Водяной [Константин Паули] (fb2) читать онлайн

Константин Паули Водяной

Глава 1. Я умер

Начинался обычный сентябрьский день, серый и промозглый. Улица Ленина старой доброй Лобни за окном жила своей жизнью, гудела машинами, шуршала шинами по мокрому асфальту, кричала голосами детей. Я сидел у окна в продавленном кресле, укутав ноги пледом, и вместо телевизора смотрел на мельтешение машин в оконном стекле. В комнате пахло старыми книгами, пылью и, к сожалению, аптекой. Таков неизбежный аромат глубокой старости.

Вдруг тишину нарушил негромкий, но отчётливый стук-щелчок. Я повернул голову и с трудом сфокусировал зрение. Дверца старенького буфета из полированного советского ДСП, купленного ещё при Брежневе, приоткрылась. Из его тёмного нутра на протёртый паркет выкатилось что-то небольшое и светлое. Оно покатилось и, остановившись, завертелось вокруг своей оси. Быстро, уверенно, против всех законов физики.

Волчок.

Волчок сиял мягким голубовато-белым светом, притягивая взгляд и заставляя сердце забиться быстрее.

Я медленно, при этом непроизвольно издав кряхтящий звук, поднялся с кресла. Ноги слушались плохо, мышцы истончились, суставы ныли, напоминая о прожитом веке. Я сделал несколько шагов и, с трудом наклонившись, поднял предмет. Его вес ощущался удивительно тяжёлым для игрушки столь малого размера, пальцы едва удерживали его, чувствуя холод древней магии, пропитавшей каждый изгиб.

Волчок. Несколько тысяч лет назад шаманы далёких северных племён выточили его из кости сустава левой передней ноги мамонта, причём убитого их охотниками, а не найденного в вечной мерзлоте. Настолько он был древним.

Да, волчок был изготовлен в эпоху, когда мамонты ещё ходили по земле, а магия наполняла Землю. Главной магией древнего костяного артефакта была Её величество Судьба. Волчок был покрыт витиеватыми, резаными символами, которые не смог бы прочесть ни один современный лингвист. В этих символах была заключена сила, древняя, как мир. Он был плотным и прочным, как камень, и обладал собственным характером, словно живое существо.

Волчок никогда не падал сам и просто так. Он вообще ничего и никогда не делал просто так. И я держал его в бархатном мешочке в самом дальнем углу шкафа. Что-то заставило его пробудиться, толкнуло в полёт, закрутило, фокусируя на себе мой интерес. Зачем он привлёк моё внимание?

Догадка, холодная и острая, как игла, пронзила сознание.

Словно ответом на догадку в этот миг комната затихла, свет погас, оставив лишь тусклое мерцание уличных фонарей за окном. Я почувствовал лёгкое головокружение и слабость, ноги подкосились. Сквозняк снова проник сквозь щели окна, задвигав предметы, разбросанные по комнате. Затем мир замер, воздух застыл, дыхание остановилось. Пространство комнаты изменилось, раздвинулось и преобразовалось. Что-то коснулось моей руки, ледяные пальцы прошлись по коже, вызывая мурашки.

Через мгновение я понял, что нахожусь рядом с собственным телом, лежащим неподвижно на полу, и ощутил леденящий ужас. Холод охватывал душу, сознание отчаянно сопротивлялось происходящему. Но оно было беспомощным. Я видел, как моё тело раздвоилось. Одно, не вполне настоящее, стояло на полу и смотрело, а второе — лежало. И мне казалось, что лежащее тело лишилось подвижности, тепла и всякого признака жизни, стало равнодушным ко всему окружающему миру.

Лишачёв Спиридон Ильич, сто трёх лет от роду, ветеран Великой Отечественной, заслуженный пенсионер и постоянный клиент городского ревматолога, умер.

На полу в скрюченной позе лежало худое, измождённое тело в старой фланелевой рубашке и выцветших трениках, которые я носил дома. Лицо застыло в маске умиротворения и даже с признаками лёгкой улыбки, а выцветшие глаза были безжизненно закачены к потолку.

Как можно видеть собственный труп? Можно, если ты такой, как я. Если ты — двоедушник.

Я — двоедушник и я водяной.

Что есть двоедушник?

Когда-то, на заре времён, мир был другим. Людей было мало, а магии — в избытке. Она текла в реках, шептала в лесах, жила в каждом камне. Мир был населён созданиями, которых сейчас назвали бы «сказочными». Оборотни, лешие, русалки, домовые, мы, водяные… Мы не всегда были добры и не всегда жили в согласии, но были неотъемлемой частью этого мира. А потом люди стали заполнять мир. Их становилось всё больше. Они упорно и трудолюбиво строили свои города, вырубали леса, поворачивали реки вспять. Их прагматичный, упрямый, лишенный веры в чудеса мир плавно и неостановимо вытеснял мир магии. Она не могла исчезнуть, она пряталась, растворялась в гуле мегаполисов, пока не превратилась в сказки для детей и сюжеты для фэнтезийных романов.

Те, кто остался и есть двоедушники, магические существа, имеющие две души — человеческую и, магическую. Самыми распространёнными двоедушниками были оборотни. Если численность в несколько сотен существ в радиусе несколько сотен километров можно назвать «распространёнными».

У оборотней есть кланы, есть родня и плотное общение между собой. Тоже, кстати, не всегда мирное. А вот водяные между собой не знаются. Особенность образа жизни.

Я не похож на водяного из сказок и мультфильмов. У меня нет рыбьего хвоста и раздутого живота, волосы — не тина и водоросли, и я не пою жалостливых песенок о том, что мне летать охота. Хотя Анатолия Папанова, озвучившего того самого персонажа в советском мультфильме, я безмерно уважаю. В ноги бы поклонился. Великий был актёр. Человечище!

Я — нечто иное. Дух воды, привязанный к этому миру человеческой оболочкой.

И вот, эта моя очередная оболочка, которая прожила долгую и, смею надеяться, достойную жизнь, умерла.

Как только это произошло, а я не верю, что мой друг «волчок» не имеет к этому отношения, я «раздвоился». Одна моя часть, смертная, лежала на полу бездыханным грузом прожитых ста трёх лет. Другая, условно-вечная, мистическая, стояла рядом, сжимая в руке костяной волчок. Пока у меня не будет новой судьбы и жизни, моё тело — копия прежнего.

Внешне я тот же дед, но теперь меня практически никто не заметит, лишь самые внимательные или настроенные на сострадание, потому что для этого мира я аномалия, меня не должно быть. С практической точки зрения люди будут стараться не обращать на меня внимание, обходить, отводить взгляд, поворачивать голову в другую сторону. Как прохожий, которого вы не заметили и не вспомните уже через минуту.

Меня нет, вернее сказать, моя прошлая жизнь умерла.

Так и должно быть. Смерть — это чей-то конец и чьё-то начало, круг жизни и нарушителей этого правила быть не должно. Другое дело, что имелись и обходные пути.

На стене, над диваном, висел парадный китель Спиридона Ильича. Медали тускло поблескивали в свете люстры. В шкафу в рамочках — фотографии, на полках документы. Целая жизнь, полная событий, потерь и маленьких радостей, подошла к концу.

Я опустился к телу. Не было ни скорби, ни сожаления. Лишь уважение и лёгкая грусть, как при прощании со старым, верным домом. Я аккуратно выровнял тело, поправил руки, сложив их на груди. Застегнул верхнюю пуговицу на рубашке, одёрнул старенький свитер. Потом осторожно прикрыл веки, пряча остекленевший взгляд. На мгновение возникло желание подложить что-нибудь под голову, но я решил, что это лишнее. У медиков после такого возникнут закономерные вопросы.

Мой взгляд упал на громоздкий платяной шкаф. Я открыл его. На полке, где раньше лежало постельное белье, стояла небольшая спортивная сумка. Подарок от администрации города на очередной юбилей обороны Москвы. Зачем ветерану спортивная сумка? Логика чиновников была для меня загадкой, но сейчас она пришлась как нельзя кстати. Я поставил её на пол и отодвинул висевшие на вешалке пальто. За ними, в стене, была вмонтирована дверца старенького сейфа, купленного по случаю ещё в девяностые. Неспокойное было время. Ключ приклеен скотчем под днищем кухонного шкафа. Поворот ручки, и тяжёлая дверца со скрипом поддалась.

Внутри лежали две вещи: нотариальное завещание в файле и толстые пачки денег.

Так уж вышло, что детей и внуков у Спиридона Ильича не было. Не нажил.

Поэтому квартира и всё скромное имущество отходили дочке моей бывшей соседки. Светлане было около сорока, она одна тащила троих детей после развода с мужем-алкоголиком и ютилась в комнате в общежитии. Она была единственной, кто регулярно заглядывал ко мне, причём не по принуждению или по работе, а из искренней доброты. Она приносила продукты, стирала, помогала с уборкой, просто сидела и слушала мои старческие рассказы о прошлом.

Умерев, я мог сделать для неё и её шустрых детишек доброе дело. При мысли об этом моё лицо коснулась улыбка. Квартира в Лобне, трёшка на Ленина даст ей и её детям долгожданную жизненную «базу».

Рядом с завещанием лежали деньги. Я никогда не доверял банкам, а уж тем более новомодным инвестициям, рядом с которыми обитали и телефонные мошенники, которые периодически то и дело пытались «защитить» мои сбережения.

Я просто складывал сюда большую часть своей немаленькой ветеранской пенсии. Я вынул пачки и неспешно, по привычке, пересчитал. Девять с половиной миллионов. Я жил аскетично, а льготы и хорошая пенсия позволяли мне копить. Несколько тысяч рублей с мелочёвкой оставил в сейфе, чтобы у кого-нибудь не возникло вопросов, куда исчезли все деньги.

Тело моё умерло, а вот основные деньги понадобятся прямо сейчас, поэтому я уложил их в сумку и замотал в тот самый плед, которым недавно укрывал ноги.

Хотел было сунуть в сумку паспорт, СНИЛС и пенсионное, но вовремя опомнился. Они мне больше ни к чему. Спиридон Ильич-то мёртв. Завещание переложил на стол, сейф и прикрывающий его шкаф оставил открытыми, ключ в замке.

Я положил деньги в сумку, закинул две пары носков и просторных старомодных трусов, записную книжку и пошаркал к телефону. Старый дисковый аппарат, переживший несколько эпох. Пальцы — сухие и узловатые, поражённые старческим артритом, слушались плохо. Я с трудом набрал длинный, заученный наизусть номер, пару раз сбившись при наборе.

— Алло, да, ИП Берендей слушает, — ответил на том конце провода чуть протяжный, низкий бас.

— Это Водяной, — сказал я. — Мне нужны документы.

— Какие документы? По геодезии? Старичок, у меня большой загруз, давай в следующем месяце, а?

— Берендей, мне нужны новые документы, — я сделал ударение на слове «новые».

На том конце провода повисла пауза. Затем голос Берендея изменился, стал серьёзнее:

— А-а-а… Новые. Понял. Новые. Чего ворчишь и сразу не сказал? Сделаю, конечно.

— Сколько будет стоить? — заранее спросил я.

— Пять миллионов.

— Сколько? — я не удержался от возмущения. — Ну ты и жмот, Берендей. Совсем совесть потерял.

— Сам такой, — беззлобно пробасил он. — Не хочешь — не бери. Топай в любое болото, там и живи без паспорта сколько хочешь. Рекомендую Псковскую область, там сейчас экология и красота. Только поторопись, пока реку Пскову у Финского парка льдом не сковало.

— Ладно-ладно, не кипятись, — проворчал я.

Пять миллионов — это грабительская цена, но выбора у меня не было.

В этом мире полно людей, которые заплатят не то, что пять миллионов, а и пять миллиардов за новую жизнь, но Берендей работал только с двоедушниками и только с адекватными.

— Когда можно подъехать? — деловито спросил я.

— Да хоть сегодня! Только чтобы до закрытия успел, а то может лучше сразу на завтра договоримся?

— Я сегодня приеду, — мой старческий голос звучал хрипло и недовольно.

Положил трубку, не прощаясь. Мы оба не любили этих сантиментов.

Из шкафа я достал старенький спортивный костюм, который иногда надевал для утренних прогулок в парке. Последний писк моды девяносто седьмого года, с тех пор я его не обновлял. Накинул сверху демисезонную куртку.

В руке я всё ещё сжимал костяной волчок.

— Зачем ты позвал меня, приятель? — беззлобно спросил я его. — Не мог подождать до утра?

Волчок, разумеется, не ответил. Он вообще не умел говорить, и в этом была его сильная сторона. С ним невозможно было поспорить. Я спрятал его в бархатный мешочек. Целее будет.

Я обулся в свои старые, разношенные, но всё ещё надёжные неброские спортивные туфли. Затем снова использовал телефон.

— Скорая, — ответил быстрый и предельно серьёзный женский голос.

— Мужчина, сто три года, смерть, — коротко, по-военному, доложил я.

— Э-э-э… Что случилось? Вы кто? — растерялась женщина на том конце провода.

— Я и говорю — смерть. Пишите адрес: улица Ленина… дом… квартира номер пятьдесят. Код домофона — один-один-восемь-семь. Спешки нет. Сердце. Реанимационные мероприятия уже бессмысленны, время упущено. Просто пришлите бригаду «констатировать». Жду здесь.

Я повесил трубку, не дожидаясь ответа и уточняющих вопросов. Пусть думают, что звонит какой-нибудь сосед, нашедший тело.

Мой взгляд в последний раз скользнул по комнате. Остановился на кителе. Большая часть медалей — юбилейные побрякушки, которые раздавали всем, кто дожил. Но одна из них была особенной. Неяркая и выцветшая от времени медаль «За отвагу». Я получил её в сорок пятом, за бои при взятии города Эльбинга. Тогда я, молодой сержант, прикрывал Нину Петрову, легендарного снайпера, которую немцы прозвали «Фрау Тод», а свои звали «Мама Нина». Я видел, как эта немолодая, пятидесятилетняя женщина выходила на дуэль одна против троих пулемётчиков и валила их одного за другим. Вот это была воин и человек.

Теперь я последовал за ней, умер.

Жизнь Спиридона Ильича Лишачёва закончилась. Он лежал на спине, спокойный и умиротворённый, ожидающий своих скорбных процедур.

Я взял с вешалки одну из своих немногочисленных тростей. Самую надёжную, пусть и неудобную казённую металлическую трость для ходьбы. Постоял несколько секунд перед дверью, проверяя, всё ли сделал. Сумка на плече. Проверил — волчок в кармане.

Я открыл дверь и вышел на лестничную площадку, оставив за спиной свою старую жизнь и шагнул навстречу новой.

* * *

На вокзале, уже в Москве, я увидел мужика в спецовке электрика, рядом с которым вышагивал призрак полицейского. Что удивительно, электрик что-то негромко говорил призраку. Он что, видит призраков?

Вообще-то призраки — это не порядок, но у меня были свои дела, электрик и призрак затерялись в толпе.

Путь через Москву оказался неблизким. Несколько пересадок, сперва на электричке, потом на метро, потом на дребезжащем троллейбусе. Каждая поездка, каждый шаг давался мне с трудом.

Моему старому телу было сто три года, и оно скрипело, как несмазанная телега. Колени ныли, спина отказывалась разгибаться, и я тяжело опирался на дешёвую металлическую трость, проклиная возраст и социальные службы, которые не могли выдать электрокресло.

В толпе меня в основном не замечали. Старик и старик, что с него взять? Иногда какая-нибудь сердобольная девушка уступала место, и я с благодарностью кивал. Иногда, наоборот, молодой здоровенный лоб, уткнувшийся в свой смартфон, толкал так, что я едва удерживался на ногах. Но я не злился. Я слишком хорошо знаю людей, их суету, их слепоту, их внезапную доброту.

Я смотрел на мир добрыми старческими глазами, но видел всё. Каждый жест, каждый взгляд, каждую эмоцию.

Наконец, ближе к вечеру я оказался там, где нужно. Старые районы Москвы, нетуристические, забытые Богом и мэрией. Сюда не заезжают медийные звёзды, здесь не строят шикарных отелей или сверкающих офисных центров. Простые дома, зачастую исторические, с лепниной, покрытой вековой пылью, и трещинами на фасадах. Они были недостаточно старые и ценные, чтобы государство выделило деньги на их реставрацию, но и под реновацию, слава богу, не попадали. Здесь время текло медленнее, и в заросших двориках ещё можно было услышать эхо прошлого.

Мой путь лежал к узенькой, неприметной двери, зажатой между двумя эпохами. Слева — магазин «Рыба», выполненный в добротном советском стиле, с огромными синими буквами и выцветшим изображением криво улыбающегося осетра на витрине. Оттуда пахло морем, щекастой румяной продавщицей, очередями и ностальгией. Справа — ультрамодный, с кричащим кислотным дизайном вейп-шоп «Вейп для каждого», откуда несло приторно-сладким запахом химических ароматизаторов, пока ещё не попавших под запреты и ограничения курительных смесей.

Поверьте опыту старого водяного, цари ввозят табак, чтобы потом обложить его налогами.

По центру — серая, деревянная обшарпанная дверь с маленькой, потускневшей латунной табличкой: «ИП Берендей А.С. — маркшейдерские работы».

Я нажал на кнопку вызова. Из динамика раздался громкий, грубый, усиленный мегафоном, голос:

— Кто?

Я поднёс губы ближе к переговорному устройству:

— Мне бы документики забрать.

В динамике что-то щёлкнуло.

— Выдача документов во вторник и четверг, после обеда до шести. И не опаздывайте! — рыкнул голос.

Я вздохнул. Проверка. Всегда одно и то же.

— Мне не маркшейдерские документы, а новые, — сказал я чуть громче.

Наступила короткая пауза. Голос в динамике сменил тональность, в нём прорезались заинтересованные нотки:

— Ну, я же спрашиваю — кто? Водяной, ты? Ладно, сейчас открою.

Раздалось громкое жужжание электрического замка. Я толкнул тяжёлую дверь и шагнул внутрь. За спиной остался шумный, суетливый город XXI века, самый большой в Европе. А впереди — царство старого царя.

Глава 2. Я родился

Воздух в этом коридоре можно было резать ножом, как застывший студень. Резать, сворачивать в тугие рулоны и складывать на полки, где они тут же покрылись бы вековой пылью, неотличимой от тысяч таких же свитков.

Я шёл, и каждый шаг отдавался глухим, вязким шлепком, словно я брёл по дну затянутого тиной пруда. Только здесь вместо ила была пыль, вместо воды — спёртый, тяжёлый запах старой бумаги, табачного дыма и застывшего времени.

Офис, или как там именовали эту кишку, был длинный, как чулок старой ведьмы. Вдоль стен до самого потолка, теряющегося во мраке, громоздились шкафы. Неровные, рассохшиеся, с облупившимся лаком, они были набиты папками, скоросшивателями, фолиантами в потрескавшейся коже и просто перевязанными бечёвкой стопками пожелтевших листов. Архивы. Склеп для отживших своё историй, судеб и документов. Бюрократия — это мир, который обычные люди предпочитали не замечать, списывая его проявления на то, что раздражает, мешает и усложняет незамутнённый бег жизни.

Я шёл в дальний конец, где сквозь табачную дымку мерцал единственный источник света — настольная зелёная лампа времён Сталина. Тот, у кого сохранилось острое зрение, мог бы даже увидеть у основания лампы инвентарный номер, так что предположение о возрасте лампы было правдивым.

Каждый вдох, густо пропахший пылью и тлеющим табаком, был как попытка проглотить кусок наждачной бумаги.

Там, за столом, заваленным разнообразными документами так, что виднелся лишь крохотный пятачок вокруг лампы, восседала причина табачного удушья. Фигура, сама по себе казавшаяся горой, частью этого древнего ландшафта. Массивный, высокий, даже в сгорбленном положении за столом, он казался истинным гигантом. Если бы он выпрямился, то, наверно, подпёр бы головой потолок. Широченные плечи, грузное тело, руки, больше похожие на корневища старого дуба. Но при всем этом первобытном могуществе — ультрамодная причёска. Виски аккуратно выбриты, а густые, наполовину седые волосы собраны в тугой пучок на затылке. Диссонанс, бьющий по глазам.

Это был Берендей и он самозабвенно курил. В углу массивного рта тлела сигарета. «Lucky Strike». Несмотря на солидный возраст моего тела и слабое освещение, можно было разглядеть зелёную надпись на белом фильтре. Дым он выдыхал медленно, со вкусом, и тот сплетался в причудливые узоры в луче лампы, прежде чем раствориться в общем мареве.

— Здрав будь, Асень Греднёвич, достойный внук матушки-земли, — проскрипел я, останавливаясь в паре шагов от стола. Мой голос, обычно спокойный и твёрдый, звучал сухо и неуверенно.

Он медленно наклонил ко мне свою огромную голову. Глаза у него были большие, глубоко посаженные, почти чёрные. В них плясали ленивые искорки — то ли отражение лампы, то ли отблеск его собственной внутренней силы. Олицетворение природы, запертое в четырёх стенах. Царь Берендей в должности архивариуса. Ирония судьбы, которую мог оценить только тот, кто прожил достаточно долго, чтобы видеть, как леса превращаются в парки, а реки загоняют в трубы.

— И тебе не хворать, водяник, — прогудел он в ответ, и от его баса задрожала стопка бумаг на краю стола. — Чего пришёл?

— Так я же звонил. Документы мне нужны новые. Срок вышел у старых. Вместе с жизнью.

Он нахмурился, и его густые брови сошлись на переносице, образовав глубокую складку.

Берендей это не тот, кого можно поругать за забывчивость. Никогда не знаешь, забыл он о тебе, пока ты брёл по коридору или юмор у него такой, специфический.

— Ах да, точно. Звонил… — он потёр лоб своей лапищей. — Ты прости, тут оборотни заходили, разозлили, отвлекли, проклятые блохастые твари.

Я приподнял бровь. У оборотней перерождение и новая жизнь — это редкость, в основном, потому что умирают они насильственной смертью и окончательно. В любом случае комментировать его слова я не стал. Я жил очень и очень давно, в том числе потому, что умел не задавать лишние вопросы и не лезть в дела звериных кланов.

— Дым этот ещё, бардак, документов гора. Куда бы их всех спихнуть?

— Не станешь ты от них избавляться, Берендей, — негромко возразил я. — Ни от сигарет, ни от документов своих.

— Ну да, привычка- вторая натура, Аристотель, всё такое. Ты это… прости, что я курю, старым твоим лёгким вреден табак, но я закон не нарушаю, ты не думай, у меня просто весь кабинет получил статус «курилка», можно курить и я курю… Ну ничего, скоро задышишь…

Берендей не договорил, извлёк из-под какой-то пухлой папки здоровенную запечатанный конверт из плотной жёлтой бумаги и вручил мне через стол.

— Ты садись, то есть, присаживайся, старичок, открывай, посмотрим, что там за документы.

Я присел за стол, сдвинув в сторону стопку пожелтевших планов эвакуации какого-то давно канувшего в реку Лету — НИИ. Старческие руки дрожали, не столько от волнения, сколько от векового износа.

Пальцы с трудом нащупали шнур-склейку на толстом картоне. И потянул.

Шнур не поддавался. Папка внезапно потяжелела и упиралась, словно примагниченная к столу. Берендей смотрел на меня с прищуром. Может от дыма, а может ирония у него такая.

Я сжал пожелтевшие от времени зубы и дёрнул сильнее. Из глубин картона донёсся едва слышный скрип, похожий на недовольное матерное бормотание. Я усмехнулся про себя, Берендей всегда любил такие спецэффекты. Наконец, с сухим треском, шнур пошёл, разрывая склейку и папка открылась.

По кабинету прошла едва заметная волна, будто от падения камня в воду. В воздухе коротко и тонко звякнуло, словно лопнула невидимая струна. Мы с Берендеем даже не повернули головы. Обычное дело. Каждая новая судьба, вступая в силу, немного сотрясает реальность.

Архивариус, однако, не выдержал и чуть приподнялся на своём стуле-троне, заглядывая через горы бумаг. Ему, творцу, всегда было любопытно посмотреть на своё творение. Возможно, он даже не знал, что там. Кто там знает, как Берендей творит свою магию.

Я засунул руку в папку и извлёк оттуда паспорт. Новенький, с хрустящей ламинированной обложкой и ещё пахнущий типографской краской. Бумага приятно поскрипывала, когда я открыл первую страницу.

Когда я открыл его, то невольно издал сдавленный стон. Тело пробила крупная дробящая волна, дрожь, словно по нервам пустили электрический ток.

Берендей с пониманием хмыкнул. Его лицо, обычно непроницаемое, как кора старого дуба, изобразило нечто похожее на сочувствие. Он крякнул, отвернулся и своей лапищей отворил дверцу старого дубового шкафа. Оттуда на свет явилась пузатая бутылка коньяка «Сараджев» с цифрой «35» на этикетке. Следом извлеклись два тяжёлых гранёных стакана для виски. Берендей плеснул в них коньяк. Движение было небрежным, он даже не смотрел на стаканы, но янтарная жидкость замерла на идеально ровном, одинаковом уровне в обоих.

Он протянул один стакан мне. Не дожидаясь ответа, легонько стукнул своим стаканом о мой и одним глотком осушил его.

Я помедлил секунду, глядя на своё отражение в тёмной жидкости. А затем залпом выпил. Огонь обжёг горло и хлынул в желудок. С грохотом поставив стакан на стол, я посмотрел на свои руки.

Руки, которые держали стакан, были не мои. Вернее, мои, но другие, новые. Вместо сухой, морщинистой кожи с пигментными пятнами и узловатыми венами, я видел сильную, гладкую ладонь с крепкими, длинными пальцами. Сто лет у меня не было таких рук. Ну, может, не сто. Лет шестьдесят, или около того. Я тяжело задышал, стирая со лба внезапно выступившую испарину.

— Душно у тебя, Берендейчик.

Я пережил перерождение. Вот в чём магия Берендея, он перекраивает саму реальность на самом глубинном уровне.

— Да оно не от духоты, — прогудел он. — Изменения, знаешь ли… Ну, с новой молодостью тебя. Показывай, как тебя зовут. Каждый раз это немного лотерея, мне самому интересно.

Я снова взял паспорт в помолодевшие руки.

— Гм. Так, мы имеем… Купалов Вадим Иванович пятого сентября две тысячи третьего года рождения.

— Вадим! — Берендей хлопнул своей громадной пятернёй по столу, сбив на пол несколько папок. — Водяной — Вадим. Нормально вроде… Что там еще?

Я встал, а потом почти сразу же сел. Некоторое время я молчал и глубоко дышал, привыкая к тому, что в молодые лёгкие воздух врывается густым щедрым потоком.

Я снова молод. Берендей перезапустил реальность, вплёл в неё молодого меня. Всё ещё продолжая часто дышать, я продолжил изучать документы.

— Ну, это… я рад, что рождение в этом веке. Мне в нём ещё жить, так что… Так, прописка есть, но погашенная, «выписан». А что за адрес такой, Орехово-Зуево, улица Стаханова, тридцать два «А», где я якобы раньше жил?

— Почём я знаю?! — фыркнул Берендей. — У тебя же есть «Яндекс», он же тебя не забанил, я надеюсь?

Он снова налил себе коньяка и выпил. Я свой стакан не тронул.

— Так, — я пролистал паспорт дальше, к странице с тринадцатой отметкой. Там стоял чёткий штамп: «Военнообязанный».

— А что ты удивляешься, родное сердце? — ответил на мой немой вопрос Берендей, заметив, куда я смотрю. — С чего бы тебе быть не пригодным к роли «служивого»? Ты в прошлый раз вообще воевал, причём прямо тут.

— Мы в тот раз до этого места не дошли. Просто ты как штабной шифровальщик, такие вещи не помнишь, — сурово ответил я и вытащил из папки второй документ — красную книжечку военного билета. Открыл, пролистал.

— Всё понятно. Я УЖЕ отслужил в армии.

Я засунул руку в папку ещё раз. Пальцы нащупали гладкий ламинированный прямоугольник — СНИЛС. Зелёная карточка с номером, присвоенным мне Пенсионным фондом. Теперь я — пиксель на экране огромной государственной машине, учтённый и посчитанный. За ним последовал школьный аттестат в синей корочке. Я открыл его без особого трепета, скорее с исследовательским интересом.

Нутро аттестата не разочаровало своей предсказуемостью. Столбик оценок пестрел тройками, как осенний лес — рыжиками. Литература — «удовлетворительно». История — «удовлетворительно». Физика, химия, геометрия — сплошной парад посредственности. Изредка, словно заблудившиеся грибники, проглядывали четвёрки — по физкультуре и, кажется, по труду. И вишенкой на этом торте серости сияла одинокая, гордая пятёрка. Напротив графы «Музыка». Я хмыкнул. Что ж, логично. Как у Коли Сорокина — пятёрка по пению.

Зато у него были водительские права категорий «В» и «С», полученные, судя по дате, в армии.

Следующим документом оказался диплом колледжа, тоже синий, но потолще. Специальность: «Теплоснабжение и теплотехническое оборудование». Ирония, достойная пера драматурга. Дух воды, получивший диплом специалиста по теплу и пару. Вкладыш с оценками был чуть лучше школьного, но тоже не блистал. Видимо, Вадим Иванович Купалов не хватает звёзд с неба, а скорее наоборот.

— Итак, вот она, моя жизнь? — я обвёл взглядом разложенные на столе документы. — Двадцать два года, паспорт, военник, права, СНИЛС, пара дипломов?

— ИНН ещё, — басовито поправил Берендей. — Налоговый учёт — это важно.

Я покопался. Ну да, последний лист в файле — большая, казённого вида бумажка. «Свидетельство о постановке на учёт в налоговом органе». Мой личный ИНН. Финальный штрих к портрету законопослушного, хоть и не слишком успешного гражданина.

— Получается, это моя новая жизнь, Берендей? — я поднял на него глаза.

— Не морочь мне седую голову, твоя новая жизнь в твоих руках, водяник, — проворчал он, отхлёбывая тридцатипятилетний коньяк. — Кем хочешь, тем и становись. Весь мир у твоих ног или там, ласт, а это… — он махнул своей лапой в сторону документов, — …это всего лишь твой стартовый чистый лист. Стартовый набор для входа в бюрократизированный мир.

Я провёл рукой по волосам. И замер. Пальцы нащупали что-то странное. Не привычные редкие и мягкие седые дедовские волосы, а что-то густое, плотное, свалявшееся в толстые жгуты. Я ощупал голову ещё раз. Непонятная конструкция.

Берендей проследил мой жест, сцапал свой стакан и, казалось, спрятался за ним, едва заметно прихрюкнув.

Я поднялся со стула. Ноги не скрипели, спина не ныла. Тело было лёгким, пружинистым и послушным. Пройдя мимо стеллажей, я добрался до дальнего угла, где на дверце одного из шкафов висело старое, мутноватое зеркало, видевшее, наверное, ещё дореволюционных чиновников.

Из тусклой амальгамы на меня смотрел совершенно незнакомый парень. Худой, резкий, но не измождённый, с чётко очерченными скулами и упрямым подбородком. Глаза — ярко-голубые, почти что арктический лёд, цвета воды в горном источнике. А на голове… на голове был форменный кошмар парикмахера — густая шапка толстых, спутанных колтунов, доходивших до плеч.

— Да ладно… — вырвалось у меня. — Берендей, бабушка твоя великая мать-земля. Это что ещё, нахрен, за лохмы?

Из-за стола донесся громогласный смех Берендея:

— Это называется дреды, старичок. Модно, молодёжно.

Я несколько раз открыл и закрыл рот, сдерживаясь от того, чтобы не наговорить Берендею гадостей.

Я смотрел на своё новое отражение и пытался осмыслить произошедшее.

Ну, оно же как? Открыв папку, созданную Берендеем и его могущественной магией, я вскрыл не просто пачку документов. Я запустил волну изменений, разошедшуюся по самой ткани реальности. Магия Берендея — это не фокусы с кроликами. Это способность ткать саму реальность, вплетая в неё новые факты на самом глубинном, фундаментальном уровне.

Минуту назад в архивах ЗАГСа, паспортного стола, военкомата и налоговой службы материализовались записи о Вадиме Ивановиче Купалове. Так, как если бы он и правда рождался.

Зато меня его магия вытолкнула из состояния квантовой неопределённости, когда моё тело было умершим и одновременно с этим, вопреки правилам жизни и смерти, бродило по Москве.

Вселенная не любит нарушений. Поэтому гражданин Лишачёв, 1921 года рождения, умер и скоро будет по всем правилам и обычаям похоронен. Вадим Купалов, 2003 года рождения, только что был вплетён в ткань реальности со всеми необходимыми документами и, что характерно — они все были настоящими. Купалов реально возник. Как это объяснить? Я не знал, я ведь не физик, я водяной. Причём в данном случае с волосами у меня какая-то странная петрушка получилась.

— Ну, спасибо, Берендей, — сказал я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал сарказм. Получилось плохо.

— Спасибом Собянину за аренду этих хором не оплатишь, — беззаботно прогудел он. — С тебя пять миллионов, как договаривались.

Я вернулся к стулу. Тело двигалось непривычно легко, почти летело. Молодые пальцы, сильные и ловкие, без труда расстегнули молнию на спортивной сумке. Хотелось вскочить, пробежаться, подпрыгнуть на месте. Лёгкая тошнота и головокружение, остаточные эффекты трансформации, этому совершенно не мешали. Я достал плотные банковские пачки, перевязанные резинками — отсчитал и положил их на стол перед Берендеем.

— А чего ты просто себе миллиард-другой не наколдуешь, а? — не удержался я от вопроса.

— Не положено так делать, — бас Берендея стал резким и весомым. Я поморщился. — К тому же, это скучно. Деньги должны двигаться, циркулировать, понимаешь? В этом их сила. А наколдованные — они не такие. Коньяк ещё будешь? А ещё задачи ко мне есть или дашь мне возможность поработать уже?

Он снова налил себе коньяка, на этот раз только в свой стакан. Но по его расслабленной позе было видно, что работать он не горит желанием. Я присмотрелся к его столу. Компьютер, древний ящик с выпуклым монитором, жил своей жизнью. На экране сами собой чертились сложные схемы в ArchiCAD. Сами собой заполнялись ячейки, курсор неспешно, но уверенно бегал от окна к окну.

Берендей заколдовал даже собственную рутину.

— Просьб нет. Спасибо за работу.

Я встал и протянул ему руку для прощания. Ладонь Берендея была огромной, тёплой и шершавой, как нагретый солнцем камень. Рукопожатие получилось крепким. Я сам удивился силе, проснувшейся в моих новых пальцах. Отвык.

Повернувшись, я пошёл к выходу, оставляя за спиной пыльный склеп человеческих судеб и его сравнительно вежливого владыки. На пороге я обернулся. Берендей уже снова сидел, сгорбившись над столом, и курил, думал о своём, глядя в дымное марево.

Я толкнул тяжёлую дверь и шагнул наружу. Москва встретила молодого меня шумом машин, запахом выхлопных газов и влажным сентябрьским ветром. Ветер трепал мои дурацкие дреды.

Мир остался прежним. Изменился только я.

Глава 3. Направление

Выйдя от Берендея, я на мгновение замер, вдыхая влажный сентябрьский воздух. Мир жил, дышал, спешил, дул ветром и даже капал дождём и моя чуждость в нём постепенно истаивала.

Мир принимал обновлённого меня, как иммунитет постепенно признаёт имплантированный орган.

Изначально любой двоедушник был тут чужим, аномалией, сбоем в программе.

Сейчас всё приходило в норму.

Ну, хотя не всё. Старый спортивный костюм Спиридона Ильича, рассчитанный на усохшее тело старика, на новой, двадцатидвухлетней оболочке сидел, мягко говоря, нелепо. Штанины задрались чуть ли не до середины икр, рукава куртки едва прикрывали локти. Я выглядел как подросток, стыривший вещи младшего брата.

Ветер трепал мои дурацкие дреды, и я чувствовал, как прохожие бросают на меня косые, удивлённые взгляды. Нужно было срочно привести себя в порядок. Слиться с толпой, стать незаметным.

Несколько поворотов, и вот я уже брёл по незнакомой улочке, вглядываясь в витрины.

Бутики с манекенами в неестественных позах, сетевые магазины с кричащими вывесками «SALE» — всё это было не то. Мне нужно было что-то простое, неброское, функциональное. И тут я его увидел. Небольшой магазинчик, зажатый между ломбардом и аптекой. Без названия, просто «Одежда», напечатанное на одноцветном баннере. Витрина была заставлена какими-то тюками, а единственный манекен, лысый и безрукий, был облачен в камуфляжный жилет а-ля Вассерман, с кармашками.

Ну, посмотрим.

Внутри пахло всеми провинциями Китая. Узкие проходы между стеллажами были завалены стопками джинсов, свитеров и курток. Продавщица, женщина неопределённого возраста с усталым лицом, оторвалась от кроссворда и смерила меня оценивающим взглядом.

— Молодой человек, Вам что-то подсказать?

— Да. Можете мальчика полностью одеть?

— Могу. Где мальчик?

— Я мальчик. Справитесь?

— Отчего бы не управиться… мальчик, — она кивнула, кажется, ничуть не удивившись. Видимо, и не такие клиенты у неё бывали.

— Размеры свои знаете? — вздохнула она.

Я растеряно пожал плечами. Откуда мне их знать? Я в этом теле всего пару часов.

— Доверяю Вашему профессиональному взгляду.

— Прям так и доверяете? — недоверчиво прищурилась тётка.

— Всецело.

Полчаса я провёл в тесной примерочной кабинке, отгороженной от мира шторой с цветочным узором. Я перебирал вешалки, стянув с себя нелепые треники, натягивал жёсткие, ещё пахнущие краской джинсы. Удивительное ощущение. Мышцы на ногах бугрились, кожа была упругой.

При поддержке продавщицы, а звали её Мария, я приобрёл нужное, выбрал удобные немаркие кроссовки, тёмно-синие джинсы, спортивный костюм, пяток трусов, дюжину носков, большое и малое полотенца, майку-безрукавку, простую чёрную футболку, серую фланелевую рубашку в клетку и плотную чёрную куртку без единого опознавательного знака. И джинсовку. Классика, которая не выходит из моды и не привлекает внимания.

Расплатившись наличными из сумки, я спросил у продавщицы, где тут можно выбросить мусор. Она молча указала на переполненную урну у входа. Я, прикрыв на пару секунд глаза, всё же я прощался с прошлым, с сожалением запихнул туда старую одежду Спиридона Ильича. Всё.

Точка.

Выйдя из магазина, я почувствовал себя другим. Не просто переодетым, а… собранным. Словно новая одежда стала второй кожей, помогая принять новую форму. Теперь я выглядел как обычный студент или молодой специалист, один из миллионов в этом городе. Можно было приступать к делу.

На пути мне попался магазин сотовой связи, где я приобрёл смартфон с предустановленными программами и симку на своё новое имя.

Далее меня обработал Сбер, где люто зевающая девица с криво нарисованными стрелками бодро внесла меня в базу данных и выдала безликую зеленоватую карту. Напоследок попыталась уговорить меня на кредит, но наткнувшись на твёрдо-отрицательную позицию, вернулась к своему зеванию в ожидании очередного клиента.

Теперь у меня есть связь и карта. На выходе из отделения через банкомат я активировал карту и положил себе на счёт двести тысяч, предпочитая расплачиваться картой, чтобы не доставать свёрток с деньгами.

Следующим пунктом моего плана был большой книжный магазин. Я помнил один такой, ещё с советских времен — огромное здание с колоннами, настоящий храм печатного слова. Сейчас он, конечно, изменился, оброс кофейнями и отделами с сувенирами, но суть его осталась прежней.

Мне же нужен был отдел канцтоваров.

Внутри пахло свежей бумагой, пластиком и типографской краской. Ну и немного пылью — запах, который не меняется веками. Я прошёл мимо стеллажей с яркими обложками модных романов, мимо полок с философскими трактатами, и оказался в царстве тетрадей, ручек и глобусов.

За прилавком стояла женщина лет пятидесяти в очках с толстыми линзами. Она раскладывала по ячейкам какие-то бланки.

— Здравствуйте, — обратился я к ней.

Она подняла на меня глаза. Взгляд был усталый, но внимательный.

— Добрый день. Чем могу помочь?

Я немного кашлянул, придавая голосу нужную долю смущения и почтительности.

— Понимаете, у меня немного необычная просьба. Мне нужна карта. Самая подробная карта России, какую только можно найти.

Она удивлённо моргнула:

— А навигатор в машине или в смартфоне?

— Нет-нет, не для машины, — я покачал головой и изобразил на лице сочувственную улыбку. — Это для друга. Он учитель географии. В сельской школе, знаете ли… Снабжение методическими материалами у них, мягко говоря, не очень. А детишкам же нужно на чём-то показывать. Вот, хочу ему подарок сделать. Чтобы большая была, на всю стену повесить можно.

Рассказ подействовал. Лицо женщины смягчилось, в глазах появился интерес, смешанный с уважением. Хороший парень, заботится о друге-учителе, о детях. Эта простая человеческая история была куда понятнее и приятнее, чем запрос от очередного туриста.

— Какое благородное дело, — проговорила она, снимая очки и протирая их краем кофты. — Пойдемте, я Вам покажу. Это Вам нужно в отдел для школ. У нас есть кое-что подходящее.

Она провела меня вглубь зала, к высоким стеллажам, где висели свёрнутые в рулоны плакаты с таблицей Менделеева, строением человеческого скелета и портретами писателей. В углу стояла большая корзина, полная таких же рулонов.

— Вот, смотрите, — она с некоторым усилием вытащила один из них. — Политико-административная карта Российской Федерации. Масштаб один к четырём миллионам. Очень подробная. Все области, края, республики. Крупные города, реки, озера. Ламинированная, прослужит долго. Учителя такие берут.

Она развернула край карты. Плотная, качественная бумага, чёткая печать. Я скользнул взглядом по знакомым очертаниям от Калининграда до Камчатки. Это было именно то, что нужно. Не просто кусок бумаги, а навигационный инструмент. То, что нужно.

— Отлично, — кивнул я. — То, что надо. Я её беру, гелевую ручку, блокнот и ещё коробочку кнопок.

Она аккуратно свернула карту обратно и закрепила резинкой. Пока она пробивала чек, я смотрел на глобусы, стоявшие на полке. Маленькие модели огромного мира. Мира, в котором мне предстояло найти своё новое место, свою новую воду.

Искренне поблагодарив отзывчивую продавщицу, я вышел из магазина. Под мышкой я нёс туго свёрнутый рулон — навигатор для артефакта судьбы в масштабе один к четырём миллионам.

Осталось только дать ему возможность указать, чего он от меня хочет. Побродил ещё немного, в одном из встретившихся по пути продуктовых на всякий случай купил заварной супчик и кофе 3-в-1.

Вечерело, я пока не знал, куда мне двигать свою молодую судьбу дальше, я принялся искать себе ночлег. В процессе поисков заскочил в аптеку, купил себе мыльно-рыльные принадлежности и пачку антисептических салфеток.

Поиски жилья на одну ночь привели меня в место, которое было квинтэссенцией современной Москвы — хостел «На Третьем транспортном». Название не врало, гул проносящихся в паре сотен метров машин не смолкал ни на секунду. Хостел располагался в полуподвале и имел отдельный вход, куда надо было попасть, протиснувшись между автомобилями жителей соседнего многоквартирного дома. Само здание было рестораном «У Вазгена» и складом металлических изделий.

Внутри, впрочем, царила своя, особая атмосфера.

За стойкой регистрации сидела девушка с крашенными в морковный цвет волосами и неумело сделанной татуировкой паука в районе уха. При этом у неё было такое выражение лица, будто она лично скорбит по поводу всех, кто несёт грехи человечества. Ее усталость была почти осязаемой, густой, как тот табачный дым в кабинете у Берендея.

— Одну койку, одно место, одна ночь, — сказал я, протягивая паспорт Вадима Купалова.

Она молча взяла документ, щёлкнула по клавишам, взяла с меняденьги и выдала слегка погнутый ключ, где в качестве брелка была потёртая жизнью «таблетка» — электронный ключ от входа в хостел.

— Ваша комната номер три, койка «Б». Постельное бельё на кровати. Душ в конце коридора. Курить нельзя, бухать нельзя, наркотики нельзя категорически. Вы меня услышали? Наркотики за-пре-ще-ны.

Она пронзительно посмотрела на меня, а я промолчал. Чего она доколупалась до наркотиков? Это всё из-за дредов что ли?

— И тихо после одиннадцати. Другие правила распечатаны и висят над фальшкамином.

Она говорила, как робот, чеканя слова без всякой интонации.

— Соседи есть? — поинтересовался я.

— В первой комнате дальнобои, во второй голландцы, — она кивнула в сторону двери, из-за которой доносился громкий смех и обрывки с характерным акцентом — протяжными гласными и мягкими согласными. — В соседней, четвёртой, семья из Таджикистана.

Я усмехнулся:

— Дружба народов.

Администратор даже не подняла на меня глаз и иронию не поддержала. Она просто кивнула, взяла свою сумочку, накинула куртку и, не прощаясь, вышла, заперев за собой входную дверь. Ночная смена, видимо, не предусматривалась. Гости должны были разбираться со своими проблемами сами.

Мои соседи-голландцы оказались тремя высоченными парнями, которые бурно обсуждали что-то, тыча пальцами в экран смартфона. Они окинули меня беглым взглядом и снова погрузились в свой разговор. В комнате пахло пивом и туристическим энтузиазмом.

Я молча бросил сумку на свою койку и вышел. Принял душ, вытерся, обсох и перешёл в общую комнату, служившую одновременно и кухней, и гостиной. Там я и устроился, поел и попил кофе, использовав посуду из кухонного шкафчика. Помыл и убрал за собой всё и стал дожидаться своего часа. Телевизор под потолком беззвучно показывал какой-то музыкальный канал.

Время ожидания я потратил на запуск и изучение программ на смартфоне. Да, говорила мне Светлана, чтобы завёл себе смартфон, а я ленился, не осваивал. Теперь вот навёрстываю.

Ночь — особенное время. Нужно было досидеть до тишины. Настоящей тишины, когда мир засыпает и тонкая грань между реальностями истончается.

Время тянулось медленно. Голландцы угомонились ближе к полуночи. Смех затих, сменившись богатырским храпом. Из соседней комнаты, где жила таджикская семья, не доносилось ни звука и до этого. Я подождал ещё час, прислушиваясь к дыханию дома.

Все спали.

Пора.

Я выбрал самый большой стол в центре комнаты. Протёр его поверхность спиртовой салфеткой, которую предусмотрительно купил в аптеке. Не для чистоты ритуала, мне на физическом уровне хотелось чистоты и гигиены. Затем я достал из сумки свой главный инструмент — туго свёрнутый рулон карты.

Бумага с шуршанием легла на стол. Я расправил ее, и комната наполнилась запахом свежей типографской краски. Огромное пространство от Балтики до Тихого океана. Я достал из кармана коробочку с канцелярскими кнопками и аккуратно закрепил углы карты, натягивая её так, чтобы не было ни единой складки. Образовалась большая ровная поверхность.

Закончив, я замер на несколько мгновений. Успокоил дыхание, очистил разум от суетных мыслей. Мир сузился до размеров этого стола и лежащей на нём карты одной шестой части Земли. Я опустил руку в сумку и извлёк небольшой, тяжёлый бархатный мешочек. Пальцы развязали шнурок, и на ладонь лёг он. Мой друг, мой компас, мой приговор — костяной волчок.

Сейчас он был тёплым, словно живым. Я погрел его в ладонях, не для того, чтобы сделать ещё теплее, а передавая ему контакт со мной. Древние, вырезанные на его боках руны, казалось, тускло светятся в полумраке кухни.

А может и не казалось, может и светились.

Я наклонился над картой.

— Ну что, показывай, куда меня ведёт моя судьба? — прошептал я в тишине.

Мой голос был едва слышен, но волчок услышал. Я поставил его в самый центр карты, примерно в районе Уральских гор, и лёгким, отточенным движением пальцев придал ему вращение.

Волчок зажужжал, как рассерженный шмель. Пару секунд он крутился на одном месте, набирая силу, а затем начал свой бег.

При этом волчок позволял себе наклоняться то в одну, то в другую сторону, не меняя, тем не менее, места нахождения.

А потом он двинулся. Древний артефакт не катился, он словно скользил над бумагой, будто левитируя в миллиметре от поверхности. Его путь был хаотичным и непредсказуемым, как у пса, который ищет в тёмном парке потерявшегося хозяина.

Он метнулся на север, к ледяным берегам, затем резко свернул на восток, пронёсся над Сибирью, вернулся к центру и заметался над европейской частью России.

Я не дышал, следя за его танцем. В этом хаосе была своя логика, недоступная человеческому разуму. Это не был выбор. Это был ответ судьбы на практический вопрос — куда она меня зовёт?

Слушать или нет свою судьбу? Трудный вопрос. Я не был фаталистом в обычном смысле этого слова. Просто за более чем тысячу лет своих жизней я стал к ней, к жизни, относится иначе.

Наконец, его движение стало замедляться. Он описал последнюю широкую дугу над югом страны, и его жужжание стало тише. Ещё мгновение и он замер, вращаясь на одной-единственной точке, как приклеенный. Он крутился всё медленнее и медленнее, пока, наконец, не остановился окончательно, причём даже тогда его кончик эту точку не покинул.

Я достал гелевую ручку и не дыша, аккуратно, двумя пальцами, снял волчок с карты. Опустил туда ручку, поставив на месте его остановки жирную точку. Затем придвинул стул и всмотрелся.

Что мы имеем?

Точка стояла в пределах границ Краснодарского края. Прежнему моему телу понадобились бы не только очки, но и увеличительное стекло, а так…

Я отметил изгиб реки, на который он показал, запустил Яндекс. Карты и нашёл это место в электронной карте. Вот тут… Ага, вот оно… ближайший населённый пункт. Посёлок с говорящим названием — Колдухин. А река — Малая Атаманка.

— Значит, нам туда дорога, значит, нам туда дорога, — пропел я негромко себе под нос строчку из старого фильма.

Судьба указала мне путь. Спорить с ней — всё равно, что пытаться остановить реку ладонью. Бессмысленно и мокро.

Я сделал и принтскрин участка карты, и сфотографировал на телефон нужный участок бумажной карты, чтобы не забыть. Затем неторопливо убрал карту, аккуратно свернул и даже прихватил резинкой. Мало ли…

Потом сел в старое, продавленное кресло, открыл на смартфоне онлайн-карты и обозначил «поселок Колдухин, Краснодарский край» как точку назначения. Навигатор тут же проложил маршрут. Почти полторы тысячи километров на юг. К теплу, не сказать, чтобы к морю, Колдухин был от моря в полутора сотнях километров, к своей новой жизни. Я начал оптимизировать маршрут по трудозатратам, стоимости и времени. Метро-поезд-автобус, потом ещё один автобус, по месту. Может быть, попутка.

Мысли текли легко и ясно. Направление задано. Цель определена, стало спокойнее.

Я уже было направился в свою комнату, к голландскому храпу через стенку, но вовремя спохватился. Вернулся к столу и бережно уложил костяной волчок обратно в его бархатный мешочек. Оставлять такую вещь без присмотра нельзя.

* * *

Весёлый, потрёпанный ПАЗик, похожий на жёлтого жука-плавунца, плыл по волнам просёлочной дороги. Или, вернее, прыгал. Каждая колдобина, каждая яма, любовно оставленная на теле асфальта временем и грузовиками, весело и задорно подбрасывала автобус вместе с его содержимым вверх и вниз. Так что ПАЗик неутомимо прыгал, как средневековый корабль, по этим волнам даже в лёгкий шторм. Мы, его немногочисленные пассажиры, синхронно взлетали со своих дерматиновых сидений и с глухим стуком приземлялись обратно. Я, пара бабок с корзинами, из которых торчали саженцы голубики, и молчаливый прокуренный водитель, кажется, сросшийся со своей баранкой.

За окном проносились убранные поля, где редкие уцелевшие подсолнухи стояли, понуро опустив свои тяжёлые головы, словно в знак траура по ушедшему лету.

Несмотря на сентябрь, солнце здесь светило неимоверно. Было прохладно, но не так как в Москве, а значительно теплее. Чувствовалось, что тут юг и дыхание моря.

Наконец, тряска прекратилась. ПАЗик чихнул сизым дымом и замер у остановки, заскрипев тормозами.

Высадив меня и пару бабок с цветастыми платками на головах на пыльной площадке у края поселка, автобус ещё раз фыркнул на прощание тёмным выхлопом. Старушки синхронно смерили меня подозрительными взглядами, а потом завели неспешный разговор и, опираясь на клюки, поковыляли в сторону одной из улиц мимо магазина с лаконичной вывеской «Продукты».

Я остался один.

ПАЗик, как последний солдат цивилизации, скрылся за поворотом, и на меня обрушилась тишина. Густая, плотная, нарушаемая лишь мелодичными перезвонами пения местных птиц. Воздух был плотным, насыщенным, ярким в своих запахах как сироп, настоянным на запахах полыни, нагретой солнцем земли и, внезапно, нефтепродуктов.

Посёлок Колдухин. Конечная точка маршрута, указанная бесстрастным костяным волчком.

И что теперь?

— А есть такой закон — движение вперёд…, - промурлыкал я себе под нос, тряхнул новомодной гривой с дредами и пошёл.

В прошлой жизни, в подмосковной Лобне, всё было просто. Город, даже такой небольшой — это муравейник. Тысячи людей, снующих туда-сюда, у каждого свои дела, свои заботы. Можно было прожить сто лет, и соседи по лестничной клетке знали бы о тебе лишь то, что ты старый дед, который громко смотрит телевизор.

Здесь всё иначе. Колдухин был не муравейником, а скорее прозрачным аквариумом. Каждый на виду. Любой незнакомец — событие, предмет для обсуждения, изучения под микроскопом любопытных взглядов.

Что делать?

По идее, решение лежало на поверхности. Как любому нормальному двадцатидвухлетнему парню, мне нужно было найти две вещи: жильё и работу.

С жильём ещё можно было что-то придумать — снять комнату, угол, ещё что-то в конце концов. Но работа… Какие здесь могут быть работы? Тракторист? Мой диплом теплотехника тут вряд ли пригодится. Комбайнёр? Я умел водить машину. Максимум, грузовик. В прошлой жизни я умел водить машину, легковую, а при желании и грузовик.

