Бенони (пер. Ганзен) [Кнут Гамсун] (fb2) читать онлайн

Кнутъ Гамсунъ Бенони Романъ

Отъ автора

Какъ мнѣ извѣстно, сочиненія мои выходятъ въ Россіи въ различныхъ переводахъ, а въ послѣднее время меня именуютъ также сотрудникомъ изданій, съ редакціями которыхъ у меня соглашенія не состоялось. Въ виду этого, считаю долгомъ заявить, что 15 ноября 1907 года я заключилъ договоръ съ товариществомъ «Знаніе», предоставивъ названной издательской фирмѣ исключительное право переводить и издавать въ Россіи мои новыя сочиненія.

Я знаю, что между Россіей и Норвегіей литературной конвенціи еще не существуетъ, но все-таки надѣюсь, что соглашеніе между издательской фирмой «Знаніе» и мною будетъ признано и уважено такъ-же, какъ если бы конвенція была уже въ силѣ,- тѣмъ болѣе, что, насколько мнѣ извѣстно, заключеніе литературной конвенціи со стороны Россіи лишь вопросъ времени.

Кнутъ Гамсунъ.

Конгсбергъ

2 марта/8 апрѣля 1908 г.

Отъ товарищества «Знаніе».

Еще 15 ноября 1907 года Кнутъ Гамсунъ заключилъ съ т-вомъ «Знаніе» договоръ, по которому обязался: высылать «Знанію» свои новыя произведенія въ рукописи — съ такимъ разсчетомъ, чтобы «Знаніе» могло перевести и напечатать каждое изъ нихъ до обнародованія его внѣ Россіи. Кнутъ Гамсунъ предоставилъ товариществу «Знаніе» исключительное право переводить и издавать его новыя произведенія въ предѣлахъ Россіи. Товарищество будетъ помѣщать ихъ въ своихъ сборникахъ. Такимъ образомъ, Кнутъ Гамсунъ дѣлается постояннымъ сотрудникомъ сборниковъ «Знанія». Романъ «Бенони» — первое изъ произведеній, доставленныхъ въ рукописи на основаніи упомянутаго договора.

I

Между моремъ и домомъ Бенони идетъ лѣсъ. Не самого Бенони, а общественный; большой лѣсъ, смѣсь хвойнаго, березняка и осинника.

Лѣтомъ, въ извѣстную пору, туда стекается народъ изъ двухъ приходовъ и рубитъ сколько душѣ угодно. A когда нарубятъ и развезутъ дрова по дворамъ, въ лѣсу опять стихаетъ на цѣлый годъ; ни звѣрей, ни птицъ никто не тревожитъ. Развѣ когда пробѣжитъ черезъ лѣсъ лопарь, пробираясь изъ одного прихода въ другой. Постоянно же ходитъ лѣсомъ — и лѣтомъ, и зимою — одинъ Бенони; ходитъ и въ вёдро, и въ дождь, какъ придется. Бенони крѣпышъ, молодчина, ему все нипочемъ.

Бенони рыбачитъ, какъ и всѣ тутъ на берегу. Но у него есть еще побочное занятіе: онъ носитъ почту въ приходъ по ту сторону скалистаго кряжа и обратно — разъ въ двѣ недѣли — и получаетъ за свой трудъ извѣстную небольшую плату. Не всѣ состоятъ на казенной службѣ и получаютъ жалованье каждые три мѣсяца, поэтому Бенони слыветъ среди своихъ товарищей ловкачомъ и докой. Бываетъ, правда, иной воротится съ удачнаго улова сельдей и свищетъ себѣ всю дорогу отъ пущей важности, — богачъ идетъ! Только не надолго хватаетъ этого богатства. Добрые люди всегда по-уши въ долгу у торговца Макка Сирилундскаго; расплатятся съ нимъ, глядь — и осталось одно воспоминаніе о томъ, какъ они свистали. А Бенони знай себѣ носитъ да носитъ королевскую почту изъ года въ годъ, — настоящій ловкачъ, а вдобавокъ должностное лицо со львомъ на сумкѣ.

Разъ утромъ онъ шелъ съ почтой по лѣсу. Время было лѣтное, и въ лѣсу тамъ и сямъ попадался народъ, рубившій дрова. Попалась и дочка сосѣдняго пастора; нарядная такая, въ шляпѣ съ перьями.

— Вотъ и Бенони! Теперь у меня есть провожатый до дому, — сказала она. А звали ее Розой.

Бенони поклонился и сказалъ, что коли она не побрезгуетъ…

Роза была дѣвица особенная. Бенони ее хорошо зналъ; на его глазахъ выросла; но теперь онъ но видалъ ея съ годъ, — Богъ вѣсть, гдѣ она его провела. У кистера Аренцена былъ сынъ, большая умница, который вотъ ужъ сколько лѣтъ обучался тамъ на югѣ всякимъ законамъ; не у него ли Роза и гостила это время? Никто ничего не зналъ навѣрно, а сама Роза помалчивала.

Н-да, у Розы, пожалуй, были свои секретцы; она не такая, какъ другія, сама по себѣ. Вотъ и сегодня, небось, ей понадобилось встать часа въ четыре утра, чтобы поспѣть въ общественный лѣсъ къ восьми. Проворная дѣвица и не трусливаго десятка. Да и отецъ у нея тоже былъ гордый, важный; все свободное время проводилъ на охотѣ да ловилъ звѣрей всякими способами. Но славился и даромъ слова.

Бенони съ Розой шли часа два, болтая между собой; она разспрашивала его о томъ, о семъ. Потомъ присѣли отдохнуть, и Бенони угостилъ барышню изъ своей котомки съ припасами; Роза оказала ему честь — поѣла хорошо. Потомъ они опять шли съ часъ; вдругъ припустилъ дождь, и Роза предложила спрятаться куда-нибудь. Но Бенони несъ королевскую почту, и ему недосугъ было валандаться. Прошли еще сколько-то времени; идти было скользко, и Роза съ трудомъ передвигала ноги.

Бенони жаль стало барышню. Онъ взглянулъ на небо и увидалъ, что дождь скоро перестанетъ. Тогда онъ сказалъ Розѣ, что готовъ услужить ей, если она не побрезгуетъ посидѣть попросту подъ горой.

Они подошли подъ гребень кряжа, и тамъ оказалась настоящая пещера.

— Да тутъ можно устроиться по-барски, — сказала Роза и пролѣзла поглубже въ пещеру. — Только бы еще твою «львиную» сумку, Бенони, вмѣсто сидѣнья…

— Никакъ не осмѣлюсь, — испуганно отвѣтилъ Бенони. — Но если не побрезгуете старой курткой… — И онъ стащилъ съ себя куртку, чтобы Розѣ было на чемъ сѣсть.

«Вотъ молодецъ», небось, подумала она, и, пожалуй, онъ ей понравился. Недаромъ она шутила съ нимъ и спрашивала, какъ зовутъ его суженую.

Минутъ черезъ десять Бенони вылѣзъ на свѣтъ Божій взглянуть на небо. Какъ разъ въ ту минуту мимо проходилъ бродячій лопарь и увидалъ Бенони. А былъ это лопарь Гильбертъ.

— Что, дождь все еще идетъ? — спросилъ Бенони, чтобы сказать что-нибудь. Ему было немножко не по себѣ.

— Нѣтъ, пересталъ, — отвѣтилъ лопарь.

Бенони досталъ изъ пещеры почтовую сумку и свою куртку, а затѣмъ вылѣзла и пасторская дочка.

Лопарь все это видѣлъ…

И явился въ селенье съ новостью, а потомъ разнесъ ее по всему берегу до самой сирилундской лавки.

— Эге, Бенони, — начали съ того дня поддразнивать его люди, — ты что это дѣлалъ въ пещерѣ съ пасторской дочкой? Вылѣзъ оттуда весь красный, безъ куртки! Какъ это понимать?

— А такъ и понимай, что ты старая баба-сплетница! — отвѣчалъ Бенони, какъ настоящее должностное лицо. — Доведись мнѣ только повстрѣчаться съ этимъ лопаремъ!

Но время шло да шло, и лопарь Гильбертъ осмѣлился-таки повстрѣчаться съ Бенони.

— А что ты подѣлывалъ въ пещерѣ, зачѣмъ туда забрался? — осторожно спросилъ онъ и лукаво прищурился, словно смотрѣлъ своими маленькими глазками на солнце.

— Не твоя печаль, — хитро отвѣтилъ Бенони и тоже усмѣхнулся. Тѣмъ лопарь и отдѣлался.

Бенони началъ гордиться славой, которая прошла о немъ и пасторской Розѣ. Дѣло подошло къ Рождеству и, сидя со своими бѣдняками товарищами за рождественской чаркой, Бенони чувствовалъ себя впрямь головой выше ихъ всѣхъ. Ленеманъ выбралъ его понятымъ, и теперь ни одинъ аукціонъ, ни одна опись имущества не обходились безъ Бенони. А такъ какъ онъ былъ также мастеръ и читать, и писать, то ленеманъ вдобавокъ сталъ поручать ему, когда самому было некогда, прочитывать народу съ церковнаго холма всякія оповѣщенія и распоряженія начальства. Да, жизнь была услужлива, жизнь баловала Бенони, почтаря Бенони! За что онъ ни возьмись — во всемъ ему везетъ! Скоро сама пасторская Роза перестала казаться ему такой недосягаемой.

— Въ тотъ разъ въ пещерѣ…- сказалъ онъ и причмокнулъ.

— Не скажешь же ты, что взаправду взялъ ее? — спросили товарищи.

