Черные ножи 5 [Игорь Александрович Шенгальц] (fb2) читать онлайн

Черные ножи — 5

Глава 1

Берлин февраля 1944 года был мрачен и тревожен. По ежедневным унылым маскам, носимым горожанами, сложно было что-то понять — обычные, ничего не выражающие тусклые лица. И даже если в их сердцах царил хаос и страх, никто этого не видел. Обещания, налево и направо раздаваемые властями, уже не имели той силы, что прежде. Люди перестали доверять, но открыто выразить свой протест не могли — немецкая натура не позволяла. Всегда должен быть порядок! Вот если бы нашелся новый лидер, который открыто повел бы за собой… но такого человека не было и быть не могло. И все тянулось своим чередом.

Внешне в городе все шло в обычном порядке — работала почта, полиция, магазины. Люди спешили по своим делам, ходил общественный транспорт.

Казалось, что это обычный мирный город, если бы не мелькающие за стеклом автомобиля картины чудовищных разрушений, нанесенных авиацией противника. Примерно треть города была уничтожена, и завалы никто не спешил разбирать — не хватало рабочих рук. Но рядовые немцы словно этого не замечали вовсе, относясь ко всему происходящему, как к некоей данности. Впрочем, из города уже сбежали все, кто мог, и с каждым днем Берлин покидали все больше и больше человек. Особенный отток случился после январской массированной бомбардировки, когда в условиях низкой облачности немецкие ПВО пропустили бомбардировщики… и воцарился ад.

Гришка вел машину в спокойном темпе, аккуратно объезжая выбоины, лужи и воронки от снарядов, матерясь вполголоса, когда колеса буксовали в грязи.

Эх, нет в этой стране тех зимних морозов, к которым я привык в Челябинске. Немецкая зима — это слякоть, мокрый снег вперемешку с дождем, сильный северный ветер. Гадость та еще! Но нам это лишь играло на руку.

Где-то в эти дни Димке исполнилось восемнадцать — совершеннолетие, но я сбился со счету дней, и не был уверен точно.

Выехав из Заксенхаузена, мы не поехали напрямую, хотя это был один из вариантов, но в итоге я подумал, что имеется огромный шанс наткнуться на войска, идущие на помощь уничтоженному лагерю.

Большинство заключенных погибли, многие были ранены, но никто не роптал. Я видел на худых и изможденных лицах улыбки.

Мы стерли концлагерь в ноль, раскатали его под фундамент, а что уцелело — сожгли.

Чтобы и следа не осталось, чтобы само это место было проклято во веки веков, чтобы каждый, кто пришел бы туда после, почувствовал боль и страдания людей, живших и умиравших там.

Но теперь это дело прошлое, нам же с Гришкой уже приходилось жить настоящим.

Пока болтались по окрестным дорогам, я протестировал его немецкий, которым парень хвалился. Что сказать… жуть. Акцент — явно русский, постановка слов в предложении совсем не немецкая, грамматика — ноль, писать не может. С языком у парня все было плохо.

Из плюсов — понимал отдельные слова — и на том спасибо!

Я очень боялся, что первая же проверка разоблачит всю нашу конспирацию, и велел Гришке в случае чего молчать, изображая немого.

Но до сих пор мы не наткнулись ни на один блок-пост, выбирая маршрут таким образом, чтобы вероятность повстречать солдат была низкой. Пока что мы не приближались к Берлину, а удалялись от него, решив сделать полукруг по окрестным деревушкам и городкам и заехать в город с западной стороны.

Переночевать пришлось в подлеске. Я увидел удобный съезд с дороги и свернул в сторону деревьев, проехав как можно глубже в лес, чтобы машину не было видно со стороны. Конечно, если бы местные воспользовались этой дорогой, то нас бы непременно заметили. Но я понадеялся на поздний час, и на то, что с утра мы уедем с первыми лучами солнца.

Обошлось.

Никто нас не потревожил, кроме легкого морозца. Но еще раз: Германия — не Россия, ночь пережили, хотя с утра зуб на зуб не попадал. Спасли толстые шинели, которыми мы укрылись, как одеялами.

С утра с трудом завели мотор, но дальше все пошло, как по маслу. Мы катили по немецким дорогам — Гриша вновь сидел за рулем, постепенно приближаясь к Берлину.

Моя цель была простая и понятная — добраться до адреса, который сообщил мне Зотов, отдать микропленку, а потом выбираться к нашим.

У Гришки вообще не было планов в голове, он просто делал то, что говорил я.

Таким образом мы и вкатили в Берлин, миновав блок-пост на въезде в город без малейшего досмотра. Это был критический момент — проскочим ли, — я держал пистолет на коленях, готовый начать стрелять, но нам повезло, дежурный офицер был занят руганью с транспортным конвоем, а солдат просто махнул нам рукой — мол, проезжайте!

— Danke! — крикнул Гришка в приоткрытое окно.

Хорошо, что солдат из-за сильного ветра ничего не услышал, а то бы тут нам и пришел конец. Даже в этом коротком слове я акцент был ужасным.

— Слушай, Григорий, — обратился я к парню, когда мы отъехали достаточно далеко от поста, — до тебя с первого раза не дошло, что я сказал? Никогда и ни при каких обстоятельствах не пытайся говорить на немецком. Тебя даже за поляка не выдать, так что уж лучше будь немым. А то все мне испортишь ненароком…

— Так точно, товарищ лейтенант! — рявкнул Гришка, что у меня аж ухо заложило.

Я уже начал жалеть, что взял его с собой.

— Какой я тебе, мать твою, товарищ лейтенант? — оскалившись, повернулся я к нему. — Мы же в Берлине! Я — господин рапортфюрер. Herr Rapportführer — только так и никак иначе! Запомнил? Но это в крайнем случае, а обычно кто ты?

— Немой, — догадался парень.

— Вот именно. А немой должен молчать. Так что никаких больше разговоров!

Я ждал, что он опять начнет возражать, но, кажется, дошло. Парень промолчал, но глазами зыркал грозно. Упертый — это и хорошо и плохо. Сам худой, как палка, взгляд безумный, сил едва-едва, чтобы руль крутить, а все туда же — мечтает немцев убивать или подвиг совершить. Поэтому за мной и увязался. Не знаю, что рассказал ему Зотов, но парень проникся настолько, что слушался меня беспрекословно. Вот только иногда забывался и проявлял инициативу. И это было опасно. Он не был идиотом, которому надо все объяснять по сто раз, просто молодым и неопытным. Еще поумнеет, если выживет.

Форма, которую Григорий снял с мертвого эсэсовца, была ему велика. Еще бы, те — отъетые, мордатые, крупнотелые, а Гришка — кожа да кости. Но ничего, если не приглядываться, сойдет и так. Там более что я не намеревался задерживаться в городе дольше необходимого.

Как ни странно, я не слишком волновался, попав в столь глубокий немецкий тыл. Язык у меня был хорошо подвешен, акцент отсутствовал, документы в порядке. Ну как в порядке… если не придираться. Конечно, дотошный патрульный может и задержать до выяснения, а потом, разумеется, окажется, что рапортфюрер Алекс фон Рейсс числится среди убитых или пропавших без вести во время восстания в Заксенхаузене.

Впрочем, не думаю, что у эсэсовцев было время сосчитать все тела и составить список убитых. Главное — труп Гиммлера, который они там обнаружат. Это сенсация, которая перевешивает все остальное. Погиб второй человек в государстве после Адольфа Гитлера, рейхсфюрер СС, рейхсминистр внутренних дел Третьего Рейха. Какие там сейчас подковерные игры начнутся, я даже представлять себе не хотел. Ведь многие немцы, даже самые высокопоставленные офицеры, до сих пор были уверены в скорой и непременной победе Германии. С моей точки зрения — это было абсолютным помутнением, когда разум игнорировал реальные факты и жил в каком-то своем выдуманном мире.

Йозеф Гебельс — та еще сволочь, но он сделал из общественного самосознания нации то, что мало кому удавалось. Он внушил целой огромной стране и ее населению, что они — победители, люди избранные. Взял под контроль все средства массовой информации, занимался созданием легенд о лидерах нацистов, тем самым укрепляя их авторитет, в противовес — массово распространял якобы компрометирующие слухи о противниках Рейха, использовал все, что можно — от искусства и культуры, до спорта и научных достижений.

И все сработало, как Гебельс и планировал, но этот самообман стоил немцам очень дорого. И даже после краха Третьего Рейха понадобились многие годы, чтобы хоть немного вправить им мозги.

То же самое произошло почти восемьдесят лет спустя, совсем в другой стране и с другим народом, чьи граждане под воздействием пропаганды перестали быть людьми, превратившись в скачущих агрессивных свиней… впрочем, и их в итоге денацифицировали, демилитаризировали, а некоторых особо опасных попросту уничтожили…

Из оружия у нас с Гришей на двоих были «Вальтер Р38» с парой запасных обойм, да пистолет-пулемет МР40 с тремя коробчатыми магазинами — целое богатство, которое удалось вынести из полыхающего концлагеря. Так что при негативном развитии событий какое-то время можно отстреливаться. Да, еще я прихватил у фон Рейсса его кинжал — вполне добротной работы. Конечно, с моим привычным ножом не сравнится, но приходится довольствоваться тем, что есть. А мой клинок, надеюсь, послужит Насте верой и правдой. Ей сейчас очень тяжело.

Еще я конфисковал у фон Рейсса вместе с документами приличную сумму денег — рапортфюрер носил в портмоне целое богатство, которого должно было хватить на пару месяцев жизни. Так что я планировал при случае разжиться продовольствием, да и бензин нужно было залить в бак. Пока машина не объявлена в розыск, можно передвигаться на ней.

Но это все после. Первоочередная цель — поручение Зотова, и его я планировал исполнить прямо сегодня. Да, без подготовки, без рекогносцировки — вот так, сходу. Пришел, сделал, ушел. Просчитать заранее сложно, но вот если в адресе сидит засада… впрочем, это вряд ли.

С другой стороны, если связную вычислили, то долговременную засаду могли и оставить — на всякий случай. Но я понадеялся на то, что даже в худшем случае все решит нехватка личного состава, и ни Абвер, ни Гестапо не смогут выделить людей на столь долгий срок. А в идеале, никто агента и не рассекретил. Живет себе этакая бабулька-одуванчик — советская связная в самом центре Берлина, ходит по магазинам, ухаживает за цветами на балконе, печет кухены, угощая ими соседей. И никто понятия не имеет, чем она занимается в остальное время. Но это так — мои фантазии, ничего о личности агента Марты Мюллер, кроме ее имени, я не знал.

Мы кружили по грязным улицам, постепенно приближаясь к центру города. Это было заметно по количеству пеших патрулей, которых становилось вокруг все больше. Некоторые улицы перекрывали блок-посты, но их я замечал издали и старался объехать кругом.

Фридрихштрассе семь — не самый центр Берлина, но близко к нему, до Бранденбургских ворот и Рейхстага всего полчаса неспешным шагом.

— Давай налево, тут недалеко мост через городской канал, — приказал я, пытаясь вспомнить в уме карту Берлина, конечно, не современного, а Берлина будущего, в котором я бывал неоднократно. По всему выходило, что мы уже почти у цели, но придется все же поспрашивать у местных, иначе точный адрес не отыскать.

Машина рыкнула и чуть набрала ход. Мы чуть было не сбили велосипедиста, который переезжал улицу наискось, нисколько не заботясь о том, чтобы предварительно покрутить головой по сторонам. Ничего в этом городе не меняется!

Сука!

Гришка не отреагировал должным образом, продолжая нестись вперед, и я дернул руль, чтобы избежать наезда. Автомобиль вильнул и ушел влево, вылетев на встречную полосу. Повезло, что там никого в этот момент не оказалось, иначе аварии было бы не избежать.

К счастью, обошлось, а велосипедист даже не заметил, что чуть не стал виновником ДТП.

— Езжай-ка помедленней, — приведя дыхание в порядок, сказал я Грише, — видишь, что творят, гады!

— Ненавижу велосипедистов, — буркнул парень, — чтоб им пусто было!

Я видел, что ему стыдно за свою плохую реакцию. Думаю, он соврал мне о большом стаже за баранкой, лишь бы я взял его с собой. Я понял это почти сразу, но никак не показал свое знание. Тем более, ехали мы поначалу за городом, а там рулить — проще простого, даже на такой старой машине, без современных наворотов, типа усилителя руля и контроля за полосой. А вот в городе, где движение было весьма интенсивным, отсутствие практики уже дало о себе знать.

И не только в гражданском транспорте было дело. Дорогу нам перекрыла колонна военных, маршировавшая куда-то в сторону центра города. У солдат совершенно не наблюдалось энтузиазма первого года войны. Лица их были небриты и угрюмы, весь вид выказывал усталость и безнадежность, они едва передвигали ноги. Но окрики командиров подгоняли людей. Впереди колонны двигались грузовики.

Мы свернули в сторону, проехали еще пару кварталов, и я велел остановиться. Требовалось узнать дорогу у прохожих.

Григория на это задание по понятным причинам я отправить не мог, поэтому сам вылез из машины, осмотрелся по сторонам и быстрым шагом направился к мужчине, стоящему рядом с желтым киоском, сверху которого была прикреплена табличка с надписью готическими буквами: «Zeitungen».

Тот как раз купил свежую прессу, свернул ее в трубочку и, сунув под мышку, направился было по своим делам.

— Господин… хм… постойте! — мой голос прозвучал достаточно резко.

Мужчина обернулся и, неожиданно побледнев, схватился за сердце и начал опускаться на асфальт. Газеты вывалились, и налетевший ветер живо разметал их вокруг.

Такого эффекта я не ожидал, поэтому некоторые мгновения колебался, потом все же подошел и поддержал немца за локти, попутно пытаясь ему втолковать:

— Не нужно волноваться, я всего-навсего хотел спросить дорогу!

Но тот не слышал — тяжело и неровно дыша, он еле стоял на ногах, и если бы не моя помощь, точно упал бы. Может, инфаркт? И причина тому я, или, точнее, моя форма.

Город, живущий в страхе. Люди, забывшие, что такое спокойная жизнь. Сами виноваты, жалеть их я не собирался.

Продавщица газет выскочила из будки и заголосила:

— Он умирает? Да? Господин офицер! Вон лавочка, давайте донесем его туда, а потом я вызову скорую!

Подзывать Гришку на помощь не хотелось, пришлось действовать самому. Мужчине стало совсем плохо, он начал оседать, и я, подхватив его сзади за подмышки, потащил к указанной лавке, до которой было шагов двадцать. Помощь продавщицы была исключительно символическая — она то забегала вперед, то возвращалась, и постоянно что-то говорила, но я не слушал, что именно.

Наконец, справился — допер и посадил тело на лавку. От него пахло мужским одеколоном и смертью — я давно научился чувствовать этот запах.

— Ой, спасибо, господин офицер! Если бы не вы…

Резко и неприятно завоняло, под лавкой начала образовываться лужа мочи. Мужчина сидел в расслабленной позе, чуть запрокинув голову назад. Он был мертв.

Продавщица этого еще не понимала.

— Я сейчас сбегаю до телефонной будки и позвоню в скорую! Пять минут!

— Бесполезно, — покачал я головой, — он умер. Звоните в труповозку.

После чего развернулся и пошел обратно к машине.

Женщина за моей спиной заверещала.

Сев на пассажирское сиденье, я коротко бросил:

— Гони!

Автомобиль незамедлительно сорвался с места, чуть буксанув на снегу и подтаявшем льду.

Дерьмо! Только попал в город и сразу вляпался в ситуацию. Дура-продавщица, как успокоится, сразу побежит к телефону. Потом приедет карета скорой помощи и полиция, начнут протоколировать ситуацию. И тут же в показаниях всплывет некий рапортфюрер, столь стремительно исчезнувший с места происшествия.

Даже если женщина не разбирается в знаках отличия на форме, то уж описать мой весьма потрепанный вид она точно сможет — вот и засвечусь в городских сводках. Я же хотел оставаться максимально невидимым и незаметным в этом чужом для меня городе. Не вышло.

Проехав еще пару улиц, я попытал удачу во второй раз, и мне повезло. Пожилая женщина охотно подсказала мне дорогу до нужного адреса. Ехать оказалось всего ничего, и уже через четверть часа я велел припарковаться у обочины, неподалеку от второго выхода во двор на Фридрихштрассе 7.

К своему удивлению, я заметил там целое столпотворение. Целых два черных, лакированных «Мерседеса 260 D» перекрыли выезд из двора. Хорошие машины — такие поставляли гестаповцам. Впрочем, не только им — я не хотел впадать в отчаяние раньше времени, но… это не может оказаться простым совпадением!

Как раз в этот момент шестеро мужчин в черных пальто, шляпах и явно вооруженные вышли во внутренний двор. Я прекрасно видел их из окна автомобиля и сразу понял, что это не случайные жильцы дома. Крепкие, плечистые — они явно принадлежали к одному из ведомств, скорее всего к Гестапо.

Двое вели, а, точнее сказать, практически тащили на руках совсем юную темноволосую девушку в сером пальто и бордовом берете. Она шла, словно во сне, не пытаясь ни отбиваться, ни как-то противодействовать происходящему, почти повиснув на руках сопровождающих.

Легкая жертва — на нее почти не обращали внимания, разве что, когда девушка, все же попытавшись вырваться, дернулась всем телом, ее коротко ударили под дых, и она тут же затихла.

Каков шанс, что это моя фрау Мюллер?

Пятьдесят на пятьдесят.

А как же воображаемая старушка с прической-одуванчик?

Я тяжело вздохнул.

— Гриша, бери автомат и иди на три шага позади меня! Если что — стреляй на поражение!

— Так точно! А куда мы?

— Хочу познакомиться с одной девушкой, и не дай бог, это не моя фрау Мюллер!

Глава 2

Действовать требовалось быстро, решительно и нагло. В то же время соблюдая осторожность.

Я широким шагом перешел улицу, заметив кафе на углу дома, и подошел к машинам одновременно с тем, как мужчины и их жертва оказались с другой стороны. Пистолет я заранее сунул в карман шинели. Гриша тенью следовал позади.

Меня заметили, но погоны рапортфюрера сыграли мне на руку — никто из гестаповцев и не подумал беспокоиться при нашем приближении. И все же навстречу шагнул один из них — крупный, мордатый, уверенный в себе, привыкший командовать.

Но и я сделал морду кирпичом и требовательным тоном спросил:

— Что вы здесь делаете, господа?

— Мы действуем по приказу группенфюрера СС Генриха Мюллера! — тоном превосходства ответил тот.

Я лишь пренебрежительно отмахнулся:

— А я здесь по заданию рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера! Как фамилия этой женщины, которую вы сейчас арестовываете?

Гестаповец слегка растерялся, не понимая, как должен реагировать на мое появление, поэтому ответил честно:

— Марта Мюллер, она подозревается…

— Мне не интересно в чем она подозревается, — коротким жестом руки прервал я его объяснения, — я забираю ее с собой! И прошу, ваше недовольство адресуйте в канцелярию господина рейхсфюрера, а не мне!

— Но позвольте… — он явно растерялся, гестаповцы привыкли к тому, что все их боятся, и мое странное поведение не вписывались ни в какие рамки.

— Не позволю! — мой голос заиграл повелительными тонами, а сам я сделал несколько шагов вперед, оказавшись прямо перед остальными гестаповцами и задержанной. Гриша — молодец, остался стоять на своей позиции. — Отпустите эту женщину!

В глубине души я все еще мечтал о том, что все пройдет гладко и без крови.

Не получилось.

— Покажите предписание! Вот мое! — немец вытащил из кармана бумажку с множеством печатей, но я даже не стал на нее смотреть.

В данную секунду я как раз встал так, как планировал — казалось бы, вокруг враги, но позиция для стрельбы самая удобная. Просто гаси мишени одну за другой!

Так я и сделал.

Стрелять я начал прямо сквозь карман, снизу вверх — не самый лучший способ, но выбора не было. Первая пуля вошла прямо в лоб мордатого гестаповца, все еще с чуть растерянным видом держащим в вытянутой руке предписание.

А потом я выхватил оружие из кармана, и пошло по кругу.

Выстрел, выстрел, выстрел…

Короткая автоматная очередь довершила дело — последние двое фашистов упали, как подкошенные.

Ни одна гнида не сумела среагировать должным образом. Чему их только учат? Даже челябинские урки успели бы дернуться и попытаться отбиться. Эти — нет. За десяток секунд мы расстреляли шестерых человек, причем, кажется, всех положили насмерть.

Но проверять я не стал, не до того. Подняв с земли предписание, которым размахивал гестаповец, я сунул его себе в карман и, схватив ошеломленно замершую Марту за руку, потянул ее за собой. Девушка сделала несколько шагов, но потом уперлась. Столь быстрое развитие событий и главное — убийство гестаповцев ввело ее в легкий ступор.

— Фрау Мюллер, — мой тон был спокойным и даже ласковым, — нам нельзя здесь задерживаться. Скоро к этим людям прибудет подкрепление и тогда вам конец. Я воспользовался эффектом неожиданности, но второго шанса у нас не будет.

— Они ошиблись… — ее голос слегка дрожал от волнения. — Я в этом уверена! Я не сделала ничего дурного и всем сердцем предана Великой Германии!

Играет? Или на самом деле ничего не понимает? Черт! Как же доказать ей, что я — свой. Зотов не сообщил мне ни пароль, ни отзыв. Как быть?

— Они хотели арестовать вас, а я этому помешал.

— Кто вы?

— Просто поверьте мне, Марта, я не причиню вам зла! Но если мы не поспешим — умрем!

Она, наконец, сдвинулась с места — подействовало! Уговаривать ее дольше времени не было, если бы девушка начала сопротивляться, я просто вырубил бы ее. Хорошо, что обошлось без этого.

Мы обогнули машины гестаповцев и быстрым шагом, почти бегом направились к моему автомобилю. Гришка уже был там с автоматом в руках. Ствол оружия еще слегка дымился. Парень хотел было что-то сказать, но я сделал ему знак молчать, и парень, подавившись своими словами, слегка закашлялся.

Звуки недавних выстрелов, разумеется, привлекли внимание. Я видел в окнах окрестных домов лица любопытствующих, и на тротуаре остановились несколько человек и теперь с интересом и испугом смотрели на нашу троицу. Благо, тела всех убитых лежали во внутреннем дворе и с улицы были не видны. Но выбора не было, свидетелей в таком деле будет масса — не убивать же всех подряд. Тем более что у меня в обойме осталось всего два патрона, а перезарядить пистолет я не успел.

Мы почти дошли до машины, как вдруг Гришка, обернувшись через плечо, вскрикнул:

— Сзади!

Я дернулся, понимая, что уже не успеваю, но автомат затарахтел, наискось прошив тело гестаповца, целящегося в нашу сторону из пистолета.

Не убил его с первого раза? Как же так?

Все целы? Беглый осмотр показал, что эсэсовец промахнулся. Хоть в этом повезло.

— Давай на заднее сиденье! — приказал я отрывисто. — И девицу туда же! Охраняй ее любой ценой!

— Вы русские? — глаза Марты округлились от удивления при звуках чужого языка, но сама она говорила на немецком. — Но что вы делаете здесь, в Берлине?

— Госпожа Мюллер, — я тоже перешел на немецкий, — давайте обсудим это позже. Сейчас у нас другие заботы…

Мне показалось, что вот сейчас она попытается убежать, и я готов был ее перехватить, но обошлось. Марта и Гриша разместились позади, я прыгнул за рулевое колесо, и машина резко сорвалась с места.

Ситуация, в которой я оказался, была ужасная. Через полчаса, как только местная полиция во всем разберется, город перекроют со всех сторон. Наше описание, плюс описание машины будет известно каждому полицейскому. Шансов выбраться за пределы Берлина — ноль. Мест, где можно укрыться в городе, не существует.

Для начала, в любом случае, нужно оказаться как можно дальше от места происшествия. Поэтому я мчал сквозь город со всей возможной скоростью. Но постоянно приходилось притормаживать, объезжать завалы, выбоины от снарядов и блок-посты. Учитывая, что я совершенно не ориентировался в городе, могло оказаться, что я лишь кружу по местности и совершенно не удаляюсь от Фридрихштрассе.

Мы пронеслись пару кварталов, прежде чем немного сбавить скорость. Я совершенно не представлял, куда ехать дальше, не рассчитывая на столь активное развитие событий. Нужно было определиться.

Вырулил на широкую улицу «17 июня», ведущую прямиком к Бранденбургским воротам. Сейчас, разумеется, она называлась иначе, то ли «Шарлоттенбургское шоссе», то ли «Восточно-Западаная ось», не суть. Главное, здесь было много мест, где я мог остановиться, не привлекая внимания.

Заглушив мотор, я повернулся к пассажирам.

Гришка — молодцом — бодр и уверен в себе и своем командире, краем глаза пялился на Марту. А вот девушка, что называется, поплыла. Слишком много событий свалилось на ее аккуратную немецкую головку с кукольным личиком.

Для начала уточнить:

— Фройляйн! Вы Марта Мюллер, проживающая по адресу Берлин, Фридрихштрассе семь?

Голос мой звучал довольно сурово, потому как девица встрепенулась от своей задумчивости и тут же ответила:

— Да, господин! Вы совершенно правы.

Что-то у меня не складывалось в этой истории. Ну не походила она на опытную связную, способную передать пленку дальше по назначению. Слишком молода, впечатлительна, да и явно в шоке от сложившейся ситуации. Нет ли здесь ошибки?

— Скажите, госпожа Мюллер, нет ли в вашем доме других людей с такой же фамилией? — я старался говорить мягко, чтобы не напугать ее.

У немцев же на дверных звонках подписаны именно фамилии жильцов, а не номера квартир. Вдруг гестаповцы просто перепутали?

У девушки дрожали руки, которые она сложила перед собой в молитвенном жесте, словно отгораживаясь от всего мира.

Мой первоначальный метод не подействовал, попробуем иначе.

— Госпожа Мюллер! — рыкнул я, и это сработало.

Девица встрепенулась, осмыслила мой вопрос и четко ответила:

— Никак нет, в доме только наша семья носит эту фамилию!

— Ваша семья? — продолжал я спрашивать. — А есть ли в семье другие женщины?

Этот вопрос на мгновение поставил ее в тупик, но потом я увидел, что она начала соображать.

— Мама и бабушка, но мамы больше нет — она умерла в прошлом году, а бабушка в больнице — ей стало плохо, сердце прихватило, и карета скорой помощи ее увезла.

Тут и думать нечего, все понятно интуитивно, стоило лишь уточнить:

— Вашу бабушку тоже зовут Марта, не так ли?

— И бабушку, и маму так звали… это наша семейная традиция, называть всех девочек именем Марта.

Вот и подтвердилось. Конечно, не эта испуганная пигалица была связной, к которой отправляли меня Зотов и Марков, а ее бабушка. Вот только старушка угодила в стационар… и что же делать?

Действовать!

Пока по городу не объявили план-перехват в местном исполнении, у меня еще есть время.

— В какую больницу ее определили?

— В клинику Шарите, в Берлин-Митте…

Похоже, с одной стороны мне очень повезло — гестаповцы просто перепутали бабушку с внучкой, и связная была еще жива, но с другой, придется ее вытащить из клиники, пока все не прояснилось и эсэсовцы не заявились в Шарите.

Я повернул ключ, и машина ровно загудела.

— Подскажете, как ехать? Нам нужно забрать вашу бабушку, пока за ней не пришли из Гестапо. Иначе ей конец.

— Конечно, я скажу…

Дурацкая ситуация. По-хорошему, мне надо было уезжать отсюда как можно дальше и как можно скорее. Но я обещал Зотову! Только это меня и держало.

По центру широченной улицы вместо разделительной полосы шли нагромождения камней и бревен с редкими деревцами вперемешку. Где-то неподалеку дымила полевая кухня, разнося ароматы готовящейся еды. Айнтопф — классическая немецкая похлебка: горох, овощи, рубленные сосиски — все тушится в котле несколько часов. Грубо, примитивно, но когда желудок требует еды — лучше не придумаешь.

Я видел в зеркало заднего вида, что Гришка непроизвольно облизывается, да и у меня самого живот слегка повело, а вот Марта на запахи не реагировала — видно, была сыта.

Война — войной, а обед по расписанию. На пустой желудок много не навоюешь. Я вновь заглушил мотор, вышел из машины, перебежал на другую сторону дороги и купил три порции еды, благо, денег у меня хватало, после чего вернулся в автомобиль и раздал благоухающие тарелочки моим пассажирам.

— Налетайте! Нужно подкрепиться.

Гриша, как лев, набросился на свою еду и уничтожил ее буквально за пару минут. Марта ела деликатно, видно было, что она не голодна. Я же сожрал бы сейчас даже демона из ада, так что церемониться не стал.

— Ты будешь? Ах, как же тебе объяснить? Кушать хочешь? — Григорий, доев свою порцию, заимел виды на порцию Марты, и теперь показывал ей жестами, как он охотно навернул бы еще немного.

Марта не понимала и лишь хлопала глазами, я переводить не спешил.

— Еда! Essen! — вспоминал свои навыки в немецком Гриша. — Ням-ням! Ты будешь или я доем?

Наконец, до Марты дошло. Она протянула еду парню:

— Guten Appetit!

— Благодарствую! — он живо умял остатки этой порции и съел бы еще, если бы ему предложили. Месяцы, проведенные в Заксенхаузене, не проходят бесследно. Боюсь, теперь до конца жизни он будет трястись над каждым кусочком хлеба и дико бояться голода.

Удивительно дело, но, после этого спонтанного перекуса настроение улучшилось. Мрачная безысходность отступила чуть в сторону, дав место надежде на светлое будущее.

И даже солнце выглянуло внезапно, придав окружающему миру немного радости.

Марта вдруг будто проснулась. Неожиданно дернув ручку двери, она почти вылезла из машины, когда Гришка, очнувшись от ступора, схватил и затащил ее обратно. Бить он ее не стал — не по-комсомольски, лишь слегка придушил, чтобы не дергалась.

— Отпустите, — прохрипела девушка, — богом клянусь, я никому ничего не скажу…

Вот тоже проблема на мою голову. Что же с ней делать?

— Марта, мы не причиним тебе ни малейшего вреда! — я пытался говорить мягко, но видел, что это не помогает.

— Вы же русские! Я слышала, вы говорили на их языке! Русские — плохие люди, они едят младенцев!

— На завтрак или на ужин? — деловито уточнил я.

— Что? — не поняла Марта.

— На завтрак, спрашиваю, едят или на ужин? А может на обед? И в каком виде? Жареном, вареном или сушенном? Может, ручки коптят, а потом пальчиками хрустят? Или ножки обгладывают?

— А-а-ах!

Марта глубоко вздохнула, глаза ее закатились, и она лишилась чувств.

— Тургеневская девушка, — пояснил я Грише, — в облаках витает. Но тем проще, пусть пока отдохнет. Смотри за ней!

Мы объехали квартал широким полукругом, пересекли через мост реку Шпрее, и вновь вернулись в центр. Патрулей тут было куда больше, чем в других районах, но нас не останавливали.

Корпуса клиники Шарите занимали значительную территорию на которой элементарно можно было заблудиться.

За окном мелькнул памятник Альбрехту фон Грефе — известному глазному врачу XIX столетия — тут и начиналась Шарите. Благо, Марта успела рассказать, как добраться до места, еще до своего обморока.

Тут начинались многочисленные корпуса из красного кирпича в стиле барокко и классицизма, с полуарками оконных проемов, симметричными фасадами, колоннами, пилястрами и фронтонами.

Я проехал дальше до самой проходной и притормозил там, а, когда к машине подошел охранник, спросил тоном, не терпящим пререканий:

— Куда отправляют поступивших пациентов с подозрением на инфаркт?

— Третий корпус, — увидев мои погоны, козырнул охранник. — Прямо, потом налево, не ошибетесь!

Я благосклонно кивнул, и он дернул шлагбаум вверх, давая проезд.

С эсэсовцами предпочитали не связываться, они обладали мрачной репутацией. Но сейчас это лишь играло мне на руку.

Мой стиль — стремительная вылазка без предварительной разведки и столь же скорое отступление, пока противник не очухался и не подогнал дополнительные ресурсы. Натиск и наглость! Только так я мог достичь успеха в сложившихся обстоятельствах. Но столь же легко мог и погореть на любой мелочи — это я тоже прекрасно осознавал.

Нужный корпус нашелся быстро, я остановил машину чуть сбоку, где она не особо бросалась в глаза. Оставалось решить, что делать с девушкой — оставить ли ее одну или под присмотром Григория, который мог мне понадобиться в самой клинике.

Ее обморок мог продлиться пару минут или несколько часов — не угадать. Эх! Ладно! Будь что будет!

— Девушку положи на бок и прикрой шинелью, — скомандовал я, — авось, не очнется. А мы с тобой идем искать ее бабушку!

— Прямо Красная Шапочка, — хмыкнул Гриша, кивнув на бордовый берет Марты.

— Угу, лишь бы бабку не сожрали волки…

Мне было не до шуток. Миссия, порученная мне Зотовым, шла крахом. Все было не так, как я предполагал, и чем дальше, тем хуже — все буквально катилось под откос.

Но я мог сделать лишь то, что я мог сделать.

— На выход, Гриша, и не открывай рот!

Мы выбрались из автомобиля и пошли к входу в корпус. Я — впереди, важно и чуть презрительно поглядывая по сторонам, Гриша — на пару шагов позади, с автоматом в руках.

Впечатление мы производили гнетущее. От нас шарахались в стороны буквально все — кто из страха, другие — из уважения. Некоторые чуть не плевали вслед, но я делал вид, что ничего не замечаю. Все же к 44-му году отношение к эсэсовцам изменилось в худшую сторону. Слухи с фронта о том, что творили батальоны СС, доходили даже до самых упертых. Зверства нельзя было оправдать, их можно было лишь попытаться скрыть, но и это уже не удавалось. С другой стороны, почти никто не пытался роптать. А те, кто все же пробовал — тут же исчезали, как по мановению волшебной палочки. Гестапо работало хорошо, отслеживая инакомыслящих.

Какая-то медсестра увязалась за нами, что-то пытаясь спросить, но я ее игнорировал, а Гришка — тот вообще немой.

Таким составом мы подошли к регистратуре.

Я встал впереди очереди, отодвинув в сторону лысоватого мужичка. Впрочем, он не протестовал.

— Пациентка Марта Мюллер, — сообщил я, — поступила с жалобами на сердце. Номер палаты! Живо!

Женщина неопределенных лет, сидящая за конторкой, стремительно побледнела и часто-часто закивала головой.

— Момент, господин офицер, сейчас я все найду… палата номер двести пять, второй этаж направо!

Благодарить я не стал, тут же направившись дальше. Теперь медсестра бежала впереди, показывая дорогу. Гришка с любопытством поглядывал по сторонам. Его все вокруг удивляло, но поделиться своими впечатлениями он не мог.

Коридор, лестница, еще коридор, поворот и вот, наконец, нужный блок.

Медсестра услужливо распахнула дверь, и мы вошли внутрь.

Палата — некогда на четверых, сейчас была забита под завязку. Я насчитал больше десяти коек и раскладушек, на которых лежали женщины.

— Госпожа Мюллер! — громко позвал я. — Вы где?

И в этом была моя ошибка. Я слишком привык к страху и повиновению немецких граждан, за очень редкими исключениями.

Седенькая старушка с той самой знаменитой прической-одуванчик встала с дальней кровати, стоявшей у самого окна, сделала насколько шагов в мою сторону, а потом выхватила откуда-то из-за спины револьвер и, наставив ствол мне в грудь, яростно крикнула:

— Гори в аду, тварь!

И нажала на спусковой крючок.

Глава 3

В этот момент перед моими глазами не пронеслась вся прежняя жизнь — это романтическая чушь, которую распространяют те, кто никогда сам не стоял под стволом. Мыслей не было вовсе — одни рефлексы. Я ушел с линии огня влево, потом сместился вправо, готовый нырнуть вниз, если нужно.

Не понадобилось.

Барабан револьвера щелкнул вхолостую. Повезло.

Но боевая бабулька не собиралась сдаваться так просто. Я буквально кожей чувствовал, что сейчас она нажмет на спусковой крючок во второй раз, потом в третий… и будет стрелять, пока мое мертвое окровавленное тело не упадет-таки ей под ноги.

Я не дал ей шанса осуществить задуманное. Мгновение — и я уже был рядом, чуть выкрутив ей кисть руки, осторожно вынув из цепких пальцев оружие и сунув себе в карман. А потом приблизил голову к ее голове и еле слышно прошептал по-русски:

— Не стреляйте, свои!

В этот раз я уже не боялся ошибиться и тут же понял, что нашел, наконец, мою связную. Фрау Мюллер обмякла и чуть не упала, я едва успел ее поддержать.

В то же время женщины вокруг, сообразив, что происходит что-то страшное, громко завизжали. Сейчас здесь окажутся охрана и врачи, но это меня не пугало.

— Молчать! — бешено заорал я на всю палату. — Работает Тайная государственная полиция! Кто будет шуметь, отправится вместе с ней! — И тут же повернулся к медсестре, что столбом замерла у дверей: — Быстро собрать вещи госпожи Мюллер, она немедленно выписывается! Выполнять!

Медсестра метнулась прочь, а я пока посадил фрау Мюллер на кровать, давая ей немного прийти в себя. Старушка, надо признать, очухалась весьма быстро — старая гвардия! И когда через несколько минут медсестра вернулась с вещами, уже полностью оклемалась и оделась быстро, как жена военного, привыкшая все делать четко и по расписанию.

В палату ворвалась грозная женщина в халате — судя по всему, доктор, а за ней следом два плечистых санитара.

— Позвольте узнать, что здесь происходит? Я — лечащий врач, доктор Рихтер, и мне хотелось бы знать, на каком основании…

— Читать умеете? Читайте! — я сунул ей под нос то самое предписание, что подобрал с земли после расстрела гестаповцев. Честно сказать, я сам не успел его прочесть, но примерно догадывался, о чем в нем говорилось.

Гришка же поступил еще проще — повел стволом автомата в сторону санитаров, и те словно мгновенно уменьшились в размерах, съежились и явно пожалели, что находятся в данный момент в палате. Остальные пациентки тихо лежали в своих кроватях, боясь повернуть головы в нашу сторону. Меня это полностью устраивало.

— Все возможные полномочия? Полное содействие любых государственных органов? — быстро пробежала глазами фрау Рихтер мою бумагу. — Но позвольте, эта женщина несколько дней назад перенесла инфаркт! Ей противопоказано перемещаться! Она должна соблюдать постельный режим, иначе ее сердце может не выдержать!

— Это дело государственной важности, — отрезал я, — посторонитесь и дайте пройти! Или вы не видели, как только что она пыталась нас застрелить? С дороги!

На самом деле доктор Рихтер была чертовски отважной женщиной, говорить в подобном тоне с эсэсовцами не каждый бы решился. Она искренне отстаивала жизнь своей пациентки, и я ее даже зауважал, но времени было в обрез — в любой момент здесь могли появиться настоящие эсэсовцы.

И все же она сдалась. Препятствовать расследованию могло выйти себе дороже.

Внезапно я поймал ее взгляд. Она будто прозрела: увидела наши грязные одежды — кое-где имелись даже дырки от пуль, небритые лица, худые тела. Я чувствовал, еще мгновение и она заорет во весь голос, призывая прочую охрану корпуса, и тогда нам не поздоровится. А точнее, не поздоровится им — потому что я буду пробиваться с боем. Да и Гришка не станет жалеть немцев.

Единственное, что ее смущало — предписание. Оно было оформлено по всем правилам — присутствовали необходимые подписи, печати. Такую бумагу подделать очень сложно, практически невозможно, и доктор Рихтер это понимала. Но наши лица… они мало соответствовали.

Неизвестно, чем бы все кончилось, но внезапно в игру вступила фрау Мюллер.

Вытянув вперед руки, сложенные в замок, она громко произнесла:

— Я признаю, что злоумышляла против безопасности Великого Рейха и лично Адольфа Гитлера, и готова понести наказание по всей строгости закона!

Против таких слов нечего было возразить. Доктор Рихтер лишь захлопала густыми ресницами, невероятно идущими к ее вполне симпатичному лицу, и промолчала.

Гриша уже прикатил медицинскую каталку, и мы живенько усадили в нее нашу старушку.

— Благодарю за сотрудничество! — торжественно произнес я, и мы покинули врачебную палату, оставив всех в глубоком замешательстве.

Я шел, точнее, практически, бежал первым по коридору, стремясь поскорее убраться прочь из корпуса. Григорий, пыхтя, старался не отставать. Марта Мюллер, теперь точно настоящая, сидела в каталке молча, лишь время от времени сверкая глазами. Живости характера ей было не занимать, жаль, что ее внучка не пошла в нее в этом плане.

Наконец, мы выбрались из корпуса и покатили к припаркованной машине. Еще издали я увидел, что там слоняется один из охранников, пытаясь заглянуть в окна.

Я подошел к нему со спины и рявкнул:

— Брысь, сволочь!

Оглянувшись, он чуть не обделался, и тут же припустил прочь.

Марта одобрительно захлопала в ладоши и негромко засмеялась. Смотрите-ка, сделала из меня клоуна — развлек ее, получается. Вот же, старая!

Ее внучка все еще пребывала в состоянии беспамятства, и это к лучшему. Иначе пришлось бы ее утихомиривать способом, не совсем подходящим для женщин. А так — пусть себе спит, целее будет.

Бабку мы разместили рядом с внучкой, туда же, на заднее сидение, втиснулся Гриша, и мы, наконец, тронулись с места. В этот же момент густо повалил мокрый снег, как по заказу.

Мы выехали за территорию Шарите, я наугад проехал один квартал, потом другой. Снег все шел, быстро наметая сугробы. Ехать становилось все труднее, и я остановился у обочины, решив переждать пару минут и собраться с мыслями.

— Я так понимаю, господа, что вы понятия не имеете, куда ехать дальше? — на чистейшем русском языке, но с каким-то неуловимым прононсом, спросила Марта.

— Догадались, кто мы? — я не стал играть в игры.

— Разумеется. Стоило лишь взглянуть на ваши лица — эти незабываемые славянские черты, горящие огнем глаза и наглость, с которой вы действовали, не оставили у меня сомнений.

— У меня для вас посылка, — я вытащил из кармана микропленку. — Понимаете, от кого это?

— Вероятно, от моего старого друга генерала Маркова? Только он один и остался из всех прежних… И я должна была бы передать ее по назначению… вот только, сами видите, я вышла из игры.

Ситуация была — хуже некуда. Вроде все и вышло, по-моему, Марту мы спасли, прихватив заодно и ее внучку, но что дальше?

— Извозчик, трогай! — с непередаваемым апломбом махнула рукой старуха. Впрочем, в этот момент старухой она не выглядела. Я никак не мог подобрать слово… потом понял — дама, вот кем она являлась — дамой из высшего света, природной аристократкой.

— Ну, бабка! Ну, дает! — Гришка тоже восхитился по-своему, как умел.

Марта посмотрела на него, чуть прищурившись, и вроде не кричала, и не ругалась, но взгляд был таким, что парень весь как-то съежился и умолк.

— Молодой человек, меня зовут Матильда Юрьевна, запомните это! Так ко мне и обращайтесь, если Вы, конечно, не быдло.

Григорий закивал, понимая, что схлестнулся с личностью, превосходящей его на голову.

Я тем временем плавно двинул машину вперед. Матильда Юрьевна, или как там ее звали на самом деле, руководила процессом.

— Тут налево. Не спешите, пропустите людей. Теперь направо, а потом прямо. Пока едем, расскажите-ка мне вкратце, как вы меня нашли, и почему моя внучка лежит здесь в бессознательномсостоянии?

Скрывать было нечего, и я буквально в паре предложений описал ситуацию. Приехали по адресу, наблюдали арест, подошли, отбили, положили шестерых… судя по всему, гестаповцев. Разговорили внучку, узнали о больнице, явились туда и забрали боевую старушку с собой. Вот и весь сказ.

— И плана отхода у вас, как я понимаю, не имеется?

— Откуда? Мы только сегодня попали в город.

— А до этого где были? — я спиной чувствовал ее требовательный взгляд и врать не стал.

— КЦ Заксенхаузен, заключенные мы… устроили восстание, убили охрану, бежали. Что с Марковым сейчас — не знаю, но поручение его я выполнить обязан. Сняли форму с мертвых эсэсовцев, языком я владею, вот и решил рискнуть. Хотел отдать пленку, а потом прорываться к своим.

Матильда глубоко вдохнула. Я подумал было, что ей стало плохо, но она тут же заговорила ласковым голосом, в котором звучали явственные нотки иронии:

— Храбрецы, настоящие богатыри земли русской! Слегка глуповаты, но в сказках это даже приветствуется. Без подготовки, без какого-либо плана, вот так нахрапом явиться в Берлин, где на каждой дороге блокпосты и патрули. Да… не оскудела еще земля наша героями, Иванами дураками! Ну-ка, тут налево, и во двор!

Она указала на полуразрушенный дом без передней стены, голыми коробками квартир выходящий на улицу. Снег плотным слоем завалил остатки вещей, впрочем, я особо не вглядывался, мне хватило того, что понятно, что там нет живых — все уцелевшие давно сменили место жительства.

Арка въезда во двор уцелела, а вот ворот не было, что меня лишь порадовало.

— Заезжайте сразу под дальний навес, — командовала Матильда Юрьевна, и я беспрекословно выполнил приказание. — Этот район сильно разбомбили, все, кто выжил — переселились в другие дома или бежали из города.

— А что, многие бегут? — поинтересовался я.

— Думаю, примерно половина. Опасно. Бомбят почти каждую ночь, а иногда и днем. А в последнее время — еще чаще.

— Но вы не уехали?

— У меня здесь дела были, — пожала плечами старушка, — а вот внучку хотела отправить, но она уперлась, ни в какую, мол, не брошу родной город. Не силой же ее гнать?..

Марта-младшая все не приходила в себя, слишком сильное потрясение, и могла оставаться в таком состоянии еще несколько часов.

С улицы наше пристанище не было видно, но, если город начнут прочесывать, машину найдут, а следом и нас.

— Первый этаж в доме уцелел, — сказала Матильда, — бери-ка, добрый молодец, мою внучку на руки и неси ее внутрь, пока не околела.

Гришка придержал дверь, я вытащил Марту и пошел следом за старухой. Она бодрым шагом указывала путь.

— Я давно это место приметила, как и еще с десяток по городу в разных районах… так, на всякий случай. Вот, видишь, пригодилось.

— Как на вас вышло гестапо?

— Где-то, видно, ошиблась, или взяли кого-то, кто на меня мог указать… а может, просто соседи донесли. Я же не знаю, по какому поводу они явились, а ты, дорогой товарищ, у них не уточнил…

— Не до того было, знаете ли…

Первая же квартира подошла для наших целей. Окна ее выходили во двор, и бомба не причинила особых повреждений, тем не менее, ее покинули, бросив в беспорядке вещи.

Внутри пахло плесенью и затхлостью. Жилье без хозяина быстро мертвеет.

Дверцы шкафа единственной комнатушки были распахнуты, словно кто-то в спешке собирал вещи, а на столе крохотной кухоньки осталась кружка — ее так и не помыли после утреннего кофе.

На полу валялся альбом с фотографиями. Видно, хотели прихватить с собой, а потом в суматохе позабыли…

Узкая кроватка была застелена тонким покрывалом.

— Кладите ее на кровать, — быстро осмотревшись, велела Матильда.

Я аккуратно опустил девушку на ложе. Она была легкая и податливая, как кукла.

— А теперь ступайте, поищите-ка в сарайке разных тряпок, да закидайте машину сверху, — продолжала командовать Матильда, — она нам больше не понадобится, слишком приметная.

Мы с Гришей вышли во двор, обшарили ветхий, каким-то чудом уцелевший сарай, и отыскали там тент, оставшийся от прежних жильцов. Им прикрыли машину, а сверху накидали строительный мусор и всяческий хлам, попавшийся под руку. Снег уже успел завалить следы от шин, и двор выглядел девственно чистым.

— Что дальше, командир? — спросил мой боец, вытерев пот со лба.

Хотел бы я честно ответить, что понятия не имею, но… никогда не показывай перед подчиненными страх и неуверенность. Иначе будет только хуже. Солдат должен видеть, что его командир четко знает, что делает.

— Не дрейфь, Гришаня! — залихватски ухмыльнулся я. — Будем бить фрицев, что же еще? Вот где найдем, там и будем бить!

Я видел, что он тут же успокоился — это мне и надо было. Несмотря на то, что Гриша увязался за мной по собственной инициативе, я, как старший по званию, нес за него ответственность, хотел того или нет.

Мы вернулись в комнатушку, где Матильда Юрьевна уже начала наводить порядок женской рукой. На газовой горелке кипятилась вода в чайнике, а на столе стояла вазочка с сухарями.

— Так-с, молодые люди, — она осмотрела нас с ног до головы, — а теперь нужно заняться вами. Пробегитесь по квартирам, да найдите подходящие по фигуре вещи — наверняка что-то должно остаться от прежних жильцов. В этом вам появляться на улице больше нельзя. Вся полиция и тайные службы Берлина наверняка уже осведомлены о розыске высокого офицера СС и солдата при нем, так что проверять будут всех и каждого, невзирая на чины и пропуска.

Я был с ней согласен, скинул с себя шинель и приказал Гришке прошерстить квартиры в поисках неброских вещей. Тот умчался выполнять задание, а я сел на стул, налил кипятка из чайника и задумался. Нужно было выработать план дальнейших действий. Нужно прорываться к своим… но ведь задание Зотова не выполнено. Да, Марту Мюллер — она же Матильда Юрьевна — я нашел, но пленка до сих пор в моем кармане, и отдавать ее старушке смысла нет.

— Вы правильно размышляете, юноша. Вижу по вашему лицу, — Матильда присела на стул напротив меня. — Я могу умереть в любой момент, так что рассчитывать на мое деятельное участие не стоит. И все же… полагаю, что сумею оказаться кое в чем полезной…

Я хлебал кипяток и слушал, давно сообразив, что старушка очень непростая. Нет, понятно было и так, что агент в центре Берлина — это человек опытный и надежный, но Матильда обладала главным качеством — абсолютным самоконтролем. Вот только здоровье ее подвело.

Но договорить она не успела.

В этот момент глаза девушки, до этого мирно лежащей на кровати, широко распахнулись. Она резко села, спустив ноги на пол, и замерла в изумлении. Еще бы — только что она находилась в машине с двумя страшными русскими, что едят детей… мгновение — и она уже в постели, а рядом все тот же людоед, сидит, причмокивает губами, да глазами жадно зыркает.

— А-а-а! — крик только начал зарождаться в ее груди, но тут вмешалась старушка.

Она встала со стула, вперила указательный перст в сторону внучки и раскатисто, как генерал на плацу, пророкотала на немецком:

— Halt die Klappe, Marta!^[1]

И Марта замолкла, а кто бы не замолк. Даже я подавился кипятком, а Гришка в коридоре, судя по всему, споткнулся и чуть не покатился по ступеням.

Девушка испуганно открывала и закрывала рот и смогла пролепетать лишь:

— Oma?^[2]

— А кто же еще, малышка! Ну-ка, успокойся, — контраст грубого окрика с заботливым и нежным голосом любящего человека, которым теперь заговорила с внучкой Матильда, был разительным. Но это подействовало. Я видел, что Марта, готовая сорваться в истерику, мгновенно успокоилась и уже осматривалась по сторонам с любопытством.

— Бабушка, меня похитили! — они говорили по-немецки, и я не вмешивался, прихлебывая кипяток.

— Тебя спасли, дорогая! — торжественным тоном возразила Матильда Юрьевна. — Если бы не эти юные господа, сейчас тебя бы пытали в подвалах Гестапо… и меня тоже.

— Что такое ты говоришь? Это невозможно! — от возмущения Марта вскочила на ноги, и я насторожился — если она попытается выскользнуть за дверь, я успею ее перехватить. Но этого не понадобилось.

— ТЫ МНЕ НЕ ВЕРИШЬ? — в этот раз старушка не повысила голос, наоборот, говорила едва слышно, но от нее во все стороны потекла такая сильная энергия, что я все же подавился, а Марта рухнула обратно на постель.