В общем… Надо, как ни странно, исходить из обратного. Судьба меня сюда пнула, она меня как ракету наведёт на точное место. Как говорят водяные, надо плыть по течению.

Глава 4. Подпись в бланке

Пока эти неопределённые мысли крутились в голове, я пошёл. Просто пошёл вперёд, по главной (судя по ширине) и, что приятно, асфальтированной улице.

Дыхание осени чувствовалось, но трава здесь росла буйная, высокая, по пояс. За низкими заборами виднелись палисадники, где догорали последние розы и гордо качали оранжевыми головами бархатцы. В таком буйстве сельской жизни, в этом зелёном океане, легко затеряться. Или, наоборот, стать особенно заметным. Тут уж как повезёт.

Но вот то, что посёлок переживал не лучшие времена, это факт. Часть домов были пусты, брошены, а их дворы заросли сорняком, плющом.

На бетонном фундаменте, оставшемся от сгоревшего или снесённого киоска, с еле различимой надписью «Жара» на боку, сидел мужичок. Потрёпанный, как старый учебник, в выцветшей майке-алкоголичке и трениках с вытянутыми коленями. Он лениво щёлкал семечки, но глаза у него были живые, проницательные и чуть насмешливые. Увидев меня, он прекратил свое занятие и махнул рукой:

— Эй, малой, сигареты не найдётся?

Его голос был хриплым, прокуренным. Я остановился:

— Не курю.

Он сплюнул шелуху себе под ноги и прищурился:

— А если найду?

Стандартное приветствие чужака в мире, где чужаков не любят. Проверка на вшивость. Можно было промолчать, можно было огрызнуться или сбежать. Я выбрал четвёртый вариант.

— Ну поищи, если здоровьем не обижен, — ответил я беззлобно, с лёгкой усмешкой. Надо сказать, что после некоторой проверки своего тела, вроде возможности отжаться сотню раз, я был вполне уверен в себе.

Мужичок оценил ответ. В глазах мелькнуло что-то вроде одобрения. Я ему не угрожал, но на агрессию ответил бы резко.

— Резкий, — констатировал он и снова закинул в рот щепотку семечек. — Куда идёшь, малой?

— Туда, а что? — я неопределённо махнул рукой вперёд, по ходу улицы.

Он хмыкнул:

— «Туда» — это понятие растяжимое. Там, куда ты идёшь, из приличных мест только почта да сельсовет. Семёныч вроде бы на охоте, ведь бахает с полей изредка… выходит, на почту, что ли?

Я на мгновение замешкался. Логично… Его логика была безупречна. Выходит так, что я направлялся на почту, хотя и не знал этого.

— Ну… Да, на почту, а что?

— Да что ты «чтокаешь» всё время? Чтокальщик! — он поморщился, будто от зубной боли. — Раз уж всё равно туда идёшь, сделай доброе дело. Отвези велосипед почтальонше, бабе Маше. Колесо ей вчера починил, а тащить самому лень.

Мужичок кивнул в сторону. У стены бывшего киоска стояла легенда советского велопрома, мечта любого мальчишки из семидесятых — велосипед «Урал». Зелёный, с высокой рамой, потёртым кожаным седлом и большой корзиной на руле. Велосипед был старым, но выглядел крепким и вполне «на ходу».

Звучало это несколько дико. Но в этом абсурде была своя, железная логика. Почему бы, внезапно и не помочь? М?

И я согласился. Сам не зная, почему. Может, потому что это было первое конкретное действие за весь день. А может, потому что дух воды ищет течение?

— Давай, — кивнул я.

Мужичок удовлетворённо хмыкнул, поднялся и подкатил ко мне велосипед.

— Кати себе прямо, никуда не сворачивай. Небось, почту ни с чем другим не спутаешь? Ты ж не с Ямайки нам прибыл? — он взглядом показал на мои дреды. — Всё, ехай. Скажешь, от Михалыча.

Я взялся за тёплые, резиновые ручки руля. Тяжёлый. Надёжный. Цепь чуть скрипнула, когда я качнул педаль.

— Я покатил. Хорошего дня, Михалыч, — сказал я.

— Давай-давай, чтокальщик, — отмахнулся он и снова уселся на свой бетонный трон.

И я заскрипел навстречу своей судьбе.

Я крутил педали, и старенький «Урал» послушно катил вперёд. Новое тело радовалось движению. Мышцы работали слаженно, лёгкие жадно глотали влажный, пахнущий прелой листвой и дымом из печных труб, воздух.

Приятное ощущение забытой свободы.

Вот только пейзаж свободой и процветанием не дышал. Поселок Колдухин. Даже название какое-то странное, словно придуманное не слишком трезвым председателем сельсовета. Деревня явно умирала. Не стремительно, не в агонии, а медленно, тихо и как-то по-будничному. Покосившиеся заборы, заколоченные окна, проржавевшие остовы «Москвичей» и «Жигулей» в заросших бурьяном дворах. Многие дома брошены, а те, которые были жилыми, смотрели на мир устало, облупившейся краской и подслеповатыми немытыми стеклами.

Несмотря на окружающую красоту (холмы, перелески, темнеющую полоску реки в низине), место производило гнетущее, депрессивное впечатление. Здесь будто остановилось время, присело на завалинку, закурило и решило дальше не идти.

Как и обещал тот мужичок, в дальнем конце прямой как струна улицы показалось приземистое кирпичное здание. Почта.

Пока я катил к почте, тишину разорвали два сухих, коротких выстрела. Где-то в стороне, не соседней улице или даже за полем. Я пожал плечами. Охотники, наверное. Или просто местный колорит. Может, у них так принято среди дня веселиться.

У обочины росла старая, раскидистая липа. Что-то заставило меня остановиться. Я соскочил с велосипеда, прислонил его к стволу и коснулся коры. И тут же отдёрнул руку, словно обжёгшись. Дерево стонало. Не вслух, конечно. Оно кричало от боли на том языке, который понимают только двоедушники, причём те, которые связаны с природой.

Его корни пили слегка отравленную, мёртвую воду и росли из земли, которая была больной и несчастной. Его соки были горькими от тоски. Болело дерево, болела земля под ним, болели люди, которые здесь жили.

Это место болело. А те, кто не хотел болеть — бежали. Я видел это по пустым глазницам окон, из которых давно утекла жизнь.

Я приподнял велосипед и покатил его к почте, до которой осталось недалеко.

На обитой жестью двери почты висел отпечатанный на принтере и вложенный в пожелтевший файл листок: «Требуется почтальон».

Рядом с почтой, почти вплотную, стояло большое, уродливое здание из серого кирпича с грязными, замутнёнными временем окнами. На нём висела выгоревшая до полной нечитаемости табличка, где угадывалось слово «Склад». Огромный амбарный замок на воротах проржавел настолько, что казался единым целым с петлями. Склад этот заперли, наверное, ещё при Ельцине и с тех пор не открывали.

Между Почтой и этим складом стоял, как памятник пыльному прошлому, УАЗ «буханка». Почтовая машина, когда-то синяя, но теперь серая от пыли и выцветшей краски, стояла на спущенных колесах и смотрела на мир выбитыми фарами.

Я прошёл мимо объявления, втолкнув велосипед в тесное помещение почты, пахнущее сургучом, дешёвыми газетами и мышами.

— Здравствуйте. А мне бы бабу Машу. Я ей велосипед привёз… привёл. Попросили меня.

За стойкой, заваленной квитанциями и журналами, сидела пенсионерка. Крепко сбитая, с химической завивкой, не скрывавшей седины, и ярким золотым зубом, сверкнувшим, когда она открыла рот. Она упёрла руки в бока и смерила меня тяжёлым, оценивающим взглядом.

— Какая я тебе баба Маша? — возмутилась она, и голос её прозвучал на удивление мощно. — Я Мария Антоновна, верховный почтальон поселка Колдухин! В меру упитанная и в самом расцвете сил! А ты, вообще, кто такой?

— А я Вадим. Работу ищу, — я решил не усложнять. — Не знаете, на ферме или в полях работа есть?

— Работа, Вадим, не волк, — она поучительно подняла палец, — И даже не ворк, потому как тут не Англия, а что? Правильно, работа — это произведение массы на расстояние. Фермы закрылись лет пять назад. Совхоз накрылся медным тазом все пятнадцать. Кирпичный завод — больше двадцати, ещё в девяностые. Остались только сады, но и они уже не особо цветут, — она вздохнула. — Прямо как я. Короче, Вадим, работа есть только в городе, откуда ты и так приехал, ну и ещё у меня. Могу предложить тебе лучшую вакансию в поселке Колдухин — почтальон. Зарплата маленькая, работа тяжёлая, неблагодарная. Могут наорать, собаки кусают иногда. Зато свежий воздух, общение с народом и красоты природы. Пик колдухинской карьеры.

Я улыбнулся. Кажется, судьба вела меня и довела почти до нужной точки. Почтальон? Водяной, работающий на почте?

Однако я не спешил соглашаться. Даже если меня привела сюда по тонкой тропке судьба, это ещё не значит, что я поступлю так, как она хочет.

— Знаете, баба Ма… То есть, Мария Антоновна. Зарплата у почтальонов больно скромная. А у меня жилья нет. Не потяну аренду, не сведу дебет с кредитом.

— Нет жилья, нет работы, сам из большого города… — она прищурилась, изучая меня. — Сбежал оттуда?

— Нет, почему сразу сбежал?

— А на кой припёрся в наши пенаты? — прищурилась бабка.

— Потому что я сторонник рурализации.

Её брови поползли на лоб:

— Это как? Наркоман, что ли? Или содомит, прости Господи?!

— Почему сразу наркоман?! — искренне удивился я.

— Из-за волос, конечно, — она кивнула на мои дреды, словно это был самый очевидный в мире факт. — Ты не дрейфь, Вадим, я не осуждаю. Бросил, хотя бы?

— Рурализация, — терпеливо пояснил я, — это модное течение среди молодежи. Переселяться в село и жить на природе, вдали от городского шума. Слышать пение птиц!

— Тунеядство, что ли? — безжалостно уточнила она. — Короче, Склифосовский. Тебе работа нужна или ты мне тут свои бредни рассказывать пришёл? У нас в Колдухине только два варианта карьерного роста — бюджетники и алкаши. Третьего не дано.

— Мне с зарплатой почтальона на жильё не хватит, — повторил я свою главную мысль.

— А это я как-то решу с председателем, если ты согласишься, — отмахнулась она.

— Так я не умею быть почтальоном.

— Так я всему научу, — она явно теряла терпение. — Согласен?

— Ну… Если у меня будет служебное жильё, и если Вы научите… У Вас под началом работать?

— Это ты терминологией Екатерины Второй загнул. Тут ты будешь просто работать. Я пенсионер давно, не смотри, что молодо выгляжу. Уйти не могу, потому что смены нет. Другого работника, то есть. Вернее, был один, да утопился, — буднично добавила она. Я невольно напрягся. Для водяного такие новости всегда звучат… иронично. — Не было смены, то есть. А тут тебя судьба послала.

— Да, судьба… — пробормотал я. — Но пока с жильём неопределённость, согласиться не могу.

Мария Антоновна хмыкнула. В её глазах блеснул озорной боевой огонёк. Она решительно обошла стойку и направилась к выходу.

— Щас будет тебе определённость, — заявила она, схватившись за ручку двери. — В обе руки, настолько большая. Пошли, Крошка Ру.

Мария Антоновна обладала хваткой, достойной кузнечных клещей. Её сухая, сильная ладонь вцепилась в моё запястье, и я, не сопротивляясь, позволил увлечь себя из душного мира почтовых отправлений обратно на колдухинскую улицу. Она на ходу провернула в замке огромный ключ, звякнула засовом и, увидев ковыляющую к почтовому крыльцу согбенную старушку, крикнула ей через плечо:

— Я на обходе, перерыв полчаса!

Старушка понимающе кивнула и замерла, прищурилась как снайпер, но ничего не сказала. Вместо этого поковыляла к лавке около почты, чтобы присесть в ожидательной позе.

Администрация, к счастью, оказалась буквально через дорогу. Серое двухэтажное здание, ровесник застоя, с облупившейся штукатуркой.

Внутри пахло хозяйственным мылом и пирожками. В холле ни души, только уборщица с медитативным выражением лица возила по линолеуму потрёпанной тряпкой, наводя чистоту на уже чистый, хотя и вытертый до дыр пол.

Мария Антоновна, махнув ей рукой, с уверенностью кавалерии Будённого прогарцевала каблуками к двери с табличкой «Глава сельской администрации» и без стука распахнула её:

— Ну, здравствуй, Пал Семёныч!

Картина, открывшаяся нам, была почти пасторальной в своей бытовой нелепости. Павел Семёнович, глава и, вероятно, недремлющее око администрации, стоял у окна, высоко запрокинув голову, и старательно целился пипеткой в собственную ноздрю, удерживая баланс на кончиках пяток.

Наше внезапное появление нарушило хрупкое равновесие. Его рука дрогнула, капля едкого лекарства пошла не в то горло. Глава закашлялся, затряс головой, а его лицо приобрело оттенок спелого баклажана. Титаническими усилиями он не упал, но разгневанно всхрапнул, как оскорблённый молодой конь, развернувшись всем корпусом.

— Мария Антоновна! — просипел он, отчаянно хватая ртом воздух. — Ну Вы смерти моей хотите?!

— Ой, Павлуша, тебя как песню, не задушишь, не убьёшь, — без тени сочувствия отрезала она. — Я тут себе помощника присмотрела.

Пал Семёныч, наконец отдышавшись, вытер слезящиеся глаза и перевёл взгляд на меня. Его глаза, круглые и любопытные, как у хорька, внимательно меня ощупали с головы до ног, задержавшись на дредах.

— Тоже алкаш, как Стёпка? — без обиняков спросил он.

— Окстись, Пал Семёныч, так про Стёпку говорить! — Мария Антоновна укоризненно покачала головой.

Оба (и глава, и почтальонша) синхронно и истово перекрестились. Этот жест, исполненный с такой будничной серьёзностью, выглядел в казённом кабинете донельзя сюрреалистично.

— О мёртвых либо хорошо, либо ничего, — наставительно произнесла Мария Антоновна и тут же, повернувшись ко мне, добавила: — А этот… Кто ж его знает? Он этот… Рурист. Короче, наверное, наркоман.

— Я не наркоман, — не выдержал я.

Лёгкое возмущение всколыхнуло мое вековое спокойствие. Сколько титулов и имен у меня было за тысячи лет, но в этом меня ещё не обвиняли.

— Да нам пофигу, главное, что не сектант, — махнул рукой Павел Семёнович, окончательно придя в себя. — Ты же не сектант? Скажи честно дяде Паше, глядя в мои глаза.

Я встретился с его цепким, изучающим взглядом.

— Нет, Павел Семёнович, не сектант.

— Это хорошо, — с облегчением выдохнул он. — А то есть у нас одни такие по соседству. Жизни от них нет. А с наркотиками завязывай, грех это. Гм. Так что, Мария Антоновна, я Вас поздравляю с пополнением? Откуда откопали такого красавца? Небось, из города прислали? По федеральной программе?

— Ага, щас! Прислали, потом догнали и ещё раз прислали, — фыркнула моя нанимательница. — Скорее уж наоборот, изгнали. Он же этот… реруралист.

— Чего? — не понял глава. — Извращенец, что ли?

— Нет, — терпеливо пояснила Мария Антоновна. — Типа тот, кто бежит обратно в село. Слово такое, специально обученное.

— А-а-а… Типа, зов крови, — понимающе кивнул Павел Семёнович. — Короче, похрену, как ты его заарканила. Главное, он сам-то согласен?

— Погоди. Не совсем согласен, колеблется он, как электорат в девяностые, — тут же взяла быка за рога почтальонша. — Ему жить негде. Дай ему хату, он и останется в посёлке. Там, глядишь, бабу какую найдёт, а там, может, и будет кому через некоторое время в нашу школу пойти в первый класс.

Аргумент, судя по всему, был железный. Лицо Павла Семёновича стало серьёзным. Он побарабанил пальцами по подоконнику, глядя куда-то вдаль, словно видел там демографическую яму, готовую поглотить его посёлок.

— Дом? А чего тут думать. Пущай забирает Стёпкин дом.

Он резко повернулся ко мне. Взгляд его снова зацепился за мои волосы:

— Только ты это… Боб Марли… ты того… Не склонен топиться? А то Стёпка, предшественник твой, по пьяному делу утопился. Аккурат возле дома, купаться полез. Дом-то по улице Озёрная.

Он сказал это, как нечто само собой разумеющееся, а я молчал, но не от удивления. Наоборот, я ощущал, как последние кусочки мозаики встают на свои места. Судьба — это не слепая стихия. Это тонкая, продуманная паутина, и я двигался, следуя её указаниям. Работа почтальона, утонувший предшественник, дом на улице Озёрной. Всё вело меня к воде, к моей стихии.

— Нет, я хорошо плаваю и не склонен к пьянству.

— Ладно заливать-то, — хмыкнул глава, но беззлобно. — Просто обещай дяде Паше, что не пойдёшь плавать в пьяном виде. А то мы обратно с тобой Марию Антоновну расстроим.

— Обещаю.

— Вот и ладненько, — он хлопнул в ладоши. — Посидите тут.

Глава администрации скрылся за дверью, ведущей, видимо, в архив или подсобку. Вернулся он через пару минут, звякая связкой ключей в одной руке и держа в другой несколько пожелтевших бланков.

— Расписывайся в бланках…. Антонина, — он кивнул в сторону двери, где был коридор и другие кабинеты, — их завтра заполнит и отдаст тебе, занесёт на почту. Вот тебе ключ. Дом тебе баба Ма… то есть, Мария Антоновна покажет, она тут всё и всех знает. Да ты и сам, если не утопишься, скоро будешь всех знать. Работа у Вас, у Печкиных, такая…

Он отксерил мои документы у гудящего старенького копира размером со здоровенную тумбу, после чего положил передо мной на стол пустой бланк. Настоящий артефакт из другой эпохи. Бумага была плотной, желтоватой, шершавой на ощупь. В нижнем углу виднелась типографская отметка, отпечатанная выцветшими чернилами: «Краснодарская краевая типография. 1992». Этот бланк был старше моего нового тела. Я взял шариковую ручку. Молодые, сильные пальцы легко и уверенно сжали пластиковый корпус. Я поставил свою новую подпись, наклонное — «Купалов В.И.». Росчерк получился уверенным и размашистым. Это была подпись под контрактом не с сельской администрацией. Это была подпись под новой главой моей судьбы.

Глава 5. Как в кино

Ключ в кармане приятно оттягивал куртку — маленький, но весомый якорь, привязывающий меня к этому странному месту как материальный артефакт.

Я шёл за Марией Антоновной, которая, несмотря на свои «давно на пенсии», двигалась с энергией застоявшегося в конюшне жеребца. Она не шла, она летела над подсохшей осенней грязью, умудряясь почти не пачкать свои основательные, похожие на вездеходы, ботинки. Я, в своих городских кроссовках, ступал неровно и чертыхался про себя, чувствуя, как новое тело ещё не до конца привыкло к особенностям деревенской логистики.

В какой-то момент мимо нас, семеня короткими, шаркающими шажками, пронёсся местный колоритный сухонький мужичок с лицом оттенка загорелой перезрелой сливы и стойким амбре, которое могло бы сбить с ног менее тренированную сущность. Он завидел мою провожатую и расплылся в беззубой, но искренней улыбке.

— Баб Маш, привет! — просипел он, притормаживая и заглядывая ей в лицо с заговорщическим видом. — Не слыхала? У нас тут убийство! Перестрелка и два трупа!

— Да что ты плетёшь, Толя, после самогонки, какая ещё перестрелка? — отмахнулась Мария Антоновна, но я заметил, как в её глазах вспыхнул огонёк нездорового любопытства.

— Как в кино про ковбойцев! — азартно выдохнул Толя, не останавливаясь. Он махнул рукой куда-то вперёд, в сторону поворота, и, не дожидаясь ответа, ускорил свой нетвёрдый шаг, словно боялся пропустить самое интересное.

Дядя Толя, чья профессия была, вероятно, в классификации бабы Маши «алкоголик», скрылся за поворотом на соседнюю улицу, оставив после себя лишь лёгкий шлейф сивушных масел. Локальный вестник апокалипсиса. В каждом поселении есть такой — первый, кто узнает все новости, и первый, кто видит смысл их обмыть.

— Пойдём, поглядим, что там этот синяк нафантазировал, — Мария Антоновна решительно сменила курс. Мои робкие мысли о том, чтобы поскорее увидеть своё новое жилище, были безжалостно проигнорированы.

Любопытство, особенно женское и деревенское — стихия, с которой не могут совладать даже духи воды. Она снова ухватила меня за локоть и потащила за собой.

Мы свернули на соседнюю улицу, ведущую к реке.

И чем ближе мы подходили, тем отчётливее я ощущал… диссонанс. Воздух дрожал, как от жара, но было прохладно. Птицы, которые ещё минуту назад где-то чирикали, замолчали. И главное — кусты. Густые заросли ивняка и дикой малины вдоль дороги жили своей жизнью. Что-то двигалось в них. Не мышь, не кошка, даже не собака. Что-то крупное, массивное, что приминало к земле ветки с тихим, вязким хрустом.

Самым странным было не это. Самым странным была реакция окружающего мира. Точнее, её полное отсутствие. Я чувствовал это движение, как давление на барабанные перепонки, как рябь на воде, но Мария Антоновна шла вперёд, не обращая ни малейшего внимания.

В её мире кусты были неподвижны. Она никакого движения не замечала, хотя в целом замечала всё, что надо и не надо.

Это было похоже на помеху в эфире, на «белый шум» реальности, который обычный человеческий мозг отфильтровывал, отказываясь воспринимать то, чего, по его мнению, быть не должно. А я видел. И чувствовал. Это было нечто из того, другого мира.

Но «другой» мир был моей специализацией.

За поворотом открылась картина. Две полицейские «буханки» и одна легковая машина с мигалками стояли на обочине, перегородив дорогу. Вокруг них, на почтительном расстоянии, толпились местные. В основном женщины всех возрастов, от молодух с колясками до древних старух, опирающихся на палки. Мужчин было меньше, и они держались особняком, деловито смоля папиросы и изредка роняя скупые комментарии. Всеобщее внимание было приковано к чёрному внедорожнику, стоявшему под углом на обочине.

Отгоняла толпу от места происшествия женщина, которая одна стоила целого взвода ОМОНа. Высокая, широкоплечая, в форме, которая сидела на ней как влитая, она стояла, расставив ноги, и одним своим видом излучала ауру непререкаемой власти.

— Это Светка, — прошептала мне на ухо Мария Антоновна, перейдя на конспиративный тон. — То есть, Светлана Изольдовна. Наш участковый. Строгая — жуть. Но справедливая. Видать, и правда что-то приключилось серьёзное, раз она тут в прислуге оказалась.

С этими словами моя наставница, расталкивая зевак, как ледокол, пошла на таран. Я поплелся за ней, стараясь держаться в тени её авторитета.

— Свет, а Свет! — громким шёпотом начала она, подойдя почти вплотную. — Что тут у вас? Толька-алкаш кричит — душегубство, стрельба!

Участковый медленно повернула голову. Её лицо было обманчиво-добрым. Она улыбалась со всей женственностью средневековой раскованной деревенской бабы, которая могла и приголубить, и сломать ногу. Смотря по контексту и настроению.

— Мария Антоновна, я Вас умоляю, — прошипела она, не повышая голоса, но вкладывая в каждое слово тонну металла. — Да какое убийство, угомонитесь! Просто брошенная машинка. Кого-то из ненашенских. Разберёмся, уедем. Расходитесь по домам, нечего тут цирк устраивать.

— Ага, просто! — не унималась Мария Антоновна. В ней проснулся сельский блогер и народный корреспондент. — Просто, просто… просто сосиски! Чего тогда три полицейские машины с городу приехали? Из-за брошенной тачки? Не смеши мои седины, Светлана!

— Ой, баб Маш, иди, а? Почту разноси, — окончательно потеряла терпение участковая. — Что я перед тобой тут распинаюсь? Сказано — не положено, значит, не положено!

Пока они препирались, обмениваясь колкостями, как заправские дуэлянты, я отошёл в сторону. Мое внимание снова приковали кусты. Движение в них прекратилось, но я чувствовал… чьё-то присутствие. Кто-то затаился там, наблюдая. Кто-то, кто не принадлежал этому месту. Кто-то, кого видела только моя, нечеловеческая, суть.

Что интересно, толпа не только была увлечена словесной перепалкой двух самых авторитетных женщин поселка. Какая-то потусторонняя сила заставляла их в эту сторону не смотреть. На меня такие фокусы, само собой, не действовали.

Я, пользуясь моментом, сделал несколько шагов назад и бесшумно скользнул за спины зевак, а потом в густые, влажные заросли.

Внутри пахло гниющей листвой и болотом. Ветки цеплялись за одежду. Тишина здесь была плотной, вязкой. Я сделал несколько шагов вглубь, ориентируясь не на слух и не на зрение, а на то самое чувство «неправильности», которое вело меня.

И я его нашёл. Он сидел на корточках за толстым стволом старой ивы, вжавшись в землю. Щуплый, заросший, жилистый мужичонка в грязной, рваной одежде. Лицо его было покрыто многодневной щетиной, а маленькие, глубоко посаженные карие, почти что чёрные глазки испуганно бегали по сторонам. Он был похож на лесного зверька, напуганного шумом. Но от него исходила та самая аура «помехи», которую я чувствовал с дороги. Он был не совсем человеком.

Я подошёл абсолютно беззвучно. Стихия воды под ногами помогала, мои кроссовки не тронули ни одной ветки и не издали плеска. Я положил ему руку на плечо. Он вздрогнул всем телом, как от удара током, и медленно повернул голову. В его глазах на мгновение мелькнул нечеловеческий, первобытный ужас.

— А ты кто тут у нас? — спросил я. Грозно, но тихо, чтобы не привлекать внимания. Мой новый, молодой голос прозвучал с неожиданной силой.

И тут, несмотря на то что моя рука лежала на плече этого мужичка, он что-то промычал и… исчез, словно схлопнулось пространство.

— Ах ты ж, бычий цепень, — прорычал я, едва не потеряв равновесие.

Выдохнул. Так. Из очевидного — я столкнулся с двоедушником, мистическим существом, причём не особенно адекватным. Из другого очевидного — надо уходить обратно к толпе, нечего тут топтаться.

…

Любопытства ради я тоже посмотрел на некое место происшествия. Близко не подпускали, но очевидно одно, насчёт трупов дядя Толя всё придумал. Никто не был убит, во всяком случае, никаких покойников не наблюдалось.

И всё же какие-то эксперты что-то фотографировали и снимали образцы.

Я потратил пять минут, бессмысленно глазея на этот труднодоступный мне процесс и принял решение, что пора бы вернуться на исходный маршрут.

Ничего феерического мы так и не увидели. Толпа постояла, поохала, послушала, как участковая Светлана Изольдовна зычным, не терпящим возражений голосом отправляет всех заниматься своими делами. В конце концов мы с бабой Машей стали медленно, словно бы неохотно, покидать сборище в направлении моего будущего жилья.

Последние новости, даже самые незначительные, в Колдухине были дефицитным товаром, и люди цеплялись за них, как за последнюю краюху хлеба. Однако, если объективно, то никакого трупа или трупов не было, следы перестрелки, если они и были, изымут некие эксперты. Для народа было очевидно, что раз трупов нет и выстрелов было всего два, значит, бой не был особенно зрелищным. Не вполне понятно только, куда подевались участники этого шоу?

Мария Антоновна, явно разочарованная отсутствием живописных подробностей, поджала губы и, бросив на прощание уничтожающий взгляд в сторону участковой, снова взяла меня под локоть.

— Беспорядок, — проворчала она так, чтобы слышал только я. — Раньше, бывало, если уж ЧП, так ЧП! А сейчас что? Машина на обочине стоит, а шуму, будто саму Ангелу Меркель похитили инопланетяне. Пойдём, горе ты моё луковое, покажу тебе твои хоромы.

Мы побрели дальше по улице, параллельной той, на которой я уже был и располагалась почта. Собственно, эта улица называлась Озёрная, а основная звалась достаточно длинно и сложно — Краснопартизанская.

Мое кратковременное столкновение в кустах с щуплым мужичком всё ещё стояло перед глазами. Подлец был потерянным, как кот, застигнутый на месте похищения хозяйской колбасы, однако свинтил от меня с ловкостью Гудини. Теряю хватку? Или, наоборот, ещё не наработал?

— Вот было дело у нас, в глубоко советские времена, однажды прокурор чай пил, печенье ел. В общем, работал. А тут ему звонит участковый наш, Колдухинский и говорит человеческим голосом — у нас, дескать, самолёт упал. Где, спрашивает севшим голосом прокурор, упал? А на поле около Малой Атаманки. Прокурор, медленно седея, прикинул что сейчас же приедут проверяющие из Москвы, генпрокуратура, КГБ, от ЦК КПСС и заодно с авиакатастрофой проверят местные дела и полетят тогда головы, включая его.

— И? — ситуация не показалась мне забавной.

— Севшим голосом спросил он участкового, мол, давай подробности, что за самолёт, сколько жертв и всё такое. А участковый смеётся, что прокурору сразу не понравилось. И участковый говорит, что пилоты «кукурузника», мол, пьяные, водки опились, летали низко и крылом поле зацепили, ну и упали. Так они, черти, вылезли из самолёта и немедленно выпили за своё чудесное спасение. Прокурор как понял, что авиакатастрофа бывает разная, так орал, что участковый на одно ухо оглох.

Я слабо улыбнулся. Понятно, что новости тут любят и помнят.

Наконец Мария Антоновна остановилась у покосившегося штакетника, который когда-то был забором. Калитка, державшаяся на одной ржавой петле, была припёрта кирпичом.

— Ну, вот, новосёл, твоё новое жильё. Прибыли. Улица Озёрная, дом три. Твоя, так сказать, резиденция.

Я посмотрел на дом.

И слово «резиденция» прозвучало достаточно иронично.

Дом был прост до примитивности. Коробка из шлакоблоков, грубо сложенная, видимо, не самым рукастым человеком. Однако кто-то когда-то пытался придать этому строению праздничный вид. Стены были выкрашены белой краской, которая давно облупилась и пошла серыми, похожими на лишай, пятнами. А углы… углы были выведены ядовито-зелёным цветом. Этот радикальный, почти кислотный зелёный должен был, по идее, веселить, но на фоне общей серости и тлена он выглядел несколько неестественно и даже немного пугающе.

Окна были маленькие, подслеповатые, с рассохшимися рамами. Крыша, покрытая старым, замшелым шифером, чуть провисла по центру, словно спина усталой клячи. Деревянная окантовка по краям, некогда, наверное, бывшая украшением, покосилась, почернела от сырости и густо поросла тем же лишайником, что и стены. Дом не просто выглядел старым. Он выглядел больным, как и всё поселение.

Мария Антоновна отодвинула кирпич и с немузыкальным скрипом отворила калитку. Мы прошли по заросшей бурьяном дорожке к крыльцу — трём доскам, положенным на бетонное основание, от которого откололись большие куски. Дверь, обитая выцветшим коричневым дерматином, выглядела чуть лучше остального дома.

— Ключ давай, — скомандовала моя провожатая.

Я протянул ей тяжёлый железный ключ. Она вставила его в замок, который со скрежетом поддался. Но сама дверь не открылась. Мария Антоновна толкнула раз, другой, упёрлась плечом. Дверь не двигалась. Разбухла от осенней влаги, намертво вцепившись в косяк.

— Тьфу, чёрт, — сплюнула она. — А ну-ка, богатырь, покажи силушку молодецкую.

Я отодвинул её, взялся за холодную металлическую ручку. Я не стал давить плечом. Я приподнял и навалившись, толкнул всем весом.

Мои новые, ещё непривычные мышцы напряглись. Я потянул сильнее, вложив в движение лишь малую часть той силы, что теперь была мне доступна. Дерево возмущённо скрипнуло, застонало, протестуя. А потом, с треском, похожим на хруст ломающейся кости, дверь поддалась, сдирая краску с косяка.

Мария Антоновна посмотрела на меня с уважением:

— Дурной, но сильный. Это хорошо, много ума в нашей профессии было бы лишним.

Мы шагнули внутрь.

Внутри явно никто не жил, не заходил и уж точно не проветривал. Так сказать, своя атмосфера. Густой, тяжёлый коктейль из подвальной сырости, затхлости, плесени и гниения дерева при отсутствии свежего воздуха. Запаха места, где давно не было жизни. Для меня, духа воды, этот букет был совершенно неродным и мне физически стало плохо от этого ощущения стоячей, мёртвой воды.

Дом внутри оказался таким же убогим, как и снаружи. Узкая, холодная прихожая, которую правильнее было бы назвать тамбуром. Стены, оклеенные какими-то тёмными обоями, были покрыты влажными пятнами. Слева дверь на кухню. Крохотное помещение, где едва могли разминуться два человека. Главное место занимала громоздкая печка-голландка, облицованная потрескавшейся плиткой. Её чугунная дверца была покрыта толстым слоем ржавчины. Холодное сердце дома.

Из прихожей мы прошли прямо в зал. Единственная сравнительно большая комната, метров восемнадцать, не больше. Здесь было немного светлее за счёт двух окон, выходящих в заросший сад. У стены стоял продавленный диван, накрытый выцветшим пледом. Рядом полированный советский журнальный столик с отставшей кромкой. В углу старый телевизор с выпуклым экраном марки «Горизонт». Обои в цветочек когда-то были весёленькими, но теперь пожелтели и пошли тёмными разводами от сырости, особенно по углам. Из зала вела ещё одна дверь в узенькую, как пенал, спальню, где помещалась только железная кровать с панцирной сеткой, покрытым плесенью матрацем, ну и ещё тумбочка.

Всё было пропитано запустением. Слой пыли на мебели, паутина в углах, разводы плесени на потолке. Этот дом был не просто пустым. Он былмёртвым и принадлежал мертвецу. Это чувствовалось и для этого не обязательно было быть двоедушником.

И я должен был стать его новым жильцом? Судьба поистине обладает извращённым чувством юмора.

— Давно Степан умер? — спросил я, чтобы нарушить гнетущую тишину.

— Два года уже, — вздохнула Мария Антоновна, обводя комнату хозяйским взглядом. — Молодой был совсем, сорок семь лет только. Одинокий был, как перст. Выпивал, конечно, но немного. Так, чтоб не дольше трёх дней в запое, по-божески. А тут… поплавать решил. Горе, конечно. Но у нас тут вообще мужики мрут часто. Как мухи по осени.

Она понизила голос и подошла ко мне поближе, словно собиралась сообщить государственную тайну.

— Вот у Тамары нашей, что в конце улицы живет, три мужа уже умерли. Один за другим. Не иначе — чёрная вдова. И ведь, что характерно, от каждого она по дочке родила. Теперь вот мать-героиня, одиночка. Хотя сама вроде не старая еще, баба видная.

Она сделала паузу, буравя меня строгим взглядом.

— Ты это… смотри. На неё не заглядывайся. Баба она, конечно, красивая, но… закономерность того… нездоровая. А то, глядишь, станешь четвёртым. Вместо нового почтальона у нас будет новый обитатель колдухинского кладбища.

Предупреждение прозвучало буднично, как прогноз погоды, но от этого не стало менее зловещим. Я стоял посреди мёртвой комнаты, в доме утопленника, в деревне, где мужчины долго не живут, и слушал рассказ о местной чёрной вдове.

Всё чудесатее и чудесатее. Хотя, на то я и водяной, чтобы ситуацию исправлять.

Едва за бабой Марией закрылась калитка, я вернулся в дом.

Тишина, до этого казавшаяся просто отсутствием звука, теперь обрела вес и плотность. Она давила, пахла пылью, тленом и застарелым одиночеством. Я взял с кухни сравнительно чистое полотенце и вытер им стол только для того, чтобы поставить туда свою спортивную сумку. Оттуда я извлёк единственную в ней по-настоящему ценную вещь — волчок.

Надо бы и проверить, имеет ли смысл тут всё отмывать или это «не то» место.

Я присел на корточки, ощущая, как приятно тянутся молодые сильные пальцы.

Ловко и с первого раза зажал волчок между большим и указательным пальцами, вдохнул спёртый воздух дома и с резким щелчком запустил его по скрипучим, крашеным доскам пола.

Волчок закрутился, набирая скорость, превращаясь в размытое пятно. Он не издавал ни звука, лишь легкий шелест, словно шёпот ветра. Он пронёсся через всю комнату, миновал покосившийся диван, обогнул ножку стола, вильнул у порога в кухню и, описав плавную дугу, замер точно в географическом центре главной комнаты. Просто остановился, будто врезался в невидимую стену. Не покачнулся, не упал. Замер в вертикальном положении.

Что ж, сомнений нет. Это то самое место, куда тащил меня волчок. Моё новое логово, моя берлога, отправная точка для Вадима Ивановича Купалова.

Глава 6. Чистый лист

Ну, ладно, лиха беда начало!

Великая сила привела меня в этот… дворец. Обшарпанные стены, потолок с бурыми разводами от протечек, мебель, которую не взяли бы даже в комиссионку для самых непритязательных. Ирония. Могущественное существо, способное повелевать реками, начинает новую жизнь в самом жутком и непритязательном, едва пригодным для проживания доме.

Я улыбнулся про себя и начал осваиваться. Неторпливо, мне теперь некуда спешить, открывал дверцы шкафов, которые отвечали протестующим скрипом. Заглядывал под диван, где обнаружил мумифицированную мышь и россыпь семечек. Проверил окна — рамы рассохлись, но стекла, на удивление, были целы.

В углу обнаружился люк в подпол. Массивная деревянная крышка с кованым кольцом. Я потянул. Поддалось с трудом. Из чёрного провала пахнуло сырой землей, плесенью и влажностью. Мрачный кирпичный подвал, под стать всему этому поселку с жизнерадостным названием Колдухино. Идеальное место для хранения солёных огурцов и взвода скелетов.

Закрыв люк, я решил, что с подземельями разберусь позже.

Несмотря на окружающую разруху, настроение у меня было на удивление оптимистичное, даже весёлое. Есть в этом какая-то высшая справедливость: чтобы очистить свой мир, не нужно проводить сложные ритуалы и чертить пентаграммы кровью девственниц. Всё гораздо проще. Основные инструменты очистки Вселенной — это лопата, веник, чистящие средства и губка. Величайшая магия преображения заключается в новых обоях и сияющих белизной выключателях.

Насвистывая под нос незатейливую мелодию «Я водяной, я водяной, поговорил бы кто со мной», я запер дом на ключ, который скорее изображал замок, чем являлся им. После чего направился в центр цивилизации — местный сельмаг.

Сельмаг оказался классическим представителем своего вида: смесь запахов хлеба, дешёвой колбасы и стирального порошка. За прилавком сидела женщина неопределенного возраста с хитрым лицом мисс Марпл.

Я методично собрал боевой комплект: порошок для ручной стирки, резиновые перчатки, несколько бутылок самой ядрёной бытовой химии, белую водоэмульсионную краску, широкую кисточку, мешок цементной смеси и гигантскую упаковку мусорных мешков (самых прочных, на двести литров). Продавщица посмотрела на мой набор, потом на меня, на мои дреды и, кажется, пришла к какому-то своему, единственно верному выводу. Наверное, решила, что я очередной сбежавший от городской суеты дауншифтер, решивший заняться эко-ремонтом. Она даже не удостоила меня вопросом.

Молча пробила чек.

Вернувшись, я немедленно приступил к делу. Натянул перчатки. Первым делом нужно было провести археологические раскопки и отделить культурный слой от мусора. На это ушло несколько часов. Я методично обходил дом, собирая всё, что не было прибито к полу, и сваливая это на стол и стулья, которые превратились в сортировочные центры.

Весь этот хлам я разделил на три категории.

Первая — «Память». Личные вещи покойного, которые не имели материальной ценности, но были эхом его жизни. Старые, выцветшие фотографии в картонной коробке. Мужчина в военной форме с автоматом с суровой серьёзностью. Вот он же, но моложе, с друзьями на шашлыках. Вот маленький мальчик на трёхколесном велосипеде. Личный дневник в потрёпанной обложке, который я сознательно не стал открывать. Умерший имеет право на свои тайны. Севший мобильник-раскладушка из начала двухтысячных. Несколько компьютерных дисков с какими-то играми. И даже видеокассета с корявой надписью «Дембель». Я аккуратно протёр все это от пыли, сложил в здоровенный деревянный ящик, найденный в чулане, и отставил в сторону. Это история, а историю нужно уважать, хранить и ограничивать её силу.

Вторая категория — «Ценности/Трофеи». Вещи, которые ещё могли послужить мне. На удивление, их оказалось немного. Невысокие неубиваемые резиновые сапоги и рабочий брезентовый комбинезон. Свитер в пластиковой магазинной упаковке, что точно спасло его от вездесущей плесени. Набор старых, но крепких советских инструментов. Пара чугунных сковородок, которые после хорошей чистки переживут и меня, и этот дом. Три крепких дубовых стула, которые требовали (но не немедленно) лишь новой обивки. Все остальное было безнадёжно.

И, наконец, третья, самая многочисленная категория — «Тлен». Всё остальное. Сюда отправилась почти вся одежда, слежавшаяся в шкафах и пахнущая нафталином и сыростью. Большая часть старой, замызганной посуды со сколами и трещинами. Почти половина разваливающаяся мебель. Всё истлевшее постельное белье. Какие-то непонятные коробки с хламом. Неработающие (а таких было большинство) электроприборы. Огромные пачки старых журналов, газет и разгаданных кроссвордов.

Я упаковывал этот хлам в чёрные пластиковые мешки. Один за другим. Мешки пухли, становились тяжёлыми. Я таскал их к большому мусорному баку у дороги. Ходка за ходкой. Бак, до этого сиротливо пустой, быстро наполнился доверху, а потом рядом с ним выросла гора. Я вынес из дома десятилетия застоя, килограммы забвения и тонны бессмысленно накопленного барахла.

Когда последний мешок был вынесен, дом вздохнул. Буквально. Воздух в нём стал другим, разреженным и чистым. Пыли стало меньше, а света больше.

Уже темнело. Я щёлкнул выключателем. Под потолком вспыхнула одинокая тусклая лампочка, залив голые стены жёлтым, больничным светом. Голые, потому что следующим этапом была зачистка. Я подцепил ножом край старых, выцветших обоев в цветочек и потянул. Они отходили легко, пластами, обнажая серую штукатурку. Я сдирал их со стен с каким-то остервенелым наслаждением, сворачивал в рулоны и тоже выкидывал. Десятки больших и прочных мусорных пакетов отправились вслед за своими предшественниками.

Стоя посреди пустой, гулкой комнаты с голыми стенами, я думал о том, как же всё-таки просто очистить свою жизнь. Для этого не нужны сложные ритуалы, жертвы и заклинания на мёртвой латыни. Нужен лишь один, самый главный ритуал — наведение чистоты и порядка.

Хочешь обновить жизнь — обнови, тебе двоедушник для этого не нужен. Этому ведь учили с детства. Советский Мойдодыр, этот суровый, но справедливый дух чистоты, вбивал в головы основы основ: «Надо, надо умываться по утрам и вечерам!». Но люди выросли и отвернулись от Мойдодыра. Они променяли его на Тома и Джерри, которые несли в себе совсем другую философию — развлечение через разрушение. Весёлый хаос, где можно крушить, ломать, взрывать, и за это ничего не будет. И вот результат — дома, заваленные хламом, и жизни, похожие на эти дома.

Что ж, у Вадима Купалова всё будет иначе. Он начнёт с чистого листа. Лист для этого надо очистить.

Я взял свою спортивную сумку, единственное, что связывало меня с прошлой, столетней жизнью Спиридона Ильича в Лобне. Деньги, аккуратно сложенные в пачки, соседствовали с кое-какими мелочами и мешочком с древним руническим волчком.

Я извлёк оттуда папку с документами Вадима Купалова (мой пропуск в двадцать первый век) и убрал её в ящик стола. Новую жизнь следует начинать с порядка в документах.

И сепарации их от прошлого.

За домом начинался огород, а точнее то, что им когда-то было. Теперь это были настоящие джунгли. Сорняки, преимущественно крапива и репейник, вымахали в человеческий рост, создавая плотную, колючую стену. В Колдухине, как я уже успел заметить, таких заброшенных участков было больше половины. Мёртвые сады при мёртвых домах. Я, недолго думая, продрался сквозь эти заросли, ощущая, как крапива с каким-то мстительным удовольствием жалит сквозь штаны.

За сорняками открывался вид, ради которого стоило терпеть и не такое. Озеро. Огромное, чёрное, абсолютно неподвижное, словно заполнено не водой, а ртутью, оно было как обсидиановое стекло, в котором отражались первые, бледные звёзды. Красиво до дрожи. Идеально. Вдоль кромки воды, нарушая эту симметрию, пронеслась четвёрка диких уток, оставив за собой лишь едва заметную рябь. Моя стихия. Моё место.

Осмотрев это дело, я вернулся в дом, взял ту самую спортивную сумку, с которой приехал из Лобни. В ней не было ничего сверхъестественного, ну кроме волчка, для которого у меня ещё не было сейфа и солидного запаса денег.

Надо бы спрятать, а из сейфов у меня под рукой только озеро. Я засунул сумку в большой чёрный мусорный пакет. Крепко завязал. Потом засунул в ещё один. И для верности — в третий. Герметично, как саркофаг. Использовал то, что было нужно — ржавую шестнадцатикилограммовую гирю, привет из эпохи советских физкультурников. Привязав её к свертку, я взвалил эту конструкцию на плечо и пошёл обратно к озеру.

На берегу я скинул одежду. Осенний ветер приятно холодил кожу. Я вошёл в воду. Беззвучно. Ни единого всплеска, ни кругов по воде. Тело просто погрузилось, словно было не плотью, а частью самой жидкости. Вода приняла меня, я принял её. Так, как это было всегда.

Это было пьянящее ощущение, как возвращение домой. Я мог находиться здесь вечно. Дышать водой так же естественно, как другие дышат воздухом. Я закрыл глаза и стал слушать. Слушать воду. Для меня она — не просто H₂O. Это глобальная информационная сеть, матрица, пронизывающая всё. Я чувствовал, как бьётся родник на дне, как спит старый сом в корягах у противоположного берега, как остывает земля. И я чувствовал нечто большее.

Это «место» болело. Вся округа на километры вокруг излучала тихую, застарелую боль. Страдание, въевшееся в землю, в деревья, в сами дома. Вода пела мне печальную песню об этом. Она рассказывала о людях, которые живут здесь — несчастных, уставших, потерявших надежду. Они были похожи на свои заросшие огороды. И в этот момент я, элементарный дух, которому по природе своей должны быть чужды человеческие эмоции, почувствовал вполне обоснованное желание. Желание всё это изменить. Не из альтруизма. Скорее, из чувства собственника. Это теперь мой дом, моя земля. А я не люблю, когда в моем доме бардак и уныние.

Моя стихия принимала меня радостно, почти наркотически. Не удивительно, что большинство водяных сливаются с водой и с людьми не взаимодействуют.

Я отплыл на полсотни метров от берега, где дно было илистым и мутным. Здесь, на глубине не менее четырёх метров, нашёл корягу и оставил под ним свой герметичный пакет с гирей. Припрячу денежки и волчок, пока не понадобится. Будет моим сейфом.

Вернувшись, я расстелил единственное одеяло на продавленный диван перед телевизором (телевизор пока что оставил), пригодное для использования в качестве постели.

* * *

Проснулся я ранним утром от холода. За ночь всё словно перевернулось, вчера еще грело ласковое солнышко и вдруг краски потухли, все стало серым, мерзким, осенним. Дом нетопленый. В доме ещё не было ничего, что напоминало бы о комфорте. Я встал, потянулся, ощущая, как приятно хрустят суставы, и вышел на крыльцо.

Село просыпалось. Мое обостренное чутьё работало на полную. С расстояния в несколько сотен метров я уловил горьковатый запах дешёвых сигарет «Прима» — кто-то уже смолил на своём крыльце. Где-то лениво, вполсилы, залаяли собаки. На дальнем конце деревни протяжно замычала корова. Мир начинал свой неспешный, предсказуемый оборот.

И тут я почувствовал ещё кое-что. Присутствие. Совсем рядом. Кто-то стоял у забора и бесцеремонно заглядывал в мои окна. На цыпочках и с величайшей осторожностью я обошёл дом.

Так и есть. У окна, прислонившись к покосившемуся штакетнику, стоял дядя Толя. Немолодой, потёртый жизнью, как старый башмак. Среднего роста, худощавый, с лицом, которое давно и прочно подружилось с алкоголем. Но глаза… Глаза были хитрые, живые, карего цвета, они внимательно изучали мой пустой дом. Седая борода торчала как благоухающий лопух. В зубах, которых был неполный комплект, дымилась самокрутка.

Я вышел из-за угла.

— О! Здорово, почтмейстер! — бодро сказал мужичок, ничуть не смутившись. — А я дядя Толя. Мы вчера общались, помнишь? Меня тут баба Маша попросила тебя на работу отконвоировать. Чтоб не заблудился, значит. Ну и не передумал, не дай Бог.

Он затянулся и выпустил облако вонючего дыма.

— А ты чего с утра пораньше чистый? Не купался часом ли? — его хитрые глазки сощурились. — А то знаешь, твой предшественник…

— Знаю, дядя Толя, знаю, не надо мне напоминать, — прервал я его. — Это не особенно весело, что он утонул. Я пойду оденусь.

— Жду тебя, родюня, — кивнул дядя Толя и с видом важного конвоира уселся на ближайшую лавочку.

Я быстро натянул джинсы, футболку и свитер — единственную приличную одежду, которую оставил себе.

Когда я вышел, дядя Толя указал на своего железного коня, припаркованного у калитки. Это был апофеоз советского мотопрома — старый «Урал» М-63 с коляской, выкрашенный в цвет детской неожиданности.

— Садись, молодежь, с ветерком домчу! Ну, если не заглохнет, конечно.

Я залез в люльку, которая пахла бензином, прелой соломой и самогоном. Дядя Толя с видом опытного байкера несколько раз с силой пнул кикстартер. Мотоцикл чихнул, плюнул чёрным дымом и оглушительно взревел, распугав всех окрестных ворон. Мы тронулись.

Поездка на почту превратилась в обзорную экскурсию по осеннему Колдухину. Мы тарахтели по разбитой дороге, когда-то замощённой асфальтом.

Это была просто полоса грязи между домами. Деревня была одета в цвета осени, но не как любил Пушкин, а скорее в стиле Арона Визенфельда.

Серые, почерневшие от времени деревянные дома, многие с заколоченными окнами, стояли, понурив свои проржавевшие жестяные крыши, словно уставшие старики.

Мокрые от дождя, словно грустящие, ветви берёз и яблонь качались от ветра, роняя свои листья. Воздух был влажным и пах прелой листвой, печным дымом и безнадёжностью. Под колесами нашего рычащего монстра время от времени чавкала грязь. Изредка попадались люди — в основном, пожилые, которые провожали нас долгими, цепкими взглядами.

Я сидел в трясущейся коляске, вдыхал этот коктейль из выхлопных газов и сельского увядания и думал: «Ну, ребят, мы вам тут всё взбодрим!».

Что ж, любое путешествие начинается с первого шага. Даже если этот шаг — в люльку старого советского мотоцикла.

…

Почта в Колдухине была средоточием не только корреспонденции, но и, судя по всему, всех деревенских запахов разом. Пахло сургучом, дешёвым табаком, старой краской, которым пропитался, казалось, даже календарь за 2019 год висящий шесть лет подряд, как метка времени, его никто не менял не по забывчивости, а словно из нежелания расставаться с прошлыми надеждами. Пахло ещё чем-то неуловимо кислым, то ли вчерашними щами, то ли самой атмосферой безнадёги. За массивной деревянной стойкой, в которой когда-то было окошко для денежных переводов, а теперь зияла дыра, восседала Мария Антоновна.

— Здравствуйте, Мария Антоновна.

Я только хотел начать говорить сакраментальное «Я на работу», как тяжёлая входная дверь со скрипом отворилась, впустив внутрь порыв влажного осеннего ветра и… её.

Участковый уполномоченный полиции, старший лейтенант Светлана Изольдовна.

Вчера я видел её издалека, сейчас она надвинулась вплотную. Есть такие люди, которые носят свою должность не на погонах, а во взгляде. Она была высокая, крупная, крепкая, ладно скроенная, в идеально отглаженной форме, которая сидела на ней так, будто была её второй кожей. Темно-каштановые волосы стянуты в тугой узел на затылке. Но все это было лишь фоном для главного — её огромной белозубой улыбки.

Идеально ровные белые зубы обнажались ровно настолько, чтобы продемонстрировать дружелюбие, но глаза при этом оставались холодными, внимательными и абсолютно неулыбающимися. Так, наверное, улыбается щука, прежде чем проглотить зазевавшегося пескаря.

— Привет, Мария Антоновна, — её голос был на удивление мелодичным, но и с металлическими нотками. — А я сегодня не к тебе.

Её холодные глаза впились в меня. Улыбка стала шире на пару миллиметров:

— Ты у нас Вадимка, новый почтальон? А ну-ка, пошли за мной.

Это был не вопрос и не предложение. Это был приказ, обёрнутый в тонкую плёнку вежливости.

Мария Антоновна за своей стойкой встрепенулась, словно курица-наседка, у которой пытаются утащить единственного цыплёнка. Она поправила очки, которые и без того сидели на носу идеально, и подала голос:

— Светлана! Ты чё? Ты куда мою кадровую надежду забираешь? Арестовываешь, что ли? Вадим, ты же сказал, что у тебя нет проблем с законом!

Я промолчал, решив, что молчание золото, и чтобы мои слова не были использованы против меня, лучше сразу вживаться в роль слегка ошарашенного новичка.

Участковая издала звук, который, по её мнению, должен был походить на ласковое воркование, но на деле напоминал рык собаки.