А Бенони отвѣтилъ:- Да ужъ, видно, не безъ того.

— Чудеса! Теперь, значитъ, ты на ней женишься?

Бенони отвѣтилъ:- Не твоя печаль. Это единственно, какъ вздумается Бенони и… мнѣ!

— А что, по-твоему, скажетъ кистерскій Николай?

— Что скажетъ Николай? Его и не спросятъ.

Вотъ что было сказано. И это повторялось такъ часто и столькими людьми, что нельзя было не повѣрить этому. Пожалуй, сталъ понемножку вѣрить этому и самъ Бенони.

II

Если досточтимому пастору сосѣдняго прихода, господину Якову Барфоду, случалось вызвать кого-нибудь къ себѣ по дѣлу, — оставалось только идти. Въ контору пастора надо было проходить черезъ двѣ двери, такъ народъ снималъ шапки еще въ промежуткѣ между первою и второю.

Пасторъ вызвалъ Бонони.

«Вотъ тебѣ за твой длинный языкъ!» испугался Бенони. «Пасторъ услыхалъ, чѣмъ я тутъ похваляюсь, и теперь хочетъ разорить, погубить меня». Но дѣлать нечего, — коли вызываетъ, надо идти. Бенони снялъ шапку передъ второй дверью и вошелъ.

Но пасторъ не былъ на этотъ разъ грозенъ. Напротивъ, онъ попросилъ Бенони объ одной услугѣ.

— Видишь эти песцовыя шкурки? — сказалъ онъ. — Онѣ лежатъ у меня съ начала зимы. Никакъ не удается сбыть ихъ здѣсь. Отнеси-ка ихъ къ Макку въ Сирилундъ.

У Бенони сразу отлегло на сердцѣ, и онъ принялся тараторить:

— Это я непремѣнно сдѣлаю. Сегодня же вечеромъ, въ шесть часовъ.

— Скажи Макку отъ меня, что песецъ теперь въ цѣнѣ отъ восьми до десяти спецій-далеровъ.

А Бенони на радостяхъ опять затараторилъ: — Десять спецій-далеровъ? Скажите — двадцать! Вамъ не зачѣмъ отдавать ихъ за безцѣнокъ; съ какой стати?

— И потомъ принесешь мнѣ деньги, Бенони.

— Съ первой же почтой. Провалиться мнѣ грѣш… Принесу и выложу чистоганомъ вамъ на столъ.

Переваливая черезъ гору домой, Бенонк не чувствовалъ ни голода, ни усталости, — такъ онъ былъ доволенъ собой и жизнью.

Шутка-ли, самъ пасторъ началъ пользоваться его услугами; такъ сказать — включилъ его въ свой семейный кругъ! Когда-нибудь и фрокенъ Роза сдѣлаетъ еще шагъ къ нему.

Въ самомъ дѣлѣ, онъ получилъ за шкурки по десяти далеровъ и доставилъ деньги въ цѣлости. Но пастора на этотъ разъ не было дома; Бенони засталъ одну пасторшу, и пришлось ему отсчитать бумажки ей. Его угостили за хлопоты кофеемъ и прибавили еще на чаёкъ.

Бенони вернулся къ себѣ домой; голова у него такъ и работала. Пора было фрёкенъ Розѣ рѣшиться на что-нибудь! Дѣло шло къ веснѣ; откладывать не время.

И онъ сѣлъ за письмо пасторской дочкѣ. Вышло хорошо. Въ концѣ-концовъ онъ напрямикъ просилъ ее не погнушаться имъ окончательно. И подписался: «съ глубочайшимъ почтеніемъ Бенони Гартвигсенъ, понятой».

Онъ самъ отнесъ письмо…

Но жизнь перестала баловать Бенони. Его похвальбы и безсовѣстныя выдумки за рождественской чаркой дошлитаки до сосѣдняго прихода и до самой пасторской дочки. Настали черные дни.

Пасторъ опять вызвалъ Бенони. Бенони разодѣлся, какъ у него вошло за послѣднее время въ привычку: въ двѣ куртки, одну поверхъ другой, чтобы можно было распахнуть верхнюю. н рубашку надѣлъ самую лучшую ситцевую.

«Вотъ и отвѣтъ на мое письмо», подумалъ онъ. «Пасторъ хочетъ знать мои намѣренія; онъ правъ; мало ли на свѣтѣ негодныхъ соблазнителей и обманщиковъ; только я-то не таковскій!»

Все-таки у него щемило сердце. Добравшись до пасторскаго дома, онъ и зашелъ сперва на кухню поразвѣдать; авось, по лицамъ, узнаетъ кое-что.

— Пасторъ хочетъ поговорить съ тобой, — сказали дѣвушки.

Ну, да бояться ему все-таки нечего; самое большее — получитъ отказъ. А отъ этого онъ самъ хуже не станетъ. Да и не такъ ужъ онъ гонится за пасторской дочкой!

— Ладно, — отвѣтилъ онъ дѣвушкамъ и выпрямился. — Пойду къ пастору. — И онъ откинулъ назадъ свою гриву, — волосы у него были густые, лохматые.

«Вѣрно, попросту попроситъ меня опять услужить», — думалъ онъ, шагая въ контору.

Пасторъ и его дочка были тамъ, когда Бенони вошелъ. На поклонъ его никто не отвѣтилъ. Пасторъ только протянулъ ему бумагу и сказалъ:

— Читай!

Затѣмъ пасторъ принялся шагать по комнатѣ. Роза между тѣмъ стояла, выпрямясь, у стола, — высокая и словно нѣмая.

Бенони сталъ читать. Это было заявленіе Бенони Гартвигсена о томъ, что онъ, распространявшій позорящія честь выдумки о себѣ и фрёкенъ Розѣ Барфодъ, симъ публично отрекается отъ нихъ и объявляетъ все это наглою ложью.

Бенони дали достаточно времени на чтеніе. Наконецъ, пасторъ, раздраженный его долгимъ молчаніемъ и видомъ его все сильнѣе и сильнѣе трясущихся рукъ, спросилъ:- Все еще не прочелъ?

— Прочелъ, — глухо отвѣтилъ Бенони.

— Что скажешь на это?

Бенони пробормоталъ, запинаясь:- Видно, ужъ такъ. Что подѣлаешь?.. — И покрутилъ головой.

А пасторъ сказалъ:- Садись и подпиши заявленіе.

Бенони положилъ шапку на полъ; весь съежась, подошелъ къ столу и подписался, не забывъ обычнаго длиннаго росчерка.

— Теперь эта бумага будетъ отослана ленеману твоего прихода для прочтенія народу съ церковнаго холма, — сказалъ пасторъ.

Голова у Бенони стала такая тяжелая, словно налитая свинцомъ, и онъ только проговорилъ: — Видно, ужъ такъ.

Роза все это время стояла у стола, — высокая, словно нѣмая…

Жизнь перестала баловать! Вѣяло весною. Вороны уже начали таскать сухія вѣтки въ гнѣзда; но гдѣ радость и пѣсни, гдѣ улыбки и вся прелесть жизни? И что за дѣло теперь Бенони до богатаго улова сельдей? У него были небольшія доли въ трехъ неводахъ, захватившихъ косяки сельдей, и онъ уже такъ живо представлялъ себѣ, какъ это пригодится ему съ Розой… Какой жалкій дуракъ онъ былъ!

Съ горя онъ на цѣлыя сутки залегъ въ постель и только глядѣлъ, какъ входила и выходила его старая работница. Когда она спрашивала его — не боленъ ли онъ, Бенони говорилъ: да, боленъ, а когда она спрашивала — не лучше ли ему, онъ соглашался и съ этимъ: да, лучше.

Пролежалъ онъ и еще день. Пришла суббота, и явился разсыльный съ пакетомъ отъ ленемана.

Работница подошла къ его постели: — Пришли отъ ленемана съ пакетомъ.

Бенони отвѣтилъ:- Хорошо. Положи пакетъ тамъ.

«Это объявленія, которыя надо будетъ прочесть завтра утромъ», подумалъ Бенони. Пролежалъ еще съ часъ, потомъ вдругъ вскочилъ и вскрылъ пакетъ: аукціоны… сбѣжавшіе арестанты… налоги… и — его собственное заявленіе, Бенони обѣими руками схватился за голову.

Такъ ему самому придется завтра утромъ прочесть это съ церковнаго холма, объявить во всеуслышаніе о собственномъ позорѣ!

Онъ стиснулъ зубы и сказалъ себѣ:- Да, да, Бенони!

Но, когда завтрашнее утро настало, да еще такое солнечное, онъ не прочелъ своего собственнаго заявленія. Онъ прочелъ все остальное, только не это, — солнце, солнце свѣтило слишкомъ ярко, и сотни глазъ впивались ему въ лицо!

Онъ собрался домой въ подавленномъ настроеніи, отказался отъ всякой компаніи и направилъ свой путь черезъ лѣсъ и болото, чтобы побыть одному. Увы, въ послѣдній разъ довелось Бенони отказаться отъ предложенной компаніи, — больше его не удостаивали такой чести.

Скоро открылось, что Бенони утаилъ бумагу. Въ слѣдующее воскресенье ленеманъ надѣлъ фуражку съ золотымъ кантомъ и самъ прочелъ заявленіе въ присутствіи массы народа.

Дѣло было неслыханное въ приходѣ, и въ воздухѣ гулъ стоялъ отъ разговоровъ — отъ берега до самыхъ скалъ. Бенони палъ; онъ снялъ съ себя и сумку со львомъ, отнеся почту въ послѣдній разъ. Теперь онъ ни къ чему больше не годился на Божьемъ свѣтѣ.

