Шарафат бесстрашная [Рубен Акопович Сафаров] (fb2) читать онлайн

Р. Сафаров, Б. Хасанов Шарафат бесстрашная Документальная повесть

Ночной бой

Три дня отряд Алексеева глотал пыль из-под копыт басмаческих коней. В тот вечер она тоже висела серо-розовым облаком над маленьким кишлаком. Прежде чем закатиться, солнце залило пламенем долину, стиснутую горами: живописно разбросанные кибитки, высокие тополя, густые сады. Но командиру красного отряда товарищу Алексееву было сейчас не до этих красот. Он стоял в дверях глиняного домика. Притолока была слишком низка для рослого командира. Он склонился под нею и, вглядываясь вдаль, мучительно размышлял. Как быть? Возвратиться в Андижан, так и не настигнув банду? Признать, что напрасно потрачены время и силы? И шакалы по-прежнему будут бесчинствовать?

«Нет, — покачал головой Алексеев. — Надо разорвать этот проклятый круг».

Край багрового солнца исчез за ближними горами.

«Почему бандиты каждый раз безошибочно узнают о приближении красного отряда?» — снова и снова возвращался к одному и тому же вопросу Алексеев. Вот и сегодня: еще не остыл огромный самовар под карагачом, валяется в пыли богатый шелковый бельбох — кто-то впопыхах не успел надеть, — и пыль над кишлаком еще не успела осесть. Значит, вот только что ушли. Кто-то предупредил их, как предупреждал и прежде.

— Но кто?

— Аллах, — сказал по этому поводу ординарец Алексеева Кара Сакал. Сказал, иронически сощурившись, и тут же участливо вздохнул, разделяя озабоченность командира. — Ладно, — заключил он. — Не горюй, дорогой товарищ Алексеев. Поймаем, клянусь правым глазом, поймаем. — Он шутил. Наверное, пытался отвлечь Алексеева от невеселых раздумий. Левый глаз Кара Сакала был давно поврежден и едва выглядывал сквозь узенькую щелочку. Широкое лицо заросло густыми черными волосами, потому он и получил свое прозвище — Черная Борода. Он был непривлекателен, что и говорить, но война — не пир. Здесь не красавцу высшая цена. А Кара Сакала любили и бойцы, и сам Алексеев. Чернобородый все умел: починить обувь и вскипятить без дров чай, осадить норовистого коня и развеселить бойцов веселой побасенкой. Но самое главное — он знал андижанские края, как свой двор, и потому его часто посылали в разведку.

Кара Сакал зажег свечу и пододвинул ее ближе к карте, развернутой на столе у Алексеева.

— Другого пути у них не было, — вслух сказал командир. — Они могли уйти только сюда. — Он отметил на карте маленькую точку. — Вот здесь они, за этим мостом. Дальше — горы. Дорога пропадает.

— За мостом их нет, товарищ командир, — сказал Кара Сакал, почтительно заглядывая через плечо начальства. — Я сейчас с дехканами разговаривал. Говорят, басмачи разбежались. И мы утром тоже уедем. Доложим начальству: все, конец банде!

— Нет, — произнес Алексеев, будто отвечал не Кара Сакалу, а своим мыслям. — Волчьи повадки я знаю: соберутся опять и устроят засаду на дороге, а мы на них ночью как раз и нарвемся. Ты скажи лучше, кто их предупреждает все время? — Он стукнул кулаком по столу. — Аллах ли, дьявол ли — все равно найдем его.

Кара Сакал пожал плечами:

— На то и змея, чтоб прятаться. — Он оглянулся на дверь. — Не знаю, конечно, товарищ командир. Может, он и честный человек.

— Кто? — перебил Алексеев.

— Да есть тут один у нас, — помялся Кара Сакал. — Вот, например, сейчас. Все наши бойцы — кто переобувается, кто чай пьет, а он — шмыг в сторонку — и нету его... Ну, да ладно, аллах с ним.

— Нет, — жестко потребовал Алексеев. — Начал, так кончай. Кого ты подозреваешь?

Единственный глаз Кара Сакала заметался то вправо, то влево.

— Юнус, — шепнул он, наконец, на ухо Алексееву. — Ну этот, молоденький, из третьего взвода.

Командир помрачнел.

— Не может быть, — произнес он. — Сын бедняка. Мы же его сами хотели... Хорошо, — оборвал он себя и кивнул Кара Сакалу: — За чай — спасибо. Попроси ко мне комиссара, а сам можешь отдыхать.

Новая загадка встала перед командиром. Когда-то и он сомневался в Юнусе. Парень из басмачей. Правда, воевал он у них недолго. Как увидел, что басмачи творят, — над бедняками измываются, а байским приспешникам пятки лижут — понял, что к чему. Так он рассказывал Алексееву и комиссару отряда Тулкуну Исмаилову в тот день, когда с конем и новенькой английской винтовкой перешел на сторону красных. Было это не так давно, а парень уже успел проявить себя в боях.

Но у командира была и иная мысль: пока басмачи не узнали, что Юнус служит у красных, послать его разведчиком во вражеский стан. Пусть скажет, что отбился и никак не мог пробраться обратно к своим. Вот только можно ли доверять ему?

Сейчас Кара Сакал, словно угадав его мысли, заронил в душу Алексеева горькое зерно сомнения. Но командир не привык отступать.

— Садись, — предложил он Тулкуну Исмаилову, как только комиссар появился в дверях, худощавый и, что редко встречается у восточных людей, сероглазый. Без обиняков Алексеев сразу начал с того, что его волновало.

— Нам нужен разведчик, — сказал он. — Иначе все время будут басмаческие лошади нас хвостами хлестать.

— Я тоже об этом думаю, — ответил Исмаилов.

Он знал Алексеева давно: его честность, храбрость, принципиальность, преданность их общему великому делу. Командир был носителем всех тех качеств, которые стремился воспитать в своих бойцах комиссар.

— Вчера я говорил с Юнусом, — продолжал Исмаилов. — Парень понял, что от него требуется. По-моему, он все сделает, хотя и догадывается, что в случае чего — платить придется головой.

— А если послать Кара Сакала? — спросил Алексеев. — Этот, по-моему, самого дьявола проведет.

Исмаилов помрачнел.

— Как хочешь, товарищ Алексеев, — ответил он. — Только, извини, не верю я чернобородому. Очень он скользкий. Может, и не подлец, но, понимаешь, выгоды все время ищет.

— А конкретней можно? — спросил Алексеев. — Факты у тебя есть?

— Фактов нет, — покачал головой Исмаилов. — Но все равно...

— А у меня имеются, — перебил Алексеев. — Вспомни, кто нас навел на след басмачей за Эски-Саем, когда мы пленных взяли?

— Какие там пленные? — пожал плечами комиссар. — Шестеро калек и глухой мулла.

— Не важно, сколько, — возразил Алексеев. — А сегодня... Это же он, а никто другой, нам опять дорогу указал. И не его вина, что басмачи ушли из-под носа.

Комиссар молчал, барабаня тонкими длинными пальцами по столу.

— Ты думаешь, я не сомневался в этом Кара Сакале, — продолжал командир. — Но пойми: факты за него. А Юнус пока что... — Он задумался, будто подбирая слова, и в это время в тесную комнатку, опрокинув загрохотавшее ведро, влетел сам Юнус из третьего взвода.

— Басмачи! — закричал он. И тут же донесся дробный, нарастающий топот и дикие, будто пьяные вопли.

Все трое выскочили на улицу, и Алексеев громко скомандовал:

— К бою!

С окраины кишлака уже доносилась пальба. Это дозорные стреляли вслед проскочившей в селение банде.

Исмаилов бросился к общему двору, где расположились на ночлег красноармейцы; Алексеев помчался к пулеметному взводу.

— Я их задержу! — крикнул он на ходу комиссару, — а ты организуй оборону!

Бойцы, кто в нательных рубашках, белеющих в сумерках, кто — босиком, уже суетились у пулеметов.

— Помоги! — крикнул Алексеев Юнусу. Подхватив «максим», они вдвоем затащили его на крышу. — Второй пулемет — к дороге! — приказал командир. — Не успеете — сажайте им в спины, чтоб ни одна сволочь не ушла, — распоряжался он. А руки ловко вставляли ленту, и едва показалась визжащая басмаческая лавина, Алексеев полоснул по ней длинной очередью.

Падали, заливаясь предсмертным ржанием, кони. Взмахнув руками, несколько бандитов свалилось в пыль. Поняв, что застигнуть врасплох красноармейцев не удалось, басмачи устремились к большаку. Теперь они уже не орали, а отчаянно нахлестывали лошадей, стремясь уйти в степь.

Алексеев развернул пулемет, но прежде он все-таки заметил, что к тому самому домику, где минуту назад они беседовали с комиссаром, подскакал, отделившись от остальных, один басмач и швырнул в открытое окно гранату. Одновременно со взрывом грянул выстрел. Юнус не промахнулся. Повиснув в стременах, молодой басмач в щегольском халате волочился по пыли за конем. Он упал совсем рядом с ними, но приподнялся, глянул на крышу кибитки, где лежали у пулемета Юнус и Алексеев, и глаза его округлились. Даже в сгущавшейся мгле он узнал предсмертным взглядом того, кто послал ему в грудь пулю.