— Ну что Вы, Мария Антоновна, какие аресты? — просюсюкала она с абсолютно неискренней интонацией. — А мы просто поговорим. Познакомимся. Правда ведь, новичок?

Я почувствовал на своём плече её женскую, но и уверенную в себе, сильную руку. Она по-хозяйски шлёпнула меня, словно коня на ярмарке, проверяя стать. Жест был дружелюбным, но подтекст читался ясно: «Ты на моей территории. И ты — моя собственность».

— Пошли-пошли, — не унималась она. — Почту ты уже видел, администрацию, судя по тому, что они внесли тебя в базы данных, тоже. Теперь надо бы и на опорник изнутри посмотреть. Культурная программа, понимаешь, для вновь прибывших.

Что ж, сопротивляться было бы глупо и совсем не вписывалось в легенду Вадима Купалова, простого парня с дредами и дипломом теплотехника. Я ничего не нарушил и, надеюсь, не словлю проблему без вины (хотя так бывает). Опять же, помимо инстинктов, был ещё и многовековой опыт, который подсказывал, что с такими вот представителями власти лучше не спорить, а наблюдать.

Я покорно кивнул и позволил себя увести. Мария Антоновна проводила меня взглядом, полным сочувствия и беспокойства за судьбу почтового отделения Колдухино.

«Конвоирование», как метко выразился дядя Толя, проходило пешком. Светлана шла рядом, не говоря ни слова. Её улыбчивое молчание было куда более гнетущим, чем любая перекрестная ругань. Я чувствовал себя персонажем дешёвого детектива, которого ведут по грязным улицам захолустного городка на первый, «неофициальный» допрос.

Мы шли мимо всё тех же серых домов. Грязь чавкала под её форменными ботинками и моими кроссовками.

В какой-то момент я не выдержал и решил сыграть свою роль до конца.

— Простите, а… зачем мы идём в опорный пункт? — мой голос прозвучал достаточно робко и неуверенно.

Светлана остановилась. Она повернула ко мне своё лицо и снова улыбнулась. Той самой улыбкой. Очаровательной и пугающей одновременно. В её глазах не было ни злости, ни раздражения. Там было лишь холодное, спокойное любопытство исследователя, изучающего новый, непонятный вид насекомого.

Она ничего не ответила.

Просто смотрела на меня секунды три, давая своей улыбке сделать свою работу. И это было красноречивее любых слов. Я понял, что она не объяснит мне ничего. Не потому, что это секрет. А потому, что она не считает нужным. Я — объект, она — субъект. И в её маленькой вселенной под названием Колдухино этой расстановки будет достаточно.

Глава 7. Вопросы тут задаю не я

Я усмехнулся. За свои бесчисленные годы я встречал существ, от одного взгляда которых смертные рассыпались в прах. Я видел сущностей, чьи имена нельзя было произносить вслух. Я говорил с теми, кто стоял у истоков этого мира. И ни один из них не обладал таким простым, незамутненным, почти животным чувством собственной власти, как эта женщина в полицейской форме посреди умирающей деревни. В этом было что-то по-своему восхитительное.

Опорный пункт охраны правопорядка оказался маленьким кирпичным домиком, вросшим в землю, с решёткой на единственном окне и облупившейся синей табличкой. Он выглядел так, будто сам отбывал здесь пожизненное заключение. Светлана достала из кармана связку ключей, с лязгом отперла железную дверь и широким жестом пригласила меня внутрь.

— Прошу. Культурная программа, экскурсии.

…

Дверь, обитая рваным дерматином и снабжённая табличкой «Участковый пункт полиции № 8», поддалась с привычным скрипом.

Я шагнул внутрь, в мир полиции, протоколов, квалификации преступлений и борьбы за показатели, снижение роста преступности.

Помещение было небольшим, уставленным разномастной мебелью, словно собранной по окрестным свалкам. Стены забраны деревянными панелями, модными в начале восьмидесятых, покрытыми толстым слоем лака. Стояли старые столы с потёртыми столешницами, обшарпанные стулья, сейф в углу, похожий на дореволюционный несгораемый шкаф. Под потолком тускло гудела энергосберегающая лампочка с меткой «Сколково-2021», заливая всё мертвенно-белым светом. Иногда лампочка предательски мигала, словно собиралась лишить обитель правопорядка источника света, но потом восстанавливала работу.

И посреди этого царства бюрократического уныния сидела девушка. Она была как артефакт из другой эпохи, пришелец из прекрасного мира, сбой в матрице поселка Колдухин.

Правильные, почти иконописные черты славянского лица, ясные голубые глаза и добрая, милая улыбка, которая не сходила с её губ, даже когда она сосредоточенно вписывала что-то в очередной бланк. Длинная, толщиной в руку, тёмно-русая коса лежала на плече, переброшенная вперёд, чтобы не мешать. Она сидела за столом, заваленным такими гигантскими кипами документов, что казалось, будто она в одиночку ведет бумажную войну с целым министерством. Её движения были плавными и точными, ручка в её пальцах не писала, а словно выводила старинную вязь.

Я замер на пороге, наблюдая за ней. Было в этой картине что-то гипнотическое.

Светлана Изольдовна, которая находилась за моей спиной, иронично хихикнула, видя мой замерший вид и лёгким толчком продвинула меня вперёд, в помещение.

— Василиса, — обратилась Светлана к девушке, — ты, когда новые формы заполнишь, надо бы ещё старые дела прошить… Там легко. Перечень документов составить, прошить, пронумеровать.

И она снова улыбнулась своей фирменной улыбкой.

Василиса. Имя ей подходило идеально. Она подняла свои ясные глаза на начальницу, с серьёзным вином кивнула и снова углубилась в работу, но перед этим улыбнулась. Эта улыбка не была подобострастной или дежурной. Она была искренней, светлой, словно внутренний свет пробивался наружу. Удивительная девушка.

Только после этого участковый повернулась ко мне.

— Так, постмейстер, отлепляй зенки и сосредоточься, — сказала она тоном, не терпящим возражений. — Тебя тут ждут. Поговорить хотят.

— А я… А Вы? А я думал, что Вы? — удивился я.

— Ты не думай, Аристотель, просто отвечай на вопросы, как на исповеди. Давай.

Я даже не успел спросить, кто именно меня ждёт и по какому поводу. Её рука, женская и в то же время на удивление сильная, легла мне между лопаток и мягко, но настойчиво подтолкнула вперёд, мимо стола Василисы, к неприметной двери в глубине комнаты. Я успел лишь на секунду встретиться взглядом с голубыми глазами девушки. В них не было страха или удивления, только спокойное, чистое любопытство.

Светлана без стука открыла дверь и буквально втолкнула меня в небольшой, ещё более тесный, чем общая комната, кабинет. Здесь стоял всего один стол, три стула и несгораемый шкаф. Окно было закрашено белой краской до половины.

А нет, не три стула, у противоположной стены была лавка.

Дверь за моей спиной захлопнулась, отрезая меня от мира, где ангелоподобные девушки с косами прошивают архивные дела.

…

Кабинет был маленьким, тесным, прокуренным и душным. Единственная лампа под потолком отбрасывала резкие тени, делая лица сидящих за столом похожими на маски.

За столом сидели двое.

Один был немолодой, лет под шестьдесят. Сухой, крепкий мужчина с сетью глубоких морщин на лице, которые, казалось, не старили, а лишь подчеркивали его твёрдость. Короткая седая стрижка, строгий, идеально сидящий костюм. Он держал в руке дымящуюся сигарету и смотрел на меня серьёзно, не мигая.

За его спиной виднелось окно, забранное толстой решёткой, с крашенной в радикальный зелёный цвет рамой.

Второй был моложе, лет тридцати. Его костюм, в отличие от первого, сидел мешковато, будто куплен впопыхах в ближайшем торговом центре. Но это не портило его. У него были чёткие, словно высеченные из камня черты лица: выраженные скулы, волевой подбородок. Коротко стриженные тёмно-русые волосы, лёгкая небритость и пронзительные зелёные глаза.

Именно он, молодой, указал мне на стул напротив:

— Присаживайтесь.

Я сел. Стул был жёстким, казённым, протёртым от многократного использования.

Молодой открыл лежавшую перед ним тонкую папку:

— Фамилия, имя, отчество. Год рождения.

Я назвал данные из своего нового паспорта, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Потом, выдержав паузу, спросил:

— А как Вас зовут?

Зелёные глаза холодно блеснули.

— Здесь вопросы задаю я.

— О как, — я усмехнулся. — А это что, допрос?

— Нет, это разговор, — уклончиво среагировал «молодой».

— Тогда что за НКВД-шные замашки? Если разговор — то давайте поговорим. А если допрос — то я в качестве кого здесь нахожусь? Подозреваемого? Свидетеля? А ещё я могу внезапно вспомнить о существовании пятьдесят первой статьи Конституции. И представьте себе протокол, полностью заполненный ответами: «не помню», «не знаю», «затрудняюсь ответить», «нет». И так до самого финала.

— Борзый, да? — молодой оскалился, и его скульптурное лицо на мгновение стало хищным.

— А что, бить будете? — я развёл руками. — Тогда бейте, господа кагэбэшники. Если так положено, чего тянуть?

Немолодой мужчина, который до этого молчал, заговорил. Голос у него был, несмотря на хрипотцу, мягкий, почти вкрадчивый:

— КГБ давно нет. И даже тогда так было не принято. Мы просто разговариваем.

— В разговоре принято представляться, — я кивнул на папку, лежавшую перед молодым. — рискну предположить, что это папка с оперативной информацией на меня. Значит, там есть моё имя и отчество. Хотелось бы узнать и ваше. Чтобы так сказать, вежливость проявлять.

Немолодой мужчина потушил докуренную сигарету, но пачку с надписью «Memphis» на красном фоне — не убрал. Он чуть заметно улыбнулся уголками губ, словно я выдал какую-то шутку:

— Меня зовут Яков Лаврович. А почему Вы решили, что мы из ФСБ? Вам что-то известно?

— По выправке же видно, — я указал на него. — Что не полиция, не прокуратура. У каждой службы своя порода, своя стать.

— Интересные рассуждения, — улыбка Якова Лавровича стала шире, он говорил медленно, словно показывая, что ни сейчас, ни в целом по жизни никуда не торопится. — А как насчёт ответов на наши вопросы? Или предпочтете спрятаться за статьёй пятьдесят первой? Откуда, кстати, Вы её знаете? Вас в Вашей жизни уже допрашивали?

— Нет, господин полковник, — звание я назвал наугад, но по его непроницаемому лицу было непонятно, угадал я или нет. — Статью пятьдесят первую теперь в школе на уроках обществознания учат.

— Вот какие молодцы учителя. Образовывают молодёжь, — кивнул он. — Большой поклон МинОбру.

— Так что вы бы хотели узнать? Есть же вопросы поинтереснее моего образования и прочей банальщины?

Молодой и Яков Лаврович переглянулись.

— Хорошо, — согласился немолодой. Он достал новую сигарету, затянулся, выпустил облако дыма и предложил пачку мне. Я отказался. — Вот тебе вопрос, умный да весёлый.

Он кивнул своему напарнику. У того заходили желваки на скулах, но он послушно начал говорить, обращаясь ко мне:

— Вчера, приблизительно в десять двадцать две, Вы вышли из рейсового автобуса, следующего рейсом Краснодар — Курганская на остановке «Колдухин». А приблизительно в десять тридцать одна гражданка Сысоева Вероника Макаровна сообщила дежурному в отдел полиции, что услышала выстрелы на улице Озёрная в посёлке Колдухин. Выехавший на место происшествия патруль обнаружил брошенный автомобиль, принадлежащий некоему гражданину, за которым мы… скажем так, присматриваем. Или присматривали, мы пока с временем этого глагола не определились. Впоследствии около автомобиля были обнаружены гильзы двух типов, из чего можно сделать предположение…

Он задумался, подбирая слова.

— Что стрелявших было двое? — закончил я за него. — Однако трупа нет ни одного, и в медучреждения за помощью никто не обращался.

Молодой резко сфокусировал на мне взгляд:

— Откуда знаешь?

Я мысленно отметил, как в волнении он моментально переключился с «Вы» на «ты».

— Если были бы раненые, вы бы допрашивали их, а не меня. А то, что трупов нет, понятно по месту происшествия. Что? Я там был!

— То есть, Вы не отрицаете, что были на месте преступления? — в голосе его прорезался металл.

— Не отрицаю, что был там, как и половина поселка Колдухин, — я говорил с лёгкой иронией. — То есть, я там был ПОСЛЕ подозрительных событий. И в присутствии своей начальницы, между прочим, Марии Антоновны.

— Давай для начала мы этот момент пропустим, — вмешался Яков Лаврович. — Что мы имеем? Ты приехал. Можно мне на «ты», ладно, ввиду возраста? Через восемь минут — бах-бах, следы крови, гильзы двух разных калибров, и кое-что важное для нас пропало. Как и участники этих событий. Потом ты якобы совершенно случайно устраиваешься на работу на почту, и твои данные вносятся в базы данных. То же самое делает поселковая администрация, которая предоставляет тебе дом на чёрт его знает каких основаниях. Впрочем, это не наше дело. Мы, само собой, тебя про…

Он запнулся.

— Пробиваете? — вставил я.

— Пробивают головой стену, когда дверь найти не могут, — мягко не согласился он. — А мы проверяем. И находим… молодого человека, воспитанника детского дома, отслужившего в армии, безработного. Который проехал через полстраны и — вуаля! — оказался в нужное время в нужном месте. Или, наоборот, ненужном. Вошёл, так сказать, не в ту дверь. Оказался в богом забытой дыре Краснодарского края.

— Ну, Бог про Краснодарский край не забывает, не надо тут, — задумчиво ответил я. — Давайте я лучше скажу то, что знаю, а вы уже решите, насколько это для вас важно.

Молодой поиграл мышцами на скулах:

— Валяй.

— Вы проверили меня и заинтересовались не потому, что я случайно здесь оказался. А потому что… как бы это выразиться… я — идеальный кандидат в киллеры?

На лице Якова Лавровича не дрогнул ни один мускул:

— Поясни.

— Ну, как же? — я развёл руками. — Детдомовец, ни семьи, ни друзей. Социальных связей — ноль. С армейской подготовкой. Без работы и денег. В девяностые такие, как я, пачками шли в бандиты и наёмные убийцы. Как правило — «одноразовые», потому что их самих тоже ликвидировали, чтобы стереть следы. Такой не особенно ценный инструмент. Но молодёжь велась, особенно после того, как очаровывалась фильмами про Леона или Никиту.

— Сериалу «Бригада» тоже большой поклон, — кивнул Яков Лаврович. — И?

— И из таких, как я, — продолжил я, — выходили отличные исполнители. Совесть ещё не отросла, адреналин в крови гуляет, деньги нужны позарез, а моральные принципы весьма специфические. Человек, за которым вы «присматривали», наверняка был фигурой непростой, раз уже на следующий день вы здесь. И ваша основная версия, что его кто-то «заказал». И для этого нанял меня — неприметного парня без прошлого.

Яков Лаврович многозначительно поднял одну бровь.

— Мы поговорили с твоим командиром роты, — Яков Лаврович выпустил сигаретный дым в сторону окна. — Где ты служил. Под Тулуном. И вот какая штука: он тебя не помнит. Не отрицает, что ты там был, записи есть. Но вот в лицо — не помнит. Хорошая основа для «серого человека», который умеет оставаться на виду и в то же время быть незаметным, не правда ли? Тройки по всем предметам, непримечательное образование, за всё время службы выстрелил свои пять патронов после Присяги и всё. Однако и реальной боевой подготовки, не считая стандартного набора нарядов и «залётов» — в твоём личном деле нет. Весь срок службы охранял склад под открытым небом с законсервированными паровозами на случай Большого Барабума. Однако, имел время и возможность подготовится к криминальной карьере.

— Однако, против этой стройной версии играет тот факт, что вы сейчас смотрите на меня, на мои дреды, и не видите в них киллера. Слишком заметный для серого человека.

— Это может быть маскировка, — буркнул молодой. — Все видят дреды, никто не замечает черты лица.

— Может. Но если бы я был киллером, я бы выполнил работу и сбежал.

— А если не добил? Или возникли осложнения? Тогда остался бы, — продолжил давить молодой. — И работа на почте — идеальное прикрытие, чтобы оставаться в поселке и следить за обстановкой.

— Слишком сложно, — нахмурился я, хотя понимал, что реальных аргументов у меня нет. Моя судьба, созданная Берендеем, была одновременно и защитой, и ловушкой. — В любом случае, ситуация развивалась иначе. Около остановки ко мне подошёл местный житель, какой-то Михалыч, пристал и попросил отогнать велосипед на почту. Я это сделал. Там познакомился с боссом всея колдухинской почты, Марией Антоновной, которая и предложила мне работу. Оттуда я пошёл в администрацию, оформил документы. Потом прогулялся до своего нового дома, кстати, крутейшее бунгало. По пути поглазел на место происшествия, хотя ничего там уже не увидел, кроме пары машин следственного комитета.

На этом месте я запнулся. На месте происшествия я видел нечто большее. Я видел, хотя и не поймал — другого двоедушника. Но говорить об этом этим людям я не спешил.

— Потом Мария Антоновна меня проводила до дома, — продолжил я как ни в чём не бывало. — Я там убирался, подмёл и всё такое. Но к этому времени в Колдухине уже вовсю работала оперативно-следственная бригада.

Яков Лаврович докурил сигарету и тщательно затушил её в пустой банке из-под кофе «Нескафе», стоявшей на столе.

— Ты сейчас тонко намекаешь, что у тебя есть алиби?

— Алиби нужно только тому, кто находится под подозрением, — пожал я плечами.

— Вадим Иванович, врать не буду, ты под подозрением, — вмешался молодой. — И ты мог проехать к месту преступления не по улице Краснопартизанской, где почта и остановка, а по параллельной, по Озерной. Мог? Свою вину и факт нападения отрицаешь?

Я покачал головой.

— Товарищ старший лейтенант, ты так кашу не сваришь.

Молодой, в отличие от своего невозмутимого начальника, чуть дёрнулся. Угадал, значит. Он молча достал из папки бланк и протянул мне. Подписка о невыезде.

— Вадим Иванович, — заговорил он уже сухим, казённым голосом. Я заметил, что он переходит на «ты» или на «Вы» в зависимости от контекста и настроя. — Мы просим Вас не покидать пределов поселка Колдухин, пока идёт следствие.

— Колдухин и окрестности, — поправил я его. — Я же почтальон, мне по долгу службы положено почту развозить.

— Вы можете идти, Вадим Иванович, — сказал Яков Лаврович.

Я встал.

— А как же фраза: «Если Вам что-то станет известно, позвоните мне»?

Полковник усмехнулся, обнажив желтоватые от табака зубы:

— Вадим Иванович, у нас такой функции нет. А у моего коллеги пока нет визитной карточки. Если что-то узнаешь — сообщай участковому. Мы используем её опорник в качестве базы для ведения оперативной работы.

Я кивнул и вышел из душного кабинета, чувствуя на спине их тяжёлые, изучающие взгляды. Новая жизнь началась куда интереснее, чем я предполагал.

Глава 8. Краеведение

Сегодня противный ветер гулял по поселку, продираясь сквозь свитер и проникая до самого нутра. Но я знал, что в Краснодарском крае осень, чаще всего теплая, словно продолжение лета, и я рассчитывал, что непогода вот-вот отступит.

Я не знал, как дальше поступить после «допроса», поэтому поступил логично — отправился на работу. Ну, то есть, я туда ещё не оформлен, но всё же. Надо сказать, что Баба Маша наверняка волновалась за меня, переживала, она же не знала как я там, а вдруг меня Светлана Изольдовна в кандалы и по этапу? И всё, лишиться она своей кадровой надежды. Да и не только в одной работе дело. Мне кажется, я по-человечески симпатичен Марии Антоновне, так что заставлять её волноваться было нехорошо.

Мир после допроса казался бледным и серым. Любой допрос априори портит настроение, так уж они устроены.

Но ничего, переживу.

Допросам в своих жизнях я подвергался не раз и ставки тогда были куда серьёзнее чем сейчас, поскольку в годы Войны как-то раненым попал в плен, бежал из концлагеря, едва не был расстрелян нашими партизанами, имел с их стороны самый пристрастный допрос, потом натерпелся от особиста части которой они меня передали, потом были допросы со стороны СМЕРШа (и они меня даже маленько побили, за что я не имел обид, времена такие, а причин не доверять вернувшимся из плена они имели довольно веские, немцы были отнюдь не дураки и забрасывали в нашу сторону диверсантов тысячами каждый месяц), потом я прошёл штрафбат и вернулся обратно в свою часть где наш особист Лёва допрашивал меня раз пятнадцать прежде чем, наконец, отстал.

Некоторые мероприятия очень выматывают, ослабляют, вытягивают силы. А тут ещё и погода не радует. Но ничего, сейчас продышусь и за работу.

Каждый звук, скрип ветки, далёкий лай собаки, гул ветра в проводах, отдавались в голове эхом, заставляя вздрагивать. Они отпустили меня, но оставили после себя ощущение липкой паутины, из которой невозможно выбраться до конца. Я шёл, пытаясь унять внутреннюю дрожь, напоминая себе, кто я.

Иногда очень важно не поддаться моменту и помнить, кто ты такой. Например, я — не совсем Вадим Купалов. Ну, то есть я — это он, он это я, однако в то же время я — это ещё и нечто гораздо более древнее и сильное, пусть и играю по правилам мира людей. Оно же почему двоедушник? Одна душа у меня человеческая.

Дверь на почту привычно скрипнула. Я непроизвольно поморщился. Надо бы смазать массивные петли.

Внутри, как и утром, пахло пылью, прелой бумагой и мышами.

Мария Антоновна сидела за своей стойкой-амбразурой, но сейчас она не выглядела как генерал на командном пункте. Она подняла на меня глаза, в которых плескалась неподдельная тревога. Увидев, что пришёл я, она улыбнулась, но улыбка вышла немного кривой, натянутой.

— Пришёл, кадровая надежда Колдухина, — выдохнула она, и в голосе её было облегчение. — Что у тебя там случилось, Вадик? Светка тебя на части не разорвала?

Я на секунду замер. Ну да, с точки зрения бабы Маши меня увела Светлана участковый, ни про каких мутных типов в костюмчиках она не знала. И тут важно было выбрать правильную легенду.

Рассказывать ей про людей в чёрном, про их странные вопросы и ещё более странное поведение, было бы верхом глупости. Во-первых, это родит у неё ещё больше вопросов. Или вообще не поверит. Во-вторых, если поверит, испугается и поднимет панику. В-третьих, я и сам не был уверен, кто они такие. Одни догадки. Вели они себя, как ФСБшники, но прямо так не сказали.

— Ну как… Поговорили, — я постарался изобразить на лице усталость и лёгкое раздражение, словно ничего особенного не произошло, просто меня отвлекли от важных почтальонских дел, не более того.

— Светка тебя допрашивала? — мягко надавила она, нуждаясь в конкретике.

Ну да, логичное объяснение для бабы Маши, а заодно и для местного информационного поля, поскольку баба Маша его ключевой участник, вроде блогера. А так, меня допросила «местная власть», понятная и предсказуемая.

— Да, — кивнул я, глядя куда-то в сторону, на пыльный календарь 2019 года. — Я же получается, что только вчера приехал, а тут эта стрельба на Озёрной улице. Вот она и спрашивала, что видел, что слышал, откуда сам, сколько лет, почему не в армии?

— А почему ты не в армии? Из-за наркотиков? — переключилась на эту«субтему» баба Маша.

— Да ё-маё! Мария Антоновна, я не наркоман! И в армии я уже отслужил.

— Получается, показался ей твой приезд подозрительным и всё?

— Ну да, отрабатывает версию, как говорится.

— А, ну да, ну да, — Мария Антоновна заметно расслабилась. Эта версия укладывалась в её картину мира. — Дело серьёзное, говорят, в машине той и гильзы нашли, и кровь. Или рядом. Или врут. Только ни трупов, ни раненых. Странная история. Кто бы ни приехали, эти кто-то испарились, будто и не было. Ладно, пока ты не сбежал со страху, вот тебе сумка, разноси почту. Ты теперь наш местный герой труда.

Она с грохотом водрузила на стойку огромную брезентовую сумку с выцветшей надписью «Почта России». Сумка видела, наверное, ещё Брежнева, но выглядела всё ещё прочно и внушительно.

— А есть карты? — спросил я, имея в виду навигацию.

— Только если игральные, Вадик, — хмыкнула она, роясь в кипе газет. — Хочешь в «дурака» перекинуться после работы?

— Нет, Мария Антоновна, я серьёзно. Я могу навигатор на телефоне запустить, конечно. Но мне бы бумажную, чтобы… адаптироваться побыстрее по местности. Профессию освоить, посёлок. Понять, где что?

Мария Антоновна посмотрела на меня так, будто я попросил у неё чертежи адронного коллайдера.

— Да ты что?! Нет у нас никакой карты, и не было никогда! Ты чего, с ума сошёл? Зачем нам карта, мы и так всё тут знаем? Вот эти письма и газеты, — она шлёпнула ладонью по тонкой пачке, — в тот край неси, на Озёрную. Эти — на Краснопартизанскую, тут рядом. А вот та пачка — в администрацию, Пал Семёныча наверняка нет, там Антонина, ей отдай лично в руки. Народу год от года всё меньше, почты, соответственно — тоже. Зачем тут карта?

Я не стал спорить. Логика жителей таких мест была для меня по-своему понятна. Их карта была в их головах, вычерченная десятилетиями одних и тех же маршрутов. Но я был здесь чужим. Мне нужно было видеть территорию, понимать её и даже чувствовать.

Я достал телефон и открыл спутниковую карту. Посёлок Колдухин — несколько кривых линий-улиц, зажатых между лесочком и тёмной, вытянутой кляксой озера, куда впадала река Малая Атаманка. В конце озера — старая земляная дамба с грунтовой дорогой. На карте, за озером было что-то ещё. Большое серое пятно, расчерченное тенями от полуразрушенных строений.

— А вот тут что за территория? За озером? — спросил я, показывая ей экран.

— Ох, мелко-то как, — она прищурилась. — Не вижу я, что в очках, что без очков. А, это… Так это ж наш Кирпичный завод. Только там нет давно никакого завода.

— Как это? Есть завод — нет завода. Что ещё за завод Шредингера?

Она усмехнулась, сверкнув золотым зубом.

— Парадокс имени Горбачева и Ельцина, милок. Небось, слышал в школе про таких? У нас таких заводов полстраны, а может и больше. Это когда есть завод, работает, кирпич делает. А потом ррррраз — перестройка! И нет завода. А сверху ещё гласностью и демократией щедро посыпали, чтобы наверняка, чтобы не ожил. Поэтому территория завода есть, земля есть, некоторые цеха даже стоят, хоть и брошенные. Ну, может, изнутри и разграбленные, особенно цыганами на металл. Так что получается, что завод как бы есть, и его как бы нет. Без всяких твоих Шредеров. Ну… не считая того, что там теперь обитают эти… сектанты.

Слово прозвучало буднично, как будто она сказала «грибники» или, скажем — «рыбаки». Но меня оно заставило напрячься.

Была какая-то причина, по которой меня «призвал» сюда волчок. Какая? А он никогда и ничего не объяснял. Но не та же причина притянула сюда как магнит — другого странного двоедушника, которого я видел в зарослях сорняка около места предполагаемой перестрелки на улице Озёрная? Быть может, та же причина неосознанно примагнитила сюда и сектантов? Сектанты они ведь разные бывают. Кто-то из них отказывается от мяса, поёт странные песни и не работает в определённый день недели, но не все просто забавные чудаки.

Надо осторожно расспросить Бабу Машу.

— Сектанты? — с неискренним равнодушием спросил я.

— Ну да, Вадим. Приехали тут одни, примерно год назад. Тихие на вид, но странные. Окопались на бывшем кирпичном заводе, в административном корпусе, он один более-менее целый остался. Их никто из нашинских не любит, однако же и не трогает. Хотя бы потому, что они отделены от Колдухина рекой.

— А что — туда совсем нет моста?

— Был когда-то, но он того… В общем, разрушился. Так что мы с сектантами как в песне — «как два берега одной мы реки и глубокой речкой разделены». Ну то есть, Малая Атаманка мелкая, но мысль мою ты понял?

— Вроде бы понял. Так что там сектанты? Во что верят? Они иеговисты?

— Не знаю я, как их зовут. Сектанты вроде как верят, что их бог, некий Абсолют, их очень любит и сделает их… колдунами и прочими сверхсуществами.

От этой информации я вздрогнул. Непроизвольно, всем телом.

Чего блин? Сделать их колдунами и сверхсуществами? В совпадение я не верил. Думаю, этих придурков сюда определённо притащила какая-то сила, скорее всего — воздействуя на них на интуитивном уровне. Может ли быть такое, что тут где-то спрятался мегалит?

Зачем меня сюда притащил волчок? Может быть моя цель — это поиск мегалита?

Здесь. В этой глуши? Ну, вообще-то не всем мегалитам жить в туннелях Кремля, они могут торчать абсолютно в любом месте. Версия про существование мегалита объясняла многое. И психов, саму кикимору тут, сектантов и странного мужичка в кустах. Это место было не просто умирающей деревушкой, а скорее узлом, точкой напряжения сил, о которых обычные люди предпочитали не знать.

И этот узел, то есть мегалит, определённо плохо себя чувствует, оттого и местность отравлена.

Природа «водяных» такова, что они зависят от местности, а местность зависит от них. Мне как водяному хочется, чтобы было хорошо, чтобы местность процветала, тогда и мне будет хорошо. Таков мой замысел.

Мария Антоновна, не заметив моего состояния и раздумий, продолжила инструктаж. Она извлекла из-под прилавка нечто синее и застиранное. Это оказался халат, который, по её мнению, был формой почтальона.

— Ой, картуз фирменный что-то не найду, — сокрушённо сказала она. — Стёпка где-то его задевал. Пойдёшь разносить без картуза?

— Э-э-э… Аааа…. Да я думаю, обойдусь как-то и без него, — пробормотал я, представляя себя в этом халате и форменной фуражке. Картина выходила более чем комичная.

— Велосипед возьми, который Михалыч починил по-свойски.

— А замок для него, цепь, чтобы пристёгивать?

— Чего? Тебе такое не нужно, тут все свои, никто не ворует.

Я не стал с этим спорить, хотя неподалёку находился опорник, который тут тоже стоял не просто так.

Я уже вышел на крыльцо, когда мой взгляд зацепился за то, что стояло у стены почтового отделения, наполовину вросшее в землю. Старая «буханка», УАЗ-452, выкрашенная в синий цвет с белой полосой и надписью «Почта». Краска облупилась, шины спустили, а из-под капота пробивались сорняки.

— Мария Антоновна, а что это за машина? Это у нас, у отделения, получается, есть служебная машина?

Я тут же вспомнил что у меня есть водительские права. Объективно у меня и навыки вождения были, хотя в своей прошлой жизни в Лобне я не садился за руль больше двадцати лет, всё же возраст штука упрямая. Однако сейчас-то тело молодое. Тело молодое и дело молодое.

— Ты чего удумал? — насупилась баба Маша. — У тебя есть исправный велосипед. На кой тебе цельный тарантас?

— Я пока что просто спрашиваю. Чего он тут стоит?

— Стоит… Стоять-то она умеет, — вздохнула она. — Это наша служебная. Была. Три года как списана. Её продать хотели с аукциона, да только никто эту рухлядь не купил. Наша колымага, считай, никому не нужна. Последний раз на ней ещё молодой Стёпка катался. Но и тот всё больше починял, чем почту возил. Нам теперь корреспонденцию из райцентра привозят, так что машина без надобности. Теперь она просто часть пейзажу!

В моей голове мгновенно созрел план. Транспорт. В такой местности машина, да ещё и с официальной раскраской, — это не только средство передвижения, но и хорошая маскировка. Она не будет привлекать внимания ни местных, ни органов власти. Кому нахрен нужна почтовая машина? Серая трудяга муниципальных служб.

— А как бы её… купить? Документы на неё где?

— Вадимка, ты чего тут придумал? Она — недвижимость! Вросла в землю, ждём, пока насквозь вырастёт и всё! Она ездить не будет, разве что если в неё коня запрячь и то, сначала придётся её от травы оторвать.

— А Вы подумайте, — я решил зайти, с другой стороны, включив всю свою житейскую хитрость. — Вы же, Мария Антоновна, боитесь, что я сбегу?

Она посмотрела на меня долго, с какой-то бабьей тоской.

— Боюсь, — честно призналась она. — Как мой второй муж сбежал. Утром за хлебом пошёл — и до сих пор идёт.

— Вот! А если у меня будет такая машина, то я что буду делать? Я буду её чинить! Я буду торчать возле неё днями и ночами. Это же привяжет меня к Колдухину намертво. По крайней мере, на то время, что нужно для её починки. Месяц, два, полгода… А там, глядишь, и привыкну.

На её лице отразилась работа мысли. Она явно считала меня городским дурачком, который не понимает, во что ввязывается. С другой стороны, про состояние машины знала лучше меня. И теперь она искренне думала, что перехитрит меня.

— А и то верно… — она сощурилась. — Позвоню-ка я Зинке из бухгалтерии. Она как раз твои трудовые документы оформляет. Пущай и купчую на тебя оформят по остаточной стоимости. Ты с этой развалиной застрянешь тут почитай — на годы. Все лучше, чем твои наркотики.

— Я не наркоман, — произнес я с усталым вздохом.

— Вот и договорились. Ремонт лучше наркотиков, Вадимка! Хотя по деньгам то на то и выходит.

Я закряхтел.

— А пока бери в качестве служебного транспорта велосипед. Проверенный железный конь, — подвела итог моя пожилая начальница.

— Хорошо. И это… если Вы не против, я после развоза почты личными делами займусь? Дом в порядок привести надо. Огород, всё такое. Там работы на неделю, если одной только паутиной заниматься.

— Валяй, Вадимка, валяй, — благосклонно махнула она рукой. — Вливайся понемногу в наш дружный посёлок.

Я вышел на улицу. Накинул синий халат поверх свитера. Сел на старенький «Урал», тот самый, который сам же вчера и привез. Сумка с письмами тяжело оттягивала плечо. Полы формы, больше напоминавшей больничную пижаму, развевались на ветру. Ветер дул с озера — влажный, щедрый на запахи гниющей листвы и воды.

Моя стихия! Вода — это основа жизни, между прочим.

Я нажал на педали, и велосипед, легкомысленно поскрипывая, покатил меня вглубь поселка Колдухин — навстречу его тайнам, его сектантам и его мёртвым домам.

* * *

Развозка почты в Колдухине была сродни медитации.

Скрипучий «Урал» катился по едва-едва асфальтированной улице, которая легко превращалась в укатанную грунтовку, кое-где изобиловавшую дырками словно от миномётного обстрела.

Мир для меня, молодого почтальона в это время сужался до этого нехитрого ритуала. Брезентовая сумка тяжело оттягивала плечо, пахла старой кожей и типографской краской. Я крутил педали, и новое тело радовалось движению, а древняя душа наблюдала и привыкала к местности.

Мне ещё предстояло решить, останусь ли я тут, как от меня хотел волчок или плюну и перееду. Так-то волчок мне не начальник, а только бессловесный советчик. Могу послушать, могу и проигнорировать.

Местные жители, по большей части, были копиями Марии Антоновны разной степени сохранности. Старушки. Они выходили на стук в калитку, забирали газету или письмо, внимательно меня разглядывали, задавали стандартный набор вопросов: «Чей будешь?», «Откуда такой взялся?», «Надолго ли к нам?». Я отвечал кратко и туманно, что было вполне в духе деревенского этикета — чужак должен быть загадочным, чтобы было что обсудить на лавочках.

Одна из них, баба Нюра, сухонькая, хитренькая, похожая на печёное яблоко, вцепилась в меня мёртвой хваткой. Затащила в дом, пахнущий свежим хлебом и валерьянкой, и не отпустила, пока я не съел тарелку наваристого борща, от которого шёл такой пар, что запотели стекла на кухне. Она смотрела, как я ем, подперев щёку кулачком, и её выцветшие глаза светились каким-то тихим, всепрощающим светом.

В этом взгляде была вся соль земли, вся мудрость поколений, видевших и голод, и войну, и разруху, и редкие проблески счастья. Я ел её борщ и чувствовал, как эта простая, честная еда заземляет меня, привязывает к этому месту сильнее, чем любые документы и прописки.

Пожалуй, баба Нюра даже в своём возрасте способна найти путь к сердцу мужчины. Её борщ был произведением кулинарных искусств. Настоящий шедевр вкуса.

Но, объезжая петляющие улочки, знакомясь с географией и демографией вымирающего села, я не мог отделаться от навязчивой мысли. Сектанты. Это слово, брошенное Марией Антоновной, впилось в мозг, как заноза.

В моей долгой жизни я повидал немало культов и сект. Большинство из них были безобидными сборищами чудаков, ищущих простой ответ на сложные вопросы.

Но некоторые… некоторые искали тайных знаний, находили их и как правило использовали, чтобы сотворить всякую непотребную хрень, что-то противозаконное или попытаться захватить власть над миром.

Но на кой хрен всяких придуркам власть над миром? Что вообще делать с этой властью, стесняюсь спросить?

Такие люди были похожи на детей, нашедших на поле боя заряженный гранатомёт. Они не понимали, что держат в руках, но очень хотели нажать на спуск.

Глава 9. Колдухинское гостеприимство

В годы Российский империи существовала инквизиция, она не жгла ведьм, во всяком случае, не особо активно. Зато гоняла магических сущностей и тех, кто на них покушался. Всем раздавала на орехи. Всяких искателей тайн и сектантов они тоже к ногтю прижимали.

Революция инквизицию, как явление буржуазное и с иностранным влиянием, прогнала.

В моменте возник вакуум власти. Плюс Гражданская война и бардак.

При Сталине функцию контроля нечисти, которая и так забилась во все щели и не отсвечивала (если вы думаете, что расстрел или двадцать лет лагерей не пугают двоедушника, то вы сильно заблуждаетесь), поручили МГБ, а потом КГБ. Именно на это я толсто намекал тем двоим, но они мои словесные выпады никак не прокомментировали.

То есть, по факту я не знал, понимают ли они, что я двоедушник или нет? Тут материя тонкая, потому что существовало правило «маскарада», принцип маскировки, святая (и наказуемая за нарушение) обязанность сохранять тайну своей природы. Ни в коем случае не разглашать её перед простыми людьми даже при угрозе собственной жизни.

А потому как понять, простые они люди, посвящённые ли они?

При Ельцине КГБ распустили, как итальянский костюм на тряпки, его поделили на разные органы и подразделения: ФСО, СВР, Контрразведка, ФСБ, ПВ.

Органы ждали долгие и не особенно полезные разделения и слияния, преобразования и реформы, как правило продиктованные внутренней борьбой за власть. Но куда делось или во что преобразовалось «восьмое управление», которое занималось нами, не-людьми? Двоедушникам про такое никто не сказал. Не было у нас официального органа или способа нас уведомить. В газете никто объявление не печатал.

В принципе, я так и готов жить, в святом неведении, не больно-то мне оно и надо.

С другой стороны, если какие-то придурки хотят стать колдунами и сверхсуществами, причём не абы где, а тут в Колдухине, куда жаловаться?

Почта была почти вся роздана. Наконец-то вышло солнце, стало ощутимо теплее, словно и не было никакой утренней промозглости. Видимо кто-то сверху помиловал жителей краснодарского края и решил продлить подписку на летнее тепло. Я выехал на окраину и увидел то, что искал, самую высокую точку в округе. Небольшой пригорок, на котором виднелись руины. Когда-то здесь стояла церковь, но теперь от неё остался лишь побитый остов. Мощные кирпичные стены, изъеденные временем и ветром, щербатые, как челюсти старика со следами ударов.

Баба Нюра говорила, что когда тут были бои, возле церкви стояла наша артбатарея, так немцы её там накрыли контрбатарейной борьбой, чего ни батарея не перенесла, ни церквушка.

Теперь этот избитый ударами остов, да таящая человеческая память — всё, что осталось.

Я прислонил велосипед к остаткам стены и полез наверх. Кирпичи были холодными и шершавыми, пальцы цеплялись за неровности. Я без труда забрался на широкую кирпичную стену и встал во весь рост. Ветер тут же ударил в лицо, принеся с собой запах воды и мокрой земли.

С высоты посёлок лежал как на ладони. Вот основная часть, с почтой, администрацией и десятком жилых домов. В стороне пара хуторов, по три-четыре двора, уже почти слившихся с лесом. Дом Культуры, который я отсюда отлично видел, был пуст и заброшен. Окна заколочены, крыша покрыта рисунками ржавчины. Центр местной цивилизации пал.

А за озером, на другом берегу, раскинулось то самое серое пятно. Кирпичный завод. Отсюда он выглядел как мёртвый город, брошенное поселение из постапокалиптического фильма. Развалины цехов, остовы каких-то конструкций, трубы, устремлённые в серое небо, как пальцы утопленника.

А ведь когда-то этот завод был сердцем Колдухина. Он давал сотни рабочих мест, он создавал то, что сейчас модно называть «экономической активностью». Вокруг него кипела жизнь. Были совхозные сады, чьи остатки я видел по дороге. Был виноградник, от которого остались лишь гнилые столбы. Были поля, которые и теперь возделывают, но делает это техника из других сёл. А иные и просто заросли бурьяном.

Тут раньше явно буйным цветом цвела жизнь.

А что сейчас? Даже отсюда завод — это мрачное, депрессивное место. Артефакт эпохе, которая ушла в небытие, оставив только мрачные памятники самой себе.

Но ведь завод не совсем брошенный. Там, в его гниющих внутренностях, как клопы в старом диване, завелись сектанты. Почему? Почему именно здесь? И двоедушник этот в кустах… И странные выстрелы … В жизни ведь не бывает случайностей. Всё взаимосвязано. Каждое событие — это ниточка, которая тянется к другим, сплетаясь в единый узор. И я чувствовал, что стою прямо в центре этого узора, только пока не вижу его целиком. Дурак ли я?

Ладно. Хватит думать. Думать можно вечно. Нужно что-то делать. Понемногу менять ситуацию.

Я спрыгнул со стены, легко приземлившись на влажную траву. Сел на велосипед, и его колеса заскрипели, увозя меня прочь от руин. Предпоследнее письмо в сумке, налоговое уведомление на имя некой Тамары, вело меня на крошечную, оторванную от остального посёлка, улицу с ироничным названием Желанная. Она находилась на отшибе, за замусоренной, заросшей посадкой, отделявшей её от остального села.

Продравшись по тропинке через кусты, я выехал на поляну. Посреди неё чернел фундамент сгоревшего дома. По сути тут начиналась улица, вернее она когда-то начиналась, а теперь дома нет.

На этом фундаменте сидела компания. Четверо молодых парней и одна девушка. Они курили, лениво переговаривались, и от них за версту несло скукой и какой-то бесприютной агрессией.

Увидев меня, они оживились.

— О, зырь, почтальон новый! — крикнул один из них, самый высокий и жилистый.

Они встали мне навстречу. Я остановился, не слезая с велосипеда.

— Здорово, почтальон. Давай представляться друг другу, — сказал высокий. — Я Виктор. А это Фазан.

Фазан, коренастый парень с бычьей шеей, плотоядно ухмыльнулся. В их глазах не было мысли. Они были пустыми, стеклянными. Шальными.

— Мы играем, — продолжил Виктор. — Хотим с новым человеком познакомиться поближе.

И в следующую секунду «знакомство» началось. Фазан шагнул вперед и намертво вцепился в руль моего велосипеда. Одновременно Виктор метнулся сбоку, пытаясь сорвать у меня с плеча сумку с почтой.

Все произошло за доли секунды. Моё тело напряглось и налилось силой.

Двоедушник заведомо сильнее в несколько раз обычного человека, запас здоровья тоже повышен, но он далеко не всесилен.

Однако теперь Берендей дал мне возможность перезапустить свою судьбу и заполучить сильное и здоровое тело, которое к тому же было весьма функциональным.

Я не стал вырывать руль или бороться за сумку. Я просто спрыгнул с велосипеда в сторону.

Я сделал резкий подсекающий удар, который, как удар бича, пришелся Виктору под самые лодыжки. Он не ожидал этого. Он летел за сумкой, и вся его инерция была направлена вперёд. Моя подсечка лишь усилила и направила его полёт. Вследствие чего он ускоренно начал двигаться в направлении своего движения, а под действием силы тяжести — ещё и лицом вниз, в сырую землю.

Я сразу же развернулся к Фазану, который всё ещё крепко, но глупо сжимал руль уже никому не нужного велосипеда. И ударил его. Не в полную силу, конечно. Я же не хотел его убивать. Просто короткий, точный удар кулаком ему в лоб, в точку между бровей. Удар получился как по пустому бочонку. Глаза Фазана удивлённо расширились, а потом закатились. Он тихо обмяк и мешком с картошкой повалился на землю.

Оставшиеся двое членов развесёлой компании на секунду замерли в ступоре. А потом, с яростными криками, бросились на меня:

— Ты че, урод?! Ты за что наших друзей побил?!

Один из них, самый мелкий, кинулся и попытался схватить меня за куртку. Я перехватил его запястье. Его пальцы были тонкими, но сильными как у хищной птицы.

Сила силой, но он был легковесным, а я в своём нынешнем теле довольно крупным парнем. Я дёрнул его на себя, одновременно разворачиваясь и дёргая в сторону.

Его тело легко перелетело через моё плечо и с глухим стуком впечаталось в землю. Бросок. Я лишь добавил к этому свою нечеловеческую скорость и силу. Получилось эффективно. Я даже успел немного порадоваться.

Последний противник оказался умнее. Он не стал подходить близко. Он отскочил к руинам, схватил обломок кирпича и швырнул в меня. Я легко уклонился. Полетел второй кирпич. Я снова ушёл с линии атаки. Парень явно нервничал. Он потянулся за третьим, и в этот момент я сократил дистанцию. Один шаг, второй. Он только успел поднять глаза, полные животного страха. Я нанёс ему такой же короткий удар в лоб, как и Фазану. С первого раза и нокаут.

Всё было кончено. Четыре тела в разных позах были разбросаны вокруг меня. В воздухе повисла тишина, которую нарушали лишь чьи-то всхлипывания.

Девушка. Я и забыл про неё. Она стояла у фундамента и плакала в бессилии.

— Ты… ты… ты зачем моих друзей убил? — пролепетала она. — Они у меня хорошие… Особенно Славик…

Я подошёл ближе.

— Хорошие и миролюбивые, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Ты не кричи. Живы они, просто устали, отдыхают. Они же сказали, что играют? Вот я с ними и поиграл. Или ты считаешь, что я был не прав?

Она подняла на меня заплаканные глаза. Посмотрела на меня, потом на своих «хороших» друзей. И потупилась.

— Извини… Ты прав, ты защищался. Я не знаю, что на них нашло. Это все… соль.

Катиноны, мефедрон, соль. Я хоть и старый (до недавнего времени), но слышал об этой дряни. Дешёвый, но мощный наркотик, популярный среди не особо умных сограждан. А ещё он сжигает этим самым согражданам жизнь.

— Только не сообщай участковой Беккер, — торопливо добавила она. — Она их снова на пять суток закроет. У нас… у нас не принято сообщать в случае драк. Это не по-пацански!

— Я уже разобрался с ними по-пацански, — кивнул я.

Подошёл к ней вплотную. Заглянул ей в глаза, чуть глубже, чем позволяют правила человеческого приличия. Я не был сильным магом-гипнотизёром, это не моя стихия. Но напуганную и растерянную человеческую девчонку я мог продавить. Я чуть-чуть сгустил свою волю, направляя её прямо ей в сознание.

— Откуда вы берёте соль?

Ее зрачки на мгновение расширились. Она ответила механически, безвольно:

— Из райцентра… приезжает пацан один… цыган, Баро… он и привозит. Мы покупаем…

— Понятно, — я отпустил её сознание. Она моргнула, словно очнувшись. — Ладно.

Я вздохнул и пошёл приводить в чувство эту компанию. Без всякого колдовства. Тех, кто был в сознании, я просто поднял, отряхнул. Тех, кого вырубил, похлопал по щекам. Виктор и тот, кого я бросил через бедро, пришли в себя первыми. Они смотрели на меня с недоумением и страхом. Последним я растолкал Фазана.

Когда они все сидели на земле, потирая ушибленные места, я громко и от всей своей двойной души рассмеялся. Не зло, а весело, как смеются над нелепой шуткой.

Слегка побитые парни были сконфужены. У них треснул шаблон. Их, грозу посёлка, раскидал какой-то дредастый почтальон, а теперь ещё и смеётся над ними.

— Ну вы, парни, даете, — сказал я, отсмеявшись. — Любители шуток. Что, хорошо поиграли? Вам понравилось?

Виктор, которые вероятнее всего был их вожаком, поднял на меня тяжёлый взгляд. В нем уже не было дури, только удивление и что-то похожее на уважение.

— Ты… крутой парень оказался, почтальон, — прохрипел он. И добавил, с трудом выдавив из себя: — Извини. Попутали, были не правы.

— Да брось, какие проблемы, — легко согласился я. — Меня Вадим зовут, кстати. И второе «кстати» — с сегодняшнего дня мы начинаем жить без наркотиков. Мы — это включая меня и вас. Не люблю я это дело. Понятно я мысль выражаю?

Они молча переглянулись и кивнули. Спорить со мной им почему-то больше не хотелось.

— А пока, подскажите мне. Я тут налоговое уведомление везу Тамаре. Знаете её и где она?

— Знаем, — мотнул головой Виктор. — Тамарка дальше живёт, последний дом по Желанной. Но ты не напрягайся, Вадим, её дома нет. Они с дочками в администрацию двинула, что-то там по субсидиям узнавать. Так что дома никого нет.

— Ладно. Тогда попозже ей занесу. А вы, как проветритесь от дури, заходите. Потрещим. Всё, пока. Будем знакомы.

Я поднял свой велосипед, закинул на плечо сумку и, не оглядываясь, поехал прочь, оставляя за спиной притихшую и задумчивую компанию.

Работа была закончена. Последнее, кроме налогового уведомления, письмо, адресованное какой-то давно почившей старушке, так и осталось в сумке, Мария Антоновна разберётся.

Солнце перевалило за горизонт, но до вечера было ещё далеко.

Вместо того, чтобы сразу ехать домой и обустраивать свой быт, я решил немного покататься и проехаться вдоль кромки леса. В конце концов, я тут веду профилактику потребления наркотиков, нужно проверить молодую голову.

Старенький «Урал» поскрипывал, но послушно катил по тропинке. Воздух был чистым, пах прелой листвой и грибами. Эта тишина, это умиротворение были обманчивы.

Под тонкой плёнкой красивой и нормальной реальности здесь бурлил мутный, тёмный бульон местных страстей, в том числе магического характера.

И подтверждение этого ощущения не заставило себя ждать. На выезде из лесополосы, метрах в ста от меня, я увидел женщину и трёх девочек-подростков. Они стояли у обочины и просто смотрели в мою сторону. Не махали, не пытались подойти. Просто стояли и смотрели. Ежу понятно, что это не случайность. В их неподвижности была невысказанная хищная сосредоточенность.

Я узнал её, хотя и никогда не видел. Это определённо была Тамара. Чёрная вдова, о которой говорила Мария Антоновна. А рядом с ней — её потомство.

Я сделал вид, что не заметил их, и свернул на свою улицу Озёрную.

Боковым зрением я видел, что они тронулись с места и пошли следом, сохраняя дистанцию. Не бежали, не прятались. Шли открыто, демонстративно.

Я заехал во двор, бросил велосипед у крыльца и вошёл в дом. Закрывать дверь не стал. Внутри всё ещё пахло сыростью и тленом, но с моими первыми попытками сделать ремонт ощущения от дома уже начали меняться.

Я ждал.

Почти сразу же мир за окном начал меняться. От озера пополз туман. Не обычная вечерняя дымка, а нечто основательное, молочно-белое, живое, плотное, непрозрачное.

Необычно для середины дня, но если в деле участвует водяной, всё что касается воды, возможно.

Туман родился сразу плотным и потому катился по земле беззвучным валом, как густая пена, пожирая цвета и звуки. Через пару минут мой дом оказался посреди туманного моря, отсечённый от всего остального мира белой пеленой.

Туман много чем хорош.

Калитка тихо скрипнула. Я вышел на крыльцо. Они уже стояли посреди заросшего травой огорода, Тамара и её три дочери. Туман клубился вокруг них, делая их похожими на призраков.

Тамара была красива, той зрелой, хищной красотой, от которой у мужчин слабеют колени и отключается мозг. Длинные тёмные волосы, большие, колдовские глаза, точёная фигура. Её дочери были её бледными, но уже многообещающими копиями.

— У тебя ко мне письмо, почтальон, — сказала Тамара. Голос у неё был низкий, грудной, обволакивающий. — Баба Маша сказала. А ещё она сказала, что ты уехал почту развозить.

Она сделала шаг вперёд.

— А ещё я чую, что ты двоедушник.

Я мрачно улыбнулся. Ну вот, получается, что маски сброшены?

Двоедушники умеют скрывать свою суть даже друг от друга, это основа выживания в мире людей. Чем меньше людей и не-людей знает кто ты, тем спокойнее. Но если она смогла меня распознать так легко, значит, она не просто чувствует, она знает. Знает, не ошибается и это означает, она тоже из наших, из двоедушников.

У двоедушников нет исчерпывающей классификации. Большинство вообще — оборотни. Но она оборотнем наверняка не была, тут что-то иное. Мне кажется, я сейчас это выясню.

— Ты Тамара, — сказал я. Это был не вопрос, а утверждение.

— Меньше слов, касатик, — она улыбнулась, но глаза её остались холодными. — Ты зря сюда приехал. Колдухин — это моё место. Моё и моих девочек. Мне тут посторонние не нужны. Забрался в чужие охотничьи угодья — пеняй на себя.

Сказав это, она начала петь.

Это была не человеческая песня. В ней не было слов, только мелодия. Протяжная, тоскливая, она проникала под кожу, в обход разума, прямо в душу. Эту песню подхватили и её дочери, сплетая свои тонкие голоса в единый, завораживающий хор. Вокализ, но всё равно каким-то неведомым образом рассказывала о потерях, об одиночестве, о несбывшихся надеждах, о женской доле.