Цѣлую недѣлю бродилъ онъ подлѣ своего дома и все думалъ и тужилъ. Вечеромъ пришелъ «нотбасъ» — староста неводной артели — и выложилъ Бенони его долю. — Спасибо, — сказалъ Бенони. На слѣдующій день вечеромъ пришелъ другой нотбасъ Норумъ, который захватилъ большой косякъ сельдей въ бухтѣ противъ самаго дома Бенони. Отъ него Бенони получилъ за свои три небольшія доли въ неводѣ, да крупную береговую долю, какъ хозяинъ берега. — Спасибо, — сказалъ Бенони. Ему было все равно; онъ ни на что теперь не годился.

III

Сирилундскій владѣлецъ, торговецъ Маккъ хотѣлъ — дѣлалъ человѣку добро, хотѣлъ — зло; у него были на то средства. И душа у него была не то черная, не то бѣлая. Онъ походилъ на своего брата, Макка Розенгорскаго, тѣмъ, что могъ сдѣлать все, что угодно; но иногда и превосходилъ его въ томъ, чего не слѣдовало дѣлать.

И вотъ, Маккъ послалъ за Бенони, — чтобы сейчасъ же явился въ Сирилундъ.

Бенони пошелъ съ посланнымъ; а это былъ не кто-нибудь, но одинъ изъ лавочныхъ молодцовъ Макка.

Боясь теперь всего на свѣтѣ, Бенони уныло спросилъ:- Что ему нужно отъ меня? Каковъ онъ съ виду, сердитъ?

— Не сумѣю тебѣ сказать, что ему отъ тебя нужно, — отвѣтилъ молодецъ.

— Ну, пойду ужъ съ Богомъ! — мрачно заключилъ Бенони.

Очутившись передъ дверями Макковой конторы, онъ почувствовалъ себя еще болѣе приниженнымъ и жалкимъ, и такъ долго стоялъ тамъ, откашливаясь и оправляясь, что Маккъ услыхалъ и вдругъ самъ распахнулъ дверь.

— Ну, входи, — сказалъ Маккъ. И никто бы не догадался по его лицу, хочетъ онъ поднять или уничтожить Бенони.

— Ты дурно поступилъ, — заговорилъ опять Маккъ.

— Да, — отозвался Венони.

— Но и другіе поступали не лучше, — продолжалъ Маккъ и зашагалъ по комнатѣ. Потомъ остановился и сталъ глядѣть въ окно. Наконецъ, повернулся и спросилъ:- Ты въ послѣднее время зашибъ деньгу?

— Да, — оказалъ Бенони.

— Что же ты думаешь предпринять?

— Не знаю. Мнѣ ничего не нужно.

— Тебѣ слѣдуетъ заняться скупкой и раздѣлкой сельдей, — сказалъ Маккъ. — За ними нынче не далеко ходить, — у самыхъ дверей своихъ найдешь. Скупай и соли, насколько капиталу хватитъ, а потомъ отправишь на югъ. Боченки и соль возьмешь, коли хочешь, у меня.

Бенони не сразу заговорилъ, и Маккъ спросилъ напрямикъ:- Ну, завтра же за дѣло?

— Какъ прикажете, — отвѣтилъ Бенони.

Маккъ снова подошелъ къ окну и остановился тамъ спиной къ Бенони; вѣрно, обдумывалъ что-то. Голова этотъ Маккъ! Бенони успѣлъ придти въ себя и тоже началъ думать. Въ дѣлахъ Маккъ сущій дьяволъ, и душа у него, пожалуй, скорѣе черная, чѣмъ бѣлая. Бенони зналъ, что Макку принадлежитъ хозяйская доля въ большомъ неводѣ, захватившемъ сельдь противъ дома Бенони. Вотъ ему и хочется сбыть товаръ, расторговаться! Время было уже позднее, и сельди угрожала рыбья ржа — «отъ». А заодно поубавится у Макка и огромный запасъ боченковъ и соли.

Сообразивъ все это, Бенони и прибавилъ:- Дѣло за цѣной, — само собой.

— Я хочу тебѣ помочь, — отвѣтилъ Маккъ, оборачиваясь. — Пора тебѣ стать опять на ноги. Ты наглупилъ, но и другіе вели себя не умнѣе, и довольно ужъ наказывать тебя.

«А вѣдь онъ правду говоритъ», подумалъ Бенони и сразу размякъ:- Спасибо вамъ за это.

А Маккъ заговорилъ тономъ воротилы:- Я думаю еще послать письмецо нашему доброму сосѣду пастору. Я вѣдь крестный отецъ Розы и хочу замолвить словечко ей и ея отцу. Ну, да тебѣ нечего знать объ этомъ. Великъ ли у тебя капиталъ?

— Да кое-что наберется.

— Ты понимаешь, — сказалъ Маккъ, — что для меня твои далеры не играютъ особой роли. Надѣюсь, ты это понимаешь въ точности. Такъ не изъ-за нихъ я хлопочу, а просто хочу поставить тебя опять на ноги.

— Честь и спасибо вамъ за это.

— Ты говоришь — цѣна… Объ этомъ потолкуемъ завтра. Встрѣтимся на тонѣ.

Маккъ кивнулъ въ знакъ того, что разговоръ конченъ, но, когда Бенони былъ уже въ дверяхъ, крикнулъ:- Слушай! Разъ ужъ я заговорилъ о письмѣ,- такъ вотъ оно. Заодно завернешь на почту; тогда оно завтра же пойдетъ…

Бенони занялся скупкой сельдей. Нанялъ людей, которые зябрили, солили и укладывали сельдь въ боченки. Ужъ если Сирилундскій Маккъ вернулъ ему довѣріе, такъ у кого-жъ бы хватило спѣси сторониться Бенони? И онъ подъ конецъ началъ ощущать въ своей могучей груди частичку прежняго довольства и благополучія.

А Макку онъ отнюдь не далъ себя провести. Послѣ перваго же маленькаго ободренія Бенони сталъ прежнимъ расторопнымъ и смѣтливымъ малымъ; онъ не весь свой капиталъ всадилъ въ сельдей. Нѣтъ, хватитъ и половины! — разсудилъ онъ. Тѣмъ болѣе, что письмо Макка пастору Барфоду было уже послано, и Маккъ не могъ вернуть его назадъ.

Бенони скупалъ и солилъ сельдей и понемножку становился опять человѣкомъ. Онъ замѣтилъ, что и люди начали первые кланяться ему, когда онъ приходилъ или уходилъ съ мѣста работы, и даже обращаться къ нему на «вы», — онъ вѣдь сталъ скупщикомъ.

Положимъ, можетъ статься, ему не повезетъ; небось, и самъ Маккъ не сразу нажился. Но теперь Маккъ плавалъ широко и посылалъ въ Бергенъ два большихъ грузовыхъ парохода съ сельдями. Бенони же скромненько нанялъ у него одну изъ небольшихъ парусныхъ яхтъ, на которой въ концѣ весны и отплылъ на югъ всего съ двумя матросами. Онъ заходилъ и въ большія, и малыя мѣстечки и продавалъ свои запасы боченками. Для перваго раза могло быть и хуже, — онъ нажилъ малую толику и отложилъ деньжонокъ. Домой онъ вернулся около Иванова дня.

И случилось такъ, что пасторская Роза опять встала на его пути; онъ встрѣтилъ ее у церкви. Роза была верхомъ и прихожане глядѣли во всѣ глаза на такое диво. Бенони тихо, униженно снялъ передъ ней шляпу; ему кивнули въ отвѣтъ. На лицѣ ея не мелькнуло ни малѣйшей тѣни, и она отъѣхала шагомъ. Вѣтеръ развѣвалъ за ея спиной длинный вуаль, словно сизый дымокъ. Она была похожа на видѣніе.

И на этотъ разъ Бенони пошелъ домой изъ церкви черезъ лѣсъ и болото. «Я ничтожнѣе многихъ тварей на свѣтѣ», думалъ онъ, «но, пожалуй, эта важная барышня прослышала, что я опять сталъ на ноги и пошелъ въ гору. Не то, съ чего бы ей кивать мнѣ.»

Въ концѣ лѣта Маккъ предложилъ Бенони отправиться въ Бергенъ на его шкунѣ съ грузомъ трески. Бенони ни разу еще не бывалъ въ Бергенѣ, но когда-нибудь да надо было начать, и, если находили туда дорогу другіе, найдетъ и онъ.

— Я вижу, у тебя легкая рука въ дѣлахъ, — сказалъ ему Маккъ.

— И руки, и ноги вы мнѣ вернули, — отвѣтилъ Бенони какъ разъ кстати, приписывая всю честь Макку

Да, это былъ не малый шагъ впередъ — стать шкиперомъ «Фунтуса», какъ называлась шкуна. Бенони стоялъ теперь по меньшей мѣрѣ на ряду съ учителями приходскихъ школъ, а такъ какъ былъ вдобавокъ человѣкомъ денежнымъ, то ни въ чемъ не уступалъ и мелкимъ торговцамъ крайнихъ шкеръ.

Вернулся онъ домой съ «Фунтусомъ» незадолго до Рождества. Все обошлось хорошо, и шкуна вернулась биткомъ набитой разными товарами, которые Маккъ распорядился такимъ способомъ доставить изъ Бергена, чтобы выгадать на провозѣ.

