Оторва. Книга шестая [Ортензия] (fb2) читать онлайн

Оторва. Книга 6

Часть первая

Глава 1

— Каренин, — майор Истомин кивком подозвал капитана и когда тот подошёл, негромко сказал: — Ты вот что, Женя. Я понимаю, у тебя чемоданное настроение, но про отпуск пока забудь. Сам видишь ситуацию.

— Да уж какие чемоданы, — согласился Каренин. — Мне бы только домой сбегать, переодеться. — Он выставил руку, показывая обгоревший китель. — А у Лютикова склад закрыт, и ключи небось с собой забрал. Он вроде меньше всех пострадал, но когда вернётся, неизвестно. Сегодня точно, если даже отпустят, домой пойдёт, зализывать раны.

— Да чёрт с ним, с кителем, — махнул рукой майор. — Тут хрень одна затевается, и я хочу знать: ты со мной?

Каренин с удивлением раскрыл глаза.

— Конечно, с вами, товарищ майор.

— Ну, не нужно так официально, мы вдвоём.

— С вами, Александр Николаевич, разумеется. А что случилось?

Майор Истомин огляделся по сторонам, а затем кратко пересказал разговор с Уфимцевым.

— Ого, — лицо у капитана сделалось серьёзным. — И что вы ему ответили?

— Согласился.

— Я понял, — Каренин ответил слегка насмешливо. — И что? Хотите предложить мне новую должность за молчание? А девчонку закопаем, как будто и не было её?

— Вот за что я тебя не терплю, капитан, — голос майора зазвучал грозно. — Делаешь выводы по одному слову, не дослушав до конца.

— Извините, товарищ майор, недопонял.

Истомин вынул из внутреннего кармана кителя газету «Комсомольская правда» и, развернув её, показал Каренину.

— Читал?

— Вот же чёрт, — капитан, уткнувшись носом в статью, громко хмыкнул. — Вы хотите сказать, Александр Николаевич, что это одна и та же девушка?

— Именно. И вот скажи, Женя: закрывает собой от бандитской пули милиционера. Садится в горящий бензовоз, чтобы спасти людей, зная, что может погибнуть. Она могла просто так напасть на работников МВД и устроить стрельбу в РОВД?

— Действительно, очень сомнительно, — согласился Каренин. — Да у неё в крови спасатель.

— Вот и я о том. Если бы я сразу встал в позу, у нас не было бы этих двух дней. Уфимцев на корню зарубил все наши начинания.

— Наши? — переспросил Каренин.

— А ты разве минуту назад не сказал, что со мной?

— С вами, товарищ майор. Есть план?

— Есть. Слушай внимательно. Пока Щербинин в отпуске и я его замещаю, создадим внутреннюю комиссию. Я, ты и старший лейтенант Приходько. Он самый толковый и у меня, да и у тебя с ним неплохие отношения. А вот с Уфимцевым как раз натянутые. — Истомин глянул в сторону и проговорил совсем невпопад: — Не понял. Каренин, а почему Ерофеев с Бутыриным до сих пор с автоматами бегают? Почему не сдали в оружейку?

Капитан тоже оглянулся.

— Товарищ майор! Сначала пожар, потом Ковригин послал всех на периметр. Патроны сдали, Лютиков согласился только их принять, а автоматы, мол, закопченные и без чистки не возьмёт. Вдруг проверка, а у него непорядок. Грозился в госпиталь не ехать, у него ведь и травм никаких, так, одежду слегка пришмолило. А потом укатил. А ключи только у него, запасные в сейфе в Оленёвке, вот и ходят как неприкаянные. Думал в ЗИПовую убрать, в ящик пока и двух человек на пост поставить. До вечера, что им будет.

— А ключи от ЗИПовой?

— У дневального. В ящиках подшипники для КАМАЗа, а сам КАМАЗ давно списан, стоит на пустыре в автобате. А Лютиков отказался принимать, мол, положена ЗИПовая, вот и ставьте, а мне лишняя головная боль ни к чему. Епархия Бубликова, а тот сначала в отпуске был, а теперь со слёта не вылезает. И автобат не берёт на ответхранение. Там точно растащат, вот и таскаем за собой.

— Что-то припоминаю, — кивнул Истомин, — так и сделай. На чём я остановился? Ах да. Ты и Приходько, летите пулей в госпиталь. Уверен, Уфимцев этот вариант не предусмотрел, рассчитывая на меня. А с них никто показания пока не снимал и голову не морочил. Да и вряд ли будут, если я, как того хочет полковник, рапорт настрочу. А вдруг кто из водителей автобусов что-то видел или тот же Лютиков. Поговори, сам знаешь как. А потом, вот тебе листок. Гаврилюк Андрей Федорович. Старший лейтенант в центральном РОВД. Телефон домашний и рабочий. Он год назад попал в неприятность по пьяни. Утопил табельное в яме, а там глубины сам знаешь какие. Я его негласно свёл с моряками, и они ствол выловили. Так что с него причитается. Писать он тебе ничего, разумеется, не будет, но в известность поставит, что там на самом деле у них произошло. Так ли всё плохо. А я, — он глянул на часы, — через час автобусы будут за участниками слёта, переговорю с ними. Им, конечно, команда Уфимцева уже голову заморочила, но, может, что и вспомнят. Возьму хоть какие заявления. Ну и попробую реабилитировать Бурундуковую посмертно. Выступлю перед комсомольцами. Вложу им в голову зерно, авось и прорастет. Ну что? Давай, ни пуха, ни пера.

Каренин кивнул и негромко буркнул:

— К чёрту, — а потом добавил, — если ничего не соберём, Уфимцев, товарищ майор, вам этого не простит.

— Дальше тундры не сошлют, — отмахнулся Истомин, — давай, очень на тебя надеюсь. Но если что, не встревай. А я как-нибудь выкручусь.

— Александр Николаевич, — внезапно вспомнил Каренин, — а что с политинформацией? Раз я не в отпуске. В Москве такие события! Сегодня Леонид Ильич летит во Францию. Через два дня пленум, а у нас полный штиль. Уфимцев на это надавит в первую очередь. Если это проигнорировать, вас точно вызовут на партсобрание. За политическую часть слёта отвечаете вы.

— Чёрт возьми, — Истомин потёр лоб ладонью. — Я ведь дал материалы Бурундуковой, чтобы доклад подготовила к сегодняшнему дню. Хорошо, что напомнил, совмещу выступление. Сначала расскажу о политической обстановке, а потом плавно перейду к ночным событиям. Так даже лучше будет. Уверен, все проникнутся подвигом Евы, и журналисты, которые освещают слёт, за такое событие ухватятся.

— Журналисты — это хорошо, — Каренин потёр мочку уха, — а масштабы проверки вы, Александр Николаевич, представили? Ведь и вертушка всплывёт, если что не так.

Глава 2

Он ещё рвался, этот безумный крик, а я уже летела кубарем из автомобиля. Вероятнее всего, инстинкт самосохранения заставил действовать на рефлексах. Кинула нейтралку и, распахнув дверь, словно выброшенный из пушки снаряд, вылетела на улицу, прикинув, что огонь во время движения отбросило назад, и у меня есть несколько секунд до того, как КрАЗ потеряет скорость и пламя окутает кабину. Сделала кувырок по земле и, пригибаясь от огня, который, словно ожидая этого момента, ринулся вслед за мной, понеслась в сторону моря.

Само собой вышло. Вспомнила пару видосиков, как взрываются цистерны, накрывая огромную площадь. 200 метров в диаметре, и это если повезёт. Полминуты, чтобы уйти на безопасное расстояние, и не факт. По закону подлости могло шарахнуть и дальше, поэтому сразу прикинула: единственное спасительное место — море.

К тому же до обрыва, осталось в памяти, метров шестьдесят, а до взрыва, дай бог, чтобы имелось секунд десять в запасе. Качнёт цистерну — и пиши письма мелким почерком. Отыщут потом спасатели пару не сгоревших косточек, и это всё, что будет лежать в запаянном гробу. Ну ещё килограммов пятьдесят песка добавят, чтобы не травмировать родственников.

И я неслась, радуясь, что от траншеи к обрыву был уклон градусов в 10, и волновало только одно: не наступить на что-то острое, не подвернуть ногу, не замедлиться. Только это, пока до обрыва не осталось шагов пять или шесть, и я увидела далеко внизу море.

Машинально мелькнуло, что скала имеет высоту метров пятнадцать или больше, и прыгать ночью вниз, в чёрную пустоту — это самоубийство. Невозможно подготовиться к удару, когда ты не видишь воду.

Появилась глупая надежда, что вновь смогу возродиться в чьём-нибудь теле, ведь однажды случилось нечто, благодаря не иначе магическому действию, но я, как тупая курица, не воспользовалась этим даром. А ещё надеялась, что не так бездарно буду прожигать новую жизнь. Как выяснилось, ценить себя я так и не научилась.

Наверное, тот же самый инстинкт самосохранения остановил меня на самом краю, заставив глянуть вниз, в чёрную бездну, у которой не было дна. Во всяком случае, я его не увидела.

А потом я так и не смогла вспомнить: сама шагнула в пропасть или ударной волной снесло. Почувствовала толчок в спину и оглохла от грохота разорвавшейся цистерны на какое-то время. Очнулась уже в воздухе, и всё, на что была способна — попросила того, кто меня сюда отправил, сотворить «диво-дивное»: раздвинуть тучи, позволив месяцу показать воду, и дать мне возможность сгруппироваться.

И тут же пришло в голову, что просьба напрочь глупая, и месяц на самом деле светит, только на востоке, а скала, с которой я сиганула, закрыла его собой.

Но, вероятно, кто-то меня всё же услышал, и над головой разверзся яркий диск, осветив всё вокруг на добрую сотню метров. Догадалась, что это, не поднимая головы и не теряя драгоценных секунд. Траншея проходила по небольшому холмику, и горящий бензин ринулся не только на равнину, но и вслед за мной. Сделать кувырок, выровняться вертикально и войти в воду солдатиком времени не хватило. Да ещё представила, какой получу удар, врезавшись третьим размером об воду. Может, и ничего страшного, но, не имея опыта прыжков с такой грудью в прошлой жизни, не стала рисковать и сложилась пополам. Вот на это мне последних мгновений вполне хватило.

Удар вышел и в самом деле не сильным, или я, подхватив кучу адреналина, его не почувствовала, или тушка Бурундуковой была слишком лёгкой, но сознание не потеряла и сразу сориентировалась, в каком направлении нужно дать деру.

Впереди бензин разлился метров на двадцать и продолжал распространяться дальше, а вот сзади площадь горения была гораздо меньше, и я, работая всеми конечностями, рванула к чистой поверхности.

Вынырнула почти перед скалой, оглянувшись на горящее море, на огненный водопад, и мелькнула мысль: жаль, что рядом нет Нигматуллина с его фотоаппаратом. Какие великолепные кадры можно было бы сделать!

Внезапно вспыхнувшее пламя в метре от лица заставило оторваться от созерцания, и я, развернувшись, бросила взгляд на каменную стену, выискивая безопасное место.

И сразу нашла его. Всего в метре над морем зияло небольшое отверстие: пещера или грот. Это было не важно, главное — выбраться из воды и не сгореть, раз уж так удачно всё закончилось.

Сделав пару взмахов, подплыла к скале и, хватаясь за разные выпуклости и шероховатости, вскарабкалась внутрь. Проползла на четвереньках несколько метров по проходу, который уходил круто вниз, и когда грот окончательно расширился, позволяя выпрямиться, поднялась на ноги.

Развернулась к выходу и, почувствовав себя в безопасности, совершенно машинально крикнула, обращаясь к огню: «Да! Я сделала это! И вот хрена тебе, ты меня достанешь!»

И ойкнула, увидев, как вход в пещеру окутался огнем и, быстро увеличиваясь в объеме, двинулся прямо на меня.

Сука!

Ну да. Когда бензин после взрыва получил ускорение, он и летел с обрыва в море, а теперь медленно растекался по скале, заполняя все щели. А в пещере был склон, и несложно было догадаться, что через несколько секунд горящая лава достигнет моих ног.

В отчаянии закрутила головой в разные стороны. Поднялась на небольшой выступ, упершись руками в противоположную стену, а через секунду то место, где я только что стояла, оказалось в огне. Клубы дыма заполнили небольшое помещение, заставив закашляться.

Ноги начало припекать, и я вынуждена была вскарабкаться чуть выше. Вот только вся беда была в том, что нормального места не было, и приходилось упираться ступнями в острые камни, а значит, мое падение в огонь — всего лишь вопрос времени.

Внезапно дым, который заставлял слезиться глаза, закружил, стягиваясь в круг, словно смерч, и пополз вверх, давая возможность продышаться.

Я подняла голову и разглядела небольшое отверстие в стене, которое в темноте изначально не увидела. Вот туда и втягивался едкий дым, словно в дымоход. Дыра была лишь в метре от меня, и, упираясь ногами и руками, я полезла к ней.

В последний миг задержала дыхание, как перед прыжком в воду, и, забравшись в узкий проход, поползла на четвереньках вперед.

Тоннель свернул влево, потом вправо, и передо мной открылась невероятная картина: море в огне!

Дым клубился по проходу, не доставая дна сантиметров двадцать, где, в принципе, можно было расположить голову, чтобы не получить реального отравления и не остаться здесь навсегда, но я решила подстраховаться.

Во-первых, в мокрой одежде было совершенно неуютно. А во-вторых, она мне нужна была для другого дела.

Выгнув руку за спину, расстегнула крючки на лифчике, стянула юбку, а за ней и плавки. Собственно, лучше не стало, и холодный камень неприятно обжёг правый бок, на который я легла. Но выбора у меня по-любому не было. Мало того, что отверстие, у которого я оказалась, было крохотным и высунуть хотя бы голову не удалось бы, так ещё мимо него стекал огненный ручеёк, напрочь отбивая желание проверить нечто подобное.

Воспользовалась тем, что имела, — своей задницей. Выставила её против дыма, подогнув ноги почти к груди, сложила мокрые вещи в кучку и ткнулась в них носом.

Затея на самом деле бесполезная, хотя в фильмах эксперты, рассказывая про действия на пожаре, говорят, что мокрая тряпка защищает дыхательные пути и препятствует проникновению в организм разных вредных частиц. На самом деле это полнейший бред. Мокрая тряпка не защитит ни от дыма, ни от вдыхаемых частиц, и знающие люди не советуют ею пользоваться, но она устраняет сухость, а именно это мне и требовалось. Пока прибудут пожарные машины, пока развернут своё хозяйство, сколько часов пройдёт? А если это вояки срочной службы, так они ещё и тушить водой начнут, разбрызгивая огонь в разные стороны и увеличивая территорию пожара. И даже по самым скромным подсчётам место, где я обосновалась, может стать моим прибежищем на несколько часов.

К тому времени я не только имела возможность натянуть на себя все запахи окутавшего меня вонючего дыма, но и моя филейная часть вполне могла превратиться в готовый продукт горячего копчения.

Хотя и были свои плюсы. Тёплый дым согревал тело и даже в какой-то мере убаюкивал. Да и организм, не привыкший к таким приключениям, вымотался за такой длинный-длинный день, и в конце концов я просто отключилась.

Когда открыла глаза, небольшой луч солнца уже проникал в тоннель, где я обосновалась. Море не горело, и дым полностью отсутствовал, но запах горелого картона с примесью сероводорода продолжал витать в воздухе или, вероятнее всего, забил мои внутренности настолько, что ещё не один день предстояло наслаждаться этими ароматами.

Но даже не это я ощутила в первое мгновение. Я хотела есть, и не то что есть — а жрать в буквальном смысле этого слова. Это когда реально чувствуешь, что живот прилип к позвоночнику. Ещё и рука затекла и отказывалась подчиняться. Минут двадцать растирала её, пока пальцы не стали нормально сгибаться.

Развернуться в проходе не удалось, слишком узким он был, и пришлось пятиться как рак, пока не добралась до края.

Вечер и ночь были насыщены разными событиями, и я не обратила внимания на разбитые колени, а вот теперь, когда за мной никто не гнался и не пытался сжечь, почувствовала явный дискомфорт и двигалась на четвереньках, превозмогая нестерпимую боль, от которой хотелось выть на всю округу. И наверняка взвыла, если бы имелся хоть маломальский шанс, что меня хоть кто-нибудь услышит и ринется на помощь. Лежала бы и ждала своего спасителя.

Однако, прекрасно понимая, что мамонтёнок из меня не получился, ползла и материлась, когда мелкие камушки впивались в израненные ножки. Да ещё в голову лезли дурацкие мысли типа: «Как я буду смотреться в короткой юбочке и с исцарапанными коленками?» Ну вот, совсем не айс.

Добравшись до края, нащупала ногой противоположную стену, упёрлась и нагнула голову, чтобы рассмотреть, куда мне следовало спуститься, и заодно убедиться в безопасности, и замерла, хлопая ресницами.

Свет худо-бедно проникал в пещеру, и первое, что бросилось в глаза, — это две дыньки, которые от моих телодвижений телепались туда-сюда, как маятник на часах. А ниже, вместо красного купальника, — чёрный треугольник курчавых волосиков.

Не сдержалась и заорала на всю пещеру:

— Суки!!!

И сама едва не оглохла от громкого эха, ударившего по барабанным перепонкам.

Не меньше минуты находилась в таком дурацком положении, пытаясь сообразить, что делать. Снова дырявить свои коленки острыми камнями или, плюнув на одежду, спускаться вниз? В последний момент всё ж таки решила не травмировать своим экстравагантным видом ранимые души ребят срочной службы, которые даже после брома (если у этой байки имелся хоть какой-то фундамент), увидев меня, мгновенно приняли бы стойку.

Была мысль, что на улице лето и смогу смастерить себе из листьев костюм папуаса, но вспомнила, что в округе деревьев нет, а после ночного инцидента и травы не осталось. Да и садово-огороднического товарищества не сыскать, чтобы добыть себе нечто полевое, раздев какое-нибудь пугало.

И полезла обратно.

До расщелины, где осталась лежать моя одежда, было не больше метра, когда услышала звук мотора и даже разглядела небольшой патрульный катер, медленно проплывающий мимо пещеры.

Схватила лифчик и, высунув руку, начала махать, пытаясь привлечь внимание и не заботясь о том, что могли подумать служивые, разглядев предмет, которым им подавали сигнал бедствия. Даже крикнула несколько раз, а потом, догадавшись, что они меня и не видят, и не слышат, с рекордной скоростью, невзирая на боль в коленях, спустилась вниз. Прыгая то на одной ноге, то на другой, надела плавки и, прикрыв грудь юбкой, высунулась из пещеры.

Увы, как бы медленно ни двигался катер (возникло такое ощущение изначально), но между нами оказалось не меньше пятисот метров, и пытаться докричаться было уже невозможно. Поэтому оделась и спустилась в воду, мгновенно скорчившись от боли в разодранных коленках. С другой стороны, лучшее средство от ран — солёная вода. И только в этом случае заживают они как на собаке.

Пришлось отдалиться метров на десять в море, чтобы прикинуть, где я смогу выбраться на берег. Глянула, откуда я ночью сиганула, и слегка обалдела: метров двадцать, не меньше. Не иначе, чудом спаслась, упав в темноте с такой высоты. Карабкаться по отвесной стене, которая почернела от огня и копоти, желания не появилось.

Вспомнила, как любит говорить господин Раст: «Посмотрите налево, посмотрите направо — и хрен вы что увидите», — и мотнула головой.

Скалы, скалы, скалы.

На всякий случай крикнула несколько раз в надежде, что на обрыве стоит Чебурашка с большими ушами и заинтересуется непонятными звуками. Если и стоял, то, вероятно, болтал со своим зелёным другом и меня не услышал.

Машинально выматерила всех солдат и офицеров, которых в нужный момент днём с огнём не сыщешь. Обидно стало: до еды всего пару километров, не больше, а поди ж ты, чтобы добраться до неё, придется забраться в тело бешенной собаки и на своей шкуре почувствовать, десять верст — это крюк или нет.

Потелепалась на месте, как дерьмо в проруби, определяя, в какую сторону меня сносит, чтобы не распылять силы против течения, и медленно поплыла вдоль скал.

Раза два делала остановку, забираясь на небольшие каменные островки, торчащие из воды, пока наконец не обнаружила небольшой пляж и узкую тропинку в разломе, ведущую вверх.

Выбралась на горячий песок и, распластавшись на нём, несколько минут лежала, не в силах шевельнуться. Всё-таки вчерашний день не прошёл даром: тело ныло, болело и требовало отдыха. Наверняка согласилась с ним и провела ещё одну ночь на улице, если бы червяк в желудке не устроил бунт.

И я, отлежавшись, поднялась и поплелась по тропинке вверх. Именно поплелась, едва перебирая ногами. Трижды садилась на землю, пока взяла этот чёртов подъём, несколько раз едва не скатившись вниз, когда перед глазами начинали мелькать разноцветные звёздочки, как в калейдоскопе. Успевала сесть и схватиться обеими руками за кусты, росшие вдоль тропинки.

Как далеко я отплыла от места падения, определить не смогла, но, глядя на солнце, которое начало клониться к закату, можно было с уверенностью сказать, что прошло не меньше четырёх часов. И даже здесь, выбравшись наверх, я обнаружила следы пожара и едкий запах сгоревшего картона.

Прошла по линии сгоревшей травы, всматриваясь в разные стороны. Не обнаружила ни одного военного, а ведь, по идее, они должны были контролировать периметр вокруг полевой части. Определила примерное направление и двинула в сторону Зиповой, которая казалось, притягивала меня к себе запахом вчерашнего тортика.

Удалось незаметно добраться до жиденьких кустиков, которые росли в двух десятках шагов от сетки, через которую я вчера перемахнула и почти распласталась на земле, прикидывая, как, не привлекая внимания, перемахнуть через неё ещё раз.

Далеко, там, где вчера рванула цистерна, находились пара машин с характерным окрасом и десяток фигурок, которые едва удалось разглядеть. Эти мне точно не могли помешать.

В низине около палаток суетились солдатики, что-то перетаскивая с места на место, и были увлечены своим делом. Единственным препятствием служил охранник. Молодой пацан, который бродил вдоль сетки и разглядывал штык-нож. Но так как автомата при нём не было, всё, что он мог сделать, — начать орать, чем привлёк бы нездоровое внимание, после чего ЗИПовую, разумеется, вскрыли, не дав мне насладиться едой.

Пока размышляла, как незаметно проникнуть, отвлекающий манёвр возник сам собой. На дороге появилась одна из пожарных машин и, грохоча, проехала мимо. Охранник так усердно стал на неё пялиться, не имея другого развлечения, что я мгновенно воспользовалась ситуацией.

Вскарабкалась по натянутой сетке и, не обращая внимания на натужный скрип, который она издавала под моим весом, спустилась с другой стороны.

А в следующую секунду, пока рёв двигателя заглушал мои действия, надорвала пару пачек и сразу несколько штук печенья впихнула в рот, даже не стараясь тщательно пережёвывать. Просто глотала их, чувствуя, как сводит скулы. В итоге, набив полный рот, достала две бутылки с водой и старым проверенным способом вскрыла одну, не рассчитав силу. Металлическая крышечка взлетела в воздух, очень удачно вписалась в отверстие в сетке и плюхнулась охраннику в руки.

Бедняга испуганно дёрнулся, как от чего-то горячего, уронив крышку на землю, а потом, согнувшись пополам, стал её разглядывать. После чего выпрямился и поднял голову вверх.

Пока он таким образом соображал, откуда мог появиться сей предмет, я опустошила бутылку, и мой желудок выдал моё местонахождение с потрохами, издав такую руладу, что солдатик пригнулся, словно саданули по голове дубинкой.

Обернулся, и на его лице проявилось выражение ужаса. Он сделал несколько шагов назад и громко закричал, чем мгновенно привлёк к нам внимание:

— Леший! Леший!

И направил обе руки в мою сторону, где, по его мнению, находилась та самая нечисть.

«Идиот полный. Какая я ему леший?»

Но на всякий случай присела, чтобы скрыть своё местонахождение, а так как голод даже после двух пачек печенья продолжал создавать в желудке спазмы, открыла коробку, в которой остался небольшой кусок тортика.

— Бурундуковая⁈

Знакомый голос заставил оглянуться. О, мало того что явились, так ещё и смотрели стеклянными глазами. А у Каренина нижняя челюсть едва не соскользнула на землю. Бедолага обхватил её двумя руками, чтоб не потерять.

«Шляются где-то, а я с голоду подыхай».

Показала фак и отвернулась. Кусок торта совсем маленький остался, и делиться я ни с кем не собиралась…

Глава 3

Каренин сидел напротив и вскрывал ножом консервные банки, а я, откусывая большие ломти хлеба, быстро орудовала ложкой, которую принёс один из вояк.

После того как вскрыли ЗИПовую, капитан меня всю облапал, никак не веря, что перед ним находится живой человек, а потом, схватив за уши, притянул к себе и начмокал обе щеки. Захотелось чего-то большего, но я пересилила себя. Во-первых, вокруг нас собралась толпа, и неизвестно, как оценили бы мой порыв, а во-вторых, сладким убедить желудок в его сытости не удалось.

Пацаны весело ржали над охранником, а тот в десятый раз, довольный тем, что привлёк к себе массу слушателей, пересказывал свою историю, которая с каждым разом обрастала новыми волнующими подробностями.

— Вот вы сами прикиньте, — распалялся он всё больше и больше, — стою, смотрю на ящики, чтобы, значит, их никто не уволок, и вдруг мне прямо в руки невесть откуда падает чушка. Деревьев нет, упасть неоткуда, а она — бац! — и ладони обожгла, как будто в костре всё это время находилась. И вдруг кто-то как зарычит нечеловеческим голосом. Поднимаю голову, а передо мной лохматый леший, неизвестно откуда взявшийся, с рогами, в чёрных лохмотьях и кого-то ест. Показалось, что ЗИП от КАМАЗа зубами рвёт. У нас в деревне не один раз такого видели, и кому довелось остаться в живых, описывали именно так. Старики говорили — не к добру это, когда нечисть за околицей гуляет. А у меня даже автомата нет, чтобы защищаться, а с ножом против него нечего и думать. Порвёт на куски. Я и позвал на помощь. А что мне было делать?

Каренин ухмылялся, слушая солдатика, да и я сама давилась смехом. Меня полночи дымом окуривало, и даже долгое плавание в солёной воде не смыло полностью черноту. А в волосах ещё и какие-то ветки застряли, вот и походила на неизвестно что. Капитан сам признался: узнал меня лишь по тому, как торт уплетала, да по факу, который ещё вчера запомнил, но совершенно не знал, что этот жест означает. Не стала объяснять, чтобы не обиделся, а сама подумала, что очень повезло с охранником. Имел бы оружие — весь рожок в меня выпустил бы с перепугу.

— Наелась? — спросил Каренин, когда я отставила пятую пустую банку.

Кивнула.

— Ага, а то думала, сдохну от голода.

— Ну, положим, ты имела возможность сдохнуть не только от голода, — ухмыльнулся он, — но если ты уже сыта, поехали в лагерь. Там чёрт знает что творится. Только недавно сам оттуда приехал. По дороге расскажешь, как умудрилась не взорваться.

— Вот так? — я оглядела себя. — Мне бы в душ и одежду чистую.

— Поехали. Связи нет, где-то обрыв, там в душ сходишь. Твоя подруга, Люся, целый день в истерике бьётся. Да много чего. Помнишь, как в последнем фильме про неуловимых они с короной появляются^[1]?  Какой эффект у зрителя? Так и ты в этой одежде замечательно смотришься. А гимнастёрка твоя у меня. Накинешь сверху — и вперёд.

Про каких-то неуловимых я не помнила, и только слова о Люсе колыхнули меня. Девчонка могла разрыдаться на ровном месте, а уж вести о моей преждевременной смерти могли совсем свести с ума. Хоть я двести раз объясняла, что нельзя быть такой впечатлительной. Начнёт лет через несколько смотреть «Рабыню Изауру»^[2] и свихнётся от своих переживаний.

А так с удовольствием растянулась бы на койке и дала на массу минут пятьсот.

Оглянулась на свою провизию, но Каренин, догадавшись, о чём я думаю, тут же сообщил, что всё загрузят в УАЗик, вплоть до пустых консервных банок. И я кивнула.

Подхватила босоножки за лямки и пошла вперёд, словно ледокол, только не сквозь толщу льда, а сквозь толпу солдат, которые хлынули в разные стороны, освобождая проход.

— Не хочу, чтобы ты оставалась здесь, — сказал капитан, когда мы отъехали от части на сотню метров. — Есть у нашего комбата свои соглядатаи и обязательно доложат о тебе, как только связь восстановят. Тут так всё закрутилось, что и не понять, как разруливать. В лагере проще. Там ты предстанешь перед многочисленной толпой из разных союзных республик, и замолчать такое дело даже генерал не сможет, а тем более полковник. Есть там два журналиста, вполне весомые. Один с «Комсомолки», а второй — француз. Получил аккредитацию на весь слёт. Его уж точно никто со счетов сбрасывать не будет. Сделает несколько снимков, возьмёт у тебя интервью — и считай, победа. Весь мир будет тобой восторгаться.

Он с лёгким восхищением посмотрел на меня.

— Ты даже не представляешь, какие силы раскачала. У нас и так с ментами каждый раз возня, а тут целая война наметилась.

По правде говоря, я его не слушала. Сидела вполоборота и любовалась профилем. Сильный, крепкий, надёжный. Мне с первого взгляда понравился, хотя наше знакомство к этому не располагало. А уж его чёрные глаза — это целая песня. Короткие чёрные волосы и тело. Отлично было видно, как под рубашкой играли мускулы. И, вероятнее всего, пресс состоял из сплошных кубиков, до которых внезапно захотелось прикоснуться до одури.

— А ещё возникла дополнительная проблема. Кто на самом деле сгорел на пожарище, — донеслось до меня словно из погреба. — Ты случаем никого не видела?

Я пожала плечами.

— Нет, да и не до того мне было.

Да и сейчас не до того, я чуть ли не плыла, внезапно оказавшись с капитаном наедине. Как будто отсекло всё окружающее нас. Только он и я.

Каренин свернул с грунтовой дороги в сторону небольшой чащи, состоящей в основном из пирамидальной туи и акаций. Остановил автомобиль под раскидистым деревом и, развернувшись ко мне, сказал:

— Ну.

Словно разгадал мои тайные мысли. Ну так ну. Вот я была абсолютно за. Руки и лицо отмыла, а для остального сзади, между сиденьями, стояла двадцатилитровая канистра с водой. Когда садилась в машину, специально уточнила. А у меня среди запаса вещей было и мыло, и шампунь. Так что подала бы себя на блюдечке с голубой каёмочкой. Но это чуть позже. А пока наклонилась вперёд и впилась ему в губы, совершенно не заботясь о том, что подумает капитан о таком поцелуе. В конце концов, это ведь просто поцелуй.

Каренин ответил машинально. Это я по его глазам поняла, но едва мои ручки полезли ему под рубашку и нащупали те самые кубики, вырезанные словно из мрамора, он мгновенно пришёл в себя и оттолкнул меня обеими руками. Не слабо так оттолкнул. Врезалась спиной в дверцу и охнула от боли.

— Бурундуковая, ты совсем рехнулась? Вот что это сейчас было? — он ещё и возмущаться начал, как будто не он меня пнул, а я ему апперкот выдала.

Я машинально оглянулась. Ну и? Завёз нас в укромное место, значит, проснулось желание уединиться, и что не так? В конце концов, я как объект его обожания тоже не против.

И не обязательно меня называть по фамилии. И по имени уменьшительно-ласкательно тоже не айс. Совершенно не нравилось, когда меня называли: Евочка. Уже пару умников умудрились это сделать, и у меня мгновенно сложилось полное отрицание.

А вот Ева — да. Уже привыкла и даже начало нравиться, хотя ни в каком сравнении с моим предыдущим именем — Ольга.

— Какой объект обожания? — в голосе Каренина было столько искреннего удивления, что при других обстоятельствах я бы прыснула.

Но в данный момент показала, что сержусь на него. Поджала губки и буркнула:

— А то я не вижу, как твой котик надулся и почти принял активное участие в наших переговорах.

— Какой котик? — У Каренина в глазах, кроме удивления, проступило полное недоумение. И только спустя несколько секунд лицо стало приобретать лиловый оттенок.

Он стремительно выбрался из автомобиля, врезался лбом в ветку, свисающую с дерева, шагнул в сторону, потирая ушибленное место, и остановился ко мне спиной, издавая нечленораздельные звуки и при этом отдуваясь, как паровоз.

Я выдохнула. И с какой радости решила, что мужик свободный? Наверняка дома любящая жена и сопливые дети. Он её, конечно, обожает и мыслей нет ей изменять. Во всяком случае, судя по его реакции, так оно и было. В отличие от котика, который сделал на кукольную мордашку Евы правильную стойку. А у меня такого парня и в прошлой жизни не было, и в этой, наверняка, не будет, потому как таких расхватывают ещё в юном возрасте. Да, Алана я любила, но он давно погиб, и с тех пор я поменяла несколько раз свои ценности.

Пока размышляла, морща свой носик от очередной неудачи, Каренин, вероятно, успел договориться со своим зверьком и забрался в автомобиль совершенно спокойным. Даже лиловые разводы исчезли с лица.

— Тебя как звать-то? — поинтересовалась я, оторвавшись взглядом от него, чтобы и дальше ничего не накручивать в голове бестолковой Бурундуковой. Досталось же наследство.

— Евгений, — у него даже голос прозвучал ровно, а потом перешёл в наступление. — Ты вообще кто такая? Откуда у тебя такие мысли возникли? Ты соображаешь, что делаешь?

— Да ладно, Жень. Завёз в кусты, я и подумала.

— Подумала она, — его голос чуть повысился и тут же стушевался. — Мы почти приехали, — он глянул на часы, — через сорок минут вечернее построение, открытие слёта, и я хочу, чтобы ты попала именно на него. Чтобы тебя сразу все участники увидели. Не знаю, что там сейчас, вот и подстраховаться решил. А сюда свернул, чтобы случайный патруль нас раньше времени не обнаружил. Ну и послушать твои приключения, потому как у меня к тебе масса вопросов организовалась.

Я пожала плечами.

— Ах, вот ты о чём! Ну, спрашивай. Отвечу на все, кроме тех, где расписалась о неразглашении.

— Чего? — И опять уставился на меня изумлённым взглядом.

— Шучу, — я выдавила из себя улыбку, — но откуда мне было знать, что у тебя жена и куча ребятишек? Ты же мне ничего не рассказал о себе. Вот я и подумала: хочешь сделать предложение, от которого я не смогу отказаться.

Каренина подбросило на сиденье, словно ему в задницу заехали небольшим электрическим разрядом. Хорошо, что кабриолет, а то головой крышу запросто мог продырявить.

Мы несколько секунд смотрели друг на друга, примерно так, как в тот момент, когда я ему сообщила, что являюсь агентом британской разведки: глаза в глаза.

Не знаю, о чём он подумал, но до меня внезапно дошло: этот парень такой же, как я в прошлой жизни. Нет у него ни жены, ни детей. Перекати-поле. И со мной с удовольствием бы развлёкся, тем более я на это конкретно намекнула, но в силу моего возраста у него даже помыслов таких не было и не могло быть. Он, в отличие от многих парней, думал не головой котика.

Именно тот, кто мне нужен!

А не какой-то сын партийно-комсомольского работника.

— Даже не вздумай, — проговорил он, не отрывая своего взгляда и догадавшись о моих намерениях.

Ага, вот сейчас отпущу его вместе с этими глазами и кубиками. Или он меня вообще за дуру держит? Чтобы, пока я десятый класс заканчивала, его окрутила какая-нибудь вертихвостка? А у меня вполне серьёзные намерения. Осталось только вбить ему в голову, что это не у меня они, а у него.

Но чтобы не торопить события, замерла, а то уже оторвалась спиной от дверцы и приготовилась атаковать губы Каренина повторно. Ничего зазорного. Просто поцелуй.

Но, по ходу, он и на него не был готов, как мальчик Петенька зарделся, но и я сдавать занятые позиции не собиралась.

— Ладно, давай договариваться, — я снова, облокотившись на дверцу, приняла расслабленную позу.

И рассмеялась, увидев, как у Каренина вытянулось лицо.

— В смысле, договариваться? О чём?

— Ну, — я постаралась сделать серьёзное выражение, хотя и сомневалась, что получилось, — рассказываю тебе всё, что хочешь знать, — покрутила извилинами, соображая, что всё точно не расскажу, — а потом у нас два, — подумала пару секунд и исправила, — нет, три поцелуя. Не чмоки-чмоки и без пинков, а то я себе рёбра едва не сломала о дверцу, когда ты меня оттолкнул.

Каренин покряхтел, как старый дед, и около минуты собирался с мыслями.

— Ева, — наконец выдавил он из себя, — давай говорить откровенно. Ты очень красивая девушка. Да, ты мне понравилась с первого взгляда, едва увидел на обрыве. И ты вообще такая, что в тебя невозможно не влюбиться, но, — он поднял руку, заметив, что я подалась вперёд.

Ну а что? В любви уже признался, осталось закрепить наше дружественное соглашение крепким поцелуем. А с другой стороны — врал бессовестно. Если бы я агентом не представилась, сдал бы меня ментам без разговоров. И встретил меня как законченную преступницу, у которой за спиной лет двадцать на нарах.

— Но, — повторил он и замолчал, словно подыскивая нужные слова, — мне тридцать один год. Я для тебя слишком старый.

Старого нашёл. И не объяснишь ведь, что мы одногодки и с ним мне гораздо уютнее, чем среди придурков-одноклассников с их комсомольскими лозунгами. Скучно мне с ними.

Старым он себя почувствовал. Когда ему будет 95, а мне 80, большая будет разница?

— Между прочим, — ляпнула я, чтобы сбить капитана с той глупости, которую он ещё собирался выдать, — Кэтрин Зета-Джонс в 31 год вышла за 56-летнего Дугласа и родила ему двух детей. Это называется любовь.

Кусать себя за язык было поздно.

Каренин с непониманием уставился на меня.

— Какая Зета Кэтрин?

— Актриса, американская, читала про неё в «Советском Экране». Колонка там такая есть: «Новости из-за».

Каренин несколько раз моргнул, а потом отмахнулся.

— Капиталисты, что с них взять.

Едва не ляпнула, что Зудина вышла замуж за Табакова тоже в тридцать, а Олегу Павловичу на тот момент было шестьдесят.

Порыскала в голове в поисках примеров более подходящих кандидатов, но, кроме Пугачёвой, никто на ум не пришёл. Но с Примадонной совсем плохо: последний муж младше дочери. Чем-то напомнило Ришара в комедии «Игрушка».

Выдохнула и сказала:

— Когда тебе будет 45, мне будет 30. По-моему, отличная пара. И если тебя сдерживает только возраст — тогда ты полный дурак, — и с силой пнула ногой по пластиковой обшивке, потребовав тоном, не допускающим возражений: — Заводись, поехали. А то, не дай бог, кто-то увидит, что у тебя со мной шуры-муры. Будут потом неудобные вопросы задавать на партсобраниях.