В этот момент в комнату ввалился Гришка с охапкой вещей в руках и бросил все прямо на пол.

— Переодевайтесь, господа! — голос старушки вновь стал нормальным. — Вас ждут великие дела!

Глава 4

Время до утра следующего дня мы провели в квартире.

Многие жильцы покинули жилье, оставив собственные вещи в шкафах и сундуках. Неприятно было играть роль мародеров, но выбора не имелось — требовалось сменить гардероб на более подходящий.

Мы с Григорием переоделись в простые, но добротные вещи: грубые башмаки, плотные куртки, рубашки, штаны. На головы нашлись кепки. В таком виде нас сложно будет отличить от обычных берлинцев.

Я был уверен, что нас уже ищут по всему городу. К счастью, поглядывая временами в окно, я не замечал особой активности в этом районе, но это ничего не значило. Сегодня прошерстят одну часть города, завтра доберутся до этой. Впрочем, я надеялся, что завтра нас тут уже не будет. Сейчас же было необходимо отдохнуть и набраться сил и нам с Гришей, и боевой бабульке, и даже Марте.

Весь вечер Матильда Юрьевна разговаривала со своей внучкой. Мы с Гришей не мешали им, развалившись на кроватях в соседней квартире. Входя время от времени за очередной порцией кипятка, я слышал негромкий спокойный голос, который пояснял, убеждал, рассказывал… но сильно сомневался, что на девушку подействует одноразовая лекция, пусть и от родной бабушки.

Как я понял, старая фрау Мюллер, или как там ее звали на самом деле, перебравшись в Германию много лет назад, сменила фамилию. После 1917 года она эмигрировала из Советской России уже в солидном возрасте, и ее дочь должна была знать историю семьи, а вот внучка… ее тогда еще не было на свете, а когда она родилась, то стала урожденной Мартой Мюллер, гражданкой Германии, а после и Великого Рейха, и знать не знала о своем происхождении, о том, что она русская по крови… Почему ей об этом не рассказали — другой вопрос, но он меня совершенно не касался — это личное дело Матильды и ее дочери, которой уже не было на этом свете.

Потом Матильда заглянула к нам, и я отправил Гришку подышать воздухом. Предстоял разговор.

— Как ваша внучка, оклемалась?

— Марта разумная девочка, но ее сознание… слишком одурманено пропагандой.

— А вы не пытались этому противостоять?

Матильда вздохнула и внезапно достала из кармана платья папиросу, ловко прикурила и, вздохнув, сказала:

— Моя дочь не хотела, чтобы в Марте осталось хоть капля русского духа, и я не могла ее переубедить. Виолетта… ей сильно не повезло в семнадцатом, она стала жертвой насилия… мы тогда бежали, прихватив лишь самое необходимое, но воспоминания остались.

— Но ведь вы…

— Потом, много лет спустя, еще до войны, я повстречала кое-кого из своих старых знакомых в Берлине. Вот только в то время они уже работали на советскую разведку.

— И вас завербовали?

Матильда Юрьевна усмехнулась:

— Да кому я сдалась, вербовать меня. Старая женщина, доживающая свой век. Нет, я сама предложила свои услуги. Понимаете ли, я, если можно так сказать, переосмыслила свой подход ко всему. Да, историческая линия была нарушена — монархический строй потерпел крах, на его место пришел молодой, жадный до крови советский человек, но этот человек оказался жадным и до свершений. Ему захотелось дотянуться рукой до звезд. Сломав все, он начал активно строить новое. А кто я такая, чтобы сопротивляться естественному ходу эволюции? Родину свою я люблю и никогда ее не предам.

Ее история была мне понятна, но теперь меня интересовали конкретные вопросы.

— Вы сможете передать посылку по назначению?

Матильда кивнула:

— Это просто. Я никогда не встречалась с резидентом, я лишь оставляла сообщения или посылки в определенном месте, а потом их забирали…

— И это место?

— Главпочтамт, арендованная ячейка номер сто два на имя господина Краузе. У меня есть ключ.

Сдавалось мне, на почту придется топать лично. Вряд ли Матильда Юрьевна сможет совершить сей променад. Она выглядела плохо: темные круги под глазами, слегка трясущиеся руки, хотя старушка и пыталась это скрыть, общая бледность — я все подмечал, вот только ничем не мог помочь.

— Город будет перекрыт, — вслух размышлял я, — у меня нет документов, кроме как на имя рапортфюрера, но ими пользоваться больше нельзя. Вы тоже не в состоянии выполнить миссию…

— Я нарисую вам схему, дойдете дворами. Нужно лишь положить посылку в ящик. Дальше уже не ваши заботы.

Коготок увяз — всей птичке пропасть. Отказаться, разумеется, я не мог.

— Сделаю. Прямо с утра и пойду.

— Почта работает с девяти часов.

Все нюансы были обговорены, но мы еще долго сидели, потягивая пустой кипяток. Матильда курила уже вторую папироску.

— Как вы думаете, — спросила она, — что будет дальше? Мир погибнет или есть шанс на спасение?

Я не мог ответить однозначно. То, что Германия падет, было очевидно, но вопрос показался мне более объемным, касающимся не только текущего состояния дел, но и будущего, проблем завтрашнего дня.

Я мог бы ответить лишь одно: мы, русские, давили, давим и будем давить гадов. Во все времена, под любыми масками и личинами.

Главное, не вообразить в какой-то момент, что лишь мы обладаем авторским правом на истину. Дебилами земля полна, и дураков с инициативами на всех хватит. Под лозунгами патриотизма они пытаются протолкнуть ересь и чушь, и я часто с этим сталкивался. Разумный подход должен победить, я в это верил.

— У России всегда будет враг, — сказал я, — слишком уж неудобна эта страна для всех. Не Европа и не Азия, сама по себе. Пытается дружить с соседями, но в итоге получает лишь очередной кукиш в кармане. Но пройдет сто лет, и мы, наконец, построим свой путь. Третий путь. И вокруг сплотятся те, кому надоели ложь и лицемерие. Врагов будет много — даже больше, чем сейчас. Вся Европа попытается противопоставить себя России, плюс развалившаяся на несколько частей Америка, которая, впрочем, будет искать лишь собственную выгоду. Мы устоим, и не просто устоим, но победим. Третий путь возможен — это единственно верное решение.

Старушка кивнула.

— Хороший выбор, жаль, не доживу.

— Давайте устраиваться на ночь, Матильда Юрьевна, — я отставил кружку в сторону. — Прошу, проследите за вашей внучкой. Не хочу, чтобы она доставила нам проблемы.

— Я все сделаю, молодой человек, можете спать спокойно…

День выдался тяжелым, так что уснул я практически мгновенно, но предварительно договорился с Гришей о посменных дежурствах — не хватало еще проснуться от ствола эсэсовца, упертого в мой лоб.

Григорий выбрал идеальную позицию для наблюдения в одной из полуразрушенных квартир. Ему было видно всю улицу, в то время как снаружи он был совершенно незаметен.

Матильда и Марта улеглись в той самой первой комнате, поделив на двоих узкую кровать. К сожалению, мы не могли затопить печурку, но Гриша из соседних квартир натащил для женщин целую груду одеял — так что я надеялся, что ночь они переживут и не заболеют.

Нужно было решать, что делать с ними дальше — разумеется, брать их с собой я не собирался, но и оставлять в таком плачевном положении — тоже. Но этот вопрос я отложил на завтра, первым делом нужно все же завершить затянувшееся поручение с микропленкой.

Остаток ночи дежурил я, и ничего опасного не произошло. Пару раз по улице прошел патруль, но в дома они не лезли. Я был уверен, что нас ищут все силы города, но, вероятно, основные поиски сосредоточились в других районах — все же Матильда увела нас достаточно далеко и от Шарите, и от Фридрихштрассе. Рано или поздно доберутся и сюда, но к тому моменту нас уже здесь не будет.

С утра, наказав Грише тщательно следить не только за местностью, но и за обеими женщинами — в первую очередь за молодой Мартой, я вышел из дома.

Ветер дул со страшной силой, но снег за ночь растаял, оставив за собой несколько темных сугробов и грязь. Инструкции от Матильды были получены четкие и понятные, и я надеялся, что не заблужусь.

Пробираться в центр города пешком было не так уж и рискованно, как казалось. Все же тысячи людей шли своими ежедневными маршрутами на работу, и проверить каждого не представлялось возможным.

Я высоко поднял воротник на куртке, сунул руки в карманы, надвинул кепку как можно глубже на голову и, негромко поругиваясь, пошел в нужном направлении, как и прочие горожане. Кто-то пытался ехать на велосипедах, но это было не лучшим решением, колеса проскальзывали на мерзлой земле и булыжниках, и пара человек при мне упали. Казалось, проще всего было добираться до места общественным транспортом, но за все время, что я шел, меня не обогнал ни один трамвай или автобус.

В любом случае, пистолет оттягивал карман, а нож фон Рейсса был пристегнут к поясу, так что, в крайнем случае, я смогу отбиться.

Время было раннее, главпочтамт еще был закрыт, и я не спешил. Подумав, остановился у булочной в короткой очереди и купил себе крепкий кофе и кусок хлеба с меттом, сел за столик и с удовольствием перекусил.

Метт — сырой фарш со специями, приправленный перцем и луком, который намазывают на половинку булочки с маслом — традиционный завтрак немцев. Типа нашего тартара, но тартар в основном говяжий, а метт делается из свинины. Вкусно, но нужно привыкнуть и психологически довериться. Я-то с удовольствием ел такие бутерброды еще в том далеком будущем, но далеко не все понимают это блюдо. Так что остался доволен и вполне насытился. Надо бы на обратном пути прикупить немного еды женщинам и Грише.

Удивительное дело — город страдал от кризиса нехватки продовольствия, еда выдавалась в основном по карточкам, но в этом кафе все было, словно в довоенное время. Все же точки общественного питания еще имелись, несмотря на явный общий кризис с продуктами.

Маршрут, составленный Матильдой, был идеален, он позволял избегать чрезмерно людные дороги и удачно огибал блокпосты. Боевая старушка все продумала заранее, исходив весь Берлин вдоль и поперек. Она нашла и пути отхода практически с любой точки города, и места во всех районах, где можно пересидеть пару ночей.

Я подошел к главпочтамту через пару минут после открытия, чтобы не мерзнуть на улице и не мозолить глаза местным полицейским.

Внутри было тепло, и уже собралась небольшая очередь. Но мне требовались почтовые ящики до востребования, которые располагались слева от входа. Их было штук тридцать, и я быстро отыскал нужный.

Ячейка под номером сто два — верхний ряд, вторая слева. Ключ подошел. Внутри было пусто.

Кинул пленку внутрь, запер ячейку, вышел на улицу.

Поручение выполнено!

Я глубоко выдохнул и вновь вдохнул, вбирая в легкие свежий воздух. Дальше — не моя забота, кто-то придет и заберет микропленку, передаст ее дальше и дальше, и в итоге она доберется до Москвы. Я очень на это надеялся.

Теперь обратно к своим, а дальше будет видно. Может, Матильда подскажет, как лучше выбраться из Берлина. Учитывая ее активность, я был уверен, что у нее найдется пара идей и на такой случай.

От угла дома мне навстречу двигался мужчина среднего роста — полупальто, шляпа, кожаная папка подмышкой — ничего примечательного. Я не обратил бы на него внимания — обычный служащий, спешащий на работу, — но что-то в его походке — плавной, скользящей — привлекло взгляд.

И тут же почувствовал — опасность! Еще не понял, исходит ли она от этого человека или от кого-то другого, но тут же сбежал по ступенькам с крыльца и быстрым шагом пошел по улице, свернув в первую попавшуюся подворотню и спрятавшись там за мусорным баком.

Хорошо, что снег уже растаял и следы сложно было прочитать — лишь разводы в грязи и лужах.

Главное — не высовываться раньше времени, иначе схлопочешь пулю.

Послышались тихие шаги… выждать немного… раз… два… три…

Я резко вынырнул из-за бака, схватил клиента за грудки и перебросил его через бедро, почувствовав, как нож прошел в сантиметре от моей шеи.

Лихо он действует!

Я навалился сверху, выкрутил руку, нож выпал на землю. Еще чуть сдвину захват — сломаю в локте. Но оставался вопрос: кто он? Вдруг все же свой? Нет, маловероятно, сразу стал бить ножом насмерть. Если бы попал — без шанса.

— Ячейка сто два! — прохрипел мужчина. — Ячейка сто два!

Я перевернул его мордой вверх, надавив коленом на грудь. В таком состоянии он напоминал лягушку на занятиях по биологии, которую требовалось четвертовать. Девочки визжали, да и не все мальчики справлялись с этой задачей… я — легко.

— Говори! Быстро! Кто послал? Кого ждали?

— Любого, кто придет к ячейке, — он и не думал отпираться. — Приказ был взять живым!

Думай-думай-думай! Получается, что пленку я отдал прямо в руки врагам, а на выходе меня собирались схватить. Но не силами же одного человека?

Я резко развернулся, чуть припав к телу моего соперника — как раз вовремя. Еще трое вбегали в подворотню. Пистолет уже был в моей руке. Прикрывшись телом, как щитом, я открыл беглый огонь.

Стрелять я умел и обычно не мазал. Двое упали еще на бегу, третий успел укрыться за штабелями ящиков и начал стрелять в ответ. Причем, попал. Вот только не в меня, а в мой «бронежилет». Мужчина дернулся и осел в моих руках.

Шайзе!

Позиция для стрельбы у меня была самая отвратительная — весь на виду. Любой мало-мальски грамотный стрелок снял бы меня на раз-два. Но последний противник поверил, что уже победил, высунулся из-за досок и тут же нарвался на мои пули. Две в корпус, одна в голову. Готов.

Все произошло настолько стремительно, что вокруг даже не успела начаться паника. Не звучали сирены, не кричали люди.

И я должен был этим воспользоваться.

Пленка!

Я не мог ее оставить в чужих руках. Сейчас, когда стало очевидно, что ячейка ненадежна, лучше было забрать ее себе.

Обшарив карманы того, с кем я успел поговорить, и не найдя там ровным счетом ничего, я пришел к выводу, что пленка еще на почте. Видно, группе захвата дали знак, что брать нужно вот того человека, и не более…

Быстро покинув подворотню, я вернулся в здание Главпочтамта, подошел к ящику и вновь открыл его ключом.

Пусто!

Твою ж налево, да с переворотом! Так я и думал! Содержимое успели изъять, но кто?

Оставив ящик открытым, я в три шага вошел в основной зал. За стойкой стояли две девушки, к которым вела короткая очередь из посетителей. Я проигнорировал людей, подошел к ближайшей работнице и спросил:

— Кто забрал содержимое ячейки? Отвечай!

Для наглядности продемонстрировал пистолет, и она мне тут же жестом указала на дверцу за ее спиной. Понятно, секретная комната.

Вокруг завизжали женщины, но я даже не повернул головы.

Подойдя к двери, я ногой выбил дверь, тут же заглянув внутрь.

Крохотная комнатушка, в которой царствовал мужчина в пенсне. Вокруг валялись сотни распечатанных писем. Мужчина как раз пытался на свет рассмотреть содержимое моей пленки.

Я впечатал его в противоположную стену, подхватил микропленку, аккуратно свернул ее и сунул в футляр.

Дознатчик вырубился, ударившись головой, но он был мне не нужен.

Я выскочил в общий зал — там уже было пусто. Клиенты сбежали, работницы тоже.

Миновав короткий холл, я оказался на улице. На меня показывали пальцами, но близко никто не смел подойти.

Собраться с мыслями, вспомнить схему квартала. Вперед!

Я успел убраться до приезда полиции. Они, конечно, быстро найдут убитых агентов — интересно, какого ведомства? Но на этом вновь потеряют след. Вычислить меня они не смогут — не хватает данных.

Отходил я со всей осторожностью, перепроверяясь десятки раз. Еще не хватало привести случайный хвост на адрес, где мы укрылись. Все это время я лихорадочно размышлял — что дальше? У меня вариантов не было, у Матильды Юрьевны, полагаю, тоже. Никак я не мог избавиться от микропленки, словно проклятье подцепил.

До нужного дома я все же добрался без приключений. Выждал несколько минут снаружи, в соседней подворотне, потом перебрался к нашей.

Гриша, где же ты? Должен дежурить, бдить…

Никого.

Тяжелое предчувствие сдавило сердце.

Стук-стук!

Неужели, опять?

Я привалился к дому, пытаясь отдышаться. В глазах стало темнеть. Было уже это, было несколько раз, я все грешил на Димкины болячки, и вот вновь.

Глубокий вздох… выдох… вдох… выдох…

Соберись!

Наконец, чуть отпустило. Еще через минуту я смог встать на ноги. Надо к врачу, но где его сыскать?.. Авось, будем живы…

Чуть волоча левую ногу, я вошел в дом. Тишина.

Комната, в которой я оставил женщин, была пуста. Почти пуста.

На кровати, прикрытая легким пледом, скрестив на груди руки, лежала Матильда Юрьевна.

Она была мертва.

Глава 5

Я проверил тело — смерть старушки оказалась не криминального характера. Скорее всего, повторный сердечный приступ, который Матильда Юрьевна уже не пережила.

Мне было ее искренне жаль, но лучше умереть свободной, чем в подвалах Гестапо.

Но что случилось после? И где Марта с Гришкой?

Я заглянул и в ту комнату, где мы ночевали — пусто. И что делать? Задерживаться в этом здании я не собирался, но это единственное место, куда может вернуться мой боец. Вот только если его с Мартой взяли гестаповцы, то придут сюда как раз они.

Думай, Димка, думай! Качай!

Я давно уже заметил, что перестал называть себя тем старым именем, с которым родился. Дмитрий Буров — стало моим основным именем. С ним живу, с ним же, видно, и умру…

Итак, основная версия — когда старушка скончалась, ее внучка впала в истерику. По-русски она не говорит, а значит, не сумела объясниться с Гришкой, тот не смог ее успокоить. Что дальше? А дальше Марта выгадала момент и сбежала, а мой боец помчался за ней вслед догонять. Вот только на улице я их не встретил. Получается, они успели отбежать достаточно далеко от дома и, наверняка, уже привлекли к себе лишнее внимание.

Марта без контроля бабушки могла натворить дел и вывести полицию на наше убежище. Однозначно отсюда надо было срочно убираться. Вот только куда?

У меня оставался лишь один выход — прорываться к нашим. Здесь оборвался последний контакт, и вряд ли я сумею найти новый. Придется уходить лесами, в одиночку. Но что делать с Гришкой? Бросать его я не хотел, но и бесконечно ждать не мог.

Решено, дам ему час. Если за это время мой боец не вернется, ухожу сам.

На всякий случай я спустился во двор и проверил машину — на месте, никто ее не трогал, так и стоит под тентом, как мы оставили вчера. Значит, они точно ушли пешком.

Я нервничал, ситуация мне совершенно не нравилась. И самое плохое, я ничего не мог изменить. Как обычно, это раздражало больше всего. Я понимал, что случился форс-мажор и что Григорий ни в чем не виноват, и все равно злился.

Так, Буров, успокойся, побереги нервы! А то опять сердце прихватит. Кстати, с этим тоже надо было что-то делать. Не хотелось умереть в самый неподходящий момент… я вспомнил Матильду Юрьевну, лежащую на узкой кровати в промерзшем доме, и непроизвольно поежился.

Нет, внутрь я больше не зайду, хотя собирался выждать заданное время там. Лучше побуду тут снаружи на свежем воздухе.

Я встал за торцом сарая — так, чтобы меня не было видно, если кто-то заглянет во двор.

Минуты стремительно текли одна за другой. Ничего не происходило.

Что же, дождусь до конца часа и прочь отсюда. Жаль Гришку, пропадет без меня, но не торчать же мне здесь бесконечно.

Когда время почти истекло, и я уже решал, в какую сторону двинуть дальше, послышались чьи-то торопливые шаги. Судя по всему, человек шел один. Я не высовывался из своего укрытия, поэтому не видел, кто именно явился в наше временное убежище.

Гость слегка потоптался во дворе, потом решительно направился к входной двери в подъезд, повернувшись ко мне спиной.

Время!

Я вынырнул из засады, в три быстрых шага настиг прибывшего и взял его шею в плотный захват — не шевельнуться, не дернуться. Человек захрипел, но вырваться при всем желании не мог.

Гришка или нет? Со спины непонятно, а выпускать пленника я не хотел, но все же чуть ослабил хватку, и тот тут же прохрипел:

— Командир! Это же я, Григорий!

Я убрал руки, и боец чуть не рухнул на землю от неожиданности. Выждав четверть минуты, пока он оклемается, я потребовал:

— Докладывай!

Парень вытер выступивший на лбу пот и начал тараторить:

— Вы только ушли, бабке плохо стало, за сердце схватилась и стонет… я ее на кровать уложил, вижу, побледнела вся, еле дышит, но шепчет что-то… я наклонился, а она говорит, мол, бегите под землю, там переждете… ну, думаю, бредит старая, а она — откуда только силы взялись — как треснет меня по лбу… в метро, говорит, дубина, уходите… и рассказала, где ближайший вход для работников… а потом легла и померла… а тут внучка ее — до этого сидела молча и смотрела, а как бабка откинулась — заголосила так, что за три квартала слышно стало… и бежать… а я за ней! Она быстрая, коза, по лестнице скатилась и на улицу… а там люди ходят, смотрят. А ей плевать, переклинило, девка же, бежит и орет… понятно, бабку ей жалко, но себя бы пожалела, дура. Я за ней со всей возможной скоростью, но не бегом, а быстрым шагом… Думаю, не догоню, уйдет, зараза!

Я не перебивал и слушал внимательно, вычленив для себя главное — Матильда указала место, где можно укрыться — метро. И даже подсказала ближайший вход вниз, которым мы можем воспользоваться. Что же, отличный вариант!

— Догнал ты ее или нет?

— Ушла! — развел руками Гришка. — Больно шустрая! Да и людишки заволновались, один кинулся звонить куда-то… я и развернулся обратно.

Понятно. Значит, Марту мы потеряли. Ну да я не нанимался приглядывать за истеричными берлинскими барышнями. Понятно, что смерть бабушки ее подкосила, но в любом случае с Мартой нам было не по пути.

— А чего так долго шлялся?

— Заблудился, командир! — опустил глаза в землю боец. — Тут все дома одинаковые, а половина — развалины. Свернул не туда, потом еще раз, и заплутал окончательно. Думал, уже не найду дорогу, а спросить, понятно, не у кого. Но потом сообразил, куда свернуть — дерево увидел приметное — там ветви — во, как скрюченные пальцы, страшные!

Я помнил это дерево, оно, и правда, выглядело жутковато.

— Ну, а как нашелся, — бодро продолжил Гришка, — то решил сразу и вход в метро отыскать, о котором бабка толковала.

— Отыскал?

— А как же! Он тут неподалеку, и не охраняется вовсе. Только двери заперты.

Больше в доме нам делать было нечего. Автомат пришлось оставить в машине — слишком приметный, так что из оружия у нас остался лишь пистолет с несколькими патронами, да клинок фон Рейсса. Не богато. Но, что есть, то есть. Грех жаловаться.

В комнату я больше подниматься не стал, лишь прошептал негромко:

— Прощайте, Матильда Юрьевна. Земля вам пухом!..

Конечно, бросать тело старушки вот так в пустом доме было неправильно, но что я мог поделать? Не рыть же ей во дворе могилу. Если внучка уцелеет в этой перипетии, позаботится.

Я прихватил из сарая короткий ломик и сунул его под куртку, там же нашелся старый фонарик «Daimon 412», батарейки которого, на удивление, еще не сели. Его я тоже взял с собой. Затем мы вышли из двора и спорым шагом двинулись в нужном направлении. Гришка показывал дорогу.

— Патрулей сегодня много! — предупредил он. — Пару раз чуть меня не срисовали, вовремя успевал затихариться.

Прохожих в этой части города было чуть, поэтому мы сильно выделялись. К счастью, на нас пока не оглядывались, но первый же встречный патруль точно заинтересуется двумя молодыми мужчинами со злыми взглядами и потрепанными лицами.

Идти оказалось недалеко, буквально до конца квартала. Там, чуть в стороне от дороги, я увидел огороженный спуск вниз, ведущий к тяжелой железной двери, над которой висел зарешеченный фонарь.

Вот он — вход для работников метрополитена! С началом войны все работы по строительству были заморожены, но само метро продолжало функционировать. Впрочем, многие станции и переходы давно использовались, как бомбоубежища. Хорошее место, чтобы укрыться от уличных патрулей.

Я огляделся по сторонам — вроде, никого.

— Быстро, вниз!

Скатившись по немногочисленным обколотым каменным ступеням, мы остановились у запертой двери. Замок был навесной и тяжелый, но ломик с ним отлично справился, и уже через полминуты дверь со скрипом отворилась, мы шагнули внутрь, прихватив с собой сбитый замок — улики нельзя оставлять на виду, и Гриша тут же прикрыл дверь, оставив нас в полной темноте.

— Командир, что будем делать? — послышался приглушенный голос моего бойца. — Ни хрена ж не видно!

— Спокойствие, — я достал из кармана фонарик и чуть потряс его.

Блеклый луч света пронзил тьму, высветив короткий коридор, в конце которого виднелась вторая дверь.

Там замка не было, и через минуту мы попали в короткий рабочий туннель, покрытый изрядным слоем пыли. Видно было, что конкретно этим ходом не пользовались давненько. Нам повезло… хотя благодарить за подобную удачу следовало, конечно, Матильду Юрьевну. Боевая старушка продумала все на свете, кроме своей внезапной смерти.

Ход вел и направо, и налево. Оба направления выглядели одинаково бесперспективно.

— Куда двинем, товарищ командир? — Гришка непроизвольно поежился. В туннеле было сыро и холодно, стены покрывала плесень, в воздухе чувствовался избыток влаги, и дышалось тяжело.

— Бабка больше указаний не давала?

— Если и хотела, то не успела, — пожал плечами боец. — Все быстро кончилось.

Я прикинул в голове карту Берлина и решительно махнул рукой направо. Если я все правильно рассчитал, то мы двинулись в сторону реки Шпрее. Позже Гитлер прикажет затопить метро в той части города, чтобы помешать советским войскам, но пока туннелями еще вполне можно было пользоваться.

Некоторые ветки работали до сих пор, но там было слишком многолюдно, а я не хотел привлекать лишнее внимание. Поэтому держаться следовало той части метро, где движение поездов остановили на неопределенное время.

Таким образом мы прошли около часа, не повстречав никого живого. Фонарик постепенно начал сдавать — горел все более тускло и, наконец, начал мигать, показывая, что скоро сдохнет окончательно. Остаться в полной темноте совершенно не хотелось, поэтому пришлось выбираться в обитаемую часть туннелей.

Где-то впереди послышались приглушенные голоса, и я, потушив фонарик, сделал знак Грише остановиться. Голоса не приближались. Беседовавшие оставались на одном месте, и мы осторожно, вдоль стеночки пошли вперед.

Вместе с голосами до нас донесся и запах костра, а потом и готовящейся пищи. Вскоре мы увидели и самих беседовавших. Ими оказались двое мужчин неопределенного возраста, одетых в несколько курток — одна поверх другой. Над небольшим костерком они держали палки, на которые было что-то нанизано.

— А я тебе говорю, Шмидт, рано еще наверх соваться, — наставительно выговаривал один, с седой шевелюрой давно не мытых волос. — Тебе надо, чтобы вновь на фронт отправили? Или еще хуже — повесят за самоволку. У них с этим быстро!

— Предлагаешь тут до весны сидеть, Олаф? Вон до чего докатились, крыс жрем!

Приглядевшись, я понял, что на палках жарились здоровенные крысы. Фу, гадость! Хотя еще несколько дней назад в Заксенхаузене подобное блюдо показалось бы поистине царским деликатесом.

— Лучше жрать крыс, чем чтобы тебя жрали черви. Говорят, дела идут совсем плохо. Эти русские оказались настоящими зверьми, не хотят в цивилизацию. И пусть их. Нет у меня желания умирать, Шмидт. Пусть Адольф сам возьмет винтовку и идет убивать, кого хочет. А меня оставит в покое…

Я уже понял, с кем мы повстречались — нас угораздило нарваться на дезертиров, скрывавшихся под землей. Их можно было не опасаться, они сами боялись всего, даже собственной тени.

— Не забудь, ты немой, — напомнил я Грише и шагнул из тени на свет костерка.

Дезертиры увидели меня не сразу, слишком долго они смотрели на огонь. И мне пришлось подойти почти вплотную, чтобы меня заметили. Григорий держался на шаг позади, прикрывая спину.

Когда, наконец, они увидели две фигуры, вышедшие их тьмы, оба дернулись, то ли пытаясь бежать, то ли желая напасть.

— Стоять! Руки вверх! — рыкнул я на немецком, и на этом все кончилось — сопротивляться никто не пытался.

— Господин офицер! Мы ни в чем не виноваты! — заголосил Олаф, в то время как Шмидт просто упал на колени, уткнувшись лбом в пол. — Не стреляйте!

Завоняло. Кажется, Шмидт испортил воздух, которого и так было мало вокруг.

— Предъявить документы! — приказал я резким тоном, пока до них не дошло, что мы с Гришей не очень-то похожи на представителей власти.

Олаф вытащил из-за пазухи несколько замусоленных бумаг, а Шмидт затряс головой, словно припадочный, показывая, что у него ничего при себе нет.

Я быстро просмотрел бумаги. Ничего необычного: старая кенкарта, выданная в 1938 году на имя Олафа Гросскопфа, с фотографией и всеми нужными печатями, да солдатская книжка — зольдбух пехотинца Вермахта с самодельной обложкой. Плюс направление на лечение в берлинский госпиталь. Хорошие документы, годные, вот только направление давно просрочено.

— Рапортфюрер фон Рейсс, — представился и я. Одна идея пришла мне в голову и ее требовалось незамедлительно проверить. — Давно тут прячетесь?

— Пару месяцев, — осторожно ответил Олаф, разглядывая нас. — Прибыл в отпуск по ранению…

— И решил, что Великий Рейх обойдется дальше без твоей помощи? — подытожил я, готовый к тому, что немец сейчас кинется.

Но Олаф не напал — запала не хватило, лишь зыркнул пару раз злобно и промолчал. Шмидт же вообще боялся поднять на нас глаза.

— Господин офицер, мы никому не делаем плохо… просто хотим жить!

— И что, за это время хорошо все здесь изучили? — полюбопытствовал я. — Знаете безопасные ходы-выходы?

Мне требовался проводник, и Олаф вполне мог бы им стать. Шмидт же был слишком труслив для этой работы, его я в расчет не принимал.

— Относительно, — осторожно ответил немец, — мы стараемся особо не высовываться и другим на глаза не попадаться. Поэтому и забрались в эту часть туннелей, тут редко кто появляется.

В целом, я уже составил план дальнейших действий. Чертова микропленка тянула мою душу незаконченной миссией, но сделать я ничего не мог. А это значит? Пора выбираться из обреченного города. Берлин 44-го года — не то место, где чувствуешь себя комфортно.

— Значит так, — процедил я сквозь зубы, — проведешь нас на самую дальнюю восточную точку города, потом можешь быть свободен. Приказ понятен?

— С какой, собственно, стати… — начал было Олаф, но тут же осекся.

Шмидт внезапно подорвался с места. Он бежал нелепо, подгибая ноги, как цапля, и Гришка настиг его за пару длинных прыжков, навалился со спины, сбил, а потом в три удара разбил голову немца об пол.

Кровь, слизь и мозги забрызгали все вокруг, вогнав меня на мгновение в полный ступор. Такого от своего бойца я никак не ожидал, но понять чувства Григория мог. Для него любой немец — враг. Без исключений.

— Стоп! Хальт! — заорал я и, схватив Гришу за плечи, стянул с мертвого тела. И тут же прошептал ему прямо в ухо на русском: — Ты чего творишь, дурень?

— Это же немец! Он хотел сбежать! — поднял он на меня удивленные глаза. К счастью, говорил Гриша тихо, и все же за немого теперь выдать его не получится. Значит, будет румыном. Почему? Сам не знаю, не нравятся мне они. Слащавые больно.

— С этого момента без моего приказа даже пернуть не сметь! — я был зол, как тысяча чертей.

Мирное население я не убиваю! Это не в русской традиции, да и не в моем характере. Кто оружие в руки взял — сам решил свою судьбу, но убивать безобидного дезертира я не собирался, пока тот не стал бы представлять реальной угрозы.

Единственный плюс — Олаф тут же стал как шелковый. Глаза его округлились, левая рука мелко затряслась. Он был полностью подавлен произошедшим и сделал бы сейчас что угодно, лишь бы не разделить участь своего напарника.

— Мой друг — контуженный на полях войны, — пояснил я немцу, — за себя не отвечает. Опасный человек. К тому же румын. Советую не делать резких движений.

— Я проведу вас, куда угодно, — закивал головой Олаф, косясь на тело своего друга. Крысиные «шашлыки» давно сгорели на костре и теперь жутко воняли. — Если пообещаете отпустить меня после. Клянусь, я никому ничего не скажу!

— Отпустим, — легко согласился я.

Конечно, отпустим. Если только мой друг-румын не будет против.

Глава 6

Интерлюдия 1

Иосиф Виссарионович Сталин курил трубку и смотрел, казалось, мимо своего собеседника. Однако, тот нисколько не обманывался, понимая, что все это лишь очередная игра, а на самом деле Вождь слушает очень внимательно, не упуская ни единого факта.

— Значит, ты говоришь, он жив?

— Жив и даже относительно здоров, — Берия поправил пенсне, — и просит встречи со своим отцом.

— А почему мы должны с ним встречаться? — резко поднял взгляд Сталин. — Он попал в плен к врагу, хотя мог достойно погибнуть в бою. Значит, что? Жизнь ему дороже чести и совести. Это ненадежный человек, Лаврентий, и нам не о чем с ним говорить.

Лаврентий Павлович так не считал, но глубоко сомневался, стоит ли сейчас спорить с Верховным. Яков Джугашвили никогда не был любимчиком отца — ни в прошлые годы, ни, тем более, теперь. И пусть история с бунтом в Заксенхаузене и оправдывала многое, но все же, публичное отречение от сына уже случилось, и восстановить отношения казалось делом практически невозможным.

С другой стороны… Яков рассказал много интересного. Можно попробовать разыграть эту карту.

— Иосиф Виссарионович, — осторожно начал Берия, — помните того неуловимого танкиста, который грезил о будущем? Буров его фамилия. Так вот, именно он принимал активное участие в восстании в концлагере. Более того, он лично зарезал Гиммлера на плацу прямо перед заключенными, чем крайне воодушевил их.

— Откуда сведения? — Сталин уперся тяжелым взглядом в переносицу Берии, и у того сразу разболелась голова.

— Из первых рук. Показания выживших и сумевших после перейти линию фронта. Наконец, показания Якова, из которых следует, что Буров несколько раз имел с ним беседы и даже просил кое-что передать.

— И что же просил передать танкист? — заинтересовался Верховный.

— Что он честный человек и погиб смертью храбрых.

— А он погиб? Это точно установили?

— К сожалению, его дальнейшая судьба мне неизвестна. В той суматохе инеразберихе, что творилась после уничтожения лагеря, сложно было отследить одного конкретного человека. Но почему-то мне кажется, что он уцелел. Такие люди просто так не умирают.

— Очень он меня интересует, этот твой Буров… — Сталин сильнее раскурил трубку и демонстративно выдохнул дымом в лицо Лаврентию. Старый трюк, тот даже не поморщился. — Ладно, так и быть, приведи ко мне Якова, расспрошу его обо всем лично.

Это был успех, на который Берия и надеяться не смел. Поэтому, чтобы не спугнуть удачу, он покинул кабинет, даже не кивнув напоследок Поскребышеву в коридоре. Тот удивленно уставился в удаляющуюся спину, пытаясь прикинуть, что произошло в стенах кабинета, и почему Лаврентий почти бежит.

Но уже через час, когда Берия вернулся обратно в сопровождении двух солдат и Якова Джугашвили, одетого в поношенную офицерскую форму без знаков отличий, ему все стало понятно. Отец захотел увидеть сына. В обычной семье в этом не было бы ничего удивительного, но тут могло случиться все, что угодно. Предсказать реакцию Сталина невозможно.

Поскребышев заглянул в кабинет Верховного и пригласил:

— Проходите, товарищи! Он вас ждет…

Бойцы остались снаружи, а Лаврентий и Яков вошли внутрь. Несмотря на то, что Берия буквально только что был здесь и, казалось, уловил настроение Вождя, сейчас он понял, что все изменилось. Сталин был мрачен. Он бросил на своего сына лишь один короткий взгляд и вернулся к бумагам, разложенным на столе.

Яков же, наоборот, шедший с гордо поднятой головой, встал в вольной позе и сейчас смотрел на своего грозного отца без страха и смущения. Такое его поведение Лаврентий Павлович видел, наверное, впервые в жизни. Обычно Яков чувствовал себя в присутствии Сталина подавленным. Но не сегодня.

— Пришли, значит? — Иосиф Виссарионович поднял, наконец, взгляд на вошедших. — Ну, проходите, проходите, не толпитесь в дверях.

Лаврентий знал этот тон, и обычно он не предвещал ничего хорошего. Яков, тоже хорошо знавший отца, чуть дернул бровью, но прошел вперед.

— Присаживайся, товарищ Берия, — Вождь кивнул на один из двух стульев, стоявших напротив его стола. Якову сесть он не предложил и вообще смотрел как бы мимо него, и тот так и остался стоять навытяжку.

Сталин взял кисет, высыпал на ладонь табак и принялся неторопливо набивать трубку. Казалось, воцарившаяся тишина била по ушам. По крайней мере, у Лаврентия Павловича, который очень тонко чувствовал любые нюансы, сложилось такое впечатление.

Раскурив трубку, Верховный окутался клубами дыма. Потом соизволил взглянуть на сына и негромко спросил:

— Давай, Яшка, расскажи, как тебя угораздило в плен к фашистам попасть? Почему не погиб, а позорно сдался?

— Был ранен, без сознания. Потом было поздно.

— Почему после не бросился на них, хотя бы с кулаками? Умер бы как мужчина — гордо! А не жил бы, как собака, на цепи.

Лаврентий видел, что Сталин специально провоцирует сына, ожидая, что тот не выдержит и взорвется, но Яков был на удивление собран.

— Мертвый пес не может укусить, — ответил он, — а живой способен. Иосиф Виссарионович, мы сумели отомстить! Концлагерь Заксенхаузен разрушен до основания! Почти восемьсот человек сумели спастись. Я не знаю судьбу каждого, но наша группа успешно перешла линию фронта почти без потерь. Уверен, многим улыбнулась удача. Мы сумели!

Верховный слушал эту речь без каких-либо эмоций на щербатом лице. Когда Яков замолчал, он сказал как бы в пустоту:

— Немцы предлагали обменять тебя на кого-то из их отребья рангом повыше, но я отказался. Не будет такого, чтобы я с ними торговался. На войне, как на войне!

Яков ответил твердо:

— Я — всего лишь солдат и готов был умереть. В том, что я выжил, моей заслуги немного. Это случайность, сумасшедшее везение. И если бы не некоторые люди, ничего бы не получилось, и все мы были бы уже мертвы…

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Сталин, — уж не на гражданина ли Бурова ты намекаешь?

Яков удивленно распахнул глаза, никак не ожидая подобной осведомленности.

— Откуда?.. — начал было он и тут же замолчал, собираясь с мыслями.

— Этот человек давно нам известен, — пояснил Лаврентий Павлович, поправив пенсне, — мы следим за его судьбой, вот только никак не получается встретиться лично. Расскажи подробно о твоем с ним общении и постарайся не упустить ни малейшей детали. Это очень важно!

Рассказ длился долго. Яков старался припомнить ту ночь и разговор как можно подробнее. Он пересказывал все подробности, поведанные ему Буровым, начиная с самого начала — Челябинск, Танкоград, диверсанты… потом перешел к восстанию в Заксенхаузене и роли Дмитрия в нем.

Берия время от времени кивал, находя подтверждение своим, уже ему известным, сведениям. Сталин молчал, словно окаменев, только курил непрестанно.

Закончив с биографической частью, Яков перешел к самому главному, к тому, во что и сам не слишком верил — к будущему. Буров тогда сказал, что толком не знает, откуда у него эти видения, но они с пугающей частотой сбывались. И Яков мог сомневаться или нет, но знать быть должен, чтобы передать все дальше, на уровень принятия глобальных решений. И теперь он честно исполнял свой долг, докладывая обо всем, хотя полагал, что после этого его, как минимум, упекут в психбольницу.

Кто бы во все это поверил?

Но Лаврентий Павлович верил. Помимо Бурова, у него в особом корпусе обитал еще один человек, очень важный пленник, за прошедшие месяцы доказавший свою полезность многократно. И пока показания Генриха фон Метерлинка и танкиста Дмитрия Бурова сходились. А таких совпадений не бывает.

— Я застрелил этого человека, — продолжил Яков. — Его звали Степан Бандера, он находился в лагере на особом привилегированном положении. Дмитрий обозначил его, как первоочередную цель. Сказал, что «бандеровцев», как будут называть в будущем его последователей, так и не удалось до конца истребить, и через какое-то время они вновь активизируются.

— Что еще он рассказывал? — Берия в этом разговоре задавал вопросы. Имя Бандеры было ему знакомо, но он до сих пор не чувствовал особой важности в этом персонаже. Но раз сам Буров велел его уничтожить, придется все пересмотреть.

— Много всего, — Яков задумался, решая о чем говорить дальше, — например, он сказал, что через три года после окончания войны СССР сыграет ключевую роль в создании государства Израиль.

— Что? — удивился Лаврентий Павлович. — Сионисты получат свое государство?

— Буров говорил, что Палестина будет разделена. И в первой перспективе это окажется удачным решением, но в отдаленном будущем сыграет негативную роль. Израиль не станет другом СССР, скорее, наоборот.

— И ты предлагаешь?..

— Я не предлагаю, а лишь передаю слова Бурова. Он говорил, что лучше воздержаться от поддержки этой идеи. Она не окупится. То, что задумывается, как противовес Британии на Ближнем Востоке, им не станет. Возможно, если этого государства не случится, большинство евреев иммигрируют в США. И тогда их станет там слишком много, что приведет к множеству внутренних конфликтов. Тем самым позиции США будут ослаблены. Но Новая Палестина вряд ли станет тяготеть к Советскому Союзу. Впрочем, это не слишком большая утрата.

Берия слушал эти рассуждения с огромным интересом и даже полагал, что Буров во многом прав. Вот только тот не знал, что все уже давно решено. И цена за то, что СССР поддержит создание Израиля, будет уплачена. СССР сильно отставали от американцев в темпах разработки атомной бомбы, и тогда была заключена секретная договоренность. После победы Союз поддержит сионистов, а взамен… Эйнштейн, Оппенгеймер, Нильс Бор, Отто Фриш, Джеймс Франк, Исидор Раби и множество других ученых, участвовавших в создании бомбы, были евреями. Это не считая многочисленных шпионов, много лет живших под прикрытием.

Чертежи бомбы взамен признания Израиля. Вполне стоящий обмен. И даже в свете того, о чем говорил Яков, Лаврентий не думал, что Сталин поменяет свою позицию. Но послушать было интересно.

Или еще можно изменить решение? Сам Берия не был сторонником разделения. Он знал точно, что как только сионисты обретут твердую почву под ногами, все поменяется. И никакие былые договоренности уже не будут играть ни малейшей роли. Кажется, как раз об этом и говорил Буров.

— Это все проблемы будущего, а что он говорил о настоящем?

— Обещал, что мы победим. Берлин будет взят, Гитлер покончит с собой, полную и безоговорочную капитуляцию подпишут. Даже называл дату — 9 мая 1945 года, но потом добавил, что сейчас в историю вмешался фактор личности, и все даты событий могут сильно сдвинуться как в ту, так и в иную сторону.

Берия прекрасно помнил названную дату. Метерлинк неоднократно упоминал ее. Любопытно, два независимых источника сообщали одно и то же. Это, конечно, могло быть совпадением… либо же какой-то особо сложной игрой, в которой замешаны разведслужбы других государств…

Или же все правда, и эти двое — Буров и Метерлинк — на самом деле знали, что случится в будущем.

На какое-то время в кабинете вновь воцарилось молчание. Лаврентий больше не задавал вопросов, а Яков рассказал все, что помнил. Выговорившись, он будто утратил былые силы, чуть сгорбился и смотрел в пол.

А потом случилось то, во что Лаврентий ни за что бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами.

Сталин положил трубку, встал, вышел из-за стола и распахнул свои объятия сыну.

— Я рад, что ты выжил, Яшка!

Глава 7

Все оказалось далеко не так просто, как мне хотелось. Мы несколько раз попытались выйти наружу через ходы, к которым приводил нас Олаф, но едва уносили ноги, чудом оставшись незамеченными. Патрули заполонили город и были, казалось, повсюду. Уж не знаю, на нас ли охотились фашисты или это было обычным усилением, но выбраться из подземных систем пока оказалось невозможным.

Гришка не верил Олафу, злобно на него поглядывал. Мой боец полагал, что немец специально выводит нас в такие места, где риск быть пойманным предельно высок. Тот факт, что при этом могли схватить самого Олафа, Григорий не учитывал, считая, что нельзя верить ни одному человеку германской нации.

Я с ним согласен не был. Вряд ли Олаф умудрился бы столь точно все подгадать. Просто так совпало, что все пути оказались перекрыты. Ничего, кто ищет, тот всегда найдет! Иногда нужно лишь немного подождать, чтобы задуманное свершилось самым лучшим образом. Просто не лезть на рожон, если видишь, что в данный момент дело не ладится.

После четвертой безуспешной попытки, я принял решение.

— Ночуем под землей! Сторожить немца будем по очереди. И, Гриша, я тебя предупредил… чтобы ни одной пылинки с него не упало!

— А если бежать вздумает? — угрюмо уточнил боец.

— Останови, но так, чтоб он потом ходить мог… и не только под себя.

Надеюсь, он меня понял, хотя косился на Олафа недобрым взором. Немец нужен был мне, как проводник. Без него пришлось бы блуждать по многокилометровым туннелям практически вслепую. А так наши шансы все еще были высоки.

К моему удивлению, ночь прошла спокойно. Олаф дрых без задних ног и бежать не пытался, Гриша тоже не нарывался на неприятности, честно отдежурив свои часы, а потом разбудил меня, и я бдил до самого рассвета, сверяясь с наручными часами, снятыми с тела Шмидта.

А потом нам повезло. Растолкав спящих, я приказал Олафу вести нас к очередному выходу, и он, чертыхаясь, долго ориентировался, а потом несколько неуверенно указал направление. Буквально через четверть часа мы сунулись на улицу — в очередной спуск для работников, который, к счастью, оказался открытым с обеих сторон.

На улице лил мелкий дождь. Тяжелое свинцовое небо предвещало непогоду на весь день. Я поднялся по семиступенчатой бетонной лестнице, осторожно выглянув на проезжую часть. Выход вывел нас в короткий проулок с двух сторон окруженный полуразрушенными домами. Людей вокруг, к счастью, не наблюдалось. Только шагах в тридцати от служебного хода стояла машина, вокруг которой бегал шофер, то проверяя колеса, то открывая и закрывая капот. Очевидно, что машина ехать дальше не хотела, и бедолага мучился, пытаясь отыскать причину поломки. Из окна с заднего сиденья выглядывал пассажир в шинели, но с такого расстояния я не смог разглядеть погоны и прочие знаки отличий. Ясно было — это весьма важный чин.

— Пригляди за Олафом, — коротко бросил я Гришке и окончательно выбрался на улицу, сумев не привлечь ничьего внимания.

План созрел в моей голове мгновенно — захватить пассажира машины в плен и с его помощью попытаться выбраться из города.

Насвистывая незамысловатую мелодию, я легко шагал по мостовой и через пару минут добрался до автомобиля.

— Поломался? — сочувственно поинтересовался я у шофера.

— Не заводится, дырка в жопе! — незатейливо выругался тот, мельком глянув на меня. — Заглохла, и все тут!

— Колеса пинал?

— Пинал, — не понял шофер.

— А стекла протирал?

— Чистые же!

— Ну, тогда и я не знаю.

Немец этот анекдот не слышал и уставился на меня неприязненно, но я нисколько не смутился, подошел ближе и точным ударом по шее вырубил его на ближайшие четверть часа, после чего подхватил тело и быстро оттащил в ближайшую подворотню.

Военный, сидевший на заднем сиденье, ничего не увидел со своего места ровно до того момента, пока я не открыл заднюю правую дверь и мгновенно втиснулся внутрь салона, уперев ствол пистолета в его бок.

— Позволите?

Надо отдать немцу должное, он не запаниковал. Крепкий орешек, не из трусливых. Видно, что не кабинетный вояка, а человек бывалый, повидавший на своей веку многое. Лет тридцати пяти на вид — высокий, плечистый. Вот только на левом глазу у него была черная повязка, а вместо правой руки болтался пустой рукав. Зато на плечах он носил полковничьи погоны — удачный улов!

— Полагаю, у меня нет выбора? — хладнокровно спросил пленник.

— Выбор есть всегда, — пожал я плечами, — только иногда он слишком радикален.

— Жизнь или смерть?

— Вроде того. Что бы вы выбрали?

— Жизнь, — ответил тот, — если это, конечно, возможно.

— Будет зависеть от вас. Сделаете то, что требуется, убивать не стану. Нет — не обессудьте.

— Разумные условия. Я их принимаю. И что же вам нужно?

А вот теперь я задумался. Если до этой секунды все, что мне требовалось, это выбраться за пределы Берлина, то теперь, заполучив жирного карася, могу ли я использовать как-то это везение?

— Ваше имя и должность? — потребовал я, поглядывая в зеркало заднего вида — улица, к счастью, все еще была пуста и безлюдна.

— Полковник фон Штауффенберг, начальник штаба армии резерва.

У меня в голове щелкнуло. Я точно слышал прежде эту фамилию, вот только вопрос — при каких обстоятельствах? Ну же, вспоминай!

Точно! Клаус фон Штауффенберг — исполнитель неудавшегося покушения на Адольфа Гитлера, которое должно произойти буквально через несколько месяцев, в июле 1944 года. Но то — в старой исторической линии, сейчас же, когда Гиммлер мертв, а Второй фронт был открыт на полгода раньше, могли сдвинуться и сроки покушения.

Неужели, мне так повезло? Впервые за последние месяцы успех — я захватил в плен очень нужного человека. Теперь осталось только понять, как правильно его использовать.

Что если?.. Нет, это невозможно. Или все же возможно?

Так вот, что если слегка подкорректировать грядущее покушение, дав заговорщикам информацию, которая увеличит их шансы в разы.

И тогда… возможно ли убить Гитлера раньше назначенного срока? Или судьба вновь сбережет его, как берегла до сих пор?..

Кажется, мои планы только что кардинальным образом поменялись.

— Я еще подергаю Гитлера за усы, — тихо пробормотал я себе под нос, вспоминая старое обещание.

— Что, простите? — не понял полковник.

— Это я так, не обращайте внимания. Прошу отдать ваше личное оружие. Во избежание недоразумений.

Фон Штауффенберг подчинился — осторожно, двумя пальцами вытащил пистолет и передал его мне. Я заметил, что и на левой руке у него отсутствовали безымянный палец и мизинец. Боевой офицер, явно недавно из госпиталя.

Проверим его на адекватность.

— Вам о чем-то говорит название «Валькирия»?

— Конечно, — кивнул полковник, — это план потенциальной операции на случай возможных внутренних беспорядков. Слишком много рабочей силы в стране, могут взбунтоваться. Гитлер лично его утвердил.

— А о дополнительных приказах, которые вы и фон Тресков в него внесли, фюрер осведомлен?

Если бы я не забрал у Клауса оружие, он бы точно выстрелил, даже несмотря на то, что гарантированно получил бы пулю в брюхо в ответ. Но пистолет я предусмотрительно отобрал, поэтому полковник попытался вцепиться мне в горло единственной рукой. Я предвидел такую реакцию и выверенным коротким ударом в солнечное сплетение лишил его временной возможности дышать.