Сходя на берегъ и отвѣчая на поклоны народа на пристани, Бенони чувствовалъ себя на манеръ адмирала. Маккъ принялъ его ласково и съ почтеніемъ, угостилъ въ собственной горницѣ. Бенони въ первый разъ попалъ туда. Тамъ были картины на стѣнахъ, позолоченная мебель, которая переходила по наслѣдству изъ рода въ родъ, а на потолкѣ люстра съ сотней подвѣсокъ изъ чистаго хрусталя. Потомъ они отправились въ контору, гдѣ Бенони сдалъ всѣ счеты, и Маккъ поблагодарилъ его.

Теперь Бенони поднялся, пожалуй, повыше прежняго, и люди съ самимъ Маккомъ во главѣ начали понемножку величать его Гартвигсеномъ. Даже въ тѣ дни, когда онъ состоялъ королевскимъ почтальономъ и понятымъ, ни для одной живой души онъ не былъ Гартвигсеномъ, а теперь вотъ сталъ. Бенони даже обзавелся занавѣсками на окна; ну, это онъ, впрочемъ, зазнался, за что его строго и осудили въ домѣ кистера. Кромѣ того, онъ привезъ изъ Бергена нѣсколько тонкихъ бѣлыхъ рубахъ, которыя сталъ надѣвать по воскресеньямъ въ церковь.

На святкахъ Бенони былъ приглашенъ къ Макку. Маккъ теперь жилъ бобылемъ; дочь его Эдварда вышла замужъ за финскаго барона и больше не посѣщала родного дома. Всѣмъ въ домѣ заправляла ключница, — мастерица своего дѣла и большая охотница до гостей.

Гостей собралось много, въ томъ числѣ пасторская Роза. Увидавъ ее, Бенони униженно шмыгнулъ наискосокъ къ самой стѣнкѣ.

А Маккъ сказалъ:- Это фрёкенъ Барфодъ. Ты ее знаешь. Она не изъ злопамятныхъ.

— Крестный говоритъ, что ты не виноватъ, Бенони, — сказала Роза прямо и просто. — Вы подвыпили ради праздника, и кто-то другой сболтнулъ. Тогда дѣло другое.

— Не знаю… Можетъ статься, все-таки я самъ… и не говорилъ этого, — пробормоталъ Бенони.

— Нечего больше и толковать объ этомъ, — рѣшилъ Маккъ и отечески отвелъ Розу.

На душѣ у Бенони отлегло, прояснилось. Опять Маккъ помогъ ему; обѣлилъ его. И Бенони даже такъ взыгралъ духомъ, что подошелъ и поздоровался съ ленеманомъ. За столомъ онъ велъ себя, пожалуй, и не совсѣмъ по-господски, но за всѣмъ примѣчалъ и кое-чему научился-таки въ тотъ вечеръ. Ключница Макка сидѣла рядомъ съ нимъ и угощала его.

Изъ разговора за столомъ онъ узналъ, что пасторская Роза опять уѣзжаетъ ненадолго. Онъ украдкой взглянулъ на нее. Да, вотъ что значитъ быть изъ благороднаго званія! Именно это и ничего больше. А то наживайся на селедкахъ, сколько хочешь, вѣшай занавѣски на окна, — коли не рожденъ быть бариномъ, такъ и останешься тѣмъ же Бенони. Роза была ужъ не молоденькая, но Господь Богъ надѣлилъ ее чудесными свѣтло-русыми волосами, и она такъ красиво, звучно смѣялась своимъ сочнымъ ртомъ. Ни у кого не было и такой пышной груди, какъ у нея. «Нѣтъ, полно быть дуракомъ, нечего больше заглядываться на нее», — рѣшилъ Бенони.

— Сельдь уже показалась во фьордахъ, — оказалъ ему потихоньку Маккъ и показалъ эстафету. — Зайди завтра пораньше въ контору.

Бенони предпочелъ бы теперь пожить дома, на почетномъ положеніи шкипера «Фунтуса». Но все-таки зашелъ къ Макку на другое утро.

— Я хочу предложить тебѣ одно дѣльце, — сказалъ Маккъ. — Я уступлю тебѣ свой большой неводъ за наличныя, и ты можешь вести дѣло на свой страхъ. Какъ сказано, сельдь уже во фьордахъ.

Бенони не былъ неблагодарнымъ и вспомнилъ, какую помощь оказалъ ему Маккъ еще наканунѣ вечеромъ. Но большой неводъ былъ уже не первой свѣжести, и онъ проговорилъ только:- Не по плечу мнѣ это.

— Какъ разъ по плечу, — возразилъ Маккъ. — У тебя легкая рука, и ты самъ работникъ. Я — дѣло другое; мнѣ для всего нужно нанимать людей, и невода мнѣ некому поручить.

— Я бы лучше поѣхалъ съ неводомъ отъ васъ, — сказалъ Бенони,

Маккъ отрицательно покачалъ головой. — Я тебѣ уступлю его задешево съ лодками и всѣмъ комплектомъ, съ парой водноподзорныхъ трубокъ въ придачу. Прямо задаромъ.

— Я подумаю, — сказалъ Бенони, удрученный.

Думалъ онъ думалъ, а кончилъ тѣмъ, что купилъ неводъ. Другого Макка не было, и поди-ка, обойдись безъ его милостей! Бенони набралъ артель и отправился съ большимъ неводомъ во фьорды.

Теперь оставалось только положиться на милость Божью.

Три недѣли они съ другими ловцами высматривали сельдей. Рыбы было мало; раза два выметывали неводъ, но улова только хватало на пищу своимъ же людямъ; для этого не стоило тратиться на большой неводъ, — себѣ дороже выходило. На душѣ у Бенони дѣлалось все пасмурнѣе. Большую часть капитала онъ убилъ на старый неводъ, который ничего пока не приносилъ, а только подгнивалъ съ каждымъ днемъ все больше. Дорогонько же обошлось ему покровительство Макка! Какъ-то вечеромъ Бенони и сказалъ своей артели:

— Нечего тутъ больше дѣлать. Уйдемъ отсюда ночью.

Они отчалили втихомолку, гребли и шли на парусахъ. Ночь была сырая, холодная; они держались береговъ. Забрезжило утро. Бенони уже собирался бросить руль и улечься съ горя спать, какъ вдругъ услыхалъ какой-то отдаленный шумъ съ моря. Онъ посмотрѣлъ внимательно на востокъ, посмотрѣлъ на темный западъ — никакихъ признаковъ бури. «Что же это за странное гудѣнье?» — подумалъ Бенони. Онъ остался на рулѣ и продолжалъ править вдоль берега, оставляя море въ сторонѣ. Разсвѣтало; день вставалъ туманный. Странный шумъ какъ будто приближался. Бенони вдругъ приподнялся и сталъ высматривать. Высмотрѣть, собственно, онъ немного высмотрѣлъ, но догадался теперь, по долетавшему издалека птичьему крику, что такое неслось имъ навстрѣчу. Въ ту же минуту онъ разбудилъ артель и велѣлъ приниматься за дѣло.

Съ моря шла сельдь.

Шумная масса китовъ, тысячеголосый крикъ птицъ гнали ее во фьордъ.

Лодки Бенони оказались слишкомъ въ сторонѣ, почти у самой суши, и, прежде, чѣмъ онъ успѣлъ добраться до середины фьорда, масса китовъ и птицъ пронеслась мимо. Море казалось бѣлымъ отъ китовыхъ фонтановъ и морскихъ птицъ.

— «Не надо бы намъ уходить съ мѣста», мрачно подумалъ Бенони.

Теперь ничего другого не оставалось, какъ, ловя вѣтеръ, плыть обратно въ глубину фьорда, чтобы захватить хоть остатки пира.

Совсѣмъ разсвѣло. Мимо съ шумомъ проплывали отдѣльные отставшіе киты. Но вдругъ Бенони увидалъ большую тучу птицъ, летѣвшую назадъ съ фьорда имъ навстрѣчу; сельдь повернула, описывая большую дугу, и киты продолжали ее гнать. Бенони находился у входа въ одну изъ бухтъ, когда что-то заставило сельдь разбиться на два косяка; поднялась кутерьма. Пожалуй, это запоздавшіе киты встрѣтили главный косякъ и врѣзались въ него. Сельди сверкали, какъ миріады звѣздъ, вокругъ лодокъ Бенони. Нечего было и думать выметывать неводъ при этой массѣ китовъ. Бенони просто задыхался отъ волненія. Вдругъ онъ замѣтилъ, что вся бухта словно кипитъ и надъ ней стоитъ бѣлая туча птицъ, — бухта была биткомъ набита сельдями! Бенони бросилъ нѣсколько отрывистыхъ приказаній и самъ съ быстротой молніи дѣйствовалъ то тутъ, то тамъ. Неводъ выбросили и перегородили имъ всю бухту, отъ одного берега до другого; сельдь выпирало на самую сушу. Тутъ большой неводъ сдѣлалъ свое.

Страшный шумъ, производимый китами и птицами, продолжалъ стоять надъ моремъ, указывая направленіе второго косяка сельдей.

Бенони былъ весь въ поту, и колѣни у него тряслись, когда онъ садился въ челнокъ. Онъ велѣлъ грести вдоль невода, чтобы посмотрѣть — хорошо ли онъ притоненъ и плотно ли запираетъ выходъ изъ бухты.

«А, пожалуй, все-таки хорошо, что мы ушли съ того мѣста», думалъ онъ.