— Так вот ты где, собака... — хрипло сказал он и сплюнул кровью. Он хотел достать маузер, но рука уже ослабла, и он уронил голову в пыль.

— Вот где, Джура, нашел ты свою погибель, — кивнул на него Юнус, подавая ленту. Короткими очередями командир сбивал басмачей, едва они показывались в узком просвете между деревьев.

Топот рассыпался и стих. Теперь-то, наверняка, басмачи разбежались кто куда, и преследовать их, пока они не соберутся снова всей шайкой, было бессмысленно.

Алексеев поднялся во весь рост, Юнус — тоже. И тут только они заметили, что молодой басмач шевелится. Он поднял серое от пыли лицо и с трудом разжал спекшиеся губы.

— Скотина! — задыхаясь, сказал он, глядя с ненавистью на Юнуса уже помутневшими глазами. — Все равно мы тебя... — Он застонал.

— Стой! — успел крикнуть Алексеев. — Он нам пригодится! — Но Юнус уже выстрелил в голову басмачу.

— Извини, товарищ командир, — сказал он, тяжело дыша, — не мог я по-другому. Этот же отца моего камчой хлестал. Шакал...

— Куда ты торопился? — кольнул его взглядом Алексеев. — Успел бы еще счеты свести. Ладно, — как всегда решительно оборвал он себя. — Потом разберемся.

Бой стих, и сразу же угольно-черная ночь залила все вокруг. Алексеев сам проверил боевые порядки вокруг кишлака и только после этого пошел отдыхать.

В домике, где разместился Исмаилов, хлопотал у чайников все тот же Кара Сакал. Где был его ординарец во время боя, Алексеев не знал. Он только обратил внимание на то, что Кара Сакал, вопреки обыкновению, мрачен и молчалив.

— Задали тебе басмачи двойную работу, — невесело пошутил Алексеев, обращаясь к Кара Сакалу, — опять чай заваривать надо.

— Э-э, чайник... шайтан с ним, — неуверенно подмигнул Кара Сакал. — Шинель ваша пропала, товарищ командир, — вот жалко. — Он покачал сокрушенно головой. — Как они только узнали, где вы остановились?

— У кого-то язык длинный, — со значением сказал комиссар, глядя в упор на Кара Сакала.

Тот выдержал взгляд серых комиссаровых глаз:

— Правда ваша, — произнес он почтительно. — Наверное, совсем рядом они были. Какая-то собака от нас побежала туда, сказала: «Все спят. Налетайте, убивайте...»

— А может, эта собака обо всем им донесла еще раньше? — спросил комиссар, вновь внимательно посмотрев на Кара Сакала. — И показала кибитку, в которой остановился командир?

— Я в таких делах не понимаю, — сказал Кара Сакал. — Вот чай, пожалуйста. — Он налил две пиалы и покачал головой, с удовольствием смакуя аромат.

На рассвете Алексеев поднял отряд. Он решил вернуться в Андижан. Ехали без песен. Не так, как всегда. Командир молчал, и даже Кара Сакал за всю дорогу ни разу не пошутил, ни разу не закурил свою знаменитую самокрутку в палец толщиной.

Ночной гость

Кадыр-курбаши рыгнул. Провел жирными ладонями по черной бороде и только после этого вытер руки о скатерть. Толстыми пальцами, сплошь в дорогих кольцах, он взял хрупкую пиалу и отхлебнул глоток чая.

«Стал бы тебе этот чай отравой, — от души пожелал ему хозяин дома Каримбай. — Сдох бы ты! Хотя — нет. Пусть сперва расправится с красными нечестивцами, а там, клянусь пророком, я найду способ выпустить из этого толстого брюха кишки». — Так думал богатейший в селении человек Каримбай. Тот самый Каримбай, которому даже генерал в Андижане подал однажды три пальца. А этот жирный боров курбаши заставил Каримбая, первого в округе человека, стоять согнувшись, как какого-то жалкого служку. Разлегся на его коврах, жрет его плов, а хозяину даже сесть не предложит. Правда, прежде, чем сам начал есть, кивнул: отведай! Каримбай проглотил горсть плова, поцокал языком — объедение!

«Боялся, что отравлю, — понял сейчас Каримбай. — Нет, душа моя. Я тебя, придет время, заставлю босого на сковородке плясать. Слыхано ли, такое оскорбление...»

— Ты что, оглох, дорогой! — вывел его из раздумья визгливый голос курбаши. — Я спрашиваю: куда девался Алексеев со своей сворой? — Басмач заскрипел зубами и стукнул кулаком по супе^[1] так, что блюдо с недоеденным пловом подскочило и задребезжало. — Ну и рассчитаюсь я с ним! За все сразу. Скольких мы джигитов потеряли! — Он швырнул пиалу. — Хотели напасть врасплох, а сами, как ишаки, напоролись на красных. Какой пес их предупредил? Не знаешь! Никто ничего не знает. Но, аллах свидетель, я до всех доберусь.

— Напрасно гневаетесь, — решился вставить слово Каримбай. — Вы же знаете, надежный наш человек служит в отряде Алексеева. Это благодаря ему вы три дня красных за нос водите.

— Где он, этот твой человек, пес, шайтан?! — закричал курбаши в ярости. — Раз не пришел сегодня, надо было самим его найти. Дрожите все за свои паршивые шкуры.

— Он должен прийти ночью, — все так же мягко продолжал Каримбай.

— Ладно, — отошел курбаши. Он поднялся, высокий и грузный. — Скажи ему: нам оружие нужно. Пусть сдохнет, но достанет, хоть из-под земли. Понял? И чтоб доложил, какая собака нас предала. — Он шагнул к двери. — Хоп^[2]. Я пойду. Время позднее. К утру джигиты должны снова собраться. — На лице его, лоснящемся от жира, мелькнуло подобие улыбки. — Говорят, ты еще одну жену недавно взял, а, Каримбай? — спросил он сощурившись. — Что она: молода, красива? Взглянул бы на нее, да некогда. А жаль. — Он решительно вышел из комнаты. Щелкнул пистолетом.

Каримбай видел, как в темноте курбаши широкими шагами добежал до плетня и одним махом перенес через него свое тучное тело. Как большая кошка, как тигр. «Ну что ж, — подумал Каримбай, — пускай ты — тигр, но я — мудр и хитер, как кобра. И, как змей, терпелив».

Едва хозяин затворил дверь, на айване^[3] послышались осторожные шаги. На этот раз явился желанный гость.

— Наконец-то, — зашептал Каримбай, схватив пришельца за руки. — Садись, рассказывай, что там стряслось, как красные узнали о налете? Курбаши зол, словно тысяча джиннов!

Гость оглянулся на дверь, прикрыл лицо белым платком.

— Не бойся, в доме — только жена. Она спит. Шарафатхон! — окликнул он и прислушался. — Спит... — При упоминании о юной жене надменное, суровое лицо Каримбая прояснилось. — Досталась она мне, видит пророк, недешево. Сколько сил потратил. О деньгах мулле и родным — уже не говорю. Зато — красавица. Какие эмиру не снились. Не то, что этому толстому ублюдку... Ну, ладно, — перешел он на шепот. — Курбаши велел тебе оружие достать. Пусть умрет, но сделает, говорит.

Гость отхлебнул из пиалы.

— Хоп, — наконец хрипло сказал он, — это я сделаю. А того, кто предупредил Алексеева, я своими руками задушу. Так и передай дорогому курбаши. Зачем ему имя? Я пришлю ему голову красного пса. Скажите дорогому курбаши — он будет доволен.

Гость отказался от протянутой ему пиалы:

— Пора идти. Оружие сюда принести?

— Что ты, что ты! — в испуге вскочил Каримбай. — Закопай на русском кладбище, у часовни. Наши люди найдут.

— Будь по-вашему, — сказал гость и вдруг, ринувшись к двери, рывком распахнул ее.

— Ты что? — позеленел Каримбай. — Там женская половина.

— Какая оплошность, — тяжело дышал гость, — если меня видели или слышали — все пропало.

— Успокойся, — сказал Каримбай. — Я же тебе сказал: в доме никого нет, кроме жены. А она еще маленькая, чтобы мужскими делами интересоваться.

Он проводил гостя и, вернувшись, сам приоткрыл дверь на женскую половину и долго прислушивался. По длинному его лицу блуждала улыбка.

— Спит, — сказал он шепотом. — Ну, ничего, я тебя разбужу, моя горлинка...

Находка

«У меня нет доказательств, — повторил про себя комиссар Тулкун Исмаилов. — Хорошо. У меня будут доказательства, командир».