Упёрся в меня взглядом, как в изваяние, но я даже не оглянулась, чтобы увидеть его глаза: вспучились, как два блюдца, или нет. Эпоха, блин, социализма. Про ДНК ещё ничего не знают, любая может ткнуть пальцем и заявить: вот, мол, папаша, и никуда не денется. Хотя, если честно, в 22 году тоже не всё весело. В Госдуме с подачи Минтруда подняли вопрос об единой выплате беременным школьницам. Понятное дело, несколько лет будут усердно прорабатывать сей вопрос, а потом решат, что для демографии это самое то. И ничего, что девчонкам по 15–16 лет. То есть, по сути, собирались поддержать несовершеннолетних мамочек по Библии: плодитесь и размножайтесь.

Ну так хотя бы последовательными были, что ли, а то ещё год назад произведения отечественных авторов с подобными крамольными мыслями попали под запрет. Именно отечественные, а вот книги иностранных писак про то же самое по телевизору рекламируют. Где справедливость?

— Один, — прервал мои мысли очнувшийся Каверин.

Я мгновенно оживилась.

— Ну ладно, — даже задираться не стала.

Придётся выводить рыбку на чистую воду медленно, а у меня такого опыта хоть отбавляй. Если бы в прошлой жизни не проявила инициативу, у нас с Андреем ещё лет несколько продолжался конфетно-букетный период, и он так и таскал к чаю гематоген из аптеки. Вспомнила и спохватилась. А как сегодня дела обстоят по этому поводу? Уже продаются разные гаджеты, чтобы предохраняться от нежелательной беременности, или на самом деле гематоген?

Выдохнула и уточнила:

— Один так один. Но не паршивый чмок, а вполне вкусный, минут на десять.

Мне показалось, что Каверин поперхнулся. И ведь вроде не ел ничего в этот момент.

Глава 4

Каренин припарковал автомобиль прямо за импровизированной трибуной, обдав стоящих на небольшом помосте (если его можно было так обозначить — что-то сколоченное из досок высотой сантиметров двадцать) сначала пылью, которую ветер отнес на членов президиума (или кто они на самом деле), а потом автомобиль чихнул большим облаком черного дыма.

Мне-то было абсолютно все равно, да и моей одежде. Она давно перестала походить на военную форму, и в ней я больше была похожа на окруженца из сорок первого года, который не меньше месяца бродил по тылам немецко-фашистских захватчиков и при этом активно строил козни интервентам.

Когда пыль и дым рассеялись, я разглядела майора Истомина, который стоял с открытым ртом, переводя взгляд с капитана на меня. Вероятно, узнал Каренина и рот открыл лишь для того, чтобы наорать на подчиненного за такой драйв, но тут его взгляд зацепился за меня. Скорее всего, не узнал: видела себя в зеркальце автомобиля, хоть лицо и отмыла, выглядела не ахти. Даже мысль в голове мелькнула, что Каренин целоваться отказывался именно по этой причине. Побоялся — с ведьмочкой, а вдруг через рот своим шаловливым язычком проклятие на него наложу или порчу. Глупости! Если бы что и могла — то только приворот. Вспомнила шарик Пантелеймоновича: вот прям очень бы пригодился.

А вот гимнастерка, которая единственной была похожа на себя, и притягивающее внимание декольте майору явно показались знакомыми, и он на них заострил свое внимание. Особенно на последнем. Сделал шаг в мою сторону, позабыв, что находится на каком-то возвышении, и едва не клюнул носом в землю. Сориентировался мгновенно — на то он и майор. Чтобы не упасть, стал быстро передвигать ножками, в результате чего покрыл расстояние, разделявшее нас, за считанные секунды и придавил своим животом меня к автомобилю, уткнувшись лицом, в силу своего роста, в идеальную подушку безопасности.

Ойкнула. Хотя какой к черту «ойкнула», взвизгнула голосом Бурундуковой. Ребра еще от пинка Каренина не отошли, а тут повторно и снова об дверь, с той лишь разницей, что теперь с наружной стороны. Но и слава богу, майор недолго наслаждался прелестями Бурундуковой (ну да, так и считала их, хотя уже несколько недель они и принадлежали вроде как мне), оторвал голову, но глазами продолжил исследовать то, куда его лицо так удачно приземлилось. Об Синицыну мог и нос сломать, а тут и в самом деле повезло. Самортизировало.

Поднял всё же глаза. Удивлённо-возбуждённые. Сразу и не поняла, от чего: по мне соскучился или из-за того, что сиськи мне лицом помял?

И, слегка заикаясь, выговорил:

— Бурундуковая! Живая!

Я попыталась отодвинуть майора, а когда не удалось, промямлила:

— Не совсем, Александр Николаевич (выяснила у Каренина, как зовут замполита), и если вы меня немедленно не отпустите, умру от асфиксии. У меня уже и первые симптомы проявились: тошнота и лёгкое головокружение.

От чего я могу умереть, даже если майор непонял, то главное уловил: от человека, которого тошнит, нужно стоять подальше, и отступил назад не меньше чем на метр, дав возможность сделать глубокий вдох.

Но освобождение моё длилось недолго. Замполит рассматривал меня меньше минуты, а потом то, что маленький и кругленький, совершенно не помешало ему сграбастать меня в охапку.

Возможно, будь я на шпильках, ему это вот так сходу сделать не удалось бы, но босоножки я оставила на сиденье в автомобиле и стояла по форме вольно, подогнув коленки, он и воспользовался моей беззащитностью. Облобызал и щёки, и по-брежневски трижды приложился к губам, оставив неприятный запах спирта вперемешку с табаком.

Читала у одного классика, что от мужчины должно пахнуть не одеколоном, а именно вот такой угарной смесью. Он бы у жены своей поинтересовался: сильно ли её возбуждают подобные ароматы? Ким Бейсингер после съёмок в фильме «Девять с половиной недель» очень точно охарактеризовала этот момент в одном интервью: целуешься словно с пепельницей, в которую по ошибке плеснули немного дешёвой водки.

Может, они с Микки под конец что-то не поделили, и она ему в отместку такое выдала, но по мне — именно так.

Хорошо хоть майор на каждый поцелуй не тратил больше секунды, а то если бы как мы с Карениным, то отыскал то, что целой ротой разыскивали почти сутки. Бездыханное тело Бурундуковой.

С удивлением обнаружила среди членов президиума, с интересом разглядывающих меня, мымру в своих очёчках от Карла Фредриксена. Кто бы сомневался, что она и сюда пролезет со своим горлопанским голосом! Смотрела на меня поверх очков, как Грейс Кулидж на призрак Линкольна из окна жёлтой овальной комнаты, а потом потянулась к карману и выудила пузырёк с таблетками. Мелькнула мысль, что сейчас завалится на стоящего рядом Валерика, куда ж без него, и бедную скрутит судорогой. Бывший жених (теперь уж точно бывший после горячих губ Каренина), вероятно, тоже об этом подумал, глядя на англичанку, которая косилась в разные стороны, разыскивая себе опору, и на всякий случай отошёл, встав за спиной Истомина. Очередь занял, решив на радостях меня обслюнявить. Разве так встречают внезапно воскресшую невесту?

Майор перевёл взгляд на Каренина и дрогнувшим голосом спросил:

— Женя, ты где её отыскал?

— В ЗИПовой, — раздался за спиной весёлый голос капитана, — сидела на ящиках, ела торт и запивала водой.

Народ вокруг оживлённо заговорил. Я узнала девушку из одного из прибалтийских автобусов, тоже находящуюся среди главных устроителей слёта, но остальные мне были совершенно незнакомы. Да и её узнала по одной причине: очень напомнила мне лицом Наташу, жену «Старого», только в молодости. И хоть в юности Наташу никогда не видела и познакомились мы, когда ей уже хорошо за тридцать стукнуло, — сразу обратила внимание на внешнее сходство ещё там, в расположении части, случайно скользнув по незнакомке взглядом. Девушке было не больше двадцати пяти, и Наташей, разумеется, быть не могла, так как сама Наталья должна была родиться только в следующем, 1978 году. Просто навеяло. Ведь и сам «Старый», муж Наташи, сейчас размазывал сопли и готовился в сентябре отправиться в первый класс. Даже защемило где-то внутри. Теперь, если нам когда-нибудь удастся пересечься, — уже я буду старой.

Задумалась и не заметила, что Валере наконец удалось протиснуться ко мне, даже ручки стал протягивать, но в этот момент между ним и мной втиснулась Люся с мокрым от слёз лицом и смеющимися глазами. Обхватила меня за шею, что-то гундося себе под нос. Я тоже обняла подружку, вероятно, единственную, кто любил Бурундуковую просто так, за то, что она существовала, а не за какие-то особые заслуги.

— Ева, — замполит попытался вклиниться между нами, но, сообразив, что это практически невозможно, обратился ко мне из-за Люсиной спины, — как тебе удалось спастись?

— Товарищ майор, — я криво усмехнулась, — я точно не буду крутить по второму кругу свои приключения. Давайте потом соберёте всех желающих, и я одним махом удовлетворю любопытство каждого.

— Замечательно, — обрадовался Истомин, — я уверен, что после того, как все узнали о твоём поступке, каждому присутствующему здесь комсомольцу будет интересно: что руководило тобой в момент опасности? Какие мысли были в твоей голове, и думала ли ты о том, что можешь погибнуть? И как тебе удалось выбраться из горящего бензовоза, спастись? И, — он нахмурил брови и добавил, — где ты находилась почти двадцать часов, что тебя не могли найти? Пойдём, тут и микрофон есть.

— Но позвольте, — встряла в разговор мымра, — Александр Николаевич, вы ничего не забыли? День открытия слёта, и раз Бурундуковая жива и здорова, наверное, не стоит откладывать это мероприятие на завтра. А о её небывалых приключениях мы можем и в другой день послушать. Никуда не денутся её расказки.

Грубовато, конечно, отнеслась англичанка к моему воскрешению, но в данный момент готова была сама её расцеловать. Стоять целый час и расписывать, как я героически спасалась от огня бегством, совершенно не было никакого желания. К тому же уже темнело. Мне тупо хотелось добраться до душа и снять с себя грязные плавки, которые уже начинали натирать ляжки.

Ну и главное: мы с Карениным не закончили начатое.

Не успела подумать о нём, как капитан оказался рядом и заговорил полушёпотом:

— Товарищ майор, пока не совсем стемнело, было бы неплохо Еву с журналистами свести. Я что-то Жерара не вижу. Пусть они у неё интервью возьмут и снимков понаделают, пока она в таком виде. Вы же понимаете, как это нужно.

Истомин стащил с головы фуражку и потёр лоб.

— Дело, конечно, правильное. Но вот какая заковырка: этот месье Жерар укатил в обед в Симферополь. Машину за ним прислали. Всё пытался выкупить у меня «Комсомолку», ту самую. А потом к Евгению Петровичу пристал. Не знаю, сколько он ему пообещал, но укатили они вдвоём. Ты когда мне рапорты привёз, их уже не было. Но фотограф из «Комсомольской правды» здесь где-то. Пошёл менять плёнку в кассете. Пусть отшлёпает пару кадров.

Каренин помрачнел.

— А из журналистов только «Черноморский» остался? Этому не дадут тиснуть, это уж точно, пока весь разбор не закончится.

— Будем надеяться, что Евгений Петрович завтра вернётся, — ответил Истомин. — Говоря словами Штирлица: «Время пока терпит». — И, развернувшись ко мне, спросил: — Но как ты умудрилась спастись? В двух словах мне скажи.

Меня опередил Каренин.

— Не поверите, товарищ майор. Сиганула с обрыва.

— Как с обрыва? — опешил Истомин. — Вот конкретно где бензовоз взорвался?

— Так точно, — подтвердил капитан.

Замполит перевёл взгляд снова на меня.

— Вот прямо там, вниз-вниз?

Пожала плечами. Высоко, да. Но в моё время даже соревнования устраивали с высоты поболее. Да и не поверю, что местные не прыгают со скал.

Истомин достал из кармана платок уже не первой свежести и вытер выступившие на лбу капли пота. Оглянулся на Каренина и совсем тихо произнёс:

— Но там же глубины чуть больше двух метров. — И снова глянул на меня: — Никто не поверит. Это невозможно. Разбилась бы.

— Чуть больше двух метров? — переспросила и, вспомнив свои ощущения, уверенно заявила: — Нет. Я глубоко ушла, метров на шесть, не меньше.

— В расщелину угодила, — выдохнул Каренин. — Других вариантов нет. Везучая девчонка. Всю дорогу сюда только об этом думал.

— Но она же шириной всего два метра и далеко от скалы, — возразил майор. — Если её даже днём флажками обозначить, никто не решится прыгнуть, да ещё с такой высоты.

Я, когда в море бухнулась, по сторонам не смотрела. Сразу вверх голову задрала, всплывая. Осталось в памяти: очень удивило, с какой скоростью огонь распространялся. А на самом деле, как выяснилось, освобождался обзор, когда двигалась к поверхности.

Почувствовала, как по спине потёк ручеёк. Это же сколько удачи у меня накопилось, чтобы такой квест выполнить с первого захода? И понятно стало, почему Женька был такой заторможенный.

— Нужно, товарищ майор, — донёсся словно издалека голос Каренина, — чтобы вы в Симферополь позвонили. Пусть экспертов пришлют из главного ведомства. А иначе не докажем.

— Сам поеду, — ответил Истомин, — тут звонком не отделаться. Будут несколько дней согласовывать, — он замолчал, внезапно сообразив, что вокруг нас начал собираться народ, — давай, делайте фотографии и ко мне в палатку.

Пришлось прождать ещё минут двадцать, пока фотограф нарисовался и сделал освещение. За это время меня окружили не только ребята и девчонки из нашего отряда, а организовалась огромная толпа, и каждый старался стиснуть в своих объятиях. Даже подумала в какой-то момент: хотят закончить то, что не успел замполит, когда прижал меня к автомобилю.

Каренин выручил, пробившись ко мне, попросил разойтись. За ним протиснулся и фотограф. Очень вовремя, потому как голова начала пухнуть от количества вопросов, задаваемых с разных сторон.

Фотограф отщёлкал десяток кадров, заставляя принимать самые героические позы, после чего я в сопровождении Люси спряталась в палатке, пообещав, что обязательно проведём брифинг и я отвечу на все вопросы. Потом, когда-нибудь.

А в первую очередь мне нужно было добраться до душа и смыть с себя всю грязь, накопившуюся за пару дней.

Я ещё отмывалась, когда раздался громкий голос мымры, идущий из динамиков. Она приказала всем отрядам встать в периметр и приготовиться к торжественному открытию военно-патриотического слёта, посвящённого 60-летию Великого Октября.

Зацепило. Когда мы приехали, на всех плакатах было что-то связанное с комсомолом, и военрук об этом не раз говорил. А тут уже нечто другое. Хотя первый плакат, встретивший меня в этой жизни на стене алиментары, кричал именно об Октябре.

Дёрнулась, когда внезапно яркий красный свет залил кабинку, в которой я нежилась под струёй воды, прикрыв глаза. Первая мысль, пришедшая в голову, была: «Где-то вспыхнула ещё одна цистерна».

Вот только куда-то бежать и спасать мир желание не появилось. Всё, чего я хотела, — доползти до своей койки и вырубиться. Ещё наркомовские кто налил для здорового сна, и совсем было бы замечательно.

И в это время громкий звук, напоминающий взрыв, долетел до моих ушей. Едва голой не выскочила из кабинки.

Но в следующее мгновение тёплый, изящный голос громко произнёс:

— Уважаемые комсомольцы! Вас приветствует вокально-инструментальный ансамбль «Скоморохи».

Чем-то голос Александра Градского напомнил. Может, и не обратила бы внимания, но у меня его песня из фильма «Поговорим, брат» на смартфоне стояла, и каждый входящий начинался с неё. И не просто песня. Эксклюзив. Он её лично для меня исполнил на гитаре в день своего 70-летия. И снова внутри защемило.

Мы в тот день реально опаздывали, но «Старый» убедил меня сделать крюк, сообщив, что Александр Градский в честь своего юбилея даёт грандиозный концерт. И раз уж мы так удачно оказались, не иначе как волею судьбы, в Красногорске, должны заскочить и поздравить именинника с юбилеем, а иначе Наташа ему, «Старому», по ушам надаёт, если он этого не сделает.

Каким образом удача оказалась на нашей стороне, я и без «Старого» прекрасно поняла, но связи никакой не обнаружила. И причём тут Наташа, окончательно поставило в тупик.

Но когда нас без проволочек пропустили за кулисы и перед нами предстал легенда русского рока, я мысленно пообещала Ивану всю башку расколупать. Мог же предупредить, прекрасно зная моё отношение к Градскому. Первая встреча, а я не в платье и на каблучках, а в горке и армейских ботинках. Сюрреализм полнейший.

Но Александр принял нас радушно, не обратив на мой конфуз никакого внимания. Даже обрадовался, увидев перед собой женщину в форме, и не поленился чуть нагнуться и поцеловать мою ручку, чем совсем загнал в краску.

Он принял наши поздравления, поинтересовался, как дела у Наташи, а узнав, что она вместе с детьми будет третьего дня в Москве, очень обрадовался. Неожиданно вышло. А я и не предполагала, что Наташа приходилась Александру дальней родственницей.

И вот в этот момент у меня заиграл телефон. Нужно было видеть лицо Градского, когда я, быстро достав смартфон, отключила его, бурно извиняясь.

В тот вечер мы со «Старым» опоздали, потому как Градский достал шампанское и разрешил мне называть его Сашей. Мы выпили на брудершафт, а потом он исполнил ту самую песню на гитаре. Ну да, он сразу распознал во мне почитательницу своих талантов и честно признался: если бы я была в платье и на каблуках, он не обратил никакого внимания.

Наверное, поэтому я не стала колупать голову напарнику.

А вот про скоморохов впервые слышала, хотя где-то читала, что в семидесятых годах этих «ВИА» было в СССР как собак нерезаных.

Но вот нашли же время эти дудочники песни распевать! А я ещё мымру расцеловать хотела за то, что избавила меня от роли рассказчика и организовала открытие слёта. Чёрт бы её побрал!

Я сплю замечательно, вот только засыпать предпочитаю в тишине, а потом хоть куранты пусть бьют.

Вышла я из душа уже злая как зверь под громкий голос шоумена, который продолжал развлекать народ шуточками.

Люся меня ожидала в компании нескольких девчонок, среди которых была уже знакомая узбечка.

Увидев моё выражение лица, она сразу кинулась с расспросами:

— Ева? Что случилось? Ты не ранена?

О, первая, кто поинтересовался моим здоровьем, хоть и не сразу. В XXI веке меня бы уже давно оттранспортировали в больницу и устроили консилиум по поводу того, как меня лечить и, главное, от чего.

Я отмахнулась.

— Слишком громкий звук, я же не засну.

— Ты устала? — озабоченно поинтересовалась подруга, — А я думала, ты на открытие слёта пойдёшь. Сейчас танцы будут.

— Потом отдохнёшь, — поддержала подругу Садия.

— Конечно, пойдём, — сказал невесть откуда взявшийся Виталик.

— Там классно будет, — подхватила Инга.

— Нет, ребята, вы уж извините, но я хочу спать, — сказала я и замерла, прислушиваясь.

— Что? — спросила Люся, увидев, что я встала как вкопанная.

— Тихо, — проговорила я, ещё не веря своим ушам, — Ты слышишь?

Девчонки завертели головами, а из динамиков полилось до боли знакомое: «Оглянись, незнакомый прохожий…»

— Это же Саша Градский! Он что, здесь⁈

Глава 5

Удивительное дело. Я знала очень много обо всех четырех женах Александра Градского, а вот то, что он в 16 лет сколотил вокально-инструментальный ансамбль и назвал его «Скоморохи», узнала только на слете от самого Саши. Даже покраснела от стыда.

Но это было чуть позже, а пока я медленно двигалась мимо танцующих пар, пропуская мимо ушей невнятный лепет Люси, семенящей за мной.

Виталик с Ингой остались с краю, сразу приняв в танце пионерское расстояние. Садия с остальными девчонками остановились вообще за периметром территории, предназначенной для танцев. А справа полыхали пять костров, которые явно выстраивались в образе пятиконечной звезды и с вертолета наверняка выглядели очень зрелищно. Вот только вертолеты над нами не летали, и для кого это было сделано, неизвестно. Но стало ясно, что подвигло на мысли о еще одной вспыхнувшей цистерне. Костры они развели, мало им было огня прошлой ночью.

Трио музыкантов расположилось на том самом помосте, с которого совсем недавно звучали патриотические лозунги и орала своим писклявым голосом мымра, ухватившая кусочек власти над школьниками.

Я узнала только двоих. Тот, которого видела впервые, с растрепанной прической сидел в окружении четырех самых обычных барабанов, а Александр Буйнов — за агрегатом, который с большой натяжкой можно было назвать синтезатором. Даже не знала, что они выступали втроем. И, как потом выяснилось, давно разбежались, а в данный момент находились в разных ансамблях, но у всех троих были дела в Крыму. И когда Градскому предложили выступить на открытии слета, ему удалось собрать группу на один день. Даже скорее на один вечер.

Я была в короткой, слегка расклешенной юбке и той самой белой блузке, которую топтала в автобусе англичанка. Отстиралась нормально, даже следов не осталось, только неприятный осадочек. Ну и, разумеется, в своих многострадальных босоножках.

В общем, выглядела прекрасно, разве что волосы не успела как следует высушить. Но тут целиком и полностью был виноват Александр, внезапно ворвавшись в мое сознание из динамиков.

Я остановилась в двух шагах от помоста и принялась негромко подпевать, разглядывая молодого Градского. Длинные волосы рассыпались по плечам, а очки, от того же Фергюсона, на его лице смотрелись на удивление прекрасно, в отличие от мымры.

Заметив, что я подпеваю, покачиваясь из стороны в сторону, Александр улыбнулся, подмигнув, и вытянул в мою сторону правую руку.

На самом деле это не было каким-либо знаком лично мне. Я видела в интернете его концерты, и этим жестом он обращался к зрителю, но всё равно в тот момент у меня на душе стало легко и приятно.

Мелодия закончилась, и Александр опустил руку, слегка склонив голову на грудь, словно кланяясь.

Моя улыбка наверняка растянулась от уха до уха, и я захлопала в ладоши. Градский, подняв голову, улыбнулся в ответ, и теперь я точно знала: эта улыбка предназначалась исключительно мне, потому как я была единственной, кто ему аплодировал.

И, признаться, в тот момент меня это жутко шокировало. Я с удивлением оглянулась, рассматривая молодёжь. Пары уже распались и просто стояли, переговариваясь, даже не глядя на сцену. И только несколько парней и девушек рассматривали меня с чувством… превосходства?

У меня даже в горле заклокотало от возмущения. Люди платят деньги, чтобы попасть на концерт Градского. После каждой песни аплодируют, просят выйти на бис, а эти… За кого они себя приняли? Мол, такой удел скоморохов — развлекать народ?

Буйнов, выждав паузу, ударил по клавишам, барабанщик махнул палочками, но я, всё ещё горя возмущением, шагнула на помост и, махнув рукой, скомандовала:

— Стоять, мальчики!

Они в недоумении перевели свой взгляд на Градского, но я, не дав ему сказать ни единого слова, буквально вырвала микрофон из его рук и развернулась к так называемой элите ленинского комсомола.

— Уважаемые комсомольцы, — добавила в голос нотку сарказма, — лучшие из лучших. Наидостойнейшие. Правительство республик выбрало вас как самых ярких представителей будущих строителей коммунизма, — я обвела толпу взглядом, заметив, что привлекла внимание, и добавила: — Ну так что же вы себя ведёте как холопы на книжной ярмарке?

Если до этих слов кто-то и продолжал бубнить, то теперь воцарилась тишина. Переваривали услышанное. А я, не дав им опомниться, продолжила:

— Перед вами выступает, — внезапно вспомнив момент из фильма «Перекресток», где Ярмольник, играя в переходе, объявляет свою группу, выдала: — прославленный коллектив «Скоморохи»! Победитель многих конкурсов и лично для вас поёт один из лучших голосов современной эстрады. Поэт, композитор (едва не ляпнула: «народный артист Российской Федерации», хотя наверняка проглотили бы и это). На концерты, которые он даёт в Москве, невозможно пробиться. Люди аплодируют стоя и просят на бис (сомневалась, что такое уже было, но вдолбить в головы комсомольцам это следовало).

Я понимаю, не каждому певцу хочется похлопать в ладошки, но тому, кто проделал долгий путь, чтобы порадовать публику, причём совершенно бескорыстно, следовало отдать хотя бы дань уважения.

— Поэтому попрошу поприветствовать от всего комсомола обладателя уникального диапазона голоса в три с половиной октавы!

Я замялась на секунду, подумав, что эти, возможно, даже не смогли у себя в голове сформулировать мысль о том, что я пыталась до них донести. Ну и пусть, главное, чтобы впечатлились, и повторила:

— И потому очень вас прошу поприветствовать как следует группу «Скоморохи» и её руководителя — Александра Градского!

Где-то сбоку несмело захлопали. Потом ещё и ещё, и вот уже вечер утонул в шуме аплодисментов.

Сбоку увидела стоящую мымру, снова без очков. Стояла и с удивлением пялилась на меня. Вероятно, когда я взяла в руки микрофон, почувствовала подвох и понеслась, чтобы остановить очередное моё безобразие, но остановилась шагах в десяти.

Я обернулась и вручила микрофон остолбеневшему Градскому, улыбнулась и сошла с помоста. И тут же оказалась окружена знакомыми парнями и девушками. Они дружно хлопали в ладоши, стоя лицом к сцене, но когда я приблизилась, направили свои аплодисменты в мою сторону.

— Да ладно, — отмахнулась я, хотя вряд ли кто меня услышал в этом грохоте.

Комсомольцы бесновались ещё около минуты, словно заразившись моей энергией, а когда аплодисменты стихли, раздался смущённый голос Градского:

— Спасибо, друзья. Огромное спасибо. И отдельное спасибо этой милой девушке, — он показал на меня рукой, — не знаю, как вас зовут, но поверьте, это было неожиданно и очень приятно.

Я, улыбаясь, сделала лёгкий книксен, чем рассмешила всех, кто стоял около меня.

— Но продолжим. Следующая композиция…

— Слушай, — отвлёк меня Виталик, — а откуда ты его знаешь? Ты где-то слышала его песни?

— А ты не слышал? — удивилась я.

Виталик лишь пожал плечами.

Я перевела взгляд на Люсю, но и та отрицательно покачала головой. Вот те раз! Но стало более-менее понятно. В Москве Градский давным-давно гремит, а вот по окраинам нашей необъятной Родины о нём ни слуху ни духу. Это не XXI век, где любой мог спеть какую-нибудь хрень и выставить в интернете. Сейчас ребята пытались гастролировать по городам. Играли вот на таких слётах, на танцплощадках, куда не ходят продвинутые комсомольцы. И пробивались наверх только лучшие, обладатели действительно уникальных голосов. Это не «Фабрика звёзд», которую штамповала Пугачёва.

Как-то грустно подумалось, что мы многое потеряли к XXI веку. На танцы приносили колонку, куда вставляли флешку с механическими голосами, потому как живыми эти голоса после компьютерной обработки никак не назвать. А на конкурсах побеждали разные бородатые женщины.

Внезапно заиграла музыка под хардстайл, опрокинув меня в свою юность. Вспомнилось, как мы с девчонками выходили на дорогу и танцевали шаффл. Начинали втроём, а в конце собиралась целая толпа. Люди снимали нас на мобильники и дружно хлопали в ладоши.

Народ вокруг меня зашевелился, и парни, и девушки начали выполнять какие-то дёрганые движения, напомнив танцплощадку на Комсомольском озере. Словно все обкуренные или обдолбанные. Был и третий вариант: воткнули в землю пару тысяч вольт, устроив шаговое напряжение, вот их и трусило не по-детски. Но ведь реально смотреть на это без смеха было невозможно. Марионетки в руках пьяного кукольника.

— Почему не танцуешь? — прокричал мне в ухо Виталик. — Давай! Смотри, какая зажигательная!

И в самом деле, музыка была зажигательной, но под неё комсомольцы и комсомолки, едва перебирали ногами, а руки висели как плети.

Вспомнив партнёршу Афони, я улыбнулась и ответила:

— Это энергичный танец.

И, прикрыв глаза, начала танцевать шаффл так, как его танцевала великолепная Цин Цин, но с небольшими изменениями. Некая вариация джазового тик-тока. Нечто среднее между жёстким малайзийским стилем, когда работает корпус, и австралийским, с его постоянным скольжением и шарканьем. Ногами внутрь, потом наружу.

Я это проделывала десятки раз вместе с Лолой и Маринкой. Едва наткнувшись на этот танец в интернете, на каком-то зарубежном сайте, мы влюбились в него и в кратчайшие сроки научились танцевать под смешную, залихватскую песню: «Дайте Оскар этой богине».

Он нам понравился тем, что, во-первых, это был чисто женский танец, хотя после я видела, как его танцуют парни. Нет, это совсем не то. Это танец для короткой, максимум до середины бедра, расклешённой юбки. При быстрых оборотах она должна взлетать, шокируя мужчин обнажёнными бёдрами, возбуждать их и звать на подвиги.

А во-вторых, мы, слезая со своих байков, устраивали шоу посреди автострад в угоду Марине, заставляя народ собираться вокруг.

Вот и сейчас меня словно перенесло в Саратов, где мы исполнили свой последний танец в своих ультракоротких юбочках.

Видео, которое появилось в интернете от благодарных зрителей, мгновенно стало вирусным. Мы танцевали на улицах разных городов, и к нам уже привыкли, но это… оно было последним, на котором танцевала Марина, известная блогерша и байкерша под ником «Супер Гёрл».

Она пообещала догнать нас по дороге, а в Саратове ей нужно было обязательно навестить одного молодого человека.

Известие о её гибели догнало нас в кафе, и в первую минуту я подумала, что это глупый розыгрыш, но потом посыпались сообщения одно за другим. Мы прибыли на место аварии минут через двадцать после происшествия и воочию смогли убедиться, что такое неосторожная езда на мотоцикле. Разброс деталей её железного коня разлетелся на сотни метров, а Марину я бы никогда не признала в этом изувеченном теле, если бы не татуировка на верхней части бедра, которую сама же ей и наколола.

Но это было позже, а пока мы, прикрыв глаза от яркого света фар автомобилей, бивших прямо в лицо, кружились, подпрыгивали, скользили, выгибая свои изящные фигурки под гомон собравшегося вокруг нас народа.

Мы танцевали, ожидая, когда музыка, льющаяся из динамика смартфона, закончится и можно будет вскочить на свои байки и раствориться в ночи. Но телефон в этот раз словно взбесился. Он не только выдавал мелодию неприлично громко, но едва она шла к завершению, начинал отыгрывать её вновь, словно пытаясь помешать отправиться Марине в свой последний путь.

Я танцевала, и каждый шаг, каждое движение было наполнено свободой и радостью, граничащей с лёгким, пьянящим возбуждением. И мир вокруг меня исчез, оставив лишь пульсирующий ритм и жар, разливающийся по телу.

Я чувствовала, как юбка взлетает, обнажая мои бёдра, и это ощущение было не просто смелым, а дразнящим, вызывающим.

Я улыбалась, чувствуя, как энергия танца проникает в каждую клеточку моего тела, заставляя его трепетать от удовольствия, и всё больше погружалась в него, отдаваясь ему без остатка. Я слышала, как каблуки уверенно стучат по земле, отбивая ритм, а юбка плавно колышется в такт музыке, словно живое существо, вторящее моим движениям. И для меня в этот миг было важно только одно — быть здесь и сейчас, наслаждаться каждым мгновением, каждым ощущением, каждым вздохом этого пьянящего вечера.

Внезапно смартфон, вероятно, во время особенно быстрых и резких движений вывалился из кармана и упал с громким хрустом на асфальт. Или после падения кто-то наступил на него, и стекло, крошась под каблуком, издало этот звук, но музыка оборвалась.

Я открыла глаза, жмурясь от яркого света, и попыталась прикрыть лицо рукой, оглядываясь в поисках подруг. Не обнаружив их рядом, громко крикнула:

— Марина, Лола, вы где?

Никто не отозвался. Лишь безмолвные чёрные тени кружились вокруг, то вытягиваясь, то уменьшаясь в размерах.

— Марина, Лола! — закричала я снова, разворачиваясь на 360 градусов и внезапно наткнувшись на знакомое лицо,ошарашенно спросила: — Люся? А ты тут откуда?

Ответить девчонка не успела. Внезапно ожил смартфон и громким визгливым голосом мымры заорал:

— Бурундуковая! Ты совсем с ума сошла⁈ На патриотическом слёте плясать неизвестно что абсолютно голой!

Глава 6

Я приподняла юбку и сделала кружок вокруг своей оси, демонстрируя свои белоснежные трусики: маленький треугольник спереди и совсем маленький сзади.

В палатке, в которую мы вошли, свет ярко горел, и не разглядеть на мне мини-бикини было невозможно.

Кроме мымры и ещё одной такой же чопорной старушенции, на моём дефиле присутствовали две молодые барышни из президиума. Одна из них была та самая, похожая как две капли воды на жену Старого, и потому мнения по поводу подобного нижнего белья разделились. Не научились ещё голосовать чётным количеством.

Мымра, разумеется, попыталась взять голосом. Едва я задрала юбку, она, как всегда в своём репертуаре, заорала:

— Немедленно снять это безобразие!

И ведь как в воду глядела! Когда вчера утром увидела мымру в палатке, подумала: заметит на мне бикини — вой поднимет.

А на её предложение только усмехнулась. Небось, решила я сюда пошла бычком на заклание. Вот щас! Понадеялась, что сравнит со своими, и её инсульт схватит. Ну или хоть орать начнёт, как свинья перед случкой, и разбудит всё начальство лагеря. Женщин здесь хватало, так что было кому ноздри раздувать. Да и замполит с Карениным не могли не услышать вопли и должны были явиться по первому зову.

Поэтому и злить продолжила, вкладывая в слова сарказм:

— И остаться голой, как вы, в силу своего слабого зрения, и предположили?

— Переодеть! Немедленно переодеть!

— Щас, — буркнула я в ответ, оправляя юбку, — а носить их когда прикажете? Когда мне будет столько лет, сколько вам? Тогда уже поздно.

— Что⁈ — крик мымры достиг самой высокой ноты. — Завтра же эти трусы будут предметом комсомольского собрания, и ты ответишь, где приобрела подобное уродство.

Представила предмет обсуждения на комсомольском собрании. Прямо потянуло поинтересоваться: её школа превратила в такую, или у неё это с детства?

А глядя на обеих барышень, можно было легко догадаться, что по поводу уродства они бы с ней поспорили и горели явным желанием узнать, где такое можно приобрести. Только по этой причине решила ответить:

— Между прочим, это бельё продаётся в Социалистической Республике Болгария, куда каждый год ездят тысячи женщин. И будьте уверены, они его покупают и носят.

— Так это же женщины! — взвизгнула мымра. — Какое отношение ты имеешь к ним?

У меня даже язык где-то залип от возмущения. В принципе, не столько от её слов, сколько от того, что ни Каренин, ни Валера до сих пор не пришли на выручку. А то в лагере два жениха имелось, а по факту — сирота казанская. А бывший так вообще отморозился, по сути никак не отреагировав на живучесть Бурундуковой. Вот и приходилось самой отбиваться.

— Что значит «какое»? А я кто? Кончита Вурст?

Мымра раскрыла рот, чтобы ляпнуть какую-нибудь глупость, но в этот момент в палатку проскользнула ещё одна женщина. Вполне миловидная, лет сорока, и в платье, могла голову отдать на отсечение, приобретённом у форцовщиков. А её длинные волосы были собраны вверх в идеальную причёску. В моё время стилисты за такое неплохо бы содрали.

Её я видела впервые, но и она, вероятно, была не из последнего состава, потому как глянула на мымру совершенно недружелюбно.

— Ольга Павловна, что за крики вы устроили? Вас слышно даже за дальними палатками. И почему прерван активный отдых в честь открытия слёта? У нас договор с музыкантами на два вечера: открытие и закрытие слёта. А они говорят, что вы запретили им выступать. Вы можете объяснить причину?

— А вы сами гляньте, Екатерина Тихоновна, — мымра хоть и уменьшила свой голос на пару октав, но визгливость никуда не исчезла, — комсомолка и носит вместо трусов непонятно что. Всё равно что голая. Сейчас отплясывала нечто абсолютно чуждое советскому обществу, так ещё её юбка взлётала вверх. Мало того что совершенно неприлично всё это выглядело, так вы бы глянули, как на это отреагировали комсомольцы. Смотрели на голые ягодицы с явным осуждением. И несмотря на её поступок во время пожара, о котором нам сегодня рассказывали, многие комсомольцы высказались за то, чтобы провести комсомольское собрание и осудить действия Бурундуковой как чуждые нашему обществу.

На счёт «смотрели с осуждением» — это она, конечно, ляпнула с больной головы, а тем более за многих комсомольцев. Кроме Гольдман, никто не будет возбухать, но ей в бикини ходить противопоказано. Для этого нужна красивая попка, а не тощие ягодицы.

Видела я на видео, как порхает юбка: едва заметно, а уж в полумраке, хоть кто-то и направил на меня фонарь во время танца, так это одно мгновение. Лёгкая эротика, и смотрится гораздо симпатичнее, чем в классе, когда какая-нибудь девчонка наклоняется за упавшим мелом. Много кривотолков потом? Да никаких. А если и порхнула юбочка чуть выше, так кроме дискомфорта в штанах и восхищения ничего вызвать не могла. И если бы мымра не заорала в микрофон, как полоумная, так каждый затаил бы воспоминания в себе. Это ведь танец был, а не стриптиз.

Екатерина Тихоновна не перебивала. Молча выслушала монолог англичанки и только тогда задала свой вопрос:

— Вы меня, Ольга Павловна, не услышали? Я спросила, почему вы запретили ансамблю играть?

— Именно из-за этого, — голос мымры снова полез вверх.

Екатерина Тихоновна вытянула губы, причмокнула и, глянув на барышень, сказала:

— Юля, Света, я вас не задерживаю. Мы сами разберёмся, — и, когда девушки поспешили на выход, обратилась к старушке: — а вы, Вера Фёдоровна, тоже так считаете?

Бабулька улыбнулась, не разжимая губ, и слегка ворчливым тоном проговорила:

— Глупо закрывать конюшню, если лошадь уже сбежала. Всё течёт, всё меняется. Женщинам хочется выглядеть красиво не только на людях, и это понятно. А раз подобное бельё продают в Болгарии, значит, его носит половина населения СССР. Но всё же мне кажется, что для шестнадцатилетней молодой особы ещё рано примерять такое и привлекать к себе нежелательные взоры.

— Вот! — тут же поддакнула мымра.

— Ольга Павловна, я вас уже выслушала. Пожалуйста, подождите меня около моей палатки. Нам нужно с вами кое-что обсудить. И не забудьте сказать музыкантам, чтобы продолжили играть, — Екатерина Тихоновна дождалась, когда за англичанкой опустился полог палатки, и, обернувшись к старушке, проговорила: — спасибо, Вера Фёдоровна, а сейчас позвольте мне остаться наедине с этой молодой особой, — и она улыбнулась.

— Конечно, — кивнула старушка, — я и пришла сюда, чтобы эта мымра не сожрала девочку.

И она засеменила к выходу. У меня даже шея вытянулась. И ведь не ослышалась, она её мымрой назвала. Бинго!