Штауффенберг согнулся, уперевшись головой в переднее сиденье, и пытался хватать воздух открытым ртом, вот только сделать это было непросто.

— Вы же обещали без глупостей, — пожурил его я, — выкинете еще нечто подобное, застрелю.

Прошло не меньше пары минут, когда полковник, наконец, слегка очухался, хотя все еще жадно дышал, восполняя нехватку кислорода.

Я прекрасно понимал его мысли. Приходит некто и сообщает о секретных приказах, знать о которых могли лишь несколько человек. За причастность к этому заговору могло быть лишь одно наказание — лютая смерть. Так что, пытаясь задушить меня, полковник спасал собственную жизнь. Вот только проделать подобное одной рукой было бы не под силу никому. Теперь же от того, как пойдет наша беседа дальше, зависело все.

— У вас крепкий удар, — фон Штауффенберг вновь повернулся ко мне, но теперь нападать не пытался, — боксируете?

— Время от времени.

— Откуда вы знаете про «Валькирию» и дополнительные приказы? — я поймал его настороженный взгляд загнанного в ловушку зверя.

— Пока этого я сообщить не могу. Хочу лишь сказать, что у вас ничего не получится. Операция провалится, цель не будет ликвидирована.

— Но… — он явно до сих пор был ошарашен. — На кого вы работаете? На Гиммлера? На Кальтебруннера?

Я удивился его неосведомленности.

— Разве вы не слышали, полковник, что Гиммлер мертв?

Тот округлил глаза.

— Да что вы говорите? И как это случилось?

— Его убили восставшие пленники в лагере Заксенхаузен несколько дней назад, прямо на плацу, на виду у всех, — о своей роли в этом деле я решил пока не сообщать.

Штауфеннберг схватился за голову.

— Так вот почему эти внезапные усиления! Сюда в Берлин пригнали дополнительные полки. Хм… а ведь они думают, что это восстание явно не случайное. Поэтому такая секретность, что даже я не в курсе… но ведь смерть рейхсфюрера все меняет!

— Хотите знать больше? Я могу рассказать вам много интересного.

Полковник смерил меня внимательным взглядом. Я видел, что его гложет любопытство, но при этом он явно подозревал, что данный разговор — провокация, и если он сейчас согласится продолжить беседу, то попадется на крючок Гестапо.

— Не волнуйтесь, я не представляю интересы Кальтебруннера или кого-то еще. Исключительно свои собственные. И готов продать информацию, если покупатель предложит достойную плату.

Вот это Штауфеннбергу было уже более понятно. Деньги за товар — обычные рыночные отношения. И он решился.

— Что вы хотите?

— Для начала надежное место, где мы с моим коллегой сможем отсидеться некоторое время. Есть у вас такое на примете?

— Допустим, — задумался полковник, — я могу поселить вас в моем доме на Вайсензее. Он пустует, я обычно ночую в городской квартире рядом со штабом. Там вас никто не побеспокоит — соседей нет, территория большая.

— Отличное решение! Если все пройдет хорошо, то вы узнаете от меня много нового и полезного. Эти сведения весьма вам пригодятся, обещаю!

Я чувствовал, что очень заинтересовал Клауса. Вот только все легко может перемениться, если он внезапно решит, что с ним ведут двойную игру. Поэтому в качестве наживки я сообщил ему:

— Кем вы должны были бы стать после переворота? Статс-секретарем в военном министерстве? Пожалуй, я смогу предложить вам более интересную должность. — И, пока Клаус переваривал информацию, резко бросил: — Теперь ждите… и без глупостей!

Выбравшись из машины, я негромко свистнул. Через десять секунд Гриша уже стоял рядом, ожидая приказаний.

Мне не понравился блеск его глаз, поэтому я подозрительно поинтересовался:

— Что с немцем?

— Отпустил, — он отвел глаза в сторону. Врет, сволочь!

— Я же приказал не трогать… — во мне колыхнулась волна недовольства.

— Командир, прости, не сдержался. Это же гад, фашист! Ты же видел, что они с нами делали! Их рвать надо зубами, всех до единого. Чтобы ни один не уцелел. И жен их, и детей!

Все же зря я оставил его наедине с Олафом, моя ошибка. Еще после убийства Шмидта нужно было догадаться, что у Григория слегка двинулся разумом в концлагере. Понять его я мог, но приказ командира не обсуждается, а он это, кажется, позабыл. Олаф, ясное дело, мертв, а ведь он мог еще пригодиться. Что же сказать такого, чтобы достучаться до его сознания?

— Я что тебе только что говорил? Ты — боец Красной Армии, — я повысил голос, — а не подонок и не убийца. Чем ты отличаешься от них? Мы не трогаем гражданских, женщин и детей. Запомни раз и навсегда: мы — другие! Мы люди!

Гришка упрямо стиснул зубы и не смотрел мне в глаза. Без толку. Он сейчас не понимает, слишком свежи в его памяти месяцы мучений и лица тысяч людей, замученных в Заксенхаузене. Для него сейчас любой немец — враг, которого требуется уничтожить. Без исключений.

— Машина не заводится, — перевел я тему, — погляди, что там.

Григорий подошел к открытому капоту и быстро нашел неполадку.

— Шланг подачи воздуха соскочил, я прицепил обратно, сейчас должно все работать.

— Садись на переднее сиденье, но с этой секунды — рот на замке. Ты — румын, и по-немецки говоришь плохо.

— Все понял, я — румын, — подтвердил легенду Гриша и, обойдя машину спереди, сел на указанное место.

Я же подошел к шоферу, который все еще валялся без памяти, и похлопал его по щекам. Тот открыл глаза, слабо соображая, что произошло.

— Тебе внезапно стало плохо, друг, — сообщил я, — но теперь все в порядке. Займи свое место, шеф давно ждет!

— А как?.. Кто вы?..

— Это тебя не должно интересовать, — я мельком показал ему документы фон Рейсса с эсэсовской свастикой, и этого хватило.

— Слушаюсь, господин офицер! Но автомобиль… с ним что-то случилось…

— С машиной все в порядке. Поторопись!

Он поднялся на ноги, чуть придерживаясь за стену. Но я знал силу своего удара и был уверен, что с шофером все в порядке. Чуть поболит голова, не больше.

Наконец, все заняли свои места. Я сел рядом с фон Штауффенбергом, позади. За те несколько минут, которые я провел снаружи, полковник изменился. Внешне это никак не проявлялось, но я интуитивно почувствовал, что он принял важное для себя решение.

— В мой дом на Вайсензее! — приказал он, и автомобиль тронулся с места.

Ехали молча. Полковник чуть приоткрыл окно и закурил, я же обдумывал сложившуюся ситуацию. То, что у меня найдется, чем заинтересовать Штауффенберга, я не сомневался. В моей памяти, как на полочке в библиотеке, хранились сотни и тысячи исторических фактов, которые могли быть использованы даже в этой, уже слегка изменившейся реальности. Перенос в тело Димки активировал скрытые резервы, и даже мелкие подробности, когда-то слышанные мной краем уха, я легко мог вытащить с нужной «полочки». Просто требовалось сосредоточиться, и информация начинала литься широкой рекой.

Как раз сейчас я прокручивал в голове все, что помнил о том неудачном покушении. Группа Сопротивления, состоящая из высокопоставленных немецких офицеров, все провернула, что называется, спустя рукава. С такой организацией процесса вообще удивительно, что бомба в итоге взорвалась. А вот то, что главная намеченная жертва осталась жива, было закономерно. Но все легко можно исправить, нужно лишь подсказать им, как это сделать.

Сдаст ли меня полковник? Сильно сомневаюсь. Побоится. Я достаточно намекнул на свои особые знания о его роли в заговоре, и если за мной придет Гестапо, то я вполне могу выдать планы Шауффенберга. По крайней мере, он так решит. Ну, а там веревочка начнет виться и распутает весь клубок.

А вот попытаться ликвидировать опасного свидетеля он вполне может решиться. Но не сразу, сначала захочет вытащить из меня всю информацию, которой я владею, а вот потом… нужно быть настороже.

Пока же я не видел для себя прямой опасности. Наоборот, вряд ли в дом полковника нагрянет внезапная проверка, так что там вполне можно пересидеть некоторое время, привести себя в порядок и отоспаться, наконец. Взамен же начать выдавать выборочную информацию, которую Клаус сможет использовать прямо сейчас. Конечно, не во вред нашим, а исключительно на пользу делу.

Мы проехали сквозь оживленный район Берлина, часто притормаживая и объезжая очередные завалы, и выбрались в его северо-восточную часть. Тут было уже не так многолюдно, и вскоре впереди показалось темная гладь озера.

— Когда-то на берегу Вайсензее стоял замок, но в девятнадцатом году он полностью сгорел, — прервал молчание Штауффенберг, — солдаты, которых в нем разместили, жгли старые матрасы и перестарались. Потушить пожар уже не смогли. А мой дом находится неподалеку. Почти все соседи уехали — в последнее время нас непрерывно бомбят, так что вам никто не помешает. Кроме, разве что, вражеской авиации.

Он еще шире приоткрыл окно и выкинул сигарету.

Я глубоко втянул чистый воздух в легкие и шумно выдохнул. Мне выпали внезапные каникулы посреди бесконечного хаоса, и я надеялся не упустить этот подарок судьбы.

Глава 8

Я все рассчитал правильно. Граф Клаус фон Штауффенберг был любопытным человеком, не боявшимся ни черта, ни бога. Поэтому он сделал ровно то, что обещал — поселил нас в своем особняке на берегу Вайсензее. И главное — не выдал ни полиции, ни Гестапо.

Территорию окружал нетипично высокий для немцев забор, заглянуть через который было проблематично для случайного прохожего — пришлось бы специально лезть наверх, рискуя пораниться об острые штыри. Так что от любопытного взгляда мы были надежно скрыты. Тропинка вела прямо к лодочному причалу. Несмотря на зимнее время, озеро не было замерзшим — морозы в Германии слабые. Но и на лодках, разумеется, давно никто не катался.

Сам особняк был довольно скромным — два этажа, с десяток комнат, включая две гостевые спальни и подвал, в котором хранились продукты и вино.

Штауффенберг показал дом, разрешил пользоваться продуктовым погребом в меру необходимости. Разговор он вел корректно, вопросов не задавал. Гришка смотрел на него исподлобья, с трудом скрывая ненависть в глазах, но, к счастью, молчал. Поэтому легенда о его румынском подданстве пока не провалилась.

Я был уверен, что Клаус прекрасно считывает все эмоции Григория, поэтому отослал бойца в подвал, приказав проверить наличие продуктов и запасов питьевой воды.

Он недовольно зыркнул в мою сторону и ушел. Нет, надо с этим что-то делать. Гриша совсем от рук отбился, некоторые приказы просто игнорирует, особенно касаемые сохранности жизней местных жителей. Но что я мог? Прогнать его или пристрелить. Ни того, ни другого делать я не собирался.

— Мне нужно в штаб армии, иначе меня хватятся и отправят солдат на поиски, которые приведут их в итоге сюда.

— Господин полковник, — напоследок сказал я Штауффенбергу, — надеюсь, вы понимаете, что конфиденциальность нашего здесь пребывания в ваших собственных интересах?

— Вы это доказали весьма убедительно. Кстати, как мне вас называть?

— Зовите меня… — я задумался на пару секунд, — Борер*.

*(нем.) Bohrer — бур, бурильщик.

— Хорошо, — кивнул граф, — а теперь позвольте откланяться. Я приеду, как только случится подходящая возможность.

— Буду ждать с нетерпением! Нам есть, что обсудить…

Машина выехала за ворота, а мы с Гришкой остались в особняке. Я вновь прислушался к своей интуиции — все говорило, что полковник не сдаст — не в его интересах. Значит, можно слегка расслабиться, хотя бы на несколько часов, и привести себя в порядок.

Григорий выглянул в окно, убедившись, что автомобиль выехал за ворота, и сообщил:

— Продуктов в достатке, воды тоже. Плита на газу, баллон полон. Еще там сбоку пристроена парилка, можно растопить.

— Не стесняйся, бери любые продукты, которые приглянутся, и устрой нам королевский обед, — я прикинул, что до вечера Штауффенберг точно сюда не вернется. — И помыться нам с тобой, братишка, не помешает, так что после еды — прогрей-ка баньку!

Полковник, несомненно, любил вкусно поесть. В подвале на крюках висели копченые окорока и связки колбас, на полу рядами стояли ящики с консервами, на специальных полках лежали сотни бутылок вина.

— Вот же гад! — искренне заявил Гришка. — Буржуй, сволочь! У нас люди голодают, а этот жрет себе в три пуза… И ведь не разграбили, хотя окна выбить, да двери взломать — раз плюнуть.

— Во-первых, хозяин этого дома — граф, самый настоящий потомственный аристократ. Во-вторых, немецкий порядок — вещь, которую так просто не выбить. Люди даже в такие времена чтут закон и боятся полиции.

— Разве ж это люди? — удивился мой боец. — Они же не живые. Исскуственные какие-то! Без души! В собаке больше души, чем в этих…

— Такая нация, со своими особенностями, так уж сложилось исторически. Когда всех красивых женщин жгли на кострах, считая их ведьмами, то поневоле станешь нелюдимым и законопослушным. А души их… они тоже сгорели на тех давних кострах.

— Поделом!

— Ничего, Григорий, им недолго осталось, — пообещал я, — скоро разобьем гадов!

— И будем жить хорошо?

— Просто замечательно, Гриша, просто замечательно…

Пока боец суетился на кухне, пытаясь приготовить обед, я прошелся по дому, проверил все комнаты и, наконец, выбрал укромное местечко, в котором на всякий случай спрятал микропленку. Мало ли, вдруг все же мои расчеты окажутся неверны, и Клаус приведет по мою душу Гестапо?

Несмотря на ворчание, Гриша от немецкой пищи не отказался. Наоборот, он, видно, решил вчистую объесть «буржуя», тем более, графа, и открыл сразу несколько банок с тушенкой, щедро высыпал содержимое на самую большую сковороду, которую нашел на кухне, и разогрел. Вдобавок притащил с десяток палок колбас и крупную головку голландского сыра, нарезал мясо с окороков. Не забыл и про горячительные напитки — пять пузатых бутылок французского сухого, красного и литровую — с коньяком.

— Жаль, пива нет, — посетовал он. — Я думал, у каждого немца пиво всегда под рукой. У них даже поговорка есть: «Пиво — это не алкоголь, а лишь средство утолить жажду!» Весь подвал обшарил, не нашел. И вместо шнапса — коньяк. Гадость! Терпеть его не могу! Шнапс — тоже гадость, но тот хоть слегка на нормальный самогон походит.

— Радуйся тому, что имеешь, ведь еще вчера у тебя не было и этого.

После еды славно попарились, жаль, без веников. Температура в этом финском варианте сауны поднималась не выше девяноста градусов, но пришлось постараться, чтобы так растопить. Воздух был сухой и горячий. Я бы, конечно, предпочел классическую русскую баню, где температура не столь высокая, но воздух влажный — он обволакивает, греет мягко. А потом пройтись веником по спине, чтобы старая кожа слезла, как у змеи, и ты вышел на улицу, нырнул в снег, обтерся полотенцем и словно переродился заново. Но и так оказалось просто замечательно, и я потом долго сидел у окна, глядя в темное небо и думая о превратностях судьбы.

Картина была сюрреалистической — прохлаждаться почти в самом центре Берлина в доме немецкого аристократа, потягивая чудесный французский коньяк, казалось невозможным. Но жизнь часто бывает куда необычнее самой богатой фантазии.

— Смотри, что нашел, командир! — Григорий подошел ко мне, держа в руках стопку мелко исписанных бумажных листов, стянутых синей лентой. — Погляди, вдруг, что важное?

Я взял листы и быстро пробежался глазами по тексту. Кажется, мне в руки попал дневник графа Клауса Шенка фон Штауффенберга. Интересно!

— Где взял?

— Там на втором этаже кабинетик, а в нем сейф стоял. Но я подумал, вдруг что ценное внутри, поковырялся и открыл. А там лишь эти бумажки. Вот и решил — важные, раз в сейфе хранились.

Что-то в последнее время за Григорием я стал примечать массу скрытых доселе талантов. Открыть сейф — дело вовсе не простое, по себе знаю. Но вслух я лишь похвалил:

— Спасибо, боец! Можешь отдохнуть пока!

Когда Гриша ушел вглубь дома, я вновь вернулся у бумагам. Нет, это был не дневник, а старые письма от Клауса его жене и брату.

Так, тридцать девятый год, письмо из Польши.

«Население — невероятный сброд. Много евреев и полукровок. Этим людям хорошо, когда ими управляешь кнутом. Пригодятся для сельского хозяйства в Германии».

Я прочел еще с десяток писем, во всех Клаус думал у великом будущем своей страны. Но чем дальше, тем больше ставил под сомнение ведущую роль Гитлера, как лидера нации.

Наконец, самое свежее, и, пожалуй, самое откровенное. Конечно, если знать, о чем идет речь. Неужели, он не боялся, что письмо смогут прочесть?

Хм… а ведь письмо так и не было отправлено. Он написал его сразу после открытия Второго Фронта два месяца назад, когда союзники высадились в Нормандии, но, видно, держал все время при себе, а потом положил в сейф, к другим бумагам.

«Пора уже что-то делать. Однако тот, кто посмеет что-то сделать, должен отдавать себе отчет в том, что он, вероятно, войдет в немецкую историю как предатель. Если же он этого не сделает, он будет предателем собственной совести. Я не смог бы смотреть в глаза женам и детям павших, если бы ничего не сделал, чтобы предотвратить эти бессмысленные человеческие жертвы».

Мученик совести. Нацистский либерал, как его назвали бы спустя восемьдесят лет. При этом профессиональный военный, ветеран, имеет ранения.

И все же: предатель или герой?

Человек, стремящийся уничтожить собственные прошлые идеалы, поняв их ошибочность, или же человек, переметнувшийся на другую сторону?

С моей точки зрения, граф фон Штауффенберг был весьма удобной фигурой, с которой можно было вести дела.

Но предателей не любит никто. И, одно дело, когда такие люди попадаются в стане врага, а совсем иное — когда ими оказываются твои бывшие друзья.

Вот только Клаус не был предателем. Он, один из немногих, отчетливо понимал дальнейшие перспективы страны и видел, что немецкую нацию могут попросту стереть с лица земли, уничтожив ее под корень точно так же, как сами нацисты желали извести евреев и славян. Штауффенберг этого не желал и готов был сделать все, что угодно, чтобы не допустить подобного исхода.

В этом я был с ним заодно. Я никогда не поддерживал саму идею геноцида. Даже зная, что в далеком будущем Германия опять поднимет голову и начнет тявкать на Россию, я не считал, что всех немцев поголовно нужно истребить, или поделить территорию на куски и изменить карту Европы навсегда. К счастью, советское правительство придерживалось схожих взглядов, и вскоре на многие десятилетия на планете воцарятся относительные мир и спокойствие. Холодная война так и не перейдет в горячую, оставшись лишь страшилкой для населения и способом вытянуть побольше денег у налогоплательщиков.

Поэтому я с нетерпением ждал визита графа, решив предложить ему нечто смертельно опасное. Но… кто не рискует…

* * *

Полковник, как я предполагал, явился поздним вечером, когда уже стали видны первые звезды. Он был один, без водителя, и мне это понравилось. Значит, Клаус окончательно решился — заглотил приманку, и теперь не успокоится, пока не выведает у меня все, что я знаю. Но в эту игру могут играть и двое!..

Мы прошли в гостиную, где Гришка предусмотрительно сдернул чехлы с кресел и растопил камин, и сели друг напротив друга. На столике уже стояла бутылка коньяка, а на тарелках лежала легкая закуска. Разговор предстоял долгий.

— Вижу, вы уже освоились? — Штауффенберг мельком взглянул на мою одежду, позаимствованную из его гардероба. Гриша тоже нашел себе кое-какие вещи, но я приказал ему следить за территорией и на глаза не показываться. Лишь бы только не натворил чего-то. С некоторых пор я перестал ему доверять, но и постоянно контролировать тоже не мог. Оставалось надеяться на лучшее.

— Вы же не против?

— Что вы, господин Борер, берите все, что пожелаете. Не думаю, что когда-либо еще воспользуюсь этим домом.

Граф демонстративно поднял бокал в приветственном жесте и отпил глоток коньяка. Дрова негромко потрескивали в камине. В гостиной было тепло и уютно, а за окнами завывал ветер, периодически хлопая незакрепленной ставней.

— Отчего так? — полюбопытствовал я, слегка пригубив напиток.

— Скоро ничего этого не будет. Вы слышали новости с фронтов? Красная Армия широким шагом идет на запад, сокрушая все наши оборонительные редуты. А ее союзники атакуют со стороны Франции, отбивая город за городом. Германским доблестным войскам приходится весьма тяжко биться на два фронта. Это преддверие конца. Я прекрасно понимаю, что нам не выстоять, и что вскоре вражеские солдаты будут маршировать уже по моей земле. Эта ненужная война вымотала всех, но рано или поздно она окончится. К несчастью, победа будет не на нашей стороне. Немецкую машину победит русский солдат своими потом и кровью. Кто бы мог подумать… ведь совершенно варварская страна, но, должен признать, такой стойкости я не видел прежде ни в ком. Остальные просто подняли ручки вверх и сдались без боя. Эти же… упертые…

Его слова меня порадовали. Я давненько не слышал о том, как обстоят дела, и был доволен, что все идет чуть быстрее, чем в моей реальности. Глядишь, такими темпами к середине осени наши войска подойдут к Берлину, а если союзники поднажмут, то еще быстрее.

Кстати, за время моего короткого пребывания в особняке авиация еще ни разу не беспокоила. Думаю, все начнется ночью. Благо, подвал здесь был крепким и надежным — сойдет в качестве убежища.

— Как вы считаете, господин полковник, что случится с Германией, когда она падет?

— Ее поделят на части, — подумав, предположил Клаус, нисколько не сомневаясь в изначальной предпосылке. — Это самый разумный вариант.

— Американская, советская, британская и французская зоны влияния?

— Французская? — удивился полковник. — А что, и эти трусы будут причастны к дележу добычи?

— Они успеют как раз вовремя к разрезанию пирога. Но почти весь запад подпадет под влияние США, а восток окажется в зоне Союза. И это будет огромной удачей, потому что немецкая нация может исчезнуть в принципе.

— Гнусные поедатели лягушек! Вы знали, что после неудачного похода на Москву сто с лишним лет назад, когда русские вырезали всех французских мужчин почти поголовно, их девки вынужденно спали с собственными отцами, чтобы дать потомство? Мерзость! Не удивительно, что сейчас там остались лишь выродки.

— Я не был бы так категоричен…

— А их линия Мажино, которой они столь кичились? Наши войска попросту обошли ее, без каких-либо значимых потерь… это настолько смешно, что даже становится грустно. И, вы говорите, они будут претендовать на решающую роль в падении Великой Германии? Ох, боже мой, это, право слово, стыдно…

— Лет через восемьдесят все эти «союзники» вообще возомнят себя единственными победителями в войне, поверьте. Историю постоянно переписывают набело, а иногда просто вырывают некоторые ее страницы. Но если ваш план удастся воплотить в жизнь, то все еще можно поменять в лучшую сторону.

— Дать Германии второй шанс?

— Последний шанс.

Штауффенберг надолго замолчал. Я видел, что ему мучительно тяжело вести этот разговор. Он был солдат, и ему проще было бы идти в смертельную атаку, рискуя жизнью, чем рассуждать о перспективе грядущей гибели Германии.

— Что вы знаете?

Я к разговору подготовился заранее, воскресив в голове имена и факты, поэтому начал перечислять без запинки:

— Генерал-полковник Людвиг Бек должен взять на себя руководство государством после переворота. Герделер станет рейхсканцлером. Так же в новое правительство войдут генерал-майор Хеннинг фон Тресков, Фридрих Ольбрихт, Витцлебен, Хепнер, Мерц фон Квирнхайм, Вернер фон Хефтен и вы, полковник. Рейхсминистерство пропаганды нужно мгновенно изолировать, ровно как и всех радиовещателей и центральные партийные органы. Вы же будете отдавать приказы из штаба командующего резервной армией, и это не вызовет подозрений. Хороший план, граф, вот только он не сработает — Гитлер выживет.

— Откуда такая уверенность? — Штауффенберг был немного шокирован моим рассказом.

— Фюрер невероятно везуч, а вас подведет отсутствующая рука — вы не успеете активировать детонатор на второй бомбе, а одной не хватит. В тот же вечер вас и прочих расстреляют во дворе «Бендлерблока» в Берлине.

Полковник побледнел.

— Кто вы? Пророк, провокатор или советский шпион? Или все вместе взятое? Я навел справки — это ведь именно вас ищет полиция Берлина за убийство сотрудников Гестапо! Это вы похитили подозреваемую в связях с Советами прямо из госпиталя Шарите! А теперь вы сидите здесь, пьете коньяк, как ни в чем не бывало, и рассказываете такие вещи, от которых у меня, человека опытного, кровь в жилах стынет. И я слушаю все это лишь по одной причине — терять мне уже нечего, и пусть вы хоть сам дьявол, Борер, я готов иметь с вами дело. Верите вы или нет, но я — патриот своей страны и хочу спасти ее от гибели, пусть даже ценой собственной жизни.

— Я предоставлю вам такой шанс. Сможете найти мне надежные документы и сделать своим адъютантом?

Клаус задумался.

— Теоретически, это возможно. С фронта постоянно прибывают раненные офицеры, и выдать вас за одного из них труда не составит, а должность адъютанта у меня как раз вакантна. Но что это вам даст? Вы хотите внедриться в штаб армии?

Я покачал головой.

— Нет, я хочу вместе с вами отправиться в «Волчье логово».

Глава 9

— Господа, позвольте представить моего нового адъютанта — лейтенанта Фишера, — сказал Штауффенберг. — Он — боевой офицер, недавно прибыл с восточного фронта на излечение после ранения, но не хочет сидеть без дела, поэтому временно приписан к штабу армии резерва.

Я вытянулся во фрунт, резко вздернул вверх примерно на сорок пять градусов правую руку с распрямленной ладонью и гаркнул:

— Слава Гитлеру!

Офицеры, собравшиеся этим вечером в небольшом зале для совещаний, синхронно ответили на «немецкое приветствие». В помещениибыло свежо — окна приоткрыты, и никто из присутствующих не курил — здесь это было не принято, хотя у нас в штабах дымили без зазрения совести.

Я удовлетворенно кивнул, смахнув несуществующую пылинку с собственного плеча. Форма лейтенанта сухопутных войск была новая, что называется «с иголочки» и сидела на мне идеально. Гладко выбритый, свежеподстриженный, чуть отъевшийся за последние дни, посвежевший, я выглядел, как молодой, холеный хлыщ, и глядел на окружающих с легким презрением. Мол, пока мы там на фронте кровью умываемся, вы, штабные крысы, штаны тут просиживаете… и это презрение прекрасно считывалось окружающими, хорошо маскируя некоторое мое незнание текущих реалий.

Увидь меня в таком обличье собственный дед — проклял бы, да подзатыльников надавал. Больно люто он ненавидел немцев, хотя и был совсем маленьким, когда шла война.

Штабные по очереди представились, но ни одной знакомой фамилии я не услышал. Командующий армией резерва, генерал-полковник Фридрих Фромм, отсутствовал, поэтому совещание прошло довольно скомканно. Несколько коротких докладов уложились в полчаса. Говорили о нехватке оружия, медикаментов, продовольствия, униформы, наконец, самого личного состава. Я слушал эту информацию с удовольствием, было приятно, что тут все плохо.

Когда последний докладчик умолк, воцарилась гнетущая тишина.

— Фюрер лично приказал сформировать две новые дивизии, — голос полковника был безэмоционален, однако офицеры изрядно напряглись, — и что я буду вынужден ему доложить? Что у нас нехватка всего на свете, включая людей? А, может, это прямой саботаж? Чтобы к утру списки недостающего были готовы, а так же докладные записки, в которых вы четко укажете, как именно планируете компенсировать дефицит. Документы передадите моему адъютанту! Пока все свободны.

Он подчеркнул слово «пока», явно подразумевая, что этим дело не кончится. Я проводил взглядом покидающих зал офицеров. Настроение у них было подавленное. Это мне тоже нравилось.

С того памятного разговора с графом в его особняке прошло уже больше полутора недель. Все оказалось организовать не так просто, как думалось полковнику. Но, в итоге, он справился с формальностями, раздобыл и документы, и форму для меня. Гришке же места при штабе не оказалось — слишком плох был его уровень немецкого, а румыну-наемнику там делать было попросту нечего. Поэтому я решил, что он пока просто поживет в доме Штауффенберга, а после подумаю, что с ним делать. Полковник против этого не возражал, на том и остановились. Сам я тоже каждый вечер туда возвращался ночевать, благо, добираться было недалеко.

Теперь меня звали Макс Фишер, офицер в звании пехотного лейтенанта. Полномочия адъютанта оказались гораздо шире, чем я предполагал. Это не был простой секретарь-референт в будущем понимании этого значения, адъютант отвечал за гораздо более широкий круг задач, вплоть до решения всех кадровых вопросов, включая назначения даже более высоких чинов. В то же время он являлся резервным офицером, и если кто-то из офицеров штаба выходил из строя и не мог выполнять свои обязанности, адъютант немедленно заменял его. Это в теории, на практике же я никого заменять не планировал и сразу сообщил об этом Штауффенбергу. Тот не возражал.

Но штаб армии резерва — это еще ладно. Я узнал, что адъютанты Гитлера в чине подполковников или даже капитанов могли оказывать влияние на ключевые вещи — назначение командующих групп армий, к примеру. Представить подобное было сложно, но по факту им приходилось делать многое — даже посещать вместе с фюрером оперу, присутствовать на семейных посиделках, ходить на выставки и попутно решать кадровые вопросы в масштабах всего Вермахта.

Так что моя идея стать адъютантом полковника оказалась весьма удачной. При желании я вполне мог бы круто поменять кадровый расклад в штабе армии резерва.

Вот только такой задачи у меня не было, все мои мысли были нацелены на грядущий визит в «Волчье логово» — «Вольфшанце» — главную ставку фюрера и командный комплекс Верховного командования вооруженными силами Германии. Именно оттуда Гитлер руководил боевыми действиями на Восточном фронте. «Логово» представляло из себя масштабную систему хорошо укрепленных строений и бункеров, окруженных всеми возможными способами защиты — минными полями, вышками, пулеметными позициями. Попасть туда обычным методом было попросту невозможно, но вот в компании графа, вызванного для прямого доклада фюреру, вполне реально.

На этом и строился мой план. Если я попаду внутрь, то костьми лягу, но перегрызу Гитлеру глотку. В конце концов, я появился в этом времени не случайно. Явно была какая-то неведомая мне цель, которую преследовала вселенная, совершая это перемещение разума. И лучшей идеи, чем остановить войну, убив главного палача, мне в голову не приходило. И если бы случился размен жизнь на жизнь, я бы, без сомнения, отдал свою. Поэтому мы с Шауффенбергом вполне могли доверять друг другу. Несмотря на все различия, наши желания и стремления удивительным образом в этом совпадали.

— Отправляйтесь домой, Фишер, сегодня вы мне уже не понадобитесь! — громко произнес граф, чтобы было слышно и в приемной, и чуть тише добавил: — Приказа все нет и нет, вылет вновь откладывается…

Визит в «Волчье логово» переносился уже второй раз, и было неизвестно, состоится ли он в принципе в ближайшее время.

— Слушаюсь, господин полковник!

Когда я вышел из зала для совещаний, то никого из офицеров, присутствовавших только что на брифинге, не увидел. Странно, я думал, что они воспользуются случаем познакомиться поближе, но, видно, фон Штауффенберг настолько всех перепугал угрозой расстрела, что им было не до новенького адъютанта. Тем проще. Любое общение несло потенциальный риск. Проколоться можно было на чем угодно, на любой мелочи, на незнании сущей ерунды. Немного спасало то, что по легенде я был контуженным фронтовиком, а таким многое сходило с рук. В том числе излишняя резкость и даже грубость. Но, в идеале, лучше вообще ограничить свое общение с окружающими, сведя его до минимума. С другой стороны, я должен стать здесь своим настолько, насколько это возможно…

Секретарша в приемной сделала вид, что не подслушивала, и быстро застучала пальцами по пишущей машинке. Я бросил на нее короткий взгляд — серая мышь с аккуратной прической, глухим платьем, без грамма косметики. Интересно, на кого работает, помимо официальной должности? Вполне может передавать сведения о действиях начальника штаба Гестапо или в контрразведку. Тут не угадаешь.

Металлические набойки моих сапог гулко стучали по паркету. Я вышел из приемной и увидел несколько офицеров, куривших у приоткрытого окна. Чуть подумав, я подошел ближе и кивнул всем одновременно.

— Господа…

Они дружно повернулись ко мне и некоторое время пристально изучали. Потом один — блондин с лошадиной физиономией протянул мне открытый портсигар.

— Вы курите, лейтенант?

— Здоровье не позволяет, — отказался я и демонстративно откашлялся.

— Давно в Берлине?

— Пару недель, все пытаюсь привыкнуть.

— А сами откуда?

— Из Ростока.

— О! Бывал там многократно. Чудесный морской воздух, шикарный променад. После войны обязательно съезжу еще раз.

Я широко улыбнулся.

— Советую обязательно купить копченого угря и рыбу в кляре. Клянусь, вкуснее вы ничего в жизни не пробовали!

— Так вот, господа, — вернулся к разговору, который офицеры вели до меня, лысый капитан, — мои источники в полиции говорят, что это уже пятый случай за последнюю неделю. И никаких следов преступника! Он появляется, словно из ниоткуда, делает свое грязное дело и так же мгновенно исчезает.

— Нашей полиции только блох на собаке ловить, а не преступников, — поморщился блондин. — Жаль, что это банальный криминал. Гестапо быстро нашло бы виновного.

— А в чем, собственно, дело? — лениво поинтересовался я.

— А вы не слышали, лейтенант? — удивился лысый капитан. — У нас тут убийства!

— Простите? — не понял я.

— Уже примерно с неделю, как в городе каждую ночь некто неизвестный убивает людей, причем, не делает различий между мужчинами и женщинами, гражданскими и военными. Убивает всех, кого может. Детей разве что не трогает. Полиция находит по несколько трупов поутру, и никаких следов преступника. Нет ни свидетелей, ни подозреваемых. Он словно призрак. Советую быть осторожным с наступлением темноты!

Ага, понятно, смерть тысяч и тысяч заключенных в десятках концлагерей — это для них не убийства, а так, обыденность, повседневность, в общем, ничего примечательного. А то, что какой-то псих бегает по городу и режет людей направо и налево, видите ли, их волнует до глубины души. Человеческая психика устроена удивительным образом: то, что одному кажется величайшим преступлением в истории человечества, для другого простая банальность.

— Благодарю, — кивнул я, постаравшись не горячиться, — но если ночью я встречу этого человека, то, боюсь, на этом череда его преступлений закончится. Боевого офицера не так-то легко застать врасплох. Признаюсь, я даже хотел бы с ним увидеться! Это было бы забавно…

— Говорят, он превосходно владеет холодным оружием, — добавил блондин, — все жертвы убиты стальным клинком. Патрули в городе вновь усилены, но толку от этого никакого. Полиция совершенно разучилась делать порученную им работу! Отправить бы их всех на фронт, а то разленились окончательно.

Тебя бы самого на фронт, жалкий штабной офицеришка, в жизни не нюхавший пороха. Распетушился, раздухарился, фанфарон! Местная криминальная полиция вполне знала свое дело, успешно ловя преступников и мародеров, невзирая на частые бомбардировки. Они были очень упертыми, настоящими профи своего дела, люди из Кримиполицай, и то, что убийца до сих пор не был пойман, вряд ли их вина. Впрочем, плевать.

Постояв с офицерами еще несколько минут, я попрощался и отошел. Ситуация с берлинским маньяком меня не слишком заинтересовала, все мои мысли крутились вокруг иного. И все же было слегка странно, что даже в такое время, когда страна стремительно катилась в ад, нашелся подобный псих. Если бы он и правда повстречался мне, прикончил бы без малейшего сомнения.

Один из водителей при штабе довез меня до особняка, высадил и тут же укатил обратно. Луна уже сияла на небосводе, но было еще относительно светло. Впрочем, через полчаса окончательно стемнеет — ночи тут наступали быстро.

Первая вылазка в штаб армии далась мне сравнительно легко, хотя нервишки еще пошаливали. Кажется, подозрений я ни у кого не вызвал. Внедрение прошло успешно, и теперь моя персона уже не породит особого интереса у прочих. Конечно, контрразведка не дремлет, Абвер обязательно многократно перепроверит мои документы, но и фон Штауффенберг прекрасно выполнил задачу. Документы были подлинными, Макс Фишер реально существовал, вот только умер в полевом госпитале, а запись о его кончине не была сделана вовремя, и тело предали земле в безымянной могиле. Так что, чтобы раскрыть фальшивую личность, нужно было найти свидетелей, знавших Фишера лично. А это было проблематично. Дивизия, в которой он служил, была истреблена почти поголовно.

В доме не горело ни одно окно — мы старались не привлекать внимания, даже несмотря на то, что особняк стоял в глубине территории. Я прошел по длинной аллее, по обеим сторонам которой росли крупные буки. Этот вечер был тихим, погода относительно наладилась, все постепенно шло к весне. Кое-где даже начали пробиваться первые медуницы с их характерными розово-синими соцветиями.

Дверь была прикрыта, но не заперта. Гриша, скорее всего, спит в одной из комнат, либо же готовит ужин.

Я прошел в кухню, но там было темно и пусто, лишь только на столе стояло блюдо с несколькими кусками говядины — остатки вчерашнего ужина, и тут же рядом — початая бутылка вина. Отлично, мне вполне хватит, чтобы перекусить. Весь день мы, как сумасшедшие, мотались с фон Штауффенбергом по Берлину, а вечером было совещание, на котором я присутствовал, как его адъютант. Сейчас же дико хотелось есть, и я зубами впился в холодную говядину, жадно разрывая ее на куски.

Тихонько скрипнула несмазанная дальняя дверь. Я насторожился и вытащил пистолет. Кроме Григория и полковника в особняке никого быть не могло. Разве что кто-то чужой проник на территорию. Грабители? Маловероятно, но возможно.

Осторожно, стараясь, чтобы под ногой не хрустнула случайная половица, я вышел из кухни, попав в темный коридор.

Где же Гришка? Неужели спит и ничего не слышит? Входная дверь отчетливо хлопнула, закрываясь.

Я выглянул в окно и на фоне луны увидел чей-то темный силуэт. Судя по росту — мужчина. Чуть пригнувшись и явно стараясь быть как можно более незаметным, он быстрым шагом удалялся в сторону озера.

Кто это? Мой боец? Но куда он собрался в столь неурочный час? Ведь я многократно приказывал ему не высовываться из дома. Или это не он?

Времени проверять его присутствие в доме не было, и я выскочил на улицу, поспешив за неизвестным. Нужно было понять, кто рыскал по дому и с какой целью.

Фигура незнакомца время от времени мелькала впереди среди деревьев, но потом внезапно исчезла. Я побежал, надеясь нагнать его у дальнего выхода, но не успел. Он явно только что вышел за территорию, небрежно прикрыв за собой дверь от ворот.

Подумав, я последовал за ним. Впереди чернела гладь озера, направо и налево уходил прогулочный променад, пустой по такому позднему часу. Чуть дальше начинался жилой квартал, преимущественно состоящий из частных домиков. А уже за ним шла более массовая застройка. Кажется, ночной визитер направился именно в ту сторону.

Сунув пистолет в карман галифе, я поежился. Холодно, черти дери такую погоду! Ладно хоть дождя нет, и на том спасибо.

Я двинул в сторону обитаемых кварталов. Несмотря на то, что я почти бежал, неизвестный больше не попадался мне на глаза, словно испарившись. Варианта два: либо я пошел не в том направлении, либо он уже скрылся в одном из домов, мимо которых я проходил.

Ладно, пройду еще чуть-чуть и, если не нагоню его, поверну назад.

Где-то впереди раздался громкий крик, и я, разумеется, тут же поспешил проверить, в чем дело.

Мне понадобилось чуть больше минуты, чтобы добраться до места, но к тому моменту все уже было кончено. Выбежав на узкую улочку, я увидел три тела, недвижимо лежащих на земле. И никого рядом.

Дьявол! Это были патрульные солдаты, которые даже не успели сдернуть с плеч винтовки — настолько стремительным было нападение на них. Я склонился над телами — все трое мертвы — убиты мастерски. Три удара — три тела, даже я так не сумел бы.

Кажется, мне с моим вечным «везением» довелось столкнуться с делом рук того самого неуловимого убийцы-маньяка, о котором рассказывали штабные офицеры. Только вопрос — это за ним я шел от особняка или все совпало случайно, и тот, кто вышел из дома полковника, не имел к этому убийству ни малейшего отношения?

Совсем рядом раздался резкий звук полицейского свистка, потом еще один. Скоро тут будет многолюдно.

Не раздумывая, я метнулся обратно в темноту подворотен и самым коротким путем поспешил обратно к особняку.

Нужно было немедленно проверить одну гипотезу, и если она подтвердится, то придется принять очень трудное решение. Но я от всей души надеялся, что ошибся.

Глава 10

В особняке все так же не горели окна, было тихо, лишь сквозняки гуляли по дому. Мне было тревожно на душе, а я привык доверять своим инстинктам. Я чувствовал опасность, только никак не мог определить ее источник.

Я ступал осторожно, держа оружие наготове. Внезапно до моего обоняния донесся легкий запах. Где-то рядом горела свеча.

Миновав коридор, я вошел в гостиную. За большим столом, где обычно фон Штауффенберг и его семейство собирались за обедами и ужинами, спиной ко мне сидел человек. Рядом с ним на столе стояла длинная свеча в подсвечнике и нещадно чадила.

Я не сдержался и кашлянул, мужчина резко обернулся. В его руке блеснул клинок.

— А, это ты, командир! Заходи!

Григорий казался бледным и осунувшимся, глаза его потускнели, и весь внешний вид говорил, что он плохо себя чувствует. Заболел?

Вот только в правой руке он держал тот самый нож, что я ему отдал — клинок фон Рейсса, а в правой — керамическую точилку. Взглянув на меня, он продолжил свое занятие — водил лезвием по бруску туда и сюда, поворачивая нож то одним, то другим боком.

— Значит, это все же был ты… — это был не вопрос, а просто констатация факта.

— О чем ты, командир? — и голос его звучал глухо, почти безжизненно.

— Ты убиваешь людей в городе.

— Разве ж то люди?..

Он и не думал оправдываться, скорее, даже слегка удивился.

Я все ему сказал прежде и повторять не собирался. Позиции давно обозначены, вот только мы с Гришей стояли сейчас по разные стороны баррикады. И с этим придется что-то решать.

— Положи нож, — я чуть повел стволом пистолета в его сторону.

— Командир? — мой боец бросил удивленный взгляд на меня. — Ты чего? Или ты с ними теперь? То-то я гляжу, вырядился в фашистскую форму, ходишь к ним на службу. Переметнулся, да? Понравилось с врагами? Сука ты, командир!

— А ну-ка, смирно, боец! Встать! — заорал я, и Гриша невольно подчинился, вскочив со стула. — Да я тебя…

Рука у меня чуть подрагивала, но я не стрелял. Что с ним делать? Запереть и не выпускать? Не вариант, сбежит при первой возможности. Эх, Гришка, Гришка, лучше было бы тебе умереть при штурме Заксенхаузена…

— Давно по ночам ходишь в город?

— Да, почитай, с самого первого дня, как нас этот полковник одноглазый сюда на постой определил, так я тропинку и приметил. Там легко укрыться, темно, много деревьев.

— Многих порешил?

— Разве ж я их считать буду? — удивился боец. — Скольких смог, стольких и уделал.

— И мужчин, и женщин… — вспомнил я разговор офицеров штаба.

— Они все нам враги, чего их жалеть?

— Они — гражданское население. Сегодняшние — ладно, то патруль, военные, а остальных за что?

— За все! — отрезал Гриша, а потом внезапно добавил: — Бабку, конечно, зря я, вроде, нормальная была, хоть и дореволюционная, а вот внучка ее — фашистка, мразь, сдать нас хотела. Я чуял. Впрочем, туда им обеим и дорога…

— Что?

Я слегка завис, пытаясь осознать новые факты.

— Ты хочешь сказать, что…

— Кончил их, — кивнул Гриша, — бабку придушил слегка, но умеючи — следов не оставил, а внучке — горло перехватил, а тело потом спрятал на чердаке. Чего уж теперь скрывать. Ты, командир, умный мужик, но тут сплоховал — не докумекал…

Меня чуть шатнуло. Это как же так? Значит, труп Марты до сих пор валяется где-то в том доме — не уберег я ее? А Матильда Юрьевна, прошедшая огонь, и воду, и медные трубы, пала от руки человека, который сам недавно был заключенным и все, о чем мог мечтать, лишь о свободе?..

— Тварь ты, Гриша, — процедил я сквозь зубы. — Хуже немцев! А главное, из-за тебя я задание провалил, не сумел передать материалы. Поэтому, получается, что ты еще и предатель. А за это наказание может быть лишь одно…

В следующую секунду он немыслимо быстро дернул рукой — я и не знал, что парень настолько мастерски владеет ножом, хотя должен был догадаться — ведь офицеры в штабе об этом говорили, — и меня спасло чудо — за мгновение до броска я чуть сместился влево, и клинок воткнулся в дверной косяк.

Зато я не промазал — выстрелил два раза, и оба — в цель. По ногам, в левую и правую. Теперь не убежит.

Бывает так, что человек наш, и в целом правильный, положительный, но сбило у него планку, потекли мозги, не выдержал испытаний и пыток, и превратился хороший человек в злобного зверя. А зверь не разбирает: свой или чужой. У него один инстинкт — убить!

Но я все же отпустил бы его на все четыре стороны, если бы не Матильда Юрьевна и ее внучка. Гриша убил единственного человека, который мог мне помочь. Просто закрыть глаза и отвернуться я уже не мог.

Он сам выбрал свою судьбу.

— Знаешь, Григорий, — я медленно шел по обеденному залу в его сторону, а мой бывший боец, чуть поскуливая от боли, пытался отползти, оставляя за собой кровавый след, — была такая история, одна из многих. В партизанском отряде один солдат повадился наведываться в ближайшую деревеньку, к бабенке одной приветливой. Та соскучилась по мужской ласке и никогда не гнала его прочь, кормила досыта, поила, спать укладывала. А бойцу хорошо: сыто, пьяно, мягкое женское тело под рукой. И каждую ночь он огородами к ней хаживал. Думал, не видит никто, но крестьяне — люди хитрые, сразу его ходки приметили. И поутру, когда он еще навеселе обратно возвращался — тоже видели. А среди них могли быть и те, кто немцам докладывал. Командир партизанского отряда — правильный мужик оказался, с пониманием. Один раз честно предупредил, мол, завязывай, ты позоришь отряд пьяной мордой своей, да и на лагерь можешь врага вывести ненароком. Но боец не внял, и снова в деревню. Второго предупреждения не было. Поутру члены отряда его поймали, когда обратно возвращался, и повесили на ближайшей березе по приказу командира. Хоть и свой. Но такой свой — хуже чужого. Потому как военное время, и приказы не обсуждаются…

— Убьешь меня? — прохрипел Гриша, особо не слушая мой рассказ.

— Не могу рисковать, — пожал я плечами. — Если из-за тебя выйдут на этот дом, то нарушатся все планы. А они важнее твоей жизни, важнее моей жизни. За них стоит умереть.

— Отпусти, командир! Заклинаю, отпусти! За что ты так со мной? За дохлых фашистов?

— Жаль, что ты так ничего и не понял…

— Отпусти!

— Именем Союза Советских Социалистических Республик я приговариваю тебя к смертной казни через повешение. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

Я не стал стрелять — и так изрядно пошумел. Надеюсь, никто снаружи не слышал, и мне не стоит ожидать визит патруля. Буду действовать тихо, наверняка.

Положив пистолет на стол, я взял висевший на спинке стула ремень. Кожаный, крепкий. Как раз подойдет.

Неприятное предстояло дело, но выбора он мне не оставил. Повесить его не получится, но задушить — вполне.

Никто не хочет быть палачом, но все мечтают о справедливости и воздаянии. Недаром даже в средневековой Европе в церкви городской палач сидел на отдельной лавке, позади всех прочих горожан. Он был изгоем, с ним не хотели иметь дела, но и без его работы не могли обойтись.

Перехватив ремень удобнее, я навалился на Гришу и перевернул его лицом вниз. Он пытался отбиваться, но я был сильнее.

Сомнений не было. Я делал, что должен был.

Давить, давить, давить…

Через минуту все было кончено. Я посидел немного прямо на полу, рядом с мертвым телом, потом встал и оттащил его в подвал на ледник. После затер тряпкой кровь дочиста.

Вот и все. Финита. Приговор приведен в исполнение.

* * *

Спал я плохо, беспокойно, то проваливаясь в мрачный туман, то выныривая к свету. Оказалось, что я не так крепок духом, как думал. Казнь не прошла бесследно для моей психики, и, хоть я считал, что все сделал правильно, сомнения в душе оставались. Думаю, настоящий человек этой эпохи так не терзался бы, я же ворочался в постели, не находя себе места.

— Отставить рефлексии, Буров, — наконец, приказал я сам себе, — у тебя не было иного выбора.

После этого я все же уснул.

Эта ночь закончилась, как заканчивается все на свете. В половине седьмого утра я вышел из особняка и сел в ожидавший меня автомобиль. Через полчаса я, предъявив охране документы, уже входил в трехэтажный дом, построенный лет сто назад. Сейчас здесь находился штаб армии резерва.

Полковник фон Штауффенберг был в своем кабинете. Вероятно, он тут и ночевал, как делали многие штабные офицеры, которым, как обычно, катастрофически не хватало времени.

— Плохо выглядите, Фишер, — вместо приветствия заметил он, — не спали?

— Пару часов удалось вздремнуть.

— Это хорошо, вот на том столе отчеты по поводу формирования новых дивизий, — он ткнул пальцем в дальний угол, — разберите их все, а после доложите мне. После обеда в штаб прибудет группа офицеров, командированных из рейхскомиссариата Украины. Там дела совсем плохи, русские наступают по всем фронтам. Помогите им с обустройством, выделите жилье. Если еще не знаете, где есть свободные комнаты, спросите у секретарши.

Закопаться в бумаги оказалось выходом. Когда голова занята конкретными столбцами цифр и многочисленными сводками, не до рефлексий. Так что до обеда я провел время за столом, читая отчеты и делая нужные выписки. Судя по бумагам, все обстояло хуже некуда. Вчера на совещании офицеры скорее даже преуменьшали истинное положение вещей. Сейчас же я видел, что поставки, начиная примерно с января месяца, буквально идут крахом. Во многом этому способствовали постоянные авианалеты, раз за разом уничтожавшие эшелоны и колонны грузовиков, пытавшихся доставить к линии фронта технику и припасы.

Но все же решающую роль в переломе ситуации играли советские войска, теснившие фашистов все дальше и дальше из своих земель. Еще немного, и Украина, и Беларусь будут свободны. Линия фронта сейчас проходила через Львов, Брест и Гродно. Дальше — Польша и Чехия, а там и до Берлина недалеко. И с каждым днем текущая линия фронта сдвигалась все быстрее и быстрее. Иногда в хороший день на двадцать-тридцать километров.

Эта война должна закончиться как можно быстрее, я делал все, чтобы так случилось. И даже ночной суд на шаг приблизил победу.

Мои мысли вновь вернулись к тому, что я совершил. Не перестарался ли? Адекватно ли было возмездие? Весь мой опыт говорил — нет, не перестарался, сделал все, как должен был сделать. Парня жалко, и, наверное, он не виноват, что концлагерь полностью его искалечил, изменил сущность, перевернул душу, но… он перешел черту. И я не мог поступить по-другому.