Отряд располагался в андижанской крепости. Готовились к новым походам: чинили амуницию, чистили оружие, пополнение обучалось стрельбе. Ясным спокойным утром Исмаилов сидел в штабе, просматривая почту, и вдруг увидел вдалеке Кара Сакала. Ординарец шел по аллее, сутулясь, глядя под ноги. В мгновение ока Исмаилов очутился у аллеи и положил у кустов маленький бельгийский пистолет. В отряде существовал строжайший приказ: докладывать лично командиру или комиссару о найденном оружии. Скроет пистолет, рассудил Исмаилов, значит, утаит и кое-что поважнее.

Он едва успел пробежать глазами адрес на пакете, как, постучавшись, вошел Кара Сакал. Ординарец был возбужден, но Исмаилов сделал вид, что не замечает этого.

— Вот, — тяжело выдохнул Кара Сакал, — нашел на дороге. Заграничный. Не наш. Кто мог потерять такой?

Исмаилов долго вертел пистолет, словно видел впервые.

— Спасибо, — произнес он наконец. — Постараемся узнать, кто такие игрушки теряет. — Ему стало неловко перед ординарцем. Прямо в лицо ему смотрел Кара Сакал, и столько преданности и искренности было в его единственном, широко раскрытом глазе, что Исмаилов готов был упрекнуть себя и за свои сомнения, и за этот неумный ход с пистолетом. — Благодарю за службу, — повторил он.

Но червь сомнения все-таки точил душу комиссара.

— Послушай, Кара Сакал, — остановил он бойца. — Я все думаю, нельзя ли тебе помочь, чтобы глаз у тебя не щурился? Отчего это?

— Не знаешь, что бедняка кривым делает? — усмехнулся Кара Сакал. — Нужда да заботы. А еще говорят в народе — если твой сосед кривой, то и ты прищурь глаз.

— Ладно, — сказал Исмаилов, — можешь идти.

Не понравилась ему поговорка, которую привел Кара Сакал. Чем-то рабским пахло от нее. Стоя на крыльце, он, благодаря своему росту, долго еще видел ординарца. А тот у самого края аллеи столкнулся лицом к лицу с Юнусом из третьего взвода.

— Вы читать умеете? — спросил доверительно Юнус. — Тогда держите. — И он протянул Кара Сакалу смятую бумажку.

Кара Сакал быстро пробежал неровные строки. Даже левый глаз его приоткрылся.

— Ерунда какая-то, — сказал он, наконец. — Откуда это у тебя?

— Мальчишка какой-то сунул. Пыльный, чумазый. Я уж хотел было командиру показать, да вот вас встретил.

— Чудак ты, — улыбнулся Кара Сакал. — К командиру со всякой чепухой не ходят. Подшутили над тобой, парень, а ты — товарища Алексеева беспокоить вздумал.

Юнус смутился.

— Правда ваша, — произнес он. Отошел и все-таки оглянулся. — Только вы командиру покажите эту бумажку. Пусть посмеется. Но все равно — покажите.

— Я как раз к нему иду, — ответил Кара Сакал. — Посмеемся с ним вместе.

Он и в самом деле весь этот день был на глазах у Алексеева. Даже спать улегся на террасе командирского дома. У самой двери.

Да, ты разведчица!

А ночь принесла новую беду. Басмачи разгромили оружейный склад. Охрана была снята без единого выстрела: всем часовым одновременно всадили в спину кинжалы. Начальник караула исчез.

Как это могло случиться? Алексеев и Исмаилов окончательно потеряли покой. Сомнений не оставалось: в отряде орудует ловко замаскировавшийся враг. Но кто, кто? Вопрос этот не давал покоя командиру и комиссару. Ни о чем другом они думать не могли, и когда часовой доложил Алексееву, что его дожидается девушка-узбечка по очень важному, как она говорит, делу, командир недовольно поморщился:

— Отведите ее к моей жене. Ольга Васильевна лучше меня разбирается в ее важных делах.

— Вас требует, — повторил часовой. — Ни с кем другим даже говорить не желает.

— Ладно, — кивнул головой Алексеев. — Зови.

Она вошла в кабинет, прикрывая лицо, невысокая, тоненькая. Только смуглая маленькая рука выглядывала из-под паранджи.

— Вы командир? — спросила женщина.

Алексеев кивнул. Тогда она торопливо заговорила, а Исмаилов так же быстро начал переводить:

— Меня зовут Шарафат. Мой муж связан с басмачами.

— А кто ваш муж? — спросил Алексеев.

— Каримбай. Богатый человек. Весь кишлак Писта-мазар в петле держит. — Она помолчала. — Только меня ему удержать не удалось. Больше я к нему не пойду. С вами буду. С красными.

— Вот как? — сказал Алексеев. — Значит, воевать решила.

— Да, — ответила женщина. — Вы не бойтесь: я вам пригожусь. — И столько решимости было в ее голосе, что Алексеев с искренним уважением посмотрел на маленькую, закутанную в широкие одежды, фигурку.

— Вот ведь, не побоялась от мужа уйти, да еще — к большевикам, — произнес он вслух.

— Я раньше пришла бы, — сказала Шарафат, — да нельзя было. Всю ночь Каримбай не спал. То и дело басмачи прибегали к нему. А вчера приходил один даже от вас.

Командир и комиссар переглянулись.

— Говори, говори, — велел Алексеев.

— О каком-то оружии вели речь, — уже смелее продолжала Шарафат. — Что-то о русском кладбище вспоминали. Жалко, я всего не расслышала. Этот, что пришел от вас, как рванулся к двери, я едва отбежать успела и под одеяло спрятаться.

— Какой он, не помнишь? — торопливо спросил Алексеев.

Шарафат покачала головой:

— Он лицо все время чалмой закрывал. Видела, что заросший. Да мало ли таких? — Она искренне сокрушалась. — Ничего после него не осталось, только вот это. Я утром нашла. Каримбай не курит, значит — тот оставил. Больше некому. — И она положила на стол несколько недокуренных, обмусоленных самокруток. Алексеев внимательно осмотрел их.

— Наш табак и газета наша, — сказал он.

— Только кто курил? — спросил Исмаилов.

— Узнаем, — откликнулся командир.

Шарафат чуть не плакала:

— Ничего больше не было. Я уже все обыскала.

— Молодец, — успокоил ее Алексеев. — Не твоя вина, а наша. А это, — он пошевелил окурки, — ты не зря подобрала. Честное слово, — сказал он с восхищением, — ты — настоящая разведчица.

— Я еще и записку вам послала, — продолжала Шарафат. — Как уж умела, нацарапала. Думала — поймете. А вы, наверное, не поняли...

— Какую записку? — перебил ее Исмаилов.

— О том, что у вас оружие может пропасть. Мальчик отнес, вернулся, говорит: отдал красноармейцу. Даже имя у него спросил, как я велела. Вот: Юнусу записку отдал. Я хорошо запомнила.

В комнате наступила тишина. Командир и комиссар переглянулись.

— Ладно, — сказал, наконец, Алексеев. — Сейчас тебя проводят к моей жене. Зовут ее Ольга Васильевна.

— Ольга Васильевна, — неуверенно повторила Шарафат.

— Она тебя устроит как надо. Отдохни. А услугу ты нам оказала огромную. Большое спасибо тебе от Красной Армии. — И он пожал маленькую смуглую руку.

Лицом к лицу

— Не щурил ли, случайно, ее гость левый глаз? — спросил Исмаилов.

— Может и так, — задумчиво ответил Алексеев, разглядывая пожелтевшие, ссохшиеся окурки. — Вот что, — решительно сказал он, — давай-ка их обоих сюда. — И, приоткрыв дверь, велел дежурному красноармейцу:

— Кара Сакала ко мне и Юнуса из третьего взвода. Живо!

Прошло минут десять, и в дверь просунулось недоумевающее лицо дежурного:

— Нету их, — сказал он извиняющимся тоном. — Ни того, ни другого.

— Ты всюду смотрел? — вспылил Алексеев.

— Да что вы не верите, товарищ командир? — обиделся дежурный. — Часовой у ворот говорит: полчаса назад куда-то ускакал Кара Сакал, а потом вслед за ним — Юнус. Тоже верхом.

— Идите, — кивнул бойцу Алексеев и повернулся к Исмаилову: — Бери отделение и галопом за ними. Кто из нас прав — не в том суть. Сам понимаешь. Действуй. И Писта-мазар не забудь. Арестовать Каримбая.

Исмаилов не привык дважды выслушивать приказание. Через минуту за ворота крепости вылетела, вздымая пыль, разбудив сонную тишь дремлющих под знойным солнцем улиц, группа всадников. Впереди скакал комиссар Тулкун Исмаилов.

* * *

Маленький отряд сбился с ног, но нигде не попадались следы ни Кара Сакала, ни Юнуса. Комиссар опрашивал верных людей в окрестных кишлаках, бойцы обшарили все поле и тутовые рощи — нигде никого.

«Либо ушли в горы, либо — в Писта-мазар, — решил Исмаилов. — Но кто бежал, а кто преследовал? — Комиссар терялся в догадках. — Возможно, Кара Сакал решил провести единоличную разведку, найти украденное оружие? На него это похоже: и прежде один ходил. А Юнус хотел ему помешать? А может — все наоборот?»

