Шатун [Валериан Яковлевич Баталов] (fb2) читать постранично

В.БАТАЛОВ

ШАТУН

Повесть

Перевел с коми-пермяцкого А. Некрасов

Издательство «Детская литература»

Москва 1972

ДОРОГИЕ РЕБЯТА!

Коми-пермяцкий писатель Валериан Яковлевич Баталов хорошо знает жизнь своего народа в прошлом и настоящем. В своей повести «Шатун», которую вы держите в руках, писатель рассказывает о крестьянском парне Тимохе, убежавшем из-под отцовского крова в тайгу, чтобы избежать службы в царской армии.

Тимоха осваивает в лесу кусочек земли у речки Горластой — ее сам Тимоха так назвал — и продолжительное время живет там с собакой Серком да прирученным лосенком Тюхой. Только потом с Тимохой поселилась в тайге его любимая девушка Фиса, став его женой.

Постепенно открытый Тимохой глухой уголок тайги стали заселять другие крестьяне, убегая от нужды.

В таежную глушь приходит известие о революции, о гражданской войне. И крестьяне поселка, выросшего на берегу речки Горластой, включаются в борьбу за Советскую власть.

В. Я. Баталов — современный коми-пермяцкий писатель. В нашем издательстве уже выходили две его книги рассказов и повестей: «Нехоженой тропой» и «Антипка дарит журавлиное яйцо».

Часть первая

Глава первая СХОДКА

Старик внес в сени охапку табака, бросил возле порога, присел на корточки и аккуратно, стебелек к стебельку, сложил в углу. Потом он зашел в избу, захлопнул дверь за собой. Громко шлепая босыми ногами, подошел к квадратному столику и глянул в тусклое небольшое оконце.

Там, за оконцем, на десятки верст стоял сплошной лес. Высокие макушки деревьев торчали повсюду до самого горизонта, и казалось, будто земля здесь поросла густым мхом.

Вечернее солнце большим красным кругом висело над зубчатым краем леса. Днем оно пылало нестерпимым жаром, а сейчас поостыло. Смотри на него сколько хочешь, и глаз не режет. Тоже, видно, устало за день-то. Отдыхать на ночь уходит... И тайга в этот час не та, что днем. Днем веселая, как молодая травка, а сейчас темно-зеленая, почти черная. И конечно, там, в тайге, уже ложатся на землю вечерние сумерки.

«Летом солнышко-то вон где садилось, за Еремееву избу, а теперь и до избы не доходит, за баню прячется,— подумал старик,— и листва пожелтела. Вон покраснее лоскут — там осинник, а тот, пожелтее,— березник... К осени дело-то».

Старик сотни раз наблюдал эту картину. Знал, что осенью дни короче, чем летом, и ночи темнее, а почему — не знал.

Он отвернулся от окна, грузно опустился на лавку.

— Лукоша, а Лукоша!..

— Щего тебе, Федотушка? — послышался из горницы ласковый голос. Из-за глиняной печи торопливо вышла маленькая худощавая женщина в дубленом дубасе^[1].

— Подай-ка рубаху чистую да штаны пестрядинные.

— Какую, Федотушка, рубаху-то? Белую или красную?

— Сама должна понимать,— не глядя на жену, буркнул старик.

— Сещас, Федотушка.

Жена Федота Игнатьевича, Лукерья Романовна, шепелявила малость. Не от роду, конечно. Смолоду-то чисто говорила. Да однажды, давно уже, попала Федоту под пьяную руку. Видно, не то слово мужу сказала. Он ударил. За всю жизнь один раз и ударил-то, а вон как получилось: нижнюю челюсть с коренного места стронул. Навсегда изуродовал бабу. Теперь и на людях бывать с женой неловко. С красивой-то чего бы не пойти? Пусть бы люди смотрели. Да вот, сам ее окосоротил... С тех пор зарекся Федот: «От греха подальше. Пальцем больше не трону жену». И зарок свой выполнял свято: напьется, бывало, пошумит на Лукерью, а чтобы воли рукам не давать, подойдет к двери, размахнется, стукнет кулаком по косяку, выбьет злость из себя и на том успокоится. Не бил жену. А вот строгость к ней сохранил.

Лукерья принесла из чулана рубаху и штаны, подала мужу:

— На, Федотушка, надевай.

Федот зло глянул, швырнул рубаху обратно:

— Не ту! Белую неси, с шитым воротом. На сход собираюсь. Не понимаешь по глупости. А мы, может, сына родного теряем. 

Он расстегнул старые, до дыр в коленях изношенные штаны, чуть приподнялся с лавки, и штаны сами сползли на пол.

— Какого сына, Федотушка? — тревожно спросила Лукерья, немного отвернувшись от мужа.— О щем это ты?

— «Какого, какого»...— Он встал, не спеша надел почти новые пестрядинные штаны.— Не твоего ума дело. Рано еще об этом. Потом узнаешь... А кушак где?

— Сейщас, Федотушка.

Минуту спустя Лукерья уже стояла перед мужем с белой вышитой рубахой и с кушаком в руках.

— На, Федотушка... Да нешто только один наш Тимоха во всем Налимашоре? — вслух рассуждала она.— Господи Иисусе, горе-то какое!..

Федот надел новую домотканую рубаху с длинными широкими рукавами, взял в руки кушак.

— А ты не мели, дура соломенная, чего не надо! Права тебе такого не дано. И рано еще, говорю, об этом. Не решено еще. А --">