— Значит, ты есть та самая Бурундуковая? Уже наслышана. Ну тогда будем знакомиться. Меня зовут Екатерина Тихоновна. Я назначена директором лагеря и ответственной за проведение мероприятий. Всё вокруг подчиняется мне.

Я кивнула. Ну вот, и с главным боссом удосужилась поручкаться. И только непонятно, каким боком вояки? Тоже у неё в подчинении? Решила, что этот вопрос можно и у Каренина уточнить. Только сначала выяснить, что у него со слухом, назвать букой и подуться для острастки.

— И что на тебе? — поинтересовалась Екатерина Тихоновна.

Подумала, тоже захочет посмотреть. Вспомнилось, как мама Люси на подобное отреагировала.

Но она лишь улыбнулась и спросила:

— Бикини?

Кивнула.

— Удобно?

Снова кивнула.

— А что за танец антисоветский? — она рассмеялась.

— Да какой антисоветский, — я тоже улыбнулась, — обычный танец.

— Но всё равно. Представляешь, сколько у мальчишек будет повода обсудить твою попку. Краснеть не будешь? Хотя вижу по твоей хитрой мордашке, что не будешь. Ну, это твоё дело. А с Ольгой Павловной я решу вопрос. Больше она тебя беспокоить не будет. О. Музыка заиграла. Ну, иди танцуй, тебе после всех приключений нужно расслабиться.

И она ласково потрепала меня по щеке, как маленькую собачку. Представила, сколько времени мне ещё быть пацанкой и к моему мнению никто прислушиваться не будет, и надула щёки, с шумом выпуская воздух, вызвав тем самым у Екатерины Тихоновны очередную улыбку.

На выходе из палатки машинально остановилась, потому как проход перекрыла толпа мальчишек и девчонок, в основной массе совершенно незнакомых. В голове мелькнула дурацкая мысль: те самые, кто решил обсудить мою задницу. Но по характерному говору догадалась, что это делегация от прибалтийских республик. Екатерина Тихоновна вышла следом и, заметив, что я встала как вкопанная, улыбнувшись, подтолкнула вперёд.

— Ну чего ты испугалась? Встречай свои спасённые души.

Пока соображала, что ответить, сквозь строй комсомольцев протиснулся Каренин, при виде которого заныло внизу живота. Захотелось кинуться на шею, впиться губами и плевать, что обо мне подумают. Но вместо этого надула губки и демонстративно отвернулась. Зря старалась. От моего созерцания его отвлекла директор лагеря.

— Женя, ты уже вернулся? Вот и чудненько. Присмотри за нашей красавицей, чтобы не обижали. А то уже имеется один прецедент.

Перестала надувать щёки, вычленив главное: он куда-то ездил и потому на помощь прийти физически не мог. Подхватила капитана под локоть и ответила вместо него:

— Спасибо, Екатерина Тихоновна, — и напела слова из песни: — А я люблю военных, красивых, здоровенных.

Вспомнила, что такая группа, как «Комбинация», в это время отсутствовала как вид, и улыбнулась ещё шире.

Не знаю, о чём подумала директор мероприятия, но пальцем мне погрозила, как нашкодившему котёнку, и, свернув за палатку, растворилась в темноте.

Мы хоть и находились в противоположной стороне от помоста, на котором выступали музыканты, но голос Градского звучал очень громко, и я, набрав в лёгкие побольше воздуха, громко закричала:

— Идёмте танцевать, а всё остальное оставим на завтра, когда начнутся будни. И, увидев, что те, до кого я докричалась, радостно закивали, громким шёпотом спросила Каренина, буквально дыша ему в ухо:

— Ты где был? Меня тут едва не сожрали.

— Истомина отвозил в Окунёвку. Он рано утром в Симферополь едет, — и тоже погрозил мне пальцем, — всё из-за тебя. Учудила в Черноморском.

— Я учудила? Да мне в голову прийти не могло, что у вас тут менты отмороженные. На пляж сходила, называется.

— На нудистский.

— А я откуда знала, какой это пляж? — я замолчала, уставившись Каренина в глаза. — Я забыла. Мне в Черноморское нужно попасть.

У капитана едва глаза не вылезли из орбит.

— Ты в своём уме?

— Ага, — подтвердила я. — Фотографии забрать.

— Какие ещё фотографии? Что ты придумала?

— Понимаешь, я здесь, на Атлеше, познакомилась с двумя актёрами, — и я вкратце пересказала события вчерашнего утра.

Каренин пожал плечами.

— Не знаю таких.

— Да ты что? — возмутилась я, желая напомнить про фильм «31 июня», но вовремя вспомнила, что фильм долго лежал в казематах из-за того, что один из артистов сбежал в США, и сказала: — «Красное и чёрное». Ты не мог не видеть.

— Читал, — кивнул Каренин, но фильм не смотрел.

— Да какая разница, — я отбросила волосы, упавшие на лицо, и слегка притопнула ножкой. — Мне очень нужны эти фотографии. Они уедут, и что? Где я их потом искать буду? — и с обидой в голосе добавила: — А через пару лет, когда выйдет фильм с их участием, они обо мне уже не вспомнят.

Каренин несколько секунд смотрел мне в глаза, потом, хмыкнув, сказал:

— Приедет майор. Приедут эксперты. Всё зафиксируют. Ты им подробно расскажешь. И тогда, глядя на обстановку и только с разрешения майора Истомина, поедем в Черноморское. Тебе это понятно?

Я обречённо кивнула. В принципе, и сама понимала, что сейчас, когда менты возбуждены до предела, к тому же была уверена, что Каренин мне не всё рассказывает, а с обрывков фраз можно было заключить, что рассосать дерьмо будет сложно, для меня самое безопасное место здесь.

— Ну тогда иди развлекайся, а то твои друзья скоро тебя хватятся и пойдут искать.

— Да не хочу я развлекаться. Я думала, ты скрасишь мой досуг, — прошептала я ему в ухо.

— Какой такой досуг?

— Обыкновенный, — я стрельнула глазами по сторонам. — Пока все заняты, музыка играет. Давай уединимся, нас никто и не заметит, а тебе к тому же дали особое задание: от меня не отходить ни на шаг.

— Ева, — Каренин оглянулся и, взяв меня за руку, втащил в палатку почти волоком.

У меня даже чертики в глазах начали на скрипке играть. Дождалась наконец-то, лишь бы блузку не порвал от нетерпения.

Влетела вслед за ним и, остановившись, скривилась. Коек в этой палатке не было. Десяток столов, на которых были выложены подшивки газет, и два десятка стульев. А на входе в палатку, вспомнила, стоял большой транспарант, на котором красным цветом было выведено: «Ленинская комната».

И, честно говоря, появилось сомнение, что член КПСС, которым являлся капитан Каренин, решится что-либо со мной проделать на газетах органов ЦК, да ещё и в таком злачном месте. Но мало ли. Вдруг у него от моей неземной красоты совсем башку снесло, и на всякий случай спросила:

— Здесь?

— Что здесь? — у капитана даже взгляд изменился.

Я ещё раз пробежалась глазами по внутреннему убранству палатки, глянула на вход. Дверей и запоров нет. И что, погасим свет и на столе, как Дрю Бэрримор со своим женихом? А потом кто-то войдёт, нажмёт выключатель и обнаружим толпу благодарных зрителей? Едва не заржала. К тому же на лице Каренина появилась такая озабоченность, что Трампу даже не снилась. Сделала сексуальный взгляд — даром что ли дома целый час перед зеркалом его репетировала, пригодился в кои веки — и спросила:

— А ты не знаешь, что нужно делать, уединившись с девушкой? Или вас в училище только за автомат учили хвататься?

То ли шутка вышла плоской, то ли капитану было не до смеха. Во всяком случае, когда до него дошёл смысл сказанного, Каренин схватил меня за плечи и начал трясти как грушу или как яблоню. Разницы не увидела. Отпустил и сделал шаг влево, два шага вправо и опять один влево, снова оказавшись передо мной.

— Ева, ты мне очень нравишься, и я рад, что это взаимно, но… — он замолчал, глядя мне в глаза, и, возможно, ожидая от меня реплику. А не дождавшись, продолжил: — Тебе 16 лет, а я боевой офицер. Ты хоть представляешь, что будет, если даже просто слухи пойдут, до твоего совершеннолетия?

Что будет, если слухи пойдут, я в реалиях СССР не представляла. В 2022 году всем было бы глубоко параллельно. Они бы легко скрывали свои отношения, да и не распускал бы никто слухов. Кому это надо и главное зачем? В XXI веке все живут по Сократу:

«Ты уверен, что это правда?» — «Нет». — «Что-то хорошее?» — «Наоборот». — «Что-то полезное?» — «Вряд ли».

«То есть ты хочешь мне сообщить неправду, плохую и которая мне не принесёт пользы. А зачем мне это нужно знать?»

А тут вообще, если просто слухи пойдут. И что? Мотнула отрицательно головой. Пусть просветит.

— Ева, ты действительно не понимаешь? — на лбу у Каренина даже капельки пота выступили. — Сначала будет товарищеский суд. Потом офицерский. Потом меня выгонят из партии и отправят с волчьим билетом на вольные хлеба. А я себя без армии не представляю.

Зависла.

— Только из-за слухов?

— Даже если кто-то напишет анонимку, проведутповерхностное расследование, и всё может закончиться плачевно. Ты этого хочешь? — Капитан плюхнулся на стул, словно проговаривая всё это, лишился последних сил.

Под таким предлогом мне ещё никто не отказывал. Я несколько секунд стояла, вглядываясь в лицо Каренина, а потом оно начало странным образом искажаться, терять свои очертания. Как в ванной перед зеркалом, когда из крана течёт горячая вода.

— Женя? — Голос Екатерины Тихоновны вырвал меня из задумчивости, и я оглянулась.

— Каренин, что здесь происходит? Я сказала тебе быть её защитником и опорой, а ты что за разборки устроил? — Женщина подняла мою голову двумя руками, и в её голосе зазвенели металлические нотки. — Ну знаешь, Женя, от тебя я такого не ожидала, довёл бедную девочку до слёз.

Слёзы? Я плакала? Так вот почему всё вокруг стало мутным и размытым. И это была не Бурундуковая. Плакала Синицына. Я что, действительно влюбилась?

Глава 7

Мне снился сон, яркий и красочный. Уважаемая Ольга Павловна стояла в цветастом сарафане, с каким-то несуразным колпаком на голове и в шлёпанцах. Вытянув руку, она не совсем культурно показывала на меня пальцем. Что при этом говорила, благодаря визгливости, разобрать не смогла ни единого слова, но мне это и не требовалось. Её палец болтался у меня перед лицом, и этого было вполне достаточно. Я сделала то, о чём мечтала последние несколько дней. И не просто вывихнула, а именно сломала, с особой жестокостью.

Её визг мгновенно перешёл на новый уровень и достиг, вероятно, 100 децибел. Во всяком случае, она орала так громко в моём сне, что разбудила.

Однако, хоть я и поняла, что проснулась и просто лежу с закрытыми глазами, крики продолжались. Мымра орала, хоть и с небольшими изменениями. Я её визг смогла превратить в буквы, а буквы — в слова. Она проклинала Бурундуковую! Грозила не только карами мифической преисподней, но и вполне одушевлённой комсомольской дружиной, работниками ЦК и какого-то треста, не расслышала название. Возможно, «Рога и копыта» или «Тот, который лопнул».

Закралась мысль, что за все мои подвиги кто-то там наверху, заваривший всю эту кашу, решил побаловать меня вполне безобидным даром. Если что-то кому-то сделала во сне, то и наяву у него появятся неприятности. Но действительно безобидный. Как же меня нужно довести, чтобы этот гадёныш ещё и во сне являлся. Вот мымра и попала под раздачу. Единственное, было непонятно: как она догадалась, что это моих рук дело? Я ведь спала, и свидетелей этому целая палатка комсомолок, свято верующих, что подобной магией никто на земле не наделён.

Чтобы убедиться наяву, что всё, о чём мечтала, действительно сбылось, приоткрыла глаза.

Мымра орала на самом деле, но по непонятной причине стояла ко мне задницей, и потому я спросонья подумала, что она именно ею разговаривает. В конце концов, педагог ведь не может выдавать свою речь непозволительным тоном и на таком лексиконе, ну разве что своими полужопиями.

Вероятно, и глаз у неё имелся сзади. Внезапно выпрямившись, но ещё не обернувшись ко мне, заявила:

— Проснулась, змея подколодная! — И, развернувшись ко мне, она выставила вперёд тот самый скрученный палец, который я сломала в своём сне, и, к моему полнейшему разочарованию, он оказался не в гипсе.

И не только не в гипсе, но и вполне бодренько шевелился, несмотря на свою кривизну, чем мгновенно напомнил палец Чуда-Юда подводного. Даже показалось, что мымра сейчас изобразит голос Милляра и выдаст скрипучим голосом: «Должок!»

Хотя, откровенно говоря, я ей точно ничем обязана не была, а вот она уже задолжала столько, что пора было ставить на счётчик.

Нет, палец решила не ломать, тем более за её спиной увидела несколько пар глаз, которые с интересом смотрели на эту мизансцену. Театр одного актера. Уж лучше наедине надеть маску хитрой лисицы и пусть рассказывает всем, что на неё напал в переулке никто иной, как сам Зорро.

— Тыыыыыы, — громко прошипела мымра, словно пытаясь спародировать Минаева и продолжая тыкать в мою сторону пальцем, — ты ещё пожалеешь о содеянном. Ты у меня по английскому языку больше двойки ничего не получишь. Так и знай. Я тебя по комсомольским собраниям затаскаю. В Кишинёве у тебя столько защитничков не будет. В ногах будешь у меня валяться. Так и знай.

И, выдав на прощание невнятный визг, подхватила свой чемодан, который лежал на койке, и выскочила из палатки, словно побоявшись, что я сейчас возьму палку и начну её дубасить. И, к слову, было такое желание.

Поморгала, чтобы убедиться, что мымра действительно исчезла из поля зрения, и перевела взгляд на девчонок, которые с ошарашенным видом продолжали пялиться на меня. Среди них находились и те две незабудки, одной из которых я кочанчик от яблока в горло затолкала. Сидели с понурыми лицами и переглядывались между собой.

Так как они смотрели молча, я поинтересовалась:

— Кто-то что-то объяснит? Что это сейчас было? И куда она со своим чемоданом так резко подхватилась?

И девчонок словно прорвало. Стали наперебой рассказывать про события сегодняшнего утра. Хоть и мешали друг дружке своими выкриками, я всё поняла.

Мымра за завтраком, который я благополучно пропустила, так как полночи болтала с музыкантами после танцев и легла только под утро, ни с того ни с сего напустилась на Люсю. Вот за этим занятием её и застала директриса. Потребовала у мымры мандат и разорвала его на мелкие кусочки. И это на глазах у всех! Не только меня допекла. А затем заявила, что через час машина поедет в Окунёвку, и если Ольга Павловна не поторопится собрать свои вещи и опоздает, у неё будет прекрасная возможность полюбоваться красотами Крыма, бодренько шагая ножками вместе со своим чемоданом по пыльной дороге. Разумеется, англичанка в ответ и наорала, и пригрозила, на что Екатерина Тихоновна сказала, что у неё осталось пятьдесят минут, и, развернувшись, ушла. И мымра, не закончив завтракать, понеслась собирать вещи. Дошло всё-таки, что с ней никто не шутит, и можно всерьёз отправиться путешествовать на одиннадцатом номере.

Я даже изначально не поверила такому повороту. Приподнялась и спросила:

— Девочки, это правда?

Они дружно закивали, а та, которой я пихала в рот огрызок яблока, пересела на внезапно освободившуюся койку и, теребя пальчиками свою гимнастёрку, покаялась.

Оказалось, и тут не обошлось без мымры. Девчонки на вокзал прибыли первыми, где их встретила уважаемая Ольга Павловна и рассказала душераздирающую историю про некую Бурундуковую, отъявленную хулиганку. То есть, ещё до нашего с Люсей появления, мымра вовсю подготавливала комсомольцев, плетя им небылицы. Так что у меня появился лишний повод встретить эту даму в тихом тёмном переулке и выяснить некоторые пикантные подробности. Но это уже когда вернёмся в Кишинёв.

И в конце рассказа Яна, так звали девушку, ещё раз извинилась и, протянув руку, спросила:

— Мир?

И мы даже обнялись, чмокнув друг дружку в щёку. А потом и с её подругой Галей, которой я как-то обещала сломать руку.

Так как завтрак я уже пропустила, решила, что кофе с печеньем будет в самый раз, но едва оделась и выбралась из палатки, как столкнулась с уже знакомым лейтенантом, который объяснял мне два дня назад дорогу на Атлеш.

— Бурундуковая! — обрадовался он, увидев меня, и, загородив дорогу, принял важный вид. — А почему на вашем стенде нет стенгазеты? — а потом, разглядев у меня в руках зубную щётку, турку и прочие утренние принадлежности, добавил, усмехаясь: — Ты что, только проснулась и пока никакая?

— Стен что? — совершенно не соображая, о чём идёт речь, переспросила я. И хотя в памяти что-то всплыло, я понятия не имела, как это делается.

— Бурундуковая, ты комсомолка. А стенгазета нужна. Наглядная агитация есть неотъемлемая часть нашей воспитательной работы.

Я приподняла левую бровь, сделав взгляд, нечто среднее между голодной львицей и пушистым котёнком, и, кивнув, заявила:

— Я никакая. Вот позавтракаю, выпью кофе, и тогда поговорим.

— Да ты что, Бурундуковая, глянь на палатки соседей. Уже у всех стенгазеты висят, — начал возмущаться лейтенант.

— А я тут причём?

— Как причём? За стенгазету отвечает самый ответственный в отряде. А ты у нас самая ответственная. И, — он скользнул по мне взглядом, — переоденься в форму.

Я обошла лейтенанта и потопала в сторону кухни.

— Карандаши и ватман возьми в каптёрке у прапорщика Бубликова, — прилетело мне вслед, но я даже не оглянулась. Помнила, что у Бубликова можно было выпросить только дырку от бублика. Нужна лейтенанту стенгазета — пусть сам всё выбивает. У него и полномочия на это есть.

А в голове кольнуло, что вместо мымры должна была уехать я.

— Ева! — я только добралась до кухни, как меня окликнула Люся и, подбежав, попыталась рассказать события утра.

— Я уже знаю, — перебила я её, разыскивая глазами солдатика.

Люся замолчала, увидев, что я верчу головой, и спросила:

— Ты Игоря ищешь?

— Митрофанова. Кажется, так.

— Он за палаткой спит, — шёпотом сообщила Люся, — сказал тебе передать, что горелку он выставил. Можешь варить кофе.

Я оглянулась на Люсю.

— А чего ты шепчешься?

— Чтобы никто не знал, что он спит.

Я кивнула и прошла за палатку. Обнаружив баллон с газом и спички, пошла к умывальникам, чтобы налить в кружку воды и помыться. Увы, дойти не получилось. Несколько девчонок так бурно обсуждали Бурундуковую, что пришлось спрятаться за тамбур палатки.

— Ой, девочки, — сказала одна, — после обеда нужно занять места поближе. Ева будет рассказывать, как она на пылающей машине ехала. Страшно становится, только подумаю об этом. Как она не испугалась!

— А я бы хотела быть на её месте, — мечтательно заявила другая, — я бы тоже так смогла, если бы случился пожар.

— А ты умеешь водить машину? — спросил третий голос.

— Нет, но если бы умела, наверное, смогла.

Ретировалась незаметно и, всучив Люсе кружку, уселась на скамейку.

— У нас в одиннадцать кружок, — сообщила подруга, едва вернувшись, — я у девочек время узнала, осталось полчаса.

— Какой кружок? — не поняла я. — Один со стенгазетой, теперь Люся с кружком? Ещё лекцию читать.

— «Дедукция и Анализ», — гордо сообщила девчонка, глядя на меня горящими от возбуждения глазами.

— Какая дедукция, Люся? Ты вообще о чём?

— Кто-то прочитает рассказ из приключений Шерлока Холмса, и будем обсуждать.

— А я здесь каким боком?

— Так я тебя записала. По два человека с каждого отряда. Чтобы познакомиться со всеми участниками слёта до начала соревнований.

Я подожгла горелку, поставила кружку и упёрлась взглядом в подругу.

— А ещё какие кружки есть?

— Конечно, — радостно сообщила Люся, — про Пушкина. Будем читать его стихи. Ещё «Война и мир» Толстого. А ты помнишь какие-то стихи Пушкина? — спохватилась она.

— Ага, — я кивнула, — «Чудное мгновенье…» Передо мной явилась Люся. Ты меня что, на все эти кружки вписала?

— Да, — потупилась девчонка, — я думала, вдвоём весело будет. — И тут же улыбнулась: — А ты «Войну и мир» читала? Я ещё нет. Я фильм смотрела. Очень понравился. Там князь Болконский такой красивый, а Наташа Ростова просто душка.

Я несколько секунд смотрела подруге в глаза, пытаясь понять её радость. Мне ведь тоже было шестнадцать лет, но ни о каких кружках по литературе я никогда не слышала. У нас были совершенно другие интересы. Обсуждать дедукцию Холмса? Что за кринж! Рассказывать стихи Пушкина?

— Люся, скажи, — спросила я девчонку, — тебе действительно нравится эта хрень?

Она нервно оглянулась и прикрыла рот рукой, а потом кивнула и добавила шёпотом:

— Конечно, очень.

— Ладно, сходим, — согласилась я, чтобы её не расстраивать, и, заметив в кружке пузырьки, погасила огонь, — только глянь, около умывальников кто-то ещё есть?

Разумеется, мы опоздали и подошли, когда чтец, долговязый блондин с литовским акцентом, положил на колени толстую книгу и объявил:

— Сегодня мы разберём один из великолепных рассказов Конан Дойля — «Случай в интернате».

И чётким, отработанным голосом стал с выражением читать рассказ. Даже пытался изображать разными голосами.

Вокруг не было ни столов, ни стульев, и три десятка парней и девушек расположились прямо на траве. Я выглядела на фоне комсомольцев, облачённых в военную форму, как белая ворона. Старая одежда пришла в полную негодность, а новую я ещё не получила, вот и ходила, покрытая фарцой.

Мы присели рядом под строгим взглядом уже знакомой девушки. Она была не только похожа на Наташу, но и знала прекрасно Градского, во всяком случае, болтала ночью с ним совершенно непринуждённо, как со старым знакомым, и переглядывались они очень загадочно. У меня даже в какой-то момент мелькнуло в голове — не будущая ли это мама жены «Старого»?

В 1977 году Градский был женат на вполне красивой женщине, той самой Гуттиэре из «Человека-амфибии», но, увы, ничего у них не вышло. Вертинская моталась по съёмочным площадкам, а Саша гастролировал по стране, к тому же у него изначально не сложились отношения с сыном Анастасии, и их бурная любовь быстро скатилась на нет.

Это, конечно, не повод, чтобы окончательно рвать отношения, но какая-то кошка между ними пробежала, раз даже спустя много лет Вертинская утверждала, что никогда не была замужем за Градским, невзирая на запись, имеющуюся в ЗАГСе, и многочисленные фотографии, подтверждающие сей факт.

Во всяком случае, в данный момент его можно было назвать условно холостяком.

«Старый» мне, конечно, рассказал байку про знакомство с Градским, когда я насела на него, но выглядело это действительно как выдумка.

Наверное, начать нужно с того, что мама Наташи скончалась во время родов, и девочку определили в приют. За всё её долгое пребывание в этом заведении никто не позарился на симпатичную мордашку и не попытался удочерить. Но при этом Наташа была твердо уверена, что где-то за высокими стенами учреждения проживал некто, кого она считала своим отцом, который незаметно оплачивал многие её хотелки. В отличие от подруг, Наташу никто никогда не обижал, а самым большим наказанием, из того что она помнила, было стояние в углу, когда уж особо однажды разбушевалась.

По достижении совершеннолетия девушке вручили ключи от вполне комфортабельной квартиры и сберегательную книжку с некоторой суммой, которая ежемесячно пополнялась.

Но это только прелюдия. Когда она познакомилась с Иваном и, по прошествии нескольких месяцев, они решили пожениться, Наташа захотела, чтобы у них на свадьбе был живой оркестр.

Конец 90-х. Иван с ног сбился, разыскивая что-нибудь подходящее, а однажды, придя домой, застал Наташу в глубокой задумчивости.

Как выяснилось, ей позвонил некто и, представившись Александром Градским, заявил, что до его ушей дошли слухи о небольшой проблеме, с которой столкнулись молодые люди, и назначил встречу в одном из лучших ресторанов города.

До самого вечера Иван и Наташа сидели как на иголках, будучи уверенными, что их просто разыграли. И только оказавшись за одним столиком с Градским, поверили в удачу. К тому же Александр заявил, что с его стороны это будет благотворительная акция, с условием, что когда у пары родится ребёнок, он станет крёстным отцом.

Почти как Дон Карлеоне.

Вспоминая всё это, я могла бы поставить на то, что Наташа была внебрачной дочерью Александра, глядя на пару. И это могло быть вполне в духе Градского. Дочь сковала бы по рукам и ногам, а вот заботиться и подглядывать хоть одним глазом, делая щедрые подарки, — другое дело.

А с другой стороны, те, кто знали Сашу и его широкую натуру, вполне допускали, что он мог бесплатно сыграть на свадьбе — были прецеденты. И в крёстные напроситься — кто ж ему откажет? Таких дураков нет. Вот и выходит, что я могла хоть тысячу лет размышлять об этом, но как оно было на самом деле, знали только эти двое.

Когда мы с Люсей тихо пристроились рядом с группой, парни и девушки оглянулись на меня и стали перешёптываться. Но Светлана Игоревна, она оказалась преподавателем русского языка и литературы, тут же шикнула на них, и болтовня умолкла. В принципе, именно это и подвигло меня пойти после обеда и получить новую форму, чтобы среди зелёного цвета меня невозможно было узнать в толпе.

Рассказ, который прочитал парнишка, меня не впечатлил, как и те, что я уже когда-то читала. О какой дедукции вообще шла речь? Всё путём догадок и совершенно нелогичных умозаключений. И лишь в конце, только благодаря случаю, удавалось раскрыть очередное дело.

По совести говоря, Шерлок Холмс был не детективом, а скорее дилетантом с пижонскими манерами, и самый обычный здравомыслящий человек мог раскрыть любое его дело гораздо быстрее. Просто для придания значимости своему герою писатель посадил рядом тупенького доктора, не смыслящего в расследованиях ничего, а в тело сыщика английской полиции и вовсе поместил полного придурка. Вот на фоне этих двух Холмс и выглядел выдающейся личностью.

Поэтому я слушала вполуха, жевала травинку и размышляла о наших отношениях с Карениным, которые, даже не начавшись, зашли в тупик в силу возраста тела Бурундуковой.

Когда литовец с уникальным именем Викторас закончил читать, я глянула на него с сочувствием. Ну назвали бы его Виктор Ас, и им можно было бы восторгаться. Но соединить два слова и сделать ударение на последний слог… Только литовцы могли до такого додуматься. Ведь наверняка в школе ему уже не раз подобрали рифму, от которой он был явно не в восторге.

Светлана Игоревна поблагодарила Виктораса, обвела группу взглядом и спросила, кто может прокомментировать данный рассказ. Поднялся лес рук. Я едва не обалдела от такого желания отличиться. Во всяком случае, единственной, кто не поднял руку, была я.

Глава 8

Вероятно, именно из-за того, что моя рука не взметнулась вслед за остальными, Светлана Игоревна задержала свой взгляд на мне. Ненадолго, секунд на десять. Подумала: поинтересуется моим мнением, ведь именно таких, кто не тянет руку на уроках, и вызывают к доске. Но нет, может быть, решив, что я ещё не пришла в норму, она перевела взгляд и сказала:

— Ну, давай, Андрей, говори.

— Ну, он дедуктивным методом выяснил, за каким велосипедным следом нужно пойти, — не вставая с места, бодро заявил мальчишка.

— А почему ты так думаешь?

— Ну, они ведь пошли по следу, — упавшим голосом промямлил Андрюша.

Если после первой фразы я кое-как сдержалась, опустив голову вниз, и никто не заметил, что я давлюсь смехом, то теперь прыснула довольно громко. Попыталась прикрыться ладонью, но те, кто ближе всех сидел, начали оглядываться.

— А почему ты смеёшься, Ева? — спросила Светлана Игоревна. — Тебе не интересно?

Ну и как ей объяснить, что мне смешно даже не от этих глупых вопросов и ответов, а от того, с какими серьёзными лицами сидели юные комсомольцы.

— Это не дедукция, — я постаралась убрать улыбку с лица. — Это называется методом «тыка».

— Ну вот, что ты начинаешь, Бурундуковая! Если села в горящий бензовоз и стала героем, так теперь можно насмехаться над всеми? — тут же встрял Викторас. — Это, по меньшей мере, неприлично.

И я его внезапно вспомнила. Он смотрел на меня через стекло автобуса, когда тягач, тронувшись, проплыл мимо. И, вероятно, и он меня узнал. Поэтому сделала серьёзное лицо и сказала:

— Да не насмехалась я, ребята. Просто не вижу в этом рассказе ни смысла, ни логики, а уж про дедукцию ГГ я вообще молчу.

— А что значит ГГ? — поинтересовалась рыжая девчонка.

— Главный герой.

— Но ведь он именно благодаря своему дедуктивному методу раскрыл это преступление, — возразил Викторас.

— Я вас умоляю, — я закатила глаза. — Всё, что почерпнула из этого рассказа — книги о Шерлоке Холмсе читать точно не буду.

— Я тебя не понимаю, Ева, — подала голос Светлана Игоревна. — Шерлок Холмс — признанный мастер дедуктивного метода. И в этом рассказе он великолепно распутывает очередное дело.

— Да ничего он не распутывает, — отмахнулась я. — Любой сельский мальчишка разобрался бы за шесть секунд, а Холмс не смог отличить даже корову от лошади.

— В каком смысле? — подал голос белобрысый мальчишка. — Ты, вероятно, пропустила концовку о подковах.

— Вот как раз я ничего не пропустила, извините, в отличие от вас. И подковы здесь вообще ни при чём.

— Ну как же ни при чём, — снова встрял Викторас. — Преступник таким образом запутал следы, поэтому полиция не выяснила, как пропал мальчик.

Я снова закатила глаза.

— Да что вы все такие! — чуть не ляпнула «тугодумы». — Или вы так прикалываетесь, чтобы поржать?

Светлана Игоревна поджала губы.

— Бурундуковая, если ты имеешь что сказать, говори. Мы с удовольствием выслушаем твою точку зрения и проанализируем. А просто так, без фундаментальных аргументов, нечего зря болтать.

Ну вот. Мало того что по фамилии обратилась, впервые за всё время, так ещё и фразочку выдала. Едва сдержалась, чтобы не заржать. Но внутреннее «я» возмутилось.

— Ну ладно, — кивнула я, соглашаясь, хотя уже десять раз пожалела, что пошла на уступки Люси. — Если вам ничего не показалось странным, могу обострить на этих моментах внимание.

— Ой, да ладно, — усмехнулся Викторас. — Не нужно нам делать одолжение. — И обратился к Светлане Игоревне: — Давайте продолжим обсуждение.

— Отчего же, — не согласилась она. — Это как раз и будет обсуждением. Давай, Ева, расскажи, — она снова назвала меня по имени, — а мы послушаем.

— Ну хорошо, — согласилась я. — Что мы имеем? Некий Чейз привёл две лошади, прождал некоторое время в условленном месте, и после прихода мальчика они верхом поехали обратно.

— Будешь пересказывать своими словами? — рассмеялся Викторас.

— Ты когда читал, — заметила я, — тебя никто не перебивал.

— Мы уже знаем содержание рассказа, и зачем нам второй раз его выслушивать в твоём изложении?

— Содержание может и знаете, а выводов не сделали, — парировала я.

— Пока ты не вмешалась, — возмутился Викторас, — именно этим и занимались.

— Да слышала, — я издала негромкий смешок, — назвали метод «тыка» — дедукцией.

— А что значит «метод тыка»? — снова спросила рыженькая.

— Тыкнули в одну колею — она никуда не привела. Тыкнули во вторую…

Несколько парней и девушек хихикнули, а рыженькая покраснела, отчего на её лице сразу обозначились сотни веснушек.

— Ребята, — вмешалась Светлана Игоревна, — и всё-таки. Давайте дадим слово Бурундуковой Еве. Мне, например, стало интересно, почему Шерлок Холмс не смог отличить корову от лошади и в каком месте рассказа об этом говорится.

Съехидничала. Комсомольцы весело рассмеялись. Ну ладно, и мы не лыком шиты.

— Уважаемая Светлана Игоревна! При всём моём уважении к вам, я не смогу этого сделать, если меня будут на каждом слове перебивать.

— Так ты всё-таки готова нам это объяснить? — Она с интересом окинула меня взглядом, задержавшись чуть дольше на коленках.

Вчера в темноте они в глаза не бросались, а сегодня выглядели так, как будто я всю ночь в углу стояла на гречке.

— Так я и начала, просто кто-то этого не заметил.

— Угу, — она выдала этот звук, не раскрывая рта, а потом добавила: — Хорошо. Тебя больше никто перебивать не будет, но и ты ведь не станешь нам пересказывать весь текст. Слушаем. Ребята, не перебивать! — И она обвела строгим взглядом всю группу.

Парни и девушки притихли и дружно, как по команде, развернулись в мою сторону.

— Надеюсь, то, что в рассказе было всего две лошади, запомнили все, — я ухмыльнулась, — а теперь самое интересное. Больной учитель садится на велосипед…

— Почему больной? — переспросила Светлана Игоревна. — В книге про его болезнь не было ни слова.

— Ну вот, — я развела руки в разные стороны, — а говорили, что не будете перебивать.

— А почему больной, действительно? — понеслось с разных сторон.

— Потому что, — ответила так, словно огрызнулась, — нормальный человек не стал бы догонять всадников по болотистой местности на велосипеде, который был изготовлен в прошлом веке и весил тридцать килограммов. Да ещё с шинами тоньше, чем на старт-шоссе.

Повисла тишина.

— А ты откуда это знаешь? — поинтересовался кто-то, когда пауза затянулась.

— В журнале читала.

Соврала, конечно. Просто здраво рассудила, что если в XXI веке мой горный велосипед со всеми апгрейдами весил двадцать килограммов, то в конце XIX хоть на десять должен был быть тяжелее.

— А про шины? — спросил ещё кто-то.

— А об этом нам Викторас сообщил.

Все перевели взгляд на чтеца, и он, помявшись, кивнул.

— Да, об этом в рассказе есть.

— Какое любопытное наблюдение, — с удивлением в голосе проговорила Светлана Игоревна, — а мне показалось, что ты совсем не слушаешь и думаешь о чём-то своём. Ну хорошо, продолжай.

— Лошадь может скакать двадцать часов без остановки со средней скоростью 15–20 километров в час, поэтому, пока учитель одевался, хватал велосипед, в полной темноте он мог только ветер в поле искать. И даже если предположить, что начало светать, какими бы велосипедными навыками ни обладал учитель, он не то что никогда бы не догнал беглецов, но даже не увидел, в какую сторону они ускакали. То есть рассказ изначально лишён всякой логики.

— А откуда ты это знаешь? — спросила рыженькая, — про лошадей.

Вместо меня ответила Люся, да ещё и с гордостью.

— А Ева — мастер спорта по конному спорту.

— О-о-о, — послышалось со всех сторон, и они начали переглядываться между собой.

— Ну хорошо, — прервала вздохи комсомольцев Светлана Игоревна, — ты объяснила, что в рассказе имеются некоторые неточности, но про дедукцию не сказала ни слова.

И это называется «некоторые неточности»? Однако. Но не стала спорить.

— А с дедукцией тут совсем плохо, — принялась объяснять очевидные вещи, — любой живой организм устроен так, что в итоге получаем продукт жизнедеятельности, и от этого никуда не деться.

— Что получаем? — Викторас аж приподнялся на коленях, да и остальные нахмурили брови.

— Конечный продукт, — я широко улыбнулась, — человек — существо разумное и складировать его старается в одном месте. В лагере, например, для нас солдатики построили специальные заведения и даже выкрасили в зелёный цвет, — я кивнула на ближайший.

Парни и девушки, проследив за моим взглядом, громко захохотали. Причём все, кроме Виктораса. Его лицо стало наливаться ярким румянцем, и он, обернувшись к Светлане Игоревне, которая тоже, кстати, улыбалась, сказал:

— И это называется обсуждением? Она смеётся над нами.

— Отнюдь, — я опередила вопрос, который должен был мне прилететь, — коровы и лошади это делают регулярно и где попало, даже во время движения, а уж когда стоят, это вообще обязательный процесс. Вот только у коровы на выходе лепёшки, а у лошади — кучки.

— Извини, Ева, что перебью, но не кажется ли тебе, что мы совсем отдалились от темы? — спросила Светлана Игоревна, и остальные дружно загудели.

— Вовсе нет, — я улыбнулась. — Чейз привёл лошадей, ждали мальчика, ехали обратно, и Шерлок Холмс должен был изначально заинтересоваться подобным эффектом. Прошли коровы, а навоз конский. А там, где нашли тело учителя, что говорит сыщик? «Прошло стадо коров, но не бык же его забодал». Он опять не может отличить навоз и называет следы от двух животных стадом. Как вообще такое возможно? И, кстати, бык вполне мог нанести подобную рану. Зато Холмс крошками хлеба смог показать, как скакали коровы. Как он это увидел и запомнил — для меня загадка. Коровы, кстати, могут идти и галопом, и рысью, и в этом нет ничего удивительного. А как он нашёл мальчика? Глянул в окно и увидел. Ну и где дедукция? Если бы Холмс подсадил Ватсона, их нашёл бы доктор.

Я замолчала и, сорвав травинку, принялась её жевать.

— Любопытно, — Светлана Игоревна с неподдельным интересом разглядывала меня около минуты. — Ты подрываешь мою веру в Шерлока Холмса. Даже боюсь предложить ещё один рассказ. Ты ведь и его разберёшь до фундамента?

— Запросто, — я кивнула.

— Ну что ж, остаётся надеяться, что Пушкина ты знаешь не хуже Шерлока Холмса. Завтра, нет, завтра мы все идём к могиле Неизвестного Солдата. А вот послезавтра я бы хотела услышать от тебя что-то столь же интересное.

— Светлана Игоревна, обещаю, — я приложила правую руку к сердцу и поклонилась, — вы будете очень удивлены.

Все дружно загалдели, перебивая друг друга и сыпля на меня вопросы, но в этот момент по мегафону первой смене предложили идти на обед, что меня порадовало, и мы с Люсей, попрощавшись, потопали к своей палатке.

В этот раз управилась с формой гораздо быстрее. Единственное — декольте уменьшила, чтобы не так сильно пялились на грудь, и, прицепив награды, вышла из палатки.

Мамочка моя родная! В темноте во время дискотеки количество народа не так бросалось в глаза, а днём мне показалось, что собралось больше тысячи, хотя по заявленным спискам (видела такой в столовой) на слёт прибыло всего пятьсот человек с копейками.