— Стой! — приказал Исмаилов. Запыленные бойцы спешились и собрались вокруг комиссара. — Надо их найти, пока не стемнело, — сказал Исмаилов и быстро разбил отряд на группы, наметив каждой маршрут. — Сбор здесь, на этом месте, через три часа. Я с Туракуловым, — он подозвал пожилого бойца, — поеду в Писта-мазар. Оружие не применять. Брать обоих живыми. По коням!

Отряд рассыпался по долине. Топот стих. В дрожащем мареве едва заметной полоской вырисовывался кишлак Писта-мазар. Туда и направили своих коней комиссар и сопровождавший его боец.

Кара Сакал обнаружился сам.

Отчаявшись найти его — никто в Писта-мазаре ни чернобородого, ни Юнуса не встречал — Исмаилов решил арестовать Каримбая и возвратиться в Андижан. Вместе с Туракуловым комиссар незаметно со стороны сада подобрался к огромному байскому дому. До самого последнего времени, точнее до прихода Шарафатхон в красный отряд, Каримбай был вне подозрений. Потому он и жил спокойно, но сейчас хитрый и коварный бай конечно, почуял неладное. В этот поздний час только в одном оконце, выходящем к глухому дувалу, светился огонь. Не потревожив свирепых байских псов, Исмаилов и Туракулов подобрались к окну. Они увидели самого Каримбая. Стоя на коленях, широкий и костлявый, он торопливо заталкивал в кожаную сумку какие-то бумаги и свертки. Две уже наполненные сумы лежали рядом, и слуга, натужившись, стягивал их ремнями. Со стороны крыльца слышалось лошадиное ржание.

— Туракулов! — шепотом велел комиссар, — отвяжи этих коней и уведи их, а я послежу здесь. Только быстрей.

— Есть! — ответил боец и скрылся за углом.

Каримбай что-то искал. Он ползал на четвереньках по ковру, и по разъяренному взгляду его можно было понять, что он сыплет проклятиями. Он приподнял ковер и лег, прижавшись лицом к полу, заглядывая в щель. Наконец бай облегченно вздохнул и вытащил откуда-то из-под пола белый пакет. Зоркие глаза Исмаилова успели разглядеть, что адрес написан по-английски.

— Ну что ж, — сказал про себя комиссар, — тем лучше: со всем вместе возьмем и тебя. — Он тихо начал пробираться к крыльцу. Сейчас вернется Туракулов и вдвоем они схватят Каримбая. Комиссар едва успел об этом подумать, как услышал у себя за спиной чье-то тяжелое дыхание. Он резко обернулся, выхватил пистолет, и тут же раздался голос Кара Сакала:

— Тише, товарищ комиссар! Здесь, у крыльца — Юнус и еще двое басмачей. Я за ними давно слежу. — Он положил тяжелую руку на плечо комиссару. — Ложитесь!

С улицы послышался стон.

— Туракулов! — вскочил комиссар, но Кара Сакал снова заставил его лечь.

— Ему уже не поможешь, — прошептал он. — Прибил его этот басмаческий пес Юнус. Я чуть-чуть опоздал. Как заметил Туракулова, так понял, что еще кто-то из наших здесь.

— Ты что ж один ускакал? — спросил комиссар. — И не доложил, не сказал ни слова.

— Потом все объясню, — шепотом ответил Кара Сакал. — Смотрите! Вот он!

Прямо на них, притаившихся в густых кустах роз, шел хорошо видный в лунном свете Юнус.

Кара Сакал приподнялся. Блеснуло лезвие кинжала.

— Стой! — велел комиссар. — Только живым! — Он вскочил, бросился к Юнусу и тут же упал, как подкошенный. Кара Сакал змеей скользнул в сторону и исчез.

— Грязный шакал, — едва успел произнести комиссар. Юнус поднял комиссара, но тот протянул слабеющую руку и, собрав последние силы, сказал: — Задержи их. У Каримбая — пакет... — В то же мгновение распахнулась настежь дверь и на улицу выскочили трое: Каримбай, Кара Сакал и слуга. Выстрелы разорвали тишину. Взметнув облако пыли, помчались по узкой улочке кони, но один из всадников после выстрела Юнуса свалился на бок. Конь долго волочил его и, наконец, остановился. Юнус подбежал и заглянул в лицо убитого.

— Каримбай, — произнес он. Быстро отвязал от седла сумы, расстегнул на груди убитого богатый халат и достал хрустящий белый пакет. Потом он вернулся в сад и поднял безжизненное тело комиссара Исмаилова.

За околицей затихал топот.

— Ладно, — сказал Юнус, глядя туда, куда умчались всадники. — За все ответит басмаческий выродок! Клянусь, дорогой товарищ комиссар. — И он прижался воспаленными губами к уже похолодевшему лбу Исмаилова.

Вот наша дочь!

— Ты не ошиблась? — в десятый раз переспрашивал Алексеев, — Точно ли о русском кладбище вел разговор Каримбай?

— Что я — маленькая? — обижалась Шарафат. В ладно пригнанной красноармейской форме она совершенно преобразилась. И взгляд стал другой, открытый, смелый и радостный. Словно вырвавшись из золоченой клетки, в которую ее посадил Каримбай, сбросив ненавистную паранджу, она по-настоящему родилась на свет.

Ольга Васильевна, молодая женщина с красивым тонким лицом, искренне обрадовалась ей. Уроженка Туркестана, она отлично знала узбекский язык; но не только это помогло ей мгновенно завоевать любовь бывшей жены Каримбая.

— Вы меня вроде бы ожидали, — выразила свои чувства Шарафат.

— А как же! — ответила Ольга Васильевна. — Мы знали, что ты к нам придешь.

А сам Алексеев в первый же вечер объявил:

— Вот наша дочь, Оленька!

Так хорошо было тогда: пили все вместе чай, командир шутил. Только изредка все-таки поглядывал тревожно за окно: ждал Исмаилова. А комиссара привезли наутро убитого. Привез Юнус и рассказал о предательстве и бегстве Кара Сакала и о смерти Каримбая. И тут же прибежал посыльный и сообщил, что на кладбище засада зря провела ночь: никто там не появился.

Командир переживал. Почернел, осунулся. Никак не мог простить своей ошибки.

— Прав ты был, Тулкун-ака, — повторял он то и дело. — А я проворонил. — И вздыхал.

Но Алексеев был прежде всего человеком действия.

Он делал все, чтоб вырваться из кольца неудач, преследовавших в последнее время его отряд.

— Не видел ли тебя Кара Сакал? — спросил он снова у Шарафатхон.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет, командир. Да и была я тогда все время под паранджой. И никто ведь не знает, кроме вас, что я — жена Каримбая. — Красивое лицо ее помрачнело.

— Забудь об этом, — велел Алексеев. — Каримбая уже нет в живых, а для тебя началась новая жизнь. Совсем другая — советская, свободная. — Он мечтательно прищурил серые глаза. — Вот кончим воевать, поедешь учиться. В Москву.

Шарафат удивленно вскинула брови и зарделась, а потом брызнула по-детски хохотом:

— Меня — в Москву? Что вы? Я и в Андижане-то боюсь по улицам ходить.

— Поедешь, — серьезно сказал Алексеев. — Обязательно. Так сказал Ленин. Так и будет.

— Ленин, — повторила задумчиво Шарафат.

Многого она еще не понимала, но в человека, которого зовут Ленин, поверила горячо и страстно, как только услышала это имя. Она знала, что Ленин — вождь большевиков, а они несут ее народу свободу и счастье. Женщинам-узбечкам эта новая жизнь нужна, пожалуй, больше, чем другим.

«Как жила я? — вспоминала Шарафат. — Как жили все мои подруги, соседки? Что мы знали? Ичкари^[4] все равно, что тюрьма. Ни единого светлого дня. Даже лучи нашего жаркого солнца до женщин не доходили. Мрак в доме, мрак в поле, когда до бессознания работаешь тяжелым кетменем. Смотришь на Ольгу Васильевну — у нее совсем другая жизнь, светлая, красивая. А как к ней относится Петр Тимофеевич: к каждому слову прислушивается, бережет ее...»

Шарафат вздохнула.

— Что ты, девочка? — участливо спросила Ольга Васильевна. Она хорошо поняла состояние молодой узбечки. — Все будет как надо. И ты, и все заживут по-другому. Станешь учительницей, как я, будешь читать детям вот эти стихи. — И она продекламировала по-русски мягким певучим голосом:

Шарафат слушала, затаив дыхание. Она не понимала слов, но музыка стиха ее очаровала. Она готова была слушать и слушать без конца. Но вдруг ей стало страшно. Что если завтра налетят басмачи, и все это хорошее кончится? И для нее, и для всех. Нет, только не это! Надо бороться за новую жизнь. Как командир, как погибший комиссар Исмаилов, как Юнус... При воспоминании о молодом бойце Шарафат зарделась. Уж больно ласково посмотрел он на нее в то утро, когда привез свои печальные вести. Как он выследил черного шакала — предателя! Не побоялся. «А я?» — подумала вдруг Шарафат. Она не находила покоя до тех пор, пока в голове не созрел план. С ним она и пришла к Алексееву.

