркнула она. – Правда, не от истерики. И мы выберемся. Только для этого тебе придется меня убить.

Взгляд Андрея стал совсем ледяным, что довольно трудно при темно-карих глазах. Однако ему удалось.

– Барышня, – сказал он зачем-то по-русски, но сразу снова перешел на английский. – Неудачное время для того, чтобы сойти с ума, хотя я могу понять.

Линни покачала головой. Шея ныла, а плечи при резком движении будто пронзило сотней острейших игл.

– Я не сошла с ума. Помнишь, я говорила, что на корабле остался недосинхронизованный клон?

– Клоны должны были утилизировать, – нахмурился Варгас.

– Да, все, кроме одного. Это оговорено статутом и есть в контракте, который я подписывала, когда Ли… уходила в миссию.

«Когда ты продала меня в рабство, пахать на космических галерах и сдохнуть в один прекрасный день от Дара», – сказал кто-то в ее сознании голосом Ли. Возможно, совесть. А может, обида.

– Они забрали один мой клон и обязаны вернуть тоже один, подходящий для синхронизации. В сущности, Ли мое имущество, и они не должны его повредить. Так что один клон, если все сделано согласно правилам, на борту «Маленькой Каравеллы» есть.

Кажется, до Варгаса начало доходить, по крайней мере взгляд его из ледяного стал озабоченным.

– Нет…

– Да.

– Должен быть другой выход.

– Какой, Андрей? Ну скажи, какой? Я не знаю, кем считает тебя атлант и почему так озаботился твоим убийством, что построил целую пирамиду и принес в жертву всех людей в деревне, но знаю, что ты с ним не справишься. Ты вон даже от этой дурацкой надписи отделаться не можешь.

Что правда, то правда – там, где буквы ядовитого вьюнка коснулись голой кожи, они въелись в плоть, и Варгас теперь был расписан, как статуя какого-нибудь современного модного скульптора в галерее Тейт. Казалось, он с головы до ног покрыт татуировками, и даже лицо.

Андрей посмотрел на свои изрисованные предплечья, провел пальцами по щеке и хмыкнул.

– Я их чувствую. Смешно.

– Что именно смешно?

– В детстве, когда я общался с парнями из Los Lobos, из фавел, они выглядели примерно так. Я настолько ненавидел татуировки, что, даже когда весь наш курс Академии набил себе S.P.Q.R., не стал делать. И вот…

Он поднял обе руки. Плети вьюнка напряглись, сдерживая движение.

– Кажется, что это меньшая из твоих проблем, – вложив в голос максимальную порцию яда, сказала Линни.

– Туше, – признал он и снова стал привычным, холодным и отстраненным капитаном Варгасом. – Итак. Ты хочешь, чтобы я убил тебя, и ты попробовала синхронизоваться с копией на корабле? Но зачем убивать, с Ли ты отлично проделала это без всяких смертей.

«Ага, и смотри, что вышло», – могла бы сказать она, но не сказала. Она до сих пор не была уверена, что атлант не заморочил Ли голову, что та сама охотно обрекла ее на смерть. Может, она до сих пор спала – по крайней мере, на площади не появилась, чтобы швырнуть в «сестричку» пригоршню грязи. Уже чуть-чуть легче.

– Во-первых, если нам придется бежать, я не смогу идти. Тебе надо будет меня тащить, а этим я еще с пустыни сыта по горло.

Варгас открыл было рот, но Линни мотнула головой.

– Не спорь, у нас не так много времени. Я не знаю, когда он придет.

«И не хочу смотреть, как тебя убивают или как он заставит тебя смотреть, как убивает меня».

– Во-вторых, я плохо чувствую ее отсюда. Она наполовину разбужена, а наполовину в криосне из-за плохой синхронизации. Но в момент тяжелого ранения или смерти способности психика обостряются. Так происходит бэкап при применении Дара. Значит, и я смогу.

«Спроси меня, спроси, что я буду делать, если что-то пойдет не так».

А пойти не так могло многое, учитывая, что в сознание клона уже пробовала записаться Ли, думающая, что умирает, – и, наверное, частично записалась.

Ей хотелось, чтобы он спросил, но Варгас промолчал.

– Ты должен убить меня, – напомнила Линни.

– Я даже подойти к тебе не могу, – ответил он, поднимая голову и без выражения глядя на нее.

– Сама я этого не сумею сделать. А ты наверняка что-то придумаешь. Ведь это труд всей твоей жизни.

Не стоило этого, наверное, говорить, но ей хотелось уязвить его, чтобы дело пошло чуть быстрее.

– Не получится, – сказал он.

– Что?

– Не получится меня разозлить.

– Но я все же попро…

И тут Линни умерла.

Блокировать дыхательный центр легче, чем смотреть, как человек задыхается. Проклятые цепочки символов, въевшиеся под кожу, мешали применить Дар, но не психические способности. Похоже, их атлант счел для себя не опасными, а зря.

– Или не зря, – тихо проговорил Варгас. – Где же ты там, Линни?

Он вглядывался в налившееся ночной синевой небо, но, если Линда и попала на корабль и сумела синхронизоваться с клоном, пока это ничем себя не проявило. Впрочем, на фоне разбушевавшегося полярного сияния все равно ни черта было не рассмотреть. Как будто компенсируя прошлую тихую ночь, зарево пылало от горизонта до горизонта, призрачные алые и изумрудные огни, похожие на тысячекратно увеличенные блуждающие огоньки над болотом. Волны светового прибоя набегали на невидимый берег, перехлестывая пирамиду, и в их свете лицо мертвой Линды казалось лицом утопленницы, уже не один день пролежавшей под водой. Не самое приятное соседство, хотя видал он и похуже.

К утру сияние не угасло, лишь немного притухло, и солнце всходило в зелено-красной рассеянной дымке, вытянувшейся, как подозревал Андрей, вдоль линий магнитного поля планеты. Сердолик тоже что-то беспокоило. Может, Ворон, Койот и Змей опять пустились в пляс на поминках пропащего братца Ягуара, а может, виной был его собственный братец, расчертивший площадь и пирамиду кровавыми письменами. Варгасу казалось, что центр небесной аномалии расположился точно над клеткой, но, возможно, это было всего лишь оптической иллюзией.

Братец, а точнее, атлант, пожаловал на рассвете. Ему, рослому, пришлось согнуться чуть ли не вдвое, чтобы протиснуться в низкую дверцу клетки. Атлант обошел алтарный камень и остановился перед Андреем так, что заслонял от него мертвую Линду.

– Все-таки ты ее прикончил, – ухмыльнулся атлант. – Удивительно, что не сожрал.

Если бы Варгасу нужны были доказательства, что перед ним не его брат, то сейчас он их получил в полной мере. Никогда Леонид не поднял бы руку на женщину. Андрей – возможно и даже наверняка при необходимости, но старший был на это просто не способен. И над смертью он никогда не глумился.

Варгас напрягся, пытаясь пробиться в сознание атланта и поискать там следы присутствия брата, но его вышвырнуло в собственное тело, как хозяин вышвыривает из дома не угодившего пса.

– Да ты, брат, наглец, – протянул атлант. – Думаешь, справился с драной кошкой, справишься и со мной?

– Стоило попытаться, – ответил Андрей.

– Ты не сдаешься, верно?

Атлант присел рядом на корточки. На нем был широкий кожаный пояс, которого Варгас не помнил ни в записях клона, ни в образах из памяти Уцана-Уби. Кроме пояса и кровавых узоров вроде тех, что измарали ступени и клетку, на нем не было ничего.

– Совсем ты, Лео, одичал, – сокрушенно проговорил Варгас. – Не стоило тебе якшаться с туземцами. Ни в детстве, ни сейчас. Деревенские суеверия не пошли тебе на пользу.

Показалось или по лицу атланта скользнула тень – недовольства, злости? Неужели там все-таки что-то осталось от Леонида?

– И с воображением у тебя не очень, – надавил Андрей. – Не смог придумать ничего лучше театральной постановки по стихам, которые мама читала нам в детстве.

Атлант нахмурился.

– Что ты несешь?

– Ну как же? Неужели не помнишь? Ах да, ты же по собственному тупоумию никак не мог выучить русский, хотя она так старалась. Послушай сейчас, может, дойдет.

И, перейдя на русский, он громко продекламировал:

Странный сон увидел я сегодня:
Снилось мне, что я сверкал на небе,
Но что жизнь, чудовищная сводня,
Выкинула мне недобрый жребий.
Превращен внезапно в ягуара,
Я сгорал от бешеных желаний,
В сердце – пламя грозного пожара,
В мускулах – безумье содроганий.
И к людскому крался я жилищу
По пустому сумрачному полю
Добывать полуночную пищу,
Богом мне назначенную долю…

Он читал бы и дальше, потому что это стихотворение ему нравилось и потому что его развлекала странная ирония ситуации, так аккуратно вписавшейся на то давнее детское воспоминание – ночь, их общая тогда с братом спальня наверху, горящие у кроватей ночники, мать на стуле с бумажной книгой в руках, в черной шали, читает им стихи Гумилева, – однако атлант не дал. Ухватив Андрея за воротник, он с размаху приложил его об алтарный камень, так что в груди не осталось воздуха, а в глазах потемнело. Затем без малейших усилий вздернул на ноги и швырнул на алтарь. Новые цепочки символов поползли по камню, по ткани и коже, надежно привязывая Варгаса к плоской поверхности.

Склонившись над ним, атлант снова ухмыльнулся.

– Я знаю, что ты остер на язык, братец. За это тебя и не любили. Ни мать, ни отец, ни Лео. Правда, не только за это. Ты же в курсе, что вообще не должен был существовать? Что тебя должны были прирезать, как курицу, как только ты устроил световое шоу в том переулке в день несостоявшейся кончины Лео?

Андрей нахмурился. Глупо было спрашивать, как атлант это выяснил, потому что брат и родители об этом точно не знали. Почти никто не знал, кроме Неподкупного. Тогда он был ректором университета Святого Духа, и ему первому – не считая, возможно, местного руководства Camera Obscura и СБ – доложили о случившемся. Как бы то ни было, решение в тот день принимал он…

Белое лицо атланта раскалывала усмешка.

– Шестилетний малыш с бездонным колодцем. Его так и не смогли измерить, верно? Давление больше, чем в реакторе за секунду до взрыва. Как же ты, бедняга, держался все эти годы?

Андрей пожал бы плечами, но плечи были плотно прижаты к алтарю, почти срощены с ним. Шевельнуть можно было лишь пальцами, да и то едва-едва.

– Как-то держался.

– А ведь старик Кальдерра хотел попросить тебя о помощи. А ты сбежал, якобы спасать брата, на которого тебе всегда было плевать. Ты же и прорвался в тот раз не из-за страха за Лео, признайся. Ты боялся за себя, потому что ребята из Los Lobos могли порешить свидетеля, даже такого жалкого…

«Вот вам и вся свобода выбора, господин Тень, шах и мат», – угрюмо подумал Андрей.

– Признайся, это так?

– Зачем тебе мое признание?

– Не мне, – странно ответил атлант и, сняв пояс, принялся его разворачивать на каменной столешнице. – Мне кажется, – говорил он, не прерывая своего занятия, – мой напарник до сих пор не уверен, хотя все в этом мире указывает на тебя. Парень с бездонным колодцем, не сдохший от удара его катаны и скрутивший архонта, пускай даже старого и выжившего из ума. Известно, что его отец явился на ту лесную полянку прямиком из будущего, использовав силу Киган-ори и голубого цветка. Так кто же он, если не ты, братишка? Бритва Оккама не даст соврать.

Тут псевдо-Леонид гнусно хихикнул. Андрей напряг шею, но повернуть голову не сумел. Пришлось до боли скосить глаза, чтобы увидеть, что же у атланта в поясе. Увидев, он прошипел:

– Да кто «он»? Повелитель царства мертвых? При чем тут цветы, что такое Киган?

Атлант продолжал деловито раскладывать содержимое своего пояса.

– Что за безумная хрень у вас, небожителей, в голове? Почему бы не прикончить меня просто за то, что я – это я, и не трогать детей и женщин? Скольких ты убил, чтобы одурачить двух девчонок и измазать кровью пирамиду, – две, три сотни, больше?

Атлант поднял голову и взглянул на него.

– Намного меньше, чем убьешь ты, дай тебе такую возможность. Намного меньше женщин, стариков и детей, намного меньше мучений, в этой вселенной и во всех последующих.

Он опять наклонился ниже.

– Мне всего-то и надо, что уничтожить тебя во всех мирах Сада и занять твое место. Только тебя одного. Как бы ни был я плох, но ты, братец, стократ хуже. На тебе печать мертвого архонта. О тебя прямо-таки разит смертью и падалью. Можешь сколько угодно кричать, что это не твоя вина, что у тебя не было выбора, можешь даже в это верить, но мне лучше знать. И вот еще что…

Он на секунду прервал свою речь, чтобы взять в руки некий длинный и тонкий предмет, принесенный им в поясе, и любовно огладить костяной клинок с вырезанными на нем символами.

– …твою Линду убил не я. Не я, а ты. Думаю, этого достаточно.

Повертев в руке костяной кинжал, он поднес его ближе к глазам Андрея, так близко, что тому пришлось не моргать.

– Ты в курсе, что это?

– Ритуальный нож.

– Все верно, братец.

Атлант опустил нож и взял в руки другой, на сей раз из дымчатого розового кварца.

– У разных народов разные обычаи. Ножи из кости хрупки, высыхают и быстро ломаются, но на них легко вырезать знаки и руны, и при быстром проникающем ударе им нет равных. Кварцевые красивы, однако их трудно затачивать. Кремень…

Тут он поднял третий нож, более примитивный, чем предыдущие, с неровно обитыми краями.

– Это пройденная даже здешним человечеством эпоха. Он хорош, чтобы разбивать кости зверей и извлекать лакомый костный мозг…

Андрей хмыкнул. Неужели атлант решил его запугать, да еще так примитивно. Зачем? Все равно ему не вырваться.

– Но, – продолжил с лучезарной улыбкой тот, кто сейчас очень мало походил на его брата, – для того, что мы с тобой планируем сделать, нет ничего лучше обсидианового кинжала.

Он поднял черный гладкий листовидный клинок, и тусклое солнце блеснуло зеленью в его грани.

– Старый, проверенный, освященный временем и традициями. Отлично вскрывает грудную клетку, чтобы вырвать и пожрать еще бьющееся сердце. Или…

Атлант внезапно отложил кинжал и взял в руки что-то вроде бронзового, богато украшенного чеканкой топорика.

– Не совсем исторично, но очень ловко раскалывает череп. Если бы мне, например, захотелось вскрыть твой череп и полакомиться мозгом, что также практикуется в некоторых культах…

И тут Варгаса осенило.

– Да ты сумасшедший, – громко сказал он. – Ты же просто психопат со сверхсилами. То, на что я охочусь уже почти двадцать лет. То-то ты так меня невзлюбил…

Лицо атланта перекосило. Он вскинул голову к зелено-красному полосатому небу и издал то ли крик, то ли вой, то ли это была литания на неизвестном Андрею языке. Обсидиановый нож взлетел, совсем как в мыслезаписи Линды номер два, и упал вниз. И прежде чем осознать жгучую боль, Варгас увидел, как атлант разрывает его грудную клетку, выламывает ребра, вытаскивает из груди сердце и вонзает в него зубы.

За спиной убийцы распахнулись огромные золотые крылья, числом шесть.

Распаханный зарницами горизонт над клеткой прорвался слепящим огнем, и наступила ночь.

Ржавая равнина за прошедшее время ни капли не изменилась. Все так же синели на горизонте призраки горной цепи, так же перекатывал ветер рыжую пыль по рыжей растрескавшейся земле. Человек в черном тоже никуда не делся. Правда, на сей раз он не блокировал выход из ущелья, а просто торчал посреди ровной, как стол, пустыни – словно палка, воткнутая в песок для измерения времени по солнцу. Только никакого солнца тут не было. И катана была не за плечом у него. Катану в черных, ничем не украшенных ножнах он держал в руках.

Андрей сощурился – в глазах изрядно мутилось – и захромал к нему, потому что хромать куда-то еще смысла не было. На песок под ногами капало черным. Через некоторое время он сообразил, что это его собственная кровь, и сильней сжал в руке утащенный с мясницкого стола атланта небольшой кварцевый нож. С этим декоративным ножиком против катаны переть было глупо, но еще глупей вообще без ничего.

Преодолев расстояние, казавшееся коротким, а на самом деле довольно длинное, он остановился шагах в пяти от человека в черном. Кровь закапала быстрее, и, опустив взгляд, Андрей без особого удивления обнаружил в своей груди, там, где похозяйничал атлант, здоровенную дыру. Хотя бы тут без сюрпризов.

Он перевел взгляд на черного. Тот кривил тонкие губы, как будто от отвращения или брезгливости. Катану он так и держал двумя руками, за ножны и за рукоять, и атаковать пока не пытался.

– Хорошо тебя отделал Светоносный, – наконец сказал человек.

Андрей хрипло хмыкнул.

– Светоносный? То есть Люцифер? На меня охотились Смерть на пару с дьяволом? Какая честь.

Черный, которого, как Варгас вспомнил сейчас, звали Иаменом, ничего на это не ответил.

Стоять было трудно, упасть на колени мешало недавнее воспоминание. «На колени, щенок». В качестве компромисса Варгас рухнул на одно колено, пряча в правой ладони кварцевый нож. У него будет шанс всего на один удар.

– Ну, так что, каков план? – спросил он. – Твой дружок вырывает мне сердце, ты отсекаешь голову, примерно так?

– Примерно так, – с неожиданной покладистостью согласился черный.

– И что тебя сдерживает? Давай, не стесняйся. Иначе голову придется рубить уже моему трупу.

Иамен неожиданно усмехнулся.

– И ты не будешь сопротивляться?

– Почему же. Буду.

– Так я и думал.

Черный сделал шаг вперед, но меч из ножен пока вытаскивать не спешил.

– Ты не похож на него.

– На кого?

Вместо ответа тот, кто называл себя Иаменом, снова скривился и поведал весьма кислым тоном:

– Знаешь, я считал, что нет во вселенной, этой и всех последующих, никого отвратней моего папаши. Каюсь, был не прав. Привел же черт связаться…

Зрение плыло все сильнее, и Андрей уже не был уверен, что черный и правда стоит перед ним – или это лежит на красной растрескавшейся земле его собственная тень. Ах да, здесь же не бывает солнца.

– При чем тут твой папаша и другая родня? Или ты тоже собрался болтать про цветы и ритуальные кинжалы, как твой дружок-психопат? Хочешь отсечь мне голову, попробуй. Не хочешь, просто свали. Дай умереть спокойно.

Человек в черном поставил ножны с катаной вертикально и опустился на колени – в ту позу, в которой его застала Линда за шахматной доской, о чем, впрочем, Варгас знать не мог.

– Во-первых, умереть здесь ты, скорее всего, не сможешь, – спокойно ответил он. – Во-вторых, отсечь тебе голову не могу уже я. Даже если бы и хотел, а я, как ни странно, не хочу. И уж точно не этим мечом.

Он наконец-то потянул меч из ножен, и стало очевидно, что клинок похож на всю эту бурую бесплодную пустыню. Вместо серебра сталь покрывал толстый слой ржавчины. Шевелясь, она как будто ползла вверх, пытаясь подобраться к рукам хозяина…

– Он не мой.

– А чей? – без интереса спросил Андрей.

– Наверное, твой.

С этими словами черный швырнул меч, так и не извлеченный целиком из ножен, к ногам Варгаса.

– И зачем мне нужна эта ржавая дрянь?

Иамен улыбнулся.

– Возьми. Тебе понравится.

Меч Варгасу не нравился. Во-первых, фехтовать на длинноклинковом оружии он не умел. Во-вторых, с кем он тут будет сражаться, со смертью? Не с этим хлыщом в черном, а с настоящей, которая наверняка уже рядом, с которой не справиться катаной – ни отполированной до блеска, ни тем более ржавой. Разве что использовать ножны как палку для ходьбы, доковылять до синих гор, все же более приятных глазу, чем бесконечная и унылая до зубовного скрежета равнина.

Он разжал пальцы, выронил ножик из розового кварца и уже собрался положить руку на рукоять, когда Иамен снова заговорил:

– Должен кое о чем тебя предупредить.

Варгас поднял голову и взглянул на него. Черного ощутимо корежило, как будто он переступил через себя, потоптался и затем снова переступил.

– Неважно, он ты или нет – полагаю, это мы выясним семнадцать столетий назад. Важно то, что архонт Земли мертв.

– Это я уже слышал, – отозвался Андрей. – Знать бы еще, о ком вы с другом Люцифером вообще говорите.

– Виноградарь. Садовник. Страж. Наместник. Хранитель, – ровно перечислил черный человек. – Их называли по-разному в разные времена. Вашего звали в том числе Метатроном. Тот, кого Творец поставил, чтобы оберегать мир и растущее в нем семя жизни.

– Хреново он как-то оберегает.

– Потому что, повторяю, он мертв. Умер около ста тысячелетий назад, по причинам, которые я не хочу сейчас обсуждать. Это не мешает ему существовать, но ему нужно все больше сил. Энергии. Жизней. Светоносный считает иначе, но я полагаю, что род Homo Sapiens в целом и одаренные в частности – это смертельный вирус, оружие, которое он создал, чтобы получить свое. Или, если взглянуть с другого ракурса, это симптом болезни…

Тут черный наградил Андрея цепким взглядом.

– Мертвые боги, Варгас, становятся похожи на демонов, – неожиданно заявил он. – Их интересует уже не вера, а только кровь. Не замечаешь за собой ничего такого?

Кровь, ну как же ее не заметить. Кровь капала на мертвую землю, кровь текла веселыми ручейками. Андрей чувствовал ее вкус во рту и думал, что, независимо от убеждений черного, он сдохнет здесь и сейчас, под дурацкие речи о несуществующем. А больше всего на свете ему хотелось заткнуть эту болтливую Смерть, человека со светлым беспощадным взглядом убийцы.

– И что?

– И то, что тот, кого хочет уничтожить и чье место хочет занять Светоносный, – единственный, кто мог прийти на замену, – холодно ответил Иамен. – Подставить под этот груз плечо. Только ему это было бы по силам, если бы он, конечно, не решил сбежать из-под стражи и заняться собственным миротворчеством. Скорей всего, хранителем он стал бы еще более скверным, чем демиургом… хотя как знать, бывали у него и светлые моменты. Но если ты примешь этот меч…

Договорить он не успел, потому что Андрей резко выдернул клинок из ножен и почти без замаха полоснул болтуна по горлу. На ржавый металл полилась кровь – и фальшивая ржавчина, как змеиная кожа, сползла с меча, обнажая под собой истину. Непроглядную матовую черноту.

Мир заполняла первородная тьма. Светлячки звезд, мерцание галактик, пение квазаров, шепотки черных дыр – все это было лишь краткими проблесками в бесконечном мраке. Мрак жил, мрак дышал, мрак помнил – и он был этим мраком. В его груди рождались туманности. В нем вспыхивали электромагнитные аномалии, потоки плазмы, вихри, сметавшие с пути целые звездные системы, пучки жесткого излучения, выжигавшие планеты дотла. Взрывы сверхновых вплетались в его корону. В нем была и жизнь, но куда больше смерти. И множество имен, все из них неверные: Эреб, Хаос, Изначальный, Бесконечный. Офион. Имир. Гиннунгагап. Самые мудрые из мимолетных искорок внизу звали его Вечным, хотя не имели о вечности ни малейшего представления.

Он рассмеялся, и от этого смеха рассыпались прахом два десятка галактик. Их угольки влились в мерное течение темного потока и вскоре – спустя несколько миллиардов лет – исчезли в Великом Аттракторе, которым тоже был он.

Что-то беспокоило его, хотя что может взволновать вечность? Нехотя он взглянул на маленького человечка, лежавшего на жертвенном столе на ничтожной планете, кружащей по орбите крошечного солнца в одном из множества забытых им миров. Он был как-то связан с этим человечком, но как? Рядом с человечком суетилась шестикрылая золотая бабочка. Она плела свой кокон, зачем-то мечтая повернуть время вспять, вновь стать куколкой, а затем гусеницей, а потом снова превратиться в бесполезную тварь-однодневку, которой всегда и была. От безумной пляски бабочки планета расцветала огненным цветком. Бабочка хотела выпить его нектар и использовать для того, чтобы изменить прошлое. Цветок после этого зачахнет, но кому есть дело до жалкого цветка, такого же, как миллионы других?

Вечному надоело смотреть на суетливое насекомое, и он уже собрался отвернуться, когда что-то его задержало. Какое-то неудобство… неловкость… что-то словно тянуло его за руку, хотя какие руки могут быть у того, кто зажигает и гасит звезды?

Он опустил взгляд. Мертвый человечек вставал с камня. В руке его был зажат меч. Нет, не меч. Нить. Пуповина. Пульсирующий сосуд. Исток.

Тьма содрогнулась, подчиняясь призыву, древнему зову крови и памяти, против которого не устоять даже тому, у кого нет ни тела, ни имени, ни пределов во времени или пространстве.

В первую секунду, когда он сжал пальцы на рукояти меча, когда распорол Смерти горло, ничего не произошло. Потом… как будто со всех сторон повеяло холодным ветром. Пульсирующая боль, мучившая его с того момента, как он очнулся на плоской равнине, прошла, унялось и кровотечение. Ветер смел бездарные декорации ржавой пустыни и то, что было за ними. Ветер разорвал полотно, на котором была нарисована маленькая планета в венце ало-зеленых протуберанцев, раскинувшихся от полюса и до полюса. То, чем дышал этот ветер, дующий сквозь дыру в его груди, можно было назвать и силой, и властью, и вечностью. Диск галактики, млечно-белый с яркими крапинками в центре, вращался у его ног. Вселенные рождались и умирали в этом ветре, дующем из бесконечности в бесконечность, и он сам был этой бесконечностью. Он возвышался над ней, и тысячи тысяч миров проплывали сквозь него в темном потоке.

«Не возвращайся», – шептал ветер.

«Не возвращайся, Горизонт».

Может, это говорил не ветер, а капитан Осборн?

Но кто такой капитан Осборн?

Человеческая память умирала под напором вселенского потока, и он пытался уцепиться хотя бы за что-то. Бледный взгляд Смерти. Нет. Рыжеволосая девушка, примотанная к деревянной решетке. Нет. Жаркая улица на вершине желтого холма, граффити на стенах, блеск ножа. Нет. Профиль матери на фоне окна, черная шаль, мерцающий ночник. Нет. Разрытая могила. Комья земли. Мелодия сладкозвучной арфы. Влажная мгла, из которой один за другим выплывают драккары, штурмующие Туманный Берег. Стая Воронов над полем битвы, драконье пламя, омывающее врата Ард-Анора. Нет, нет и нет. Зеленые подземные залы из малахита, погибшие города, звезда в грозовом венце, мертвые туманности, пустой и безжизненный космос.

Жар горящего в груди факела. Холод кристалла, заключающего в себе огромный чужой мир, мир, где нет смерти.

«Без жизни нет смерти. Но есть жизнь вне смерти».

Кто это сказал?

Ему все еще мешало суетливое движение у его ног, и он опустил взгляд. Там порхала шестикрылая золотая бабочка, чей век был так короток и беспечен, что ее даже не стоило убивать. И все же надо было избавиться от надоедливого насекомого, связавшего все силовые линии планеты у него под ногами в один тугой, пульсирующей узел. Надо было перерубить этот узел, чтобы идти дальше, туда, куда тянул его звездный поток и подталкивал ветер.

Он занес меч.

И увидел серые стены Лиалеса. Сидевший напротив него на простой металлической лавке человек со знакомым лицом спрашивал: «И ты сможешь убить меня, брат?»

Сможет ли он?

Надо было ответить на этот вопрос. Прямо сейчас.

Он поднял голову, чтобы взглянуть брату в лицо. Лицо это было залито черной кровью. Небо над ними набухло зелеными гнойными полосами, и солнечный диск перечеркнула рыжая огненная искра. Андрей спрыгнул с алтарного камня, сжимая в руках черный меч, сделал шаг, еще шаг, услышал нарастающий низкий рев, увидел, как искра становится все больше, превращаясь в окутанный пламенем болид, и в последний момент успел оттолкнуть того, кто был его братом, и прыгнуть следом, потому что болид летел прямо на них.

Интерлюдия
Джеймс О’Тул

Джеймс спал и видел сон. Это был очень приятный сон, про то, как ему на счет упала кругленькая сумма от Управления дальней разведки, вполне достаточная, чтобы приобрести синтетика. Затем он отправился в вирт-магазин и долго выбирал, и это тоже было приятно. Он даже почти понял свою вторую жену, которая страдала шопоголизмом и целыми сутками зависала в вирт-маркетах. Он заходил в примерочные и примерял тела, смуглые и бледные, худощавые и атлетичные, и все как на подбор были красавчиками. Чисто для смеха он даже примерил парочку женских тел, что дало возможность помять очень натуральные на вид и ощупь сиськи. В конце концов Джим остановился на светловолосом сероглазом мачо лет двадцати пяти на вид, с ямочкой на подбородке и нарочито нордической внешностью. Смущало Джима одно – в этой череде тел почему-то попалось ему и тело отца Леонида, весьма неплохое по всем параметрам тело, только быть его здесь не могло. Ведь отец Леонид погиб на Сердолике, сожранный внутренними, хе-хе, демонами. Этот каламбур настолько насмешил Джеймса О’Тула, что он ржал и ржал и никак не мог остановиться – вплоть до той секунды, пока пес, ворочающийся у него в ногах, не смахнул на пол древний электронный будильник. Такой же был у дедуни Джима в Лимерике. Будильник, вместо того чтобы зазвонить, произнес дедушкиным голосом:

Один старичок из Арраса
Страдал по утрам ишиасом,
И совсем бы он слег,
Кабы не был без ног
Этот старый болван из Арраса.

Джим вздрогнул и открыл глаза. Перед ним, почему-то разделенное на крупные пиксели, висело лицо этой куколки Линды – только уже совсем не кукольное, а невероятно злобное и измазанное криогелем.

– Просыпайся, старый дурак! – проорало у него прямо над ухом.

И он проснулся.

Эпилог
Линда Федерика Свансен, первая и единственная

Она выбралась из криожижи, кашляя и отплевываясь, и тут же взлетела под потолок в облаке мелких капелек синего геля. Побарахтавшись в невесомости какое-то время, она обнаружила, что может передвигаться, цепляясь за скобы и за выступы оборудования в зале гибернации. Работало только аварийное красное освещение. Голову будто набили мокрой ватой, смешанной с иголками, вдобавок заметно подташнивало. Она не была уверена – то ли это обычный эффект после выхода из криосна, то ли результат рассинхронизации. Кажется, с Ли такого не было. По крайней мере, у клона, чье тело она заняла, все было в порядке с ахиллесовыми сухожилиями – не то чтобы в невесомости это имело особое значение.

– Включайся! – проорала она. – Хозяйка дома!

Корабль, паривший в космосе, как пустая консервная банка, ответил все тем же красным светом и тонким пищанием зуммера, от которого голова заболела только сильнее. Все люки были распахнуты. И никого вокруг.

К счастью, Линда запомнила схему расположения помещений на средних разведывательных кораблях, да и помещений здесь было немного. Самое большое – зал гибернации, он же медотсек и лаборатория, рубка поменьше, совсем крошечные бытовые, аппаратные, шлюзы, стыковочные доки для спускаемых модулей и зондов… Она направилась по узкому, озаренному тревожным красным мерцанием коридору к рубке.

Ей повезло. Люк там тоже был открыт, и даже горел экран. На экране вместо изображения планетарной системы звезды Лейтена или хотя бы трансляции с внешних камер корабля вольно развалился мужчина, в котором Линда признала механорга Джеймса О’Тула, бортмеханика «Маленькой Каравеллы». Компьютерный О’Тул храпел на большой деревенской кровати со столбиками, натянув на уши одеяло. В ногах его кровати разлегся кудлатый пес породы ирландский волкодав, такой здоровенный, что казалось, будто это О’Тул, наоборот, спит в ногах у пса. Волкодав тоже похрапывал.

Линда понятия не имела, что делать, поэтому, включив микрофон, проорала прямо в лицо спящему:

– Просыпайся, старый дурак!

Пес фыркнул и поднял голову, а человек на экране охнул, подпрыгнул и свалился с кровати.

Следующие несколько часов прошли в напряженной работе – для ИИ корабля, Монти, и для интегрированного с ним бортмеханика. Линда же ничего не делала и, сидя голышом в противоперегрузочном пилотском кресле, кусала ногти. Ногти были все равно не ее, а клона, и почему-то успели здорово отрасти, словно пустились в рост с того момента, как с этим телом пыталась синхронизироваться Ли.

О’Тул с экрана то и дело косился на нее и наконец возмутился:

– Ты бы хоть что-то накинула на себя, Свансен! Сидишь, сиськами сверкаешь.

Даже его синтезированный компьютером голос звучал сварливо.

– А тебе не все равно? – окрысилась Линда. – У тебя же нет тела.

– Но глаза-то есть! – буркнул О’Тул, уставив на нее линзы всех находившихся в помещении камер.

Пришлось воспарить с кресла, поискать запасной комбез Ли (нашелся в бытовом отсеке), стереть с себя остатки геля и втиснуться в синюю эластичную ткань. О’Тул, правда, от этого не перестал пялиться.

Новости от него и от его пса, который оказался ИИ корабля, были неутешительные. Передачу прервала хакерская атака с ИНКи, и, кажется, атаковал их квантовый компьютер коммуникационной станции – или тот, кто им управлял. Все спускаемые аппараты были сброшены, все шлюзы заблокированы, и Монти не мог это исправить. Полетела половина систем, в том числе рециркуляции воздуха, и не задохнулись обитатели корабля за это время лишь потому, что им не нужно было дышать. Линда уже ощущала, как воздух становится все более спертым. Не работала защитная «аура», так что радиация вольно гуляла по «Маленькой Каравелле», и разгуляется еще вольней, стоит отойти от планеты и ее магнитного поля. С которым, кстати, тоже творилось неладное.

Монти включил сканеры, и в компьютерной проекции стало видно, как все линии магнитного поля Сердолика сместились. Теперь магнитный полюс располагался ровнехонько там, где стояла пирамида. Над ней и вокруг плясали чудовищные протуберанцы из заряженных частиц. Что еще хуже, беспокойство коснулась и самой звезды. Солнце Сердолика выкидывало в космос огромные струи и кольца плазмы. Если и до этого яркость была переменной, то теперь звезда мерцала в тревожном ритме, подозрительно напоминавшем Линде биение человеческого сердца.

– Пирамида, – сказала она, ткнув в экран. – Ее надо разрушить. Джеймс, на борту «Маленькой Каравеллы» ведь должно быть оружие?

– Ракетные порты заблокированы, – приятным баритоном ответил Монти, что как-то не вязалось с его обликом косматого пса. – Лазерные системы наведения выведены из строя.

– Но мы должны…

Звезда Лейтена выбросила особенно мощный протуберанец, и системы оповещения тонко, противно завопили. Уровень радиации зашкаливал. Раскаленная плазма тянулась к планете, тянулась, грозя ее поглотить.

Экран замигал – видимо, электронный мозг Монти тоже не выдерживал бьющий от звезды поток частиц и жесткого рентгеновского излучения.

– Мы можем посадить корабль?

Пес печально смотрел на нее с экрана преданным собачьим взглядом.

– «Маленькая Каравелла» не предназначена для входа в атмосферу. С вероятностью девяносто девять два десятых процента корабль разрушится, не достигнув поверхности.

Линда сжала зубы и подавила желание треснуть кулаком по голографической приборной панели.

– Крошка, – вмешался О’Тул, который до этого, судя по всему, только путался под ногами у Монти. – Нам не сесть. Твоего приятеля и вообще, кажется, эту планету не спасти. Такие уж игры с судьбой, она должна была умереть, еще когда отцу Леониду сделали харакири.

«Харакири можно сделать только себе самому, тупой ты ирландец», – бесполезно подумала Линда.

– Харакири – это самоубийство, – со сдержанной яростью произнесла она вслух, и тут что-то забрезжило, какая-то мысль.

– Нам следует убираться, – вещал между тем О’Тул. – Ты залезай в криокапсулу, пока от радиации не вырубилась система жизнеобеспечения, и стартанем прямиком к Земле. Может, успеем до большого БУМ.

– Большой БУМ, – тупо повторила она.

– Да, большой, потому что звезда точно намерена сбросить лишнюю массу и прямо у нас на глазах превратиться в черную дырень эпических размеров, чего лично мне бы не хотелось…

– Монти, ты можешь установить связь с ИНКой?

– Хочу заметить, – вежливо ответил густоголосый Монти, – что именно оттуда нас и атаковали.

– Тому, кто атаковал, нет сейчас до вас дела. Он увлечен своим… ритуалом. Так можешь?

Монти молчал меньше секунды, после чего ответил:

– Могу.

– Джеймс и ты, вы можете перелиться туда по каналу связи? На случай, если ИНКа все-таки уцелеет?

– Так, один момент, – вмешался О’Тул, сердито таращась на нее с экрана. – Что значит ИНКа уцелеет? А корабль? Что ты намерена делать с ним?

Монти, кажется, понял раньше и печально опустил огромную голову на лапы.

– Ты же можешь задать кораблю курс точно на пирамиду? Я не умею управлять, но ты заблокируй систему пилотирования, чтобы я, даже если мне захочется, не смогла передумать.

– Я могу, – ответил Монти. – И мы с мистером О’Тулом можем попытаться перескочить на ИНКу. Но вы погибнете, даже в криокапсуле.

– Не хочу я в криокапсулу! – выкрикнула Линда.

А потом, полчаса или час спустя, они ушли.

И она осталась одна. Ее вжало в противоперегрузочное кресло, потому что перед уходом Монти, вежливо попрощавшись, включил маршевые двигатели. А О’Тул даже всплакнул и сказал: «Пока, куколка».

И у нее пошла носом кровь, закапав красивый, новенький синий комбез.

И лицо планеты, в зелено-красных росчерках протуберанцев, широкое лицо из лесов, морей и гор, резко придвинулось.

А потом снаружи вспыхнуло пламя, и картинка переключилась с видеокамер корабля на спутники первой экспедиции, и они показали, как «Маленькая Каравелла» врезается в атмосферу и вспыхивает, словно огромный болид.

А потом Линда – а точней, ее умирающее от радиации, перегрузки и жара сознание – нащупала Ли.

Ли безмятежно спала и видела чудный сон о том, что живет с атлантом в маленьком коттедже в пригороде Мальме, неподалеку от дома фру Свансен и герра Свансена. И у атланта с Ли есть сын-четырехлетка, черноволосый кудрявый шалун и озорник. Дедушка с бабушкой часто навещают его и пичкают сладостями, они проводят вместе все семейные праздники и Рождество и очень, очень счастливы и бесконечно любят друг друга.

Линда расхохоталась, глотая нестерпимо горячий, пахнущий раскаленным металлом и жженой проводкой воздух. Так вот о чем ты мечтала, Ли. Вот чем он тебя купил… Нет, я не буду разрушать это счастье, думала она, не буду ни за что, нет, я не такая, но какой-то холодный голос – очень похожий на голос Варгаса-младшего – твердил: «Да, ты такая, дорогуша, да, ты сделаешь это».

А потом был только огонь.

Она пришла в себя в большой хижине и села торчком, полной грудью втянув свежий рассветный воздух. В воздухе пахло кровью и гарью. Немного саднило плечо. Линда закашлялась, выталкивая из легких дым и вонь горелой плоти, хотя это тело не дымилось и не горело.

В следующую секунду она услышала нарастающий, оглушительный рев. В щели хижины хлынул оранжевый свет.

Линда вскочила на ноги, пошатнулась и вылетела наружу. Если бы у нее было время, она бы горько расхохоталась – убить Ли, вытеснить ее сознание из этого тела лишь затем, чтобы снова сгинуть в пламени. «Маленькая Каравелла», огромный сгусток огня, падала прямиком на верхушку пирамиды. Через секунду или две последует взрыв, который разнесет тут все к чертям, оставив на месте опустевшей деревни оплавленный кратер.

И корабль действительно врезался в пирамиду, и Линда видела своими глазами, как расцвел невероятный огненный цветок… Пламя взметнулось, покатилось на нее огромной стеной. Время замедлилось. Отчетливо, как в покадровом воспроизведении записи, Линда увидела: дорогу огню заступил человек. Невысокий человек, похожий на Смерть из пустыни, он держал над головой черный клинок – и пламя, не коснувшись клинка, раздалось в обе стороны и прошло мимо.

«Как Моисей, – глупо подумала Линда. – Как Моисей, разделивший воды моря».

Пламя просвистело мимо, обдав мимолетным жаром. Оно должно было выжечь весь кислород на мили вокруг, но Линда продолжала дышать.

Дышать и видеть, как у ног человека ворочается огромная шестикрылая бабочка… Бабочка с крыльями из света. Атлант.

Человек уронил меч и упал на одно колено перед опаленным кратером, образовавшимся на месте каменного зиккурата.

Бабочка вспорхнула и полетела к ней.

– Ли, – выкрикнула бабочка голосом атланта. – Ли, дай руку, нам надо бежать…

И осеклась. Ее крылья из света опали. Атлант сделал еще несколько шагов, глядя на Линду с непонятным выражением.

– Ты… Ты убила ее.

Линда стояла, не зная, что сказать, и не уверенная, что вообще может говорить, потому что в глотке до сих пор стоял чад горелой плоти и расплавленного металла. Может, там, под обломками, лежало ее недолгое тело. Может, оно еще было живо, хотя, скорей всего, от него не осталось даже пепла. Рванули маршевые плазменные двигатели, удивительно, как не разнесло полконтинента.

Лицо атланта перекосилось от ненависти.

– Ах ты жалкая бесполезная тварь…

Он схватил ее за горло и сжал пальцы так, что показалось, сейчас треснет гортанный хрящ и сломается позвоночник. Линда беспомощно замахала руками, цепляясь за его руку, пытаясь отцепить ее от себя. В глазах потемнело, но тут хватка ослабла, и она мешком рухнула вниз.

Когда зрение восстановилось, она увидела, что атлант валяется на земле, а Варгас – это был именно он, в обгоревшихошметках комбеза и с огромной, невозможной дырой в груди, не живут с такими ранами, это немыслимо, – пинает его по голове, по ребрам и по животу, словно в уличной потасовке. Варгас, похоже, был очень зол. Черный меч он в драке не задействовал. Меч в ножнах висел у него на поясе.

Продолжая пинать атланта, который как будто утратил всякую силу, Варгас с каждым ударом выдыхал:

– Отпусти… моего… брата… крылатый… ублюдок.

После особо увесистого пинка атлант отлетел фута на четыре, но вместо того, чтобы вскрикнуть от боли, мелко и противно захихикал, даже заквохтал.

– Шиш тебе, Эрлик Черный, шиш без масла. Не отпущу. Убьешь меня, убьешь и его. Впрочем…

Тут он закашлялся и харкнул в сторону противника вполне человеческой красной кровью.

– Тебе не впервой. Давай же, тебе понравится.

Линда ожидала, что Варгас вновь на него накинется, но тот, секунду поколебавшись и зачем-то оглянувшись на нее, присел рядом и что-то шепнул на ухо атланту. Все тело крылатого существа передернулось, а в следующий миг из груди его вылетел вертикальный столб золотого света. Вылетел, ударил в дымное облако над ними, пронзил его и исчез.

Отец Леонид лежал на земле неподвижно. Андрей поднес к его шее два пальца, нащупывая пульс, кивнул, встал и сделал два шага к Линде. Та подавила желание попятиться, потому что черная дыра там, где должно быть у людей сердце, не исчезла. Ей даже показалось, что она различает кружащиеся в ране бледные огоньки, чем-то похожие на крошечные спирали туманностей…

Андрей заметил ее взгляд и прикрыл дыру рукой.

– Что ты ему сказал? – проскрипела Линда, массируя саднящее горло.

Он смерил ее неопределенным взглядом, чем-то похожим на недавний взгляд атланта. Узоры, цепочки символов у него на руках, на шее и на лице тоже никуда не делись, придавая эсбэшнику вид матерого японского якудза. Частично их скрывали кровавые разводы и пятна сажи.

– Сказал, – наконец ответил он, – что ты, а точнее, твое нынешнее тело беременно от него. И что, если он не отпустит Лео, я прикончу его потомство.

Она все-таки отшатнулась и прижала ладонь ко рту.

– Это правда?

– Что именно? Что ты беременна или что я готов был убить и тебя, и зародыш?

Ответить она не успела, потому что Леонид Варгас завозился и застонал. Эсбэшник подскочил к нему, опустился на колени, подсунул руку под голову.

– Andrés, – хрипло позвал Леонид, глядя в лицо брату. – Andrés, eres tú?^[12]

– Хороший вопрос, – медленно ответил Андрей.

Книга вторая
Печать мертвого архонта

Часть 1
Скрипач

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Н.С. Гумилев, «Волшебная скрипка»

Пролог
Мой дядя – Лорд Ситхов

Снова была ночь, и была весна, и она стояла на балконе Вилла Селесте с бокалом красного в руках. Предпраздничные приготовления в доме стихли. Андрес уснул в своей детской, бывшей детской Леонида, и наверняка ему снилась огромная пиньята, мыльные пузыри и хлопушки, но это завтра, все завтра. Сейчас время для нее и холодного ветра с реки. Она отхлебнула из бокала и поежилась. Перуанское «Вино Тинто», сухое и терпкое, с легким привкусом лайма и серы, обожгло гортань. Почему-то в Эквадоре виноградники не приживались, то ли климат, то ли почва, то ли насекомые-паразиты. Все время их что-то губило.

В парке Авентура за горой непрерывно гремело и многоцветно взрывалось – один из бесконечных местных фестивалей, названий которых она не могла запомнить. Ночами здесь как будто царил вечный праздник. Днем… тоже терпимо, хотя с каждым уходящим месяцем все хуже.

С реки снова подуло. Внизу хлопнули оконные ставни, и за их стуком Линда не расслышала шаги.

Он подошел сзади и накинул ей на плечи шаль. Черную, крупной вязки, все еще слабо пахнущую духами его матери.

– Прохладно, – сказал Леонид. – Пойдем в дом.

– Еще не время.

Она обернулась и, привстав на цыпочки, легонько поцеловала его в щеку.

– Налей и себе.

– Не хочется.

Леонид неловко потоптался по терракотовой плитке, которой недавно была облицована веранда, и глухо сказал:

– Ты ждешь, что он завтра приедет.

Линда криво улыбнулась. Их вечный разговор.

– Семь лет племяннику. Чем не повод. Энди тоже его ждет. Ты же знаешь, он сходит по нему с ума.

Леонид упрямо разглядывал плитку, как будто обнаружил в ее узоре что-то бесконечно интересное. Синие фонарики, горевшие в саду, подсвечивали его лицо снизу, и Линда заметила, как он изменился. Постарел, погрузнел. Резкие морщины залегли в углах рта. Морщины на лбу, у глаз. Возвращение далось ему нелегко. Или их брак. Или что? Трудно было лишиться Дара? По крайней мере, теперь она вольна думать об этом сколько угодно – подслушать ее он не мог.

– Сходит, – в конце концов согласился Леонид. – Слышал, как он вчера хвастался одноклассникам, когда я забирал его из школы. «Мой дядя – Лорд Ситхов». Вспомнили же это старье.

Линда усмехнулась.

– Почему не глава Совета Джедаев?

– По-твоему, он похож на джедая?

Линда посмотрела «Звездные войны» уже после возвращения на Землю, возвращения через Лиалес, где их мурыжили больше полугода, измеряя, изучая, делая тысячи анализов. Только Андрея выпустили почти сразу. Ее с Леонидом – лишь перед родами, и она боялась, что Андресу придется появиться на свет в серых угрюмых стенах тюрьмы-астероида. Обошлось. Андрес родился на Земле, семнадцатого апреля две тысячи сто шестьдесят восьмого года. Ровно семь лет назад.

– Нет, милый, он не похож на джедая. Он похож на главу СБ. А теперь правда пошли спать, если ты не хочешь вина.

Глава 1
Реформация

Глаза Неподкупного, кардинала Роберто Хайме Марии Кальдерры, прятались за толстыми стеклами очков. Он наверняка был единственным человеком на Земле, до сих пор носившим очки, и не без причины. Линзы искажали его лицо, от чего серые очи прелата казались огромными, кроткими и беззащитными. Глаза агнца, а никак не льва рыкающего. Большой, очень большой ошибкой было поверить этому открытому, благосклонному взгляду.

Варгас знал, что под очками прелат носит тактические линзы. Что ж, у каждого свои причуды.

Сейчас Кальдерра глядел на своего ставленника с явным неудовольствием.

– Вы, Варгас, одиозны, вы это осознаете? Эти надписи, этот дурацкий меч на поясе. Почему бы вам не свести татуировки хотя бы на лице? Вы знаете, что вас прозвали Лордом Ситхов?

– А вас, случайно, не Императором Палпатином?

Кальдерра видимо содрогнулся.

– Сведите татуировки.

– А вы избавьтесь от очков.

Кардинал улыбнулся и снял очки. Его лицо изменилось мгновенно. Из доброжелательного старца Кальдерра превратился в коршуна, которым и был всегда.

– Ваша очередь.

Андрей вздохнул.

– Вы же знаете, что я пробовал.

– Недостаточно пробовали, Варгас.

У его собеседника создалось впечатление, что речь идет отнюдь не о татуировках.

Они сидели в библиотеке колледжа Святой Троицы. Андрей знал, что кардинал любит это место – старинный зал с высоким, расчерченным балками потолком, с рядами книжных полок, поднимавшихся до самых потолочных балок, с огромным неработающим камином, бархатными диванчиками и стрельчатыми витражными окнами. Сейчас в окна било утреннее весеннее солнце, отбрасывая на столы из дуба и дубовые же половицы мириады разноцветных зайчиков. Пыль плясала в косых солнечных лучах. Варгас понимал, что в этом пятнистом свете он смотрится еще менее выигрышно, чем обычно. Лицо, исчерченное цепочками знаков. Кисти рук в таких же узорах. Бледная, как у мертвеца, кожа, которую не красила серая форма СБ. И это еще не видно то, что под формой.

– Вы отправитесь на день рождения к вашему племяннику, не так ли? – с прежним неудовольствием спросил прелат.

– Все верно.

– Вы преподнесете ему сюрприз?

– Да.

– И что, если он… разгадает загадку?

– И ничего.

– Мальчишка опасен.

– Уж точно не больше, чем я в его возрасте, – улыбнулся Варгас.

На это у святого отца ответа не нашлось, и какое-то время они молчали.

Тридцать восемь лет назад шестилетний Андрей стоял в этой же библиотеке, только тогда столы были ему почти по грудь. И так же сидел перед ним пятидесятилетний Роберто Кальдерра, ректор университета, еще не заслуживший титул Неподкупного. Ректору донесли, что у мальчишки Дар. Что у него колодец без дна. Ни у кого на Земле не было такого колодца, да и у внешников вряд ли. От мальчишки следовало избавиться, чем раньше, тем лучше. Ректору предстоял совет, якобы учебный, а на самом деле совет молодой тогда курии ЦТС. От ректора ждали окончательного решения, а пока солнце играло в витражных стеклах, разбиваясь на все цвета радуги.