Мелодия брала за душу, выворачивала её наизнанку, заставляла сопереживать этой женщине, жалеть её, хотеть обнять и утешить. А потом, когда душа была раскрыта и беззащитна, песня стала меняться. В ней появлялись ноты обещания, призыва, что-то про забвение, покой, удовольствие неземного блаженства в объятиях той, что так страдала. Это была могущественная женская магия, древняя, как мир. Магия сирен, магия русалок, магия тех, кто заманивал мужчин на рифы в Эгейском море во времена Персея, чтобы погубить.

Я сделал вид, что магия действует на меня. Я замер, лицо моё изобразило смятение, потом тоску, потом восхищение.

И судя по их реакции, они мне поверили.

Глава 10. Вода стихия неторопливости и силы

Я смотрел на Тамару так, как должен был смотреть мужчина, чью волю только что сломали. А сам, тем временем, медленно, шаг за шагом, начал пятиться. Спиной вперёд, через заросший бурьяном огород, к краю огорода, который упирался прямо в озеро.

А они пошли за мной. Тамара впереди, её дочери — чуть по бокам. Они не переставали петь, и их голоса становились всё громче, всё настойчивее в этом плотном, как вата, тумане.

Я дошёл до самой кромки воды. Камыши шуршали вокруг меня. Я остановился, изображая на лице притворный ужас, как будто боролся сам с собой, не желая идти дальше, в холодную, тёмную воду.

Тамара приближалась. Сейчас она была невероятно красива. От нее исходила аура власти, женственности, притягательности и смертельной опасности. Роковая женщина в самом прямом смысле этого слова. Она подошла ко мне в упор, так близко, что я чувствовал её дыхание.

Она перестала петь, постепенно умолкли и её дочери, но песня словно продолжала висеть в воздухе и резонировать где-то по закоулкам мозга. А она хороша, мощно действует.

Тамара улыбнулась. А потом её улыбка начала меняться. Губы растянулись шире, обнажая дёсны, а зубы… зубы заострились, превращаясь в тонкие, клиновидные иглы, как у глубоководной рыбы.

— Вот ты и допрыгался, касатик, — прошипела она, и её голос потерял всю свою бархатистость, стал скрипучим, неприятным, а глаза чёрными, как тьма смертельно опасной глубины. — Полиция тебя подозревает, что это ты тех богатеньких у озера пострелял. А мне ты просто мешаешь. В моей-то деревеньке-посёлочке. Зачем приехал? Тоже, поди, колдун-камень искать? Зря ты это, зря. Я тебя сейчас «выпью», а труп твой утром из озера выловят. Решат, что ты, как и Стёпка, утонул по пьяни. Следы укуса я магией прикрою, я это умею…

— …Потому что ты — Кикимора, — закончил я за неё.

Она на мгновение замерла.

А я отступил ещё на пару шагов, заходя в воду по щиколотку. Дочери Тамары, перестав петь, подобрались ближе, и их лица тоже начали меняться. Кожа стала серовато-зелёной, глаза увеличились и стали совершенно чёрными, без белков и зрачков. Они облизывали свои острые зубы, переставая быть похожими на человеческих девушек и становясь теми, кем были на самом деле — молодыми, голодными монстрами.

Я отступил ещё на шаг. Вода вокруг моих ног была холодной. Я поднял руки, словно сдаваясь.

И в этот момент вода ожила.

Она поднялась вокруг Тамары и её дочерей четырьмя столбами, которые тут же изогнулись, превращаясь в тугие жгуты. Водяные тиски сомкнулись вокруг них, пригвоздив к месту, сжимая с непреодолимой силой. Вода, обычно податливая и текучая, напряглась в жутком давлении, как на морской глубине и сделалась мутной, прочной и совершенно недружелюбной.

— Как?! — взвизгнула Тамара, теряя остатки человеческого облика. — Кто ты такой?!

— Это первый вопрос, который надо было задавать, — спокойно ответил я, сделав пару движений и оказываясь на поверхности воды, становясь на ней ногами как на бетонном полу. — Кто я такой?

Она извивалась в водяных путах, её дочери шипели и щелкали зубами, но вода держала их крепко.

— Кикиморы… Казалось бы, вы — существа, порождённые водой. Водная стихия, речные и болотные духи. Вода не может вас убить, по общему правилу, за одним-единственным исключением… Если я…

— Если ты — Водяной! — прошипела Тамара-Кикимора, и в её чёрных глазах вспыхнул первобытный ужас.

— Да. Я Водяной, ты кикимора. И как ни крути, ты существо на два порядка слабее меня. Ты знаешь, даже если я первый водяной в твоей жизни, что моему приказу вода убьёт кого угодно. Парадокс, не правда ли? Вода дарует жизнь, и она же её отнимает. А здешняя вода… она ещё и болеет. Скажи-ка мне, подруга, почему она болеет?

— Я не знаю! — извивалась Тамара. — Мне плевать! Отпусти нас, урод!

— С чего это вдруг? — я стоял совершенно расслабленно. — Ты плохо себя вела, кикимора. Ты убила как минимум троих своих мужей.

— Неправда! — закричала она, но её крик утонул в тумане, который теперь был моим туманом, удерживающим любой звук. — Моего первого мужа, Сашку, я любила! Но он упился до смерти, да ещё и проделал это, находясь у любовницы своей, стервец! А я не знала… Дура!

— И ты решила на других мужиках отыграться? — мрачно спросил я. — Рожала дочерей, мужиков «выпивала». Класс. Мать года.

— Да кто ты такой, чтобы осуждать меня?!

— Я — Водяной, — просто ответил я.

— Какое тебе дело до людишек, дух воды?!

— Мне есть до них дело. Я не питаюсь ими, в отличие от тебя. Я живу среди них. И я не гажу там, где живу.

Я замолчал.

— Так ты убьёшь меня? Пожалей хотя бы дочерей! Они же ещё дети!

— Которые были готовы меня прикончить… Ладно, отвечая на прямо поставленный вопрос, пока что — не убью. Я здесь всего пару дней. Я воплощение стихии воды, верно? А вода — это основательность и неспешность. Так что я всё взвешу и решу, как поступить. Стихия воздуха удавила бы вас сразу. Поэтому… Ты, не молчи, говори.

— Что тебе сказать? — прошипела она.

— Для начала, признаёшь ли ты, кикимора Тамара, моё старшинство, или будем силой меряться?

Предложение померяться силами было сродни предложения БелАЗа померяться грузоподъемностью с ГАЗелькой. Тот факт, что они буквально задыхались под напором водяных щупалец, говорил сам за себя.

— Мне больше двухсот лет! — отчаянно прокричала Тамара.

— А мне больше тысячи. Есть ещё что сказать?

Она замолчала, потом покорно склонила голову:

— Признаю, Водяной… От имени себя и своих дочерей отныне и впредь признаю твою власть, силу и старшинство. Мы в твоей власти, чужак.

— Хорошо. Скажи-ка, а есть ещё двоедушники в поселке?

— Есть… Кузька. Но он того… полоумный. Дурачок местный.

— Ээээ. Как это? Дурачок и двоедушник?

— Ну да, — сжав зубы, выдала Тамара. — Дурачок. Не знаю, как так вышло.

— Кто он? Какой двоедушник?

— Вроде домовой. Старый совсем, давно тут живёт.

— А почему он с ума сошёл?

— Я не знаю. Это ещё до меня было. Я сюда двадцать лет назад приехала. Колдун-камень искала. Думала обрести могущество, стать хозяйкой этих мест. Но так и не нашла. Наверное, сказки всё это.

— А что про перестрелку вчерашнюю что знаешь? Видела что-то?

— Не видела я перестрелку. В школе была, у моих девок проблемы опять. Одни они у меня, сиротинушки, без отца растут. Помог бы кто…

— Ладно. Иди. Ты иди и они пусть уходят. И на глаза мне не попадайся, я не решил, как с тобой поступить.

— Не переживай, Водяной, не попадусь, больно надо, — проворчала она. — А скоро в моей жизни вообще всё изменится, и мы с девками уедем отсюда, с ветерком!

Я мысленно щёлкнул пальцами. Водяные путы распались, шумно опав в озеро. Тамара и её дочери, не веря своему счастью, бросились бежать прочь, шлепая по воде, и через секунду растворились в тумане.

— Эй! — крикнул я им вслед. — Вы хотя бы налоговое уведомление заберите!

Но они уже не слышали.

Я постоял ещё немного на поверхности озера, глядя в туман. Всё изменится? Что она имела в виду? Вопросов становилось всё больше.

Я вернулся на берег. Спустя какое-то время туман, такой же плотный и неестественный, как и при его появлении, начал рассеиваться, таять, ветер растаскивал его по округе. Вечер снова стал обычным осенним вечером.

Почти.

Туман рассеялся, оставив после себя мокрую траву и ощущение промозглой чистоты.

Но в моей голове туман, наоборот, сгущался. С каждой новой информацией, с каждой встречей, клубок тайн этого места становился всё плотнее. Кикимора. Домовой. Сектанты. Колдун-камень. Пропавшие люди. Слишком много для одного умирающего посёлка.

Чтобы не сойти с ума от мыслей, я решил заняться физическим трудом. Новое тело моё, именуемое Вадимом Купаловым было молодым и сильным, оно требовало движения, а моя древняя сущность нуждалась в чём-то простом и понятном, чтобы заземлиться, чтобы не раствориться в этом вязком болоте загадок.

Перед домом был огородик, заросший вьюном и низкорослой травой. Заборчик — штакетник был по границе этого переднего огородика.

Около самого дома небольшое пространство условного двора, всё ещё захламлённое, потом шёл основной огород, на котором сорняк вымахал двухметровым, как долбанные джунгли.

Двор и огород были живым памятником запустению.

Я заглянул в покосившийся сарай, пахнущий прелым сеном и мышиным помётом. В углу, среди ржавого хлама, отыскал кое-что подходящее.

Старая конная борона. Зубья её затупились и покрылись ржавчиной, но конструкция неубиваемая по прочности и готовая в работу хоть сейчас.

Коня, разумеется, не было. Да он и не нужен.

Я нашёл в сарае несколько мотков толстых тканных ремней, продел их в оглобли, сделал импровизированную упряжь и накинул её себе на плечи. Холодное дерево приятно давило на кожу сквозь куртку.

Я упёрся ногами в землю, напряг мышцы и потянул. Борона с шуршанием и скрежетом сдвинулась с места.

Выражение «на тебе пахать можно» заиграло новыми красками.

Я двинулся. Как вол, как бурлак, как безымянный конь, я тащил за собой эту ржавую железяку. Её зубья вгрызались в слежавшуюся, заросшую бурьяном землю, выворачивая на свет бледные корни сорняков и жирных дождевых червей. Это была тяжёлая, тупая, монотонная работа. И она была прекрасна. Я чувствовал, как напрягается каждый мускул, как пот стекает по спине. Я был не духом воды, не древним существом. Я был просто хозяином, который пашет свой огород. И в этой простоте было спасение. Каждый шаг, каждый вырванный с корнем сорняк был маленькой победой над хаосом и запустением.

Вспахав весь передний огород, я отцепил борону, взялся за мотыгу, слегка наточил её точилкой для косы и прошёлся, вырубая особо упорные сорняки, которые не смогла вывернуть борона.

Вообще это не столь важно, сейчас же осень, просто надо придать участку ухоженный вид и побороть запустение.

По границам огорода нахально торчал тот сорняк, с которым борона заведомо бы не справилась. То же самое оставалось с громадиной заднего огорода, он оставался нетронутым.

Ладно, придумаю что-то и с ним.

Следующими на очереди были деревья. Старые яблони, росшие в саду, были запущены донельзя. Три четверти ветвей умерли и высохли. Сухие, больные ветви переплелись в уродливый клубок, закрывая свет молодым побегам. Я нашёл в том же сарае пилу. Полотно было ржавым, но заточка вполне приличная.

Вжик-вжик… Вжик-вжик… Пила пела свою заунывную песню, вгрызаясь в сухое дерево. Опилки, пахнущие горько и терпко, сыпались мне на ноги. Одна мёртвая ветка упала на землю, потом вторая, третья.

Кроны деревьев становились реже, в них появлялся воздух, свет. Я работал, полностью погрузившись в процесс, и почти не заметил, как за моей спиной кто-то появился.

Ощущение чужого взгляда пришло внезапно. Тяжёлое, пристальное, оно заставило меня остановиться и обернуться.

У забора, прислонившись к столбу, стоял дядя Толя. Местный вестник, который сообщил нам о «перестрелке» и мой трансфер в первый рабочий день. Он стоял совершенно неподвижно, и я не слышал, как он подошёл.

— Дядя Толя, ты как старый индеец, подкрадываешься незаметно! — эмоционально выдохнул я. — Ну, здравствуй.

— И тебе не хворать, почтальон, — просипел он. — Я вот пришёл проверить, не сбежал ли ты по результатам своего первого рабочего дня. А ты, гляжу, корни пускаешь. В прямом и переносном смысле.

Он кивнул на спиленные ветки.

— Кстати, — продолжил Дядя Толя. — А ты не знаешь, кто это парней наших, молодых да румяных, что на Желанной вечно торчат, так отделал? Говорят, они все в синяках, злые как черти, но молчат, как партизаны на допросе.

— Не знаю, — глядя ему в глаза, соврал я, после чего вернулся к работе.

Вжик-вжик…

— Я вот, видишь, почту раздал, кроме двух писем. Теперь участок в порядок привожу. Или будешь ругать, что я трудовой распорядок нарушаю и не нахожусь нарабочем месте в положенное время?

Дядя Толя хмыкнул, и этот звук был похож на скрип несмазанной телеги:

— Смеешься, Вадик? Я и сам уже двадцать два года, как не на рабочем месте. А раньше — да. Раньше я на кирпичном заводе работал оператором печи обжига. Важная была должность.

— А теперь там сектанты? — подхватил я, останавливаясь и вытирая пот со лба.

— Да, они, — лицо его помрачнело. — Хочешь сходить, познакомиться? Мало тебе наркотиков, ты решил себе ещё и голову свою дредастую дурными идеями забить?

— Я не наркоман.

— Да ладно-ладно, я не лезу и вообще, может быть, так неудачно шучу, — отмахнулся он. — В любом случае, сектанты эти к себе никого не пускают. У них там своя республика.

— А как это «к себе»? — уточнил я. — Они что, завод купили? Земля-то чья?

Дядя Толя на мгновение задумался, почесал криво побритый подбородок.

— А чёрт его знает, Вадик. Никогда не думал об этом. Вроде как в прошлом году Котляров по домам прошёлся, скупил у кого что оставалось — акции, паи эти проклятые. Так что он вроде как главный акционер и был. Владелец и директор, по-вашему, по-городскому. Да только пропал он куда-то. С концами. Уже полгода как.

— Опять кто-то куда-то пропал, — пробормотал я себе под нос.

— Чего говоришь?

— Говорю, посёлок у вас… загадочный. Получается, тот, кому вся эта территория принадлежит, исчез, а с каких это рожнов там сектанты сидят, никому не известно?

— А кому до них дело? — пожал плечами дядя Толя. — Они тихие, не буянят. Администрации на них плевать, Светке-участковой — тоже. Живут и живут.

Я снова принялся за пилу. Руки работали, а в голове вертелись шестерёнки, пытаясь сложить разрозненные куски головоломки. Кикимора Тамара, ищущая некий колдун-камень. Это она так про потенциально существующий тут мегалит?

Полоумный домовой Кузька. Сектанты, обосновавшиеся на руинах завода. Пропавший владелец этого завода Котляров. Отравленная, больная земля и вода, которую я чувствовал каждой клеточкой. Местные гопники, сидящие на «соли». Это не могло быть набором случайностей. Совпадений не бывает. Бывает только сложный, запутанный рисунок, который издалека кажется хаосом. И я, кажется, начал различать его первые линии. И чтобы их нащупать, мне поможет пожилой мотоциклист, который пока что стоял без дела и помогать мне не спешил.

— Дядя Толя, — спросил я, не прерывая работы, — а где в ваших краях машину можно починить?

— Известно где. У нас в посёлке отродясь было всего два бизнесмена. Один — тот самый Котляров. Он грузоперевозками занимался, у него несколько фур было. То есть, они и сейчас есть, но сейчас они просто стоят, а он пропал куда-то. Говорил уже? Ну да, точно. А второй — Хан. Татарин, мужик одинокий, без бабы. Золотые руки, но характер как порох, взрывоопасный. Он Котлярову эти фуры и чинил. У него мастерская своя, на въезде в посёлок.

— А если этот самый Котляров пропал, то кому Хан теперь машины чинит? Простаивает, наверное?

— Работа у Хана завсегда есть, ты за него не переживай, — хмыкнул Толя. — Со всего района к нему ездят. Он один на всю округу такой мастер. Но если ты задумал починить ту рухлядь, что около почты стоит, брось. Гиблое дело. Бог Машин давно на неё плюнул. Она столько не проедет километров, сколько на неё потратить придётся.

— Давай не будем спешить с выводами, — туманно ответил я.

— Слушай, а зачем ты эти ветки пилишь? — резко сменил тему дядя Толя, в голосе которого зазвучали неожиданные хозяйственные нотки. — Только время зря тратишь. Деревья старые, больные. Спиливай их к едрене фене под корень, и всё. Будет ровно, будет красиво. А можно потом новые посадить. Сливы, например! Сливы — хорошо. Из них можно сливянку делать.

Я остановился. Опустил пилу. Посмотрел на него. На его помятое, одутловатое лицо, на красные прожилки в глазах, на слегка трясущиеся руки.

— Дядя Толя, вот ты, к примеру, человек пьющий…

Он ощутимо напрягся, ожидая очередной нотации.

— Может, тебя тоже проще… того… убить, а нового человека родить? — саркастически спросил я. — Будет ровно. Будет красиво. Сливу посадить, а?

Дядя Толя остолбенел. Его челюсть отвисла, глаза изумлённо уставились на меня. В них промелькнуло что-то похожее на обиду и даже страх.

— Не нравится такая логика, дядя Толя? — я вздохнул, отбрасывая сарказм. — Они не мёртвые, эти яблони. Они просто старые и больные. Может быть, что-то проще исправить? Починить, подлечить, обрезать лишнее… И оно ещё послужит, поживёт. И даже плоды принесёт.

Глава 11. Хан

Дядя Толя молчал, переваривая услышанное. Такого ему, видимо, ещё никто не говорил.

Я сходил и отнёс пилу в сарай, а ветки сложил в одну кучу.

— Короче, хватит философию разводить. Поехали к этому местному Хану. Твой трёхколесный болид с тобой?

Дядя Толя моргнул, выходя из ступора.

— Со мной. У забора стоит, — он всё ещё смотрел на меня с каким-то новым, непонятным выражением. То ли с уважением, то ли с опаской.

— Тогда веди. Покажешь дорогу к этому гению автомеханики. Пора обсудить возможности разгона моей техники по местным дорогам.

Хозяйство Хана располагалось на самом въезде в деревню и напоминало небольшую крепость. Высокий забор из профнастила, широченные ворота на арке из крупного профиля — нараспашку.

Во дворе, который был поистине титанического размера, стояли два грузовика: один в состоянии активного ремонта, с вывешенным на цепях двигателем, другой в состоянии настолько разобранном, что казался скелетом доисторического животного. Казалось, он уже никогда и никуда не поедет.

Посреди всего этого великолепия, уперев руки в бока, стоял сам Хан. И он ничем, абсолютно ничем не походил на своих тёзок из древней истории Руси. Высокий, худой, почти сухой. Огненно-рыжие волосы торчали во все стороны, брови тоже огненно-рыжие и кучерявились, а голубые глаза, казалось, метали молнии. Мощные скулы, совершенно европейский тип лица, лишь с лёгкой, едва заметной узостью глаз, которую вполне можно принять за прищур.

Выглядел он серьёзным и очень злым.

А перед ним стояла участковая Светлана, и вид у неё был не менее серьёзный.

Оба они упирали руки в боки и оживлённо спорили.

— Где ты был в момент перестрелки? — голос Светланы был ровным и стальным.

— Свет! Я тебе уже трижды говорил. Ты глухая? — рявкнул Хан. — Я за запчастями ездил. В Краснодар, на авторазбор по грузовикам. И на развал. Ездил на машине клиента, он свидетель. Не веришь мне — допроси его, я телефон дам. Соседей спроси. На базе меня видели, мы там коробку передач покупали, грузили её полдня, потом везли. Не было меня в Колдухине.

— А баба Маруся твой джип видела, как он вчера вечером по Озёрной катался.

— Баба Маруся периодически Ленина на броневике видит! — взорвался Хан. — Она психа нашего, Кузьку, за немецкого диверсанта принимает! Что она там могла видеть? Машина в гараже стояла, под замком! Что, по-твоему, мои пацаны её угнали и катались? Ты сейчас обвиняешь меня в том, что я плохой отец?!

— Боже упаси… А можно с пацанами поговорить? Может, и правда они. Может, видели чего?

Хан смерил её долгим, лишённым уважения и тепла, прищуренным взглядом, а потом зычно, так, что заложило уши, заорал в сторону дома:

— Данил! Артём! А ну-ка живо сюда, оболтусы!

Из дома вышли два пацана, оба на вид лет десяти, такие же рыжие и конопатые, как их отец.

— Говорите! Вы машину мою брали? Катались вчера? — грозно спросил Хан и нахмурился, сделав ещё более грозный, чем до этого вид, хотя это казалось невозможным.

— Да ты что, батя? — испуганно пискнул тот, что постарше. — Мы ж не умеем! Не брали мы, мы боимся ремня отхватить!

Хан медленно повернулся к Светлане, и в его голубых глазах плясали бесенята. Он резко и пугающе выдохнул.

— Допрос окончен. Ключевое слово тут — «боимся». Малые знают, что я с них три шкуры спущу за непослушание. Не брали они. Не веришь — приходи с ордером и обыском. А вообще, давай-ка закруглять этот бессмысленный разговор. Видишь, у меня клиенты.

И он кивнул в нашу с дядей Толей сторону, которых, кажется, заметил впервые. Судя по его суровости, он бы на нас внимание не обратил, если бы мы не были причиной для того чтобы не общаться с участковой.

— Здравствуйте, Хан, — шагнул я вперёд.

— Вообще-то, меня зовут Марат Марсович, — осадил меня он, не меняя выражения лица. — Ну да, ладно. Ты у нас вроде бы новый почтальон? Тебе чего-то починить надо или письмо какое принёс?

— Починить, — кивнул я. — Знаете УАЗ, который возле почты стоит? «Буханку».

Хан посмотрел на меня, и впервые за всё время на его лице отразилось что-то похожее на веселье. Он громко, от души рассмеялся.

— Знаю, конечно… Парень, да я эту машину ещё смотрел, когда Стёпка жив, здоров и трезв был. Ей уже ничего не поможет. Может, кроме тонны святой воды и опытного экзорциста.

Он перестал ухмыляться и перешёл на деловой тон:

— Давай по фактам?

— Давайте, — покорно согласился я.

— Двигатель там изношен в хлам и закоксовался, плюс блок деформирован, потому что все твои предшественники слишком сильно любили на педаль газа нажимать, а не на тормоз. Коробка там, как ни странно, цела, только масло за пару лет уже в жирный кисель превратилось. Кузов гнилой насквозь. Ходовая разбита по нашим колдухинским дорогам вдребезги. Но всё это не важно, потому что она всё равно не сдвинется с места. Вердикт простой: возьми два автомобильных номера и вставь между ними другой автомобиль. Вот и весь ремонт.

— А если контрактный двигатель? — не сдавался я. — Можно же поставить другой мотор? А от другой техники?

Хан вздохнул, как будто он был школьным учителем, а я был самым непонятливым учеником в его жизни.

— Другой двигатель, почтальон, это только с другой коробкой и другой ходовой. Нет такого, что взял двигатель от «Лэнд Крузера» и поставил на «Ладу Калину». Дело даже не в посадочных гнёздах, а в присоединяемых узлах… Это надо всю машину перебирать и перекраивать. По цене это выйдет как новую машину купить. Причём не «Буханку», а что-нибудь приличное.

— А Вы всё-таки обещайте подумать, — нажал я. — А то, мало ли, может, будут какие-то идеи. При условии, что деньги на ремонт у меня есть.

Участковая, которая всё это время стояла рядом и молча слушала, тут же вскинула на меня свои строгие глаза.

— Вадимка, скажи тёте Свете, а откуда у тебя деньги? — её вопрос прозвучал внезапно, как выстрел. — Ты же детдомовец.

Хотя я и не Вадимка, но очень хотелось повертеть головой в поисках тёти Светы. Впрочем, интонация вполне себе ласковая и вкрадчивая. Пришлось врать. Врать убедительно, к этой лжи я был готов, так что свою версию задвигал, глядя ей прямо в глаза:

— Так мне, как сироте, квартиру от государства дали. Я её продал, деньги на депозит положил. Так что кое-какие сбережения есть.

— Потратил бы лучше на обычную пацанскую «десятку», — буркнул Хан. — И не морочил дяде Марату голову.

— «Десятку», которую я на местных колдобинах за месяц по кусочкам оставлю? — усмехнулся я. — Нет, спасибо. К тому же, мне машина для работы нужна. Чтобы и по грязи проехать, и груз какой перевезти. Не везде на велосипеде доберёшься.

Хан посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом.

— Ладно, обещаю над твоими «словами не мальчика, но мужа», подумать, — наконец сказал он. — А теперь прошу всех посетителей — на выход. Я намерен своего милого пёсика по прозвищу Цербер выгулять.

И судя по тону, которым это было сказано, оставаться здесь и проверять, насколько этот Цербер милый, не хотелось никому из нас.

* * *

Мастерская Хана осталась позади, как и его пессимистичные прогнозы.

Но мне почему-то запомнились не его слова и суровые взгляды, а дети, серьёзные и сдержанные, но в то же время такие живые и яркие.

Я трясся на трёхколесном мото-мутанте под управлением дяди Толи.

Допрос в опорнике, драка, знакомство с кикиморой Тамарой, суровый взгляд рыжего механика, его странные, не по-детски серьёзные сыновья — всё это были новые фрагменты мозаики, которые пока никак не хотели складываться в единую картину.

Я чувствовал себя водолазом, опустившимся на дно мутного озера. Я видел какие-то очертания, какие-то тени, но не мог понять, что это — затонувший корабль или просто скопление мусора?

— В сельмаг заскочим, — сказал я, перекрикивая рёв толиного двигателя. — Проставиться тебе должен за экскурсию и по-соседски. Нет возражений?

Он понимающе хмыкнул и, лихо заложив вираж, свернул к приземистому зданию с облупившейся вывеской «Продукты».

Сельмаг был машиной времени. Стоило переступить его порог, как ты оказывался где-то в середине девяностых. Пахло всем сразу: дешёвой карамелью, пылью, хозяйственным мылом, и копчёной рыбой. На полках соседствовали макароны в серых пачках, консервы с выцветшими этикетками, алюминиевые тазики, резиновые сапоги и единственная кукла с пустыми, вытаращенными глазами.

За прилавком сидела продавщица, необъятная, как дирижабль, и вязала, не поднимая глаз от спиц. Как и в первое моё посещение, я отметил некоторое сходство её образа с кинематографической мисс Марпл. Она была воплощением добродушия с нотками хитрецы, спокойствия и была не только человеком, но и частью этого интерьера, таким же вечным и неизменным экспонатом.

Дядя Толя сразу прилип к витрине с алкоголем. Его взгляд ласкал бутылки с водкой, как будто это были произведения искусства. Я же прошёл дальше. На самой верхней, самой пыльной полке стояло то, что мне надо. Бутылка кизлярского коньяка «Дагестан» двенадцатилетней выдержки. Судя по толщине слоя пыли, она стояла здесь с самого своего завоза, ожидая своего ценителя или полного дурака, готового переплатить за сомнительное удовольствие. Я был вторым, но с определённой целью.

— Вот этот коньяк, — сказал я, ткнув пальцем.

Продавщица с трудом оторвалась от вязания, с доброжелательным удивлением посмотрела на меня, на бутылку, снова на меня. Цена коньяка составляла 2 999 рублей и наверняка была безбожно завышена магазином-монополистом. Учитывая, что зарплату мне обещала баба Маша в районе тридцати тысяч, я мог бы себе позволить от такого коньяка только фотографию и то на Новый год. Во взгляде молчаливой мисс Марпл отчётливо читалось сомнение в моём психическом здоровье. Она принесла шаткую стремянку, с кряхтением взобралась на неё и сняла мой артефакт.

Кроме коньяка я взял две средние кисти, банку синей краски — ядовитого, пронзительного цвета, который будет смотреться на моём сером заборе, как павлин в курятнике. А потом мой взгляд упал на косы. Они стояли в углу, прислоненные к стене. Новые, с гладкими, отполированными ручками. Одна у меня в сарае уже была, старая, ржавая. Но старый инструмент несёт в себе старые истории, старую усталость. А я хотел начать что-то новое:

— Набор вискарных стаканов и две косы.

Похоже, я смог вывести работницу торговли из её флегматически-добродушного равновесия. Теперь продавщица смотрела на меня с откровенным опасливым недоверием. Городской чудак с дредами, покупающий самый дорогой коньяк и две косы. Наверное, в её голове уже рисовались страшные картины несчастного случая, к которому она сама продаёт комплектующие.

Дядя Толя, сглотнув слюну при виде коньяка в моих руках, молча погрузил покупки в люльку своего железного коня, и мы боевой колесницей, с косами по бокам, поехали к моему дому.

Дома я без лишних слов протянул ему одну из новых кос. Вторую взял себе и предложил:

— Давай-ка, дядя Толя, всё тут покосим. А то заросло, как в джунглях.

Он посмотрел на косу в своих руках с таким выражением, будто я вручил ему живую змею.

— Э, Вадик… ты чего? Я тебе в косари не нанимался. Я это… вообще ручной труд не очень. Не моё это. Я больше по умственной части. Подумать там, проанализировать…

Я молча показал на бутылку. Свет вечернего солнца блеснул на стекле, на портрете князя Багратиона, на тёмной, янтарной жидкости внутри.

Лицо дяди Толи преобразилось. Оно прошло все стадии — от изумления и недоверия до благоговения и щенячьего восторга. Морщины разгладились, глаза заблестели.

— Так… — выдохнул он. — Так что ж ты молчал, что тебе соседская помощь нужна? Дружеская, так сказать, поддержка! Конечно, всё покосим! Чего ж не покосить-то, по-соседски! Давай косу! Тут ещё, я смотрю, и забор у тебя… покрасить бы надо. Освежить.

Вдвоём работа пошла на удивление быстро. Я, со своей нечеловеческой силой и выносливостью, задавал темп. Дядя Толя, вдохновлённый грядущим вознаграждением, старался не отставать.

Вжик-вжик… вжик-вжик… Ритмичные взмахи кос, шелест падающей травы, запах свежескошенного бурьяна. Мы очищали землю, и в этом простом, древнем действии было что-то гипнотическое. Мы косили всё то, до чего я не смог дотянутся бороной, около забора перед домом, за домом, до самой кромки воды. Когда последняя травинка была срезана (а местами даже точнее сказать — срублены), мы сгребли всё в огромную, пахнущую летом кучу.

Потом пришла очередь забора. Я открыл банку с синей краской. Она была густой и яркой. Мы макали кисти и наносили эту синеву на старые, серые доски.

Вот тогда я сходил в дом, извлёк вискарные стаканы — в общем-то, не особенно подходящие под двенадцатилетний коньяк ёмкости. Однако лучше гранёных стаканов с символикой РЖД, имеющихся в хозяйстве покойного Степана, которое постепенно превращалось в моё хозяйство.

Два стакана я тщательно помыл и, выставив на пеньке, налил.

Аромат разлился по участку умопомрачительный, перебивающий даже запах краски. Плеснул дяде Толе щедрой порцией, себе символически, на донышко. Мы чокнулись. Он выпил несколько мелких глотков, зажмурился от удовольствия и выдохнул:

— Хорош, зараза! Первый раз в жизни такой пью. Дааа…. Дай-ка бутылку, я полюбуюсь.

После второй стопки он окончательно расслабился, стал счастливым и разговорчивым. Мой план по извлечению ключевой информации работал.

— Дядя Толя, — начал я, методично водя кистью по забору. Вообще красил в основном я, ему спасибо уже за то, что компанию мне составляет. — Вот ты тут всю жизнь живёшь. В Колдухине. Тут же, наверное, хорошо когда-то было? Всё работало, люди жили, женились, рожали, песни пели… С какого момента всё пошло… ну, ты понимаешь. Через задницу?

Он вздохнул, его взгляд затуманился:

— Эх, Вадимка… Когда… Да как у всех, в девяностые. Завод наш держался до последнего. А потом директор, Халтуров, будь он неладен, взял и кинул всех. Собрал все деньги, что были, и сбежал за границу. Народ без работы, без денег остался. Кто поумнее — сразу в город подался. Кто послабее — спиваться начал. Потом бандиты нагрянули на завод, последнее заводское имущество к рукам прибрали. Выгребли, что на заводе оставалось, вплоть до того, что на металл многое порезали. Мы, дураки, не понимали, что это — конец предприятию. Совхоз тоже развалился. Сады заросли, виноградники… Вот так всё и покатилось.

Он говорил стандартные, правильные вещи. Историю, которую здесь, наверное, рассказывали каждому приезжему. Историю, в которую они и сами верили. Но я чувствовал, что это — лишь верхний слой, официальная версия катастрофы.

— Нет, дядя Толя, — сказал я, наливая ему ещё. — Это всё понятно. Так по всей стране было. Но я про другое. Должно было случиться что-то… в самом начале. Что-то очень плохое. Какая-то первая трещина, от которой всё постепенно посыпалось. То, что касается не неопределённого «везде». И именно здесь, в Колдухине. «Девяностые» — это же абстракция. А у любой беды есть имя, фамилия и конкретный день в календаре.

Дядя Толя замолчал. Он взял стакан, но пить не стал. Просто смотрел на янтарную жидкость, на искажающийся в ней мир. Он думал. Коньяк не просто развязал ему язык, он разбудил в нём что-то давно уснувшее. Глубинные слои памяти. На что, собственно и был сделан расчёт.

— Знаешь, Вадимка… странный ты, — произнёс он наконец, не глядя на меня. — Вопросы ты задаёшь странные. И смотришь так, будто знаешь больше, чем я. Но коньяк у тебя, да… вкусный. Правду ты говоришь. Действительно вот прямо один в один, как ты описываешь, было.

Он поднял на меня свои выцветшие, немолодые, но мудрые глаза.

— Была одна беда, которая как первая пробоина в «Варяге». В самом начале. Но это давно было. Очень давно. Мы тогда все… молодыми были. Совсем другими. И деревня наша была другой. Живой.

Коньяк сделал своё дело. Дядя Толя, ещё полчаса назад бывший просто местным выпивохой, превращался в летописца. В его затуманенных глазах отражались не доски свежевыкрашенного забора, а призраки прошлого. Я слушал его, и даже забывал красить, а капли падали на покошенную траву.

— Мы были молодыми… — повторил он, словно пробуя слово на вкус. — Все были молодыми. Глупыми, счастливыми. Перестройка эта, гласность… Мы же не понимали, что это такое. Для нас это были просто слова из телевизора. А на деле… на деле это означало, что в клубе появился видик. Понимаешь? Ви-де-о-маг-ни-то-фон! Это было как чудо, как пришествие инопланетян. Мы ходили кино смотреть. Боевики, ужастики… «Робокопа», кажется. А может быть, «Зубастиков». Не помню уже точно. Да и не важно это. Важно было чувство. Что мир стал больше. Что он пришёл к нам, сюда, в нашу дыру.

— Клуб — это тот, что в центре поселка стоит, заколоченный? — уточнил я, чтобы направить его воспоминания в нужное русло.

Он отмахнулся, чуть взмахнув стаканом, однако не проронил ни капли драгоценной жидкости, потом в несколько долгих глотков её выпил.

— Нет, не тот. Ты не перебивай. Лучше налей. Тот потом закрылся. Я про другой ДК. Наш, заводской. Он прямо у проходной кирпичного стоял. Считай, два было ДК, в посёлке и при заводе. Короче, там свой был клуб, для рабочих, но туда все ходили. И кино смотрели, и на танцы бегали. Как завод встал, так и клуб тот сразу помер. А наш, поселковый, ещё какое-то время подёргался и тоже сдох. Так вот…

Он замолчал, проглотил очередную порцию коньяка и посмотрел куда-то сквозь меня, в прошлое.

Глава 12. Рассказ дяди Толи

— Была у нас Танька. Танька Скворцова. Красивая была… нет, не то слово. Не просто красивая. Она… светлая была. Солнечная. Улыбнётся — и самый хмурый день светлее становится. И нравилась она всем. Вообще всем. Не было пацана в Колдухине, который бы по ней тайно не сох. Или явно. А особенно — Витька Котляров.

При этом имени я напрягся, потому что слышал его уже несколько раз, но вида не подал. Продолжал красить забор, слушая, как история из прошлого начинает прорастать в настоящее.

Дядя Толя сделал небольшой глоток и на какое-то время умолк, погружаясь в воспоминания.

— Но это, Вадимка, не та история про безответную любовь и страдания, что крутят по ящику, нет. Тут всё по-честному было. Она ему отвечала. И они вроде как встречались. Предложения не было, но все знали, что дело к свадьбе идёт. Красивая пара была. Он — высокий, сильный, после армии вернулся, серьёзный стал. Она — вся как будто из света соткана. Казалось, что у них-то точно всё будет хорошо. Что они — это и есть наше будущее. Светлое, как в кино показывали.

Я помалкивал. Я ощущал почти физически, на интуитивном, нечеловеческом уровне, что дядя Толя подошёл к чему-то очень важному. К тому самому первому камню, который вызвал лавину.

Коньяк и совместная работа — древний, проверенный способ развязать язык и вскрыть душу.

— Так вот, — продолжал дядя Толя, и его голос погрустнел. — В один из вечеров пошли мы все опять кино смотреть. Кажись, «Назад в будущее» крутили, какую-то из частей. Не помню точно. Но главное, что народу набилось тьма. Были и чужие ребята, из соседних сёл подъехали. Так часто бывало, это нормально. Но в этот раз… в этот раз было не как всегда. Тревога прямо в воздухе висела. Было в зале и трое залётных. Наглые такие, уже тогда под бандитов косили. В кожаных куртках, нахальные, смотрели на всех сверху вниз. Типа, хозяева жизни приехали к колхозникам. И уже после сеанса, на выходе, они с Витькой сцепились. То ли толкнул кто-то кого-то, то ли слово не так сказали. А потом один из них что-то про Таньку ляпнул. Гадость какую-то. Ну и всё… слово за слово…

— И? — тихо спросил я.

— А что «и»? — вздохнул дядя Толя. — Ты наливай. Короче, размотал их Витька. В одну калитку. Он же в погранвойсках служил, на настоящей заставе. Парень был серьёзный, удар резкий и тяжёлый. Двоих он сразу уложил. Мы, конечно, кинулись их разнимать, оттащили Витьку. Шум, гам, девки визжат… Пока там морды били, пока разбирались, кто прав, кто виноват, мы и не заметили, как Танька… куда-то исчезла.

— А ведь чужаков было трое? — напомнил я ему.

Он вздрогнул, словно я ткнул его иголкой в больное место.

— Да. Верно. Трое. Двоих он положил. Они потом оклемались и свалили по-тихому. Это, кстати, большая наша ошибка. А третий… третий пропал. Вместе с Танькой. Мы сначала думали, мало ли, ну испугалась, домой убежала. А чужак тот сбежал. Витька сразу сорвался, к ней домой побежал. А её там нет. Искали мы её потом. Всю ночь искали. С фонарями, всем селом…

Дядя Толя, до этого момента бывший пусть и грустным, но всё же обычным пьяненьким рассказчиком, вдруг изменился. Его вечно подрагивающая улыбка исчезла. Лицо стало серым, пергаментным. Морщины прорезались глубже. Он смотрел на синий забор, но видел что-то другое. Страшное прошлое.

— Нашли только под утро. Там же, на территории завода. Забор тогда весь в дырах был. Да и кто будет воровать кирпич? Его не особо-то и охраняли. В центре, на транспортной развилке, Её… кто-то изнасиловал и убил. Шею сломал. Просто… как кукле.

Он замолчал, и в этой тишине был слышен только шелест кисти по дереву и далёкий крик какой-то птицы над озером.

— Вот и всё, — глухо сказал он. — Не стало её. И в тот же день, в тот же час, как будто что-то в нас во всех сломалось. Во всём поселке. Улыбки исчезли с лиц, люди перестали смеяться на улицах. Говорили шёпотом. Шутка ли… такое событие! Оно не просто потрясло всех. Оно… как-то раздавило нас.

— Как проклятие?

— Что? Не знаю, не перебивай, Вадимка. Потом Витька запил по-чёрному. Еле откачали. А потом завод закрылся, но это уже из-за директора. Работы не стало, у совхоза дела пошли плохо. Народ начал уезжать. Кто в Краснодар подался, кто ещё куда. Председатель поссовета, хороший мужик был, тоже запил, через пару лет его сняли, а там он уж и на тот свет отправился. Это вот… это как ты говоришь. Чёрное событие, которое было в самом начале. Та самая первая трещина. Насчёт проклятия… Если бы я верил во всю эту мистику, я бы сказал, что она, умирая, прокляла нас всех. Всё это место.

— Не она, — тихо поправил я, скорее для себя, чем для него. — Не она. А факт её убийства. Он… осквернил эту землю, а может и конкретное место…

Я запнулся. Я не мог сказать ему вслух того, что мгновенно понял. Это убийство, это насилие, совершенное на территории завода — сердца поселка, было не просто трагедией, а таким мощным горем, бедой, что запустило ритуал. Сознательный или случайный — не важно. Он осквернил «источник». То самое место силы, которое кикимора Тамара назвала «колдун-камень». Я не знал, существует ли он или нет, но это не важно. Но я теперь точно знал, что случилось. Вместе с убийством девушки была убита сама душа этого места. Они отравили воду у самого её истока. И всё, что происходило потом, развал завода, пьянство, отчаяние, появление сектантов — было лишь медленное мистическое эхо, мучительное умирание осквернённого, отравленного организма.

А я, Водяной, дух воды, принимая эту самую отравленную воду, становясь в центре озера, становясь её частью и разумным началом, был призван волчком для того, чтобы стать её последним могильщиком и самому пропитаться скверной, либо… чтобы попытаться её излечить.

— А убийцу нашли? — спросил я, заранее зная ответ.

Дядя Толя отрицательно покачал головой и остаток коньяка выпил залпом, как стакан самогона.

— Тех двоих утырков нашли, даже судили за драку, но… Дали им по году, мы про них больше и не слышали. Главное, что они того «третьего» толком и не знали, ни имени настоящего, ни адреса, ничего, только погоняло его «Монтана».

— В честь джинс?

— Ага. Тогда так многих звали. Они просто выпивали время от времени в барах райцентра, там и познакомились. В общем, времена были такие… Милиция не больно-то и напрягалась, сколько Витька ни бился. А потом он запил, в общем, убийца так и не был найден. Он, когда выпивал, твердил «змейка, змейка».

— В истории была змея?

— На шее под ухом того третьего вроде бы была татуировка «змейка». А может и не была, кто ж его знает, может, попутал он. Никого не нашли, не арестовали, ушла змейка, уползла.

В тишине я закончил красить забор и калитку, отдал дяде Толе остаток коньяка и проводил до мотоцикла.

Вечером в одиночестве готовил на старой плите картошку с ароматным подсолнечным маслом. Холодильника у меня не было, как не было и возможности покупать и хранить мясо. Ладно, всему своё время.

Телевизор не работал, я потратил некоторое время на попытку его наладить, но в итоге принял решение его в ближайшее время выбросить.

* * *

Вчерашний разговор с дядей Толей оставил на душе тяжёлый, илистый осадок. История об убитой девушке, о сломанном будущем целого посёлка, легла ещё одним тёмным камнем на дно моего сознания.

Утром я проснулся с чувством, будто сам захлебнулся этой старой болью.

Позавтракал яйцами и вчерашней картошкой, вышел на улицу, вдыхая запахи трав, озера и… дешманских папирос. Которые курил, сидя на лавочке у своего крыльца, дед-сосед, распространяя вокруг себя клубы дыма.

В деревне не бывает ситуации, когда запаха нет. В деревне пахнет (а иногда и воняет) постоянно.

На почте Мария Антоновна уже рассортировала корреспонденцию и смерила меня строгим взглядом:

— Ну что, почтальон Печкин в молодые годы, готов к трудовому подвигу?

Она с грохотом опустила на стойку стопку писем и пару газет.

— Мария Антоновна, я думал, хотя бы Вы не будете меня дразнить. Вы же сама почтальон!

— Я не могу быть Печкиным по половому признаку. Но постараюсь свой сарказм держать в узде. Так что, готов? Так пионеров спрашивали.

— Ну, раз спрашивали, то «Всегда готов!», — буркнул я, засовывая почту в свою брезентовую сумку.

— Сегодня у тебя спецзадание, — она извлекла из-под прилавка небольшую, но увесистую картонную коробку, обмотанную бечёвкой. — Бандероль. Отвезти надо аж на Пескосклад.

— Куда? — я не помнил такого названия на карте.

— Пес-ко-склад, — по слогам повторила она. — Это не совсем в посёлке. Одинокое строение, в полях стоит. Открывай свою карту.

Я открыл.

— Вот оно, — она ткнула мозолистым пальцем в безликую точку в полях, к северу от посёлка, — Но адресно к нам относится. Там добыча песка из карьера для строительства дорог. И никого там никогда не бывает, но сторож живёт, как рак-отшельник. Он регулярно туда то книжки себе, то запчасти какие-то заказывает.

— Ээээ… Это же по стороне завода? И как туда добираться?

— Пока ты «Буханку» не наладил, на своём стальном коне, — она кивнула на мой велосипед. — Почти как «Ария» пела… Делай всё, что по душе, на своём стальном коне… Ну, в твоём случае не совсем всё, что поделаешь? Короче, поедешь в сторону трассы, повернёшь вдоль второй лесополосы, так ты попадёшь на дамбу. По дамбе, переедешь на ту сторону. Там ещё двойная береза растёт. И оттуда прямо, выкатишься на пригорок, оттуда в поле и виден Пескосклад. Я бы тебе его с крыльца показала, но он отсюда не виден.

Я покрутил спутниковую карту. Узкая нитка грунтовых дорог к Пескоскладу действительно была, к одинокой точке посреди полей. Но маршрут, предложенный бабой Машей, представлял собой огромный крюк. А вот если напрямик…

— Мария Антоновна, а не проще ли будет здесь перемахнуть? — я показал ей на экран. — Через реку, через территорию Кирпичного завода, там по карте мост обозначен. А оттуда до этого склада рукой подать.

Мария Антоновна посмотрела на меня с сочувствием, как на безнадёжно больного.

— Я же тебе уже говорила про мост. Горячая голова, короткий ум. Было бы неплохо, милок, было бы неплохо. Да только мост тот, который ты видишь на карте, что к заводу ведёт, вернее сказать «вёл», состоял из трёх бетонных пролётов. И средний из них благополучно рухнул ещё когда мы конца света по версии майя в две тысячи двенадцатом ждали. Так что, если ты, милый друг, не научился летать или по воде ходить, аки библейский герой, то бери свою депешу и шуруй на велосипеде кругом. И не умничай мне тут. В качестве компенсации я могу взяться за всю остальную корреспонденцию, заодно старые косточки свои разомну.

Я не стал спорить.

Мария Антоновна забрала у меня большую часть почты, а я взял бандероль, кивнул и вышел на улицу.

План Марии Антоновны был логичен, безопасен и крайне долог в исполнении. А потому совершенно мне не подходил. Я поехал напрямик.

Дорога, ведущая от посёлка к кирпичному заводу, когда-то была широкой и важной транспортной артерией. Наверное, по ней сновали грузовики, возили кирпич, стройматериалы, на работу ходил народ.

Сейчас от былого величия не осталось и следа. Асфальт потрескался, и сквозь него проросла цепкая травка, а кое-где и ростки берёз, высокие лопухи и чертополох. Они стояли, как армия варваров-завоевателей на руинах павшей цивилизации. Ехать было не особенно удобно. Колёса вязли в скоплениях травы, колючки цеплялись за модные московские штаны.

А ещё тут царила давящая на уши тишина. Тишина стояла такая, что было слышно, как гудит в ушах. Это была дорога в никуда, дорога в прошлое.

Но она быстро закончилась, как и говорила баба Маша, мостом.

Вернее, тем, что от него осталось. Не особенно широкий, метров десять или около того, он был перекинут через реку, которую местные называли Малая Атаманка. Два бетонных «быка»-основания ещё стояли, и на них лежали две, примыкающие к берегам крайние секции моста. А посредине зияла дыра. Середина, третья пара плит, тех, что по центру, лежали в воде, накренившись под углом, как подбитый линкор. Из воды и со стороны опорных быков торчали ржавые концы арматуры. Мост был разорван и оттого не функционировал. Он больше не соединял берега Атаманки, а разделял.

Наверное, поэтому жителям посёлка не было дела и до самого завода, и до обитавших там сектантов. Естественная преграда разделила миры.

Но эта самая водная преграда меня ничуть не смутила. Для кого-то река препятствие. Для меня вода в каждом её проявлении — родной дом.

Я отошёл чуть назад, к началу моста. Протащил велосипед через густые заросли сорняков и спустился по крутому откосу к самой воде, к бетонному основанию. Огляделся. Вокруг ни души. Только ветер шелестел в камышах, да где-то далеко кричала чайка.

Интересно, это чайки прилетающие со стороны моря, или обитают прямо тут?

Не считая чайки, я был один. Моих действий никто не увидит.

Я закрыл глаза. После того, как я по-настоящему «познакомился» с озером, почувствовал его болезнь, впустил её в себя, но и установил с ним контакт, управлять своей стихией здесь стало гораздо проще.

Я был уже не просто гостем, а частью этой водной системы. Я протянул свою волю, свое сознание к неспешным, зеленовато-мутным потокам Малой Атаманки.

Вода моментально откликнулась.

Она перестала быть просто текущей массой. Она напряглась. Потоки, только что лениво омывавшие камни на дне, сжались в тугие, упругие жгуты. Они были подобны мышцам невидимого гиганта. Эти жгуты вонзились в илистое дно, вспарывая его, поднимая облака мути. Муть меня не интересовала, это была всего лишь помеха. Там, под слоем ила и грязи они нащупали то, что я искал. Крупные валуны, которые лежали тут сотни, если не тысячи лет, погребённые под слоем грунта, песка и глины.

Вода взревела. Неслышно для человеческого уха, но я ощущал этот рёв каждой клеткой. Направленные, плотные, как штопоры, водовороты ввинтились под камни. С чудовищной силой они начали выворачивать их из донного плена. Вода поднимала глыбы весом в несколько тонн так легко, будто ребёнок переворачивал в песочнице кубики.

Вода очень сильна. Вода может снести город за несколько минут. Как Водяной, я считаю воду самой мощной стихией на Земле.

Первый камень. Второй. Третий. Они поднимались из глубин, окутанные тиной и с глухим, утробным стуком становились на дно там, где я приказывал. Я выставлял их в линию, от одного берега к другому. Их было девять. Девятка — сакральное, мистическое число для водяного. Трижды три. Число завершённости, число силы.

Потратив некоторое время ещё и выставил камни под определённым углом и расстоянием. Они стояли плоскими частями вверх, расстояние между ними было не более чем метр, чтобы вода спокойно проходила мимо них.

Камни встали в ряд, как редкие, разрозненные зубы в челюсти дракона. Между ними бурлили потоки воды, но сами валуны стояли прочно, как забетонированные. Теперь по ним можно было, широко шагая, перебраться на другой берег.

Я открыл глаза и огляделся. Всё ещё никого. Ну и хорошо, пусть никто не видит и не знает. А узнает, как связать эти камни и меня? А никак, скоро они подсохнут и будут выглядеть так словно их поставил здесь талантливый крановщик, не более того. Моя работа была закончена.

Насвистывая себе под нос незамысловатую мелодию песни, которая вдруг всплыла в памяти, я взвалил велосипед на плечо, в другую руку взял почтовую сумку с бандеролью.

С причала рыбачил апостол Андрей,

А Спаситель ходил по воде.

И Андрей доставал из воды пескарей,

А Спаситель — погибших людей…

Иронично. Я не спасал утопших, я просто строил мост. Но в этом действии было что-то схожее. Я соединял то, что было разорвано, хотя и делал это для собственного удобства.

Глава 13. Сектанты

Широко шагая с камня на камень, я пересёк реку. Вода бурлила у моих ног, но не смела коснуться обуви. Я мог бы, конечно, и просто пройти по воде. Это было бы проще и быстрее. Но если бы кто-то случайно увидел такой фокус, слухи поползли бы по деревне со скоростью лесного пожара.

И закончилось бы всё, скорее всего, вилами и факелами у моего дома. Люди боятся того, чего не понимают. Уж человека, ходящего по воде, они поймут однозначно: либо святой, либо чёрт. А поскольку на святого я никак не тянул, вывод был бы очевиден. Нет, камни — это куда лучше. Необъяснимо, странно, но все же можно списать на чудо природы или работу чьей-то строительной техники. Скажем: «Намыло за ночь».

Я оказался на другом берегу. На земле кирпичного завода. На не посещаемой, потому что недосягаемой для поселковых жителей территории.

Любая река — это граница. Не просто географическая линия на карте. Это сакральный рубеж.

Рубикон, Стикс, Смородина.

Пересекая реку, ты всегда попадаешь в «другое» место. В иной мир, где могут действовать несколько иные законы. Древние это понимали прекрасно. Они строили мосты не просто так. Мост — это ещё и договор. Это безопасный, санкционированный переход. А я… я перешёл границу не по мосту. Я создал свой собственный. Я, можно сказать, вторгся.

Но поскольку я пришёл сюда как будущий хозяин этих мест, пусть и негласный, то чувствовал, что имею на это право.

Я же, чёрт возьми, Водяной!