На помосте стояло несколько столов, за которыми сидели устроители слёта, и трибуна. Увидела Садию и обрадовалась, что не меня одну решили мучить вопросами. Даже появилось желание свалить всю славу на узбечку, но не срослось. Почти до вечера нас мурыжили вопросами, которые подавались на бумажках всеми желающими.

За всё время я одна выхлебала два кувшина с водой, впервые узнав, что во время длительных дебатов рот сохнет хуже, чем наутро после водки. Радовало лишь то, что подобных мероприятий больше не будет.

С превеликим удовольствием узнала, что заряжающей с выносом флага назначили другую девушку и мне вообще не придётся топать на могилу Неизвестного Солдата. Вот за это Каренину мысленно пообещала огромную благодарность. Потом, когда перестану на него дуться и мы помиримся.

Старлея, спешащего в сторону палатки, где разместился Женя, едва не пропустила. Но он так старательно воротил от меня нос, чем мгновенно привлёк внимание. Во-первых, я точно знала, что он в части остался за командира и к нашему лагерю не имел никакого касательства. А во-вторых, раз он всё делал, чтобы я его не узнала, во мне мгновенно проснулась фобия подслушивания. Не знала, существует такая на самом деле или нет.

Мы как раз шли на ужин, и я шепнула Люсе, что мне срочно нужно в уборную. Отошла в сторону, а потом крадучись направилась к задней части палатки, где обитал Каренин.

К началу разговора я опоздала. Когда прокралась в тамбур, старлей шёпотом уже вовсю распинался:

— Короче, так скажу тебе, Жень. Зря Истомин влез в эту кухню. В штабе вовсю бумажки разбирают. Или он думал, до комбата не докатится? На капитана ещё вчера представление ушло, а вы тут. Андрей из канцелярии сообщил. У вас доказательств никаких, а у комбата шесть рапортов. Нашлись свидетели. И бензовоз на Истомина валят. От Лютикова рапорт есть, а замполит тогда врио командира был и рапорт, выходит, не продвинул. А если и продвинул, то нигде не зарегистрировал. А обязан был. И получается, он сейчас на мозоль генералу наступил. Всем карьеру решил под откос пустить. Задавят его бумажками. Утром у него обыск сделают, и боюсь, что-нибудь найдут. У тебя связь с замполитом есть?

— Откуда? Он ведь сейчас в Симферополе и, скорее всего, вернётся завтра, — раздался понурый голос Каренина.

— Ну, тогда не знаю, как он будет выкручиваться. Да ещё завтра весь батальон в ружьё, Костюм будь он неладен. Ему на дембель, а он в бега подался. Опять же, на замполита повесят, ты же понимаешь. Нам ещё смежников роту дают. Здесь только две заставы на дорогах из срочников комбат сказал оставить и прочесать дорогу от автобата и до залива. Хорошо, если этот придурок с тёлками на пляже завис, и мы его быстро отыщем. А если нет? Тогда у Истомина дело совсем дрянь. У него боец пропал, а он в Симферополь укатил по своим делам. Вернётся как раз к разбитому корыту. На него уже сейчас целый том писанины. Уходи, Женя, с дороги, а то рядом окажешься. Не знаю, на принцип пошли или что ещё, но Андрей сказал, очень хреновая история всплывает. Из министерства МВД какой-то высокий чин завтра будет. Уровень представляешь?

— И что ты предлагаешь? — озабоченно переспросил Каренин.

— Женя, шансов у тебя нет. Затянешь сам себя в болото. Единственный выход: сдай девчонку ментам и открестись от всего. И что ты на меня как на урода смотришь? Нет у тебя выбора.

Глава 9

Я шагнула вперёд, так как старлей заговорил ещё тише, и замерла, когда под ногой что-то хрустнуло. Разговор мгновенно прекратился, а я тут же попятилась назад и, выбравшись из палатки на полусогнутых, побежала в сторону зелёной будки, надеясь спрятаться в ней до того, как офицеры выскочат наружу.

Вышел только Каренин, глянул по сторонам и нырнул обратно. Разглядела его через щель в досках.

И что мы имеем? Тупик. Говоря по-научному — полная жопа. Вот только совершенно непонятно, из-за чего. Родственники сгорели, самое время потихоньку всё прикрыть. А генералу я мешаю каким боком? Из-за того, что на сыночку пошло представление, а тут Бурундуковая внезапно воскресла? Да бред полный! Ну не отморозки же конченные? А тогда что?

«Думай, голова, думай».

Разглядела, как старлей вышел на улицу и пошёл в сторону кухни. Тогда и сама выбралась из своего убежища, но ужинать не пошла, а сразу нырнула в нашу палатку и улеглась на койку в ожидании, когда капитан меня вызовет для серьёзного разговора.

Услышала призыв к вечернему построению, но с места не сдвинулась, каждую секунду ожидая Каренина. Достала пачку печенья и, разорвав упаковку, стала впихивать в рот сразу по две штуки.

Информации явно не хватало, а Женя, бурундук, не торопился поставить меня в известность и передать весь разговор.

К тому времени, когда в палатку стали набиваться девчонки, у меня голова от разных предположений была уже трапециевидной. А потом они ещё, как сороки, стали галдеть.

Подумалось, что ночка мне выдастся тяжкой, как перед казнью. Взяла коробку с молотым кофе, пару пачек печенья и отправилась искать Митрофанова.

Солдатика в темноте найти — что пресловутую иголку, но из одной палатки через окошко пробивался свет, и я заглянула на огонёк.

Повариху узнала, женщина лет пятидесяти. Сидела за столом и при свете настольной лампы читала книгу. Мне, привыкшей к разного рода абажурам, назвать эту конструкцию настольной лампой — в голову бы не пришло, но Софья Александровна, так звали повариху, любезно сообщила об этом.

В толстый железный каркас синего цвета была вмонтирована лампочка Ильича, на которую с помощью огромных пружин было насажено нечто, напомнившее немецкую солдатскую каску времён Второй мировой войны, только зелёного цвета. Эта конструкция весила минимум три килограмма.

Заметив мой странный взгляд, Софья Александровна просветила, заявив, что притаранила настольную лампу из дома. Я ведь изначально подумала, что солдатики собрали её из того, что было, а оказалось — заводская поделка.

Выяснив, что Митрофанов где-то спит, я могла и сама догадаться, поинтересовалась насчёт горелки.

Софья Александровна, разглядев в моих руках гаджеты, нахмурилась:

— А что это ты задумала кофею по ночам пить? Не уснёшь ведь.

— И так не усну, — кивнула я, — Думу думаю.

— Думу думаешь? — она рассмеялась. — Ну ладно, сейчас принесу.

От любезного приглашения присоединиться к кофепитию повариха отказалась, и я, выбравшись на улицу, уселась на скамейке, разглядывая звёзды. Лагерь утонул в ночи, и лишь три небольших фонаря освещали его периметр.

Я уже сбилась, которую кружку кофе поглощала, когда увидела Женю. Он быстро двигался к своему УАЗику, не оглядываясь, и потому меня не заметил, вероятно, будучи в твёрдой уверенности, что я спокойно сплю в своей палатке. Вид у него был растрёпанный: китель на распашку, фуражка в руке.

Рассвет только-только забрезжил, и я видела Каренина отчётливо и его, как мне казалось, хаотичные движения руками.

Он кинул фуражку на заднее сиденье, уселся за руль, и едва двигатель взревел, автомобиль рванул с места, выкатываясь на грунтовку и поднимая вокруг себя облако пыли.

Я остановилась на углу палатки и продолжила смотреть ему вслед. Я продолжала смотреть и тогда, когда автомобиль исчез за холмом. Уже и рёв мотора затих, и пыль полностью осела на землю, а я не могла оторвать свой взгляд от дороги. Мне всё ещё верилось, что он отъехал ненадолго и вот сейчас я услышу далёкий гул. Но минуты проходили одна за другой, уже и солнце показало первый луч, а он так и не вернулся.

Кофе остыл, и я его выплеснула, впервые заговорив сама с собой вслух.

«А что ты хотела, Оля? Он без армии дышать не может, а ты встала на его пути. Мало самой влюбиться, нужно, чтобы и в тебя влюбились без памяти, а иначе дело всей своей жизни никто не бросит ради капризов малолетки. И каков выход? Исчезнуть, но к ментам живой попадать нельзя. И для Каренина это будет лучший вариант. Его оставят в покое. А ты, если вдруг снова возродишься, прежде чем занять новое тело, вырвешь из его груди сердце, чтобы никогда, ты поняла, никогда!»

Сзади громко запели горны, объявляя подъём в лагере, и из палаток потянулись парни и девушки. Кто-то в сторону зелёных домиков, кто-то к умывальникам.

Я оглянулась на поднимающееся светило и горько усмехнулась, прекрасно понимая, что завтра утром я его уже не увижу.

Подъём в этот знаменательный день устроили на час раньше. После завтрака построились на линейку, и директор, да ещё пара человек, выступили с трибуны, объясняя распорядок дня и толкая патриотические речи. Валера нарисовался, тоже внёс свою лепту в регламент, но в сторону нашего отряда ни разу не глянул.

Всё-таки странные у них с Евой были отношения. Он словно боялся прилюдно ко мне подойти. Спросить элементарно: «Как дела?» Неважно, что мне это было по барабану, но какие-то правила вежливости должны были существовать.

Прямо с линейки отряды один за другим выдвинулись к дороге вслед за знаменосцем и громко запели:

Пришло в голову, что я уже прошла через огонь и воду. Осталось медные трубы найти.

Те, кто не отправились на могилу Неизвестного Солдата, собрались под знамёнами республик. Десяток комсомольцев и два десятка пожилых педагогов, которые в силу своего возраста могли не отшагать такой километраж. В том числе наш НВПэшник и бабулька, которую пыталась привлечь на свою сторону мымра, возмущаясь моими трусиками. Остальных я не знала, и выяснять, о чём они дружно болтают, порыва не было. К тому же я была как на иголках.

Если у ментов действительно осталось желание меня захомутать, то лучшего времени и придумать нельзя было. Военных угнали искать любвеобильного молдована-авантюриста, который по совершенно необъяснимым причинам сорвался вместо дембеля в самоволку, а основную массу идейных комсомольцев отправили распевать речёвки.

Те, кто остался в лагере, никак бы не смогли воспрепятствовать.

Как в воду глядела. Хотя, с тех пор как хвост колонны с комсомольцами исчез, прошёл добрый час, и у меня мелькнула мысль, что становлюсь мнительной.

Присмотрелась внимательно к дороге, оглядела все подступы и уже было успокоилась, когда вдалеке раздался звук моторов.

Оглянулась и сразу увидела три открытых УАЗика. Два принадлежали воякам, а вот на третьем большими буквами, красным цветом, было написано: «Милиция».

Настал час Х.

Они остановились на площадке за палатками, в пятидесяти метрах, и тут же полезли наружу. Два лейтенанта, два старших лейтенанта и капитан. Последним из военных автомобилей выбрался чувак в лампасах. Седой, с короткой стрижкой и вполне упитанным брюхом, как и положено генералу.

Но это значит, что никаких бумаг для проезда через КП у них не было, и дежурные незнакомых офицеров могли не пропустить, тем более с ментами без особого распоряжения. А вот генерала попробуй останови. Дураков нет.

Автоматов у них в этот раз не было, только кобура на ремне, и то у вояк, а вот менты приехали порожняком. Причём два сержанта, один из которых был младшим, и двинулись в мою сторону, словно уверенные, что я и есть нужный объект. Или кто из вояк меня знал в лицо и незаметно подсказал.

Шли едва не подпрыгивая и напевая нечто весёлое, вероятно, уверенные в том, что генерал и его подручные придут им на помощь, если заартачусь, или вообще не знали обо мне ничего, что, в принципе, было возможно.

Остановились в метре и приняли воинственные позы, после чего младший сержант поинтересовался:

— Бурундуковая Ева Илларионовна?

Я кивнула.

— Вам придётся проехать с нами в Черноморское для уточнения кое-каких подробностей недавнего инцидента.

Ко мне даже на «вы» обратились и полезли в карманы за корочками.

Я пожала плечами.

— Раз надо, значит надо. У меня всё равно выходной.

Они переглянулись между собой. Сопротивления ожидали? Ну не здесь же. Тут детский лагерь.

— Ваши вещи? — спросил младший сержант.

Тугодумы. Зачем вещи нужны, если едем что-то уточнять?

— В палатке, — я указала рукой, — вход для девочек сзади.

И шагнула вперёд.

Оба сержанта проследовали за мной, и когда я достала рюкзак из-под койки, младший протянул руку.

Вспомнила, что в кармашке лежит паспорт маньяка, хотя это было уже неважно. Как говорится: семь бед — один ответ. И протянула рюкзак.

Сержант достал наручники и лязгнул ими у себя на правой руке, после чего хищно улыбнулся и шагнул ко мне. Я тоже улыбнулась и протянула правую руку. Наручники захлопнулись, и мент замер, разглядывая, что получилось.

— И кто будет идти задом вперёд? — поинтересовалась, разглядывая такой натюрморт.

Сержант смотрел не меньше минуты, соображая, что делать. Потом всё же дошло, и он полез в карман за ключом.

Прикрыла глаза, чтобы сдержать свои эмоции. Он крепит меня к себе, а в кармане ключи. Оставалось только захлопать в ладоши, чего я, конечно, делать не стала.

Мы, никем незамеченные со стороны лагеря, проследовали до автомобиля ментов и на пару с сержантом устроились на заднем сиденье. Вояки забрались в свои джипы, развернулись и поехали по дороге, а младший сержант пристроился им в кильватер.

Автомобили двигались не спеша, чтобы не поднимать пыль, хотя это и не особо влияло, и выдерживали между друг другом расстояние метров сто. Объехали овраг и покатили вдоль моря. Справа — обрыв, слева — скала, поэтому я приняласьподыскивать место для активных действий.

Не успела. Навстречу головной машине выскочил ещё один УАЗик и перекрыл дорогу. Когда мы подъехали ближе, генерал сидел на земле, около него суетился капитан, а чуть поодаль Каренин, словно Балу, расшвыривал офицеров, как мартышек в мультике.

Едва сдержалась, чтобы не выматериться. Ну так всё прекрасно шло.

Младший сержант высунулся, чтобы лучше разглядеть, что происходит, а я, резко развернувшись, угодила пальцами левой руки сержанту в горло. Упёрла правую ногу в пассажирское сиденье и коленом добавила в лицо.

Подняла левую ногу, прикидывая, куда лучше заехать водителю, но в этот момент он оглянулся, и его взгляд застыл у меня между коленками.

Вот пишут же на пачках сигарет: «Курение вредит вашему здоровью».

Могли бы и для ментов какую доктрину придумать и повесить на входе в РОВД:

«Если вас бьёт женщина, не нужно отвлекаться на её симпатичные кружевные трусики — очень плохо могут закончиться такие смотрины».

Для него плохо и закончились. Я выпрямила ногу, впечатывая каблук под нос, чтобы если и повредить ему шнобель, то живым оставить. Поохает несколько минут, размазывая кровь по лицу, как сопли, и очухается.

Трупы Каренину только во вред могли пойти, достаточно, что он генералу по морде зарядил.

Развернулась, засунув левую руку в карман сержанту, вылавливая ключик, и, освободившись от наручников, обернулась.

Каренина в это время двое поднимали на ноги, а остальные трое веером стояли перед ним. Так увлеклись, что даже не расслышали посторонних звуков за спиной.

Генерал в одиночестве продолжал сидеть на земле, потирая ушибленную челюсть. Опасности в данный момент не представлял, и я сразу сосредоточила своё внимание на пятёрке, пока ни один из них не успел оглянуться.

Первым, кто увидел меня, был рыжий лейтенант, как раз поднимая Каренина, стал разворачиваться. Успела заметить его расширяющиеся глаза и ушла в прыжок.

Старлей, находящийся в центре троицы, получив удар по шее, приложился головой о лицо лейтенанта, и они оба мгновенно потеряли интерес к происходящему, заваливаясь на землю. Хорошо столкнулись. Звук получился как дубиной по дереву. Перекатилась вправо, подбивая под колени крайнего, и когда его голова оказалась передо мной, въехала кулаком в челюсть, едва сама не взвыв от боли. Выпрямилась, оценивая оставшихся двух противников. Один продолжал поддерживать Каренина, который едва стоял на ногах, а вот самый старший из них, капитан, начал разворачиваться ко мне. Очень вовремя.

Переложила вес на правую ногу и выдала апперкот левой. Не дожидаясь, пока он упадёт, сложилась и, практически не глядя, выбросила ногу в последнего оставшегося на ногах. Почти идеально вышло, именно туда, куда целила — снизу в челюсть.

Он не только сам упал, но и повалил за собой Каренина. Я же кинула взгляд по сторонам и, убедившись, что никто пока не собирался подниматься, а некоторые вообще лежали без движения, подошла к рыжему лейтенанту, всё лицо которого было залито кровью. Присев на корточки, приложила ладонь к его шее и облегчённо выдохнула: пульс есть, жить будет.

Расстегнула кобуру и выудила Макаров.

— Ева, — донёсся до меня голос Каренина, — что ты делаешь?

Я оглянулась, встретившись с его глазами. Родными, любимыми.

— Не знаю. Но я не могла им позволить тебя арестовать из-за меня. Я люблю тебя. Когда меня не станет, тебя оставят в покое. А ты всё вали на меня. С мёртвых выдачи нет.

Хотелось попрощаться, кинуться на шею, поцеловать, ощутить его губы ещё раз, последний.

Но я, поднявшись, отвернулась и, сделав несколько шагов, остановилась около генерала, лицо которого уже начало заплывать.

Сказать ничего не успела. Услышала шум мотора и оглянулась.

Около Жениного автомобиля остановился микроавтобус, а за ним «Волга», из которой выбрался на дорогу новый персонаж.

И кто это, я мгновенно поняла. Зверь, самый опасный из всех, кого я встречала в прошлой жизни. Догадалась по лицу, по движению глаз, по походке. Это не мент, не КГБэшник и не спецура. Так двигаться может только он…

Тот, в которого я с двух метров не смогу попасть, даже выстрелив в упор. Он всегда успеет уйти с линии огня.

Часть вторая

Глава 10

Самолёт мягко коснулся посадочной полосы, и пассажир, сидевший во втором ряду, словно выбрался из полудрёмы, в которой находился все семь часов полёта. Звали его виконт Ролан Польз д’Ивуа де Ла Пуап^[3]. Пятьдесят семь лет назад ему повезло родиться в семье аристократов, имеющих графское достоинство, а имя одного из предков, генерала Жана-Франсуа де ла Пуапа, который командовал войсками под началом Наполеона Бонапарта, было высечено на Триумфальной арке.

Ролан де Ла Пуап глянул в иллюминатор, рассеянно слушая бортпроводницу, которая рассказывала пассажирам, что их самолёт, следующий по маршруту Нью-Йорк — Париж, успешно приземлился в конечном пункте, и экипаж благодарит пассажиров за то, что воспользовались именно этой компанией. А также просит оставить отзыв о полёте на выходе из терминала.

Багажа у аристократа не было, всего лишь небольшая сумка, и потому он устремился на выход, едва оказавшись в здании аэропорта.

Пройдя через терминал, он сразу увидел своего секретаря — вполне милую девушку с прекрасным именем Жозефина. Он её так никогда не называл, а более коротко: Жози, но она на это не обижалась, а, наоборот, нравилось такое обращение.

Увидев патрона, Жози призывно помахала ему рукой, при этом радостно улыбаясь.

Ролан де Ла Пуап отсутствовал неделю, был в Нью-Йорке на свадьбе дочери своего однополчанина, с которым не виделись почти десять лет, но всё это время не забывали друг друга, всегда отправляя поздравительные телеграммы.

О своём возвращении он известил заранее, чтобы Жози могла подготовить перечень самых необходимых дел, если такие внезапно появятся.

И едва они устроились на заднем сидении автомобиля, а коренастый водитель по имени Поль завёл двигатель, девушка раскрыла папку.

— Луиза? — перехватив руку Жози, спросил Ролан де Ла Пуап.

— Баронесса в вашем родовом замке и не покидала его всю неделю. Ждала вашего возвращения.

— Баронесса? — Ролан де Ла Пуап кинул взгляд на девушку.

— Ваша жена рассказала, что после смерти её деда, у которого так и не родился ни один мальчик, баронство её семьи угасло, но ей нравится, когда я обращаюсь к ней именно так. Только когда мы наедине.

Виконт кивнул. После смерти сына четыре года назад у его жены Луизы появились разные причуды, на которые он смотрел сквозь пальцы. А вот теперь и это.

Жози тем временем раскрыла папку и стала зачитывать список дел:

— Завтра в десять утра у вас завтрак с Лилиан Беттанкур^[4]. Обсуждение новых флаконов для духов.

— Подожди, Жози, но разве Лилиан не объявила тендер?

— Она передумала в тот же день, но вы были уже в Нью-Йорке. Я сообщила ей, что вы прибываете сегодня, и Беттанкур просила передать вам, что хотела бы видеть вас на ланче 22 июня. А это завтра. Она сказала, что коней на переправе не меняют и готова подписать с вами любой контракт.

— Ладно, — Ролан де Ла Пуап про себя усмехнулся. — Хорошая новость, к тому же не придётся ломать голову, кому спихнуть уже готовую продукцию.

Автомобиль выехал на площадь Оперы, и водитель нажал на тормоз.

— Что там, Поль? — заинтересовался виконт, наклоняясь вперёд.

— Студенты пикеты опять выставили.

— И что их не устраивает в этот раз? Новая реформа образования?

— Не поверите, патрон, — Поль обернулся, улыбаясь. — Это студенты-евреи. Требуют свободу для евреев, желающих выехать из СССР, — отозвался водитель. — Третий день подряд бастуют, но до этого стояли на площади Бастилии, а вот сегодня решили сюда перебраться. Сейчас развернусь.

Поль повернул налево, проскочил перекрёсток и, вывернув на другую улицу, снова остановился.

— И здесь баррикады строят.

Ролан де Ла Пуап, глядя на мужчин, которые перегораживали улицу, нахмурил брови. По возрасту их к студентам никак невозможно было причислить. А у некоторых в руках были транспаранты, на которых большими буквами было написано: «Брежнев вон!» и ещё что-то про коммунистов. Всю фразу он прочитать не смог, но она его уже и не интересовала.

— Жози, — он развернулся к своему секретарю и, пока Поль прикидывал, по какой улице лучше выбраться из Парижа, спросил: — Кажется, я что-то пропустил, пока отсутствовал. И всего-то одна неделя, а в Париже опять забастовки, к тому же с очень странными лозунгами.

— Вы совсем газет не читали? — поинтересовалась девушка.

— Жози, — улыбнулся Ролан де Ла Пуап, — я ездил не на симпозиум и не на конференцию. Мой однополчанин, с которым вместе воевали против фашизма, выдавал замуж свою младшую, любимую дочь. Думаешь, у меня было время разыскивать французские газеты?

— А-а-а, — певуче протянула Жози, — тогда вы не знаете. В Москве 16 июня, пять дней назад, был переворот. Даже не слышали? Все газеты пестрели об этом. Подгорного сместили, и теперь лидер России номер один — месье Леонид Ильич Брежнев. А наш президент его первым поздравил в связи с этим знаменательным событием и пригласил во Францию. Вчера глава СССР во главе делегации прибыл в Париж, — Жози хихикнула, — один из залов аэропорта превратили в цирюльню, и те, кто должен был встречать месье Брежнева, садились в кресло. Стриглись коротко даже лётчики, которые сопровождали самолёт из России. Оказывается, месье Брежнев не терпит волосатиков. Сегодня в 18:00 в Елисейском дворце весь бомонд Франции соберётся. И вам с баронессой было разослано приглашение.

— Нам? — не поверил виконт, округляя глаза. — Нам прислали приглашение?

— Да, — подтвердила Жози, — ваша жена сказала, что вы с президентом СССР давние друзья, и её это приглашение нисколько не удивляет.

Называть главу СССР своим другом, наверное, было слишком громко. Знакомые — да. Они встречались всего-то два раза. В конце ноября 1944 года в Москве, на награждении, когда ему, Ролану де Ла Пуапу, присвоили звание Героя Советского Союза, а Брежневу вручили орден и генеральский жезл. Дружной компанией посидели в ресторане, поболтали ни о том ни о сем. Случайная встреча, в общем-то.

Второй раз пересеклись и тоже в Москве. 10 ноября 1970 года. Он находился в посольстве Франции, куда пришла скорбная весть из Парижа: скончался генерал де Голль. А на следующий день внезапно, без предупреждения, прибыла целая делегация лидеров СССР почтить память генерала. Это было неожиданно и приятно одновременно. И хотя прошло двадцать шесть лет, Ролан де Ла Пуап узнал Брежнева сразу, и, как выяснилось, глава КПСС его тоже не забыл.

Леонид Ильич пригласил виконта в Кремль, и они почти два часа беседовали наедине, благодаря тому, что Ролан во время войны прекрасно выучил русский язык. Вспоминали минувшие дни, погибших друзей, послевоенные годы и генерала де Голля, благодаря которому удалось снять напряжение между двумя державами.

В принципе, вот и вся дружба.

Пожелание лидера СССР увидеть бывшего участника эскадрильи «Нормандия — Неман» на приёме в Елисейском дворце среди разряженных франтов в принципе было понятно. Вот только виконту совершенно не улыбалось снова трястись три часа в автомобиле, да ещё и после полёта через Атлантику. К тому же, как выяснилось, на завтра была запланирована встреча с Лилиан Беттанкур по поводу упаковок для её новой линейки косметики. Хорошо же он будет выглядеть после второй бессонной ночи.

— Любопытно, — произнёс Ролан де Ла Пуап, думая о своём, — если Жискар д’Эстен принимает Брежнева с такой помпой, где соберутся ультраправые, чтобы обмыть им косточки?

— О, — закатила глаза Жози, — в театре Рекамье, там соберётся весь протестующий Париж.

— И возглавит, конечно, Жан-Поль Сартр^[5]?

— И Симона де Бовуар^[6], — подтвердила Жози.

— Господи, — проговорил Ролан, — а этой старушке что неймётся? Обиделась, что не пригласили во дворец?

Жози снова хихикнула.

— А ещё мой кузен рассказывал, что в театре будет очень много эмигрантов с востока и парочка диссидентов из России.

— А потом скажут, что собрали многотысячную толпу возмущённых французов, — кивнул Ролан, посмеиваясь.

— А на приёме на Елисейских полях, между прочим, выступит Мирей Матьё, — завистливо вздохнула Жози, — об этом только и говорят.

— Ладно, — кивнул виконт, — что-то ещё есть, чего я не знаю?

Девушка сморщила носик и покачала головой.

— Вот ещё. Звонил Жан-Луи Барро. Компании «Ситроен» снова нужен какой-то кузов. Просил вас с ним связаться, как только вы вернётесь. Телефоны я записала: два в Париже и один в Сен-Тропе. И по поводу вашего «Маринленда»^[7]. Максимилиан прислал смету, чтобы вы ознакомились. Там внушительная сумма, и, к сожалению, ничего нельзя исключить.

Ролан де Ла Пуап прикрыл глаза. Да, он представлял, во что выльется эта идея. Прибыль будет, но до этого ещё очень далеко, а пока это главная строка расходов.

Они добирались до родового замка в Анжу почти три часа, за которые Ролан успел прикорнуть в автомобиле, и первым его желанием было — убедить Луизу наплевать на приём.

Однако жена радовалась, как маленькая девочка, впервые приглашённая на бал. И Ролан де Ла Пуап не смог устоять перед просьбой. К тому же Луиза желала ехать непременно на «Роллс-Ройсе», приобретённом в прошлом году, в канун юбилея их свадьбы, и на котором за целый год они совершили всего лишь две небольшие поездки.

На Елисейских полях жандармов и Республиканской гвардии и так немало, но по случаю приёма их было столько, словно согнали не только со всего Парижа, но и из окрестных городов.

Поль едва уместил шестиметровый седан перед дворцом среди десятков других автомобилей и скривился, когда рядом остановился ещё один такой монстр. Теперь до конца церемонии никуда не деться. Виконт оглянулся и столкнулся с глазами Лилиан Беттанкур, рядом с которой на заднем сиденье, улыбаясь, сидел старый добрый друг — Жерар Ксавье.

В апартаментах, предоставленных делегации СССР на время пребывания во Франции, находились четверо.

Сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев. Первый помощник по международным делам Генерального секретаря ЦК КПСС Андрей Михайлович Александров. Второй помощник Генерального секретаря ЦК КПСС по политическим вопросам Анатолий Иванович Булатов и Генеральный директор ТАСС Леонид Митрофанович Замятин.

— Это что же получается, — говорил Леонид Ильич, — мне президент Франции задаёт вопрос, на который ни у кого нет ответа? Как это понимать? — Он положил газету на стол и обвёл взглядом присутствующих. — Это, между прочим, сегодняшняя утренняя газета. И за несколько часов после её выхода простые французы оборвали телефон не только редакции, но звонят в приёмную президента, интересуясь здоровьем Евы Бурундучковой. И просят своего лидера об этом поинтересоваться у Главы Советского Государства. Что скажешь, Андрей Михайлович? — обратился он к Александрову, — в Кремле тоже телефон раскалился или об этом известно только французам?

— Ну, это скорей вопрос к Леониду Митрофановичу, он у нас владеет информацией, — ответил первый помощник, и они дружно перевели свой взгляд на Генерального директора ТАСС.

— Товарищи, подождите, — тут же открестился Замятин, — это произошло позапрошлой ночью. Мы все находились в Кремле и готовились к поездке. А Жерар Ксавье, журналист, написавший статью, как мне удалось выяснить, вернулся во Францию вчера вечером. Имел аккредитацию на Военно-патриотический слёт юношей и девушек, приуроченный к 60-летию Октября, который проходит в Крыму. Поэтому он владеет информацией, так сказать, из первых уст.

— Это что же получается, — проговорил Леонид Ильич, — кот из дому, мыши в пляс? Почему в Советской Армии взрываются бензовозы? Чья-то халатность? Это ведь прямая угроза жизни личного состава и казённого имущества. Об этом что, замалчивают? Никто не разбирается? Я уверен, что раз это произошло, значит, не первый случай. И второе. Если на территории воинской части загорелся бензовоз, почему за руль садится не военнослужащий, что было бы в конкретной ситуации вполне естественно, а гражданское лицо? В данном случае — девушка. Что это за воинское подразделение, где бродят посторонние лица? Проходной двор, что ли? Я вас спрашиваю!

Леонид Ильич несколько секунд выждал и снова спросил:

— Молчите? Так я вам ещё соли подсыплю. После разговора с Валери Рене Мари Жорж Жискар д’Эстен, тьфу чёрт, язык сломать можно, я имел беседу с французом. Героем Советского Союза. Одним из активных участников эскадрильи «Нормандия — Неман». Так вот, группа товарищей из Франции в прошлом году ездила в Молдавию на авиационное представление. Там для них спела песню, растрогав наших гостей до слёз, именно эта самая девушка — Бурундучковая Ева. Участница слёта и водитель горящего бензовоза в одном лице. И как мне сегодня стало известно, эта песня в её исполнении прозвучала по французскому телевидению. Ты про это тоже ничего не знаешь, Леонид Митрофанович?

— Ну почему же, знаю, — после небольшой паузы ответил Замятин, — на её имя пришло три десятка писем из Франции. С ней и её родителями была проведена разъяснительная беседа, и всё устаканилось.

— Устаканилось, говоришь, — огромные брови Брежнева грозно приподнялись, — а вот французы так не считают. И что за конфликт у Бурундучковой с правоохранительными органами? Совершенно непонятно, о чём пишет этот журналист Жерар Ксавье. Мало нам пикетов от ультраправых? Хочешь, чтобы те французы, которые относятся к нам лояльно, тоже отвернулись? Эдак и до срыва переговоров недолго дойти.

— Я думаю, им нужно дать исчерпывающий ответ, — подсказал Булатов.

— Нужно, — согласился Леонид Ильич, — и не через неделю. Завтра прощальный ужин с Жискар д’Эстеном в 18:00 по местному времени. Значит, не позже 17:00 вся информация должна лежать у меня на столе. По местному времени. Чтобы я мог ответить на абсолютно любой вопрос. И чтобы этот самый журналист присутствовал и получил от меня абсолютно любые сведения, и видел наше активное участие. Так что разбирайтесь с ситуацией, — Брежнев перевёл взгляд на своего первого заместителя и добавил: — А то иностранцев награждаем, а про своих героев забываем. Разберись.

Глава 11

Костюм-тройка, явно пошитый по заказу не в учебном корпусе, облегал раму незнакомца изящно. Туфельки тоже не на фабрике «Скороход» приобретались. Рубашечка белоснежная, вероятно, в багажнике, как у Джейсона в фильме перевозчик, чемоданчик с запасными имелся. Галстук в тон костюму. Жених.

С одной стороны, относить не к КГБ было бы неправильно: всё-таки 14-й корпус Кремля был под юрисдикцией комитета, а с другой — имел свою собственную штаб-квартиру. Да и называли эти парни себя по-другому.

Я даже знала, как его зовут, и мне бы в голову никогда не пришло выступить против такой легендарной личности.

Ровно через двадцать лет он умрёт, и врач, делавший вскрытие, скажет: «Ничего от сердца у него не осталось. Видимо, он отдал его другим».

Сегодня ему было пятьдесят, хотя я бы не дала больше сорока пяти. Крепкий, поджарый. Живая легенда.

В руках только букета для невесты не хватало. Под левой мышкой слегка выпирало, и это был не просто инородный предмет. Кольт М1911, подаренный ему лично Хрущёвым, с дарственной пластиной на рукоятке.

Подумала: сказать ему об этом на ушко и привести в полнейшее замешательство. Хотя Михаила очень сложно было чем-нибудь удивить.

Вот такая легендарная личность приближалась ко мне, совершенно не обращая внимания на тела, разбросанные на дороге. И у меня было твёрдое убеждение, что он точно знал, кто я такая.

Из бусика выскочили на дорогу ещё двое, его личные волкодавы. В камуфляже, с закрытыми лицами, как ниндзя. Не балаклава, а нечто похожее на бандану, тоже защитного цвета. В армейских ботинках и с дипломатами «Модерн-М» в руках. То, что этот девайс существовал с 1979 года, я знала, а вот то, что он имелся у отдельных спецов уже в 77-м, догадалась, увидев собственными глазами, и едва не ляпнула что-то вроде: «Вау!»

Но первая мысль, которая закралась в голову, была: «Что они тут делают? Не за мной ведь явились. Для этого я слишком маленькая сошка».

Он остановился в полушаге от меня и, протянув руку, сказал:

— Хорошо хоть не додумалась никого пристрелить.

Левую руку до сих пор чувствовала онемевшей, поэтому не стала мудрить и перехватывать пистолет за ствол, а просто положила ему на раскрытую ладонь.

В его глазах проскользнуло лёгкое непонимание, и он, перевернув Макаров рукояткой вверх, оттянул затвор и спросил:

— Не понял. А где обойма?

— Под колесом, — я кивнула на УАЗик Каренина.

Он стоял аккурат в полуметре от рыжего лейтенанта, и я, едва выдернув ствол из кобуры, сразу извлекла патроны. Стрелять по воякам мне бы и в голову не пришло. Этим я бы закопала Женю по самые гланды.

Михаил оглянулся. Из бусика к тому времени выбрались ещё двое — близнецы первых двух — и быстренько разоружили офицеров, которые уже начали приходить в себя. Один из них, услышав наш разговор, заглянул под автомобиль и вытащил оттуда обойму.

Женя уже успел подняться на ноги и теперь с удивлением рассматривал неожиданных гостей.

Михаил, а это точно был он, перевёл взгляд на генерала с заплывшим лицом — хорошо его Каренин приложил, от всей партийной сознательности — и посмотрел мне в глаза.

— Ты что, собиралась махать пустым пистолетом перед носом у генерала?

Я кивнула и уставилась на его туфли.

— Артём, — крикнул он кому-то из своих ниндзя, — посмотри, что у неё с рукой, — глянул на мои ноги, — и коленями, — кхекнул и добавил, — и передай, что объект, слава Богу, жив.

И ведь он точно упомянул Бога, а я до сих пор была уверена, что это слово в СССР было табу. А ещё зацепило: «объект». И почему-то сразу подумалось, что разговор обо мне. И опять как о неодушевлённом предмете. Словно я кукла резиновая. Хотя нет. Резиновые, если и имелись, то исключительно за границей, а в СССР ещё не додумались магазины с секс-шопом открывать. Это идеологически неправильно для советского человека. А вот в 90-х это да, завезут немеряное количество, и по статистике, только за первый год их продадут более 200 000 штук. Это ж сколько неудовлетворённых личностей проживало в СССР. Извращенцы.

Ну а я пока, если кукла, то, вероятно, тряпичная, как те, что видела в отделе игрушек. Нечто бесформенное. И ведь покупали, и девочкам нравилось. Видела у Люси одну такую и, как выяснилось, до сих пор с ней спала. Промолчала, чтобы не обидеть. Ей за две недели моего пребывания здесь и так уже прилетело не один раз.

Артём рукой позвал меня в микроавтобус и, усадив на сидушку, стал разглядывать руку. Костяшки разбила напрочь, и вся тыльная сторона ладони была залита кровью. Возможно, не только моей, но мне легче от этого не стало. Удар был рассчитан на Синицыну, хотя просто чудесно, что била Бурундуковая. Таким кулачком точно не убила.

Артём полил перекисью, смыл тампоном кровь и выдавил из тюбика мазь. Потом забинтовал. И всё это проделал молча, словно боясь, что я его по голосу когда-нибудь потом смогу опознать, а он всё-таки инкогнито. Глупости, я его и по глазам, и по рукам, и даже по походке со спины узнала бы.

Правое колено оказалось тоже разбитым и в крови. Даже не заметила, где его так разодрала или обо что.

Артём пару раз покосился на мою грудь, в смысле на награду и комсомольский значок, но опять-таки не проронил ни слова. Сделал в конце укол в руку: оказались у него в коробочке одноразовые шприцы и вполне приемлемых размеров.

Убедилась, что такие уже существовали, вот только в медицинские учреждения по непонятным причинам не поступали.

К тому времени генерал пришёл в себя и попытался построить всех вместе и каждого в отдельности, но, глянув в корочку, которую ему продемонстрировал Михаил, моментально сдулся и лишь с удивлением хлопал глазами. Что было написано в удостоверении в 77 году, я не знала, но в моём времени там было чёрным по белому сказано: «При президенте», и одно это могло ввести в шок кого угодно. На лице генерала, которое слегка перекосилось после встречи с кулаками Каренина, это хлопанье глазами выглядело зрелищно, но совершенно неэстетично. Словно и не лицо вовсе, а маска на Хэллоуин.

Пока все приходили в себя, примчались ещё три УАЗика-буханки: две ВАИ, одна скорая, и полностью перегородили дорогу, создав затор как на Тверской в час пик. Вот кто бы мог предположить, что этот участок дороги когда-либо будет таким оживлённым? Озаботились бы второй полосой.

В том, что вояки заявятся, нисколько не сомневалась. На скале небольшая вышка имелась, и кто-то в бинокль, пуская блики, разглядывал нас, едва потасовка началась, так что должны были стукануть кому следует. На это и рассчитывала, вовсе не ожидая, что приедет кто-то ещё, кроме них.