Бенони послалъ двухъ людей къ Макку въ Сирилундъ съ письменнымъ сообщеніемъ о своей удачѣ. Онъ описалъ и качество улова, представлявшаго хорошую смѣсь, и глубину бухты, позволявшую не бояться дурного привкуса отъ дна. Въ общемъ онъ видѣлъ въ событіи какъ бы перстъ Божій: сельдь повернула въ самомъ фьордѣ, повалила и словно сама заперла себя прямо на его глазахъ… «Что касается величины улова, то не осмѣлюсь выставить число: Единый, ведущій счетъ звѣздамъ на небѣ, знаетъ его. Но оно весьма огромно. Съ почтеніемъ Бенони Гартвигсенъ, — собственное имя».

Маккъ и тутъ, какъ всегда, оказался для него добрымъ другомъ, разослалъ отъ себя нарочныхъ и на востокъ, и на западъ, чтобы добыть Бенони покупателей. И во фьордъ начали ежедневно приходить и парусныя суда, и пароходы, бросая якорь передъ тоней Бенони. Приходили и рыбачьи лодки изъ его родного селенія запастись наживкой для ловли трески у Лофотенскихъ острововъ. Съ этими покупателями Бенони не торговался, за ничто отмѣривалъ имъ рыбы, сколько нужно.

То-то жизнь закипѣла въ тихой бухтѣ! Появились торговцы, евреи съ часами, канатные плясуны и дѣвушки легкаго поведенія изъ городовъ; ярмарка да и только! На пустынныхъ берегахъ выросъ цѣлый городокъ изъ ларей, палатокъ и сараевъ. И у всѣхъ въ рукахъ поблескивали, словно сельдяная чешуя, монеты…

IV

Маккъ самъ заговорилъ съ Бенони весною:- Вотъ что я скажу тебѣ, любезный Гартвигсенъ: тебѣ надо бы жениться.

Бенони, услыхавъ это, съ униженнымъ видомъ отвѣтилъ:- Никто за меня не пойдетъ.

— Но тебѣ, разумѣется, надо жениться по своему званію и состоянію, а не на комъ попало, — невозмутимо продолжалъ Маккъ. — Я знаю одну барышню… Но не будемъ пока говорить объ этомъ. А скажи мнѣ, Гартвигсенъ, много ли ты потерпѣлъ убытку на своихъ дѣлахъ со мной?

— Убытку?

— Да, вѣдь согласись самъ, странно выходитъ: казалось бы, ты могъ скопить кое-что, но ты ничего не отдаешь мнѣ на сбереженіе.

— Не Богъ вѣсть сколько у меня и накоплено.

— Значитъ, ты держишь капиталъ въ сундукѣ? Диковинно. Твои предки отдавали деньги на сбереженіе моимъ, и тебѣ бы слѣдовало придти ко мнѣ. Я это ни къ чему другому не клоню, а говорю только, какъ у насъ сложился обычай.

Бенони не сразу отвѣтилъ:- Въ томъ-то и дѣло, что старики запугали меня.

— Вотъ какъ? Вѣрно, наговорили тебѣ про банкротства послѣ войны? Мой отецъ былъ крупный торговецъ, и онъ не былъ банкротомъ. Я тоже не изъ мелкихъ торговцевъ и тоже не банкротъ. Надѣюсь на Господа Бога!

— Я и то подумывалъпридти къ вамъ съ моими крохами, — сказалъ Бенони.

Маккъ опять повернулъ къ окну и задумался, по своему обыкновенію, стоя спиной къ Бенони. Потомъ заговорилъ:- Здѣшній народъ идетъ ко мнѣ, какъ къ отцу. Отдаютъ мнѣ на сбереженіе свои денежки, пока не понадобятся опять. И я выдаю имъ росписки за своей подписью: Сирилундъ, такого-то числа, Фердинандъ Маккъ. Потомъ, много-ли, мало-ли спустя, они приходятъ опять и спрашиваютъ свои деньги, — вотъ, дескать, росписки. Ладно, говорю, и отсчитываю денежки, — извольте получить! «Да тутъ больше», говорятъ они. А это проценты, отвѣчаю я.

— Да, проценты, — невольно повторилъ Бенони.

— Разумѣется, проценты. Я пускаю деньги въ оборотъ и наживаю, — продолжалъ Маккъ и повернулся отъ окна. — Что до тебя, Гартвигсенъ, — твоя сумма будетъ покрупнѣе, и тебѣ я выдалъ бы не простую росписку, а настоящее обязательство, закладную. Я это ни къ чему другому не клоню, а только такъ у меня заведено. Съ капиталистами нельзя обходиться, какъ съ мелюзгой. Имъ нужно обезпеченіе. Твоя сумма, вѣрно, не изъ такихъ! чтобы я могъ взять да выложить тебѣ ее изъ кармана, когда угодно; поэтому ты получишь закладную на усадьбу Сирилундъ со всѣми угодьями и на торговыя суда мои.

— Вы смѣетесь! — воскликнулъ Бенони, ошеломленный. Затѣмъ поспѣшилъ загладить свою неучтивость:- Я хочу сказать, что не слѣдъ вамъ говорить такъ. Это ужъ чистая несообразность.

Бенони съ дѣтства наслышался о богатствѣ Макка и великолѣпіи Сирилунда. Одно торговое дѣло Макка, его амбары и мельница, винный складъ, пароходная пристань, пекарня и кузница — стоили куда дороже всей мошны Бенони; а если еще прибавить къ этому усадьбу и землю со всѣми угодьями — птичьими островками, морошковыми болотами, площадками для сушки рыбы и, наконецъ, шкуну и двѣ яхты?!

Къ пущему замѣшательству Бенони, Маккъ мягко и снисходительно отвѣтилъ:- Я говорю только, что такъ у меня заведено. И ты могъ бы быть спокойнымъ за свой капиталъ. Но не будемъ больше говорить объ этомъ.

Бенони пробормоталъ: — Позвольте мнѣ немножко подумать. Не запугай меня такъ старики… Но ежели вы… За охотой дѣло не станетъ.

— Не будемъ больше говорить объ этомъ. Знаешь ты, о чемъ я думалъ сейчасъ у окна? О своей крестницѣ, фрёкенъ Розѣ Барфодъ. Она пришла мнѣ на умъ… Ты когда-нибудь думалъ о ней, Гартвигсенъ? Чудной народъ эта молодежь! Она уѣхала на югъ послѣ Рождества и хотѣла пробыть тамъ съ годъ, а теперь вдругъ вернулась. Какъ будто что ее потянуло назадъ. Ну прощай, Гартвигсенъ! Подумай, коли хочешь, насчетъ денегъ… А то — воля твоя…

И Бенони думалъ, да день за днемъ оттягивалъ сдѣлку съ Маккомъ. — «Время терпитъ», вѣрно, думалъ въ свою очередь Маккъ, этотъ скользкій угорь въ торговыхъ дѣлахъ; «пусть его соберется съ мыслями», видно, разсуждалъ онъ и не посылалъ за Бенони.

А Бенони былъ малый не промахъ, отлично понялъ намеки Макка на пасторскую Розу. Продумавъ нѣсколько дней и ночей, онъ таки и надумался обойти Макка, обдѣлать дѣльце самъ. Что-жъ, коли нѣтъ у него такихъ капиталовъ, какіе навязывалъ ему Маккъ; откуда бы они у него взялись? Хо-хо! Бенони не даромъ слылъ въ свое время ловкачомъ.

Онъ разодѣлся въ двѣ куртки и въ праздничную рубаху и пошелъ общественнымъ лѣсомъ черезъ кряжъ. Направился онъ прямехонько къ пасторскому двору, а самъ заранѣе высчиталъ, что пасторъ теперь въ отлучкѣ.

Онъ зашелъ на кухню и прикинулся, будто ему надо переправиться на ту сторону пролива — такъ нельзя-ли занять у пастора лодку?

— Пасторъ уѣхалъ, — отвѣтили дѣвушки.

— А пасторша или фрёкенъ Роза дома? Вы только скажите, что, молъ, Гартвигсенъ кланяется…

Лодку ему дали. Но ни пасторша, ни Роза не вышли съ нимъ поздороваться и пригласить въ комнаты.

«Видно, не выгоритъ дѣло», подумалъ Бенони. Переправился черезъ проливъ, побродилъ по лѣсу, переправился обратно и опять зашелъ на пасторскую кухню поблагодарить за лодку.

То же самое; господа не показались.

«Не выгорѣло-таки», думалъ Бенони на обратномъ пути домой. Онъ былъ во многомъ настоящій кремень, но передъ господами робѣлъ и сдавался. «Что же мнѣ теперь дѣлать?», думалъ онъ дальше насчетъ Розы. «Жениться по моему званію и состоянію, или жениться на одной изъ прежнихъ своихъ товарокъ и опуститься?»

Дома онъ захлопотался, — нанялъ четверыхъ плотниковъ строить большой сарай для всего неводного комплекта. Но на душѣ у него было не радостно, и недовольство его все росло; онъ сталъ подозрительнымъ; ему чудилось, что люди опять готовы называть его Бенони вмѣсто Гартвигсена.

Чѣмъ онъ заслужилъ такое посрамленіе?

Однажды Маккъ сказалъ ему:- Ты строишь большой сарай, а это совсѣмъ лишнее. Я бы всегда уступилъ тебѣ помѣщеніе для невода задаромъ, какъ прежде. Зато тебѣ надо бы сдѣлать пристройку къ дому. Если ты вздумаешь жениться по своему состоянію, тебѣ не мѣшаетъ имѣть пару лишнихъ горницъ. Дамы это любятъ.