Часы на городской ратуше пробили двенадцать раз.

— Закончили, лейтенант? — фон Штауффенберг подошел к моему столу.

— Да, господин полковник, вот список выборочных рекомендаций. В целом же, ситуация плачевная.

— Сам знаю, — он резко мотнул головой, а его единственный глаз сурово сверкнул, — но советую не высказывать ваши настроения при офицерах. Могут быть проблемы.

Конечно, сдадут Абверу по милую душу. Этого я, разумеется, не хотел. Даже здесь, в кабинете полковника, могла быть установлена прослушка. И эта секретарша — уж больно подозрительно поглядывает на всех входящих и выходящих, независимо от чина и ранга.

— Я изучу список, а вы отправляйтесь вниз, командированные уже прибыли и ожидают расселения.

Вот уж не ожидал, что окажусь в порученцах у немецкого начальника. Забавно судьба мной играет. Но ничего, для дела потерплю.

— Слушаюсь, господин полковник! — гаркнул я. — Будет исполнено!

Клаус лишь покачал головой. Я же, чеканя шаг, вышел из кабинета. Показалось или секретарша чуть растрепала свою идеальную прическу? Подслушивала у дверей?

Я широко улыбнулся ей и спросил:

— Господин полковник сказал мне, что адреса от квартир, куда я должен расселить прибывших офицеров, у вас?

Она ответила суровым взглядом, в котором не было и намека на приязнь. Потом порылась в ящике стола и вытащила связку ключей.

— Офицерские казармы разрушены бомбардировкой, поэтому вы можете отвезти господ в запасной дом на Беренштрассе. Вот ключи от комнат.

— Премного благодарен! — я помнил эту улицу — самый центр города. Именно на ней в дальнейшем будет находиться советское, а после и российское консульство. Ирония судьбы.

Секретарша отвернулась, игнорируя мое присутствие. А на меня внезапно напало веселье.

Я подмигнул ей и поинтересовался:

— А что такая прелестная фройляйн делает сегодня вечером? Не желаете ли прогуляться по вечернему Берлину? А если покажете мне достойное заведение, где прилично готовят, с удовольствием угощу вас ужином!

Она удивленно взглянула на меня и внезапно покраснела. Ба! Да ты, кажется, совсем неопытная в амурных делах.

— Я не могу… — девица еще больше раскраснелась и на мгновение стала даже симпатичной.

— Зайду за вами в шесть часов, — отрезал я, — кажется, в это время вы заканчиваете?

И, не слушая дальнейших возражений, вышел из приемной. Мне требовалось слегка развеяться, а нет лучше легенды, чем компания внештатного агента, тем более, женского пола. В донесении потом ее рукой так и будет написано, мол, ничего компрометирующего не делал, а проводил время достойно и без нареканий.

Я еще не познакомился с господами из Абвера и делать этого не желал и впредь. Надеюсь, секретарша — надо, кстати, узнать ее имя, а то некрасиво может выйти, — послужит достаточным прикрытием. Разыграю рьяного дурака, коих немало служит в штабе, и, если повезет, обо мне позабудут, списав со счетов.

Внизу во дворе курили пятеро мужчин в офицерских чинах. Пехотный лейтенант, два обер-лейтенанта люфтваффе и два капитана, тоже пехотные.

— Господа, — кивнул я, — меня зовут лейтенант Фишер, адъютант полковника фон Штауффенберга. Я займусь вашим размещением по его личному распоряжению.

— Полковник — легендарная личность! — один из капитанов, с вытянутым лошадиным лицом, бросил окурок на землю и растер его носком сапога. — Немецкий крест в золоте! И это не считая иных наград. Настоящий герой! Это честь — служить под его руководством. Жаль, что лишь временно.

— Вы ненадолго в Берлин? — удивился я. — Планируете вернуться обратно?

— Конечно, наше место там, а не здесь. Надеюсь, эта командировка вскоре закончится.

Офицеры представились по очереди, в порядке старшинства.

— Капитан Кляйнгартен, — худой и высокий, лет тридцати, с цепким взглядом. Тот самый с лошадиным лицом.

— Капитан Зиберт, — совершенно обычной наружности, с простым и открытым лицом, внушающим доверие.

— Обер-лейтенант Баум, — молодой блондин спортивного телосложения.

— Обер-лейтенант фон Ункер, — явно щеголь и франт, даже в таких условиях выглядит элегантно. Тонкие кожаные перчатки не по форме, аккуратно подстриженные усики.

— Лейтенант Коше, — тоже молод, но явно себе на уме. Взять на всякий случай его на заметку.

Я кивнул каждому по очереди. Их фамилии ничего мне не говорили — обычные вояки, в меру молодые, но, видно, опытные, прошедшие через многое. Интереса для меня они не представляли. Поэтому я планировал отвезти их в квартиры и вернуться в штаб, как и приказал Штауффенберг, который, как мне кажется, слегка забыл, что я — лишь вымышленный его адъютант. Впрочем, для достоверности, я старался выполнять свои обязанности как можно лучше.

— Рад знакомству, господа. Мне сказали, вы прибыли из восточного рейхскомиссариата?

— Служили в Ровно, потом оказались во Львове, — пояснил Кляйнгартен, — а когда линия фронта приблизилась вплотную, нас командировали сюда с целью проследить за комплектацией новых дивизий, которые должны быть отправлены в помощь. Капитан Зиберт присоединился к нам в последний момент.

Многовато офицеров для подобной задачи. Вполне хватило бы двоих. Значит, наверняка, что-то скрывают. Интересно, что именно?..

— Прошу к машинам.

Поездка не заняла много времени. От штаба до Беренштрассе было рукой подать. Водители прекрасно знали адрес, так что мы не блуждали и через полчаса уже были на месте.

Две просторных трехкомнатных квартиры располагались друг напротив друга на втором этаже массивного здания, украшенного барельефами со львами. Солидно строили, на века, и бомбежка пощадила этот дом, не затронув его.

Мы поднялись по широкой мраморной лестнице. Все вокруг говорило о достатке людей, здесь живущих. Вот только ни одного квартиранта мы не встретили. Пусто. Кажется, дом давно был необитаем.

Открыв ключами обе квартиры, я улыбнулся:

— Располагайтесь, господа!

Офицерам новое жилье пришлось по душе.

— Даже вода идет из крана! — радостно воскликнул Баум. — Как в прежние времена!

— Я прикажу доставить вам продукты с запасом на несколько дней, — сказал я.

— Благодарю, это весьма кстати, — фон Ункер чуть брезгливо, в отличие от остальных, оглядывал запыленные комнаты. — И пару бутылок вина не забудьте положить, господин лейтенант.

— Непременно, — кивнул я.

— Пауль, — Кляйнгартен обернулся к капитану Зиберту, — а вы ведь родом из восточного Берлина, если мне не изменяет память?

Зиберт развел руками и улыбнулся.

— Точно так, тут я дома, господа. Готов стать гидом, хотя за годы моего отсутствия в городе многое изменилось.

Я уже направился к дверям, когда у меня в голове щелкнуло.

Пехотный капитан Пауль Зиберт. Если фамилия его была вполне обычной, то в сочетании с именем…

— В каком полку служили, господин капитан? — спросил я.

— Двести тридцатая пехотная дивизия, семьдесят шестой пехотный полк, — без запинки ответил Зиберт.

Сомнений не осталось. Я не ошибся.

Это точно был он — советский разведчик и диверсант Николай Кузнецов, каким-то немыслимым финтом судьбы оказавшийся в Берлине, вместо того, чтобы погибнуть в перестрелке с предателями из УПА.

История опять поменяла свой ход, и это был мой шанс все исправить.

Глава 11

То, что я опознал Кузнецова, было очень хорошо, но он не знал меня и ни за что не поверил бы, расскажи я ему свою историю. В лучшем случае принял бы за провокатора, но колоться бы не стал и сдал бы Гестапо, чтобы самому не оказаться в числе обвиняемых. Немцы вовсе не идиоты и крутить комбинации вполне умели, контрразведчики недаром ели свой хлеб.

Нет, так не пойдет.

Поэтому я подавил первый порыв отозвать его в сторону и заговорить с ним по-русски, выдав пару фактов, знать которые мог только он и историки будущего. Не поверит, не поведется — не в его это характере.

Значит… нужно действовать иначе.

А характер у Николая Ивановича был железный. Выдержки и силы воли ему было не занимать, как и решительности в случае, когда пора действовать без раздумий. Уверен, пусть он и попал в Берлин случайно, может, даже по ошибке, но и тут он не станет сидеть сложа руки.

Надо лишь просчитать его следующий ход и подыграть ему, тогда и доверие между нами наладится, и взаимопонимание.

Но что он станет делать?

Диверсант высочайшего уровня, ликвидатор, ученик самого Судоплатова, он явно решит провести акцию по устранению одного из нацистских верховных чинов, коих в Берлине, как собак, только выбирай подходящего. Приметит себе кого-то поважнее, до которого сможет добраться, полковника или, скорее, генерала, и устранит его. Если акция пройдет удачно, присмотрит новую жертву. Убьет столько, сколько сумеет. Грызть будет зубами, если придется. Такой человек.

Так что я и виду не подал, что узнал Николая, но он, как мне кажется, что-то почуял своим поистине звериным чутьем на опасность. Уж слишком старательно он смотрел как бы мимо и сквозь меня, в то же время досконально изучая.

Я не стал тянуть и, распрощавшись с офицерами, пообещал наведаться к ним с утра, дав время чуть освоиться на новом месте, после чего покинул дом и вернулся в штаб. Там все еще подавали обед, и я с удовольствием взял шницель по-гамбургски с жаренным яйцом сверху, порцию картошки и выпил большую кружку кофе.

Немец без кофе чувствует себя потерянным весь день, а я так старательно играл роль офицера, что вошел в образ и пил этот напиток каждые несколько часов. Кстати, кофе оказался вполне недурным, бразильским.

Едва я закончил с обедом, жутко завопила сирена. Часть офицеров дернулись со своих мест, намереваясь бежать в ближайшее бомбоубежище, другие же невозмутимо остались сидеть и поглощать пищу. Когда город бомбят по несколько раз в день, поневоле станешь фаталистом.

Я остался в столовой и вскоре увидел фон Штауффенберга, который тоже решил перекусить. На орущую сирену он обращал ровно столько же внимания, как на муху, мерно кружившую вокруг столика.

— Фишер, и вы тут? — удивился полковник. — Я думал, что вы заняты вновь прибывшими.

— Уже отвез их на квартиры, — доложил я, — предоставил им время до завтра, чтобы привести себя в порядок. С утра заберу всех и привезу сюда.

— Это хорошо, у меня для них полно работы, лишние руки нам не повредят, — кажется, Клаус опять отвлекся от своей главной задачи — попасть в «Волчье логово». Я недовольно глянул на него, и он уловил этот взгляд, потому что быстро покачал головой и сказал: — Чем быстрее я укомплектую дивизии, тем раньше меня вызовут для отчета. Так что в наших общих интересах действовать как можно оперативнее.

Этот ответ я принял, он вполне соответствовал логике происходящего. Фон Штауффенберг не передумал и не струсил, а, напротив, старательно готовился к акции, делая все возможное, чтобы попасть на аудиенцию к фюреру.

И он был прав, нужно помочь в подготовке двух дивизий. Но нельзя ли при этом слегка поменять карты — выдать солдатам самую дрянную форму, испорченные продукты, старое оружие? В общем, устроить легкую диверсию. Это вполне было мне по силам, ведь именно я сейчас, как адъютант господина полковника, отвечал за большую часть накладных.

Когда я копался в документации, то очень быстро определил, кто из поставщиков присылает самые дрянные товары, кто безбожно ворует, а кто попросту фальсифицирует бумаги, выдавая несуществующие расчеты и взимая оплату за отсутствующий товар. Вот с ними-то и нужно иметь дело, тогда ситуация ухудшится еще более, чего мне и хотелось.

Вернувшись в свой небольшой кабинет, рядом с комнатами фон Штауффенберга, я выписал целый список как людей, так и компаний, которым решил передать все главные подряды. Замечательно! Недобросовестные исполнители — то, что необходимо!

Причем, даже простые подрядчики умудрялись воровать целыми эшелонами. А еще говорят, что в Германии строгий порядок. Угу, держите карман шире. Тут прут со складов так, что прочим стоит позавидовать навыкам и умениям местных дельцов. А потом все уходит на черный рынок и там продается в три дорога. Да, пойманных на спекуляции казнят, причем прилюдно. И продавцов, и покупателей. Но это мало кого останавливает. Всегда найдется и спрос, и предложение.

Остаток дня я потратил на то, чтобы максимально навредить будущим дивизиям. И сделать это оказалось весьма легко.

Пройдет восемьдесят лет, и немецкие чиновники будут принимать обычные копии с документов, даже не проверяя их подлинности, верить практически на слово людям, которым доверять нельзя априори, и миллионы ушлых беженцев начнут этим беззастенчиво пользоваться, получая по пять-шесть социальных пособий на одного человека, обманывая и обворовывая государство, которое предоставило им «защиту».

Куколды!

Они станут посылать миллиарды евро «помощи» Украине, в то время как собственные граждане будут нуждаться хотя бы в минимальной поддержке. Начнут поднимать налоги, запугивать население всевозможными способами, воровать десятки миллиардов буквально на всем. А коренные немцы будут терпеть. Скрежетать зубами, ругаться вполголоса, но терпеть. Это заложено в их национальном характере — подчиняться вышестоящему руководству. А кто терпеть не будет, так это пришлые. Удивительная выйдет история, в которой все будет шиворот-навыворот, где чужие люди спасут государство от полного краха… но все еще может произойти совершенно иначе, я по чуть-чуть, но меняю бывшую историческую линию.

В шесть вечера, как и обещал, я явился в приемную Штауффенберга. Секретарша выглядела преобразившейся. Ее губы ярко блестели, брови были подведены, а платье оказалось не таким монолитным, как вчера. Готовилась, старалась.

— Фройляйн, вы не забыли о нашем уговоре? — я склонился над столом.

Девушка зарделась, а потом отчаянно закивала.

— Я помню, помню.

— Так вы одарите меня своим вниманием этим вечером?

— Я пойду с вами, господин Фишер, — она казалась одновременно и испуганной, и решившейся на некий шаг. Любопытно, требует ли Гестапо спать с подозреваемыми, дабы вывести их на чистую воду. — Но не вообразите себе ничего лишнего!

— Ни в коем случае! Все будет исключительно в рамках приличий! — я залихватски подмигнул ей и добавил: — Так чего же мы ждем?

Она слегка покраснела, а я протянул руку, которую девица благосклонно приняла.

Не то, чтобы мне хотелось провести этот вечер с той, чьего имени я так и не удосужился узнать, но требовалось проверить ближайшее окружение полковника, дабы не проворонить соглядатая, который в последний момент испортит нам все дело. А секретарша на все сто процентов подпадала под все критерии тайного шпиона. Я был уверен, что она пишет доносы либо в Абвер, либо в Гестапо, либо еще куда. И очень хотел выяснить все в точности.

Мы вышли на улицу. Смеркалось, к тому же поднялся сильный северный ветер.

— Я в Берлине новенький. Скажите, куда лучше податься двум молодым и красивым людям этим вечером?

Моя спутница на мгновение задумалась, потом уверенно указала рукой вдоль улицы:

— Тут неподалеку есть ресторан для офицеров. Он открывается каждый вечер примерно в это время, несмотря на бомбежки. Там обычно собирается весьма приличное общество…

— Уверен, господа офицеры — вовсе не дураки и любят вкусно поесть и выпить. Что же, ведите меня, дорогая, сегодня я весь ваш!

Девушка в глаза мне не смотрела, но, тем не менее, мы двинулись в указанную сторону и вскоре пришли к старинному дому, в подвале которого и находился ресторан со скромным названием: «Хорошее настроение».

Не знаю, как у секретарши, а у меня настроение, и правда, было изумительным. День я провел не зря, и мысли о гибели Григория более не посещали меня. Не то, чтобы я совсем выкинул его из головы, но все же сумел окончательно убедить себя в собственной правоте.

Спустившись по ступеням, мы вошли в ресторацию.

Там было полно народу. Просторный зал с каменными стенами освещали свечные люстры. На невысоком помосте стояло пианино, и тапер наигрывал легкие мелодии. Вокруг шумели голоса присутствующих офицеров и их дам. Три официанта, как заведенные, сновали туда-сюда по залу, едва успевая обслуживать клиентов. На столах, несмотря на тяжелую городскую обстановку с продовольствием, было накрыто весьма обильно. Мужчины пили пиво и шнапс, ели жаркое, гуляш, жареную картошку, клезы — та же картошка, только в форме довольно крупных клейких шаров, дамы угощались вином, громко смеялись.

Если бы я лично не присутствовал под бомбардировкой, случившейся буквально несколько часов назад, то мог бы подумать, что никакой войны нет и в помине, и горожане проводят свой обычный вечер, развлекаясь привычным манером.

Вот только чуть присмотревшись к окружающим, я увидел, что веселье их весьма наигранное и даже истеричное, на грани срыва.

— Желаете поужинать? — к нам подскочил один из официантов — довольно молодой парень, расторопный и быстрый в движениях.

— Почему не нафронте? — нахмурился я. — У нас как раз недокомплект в новых дивизиях. Не хочешь отдать долг твоей великой родине?

Парень заметно растерялся и занервничал.

— У меня бронь, господин офицер. Я болен, очень болен. Могу показать заключение врача, если нужно?

— Не нужно, — благосклонно махнул я рукой, — усади нас за лучший столик!

— Сию минуту, — засуетился тот, облегченно выдохнув. На фронт ему явно не хотелось.

Вскоре мы заняли небольшой столик, неподалеку от игравшего тапера. Слева от нас за соседним большим столом расположилась группа младших пехотных офицеров с девицами, явно не обремененных излишними моральными нормами поведения. Они громко разговаривали между собой, то и дело прерываясь на взрывы хохота.

Справа за таким же небольшим столиком, как у нас, сидела пара постарше. Судя по погонам, штурмбаннфюрер СС и хорошо одетая женщина, оба лет тридцати на вид. Они недовольно косились на шумную группу, но пока терпели их присутствие, хотя, уверен, эсэсовец уже еле сдерживал себя, чтобы не приказать им заткнуться.

Остальные посетители были сродни нашим соседям, но моего внимания особо не привлекли.

Официант положил два меню в толстых кожаных переплетах, вот только открыв свою папку, я увидел внутри лишь один единственный листок с коротким перечнем блюд. Не богато.

— Что желаете? — спросил я секретаршу. Дьявол, надо хотя бы имя ее выяснить, а то даже неудобно.

— Салат из огурцов, шницель и отварную картошку, — девушка водила тонким пальчиком по короткому списку и уже не стеснялась. Кажется, будь у меня соответствующие намерения, этой ночью мне бы повезло. Но интимного продолжения вечера я не желал, а хотел лишь получить только чуток полезной информации.

— Эй, любезный, — я махнул рукой официанту, и тот вновь пулей подлетел к нашему столику, — прими заказ, и добавь к нему пару бутылок «айсвайн»!

— Будет исполнено! — он явно меня боялся и стремился угодить.

Через минуту у нас на столе уже появилось вино и бокалы, и в ожидании еды, я поднял тост.

— За вас, моя дорогая!

С легким звоном бокалы соприкоснулись. Вино было невероятно вкусным — изготовленное из декабрьских ягод, замороженных прямо на лозе, этот сорт входил в список самых лучших мировых вин.

Я присмотрелся к бутылке — ба, да это же «Эгон Мюллер Шарцхофбергер». Во сколько же оно мне обойдется? В будущем подобная бутылка будет стоить минимум несколько тысяч долларов и выше, причем, сильно выше, и это, если еще повезет ее добыть. Кажется, официант перепугался слишком сильно и слегка переоценил мою платежеспособность.

Моя спутница тоже весьма оценила напиток. Потягивая его маленькими глотками, она даже прикрыла глаза от удовольствия. Откуда у простой секретарши вкус к дорогому вину?

— Нравится? — поинтересовался я.

— Очень, — кивнула она, — мой любимый сорт.

— Часто доводилось пробовать?

Девушка бросила на меня быстрый взгляд, но тут принесли еду, и мы на время отвлеклись от разговора, отдавая должное местной кухне.

Я не был особо голоден, но свою порцию доел до последней крошки — боюсь, после концлагеря беречь и ценить продукты вошло в мою привычку на всю оставшуюся жизнь.

Девушка ела аккуратно, отрезая мясо маленькими кусочками и тщательно его пережевывая. Я доел первым, подлил в бокалы вина и рассеянно поглядывал на секретаршу. Может, я ошибся, и не стоило тратить вечер на эту девушку?..

— Пытаетесь вспомнить мое имя? — да, ей было не занимать проницательности, что утвердило меня в мысли о ее внедрении в окружение полковника фон Штауффенберга. — Меня зовут Анни.

— Рудольф, — с некоторым трудом вспомнил я имя, записанное в документах.

— Знаю, — теперь она даже не пыталась скрыть своего интереса к моей персоне, буквально расстреливая глазами меня из-под чуть опущенных ресниц, — я изучила вашу анкету. Герой войны, есть ранения, в отпуске на излечении. Но не сидите без дела, стараетесь быть полезным своей стране. Очень ценю и уважаю подобный подход!

Признаться, она меня удивила, и я даже ощутил к ней некий особый интерес. Может быть, идея завести фиктивный роман не самая плохая?

Тем временем, голоса за соседним столиком начали набирать обороты. Гогот теперь почти не стихал, и многие в зале стали оборачиваться на компанию.

Я поморщился, но решил не лезть к ним, а вот один из пехотных, напротив, обратил свое внимание на нас. Точнее, на Анни.

Он встал, чуть шатнувшись, в три нетвердых шага оказался у нашего столика и попытался галантно склонить голову. Вышло у него не очень.

— Позвольте пригласить вас на танец!

На меня мерзавец даже не взглянул, словно я был пустым местом.

Любопытные тут нравы.

Анни даже отгородилась от него обоими руками.

— Нет-нет, я не танцую!

— И все же, я настаиваю! — лейтенант решил проявить настойчивость и протянул руку, намереваясь схватить девушку за запястье.

Кажется, пришло время бить морды, вот только моему противнику на помощь тут же прибегут его друзья, а я тут совершенно один, если не считать Анни.

Между тем, компания продолжала шуметь, и тут уже не выдержал штурмбаннфюрер, который имел на этот счет особое мнение. Он резко встал из-за стола, и, хотя его дама пыталась удержать, подошел к буянам.

— Господа, вы не могли бы вести себя потише?

— Не могли бы, — один из пехотных офицеров презрительно сплюнул на пол, — мы не какие-то тыловые крысы, как некоторые, и имеем право отдохнуть, как считаем нужным!

— Что? — голос штурмбаннфюрера звучал тихо, но я услышал в нем нотки с трудом сдерживаемой ярости. — Это вы на меня намекаете, лейтенант? Да я вас!..

Он схватил пехотного за отворот кителя и одним мощным рывком буквально выдернул из-за стола, а потом оглушительной оплеухой свалил на пол. Но этим его успехи и кончились. Остальные офицеры уже стояли на ногах, и ближайший провел удивительно удачную серию ударов: левой, левой, правой в подбородок.

Штурмбаннфюрер устоял на ногах, но изрядно пошатнулся. Из разбитой губы потекла кровь.

Я тоже не стал терять времени даром и прямо со своего места, не вставая со стула, пнул пехотного носком сапога в колено. Удар оказался даже сильнее, чем я того хотел. Что-то отчетливо хрустнуло, и офицер свалился, громко завывая от боли.

Этот больше не игрок, зато остальные представляли вполне определенную опасность.

Хмель моментально выветрился из их голов, они уже были трезвы и настроены весьма решительным образом, и я едва успел прикрыть штурмбаннфюрера от удара ножом в бок.

Ничего себе расклад! Да тут уже не просто кабацкая драка — тут убивают! Причем не разбирая ни званий, ни чинов.

Стул удачно оказался под моей рукой и тут же полетел в голову одного из пехотных.

— Дерьмо! — успел он вскрикнуть, прежде чем стул врезался ему в голову, разбив ее до крови.

Штурмбаннфюрер, тем временем, уже совладал с боксером, ударив его в лицо пивной кружкой. Но перевес все еще был на чужой стороне, к тому же один из наших оппонентов выхватил пистолет, наведя его прямо на меня.

Прочие посетители ресторана сохраняли уверенный нейтралитет.

Деваться особо было некуда, и я глупо замер посреди зала, как новичок.

Выручила Анни. В ее руке в мгновение ока оказался крохотный револьвер.

Выстрел. И пехотный схватился за кисть, выронив оружие.

Завизжали девки, бросившись врассыпную.

Выстрел. И еще один из офицеров покатился по полу, держась за продырявленный бок.

Выстрел. И последний из наших противников замер удивленно, зажав в ладони рукоять от кружки, которая только что разлетелась на сотню осколков.

— А ваша дама хорошо стреляет! — похвалил штурмбаннфюрер, вытирая кровь с виска.

Я с удивлением обернулся на Анни. Она смущенно улыбнулась.

— Папа в детстве вместо парка аттракционов, куда ходили все мои одноклассники, водил меня в тир. Там и научилась.

— Весьма нужное в наше время умение.

Штурмбаннфюрера шатнуло. Удары по голове не прошли даром. Но его женщина уже была рядом, успев поддержать и не дав упасть.

— Тебе не кажется, Анни, что нам не повредит глоток свежего воздуха? — отсюда нужно было срочно убираться. С минуту на минуту прибудет патруль, и неизвестно, чем обернется эта история. Я вовсе не хотел, чтобы мою личность перепроверяли вновь и вновь, докапываясь до сути.

— Согласна, Рудольф. Только не забудь прихватить с собой ту бутылку чудесного вина!

— Непременно, — бросать початого «Мюллера» я и не собирался.

Через минуту мы уже были на улице, быстрым шагом удаляясь от заведения. Счет, по случайному стечению обстоятельств, так и остался не оплачен.

Вечер, надо признать, удался, хотя и вовсе не таким образом, как я планировал.

Глава 12

Самое интересное, что эта история не имела продолжения. Ни на следующий день, ни позже никто не явился по наши души, хотя офицеры получили ранения, а такое строго каралось. Отчего все обошлось, я не знал. Видно, кто-то сумел замять ситуацию, хотя сделать это было достаточно сложно. Ни криминальная полиция, ни контрразведка не пропустили бы подобные новости мимо ушей и поспешили бы разобраться.

Почему-то я подумал на того штурмбаннфюрера. Хватило бы у него полномочий, чтобы свести ситуацию на нет? Или это покровители Анни постарались? Главное, угроза ареста миновала, и на том спасибо.

В одной постели с Анни мы так и не оказались, хотя она была на взводе, адреналин в крови повысился после всего случившегося, и, как мне казалось, хотела продолжения вечера. Но меня внезапно переклинило. Нет, святошей я не был, и ради дела мог бы покувыркаться с девушкой, тем более что она была вполне хороша собой, когда того хотела. Пусть в обычное время выглядела серой мышью, но тем вечером была и женственна, и отважна, и задорна — вполне в моем вкусе. И дело было даже не в Насте, о ней я и не вспоминал. Просто решил, что вступать в интимные отношения с Анни не стоит. Опять сработала интуиция. Меня уже пытались в Лондоне поймать на медовую ловушку, так чем же Берлин хуже? А попадаться на такую простую, хоть и симпатичную приманку, было бы глупо.

В общем, допили мы тогда бутылку сверхдорогого вина прямо на улице из горлышка, я проводил ее до дома, и разошлись в разные стороны. Но я был уверен, что если сейчас обернусь, то обязательно поймаю ее взгляд мне вслед. И если подойду к ее двери, впустит в квартиру.

Не обернулся и не подошел.

Вернувшись в особняк фон Штауффенберга, я долго не мог уснуть. Где-то внизу на леднике осталось тело Гришки, в воздухе за окном вновь загудели бомбардировщики, а потом один за другим начали греметь взрывы. А я просто лежал и смотрел в высокий потолок просторной спальни. Потом встал, спустился вниз, достал из подсобки лопату, вышел из дома и вырыл могилу. Перетащил тело моего бойца и засыпал его землей.

После вернулся в особняк, отыскал бутылку коньяка, вышел на террасу, сел в кресло и выпил поллитра безо всякой закуски, глядя в черное небо без единой звезды.

С утра было тяжело, ведь за все время, что я жил в теле Димки, я почти не употреблял алкоголь. А тут накатило состояние, когда не выпить — хуже, чем нажраться в хлам. Вот только молодой организм, ослабленный долгим пребыванием в концлагере, не готов был справиться с подобными нагрузками, и остаток ночи я блевал, выблевав все, что успел выпить и съесть этим вечером.

И все равно, с утра я едва держался на ногах и едва дополз до автомобиля, который, как положено, ждал меня за воротами в полседьмого утра.

Шофер глянул с сочувствием, оценив мой потрепанный внешний вид, но промолчал. Я же буквально физически ощущал запах перегара, исходящий от меня. Так что ехали с открытыми окнами.

Вторая машина уже стояла у обочины на Беренштрассе. Водитель курил, ожидая пассажиров. Как только мы подъехали, дверь отворилась, и все пятеро офицеров вышли на улицу. Я тяжело выбрался из авто, глубоко вдохнув утренний воздух, и бросил короткий взгляд на Зиберта, но его лицо было непроницаемым. Не думаю, что он попытался что-то предпринять прошедшей ночью, даже такому матерому волкодаву нужно немного времени, чтобы освоиться в новой обстановке.

— Господин Фишер, вы в порядке? — фон Ункер взглянул на меня с явным неодобрением. Свежий, подтянутый, чисто выбритый — от него пахло дорогим парфюмом, что явно диссонировало с моим выхлопом, пусть и от хорошего коньяка.

— Разумеется, — я постарался взять себя в руки, но неприспособленное к подобным финтам тело Димки слегка шатнулось. Дьявол! Неужели за все время я так и не смог обрести полный контроль над собственным организмом? В таком случае, могу ли я считать, что именно я — единственный хозяин этого тела? — Трудная ночь. Много работы.

Мне явно не поверили, но на этом тема сошла на нет.

Зиберт и Баум влезли на заднее сиденье моего автомобиля, Кляйнгартен, Коше и фон Ункер разместились во второй машине.

Пока ехали, я то и дело поглядывал в зеркало заднего вида на Зиберта. Не перепутал ли я? Правда ли, что под этой личиной скрывается наш советский человек, разведчик, герой? Память говорила, что я прав, но сознание все же допускало возможность ошибки.

Проверить бы его… но как?

Пока такой возможности не имелось, но я уже начал обдумывать варианты, на чем бы суметь подловить и расколоть Зиберта-Кузнецова. Человек он спонтанный, ситуативный, охотно идущий на риск. Надо подсунуть ему наживку… и, если клюнет, сразу подсекать!

В штабе мы разделились. Я пошел к Штауффенбергу получить указания на день. Анни сидела на своем месте, но даже взгляд на меня не подняла, хотя вечером расстались мы вроде бы хорошо. Ничего, разделяй личное и рабочее, я тоже так считал.

Полковник встретил меня с недовольством.

— Что вы там учинили вчера, лейтенант?

— Ничего особенного, обычное недопонимание.

— Да? — он изумленно поднял одну бровь. — Мне доложили несколько иное. Впрочем, в розыск вас не объявили, и на том спасибо. Остальное меня не волнует.

Получается, меня и Анни все же опознали, но по какой-то причине не стали трогать. Я точно знал, что покрывать меня некому, так что оставался либо безымянный штурмбаннфюрер, либо секретарша и ее связи… и если это так, то связи эти на очень высоком уровне.

На том все и кончилось, но я-то прекрасно запомнил, как умеет стрелять обычная ничем не примечательная девушка Анни.

Следующие дни протекли в работе. Точнее, в саботаже. Я всеми силами старался ухудшить ситуацию с новыми дивизиями, как только мог. И добился в этом деле определенного прогресса. С пятеркой офицеров я не контактировал, лишь изредка пересекаясь с ними в столовой.

Следить же за Зибертом я пока даже не пытался. Во-первых, он непременно почуял бы слежку. Во-вторых, я полагал, что у меня имеется немного времени в запасе — ему нужно слегка освоиться, изучить маршруты, пути отхода, прежде чем исполнить первую акцию. Хотя, насколько я понимал, все могло случиться и внезапно, если сложится подходящая ситуация.

Но, судя по тому, что разговоры в курилке теперь сводились к предположению, что неуловимый убийца все же бежал из Берлина, ведь ночные убийства прекратились так же внезапно, как и начались, я оказался прав: Григорий был мертв и все временно закончилось.

Пришлось и мне взять паузу, занимаясь своими делами и стараясь не выпускать Зиберта из виду, насколько это было возможно. Офицеры должны были пробыть в Берлине еще около недели, а потом вернуться назад, хотя линия фронта все это время стремительно смещалась на восток.

Очередным утром, прибыв в штаб, я обратил внимание на царившую вокруг суету. Такое бывает, когда ожидают высокое начальство. Неужели сам Адольф⁇!

— Что происходит? — поинтересовался я у одного из офицеров.

— Шпеер должен приехать… — коротко бросил тот и убежал по своим делам.

Хм, не фюрер, конечно, но тоже весьма интересная личность. Бывший личный архитектор Гитлера, а ныне рейхсминистр вооружения и военного производства Альбер Шпеер был весьма значимой персоной в иерархии Третьего рейха. И хотя его кандидатуру рассматривали в новое правительство, по факту ни в какие заговорщические кружки он не входил, выказывая верность режиму.

Именно после его докладной записки Гитлер отдал знаменитый «Приказ Нерона», согласно которому стратегически важные германские предприятия должны были быть уничтожены, дабы не достаться врагу. Но произойдет это лишь год спустя. Впрочем, кто знает…

Клаус был в своем кабинете в нервном настроении.

— А, Фишер, заходите! — он закурил сигарету, впервые на моей памяти. — Обратили внимание на суматоху вокруг?

— Мне сказали, сам Шпеер прибывает.

— Он самый, — кивнул полковник, — хочет инспектировать то, что осталось от местных производств. Лучше бы он ехал на юг, в Баварию. Здесь одни руины.

Я подумал про завод «Bramo Werk», на территории которого мне довелось побывать вместе с Зотовым. Находился он не в самом Берлине, но в его ближайшей округе, и сколько здесь еще имелось подобных заводов, я не знал. Так что с мнением Штауффенберга не согласился. Полковник слишком сильно погрузился в проблемы с комплектацией дивизий и не обращал внимания на многие вещи вокруг.

— А что ему делать в штабе армии резерва?

— Кто его знает, — Клаус махнул рукой, словно отгоняя мелкое насекомое, — плохо то, что он вхож в ближайшее окружение фюрера, и если сболтнет там что-то лишнее… меня попросту отстранят, и наш план рухнет.

Понятно, ситуация непростая. Неважно, зачем на самом деле приезжает Шпеер, нужно лишь переключить его внимание на нечто стороннее. Тогда и негативного доклада не случится, и все будет идти своим чередом.

Министр и его окружение прибыли после обеда. Я как раз выходил из столовой, когда навстречу мне попалась целая делегация. Впереди шел человек с аккуратной прической и печальными глазами в обычном темном пальто, из-под которого выглядывал серый костюм-тройка. А за ним следовали военные вперемешку с гражданскими — директора предприятий и ответственные чины.

Я отодвинулся в сторону, и процессия проследовала дальше по коридору.

— Кто-то сегодня может потерять свое кресло, а то и голову, — прокомментировал оказавшийся рядом со мной капитан, имени которого я не знал.

— Все так серьезно?

— Серьезнее некуда, — он покивал и отошел.

Я же поспешил в комнату, отданную для Зиберта и прочих офицеров, но внутри никого не застал. Отправились на склады, выбивать по накладным продовольствие и обмундирование? Или отбирают личный состав в новые дивизии? Плохо, что Зиберт вновь выпал из моего поля зрения.

Ладно, надеюсь, ничего непредвиденного не случится. Любые эксцессы в штабе армии резерва мне сейчас были совершенно ни к чему — это привлечет внимание и нарушит мои планы.

Работать не было ни желания, ни сил, и я вышел на улицу освежить голову. Сегодня было солнечно, небо слегка очистилось, но на на горизонте я уже видел надвигающиеся темные тучи. Через пару часов опять начнет лить.

Чертова погода! Либо снег, либо дождь. И всегда смурно, неприятно. Не удивительно, что характер у местных жителей под стать погоде — ворчливый, замкнутый. Мне куда милее бесконечное небо Крыма, галечные пляжи Сочи, невероятная природа Алтая или многочисленные озера Урала.

Нет, тут — не мое место. Хочу домой, на родину.

Там и трава зеленее, и небо синее. И люди милее. Хмурые, угрюмые, неулыбчивые — они куда честнее и правильнее других, кто улыбается, потому что так нужно, а не потому, что хочется.

Я сильно соскучился по дому, по друзьям, по всем, кого знал в этом времени и в будущем. И внезапно накатило с огромной силой чувство, что я никогда больше их не увижу.

В груди кольнуло, как в прошлый раз, когда я чуть не потерял сознание. Но сейчас удержался на ногах, глубоко задышал, постарался выровнять пульс.

Эх, Димка-Димка, он не виноват, что был таким слабым и болезненным, и даже мое присутствие в его теле лишь на время стабилизировало ситуацию. Но все чаще я получаю сигналы, что болезнь возвращается.

Провидение! Дай же мне сил закончить задуманное, а дальше будь что будет!

— Ничего, — прошептал я, — справлюсь! Клянусь!..

Через минуту отпустило. Дыхание успокоилось, сердце перестало стучать так, словно грозилось прорвать грудную клетку изнутри и вырваться наружу.

Живем!

Дверь отворилась и в комнату вошли Кляйнгартен и фон Ункер. Оба были довольные, улыбались, шутили между собой. От них пахло крепким табаком и дорогим одеколоном. Увидев меня, обрадовались.

— Вижу, дела налаживаются? — спросил я.

— Да, у нас все хорошо, — кивнул фон Ункер, — первую дивизию укоплектовали уже наполовину. Народец, правда, дрянной, но ничего, поднатаскаем, научим.

Угу, научишь ты, если время будет. Судя по донесениям с фронта, такого ценного фактора, как время, у немцев оставалось все меньше и меньше. Тем не менее, они словно не замечали истинного положения дел, и, хотя сами прибыли чуть не с передовой, верили гебельсовской пропаганде. Я встречал подобное игнорирование реальности и в будущем, но все равно был удивлен такой слепоте.

— Замечательно, — между тем согласился я, — если поторопитесь, то еще успеете на обед. Сегодня там дают кашу с тушенкой.

— Пожалуй, надо сходить, — задумался Кляйнгартен, — признаться, я изрядно проголодался за всей этой суматохой.

— Вас двое? А где остальные?

— Баум и Коше еще не вернулись, — пожал плечами фон Ункер, — а капитан Зиберт был с нами, но отошел в уборную.

— У него живот прихватило, — поделился подробностями Кляйнгартен, — мы в коридоре встретили рейхсминистра с целой толпой народу. Тут нашему капитану и поплохело. Он извинился и просил передать, что будет чуть позже.

Мое сердце кольнуло предчувствие надвигающейся катастрофы.

Конечно, я не знал Кузнецова, но много прежде читал о его невероятном умении мгновенно ориентироваться в новых условиях.

Что если…

— Господа, мне тоже срочно нужно…

— Еще один! Да что с ними такое? Отравились, что ли? — услышал я в спину слова Кляйнгартена, когда стремительно покидал кабинет. — Наверное, сегодня в столовую лучше не идти…

В коридоре, как назло, было уже пусто, разве что в дальнем его конце пара офицеров курили у приоткрытого окна. Я быстрым шагом прошел до широкой лестницы, ведущей на третий этаж. Тут под огромным куском ткани с изображением свастики, висевшим на стене, стояли караульные солдаты.

Я чуть сбавил скорость, чтобы не вызывать подозрений, и поднялся на верхний этаж, где находился большой зал для совещаний. Скорее всего, именно туда и направился министр со всеми остальными. Меня на совещание не позвали, но, собственно, кто я такой? Обычный адъютант, фигура невеликая.

Двери зала были закрыты, а у входа дежурили еще двое солдат с автоматами в руках.

Мне было до них шагов двадцать, когда я увидел мужскую фигуру, стремительно двигавшуюся в том же направлении, но со стороны второй лестницы.

Зиберт! Точнее, Николай Иванович Кузнецов, при рождении — Никанор. Это был он.

Рука его лежала на расстегнутой кобуре. Выхватить пистолет и начать стрелять — мгновение.

Но что он намерен делать после? Из пистолета не убьешь всех, кто находится в зале. Да, с охраной у дверей справиться можно, но потом?..

Разве только…

Карман его кителя сильно оттопыривался, хотя он и старался прикрыть его левой рукой, чтобы не привлекать внимания, но я уже увидел удлиненную рукоять противопехотной осколочной гранаты М24, в простонародье именуемой «колотушкой», с уже отвинченной нижней крышкой, из которой торчал шнур. Осталось только дернуть за него и бросить гранату. И тогда…

Погибнут все, кто окажется рядом. Взрывная сила даже ста шестидесяти-ста восьмидесяти граммов взрывчатки на основе аммиачной селитры сокрушительна в замкнутом помещении. А тех, кто выживет, легко можно добить парой автоматных очередей, прихваченных у мертвых караульных.

Отличный план! Простой и надежный, как швейцарские часы!

Только вот, наверняка, в зале для совещаний сейчас находился и граф Клаус фон Штауффенберг, а его смерть мне была совершенно не нужна.

— Пауль! Постойте! — закричал я и перешел на легкий бег.

Автоматчики у дверей чуть напряглись, но я их игнорировал.

Зиберт мельком глянул на меня, но продолжал идти вперед. Для него сейчас главное — нейтрализовать охрану, а потом, заодно, и меня пристрелит, это без сомнения. После войдет в зал, и там начнется ад.

— Да стойте же, черт вас подери! Это очень важно!

И все же я успел. Пробежав мимо автоматчиков, я широко распахнул руки, словно для дружеских объятий, и чуть сбавил шаг, чтобы Николай не расстрелял меня сходу.

Поневоле ему пришлось остановиться, но я всей кожей чувствовал, что еще мгновение, и он атакует. Его пальцы слегка подрагивали на кобуре.

— Лейтенант Фишер? Что случилось?

Нас разделяло шагов семь… пять… три…

Достаточно, он уже совсем на взводе, да и охрана не услышит мои слова — слишком далеко от них я отошел.

— Николай Иванович, — шепотом по-русски сказал я, — прошу вас отменить акцию! Вы все испортите! Поверьте мне!

В то же мгновение его глаза широко распахнулись от удивления, а кисть правой руки сомкнулась на рукояти пистолета.

Не поверил! Черт, не поверил! Сейчас откроет огонь на поражение.

Ну как же так… ведь еще столько надо сделать.

Я глубоко выдохнул и закрыл глаза.

Глава 13

Интерлюдия 2

Генрих фон Метерлинк прекрасно понимал, что его время на исходе. Нужность Генриха, как предсказателя и знатока будущего, с каждым днем стремилась к нулю. Слишком уж активно менялась реальность и не только благодаря ему, Генриху, а также из-за того русского танкиста, которого он так и не сумел прикончить, хотя возможность имелась. Что же, сам виноват, теперь приходится расхлебывать. С другой стороны, танкист тоже не сумел убить Генриха, хотя очень старался это сделать.

Два человека со знанием будущего практически в одной точке пространства-времени — это слишком. Их интересы непременно пересекутся, а цели разойдутся. И начнется неразбериха, в которой каждый сам за себя. И историческая линия при этом надламывается, корежится, хрустит и ломается.

Возможно, были и другие, такие же, как он и этот танкист, кто менял реальность. Если есть двое, почему бы не завестись третьему?.. Четвертому, пятому… и так до бесконечности. Генрих бы нисколько не удивился, опознав среди местных жителей еще пару соседей по будущему. Пусть даже каждый прибыл бы из собственного временного промежутка — неважно. Главное, они знали грядущее и могли на него влиять.

Генриху, по сути, было давно все равно, кто именно победит в этой старой войне: Германия или СССР. Все, чего он хотел, выжить и стать здесь, раз уж он тут оказался, преуспевающим человеком. Вот только сейчас он был обычным пленником, из которого доили информацию настолько, насколько он мог ее выдавать. И как только процесс иссякнет, лавры героя его явно не ждут. Пуля в затылок — вот все, к чему он мог прийти.

Поэтому с некоторого времени все мысли его занимало одно — нужно бежать! И как можно скорее. Вот только сделать это было совершенно нереально. Самый центр Москвы — центральней не бывает — одни из апартаментов Кремля, которые он теперь занимал. Спальня, рабочий кабинет, санузел. Еду приносили из кремлевской столовой — всегда вкусно, сытно, обильно. Круглосуточная охрана — два, а иногда и три неразговорчивых вооруженных плечистых человека за дверьми. Если приходилось куда-то выходить, то охрана непременно его сопровождала. И было непонятно, защищают ли они от потенциальной опасности, либо же попросту контролируют самого Генриха. Скорее, второе.

От него требовали больше и больше, но он и так уже рассказал все, что знал, и в последнее время придумывал, напрягал фантазию и воображал, что и как могло бы произойти в дальнейшем, исходя из имеющихся предпосылок.

И, судя по тому, что Берия перестал к нему захаживать, хотя прежде делал это регулярно, Генриху уже не верили. Но пока не обвиняли в фальсификации, и на том спасибо.

Возможности свободно перемещаться вне апартаментов у него не было, бежать он не мог. Оставалось ждать, пока кто-то там наверху окончательно не решит его участь, и надеяться, что этот день никогда не наступит.

Глаз давно уже перестал болеть, и черная повязка закрывала страшную рану, нанесенную русским танкистом. Прочие ранения тоже зажили, и чувствовал себя Генрих хорошо. Куда лучше, чем в Берлине будущего. Был он крепок телом, но вот дух его терзали смутные сомнения.

Что сделает с ним русский правитель? Оставит ли в живых? Вряд ли, незачем. Его уже выжали досуха, как старую тряпку. Теперь осталось только выкинуть ее на помойку. Нужность в нем, как в потенциальном заложнике, отсутствовала. Его не стали бы менять ни на одного советского пленного даже самого высокого ранга, просто потому, что побоялись бы, что он выдаст свои секреты иной стороне. Да, в них уже не было той надобности, прогнозы перестали сбываться, но все же знание будущего само по себе было опасным. Даже на малых фактах можно было строить долгосрочные планы. Ни за что и ни под каким предлогом он не увидит свободы.

Что было делать? Может, плюнуть на все и повеситься? Так, по крайней мере, он сам бы решил собственный вопрос, своей волей, своими руками.

Но Генрих был слишком труслив для того, чтобы привести этот план в исполнение, хотя частенько о нем задумывался, ловя мрачные взгляды своих охранников-волкодавов. Они ненавидели его всей душой, он прекрасно это чувствовал, и никакие его заслуги перед правительством страны не изменили бы отношение людей к тому, кто лично убивал и женщин, и детей. Они глядели на него, как на вонючего клопа, которого нужно раздавить. Но по какой-то причине ему дали несколько дополнительных месяцев жизни, и он ненавидел всех вокруг, но жил, жил, жил…

Однажды к нему пришли. Этого человека Генрих прежде не видел. Высокий, широкоплечий, с цепким взглядом умных глаз. Чертовски опасный. На его фоне даже матерые охранники казались несмышленными подростками.

— Моя фамилия Судоплатов, — представился гость, — хотел лично познакомиться с вами, господин фон Метерлинк.

Судоплатов был в форме без погон, но Генрих понял, что перед ним важный человек. Возможно тот, кто окончательно решит его судьбу.

— А что, Лаврентий Павлович больше не придет? — его голос звучал жалобно, и Генрих мысленно обругал себя за это.

— У товарища Берия много других дел, — туманно ответил посетитель.

«Понятно, Берии больше не интересно. Он узнал уже все, что хотел. Но зачем пришел этот новый?» — тревожно подумал Генрих. Он уже где-то слышал эту фамилию — Судоплатов… вот только никак не мог вспомнить, в какой связи ее произносили или в какой именно книге он читал об этом человеке.

— Так чем я могу быть вам полезен? — спросил Генрих, стараясь придать голосу солидность.

— Вот, собственно, за этим я и явился. Понять, можете ли вы быть полезными мне?..

И сказал он это таким тоном, что Метерлинк сразу вспомнил, где слышал эту фамилию. Конечно же, перед ним стоял самый известный советский ликвидатор, мастер скрытых убийств, от которого не убежишь, не спрячешься ни в Союзе, ни за границей. На его счету десятки, сотни, а, пожалуй, даже тысячи «закрытых» акций. И теперь этот страшный человек явился к нему, к Генриху с целью… определить, можно ли его использовать в своих схемах или это пустая затея.

А раз так… значит те, кто наверху, окончательно от него отказались и отдали на откуп Судоплатову. Если он решит, что Метерлинк еще может пригодиться, то скажет свое веское слово и Генриха передадут ему. Если же нет… об этом варианте лучше и не думать.

И Генрих очень постарался достучаться до этого человека. Он использовал всю свою фантазию, называл десятки имен, перечислял сотни событий, предлагал варианты решений и свое в них непосредственное участие, обещал лично ликвидировать всех тех, кто сейчас или в будущем будет мешать советской власти. Говорил он долго, не меньше часа, вспомнив даже о судьбе Судоплатова, о его грядущем аресте, об обвинениях в «заговоре против советской власти», о годах, проведенных в тюрьме, о дальнейших попытках реабилитации. Судоплатов слушал его внимательно, ни разу не прервав. Он не вел записей, но Метерлинк видел, что он запомнил все. Удивительная фотографическая память.

Наконец, Генрих выдохся и устало утер пот со лба.

Он сделал все, что мог. Выложился на сто процентов.

— Хорошо, идемте за мной, — Судоплатов постучал в дверь, и охранники тут же открыли ее снаружи.

Вещей Метерлинку взять с собой не предложили, но ему и брать-то было нечего, разве что свои тетрадки, где он вел записи, да зубную щетку.

Шли коридорами, где Генрих прежде не бывал. Мрачные кирпичные стены давили на него, угнетали сознание.

Судоплатов молчал, оба караульных тоже. Метерлинк попытался было заговорить, узнать, куда они идут, но ответа не получил.

Веяло холодом и сыростью. Кажется, они спустились в подвал. Длинный коридор заканчивался тяжелой, обитой металлом дверью.

— Дальше идите сами, господин фон Метерлинк, — сказал, наконец, страшный русский, — за дверью вас ждут.

Кто там может ждать? Еще один важный советский чиновник? Ему хотят предложить нечто особое, и Судоплатов предварительно проверял его? Прошел ли он этот экзамен, Генрих не понимал. С его точки зрения, он представлял собой большую ценность. Но что решил ликвидатор?

Метерлинк пошел к двери, мысленно прикидывая, как вести себя там, с другой ее стороны. Надо быть построже, поувереннее в себе, но не наглеть. Дать понять, что он — серьезная персона. И тогда…

Лампы тускло горели в тяжелых плафонах над головой. Внезапно набежал легкий сквознячок, чуть освежив его разгоряченное лицо.

Чем ближе Генрих подходил к двери, терзаясь сомнениями, тем больше он недоумевал. Что за помещение за дверью? Почему его ждут тут, в подвале, а не наверху, где тепло и сухо.

Да и сама дверь выглядела несколько странно. Издали не было видно, но приблизившись к ней на расстояние нескольких шагов, Метерлинк увидел многочисленные выбоины на двери, сколы, словно от случайных пуль.

Но кто мог стрелять здесь, да еще так много?

Разве только…

Неожиданное откровение посетило его голову как раз в тот момент, когда где-то позади щелкнул курок взводимого револьвера.

Это был не простой коридор, и за дверью Генриха никто не ждал. Да и не было ничего за той дверью.

Его привели туда, где убивали.

Он успел закрыть глаза, прежде чем пуля из револьвера пробила ему голову, выплеснув мозги прямо на пресловутую дверь и окончив земное существование Генриха фон Метерлинка.