Командир сперва и слушать не хотел:

— К басмачам? Еще что вздумала?

Но Шарафат была настойчива. Да и возможностей других не было. Послать в разведку Юнуса, значит, обречь парня на верную смерть. Теперь с басмачами Кара Сакал. Уж он-то постарается свести счеты со своим разоблачителем, от руки которого пал Каримбай.

— Ладно, — сдался, наконец, Алексеев. Он смотрел сейчас на Шарафатхон так, словно отправлял на смертельно рискованное дело родную дочь. Но она ответила твердым, спокойным взглядом больших, будто сливы, глаз.

— Все будет в порядке, товарищ командир, — заверила она и по-военному приложила руку к козырьку.

Боевое крещение

В Ходжиабаде готовился той^[5]. Уже на рассвете, едва замолкли призывы азана к омовению, тяжелые медные карнаи возвестили о пиршестве. Из мечети густо повалил народ. Впереди важно выступал мулла. Глаза его зорко поглядывали из-под насупленных бровей. Следом двигалась местная знать, а за нею — похожие друг на друга, одинаково бедно одетые, молчаливые дехкане.

У распахнутых высоких ворот богатого дома стоял жених в широкополом парчовом халате, чернобородый, надменный. И улыбающийся, как положено по обычаю. Это был Бахрам — правая рука Кадыра-курбаши.

С веселым гоготом во двор одна за другой въезжали группы всадников — друзья и родственники жениха, прибывшие из самых дальних селений. Бахрам окидывал их внимательным взглядом цепких глаз, все так же тонко улыбаясь. Но неожиданно лицо его посуровело. Он присматривался к пятерым юношам, въехавшим вместе со всеми во двор. Судя по одеждам и бархатным шапкам, отороченным куньим мехом, они были не здешними. Впереди на прекрасном стройном коне ехал совсем еще мальчик, с огромными глазами и румянцем во всю щеку. Заметив тень недоумения на лице жениха, мальчик легко соскочил с лошади и, небрежно бросив в чьи-то руки поводья, подошел с вежливым, но полным достоинства, поклоном к Бахраму.

— Милость и благословение аллаха да пребудет с вами в этот радостный день, — произнес он.

Жених неуверенно улыбнулся.

— Я — Махмуд, старший сын Каримбая, — сказал мальчик. На глаза его навернулись слезы, но он подавил их, вздохнув. — Пусть тучи не закрывают сегодня солнце вашего счастья. Об отце моем, погибшем за веру, мы поговорим потом. — Он приблизился на шаг и быстро снял с пальца перстень, украшенный большим камнем. — Возьмите это, хотя час вручения подарков еще не настал. Пусть этот перстень напоминает вам о моем отце.

Бахрам внимательно разглядывал перстень. Конечно же — Каримбая. Такую драгоценность нельзя не узнать! Суровый взгляд басмача потеплел.

— Ты вырос, птенец, — сказал он, — ты стал настоящим орлом. Давно мы не встречались, потому я сразу и не узнал тебя.

— Я жил в Хорезме, — сказал Махмуд. — Воспитывался у имама. — Он показал на своих спутников. — Это мои друзья.

— Милости прошу, — искренне пригласил всех Бахрам.

Веселый пир затянулся за полночь. Когда гости уже расходились, осоловевший от обильной еды и напитков басмаческий главарь хлопнул в ладоши и громко позвал:

— Сын Каримбая! Подойди ко мне.

Юноша приблизился.

— Ты хочешь послужить аллаху? — спросил Бахрам. Юноша смиренно поклонился.

— Сегодня, — изрек Бахрам, — в ночь моего счастья ты будешь охранять меня. Держи! — Он бросил связку ключей, и юноша легко поймал ее и спрятал в карман. — А спать будешь рядом с моей опочивальней. Я верю тебе больше, чем всем этим псам. — Он кивком показал на басмачей, уже храпевших около неубранных дастарханов или укладывающихся на ночлег: кто — под дувалом, кто — у коновязи.

— Душа моего отца возрадовалась сейчас, — почтительно произнес юноша.

В предрассветный час, когда из окон опочивальни Бахрама доносился могучий храп, юноша показался на пороге. Тотчас к нему метнулись товарищи.

— Кони оседланы? — спросил юноша.

— Да, Шарафат, — ответил один из товарищей.

Таиться было уже не к чему.

— За мной! — велела Шарафат. Щелкнул замок, но басмач только перевернулся с боку на бок и чмокнул толстыми губами. Шарафат ловко просунула тонкую руку под подушку и вытащила наган и нож. Только после этого она сильно толкнула Бахрама. Басмач вскочил и рванулся к оружию. Но рука его нащупала пустоту, и в то же мгновение рот ему заткнули кляпом. Бахрам мычал, мотая головой. Налитые кровью маленькие глаза с ненавистью вглядывались в тех, кто в мгновение ока обезоружил и связал его. У Шарафат из-под круглой шапки выбилась коса. Может, басмач обострившимся зрением и разглядел это. Но теперь красной разведчице было все равно. Двое бойцов вынесли связанного басмача и положили его, словно куль, поперек седла. А минуту спустя всадники галопом мчались по ходжиабадской дороге к Андижану. Кругом было темно и безлюдно.

* * *

Утром Алексеев допросил Бахрама. С басмача, едва он оказался лицом к лицу с красным командиром, мгновенно слетели надменность и спесь.

— Все расскажу, все, господин начальник, — униженно бормотал он. — Только пощадите меня. Я же по глупости, клянусь пророком.

— Судьбу вашу решит революционный суд, — сухо возразил Алексеев. — А сейчас отвечайте: почему на русском кладбище не оказалось украденного у нас оружия? Где оно?

— Сейчас, господин начальник, сейчас, — поспешно заговорил Бахрам. — Кара Сакал сказал нам, что подозревает, будто в доме Каримбая его кто-то подслушал. — Он покосился на Шарафатхон. — В глазках опять вспыхнула злоба, но усилием воли басмач погасил ее. — Кадыр-курбаши велел закопать оружие в другом месте.

— Где? — резко спросил Алексеев.

— В овраге за кишлаком Писта-мазар. Далеко увезти оружие не успели. Ваши хватились, а убежать от них, да еще с тяжелой поклажей, не так-то просто, — мрачно ответил басмач. И добавил окончательно упавшим голосом: — Завтра за ним придут.

Служу трудовому народу!

Через несколько дней бойцы из отряда Алексеева с радостью узнали, что за отличное выполнение чрезвычайно важного задания разведчица Шарафатхон Каримова награждена Почетной грамотой и ценным подарком.

— Что я такого сделала? — смущенно отвечала на поздравления Шарафат. Она окончательно растерялась от счастья, когда Алексеев сообщил, что награду ей вручит легендарный командарм Фрунзе.

— Это — посланец Ленина. Сам Владимир Ильич направил его сюда, — сказал ей Алексеев.

Шарафат стояла в строю, замерев, как и все, по команде «смирно». Фрунзе, одетый в простой защитного цвета костюм, медленно шел вдоль строя, взяв ладонь под козырек. Глаза его смотрели внимательно. Шарафат с трепетом ждала минуты, когда ее вызовут для вручения награды. Фрунзе еще раньше заметил необычного бойца. Военная форма ладно сидела на стройной фигурке Шарафат, одна непослушная коса (что с ней поделаешь!) снова оказалась не сзади, где ей положено быть, а на груди. В нарушение устава Шарафат подняла руку и попыталась перебросить черную змейку за спину. Но от улыбающихся глаз Фрунзе не так-то легко было укрыться.

— Не надо, — мягко сказал он, остановившись возле девушки. — Вам идет военная форма. И косы — тоже.

Шарафат зарделась, а Фрунзе весело продолжал:

— Не смущайтесь. Лучше расскажите о себе. Вы ведь — местная. Я рад, что девушки-узбечки тоже взяли оружие, чтобы защитить свою родную Советскую власть. Это лишний раз говорит о том, что наше дело — непобедимо. — Он говорил громко, обращаясь ко всему отряду, а потом снова наклонился к Шарафат:

— Вы давно в отряде? Как вас зовут?

— Шарафат, — еле слышно выговорила девушка. На помощь пришел Алексеев.

— Наша храбрая разведчица — Шарафатхон Каримова, — сказал он. — Помогла нам, товарищ Фрунзе, ликвидировать басмаческий отряд и отыскать оружие, о похищении которого я доносил шифровкой. Смелая, боевая. Убежала от мужа, местного богача, и добровольно пришла к нам служить.

Фрунзе пожал Шарафатхон руку.

— Желаю вам больших успехов, — произнес он, глядя ей в глаза. — Вам и всем вашим подругам. Буду в Москве, расскажу о вас товарищу Ленину.