Они поговорили еще насчетъ этого, и Бенони вдругъ озарило, что теперь-то какъ разъ ему и слѣдовало бы показать Макку свое довѣріе, сходить домой за деньгами. По дорогѣ онъ опять все взвѣсилъ: разъ Маккъ ставитъ такой огромный залогъ, чего же ему бояться за свои деньжонки? Напротивъ, онѣ сдѣлаютъ его какъ бы тайнымъ компаньономъ Макка, совладѣльцемъ Сирилунда. О, эти денежки! При удачѣ онѣ могутъ вывести бѣдняка въ люди!

Онъ принесъ свое богатство въ мѣшкѣ; тамъ было много серебра. Бенони ужъ не хотѣлъ скупиться; разъ Маккъ считалъ его капиталистомъ, нельзя было ударить въ грязь лицомъ. Поэтому онъ выгребалъ изъ своего сундука, пока не нагребъ кругленькой суммы въ пять тысячъ спецій-далеровъ.

— Господи твоя воля! — сказалъ Маккъ, чтобы польстить ему.

— Ужъ не обезсудьте за плохой кошель. Получше то у меня не нашлось, — замѣтилъ Бенони, разбухая отъ самодовольства.

Маккъ не захотѣлъ поощрять его дальше. — Но сколько тутъ серебра, — сказалъ онъ. — А вѣдь бумажки теперь аль пари.

— Ка-акъ?

— Аль пари. Считаются совсѣмъ за серебро. Ты вѣдь знаешь. Ну, да серебро все-таки лучше.

— Я полагалъ, всѣ мои деньги одинаково хороши — что серебро, что бумажки, — сказалъ Бенони, немножко задѣтый.

Маккъ опять не захотѣлъ поощрять его спѣси и сухо бросилъ: — Разумѣется!.. Потомъ принялся считать. На это пошло не мало времени; изъ далеровъ составлялись столбики, которые потомъ сбивались въ кучи и горстями сметались въ мѣшокъ. Наконецъ, пересчитали и бумажки, и Маккъ торжественно приступилъ къ дѣлу — написалъ длинное долговое обязательство.

— Хорошенько спрячь эту бумажку, — многозначительно посовѣтовалъ онъ Бенони…

И вотъ, дошло до того, что пасторская Роза не только явилась въ гости въ Сирилундъ, но прямо стала заглядываться на Бенони, смотрѣть на него такъ ласково и пристально, словно онъ серьезно занималъ ея мысли. Однажды она пришла къ нему на берегъ и сказала:

— Хотѣлось взглянуть на твой новый сарай.

— Ну, чего вамъ на него глядѣть; не стоитъ, — отвѣтилъ Бенони въ первую минуту радостнаго замѣшательства. Потомъ, оправясь немножко, прибавилъ:- Я вотъ хочу еще сдѣлать пристройку къ дому.

— Вотъ какъ! Большую?

— Я было думалъ пристроить горницу да спальную каморку, — осторожно отвѣтилъ Бенони.

— Совершенно правильно, — ласково сказала фрёкенъ Роза. — Такъ ты, вѣрно, задумалъ жениться?

— Это… какъ дѣло повернется.

— Конечно, я не знаю, какова она будетъ, твоя суженая, но на твоемъ мѣстѣ я бы выстроила спальную попросторнѣе, посвѣтлѣе.

— Да, — сказалъ Бенони, — по-вашему, такъ надо?

— Да.

Когда Роза собиралась уходить, Бенони набрался храбрости и сказалъ:- Ужъ не погнушайтесь, придите посмотрѣть, когда будетъ готово.

И Бенони принялся строить горницу и большую спальню, да перехватилъ малость и выстроилъ спальню почти одной величины съ горницей. Когда Роза пришла взглянуть, Бенони струсилъ, какъ заяцъ: а вдругъ ей это неладнымъ покажется? Но она опять преласково сказала, что какъ разъ такъ все себѣ и представляла.

Вотъ тутъ-то бы ему и закинуть ей словечко, но онъ ничего не сказалъ. А вечеромъ пошелъ и попросилъ Макка поговорить за него, — если Маккъ вообще полагаетъ, что дѣло можетъ сладиться.

Маккъ передалъ его просьбу коротко и ясно, улыбнулся имъ обоимъ и вышелъ изъ комнаты.

Они остались одни.

— Вотъ, что я скажу тебѣ, Бенони: не думаю, чтобы изъ этого вышло что-нибудь хорошее для тебя, — прямо заявила Роза. — Я долго была невѣстой одного человѣка тамъ, на югѣ; недаромъ я такъ часто уѣзжала изъ дому.

— Такъ вы, пожалуй… вы, вѣрно, и выйдете за него замужъ?

— Нѣтъ, этого не будетъ. Никогда не бывать этому…

— Такъ, можетъ статься, вы бы не погнушались мной? Только я — весь тутъ, каковъ есть, человѣкъ простой. Куда ужъ мнѣ!

Роза подумала, медленно смыкая и размыкая рѣсницы. — Пожалуй, можно попробовать, Бенони. Крестный полагаетъ, что мнѣ слѣдуетъ согласиться; но я должна тебѣ сказать, — усмѣхнулась она, — что ты не первая моя любовь.

— Нѣтъ, нѣтъ, куда мнѣ! Да я и не гонюсь за этимъ, — установилъ Бенони свою точку зрѣнія.

И они поладили…

Слѣдующія недѣли было много разговоровъ объ этомъ необычайномъ происшествіи; пожалуй, это былъ перстъ Божій, но все-таки нельзя было не подивиться. Зато въ домѣ кистера высказались напрямикъ: «Перстъ Божій? Сельдь всему причиной. Не разбогатѣй Бенони такъ страшно на селедкахъ, не видать бы ему Розы!»

У кистера былъ вѣдь сынъ, которому пасторская Роза пришлась бы куда больше подъ пару.

V

Прошло нѣсколько недѣль. Роза частенько бывала въ гостяхъ въ Сирилундѣ, и Бенони каждый разъ видѣлся съ нею тамъ. Люди не дразнили ихъ другъ другомъ; не въ обычаѣ было подразнивать пару, которая ни отъ чего не отпиралась, а Роза съ почтаремъ Бенони даже прямо признавались всѣмъ и каждому въ томъ, что они женятся.

Бенони продолжалъ налаживать домъ и сарай; обшилъ домъ тесомъ и выкрасилъ, какъ другіе богачи. И, глядя на его домъ съ моря, люди говорили: вонъ господскій домъ Бенони!

Въ Сирилундѣ была веранда, и Бенони все подумывалъ не обзавестись ли и ему такой верандой, — поменьше, разумѣется, безъ всякихъ затѣй; просто, чтобы было такое мѣстечко, гдѣ посидѣть, — съ парой скамеекъ…

Сперва онъ заговорилъ объ этомъ съ однимъ изъ маляровъ. — Я такъ заважничалъ, что хочу сдѣлать себѣ тутъ навѣсъ, — сказалъ онъ. — Совсѣмъ немудрящій, въ родѣ крытыхъ сѣней.

Маляръ, изъ деревенскихъ, ничего не понялъ.

— Навѣсъ?

— Люди зовутъ это верандой, — сказалъ Бенони и отвернулся.

— А на кой прокъ она?

— Это ты правильно сказалъ. Просто ради удовольствія; чтобы было такое мѣстечко, откуда смотрѣть…

Маляръ засмѣялся?! Бенони разомъ рѣшился; нельзя было позволить смѣяться себѣ въ глаза. Онъ позвалъ столяровъ и съ излишнею рѣшительностью объявилъ имъ, чего желалъ; отмѣтилъ высоту, показалъ все какъ и что.

— Этобудетъ такое мѣстечко, гдѣ можно сидѣть и пить кофей въ лѣтнее время, — добавилъ онъ.

Столяры оказались сообразительнѣе маляра; они были люди пришлые, бывалые, много чего видѣли на бѣломъ свѣтѣ.

— У людей съ достаткомъ всегда бываютъ веранды, — кивнули столяры.

Спустя нѣсколько дней, у Бенони явилась новая затѣя. Въ Сирилундѣ была еще голубятня. Она возвышалась посерединѣ двора на высокомъ столбѣ, выкрашенномъ бѣлой краской, а на самой верхушкѣ красовался мѣдный шарикъ. Эти птицы вносили такое оживленіе. Что куры! Ихъ нельзя было и сравнивать съ голубями.

— Ежели у меня когда-нибудь заведется парочка другая хорошихъ голубей, мнѣ и посадить ихъ будетъ некуда, — сказалъ Бенони. И онъ взялъ съ собой столяровъ и указалъ имъ, гдѣ поставить голубятню.

Такъ шли недѣли; подошла осень. Бенони все возился дома и не выѣзжалъ съ неводомъ. Столяры и маляры ушли, вставивъ цвѣтныя стекла на верандѣ. Это была ихъ послѣдняя работа. Ну и вышла же веранда! Райскія сѣни, да и только! Даже въ Сирилундѣ не было цвѣтныхъ стеколъ на верандѣ. И все это придумалъ ловкачъ Бенони! Стекла были голубыя, красныя и желтыя.

Но, когда мастеровые разошлись, Бенони стало скучно. Онъ пошелъ къ Розѣ и сказалъ — такъ и такъ, молъ, что за житье одинокому; не пора ли перемѣнить судьбу? Но Роза не спѣшила съ этимъ; можно было сыграть свадьбу весною; время терпитъ.