Судоплатов никогда не промахивался.

— Уберите тело! — негромко сказал он, и охранники бросились выполнять приказ.

Начальник отдела «С» постоял немного в коридоре, обдумывая случившееся. Сначала он хотел использовать немца в одной из комбинаций, но послушав его истории, передумал. Слишком опасный тип, чтобы дать ему шанс бежать. Слишком много знает такого, о чем лучше не знать никому. И Берия, давший возможность поговорить с Метерлинком, совершил, возможно, самый умный поступок в своей жизни.

Поэтому он решил ликвидировать немца и сделать это своей рукой, чтобы точно быть уверенным в его смерти. Доверить подобное кому-то еще он не захотел.

Теперь Павел Анатольевич знал, что его враги существуют не только там, в Германии, но и здесь, в Москве есть те, кто будут вредить ему.

А предупрежден — значит, вооружен.

— Мы еще посмотрим, товарищи, кто победит в этой игре. Мы еще посмотрим…

Интерлюдия 3

Настя изнемогала от усталости, но упорно шла вперед, надеясь до ночи найти укрытие. Последние несколько километров она несла Ваню на себе, посадив его на закорки. Мальчик руками обхватил ее шею и тяжело дышал. Сам идти он уже не мог, силы его иссякли, но останавливаться было еще рано — тут местность хорошо просматривалась, требовалось уйти глубже в лес и там переночевать.

— Держись, боец, — пыталась подбодрить названного сына девушка. — Ты же герой, а герои — сильные и смелые! Они всегда побеждают!

Мальчик молчал, как и обычно. Речь так и не вернулась к нему, но Настя верила, что все будет хорошо. Она поможет, она будет рядом. Ваня обязательно излечится и проживет хорошую, долгую жизнь. Иначе зачем это все? Не может быть так, чтобы после всего, что они пережили, судьба не подарила им самый ценный подарок, который только существует на свете, — жизнь.

От немецких бауэров она ушла, хотя могла бы остаться и прятаться в большом подвале, как сделали многие другие женщины, спасенные из Равенсбрюка. Нет, от них не требовали ничего: ни работать, ни каких-то особых услуг. Эти немцы оказались людьми порядочными, рисковали собственными жизнями, пряча беглянок.

Но Настя не могла так — сидеть на одном месте месяцами, бояться каждой тени, любого шороха, ежесекундно переживать за свою жизнь и за жизнь Ванюшки. Она предпочла уйти. Их таких набралось четверо, кто решил пробиваться к своим.

Пробирались вперед ночами, держась лесных массивов. Был компас, один на всех, он очень выручал. Бауэры дали с собой в дорогу немного запасов — на первую неделю хватило, потом пришлось питаться подножным кормом. Ей-то ладно, сильная, выдержит, а вот мальчика жалко, совсем слабый, худой, еле ходит.

И молчит, ни слова, ни звука. Страшно смотреть на него. Но иногда, очень редко, Ваня улыбался, и тогда Настя считала, что день удался. Она расцветала от этих его исключительных случайных улыбок. Он превращался из замученного ребенка в самую настоящую надежду, что все изменится в лучшую сторону, что все не зря. И у нее появлялись силы. Без Вани она бы давно пропала, не выдержала бы, сдалась.

С ним держалась. Понимала, что не будь ее рядом, не станет и его. А она очень хотела, чтобы он жил.

Вперед, только вперед!

Примерно неделю они шли вместе с другими женщинами, потом их дороги разошлись в разные стороны, и Настя осталась с Ваней одна. Кто-то не выдержал темпа и решил попробовать перезимовать в лесу, благо, погода постепенно налаживалась и уже не было так холодно, и можно было ночевать, укрывшись еловыми ветками. Другие выбрали иное направление пути.

Настя шла в сторону Польши, надеясь каким-то образом добраться до Беларуси. Это было практически нереально, но день за днем, шаг за шагом, километр за километром она постепенно приближалась к своей цели.

Дорогу осилит идущий.

Шли, прятались, ночевали в заброшенных домах, коровниках, свинарниках, чаще просто в лесу. Ели, что находили. Опять шли, опасаясь всего вокруг.

Настя несла мальчика часть времени, когда тот уже не мог идти самостоятельно. Тащила его, когда сама готова была упасть на землю и не вставать. Будь она одна, давно так бы и сделала. Но присутствие Вани придавало ей сил.

Они не была его биологической матерью, но пожертвовала бы своей жизнью, не задумавшись, чтобы он выжил.

— Терпи, милый, еще немного, еще чуть-чуть…

Ваня молчал, не плакал, не ныл. Просто молчал. Но его запавшие пронзительные глаза говорили громче любых слов.

Они выбрались из очередного подлеска. Посреди черного поля стоял дом. Ни дыма из трубы, ни проблеска света в окнах. Никого здесь не было, причем уже давно. Дом был мертв, как, возможно, и его бывшие владельцы.

— Смотри, Ванюша! Там мы переночуем! Там тепло! А, если повезет, еду найдем…

И правда, нашли. В подвале оказался целый склад консервных банок и круп. Видно, хозяева делали запасы на долгий срок, но по какой-то причине уехали, оставив все добро нетронутым. А мародеров в этих краях не водилось — слишком далеко от больших дорог.

Повезло!

Конечно, топить камин Настя не решилась — дым было бы видно издалека, а случайные гости ей были совершенно не нужны. Но зато нашлись теплые пледы, одеяла, шкуры. Они закутались с головой и вскоре согрелись.

И ужин — он был шикарен! Давно уже они не объедались так обильно. Настя даже решилась откупорить бутылку вина, найденного там же в подвале, и с удовольствием выпила пару бокалов, моментально захмелев с непривычки.

Потом Ванюша уснул здоровым сном, впервые за все эти дни, а она еще долго сидела у окна, глядя на мрачный пейзаж, потягивала вино и думала.

Кто же он был на самом деле, этот Дмитрий Буров, совсем еще с виду ребенок, но с далеко не детскими глазами? Он вновь встретился на ее пути, чтобы выручить из беды. Тогда в Челябинске она не воспринимала его всерьез, а после и вовсе сбежала на фронт, потом закрутила роман с хирургом…

Но в Равенсбрюке она взглянула на Диму совсем иным взором. Он показался ей настоящим мужчиной — опытным, способным взять на себя ответственность, решительным. И она кляла себя, что не разглядела его раньше, не поняла его суть, стальной стержень характера.

Он мог бы стать надежной опорой для любой женщины. Сильный, смелый, настоящий.

Вряд ли они еще когда-то увидятся, жизнь не дарит вторых шансов. И все, что у нее от него осталось, это лишь черный клинок — тот самый, что создали златоустовские мастера для бойцов Уральского танкового корпуса.

Она взяла нож в руки. Он придавал уверенность.

— Я дойду, — прошептала Настя, — я обязательно дойду! Клянусь!

Потом подошла к спящему Ване и положила клинок в ножнах рядом с ним.

— Береги его, — прошептала она, — храни и передай своим детям. А они пусть передадут своим детям. Это подарок от человека, спасшего твою жизнь…

Ванька ее не слышал, он разрумянился и сладко спал, подложив ладошку под голову.

Они пробирались по лесам еще несколько недель, пока не встретили партизан.

Дошли.

Целые и невредимые.

Живые.

Глава 14

Выстрела все не было. Я глубоко выдохнул и открыл глаза. Кузнецов уже подошел ко мне вплотную и прошептал прямо в лицо:

— Кто ты?

— Позже объясню, — кажется, беда миновала, — а пока уходим! Живо!

Он смерил меня взглядом, словно прикидывая в уме, прислушаться или поступить по-своему. А потом громко произнес, так, чтобы караульные слышали:

— Лейтенант, так вы говорите, в столовой нас уже давно ждут? Что же сразу меня не нашли?

— Искал, капитан, все этажи обошел.

— Ну идемте же, не будем медлить! Признаться, я изрядно проголодался! — Николай встал сбоку от меня, чтобы рукоять гранаты, торчащей из кармана, не была видна караульным. Деть ее было некуда. Как он вообще добрался с ней до зала, было для меня загадкой.

Так мы и ушли, практически под руку, но как только выбрались из поля зрения охраны, Кузнецов тут же прижал меня к стене. В этом коридоре мы были одни, никто не мог помешать ему убить меня, а потом вернуться обратно и довершить начатое.

— Так кто ты? — пистолет уже был в его руке, приставлен снизу вверх к моей шее. Мгновение, и выстрел разворотит мне череп.

— Моя фамилия Буров, я по заданиюцентра, — да, я соврал, но лишь частично, иного выбора не было. Начни я сейчас рассказ о своих настоящих похождениях, и он просто застрелит меня. Пусть лучше посчитает за коллегу-разведчика, волею судеб оказавшегося там же, где и он. Статистически это было практически невозможно, но практически в жизни чего только не случается.

— Почему остановил меня? Был шанс ликвидировать самого Шпеера.

— Внутри в зале мой человек, он важнее рейхсминистра, он не должен пострадать, — коротко объяснил я.

— Его имя?

— Полковник фон Штауффенберг.

— И чем он так важен?

— У него особая миссия, полковник должен убить Гитлера.

В этом я врать не стал, Николаю Ивановичу можно было полностью доверять.

— Уж ты ж, неужели самого фюрера? — он изумился до невероятности, а пистолет, как по мановению волшебной палочки, исчез из его ладони.

— Есть такой план, и вы могли ему помешать. Рейхсминистр мне не нужен, можно убрать его в другом месте, но вот граф фон Штауффенберг… без него не обойтись.

Мы все еще говорили по-русски, хоть и очень тихо, но все же это было опасно. Кто угодно мог случайно услышать разговор, и тогда…

— Господин капитан, — уже громче и на немецком предложил я, — так что по-поводу обеда?

— Что? — удивился Кузнецов. — Ах, да, конечно! Почему бы и не перекусить на скорую руку.

Я вытащил у него гранату из кармана и сунул себе за пазуху.

— Заглянем по дороге в мой кабинет, я забыл там кое-что…

Мы спустились на второй этаж и дошли до моей комнаты. Гранату я попросту сунул в ящик стола и запер его на ключ. Потом верну Николаю. Чувствую, этому неугомонному человеку она еще пригодится.

В столовой разговора не получилось. Капитан Кляйнгартен и обер-лейтенант фон Ункер уже сидели там, с видимым удовольствием поглощая кашу с тушенкой. Наше появление они встретили дружными приветственными криками, и когда мы приблизились, фон Ункер поинтересовался:

— Как ваши животы, господа? Надеюсь, все уже в порядке?

— Поход в ватерклозет все исправил, — улыбнулся я в ответ. Вообще, сортирные темы у немцев были в чести, так что я и не думал увиливать от ответа: — Там, собственно, я и встретил капитана. Буквально на соседнем горшке!

— Уж не знаю, что на меня нашло, — пробурчал Зиберт, — но пердел я так, что, думал, стены рухнут!

Офицеры заржали как кони. На наш стол стали оглядываться.

— Это все редька, капитан, — пояснил Кляйнгартен, — вчера вечером переели ее, вот и результат…

Дальнейшая наша беседа перешла к обсуждению закупок для дивизий и срокам, в которые все возможно осуществить. Выходило никак не меньше недели, что казалось весьма отдаленной датой.

— Постараюсь помочь вам, господа, — подумав, предложил я. — Мы попробуем уложиться в пять дней максимум!

Нужно было как можно скорее завершить эту задачу. Пока дивизии не отправятся на фронт, не будет вызова в генштаб для отчета фон Штауффенберга, и, значит, не будет возможности совершить акцию. Я это прекрасно понимал, но уловил ли идею Кузнецов? Нужно с ним подробно переговорить с глазу на глаз, вот только как это сделать? В квартире он постоянно на виду у других офицеров, здесь же долгого разговора не выйдет — вокруг слишком много чужих ушей. Нужно найти место, где выпадет шанс прояснить все вопросы…

— А не откажутся ли господа, если я приглашу их вечером в ресторан на ужин? — идея была простая, но действенная. — На днях мне показали одно заведение, исключительно для офицеров. Там неплохо кормят! Правда, бывает, и морды бьют, но мы же этого не боимся?

— Я согласен на все, если это не местная кухня, — радостно закивал Кляйнгартен. — Признаться, от каши меня уже воротит. А тушенки в ней я вообще не обнаружил, хотя искал весьма тщательно. Что по поводу «морд», то пусть попробуют.

— Ваше приглашение, конечно, распространяется на Баума и Коше тоже? — уточнил фон Ункер, оглаживая левой рукой свои тоненькие усики.

— Разумеется, обер-лейтенант, — кивнул я. — Как же иначе?..

— Мы с радостью его принимаем, — Зиберт дружески похлопал меня по плечу.

— Тогда в шесть часов ждите меня внизу…

Думаю, в ресторане у меня получится поговорить с Николаем. Если даже не в нем самом, то всегда можно выйти на улицу, якобы проветриться. И если за нами никто не увяжется, то время для беседы у нас будет. Может, не такое продолжительное, как я бы хотел, но, по крайней мере, мы сможем объясниться по душам.

Я вернулся в свой кабинет и занялся было текущими делами, которых накопилось выше головы, как вдруг раздался стук, тут же, не ожидая ответа, дверь приоткрылась, и я увидел Анни.

— Рудольф? Можно войти?

— Разумеется… — я не знал, что ожидать от ее визита. Все последние дни она меня не то, чтобы игнорировала, но активно не замечала.

Секретарша зашла в комнату, прикрыла за собой дверь и повернула ключ. Это что еще за фокусы? Не хочет ли она…

— Милый, я так соскучилась… — девушка шагнула вперед, начав расстегивать верхние пуговицы на платье. Мелькнули полушария полных грудей, которые прежде совершенно скрывало строгое платье с глухим воротом.

К такому повороту событий я был не готов. Да, она была вполне приятна собой, и нас связывали общие приключения, но развивать эти отношения я не собирался.

— Фройляйн! — я выставил правую руку вперед, отгораживаясь от девушки.

— Но… — ее ресницы задрожали, и я даже явственно увидел слезы, — я полагала…

В дверь снова требовательно постучали. Что еще за черт?

— Помогите! — внезапно закричала Анни и ничком бросилась на диванчик в углу кабинета.

Признаться, я совершенно растерялся. Все происходило слишком уж стремительно.

Два удара, и дверь выбили снаружи, а в мой кабинет ворвались сразу четверо эсэсовцев под предводительством неизвестного мне оберштурмфюрера. Кажется, я видел его мельком в столовой этим утром, но ни имени его, ни полномочий я не знал.

Но каким образом они оказались здесь так быстро, практически мгновенно?

— Что здесь происходит? — требовательным тоном поинтересовался оберштурмфюрер.

— Понятия не имею, — пожал я плечами, и нисколько при этом не соврал.

— Он хотел… — заплакала Анни. — Он пытался…

— Ничего я не пытался и не хотел! — я видел весь абсурд ситуации, но не знал, как правильнее из нее выпутаться.

Домогательства на рабочем месте? Бред. Да и что может мне за это быть? Ничего. В конце концов, мы не в современной Германии, а в клятом Третьем Рейхе, в котором истинная арийка вообще не в праве отказывать в интимной близости своему боевому товарищу.

Но, оказалось, затея имела совсем иную подоплеку.

— Он спрашивал о секретных документах! — сквозь лживые слезы выдавила из себя девушка. — Требовал сказать код от сейфа господина полковника!

Дело принимало скверный оборот. Если меня обвинят в шпионаже и начнут копать, то очень быстро вычислят, что личина, под которой я обитаю в штабе армии резерва, лживая. А потом спросят фон Штауффенберга, какого, собственно, хрена он приютил в своем особняке фальшивого лейтенанта. И все, наша песенка спета, и моя, и полковника. Даже если выкрутимся, то о визите в «Волчье логово» точно стоит забыть.

— Лейтенант Фишер, — голос оберштурмфюрера чуть дрогнул, — прошу вас сдать оружие! До выяснения всех обстоятельств.

— Вы понимаете, что это поклеп? — я старался говорить спокойным тоном, сам же лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. — Эта женщина врет, уж не знаю с какой целью…

— Разберемся! — он все ждал, пока я вытащу пистолет из кобуры, но я не спешил этого делать.

— Вот вы сначала разберитесь, — предложил я, — а потом и приходите. Когда полковник фон Штауффенберг обо всем узнает, ему это не понравится! Вы же знаете, что я его адъютант. И, как адъютант, являюсь обладателем государственных секретов. Вы не имеете права меня допрашивать, если у вас нет соответствующих полномочий.

Оберштурмфюрер, имени которого я так и не вспомнил, задумался. Но потом покачал головой.

— Полковник мог быть введен в заблуждение. Еще раз повторяю, господин Фишер, мы во всем разберемся. Взять его! — коротко бросил он солдатам.

Он сказал «господин», а не «лейтенант» — это было плохо. Значит, меня уже списали со счетов.

Но слишком уж грубо они пытались сработать.

Когда сразу двое шагнули вперед, намереваясь схватить меня, а еще двое целились из автоматов, пистолет я выхватывать не стал. Мог не успеть. Да и на звуки выстрелов сбежались бы другие, а всех убить я не смог бы при всем своем огромном желании это сделать.

Нет, я всего лишь быстрым движением повернул два раза ключ, до сих пор торчавший в замке верхнего ящика стола, дернул ручку на себя и, схватив левой рукой гранату, которую забрал у Кузнецова, правой тут же скрутил нижнюю крышку. Теперь оставалось только дернуть за шнур…

Я готов был это сделать. Сдаваться в руки эсэсовцев я не собирался ни при каких условиях.

И оберштурмфюрер увидел это в моих глазах, как увидел и гранату. Бежать ни он, ни его люди не успели бы. Не ушла бы и Анни, которая все так же сидела на диванчике, пытаясь прикрыть расстегнутое платье. Взгляд ее с торжествующего сменился на удивленный, а потом на испуганный.

Да, ты права, тварь, если мне суждено сегодня отправиться на тот свет, то следом за мной уйдут все здесь присутствующие!

— Остановитесь! — голос, раздавшийся откуда-то из-за спины оберштурмфюрера и солдат, показался мне знакомым. Где-то я его точно слышал, причем совсем недавно.

Отодвинув всех в стороны, в комнату, ничуть не смущаясь гранате в моей руке, зашел тот самый штурмбаннфюрер СС, на пару с которым мы участвовали в кабацкой драке.

Тогда нас спасла Анни… как мне казалось.

Теперь же я отчетливо понял, что и поход в ресторацию, и драка, и мимолетное знакомство с штурмбаннфюрером, и даже стрельба Анни — все это было спланировано заранее и разыграно, словно по нотам. С какой целью? Очевидно, проверить меня, заманить в ловушку, поймать на удочку. Но я отчасти спутал их планы, не прыгнув после победы в постель к девице.

Была и еще одна причина, по которой я не стал спать с Анни, сугубо практичная. Там, в Заксенхаузене, еще в самые первые дни на левом предплечье с внутренней стороны мне набили татуировку с порядковым номером. И теперь мне приходилось тщательно прикрывать ее от любопытных глаз одеждой. Если бы Анни ее увидела… игра была бы проиграна, еще толком не начавшись. Собственно, по этой самой причине мне и не стать никогда настоящим внедренным разведчиком — раскрыть меня — дело мгновения. Разве что можно было попробовать свести тату, но сделать это в данных условиях я никак не мог, да и не до того мне было.

Пока же медовая ловушка не сработала, интуиция не подвела в тот вечер, но моя разработка, очевидно, продолжилась. И сегодня началась вторая часть Марлезонского балета.

Попытка грубого наезда в ожидании ответной реакции.

Был ли в курсе фон Шауффенберг? Вряд ли. Скорее всего, Гестапо или Абвер — я не знал, к какой именно структуре относился штурмбаннфюрер, проводило проверку ближайшего окружения полковника, и такой тип, как я, внезапно всплывший из ниоткуда, не мог не вызвать соответствующих вопросов и подозрений. Если я мог подумать, что контрразведка не работает и ест свою кашу зря, то я ошибался.

Но как я должен повести себя в этой ситуации? Что было бы естественным для пехотного лейтенанта? Сдаться в их руки в надежде на справедливость? Вряд ли, не тот характер у «моего Фишера». Он — человек простой, грубоватый, настоящий вояка.

Разводить сантименты и требовать справедливого правосудия? Нет.

Вот схватить гранату и взорвать всех вокруг — вполне в его стиле. Как и в моем.

Так и надо продолжать, не выходить из роли, сопротивляться до последнего!

Все это промелькнуло у меня в голове в мгновение ока, диспозиция вокруг за этот миг нисколько не изменилась, ситуация оставалась критической.

— Положите гранату, лейтенант!

— Ни в коем случае! — я зло улыбнулся. — Я намерен прихватить с собой в ад как можно больше народу. Хорошо, что и вы решили присоединиться к нашей дружной компании.

— В ад? — уточнил он.

— А вы рассчитываете попасть в рай? — удивился я. — Я бы не был таким оптимистом на вашем месте.

— Поговорим спокойно? — предложил штурмбаннфюрер.

— Если бы вы этого хотели, так бы сразу и предложили, — резонно возразил я, — а теперь разговора не выйдет.

— Вы же понимаете, что это всего лишь рядовая проверка… — начал было он.

Я резко перебил:

— А там, в ресторане, тоже была проверка?

— Да, первая ее стадия. Вы, кстати, прошли ее вполне успешно.

— А сегодня, получается, стадия вторая? А потом будет еще и третья?

— Возможно, и четвертая, и даже пятая, — не стал возражать штурмбаннфюрер. — В нашем деле ошибиться нельзя.

— И что дальше? — поинтересовался я.

— А дальше… — задумался он, — видно будет…

— Вы испортили мне репутацию, господин штурмбаннфюрер. Простите, не знаю вашего имени.

— Фон Рихтгофен, — автоматически ответил он.

— Так вот, партайгеноссе фон Рихтгофен, пока ваши люди держат меня на прицеле, посмотрите, что происходит за вашей спиной!

Штурмбаннфюрер обернулся и увидел, что в коридоре толпится куча народу. В основном, офицеры штаба, но мелькали и прочие служащие.

Среди собравшихся я заметил Зиберта-Кузнецова и его «товарищей»: Кляйнгартена, Баума, фон Ункера и Коше. Лица у всех были злые и напряженные.

Надо сказать, что пехотные офицеры, как и офицеры Люфтваффе терпеть не могли эсэсовцев, считая их не настоящими офицерами, а скорее жестокими животными, готовыми убивать и женщин, и детей, и своих, и чужих, прячась за спинами солдат. Настоящий же потомственный боевой офицер, у которого и отец был военным, и дед, и прадед, никогда не опустился бы до подобного.

Бывало и так, что казна отказывалась содержать раненых на поле боя солдат и офицеров, и их потихоньку умерщвляли прямо в больницах. Да, это может показаться удивительным, но Третий Рейх терпеть не мог не только евреев, цыган, умственно отсталых и инвалидов от рождения. Все, кто переставал быть полезным империи, тут же оказывались ей ненужными. И с ними разговор был короткий, невзирая на заслуги и награды…

Многие это знали, хотя подобная позиция по понятным причинам официально не озвучивалась, поэтому еще больше ненавидели эсэсовцев, которые всегда получали превосходное медицинское обслуживание.

Вступились бы за меня офицеры, если бы фон Рихтгофен надел мне на руки браслеты? Вряд ли. Разве что Кузнецов мог попытаться сыграть свою партию. Ему был совершенно невыгоден мой арест, ведь я мог ненароком выдать его самого. Он, вероятно, попробовал бы меня отбить, а там, кто знает, вдруг и остальные подключились бы…

Но, разумеется, доводить до этого я не стал.

— Итак, штурмбаннфюрер, что вы решили?

— Опустите автоматы, — приказал Рихтгофен солдатам, и те мгновенно выполнили приказ. Умирать никто не хотел.

Я кивнул, но гранату пока не убирал.

— Считайте, что вы прошли и вторую стадию, — негромко сказал эсэсовец. — Но мы еще встретимся…

Я в этом нисколько не сомневался и коротко кивнул в сторону Анни:

— Вы же понимаете, штурмбаннфюрер, что она больше не сможет работать секретарем у господина полковника? Ведь я подробно расскажу ему обо всем случившемся, и ему все это вряд ли понравится. Стоило ли ваше представление того?

Фон Рихтгофен поморщился, но ничего не ответил. Терять внедренного агента было неприятно, он немного не рассчитал своих сил. Но теперь уже поздно, партия сыграна, пока один-ноль в мою пользу.

Через минуту кабинет был пуст, я лишь успел крикнуть в спину уходящих:

— И не забудьте прислать кого-то починить дверь!..

В коридоре тоже все разошлись, остались лишь пятеро «моих» офицеров.

Зиберт зашел в комнату, я кивнул ему, он кивнул в ответ. Обошлось, и славно.

— А что, вечерняя пирушка отменяется, господа? — следом за ним втиснулся фон Ункер.

— Ни в коем, случае, обер-лейтенант. Ни в коем случае!..

Глава 15

— Что вы там устроили, Борер? — орал полковник мне в лицо, забыв о том, что здесь я носил иную фамилию. — Вы совсем с ума сошли?

В кабинете, кроме нас двоих, никого не было, и дверь была плотно прикрыта, поэтому я резко шагнул вперед и легко ткнул Клауса в бок кулаком. Легко — так казалось со стороны, на самом же деле Штауффенберг тут же умолк, вздрогнув всем телом от боли. Впрочем, бил я разумно, и вскоре он пришел в себя.

— Зачем это?

— Затем, что вы себя не контролировали, господин полковник, — негромко ответил я. — Как вы меня только что назвали?

— Борер… — автоматически ответил он. — Дьявол! Вы правы, ЛЕЙТЕНАНТ ФИШЕР, прошу простить меня за эмоции. Но и вы поймите меня правильно: весь штаб гудит, как растревоженный улей. И разговоры лишь о том, что мой адъютант гранатой отогнал людей из СС. Более того, моя личная секретарша, как оказалось, следила за всеми моими действиями и передавала информацию вовне…

— Вы этого не знали? — засомневался я.

— Догадывался, — пожал плечами граф, — и все же… это такой позор!

— Вы избавились от шпиона, поздравляю! Смотрите, не пригрейте еще одного. Ведь кого-то же пришлют на замену Анни?

— Не сомневаюсь в этом… я… постараюсь, Фишер, — в этот раз он назвал меня правильно. Слишком давить на полковника я не хотел, да и не мог. Рыбка могла сорваться с крючка в любой момент, а я этого не желал. Все же приоритетная цель — фюрер, и пока оставался хоть малейший шанс его уничтожить, я готов был делать что угодно, лишь бы совершить задуманное. Без Штауффенберга вероятность проведения акции стремилась к нулю. Значит, требовалось беречь полковника, помогать ему в текущих делах, поддерживать и опекать.

— Я сделал то, что на моем месте сделал бы любой честный человек, — постарался достучаться до его разума. — Арест по столь надуманному обвинению? Нонсенс! Как вы правильно заметили, я — ваш адъютант, и я не уронил ни вашу честь, ни свою собственную.

Фон Штауффенберг задумался.

— Признаюсь, с этой точки зрения я ситуацию не рассматривал. А знаете, вы правы! Я и сам устал вечно бояться этих людей, но пробовать им угрожать… даже и помыслить не мог.

Странный человек граф, задумал уничтожить главу империи, а против ее ищеек и слова сказать не может. Инерция мышления, так бывает. Затуманенность разума. Нужно всего лишь объяснить, что к чему, и нормальный человек сам поймет свои ошибки.

Это я и постарался сделать в следующие четверть часа, высказав Клаусу все, что думал по поводу фон Рихтгофена и его методов. И миндальничать я не собирался. Сам факт того, что Анни подсадили к полковнику, говорил о многом. Мириться с подобным — себя не уважать! Я всячески пытался внушить ему мысль подать официальную жалобу, и к концу разговора, кажется, добился своего.

— Ни о чем не думайте, господин полковник, я со всем разберусь.

— Кстати, есть одно дело, которое я хотел поручить вам…

— Говорите, я все сделаю.

Штауффенберг посмотрел на меня искоса.

— Понимаете, Фишер, вместе с рейхсминистром Шпеером в Берлин прибыла одна дама… и нужно ее развлечь, пока он занят делами.

Только этого мне не хватало, веселить жен и любовниц нацистов.

— Почему я? — спросил я, не скрывая своего недовольства. — Вы же видите, у меня не слишком-то клеится с дамами…

— Министр поручил это дело мне, и я не могу доверить его случайному человеку. А вы — мой адъютант, — полковник был тверд в своих намерениях, и я понял, что мне его не переспорить.

Я выдохнул и уточнил:

— И что за дама у нас скучает в одиночестве?

— Вы наверняка ее знаете! — оживился Клаус. — В кино же ходите… или ходили прежде? Это сама Лени Рифеншталь, подруга рейхсминистра, знаменитость!

Я слышал это имя, но не видел ни одного фильма с ее участием. Хотя… кажется, знаменитый «Триумф воли» — как раз ее режиссерская работа, а его я однажды смотрел. Фееричная пропаганда!

И все же, я недовольно скривился:

— Развлекать актрисульку? У меня есть дела и поважнее!

— Считайте, что сегодня это самое важное задание для вас, лейтенант! — отрезал фон Штауффенберг. — Заберете ее в пять часов из квартиры, вот адрес…

Он быстро написал на листке несколько слов и протянул его мне.

— И чем я должен ее занять? — сдался я, взяв лист в руку.

— Сами решайте. Главное, чтобы она осталась довольна…

В легком раздражении я покинул кабинет полковника. Кажется, моя запланированная встреча с офицерами только что отменилась. Разве что… а не взять ли кинодиву с собой в ресторацию «Хорошее настроение»? В конце концов, где мне еще ее выгуливать? А там, в компании офицеров, которые явно будут не против произвести на знаменитость впечатление, я все же смогу поговорить с Кузнецовым. Все внимание окружающих будет уделено Лени — идеальный план!

Вот только согласится ли дива?

В коридоре я столкнулся с фон Ункером, который стоял у приоткрытого окна, пил кофе из маленькой чашки и курил. Я сообщил ему, что наша встреча переносится прямо в ресторацию и что, возможно, со мной будет еще один человек.

Обер-лейтенант безразлично кивнул, даже не поинтересовавшись, все ли у меня в порядке. Хотя, после произошедших чуть ранее событий, это было бы уместно.

Я чуть покачал головой. Главное, чтобы он передал мое сообщение остальным. А то неудобно получится…

Что любят красивые женщины? Цветы? Но их бросают к ногам знаменитостей постоянно. Бриллианты? Хороший выбор, но не в моей ситуации, слишком уж круто. Остается лишь один верный ответ — сладости!

Вот только где найти в Берлине хотя бы простое пирожное?

Этот вопрос я решил весьма оригинальным методом, попросту передоверив полномочия. Спустился в столовую, нашел дежурного повара и повелительным тоном приказал раздобыть несколько пирожных для самой госпожи Рифеншталь. Повар сначала отнекивался, но, услышав имя дивы, смирился и уже через полтора часа принес мне в кабинет аккуратную бумажную коробочку, перевязанную синей лентой.

— Вот, лейтенант, я выполнил ваш заказ! Нежнейший крем, изумительная выпечка, лесные ягоды и ваниль, госпожа будет довольна! Только не спрашивайте, чего это мне стоило!..

Время как раз подходило к указанному Штауффенбергом сроку, и я, взяв внизу машину с водителем, продиктовал ему адрес. Ехать было недалеко, и через четверть часа мы уже остановились у старинного дома с барельефами в виде гаргулий.

Я поднялся на второй этаж и нетерпеливо постучал в массивную дверь.

Открыли почти сразу, причем на пороге стояла сама Лени — красивая, ухоженная женщина лет сорока, с умными глазами и чуть сжатыми губами. Лицо ее не показалось мне каким-то особым, но увидев эту женщину один раз, забыть ее было бы невозможно. Притягательная красота в сочетании с острым интеллектом — очень опасная особа, куда опаснее той же Анни.

Она оценивающе оглядела меня, протянула руку и спросила низким, почти грудным голосом:

— Значит, это вас назначили мне в жертву на сегодняшний вечер?

— Лейтенант Фишер, — представился я, едва коснувшись губами ее пальцев.

— Хелена Берта Амалия Рифеншталь, — улыбнулась дива и, видя мою легкую растерянность, добавила: — Но вы зовите меня просто Лени, мне так привычнее.

— Рудольф, — кивнул я и вручил коробочку с пирожными. — Это вам!

— Что там? Подарок? Обожаю подарки! Да проходите же, чего мы стоим на пороге⁈..

Подхватив коробку, она легко, словно юная девушка, пронеслась по комнате к столу, там взяла ножницы и разрезала ленту.

— Ого, Рудольф! Вы меня, право, удивили! Найти такое сокровище в Берлине практически невозможно!

Пирожные, и правда, удались. Повар постарался на славу, и я был ему благодарен за хорошее впечатление, которое этим небольшим презентом произвел на Лени.

Квартира, в которой остановилась Рифеншталь, была богато обставлена. Картины в позолоченных рамах на стенах, дорогая драпировка, массивная старинная мебель. Тут явно жил состоятельный человек. А вот прислуги я не увидел, Лени обходилась сама.

Она принесла две тарелочки и две небольшие вилочки, положила по пирожному на каждую тарелку и протянула одну мне.

— Уж не откажите, Рудольф, угоститесь со мной за компанию!

Я и не думал отказываться и с удовольствием съел маленькую, невероятно вкусную корзиночку. Лени кушала аккуратно, изящно отламывая крохотные кусочки вилочкой, и поглядывала на меня.

— На остальные не рассчитывайте, — засмеялась она, когда я покончил со своей порцией, — эти я съем сама в одиночестве вечером.

— Я и не думал объедать вас, — улыбнулся я в ответ.

Хелена мне понравилась, и я выудил из глубин памяти обрывки ее дальнейшей биографии. Проживет она насыщенную, полную событий жизнь и умрет в глубокой старости, в возрасте ста одного года. А задолго до этого, в семьдесят один год, впервые погрузится под воду с камерой, и совершит еще более двух тысяч погружений, снимая подводный мир. Вот только детей у нее не было, и это единственное, о чем она сожалела.

Но это будет после, сейчас же Лени была одним из главных пропагандистов фашизма. Причем, возможно, самым талантливым передатчиком идеологии Третьего Рейха. Ведь все строилось на вещах, понятных каждому: добро и зло, правда и ложь, чистое и нечистое, светлое и темное. Вот только сама основа была фальшивая. Как у больного шизофренией, у которого структура его теорий логичная и четкая, а изначальная предпосылка ложная.

— Что вы еще придумали на этот вечер? Начало было отличное.

— Боюсь вас разочаровать, Лени, но дальше будет скучнее. Банальный ресторан, да боевые товарищи в качестве компании.

— Всегда рада новым знакомствам, Рудольф. Ну что, в путь?..

Ресторация приняла нас, как родных. Все тот же тапер сидел за пианино, официанты сновали по залу, свечи горели, озаряя каменные стены и трофейные головы оленей и кабанов на них.

— Здесь мило, — осмотревшись по сторонам, решила Лени.

Нас увидели и уже махали руками от дальнего столика. Все офицеры были на месте, уже заказав по первой кружке пива.

Пока мы шли сквозь зал, на нас оглядывались все.

— Это же сама Лени…

— Рифеншталь…

— Боже, это Лени…

До моего слуха доносились восторженные голоса фанатов, и я даже начал опасаться, что сейчас придется защищать ее от назойливого внимания. К счастью, времена были иные, и никто из собравшихся в ресторане офицеров и их дам не стал докучать диве своим обществом.

Мы прошли до большого стола, занятого моими офицерами, и я представил даму:

— Знакомьтесь, господа, это Лени Рифеншталь. Сегодня она почтила нас своим благосклонным вниманием! Развлеките же даму, сделайте этот вечер незабываемым!

Офицеры, как подростки, вскочили на ноги, смущенные и взволнованные, и представились один за другим по очереди, делая бесконечные комплименты диве и ее таланту.

Хелена с улыбкой подала руку каждому, и каждый эту руку восхищенно поцеловал. Лени знали все, и не было вокруг человека, кто бы ею не восхищался.

Я отодвинул для нее стул, она села, и тут же к нашему столу подошел главный распорядитель зала.

— Госпожа Рифеншталь, для нас огромная честь лицезреть вас в этом скромном заведении… — начал было он, но Лени его бесцеремонно перебила.

— Что вы порекомендуете заказать даме, которая следит за своей фигурой?

— Ох, — смутился тот подобным откровениям, — у нас обширное меню… было. К сожалению, в прежние времена мы предлагали куда больший выбор, теперь же ограничены в данных обстоятельствах, и все же…

Метродотель выложил уже знакомое мне меню из одной страницы в толстой кожаной папке, и по его виду было понятно, как сильно он переживает за столь убогий ассортимент. Но Лени нисколько не волновалась по этому поводу. Она вообще казалась женщиной простой и неприхотливой, несмотря на свой статус и положение.

— Ах, я девушка скромная, пожалуй, выберу гамбургер, — решила Лени.

— И я буду гамбургер, — сказал фон Ункер.

— И я…

— И я…

В общем, гамбургер выбрали все, и я не стал выделяться. Разумеется, имелась в виду не булка с котлетой внутри, а шницель с жареным яйцом сверху, и на гарнир — жареная картошка и овощной салат. Обычный обед для рабочего класса, я удивился, что Лени сделала именно такой выбор. В качестве напитков офицеры заказали пиво, а Лени — бокал белого вина. Вскоре все принесли, и ужин начался.

Шницель оказался не слишком сухим, картошка — вкусной, пиво — свежим. А вот застольная беседа все не ладилась.

Фон Ункер пытался шутить, но неудачно. Зиберт отмалчивался, Кляйнгартен усердно жевал, Баум не сводил глаз с дивы, а Коше, казалось, вовсе проглотил собственный язык. Помимо этого, со стороны соседних столиков мы ощущали усиленное внимание, и за пятнадцать минут нам принесли уже три бутылки шампанского — комплименты от поклонников Лени.

— Боюсь, господа, мне столько не выпить, — заявила она после очередного презента. — Я же всего лишь слабая женщина, вам придется мне помочь!

— С удовольствием! — заявил фон Ункер. — Признаться, пиво мне изрядно надоело!

— Так наливайте себе, обер-лейтенант, не стесняйтесь!

— Я бы тоже не отказался, — застенчиво вставил Коше.

— Пейте, господа! А я выпью за вас, доблестных рыцарей нашей великой империи, готовых отдать жизни за наши идеалы! — Лени поднялась на ноги с бокалом в руке. — Прост, господа!

— Прост!..

— Прост!..

— А расскажите о фюрере, — стесняясь, как ребенок, попросил Коше, — вы же его видели лично?

— О, да! — улыбнулась ему Рифеншталь. — Мы встречались с Адольфом, и не раз. Помню, он произвел на меня огромное впечатление, когда я слышала его речь в берлинском дворце двенадцать лет назад. Мне казалось, будто передо мной разверзлась поверхность Земли, словно полушарие, неожиданно расколовшись посередине, выбросило огромную струю воды, столь мощную, что она достала до неба и сотрясла Землю. Тогда-то я и поняла, что этот человек послан нашей нации, как единственная надежда на возрождение былого величия. Он — истинный мессия нашего времени! И это не преувеличение, господа. Не будет его — не будет и Германии!

Вот с этим я был вполне согласен. Убрать Гитлера, и нынешней Германии конец. Генералы слишком цепляются за собственные никчемные жизни и моментально подпишут акт о капитуляции на любых условиях, гарантирующих их дальнейшее существование. А дальше, как карта ляжет. Может, и в этой реальности страну разделят на две части, и вновь на долгие годы возникнет ГДР и ФРГ. А, может, все пойдет иным путем.

— Я восхищен «Олимпией», — скромно заметил Коше. — Это просто шедевр и верх операторской работы!

— Благодарю, — милостиво кивнула Лени, — мне приятна эта похвала. Мы делали фильм более двух лет, и, полагаю, он удался…

Кляйнгартен зааплодировал, остальные присоединились.

— Еще вина? — предложил я, заметив, что бокал дивы уже пуст.

— Не откажусь…

И в ту же секунду где-то на улице завыли сирены, и сразу несколько раз оглушительно бахнули орудия ПВО.

— Налет! — заорал кто-то дурным голосом.

Все присутствующие в зале вскочили на ноги. Кто-то сразу бросился к выходу, другие замерли на месте, пытаясь понять, что делать дальше.

Нужно было уходить, рисковать я не собирался. Англичане бомбили Берлин не в первый раз, и делали это весьма умело.

Я протянул руку Лени, помогая ей подняться. Здесь в здании наверняка имелся подвал, и лучше пересидеть авиаудар там, чем стать случайной жертвой.

Мы не успели.

Едва мы бросились к дальнему выходу, как мощный взрыв сотряс здание до основания. С потолка посыпалась штукатурка, упали несколько картин и голова оленя.

Пол заходил ходуном.

И тут же потолок рухнул на нас, погребая всех под собой.

В последнем усилии я успел сбить Хелену с ног и навалился на нее сверху, прикрывая собственным телом от многочисленных обломков рушащегося дома.

Что-то с силой ударило меня по голове, мгновенно погасив сознание.

Глава 16

Голоса едва-едва доносились до моего сознания.

— Тяните его, фон Ункер! Ну что же вы копаетесь! Скорее!

— Я и так делаю, что могу… дерьмо! Этот камень слишком тяжел!

— Навались! Вместе! Раз-два-три!

Внезапно стало легче дышать, с плеч словно сняли невыносимую ношу. Я попробовал пошевелиться, не получилось.

Так бывает, когда разум проснулся, а тело еще нет. Ты лежишь в постели, но организм еще дремлет, и команды, подаваемые мозгом, не воспринимает. У меня частенько случалось подобное в подростковом возрасте, и был лишь один рецепт борьбы с этим явлением — сконцентрироваться, собрать волю в кулак и заставить шевельнуться хотя бы палец на руке. Если это удавалось, то я вновь обретал контроль над всем телом.

Итак, ра-а-а-аз!

Я чуть дернул рукой, и полусон-полуявь кончились, сознание вернулось в полной мере, и я тут же вдохнул полной грудью стоявшую столбом пыль, закашлялся, а до моего слуха донеслись крики и стоны раненных, громкие голоса выживших, пытающихся отыскать под завалами уцелевших людей.

Женское тело подо мной шевельнулась и Лени поинтересовалась:

— Лейтенант, я, конечно, люблю мужское общество, да и вы видный офицер, тем более, такой молоденький… но не могли бы вы… хм… сползти с меня?

Она была совершенно цела и невредима. Я прикрыл ее собой, а сверху на меня прилетела столешница, на которую рухнули крупные обломки.

Повезло.

Платье ее задралось чуть выше положенного, прическа растрепалась и покрылась осыпавшейся известкой, но в целом Лени не пострадала.

— Ох, госпожа Рифеншталь!

— Вы же не надеялись увидеть тут королеву Викторию?

Когда-то я уже слышал эту шутку, но от совершенно иного человека…

Меня подняли с пола и поставили на ноги. Зиберт, фон Ункер, Баум…

— Я не вижу Кляйнгартена и Коше?

Зиберт пожал плечами:

— Погибли под обломками… тут многие нашли свой конец, нам еще очень повезло.

Лени помогли встать, ее чуть пошатывало, как и меня.

— Признаюсь, Рудольф, вечер вышел запоминающимся.

— И все же мы живы, Лени, — сейчас я не хотел никого утешать, но она в этом и не нуждалась. Сильная, независимая женщина. И черт с ней!

— Мы живы, — согласилась она, — вы спасли меня, укрыли, как маленькую девочку. Я ваша вечная должница, Рудольф!

— Пустое, — отмахнулся я, — нам просто повезло!

— Просто повезло… — эхом отозвалась Хелена.

Еще недавно уютный зал ресторана был разрушен. Вместо половины потолка зияла огромная дыра, сквозь которую виднелось ночное небо. Повсюду валялись искореженные тела погибших. И части тел — оторванные руки, ноги, ленты кишок. Мужчины, женщины — они пришли хорошо провести время и остались тут навсегда. Повезло, детей я не увидел. Да и что им делать в офицерском ресторане?..

На тела Кляйнгартена и Коше небрежно набросили скатерти, но лица не закрыли, и я коротко взглянул на посмертные оскалы офицеров.

Было ли мне их жаль? Нисколько. Они — враги, пришедшие на наши земли с оружием. Значит, должны умереть. Так или иначе. Сегодня многие нашли здесь свою гибель, пусть не от рук советских солдат, а от бомб союзников, но роли это не играло.

Вот только… со смертью офицеров замедлится процесс формирования новых дивизий, а значит, потенциальная встреча фон Штауффенберга с фюрером опять откладывается на неопределенный срок.

Дьявол! Что же нам так не фартит? Судьба вроде бы дает шанс, но тут же делает все, чтобы отобрать его обратно.

Мы выбрались на улицу. Налет уже завершился, и несколько домов неспешно горели. Машина, на которой я приехал, не пострадала, а вот шофер куда-то делся. Сколько я не оглядывался по сторонам, его не увидел.

— Баум, фон Ункер, позаботьтесь о телах наших офицеров, — попросил я. — Мы же с капитаном отвезем госпожу Рифеншталь домой. Думаю, ей нужен отдых после всего произошедшего…

— Да уж, — согласилась Лени, — нужно привести нервы в порядок.

Никто не возражал, и через пару минут мы уже неслись по ночному Берлину. Я сам сел за руль, рядом со мной разместился Зиберт, Хелена сидела позади и курила в открытое окно. Мотор работал ровно, негромко, но мы молчали, за всю дорогу не произнеся ни слова, благо адрес я помнил и добрался до места сравнительно быстро.

Лени быстро попрощалась и убежала в подъезд. Кажется, сегодня она напьется в хлам, и делать это лучше в одиночестве. Порицать ее за подобное не стал бы, думаю, никто.

Произошедшее лишь в одном сыграло мне на руку — мы остались с Кузнецовым наедине, и даже штурмбаннфюрер Рихтгофен не заподозрил бы нас в предварительном сговоре.

— Объяснимся, наконец? — спросил Николай, когда дверь за Лени закрылась, и я тронул машину с места.

— Разумеется, — кивнул я, вглядываясь во тьму, чтобы ненароком не влететь в одну из многочисленных ям на дороге. — Наша встреча случайна, я понятия не имел о вашем прибытии. Про Шпеера я уже объяснил — он мне не нужен, мой человек — фон Штауффенберг, он не должен пострадать.

Кузнецов молчал, но я чувствовал боковым зрением его пристальный взгляд. Он думал. Никаких паролей, по которым он смог бы удостовериться в моих полномочиях, не имелось, да и иметься не могло — не тот случай. Я прекрасно понимал его затруднение: а вдруг я — не тот, за кого себя выдаю. Агент Абвера или Гестапо, но тогда… почему я его не выдал, когда узнал? Что за игру я веду? Примерно такие мысли крутились сейчас в его голове.

— Кто был моим куратором? — неожиданно спросил Николай.

— Старший майор госбезопасности Павел Анатольевич Судоплатов, — напряг я собственную память. С лета сорок второго года вы направлены в отряд «Победители», командир — полковник Дмитрий Николаевич Медведев. Под личиной Зиберта вели диверсионную деятельность в районе города Ровно, совершили несколько ликвидаций высокий чинов. Это все, что я знаю.

— Это больше, чем вы должны знать… Буров, — кажется, он все же мне поверил. Еще бы! То, что я ему сейчас рассказал, являлось секретом высшего приоритета, государственной тайной. Случайный человек просто не мог обладать этими сведениями. Значит, я все же свой, хотя и весьма странный и непонятный тип.

— У меня есть микропленка, — заговорил я о том, что волновало меня больше всего, — на ней сфотографированы чертежи секретного оружия немцев. Пленка должна попасть в Москву как можно скорее. Вы можете это устроить?

— Как только дивизии будут сформированы, я вернусь обратно. Не знаю, насколько продвинулась линия фронта, но, уверен, что смогу связаться с полковником Медведевым. Передам пленку ему лично, а уж он отправит ее в Москву.

— Отлично, это мне подходит!

Кажется, хотя бы этот вопрос, наконец, решен. Надеюсь, значимость фотографий еще не утратила своей актуальности. Прошло уже изрядно времени с тех пор, как пленка попала мне в руки. Остается лишь надеяться, что эти сведения все еще важны.

— Давай на «ты», Дмитрий, — внезапно предложил Кузнецов.

— Согласен, Никанор, — кивнул я.

— Ты и мое настоящее имя знаешь? — кажется, только сейчас он поверил в мою историю до конца.

— Я много всего знаю, вот только правильно говорят: многие знания — многие печали.

— Все настолько плохо? — удивился он. — Кстати, а министр Шпеер в твоих планах никакой роли не играет?

— Нет, — пожал я плечами, — я же говорил, мне нужен только Штауффенберг.

— Я до сих пор поверить не могу, замахнуться на самого фюрера! Вот это план… мои акции — ничто по сравнению с этим.

Тут я был совершенно не согласен:

— Любой убитый немец — это шаг к победе. Чем выше его должность, тем лучше, но и обычный офицер — это успех!

— Жаль, Кох все еще жив…

Я помнил, что рейхскомиссар Украины, гауляйтер и обер-президент Восточной Пруссии Эрих Кох был главной целью Кузнецова, его идеей-фикс. К сожалению, в прошлой реальности Николай так и не смог до него добраться, хотя был чертовски близок и даже убил по ошибке его заместителя. В итоге Кох прожил до девяноста лет, хотя и провел остаток жизни в тюрьме.

— Касательно Коха ничего не обещаю, — задумался я, — а вот Шпеера мы можем убрать без особых проблем. И я тебе в этом помогу!

Кузнецов хищно улыбнулся и негромко произнес:

— А вот это уже очень интересно. Для начала нужно узнать график его передвижения. Сможешь это устроить?

— Думаю, да…

Узнать текущие маршруты рейхсминистра было проще простого. Собственно, на следующее утро я потратил на это максимум час, да и то, мог бы сидеть спокойно, потому что примерно в полдень раздался телефонный звонок и Лени совершенно уже спокойным голосом, словно и не случилось предыдущего страшного вечера, сообщила, что они со Шпеером планируют сегодня посетить премьеру фильма «Девушка моей мечты» с обворожительной Марикой Рекк в главной роли. И пригласила меня присоединиться к ним, если будет желание.

— По ночам одиноких не бывает^[3], — напоследок загадочно прошептала в трубку Хелена, после чего отключилась.

Особую пикантность добавляло то, что одна из сцен была подчистую списана с фильма Чаплина, и при этом все работы Чарли были запрещены в Германии, а сам актер был объявлен личным врагом Гитлера из-за «Великого диктатора», где он высмеял фюрера.

То, что в Берлине все еще работали некоторые кинотеатры, было очередным доказательством того, что немцы верили пропаганде и жили ей. Город нещадно бомбили, но люди продолжали ходить на работу. Были открыты увеселительные заведения, в том числе синематограф.

Я больше удивился тому факту, что Лени решилась на еще один выход в свет после того, что произошло накануне. Она мне нравилась, как человек, и в то же время все еще оставалась рупором пропаганды фашизма. А ведь пропагандисты куда опаснее обычных солдат. Они заражают умы и сердца, а это куда более серьезная штука, чем простая пуля. Пуля может убить лишь одного, а идея — послать на смерть миллионы. И все же смерти Хелены я не желал, проникся ей, подпал под ее очарование.

Вот Шпеер — другое дело. Кузнецов не желал уехать из Берлина с пустыми руками, не пополнив свой список ликвидаций, и я его прекрасно понимал.

Мы встретились вновь на следующее утро и встали в стороне на улице, якобы покурить. Я сигарету не держал в руках уже много лет и просто делал вид, что курю. Кузнецов же затягивался с видимым удовольствием, выпуская клубы дыма в небо.

Минут за пять я рассказал все, что узнал. Николай Иванович выслушал меня в полном внимании и тут же предложил варианты.