– Мальчик, – неловко улыбнулся Кальдерра, показавшийся тогда Андрею глубоким стариком.

Большие глаза за стеклами очков смотрели на юного Варгаса тепло и доброжелательно.

– Тебя зовут Андреем, верно?

– Да.

– Почему не Андрес? Или Андреас?

– Мама хотела дать мне русское имя.

– Ты говоришь по-русски?

– Да.

– Какие еще языки ты знаешь, кроме русского и испанского?

Можно было подумать, что он держит экзамен перед вступительной школьной комиссией. Это даже становилось скучным.

– Английский. Итальянский. Японский. Немного санскрит. Греческий и латынь.

– Тебя учили родители?

– Нет.

– Зачем ты учил языки? Все пользуются трансляторами.

Андрей посмотрел на ректора, как на полного дурака.

– Трансляторы врут. Они меняют смысл. Они не передают ритм.

– Так ты любишь стихи?

– Люблю.

– Почитай мне что-нибудь.

Андрей вспомнил, что ему понравилось из недавно прочитанного, и звонко – даже слишком звонко, потому что эхо раскатилось по огромному пустому залу, – продекламировал:

Nel mezzo del cammin di nostra vita
mi ritrovai per una selva oscura,
ché la diritta via era smarrita.
Ahi quanto a dir qual era è cosa dura
esta selva selvaggia e aspra e forte
che nel pensier rinova la paura!^[13]

– Стоп, – сказал старик. – Ты понимаешь смысл того отрывка, что сейчас прочел?

Андрей кивнул.

– Каков же он?

– Данте пишет про смерть.

– Так, по-твоему, сумрачный лес – это смерть? – поднял брови ректор. – Разве не просто душевное расстройство? Может, поэт потерял дорогу к Господу и ищет ее.

– Он попадает из леса в Ад. При чем тут дорога к Господу? – раздраженно спросил Андрей.

Ректор улыбнулся.

– Ты не считаешь, Андрес, что дорога к Господу может пролегать через Ад?

– Через Ад не пролегает никаких дорог, – ответил маленький Андрей. – Ад – конечная точка пути. Ад – это просто Ад.

Большие глаза ректора за стеклами очков заморгали. А затем старик хлопнул в ладоши и рассмеялся.

Уже повзрослевший Андрей иногда гадал, что же именно в этом разговоре заставило Кальдерру принять решение. Почему он своим голосом изменил вердикт курии и не отправил шестилетнего, но опасного, как бомба с часовым механизмом, Варгаса в его собственный, личный ад? Или уже тогда подозревал, что ничего хорошего из этого не выйдет, и просто выбрал смириться с меньшим из зол?

– Как дела на улицах? – спросил, прерывая молчание, кардинал.

– Скверно. Вы не хуже меня знаете. И не только в Гуаякиле.

– Вы, Варгас, обладаете всей деликатностью вашего знаменитого меча. У скверного есть тысячи оттенков.

Андрею не нравилась эта беседа. Нет, конечно, ему ничего не стоило вывернуть мозги старика наизнанку и узнать, что творится в этой седовласой голове, однако это имело не больше смысла, чем рассадить Кальдерре лоб мечом. Неприятно осознавать свою ограниченность, а во всем, что касалось работы человеческих умов и душ, он после инцидента на Сердолике стал разбираться еще хуже, чем до. Построить дворец или разрушить город – да запросто. Но не больше.

– Ладно, оттенки дерьма, крови и пены из огнетушителей вас устроят? Нас ждет бунт.

– Вы его подавите.

– Не проблема подавить бунт, ваше преосвященство. Проблема его не допустить.

– А я вас об этом и не прошу.

Варгасу очень хотелось вытащить черную катану и раскроить надвое массивный дубовый стол, за которым они сидели. Беда в том, что раскроил бы он при этом и весь континент до кипящей магмы, а это уже слишком. Ему было мучительно тесно здесь, в библиотеке, в форме СБ, в оболочке из изувеченной атлантом плоти, уже семь с лишним лет как тесно. Однако уйти он не мог. Проклятый человек, называющий себя Смертью и дважды убитый им, оказался прав. С правом владеть черным мечом пришло и кое-что еще.

– Вы знаете, как зовется мой меч?

– У него есть имя? – вскинул брови кардинал.

– Я зову его Истоком.

– Похвально. Зачем мне это знать?

– Все имеет исток. Исток бунта на улицах, например, – безработица и сокращение социальных пособий. Исток безработицы и недостатка денег в бюджете СОН в том, что закрылось множество компаний, работавших с Периферией, например клонофермы и орбитальные верфи. Прогорели сотни венчурных фондов. Исток того, что закрылись предприятия и прогорели фонды, – решение ЦТС от сентября шестьдесят седьмого года о приостановке экспансии и сворачивании программы «Дар». А еще одаренным крайне не нравится то, что их вылавливают на улицах и подвергают принудительной генмодификации, лишающей их Дара и даже психических способностей. Вам бы, например, понравилось, если бы так оскопили вас?

Кардинал смотрел на него – сейчас без очков, цепким и насмешливым взглядом того, кто прожил на земле намного дольше и знает намного больше. Это было унизительно.

– А исток того, что мы свернули программу исследований и освоения новых миров, – это то, что вы сотворили на Сердолике. Вы и ваш якобы одержимый дьяволом брат. Пока мы не поймем, что там произошло, продолжать экспансию опасно и недопустимо. Поэтому, Варгас, не пытайтесь найти виновных среди других, поищите лучше в зеркале. И просто держите чернь под контролем.

Он так и сказал – «чернь». Андрей чуть не расхохотался. Ну и чем курия ЦТС отличается от стайки школьников-ролевиков, играющих в «Звездные войны»?

– Святой отец, – улыбнулся он уголками губ, самой неприятной своей улыбкой. – Вы же осознаете, что без Дара ЦТС потеряет власть так же быстро, как ее обрела. Еще одно, максимум два поколения – и все. А скорей, все решится намного раньше.

– Осознаю, сын мой, – с потрясающей серьезностью ответил Неподкупный. – И в этом самая суть происходящего.

Происходящее Варгаса решительно не устраивало. Отказавшись от черного служебного «Хаука», он поехал в родительский дом на Tren Circular, поехал один, без ведомственной охраны. Отличия были разительными. Семь лет назад новенький поезд скользил над городом и рекой, как блестящий хрустальный дракон. Сейчас едва тащился, дребезжа, словно электричка двухвековой давности, весь расписанный граффити из баллончиков, с замусоренными вагонами и тусклоглазыми пассажирами, которых было совсем немного. Огромный кораблестроительный завод по производству звездных ковчегов над Кито закрылся три года назад. В речной порт заходило все меньше грузовых судов. Для полетов внутри системы орбитальных лифтов оказалось слишком много, часть демонтировали за нерентабельностью и из боязни, что титанические конструкции просто разрушатся. В город вернулись банды наркоторговцев и мелких преступников, вернулась нищета, вернулись самостройки-фавелы. А полиция и Служба Безопасности были слишком заняты политическими оппонентами ЦТС, чтобы с ними бороться. Все возвращалось на круги своя, как этот поезд, и Варгас, пересекая реку, словно въезжал в собственное уличное детство, в то, что он так яростно ненавидел.

На одной из станций бушевал бродячий проповедник, которых в последнее время развелось немало. Полукровка-метис, с примесью негритянской крови, он воздевал худые клешни к небесами и вопил: «Саранча, грядет саранча!» Андрей вздрогнул, но поезд уже умчался дальше. На последней остановке перед Дураном в вагон вошла стайка хихикающих школьниц. Все девчонки, как по сигналу, мгновенно выпучили глаза и уставились на него. Наконец самая смелая выдвинулась вперед. Встав перед Варгасом и захлопав ресницами, она пропищала:

– Это же не грим, да? Вы правда он? Можно автограф?

Она вытащила вечный маркер и обнажила правое плечо, покрытое живыми татуировками. Разноцветные рыбки плавали у девицы под кожей, куда там его жалким буквам и иероглифам. Варгас усмехнулся и расписался. Осчастливленная девчонка упорхнула к своим, хвастаться. Этот случай был далеко не первым. Он, черт возьми, уже семь лет был медиазвездой.

Это доходило до сумасшествия. Сотни женщин рвались к нему в постель, от наглых журналисток до жен и дочерей президентов. Вконец распоясавшиеся корпораты готовы были выложить бешеные суммы, чтобы он снялся в их рекламе. Голливудские сценаристы и их верные нейросети преследовали его, умоляя в соавторстве написать реконструкцию случившегося на Сердолике, а еще лучше – в ней сняться. Всего этого внимания Варгас избегал, лишь иногда подумывал, что неплохо бы засветиться в очередном эпизоде SW франшизы, хотя бы ради того, чтобы порадовать племянника и позлить Неподкупного.

На станции ветер гонял клочки пластикового мусора. Решетки погнулись, половина лент транспортера не работала. Парк Авентура, расцвеченный огнями и истошно веселый по ночам, днем выглядел облезлым и безлюдным. Часть аттракционов покрылась ржавой патиной.

Дома на холме, по счастью, распад еще не коснулся. Над аркой входа болталась на ветру связка воздушных шариков, а еще выше, бледная в ярком дневном свете, пылала голографическая надпись «Нашему Андресу 7 лет!». Как всегда мило и без избытка воображения.

Столы были накрыты в саду. Лео с приятелями, с каких-то седых школьных времен, жарил барбекю. Пиньяту уже расколотили, и яркие конфетти рассыпались по всей лужайке. Бегали дети. Чуть в стороне степенно беседовало старшее поколение – сеньора Варгас и приятели покойного Антонио, включая даже местного католического священника. Несколько унылых фигур фланировали, не зная, к какой из групп пристать. В одном из неприкаянных гостей Андрей узнал любимого ученика отца, многообещающего молодого историка, который сменил науку на бизнес и прогорел вместе с сотнями таких же дельцов на час, решивших подзаработать на дальнем космосе.

Увидев Андрея, бывший историк, просияв лицом, бросился к нему.

– Господин Варгас! А мы заждались, гадали, придете, нет. Такое событие, такое событие! Как там насчет указа вашей курии относительно освоения Периферии, не собираются отменить?

Андрей взглянул ему в лицо, и под этим взглядом историк мгновенно протух, как деликатный фрукт или экзотический сыр, размещенный на ненадлежащем режиме хранения. Димитрий Сырбу. Один из тех, кто подбрасывал деньжат разжигателям и провокаторам, кто финансировал бунтовщиков. Не первый, конечно, но и не последний в проскрипционных списках Неподкупного.

В этот момент, когда судьба Сырбу висела практически на волоске, на Андрея обрушился шторм. Самум. Племянник, ростом с молодого телка и в свои семь уже по грудь младшему из братьев Варгасов, повис на нем, восторженно вопя:

– Дядя Андрей! Ты все-таки пришел! Смотрите, это мой дядя! Он глава СБ и…

«Только не Лорд Ситхов», – безнадежно подумал Варгас.

– И он играет на гитаре! И поет! Дядя, ты нам сыграешь?

Словно из ниоткуда возникла черная лакированная гитара. Лео уставился на него от мангала, кажется, ехидно – мол, на, пользуйся, братец, я сбоку постою. Дети окружили полковника, как стая быстроглазых паучат, Энди притащил раскладной стул, и ясно было, что от бенефиса не отвертеться. Он задумчиво перебрал струны, подкрутил колки и действительно спел – правда, на русском, так что из толпы гостей его поняли немногие.

Не нарушая традиции,
Слышится лязг алебард.
Мы овладели столицею —
В город вступил авангард.
Праздники, песни, приветствия,
Мутное соло дождя,
Мы принимаем последствия,
В град побежденный входя.
Щупаем задницу вдовушки,
Мужа ее на крючок,
Скатерть измазана в кровушке,
Про остальное молчок.
Молится, плачет и кается
Жирный купец при бабле,
Значит, купец обрекается
На погребенье в земле.
Вороны, птички небесные,
Тридцать манипул в загул.
Выглядят улицы тесные
Словно здесь шел Вельзевул.
Крыса чумная прошамкает:
«Люди, сожгите зерно!»
Будь вы хоть бесы, хоть кшатрии,
Есть из еды лишь вино.
Кубок фалернским наполнится,
В белом – невидимый яд.
Слышишь, маркграф, как невольницы
Вслух над тобой голосят?
Кто-то за вилы и затемно
Канет в заснеженный лес,
Кто-то погиб от предательства,
Кто-то в болоте исчез.
Кто-то, нагим и растерзанным,
Позже предстанет на суд.
Полнятся улицы тесные
Пламенем брани и смут.
Так что трубите, любезные,
И зачитайте приказ:
«Мы не приемлем последствия,
В город вступайте без нас».

Линда, русский как раз выучившая, всплеснула руками – как можно такое! На празднике! Детям! Гости жидко захлопали. А сам исполнитель нахмурился, потому что в упор не помнил, когда он это сочинил, на каком оно изначально было языке и вообще о чем эта песня. Что же касается бывшего историка Сырбу, то он, видимо, решил, что в песне содержится недвусмысленный намек на грядущие репрессии, и поспешно покинул собрание.

Подарок он вручил уже позже, вечером, когда гости почти разошлись, и только несколько приятелей Лео зависли на веранде, флиртуя с Линдой и с чилийским красным. Он вытащил небольшую продолговатую коробку, матово-черную, с тачскрином на верхней крышке. Коробка была плотно закрыта и первому восторженному напору племянника не поддалась.

– Не все так просто, – улыбнулся дядя и уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

Свой меч он поставил рядом. Весь день его приходилось оберегать от слишком любопытной и назойливой детворы. В отличие от взрослых дети не пугались ни должности Андрея, ни странных татуировок, ни необычных музыкальных пристрастий и, кажется, намерены были заболтать его до смерти.

– Приложи указательный палец к крышке.

Кудрявый Андрес нахмурился, сморщил веснушчатый, как у матери, нос и приложил. На экране появилась надпись. А точней, криптограмма. Шифр из сгенерированных ИИ Службы Безопасности символов, абсолютно уникальный и не поддающийся быстрой расшифровке.

– Разгадай, что это значит, и тогда коробка откроется, – сказал дядя. – Я знаю, ты любишь загадки.

Лео, возившийся у камина, развернулся и тревожно уставился на Андрея и сына.

– Что это значит?

– Это подарок, – любезно проинформировал его брат.

– Подарок от кого?

– От меня.

– Энди, положи это…

Но мальчишка только упрямо мотнул головой.

– Папа, я разгадаю. Это легко.

– Выйдем? – сердито глядя на Андрея, проговорил Леонид.

И они вышли в сад. Здесь ветер тревожил белые бумажные скатерти на столах, а над парком Авентура уже начало разгораться его еженощное зарево.

– Что ты опять затеял, Андрей? – спросил старший.

Младший хмыкнул, глядя на догорающий за рекой сиренево-алый закат. Солнце – точнее, последняя его багровая искра, – пылало на шпиле университета Святого Духа. Они оба учились там. Как давно…

– Почему ты вечно в чем-то меня подозреваешь, Лео?

Брат не смотрел на него. На постаревшее лицо Леонида легли тени, и казалось, что ему не пятьдесят с небольшим, а почти под семьдесят. Загоревшийся над воротами фонарь подчеркивал углы и складки.

– Может быть, потому, что ты трахаешь мою жену и хочешь забрать себе моего сына?

Андрей поморщился.

– Сына я себе забрать не хочу.

– То есть насчет Линды нет возражений?

Младший пожал плечами.

– Мне вот интересно только, – продолжил Лео, – ты правда ею увлечен или это просто для того, чтобы причинить мне еще больше боли?

Андрей обернулся к нему. Лео так и не смог простить… да что там, многое. Почти семь месяцев в гробнице Лиалеса со смутными перспективами оттуда выбраться. Утерянные начисто способности. Такое с психиками случалось только после генетических модификаций, но, похоже, весь Дар из него напрочь выжгло сожительство с атлантом. Лео получал неплохую пенсию от Управления дальней разведки. Они с Линдой жили безбедно. Рестораны, путешествия, частная школа для сына, но…

– Мало того что ты сделал из меня посмешище, что ты спишь с моей женой в моем собственном доме – нет, подожди, не говори ничего, я же вижу, как она каждый раз тебя ждет, – ты еще и Андреса хочешь настроить против меня? Он восхищается тобой, боготворит тебя, а ты, что ты задумал?

– Сбавь обороты, – процедил Андрей. – Я мог бы начать с того, что спас твою шкуру, но благодарность у Варгасов не в чести. И все же поясни, как именно я сделал из тебя посмешище?

– Вся эта история с дьяволом…

– Я не называл его дьяволом.

– Люцифером. Атлантом. Денницей. Да мне плевать. Это был просто взбрык Дара, и да, я согласен с Кальдеррой, что такое надо изучать и предотвращать, но делать из этого шоу для Голливуда…

Леонида было не убедить. Он видел записи – с собственного комма и с комма Андрея, мыслезаписи Линды и даже то, что передал бортмеханик Джеймс О’Тул с ИНКи, все, что послужило материалами расследования. Вплоть до содержимого его желудка, в котором обнаружили человеческую кровь, мясо и ДНК стольких аборигенов Сердолика, что становилось неясно, как он все это ухитрился в себя впихнуть. Похоже, атлант не страдал отсутствием аппетита. И да, ДНК Андрея тоже была там. В качестве финального аккорда он, хоть и в помутненном состоянии рассудка, был свидетелем того, как младший брат перенес их с Линдой на Лиалес (на сей раз минуя опостылевшую ржавую пустыню), но и чудеса человеческой телепортации не смогли до него достучаться.

Поэтому вместо слов Андрей просто расстегнул форменную куртку и задрал футболку. Нет, дырки у него на груди уже не было – справиться с этим, в отличие от надписей, земная медицина сумела. Хотя стоило это одному из лучших медиков ЦТС, доктору Томасу Гудвилу, многих мучений. Графты из собственной плоти и кожи Варгаса отторгались один за другим, и пришлось закрыть дыру органопластиком, а только после этого наращивать ткани. И даже сейчас по краям бывшей раны виднелась черная полоска, похожая на некроз после сильного обморожения или ожога. То еще зрелище.

– Скажи, Лео, – спросил Андрей, – это я тоже сотворил, чтобы посмеяться над тобой?

Ответа он не услышал, потому что из-за спины, из открытых дверей гостиной, донесся радостный мальчишеский вопль. Варгас взглянул на экран комма. На то, чтобы разгадать шифр, на который обычные системы потратили бы около двух месяцев, а аналитики Camera Obscura несколько часов, у племянника ушло меньше десяти минут. Для квантового компьютера на десятки тысяч кубитов медленно, но, пожалуй, это выглядело убедительно – ведь человеческий мозг, даже детский, не самое подходящее вместилище для квантового чипа.

– Скажи «друг» и войди! Дядя, это из «Властелина Колец». Отличная загадка!

Когда они вернулись в дом, Андрес скакал, энергично размахивая световым мечом. Парнишка действительно сходил с ума по «Звездным войнам», но, в отличие от обычных игрушек такого рода, из рукоятки меча исходил не свет, а узкая полоса чернильного мрака. У лестницы, ведущей на второй этаж, в хозяйский кабинет, спальни и на веранду, стояла Линда и выразительно смотрела на своего деверя.

Ночью они стояли на террасе, оба с бокалами вина в руках, и любовались вечным безумием Авентуры. Над парком плясали огненные полосы, отдаленно и болезненно напоминавшие полосы Авроры над Сердоликом. Сеньора Варгас давно ушла спать и увела внука. Лео влил в себя три бутылки сухого чилийского и вырубился внизу, у так и не разожженного камина.

– Как будто и не было этих семи лет, – тихо проговорила Линда. – Помнишь?

– Восьми, – отозвался Варгас. – Почти восьми.

– Восемь будет в июне. Это ты намекаешь на то, что я постарела?

– Ты все так же юна и прекрасна.

– А ты все так же не умеешь делать женщинам комплименты. Что это была за коробка?

Андрей молчал, глядя на переливающиеся огни.

– Варгас, я не дура. На крышке был шифр. Энди увлекается криптографией, и ты это знаешь, но ты ведь никогда и ничего не делаешь просто так. Что ты проверял? Время, за которое он расшифрует надпись?

– Да, – неохотно признал Андрей.

Линда отхлебнула из своего бокала. В переменчивом свете ее лицо и правда казалось почти молодым и, несомненно, прекрасным, но годы не пощадили и ее. Варгас знал это лучше большинства.

– Чего ты от него хочешь? Пытаешься узнать, не вселился ли в него атлант?

– Это, я думаю, мы бы быстро заметили, – улыбнулся Андрей. – Мой друг Денница особой скрытностью не отличается.

– Тогда что?

– У парня есть способности. Но это не Дар. Что-то другое.

– Да говори уже! – нетерпеливо воскликнула Линда и резко крутанулась на месте, встав лицом к нему.

Вино выплеснулось из ее бокала, заляпав терракотовую плитку.

– Это натуральный камень, – заметил Варгас. – Смотри, впитается, не ототрешь. Решат, что ты кого-то тут прикончила.

– Не заговаривай мне зубы. Что ты хочешь сделать с моим сыном?

– Он не твой сын.

– Технически – мой.

Линда тоже умела неприятно улыбаться.

– Мой и Лео. Мы его родители, по закону. И мы не отдадим его ни на какие опыты тебе и твоему очкастому боссу…

Андрей мог бы сказать, что – при необходимости – никто их не спросит, но к чему? Ему хватило ссор на сегодня.

– Атлант – существо квантовой природы, до этого наш научный отдел сумел додуматься. Что в принципе логично, ведь он есть свет, а свет состоит из фотонов. Их чаще всего используют в такого рода системах. Андрес расшифровал надпись быстрее, чем смог бы человек или любой обычный компьютер. Теперь сложи два и два. Он не твой сын с Лео, Линда. Он сын атланта и твоего клона.

Линда сердито и так знакомо смахнула с лица выбившуюся прядь.

– Это не мешает мне любить его. А ты, Варгас, ты знаешь, что такое любить?

Андрей отлично понимал, что в этот момент надо просто подойти и поцеловать ее. И все бы было как раньше, легко, в одной из гостевых спален или даже в хозяйской. Но вместо этого он ссутулился и оперся локтями о балюстраду. Линда мгновенно очутилась рядом и положила ладонь ему на плечо.

– Что с тобой? Ты сегодня какой-то не такой.

Не получив ответа, она уткнулась лбом Андрею в спину и обхватила его руками.

– Что это, опять сны?

Сны. Они не мучили его с Лиалеса, а вот там мучили так, что несладко приходилось всем. Для начала у него отобрали Исток. Точней, он отдал его добровольно, потому что не хотел тащить на Землю всякую непонятную дрянь. И тогда начались сны. Он не помнил о чем, но утром охрана обнаруживала, что коридоры астероида-тюрьмы сдвинулись с места. Они переплетались, поглощая друг друга, и хорошо, если речь шла только о металле. Некоторые камеры искажались, вмуровывая в стены своих обитателей. Барахлили системы навигации, окружавшие Лиалес каменные глыбы в поясе Койпера сталкивались, сплавляясь в одно. Все прошло, когда Варгасу вернули меч. Теперь он всегда спал, сжимая черную рукоять в ладони, – если вообще спал.

– Да, – не сразу ответил он.

– И что же?

– Саранча…

Некстати вспомнился полубезумный проповедник на перроне Tren Circular. «Саранча, грядет саранча!»

– Нашествие саранчи, но страшна не сама саранча, а то, от чего она бежит. Еще мертвый архонт. Он сидит на троне, огромный и высохший, вросший в землю, в его плоти копошатся личинки. Мне снятся горящие крепости на Туманном Берегу. И чума. Вот это особенно тяжко.

– Тебе надо отдохнуть.

– От чего?

Он развернулся, сбрасывая ее руки.

– От чего, Линда, мне надо отдохнуть? От себя самого?

Тогда она сама первой его поцеловала.

На эту ночь они остались в хозяйской, Линды и Леонида, спальне. Горел ночник – кажется, еще один из их детских ночников. Линда просила потушить свет, она стеснялась своей чуть оплывшей фигуры, обвисшей после кормления маленького Андреса груди, бедер, не столь совершенных, как раньше. Варгасу было плевать. Ему хотелось смотреть на нее такую, потому что дальше не будет лучше, потому что никогда она уже не будет такой красивой, как в эту ночь. Время беспощадно к людям.

Потом они лежали в темноте, и она гладила его надписи-татуировки, от чего по телу словно пробегали маленькие электрические токи.

– Тебе нравится? – с жадным любопытством спрашивала она.

– Да.

– Ты меня любишь?

– Мне с тобой хорошо.

Он знал – это не то, что ей нужно, но другого сказать не мог. Потом она уснула. А уже почти на рассвете его комм разразился глухим тревожным зуммером.

Глава 2
Цирк уродов

Во Франции было десять часов утра, и Кале горел.

Рядом с городом, по-прежнему одним из ключевых центров грузоперевозок, еще четыре года назад был орбитальный лифт. Теперь его демонтировали, в числе многих других. Рабочие с платформы, девяносто пять процентов из которых составляли трудовые мигранты, лишились не только заработка, но и дома. У большинства из них внизу не было жилья. В качестве временного решения их разместили в лагере, и рядом с восьмидесятитысячным Кале вырос десятитысячный город-спутник, недобрый двойник. Там непрерывно происходили драки, перестрелки и стычки с полицией, а утром восемнадцатого апреля рвануло.

В СБ и других силовых ведомствах СОН ожидали взрыва в Южной Америке, именно поэтому, а не ради дня рождения племянника или поучительных бесед со старым наставником Варгас торчал в весеннем Гуаякиле. Согласно прогнозам нейросети и аналитиков Camera Obscura, должен был рвануть трудовой лагерь «Меркадо» рядом с Кито. Туда стянули силы полиции и СБ, держали бараки под круглосуточным наблюдением, но вспыхнула почему-то Европа.

Это противоречило расчетам, а потому обеспокоило Варгаса. Ведомственная машина уже ждала его у ворот. Он не стал будить никого из домашних, а поспешно оделся и выскочил на еще темную, прохладную – здесь было всего четыре часа утра – и сонную улицу, по пути нацепив гарнитуру и тактические линзы и связавшись со своим заместителем во французском отделении Полем Ларошем.

– Как срочно? – спросил он.

– Пока непонятно, – ответил Ларош. – Давай без твоих телепортационных фокусов, а то наших после этого по двое суток штормит. Просто лети сюда, шеф. Я тебе скину вид-стримы, полиция города и силовики на связи. Там сейчас два десятка оперативников, должны быстро взять все под контроль.

Когда через два часа Варгас добрался в Кале, до контроля там было примерно как пешком до Плеяд.

К тому моменту, когда глава СБ ворвался в оперштаб, стихийно образовавшийся в здании бывшей пожарной части, Ларош уже успел погибнуть при исполнении. Его зам, лейтенант Джейсон Макнамара, тридцатилетний выпускник командных курсов Академии в Дублине, был бел, как молочная панакота, и трясся примерно так же. Он прибыл во Францию всего неделю назад, ни черта не смыслил в здешней оперативной обстановке и сейчас был еще более бесполезен, чем его мертвый начальник.

Глядя на экран с горящими грузовыми судами в порту и пылающими городскими кварталами, Варгас ощутил сильное, но мимолетное желание просто накрыть весь Кале и окрестности «черным куполом». Останавливало его то, что, плохо ли, хорошо, «черным куполом» все мог накрыть и Ларош, но что-то слабо это ему помогло.

– Докладывайте, – процедил он, глядя на трясущегося Макнамару.

– Инферно не действует, – выпалил тот, словно это все объясняло.

Варгас перевел взгляд на местного начальника жандармерии, майора Дениса Мелла, и префекта Жозе Лагара, которые выглядели более вменяемыми.

– Мы подтянули силы из Парижа, – сумрачно рапортовал Мелла. – Но пока бунт подавить не удалось. Захвачены порт, склады, центр города, поддержка СБ… ну, вы сами видите.

«Они слишком привыкли полагаться на нас, – подумал Варгас. – И похоже, зря».

– Сейчас в городе задействовано до четырехсот жандармов и стрелковые армейские части. Мы пытаемся эвакуировать население, но шоссе и скоростные трассы заблокированы, плюс повстанцы контролируют воздух. У них дроны и ПЗРК, захваченные на армейских складах. Еще взяли противогазы, автоматы и около сотни комплектов силовой брони. Мы планируем высадку десанта с моря…

– В Нормандии, – процедил Варгас.

– Что?

– Высадку в Нормандии. Вы потеряете половину людей.

– В городе больше десяти тысяч бунтовщиков. Что вы предлагаете?

– Покажите еще раз, как именно погиб Ларош.

Пока на экран выводили стрим, Варгас взглянул в окно. В департаменте Па-де-Кале тоже была весна. Старинная пожарная часть располагалась на окраине, в окружении цветущих яблоневых садов, только вот сейчас окна заволокло дымом от горящих портовых сооружений, и солнце медным пятаком проглядывало сквозь серую завесу. Несмотря на работу сплит-систем, в зале, где работал оперштаб, ощутимо пахло гарью.

Ларош знатно облажался. Произошло это около часа назад, когда Варгас все еще летел над Атлантикой. Вместо того чтобы попытаться накрыть город прямо с окраины, он зачем-то поперся в центр, прихватив с собой роту армейской охраны в силовой броне «Титанус 2» и со щитами и около дюжины оперативников СБ. Капитан и оперативники были только в шлемах и брониках, поле «Титануса» плохо совмещалось с Даром. Они вошли на площадь перед зданием новой ратуши под перекрестным огнем с крыш соседних домов. Силовики держали оборону, а Ларош – судя по сетке помех – уже начал поднимать купол, когда что-то произошло. Здесь помехи в записи усиливались, но по отдельным зернистым кадрам можно было понять, что на площадь ворвался армейский джип с бунтовщиками, которые уже успели вооружиться короткоствольными автоматами. Из джипа выскочил какой-то парень и побежал прямо на армейский кордон. Варгас увеличил изображение. Парень выглядел предельно неуместно – лет двадцати пяти – тридцати, с русыми волосами по плечи, собранными узкой полоской плетеной кожи, в широких расклешенных джинсах и просторной цветастой рубахе, он как будто вынырнул с фотографий Вудстока двухсотлетней давности. И он не был вооружен. У него был настолько гражданский и безобидный вид, что военные не стали сразу стрелять. Вторая большая ошибка. Потому что стоило парню приблизиться к стене из щитов, как Ларош упал и забился в корчах, а с ним и остальные оперативники. Солдаты растерялись, кто-то пытался помочь эсбэшникам, кто-то продолжал отстреливаться, часть опустила щиты, и их просто срубили очередями с крыш и выстрелами ручных гранатометов.

– У вас что, склады вообще не охраняются? – зло спросил Варгас.

Впрочем, с тем же успехом он мог злиться и на бездарно погибшего Лароша, и на себя самого. Но почему ошиблись аналитики?

– Найдите мне этого хиппи.

– Уже пытались, – отозвался майор Мелла.

Он был в гражданском, видимо, даже не успел переодеться – сорвали, судя по старомодному костюму с галстуком-бабочкой, с какой-то вечеринки.

– Над ним технику штормит.

– Так найдите его по штормящей технике, – едва сдерживаясь, приказал глава СБ. – А мне пока покажите все записи с ним, все, что найдете в сети и на ваших камерах.

Хиппи вынырнул в сети только вчера вечером, на шоу передвижного цирка «Мокюр» в трудовом лагере Па-де-Кале. Местные власти полагали, что безработных надо любыми способами отвлечь от мыслей о гражданском неповиновении, так что снабжали их бесплатной едой, одеждой и развлечениями.

Передвижные цирки в Европе, стремительно катившейся в период нового средневековья, вновь недавно вошли в моду. Обычно в состав труппы входили генмоды разных мастей, 3D-художники и нейромаги. Нейромаг был и в этой.

– Вот, – ткнул пальцем Мелла, указывая на крупного мужчину в маразматически узком фраке, в высоком цилиндре, с усами а-ля Дали и аккуратной эспаньолкой. – Это Бенедикт Лакоста, известный в своей среде фокусник. Про остальных двоих пока ничего.

Лакоста стоял на импровизированной сцене, отстроенной накануне на единственной площади лагеря. Лагерь состоял из длинных двухэтажных бараков, размалеванных граффити и окруженных грудами мусора. Нейромаг помахивал руками, по запрокинутым лицам в толпе – преимущественно мужским – скользили лучи двух прожекторов, и толпа качалась в такт движениям сетевого кудесника. Практически приплясывала.

– Они без «буйков» – заметил Варгас.

– Большинство рабочих с платформы и верфей шунтированы. Он использует нейролинк.

Как удобно. Если взломать защиту, то без всяких коммуникаторов, без риска засветить переговоры или переписку координируй что хочешь – хоть фестиваль фламенко, хоть массовые беспорядки. Понятно, почему толпа так организованно двинула к армейским складам и заблокировала центр и порт. Нейромаги были, по сути, продвинутыми хакерами со склонностью к художественным перформансам, но могли использовать свои способности и в совсем иных целях. Кто эту троицу вообще сюда допустил?

– Вы уже посмотрели, что он им там стримил?

Префект Лагар покачал головой.

– Сейчас наши ИИ работают над расшифровкой, но…

– Квантовое шифрование?

– Пока непонятно. Сложное.

– Скиньте записи в Camera Obscura.

– Уже скинули.

Варгас поморщился.

Кроме нейромага, на сцене присутствовали еще двое. Красивая, цыганского вида девушка исполняла сложный танец, отдаленно похожий то ли на сиртаки, то ли на ирландский степ. К девушке прилагался давешний парень, игравший на маленькой черной скрипке. На сей раз волосы его удерживала широкая полоса цветастой ткани. Наводясь на него, камеры сбоили. Девушка плясала все быстрее, все быстрее наяривал музыкант, все сильней раскачивалась толпа…

– Вы понимаете, кто он, полковник Варгас? – спросил Лагар.

Варгас помедлил, прежде чем ответить. Ладно, все равно эти люди и так уже видели то, что видеть были не должны.

– Он заглушка. Расчетная величина.

– Что это значит? – вмешался майор Мелла.

– Это значит, что мы с таким прежде не сталкивались, но коллеги из Camera Obscura просчитали возможность появления ему подобных. Это мутация противоположной направленности. Он заглушает Дар.

Про эффект «красного шума» он распространяться не стал, хотя коллеги просчитали и это. Чем глубже колодец и сильнее Дар, тем летальней должно быть действие заглушки. Лароша с его девяноста восемью атмосферами приложило знатно, он умер на месте, не приходя всознание. Андрей на секунду представил, какой отдачей может шарахнуть его самого, и ему сделалось неуютно.

– Мы его нашли, – прокричали операторы с другого конца зала.

На экране возникла еще одна городская площадь. Там повстанцы возводили что-то вроде баррикады из сожженных и разбитых машин, пользуясь дорожной техникой. Хиппи устроился на самой вершине баррикады, как Гаврош в ожидании атаки парижской жандармерии. Это был снимок со спутника, дроны полиции повстанцы лихо сбивали, а мелкие пока что глушили сетью помех.

– Они выдвигали какие-то требования? – запоздало спросил Варгас.

Префект и Мелла переглянулись.

– Видели ту циркачку? Девушку, похожую на цыганку?

– Ну?

– Покажите полковнику запись с ней.

На экране черноволосая девица, сидя на стуле в каком-то затемненном помещении и глядя в камеру, выкрикивала по-французски: «Миры пускаются в пляс. Черная смерть, черный огонь, черный свет, саранча пляшет на разоренных полях, поднимая трупы. Мертвый господь скалится с ободранных и сочащихся кровью небес. Плясуны, идут Плясуны!»

На этом девку скрутило судорогой, она согнулась вдвое, рухнула со стула и начала биться на полу, исходя пеной. Запись прервалась. В зале на несколько секунд повисло молчание.

– Это все? – спросил Андрей.

– Пока все.

– Негусто.

– Какой у вас план, полковник? – поинтересовался префект.

Варгас с ледяной ясностью осознал, что все здесь ждут его провала. Ларош уже обосрался. Они спят и видят, как прищучить СБ, которая последние тридцать лет смотрела свысока и на полицию, и на армию. Никто не любит выскочек. Тем более выскочек, способных скрутить тебя галлюцинациями, наслать призраков и чертей, свести с ума или просто поджарить мозги. Им нужен был этот проигрыш, они бы и городом пожертвовали, лишь бы добиться публичного поражения его ведомства.

Задействовать оперативников на площади было нельзя. Но что тогда можно? Они сами и пальцем не пошевелят, чтобы отловить или пристрелить проклятого хиппи, скажут, что сбоят системы видеонаблюдения, а он силой мысли отводит пули.

– Выведите на экран городскую карту, – сказал Варгас. – Покажите мне, где эта баррикада.

На экране раскинулась спутниковая карта, где современные постройки – ближе к гавани – чередовались с одноэтажными и двухэтажными домишками восемнадцатого века, католические соборы с офисами торговых представительств. Кирпич и стекло, бетон и черепичные крыши. Сейчас часть домов покрылась копотью от бутылок с зажигательной смесью и пробоинами от снарядов, машины на улицах горели, на тротуарах блестело битое стекло. Наверняка там орала сигнализация и слышались выстрелы, и что-то глухо рвалось в районе порта, источая едкий черный дым.

– Я зайду сам, – сказал он, не веря глупости того, что говорит.

– Но, господин Варгас, – от нечаянной радости префект даже забыл про звание, – вы же видели, что случилось с майором Ларошем.

– Я зайду сам, – повторил он и обернулся к молчавшему до сих пор Макнамаре. – Джейсон, если что-то пойдет не так, проследите, чтобы на площадь пустили газ и начали стрелять из всего, что есть. Не бойтесь меня зацепить, но постарайтесь не прикончить этого типа.

«И заодно следите за этими двумя напыщенными ослами и их солдатами, чтобы они не пустили пулю мне в спину», – мысленно добавил он.

Молодой лейтенант подобрался и кивнул.

Слабое утешение.

Он рассчитывал, что сумеет переместиться достаточно близко к баррикаде, чтобы скрутить похожего на хиппи парня, вырубить его и убраться оттуда за пару секунд. Почти получилось. До баррикады оставалось ярдов двадцать, но плотно затянутых смогом и простреливаемых со всех сторон. Варгас вывалился с «изнанки», упал на залитую кровью и перепаханную гусеницами брусчатку, подобрался, перекатился за подбитый армейский бронетранспортер…

И тут его ударил «красный шум». Он ожидал, что будет плохо, однако не представлял, насколько плохо. В голове как будто взорвалась граната. Все вокруг затянуло багровой дымкой. Он попытался привстать, но старая рана в груди, полученная еще на Сердолике, открылась, словно не было нашлепки из органопласта и его собственных нарощенных в лаборатории клеток. Горлом хлынула кровь, ноздри мгновенно забил ее металлический запах. Варгас, опираясь на левую руку, сделал еще одну попытку подняться, сжал в правой рукоять меча и рухнул прямиком в беспамятство. А точнее, в самый неприятный из своих снов.

Мелодия скрипки. Дерганая, рваная, дрожащая. Нет, не скрипки. Маленькая девятиструнная хардангерфеле, та, на которой играют северяне.

Музыка похожа и не похожа на то, что он слышал недавно, совсем недавно… Где? Похожа, но враждебна. Прилипчива, как загустевший мед.

Над ржаным полем кружатся вороны. Небо набрякло тучами, воздух влажен, но дождя пока нет. Невдалеке пылает сельская церковь. А по полю, топча злаки, идет чумной хоровод. Не все из них еще мертвы, но многие скоро умрут. Они уже протоптали круги на поле, много, много кругов, и по пятам за ними следует ядовитый туман.

Скрипка не умолкает. Он оборачивается, чтобы взглянуть на музыканта в зеленом камзоле и длинноносых башмаках, музыканта, приплясывающего в такт собственной мелодии, и видит свое лицо…

Его вышвырнуло обратно в реальность.

Вся площадь была затянута парализующим газом. Его ядовито-желтые клубы поднимались к весеннему солнцу. Тактические линзы позволяли видеть сквозь этот туман. Часть людей на баррикаде еще отстреливалась, натянув противогазы, но парень в цветастой рубахе скатился вниз и лежал, раскинув руки. Судя по тому, что «красный шум» исчез, он потерял сознание.

– Ты идиот, Варгас, и к добру твои эксперименты не приведут, – прокашлял Андрей, поднимаясь на ноги.

В груди все еще неприятно покалывало. Игнорируя щелкающие о брусчатку пули, он подскочил к парню, треснул его для верности мыском ботинка в висок, взвалил на плечо и отчалил сквозь «изнанку» в оперштаб.

Глава 3
Пророчица

– Мне следовало бы уволить вас, а еще точнее – отправить под трибунал. Что скажете в свое оправдание, Варгас?

Старый коршун на сей раз не удосужился нацепить очки и потому выглядел тем, кем являлся, – хищной птицей, не утратившей хватку и в свои почти девяносто лет. Для законченности образа он даже скреб ногтями стол. Если бы они, как неделю назад, сидели в университетской библиотеке в Гуаякиле, на лаковой поверхности наверняка бы остались царапины. Но они находились сейчас в дата-центре Лиалеса, и серой металлопластовой столешнице было все равно, хоть лазерным резаком по ней скреби.

Выслушав тираду Кальдерры, Варгас, сидевший в кресле напротив него, закинув ногу за ногу и устроив меч в ножнах на коленях, пожал плечами.

– Увольняйте. Думаете, я цепляюсь за эту работу? Что касается трибунала, было бы интересно посмотреть.

Их взгляды скрестились, и Кальдерра отвел глаза первым. Плечи его поникли, пальцы с чего-то вдруг старчески задрожали, а на лицо вернулась растерянная благожелательная улыбка. Птица решила вернуться к проверенному спектаклю.

– Знаете, Варгас, вы показались мне тогда таким смышленым, шустрым мальчиком. Я вам рассказывал, что в моей родне были и евреи-сефарды? Вышли они из Испании, как и ваши предки, но успели пожить в Благословенной Земле, да-да, целых пять поколений, пока ей не пришел каюк.

Андрей скрипнул зубами. Так Кальдерра мог распространяться часами, кружа над сутью вопроса, как канюк над сочной падалью.

– Так вот, в Израиле до его печальной гибели было очень известное семейство, мишпахат Нетаньяху. А в семье было два брата, Йони и Бени. Старший из них, Йони, был национальным героем и погиб при освобождении группы заложников в аэропорту Этеббе, а младший, Бени, не был национальным героем, зато почти двадцать лет пробыл президентом страны.

– Если вы к тому, что надо быть как Бени, то во многом благодаря ему этой стране и пришел конец, – буркнул Варгас.

– Нет, Андрес, я вовсе не к этому, и не нужно меня перебивать. Доктриной господина Беньямина Нетаньяху было «выбирай противника послабее и бей первым». И надо сказать, эта политика привела его к определенным успехам. Теперь разберем ваш случай. Противник с самого начала навязал вам инициативу. Вы прозевали подготовку к бунту. Вы прозевали собственного заместителя. Вы, как мальчишка, повелись на провокацию и сами полезли за заглушкой в логово врага, даже не потрудившись его для начала нейтрализовать. Ваши действия были реактивны, а противника – проактивны, и он добился своего в полной мере. Теперь с нами не желает сотрудничать ни полиция, ни армия СОН, служба безопасности ЦТС полностью дискредитирована, а значит, нанесен репутационный ущерб и самой Церкви.

Что да, то да.

После инцидента с заглушкой Варгас настолько разозлился и был настолько дезориентирован, что попросту не рассчитал силы. Когда помеха в виде «красного шума» была устранена и он все-таки накрыл горящий Кале «черным куполом», восемьдесят тысяч населения, десять тысяч бунтовщиков и около тысячи сотрудников силовых ведомств провалялись без сознания по больницам еще от двух суток до недели. Многие отправились из больниц прямиком в психиатрические клиники. Почему-то большинству из пациентов очень хотелось плясать, и они не могли остановиться. Премьер Франции вручил представителю ЦТС в Париже ноту протеста и попросил впредь воздерживаться от проведения операций на территории его страны.

– Чего вы ждете от меня? Публичного покаяния?

Кальдерра неприятно усмехнулся.

– Вы же любите старые фильмы и книги, Варгас? Помните «Книгу джунглей»? Там Дикобраз Сахи выразил надежду, что, если Маугли разобьет себе голову, в трещину проникнет хоть немного мозгов. Не хватайтесь за меч, полковник, я вас не оскорбляю – я только говорю, что вам надо познать и принять опыт поражения. Вы настолько не выносите мысли о проигрыше, что бросаетесь на самые безумные авантюры, хотя в вашем возрасте пора бы уже узнать, что жизнь состоит не из одних побед.

Смерив Варгаса еще одним презрительным взглядом, старый стервятник не отказал себе в удовольствии нанести coup de grâce^[14]:

– Впрочем, я и забыл, что после Сердолика вы остановились в развитии, как в физическом, так, видимо, и в умственном. А теперь давайте вернемся к делу. Извольте расхлебать ту кашу, что заварили.

Цирковое трио разместили в отдельном блоке Лиалеса. Блок был хорош тем, что при малейшем признаке тревоги разгерметизировался, отделялся от основного корпуса и отчаливал в космос, без воздуха и без надежды на спасение. Впрочем, для нейромага и танцовщицы эти меры предосторожности оказались излишними. Бенедикт Лакоста был просто исполнителем на зарплате и транслировал мигрантам из лагеря Па-де-Кале то, что ему велели транслировать, – мелодию, которую и без того наигрывал на скрипке русоволосый хиппи, только прямиком в лимбическую кору. Шифр, который содержала мелодия, разгадать пока не удалось, однако именно благодаря ему действия мигрантов были настолько скоординированными.

Девица оказалась поинтересней. А именно, она оказалась пророчицей. Очень редкая особь женского пола, обладавшая Даром – хотя и проявлялся он совсем не так, как у мужчин.

Большую часть недели Варгас потратил на исследование ее феномена, не решаясь признаться самому себе, что попросту откладывает тот момент, когда надо будет взяться за вожака. За хиппи. Записи ЦТС насчет пророчиц были крайне скудны, так что потребовалась помощь со стороны. И он обратился к Линде.

На голографическом экране комма жена брата выглядела нахмуренной, невыспавшейся и отчего-то злой. Медно-рыжая растрепанная грива делала ее похожей на молодого, недовольного жизнью льва.

– Слышала, что ты учудил, – вместо приветствия сообщила она.

– Ты тоже решила меня этим попрекнуть?

– Слушай, мама с отцом наконец-то помирились и путешествовали по Франции. На той неделе они были в Эльзасе, но Кале тоже входил в их планы, они и в Англию собирались. Я даже не хочу представлять, что бы было…

– Не хочешь – не представляй, – резко оборвал ее Варгас. – Я звоню не за тем, чтобы тебя утешать.

Линда наградила его мрачным взглядом.

– Этого я от тебя и не ожидала. Так зачем звонишь?

– У тебя нет знакомых генетиков, занимавшихся психиками, и в частности одаренными? С университетских времен, например.

– А в ЦТС нет генетиков, занимающихся одаренными? – ядовито поинтересовалась Линда. – Или вы до сих пор предпочитаете методы средневековой инквизиции?

Впрочем, она довольно быстро сменила гнев на милость и, поразмыслив, предложила связаться с Дмитрием Сапожниковым, работавшим в государственном НИИ генетики в Москве. Россия до сих пор оставалась практически закрытой для ЦТС и позволяла себе исследования, не разрешавшиеся ученым Европы и обеих Америк.

– Он прикольный, – поведала Линда.

– Чем именно?

– Очень увлеченный. Такой летящий. Мы с ним много общались на третьем курсе… и даже встречались, правда, недолго.

– Он, значит, в твоем вкусе? Тоже похож на лорда ситхов? – хмыкнул Андрей.

– Нет, он похож на художника или музыканта. Увидишь – поймешь. И Дима тогда еще получил медаль Моргана за исследование генома психиков, у него в двадцать два года были публикации в Nature…

– Я в восхищении, – процедил Варгас.

– А ты не ревнуй, не всем же умными быть, – хихикнула Линда и оборвала звонок.

Не ревновать, как ни странно, оказалось сложно.

После всех формальностей – в России действительно не жаловали представителей ЦТС, а особенно спецслужб Церкви, – они встретились в вирт-пространстве, в имитации венского уличного кафе.

Вирт Андрей не любил. Приходилось задействовать «буйки» – никого из одаренных, понятное дело, не шунтировали, – а качество вирт-проекции в них было довольно скверное. Вдобавок после Сердолика у Варгаса появилось то, что его коллеги полушутливо называли «черным шумом». Сильнейшее электромагнитное поле, от которого у психиков и одаренных после сколько-нибудь продолжительного общения начинала болеть голова и наблюдались скачки способностей. Линда, по крайней мере, на это жаловалась – и, как бы ни ждала его, каждый раз вздыхала с облегчением, когда он покидал Вилла Селесте. Это тоже мешало проекции, так что туристическая улица Вены в центе старого города – отсюда отлично просматривался готический шпиль собора Святого Себастьяна – время от времени то сменялась чернотой, то шла радужными разводами.

Для их беседы профессор Сапожников выбрал льняной белый костюм и широкополую, тоже белую шляпу и напоминал русского туриста в Монте-Карло девятнадцатого века. И Линда была права. Он действительно смахивал на служителя муз, а не на ученого. Высокий, тонкокостный. Точеный профиль поэта или артиста. Грива волнистых волос, мгновенно растрепавшаяся на ветру, когда он снял шляпу и положил на стеклянный столик кафе. Широко расставленные серые глаза. Сейчас эти глаза пялились на Варгаса с откровенным, жадным любопытством, и Андрей подозревал, что дело вовсе не в татуировках.

– Отдал бы все что угодно за пробу вашей ДНК, – без лишних предисловий брякнул генетик.

Варгас усмехнулся. Именно поэтому он готов был мириться со всеми неудобствами вирта. Делиться своей ДНК с российскими учеными он собирался меньше всего.

– Это же чертовски интересно, – увлеченно продолжил красавчик. – Мы могли бы проверить все, с появлением 5G NGS – это секвенирование абсолютно нового поколения, позволяет учитывать эпигенетику, конформационную и полевую составляющую…

– Я знаю, что такое 5G NGS, – перебил его Варгас.

– Ах да. Я слышал, что в университете Святого Духа дают неплохое образование.

– Вы проверили то, о чем мы просили?

Дмитрий несколько скис, очевидно, осознав, что волшебной ДНК эсбэшника ему не видать.

– Да. Она гомозигота. Действительно редкое явление.

Варгас потрудился прочесть ранние статьи Сапожникова и уяснить, что проявление психических способностей, согласно изысканиям русского, определялось эпигенетикой, а конкретно метилированием определенных участков ДНК. Но вот с Даром было сложнее.