Бенони занялся немножко рыбной ловлей у береговъ, но, когда бухта начала покрываться ледкомъ, стало слишкомъ трудно пробиваться, и ловъ прекратился. Теперь у Бенони не осталось ровнешенько никакого дѣла — только ходить въ церковь по воскресеньямъ. Охъ, выпадали дни, когда онъ готовъ былъ опять бѣгать съ почтовой сумкой. Но теперь почту носилъ одинъ домохозяинъ, пасторскій арендаторъ, обремененный семьей и не пользовавшійся никакимъ почетомъ.

Въ церковь Бенони являлся теперь въ двухъ курткахъ, въ сапогахъ со сборами и лакированными бураками. Онъ не сутулился, но ходилъ выпрямясь, что твой монументъ, и безъ устали могъ распѣвать псалмы.

Бесѣдуя же съ людьми на церковномъ холмѣ, онъ не напускалъ на себя дурацкой спѣси, не прикидывался будто не узнаетъ людей побѣднѣе, но тоже и не напрашивался ни на чью бесѣду. — Мы съ Маккомъ… — говаривалъ онъ.

— Мы съ Маккомъ получили вчера эстафету. Сельдь идетъ съ моря, — сказалъ онъ на этотъ разъ.

Писарь ленемана, прочитавъ народу разныя объявленія и распоряженія начальства, подошелъ къ Бенони поразспросить кое о чемъ. — Какъ насчетъ сельдей? Нѣтъ ли какихъ вѣстей?

Бенони отвѣтилъ:- Мы съ Маккомъ были вчера на пароходѣ, справлялись…

Еще вопросъ, и Бенони изрекъ: — Съ завтрашняго дня принимаюсь помаленьку за сборы.

Простой народъ, столпившись вокругъ, слушалъ, кивая головами. Экій чортъ этотъ Бенони! Получаетъ эстафеты, словно съ неба, даже о селедкахъ! А Бенони потрогивалъ свою густую гриву и улыбался, выставляя на показъ крѣпкіе желтые моржевые клыки. Нѣтъ, добрые люди хватали черезъ край, но кое-какой опытъ есть у него, — при всей его ничтожности.

Писарь ленемана пошелъ съ нимъ вмѣстѣ изъ церкви. Да и чѣмъ они были не ровня? Бенони имѣлъ капиталецъ, но писарь былъ потоньше въ обращеніи и въ рѣчи. Послѣ того, какъ Бенони пересталъ быть понятымъ и правой рукой ленемана, старику пришлось обзавестись писаремъ изъ городскихъ.

Спутники поговорили о домѣ Бенони, о его шикарной верандѣ, о голубятнѣ, о свадьбѣ. Бенони снисходительно подшучивалъ надъ женщинами; поди, разбери этотъ дамскій полъ! Ну, что она нашла въ немъ, простомъ шкиперѣ шкуны? И онъ называлъ Розу своимъ сердечнымъ дружкомъ.

— Могу заключить, — сказалъ писарь ленемана, — что вамъ ужъ не разстаться съ ней ни за какія блага?

— Ни даже за все, что вы здѣсь видите, — отвѣтилъ, Бенони, обводя рукою вокругъ и указывая на свой домъ. — Разстаться съ нею? Ничего такого быть не можетъ; я покорилъ ея сердце.

— А когда вы вотъ такъ гуляете вмѣстѣ, неужто вы разговариваете, какъ мы сейчасъ — о самыхъ простыхъ вещахъ и какъ придется?

— Я разговариваю съ нею точь-въ-точь такъ же просто, и не по-ученому, какъ съ вами, — отвѣтилъ Бенони.

— Чудеса! — сказалъ писарь ленемана.

Но вотъ они добрались до дома Бенони и зашли. Выпили по рюмочкѣ, другой, потомъ закусили, напились кофе, и опять принялись потягивать изъ рюмочекъ. Бенони хотѣлъ угостить на славу этого гостя, этого ровню, котораго онъ, наконецъ, сыскалъ себѣ. И пошли у нихъ тары-бары. Писарь ленемана былъ человѣкъ молодой, ходилъ въ городскомъ платьѣ, въ крахмальномъ воротничкѣ, и про него шла молва, что онъ здорово изучилъ всѣ законы на службѣ у ленемана; съ такимъ человѣкомъ лучше было жить въ ладу.

— Я теперь свѣдущъ во всякихъ дѣлахъ, и у меня всѣ протоколы вотъ тутъ, — говорилъ онъ, показывая себѣ на лобъ, — но съ Розой Барфодъ, или вѣрнѣе, съ фрекенъ Барфодъ я бы, пожалуй, не осмѣлился завести разговоръ.

— Она бы не укусила васъ, — отвѣтилъ Бенони. — Завести разговоръ? Милый человѣкъ, я беру ее на руки и подымаю, какъ перышко; стоитъ только взяться. Но само собой, я долженъ вести себя съ такой дамской особой по-людски и бережно спустить опять на полъ. Не стану я также разговаривать при ней по хамски или вести себя, какъ свинья. Вонъ виситъ кисетъ, который она мнѣ подарила.

Они осмотрѣли кисетъ, вышитый бисеромъ и шелкомъ. Но Бенони только похвастался, что это подарокъ, а на самомъ дѣлѣ купилъ кисетъ въ Бергенѣ, когда ѣздилъ туда на шкунѣ.

Кисетъ имѣлъ успѣхъ, и Бенони разохотился хвастаться.

— Кабы я захотѣлъ показать все, что она мнѣ надарила! — сказалъ онъ. — И воротнички, и носовые платки, и другое прочее изъ одежи — все, расшитое бисеромъ и шелкомъ. У меня полнымъ-полны всѣ ящики и сундуки.

— Чудеса! — сказалъ писарь

А Бенони продолжалъ:- Вы вотъ говорите мнѣ насчетъ учености и прочаго. А что вы скажете про того, кто поученѣе насъ съ вами? Она прямо испугала меня однажды.

— Какъ такъ?

Бенони припомнилъ поразительный случай, но не торопился разсказывать. Онъ налилъ еще по рюмочкѣ; они выпили; Бенони напустилъ на себя торжественный и таинственный видъ.

— Дѣло вышло изъ-за почтовой бутылки. Нашли въ морѣ бутылку съ запиской, и трое людей приплыли изъ крайнихъ шхеръ съ этой бутылкой. Пошли къ учителю; онъ ничего не разобралъ. Пошли къ пастору, и тотъ ничего не разобралъ. Тогда догадались пойти къ Макку… Ну, вамъ извѣстно, много-ли на свѣтѣ такого, чего бы не смекнулъ Маккъ; но тутъ и онъ сталъ въ тупикъ. Я самъ сидѣлъ у него въ горницѣ на диванѣ, когда пришли съ бутылкой, и Маккъ взялся читать. «Что бы это такое значило?» сказалъ онъ; потомъ спросилъ меня. Я ничего не могъ сказать. Маккъ думалъ — думалъ, читалъ — читалъ, и даже руки у него затряслись. Я, признаюсь, началъ-было подумывать — нѣтъ ли въ запискѣ чего такого, что Маккъ хочетъ утаить про себя? Вѣрно, насчетъ сельдей, — думаю себѣ,- насчетъ большого улова. Вы вѣдь сами знаете, Маккъ — башка. Но тутъ я ошибался насчетъ него. Онъ вдругъ поднялъ голову и закричалъ въ потолокъ: Роза! и Роза сошла внизъ.

Молчаніе. Собесѣдники были всецѣло поглощены событіемъ. Потомъ писарь спросилъ:- Она растолковала въ чемъ дѣло? Я ужъ смекаю, — не такъ я простъ! Она разобрала записку?

Бенони помолчалъ, напуская на себя важности.

— Она-то разобрала! — сказалъ онъ, наконецъ, многозначительно.

— Да неужто?

— Для нея это было не мудренѣе какой-нибудь заповѣди, — бездѣлица.

— Чудеса! — сказалъ писарь.

— Прочла ни дать ни взять, какъ на своемъ родномъ языкѣ! Меня даже оторопь взяла. Немногаго не хватало, чтобы я принялъ ее за колдунью или что-нибудь такое съ того свѣта.

— А что же было въ запискѣ?

— Насчетъ моряковъ, которые потерпѣли крушеніе.

Новые пріятели основательно запили жуткое впечатлѣніе, произведенное разсказомъ, и позабыли о почтовой бутылкѣ. Разговоръ перешелъ на неводъ, на шкуну Фунтусъ и поѣздку въ Бергенъ,

— Что касается сельдей, — сказалъ Бенони, — то я лучшаго и не желаю, какъ опять захватить такой косякъ. Дѣло въ томъ, что около невода, набитаго сельдью, сразу вырастаетъ цѣлый городокъ; тутъ и евреи съ часами и золотыхъ дѣлъ мастера; совсѣмъ ярмарка. Я вотъ не могу даже купить золотыхъ колецъ для насъ, пока не будетъ сельдей. Что подѣлаешь съ пустыми руками?

Бенони приберегъ самый главный свой козырь на послѣдокъ — бумагу Макка насчетъ пяти тысячъ, закладную. Онъ ничуть не прочь былъ распространить эту новость и, подъ предлогомъ надобности показать бумагу свѣдующему человѣку, досталъ ее и разложилъ передъ писаремъ.

Долгое молчаніе и внимательное чтеніе.

— Что вы скажете? — спросилъ Бенони. Писарь отвѣтилъ:- Все одно, что золото.

— И я такъ полагалъ. А какъ по-вашему — Сирилундъ со всѣми своими богатствами стоитъ пяти тысячъ далеровъ? — и Бенони сталъ перечислять всѣ богатства; вѣдь онъ теперь являлся какъ-бы совладѣльцемъ. Его такъ и распирало отъ спѣси.