Ведь я и был этой границей, этой рекой, этой водой. И я пришёл сюда, на этот осквернённый берег, не как гость или силы вторжения. Я скорее хозяин, который намерен навести порядок в своём запущенном доме.

Я сел на велосипед, и скрип его цепи показался оглушительным в этой мёртвой тишине. Да, тропы тут не было, но трава и сорняк росли неохотно, скудно.

Выбрался на дорогу. В этой части она была такой же разрушенной, как и по ту сторону моста, но трава почему-то росла жиже, ростки деревьев или кустарника не пытались взломать асфальт.

Агроном сказал бы, что дело в грунте, влажности или плотности почв, но как водяной я знал причину, земля тут в большей степени отравлена пролитой кровью, ведь убийство произошло именно тут.

Я стал неспешно пробираться по земле, которая когда-то была территорией кирпичного завода. Теперь это был скелет. Гигантский, обветшалый скелет ушедшей индустриальной эпохи, неспешно разлагающийся под серым сентябрьским небом.

Слева и справа от разбитой бетонной дороги появились корпуса непонятных по назначению цехов. Огромные коробки из серого кирпича и бетона, с выбитыми окнами, похожими на пустые глазницы черепа. Ветер гулял в этих руинах, и иногда казалось, что это не ветер, а вздох умирающего великана. Из проржавевших крыш росли молодые берёзки, природа медленно, но неумолимо забирала своё, переваривая останки человеческой гордыни. Ржавчина, похожая на засохшую кровь, покрывала все металлические конструкции: лестницы, фермы, которые не были украдены на металлолом.

Воздух пах сыростью, цементной пылью и гниением. Это было и просто заброшенное место, каких тысячи и, в то же время, проклятое место. Таких мест тоже тысячи. Место, где что-то умерло и не только завод.

Я проехал мимо первого, самого разрушенного корпуса, когда из-за угла выскочила женщина. Всклокоченная, в каком-то оранжевом бесформенном балахоне с нашитыми на нём металлическими блёстками, она замерла, увидев меня, и её глаза расширились от ужаса. Почти сразу же, то есть, не дав мне и слово сказать, она закричала. Тонко, пронзительно, отвратительно резко, как сирена, но не та, что призывала моряков к скалам, а та что будила солдат-срочников на марш-бросок по полигону:

— Чужак! Чужак здесь!

Её крик был как камень, брошенный в стоячую воду. Из дверей соседнего, более ухоженного корпуса, начали выбегать люди. Один, двое, пятеро, десять… Через полминуты меня уже окружала плотная толпа.

Я не предпринял попытки бежать, потому что я не вор, не нарушаю законы людей, а просто пересекаю территорию. Ну, может и не просто так, может быть я тут хотел осуществить некоторую разведку, потому что я исследовал большинство брошенных домов. Я не заходил туда, но даже проехав мимо, понимал, что там как минимум нет того пропавшего мужичка, которого искали ФСБшники, и нет ничего магического, что могло меня заинтересовать. Мне ещё предстояло под каким-то благовидным предлогом исследовать все местные поля и лесопосадки, но если подвернулся случай побродить по Кирпичному заводу, то я только «за».

А тут… Побродишь тут, когда тебя взяли в осаду.

Два десятка мужчин и женщин, все в таких же ярких и нелепых одеждах, все с одинаково озабоченными и в то же время голодными, озлобленными и по отношению ко мне откровенно враждебными лицами. Они не подходили близко, но держались плотно и кольцо сжималось.

— Кто ты такой?!

— Зачем ты пришёл?!

— Непосвящённый! Тебе нельзя здесьнаходиться!

Их голоса сливались в единый нестройный, обвиняющий хор. Я стоял, держа велосипед за руль, и молча их рассматривал. Обычные, в общем-то, люди. Усталые, измотанные лица, потухшие глаза. Но в этой толпе они превращались в нечто иное. В смертельно опасную стаю.

В какой-то момент толпа расступилась, образуя живой коридор.

— О, великий жрец Кронос! — пронесся благоговейный шепот. — Этот чужак пришёл без спроса! Его никто не звал!

По этому коридору ко мне шёл их лидер. Он был высок, худощав, с длинными седыми волосами, перехваченными на лбу кожаной тесемкой с металлическими (и скорее всего, ничего не значащими ни на каком языке) символами. У него было благородное лицо аскета: тонкие черты, глубоко посаженные глаза, ухоженная бородка. Он двигался плавно, степенно, как будто шёл не по грязному бетону, а по храмовому полу. В его глазах горел спокойный, но абсолютно безумный огонь власти и тайного знания.

— Отпустите и расступитесь! — сказал я громко и чётко, пытаясь перехватить инициативу. — Я почтальон. Доставляю почту. Мне нужно пройти мимо.

Кронос никак не отреагировал на мои слова, но остановился в нескольких шагах от меня. Он окинул меня взглядом, в котором не было ни враждебности, ни страха. Только безмерное, вселенское снисхождение, как будто он был богом, а я любопытным муравьём.

— Мы не пользуемся мирской почтой, непосвящённый, — произнес он мягким, бархатным голосом. — Мы развиваем прямую связь с Космосом. Наши депеши отправляются силой мысли и достигают самых дальних звёзд со скоростью, превышающую скорость света.

— Вам бы с физиками поговорить, может какой прорыв в изучении телепортации получится изучить. Но мне совершенно фиолетова ваша интимная связь с космосом, — отрезал я, теряя терпение. — Повторяю: я просто иду мимо, к Пескоскладу.

— Мы не можем пропустить тебя, чужак, — всё так же мягко ответил Кронос. — Твои вибрации… они нарушают гармонию нашего дома, нашего мира.

— Да ну? И что вы мне сделаете?

— Это скромное место, наша обитель, наша территория, — он обвёл рукой руины. — Мы никого сюда не пускаем. Мы очистили это место от скверны прошлого и строим здесь новый мир. У нас тут фермы и места для духовных практик.

Он указал рукой на крышу жилого корпуса. На плоской крыше действительно была сооружена какая-то теплица из плёнки и реек. Жалкое, кустарное сооружение, которое, очевидно, не могло прокормить и пяти человек, не то что всю эту ораву.

Зато сам корпус, в котором они жили, действительно был приведён в порядок. Мусор вокруг был расчищен, окна вставлены, из труб в крыше шёл дымок. Оазис порядка посреди вселенского хаоса. Но этот порядок был пугающим. Такое ощущение, что они не стали дожидаться апокалипсиса, а поселились в его центре.

— Мы здесь живём в гармонии с природой и космосом, — продолжал Кронос. — И если гармония нарушается, мы вынуждены применять понятные нарушителю меры убеждения.

По его знаку из толпы вышли трое. Если остальные сектанты были обычными, измождёнными людьми, то эти трое выглядели как профессиональные вышибалы.

Огромные, накачанные, с бычьими шеями и абсолютно пустыми, фанатичными глазами. В руках каждый из них держал увесистую деревянную дубину, сделанную, похоже, из мебельной ножки от фундаментального стола.

Кронос посмотрел на меня с выражением вселенской печали на лице.

— Уходи, чужак. Мы не желаем тебе зла. Уходи, если только ты не хочешь отринуть мирскую суету и вступить в нашу космообщину. Но для этого тебе сначала нужно будет заполнить анкету на нашем сайте. Мы рассмотрим твою заявку и, возможно, свяжемся с тобой.

Последние слова он произнёс другим тоном и, вероятно, совершенно серьёзно. У них тут, похоже, своя бюрократия и проверка службой безопасности.

Тем временем здоровяки шагнули вперед, поигрывая дубинами. Это было недвусмысленное приглашение покинуть территорию или получить «мзды».

Я мог бы, конечно, попытаться раскидать их всех и даже, скорее всего, преуспел бы. Однако, что мне делать с остальной толпой? Бить этих фанатичных визгливых тёток? Это было бы глупо. Это привлекло бы ненужное внимание и, возможно, спровоцировало бы их на нечто более серьезное.

Я пришёл сюда за информацией, а не за дракой.

— Всё-всё, я ухожу, — я примирительно поднял руки. — Никаких проблем. Пойду в обход. Гармонию вашу нарушать не стану.

Лидер секты развернулся, и толпа сформировала для меня нечто вроде коридора. Многие смотрели на меня с осуждением, словно я должен пройти по коридору позора. Коридор, что характерно, был направлен в сторону рухнувшего моста, то есть я должен был убраться в том же направлении, откуда пришёл, а значит пройти хотя бы транзитом по территории завода не смогу.

Я медленно развернулся, сел на велосипед и поехал обратно по старой дороге. За спиной я чувствовал несколько десятков пар глаз, а иные сектанты провожали меня добрую сотню метров и, остановившись у невидимой черты, продолжали стоять и смотреть, пока я съехал с моста.

Не знаю, что они решили, может подумали, что я форсирую реку вплавь, а может быть, проследят и узнают про новый мост… Не знаю. Время покажет.

Матерясь, я перебрался через реку по камням и действительно поехал в обход, по длинному маршруту, который мне указывала баба Маша. Пока велосипед трясся на ухабистой полевой дороге, я думал.

Итак, что мы имеем? Слова кикиморы про «Колдун-камень». Можно было бы списать это на фольклор.

Анализировал. Как это соотносится с убийством девушки? А это явно связано? А сектанты, зачем они тут нарисовались? И почему их никто не прогоняет, это же бред! Кто станет терпеть секту у себя под боком? Павел Семёнович и участковый Светлана не показались мне глупыми или слабыми людьми.

Почему они поселились именно здесь? На проклятой, мёртвой земле. Может, они не чувствуют этой мертвечины? Или наоборот, она их притягивает? Или… или они и есть часть этой болезни? Очередной её симптом. Как грибы-трутовики, растущие на умирающем дереве.

И мой «Волчок»… Мой советчик, артефакт, которым я пользуюсь уже более двухсот лет, который выдернул меня из старческого покоя и отправил в путешествие. Он ведь не просто так отправил меня сюда. На почту отправил? Допустим, он послал меня найти этот «мегалит»? И что тогда? Охранять его? Очистить? Уничтожить?

Я склонялся к исследованию. Больше фактов, тогда можно будет делать выводы. Я никуда не спешу. Я — дух воды. Моя суть — проникать, изучать, заполнять пустоты, находить трещины. Прежде чем действовать, я должен был понять всю картину. Увидеть все течения, все подводные камни.

Вода могла бы мне помочь найти мегалит, вода течёт повсюду, если бы мегалит не умел прятаться от чужих глаз или, например, поисковой магии любого уровня.

С этими мыслями я, совершив громадный крюк, доехал до Пескосклада. Это был небольшой карьер, вырытый на пустыре, как язва. Жёлтый песок, пара ржавых вагончиков-бытовок и одинокий, сонный экскаватор. Я постучал в дощатые ворота. В районе ворот стояла ещё одна снятая с колёс бытовка, около которой дремал сонный пёс.

— Эй! Есть кто живой? Почта!

Из-за ворот донеслось кряхтение, а потом из дверей на свет божий появился сторож. Заспанный мужичок в выцветшем камуфляже. Несмотря на то, что был день деньской, он зверски зевнул, так, что, казалось, мог проглотить мой велосипед целиком.

— Чего надо? — хрипло спросил он.

Я помахал ему квитанцией и показал бандероль. Он приоткрыл ворота, молча взял коробку, с подозрением её потряс.

— Мне надобно её вскрыть, проверить, — нахмурился он.

— Это после подписи, — проворчал я в ответ.

— Ладно, давай свой документ, — он нехотя чиркнул в бумажке неразборчивую закорючку и, не говоря ни слова, скрылся за воротами. Задание было выполнено.

Моё единственное задание, раз уж баба Маша забрала остальные газеты и письма, было выполнено, но сил и, что немаловажно, желания, оставалось ещё вагон и маленькая тележка.

* * *

Я был зол. Зол, как сто чертей, которым поддали жару в аду.

Это была такая холодная, ядовитая злость, которая кипела где-то глубоко внутри, под рёбрами. Велосипед подо мной стонал. Я давил на педали с такой силой, что, казалось, старая советская сталь вот-вот не выдержит и согнётся. Каждый оборот педалей был как испытание на прочность.

Сектанты оказались не сборищем безобидных фанатиков, которые ведут душеспасительные беседы про какого-нибудь Говинду.

Эти искатели тайных истин и, без сомнения те, кто считал себя людьми первого сорта, а остальных, вроде меня — второго, посмотрели на меня, как на грязь под ногтями. Наследники космоса, с телепатической связью между звёзд, строители нового мира на костях старого, гниющего. И в их пустых, фанатичных глазах я не увидел ни капли сомнения и ни грамма вежливости. Только железобетонную уверенность в своей правоте и готовность любого ради собственного величия закопать и поглубже. А за этой уверенностью — пустота. Тёмная, вязкая, холодная, как дно Чёрного моря.

Я выкатился из полевой колеи на разбитую грунтовку, ведущую в поселок. Ветер бил в лицо, но не охлаждал. Он лишь раздувал внутренний пожар.

Я заставлял себя успокоится, потому что разгневанная вода слишком разрушительна, а я старался не давать себе творить зло.

Но, зато я представлял себе, что делать и направлялся я не домой и не на почту, а прямиком в резиденцию местной власти. В опорный пункт охраны правопорядка, к участковой Светлане.

Если, конечно, она на месте.

Если играешь по правилам мира людей — используй эти правила себе во благо. Например, его законы. До тех пор, пока они не перестанут работать.

Уже знакомый мне опорник был всё таким же, а его дверь призывно открыта и даже подпёрта половинкой кирпича.

Неподалёку от входа, на брошенном колесе от трактора «Беларус», как на троне, восседал дядя Толя. Он курил, пуская в серое небо колечки дыма, и созерцал окружающую действительность с философским спокойствием человека, которому уже некуда спешить.

Ещё бы, вчера он вкусил двенадцатилетний коньяк «Дагестан», то есть был многократно ближе к нирване и тайнам космоса, чем все сектанты, вместе взятые. Дядя Толя знает прямой путь к дзену.

Увидев меня, он не удивился. Лишь приветливо помахал рукой. Я подъехал, слез с велосипеда и, чувствуя, как дрожат от напряжения ноги, пожал его протянутую, вялую ладонь.

— Здоров, почтальон. А ты быстрый. Уже всё разнёс?

— Почти, — буркнул я. — Что нового, дядя Толя?

Он кивнул подбородком на чёрный микроавтобус без номеров, припаркованный у самого крыльца опорного пункта. Стекла были наглухо тонированы, и от машины веяло казённой, безличной угрозой.

— Гости, — сказал он с усмешкой. — Из самого Краснодара. Большие люди. Сидит там у нашей Светки один в костюмчике. Смурной, как туча. Следователь, точно тебе говорю. Ещё и наверняка по особо важным. Ни с кем не общается, только зыркает. И если он не собирается Павла Семёныча закрыть, как в тридцать седьмом году, то это явно ищут тех стрелков, что перестрелку в ковбойском стиле на Озёрной учудили. Жалко я ничего не видел, сейчас бы можно было стать ценным свидетелем.

Я кивнул.

Цитировать Высоцкого, который в мудрости своей пел: «Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах», я не стал.

Очевидно, что это те люди в чёрном, что допрашивали меня.

— Старый?

— Кто?

— Ну, следователь, про которого ты говоришь, тот, что с микроавтобусом?

— Да ну, глупости ты говоришь, Вадимка. Молодой, конечно. Ковбойская тема — это про молодость. «Война — дело молодых», слышал?

— Да, слышал.

Я прикинул что, если местные не видели второго, значит, он укатил, оставил того, что помладше. Так сказать, на хозяйстве. В любом случае мне до него дела нет, у меня нет информации про участников гангстерских разборок, а только про сектантов, то есть уровень вполне себе участковой.

Значит, дело было серьёзнее, если хотя бы один остался.

Чем больше внимания со стороны официальных структур, тем сложнее будет местной нечисти проворачивать свои тёмные дела.

Я прислонил велосипед к крыльцу и решительно шагнул внутрь.

За дверью передо мной предстала тесная, вытянутая в длину приёмная. В ней под потолком обитала одинокая лампочка Ильича, около которой крутилась настырная мошка, пахло растворимым кофе и старыми бумагами.

Хозяйка кабинета, участковый Светлана Изольдовна, стояла, оперевшись мощным бедром о свой стол, и задумчиво пила ароматный растворимый кофе. Из большой керамической кружки со странной надписью «За отличную стрельбу. Царская Россия».

Глава 14. Сарказм как форма религии

Она держала в руках кружку, но в кружке был не только кофе, там была суровая полицейская доля, крепость чёрного растворимого кофе, там был (весьма возможно) виски «Манчестер», который изготавливали не в Англии, а внезапно, в городе Дмитров в Мособласти, там был сахар марки «Чайкофский», там таилось молчание, мудрость и колдухинская водопроводная вода с привкусом китайского пластика от дешёвого чайника.

Её лицо ничего не выражало, а это значило гораздо больше, чем любая мимика. Могло показаться, что Светлана Изольдовна могла читать мысли не хуже, а даже много лучше, чем читают протоколы и рапорта. И потому, предоставленная сама себе, она была молчаливой, как буддистский монах.

Я бросил короткий взгляд на второй стол, который как запасной полк князя Юрия Долгорукого притаился в засаде. Там, как и в прошлый раз, сидела юная и чего уж греха таить, безумно красивая помощница участковой с модным сейчас именем Василиса и опять что-то заполняла.

Не надо было быть гением, чтобы понимать, Светлана запрягла девушку-стажёра разгребать бумажные завалы, коими полицейская работа полна, как улочки Нью-Йорка наркоманами.

— Светлана Изольдовна, — поздоровался я для начала. Мелкие формальные вещи (руль, звонок, рукопожатия) и всё это служило только для того, чтобы потом перейти к делу.

Она развернулась ко мне всем корпусом, как линкор, готовый если не дать бой, то просто как следует чихнуть из парочки боковых орудий и прогнать назойливого нарушителя морского спокойствия.

— А что это мы сюда пришли, а, Вадичек? — спросила она. В её голосе была хорошая порция искренней симпатии, убойная доза сарказма, а под слоем этого имелось и официально-законное равнодушие.

— Эээээ…. Докладываю голосом. Я был на территории кирпичного завода и там подвергся нападению со стороны граждан сектантов.

— Стоп! — прервала меня она, подняв вверх палец. — А что это мы делали на Кирпичном заводе, а, Вадичек? Наркотики искали, где приобрести?

— Нет! Я не наркоман. Я же почтальон, по служебной надобности проезжал.

— А кому это ты там доставлял почту? Или я что-то пропустила и завод после двадцатилетнего простоя начал свою работу?

— Мне нужно было на Пескосклад отвезти бандероль, можно сказать, что территорию я посетил «транзитом». Ну, вернее не посетил, а пытался посетить.

— Кирпичный завод — это тебе не Диснейленд, — вздохнула Светлана. — Так, попёрся ты на закрытую территорию и что случилось?

— Она не закрытая. Я же говорю, на меня напали сектанты.

— Ой! Прям напали? Покажи тёте Свете, за какие места они тебя трогали?

— Светлана Изольдовна!

— А что? Напали? Прямо-таки били? Снял побои, есть справка от эскулапов?

— Нет, — потупился я. — Не били, а только угрожали.

— Не били, угрожали… Знаешь, что-то вроде жизненного опыта, — вздохнула Светлана, — мне подсказывает, что если их спросить, то они скажут, что это ты им там угрожал. Припёрся, хотел стащить ихние рейтузы или там, главного космического идола раскрасить фломастером. Было такое?

— Нет, не было, ничего не трогал, просто ехал на служебном велосипеде. Светлана Изольдовна, ну Вы же представитель власти! Я хочу заявление написать.

— А я что, тебе мешаю продемонстрировать глубину знания русского языка, освоенного в орехово-зуевской максимально средней школе? Я прям тебе писать не даю? Пиши, конечно… Достоевский… если делать нехрена… Но только если ты не видишь в глубине моих истосковавшихся девичьих глаз огня при упоминании этого заявления, так это потому, что его там и нет. Намёк мой понятен, Вадимка?

— Пока не очень, — честно признался я.

— Ну как, ты мне пришёл пожаловаться, как учительнице? Поругайте их, они плохие? Нет, ты пойми, я тебя хвалю, что ты идёшь на контакт с властью и в целом твоё уважение к закону меня очень радует, но…

Вместо продолжения она вспомнила про свой кофе и сделала несколько настолько жадных и в то же время неторопливых глотков, что мне тоже невольно захотелось кофе. Вот прям такого же, с привкусом пластика и виски из Дмитрова.

— Ты, наверное, — она наконец, оторвалась от дегустации кофе, — хочешь сказать, Светлана Изольдовна, какого рожна там окопались сектанты, как клопы в ковре? Топните ножкой, чтобы они оттуда как голуби — ррраз и улетели, так?

— Ну, не прямо слово в словно, но и правда… Я же вроде бы тоже хоть и краешком, но винтик муниципальных органов и меня, государственного работника и даже капельку представителя власти, пусть и почтовой, обижают какие-то шизики, повёрнутые на космоделических бреднях.

— Насчет бредней это тебе виднее, но… Вопрос о том, что они там делают, это важный вопрос, ключевой. На каком основании, так сказать… И если задать его, то это окажется самым корнем проблемы. Ты тут недавно, Вадим, а уже через день в проблемы влипаешь. То бизнесменов и кандидатов в депутаты краевого законодательного собрания постреляешь, то с сектантами подерёшься… Что ты завтра учудишь?

— УАЗик почтовый покупаю, — дал ей пищу для размышления я.

— Во-во, опять во что-то вступишь неприятно пахнущее. Короче, если ты думаешь, что нам с Павлом Семёновичем нравятся те сектанты, то ты здорово ошибаешься. Признайся, думал так?

— Не успел я подумать. Был занят тем, что от религиозных фанатиков удирал на велике.

— Убежал? Целый? Мы тебя в сборную района по велоспорту определим за твои выдающиеся навыки. Так вот, нам тут вовсе сектанты не нравятся, но ты пришёл не на начало драки. Я их уже пыталась оттуда сковырнуть, и моя борьба увенчалась полным неуспехом. А всё почему?

— Некомпетентность и водная преграда?

— Чего-о-о? Я тебя сейчас очень больно ударю. Всё потому, что документы у них есть. Сектанты там легально, — произнесла она так, как если бы говорила окончательную приговор Верховного суда. — У них договор аренды с Котляровым. Причём он даже зарегистрирован, я проверяла в Росреестре. Подписан якобы, когда ещё не исчез. Значит, формально они имеют полное право там находиться и, пока не начали там человеческие жертвоприношения совершать, то ни в чём не виноваты. Живут законно, даже как-то пробили переоборудование корпуса АБК под жилой дом. Документы на рассмотрении, но нарушений нет. Территорию они объявили закрытой, частной. Я, как участковая, ничего сделать не могу.

Слова упали тяжело.

Я сразу почувствовал, как неосознанно раскачиваюсь из стороны в сторону. Не из-за несправедливости, нет, к этому я привык, а из-за бюрократии. Есть вещи, которые можно решить силой непосредственной: выбить двери, набить морду, устроить разборки против опасных типов.

Но есть вещи, которые доминируют своим официальным спокойствием: печать, подпись, договор, запрет, арест на счёте, постановление об обыске, лишение прав. Они умеют прятаться в бумаге, как рыбы в болоте, и ты уже не знаешь, что важнее, правда или подпись.

И потому власть Берендея в последние десятилетия стала настолько ценной и важной, что он может задирать за это любую цену и мы, его клиенты, её заплатим.

— Якобы, — повторил я, — Котляров подписал? А его можно найти? Он жив?

Светлана сделала вид, что смотрит в потолок, будто там значилось что-то, что нельзя было сказать людям.

— Я не знаю. Ты про сектантов мне рассказываешь или про Котлярова? Он тебе кто, потерянный отец, как в индийском фильме? Ты сейчас разыграешь карту, что ты детдомовец и ищешь отца?

— Нет, я не утверждаю, что он мне родственник, просто человек пропал и…

— Ты же не хочешь намекнуть, что полиция бездействует? — хищно раздула ноздри Светлана Изольдовна.

— Не намекаю, — не стал ввязываться в ненужный конфликт я.

— Вот и не намекай. По Котлярову нет заявления о пропаже человека. Мало ли, куда он делся? Подписал контракт с сектантами, а сам укатил в дауншифтеры на Тайланд. Могло такое быть?

— Не знаю.

— В общем, это всё не особенно важно, Вадим. Когда он был — это формулировка. Значит, подпись есть, хотя его самого ты не спросишь. Договор на десять лет. Котляров его может расторгнуть в силу закона, но где он, мы с тобой не знаем. Бабки болтают, что уехал, кто-то говорит, что умер, или постриг принял в монахи, кто-то, что его не видели уже сто лет. Это не столь важно. Формально договор есть. Формально всё чисто. Выгнать я их оттуда не могу. И пока они тебя не побили, а ещё лучше, чтобы убили, ты с этими претензиями не приходи, мне неприятно слышать про тех, о кого моя казачья сабелька обломилась, понятно?

Она выдержала длинную паузу, давая мне возможность что-то сказать. Однако, получив такие мощные аргументы, я не спешил ни с выводами, ни с продолжением спора самого по себе. Смысл мне спорить, если мне нужно было не поговорить (хотя психолог бы из неё бы вышел весьма эффективный, пусть и довольно-таки специфический), а проявление властных полномочий.

И она ясно дала понять, что не станет бросаться в бой из-за моих обвинений, так что даже писать заявление действительно не было смысла.

— Что Вы собираетесь делать, Вадим Иванович? — спросила она, мягко, по-дружески, со своей белозубой улыбкой.

Я мог бы сказать, что пойду и всё решу сам. Мог бы сказать, что пойду жаловаться выше, подам заявление в генпрокуратуру.

Но я — водяной. Мой арсенал намного слабее приспособлен к человеческим конфликтам, чем мне бы хотелось. Я могу утопить человека, хотя это и не мой стиль, но не могу поменять его мышление.

Я вздохнул. Не в моей привычке устраивать публичные сцены, я скорее хочу аккуратно раскладывать камешки в путях-дорожках людей, чтобы они ходили так, как хочется мне.

Порой это получается, порой нет.

— Пока ничего, — сказал я наконец.

— А я могу рассчитывать, что ты не станешь лезть к ним?

— Не можете, Светлана Изольдовна, не можете, — честно признался я.

Она улыбнулась — это была та же улыбка, но теперь в ней была какая-то потаённая грусть. В её улыбке было понимание моих чувств, но также и сожаление от того, что она не может мне помочь.

* * *

Я вышел из опорного пункта, как из душной, тесной коробки. Внутри меня всё клокотало. Злость, бессилие и какая-то древняя, забытая обида. Я — дух, я — стихия, я — тот, кто старше этих гор и этого леса. А меня, как нашкодившего мальчишку, отчитывает какая-то смертная в погонах, прикрываясь бумажками, которые через сто лет превратятся в пыль. Договор аренды! С человеком, который «пропал». В этом прогнившем королевстве кривых зеркал бумажка с подписью мертвеца оказывалась сильнее живой воли.

Я остановился на крыльце, сжимая кулаки так, что ногти впивались в ладони. Нужно было выдохнуть. Успокоиться. Вспомнить, кто я. Я — вода. Я — терпение. Я могу ждать. Я могу точить камень веками.

И в этот момент мир дрогнул, сломался.

Выйдя из опорного пункта, я перешагнул порог закрытой и заблокированной в таком состоянии половинкой кирпича двери и вдруг почувствовал нечто, никак не связанное с властью, законностью, работой органов и договорами аренды.

Ткань реальности вела себя странно, мир покрылся кругами, как пруд, в который с размаху бросили камень размером с КАМАЗ. Мир вокруг дрожал, он становился меньше и больше одновременно.

Мои магические двоедушные чувства напряглись.

Дядя Толя всё так же сидел на колесе и с сомнением смотрел на докуренную сигарету. Я сквозь закрытые двери почувствовал, что в микроавтобусе сидит и смотрит в одну точку молодой следователь, будто в ней сокрыты тайны мира.

Я схватился за дверь, чтобы не упасть, отчего оттолкнул кирпич и дал двери закрыться. Лишившись опоры, я сделал несколько шагов вниз по ступенькам.

Это не было похоже на взрыв или землетрясение. Это было тоньше. Тише. И оттого страшнее. Словно кто-то повернул ручку настройки реальности, и на несколько секунд мир соскользнул с правильной частоты. Цвета поблёкли, стали серыми и выгоревшими, как на старой фотографии. Воздух похолодел, пробрал до костей ледяной, могильной жутью. На душе стало невыносимо тоскливо, будто на меня разом навалилась вся скорбь этого мира.

И тут же, вразнобой, по всему посёлку залаяли и завыли собаки. Не просто залаяли, а заголосили, застонали. Отчаянно, протяжно, с первобытным ужасом, с каким воют на луну или на приближающуюся смерть.

Дверь опорника за моей спиной снова широко распахнулась. На крыльцо выскочила Светлана, а за ней — её помощница, Василиса. Лицо у участковой было встревоженным:

— Что за чертовщина? Собаки, как с ума посходили…

Но я уже не слушал её. Я смотрел туда, откуда пришла эта волна холода и тоски. В направлении озера или реки Малая Атаманка.

Оттуда, из-за каких-то кустов, показалось нечто.

На первый, человеческий взгляд, это была просто свора бродячих собак. Десятка полтора крупных, грязных, поджарых псов. Они двигались неровной, рыскающей стаей, и их целью был не я и не опорный пункт. Их целью был старое тракторное колесо, на котором, ничего не подозревая, сидел дядя Толя.

Но я видел не собак.

Моё нечеловеческое зрение срывало с них привычную личину. Я видел их настоящую суть. Мелкие, ростом с крупного дога, потусторонние бесы. Их шерсть была свалявшейся, грязной, но под ней угадывалась чешуйчатая, серая кожа. Они бежали на четырёх лапах, но движения их были ломаными, неестественными, как у скверно сделанной марионетки. Головы были собачьими, но пасти, когда они скалились, были полны не обычных собачьих клыков, а мелких, в несколько рядов, острых как иглы, зубов. А глаза… глаза светили тусклым, багровым огнём. Огнём чистой, беспримесной злобы. Это были падальщики мира мёртвых и я бы соврал, что сталкивался с ними раньше.

Да, в годы Войны немцы чего только не поднимали на свою сторону, а двоедушники, которых полегло очень много, с ними боролись и убивали. В том числе и бесов. Я о таком слышал и склонен верить.

Ирония, бесы походили на псов. А боролись с ними оборотни, в том числе волколаки, то есть волки-оборотни.

Когда началась Война, кланы разделились. Одни увидели в этой Войне возможность избавиться от надоевшей им власти людей. И факт предательства их волновал слабо. Другие превыше отношения людей и не-людей поставили защиту Родины.

У водяных нет кланов. Это оборотни раскололись и стали воевать друг с другом. Кто-то стал немецким диверсантом, а кто-то и советским военспецом.

Водяные в массе своей остались в стороне. Третий и весьма малодушный, на мой взгляд, выбор. Я тогда был молодым, жил в Тайшетском районе и просто пришёл в РВК. Так и попал под Москву. Так, после войны и остался её восстанавливать, а потом и жить. С тех пор про бесов я не слышал, иначе как в детских сказках или фильмах вроде «Константина». До сих пор не понимаю, зачем они его имя превратили в фамилию.

А может они и были, просто я не сталкивался…

Бесы тупые, почти что не разумные, но злобные и смертельно опасные твари, которые обычно не могут попасть в мир людей и уж точно не станут выходить в мир людей средь бела дня. Но сегодня что-то случилось. Твари были голодны и сейчас выбрали себе блюдо по вкусу.

В этот момент я повернул голову и посмотрел на крыльцо. Мой взгляд встретился со взглядом помощницы участковой Василисы. И по её выражению лица я всё понял.

Она тоже их видела, в отличие от участковой, которая хлопала себя по бокам в поисках табельного пистолета.

Василиса не была шокирована. В её глазах не было ни удивления, ни страха, а лишь холодная, сосредоточенная ярость. Она видела не собак. Она тоже видела тех же монстров, что и я. А это могло значить только одно, что неприметная, сидящая в углу за кипой бумаг девушка-стажёр была не человеком, а двоедушником

Мои мысли нарушил громкий хлопок. Дверь чёрного микроавтобуса распахнулась. Из неё выскочил тот самый «молодой следователь». Но сейчас его лицо не было ни смурным, ни усталым. Оно было перекошено от ярости и отвращения. В руке он сжимал пистолет, не табельный ПМ, а, внезапно — массивный Стечкин.

А это значит, что он намеревался дать бой, причём не псам, а бесам. И я увидел по его глазам, по тому, как он целился не в общую массу, а в конкретную тварь, он тоже видит.

Выходит, сердитый как ёж следователь тоже не так прост, как казалось.

Василиса проследила мой взгляд, её губы сжались в узкую полоску, и она кивнула, ни на кого не смотря.

Глава 15. Бесы

Трое. Нас было трое против стаи из преисподней.

— Что это за бешеные псы?! Я стрелять буду! — крикнула Светлана, хватаясь за пояс и не находя там кобуру. — Да где же он есть, расперемать!

Но Василиса действовала быстрее. Она резко повернулась к ней и просто щёлкнула пальцами. Звук был сухим, почти неслышным. Но Светлана замерла. Её рука застыла на полпути к поясному ремню, взгляд стал пустым, стеклянным. Она впала в транс, застыла на месте, как статуя.

Теперь нас ничто не отвлекало. Без единого слова, по какому-то немому согласию, мы бросились вперед. Не на защиту абстрактного мира, а на защиту одного-единственного вполне конкретного пьянчужки, который оказался не в то время и не в том месте.

Первым делом — скрыть. Нельзя, чтобы это видели случайные свидетели. Мои силы, подпитываемые адреналином и стрессом, были наготове. Я раскинул руки и потянул на себя силу. Я вытягивал влагу из земли, из травы, из самого воздуха. Мир вокруг нас зашипел. От земли поднялись белёсые струйки водяной взвеси. Они сплетались, густели, превращаясь в плотную, непроницаемую пелену. Через несколько секунд нас, дядю Толю и стаю бесов окутал молочный, густой туман. Он сомкнулся над нашими головами, образовав купол, отсекая нас от остального мира. Теперь это было наше личное, карманное поле боя.

Твари были уже в нескольких метрах. Они зарычали, и этот звук был похож на скрежет ржавого железа.

Следователь вскинул массивный ствол и открыл огонь. Грохот выстрелов в замкнутом пространстве туманного купола бил по ушам. Но это был не обычный звук. Что-то в нём было неправильным. Я видел, что пущенные им пули распространяли фиолетовые жирные искры, они были не банальным свинцом. Каждая из них несла в себе заряд… какой-то служебной магии. Холодного, чистого, многоцелевого, смертельного для этой нечисти. Вполне возможно, что смертельного даже для меня. Там, где пуля попадала в беса, раздавался не мокрый шлепок, а шипение, как будто на раскалённую сковороду плеснули маслом.

Василиса не отставала. Она взмахивала руками, и с её пальцев срывались ослепительно-яркие шары света. Они летели быстро и бесшумно, но, попадая в цель, взрывались сгустком чистой энергии, оставляя на телах тварей обугленные, дымящиеся раны.

Пришла моя очередь. Рядом с крыльцом опорника из земли торчала старая водоразборная колонка. Я её не видел, а чувствовал, потому что она была связана со стихией воды.

Приспособление хорошо известное всем деревенским мальчишкам. Я направил на неё свою волю. Не было времени просто открыть вентиль. Я напрягся и сделал так, что стихия ударила по конструкции изнутри. Гидродинамический направленный удар силой всей воды, что текла под этой отравленной скверной землёй.

Металл застонал и с оглушительным треском лопнул. Из разорванного чугуна в небо ударил мощный, грязный гейзер. Несколько кубометров воды обрушились на площадь перед опорником. Причём струю я моментально «согнул», направив в сторону монстров.

Удар был такой силы, что нескольких бесов, оказавшихся ближе всего, просто сбило с ног. Вода хлынула по асфальту, превращая всё в грязное месиво. Но это была не просто вода. Это была МОЯ вода. Я сжал её потоки в тугие жгуты и обрушил на ближайшего беса. Он захлебнулся, забился в конвульсиях. Его багровые глаза потухли. Я утопил демона в шаре сверхплотной воды посреди посёлка Колдухин.

Дядя Толя, очнувшийся от первого шока, заорал от ужаса. Он видел не демонов, а просто обезумевших собак, взрывающуюся колонку и каких-то сумасшедших, стреляющих и швыряющихся огнями. Его крик мог всё испортить. Василиса, не прекращая боя, обернулась и снова щёлкнула пальцами в его сторону. Дядя Толя замолчал на полуслове и застыл с открытым ртом, как его коллега по трансу, участковый Беккер.

Битва была яростной. Нас было трое, но мы были явно сильнее.

Без сомнения, бесы разорвали бы дядю Толю, будь он даже вооружён. Не остановили бы их и простые пули или там, дубины.

Вообще всё, что имеет физическое воплощение (если само это воплощение, это тело уязвимо), можно убить.

Двоедушник падёт от тугой очереди из пулемёта. Да, запас сил и здоровья у двоедушника больше, чем у человека, он сможет залечить и вытерпеть нечеловеческие раны и боль. Однако инструменты по убийству себе подобных, которые разработало человечество, отлично справлялось и с представителями животного мира, и с представителями мира двоедушников.

Никто не бессмертен.

Но специальные средства и магия, конечно же, рулили.

Следователь методично отстреливал тварей своими необычными патронами.

В моменте он заорал с перекошенным лицом: «Перезаряжаю!», магазин из Стечкина полетел в грязь, а в пистолет был немедленно помещён запасной магазин. Причём, когда следователь доставал его из специального кармашка во внутренней части костюма, было видно, что кармашков там аж пять штук, то есть он тут настроился на маленькую войну.

Василиса сжигала бесов светом.

Да, бесы перегруппировались и попытались достать нас, навязать ближний бой, но мы трое были слишком сильными, быстрыми и вооружёнными именно для боя на дистанции.

Я, точнее, моя вода топила, сбивала с ног, ломала кости гидравлическими ударами. Несколько тварей я подбросил повыше и уронил оземь. Это их не убило, но вывело из игры на некоторое время, достаточное, чтобы Василиса и следователь их расстреляли.

Буквально через две минуты, которые показались мне вечностью, всё было кончено.

Поняв, что основное шоу завершилось, я ослабил хватку удержания тумана. Клочья тумана медленно начали расходиться по округе.

У наших ног лежали трупы. Теперь, когда жизнь покинула их, они потеряли даже иллюзию собачьего облика. Это были просто уродливые, чешуйчатые туши, измазанные в грязи и собственной чёрной крови. От них поднимался тошнотворный, сладковатый запах.

Мы стояли втроём посреди этого побоища, тяжело дыша. Василиса, следователь и я. Три случайных союзника, три хранителя тайны. Мы молчали, глядя друг на друга. Слов не требовалось. Мы всё понимали.

— Их надо убрать, — коротко бросил следователь. Его голос был хриплым.

— В опорник нельзя, заметят. Есть идеи? — спросила Василиса.

Я вспомнил про старую «буханку», стоявшую у здания почты. Мою будущую машину. Мою недвижимость. Там точно никто не посмотрит. Идеальный катафалк для демонов.

— Я знаю куда, — сказал я.

Светлана и дядя Толя всё ещё пребывали в трансе, но сейчас было не до них.

Я остановил ток воды из колонки, чтобы не превращать улицу в болото, напрягся и стал собирать воду прямо из грязи. При этом заставляя её ловить и тащить за собой многочисленные гильзы от пистолета. Все не собрал, но большую часть выловил и бросил в канаву, подальше от любопытных глаз.

Незачем людям видеть россыпи гильз около опорника.

Не сговариваясь, мы принялись за работу. Следователь подхватил одну тушу, я другую. Они были тяжёлыми, неестественно тяжёлыми для такого размера, но вполне подъёмными. Стараясь не измазаться, под прикрытием остатков тумана мы по одному донесли и зашвырнули их в ржавый кузов УАЗика, на гнилой пол. Причём открыл дверцы молодой следователь и как он это сделал, я не заметил.

Мы просто таскали. Парочку, потом ещё одну, и ещё. Василиса стояла на стрёме, готовая в любой момент снова щёлкнуть пальцами, если кто-то появится.

Когда последний труп с глухим стуком упал внутрь "буханки", трупы заполнили внутренности старой почтовой машины под самую крышу. Так что нам пришлось навалится на двери, чтобы захлопнуть их. Запах внутри был тошнотворный и чудовищный, но снаружи его почти не ощущалось. Вероятно, грязь забила все щели, сделав авто сравнительно герметичным.

Следователь вытер руки о траву, подошёл ко мне и молча протянул руку. Я пожал её. Его ладонь была твёрдой и самую малость влажной.

— Денис, Денис Иванович, — коротко представился он.

И это было кстати, потому что его имя мне до сих пор не было известно.

— Вадим, — ответил я, хотя мы оба понимали, что он читал моё досье и имя отлично знал.

Потом он так же молча пожал руку Василисе. Наш боевой союз был скреплён. Без пафоса, без клятв. Просто три бойца, которые знали, что мир устроен немного сложнее, чем кажется.

— Что дальше? — спросила Василиса, глядя на застывших Светлану и дядю Толю.

Денис пожал плечами:

— Если бы не бросил, сейчас бы покурить… Что делать дальше? Дальше — вы ничего не видели. Псы взбесились, я сделал пару предупредительных в воздух, они разбежались. Колонка прорвалась от старости. Всё.

— За колонку не переживай, я заблокировал ток воды окислами как пробкой, она не потечёт, а так — ей всё равно никто не пользуется, — нахмурился я.

— Я не о том, не про колонку или выстрелы, — дёрнула головой Василиса. — Нам надо поговорить. У тебя есть кофе в твоём домике на колесах? — спросила она у Дениса.

— Свежемолотый, — ответил он.

Тишина, наступившая после боя, была плотнее и тяжелее, чем туман, который её накрывал. Тишина давила на уши, гудела отголосками недавней битвы: неслышными криками бесов, беззвучными взрывами света, гулом разорванной воды.

Какое-то время мы стояли втроём посреди этого маленького, локального армагеддона: я, почтальон-водяной; Василиса, тихая помощница-маг; и Денис, следователь-инквизитор. Три случайных фигуры на одной шахматной доске, внезапно обнаружившие, что играют в одну и ту же партию.

— Мажор, — проворчала Светлана следователю, нарушив наше оцепенение.

Она щёлкнул пальцами. Дядя Толя и Светлана вздрогнули и одновременно очнулись.

— Что… что случилось? — пробормотала участковая, оглядываясь. — Где собаки?

— Вы же своими глазами всё видели, — спокойно ответил ей Денис. — Я сделал пару выстрелов, взял на себя, чтобы вам с рапортами за трату патронов не возиться. Ну, зверюги напугались, видать. А вот с колонкой у вас беда. Надо сантехника вызывать.

Застывшие во время боя истуканами Светлана и дядя Толя, очнувшись, ничего не помнили, кроме стаи взбесившихся собак и прорыва колонки.

Даже после щелчка они были вялыми и сонными. Денис сказанными словами внушил эту легенду в их сознания.

Но мы-то знали. Мы стояли, измазанные в грязи и чёрной, вонючей крови тварей, и понимали, что недомолвки кончились. Нам нужно было обсудить случившееся.

— Пойдёмте, поговорим? — предложила Василиса.

— Да!

— Пойдёмте тогда в мою машину, — коротко бросил Денис и кивнул на свой чёрный микроавтобус.

Несмотря на свой официальный статус, чувствовалось, что следователь не был человеком, который привык повелевать, отдавать приказы. А может быть, наше равное участие в драке сместило ролевую психологию?

Микроавтобус, названный Василисой домиком на колёсах, оказался внутри вовсе даже не этим самым кемпером. Он был обит звукопоглощающим серым (откуда такая любовь к серому цвету?) покрытием, которое делало его нежилым и безликим.

Я не разбирался в марках, но по ощущениям это был не серийный автомобиль.

Денис дёрнул ручку и захлопнул боковую дверь, отделяя нас тонировкой своего авто от остального мира.

Изнутри не было рядов кресел, наоборот. Да, были кресло водителя и пассажира, но за ними большое специально оборудованное пространство. Профессиональный инструмент и практический аскетизм. Ничего лишнего. Жёсткие откидные сиденья, машина могла спокойно перевозить восемь человек, встроенная радиостанция, в углу небольшой холодильник и кофеварка. На боковой стене два монитора, но чем они управлялись и что показывали, не понятно, сейчас они были выключены.

Кресла при необходимости также могли служить и кроватью, так что может насчёт «домика» Василиса и не ошиблась.

Внутри не пахло автомобильными ароматизаторами или, скажем, сигаретами. Пахло озоном, оружейной смазкой и горьким кофе.

Денис потыкал во встроенном автомате какие-то кнопки, тот загудел и спустя время Денис вручил нам три безликие маленькие белые чашки с дымящейся чёрной жидкостью.

Пахло даже не кофе, пахло чистым, концентрированным кофеином, способный поднять на ноги и мертвеца.

— Сахар? — спросил Денис.

— Да, я буду, — отреагировал я и он полез в какой-то встроенный боковой шкафчик за контейнером с рафинадом.

— Обязательно сахар, не знаю, как вы, а я после применения магии как выжатый лимон, — прокомментировала Василиса и добавила себе солидную порцию кускового сахара.

Мы молча расселись по откидным креслам. Денис сел в кресле напротив входа, я сбоку от входа. Я сидел напротив следователя, Василиса — чуть в стороне, у плотно тонированного окна. Она смотрела не на нас, а в серое небо, словно пыталась прочесть там ответы.

— Итак, — начал Денис, сделав большой глоток. Он не поморщился, хотя горечь была как у нефти. — Предлагаю пропустить часть с удивлёнными вопросами и перейти сразу к делу. Я начну. Меня зовут Денис и я человек. Должность… пожалуй, давайте этот момент пропустим.

— Инквизитор, — нарушил своё молчание я.

— Терпеть не могу это слово. Нет, официально я следователь по преступлениям, связанным с магическими сущностями. Некоторые несознательные люди…

— Не люди, чего уж там, — прокомментировал я.

— Пусть так. Они называют нас Инквизицией. Мне это слово не нравится. Оно отдаёт средневековьем и фанатизмом. Я не разжигаю костров и вообще… Вы же видите, Вадим, я могу быть с Вами на равных. Надеюсь, Вы не воздвигните между нами стену из-за моей службы?

— Нет, простите за колкость, это всё от нервов.

— В любом случае, я специалист. И я — человек. Просто обычный человек.

Он сделал на последнем слове особое ударение. Давал нам понять, что он — по эту сторону баррикад.

— Не просто, — всё так же прокомментировал я. — Вы же поняли, что это бесы?

— У меня специальное…. Скажем, так, оборудование.

— Артефакты? — спросил я.

— Давайте не будем, мальчики? Я продолжу, — тихо сказала Василиса, не отрывая взгляда от окна. — Я двоедушник и в общей классификации меня можно охарактеризовать как мага.

Кратко. Ёмко. И почти ничего не объясняя.

Они перевели взгляд на меня. Я откашлялся и сделал глоток ядрёного кофе. Пришла моя очередь.

— Вадим, — сказал я. — Почтальон. И по совместительству — водяной. Тоже двоедушник.

Денис медленно кивнул, переводя взгляд с меня на Василису и обратно. В его глазах не было удивления. Только усталая деловитость. Встречал ли он водяных до меня? Спросишь — не ответит.

— Хорошо, — Денис допил кофе и убрал свою чашку. — С представлением закончили. Теперь — цели. Для чего вы здесь? Отвечу первым. Я ищу человека. Кличка — Шарпей.

— Сразу уточнение, Денис. Он и правда человек? Ты должен понимать, что мы умеем скрывать друг от друга свою природу.

— Да, мы полагаем, что он человек. Но ещё он и преступник, по которому плачет не только Уголовный кодекс, но и пара-тройка высших законов, о которых вы, я думаю, знаете. Мне нужно найти его, живого или мёртвого. И найти его чёрный чемоданчик. В чемоданчике — очень ценные сведения. Ради этого я здесь. Официально расследую перестрелку. Неофициально иду по следу. А вы? Что привело вас в эту дыру?

— Меня привела сюда Судьба, — честно ответил я.

Это было единственное объяснение, которое у меня было.

— То есть, ты не хочешь говорить? — насупился Денис. — Скажешь, что ты случайно…

— Нет, не путай. Я сказал так, как я сказал. Никакой случайности, именно Судьба, она бывает очень настойчивой.

— А мне нужно найти мегалит, — сказала Василиса. В её голосе впервые прорезался металл. — Это важно. Важнее, чем чемоданчик и какой-то там бандит. Я работаю над обеспечением безопасности этого мира. Но более… глобально, чем Ваша служба, Денис. Вы ловите отдельных преступников, а я пытаюсь предотвратить обрушение всего здания.

Денис криво усмехнулся:

— Пока вы ищете свои волшебные камушки, я тут уже троих боевиков из группы поддержки нашего Шарпея повязал. Один из них был оборотнем. Прибыли своего бесценного дружка искать, а попали прямо в наши лапы. Знали вы об этом?

— Врать не буду, не знал, не слышал, — признался я.

— И поскольку двое из них оказались не двоедушниками, а обычным спецназом с чёрного рынка, я их с чистой совестью передал коллегам из ФСБ. Так что ты, Вадим, можешь спокойно ходить по Колдухину и разносить почту, а Вы, Василиса, заполнять бумаги только потому, что я хорошо делаю свою работу. Зачищаю периметр и прикрываю ваши спины.

— Спасибо тебе за работу, — искренне сказал я. — Правда. Но давайте будем честны. Есть у меня стойкое ощущение, что каждый из нас троих сейчас скрывает от остальных половину правды. У каждого свои цели, которые выходят за рамки простого «найти и обезвредить».

Денис встал и помыл свою чашку, его руки не находили себе покоя. Наверное, он хотел привести в порядок свой пистолет после перестрелки, что выдавало в нём вояку, но не спешил заняться столь интимным делом при посторонних.

Глава 16. Вопросов всегда больше, чем ответов

— Возможно. Чего ты хочешь, Вадим?

— Мне нужен доступ на территорию завода. Беспрепятственный. Сектанты, которые там засели, меня не пускают. А мне нужно знать, что там происходит. Я прошу вашей помощи.

— Ну, я могу запросить данные по этой их «космообщине», — задумался Денис. — Пробить их лидера. Могу даже дать тебе доступ к материалам по пропаже Котлярова, владельца завода. Но какой в этом смысл? Официально они там на птичьих правах, но по факту это их крепость. Для меня важнее всего, что они не имеют отношения к перестрелке.

— Совпадение?

— Они физически отделены от места событий. И уж точно я не могу послать туда ОМОН без веского повода. А его у меня нет. Но я подумаю, что можно сделать.

— Хорошо, а то вдруг твой дядька там?

— Не там, — вздохнул он. — Но где, мы не понимаем.

— Что, даже ваши магические средства поиска не дают результата? — предположил я.

Денис не стал отвечать, так что мои предположения о том, что Инквизиция сама использует магию, остались просто мыслями.

— Ладно, — продолжил я после паузы. — Взамен я помогу тебе искать твоего Шарпея и его чемоданчик. Не обещаю, что сделаю это бесплатно, но помогу. Я почтальон, много где бываю. К тому же как водяной, чувствую это место. Я чувствую воду. Если он здесь, я его найду.

— А ты, Василиса? — спросил Денис.

— Я буду помогать вам обоим, — спокойно ответила она. — Ваши цели так или иначе пересекаются с моей. Шум, который поднял этот Шарпей, мешает моим поискам. А то, что происходит на заводе, может напрямую влиять на место нахождения мегалита.

Я слушал её и понимал, что она лукавит. Ее интересовал только мегалит. Мы с Денисом были для неё лишь временными инструментами, полезными союзниками.

— Вы уж простите мою неосведомлённость, — прервал молчание Денис, переводя взгляд то на меня, то на Василису. — Но что, чёрт возьми, такое этот «мегалит»? В моих инструкциях это слово не встречается, либо проходит только по разряду «местные суеверия».

Пришло время для лекции:

— Мегалит не байка. Если уж на то пошло, то и Водяной байка, и Инквизиция, — проворчал я.

— А что это?

— Мегалит — это сердце земли, — начал я. — Средоточие. Особое место. Мегалитов много, ну как много, то есть, штук двести на планету — это, считай, что очень мало. Причём информацией про мегалиты никто ни с кем не делится. Чаще всего это камень, огромный валун, иногда целое строение или геологическое сооружение. Место, где концентрируется, а иногда и генерируется невероятная по мощности и качеству магическая сила. Свойств у мегалита может быть несколько. Во-первых, тот, кто его контролирует, автоматически контролирует и всю местность вокруг. Чёткого радиуса нет, но обычно это территория в пределах четверти среднего муниципального района. Этот контроль может сделать людей здоровее, удачливее, богаче. Или, наоборот, несчастными, больными и бедными, если мегалит осквернён или находится в злых руках. Почва начинает плодоносить или умирает. Вода становится живой или превращается в яд.

Я сделал паузу, давая ему переварить информацию.

Василиса слушала молча, однако не поправляла, такое означало, что либо я всё говорю правильно, либо местами ошибаюсь, но не в её интересах наша излишняя осведомлённость. В конце концов, я просто долго живу, мегалиты я никогда не искал.

— Во-вторых, у каждого мегалита есть свои, особые свойства. Есть мегалиты богатства — у их владельца деньги буквально из воздуха появляются. Есть мегалиты проклятий, которые творят зло. Есть те, что способны исцелять любые раны. Некоторые позволяют заглядывать в будущее, менять нити судьбы, влиять на саму природу человека. По древним легендам, существует даже мегалит под названием «Эдем», который был использован при сотворении первого человека.

Денис молчал, барабаня пальцами коленке. Мои слова, особенно про Эдем, произвели на него огромное впечатление. Однако он не обладал слишком большой фантазией, которая дала бы ему возможность замечтаться. Он был практиком, человеком действия. Вся эта высшая магия, космогония, была для него лишь набором факторов, которые нужно учитывать при поимке преступника.

Но также он понимал, что мегалит вблизи его поисков — это более чем странное совпадение.