– Тут ситуация, чем-то похожая на наследование гемофилии B. Наверно, слышали, было такое заболевание до появления полноценной генной терапии, в том числе и у последнего из наследников российского престола.

– Наслышан, – ответил Варгас.

– Кстати, почему у вас русское имя? – тут же ввернул ученый.

– Может, потому, что моя мать русская?

– Вот как. Не знал. Извините. Я задаю много вопросов, – обезоруживающе улыбнулся Дмитрий.

«И правда сам мистер Очарование. Интересно, как Линде могу нравиться я, если этот солнечный мальчик ее типаж?» – сердито подумал Андрей.

– Задавайте, – вслух сказал он. – Только не факт, что я на них отвечу.

– Ох. Ну ладно. В общем, тут мы тоже имеем дело с наследованием, сцепленным с полом. Этот конкретно ген располагается на Х-хромосоме и кодирует одну из гистоновых деацетилаз, отвечающих за свертывание ДНК и соответственно за доступность ее для определенных транскрипционных факторов…

Тут Дмитрий с сомнением покосился на собеседника, но Варгас кивнул – пока он его понимал. По улице прошествовала стайка туристов. Зачем ИИ, генерирующий это пространство, вдобавок населил его NPC-персонажами? Неужели только для достоверности? Проходя мимо их столика, туристы схлопнулись, оставив в воздухе после себя черную коническую дыру.

– Интересный эффект, – уважительно протянул русский. – И часто у вас так?

– Я нечасто бываю в вирте. Гистоновая деацетилаза…

– Ах, да. В общем, механизм действия пока непонятен, очевидно, что она регулирует обширный транскриптом. И если ген без мутации и имеется определенный паттерн метилирования других участков ДНК, мы получаем обычных психиков. Аллель с рецессивной мутацией, а именно с точечной делецией, дает нам мужчин-одаренных – примерно та же история, что при гемофилии. Понимаете, у мужчин нет второй Х-хромосомы, соответственно нет компенсирующего, нормального аллеля. А у большинства женщин есть. И лишь когда появляются те, у кого в обеих Х-хромосомах аллели мутантные, мы видим женщин с Даром. Очень, очень редко. И проявления… другие, ну, вы, наверное, уже в курсе.

Андрей был уже в курсе. Никакого инферно танцовщица из цирка «Мокюр» не производила. Инферно, или кое-что похуже, бушевало внутри нее, делая девицу абсолютно невменяемой. Ее попытались допросить в первый же день. Заглушку уже обкололи транквилизаторами, упаковали в криогенный «ящик» и транспортировали на Лиалес. Туда же отправили и нейромага, предварительно вытряхнув из его мозга все, что можно было вытряхнуть. Вот и девицу решили ковать, пока горячо. Варгас доверил это дело лейтенанту Макнамаре, поскольку сам был вымотан до предела. Еще одна большая ошибка в длинном списке его тогдашних промахов.

Вопль Макнамары раздался из камеры – девицу допрашивали уже в участке в Кале, а не в пожарной части, – примерно через минуту. Когда жандармы и Варгас вбежали, Макнамара сидел у стены и равномерно бился о нее головой. Из носа, из ушей и из разбитого лба у него текла кровь. Девка забилась в угол и сверкала оттуда глазами. Варгас, долго не рассуждая, вырубил ее коротким апперкотом и отправил вслед за заглушкой, окончательно утвердив за собой в местной жандармерии репутацию изувера.

– Это все, что вы мне можете рассказать?

Сапожников примял шляпу и нацепил ее на собственное острое колено. На колокольне Святого Стефана колокол пробил шесть ударов, призывая цифровую паству к молитве.

– Все, если не касаться популяционной генетики и не вдаваться в спекуляции.

Варгас нахмурился.

– Популяционная генетика? Частота встречаемости признака? Вы хотите сказать, есть какая-то периодичность или распределение?

Ученый взъерошил волосы.

– Я занимался этим немного в университетские годы, когда информация была еще более открытой. Может, Фенек вам рассказывала…

– Фенек?

Дмитрий улыбнулся.

– Так звали Линду на курсе. За ней какое-то время все таскалась лисичка из вивария биофака, плюс она же рыжая. Кстати, что у вас с ней?

– А вы действительно слегка не от мира сего, да? – натянуто улыбнулся Варгас.

– Ну почему. Я очень приземленный. Просто она мне нравилась, а вы, простите за откровенность, не особо.

– Она жена моего брата. Вернемся к популяционной генетике?

– Да, конечно, – вздохнул Дмитрий. – Она жена вашего брата, и мы вернемся к популяционной генетике. Видите ли, сейчас женщины-одаренные, их еще называют «пророчицами», встречаются очень редко. Единичные случаи. Но вот в средневековой Европе их было довольно много, и, возможно, вы догадываетесь, как с ними там поступали?

– Судили за ведьмовство?

– Именно так. Я скормил обученной нейросети некоторые массивы данных, и она выдала определенные совпадения.

Он провел рукой, и стеклянная поверхность уличного столика превратилась в экран. Сапожников вывел пальцем на экране четыре кружка.

– Первый, – сказал он. – Одаренные, назовем их для краткости ведьмами.

Он вписал слово «Ведьмы» в правый верхний кружок.

– Ведьмы плодились в больших количествах в годины бедствий и политической нестабильности, вспышек народного недовольства. Крестьянские войны, революции, восстания. Впишем сюда «Бунт».

Слово «Бунт» появилось в левом верхнем кружке.

– Как правило, это сопровождалось и неурожаем, и голодом, и массовыми эпидемиями. Самая известная – «черная смерть» четырнадцатого века в Европе, но стоит добавить сюда и эпидемии антонова огня, и, что особенно примечательно, танцевальную чуму.

Услышав про танцевальную чуму, Варгас подобрался. Что-то начало проясняться.

– Записи все-таки просочились в сеть, – тихо проговорил он.

– Кота в мешке не утаишь, – пожал плечами ученый и вывел в третьем кружке слово «Чума». – Многие вели запись из лагеря во время выступления цирка. Пляска той девушки, пляшущая толпа…

– А четвертый кружок?

Сапожников откинулся на спинку стула и потянулся. Он явно и сам был не чужд театральных эффектов, и снова Варгас с неприязнью подумал о том, что да, Линде такой персонаж вполне мог зайти.

– А вы угадайте. Говорят, что у одаренных высокий IQ при низком EQ, тут не так сложно.

– Вы ученый, – усмехнулся Варгас.

– А вы эсбэшник, и что?

– Вы ученый, следовательно, вам нужно научное объяснение. Массовые галлюцинации, танцевальная чума, антонов огонь, процессы над ведьмами. Спорынья?

– Бинго. Вы неглупы. «Многие гнили заживо под действием “священного огня”, который пожирал их нутро, а сожженные члены становились черными как уголь. Люди умирали жалкой смертью, а те, кого она пощадила, были обречены на еще более жалкую жизнь с ампутированными руками и ногами, от которых исходило зловоние», – звучно процитировал Дмитрий. – Эрготинин, основной алкалоид спорыньи, вызывающий судороги и расстройства психики, ну и, понятно, ЛСД. Я так понимаю, одаренным строго запрещены наркотики? Думаю, что многие явления, плохо объяснимые с точки зрения современной науки, те же пляски со смертью на полях, обусловлены действием алкалоидов на психически одаренных людей тех времен. Одной женщины-психика, а особенно одаренной, съевшей порченного спорыньей хлеба и вышедшей поплясать на улицу, было бы достаточно, чтобы весь Страсбург пустился в пляс^[15]. Хороводы скелетов и мертвецов, летящие в небесах валькирии, дьявол, привечающий своих поклонниц на горе Брокен, и прочая демониада – это ведь тоже по вашей части?

Варгас побарабанил по столу пальцами.

– У меня остался один вопрос.

– Да?

– Где в вашей стройной теории мужчины-психики в целом и одаренные в частности?

– О, это я уже сказал чуть раньше по ходу нашей беседы, – солнечно улыбнулся Дмитрий, ловко снял шляпу с колена и водрузил ее себе на голову. – Высокий IQ при низком EQ. Умны, но не эмпатичны, манипуляторы, рвущиеся к власти. Скорей всего, ваши средневековые коллеги, как, впрочем, и нынешние, стремились попасть в церковную иерархию. Ну а одаренные, те, кто мог справиться с ведьмами, определенно шли в инквизиторы.

Однако излияния одаренного генетика уже мало волновали Андрея. Его волновало что-то другое, что-то затерянное между плясками, чумой, ведьмами и спорыньей, то, что он упустил в разговоре. А, вот оно. «Одной женщины-психика, а особенно одаренной, съевшей порченного спорыньей хлеба и вышедшей поплясать на улицу, было бы достаточно, чтобы весь Страсбург пустился в пляс».

– Отмотайте назад, – сказал он. – Вы видели слитую в сеть запись представления, так? Вы смотрели через нейролинк?

– Я достаточно ценю свои мозги, чтобы не засорять их шунтированием, но что…

Варгас вскочил, перевернув столик. Уже не глядя на распахнувшего от удивления рот, а потому утратившего большую часть привлекательности Сапожникова, он вырубил вирт-комнату и подключился к экстренному каналу связи айти-специалистов СБ. Перед ним из синего нейтрального фона, сменившего картинку улицы и собора, начали выныривать сонные, сердитые, сосредоточенные и непонимающие лица дата-специалистов ЦТС.

– Код красный, – проорал он в эти лица. – Немедленно найдите и уничтожьте все копии выступления цирка «Мокюр» в трудовом лагере Па-де-Кале, включая те, что у нас на серверах.

Но, как выяснилось спустя всего лишь несколько часов, было уже поздно. К тому моменту, когда айтишники ЦТС стерли последнюю копию, у записей в сумме насчитывалось более трех миллиардов просмотров, из них пятнадцать процентов – через нейролинк.

Интерлюдия
История Адель

Она переехала в Париж из Техаса, с маленькой фермы, почти похороненной пыльными бурями. Франция предоставляла гражданство и возможность репатриации терпящим бедствие бывшим соотечественникам, а отец Адель, мсье Аджани, был французом. После катастрофы на севере многие перебрались на юг, но толку от этого было мало – ядовитые осадки, ветра, засухи приканчивали эту часть континента.

Париж оказался совсем другим. Адель раньше не видела больших городов, кроме утопающего в песке и людских отбросах Остина. Париж искрился огнями, дурманяще-сладко пах кофе, духами, застойной водой Сены и выпечкой, и, хотя на окраинах и в некоторых центральных округах было опасно, у Нотр-Дам все еще фланировали толпы туристов.

Она поступила работать в небольшую пекарню. Хозяин, господин Франсуа Обри, в пять утра уже появлялся в пекарне и начинал замешивать тесто для багетов и требовал, чтобы работники приходили ни минутой позже. После жизни на ферме это было не так уж сложно – Адель с детства привыкла рано вставать и мотаться на папином джипе, то кастрировать бычков, то чинить поваленные ветром изгороди. В Техасе ее никто не считал красивой. Рыжая, рослая, как кобылка, крепкая, она работала наравне с братьями и отцом. Сказывалась немецкая кровь матери, куда ей до изящных француженок в платьях и на каблучках, с яркой помадой на губах, со скользящими живыми татуировками, с движущимися аппликациями на юбках, с сумочками от Hermes.

Однако вскоре выяснилось, что и она не совсем уродина. Сосед по лестничной площадке, уличный музыкант Адам, позвал ее как-то на вечеринку. Там она познакомилась с черным парнем, Элиасом, и между ними пробежало что-то такое. У Элиаса не было определенных занятий, он промышлял то тем, то этим, в основном, кажется, продажей псих-видов старшеклассникам из частных школ на Монпарнасе и в артистическом квартале. У него были знакомые художники и автогонщики, барыги и танцовщики из стрип-шоу, кажется, он знал весь Париж, и Али из маленького арабского магазинчика под домом отпускал ему товары в долг. Часто после секса они лежали на кровати в его мансардной квартирке в округе Gare du Nord. Снизу слышались то крики, то звуки полицейских сирен, то перестрелка. Небо рассекал волшебный прожектор Башни. Адель была в Париже. И она была счастлива.

У соседа, Адама, тоже была девушка, которая называла себя Гермионой и смахивала на цыганку. Завернувшись в шаль, она гадала на картах Таро и даже по стеклянному шару, к ней приходило много клиентов, плюс она танцевала в местном бурлеске. Адель немного завидовала Гермионе, потому что та была от природы тоненькой, яркой, смуглой, черноглазой, с пышной смоляной гривой. Она носила свои пестрые кричащие платья так, словно в них родилась. На нее оборачивались на улицах и даже свистели вслед, чего с Адель никогда не происходило.

Адам с Гермионой и притащили этого нейромага, мсье Бенедикта Лакосту, который в своем цилиндре и фраке едва умещался на тесной кухне их маленькой квартирки. Они много курили, много спорили и рассуждали о странных, непонятных Адель вещах. Вроде бы они хотели организовать передвижной цирк. Откуда у Адама взялись на это деньги, Адель не поняла, ведь нужно было достать и грузовик, чтобы перевозить оборудование, и само оборудование, добыть контракты. Элиас говорил, что юно рождаются прямо у Адама на счету. Он, кажется, тоже ему немного завидовал.

Потом они начали репетировать, прямо в своей забитой всяким артистическим хламом гостиной. Адель не очень понимала эту музыку. Она слушала кантри и старый рок, который ставил на их ферме папа, а мама вообще предпочитала утренние кулинарные шоу и даже сама вела гастроблог.

Потом они уехали. А Элиас подарил Адель красивое красное платье, сказав, что она его достойна, и велел молчать о ребятах. Да, кажется, они назывались цирком «Мокюр». «Пересмешник». Они поехали куда-то в Кале, и Адель снова слегка позавидовала, потому что никогда не была на море. Потом Элиас исчез и не появлялся три дня. Адель оборвала его комм, спрашивала и Али, и барыг, и девиц из казино, и даже того старого художника-австрийца с Монпарнаса, который соорудил мельницу на крыше собственного дома. Но они ничего не знали. На четвертое утро Адель проснулась в своей одинокой квартирке, всего-то маленькая комната и кухня. Солнце било в окна. На бульварах пробивались белые стрелки каштанов. Ей вдруг очень захотелось нарядиться в новое красное платье, спуститься на улицу и погулять.

Выйдя на улицу, она ни с того ни с сего пустилась в пляс.

Глава 4
Теория Хаоса

Все разваливалось очень быстро. Слишком быстро. Можно было целыми днями прокручивать новостные ленты, и один сюжет был краше другого.

В Париже из дома в районе Gare du Nord выходит рослая девушка в красном платье и начинает танцевать. Она танцует, танцует, танцует, пока не теряет туфли, не сбивает ноги в кровь и ее не увозят санитары, и даже в скорой она продолжает дергаться в блокирующих ремнях, пытаясь пуститься в пляс.

На одной из центральных улиц Монреаля громят магазины. Кафе закрыты железными ставнями. На брусчатке блестит стекло, улица перегорожена рядами полицейских щитов, ревут сирены.

В Вене зараженные угнали пожарную машину и зачем-то наполнили цистерну горючим вместо воды. Они пытаются тушить этим пожар, охвативший несколько зданий, но струя огня мгновенно перекидывается на цистерну. Взрыв разносит половину улицы.

Остин, Техас. Мужчина, упавший на колени, молча и сосредоточенно что-то ест. Угол обзора меняется. Мужчина ест внутренности убитой им собаки.

Где-то в районе Бухареста. Уже целая цепочка Плясунов идет по шоссе, перегораживая движение. Впрочем, все машины на шоссе брошены. В воздухе над ним парит только одинокий полицейский флаер в облаке сателлитных дронов. Цепочка, двигаясь в такт не слышимому никем, кроме них, ритму, сворачивает в кукурузное поле и исчезает в нем.

Париж. Давнишняя крупная девушка в красном. Теперь она уже в больничном халате. Она продолжает биться, привязанная к кровати. Седативные не действуют. Наконец монитор с показаниями сердечного ритма и давления показывает прямую линию. Девушку отстегивают от кровати, чтобы увезти в морг. Она встает и продолжает плясать. Из соседних палат слышатся крики.

Поля, затянутые туманом. Городские улицы, где не горит ни один фонарь, где потухли голографические ленты рекламы, где нет ни машин, ни людей. Изъязвленная земля. Пробки на шоссе. Армейские кордоны. Дым над городами – в Европе, в Северной Америке, в Азии. И мертвые. Очень много мертвых, но отнюдь не все из них обрели после смерти покой.

Наименее пострадали Китай, где с двадцатого века практиковали государственное регулирование интернета, а также Иран, Россия и Северная Корея – там ограничения ввели после первых пандемий сетевых нейропатий в конце прошлого века. Границы этих стран были перекрыты армией, спецназ, нацгвардии и силы полиции еще удерживали порядок в крупных городах, где процент поражения был наибольший. Также повезло жителям наименее развитых регионов, вроде джунглей Боливии и Эквадора, Камбоджи, Вьетнама. Япония и Южная Корея, где было шунтировано девяносто пять процентов населения, пали за считаные дни. Из внешних территорий наименее пострадали Марс, орбитальные станции Венеры, а вот в шахтерских поселках на астероидах все было очень плохо – в часы досуга между сменами шахтеры любили попялиться в стримы и были поголовно шунтированы, чтобы управлять горнодобывающей техникой.

И нерушимой твердыней, конечно же, остался Лиалес. Ни один из работавших или томившихся здесь в заключении психиков и одаренных не был шунтирован, а сотрудники-нормалы – имелись здесь и такие – при всем желании не могли бы посмотреть развлекательные земные вид-стримы из-за стоящих на входе в локальную сеть мощных брандмауэров и фильтров контента.

Вся верхушка ЦТС благополучно перебралась на Лиалес. Сейчас в круглом зале для переговоров, с гигантскими экранами по стенам и большим столом в центре, заседали шестеро. Пятеро из них и составляли курию кардиналов ЦТС, а шестого, Варгаса, допустили на совет в виде исключения.

Из них в лицо Андрей знал только Кальдерру, Неподкупного. Казначей церкви, подобно остальным, явился на собрание в маске, как нетрудно догадаться – в голомаске коршуна, и отдаленно напоминал Гора.

Маршал. Не ряса, а военная форма без знаков различия и пистолет на бедре, маска пса или волка. Вечный антипод Гора, Анубис. Варгас догадывался, что и в жизни отношения Маршала и Неподкупного не задались. Маршал отвечал за военные и политические связи ЦТС, и СБ, по замыслу, должна была находиться под его контролем – но после ловкого хода Неподкупного ею руководил ставленник Кальдерры, и ведомство стало практически независимым. Здесь не имело смысла искать ни поддержки, ни дружбы.

Белый Конь в лошадиной маске – не хватало лишь тощего всадника у него на спине. Он руководил транспортом. В том числе отвечал сейчас и за эвакуацию ключевых персоналий ЦТС и членов их семей на Лиалес.

Архитектор. На нем была простая зеркальная маска, и голограмма смещалась при каждом движении носителя, от чего у остальных, находившихся в комнате, рябило в глазах. Глава аналитиков, отвечающий также за связь. Он был сегодня основным докладчиком. Аналитиков по старой памяти иногда называли ментатами, и Варгас даже знал, откуда взялся этот термин. Это была особая каста психиков, значительно комфортней чувствовавших себя с большими массивами данных, чем с людьми. Ходили слухи, что, объединив разумы, розетта аналитиков обходила по скорости и точности вычислений самые мощные квантовые компьютеры Земли.

И наконец, Нимрод, в маске ассирийского царя. Негласный глава ЦТС. Строитель Вавилонской башни. Члены всех христианских конфессий мира считали его антихристом. Другие монотеистические культы, типа ислама и иудаизма, разделились – кто-то почитал Нимрода чуть ли не мессией, а кто-то Сатаной или Иблисом. По слухам, колодец Нимрода достигал двухсот атмосфер, хотя он ни разу не бывал на Периферии. Глубже был только у самого Варгаса.

Когда Варгас вошел в зал, все маски обернулись к нему. Андрей подозревал, что обычного человека размазало бы под давлением этих взглядов. Он опоздал, потому что Кальдерра прислал ему приглашение уже после начала собрания, явно рассчитывая на этот эффект позднего появления.

Архитектор стоял у экрана с бифуркационной диаграммой и говорил хорошо поставленным, но несколько монотонным голосом:

– Наш противник неплохо знаком с теорией хаоса, братья. Один небольшой вброс – и система приходит в движение. Будут ли это устойчивые колебания или хаотические? И действительно ли они являются хаотическими, даже если так кажется стороннему наблюдателю, или с той стороны все четко предопределено и просчитано?

На экране замелькали кадры бунтов, пожаров и разрушений, уже приевшиеся Варгасу за прошедшие с разговора с генетиком полторы недели.

– Мы имеем дело с хаосом контролируемым, – продолжал Архитектор. – Если исключить влияние внешних агентов, происходящее может отбросить нас в развитии на сто, двести лет назад. Мы рискуем потерять контроль над колониями, у них появится шанс обогнать нас в технологическом развитии. Тогда уже не Периферия будет работать на благо Земли, а Земля станет придатком Периферии. Либо внешний агент все же есть. Тогда речь идет о тотальном уничтожении или, что вероятней, о колонизации. Вспомним индейцев Южной и Северной Америк, аборигенов Океании и Микронезии. Европейцы сознательно использовали эпидемии, в частности оспу, для завоевания новых территорий. Мы предполагаем, что враг практикует тот же подход, но в намного более крупных масштабах.

Маршал раздраженно кашлянул.

– Говорите, – предложил Архитектор. – Лучше задавать вопросы прямо по ходу.

– Не вижу логики в сравнении конкисты и того, что происходит сейчас, – буркнул Маршал.

– Жаль, что вы не видите, брат, но логика определенно есть. Эпидемии сильно повлияли на историю человечества: например, Юстинианова чума, как ничто другое, поспособствовала падению Восточной Римской империи и наступлению Темных веков. Теперь представьте на секунду, что для распространения смертоносной заразы не нужен человеческий контакт. Достаточно, чтобы жертва была шунтирована и посмотрела двухминутный стрим. Мы извлекли уроки из эпидемии нейропатий, которые восемьдесят лет назад чуть не уничтожили всемирную сеть и сильно замедлили развитие ИИ, в том числе и на законодательном уровне. Мы научились ставить файрволы и фильтры, но наши фильтры не были рассчитаны на незначительное событие, ничтожное контролируемое изменение. На одну мелодию.

– Ее до сих пор не расшифровали? – вмешался Белый Конь.

Архитектор развел руками в аккуратных перчатках.

– Увы.

– Ни розетты, ни квантовые компьютеры?

На сей раз докладчик просто покачал головой.

Белый Конь обернул лошадиную морду к Варгасу. Лошадь оскалила крупные желтые зубы и фыркнула.

– Я слышал об особых способностях вашего племянника. Может быть, он?

Варгаса пробрала злость.

– Уточните, что вы предлагаете, ваше преосвященство? – привставая с места, сказал он. – Привлечь к расшифровке записи, которую не смогли декодировать лучшие аналитики и дата-специалисты ЦТС, семилетнего мальчика с непонятными способностями? Вы в своем уме?

– Вы зарываетесь, Варгас. Вспомните, из-за кого мы сейчас здесь. Это вы погубили множество гражданских и не сумели предотвратить…

– Так отдайте меня под трибунал, – перебил Андрей.

– Господа, давайте вернемся к теме обсуждения, – примирительно проговорил Неподкупный, вскидывая руки ладонями вверх. – Нет смысла ссориться сейчас, когда судьба человечества висит на волоске.

– Почему мы уверены, что человечество не обойдется без нашего вмешательства?

Это заговорил Нимрод, и спорщики мгновенно притихли. Тишина длилась какое-то время.

– Кажется, что Китай и Россия вполне справляются, – неуверенно проговорил Белый Конь, первым решившийся нарушить молчание.

– У них не так много зараженных и лучшие в мире армии, где также мал процент шунтированных, – парировал Маршал. – В армиях Европы и обеих Америк шунтировано более восьмидесяти процентов, и они смотрели трансляцию этого чертова представления наравне с другими. Да разуйте глаза, вы же все видели, как сыплется оборона, как людские толпы сминают один кордон за другим.

– Это ничем не лучше вашего предложения о термоядерной бомбардировке, – ввернул Неподкупный, наверняка сладко улыбаясь под маской.

– А ваш ученичок мог бы накрыть всю Землю «черным куполом», или поджилки трясутся? – яростно рявкнул Маршал.

Остальные в зале переглянулись. Видимо, глава вооруженных сил ордена был не совсем в курсе последствий первого купола, который Варгас поднял над Кале восемнадцатого апреля. Те, кто попал в клиники, и часть не попавших начали умирать, в основном от остановки сердца или обширных мозговых кровоизлияний. Только, умерев, они продолжали плясать.

– Не будьте идиотом, Антоний, – прошипел Кальдерра. – Ни «черный купол», ни атака через нейролинк не выход, если мы не хотим получить четыреста миллионов пляшущих по всем континентам покойников.

Плоха была не сама пляска, увлекавшая все больше зараженных. Плох был туман. Там, где мертвые Плясуны в едином ритме ударяли ногами о землю, появлялись его первые облачка. Облачка поднимались, сливались, образуя сплошную завесу, непроницаемую ни для инфракрасного, ни для рентгеновского излучения, ни для ментального взгляда психиков. Лишь ветер иногда развеивал струи тумана, и тогда становилось видно, что почва и асфальт под ним разжижаются, превращаются в вязкий ядовитый кисель, в побулькивающее ведьмино варево. Оно стекало в озера, реки и океаны, и жизнь там тоже начинала умирать. Реки разносили опасную субстанцию ниже по течению, отравляя все большие территории.

– Вернемся к теме, братья, – проговорил молчавший до сих пор Архитектор. – Все наши расчеты указывают на то, что мы имеем дело либо с тотальным уничтожением человечества и поглощением нашей планеты, либо с экспансией чужаков, и одно тут не исключает другого. Мы допускаем, что агенты Периферии могли найти какое-то сочетание звуков или электромагнитных полей, сводящее зараженных с ума и заставляющее вести себя агрессивно, хаотично или даже пускаться в пляс. Однако такие явления, как туман и изменение состава воздуха, водоемов и почв, не похожи на современные человеческие технологии. Зато очень похожи на терраформирование, только мы не представляем, какой именно станет Земля после этого терраформирования. С большой вероятностью непригодной для жизни в нашем ее понимании.

Сделав паузу, во время которой все новые картины распада мелькали на экране, он завершил свою речь, повернувшись к Кальдерре и Варгасу:

– Отсюда следует единственный вывод – нам следует как можно быстрее допросить зачинщика и, насколько намизвестно, главного координатора этого хаоса. Вашу заглушку. Получить от него хоть какую-то полезную информацию, а не ту чушь, которую вы до сих пор предоставляли курии.

Нельзя сказать, что Варгас или его подчиненные не прилагали усилий. Он не мог войти в камеру к заглушке, но лично допросил и усатого клоуна в цилиндре, и ведьму. Толку от этого, впрочем, было ноль – нейромаг знал лишь то, что парень-хиппи, назвавшийся Адамом, щедро заплатил ему за сеанс трансляции и за помощь с организацией их турне. Даже слишком щедро, если вдуматься, но Бенедикт Лакоста не задумывался о таких вещах. План Адама был прост до неприличия. Пророчица-одаренная накрыла своим танцем тех, кто лично присутствовал на концерте, а о тех, кто смотрел стрим выступления по сети, позаботился нейромаг. Пострадали не все. Те, кто просмотрел только видео, без нейроусиления, отделались легкой головной болью, утренней тошнотой и странными снами о плясках в пшеничных полях. Те, кто воспользовался «буйками», отправились громить магазины и банки и забрасывать полицию коктейлями Молотова. А вот четыреста пятьдесят миллионов, посмотревших стрим через нейролинк, спустя неделю или две пустились в пляс. Странно, что не присоединился к ним и сам Лакоста – сейчас рабочей версией было то, что его как-то прикрывал от действия мелодии Адам-заглушка.

С ведьмы проку было немногим больше. Нырнув в ее сумрачное сознание, Варгас обнаружил там примерно то же содержимое, что в своих тревожных снах. Мертвый архонт на троне. Горящие города, церкви, поля, вороны на шпилях, отяжелевшие от человеческого мяса. И цепочки Плясунов, уходящих в туман. Там звучала все та же опостылевшая мелодия, от которой у Варгаса начинало простреливать болью виски, потому что в ней слышался и отзвук «красного шума». И было еще что-то, какой-то неуловимый ритм – то ли шелест уносимых ветром осенних листьев, то ли прибой на берегу северного моря, на пустынном, засыпанном плавником пляже, где до горизонта лишь вздымаются свинцовые глыбы воды… Ему не хотелось задерживаться в этих видениях, хотя на него они действовали намного слабее, чем на обычных оперативников.

Заглушку-Адама опросили всеми конвенциональными способами, которыми можно было допросить без участия психиков. Сотрудники-нормалы заходили в его камеру, его били током и просто били, подключали через церебральный шунт к генератору боли, использовали химические стимуляторы, коктейли нейромедиаторов и «сыворотку правды», у него удалили зубы, ногти и часть органов. Однако у Адама, похоже, не было ни болевых рецепторов, ни чувства потери или страха инвалидизации. За время допросов он успел поведать специалистам СБ, что был рожден две тысячи лет назад в горах Шотландии, что является двухсотлетним ящером-рептилоидом, что лично застрелил Кеннеди, что он мертвый скрипач Рафтери, явившийся со своей скрипкой прямо с деревенской свадьбы в Коннахте.

Это было бы даже смешно, если, конечно, не смотреть на изуродованное лицо Адама и не осознавать, как мало у них осталось времени.

Еще две недели назад, подняв записи уличных камер, переписок в сети, комм-разговоров и данные банковских счетов, они обнаружили, что Адам Мануэль Гринвальд – его действительно звали так – жил в Париже и был уличным музыкантом. Кажется, он прожил в городе всю свою жизнь, никуда не выезжая. Не был замешан ни в каких политических или общественных движениях, ни разу не засветился в полиции, не участвовал в демонстрациях против ЦТС или экспансии Таможенного Союза, не требовал запрета репатриации для периферийщиков – так что, при всем большом желании Белого Коня и Маршала, связать Адама с враждебной фракцией в совете СОН или в самой ЦТС не удавалось никак. Идея бродячего цирка принадлежала, судя по всему, ему, а цыганка-пророчица уже три года была его постоянной подругой – что дало бы возможность обвинить его в развращении малолетних, если бы во Франции возраст согласия не начинался с пятнадцати лет. Они нашли Лакосту и нашли, как ему заплатить, – просто устроили краудфандинг своей идеи «цирк совсем как в Средневековье» и набрали достаточно пожертвований. Они обещали стримить выступления всем, кто поучаствовал в донатах, и вообще вести вид-блог всего происходящего в дороге. Вместо грузовика у них был расписанный звездами и лунами фургончик, словно из старого фильма. Фургончик тащила изнуренная кляча, выкупленная Лакостой на аукционе у прогоревшего нелегального зоопарка в Антверпене. Оборудование в фургончике, впрочем, было вполне современным. Во вторую неделю апреля они неспешно двинули в Кале, собирая в маленьких городках толпы желающих полюбоваться удивительной клячей, но там отчего-то не выступали. Видимо, планировали нанести один точечный, но неотразимый удар, выступив сразу перед десятитысячной аудиторией шунтированных.

Их соседка, мадемуазель Адель Аджани, переехавшая в Париж два года назад из Техаса, была первой из Плясунов и первой зарегистрированной жертвой. Той самой рослой некрасивой девушкой в красном платье.

Ее бойфренд, Элиас Шнайдер, бесследно исчез после отъезда из города великолепного трио.

И нигде, никак, ни в какую секунду не было понятно, откуда в пиликанье уличного музыканта, собиравшего за день в свою засаленную шляпу от силы пятьдесят юно, прорезались те самые сводящие с ума ноты. Должно быть, это произошло в последние несколько дней до отъезда в Кале. Возможно, это было связано с одаренной, которую точнее было бы назвать одержимой, и ее бессмысленными, но тревожными видениями.

…Только на последнем допросе кое-что изменилось. Заглушка потребовал личного свидания с Варгасом и заявил, что ни с кем, кроме полковника СБ, говорить не будет. Андрей подозревал, что в этом и заключалась основная подоплека сегодняшнего сборища.

– В самом деле, – негромко проговорил Нимрод, обернув маску ассирийского царя к Варгасу. – У вас уже более двух недель зачинщики этого хаоса, а мы не владеем никакой информацией. Возникают сомнения в вашей компетентности.

– Преступник требует личного разговора. Может, желаете сами войти к нему в камеру?

Вероятно, члены курии распахнули рты под голомасками. Но Варгасу все это уже надоело до тошноты.

– Мы подбираем отмычку, – продолжил он. – Но это не быстро, учитывая, что у нас в распоряжении единственный экземпляр. И желательно не убить его в процессе и не поджарить ему мозги до такой степени, что вся информация будет утеряна. Сегодня я собираюсь побеседовать с ним удаленно.

– Он требовал не этого, – взвизгнул Маршал.

«Неудивительно, что ты, скотина, так и горишь желанием запихнуть меня в камеру к заглушке и вновь получить СБ в свое распоряжение. Особенно сейчас, когда твои собратья готовы вцепиться друг другу в глотки».

Он подумал это достаточно громко, чтобы Маршал вскочил, потянувшись к оружию, однако Нимрод поднял руку.

– Как уже говорил наш уважаемый брат Неподкупный, сейчас не время для ссор. Необходимо сплотиться. Мы должны доверять друг другу и нашим верным помощникам из Службы Безопасности. Вы, Варгас… – Он обернулся к Андрею. – Действуйте согласно своему плану. Если есть хоть малейший шанс что-то узнать, то узнайте. А теперь извините, у меня встреча с генеральным секретарем СОН. Продолжим обсуждение после разговора полковника Варгаса с подозреваемым.

Глава 5
Пыль на ковбойских сапогах

Томас Арчибальд Гудвил по прозвищу Аколит, нынешний глава медслужбы ЦТС, смотрел на Варгаса без одобрения, но и без осуждения. Этот рыжебородый британец вообще не был подвержен сильным эмоциям. Всегда сосредоточенный на работе и ровно-доброжелательный, он оставался островком спокойствия среди карьерных бурь и интриг курии.

– Предупреждаю, полковник, если вы еще что-нибудь удалите нашему пациенту, за его жизнь я не ручаюсь. Впрочем…

Тут он задумчиво уставился на Варгаса, а именно туда, где под форменной курткой скрывалась заплатка. Сам Гудвил и латал Варгаса после возвращения с Сердолика. Это он потратил недели на выращивание графтов кожи и соединительной ткани, и если у него и были вопросы на тему того, как глава СБ вообще ухитряется существовать без сердца, то их медик держал при себе.

– Как там Гермиона? – спросил Варгас.

Гудвил заметно оживился. Они находились в небольшом подсобном помещении с десятком мониторов, которые показывали три тюремные камеры. В камерах пребывали нейромаг, пророчица и музыкант. Лакоста мерил шагами тесную комнатушку, Адам обмяк на стуле для допросов, свесив голову и не проявляя признаков жизни. Гермиона устроилась на койке. Она сидела, подтянув колени к подбородку, и выглядела удивительно вменяемой – максимально вменяемой за эти две с половиной недели.

– Знаете, намного лучше, – ответил медик. – Ее удалось вывести из транса. Похоже, наконец-то подействовали нейролептики и седативные. Ну или ей просто комфортней подальше от заглушки.

Варгас с сомнением посмотрел на девицу. Она пялилась прямо в камеру. На лицо ей свесились черные растрепанные пряди. Тем не менее она не билась в припадке, не каталась по полу и не пыталась изгрызть собственные запястья, что определенно смахивало на прогресс.

– Тогда я сначала зайду к ней.

Взгляд Гудвила стал чуть-чуть – на ту малую толику, которую медик в силу врожденной благовоспитанности мог себе позволить, – осуждающим.

– Да не собираюсь я ее пытать, господи боже! – рявкнул Варгас.

– Оно и видно, – хмыкнул Гудвил. – Ладно, держите. Это поможет.

Он сунул в ладонь Андрея что-то маленькое и цилиндрическое, и только спустя секунду до эсбэшника дошло, что именно.

Когда дверь камеры открылась, Гермиона забилась в угол и съежилась еще больше. Правда, секунду спустя взяла себя в руки и страшновато улыбнулась или, скорее, ощерилась:

– Ну, привет, палач. Пришел снова вывернуть мне мозги?

Андрей пересек камеру, уселся на койку чуть поодаль от вжавшейся в стену девушки и только потом ответил на ее родном языке:

– Нет, на сей раз просто поговорить.

– А ты умеешь говорить? – продолжала щериться она. – Ты на рожу свою хоть смотрел? Тобой же детей пугать, чтобы в кроватку по ночам ссались.

– А зачем пугать детей, чтобы они ссались в кроватку по ночам? – пожал плечами Варгас.

«И лишь когда появляются те, у кого в обеих Х-хромосомах аллели мутантные, мы видим женщин с Даром. Очень, очень редко. И проявления… другие, ну вы, наверное, уже в курсе…» – некстати вспомнилось Варгасу.

Это сбило девушку с толку, и какое-то время она просто сердито сверкала на него глазами.

– Будешь?

Он протянул ей маленький белый цилиндрик, похожий на электронные сигареты из прошлого века. Экспериментальное средство на основе габапентина, разработанное для лечения того, что уже не может болеть. Дисфункция тормозных систем мозга, говорили ему, недостаток ГАМК, излишняя чувствительность нервной системы. Ха.

Гермиона моргнула, и лишь несколько секунд спустя протянула тощую, покрытую синяками и следами собственных укусов руку. Сделала первую затяжку и закрыла глаза.

– О чем ты хотел поговорить? – глухо спросила она.

– О том, как ты выдержала столько лет в компании заглушки. Ты одаренная. Неужели тебе не мешал «красный шум»?

Девушка выдохнула пахнущий эвкалиптом и пустотой пар.

– А зачем тебе это надо? Хочешь выведать мой секрет, чтобы заявиться к нему в камеру и порыться у него в голове? Увы, красавчик, не выйдет.

– Почему?

– Потому что Адам вовсе не был заглушкой.

Варгас внутренне подобрался.

– Он был нормалом. Нормальней некуда. Самый нормальный из моих парней.

– И с чего же все началось? Ты стала видеть сны?

Девушка мотнула головой, чуть не задев Андрея курчавыми черными волосами.

– С нашей дебильной соседки. С этой кобылы Адель. Прибыла из Техаса, прикинь? Она в городе смотрелась, как прыщ на заднице, тупая деревенщина. Ее джинсы, воняющие конским потом, ее громадная жопа… И эти ковбойские сапоги, собравшие на себя, наверное, всю радиоактивную пыль… Адам ее просто пожалел. Бедная одинокая девочка, ей нужно адаптироваться, давай пригласим ее в нашу компанию, давай познакомим ее с Элиасом, ему нравятся большие белые девчонки. А я прям чувствовала, как от нее разит радиацией и токсинами. И еще чем-то, каким-то отчаянием. Она в нас вцепилась, постоянно торчала на кухне, варила нам плохой кофе, хотя ее никто не просил, притаскивала и жарила жуткие стейки. Я вот вообще мяса не ем!

Она снова резко затянулась и закашлялась. Андрей мягко вытащил сигарету у нее из пальцев и приложился сам. Ничего. Как и тогда. Девчонка вылупила глаза.

– Ты куришь? Но вам же запрещено.

Варгас тоже взобрался на лежанку с ногами, подтянув колени к подбородку. Он сам провел в такой позе много дней после возвращения с Сердолика, просто сидя на койке и пялясь в черный глазок камеры.

– Несколько лет назад я получил серьезное ранение, – ответил он. – Рана зажила, но меня долго мучили фантомные боли.

Чистая правда – отсутствующее сердце болело так, будто его вот-вот хватит инфаркт.

– Испробовал разное, в том числе и это.

Он вернул сигарету девушке и, прислонившись спиной к холодной стене камеры, тоже прикрыл глаза. Под веками горело зеленое солнце.

– И как? Помогло?

– Нет конечно. На меня не действуют обезболивающие. Но сам ритуал – пар, сигарета – это успокаивает. Итого, Адам притащил к вам в любовное гнездышко навязчивую Адель. Что дальше?

– Зря ты смеешься, – проговорила невидимая Гермиона. – Ты бы видел эти парижские квартирки. Там яблоку негде упасть, не то что толстой техасской бабе. Мне кажется, все дело в пыли. В общем, я начала видеть сны. И слышать музыку. Очень прилипчивую мелодию. И очень простую, там всего несколько нот, но они повторялись и повторялись.

– И что потом?

– И потом я рассказала Адаму и попросила, чтобы эта корова больше к нам не ходила. А он сказал, что музыку надо просто вытащить из моей головы. Попросил транслировать ему, чтобы он мог проиграть мотив на скрипке, и тогда мне типа станет легче.

– И как, стало?

Девушка снова тряхнула головой, на сей раз задев щеку Варгаса мягкой прядью.

– Вообще нет. Стало хуже. Адам стал как одержимый. Он никогда раньше не интересовался политикой, это Элиас все гонял по митингам, хотя, по-моему, он просто барыжил в толпе. А тут вдруг Адам стал орать про то, как человечество засрало Землю и как надо положить этому конец, и стал таким экоосознанным, придумал дурацкий цирк на конской тяге. И очень душным, мне было совсем душно с ним, и начала болеть голова… А что потом – плохо помню, хоть иголки мне под ногти загоняйте.

Варгас открыл глаза. Девчонка, стиснув в кулаке пластиковый цилиндрик, тревожно смотрела на него.

– Вы убьете меня и Адама? За то, что мы сделали?

Андрей взял ее исхудавшие ладони в свои. Его посетил один из этих моментов, которые он очень не любил, когда внезапно сквозь привычную пленку равнодушия прореза́лось острое чувство – боль, сочувствие или, как на этот раз, жалость. Или все дело в дурацком габапентине? Хотя нет, он же должен, наоборот, все приглушать…

– Тебя точно не убьем. Главное, сама себя не убей, пока все это не закончится.

– А оно закончится?

Девушка смотрела на него пытливо и жадно, как будто он действительно мог знать ответ на ее вопрос.

– Да. И очень скоро, – ответил Варгас с уверенностью, которую отнюдь не испытывал.

Затем он встал и неохотно шагнул к двери.

Девица фыркнула. Дверь камеры бесшумно въехала в паз, отсекая его от этих пяти минут нормальности.

– Вы слышали наш разговор, Аколит?

Томас Гудвил очень прямо сидел на стуле в наблюдательном пункте медслужбы и аккуратно прихлебывал чай из небольшой фарфоровой чашки. Если бы не рыжая борода, медик напоминал бы сейчас чопорную старую деву из романов Джейн Остин.

При появлении Варгаса он оторвался от чая и кивнул.

– Да уж пришлось. А у вас неплохо получается. Не задумывались о карьере психотерапевта?

– Есть о чем задуматься кроме этого, – нелюбезно ответил эсбэшник, усаживаясь в кресло у мониторов. – Скажите лучше, что сами думаете. Радиоактивная пыль? Это может быть как-то связано с нашей эпидемией?

– Ну, для начала, – вежливо улыбнулся Гудвил, – это вряд ли буквально. Девушку с радиоактивной пылью на сапогах никто бы в Париж не впустил. Кстати, вы в курсе, что первая крупная европейская эпидемия оспы разразилась именно во Франции и помешала викингам взять Париж?

– И как это связано с Плясунами?

– Я думаю, дело не в радиации, а в конфликте. Психики, а женщины-одаренные в значительно большей, я полагаю, степени, считывают ауру отчаяния. Родители той девочки застали ядерную бомбежку Восточных штатов. Они бежали из Олбани, и дело, скорей, не в физиологическом, а в психологическом влиянии.

Варгас побарабанил пальцами по столу. Отчаяние отчаянием, но вряд ли от него мертвецы пускаются в пляс, а субъект, не обладавший еще месяц назад ни малейшими способностями, резко становится невосприимчив к боли, обзаводится «красным шумом» и потешается сейчас, похоже, над всем человечеством.

– Архитектор считает, что задействован внешний агент.

Гудвил кивнул.

– Это более чем вероятно. Представьте, что вы, Варгас, – завоеватель. Впрочем, к чему представлять, ваши испанские предки, скорей всего, и были завоевателями. Они захватили в том числе огромную, развитую империю ацтеков. Отчасти помогло технологическое превосходство. Отчасти болезни. Но немалую роль сыграла и вражда соседних племен. Ацтеки достали соседей постоянными поборами, грабежом и кровавым налогом. В целом покорить цивилизацию, в которой нет внутренней сплоченности, ослабленную конфликтами, намного легче. А вряд ли радиоактивная пыль на ботинках американских мигрантов говорит о большой сплоченности человечества.

Сделав небольшую паузу, Гудвил добавил:

– Но есть и третья версия, которая нравится мне намного меньше первых двух. Гораздо менее для нас лестная.

Он замолчал, видимо, ради театрального эффекта. Андрей все это время смотрел на заключенного. Адам все так же сидел, свесив голову, из уголка его рта текла розовая от крови слюна. В обезображенном лице сложно было узнать привлекательного парнишку-хиппи, который в Кале так уверенно побежал на стену щитов…

Не дождавшись вопроса, Гудвил недовольно поджал губы. Интеллектуальное тщеславие было его единственной слабостью.

– Третья версия, – напомнил Варгас.

– Да, третья. Это не уничтожение равного по силе противника. Не покорение племени аборигенов-дикарей. Это что-то гораздо более близкое к моей профессии. Пищеварение либо некроз опухоли. Плясуны – своего рода клетки желудка и печени, вырабатывающие пищеварительные ферменты. Пепсин, трипсин, желчь.

– Вы про туман?

– Да, я про туман. И эту мерзкую субстанцию, в которую он все превращает. Вы же в курсе, что она не материальна в прямом смысле? Мы не можем ее измерить, взвесить, просветить рентгеном, подвергнуть ЯМР или масс-спектрометрии. Может, нас уже проглотили и начали переваривать. Или, возможно, гигантское паукообразное впрыснуло в нас свой пищеварительный сок и ждет, когда можно будет высосать лакомое содержимое.

Варгас заломил бровь. Гудвил не был одаренным, просто довольно слабеньким психиком, и лишь большой талант и трудолюбие позволили ему подняться так высоко по служебной лестнице ЦТС. Однако…

– Аколит, вы уверены, что вам полезно сидеть в этой норе и пялиться на своих пациентов? Я надеюсь, что у вас просто разыгралось воображение.

– Надейтесь, – сухо улыбнулся врач. – Так вы решительно настроены поговорить с Гринвальдом? Нам тогда надо привести его в чувство.

– Приводите, – кивнул Варгас.

Что бы ни сотворил Аколит и его сотрудники-нормалы, но уже через час Адам был в сознании и сидел достаточно ровно. Личного свидания с главой СБ ему не досталось, однако досталась вполне натуральная голопроекция, которая открыла дверь камеры и уселась на стул напротив заключенного. Варгас, впрочем, ни на секунду не надеялся его обмануть и, конечно, не обманул.

– Шнашит, шлабо, – прошамкал заглушка беззубыми челюстями и разразился кудахчущим смехом.

При каждом выдохе изо рта у него летели брызги кровавой слюны. Сине-красный блин на месте лица, с одним вытекшим глазом и вторым, мутно пялившимся из складок опухшей плоти, смотрел не на голограмму, а туда, где под потолком были расположены камеры кругового обзора.

– Слабо, – резко перестав шепелявить, повторил он. – Жаль.

– Расскажите мне про Адель, – предложил Варгас.

Во плоти он находился во все той же каморке Аколита, на расстоянии примерно трех километров от клетки Адама Гринвальда, отделенный от пленника металлом, камнем и сотнями метров вакуума.

– Адель кончилась, – безразлично сообщил заключенный. – Пфф, и нет Адель.

– Какова ваша цель, Адам?

– Цель?

Заключенный вскинул голову к потолку, по-прежнему не обращая внимания на виртуального собеседника.

– Моя цель заработать побольше юно для моей малышки Герми. А какая твоя цель, полковник?

– Вам заплатили за диверсию? Кто?

Этот разговор был безнадежен. Он повторялся уже раз пятьдесят.

– Мне заплатили конским навозом, завернутым в сухие листья, – сообщил Адам. – Знаешь, из такого свертка получаются неплохие подменыши. Достаточно провести ночь под холмом.

Варгас оглянулся на Гудвила. Тот подчеркнуто пожал плечами. Эту чушь узник мог нести часами, меняя один идиотский нарратив на другой.

– Зачем вам понадобилась лошадь? – безнадежно продолжил Варгас.

На сей раз Адам, очевидно, решил углубиться в тему народца холмов. Учитывая, что в прошлый заход он говорил про мертвого ирландского скрипача, это явно было развитием одного и того же больного мотива, но какой в нем толк, понять не могли ни глава СБ, ни медслужба, ни лучшие психологи и криптологи ЦТС.

– Чтобы съесть, – без малейшей запинки выдал заключенный. – Шкуру надую горячим воздухом, буду стучать по ней барабанными палочками. Шкура понесет меня по городам, по селам, по заговоренным местам…

– Почему вам нужна личная встреча со мной? – перебил его Варгас.

Тут преступник слегка оживился и даже заерзал на стуле.

– Я хочу крепко обнять тебя, братец.

Андрей вздрогнул. Конечно, эту версию он тоже проверял – но никаких следов квантовой подписи, которую обнаружили в кодах взломанной атлантом ИНКи, ни фотонного следа, ни мощной психической ауры, ничего, хоть сколько-нибудь похожего на атланта, не было в этом измордованном клоуне.

– Какой я тебе братец, pendejo, – зло сказал он, предчувствуя, что лезть в клетку все же придется.

– А вот тут ты крупно ошибаешься, – пленник склонил голову к плечу и улыбнулся порванным ртом. – В прошлый раз ты сильно помог нам, дружище, жаль, что не вытянул до конца…

Андрей похолодел. Их разговор слушал не только Гудвил.

– Скок, скок, подскок, с травинки на листок! – проорал Адам. – Помнишь свадьбу Динни и Мэри, что венчались в пустой церкви, и все свидетели со стороны жениха и невесты были мертвы? Как ты наяривал на своей скрипочке, а из-под их ног струился туман? Ты увел их всех прямо в ад, в ад, в ад, любезный скрипач в зеленом!

– Если хотите, я заблокирую дверь, – тихо сказал Гудвил. – Но долго она не продержится.

– Не надо. Вы пострадаете.

На соседних мониторах уже было видно, как с десяток оперативников быстро продвигались по коридору к их отсеку. Вместо штурмовых винтовок у них были станнеры. И то верно, к чему палить на астероиде, того и гляди попадешь в воздуховод или силовой кабель.

Андрей прикинул свои шансы. Вреда ему причинить не могли. А вот задержать расследование запросто. Конечно, слова безумца – невеликий аргумент, но великого Маршалу с Конем и не требовалось. Последний совет явно довел их желание избавиться от человека Кальдерры до состояния мании.