— Ленину? — только и вымолвила Шарафатхон. — Зачем?

— Вы даже не догадываетесь, какую радость это принесет Ильичу, — задумчиво сказал Фрунзе и еще раз пожал маленькую смуглую руку.

Последнее задание

Время в боях и походах летело незаметно. Но Шарафатхон не только воевала. С помощью Ольги Васильевны она научилась русскому языку и начала читать. Огромный мир открылся перед девушкой. Она чувствовала себя так, будто всю жизнь от самого рождения была слепа и вот только сейчас прозрела. Полной грудью вдыхала она воздух свободы и счастья. Но к нему все еще примешивался запах гари. Война не окончилась. С помощью англичан басмачи снова начали собирать разбитые и рассеявшиеся по горам и дальним степным кишлакам банды. Разведка донесла, что в ближайшее время должна состояться встреча басмаческого главаря Кадыра-курбаши с видным английским офицером. Об этом шла речь в тайном письме, найденном на груди убитого Каримбая. Тогда наша разведка нашла кончикнити. Сейчас она распутала весь клубок. Были установлены три предполагаемых пункта этой встречи и среди них — кишлак Файзабад. Туда Алексеев решил послать Шарафатхон.

— Пусть басмачи соберутся все вместе со своими главарями, — объяснил он девушке. — Надо захватить всех сразу. Обезглавить и обессилить все андижанское басмачество, — он еще раз внимательно посмотрел на девушку. — Возьмешься?

Она с готовностью кивнула.

— Учти, — предупредил Алексеев, — дело чрезвычайно ответственное. Басмачи тоже понимают, что мы за ними следим. Потому они примут меры предосторожности. Охрана будет — мышь не проскочит.

— Я пройду, — уверенно кивнула головой Шарафат.

— Смотри, — еще раз предупредил Алексеев. — Будь очень и очень осторожна. На всякий случай отдай мне пистолет.

— Нет, — решительно отказалась Шарафат. — Не беспокойтесь, никто у меня его не найдет. А службу он мне сослужит.

— Упрямая ты, — сказал командир, но в голосе его не чувствовалось упрека. Он восхищался своей воспитанницей: ее мужеством, решительностью, бесстрашием. — Ладно, — решительно произнес Алексеев и начал шагать по комнате, четко отдавая приказ: — Ты идешь в Файзабад разыскивать своего брата, который служил в отряде Кадыра-курбаши. Остановишься в доме победней. На окраине кишлака растет старый карагач с гнездом аиста на вершине. Послезавтра вечером закопаешь под ним первую записку. И так ежедневно. Оставляй донесение, даже если в кишлаке ничего не происходит. Помни: и это для нас очень важно. Ты поняла?

— Поняла, товарищ командир.

— Записки будет забирать ночью Юнус. — Алексеев помолчал и потом добавил: — Но встречаться с ним не надо.

— Ясно, товарищ командир, — слегка смутившись, ответила Шарафат.

— Вот и все, — почему-то вздохнул Алексеев. — Детали обсудишь с начальником разведки. Желаю успеха. Можешь идти. — У самой двери он догнал Шарафат и по-отцовски обнял ее за плечи. — Нужно хорошо отдохнуть. Дело трудное. Ну, будь здорова. — И уже вдогонку ей сказал еще раз: — Береги себя, слышишь?

— Слышу, — ответила Шарафат. — Все будет хорошо.

* * *

Ранним весенним утром к кишлаку Файзабад, живописно раскинувшемуся в предгорьях, приближалась невысокая женщина, закутанная в паранджу. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, она рывком откинула за спину волосяной чачван и с удовольствием вдохнула полной грудью сыроватый мартовский воздух. Вся земля уже была покрыта острой и нежной травой. Стояли у дороги, словно стражи, тополя, покрытые еще скромной, едва заметной листвой. А вишни и яблони в пышных белоснежных нарядах походили на сказочных невест. Аромат цветущих садов пьянил Шарафат. Она сорвала травинку и задумчиво поднесла к губам.

Топот копыт прервал мысли девушки. Из-за бугра выскочил галопом всадник. Шарафат поспешно опустила чачван, но всадник еще издали закричал:

— Не прячь лицо, красавица!

Он на всем скаку осадил разгоряченного коня.

— Куда путь держишь?

— В Файзабад, родственников проведать и о брате расспросить. Он у курбаши Кадыра служит.

— Вот как, — сказал всадник и пронзительно засвистел. Мгновенно со всех сторон прискакало еще несколько вооруженных людей.

— Вот красавица брата своего ищет, — сообщил им всадник. — Говорит, он у курбаши служит.

— Фю-и-и, — присвистнул один из басмачей. — Курбаши сейчас далеко-далеко. — И поглядел на небо. — А как брата твоего зовут?

— Джура Хамраев, — не задумываясь ответила Шарафат. — Молодой такой...

— Постой, постой, — прервал ее всадник, подъехавший первым, по-видимому, начальник. — Знакомо мне это имя. Даже очень хорошо знакомо.

— Мы ходжиабадские, — словно обрадовавшись, сообщила Шарафат. Юнус не зря рассказывал ей во всех подробностях биографию своего земляка и ровесника. Того самого, которого он, красноармеец Юнус, убил во время памятного всем ночного боя. — Брат мой, Джура, как ушел к мусульманским воинам, так до сих пор ничего о нем и не слышно... — Она всхлипнула. — Отец и мать горюют, а, кроме меня, пойти разузнать о нем некому. Я — старшая.

— Вот как, — задумчиво произнес басмач, — сколько же тебе лет?

— Не принято, чтобы девушка отвечала мужчине на такие вопросы, — возразила, опустив голову, Шарафат.

— Что ж, — сказал всадник, — мне нравится твоя скромность. Видно, ты не из тех бесстыдниц, что позабыли мусульманские законы. Иди! — разрешил он. — Но учти, остановишься в доме у ткача Махмуда. И от него — ни на шаг. Я сам разузнаю о твоем брате и сообщу тебе. Меня зовут Султан. А ты из дому — ни на шаг. Иначе, птичка, будет худо. — Он хлестнул коня.

Всадники скрылись вдали. Шарафатхон уже подходила к кишлаку, когда ее снова догнал маленький отряд. Но вместо пятерых басмачей скакало только четыре. Султан вел в поводу коня. «Одного наши подстрелили», — поняла Шарафат. Как она и предполагала, Султан снова остановился:

— Медленно идешь, красавица, — сказал он сердито. — Садись, сестра джигита с коня не свалится.

Хоть конь был и высок, Шарафат, отказавшись от помощи, взобралась в седло. Они поехали легкой рысью. Никто не проронил ни слова. Только у маленького, спрятавшегося за густыми зарослями джиды домика, Султан остановился и произнес:

— Вот здесь будешь жить. Эй, Махмуд-бобо! — крикнул он.

На зов поспешно засеменил из дворика сгорбленный старик в белой холщовой рубахе почти до пят.

— Вот, принимай гостью, — сказал ему Султан. — И следи за ней. Чтоб из дому — ни на шаг. Я наведаюсь, проверю.

Старик несколько раз поклонился:

— Хоп, хоп, понял. Как не понять. Пойдем, дочка.

И Шарафат тоже сказала:

— Я все поняла. Большое вам спасибо, Султан-ака. Я буду вас ждать.

Всадники что-то сказали Султану и уже на ходу засмеялись.

«Я буду ждать», — уже про себя повторила Шарафат и нащупала согретый ее телом, маленький, тяжелый, как камень, пистолет.

Шарафат осмотрела комнату. На столе — черная лепешка, чайник и пиала. Занимая полкомнаты, громоздится ветхий ткацкий станок. Посредине — сандал, и, сидя у него, старуха разжигает чилим. Приподнявшись, она ласково поздоровалась, и Шарафат сразу почувствовала себя спокойнее.

Усевшись на мешковину, постеленную вместо паласа, старик пригласил к столу и Шарафат. Старуха налила немного чаю, выпила его одним глотком и, наполнив пиалу, протянула ее девушке. Старик курил, булькал чилимом. Отложив трубку в сторону, он обратился к Шарафат:

— В народе говорят: сперва еда, потом — беседа. Но у нас нет мягкого хлеба, а есть мягкое слово. Мы желаем тебе добра, но скажи нам, если можешь, куда путь держишь?

Шарафат ждала этого вопроса. Она быстро рассказала все ту же историю о брате Джуре, ушедшем к басмачам.

У старика гневно засверкали глаза.

— У басмачей, говоришь. С худыми людьми связался твой брат. Я уже стар, бояться мне нечего, потому и скажу тебе прямо: поганые собаки — эти басмачи.

— Что ты напал на девушку, — вмешалась в разговор старуха. — Она-то при чем? Может, ее брата насильно заставили служить. Ты вспомни нашего сына...