А скорую, как выяснилось, вызвали парни Михаила, чтобы осмотреть рыжего лейтенанта, которому досталось больше всех. И нос был поломан, свернувшись на одну сторону, и сотрясение нехилое получил.

В общей сложности не меньше часа проторчали на этом участке дороги, пока нас стали распихивать по разным автомобилям.

Сообразив, что команда таки да прибыла за мной и не для задержания, а вовсе даже наоборот, я попыталась качать права, когда Каренина хотели посадить вместе с офицерами генерала.

Михаил, выслушав меня, дал команду, и Женю пересадили в свой бусик, генерала отдельно — в один из автомобилей ВАИ, а остальные сели во вторую машину. Удачнее всего поехал рыжий лейтенант: лёжа и на скорой.

В принципе, мне тоже досталось коронное место: на заднем сиденье «Волги» рядом с Михаилом. И что самое приятное — без наручников. И рюкзак никто не отбирал и не пытался в него заглянуть. Только комсомольский билет отдала, чтобы подтвердить свою личность, и наградной лист, чтобы не пришло в голову, будто медаль стащила у кого-нибудь.

Привезли на окраину Черноморского. Места были незнакомые, но перед первыми домами на обочине стояла табличка с названием вышеупомянутого городка.

Свернули на когда-то асфальтированную дорогу с массой колдобин и выбоин и остановились перед неказистым одноэтажным зданием, у которого вместо второго этажа имелась непонятная будка вроде флигеля. А сбоку от крыши находился флюгер в виде цветастого петуха. Но, несмотря на ветер, он не шевелился: то ли основание заржавело, то ли вообще просто для красоты воткнули нечто похожее.

Меня высадили первой и через двери в торце здания провели по длинному коридору, который чем-то сразу напомнил опорный пункт на Роз-13, только после ремонта. В этом здании его явно делали недавно. Ещё пахло краской, лаком и древесными стружками.

Кабинет, куда мы вошли, тоже выглядел прилично. Светлые обои на стенах, большие окна и рамы, кстати, выкрашенные не в привычный синий цвет, а в белый. Единственное, что портило их, — массивные чёрные решётки. Но это, скорее, не для того, чтобы узник сбежал из здания, а наоборот: чтобы злоумышленники не проникли внутрь и не унесли что-нить важное.

Из мебели — два стола, стоящие буквой «Т», и вокруг них стулья, явно для совещания, когда начальник сидит во главе. Но, кроме этого, два кресла, хоть и были изготовлены ещё при царе Горохе, выглядели вполне прилично. И мягкий диванчик, на котором я вполне могла уместиться вместе с обувью и вытянувшись в полный рост. Огромных размеров шкаф у противоположной стены, доверху набитый папками, а у окна — небольшой сейф с ручкой на полдверцы.

Учитывая, что мне никто не предложил сесть и оставили одну, плюхнулась в кресло, бросив рюкзак на диванчик. В принципе, в одиночестве надолго не оставили. Уже через две минуты в двери протиснулся Артём, только без кепки и без банданы. Как я и предположила сразу: лет двадцать шесть — двадцать восемь. Круглое и вполне симпатичное личико без квадратной челюсти, какими их стали показывать по телевизору в XXI веке. В руках у него был ящик приличных размеров. Показалось так, но когда он установил свою ношу на столе, слегка хихикнула. Эта бандура была ни что иное, как диктофон 77 года, в смысле — магнитофон с двумя здоровыми бабинами. Имела представление. Вояка воткнул шнур в розетку и поставил на главный стол микрофон, размерами раза в два превосходящий того, что был у Градского, после чего кивнул мне на стул.

И без слов было понятно, что не арию ждут в моём исполнении, а изложение в произвольном виде, типа: «Жизнь и необычайные приключения Евы Бурундуковой в 1977 году». Или как там у Дефо было про Робинзона?

— И что рассказывать? — поинтересовалась я, усаживаясь перед микрофоном, сразу оценив, что в кресле сидеть было гораздо удобнее, чем на стуле, который больше напоминал табуретку со спинкой. Жёсткую и неприятную.

— 19 июня, воскресенье. С того момента, как проснулась, и до того, как легла спать.

— Ого, — только и выдохнула я, — это был длинный день. Очень длинный.

— А мы никуда не торопимся, — сказал Артём и тут же бросил взгляд на левое запястье, где у него находились наручные часы.

Я тоже скосила глаза, рассматривая цифры на его электронике. 12:25.

Есть ещё не хотелось, но чашечку кофе с удовольствием бы накатила. Но так как вслух свою хотелку не озвучила, он нажал на красную клавишу, показал на микрофон и уселся в кресло. Вот нормально, ему значит будет мягко, а я себе в задницу буду занозы загонять.

Приподнявшись со стула, я отыскала кнопку «Стоп» и нажала на неё.

Брови Артёма поползли вверх. «Ну а что? Всё равно следовало узнать: я пленница или ко мне самое лояльное расположение?»

— Не понял, — проговорил он, — ты что сейчас сделала?

— Выключила, — пояснила я.

— Зачем? Я же сказал, расскажи в микрофон…

— Поняла, — перебила я его, — я утром завтрак пропустила, не обедала, а теперь ещё на сухую два часа болтать без умолку.

— В смысле, на сухую? Что ты имеешь в виду?

— Когда долго разговариваешь, рот сохнет, как с будуна. Что непонятно?

— С будуна? — его брови приподнялись ещё выше.

— Ну да, — подтвердила я.

Он прищурил левый глаз и разглядывал меня не меньше минуты. Я даже подумала, что сейчас спросит: «Не охренела ли я?» Но потом поднялся с кресла и вышел, закрыв за собой дверь.

Не теряя ни секунды, я подскочила, отставила стул в сторону и, так как кресло было тяжёлым, поволокла его за спинку. Колёсиков у кресла не было, поэтому противный визг разнёсся не только по помещению, но, вероятно, выбрался в коридор через замочную скважину. Во всяком случае, едва я дотащила его до стола, дверь распахнулась, и в кабинет ворвался Артём, а за ним проскользнул и Михаил. Они застыли на пороге, глядя, как я перекантовываю кресло с ножки на ножку. Вот именно застыли, и никому в голову не пришло помочь хрупкой барышне, как будто не видели, что я надрываюсь.

— Нет, ну вы видите, товарищ полковник, что она делает! Магнитофон выключила, требует еду, так ещё и кресло себе потащила, — пожаловался Артём, кивая на меня.

Я уселась, откинулась на спинку и, решив, что так вполне удобно, ответила (и неважно, что вопрос был не мне задан):

— А как вы хотели? Целый день пересказать по минутам. На таком жёстком стуле я долго не просижу, и вместо того, чтобы вспоминать подробности, буду думать, как мне не повредить свою очаровательную попку.

Пошла, что называется, ва-банк, чтобы сразу расставить все точки над «i». Если наорут, значит, неприятности не закончились.

Они переглянулись. Наверное, про очаровательную попку зря сказала. У Артёма даже уши приняли бордовый оттенок, как у красной девицы. А вот товарищ полковник и глазом не моргнул. Глянул на своего подчинённого и сказал:

— Принеси чайник и сбегай в магазин. Возьми хлеба и колбасы.

— И сливочное масло, — подсказала я.

Ну а чего мелочиться, раз пошла такая пьянка. Едва не ляпнула, чтобы и пару бутылок пива прихватил, но вовремя спохватилась и промолчала. Пиво они наверняка бы мне всё равно не взяли.

— И сливочное масло, — согласился Михаил глядя на ошарашенного от моего желания Артёма.

— А чайник не нужен, лучше плитку электрическую, если у вас здесь газовой плиты нет. Я кофе пью, — и, глядя на совсем растерявшегося парня, добавила: — Могу угостить.

— А какая разница? — спросил Артём. — Зальёшь кипятком.

— Не-не-не, — я отрицательно помотала головой, — у меня в зёрнах. И есть уже молотый. Его сварить нужно.

Они снова переглянулись, и Михаил кивнул:

— Отставить чайник, неси плитку.

— А в магазине ещё пару бутылок минералки взять. Когда много говоришь — рот сохнет, — вспомнила я, ожидая, когда им мои хотелки поперёк горла встанут.

Артём глянул на полковника, получил утвердительный кивок и вышел.

Пока он ходил в магазин, мы успели выпить с полковником по чашечке кофе (нашлись вполне приемлемые в кабинете), и я даже успела надиктовать аж до того момента, где рассталась с Нигматуллиным и Еременко и отправилась на пляж. Разумеется, без всяких боевых подробностей, чисто сухой текст.

Артём вывалил из авоськи продукты прямо на стол и остался наблюдать, как я уплетаю бутерброды, а вот Михаил куда-то ушёл, бросив на меня странный взгляд.

Но я уже расслабилась, хоть и не до конца понимала такое внимание к своей персоне. Во всяком случае, фортуна снова повернулась ко мне передом, что вполне радовало.

Я успела выпить полбутылки боржоми, сварила себе ещё одну чашечку кофе и, схомячив ещё один бутерброд, отдыхала, облокотившись на спинку, когда вернулся Михаил.

Он кивнул Артёму, подождал, пока тот выйдет, и, усевшись на стул в метре от меня, пронзил меня своим цепким взглядом.

— То, что ты успела рассказать, всё так и было? А то ты пропустила разговор с актёрами. Но ведь вы о чём-то беседовали. На пляже, когда ехали в город, когда сидели в кафе.

— Говорили, — согласилась я, прикидывая, что можно ещё добавить к сказанному.

Вроде ничего особенного не утаила, разве что поменяла пиво на мороженое, чтобы никого не ввергать в шок. Комсомольский билет Михаил видел и количество лет высчитал, а значит, по всем канонам, спиртное мне употреблять запрещено.

— Да вроде всё. Болтали ни о чём, чисто для поддержки разговора.

— Ни о чём, — проговорил он задумчиво, — и после того как расстались, больше ты их не видела?

— Нет, — я отрицательно качнула головой, внезапно подумав, что если это не совсем тот СССР, а всего лишь альтернативный, не случилось ли чего с ребятами? Или из-за чего ко мне такое активное внимание, в самом деле?

— А расскажи мне тогда, Бурундуковая Ева, — проговорил внезапно Михаил, — о Синицыной Ольге.

Глава 12

Михаил Петрович сел на стул, раскрыл перед собой папку и обвёл взглядом присутствующих.

— Я думаю, начнём с вас, Наталья Валерьевна, — сказал он, остановив свой взгляд на статной женщине сорока лет с породистым лицом.

В принципе, это было его личное мнение, которое появилось по отношению к ней ещё при первой встрече, до того как она оказалась в его команде. И она была единственной, к кому Михаил Петрович обращался на «вы».

Вот и сейчас, глядя на правильные черты лица, выразительные брови, он машинально вспомнил их первую встречу, когда, увидев пухлые губы, едва не отмёл её кандидатуру, хотя Наталью представили ему как самого квалифицированного работника. Она была не только врачом-психиатром, но и имела дополнительное психотерапевтическое образование.

Сегодня он был рад, что не поддался первому впечатлению, взял её на стажировку сроком на три месяца, а уже через неделю понял, что не прогадал.

— Времени у нас осталось совсем немного, — продолжил Михаил Петрович, — чуть больше часа, а в 16:00 от нас в Париже ждут результата. Имеются хорошие новости, и нам есть чем порадовать, но ситуация в целом неопределённая, и времени внести ясность нет. Поэтому по возможности кратко и по существу, по остальным пунктам будем разбираться позже.

Наталья Валерьевна поправила большие очки, пройдясь пальцем по переносице, и кивнула.

— Я поняла, Михаил Петрович, хотя в двух словах тут не объяснить. Девочка очень сложная, и десятиминутного разговора явно не хватает. Но давайте сначала по тестам. Её IQ буквально зашкаливает, что для шестнадцатилетней девочки невозможно, и я бы скорее поверила, что она оба теста уже сдавала раннее или видела их, если бы не одно «но». Второй тест в вашем дополнении, а вы предоставили мне его две недели назад, и о нём знают на сегодняшний день только два человека: вы и я. А значит, я полностью исключаю такую возможность.

— Подождите, Наталья Валерьевна, — перебил Михаил Петрович, — но ведь вы сказали, что на часть вопросов она либо не ответила, либо дала неправильный ответ.

— Так и есть, но у меня имеется твёрдое убеждение, что она это сделала преднамеренно. Возможно, причиной является иммунологическое расстройство или синдром дефицита внимания, или какие-то другие иммунные проблемы, но я всё же склонна думать, что она это сделала умышленно. Для чего комсомолке это скрывать? Вот такое противоречивое мнение. И честно признаюсь, мне бы не хотелось расставаться с Евой. Было бы неплохо переправить девочку в Солнечногорск или в Перевальное и реально с ней поработать.

— Наталья Валерьевна, ну в какое Перевальное? Запрос пришёл из Парижа. Или вы думаете, ЕМУ, — Михаил Петрович особо выделил последнее слово, — там нечем заниматься? Перед нами поставлена совершенно другая задача.

— Так я не прямо сейчас. Вернёмся и доложим о перспективной девочке.

Михаил Петрович махнул рукой.

— Давайте по существу дальше. Что про Синицыну? Возможно раздвоение личности?

— Уверена, нет. Диссоциативное расстройство относится к редчайшим заболеваниям. А она не больная. Думаю, её ответ, хоть и с задержкой, имеет под собой почву. Кто-то хочет быть космонавтом, кто-то балериной. В школе каждый год пишут сочинения: «На кого я хочу равняться?» Вот и результат. Повесть под названием «Оля» только на моей памяти написана шестью или семью писателями. Это и революция, и Великая Отечественная. В какой из них фигурирует именно Синицына, я не могу сказать, но Ева, вероятно, прочитав в детстве, впечатлилась подвигом девушки и, возможно, в крайне трудных ситуациях спрашивает себя: как бы поступила героиня рассказа? Что мы видим, когда Ева садится в охваченный пламенем бензовоз. А то, что она представилась артистам этим именем, объясняется и того проще. Нет. У неё нет раздвоения. Да и простите, Михаил Петрович, но тесты она бы завалила полностью. И по записи. Она не лжёт, это я могу гарантировать со 100% гарантией, но не покидает такое чувство, что многое не договаривает. Специально прокручивала несколько раз ярко выраженные моменты. Вижу, что нечего и некуда вставить, а ощущение остаётся. Я это списываю на повышенный IQ, но впечатление, что разговариваю со взрослой женщиной присутствует или вернее сказать — проскальзывает. Ну и на отца девочки делаю упор. Удалось связаться с Кишинёвом и поговорить с Ворониным, как вы знаете, и копию дела мы получим, но и то, что он зачитал, впечатляет. Вероятно, отец Евы хотел сына, но родилась девочка. Вот он ей и постарался передать все свои знания. И честно скажу: я бы хотела выехать на место, где разыгралась трагедия с бензовозом. Это внесло бы дополнительную ясность в её поведение при защите капитана Каренина, которую вы наблюдали. Очень жалею, что лично не присутствовала.

— Ну и каков вердикт? — поинтересовался Михаил Петрович.

— Я вам своё мнение уже высказала. Диверсант и телохранитель в одном лице с полным отсутствием чувства самосохранения. И удивлена тем, как она при таких качествах умудрилась дожить до шестнадцатилетнего возраста. Практически мгновенная оценка ситуации, при которой выбирается единственно правильное решение, несмотря на риски и возможность погибнуть. Если с бензовозом у неё был маломальский шанс, как и в РОВД при схватке с уголовным элементом, то в последнем случае она сознательно идёт на акт самопожертвования ради спасения Каренина. Понятно, что в этом случае немалую долю сыграли её чувства к капитану, но всё равно… Размахивать голым пистолетом в ожидании, когда кто-то из офицеров придёт в себя и выстрелит, — надо иметь железные нервы, а это через несколько минут обязательно произошло, не подоспей вы вовремя. Убийство гражданского лица военными. До Москвы докатилось бы. И вот как такое могло прийти в голову шестнадцатилетней девушке? А как она себя ведёт после стрессовой ситуации? Невероятный случай. Вывод напрашивается сам собой: IQ у неё зашкаливает, а тесты специально провалила. Нужно выяснить, почему в Париже при её имени такое возбуждение, и отправить в Перевальное. Нельзя её отпускать, вы же понимаете. А добавить сюда её безупречный английский… Лондонский акцент! Какой простор открывается!

— Наталья Валерьевна, — перебил женщину Михаил Петрович, — вы уж совсем-то из девочки монстра не делайте.

— А я-то здесь при чём? Это её отец, надо так понимать, постарался. Не удивлюсь, если вкупе ко всем своим достоинствам, к которым, кстати, можно смело отнести не только лицо и грудь, но и в целом всю фигуру, она ещё и обращаться с оружием умеет. Не просто махать им.

«Оружием», — вспомнил Михаил, что час назад ему сказал Артём. Пропустил мимо ушей как несущественное. Мол, взгляд, случайно брошенный Евой на дипломат, выглядел так, словно она прекрасно знала, что находится внутри. Не обратил внимания потому как это невозможно, даже если допустить, что отец Евы научил её обращаться с разными видами стрелкового оружия. Не было два года назад ничего подобного.

А ещё взгляд Евы на него, когда он подходил к ней. Ожидал чего угодно от девчонки в тот момент, а она словно рентгеном просветила, вплоть до таблички на рукоятке «Кольта». А в какой-то момент вообще показалось, что Ева знает его в лицо. Наваждение какое-то. И права, конечно, Наталья. Попадись такая случайно, и пошла бы на переработку, вот только не в тот момент, когда Генсек, сам будучи с официальным визитом во Франции, и словно что-то вспомнив, про между прочим звонит и интересуется здоровьем девушки.

А тут совсем катавасия получается. Попался Еве на пути злобный майор, который решил закрыть кучу висяков телом девушки. И, вероятно, нечто подобное проходило не раз, а иначе как можно было спутать портрет разыскиваемой «Молдаванки» с прекрасным личиком Евы? И с оружием девочка умеет управляться, есливспомнить её точный выстрел с десяти шагов в статуэтку. Старший лейтенант в больнице — хорошо она его отделала, а вот сержант дома и, увидев корочку, мгновенно поплыл. И с этим ещё разбираться придётся. Но дальше совсем уж сумятица выходит. Вчера «Молдованку» взяли, и едва доложили в Симферополь, из Главного управления сам генерал МВД примчался, чтобы удостовериться. Много за ней дел числилось. А по поводу Евы — ни слова. Даже её деяния залатали, словно просто злость на ней выместить жаждали. Но даже это можно за уши притянуть. Но майор и его подручные сгорели, «Молдаванку» взяли, а Ева героически спасла кучу народа. Тогда каким боком генерал вооружённых сил СССР сегодня отправляется в лагерь, где проходит слёт, за девушкой? Его формулировка: «Помочь правоохранительным органам» — никакой критики не выдерживает. И командир батальона шуршит в штабе с подачи всё того же генерала. Пляски с бубнами вокруг девчонки начались, а она без понятия, что вокруг неё крутится. Вникать и вникать. Хорошо хоть майор Истомин вернулся из Симферополя и прояснил немного обстановку, да ещё привёз двух архаровцев. Одного из них Михаил знал как исправного служаку, сразу подгрёб обоих под себя и отправил в штаб, чтобы глянули, чем там полковник занимается.

И вопрос, который уже больше часа кружил в голове: «Кто такой прыткий во Франции, который это предвидел? Ну не совпадение ведь!»

Кудряшов Артём, заметив, что шеф слишком задумался, а стрелка на часах в кабинете неумолимо приближалась к цифре четыре, сказал:

— Товарищ полковник, так что делаем? Отпускаем генерала под домашний арест?

Поразмыслив ещё минуту, Михаил Петрович глянул на часы и ответил:

— Нет. Никого не отпускаем. И пока я буду разговаривать с Парижем, вы вот что сделаете, — он глянул на несколько фамилий, записанных отдельно на листе, — давайте-ка доставьте сюда старшего лейтенанта Ковригина, который к Каренину приезжал вчера вечером, и старшего лейтенанта Шулейко из канцелярии. Как-то он быстро подсуетился. А майор Истомин пусть ждёт.

В Париже трубку взял Первый помощник по международным делам Генерального секретаря ЦК КПСС Александров, и Михаил Петрович пересказал вкратце сведения, которые уже стали известны. Андрей Михайлович выслушал, не перебивая, похвалил, что вовремя успели подскочить, а потом, поразмышляв около минуты, спросил:

— Слушай, Михаил Петрович. Я тут вот что подумал. А это точно одна и та же, что в бензовозе была и которая бойцов по земле катала? Ничего не перепутали?

А получив подтверждение и помолчав ещё минуту, сказал:

— Мы сегодня возвращаемся в Москву. Завтра пленум, подбивать новую конституцию будем. На сколько затянется непонятно, но думаю, не больше двух-трёх дней. Потом заберу Лёню на дачу, может, на рыбалку или зверюшек постреляет, но до вторника у тебя пять дней есть, а то он сам хочет приехать на слёт. Глянуть, что там творится. Значит, в Крым полетим во вторник, но и тут сначала уговорю в море ополоснуться, считай, ещё три дня тебе выиграю. Но максимум к субботе жди гостей и наведи там порядок. Вытряси из них всё, чтобы не краснеть перед Генеральным, а то он уже завтра собирался лично всем разгон сделать. Но то, что Ева Бурундучок жива, это большой плюс.

— Бурундуковая, — подсказал Михаил Петрович.

— Да хоть какая. Лёне понравилось — Ева Бурундучок, вот пусть и будет Бурундучком. Ты её в лагерь отправляй вместе с замполитом, пусть присмотрит как следует, ну и кого-нибудь из своих приставь. А капитана Каренина у себя придержи. Нечего ему в лагере делать. Развели любовь на ровном месте. Ты с ним по этому поводу перетри, втемяшь ему в башку, если словами не дойдёт. Взрослый мужик, офицер, и мордобой с генералом устроил. В общем, разберись там и накажи своей властью, а ежели доходить не будет, отправится северных оленей пасти. А Ева в своём окружении быстрее отойдёт. Поговори с ней серьёзно, чтобы не болтала. Подсунь ей какую-нибудь бумажку на подпись, скажи, что о неразглашении, пусть проникнется. Не мне тебя учить. А в лагере она может что ещё интересное выдаст на соревнованиях. И береги её как зеницу ока, чтобы предстала пред Его ясны очи. Это главное. Ну, удачи тебе и спасибо за добрые вести. Давай.

Пошли короткие гудки, и Михаил Петрович несколько секунд озабоченно слушал их, а потом осторожно положил трубку на аппарат.

«Не было печали, черти накачали, — произнёс он про себя. — А ведь рассчитывал эту поездку всего на пару дней. Ещё и обезьяну с гранатой отпустить в лагерь. Она за один день делов натворила, а тут восемь. Заставит просыпаться в холодном поту. И кого с ней отправить?»

В итоге решил свалить миссию на Артёма, как на самого опытного, и ожидаемо встретил обиженный взгляд.

— Товарищ полковник, она же неуправляемая, а я ей даже подзатыльник дать не могу. Мне что, за ней хвостиком бегать? Ну какой из меня нянька?

Пришлось рыкнуть, и пошёл договариваться с замполитом и с этой бестией.

Бурундуковая на удивление согласилась вести себя покладисто, просто пай-девочкой и бумагу подписала, которую полковник самолично состряпал на коленке. Прочитала с серьёзным видом и поставила размашистый автограф. Но при этом безапелляционно заявила, что без «свиданки» с Женей все договорённости пошлёт к чёрту. Пришлось согласиться.

Потоптался на пороге, глядя, как девчонка с визгом запрыгнула на капитана, обвив вокруг его талии ноги, закинула руки на шею и впилась ему в губы.

И не скажешь, что несколько дней назад она бесстрашно села в бензовоз, объятый пламенем, построила всех в РОВД, а сегодня уже на армейцев перешла. Может быть, и права Наталья. Отправить её, только не в Солнечногорск и уж, конечно, не в Перевальное. Забрать в Щёлково. Ей же ещё десятый класс заканчивать. Там из неё всю дурь и выбьют. Но это уже не ему решать и не ей. Есть для этого головы умные. Приедут и пусть разбираются, тем более Наталья, а с ней обязательно побеседуют вдумчиво, своё мнение выскажет, и останавливать её не было никакого желания.

«Содрать бы с Евы портки да всыпать ремня как следует, чтобы неделю, стоя, в туалет ходила, — подумал Михаил, но тут же сообразил, что нет на ней портков, и хмыкнул. — Юбку-то задирать не по статусу. Она уже и уголовников ловит, о каком ремне вообще идёт речь?» — и вышел из кабинета, прикрыв дверь.

Еле-еле удалось разодрать эту парочку и посадить в автомобиль. Дождаться, когда свернёт за угол здания,помчится в сторону лагеря и только тогда Михаил Петрович выдохнул и пошёл к Каренину.

Разговор вышел скомканным, да и, по совести говоря, не хотелось убеждать капитана. Выслушал его ответы и, уже стоя на пороге, словно вспомнив что-то, обернулся:

— Не знаю, какие чувства ты питаешь к этой девушке, — проговорил он, глядя капитану в глаза, — но если бы я встретил женщину, которая ради моего благополучия готова была умереть, я до конца жизни с неё пылинки сдувал.

Глава 13

— Синицына? — я сделала вид, что удивлена. — В детстве читала то ли повесть, то ли роман. Название: «Оля». Правда, автора не помню, но очень хотелось быть похожей на неё, — пояснила и тут же поинтересовалась: — Вы тоже читали?

— Возможно, — Михаил вынул из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул мне.

«Для Синицыной Ольги».

Я едва не подпрыгнула, мгновенно догадавшись, что находится внутри. Разорвала конверт, и на стол посыпались фотографии.

— Где вы их нашли? — я подарила улыбку Михаилу, вытягивая из вороха фоток тетрадный лист, сложенный вдвое.

«Милая Оля! К сожалению, ты куда-то запропастилась, а мы вынуждены уехать. Очень надеемся, что ты сообразишь заглянуть в Дом Быта и забрать свои фотографии. Если догадалась — внизу адрес и телефон, чиркни пару строчек или позвони, что бы знали, что фотографии достигли адресата и у тебя всё в порядке. Навеки твои друзья».

Ниже адрес, телефон Николая и две шикарные подписи.

Михаил промолчал, но я ответ уже получила. Вряд ли в таком маленьком городке слишком много фотоателье в семьдесят седьмом году были. И после моего рассказа, вероятно, отправил кого-то, чтобы расспросили — правду рассказываю или сочинительством занимаюсь. Понадеялась, что убедились. Ничего в том дне не было такого, чтобы я начала изворачиваться.

— Садись и рассказывай дальше.

Я кивнула и, собрав фотографии в стопочку, припомнила, на чём остановилась. Рассказала про карусели, про пляж. В этом месте Михаил приподнял левую бровь на полсантиметра, но не сказал ни слова. Так и дошла до пещеры.

Пришёл Артём, забрал бабину с плёнкой и установил новую.

Мне не жалко. Ничего криминального в моих похождениях не было, и я смело рассказала, как вернулась в лагерь, и вплоть до утреннего столкновения.

Меня оставили в покое, и я даже прикорнула на диванчике, ожидая дальнейших событий. Было начало пятого, когда пришёл Артём и сделал мне перевязку. Хорошая мазь имелась у него. Я такой и в двадцать первом веке не видела. С вероятным и заживляющим, и обезболивающим эффектом. Пальчики-то работать начали замечательно.

Чуть позже явился Михаил и положил передо мной листок, в котором я обязана была расписаться о неразглашении. О неразглашении чего — указано не было, одним словом, филькина грамота, но я с умным видом школьницы-комсомолки вывела свою новую подпись, потому как у Бурундуковой была полный отстой. А выяснив, что отправляюсь в лагерь под бдительным присмотром замполита и Артёма (не сообщили ни звания, ни должности), потребовала встречи с Карениным.

Михаил пообещал разобраться, но когда это будет, а уехать, не повидавшись, я наотрез отказалась.

Воздух в кабинете был густым от предвкушения и приглушенных разговоров. Я остановилась в дверях, пытаясь унять дрожь в коленях, когда мой взгляд случайно упал на него. Женя. Он был здесь, в нескольких метрах от меня, его силуэт, его манера держаться — всё это было до боли знакомо и желанно.

«Сейчас или никогда». Я, вероятно, издала какой-то нечленораздельный звук, что-то среднее между вздохом и визгом, и, не раздумывая, рванула вперед.

Я не помнила, как преодолела расстояние, помнила только, как врезалась в него, как мои руки и ноги инстинктивно обвились вокруг его тела. Я повисла на нем, как будто боялась, что он исчезнет, если я хоть на секунду ослаблю хватку. Мои ноги обхватили его талию, руки крепко сжали плечи, прижимаясь к нему всем телом. Я была змеей, обвившей свою добычу, или, скорее, раненой птицей, нашедшей единственную опору.

И тогда, в этом водовороте эмоций, я припала к его губам. Это был порыв, дикий, необузданный, вырвавшийся наружу после ожидания и тоски. Я не думала о последствиях, о том, где мы находимся. Была лишь его близость, его тепло, его запах.

Бедный Женя. Я почувствовала, как его тело напряглось под моими объятиями. Его глаза, кажется, расширились от полного изумления. Я ощутила его дыхание, прерывистое, сбитое. И когда мой язык, словно забыв всякие приличия, начал исследовать его рот, я почувствовала, как он едва не замер. Его губы были мягкими, но в то же время неподвижными, словно он был парализован моим напором. Я чувствовала, как его сердце колотится где-то под моей грудью, в унисон с моим собственным. В этот момент мир сузился до нас двоих, до этого внезапного, страстного столкновения.

Но мне было наплевать на Михаила, который остался на пороге, и на то, как отреагирует Женя. Я соскучилась, и было ощущение, что как минимум несколько месяцев не виделись.

А потом меня буквально оторвали от Каренина, и майор Истомин, ухватив за руку, потащил по коридору. Не стала вырываться. В конце концов, Михаил пообещал, что разберётся, а я ему верила. К тому же, дала слово не сношать мозг Артёму, чтобы у него от тесного общения со мной тик не начался. А ещё полковник спросил, когда я успела так сильно насолить генералу.

Просканировала все последние события, выбрасывая несущественные детали, и не нашла даже мало-мальски подходящей. Всплыла одна мыслишка, но она была столь безумна, что я её отмела, как и все остальные. Но, как оказалось впоследствии, попала в самую точку.

В автомобиле я опять уснула. Сказалась бессонная ночь, и очнулась уже на месте.

В лагере стояла мёртвая тишина. Ни школяров, ни взрослых, а до ужина десять минут. Сначала подумала, что до сих пор с похода не вернулись, но, нырнув в палатку, застала всех девчонок на месте. Добрая половина из которых жалобно стонала, в том числе и Люся. Что называется — посетили могилу неизвестного солдата. Три часа туда, три часа обратно, и там на солнцепёке два часа жарились. Это мне дружно и наперебой вывалили, едва я появилась. Никто из них не привык к такой обуви, вот и заработали себе на ногах жуткие волдыри. Догадалась, что в остальных отрядах дела обстояли ничуть не лучше, и так же расползлись по норам зализывать раны.

Палатка с красным крестом имелась на территории лагеря, вроде амбулаторного пункта, в котором молоденькая медсестра прошлась зелёнкой всем нуждающимся и отправила восвояси. Как говорится: дёшево и сердито. Но не постельный же им режим прописывать, в самом деле.

Увидев у меня повязки на руке и ноге, моментально проявили изрядную долю любопытства.

— Не обращайте внимания, — я пожала плечиками, — тоже мозоли натёрла. — А увидев их удивлённые взгляды, пояснила: — На пляж на четвереньках ходила. И туда, и обратно. Вот и натёрла.

И, оставив их и дальше изумляться, заставила Люсю надеть тапочки и доковылять до палатки замполита, где застала четырёх офицеров за круглым столом, среди которых был и мой личный охранник.

Охранник, бляха-муха! Мало того что между нашими палатками более двухсот метров, так ещё и внутри окопался. Или он вовсе не для этого прибыл?

Не стала зацикливаться, и когда все четверо уставились на меня, поманила Артёма пальцем.

Вслед за ним выбрался майор Истомин и грозно глянул на солдатика, который осуществлял охрану командирской палатки, но я поспешила на выручку.

— Товарищ майор, это я виновата. Он честно попытался не пустить. Поэтому вбейте наряду в голову или объявление вывесьте на видном месте, в котором будет сказано, что Бурундуковая Ева может входить и заходить в палатку, когда ей заблагорассудится. Это сразу уберёт ненужные вопросы. — И, приблизившись к замполиту, прошептала на ухо: — Александр Николаевич, вы же сами понимаете, что я всё равно прорвусь, если мне срочно понадобится, а кто попытается перекрыть дорогу — сломаю палец.

Отодвинулась на полметра и обаятельно улыбнулась.

Истомин ошарашенно глянул на меня, потоптался на пороге и, ни слова не говоря, нырнул в тамбур. Понадеялась, что составлять текст объявления, а я сразу схватила Артёма за руку.

— Где твоя мазь? Моя подруга растёрла себе ноги в кровь, — и кивнула в сторону Люси.

Артём глянул на меня, перевёл взгляд на Люсю и снова на меня.

— Ева, у меня всего один тюбик с собой, и на всех девушек, кто будет натирать ноги неудобной обувью, его не хватит.

— Вот поэтому я и привела подругу сюда, а не тебя к нам в палатку. Тогда бы точно не хватило, — зашипела я на него, — Как будто сама не соображаю.

— Ноги хоть помыла? — с обречённым видом поинтересовался Артём и, когда Люся интенсивно закивала, указал на табуретку, а сам исчез в чреве палатки.

Ужинать из нашего отряда мы пошли вдвоём с Люсей. Остальные выкупили в поселковом магазине, где находилась могила Неизвестного Солдата, всё, что имело отношение к сладкому: печенье, сырки, мороженое и прочее. Весь обратный путь они активно жевали, подслащивая себе унылую дорогу. Кстати говоря, могила, со слов Люси, оказалась очень даже известной. Лётчик во время войны упал с неба на самолёте, вот его местные жители и похоронили на своём кладбище, а десять лет назад поставили обелиск. Кладбище небольшое и комсомольцы, прибывшие почтить память, оккупировали его полностью. Люся рассказала, что вся деревня сбежалась посмотреть на это нашествие. Бабки молились, молодёжь с удивлением рассматривала юношей и девушек, облачённых в военную форму, да ещё и с флагом. Со стороны могло показаться — целый полк прибыл. Учитывая, что всем места на самом кладбище не хватило, стояли и за оградой, которая представляла собой небольшой плетень.

— Представляешь, — шептала мне Люся, чтобы никто не мог подслушать, хотя из слушателей всего-то было несколько узбечек в другом конце палатки, — подходит ко мне одна бабушка, крестится и спрашивает: «А кем вы все приходитесь красному командиру? Вы все его родственники?» За кого нас приняли! Потому и глазели вон такими глазами, — и она постаралась изобразить.

Слабенько вышло. Гораздо больше они стали буквально через десять секунд, когда Гольдман явилась. Не ужинать, а лишь с целью спросить: «Бурундуковая перестанет быть злостной неплательщицей членских взносов или нет?» Закашлялась так, что едва не забрызгала упёртую комсомолку. Честно говоря, обалдела от такого вопроса и даже в какой-то момент подумала, что Ева состояла в тайной секте типа «вольных каменщиков», или о каких членских взносах могла идти речь? Возрастом не вышла официально оплачивать подобные хотелки.

— Какая гильдия каменщиков! — глаза у Гольдман сделались не меньше, чем у Люси. — Бурундуковая, если ты немедленно не заплатишь комсомольские взносы, я пойду к секретарю комсомольской организации слёта, и пусть он с тобой разговаривает.

Сделала несколько глотков из кружки горячего напитка и обожгла нёбо, и теперь уж точно выплеснула на Гольдман, которая не успела вовремя отскочить.

А нечего наклоняться к человеку, у которого полный рот, и задавать нездоровые вопросы! Вот и получила струю горячего чая, если его так можно было назвать, в лицо. Испуганно выпрямилась, взвизгнула и выскочила из палатки, по всей видимости, решив, что я это специально сделала.

Проводив взглядом активистку, я развернулась к Люсе. Ее лицо, обычно такое открытое и веселое, сейчас было слегка напряжено, словно она боялась сказать что-то не то.

— Мы что, за то, что находимся в комсомоле, ещё и деньги платим? — спросила я, чувствуя, как в голове начинает складываться какая-то странная картина.

Люся кивнула, и в ее глазах мелькнуло нечто похожее на смущение.

— Обалдеть! — я расплылась в улыбке, не совсем понимая, почему эта новость меня так позабавила. — А если не платишь, то что?

— За это могут исключить из комсомола, — прошептала подружка, словно выдавая какую-то государственную тайну.

— Ого! — я прищурилась, и улыбка моя стала более задумчивой. — Слушай, Люся, а где неработающие комсомольцы должны брать деньги, чтобы заплатить эти взносы? Или для комсомольцев существуют какие-нибудь левые подработки?

В голове моей завертелся настоящий калейдоскоп вопросов. Но в самом деле, какие к чёрту взносы от несовершеннолетних детей? От родителей? Тогда родители платят за комсомол отпрысков? А в неблагополучной семье? Или таких не было в СССР? Да быть такого не может! А дети-сироты? Или в детских домах не было комсомольцев? Неужели им тоже приходилось как-то добывать эти деньги?

— Родители дают, — пролепетала Люся, и я поняла, что она не видела в этом ничего странного, пока я не начала задавать вопросы. Это было так естественно, так само собой разумеющееся, что никто и не задумывался. Но для меня, с моим новым, ещё не до конца сформировавшимся пониманием мира, это было… удивительно. И немного грустно.

Остальные вопросы задавать не стала, чтобы подружка не подавилась ужином. Даже не спросила: сколько эти самые взносы по деньгам были, решив, что этот вопрос потом уточню, когда во рту у Люси ничего не будет. Но не успели мы доесть, как снова прискакала Гольдман и приволокла за собой уже знакомого лейтенанта, который, увидев меня, обрадованно произнёс:

— Вот ты где, Бурундуковая! А я с ног сбился тебя разыскивать. Где стенгазета? Мы же договорились. И что за вопросы у комсорга по поводу членских взносов? Ты что, их не платишь, в самом деле? Покажи комсомольский билет. У тебя совесть есть?

А где я могла быть во время ужина? Сбился он.

— Нет у меня совести, — сказала я, забрасывая очередную ложку каши в рот, — и нормально себя чувствую. У некоторых мозгов нет, — я кивнула на Гольдман, — но умудряются жить.

Но это заинтересовало. Достала книжицу, раскрыла, пролистала. Точно, была такая графа: ежемесячно 00.02. До мая месяца стояли прямоугольные штампики — оплачено. То есть за два месяца Бурундуковая задолжала четыре копейки? Что за бред?

Протянула комсомольский билет и усмехнулась:

— Товарищ лейтенант. Самый ответственный работник в отряде — комсорг. Вот, пожалуйста, к ней по поводу стенгазеты. А оплата взносов — всегда пожалуйста, только мне бы в ведомости расписаться и штампик поставить. И никаких проблем.

Мне не жалко было четырёх копеек, но здраво рассудила, что ни ведомости, ни, разумеется, печати у Гольдман отродясь не было. И как комсомольский организатор, заниматься газетой должна именно она.