– Варгас…

– Не дергайтесь, Гудвил.

Тем временем узник на экране непонятно как избавился от ремней и сейчас семенил по камере, хватая, судя по его движениям, невидимых бабочек и отправляя прямиком в рот.

За спиной Варгаса в отсек ворвались первые штурмовики.

– Полковник, положите оружие, руки за голову и медленно повернитесь, – отчеканил их командир, какой-то безымянный сержант из отбросов Академии, не прошедший отбор в СБ.

– Как скажете, – мягко ответил ему Варгас и исчез.

Глава 6
«Восхвалять бога достойно, но мудрый не станет клясть и дьявола»^[16]

Он вывалился из воздуха на ночной улице Гуаякиля, примерно в двух кварталах от своей цели, и тихо выругался. Улица воняла мусором и жженым пластиком. Небо над Авентурой больше не искрилось цветными огнями, зато что-то дымно пылало на юге, в районе порта. Больше ночь не освещало ничто. Ставни были задвинуты, уличные фонари не горели, не работала подсветка тротуаров, и даже крошечные гирлянды, вплетенные в кроны пальм, потухли.

Он так и не научился полностью управлять этой странной телепортацией, и спасибо, что в первый раз, когда они возвращались на Лиалес, вся компания не пришла в себя вплавленными в металлическую переборку. С тех пор ошибки множились, достаточно вспомнить недавнюю историю с Адамом и баррикадой. Вот и сейчас до дома его родителей оставалось примерно четверть мили вниз по склону. Чернильная темнота не мешала Варгасу. После Сердолика зрение у него было как у кошки. Мешало что-то другое, и лишь секунду спустя он осознал что.

От забора, огораживающего чью-то виллу, отделились три или четыре тени, чуть светлее, чем окружавший их мрак. Полуовалы лиц, снизу перечеркнутых масками, – видимо, от дыма, потому что порт горел не первый день. Гуаякиль, с его университетом Святого Духа и отделением Академии, пока держался, но это днем. По ночам вводили комендантский час, и горожане старались не выходить из домов. Ближе к центру дежурили патрули, но здесь после заката власть обретали те, кто издавна правил этими кварталами.

Варгас криво усмехнулся. Он еще помнил этот липкий, влажный страх, вечный страх своего детства. Да что там – уже будучи студентом университета и зная, что он способен размазать, вдавить в горячий асфальт и навеки оставить там все банды Дурана, он не мог отделаться от легкой оторопи, когда проходил мимо больших компаний.

Сейчас страха не было. Было другое чувство, и Варгас определил его как азарт. Он втянул носом воздух. От чужаков несло по́том и выпивкой, мазутом и неприятностями.

– Эй, мужик, есть пара юно? – гнусаво начал один из них, выдвигаясь вперед.

Остальные рассыпались полукругом и пытались взять Варгаса в кольцо. Не отвечая, тот шагнул прямо в ловушку.

– Рафаэль, отвянь, – прозвучало откуда-то справа. – Глянь, у него глаза светятся, как у дьявола. Брухо явно под чем-то.

– Твою ж мать, это пума!

– Оцелот.

– Валим, это ягуар!

По улице прокатился частый топот, и все затихло. Ягуар, хотя, может, и человек, сыто потянулся. Азарт не отпускал. Азарт говорил ему, что неплохо бы подняться выше на гору и заглянуть в кое-какие дома или, наоборот, спуститься к порту, где толпа грабит пакгаузы, и всласть поохотиться в этой толпе.

Однако человек победил, и зверь неспешно потрусил вниз по улице, к небольшой и тоже темной двухэтажной вилле. Через некоторое время тот, у кого было желание смотреть, мог бы увидеть, как пятнистая тень легко перемахивает через низкий забор, взбирается на раскидистое манговое дерево, а затем одним прыжком оказывается на террасе. Здесь ягуар встряхивается, на одну секунду воздух вокруг него пульсирует и мерцает, и французские двери, ведущие внутрь дома, открывает уже невысокий человек с мечом. Но ни у кого не было желания смотреть на это посреди пустынной улицы, в медленно гибнущем городе, в предрассветный час, когда каждая тварь замирает и ждет конца – то ли ночи, то ли самой жизни.

Линда проснулась от того, что он зажал ей ладонью рот. Проснулась, дернулась, узнала его, обмякла. Леонида в кровати не было. Когда Варгас убрал ладонь, она быстро проговорила:

– Одна я не поеду. Хочешь забрать нас на Лиалес, бери и Лео.

Он озадаченно моргнул и только тут осознал, что все эти недели Линда ждала. Ждала, когда придет, защитит, позовет с собой. А он просто забыл…

– Так, – сказала она, садясь и включая ночник. – Вижу, ты явился сюда не затем, чтобы нас спасать. Зачем тогда?

– Я запру дверь спальни?

– Запрешь и сделаешь что?

Андрей молча задвинул старинную щеколду. Линда в своей белой ночной рубашке настороженно следила за ним. Закрыв дверь, Варгас сложил руки на груди и облокотился о дверное полотно.

– Мне нужна твоя помощь.

В светлых глазах Линды явственно читалось «А мне нужна была твоя, что из этого?». Но женщина так и не обвинила его вслух, только пожала плечами.

– Что изволишь приказать, господин? Построить тебе дворец или разрушить пирамиду?

В другой ситуации он бы даже расхохотался, но не сегодня. Сегодня надо было спешить. Маршалу наверняка не придется долго искать, адрес его эквадорских родственников всем в СБ хорошо известен.

Варгас вытащил катану из ножен и мысленно оценил длину лезвия, о чем никогда не задумывался прежде. Около шестидесяти сантиметров, пойдет, а то бы он выглядел еще глупее. Линда глядела на него со все большим испугом.

– Что ты задумал, Андрей? Мне не нравится этот меч.

– Тебе надо будет около минуты никого не впускать в комнату, а когда минута пройдет, вытащить его.

– Вытащить его откуда?

Не отвечая, Варгас отвел руки с клинком и коротко, без замаха, всадил меч себе в живот. Боль была такая, что ноги не удержали его, и он медленно соскользнул на пол вдоль стены. Вскрик Линды донесся до него издалека, уже из другого мира.

В первую секунду он испугался, что равнина пуста, но, обернувшись, обнаружил черного человека у себя за спиной. Тот стоял, сложив руки на груди, как недавно сам Варгас, и глядел на визитера без малейшей приязни.

Здесь все так же не светило солнце, но почему-то от предметов протянулись длинные тени. Андрей не был уверен, что только что сам не вынырнул из тени у себя под ногами. Над сине-фиолетовой цепью гор висел бледный серпик – неужто половинка луны?

– Мир меняется, – проследив за его взглядом, процедил черный человек, – только вы ведете себя все глупее. Впрочем, похвально, что в этот раз вы решили покончить с собой, а не извести меня.

Варгас опустил взгляд на меч. Катана так и торчала из живота, но ни боли, ни крови не было, только слабо пульсировала пустота у него внутри.

– Вас зовут Иамен, так?

– Так, а с чего это вдруг вам приспичило назвать меня по имени?

– С того же, с чего вам приспичило перейти на «вы». А как же «на колени, щенок»? Теряете хватку? Или решили, что мы не столь близки, как вам показалось вначале?

Иамен усмехнулся.

– Вы об этом пришли спросить?

– Я пришел спросить, играл ли ваш пресловутый папаша на скрипке. На маленькой черной хардангерфеле.

Его собеседник расплел руки и опустился на ржаво-серый песок.

– Ну, допустим, играл.

– Куда он завел Динни с Мэри и всех гостей их свадьбы?

– С чего мне вам это рассказывать, Варгас?

– С того, что благодаря вашим с атлантом козням все принимают меня за него.

Иамен поднял на него чуть выпуклые и очень светлые – как серебряные монетки – глаза.

– А вы не он?

– А вы как думаете?

Человек в черном хмыкнул.

– Мы, Варгас, можем бесконечно соревноваться в остроумии, пока вы тут не подохнете.

– С чего бы мне тут подыхать, это же мое родное подземное царство. Правда, непонятно, куда я дел всех мертвецов. Может, сожрал, потом надул их шкуры горячим воздухом и отправился по заповедным местам?

Иамен теперь уже откровенно пялился на него как на помешанного, а Андрея, напротив, охватывало все более сильное, хотя и недоброе, веселье. Может, так действовал меч в кишках или вся эта унылая местность. Половинка луны не изменила пейзаж, лишь придала ему большей картонности, как будто эсбэшник стоял сейчас посреди плохой студийной декорации.

– Нет, Варгас.

– Что «нет»?

– Я думаю, что вы не очень похожи на моего папашу. Зато сильно похожи на одного моего старого приятеля… даже побратима.

Тут он почему-то уставился на свою правую ладонь. Ее рассекал тонкий, побледневший до почти полной невидимости старый шрам.

– Я говорил вам, – неприязненно произнес Андрей, – что меня не интересуют ваши отцы, братья и прочие родственники. Куда Альрик Сладкоголосый увел Плясунов?

Иамен пожал плечами.

– Я не читаю в прошлом моего батюшки, как в открытой книге. То, о чем говорите вы, случилось за полтысячи лет до моего рождения. И не было там никакой Мэри. Были чужаки. Плясуны, Гниль, Люди тумана – они пришли не из Сада. Не из наших ветвей реальности, имеющих общий ствол и корень. Скорей, наша вселенная для них пища.

«Гигантское паукообразное впрыснуло в нас свой пищеварительный сок и ждет, когда можно будет высосать лакомое содержимое». Варгасу сделалось зябко, и вовсе не от холодной стали.

– Их появление сопряжено с великими потрясениями в истории разумных, – продолжил Иамен.

Катана – на сей раз его собственная – лежала у него на коленях, словно забытый музыкальный инструмент.

– С эпидемиями, войнами, массовым безумием. Со взаимоистреблением больших народов и стран. Похоже, их тянет на запах гнилья и падали, крови и пороха… дыма от сожженных трупов и городов. Мой папаша появился на Земле где-то в пятом-шестом веке, кажется. Он не светился в Египте, и я не уверен, что он как-то связан с эпидемией Юстиниановой чумы. Но вот четырнадцатый век… Черная смерть. Он мотался по Европе в поисках некоего меча и изрядно там наследил. Впрочем, человечество он как раз тогда спас, правда, сомневаюсь, что из добрых побуждений…

– Спас? – перебил Варгас. – Спас как?

Разве не за этим он сюда и пришел?

Человек в черном провел пальцами по песку, но следа не оставил.

– Он вывел зараженных из той части Девяти миров, что звалась Мидгардом. И притащил их в Фэйри. Это местность, лежащая между землей людей и Морем Безмолвия. Фэйри он начисто сгубил, там не осталось ничего, кроме ядовитой мглы, и остановила его только цепочка крепостей альвов на Туманном Берегу. Колдуны альвов и сами умели плести висы тумана, так что это его задержало. А потом подоспели сыновья богини Дану, асы и ваны, да и не только северные божества. Папашу скрутили, хотя впоследствии он все равно ускользнул.

– А Туманный Берег?

– А с какой стати вас, Андрей, волнует его судьба, если вы не тот, за кого вас все принимают? – цепко взглянул на него Иамен.

Варгас не стал рассказывать про призрачные огни на прибрежных скалах, про узкие тела драккаров, выныривающие из морской мглы, про воинов, цепочками поднимающихся по отвесным утесам, чтобы захватить крепости альвов и врата Ард-Анора. Про огромную, на полнеба, злую луну. Про драконье пламя и другое, пурпурное, что плавило стекло и камень. Это ведь даже не его сон, обрывки чего-то, чего он стал невольным участником и свидетелем. Или нет?

– Зачем он вообще поперся туда?

– Затем, чтобы с помощью иномирного нашествия заплатить по кое-каким своим старым счетам, а попросту – отомстить. Я же говорю, он спас человечество не из благородства. После нашествия Туманный Берег отсекли от Мирового Древа, как зараженную ветвь, и постепенно он сгинул. Но говорят, что с тех пор Ясень все равно начал гнить, и началась очередная свистопляска с мечом и героем. Так что мой вам, Андрей, совет – кем бы вы на самом деле ни были, вам лучше туда не соваться.

– Спасибо за напутствие. Как он увел их?

Его собеседник снова пожал плечами.

– Вы же сами уже сказали. Игрой. Он сумел перебить мелодию Плясунов, потому что чертовски хорошо играл на скрипке. Как ангел или как бес, если следовать христианской терминологии. Вряд ли у вас так получится.

– Я все же попробую.

– Ну, удачи.

Просто удачи? Варгас всмотрелся в острое бледное лицо с серебряными монетками глаз. Это могло бы быть отражением его собственного лица в переменчивом зеркале ртути.

– Вы вообще реальны, Иамен, или просто мое альтер эго, как считает Кальдерра? Вы мне поможете?

Тот ничего не ответил.

– Так я и думал.

– Не ступайте в воду.

– Что?

Иамен терпеливо улыбнулся.

– Вы же хотели моей помощи? Вот она – не заходите в воду.

Варгас уже готов был высказать все, что думает о такого рода помощи, но тут внутренности прострелила резкая боль, и ржавая пустыня исчезла вместе со своим неприятным обитателем.

Очнулся он снова от крика. Кричала Линда, на сей раз как-то по-другому. И так громко, что наверняка перебудила весь дом. Он автоматически провел рукой по животу, но катаны не было, только кровавая прореха в куртке. Над головой темнел сводчатый потолок – прошло, должно быть, и правда не больше минуты.

Обернувшись и приподнявшись на локте, Варгас обнаружил, что они с Линдой в комнате не одни. Энди стоял, высоко подняв катану в крепко сжатых руках. Глаза мальчишки остекленели, он смахивал на статую. Линда, ползая перед ним на коленях, пыталась разжать пальцы сына.

Варгас сел, потом, пошатнувшись, встал.

– Какого хрена тут произошло?

Линда на секунду оторвалась от мальчика и зашипела кошкой:

– Это все из-за тебя и твоих дурацких задумок. Я не смогла вытащить меч, выбежала из спальни позвать Лео и не захлопнула дверь, а Энди, наверное, пришел на шум…

Женщина всхлипнула.

– Значит, меч он вытащил…

Договорить Варгасу не дал ворвавшийся в комнату с отцовским карабином в одной руке и аптечкой в другой Лео. На секунду старший из Варгасов застыл на пороге.

– Этот ублюдок пришел в себя, – констатировал он.

Андрей отметил, что Лео не брился, кажется, с последней их встречи, зарос неопрятной трехнедельной щетиной, уже почти бородой, и вид имел еще более расплывшийся и потасканный, чем в памятный день рождения сына.

– Я знал, что он втравит нас в неприятности, – продолжал Варгас-старший, кидая аптечку на кресло, но не опуская карабин. – Пошел вон из моего дома.

При этих словах он нацелил ствол прямо в грудь младшему брату. Тот только хмыкнул.

– Сейчас. Только меч у племянника заберу. Ему с таким играть рановато.

– Если ты хоть пальцем притронешься к моему сыну…

«То что? Подстрелишь меня?» – так и подмывало спросить, но времени было слишком мало. Применять инферно он, конечно, не стал – хватило и легкой психической атаки. Лео мешком рухнул на пол.

Линда застыла, и, воспользовавшись паузой, Андрей быстро шагнул к племяннику, одной рукой вытащил у него из пальцев послушно поддавшийся меч, а второй отвесил ему легкую оплеуху. Кудрявая голова Энди дернулась, глаза распахнулись. Он сказал «ой!» и обиженно ухватился за уязвленную щеку.

– Дядя, ты что, дурак?

– Может, и так, – покорно согласился Андрей. – Что тут произошло?

Линда рванулась обнять сына, но тот только досадливо поморщился и отстранился.

– Я услышал, как мама кричит. Думал, к нам грабители ворвались, два дома соседей ограбили только вчера, и еще убили их собаку. Ну, я пошел посмотреть…

– Энди! – ахнула его мать.

– А что мне, под кровать прятаться? Может, тебя тут убивают. Гляжу, дверь открыта, мамы нет, а дядя лежит на полу с этим мечом в животе. Я тебя позвал, честно, но ты не откликнулся. Тогда я потянул меч… и, кажется, заснул.

– Заснул? – спросил Варгас.

– Ага, – энергично кивнул племянник. – Во сне я видел большого мертвого дядьку. Он сидел на троне. Он врос в землю, его ели личинки. Дядька велел передать тебе, что из тебя хранитель, как… – тут парнишка хихикнул, – …как из конской задницы ожерелье, и что ты должен меня беречь, потому что Хранителем Земли буду я, когда вырасту. То есть супергероем. И у меня тоже будет настоящий меч, да? А потом ты меня разбудил, вот и все. А почему теперь папа лежит на полу и не двигается?

Андрей почесал рукоятью меча в затылке. Вот оно как. Ну, хоть что-то прояснилось.

– Ты что, вырубил папу? – продолжал допрос Энди. – И где дырка у тебя в животе? Покажешь? Почему ты не умер? И разве так можно говорить, насчет конской задницы?

– Что ты сделал с Лео? – тихо спросила Линда.

– Ничего такого, чего не могла бы сделать ты, – бросил ее деверь. – Приведешь его в чувство, когда я уйду. Если появятся солдаты или оперативники СБ, расскажи, как все было.

– Почему они появятся? – Глаза женщины лихорадочно горели. – Что ты натворил?

– Неважно.

Он быстро шагнул за дверь. На секунду ему захотелось зайти в комнату матери и попрощаться. Он знал, что Марта Варгас принимает очень сильные снотворные, но хотя бы на секунду прижаться к ее седеющим волосам, поцеловать увядшую щеку… Нет, не стоит.

Андрей скатился вниз по лестнице – и, когда уже пересекал гостиную, его взгляд упал на черную лаковую гитару на стене. Не скрипка, конечно. Ладно, сойдет, тем более что на скрипке он играть не умел.

Психическим зрением он уже видел, как улицу выше и ниже дома расцвечивают светляки приближающихся штурмовиков. Они его тоже чувствовали. Нельзя было, чтобы военные ворвались сюда и устроили пальбу.

Варгас, держа гитару наперевес, выскочил в сад, добежал до ворот, распахнул их и вывалился на все еще темную улицу.

– Стоять! – проорало, казалось, со всех сторон.

– A tal vida tal muerte!^[17] – неизвестно зачем выкрикнул в ответ глава СБ и вновь растворился в воздухе, оставив одаренных позади страдать от жестокой головной боли и двигательных расстройств.

Глава 7
Сквозь горизонт

Он вынырнул с «изнанки» в тюремном блоке 14DF, и в висках сразу запульсировало. Пока не сильно – до заключенного камеры 642 было еще метров двести вдоль серого стального коридора. В отличие от остальной части Лиалеса, где переходы были до предела запутанными, здесь четкая прямая вела к самым близким к внешней части обшивки камерам. Тут содержались наиболее опасные узники межзвездной тюрьмы, и здесь же быстрее всего при сбросе опускалась температура и заканчивался воздух, что следовало учесть. Также могли отключить и гравитацию, а болтаться с гитарой под потолком и пытаться играть в вакууме ему не особенно улыбалось.

Варгас прислонился к стене и коснулся струн. Этот коридор, да что там, весь этот астероид наверняка прежде такого не слышал. Глухое эхо подхватило мелодию. Что-то ритмичное и простое, он, в конце концов, не восставший из могилы виртуоз Рафтери, что-то, знакомое с детства, чтобы при необходимости он мог играть и на грани потери сознания, и даже мертвым.

Он вспомнил, как впервые тайком стащил гитару Леонида. Ему тогда было лет семь, он был так мал, что с трудом мог взять самые простые аккорды – не прожимались струны. Он любил испанскую гитару, а еще больше любилстарые фильмы, особенно один, про удалого мариачи. Да. Как там было?

Soy un hombre muy honrado
que me gusta lo major
A mujeres no me falta
ni el dinero ni el amor
Jineteando en mi caballo
por la sierra yo me voy
Las estrellas y la luna
ellas me dicen donde voy
Ay ay ay ay ay ay mi amor
Ay mi morena de mi corazón!

Звезда и луна подскажут мне, куда идти, да, именно так. Он уже решительней ударил по струнам, когда воздух в коридоре замерцал, и – опять как в старом кино – там возник искаженный помехами силуэт Кальдерры.

– Вы, Варгас, окончательно ополоумели, – яростно начал Неподкупный.

– Вы уже третий человек, который мне сегодня это говорит, – весело откликнулся Андрей, не прекращая игру. – И знаете что? Мне надоело. Смотрите, как бы я не обиделся и, вместо того чтобы спасать Землю, не загнал ее хорошеньким пинком прямо в солнечную корону. Ay ay ay ay ay ay mi amor!

– Перестаньте молоть чушь.

– Лучше попросите вывести на экраны изображение Юпитера. Видите Большое Красное Пятно?

– Ваграс!

– Видите?

После секундной паузы, когда Кальдерра, видимо, передавал приказ на станции наблюдения и те выводили Юпитер на мониторы, кардинал подтвердил:

– Вижу.

– Смотрите внимательней.

Сам Андрей не видел, но не сомневался ни на секунду, что красное пятно пустилось в пляс вдоль экватора вопреки многовековым наблюдениям астрономов и законам физики.

Me gusta tocar guitarra
me gusta cantar el sol
Mariachi me acompana
cuando canto mi canción

Это было вовсе не похоже на сложное, рваное вибрато скрипки. Простая деревенская песенка, простейший проигрыш, Em, B, Em, даже пальцы семилетнего Варгаса неплохо с ним справлялись. Примерно так же, как сейчас, зажмурившись и вспомнив поток миниатюрных галактик, текущий сквозь прореху в его собственной груди, он легко мог управлять Большим Красным Пятном. Только люди ему не давались, только с ними всегда было чертовски трудно.

– Чего вы хотите, Андрес? – надтреснуто спросил Кальдерра.

Не открывая глаз, он видел, как кардинал снимает очки и механически протирает бесполезные линзы, и на какую-то секунду его стало даже жаль.

– Хочу, чтобы вы не трогали меня и заключенного. Я просто проверю одну свою теорию. Если она подтвердится, то, наверное, я захочу спасти человечество. Только для этого меня придется шунтировать, здесь, на станции, и без наркоза. Я должен оставаться в сознании.

– Это невозможно.

– Аколит вряд ли так считает. Гудвил, ты тут?

Какая-то возня, и ему ответил голос англичанина:

– Да, я здесь, Варгас.

– Это возможно?

– Мы можем это попробовать.

– Отлично. А пока просто не мешайте.

Me gusta tomar mis copas
aguardiente es lo major
También el tequila blanco
con su sal le da sabor
Ay ay ay ay ay ay mi amor
Ay mi morena de mi corazón!

И снова, и снова он шагал по коридору, приплясывая, шагал к камере, куда не решался зайти почти три недели, шагал, и пульсация в висках не отпускала – но и не нарастала. Дверь камеры распахнулась перед ним. Узник сидел там в ярком белом свете люминофора, сидел, прижавшись к противоположной стене, и уже не было в нем ничего человеческого – слякоть, разъедавшая камень и металл, связанная только плетями тумана.

– Ты не сссможешшшь, – прошипела слякоть. – Тебе ссслабо, чччеловек…

От очередного аккорда она метнулась в угол и расплылась по полу лужицей полуматериальной мерзости. Даже металл стен не желал иметь с ней ничего общего – отсек изогнулся невероятным образом, отторгая субстанцию, сдавливая в плотный комок и вышвыривая в космос без разгерметизации внешней оболочки. Варгас продолжал играть.

Он продолжал играть, когда мрачная шестерка штурмовиков сопроводила его до медлаборатории с установленным креслом для шунтирования, продолжал, когда из спинки кресла выдвинулись фиксаторы для головы, когда в кожу впились электроды, когда роботический щуп проник сквозь кость и мозговые оболочки, внедряя чип.

Продолжал, пока его через нейролинк подключали к сети.

Продолжал, когда вокруг начали вырисовываться первые кружащиеся в танце силуэты. Когда их стало намного больше – тысячи, миллионы. Когда они заколебались, сначала неохотно, а потом все быстрей и быстрее меняя ритм и структуру танца. И заколебалась окружающая их непроглядная, едкая мгла. Когда он двинулся, сам не зная куда, подчиняясь ритму, придуманному за полтора века до его рождения, а может, намного, намного раньше…

Он шел через поле ржи. Справа от него горела деревенская церковь, вороны с карканьем кружили высоко над ее обугленным шпилем, во все стороны летели горячие красные угли. Слева пролегала дорога, ведущая через поля, с двумя раскисшими колеями. Пугало у дороги, пустоглазое, с лезущей из прорех соломой и в зеленом камзоле, прислушивалось к его игре, и в глазницах пугала горели бледные болотные огоньки. Сзади содрогалась земля, от горизонта до горизонта. Там отплясывали тысячи мертвецов, меся ногами туман. Небо набрякло тучами, начал накрапывать мелкий дождик, гитара звучала натужно и сипло, пальцы музыканта были стерты в кровь… Он продолжал играть. И шаг. И шаг. И еще несколько шагов. Поле заволакивает сплошная мгла, уже не видна церковь, уже не видно ни ворон, ни согнувшихся от тяжести колосьев, только мерный, как дыхание, топот толпы у него за спиной…

Он остановился только тогда, когда окончательно потерял направление. Ничего не было видно, лишь сизые клочья тумана касались его лица, но рядом по-прежнему чувствовалась толпа, она теснилась, она напирала. Варгас понял, что абсолютно не знает, куда идти дальше. Успел ли он вывести мертвецов из мира людей? Нет ли? Куда он их завел? Гитара висела на ремне и молчала, молчала огромная пустота сверху. Еще немного, и мертвецы переступят невидимый круг, хранивший доселе музыканта, и тогда его просто затопчут.

Варгас заметил взглядом какое-то движение слева и обернулся. Давнишнее пугало. А, нет, это был человек. Невысокий человек в зеленом бархатном камзоле и начищенных ботинках с длинными носами. Там, где стоял он, туман чуть отступил, и была видна прежняя раскисшая дорога. В руках у человека была маленькая черная хардангерфеле и смычок, будто сделанный из ивового прута. Чем дольше Андрей приглядывался, тем больше сходства с собой замечал в этом человеке, вот только глаза… Глаза его были даже светлее, чем у обитателя ржавой пустыни. Цвета воды. Цвета слюды.

– Ну, привет, – сказал человек.

Андрей шагнул к нему, туда, где на маленьком клочке посреди тумана видна была бурая, топкая от жидкой грязи, но вполне реальная земля.

– Ты Альрик Сладкоголосый? – спросил он.

– Вопрос не в том, кто я. Вопрос, скорее, в том, кто ты, – улыбнулся бледноглазый. – Вижу, силенок на то, чтобы вести за собой всю эту толпу, у тебя почти не осталось.

– Где мы?

– На полпути. Если сейчас прекратить, будет сильно хуже, чем до того, как ты начал.

– Зачем ты пришел?

Бледноглазый провел смычком по струнам своей скрипки, извлекая долгий дрожащий звук. Андрей спиной почувствовал, как подалась вперед толпа.

– Как я погляжу, помощи от моего сынишки ты не дождался, да и сам себе не можешь помочь, – ответил музыкант. – Я тебе помогу. Разумеется, не бесплатно.

– Чего ты хочешь?

– О, сущий пустяк. Десять лет твоей жизни. Что такое десять лет жизни для бессмертного?

– А я бессмертен?

Он не ответил, и тогда Андрей задал главный мучивший его вопрос:

– Я – это ты?

Музыкант негромко хмыкнул.

– Мой сын наплел бы тебе сейчас с три короба про эффект наблюдателя, про то, что электрон это иногда частица, а иногда волна, и все зависит от момента измерения. Но я скажу по старинке – и для электрона, и для тебя это вопрос выбора, только выбор совершаешь не ты.

– А кто?

– Ты принимаешь мои условия? Не оглядывайся, ничего хорошего ты там не увидишь, просто скажи – да или нет?

Андрей поглядел на свои окровавленные пальцы. При всем желании он не взял бы сейчас ни аккорда, он увяз в этом тумане и в своей собственной нелепой судьбе. Кажется, во всех сказках именно в таких обстоятельствах герой и заключал сделку с дьяволом.

– Да, принимаю.

– Отлично. Тогда сойди с дороги.

Варгас шагнул в сторону, и в ту же секунду музыкант вскинул скрипку к подбородку и заиграл. В его мелодии слышалось завывание ветра, и дыхание моря, шепот банши под ивами, и жалоба бекаса на вересковой топи. Красота небес и одинокость болот звучали в ней, и свист черного дрозда, и песня жаворонка, и легкая поступь тысяч и тысяч фей, топот их маленьких ножек в ночной пляске до самой зари.^[18] А может, ничего этого не слышалось там. Слышался рокот мерных, приладившихся за тысячи лет друг к другу частей огромного механизма, железного Молоха, способного пожрать еще не один миллион душ – по крайней мере, так показалось Варгасу, когда крупная девушка в красном платье – Адель, он вспомнил ее имя, Адель – первой подошла к музыканту и покорно двинулась за ним по узкой колее между стенами тумана, а за ней потянулись и все остальные.

– Как мне вернуться? – проорал им вслед Варгас, так и стоявший на обочине, пока тысячи, десятки тысяч приплясывающих мертвецов, пахнущих жженым пластиком, железной окалиной и кислотой, проходили мимо.

И голос у него в голове, голос скрипки и голос скрипача, сказал: «Не возвращайся назад. Та дорога для мертвых, живому ее не пройти. Иди вперед, пока не минуешь холмы и не выйдешь на низкий безлюдный берег. Иди до самой кромки воды».

Последние из мертвецов исчезли, умолк вдалеке звук скрипичных струн, и все заволок туман.

Он шагал в серой дымке несколько часов. Или, вполне возможно, так ему показалось, потому что время тянулось тут бесконечно – ни солнца, ни дорожных столбов, ни самой дороги, только мгла над головой, по сторонам и под ногами та же мгла. Его вывел к берегу звук прибоя – мерный шелест, похожий на дыхание гигантского зверя, плеск волн и перестук гальки.

Он вышел на узкий пляж. Туман так и остался за спиной, но под ногами был галечный берег, россыпь обкатанного волнами кварца, кремня, кальцита и халцедона. Попадались даже мелкие кусочки янтаря и осколки «чертовых пальцев». Море за бело-зеленой кромкой прибоя вздымалось громадой до горизонта, волны накатывались одна за другой, откатывались и вновь наступали.

Неподалеку от берега на воде раскачивался корабль. Корабль, похожий на древнерусскую ладью или раздавшийся в плечах драккар, с мощным килем и узкой кормой, с собранным парусом, с носовой фигурой дракона. На палубе не было признаков жизни, только ветер развевал золотой флажок на мачте.

– Эй! – крикнул Варгас и махнул рукой. – Эй, там, на борту!

Он повторил свой крик на английском, русском и шведском, не питая особых надежд. Море гремело приближающимся штормом, швыряя в лицо соленые брызги. На корабле молчали.

Варгас оглянулся. Сзади стеной стоял туман. Впереди волны относили корабль все дальше, метр за метром, и казалось, что, если просто стоять тут и ждать, он вскоре скроется за горизонтом, станет еще одним штрихом на свинцово-серой шкуре моря.

– Да вашу ж мать.

Ветер, кажется, поменял направление. Раньше он дул к берегу, вдавливая тяжелые тучи в полосу мглы у него за спиной. Сейчас флажок на мачте решительно указывал в сторону открытого моря. Андрей аккуратно положил гитару на гальку, сделал шаг, еще шаг. Ботинки окатило прибоем. Он неплохо плавал, а до корабля было всего метров сто пятьдесят – двести. Пожав плечами, он сделал еще шаг, и тут огромная, бутылочно-зеленого цвета волна, несущая песок и гальку, встала на дыбы прямо у него перед глазами, накатила, сбила с ног и потащила на глубину. От неожиданности он забарахтался, забил руками и только тут вспомнил предупреждение человека в черном.

«Не заходите в воду».

Эпилог
Двенадцатый подвиг Геракла

– Юноша, – сказал кардинал Кальдерра тем приторно-сладким, противным тоном, которым пожилые люди иногда обращаются к детям. – Я понимаю ваш энтузиазм и желание помочь, но ваш дядя уже десять лет сидит в этом кресле.

Андрес Антонио Варгас прикусил пухлую нижнюю губу, так же, как делала его мать, когда сильно злилась или упрямилась. И сжал кулаки, как делал отец.

– Вы же знаете, кардинал, я хорошо разбираюсь в компьютерных системах. В любых системах.

– Мы еще десять лет назад отсоединили его от сети и отключили питание. И скажу честно, заварили дверь в отсек.

«Странно, что не сожгли сам отсек и станцию заодно», – подумал Энди. Но, видимо, это было совсем уже экономически нецелесообразно с точки зрения Неподкупного.

– Но он жив.

– Да, мы знаем, что он жив, – согласился Кальдерра, блестя очками в свете раннего гуаякильского утра. – Легкие вдыхают очень медленно, а пульса у него уже семнадцать лет как нет, но прослеживается фоновая мозговая активность. Согласно заключениям наших медиков, он, несомненно, жив.

Была весна. Прошло ровно десять лет с того дня, как дядя поспешно покинул их дом, внеся, как всегда, сумятицу и смуту. И все это время Энди скучал. Да, ему нравились уроки мертвого старика на троне, и он с готовностью слушал курсы в университете Святого Духа – где, несмотря на отсутствие психических способностей, ему прочили стипендию, потому что у него были другие, не менее ценные способности, – и все же чего-то очень сильно не хватало. И он знал, что может помочь, знал уже несколько лет. Он подключался к любым сетям без всякого шунтирования. Компьютеры, и обычные, и квантовые, были для него как пальцы собственной руки. Но подсоединиться к отключенной системе он все же не мог.

– Просто включите электричество. На пять минут…

Он понимал, что говорит довольно жалким, просящим тоном, ну и пускай. Это был не первый их разговор. Кальдерра покровительствовал племяннику своего бывшего ученика и все же относился к нему снисходительно, как и к любому, не наделенному Даром.

– Он же спас всех вас тогда. А вы не даете ему даже самого маленького шанса.

– По-вашему, юноша, – раздраженно проговорил кардинал, откидываясь на резную спинку старинного кресла, – по-вашему, мы не пытались? Мы полгода над этим работали, все наши лучшие медики и айтишники, все аналитики Церкви. Результат нулевой. Плюс Архитектор утверждает, что это просто опасно. Мы не знаем, кто выйдет из транса. Прошло слишком много времени.

– И вы ему верите?!

– Он ни разу крупно не ошибался в своих прогнозах.

«Крупно – нет. Только не там, где речь шла о жизни одного человека», – подумал Варгас-младший.

– Но суть и не в Архитекторе, – продолжил Кальдерра, пристально глядя на молодого собеседника. – Допустим, ваш дядя остался вашим дядей, а не превратился в некую демоническую тварь, жаждущую крови живых. Это довольно вероятно.

– Так почему?..

– Юноша, – медленно произнес кардинал, – я намерен сказать вам то, что обсуждалось очень ограниченным кругом лиц. Надеюсь на вашу адекватность. Когда ваш отец с дядей и сеньоритой Свансен вернулись на Лиалес, существовали большие сомнения относительно того, стоит ли пускать их на Землю.

– Я помню, отец мне рассказывал…

– Как его томили в железном карцере? Бросьте. Мы поняли, что его колодец иссяк, и отпустили бы его сразу, если бы не ваша мать. Нам следовало убедиться, что она не приобрела Дар, такое случалось с сильными психиками в дальнем космосе, редко, но случалось. Что же касается вашего дяди… Было предложено усыпить его, погрузить в скоростной дрон и взорвать этот дрон где-нибудь далеко за поясом Койпера. Мы до сих пор абсолютно не представляем, какие последствия будет иметь его смерть. Возможно, она породит инферно, которое целиком поглотит Солнечную систему или даже всю галактику. Нас остановило только одно. Доктор Томас Гудвил – ты его наверняка знаешь – утверждал и утверждает, что физиологически он бессмертен. Теперь ты понимаешь?

– Вы боитесь…

– Я боюсь, что Гудвил ошибся. Сейчас он в каком-то равновесии между жизнью и смертью. Жизненные признаки слабы, но не угасают, мы постоянно их мониторим. Но если своим вмешательством ты не разбудишь его, а убьешь?

Энди упрямо нахмурился.

– А если я скажу, что уйду?

– Что?

– Уйду с планеты. Наймусь в дальнюю разведку. Как вы меня остановите, свяжете и запихнете на Лиалес, как маму с папой тогда? Но на Лиалесе я вам тоже не помогу.

Кальдерра, один из немногих, знал про мертвого короля на троне. Архонт потрудился явиться во снах и ему в своей заботе о молодом преемнике. И кардинал верил, что более важно. Не было причин не верить. Если сравнить те годы, что предшествовали Великому Танцу, и настоящее время, ощущалась огромная разница. Да, Архитектор все объяснял макроэкономическими причинами. Потребовались огромные усилия, чтобы ликвидировать последствия разрушений после того, как в одну ночь десятки тысяч мертвых Плясунов исчезли бесследно, а миллионы живых перестали плясать и рухнули без сил. Многие из них тоже умерли, сразу или какое-то время спустя. Города и целые страны, даже когда армия и силы ЦТС и СОН восстановили в них порядок, лежали в руинах. По всей Земле шла гигантская стройка, пришлось подключить и Периферию, источник ресурсов, – и жизнь на планете вновь забила ключом. Множество новых рабочих мест, множество возможностей, небывалый экономический подъем… И все же кардинал в очень большой степени приписывал все эти победы кудрявому семнадцатилетнему мальчику, который после долгих лет, если не десятилетий неопределенности начал потихоньку взваливать на себя непосильный груз.

– Атлант, – тихо проговорил Энди, – это же не только от жителей потерянной Атлантиды, да? Я читал греческие мифы, в дедушкиной библиотеке полно книг. Это и от титана Атласа, который держал на себе небесный свод. Геракл на какое-то время попытался заменить его, но долго выдержать не смог. Не потому, что ему не хватало сил, но это вообще не его работа. Мой дядя как Геракл. И вы так же поблагодарили его за подвиг, только вместо того, чтобы подсунуть отравленную тунику, замуровали в какой-то железной клетке. Что, если я всем расскажу эту историю? Как думаете, людям это понравится?

Кальдерра вскинул руки в примирительном жесте. Солнце, бьющее в витражные стекла библиотеки университета Святого Духа, разбилось на тысячи искр в его очках.

– Хорошо, Андрес. Вижу, вам многое досталось от дяди, кроме имени. Слава богу, хоть планеты с орбит вы не сдвигаете. Я дам вам одну попытку. Мы полностью эвакуируем Лиалес и подключим систему ровно на пять минут. Если вы не сумеете его… разбудить, то больше никогда, слышите, никогда и никто не войдет в ту комнату.

Энди торжествующе улыбнулся.

– Отлично, кардинал. Пяти минут мне достаточно.

Часть 2
Изгнанник

Полководец царю поклонился в молчаньи

И с утеса в бурливую воду прыгнул,

И тонул он в воде, а казалось, в сияньи

Золотого закатного солнца тонул.

Оглушали его барабаны и клики,

Ослепляли соленые брызги волны,

Он исчез. И блестело лицо у владыки,

Точно черное солнце подземной страны.

Н.С. Гумилев, «Дагомея»

Пролог
Хан Тенгри

Местоположение: Процион b (Опал)

Время: 28 августа 2182 года по времени Земной Конфедерации

Приложение № 2 (расшифровка показаний обвиняемого ***, бывш. капитана 2-й стрелковой роты, гарнизон базы «Кари» – файл 1а)

«Итак, вы спрашиваете меня, почему я совершил предательство. Почему капитан 2-й роты Бешеных Псов переименовал свой отряд в Скакунов Ачируана и присоединился к восстанию Бочул-хана, а затем, после смерти Избранника Неба, возглавил его диких воинов. У вас на этот счет имеется масса любопытных версий, которых я, возможно, коснусь позже в своих показаниях. Пока хочу сказать основное: я совершил это так называемое предательство, потому что Боги ваши есть боги гор, а не боги равнин. Я сделал это потому, что и ваши Князья Преисподней есть всего лишь князья преисподней и не властны над равнинами. Над степью простирается лишь бесконечное голубое небо. Вы заполнили его своими кораблями, движимыми солнечными парусами и пролитой на жертвенниках кровью. Вы уже не видите голубизны небосвода – для вас это лишь тонкая пленка атмосферы, утлая оболочка, скрывающая бесконечную черноту космоса. Там ваш дух. Но мой дух устроен иначе. Глядя в небо на закате над степью, я вижу красного всадника, несущегося в бесконечной скачке между ночью и днем. Ему нечего делать в вашем раю, в вашем светлом дневном раю, в кущах Элизиума – там ему будет тесно. Но и ночь – ваш черный ад, ваша многоцветная Бездна – его не удержит, потому что никаким стенам не устоять перед конной лавой Избранника Неба. Ему остаются лишь вечная скачка и степь, степь в резких красках заката, в лиловых, синих и фиолетовых полосах, как на шкуре идала. Вы замечали, что табуны идалов всегда бегут по степи на закате? Второе их имя – шемшу – означает “тень”, потому что они и вправду кажутся лишь тенями на фоне полосатой степи и полосатого неба… Но нет. Конечно, вы этого не замечали. Воинов Земли не интересуют такие мелочи, как маскировочная окраска местных животных. Зато их интересует численность войск противника и их техническое оснащение, запасы амуниции и маршруты подвозки снаряжения. Это понятно. Это объяснимо. Но и грустно, вы не находите? Грустно.

Вы просите меня говорить ближе к делу. Хорошо. Моя рота была направлена на поддержку партизанских отрядов аборигенов в зону боевых действий “17-а”. Под этим кратким и безличным названием скрывается имя бывшей столицы йер-су, Тавнан-Гууда. Вам смешно называть это место столицей. Кучка юрт и саманных построек, обмазанных кизяком, с камышовыми крышами… Да, с камышовыми, потому что через город протекает река. За рекой находился основной плацдарм неприятеля – захваченный дворец правителя Бочул-Хана и придворцовый комплекс построек. Храмы? Нет. О храмах я упомяну позже, но пока вам придется поверить, что йер-су не строят храмов. Их храм – голубое небо над головой, их молельня – вся степь… О нет, господа, я далек от того, чтобы проповедовать запретный у вас шаманизм, за который и боги, и дьяволы равно карают смертью. Проповедь предполагает хоть какую-то аудиторию. Можно проповедовать даже белкам и птицам, но перед собой я не вижу никого, достойного проповеди. Итак, плацдарм неприятеля. Вас не забавляет, что мы так и не дали имя нашим врагам? Мы зовем их просто “Враг”, словно это какой-то мистический Враг Рода Человеческого, а не кучка таких же захватчиков, как мы, просто прибывших из другого рукава галактики. Конечно, логика, обосновывающая такое отношение, мне понятна. Безликий Враг страшен. Для победы над этим Врагом имеет смысл истощить ресурсы трех десятков планет. Для победы над ним старики, женщины и дети должны денно и нощно трудиться на фабриках, а вместо больниц и парков надо строить казармы и военные заводы. Для победы над Врагом поток крови, пролитой в храмах вашей веры, не должен иссякать, иначе опадут паруса, придут в негодность звездные корабли, и ржавчина поразит ваши небесные верфи. Другое дело, если дашь Врагу имя. Тут уж придется узнать, какой он, враг, на самом деле и есть ли у него настоящее лицо. А смотреть в лицо врагу страшно. Не потому, что лицо это как-то особенно отвратительно, а потому, что так сложнее его убить. Говорят, что ассасины из Башен Смерти все как на подбор слепцы… Впрочем, я опять отвлекся. Мы не можем смотреть в лицо врагу, поэтому вколачиваем его в землю дальнобойной артиллерий и орбитальными бомбардировками, а в рукопашную за нас идут аборигены захваченной нами планеты.

Я не хочу говорить о сражении за Тавнан-Гууд. Я потерял там много людей, почти треть роты, половину – из-за вашей бомбардировки. Мы четыре раза шли на штурм. И именно тогда я познакомился с Бочул-ханом.

На этот счет у вас имеется множество домыслов, от логичных до самых нелепых. Например, вы полагаете, что Бочул-хан вступил в сговор с Врагом. Что политические амбиции заставили его отказаться от альянса с Землей. Что Враг обещал ему больше. Это не так. Бочул-хан равно ненавидел и землян, и пришельцев из Рукава Персея. Бочул-хан любил лишь свою власть, свою степь и своих жен, и он не торговал своей преданностью. Как вам известно, нам удалось выбить противников из города, и моя рота с приданным в поддержку артиллерийским батальоном лейтенанта Рубина осталась в столице. Лорд-генерал полагал, что вместе мы составляем оккупационный гарнизон, я полагал, что мы защищаем город от повторного захвата противниками, а что полагал Бочул-хан, я сказать наверняка не могу, хотя и присутствовал на его коронации.

Психология дикаря – темные дебри. Тебе подают кубок с цецигу-тосом, а в нем оказывается хмельное вино, оставляющее во рту привкус болота. Так мне казалось первые дни. Так кажется вам сейчас. Вам приятно думать, что меня опоили. Или совратили – недаром белокожая дочь Бочул-хана, воплощение самой Матери Кобылиц, входила ночами в мою палатку. Вам кажется, что жаркие ночи на войлоках заставили меня совершить то, что я совершил. Слышал я и более экзотические версии. Кое-кто из вас полагает, что я пал жертвой ведьмовства. Будто старухи со смуглой сморщенной кожей, одетые в наряды из шкур, курили надо мной ветви иль-шису, и в тело мое вошел дух чигиру, Воителя Зла. Для тех, кто откровенно поклоняется бесам, кто возводит им храмы и приносит кровавые жертвы, очень подозрительное чистоплюйство. Даже если бы чигиру существовал, чем он хуже ваших демонов и богов? Это попросту глупо. Хотя, признаюсь, старухи со смуглой кожей действительно курили надо мной ароматные ветви иль-шису, Кустарника Забвения, – это было после третьего штурма, когда пуля раздробила мне бедро, а у моего фельдшера закончились препараты для анестезии. Надо было вытащить много обломков кости. Я поначалу не соглашался на все эти языческие манипуляции, но Бочул-хан уверил меня, что это обычная для его народа практика обезболивания. Так и оказалось. Я лежал на спине в фельдшерской палатке и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Я видел сизый дым, клубами возносящийся к верхнему пологу, и я видел сквозь полог, я видел звездное небо и крутящиеся в нем созвездия – но ни замков Бездны, ни дворцов Эмпирей не видел я в этом небе… Так что, если вам приятно считать, что в меня вселился чигиру, пусть будет чигиру. Если вы предпочитаете версию с Ылдыз-наран, пусть будет Ылдыз. Я благодарен этой девочке. Любовь земных женщин – как отшлифованная драгоценность, помещенная под музейное стекло. В любви Ылдыз был степной ветер и вкус сквашенного кобыльего молока. Она стегала душу, как стебли нарын-травы стегают тело, когда мчишь сквозь заросли на спине шемшу. Наша любовь не знала охлаждения и пахла отчаянием, потому что осознавала свою краткость, и в то же время была вечной, как звездный свет или искорки костров, рассыпанные по равнинам. Один костер гаснет, но пламя вновь загорится – когда-нибудь, где-нибудь. Так и наша любовь. Я верю, что она вспыхнет еще раз на другом конце неба.

Так что не следует искать причину, по которой я присоединился к конникам Бочул-хана и выступил против вас. Вам приятней думать, что такая причина есть, – иначе придется допустить, что на моем месте мог бы оказаться любой из вас. Но я утешу вас. Это не так. На стоянках между конными переходами до вашей ставки в Эргале и потом, в промежутках между боями, я кое-что прочел. Моя история прихрамывает, но на ум приходят имена. Лоуренс Аравийский. Роман Унгерн. Отто фон Заубервальд – с ним меня сравнивают особенно часто, потому что нас разделяют всего пятьдесят лет. Верю, что он, как и я, смотрел в голубое небо и видел всадника, несущегося в пламени заката, между ночью и днем. Надеюсь, что мы встретимся с ним на небесном мосту, в коннице Ачируана.

В этом-то все и дело. В том, что Боги ваши есть боги гор, а не боги равнин, и ваши Князья Преисподней – всего лишь князья преисподней и не властны над равнинами. Две черты, две точки, между которыми лежит необъятная степь с несущимися по ней табунами Матери Кобылиц. Потому что мне претит фимиам ваших райских кущ и железная гарь Геенны. Потому что я хочу ощущать на лице вольный ветер, вдыхать запах конского пота и чувствовать, как ходят подо мной горячие бока идала. Потому что там, на вашей стороне неба, погружаются во мрак тюрьмы и храмы, города и кладбища. Там засыпают беспокойным сном наработавшиеся за день на заводах, и мать утыкает голову во влажную от слез подушку и погружается в сон, и наступает ночь.

А на моей стороне есть лишь красный всадник заката».

Глава 1
Об уходящих и остающихся. Май 2185 года, Гуаякиль

Парк Авентура разросся до неприличия. С востока он спускался к реке, переходя в ухоженную новенькую набережную. На западе крутились колеса и мертвые петли аттракционов, ухала вниз стационарная воронка левитационного смерча, бурлил искусственный водопад. В длинном гроте – почти точной, но сильно увеличенной копии грота Гауди из парка Гуэль в Барселоне, – были рассыпаны ретрокафе с полукруглыми верандами, такими же мозаичными, как и внешние стены грота, похожие на чешую экзотических ящериц.

Как раз на веранде одного из кафе сидели двое. Один, кудрявый, темноволосый, рослый и крепкий юноша лет семнадцати, с некоторым изумлением следил за тем, как его спутник, лет на двадцать постарше – или так казалось на первый взгляд, – невысокий, с резким, чуть тронутым свежим загаром лицом и с ног до головы покрытый странными змеящимися татуировками, заглатывает уже четвертую чашку эспрессо.

– Дядя, ты что-то увлекся.

Тот, кого назвали дядей, поставил миниатюрную чашку на стол, вытянул ноги и сообщил:

– Там, где я проторчал десять лет, кофе не было. Не представлял, что буду сильней всего скучать именно по нему.

– Ты не расскажешь…

Их разговор прервало появление красивой, европейского вида женщины лет пятидесяти или чуть старше. Ей шло белое платье, белая широкополая шляпа элегантно сидела на медно-рыжих пушистых волосах, которые практически не тронула седина, и лицо оставалось почти свежим. Почти, не считая кругов под глазами и морщин в уголках глаз, однако россыпь веснушек на белой коже смотрелась все так же задорно.

При виде женщины младший из собеседников вскочил и предупредительно отодвинул для нее плетеный стул.

– Mamá.

– Сиди, Энди, – откликнулась женщина. – Я еще не настолько древняя, чтобы меня надо было поддерживать под руку и усаживать в кресло.

Опустившись на стул, она пристально взглянула в лицо второму мужчине, сидевшему за столом.

– Андрей. Ты совсем не изменился.