Не договорив, старуха беззвучно заплакала, и старик пригорюнился тоже. Шарафат от души пожалела этих бедных людей. Она узнала, что их единственного сына расстрелял сам курбаши. Расстрелял за то, что сын ткача Махмуда отказался казнить такого же бедняка, как его родители.

Всей душой желала Шарафат успокоить стариков, рассказать им правду о себе, о новой жизни, которую несут красные полки. Но она хорошо знала правило разведчиков: отбрось на время чувства, живи разумом. Этой семье, кажется, можно было довериться, и все же до поры Шарафат решила не раскрывать своей тайны.

Следуя строгому наказу Султана, она не решилась выйти из дому. Однако даже сюда, на окраину, доносился гомон, лошадиное ржание, дым, запах плова, который готовили на кострах. Шарафат взобралась по шаткой лестнице на глиняную крышу и насчитала более пятнадцати очагов, разложенных под открытым небом. Судя по всему, басмачей в Файзабаде собралось немало. Но здесь ли курбаши и англичанин? Чтобы узнать это, надо выйти из дому, а ей и так показалось, что старик подозрительно на нее поглядывает.

— Разве ты разглядишь оттуда своего брата, — сказал он, когда Шарафат взобралась на крышу. — Вот погоди, — заговорщицки подмигнул он девушке, — придет Султан, я его сам попрошу помочь тебе. Ты не думай: он среди этих псов — человек случайный. Не зря он с нашим сыном дружил. Закрыли глаза ему басмачи, да солнце все равно любую тьму рассеет. Поймет и Султан, на кого надо саблю поднимать.

Шарафат поспешно слезла вниз.

— Я просто так, дяденька, — сказала она. — Интересно, когда много людей.

А ночью она все-таки незаметно выскользнула за дверь, добежала до старого карагача и торопливо спрятала под камнем свою первую записку.

«Так ничего и не узнала», — досадовала Шарафат. Написала, что много басмачей. Это Алексеев и без нее знал. Ему нужно другое. Но она не теряла надежды.

На второй день появился Султан. Он молча выпил три пиалы чаю и только после этого произнес:

— Плохи твои дела, красавица. Есть здесь несколько человек из отряда, разбитого красными. Так вот, они говорят, что брата твоего еще прошлым летом убили.

Шарафат тоненько вскрикнула и опустила голову. Плечи ее затряслись.

— Ты извини, — продолжал Султан, — но я подумал, лучше пусть знают правду. И ты, и твои родители. — Он бесшабашно взмахнул рукой. — Эх, все мы скоро там будем. Пропащее наше дело, что бы ни говорили все эти баи и инглизы.

Шарафат насторожилась, но тут же вспомнила о своей роли и зарыдала еще громче.

— Было бы за что, — вел свое Султан, будто рассуждая вслух, — а то, смотришь, все по-старому. У бедняков последнюю нитку отнимаем, а у баев мешки от золота лопаются. Разве это справедливо, скажи?

— Я в этом не разбираюсь, — сквозь слезы ответила Шарафат. — Не женского ума это дело.

— Не плачь, — еще раз повторил Султан. — Мне и без того жаль тебя. Я из-за этого и не донес, что тебя встретил. Хотя нас, знаешь, как предупредили! Сам курбаши велел не только о человеке, о каждой черепахе, что проползла со стороны Андижана в Файзабад, доносить ему лично.

— Спасибо вам, — едва слышно произнесла Шарафат, — только я ни в чем не виновата.

— Так-то оно так, — задумчиво сказал Султан, — только в руки к нашему Кара Сакалу как попадешь, он из камня слезу выжмет. Не посмотрит, виноват, нет ли.

«Значит и этот шакал здесь, — вихрем пронеслось в голове у Шарафат. — В главных палачах у курбаши ходит. Ну, попадись ты мне!» — пообещала она черному предателю.

А Султан видел только убитую горем девушку.

— Успокойся, — как можно ласковее сказал он. — И не бойся. Не отдам я тебя Кара Сакалу.

— Я не потому, — всхлипнула Шарафат, — брата жалко.

— Может, врут эти люди, — сказал Султан. — Они же сами не видели, как твоего брата убили. Ты успокойся. — Он наклонился и быстро зашептал: — Вот придет завтра сам курбаши Кадыр...

— Ну и что? — прервала его Шарафат. — Что мне до этого, как он там называется, курбаши? Если бы он брата с собой привез... — И она заплакала еще пуще. — О-о-ой, Джура, солнце нашего дома...

— Глупая! — прикрикнул Султан. — С курбаши Кадыром приедет главная канцелярия. У нее каждый мусульманский воин по имени записан. Где служил, что с ним случилось. Вот там-то я и узнаю все. Может быть, жив и здоров твой Джура, а ты его оплакиваешь. Вот женщины, — обратился он к старику, — слова им не скажи.

— Правда ваша, — почтительно откликнулся ткач. — Не плачь, доченька, прежде времени. Потерпи до завтра. Бог даст, все еще хорошим обернется. Даже если человека нету, не значит — погиб. Бывает всякое: кто — сбежал, а кто — к красным ушел. И таких немало.

— Не такой Джура человек, чтоб против веры идти, — возразила, впервые подняв голову, Шарафат.

— Ничего ты не понимаешь, — с горячностью возразил Султан. — Все говорят, что русские нам добра хотят. Трудовым людям большевики землю дают, скот. Помогают им, а молиться не запрещают, и жен не отбирают.

«Так что ж ты, парень, мучаешься! — хотелось воскликнуть Шарафат. — Ты же сердцем бедняка понял, где правда. — Но тут же холодная мысль заглушила этот порыв. — А что, если Султан — провокатор?! Нет, нет, ни за что не раскрываться!»

— Простите, — сказала Шарафат, — а мне нельзя самой поговорить с этой касне... кансне...

— С канцелярией? — впервые улыбнулся Султан. — Ладно уж, я сам с ней побеседую. — Он встал. — Дня два я заходить не буду, — сказал он, обращаясь к Шарафат. — Ты сама не выходи. Махмуд-бобо найдет меня во дворе мечети. К самому главному начальству приставлен я там. — Он потоптался у порога. — Жаль, красавица. Очень хотелось бы с тобой скорее увидеться. Мы о многом могли бы поговорить.

Хлопнула калитка.

Шарафат тоже поднялась. Не таясь от стариков, она быстро набросала записку.

— Я скоро вернусь, — сказала она, — тогда все расскажу о себе.

— Делай свое дело, дочка, — откликнулась старуха, — и поскорее приходи.

— И возвращайся клеверным полем, — спокойно произнес старик. — А то вчера ты пробиралась садами — всех собак подняла.

Шарафат испуганно вскинула брови и тут же благодарно улыбнулась старому ткачу.

Расправа

Шарафат не чуяла под собой ног от радости. Не зря, значит, послал ее командир, товарищ Алексеев! Сейчас она оставит донесение, перед рассветом его заберет Юнус, а утром красный отряд возьмет в кольцо басмаческий стан. Как на крыльях, летела девушка к старому карагачу. Вот уже на фоне лунного неба видны его черные бесчисленные ветви. И вдруг у Шарафат подкосились ноги: под старым деревом стояли чьи-то кони. Они всхрапывали и с хрустом жевали сено. Стараясь слиться с землей, девушка подползла ближе. В лунном свете она разглядела троих.

— Лучше места, чем здесь, не найдешь. Уж я-то знаю, — сказал густой хриплый голос. Где она его слышала? Вспыхнул огонек. Человек закурил. Из тьмы на мгновение появилось сплошь заросшее черными волосами лицо. Кара Сакал! Ночной гость Каримбая! Предатель, погубивший комиссара Тулкуна Исмаилова. Это был он.

Мысли у Шарафат лихорадочно заплясали. — «Спокойнее! — велела она себе. — Надо трезво обсудить обстановку. Так учил Алексеев. Прежде всего не выдавать себя. Но как же быть с донесением? Басмаческий дозор, очевидно, самый важный, потому что возглавляет его такой бандит, как Кара Сакал, останется здесь до утра. А через час-полтора придет Юнус. И напорется на басмачей. — Мысль о том, что молодой парень попадет в руки своего злейшего врага, была невыносима. — Нет, нет! Надо пробраться вперед, залечь внизу под холмом и ждать Юнуса. Любой ценой опередить басмачей, передать Юнусу донесение, и пусть скачет во весь опор к нашим».

Она стала огибать роковое дерево, пробираясь вперед. Конь взметнулся на дыбы и заржал. Один из басмачей приподнялся.

— Клянусь аллахом, — сказал он, — здесь кто-то бродит.

Двое других тоже приподнялись и долго вглядывались во тьму. Приглушенными голосами басмачи о чем-то заговорили. Шарафат замерла. Лишь минут десять спустя она решилась проползти еще несколько метров. Теперь под деревом не слышно было голосов, хотя кони по-прежнему храпели и тревожно били копытами. Шарафат поползла смелее. Она не могла бы сказать, какое расстояние ей удалось преодолеть, сколько прошло времени. Все ее мысли и силы были подчинены одному желанию: передать записку Юнусу и предупредить его об опасности. Она не чувствовала, как холодна по-весеннему сырая земля, не замечала усталости. Она ползла и ползла. «Только не разминуться с Юнусом!» — стучало в виске. И вдруг слева от нее мелькнула бросившаяся навстречу тень. Послышалось тихое ржание. Это, наверное, звал своего хозяина привязанный у дороги конь.