Я смотрел на Василису. Она хранила непроницаемое выражение лица. Но я был почти уверен, она не просто ищет мегалит. Она точно знает, какой именно артефакт находится здесь, в Колдухине. И она скрывает это. Её цель была куда масштабнее, чем просто «найти камушек».

А моя цель от этого становилась всё яснее. Я был частью этого места. Я был его водой, его кровью. И эта кровь была отравлена. Если я хотел исцелить эту землю, если я хотел сделать её снова живой, мне нужно было отыскать её больное сердце.

Мне нужно было найти мегалит и взять его под свой контроль.

Звучит так же просто, как заняться бизнесом и заработать миллиард.

Но сделать это нужно, я уже стал частью этой воды. Иначе мы все: и я, и люди, и сама эта земля, были обречены на медленное, мучительное угасание. Наш хрупкий, вынужденный союз был единственным шансом. И я собирался использовать его на все сто процентов.

— Ладно, — подвела черту Василиса. — Давайте этот отличный разговор по душам закончим как любой другой…

— Это как? — не понял я.

— На полуслове.

— Расходимся? — спросил Денис, который как раз-таки никуда идти не собирался.

Он открыл дверь, и мы вышли обратно в Колдухин. Дядя Толя всё так же сидел на колесе и курил. А Светлана ушла, у неё был свой кофе. Не такой крепкий, зато в кружке с занятной надписью.

После такого трудного дня я без сил отправился домой. Я настолько плохо себя ощущал, что даже не ехал на велосипеде, а катил его рядом с собой.

Наскоро поев, я лёг спать.

* * *

Новое утро — новые правила. Вчерашняя битва, наш странный союз с инквизитором и магом, трупы бесов в моей будущей машине — всё это казалось каким-то лихорадочным сном.

Но реальность быстро вернула меня на землю. А реальностью была зоркая баба Маша и очередная порция почтовых заданий.

— Не знаешь, что там за пальба была в районе опорника? — прищурилась она без предисловий, едва я переступил порог.

— Нет, я же на Пескосклад ездил, потом домой…

— Опять дом в порядок приводил? Ты и правда там ремонт затеял? Видела, забор покрасил.

— Да, — я облегчённо вздохнул, поскольку разговор повернул в более безопасное русло, где не водились бесы, мутные ФСБшники и мегалиты с сектантами.

— Ладно. Давай к делу. Так, Купалов, слушай сюда. Сегодня ты в город едешь. Аж в райцентр!

— Зачем? — удивился я.

— Зачем, зачем… Без свадьбы только мухи женятся! Понятен тебе сей эпитет?

— Не совсем.

— Темнота, классики не смотрел, — вздохнула Мария Антоновна. — Это я про документальное оформление говорю. Ехать тебе затем, что ты у нас теперь официально трудоустроен! А приказ надо подписать. И на свою развалюху документы оформить, купчую. Нечего казённое имущество, если на него нашёлся такой заботливый покупатель, без присмотра оставлять. Скорее купишь, скорее приступишь к стройке века, ремонту гордого образца отечественного автопрома.

— Мне на автобусе ехать? — тут же озадачился транспортным вопросом я.

— Не волновайся, Вадик. Я договорилась, тебя Хан отвезет, он всё равно по делам едет. Так что давай, шевелись.

Не успел я осознать случившееся, как к почте подкатил знакомый потрепанный пикап. Из кабины выглянул хмурый Марат Марсович.

Похоже, всё уже было решено за меня.

Дорога до райцентра прошла в молчании. Хан вёл машину уверенно, объезжая колдобины с мастерством раллийного гонщика. Я сидел рядом, смотрел на проносящиеся мимо поля и думал о своём.

Вчерашний день перевернул всё с ног на голову. Я больше не был одиночкой в Колдухине. У меня появились… союзники? Конкуренты? Пока было неясно. Ясно было одно, игра стала сложнее. Даже если не брать в расчёт кикимору и психически больного домового, всё стало очень сложно.

Интересно, а почему у Дениса не получается найти этого таинственного Шарпея поисковой магией Инквизиции, которую те, по слухам, активно используют? Ладно, если Шарпей двоедушник, мы умеем скрываться, а если нет? И какое ему вообще дело до Шарпея, если он просто человек? Просто преступник? Тогда дело в его «чёрном чемоданчике». Проще всего предположить, что там деньги, но никто не пошлёт инквизитора искать просто деньги. Наркотики? Тоже мимо? Чертежи секретной американской подводной лодки? Откуда бы им взяться у бандита, к тому же о каких инженерных достижениях можно говорить, если заокеанские коллеги выставляют как чудо техники «Абрамс», которые воевал в Ираке или F-16, самолёт, который воевал во Вьетнаме? Ерунда, таким вопросом занималась бы контрразведка и эти бравые парни меня из застенков бы не выпустили.

Раз Инквизиция, то это что-то, связанное с двоедушниками или магией. Может, это артефакт? Тогда сектанты с их дебильным поиском тайных знаний первые подозреваемые. Эти и украли бы, и убили, спрятали и ходили с надменными рожами. Тогда почему Денис их не подозревает?

На полпути Хан свернул на заправку. Пока он ушёл к кассам, я бросил взгляд на пол под водительским сиденьем.

Что-то маленькое и яркое привлекло мое внимание. Я наклонился. Это была крохотная пластиковая фигурка. Человечек в синем комбинезоне и с непропорционально большой головой. Фиксик из детского мультика. Я быстро, пока Хан не вернулся, поднял игрушку и сунул в карман. Почему-то мне эта мелочь показалась важной. В моём деле мелочей не бывает.

Хан высадил меня у здания районной почты. Серого, унылого, как и все казённые учреждения, но зато с рекламным плакатом на фасаде, голубенького с самолётом и проникновенным: «Меняемся, чтобы быть ближе».

Хан буркнул:

— Буду через час…

И укатил по своим делам. Внутри, в отделе кадров, сонная женщина в массивных очках долго шуршала бумагами, дала мне на подпись кипу документов и с таким же безразличием забрала их обратно. Теперь я был не просто водяным в чужом теле, а официально трудоустроенным почтальоном с окладом, отпуском и обязательствами, записанными в должностной инструкции.

Кроме того, меня здорово погоняли по кабинетам при оформлении машины, так что этот час пролетел в суете и холодном поту.

Через два часа (то есть, ещё спустя час после отведённого) подъехал Хан.

— Ну что, почтальон, трудоустроился? — спросил он, когда я сел в машину. И не дожидаясь ответа, продолжил. — Слушай, есть у меня одна идея насчёт твоей «буханки». Специфическая, сразу говорю.

— Какая? — сразу же заинтересовался я.

— На авторазбор привезли «японца», внедорожника. Хозяин его разбил в хлам. Перевёртыш. Кузов вдрабадан, всмятку. Восстановлению не подлежит, оттого и продают. Кстати, к плюсам, хозяин жив и в Бога уверовал. Но! Движок, коробка, ходовая — целые. Можно выкупить его по цене металлолома и перекинуть всё на твой УАЗ. Будет не машина, а Франкенштейн. Но есть минус. Продать ты её потом легально не сможешь. Номер двигателя в документах не совпадёт уже никогда. За границу нельзя и техосмотр честно не пройдёшь никогда.

— Я не собираюсь её продавать, — не раздумывая, согласился я. — Мне ездить надо, а не покупать-продавать. В общем, я согласен полностью.

Хан одобрительно хмыкнул. Мы поехали в ГАИ. Там он, явно по старой дружбе, выцепил из какого-то кабинета чиновника с лицом, навсегда отмеченным печатью многолетнего пьянства. Буквально через пятнадцать минут я, миновав все мыслимые очереди и промежуточные процедуры, внеся вне кассы одну оранжевую купюру, стал счастливым обладателем свидетельства о регистрации на ржавый УАЗ-452. Пока я получал документы, Хан, используя телефон и много специфической терминологии, в том числе татарский, матерный, блатной жаргон и ругательства на армянском уже договаривался о приобретении «японца». За сто сорок тысяч само железо и о доставке донора-«японца» в Колдухин за счёт продавца.

Деловой человек.

Он отвёз меня домой, прямо к дому и тут же уехал. У меня родилось чувство незавершённости, ведь я не заплатил ему за выкупленное авто, за работу и так далее. Словом, ситуация делает меня «должным», а я такую расстановку сил не люблю.

Поэтому я скинул одежду, залез в воду и вытащил из своих скромных запасов из прошлой жизни триста тысяч. Деньги на выкуп разбитой машины и на будущую работу Хана. Это была немалая сумма, но я мог себе такой расход позволить и понимал, что мобильность в моей жизни — ключевой фактор.

Пешком, не трогая велосипед, я пошёл к нему домой, чтобы расплатиться, но не обнаружил хозяина дома в собственных владениях. Только зато во дворе возились его сыновья, Данил и Артем.

Я подошёл к ним:

— Здорова, мужики!

Они посмотрели на меня настороженно, но с достоинством. Старший, Данил, был копией отца, такой же серьёзный и хмурый. Младший, Артём, был любопытнее и доброжелательнее.

Я достал из кармана фигурку фиксика:

— Мне кажется, кто-то из вас потерял.

Глаза Артёма вспыхнули:

— Это же Нолик! Мой Нолик!

Он уже потянулся за игрушкой, но старший брат остановил его:

— Бизнес есть бизнес, братец. Что ты хочешь за неё, почтальон? — спросил Данил по-взрослому, с подозрением.

— Ничего, — я протянул игрушку младшему. — Просто хочу кое-что спросить. Я нашел её… там, где вчера стреляли. На Озёрной улице. Признавайтесь, вы там были?

Их лица мгновенно изменились. На них отразился страх. Страх не перед полицией, а перед отцом.

— Вы что, машину его брали? — мягко надавил я. — Не бойтесь, я ему не расскажу. Слово почтальона.

Они переглянулись. И младший, не выдержав, закивал.

— Мы только покататься хотели… чуть-чуть, — прошептал он. — И покатались. А там приехал дядька на машине, начал ругаться, стрелять… Мы ничего не видели, никого не видели, не ругайте нас.

— Не буду, я же обещал. А сколько стрелков было?

Они переглянулись и пожали плечами:

— Мы испугались, спрятались в машине, под сиденья. Ничего не видели. А потом все затихло, и мы уехали.

— Кто куда там уехал? — раздался из-за ворот грозный голос Хана.

Он стоял в районе ворот, держа в руках какой-то коробок с надписью «Ozon» и смотрел на нас с великим подозрением. Однако расстояние было значительным, я решил рискнуть и предположил, что он ничего толком не слышал.

Пацаны сжались. Я понял, что нужно спасать ситуацию:

— Как кто?! Соколиный глаз, конечно, ну и Наташа Романофф.

— Правильно говорить: «Чёрная Вдова!» — поправил меня Артём.

Хан вздохнул.

— Да вот, Марат Марсович, обсуждаем с парнями новинки кино, — бодро сказал я, незаметно подмигивая им. — Рассказывают мне про новых «Мстителей». Говорят, крутой фильм. А я немного отстал от новинок кино, пока служил. Ну ничего, ещё наверстаю. Уехали, говорят, Железный человек и Халк. На разборки с плохими парнями.

Данил быстро сориентировался:

— Да, пап! Там такой замес был!

Хан смерил нас подозрительным взглядом, но, видимо, решил не углубляться.

— Некогда мне, глупости всё это, — он махнул рукой, и пацаны, как мыши, шмыгнули в дом.

Я протянул Хану деньги. Он молча пересчитал их и убрал в карман.

— Деньги приняты. Тебе расписка нужна или доверяешь?

В реальности я не особенно доверчивый человек, но конкретно Хан мне показался, во-первых, не тем, кто обманет, а во-вторых, тем, кого недоверие несколько, если не обидит, то покоробит.

— Нет, не нужны ни расписка, ни договор. А можно вопрос, раз уж я зашёл. Хотел спросить. Вы Котлярова хорошо знали?

Хан помрачнел:

— Знал? Я всё ещё надеюсь, что «знаю», что он живой, просто запропал куда-то. Хотя я ему раз сто звонил.

— И как?

— Абонент не абонент. С общем, Котляров моим деловым партнёром был. Человек серьёзный. И временами странный, со своими тараканами. Ну, на то у него есть причины. Куда он пропал — ума не приложу. Он незадолго до исчезновения всё говорил, что хочет кирпичный завод восстановить. Он там в юности работал, место это для него что-то значило. Скупил все акции, что-то там переоформил, планы строил… а потом — как в воду канул. Появились эти… сектанты. Но они с нами не пересекаются, сидят у себя за озером, и ладно. Так что, по большому счету, всем на них плевать. А вот что с Витькой стало, жив ли он, кто ж его знает?

— Понятно, — я уже собирался уходить, когда он добавил:

— Ты, я смотрю, парень любопытный. Сердобольный. Если так хочется порядок навести и с учётом твоего наркоманского прошлого, лучше бы цыгана этого погонял. Велосипедиста.

— Пф… Я не наркоман. Какого ещё велосипедиста?

— Приезжает тут один, вроде бы Баро зовут.

— Когда приезжает, куда?

— А каждую пятницу, рано утром к Желанной улице подъезжает. Молодёжи нашей отраву свою продаёт. Я пробовал Светке жаловаться, да толку…

— А что она?

— А что она… Ловила его пару раз. А он малолетка, чуть что — всё бросает, кричит «не моё». В психушке на учёте состоит. Никто с ним связываться не хочет. Короче, отпускает.

— Я, вообще-то, не ангел мщения, — сказал я. — Но попробую поговорить.

Он подал мне руку, и я пожал её. На этом мы и расстались.

Глава 17. Ужин

Закончив с автомобильным вопросом, я вернулся домой и занялся своим жилищем, прибирал, мыл, скрёб окна, изводил химией, подмёл подвал. Подвал был большим, практически по размеру дома, но замусоренным и с земляным полом.

Стемнело, но было ещё достаточно рано, посёлок не спал. Всё это время я помнил про трупы бесов в «буханке» и мне очень хотелось от них избавиться. Ждать поздней ночи не хотелось, поэтому я создал туман и накрыл им посёлок, окутав его как одеялом.

Теперь, под покровом тумана я решил избавиться от улик. Взял в своём хозяйстве старую строительную тачку и покатил её по улице Озёрная. Переместился к почте, к своей почти что новой (ну, так было при Горбачёве) «буханке». Нужно было вывезти трупы бесов куда-нибудь в лес и закопать поглубже. Я с трудом открыл заржавевшие задние двери… и замер.

Машина была пуста.

Ни трупов, ни крови, ни даже запаха. Только гнилой пол и потревоженная трупами пыль. Они просто исчезли магическим образом. Я чертыхнулся. С бесами я раньше не сталкивался и их посмертных привычек не знал. Похоже, мир, порождавший этих тварей, сам забирал своих мертвецов. Что ж, одной проблемой меньше. Но, с другой стороны, это говорит о том, что даже с высоты своего возраста я так мало знаю про мир и существ его населяющих.

Вернувшись, я решил вознаградить себя хорошим ужином. Купил по дороге в сельмаге новую сковородку с высокими бортами, картошки, лука, цельную курицу. Я готовил, и это было сродни медитации. Крупно порезанная картошка шипела в ароматном подсолнечном масле. Я посыпал её специями, тонко нашинковал две огромные луковицы. Мастерски, одним ножом, отделил куриное мясо от костей и бросил на сковороду. Запах стоял такой, что, казалось, мог воскресить мертвеца.

Именно на этот запах и пришли гости. Живые, к счастью.

Это были: Василиса и Денис-следователь. Без стука, просто тихонько открыли, как будто, так и было надо. Они принесли с собой ноутбук и термос с тем же убийственным кофе, как и накануне.

— Привет, двоедушники и сочувствующие, — я помахал рукой гостям. — Будем есть или сразу о делах наших скорбных поговорим?

— Пожалуй, — поднял руку как на уроке Денис. — Сначала ужин. Я уже трое суток на дошираках и кофе держусь.

Мы ужинали прямо на кухне, из плоских недорогих тарелок, купленных мной там же, в сельмаге, вокруг большой сковороды, и это было странно и… правильно. Три существа, связанных с магией, три хранителя тайных знаний, едят жареную картошку с курицей в бывшем доме утопленника.

После ужина начался военный совет. Денис вымыл руки, помолчал о чём-то своём, после чего открыл ноутбук.

— Итак, вообще-то я выхожу за пределы своих полномочий, — вздохнул инквизитор, — Поэтому в случае чего буду утверждать, что завербовал вас как информаторов.

— Как скажешь, — махнул рукой я и принялся мыть посуду, но стал бочком к раковине, чтобы смотреть, что он там показывает.

Василиса села на диванчик и активировала свою магию, что-то проверяя.

Я кивнул ей вопросительно, всё же не каждый день у меня в зале применяют магию.

— Да я так, — нейтрально прокомментировала она, — Проверяю, не подслушивают ли нас. Обычная практика, не обращай внимания.

Инквизитор посмотрел на неё, на меня и снова на неё, после чего начал рассказывать.

— Наш Шарпей. Морковский Олег Васильевич. Криминальный авторитет из теневого мира, специализация — мошенничество, вымогательство, легализация доходов, полученных незаконным путём. В преступном мире давно. Родился в Усть-Омчуге Магаданской области в семье офицера исправительной системы, имеет родню в Архангельске и Ульяновской области, учился в школе во Владивостоке, оттуда же ушёл на свой первый срок по малолетке, отнимал у одноклассников деньги на обеды, ранил одну из жертв ножом. Отсидел, вышел по УДО, сотрудничал с администрацией, учился в торгово-кулинарном в Ульяновской области, жил у бабушки. Закончил, устроился на работу в городской мясокомбинат, попался на систематических кражах в составе преступной группы, но отделался условным сроком. Больше судимостей не получал. С Краснодарским краем, судя по анкетным данным, не связан, однако год назад заявил о желании избираться тут в краевое законодательное собрание.

— По преступному бизнесу есть связи? — предположил я.

— Предположительно. По оперативным данным, у него обширные связи, имущество в Москве, Краснодаре, Ростове, Туле, на Кипре в городе Лефкоша и в Тбилиси, Грузия.

— Обширная география, — прокомментировал я.

— Да. И это только то, что записано на его имя или его фирмы. В какой-то момент своей преступной карьеры, а он чем только не занимался, открыл в себе талант финансиста. Использует иностранные счета и оффшоры, чтобы выводить средства из России или наоборот, вводить, таким образом путая следы и происхождение денег. Соответственно, его услугами пользуются многие криминальные сообщества.

Я открыл было, рот, чтобы уточнить, не входят ли туда преступные сообщества, скажем, оборотней, но вовремя сдержался. Не всякий вопрос следует задавать.

— А зачем он сюда приехал? — спросила Василиса, которую личность Шарпея волновала слабо, ей нужно было только лишь убрать его с доски, чтобы спокойно искать свой мегалит.

Свой мегалит? Или не свой? У меня на него тоже были виды.

— Мы этого не знаем, — деловым тоном ответил Денис. — Ему позвонил незнакомый номер, за двенадцать часов до этого. Точнее будет сказать, что ему звонило много номеров, в том числе довольно любопытных, происхождение некоторых вызывает большие вопросы. В любом случае, из окрестностей Колдухина ему позвонил номер, и они о чём-то поговорили. Причём был задействован генератор голоса, так что звонившего отследить не получится, запись если и существует, то ничего не даёт, а сам номер и мобильник куплены пару месяцев назад на левый паспорт. В общем, Шарпей спокойно вёл дела в Краснодаре, внезапно бросил всё и утром приехал. А потом бах-бах и наш голубчик исчез. А теперь мы даже плавучий дрон хотим привлечь, чтобы прочесать Колдухинское озеро.

— Правильно говорить: «озеро Камколь». А если серьёзно, то не трать силы, — вздохнул я. — В озере его нет, ни живого, ни мёртвого.

— Откуда такая ув… Ах да, ты же водяной.

— Да, водяной. Уж труп бы я как-то заметил бы. Нет там твоего Шарпея.

— Давно проверял? — не отставал от меня Денис.

— Последний раз — сегодня. Можешь, конечно, притащить дрон, но, если он наткнётся на моё личное имущество, я ему винты пообломаю, и ты мне ничего не предъявишь.

— Принято, — после некоторых колебаний согласился Денис.

— А что в чемоданчике, можешь сказать? Или это военная тайна? — спросил я.

— Могу, в общих чертах, раз уж начал. Там бумажная база данных на его финансовые проводки. Электронным базам он не доверяет, боится, что их могут взломать. Хранит всё в бумаге. Или хранил, пока не ясно.

— Так это, получается, мощное досье на некоторых криминальных участников преступного мира?

— Да, — кивнул Денис. — Очень даже мощное, потому что касается самой болезненной для них плоскости — денег. Отними у них деньги, считай, что убил. Куда бы они ни прятались, куда бы ни сбегали, без денег это просто бродяги. Но вопрос, что его сюда привело, открытый и важный. Считаю, без этого его не получится найти.

— Учитывая, что он от твоих поисковых фокусов укрыт, ты, наверное, подозреваешь кого-то из двоедушников? — спросил в лоб я. — Задаю вопрос, чтобы не было недомолвок.

— Кого я тут ещё могу подозревать? — вздохнул Денис. — Вы двое мотивов не имеете, население посёлка — три калеки, да полтора землекопа. А у вас есть информация, что тут есть ещё двоедушники?

— Я не местный, пару дней тут, у меня нет такой информации, — быстро и, как мне показалось, уверенно сказал я.

— Есть странный мужичок-домовой, но он псих, буквально психически болен и поучаствовать в таком бы не смог, — прокомментировала Василиса.

— А где он водится? Я хочу с ним поговорить, — заинтересовался инквизитор.

— Нигде и везде, — пожала плечами она. — Он же домовой, может перемещаться между домами, а тут половина посёлка брошена.

— Это я заметил, — проворчал Денис. — Я же их обыскиваю всё свободное время.

— А если ты словишь Шарпея как зайчика, есть что ему предъявить? — спросил я.

Денис усмехнулся:

— В этом и проблема. Официально — ничего. На него нет ни одной улики. За прошлые грехи он отсидел, нынешних нет, он чист, как слеза младенца. Ты думаешь, ФСБ не взяло бы его за жабры при наличии улик?

— А сейчас? Ну найдёшь ты его, найдёшь чемоданчик?

Денис промолчал, лишь слегка поджав губы.

— Ладно, я понял, есть приказ, надо исполнять. Давай так — я изучу местность, — пообещал я. — Пройдусь вдоль берега, поговорю с водой. Может, она что-то видела.

Василиса, в свою очередь, выложила на стол распечатки.

— Моя очередь. Информация по секте. Называются «Новая Эпоха Космоса». Глава — некто Кронос, в миру Юрий Пацюк, бывший доцент кафедры философии, в девяностые увлекся эзотерикой, в начале нулевых «отмотал срок» в три года общего режима за мошенничество. Насколько известно по каналам МВД, у них действительно есть официальный договор аренды с ЗАО «Колдухинский кирпичный завод». Предприятие не ликвидировано, по бумагам существует. Директор и стопроцентный акционер — Виктор Котляров. Сектантов по эту сторону озера никто никогда не видел. Маловероятно, что это они вступили в перестрелку с бандитами Шарпея. Это не их стиль.

Мы сидели в тишине, переваривая информацию. Картина становилась всё более запутанной. Сектанты, пропавший авторитет, пропавший бизнесмен, кикимора (о которой я умолчал), полоумный домовой, наркоторговец-цыган… и где-то в центре всего этого — таинственный мегалит, сердце этой больной земли.

— Предлагаю… Расходиться по домам, по углам. Ты, Вадим, чтобы понимал, лучше всех устроился, дом у тебя свой… Я, например, у одной бабки живу. Подселили. Живу на жареной картошке, которая плавает в масле, солёных огурцах с ароматом укропа и беспрерывных попытках меня сосватать.

— Примени к ней магию, а хочешь — вообще, оставайся у меня, — пожал плечами я.

Она отрицательно покачала головой.

— Я привыкла, к тому же мне спокойнее на своей территории, — ответила девушка.

Я не стал расспрашивать, сколько лет этой девушке, потому что мне и самому больше тысячи. Некоторые вопросы лучше не задавать.

— А я бы принял приглашение, меня микроавтобус задолбал, — толсто намекнул инквизитор.

— Оставайся, Денис, у меня тут диван, а в крошечной спальне есть кровать, могу даже выбор предоставить.

— Выбираю диван. Но рано утром уйду.

— Идёт.

Василису не потребовалось провожать, она вышла за калитку, стала на электросамокат, возможно, единственный в Колдухине и, укатила.

А мы с Денисом легли спать. Спать под одной крышей с инквизитором мне раньше не доводилось. Однако в целом он был сосед как сосед, не храпел, не барагозил, только ночью чуть подвывал. Видимо у него есть свои тёмные бэкграунды.

Я лежал на узкой кровати с панцирной сеткой, которая если я двигался, глухо позвякивала как рыцарские доспехи. Пытался уснуть. Сон не шёл.

Ночь принесла мне не отдых, а тяжёлые, навязчивые мысли, которые водили в моей голове хороводы.

Я гонял в голове события последних дней, пытаясь сложить из них цельную картину. Но картина не складывалась. Фрагменты не подходили друг к другу, противоречили и не давали единого объяснения.

Лежащий в соседней комнате индивидуум с мутным прошлым, инквизитор Денис Иванович был человеком прямолинейным, как рельса.

Для него существовала чёткая схема: есть преступник Шарпей, есть тот, кто на него напал, есть украденный чемоданчик. Три фрагмента головоломки. Круто, конечно, он не ломал себе голову второстепенными факторами, он сразу считал их второстепенными.

Насколько я понял, он методично опрашивал местных и обыскивал заброшенные дома. Причём делал это так, что жители посёлка ничего не знали. Они жили в полном отрыве от его расследования.

Денис по моим ощущениям стал инквизитором недавно, можно сказать — новичок. Двоедушники даже между собой тайнами не делятся, а инквизиция вообще во многом пребывает в святом неведении. Особенно трудно, если в ты профессии недавно.

Правда и дураком его никак нельзя назвать.

Сектанты? Денис, как и все, списывал их со счетов. Они сидели за озером Камколь, в своей условной крепости, и ни с кем не контактировали. Логично? Логично.

Не могу с этим согласиться. Я знал, что сектанты ищут тайных знаний. Допустим, моя версия про то, что у Шарпея были какие-то тайные сведения или там, артефакт, пока что не подтверждается. На то она и версия, а не факт.

Хрен с ним. Но почему таких странных аборигенов так упорно не замечать? Надо спросить его в лоб. По моим ощущениям, он такой человек, что на прямой вопрос ответит.

Допустим, второй стрелок ранил Шарпея и, как паук из «Муха-Цокотуха» Чуковского, его уволок. Его и чемоданчик.

Версия логичная, но пока что эта логика Денису ничего не дала. Он по-прежнему вёл расследование, маячил тут и мешал мне и Василисе заниматься своими двоедушевскими делами.

А что, если вся эта логика — лишь ошибка? Как, например, в фокусе, когда внимание зрителя специально отводят в сторону, чтобы провернуть главный трюк незаметно.

А что, если событие не одно, а несколько?

Что, если действовали не сообщники, а просто… «участники»?

Да, так может быть, Колдухин место не особенно логичное.

Если во всех событиях были разные люди, с разными целями, которые случайно или намеренно оказались в одной точке и запустили несколько процессов?

Кикимора Тамара ищет некий колдун-камень. А ещё она в очередной раз вдова.

Шарпей за каким-то чёртом приехал сюда. Зачем? Тоже искал колдун-камень? Зачем он ему, если он не двоедушник?

Были у нас в уравнении ещё и сектанты, строящие свой «новый мир» на руинах старого Кирпичного завода.

Не стоит сбрасывать со счетов и меня, я тут тоже оказался и, хотя ни в кого не стрелял, меня сюда притянул волчок. А Василиса? Она ведёт себя так, словно ни в чём не виновата и вообще «сижу, заполняю протоколы». Она явно знает больше, чем говорит.

Инквизитор…

Ладно, этот не появился сам по себе, он приехал после стрельбы, он был прислан своим инквизиторским начальством.

Со сложной задачей как, если её разделить на части, на куски, становится проще решить.

Есть стрельба, есть исчезновение двух участников перестрелки, один из которых это Шарпей, второй — мистер Икс, есть чемоданчик, который пропал, есть исчезновение Шарпея.

А мог, допустим, Шарпей выстрелить сам дважды?

Но полиция нашла гильзы двух типов, отсюда и пошло предположение, что стрелков двое.

Однако он может быть один, но с двумя пистолетами. И оба оружия исчезли? А тогда на кой хрен он стрелял? Или точнее — по кому? Может — заметил домового и шмальнул? С двух рук, из разных стволов, как Шварценеггер в кино. Версия выглядела максимально неестественной, но так могло быть. А тогда куда Шарпей делся? Домовой утащил? Чёрт побери, а ведь его бы и правда расспросить.

За этими мыслями я не заметил, как провалился в сон.

Утром я проснулся, а Денис уже усвистал.

Наскоро позавтракал остатками ужина, умылся и отправился на работу.

Я глянул на часы и обнаружил, что сегодня пятница. Ну, я пока не настроился на разные рабочие и нерабочие дни, однако этот день недели в сочетании с тем, что сейчас утро, заставил вспомнить слова Хана. Конкретно о том, что именно в это время в Колдухин приезжает один несознательный гражданин и торгует запрещёнными веществами, причём власть с ним не справляется.

Ишь ты, не справляется.

Решил заняться этой проблемой.

Утро в нашей деревушке наступало тихо, почти что бесшумно. Далеко не всегда поют петухи, во всяком случае, находясь тут несколько дней я заметил, что эти голосистые родственники динозавров любили поорать днём, но не утром.

Может быть, местная особенность?

Солнце ещё не успело окончательно разогнать ночную сырость, и воздух был густым, пахнущим влажной землёй и прелой листвой. Я сидел, уперевшись о ствол старой ивы, чьи ветви, словно уставшие руки, склонялись к самой земле. Мое тело, привыкшее к водной стихии, чувствовало каждую каплю росы, каждую дрожь травинки.

Я караулил цыгана у единственной дороги, которая вела от трассы к Колдухину.

Спокойный шорох шин по дороге нарушил утреннюю тишину. Сначала еле уловимый гул, затем всё отчётливее. Вот он, показался из-за поворота. Молодой, с чёрными, как смоль, волосами, в яркой, кричащей одежде. Ехал он, расслабленно, будто весь мир принадлежал ему.

И, конечно, не подозревал, что его ждёт.

Я сделал глубокий вдох, обращаясь ко всей влаге, которая могла храниться в окружающей земле, траве, воздухе. Затем, медленно, я стал направлять поток стихии. Туман. Ультимативно плотный, молочно-белый, он начал расползаться по траве, окутывая всё вокруг. Велосипед замедлил ход, его хозяин, видимо, тоже почувствовал что-то неладное.

— Что за…, — пробормотал он, пытаясь разглядеть дорогу. Но туман был слишком густым. Он обволакивал, проникал повсюду, лишая ориентации.

Глава 18. Ловля лохматого домового

И тут я решил добавить немного своего, так сказать, «фирменного» антуража.

— Подлый нарушитель! — мой голос, усиленный магией, тем не менее прозвучал глухо, словно доносился из самой земли. — Остановись!

Цыган дёрнулся, попытался свернуть, но переднее колесо его велосипеда угодило в ямку, коих тут было много и которые он теперь не видел. Раздался скрежет, звонкий удар, и он, потеряв равновесие, рухнул на землю, велосипед упал рядом.

Туман, словно почувствовав возможность, сгустился ещё больше, создавая ощущение полной изоляции.

— Кто здесь? — его голос дрожал. Страх уже начал просачиваться сквозь его веселье.

— Я дух Дяди Стёпы Милиционера! — протянул я жутко, находясь у него за спиной. — Я восстал из мёртвых, потому что узнал, что ты привозишь в наш посёлок! Запрещённые вещества, которые туманят разум и лишают воли. Ты думал, останешься незамеченным для призраков?!

Я позволил себе немного поиграть. Магия — вещь тонкая, особенно когда дело касается человеческих страхов. Я пока что не причинял ему вреда, хотя в тумане он не способен меня увидеть.

Зато я усиливал его собственные страхи. В тумане ему казалось, что вокруг него движутся тени, что слышатся странные звуки. Его сознание, уже подпорченное веществами, стало лёгкой добычей.

— Отдай рюкзак, — мой голос стал твёрже, приобретая властный оттенок. — Отдай его, и, может быть, ты уйдёшь отсюда целым.

Он вцепился в рюкзак.

Я закряхтел, подобрал велосипед, покрутил и стал сгибать колеса, приближая их друг к другу, применяя нечеловеческую силу, чувствуя, как металл поддается моей воле. Металл гнулся и трещал, но велосипед постепенно поддавался, превращаясь в некий образец авангардистского искусства. Сейчас двухколёсный транспорт в целом тяготел к форме треугольника, потому что его колеса смыкались так, как не входило в планы завода-изготовителя.

Велосипед, ещё недавно сверкавший, теперь выглядел жалким обломком.

Я бросил только что созданную авангардистскую композицию к ногам цыгана, который, удерживая рюкзак одной рукой, второй нащупал своего железного коня и…

Когда он понял во что превратилась его техника, крик ужаса вырвался из его глотки.

— Не ори, я этого не люблю. Рюкзак давай или с тобой будет то же, что с велосипедом. Покатишься обратно как колобочек, только того, лисы опасайся.

Задыхаясь, дыша часто-часто, цыган протянул рюкзак вперёд, в сторону моего голоса.

Я сцапал его за лямку и утянул в туман.

— Так-то лучше. А теперь уходи и не возвращайся. И другим передай. Ты остаёшься жив только лишь для того, чтобы предупредить остальных! Смерть ждёт вас за наркоторговлю в Колдухине. И помни, я тебе не Минздрав, предупреждать не буду.

Он, не раздумывая, дёрнулся, споткнулся о велосипед, упал, тут же вскочил и бросился прочь, спотыкаясь в тумане, бормоча что-то на смеси цыганского и русского, что-то про чертей, про проклятую землю и проклятых её обитателей.

Я смотрел ему вслед, пока его силуэт не растворился в молочной пелене.

Пока я ощупывал рюкзак и прикидывал, как с ним поступить, я заметил кое-кого ещё. В глубине кустов у дороги, почти там же, где недавно сидел я, что-то шевельнулось. Кто-то… Не зверь. Нет. Это был… человек? Или не совсем. Маленький, лохматый как афганская гончая, сгорбленный, припадающий к земле, словно пытающийся стать невидимым.

Он явно наблюдал за всей нашей «сценой» и мог видеть её сквозь пелену тумана. А такое доступно только лишь двоедушнику.

Я видел его и раньше, в день, когда приехал, возле места, где пропали участники перестрелки.

Словно почувствовав мой взгляд, он метнулся в сторону. Я мгновенно дёрнулся следом, бросился за ним. Но он был быстрее, чем я ожидал. Или, может быть, он знал здесь каждый закоулок, каждый поворот. Он скользнул в заросли, и я потерял его из виду.

Шайсе.

Я вернулся к своему велосипеду, оставив рюкзак с дурью на месте. Надо было спешить. Этот двоедушник… Он был не просто случайным наблюдателем. Василиса говорила, что он домовой. По моим ощущениям, вроде бы он.

Домой я добрался быстро, на своём велосипеде, крутил педали что есть сил.

Не глядя закинул рюкзак в Камколь-озеро. Вода подхватила его и утащила на глубину.

Вбежал в дом, дверь запер, задвинул засов. Окна зашторил плотно, чтобы ни один луч света не проник внутрь. Затем я взял моющее средство и тщательно вымыл зеркало в раме, висевшее на стене.

Оно было старым, с потускневшей амальгамой, но я знал его силу.

Поставил его на диванчике, подпёр подушкой и стулом. Нашёл тарелку, насыпал туда несколько печенек Яшкино «Овсяное» и налил в стакан молоко. Затем, поставил перед зеркалом и зажёг свечу. Огонёк заплясал, отбрасывая причудливые тени.

Выключил свет, прошептал заклинание-считалочку:

«Домовой, домовой,

приходи играть со мной!

На общение — заугощением!»

Я спрятался за зеркалом, прижавшись к холодной стене. Ждал. Тишина в доме была почти осязаемой, нарушаемая лишь потрескиванием свечи и моим собственным дыханием. И вдруг…

Домовые способны перемещаться между зеркалами, пользуясь ими как телепортом. Особенность такая у них.

Зеркало начало мерцать. Сначала слабо, потом сильнее. Поверхность, обычно гладкая и отражающая, стала как будто живой, пульсирующей. И из неё, медленно, робко, начал появляться лохматый. Тот самый двоедушник. Он протискивался сквозь зеркальную гладь, словно сквозь воду. Глаза его были полны страха, тело дрожало, но он как заворожённый смотрел на свечу.

Как только он показался из зеркала, я выскочил, схватив его за плечи. Он взвизгнул, забился, пытаясь вырваться, но мои руки были крепки.

— Тише, тише, — прошептал я, стараясь говорить как можно мягче. — Я не обижу тебя. Не причиню вреда.

Он продолжал выть, его тело сотрясалось от истерики.

— Привет, я свой! Свой! Ты Казимир? — сказал я. — Ты знаешь, что произошло здесь недавно? Перестрелка на улице Озёрной…

Он засмеялся. Громко, нервно. А потом вдруг заплакал.

— Я видел тебя там! — он ткнул в мою сторону грязным пальцем.

— Да, я там был, но после перестрелки. Ты видел само убийство?

— Какое убийство? Может, они оба живы? Они… они же…, — спросил он, его голос сорвался.

— Кто «они»? — спросил я, чувствуя, что подобрался совсем близко к разгадке. — Где они?

Он уставился на меня, его глаза расширились, и в них появилось что-то древнее, пугающее, чёрное.

— Они, — прошептал он, и в его голосе прозвучал отзвук чего-то, что было старше деревни, старше всего на свете.

И в этот момент, прежде чем я успел задать следующий вопрос, прежде чем он успел сказать хоть слово, он исчез. Просто растворился в воздухе, оставив после себя лишь лёгкий запах плесени.

— Тьфу, вот гад, — выругался я.

Мне захотелось пнуть зеркало, но я боялся его разбить.

Постояв какое-то время, я затушил свечу и повесил зеркало обратно. Неудавшаяся охота на домового меня обескуражила. Посмотрел на часы. Опаздываю на работу. Не хочется получить нагоняй от бабы Маши, тем более о причинах опоздания ей не расскажешь.

Придя на работу, я не стал извиняться, хотя рабочее время началось минут пятнадцать назад. К счастью, мой «босс» не был так уж щепетилен.

Баба Маша в этот раз не послала меня ни в райцентр, ни в поля, а просто вручила мне привычную порцию писем и газет.

И тут же, на улице я встретил ту самую компанию с улицы Желанной, которую недавно «направлял на путь истинный». Сегодня они выглядели куда приличнее. Без стеклянных глаз и дурной агрессии. Просто скучающая, слегка потерянная молодёжь. Надеюсь, они не ждали цыгана, не разочарованы, что он не доехал?

В любом случае, лучше их не искушать, пусть будет негде купить, так проще всего.

Но по ощущениям, они специально ушли с Желанной, чтобы не пересечься с наркодиллером. А может, я выдаю желаемое за действительное.

— Здорово, почтальон, — протянул пятерню их лидер, Виктор.

— Здорово, бандиты. Ко мне шли?

— Нет, просто гуляем.

— Ничем не заняты?

— Ничем. Что тут ещё делать? — он пожал плечами. — Бродим. Работы нет, отдыха тоже нет. Ни клуба, ни кино. Только и думаем, как бы отсюда свалить поскорее.

И тут мне в голову пришла идея.

— Слушайте, а помогите мне? Нужно мою машину до мастерской Хана дотолкать. Сама она не поедет, а один… Короче, это просто физический труд во благо меня.

Они переглянулись. В их глазах вспыхнул огонёк интереса. Любое событие, даже номинально бесплатный тяжёлый труд, но зато нарушавший монотонную скуку, был для них чем-то вроде луча света среди туч.

— А магарыч будет?

— А будет. Пиво.

Мы ударили по рукам и подошли к старой «буханке». Я открыл двери, снял с ручника, с некоторым трудом со скорости, и мы все вместе, упираясь в ржавый кузов, начали толкать её по улице. Машина нехотя, со скрипом, покатилась вперёд.

— Слушайте, ну нужно место культурного отдыха. Я попробую с главой администрации поговорить, — сказал я, пыхтя. — Может, получится клуб открыть.

Девушка, та самая, что плакала после нашей драки, горько усмехнулась:

— Безнадёжно. Мы тоже с Семёнычем говорили. У администрации денег нет. Здание ДК признали аварийным, его ремонтировать надо. Что-то там произошло и районный Архстройнадзор вообще запретил его эксплуатировать. Так что глава при всем желании не может ничего с ним сделать, даже снести.

— И всё равно, — упрямился я. — Попробую что-то придумать.

Мы толкали машину, и этот совместный, бессмысленный, в общем-то, труд нас как-то сблизил.

— А я вчера ночью огоньки над озером видела, — неожиданно сказала девушка. — Прямо отсюда, где мы сейчас идём. Такие, знаете, голубоватые.

Парни тут же подняли её на смех:

— Катька, ладно тебе! Привиделось!

— Это, наверное, озёрный водяной фонариком светил!

Они громко, вызывающе рассмеялись, глядя на меня. Я промолчал. Я-то знал, что в этом Камколь-озере, кроме меня, никакого другого водяного нет и быть не может. Зато я проследил направление, куда она смотрит.

Мой взгляд скользнул по ту сторону воды, на территорию кирпичного завода. Над руинами цехов возвышалась старая пожарная каланча — тонкая, примитивная кирпичная башня, бастион прошлого. Оттуда, с высоты, вся округа была бы как на ладони. И любые огоньки, если их там зажечь, например, магического характера или, например, электрического, были бы прекрасно видны.

Всей гурьбой мы докатили УАЗ до двора Хана. Он, по локоть в масле, деловитый и весёлый, уже ждал нас. Я сдал ему машину на «пересадку сердца».

Его сыновья, Артем и Данил, увидев меня, тут же спрятались за грузовиком и начали шушукаться. Поговорить они не вышли, видимо, не горели они желанием. Тайна особенной поездки, похоже, всё ещё была для них важнее всего на свете.

Я распрощался с Ханом, а с молодёжью дошёл до сельмага, где купил каждому по три бутылки «Стелла Артуа» (то есть выбрал все запасы). Все вопли на тему «бери Багбир 2,25» — проигнорировал.

— Нет уж, дудки! Пейте, будьте любезны, хорошее пиво и не морочьте мне голову. Откровенно говоря, вытеснить «соль» пивком — это странный путь, но… Всё лучше, чем эта дрянь. И обещаю попытаться как-то раскочегарить вопрос касательно клуба.

Хотя телом я был молод, вполне себе их ровесник, молодеть со ста лет (а мне не так давно было именно столько) до двадцати — трудно. Поэтому временами я общался с ними не как ровесник, а как сорокалетний мужик, однако они принимали мой тон как данность.

Мы попрощались, я дошёл до почты, сел на свой велосипед и поехал развозить почту, с чем справился за пару часов.

После этого я остановился в раздумьях. Проще всего было бы катить домой и продолжать приводить его в чувство. Поразмыслив… я решил иначе. Сектанты не пустили меня, но я зашёл с восточного направления, там, где был и корпус АБК, то есть «гнездо» сектантов.

А попробую-ка я попасть туда с другого края. То, что стены как таковой там нет и, наверное, не было, я уже видел. Только кое-где столбы, на которых, наверное, когда-то крепилась сетка, но её кто-то отцепил и украл, так что никакого периметра не было.

С этими мыслями я поехал вокруг озера, по старой дамбе. Нужно было снова попасть на ту сторону. На запретную территорию. То есть, мне буквально запретили там появляться. Однако Водяной не тот, кого ты так просто пошлёшь нахрен и он пойдёт.

Проехав несколько километров, а когда ты живёшь в сельской местности, будь готов к весьма приличным расстояниям, я попал на границу Кирпичного завода.

Тут я спрятал велосипед в зарослях сорняка и, пригибаясь, двинулся к руинам. Проникнуть незаметно было несложно. Забор был лишь условностью. Я затаился за остатками бетонной конструкции, наблюдая за территорией завода в том числе в направлении АБК, жилого корпуса сектантов.

Поскольку ничего не происходило, я стал перемещаться по территории, меняя позиции и ожидая подвоха или «движухи» от сектантов. Одновременно с этим я смотрел и искал. Людей, не-людей, магические аномалии.

Заброшенный завод был просто заброшенным заводом. Тут было бы прикольно пить водку поклонникам «Сталкера», разведя костёр внутри корпуса с разбитыми окнами и это было бы безопасно. Потому что суровый советский «индастриал» — это бетон, кирпич и та часть железа, которую не украли. Гореть там мог только мусор.

Вместе со своими брожениями я ждал, что меня попытаются поймать или сектанты проявят свою жизнедеятельность.

Ждать пришлось недолго. К границам территории подъехала безликая «Газель».

Сигналить она не стала, из неё вышел водитель, который кому-то позвонил.

Мне это показалось интересным. Ты многое можешь узнать, если будешь осмысливать увиденное. Допустим, это доставка продуктов. Зачем остановились, катили бы до АБК?

Вместо этого они доехали до середины территории завода, где АБК уже был недалеко и к ним подошли несколько сектантов, здоровых мужиков.

Сектанты вынесли к ГАЗельке пустые ящики, выгрузили из машины продукты в ящиках и унесли их. Но не все работали, один сектант тёрся рядом, но не уходил. Типа, охранник.

Вроде бы обычная доставка провизии.

Однако потом произошло кое-что странное. Когда убыли грузчики, кроме одного (охранника), эта «Газель» не уехала.

Машина медленно покатила вглубь территории, по боковой дороге, к одному из самых дальних, заброшенных цехов. Туда же направился и сам Кронос в сопровождении того самого охранника, громилы с дубиной.

Поскольку это было что-то интересное, я, крадучись, последовал за ними. Они без всякой задержки закатились внутрь цеха.

Через несколько минут они вышли и погрузили в «Газель» какой-то тяжёлый, продолговатый ящик, скорее похожий на армейский, чем продуктовый. После этого водитель сел за руль и уехал. Кронос со своим телохранителем какое-то время покурили около здания, а потом ушли в направлении АБК.

Я подождал, пока всё стихнет, и пробрался в тот самый цех, тем более что ворота в нём были, но не до верхней части проёма. Так что я просто перелез. Внутри было пусто и гулко. В углу виднелась дверь, ведущая, видимо, в подсобное помещение. На ней висел большой амбарный замок.

Я подошёл ближе. Рядом на полу растеклась большая лужа дождевой воды. Я присел на корточки, коснулся её кончиками пальцев. И отдал приказ.

Вода ожила. Тонкой, упругой струйкой она поднялась в воздух, скользнула в замочную скважину. Внутри замка я нащупал пружины, штифты. Я сжал воду, превратив её в подобие гидравлического клина, надавил… Раздался сухой щелчок. Замок открылся.

Я снял замок, открыл дверь и прошёл внутрь. Это помещение, как оказалось, вело вниз, в подвал. Я спустился по бетонным ступеням вниз.

Несмотря на близость озера, здесь было сухо и чисто. И это было не просто подсобное помещение. Пройдя узкий коридор и открыв тем же методом ещё одну неприметную дверь, я обнаружил помещение. Это была лаборатория. Столы с колбами, ретортами, какой-то странной аппаратурой. А вдоль стен стояли ящики. Такие же, как тот, что погрузили в «Газель». Не теша себя иллюзиями, что сектанты тут занимаются теоретической физикой и изучением химии, я вскрыл один из них.

Внутри, в мягком пористом полимерном уплотнителе, лежали стеклянные ампулы с какой-то мутной, зеленоватой жидкостью. Я взял одну ампулу, сунул её в карман и быстро ушёл, заперев за собой замок тем же способом, что и открыл.

На обратном пути, уже выходя с территории завода, я почувствовал сильное, почти физическое притяжение. И беспричинную, острую грусть. Как будто что-то звало меня.

Уже вечерело. Конечно, я откликнулся на зов и пошёл. Пошёл на этот зов и набрёл на небольшую площадь перед тем, что когда-то было небольшим директорским корпусом. Не АБК, а местом оформления накладных и визирования заявок.

Посреди площади стоял фундаментный блок, на котором был установлен лишь выцветший металлический вымпел с надписью «Завод Ордена Трудового Красного Знамени».

Я прошёл в метре от него и почувствовал вибрацию. Она шла не от земли, а исходила буквально от самого фундамента. Я присел рядом, приложил ладонь к холодному, шершавому бетону. И он меня вдарил силой, как ударом тока.

Учитывая, что обычный камень не шарашит прохожего магией, то это точно был он. Тот самый колдун-камень или искомый Василисой мегалит.

Радоваться было некогда.

Он не был каким-то там древним валуном, который искала Василиса. Нихрена подобного.

Он не прятался, он был у всех на виду. Он, как и я, замаскировался и поменялся. Он принял полезный и понятный для мира людей вид. Он стал фундаментом странного памятника, бетоном, кирпичом и кривой кладкой, частью человеческой цивилизации, основой для советских наград-символов, а в данный момент ещё и холстом для малолетних художников. Он настолько вжился в эту роль, что перестал быть маскировкой, он стал этим постаментом — сердцем Кирпичного завода.

Я медленно вдохнул и, проникнувшись серьёзностью момента, закрыл глаза и попытался вступить с ним в контакт. Не как водяной с камнем. А как разум с разумом.

И он откликнулся.

Его голос прозвучал не в ушах, а прямо в сознании. Голос был древним, усталым и совершенно безразличным.

<Я СЛУШАЮ>.

Я хочу получить доступ к твоей силе, — мысленно произнёс я.

<ЗАПРОС ОТКЛОНЁН>.

Ээээ… Почему?

<Я ПРЕДОСТАВЛЯЮ ДОСТУП ТОЛЬКО ДВУМ КАТЕГОРИЯМ СУЩЕСТВ: «ХОЗЯИНУ ЗЕМЛИ» ИЛИ «ЗАЩИТНИКУ». ТЫ НЕ ЯВЛЯЕШЬСЯ НИ ТЕМ, НИ ДРУГИМ>.

Выдав на-гора сразу столько, мегалит заткнулся. Я не решился дёргать его дальше, а решил переварить сказанное.

Глава 19. Хозяин

То, что я его нашёл, это хорошая новость. Но как в анекдоте, новостей две и вторая — плохая. Плохая новость в его отказе. Тут я упёрся в логический тупик. Я был здесь чужим. Пришельцем. Для этого древнего сознания я не был ни хозяином земли, ни её защитником.

Некоторое время я сидел у подножия мегалита, и в голове у меня была каша.

Общение с мегалитом — это как упасть с ледника в воду, потом долго приходишь в себя. Шаманы древности вообще месяцами выдыхали.

Мне немного проще.

У меня теперь был выбор. Я мог рассказать обо всём этом Василисе. Она ведь искала его. Но я ей не доверял. Она явно скрывала свои истинные цели и эти цели, скорее всего, не совпадали с моими. В сущности, мы были как в реалити-шоу, когда приз достаётся кому-то одному и личные отношения — это хорошо… но, награда одна.

Василиса намекала, что хотела использовать мегалит для чего-то своего, глобального. А у меня был свой, предельно конкретный интерес. Я хотел с помощью этой силы исцелить эту землю. Сделать воду снова живой. Заставить сады цвести. Вернуть жизнь в Колдухин. И я не был уверен, что наши интересы совпадают. Похоже, эту игру мне придётся вести в одиночку.

В голове мелькнула мысль, что если бы Тамара нашла мегалит, результат был бы не лучше. Да и найти этот «колдун-камень» она бы не смогла, он прятался на виду. Он имел внешность никак не древнерусского былинного камня, на фоне которого стоило бы позировать художнику богатырям.

Хм. Статус. Некоторые вещи надо понимать буквально. В прошлой жизни я буквально был «защитником», хоть и демобилизованным. А тут? Моя липовая служба в армии, вшитая в ткани реальности Берендеем мегалит не впечатляла.

Пойти на контракт? Вариант. У меня будет формальный статус защитника, но не будет доступа к камню и свободного времени. А что мегалит имеет ввиду под статусом «хозяин земли»? Царь, владыка земли русской?

Солнце уже начало клониться к горизонту, окрашивая ржавые крыши цехов в кроваво-красные тона. Пора было убираться. Я поднялся, отряхнул с джинсов бетонную крошку и двинулся в сторону запада. Туда, где в кустах меня ждал мой скрипучий железный конь. Я шёл, крадучись, стараясь держаться в тени разрушенных стен, подальше от жилого корпуса сектантов.

И тут боковым зрением я увидел огонёк. Не его ли видела та девушка? Снова сверкнуло.

Я повернул голову и мой взгляд зацепился за солидный силуэт похожий на каменную средневековую башню, только в данном случае, кирпичную. Такие бывают водонапорными, но не эта. Это была башня для осмотра окрестностей силами пожарной команды завода. Ну, во времена, когда тут была своя пожарная команда.

В верхнем её ярусе, на долю секунды вновь вспыхнул и погас крохотный огонёк. Словно кто-то чиркнул зажигалкой или зажёг спичку.

Огонёк тут же пропал. Но я его заметил. Это не был блик заходящего солнца. Это был свет рукотворный. И если там не коротнула проводка, а это маловероятно (провода украли ещё в девяностые), значит, там, наверху, кто-то был.

И этот кто-то не принадлежал к секте Кроноса и прятался от людей в самой высокой точке этого «мёртвого города».

Любопытство — страшная сила. Оно перевесило и усталость, и разочарование, и элементарное чувство самосохранения. Я изменил маршрут и направился к каланче.

Башня была как бастион, как цитадель, а в свете вечерних сумерек так вообще смотрелась жутковато. Она стояла чуть в стороне от основного комплекса, на небольшой естественной возвышенности, окружённая остатками кирпичной стены, густо поросшей сорняком.