Улыбнувшись, она добавила:

– Не жду от тебя ответного комплимента. Наверное, это странно – просыпаешься, и все вокруг на десять лет старше, а сам ты остался совершенно таким же.

– Я бы так не сказал, Линда, – тихо возразил ее собеседник. – Закажешь что-то?

– Энди, будешь мороженое?

– Мама, мне не пять лет.

– Значит, будешь.

Подозвав официанта, женщина заказала ванильное и клубничное и сангрию себе. Тот, кого она назвала Андреем, попросил пятую чашку экспрессо.

Получив свой заказ и поставив фужер с ванильным, обильно украшенным свежими фруктами мороженым перед сыном, Линда пригубила холодную сангрию и сказала:

– Итак. В гости ты к нам не зайдешь.

Андрей покачал головой.

– Вряд ли Леонида это обрадует, а мамы все равно уже нет.

Женщина снова внимательно вгляделась в его лицо, надеясь увидеть там… что? Тень эмоции, горя или вины? Лицо Андрея Варгаса оставалось абсолютно спокойным.

– Знаешь, я всегда думала, что она тебя недолюбливает. Или любит меньше Лео.

– Мама, – снова начал Энди, но мать жестом попросила его замолчать.

– Я ошибалась. Марта очень тосковала. Под конец жизни она была… не совсем в себе. Все твердила, что Лео бросил тебя в колодце и мы все должны пойти на поиски. Леонид слышать этого не мог, убегал из дома, просил меня отправить ее в санаторий или хоспис. Но она до последних дней жила с нами.

Сделав паузу, Линда вновь отхлебнула из бокала и спросила:

– Тебе вообще это интересно?

Варгас глядел на нее не моргая, и мысленно его невестка недоумевала, как взгляд темных – по-прежнему темных – глаз может быть холодным, словно блеск двух серебряных монеток.

– Мне чрезвычайно интересно все, что касается тебя, Лео, мамы и Энди, – ответил человек, сидящий напротив нее.

Линда покачала головой.

– Где ты был?

– В коме.

– Это понятно. И все же где ты был все это время?

– Мама, оставь дядю в покое, – вмешался Энди. – Еще двух недель не прошло, как он очнулся.

– Как ты его разбудил, хотя я не разрешала тебе туда лезть.

Двое мужчин переглянулись, после чего младший улыбнулся, виновато и чуть растерянно.

– Мама, извини. Не думаю, что ты можешь мне что-то разрешать или не разрешать.

– Пока ты живешь в нашем с отцом доме…

– Линда, успокойся, – перебил ее Андрей. – Ты хочешь знать, не заберу ли я Энди с собой, не втравлю ли в какие-нибудь новые неприятности. Нет. Я улетаю. Он остается на Земле.

– Ты улетаешь?

Бокал в руках женщины дрогнул, и рубиновый напиток пролился на белую скатерть. Впрочем, скатерть-хамелеон тут же впитала жидкость и через секунду уже снова была белоснежной.

– Куда?

– На Опал. Точнее, сначала на Оникс, а потом на Опал.

– Зачем? Ты же только что пришел в себя?

– По служебным делам.

Привлекательное лицо женщины исказилось.

– Андрей Гарсия Варгас, опомнись. Ты считаешь, что по-прежнему на службе у Церкви, после того, как они запихнули тебя в этот саркофаг и забыли о тебе на десять лет?!

Энди сосредоточенно ел мороженое, стараясь не поднимать головы. Его дядя допил кофе, отставил чашку и только после этого ответил:

– Линда, в саркофаг я сам себя запихнул. И большое спасибо Энди, что он меня оттуда вытащил, хотя, кажется, тут многое совпало. И нет, я не расскажу тебе или Кальдерре, где был. Может, я десять лет боролся с язычеством в средневековой Ирландии, может, княжил на Туманном Берегу или был рабом на небесных галерах, и не десять лет, а все тысячу. Или, может, я был огромным мечом с золотой рукоятью и уничтожал целые вселенные. Все это абсолютно бездоказательно, а потому не имеет значения.

– А что имеет значение? – тихо спросила Линда.

– То, что ты до последнего заботилась о матери. И то, что вырастила отличного сына. Вот за это я тебе искренне благодарен. А теперь до свидания.

С этими словами Андрей Варгас встал и направился к выходу из грота. На секунду его силуэт четко обрисовался против заходящего солнца – неширокие плечи, прямая спина, черный меч на поясе. Затем он исчез в предзакатном сиянии, и Линда подумала, что никогда его больше не увидит.

Двумя днями раньше произошел другой разговор. Это случилось неподалеку от парка Авентура, в библиотеке Тринита-колледжа университета Святого Духа. Кардинал Кальдерра в последнее время редко покидал свою резиденцию в университетском кампусе. Объяснял он это тем, что желает умереть здесь, среди любезных ему старинных зданий, а не в унылых стенах Лиалеса или каком-нибудь другом неприглядном месте. Для почти столетнего старика объяснение вроде бы вполне правдоподобное, однако Варгас не сомневался, что Кальдерра первым примет его ИНК-донесение после завершения перелета на Опал, через тринадцать с лишним лет.

– Вы, Варгас, решительно настроены взять это дело? – спросил кардинал, протирая стекла очков.

Глаза его на старости лет немного выцвели, но взгляд остался все тем же взглядом хищной птицы, недовольной слишком ярким светом дня.

– Я предоставил вам неограниченное финансирование и возможность заниматься чем угодно за пределами Солнечной системы, и то, что вас заинтересовало, – это какой-то буйнопомешанный мятежник с Опала?

Варгас улыбнулся, от чего татуировки заструились по его лицу, как змеи.

– Вы приобрели эту скверную привычку, пока валялись в коме или где вы там пребывали, – не преминул заметить кардинал. – Это чертовски раздражает.

– Как и ваши очки.

– Кое-что никогда не меняется, да, Андрес?

Отец умер больше четверти века назад, так что Роберто Кальдерра остался единственным, кто изредка называл его Андресом. Варгаса это странно трогало – настолько, насколько вообще что-то способно было его тронуть.

– Кое-что, – согласился он.

– Хорошо. Объясните мне, глупому старику, – почему именно этот мятежный капитан… как там его?

– Мунташи. Капитан Айанчи Мунташи.

– Айанчи, ну и имечко. Итак?

– В его показаниях есть сильные нестыковки.

– О, я заметил это еще три года назад, когда мы расшифровали записи допроса с ИНКи, – сухо улыбнулся Неподкупный. – Он был свято уверен, что его отправили сражаться с каким-то Врагом с большой буквы из Рукава Персея, а вовсе не в охранный гарнизон на отсталой и малонаселенной планете. И, видимо, расстреливая наших парней с Оникса, прибывших подавить мятеж, он тоже предполагал, что палит по Врагу, или что уж он там себе напридумывал.

– Насчет парней с Оникса он как раз все отлично понимал, и это видно из его показаний, – пожал плечами Варгас. – Насчет Врага… звучит вопиюще, но если он действительно психически болен, то в бреду вполне мог соорудить и такую конструкцию. Должен же он был как-то объяснить себе, зачем стреляет по собственным сослуживцам. Какие-то Бешеные Псы вместо номера его части, странное представление о том, что все население Земли рабски трудится на заводах ради победы над Врагом, Башни Смерти, кровавые жертвы в земных храмах, о которых он не раз говорит, допустим, в ту же строку. Может, наш Мунташи читал в юности слишком много плохой фантастики. Но вот Отто фон Заубервальд – такой личности ни в литературе, ни в истории не существовало, ни пятьдесят, ни сто лет назад, ни вообще никогда.

– Еще одна галлюцинация.

– Нет, ваше преосвященство. До этого он ссылался на вполне конкретных исторических личностей. Я перерыл все источники. Даже Энди подключил. Не было такого человека, нигде и никогда.

Кардинал водрузил очки на нос и сквозь линзы воззрился на собеседника.

– И какие же выводы вы из этого делаете?

– Могу ошибаться, – сказал Варгас, проведя пальцами по ножнам меча.

Простые черные ножны катаны за время его таинственной комы украсились рунической резьбой, хотя в реальном мире к ним никто не притрагивался. Смысл рун, по виду похожих на скандинавские, так и остался непонятен специалистам ЦТС.

– Могу, но скорее всего не ошибаюсь. Этот Мунташи не из нашей ветки реальности.

Кальдерра тихо присвистнул.

– У вас тоже, как я погляжу, богатое воображение.

Андрей улыбнулся ему в ответ без капли веселья.

– Роберто, я тот, кто встречался с альтернативной версией себя. Даже с двумя, если считать этого клоуна Иамена самостоятельной личностью. И современная физика не отрицает возможности параллельных веток, скорее, она на этой возможности настаивает.

– А вам-то это зачем?

– Допустим, в академических целях. Может, я хочу доказать несостоятельность копенгагенской интерпретации^[19] и продемонстрировать теорию Эверетта в действии.

Кардинал привстал в кресле и выставил острый подбородок в редких седых волосках.

– Варгас, вы что-то задумали.

– Если и задумал, то не против вас или Земной Конфедерации.

После небольшой паузы он добавил:

– Признайтесь, Роберто, я вам не нужен на Земле. Вы не знаете, на что я способен.

Кальдерра вновь опустился в кресло и вернулся к своему извечному ритуалу протирки очков. Не глядя на Варгаса, он негромко проговорил:

– Хуже, Андрес, другое. Вы сами не знаете, на что вы способны. Я даже отдаленно не представляю, на что способен ваш племянник, но для нашего мира он – несомненное благо. А вот вы…

Он опустил очки на стол и развел руками. Руки почти столетнего старца не тряслись. Солнце блестело в линзах очков зло и резко, не оставляя простора для толкований.

– Преступник, я так понимаю, находится в криокапсуле на базе «Эгир» на Ониксе? – спросил Варгас.

– Все так.

– Почему его сразу не расстреляли?

– Юридические проволочки, – нахмурился кардинал. – Он и его бешеные конники прикончили бывшего командира гарнизона, нового никак не могли назначить, а командующий с Оникса формально не мог вынести смертный приговор гражданину другой планеты. Вы же помните эту идиотскую статью цивилизационного кодекса? Про то, что каждый гражданин Триады, ступивший на новую планету, может принять ее гражданство, просто заявив это при трех дееспособных свидетелях? Большое упущение, что ее не отменили сразу после Аквамарина, но СОН самая инертная организация в истории человечества.

Кальдерра досадливо поморщился и договорил:

– Подсудимый не замедлил этим воспользоваться. Тут он проявил удивительную, прямо кристальную ясность разума.

– А сейчас?

– А сейчас, Варгас, все про него забыли. Все, кроме вас.

Глава 2
Жертвоприношение. Опал, Тавнан-Гууд, август 2199 года по времени З.К.

Широколобый буйвол, или ичбан по-местному, тоскливо замычал, как будто предчувствуя, что сейчас произойдет. Медный колокольчик-царак на его шее глухо брякнул.

Капитан Мунташи, нарисовавшийся слева, негромко – только для землян – сказал по-английски:

– Раньше в жертву приносили идалов, в честь Ульгеня, небесного владыки. Кони ему были более угодны, чем ходящий под ярмом. Однако после восстания военная комендатура ограничила число идалов, которыми могут владеть йер-су. Шан-гри пришлось перейти на буйволов.

– Пластичную вы им подсунули религию, – съязвил Аколит, цепко глядя на капитана.

Мунташи сделал вид, что ничего не понимает, Ласка поморщилась, а Варгас просто смотрел в пронзительно-синее небо над степью. Здесь оно было темнее, чем на Земле. Странно, ведь Процион намного ярче земного солнца. Белая, пронзительно-белая звезда, далекий огонь в синеве. Над степью ходил ветер, пригибал траву, полоскал небольшие желтые флажки, украсившие к празднику юрты, но сами плотно обтянутые войлоком полосатые конструкции не поддавались ветру.

Буйвол замычал еще раз. Мычание прервалось низким горловым всхлипом и бульканьем. Шаман перерезал животному горло. Колени буйвола подломились. Младший шан-гри тут же подставил ритуальную бронзовую чашу-аягу, куда потекла парная кровь. Колокольчик-царак уже сняли и водрузили на дерево душ, как приношение Ульгеню, а чаша с кровью отправилась на алтарь второго, подземного божества.

– Еще один признак синтетического происхождения местных верований, – педантично заметил Аколит, выставив вперед рыжую бороду. – В настоящих шаманистских культах вряд ли жертвенное животное стали бы дербанить, вот почку верхним богам, а вот копыто нижним…

– Придержите язык, Гудвил, – оборвал его Варгас. – Они отлично вас понимают, и вы это знаете. Специально провоцируете?

Маленькиеглаза старого шамана поблескивали из-под войлочного колпака. Его халат, без всякой торжественной вышивки и украшений, был изрядно засален, да еще и пестрел подозрительными бурыми пятнами. Ткнув младшего помощника, того, кто тащил чашу с парной кровью к алтарю, колотушкой, старший шан-гри что-то ему сказал. Помощник в первую секунду отпрянул в ужасе, но, устрашенный колотушкой, поник. Опустив глаза и мелко семеня, почти путаясь в полах халата, он понес медную чашу с красной тяжелой жидкостью присутствующим на празднике иноземцам.

– Дотрепались языком, – прошипела Ласка.

Младший шан-гри – и правда парнишка не старше двадцати лет, в широком, сползающем на лоб колпаке и с бойкими черными глазами, то и дело стрелявшими в сторону их лингвобиолога, – склонился перед Варгасом и что-то услужливо пробормотал, протягивая чашу.

– И что это значит? – спросил Варгас.

Мунташи пялился себе под ноги, в истоптанную пыль, но почему-то казалось, что бывший предводитель Скакунов Ачируана, зять Бочул-хана и наместник Избранника Неба мерзко ухмыляется.

– Первая чаша предназначена почетнейшему из гостей праздника Дзый-Байе, владыке, спустившемуся с неба и почтившему убогое селение йер-су своим визитом, великому господину Варгасу. Да будет легок его путь, куда бы он ни вел, пища жирна, а женщины плодовиты.

«Будет смешно, если они наконец-то собрались вас отравить, – проскрипел в мозгу эсбэшника Гудвил. – Слышал, у степняков было принято так приветствовать высоких гостей, особенно тех, кто извел множество их родни».

«Вы что, пытаетесь взять меня на слабо?» – мысленно отозвался Варгас, протягивая руку за чашей.

Его пальцы почти сомкнулись вокруг чеканного обода, когда Ласка изогнулась, резко вскрикнула и махнула рукой. Чаша полетела на землю, расплескивая теплую кровь. Пыль тут же впитала жидкость, а Гермиона Абеляр, лингвобиолог, отзывающаяся на позывной «Ласка», вдруг ни с того ни с сего забилась в припадке эпилепсии – первом за десять или, если считать время перелета, почти две дюжины лет.

Варгас подскочил одним прыжком, подхватил падающее тело, увидел закатившиеся, блестевшие белками глаза девушки и в то же время явственно услышал у себя в мозгу: «Не вздумай это пить, Андрэ. Предатель соврал. Шаман сказал, что первая чаша предназначена Князю Преисподней».

…Ласка попала в их команду благодаря Гудвилу. Оказывается, тот озаботился судьбой девушки-пророчицы, и когда суматоха с Плясунами улеглась, отправил ее на собственные средства учиться на лингвобиолога. Варгас, впрочем, подозревал, что не все тут было чисто, и дело даже не в том, что Ласка явно нравилась англичанину. Дело, конечно же, в ее видениях, где в том числе фигурировала и эта их экспедиция.

Когда Варгас пригласил Аколита с собой, медик, кажется, особо не удивился.

– Эксперты космофлота сочли в свое время, что у перебежчика острый психоз. Мне нужно будет ваше мнение как врача.

– А вы, полковник, так не считаете? Что у него психоз?

Они встретились в том же парке Авентура, и даже, кажется, за тем же столиком, где пару дней назад Варгас виделся с Энди и его матерью. Солнечные лучи били почти отвесно – время близилось к полудню. Играла легкая музыка. Музыку перекрывали детские вопли с аттракционов. Неподалеку грохотал водопад. Их лица скрывала от камер мозаичная крыша грота. Идеальное место, если не хочешь, чтобы тебя подслушали любыми методами, кроме психических, а лезть в голову к недавно воскресшему Варгасу не решился бы никто.

За прошедшие годы Аколит изменился очень мало, может, прибавилась пара морщин. Все так же тщательно был подогнан костюм, аккуратно подстрижена рыжая бородка, все так же внимательно смотрели с удлиненного британского лица травянисто-зеленые глаза. Так же манерно вертел он в пальцах миниатюрную чашечку с кофе.

В ответ на вопрос медика Варгас пожал плечами.

– Слишком много нестыковок, и чем дольше я присматриваюсь к этому делу, тем больше. Записи допросов как будто никто внимательно не смотрел. Начиная со времени. Мунташи распространяется о том, как был ранен, над ним камлали какие-то местные ведьмы, он стал зятем Бочул-хана, а потом возглавил восстание. Но задокументировано, что все его восстание длилось ровно три недели. Для начала он захватил какой-то чахлый передовой пост в предгорьях. Затем бросил своих бойцов и конную орду Бочул-хана, который весьма ловко сбежал из столицы и скрывался с семьей в тех местах, на Тавнан-Гууд. Это был совершенно безумный поход, недельная бешеная скачка. Половина лошадей, или идалов, как они их зовут, передохла. Их всадники отстали. До столицы добралось от силы человек триста, и величайшее их достижение – убийство командира гарнизона, который вышел к ним на переговоры. После этого мятежников просто расстреляли с воздуха. Не очень-то похоже на долгое и славное правление и сопротивление нашим боевым частям, которое он описывает.

Гудвил аккуратно поставил чашку на блюдце и почесал бороду. Потом с раздражающей педантичностью взял маленькую шоколадку, доставшуюся ему с кофе, медленно развернул ее и надкусил.

– Что я скажу? Бредовые галлюцинации шизофреников во многом подобны снам. Во сне время течет иначе. Плюс в том, что вы прислали, такого добра полно. Какой-то Враг, какие-то демоны, кровавые жертвы… наверняка он еще и голоса слышал, приказывавшие ему убивать землян. Я бы сказал, что это классика диссоциативного расстройства.

– Объясните мне тогда, как шизофреник с бредовыми галлюцинациями уговорил практичных туземцев броситься за ним в этот безумный поход?

Англичанин проглотил остатки шоколада, вытер пальцы и тонко улыбнулся.

– Первое предположение – он был мощнейшим психиком.

– Мимо, – усмехнулся Варгас. – Подпороговые E, R и O индексы, нулевой колодец. Он настолько лишен психических способностей, что мог бы быть эталоном абсолютного нуля.

Гудвил, кажется, впервые проявил интерес. Он шире распахнул прикрытые до этого тяжелыми веками глаза и перегнулся через стол.

– Тут вы меня удивили. Тогда что? Он был сказочно богат? Заплатил им по сотне медных монет, соболиных шкур или какая у них там валюта?

– Айанчи Мунташи сирота и вырос в государственном приюте где-то во Внутренней Монголии. Приемные семьи дважды от него отказывались, ювеналы не нашли особых причин, просто не сошлись характерами. Проблемным ребенком он не был, но и богатого дяди-усыновителя не случилось. Из имущества у него была муниципальная квартира, которую выделяют сиротам в КНР в пожизненное пользование, обмундирование и зарплата, выдаваемая ВКС. Вряд ли этим можно было подкупить местных владык.

В зеленых глазах медика разгорался огонек.

– Значит, что-то им обещал? Он мог обмануть их, посулить богатства, которых у него не было?

Но Варгас уже не смотрел на него, а смотрел на приближающуюся к их столику девушку. Молодую женщину с пышными черными волосами, в ярко-красном комбинезоне без рукавов, со смуглым и в то же время землистым лицом. Тонкие губы женщины изгибались в улыбке, руки были покрыты татуировками, а пальцы унизаны кольцами, как у цыганки. Впрочем, она и смахивала на цыганку.

Гудвил тоже обернулся и хмыкнул.

– А. Это мой сюрприз, Андрей. Вы позвали меня, а я позвал ее, потому что среди степняков и нелюдей без лингвобиолога не обойтись. Не правда ли, она стала чудно хороша?

Девушка без лишних церемоний отодвинула стул справа от Варгаса и уселась за столик.

– Подбери слюни, Том. И здравствуй, Андрэ. Я ждала тебя десять лет, чтобы сказать спасибо.

– Не мне! – с деланым трагизмом закатывая глаза, провозгласил Аколит. – Не мне, вытащившему ее из каталажки, обогревшему, обучившему. Нет, она без ума от того, кто пытал ее две недели.

– Заткнись, – сказала Гермиона Абеляр и снова очаровательно улыбнулась Варгасу. – Он ничего не понимает. Где ты был все это время? Ты расскажешь?

Она протянула руку, и на секунду показалось, что татуировки на ее пальцах и пальцах Варгаса вот-вот сплетутся. Эсбэшник убрал ладонь. Улыбка мадемуазель Абеляр ничуть не померкла.

– Аколит, вы уверены, что психически нестабильная девушка – это то, что нам необходимо на Опале?

– У нее десять лет не было приступов. Так что да, я уверен, – твердо заявил англичанин. – Оформите ей соответствующий допуск, и, клянусь, вы не пожалеете.

Если у Варгаса и было что возразить на это, в тот день он промолчал.

…Ласка в руках Варгаса перестала биться и безжизненно обвисла, но говорить в его голове совсем не перестала. Заговорили одновременно все – Мунташи, подскочивший к старому шан-гри по имени Коб, Гудвил, собравшаяся вокруг них толпа. Там было много полуголых коренастых мужчин с телами, смазанными салом, – предстояли традиционные для Дзый-Байе соревнования по борьбе, атлеты уже приготовились. Набежали торговцы мясом, кислым ынчи и упряжью, расставившие рядом с полем для борьбы свои палатки. В глазах рябило от рыжих и песчаного цвета малахаев, остро пахло конским и человеческим потом.

– Разойдитесь! – гаркнул Гудвил по-английски и обернулся к Мунташи. – Переведите им, девушке надо отдышаться. Слишком много людей.

– Она сильная шаманка, – желтозубо ухмыльнулся у него из-под локтя старый Коб. – Говорит с духами.

Изъяснялся он по-английски с сильным акцентом, но в целом понятно. Мунташи взял его за локоть и отвел в сторону, что-то втолковывая. Люди расступились.

Варгас уложил девушку на любезно расстеленный младшим шаманом войлок, стараясь не задеть кровавое пятно на земле.

«Предатель ругает шамана, – мысленно сказала Ласка, глаза которой сейчас были закрыты, а тело, безвольно обмякшее, распростерлось на валяной шерсти. – Говорит, что владыке преисподней не угоден ичбан, потому что могучий князь разъезжает на лучшем из идалов, бело-черном, как день и ночь. Все это мне очень не нравится».

– Все верно, – хмыкнул Андрей вслух, – мне бы точно не понравилось выезжать из замка Ашшур на буйволе, да и моя приемная матушка сочла бы это публичным унижением.

Гудвил, вставший на колени рядом с войлоком и проверяющий пульс Ласки, покосился на него, как на сумасшедшего.

…Шла четвертая неделя их пребывания в системе Проциона, и в расследовании они продвинулись мало, зато преуспели во многом другом – если это, конечно, можно было назвать успехом.

Глава 3
Из дневника доктора Гудвила. 26 июля 2199 года по времени З.К., база «Эгир», Оникс

«Жанр путевых заметок нынче немоден. Это и немудрено. Сейчас любой может оцифровать воспоминания и передать через нейролинк, а такие, как я, – и непосредственно мыслезапись, от психика к психику. И все же история человечества не обошлась бы без путевых заметок великих – Ливингстона, Стэнли, Амундсена и даже Дарвина. Воспоминания имеют свойство утрачиваться, детали – стираться, и сложно выделить важное среди второстепенного, в то время как записи, сделанные на бумаге или надиктованные на комм, позволяют не только зафиксировать, но и осмыслить происходящее.

Итак, я, доктор медицины Томас Арчибальд Гудвил, родившийся 16 ноября 2142 года на территории бывшего королевства Уэссекс, а ныне независимой республики Уэссекс в составе Британии, в городе Уинчестер, сорока трех лет от роду по биологическому времени и пятидесяти семи по времени Земной Конфедерации, начинаю свои заметки тем, что этой разницы между биологическим и фактическим возрастом могло бы вообще не быть. Мой спутник и командир, полковник Андрей Гарсия Варгас, владеет искусством телепортации. Готов поспорить на пять сотен юно, ни один путешественник до меня такого в своей хронике не писал. Варгасу, скакавшему как кузнечик между Землей и Лиалесом во время Великого Танца, ничего бы не стоило прихватить меня и нашего лингвобиолога, мадемуазель Гермиону Абеляр (да, она француженка), на Оникс без всяких утомительных перелетов, но он отказался. Под тем, видите ли, предлогом, что его телепортация неточная и мы с тем же успехом можем оказаться в атмосфере планеты или вообще в открытом космосе. Когда я спросил, действительно ли он хочет на четырнадцать лет погружаться в гиперсон после десятилетней комы, Варгас ухмыльнулся и ответил, что давно мечтал наконец-то выспаться. К парадоксам моего приятеля (допустим, приятеля, хотя личность он довольно пугающая) я уже привык, так что пришлось смириться, забыть о мгновенных скачках, противоречащих всем современным теориям о структуре пространства и времени, и отправиться в путь обычным способом: на малом разведывательном корабле “Голубая Сойка” класса IVA, в капсулах для криосна и под присмотром ИИ корабля.

Физически перелет длился для нас две недели, потому что бодрствовали мы ровно столько. Фактически больше четырнадцати лет, на шесть месяцев дольше запланированного срока в связи с отклонениями от расчетного курса из-за метеоритных потоков.

Оникс – довольно любопытный мир. Третья планета системы Проциона, лежащая на самой границе зоны обитаемости. Приемлемые для жизни условия только близко к экватору, но представителей Конфедерации интересуют более северные районы, богатые редкоземельными металлами. Там расположены шахты, и там же находится база ВКС. По климату и пейзажу этот регион похож на Исландию или Гренландию. Горы в вечных ледниках и узкая прибрежная полоска, покрывающаяся зеленью в летние месяцы. Год здесь в шесть раз длиннее земного, но лето короче, чем в наших северных широтах, – всего около пятидесяти дней. К счастью, мы прибыли летом, но все равно постоянно мерзнем. Скалистый берег здесь секут суровейшие ветра, лед в глубине фьордов не тает даже в самую жару, что затрудняет мореходство. Поэтому и военный, и гражданский космодромы, и поселки шахтеров, и база – все сосредоточено вокруг шахт.

Встретили нас довольно неприветливо. Базой командует майор Фрэнк Огилви, человек суровый и неразговорчивый. “Эгир” выдолблен в скалах. Коридоры и помещения нарочито грубые, как будто их действительно вырубали кирками каторжники или кобольды. Внутри поддерживается температура около пятнадцати градусов, все ходят в теплых куртках и комбинезонах и, кажется, даже спят в них. Места мало, однако скальный массив хотя бы спасает от ветров. Посадка нашего модуля прошла из-за них не совсем гладко, но механики базы обещали быстро разобраться с повреждениями.

Мне было интересно взглянуть на то, как живут шахтеры, иначе какой я путешественник? Но почему-то эта информация оказалась засекречена, доступ в их поселок строго по пропускам, и пропуск гражданский комендант мне не выдал. Зато военные разрешили вольно бродить по берегу. Должен сказать, зрелище это впечатляющее, хотя и суровое. Узкие фьорды. Волны разбиваются о скалы. На скалах растет мох и обитают местные теплокровные ящерицы. До приматов здешняя эволюция так и не дошла, млекопитающие довольно примитивны, зато большое разнообразие гнездящихся на утесах птиц, напоминающих наших бакланов, тупиков и крачек, но значительно больше размером. Забыл добавить, что содержание кислорода в воздухе здесь чуть ниже, чем на Земле, около восемнадцати процентов, и приходится время от времени пользоваться ребрифером при длительных физических нагрузках. Тем более странно такое изобилие птиц, но, возможно, это объясняется особенностями их гемоглобина, способного связывать кислород более эффективно.

Сообщение между шахтерскими поселками летом проходит по воде, а зимой, я так понимаю, морозы тут достигают минус семидесяти градусов, а скорость ветра до пятидесяти метров в секунду, и жизнь возможна только в обогреваемых помещениях под землей и в горах. Добываемую руду перерабатывают тут же. Население планеты, в основном рабочие заводов и шахтеры, насчитывает около двухсот тысяч. Многое делает автоматика. Военные очень неохотно отвечают на вопросы или не отвечают совсем, только по делу. Варгаса это, кажется, вполне устраивает. Он вообще не особо любопытен – его внимание привлекает что-то одно, он вцепляется в свою идею, как бульдог, а вокруг хоть трава не расти. Вот сейчас его интересует капитан Мунташи, перебежчик, поднявший восстание на Опале, – и все мы занимаемся перебежчиком.

Майор Огилви получил распоряжение непосредственно от своего земного командования через ИНКу, поэтому тут нам препятствий не чинит, но и помощи от него особо нет. Он предоставил всю документацию по делу – большая ее часть уже у нас была – и приказал вывести предателя из криосна. На этом он умыл руки и даже в допросах не участвует. Хотя допросы получаются крайне интересные.

Одаренные выворачивают мозг без всякой деликатности, скрыть при этом от них ничего невозможно (тут главное – сохранить после допросов хоть какое-то подобие вменяемости). Что касается Варгаса, то, подозреваю, это похоже на атомный взрыв в лобных долях. Его колодец так и не смогли измерить, а кардинал Кальдерра, не верящий ни в бога, ни в черта, как-то в неожиданном приступе откровенности поведал мне, что считает своего протеже натуральным демоном, явившимся прямиком из “Легеметона”^[20]. Не уверен, что он при этом шутил. Как бы то ни было, сначала мы опросили Мунташи без применения психотехник.

Капитан произвел на меня странное впечатление. Внешность у него не особо примечательная, откровенно восточная, хотя национальность определить трудно. Кожа смуглая, широкие скулы, глаза чуть раскосые, с характерным для азиатов вторым веком. Волосы темные, без седины – по биологическому времени ему всего тридцать два года. Он весьма органично смотрелся бы в халате и малахае, как у степняков Опала, и с черными вислыми усами. Эдакий монгольский сотник времен Золотой Орды. При этом, в отличие от степняков, Мунташи довольно строен и высок ростом, с армейской выправкой. Ответы у него тоже по-армейски четкие. Он не путается в показаниях. И в первый день допроса казалось, что он искренне верит во всю эту историю с инопланетным нашествием.

Инопланетян местные, по его словам, называют шонхорами. Шонхоры прибыли из Рукава Персея, неизвестно, из какой именно звездной системы, и внешне похожи на больших парящих птиц. Их цивилизация скорей биологическая, чем технологическая, с биокораблями-левиафанами, отпочковывающими живые катера, с жилищами, водными и воздушными судами из плоти. Не очень понятно, чем такие существа могли противостоять оружию землян, но противостояли, по его словам, довольно успешно, их экспансия длилась уже около пятнадцати лет, в связи с чем экономика Триады давно перешла на военные рельсы. Кстати, в его воображаемом мире никакой Триады не существует. Нет пояса орбитальных станций Венеры, только Земля и Марс, которые вдобавок еще и враждуют. Как ни странно, причиной вражды он считает не борьбу за ресурсы или за независимость Красной планеты от центра. Причиной, по мнению Мунташи, являются религиозные расхождения. Якобы на Марсе люди поклоняются богам, а на Земле – вы не поверите – самым настоящим демонам. Что касается пояса Венеры, то он якобы был, но сгинул (sic!) вместе с самой богиней утренней звезды (только не Венерой, а почему-то Иштар), две (!!!) тысячи (!!!) лет назад. Как это согласовывается с тем, что Земля все еще пребывает на начальном этапе галактической экспансии, не взялся бы объяснить даже Заратустра.

Все это, однако, почему-то очень мало взволновало нашего командира, хотя сама по себе фантазия господина Мунташи достойна всяческих похвал. Варгаса интересовали только два вопроса – из-за чего аборигены присоединились к восстанию и подробности перехода из временной ставки Бочул-хана в горах, в поселке Байнат-Бара, в Тавнан-Гууд.

И тут наш Мунташи заюлил. Любой психик отличит вранье от правды, а тут и не надо было быть психиком. По словам Мунташи, свободолюбивые йер-су всегда мечтали восстать против земного гнета, а тут им невероятно подфартило. Во-первых, наш капитан, вдохновленный зовом степной крови, переметнулся на их сторону, во-вторых, птицы-шонхоры хорошенько прижали гарнизон Тавнан-Гууда, так что основным силам пришлось отступить в Эргал, второстепенный укрепленный пункт на западе. В общем, время настало. Кажется, даже Эрмин поверила его пламенным речам, ведь в ранней юности она была той еще бунтаркой… но только не мы с Андреем.

Бочул-хан действительно существовал. Более сорока лет назад, когда земляне впервые ступили на Опал, он был двадцатилетним мальчишкой из незнатной семьи, а стал своего рода Чингисханом местного розлива. Он объединил племена подкупами, уговорами и лестью не в меньшей степени, чем военной силой, а военную силу он одолжил в основном у Земной Конфедерации, обещав за это беспрекословное сотрудничество и подчинение.

Что-то пошло не так около восемнадцати лет назад, примерно тогда, когда Айанчи Мунташи впервые прибыл на Опал в составе свежего пополнения. Бочул-хан рассорился с начальником гарнизона и сбежал в предгорья вместе со всей семьей и более чем четырьмя десятками наложниц. Однако он намеревался прятаться там, а не выступать в безнадежный поход против столицы, ни он, ни кто-либо из его военачальников, и призывами к свободе его явно было не сдвинуть с места. Тем более что полковник Расмусен, тогдашний командующий гарнизоном, был добродушным толстяком-шведом и смотрел на выходки степняков сквозь пальцы. О каком лорде-генерале идет речь в показаниях Мунташи, так никто и не разобрался, потому что в армии Земной Конфедерации отродясь не было таких званий. Как, впрочем, и роты с позывным “Бешеные Псы”, это очень не в характере нашего педантичного командования.

В общем, подоплекой восстания явно было что-то другое. Но что? Учитывая, что шонхоры вили гнезда только в воображении нашего монгольского друга, а весь его мятежный отряд состоял из трех стрелковых взводов и по всей логике не мог противостоять пятитысячному гарнизону, причина должна была крыться в вещах более конкретных.

В конце допроса Варгас опять сменил тему. Это я попробую воспроизвести дословно. Он спросил у перебежчика:

– Что вам известно о психиках?

– Теперь уже известно, – усмехнулся Мунташи.

– Теперь – это с какого момента?

– С моего допроса после того, как меня доставили на эту базу.

– То есть ранее, до этого, вы не слышали об их существовании?

Тут наш субъект заколебался, очевидно, опять придумывал, как половчей соврать.

– На Земле были колдуны и шаманы, – наконец ответил он, не глядя Андрею в глаза. – Но жрецы Черной Троицы давно извели их под корень. Последних убили в храмах еще во времена моего деда. На Опале… есть шан-гри. Они общаются с духами, лечат душу и тело. Среди шан-гри есть как мужчины, так и женщины. Я уже говорил, старухи в ставке Бочул-хана лечили меня курениями ветвей иль-шису и песнопениями, и мои раны затянулись быстрее, чем от снадобий нашего фельдшера. Тогда я и поверил, что существует третья сила, над которой не властны ни бесы, ни боги, и в моей душе разгорелась надежда… Но они не похожи на ваших психиков. Шан-гри не говорят в голове, не сковывают волю, не используют свое мастерство для дознаний и пыток. Это свободные души, и даже если они имеют дело со злом, то сами не несут зла.

Тут Варгас задал довольно неожиданный вопрос, поставивший и меня, и Мунташи в тупик:

– Как ваши птицы-шонхоры управляют биокораблями?

Заключенный только пожал плечами в ответ, и я не понял, к чему это было. А вот Эрмин сделала умное лицо, как будто поняла.

– И еще один, последний вопрос, капитан, – как ни в чем не бывало продолжил наш командир. – В показаниях вы сказали, что ваш отряд изначально назывался 2-й ротой Бешеных Псов, но, перейдя на сторону аборигенов, вы переименовали его в Скакунов Ачируана. Почему?

– Почему Ачируана? – спросил Мунташи, явно поставленный в тупик.

– Почему скакунов, – хмыкнул Варгас.

Заключенный к этому моменту уже смотрел на него так, словно сомневался в его нормальности.

– Потому что мы скакали на идалах, разве это не очевидно?

– В какой момент вы научились ездить верхом? – продолжил полковник.

– В тот момент, когда прибыли на Опал. Моя рота была кавалерийской.

– Нет, не была, – возразил Варгас. – Согласно моим данным, вторая стрелковая рота под командованием капитана Мунташи перемещалась на боевых машинах пехоты класса “Шмель”, снабженных стандартными антиграв-двигателями.

Мунташи смотрел на полковника с большим недоверием, как будто само понятие “антиграв-двигатель” казалось ему незнакомым.

– У нас, разумеется, есть транспортные машины, но они работают на органическом топливе, – заявил он. – Запасы его на Опале крайне малы, там нет нефтяных месторождений. Все солдаты сразу пересаживались на идалов, и инструкторы из местных обучали нас верховой езде.

– Благодарю, – сказал Варгас. – Думаю, на сегодня мы на этом закончим.

В составе группы военных следователей, которые вели дело Мунташи семнадцать лет назад, был один психик, сержант Викия. Заключенный упоминал о нем в разговоре, приведенном мной выше. К сожалению, Викия (уже на Ониксе) внезапно обнаружил в себе Дар и отправился исследовать новые миры в составе миссии, однако записи допроса сохранились. На следующий день мы их просмотрели.

Не уверен насчет Андрея, может, он на что-то подобное и рассчитывал, а я был крайне удивлен».

Глава 4
Разговоры на скалах

Волны шумно разбивались о камни. Крошечный белый шарик солнца, недавно вставшего над горами, то появлялся, то вновь исчезал в пелене облаков. Тучи неслись по небу быстроногим табуном, и отдаленные раскаты грома, тревожащие ледники, казались конским топотом. Ветер дул с моря, толкая перед собой во фьорд массы зеленовато-серой воды. К общему гомону прибавляли свои голоса тупики: в полтора раза крупнее земных собратьев, большеклювые, они кружили над утесом, тревожно перекрикиваясь. Без капюшона выдержать мелкую снеговую крупу, которую ветром надувало с залива, было невозможно. Девушка шла по краю утеса, придерживая капюшон парки. Тот, к кому она шла, стоял без головного убора, засунув руки в карманы, и не обращал на снеговое крошево ни малейшего внимания. Он и девушку бы не заметил, если бы та не подошла к нему почти вплотную, рискуя поскользнуться на мокрых камнях и загреметь вниз, и не прокричала:

– От кого ты бежишь, Андрэ?

Только тут он обернулся и, сощурившись, глянул на вновь пришедшую.

– Почему же бегу, Эрмин?

– Не называй меня так! – крикнула она, и ее слова унес штормовой порыв. – Я Ласка. А так меня зовет только Том, вообще не замечающий разницы между черным и белым^[21]. И между прочим, у меня диплом не только по лингвобиологии, но и по прикладной психологии. Так вот, на Земле тебя многие ждали, надеялись на твое возвращение. Ты мог бы стать там героем, полубогом. Возглавить со временем вашу чертову Церковь, тебя уважали бы куда больше, чем этого фигляра Нимрода. Но ты не провел там и месяца. Итак, от кого ты бежишь?

– Бегут всегда только от себя, Ласка, – ухмыльнулся Варгас и поправил ее сбившийся от ветра меховой капюшон. – А я не бегу. Я движусь к определенной цели, ведомый остро развитой интуицией.

– Это игра словами.

Варгас снова развернулся к обрыву. Внизу кипел прибой и метались другие птицы, огромные, белые и, в отличие от тупиков, молчаливые.

– Все моря похожи друг на друга. Это море похоже на Северное, и на Море Безмолвия, и на тысячи других.

– Море Безмолвия – это на Марсе? – нахмурилась Ласка.

– Нет, Гермиона, это не на Марсе. Это вообще нигде. Но я не договорил. Есть одно море, не похожее на остальные. Оно черное, вода в нем густая, как смола, и у него нет берегов в реальном мире. В некоторых языках его называют Бай Тенгиз.

– Андрэ, ты же знаешь, что тебя вообще никто не понимает? Томас не понял и трети из того, о чем ты спрашивал вчера.

Варгас кивнул.

– Это тебя не беспокоит?

– Почему это должно меня беспокоить?

– Людям нужны другие люди.

Эсбэшник оглянулся на нее.

– Этому тебя научили на трехмесячных курсах психологии?

– В университете Париж Декарт, но не надо нигде учиться, чтобы это знать. Тогда, в моей камере… Ты готов был говорить с кем угодно, даже с обдолбанной малолеткой, так тоскливо тебе было. А что сейчас?

– А сейчас мне нужно найти Бай Тенгиз. Пойдем внутрь, Ласка, а то совсем замерзнешь.

– Разве тебе не плевать?

Девушка сделала шаг к самому краю скалы. Ветер ударил во всю мощь, отталкивая ее от обрыва, и тонкая фигурка качнулась.

– Если я сейчас прыгну – ты подхватишь меня и не дашь разбиться? – прокричала она.

– Где-то я это уже слышал, – вполголоса проворчал Андрей, но все же быстро выкинул вперед руку, оттащил Гермиону от края и поволок за собой туда, где серыми бетонными надолбами темнели береговые конструкции базы «Эгир».

Позже тем же утром Варгас подключился к ИНКе и сделал звонок, с которым медлил с самого прилета. Алгоритмы ИНК-связи за последние два десятилетия сильно улучшились, во многом благодаря Энди Варгасу-младшему, который после университета занялся системами квантовых коммуникаций. Лицо Кальдерры на голоскрине было даже не сильно искажено помехами.

Кардинал на сей раз сидел не за своим любимым столом в библиотеке, а дома, в кабинете, где Варгас бывал всего несколько раз. Видны были книжные полки за его спиной, спинка массивного кресла и стол из красного дуба, точная копия библиотечных столов. В Гуаякиле наступал вечер, сквозь полуприкрытые ставни пробивался мягкий закатный свет.

Кальдерра привычно протирал очки. На сей раз глаза его на иссеченном морщинами лице показались Варгасу не хищными и колючими, а беспомощными. Старческие руки, узловатые, с выступившими венами, заметно дрожали. Сто двенадцать лет, даже по нынешним меркам почтенный возраст. Кардинал заметно сдал за прошедшие годы.

– Мальчик мой, – обрадовался Кальдерра, и это обращение кольнуло Андрея сильнее, чем дрожь в руках и слезящиеся глаза старого прелата.

Варгас уже и забыл, что может испытывать чувства… любые чувства. А это было острым и болезненным, смесь жалости, сочувствия и страха. Человек на экране угасал, а он ничего не мог сделать. Он так и не научился дарить бессмертие или хотя бы продлевать жизнь.

– Какой я вам мальчик, – автоматически огрызнулся он, не желая, чтобы кардинал заметил что-то не похожее на их прежние словесные перепалки.

– Конечно, мальчик, – улыбнулся Кальдерра, водружая на нос очки. – Господь, в которого я не особенно верю, не наградил меня сыновьями или внуками, а тебя я знаю с шести лет. Мне больше века, тебе навсегда останется тридцать семь. Кого же еще мне называть своим мальчиком?

Да, он изменился, старый коршун, как будто время смягчило железное дерево и сталь его нрава. Подточило, изгрызло.

– Как вы себя чувствуете?

– Лучше, чем хотелось бы некоторым из наших общих друзей. Хуже, чем хотелось бы мне. Скажем так, Андрес, – если ты пустишься в еще одну межзвездную экспедицию, вряд ли я поприветствую тебя по прилете.

Варгас сжал кулаки. Неужели психованная девчонка права, людям нужны люди, а в нем осталось еще достаточно человеческого? Ему не хотелось, чтобы Кальдерра умирал, как будто это разорвало бы последнюю нить, связывающую его с тем мальчишкой в библиотеке колледжа Святой Троицы, и даже больше, последнюю нить, связывающую его с Землей.

– У вас наверняка есть клоны.

– Есть, – кивнул кардинал на экране. – Только не уверен, что хочу переливать свое сознание в молодое тело. За несколько десятков лет привыкаешь быть старым и даже находишь определенные преимущества. Не знал, что тебя это заденет. Но, полагаю, ты связался не затем, чтобы поинтересоваться моим самочувствием?

«В основном за этим», – мрачно подумал Варгас.

– Если уж речь зашла о самочувствии, Энди передает тебе привет и готов пообщаться в любой момент, и его матушка тоже в прекрасном здравии.

А вот тут мимо. Увидев Линду в парке месяц – или четырнадцать с лишним лет – назад, Андрей не испытал ничего. Не потому, что сейчас она биологически была почти вдвое старше него. Просто эта нить оборвалась уже давно. Или ему просто хотелось так думать?

– Что Церковь думает об астральных двойниках? – спросил он.

Старый прелат изумленно поднял очки на лоб.

– Неожиданно. Что ты имеешь в виду? Перед отлетом ты, кажется, говорил о другой версии реальности?

– Я неточно выразился. Мы знаем, что есть обычные психики, одаренные, пророчицы, заглушки. Существует ли что-то еще? Сколько реального веса стоит, например, за шаманскими практиками? Это кто-то из наших исследовал?

Кальдерра потер переносицу.

– Насколько я знаю, нет. Сегодняшняя доктрина такова, что все паранормальные и экстрасенсорные способности так или иначе вписываются в перечисленные тобой классы психически одаренных. Ладно, не все, ты и Энди – вы выбиваетесь из теории, но шаманизм? Это либо талантливые жулики, либо невежественные глупцы, надышавшиеся наркотиков и сами верящие в свой бред, либо, как мы уже говорили, психики, ловко морочащие свою паству.

– Зачем?

– Что зачем, Андрес?

– Зачем им морочить свою паству, Роберто? Шаманы – не отцы церкви, ни дворцов, ни десятины, никаких материальных благ они от своей работы не получают. А работа тяжелая, рискованная и неприятная.

Кальдерра свел пальцы домиком перед лицом и улыбнулся.

– Милый мальчик, тебе ли не знать. Возможность побыть героем. Выйти за рамки обыденного мира. Манипулировать и управлять другими. То, на чем держится любая религия, а деньги и дворцы, конечно же, вторичны. Жрец древнего племени, может, и получает кусок мяса получше, но главное не это, а то, что ему решать – кому жить в случае засухи или неудачной охоты, а кого можно и пустить под жертвенный нож. Власть, Андрес, намного больший соблазн, чем любые богатства.

Теперь кардинал совершенно походил на себя прежнего. Кажется, Маршалу и Белому Коню придется обождать еще какое-то время, если им вообще обломится.

– И вы готовы расстаться с ней, Роберто, и лечь в землю? – криво улыбнулся Варгас.

Кальдерра тихо рассмеялся.

– Ладно, тут ты меня поймал. Конечно, не готов. Есть мало вещей, способных удержать в этой жизни усталого старика, но ты прав – я воспользуюсь клоном, когда придет время.

Услышав это, Андрей облегченно вздохнул. Кое-что в мире никогда не меняется – и не должно меняться, иначе как понять, что это тот самый, твой настоящий мир?

– Спасибо, Роберто. Когда я услышу от вас, что вы готовы уступить свой голос в курии Маршалу, то сразу пойму, что оказался в другой реальности.

– А ты все-таки решительно намерен там оказаться? – спросил старик.

– Это как получится, – ответил Варгас.

Глава 5
Мыслезапись сержанта Викии. Из дневника доктора Гудвила. 27 июля 2199 года по времени З.К., база «Эгир», Оникс

«Сегодня утром было очень ветрено, да еще и снег пошел. Это в разгар местного лета! Я наружу и носа не казал, а вот мои спутники отправились прогуляться. Эх, молодость, молодость. Правда, у Варгаса эта молодость относительная и предельно неестественная, но меня бы не удивило, если бы он вдруг решил понырять с утесов в бушующие воды фьорда. Почему бы и нет? Человек с дыркой в груди вместо сердца способен и не на такое.

Потом он заперся у себя, в общем, к просмотру записи мы приступили только после обеда. Надо сказать, что у психиков есть как преимущества, так и слабости. Например, если бы сержант Викия был сейчас с нами, мы получили бы воспроизведение куда лучшего качества, чем способен показать нейролинк. Но сержанта Викии на планете нет, и для внесения мыслезаписи допроса в архив он пользовался “буйками” – а вот это как раз намного хуже, чем у шунтированных.

Как бы то ни было, мы разместились в нашей переговорке, и Варгас вывел запись на экран. Изображение было нечетким, да еще и двойным, как будто поверх основной линии накладывались какие-то воспоминания или представления заключенного. В этих двойных кадрах присутствовали и личные моменты, о которых я писать не буду, и бои с противником – разобрать, птицы это или летучие рыбы, не удавалось, потому что в основном мы видели картины орбитальных бомбардировок, изредка – корабли так называемого Врага, похожие на огромных воздушных медуз и, кажется, правда живые. Один раз промелькнул момент, в котором такой корабль был сбит нашей артиллерией и полетел вниз, распадаясь на части. Из него действительно посыпались крылатые силуэты, но шонхоры это, дроны или какие-то летательные аппараты, сказать было сложно. Большинство скосили очередями. Часто мелькало лицо красивой молодой женщины восточного типа, видимо, той самой Ылдыз (ее изображения в архивах военных не сохранилось), и властного мужчины средних лет, то в халате, то в кожаных, украшенных тиснением доспехах, очевидно, Бочул-хана. Много раз мы видели степь и скачущих по ней идалов, венчики трав, солнце на закате, а однажды мне показалось, что рядом с Мунташи (тот как раз тоже мчался на своем идале) скачет огромного роста всадник в плаще, красном, как заходящее солнце. Но, может, то была лишь игра света на глади мелких солончаковых озер, которыми усыпана степь.

Основной же сюжет воспоминания, или грезы, или даже духовного путешествия Мунташи был таков.

Поначалу он сидел у костра. Судя по тому, что и как он видел, Айанчи Мунташи был в тот момент маленьким мальчиком. Напротив сидел, а иногда вставал и приплясывал старик в широком кожаном, расшитом бусинами и фигурками наряде, в головном уборе с перьями, как у индейцев Северной Америки, и с расписанным бубном. Он колотил в бубен, плясал и бросал в костер травы. Двое сидели в заросших соснами предгорьях, на берегу реки, и был вечер, переходящий в ночь. Шаман взывал на не понятном ни мне, ни мальчику языке. Тут надо сказать, что иногда это был старик-шаман, а иногда, будто из второго плана, прорывалась картина трех тощих старух, завернутых в тряпье и куривших ветви кустарника, так что тяжелый душистый дым стлался под пологом юрты. И все же я решил, что к основной линии этого видения принадлежит именно старик, а шаманки накладываются из более поздних воспоминаний.