— Ликвидируем его на входе в кинотеатр. Его самого и всю охрану, это будет проще всего. Подойдем к месту дворами, ими же и уйдем. Машину оставим неподалеку, чтобы не светить.

Я не согласился:

— Может пострадать Лени…

— Да и хрен с ней, — зло зыркнул на меня Кузнецов, — немецкая подстилка, тварь! Довелось мне однажды посмотреть «Триумф воли». Ты понимаешь, что она — враг?

— Она мне нужна, так же как нужен Штауффенберг, — возразил я. —Рифентшталь — еще одна ниточка, ведущая к фюреру. Я хочу иметь запасной план, на случай, если основной накроется медным тазом.

Николай надолго замолчал.

— Говоришь, они звали тебя с собой вечером за компанию?

— Звали, — кивнул я, — но я ничего не обещал…

— Ты идешь! — перебил меня Кузнецы. — В зале будет много офицеров, у всех оружие. Нет, все же нападать у кинотеатра — плохая идея. Начнется перестрелка, можем не успеть убраться оттуда. А нам нужна уверенность в том, что дело выгорит и мы уцелеем. Слишком важное дело ты затеял, Дмитрий! Оно важнее Шпеера!

— И все же…

— И все же мы его убьем! Но сделаем это следующим образом…

Он подробно объяснил свою идею, я признал ее годной, и мы разошлись, каждый по своим делам. Я вновь занялся подбором некачественных поставщиков для новых дивизий и проторчал за документами весь день.

Но вечером в назначенный час мы с Николаем были в кинотеатре, куда пришли по-одному, чтобы случайно не попасться на глаза кому-то из знакомых. Кузнецов занял наблюдательную позицию у бара, я же топтался у входа, надеясь не пропустить Рифеншталь и Шпеера.

Они явились где-то за полчаса до начала сеанса. Следом за министром шли два широкоплечих охранника в штатском — с виду очень серьезные парни.

Лени увидела меня и замахала рукой.

Я подошел, стараясь не обращать внимания на суровые взгляды охранников, и приветливо кивнул актрисе и ее спутнику.

— Это тот самый молодой человек, о котором я тебе рассказывала, — Хелена повернулась к министру. — Его зовут Рудольф и вчера он спас мне жизнь!

— Благодарю вас от всего сердца, Рудольф, — Шпеер протянул мне руку и я крепко ее пожал. — Если бы не вы…

— Не будем о грустном, — улыбнулся я. — У нас еще достаточно времени до начала. Не выпить ли по бокалу шампанского за встречу?

— С удовольствием, — захлопала в ладоши Лени.

Мы подошли к барной стойке, Кузнецова там уже не было. Я заказал бутылку «Моета», официант с громким хлопком открыл ее и разлил шампанское по бокалам.

— Вашим людям не предлагаю. Понимаю, они на работе, — пошутил я.

— Они всегда на работе, — грустно ответил Шпеер. — Постоянно рядом. Но, что поделать, таковы правила…

Мы выпили и завели непринужденную беседу ни о чем, потом выпили еще, я заказал вторую бутылку, и когда раздался последний звонок, приглашающий в зал, были уже слегка навеселе. Пока все шло по плану.

Перед картиной включили кинохронику, в которой доблестные немецкие солдаты с широкими улыбками на лицах принимали цветы от восторженных советских граждан, которых они якобы освободили. Дети в хронике весело смеялись, девушки бросались героям на шеи, мужчины завидовали арийской выправке. Такой наглой лжи я, пожалуй, не видел никогда.

Самое интересное, что большинство хронике верили. В зале то и дело раздавались аплодисменты и одобрительные возгласы.

Знали бы эти люди, что творили эсэсовцы на самом деле. Посмотрели бы они на тела убитых, а после грубо сваленных в общую могилу, на сожженных заживо крестьян, на заколотых детишек. Интересно, смеялись бы они, глядя на такое?

Наконец, начался фильм. Ничего особенного, легкая комедия об актрисе музыкального театра, которая решила отдохнуть от своей работы, а директор пытался ей в этом помешать. В результате без денег и документов она оказалась в небольшом городке, где никто не знал ее в лицо.

Забавный фильм, но далеко не шедевр. Я откровенно скучал, Шпеер, судя по его виду, тоже не был особо впечатлен, а вот Лени нравилось. Она то и дело звонко смеялась, подпевала песням и чуть не бросалась в пляс, как героиня на экране.

— Я знакома с Марикой, она — удивительная! — сообщила горячим шепотом Хелена.

Где-то на середине фильма министр поднялся. Лени непонимающе взглянула на него, и Альберт вынужденно пояснил:

— Я ненадолго, мне нужно в уборную.

Наконец-то! План сработал! Все гениальное — просто. Кузнецов предложил напоить министра перед сеансом, просчитав, что тот не выдержит фильм до конца и обязательно выйдет в туалет. Нужно было лишь заговорить его, не дать ему отлучиться в уборную раньше, и это удалось.

Охранники тоже встали с кресел, но Шпеер лишь отмахнулся:

— Оставайтесь здесь, ничего со мной не случится за пять минут.

Хороший телохранитель никогда не оставит свой объект в одиночестве, даже в подобной ситуации. Но, видно, оба здоровяка не были настоящими профи, и без возражений опустились обратно в кресла, с удовольствием вновь переключив свое внимание на экран. Болваны!

— Поспеши, Альберт, ты пропустишь все самое интересное! — потребовала Лени.

Министр, извиняясь, выбрался в проход, поднялся по ступеням и скрылся за плотной занавеской.

Теперь ждать, скоро все случится. Хорошо, что со мной здесь Рифеншталь — лучшего алиби и не придумать.

За действием картины я практически не следил, все мои мысли занимала акция. Получится ли у Кузнецова? Не возникнет ли препятствий? Сумеет ли уйти без осложнений?

Минуты тянулись бесконечно. По моим подсчетам прошло уже четверть часа, когда в зале внезапно вспыхнул свет, а ленту остановили.

Лицо Марики на экране крупным планом некрасиво задергалось.

— Что такое? — загомонили зрители.

— Почему прервали показ?

— Что случилось?

На верхнюю площадку выбежал взволнованный человек. Лицо его раскраснелось, пот тек по блестящей лысине, руки тряслись.

— Там… там… — он никак не мог собраться с мыслями.

Охранники министра, что-то сообразив, вскочили и побежали по ступеням.

Поздно опомнились!

— Да что там-то? — громко спросил какой-то мужчина.

— Там… — он все не мог выговорить фразу до конца. — Министра Шпеера убили!

Лени громко вскрикнула и без памяти откинулась в кресле.

Глава 17

— Значит, вы говорите, в кинотеатр вас пригласила госпожа Рифеншталь? — штурмбаннфюрер грозно навис надо мной. От него пахло крепким табаком и дорогим одеколоном.

Я же расслабленно сидел на стуле в его кабинете, куда меня вызвали для допроса по поводу гибели Шпеера. Волноваться было не о чем. Кузнецов провел операцию филигранно, застрелив министра в фойе кинотеатра. И спокойно ушел, никем не замеченный.

— Совершенно верно, мы телефонировали с Лени утром, и она позвала меня на премьеру. Хотела таким образом отблагодарить за спасенную жизнь. Вы ведь наверняка слышали, что я прикрыл ее своим телом, когда в ресторацию прилетела британская бомба?

— Слышал, — фон Рихтгофен чуть отодвинулся. Крыть ему было нечем, хотя очень хотелось прицепиться к любой мелочи. Слишком уж, с его точки зрения, я нахально себя вел и слишком часто стал попадаться ему на пути. Но меня эта неприязнь не занимала, пусть себе бесится. — Свободны, лейтенант!

Наконец-то беседа окончилась. Штурмбаннфюрер терзал меня битый час, пытаясь поймать на нестыковках. Впрочем, при этом я чувствовал, что он не верит в мою причастность, иначе действовал бы иначе. Пока же я проходил лишь как случайный свидетель, один из последних, кто видел министра живым. Полагаю, его телохранителям досталось куда больше, если они вообще еще живы. Так прошляпить убийцу, не проследить за охраняемым объектом, бросив его на произвол судьбы — это преступление. Хотя, даже отправься они со Шпеером, живыми бы из фойе не ушли. Кузнецову что один человек, что трое — вот кто профи высочайшего класса! Он уложил бы каждого пытавшегося помешать.

После убийства министра, понятное дело, начался сущий ад. Все вокруг бегали, хватались за оружие, проверили все помещения, но, разумеется, никого не нашли. Приехала криминальная полиция, Гестапо, еще какие-то непонятные люди, весьма грозные на вид. Представители разных ведомств громко ругались между собой, а труп Шпеера все это время лежал в луже крови. Голова министра была прострелена, и на костюме виднелись кровавые пятна. Потом все же догадались прикрыть тело и вызвали труповозку.

Лени было плохо. Она рыдала навзрыд, уткнувшись мне в плечо. После нас разделили. Меня поначалу отвезли в штаб и посадили в камеру, и я проторчал там несколько часов. Затем Рихтгофен вызвал и начал допрос, закончившийся абсолютно ничем.

Слушая вопросы, которые задавал штурмбаннфюрер, я тоже пришел к определенным выводам. Убийцу не задержали, его даже никто не видел. Администратор прибежал на звуки выстрелов буквально минуту спустя, но фойе уже пустовало.

Проверяли зрителей, проверяли прохожих, но это ничего не дало. Еще бы, Николай Иванович уже давно был в офицерской квартире. Какие версии имелись у следователей, было понятно и без слов: подготовленный убийца, вероятно, военный, знающий город и окрестности, умеющий слиться с толпой, он следил за Шпеером и воспользовался удачным моментом. В то, что операция была спланирована заранее, поверить было сложно. Невозможно с точностью предсказать цепочку произошедших событий, поэтому оставался только элемент случайности. По крайней мере, я бы подумал именно так.

Было глубоко за полночь, когда я попал домой. Тут же лег спать — нужно быть отдохнувшим, и проспал до утра, когда за мной приехал служебный автомобиль. В штабе первым делом я наткнулся на Кузнецова, который как ни в чем не бывало курил у окна.

— Доброе утро, лейтенант, — поприветствовал он меня.

— И вам здравствуйте, господин капитан, — я поражался его абсолютному спокойствию и невозмутимому виду.

— Говорят, у вас выдалась трудная ночь? Я слышал о гибели министра. Большая трагедия, такая потеря для страны.

Его самого, судя по всему, на допрос не вызывали. Да и с какой стати? Никто не видел Зиберта в кинотеатре, значит, его там и не было, верно?..

— Ужасное происшествие, — согласился я, — полагаю, в этом замешаны коммунисты!

— Здесь, в сердце Берлина? — поразился Зиберт.

К нам подошли как раз фон Ункер и Баум. Фон Ункер мрачно добавил:

— Не удивлюсь, если коммунисты тут не при чем. Нас отстреливают, как бродячих собак, и никто ничего не может с этим поделать. Сначала Кляйнгартен и Коше — но там хотя бы понятно, не повезло. Теперь Шпеер.

— На фронте проще, — согласился Зиберт. — Там знаешь, где враг. А здесь…

— Быстрее бы обратно, — мрачно протянул фон Ункер, — но эти чертовы новые дивизии… мы никак не можем набрать людей!

— Кстати, а как там госпожа Рифеншталь? — спросил капитан.

— Понятия не имею, — пожал я плечами, — нас разделили, и больше я ее не видел. Полагаю, она в шоке.

— Еще бы, — понимающе кивнул фон Ункер, — пережить два таких ужасных вечера один за другим…

— Главное, что она жива. Я навещу при случае, если Лени не сбежит из этого проклятого всеми богами города.

Мы разошлись по своим кабинетам, работы каждому хватало. Я все ждал, что штрумбаннфюрер навестит меня еще раз, но фон Рихтгофен все не появлялся. Видно, окончательно уверился в моей непричастности.

Штаб шумел как растревоженный улей. Ко мне то и дело заглядывали офицеры, желавшие поинтересоваться подробностями вчерашнего вечера, но я отнекивался, ссылаясь на секретность сведений. Они понимающе кивали, уходили, но через пять минут заходили другие, и все шло по кругу.

Но потом ко мне вошел крайне недовольный происходящим фон Штауффенберг и с ходу заявил:

— Фишер, вы где пропадаете? Все утро вас ищу!

Пришлось прикрыть дверь от прочих посторонних и подробно, насколько это было возможно, рассказать полковнику о произошедшем вчера. Его, как и штурмбаннфюрера, интересовали мелкие детали, но, конечно, про роль Зиберта я не упомянул ни словом, да и про свое участие умолчал. Одно дело планировать свержение верховной власти, а совсем другое — убивать всех подряд вокруг, до кого только можешь дотянуться. На это, как говорится, граф не подписывался.

Выслушав историю до того момента, как я вернулся в особняк, Клаус покачал головой:

— Жаль… крайне жаль, что все так получилось. Шпеер был одним из самых адекватных людей, кого я знал. У нас были на него большие планы.

— Найдете другого, — пожал я плечами.

В моей исторической линии Шпеер просидел в тюрьме двадцать лет, полностью отбыв срок, назначенный ему Нюрнбергским трибуналом, и никакой роли в судьбе послевоенной Германии уже не сыграл. Он тоже, как и многие другие, пытался обелить себя и после писал в мемуарах, что «лишь исполнял свой долг перед страной» и что ничего не знал о многочисленных преступлениях нацистов, но поверить в это сложно, учитывая уровень осведомленности и допуска министра к самым разным секретным документам и отчетам.

Так что я не рассматривал личность Шпеера, как необходимую в дальнейшем нашему командованию. Конечно, я мог и ошибаться, но… остановить Кузнецова даже не стал бы пытаться.

Сама идея — столь нагло и красиво убрать рейхсминистра в столице, практически на виду у всех, была гениальна. Запугать других открытым террором, показать, что неуязвимых не существует — эта была мощнейшая акция, которая устрашит многих, а остальных заставит крепко задуматься.

— Где их взять, других? — вскинул на меня взгляд фон Штауффенберг. — Вы думаете, если Адольфа не станет, все пойдет как по маслу? Нет! Начнется грызня за власть. Попытаются заключить сделки с американцами, с британцами. Кто-то захочет сделки с Союзом, но русских боятся, не считают за честных игроков. Хотя, как по мне, большевики куда благороднее тех же островитян. Те только и думают, где бы обмануть, обвести вокруг пальца. И после того, что наши бомбардировщики сделали с Лондоном… они будут мстить. И они не дадут Сталину долго радоваться победе. Я бы на месте русских ждал продолжения войны, но уже против другой страны… или даже коалиции стран.

— Ничего, Союзу найдется, чем ответить на новую угрозу, — создание ядерного оружия надолго закроет эту проблему, и если в этот раз мы успеем раньше американцев, то никто даже рыпнуться не посмеет. Но рассказывать все это графу я не стал.

— Полковник фон Фрейтаг-Лорингофен вчера передал мне два пакета взрывчатки, — понизив голос, сообщил Штауффенберг, — и к ним «карандашные» взрыватели. Знаете, что самое любопытное?

— И что же?

— То, что взрывчатка британского производства. Невольно закрадываются вопросы…

— Не тайная ли это операция англичан? — понимающе кивнул я.

— Вот именно! Что, если в итоге все сыграет на руку только им?

— Не волнуйтесь, весь мир выиграет, если фюрер умрет. Вот только…

— Что еще? — заволновался Клаус.

— В случае убийства, он превратится в мученика, станет святым для многих… в идеале нужно, чтобы он сдох, как свинья, в луже собственных нечистот. Но…

— Но этого мы с вами осуществить никак не сумеем. Нам бы тут не облажаться.

— Справимся, — подбодрил я его. — С нами правда!

— Прежде я искренне считал, что правда с Германией, — тяжело вздохнул полковник, — и не только правда, а Божья воля. Вот только после северной Африки все переменилось. Там я видел такое… никому того не желаю. А потом вернулся в империю, и что? Бездарность и некомпетентность руководства, жадность и людоедство, пусть не в прямом смысле. Разве ради этого я воевал и потерял глаз и руку? К этому я стремился? Ведь наши цели изначально были совсем иными, благородными, а помыслы — чисты и непорочны. По крайней мере, мои и моих товарищей. И куда все скатилось? В ад…

Я не нашелся с ответом и просто промолчал. Штауффенберг вышел из кабинета, но буквально через минуту без стука ко мне завалился Зиберт.

— Есть разговор, — таинственно заявил он.

— Вечером в особняке, где я квартирую, — предложил я.

Николай кивнул и тут же убежал. Если бы было что-то срочное, он бы не ушел, а так подождем с объяснениями до свободного часа. Удобный случай передать микропленку без свидетелей, ведь другого может не представиться. Брать с собой в штаб столь важную вещь я не рисковал.

Телефон на столе задребезжал, я снял трубку и услышал усталый голос Лени:

— Рудольф, это ты?

— Я… — что ей сказать, чем утешить… а, собственно, зачем?

— Хочу тебя видеть!

Хелен — ниточка к Адольфу, разрывать с ней связь неразумно. Тем более это будет выглядеть подозрительно после произошедшего.

— Приеду к тебе в шесть часов.

— Жду!

Разговор прервался.

Ехать к Лени я не очень хотел, но и терять с ней контакт — тоже. В конце концов, она лично была знакома не только с Гитлером, но и со многими высокопоставленными чинами, и еще не полностью отыграла свою роль. Шпеер — лишь первый номер, я был уверен, что амбиции Кузнецова простираются много дальше.

До конца дня меня более никто не побеспокоил, и я продолжил заниматься уже привычным вредительством, манипулируя с недобросовестными поставщиками. Я делал заказы уже не только для новых дивизий, но и для всей армии резерва, да и для действующих на фронте частей.

Небось, как прихватит желудочный грипп и дизентерия, так сразу пропадет всяческое желание воевать. А после тех продуктов, приказы на которые я подписывал, это было неминуемо. Просрочка, некондиция — все шло в дело.

Страдайте, твари, мучайтесь! А если при этом часть вас подохнет, тем лучше!

Хороший нацист — мертвый нацист.

Если ты пришел на войну, будь готов на ней умереть. Если тебя заставили силой, мобилизовав против воли, это тоже твои проблемы. Значит, надо было думать раньше и уехать далеко, пока такая возможность еще имелась. К сожалению, многие умные мысли приходят слишком поздно, когда ничего уже не исправить и не поменять.

Я вышел на улицу. Погода была приятная: дул теплый весенний ветерок, небо очистилось от туч, а солнце еще только начинало свой путь к горизонту. Сказав шоферу, что на сегодня он свободен, я неспешно пошел по улице. До назначенного часа было еще долго, и я в кои-то веки просто прогуливался, дыша полной грудью.

Авиация сегодня Берлин не беспокоила, и можно было не опасаться погибнуть случайным образом.

Впереди меня на другой стороне улицы шла невысокая женщина в сером пальто. В правой руке она держала сумку и явно куда-то спешила.

В следующий момент она оступилась, пошатнулась и чуть было не упала, нелепо взмахнув руками и лишь чудом сумев сохранить равновесие. При этом из ее сумки вывалился кошелек, но женщина этого не заметила и засеменила дальше. Я был на изрядном расстоянии, но все же быстро перебежал через дорогу и поднял кошелек. Он был приоткрыт и из него выпали продовольственные карточки.

Невольно глянул на фамилию, указанную на них: Мария Эльфрида Шольц, тысяча девятьсот третьего года рождения. Вроде, незнакомое имя…

Я ускорил шаг, но все не мог нагнать женщину, которая тоже шла быстро, и эти догонялки мне быстро надоели:

— Подождите! Да подождите же! — крикнул я.

Она недоуменно обернулась, увидела мое недовольное лицо и испуганно прижалась к кирпичной стене дома.

— Вы выронили это, госпожа Шольц, — я протянул ей кошелек, но вместо того, чтобы его взять, Мария перепугалась еще больше.

— Откуда вы знаете мое имя? — голос ее буквально звенел от напряжения. Словно она давно чего-то опасалось, и вот этот черный час настал.

— Прочитал на продовольственной карточке. Она выпала из кошелька.

Мария слегка успокоилась и взяла, наконец, кошелек, а у меня в голове внезапно щелкнуло, как уже не раз бывало, когда отложенные знания всплывали не сразу, а некоторое время спустя.

— Послушайте, а нет ли у вас брата? — спросил я, желая подтвердить или опровергнуть свою догадку.

— Есть, а вам что с того? — ее лицо опять исказилось от страха.

И я поспешил успокоить:

— Дело в том, что я большой поклонник его творчества.

— Его нет в Берлине, — покачала головой Мария, — более того, его нет в Германии.

— Я знаю… — мне пришлось собраться с мыслями, чтобы не спугнуть ее и в то же время заставить действовать: — И раз уж судьба свела нас случайно, во имя моей любви к его книгам, я предупрежу вас — сегодня же вместе с мужем бегите из Берлина. Здесь вам грозит огромная опасность!

Она буквально посерела от едва сдерживаемого волнения.

— Кто вы?

— Друг, просто друг.

— Что за опасность мне грозит?

— Смерть. Если вы не спрячетесь, вас арестуют и казнят в тюрьме Плетцензее. Донос на вас уже поступил, дело заведено. Я видел его собственными глазами. Ведь вы недавно неосторожно заявили, что Германия проиграет эту войну? Зря. Лучше бы вы держали подобные крамольные мысли при себе. Из-за вашего брата, вам не дадут возможности оправдаться и отклонят все просьбы о помиловании. Ваш брат скрылся от них, но вам они уйти не дадут. Так что бегите, не раздумывая! У вас очень мало времени…

Мой взволнованный голос и горящий взор убедили ее.

Неловким движением она схватила меня за руку и пожала ее:

— Спасибо вам, кто бы вы не были…

Потом резко повернулась и поспешила дальше. Надеюсь, она все сделает, как я советовал. Иначе… смерть… а ее старшая сестра, словно в насмешку, получит счет почти в пятьсот марок от немецкой канцелярии за содержание Марии Эльфриды в камере, за суд и за казнь.

Может, столь страшная участь миновала бы ее, если бы не личность знаменитого брата, которого Гитлер ненавидел всей душой.

Так получилось, что Эрих Пауль — ее брат, прошел Первую мировую войну, был ранен и после награжден Железным крестом первой степени, от которого он отказался, за что был немедленно уволен из армии. Десять лет спустя написал свой самый знаменитый антивоенный роман «На западном фронте без перемен» под псевдонимом Эрих Мария и чуть видоизменив написание своей фамилии с настоящей Remark на Remarque, под какой его и узнал весь мир.

Нацисты жгли его книги на площадях, его банковские вклады изъяли, а сам он едва успел покинуть Германию, сделав это на следующий же день после того, как к власти в стране пришел Гитлер.

Зато, не сумев схватить и казнить писателя, в итоге отыгрались на одной из его сестер. В моей прошлой исторической линии Мария Эльфрида была казнена. Сейчас же, надеюсь, она успеет выбраться из города и спасется.

По крайней мере, я очень хотел в это верить.

К дому Рифеншталь я подошел в смутном состоянии и, когда Лени распахнула передо мной дверь, все еще пребывал в задумчивости. Вид у Хелены был ужасный: глаза покраснели от слез, отсутствие макияжа старило ее, а обычная жизнерадостность и энергия исчезли, казалось, без следа.

И, тем не менее, она попыталась улыбнуться и негромко сказала:

— Спасибо, что вы пришли, Рудольф. Дело в том, что сегодня я разговаривала по телефону с Адольфом. Он выразил свои сожаления по поводу гибели Альберта.

— С Адольфом? — не совсем понял я.

— С фюрером, — уточнила Лени, — он пригласил меня в «Волчье логово», чтобы обсудить сюжет моей будущей картины. Я думала позвать вас с собой.

Глава 18

От неожиданности я не сразу нашелся с ответом.

— Но… почему я?

— Мне кажется, вы — мой ангел-хранитель! Когда вы рядом, я чувствую себя спокойно…

В устах любой другой женщины это прозвучало бы как откровенный намек и приглашение к флирту, но тут была простая констатация факта без всякого подтекста.

Неужели, крепкий и надежный канат — фон Штауффенберг, на которого я возлагал основные надежды, не выручил, а слабая ниточка — Лени все же вытянула этот груз⁈..

С другой же стороны, не все было так просто.

— Я ведь военный и не могу собой распоряжаться. Нужен официальный приказ — приглашение, завизированное либо самим фюрером, либо начальником Верховного командования вермахта, генерал-полковником Кейтелем. Иначе меня и близко не подпустят к Гитлеру, даже в качестве вашего сопровождающего.

— Не переживайте, Рудольф, вы отправитесь туда с вашим прямым начальником, графом фон Штауффенбергом. Его вызовут на совещание, если уже не вызвали. Мы полетим одним самолетом, и вы вместе с нами.

А вот и «канат» подоспел. Неожиданно сработали оба варианта. Что же, тем лучше — больше шансов на успех. Интересно, что Лени пригласили первой, а Клауса еще, вероятно, и вовсе не известили. Вовремя же он получил портфель со взрывчаткой!

За свою участь я совершенно не переживал, давно смирившись с тем, что мне придется в очередной раз погибнуть, вероятно, уже навсегда. Судьба не даст третьего шанса. Она и так слишком уж расщедрилась, выдав вторую попытку. Но и я, надеюсь, не подвел, сделав все, что в человеческих силах, чтобы как можно скорее закончить эту клятую войну. И вскоре сделаю последний шаг к пропасти, сам лично принесу взрывчатку на встречу. Доверять такое важное дело однорукому полковнику я не желал. В прошлый раз он не справился, а в этот все должно быть исполнено без ошибок.

— С радостью полечу с вами, Лени! — искренне сказал я.

Знала бы ты, Хелена, как долго я этого ждал.

Распрощавшись с актрисой, я вернулся в особняк. Дверь в доме была чуть приоткрыта. Я достал оружие и осторожно вошел внутрь. Ни звука, ни шороха. Тишина… но в доме явно кто-то был.

Если бы я верил в приведений, подумал бы, что это шалит дух Гришки. Эх, зря все-таки паренек пошел против прямого приказа. Я до сих пор раз за разом возвращался к этой истории, понимая разумом, что был прав… но вот чувства говорили иное.

Конечно, это был никакой не призрак. Кузнецов восседал во главе большого стола, беззастенчиво ел колбасу, откусывая прямо от кральки, сыр и хлеб, и запивал все превосходным красным вином, добытым из погреба.

— А ты неплохо здесь устроился, Дмитрий!

— Я мог тебя застрелить, — я демонстративно сунул пистолет в кобуру. — В округе шалят в последнее время.

— Надеялся на твою выдержку, — Николай с видимым удовольствием вновь откусил колбасу, — у меня новости. Через несколько дней мы уезжаем, и я бы хотел успеть провести еще одну акцию, пока есть такая возможность.

— Еще одну? — не сказать, что я был доволен этим известием. У меня только-только что-то начало стыковаться, а любая акция — это череда случайностей. Кто знает, как она пройдет и чем закончится. И если Кузнецова схватят… нет, я не думал, что он выдаст меня — не той закалки человек. Он скорее умрет. Но, все равно, капитан Зиберт в данный момент — человек из моего близкого окружения. А я и так уже на карандаше у фон Рихтгофена. — Нужна мой помощь?

— Глупо было бы уехать с пустыми руками. А помощь никогда не бывает лишней.

— Почему с пустыми? Разве Шпеера недостаточно?

— Шпеер — неплохой улов, но я нацелился еще на одного жирного карася. Что скажешь о генерал-полковнике Фридрихе Фромме?

Я поразился:

— Это же командующий армией резерва! Прямой командир фон Штауффенберга!

— Именно, — Николай с достаточной элегантностью отпил из бокала и довольно причмокнул губами.

Фромм — это сила. Свалить генерала было бы весьма неплохо, ведь именно он в моей истории отказался начинать операцию «Валькирия», предварительно не удостоверившись в гибели Гитлера. Если бы не это, все могло бы пойти совсем иным путем. Впрочем, Фридриху в итоге подобная преданность не помогла, и вскоре его все равно казнили, якобы за участие в заговоре.

— Не знаю, — я тоже плеснул немного вина в бокал и отпил. — Опасно. Микропленка имеет больший приоритет.

— Она могла устареть, а генерал — вот он, совсем рядом. Я видел его уже два раза за время, что нахожусь при штабе, и мог бы убрать, но решил сначала посоветоваться.

— Считаю, нужно отложить это дело, — я не мог ему приказывать, мог лишь выразить свое мнение. — У меня вырисовывается интересная комбинация, и не хотелось бы все испортить в последний момент.

— Неужели? — не поверил Кузнецов.

— Только что говорил с Лени, ее приглашают в резиденцию фюрера. Штауффенберга тоже, ну и я с ними за компанию.

— Дима, — разведчик даже растерялся от неожиданности, — если это выгорит, то…

— Мы взорвем Гитлера! И войне конец!

Слегка наивно прозвучало, но верно по сути. Я искренне так считал. Что там будет дальше — бог весть, но если убрать лидера нации, то это явно изменит текущий ход событий.

— Дождись нашего отъезда. Судя по всему, это произойдет завтра-послезавтра, а дальше… если у меня все получится, то Фромм пока нужен живым. Он запустит операцию «Валькирия», и власть перейдет в руки Сопротивлению. Это-то нам и требуется! Если же ничего не получится, то тогда и генерал уже не нужен. Вот только тогда и я тоже помочь ничем не смогу.

— Ничего, справлюсь сам. Не впервой.

— Подожди меня тут!

Я вышел из комнаты. Достать из тайника микропленку было делом пяти минут, и вскоре я вернулся к Кузнецову, который продолжал с видимым удовольствием дегустировать вино из погребов графа.

— Французское, — поднял он бокал. — Урожай семнадцатого года. Знатный был год!

— Да уж, не спорю…

Я протянул ему коробку и он спрятал ее в карман.

— Обещаю, доставлю ее по назначению, чего бы это мне ни стоило. И с Фроммом погожу, не стану торопиться. Понять бы еще, откуда ты все это знаешь?..

Я не ответил, налил себе еще вина и залпом выпил. Кощунство пить такое вино столь примитивным образом, но что поделать.

— Полагаю, нам лучше не контактировать вне службы. Штурмбаннфюрер и так ходит кругами. Он явно что-то подозревает, чует своим фашистским нюхом, вот только доказать ничего не может, и от этого бесится и копает вновь и вновь.

Кузнецов кивнул и поднялся на ноги.

— Уйду аккуратно, благо, парк вокруг особняка твоего жилища разросся густой, — он сунул колбасу в карман шинели. — Удачи тебе, Дмитрий!

— И тебе! Судьбе будет угодно, еще встретимся!

— Обязательно, — улыбнулся он, — когда Берлин возьмем, тогда и встретимся!

Он вышел на улицу и мгновенно растворился в темноте. Я не сомневался, что он выполнит обещанное и на время оставит свои планы касательно Фромма. И пленку передаст по назначению, в этом я тоже был уверен. Хоть тут можно выдохнуть свободно. Наконец-то я придумал способ доставить ее командованию!

Я сел на тот же стул, где еще недавно сидел Кузнецов, и вылил остатки вина себе в бокал. Неспешно допил и отправился в постель. В эту ночь меня не мучили угрызения совести, и в голове не прокручивались, как обычно бывало, многочисленные варианты грядущих событий. Я просто спал крепким сном младенца, без сновидений, и проспал до самого утра.

Встал бодрым, полным энергии, которая буквально рвалась наружу, требуя немедленного действия. Но, вместо суеты, сварил себе кофе, позавтракал остатками сыра и хлеба, и, не особо торопясь, вышел на улицу.

Утро стояло прекрасное. Несмотря на ранний час, было уже достаточно светло. Весна разгонялась навстречу лету, все дальше отталкивая от себя холодную и страшную зиму. Пахло свежестью. Громко пели многочисленные местные птички — чуть меньше воробьев, с черным оперением и ржаво-оранжевыми хвостами, некоторые с цветными грудками, их было полно на деревьях в парке. Горихвостки, кажется, так они называются. Но и несколько черных дроздов среди них я приметил, и тут же прогуливались обычные голуби, а на травке расположилось семейство уток.

— Джир-ти-ти-ти-ти! — включилась первая птичка.

— Черр-чер-чер-чер! — вторила другая.

— Фить-фить-фить! — подхватили остальные.

Я заслушался. Словно и не было войны вокруг. Обычное мирное утро, ведь природе нет дела до человеческих конфликтов. Природа принимает убийство лишь по необходимости, из инстинкта самосохранения или продолжения рода, а не в силу жадности, властолюбия или прочих амбиций. Человек же — такая тварь, которая, бывает, убивает из удовольствия…

Водитель довез меня до штаба, и первым делом я поднялся к Штауффенбергу. После того, как Анни убрали с должности секретарши, ее место так и оставалось вакантным. Так что я миновал пустую приемную, постучал в дверь кабинета и, получив приглашение войти, зашел внутрь.

У Клауса на столе стоял черный кожаный портфель. Сам же граф сидел напротив и смотрел на него, не отрывая взгляда, со странным брезгливым выражением на лице.

Понятно, в портфеле взрывчатка, и полковник, который привык смотреть смерти прямо в лицо, теперь сомневается, согласуется ли запланированный теракт с его понятиями о воинской чести.

— Вы все делаете правильно, Клаус! — позволил я себе легкую фамильярность. — Когда речь идет о судьбах миллионов людей, то любое действие, ведущее к миру, оправдано. Вы станете героем!

— Я стану презираем своим народом, — негромко ответил он. — Мое имя превратится в нарицательное, им будут обозначать предателей и трусов. И каждый прохожий по праву сможет плюнуть мне в лицо.

— Вы ошибаетесь. Этот поступок оценят по достоинству! Как я понимаю, вы получили, наконец, приглашение в «Волчье логово»? — с нетерпением в голосе спросил я.

— «Вольфсшанце» более не существует, — покачал головой фон Штауффенберг, — его подорвали несколько дней назад.

— Что? Почему?

— Советские войска приблизились вплотную, дольше тянуть было невозможно. Фюрер перенес свою ставку в другое место. Но, вы правы, приглашение я получил. И вы тоже. Так же с нами отправляется госпожа Рифеншталь.

Я не стал показывать свою осведомленность, тем более, что про подрыв «Волчьего логова» услышал впервые. Но если наши продвинулись так далеко на запад, то… скоро будет Прага, а потом — Берлин! Прекрасные новости!

— И где же теперь находится главная ставка? — поинтересовался я. — Может, здесь в Берлине?

Это было бы чертовски удобно, не пришлось бы тратить время на обратный перелет, и сразу можно было бы приступить к операции «Валькирия», что максимально повысило бы шансы на удачу.

— Нет, фюрербункер еще не достроен, — покачал головой полковник, — и я уже не уверен, что его успеют достроить. А в форбункере слишком мало места, там не развернуться. Ставку перенесли в «Гнездо орла».

Хм, недалеко от Франкфурта-на-Майне, район Обер-Мерлен, горный массив Таунус, самый центр Германии. От Берлина — пятьсот километров, час-другой на самолете.

— Полагаете, получится пронести портфель на территорию убежища без досмотра? — это был, пожалуй, самый главный вопрос, от которого зависел успех операции. Я был уверен, что граф продумал этот момент заранее, и все же требовалась определенность.

— При Гансе Раттенхубере это вряд ли бы получилось, бывший шеф имперской безопасности не делал различий среди гостей и требовал досматривать всех без исключения, даже боевых офицеров, героев!

— Вы сказали, при бывшем? — я много слышал о Раттенхубере — легендарном начальнике личной охраны Гитлера, и считал, что он — главное препятствие на пути к достижению нашей цели. В прошлой истории Штауффенберг пронес портфель благодаря простой случайности — шеф безопасности валялся в госпитале после операции и не мог лично контролировать проверку посетителей, чем и воспользовалось Сопротивление.

— Его отстранили. После смерти Гиммлера многое изменилось.

— И кто вместо него?

— Рейхсфюрером СС временно назначен рейхсляйтер Отто Дитрих, что, скажу я вам, понравилось далеко не всем. А обязанности Раттенхубера исполняет его заместитель, руководитель 1-го отделения личной охраны фюрера, Петер Хегль.

Отлично, это как раз то, что надо! Хегль и в прошлой исторической линии проворонил портфель, кто мешает ему повторить собственную ошибку и сейчас?..

К тому же на случай тотального досмотра у меня в запасе был еще один запасной вариант…

— Когда вылетаем?

— Немедленно! — Клаус поднялся на ноги. — Надеюсь, вам не нужно собираться?

— Все при мне, — вовремя же я отдал пленку Кузнецову. — Я готов!

— Вот и отлично! Машина уже ждет внизу, отправляемся через десять минут. Госпожу Рифеншталь доставят прямиком в аэропорт, встретимся с ней прямо на борту.

Во мне заиграл адреналин. Неужели, после столь долгого ожидания, наконец, началось? Теперь до времени Икс нас отделяли уже не дни и недели, а, буквально, часы. Возможно, все решится уже сегодня…

Эти мысли невероятно будоражили мое сознание. Мог ли я думать, что окажусь причастным к столь значимым событиям. Более того, сумею влиять на них, используя все свои навыки и умения.

Я не успел перемолвиться словом с Николаем, но прошлым вечером мы уже все друг другу сказали. Я мысленно желал ему удачи и в то же время надеялся, что он не поторопится и не испортит Большую Игру. Впрочем, диверсант такого уровня — это настоящий аналитический центр, способный просчитывать сотни вариантов. Он точно ничему не повредит, напротив, в случае чего может помочь. Но это уже будет после, если первый этап пройдет хорошо.

Военный аэродром Темпельхоф находился буквально в пяти километрах от Рейхстага, и я опомниться не успел, как мы уже проехали контрольный пункт, предъявив необходимые документы, и взбирались по крутой лестнице в трехмоторный Юнкерс Ju 52 — «Тетушка Ю», как его неофициально называли.

Надо же, нам подали военно-транспортный борт, которому наверняка нашлось бы лучшее применение в нынешних условиях. В салоне было практически пусто, лишь одно пассажирское кресло оказалось занятым.

— Рудольф! Господин граф! — Лени вспорхнула нам навстречу. Вид у нее был скорее тревожным, чем радостным. Предстоящая встреча с фюрером ее не особо вдохновляла или же она слишком близко к сердцу приняла гибель Шпеера. Я не был осведомлен о степени ее отношений с министром, поэтому делать скоропалительные выводы не стал.

Вместо этого шагнул навстречу актрисе и поцеловал ее руку.

— Госпожа Рифеншталь!

Фон Штауффенберг сделал то же самое:

— Вы — само совершенство, дорогая Лени!

Помощник пилота тем временем задраил люк и жестом предложил всем занимать свои места и пристегнуться.

Я сел рядом с Лени, Клаус разместился напротив, поставив портфель на соседнее кресло. Лишь бы не упало в полете, а то ведь устройство может и сдетонировать. Граф, видно, подумал о том же, и пристегнул портфель ремнем.

Винты закрутились, набирая обороты, мотор ровно загудел, и тяжелая машина сдвинулась с места, постепенно разгоняясь.

Я всегда любил это чувство, когда тебя вжимает в кресло, а через несколько мгновений, глядя в иллюминатор, ты видишь, что находишься уже высоко над землей. Чистый восторг и капелька недоверия — неужели так бывает? Ведь, что бы ни говорили ученые — но огромный самолет, пронзающий облака, кажется чудом!

Человек слишком многое сумел, превзошел то, что от него ожидали, и за это поплатился большой войной. И все же не остановился на своем пути, и уже готов был атаковать космос, ближние планеты… вот только этот взлет так и не состоялся.

Советская империя могла бы совершить невозможное, но… ей не дали этого сделать тогда, в той реальности. Подточили ножки стула, на котором она сидела, сгрызли изнутри, не дав реализовать гигантский потенциал.

Сейчас у меня был шанс исправить, если не все, то многое. Заложить основу новой истории, дать шанс сбыться несбывшемуся. Переделать мир!

— О чем ты думаешь, Рудольф? — спросила Лени. — У тебя сейчас такое одухотворенное лицо.

— О будущем, о том, что могло бы быть и о том, чего не будет, — не стал скрывать своих мыслей я.

— И что же нас ждет?

— Хотел бы я знать точно… но лично у тебя все шансы прожить достойную жизнь и совершить многое. Ведь война рано или поздно закончится…

— А у тебя?

Тут я точно знал, что ответить:

— Я — солдат. Такие, как я, нужны лишь в определенные времена. Когда же надобность в нас отпадает, мы уходим. Мой удел — драться. День за днем, год за годом, жизнь за жизнью.

Лени легко погладила меня по щеке.

— Мне жаль тебя, Рудольф. Твоя ноша очень тяжела. Я бы не хотела быть тобой.

Я усмехнулся:

— Если бы мы могли выбирать, Лени… Но выбирать мы не можем, а можем лишь жить в предложенных условиях и надеяться, что делаем мир вокруг себя лучше.

— Я уже ничего не знаю, милый Рудольф. Я ни в чем не уверена. Прежде мне казалось, что мой путь понятен, теперь же я думаю иначе.

— У тебя все получится. Это я знаю точно!..

Вскоре она задремала, а я осторожно поднялся, взял портфель Штауффенберга, проигнорировав его недоуменный взгляд, прошел в хвост борта, где находился багаж, отыскал чемоданы Рифентшталь и спрятал портфель глубоко внутри среди ее личных вещей.

Даже если все сложится худшим образом, и Хегль все же решит произвести полный досмотр, то в нижнее белье Лени он точно не полезет.

После этого я вернулся на свое место, подмигнул графу, мол, не дрейфь, все в порядке, прикрыл глаза и тотчас уснул.

А проснулся, когда второй пилот тронул меня за плечо и негромко сообщил:

— Мы на подлете, посадка через четверть часа. Приготовьтесь!

Глава 19

Машину нещадно трясло на многочисленных ухабах лесной дороги, но никто, даже Лени, недовольства не выражали, терпели.

За рулем сидел я сам — таково было решение полковника. Он же показывал дорогу, ни разу не ошибившись в направлении, хотя кружить от аэропорта нам пришлось изрядно. Рифеншталь сидела позади, Клаус же разместился на переднем сиденье, рядом со мной и покуривал в приоткрытое окно.

— Фюрер прибыл в «Гнездо орла» пару дней назад, — сообщил фон Штауффенберг, выпустив наружу клуб дыма. Он уже успел собрать актуальную информацию и теперь ей делился. — Между прочим, тоже, как и мы, ехал на автомобиле от самого Арнсбурского монастыря целых двадцать пять километров. Спецпоезд пришлось оставить. И все, что мы проезжаем сейчас: Хоф-Гюль, Эберштадт, Мюнценберг, Гридель и остальные городки, он тоже видел своими глазами.

— Спецпоезд? — заинтересовался я. — Тот самый, под названием «Америка»?

— Теперь его переименовали в «Бранденбург», — пожал плечами Клаус, — сейчас состав стоит в туннеле между Гревенвисбахом и Хассельборном и в любой момент готов к отправлению. Полагаю, на нем фюрер и вернется в Берлин.

Последние слова были сказаны исключительно для госпожи Рифеншталь, которая меланхолично поглядывала на проплывающие мимо пейзажи и молчала всю дорогу. Смерть Шпеера подействовала на нее самым гнетущим образом, и даже личное приглашение Гитлера не слишком воодушевило актрису.

— Кстати, — продолжил граф, как ни в чем не бывало, — семь вагонов поезда забиты золотом и прочими ценностями, которые Гитлер приказал вывезти с территорий рейхсгау «Ватерланд». Сначала вагоны шли в другом составе, но в Дрездене их прицепили к спецпоезду, и с тех пор сокровища всегда при фюрере.

Меня эта информация весьма заинтересовала, а вот Лени даже не шевельнулась, продолжая бессмысленно смотреть в окно.

Хм, семь вагонов золота и ценностей — не тот ли это потерянный «золотой поезд», который в прошлой исторической линии вышел однажды из Бреслау в сторону Вальденбурга, но до пункта назначения тогда так и не добрался, навеки сгинув где-то в дороге?

А сейчас, получается, добрался? И я даже знаю его нынешнее местоположение. Могу ли я как-то использовать эти сведения? Непонятно. Но я отложил эти данные в своей памяти… так… на всякий случай.

Нашу машину в очередной раз остановили для проверки документов. Серьезный блок-пост: мешки с песком, легкий бронеавтомобильс грозно торчащим пулеметным стволом, защитная полоса, слева и справа овраги — не обойти и не объехать. К счастью, у фон Штауффенберга все было в полном порядке, и, когда он показал бумаги и нам разрешили ехать дальше, я вновь тронул автомобиль с места. Чуть в стороне я заметил огороженную и хорошо охраняемую территорию, с возвышавшимися многочисленными строениями.

— Главный бункер, — пояснил Клаус, — а сразу за комплексом расположены армейские казармы. Но нам дальше. Рулите, лейтенант!

Вскоре по ходу движения вверху на холме показалась круглая сторожевая башня, высокие каменные стены и верхние этажи замка. Когда-то много сотен лет назад на башне дежурили стражники, высматривавшие неприятеля, теперь же там установили пару прожекторов — сейчас они не светили, но я увидел, как блестит стекло на солнце.

— А вот и наша цель — Цигенберг, — Штауффенберг смотрел на замок, не отрываясь. — Нам туда. Его построили еще в четырнадцатом столетии по приказу лордов Фалькенштайн, как пограничную крепость. Но все, что сохранилось до наших дней — это башня и стены, сам же замок спустя несколько столетий был полностью перестроен в небольшой дворец в стиле барокко.

— Да вы знаток истории, граф? — удивился я.

— Интересуюсь, много читаю. Сначала фюрер не хотел устраивать главную квартиру в самом замке, посчитав, что это слишком помпезно и не соответствует его имиджу простого человека, чуждого роскоши. Поэтому Шпеер выстроил целый укрепленный комплекс в долине, мы только что мимо него проезжали. Замок Крансберг и семь сооружений в Визентале тоже принадлежат к комплексу, плюс многочисленные бункеры и прочие постройки. Но сейчас Адольф решил, что все условности можно отбросить, и остановился в Цигенберге — там ему комфортнее.

Дорога свернула в лес и повела вверх по широкой спирали. Вековые деревья нависали с обеих сторон, топорща свои еще голые после зимы ветви, словно скрюченные пальцы мертвецов.

— Весь склон заминирован на случай внешней угрозы, — полковник забарабанил пальцами по приборной панели, — но я не думаю, что русские сюда дойдут. Уж скорее американцы, но для них приготовлено много сюрпризов. К тому же, на случай, если оборона комплекса будет невозможна, Цигенберг попросту взлетит на воздух. Фундамент тоже заминирован. Пусть потом роют скалы, в поисках ответов, если захотят…

Дорога, ближе к вершине холма, чуть расширилась, пошла брусчатка, и, наконец, мы остановились перед полукруглой аркой первых ворот. Двойная решетка, пулеметные гнезда, усиленная охрана. Над воротами трепыхалось на ветру красное полотно с черной свастикой в белом круге. Тут же рядом висели несколько флагов с немецкими орлами.

Мрачно, пугающе, грозно. Еще бы, сам фюрер почтил своим визитом этот дом!

Фон Штауффенберг нервно дернул лицом, но, когда офицер охраны подошел к машине, выдавил из себя дежурную улыбку и протянул стопку документов для проверки.

Офицер долго и тщательно изучал бумаги, потом отдал их обратно и вздернул правую руку вверх в нацистским приветствии:

— Хайль Гитлер! Все в порядке, господа, проезжайте!

Миновав небольшую простреливаемую зону, я тормознул у вторых ворот, за которыми уже возвышалась массивная громада замка. И вот тут проверка была куда серьезнее. Я насчитал не менее двадцати солдат за решеткой ворот и в самом дворе еще несколько десятков.

— Штурмбаннфюрер СС Хегль, — вперед шагнул высокий мужчина с угловатым лицом. — Провожу личный досмотр всех вновь прибывших!

Мы с полковником выбрались из автомобиля. Я чуть потянулся после долгого сидения за рулем, спина слегка затекла от неудобного положения.

Клаус был недоволен.

— Вы знаете, с кем говорите? Я — боевой офицер, прибыл сюда по личному приказу фюрера. Этот лейтенант — мой адъютант и тоже боевой офицер, недавно с фронта! Имеет ранения, награды! И вы намерены нас обыскать?

— Я все понимаю, господин полковник, — тон Хегля был спокойным, но весьма непреклонным. — Но у меня есть приказ, и я намерен его выполнить. Приготовьтесь к досмотру! И прошу сохранять спокойствие. Это в ваших же интересах!

Надежда на то, что отсутствие Раттенхубера негативно скажется на охране первого лица государства, не оправдались. Хегль бдил.

Я заметил, что эсэсовцы направили на нас стволы автоматов, и пулемет на вышке плавно повернулся в нашу сторону. Штауффенберг легко мог пойти на прямой конфликт, и это, вероятно, кончилось бы плачевно. Он тоже все понимал, но отступить уже не мог, это уронило бы его авторитет.

Ситуация подвисла буквально на волоске. Мгновение — и по нам откроют огонь из всех стволов.

Граф открыл было рот, чтобы еще раз громко возмутиться всем происходящим.

И тут задняя дверь автомобиля распахнулась и появилась Лени, но не вялая и апатичная, какой была всю дорогу, а лучезарная, брызжущая энергией и невероятной харизмой красавица и одна из главных знаменитостей империи.

— Петер, дорогой мой, как я рада вас видеть! — она сходу обняла Хегля и расцеловала его в обе щеки. Штурмбаннфюрер покраснел от смущения, но видно было, что он очень доволен. — Почему мы стоим? Почему задержка?

— Видите ли, дорогая Лени, правила досмотра предписывают мне…

— Уж не думаете ли вы, что эти доблестные офицеры злоумышляют против нашего фюрера? Петер! Я была о вас лучшего мнения!

— И все же… — штурмбаннфюрер был непреклонен.

— Хорошо, — внезапно согласился фон Штауффенберг, — проверьте наш багаж. Я не буду чинить препятствий!

Хегль махнул рукой, и тут же двое солдат направились к багажнику машины, где лежали чемоданы. Я подошел, встав рядом, и указал, какие предметы багажа принадлежат мне, а какие — полковнику. Собственно, это были лишь пара сумок, остальное — два чемодана Рифеншталь.

Я сам помог открыть наши с Клаусом сумки и, не выражая видимого недовольства, наблюдал за процессом досмотра, который проходил весьма деликатно и завершился буквально за пару минут. Разумеется, несмотря на тщательную проверку, ничего запретного внутри не нашли — да там ничего и не было, кроме личных вещей.

— Теперь попрошу сдать оружие, — ровным тоном потребовал Хегль. — Когда вы будете покидать резиденцию, получите его обратно в целости и сохранности.

— Это переходит все допустимые границы, штурмбаннфюрер! — нахмурился полковник.

— Таковы правила, и я не стану их нарушать, — чуть устало ответил Хегль, которому, видно, не впервой было выслушивать подобные упреки в свой адрес.

Я молча вытащил пистолет и вручил его одному из солдат. Штауффенберг, шумно выдохнув, сделал то же самое.

Все, теперь мы безоружны, если не считать бомбы в портфеле.

Главное, проверят ли чемоданы Лени?

Если да, то без оружия даже пару человек мы не сможем прихватить с собой на тот свет. И прыгнуть в машину, попытавшись уехать прочь, тоже не получится. Пулеметы на вышках… да и первые ворота, которые были уже давно заперты, не дадут этого сделать. Остается только бесславная гибель.

Один из эсэсовцев потянулся к чемодану из крокодиловой кожи, в котором я как раз спрятал портфель с бомбой. Я перехватил его руку, и тут же на меня навели все стволы. Дернусь — конец!

— Этот багаж принадлежит госпоже Рифеншталь, — стараясь сохранять спокойствие, пояснил я.

— Вы хотите порыться в моем нижнем белье, Петер? — широко распахнула глаза Лени. — Я вам настолько нравлюсь?

— Что? Нет… то есть, да… то есть, вы меня неправильно поняли… — бедняга Хегль растерялся. Он был опытный человек, но ситуация оказалась нестандартной. Ведь актрису пригласил лично Гитлер, и Хегль это знал, и конфликт не был нужен никому, но все же служебные инструкции были весьма четкими.