Я подошёл к основанию и без труда добрался до самой башни. Единственная дверь, ведущая внутрь, широкая и мощная, была обита жестью и намертво заперта. Более того, снаружи, поперёк двери, была прикручена толстая металлическая полоса, а на ней висел огромный, проржавевший амбарный замок. Судя по его виду, его не открывали с тех пор, как здесь остановился завод.

То есть через эту дверь никто не мог ни войти, ни выйти.

С одной стороны, я мог бы вскрыть этот замок своей магией за пару минут, причём большую часть временя я потрачу на добывание воды. Хотя и замок заблокирован грязью и ржавчиной

Я не стал его вскрывать, а включил логику. Если кто-то находится внутри, а дверь заперта снаружи таким допотопным способом, значит, есть другой вход, не через наглухо запертую дверь.

Тайный.

— Нормальные герои всегда идут в обход! — негромко пропел я и стал обходить каланчу по периметру, постепенно расширяя радиус и внимательно осматривая землю. И я кое-что нашёл. Метрах в двадцати, в густой, пожухлой траве, я заметил бетонный квадрат колодца коллектора. Бетон крошился от времени, а среди травки и мусора был чудом не украденный люк. Обычный такой, массивный, чугунный, с утопленной в центре ручкой. Он был почти полностью скрыт от посторонних глаз мусором и сорняками, так что найти его можно, если только наступить на него.

До этого я тоже его не видел.

Я ухватился за ручку и потянул. Люк был тяжёлым, килограммов сто, не меньше. Но для моей нечеловеческой силы это было вполне подъёмно. С напряжённым скрежетом он поддался, открывая чёрную, пахнущую сыростью дыру в земле. Это был вход в систему подземных коммуникаций завода и скорее всего, были и другие входы.

Я оставил люк за собой открытым, чтобы не погрузиться в абсолютную темноту и спустился по металлическим скобам, которые выполняли функцию лестницы. Постепенно оказавшись на дне, где шлёпнулся в небольшую лужу из местных грунтовых вод.

Однако был вечер, солнце село и уже на дне колодца было так темно, что я задействовал фонарик с телефона.

По обе стороны колодца были туннели. Один вёл к заводу и был низким, там бы пришлось ползти ползком. А прямой туннель в сторону башни был узким и укреплённым, достаточно высоким, чтобы можно было идти, согнувшись.

Я пошёл, подсвечивая себе телефоном, отчасти двигался наощупь, выбрав направление в сторону башни, предполагая, что это далеко не сложный лабиринт Минотавра. Обыкновенные заводские туннели, к тому же советские строители не ставили себе цели развлечь тех, кто в нём окажется, а просто пройти путь и не убиться по дороге.

Туннель повернул налево, потом направо, прижал меня к стене какими-то обмотанными гнилой тканью трубами, и наконец, я почувствовал сквозняк. А потом увидел впереди слабый проблеск света.

Я протиснулся в крошечное помещение прямо под основанием башни. Свет пробивался сквозь щели между досками, сбитыми в примитивный щит, который накрывал выход наверх из туннеля.

Туда вела наклонная лестница и поднявшись по ней, я просто приподнял этот щит и без помех оказался в нижней части башни. В центре помещения из пола поднималась винтовая металлическая лестница, уходящая вверх, в темноту, а вход в башню был с противоположной от меня стороны.

Здесь было… обжито. В углу стоял современный биотуалет. Рядом несколько канистр, судя по моим ощущениям с водой, в другом углу, судя по едкому запаху, с какой-то горючкой. Пахло не сыростью, а жильём.

Лестница в центре башни была старой, ржавой, но прочной.

Я начал подниматься. Лестница протестующе скрипела под моим весом, но держалась крепко. Наверху был ещё один люк, на этот раз на петлях, как дверь. Я осторожно приподнял его и выглянул. Это было помещение под смотровой площадкой, на стене висел плакат с планом эвакуации, на столике стоял туристический примус, лежали какие-то консервы, пакет с крупой, хаотично валялась посуда и кухонные приборы. Лестница продолжалась и можно было пойти ещё выше.

Поднявшись, я оказался внутри верхнего помещения каланчи. Это была остеклённая смотровая площадка. Стекло было грязным изнутри и снаружи, но всё равно, отсюда открывался потрясающий вид. На весь поселок, на Камколь-озеро и окружающие поля с лесами. На полу была развёрнута здоровенная панель солнечной батареи, к которой был прицеплен здоровенный автомобильный аккумулятор. У стены стопкой стояли книги.

И здесь, на деревянном диванчике, укрытый одеялом, лежал человек.

Услышав скрип последней ступеньки, он резко сел. Это был мужчина лет пятидесяти, с осунувшимся, заросшим щетиной лицом. Но даже болезнь и усталость не могли скрыть властности в его чертах. В руке он сжимал пистолет и целился мне прямо в грудь.

— Не двигайся, — прохрипел он. Голос его был слабым, хриплым, но в нём звучала сталь.

Я поднял руки, показывая, что не вооружен.

— Тихо-тихо, я не враг, — сказал я как можно спокойнее. — Я заблудился. Увидел огонёк.

— Брехня, — он тяжело дышал. Его лицо было бледным, но круги под глазами болезненно-красными, а на лбу выступила испарина. У него был сильный жар. — Сюда не так-то просто попасть и гостей я не жду. Тем более, никого не звал. Кто ты такой? Из «Новой Эпохи», от Кроноса?

— Нет. Я новый почтальон из Колдухина.

Он недоверчиво хмыкнул, но пистолет не опустил. Я видел, что он на пределе. Его рука дрожала, взгляд мутнел.

— У Вас рана, — сказал я, заметив тёмное пятно на его рубашке в районе бока. — И сильная горячка. Вам нужна помощь. Позвонить в Скорую?

— Только попробуй. Пристрелю! — прошипел он.

— Я могу помочь. Я… немного умею. Курсы первой помощи.

— Я тебе что, утопающий? Или током ударенный?

— Других докторов Вы не позволяете вызвать. Позвольте мне посмотреть. Если я сделаю что-то не так, у Вас пистолет. Вы всегда успеете меня пристрелить.

Я говорил медленно, успокаивающе. Я видел, как он борется. Борется со слабостью, с болью, с недоверием и более простым решением выстрелить в меня. И борьбу за его доверие я проигрывал. Никакой теплоты в его глазах не появилось и близко, как и просьбы о помощи.

Однако, пока он думал, используя остатки своих сил, его глаза начали закатываться.

— Я… никому… не верю… — пробормотал он, и его рука с пистолетом безвольно упала на одеяло. Он потерял сознание и на спусковой крючок он не нажал.

Так было даже проще.

Я опустился рядом с ним на колени. Осторожно расстегнул его рубашку. Рана была неглубокой, но скверной. Пуля попала ему в правую часть грудной клетки, ушла, скорее всего, в лёгкие и застряла там. Само собой, в районе раны прошло кровотечение, а потом подтянулось и сильное воспаление. К гадалке не ходи, часть крови была и в лёгких, в одном из сегментов. И это кровь, предоставленная сама себе, гниёт и превращается в бактериологическое оружие. Если ничего не сделать, он умрёт от заражения крови и воспалительных процессов. К тому же выходного отверстия нет, пуля в нём и она тоже представляет собой проблему.

Я начал действовать. Времени было мало.

Первым делом — вода. Я спустился вниз, набрал воды из канистры. Зажёг примус и поставил котелок. Пока вода закипала, я нашёл в его скромных запасах аптечку. Йод, бинты, иголка и катушка обычных ниток. Негусто. Из антибиотиков только просроченный стрептоцид для наружного применения.

Когда вода закипела, я простерилизовал нитку и иголку. Часть воды я оставил кипящей, другую перелил в миску и начал остужать её своей силой. Мне нужна была холодная, почти ледяная, но при этом стерильная вода.

Я вернулся к нему. Сейчас я должен был стать хирургом.

Но у меня был инструмент, которым не один хирург не обладал. Вода.

Я направил пальцы в миску с холодной водой. Она превратилась в податливого змея, который по моей команде завис в воздухе. Я собрал эту воду в тонкий, твёрдый, как игла, жгут. Я ввёл этот водяной «щуп» в рану. Это требовало огромной концентрации. Я чувствовал металл, ткани, кровь. Вода давала мне ничуть не меньше, чем рентген.

Для начала я аккуратно подцепил пулю и медленно, миллиметр за миллиметром, вытащил её наружу по воспалённому пулевому каналу.

Без всякого почтения уронив пулю на пол, я стал промывать рану изнутри, выводить заражённую кровь, вымывая всю грязь, гниль, слизь и частички, попавшие в рану вместе с пулей.

Мне трижды пришлось добавлять воду, а старую выливать прямо в люк, в основание башни.

Наконец, рана была чиста, лёгкие промыты.

Конечно, это никуда не денет воспаление, но хорошая новость в том, что промывка раны не открыла кровотечение.

Теоретически рану надо было бы зашить, но в реальности — зашивать надо и надорванные лёгкие. По уму ему бы в больничку, но, откровенно говоря, я понимаю, почему он туда не хочет.

Ежу понятно, это участник перестрелки и явно не Шарпей, фотку того я видел. Не похож.

Магия лечения — не самая сильная моя сторона. Однако магия, она и в Африке магия. Я приложил ладони к его горячему лбу и направил поток холодной, чистой энергии, немного сбивая жар, не давая ему впасть в полный бред.

И всё же оставлять рану открытой нельзя.

Последний этап — зашить. Руки перед этим вымыл с мылом, перчаток не было. Затем я засыпал рану стрептоцидом, надеясь, что там осталась хотя бы часть действующего вещества. Прокипячённой ниткой, обычным образом стянул края раны. Получилось грубо, но надёжно. Я обработал шов йодом (рядом с раной) и наложил тугую повязку из бинта.

Всю операцию я провёл в молчании. Когда всё было кончено, я сел на пол, чувствуя, как по спине стекает пот. Я же не был врачом. В жизни всякое приходилось, но ей-богу, тут нужна обычная Скорая, а не вот это всё. Но я был стихией. А стихия умеет и разрушать, и созидать. И даже капельку — лечить. Вот если бы мегалит дал мне власть над собой, я бы мог излечить его одной только магией, а так пришлось повозиться.

Но зато теперь он больше не при смерти.

Я посмотрел на человека, которого только что спас. На его властное лицо, на жёсткую складку у рта. И я понял. Этот человек, живущий отшельником на вершине ржавой башни, раненый, но не сломленный, мог быть только одним человеком в этом проклятом месте.

Это, мать его, Виктор Котляров. Тот самый, что «пропал» несколько месяцев назад, для каких-то дел притащивший сюда сектантов, владелец завода и… человек, который жил тут почти как бомж. Зачем?

Мне кажется, я могу вычислить ответы.

Я оставил Котлярова спать. Его дыхание стало ровнее, жар немного спал. Он был жив, и это было главным. Я спустился из его орлиного гнезда, вышел через подземный ход и задвинул тяжёлый люк на место, стерев следы своего вторжения.

Но спокойствия не было. Голова гудела, как растревоженный улей. Я шел по мёртвой территории кирпичного завода, и каждый шаг отдавался глухим стуком в висках. Я нашёл свой велосипед, вывел его из кустов и покатил не к краю озера, к дамбе, а прямиком к берегу

Холодная, бессильная злость поднялась во мне. Я стоял на берегу и смотрел на тёмную, равнодушную воду. Всё смешалось. Котляров, сектанты, мегалит, Шарпей, кикимора, инквизитор… Этот клубок нитей запутался так сильно, что распутать его казалось невозможным. Хотелось просто рвануть его, разорвать, уничтожить.

А тут ещё ездить вокруг. Зачем, если я водяной?

Задолбали!

Я толкнул велосипед в воду. Он не утонул. Повинуясь моей воле, вода подхватила его, как пушинку, и плавно, даже не создавая волны, понесла на другой берег, прямиком к моему дому.

Мой верный железный конь совершил своё первое чудо, переплыл озеро и попал на другую сторону, на огород.

Закончив с велосипедом, я шагнул следом.

Мир изменился. Звуки стали глухими, цвета — приглушёнными, сине-зелёными. Я погружался всё глубже, и давление нарастало, но моему телу было всё равно. Я дома. Вода обнимала меня, принимала, становилась частью меня, а я — частью неё. Я пронёсся пару сотен метров, двигаясь вдоль дна, нашёл большой плоский камень, покрытый скользким слоем водорослей, и сел на него, скрестив ноги.

Усевшись на нём, я замер. Как древняя подводная статуя. Вокруг суетились рыбки, пара любопытных окуней ткнулась мне в ногу, но я не обращал на них внимания. Здесь, в тишине и покое водной толщи, я мог наконец-то подумать.

Будучи водяным, я могу находиться в воде неограниченно долго, так что меня тут никто не потревожит.

Всё сплелось. Эта мысль билась в голове, как пойманная птица. Но это было неправильно. Так думать — значит, идти на поводу у хаоса. Нужно было найти отправную точку. И этой точкой мог быть только я сам.

Чего я хочу?

Глава 20. Отправная точка

Этот простой вопрос прозвучал в моём сознании с оглушительной ясностью. Я здесь не по своей воле. Меня выдернул из небытия волчок, убил в прошлой жизни, отправил к Берендею и в длительный путь. Допустим. Но у меня есть и свои цели. У меня есть желания. И чтобы выжить и победить в этой мутной игре, я должен отталкиваться от них. Это и есть отправная точка моей логики — это то, чего в этом переплетённом конфликте хочу я.

Так чего же я хочу?

Доступ к мегалиту. Эта мысль была самой сильной, самой настойчивой. Он отверг меня, но это лишь разожгло желание. Контроль над ним сделает меня не просто духом этого озера. Он сделает меня локальным «королём». Хозяином этого маленького, забытого богом мирка. Мегалит — это алтарь. Это пульт управления реальностью в радиусе нескольких десятков километров. Я смогу излечить его. И через него — излечить эту землю. Сделать воду чистой, живой. Заставить сады плодоносить. Вернуть людям надежду. А ведь это и есть моя конечная цель.

Я — Водяной. Моя природа — созидание, процветание, жизнь. Я не терплю запустения, гниения. А здесь, в Колдухине, всё было пропитано смертью. Если волчок призвал меня сюда, то, скорее всего, именно для этого. Чтобы я, как стихийный дух, провёл здесь генеральную уборку. Очистил землю и воду.

Значит, цель ясна: мне нужен контроль над мегалитом. Для этого я должен быть признан им в качестве «хозяина земли». Что для этого нужно, по человеческим законам? Право собственности. На землю, где он стоит. На этот никому не нужный, мёртвый кирпичный завод.

А владелец завода, единственный его акционер, Виктор Котляров, лежит сейчас наверху, в каланче. Раненый, без сознания. Почему он прятался ото всех? Что с ним случилось? Он явно был участником той самой перестрелки у озера. Зачем? Что он там делал?

Я сидел на дне, и в холодной, прозрачной воде моего сознания начали выстраиваться в ряд разрозненные факты. Как льдинки, всплывающие на поверхность.

Факт первый: Котляров, владелец завода, хотел его восстановить. Это была его мечта. (Слова Хана).

Факт второй: Он не просто хотел. Он скупил акции. Он стал «хозяином земли» по закону. (Слова дяди Толи и Хана).

Факт третий: Он пропал. Примерно в то же время на заводе появились сектанты с липовым, скорее всего, договором аренды. (Слова Хана и Дениса). Но сам Котляров, увидев меня, посчитал сектантом, то есть знал про секту и не боролся с ней. Не потому ли, что они тут действительно легально.

Факт четвертый: Дети Хана говорят, что ничего не видели, из машины не выходили, сразу уехали, как только всё стихно. (Разговор с детьми Хана). Но они явно, что-то скрывают.

Факт пятый: Кикимора Тамара сказала, что не видела перестрелку, потому что была в школе, улаживала проблемы дочерей. Но она соврала. Я чувствовал её ложь. Она не могла соврать мне напрямую, я сильнее её, но всей правды она не сказала. (Разговор с Тамарой).

Факт шестой: Шарпей, специалист по легализации криминальных денег, зачем-то припёрся в эту глушь. И тоже пропал по результатам перестрелки. Вместе с чемоданчиком. Труп его на найден, но статус не ясен. (Слова Дениса).

Факт седьмой: Дядя Толя рассказал историю об убитой девушке — Таньке. Невесте Котлярова. Убийство, осквернившее мегалит.

И вдруг… щёлк. Как будто в сложном замке провернулся последний штифт. Все эти случайные фразы, взгляды, недомолвки… Они сложились в единую, страшную и до боли логичную картину.

Я понял. Я знаю, что произошло.

Я оттолкнулся от камня и пулей устремился к поверхности. Медитация закончилась. Можно возвращаться в мир людей. Начинать действие, продиктованное моим собственным интересом в этой истории.

Ночь была чёрной, как нутро старого колодца. Не знаю, сколько я был под водой, но несколько часов точно.

Тяжёлые дождевые тучи брюхом легли на крыши, и казалось, что до них можно дотянуться рукой. Я вынырнул из озера резко, но без всплеска, словно подводная ракета. Вода стекала с меня потоками, но я не чувствовал холода. Я был зол, решителен и видел цель.

Я стоял на своём огороде, мокрый и не особенно чистый, и чувствовал, как сила озера перетекает в меня. Я напряг волю, и вода, покрывавшая мою кожу, повиновалась. Она собралась в тысячи мельчайших капель и, словно испуганная стайка мальков, метнулась обратно в озеро, утащив с собой и грязь. Через секунду я был абсолютно сухим и чистым, как будто и не касался воды.

Очистив таким же образом и велосипед, я прислонил его к крыльцу.

Дома я первым делом направился к зеркалу, тому самому, что висело в прихожей и было мной недавно отмыто. Привычным жестом переместил его на диван, подпёр стулом, чтобы не упало.

Я снова поставил перед ним стакан молока, печенье и свечу, тусклый огонёк которой заплясал, отбрасывая на стены дрожащие, уродливые тени. Я предполагал, что он придёт. Он же теперь следит за мной. Этот маленький, сумасшедший двоедушник.

Я замер, глядя в мутную глубину старого стекла. А потом убрался за зеркало, так, чтобы оттуда меня нельзя было увидеть.

Ждать пришлось недолго. Поверхность зеркала подёрнулась рябью, как вода от брошенного камня. И из этой ряби осторожно, боязливо, высунулась одна только голова — всклокоченная, лохматая, с огромными, полными вселенской тоски глазами.

Домовой Казимир, или Кузька, как звали его местные. Правда, им он встречался лишь на улице, они считали его местным блаженным.

Едва он показался, я метнулся вперёд. Моя рука не могла поймать его внутри зеркала, зато я был способен достать его за выступающие оттуда части. Я намертво вцепился в его тонкую, похожую на птичью, шею и рывком вытащил его наружу, в свой мир.

Он заверещал, забился в моих руках, как пойманная мышь. Его визг был тонким, почти ультразвуковым, полным отчаяния и ужаса. Я прижал его к стене, не давая вырваться.

— Тихо! — прошипел я. — Тихо, я сказал! Не бойся. Я не причиню тебе вреда!

Но он не слушал. Он выл, царапался, истерил, и в его глазах плескалось безумие. Пришлось действовать иначе. Я отпустил его, и он тут же сжался в комок в углу. Я пошёл на кухню, взял пачку рафинада, вернулся в комнату и насыпал сахар в стакан с молоком:

— Успокойся, Казимир. Выпей. Я не обижу тебя. Я такой же, как ты, свой. Я — Водяной.

Он недоверчиво посмотрел на меня, потом на молоко. Его маленькие глазки-бусинки бегали, оценивая ситуацию. Он был похож на дикого, затравленного зверька. Но запах сладкого молока, видимо, пересилил страх. Он подобрался к стакану, забрал его у меня и начал жадно пить.

Пока он пил, я говорил. Медленно, спокойно, пытаясь достучаться до остатков разума в его больной голове:

— Я знаю, что ты болеешь, Казимир. Я знаю, почему ты болеешь. Твои дома умирают, да?

Он поднял на меня заплаканные глаза и кивнул.

— Дома болеют… — прошептал он. — Дома умирают… Кузьке плохо… плохо… плохо…

И тут я подтвердил для себя причину его безумия. Домовой — это дух дома. Его сила, его разум, сама его суть неразрывно связана с жильём, с домашним очагом. Его мир — это мир жилых, крепких, любимых и ухоженных домов. А что стало с Колдухином? Сотни домов стояли заброшенными, с заколоченными окнами, с холодными, мёртвыми печами. И мир Казимира, а вместе с ним и его психика, рушился. Он буквально сходил с ума от горя и одиночества, как человек, который день за днём видит, как умирают его дети.

— Я помогу тебе, Кузька, — сказал я, и в моём голосе прозвучала клятва. — Слышишь? Я всё исправлю. Я верну жизнь в эти дома. Но сейчас… сейчас мне нужна твоя помощь. Ты должен сделать для меня кое-что очень важное.

Он допил молоко и посмотрел на меня уже с некоторым доверием.

— Ты ведь умеешь ходить через зеркала? — спросил я. — Перемещаться, становиться невидимым?

Он снова кивнул, уже с некоторой гордостью:

— Кузька умеет… Кузька может… Кузька везде ходит…

— Отлично. Ты покушал? Ты видишь, что я не враг? Я не держу тебя, но мне нужна твоя помощь. Казимир полезен.

— Ты просишь Кузьку о помощи?

— Да, я прошу тебя о помощи. Поможешь? Мне нужно, чтобы ты прямо сейчас отправился в один дом. В дом Хана. Ты знаешь, где это?

— Знаю… Там мальчишки… хорошие мальчишки… Кузька их любит…

— Да, хорошие мальчишки. Мы не желаем им зла, мы хотим им помочь. Вот. Мне нужно, чтобы ты незаметно пробрался в их детскую комнату. И нашёл там одну вещь. Чёрный чемоданчик. Небольшой, как кейс. Он должен быть где-то там, в доме. Ты сможешь его найти и принести мне? Прямо сейчас? Ночью, пока все спят и никто не увидит.

— Никто не должен видеть, все считают, что Кузька житель посёлка! — он выставил вперёд палец.

— Да, поэтому ночью. Это поможет мальчикам, это решит проблему.

Домовой задумался. Его лоб сморщился. Идея что-то украсть, да ещё и у детей, которых он любил, явно претила его природе.

— Это очень важно, Казимир, — надавил я. — От этого зависит всё. От этого зависит, смогу ли я помочь тебе и твоим домам. Этот чемоданчик способен навредить мальчикам, мы им поможем. Обещаю.

Он колебался. Но потом что-то в моём взгляде, а также то, что я не врал, заставило его решиться.

— Хорошо… Кузька попробует… Кузька сделает… поможет мальчикам…

Он подошёл к зеркалу, и его фигурка стала прозрачной, рябой, а потом он просто шагнул внутрь и исчез, словно его и не было.

Я остался один в тишине. И началось ожидание.

Прошло десять минут. Двадцать. Полчаса. Его все не было. Я начал нервничать. Что, если Хан или его дети проснулись? Что, если они поймали его? Домовой — существо робкое, безобидное. А этот ещё и не в адеквате. Они могли причинить ему вред, даже не поняв, с кем имеют дело. Я ходил по комнате из угла в угол, проклиная себя за то, что послал этого несчастного, больного духа на такое опасное дело.

Наконец, когда прошло уже минут сорок, зеркало снова пошло рябью. И из него, пыхтя и отдуваясь, вывалился Казимир. В руках он держал то, что мне было нужно. Небольшой, чёрный, жёсткий кейс из ударопрочного пластика.

Я подхватил его с пола:

— Что так долго?! Я за тебя переживал!

Домовой виновато потупился.

— Там… там в зале… Хан… телевизор смотрит… — пролепетал он, заикаясь. — Битву экстрасенсов… Кузьке интересно стало… Кузька в уголке спрятался, незаметно… Посмотрел половину выпуска… Интересный выпуск был…

Я на секунду опешил. А потом меня пробрал негромкий смех. Мой суперагент, моя последняя надежда, сорок минут смотрел шоу по телевизору, потому что ему стало интересно. Это было настолько абсурдно, что могло быть только правдой.

— А потом… потом Кузька пошёл, — торопливо добавил домовой. — И сразу нашёл. Он под кроватью лежал, у мальчишек. Игрушками прикрыт. Кузька незаметно стащил… и принёс. Мы им помогли?

Он с надеждой посмотрел на меня.

Я перестал смеяться:

— Да, мы им помогли.

Я взял в руки чёрный, холодный пластик. Он был тяжелее, чем казался. Я не знал точно, что внутри. Но я знал, что это ключ. Ключ ко всей ситуации. К Шарпею, Инквизитору, Котлярову, сектантам. В конечном итоге, к мегалиту.

Я посмотрел на домового, потом на кейс.

— Бинго, твою мать! — прошептал я. — Ты молодец, Кузька. Ты просто чертовский молодец.

Я накормил домового и проводил до зеркала, ещё раз пообещав ему, что жизнь в Колдухине наладится. Он робко улыбнулся и шагнул в серебристую рябь, оставив меня наедине с моей добычей. Я и чёрный чемоданчик. Главный приз в этой безумной лотерее.

Я положил его на стол. Гладкий, холодный пластик, без единой царапины. На боку — два кодовых замка, поблёскивающих в свете свечи. Я не знал кода. Но мне и не нужно было.

Я налил в стакан воды из-под крана. Поставил его рядом. Прикрыл глаза, сосредоточился. Вода в стакане дрогнула, собралась в единый упругий шар и бесшумно выкатилась на стол. Шар разделился на две тонкие, как паутинки, нити. Эти водяные щупальца скользнули к замкам, проникли в мельчайшие щели, туда, где человеческий глаз не увидел бы и зазора. Я чувствовал механизм изнутри. Колесики, штифты, пружинки. Это было похоже на работу взломщика-ювелира. Я надавил, повернул, сдвинул. Раздалось два сухих, почти одновременных щелчка. Замки открылись.

Код я так и не узнал, но всё равно вскрыл. Главное же результат? Я открыл чемоданчик.

Первое, что я увидел — деньги. Аккуратные пачки евро и долларов, перетянутые банковскими лентами. Достаточно много, но они меня мало взволновали. Да, суммы большие, и соблазн был велик. Я мог бы взять всё, уехать отсюда и начать новую жизнь где-нибудь на тёплых островах. Но вообще-то волчок позвал меня именно сюда и явно не ради каких-то там баксов, это было бы слишком мелко.

И у меня появилась цель. Впрочем, небольшую компенсацию за свои труды и риски я заслужил. Я отсчитал примерно половину и спрятал в пакете, который отнёс в подвал, где положил под дно пустой бочки. Оставшаяся сумма всё ещё выглядела внушительно, и её уменьшение не бросилось бы в глаза первому, кто откроет кейс.

Под деньгами лежали папки. Шестнадцать папок безнаименований, зато с номерами. 4, 8, 15, 16, 23, 42 и так далее.

Десятки, сотни листов, испещренных цифрами, кодами, названиями никому не известных оффшорных фирм. Даты проводок, суммы, номера счетов, SWIFT-коды. Это была очень сложная и тонкая финансовая документация.

Проводки, номера счетов, цифровые коды транзакций… Я не был экономистом, но даже мне было понятно, что это такое. Чёрная бухгалтерия. Схемы по отмыванию и выводу денег из десятков, если не сотен, различных организаций.

Каждая проводка — на миллиарды рублей. Это был компромат чудовищной силы. Такой, за который убивают без суда и следствия. Шарпей был не просто финансистом, он был хранителем грязных тайн очень, очень больших людей.

А только ли людей?

Я закрыл чемоданчик. Теперь его нужно было спрятать. И я знал место надежнее любого швейцарского банка.

Пакет, потом снова в пакет, снова в пакет. Упаковал кейс в пять слоёв, тщательно завязав каждый.

Я вышел к озеру. А потом, силой своей воли, отправил под корягу на дне. Я оставил там свёрток, а потом ещё и присыпал илом, не оставив и следа. Мало ли? Теперь мой клад был в безопасности.

Утром я, как ни в чём не бывало, покатил на работу. Развёз почту в рекордные сроки. Заскочил в сельмаг, купил хлеба, консервов и бутылку чистой воды. А потом, вместо того, чтобы ехать домой, снова повернул на дамбу, к кирпичному заводу.

Я пробрался на каланчу уже знакомым путём. Котляров был в сознании. Он сидел на кровати, прислонившись к стене. Пистолет лежал рядом, на одеяле. Не в руках, но в зоне досягаемости. Он выглядел лучше, лихорадочный румянец спал, но он всё ещё был очень слаб.

Увидев меня, он не удивился. Лишь тяжело вздохнул.

— Пришёл, — сказал он. — Добить?

— С чего бы вдруг? Я вообще-то принёс Вам еды и воды, — я поставил пакет на пол. — Узнать, как мой пациент и покормить. Вам нужно есть.

— Так ты… Это ты меня подзашил?

— Ага.

— Зачем ты меня спас? Какое тебе до меня дело, почтальон?

— Затем, что Вы мне нужны. Живым, — я сел на пол напротив него, открыл воду и дал в руки. — Я знаю, что произошло у озера.

Он напрягся. Другая его рука медленно потянулась к пистолету.

— Ты слишком много знаешь, почтальон. Гораздо проще сделать так, чтобы ты замолчал. Навсегда.

— Ну, вообще-то, Вы не убийца, Виктор Сергеевич, — сказал я мягко, намеренно назвав его по имени-отчеству.

— Ошибаешься, приятель. Одного урода я всё же убил.

— Не совсем так, — осторожно поправил его я. — Да, Вы стреляли. В Шарпея. Но Вы его не убили.

Его рука с бутылкой замерла.

— Как?..

— Меня там не было и… пожалуй, что никого не было и всё же я могу Вам рассказать, что произошло. Но в основе своей мы положим утверждение, что Вы не убийца. А потом я сделаю Вам предложение…

— От которого я не смогу отказаться?

— Что? Нет, можете, конечно, но оно покажется Вам выгодным и соответствующим Вашим целям. Хотя и дорого Вам встанет. Ну что, я начинаю?

Глава 21. Все части головоломки

— Начнём с того, что произошло много-много лет назад… С Татьяны.

— Не надо, — угрюмо ответил он и красноречиво снял пистолет с предохранителя. Это был здоровенный АПС, пистолет Стечкина.

— Это важно и это реальность, которая оказывает влияние на всех и на всё. Если не вдаваться в детали, это гражданин Морковский Олег Васильевич, так же известный в специфических кругах как Шарпей, убил и изнасиловал Татьяну, чем, кстати, проклял эту землю.

— Он ублюдок, — глаза Котлярова сделались злыми как у бешеной собаки.

— А я не стану спорить, Виктор Сергеевич. Так и есть. Он вообще много чего в жизни… Но дело не в этом. Полиция искала, чем он связан с Краснодарским краем и этой его частью… А он оказался связан нераскрытым преступлением, он не местный, не учился тут, не работал, он тут человека убил.

— И не ответил за неё, до сих пор не ответил, — мрачно прокомментировал Котляров. — А откуда ты всё это знаешь?

— Я умный. Буквально. Я умный и у меня было достаточно много частей головоломки, чтобы её в конце концов собрать. Так вот, Шарпей совершил преступление и даже ушёл от ответа, на тот момент. За счёт того, что его настоящего имени и данных не знали даже его дружки. Вообще ничего, кроме его татуировки, которую он, кстати, сильно обесцветил перед тем, как начать строить политическую карьеру. Дальше я не знаю точно, но предположу, а Вы меня поправите, если ошибусь.

— Валяй, — Котляров открыл консервы, тушёнку и принялся без аппетита их жевать.

— Вы увидели его по телевизору, крупным планом и пусть он потолстел, облысел и так далее, эта бледная татуировка, мелькнувшая в кадре, эта змейка заставила Вас вспомнить и узнать.

— А я никогда и не забывал, парень.

— Прав я или нет?

— Прав, так и было. Репортаж про него показывали.

— А как это связано с сектантами? Простите, эту часть истории я не разгадал. Они как-то поучаствовали?

— Фанатики-то? Да, у меня был кабинет в корпусе АБК, пожалуй, только его я и успел расчистить. Я пересматривал в сотый раз ролик и всё, что удалось вытащить из Интернета про Морковского, а это было не особенно много. И тут ко мне пришёл Кронос. Ну, главарь секты. Он не в первый раз пришел. Достал меня. Все выпрашивал корпус под свою шайку-лейку. И увидел, чем я занимаюсь.

— И?

— А он его узнал, сказал, что может найти на него выходы, телефон и всё такое. Но запросил за это, чтобы я сдал его религиозной общине в аренду завод за десять тысяч рублей в месяц. Втирал про космос и благотворительность. А мне, сам понимаешь, когда я убийцу нащупал, когда узнал, что он типа политик, по разным странам ездит… Я в первый момент хотел просто подкараулить его где-нибудь в Москве, но… Кронос сказал, что за ним стоят очень опасные люди. И плевать бы я хотел на их силу и власть, но его, как правило, физически охраняют. Не так-то легко добраться до него. Помощь секты мне понадобилась, а до восстановления завода… Мне стало наплевать. Месть захлестнула!

— И Вы совершили с ними сделку. Досье на Шарпея против аренды?

— Да. Вообще-то Кронос мне ценную информацию в зубах принёс, оказалось, что этот ублюдок собирается баллотироваться в депутаты тут у нас в Краснодаре. Мне оставалось только ждать.

— И для начала Вы пропали с радаров. Заставили всех считать, что Вы исчезли? — скорее утвердительно сказал я.

Котляров кивнул.

— Не так и трудно, я же одиночка по жизни. Ну да, деловых партнёров я по некоторым обязательствам подвёл, но ничего критичного. Машины стоят, бурьяном зарастают, слух пустил, что в Доминикану уехал с концами, на Карибы.

— А сами жили тут, в башне?

— Не всё время, но да. А что, отсюда всё видно.

— А потом Вы позвонили ему и сказали, что знаете, что он убийца и что у Вас есть доказательства. Что продадите их журналистам, чтобы похоронить его карьеру. Шантажировали его, вернее, заставили поверить, что Вы просто шантажист.

— Сам догадался? — спросил Котляров, убирая банку с консервами и осторожно укладываясь на своё ложе.

— Ну да, что бы ещё заставило его приехать одного и без охраны? Только зачищение личных «хвостов». Старые грехи. Он не хотел, чтобы хоть кто-то знал, чтобы кто-то имел на него компромат, поэтому поехал решать проблему один. Он приехал на адрес, а там Вы.

— Да, я у того заброшенного дома ожидал, возле которого и назначил встречу. Не ожидал, что он сразу стрелять начнёт. Ну, почти сразу. Я едва его спросил, помнит ли он её, сожалеет ли он?

— Он выстрелил?

— Да, разговаривать не стал. Выстрелил и попал. Но я в ПВ служил. Даже получив пулю, я выстрелил в ответ И попал… Не понимаю, как он выжил, я же попал в сердце

— Ну, я подозреваю что Шарпей приехал в бронежилете.

Котрялов чертыхнулся:

— Козёл винтокрылый! Надо было в голову бить. А я в сердце… И где он сейчас? Небось в больничке для богатеньких?

— Нет, он пропал.

— О, как! Пропал? Сбежал?

— Нет, не сбежал.

— А что думает полиция?

— Берите выше. ФСБ. Они не знают, кто второй стрелок. Это хороший факт. Плохой факт в том, что они считают, что это второй стрелок его похитил и ищут обоих. А это значит, что рано или поздно они прочешут мелким решетом и территорию завода. Сектанты не знают, что Вы тут?

— Нет, не знают. Я тут в засаде давно сижу. Не все месяцы, но давно.

— Хорошо, но это Вас не спасёт. ФСБ Вас найдёт. И станут трясти, куда Вы дели Шарпея. Ну и посадят, это же покушение на предумышленное убийство.

— Да и чёрт с ним! Ну посадят, ну сгнию… Жаль только, что он не подох, а это… То, что я тут — совсем не по плану, почтальон.

— Меня Вадим зовут.

— Да как скажешь. Я должен был огородами, огородами и к Чапаеву, то есть, по просёлочным дорогам на колхозных Жигулях и в Волгоградскую область, есть у меня там хорошее место. А он меня ранил… Подлец! Причём, живучий подлец.

Он горько усмехнулся.

— Сделка, — сказал я.

— Чего? Ты меня хочешь шантажировать? — нахмурился Котляров. Пистолет снова показался из-под одеяла.

— О нет, я не шантажист, скорее, наоборот. Я предлагаю Вам сделку, о который Вы бы мечтали сами, — сказал я. — Вы хотите отомстить. Шарпею нынешнему и прошлому. Я дам Вам эту месть. Более того, я отведу от Вас все подозрения. Ваше имя вообще нигде не будет фигурировать. Вы просто… пропавший без вести человек. Который однажды вернется, но никак не поучаствовал. Искать Вас тоже не будут, потому что второй стрелок найдётся.

— Эээээ…. Что?

— Второй стрелок, тот, кто стрелял в Шарпея, это я!

Он смотрел на меня с недоверием:

— Погоди. Ну, возьмёшь ты на себя, а… А что по мести?

— О, да. Я сделаю так, что Шарпей признается в убийстве Татьяны. Это важно для Вас. Грубо говоря это то, что называлось «правильно» и словом «правда».

— Там мог срок давности пройти, его отпустят. Но это не точно.

— Не будет его никто отпускать, да это и не важно. Когда начнут копать, там и другие факты всплывут. Полной мести это не даст. Однако она будет, скорая и жестокая.

— Пока не пойму, о чём ты?

— Шарпей стал финансистом криминальных группировок. Как только он попадёт в руки ФСБ, это рисует на его голове мишень, как потенциального информатора. Большое количество людей будут стараться его убить, причём как можно быстрее.

— Если он так ценен, его будут охранять.

— Очень увлекательная игра, предать всех своих друзей-бандитов… И считать дни, которые ты проживёшь до тех пор, пока кто-то из киллеров сможет тебя достать. Такая ему останется судьба. Долго он не проживёт.

— Не уверен. А о каких суммах идёт речь, Вадим? Что он там финансировал и отмывал?

— Миллиарды долларов. За такие деньги ему не спрятаться нигде в этом мире.

Улыбка Котлярова на бледном его лице сделалась хищной.

— И что характерно, ни Вы, ни я не будем в этом виноваты, — продолжил говорить я. — Он просто получит то, что заслужил.

— А как ты заставишь его признаться? Ты знаешь, он крепкий орешек и не особенно пугливый.

— Никаких попыток его психологически расколоть или заставить… Только чистый бессовестный гипноз. У меня есть под рукой мощнейший гипнотизёр. В теории он мог бы его заставить признаться хоть в убийстве Джона Кеннеди, а тут… Два по цене одного, и гипноз, и преступление его настоящее.

— Так, стоп. А цена? Какая цена у такой щедрой помощи, почтальон? Тебе вообще какое дело?

— Очень простая цена и она огромная. Вы отдадите мне кирпичный завод. Полностью. Со всей землей, акциями, сектантами, со всеми руинами.

Он нахмурился:

— Зачем он тебе, приятель? Это же просто груда мёртвого кирпича. Она была тут больше двадцати лет.

— Это уже мои проблемы, — сказал я. — Но есть то, что поможет Вам пойти на сделку. Частью сделки будет моё обязательство. Я клянусь Вам, что однажды этот завод снова заработает. Не могу обещать, что это произойдёт быстро, но Вы это увидите и достаточно скоро. Я знаю, что Вы не столько хотели владеть заводом, сколько чтобы он вообще работал. Дышал, жил, действовал, перестал быть трупом самого себя.

Котляров кивнул:

— Ты чертовски прав. После мести, а давай называть вещи своими именами, это именно месть, мне плевать на законность и правосудие, мне нужна месть… Вторая моя мечта, чтобы этот простой завод снова заработал. Для этого и рвал жилы.

Он замолчал. Так бывает, когда у человека кончаются слова. Но главное, что это моё обещание, его, кажется, зацепило. Его мечта. Он посмотрел на меня, и в его глазах промелькнула искра надежды.

— Но как? Как простой почтальон с дредами сможет запустить целый завод? На это нужны миллиарды. Нужны связи.

— Сказал же, это уже мои проблемы. И это будет небыстро. Это вопрос не пяти минут. Но я это сделаю. Сделка?

Он молчал долго. Думал. Взвешивал. С одной стороны, месть и свобода. С другой, мечта всей его жизни, отданная в руки странного, непонятного парня, который умеет появляться из ниоткуда и знает слишком много.

Наконец, он с трудом, кряхтя от боли, поднялся на ноги. Опёрся о стену.

— Не знаю как, но ты каким-то образом спас мне жизнь, — сказал он. — Хотя я так и не понял. Наверное, уже за это я должен тебе. Чёрт с тобой, почтальон. Я согласен.

Он подошёл к стопке книг, вытащил из-под неё толстую папку.

— Здесь всё, — он протянул ее мне. — Договор купли-продажи акций, уставные документы, реестры и так далее. Там печать. Теперь ты хозяин. Но учти, регистрация всего этого — дело долгое и сложное.

— И это тоже мои проблемы, — я взял папку. — Мне нужно было только Ваше согласие. Это важнее всего.

Он помолчал, а потом взял с кровати пистолет и протянул его мне, рукояткой вперёд.

— Наверное, тебе ствол тоже нужен. Умеешь пользоваться?

— Да, я в армии… Короче, умею и отпечатки сотру.

Я взял пистолет. Стечкин. Тяжёлый, тёплый. Я вытащил обойму, проверил патронник. А потом, достав из кармана носовой платок, тщательно, методично стёр с него все отпечатки пальцев. Свои. И его. Засунул в сумку почтальона.

— У Вас тут есть Интернет?

— Да, оплачен на полтора года вперёд.

— Следите за ситуацией, она мелькнёт в новостях.

Котляров смотрел на меня, и я видел в его глазах смесь страха, уважения и полного непонимания. Он заключил со мной сделку и не понимал, ангел я или дьявол.

Водяной я, но в его системе координат не было водяных.

* * *

Спустя несколько часов я сидел за столом в своём пропахшем жареной картошкой доме, а передо мной лежала целая стопка бумаг, пахнущих пылью и чужой жизнью.

Устав, свидетельства, выписки, договоры купли-продажи акций, передаточные распоряжения. Все с подписью Котлярова. На бумаге, по законам и регистрациям, он всё ещё был хозяином. А я — никем.

Просто почтальоном, который нашёл в заброшенной башне раненого отшельника и о чём-то там с ним на словах договорившийся. Чтобы эта мёртвая бумага ожила, превратилась в реальную власть, нужно было пройти через горнило человеческой бюрократии. Нотариусы, реестродержатели, налоговые, юристы… Это заняло бы недели, если не месяцы. А у меня не было и нескольких дней.

Нужно было идти другим путем. Магия, мать её!

Я посмотрел на часы. Полночь. Достал из кармана телефон. Но я не стал открывать список контактов. Я набрал номер, которого не было в телефонной книге. Одиннадцать цифр, которые не были просто цифрами. Это был ключ, заклинание, зов.

Гудки пошли не сразу. Сначала в трубке зашуршал ветер, послышался треск сухих веток и отдалённый, тоскливый вой. А потом трубку сняли.

— Слушаю, — раздался в ухе голос, древний, как сам лес и весьма недовольный. Если бы голос мог иметь запах, он бы пах старым медведем, хвоей, озоном после грозы и влажной землёй.

— Берендей? Это Водяной.

— Водник, — проворчал голос. В нём не было ни радости, ни удивления. Только бесконечная усталость того, кто видел, как рождаются и умирают звёзды. — Тебе чего не спится в ночь глухую… Или ты не в московском часовом поясе, а?

— В Краснодарском крае я.

— Ну, чего тебе? Я занят. У меня тут на участке белки очередную гражданскую войну затеяли, делят ореховые запасы. Приходится выступать арбитром.

— Ты прости, что так поздно дёргаю. У меня дело. Срочное. И платное.

— Все твои дела срочные и платные, — вздохнул Берендей. — Когда ты уже поймешь, что лучшая магия — это хороший юрист и пачка наличных? Говори, чего хотел?

— Мне нужно сменить собственника и генерального директора в одном ЗАО. Прямо сейчас.

В трубке на несколько секунд повисла тишина, нарушаемая только треском веток.

— Водник, ну ты издеваешься или где? — наконец произнёс Берендей. — Ты там в своём уме? Нотариус тебе нужен. Реестродержатель обыкновенный. Госпошлину заплатил и всё покатилось. Это стоит копейки и занимает дней десять от силы. На кой чёрт тебе для этого я?

— У меня нет десяти дней, Берендей. У меня нет вообще запаса времени. Мне нужно, чтобы в ЕГРЮЛ лиц утром стояла моя фамилия.

Снова молчание. Я слышал, как он тяжело дышит.

— Пять миллионов, — наконец сказал он. — И не спорь. За срочность и за то, что своей шкурой перед инквизиторами рискую. А лучше топай к юристам, я тебе пару адресов по Краснодару скину.

— Хорошо. Пять миллионов. Я согласен.

— Диктуй большими буквами, — деловито проворчал Берендей.

Я продиктовал ему ИНН и ОГРН «Колдухинского кирпичного завода», полное имя Котлярова Виктора Сергеевича и свои паспортные данные.

— Жди, — бросил он.

Я положил телефон на стол, оставаясь на линии и уставился на документы. Прошла минута. Вторая. Ничего не происходило. Я уже начал думать, что старый колдун просто издевается надо мной. Но потом… это случилось.

Появилось ещё несколько листов, они просто скопировались из старых. Чернила на части бумаг дрогнули. Буквы фамилии «Котляров» на приказе о назначении директора поплыли, извиваясь, как чёрные змеи, и начали перестраиваться. К-У-П-А-Л-О-В. Моя фамилия. То же самое произошло и в реестре, в других документах. Подпись Котлярова осталась, но как прошлое. По документам он продал мне акции две недели назад за восемьсот тысяч в Краснодаре. Буквально неделю назад, то есть ещё до приезда в Колдухин, я был новым владельцем заброшенного завода. Это было жутко и завораживающе одновременно. Магия, вторгающаяся в самый сердце мира людей, в их бюрократию. Я почувствовал лёгкий укол в пространстве, как будто невидимая игла проткнула реальность, изменила её и тут же исчезла.

Телефон ожил:

— Ты там?

— Да, Асень Греднёвич, всё прошло.

— Ладно. Жду оплату. И не звони мне ближайший век.

— Погоди, — я схватился за трубку. — Вопросик один есть.

— Ну, что тебе ещё? Консультация платная, стоит миллион… Но если по макшейдерскому вопросу, то четыре тысячи сто рублей.

— Нет, такое ты и сам рад будешь подсказать.

— С чего это?

— Мне нужны названия компаний кланов оборотней, кто связан с иностранными капиталами и откровенным криминалом.

Берендей заворчал.

— С чего ты решил, что я…

— С того, что я их задницы прикрою, а через них и остальное двоедушевское сообщество. Смекаешь?

— Тоже мне, Джек Воробей. Ну, слушай, холдинг «СеверЛесСтрой». Лес, девелопмент. Контора «Волчий Камень», иронично, правда… С немцами связаны. «Фенрир-Инвест» работают по Скандинавии и, внезапно, по Кюрасао. Такие, как ты описал, только этим есть, что терять.

— Принял. Спасибо, Берендей.

— «Спасибом» ипотеку от Сбербанка не закроешь. Знаешь, какие ставки конские сейчас? Вот-вот. А тут ещё Собянин… В общем, жду оплату.

Я повесил трубку. Теперь у меня был список. Я подошёл к озеру. Приказал воде, и мой чёрный чемоданчик плавно поднялся со дна и лёг на берег.

Я принёс его домой, снова вскрыл с помощью магии и всё так же, не зная кода. Деньги меня больше не интересовали. Я начал перебирать папки. Десятки, сотни листов компромата. И я искал. Искал знакомые названия.

«СеверЛесСтрой». Есть. Целая папка. Много-много цифр, что бы они ни значили. «Волчий Камень». Тоже есть. И чего я не удивлён? «Фенрир-Инвест». Сидят на голландских кредитах. Якобы. А на самом деле голландские фирмы тоже принадлежат им. А ещё они финансируют частную военную компанию, которая работала в Африке. Ну, это у нас приветствуется по линии волонтёрство.

Я аккуратно изъял эти листы из общего дела. Это будет моими личными козырными тузами в игре, которую я ещё разыграю, если меня в том шторме, который я сейчас вызову, не смоет.

Оборотни — существа прагматичные. Они ценят силу, власть, кровь и деньги. И они очень не любят, когда кто-то суёт нос в их семейные дела. А вот тех, кто их прикрывает… Не сказать, чтобы любят, но бывают благородны.

Я снова спрятал чемоданчик на дне озера, оставив у себя лишь несколько самых важных бумаг, которые тоже спрятал, но внутри межкомнатной двери.

Папку с документами на завод положил в стол. Как ни странно, она секретной не была.

Теперь я был не просто почтальоном. Два в одном. Вообще-то у меня бизнес свой, а почтальон я так, для души.

Глава 22. Сделка

Ночь прошла без сна. Я сидел за столом, и свет старомодной настольной лампы выхватывал из темноты печать, тяжёлый металлический кругляш с выгравированной надписью «ЗАО «Колдухинский кирпичный завод»» и стопку документов, которые делали меня хозяином этой мёртвой земли. Это была странная, почти сюрреалистическая ночь. Я чувствовал себя игроком, который внезапно получил на руки набор сильных карт, но пока что не уверен, что сможет хорошо их разыграть.

Утром, едва рассвело, я направился к опорному пункту. Воздух был влажным и холодным, пахло мокрой листвой и дымом из редких печных труб. Посёлок ещё спал, и в этой тишине мои шаги по раскисшей тропинке к опорнику казались оглушительно громкими.

Колонка так и стояла раскуроченная, никто и не собирался приступать к ремонту.

Чёрный микроавтобус Дениса был на своём месте. Я постучался в его окошко, но оттуда мне никто не ответил. Видимо, владелец уже пошёл занимать «рабочее месте» в допросной, чем наверняка теснил участковую.

Я открыл дверь опорника с лёгким раздражающим скрипом. Участковой не было, но за своим «дальним» столом сидела Василиса, я приветственно помахал ей и негромко спросил:

— А Денис Иванович?

Я вошёл без стука.

Инквизитор сидел за столом, на котором были разложены папки с какими-то документами и пил свой неизменный горький кофе. Вид у него был такой, будто он не спал несколько суток. Мешки под глазами стали ещё темнее, а на щеке прорезалась свежая царапина.

Смазав взглядом папки, я понял, что у него там данные на Хана, на Котлярова и главу администрации Павла Семёновича. Денис проверял выдающихся людей посёлка Колдухин.

— Что-то случилось, почтальон? — спросил он, не поднимая головы. — У меня много работы. Я как раз изучал биографию твоего утопленника, предшественника. Очень познавательно.

— Херня твоя работа. Я твоя работа. Пришёл написать заявление.

— Участковой?

— Тебе.

Он поднял на меня уставший, безразличный взгляд.

— Какое ещё заявление? Жалоба на бесов? Хочешь расследовать, откуда они явились? Честно тебе сказать, мне бы хотелось, чтобы этим занялись местные или мы бы вообще переморгали ситуацию. В конце концов, никто же не пострадал, не считая разве что водной колонки.

Я проигнорировал его сарказм.

Сел напротив, взял с его стола чистый лист бумаги и дешёвую шариковую ручку. И начал писать. Чётким, разборчивым почерком я излагал суть:

«Прошу принять меры и возбудить уголовное дело по факту организации на территории ЗАО «Колдухинский кирпичный завод» нарколаборатории по производству наркотических средств организованной преступной группой, действующей под прикрытием религиозной организации «Община Новая Эпоха Космоса» …

Денис молча наблюдал за мной. Когда я закончил, он взял у меня лист и пробежал его глазами.

— Ты, конечно, интересные тут штуки пишешь, занимательные, — хмыкнул он. — Только это всё не ко мне. Светлана Изольдовна вернётся с обхода, подашь. Или в райцентр дуй, в подразделение Госкомдури. А у меня своя работа. Они же не того… Не из твоих? Они люди.

— Люди — хрен на блюде.

— Да и вообще, они скажут, что ты на них наговариваешь, за то, что они почту не давали возить через их территорию. И будут правы.

— Нет. Погоди. Я пришёл с тобой договориться. К тому же вес моему заявлению придаёт один маленький, но важный факт.

Я достал из кармана печать.

— Я — новый генеральный директор ЗАО «Колдухинский кирпичный завод», — я обмакнул печать в штемпельную подушку, и с силой приложил к бумаге, прямо под своей подписью. Синий оттиск получился чётким и ясным. — Я, как официальное лицо, заявляю, что на территории моего предприятия действует ОПГ. И я требую от правоохранительных органов немедленно принять меры.

Денис заворчал как разбуженный в полуденный день старый пёс.

Ему, конечно же, стало интересно:

— В какой момент ты стал официальным лицом, Вадим Иванович? Ты не хотел рассказать об этом своём статусе ФСБ? Может, это влияло бы на расследование.

— Документы были на оформлении, только вчера вечером всё провели. Да, я директор завода и пришёл общаться не с участковой Светланой Беккер, а с тобой.

— Это как-то связано с моим расследованием? Если нет, то мне не интересно.

— Связано.

Денис замер. Он смотрел то на печать, то на меня. Его безразличная маска сменилась недоверием, потом удивлением.

— Ну, валяй, связывай. Рассказывай всё, как на духу, — предложил он и я обычно на такие слова не реагирую.

— А теперь — вторая часть нашего разговора. Я знаю, где Шарпей.

Он прищурился, глядя на меня. И на этот раз в них не было ничего, кроме хищного, острого интереса.

— Я тебе его отдам. Ну, то есть он не у меня, но я тебе его добуду, приведу, представлю пред ясные очи.

— Чемоданчик? Где его долбаные досье?

— Конечно. И чемоданчик тоже. Плюсом ко всему что-то мне подсказывает, что Шарпей согласится на добровольное сотрудничество и начнёт с чистосердечного признания в убийстве.

— Где он? — прошипел инквизитор.

— Это сделка, Денис. Я понимаю, что моё заявление тебе до лампочки. Почему ты игнорируешь сектантов в своих рассуждениях? Почему ты так упорно не подозреваешь их?

