Семейная старина [Григорий Петрович Данилевский] (fb2) читать постранично, страница - 36

безстыжіе глаза смѣются, рыжая борода щекочетъ ему губы и носъ. — «Ха-ха-ха! поймался, Родька, поймался, землячекъ!» хохочетъ на всю комнату пьяная рожа: «вставай; арестантъ! вотъ онъ, вотъ! ха-ха-ха! тебѣ хорошо, мнѣ худо… берите его…»-Тьфу ты, сгинь — отмахиваясь руками, изъ всѣхъ силъ плюнулъ на стѣну Родивонъ.

Онъ вскочилъ, присѣлъ на кровати; протеръ глаза. Въ комнатѣ мертвая тишина. Полный мѣсяцъ смотритъ съ неба. Чебрецомъ и калуферомъ пахнетъ изъ огорода, и чудные, серебристые звуки несутся въ окно. Звенитъ, звенитъ что-то тамъ въ сверкающей дали, за рѣкой, смолкнетъ и опять отзовется, будто спускается со взгорья, ближе и ближе подплываетъ къ рѣкѣ. — «Батюшки-свѣты! колокольчикъ!» спохватился Родивонъ: «это полиція… емня шцутъ. Куда дѣться?»

Онъ бережно, мимо Груни, слѣзъ съ кровати, наскоро одѣлся, отыскалъ въ потьмахъ ведро съ водой, перегнулъ его, жадно отпилъ разъ и другой и бросился къ окну. Во дворѣ ни звука. Хромая дворовая собаченка Стрѣлка, наставя чуткія уши, лежитъ на мѣстѣ у крыльца. Она увидала хозяина, легонько помахала хвостомъ, встала и, ковыляя, побѣжала въ садъ. Родивонъ за нею. Выскочила сабака на освѣщенную мѣсяцемъ дорожку, постояла, поджавъ лапку, у одного куста, у другаго, скусила верхушку какой-то травки, вѣжливо пожевала ее, перепрыгнула черезъ канавку, обнюхала какой-то бугорокъ, уставилась носомъ за рѣку и вдругъ замерла, точно слыша что-нибудь въ той сторонѣ. А въ ушахъ Родивона опять шумъ и звонъ… Затихая и вновь раздаваясь, несутся серебристые звуки: тень-тень… тень…

«Милочка, Стрѣлочка! да ты врешь, обозналась! никого нѣту!» готовъ былъ молить собаченку Родивонъ. И вдругъ его какъ варомъ обдало. Онъ вздрогнулъ, судорожно двинулся по поясъ въ высокую, душистую траву и замеръ. Прохладнымъ лужкомъ съ зарѣчнаго бугра явственно донеслось фырканье одной лошади, другой, и негромкое постукиванье бережно катившихся колесъ. — «Крадутся!

колокольчикъ подвязали!» пронеслось въ головѣ Родивона: «не къ кому больше, какъ ко мнѣ…»

Кликнувъ собаченку, чтобы та не разлаялась, Родивонъ бросился въ комнаты, разбудилъ жену и наскоро разсказалъ ей, въ чемъ дѣло. Та ахнула, заметалась. — «Звать ли кого изъ людей?» — «Не зови никого… Пропадать видно! самъ управлюсь…»

Черезъ часъ, за бѣлою скатертью, уставленной всякою снѣдью и флягами, передъ пыхтѣвшимъ самоваромъ, при свѣчѣ, сидѣлъ низенькій, сѣденькій, лысый и сутуловатый, въ разстегнутомъ мундирѣ, при шпажонккѣ, становой. Родивонъ, съ заложенными за спину руками, растерянно и покорно стоялъ передъ нимъ. Груня, чуть живая отъ страху, выглядывала на нихъ въ дверь изъ сосѣдней комнаты.

— Дверь въ сѣни заперъ? — спросилъ, уписывая поросенка, становой.

— Заперъ.

— Никто не знаетъ, что я прiехалъ?

— Никто.

— Гдѣ кучерёнокъ?

— На птичню, за дворъ отвелъ.

— А лошади?

— Въ конюшню къ корму поставилъ.

— Ворота?

— На засовѣ.

— Такъ какъ же?

— Чего-съ?

— Отдаешь тройку бѣлоногихъ на придачу?

— Къ чему на придачу-съ?

— Десятокъ овецъ отпустишь, коровенку тамъ какую, али двѣ, суконца на бишметъ…

— Много будетъ, ваша милость! — проговорилъ Родивонъ — нельзя ли поменѣе?.. Я подначальный! взыщется… Господа притомъ строгіе…

— Строгіе? — засмѣялся становой — знаю я ихъ лучше тебя! А это, читай… что?.. «Доношу вашему благородію, что на рѣчкѣ Богатой, по фальшивому виду… проживаетъ…» ну-ка, читай, братецъ, самъ: «проживаетъ бѣглый, графа Алексѣя Андреевича Аракчеева крѣпостной слуга, Василій Ильинъ сынъ, Самопаловъ… А бѣгалъ онъ трижды и сидѣлъ въ острогѣ въ Муромѣ, да сидѣлъ же въ Херсонѣ и въ Бахмутѣ… и мнѣ про то доподлинно извѣстно… мѣщанинъ Исай Перекатовъ…»

— Исайка, ваше благородіе, вретъ; онъ по злобѣ…

— Не вретъ, я тебѣ докажу… Ты — Васька, а не Родивонъ, Самопаловъ — а не Бѣлогубовъ… Лучше признавайся, да помиримся; а то будешь меня помнить. Хе-хе! Черезъ часъ, черезъ два, знай ты это, подойдутъ понятые. Письмоводитель съ сотскимъ въ Чунихиной остался; чуть зорька выглянетъ, всѣ будутъ здѣсь… Такъ согласенъ? Помни— свяжу, а тамъ — въ кандалы и въ Сибирь… что въ Сибирь? хуже! къ самому графу Аракчееву по этапу перешлю… Онъ те вчешетъ — съ живаго кожу сдеретъ! Хе-хе…

— Смилуйтесь, Сидоръ Акимычъ! смилуйтесь! — не своимъ голосомъ взмолился Родивонъ — все берите; не погубите только жены, да маленькой дочки.

— Да ты, можетъ, и взаправду не графа Аракчеева крѣпостной, а князя Четвертинскаго вольноотпущенный? — шутилъ, хмѣлѣя отъ старой Флугшиной запеканки, становой.

— Родивонъ упалъ ему въ ноги.

— Гдѣ состряпалъ паспортъ? — крикнулъ, затопавъ на него, становой.

Въ Бердянскѣ у жида купилъ.

— У Герцика? знаю… А отпускную гдѣ добылъ?

Тамъ же.

— Что далъ?

— Два золотыхъ.

Становой покатился со смѣху.

— Вотъ, сударыня, — обратился онъ къ подошедшей Грунѣ, наливая стаканъ — за вашу хлѣбъ да соль готовъ я вамъ помочь. А опрометчиво поступили, опрометчиво…