Будь на его месте Раттенхубер — старый волкодав, который плевать хотел на любое смазливое личико, будь там популярная актриса или сама Ева Браун, проверки было бы не избежать. Но Хегль поплыл, отвел взгляд, потом нерешительно махнул рукой.

— Отставить досмотр, открыть ворота! — приказал он. — Дорогая Лени, конечно же, вам не о чем беспокоиться! Вряд ли в вашем чемодане лежит бомба, не так ли?

Хегль улыбнулся, я замер. Он угадал, сам о том не подозревая.

Тяжелая решетка медленно поползла в сторону.

— Это весьма мило с вашей стороны, Петер! Я обязательно расскажу Адольфу, что вы честный и преданный слуга нашей великой империи! Побольше бы таких, и мы были бы непобедимы!

— Да что вы, — забормотал Хегль, — не стоит… это моя работа…

Она небрежно, как собаку, потрепала его по щеке и легким шагом пошла вперед через широкий внутренний двор в сторону каменной замковой лестницы. Я же, подхватив свою сумку и оба чемодана Лени, невозмутимо последовал за ней. Штауффенберг, ничуть не удивившись, сел за руль и проехал к просторному гаражу, находящемуся справа во дворе, где когда-то раньше располагались конюшни.

Штурмбаннфюрер, опомнившись, послал одного из солдат показать дорогу в предназначенные нам помещения. Оказалось, что полковнику выделена сдвоенная комната в секторе для высокопоставленных военных, а госпоже Рифеншталь — в крыле для личных гостей фюрера. Эсэсовец вызвался было донести чемоданы актрисы самостоятельно, но я отказался и дошел вмести с Лени до ее апартаментов.

Замок был полон гостей. Генералы и полковники, чины попроще, люди в штатском — вокруг было не протолкнуться. И охрана — эсэсовцев было столько, что я побоялся бы даже чихнуть, дабы не привлечь к себе лишнее внимание.

С Рифеншталь все раскланивались, она была весьма популярной особой. Меня не замечали. Впрочем, я и не стремился заводить здесь знакомства.

Отбившись от назойливого внимания, мы, наконец, добрались до покоев Лени, состоявшие из двух смежных комнат и небольшой уборной. Первая — крохотная гостиная с диванчиком и парой кресел вокруг овального столика, и вторая — спальня, почти все пространство которой занимала кровать с балдахином. Стены были драпированы тканью, в углу гостиной уютно потрескивал камин. На столике стояло блюдо с фруктами и бутылка вина.

— Выпьете со мной, Рудольф? — Лени прошлась по комнатам и, судя по ее виду, осталась довольна.

Я тем временем закатил ее чемоданы в спальню.

— Разве что глоток, — согласился я.

Нужно было немного времени, чтобы отвлечь актрису и вытащить портфель из ее чемодана.

— Помогите!

Подойдя к столу, я нашел штопор и быстро откупорил бутылку вина, налив по чуть-чуть в два бокала.

— Пью за то, чтобы эта поездка прошла успешно! — подняла свой бокал Лени.

— Прост!

Мы выпили, и она тут же заявила:

— Мне нужно освежить лицо, оно все в дорожной пыли. Подождете меня пять минут?

— Непременно!

Актриса упорхнула в уборную, а я, не теряя времени, прошел в спальню, открыл нужный чемодан, вытащил портфель и спрятал его в свою дорожную сумку, которая так и валялась у дверей, где я ее оставил. Времени как раз хватило, пока Лени занималась собой.

Она вышла в гостиную чуть посвежевшая, но вид у нее все равно был усталый, и я спешно откланялся, дав ей возможность отдохнуть с дороги.

Нужное крыло, благодаря объяснениям давешнего эсэсовца, я нашел быстро. Самая дальняя комната по коридору. Дверь в нее была чуть приоткрыта.

Не соизволив постучать, я зашел внутрь и попал в небольшой закуток с узкой кроватью — кажется, мои покои, а из смежной комнаты мне навстречу выбежал взволнованный Клаус.

— Получилось? — горячим шепотом прохрипел он.

— Портфель у меня! — я многозначительно похлопал по дорожной сумке.

— Слава богу!

Что-то господин полковник стал постепенно сдавать. Чем ближе было время Икс, тем сильнее он нервничал. Неровен час, выдаст себя подобным стилем поведения, вовсе ему не свойственным.

Я прошелся по нашей квартире. В отличие от апартаментов Лени, здесь было зябко и отсутствовал камин. Видно, для гостей попроще и удобства были попроще. Ничего, ерунда, не замерзну.

Другая проблема — я совершенно не находил места, куда смог бы спрятать до поры до времени портфель, а таскать его с собой постоянно не желал. Но потом обнаружил замаскированный вход в крохотную кладовку, в которой валялись старые тряпки и ведро. Ей давно не пользовались, видно слуги вовсе позабыли о ее существовании. То что надо!

Я сунул портфель в самый угол, завалив его тряпьем. Вряд ли кто-то случайно наткнется, а если станут искать специально, то найдут в любом случае.

— Может, перекусим? — предложил я полковнику. — Как раз время обеда.

— Кусок в горло не лезет, — отказался тот. — Вы идите, Фишер. Я останусь здесь.

Мне очень не нравилось его состояние. До этого момента граф держался молодцом, но, попав в замок, внезапно расклеился, поплыл. Уверен, будь он под огнем в Африке, был бы собран и сконцентрирован. Тут же дело иное — заговор требует крепких нервов и холодной головы, а Штауффенберг оказался слишком горяч душой. Он волновался, сто раз переживая грядущее, и с каждым разом нервничал все сильнее. С этим надо было что-то делать, но я пока не мог придумать, как привести его в чувство. Ладно, буду надеяться, что Клаус оклемается самостоятельно. Все же он еще должен был сыграть свою значимую роль, без него все станет куда сложнее.

Я вышел из комнаты и спустился вниз. Там, на первом этаже в просторном зале располагалась столовая для офицеров. Солдаты бегали на раздаче, и я попросил шницель с красной капустой, отварную картошку, посыпанную зеленым луком и кружку свежего пива, заняв место за одним из столов с самого края помещения.

Людей в столовой было битком набито. Стоял легкий гул от множества голосов, негромко играл патефон. В приоткрытые окна врывался весенний ветерок, унося с собой клубы дыма от множества сигарет и сигар.

Мне повезло, соседей за столом у меня не оказалось, и я ел в одиночестве, прихлебывая густое нефильтрованное пиво.

Мой обед уже подходил к концу, когда внезапно в помещении воцарилась полнейшая тишина, а потом все повскакивали со своих мест, в едином порыве взметая правые руки вверх под сорок пять градусов.

— Зиг хайль! — из множества глоток грянуло так, что на мгновение я слегка оглох.

Что происходит?

И тут я увидел. Сквозь распахнутые двери в зал вошли несколько человек. Все — высшие офицерские чины: в форме, при погонах, серьезные и важные.

Чуть впереди резкой походкой шел человек среднего роста, с аккуратной прической с пробором набок, с выбритыми под ноль висками и затылком, одетый в серый двубортный форменный пиджак, черные брюки и галстук, белую рубашку и черные же кожаные полуботинки. На правой его руке была повязка с крупной свастикой, а на левом переднем кармане пиджака висел Железный Крест.

И усы «зубной щеткой» — главная отличительная примета. Такие были у него и у Чаплина, которого он искренне ненавидел всей душой.

Не узнать его было просто невозможно.

Главный злодей эпохи, враг всех людей номер один, дьявол во плоти.

Адольф Гитлер вяло махнул рукой на всеобщее приветствие, прошел к столу в центре зала, где ему и его приближенным тут же освободили места, опустился на жесткую деревянную лавку и громко спросил подскочившего к нему дежурного:

— И чем у нас сегодня кормят, солдат?..

Глава 20

Фюрер не произвел на меня особого впечатления: невысокий, слегка дерганный, довольно нелепый, но… аура власти и силы шла от него во все стороны широкой волной. Я буквально физически ощущал эту энергию, от которой, казалось, заискрился воздух. И глаза офицеров вокруг — в них лишь собачья преданность и обожание. Без сомнений, без вопросов, без колебаний.

Даже на меня, признаться, подействовало. Я чуть пошатнулся от этого мощного потока, который чуть было не выбил меня из равновесия. Мне даже показалось, что вокруг лика Адольфа образовалось некое сияние, но потом я моргнул, и все исчезло.

Чур меня!

Я опустился на свое место и продолжил автоматически поглощать пищу из тарелки, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, и смотрел, не отрываясь, на этого человека, с которым свела меня судьба.

А лидер Третьего рейха, которого я мечтал уничтожить, спокойно обедал, время от времени перекидываясь фразами со своими приближенными, разместившимися за его столом и тоже заказавшими еды. Потом я перевел взгляд чуть в сторону и тут же заметил нескольких человек в форме, старавшихся при этом быть неприметными. Надо признать, у них получалось. Как можно было практически раствориться в столовой, где все на виду, непонятно. Но личным охранникам Гитлера это вполне удалось.

Мысль закончить со всем прямо сейчас, прыгнув на фюрера и попытавшись заколоть его ножом, выскочила из моей головы, мелькнув там на короткое мгновение. Не получится. Не дадут. Даже учитывая мои способности, реакцию и силу, большие, чем у обычного человека, я не справлюсь. Точнее, шанс есть, но он невысок. А значит, рисковать так глупо не стоит.

Так, а почему именно ножом? Что, если сходить за портфелем с бомбой, активировать часовой механизм на несколько минут вперед и бросить портфелем в Гитлера? Нет, ерунда! Вероятность того, что я настолько точно рассчитаю время, ничтожна. А если бомба не рванет, второй попытки у меня уже не будет. К тому же столовый зал слишком просторный, лучше производить подрыв в небольшом помещении, желательно герметичном, без окон.

Нужно дождаться более подходящего момента. А там уж бомба или кинжал — неважно. Главное, чтобы наверняка!

Один из охранников — высокий и крепкий мужчина — почуял повышенный интерес с моей стороны и уставился на меня во все глаза, запоминая и оценивая. Плохо! Я постарался расслабиться и сосредоточиться на еде, прекрасно понимая, что внутренне я горю. Но хотя бы надеть на лицо маску невозмутимости… Вроде сработало, он отвернулся. Но в следующий раз обязательно меня вспомнит — профессиональная память. Таких спецов натаскивали запоминать лица, отличительные черты, всякие детали и мелочи.

Не привлекать внимания! Ни в коем случае — это может помешать всему плану!

Поэтому, доев порцию, я сам отнес тарелку к тележке с грязной посудой и, стараясь не смотреть в сторону фюрера, вышел из столовой.

Сердце, надо признать, билось быстрее, чем обычно. Адреналин попал в кровь, и я был как на пружинах. Хотелось немедленного действия, но пришлось взять себя в буквальном смысле в руки и вновь начать дышать ровно, постепенно успокаиваясь.

Нет, не быть мне разведчиком. Куда привычнее было бы взять автомат в руки и идти в бой или забраться в танк и смотреть на поле боя из командирской башенки.

— Подождите! — услышал я громкий оклик за спиной.

Чуть напрягшись, не понимая, чего ждать, я остановился и обернулся.

Ко мне приближался, широко шагая, тот самый мужчина, которого я приметил в столовой, — личный охранник фюрера. Что ему надо?

Я терпеливо ждал, прикидывая возможное развитие ситуации. Пока ничего не говорило о том, что наш план раскрыт. Обычная проверка? Поглядим.

Он был один — уже хорошо, и не тянул руку к оружию — хорошо дважды. Так какого черта?

— Обершарфюрер СС Рохус Миш, служба сопровождения фюрера. Могу я узнать ваше имя, лейтенант?

— Фишер, адъютант полковника Штауффенберга, — ответил я спокойным тоном. — А в чем, собственно, дело?

Служба сопровождения или, другими словами, личные телохранители Гитлера обладали очень широким кругом полномочий, так что вступать с одним из них в прямой конфликт я не собирался. И так ругал себя за то, что привлек излишнее внимание к своей персоне. Нужно сделать все, чтобы усыпить бдительность этого пса, обладающего, судя по всему, поистине феноменальным нюхом. Вычислить из сотни присутствующих единственного врага — надо быть большим талантом!

— Просто хотел познакомиться, — тон его был достаточно дружелюбный, но глаза смотрели холодно. — Я видел ваше имя в списках приглашенных, только не знал в лицо. А в мои обязанности входит проверка всех, кто будет иметь непосредственный доступ к фюреру.

— Понимаю и готов ответить на все ваши вопросы, обершарфюрер.

— Ваше личное дело я изучил, — взгляд у него был цепкий. — Вопросов у меня нет… пока.

Что ж, на нет и суда нет.

Дело, значит, он изучил. А ведь начал с того, что всего лишь заметил мое текущее имя в списках. Проверяй, я не против. Полковник позаботился о том, чтобы документы были в полном порядке.

— Рад был познакомиться, — я коротко кивнул и отвернулся.

Уверен, он смотрел мне в спину, я кожей это чувствовал, но шел размеренным шагом уверенного в себе человека, и лишь когда свернул за поворот коридора, выдохнул.

Пока обошлось. Доказательств того, что я в чем-то замешан, у Миша нет, и даже, если он инстинктивно что-то подозревает, то все же просто взять и арестовать меня, боевого офицера, имеющего ранения и награды, просто так не может. А чтобы собрать улики, требуется время. Я же не собирался давать ему это время, собираясь выполнить задуманное как можно скорее.

С полковником мы встретились через час. Вид у него был нервный. На столе стояла открытая бутылка вина и пустой стакан. Переживает, сомневается, уже ни в чем не уверен. Нужно подбодрить и влить в него свежую энергию, вот только как это сделать?

— Я видел фюрера в столовой, — сообщил ему, — выглядит бодро. Потом имел разговор с обершарфюрером Мишем.

— Это очень опасный человек, — покачал головой Штауффенберг, нахмурившись. — С чего он вами заинтересовался?

— Сказал, что просто хочет познакомиться.

— Держитесь от него подальше. В замке для фюрера отведено левое крыло. Там его кабинет, спальня, уборная, комната госпожи Браун и гостиная, вход в которую обычным людям заказан. В ней он проводит совещания в самом близком кругу. Таким, как Миш, вход туда запрещен. Разумеется, предварительно все комнаты были тщательно проверены, но сейчас, когда Адольф уже заселился, охрана остается снаружи за дверьми. Впрочем, нам это не поможет. В левое крыло ведет всего один коридор, и уж там телохранителей, как селедки в бочке.

Конечно, я и не собирался атаковать в лоб апартаменты Гитлера, но информация все же была крайне ценная.

— Вам уже известно, когда назначено слушание вашего доклада?

— Точно не сегодня, — Клаус был недоволен. Он, как и я, был военным и терпеть не мог всевозможные задержки. — Скорее всего, завтра с утра. Фюрер встает рано, и кто-нибудь из его адъютантов сообщит точное время.

— Мы справимся! — я взглянул на него твердо, без тени сомнений, и попытался мысленно передать полковнику эту уверенность.

Он кивнул в ответ, но я чувствовал, что его решимость пошатнулась.

— Во имя тех, кто погиб из-за него! Во имя тех, кто выживет! Во имя будущего!

Вот теперь подействовало. Я видел, что он воскресил в памяти прошлое и своих товарищей, павших на африканском континенте, подумал о своих пятерых детях, которым еще жить в обновленной стране, о своей молодой жене, о других, кого он знал и помнил.

Кулак его единственной уцелевшей руки сжался, глаза налились гневом, лицо резко побледнело.

— Мы остановим его! Клянусь!

Так-то лучше! Теперь я видел, что он заряжен на победу. Все или ничего!

Я прошел в свой закуток, оставив Клауса с початой бутылкой вина. Теперь оставалось лишь ждать, пока полковника пригласят на доклад, и ожидание это, судя по всему, будет долгим. Я лег на узкую кровать, не снимая сапог.

В дверь негромко постучались. Неужели, уже пришел тот самый адъютант? Так рано? Ведь граф сказал, что его вызовут не раньше утра.

На пороге стоял солдат с конвертом в руках.

— Для господина полковника? — не скрывая легкого недоумения в голосу, спросил я.

— Нет, для лейтенанта Фишера, — удивил меня посыльный.

— Это я!

Закрыв дверь за солдатом, я принюхался. От конверта пахло хорошим парфюмом. Все понятно, записка от Рифеншталь.

Так и оказалось. Аккуратным женским почерком было выведено следующее:

«Дорогой Рудольф, прошу вас, как моего личного ангела-хранителя, сопроводить меня сегодня вечером на одну важную встречу. Надеюсь, вы принесете мне удачу, и вам тоже будет интересно! Прошу зайти в мои покои в шесть вечера. Ваша Лени».

Что за встреча, хотелось бы знать? Неужели?..

Настал мой черед волноваться. Ведь Лени ехала в замок с одной целью — увидеться с фюрером. Ни на какую иную встречу она не стала бы звать меня с собой. Адольф придавал большое значение ее работе и хотел лично обсудить проект нового фильма, тем более в такое неспокойное для империи время, когда враг наступает по всем фронтам, генералы отводят глаза, боясь сказать правду, а простой народ, хоть и привычный к порядку и подчинению, все же начинает потихоньку роптать. Сейчас, как никогда, нужна пропаганда, в которой бы все объяснялось самым нужным для Рейха образом. И новый фильм Лени — важная часть этой пропаганды. Я сомневался, что она успеет его снять в любом случае — все закончится гораздо раньше, но ведь Рифеншталь этого еще не знает. И фюрер не знает. Он еще живет надеждой, что ситуация изменится, что немецкие войска переломят наступление, что секретное оружие будет построено в срок…

До шести вечера время тянулось бесконечно. Я тщательно побрился — щетина в последнее время стала расти очень густо и, не побрившись вовремя, я напоминал разбойника с большой дороги. Помню, когда я только оказался в этом теле, то у Димки лишь слегка пробивался первый пушок над губой. И сил у него не было совершенно, первые дни я двигался еле-еле, теперь же, несмотря на Заксенхаузен, под моей кожей играли мышцы. Тело атлета, правильные черты лица, уверенный взгляд — идеальный солдат. Я очень изменился за прошедшее время, и вряд ли Димка узнал бы самого себя, доведись ему встретиться со мной нынешним.

Форма сидела на мне, как влитая. Я поправил фуражку, разгладил китель. Пистолет у меня изъяли еще при въезде на территорию замка, кинжал в ножнах я оставил на кровати — все равно отберут, пусть лучше тут полежит.

— Куда-то собрались, лейтенант? — фон Штауффенберг выглянул из своей комнаты.

— К госпоже Рифеншталь, она прислала приглашение. Просит сопровождать ее на некую встречу, — я не думал нужным скрывать свой поход от графа.

— А куда же она идет?

— Честно говоря, не знаю.

— Уж не к самому ли? — догадался Клаус. Его лицо напряглось, окаменело.

Я пожал плечами.

— Даже если и так, я всего лишь сопровождающий. Никаких действий сегодня предпринимать не буду, да и возможность такая вряд ли представится.

— Вы привлечете к своей персоне лишнее внимание.

— Уже привлек, — я прекрасно понимал его эмоции, но что поделать, если мне удавалось всегда влезать в самую гущу неприятностей. — Но как-нибудь выкручусь.

— Будьте осторожны, Фишер! Не считайте службу охраны за дураков. Ни Хегль, ни Миш, ни остальные идиотами не являются.

— Я буду крайне осторожен, господин полковник. Это в моих интересах. Если бы я мог проигнорировать этот визит, я бы не пошел.

— Подобными приглашениями не разбрасываются. Это вызовет еще больше подозрений.

— Я это прекрасно понимаю.

— Не лебезите перед ним, фюрер этого не любит. Но и, разумеется, держите дистанцию. И ни грамма сомнений в конечной победе Рейха — это главное!

— Все запомнил, ваши советы очень важны.

На самом деле я был взволнован, хотя старался этого не показывать. Все же не каждый день предстоит встретиться лицом к лицу с самим Гитлером.

С трудом дождавшись назначенного часа, я вышел из нашей комнаты и пошел к покоям Лени. Охраны сегодня в замке было битком набито, еще больше, чем вчера. Что-то явно готовилось…

— Внимание, внимание! Говорит Германия! — негромко бормотал я себе под нос, стараясь таким нехитрым способом слегка успокоиться. — Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом!

Пальцами я периодически барабанил по правому бедру, но морду держал кирпичом, и до апартаментов госпожи Рифеншталь добрался без приключений.

— Рудольф! Наконец-то! — она открыла мне дверь, свежая и отдохнувшая, в красивом изумрудном наряде в стиле «песочные часы» — широкие плечи, узкая талия, юбка чуть ниже колена, но с белоснежным кружевным воротничком, на голове — миниатюрная шляпка, а руки прикрывали тончайшие атласные перчатки до локтя.

— Вы восхитительны, Лени! — я был искренен. Только теперь, пожалуй, впервые за все время нашего знакомства, я понял, почему ей так восхищались все: от мала до велика. Ее лицо сияло, глаза горели живым огнем. Такой женщиной можно было увлечься всерьез, даже несмотря на существенную разницу в возрасте.

— Ох, не льстите пожилой женщине, господин офицер! Ведь мне уже целых сорок три года… раньше я думала, что столько не живут.

— Вы проживете долгую и интересную жизнь, Лени, в которой будет масса эмоций и приключений, каких сейчас и представить невозможно. Весь мир, а не только Германия, будет знать вас и восхищаться вами!

— Вы изрядный льстец, Рудольф, — она чуть зарделась от показного смущения, но было видно, что мои комплименты пришлись ей по сердцу.

— Говорю лишь то, в чем полностью уверен. Ведь вы же знаете, я — боевой офицер и никогда не лгу. Это не в моих привычках.

— Верю вам всем сердцем, тем приятнее мне ваши слова, — улыбнулась Лени, потом подошла к столику и взяла небольшой бумажный конверт. — Вот, возьмите, лейтенант. Там, куда мы идем, будет молодая женщина. А к женщинам не принято ходить в гости с пустыми руками.

Это подтвердило мои предположения. Женщин в замке было мало, в основном, из числа обслуживающего персонала — горничные, кухонные работницы, уборщицы. Тут же дело иное, речь явно шла о персоне из высшего общества. А значит…

— Мы говорим о госпоже Браун, не так ли?

— Вы догадались?

— Было не сложно. Но, скажите, зачем там нужен я?

Лени взглянула на меня сурово.

— Я уже вам говорила, но могу и повторить. Вы — мой ангел-хранитель. Вы спасли меня дважды, а я верю в знаки судьбы. Поэтому, пока есть возможность, я хочу воспользоваться вашей удачей, ведь на меня она тоже слегка распространяется.

— К вашим услугам! — я щелкнул каблуками и резко наклонил голову.

— Возьмите же конверт, нам пора…

Мы вышли в коридор, Лени взяла меня под руку, и мы неспешно отправились в путь. Встречные офицеры, все до единого, раскланивались с Рифеншталь. Кое-кто делал комплименты, другие рвались целовать ручку, но Лени с улыбкой отмахивалась. Меня же почти все старательно игнорировали, хотя, уверен, каждый потом интересовался у других, кто был этот молодой наглец, с которым шла сама Лени?..

Я по этому поводу не переживал, просто задрал подбородок вверх и шествовал с наглой физиономией утомленного жизнью аристократа.

Рано или поздно кончается все. Наш променад завершился у высоких дверей, где дежурили сразу восемь человек под командованием уже известного мне обершарфюрера Миша.

— Фишер? — его левая бровь удивленно взлетела вверх. Присутствие Рифеншталь он проигнорировал. — Опять вы?

Я пожал плечами.

— Так же рад видеть вас вновь.

— Он со мной, — элегантно взмахнула рукой Лени. — Нас ожидают, откройте двери!

Я чувствовал, что Рохус злится, но поделать ничего не может, разве что слегка задержать нас и попытаться унизить.

— Сначала я должен провести личный досмотр, — скучным голосом сообщил он. — Без этого проход в левое крыло закрыт.

— Так чего вы ждете? — Лени шагнула вперед, разводя руки в стороны. — Проводите ваш досмотр!

И все же ее никто не коснулся, но тонкая фигура актрисы была, как на виду. Ничего не скрыть. А вот на мне оторвались по полной, обшмонав с головы до ног, как уголовника. Но я не сопротивлялся, наоборот, подбадривал:

— Давайте, тыловые крысы, проверяйте боевого офицера! Пороха тут никто не нюхал? А мы за вас горели заживо на фронте! В зад мне заглянуть не забудьте, вдруг там граната?

Лени смотрела на процедуру досмотра с широко открытыми глазами, видно, представив на секунду, что это могло произойти и с ней, но смолчала.

Наконец, Миш процедил сквозь зубы:

— Проходите! Вас ожидают…

Двое эсэсовцев распахнули дверь и тут же закрыли ее вновь, едва мы зашли в левое крыло.

Нам навстречу уже спешила довольно симпатичная женщина лет тридцати, в длинном наглухо застегнутом платье из черного шелка, на котором ослепительно блестела золотая цепочка с подвеской из топаза. На руке у нее красовались изящные золотые часики с бриллиантами, а аккуратная прическа держалась на бриллиантовой заколке.

Урожденная Ева Анна Паула Браун, в замужестве Ева Гитлер, но брак ее продлится всего лишь день и ночь, а потом яд и жуткая смерть. Но это в будущем. Сейчас же она улыбнулась, в приветственном жесте раскинув руки в стороны, и радостно воскликнула:

— Лени! Наконец-то!

— Ева!

Они обнялись совершенно по-дружески, как давние знакомые. Потом Рифеншталь представила меня, и я вручил конверт с конфетами, но Ева особо не заинтересовалась, лишь поблагодарила легким кивком и тут же вновь переключила свое внимание на актрису.

— Я так рада, что ты приехала! Знаешь, мне совершенно не с кем поговорить! Надеюсь, мы проболтаем с тобой всю ночь, нам столько всего нужно обсудить… но сначала, пойдем уже к нему, он ждет!..

Глава 21

Гостиная была сплошь обита красным деревом. На стенах висели масляные пейзажи и портрет Гитлера в полный рост. Несколько диванов и кресел плюс пара столиков разбавляли интерьер. По центру комнаты стоял большой овальный обеденный стол и десяток стульев вокруг. Но в целом все было достаточно скромно и даже аскетично. Никакой лепнины или позолоты, никакой излишней роскоши, лишь строгие рубленые контуры.

Негромко играл патефон — что-то из классики. Кажется, одна из опер Вагнера. Свет был слегка приглушен, и обстановка казалась вполне личной, интимной.

Адольф выглядел точно так же, каким я видел его с утра. Кажется, даже не сменил одежду, разве что снял пиджак, небрежно бросив его на спинку стула, и развязал галстук. Он сидел в одном из кресел, придвинув к себе низкий столик, на котором были разложены бумаги, и работал.

— Хайль Гитлер! — проорал я с самого порога, вытянув руку вверх.

Дамы поморщились, фюрер вздрогнул и поднял на меня глаза. Глаза у него были голубые и пронизывали, казалось, насквозь. Пожалуй, это единственное, что соответствовало в нем пропагандируемуму министерством образу «правильной арийской внешности». Все остальное — средний рост, каштановые волосы, луковицеобразный нос — под эти критерии совершенно не подпадали. До высоких светловолосых атлетов, некогда представлявших Германию на Олимпийских играх, ему было далеко. Но… что позволено Юпитеру, не позволено быку…

— Офицер, нельзя ли потише? — он поднялся с кресла и потянулся, хрустнув костями. — Признаться, голова болит с обеда, а тут ваши крики. Уймитесь! — его австро-баварский акцент отчетливо слышался, особенно раскатистая буква «р», которую в публичных речах он пытался скрыть. Сам же голос оказался мягче, глубже и проникновенней, чем обычно. Сейчас передо мной находилось частное лицо, а не политик и лидер нации.

— Прошу прощения, мой фюрер, — пробормотал я, чуть растерявшись. Вовсе не так я представлял себе первую встречу с тем, чье имя будут вспоминать еще многие десятилетия, проклиная его, как главного злодея всей истории человечества.

— Лени, дорогая, вы наконец почтили нас своим вниманием? — он шагнул навстречу Рифеншталь и расцеловал ее в обе щеки. — А этот прыткий юноша при вас?

— При мне, — улыбнулась Хелена. — Он приносит мне удачу.

— Раз так, пусть будет, но попросите его больше не орать!

Я прищелкнул каблуками, всем своим видом выражая крайнюю степень раскаяния и сожаления.

— Он не будет, — кивнула Лени.

— Раз так, проходите, моя дорогая, располагайтесь, и ваш компаньон тоже.

— Лейтенант Фишер — адъютант полковника Штауффенберга, — представила меня Рифеншталь, сделав это весьма деликатно и вовремя. — Он недавно с фронта, находится на лечении по ранению, имеет награды, герой.

— Это похвально, — фюрер впервые взглянул на меня заинтересованно, а потом — неслыханное дело! — подошел вплотную и похлопал меня по плечу. — Бравый солдат, благодарю за службу! Рейху нужны такие, как вы!

— Германия превыше всего! — вновь рявкнул я, забывшись, и тут же постарался исправиться. — Простите, мой фюрер!..

Адольф чуть поморщился, но в этот раз не стал пенять мне.

— Ничего, ничего… понимаю, возможная контузия, проблемы со слухом и разумом. Присядьте за стол, молодой человек, и ешьте вдоволь. Вам нужно восстановить свои силы! Сейчас все принесут…

И правда, через минуту в зале появились две девушки, одетые в скромные платья горничных с белоснежными передниками. Они быстро расставили на столе блюда с кушаньями, тарелки, бокалы и столовые приборы — мягкие серебряные ножи, вилки и ложки, такими вряд ли можно убить — надо очень постараться. Так же принесли пару бутылок вина, шампанское в ведерке со льдом и стеклянную бутылку с минеральной водой, специально для Гитлера. Как известно, алкоголь он не пил и был убежденным вегетарианцем.

— Что это у вас в руках, дорогая Ева? Шоколад? Угостите?

Впервые я увидел блеск в его глазах. Неистовый любитель сладкого? Знал бы, что так получится, пропитал бы заранее угощение ядом. И никакой бомбы или кинжала, съел и конец — медленный и мучительный. Эх, Лени, жаль, что ты не натолкнула меня на эту мысль прежде. И главное — никакой предварительной проверки! Дьявол, не везет — так не везет…

Съев примерно половину кулька, Адольф успокоился. Дальше все пошло более камерно.

С небольшой задержкой явился еще один гость. Его лицо я узнал сразу — Эрих Кох, рейхскомиссар Украины, гауляйтер Восточной Пруссии. Он-то что здесь делает?

Обидно, что Николая Ивановича нет рядом в этот момент. Он так мечтал прикончить Коха лично, но каждый раз операция срывалась. Сейчас бы он своего шанса точно не упустил. На меня Кох слегка покосился, но тут же отвернулся без интереса. Мол, раз нахожусь здесь, значит, так и нужно. Хотя мой незначительный ранг не мог его не заинтересовать — редкое явление в личном окружении фюрера, вокруг которого обычно вились чины повыше.

Мы сели за стол и отдали должное блюдам — мне достался ягненок в сливочном соусе с гарниром из тушеных овощей. Кох взял простой шницель с гарниром из кислой капусты. Дамы ели салаты и немного жареной говядины, а вот фюрер ограничился исключительно овощами.

Вино и шампанское пили, но крайне умеренно, и застольная беседа касалась исключительно светских тем. Я, разумеется, хранил полное молчание, лишь активно работая вилкой и ножом.

Время от времени мелькала мысль — что мне мешает попытаться напасть? Если бы не присутствие Коха… Будь мы здесь без него, я свернул бы шею Гитлеру за считанные секунды, женщины не сумели бы помешать. Подставлю Лени — не повезло, что поделать. Ее, конечно, потом повесят и обещанная мной прекрасная жизнь не случится, но… судьба мира явно перевешивает на этой чаше весов.

Я прикидывал варианты. Кох сидел с другой стороны стола и теоретически я мог успеть. Рискнуть или нет?

И все же что-то меня останавливало.

Гитлер же вовсе не смотрел в мою сторону, сосредоточив теперь все свое внимание на Рифеншталь. Перекусив и отставив тарелку в сторону, он принялся подробно расспрашивать ее о сюжете грядущего фильма, вдаваясь в самые мелкие подробности. Ева время от времени тоже уточняла детали. Я же почти не слушал, погруженный в свои мысли и прикидывая, удастся или нет?

Изначально мне казалось, что этот визит — своего рода разведка, но сейчас я переменил мнение. Убить его — реально! Нужно лишь рискнуть. Что будет после — наплевать!

Я уже покончил со своей порцией, но незаметно прикрыл вилку салфеткой. Нож был слишком мягким — таким не пробить кожу, так что его я отложил в сторону.

Прыгнуть через стол, ткнуть вилкой в лицо, потом взять на удушающий, сломать шею, пока не вмешался Кох и не прибежал Миш и его люди. Шансы есть!

Ну же, да или нет?

В какой-то момент я понял, что готов, задержал дыхание, собираясь с силами, незаметно взял со стола вилку в правую руку и ловил подходящий момент для броска.

Разговор же переключился на тему Восточного фронта. Кох, как рейхскомиссар Украины, знал о происходящем там больше других. Но просвещать своего фюрера не стал, заговорил лишь об очередном поезде с ценностями, который должен был прибыть в Берлин через несколько дней, а так же о целом эшелоне с будущими остарбайтерами.

— Мы должны вынуть из этой страны все до последнего! — рот его неприятно скривился, к усам прилип кусочек капусты, но Кох этого не замечал. — Мы — народ господ, и править должны жестко и справедливо. Эти черви обязаны осознавать, что даже самый мелкий немецкий работник расово и биологически в тысячу раз превосходит местное население.

Вот же гнида!

Кулаки у меня непроизвольно сжались, вилка в руке согнулась. Будь у меня под рукой настоящее оружие, этот человек, если его можно так назвать, не вышел бы из обеденного зала живым.

— Вы все делаете правильно, мой дорогой, — похвалил его фюрер. — Завтра на совещании мы еще раз поднимем эту тему. Нам требуются рабочие руки здесь, на заводах и фабриках. Поэтому мы просто обязаны задействовать всех, кого только сможем. А остальных уничтожить безо всякой жалости!

— Не беспокойтесь, мой фюрер, я знаю, что делаю! — кивнул Кох.

Он, причастный к гибели нескольких миллионов человек, проживет до глубокой старости и будет схвачен лишь по собственной глупости и передан советской администрации.

На меня накатила такая волна ярости, что я окончательно решился. Сейчас или никогда!

Раз, два, три!

Сейчас!

За мгновение до рывка, когда я был сжат, как пружина, Лени чуть коснулась моего плеча.

— Рудольф, что же вы сидите с таким видом, словно только что откушали не нежнейшего ягненка, я жесткую подошву солдатского сапога?

— Лицо такое, — выдохнул я вполголоса, — не обращайте внимания.

Гитлер внезапно тоже переключил свое внимание на мою скромную персону.

— Говорите, вы недавно с передовой? Хм…

— Фишер, — подсказала Рифеншталь.

— Воевал, был ранен, отправлен на излечение, приписан к резервному штабу фронта, — отрапортовал я, вскочив на ноги.

— И какие настроения ходят в полках, лейтенант Фишер? — взгляд у него был цепким, пронизывающим. Словно не человек сидел передо мной, а нечто большее. Аура власти? Возможно. Или же иное — когда некто получает полномочия, которыми не может обладать практически никто из рода человеческого, он внутренне перерождается, становится другим… иным.

— Люди полны энтузиазма. Победа близка, временные трудности никого не пугают!

Гитлер нахмурился, Ева чуть прикрыла глаза, Лени едва заметно покачала головой. Кох посмотрел на меня с интересом.

— Все верят в ваш гений, мой фюрер, — попытался я чуть исправиться и снизить елей в своей речи. — Конечно, ситуация сложиласьнепростая, но мы верим, что вскоре все переменится. Ходят слухи о некоем секретном оружии…

Я резко замолчал и округлил глаза, показывая, что сказал лишнее. Хотя слухи об оружии ходили повсеместно. Кое-кто им верил, другие — нет. Но все надеялись на лучшее, в душе же полагая, что все кончится плохо.

Кох хохотнул.

— Оружие? — переспросил Адольф. — Оружие будет! Сражайтесь спокойно, лейтенант. Вы и ваши товарищи. Близок день, когда наши враги падут, а флаги империи будут реять над всеми вражескими городами. Служите честно, Великий Рейх не забудет вашей жертвы!

Он говорил от души, его прическа слегка растрепалась, рукавом он случайно ткнулся в соус и на рубашке осталось пятно. Энергия, исходившая сейчас от этого человека, поражала. Ее вполне хватило бы, чтобы завести целую толпу, но от потратил ее на одного единственного слушателя — на меня.

И если бы я на самом деле был лейтенантом Рудольфом Фишером, фронтовиком, повидавшим всякое и не верящим ни в черта, ни в бога, сейчас у меня потекли бы слезы из глаз, и я, вероятно, бросился бы целовать ему руку, восхищенный и воодушевленный. Настолько глубоко и проникновенно прозвучали слова этого прирожденного оратора, сумевшего развить свое мастерство и талант до совершенства.

— Я сделаю все возможное, чтобы эта война закончилась как можно скорее! — честно ответил я.

Гитлер улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Вы настоящий солдат, Фишер. Такие нам нужны!

Мой порыв убить его прямо сейчас вспыхнул с новой силой, и лишь неимоверным усилием воли я сдержался. Нет, не место и не время! Надо все же делать наверняка! А тут слишком много факторов, способных помешать. Кох этот смотрит, не отрываясь, словно что-то чует, да женщины тут же поднимут крик, прибегут телохранители, и я могу не успеть довершить начатое.

Поэтому вместо того, чтобы ударить фюрера вилкой, а после попытаться свернуть ему шею, как цыпленку, я стоял навытяжку, старательно пуча глаза. Адольфу это явно нравилось.

После ужина Ева и Хелена уселись на диван и заговорили о своих женских делах. Гитлер и Кох отошли к окну, беседуя вполголоса. Лишь я один торчал посреди зала, как столб, не зная, куда податься.

К счастью, мои мучения длились недолго. Через четверть часа Адольф сообщил, что ему нужно еще поработать и попросил Еву стенографировать. Поэтому нам с Хеленой оставалось лишь откланяться и покинуть покои фюрера вместе с рейхскомиссаром, который вышел следом за нами. К счастью, в коридоре наши дороги разделились, уж очень мне не понравилось повышенное внимание со стороны Коха.

Рифеншталь была воодушевлена предстоящим проектом. Она в подробностях описывала мне все, что нужно будет сделать. Этот фильм должен был стать настоящим шедевром пропаганды, переворачивающим все с ног на голову. Неудачи преподнеслись бы в нем, как успех. Оплошности, как задуманный отвлекающий маневр.

Подобную методику часто применяли и в будущем, переняв многое из практики Третьего Рейха.

Я слушал вполголоса, думая о том, не совершил ли ошибку, не упустил ли свой единственный шанс. Впрочем, вероятность неудачи была слишком уж велика. И все же…

— Кстати, это ведь очень старый замок, Рудольф. Я здесь уже не в первый раз, — мимоходом сообщила Лени. — Пару лет назад мы с Евой облазили его вдоль и поперек, изучив все тайные проходы. Это так романтично!

— Что, простите? — от удивления я даже остановился.

— Как и в любом старом замке, здесь куча секретных комнат и коридоров, — пояснила Хелена. — О многих всем известно, о других не знает практически никто, кроме бывших владельцев. О некоторых не помнят и они. Когда Рейх выкупил этот замок, то многое позабылось. Вот, к примеру, видите эту панель за портьерой, за ней вход в один из коридоров, который ведет вдоль всего этажа. Попав туда, можно слышать и даже видеть все, что происходит в каждой из комнат — там имеются специальные смотровые окошки, очень хорошо скрытые. Мы с Евой нашли этот коридор, когда изучали старые планы замка. На месте этого неприятного господина Миша, я бы тщательнее за всем следила. Ведь сквозь тайные проходы можно попасть куда угодно, даже в покои Адольфа и Евы. Вход в их крыло охраняют так тщательно, но в то же время и не догадываются, что попасть внутрь можно и иным путем!

Я довольно глупо хлопал ресницами, пытаясь переварить новую информацию.

Вот же решение, которое все это время было прямо передо мной! Лени, тебя послало мне само провидение!

Она уже тащила меня дальше, но я надежно зафиксировал в памяти темный угол проходной комнаты, где за тяжелой тканью находился вход в коридор. Главное узнать, не заложили ли его кирпичом? Если прохода больше нет, то моя идея обречена на провал. Тогда придется действовать по старому плану, в котором слишком многое может пойти не так. Но вроде комната выглядела совершенно нежилой, и вход, скорее всего, до сих пор существовал.

Про тайный ход я Хелену больше не расспрашивал, дабы не вызвать лишних подозрений. Все же в ее преданности фюреру сомневаться было бы глупо, и реши она, что я злоумышляю против Адольфа, сдала бы меня без малейшего зазрения совести.

Это потом, спустя годы, она будет покаянно извиняться, как и многие другие, заверяя в том, что была одурачена, ослеплена, не знала, что происходит в действительности. Человек слаб. И требовать от нее того, что не в ее силах, глупо.

Поэтому я вновь вернул разговор в русло обсуждения грядущего фильма, предостерегая Лени от личной поездки к линии фронта. Она же мечтала все увидеть своими глазами, но из такого вояжа могла и не вернуться.

— Довольствуйтесь хрониками, — посоветовал я, — остальное снимите в декорациях. Война — опасная штука, там люди гибнут. А пуля не делает различия между солдатом и режиссером.

— Я все понимаю, Рудольф, но честный фильм — это когда передаешь свои личные эмоции и ощущения. Если я буду опираться исключительно на чужую хронику, у меня ничего не выйдет. Люди мне не поверят.

— Постарайтесь передать то, что вы чувствуете, то, о чем мечтаете. А мертвые тела павших солдат, сожженные деревни, закопанные заживо мирные жители — этого в вашем фильме точно не нужно.

Она уставилась на меня, словно увидела впервые. Я же чуть не прикусил язык, осознав, что наговорил лишнего.

Дальнейший путь до ее апартаментов прошли в молчании.

— Увидимся завтра, Рудольф, — задумчиво произнесла она на прощание.

— Спокойной ночи, Лени!

Как только ее дверь закрылась, мысли мои тут же переключились на иное, и я стремительно направился в нашу с полковником комнату.

Удастся или нет? Если ход существует и приведет меня в левое крыло, то… никакая бомба не потребуется. Я приду тихо, сделаю свое дело и так же тихо уйду обратно, и ни одна живая душа мне не помешает.

Идеальный план!

Дело оставалось за малым, раздобыть оружие и предупредить Штауффенберга. Оставлять его в неведении не стоит, он начнет нервничать, совершать ошибки. А лучше всего — взять его с собой. Тогда точно не натворит глупостей.

Полковник не спал. Он сидел злой и недовольный, а перед ним на столе лежал лист бумаги с официальными печатями.

— Что-то случилось? — спросил я, видя его состояние.

— Получил выговор за ненадлежащее усердие в деле формирования новых дивизий, — он порывисто схватил бумагу и разорвал ее в клочья. — Да если бы не я, дивизии не были бы укомплектованы и на четверть! Что они там о себе думают? Неужели нельзя было дождаться моего завтрашнего доклада? Я бы все подробно и с цифрами объяснил! Кстати, лейтенант, совещание назначено на семь тридцать, будьте готовы к этому времени. А как прошел вечер у вас?

— Замечательно, — ответил я, пристегивая ножны с клинком к поясу. — А ночь предстоит еще более интересная. Вот только мне необходимо раздобыть пистолет.

— Ну, допустим, оружие я найду, — живо заинтересовался граф, — а зачем оно вам?

Я выдержал паузу, а потом спокойным тоном сообщил:

— Планы слегка меняются. Сегодня ночью мы убьем Гитлера!

Глава 22

Мы вышли на дело в четыре ночи. Или утра, если угодно. В час, когда самый сон, и даже крепкий человек, привыкший работать допоздна, не выдерживает и отправляет на время свое сознание в царство Морфея.

Штауффенберг, как и обещал, раздобыл мне Р38 Вальтер, и себе такой же. Плюс — форменные клинки, а на этом все. Ни гранат, ни автоматов. Случись проблемы, рассчитывать можно только на имеющуюся пару обойм. Но я надеялся, что проблемы не произойдут. Если Лени не ошиблась, то нам предоставлялся уникальный шанс: без малейшего шума проникнуть в святая святых — покои Гитлера.

По моему совету Клаус где-то отыскал бутылку с хлороформом — таким образом я планировал усыпить Еву, чтобы не мешалась.

Бутылку я у него забрал и сунул в свой карман — еще уронит и разобьет ненароком — с одной рукой управляться трудно, хотя даже в таком виде полковник не производил впечатление калеки.

Помимо хлороформа, мы прихватили по фонарику и два газбака, в которых находились резиновые дыхательные маски со съемными фильтрами и огромными круглыми линзами — неизвестно, сколь долго ходом не пользовались, там наверняка скопились горы пыли, и чихнуть в неподходящий момент значит выдать себя.

У меня мелькнула было мысль переодеться во что-то темное, чтобы постараться слиться с ночной темнотой от случайного взора, но, поразмыслив, я отказался от этой идеи. Если вдруг наткнемся на патруль, что весьма вероятно, то скажем, что просто вышли подышать свежим воздухом. Особых подозрений это вызвать не должно, ведь вход в тайный коридор располагался достаточно далеко от левого крыла.

Портфель с бомбой я также решил с собой не брать. Ни к чему. Если все выгорит, он нам не понадобится. Если же нет… то бомба нас не спасет. На то, чтобы активировать взрывной механизм, требуется время, которого в критической ситуации у нас явно не будет.

Поэтому приходилось рассчитывать лишь на свои силы и принесенное графом оружие.

Не так уж это и мало, если рассудить.

Клаус шел молча, лицо его было сосредоточенно, но глаза блестели от возбуждения. Ни капли страха граф не выказывал. Наоборот, я видел в нем охотничий азарт и полную внутреннюю концентрацию. Он готов был умереть, но очень не хотел этого делать. Как и я.

Замок спал. От дневной суеты не осталось и следа. Над головой тускло горели немногочисленные лампочки, питаемые от дизельных генераторов, расположенных в подвале, но время от времени в старых креплениях на стенах нам встречались и зажженные факелы. От них исходил особый запах, который ни с чем не спутаешь — запах детства, костра в лесу, книг, взятых из читального зала библиотеки под честное слово до утра, — запах невероятных приключений.

Где-то впереди по коридору раздались чьи-то неспешные шаги. Судя по всему, к нам приближались несколько человек — патруль, совершающий ежечасный внутренний обход.

Я сделал знак Клаусу, и мы укрылись в одной из темных ниш. Если не заглянуть сюда случайно, то наше присутствие сложно будет заметить при столь скудном освещении.

Так и случилось, трое солдат и начальник патруля прошли мимо, не бросив даже мимолетного взгляда в нашу сторону. Я замер, стараясь не дышать. Граф тоже превратился в статую.

Когда патрульные удалились достаточно далеко, мы одновременно выдохнули. Только теперь я заметил, что по лицу Клауса стекают капли пота — хорошо держится, а то, что нервничает — это вполне нормально. Любой бы на его месте волновался.

Снаружи во внутреннем дворе и на внешнем периметре охраны было на несколько порядков больше, и организована она была весьма толково. Сквозь витражные арочные окна я видел лучи прожекторов, снующих по двору и высоким стенам. Где-то яростно лаяли собаки.

— У диверсантов нет шансов попасть в замок, — шепотом сказал Штауффенберг, как и я, выглянув в окно.

— К счастью, мы уже здесь.

И все же, если бы не случайное откровение Хелены, в левое крыло мы ни за что бы не прошли. Чем ближе к цели — тем чаще встречались патрульные группы, от которых мы пока благополучно укрывались, а у единственного, как думал Миш, входа в крыло дежурило отделение из десяти солдат, сменяемое раз в четыре часа.

Наконец, я мысленно трижды сплюнул через левое плечо, мы добрались до той проходной комнаты, о которой говорила Лени.

Забавно вышло бы, если сейчас окажется, что Рифеншталь ошиблась — перепутала помещение или проход давно заложен кирпичом.

Я отодвинул портьеру в сторону.

Обошлось!

— Тут же ничего нет? — недоумевающим тоном спросил Клаус.

— Вы не туда смотрите, полковник.

Мне прежде приходилось сталкиваться с тайными ходами, и я знал, на что нужно обратить внимание в первую очередь. Все деревянные панели были одного цвета — тут не угадаешь, но в одном месте я почуял легчайший сквознячок — как ни пытайся, годы приводят в негодность любую вещь.

Я легко ткнул ладонями в одно самое подозрительное место на стене — ничего. Проверил слева — эффекта нет, нажал справа — и часть стены с легким скрипом вдавилась внутрь, открывая темный проход.

— Прошу вас, господин граф! Тайный ход замка Цигенберг. Точнее, один из многих ходов, но для нас он самый важный.

— Вы просто маг и волшебник, — искренне восхитился Штауффенберг. — Откуда вы все это узнали? Я начинаю подозревать, что вы черпаете знания из недоступных обычному человеку источников.

— Если честно, — улыбнулся я, — про этот ход мне рассказала Лени. Они с Евой отыскали его еще много лет назад. Просто иногда нужно внимательно слушать, что говорят женщины, а не просто делать вид.

— Если я выберусь из этой переделки живым, то расскажу о вас своей супруге, — поклялся Клаус. — Эти слова ей очень понравятся! Она у меня женщина современная.

Чуть в отдалении вновь послышались шаги, и мы поспешно зашли в коридор, задвинув за собой деревянную часть прохода, и тут же нацепили газовые маски.

Дышать стало куда тяжелее, но в целом, было вполне терпимо.

Фонарики выхватили из тьмы тянущийся вдаль узкий проход.

— С богом, Фишер! — донесся до меня приглушенный маской голос графа.

— Сами справимся! — негромко ответил я по-русски, но, к счастью, Клаус не услышал.

Шли медленно, то и дело останавливаясь, чтобы отодвинуть то старые сваленные в проходе доски, то тюки с неизвестным содержимым, оставленные здесь много лет назад и забытые. Было грязно и буквально горы пыли громоздились со всех сторон — если бы не предусмотрительно захваченные газовые маски, тяжело бы нам пришлось. Зато понятно, что кроме нас тут давно никто не появлялся — даже не годы, а десятилетия.

Я еще раз мысленно поблагодарил Лени за этот царский подарок. Если бы не она…

Послышались человеческие голоса. Казалось, совсем рядом, буквально в двух шагах. Я похлопал Клауса по плечу, он кивнул и приглушил фонарик.

— Чертова служба, как мне все это надоело! — первый голос был низким, грубоватым.

— Скоро все кончится, — второй казался более приятным.

— Терпеть не могу ночные дежурства! Лучше бы я дрых в своей койке, как все остальные, а теперь до утра придется бродить по этому старому замку. Главное — бессмысленно! Они реально думают, что сюда могут проникнуть враги?

— Наше дело нести службу, а не обсуждать приказы, — разумно возразил его собеседник. — Так что заткнись-ка ты, Фридрих, и топай себе. Нам еще второй этаж нужно обойти, а затем и третий.

— Да я что, я молчу, — смешался Фридрих, — пожаловаться немного нельзя…

— Мы с тобой в одной лодке, так что жалуйся — не жалуйся, все равно ничего не изменится. Ладно, двинули дальше!

— Чертова служба…

Мы переждали, пока патрульные покинут комнату отдыха и отправятся в очередной обход, и только потом продолжили движение. Я заметил пробковые затычки в стене, вынув которые можно было наблюдать за тем, что происходит в помещении. Вот только делать этого я не стал — солдаты не представляли для меня особого интереса.

Пока что нам удавалось не производить лишнего шума, и я надеялся, что так будет и дальше. Луч фонарика то и дело выхватывал косые, почерневшие от времени деревянные балки, паутину, в которую мы постоянно вляпывались, да птичий помет, покрывавший пол ровным слоем.