Лейтенант уставился на Гольдман, и когда она стала лепетать, что с собой ничего нет, отмахнулся.

— Вот вернётесь в Кишинёв и будете разбираться. А сейчас пойдём со мной. Давай из отряда десять комсомольцев выдели. Там грузовик со скамейками привезли. Нужно разгрузить за дальними палатками. Сегодня в 21:00 фильм покажут. Не на земле же сидеть будете.

— Здорово, — сказала Люся, когда они ушли, — сегодня кино будет. Интересно, какое?

— Ты же спать хотела, — ответила я, допив чай, — передумала?

— Так фильм же? — не поняла подруга.

— И что? — я сделала удивлённые глаза, — это обязательная программа? Отмазаться нельзя?

— Зачем? Это же фильм!

Логично. И, как выяснилось, так считали все комсомольцы. Натёрли ноги, не натёрли, а дружно потянулись к импровизированному кинотеатру, который своим ноу-хау изумил только меня.

Оказалось, солдатики организовали, кроме всего прочего, футбольное поле. Врыли в землю деревянные столбы и положили сверху перекладины, сделав ворота. Повесили белое полотно и расставили длинные лавки. А фильм, вероятно, должен был крутить «Человек с бульвара Капуцинов». Во всяком случае, аппарат очень был похож.

Даже в кинотеатре в мягком кресле сидеть два часа не совсем уютно, а на жёстких лавках без спинок — то ещё удовольствие. И без чипсов, и без пива. А когда объявили название фильма, я вообще впала в транс.

Из обрывков фраз поняла: что-то про знатного сталевара Корчагина по роману «Как закалялась сталь».

Осталась только по одной причине: я любила старые фильмы. С удовольствием смотрела «Высоту» и «Весну на Заречной улице», а там ведь тоже про сталеваров, вроде как. К тому же главную роль исполнил Лановой, а он мне тоже нравился. Видела фильм с его участием «Офицеры». Шикарный мужик!

Да ещё Люся сказала, что в десятом классе мы будем проходить это произведение. Успеем прочитать или нет — неизвестно, а фильм глянем, и уже можно будет состряпать сочинение. Так что я отложила немедленное желание завалиться спать, и мы, прижавшись друг к дружке, упёрлись в экран.

На самом деле фильм был не про сталевара, и я, даже не зная содержания книги, поняла, что фильм скомкан, потому как невозможно впихнуть в полтора часа огромное произведение. Но впервые после переноса задумалась над тем, что нельзя судить по комсомольцам из окна автобуса.

— Люся, — поинтересовалась я у подруги, когда мы шагали в сторону палатки, — а у тебя с собой случайно нет этой книги?

— Какой?

— Ну как какой? «Как закалялась сталь».

— Дома есть, — уверенно сказала Люся, — хочешь прочитать? Приедем, я тебе дам.

Я не ответила. Когда это ещё будет, а мне нужна была информация немедленно, пока ещё не окончательно разуверилась в идеалах революции.

На следующий день я проснулась как обычно рано, в очередной раз порадовавшись, что Ева, как и Синицына, была жаворонком. Во всяком случае, ранний подъём меня не смущал.

И всё пошло по новому кругу: лёгкая зарядка, пробежка вокруг лагеря, душ, Митрофанов и, разумеется, кофе.

И боженька услышал меня снова. Около палатки на скамейке сидела повариха, а рядом лежала книга, которую Софья Александровна, вероятно, успела дочитать. Название на обложке мгновенно притянуло мой взгляд: «Как закалялась сталь». Вот удача так удача!

— Замечательная книга, — подтвердила Софья Александровна, — третий раз её читаю и каждый раз переживаю.

— А сейчас дочитали? — я сразу ухватилась за последние слова.

— Хочешь взять? — догадавшись, улыбнулась Софья Александровна.

— Ага, — кивнула я, — вчера фильм показывали, но мне кажется, его очень сократили.

— О, — согласилась повариха, — ещё как. С Конкиным, мне кажется, лучше, но книга всегда интересней. Ты бери, конечно, до конца слёта, может, успеешь прочитать.

До конца слёта. Я, подняв книгу, прикинула, что до вечера запросто смогу её осилить и, поблагодарив, отправилась к своей палатке, тем более что уже протрубили подъём.

Но, как говорится, человек только предполагает.

После завтрака едва улеглась на койке и открыла роман, как передо мной нарисовалась Люся.

— Ева! А что ты лежишь?

— Потому что лежу, — не отрываясь от чтения, буркнула я, но Люся уселась на соседнюю кровать.

Я убрала книгу в сторону и спросила:

— Что?

— Так у нас сейчас кружок начинается, — проговорила Люся жалобным тоном.

— Замечательно, — кивнула я, — лети и отбивайся за нас обоих. Мне Шерлока Холмса было достаточно.

— Сегодня Пушкин, — сказала она, словно проблеяла.

— И что? — я нахмурила брови и сделала лицо злобным, — мне это неинтересно.

— Но если ты не пойдёшь, с нас баллы снимут.

— Да флаг им в руки…

Договорить мне не дали. Сразу несколько девчонок вступили в разговор.

— Как не пойдёшь, Ева? С команды снимут баллы, и начинать соревнования будем с минусами.

— Ну пусть кто-нибудь подменит меня сегодня, — отмахнулась я, — у нас же есть пара лишних человек. Устала я. Могу один день отдохнуть?

— У нас нет лишних. Все распределены, — Яна уселась рядом с Люсей, — мы с Галей сейчас идём готовиться. Через два дня конкурс: «А ну-ка, девушки». Мы участвуем.

— А что это за конкурс? — заинтересовалась я.

— Из определённых продуктов приготовить что-нибудь такое, чтобы всех удивить.

— Типа шоу «Адская кухня»? — вспомнила я, что была телепередача про готовку.

— Какая ещё «Адская кухня»? — переспросила Галя, встав в проходе, — ты что, не смотришь эту передачу? Она каждый день после программы «Время» идёт.

Я пожала плечами.

— А кто ведущий?

— Сейчас Масляков, но мне Кира Прошутинская больше нравилась.

— Масляков? — Я сразу вспомнила, что у Александра плохих передач быть не могло априори. А ведущим КВНа он стал вообще ещё студентом, если, конечно, мне не изменяла память.

Вот только передача «А ну-ка, девушки!» была, вероятно, древней и недолгой. Во всяком случае, я её не помнила совершенно.

— Ну да, — подтвердила Галя, — смотрела?

Я пожала плечами.

— Я вообще телевизор не люблю. Лучше книжку почитать.

— А у нас пять минут осталось, — напомнила Люся.

— Да идём, идём, — вздохнула я, пряча книгу под подушку, — послушаем ваши стишки.

Глава 14

В этот раз разношёрстные группы собрались на стадионе. Скамейки вдоль поля растащили, сделав нечто похожее на трибуны, и уселись в некотором отдалении друг от друга. Когда мы подошли к нашей группе, все уже были на месте, и Светлана Игоревна с воодушевлением рассказывала, какой Пушкин был гений. Кто ж спорить будет! Вот только если бы бравым комсомольцам попался на глаза томик с его отборными стихами, боюсь, они не одно комсомольское собрание провели по этому поводу.

Светлана Игоревна не преминула сделать нам замечание, но я сразу отбрыкалась от этой предъявы. Мы человек пять опросили, пока узнали направление. Думали, в какой-то палатке решили проводить из-за скопления облаков, но в конце концов парень подсказал. Во всяком случае, на построении ничего о новом месте проведения не было сказано, а то, что около флагов появилась доска объявлений, так ни я, ни Люся об этом не подозревали.

Да ещё мне Артём смазал ранки и вместо бинта налепил лейкопластырь телесного цвета, чтобы не слишком задавали вопросы, особо любознательные.

В этот раз докладчиком была рыженькая, и я узнала, как её зовут. Моя тёзка из прошлой жизни. Она сообщила главные подробности из жизни поэта: родился, учился, писал. Его революционный настрой, дружбу с декабристами, ссылку одну, другую. Как император его ненавидел и, чтобы унизить Пушкина, в 1834 году пожаловал ему один из низших офицерских чинов — камер-юнкера, что вызвало ярость поэта. Ну и, конечно, поведала про дуэль со всеми смачными подробностями. По ходу прочитала несколько стихотворений с выражением в голосе и закончила на трогательной ноте: 29 января 1837 года, зацепив вскользь диван, на котором умер поэт, и мундир со следами крови.

Все слушали, затаив дыхание, а под конец несколько девчонок, кстати, из Прибалтики, даже пустили слезу. Захотелось узнать: когда замполит рассказывал о моей героической гибели, кто-нибудь ещё, кроме Люси, бился в истерике? Ведь именно этих прибалтийских комсомольцев спасала, которые через каких-то двадцать пять лет станут совершенно недружественными элементами. Это ведь сейчас они — комсомольская элита своих республик, а потом будут демонстративно сжигать партбилеты.

Почувствовала, как Люся пнула меня кулачком в плечо, и встрепенулась.

— Ева? — Светлана Игоревна смотрела на меня вопросительно.

— Что? — поинтересовалась я.

— А где ты всё время витаешь? — она улыбнулась. — У тебя какое стихотворение любимое?

Я пожала плечами.

— Я не очень люблю стихи, вот Люся обожает их.

— Мы только что слушали стихи, которые читала Люся. Уже все что-нибудь рассказали, может, и ты вспомнишь интересное об Александре Сергеевиче? Или тебе не нравится литература?

Надо же, все уже высказались, а я как-то только рыженькую запомнила. Хорошо задумалась.

— Ну так что? Будешь зарабатывать баллы своей команде?

— А за это ещё и баллы дают? — невольно вырвалось у меня.

— Ну конечно. А ты разве не знаешь? Кстати, за такой интересный разбор о Шерлоке Холмсе я добавила вашей команде 5 баллов.

— А сколько максимально? — спросила я.

Светлана Игоревна улыбнулась.

— Можно принести своей команде даже 100 баллов, но для этого нужно очень хорошо постараться. К примеру, рассказать историю, связанную с Пушкиным, о которой мало кто слышал, — и, вероятно, увидев в моих глазах блеск, добавила: — Только не придумывать ничего. Я пушкинист-литературовед и знаю об Александре Сергеевиче всё.

— Любопытно, — я вернула улыбку, — но то, что я знаю, вы, вероятнее всего, нигде не читали, и проверить здесь, в лагере, мои слова будет невозможно, хотя я приведу факты, мимо которых невозможно пройти.

Светлана Игоревна улыбнулась ещё шире.

— Поверь, это невозможно. Я знаю всё.

— Хотелось бы, конечно, побиться об заклад, но не знаю, что за это потребовать, — я пожала плечами, — разве что освободить меня от остальных кружков, не снимая с нашей команды баллов.

Закинула удочку, а вдруг клюнет. В интернете столько баек, вполне правдивых, витало, да ещё подкреплённых такими подробностями, что, помнится, сама начала сомневаться. Учитывая, что проверить некоторые факты проще простого, я, помнится, запаслась терпением и полезла гулять по сайтам, с каждой новой минутой, проведённой в интернете, убеждаясь, что под этой, на первый взгляд абсурдной выдумкой, кто-то сумел заложить прочный фундамент.

А мне-то всего лишь требовалось кинуть зерно сомнения в неокрепшие умы школяров и пошатнуть мировоззрение преподавателя, чтобы избавиться от дальнейших подобных обсуждений.

В мою сторону развернулись все, и Викторас удивлённо произнёс:

— А что это за история? Ты на самом деле располагаешь информацией или Ваньку валяешь?

— Может, я Виктораса валяю? Почём ты знаешь? — парировала я.

— Потому что про Ваньку — это связано с детской игрушкой-неваляшкой, а Викторас — такой игрушки нет.

— Ладно, уел, — согласилась я, — но нет, не валяю. Моя история — это бомба! И её никто из вас не слышал.

— Ого! — посыпались выкрики с разных сторон. — А что за история? Расскажи!

Я глянула на Светлану Игоревну, которая продолжала ухмыляться, уверенная, что ничего нового мне не может быть известно.

— Но мы ведь не каждый день будем говорить о Пушкине, — сказала она, когда все притихли. — Каждый следующий кружок будет добавлять знаний. К примеру, в следующий раз у нас будет два занятия о Льве Николаевиче Толстом и его романе «Война и мир». И, учитывая, что вам в десятом классе предстоит написать несколько сочинений, наши кружки будут очень познавательны. Обсуждая роман, можно узнать много нового.

Я пожала плечами. Хотелось сказать, где я видела это произведение вместе с обсуждениями, но за такое комсомолку Бурундуковую прямо здесь предали бы анафеме, поэтому вздохнула и сказала:

— Я читала «Войну и мир» несколько раз и твёрдо убеждена, что ничего нового не услышу, а у меня есть, честно говоря, пара дел, которые необходимо закончить.

— Несколько раз читала «Войну и мир»? — парни и девушки стали возбуждённо переглядываться друг с другом, а рыженькая Оля спросила:

— А зачем ты читала несколько раз?

Ну и что им ответить? Первый раз я осилила роман, когда мне было четырнадцать лет, и решила, что сделала это слишком рано. Второй раз — когда начали изучать в школе, но и после этого осталась масса вопросов. Нет, я написала сочинение, всё как положено, вот только так и не поняла — зачем его преподают в школе? Мне в тот момент казалось, что через весь роман сквозит ненависть к русскому народу. Пятьсот с лишним персонажей, но единственный, кто назван положительным, — был Наполеон. Я прочитала ещё несколько раз, думая, что просто до меня не доходят слова между строчек, но каждый раз убеждалась в своей правоте. Кто бы знал, сколько литературы я перелопатила на разных языках, чтобы выяснить, как вообще этот роман увидел свет. И вот только тогда мне стало многое понятно. Но об этом я могла бы поспорить в XXI веке, но не в 1977 году, когда Толстого тут боготворят.

Я и фильм смотрела, половину которого сделали о военных баталиях. А по сути, если собрать все страницы, где речь идет о боевых действиях, их окажется меньше, чем красочных описаний обеда в семье Ростовых: какие блюда, сколько гостей, сколько слуг обслуживало горстку аристократов.

А если взять любого персонажа по отдельности и выписать на отдельный листок всё, что о нем написано на протяжении всего романа, можно прийти только к одному выводу: каждый главный герой — мерзавец, подлец и трус. Нет в романе ни одного русского витязя.

В принципе, я одного все же вычленила, но вся беда была в том, что остальные мои одноклассники именно его называли трусом, подлецом и мерзавцем.

Последний раз я прочитала роман месяц назад и лишь подтвердила то, что увидела еще в четырнадцать лет. Вот и повис вопрос в воздухе: почему? И никогда не поверю, что этого не увидел больше никто.

— Почему ты читала несколько раз? — долетел до меня повторный вопрос.

— Думала, что первый раз я что-то упустила, но потом убедилась — нет.

— Очень похвально, если это так, — проговорила Светлана Игоревна, — и что-то мне подсказывает, что ты говоришь правду. Но мы ведь, повторюсь, будем говорить о многом на кружках. Разве тебе не нравится, к примеру, Сергей Есенин?

Я даже моргнула от возбуждения. Если я еще и про Есенина сообщу все, что знаю, а это уже не байки из склепа, то мной точно заинтересуется местное ГПУ. Так что, кроме как о Пушкине, и рассказывать ничего не нужно, да и эту историю заправить откровенной отсебятиной.

— Ну что ж, давай договоримся так. Рассказываешь о Пушкине историю-бомбу, — и она прищурила свои глаза, — и если я действительно об этом ничего не знаю, а ты всё же подкрепишь слова фактами, я подумаю над твоим предложением. А чтобы никто не крутился на скамейке, может быть, пройдешь и сядешь рядом со мной?

Я пожала плечами и, обойдя ряды, подошла к Светлане Игоревне, только сейчас обнаружив рядом с ней несколько книг, в которых, вероятно, и была вся подноготная о Пушкине. Я глянула на преподавателя и сказала:

— Надеюсь на ваше честное слово, — и подарила улыбку.

— Можешь не сомневаться. Ну, давай, о каком периоде идет речь?

— О каком периоде? — я задумалась. — Как жил Александр Сергеевич и писал свои великолепные произведения, думаю, об этом прекрасно знают все. Нет смысла повторяться. Я хочу затронуть другое время великого русского поэта. Его жизнь после смерти.

По рядам прошёл гул, а глаза Светланы Игоревны сделались стеклянными.

— Ева, ты хочешь поговорить о загробной жизни Пушкина?

— В каком-то смысле слова, можно и так сказать, — согласилась я.

— Бурундуковая, — раздался возмущённый голос Виктораса, — ты комсомолка и веришь в загробную жизнь?

Я пожала плечами.

— Это не совсем загробная жизнь. Примерно такая, как у графа Монте-Кристо. Пока он Дантес — это его реальная жизнь, а когда он бежит из тюрьмы и все считают его погибшим — она вроде как загробная. Нет?

— А причём здесь Дантес у Дюма к Дантесу, который убил Пушкина? — спросила Светлана Игоревна.

— Ну как же, — вкрадчивым голосом произнесла я, — разве вы не находите сходство? Они оба униженные и оскорблённые.

— Я не совсем понимаю, о чём ты.

— Про странности, — я оглядела парней и девушек, — вот Оля остановила свой рассказ на 29 января 1837 года, когда врач сообщил о смерти Пушкина. А дальше? Кто-нибудь читал, что было дальше? 30 января? На отпевании Пушкина? Когда люди пришли в церковь, им сообщили, что отпевание уже было и гроб с телом поэта отправлен в Псков.

— И что здесь такого? — снова встрял Викторас. — Просто ошиблись. Читал я записки. Ничего странного. Тот, кто объявил о времени, перепутал часы, и многие пришли с опозданием.

— Не многие, — я отрицательно покачала пальчиком, — а все. Никто не попал на отпевание. А кто сопровождал гроб с усопшим? — я снова обвела взглядом парней и девушек и, увидев в их глазах ожидание, сказала: — Ни много ни мало, полк жандармов, которые не подпускали к повозке никого. И всё это по приказу императора Николая I.

На лице Светланы Игоревны отразилось изумление.

— Ева, но ведь на русский язык эти документы не переведены. И они не совсем в свободном доступе. Как ты об этом узнала? Ты читаешь на французском языке?

Ну да. Это я французский не знаю и читала на русском, когда уже существовал перевод. Но Бурундуковая язык знала. Лишь бы никто не стали проверять на профзнания. Хотя можно ляпнуть, что есть такие документы и на английском языке. Это возможно. Островитяне всегда лезли во все дыры. Ответить не успела. С заднего ряда раздался радостный возглас Люси:

— А Ева свободно говорит на французском языке! В прошлом году она заняла третье место на Олимпиаде по языковедению и математике!

— Ого, — удивлённо произнесла Светлана Игоревна, — это проводил сам Альфред Наумович Журинский?

Кхекнула и кивнула. А что ещё оставалось? Ещё бы знать, кто такой Журинский. Бурундуковая с ним, вероятно, ручкалась на французском. А если в этом году я появлюсь с английским — это будет как?

— Похвально, — кивнула Светлана Игоревна, — и неожиданно. Какие у тебя разносторонние таланты!

Чуть не ляпнула, что сама удивляюсь.

— А когда ты получила мастера спорта? — спросила рыженькая, с обожанием рассматривая меня.

Уже и поклонники появились. Ещё бы знать, когда я что получила и где была. Вновь выручила Люся.

— В июле позапрошлого года, на шестой летней спартакиаде народов СССР.

Вот же хрень собачья! А мне рассказать об этом было слабо? Я глянула на подружку так, что она сразу стёрла с лица дебильную улыбку и скукожилась, вероятно, получив моё ментальное послание: «Коза дранная, Люся! Вот только останемся с тобой вдвоём».

По рядам опять пронёсся восхищённый гул, а Светлана Игоревна, встав рядом со мной, подняла руку.

— Ну что ж. Мы все очень рады, что в нашей группе находится такая уникальная девушка, и потом, я думаю, мы как-нибудь это обязательно обсудим. Но сейчас возник вопрос, который меня и, думаю, всех вас заинтересовал. Что же всё-таки имеет в виду Ева, рассказывая о Пушкине? Давайте выслушаем её.

Все дружно закивали, выкрикивая одобрение.

— Ну, — Светлана Игоревна обратилась ко мне, — что же дальше? Какие ещё странности есть?

— Ещё странности, — повторила я, — например, нам в своём докладе Оля рассказала, что российский император недолюбливал Пушкина, но в то же время выплатил все долги поэта и полностью обеспечил жену и детей. Удивительно, не правда ли? С чего бы такое внимание? И самое интересное: в 1953 году было решено проверить могильный склеп. Однако, вскрыв его, останков Пушкина не обнаружили.

Парни и девушки ахнули и принялись задавать вопросы, перекрикивая друг друга. Несколько человек вскочили со своих мест, и мне пришлось замолчать.

В других группах, расположенных в непосредственной близости, начали коситься на нас с любопытством. Светлане Игоревне с трудом удалось навести порядок, и, когда гомон прекратился, она повернулась ко мне.

— Надеюсь, ты сможешь всё объяснить? Скажу прямо: я изучала исключительно жизнь Александра Сергеевича, и, признаюсь, твои сведения меня шокируют.

— Конечно. Если только они, — я стрельнула глазами на группу, — не будут так активно привлекать к нам внимание.

— Товарищи комсомольцы, — Светлана Игоревна строго обвела взглядом присутствующих, — давайте не будем перебивать Еву. А иначе можем не успеть до обеда, — и она мне слегка кивнула.

— Так куда же делось погребённое тело? — продолжила я, нагнетая обстановку. — А может быть, в далёком 1837 году Пушкин не погиб? Может быть, его гибель была инсценировкой?

Слушатели молчали, разинув рты, но в этот раз меня остановила Светлана Игоревна.

— Как инсценировка? Ты хочешь сказать, что Пушкин не стрелялся с Дантесом?

— Не совсем. Просто, скорее всего, ему, как и Печорину, в пистолет не вкатили пулю.

— Ева, это громкое заявление. Ты откуда это взяла?

— Ну, если вы чуть-чуть подождёте, то я всё расскажу.

— Хорошо, — согласилась Светлана Игоревна, хотя по её глазам было понятно, что у неё в голове полный сумбур.

— В музее Пушкина существует диван, на котором умирал поэт, и мундир со следами крови. Но вот недавняя экспертиза подтвердила: эта кровь не принадлежит человеку. То есть во время дуэли у поэта за пазухой находился пакет с бычьей кровью. И для чего? Оля нам поведала, что в 1834 годуПушкину был пожалован один из низших офицерских чинов — камер-юнкера, что вызвало ярость поэта. Но была ли она подлинной? Давайте взглянем на недавно рассекреченные документы по факту гибели поэта. На 140-летие гибели Пушкина приоткрыли небольшую завесу. Оказывается, Александр Сергеевич на самом деле был записан камергером Двора Его Величества. А это, по-современному, генерал-майор! Может быть, ошибка? Нет! Дело подписано несколькими государственными чиновниками, один из которых — барон Мейендорф.

Терпение Светланы Игоревны не выдержало:

— Ты имеешь в виду барона Егора Фёдоровича Мейендорфа? Генерал-адъютанта?

Я кивнула.

— Тот самый, единственный за всю историю обладатель придворного звания обер-шталмейстер. Так может быть, Пушкин был не только великим поэтом, но и гениальным, секретным, личным разведчиком Николая I? Сами подумайте: едва исчезает великий поэт в России, как во Франции появляется новая звезда — писатель Александр Дюма с книгой «Учитель фехтования». Книга о России, о декабристах, которых так хорошо знал Александр Сергеевич и не мог знать какой-то француз. И что ещё удивительнее: Дюма переводит произведения Пушкина на французский язык. Так может быть, это была действительно инсценировка смерти Пушкина, чтобы стать великим французским писателем, иметь легенду для внедрения в высшие круги французского двора? Ведь до исчезновения Пушкина о Дюма никто и не слышал, и вдруг после 1837 года внезапно посыпался роман за романом. Как из рога изобилия. А Франция восстанавливается после революции. Новому правительству нужен талантливый литератор, чтобы увековечить историю страны, которого допустят в секретные архивы. Быть может, это просто совпадение, но в 1847 году Николай Павлович заявил о своём намерении «положить конец восточному вопросу». А когда его спросили о Франции, он, усмехнувшись, добавил: «А мы ей перепишем историю». И до сих пор неясно, что он имел в виду? Может быть, надеялся на своего дерзкого разведчика?

И я начала рассказывать в том же духе, как говорится: «И тут Остапа понесло», добив в конце фразой о том, что друг Пушкина — Дантес, который заглядывал поэту в рот, никогда не стал бы стреляться с ним. И добавила вишенку, сообщив, что лучшим другом Дюма был всё тот же Дантес. Случайное совпадение⁉

Я бы ещё что-нибудь приплела, но громкий голос в громкоговорителе сообщил об обеде. Кажется, это услышала только я, потому как комсомольцы вместе со Светланой Игоревной таращились на меня как на привидение. Да и не только они. Остальные группы, закончив обсуждать свои темы, заинтересовались, о чём так увлечённо рассказывает Бурундуковая, которую уже все знали в лицо. И вокруг нас организовалось немаленькое количество вольных слушателей.

Глава 15

Кажется, я перестаралась. Во время обеда только и было разговоров о Пушкине. А к нашей палатке, едва я открыла книгу, решив, что после обеда мне уж точно никто не помешает чтению, пришла целая делегация с требованием сообщить: «Так всё-таки, Пушкин жив или нет?» Еле отбрыкалась. Додумались ведь! Пушкин родился 180 лет назад, как он может быть жив?

Но едва улеглась на койку, прибежала Люся и на ухо сообщила, что Валера приехал и хочет со мной поговорить. То-то я его ни вчера, ни сегодня не видела. Куда-то мотался и вдруг что-то срочное. Попросила подругу передать, что я сплю, убрала книгу под подушку и, развернувшись лицом к стенке палатки, действительно уснула.

Люся растолкала меня за десять минут до ужина.

— Вставай, соня. Скоро солнце сядет, голова будет болеть, — и, увидев, что я открыла глаза, спросила: — Что ты ночью будешь делать?

Я усмехнулась. Мне дай волю, спокойно сутки продрыхну без задних ног. И если бы не ужин, меня и домкратом не поднять.

Валера выловил меня, когда я чистила зубы, и, нервно оглядываясь, как Паттинсон в фильме «Эдвард руки-ножницы», шёпотом сообщил, что нам нужно срочно поговорить. Я и сама об этом знала, но в данный момент желания не было, да ещё его дёрганые взгляды по сторонам не добавляли энтузиазма. Они были как нервные птичьи чириканья, выдающие его внутреннее смятение, и я, честно говоря, не хотела становиться его аудиторией.

Что закралось ему в голову, мне было неизвестно, однако его настойчивые требования вынудили согласиться, чтобы избавиться раз и навсегда.

После общего отбоя я взяла с собой стандартный набор и пошла в столовую. Успела заварить кофе и даже наполовину выпить, когда явился Валера.

Я сидела на длинной лавке, вдыхая воздух, пропитанный кофе и лёгкой меланхолией. Это не была депрессия или подавленность, но какая-то печаль, казалось, рассыпалась вокруг меня, словно придорожная пыль, поднятая промчавшимся автомобилем.

Целый день небо было странным, сине-серым. Не таким, какое обычно бывает перед дождём, а каким-то натянутым, словно гигантское полотно, на котором художник решил поэкспериментировать с текстурой. Или деревянная доска с грубой фактурой.

Облака не плыли по небу, а словно замерли, зависли над землёй в паре сотен метров.

Я, не отрываясь от них, сделала глоток, разглядывая грозную картинку, которая в полумраке казалась зловещей. И вспомнила, что тот день, последний мой день в XXI веке, тоже был таким.

Тыгляев обратил внимание, сказав, что это похоже на то, словно кто-то, возможно ребёнок, вырезал разные фигурки с заострёнными краями из плотного картона и приклеил их к небу, создав в воздухе напряжение, предчувствие чего-то неизбежного.

Я любила грозу: когда сверкают молнии, доносятся раскаты грома, пахнет озоном. Но это было другое — тихое и зловещее. Ожидание непонятного. Казалось, будто кто-то огромный, невидимый, спрессовал облака, как мы сжимаем тесто, вылепливая из него печенье.

Они становились плотнее, чернее, хотя вероятнее всего это происходило из-за того, что надвигалась ночь.

Я щурилась, пытаясь разглядеть детали в плотной пелене.

Внезапно одно из облаков, самое большое и тёмное, начало медленно, почти незаметно деформироваться. Оно не распадалось на более мелкие части, как это бывает перед ливнем, а словно сжималось изнутри.

И вдруг из самого центра этого сжавшегося облака начало сыпаться. Не капли дождя, не град, а что-то мелкое, почти невесомое. Оно падало медленно, словно снежинки, но было не белым, а каким-то тускло-серым, почти прозрачным. Я протянула руку, и несколько этих частиц осели на ладони. Холодные, мокрые, они напоминали мельчайшую пыль.

Я снова подняла голову. Теперь и у других облаков начали проявляться признаки деформации. Они не грозили дождём, они готовились «выдать» это нечто мелкое. Воздух наполнился лёгким, едва уловимым шелестом, похожим на шёпот миллионов крошечных крыльев.

— Странный запах, — проговорил Валера, усаживаясь рядом.

Я кивнула. Это был запах не озона, не земли, а нечто металлическое, с лёгкой ноткой чего-то сладкого, почти цветочного. Он одновременно притягивал и отталкивал.

Пелена размыла очертания палаток и сделала лагерь похожим на акварельный набросок. Я смотрела на капли, стекающие по рукам, и чувствовала, как они отражают моё собственное состояние — медленное, тягучее и немного печальное.

Валера, напротив, казался сгустком неуёмной энергии, которая никак не могла найти себе выхода. Его пальцы барабанили по скамейке, глаза метались от меня ко входу в палатку. Его взгляд был как короткий, испуганный прыжок, и я чувствовала, как это напряжение передаётся мне, хотя и старалась его игнорировать.

— Дождь, — сказал он, — давай зайдём в тамбур.

— Ты что-то хочешь сказать? — наконец выдавила я, и мой голос прозвучал как-то неестественно громко в тишине.

— Мы намокнем, иди сюда, — и он, взяв меня за руку, потащил за собой. Но едва мы оказались в тамбуре, спрятанные от дождя, наклонился вперёд с явным намерением поцеловать, или, вернее, обслюнявить, потому как по-другому он просто не умел.

Я, словно не увидев его движения в полумраке, проскользнула в палатку, случайно развернув руку, в которой держала кружку, и нечаянно выплеснула кофе на дощатый пол. Когда Валера шагнул за мной, я медленно повернула голову, встречаясь с ним взглядом. В его глазах мелькнула какая-то надежда, смешанная с тревогой. Я знала, что он ждёт от меня чего-то. Возможно, подтверждения его страхов или, наоборот, успокоения. Но сейчас я не могла дать ему ни того, ни другого.

— Нет, — сказала я, и мой голос не дрогнул. Словно робот, без всяких эмоций.

Он кивнул, но это был не тот кивок, который означает понимание. Это было скорее движение человека, который просто пытался убедить себя, что всё в порядке. Или был в этом искренне убеждён. Его взгляд метнулся по сторонам, и я увидела, как он сжал кулаки.

Вспомнил и решил поговорить о нас. О том, что происходит, или, скорее, о том, что перестало происходить. Я догадалась, что он заметил мою отдалённость, мою усталость от всего. Я словно прочувствовала всё то, что чувствовала Ева, и вдруг поняла: он боится. Боится услышать то, что я уже давно решила для себя. Что давно решила для себя и Ева. Просто тело Бурундуковой мне не хотело подсказывать, будто уверенное в том, что я сама это разгадаю и сама всё решу.

Но сейчас, в этот момент, я не могла. Не могла вытаскивать из себя слова, которые могли бы ранить его ещё больше. Не могла смотреть в его глаза и видеть там отражение своей собственной нерешительности. Мне хотелось просто раствориться в этом дожде, в этой тишине, в этом запахе кофе.

— Ева?

Я покачала головой.

— Нет. Мне пора.

Его плечи опустились. Он снова посмотрел на меня, и в этот раз в его взгляде было что-то похожее на смирение. Он понял, что я не буду говорить. Не хочу. Должен был понять, что моё молчание и отстранённость говорят громче любых слов.

Я обошла его. Он не сделал попытки меня остановить, наоборот, отстранился как от удара и просто смотрел вслед. Как я иду к выходу, как сдвигаю брезент, как выхожу под моросящий дождь.

Я знала, что он не пойдёт за мной, что останется там, с его дёрганными взглядами и невысказанными словами. И я знала, что это было не прощание, а скорее пауза, которая могла растянуться на неопределённый срок или же стать финалом. Я не знала, что будет дальше, но в данный момент мне было важно только одно — уйти. Уйти от его нервозности, от его невысказанных вопросов, от той тяжести, которая повисла между нами, как невидимая стена.

Дождь усиливался, холодные капли стекали по лицу, смывая остатки напряжения. Я шла по мокрой земле, не разбирая дороги, просто вперёд. В голове крутились обрывки мыслей, но ни одна из них не могла обрести чёткую форму. Было лишь ощущение опустошения и странного, горького облегчения.

В какой-то момент я остановилась, представив собственное лицо — бледное, с потухшими глазами. Вероятно я выглядела так же потерянно, как и он. Но моя потерянность была другой: она была тихой, внутренней, не проявляющейся в нервных движениях.

Я снова пошла вперёд, теперь уже более уверенно, направляясь в сторону палатки.

Дождь продолжал идти, но теперь он казался мне не меланхоличным, а очищающим — очищающим от всего лишнего, от всего, что больше не имело смысла.

И я надеялась, что он тоже найдёт свой путь, путь, где его нервные взгляды найдут покой, а не будут метаться в поисках ответов.

У меня их точно не было.

Глава 16

С утра небо было всё так же затянуто чёрными тучами, что навевало тоску. Мелкий вчерашний дождь продолжал идти, хотя его и дождём назвать было сложно: траву намочил, но пыль на дороге прибить так и не удалось.

Построение урезали до нескольких минут: подняли флаги и отправились на завтрак.

Тормознулась около нашего боевого листка из-за разноцветной картинки, которая занимала половину площади. Постояла около минуты, прикидывая, что на ней изображено. Люся подсказала:

— А что, ведь правда похоже?

— На что?

— Как на что? — удивилась подружка, — на карту Молдавии.

Я отступила назад, склонив голову и пытаясь определить, чем эта галиматья похожа на карту. Скорее на удава, проглотившего быка и теперь валяющегося на зелёной лужайке.

Текст сбоку от картинки был не лучше. В нём действительно утверждалось, что это карта Великой Молдавии, что-то про Штефана Великого и ещё кого-то, тоже великого. Наша команда — самая лучшая и прочее бла-бла-бла. И это боевой листок?

Порадовалась, что отбрыкалась от этого сомнительного занятия.

Так как с неба сыпалось, хоть и не дождь, но нечто мерзкое, кружок отменили, хотя я и так не собиралась на него идти. А вот в палатке у мальчишек сразу после завтрака началось столпотворение.

Знакомый лейтенант приволок АКМ, и десяток отобранных для соревнования комсомольцев по очереди принялись разбирать автомат. Причём среди претендентов затесалась и Гольдман, а вот Бурундуковую даже в известность не поставили.

Я, в принципе, и не горела желанием, но, понаблюдав, как парни возятся с автоматом, поискала глазами Виталика и, протиснувшись к нему, потянула за локоть.

Он оглянулся и, весело кивнув, сказал:

— Видала, как быстро? Мы должны обязательно войти в пятёрку лучших.

— Видала, — я усмехнулась в ответ, — только такими темпами вы и в десятку не попадёте.

— Слушай, Ева, — осклабился он, — я согласен, что ты классная девчонка и умеешь управлять большим транспортом. И не боишься ничего. Ты это доказала, не спорю, но с военным делом у тебя беда бедой. Я видел ведомость твою. Ты едва укладываешься на троечку с минусом, и со стрельбой у тебя совсем плохо. Давай здесь ты не будешь давать советы. Товарищ лейтенант всё объяснил, и ваш преподаватель по НВП нам отлично всё рассказал. Я в 36 секунд укладываюсь и награждён грамотой. Так что мы тоже кое-что можем.

Я нахмурила брови.

— Какая ведомость? Ты о чём?

— Как какая? Вы же сдавали в начале мая, как и мы. Вот в ведомостях и записано, — он с интересом посмотрел на меня. — А ты что, не помнишь своё время?

Я стрельнула глазами в разные стороны и, убедившись, что никому нет дела до нас, негромко проговорила:

— У меня правая рука была не в порядке. Так что ты моё время смело дели на два, а то и на два с половиной. Так будет вернее.

— Бурундуковая, — на его лице появилось скептическое выражение, — за двадцать секунд это никто не сделает, можешь мне поверить. А тем более у тебя левая рука, вижу, повреждена. Когда успела? Когда ты вернулась живой и здоровой, этого не было. Только колено оцарапанное.

— Натёрла трудовые мозоли, но они совершенно не мешают. Ты мне скажи: меня не включаем? Чтобы я точно знала, что совершенно свободна.

— От меня не зависит, — он пожал плечами. — Это тебе к вашему НВП-шнику надо. Он по военной тематике.

— Ясно, — я развернулась и стала протискиваться к выходу.

— Ева, — почти на выходе меня остановила Люся, — а ты куда? Тебе не интересно?

— Интересно, — кивнула я, — но мне нужно выпить кофе. Потом приду.

— А, — согласилась подружка, — хочешь, чтобы я пошла с тобой?

— Если будешь кофе — пошли.

— Нет, — она грустно улыбнулась, — он горький, я не люблю. Но ты ведь вернёшься?

Я пообещала и вышла на улицу.

На улице всё так же моросило, поэтому сразу заглянула в столовую-палатку, покрутив головой в разные стороны. А не обнаружив Валеру, мало ли что ему могло прийти в голову, вошла внутрь.

Я уже допивала вторую кружку, когда в палатку влетела растрёпанная Садия. Увидев меня, остановилась и попыталась выскочить обратно, но я первой подскочила и перехватила девушку за руку, в которой она нервно сжимала свою тюбетейку.

— Что случилось?

Садия помотала головой, устремив взгляд в пол, но вырываться не пыталась.

Я приподняла её голову за подбородок, наблюдая, как две слезинки проложили дорогу по щекам.

— Кто?

— Что кто? — переспросила Садия.

— Кто тебя обидел?

Она отрицательно покачала головой.

— Ладно, — я усадила девушку напротив и уставилась ей в глаза. — Рассказывай.

Садиа отвернула голову в сторону и шмыгнула носом.

— Я думала, мы подруги, — я допила кофе и, отставив кружку, спросила: — Я не собираюсь тебе в душу лезть. Не хочешь — не рассказывай.

— Меня грымза включил в соревнования по разборке автомата, — выпалила девушка.

— Повезло, — улыбнулась я, — меня никуда не включают. Шаляй-валяй.

— Но у меня очень плохой результат, — запальчиво ответила Садиа, — сорок восемь секунд. И даже к автомату не подпускают, а сами сейчас тренируются. У них показатели, им нужно, а я просто для кучности. Я знаю почему. Грымза хочет унизить меня, мол, я недостойна своего жениха.

— Садиа, что за бред? Зачем девушке вообще стремиться к оружию? Это мужская работа.

