Ма-аленькая! [Максим Горький] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
Ма-аленькая!
…«И была она, браток, телом-ту ма-аленькая!..» Каждый раз, как я вспоминаю эту фразу, из дали прошлого мне улыбаются две пары подслеповатых, старческих глаз, улыбаются такой тихой, ласковой улыбкой любви, сожаления, и в ушах звучат два надтреснутые голоса, одинаково характерно подчёркивавшие то обстоятельство, что «она» была ма-аленькая!.. И мне делается так хорошо и легко от этого воспоминания, лучшего за все десять месяцев моего хождения пешком по кривым дорогам нашей родины, такой большой и такой печальной…По пути из Задонска в Воронеж я догнал двух богомольцев – старика и старуху. Обоим им с виду было лет полтораста; они шли так медленно и неумело, тяжело двигая ступни по горячей пыли дороги, и оба имели в физиономиях и в одежде еле уловимое нечто; это нечто сразу позволяло заметить, что старики идут издалека. – Из Тобольской губернии шагам… со господней помочью! – подтвердил старик моё предположение. А старуха на ходу ласково оглянула меня добрыми, когда-то голубыми глазами и, добродушно улыбаясь, добавила, вздыхая: – Из самого Н-ского заводу, деревеньки Лысой будем мы с отцом-то! – То-то, чай, изустали? – Мы-то? Ничего! Пока двигаемся… ползём божьей милостью!.. – По обету, что ли, али так, старости ради? – По обету, браток… Обещанье, значит, дали киевским и соловецким угодникам божиим… Да… – снова подтвердил старик. – Мать! посядем, вздохнём маленько? – обратился он к спутнице. – Ну, что ж? – согласилась та. И вот мы сели в тень от старой придорожной ветлы. День был жаркий, небо безоблачно, впереди и сзади нас извивалась дорога и уходила в дали, завешенные знойной мглой. Кругом было пустынно и тихо. По оба бока дороги неподвижно стояла чахлая рожь. – Высосали землю-то!.. – сказал старик, подавая мне несколько сорванных колосьев. Мы заговорили о земле и о жестокой зависимости от неё крестьянской судьбы. Старуха слушала нас и вздыхала, порой вставляя в наши речи хорошее, опытное слово. – Кабы жива была она, сколько бы нанудила сердечко своё на таком-ту поле! – вдруг сказала старуха, оглянувшись вокруг на полосы низенькой, выгоревшей ржи, испещрённые плешинами. – Да-а! уж порадела бы… – качнул головой старик. И оба они вдруг замолчали. – О ком это вы? – спросил я. Старик добродушно улыбнулся. – Тут… вспоминаем об одной… – Стоялка наша была… барышня… – вздохнула старуха. И вдруг оба они, глядя на меня, точно сговорясь между собой, протянули медленно и жалостно, в унисон друг другу: – Ма-анинькая така была телом-ту!.. Это было странно и очень больно резнуло меня по сердцу. Нечто заупокойное звучало в их старых голосах… А они вдруг, торопясь и перебивая друг друга, стали рассказывать быстро, что мне, сидевшему среди них, оставалось только поворачивать голову от одного рассказчика к другому. – Привёз её к нам урядник и сдал, значит, старосте. «Определи её на постой», говорит… – На кватеру, стало быть, кому-нибудь! – пояснила старуха. – Её к нам и определили… – Глядим, – красная вся… дрожит с холоду-то… – А сама така ма-анинькая… – Аж в слёзы мы… – Господи, думаем, куда её таку заслали? – На какую её потребу? За каку таку провинность?.. – А она, слышь ты, отколе-то отсудова… – Из России, стало быть… – Мы её первым делом на печь… – Печь-то у нас бо-ольша… да тё-епла… – сокрушённо вздохнула старуха. – Ну, потом, значит… кормить её! – Смеётся! – Глазёнки-те чё-ерные… как у мыша… – И вся-то она, как мыша… гладка да кругла… – Отдышалась… плачет… Спасибо, говорит, родимы! – И учала вертеть!! – Уж и начала же!.. – с восхищением выкрикнул старик и засмеялся, сощурив глаза. – Кататся тебе по избе-то, как клубок, и гоношит, и гоношит… И то, и это… и то поставит так, и это эдак… «Лохань с помоем вон, свиньям, говорит, тащите…» Да сама её и хвати ручонками-те, да осклизнулась… да по плечи руки-те в по-омои-то будух! Ах ты… И оба они засмеялись, задыхаясь и кашляя до слёз. – Поросята опять же… – Целует их прямо в рыла!.. – «Невозможно, говорит, вон поросёв!» – В неделю умучила вот как! – В пот, бывало, вгонит… – Хохочет, кричит, ножонками топат… – А то вдруг потемнится вся, заробет… – Как умрёт!.. – Да в слёзы… Уж ревит, ревит, так это её сподымя бьёт. Кружишься, кружишься около-то её… Чего ей? Непонятно… Хоть сама плачь. И плачешь, бывало… не знай о чём. Обоймёшь её, да и зальёшься вместе… – Известно… дитё как бы… – А живём-то мы одни. Сына в солдаты сдали, а другой на золотых промыслах… – А ей-то осьмнадцатый, кажись, годок… – Какое! С виду ежели давать, никак не больше двенадцати… – Ну, уж ты больно!.. двенадцати!.. тоже!.. – А больше – скажешь?.. Как бы! – Чего? Девица она была сочная… А што малоросла, так это рази что в упрёк ей? – А я в упрёк говорю? Эко! – То-то!.. – добродушно уступила старуха. Поспорив, старики оба и сразу замолчали. – Ну, а
- 1
- 2
Последние комментарии
1 час 30 минут назад
5 часов 38 минут назад
5 часов 55 минут назад
6 часов 16 минут назад
8 часов 58 минут назад
16 часов 21 минут назад