Птицы и крысы были единственными обитателями этого коридора. Я уже несколько раз замечал чуть в стороне стремительные маленькие тела.

Вскоре ход разделился на два направления, плюс перед нами оказалась винтовая лестница, ведущая вниз.

Мы остановились, пытаясь сориентироваться.

— Если я правильно понимаю диспозицию, — прошептал полковник, чуть приподняв маску, — сейчас мы находимся прямо над гаражами. А нам нужно налево, там вход в крыло.

Я тоже так думал. Жаль, под рукой не было карты-плана, это бы очень пригодилось.

Следующие четверть часа мы пробирались вперед, надеясь, что ничего не перепутали и выбрали правильное направление. Я верил в свою судьбу. Недаром же она вела меня сквозь все эти месяцы, поддерживая и направляя. Есть ли у меня конечная цель пути? Я был уверен, что да.

Остановить войну, сохранив миллионы жизней — может ли быть что-то благороднее?..

Клаус хотел того же, хотя мотивы, двигавшие им, были иными. Он не желал гибели Германии, которая была почти неминуема без резкой смены политической воли. Сложно было предсказать, станет ли лучше, если заговор в этот раз удастся, и фюрер погибнет. История обычно не знает сослагательного наклонения, но не сейчас… Пока что нам с полковником было по пути, и то, что он не воевал на восточном фронте, делало его моим временным союзником. Что там происходило в Африке — бог весть, не мое дело, но наших, советских людей он не убивал. Если бы его руки были запятнаны кровью, я бы не стал иметь с ним дело. Сейчас же я относился к нему… нормально. Как к честному солдату, пусть и вражеской армии.

Кажется, мы миновали все охранные пункты, и теперь шли с особой осторожностью. Меня немного смущало, что Ева была в курсе тайного хода и не поделилась этими знаниями со службой охраны. Почему? Не посчитала эти сведения достоверными, не проверив лично проход? Либо же попросту сочла все глупостью и нелепицей, рассказав о находке лишь своей подруге Лени.

Главное, я точно видел, что ход все это время не использовался. Остальное меня не волновало.

Я пошел первым, тщательно выбирая место для каждого шага.

Над головой пронеслась птица. Я резко замер на месте, чуть не выругавшись.

И тут же услышал негромкий женский голос, произносивший слова молитвы. Я узнал говорившую — Ева. Значит, мы на месте!

— … Всемогущий вечный Боже, всем сердцем благодарю тебя за благодеяния и благодать сегодняшнего дня, за все печали и радости, за достижения и неудачи…

Она говорила долго, но я почти не слушал. Черт, черт! Почему Ева до сих пор не спит, несмотря на столь поздний час? Так долго помогала стенографировать Адольфу? Это могло спутать все мои планы — ждать, пока она ляжет в постель, я не мог — потеря времени. Я все же надеялся, что после акции успею бежать из замка. Самолет ждет неподалеку, граф обо всем позаботился заранее.

Штауффенберг неудачно облокотился на стену, которая внезапно поддалась, и он с глухой руганью ввалился в комнату, рухнув на пол весь в пыли и трухе. За ним шагнул в комнату я в газовой маске с огромными линзами, выглядевшими словно стрекозиные фасеточные глаза.

Ева, в ночной рубашке, стоявшая на коленях и все еще читавшая молитву, вскрикнула от страха и вскочила на ноги, бросившись к двери. Если добежит — поднимет такой шум, что тут же сбегутся телохранители.

Я успел ее перехватить в самый последний момент, дернув за рубашку так, что та затрещала по швам, и, зажав рукой рот, не давал закричать и позвать на помощь. Но тут уже и Клаус сориентировался, подскочив к девушке со своей склянкой.

Ева глубоко вдохнула и тут же обмякла в моих руках. Я подхватил ее тело и отнес на постель. Ночная рубашка чуть задралась, бесстыже приоткрывая округлые бедра, но мне было не до женских прелестей, да и Клаусу тоже. Он лишь шумно выдохнул, стянул с головы маску и шепотом констатировал:

— Неудачно получилось…

Я сделал знак замолчать. В коридоре за дверью царила абсолютная тишина. К счастью, наше триумфальное появление осталось незамеченным Адольфом, который единственный, кроме Евы, находился сейчас в левом крыле. Его кабинет располагался чуть дальше по коридору, перед той самой гостиной, где мне уже довелось побывать. Рядом с кабинетом — спальня, а комната Евы — самая дальняя в коридоре, в этом нам повезло, иначе шум нашей короткой схватки фюрер точно бы услышал.

Граф тем временем ловко связал руки и ноги госпожи Браун и заткнул импровизированным кляпом ей рот. Теперь, даже если женщина очнется, то предупредить никого не сможет. Убивать ее я не собирался — с женщинами не воюю. Пусть живет, сколько ей суждено в этой линии. Вряд ли этот срок будет слишком долгим.

Я осторожно приоткрыл дверь в коридор. Никого. Пара ламп под потолком давали достаточно света, чтобы не споткнуться.

Клаус вышел за мной следом, и мы направились к кабинету, стараясь ступать так, чтобы паркет под ногами не скрипнул ненароком.

Перед дверью мы остановились, посмотрев друг на друга.

Момент истины.

Там за дверью находился тот, кто нес личную ответственность за гибель миллионов человек. Возможно ли примерить на себя его шкуру? Что он должен ощущать, о чем думать? Каково это — нести такое бремя? Или же он воспринимал действительность настолько по-другому, что подобные мысли никогда не приходили в его голову?..

В любом случае, его необходимо остановить любым способом.

Гитлер должен умереть!

Я решительно кивнул Клаусу, вытащил пистолет, взяв его в левую руку, и одним рывком распахнул дверь.

Фюрер в рубашке и брюках сидел за огромным столом красного дерева, занимавшим значительную часть пространства сравнительно небольшого кабинета, и все еще работал. Настольная лампа в светлом тканевом абажуре ярко освещала многочисленные документы, сложенные в ровные стопочки, несколько телефонов, на стенах пасторальные пейзажи, вышитое панно со сценой охоты и металлическую фигуру орла, раскинувшего крылья, и подробную карту Германии и прилегающих территорий. На полу лежал толстый персидский ковер.

Гитлер вскинул удивленный взор на незваных посетителей и начал подниматься из-за стола. Оружия в пределах видимости я не наблюдал, поэтому достаточно спокойно сделал несколько шагов вперед, держа пистолет за спиной.

Адольф чуть прищурился, узнал меня и требовательно поинтересовался:

— Лейтенант Фишер? Что вы здесь делаете?

Не отвечая, я быстро приблизился и резко ударил его прямо через стол кулаком в лицо, разбив губы в кровь. Фюрер нелепо взмахнул руками и отлетел назад, перевернув высокий стул с обитым кожей сиденьем и упав на спину как черепаха.

Он беззвучно разевал рот, но крика не получилось, лишь приглушенный хрип. Пока Клаус прикрывал за нами дверь, я уже обогнул стол, склонился над Адольфом и хорошо поставленным ударом в челюсть отправил его в полный нокаут. Глаза фюрера закатились, и он обмяк на полу.

— Мертв? — звенящим шепотом уточнил Штауффенберг, подходя ближе. Глаза его горели от возбуждения, пот обильно выступил на лбу, огромное напряжение буквально чувствовалось во всем его облике.

— Пока жив, без сознания, — пояснил я. — Помогите-ка мне, граф!

Вдвоем мы подняли тело Адольфа вместе со стулом, и Клаус повторил свое упражнение — быстро и надежно связав его веревками. Одной рукой он управлялся так ловко, что отсутствие второй конечности особо и не ощущалось.

Я почувствовал, как и по моему лицу течет пот. Словно пробежал стометровку на скорость. Сердце бешено стучало.

Граф не шевелился. Он стоял и смотрел на своего врага, которого так долго мечтал уничтожить, но оружие все не доставал.

Стараясь чуть успокоиться, я взял со стола несколько документов наугад и бегло их просмотрел. Ничего интересного — донесения, сводки, доклады — обычная рутина.

Я отошел от стола и приблизился к карте. Флажками были отмечены дислокации дивизий и важных объектов, но это меня не особо заинтересовало.

Все мысли были об одном — враг всего человечества находится в моей полной власти, и я могу прервать его жизнь в любой момент.

Удивительно, но я не торопился этого делать. Клаус тоже. Он так и замер в позе сомнамбулы, вглядываясь в лицо Адольфа.

— А что это? — меня заинтересовал один из элементов на карте, обозначенный приколотой золотой булавкой.

— Спецпоезд «Бранденбург», — ответил полковник, вынырнув из задумчивости и вглядевшись в карту. — Я вам о нем рассказывал, поезд ждет дальнейших приказов здесь неподалеку — в туннеле между Гревенвисбахом и Хассельборном.

Я уже и сам вспомнил эту историю, которая в тот момент меня не слишком заняла. Теперь же внезапно мне в голову пришла одна любопытная идея.

Точнее, целых две идеи!

А что, если?..

— Думаю, пора заканчивать, — Клаус потянул пистолет из кобуры. — Вы это сделаете или я?

Лицо его было суровым и непреклонным — настоящий тевтонский рыцарь. Он был готов исполнить свой долг перед семьей и собственной страной так, как его понимал.

Вот только я остановил его жестом и сказал:

— Граф, знаете, мы уже говорили с вами на эту тему, но сейчас я хочу повторить — убив фюрера, мы сделаем из него мученика — икону для грядущих поколений, которые будут умирать с его именем на устах. Его смерть должна быть позорной, стыдливой, чтобы никому в будущем и в голову бы не пришло пытаться героизировать этого человека!

— И что вы предлагаете? — не совсем понял мою мысль Клаус. — Желаете утопить его в сортире?

— Вы мыслите в правильном направлении, граф. Но нет! Мы сделаем еще лучше!

План, родившийся в моей голове, был безумным, диким, невозможным, но… я верил в свою звезду. Не зря же я обрел вторую жизнь в этом времени.

Полковник вопросительно приподнял левую бровь, и я пояснил:

— Мы похитим его, вывезем из замка и передадим Советскому Союзу! Его будет судить народ, Клаус!

Глава 23

Кому-то мой план показался бы совершенно невыполнимым. Зачем журавль в небе, когда синица в руках? Казалось бы вот он — Гитлер. Убей его и уходи, прорывайся к своим через линию фронта. Но я всегда хотел большего. К тому же на столе я увидел еще кое-что, привлекшее мой взор.

Клаус взглянул на меня с сомнением, словно прикидывая, не тронулся ли я разумом от волнения. Но я был настроен решительно.

— Помните ту винтовую лестницу, граф? Вы еще сказали, что она ведет в гараж. Вот вам первый пункт плана. Мы уводим фюрера через ход, спускаем его в гараж и сажаем в машину, предварительно надев мешок на голову.

— А дальше? — несмотря на остроту ситуации, Штауффенберг был настроен иронически. — Будете прорываться сквозь двойную решетку и пулеметы?

— Зачем? — улыбнулся я, широким жестом показывая на стол. — Они сами нас выпустят, да еще рукой помашут на прощание.

Полковник явно не понимал моей задумки. Тогда я сузил круг его зрения, ткнув пальцем в бланки именных приказов Гитлера, да в соответствующие печати, в полном комплекте присутствующие на столе.

— Вы хотите сказать… — начал догадываться Клаус.

— Что фюрер сам подпишет наш пропуск. Ну-ка, будите его, хватит спать!

Штауффенберг подошел к Адольфу, который все еще пребывал в бессознательном состоянии, и слегка толкнул его в плечо. Ноль реакции.

— Господин полковник, ну что же вы так церемонитесь, в самом деле? Только что готовы были глотку ему перерезать, а тут оплеуху дать не можете?

Граф неопределенно пожал плечами. Субординация была у него в крови и ничего с этим поделать он не мог.

Тогда я решил взять дело в свои руки, подошел поближе и с размаху залепил Гитлеру оглушительную пощечину. Звук вышел настолько звонким, что аж в ушах зазвенело.

Фюрер открыл глаза, непонимающим мутным взглядом обводя кабинет.

— Что?.. Кто?..

— Граф, вы забыли заткнуть ему рот! Впрочем, теперь уже не надо. Поговорим, господин Гитлер?

Адольф явно не привык к подобному тону. Он яростно дернулся на стуле, но веревки держали крепко. Для наглядности я приставил пистолет к его виску.

— Попытаетесь кричать — пристрелю как собаку!

Он проникся и притих, но пока еще не боялся. Страх я бы почуял. Страх струится через поры кожи, отравляя все вокруг липкими эманациями. Страх туманит сознание, заставляя совершать невозможное и наоборот, не позволяя делать то, что должен. Сейчас же я видел скорее полнейшее непонимание, осложненное легкой контузией после моего удара.

— Говорите! — потребовал Адольф.

До него все еще не дошло. Что же, я объясню.

— Сейчас вам развяжут руки, вы возьмете со стола вот этот бланк и напишете приказ, который я продиктую, затем подпишете его и поставите все необходимые печати. Это первое.

— Будет и второе?

— Несомненно, — я холодно улыбнулся. Его, наконец, слегка проняло. Улыбка у меня была недобрая. — Будет второе и третье. Возможно, и четвертое. И если все выполните правильно, останетесь живы. И дама ваша уцелеет.

Убивать Еву я в любом случае не собирался, но козырь в рукаве никогда не будет лишним.

Штауффенберг лихо разрезал веревку, стягивающую запястья фюрера, и тот потер ладони, разминая. Я придвинул ему бланки и ручку.

«Три мушкетера» Дюма я читал в детстве много раз, поэтому знал, что следует говорить:

— Итак, пишите: «ПРИКАЗ».

Гитлер хмуро подчинился и начертал первое слово. Почерк у него был ровный и аккуратный.

Я продолжил диктовать:

— «Всем военнослужащим, вне зависимости от ранга, а так же всем гражданским чинам и частным лицам приказываю оказывать всяческое содействие предъявителю сего документа лейтенанту Фишеру в его секретной миссии, — начал я диктовать, дожидаясь, чтобы Адольф успевал записать сказанное. — Запрещено расспрашивать его о деталях миссии или пытаться каким-либо образом помешать ему. Во благо Великого Рейха и по моему личному приказу. Фюрер Германии, Адольф Гитлер».

Дата, подпись, а после — несколько печатей, включая личную сургучную печать Гитлера.

Готово!

Я взял документ в руки, сдул с него невидимые пылинки, бережно сложил и убрал в карман. Эту бумагу сложно было бы игнорировать даже генералам, не говоря уж о низших чинах. Теперь у меня появился реальный шанс выбраться из замка.

— А почему обо мне в бумаге ни слова? — поинтересовался Клаус.

— У вас будет иная задача, — туманно ответил я.

Я видел, что полковник не слишком доволен происходящим. Он хотел убить фюрера здесь и сейчас. И не понимал, зачем плодить лишние сущности. Но мне казалось, что я поступаю абсолютно верно, и пока был шанс реализовать план, я буду пытаться это сделать. В случае же, если я увижу, что ничего не получается — застрелить Гитлера — секундное дело, и никакие высшие силы, в которые он так верит, его не спасут. Пуля действует куда быстрее и надежнее любых потусторонних вершителей судеб.

И все же нужно следить за Клаусом в оба глаза, чтобы не попытался наделать глупостей. Еще вздумает напасть на меня — этого нельзя допустить. Поэтому я отвел его в сторону и негромко объяснил:

— Я дам вам шанс стать истинным героем — спасителем Германии!

— И что мне предстоит сделать? — заинтересовался граф.

— Вы все же подорвете эту чертову бомбу, но именно в тот момент, когда это будет нужно. Вы сделаете это прямо на совещании, где соберутся все ваши недруги. Нельзя дать им шанс выжить и в дальнейшем ставить палки в колеса новому режиму. Они опасны и без фюрера, так что ваша миссия невероятно важна!

Между тем Адольф уже несколько освоился в новой роли, я видел, как живо забегал его взгляд по сторонам в попытках найти выход из сложившейся ситуации. Нельзя дать ему времени на раздумья, нужно давить, давить, давить!

Я подошел к нему и склонился сверху, нависая всей массой тела. Фюрер переключил свое внимание на меня. Ему было очень неуютно, но он держал себя в руках: не молил о пощаде, не сулил всевозможные блага и богатства. Опасный враг, хладнокровный и умеющий выжидать.

— Теперь второй приказ, — мрачно заговорил я, — нужно связаться по телефону со спецпоездом. Вы же имеете такую возможность?

Гитлер молчал, обдумывая вопрос и последствия своего ответа.

— На станции в туннеле есть аппарат для связи, — подтвердил заинтересовавшийся полковник, — можно протелефонировать туда напрямую прямо отсюда.

Фюрер с неприязнью зыркнул на него, но промолчал.

— Тогда сейчас вы свяжетесь с начальником поезда и передадите ему следующее: поезд должен убыть из туннеля под Гревенвисбахом и отправиться… — я задумался, изучая карту на стене. — Скажите, граф, где лучше всего спрятать поезд до поры до времени так, чтобы ни одна живая душа не смогла его отыскать?

Фон Штауффенберг тоже мельком взглянул на карту и быстро выдал ответ:

— Недалеко от Бреслау в Нижней Силезии есть город Вальдебург. В тамошних горах у нас оборудован секретный туннель, о существовании которого почти никому не известно. К примеру, я услышал о нем совершенно случайно и эта информация вовсе не предназначалась для моих ушей. Так вот, если увести поезд туда и завалить вход в туннель, то не зная точных координат, никто и никогда его не найдет.

— То что надо! — обрадовался я. — Идеальный вариант! А координаты вы сейчас запишете мне на листок бумаги. Слышите, господин Шикльгрубер, свяжитесь-ка поскорее с начальником поезда и передайте ему устный приказ. Он знает ваш голос, да и прямой канал связи не вызовет подозрений, так что без вопросов выполнит поручение. И вот еще что — прикажите уменьшить охрану поезда до разумного минимума.

Фюрер слегка поморщился, услышав старую фамилию своего отца, но спорить не стал — собственную жизнь он ценил куда выше любых сокровищ. Тем более, что он их и не отдавал пока в чужие руки, а лишь перепрятывал из одного места в другое, еще более защищенное.

При помощи Клауса разговор с начальником поезда произошел без заминок. Приказ был отдан, вопросов с той стороны не возникло, координаты секретного туннеля были записаны на лист бумаги, который я спрятал на груди.

Что же, все дела сделаны, пора в дорогу. Нужно торопиться и убраться из замка до начала совещания. А там… если полковник сработает четко, то немного времени он нам выиграет, и это даст мне приличную фору.

— Вяжите его, граф!

Адольф пытался что-то сказать, но не успел. Штауффенберг заткнул ему рот тряпкой и вновь стянул руки веревками, после чего сбегал в спальню и притащил наволочку от подушки, которую надел на голову Гитлера. Нельзя было, чтобы его лицо увидели солдаты, а так… секретный арестант, конвоируемый по личному распоряжению фюрера, — обычное дело.

Ева все так же безмятежно спала и должна была проспать еще несколько часов, поэтому мы протащили Гитлера сквозь дыру, кое-как замаскировала вход, чтобы он не сразу бросался в глаза, и двинулись в обратном направлении.

Клаус все порывался что-то сказать, но я не слушал — не до того!

Вот и лестница, ведущая предположительно в гараж.

Я пошел первым, потом Адольф, которого приходилось тащить за собой, замыкал шествие полковник. К счастью, выход в гараж из тайного хода все же имелся. Раньше здесь располагались конюшни, и часть дальней стены легко отошла в сторону, как и наверху. Прежние владельцы предусмотрели все до мелочей. Наверняка где-то был тайный ход, ведущий и за пределы замковых стен, но найти его без точного знания было нереально. Будем довольствоваться имеющимся.

В просторном гараже стояли с десяток машин, в том числе и та, на которой мы приехали. Людей в помещении не было — слишком ранний час, а необходимости в ночной смене не имелось — все машины были на ходу, полностью проверены и заправлены.

Мы подтащили нашего заложника к автомобилю, а потом я выверенным движением ударил его рукоятью пистолета по голове. Фюрер отключился мгновенно, мы затащили его на заднее сиденье и там аккуратно уложили.

— Если у нас все получится, наши имена войдут в историю, — граф стоял и смотрел, как я устраивался на водительском месте.

— Все получится! — обнадежил его я. — Главное, сделайте свою часть работы.

— Бомба будет взорвана, — поклялся он, — даже если мне суждено погибнуть при взрыве.

— Постарайтесь уцелеть, — попросил я, — вы еще пригодитесь своей стране…

— Прощайте, Фишер!

— Прощайте, граф!..

Все слова были сказаны, Клаус раздвинул створки ворот гаража, и я выехал во двор. Где-то на востоке небо потихоньку начинало багроветь — скоро восход. День обещал быть теплым и безветренным.

Приятная погода для последнего дня жизни. А вероятность моей смерти сегодня была крайне высока.

Никаких сомнений и переживаний. Я переключил рычаг на вторую скорость и неторопливо покатил к посту у внутренней решетки.

К счастью, среди караульных не было ни Миша, ни Хегля. Дежурный офицер был мне незнаком, и бумага, подписанная лично фюрером, его вполне удовлетворила. Личность пленника на заднем сиденье узнать он и не пытался. Я лишь намекнул, что это один из высокопоставленных генералов, уличенный в связях с врагами империи, и этого вполне хватило. Офицер вскинул правую руку, я лениво кивнул в ответ, и ворота распахнулись.

Вторые ворота открылись еще до того, как я к ним подъехал. Вообще, выбраться из замка оказалось куда проще, чем в него попасть. Либо же мне в очередной раз повезло, что не встретился с подозрительным Рохусом Мишем, которого приказ Адольфа мог и не удовлетворить. Ведь он наводил обо мне справки и знал, что я — птица не слишком-то высокого полета, чтобы исполнять столь важные личные поручения фюрера. И даже ужин в узком кругу, на котором я присутствовал, не делал меня исключением из плеяды нижних и средних чинов, находившихся сейчас в замке.

И все же минуты убегали одна за другой, до часа Икс оставалось все меньше времени. Я не исключал и того, что Клаус мог произвести подрыв чуть раньше, когда большинство офицеров уже соберутся в зале для совещаний.

Поэтому вниз по горе я гнал со всей возможной скоростью, понимая, что погоня неминуема. Совсем скоро отсутствие фюрера будет обнаружено и за нами следом вышлют всех, кого только возможно.

Когда я вырулил на проселочную дорогу, позади раздался глухой взрыв — гораздо мощнее, чем я предполагал, вверху над деревьями взметнулось облако дыма, а машину ощутимо тряхнуло.

Кажется, фон Штауффенберг взорвал свою бомбу!

Но обычный портфель не смог бы произвести такой сокрушительный эффект. Неужели он придумал, как подорвать пороховой склад? Если так, то разрушений в замке сейчас куда больше, чем мы планировали.

История вновь пошла иным путем, но Гитлер все еще был жив, как и в моей исторической ветке. Что же, уверен, это ненадолго.

Дорогу к военному аэродрому я помнил очень хорошо — ведь сам вел машину, когда мы ехали в Цигенберг.

Мелькнула мысль — как там Хелена? Как только станет известно, что она была в компании тех, кто совершил сегодня преступление против империи, ей не поздоровится. Один шанс — что Клаус успеет вернуться в Берлин, власть перейдет в иные руки, а Рифеншталь до этого момента еще не запытают до смерти.

Мне было ее жаль, но дело было важнее ее или моей жизней.

Остановить войну — значило спасти миллионы людей. Что по сравнению с этим судьбы актрисы и человека из будущего, которого давно заждались на том свете?

Гитлер глухо застонал позади и зашевелился. Вырубать его повторно я не стал — ведь нужно еще затащить тело в самолет, а именно такова и была моя идея — конфисковать трехмоторник, на котором мы прилетели, а дальше… как сложится.

Приказ фюрера должен был помочь мне в реализации этого плана. Личный приказ фюрера — настоящая индульгенция, позволявшая совершать любые действия.

И все же, подъезжая к блок-посту у аэродрома, меня начало слегка потряхивать от очередной порции адреналина.

Но удача сегодня явно была на моей стороне. Офицер, командовавший охраной на воротах, меня вспомнил.

— Уже улетаете обратно, лейтенант? — спросил он, улыбнувшись, но потом заметил пассажира на заднем сиденье и нахмурился: — А это кто с вами?

— Читайте приказ, — я протянул ему через приспущенное боковое стекло бумагу, правой же рукой в это время сжимал пистолет. Если не выгорит, застрелю офицера и постараюсь развернуться, но сделать это под дулами пулеметов будет сложно. Тогда один выстрел в голову фюрера — этого достаточно, а потом в свой висок — сдаваться живым я не собирался.

По мере того, как офицер знакомился с документом, лицо его вытягивалось от удивления. Он явно прикидывал в мыслях, кого именно я сопровождаю, но додуматься до правды ему не хватило бы ни ума, ни воображения.

— Проезжайте, лейтенант Фишер, я свяжусь с третьим ангаром — борт готов к немедленному вылету. Позвольте поинтересоваться вашим курсом?

— Я сообщу его лично пилотам. Секретная информация! Во имя Рейха!

— Понимаю-понимаю…

Когда я подрулил к ангару, Юнкерс уже выруливал на взлетно-посадочную полосу. Заметив автомобиль, пилоты остановили машину, открыли дверь и спустили железную лестницу.

Я вытащил Адольфа из машины, следя за тем, чтобы наволочка не свалилась с его головы, и подтащил его к лестнице. Один из пилотов выглянул наружу и чуть присвистнул, увидев необычный груз.

— Помогите поднять арестованного наверх! — попросил я.

Вдвоем мы справились, и уже через пять минут борт начал стремительный разгон, а фюрер сидел, накрепко привязанный ремнями к одному из пассажирских кресел.

Все прошло идеально, и когда мы набрали высоту в две тысячи метров, а один из двух пилотов вышел из кабины поинтересоваться нашим маршрутом, я приказал:

— Держите курс на Варшаву — там произведем дозаправку, дальнейшие инструкции получите позже.

Дальность полета Ju 52 — тысяча двести-тысяча триста километров. Этого как раз хватит, чтобы добраться до первой намеченной мной точки. Там дозаправка… и дальше только конечный пункт назначения, который я все еще окончательно не выбрал.

Заставить пилотов следовать в нужное мне место легко — достаточно пригрозить им оружием. Если что — застрелить одного для наглядности. А может, и этого делать не придется. Разве что потом, когда я раскрою свои карты, придется контролировать каждое их действие, но от Варшавы до линии фронта — рукой подать. Так что мне больше стоило волноваться о том, чтобы не быть сбитыми нашими же ПВО.

Подумав, я решил от Варшавы идти на максимально возможной для Юнкерса высоте — а потолок у него больше шести километров. Это давало надежду, что до места мы все же доберемся.

Оставалось лишь удачно приземлиться. Вот тут-то нам и грозила главная опасность.

Выбрать бы подходящее тихое место, но такого просто не существовало в природе. И еслиуж рисковать, то по максимуму.

И еще… лавры Матиаса Руста не давали мне покоя. Если однажды получилось у него, почему бы и не повторить эту шалость?..

Пока же было свободное время, раздобыл у пилотов блокнот и карандаш, и набросал еще несколько мыслей для власть предержащих с учетом новых обстоятельств. Авось, прочтут когда-нибудь!

Первым делом посоветовал как можно раньше задвинуть Хрущева куда подальше. Желательно вообще лишить доступа к административному и партийному ресурсам. Помимо Кукурузника прошелся и по другим личностям, коих лично винил в том, что вся Система свернула на иную дорожку. Потом накидал список иностранных политиков, с которыми можно иметь дело, и тех, которых лучше устранить, пока они еще не набрали полную силу.

Отдельно упомянул Михаила Сергеевича… ему на данный момент было всего тринадцать лет. Но ведь этот упырь когда-то вырастет? Лучше приглядеть за ним сразу, чтобы не жалеть после.

Если Сталин проживет дольше и ему на смену придет Берия — продолжатель партийного курса, вся история СССР обязательно пойдет иным путем. Послевоенный душевный подъем огромного народа, желание созидать, строить, растить детей, двигать науки, осваивать космос — все это не должно пропасть даром.

Не забыл вложить в блокнот и листок с координатами «золотого поезда», а также коротким описанием груза. Уверен, и до него дойдут руки, когда придет время…

Внезапно сердце прихватило так, что карандаш выпал из моих рук. Дыхание сперло. Я открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на песок, но ни капли кислорода не прорывалось в легкие. Лицо начало краснеть, в глазах потемнело. Неужели это конец?

Только не сейчас! Пожалуйста! Дайте еще несколько часов, а потом делайте со мной, что хотите!..

Отпустило так же неожиданно. Сердце забилось вновь. Сначала в рваном ритме, потом чуть успокоилось и застучало равномерно.

Пот все еще градом тек по моим лбу и лицу, но пульс постепенно пришел в норму.

Хрен вам, а не Димка Буров!

Из кабины выглянул второй пилот.

— Через полчаса Варшава.

Я кивнул.

Дотяну!

Остался последний, финальный рывок. Если получится, умирать не страшно.

Я сделал в этом времени все, что мог. Отдал все силы, все умения, все свое везение, стараясь хотя бы немного помочь тем, кто в этом так нуждался.

И если хоть одну жизнь я спас — все не зря. Если же спасу больше…

Мало кому дается такой шанс. А если и выпадает, почти никто не может его правильно реализовать.

Мне не в чем было себя упрекнуть.

Я сел у иллюминатора и посмотрел на проплывающие мимо кучерявые облака, на мелькавшие внизу кроны вечнозеленых деревьев.

Борт шел на посадку. Но это была еще не моя родная земля.

Как же я соскучился.

Как же я хочу домой…

Глава 24

Чудесным солнечным мартовским утром 1944 года в прямой близости от Московского Кремля случилось происшествие о котором после еще много дней судачила не только столица, но и весь необъятный Советский Союз.

Началось все с того, что внезапно одна за другой забахали зенитки, отрабатывая невидимую цель. Это было удивительно, поскольку уже с месяц немцы не бомбили Москву и округу — им было не до того. Советские войска продвигались вперед по всем направлениям с невероятной скоростью, а фашисты драпали, временами огрызаясь. Но на вылазки у них не было ни сил, ни времени, ни возможностей.

Поэтому москвичи, быстро привыкшие к отсутствию бомбардировок, удивленно всматривались в небо, пытаясь отыскать там источник неприятностей.

— Глядите, вон же там, маленькая точка! Самолет! — один из прохожих разглядел, наконец, объект, и тут же до слуха зевак донесся глухой рев мотора снижавшегося самолета.

— Да это же Юнкерс! — воскликнул еще кто-то рядом. — «Ю-52»! Немецкий военный транспортник! Интересно, что он тут позабыл?

— Заблудился, поди! Сейчас наши собьют и точно узнаем, — хохотнул первый прохожий.

Но самолет был словно заговоренный. Московская система ПВО, идеально отлаженная за годы войны, надежная, как швейцарские часы, внезапно дала сбой.

Зенитки палили в воздух, не переставая, но транспортник все еще был цел.

— Сейчас! Вот сейчас попадут! — азартно орал пожилой одноногий мужчина с густыми кавалерийскими усами, размахивая костылем. — Ставлю пять рублей!

— Ставлю десять, что продержится еще три залпа! — принял предложение сосед — интеллигентного вида гражданин в пальто и шляпе.

Самолет продержался десять выстрелов. Это было невозможно, невероятно, нереально. Но люди видели все своими глазами, а потом пересказывали друзьям и знакомым, и с каждым пересказом число залпов все росло и росло.

И все же ничто не вечно.

Фюзеляж транспортника задымился — попадание! Но, несмотря на это, самолет уверенно шел вниз.

— Да он садиться вздумал! — удивленно заметил кавалерист. — Но куда?

— Большой Москворецкий мост, — прикинул интеллигент, — другого подходящего места нет.

— Он же там не поместится, у Ю-52 размах крыльев почти тридцать метров! — отмахнулся кавалерист. — Вот если бы это был легкий мелкий одномоторник, то шанс бы имелся…

— У моста ширина сорок метров. Если пилот — ас, то все возможно…

— Не вытянет, к тому же дымится! Того и гляди, рухнет!

И все же невольные свидетели даже сочувствовали в душе неизвестным пилотам. Совершить подобное — сравни чуду, а ведь зенитки не утихали.

К мосту уже бежали несколько патрульных групп, а со стороны Кремля мчались три черные машины.

Если транспортник все же сядет, ему гарантирована горячая встреча.

Пилоты не зря ели свой хлеб, они совершили практически невозможное. Шасси самолета коснулись поверхности моста, машина чуть подпрыгнула, резко снизила скорость, завибрировала — казалось, сейчас самолет свернет влево или вправо, собьет ограждение и рухнет в Москву-реку.

Но борт миновал мост и покатился дальше, остановившись почти у самого храма Василия Блаженного. Слева грозно высились кремлевские стены и Константино-Еленинская башня.

— У кого-то сегодня полетят с плеч погоны, — негромко заметил кавалерист, — а то и головы…

Он был прав. Проворонить подлет к столице огромного самолета, а после не суметь сбить его заранее — это полный провал московского ПВО.

Тем временем люк в задней части самолета отвалился наружу и вниз вывалилась железная лестница, по которой тут же спустились два человека в форме пилотов Люфтваффе.

— Фашисты, это же фашисты! — заголосила крупная тетка, до этого завороженно наблюдавшая за приземлением самолета.

— И правда, фашисты…

Народ был ошарашен. Происшествие было из ряда вон — такого просто не бывает. Однако вот самолет, вот немецкие пилоты. Все это наяву!

Следом за пилотами в проеме люка показалась еще одна фигура со связанными руками и мешком на голове. Его спустили вниз, а следом выбрался последний пассажир — широкоплечий молодой парень в форме офицера Вермахта. Он счастливо улыбался в отличие от пилотов, лица которых были мрачны.

Все, кроме связанного, подняли руки вверх и сделали это весьма вовремя — солдаты уже подбежали, держа винтовки наготове. Вот только их командир — совсем юный лейтенант — слегка растерялся и не знал, что делать дальше.

Стрелять в немцев? Но они же явно сдаются.

К счастью для него, к месту посадки как раз подрулили три черных Газа М1, и из их салонов стремительно выбрались смершевцы с пистолетами в руках.

— Не стреляйте! — на чистом русском языке выкрикнул немецкий офицер. — Я — свой!

— Бросить оружие! — приказал старший группы захвата. — Руки в замок на затылок!

Странный офицер уже на немецком перевел приказ, и пилоты тут же его выполнили. А вот сам он…

Резко побледнел и схватился правой рукой за грудь в области сердца. Потом чуть качнулся и ничком рухнул на мостовую.

Смершевцы подскочили и уложили пилотов на землю. Один из них проверил и упавшего офицера, потом повернулся к старшему и удивленно сообщил:

— Кажись, сердечный приступ! Не дышит и пульса нет!

— Так… — старший быстро соображал. — Кириллов, Семиходько, берите его и тащите к врачам, пусть пытаются откачать! Головой отвечаете!

Офицера подхватили с земли, быстро сунув в одну из машин. Эмка резко сорвалась с места и умчалась в сторону Спасской башни. Если повезет и доктора помогут — выживет, если же нет… гарантий никто дать не мог.

Дошла очередь и до пленника. Старший группы подошел вплотную и сдернул с его головы мешок, бывший, судя по всему, обыкновенной наволочкой от подушки.

Все стоящие вокруг и в отдалении зеваки, солдаты, да и сами смершевцы уставились на знакомое по многочисленным кинохроникам, фотографиям и карикатурам лицо с недоумением, по мере осознания перераставшим в невероятное удивление.

— Братцы, — одноногий кавалерист первым принял очевидное, — да ведь это же Гитлер!

— Гитлер! — подхватила толпа. — Гитлер! Гитлер!..

— Живой!..

— Быть не может! Может, похож?

— Точно он, я сам видел! Рожа его мерзкая, усики — он!..

Впрочем, долго любоваться фюрером, если, конечно, это был именно он, а не двойник, как кто-то уже успел предположить, зевакам не дали. Пленника оперативно упаковали во вторую машину, пилотов — в третью, и автомобили стремительно уехали все в ту же сторону Спасской башни. Перед этим старший группы дал солдатам приказ разогнать толпу и охранять самолет, пока не прибудет другая группа.

Толпа уже и сама расходилась. Все понимали, что стали свидетелями совершенно нерядового события и лучше убраться подальше от места происшествия — целее будут.

К обеду столица гудела, переполненная слухами, в которых правды было столько же, сколько и выдумки. А к вечеру к Кремлевской площади начали приходить отдельные люди и целые группы.

Юнкерс уже эвакуировали с моста, и ничего вокруг не напоминала о событиях этого утра.

Никто не пытался разогнать собравшуюся массу народа, лишь только прислали дополнительные патрульные наряды для соблюдения порядка. Но никто не шумел, все вели себя спокойно.

Люди хотели знать правду.

Когда ожидание стало практически невыносимым, одновременно заработали многочисленные громкоговорители на Красной Площади и каждый репродуктор во всей большой стране, и знакомый голос Левитана произнес:

— Товарищи! Экстренное сообщение! Сегодня наши доблестные разведчики совершили подвиг, переоценить значение которого попросту невозможно. Главный фашист, идейный вдохновитель Третьего Рейха, фюрер Германии — Адольф Гитлер был взят в плен и доставлен в Москву в руки советского правосудия! Мы с вами будем судить его, товарищи!

Толпа выдохнула, потом набрала воздух и рявкнула так, что стая ворон испуганно взлетела с кремлевских стен и унеслась прочь.

— А теперь главное — только что поступила информация, что в немецком генеральном штабе произошел переворот и новое командование Германии объявило о полной и безоговорочной капитуляции Советскому Союзу! — продолжал Левитан. Голос его просто звенел от напряжения и эмоций. — Это победа, товарищи! Мы победили! Ура!

— Ура!..

— Ура!..

— Ура!..

Люди вокруг обнимались, целовались. Кричали от восторга и радости, ликовали, плакали и смеялись от счастья.

А кто-то просто стоял и смотрел в вечернее небо, не веря, что все страшное уже позади, а впереди — чистое и светлое будущее.

Наше будущее!

* * *

— Иосиф Виссарионович, мы нашли танкиста! Точнее сказать, он сам нас нашел, — Берия чуть смущенно снял пенсне и протер стекла платком.

— Мне уже доложили, — голос Верховного был бесцветен. Это значило, что он в ярости. — Как такое возможно в принципе, сесть прямиком на Красной Площади? Хорошо хоть, не во дворе Кремля.

— Все виновные понесут наказание, но… — Берия замялся, — я бы ограничился строгим выговором, несмотря на столь явную недоработку.

— Выговором? — удивился Сталин. — Ты в своем уме? Да за такое расстрелять мало!

— Танкист этот, Буров — очень необычный человек. Я бы не удивился, если бы он незаметно прошел все посты и оказался не просто во дворе, а прямиком в этом кабинете. Я вам докладывал, что через командира партизанского отряда Медведева нам передали микропленку с фотографиями секретного оружия немцев. Так вот, пленка эта Медведеву попала из рук разведчика Кузнецова, а ему ее вручил наш Буров. Далее, несколько сотен человек, находившихся в концлагере Заксенхаузен, перешли линию фронта и на допросах сообщают, что человек с приметами Бурова лично убил Генриха Гиммлера, после чего поднял восстание, в результате которого лагерь был полностью уничтожен. Но и это не главное…

— Конечно, — гнев Верховного слегка утих, — по сравнению с пленением самого Адольфа, все прочее меркнет.

— Он совершил невозможное. Но я не об этом. Только что нам поступила секретная телефонограмма прямиком из Берлина. Полковник Штауффенберг совершил подрыв склада с порохом в замке Цигенберг в результате которого погибла практически вся верхушка немецкого командования, включая Герринга, Коха, Йодля и Кейтеля. После чего он умудрился улететь в Берлин, где активировал так называемый протокол «Валькирия». Вся власть теперь в руках заговорщиков. А помог в осуществлении подрыва никто иной, как Буров.

— Это не человек. Это сам дьявол!

— Иногда мне в голову приходят схожие мысли. Но мы ведь с вами читали его записки. Сегодня при нем был обнаружен еще один блокнот, с которым вы должны обязательно ознакомиться.

— Это не может подождать?

— Нет, — голос Лаврентия Павловича был на удивление уверен. — В связи с переходом власти в Германии, сменится и немецкая парадигма. Думаю, уже сегодня с нами начнут переговоры о капитуляции. Все кончено, Иосиф Виссарионович. Буров остановил войну.

Сталин долго молчал, крутя в руках пеньковую трубку. Но раскурить ее не пытался.

— Буров выжил?

— Его сумели откачать, — кивнул Берия, — но…

— Что с ним?

— У него частичная амнезия. Он не помнит ничего из того, что произошло с ним, начиная с декабря сорок второго года.

— Притворяется?

— Не думаю. Его проверила спецкомиссия и каждый из десяти профессоров подписал свое заключение. Он не симулянт, Буров на самом деле потерял память. И тот человек, коим он стал сейчас… — Лаврентий вновь замялся, — ментально обычный мальчишка. Он не способен на те деяния, которые совершил.

— Значит сущность, временно владевшая его телом, ушла?

— Полагаю, да. Сердечный приступ оказался катализатором. И теперь Буров вновь стал тем, кем был до своего внезапного возвышения.

— Что же, тем не менее, мы попытаемся вытащить из его памяти все, что в ней могло сохраниться. А после…

Берия молчал, ожидая решения. Он готов был подчиниться всему, что скажет Верховный.

— … А после мы достойно наградим его и проследим, чтобы дальнейшая карьера этого человека была успешной. Такими героями не разбрасываются! И даже если он потерял свою сверхличность, то есть шанс, что в любой момент сущность вернется обратно и вновь вступит с нами в контакт. Мы не должны упустить этот момент. Ты все понял, Лаврентий?

— Я прослежу за этим, Иосиф Виссарионович. У парня все будет хорошо!

* * *

Димка открыл глаза и уставился в свежепобеленный потолок. Голова слегка кружилась, но в целом сознание было ясным.

Вот только… что произошло и как он оказался в этой… больнице?

Последнее, что он помнил, — свою комнатушку в Челябинске. Тетка в тот вечер как обычно осталась на работе и он в очередной раз ночевал один.

А потом…

Темнота.

Он попытался было приподняться на кровати, но оказалось, что его тело перетянуто ремнями и пошевелиться нет никакой возможности. Руки тоже были крепко зафиксированы. Димка оказался в настоящей ловушке, из которой без чужой помощи не выбраться.

Но «помощь» в лице сурового доктора и маленькой медсестры была тут как тут.

Доктор без лишних слов посветил фонариком сначала в один глаз, потом во второй, послушал пульс, проверил давление, и спросил, жалуется ли пациент на что-либо?

Пациент ни на что не жаловался, пациент был полностью ошарашен происходящим.

Доктор ушел, а вместо него в палату зашли сразу трое человек в строгих костюмах с каменными лицами. Они начали задавать многочисленные вопросы на самые разные темы. Вот только Димка совершенно не знал, что должен отвечать.

Его спрашивали о странных вещах: о плене, о подбитом танке, о страшном концлагере, о подводной лодке и самолете, о Ленинграде и Берлине. Наконец, о Гитлере. Что он знал о Гитлере? Только то, что это страшный, злой человек — враг всего советского народа.

Потом, к счастью, вернулись к вопросам, на которые он хоть что-то мог ответить. Его спрашивали про Танкоград, про его там работу. И, хоть он и трудился в Танкограде всего несколько недель, говорить об этой кузнице Победы он мог бесконечно.

Димка и рассказал о своей замечательной бригаде, о ее бригадире — Михалыче, о могучем Кузнецове, о других товарищах и конечно о лучшем друге — Леше Носове.

Его слушали внимательно, не перебивая. Но когда он выдохся и замолчал, новых вопросов не последовало. Все трое вышли из палаты, оставив на несколько часов его в покое.

Руки ему, к счастью, развязали, и прочие ремни сняли. Казалось бы — свобода? Но Димка заметил, что в коридоре у палаты дежурят двое широкоплечих мужчин.

А потом все закрутилось по новой. Пришел другой доктор, потом третий, четвертый. У него брали кровь на анализы, стукали молоточком по коленям, проверяя рефлексы, заглядывали в рот, уши, глаза, да чего только не делали.

Затем явились еще двое — на этот раз другие, уже не врачи. Один — мордастый, огромный. Второй — пониже, в круглых очках — пенсне.

И опять вопросы, вопросы, вопросы…

Спрашивал мордастый, а второй лишь внимательно слушал и неотрывно смотрел на Димку взглядом смертельно опасной змеи. Димка робел, но отвечал. Впрочем, что он мог рассказать? Ничего. Он вообще не понимал, почему его спрашивают обо всех этих непонятных вещах. Какие блокноты? Какие записи? Он ничего не писал, не до того ему было. Работа в Танкограде выматывала до предела, и ни о чем другом Димка и думать не мог.

Хотя сейчас он чувствовал себя гораздо лучше, чем прежде. Сердце не кололо, сил прибавилось многократно. И когда он вставал с постели, чувствовал в теле невероятную легкость и скрытую мощь.

А потом он увидел в зеркале над умывальником свое отражение и чуть не сел прямо на пол от удивления.

Это точно было его лицо, но… словно бы он прожил с прошлого вечера лет десять. Если еще вчера он прекрасно помнил свои еще мальчишеские черты, пушок первых усов над верхней губой, обтянутые кожей скулы, то теперь… на него смотрел взрослый мужчина лет двадцати — крепкий и уверенный в себе.

И вот еще что — он чувствовал в себе силы. Ну то есть как… отчего-то ему казалось, что он может куда больше, чем прежде. И захоти он покинуть палату, те двое мужчин не сумели бы его остановить. Димка был уверен, что справился бы с ними.

Откуда это пришло в его сознание, ответить он не смог бы. Просто точно знал, что за ночь изменился. Нет, не стал иным человеком, но словно бы максимально развился, использовав скрытые ресурсы организма.

И память его вела себя странным образом. Иногда в голове мелькали картинки, объяснить которые он не мог. Всплывали факты, о которых прежде и не слышал. Подумав, он решил умолчать об этом. Может быть после, когда он со всем разберется, то поделится с кем-то близким, попросит совета. Сейчас же лучше молчать, а то его никогда в жизни не выпустят из палаты.

Сколько дней он провел в заточении, сказать было сложно, Димка сбился со счета.

Мужчина в пенсне больше не приходил, зато другие не переставали донимать его своими визитами и многочисленными вопросами на которые он не знал ответов.

И все же рано или поздно кончается все.

В один из дней, после обязательного визита доктора, пришла медсестра и принесла целую стопку одежды — исподнее, штаны, рубашку, пиджак, куртку, башмаки. Все вещи новые, но точно по его мерке.

Потом явился один из уже знакомых следователей, но в этот раз вопросы задавать не начал, а сказал строго, глядя Димке прямо в глаза:

— Моя фамилия Судоплатов. С этого дня ты поступаешь в полное мое распоряжение. У тебя начинается новая и чертовски интересная жизнь, парень!

Эпилог

Ничто — это отсутствие чего-либо. Пустота, в которой нет даже намека на жизнь или разум. Это даже не река, где можно барахтаться, пытаясь вынырнуть. Это просто чернота.

А через мгновение или целую вечность — свет.

И тут же первая мысль: «Жив!»

Судорожный вдох, поток кислорода в легкие, сознание проясняется, тьма отступает. Но присутствие Пустоты никуда не пропадает. Теперь она вечно со мной, и я это знаю.

И все же…

Жив!

Я — Никита Алексеевич Коренев, капитан танковых войск, погибший в две тысячи сороковом году. В тоже время я — Дмитрий Иванович Буров, тысяча девятьсот двадцать шестого года рождения, русский.

Я помнил все. Танкоград, войну, плен, Берлин, приземление на Красной Площади.

Что было после?

Резкая боль и Пустота.

Наверное, я умер в тот миг? Но сейчас я мыслю, а значит, как говорил древний философ, существую!

Я открыл глаза и первое, что увидел — солнце, ослепительно-ярким шаром висевшее в небе, кудрявые облачка, черно-белые березы и ярко-зеленую густую траву, в которой я и лежал.

Легкий ветерок приятно коснулся моего лица, принеся с собой многочисленные запахи: ароматы полевых цветов, влажной земли, свежескошенной травы, пыльцы и летнего тепла, тонкие нотки осоки, диких трав и лесных ягод.

Ощущение чистоты и безмятежности, естественности и чего-то близкого, родного.

Эти запахи я не перепутал бы ни с чем на свете.

Я был дома.

От автора

Уважаемые друзья!

Цикл «Черные ножи», который я писал почти два года, завершен. Я вложил в него много сил и времени и вполне доволен получившимся результатом.

История Дмитрия Бурова пошла собственной дорогой — чуть не так, как я думал, приступая к первой книге, но… автор предполагает, а герой живет своей жизнью.

Разумеется, приключения Бурова вымышленные, но все же реальных фактов, персонажей и событий в книгах вполне достаточно.

Цикл писался долго, но тому имелись причины.

Было сложно. Я прочел множество воспоминаний, мемуаров, разных исторических материалов. А чтобы достоверно написать четвертую книгу цикла, пришлось несколько раз лично посетить Заксенхаузен и еще несколько концлагерей, а так же захоронений советских воинов, отдавших свои жизни за общую Победу.

Огромная благодарность всем, кто на протяжении этого времени меня поддерживал, как советами, замечаниями, редактурой, так и рублем.

Отдельная благодарность:

Оксана Буняева — за обложки ко всем книгам цикла,

Александр Башибузук — за помощь,

Георгий Зотов — за помощь,

Вера_из_Майкопа — https://author.today/u/veraizmaykopa — за редактуру,

Ирина Куничкина — https://author.today/u/irinakun1961 — за редактуру,

Джха Фаиза — https://author.today/u/e_jha — за редактуру.

А так же все читателям! Вы — лучшие!

Спасибо вам за все!

С уважением, ваш Игорь Шенгальц

Перечень реальных лиц, упоминаемых в «Черных ножах — 5»:

Йозеф Гебельс — немецкий политик и пропагандист,

Иосиф Виссарионович Сталин — с 1922 года руководитель СССР,

Лаврентий Павлович Берия — советский политический и государственный деятель, министр Внутренних дел СССР,

Яков Джугашвили — старший сын Иосифа Сталина,

Степан Бандера — украинский политический деятель, один из лидеров ОУН,

Клаус фон Штауффенберг — полковник Вермахта, участник заговора против Гитлера,

Эрнст Кальтенбруннер — начальник Главного имперского управления безопасности СС,

Герделер, генерал-майор Хеннинг фон Тресков, Фридрих Ольбрихт, Витцлебен, Хепнер, Мерц фон Квирнхайм, Вернер фон Хефтен, полковник фон Фрейтаг-Лорингофен — участники заговора против Гитлера,

Николай Иванович Кузнецов — советский разведчик, лично ликвидировавший одинадцать немецких генералов,

Павел Анатольевич Судоплатов — сотрудник советских спецслужб,

Альберт Шпеер — рейхсминистр вооружения и военного производства Германии,

Лени Рифеншталь — актриса, режиссер,

Эрих Кох — рейхскомиссар Украины,

Фридрих Фромм — командующий армией резерва Германии,

Ганс Раттенхубер — начальник личной охраны Гитлера,

Отто Дитрих — партийный и государственный деятель Рейха,

Петер Хегль — сотрудник личной охраны Гитлера,

Рохус Миш — сотрудник личной охраны Гитлера,

Адольф Гитлер — фюрер Германии,

Ева Браун — жена Адольфа Гитлера,

Матиас Руст — немецкий пилот-любитель, совершивший в 1987 году посадку на Большом Москворецком мосту.

Примечания

1

(нем. грубое) Заткнись, Марта!

(обратно)

2

(нем.) Бабуля?

(обратно)

3

Фраза из начальной песни фильма, была вырезана в советском прокате.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Эпилог

От автора

*** Примечания ***