Потом – сложно описать, но так показалось, – душа мальчика или его двойник как бы отделился от тела и пошел вверх по течению реки. Он шел на закат, горящий над недалекими горами и покрывавшим их лесом. Иногда мне чудилось, что рядом с ним летит большая птица с ярким разноцветным оперением, но видно было ее на самой границе зрения, то ли есть, то ли нет.

Через какое-то время мальчик вышел к излучине реки и повернул налево. Там стоял большой черный пень, а на пне – кипящий котел, хотя огня нигде не было видно. В этом котле варились человеческие головы и головы скота. Тут мне стало очень не по себе, и я даже порадовался, что запись перелита через “буйки”, а не воспроизводится прямо у меня в голове.

За спиной мальчика виднелась дорога, ведущая в самую чащу леса. По дороге вереницей шли люди или тени людей. Один из них оглянулся – это был тот самый старик в орлином головном уборе и с бубном. Ребра его были выломаны, а в груди дымилась черная дыра, будто кто-то вырвал старику сердце, и одежда была заляпана кровью. Мальчик всхлипнул и двинулся за ним следом.

Постепенно тени куда-то исчезли, но впереди показался огонь. Это был небольшой вулканический кратер, из которого выбивалось пламя, и душа мальчика или его двойник направился прямо туда.

Потом какое-то время ничего не было видно. Затем картинка снова прояснилась. Ребенок стоял на перекрестке посреди пустоши. Здесь было сумрачно, но это не был сумрак ночи, заката или предрассветного часа. Казалось, что тускло светится само небо, никогда не знавшее солнца. Через пустошь вели семь дорог. Здесь тоже поблескивали под тусклым небом солончаковые озера и водоемы, и в них ворочались какие-то существа, к которым не хотелось приглядываться.

Мальчик двинулся по средней из дорог и через некоторое время вышел к черному, кипящему смолой (или густой черной грязью?) озеру. Вниз вела лестница. Мальчик спустился по девяти ее пролетам. Ступени тянулись вдоль почти отвесного склона, и в скалах там были выбиты изображения девяти черных чудовищных быков. Спуск продолжался долго, как будто расстояние оказалось намного больше, чем выглядело с берега. И спустившись, ребенок оказался на берегу синей реки, через которую была протянута тончайшая нить или волос.

Мальчик перешел реку по этому волосу, ни разу не оступившись. На том берегу он оглянулся через плечо. Толпы теней, похожих на те, что он видел в самом начале, штурмовали реку. Они пытались пройти по волосу на тот берег (как мне подумалось, берег живых), но все падали, а из воды высовывались уродливые зубастые морды и глотали их. Тогда юный путник отвернулся и снова пошел вперед. Впереди забрезжила какая-то очередная колоссальная конструкция. Замок из темного железа, стоящий посреди то ли озера, то ли моря – границы терялись во мраке, где черная вода сливалась с черным небом. А прямо по воде вышагивал высокий вороной конь. Нет. Приглядевшись, я понял, что конь полосат, как зебра, одна темная полоса, одна светлая, но зеброй он явно не был. На жеребце была богато украшенная сбруя, а грива заплетена в косицы, и каждая увешана глухо бренчавшими колокольчиками. Когда видение приблизилось, оказалось, что конь шагает вовсе не по воде. В озере клубились морские змеи или другие гады, подставлявшие под копыта свои чешуйчатые спины. На спине этого странного коня сидел всадник в черном одеянии и в чем-то вроде черного клобука или капюшона, скрывавшего его лицо. За спиной его виднелась рукоять меча. Я внимательно к нему пригляделся, но это ни в коем случае не была катана Варгаса. Это был огромный меч с рукоятью из золота, с двойной гардой, что-то вроде тех цвайхендеров, которыми орудовали ландскнехты в средневековой Европе. Подъехав к мальчику, всадник остановил коня. Ребенок шагнул вперед, думаю, для того чтобы заглянуть под капюшон и увидеть лицо, – и тут Варгас ни с того ни с сего остановил запись.

Я чуть не заорал от возмущения. Ведь наверняка между мальчиком и всадником должен был состояться разговор, из которого мы могли почерпнуть нечто важное, но тут Эрмин вонзила свои коготки прямо мне в предплечье и прошипела: “Поверь, Том, ты не хочешь знать”.

И я ей, как ни странно, поверил. Впрочем, что тут странного – она предсказала эту нашу экспедицию задолго до того, как Варгас вышел из комы, или вернулся с того света, или где он там был, и предложил мне составить ему компанию. Может, у нее и не было явных эпилептических припадков, которые обычно сопровождают видения пророчиц, но что-то она, несомненно, видела. Она даже предсказала, что я погибну в этом походе. Возможно, именно поэтому я и взялся за записи…»

Интерлюдия
Об особенностях преисподних

Тот, кто допрашивает его, сидит на столе,покачивая ногой. Это раздражает. Так ведут себя только малые дети, а сидящий напротив него отнюдь не дитя. Он военный следователь, еще один дознаватель, только не в черной форме земного космофлота, а в незнакомой, серой.

– Ну как, – улыбается человек в серой форме, – ты нашел здесь того, кого искал?

Улыбка эта неискренняя, как у всех или почти всех землян.

– Ты ведь и сам землянин, – говорит дознаватель. – Для народа йер-су ты приемыш, что здесь, что там, откуда ты явился.

Значит, он читает мысли. В этом мире многие умеют читать мысли. Мунташи отводит взгляд, хотя и понимает, что это мало ему поможет.

– Ты ведь йула, двойник? – спрашивает дознаватель.

– Я Айанчи Мунташи, капитан второй роты Бешеных Псов, которую я переименовал…

– Ты не он. По крайней мере, не из этого мира. Неважно. Скажи мне, что заставило Айанчи Мунташи, исповедующего тенгрианство и чтящего только Вечное Синее Небо, отвернуться от веры отцов и искать помощи у владыки мертвых?

Мунташи все же решается посмотреть. Глаза того, кто его допрашивает, темны, но взгляд их холоден и прозрачен, как воды реки Тойбойдым, реки слез.

– Мой отец ни во что не верил, особенно после того, как деда казнили в храмовом комплексе Ашшур, – отвечает капитан. – Он был величайшим из камов в своем поколении, а его сердце вырвали из груди, как потроха у собаки. С ним казнили еще две дюжины последних, владевших силой. С тех пор в моей семье не принято чтить ни демонов, ни богов.

– Кто послал тебя сюда?

Человек пожимает плечами.

– Я пришел в этот мир сам и уйду из него сам.

– Ты лжешь. У тебя в мозгу мощный блок из этой дурацкой записи с путешествием в мир духов. Не могу через него пробиться, не разрушив твое сознание, но то, что ты лжешь, очевидно.

– Все лгут, – равнодушно отвечает капитан. – Кто-то больше, кто-то меньше.

Человек в серой форме снова раздражающе дергает ногой.

– Знаешь, Айанчи, – с фальшивой доверительностью заявляет он, – между нам есть кое-что общее. Мы оба не любим просить. Казалось бы – ты преодолел границу между мирами, желая получить… что? Помощь могущественного существа из иной вселенной? Ну вот, я сижу перед тобой, а ты пялишься в пол и юлишь. Попроси.

Мунташи вновь глядит на могущественное существо, и увиденное его не впечатляет. Он такой же, как другие. Может, его разум давит сильнее, а на поясе вместо пистолета меч, но на этом все. Даже дед Айанчи, казненный в храме, был возвышен более, чем этот землянин.

– Я видел, как мой народ умирает – там, на Земле, на жертвенниках в Ашшуре, здесь, на Туулайн Ээж, которую вы зовете Опалом, – говорит он вслух. – И знаешь, что меня сильней всего удивило? Вы везде даете мирам одинаковые имена. Это имена камней, в которых нет жизни. Планеты – лишь драгоценности в вашей короне, мертвые камни и ничего больше. Вы слепы и не видите сути вещей, и ты, называющий себя владыкой мертвых, не менее слеп, чем все остальные.

Дознаватель неопределенно смотрит на него. Он не гневается. Вряд ли он вообще способен испытывать гнев.

– Выходит, ты не нашел здесь того, кого искал?

– Я сам не знал, кого найду здесь, – честно отвечает Мунташи. – На что я точно не рассчитывал – это обнаружить землянина с душой землянина. Я не вижу в тебе никакой силы, кроме силы лжи, присущей мангасы и жрецам Мертвой Богини.

– Значит, твой поход на тот свет закончился неудачей, – подытоживает, качая ногой, его собеседник. – Но мой пока нет. Может, я и не владыка Девяти Преисподних, но готов помочь, если в качестве ответной услуги ты проводишь меня в свой дневной мир. Мы договорились?

Мунташи знает, как должен ответить, там, за ментальным блоком, о котором он тоже знает, – только ответ ему не нравится. Однако выбора у него нет.

– Покажи мне свою силу, чужак, – отвечает Мунташи, растягивая губы в улыбке, такой же неискренней, как у человека в сером. – Покажи силу, и тогда я подумаю.

Дознаватель глядит ему прямо в лицо, и снова Мунташи не понимает этого выражения. Презрение? Насмешка? Сочувствие? Понимание?

– Я сделаю то, о чем ты просишь, – в конце концов отвечает землянин. – Но вряд ли тебе понравится то, как я это сделаю.

Глава 6
Из дневника доктора Гудвила. 28 июля 2199 года по времени З.К., база «Эгир», Оникс

«Ладно, господа, которым суждено прочесть этот дневник, я не суеверен. Просто слегка мнителен, так что слова о моей безвременной гибели игнорируйте, тем более что это отнюдь не самое любопытное в данных записях.

Из намного более любопытного – сегодня состоялся инцидент с гражданским комендантом. Сейчас опишу эту историю подробно.

Утром у нас прошло что-то вроде короткого совещания. А точнее, допроса, который мне зачем-то учинил Варгас. Во-первых, он поинтересовался тем, видел ли я шахтерские поселки. Я еще в первые дни нашего пребывания на базе известил его о своем намерении узнать подробности местного быта, но до этого ни малейшего интереса к моим изысканиям Варгас не проявлял.

Я сказал, что не получил соответствующего разрешения от коменданта, и в свою очередь спросил, почему это его вдруг взволновало.

Варгас расселся на столе в позе лотоса, будто тощая версия Будды, подпер подбородок руками и уставился куда-то в стену.

– Ради чего вы бы решились спуститься в ад, Аколит? – спросил он.

Я отвесил челюсть, и лишь некоторое время спустя до меня дошло, что именно это мы и видели в записи Викии. Спуск в некую разновидность ада. Я неплохо знаком с классической мифологией, а также с авраамическими религиями. Если вдуматься, нить, протянутая над озером, чем-то напоминала мост Сират, расположенный над огненной преисподней мусульман, но больше сходства ни с чем знакомым мне не было.

Варгас покосился на меня и хмыкнул.

– Иногда и психики ощущают свою ущербность, верно? Шунтированные просто запустили бы поиск, а вам пришлось бы лезть в комм.

Не люблю, когда читают мои мысли, – каждый раз это показывает, что я слабей любого из одаренных и не умею толком выставить защиту. С таким монстром, как наш командир, это вроде и не стыдно, но от чувства так легко не отделаешься. Впрочем, он мог и просто догадаться.

– Неважно, какой это ад. Ответьте на вопрос, – продолжил он.

– Если бы речь зашла о жизни близких, возможно.

– У вас, Аколит, есть настолько близкие близкие?

Он как будто удивился. Ну да, ему же на всех плевать.

– Ради матери. Ради сестер. Ради…

Я чуть не назвал имя Эрмин. Вовремя прикусил язык, но он, похоже, опять догадался и выдал свою фирменную кривую ухмылку.

Эрмин пронзила меня злобным взглядом. Ей неприятны мои проявления привязанности, как ласковость старого подслеповатого спаниеля, не отлипающего от ног молодой хозяйки.

– А ради абстрактных понятий, таких как родина, народ, Земля? Вы бы полезли?

Я только молча пожал плечами. Надеюсь, мне никогда не придется отвечать на этот вопрос. Хотя, в сущности, я полез в ад ради собственного любопытства и возможности побыть ближе к нашему прекрасному лингвобиологу, которой совершенно нет до меня дела. Почему же не ради Земли? Разве это не более весомая, более приемлемая причина? Для меня, видимо, нет, но я не пассионарий, если следовать теории сына одного великого русского поэта^[22]. Я обычный, средних лет врач, не наделенный выдающимися психическими способностями или хотя бы выдающимися карьерными амбициями.

– Андрэ, к чему ты ведешь? – вмешалась Эрмин, видя мою неловкую заминку.

Ах, ах, ваш старый спаниель машет хвостом, мадемуазель, и рыдает от счастья – вы встали на мою защиту!

– Не к чему, а к кому. Пошли.

Он резво, словно мальчик, соскочил со стола и устремился к двери. Когда я, как дурак, крикнул ему вслед: “Куда пошли?”, он обернулся и с лучезарной улыбкой ответил… Как вы думаете, что?

– Конечно же, в ад.

Пошли мы не в ад, а в офис гражданского коменданта, господина Симидзу, расположенный тут же, на одном из верхних уровней базы “Эгир”. Такая же казенно-серая железная дверь, за которой сидел понурый секретарь (женщин на базе, как ни странно, вообще нет), вскинувшийся нам навстречу и попытавшийся не пропустить в кабинет господина коменданта. С тем же успехом можно было не пропустить танк. Как я говорил, если Варгасом овладевает некая идея, он цепляется за нее, как бульдог, и вставать у него на пути в лучшем случае неблагоразумно.

Секретаря снесло к стенке, дверь кабинета распахнулась, и на нас изумленно уставился господин Симидзу. Этот пожилой японец уместней смотрелся бы в беседке на фоне прудика с лотосами и карпами, с чашкой чая или саке, а не на аскетичной военной базе.

Впрочем, нрав у него был совсем не мирный.

– Какого черта… – начал он, но тут же заткнулся.

Я даже услышал, как клацнула его нижняя челюсть.

Варгас без всяких церемоний отодвинул стул, уселся на него, картинно возложив ладонь на рукоять японского же меча (забыл упомянуть, что он все так же повсюду таскает свою катану – это уже такая деталь его образа, что, кажется, о ней знают и двухлетние малыши), и заявил, что явился с инспекцией. Не давая коменданту вставить ни слова, он сказал, что намерен осмотреть в компании сопровождающих (очевидно, нас с Эрмин) жилые помещения шахтеров и рабочих заводов и изучить условия их быта.

Комендант от этого почему-то затрясся, но беспрекословно проблеял, что сам проводит господ инспекторов.

В этот момент в кабинет ворвался никто иной, как командующий базой майор Огилви в сопровождении нескольких вооруженных солдат. Видимо, секретарь быстро очухался и поднял тревогу. Увидев Варгаса, майор мгновенно переменился в лице – точнее, с его лица, только что весьма решительного, исчезло всякое выражение, – и в ответ на восклицание нашего командира “А вот и почетный эскорт!” он только деревянно кивнул.

Я замечал такое за Андреем раньше. Иногда его охватывает нечто вроде приступов черного, злого веселья, и тогда лучше держаться подальше. Не то чтобы в узких коридорах базы у нас была такая возможность. Обычно такое веселье предшествует крайне недобрым событиям, и этот раз не был исключением.

Мы сели в две вагонетки, едущие по рельсам – в пределах базы это основное средство перемещения, как в старых фильмах про жизнь рудокопов, – и двинулись к выходу. Добрались таким образом до лифтовой платформы, выгрузились, спустились на несколько уровней, миновали удивленную охрану…

И мой комм разразился яростным писком. Видите ли, у меня там встроенный счетчик Гейгера, который тревожно потрескивал с самого начала нашего пребывания на Ониксе. Фоновая радиация в скалах чуть завышена, но ничего особо фатального. Я просто поменял настройки, поставив счетчик на беззвучный режим, но, учитывая возможные очаги, настроил его на звуковой сигнал при двадцатикратном превышении безопасного уровня, то есть при десяти микрозивертах. Сейчас счетчик показывал сто пятьдесят.

– Отключите, – прошипел Варгас, обернувшись ко мне.

– Но…

– При кратковременной экспозиции не пострадаете.

Я послушался. Наша охрана, кажется, даже не обратила внимания на этот сигнал тревоги в своем трансе.

Жилые уровни рабочих выглядели… не слишком жилыми. Тесные грубые переходы, каморки, как тюремные, которые служили им спальнями и куда набивалось по двадцать человек, узкие койки в несколько рядов, низкие потолки, явно неисправная система вентиляции. Пахло тут отвратительно, дышать было невозможно, и это еще верхние помещения, а не сами шахты! Уровень радиации достигал двухсот пятидесяти – трехсот микрозивертов в час. Сразу не убьет, но за несколько месяцев или лет наверняка. Что творилось ниже, не хотелось и думать. Половина их кашляла, многие харкали кровью, кожа пожелтела. Большинство облысело. Но главным открытием было не это.

Все рабочие и шахтеры явно принадлежали к одному фенотипу. Невысокие, коренастые, приземистые, с азиатскими – будь они землянами – лицами. Только они не были землянами. Идя по этим адским коридорам, которые выглядели куда хуже, чем явленная нам в видении Мунташи преисподняя, я раз тридцать проклял себя за тупость. Я довольно внимательно изучил имеющуюся информацию о двух планетах системы Проциона, о кочевниках и странном пещерном племени, населявших Опал, о климатических условиях и горных разработках Оникса. И упустил один очевидный факт – притом что в шахтах и на заводах работало около двухсот тысяч персонала, ни на Опал, ни на Оникс не был отправлен ни один ковчег с сеттлерами из метрополии. Ни одного землянина или марсианина, кроме военных.

Теперь очень многое объяснилось.

Если честно, больше всего мне хотелось вырваться отсюда на поверхность и глотнуть чистого воздуха, и не из-за страха радиации. Мне было стыдно, нестерпимо стыдно глядеть на несчастных туземцев, которых мы, мои собратья, загнали в радиоактивные катакомбы и обрекли на медленную, мучительную смерть. Бремя белого человека, ха. Да что вы говорите».

Глава 7
Из дневника доктора Гудвила. 29 июля 2199 года по времени З.К., база «Эгир», Оникс

«После злополучного спуска в ад, а точнее, в поселение горняков мы с Эрмин долго дышали здешним холодным ветром, болтаясь на вершине утеса, как две былинки. Варгас сразу исчез по своим непонятным делам. В конце концов я не выдержал – у меня обмерзло все лицо, настолько, что от любой мимической гримасы, казалось, оно грохнется ледяной коркой к моим ногам. Я спустился в туннель. Эрмин осталась. Мне не хотелось оставлять ее одну, но еще меньше хотелось навязываться.

Очутившись, наконец, в своей тесной спаленке, я, во-первых, возблагодарил господа за такую роскошь. Личный отсек! Кровать с относительно чистым бельем! Душ! Работающая сплит-система и минимальное завышение радиации. По сравнению с тем, что мы увидели, просто королевские хоромы. Во-вторых, я задумался, как помочь бедолагам внизу.

Самым простым было бы, конечно, нажаловаться Кальдерре. Он сохранил немалое влияние в курии, и ни для кого (и в первую очередь, к сожалению, для Варгаса) не секрет, что он одобрил мое участие в этой авантюре и, главное, участие Эрмин с тем условием, что я буду следить за его протеже и временами потчевать его докладами. Собственно, и этот дневник предназначен в первую очередь для него. Итого, проще всего связаться с Кальдеррой и сообщить ему о том, что творится здесь. Вопрос, не в курсе ли кардинал всего происходящего, не с его ли, молчаливого или гласного, одобрения это происходит? Почему бы и нет? История нашего вида целиком построена на угнетении человека человеком. Моя собственная нация столетиями угнетала чернокожих, смуглокожих и вполне себе белых рабов, и никого это не смущало. ЦТС – жесткая иерархическая структура, которая определяет свою конечную цель как благо Земной Конфедерации. Я не тот, кто станет это оспаривать. Проблема в том, что с этой точки зрения происходящее здесь – несомненное благо для Таможенного Союза. Посудите сами. Транспорты с редкоземельными металлами и, судя по вчерашнему, с ураном и торием исправно идут к Земле и к Марсу. Свободы и права, а также здоровье и благополучие граждан Триады не пострадали, если не считать тех, кто погиб при кратком восстании Мунташи. Труд аборигенов дешев или даже вовсе ничего не стоит, самих их много, их можно доставлять (полагаю, в тех же грузовых транспортах, а не на оборудованных ковчегах) с соседней планеты, а не тащить за огромные деньги через полгалактики. Для работы им выделяют примитивные инструменты, горнодобывающая техника, которая тут присутствует, наверняка тоже не проинсталлирована ИИ, а значит, и стоит куда меньше, чем те же буровые и обогатительные установки в поясе астероидов. Я, вероятно, утрирую, но экономическая выгода для Земли очевидна. А для самих кочевников? Что именно предложили земляне Бочул-хану? Может, в этом и состояла его блестящая сделка с первым командующим гарнизона? Общеизвестно, что торговля черными рабами была столь же выгодна европейцам, как и местным туземным царькам. Потом, восемнадцать лет назад, что-то произошло – может, кто-то из рабов ухитрился пробраться в отходящий на Опал транспортник и рассказать о жутких условиях на рудниках. Тут я уже чисто фантазирую. Возможно, народ восстал против Бочул-хана, что и заставило его сбежать в предгорья, а роту Мунташи отправили для того, чтобы вернуть или ликвидировать беглеца.

Как бы то ни было, эта нить рассуждений не приведет ни к чему. Я мог бы рассказать о плачевном положении шахтеров Кальдерре, а он бы только пожал плечами и посмеялся над моей наивностью. Он умеет довольно хлестко шутить, а на моем веку и без того хватает унижений.

Еще глупее обращаться к администрации СОН или любой земной администрации, уж они-то наверняка в курсе и в деле. Пресса? Но СМИ откровенно обслуживают власть, девяносто процентов контента вообще создают нейросети, так что какие уж тут независимые журналистские расследования. Ну а блогеры и стримеры не поведутся на эту слишком скучную для их тупоголовой аудитории тему.

Наконец, можно применить наши таланты. Зачем-то же Варгас полез в эти катакомбы. Сейчас на базе нет психиков, ни среди военной, ни среди гражданской администрации. Можно принудить их отпустить часть горняков, тех, что совсем больны, и улучшить условия для остальных, например отстроить жилье на поверхности или на той глубине, где радиация еще не опасна, снабжать рабочих препаратами для защиты от последствий излучения. Вопрос в том, сколько будет действовать такое внушение. Мое, уверен, недолго. Варгаса? Имеет смысл с ним об этом поговорить. Если, конечно, у него нет собственного плана. Почему-то я уверен, что, если есть, этот план мне не понравится.

И еще один вопрос, который мучит меня, – какое ему вообще до этого дело? Андрей и раньше не отличался особой эмпатией, а после его пробуждения мне кажется, что я имею дело с машиной… или с вполне оформившимся психопатом, не способным на высшие эмоции. Никакого осуждения тут нет, просто констатация факта. В курии заседают вполне оформившиеся психопаты, вполне оформившиеся психопаты правят СОН и Таможенным Союзом, и Варгас из них, вероятно, самый альтруистичный. Он готов пожертвовать собой ради человечества – просто любить или жалеть людей он при этом не умеет.

Так ничего и не придумав, я утилизировал одежду, принял душ (надо было сделать это сразу после спуска, легко сообразить, в какой растерянности я находился, если даже не озаботился обеззараживанием) и лег спать. Я мысленно помолился о том, чтобы хотя бы следующий день прошел без сюрпризов (и чтобы Эрмин не грохнулась в темноте со скалы, но так и не решился связаться с ней и спросить, как у нее дела), однако молитвы мои, естественно, не были услышаны.

Хотя нет, в каком-то смысле были. Я неоднократно воображал, как проснусь от нежного прикосновения Эрмин и ее оклика: “Милый, хочешь к завтраку чай или кофе?” Да, вот такие у меня скучные мечты. Этим утром, а точнее, на рассвете, я действительно проснулся от прикосновения Эрмин, только оно было совсем не нежным. Моя фея трясла меня за плечо, а оклик ее прозвучал примерно так: “Вставай, идиот, мы всё просрали!”

Я открыл глаза, зажмурился от яркого света люминофоров, убедился, что это не сон, – и тут по всей базе завыли сирены.

– Вылезай из постели и одевайся, – продолжала бушевать моя любовь.

Я кое-как вылез и кое-как оделся, что вышло не особенно ловко под ее разъяренным взглядом фурии. Сама она была одета. Похоже, не спала и провела снаружи всю ночь. Щеки ее, обычно бледные, раскраснелись и здорово обветрились, а глаза горели, как у молодой волчицы.

– В чем дело? – жалко проблеял я, пытаясь влезть в комбез и прыгая на одной ноге.

Хорошо еще, что я сплю в майке и шортах, вида моих тощих и вдобавок веснушчатых конечностей ей вполне хватило.

– Давай в командный центр базы, расскажу по дороге, – процедила она, обливая меня презрением.

– Нас туда не пустят…

Но всех пускали. На базе царил хаос. Из громкоговорителей неслись вперемешку вопли сирены, предупреждения об аномальной сейсмической активности и сообщения о полной эвакуации.

– Это Варгас? – выпалил я на бегу.

Эрмин только кивнула.

– Что он учудил?

Она настороженно оглянулась на меня. Я пыхтел изо всех сил, чтобы не потерять ее в толпе. Все куда-то неслись, часть полуодетые, часть с оружием. Военные и гражданские служащие перемешались, и уже ничего было толком не разобрать.

Я не выдержал, схватил Эрмин за руку и оттащил в какой-то закуток с противопожарным оборудованием, да еще тряхнул для верности. Не в моих привычках, но ей, кажется, такое обращение как раз нравилось.

– Ну, говори! – потребовал я.

– Ты не поверишь.

– Всему я поверю.

Тогда она выпалила: “Я ждала его до рассвета, чуть не околела от холода. Хотела спросить, что значит вся эта фигня”.

В минуту волнения наш лингвобиолог и психолог с двумя высшими образованиями благополучно о них забывала и изъяснялась языком улиц, на которых выросла. И это ей шло – и блеск в глазах, и лихорадочный румянец на щеках, и разметавшиеся черные кудри, боже, шло настолько, что я с трудом мог сосредоточиться на ее словах.

– Он реально вынырнул из туннеля, когда уже забрезжило. Меня не заметил и быстро двинул прямо к горам, на восток. Я побежала за ним. Чуть не загремела пару раз на льду. Он шел минут десять, потом вдруг встал, глядя на горы, опустился на колени и вытащил из ножен свой чертов меч.

– И?

– И ничего, – яростно выпалила она. – Просто воткнул его в землю!

– И что дальше?

Я ожидал чего-то эпического – поднялась стена пыли высотой до неба, побежала огромная трещина, раскололись скалы, и море выплеснулось из берегов.

– Дальше ничего, – злобно ответила моя фурия. – Мне показалось, что слегка тряхнуло. Но тут постоянно какая-то дрожь в воздухе из-за прибоя и ветра. Я развернулась и сбежала, пока он меня не заметил.

– Зачем?

– Ты совсем идиот? Когда бог встает на колени и втыкает меч в землю, это, по-твоему, нормально? Или думаешь, что оттуда вылез горящий куст и запел: “Святая Мария, да славится чрево твое в небесах”?

Она выдернула руку и побежала за спешащей по коридору толпой, и я бросился следом. Судя по воплям в динамиках системы оповещения, если что-то и вылезло из земли после того, как Варгас воткнул в нее Исток, то точно не поющий куст. Да, забыл упомянуть, что Эрмин упорно считает Андрея богом. Кальдерра – демоном, моя возлюбленная – богом, и только я, похоже, считаю его колоссальной занозой в заднице.

В командный центр набилось столько народу, что сложно было дышать. Здесь тоже орала сирена, хотя и приглушенно, и мигала аварийная сигнализация. На экраны были выведены показания сейсмических датчиков. Показания по всей огромной горной цепи к востоку и северу от нас, где велись разработки, зашкаливали. Все экраны горели красным. В завершение образовавшегося хаоса на базе не было ни одного сейсмолога, а геологическая группа застряла на какой-то дальней шахте, где еще пару недель назад начался сдвиг пород. Связь с ними была нестабильной, но главный геолог, рослый парень в противорадиационном костюме и шлеме, орал, что все плохо и даже хуже, и подтверждал необходимость немедленной эвакуации. По его словам, внезапно пробудилась вулканическая активность горного хребта, который вел себя смирно последние десять миллионов лет и вроде бы не собирался бунтовать и дальше.

Я пробился сквозь толпу к Эрмин и сжал ее руку. Она обернулась и сверкнула на меня глазами. Геолог и гражданский комендант вступили в дискуссию о том, куда и как эвакуироваться. Господин Симидзу тыкал всей пятерней в карту и твердил, что достаточно организовать временный лагерь на юге, на противоположном берегу залива, геолог вопил, что никакая миграция на юг не поможет, нас ждет пермское вымирание, и скоро вся планета превратится в огненный ад. Кажется, чем дольше я это слушал, тем сильнее сжимал руку Эрмин, так что в конце концов она зашипела и вырвала ладонь из моих пальцев. Военные потихоньку начали вытеснять гражданских из зала, гражданские возмущались, комендант и геолог продолжали собачиться, и ситуация все больше и больше выходила из-под контроля. В этот момент Варгас и явил нам свой лик.

Он ворвался в зал в сопровождении майора Огилви, быстро оттеснил Симидзу от карты и от экрана, и почему-то все затихли, хотя никто не призывал к тишине.

Затем он отдал несколько быстрых и четких приказов.

Разгрузить все транспорты на орбите и подготовить их к эвакуации людей.

В первую очередь на Опал эвакуируются рабочие и шахтеры. Администрация, обслуживающий персонал и военные во вторую.

Всю технику и оборудование оставляем, летят только люди.

Эвакуация должна быть завершена за четыре дня.

Его слова накрыли зал, как когда-то Дувр был накрыт “черным куполом”. Даже я, знавший всю (или почти всю) подоплеку происходящего, поверил ему. У меня не осталось и капли сомнений, что надо действовать так и только так, и действовать как можно быстрее. Мощный психик – страшное оружие, в чем-то даже страшнее черного меча и разбушевавшихся вулканов. Только Эрмин, стоявшая рядом со мной, вонзила ногти мне в запястье, как будто для того, чтобы привести меня в чувство. Это не помогло, но хотя бы отдаленно напомнило, что я тоже человек, а не винтик в очередном сумасшедшем плане Варгаса.

И еще один вопрос, который, уже позже, мучил меня. Невозможно эвакуировать двести тысяч человек, треть из которых полубольны или находятся в глубоких разработках, за четыре дня. У “Эгир” не было ни такого количества лодок, ни воздушных судов, ни вездеходов, ни даже орбитальных челноков. Просто нереально было всех найти, пересчитать и доставить сюда за такое короткое время. Особенно если учесть, что на орбите сейчас оставалось только три больших контейнеровоза, и впихнуть туда, выкинув весь груз и лишнее оборудование, можно было от силы по десять – двенадцать тысяч человек.

Итак, демон или бог, я не спрашиваю тебя, почему ты вообще решил спасти народ йер-су. Не спрашиваю, зачем губить для этого целую планету. Не спрашиваю, что делать тем гражданам Триады, которые останутся без работы из-за прекращения поставок и разорившихся предприятий, или даже что делать поручившемуся за тебя Кальдерре – ведь наверняка Маршал и Конь способны на простую логическую связку. Все это, наверное, для тебя пустое.

Спрошу одно: почему ты не дал им больше времени?»

Глава 8
Из дневника доктора Гудвила. Август 2199 года по времени З.К.

«Следующие несколько дней прошли как в бреду. Последнее, что мне хотелось делать, – это общаться с Варгасом, да у него и не было на нас времени, он всем руководил и все успевал. Мелькание его мундира и его черного меча в ножнах стало мне так ненавистно, что на второй день я в компании Эрмин и нескольких людей Симидзу отправился на катере на удаленный рудник, вытаскивать тех, кто там остался. Скалы вставали стеной над заливом. Над скалами стлались дымы. Ветер с моря разгонял их, солнце сверкало в прорехи в этой завесе еще ярче, и вода под ним играла изумрудными бликами. Не верилось, что всему этому скоро наступит конец. Караваны птиц тянулись на юг, огромные стаи, перекрывавшие небо. Периодически берег трясло, мы старались держаться подальше от утесов, чтобы судно не разбило о камни.

На шахте все было куда хуже, чем в районе центральной базы. Половина перекрытий уже рухнула, пришлось вытаскивать из завалов раненых. Здесь уровень радиации был пониже, но все равно не помню, чтобы за всю свою жизнь я вколол столько обезболивающих и заменителей плазмы и наложил столько повязок и швов. Людей грузили на баржи практически штабелями, распихивали по трюмам и палубам. Тут очень пригодились умения Эрмин, ведь большинство из них не знало ни одного из земных языков, а времени раздавать им трансляторы тоже не было. Она говорила с бригадирами, те слушались ее и отдавали приказы остальным. В общем, мы вывезли оттуда около пятисот человек – капля в море, но, надеюсь, благодаря этому кошмары о судьбе Оникса будут мучить меня чуть меньше.

Сами мы – я, Эрмин, Варгас и наш то ли пленник, то ли спутник капитан Мунташи – покидали планету одними из последних. К счастью, наш челнок починили, и место в транспортах нам было не нужно, ведь “Голубая Сойка” ждала на орбите.

Помню это последнее утро. Утра бы в нем никто не признал, потому что небо уже затянуло сплошной завесой дыма. Я, Эрмин и Мунташи – мы были в противогазах, дышать без них было уже нереально. Варгас, кажется, забыл делать вид, что вообще дышит. Низкие тучи озаряли вспышки далеких вулканов, огонь плясал в облаках, на земле лежал трехдюймовый слой пепла. Я боялся, что пепел помешает челноку взлететь. И боялся, стыдно признаться, что кто-нибудь угонит челнок, потому что кораблей катастрофически не хватало. Но никто не тронул наше суденышко. Когда мы уже подходили к кораблю, Мунташи потянул Варгаса за рукав. Странно, как изменился этот гордый человек за последние дни. Он поник, взгляд у него стал каким-то заискивающим, походка шаткой. Я еще раз подумал о том, что, если такова цена спасения, лучше просто сдохнуть.

Он отвел Варгаса на несколько шагов в сторону, снял противогаз и вдруг бухнулся на колени прямо в пепел. И что-то сказал. Я не расслышал что и не догадался в ту минуту воспользоваться психическими способностями, но Эрмин у меня в голове тихо произнесла: “Прости, великий хан Эрлик, Владыка Девяти Преисподних, что я усомнился в тебе. Впредь это не повторится”.

Я так же мысленно спросил ее, что ответил Варгас, но она только пожала плечами, развернулась и зашагала к кораблю.

По прибытии в Тавнан-Гууд суета продолжалась еще какое-то время. Столица йер-су и наша здешняя база, “Кари”, просто не в состоянии были принять такое количество пострадавших. Сами солдаты и начальство жили в бараках из пластобетона, но разместить там целый город было просто нереально. Люди теснились в палатках, люди валялись на земле, люди умирали прямо под открытым небом. Их разыскивали родные. Еще в первый день Варгас велел поднять списки. Все рабы (а как иначе их называть?) на разработках были чипированы, на мой взгляд, дополнительное унижение, на взгляд администрации – отличный способ вести их учет и предотвращать беспорядки и бунты. Благодаря чипам мы смогли установить, что спаслось около ста пятидесяти тысяч человек. Сто пятьдесят из двухсот – видимо, неплохой результат, учитывая обстоятельства, но у меня кровь леденеет в жилах при мысли о том, какая судьба постигла остальных.

Когда мы улетали, на наблюдательных экранах ясно было видно, что цепь вулканов на севере уже начала извергаться. Весь ледник засыпало пеплом. К заливу ползли языки огня и магмы, вода кипела, над морем стояли облака пара, смешанного с дымом. Вряд ли что-то могло там выжить.

Если честно, я думал, что хотя бы здесь йер-су взбунтуются. Они должны были, эти гордые (как мне казалось) дети степи. Должны были, увидев, что мы сотворили с их родичами. Но реальность быстро остудила мне голову. Я наблюдал массу трогательных сцен. Жены, старики и дети, обнимавшие давно потерянных отцов и сыновей. Больные, раненые, оживавшие и обретавшие волю к жизни при встрече с семьей. Не думайте, что я бросил своих подопечных – врачей на базе “Кари” всего пятеро, собственно, три врача и два санитара, и я активно помогаю ухаживать за ранеными и больными, насколько это в моих силах. Йерс-су очень терпеливы, хорошо переносят боль и стоически относятся ко всяким лишениям. Но возмущение, гнев, негодование? Нет, этого я не наблюдал, только объятия и слезы радости, как будто близкие на самом деле спаслись из ада.

Помог еще и краткий разговор с Варгасом, когда я поймал его на полпути между казармой и временным лагерем беженцев. Он, кажется, был не особенно расположен к беседе, а на мой прямой вопрос, ждем ли мы бунта, только фыркнул.

“Вы такой идеалист, Аколит. Для бунта нужен вожак, нужна общность. А эти степняки не видят дальше своего аула, или как там у них это называется. Это крошечные раздробленные племена, враждующие друг с другом. Если их когда-то и объединил Бочул-хан, то сейчас эти связи распались. Они рады плошке ячменя и миске молока, а уж возвращение сгинувших родственников им как подарок с небес. Какое восстание, о чем вы?”

Действительно, о чем я?

Через неделю-полторы толпа немного рассосалась. Конечно, несколько десятков тысяч еще оставались в лагере, многие в плохом состоянии, и пора было думать о провизии для них и о длительном лечении. Других разобрали родственники, кто-то убрался подальше сам, не желая иметь с нами дела. Забыл упомянуть, что мне в моей лекарской работе активно помогают местные шаманки и шаманы под предводительством старика, которого они зовут Кобом. Здесь шаманы называются шан-гри и, как и на Земле, выполняют роль целителей и заступников людей перед богами. Коб в эти дни активно общается с Мунташи, с которым, кажется, был знаком еще до ареста последнего. Я не имею ничего против, пока они помогают с больными, и хочу сказать, что ветви иль-шису, их Кустарника Забвения, и правда действуют лучше иного обезболивающего. Вообще они все сноровистые и умелые, и женщины, и молодые шаманы-мужчины, и сам Коб, не боятся ни холодно блестящих медицинских инструментов, ни гноящихся ран, да еще и убедили соплеменников снабжать нас кипяченой водой и материалами для перевязок. Хотя бы с водой проблем тут нет, потому что через город протекает широкая, но мелкая река с плоскими глинистыми берегами. Шаманы считают эту глину целебной и мажут ей ожоги, и я им не запрещаю, поскольку антисептиков на всех раненых нам точно не хватит.

В общем, когда все слегка улеглось и Коб, отлично, кстати, владеющий английским, объявил мне, что нас троих приглашают на Дзый-Байе – традиционное торжество йер-су, что-то вроде праздника плодородия, отмечаемого в месяц ветров, – я даже обрадовался. Всем нам требовалась какая-то передышка, глоток чистого степного воздуха после ужаса последних недель.

На праздник должны были съехаться жители дальних поселений, не аулов – как высокомерно бросил мне Варгас, – а, скорее, улусов. Народ йер-су кочевой, их связывает не место, а родовая общность. В первую очередь семья, земля только во вторую.

Кстати, я все же поинтересовался, в каких именно религиозных обрядах практикуется тот странный спуск в ад, который мы видели в записи сержанта Викии, а заодно и кто такой царь преисподней Эрлик. Как только мысли в голове перестали носиться, как бешеные белки в Кенсингтонских садах, и как только появилось немного свободного времени, я подключился к сети и провел кое-какие исследования. Собственно, долго искать не пришлось. Это древние тюркские верования, религия народов, населяющие обширные территории от Дальнего Востока России и до Китая. Эрлик – тамошний князь преисподней, обитающий в железном дворце посреди черного озера. По описаниям, он усат, бородат, темноволос, ездит на черном жеребце и правит миром мертвых от Монголии до Алтая. Учитывая происхождение Мунташи, отдаленно понятно, почему наш капитан обратился именно к нему, а не к Иисусу или Яхве, другой вопрос, почему Варгас так и не дал нам досмотреть до конца ту запись.

Когда я все это выяснил, что-то начало складываться в моей голове, какая-то гипотеза. Тогда я решил поинтересоваться верованиями местных степняков. Коб не слишком готов распространяться на эту тему, но кое-что рассказал, и я был даже не сильно удивлен, когда узнал, что здешнего владыку мертвых тоже называют Эрликом и он живет за синей рекой Тойбодым, состоящей из людских слез, над которой протянут мост из конского волоса. Я еще немного осторожно его порасспрашивал, и вот какое впечатление у меня сложилось.

До явления землян йер-су были язычниками, чтившими базовые божества земли, огня и особенно неба, что-то вроде примитивного тенгрианства. Их шаманы приносили жертвы и возносили мольбы, но каким-то образом в их религию проникли земные образы и понятия. Не знаю, может, это и слишком смело… Варгас еще на Ониксе и сейчас несколько раз повторял, что для всеобщего восстания нужна веская причина, что-то, объединяющее и ведущее за собой людей. Что, если Мунташи сам, своими руками и создал это? Некую синтетическую веру, совмещающую местные и земные учения? Судя по записи, кто-то из его родни, возможно, дед, был шаманом, и он должен разбираться в подобных вещах. Создать религию, объявить себя ее пророком и устроить джихад против землян – звучит не слишком фантастично. Да что там, он мог почерпнуть этот сюжет даже из литературы, если достаточно начитан, а ничто не говорит об обратном.

В общем, праздника я жду с нетерпением, как вы видите, по нескольким причинам. Программу обещают насыщенную: жертвоприношение и соревнования воинов, а также пир и пляски в первый день, а на второй – великие скачки на идалах. На тех немногих идалах, что военная администрация оставила местным. Будет интересно понаблюдать за религиозными обрядами йерс-су и проверить свою теорию, а если даже и нет – просто куплю Эрмин на рынке красивые бусы и угощу ее чашкой вонючего цецигу-тоса, который она наверняка выплеснет мне в физиономию».

Глава 9
Мост Эйнштейна-Розена

Ветер над палатками, юртами, тентами и шатрами не утихал. Ветер развевал белый бунчук, стоявший посреди отведенного для поединков борцов поля и окропленный красной жертвенной кровью ичбана. Ветер трепал желтые флажки и ленты, звенел колокольцами, нес дым от костров, где варилось мясо. В воздухе повисла мелкая пыль, горизонт затянуло песочного цвета дымкой. Гудвил все суетился вокруг Ласки, по-прежнему делавшей вид, что лежит в обмороке. Андрей молча поднял девушку на руки и потащил в их общую с врачом армейскую палатку.

Коб, увязавшийся поначалу за ними, отстал – надо было готовиться к танцу Цаон, которым завершался первый день праздника. Бойцы ушли на площадку для состязаний, торговцы – к своим лоткам, чтобы не разворовали товары, остальные потянулись к котлам с мясом. Гудвил откинул полог, и Варгас уложил Ласку на войлочную циновку. Лингвобиолог наконец-то открыла глаза. Гудвил маялся – ему очень хотелось посмотреть на поединки и на танец, так что Варгас кивнул:

– Давай, иди, я за ней пригляжу.

– Да я…

– Иди, иди, – сказала Ласка, усаживаясь. – Нормально я себя чувствую.

Медик еще немного помялся, но все же вздохнул и вышел, подарив девушке на прощание тоскливый собачий взгляд.

Едва полог за ним закрылся, Ласка нахмурилась и быстро выдохнула:

– Надо поговорить.

Андрей опустился на войлок, положив меч рядом с собой. В палатке было сумрачно – сквозь узкие, затянутые пластиком окна едва просачивался желтый ветреный свет. Глаза Ласки блестели, словно она и правда была мелким лесным хищником.

– Надо так надо. О чем?

– Не бери с собой Томаса.

Варгас заломил бровь.

– Не брать куда?

Ласка оскалилась.

– Ох, не морочь мне голову. Все эти ваши разговоры с Мунташи. Ты хочешь свалить в его ветку реальности, в то, что ты считаешь его веткой реальности. Так вот – не бери Томаса с собой.

– Почему?

– Потому что там он погибнет.

Варгас провел пальцами по черным руническим ножнам.

– Откуда такая уверенность?

– Зачем, по-твоему, я здесь?

Он пожал плечами.

– Затем, что Гудвил тебя сюда притащил?

– По моей просьбе. Он, бедняга, думает, что я пылко в тебя влюблена.

– А на самом деле? Любишь его?

Ласка отпрянула, пряча лицо в сумраке палатки. Потом из сумрака прозвучало:

– Конечно, люблю. Он вытащил меня из дерьма, но дело даже не в этом. Он замечательный человек. Умный. Талантливый. Щедрый. И, главное, добрый. Я никогда не встречала таких добрых людей.

– Тогда зачем ты его мучаешь?

– Затем, что не судьба, – ответил сумрак. – Я одержимая. Пророчица. Лечи меня или не лечи, я вижу будущее. И ни в одном из вариантов этого будущего мы не покупаем с ним домик в Сассексе. Я должна пойти с тобой. А он…

– Что он?

– Во всех вариантах, где Томас с нами, он погибает. Я так не могу. Это не по-человечески.

Варгас улыбнулся, но и эта улыбка затерялась в полутьме.

– Насколько я в курсе, человечность – последнее, что волнует одержимых.

Бледное лицо Ласки с темными провалами глаз снова надвинулось, как лицо призрака.

– А что волнует тебя, Андрэ? Что волнует богов?

– Я не бог.

– Конечно же нет, – ухмыльнулась девушка, но взгляд ее остался ледяным. – Конечно, ты не бог. Это вовсе не ты только что принес себе в жертву пятьдесят тысяч душ.

– Это неправда.

– А что правда? Они сгорели, как мотыльки. Хочешь послушать их крики? Я слышала их последние десять лет, с тех пор, как ты навестил меня в тюрьме. Я слышала их даже в криокапсуле, и это только начало. Я не великий спец в божественном, но, думаю, ты войдешь во вкус. Там принесенный в жертву конь, здесь девственница, и ты сам не заметишь, как забудешь имя матери. Зато с морем Бай Тенгиз не будет проблем.

Она замолчала. Молчал и Варгас, может, потому, что в этих словах была доля правды. Через какое-то время девушка неловко тронула его за рукав.

– Извини. Ты мне здорово помог тогда, на Лиалесе. Ты меня пожалел еще в тот момент, когда это не приходило в голову даже Томасу…

– А теперь ты собралась жалеть меня?

От его взгляда она снова отшатнулась к задней стенке палатки, однако быстро взяла себя в руки.

– Кто мы для тебя, Андрэ? Песчинки? Хотя нет, песчинки живут долго и не лезут в чужие дела. Наверное, мы мокрицы, личинки комара, пытающиеся поучать тебя морали из собственной лужи, пока не сдохнем к рассвету? Каково это – быть богом?

– Я не бог!

– А кто ты? И от чего все-таки бежишь?

Какое-то время он не отвечал, и Ласка уже решила, что не дождется ответа, когда в темноте палатки что-то изменилось. В центре разлилось слабое свечение. В этом свете вращались два маленьких черных шарика, хотя, присмотревшись, вокруг каждого можно было различить аккреционный диск. Шарики были соединены толстой черной нитью, пульсирующей пуповиной.

– Что это? – спросила Ласка.

– А на что это похоже?

– Ну… я бы сказала, на две черные дыры в миниатюре.

Когда она это произнесла, под пологом дохнуло холодом, и, кажется, даже расположенные вдоль стен палатки предметы – термос, аптечка и ящик с инструментами Гудвила, свернутые спальники, рюкзаки – все это потянулось к общему центру вращения, хотя, конечно же, никаких черных дыр на самом деле тут не было.

– Примерно так. Только не просто черные дыры, а запутанные, с соединяющей их червоточиной. Физики называют это мостом Эйнштейна-Розена.

– И что это должно означать?

– То, что две запутанные дыры могут образовать стабильную систему. По сути, это две части единого целого. Создатель и его смерть. Или демиург и его… сын, назовем это так.

Ласка чуть слышнохмыкнула.

– Слышали бы тебя отцы церкви еще пять-шесть веков назад. А ведь это одержимых обвиняли в безбожии и подвергали очистительному аутодафе.

Варгас пожал плечами.

– Это просто модель, чтобы объяснить тебе то, что случилось. Они в таком виде существуют достаточно давно. Время для них относительно, что логично – ничто не может вырваться за горизонт событий черной дыры.

– Горизонт… – тихо повторила Ласка. – Горизонт?

– Да, все верно. Может, Гудвил тебе рассказывал. Одного из них когда-то звали Альриком Сладкоголосым, второй называет себя Иаменом, но имена не важны – в грубом приближении это была одна двуликая сущность. Но потом что-то произошло.

В световом круге появилась ярко сверкающая точка, летящая на сближение со связанными червоточиной дырами.

– Мальчик-звезда… – завороженно проговорила Ласка.

Холодный свет падающей звездочки двумя острыми бликами отразился в ее глазах.

Звезда приблизилась к системе, ослепительно вспыхнула, сбрасывая массу… и вместо двух в воздухе закружились уже три сцепленные дыры, правда, третья поменьше, нестабильная и мерцающая.

– Как думаешь, что произойдет дальше?

– Эти две, – девушка ткнула пальцем в две стабильные сингулярности, – они ее поглотят.

– Да, так и будет.

Ласка подняла взгляд и уставилась в лицо Варгасу.

– Ты – эта звезда?

Он снова пожал плечами.

– В этой модели – да. Я не знаю, почему так случилось. Был ли это их выбор, или козни атланта, или, как ты говоришь, нет ни одного варианта будущего, в котором все могло бы пойти иначе. Но я такого точно не выбирал.

– И ты хочешь вырваться? Оборвать этот… мост? Ты думаешь, что в другой реальности это возможно?

– По крайней мере, стоит попробовать.

Ласка задумчиво теребила нижнюю губу. Три черные дыры вращались, но постепенно третья, помоложе, втягивалась в две другие. Ее материя утекала по двум червоточинам.

– Мунташи сказал тебе, как попасть в его мир? Не считая того шаманизма с рекой?

– А как же твои видения, Ласка? – мягко усмехнулся Варгас. – Разве там этого нет?

– Я вижу не все.

– Он говорил о бешеной скачке на идале и о том, что рядом с ним несся Страж Заката в алом, как кровь, плаще. Больше ничего вразумительного.

Ласка вскинула голову. Кажется, услышанное ей сильно не понравилось.

– Так. Значит, завтрашние состязания? Скачки по степи? Ты собрался участвовать в них?

Варгас коротко кивнул.

– И где ты научился ездить верхом?

– Там же, где научился делать это.

Он щелкнул пальцами, и иллюзия – и световой круг, и черные дыры – исчезла.

– А я не умею, – печально сказала Ласка. – В смысле, не звездочки зажигать, а ездить не умею. Будет прикольно сверзиться с идала и угодить под копыта.

– Оставайся с Гудвилом.

Она медленно покачала головой. Андрей нахмурился.

– Тогда он тоже потащится с нами, и весь этот разговор впустую.

