К. Г. 46 [Борис Александрович Лазаревский] (fb2) читать постранично

Лазаревский Борис Александрович
К. Г. 46

Борис Лазаревский

К. Г. 46

Измученный ночной ездой, с невынутыми из ладоней занозами, с болью в пояснице, я шел прямо из депо к Соне и через 5 минут вдруг оживал. Она щурилась и, прежде чем позволить себя поцеловать, всегда говорила.

-- Иди, еще раз вымой руки.

-- Да они не грязные, это царапины от дров.

-- Ну, ну иди, тебе говорят.

Я был студентом-практикантом и уже третий месяц ездил в качестве помощника машиниста на паровозе К. Г. 46. А Соня -- хорошенькая легкомысленная блондинка, дочь кладбищенского диакона, к слову сказать, большого пьяницы. Познакомился я с ней на вокзале во время домашнего спектакля и в тот же вечер между нами началась любовь.

От паровозного депо до кладбища было две с половиною версты. Пройти это расстояние нельзя было меньше, чем в четверть часа, но Соня этого не понимала и всегда сердилась, если я опаздывал.

За кладбищем белела своими неровными стволами березовая роща. Иногда днем на зеленом фоне травы я, еще издали, замечал розовое платье Сони. Увидев меня, она вставала и помахивала белым платочком. Немного, но зато великолепных, ни с чем несравнимых часов провели мы здесь с ней. По вечерам и ночью она боялась идти в рощу одна и обыкновенно ждала меня или возле своего домика, или на кладбище.

Шатаясь, как пьяный, после поцелуев Сони, я возвращался в наше закоптелое, пропитанное запахом горелого масла, депо. Вся душа, все тело, каждый мускул вопили об отдыхе, хоть небольшом -- в два-три часа. Я подходил к расписанию нарядов паровозных бригад и обыкновенно с ужасом видел, что К. Г. 46 назначен к отправлению в самую жару с 2 часа дня с поездом 68. Проклятый поезд! С ним на каждой станции нужно было делать маневры, т. е. прицепку и отцепку вагонов. Мой машинист Кох, или, как его называли, профессор Кох, всецело возлагал эту обязанность на меня. Я же должен был, сейчас после приезда, отправляться с паровозом на склад для погрузки дров.

Был у нас еще кочегар Иван Ложка, но такой неповоротливый, такой несообразительный хохол, которому ничего нельзя было поручить.

Зацепив бесконечную вереницу груженых товарных вагонов, наш К. Г. 46 сыпал искрами и так мощно охал на десятиверстном подъеме, что вокруг стонал и содрогался весь лес. А потом начинался уклон, и мы летели не тише курьерского. Тормозов Вестингауза на товарных поездах не полагалось, и я напрасно давал по три условных свистка кондукторам -- ручным тормозильщикам, эти бессовестные люди, обыкновенно, крепко и беззаботно спали на своих площадках. В дождливые, безлунные ночи бывало страшно, особенно с воинскими поездами: а вдруг впереди мелькнет красный огонь...

На сон и еду в нашем "постоянном" депо полагалось не менее 12-ти часов, но фактически никогда не выходило и 6-ти. Пока наберешь дров, воды, заедешь в депо, сделаешь записи в ремонтной книге и сам вымоешься -- 2 часа уже улетело. Вытребуют к поезду рано и продержат до отправления часа 3. Вот и отдых!

В пути профессор Кох часто спал, тогда вместо него у регулятора стоял я. А топил, смазывал машину и наблюдал за уровнем воды в стекле -- Ложка.

На станциях нас часто задерживали, чтобы пропустить какой-нибудь пассажирский подъезд, и мы почти всегда выходили из расписания и прибывали в конечный пункт вместо 7-ми вечера в 1 час ночи.

Но Соня не желала всего этого знать.

Однажды, в конце апреля, я получил от нее такую записку: "В четверг буду ожидать тебя на кладбище возле могилы отравившейся Лизы. Буду ожидать хоть до утра. Если не придешь, значит любишь другую и был у нее. Не говори, что я сумасшедшая, я сначала спрошу из кладбищенской конторы по телефону в депо, пришел ли К. Г. 46, и тогда только пойду к могиле Лизы".

Мы прибыли почти без опоздания в десять часов 27 минут, в теплую звездную ночь. Неудержимо хотелось поскорее к Соне. Но оказалось, что в пути у нас в одном из подшипников расплавилась "композиция" и не ладилось в золотниках левого цилиндра. Нужно было кое-что развинтить, разобрать и посмотреть. Профессор Кох долго не отпускал меня. Это несчастье, однако, имело и свои хорошие стороны. Ремонт мог затянуться часов на 12 и производить его должны были рабочие, а я за это время мог не только увидеть Соню, но и выспаться.

Когда я, наконец, вымыл руки и лицо дежурный кочегар сказал:

-- А вас уже аж трычи по телехфону гукали.

-- Знаю, знаю.

Быстро зашагал я по железнодорожному пути. Был уже первый час и посвежело. В городе перекликались петухи. Усталости как-то не чувствовалось. Для сокращения времени, я перелез через кладбищенский забор и пошел между мерцавшими там и сям лампадками к могиле Лизы.

Соня сидела на скамеечке в черном шерстяном платье, с белым фуляровым платком на плечах. Я хотел ее обнять, но она капризно увернулась.

-- Где был?

-- В депо.

-- Неправда, неправда, ты приехал в 10 часов, а теперь уже больше полуночи, я спрашивала по телефону.

-- Да пока дров набрал, а потом еще нужно было осмотреть --">