— Юнус! — шепотом окликнула Шарафат. Тень прилегла и замерла. — Юнус! — позвала она громче.

Страшная тяжесть навалилась на Шарафат сзади. Кто-то смрадный и грузный подмял ее, прижал к земле, зажав огромной жесткой ладонью рот. Она забилась, тщетно пытаясь вырваться, но тут же поняла, что ей это не удастся. Прямо в ухо ей тяжко дышал Кара Сакал. Его жесткие волосы кололи ей лицо и шею. Сзади ползли двое других басмачей. Мелькнула мысль: все кончено. Железные пальцы обхватили тонкую шею Шарафат. Кольцо сжималось все туже. Только левая рука оставалась свободной, и Шарафат нащупала пистолет. К счастью он оказался близко. План действий созрел мгновенно. Выстрелить, тогда басмач на долю секунды от неожиданности отпустит ее. А дальше...

Выстрел разорвал тишину. И следом за ним — второй. Тяжелая туша Кара Сакала обмякла и свалилась на бок.

— Юнус! — раздался девичий голос. — Беги! Здесь...

Голос умолк.

Тяжелый приклад обрушился на голову Шарафат, и она упала, теряя сознание и обливаясь кровью. Юнус бросился на голос, но прямо в грудь ему грохнули два винчестера.

* * *

Ее привели во двор мечети. И первое, что она заметила здесь — испуганный взгляд одного из телохранителей курбаши Кадыра. В окровавленной избитой девушке, еле переставляющей ноги, Султан безошибочно узнал свою вчерашнюю собеседницу. Но Шарафат даже не посмотрела на парня. Она шла, гордо подняв опухшее, все в кровоподтеках, лицо, и глаза ее, по-прежнему прекрасные, смотрели спокойно и прямо.

Кадыр-курбаши и англичанин сидели во дворе на мягких бархатных подушках. Они пили чай и, улыбаясь, вели беседу.

— Так вот ты какая, — медленно произнес курбаши и плеснул в лицо Шарафат горячим чаем. — Умойся! Я хочу полюбоваться твоей красотой.

— О-о! — притворно ужаснулся англичанин. — К чему такой стиль? Это же — леди.

— Леди, — со злобой повторил курбаши. — Вы знаете, мой друг, сколько мусульманских жизней оборвалось из-за этой леди. Этого красного звереныша. — Он вскочил, схватил Шарафат за косы и отогнул ее голову назад. Сверкнул кривой нож.

Англичанин брезгливо поморщился.

— Кому нужна такая смерть?

Кадыр-курбаши с полуслова понял своего союзника.

— Вы правы, полковник, — сказал он и резким движением сунул кинжал обратно в ножны. — Это была бы слишком легкая кара.

— И не поучительная, — заметил англичанин.

— Изменников ислама, сказано в коране, должна постигнуть мучительная смерть. Так и будет. Эй! — крикнул курбаши. — Завтра утром согнать весь окрестный люд на базарную площадь и привести двух необъезженных скакунов. Пусть глашатай объявит всем, что будет казнена вероотступница, красная гадина Шарафат, бывшая жена Каримбая. А сейчас — увести ее с глаз моих.

— Вери велл, — произнес, не разжимая зубов, англичанин.

И все-таки судьба послала ей последний шанс. Шарафат лежала на цементном полу в подвале мечети. Избитое и измученное тело ныло каждой своей клеточкой.

«Вот и все, — думала она. — Теперь конец. Ну что ж, это могло со мной случиться каждый раз. Разведчик ежедневно встречается со смертью. Так, кажется, говорил Петр Тимофеевич. Умирать не страшно, хотя и хочется жить. Вот только Юнус, спасся ли он? И самое главное — узнали ли наши, что здесь, в Файзабаде — вся свора вместе с главарями?»

Загремел засов. Вошел Султан. Он нес в руках касу с шурпой, накрытую лепешкой.

— Вот, — произнес он с трудом, — курбаши велел тебя покормить.

Шарафат слабой рукой отодвинула касу.

— Ну что? — спросила она тихо. — Не жалеешь, что не выдал сразу красную разведчицу?

Парень молчал. Только сопел, поглядывая на Шарафат.

— Не бойся, — пообещала она. — Я на тебя не донесу.

— А я не боюсь, — откликнулся Султан. — Ладно, ешь быстрее. Сейчас мулла придет.

— Султан, — торопливо заговорила Шарафат. Счастливая мысль пришла ей в голову, и это придало разведчице силы. — Султан! Ты — честный, хороший парень. Ты — бедняк. Ты же понял, что не по пути тебе с байскими прихвостнями. Иди к красным. На их стороне — правда. Борись вместе с ними за счастливую жизнь для народа или погибни за это великое дело. — Она помолчала и добавила тише: — Потому что умереть за это дело — тоже счастье.

Парень смотрел на нее во все глаза. Прекрасна она была в своем порыве.

— Но как же? — забормотал он, наконец. — Я сам вижу, что басмачи бесчинствуют, грабят простой люд, убивают дехкан. Но, видно, прочно связала меня с ними одна веревочка. А у большевиков тоже ничего светлого, разврат. А узнают, что я служил у басмачей, — сразу к стенке поставят.

Резко подняв руку вверх, Шарафат остановила его.

— Ты знаешь, джигит, часы мои сочтены. Перед смертью не лгут. Так вот, слушай. Все эти сказки о большевиках придумали муллы да баи, чтобы запугать народ. Большевики, Ленин — самые честные, самые справедливые люди на земле. И будь у меня сто жизней, я все бы их отдала за революцию.

Султан вскочил.

— Чего ты хочешь, бесстрашная? — спросил он. — Бежим вместе! Сейчас! Ну!

Шарафат покачала головой:

— Нас тут же пристрелят. Если ты хочешь мне помочь, сделай то, что важнее моей жизни.

— Что? — нетерпеливо спросил Султан. — Говори.

— Скачи, не медля, в Андижан. Найди там в крепости командира Алексеева и скажи, что курбаши и англичанин здесь, в мечети.

— Они не поверят, — вырвалось у Султана.

— Скажи командиру: «Солнце не гаснет». Это — мой пароль. Беги!

— А ты? — спросил он. — Неужели ты погибнешь?

— Торопись, — сказала Шарафат. — Если наши успеют — спасут.

Но они опоздали. Дехкане уже разошлись с базарной площади. В тесных двориках шепотом обсуждалась страшная расправа, учиненная над Шарафат.

— Звери, — шептали дехкане, вспоминая ужасную картину. Шарафатхон привязали за косы и ноги к хвостам двух лошадей. В последний миг к ней подошел Кадыр-курбаши и о чем-то спросил, наклонившись. Собрав остатки сил, она плюнула в ненавистное лицо. И тут же кони понеслись во весь опор.

— Придет и на них погибель, — шепотом говорили потрясенные люди. Они только не подозревали, что кара постигнет убийц так скоро.

Еще не смолкли разговоры, как, сняв басмаческие дозоры, в кишлак сразу со всех сторон ворвалась красная конница. Через два часа все было кончено. Оставшиеся в живых басмачи сложили оружие. Из подвала мечети вывели насмерть перепуганных Кадыра-курбаши и его английского друга.

— Я есть персона грата, — едва произнес англичанин.

— Выясним, какая ты персона, — ответил боец. — Иди живее.

А вечером в центре кишлака хоронили отважную разведчицу Шарафат. Над свежей могилой прогремел трехкратный воинский салют.

— Не уберег я тебя, дочка, — сказал Алексеев. — Но ты честно послужила революции. Народ тебя никогда не забудет. Никогда...

Ее не забыли. У подножия скромного обелиска на могиле Шарафат Каримовой лежат свежие цветы. Если вам доведется побывать в маленьком андижанском кишлаке, положите и вы на могилу бесстрашной разведчицы свой цветок.

Шарафат его заслужила.

Примечания

1

Супа — расположенное во дворе дома прямоугольное возвышение, сделанное из глины. На супе сидят или лежат. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

2

Хоп (узб.) — ладно, хорошо. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

3

Айван — элемент архитектуры, распространенный в Средней Азии, помещение с тремя стенами, полностью открытое четвертой стороной на улицу или во внутренний двор. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

4

Женская половина дома, куда запрещен доступ посторонним. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

5

Празднество.

(обратно)

Оглавление

Р. Сафаров, Б. Хасанов Шарафат бесстрашная Документальная повесть

  Ночной бой

  Ночной гость

  Находка

  Да, ты разведчица!

  Лицом к лицу

  Вот наша дочь!

  Боевое крещение

  Служу трудовому народу!

  Последнее задание

  Расправа

*** Примечания ***