— Но я буду хуже всех в отряде. Как ты не понимаешь?

— А это? — я указала пальцем на её медаль, — ты уже лучше всех.

— Если я выступлю хуже всех — это будет позор.

Фу, боженьки мои! Нашла из-за чего расстраиваться. Но, глянув в лицо Садии, спросила:

— А ты хочешь быть лучше всех?

Она закивала.

Я с минуту размышляла, разглядывая кофейную гущу на дне кружки, потом решительно поднялась из-за стола.

— Пойдём со мной.

— Куда? — во взгляде девушки появилось удивление.

— Ну ты же хочешь быть лучше?

Кивнула.

— Ну тогда пошли.

Артёма застала в той же командирской палатке. Солдатик, увидев меня, закутался в плащ-накидку и ничего не сказал, поэтому я проскользнула внутрь беспрепятственно.

— Ева? — увидев меня, Артём поднялся с койки. — Что-то случилось?

— Конечно случилось. Десять минут назад меня пытался выкрасть взвод интервентов. Еле отбилась, а ты тут дрыхнешь.

— В смысле? — его глаза увеличились до кофейных чашечек. — Кто, когда?

— Кто, когда, — передразнила я его. — Если бы кто, когда, из меня бы уже суп варили, пока вопросы задавал. Но ладно, это лирика — мне нужен автомат и к нему полный боекомплект.

Кофейные чашечки превратились в чайные.

— Что тебе надо? — переспросил он, приглаживая волосы пятернёй, а потом, вероятно, до него дошло, о чём я говорю. — Бурундуковая? Ты рехнулась? Какой автомат?

— Да не кричи так, — я приложила палец к губам. — Сейчас весь лагерь переполошишь. Ладно, можно без боекомплекта, — а увидев, что он продолжает на меня тупо пялиться, пояснила: — Подруга должна выступить на соревнованиях по сборке и разборке, а она ни гу-гу. Надо поднатаскать. Ей нужно выступить зачётно.

— В смысле поднатаскать? Ты что, обалдела? Её отстранят, если я начну перед соревнованиями её отдельно готовить, да и нет у меня прав на это. Что ты ещё придумала?

— А ты здесь причём? — я усмехнулась. — Ты автомат принеси, и пока все заняты, я сама ей преподам мастер-класс. Это ведь не возбраняется?

— Что ты ей преподашь? Мастер-класс? Любопытная фразочка. Только что ты ей можешь преподать? Я видел твои школьные показатели. Как-то рознятся они.

— С чем рознятся? — не поняла я.

— Да ни с чем, — он отмахнулся, — короче, не морочь голову. Всем автоматы выдали, у каждого отряда инструктор, так что топай в свою палатку.

— Так всё дело в том, что она не из моего отряда. Она из Узбекистана. Садия, видел ты её уже. Героиня, кинулась в пламя и спасла детей, — я понизила голос, — А тут её одна грымза хочет немного придавить. Вставила в список, а тренироваться не дают.

Артём мотнул головой.

— Не понял, ты хочешь помочь девушке не из своего отряда?

— Ага, — я кивнула.

Он несколько секунд разглядывал меня, а потом, слегка дёрнув плечами, вроде как пожал, — сказал:

— Ну ладно, идите в ленинскую, сейчас принесу.

Это «сейчас» растянулось на добрых двадцать минут, да ещё и принёс раздолбанный в пух и прах АКМ шестидесятого года выпуска.

Я, осмотрев его со всех сторон, сморщила носик.

— Хочешь сказать, что соревнования будут проводить на такой рухле?

— А что тебе не нравится? — возмутился Артём, — Вполне боевое оружие.

— Боевое? — я скривилась, — Хочешь сказать, тебя бы устроило оказаться в горах с таким автоматом против десятка моджахедов?

— Каких моджахедов? Ты вообще о чём?

Ну да, сразу и поверила, что он не имеет понятия, кто это. Афган только через два с половиной года, но не знать про джихад этот милый мальчик никак не мог. Но не стала спорить. Самое главное, я Садии могла передать и худо-бедно, а половину своих участников запросто могла обойти.

Артём убрал с одного стола кипы газет, застелил брезентом, но сам не ушёл, а уселся на стул неподалёку и, делая вид, что читает газеты, принялся за нами подглядывать.

Я махнула рукой на это дело и принялась объяснять Садии главные моменты разборки и сборки.

Хотя, если говорить положа руку на сердце, эти соревнования нужны как зайцу стоп-сигнал.

Для чего нужна скорость? Совершенно ни на что не влияет. А если всем раздали такие, как этот, так вообще смешно. Шмякни прикладом об стол, он сам разберётся. Лучше бы тренировали с такой же скоростью в динамике на поражение целей, хотя бы на 100–150 метров, и гораздо больше пользы было бы. Ну и не с таким автоматом, само собой. Этот уже расстрелянный донельзя, и даже визуально понятно, что патронник больше, чем геометрия гильзы. Не один раз выбивали ногой, пока был нормальный зацеп выбрасывателя, а потом только молотком.

Вот самой интересно: почему никогда не проводили соревнования на скорость заряжания магазина? Если подумать, оно как-то актуальнее. Отработка стойки, дыхания, прицеливания. Да научить цинк вскрывать тем ножом, который в комплекте идёт.

Оно, конечно, прикольно и азартно, сами страдали, правда, на интерес. А это не совсем весёлые старты, когда на кону пара бутылок коньяка. Несложно купить в магазине, но азарт — такая штука, почище, чем покер раскладывать, хотя и бессмысленное занятие. С годами это понимаешь.

Или, как говорил Тыгляев: «Может, и пригодиться когда. Окажешься ночью с двумя поломанными автоматами и сможешь на ощупь собрать один целый».

Где и при каких обстоятельствах такое могло произойти, он, конечно, не говорил. Ну а мне уж точно не грозило, однако с завязанными глазами не однажды собирала и с удовольствием участвовала в подобных посиделках, тренируя мышечную память. Особенно с коньячком, потому как неважно, кто выходил победителем, отдыхали все вместе.

Накатило. Даже вкус армянского коньяка ощутила во рту. Провела языком по губам и оглянулась на Артёма, который продолжал делать вид, что изучает газеты, а в голове заиграло: «Не послать ли нам гонца?»

Решила потом об этом поговорить, когда лишних ушей рядом не будет.

— А зачем ты после отсоединения магазина и передёргивания затвора контрольный спуск сделала? — внезапно спросил Артём. — Нажатие спускового крючка — только при сборке.

Сказала бы ему, так ведь сам должен был догадаться. Бывали случаи, когда в полном утомлении сначала затвор передёргивали и только после магазин отстёгивали, а мне откуда знать, что внутри этой железяки. Я не на время разбирала, просто осматривала пока. Так и ответила, заметив, как он глазки прищурил. Доложит теперь начальству неизвестно что.

Добралась до газовой трубки. Вот же. Её ведь только пеналом открыть можно, а тут пальчиком флажок зацепила — и, пожалуйста.

Хотя тот же Старый, помнится, рассказывал, что как-то поступила партия новеньких 74 со склада, и на всех флажок легко ходил. Мне такие не попадались, разве только как этот — полностью раздолбанный.

— Смотри, Садия. Это не просто железяка. Считай, что твой лучший друг во время соревнования. А чтобы он и в самом деле стал лучшим другом, а не врагом, его нужно знать как свои пять пальцев.

Снимаем магазин. Это первый и самый важный шаг — это безопасность прежде всего. Магазин легко извлекается: просто нажимаем на защёлку и тянем вниз. Пробуй.

Я взяла её руки в свои, направляя движения.

— Вот так, чувствуешь, как он сам выходит и встаёт на место? Это и есть та самая логика, о которой я говорила. Каждый элемент создан для того, чтобы идеально взаимодействовать с другим.

Садия кивнула и смахнула капельки пота со лба.

— Главное — понять логику. Смотри. Вот это — ствольная коробка. Это сердце нашего автомата. Всё остальное к ней крепится. Поняла?

Я взяла крышку ствольной коробки и показала, как она снимается.

— Видишь эту защёлку? Просто нажми и откинь. Легко, правда? Теперь самое главное — возвратный механизм. Это пружинка, которая возвращает затвор на место. Вот она. Аккуратно вынимаешь. Не потеряй, она маленькая, но очень важная.

Я показала ей, как правильно держать пружину, чтобы она не выскользнула из ладони. Дала самой попробовать.

— Далее — затворная рама с затвором. Это как рука, которая досылает патрон и выстреливает. Вот так, вынимаешь её из пазов. Чувствуешь, как легко идёт?

Садия кивнула.

— Всё, теперь сборка. Это как собирать пазл, только очень полезный.

Я показывала ей, как правильно вставлять детали, как они должны соединяться. Потом Садия проделывала это сама, с каждым разом всё более и более уверенно.

— Это как в первом классе. Помнишь? Целые страницы исписывали закорючками, потом добавляли к ним крючочки. Так и здесь: несколько раз вставляешь и снимаешь одну и ту же деталь, развивая мышечную память. Потом две, три и так далее. Возвратный механизм. Аккуратно вставляешь пружинку. Вот так. И потом затворную раму с затвором. Вставляешь ее в пазы и толкаешь вперед, пока не почувствуешь сопротивление. А потом — крышка ствольной коробки. Нажми и защелкни. Готово! Самое главное, Садия, вот этот маленький выступ на затворе. Он должен идеально войти в паз на ствольной коробке. Если чувствуешь, что идет туго, значит, что-то не так. Не надо никогда силу применять, лучше разобрать и попробовать снова. Автомат не любит спешки, он любит точность.

Мы тренировались почти два часа. Я показывала ей мелкие хитрости: как правильно держать, как не зацепить пальцы, как чувствовать каждую деталь. Я объясняла ей, что главное — это не скорость, а уверенность и правильность движений. Скорость придет сама, когда тело запомнит каждый шаг.

Мы разбирали и собирали автомат снова и снова. С каждым разом Садия становилась все быстрее и увереннее. Тревога на ее лице сменилась сосредоточенностью, а потом и азартом.

Секундомера у нас не было, но у Артёма были электронные часы, на которых можно было отследить почти точное время. И под конец, хотя Садия заметно устала, я погнала её на время.

34 секунды. Отличный результат. И до начала состязаний я рассчитывала улучшить её показатели как минимум на десять секунд. Хотя на каком автомате будут изгаляться, неизвестно. Если новенький подгонят, то у всех взлетит время.

— Ну а ты, — сказал Артём, когда мы решили закончить тренировку, — покажи мастер-класс.

Запомнил мою шутку. Пожала плечами и кивнула.

— Чего-чего? — его глаза полезли на лоб, когда я, закончив, произвела контрольный, пристегнула магазин и подняла ладони вверх.

— Сколько? — заинтересовалась Садия, заглядывая Артёму через плечо.

— Четырнадцать секунд.

— Это автомат раздолбанный. При желании такой и за десять разобрать и собрать можно.

Артём почесал затылок, глянул на меня нехорошим взглядом и, забрав автомат, удалился.

— Четырнадцать секунд, — с замиранием произнесла Садия, глядя на меня с восхищением, — четырнадцать секунд. Как это вообще возможно?

Потом схватила меня за руки и горячо зашептала:

— Ева, пожалуйста, я тебя умоляю, научи меня. Помоги победить.

Я обняла девушку.

— Помогу, но ты не вздумай никому рассказывать, что ты здесь увидела.

— Почему? — в её глазах застыло изумление.

Вот же глупая какая.

— Чтобы не дисквалифицировали, что непонятно? Будем тренироваться тайно. Поняла?

Глава 17

Наверное, так было задумано: не дать мне прочитать ни одной страницы. Едва устраивалась на койке, как тут же находилась куча чего-то, что мне должно было помешать.

Вот и сейчас. Я и Садия поболтали за компотом после обеда о делах насущных. Объяснила ей ещё раз, что на сегодня разборка и сборка закончены, а то завтра на пальцах мозоли всплывут, и вообще ничего делать не сможет. Попрощались, и я, в твёрдой уверенности, что теперь-то мне ничего не помешает заняться чтением, улеглась.

Даже книгу не успела открыть, как прибежала Люся, вся взъерошенная, и, плюхнувшись на соседнюю койку, выпалила:

— Наш отряд идёт на стрельбище. Говорят, всем разрешат выстрелить по три раза, а главным участникам выдадут аж по десять патронов.

— И что?

— Как что? — Люся удивлённо вскинула свои хорошенькие глазки. — Какое стрельбище, Люся? На улице дождь идёт.

— Так нет дождя, солнце вовсю светит. Глянь в окошко, — и подружка уткнула палец в потолок, — тучи разбежались.

Я перевела взгляд и пожала плечами. Какая разница? После дождя трава мокрая, где они могли стрельбище сделать? Под навесом, что ли? Нет тут такого поблизости.

— Люся, я читаю, и мне вовсе не интересно пулять из калаша или из чего там надумали. Я никуда не иду.

— А лейтенант сказал: идут либо все, либо никто, и он пойдёт к другому отряду, если мы через десять минут не построимся, — жалобно проблеяла Люся, с надеждой глядя мне в глаза.

И какого?

Я подскочила с места и двинулась на выход. Желание было расколупать этому лейтенанту всю головёшку. Пять человек отобрано для соревнований, вот пусть и тренируются эти пятеро. Зачем таскать за собой целый отряд? Чтобы остальные смотрели на счастливчиков и завидовали? Так на соревнованиях успеют сопли подобрать, а сегодня зачем?

Кроме лейтенанта, явился и замполит, расталкивая всех своим животиком, поэтому сразу до построения задала вполне резонный вопрос.

— А затем, — вместо майора Истомина вылез лейтенант, — чтобы проверить всех на боеспособность. Между прочим, до войны это считалось обязательным для всех.

— Ага, — поддакнула я, — а до революции стреляли уже с памперсов.

— С чего стреляли? — тут же заинтересовался Истомин, а молодёжь резво развернули головы в мою сторону.

Я прокашлялась, чтобы выиграть время. В СССР не было памперсов? Но я точно читала, что их начали изготавливать ещё в 50-х годах двадцатого века. Почти тридцать лет прошло, а в СССР этого нет?

— В смысле, с пелёнок, — поправилась я, и ко мне мгновенно потеряли интерес.

Вспомнила ещё одно слово: подгузники. Вот только совершенно не представляла, что это такое. Возможно, советский вариант, но на всякий случай не стала уточнять.

— Не умничай, Бурундуковая, — строго заявил лейтенант. — Разнарядка по три патрона на каждого имеется, ведомости заполнены, так что будьте добры исполнять неукоснительно, или весь отряд будет снят с соревнований. Всем всё ясно? Если кто-то отказывается — шаг вперёд.

Шагнёшь тут. Все дружно на тебя набычатся, как на красную тряпку.

— Ева, — проговорил Истомин, внимательно вглядываясь в моё лицо, — а в чём дело? Я как раз был уверен, что ты будешь в первых рядах.

— Это не женское дело, — я ухмыльнулась, — это мальчишкам надо, а для нас лучше бы организовали кружок кройки и шитья.

Сказала и прикусила язычок. Ещё ни дай бог начнут внедрять рацпредложение от Бурундуковой, так девчонки меня съедят. Всем пострелять охота.

Лейтенант с замполитом переглянулись, вероятно, решив, что я подала замечательную идею, но комсомолки дружно загалдели, сразу отбрыкиваясь от такого счастья, а парни заржали, что-то выговаривая.

— А мы подумаем, — пообещал Истомин, — а пока строимся в колонну по четыре и двигаем на стрельбище.

Стрельбищем это, конечно, было не назвать. Приблизительно в километре от лагеря находилась длинная и высокая насыпь, словно специально изготовленная под железнодорожную ветку. Вот это место и решили использовать под стрельбы. И таки да, был небольшой навес над мешками с песком, на которых уже лежали автоматы. А в пяти десятках шагах стояли вкопанные в землю деревянные чурки с мишенями. Лучше и придумать было сложно в целях обеспечения безопасности.

Пока два солдатика производили осмотр насыпи и что находится за ней на предмет сторонних наблюдателей, а замполит, устроившись в тени навеса на складном стульчике, попыхивал сигаретой, мы построились под палящими лучами солнца, и лейтенант, встав перед нашими дружными шеренгами, вещал о правилах во время стрельб. Вот как будто нельзя это было сделать на стадионе, разместившись на скамейках. Часа два распалялся о том, как нужно себя вести после получения автомата. Да нам их никто вручать и не собирался. Лежали они уже на мешках с песком: ложись и стреляй.

Закончив речь, лейтенант искоса глянул на замполита и, получив одобрение лёгким наклоном головы, предложил первой семёрке принять упор лёжа, постелив перед этим куски брезента на траву.

Я оказалась седьмой и потому улеглась в самом конце. Лейтенант показал, как отсоединять магазин, после чего все дружно повторили несколько раз. Хватило бы и одного, но Люся и Галя никак не могли с этим справиться, и мы дружно клацали туда-сюда. Потом пошла церемония раздачи патронов с громким выкриком: «Такой-то, такая-то патроны получили». Детский сад, ей-богу, а то лейтенант не видел, кому их раздаёт. Да и вообще, мог бы уже вручить магазины с патронами, а не играть в зарницу. Но, действительно, большая часть даже не представляла, как это делается.

Обратив внимание на это явление, лейтенант обвёл своим хищным взглядом всех присутствующих и спросил:

— Что, никто не знает, куда патроны нужно засунуть?

У меня вырвалось почти машинально:

— Гусары, молчать! — и я уткнулась лицом в песок, чтобы заглушить смех.

Учитывая, что больше никто не засмеялся, дошло, что анекдот про Наташу Ростову ещё не проник в горячие комсомольские сердца, да и лейтенант, подскочив ко мне, смотрел с недоумением.

— Какие гусары, Бурундуковая? И почему ты до сих пор не отсоединила магазин? Чем стрелять будешь?

Я нажала на защёлку и продемонстрировала горловину.

— А почему ты самостоятельно присоединила магазин? Я такой команды не давал. Рядом положи с автоматом.

И ещё полчаса он ходил, объяснял, как, куда и что, после чего все дружно проорали, что магазины заряжены.

Присоединили и опять доложили об этом действии. Загнали патрон в патронник и сообщили, что к стрельбе готовы. А когда раздалась команда «Огонь!», я незаметно передвинула предохранитель.

Во-первых, всего пятьдесят метров, и с такого расстояния все три пули попадут в цель, в этом я нисколько не сомневалась. А во-вторых, поняла, что лейтенант ещё сала́га и не предупредил школяров о самом главном, а значит, после первого выстрела снова начнётся дурдом. В этой суматохе никто и не заметит, я выпустила все три пули разом или просто быстро нажимала на спусковой крючок.

Так и получилось. Едва прогремели первые выстрелы, как лейтенант начал громко отдавать команду «Отбой!». Люся и Галя даже по разу выстрелить не успели, зато я закончила и так же незаметно щёлкнула предохранитель вниз.

Заставив всех подняться на ноги, наш командир прошагал вдоль шеренги до меня, вернулся обратно и, развернувшись, спросил:

— Зачем вы после выстрела передёрнули затвор? Кто вас этому учил?

Вообще головой не думает. Мне, например, Люся рассказала, что они ходили в тир после уроков с нашим Иннокентием Эдуардовичем и учились стрелять из винтовки. Зачёт потом сдавали по стрельбе на «Ворошиловского стрелка». Хотя это звание вместе со значком ещё до войны вышло из моды и какое-то другое название придумали. Но это и не важно. Нормы всё равно сдавали, вот только автомат школьникам никто не давал. Пуляли, вероятнее всего, из мелкашки, типа ТОЗ-8, а там после каждого выстрела нужно было затвор дёргать, чтобы патрон дослать. Вот у них и осталась мышечная память. То, что это может случиться, я ещё до стрельбы спрогнозировала, а лейтенант нет, а стало быть, впервые наставления давал и о такой детали не подумал. А пацаны и сами сообразить не могли, зачем, и тупо объясняли, что раз автомат на одиночном, так значит, и затвор оттянуть после выстрела требуется.

— Ну вот, скажи, Бурундуковая. Почему ты лыбишься всё время? Я для кого всё это объясняю.

Он подошёл ко мне, глянул в лицо и, развернувшись, шагнул в начало шеренги.

Я вроде не улыбалась, хотя смешок от его тугодумия мог проскользнуть.

— Чего стоим? Ищите в траве патроны, стрелки, блин.

Я, Люся и Галя остались стоять.

— А вы что же, даже не успели выстрелить? — лейтенант, выдавив ехидную усмешку, подошёл к нам. Перевёл взгляд с Гали на Люсю, потом на меня. — Бурундуковая. А я думал, ты уже отстрелялась, а ты, стало быть, даже прицелиться не успела, — он глупо хихикнул и отвернулся, наблюдая, как парни возятся в густой траве.

— Так я и отстрелялась, — доложила я лейтенанту в спину.

Он замер на какое-то мгновение, развернулся и спросил:

— В смысле, отстрелялась? Успела произвести выстрел?

— Полностью, товарищ лейтенант. Там всего-то три патрона, что их отстреливать, да ещё почти в упор.

Он с недоумением уставился на меня и простоял в таком положении секунд двадцать. Развернулся, подошёл к моему месту, поднял автомат и отсоединил магазин. Ещё секунд десять разыскивал в нём патроны, а не найдя, оттянул затвор.

Когда и в патроннике ничего не обнаружил, стал разыскивать в траве. В отличие от комсомольцев, которые продолжали свой поиск, лейтенант очень быстро выудил на свет божий три гильзы. Для чего-то ещё несколько секунд ковырялся в траве, выпрямился и, подозвав солдатика, отправил его к насыпи.

К осмотру мишени к лейтенанту присоединился замполит. Сначала просто пялились, держа лист в руках, потом майор поднял его, и начали разглядывать отверстия на свет, негромко переговариваясь. Когда им это надоело, Истомин сложил мишень вчетверо и засунул в свою папку, выудив оттуда другой лист. Почмокал губами и, глянув на меня, спросил:

— А почему у тебя в зачёте школы стоит 26 из 100?

Я пожала плечами.

— Наверное, плохо стреляю.

— А как сейчас умудрилась попасть? — он снова вынул мишень и, развернув, продемонстрировал её мне.

Две в яблочко, и одна разрезала полосу между десяткой и девяткой.

— С перепуга, — уверенно заявила я, — товарищ лейтенант так громко стал кричать, что я машинально нажала несколько раз на спуск.

— С перепуга, — проговорил задумчиво замполит и, убрав мишень в папку, уселся на свой стульчик, а лейтенант, вспомнив о своих обязанностях, принялся командовать.

Думала, придётся торчать до конца стрельб, но когда остались только конкурсанты, среди которых, как оказалось, затесалась и Гольдман, всех остальных отпустили. Построились и под предводительством Виталика двинулись в лагерь.

— Ева, — поинтересовалась Люся, когда мы отошли от стрельбища шагов на пятьдесят, — а ты действительно с перепуга попала в мишень?

— Да, — послышалось со всех сторон, — а как ты так быстро научилась стрелять?

И всем дружно захотелось узнать, где я тренировалась и сколько времени на это ушло. Вот же любопытные создания.

Заявила, что это вышло случайно, чтобы пресечь остальные вопросы, и народ с разочарованием отстал.

После ужина увидела около командирской палатки майора Истомина, который о чём-то активно рассказывал Артёму, а тот, наклонив голову, внимательно слушал.

Даже закралась мысль, что меня такими темпами расшифруют в скором времени, но потом отбросила её в сторону. Как это сделают? Разве что подобные перемещения уже были, и таких гавриков, как я, специально отслеживают. Тогда и структура должна быть, которая этим активно занимается, вот только подобное обязательно просочилось бы в интернет. Или все перемещаются только в СССР? С другой стороны, если вспомнить книги о попаданцах, именно так и было, и все дружно пытались его спасти от развала. Хотя, возможно, существовали и такие, как я, приспособленцы, которые спасать Союз вовсе не горели желанием.

Привезли новый фильм под названием «Сержант милиции», народ дружно потянулся на стадион. И я пошла, куда деваться. Фильм 74 года, свежак, можно сказать, и такие следовало смотреть. Хотя бы ради информации.

Правильно сделала, что пошла. Во-первых, в фильме показали молоденьких девочек 17–18 лет, у которых юбки и платья были короче моих, и никто им никаких замечаний не делал.

Во-вторых, несколько раз промелькнуло выражение: «Слава Богу!» от комсомолок-студенток, и никто их за это не пенял и из комсомола не грозился исключить.

В-третьих, они ходили на дискотеки и танцевали весьма фривольные танцы. Юбочки у них взлетали, и никто их за это не шпынял.

Хотя, возможно, всё это благодаря столице. Туда мода уже добралась, а вот по периферии всё ещё живут в начале века.

Но фильм заставил задуматься. Сержант милиции ведёт расследование, а что в Кишинёве, что здесь сержанты — дуб дубом. Но, возможно, это просто была реклама советской милиции, хотя и в фильме без морального урода не обошлось.

Успела уснуть, и мне это приснилось, или я ещё была в полудрёме — не поняла. Просто воочию увидела каждого парня и каждую девушку из отряда, когда они, сделав по три выстрела, громко выкрикивали свою фамилию и к ней добавляли: «Стрельбу закончил!»

Подскочила на койке, пытаясь припомнить, в связи с чем мне это привиделось. И вспомнила.

Кое-как отыскала в темноте юбку, которая каким-то чудом завалилась за койку, втиснулась в туфли, добралась на ощупь к выходу, выбралась наружу и понеслась к командирской палатке.

Прорваться к замполиту солдатик не дал. Перекрыл вход и умоляюще сказал:

— Постой здесь, пожалуйста, замполит час назад лёг, и будить его не велено. Я сам зайду.

Минут десять пропадал, а вышел вместо майора Артём.

— Тебе чего? Час ночи. Что-нибудь случилось?

— Случилось, — подтвердила я, — но об этом доложу только замполиту, — буди его срочно. У меня новости — сдохнуть не встать.

— Говори, — сразу приосанился Артём, — я ему передам, как проснётся. Он и так плохо спит, так ещё ты его сейчас растолкаешь. Если что важное — я сам приму решение.

— Оглох, что ли, Артём? — сказала же, доложу только ему, а информация у меня — просто бомба. И не терпит промедления.

— Ева.

— Нет, — я упрямо замотала головой, — это его епархия, пусть первым узнает. Имеет право.

Мы ещё минут пять препирались, пока из палатки не высунулось заспанное лицо майора Истомина.

— Что случилось? — спросил, перевёл взгляд на меня, кхекнул и поинтересовался: — Ева? Почему не в палатке? Который сейчас час?

— Александр Николаевич, — я сразу переключилась на замполита, — есть срочное дело, и оно не терпит отлагательств.

— Какое дело?

— Скажунаедине. А там уж вы сами решите, кому докладывать.

Он моргнул пару раз и кивнул.

— Подожди, оденусь.

Мы отошли метров на пятьдесят от палатки, и я шёпотом рассказала всё, что вспомнила.

Истомин молча выслушал, секунд двадцать переваривал в голове и спросил:

— Ты в этом уверена?

— Без сомнения.

— А почему раньше не вспомнила?

— Промелькнуло как-то, думала, просто тень, а сегодня на стрельбах услышала ключевую фразу. Она и напомнила.

— Какая фраза? — не понял майор.

— Когда кто-то успевал израсходовать весь боезапас, в конце говорил: «Стрельбу закончил».

Глава 18

Двадцать пятое июня. Начался двадцатый день моего пребывания в СССР. Я была не то что уставшая, а даже, казалось, измочаленная. Возможно, вспышки на солнце, о которых обычный народ ещё ничего не подозревал, так активно влияли на моё состояние, или масса событий, произошедшая за такой короткий период.

Но, если вдуматься, когда мы познакомились с Аланом, у меня тоже жизнь завертелась так, что белка в колесе могла только позавидовать. Чего только стоили наши проксимити на склонах в Шамони! А соревнования на количество прыжков с парашютом за сутки! Конечно, до Джея Стоукса нам было далеко, но по триста с лишним раз умудрились прыгнуть. А всего вместе с Аланом я совершила более трёх тысяч прыжков. Вот куда меня следовало вернуть. В тот день, когда мы перед Новым годом с девчонками отправились в ресторан. Я произнесла тост на английском языке, и к нам тут же подошёл смешной парень, больше похожий на карикатуру знаменитых Кукрыниксов, и с явным австралийским акцентом. Он слегка замялся, представившись под наши не совсем дружелюбные смешки, и пригласил меня на танец. И успел влюбить в себя за три с половиной минуты, пока длилась музыка.

Он целых три месяца добивался меня, а я была робкой и скромной. Господи, попади я сегодня в тот день! Сама бы затащила его в постель, и дай бог дожить ему до утра в первую же ночь. И уж точно не пустила бы его в тот роковой день никуда.

Пока делала утреннюю пробежку вокруг лагеря, столько мыслей промелькнуло в голове, вспоминая Алана, что даже почувствовала, как в уголках глаз начали скапливаться слёзы.

Холодный душ привёл меня в порядок, а две кружки кофе вернули нормальное настроение. Как сказал Роберт Фрост: «Время идёт, и жизнь продолжается».

После завтрака меня выцепил Артём и, отозвав в сторону, начал пытать: что я рассказала Истомину.

— А он не говорил? — ответила я вопросом на вопрос, и когда Артём отрицательно мотнул головой, пожала плечами.

— Ну так спроси у него, — я попыталась уйти, но парень перехватил меня за локоть.

— Он уехал вчера вечером, причём собирался так спешно, что не успел мне ничего рассказать.

Ожидаемо. Новость, которую я ему передала, действительно была «бомбой». Я вчера так и подумала: замполит сорвётся с места мгновенно. Именно это произошло.

— Приедет, спросишь, — ответила я. — Ты лучше сходи за автоматом, мы сейчас с Садией придём.

Он попытался шантажировать меня: мол, пока не расскажешь, ничего не принесу. Но я ему показала кулак и двинулась к палатке.

По пути столкнулась с Люсей, которая, увидев меня, кинулась навстречу.

— Ева! — она тоже вцепилась мне в руку и, глядя горящими от возбуждения глазами, сказала: — Идём со мной. На стадион привезли столы, и сейчас будут проводить отборочный матч по шахматам.

— Так я же не участвую, — попыталась откреститься я, но подружка, ещё сильнее вцепившись в руку, начала умолять.

— Ева, ты забыла? Когда ты рядом, я никогда не проигрываю. Вспомни, когда ты не смогла поехать со мной в Калараш, я ни одной партии не выиграла. Ты обязательно должна быть рядом.

— Люся, — я сделала круглые глаза, — я поехала случайно на слёт, а ты была давно записана. Ты случайно сама это не забыла? Как бы ты справлялась, если бы меня тут не было?

— Но раз ты здесь, — едва не всхлипнув, проговорила подружка, — ты разве не будешь болеть за меня?

И столько у неё на лице было смятения, что я сдалась. Даже стыдно стало, что не хочу поприсутствовать рядом в такой для неё важный момент.

— Ладно, — успокоила я её, — сейчас схожу в уборную и приду. Не успеешь соскучиться.

Глаза Люси просветлели, и она, кивнув, умчалась в сторону стадиона.

На самом деле соврала, конечно. Но нужно было поставить на рельсы Садию, которая могла сегодня и без меня позаниматься разборкой и сборкой, а проверить домашнее задание можно и в следующий раз и, если что, подправить.

Так и вышло. Убедилась, что девчонка не успела ничего позабыть, и отправилась на стадион.

Столы расставили точно в центре футбольного поля. Как будто нельзя было это сделать в стороне? Или для чего тогда ворота вкапывали? Для красоты? А я думала, что хоть какую-нибудь развлекалочку устроят: отряд на отряд мячик погонять. Но хоть додумались натянуть над столами маскировочную сетку, а иначе у половины игроков мог случиться солнечный удар — так жарко светило сегодня. Да и болельщики могли пострадать.

За пятнадцатью столами уже играли счастливчики, и, словно около бочки с мёдом, вокруг каждого собралась немаленькая толпа. Нью-Васеки, не иначе.

Я выцепила взглядом Люсю и бодрым шагом направилась к её столику. Как оказалось, гоняли блицкриг, выставив на часах всего по пять минут на раздумье.

Я протиснулась ближе к столику, не обращая внимания на протестующие выпады, делая страшные глаза в ответ и хмуря брови. Оппонент моментально сдувался и пропускал, так что я потратила меньше минуты, чтобы оказаться рядом с подружкой.

Вот только какой толк был от этого, так и не поняла. Люся ни на мгновение не отрывала своего взгляда от шахматной доски, чтобы убедиться, что её талисман уже рядом. И в отличие от своего соперника вообще не думала ни секунды над дальнейшим ходом. Мгновенно переставляла фигуру, когда была её очередь, и нажимала пимпу на часах. Совершенно не ожидала от неё такой сноровки.

Мне на время играть не приходилось. В основном любила разбирать композиции или короткие неожиданные партии с оригинальной концовкой. Особенно партии Алёхина с его нагромождением фигур, отданных противнику для достижения цели.

Но именно это и помогало выигрывать шахматные партии у своих соперников. Изначально я была тугодумом, стараясь вывернуть игру в ту или иную сторону, но едва попадалась знакомая комбинация (которых я держала в памяти немереное количество), как во мне мгновенно просыпался азарт, и я, раздавая фигуры налево и направо, неожиданно ставила мат слоном или конём. Мои соперники, не ожидая подобной концовки, только успевали хлопать глазами, уверенные в том, что я их где-то объегорила и то ли, как товарищ Бендер, слямзила ладью, либо сделала несколько ходов подряд. А некоторые возмущались, заявляя, что фигуры так не ходят, поэтому, устраиваясь против сильного игрока, я всегда требовала вести запись ходов, чтобы в конце ко мне не было претензий.

Но вот мастер-класс, который демонстрировала Люся, для меня был в новинку. Любой школяр, едва научившийся передвигать фигуры, меня бы обошёл по времени на ура, если бы я села играть с ним блиц.

Я даже не успела вникнуть в игру, как Люся уже влепила мат своему противнику. Только тогда, поднявшись из-за стола, обнаружила моё присутствие и, сделав шаг, обняла, как будто я ей ментально подсказывала ходы.

— Спасибо, Ева, — её улыбка растянулась от уха до уха, — я тебя сразу почувствовала, честное комсомольское. Тут же вдохновение пришло.

Наверное, такое тоже бывает.

Вторую партию Люся отыграла также легко и непринуждённо. Я и понять ничего не успела, как она сделала мат на второй минуте. Да и как тут разберёшь, если они в секунду успевали по несколько ходов сделать? Глаза разбегались: непонятно было, кто какую партию пытался играть, а с доски уже слетело три четверти фигур.

Четвёртую или пятую игру Люся провела с Викторасом, который, как оказалось, не только доклады умел делать, но и был неплохим шахматистом. Они на пару с такой скоростью избавились от фигур на доске, что у меня, наверняка, глаза сделались как два блюдца. Мат поставить никто не успел, но у Люси закончилось время на несколько секунд раньше, и, если быть честной, то и положение у неё под конец было аховое.

Встала подружка из-за стола в жутко расстроенных чувствах.

— Он очень сильный игрок. Мне об этом говорили, и я убедилась. У него победить не смогу.

— Ну и ладно, — попыталась я её успокоить, — всегда найдётся кто-то сильнее. Но поверь, ты играешь обалденно. Я просто в шоке от твоего умения.

— Правда? — обрадовалась Люся, — думаешь, у меня будет шанс?

— Не знаю, — честно призналась я, — если бы времени на раздумье было бы больше, а такой блиц — сложная штука. Он чувствует себя гораздо увереннее.

— Но на соревнованиях у каждого игрока будет час времени, — загорелась Люся надеждой.

— Ого! Целый час. Тут и я бы справилась, наверное.

— Ты? — Люся глянула на меня растерянно, — но ты же не умеешь играть в шахматы.

— Не умею? — я потёрла кончик носа, — но фигуры мне знакомы, и вроде понимала, как вы играете.

— Нет, я не то сказала. Мы с тобой играли несколько раз. Я имею в виду, что ты плохо играешь.

— А, — я улыбнулась, — новичкам везёт. Бывает, что плохой игрок одерживает победу. Были прецеденты.

Люся вздохнула, вероятно, решив, что ко мне подобный случай не имеет никакого отношения, а я не стала разубеждать.

Когда ажиотаж прошёл и народ начал расползаться, Викторас, увидев меня, предложил:

— О! Бурундуковая, не хочешь попробовать свои силы со мной?

Шутник, блин.

— Нашёл соперника! — тут же возмутилась Люся, — она только фигуры научилась передвигать.

— А ей фору дам, — мгновенно нашёлся Викторас, — буду играть без ферзя. Это же просто дружеский шарж.

— А потом будешь хвастаться, что даже без королевы умеешь играть, — надула губки Люся.

— Нет, — отказалась я, — у меня время закончится на втором ходу.

— А давай поставим полчаса, — продолжил настаивать Викторас, — просто глянуть, как твоя интуиция работает в шахматах. Ты ведь на спартакиаду по математике ездила. А шахматы — это та же математика.

Я задумалась. За полчаса многое может случиться. Возможно, выпадет знакомая композиция. Пусть не Алёшина, это было бы чересчур удачливо, но, возможно, тоже что-нибудь хорошее.

— А давай, — согласилась я, — не на корову играем. Заодно гляну — так ли ты хорош, как расписывает Люся.

На меня зыркнули сразу с двух сторон.

Люся:

— Да он тебя разделает в пух и прах!

Викторас:

— Очень приятно, что мои скромные возможности так оценили.

Причём сказали громко и одновременно.

Я села на скамейку, и парнишка, чтобы показать свою лояльность, развернул в мою сторону белые фигуры, а у себя снял с доски королеву.

— Стоять, — остановила я его, — белые фигуры ладно, а ферзя верни на доску. А то если выиграю — скажешь, потому что играл без главной фигуры. А если выиграешь ты — будешь ходить как павлин-мавлин. Мол, я даже без ферзя победить смог Бурундуковую.

Вероятно, он и сам не горел желанием играть без королевы, просто не хотел идти на попятную, но едва я заикнулась об этом, мгновенно вернул фигуру на место.

Подкрутил часы, выставив по полчаса каждому, и сказал, галантно протянув руку:

— Прошу.

Я не стала мудрить и сделала первый ход в духе Остапа Бендера: е2-е4.

К тому же это вообще классический ход в основной своей массе. А первые 3−4 хода я всегда делала одинаково.

Викторас ответил зеркально, и я потащила слона на с4, после чего вытащила обе лошади на третью линию.

И тут мой соперник выпрыгнул слоном на g4, тем самым создав идеальную композицию для мата Легаля. Играя с друзьями в XXI веке, мне пару раз удалось поставить этот мат, но это были любители. А вот играя в интернете онлайн, этот вариант не прошёл ни разу.

Судя по всему, Викторас где-то серьёзно занимался и, по моему мнению, должен был знать эту партию. Но он так легко поддался на мою провокацию, что я задумалась. Пешка, которую я собиралась хапнуть, была защищена конём. И если Викторас знал этот мат, он без сомнения выиграл бы у меня фигуру. А вот если не знал, то обязательно должен был позариться на королеву, которая, не иначе как по моей глупости, оказалась под боем. И я рискнула.

Съела его пешку конём на е5, отдавая ферзя под бой.