– Наверняка, – улыбнулась она. – Наверняка потащится. Он, между прочим, отлично ездит верхом. Ты знал, что у его семьи поместье рядом с Уинчестером? Там даже есть конюшни с настоящими лошадьми.

– Истинный британский джентльмен, – процедил Варгас. – Завидный жених. А ты что там делала? Знакомилась с будущей родней?

– А я там валялась на реабилитации, когда от меня отказались три клиники подряд, – вздохнула Ласка. – Он, кстати, и твою мать лечил, когда она… В общем, неважно. И ты прав, весь этот разговор выеденного яйца не стоит, я прикидывалась припадочной не для этого.

– А для чего?

Полог палатки шевельнулся, и тут Ласка артистично застонала, обвила шею Варгаса руками и навалилась на него сверху, как будто в припадке внезапной страсти.

Гудвил, стоявший пригнувшись у входа в палатку, только крякнул от изумления.

Варгас быстро выпутался из цеплявшихся за него рук. Ткань полога раскачивалась от резкого движения, и ничего больше.

– Не беги за ним, – насмешливо бросила сзади Ласка. – Надеюсь, после этого он одумается и вернется на Землю и даже будет когда-нибудь счастлив.

Эсбэшник все равно выскочил наружу, но там только плясало в низком ночном небе пламя костров и слышался затихающий гул барабанов.

Глава 10
Мангасы. Из дневника доктора Гудвила. Август 2199 года по времени З.К.

«Это, наверное, последняя моя запись или, по крайней мере, последняя в этом мире. То, что должно свершиться, свершится или нет завтра. Либо мы вернемся на Землю с позором (я даже не представляю, как Варгас будет объяснять историю с рудниками), либо… Либо пан, либо пропал, так, кажется, говорят русские? И вступаю я в этот день с неспокойной душой. Не только из-за Эрмин… Ладно, к чему врать, в основном из-за Эрмин. Она пытается удержать меня. Пытается всеми силами, и эта смешная попытка инсценировать любовную сцену… о боги мои, я в полной мере познал значение фразы “испанский стыд”. Нет, это не выпад в сторону Варгаса, упаси бог, но дать так глупо себя использовать этой маленькой чертовке – это надо суметь. Всю дорогу сюда, все время она убеждала меня, что в него влюблена и перед ним благоговеет. Я ей почти поверил, если бы не вечерняя сцена.

Я выскочил из палатки и накинул как мог на себя “завесу”. Варгас бы раскусил ее за три секунды, не такой я могучий психик, если бы он сознательно искал меня. Но он не искал. Он выбежал за мной (sic! полностью одетый, если мне нужны были еще какие-то доказательства), и это меня даже растрогало. Значит, в его словаре остались такие понятия, как дружба, товарищество и совесть. Андрей повертел головой, окликнул меня, а потом тихо выругался и пошел куда-то в ночную степь, в сторону догорающего на горизонте заката.

Я совсем уже запутал вас, мои будущие или, скорее, воображаемые читатели? Наверное, да. Ладно, начну заново и попробую изложить все по порядку.

Оставив Эрмин в палатке с Варгасом – сердце у меня было не на месте, но мой долг самозваного этнографа звал в бой, – я отправился изучать местные обычаи. Поединки борцов, метателей камней и лучников мне не особо понравились, и Коб, ошивавшийся рядом, по секрету сообщил, что тут не самые лучшие воины. Лучшие будут завтра соревноваться в конной скачке, и лишь те, кто сможет трижды на скаку поразить мишени из лука, пройдут в основные состязания. Затем Коб сбежал готовиться к своей ритуальной пляске, где, я так понимаю, играл одну из центральных ролей. Как ни странно, в танце Цаон собирался принять участие и Мунташи, я видел, как он уходит с Кобом в большой шатер, где танцоров готовили к церемонии. А причина моего удивления заключается в том, что это не обычный танец, а нечто вроде религиозного обряда. В нем принимает участие почти сотня человек, все наряженные в особые одежды и яркие маски. Каждый наряд и маска, каждая фигура танца имеет значение. Это мне успел сказать еще Коб, а потом я отловил его молоденького помощника, шан-гри по имени Отчигин. Тот не участвовал в церемонии, так что весь танец любезно простоял рядом со мной и объяснял все фигуры.

Наконец участники собрались. Четырехугольником выстроились барабанщики и музыканты с бубнами и маленькими наручными колокольцами. Разожгли костры и даже факелы, потому что время близилось к вечеру. И на расчищенную площадку, бывшее поле для поединков борцов-агдаши, выступили танцоры. Первым шел человек в синей маске с белыми волосами и бородой, в одежде воина и с длинным копьем, увенчанным хвостом из белого конского волоса. Отчигин объяснил мне, что это и есть Коб, изображавший верховное божество неба. Далее вышли другие боги, богиня огня Удал в кроваво-красном одеянии и бог земли Дзитэна в одеждах зеленых и синих, и судя по тому, что Ульгеня и Эрлика не было среди них, я понял, что передо мной древний обряд, гораздо древнее, чем предполагаемые нововведения Мунташи. Далее следовали сцены творения мира – Удал и Дзитэна создали землю, но на ней царил Хаос, и именно Великий Тхангри, бог Неба, организовал его и даровал часть земель людям, а часть духам и богам. Он же и сотворил первых людей, крылатых созданий, не знавших греха. В помощь людям он создал духов-шонхоров – те тоже были крылаты и напоминали огромных птиц с разноцветным красочным оперением, сделанным из лент и настоящих перьев. Они приносили душу новорожденным младенцам и вкладывали ее в тело и уносили души умерших в небесные чертоги, а также помогали душам шаманов путешествовать по иным мирам. Тут у меня появились первые смутные мысли, но я был слишком увлечен и старался внимательно следить за танцем, так что отложил их развитие на потом.

Все было отлично до того момента, пока с юга, из страны песков и вулканов, не явилось проклятое племя мангасы. Их изображали танцоры в желтых одеяниях и с двойными масками – на лице и на затылке, так что мангасы как бы смотрели в обе стороны. Лица их были уродливы и ужасны – темные, с красными глазами, огромными клыками и вывернутыми ноздрями. Мангасы решили поработить первых людей. Они отрубили им крылья и погнали в свое подземное царство (мне тут же вспомнились злосчастные шахты Оникса). Отчигин, блестя глазами, описывал мне, как страдали люди от мангасы – те стегали йер-су огромными плетками, заставляли трудиться день и ночь, съедали их тела и, что самое ужасное, души, так что те не могли отлететь в небесные чертоги Тхангри даже в смерти. Я так понял, что в течение долгих лет мангасы брали с народа степей жестокую десятину, угоняя в плен десятую часть юношей и девушек, и не возвращался из них никто.

В конце концов взмолились и боги, и духи, и уцелевшие йер-су, и даже разумные звери в пещерах и норах, и в горном селении на свет явился герой. То был сын Тхангри по имени Джора, хотя поначалу никто не знал, что мальчик, рожденный горбатым, уродливым и хромым, сын великого божества. Когда Джора вышел в круг танцоров, меня пробрала дрожь. Он, конечно, старательно горбился и даже подволакивал ногу, но все равно был почти на две головы выше любого из пляшущих. Даже без психических способностей я сразу узнал в нем капитана Мунташи. Вот, значит, как. Вот кем он воображает себя – сыном верховного бога, героем, посланным, чтобы спасти народ йер-су. У этой маски было серебряное лицо и длинные черные волосы, и Джора даже размахивал декоративным луком. Далее последовала череда подвигов – еще не выйдя из детского возраста, Джора прикончил горное чудовище-людоеда, терроризировавшего его родное селение, ловко уронив на него заранее подготовленную каменную глыбу. Потом принял облик злого духа, чтобы заманить других злых духов и утопить в море. Затем повзрослевший батыр принял участие в поединке за руку прекрасной царевны (как несложно догадаться, ее звали Ылдыз), а вступив с ней в брак, принял свое истинное богоподобное обличье и ногу волочить перестал.

Но самое, с моей точки зрения, примечательное в истории Джоры случилось позже. После женитьбы он объединил разрозненные племена йер-су и заключил договор с птицами-шонхорами, и те вышли на битву с мангасы единым воинством. Разумеется, они победили злых духов и заперли их в подземных пещерах и темницах из камня, и с тех пор не ходят проклятые по земле.

Рассказывая это, Отчигин как-то неловко косился на меня: его шустрые черные глазки бегали, и он переминался с ноги на ногу, как будто сам осознавал очевидную и очень буквальную метафору. Конечно же, мы, земляне, – это новое пришествие мангасы для степного народа.

Пляска постепенно заканчивалась, утихали барабаны и бубны, танцоры утягивались обратно в большой шатер, а я, вознаградив моего переводчика и проводника в мир духов, крепко задумался. С одной стороны, это история про нас, землян. Но с другой – это древняя мистерия, имеющая глубокие корни. Я шел к нашей с Эрмин палатке (как хотите, а я не мог допустить, чтобы она жила одна посреди табора диких степняков, в административное здание она тоже идти наотрез отказалась, а вот с моим обществом, как ни странно, быстро примирилась) и сосредоточенно размышлял. Читая и просматривая материалы о планете Опал, и на Земле, и на борту “Сойки”, я понял, что этот мир населяют как минимум два аборигенных народа. Степняки йер-су – десятки разрозненных, но объединенных образом жизни, мифологией и культурой племен. И какое-то странное, неуловимое племя людей пустынь на юге. Наши исследователи нашли там засыпанные песком скальные города, намного более совершенные, чем все постройки йер-су, и явно принадлежащие другой культуре. Нашли и следы этого народа, пустынников даже засекали наши дроны и камеры, но никто так и не вышел пообщаться ни с одной земной экспедицией. Они настолько старательно уклонялись от контакта, а в пустыне настолько не было ничего ценного, кроме развалин их городов, что все как-то о них забыли.

Но что, если мы имеем дело с остатками древней могущественной империи? Я вспомнил про Шумер, Аккад, Вавилонию и Ассирию, великие царства древней Месопотамии, от которых нам достались лишь клинописные таблички и засыпанные песком развалины. Это дело для космических археологов, которые заседают на Марсе и пока носа дальше не суют из-за недостатка субсидий, а какое грандиозное исследование могло бы получиться! Что, если эта империя воевала с йер-су и порабощала их так же, как сейчас порабощаем мы, например, для строительства своих великих городов или той же работы на рудниках? И в танце Цаон до нас донеслись далекие отголоски этой трагедии? Если предположить, что теория Варгаса верна, что Мунташи действительно явился из другой ветки реальности, где существуют шонхоры, то его сценарий почти идеально ложится на танец. Опять же, если верования тамошних и здешних йер-су схожи, они просто обязаны были объединиться со своими духовными покровителями-шонхорами в борьбе против коварных землян-мангасы. Во мне даже затеплилась недобрая, подловатая мысль – сколько (и чем) Мунташи заплатили шонхоры, чтобы укрепить эту ересь среди местных, а после и поднять восстание?

Погруженный в эти размышления, я отвел полог палатки, весь в нетерпении и желая поделиться мыслями со своими друзьями… и застал Эрмин, оседлавшую Варгаса и страстно его нацеловывавшую. В первую секунду мне захотелось просто убежать, провалиться под землю и желательно вообще исчезнуть, но потом, когда я уже сидел под “завесой” и любовался на то, как Варгас выкрикивает меня, мне явилось откровение…

Что, если мадемуазель Абеляр не так равнодушна ко мне, как желает показать? Что, если она затеяла этот школьный спектакль с единственной целью – отвадить меня навсегда, заставить вернуться на Землю, забыть про сумасшедшую экспедицию в другую вселенную, где, по ее абсолютному убеждению, меня ждет неминуемая гибель? Если так, если это хотя бы на долю процента правда, то, конечно, я никуда не уйду. И даже если нет…»

Глава 11
Офицер и джентльмен

Ветер, дувший над степью со вчерашнего утра, разыгрался не на шутку, мешая лучникам. Первыми выступали те, кто не планировал участвовать в скачках и все же хотел посоревноваться. Они разбились на две команды и стреляли по стене из кожаных плетеных корзин-сагсов, стремясь выбить как можно больше мишеней. Ветер сбивал с пути стрелы, бросал в глаза лучникам пыль, полоскал хвосты местных мелких лисоподобных хищников, унгэ, пришитые к их шапкам.

После победы одной из команд и вручения призов наступил черед конных стрелков. Надо было проскакать по недлинной полосе, огороженной выкрашенными в белый цвет шестами, и всадить стрелу как минимум в одну из трех круглых кожаных мишеней. Это было уже куда сложнее, чем сбивать корзины. Участники срезались один за другим, и часть из них с шутками, а другие понуро присоединялись к группе таких же неудачников.

Варгас стоял рядом с Мунташи. Они о чем-то переговаривались, но ветер сносил в неспокойную степь их слова, а Ласка, стоявшая рядом с Гудвилом, не давала пояснений. Он мог бы и сам попробовать подслушать, используя свои небогатые психические способности, но не хотелось. Он нервничал. Одно дело просто проскакать на коне, другое – поразить стрелой на скаку мишень.

В детстве отец учил его стрелять из длинного английского лука. Их поместье, гордо называемое Гудвил-манор, было все набито раритетами, антиквариатом и старьем. Еще дед, Томас Гудвил-старший, тронулся на том, что их семья имеет графское происхождение, и всю жизнь пытался найти этому доказательства, перемежая рытье в архивах давно запрещенной охотой на лис и скачками по окрестным полям и болотам. Отец, Говард Александр Гудвил, пытался воспитать сына в той же манере. Томас был младшим из детей и подозревал, что папа совсем отчаялся, ведь жена родила ему четырех дочерей, одну за другой. Когда на свет появился Томас, папаша был на седьмом небе от счастья. Правда, сынок больше интересовался наукой, чем верховой ездой и стрельбой из дедовского ружья, но эту придурь, как полагал Говард, легко можно было из него выбить. Выбить придурь в итоге не удалось, но вбить какие-то представления об искусствах, приличных джентльмену, да, потому что для Томаса это оказалось вопросом выживания в стенах родного дома.

И сейчас, тридцать с лишним лет спустя, он был неожиданно благодарен отцу. Конечно, полудикие идалы далеко не английские скаковые, однако справиться с ними наверняка удастся. Короткие здешние луки – другой вопрос.

От размышлений его отвлек голос Ласки:

– Андре все же невероятно наивен. Как ему удалось сохранить такую незамутненность, я не понимаю.

– Ты о чем? – удивленно вскинулся Гудвил.

– Этот Мунташи явно водит его за нос. Непонятно, правда, с какой целью.

– Думаешь, нет никакого другого мира?

О том, что случилось вчера, они не говорили. Гудвил вернулся поздно, и Ласка старательно делала вид, что уже спит. Он нарочито шумно повозился, расстилая спальник и укладываясь, однако девушка так и не снизошла до разговора.

Ласка нахмурилась и покачала головой. Вид у нее был усталый и бледный, будто проворочалась без сна всю ночь.

– Думаю, есть. Но не думаю, что Мунташи его туда отведет, а если и отведет, то не для того, о чем говорит. Не для помощи.

– Почему? Он же действительно хочет помочь своему народу. А Варгас убедительно продемонстрировал, что помочь может… даже слишком может.

Ласка мотнула головой и вдруг сжала пальцы Гудвила так, что тот чуть не вскрикнул.

– Том… пожалуйста… не надо тебе с нами ехать.

Сердце Аколита пропустило удар или два. Нагнувшись, он внимательно всмотрелся в лицо девушки.

– Почему, Эрмин? Тебя… огорчит моя смерть? Ты так искренне веришь в реальность своих видений? Но ты же ни разу не сказала мне, что будет дальше…

– Потому что не будет никакого дальше, – прошипела она.

– Тогда давай вместе останемся?

Она снова коротко мотнула головой и сказала:

– Смотри.

Мунташи оперся на высокую луку седла и ловко вскочил на идала, снежно-белого – где только откопали такого? Ударив коня пятками, он гикнул и поскакал между шестами, на скаку вытаскивая лук-саадак из налуча. Колчан молотил его по спине. Вот он резко потянулся, вытащил стрелу – движения его были едва различимы в поднявшейся тучи пыли – и выстрелил. Толпа загомонила. Он помчался дальше и выстрелил еще дважды. Собравшиеся зеваки разразились радостными воплями.

– Три из трех! – не смог сдержать возбуждения даже Гудвил. – Ох, мой батюшка, упокой Господь его душу, сейчас бы его расцеловал.

Он обернулся к Ласке. Та стояла, зажмурившись и скрестив пальцы, в такой откровенно детской, беззащитной позе, что у медика кольнуло в сердце. О чем она страстно молила? О том, чтобы Варгас, скакавший следующим, промазал? Или, наоборот, победил?

Времени размышлять об этом не было. Для соревнования чужеземцу – которого Мунташи откровенно и льстиво при местных называл «своим старшим братом Эрликом» – подвели черного в белых полосах и подпалинах идала, самого гордого и породистого. На секунду Гудвил усомнился. Идал мотал головой и всем видом показывал, что не в восторге от будущего наездника.

«Давай, – в свою очередь мысленно взмолился Аколит, – давай, лягни его или укуси, и на этом весь этот дешевый водевиль закончится».

Однако Варгас поднял руку, и его скакун мгновенно угомонился. Потянулся к ладони, прижался лбом, словно от века принадлежал только этому хозяину и никому другому.

«Где он так научился?»

Варгас взлетел в седло, даже не воспользовавшись опорой. Посадка у него была странной – не расхлябанной, как у местных, и не строгой, военной, как учил Гудвила отец. Он как будто слился с идалом, и на секунду даже почудилось, что они – конь и всадник – стали единым целым и окружены одинаковым серебристым сиянием. Аколит даже не уловил тот момент, когда Варгас тронулся с места. Зрение как будто постоянно запаздывало, ловя на месте всадника пустоту, черные и белые полосы идала смешались в одно, и по степи мчалась только серая тень. Выстрелов он не видел. Но, наверное, Варгас стрелял, потому что толпа, ахнувшая было поначалу, затихла.

Словно невидимая пуповина потащила его, Гудвил приблизился к сборищу зевак и уставился на мишени-халхачи. В каждой сидело по три стрелы. По три! Как это вообще было возможно?

Медик к этому времени уже пробился в первые ряды, на время забыв даже о Ласке. И тут по его спине пробежал холодок. Люди в толпе опускались на колени. Гордые йер-су, не желавшие гнуть спину перед земными захватчиками, опускались на колени, увидев шутовские выходки эсбэшника. Это было и впечатляюще, и страшно одновременно, и, кажется, он наконец-то начал понимать Эрмин. Перед ними сейчас был не человек. Не бог, нет, пожалуй, еще не бог, но что-то, уже шагнувшее за пределы человеческого. Странно, что он признал это только сейчас, как будто не было сумасшедшей пляски юпитерианского Красного Пятна и безумства вулканов на Ониксе… Или признавал и раньше, но не хотел верить?

Варгас, как будто не замечая благоговения толпы, уже спрыгнул с идала и принял из рук Коба чашу с цецигу-тосом, местным слабо пьянящим напитком из кобыльего молока. Он рассмеялся, выслушав реплику Мунташи. Ему было весело. И кажется, он совсем забыл о своих земных спутниках.

«Самое время убираться», – отчаянно подумал Гудвил и, развернувшись, принялся пробиваться сквозь ряды аборигенов туда, где минуту назад его ожидала Эрмин. Только ее там уже не было.

Девушка стояла у стартовой черты и спорила с двумя рослыми, по здешним меркам, помощниками в меховых кожухах и с плетками-камчами – последние, видимо, чтобы отгонять чрезмерно любопытных. Те явно не желали давать ей идала.

– Эрмин, пойдем! – громко выкрикнул Гудвил, но его окрик потерялся в гуле толпы.

Эрмин подняла руку почти тем же жестом, что до этого Варгас, и рыжая кобылка решительно вырвалась из рук третьего помощника и потрусила к ней.

Ах да, она же лингвобиолог.

Гудвил мысленно проклял себя за то, что оплатил ей это образование – полученное Эрмин, как ему тогда казалось, лишь затем, чтобы больше походить на бывшую любовницу Варгаса. Но, похоже, Гермиона Абеляр решила распорядиться им с умом.

С вышины раздался недовольный крик. Пестрый сокол-шонхор, обитатель высоты, упал с поднебесья и опустился прямо на вытянутую руку Ласки. На ней не было перчатки, и когти, вероятно, больно впились в запястье, но девушка не дрогнула.

Местные, едва успевшие отряхнуть колени от пыли, снова бухнулись на землю. Даже Варгас обернулся и, как показалось Гудвилу, насмешливо сощурился.

«Ну, – пропел издевательский голосок Эрмин у него в голове, – я теперь королева бала. А ты как?»

«Уходи. Просто уходи», – произнес второй, холодный голос.

Оставь богов и помешанных их забавам. Вернись к матери и сестрам, пока это еще возможно, пока они не умерли от старости или не сошли с ума от тоски, как мать Варгаса. Марта была права – ее сына уже нет, он потерялся в том заброшенном индейском колодце еще тогда, когда ему едва исполнилось пять лет. А Эрмин потерялась в хитросплетениях судьбы и собственного безумия, неправда, что можно вылечить одержимых, глупая, идиотская мысль.

Это был голос разума. Следовало его послушаться. Томас всегда полагался на этот голос, во время всех эскапад отца и дурацких выходок деда, когда сама реальность начинала расплываться – разум всегда оставался его последним прибежищем.

«Уходи».

Теперь это прозвучало иначе. Он поднял голову. Эрмин сидела на каурой кобылке, держа на руке связанного «путами» сокола, и смотрела прямо на него. Гудвил уже не мог различить собственных мыслей и ее приказов, поэтому просто пожал плечами и двинулся к линии старта.

Он не помнил, как ему протянули повод и как он оказался в седле. Очнулся, когда привычно пришпорил коня, понял, что шпор на ногах нет, но идал – невзрачный, в серую и грязно-белую полоску – все равно тронулся с места и поскакал, убыстряя аллюр. Гудвил сидел в неудобном, жестком и высоком седле как прикованный, до мишеней оставалось не больше трех десятков метров, и тут он понял, что у него нет ни лука, ни стрел – но внезапно Варгас на своем царском идале оказался рядом, и в руках Аколита появился саадак и три стрелы. Две он тут же неловко выронил, а одну приладил к тетиве и выстрелил не целясь. Стрела запела, рассекая воздух, и, даже уже промчавшись мимо мишени, по реву толпы Гудвил понял, что попал.

Идал постепенно замедлял шаг, мир возвращался в фокус, и вместе с ясностью восприятия вернулись и сомнения. Что теперь? Радоваться? Огорчаться? Впрочем, решить это медик так и не успел, потому что впереди, в группе уже прошедших состязания пеших и всадников, началось какое-то волнение. Он легонько поддал шенкелей, и Невзрачный – так Гудвил решил его называть – послушно затрусил в нужную сторону.

Группу йер-су с примкнувшими к ним Варгасом и Мунташи разрезал строй солдат-землян в черной форме ВКС. Там же находились и оба коменданта, майор Фрэнк Огилви с «Эгира» и полковник Эяль Бен-Шимон с «Кари». Лицо Огилви побагровело от ярости, сухая физиономия Бен-Шимона была невозмутима и холодна, как моря Оникса. Судя по всему, они препирались с Варгасом, который как-то обогнал Гудвила на своем полосатом скакуне и сейчас напирал лошадью на злобно пыхтящего Огилви.

– Кто дал вам право… – хрипел майор.

Но главным в их паре был явно не он.

Все так же холодно и скучливо Бен-Шимон произнес:

– Нам поступило донесение. Заключенный, капитан Мунташи, обвиняемый в организации вооруженного восстания, собирается бежать при вашем пособничестве во время скачек.

– Донесение от кого? – не менее ледяным тоном поинтересовался Варгас.

– А это как раз не имеет значения, – парировал Бен-Шимон.

Гудвил завертел головой. В толпе мелькнул малахай Коба. Неужели старик-шаман? Нет, вряд ли, зачем ему вредить своим, а Мунташи здесь явно принимали за своего… В спину медику, между лопаток, уперся чей-то взгляд. Он резко обернулся. Ласка, подъехавшая на своей рыжей и все еще не отпустившая сокола, торжествующе и зло улыбнулась ему.

– Нас предупредили, что вы попытаетесь нам помешать, полковник Варгас. Однако, боюсь, ваши полномочия закончились, – продолжал военный, пристально глядя на эсбэшника. – Нам бы не хотелось вступать в конфликт с ЦТС, но тут моя юрисдикция. Заключенный не был казнен семнадцать лет назад исключительно потому, что некому было вынести соответствующий приказ. Теперь есть. Вы получили от Мунташи всю необходимую информацию?

Солдаты уже оттеснили толпу и окружили мятежного капитана. Тот, как ни странно, не сопротивлялся и выглядел удивительно спокойным и сосредоточенным. Он смотрел на Варгаса. Кажется, между ними происходил неслышный диалог, но медик не решился вмешаться или попытаться подслушать.

Вместо этого он смотрел на Эрмин. Ее торжествующая ухмылка чуть поблекла и стала еще злее.

– Да, получил, – в конце концов с явной неохотой проговорил Варгас. – Хорошо, полковник, я умываю руки. Делайте то, что должны.

Гудвил не смог сдержать удивленный возглас, и все оглянулись на него.

– У вас есть что-то добавить? – презрительно сощурил по-рысьи желтые глаза Бен-Шимон.

Добавить было нечего. Полковник сделал знак солдатам. Те вырвали у Мунташи лук и колчан, стащили его с коня и погнали к казармам, скрутив руки за спиной. Йер-су расступались. Кто-то склонял голову и прикасался рукой к груди – местный жест глубочайшего уважения, – а кто-то и плевал ему вслед.

Вечером в палатке, при тусклом свете полевого фонаря, Гудвил наконец-то обратился к Ласке:

– Ну а теперь скажи, что ты сделала это ради меня.

В тканевые стены скреблась ночь, скреблась ветром, песком и жесткими стеблями местной травы, пахнущей одновременно тимьяном и полынью.

Ласка сидела на развернутом спальном мешке, поджав под себя ноги и упираясь подбородком в стиснутые кулачки. Чем-то, возможно, упрямством, эта поза напомнила Гудвилу Варгаса.

– Отчасти, – коротко ответила Ласка.

– А от другой части?

– Может, мне просто хотелось исполнить свой гражданский долг? – криво, опять почти по-варгасовски, усмехнулась она.

Какое же влияние оказывает на всех этот проклятый человек, если даже Эрмин, непокорная, дерзкая Эрмин, неосознанно ему подражает?

– При чем тут твой гражданский долг? – устало проговорил Гудвил.

Он тоже сидел на спальнике, неудобно вытянув длинные конечности и опираясь спиной о рюкзак. Интересно, как они вообще собирались скакать очертя голову в другой мир, не взяв с собой ни запаса воды, ни сменной одежды, ни палаток, ни оружия?

– Потому что он предатель, – зло повторила Эрмин. – И якшаться с ним – не желать себе добра. Ты же видел все эти его махинации? «Давайте выпьем чашечку жертвенной крови за здоровье моего старшего брата Эрлика». Тьфу.

Она и правда плюнула на незастеленное дно палатки.

– Он потакал местным в их суевериях, это вполне понятно, если хотел заслужить их доверие… – начал Гудвил.

– Он уже один раз его заслужил. И бездарно просрал, судя по тому, как ликовал кое-кто в толпе. Думаешь, мало йер-су погибло в его дурацкой атаке и еще раньше, в горах? Но дело даже не в этом. Предатель один раз – навсегда предатель. Он изменил присяге, он бросил своих новых друзей йер-су под пули, а теперь он делает то же самое с Варгасом.

– Так ты о нем пеклась?

Гудвил ощутил привычный укол ревности – глупо, но в последнее время это стало дурной привычкой.

Ласка смотрела ему прямо в глаза. В ее собственных, чернильно-черных и широко распахнутых, плясали знакомые бесенята.

– О нем. И о нас. Пока он помнит себя и даже считает тебя кем-то вроде друга. А если забудет… Если действительно станет тем, кем Мунташи и все эти вонючие степняки хотят его видеть, принося свои грязные жертвы? Что тогда? Хочешь ощутить себя червем, невзначай раздавленным пятой бога?

Медик покачал головой и сказал то, во что ему сильно хотелось верить:

– Ты драматизируешь. Можно выпить хоть сто литров бычьей крови, богом от этого не станешь и себя не забудешь. Он человек… запутавшийся и почти сломленный той силой, которая на него свалилась, но все же человек.

– Пока человек.

Секунду помолчав, она упрямо добавила:

– И все равно предателей надо карать. Мунташи получит свое заслуженно.

– Ох, Эрмин, Эрмин, – покачал головой англичанин. – Предателей, может, и надо карать. Но кто тогда ты?

– И я предательница, – сердито блеснула глазами она. – Даже дважды предательница, если считать Адама. Так что, как видишь, экспертизы в этой области мне хватает. И вполне вероятно, я тоже получу по заслугам.

Больше они этой ночью не говорили.

Глава 12
Казнь

Мунташи расстреляли через два дня, на рассвете, просто и буднично. О казни не объявляли, и все же в поле за казармами собралось много народу. Гудвил не понимал, зачем командующему базой понадобилось это представление. Могли бы покончить с ним прямо во дворе, огороженном высоким забором с колючей проволокой, куда не пускали никого из местных. Нет, перебежчика выволокли на степной простор, поставили спиной к забору, напротив выстроили стрелковое отделение. Неподалеку переминался с ноги на ногу и гарнизонный врач, который должен был констатировать смерть преступника.

Занимающийся рассвет только подчеркнул синяки и ссадины на опухшем лице заключенного. Похоже, его несколько раз сильно избили. Низкое солнце пялилось ему прямо в глаза, правый заплывший, а левый нормальный, и левый глаз Мунташи щурился, словно он пытался пробиться взглядом сквозь солнечные лучи и посмотреть, кто же явился на его казнь.

Гудвил знал, что Варгас – сейчас невозмутимо восседавший на своем полосатом скакуне в первых рядах толпы – эти двое суток не сидел без дела. Правда, деятельность его была довольно странной. По мнению Аколита, любой военный адвокат попытался бы построить защиту на невменяемости бывшего капитана. Варгас, напротив, попытался доказать, что Мунташи не лжет. Что заключенный – вовсе не тот Айанчи Мунташи, который прибыл восемнадцать лет назад на Опал в составе 2-й стрелковой роты, а потому не подлежит военному суду Земной Конфедерации. Он заставил Бен-Шимона предоставить ему отпечатки пальцев и генетическую карту Мунташи, а Гудвилу пришлось взять у заключенного пробу крови и слетать на орбиту, к диагносту «Голубой Сойки», для независимой экспертизы. Непонятно, на что надеялся эсбэшник, но отпечатки и полногеномный анализ полностью совпали. Физически, по крайней мере, сегодня казнили именно капитана Айанчи Мунташи, уроженца Внутренней Монголии, бывшего командующего 2-й стрелковой роты. Узнав результат анализа, Варгас, казалось, утратил всякий интерес к капитану и вот только сегодня утром соизволил посетить казнь.

Полковник Бен-Шимон лающим голосом зачитал приговор. В толпе кашляли, чихали, потели и чесались, где-то в задних рядах продавец цецигу-тоса звонко предлагал свой товар, и Гудвил подумал, насколько, в сущности, ненужно и ничтожно все происходящее. Он думал о том, что через двести-триста лет, когда человечество вместе с йер-су, дай-то бог, создаст на этой планете настоящую цивилизацию, там, где они стоят, будут проходить скоростные трассы, ведущие от полей солнечных батарей в пустыне к городам в прохладных предгорьях. О том, что забудут не только о Мунташи, чья кровь вот-вот прольется в пыль, но, скорей всего, и обо всех этих людях, собравшихся поглазеть на его казнь, и о нем, и об Эрмин… Незначительный эпизод истории, недостойный даже того, чтобы остаться в хрониках нового мира. И на мгновение ему стало холодно, словно не капитан-отступник, а он сам стоял сейчас на пороге смерти.

От размышлений его отвлек какой-то звук. Ах да. Приговоренному дали последнее слово. Одновременно он заметил Ласку, пробивающуюся к нему сквозь толпу. Мунташи с усилием выпрямился во весь рост и заговорил на языке йер-су. Его голос резко и четко прозвучал в тихом рассветном воздухе, раскатился над степью, и толпа выдохнула. Странно, но Гудвил понял, что тот говорил, – столько людей мысленно повторили его слова, что их психическое эхо еще долго носилось над степью, как настоящее эхо в амфитеатре.

Ласка оказалась рядом. Мунташи сказал: «Мой старший брат завершит мое дело. Жертвую ему мою кровь и мою жизнь. Славься, могучий Князь Преисподней!»

– Товсь… Целься… Пли! – зло прокричал сержант, командующий стрелками.

Выстрелы защелкали, заглушая слова. Мунташи упал. Взгляд Гудвила метнулся к Варгасу. Тот держал что-то в поднятой руке – кажется, ту самую чашу-аягу, с содроганием понял медик. Будто в ответ на последнюю речь перебежчика Варгас медленно поднес чашу к губам и отпил. Ласка вновь больно сжала ладонь Гудвила, глядя на эсбэшника одновременно с ужасом и с восхищением.

Он все же зашел попрощаться тем вечером, когда первые, нежно-розовые перья заката начали разгораться в небе. Лицом он был уже где-то не здесь и смотрел на своих недавних спутников как будто издалека.

Ласка с Гудвилом тоже собирались – делать на Опале им было больше нечего. Они в молчании паковали рюкзаки, Гудвил заботливо укладывал инструменты, сворачивали совершенно ненужные больше спальники, все что угодно, лишь бы не обсуждать то, что произошло утром.

Варгас, нагнувшись, приподнял полог и вошел. У него на плече тоже висел небольшой рюкзак, на поясе – привычный меч, больше никакого оружия, да оно ему было и не нужно.

Гудвил выпрямился.

– Ты все же поскачешь?

Великие конные состязания перенесли из-за казни, но сегодня Коб объявил, что скачки благословлены богами земли и небес – в том числе чтобы почтить память икбичи Мунташи. Икбичи. Пророк или предтеча – так это можно было перевести. Если бы Гудвилу не было настолько тошно, он бы непременно задумался о значении этого титула, но думать вообще не хотелось.

Варгас пожал плечами, от чего рюкзак сполз, и эсбэшник перехватил его уже в полете.

– У меня есть выбор?

– Выбор всегда есть.

– В самом деле?

Под его взглядом медику стало совсем неуютно, впрочем, не впервые.

– Ты ничем ему не обязан, – тихо проговорил британец, глядя в пол. – Он мог кричать что угодно, мог хоть глотку себе перерезать и заявить, что это жертва в твою честь, а ты не обязан вестись. Говорю тебе как друг. Если, конечно, ты считаешь меня другом.

Варгас ничего не ответил ему, а вместо этого вдруг сказал:

– Гермиона, пойдем.

И та потянулась за своим рюкзаком и за кобурой с пистолетом – им она обзавелась позавчера. Говорила, что выменяла на ярмарке на свои кольца, хотя последнее было сомнительно. Скорей, отвела торговцу глаза и украла. Гудвилу пистолет, маленький гибридный «Глок», сразу не понравился, но возражать он не стал. Все они были тем вечером не в духе и сильно на нервах.

Медик вздрогнул и быстро вытянул длинную руку, преграждая девушке путь.

– Ты не можешь взять ее с собой.

– Это как раз ее выбор, – тихо ответил эсбэшник.

– Томас, – сказала Ласка.

Она давно его так не называла.

– Томас, ты знал с самого начала. Я пойду с ним. Ты вернешься на Землю. Это не обсуждается.

Гудвил яростно пнул ящик с инструментами и заорал:

– Еще как обсуждается! Зачем она тебе? Все равно все пошло через задницу, Мунташи с нами нет, некому провести тебя в другой мир, если он вообще существует! Вы просто будете бессмысленно носиться по степи…

Он умолк под холодным взглядом Варгаса.

– Если мы будем просто носиться по степи, – без выражения произнес эсбэшник, – то чего ты вообще дергаешься, Аколит? Поскачем и вернемся.

– Ты не знаешь, что задумала эта орда. Что они сделают с тобой и с Эрмин…

Варгас тихо рассмеялся. Гудвил почувствовал, как глупо и стремительно краснеет. Конечно, с Варгасом никто ничего не сделает, а пока Эрмин под его защитой – и с ней тоже.

– Я еду с вами, – рявкнул он.

– Нет, не едешь! – взвизгнула Ласка, ощерившись, как ее лесная тезка.

– Я буду ждать снаружи, у старта скачек, – врезался в перепалку Андрей. – Но недолго. Когда солнце коснется этого их хвостатого шеста, мы начинаем.

И вышел, снова закинув рюкзак на плечо и придерживая оттопырившийся на боку меч.

Едва полог за ним опустился, как Ласка выдрала пистолет из кобуры и прицелилась в Гудвила.

– Клянусь богом, Томас, я ногу тебе прострелю, если ты не останешься здесь.

– Ты не сняла его с предохранителя.

Взгляд девушки на мгновение метнулся к оружию, и этого мгновения Гудвилу вполне хватило, чтобы выхватить ствол у нее из рук.

– Ты не умеешь стрелять, – терпеливо сказал он, – не умеешь выживать в глухомани и даже на лошади ездишь хреново. Животное слушается тебя, только пока ты держишь «путы», а это быстро выматывает. Поедешь со мной.

– Нет.

– Почему? Потому что я якобы умру?

– Ты не якобы умрешь, – оскалившись, проговорила она. – Но дело даже не в этом. Почему, по-твоему, я вообще поперлась сюда?

Гудвил развел руками. За все эти месяцы – фактически годы, если считать перелет, – медик так и не понял, зачем Гермионе Абеляр понадобилось лететь с ними на Оникс и на Опал.

– Эти твои пророчества, – нерешительно произнес он. – Ты постоянно твердила мне, что должна быть с Варгасом, но так и не сказала зачем…

Тут он уставился на пистолет в собственной руке. Зачем ей пистолет? Для защиты, но от кого – от степняков, от военных? Или не для защиты? И почему она никогда не говорит, что будет после того, как они пересекут границу между мирами, если граница, конечно же, существует?

– Томас, ты же умный, – хмыкнула Ласка. – Додумайся сам.

Она подхватила рюкзак и, обойдя Гудвила, точно столб, тоже выбралась из палатки. Медик сунул пистолет за пояс, подобрал свое снаряжение, попытался вспомнить, взял ли канистру с водой, не вспомнил и в каком-то нелепом ступоре двинулся следом.

Глава 13
Закат

(Здесь и далее: дневник доктора Гудвила, отложенная мыслезапись, время и место не определены)

«Когда я добрался до недавнего ринга, а ныне старта больших скачек, Эрмин и Варгас были уже в седлах. Он на своем полосатом красавце, она на каурой кобылке, которую так и назвала Рыжей. Мне подвели Невзрачного и даже помогли приторочить к седлу рюкзак. Коб так же молчаливо протянул мне бурдюк с водой и какую-то незамысловатую провизию, и я упаковал все в седельные сумки. Они все знали, что это прощание. Маленькие гноящиеся глазки Коба помаргивали, его юный помощник даже шмыгал носом.

– Благодарим тебя, чужеземец, – сказал мне старик-шаман, до этого не выражавший особой симпатии. – Ты помог многим из народа йер-су. Пусть боги будут к тебе благосклонны.

И стоявшие рядом закивали головами, и это было приятно – я бы помогал лечить раненых и так, и без всякой признательности, но с признательностью куда теплей на душе.

Впереди уже кричали табунщики, или кто они там, и махали желтыми флажками, выстраивая конников в неровный ряд. Нас было много, человек тридцать. Варгас и Эрмин впереди, и я тронул Невзрачного с места, пытаясь пробиться к ним, но тут прозвучал низкий рев рога, кто-то пронзительно взвизгнул, засвистело, заулюлюкало, и вся орда сорвалась с места.

В первые минуты все неслись толпой, а йер-су еще и стегали соседей и их коней камчами. Пару раз чуть не досталось и мне. Я бы с удовольствием отстал, но Эрмин была там, с Варгасом, и я только бил пятками коня, как мои дикие соперники. Над нами поднялось огромное облако желтой пыли, на какое-то время закрывшее солнце. В нем стучали копыта, орали всадники, ржали и падали кони, происходило какое-то месиво – и, когда слегка расчистилось, нас осталось не больше дюжины. Невзрачный оказался на удивление дельным идалом. Поначалу он пытался филонить, но потом понял, что отступать некуда, и теперь стлался над степью, как серая тень. У самого горизонта тянулась синяя зубчатая полоса – горы, а над ними в багрянце и пламени рушилось вниз огромное, странно огромное солнце. Странно потому, что Процион отсюда смотритсяобычно как шляпка большого серебряного гвоздя, намного меньше нашего Солнца, видимого с Марса. Сейчас он затопил полнеба, и туда, в закат, рвались всадники. Варгас на своем полосатом мчался первым. Он оторвался на несколько лошадиных корпусов, за ним было не угнаться, – и мне казалось, что тень, несущаяся за ним, лежит у него на плечах, как черный плащ.

Эрмин я быстро нагнал. Она недовольно обернулась на меня, сверкнула глазами, поддала пятками и прижалась к кирпичного цвета гриве. В небе раздался крик. Это сокол-шонхор летел над ней, серый крест в пылающих небесах. Йер-су отставали, один за другим, словно по молчаливому соглашению – а может, действительно между ними и Варгасом было какое-то соглашение. Не прошло и нескольких минут, как вокруг нас осталась лишь безжизненная, молчаливая степь, а впереди, над горами, огромная рана заката.

Внезапно Варгас развернул своего идала и помчался налево, вдоль цепочки гор. Я не мог понять, в чем дело, и начал вглядываться. Сначала мне показалось, что над землей поднялась мерцающая фата-моргана, как иногда бывает в пустынях, – участок жаркого, дрожащего воздуха, отражающий то, что находится перед ним или далеко за ним. Будто гигантская рука опустила между Варгасом и горами кривое зеркало, и в зеркале пылала фигура одинокого всадника, и тень плащом неслась у него за плечами, только не черная, как у Андрея, а алая, пропитанная кровью солнца. Конник был далеко и выглядел намного больше любого человека: исполинская фигура, сравнимая с вершинами на горизонте. Приглядевшись, я понял, что он несется по горной цепи, словно жокей по холмистому полю. Более того, он явно двигался нам наперерез, неуклонно сближаясь с Варгасом. Я наконец-то сообразил, отчего тот повернул, – неудивительно, если на вас надвигается конный гигант с плащом, закрывающим полнеба. На полусогнутой руке всадника лежало копье.

Эрмин рядом со мной взвизгнула и пришпорила свою кобылку, явно пытаясь поравняться с Варгасом. Сокол над ней вновь пронзительно закричал.

– Стой! – заорал я – и вслух, и мысленно.

Эрмин налетела на меня, ее кобыла почти грудь в грудь столкнулась с Невзрачным. Яростно блеснули в закатном свете глаза лошади и всадницы, опять поднялась пыль. Пахнуло конским и человеческим потом. Лицо Эрмин было перекошено.

– Томас, отдай пистолет!

Я чуть не расхохотался и натянул повод.

– Собираешься стрелять в этого великана? Опомнись, он размером с дом.

– Отдай!

Я все еще не был уверен, что это не какая-то шутка местной перспективы или игра текущего над степью разогретого воздуха. Однако всадник приближался. Теперь он казался меньше ростом, но все же был огромен, раза в три выше Варгаса, и конь его, снежно-белый скакун с красной гривой, был намного больше полосатого. От головы и плеч всадника, от его плаща исходило багрово-алое сияние. Варгас явно пытался обойти его по дуге и приблизиться к горам, но не тут-то было – всадник его обгонял.

– Кажется, нашему приятелю понадобится помощь, – выдохнул я.

Я сам не был уверен, что на мистического конника подействуют пули или лазерный разряд, но судя по тому, как он приподнял и наставил копье, Андрея не ждало ничего хорошего. Я развернул Невзрачного, намереваясь скакать к Варгасу, и тут случилось несколько вещей одновременно – Эрмин перехватила мой повод и так дернула, что я чуть не вылетел из седла, Варгас выхватил из ножен черный меч, а над степью и горами прогремел голос. Он звучал и в воздухе, и у меня в голове, он гудел и давил на перепонки, как удар колокола – нет, как будто я забрался внутрь медного колокола, а кто-то снаружи лупил по нему железкой. Я вскрикнул, выпустил повод и зажал уши, будучи твердо уверенным, что сейчас из них брызнет кровь.

Голос говорил на чужом языке, и все же я понимал его так ясно, будто он выражался на чистейшем уэссекском диалекте, на той форме староанглийского, которую пытались вдолбить в меня и отец, и дед.

“Чигиру, ступай прочь, я не дам тебе пересечь черту. Тебе не обрушить стены между мирами и не впустить зло в мои владения”.

Я тряхнул головой, пытаясь вытрясти из ушей этот грохот. Мир после слов гиганта как будто онемел и застыл, или, может, меня контузило, и я временно потерял слух. В звенящей тишине и как будто со стороны я увидел, как Эрмин отпрянула от меня, все так же скалясь, но теперь сжимая в руке пистолет, который вытащила у меня из-за пояса. Я, кажется, заорал, но не услышал собственного крика. Она вогнала пятки в бока бедной Рыжей и стрелой понеслась вперед, туда, где Варгас замедлил ход своего идала. Конник, обогнавший его, разворачивался. Вся степь, плоская как стол, лежала сейчас перед ними полем для поединка. Всадник все так же сиял, плащ за его плечами горел ярче заката – или это и был закат, сдернутый с неба? Гигант опустил копье, и наконечник его смотрел теперь прямо на Варгаса.

Мысли в моей голове, помнится, неслись очень быстро. Я успел подумать, что если попытаюсь догнать их, то загоню Невзрачного, и что безумием было лезть сюда без проводника, и что Варгаса опять приняли за кого-то другого (что значит “чигиру”?), и что, конечно, меч не поможет ему в схватке против великана, и Андрей неизбежно погибнет, потому что противник его не был человеком.

Потом я увидел Эрмин, летящую к нему через степь, и летящего над ней сокола. И подумал, что она рискует собой, чтобы помочь Варгасу, и мне стало стыдно и страшно. Я пришпорил Невзрачного и помчался следом, когда моя Эрмин, моя Ласка, холодно и твердо сказала у меня в сознании: “Уходи. Его надо остановить”.

И тут меня осенило. Вот зачем ей понадобился пистолет. Вот почему она никогда не рассказывала, что будет дальше, когда мы пересечем черту.

Она пришла сюда не затем, чтобы помочь Варгасу.

Она пришла, чтобы попытаться его остановить. И если не сможет, убить.

Почему?

“Почему? – мысленно проорал я, и, кажется, еще что-то, вроде: – Не делай этого”.

Варгас не отвернул и не остановился. Он пришпорил своего полосатого скакуна и помчался навстречу закатному воину, держа меч на отлете, хотя что может катана против огромного, горящего пламенем солнца копья?

Сокол упал с небес и впился когтями в морду полосатого. Идал дико заржал и взбрыкнул, мотая головой, и тут раздался выстрел. Полосатый вскрикнул почти по-человечески, его ноги подломились, и он медленно – почти как в слоу-мо в каком-нибудь древнем виде, настолько нереальным это казалось, – завалился на бок, увлекая с собой всадника. По его выгнутой шее растекалось красное пятно.

“Вот и все”, – безжизненно произнесла Эрмин у меня в голове.

Вот и все. Гигант в алых доспехах и плаще не замедлился, он мчался вперед, наставив на упавшего идала и Варгаса копье. Я был уже близко, очень близко, между Варгасом и Эрмин, – не подозревал, что Невзрачный явит такую прыть.

“Давай убираться отсюда, Томас. Давай же!” – голос Эрмин был нетерпелив и зол, впрочем, она говорила со мной так почти всегда.

Я знал, что она сильнее, что она может остановить и меня, и Невзрачного “путами”, и как мог накинул “завесу”. А потом, когда всадник уже занес руку, чтобы метнуть копье, заставил своего верного идала перемахнуть через лежащего на земле и никак не могущего вытащить из-под коня ногу Варгаса, развернулся и встал между этими двумя, между человеком и Стражем Заката. Что-то со страшной силой ударило меня в бок. Я опустил взгляд, увидел торчащее из-под ребер древко копья и, уже падая с Невзрачного, успел подумать, что Эрмин все предвидела верно. Какая же она все-таки молодец, моя девочка! И с этой мыслью я соскользнул во тьму».

Интерлюдия
Несуществующее. Закат

Сокол, летящий над степью, расцвеченной лиловыми, багровыми и алыми полосами заката, мог бы увидеть, как падает с идала пронзенный копьем рыжебородый человек. Как второй, придавленный тушей коня, с усилием выбирается на свободу и как вскидывает тусклый черный меч навстречу летящему на него гигантском коннику. Как, будто забыв об ушибленной ноге, отпрыгивает в сторону, когда всадник проносится мимо, и одним ударом распарывает брюхо его скакуна. Но кровь не льется в пыль, не падает на сухую траву. Вместо этого узкая черная рана на белой шкуре начинает расширяться. Всадник пролетает по инерции еще два десятка метров, а рана – дыра с неровными пульсирующими краями – все растет, будто втягивая в себя пространство и воздух, плоть и свет. Конный кричит. Его крик разрывает небо над степью, разрывает сосуды в ушах и в носу девушки, которая как раз соскочила со своей рыжей кобылки и бежит к упавшему, пробитому копьем человеку. Она теперь совсем рядом с тем, что еще несколько секунд назад было всадником, а сейчас похоже на разверстый зев невероятной гравитационной аномалии, засасывающей в себя остатки прежнего Стража и все вокруг.

– Отойди! – кричит тот, кто нанес удар черным мечом.

Он делает несколько шагов к девушке. Девушка вскидывает руку. Из носа ее текут красные капли, собираются в струйку, сбегают по подбородку. Смоляные курчавые волосы встали дыбом над головой, по ним пробегают электрические искорки. Она по-прежнему сжимает в руке пистолет.

– Нет, – полурычит-полувсхлипывает она. – Ты не должен был пройти! Ты погубишь всех!

– Отойди от дыры! – орет мечник.

– Нет, Горизонт, – говорит она. – После ничего нет. Ничего.

Девушка поднимает пистолет и стреляет несколько раз подряд. Того, кого она назвала Горизонтом, выстрелы не убивают, но откидывают назад и задерживают – на долю секунды, которая нужна была ему, чтобы подскочить и протянуть девушке руку. Но теперь он не успевает, и черноволосая исчезает в гравитационном колодце. Дыра заглатывает последние сантиметры материи и тоже схлопывается.

Мечник остается один. Совсем один, потому что нет над степью никакого сокола.

Глава 14
Ржавые земли

…Костерок горел неверным синеватым огнем. Он никого не грел, потому что не было холодно, и ничего не освещал, потому что было светло. Кирпичного цвета небо над красновато-желтой пустошью источало свет, но не закатный, а, скорее, свет отдаленного пожара.