Инквизитор какое-то время молчал, плотно сжав губы в ниточки и поигрывал скулами:

— Потому что в состав секты внедрён наш человек. Потому что он следит за ситуацией. Потому что у секты есть камеры для слежки за членами секты и никто в то утро никуда не исчезал. Их лидер, Пацюк, читал проповедь и рассказывал свои бредни. Короче, они вне подозрений.

— А как твой информатор профукал нарколабораторию?

— Ну… Он не мой информатор, а коллег моих. Как-как?! Он её не искал. Он следит за их деятельностью в целом и напрягся в связи с Шарпеем, на всякий случай облазил весь завод.

— Короче, мышей он не ловит, твой информатор, а может, он вообще двойной агент. Но это не моя проблема. На заводе делают дурь.

Я вынул из кармана и положил на стол продолговатую ампулу, ту которую стащил из лаборатории.

— Вот образец.

— Откуда взял?

— Я нашёл лабораторию, Денис. В подвале одного из корпусов, о чём написал сейчас в заявлении.

— И что ты там делал, на заводе?

— Шарпея искал, само собой. Думаешь, чего я к сектантам в первый раз полез? Если это святая вода, я перед ними извинюсь. Но если это наркота, а это она, то хочу под этим предлогом снести их с горизонта.

Денис взял у меня из рук ампулу и посмотрел жидкость на просвет. Она была зеленоватой, что, впрочем, ничего не значило.

— Это не доказательство, Вадим. Образец добыт незаконно, не может быть легальным основанием.

— Вот тебе легальное основание, — я протянул листок. Заявление владельца территории. И сделка. Ты решаешь мою проблему с сектантами. Прямо сегодня без этой всей фигни бюрократической. А я привожу тебе, как козла на верёвочке, Шарпея. Но условие — предоплата. Ты должен поверить мне и сделать первый шаг.

Инквизитор молчал. Он смотрел на меня, и я видел, какая буря происходит у него в голове. Он был представителем власти, но той тайной, не очевидной её части, которая привыкла действовать по правилам, по протоколу.

И в то же время он не был типичным государственным человеком.

Что-то в личном его бэкграунде превращало его в более сильного и опасного игрока, чем даже двоедушники. Что-то в его жизни произошло, что разожгло в его душе огонь ненависти.

А тут спокойный и даже местами флегматичный двоедушник, то есть я, предлагаю ему сыграть вслепую.

Поверить на слово двоедушнику-водяному…

Но Шарпей… Шарпей и его чемоданчик были для него важны. Почему Инквизиция ищет Шарпея, если он сам по себе просто человек? Не потому ли, что у него был компромат на двоедушников? Причём кого-то покрупнее, чем сельский водяной, кто-то действительно серьёзный.

Мне не было дела до того, кого поймает за хвост Инквизиция. Моя личная цель в этом конфликте — моя отправная точка и она стала очень близка. Ещё два шага, один из которых должен помочь сделать Денис.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Допустим, я тебе поверю. Не знаю, почему, но верю. Считай, что проблема с твоим заводом уже решается.

Он взял телефон, набрал номер.

— Алло, Громов? Это Зимоградов. Да. Слушай, у меня в ходе работы всплыла информация о нарколаборатории на заброшенном кирпичном заводе около посёлка, где я работаю. Более того, они мне мешают в моём расследовании. Я хочу, чтобы ты их накрыл. Нет, не надо отдавать это смежному ведомству, ты забыл, что там есть наш человечек, в секте? Ну, вот. Как быстро сможешь? А сможешь сегодня? У меня даже официальное заявление есть. А там не нужно постановление суда на обыск, там нет жилья, только цех и корпус АБК, это же бывший завод, там ничего не переводилось. Да, заявление сейчас сброшу тебе. Нет, официальный ход не давал, просто держу на столе. Директор их, новенький. Есть ампула с образцом. Через сколько тебя ждать?

Он дослушал и завершил вызов, после чего открыл приложение с картой:

— Показывай, в каком цехе дурь?

Я показал.

— Что ещё с меня? — спросил я.

Денис крутил карту так и сяк, перевернул моё заявление и грубо, но точно перерисовал часть завода от въезда и до искомой лаборатории:

— Ничего с тебя. Уходи и сиди тихо, мне не надо тебя лишний раз светить. Если лаборатория там есть, то всё сделаем. В любом случае, Шарпей с тебя! Займись лучше им.

* * *

Я зашёл на работу (куда опоздал) и получил сегодняшнюю порцию газет и писем, развёз, всё время поглядывая в сторону опорника и завода.

Ждать пришлось недолго. Уже через три часа со стороны трассы приехала наглухо тонированная 99-я, оттуда вышли двое мужчин, больше похожие на гопников, чем на служителей порядка. Они зашли в опорник, пообщались там минут двадцать, вышли на крыльцо. Потом один из «гопников» достал из кармана рацию и негромко скомандовал:

— Начинаем.

В поля, в лучших традициях битвы за урожай, двинулась техника. Но это были не комбайны и трактора, это были четыре внедорожника и один тонированный ПАЗик.

Я забрался на крышу своего дома, бросив сумку с не до конца разнесённой почтой на крыльце.

— Ты же понимаешь, что часть сектантов — это просто одураченные своими бредовыми идеями люди, которые к наркотикам отношения не имеют? — внезапно где-то рядом снизу раздался голос инквизитора.

Я вздрогнул и от неожиданности едва не упал с крыши.

Денис подобрался ко мне незаметно, бесшумно.

— Да, понимаю. Но их лидер нарушает закон, причём использует мою территорию. У меня в договоре аренды есть стандартное условие, что использование предмета аренды в противоправных целях автоматически расторгает договор. Так что твой рейд развалит мне аренду.

Денис Иванович молча кивнул. На крышу со мной он не полез, вероятно и так понимая, что происходит.

Жители Колдухина тоже заметили «движуху», но рассмотреть через Камколь-озеро не смогли. Разумеется, про новый способ пересечение реки местные не знали, так что понять в точности, что там происходит, было нельзя.

— Спускайся, один чёрт ничего не увидишь.

— А ты туда не поедешь, поучаствовать? — спросил я.

— Нет, — буркнул он. — И вообще, закругляйся с почтой и веди мне Шарпея, как договаривались. Видишь, я свою часть сделки выполнил.

* * *

Ждать, однако, пришлось долго. Только ближе к вечеру автобусы с территории завода укатили и увезли с собой часть сектантов, Кроноса, его верных громил-телохранителей и ещё пару-тройку приближённых. Мне об этом сообщил инквизитор по телефону, а позвонил он, чтобы напомнить про Шарпея. Лабораторию в подвале они, конечно же, «случайно» нашли. Как и несколько ящиков с готовой продукцией. Доказательств было более чем достаточно.

— Я занимаюсь, процесс запущен, — округло ответил на его толстые намёки я.

Я катился на велосипеде по дамбе, огибая озеро Камколь. Территория Кирпичного завода была впереди пустой и притихшей. Отряды неизвестных мне силовых структур побыли, сделали своё дело и уехали, и оставили после себя тишину.

Тишину и пустоту.

Территория завода встретила меня гулким эхом шороха велосипедных шин и отлетавших мелких камушков, словно кто-то включил эффект эха.

Теперь я не боялся, что меня поймают и выгонят отсюда палками, как бродячего пса. Ещё вчера на другом конце завода был улей, пусть и странный, но живой. Сегодня завод это снова был город-призрак.

Немногие оставшиеся сектанты, потеряв своего лидера и чёткое представление о будущем, заперлись в АБК, как испуганные овцы. Они больше не представляли угрозы.

А где-то там, наверху, в своём кирпичном гнезде, прятался от лишних вопросов Котляров.

Но я направлялся не к ним. Они даже не статисты. Я держал путь к сердцу этого места.

Я выехал на площадь на пересечении внутренних дорог завода. Дороги были заброшены, поросли травой, но всё ещё проезжими.

А вот он. Кирпично-бетонный постамент с выцветшим вымпелом ордена Трудового красного знамени.

Мегалит, принявший облик символа ушедшей эпохи. Ну, то есть, на тот момент он вообще-то круто замаскировался, а сейчас… Сейчас по заводу не бродил никто, кроме меня.

Положив велосипед на землю рядом, я подошёл к нему. Воздух вокруг стал плотнее, заряженный невидимой энергией. Я чувствовал его силу, как чувствуют жар от раскалённой печи даже без прикосновения к сверхгорячим поверхностям.

В прошлый раз он отверг меня. «Ты не Хозяин земли и не Защитник земли». Но сегодня… сегодня всё изменилось. У меня есть формальный статус.

Я достал из почтовой сумки папку с документами. Устав. Приказ о назначении. Свидетельство о собственности. Все с синей, живой печатью. Я положил эту папку на бетонное основание.

— Вот, — сказал я вслух. Мой голос прозвучал глухо и странно в этой тишине. — По человеческим законам, я теперь — Хозяин. Директор ЗАО «Колдухинский кирпичный завод». Эта земля, эти руины, этот камень, которым ты являешься, всё это МОЁ. Не сказать, чтобы это было просто.

Я приложил ладонь к холодному бетону. И снова обратился к нему, на этот раз, мысленно:

«Я пришёл не как проситель. Я пришел как хозяин, чтобы заявить свои права».

<ПРОВЕРКА ДАННЫХ…>, — прозвучал в моей голове его бесстрастный, гулкий голос.

Прошла, кажется, вечность. Я стоял, прижав ладонь к камню, и чувствовал, как невидимые потоки энергии как щупальца сканируют меня, бумаги, само пространство вокруг. Мегалит сверялся с реальностью, с тем тонким слоем человеческих законов и договоренностей, что покрывал этот мир.

<СТАТУС ПОДТВЕРЖДЁН. ВЫ ЯВЛЯЕТЕСЬ «ХОЗЯИНОМ ЗЕМЛИ» В СООТВЕТСТВИИ С ДЕЙСТВУЮЩИМИ ПРОТОКОЛАМИ>.

Я почувствовал, как что-то дёрнулось. Будто бы внутри меня была плотина и теперь она снята, освобождая изнутри меня новые потоки силы.

Невидимый барьер, который отделял меня от мегалита, рухнул. Сила мегалита хлынула в меня, тёплая, мощная, как солнечный свет, но и тревожная, словно кот, который жалуется, что меня не было дома полторы тысячи лет. Ну, такой кот, размером с гору.

Я ощутил, как это новое ощущение наполняет каждую клетку моего тела, каждую каплю моей сущности. Это было похоже на возвращение домой после долгого, мучительного изгнания.

«Теперь я требую полного доступа», — послал я мысленный приказ.

<ДОСТУП ПРЕДОСТАВЛЕН. ВЫ НАЗНАЧЕНЫ АДМИНИСТРАТОРОМ-УПРАВЛЯЮЩИМ>.

Но тут же последовало дополнение, холодное, как удар льдиной:

<ВНИМАНИЕ. ФУНКЦИОНАЛ ОГРАНИЧЕН ДО ВЫПОЛНЕНИЯ ОСОБЫХ УСЛОВИЙ>.

— Каких условий? — спросил я вслух. Однако, обращался ли я к нему вслух или мысленно, он понимал. Понимал, но исполнять не спешил.

<МЕГАЛИТ ОСКВЕРНЁН. НЕЗАВЕРШЁННЫЕ ПРОЦЕССЫ, ПРОИЗОШЛО ИЗЪЯТИЕ СИЛЫ. НАРУШЕН БАЛАНС. ТРЕБУЕТСЯ ВОССТАНОВЛЕНИЕ ГАРМОНИИ>.

Я предположил, что речь идёт о убийстве Татьяны. Это для мегалита старая, незаживающая рана. Пока убийца не будет наказан, пока эта история не будет завершена, мегалит не сможет работать в полную силу. Он был как мощный компьютер, заражённый вирусом, намертво блокировавшим большую часть его программ.

Но что значит «произошло изъятие силы»? Вот оно, казалось бы, находишь ответ на вопрос, а потом оказывается, что этот ответ открывает два новых вопроса и эта матрёшка вообще не закачивается.

Ладно, разберёмся.

Но даже так… Даже с этим ограничением я почувствовал, как изменился.

Это было невероятное ощущение. Мир вокруг стал ярче, чётче. Я слышал, как бьётся сердце Котлярова в каланче, как шепчутся испуганные сектанты в своём общежитии, как шуршит мышь в развалинах цеха. Моя связь с водой, и без того сильная, стала на порядок сильнее. Я чувствовал каждую каплю в озере, каждую молекулу в поднимающемся над землёй тумане. Я мог бы сейчас велеть реке потечь вспять, и она бы повиновалась.

Моё тело… оно тоже изменилось. Я чувствовал, как по мышцам разливается сила, как обостряются рефлексы. Я стал быстрее, выносливее. Но самое главное, появилось нечто новое. Власть над своей судьбой.

Мне казалось, что если я сейчас прикажу этим испуганным сектантам выйти и начать разбирать завалы, они подчинятся без единого вопроса. Я мог бы внушить им любую мысль, любую идею. Моя воля стала инструментом, способным продавливать чужие воли.

Я стал сильнее. Гораздо сильнее.

Я оторвал руку от камня. Сила осталась во мне, она стала частью меня. Теперь даже с закрытыми глазами я чувствовал его, а он меня. Мы с ним как будто поженились, стали связаны.

Я убрал папку с документами в сумку. Теперь она была не нужна. Моё право было подтверждено на более высоком, чем человеческий, уровне.

Я обернулся и посмотрел на поселок, тонущий в вечерних сумерках. Теперь это было моё королевство. Больное, умирающее, но моё. У него теперь новая надежда нарисовалась, в лице, как ни странно, меня.

Но вообще-то мне надо завершать дела. Сектанты и мегалит — это хорошо, но там, в одном доме в посёлке, прикрытый магией двоедушника, а точнее, двоедушницы, был криминальный авторитет Шарпей.

Если представить, что Шарпей — это шарик репейника, то его надо выдрать отсюда.

Глава 23. Наказание

Сила мегалита гудела во мне тихой, мощной музыкой, силой и ощущением, что я стал частью природы, частью полей, воздуха и конечно же, воды. Разумной и управляющей частью, не всесильной, чего уж там обольщаться, просто чуточку больше чем простой двоедушник. Однако всё же теперь Колдухин мне покидать не хотелось, сама эта местность даровала мне новое, недоступное за тысячу лет моей жизни, ощущение. Я никогда не был хозяином мегалита и даже мечтать о таком не мог.

Не так уж много мегалитов разбросаны по земле и примерно никто из них не прозябает без хозяина. Что заставило прошлого владельца оставить мегалит? Трудно сказать, сам камень мне о таком не расскажет.

Я неторопливо шёл, ведя велосипед за руль по тёмным улицам Колдухина, и мир казался другим. Более чётким, более понятным. Я видел нити судьбы, которые связывали людей и события, чувствовал их страхи и желания. Я был уже не просто наблюдателем. Я был дирижёром, которому предстояло заставить этот разругавшийся оркестр играть что-то осмысленное и красивое.

Велосипед я завёл во двор, по такой темноте пытаться ехать на нём — сравнимо с русской рулеткой, только единственный патрон не в револьвере, а в пистолете. Однако в дом я не пошёл, намеченные на сегодня дела пока ещё не закончились. И важные ноты в моей новой симфонии должна сыграть кикимора Тамара. Но прежде всего ей нужно об этом узнать.

Её дом на улице Желанной встретил меня враждебной тишиной. Окна были тёмными, но я знал, что она там. Чувствовал. И она знала, что я иду, ощущала, вздрагивала от моих негромких шагов, раздувала ноздри как охотник.

А раз так, то я не стал стучать, а просто толкнул калитку и вошёл во двор.

Дверь открылась и наперехват мне, так сказать, встречной атакой вышла Тамара, которая к тому же рефлекторно выставила «руки в боки», став на крыльце чтобы быть выше меня.

Так и стояла, буравя меня взглядом, красивая и опасная, как дикая кошка. Её дочери-подростки выглядывали из-за спины матери, и в их глазах плескался страх и ненависть.

— Что тебе нужно, Водяной? — спросила она. Голос её был холоден, как озёрная вода в Ладоге в ноябре. — Я же сказала, мы скоро уедем. Оставь нас в покое.

Я медленно поднялся по ступенькам, став к ней практически в упор.

— Может уедете, может нет, — не стал спорить я. — Но сначала ты кое-что для меня сделаешь. Ты выдашь мне богатого бандюка, которого прячешь.

Она рассмеялась. Смех получился резким, неестественным, вымученным.

— Ты с ума сошел? Какой ещё богач? Ты ошибся адресом. У меня в доме только я и мои девочки. Сиротинушки. И мы боимся тебя и твоего прихода.

— Хватит ломать комедию, Тамара, — я сделал шаг вперёд, и она невольно отступила. Сила, исходившая от меня, была почти осязаемой. Она давила, заставляя воздух вокруг густеть. — Я точно знаю, что он у тебя. Морковский Олег Васильевич, подпольная кличка — Шарпей. Убийца, вор и просто очень плохой человек. Он здесь, в твоём доме и он мне нужен.

Её лицо изменилось. Маска безразличия слетела, обнажив удивление и страх.

— Ты… Что произошло с тобой? Ты изменился, Водяной. И откуда… откуда ты знаешь?

Она больше не спорила, хотя и сказать «да» не спешила.

— Слушай, там же с перестрелкой история какая… — я говорил медленно, спокойно. Словно пересказывал сюжет кино, а не ситуацию, которая взбаламутила тихую жизнь Колдухина. — Подъехал твой Шарпей… ну, на тот момент он ещё был не твой… А из-за угла заброшенного дома вышел… второй участник перестрелки, называть я его не буду.

Кикимора прищурилась. Скорее всего, ей было интересно узнать больше деталей, но все части пазлаостанутся только у меня. Никто не узнает полную картину, кроме меня.

— Так вот… Бах-бах и оба-два лежат. Второй, который неизвестный, с трудом встаёт, он ранен, но превозмогая боль, бредёт через огород на берег, садится в лодку и уплывает. Тут появляются два пацана, ребёнка… Кто они, я тебе тоже не скажу.

— Что же ты тогда мне вообще скажешь?

— То, что тебя касается… Они со смесью ужаса и любопытства смотрят на валяющегося богатея в костюме, на Морковского и видят в его машине, за открытой дверью, чёрный чемоданчик! Насмотревшись американских фильмов, они чемоданчик тиснули. В порыве, так сказать. Может и ещё что взяли бы, может быть, взрослых бы позвали, но их спугнула ты и твои девочки, идущие из школы и администрации. Ну, то есть до администрации ты тогда не дошла, я там был, не видел тебя.

— Какое тебе дело до моих субсидий, Водяной? Я детей одна ращу, я мать-одиночка!

— Ты их отцов убила, ну, может, кроме первого. Погоди. Ты увидела, что подстреленный, хозяин машины, жив. Он вообще не ранен, не считая сломанных рёбер и того, что при падении получил сотрясение мозга. И со своим богатым жизненным опытом ты увидела в этом заезжем богаче перспективу. Ты прикинула хвост к носу, что новый муж тебе нужен, а этот вроде представительный, а солидные мужчины на дороге не валяются… Хотя, этот как раз валяется, но тут уж явно в порядке исключения. Для тебя это может быть отличным вариантом. И ты с дочерями его утащили и применили по пути свою магию, чтобы вообще никто не запомнил, что вы кого-то там пёрли.

— Мы бы на машине уехали, — хмуро прокомментировала она. — Тогда бы ни расследования не было, ничего бы не было. Все джип заметили. Да не умею я водить-то. А всё почему? Денег нет, девок тяну одна, без мужа, все меня бросили, несчастную мать-одиночку! Даже опека мозги крутит!

— Так вот, — проигнорировал я её нытьё, — ты его к рукам прибрала, чтобы заставить жениться на себе и уехать из Колдухина в светлое будущее.

— Вот и не мешай одинокой женщине устраивать свою судьбу! Он ни в чём не виноват, он жертва нападения. А моим дочерям нужен отец!

— Такой не нужен.

— Не тебе решать, Водяной! Уходи! Это мой дом, мы за него драться будем, а вода твоя… Вода твоя далеко!

— Везде есть вода, но мне не нужно с тобой драться, Тамара. Ты же чувствуешь во мне изменения?

— Да… Что такое? Что за колдовство?

— Колдун-камень.

— Ах ты, змей! Ты нашёл его?! — она даже на секунду присела от осознания этого факта.

— Не кричи. Нашёл и стал его администратором. Но тебе бы он не дался, там нужны были бы специфические условия соблюсти. В общем. Ситуация такая. Ты не просто выдашь мне его, Тамара. Ты поможешь мне. Ты загипнотизируешь его, применишь свою магию кикиморы. И я даже не стану применять свою новую силу, как Хозяин этой земли. Хотя мог бы. Мог бы просто приказать и ты бы всё сделала, как миленькая.

Она смотрела на меня, и в её глазах отражалось мое лицо и та тёмная, древняя мощь, что стояла за мной. Она была поражена.

— Дело в том, — продолжил я, — что он плохой человек. Злой. Он — то зло, что осквернило эту землю и сделало Колдухин вымирающим посёлком. Он зло даже по сравнению с такими, как мы.

— Как?! Он же просто человек!

— А, по-твоему, люди не умеют творить зло? Много лет назад он убил и изнасиловал Татьяну Скворцову. Возможно, он много кого убил, много чьи судьбы сломал. Та перестрелка — это мелочи. Тебе не нужен такой муж.

— Про Скворцову не знаю, я в нулевые сюда приехала, только слухи слышала… Мне нет до неё дела и тебе не должно быть, Водяной. Дело прошлое… Ой, да и ты же знаешь, — хитро улыбнулась она, — что мои мужи долго не живут. Отдай его мне, и я…

— Нет, так не пойдёт, — её толстый намёк на то, что она его выпьет тонкими энергетическими ручейками и он умрёт, был вполне понятен. Но меня такая история не устраивала. — Его надо наказать, имеется ввиду вовсе не выпить и бросить труп.

— Хорошо, хозяин колдун-камня, — преодолевая внутреннее сопротивление, вздохнула она. — Я сделаю, как ты говоришь. Иду тебе навстречу, но… Ты мне за это должен!

Последнее слово она оставила за собой. Повернулась и молча вошла в дом. Её дочери молча расступились. Я последовал за ней.

Внутри пахло травами, женскими духами и сладковатым, приторным запахом очарования, которым женщины опутывают своих жертв, причём это касается не одних только кикимор.

Она провела меня мимо кухни, через полутёмную гостиную в дальнюю комнату.

Там в кресле сидел и смотрел небольшой телевизор (показывали какой-то сериал) Шарпей. Мужчина лет пятидесяти с небольшим животиком, лысый, с холёным, но уже оплывшим лицом, в дорогом спортивном костюме явно не по размеру. На стуле висел и его костюм-двойка, вычищенный и отглаженный.

Он выглядел не как раненый беглец, а как преуспевающий бизнесмен на отдыхе. В его глазах горел тот самый огонёк самодовольства, который можно увидеть у хозяев жизни, у миллиардеров и бандитов из девяностых. Ну, у кого сейчас ещё можно увидеть, исключительно у тех, кто дожил.

Увидев Тамару, он расплылся в блаженной, абсолютно идиотской улыбке:

— Тамарочка, ангел мой, ты вернулась! А я уже заскучал. Садись рядом, тут про Говарда Воловица и его деваху сейчас будут показывать.

Он говорил это с таким искренним обожанием, что на секунду можно было бы поверить в эту нелепую пастораль.

Но я-то видел. Это была классическая, хрестоматийная работа кикиморы. Первый этап. Очаровать, влюбить в себя до беспамятства, до полного растворения воли. Второй этап, женить на себе, получить доступ к ресурсам. И третий, финальный, медленно, но случается так, что довольно быстро высасывать из жертвы не только деньги, но и саму жизненную силу, пока от неё не останется лишь пустая, сухая оболочка. А потом — старая визитка центра ритуальных услуг, скидка постоянному клиенту, и на кладбище, к трём предыдущим мужьям. Так кикиморы продляют свою жизнь и остаются молодыми, так размножаются, рожая только дочерей, так становятся вдовами и время от времени переезжают, потому что их поведение кажется очень подозрительным.

В случае с Шарпеем, с его состоянием, Тамара могла бы обеспечить безбедное будущее себе и своим дочерям и переезд из Колдухина хоть в Краснодар, хоть на Кипр. Наверняка он уже ей всё про свои финансы разболтал. Под действием магии кикиморы жертва не сможет хранить секреты, главное знать, о чём спрашивать. Её интересовали деньги, жизнь в деревне ей надоела, а у меня были другие запросы.

— Олег, милый, у нас гость, — проворковала Тамара, и её голос стал вязким и сладким, как мёд. — Он хочет с тобой поговорить. О прошлом.

Шарпей перевёл на меня свой осоловевший от счастья взгляд.

— О прошлом? У меня нет прошлого до тебя, любовь моя. Моя жизнь началась только в тот день, когда я увидел твои глаза.

Я подошёл ближе. Тамара встала у него за спиной, положив руки ему на плечи. Я видел, как по её пальцам стекают тонкие, едва заметные струйки магии, погружая его сознание ещё глубже в транс.

— Расскажи мне про один вечер, Олег, — начал я, мой голос звучал ровно и холодно. — Тридцать лет назад. Здесь, в Колдухине. Вечер в заводском клубе.

Его лицо на мгновение дрогнуло. Блаженная улыбка исчезла, сменившись злобной маской. Но говорил он монотонно, безэмоционально, как автомат.

— Клуб… Да. Были в клубе. Мы приехали с парнями, отдохнуть. Там была девчонка… красивая. Танька. Она была с местным, с каким-то быдлоганчиком. Мы сцепились. Он сильный оказался, Сержа и Пастора уложил.

— А что делал ты?

— Я? — в его голосе не было ни раскаяния, ни сомнения. — Я воспользовался ситуацией. Пока все смотрели на драку, я схватил её. Она вырывалась. Но я дал ей в грызло и потащил.

Тамара за его спиной напряглась. Её пальцы впились ему в плечи.

— Куда ты её утащил? — продолжал я допрос.

— За клубом, заводик какой-то был, забора вокруг как-такового не было. Нырнул во тьму. Здание обогнул. Там стоял какой-то постамент дурацкий, с совковской ерундой. Я повалил её прямо на землю, рядом с ним.

В комнате повисла тишина, тяжёлая, как могильная плита. Я знал, о каком постаменте он говорит. Он совершил своё чёрное дело прямо возле мегалита. Осквернил его.

— Она кричала?

— О да, это было кайф. Но потом мне её крики надоели, — его губы растянулись в слабой, жуткой улыбке. — Я сломал ей шею. Чтобы больше не шумела.

Даже под гипнозом, даже спустя тридцать лет, он смаковал это воспоминание.

— Ты когда-нибудь жалел о том, что сделал?

— Жалел? — он искренне удивился. — Нет. Никогда. Мне… мне это понравилось. Ощущение полной власти. Это было… самое лучшее в моей жизни. Сколько бы баб я после этого ни покупал или ни брал силой, та шлюха была лучше всех.

В этот момент Тамара не выдержала. Её лицо исказилось от ярости и омерзения. Её глаза, до этого томные и чарующие, превратились в щелочки, полные ледяной змеиной ярости. Зубы её стали треугольными.

Да, она была двоедушником, она убила двух мужей из трёх, но она была женщина и у неё своя мораль. Да, она была хищницей, но даже для неё нашлись вещи за гранью.

— Ублюдок! — прошипела она, и её ногти удлинились, превращаясь в когти. — Я убью тебя прямо сейчас! Я вырву твоё сердце!

Она уже занесла руку для удара, но я перехватил её запястье.

— Стоять! Держи себя в руках, кикимора! Приказываю тебе!

Мой голос был тихим, но в нём была сила мегалита, и она послушалась.

— Смерть — это слишком просто для него, Тамара, — сказал я. — Я сделаю лучше. С пользой для всех. Сейчас у тебя есть шанс не просто отомстить. У тебя есть шанс помочь этой деревне, в которой ты живёшь. Считай, мы принесём его в жертву, пусть и не на алтаре. Жертва тебя устраивает?

Кикимора неуверенно кивнула. Вся её жизнь, сколько ни проживи, принесение кого-то, как правило, мужей, в жертву.

— Скажи лучше, всё было, как я описал, ты нашла его у джипа?

— Ну да, после перестрелки. Детей я никаких не видела, врать не буду. Да, как увидела его, сразу поняла, что это любовь с первого взгляда… Ну, для него. Прикинула, что богатый, без кольца… Дотащили кабана этого до дома кое-как с моими девками. Даже с нашими силами это было трудно.

— Не ранен оказался?

— Ну да, почти не пострадал. Пуля попала бы прямо в сердце. Но на нём был бронежилет. А так, синяк огромный и пара сломанных рёбер. Ушиб, не более. Вот, вылечиваю и жду, пока интерес полиции схлынет, чтобы тихо-мирно довезти его до Краснодара. Я уже всё продумала. Там он наймёт адвокатов, они не дадут его нормально допросить. Скажет, что машину угнали и в перестрелке он не участвовал. Ну или ещё что-то такое приплетёт. Поднимет связи, заткнёт рты. Он говорит, что десятки уголовных дел против себя прекратил самыми разными способами.

Меня его коррупционные возможности мало волновали. Я снова повернулся к Шарпею.

— Олег. Почему ты вообще приехал в Колдухин? Что ты здесь забыл?

— Мне позвонили, — так же монотонно ответил он. — Незнакомый номер. Мужской голос. Он сказал, что знает про Таньку. Про то, что я сделал тридцать лет назад. Потребовал встречи и двадцать тысяч долларов. И стрелку забил в Колдухине. Назвал адрес… у заброшенного дома, на Озёрной улице.

— И ты приехал?

— Так это же шантаж! Зачем мне вся эта грязь, у меня скоро выборы в ЗакСобрание местное. А шантажистов надо убивать без разговоров.

— Кто это был?

— Я его не знаю. Терпила какой-то… Он не представился. Начал говорить со мной. Спрашивать… не чувствую ли я вины? Хотел, чтобы я покаялся за то, что сделал. Что-то там про зло бубнил.

Шарпей замолк, посмотрел наверх, на Тамару, лицо его растянулось в улыбке, кажется, он вообще забыл о чём говорил.

— Продолжай, — велел я. — Что за человек, что потом было?

— Ну что, что?! Дурак он, в общем. Не стал я трепаться. Выстрелил, конечно. А он, падла, тоже выстрелил.

Ну, вот и сошлись концы с концами.

— А пистолет где?

— Я подобрала, — прокомментировала Тамара. — Нужен?

Теперь картина была полной. Я посмотрел на Тамару.

— Сейчас мы дадим ему новую историю. Более простую. И более удобную для нас.

Мы работали вместе.

Я создавал каркас новой легенды, вливая в его разум силу мегалита, стирая ненужные воспоминания. А Тамара наполняла этот каркас эмоциями, деталями, делая ложь неотличимой от правды.

Мы внушили ему, что никакого звонка не было. Он приехал в Колдухин по наводке, зная, что местные сектанты занимаются синтезом некоего нового вещества, которое можно выгодно продать. Он приехал, чтобы «отжать» их бизнес или предложить «отмыв» денег, своё основное направление криминальной деятельности.

Но по дороге подрезал велосипедиста. Остановился, чтобы приструнить парня. Закричал ему, что если он велосипедом полировку зацепил, то он его на органы продаст или в сексуальное рабство. Пистолетом погрозил.

Велосипедист ответил резко, назвал жирным ублюдком и послал в пешее эротическое путешествие, причём с такими эпитетами… Шарпей снял пистолет с предохранителя, у парня тоже оказался ствол… Выстрел, выстрел…

Шарпей пришёл в себя и ушёл пешком по Колдухину, его бабка какая-то у себя спрятала, назвала партизаном, сказала, что немцы в деревне, но она его спрячет и не выдаст.

У неё он и отлёживался, и никакой Тамары не знает.

— Он сможет тебя забыть? — спросил я у кикиморы.

Та заворчала:

— Это оскорбляет меня как женщину, но… сделаю сейчас.

Глава 24. Вот кто во всём виноват!

Пистолет я забрал. Стёр отпечатки (чтобы там не было следов от Тамары), приложил неоднократно разными частями, в том числе и магазином, и патронами, к безвольной руке Шарпея. Понятно, лишь чтобы всё криминальное вернуть к истокам, завернул в чистую тряпку, сунул в почтовую сумку.

Подумав некоторое время, я подошёл и положив ему руку на плечо, обратился к мегалиту: «Восстановить потерю, восстановить справедливость?».

Я не знал точно какие нужны слова и что вообще хочу, меня трогало сообщение про «потерю силы». Это было словно мегалит жаловался мне на кражу.

Может быть, краденное у Шарпея? Откуда-то этот ублюдок стал так талантлив в преступном бизнесе?

И…

Я угадал. Угадывание похоже на «понял», «догадался», даже словесный корень один угадал-догадался.

Мегалит оживился и стал тянуть что-то из Шарпея. Мне было трудно понять, что происходит, но Мегалит что-то забирал, отнимал.

Тамара смотрела на меня с полным непониманием. Она чувствовала, что происходит нечто важное, существенное, но это было выше её понимания и жизненного опыта.

Я ничего не объяснял.

Информация — штука ценная, делиться ей я не спешил.

Как мне кажется, Шарпей, когда осквернил Мегалит убийством и изнасилованием, принёс кровавую жертву, неосознанно провёл ритуал. Возможно, поэтому ещё и откачал у осквернённого мегалита его силу и талант. Это объясняло, почему он из простого убийцы, без особенного образования, продвинулся до финансового воротилы.

Краденная сила — вот что это было. И теперь эта магия, чуждая простому человеку, покидала его. Он становился бледным и потерянным, словно из него выкачивали его власть и силу.

«Синхронизация требует времени», — сообщил мне мегалит и отключился от меня.

Последним штрихом мы заставили его забыть про этот разговор и наше вмешательство. Это было как у хакеров, нужно ещё и «потереть логи», замести следы.

Меня мутило, но я всё ещё твёрдо держался на ногах:

— Одевайся, Шарпей. Нам пора идти.

— Сейчас? — удивилась Тамара. — В ночь?

— Ты собралась меня чаем поить?

— Нет, но… Ночь же на дворе.

— Там, куда мы идём, принимают круглосуточно.

— Слушай, добренький Водяной, а давай утром? Он не сбежит, обещаю.

— Да он бы и не смог, он безвольный, даже если ты его оставишь в покое, от такого в себя приходят дня за три.

— Ну и хорошо! Я его чутка попью, не сильно. Мне молодость нужна, ну ты понимаешь? И он мне расскажет про номера счетов и способ снять с них деньги удалённо.

Я слегка охренел от её наглости:

— Хочешь его обокрасть напоследок?

— А ты против, Водяной? Ты мне должен за работу. Есть чем заплатить?

Я вздохнул:

— Да хрен с ним, воруй, но подчисти его память, чтобы он про эти счета в ФСБ не рассказал. Но не вздумай ему побег устроить или хуже того, казнь. Я за счёт колдун-камня всё в Колдухине чувствую.

Я оставил их до утра, ушёл, не прощаясь. Последнее, что я увидел, что Тамара поманила дочек. Понятно, твою мать, волчица учит волчат охотиться. От мысли этой меня передёрнуло.

Выйдя от Тамары, я немедленно набрал номер Дениса инквизитора.

— Вызывай своего босса, как там его, Яковлевича. Есть Шарпей и он горит желанием дать признательные показания.

— Чемоданчик?

— Тоже будет. И пистолет. Хранение и применение оружия.

— Вадим, — вздохнул он. — Что значит «будет»?

— Я утром его приведу пред твои ясные очи.

— Ну что за театральщина, нагнетание? Давай, я его арестую и он себе тихо-мирно посидит в камере?

— Не могу, ситуация иная. Завтра утром мы у тебя…

Закрыв глаза, я чувствовал, что сейчас мой собеседник инквизитор находится возле опорника, смотрит на Камколь-озеро, совершенно один.

Одиночество — это вообще какое-то его проклятие или стиль жизни.

Стряхнул наваждение.

— Так вот, — вернулся к разговору я. — Завтра утром мы к тебе в опорник придём, показания дадим. Вещдоки принесём. Оба-два. Нам обоим есть в чём признаться.

Денис сделал долгий-долгий выдох на грани трагического стона:

— Ладно… Подведёшь меня перед боссом, я тебя пристрелю. Без шуток, без муток. Ты ставишь на карту свою жизнь, Вадим Иванович, и отдаёшь себе отчёт в том, что моё оружие способно убить двоедушника.

— Любое может, лишь стрелять надо побольше… Короче, я согласен, а моя жизнь и так всегда на кону.

* * *

Утром следующего дня Колдухин потрясло новое, невиданное зрелище.

Я, новый почтальон, вёл под ручку, как заплутавшего детсадовца, опрятно одетого, но совершенно потерянного мужчину. Мы шли по улице Краснопартизанской по направлению к почте, администрации и опорнику. Само собой, нашей целью был именно опорник. Второй рукой я катил велосипед, через раму которого был небрежно переброшен дорогущий и слегка уже пострадавший от использования бронежилет. Пистолет был в кармане моего спутника, магазин от которого — в другом кармане. Мало ли, вдруг наваждение спадёт, а так ему всё-таки потребуются пару секунд, чтобы зарядить оружие. Кстати, это был дорогущий Glock 19.

По Колдухину брёл Шарпей, собственной персоной, живой, целый, всё ещё румяный, несмотря на то, что выступил донором жизненных сил. Тамара поработала на славу. Она не только загипнотизировала его. Она одела Шарпея в его же приведённый в идеальное состояние костюм, начистила ему ботинки и причесала. Он выглядел как жених, идущий на собственную свадьбу, только вместо радости на его лице было написано полное, всеобъемлющее недоумение.

Он шёл, куда я его вёл, послушный, как овечка на заклание.

В некотором роде так и было. Только он был вовсе не агнец, а тот ещё козлище.

На середине улицы над головами пронёсся квадрокоптер. Я дёрнулся, а Шарпей даже не моргнул.

Дрон несколько секунд висел над нами, потом улетел.

Мы направлялись к опорному пункту. Денис уже ждал меня и беспилотник был, скорее всего, его.

Когда мы подошли, молодой Инквизитор и Светлана уже стояли на крыльце. Увидев нашу странную процессию, Светлана недоумённо вскинула брови и посмотрела на следователя, но Денис лишь коротко кивнул.

— Морковский Олег Васильевич, кличка Шарпей, — представил я своего спутника. — Человек решил совершить явку с повинной, а на правах местного я ему дорогу показывал.

Денис сурово прищурился, смерил нас обоих взглядами, потом достал наручники (но только один комплект). Его лицо было непроницаемым, но я видел, как в глубине его глаз пляшут маленькие, хищные огоньки. Он получил то, чего хотел.

В этот момент, как будто по сценарию, из-за угла вывернула Мария Антоновна. Она шла на почту, но, увидев, как около её нового работника орудуют наручниками, замерла.

— Вадик! — возмущённо воскликнула она, уперев руки в бока. — Это ещё что за новости, твою дивизию?! Арестован?!

— Нет, я просто… — попытался оправдаться я.

— Вот же ж… Ирод! Что только не придумают, лишь бы не работать! Чтобы завтра на работе был как штык! Слышишь? Ничего не знаю! Ты моя последняя кадровая надежда, кто ж ещё почту развозить будет?!

Она погрозила мне пальцем и, гордо вскинув голову, прошествовала дальше, оставив ошеломлённых инквизитора и участковую приходить в себя от мощи её голоса.

Шарпея профессионально обыскали в четыре руки, завели в небольшую камеру и посадили под замок. Снаружи решётки поставили стул и на него усадили для усиления недовольную таким разворотом событий Василису. Видимо, караулить, чтобы он никуда не испарился. Глаз не сводить.

Девушка бросила на меня сердитый взгляд. Её не радовало, что она использована как живая камера наблюдения или охранник в магазине, который караулит дорогой коньяк.

Меня же завели в допросную. Видимо, решили для начала поговорить со мной. Несмотря на то, что Светлана тоже хотела участвовать, Денис выставил её вон.

Внутри, в переговорной, как паук в центре паутины, был Шпренгер.

Начальство.

Если Денис был похож на молодого волка, то этот был старым, матёрым медведем. Огромный, седовласый, с лицом, изрезанным морщинами и глазами, которые видели слишком много, чтобы чему-то удивляться.

За окном, несмотря на сентябрь, ярко светило солнце и надрывно пела какая-то мелкая, но громкая птица. Шпренгер и Денис сидели напротив меня.

Начался допрос.

— Итак, Купалов Вадим Игоревич, — начал Шпренгер, его голос был глухим, спокойным, как у удава, который наверняка знает, что сегодня точно пообедает. — Рассказывай. Мы тебя с коллегой очень внимательно слушаем. Ты же не против, если я в силу возраста буду обращаться к тебе на «ты»?

Я сделал глубокий вдох. Спектакль начинался.

— Не против… О чём я? Ах да. Вот… Я… я решил признаться, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос дрожал. — Дело было так. Я приехал сюда, на свою, в Колдухин, на новую работу. Некий гражданин из местных дал мне велосипед, чтобы я довёз его до почты. Я поехал.

— Мы это уже проверили. По какой улице ты поехал? — перебил меня Шпренгер.

— Названий я тогда не знал. По Озёрной.

— Но по улице Краснопартизанской ближе ехать, — не согласился со мной Шпренгер и достал сигарету из пачки с надписью «Memphis» на красном фоне. Он протянул в мою сторону пачку, я отрицательно покачал головой.

— Во-первых, если это не очевидно, сообщаю уважаемому следствия, что я двоедушник.

— Да, коллега мне говорил. А почему сразу не сказал?

— Ну, к делу это отношения не имеет, а по древнему правилу мы не можем болтать всем подряд, за такое можно и на костёр угодить.

— Мы давно уже никого не сжигаем, времена не те. И да, мы уполномочены, если уж на то пошло, — отмахнулся Яков Лаврович. — Ладно, пропустим пока что. Так почему не по центральной, не по Краснопартизанской, а?

— Я двоедушник, а конкретно — водяной, меня тянет в воде, это что-то вроде инстинкта. Да и дороги я не знал. В общем, я катился себе, катился, красотами любовался, никого не трогал. И тут меня в этой сельской идиллии подрезал джип. Из него выскочил этот ублюдок… ну, новый русский, Шарпей ваш. Начал орать, что я ему дорогу не уступил, хотел протаранить меня, переехать своим тарантасом марки Лэнд Крузер. Урод, короче. А потом… потом, достал пистолет! И выстрелил.

— И что же Вы сделали, гражданин Купалов? — с лёгкой иронией спросил Денис.

— А что я, рыжий? Или что я, лысый?

— Успокойся, Вадим Иванович, мы видим, что ты с дредами, — мирно ответил Шпренгер, — Не лысый, не рыжий, и если у тебя проблемы с наркотиками, подскажем отличный рехаб.

— Я не наркоман! Короче, я выстрелил в него.

— А Вы умеете, гражданин Купалов? — спросил Денис.

— Да. Я же в армии служил, а в Великую Отечественную Войну — воевал.

— Этого в Вашем досье нет, там данные только по текущей судьбе и жизни. Не хотите рассказать про прошлое?

— Там я был кристально чист. Да это и не важно. В общем, я выстрелил и даже вроде бы попал в него. Хорошо хоть, по счастью, у него бронежилет был, как потом выяснилось. Но от удара, этот пижон упал и башкой ударился. Наверное, тогда он сознание и потерял.

— Очень интересно, — включился Шпренгер. — А давай мы с тобой на полшажка назад вернёмся в твоём преисполненном трагизма повествовании. И откуда же, позволь полюбопытствовать, у будущего (на тот момент) простого почтальона, пистолет? И где он сейчас?

— Пистолет я потом в озеро бросил, на берегу около своего дома.

— Координаты давай.

— Просто в конце огорода.

— Не увиливайте от ответа, гражданин Купалов, — настаивал Денис. — Изначально он откуда?

— Я его нашёл. Представляете, чудо какое? Просто нашёл на дорожке в Колдухине, как раз перед этим и как раз вёз его сдавать в полицию. Вот! — я достал из кармана сложенный вчетверо листок бумаги. — Заявление о добровольной сдаче оружия. В тот момент написал.

Шпренгер взял заявление, без интереса пробежал его глазами и усмехнулся.

— Про заявление о пистолете, как и про сам пистолет — это, конечно, брехня чистой воды. Но давай замнём для того, чтобы твоя история продвинулась, а то мы застряли. Все вы, хитрожопые румыны, покупаете пистолет на чёрном рынке, а потом таскаете заявление о добровольной сдаче. Что за волына там была, хотя бы?

— АПС, Стечкин, — отчеканил я.

— У кого брал, сколько стоил? — тут же спросил Шпренгер.

— Нашёл на дороге, на обочине, — не моргнув глазом, соврал я.

— Ладно, ладно, не даёшь себя поймать. Сейчас проверим, а ты подумай пока над своим поведением, — прокомментировал старший инквизитор.

Шпренгер встал и подошёл к двери, открыл её и высунулся из допросной в кабинет, где участковая делала вид, что заполняет протокол, но на деле как могла подслушивала наш разговор. Фанерные двери очень этому способствовали.

— Товарищ старший лейтенант Беккер, съезди, не сочти за труд, к дому нашего почтальона и у берега в воде поищи пистолет. Не думаю, что его раки утащили. Возьми, пожалуйста, удочку и магнит. Всё, что найдёшь — привези сюда.

— Слушаюсь, товарищ полковник, — Светлана, вздохнув с горестью всего немецкого народа, всё-таки она «Беккер», встала и уехала.

— Ну, хорошо, — саркастически протянул Шпренгер. — Допустим. И где же всё это время скрывался раненый бандит Шарпей, а, герой?

— Полагаю, что в одном из заброшенных домов, — пожал я плечами. — Либо у какой-нибудь бабушки, выжившей из ума. Они тут очень сердобольные, приняла за внука или там, за партизана какого.

— Ты, конкретно ты, где его нашёл?

— У дома бабки Агафьи, это на краю Краснопартизанской, на лавочке сидел. Ну, после нашего с вами разговора, товарищ следователь, я, как честный гражданин и почтальон, который знает каждую улицу, решил помочь следствию. Ездил, смотрел. А как увидел, сразу же повёл его к вам. Он сейчас в камере, Ваш коллега его арестовал.

— Знаю.

Шпренгер повернулся к Денису:

— Второй пистолет, Шарпея?

— Уже изъял, перед тем, как в камеру посадил, но ещё не оформлял. В сейфе лежит. Глок-19, австрийский, думаю, что с пальчиками. Заявления о добровольной сдаче у нашего бизнесмена нет, если что.

— Ладно.

Шпренгер посмотрел на меня с большим сомнением. Он прекрасно понимал, что Денис лично обшарил каждый заброшенный сарай в этом посёлке и Шарпея там не было. Но оба моих собеседника по этому поводу молчали.

Разговор заглох.

Шпренгер неспешно курил, Денис что-то записывал, а меня пересадили на лавочку у стены.

Через пятнадцать минут участковая позвонила и доложила, что пистолет найден, и в обойме действительно не хватает одного патрона.

— Оформлять? — спросила она по телефону.

— Не надо, просто привези, — по-отечески попросил Шпренгер.

Легенда работала, обрастая деталями.

…

Денис привёл Шарпея. Тот был бледен, словно до его затуманенного сознания постепенно доходила серьёзность ситуации. Однако его мозги были крепко настроены на признательные показания, а взгляд всё ещё был немного потерянным.

Тамарины чары крепко впитались ему в мозги.

— Олег Васильевич, — осторожно, словно ступая по трясине, начал Шпренгер. — Расскажите нам пожалуйста, что произошло?

— Я… я решил съездить в Колдухин, — монотонно заговорил Шарпей, глядя в одну точку. — Кое-какие дела с сектантами, знаете ли.

— Нет, не знаем, но с удовольствием узнаем. Это те, которые химией занимались?

— Да, хи-хи, химией, алхимией, варщики… — с лёгким взвизгом хохотнул Шарпей, но потом сделался серьёзным. — Но теперь меня замучила совесть. Я хочу во всём признаться. В трёх убийствах, включая убийство девушки, Татьяны, тридцать лет назад. В участии в ОПГ. В том, что я занимаюсь «отмывом» криминальных денег для преступников.

Денис, не веря своим ушам, протянул ему ручку и лист бумаги.

— Потребуется много листов, — саркастически бросил я из своего угла.

— Не гунди, — тихо одёрнул меня Денис. — Большой путь начинается с первого шага.

Инквизитор был доволен. Светлана, вернувшаяся с «рыбалки», тоже. Даже Василиса, заглянувшая в кабинет, выглядела удовлетворённой. Казалось бы, полный триумф. Но Шпренгер оставался мрачным.

— Где его чемоданчик? — спросил он, глядя на меня в упор, как стрелок зенитки на посторонний самолёт в зоне его досягаемости.

— Чемоданчик у меня, — спокойно ответил я. — Но это — моя часть сделки.

— Ну рассказывай, бизнесмен юный, чего ты хочешь от дяди Якова? — не мигая, спросил Шпренгер.

— Вы оформляете всё как необходимую самооборону. Я по делу прохожу как свидетель, не более. Иначе Вы меня за этого чмошника посадите, а мне это ни к чему. Сделка?

— Без проблем, юноша. Гони чемодан, ковбой велосипедный, — прорычал Шпренгер. — И будешь не просто свидетелем. Будешь нашим секретным информатором. Тебя никто никогда не тронет.

— Он у меня дома, — сказал я.

— Я не таксист, по посёлку колесить! — мгновенно сориентировалась и тут же возмутилась Светлана. — Я там только что была! Почему сразу не сказали?!

— Было рано, мы до этой части нашего марлезонского балета ещё не добрались.

— Я сгоняю мигом, — миролюбиво предложил Денис и тут же поднялся со стула.

Он съездил и вернулся буквально через десять минут. Посёлок был небольшим, пробок ввиду заброшенности большей части домов, не было.

Чемоданчик я, конечно же, предусмотрительно выловил из озера и поставил прямо посреди зала.

Шпренгер открыл его, увидел деньги, увидел папки, открыл, проверил. Его лицо наконец-то расслабилось.

— Ну, что сказать, ну, что сказать… Устроены так люди, желают знать, желают знать… Желают знать, кто сядет, — немузыкально пропел старый крокодил Шпренгер и повернулся ко мне.

— Товарищ Купалов, ты будешь оформлен как информатор Дениса Зимоградова. Понятно тебе? Протоколы он составит, приедет и так далее. А мы пока что… А что, Денис Иванович, у микроавтобуса же рессоры хорошие?

— Вполне, — не совсем понял Денис.

— Вот и отлично, — сказал он, поднимая Шарпея. — Будешь писать свои бесценные мемуары уже в пути. А то мало ли… Кто стрелял, где прятался, кого убил и так далее. Дорога до Москвы длинная, торчать тут смысла я не вижу, да и риск, что дружки нарисуются. Или кто-то хочет терпеть компанию старого гэбиста подольше?

Он обвёл всех присутствующих долгим взглядом, ему никто не ответил.

…

Все закончилось быстро, скомкано, словно из документа вырвали несколько страниц и финал этой истории нам не покажут.

Денис и Шпренгер собрались и уехали, забрав с собой убийцу, компромат и мою головную боль. Меня отпустили. Я вышел на крыльцо опорного пункта.

На улице начался тёплый, мелкий дождик. Пахло южной осенью, озоном и свободой. Я остался один. Но, едва я собрался уходить, из опорника вышла Василиса. Брови её были сдвинуты, глаза горели огнём.

— Водяной, что ты наделал?! — сердито прошептала она, её глаза горели. — Ты взял под контроль мегалит, да?

— Да, так было надо.

— Это должна была быть я! Или, на худой конец, Лихо Одноглазое! Чтобы защитить мир! Ты хоть знаешь, что это за мегалит?!

В этот момент у меня в кармане зазвонил телефон. Незнакомый номер. Я удивился. Я его, вроде бы, никому не давал. Явно попахивало магией. Я нажал на «приём».

— Это Макс Бобр, — раздался в трубке спокойный, уверенный голос. — Ты Водяной?

— Допустим.

— У тебя листы с данными по нашим проводкам, наших компаний. Кое-какие ритуалы показывают, что ты изъял их из общего объёма документов этого ублюдка Шарпея.

— И снова скажу лишь, допустим.

— Немногословный, да?

— Не люблю по телефону болтать.

— Ладно. Мы хотим договориться. Готовы платить. Разумно большую сумму. Ну, или убить тебя, если будешь себя неправильно вести.

Я усмехнулся:

— Ближайшие лет восемьдесят убить меня у вас вряд ли получится. Но я уверен, мы договоримся. Присылайте представителя. Важные дела нужно решать лично.

— Ты адекватный? — это был вопрос, а не оскорбление. Бобры народ резкий и даже злой, но они связаны со стихией воды.

— Да.

— Ладно. Я тоже адекватный…. Вроде бы. Я сам приеду, — ответил голос. — Жди. И про документы — никому ни слова.

Он сбросил вызов.

Я стоял под тёплым дождем. Василиса смотрела на меня с ужасом. А я… я смотрел на озеро Камколь. Я тут всего неделю, но уже вошёл в местную жизнь, ворвался как с ударом ноги.

Влип в проблемы Колдухина. Но теперь это были мои проблемы. На моей земле. Я — Водяной и я Хозяин земли.

Оглавление

Глава 1. Я умер

Глава 2. Я родился

Глава 3. Направление

Глава 4. Подпись в бланке

Глава 5. Как в кино

Глава 6. Чистый лист

Глава 7. Вопросы тут задаю не я

Глава 8. Краеведение

Глава 9. Колдухинское гостеприимство

Глава 10. Вода стихия неторопливости и силы

Глава 11. Хан

Глава 12. Рассказ дяди Толи

Глава 13. Сектанты

Глава 14. Сарказм как форма религии

Глава 15. Бесы

Глава 16. Вопросов всегда больше, чем ответов

Глава 17. Ужин

Глава 18. Ловля лохматого домового

Глава 19. Хозяин

Глава 20. Отправная точка

Глава 21. Все части головоломки

Глава 22. Сделка

Глава 23. Наказание

Глава 24. Вот кто во всём виноват!