— Мда, — произнёс кто-то у меня за спиной, и я машинально оглянулась.

Парень лет тридцати. Видела, как ходил он между столами во время игр, наблюдая то за одной партией, то за другой. Запомнился мне кепкой, которая была непременным атрибутом во всех фильмах 50–60-х годов.

— Да, — повторил он, — тебе, Бурундуковая, прежде чем садиться против сильного игрока, нужно потренироваться пару лет. Ферзя-то проворонила. Следующим ходом единственное и правильное — положить короля на доску. Играть далее бесполезно.

— Пусть переходит, — сказал Виталик, который тоже оказался рядом и с интересом наблюдал за игрой, — понятно же, что ход глупый.

— Ева, переходи, — зашептала на ухо Люся, но я только плечами повела, соображая, что в 1977 году этот мат не был так распространён в связи с отсутствием интернета.

— Сделаешь другой ход? — ухмыляясь, спросил Викторас. Но я отрицательно качнула головой и тоже улыбнулась.

— Я не буду перехаживать. Твой ход, — и нажала на кнопку на часах.

Викторас всё с той же ухмылочкой демонстративно забрал ферзя и потряс им в воздухе.

— На пятом ходу. Так быстро я ещё никогда не завоёвывал победу.

Хотела сказать, что на седьмом, и не завоёвывал, а проиграл, потому как уйти от мата у него уже не было шансов, но не успела.

Метрах в пяти от нас, за одним из столиков, раздался девичий возмущённый голос:

— Андрей, так не делается! Ты взялся за фигуру, ты обязан её забрать.

— Я её просто поправил, — отнекивался, по всей видимости, тот самый Андрей.

На что девушка гневно заявила:

— Ты мою фигуру поправлял? Ха-ха. Не ври. Взялся, так забирай. Ты проиграл.

Все наблюдатели тут же переместились за проблемный столик, оставив нас наедине друг с другом.

— Ну ладно, — снисходительно и в то же время самодовольно сказал Викторас. — Я вижу, что ты не умеешь играть. Тут ты проиграла. Идём, глянем, что у них.

И он начал подниматься.

— Ты мне мат поставил? — осадила я его.

— Ты королеву прошляпила, — рассмеялся он в ответ, поглядывая на столик, за которым всё так же продолжала голосить девчонка.

— А я думала, ты умеешь играть в шахматы, — рассмеялась я в ответ. — Оказывается, нет.

— Что ты имеешь в виду? — он нахмурил брови и уселся на место.

— То и имею. Не смог отличить «прошляпила» от жертвы ферзя на d1.

— Какой жертвы? — он скривился. — Я что, по-твоему, не видел, что ты хочешь забрать у меня ладью конём? Ну и на здоровье. Коня ты тоже потеряешь.

— Забрать ладью? — я упёрлась в доску, изначально не поняв, что он имеет в виду. Да он мат ему грозящий вообще не видел.

— Шах! — и я забрала пешку не конём, как он предположил, а слоном.

— Да и это я видел, но это совсем глупо, — Викторас взялся за короля и сдвинул его на соседнюю клетку.

Другого места там и не было. Я подвинула второго коня на d5 и улыбнулась.

— Вам мат, сударь!

— Чего? — Викторас наклонился над доской и едва не коснулся носом короля, разыскивая место, куда его можно переместить. А не найдя, поднял на меня ошарашенный взгляд. — Как ты это сделала? Этого не может быть.

— Ты не слышал про мат Легаля? И чему вас учат в вашем клубе, если такой знаменитый мат ты не знаешь?

— Легаля? — переспросил он и завертел головой в разные стороны.

— Он самый, — подтвердила я.

— Тебе никто не поверит, — внезапно сказал он наклонившись вперёд. — И давай договоримся: ты про это никому не расскажешь. Ты всё равно не участвуешь. У вас Люся будет играть. Какая тебе разница?

— Ну, хотя бы сбить с тебя ореол славы, — я пожала плечами, — и Люся тогда будет более уверенно играть. Глядишь, и выиграет.

Взгляд у Виктораса стал злобным.

— Зачем тебе это?

— Я же ответила. Чтобы Люся чувствовала себя уверенно.

— Она всё равно не сможет победить. Я лучше всех играю здесь.

Я постаралась сделать обаятельную улыбку.

— Как вижу, ты не лучший. Я оказалась сильнее тебя.

— Ну ладно, — злым шёпотом произнёс он, оглядываясь по сторонам, — я хотел договориться по-хорошему, но раз ты не понимаешь… — И в следующую секунду он подхватил доску с расставленными на ней фигурами и швырнул на землю. Вскочил на ноги и громким, возмущённым голосом заорал: — Бурундуковая, ты с ума сошла⁈ Ты что делаешь⁈ Не умеешь проигрывать, не садись играть!

Глава 19

У меня создалось впечатление, что где-то здесь, в лагере, находился салон красоты. А иначе кто делал такие великолепные причёски?

Третий раз видела Екатерину Тихоновну и снова с трудом узнала в ней хозяйку слёта. Вместо слегка легкомысленного платья, которое я видела на ней в день открытия слёта, на ней был строгий деловой костюм. Волосы были так же собраны наверху в модельную причёску, и я точно знала, что сама себе это сделать Екатерина Тихоновна не могла.

Лицо строгое, брови слегка нахмуренные. Взгляд странный, в котором боролось одновременно несколько стихий. Как у человека, которому однажды взбрело в голову покорить самое высокогорное кладбище мира, а добравшись до склона, где хаотично разбросаны тела мертвецов и которые служат живым своего рода ориентирами, вдруг понял, что желание поубавилось, но обречённо продолжает идти дальше в цепочке.

Было что-то от той обречённости, словно я и есть та самая вершина, которую изначально она не воспринимала даже за холмик, а теперь внезапно осознала: а стены-то неприступные. Вот примерно такой взгляд.

Психанула, да, но на моём месте любой вышел бы из себя. А я к тому же поступила гуманно. Приподнялась, облокотившись на стол левой рукой, и правой пробила в солнышко. И удар-то вышел не ахти. И если бы сзади не было длинной скамейки, которую Викторас повалил своими ногами, а потом рухнул на неё сверху, пытаясь втянуть открытым ртом воздух, так ничего и не случилось. Сделал бы пару-тройку приседаний, и всё.

Но наглость этого мальчика меня поразила. Какой изворотливый ум! А своим криком он мгновенно привлёк к нам внимание всех, кто находился на стадионе. Ещё и улыбку ехидную нарисовал на своём похабном лице. Вот я и не сдержалась.

А ещё больше меня разозлило, что все поверили этому запёрдышу. Мол, я сама подтвердила, что в шахматы играть не умею, а Викторас — супер-пупер. Со мной даже без ферзя соглашался играть. К тому же все видели, что я проворонила королеву, а судья, тот самый в кепочке из пятидесятых (он ещё и судья, бестолочь), возмущался больше всех.

Как же! Мало того что Бурундуковая проиграла, шахматы расшвыряла, так ещё и избила маленького дылдочку. Где он избиение видел? Ткнула еле-еле, а лицом Викторас сам приложился об скамейку.

Одним словом, выслушать мою версию никто не захотел. Даже Виталик и Люся смотрели на меня отчуждённо. Да ещё Гольдман подливала масло, покрикивая, что Ольга Павловна была совершенно права: у Бурундуковой ярко выраженная немотивированная агрессия.

Сообразив, что разговаривать не с кем, продемонстрировала им фак с двух рук и, развернувшись, ушла.

Не успела прилечь, прибежала Люся и сходу спросила:

— Зачем ты это сделала? Ну проиграла, и ладно. Все знали, что ты не умеешь в шахматы…

Я ей не дала договорить. Подняла руку, заставив испуганно умолкнуть, и сказала:

— Люся, иди в жопу.

Я ведь пыталась объяснить, но если даже подруга не поверила, о чём вообще говорить.

В этот момент в палатку вошла Екатерина Тихоновна и, увидев меня с поднятой рукой, окликнула:

— Ева!

Небось, решила, что я Люсю хотела ударить. Наверняка со стороны это выглядело именно так.

Она дождалась, когда я опущу руку, и тоном, не допускающим возражений, сказала:

— В Ленинскую комнату за мной.

Сама села на стул, а меня оставила стоять, как провинившуюся, и теперь разглядывали друг друга: она меня — я её.

Вероятно, искала на моём лице следы раскаяния. Разумеется, не нашла, и у неё появился тот самый взгляд неуверенного покорителя вершин.

— Ты не хочешь дать своим действиям какой-нибудь оправдательный повод?

Я усмехнулась.

— Я не собираюсь оправдываться. Оно никогда не выглядит искренне и воспринимается как ложь и неумение брать на себя ответственность. А ещё это подрывает доверие и делает нас слабыми и неуверенными. К тому же мне не в чем оправдываться перед вами. Вас там не было. Там вообще никого не было. Только я и он. Хотите верить ему? Это ваше право, но я — одна из тех, кто знает, как было на самом деле.

— Почему это никого не было? — взгляд Екатерины Тихоновны сделался удивлённым. — Пятнадцать комсомольцев в один голос заявляют, что ты ударила Виктораса. Ты это отрицаешь?

— Вы знаете, Екатерина Тихоновна, у врачей есть хорошая поговорка: нужно лечить не симптомы, а причину.

Она молчала около минуты, размышляя над моими словами, и, по-видимому, не приняв никакого решения, сказала:

— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?

— А имею я следующее, — с вызовом сказала я, — кто из этих комсомольцев видел, как шахматы разлетаются в разные стороны?

— Несколько человек видели, как ты их швырнула, и тренер это подтвердил. Не понимаю.

— Весь мир видел, как американцы высадились на Луну. И что? Это ведь не значит, что они там побывали.

Взгляд Екатерины Тихоновны потерялся в прострации. Словно это не у меня, а у неё произошло эмоциональное выгорание.

Сколько продлилось бы её молчание, неизвестно, но, слава богам, минут через десять влетел, словно ошпаренный скипидаром, Артём. Открыл рот, намереваясь что-то сказать, но, заметив меня, хмыкнул и произнёс довольно-таки возбуждённым голосом:

— Ева, выйди. Екатерина Тихоновна, это срочно.

Очень вовремя явился. Как раз объявили обед, а я после таких перипетий всегда голодная, как медведь после спячки.

Сразу не ушла, задержалась в тамбуре и растопырила ушки, но Артём так тихо говорил, что кроме «бу-бу-бу» ничего не разобрала.

Едва наш отряд построился, как громкоговоритель выдал новое указание: всем построиться на плацу.

Плац! Обозвали поляну, заросшую травой между палатками, — плац. Но, вероятно, случилось что-то непредвиденное, раз все отряды начали торопливо занимать свои места.

Решила, что если, ни дай бог, кому-то пришло в голову пропесочить меня таким образом за шахматную партию — пошлю всех далеко и надолго.

Однако, как оказалось, всё было гораздо сложнее. Неизвестно откуда прибавилось офицеров в парадной форме. Майор Истомин появился и сделал несколько кругов, останавливаясь около каждого отряда и что-то напутствуя. Не обошёл и наш. Остановился, придирчиво осматривая каждого комсомольца и не переставая повторять:

— Стоять ровненько, понимашь. По сторонам не крутить головами, понимашь. На приветствие отвечать дружно, понимашь.

Заело пластинку. Но раз так часто начал повторять любимое словечко, значит, и в самом деле случилось что-то из ряда вон.

Я стояла позади всех в одиночестве. Люся то и дело кидала на меня обиженные взгляды и топталась на месте.

Я тронула впереди стоящего Виталика и шёпотом спросила:

— Что случилось? Не знаешь?

Он отрицательно помотал головой и сказал:

— Бурундуковая, ты была не права. Ты ударила комсомольца, перевернула шахматы. Твои заслуги не дают тебе права обходиться так со своими товарищами.

Я скривилась. Ещё один идейный, и ответила так, как это бы сделала Синицына:

— Не товарищ он мне. Понял?

— Бурундуковая, — попытался он мне что-то сказать, но я его перебила.

— Виталя, иди в жопу со своими наставлениями. Я доступно объяснила?

— Я…

— Головка от патефона.

Я развернулась и незаметно проскользнула за палатку. Стоять на жаре не хотелось, а пилотка не очень-то и помогала.

Но едва я легла на койку, в отдалении раздался шум двигателя, и явно пошло какое-то оживление. Как ни странно, любопытство во мне не проснулось, и я осталась лежать, слушая, как все отряды горлопанят кому-то приветствие. Кричали громко, но слов я всё равно не разобрала, просто подумала, что явилось какое-то начальство, и вот теперь-то и начнётся в лагере суматоха.

Давно было пора. Уже сколько дней, а народ дурью мается вместо соревнований. К тому же, совершенно не было понятно, где собирались устраивать прыжки в воду. Ну не с обрыва же в море! Или в Черноморское возить будут в плавательный бассейн? Вообще глупость. Могли и весь слёт там провести. Или в каком-нибудь пионерском лагере, выставив детишек на два сезона.

— Бурундуковая!

В палатку влетел запыхавшийся Северцев Иннокентий Эдуардович собственной персоной.

Я даже сглотнула от неожиданности и приподнялась на койке.

— Что?

— Немедленно выходи, мы с ног сбились тебя разыскивать. Лежит она. Сказано было стоять в строю.

Я почесала макушку, пытаясь представить, что происходит за пределами палатки и как это связано лично с моей персоной.

— Ева, вставай, — едва ли не взмолился Иннокентий Эдуардович. — Все тебя ждут.

— Меня? Зачем?

Северцев выудил из кармана платок, протёр им лоб и чуть ли не слёзно сказал:

— Ева, пожалуйста.

Что «пожалуйста», он не договорил, но мне стало понятно: произошло действительно из ряда вон выходящее, если НВПэшник лично бегает, разыскивая Бурундуковую.

Застегнула туфельки и перевела взгляд на Иннокентия Эдуардовича.

— Или мне ботинки надеть?

Он в это время вытирал платком лицо. Отнял руку, разглядывая обувь и махнул рукой.

— Иди так, только умоляю, давай быстрее.

Я оправила юбку и шагнула на выход. Обошла палатку и остолбенела. В первый момент показалось, что Артём и его шеф Михаил, который, вероятно, и приехал, когда я расслышала шум мотора, держат двумя руками портрет в полный рост. И не абы кого, а Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева.

А в следующее мгновение портрет повернул голову.

Мать моя женщина!

Так вот какие крики мне послышались. Все дружно приветствовали дорогого Ильича. Я знала, что Брежнев любил окунаться в народ, так что его телохранители с трудом оттаскивали в сторону, но то, что он явится на слёт, для меня было неожиданностью. И вот зачем меня вытащили на свет божий. Сидела себе в палатке, как мышка, и пересидела бы эту встречу вполне спокойно. Нервничать из-за приезда Первого секретаря я не собиралась, и уж тем более лицезреть его собственными глазами. Это ведь не Градский. А портретов я уже насмотрелась по всем городам.

Я остановилась, но Инокентий Эдуардович подтолкнул сзади так, что буквально вытолкнул из рядов отряда, и шепнул что-то на ухо, но я не расслышала. Хотела попятиться назад, но Михаил меня успел увидеть и помахал рукой, подзывая. Я показала на себя одной рукой и кивнула, мол, зачем, но он замахал ещё энергичнее. Представила, какие лайки сейчас заработаю от Леонида Ильича, и опять попятилась назад. Он же мне бровями всё лицо исцарапает, а у меня с собой тонального крема нет.

— Бурундуковая!

Голос Михаила заставил вздрогнуть, а тут и Брежнев, до сих пор смотрящий в противоположную сторону, повернул голову, заметив меня.

Что-то спросил у Михаила, получил утвердительный кивок, и вся троица направилась в мою сторону. Вспомнила граффити Дмитрия Врубеля и машинально прошептала, едва шевеля губами: «Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви».

Надвигался на меня Первый секретарь, как тот самый Эверест. А учитывая, что он был гораздо выше, не ожидала такого, а своими объёмами превосходил тоненькую фигурку Бурундуковой раза в три, мне захотелось развернуться и убежать. С трудом убедила себя остаться на месте, хотя потом не раз сожалела.

Они остановились от меня в полуметре, и Брежнев, не оборачиваясь, спросил:

— Так это и есть она? — причём в голосе проскользнуло удивление.

— Она, Леонид Ильич, собственной персоной.

Что имел в виду Михаил, я не поняла, потому как в следующую минуту Брежнев расплылся в улыбке, примерно как пёс в «Бременских музыкантах», и, схватив меня за уши (во всяком случае, показалось именно так), притянул к себе. Звон в ушах от поцелуя раздался такой, будто я со всего размаха влетела лбом в колокол. А потом стало звонить со всех сторон. Люся позже сказала, что было всего три поцелуя, но мне в тот момент казалось, будто их не меньше десятка.

А ещё сбоку полыхнула вспышка. Оставалось надеяться, что это фото не попадёт на страницы газет, чтобы потом кто-нибудь не ляпнул: «Это выглядело крайне омерзительно».

По правде говоря, так оно и было. Водка, намешанная с папиросами. Именно та ядерная смесь, которую я ненавидела. И после троекратного приложения этот ядовитый запах был везде: в носу, на губах, во рту и, вероятно, частично оказался в желудке.

— Михаил Петрович, ты знаешь, что делать, — сказал Брежнев, потеряв ко мне всяческий интерес. — Развернулся и двинулся в сторону чёрного автомобиля, который стоял там же, где когда-то остановился Каренин, доставив меня на слёт.

Леонид Ильич пошёл, помахивая ручкой, около микрофона остановился, но не стал им пользоваться, что-то прокричал, развернулся и сел в салон автомобиля.

Что он сказал на прощание, я не разобрала. Звон в ушах продолжал стоять, жуткий и громкий. Единственная мысль пришла в голову: «Это что сейчас было? Первый секретарь СССР приезжал на слёт, чтобы меня обслюнявить?»

Додумать не успела. Меня почти мгновенно окружили парни и девушки моего отряда, пытаясь задавать бестолковые вопросы. Уже и позабыли, что Бурундуковая только час назад избила своего товарища без всякого на то повода.

Сквозь толпу протиснулась молодая женщина, которую я сразу узнала. Наталья Валерьевна. Пытала меня в Черноморском. Пытала, конечно, образно. Задавала разные каверзные вопросы и тесты подсовывала, которые я знала наизусть. Судя по её манерам, вполне квалифицированный психолог, который, несомненно, должен был вывести меня на чистую воду.

— Пойдём, Ева, — сказала она, беря меня под локоток.

— Куда пойдём? — буркнула я в ответ. — Я ещё не обедала.

Она вскинула руку, глянув на маленькие часики на запястье.

— Хорошо, иди обедай, но быстренько. У нас времени совсем мало.

— В каком смысле мало? — не поняла я.

— Мы сегодня едем в Симферополь, так что поторопись.

— Зачем в Симферополь? — брови у меня, вероятно, нахмурились самостоятельно.

— Иди ешь, и потом всё узнаешь.

В углу палатки, где мы обедали, за отдельным столиком устроились Артём и ещё один парень из команды Михаила. Тоже обедали, но оба не спускали с меня глаз, вероятно, думая, что я сейчас рвану куда глаза глядят.

Ошибались. Надоело мне бегать. Вроде ничего дурного не предвещалось, только непонятно, зачем мне сегодня в Симферополь ехать. Но моим желанием никто интересоваться не стал. Поставили перед фактом, и лети белым лебедем. Или гусем общипанным. Тут уж как карта ляжет.

Лишний компот с Садией выпить тоже не дали. Аккуратно оттеснили девушку и повели меня под белы рученьки в нашу палатку.

А я надеялась хоть компотом сбить запах после душевного поцелуя.

— Твои вещи, — поинтересовалась Наталья Валерьевна, когда я вынула всё из рюкзака.

— Конечно, мои, — подтвердила я.

На помощь психологу пришла Екатерина Тихоновна, и они вдвоём, осмотрев мой багаж, единогласно пришли к решению, что ничего из моих вещей не подходит.

— Куда не подходит? — Вероятно, в моём голосе прозвучала некая враждебность.

Они обе посмотрели на меня, и Наталья Валерьевна сказала:

— Ева, вещи прекрасные, но чтобы попасть в Кремль, нужно нечто другое. Там, как бы тебе объяснить, существует дресс-код. Поняла?

— Поняла, — согласилась я.

Мои вещи точно не для Кремля. Там нужен костюм, галстучек. Вот только где я это найду? В Симферополе, что ли? В магазине готовой одежды? И на всякий случай уточнила:

— У меня другого нет. А тот, что в магазине, мне не нравится.

— Я это заметила, — кивнула Наталья Валерьевна. — Вот поэтому мы и поедем прямо сейчас.

Логика на грани фантастики. К тому же я не выяснила, какого лешего мне делать в Кремле. Потому как, нужно полагать, меня решили транспортировать в Москву помимо моей воли. Президент ясно сказал Михаилу: «Ты знаешь, что делать». Хотя Михаил тоже укатил на другом автомобиле вслед за Брежневым.

— И зачем мне в Кремль?

— Какая тебе разница? — усмехнулась Екатерина Тихоновна. — Это же в Кремль. Никогда не мечтала там побывать?

— Нет, — буркнула я в ответ. — Нас и здесь неплохо кормят.

— В каком смысле? — не поняла Наталья Валерьевна, но тут же спохватилась. — Ты не на званый обед едешь, глупая, — и она рассмеялась. — На награждение!

Глава 20

За руль сел Артём. Екатерина Тихоновна разместилась впереди на пассажирском сиденье, а мы с Натальей Валерьевной устроились сзади.

Люся попыталась ко мне пробиться, но её придержали, а я просто махнула рукой. Да и не хотела я с ней беседовать после происшествия. Не так должна вести себя подруга, совершенно не так.

Хотелось бы узнать у Истомина, чем закончилась его поездка. Оказалась ли я права, выдвинув такую версию? Но выяснилось, что и он укатил в неизвестном направлении. А учитывая, что Артём ко мне с расспросами не приставал, вероятно, замполит поведал ему всю историю.

Весь отряд остался стоять на дороге, провожая автомобиль взглядами. Оглянулась на них и перевела взгляд на Наталью Валерьевну. Вернусь или нет?

Я, разумеется, переоделась, и, возможно, поэтому и парни, и девушки смотрели на меня как бы двояко.

С одной стороны, Бурундуковая — абсолютно независимая, смелая девчонка, которая притягивала к себе, а с другой — вся из себя гламурная, что совершенно неприемлемо и чуждо строителям светлого будущего.

И на фоне этого — хозяйка слёта Екатерина Тихоновна в ярких и модных платьях, в которых уже дважды её видела. Но при этом они не соперничали с её внешностью и особенно с причёской.

Или взрослым дамам в эпоху застоя можно было всё, а вот молодёжь пусть вначале подрастёт?

Екатерина Тихоновна не высказалась против моей одежды ни разу и даже поощрила стремление выделяться, но всё равно оставалось такое впечатление, что моду в СССР делали не художники-модельеры, среди которых должен был находиться, кстати говоря, известный Слава Зайцев, а юные комсомольцы и бабушки у подъездов, с которых уже сыпался песок.

Я заикнулась насчёт Каренина, но мне сообщили, что едем по другой дороге и в Черноморское не попадём. А вот через несколько дней, когда вернёмся, я смогу его увидеть. Поверила, а что оставалось делать? Меня, как никак, не на расстрел везли, а повесить рядом с медалькой ещё что-нибудь.

Надеялась на другое, а то смешно будет выглядеть, если снова за общественный порядок. Тут скорее за беспорядок после взрыва цистерны, да и не обязательно за медалью в Москву лететь. Возможно, орден. Вот только я была совершенно без понятия, какие награды существовали в Советском Союзе. Боевые я помнила, но это ко мне не имело никакого отношения.

У обеих дам были одинаковые саквояжи, на которые я машинально обратила внимание, сразу узнав их по фильму «Иван Васильевич меняет профессию». И такие же красные.

То, что меня сопровождала Наталья Валерьевна, мне было понятно, а вот по какой причине Екатерина Тихоновна бросила слёт и рванула со мной в Москву, превратилось в загадку.

Я же вела себя как кукла. Надоело задавать вопросы, от которых все увиливали как только могли, и сама не отвечала, ссылаясь на усталость.

Едва мы выбрались на асфальтированную дорогу, Артём повесил на крышу синий фонарь и притопил, не обращая внимания на правила дорожного движения, а я, прикрыв глаза, провалилась в сон.

Собственно, куда мы так несёмся, мне было совершенно непонятно. День награждения — двадцать восьмого, а сегодня двадцать пятое, и почему обязательно нужно было вылететь в 23:00, а не, скажем, утром часиков в десять?

В Москве приземлимся в час и, считай, завтра будем сонными мухами. Или магазин «Берёзка» последнюю ночь работает, и нам нужно срочно успеть попасть перед закрытием, чтобы подобрать для меня парадный костюм?

Очнулась уже в аэропорту, и до отлёта было добрых три часа. Думала, и Артём с нами летит, мало ли что я придумаю в воздухе. Приставлю нож к горлу пилота и потребую лететь на запад.

Знала бы, какая страна не выдаёт в разгар холодной войны, может, и решилась, но точно не сейчас. Малявка капстранам не нужна, и депортируют на Родину без сожаления.

Было у меня желание в аэропорту повесить свой багаж на дам и, под предлогом посетить уборную, найти ларёк и натрескаться пивом, а может, и чем покрепче. Чтоб меня в самолёт загрузили, а в Москве выгрузили, но Наталья Валерьевна не отпускала ни на минуту. Смотрела косо и даже возмущалась, но тридцать три раза я её заставила посетить туалет, заявляя, что у меня мочевой пузырь пучит.

Аэродром — это отдельная песня. Прошли регистрацию, сдали вещи в багаж, и бортпроводницы пригласили выйти на лётное поле. Сто восемьдесят человек! Никакого автобуса не подали, пошлёпали пешком чуть ли не через всё поле. Четверо мужчин в лётной форме и шесть стюардесс. А за ними — толпа народа. Минут двадцать шагали, не меньше, а я ещё подумала: какого чёрта за полтора часа до вылета объявили посадку? Так мы больше часа поднимались по трапу.

Заинтересовал один пассажир: парень лет двадцати пяти или моложе. Вёл себя странно и дёргано. Каждого пассажира разглядывал так, словно собирался с ним пить на брудершафт. Стоял около трапа, пропуская всех, и в самолёт сел последним. Прошёл в самый конец, бросая хищные взгляды по сторонам. Он меня ещё в аэропорту заинтриговал: долго разглядывал нашу троицу, а особенно часто поглядывал на Наталью Валерьевну. Но не так, как смотрят на симпатичную женщину, оценивая её фигуру.

В общем, мало того что это был странный тип, у него не было с собой вещей. Небольшая сумочка, типа борсетки, и всё.

Глянула, на каком самолёте мы летим: ТУ-154Б. И вспомнила Задорнова: «Представьте, что вы летите в самолёте. В советском самолёте».

Всё, что у меня осталось в памяти: у этой модели были серьёзные недостатки, которые не раз приводили к сваливанию в штопор, и за пятьдесят лет разбилось самолётов немало, что совершенно не радовало. Шлёпнулся хоть один на маршруте Симферополь — Москва, я не помнила, хотя, по совести, в памяти всего-то отложилось парочка известных катастроф. В общем, не особо веселил меня перелёт, и ведь обратно поездом ехать вряд ли удастся убедить моих провожатых. Но был и один плюс: все неполадки у этого лайнера случались зимой, вроде из-за обледенения, а сейчас на улице, как никак, середина лета.

В самолёте усадили меня между собой, но и здесь я не стала спорить, решив, что откину кресло и спокойно продрыхну до Москвы, хотя спать во время снижения лайнера категорически не рекомендуется.

Что удивительно, даже со всеми задержками самолёт взлетел точно по расписанию, а я была уверена, что просидим лишний час на взлётке.

На ТУ-154 я летела впервые и сразу поняла, что имел в виду Задорнов, говоря о советских самолётах. Гул поднялся такой, что захотелось глянуть под кресло и убедиться, что я не сижу на двигателе. Было сравнимо только с поцелуями Генсека.

Но, вероятно, всё познаётся со временем. Мне приходилось летать в прошлой жизни не раз, но попадался А-380, а вот знакомый рассказывал, что довелось сесть на Боинг 747−400. Думал, что рассыплется в воздухе, до того сильно он грохотал.

Вероятно, дискомфорт испытывала только я.

Кто-то раскрыл газету, кто-то брошюру или книгу. Народ переговаривался между собой, смеялся, и только я одна сидела полу-оглушённая.

Екатерина Тихоновна что-то сказала, глядя мне в лицо, но я не расслышала даже отголоска. Продолжалась эта катавасия не меньше двадцати минут. Самолёт добрался до крейсерской точки, и мне удалось вернуть слух, несколько раз накапливая слюну и сглатывая.

— Ты никогда не летала? — тут же добрался до меня голос Екатерины Тихоновны.

Ну не рассказывать же ей, что в моё время подобные самолёты не летали. Хотя не факт.

— Нет, и сразу замечу: получать подобный опыт не горю желанием. Думала, мозг взорвётся от этого грохота.

— Это только на взлёте, — снисходительно сказала Наталья Валерьевна, — но перед поездом масса преимуществ.

— Это какие же? — с недоверием спросила я.

— Экономия своего личного времени. Только за один полёт выигрываешь целые сутки, а то и несколько. Если нужно полететь, скажем, в Хабаровск. Всего восемь часов или целая неделя тряски в вагоне.

— А ещё? — поинтересовалась я.

— Что ещё? — переспросила Наталья Валерьевна.

— Какие есть преимущества?

— Экономия денег. Вот мы через два часа будем уже в Москве, а в поезде ещё сутки нужно было бы чем-то питаться.

Попыталась сообразить, что она имеет в виду, но, так и не догадавшись, на всякий случай спросила:

— А мы что, ближайшие сутки не будем ничего есть? Мне блюсти фигуру не нужно.

— Ну, я не то имела в виду. Будем, конечно. Но самое главное преимущество — безопасность. Подсчитано, что если человек каждый день будет летать, то чтобы попасть в авиакатастрофу, ему понадобится 20 000 лет.

— Ага, — хмыкнула я, — расскажите это тем, кто уже умудрился разбиться на самолёте.

— Имеется в виду по сравнению с остальными видами транспорта.

— На остальных у человека всегда есть надежда, а вот на самолёте шансов выжить практически нет.

— Это спорное суждение. Шесть лет назад над Южной Америкой потерпел аварию самолёт. Упав с огромной высоты, выжила одна девушка, примерно твоего возраста, и десять дней пробиралась сквозь джунгли к людям. Представляешь?

— Звучит не очень оптимистично, вы не находите? — я усмехнулась, — если из двухсот человек выжил только один.

— Я имею в виду, что всё-таки есть шанс.

— А я имею в виду, — возразила я, — что многие в том самолёте летели, возможно, впервые, так и не прожив 20 000 лет. А девушке повезло, что отец был биологом и научил выживать в лесу.

— Тоже смотрела фильм, — кивнула Наталья Валерьевна, а вот скажи: как ты думаешь, ты бы смогла прожить в тропическом лесу десять дней одна?

— Для этого нужно оказаться в нём. И я не вижу разницы между джунглями и тайгой. И там, и там заблудиться опасно.

— В джунглях много опасных хищников.

— А в тайге их мало? — меня едва на смех не пробило.— По-моему, самая большая опасность — это помереть с голоду, а если не найти ручья, можно получить обезвоживание.

Женщины многозначительно переглянулись между собой, а я выдохнула и закатила глаза. Если они в каждом ответе будут искать с моей стороны подвох, то до Москвы могу долететь немецким шпионом. Или английским.

— Ну хорошо, — проговорила Екатерина Тихоновна, — я вижу, ты подкована со всех сторон. Но вот объясни, что тебя вывело из себя во время игры в шахматы? Если не любишь проигрывать, зачем согласилась?

— Любопытно ваше любопытство, — ответила я, оборачиваясь. — А в чём оно проявилось, не подскажете?

— Перевернула шахматную доску и…

— Кажется, я уже говорила, — перебила я, — я поставила ему мат. Он попросил меня никому об этом не рассказывать. Я рассмеялась, а он перевернул доску. Поэтому, если вы настаиваете на другой версии, то, пожалуйста, отложим этот разговор до лучших времён. А лучше забудем навсегда.

— Любопытное любопытство, — передразнила меня Екатерина Тихоновна, — хорошо. Отложим этот разговор до Москвы.

— Почему до Москвы? — тут же поинтересовалась я.

— У меня дома есть шахматы. Покажешь, как ты выиграла, — и она улыбнулась. Ехидно и обаятельно одновременно. — Мне сказали, там всего пять или шесть ходов было сделано. Запомнила, надеюсь?

Подумала: будет время, нужно будет обязательно потренировать такую улыбочку перед зеркалом. Сейчас бы обязательно вернула.

В ответ ничего не ответила, только пожала плечами и откинула кресло назад, чтобы не мешать им переговариваться.

Екатерина Тихоновна поинтересовалась, встретят ли нас в Москве, а Наталья Валерьевна подтвердила и добавила, что машину подадут прямо к трапу. Договорилась она.

Я ей мысленно поаплодировала. Аэропорт в Москве гораздо больше, чем в Симферополе, и если идти пешком от самолёта к терминалу, можно было бы час топать через всё поле, да ещё обходя взлётки и рулёжки.

Я уже начала проваливаться в сон под бубнёж дамочек, когда громкий голос заставил меня открыть глаза.

— Граждане пассажиры! — голос в динамике чем-то напомнил голос Высоцкого. Такой же с хрипотцой, — говорит бывший второй пилот лайнера. Внимательно прослушайте важную информацию. В связи с тем, что командир нашего самолёта в данный момент находится в сонном состоянии и не сможет управлять как минимум ещё несколько часов, сразу оговорюсь: топлива нам не хватит дождаться его адекватных действий. Поэтому мне пришлось взять управление в свои руки. Соблюдайте спокойствие. Наш самолёт ещё некоторое время будет лететь по заданному маршруту, но очень скоро мы изменим курс и направимся в Стокгольм. Для тех, кто вздумает воспрепятствовать, сразу сообщу: пилотировать и посадить лайнер на аэродром смогу только я, в связи с тем, что я единственный, кто может управлять самолётом. Пожалуйста, запомните это. При попытке помешать пилотированию я свалю самолёт в штопор, и на земле ни один специалист не сможет собрать ваши разрозненные части в одно целое. А потому предлагаю просто наслаждаться полётом. Можете не сомневаться, ваша страна обязательно договорится, и вы вернётесь домой живыми и невредимыми. Надеюсь на ваше благоразумие. Вы ведь должны понимать, что для хорошего полёта лётчик должен находиться в прекрасном расположении духа.

Динамики умолкли, зато раздались громкие голоса пассажиров. Дородная тётка ухватила за руку бортпроводницу, которая, похоже, также была удивлена сообщением, и громким, визгливым голосом спросила: «Что это значит?»

Женщины испуганно оглядывались, мужчины приподнимались со своих мест.

— Это что, шутка такая? — крикнул кто-то, сидящий позади нас.

— Товарищи пассажиры, — попыталась успокоить одна из стюардесс, в то время как две другие устремились к кабине пилотов.

— Екатерина Тихоновна, вы слышали? — Наталья Валерьевна наклонилась вперёд и уставилась на мою соседку справа.

И стоило сажать меня в середину, чтобы поболтать между собой. И что за глупый вопрос? Все слышали. Динамик прямо у нас над головой.

Я выпрямила кресло и оглянулась на чувака, который мне изначально показался подозрительным. Он стоял на ногах и словно раздумывал, что в этой ситуации предпринять. А одна рука его находилась в открытой борсетке.

И, пожалуй, именно этот человек в данный момент был опаснее любого террориста. Сотрудник безопасности авиалиний. Слишком молодой, амбициозный. Как и тот, который ранил угонщика в руку вместо того, чтобы выстрелить в голову. Пытался задержать, но закончилось всё взрывом на борту. Самолёт рассыпался в воздухе, и, вопреки прогнозам Натальи Викторовны, выживших не было.

Сейчас выстрел в голову, можно было приравнять к самоубийству.

Наконец сотрудник безопасности принял какое-то решение. Он громко и внятно сообщил, чтобы все, кто находится в самолёте, сели на свои места, наклонились вперёд и сложили руки над головой крест-накрест.

Идиот! Самолёт на десятикилометровой высоте, и если мы свалимся в штопор, как пообещал пилот-угонщик, до земли никто не долетит живым. Ни один лайнер не приспособлен к таким перегрузкам. Развалится ещё в воздухе, и вниз доберутся фрагменты тел. А для того, чтобы эксперты потом не возились с опознаванием, всё-таки ДНК пока отсутствует, лучше бы посоветовал всем пассажирам страницу из паспорта с фотографией вырвать и засунуть себе в задницу. По статистике, она самая безопасная часть тела и всегда оставалась в более-менее исправном состоянии.

А чувак, по возрасту вероятнее всего старший лейтенант, двинулся по проходу, продолжая уговаривать пассажиров занять свои места, потому как основная масса стояла на ногах и возмущённо переговаривалась. Даже начали между собой переругиваться.

— Надо было поездом ехать, — сказала я, — у них перед самолётами огромное преимущество. Их не захватывают террористы, не пытаются угнать в чужую страну, и там можно ехать лёжа. — А когда обе женщины уставились на меня, как на оглашенную (ну конечно, для комсомолки это ни-ни), я стрельнула глазами сначала в одну, потом в другую и добавила: — В случае аварии велика надежда, что вас будут хоронить в открытом гробу, и родственники нормально смогут попрощаться.

Глаза у дамочек приняли форму иллюминаторов. И это от моих слов? До них не дошло, что мы находимся в глубокой заднице?

К О Н Е Ц

Примечания

1

Каренин имеет ввиду последние минуты фильма: «Корона Российской Империи или снова неуловимые».

(обратно)

2

Бразильский сериал. В СССР впервые показан в 1988 году.

(обратно)

3

Ролан Польз д’Ивуа де Ла Пуап — французский лётчик, виконт, Герой Советского Союза, командир эскадрильи авиационного полка «Нормандия — Неман».

(обратно)

4

Лилиан Беттанкур — французская предпринимательница и меценат, являлась одной из самых богатых женщин мира.

(обратно)

5

Жан-Поль Сартр — французский философ-экзистенциалист, представитель атеистического экзистенциализма, писатель, драматург и эссеист.

(обратно)

6

Симона де Бовуар — французская писательница, представительница экзистенциальной философии, идеолог феминистского движения. Продолжительное время состояла в открытых отношениях с Жан-Полем Сартром (оба были против брака).

(обратно)

7

Гигантский морской парк «Marineland» — первый в Европе. Среди его обитателей — дельфины, касатки, тропические рыбы всех цветов и оттенков. Главная достопримечательность — гигантский аквариум с акулами, под которым проходит прозрачный стеклянный туннель размером 63 м × 4,60 м. В туннеле возникает ощущение, будто идёшь по дну океана. В морском парке Marineland организованы бесподобные спектакли с участием дрессированных дельфинов и морских котиков. Основатель парка — виконт Ролан Польз д’Ивуа де Ла Пуап.

(обратно)

Оглавление

Оторва. Книга 6

  Часть первая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

  Часть вторая

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

*** Примечания ***