Гудвил открыл глаза и обнаружил, что лежит на расстеленном спальнике. Спальник был расстелен поверх конской попоны, остро пахло лошадиным потом. Над головой равномерно сияло пожарное зарево. Рука его автоматически ощупала бок. Копья не было. Была медленно пульсирующая нашлепка биопласта. Медик нахмурился. Недостаточно было вытащить древко и налепить биопласт из его аптечки, чтобы залечить такую рану. Недостаточно даже инъекции самых мощных антибиотиков. Наверняка внутренние повреждения были смертельными. Он должен был умереть.

Он повернул голову. Варгас сидел у костра на снятом с идала седле и жарил мясо, нанизанное прямо на острие его катаны. Гудвил заморгал. Открыл рот. Обнаружил, что в горле сухо, как в Синайской пустыне, и хрипло прокаркал:

– Андрей… Где Эрмин?

Он хотел и одновременно боялся услышать ответ на свой вопрос, потому что Варгас был не из тех, кто прощает предательство.

Сидевший у костра обернулся. Его глаза пылали тем же закатным заревом, что и небо над пустошью, не различить, где белок, где радужка. Правое предплечье и нога были замотаны эластичными бинтами, тоже из аптечки. Что поразительней всего, исчезли татуировки. Оказывается, медик уже настолько привык к надписям, вытатуированным на руках и на лице Варгаса, что просто не замечал их, а теперь, когда они пропали, лицо это стало странно юным и голым, как будто эсбэшник внезапно побрился.

– Где Эрмин? – уже уверенней повторил Гудвил.

Он приподнялся на локтях, ожидая, что тело пронзит резкая боль. Однако боли не было. Совсем. Только какое-то онемение, словно Варгас накачал его дикой дозой обезболивающего (но обезболивающего точно не оставалось, все извели еще на Ониксе) или словно половина сенсорных нейронов решила уйти в долговременный отпуск.

– Я бы скорее задал вопрос, где мы, – ответил Андрей.

Потом критически осмотрел кусок мяса, поморщился и впился в него зубами.

– Жесткое, – посетовал он. – Хотите? Хотя не уверен, что вам сейчас полезно есть.

– Что за пикник вы тут устроили? Что произошло? Где всадник? Кто вытащил копье? Где Гермиона? – зло выпалил Гудвил, не переводя дыхания.

Варгас по-прежнему смотрел на него без выражения этими нечеловеческими глазами цвета заката.

– Пикник, – в конце концов отозвался он, – из моего идала, который сдох, хотя и не должен был. Впрочем, тогда еще мы были не здесь. У нас остался только ваш серый, вон пасется…

Он махнул рукой с мечом вправо, где и правда бродил, обкусывая сухую траву, Невзрачный. При этом идала вовсе не пугала туша полосатого, валявшаяся неподалеку и неаккуратно разделанная, хотя кони должны чувствовать такие вещи.

– Верное животное, – с одобрением продолжил Варгас, расправляясь со следующим куском. – Мог бы ускакать, пока я разбирался со Стражем, но остался рядом с вами. Чем-то вы ему приглянулись.

Гудвил завертел головой. Все так же синела на горизонте цепочка далеких гор, и небо было… почти таким же и все же неуловимо другим. Здесь росли редкие, скрюченные деревца. На мертвых ветвях не было видно листвы. Трава, рядом с костром притоптанная, дальше поднималась высоко, ее желтые и серебристые метелки колыхались под ветром. Правда, медик так и не смог определить, откуда дует ветер – он дул, кажется, сразу со всех направлений, с вершин лиловых, окружавших равнину гор. Гудвил нахмурился. Он точно помнил, что горы были на закате, а на востоке от них должен был оставаться Тавнан-Гууд с мелкой мутной рекой, с длинными бараками базы «Кари», с импровизированным лагерем беженцев и космодромом. Но ничего похожего не было видно, хотя вряд ли за полчаса или чуть больше бешеной скачки они могли уехать настолько далеко.

– Где мы? – спросил он.

Варгас громко хмыкнул.

– Хороший вопрос.

– Где Эрмин?

– А вот этот похуже. Я не знаю.

– Она ускакала назад?

Закат в глазах Варгаса резко блеснул, словно отразившись в озерной воде или как будто по низкому небу прошла комета.

– Я хотел ее спасти. Но не смог.

Гудвил замолчал. Онемевшее тело ничего не подсказывало. Наверное, сердце должно было забиться чаще, в кровь выброситься адреналин, он должен был бы захлебнуться воздухом… но не почувствовал ничего.

– Почему рана не болит? – хрипло произнес он.

– Потому что формально вы мертвы, Томас, – мягко ответил Андрей. – Ваша рана смертельна. Но на «изнанке» умереть нельзя, если, конечно, я вам этого не позволю. На моей «изнанке», а мы именно тут и оказались после того, как Страж отправился в преисподнюю, прихватив с собой, к сожалению, мисс Абеляр.

Варгас что-то явно недоговаривал, но медику было уже все равно. Он вновь опустился на спальник и уставился вверх, в ржаво-рыжую, продуваемую ветром бездну.

– Я вытащил древко и налепил, что нашел, из вашей аптечки, – продолжил эсбэшник.

Невзрачный, прервав свой ужин, подошел к Гудвилу, негромко стуча копытами. Фыркнул. Тяжелая теплая голова наклонилась, конские губы мягко ткнулись ему в плечо.

– Не идал, а собака, – с одобрением произнес Варгас. – Но, возвращаясь к теме, мы тут, похоже, застряли надолго. Видите ли, Томас, если мы выйдем с «изнанки», вы умрете. Это, может, меня бы и не остановило, но я понятия не имею, где тут выход.

– Спросите у своего черного двойника, – равнодушно ответил Гудвил.

Он поднял руку и попытался оттолкнуть Невзрачного, но не тут-то было, идал упрямо топтался рядом и шумно дышал ему в ухо.

– У этого… Иамена.

– Сильно не уверен, что он тут есть, – ответил Варгас, и голос его, как ни странно, показался медику веселым. – «Изнанка»-то, конечно, моя, но вселенная эта уже не наша. Мы на другой стороне. А теперь расскажите, пожалуйста, почему мисс Абеляр так упорно не желала меня сюда пускать?

Гудвил устало прикрыл глаза. Почему, почему… почему умерла она, такая молодая, такая яркая, живая, а он остался, завис между жизнью и смертью в компании эсбэшника-полубога, которому, похоже, суждено уничтожить их мир? По крайней мере, Эрмин была в этом уверена. Ради меньшего она бы на такое не пошла… на предательство… наверное, не пошла бы. Или она просто мстила за своего Адама, которого продолжала любить все эти годы? Теперь уже не узнать.

– Я посплю, – вслух произнес он. – Что-то я неважно себя чувствую. Как придумаете способ отсюда выбраться, разбудите.

И действительно очень быстро уснул. Невзрачный остался стоять рядом, охраняя его сон…

…«Должно быть, мы провели на “изнанке”, как называл это место или эту местность Варгас, несколько дней, хотя для меня они слились в одни бесконечно длинные и безотрадные сутки. Коммы здесь не работали, как и любая вообще электроника, в чем я убедился, попытавшись измерить себе давление и частоту пульса. Солнца в оранжево-красном небе тоже не наблюдалось. Вечный закат, переходящий в сумерки. Плоская как стол равнина. Синяя оторочка гор. Вот и все цвета и оттенки. Ни птичьего крика, ни тени облаков, лишь ветер, дующий постоянно и мощно, клонящий верхушки травы. Через какое-то время я начал мысленно сочинять этот дневник, потому что ничем другим было не заняться.

После пиршества на костях полосатого Варгас растолкал меня и заставил взгромоздиться на Невзрачного. Тот вел себя как настоящая цирковая лошадь, даже подогнул ноги, помогая мне, словно я усаживался не на коня, а на верблюда. Будь моя воля, я бы никуда не двинулся с места. У меня совершенно пропало желание шевелиться и жить. Варгас, напротив, был весел и резв, как дитя. Он вел себя словно сорвавшийся с поводка щенок, то убегал вперед, то возвращался и тормошил меня, как будто ему стукнуло не тридцать семь (а если считать по фактическим годам, то и за шестьдесят), а все пятнадцать. Впрочем, для его веселья были и объективные причины. Кроме татуировок, он избавился от постоянно воспаленной заплатки на груди, которая придавала ему сходство с Железным Дровосеком из сказок Баума. Теперь там был самый обычный шрам, а под шрамом, хотите верьте, хотите нет, билось человеческое сердце – по крайней мере, насколько я мог определить без диагноста, пульсикометра, стетоскопа и вообще хоть каких-либо инструментов. Этим Варгас сейчас выгодно отличался от меня.

Мы двигались к горам. Андрей не знал, где точно находится выход отсюда, но помнил, что надо пройти ущелье с отвесными стенами. Почему-то мне показалось, что это как-то связано с тем местом, где он провел десять лет и откуда его вытащил Энди. Я еще раз задал вопрос и получил довольно странный ответ. Я спросил: “Андрей, может, все-таки расскажете, чем занимались, пока были в коме?” Его лицо исказила довольно неприятная усмешка, вразрез с прекрасным настроением последних дней, и он ответил: “Вы бы лучше спросили не чем я занимался, а чем я при этом был”. Бо́льших подробностей мне добиться не удалось.

Мы шли на юг, или, по крайней мере, так утверждал он. Поскольку тут не было солнца, не было и теней и никакой возможности определить время дня или направление. Мне не хотелось ни есть, ни пить, я вис на шее идала, и только безграничное терпение и деликатность Невзрачного не давали мне упасть под копыта. На стоянках – Невзрачному ведь тоже надо было отдыхать – Варгас вливал в меня немного воды. Он предлагал мне сушеную конину, которой так щедро снабдил меня при прощании Коб, но мясо не лезло в глотку. К тому же зачем еда мертвецу? А что я мертв, не было сомнений. В первый же день я попытался нащупать у себя пульс и ничего не нашел. Сейчас, когда все кончилось, я склоняюсь к мысли, что путешествовали мы не в реальном мире, а в какой-то версии видения или сна, вроде того, что “скрипач в зеленом” наслал на Варгаса в его коме. Или мы действительно оказались в Царстве Мертвых? Но почему тогда никаких мертвых, кроме меня, вокруг не было? Почему это ничем не напоминало психозапись Мунташи – ни реки, ни озера с протянутым над ним конским волосом, ни грязи, ни водяных чудищ. Ни моря Бай Тенгиз. Вообще никакой влаги, кроме тухлой воды из моего бурдюка. Это меня, впрочем, не смущало, страна мертвых так страна мертвых. К концу нашего путешествия я был уже настолько неадекватен, что искренне надеялся встретить тут душу Эрмин или хотя бы ее тень. Кажется, я воображал себя кем-то вроде великого музыканта Орфея, который отправился за духом возлюбленной в царство мрачного Аида. Это было вдвойне глупо, потому что мрачный Аид терпеливо вышагивал рядом, помогал мне не грохнуться на землю, когда сознание начинало плыть, ухаживал за мной на привалах и был совсем не мрачен.

Тем вечером – я говорю о вечере условно, это было просто время стоянки, – мы опять сидели у синеватого костерка. Таким пламенем горели местные безлистые деревья, деревья, которые, кажется, никогда и не были живыми. Я бы мог поклясться, что они сделаны из горючего камня. Они даже не потрескивали в огне, а сгорали спокойно и ровно. Сидел в общем-то только Варгас, а я лежал. Варгас на сей раз не жарил мясо. Он варил похлебку в походном котелке. Он задался целью все-таки меня накормить и вот варил эту дурацкую похлебку из сушеного мяса и крупы, которые нашлись в узелке, выданном мне на дорогу Кобом. Я так и не понял, почему Андрей заботился обо мне. Проще всего было меня бросить, оседлать Невзрачного и за день домчаться до гор. Я все равно был покойником. Тогда мне это даже казалось ироничным. Ему следовало оставить меня здесь, на ржавой равнине, ведь должен же быть хоть один покойник в мертвом царстве? Но Варгас, как пес зубами, вцепился в свою вновь обретенную человечность и твердо вознамерился вернуть мне долг. Позже мне приходило в голову, что он не из благодарности так старался. Я и спас-то его почти случайно, это не было взвешенным, рациональным решением, я действовал чисто инстинктивно. Да и черт вообще знает, спас ли, может, копье Стража Заката не причинило бы ему ни малейшего вреда. Нет, скорей, ему изо всех сил хотелось думать, что того Варгаса, холодного полубога, способного одним движением обречь на гибель пятьдесят тысяч человек, он оставил в нашей старой вселенной, а этот Варгас – рубаха-парень, милейшая душа… обычный, старый как мир самообман. Хотя я все равно ему благодарен.

Так вот, я валялся на спальнике, положив голову на седло, рядом пасся и пофыркивал Невзрачный, ухитрявшийся в невероятных количествах поглощать местную несъедобную траву, после него оставались целые проплешины. И мы с Варгасом разговорились. Не помню, с чего начался разговор, мне запомнилось только его завершение.

– Если вы были Эрликом, Андрей, то где же усы? – хихикая, спросил я.

Сознание у меня изрядно плыло, и смешили меня в тот момент очень странные вещи.

– Какие усы? – спросил Варгас, отворачиваясь от костра.

Глаза его так и остались этого странного закатного цвета, но это было теперь единственной его странностью.

– Как же? У Эрлика, судя по описанию, длинные курчавые волосы, пышная борода и черные усы, которые он закладывает за уши. И вокруг него свита из драконов…

– Глотателей, – улыбнулся Андрей, помешивая палкой свое варево.

Я видел где-то, что русские так варят уху – опускают в рыбный суп горящую палку для аромата дымка.

– Неважно. Вы так и не показали нам лицо всадника в мыслезаписи Мунташи. Это было ваше лицо или того, усатого и бородатого?

– А это так важно?

– Наверное, важно, если вы это захотели скрыть.

– А если ваше?

Он все-таки ухитрился поставить меня в тупик, и я заморгал. Варгас тихо рассмеялся. Он был очень весел в те дни, как я уже упоминал. Его вопрос навел меня на кое-какие мысли, и я решился спросить:

– Почему вы похожи?

– Мы – это кто? – сощурился он, поднимая голову от дымящего костра и котелка.

– Вы и Иамен. Вы и Эрлик.

– С чего вы взяли, что мы похожи?

– Линда говорила, что вы с тем черным человеком в пустыне были похожи, только он на вид старше. С Эрликом вас постоянно путают…

Он пожал плечами.

– Не увиливайте, – уже настойчивей проговорил я. – Я понимаю, что в нашем мире довольно мало околобожественных сущностей, но рост, черты лица – откуда сходство?

Андрей уставился на палку в своих руках, словно это была яблоневая ветвь в цвету или невесть какой магический артефакт.

– Один мой неприятный знакомый, обладатель трех пар ангельских крыльев, – в конце концов проговорил он, – был большим поклонником бритвы Оккама. Вы врач, Гудвил, и изучали биологию. Если люди похожи, то что скорей всего это значит?

– Что они родственники? – брякнул я. – Но…

– Но мне известно, что господин Иамен имел честь родиться в России, то ли в конце девятнадцатого, то ли в начале двадцатого века. Моя мать тоже из России. Так что почему бы нет? Что касается Альрика Сладкоголосого, то он явился откуда-то из будущего и занял тело сына датского конунга. Викинги постоянно наведывались в Гардарики, в общем, и тут генетическое родство исключить нельзя. Вот если бы их отловить и взять пробу крови…

Он улыбнулся почти мечтательно, так, что даже полумертвому мне сделалось не по себе. И все же этот разговор меня взбодрил. Дискуссии в строго научном русле мне всегда нравились больше, чем чертовщина и потусторонние байки.

– То есть вы предполагаете, что определенная внешность в вашей генетической линии соответствует определенному набору способностей? Психических или схожих?

Андрей взглянул на меня.

– Не думал об этом в таком ключе, но почему бы нет?

Я довольно хмыкнул. Ах, какой материал для исследования… кажется, именно в тот момент я впервые снова почувствовал себя живым и впервые захотел чего-то – да хоть заполучить эти чертовы пробы крови.

– Ладно, считаем, что готово, – Варгас перебил поток моих мыслей, ловко подцепив котелок палкой и сняв с огня. – Кулинар я так себе. Будете это месиво?

И я не отказался. Невероятно, но густой и сытный кулеш, который получился у Варгаса, был даже довольно вкусным. В первый раз за проведенное здесь время я не провалился в сон, как в смерть, а просто мирно заснул.

А на следующий день мы вышли к обрыву…»

– …Ну все, Варгас. Вы мужественно дотащили меня сюда. Ваша совесть чиста. Теперь точно все.

Они стояли на краю пропасти, или, точнее, на краю плато, которым и оказалась вся ржавая равнина. От гор их отделяло лишь несколько миль и примерно триста ярдов обрыва, под которым тянулся скальный лабиринт. Выглядело это так, словно великан, забавляясь, сложил колоссальную головоломку, чтобы помешать путникам выйти к горам.

Невзрачный тряс головой и, недовольно фыркая, пятился от края. Триста ярдов отвесного утеса и каменные осыпи внизу.

– Спускайтесь сами, – повторил Гудвил. – Оставьте меня здесь. Я не полезу вниз, в таком состоянии я просто сорвусь и разобьюсь в лепешку, а лучше быть ходячим мертвецом, чем лежачим и расплющенным.

Варгас смотрел на обрыв и лабиринт так, словно эти особенности ландшафта своим существованием наносили ему персональное оскорбление.

– Не было тут никаких пропастей и скал. Равнина переходила прямо в горы, и должно быть ущелье…

– Но его нет, – констатировал Гудвил и устало опустился на землю.

Он уже почти поверил, что выберется отсюда. Даже почти этого захотел, несмотря на все потери. Вернуть себе безразличие было трудно, но необходимо, чтобы хотя бы один из них смог спастись.

– Надо поискать спуск, – решительно заявил Андрей. – Давайте двинемся вдоль края и посмотрим.

«Господи, дай мне спокойно умереть», – подумал Гудвил и все же, понукаемый Варгасом, встал и взгромоздился на Невзрачного.

Они двигались вдоль края плато долго, два или три дневных перехода, проведенных в молчании. Нигде – ни расселины, ни осыпи, ведущей вниз, ни тропы, ни крутого, но все же проходимого склона. Все та же отвесная стена, все те же рассыпанные внизу гигантские буквы каменного алфавита, из которых – Гудвил был уверен – при должной сноровке легко можно было сложить слово «вечность».

На третий день Варгас заявил, что сделает парашют. Медик уже решил, что утратил способность удивляться, но тут все же отвесил челюсть. Глядя на эсбэшника, извлекающего из рюкзаков мотки веревки и спальники, он покачал головой.

– Вы никогда не сдаетесь, да? Не признаете поражения? Это основное свойство вашей натуры?

Варгас, сидевший на корточках и пытавшийся состегнуть магнитные молнии спальников, криво улыбнулся.

– Вы решили переквалифицироваться в психоаналитика, Том?

Гудвил сел на край обрыва, поболтал ногами и бросил вниз камешек.

– Но это же необычайно интересно. Такая непоколебимая уверенность в себе и полная непрошибаемость встречается только у людей недалеких, – сказал он и запустил вниз второй камень, кирпично-рыжий, как и вся эта унылая местность.

Камень ударился о груду обломков внизу, прокатился немного и затих, слившись с толпой собратьев. С такой высоты это невозможно было разглядеть, но Гудвил видел…

Охряное небо повисло над ними, нанизываясь на пики вершин всего в нескольких милях впереди. Даже ветер затих и, похоже, прислушивался.

– А вас я недалеким никак не назову.

– Спасибо.

– Пожалуйста. И все же вы ведете себя странно. Это у вас с Сердолика? Или раньше?

– Раньше.

Варгас ухитрился пристегнуть друг к другу два спальника, ярко-синих, единственное по-настоящему яркое пятно в этой стране полутонов. Теперь он дырявил их края и протягивал через дырки веревку, делая стропы, а также зачем-то сделал несколько дырок в центре продолговатого полотна. Даже при небогатых познаниях Гудвила в физике и аэродинамике он не сомневался, что эта конструкция не сработает. Слишком небольшая высота, неправильное крепление, недостаточная поверхность, нет разгона… да и умная синткань, предназначенная для того, чтобы сохранять температуру тела, плотно облегать во время сна, защищать от физических повреждений, явно не годилась на парашют. Медик не сомневался, что если Варгас спихнет его с обрыва, то ткань купола просто опутает его, и он камнем рухнет вниз. Зато прямо в саване, что тоже в принципе неплохо, хотя бы не придется соскребать мозги с останцев внизу. Этакий готовый труп в мешке, бери да хорони. Ему живо нарисовалась картина, как Варгас, ругаясь, копает своим черным мечом каменистую почву, пытаясь организовать приятелю достойные похороны. Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей, он продолжил допрос.

– Раньше, чем поступили в Академию? Раньше первого прорыва? Раньше, чем угодили в тот колодец?

Варгас поднял голову от работы и смерил спутника неопределенным взглядом.

– Я в него не угодил. Меня в него скинули. И мне было пять лет, так что я не помню, что было раньше.

Гудвил нахмурился. Линда, когда отчаялась помочь свекрови, позвала на помощь его. Марта Варгас совсем сдала после того, как ее непутевый младший сын увел за собой Плясунов, все рвалась его искать в индейском колодце и твердила, что он до сих пор где-то там. Вероятно, в каком-то смысле так и было.

– Андрей, что может заставить вас свернуть с намеченного пути?

– В смысле, что может заставить меня не привязывать вас к стропам и не сталкивать вниз со скалы? – довольно мерзко ухмыльнулся Варгас.

– Это частность. Ответьте хотя бы в общем, и я спрыгну сам.

Он взвесил в руке еще один камешек, но так и не бросил. Ему действительно было интересно узнать ответ.

Варгас свел брови к переносице, как будто действительно размышлял над вопросом. Потом покачал головой.

– Извини, Томас. Ничего. Вообще ничего.

– А вы хоть когда-то по-настоящему проигрывали? Вы в курсе, что иногда стоит принять поражение? – безнадежно воззвал Гудвил.

– Никогда. Поэтому ничего вам не будет, вставайте.

Медик секунду прикидывал, не сигануть ли вниз безо всякого парашюта, смешав энергичному мерзавцу карты, но Варгас был так настойчив, так полон энтузиазма, что Гудвил на секунду даже его пожалел. Что ж, пришло время этому парню узнать, что мир не вращается вокруг него и его прихотей. Хотя бы так.

– А Невзрачный?

– Будет ждать вас здесь. Когда-нибудь вы воссоединитесь, – с самой злокачественной улыбкой пообещал Варгас, натягивая на плечи Гудвила хлипкую на вид конструкцию из ремней от рюкзака и веревок.

Парашют бесполезным мешком повис за спиной.

– Ну, давайте, вы обещали.

– А, пропади оно пропадом, – громко сказал медик и шагнул со скалы, нависавшей козырьком над пропастью.

В первую секунду его закрутило, рыжая земля, утес и небо поменялись местами, а потом вдруг плечи резко, до хруста в костях, рвануло, и падение замедлилось. Скальный лабиринт закачался внизу, медленно надвигаясь. Гудвил, искренне полагавший, что не выживет, лихорадочно попытался вспомнить, как правильно приземляться, свел вместе ноги, согнул в коленях и рухнул почему-то на бок. Разыгравшийся ветер еще несколько ярдов протащил и его, и парашют по земле, больно царапая о камни. Потом все затихло. Он отстегнулся и встал на дрожащих ногах. С обрыва махал ему и торжествующе орал Варгас, а до гор оставалось всего ничего…

«…Еще час Андрей сползал по скале. Я-то, грешным делом, полагал, что он слетит вниз белкой, бог он, в конце концов, или нет? Похоже, все-таки нет. Варгасу пришлось снять ботинки, хрупкая порода крошилась у него под пальцами, и выглядело это так, будто он с минуты на минуту грохнется вниз. Однако он полз, упрямо нащупывая опору босыми ступнями, dug his heels in, как сказал бы мой незабвенный дедуня – короче, вел себя как упрямый осел, то есть как всегда.

Мы лишились одного рюкзака, раскуроченного на ремни для парашюта, веревки и большей части припасов. Да и все это просто некому было тащить после расставания с Невзрачным. Я едва ноги волочил. Варгас шагал сзади, страхуя меня на случай падения. Мы вошли в лабиринт и впервые за все эти жуткие дни оказались в тени. Скалы отбрасывали сизые тени, хотя солнца по-прежнему не было видно. Еще тут было намного холодней, чем наверху, словно и вправду мы шли не между осколков камня, а между льдин. Естественно, в первые же полчаса мы заблудились. Сверху путь между глыбами еще как-то прорисовывался, но здесь, где камень поднимался над нами на высоту в три-четыре человеческих роста, вычислить направление оказалось совершенно невозможно. Горы тоже было не разглядеть, только очередную скальную стенку, россыпь обломков под ней, поворот, выход? Нет, не выход. Меня шатало. Очень хотелось пить. Вода почти кончилась, и Варгас отдал мне всю воду, хотя ему она была явно нужнее – он-то не умер. Сейчас, вспоминая те дни, я осознаю, что так и не понял его. Этот человек, или не человек, готов был пожертвовать собой ради меня – но одновременно готов был пожертвовать целой вселенной ради своих прихотей. Мне так казалось тогда, кажется и сейчас. Бог или дьявол – или попросту сумасшедший? Впрочем, к дьяволу, истинному дьяволу, мы еще вернемся.

Когда я решил, что сейчас упаду и наконец-то издохну, Варгас резко остановился. Поначалу я этого даже не понял и продолжил волочиться вперед и только через несколько секунд осознал, что не слышу звука его шагов позади. Я обернулся. Он выпрямился и, приложив руку козырьком к глазам, пялился в небо.

– Что вы там увидели? – прокряхтел я.

– Шонхора.

– Что? – удивленно переспросил я, потому что до сих пор мы не встречали здесь никаких птиц. – В смысле, сокола?

– В смысле, шонхора, – с легким раздражением, как показалось мне, ответил Варгас.

Я уже открыл рот, но тут понял, о чем он.

Над скальным лабиринтом пронеслась тень.

Это была не птица. Даже не гигантская птица. Если честно, больше всего он напоминал огромного археоптерикса со старых изображений, только оперение у него было не тусклое и не сорочье, черно-белое, а радужно-яркое. Вытянутое рыло или клюв – снизу не разобрать. Широко распахнутые крылья, размахом не меньше пятнадцати футов. Узкое торпедообразное тело, длинный черно-красный хвост, когти на крыльях, похожие на пальцы. Я разглядел все достаточно подробно, потому что шонхор летел очень низко, прямо над верхушками останцев. И он кричал. Это не был крик птицы или древнего ящера, в нем отчетливо слышались слова.

– Этого не может быть, – глупо произнес я.

– Ну почему же, – тихо ответил Варгас. – Мунташи ясно сказал, что шонхоры ходят между реальностью и миром духов. И йер-су в это верят. Так что почему бы и нет?

Он явно звал нас, и мы пошли за ним, я – ковыляя, Андрей – нетерпеливо сдерживая шаг. Шонхор кружил над скалами, указывая нам путь. Местность постепенно повышалась, склон становился круче, скальные буквы уступали место каменистым осыпям. И мы вышли, почти что вышли к горам. Я уже видел открывшееся перед нами ущелье, точно как в описаниях Варгаса – отвесные голые стены из синевато-лилового камня, насколько видит глаз, бесплодная сухая земля и сумрак в конце, сумрак, но не ночь. Нам предстояло пересечь его, чтобы оказаться в мире живых. Шонхор унесся вперед – я, кажется, так ни разу и не заметил, чтобы он взмахнул своими цветастыми крыльями, он как будто парил в невидимых воздушных потоках, – а мы двинулись следом. Но дорогу нам преградили».

Глава 15
Разговор со Смертью

Человек в черном сидел на камне, сидел и держал в руках ножны с катаной. Простые, ничем не украшенные ножны. Поначалу Гудвилу показалось, что он огромен, что тень его заполняет все ущелье, но, сфокусировав взгляд, медик понял, что сидевший ростом не выше Варгаса. Более того, они с Варгасом были очень похожи, как могли быть, например, похожи старший и младший братья или дядя и племянник. Незнакомец выглядел лет на десять старше Андрея, лицо чуть более загорелое, в темных волосах седина, у глаз – водянисто-светлых – расходящиеся лучики морщин.

Гудвил остановился. В горле пересохло настолько, что почти невозможно было выдавить из него слова, и все же медик спросил:

– Андрей, это он? Это Иамен?

Варгас не ответил. Гудвил оглянулся через плечо. Его спутник стоял как вкопанный и смотрел на человека в черном со странным выражением. Очень цепко смотрел. Гудвил в университетские годы участвовал в турнирах по фехтованию, и обычно так смотрели опытные – намного более опытные, чем он, – противники. Они оценивали. Оценивали перед тем, как нанести серию неуловимо быстрых ударов, ведущих к победе, потому что эти соревнования Томас никогда не выигрывал.

– Да, это Иамен, – хрипловато ответил вместо Варгаса тот, кто сидел на камне. – А вы, вероятно, Томас? Томас Гудвил, доктор медицинских наук? Практически мой коллега.

Тут он улыбнулся, и снова это была улыбка, похожая на улыбку Варгаса, похожая, но не его.

– Доктор и Смерть, вечный сюжет, верно?

Он отвел взгляд от лица Гудвила и снова обернулся к эсбэшнику.

– Можно один вопрос перед тем, как вы накинетесь на меня с мечом – что вы, очевидно, собираетесь сделать. Итак, зачем вы приволокли его сюда? Зачем вообще тащите за собой? Это какой-то новый, неведомый мне вид человеческого жертвоприношения? Особо сладкая мана, подарить надежду тому, у кого нет никакой надежды? Но мне казалось, таких, как вы, интересует кровь. Вряд ли вам удастся выкачать кровь из несвежего покойника.

Варгас опять ничего не ответил, а Гудвил почувствовал слабое возмущение. Очевидно, этот Иамен в грош его не ставил. Забавно, но испуга он при этом не ощутил. Ну, покойник. Ну, несвежий покойник. Андрей ведь его не обманывал и не утверждал, что может спасти или вылечить. Просто зачем-то упрямо тащил с собой.

– Послушайте, вы, – громко сказал он. – Да, вы, можете считать себя смертью или хоть самим чертом, но я пока еще здесь. Не говорите обо мне как о неодушевленном предмете или падали.

Человек в черном остро улыбнулся.

– Уж позвольте я сам решу, как о вас говорить. И если вы тешились иллюзией, что ваш приятель вас как-то спасет, то нет. Убивать он умеет отлично, а вот дарить жизнь – увы. Верно, Андрей? Или как вас там? Какие имена приняты в вашем племени?

Варгас сделал несколько шагов вперед, отстранил возмущенно сверкавшего глазами Гудвила и встал перед камнем.

– Меня зовут Андрей Гарсия Варгас.

– «Меня зовут Айанчи Мунташи», – передразнил черный человек. – Так он, кажется, отвечал? Но вы вроде бы не поверили? Позвольте и мне не поверить. Я довольно долго сомневался, но знаете, есть один очень четкий признак. Здешним богам не нужны кровавые жертвоприношения. Не нужны были, пока эти боги существовали, и не нужны моему папаше до сих пор. Вера, молитвенный трепет, призыв в битве, мольбы о помощи, последний смертный вздох с упованием на будущую вечность – о да. Кровь – нет. Лей ее хоть галлонами в океан, Мананнану, Эгиру, Посейдону или Николаю Угоднику это до лампочки. Но есть кое-кто, кому очень не до лампочки, верно?

– О чем он, Андрей? – прокаркал Гудвил.

– Я говорю об энергии страдания, – откликнулся вместо Андрея его черный двойник. – В материальном мире кровь, в тонком – боль и страдания разумных существ, ведь так? Это составляет пищу демонов? Как бишь там вы талдычили своему внушаемому братцу: «Но я не собираюсь кормить демонов гаввахом и не думаю, что тебе стоит это делать». Отличные слова, жаль, что расходятся с практикой.

Голос Иамена, вроде бы негромкий, разносился по ущелью, с легкостью перекрывая вой ветра. Андрей молча смотрел на него, не соглашаясь, но не делая и попыток возразить.

– Когда вы свалились в тот колодец, – продолжил человек в черном, – заброшенный колодец инков… Допускаю, что пятилетним ребенком вы могли не понять, кому именно приносили кровавые жертвы в ваших видениях. Но с тех пор вы заметно подросли. И судя по злосчастной судьбе йер-су, работавших на шахтах Оникса, отлично все поняли. Если бы не эти пятьдесят тысяч жизней, вряд ли бы вы так легко разделались с местным Стражем. Расскажите мне одно – как вы выбрались из меча?

– Перестаньте бредить, – с неожиданной мягкостью ответил Варгас. – Не был я ни в каком мече.

– А по-моему, были. И звали этот меч Тирфингом. Добавлю, что засадил вас туда князь Свартальфхейма по имени Дьюрин, любящий дедушка одного моего давнего приятеля.

Гудвил наконец-то понял, почему эсбэшник отзывался о своем черном двойнике без всякого уважения. Тот, несомненно, страдал шизофренией в острой форме, отягченной бредовыми состояниями. Он перестал следить за беседой и опять уставился в небо, надеясь снова увидеть шонхора. Он сам не смог бы объяснить, на что ему сдался шонхор, почему именно яркий крест его крыльев заставил поверить, что они выберутся из этой безотрадной страны… Между тем Иамен продолжал гнуть свое:

– Князь Дьюрин утверждал, что заключил в меч могучего демона. Я думал, таких не осталось – только воспоминания. Только страх в религиях некоторых народов. Но вот поди ж ты…

Сощурившись, он уставился в лицо Варгасу, словно надеялся обнаружить там клыки или, возможно, рога и чешую.

– Одно мне непонятно, Андрес, – как демон из мечаоказался в маленьком мальчике? Вряд ли он поджидал вас на дне колодца. Как вы все-таки его подцепили и когда поняли, что в вас живет?

– Может, – все с той же вкрадчивой мягкостью и с легкой улыбкой ответил Варгас, – вам не следовало оставлять своего приятеля наедине с таким могучим мечом? Князь Ингве, кажется, особым умом не отличался. Может быть, лишившись княжества, он понес меч в ближайший ломбард? Проиграл его в карты? Пропил? Как знать.

Черный человек нахмурился и потер лоб. Похоже, слова Варгаса о печальной судьбе приятеля ему совсем не понравились.

– Ну что, Иамен, – продолжил эсбэшник, уже не скрывая насмешки, – сразимся на мечах? На метательных ножах? На музыкальных инструментах? Ты ведь знаешь, чем это кончится.

– Знаю, демон. Не знаю только, зачем ты так упорно рвешься туда, куда тебя не пускают. Что тебе тут не сидится? Остался бы в своей Церкви, воссел бы на место Нимрода. Больше тридцати миллиардов душ, чем не обеденный стол?

– Я не демон.

– Неважно, – ответил тот, кто называл себя Иаменом. – Демон. Древний. Предтеча. Тварь из другого мира. Да хоть Шолотль Псоглавец. Неудивительно, что атлант принял тебя за того, за кого принял, не так уж много тут осталось мощных инфернальных сущностей.

Кажется, Иамен вернул себе спокойствие и больше не хмурился. Он взялся за рукоять меча.

– Ты все еще можешь повернуть. Если этот смертный так тебе важен – я могу даже обеспечить ему существование вне этого места. Жизнь не верну, но он останется подвижным… и относительно целым.

– Какое роскошное предложение, – проперхал Гудвил, отвлекаясь от своих наблюдений за равнодушным небом бледно-песочного цвета.

Кажется, из-за хребта шла буря. Песок желтой стеной поднимался над горами, и их синеватые, лиловые вершины сделались на фоне этой желтой стены почти черными. Ветер дул в лицо, горячий ветер другой, живой стороны.

Гудвил шагнул и встал рядом с Варгасом.

– Зачем всем так надо, чтобы он повернул? Вам, Эрмин… Почему бы просто не отпустить человека туда, куда он так хочет попасть? Подальше от вас и от вашего батюшки, кажется, Эрлика?

– Не лезьте не в свое дело, medicinae doctor, – хмуро ответил Иамен.

Он тоже чувствовал бурю, ерошившую волосы у него на затылке.

– Пользуйте людей или коров, в этом вы более компетентны.

Он соскочил с камня и потянул из ножен меч. Катана, так похожая и не похожая на клинок Варгаса, точно так же, как похожи и не похожи были эти двое. Почему-то серебряный клинок уродовали большие ржавые пятна, и Гудвил мимолетно удивился – разве серебро ржавеет? Или это фальшивое серебро, какое-то напыление?

– Я не хочу снова вас убивать, Иамен, – негромко сказал Андрей.

– Вы только что прикончили здешнего архонта и пятьдесят тысяч смертных заодно. Что же вас смущает?

– Просто пропустите меня.

– Если пересечете границу – погубите этот мир. Не сразу, но раньше или позже.

– А вы, Смерть, его защищаете?

– А я всегда его защищал.

Варгас неожиданно отступил на шаг и опустился на сухую, усыпанную песком землю. К своему клинку он так и не притронулся.

– Вы бы подумали: может, мир, где бог – Владыка Мертвых, а защитник – Смерть, защищать вообще не стоит? – сказал он.

– Андрей, зачем вам туда? – вмешался Гудвил.

Жизнь и смерть миров казались отсюда такими же абстрактными понятиями, как доказательство теоремы Ферма. Но буря приближалась, в лицо уже задувало мелким желтым песком, песчинки скрипели на зубах, и надо было определиться – то ли брести назад, на ржавую бесплодную равнину, то ли прорываться вперед.

– Эрмин говорила, что вы как-то связаны с этим существом и с его отцом и что это вас убивает. Но ведь это неправда? Вы ей солгали?

– Не утруждайте себя, Гудвил, – неприятно усмехнулся Иамен. – Он не скажет. Но если вам интересно мое мнение, он просто хочет попасть домой. Восемнадцать столетий назад его поймала чужая воля и заключила в гномий клинок. Конечно, не воля князя Дьюрина. Думаю, тут постарались все, от Однорукого с Одноглазым до Ямы с Шивой, ведь в одном старые боги сходились – они ненавидели чужаков. Чужакам нужна была кровь тех, чья вера поддерживала жизнь в этом дряхлом ареопаге, они просто-напросто конкурировали за ресурс. Что конец света для одних, веселая пирушка для других. Верно, демон?

– Перестаньте уже называть меня демоном. То, что вы таскаете в своем мече, ничуть не лучше, – огрызнулся Варгас. – Вам настолько не хватает мужества признать его своим, что вы его от себя отделили. А я вот как-то пока держусь, хотя иногда, конечно, приходится убивать тысяч двадцать-тридцать туземцев.

Иамен покосился на свой меч и хмыкнул.

– Ваша правда. Ну, будете драться? Доставайте клинок.

– Зачем?

Варгас улыбался, как будто знал что-то, неизвестное собеседнику.

– Вижу, в вашей голове созрел какой-то блестящий план, – неприятно оскалился Иамен. – Давайте, похвастайтесь.

– Вы провели в этом мире, который мы делим сейчас на троих, довольно много времени. Суетились, обрыв зачем-то устроили на месте равнины, раскидали лабиринт из камней.

Варгас взял в ладонь горсть песка и принялся пропускать его между пальцев. Песок тек тонкой струйкой, как в стеклянном теле песочных часов.

– Говоря о троих, – он поднял в голову и взглянул в глаза противнику, – я имею в виду не себя, вас и Томаса, а себя, вас и вашего батюшку. Который был настолько любезен, что укатал меня в кому на десять лет, но заодно и кое-что показал… Я был мечом. Я переходил из рук в руки. Не так уж это и приятно. Я не возвращался в ножны, не отведав крови, а это плохо действует на человеческую психику. Я уничтожал миры. Последним моим владельцем был свартальв-полукровка по имени Ингве^[23]…

Гудвил не верил своим ушам, но приходилось верить. Черный не врал и не бредил – как минимум, в этом искаженном мире его слова не были бредом. Либо бредили они все, все трое.

– Как-то раз он тащился со своим спутником по имени Иамен по этой же самой пустыне. И Иамен, сдуру разговорившись, поведал ему об одной своей интересной особенности. Их с отцом не двое. Один. Когда в царстве мертвых есть Смерть, в нем нет Эрлика Черного. И наоборот.

С каждым его словом человек – или не человек – по имени Иамен становился все мрачнее.

– Но царство все же принадлежало Эрлику, пока сюда не занесло еще и меня. И Эрлику не очень нравилось, когда сынок бродил по его владениям. Долго вы здесь протянуть не можете.

Тут он обернулся к Гудвилу и посмотрел на него снизу вверх. В глазах его по-прежнему горело красное пламя, только сейчас оно не казалось закатом. Скорее, огнем далекого пожара.

– Посмотрите, Томас, на его меч. Ничего не замечаете?

Гудвил уставился на меч. По клинку, все быстрее и быстрее, ползла ржавчина. Светлых пятен почти не осталось.

– Вам так не терпится сразиться со мной, потому что очень скоро здесь окажетесь совсем не вы. И кто знает, может, с Эрликом мы договоримся – не зря же нас постоянно путают, – с улыбкой закончил тот, кого еще так недавно Гудвил считал Андреем.

– Встаньте. Возьмите меч, – процедил Иамен.

Варгас только помотал головой, и тогда человек в черном сделал выпад.

Гудвил немного смыслил в фехтовании, но движения не уловил. Серебряно-ржавый клинок распорол воздух там, где еще мгновение назад сидел Варгас, только Варгаса уже в этом месте не было. Он, скрестив руки, стоял у противника за спиной. Разворот, удар, и снова шипит разрезанный воздух.

– Я быстрее, – выдохнул Андрей, если, конечно, это было Андреем. – Помните, пятьдесят тысяч душ? Неплохой запас маны.

«Да он просто издевается», – подумал Гудвил с невольным восхищением.

Он не понимал сам себя. Черный человек назвал Варгаса убийцей, демоном и еще каким-то Предтечей, сказал, что тот может уничтожить их мир. Демон или нет, но эсбэшник точно был лжецом. Почему же он, доктор медицины Томас Гудвил, до сих пор на его стороне? Потому что раз за разом пытался приживить ему кожные графты, пытал его лошадиными дозами иммуносупрессоров, кожа гнила и отшелушивалась, но Варгас все сносил молча? Потому что они порой вечерами пили чай на Лиалесе, в тесной каморке Гудвила, и болтали о науке, о генетике одаренных, об истории и о причудах курии и его преосвященства Кальдерры? Потому что Варгас не побоялся войти в клетку к одержимому, потому что увел Плясунов, потому что хотел спасти – наверняка ведь хотел – Эрмин? Потому, что впавшая в деменцию старуха с растрепанными седыми волосами плакала и пыталась найти сына на дне колодца? Потому что Варгас тащил его на себе, отдал ему воду, сделал идиотский парашют? Было ли все это притворством? Существовал ли вообще человек по имени Варгас? Гудвил не знал, но ему очень хотелось узнать.

– Перестаньте! – выкрикнул он безо всякой надежды, что его услышат.

Мечник в черном, однако, услышал. Он прекратил свои безнадежные выпады и, крутанувшись, смотрел теперь прямо на Гудвила. Он дышал тяжело, хотя при такой сноровке еще не должен был запыхаться. По его лицу разливалась болезненная бледность, а глаза, казалось, сделались еще светлее, цвета горного хрусталя.

– Он просто хочет попасть домой, – уже тише проговорил Гудвил. – Что, если вы с Эрмин не правы?

– Что, если правы? – негромким эхом откликнулся Иамен.

И тут его… его не стало. Вместо невысокого мечника в черном перед ним стоял совсем другой человек с очень похожим лицом. Он выглядел моложе. Старше Варгаса, но моложе того, кто назывался Иаменом. На нем было что-то вроде серого военного френча или тюремной униформы, неуловимо напоминавшей и форму СБ. Ни сединки в волосах. И взгляд… совсем другой взгляд. Чище неба. Бледнее света звезд. Меч в его руках был ржавым – без единого серебряного пятнышка.

– Мой сын очень нетерпелив, – произнес он. – Привык решать любые дела дракой.

Голос тоже был другой, без усталости и хрипотцы, равнодушный, казенный голос, будто человек этот прожил на свете триллионы лет и все ему было глубоко безразлично.

– Как я говорил, все в этом мире и в других мирах – вопрос выбора, – сейчас он обращался уже к Варгасу. – Для электрона, человека, бога и демона в равной мере. Как правило, выбор совершаешь не ты. Но есть такая минута в жизни, ее высший миг, ее средоточие, когда живое существо может само дать ответ на вопрос – да или нет, направо или налево, быть или не быть.

– И для кого же настал этот момент? – тихо и зло спросил Варгас.

С Иаменом он говорил совсем не так. Он говорил с ним свысока, а сейчас словно столкнулся с равным – или более сильным.

– Может быть, для тебя, – равнодушно ответил бледноглазый. – Может, для меня. Или для нас обоих. А может, для него.

Тут он развернулся к Гудвилу, и Гудвил похолодел. Взгляд этих хрустальных глаз… Безмятежный, холодный, как вечность, взгляд бога.

– Давай предоставим решать ему. Слушай, Томас. Ты можешь остаться в моем мире. И я верну тебе жизнь. Но тогда остается и он.

– У тебя забыли спросить, – так же зло и совсем по-мальчишески огрызнулся Варгас.

Бледноглазый медленно обернулся к нему.

– Это все еще мой домен. Ты пришел сюда совсем недавно и не знаешь его. Я не могу убить тебя, но могу сделать так, что ты никогда отсюда не выйдешь. В конечном счете это тюрьма. Моя тюрьма.

На секунду Гудвилу показалось, что он снова лежит на спальнике у синего костерка, рядом фыркает верный Невзрачный – ах, и почему он не назвал его Верным? – а Варгас жарит шашлык из своего полосатого иноходца. Видение было очень реальным. Гудвил не сомневался, что так и будет, всегда, навсегда…

– Либо, – снова раздался голос бледноглазого бога, – он решит отправиться с тобой. И тогда его жизнь и смерть принадлежат тебе, чужак. Но решать будет он.

Гудвил моргнул. Они по-прежнему стояли в ущелье. Ветер усиливался. Ветер завывал в скалах, словно трубы Страшного суда решили пропеть последний гимн в истории человечества. Небо совсем пожелтело, затянулось пыльной пленкой.

– Решай, – проговорил Эрлик.

Эпилог
Слуга двух господ

…Представим дворец. Дворец этот подобен огромной черной горе, стоящей в воронке из огня и пепла. Воронка Миров вращается, втягивая в себя звезды и целые галактики.

Во дворце есть тронный зал с колоннами из золота и огня. Его потолок чернее самой тьмы. Вдоль стен выставлены часовые, полулюди-полуящеры в доспехах греческих гоплитов, только доспехи и щиты у них силовые, копья бьют струями пламени, а мечи – если извлечь их из ножен – окутаются сетью молний. В центре зала ступенчатое возвышение. Ступени из базальта охраняет небольшой багровый дракон, обвивший их кольцом. На возвышении стоит трон из оплавленного железа и человеческих костей и костей нелюдей. По правую руку от него, опираясь на меч, высится воин в шипастом доспехе, с лицом, закрытым забралом. По левую – фигура в черной мантии, чьи контуры расплывчаты и постоянно меняются. На троне восседает хозяин дворца. В каком-то аспекте он демон с огромными рогами и черно-красной лоснящейся кожей, с парой нетопырьих крыльев, сложенных за спиной. В каком-то – сухопарый человек средних лет со смуглым узким лицом и бородой-эспаньолкой, в роскошном бархатном камзоле. В каком-то он и есть этот трон, и весь замок по имени Пламя Бездны, и воронка, поглощающая миры. Его зовут Бельфегор.

Двери зала, огромные створки, обитые медью и украшенные чеканными узорами и барельефами, распахиваются, и быстрым шагом в них проходит человек. Или, скорее, не человек – высокое создание в золотых доспехах и с тремя парами крыльев из чистого света. Гоплиты опускают копья, но хозяин дворца делает знак, и крылатого пропускают к возвышению. Подойдя, он преклоняет колено. Свет, струящийся от его лица, мешает разглядеть черты, но наверняка они нам знакомы.

– Славься, герцог Бельфегор, – звучно произносит он. – Деяние свершено. Твой сын, маркграф Андрас, вернулся из Миров Смерти.

В каком-то аспекте Бельфегор расправляет черные крылья с прожилками из чистого пламени, и они заполняют весь зал. В каком-то задумчиво почесывает подбородок когтистым пальцем.

– Благодарю за твои усилия, Светоносный, – говорит, или рычит, или трубит он. – Ты хорошо послужил мне. Возможно, твои амбиции будут удовлетворены и Миры Смерти склонятся перед тобой.

Крылатый опускает голову и чуть заметно улыбается.

…Представим гору. Возможно, гора эта зовется Олимпом, но расположена она не на Земле и не на Марсе, а в месте, называющемся Эмпиреями. Гора окружена свинцового цвета грозовыми тучами, которые то и дело пробивает разряд молнии.

На вершине горы расположен дворец из белого мрамора, с мощными дорическими колоннами. За колоннадой открывается обширный зал. Пол тут вымощен плитами с серыми, черными и синеватыми прожилками, но, если встать на него, отчего-то покажется, что под ногами раскинулось штормовое небо. Здесь тоже стоит трон, к которому ведут белейшие мраморные ступени. По правую руку от трона расположилась рослая женщина с головой совы, в доспехах и со щитом. По левую – поджарый воитель с мечом. Лат на нем нет, лишь набедренная повязка-перизома. Говорят, что их носили греческие солдаты под доспехами, из чего можно сделать вывод, что воитель сбросил доспехи и предпочитает драться обнаженным, словно берсеркер из северных земель.

На троне, простом, каменном и таком же белоснежном, как ведущие к нему ступени, восседает бородатый силач в золотой тунике. В левой руке его скипетр с орлом. Правая сжимает подлокотник. Его зовут Зевсом, или Дием, или Царем Богов – хотя последний титул некоторые желали бы оспорить.

Свет озаряет капители колонн, бежит по мраморному полу, и в зал вступает высокое существо в золотых латах и с шестью лучезарными крыльями. Совиноголовая и воин напрягаются, видя чужака, но их господин делает знак, и крылатый свободно проходит к трону. Подойдя, он преклоняет колено. Свет, струящийся от его лица, мешает разглядеть черты, но наверняка они нам знакомы.

– Славься, Зевс, Повелитель Богов, – звучно произносит он. – Деяние свершено. Сын твоего врага, маркграф Андрас, вернулся из Миров Смерти.

Зевс поднимает скипетр, и по нему змеями текут бледные молнии.

– Благодарю за твои усилия, Светоносный, – говорит он, и его слова громовым раскатом разносятся по огромному небесному чертогу. – Ты хорошо послужил мне. Возможно, твои амбиции будут удовлетворены и Миры Смерти склонятся перед тобой.

Крылатый опускает голову и чуть заметно улыбается.