Писарь продолжалъ изучать бумагу и, наконецъ, сказалъ:- Только надо прочесть и засвидѣтельствовать на «тингѣ». Такъ полагается по закону.

VI

Пророчества Бенони насчетъ сельдей не сбылись, и ему негдѣ было купить золотыхъ колецъ. Дѣло складывалось не ладно. Бенони пошелъ въ Сирилундъ и сказалъ Розѣ:

— Какъ ты думаешь — не перемѣнить ли намъ судьбу?

Но она не отвѣтила: ладно, перемѣнимъ; а лицо ея даже выразило явное несогласіе. Тогда онъ спросилъ:- Не сдѣлать ли все-таки оглашеніе?

— Успѣется, — отвѣтила она. — Ты развѣ не поѣдешь зимой на Лофотены?

— Не собирался.

Его этотъ вопросъ задѣлъ немножко. Человѣку съ его достаткомъ рыбачить? Она поняла, что не ладно сказала, и постаралась поправить дѣло:- Я думала, ты поѣдешь отъ Макка на шкунѣ.

— Нѣтъ, Маккъ ничего мнѣ не говорилъ.

— А ты не собираешься самъ поговорить съ нимъ?

Бенони былъ задѣтъ еще сильнѣе. — Я не въ такой нуждѣ.

Она положила свою руку на его, чтобы задобрить. Нѣтъ, что она за человѣкъ! Сидитъ тутъ рядомъ, — ну, что бы ей сказать своимъ сочнымъ красивымъ ртомъ: «давай сейчасъ поженимся»? Кто его разберетъ этотъ дамскій полъ!

Бенони обвилъ рукой шею Розы и поцѣловалъ ее. Она далась. Это было уже во второй разъ.

— Я куплю тебѣ золотое кольцо и золотой крестикъ, — сказалъ онъ.

— Да, да. Но дѣло не къ спѣху.

— Да что такое съ тобой творится? — спросилъ онъ, глядя ей въ глаза. — Все тебѣ не къ спѣху, да не къ спѣху!

Ея сѣрые глаза стали меркнуть… какъ будто солнце закатывалось. Она встала и отошла шага на два.

— Ничего со мной не творится… А сельдей развѣ такъ и не будетъ въ этомъ году?

— Въ томъ то и дѣло! Если будутъ — такъ я поѣду. Тебѣ, значитъ, этого хочется!

Опять повторилось то же самое. Она присѣла, чтобы снова задобрить его. Онъ сообразилъ выгоды такой тактики и принялся время отъ времени хмуриться — съ подходящими промежутками — заставляя ее задабривать себя то ласковымъ словомъ, то поглаживаніемъ по рукѣ. Роза была скуповата на ласки, и ни одной не дарила иначе, какъ поневолѣ.

— Назначь хоть срокъ, — сказалъ, наконецъ, Бенони. — Надо же намъ намѣтить день свадьбы.

Видя, что ей не отвертѣться, она хотѣла хоть выиграть время, — такъ съ годикъ или побольше. — Ну, скажемъ черезъ годъ, считая отъ Рождества?

Новая обида. — Я не буду тебя упрашивать! — сказалъ Бенони.

Наконецъ, они столковались, оба сдѣлали уступки. Роза отодвинула-таки срокъ до будущаго года, — почти до середины лѣта. Оставалось ждать еще больше полугода; почти семь мѣсяцевъ.

Прежде, чѣмъ пойти домой, Бенони завернулъ въ лавку къ Макку. Самъ хозяинъ съ двумя молодцами отмѣчали цѣны на новыхъ товарахъ, заготовленныхъ къ Рождеству. Огромные ящики стояли раскрытыми, изъ нихъ вынимались и раскладывались по полкамъ разныя матеріи и прочее. Въ лавкѣ было такъ холодно, что чернила застывали, и Маккъ отогрѣвалъ ихъ своимъ дыханіемъ каждый разъ, какъ надо было проставить цѣну. Онъ былъ въ перчаткахъ, но оба молодца работали съ голыми руками.

Время отъ времени въ лавку заходилъ покупатель.

Бенони попросилъ себѣ календарь на будущій годъ, отыскалъ въ немъ затмѣнія, сроки ярмарокъ въ сѣверныхъ провинціяхъ и провелъ черту гдѣ-то далеко въ году, — около середины лѣта. «Среда, — подумалъ онъ, — день Сильнеріуса, и какъ разъ новолуніе».

— Что же, въ этомъ году люди такъ и останутся безъ сельдей? — сказалъ Маккъ, входя въ интересы Бенони.

Хотя Маккъ и былъ его крупнымъ должникомъ, Бенони всегда льстило вниманіе съ его стороны, — такое почтеніе внушалъ къ себѣ старый магнатъ. Ахъ, этотъ Маккъ! Постоянно носилъ въ своей тонкой некрахмаленой манишкѣ брилліантовую запонку, а на ногахъ дорогіе штиблеты городского фасона съ острыми носками. Уже много лѣтъ онъ красилъ волосы и бороду.

— Сельдей нѣтъ и въ поминѣ,- сказалъ Бенони. — А мнѣ бы надо поговорить съ вами по дѣлу въ конторѣ.

— Обожди минуточку, — сказалъ Маккъ.

Хотѣлъ онъ что-ли выиграть время — хоть нѣсколько минутъ — на размышленіе? Всегда онъ отвѣчалъ такъ; это у него уже вошло въ привычку… Онъ продолжалъ ставить цѣны на товарахъ и дѣлать отмѣтки въ длинномъ счетѣ отъ купца. Начали было новую партію, но вдругъ онъ прервалъ занятіе, словно успѣвъ обдумать что надо.

— Теперь я готовъ служить, — сказалъ онъ, и пошелъ впереди Бенони въ контору.

— Вы ужъ не обезсудьте, — началъ Бенони, — но говорятъ, что надо засвидѣтельствовать закладную.

— Засвидѣтельствовать? Зачѣмъ?

— По закону.

— Кто это говоритъ?

— Да одинъ… Не знаю… Такъ говорятъ.

Макка передернуло, но затѣмъ онъ сказалъ холодно, отрывисто:- Хорошо, засвидѣтельствуй. Мнѣ то что?

— Не обезсудьте, но… это денегъ стоитъ.

— Бездѣлицу. Я беру весь расходъ на себя.

— Спасибо; мнѣ только это и хотѣлось знать. И что это съ вашего согласія…

Маккъ противъ обыкновенія отвѣтилъ черезчуръ ужъ быстро:- Нѣтъ, совсѣмъ не съ моего согласія. Но дѣлать нечего. Гм… Если бы я уже не отослалъ деньги на югъ, я бы сейчасъ вернулъ ихъ тебѣ.

Бенони стало не по себѣ, и онъ пробормоталъ:- Но, дорогой… Люди говорятъ…

— А пусть ихъ говорятъ, что хотятъ. Развѣ бумага ее подписана: «Сирилундъ, такого-то числа, Фердинандъ Маккъ»? Я долженъ сказать тебѣ, Гартвигсенъ: какая мнѣ охота, чтобы всѣ и каждый совали свой носъ въ мои дѣла? Никогда мнѣ это не было по вкусу.

— Но говорятъ, что бумагу надо засвидѣтельствовать, — твердилъ свое Бенони. Онъ подмѣтилъ, какъ Макка передернуло, и сразу насторожился.

Маккъ отошелъ къ окну и задумался. Потомъ сказалъ:- Хорошо, давай бумагу, я самъ позабочусь, чтобы ее засвидѣтельствовали.

— Я не захватилъ ея съ собой.

— Такъ занеси какъ-нибудь на-дняхъ. — И Маккъ кивнулъ головой въ знакъ того, что разговоръ оконченъ.

По дорогѣ домой Бенони тонко разсуждалъ самъ съ собой: «Съ чего бы Макку такъ артачиться? Всѣ вѣдь отлично знаютъ, что онъ собираетъ деньги отовсюду, и всѣ сами приносятъ ему свои денежки и отдаютъ на сбереженіе — у кого есть лишніе гроши».

VII

Онъ пробылъ дома уже съ полчаса, когда за нимъ пришелъ одинъ изъ лавочныхъ молодцовъ Макка, Мартинъ, и сказалъ: — Маккъ проситъ васъ опять въ контору.

— Зачѣмъ? Что ему отъ меня нужно?

— Не сумѣю вамъ сказать. Онъ о чемъ-то разговаривалъ съ пасторской Розой.

— Съ Розой? Да это мой сердечный дружокъ, Mapтинъ! Зачѣмъ же ты называешь ее при мнѣ пасторской Розой?

Молодецъ немножко смутился.

— О чемъ они говорили?

— Не сумѣю сказать. Что-то насчетъ шкуны. Будто вы поѣдете на Лофотены скупать треску.

Молчаніе.

— Приду, — сказалъ затѣмъ Бенони.

— А еще хозяинъ проситъ васъ захватить бумагу.

Оставшись одинъ, Бенони задумался. Такъ Розѣ непремѣнно хотѣлось отдѣлаться отъ него? Почему? Онъ въ толкъ не могъ взять. И неужто онъ опять приметъ команду на шкунѣ? Положимъ, не больно-то сладко и коротать зиму дома, въ такомъ одиночествѣ. А теперь заодно удастся побывать кое-гдѣ и купить золотыя побрякушки, кольца, о которыхъ столько думалъ.

Смеркалось уже. Бенони зажегъ свѣчку, досталъ закладную и сунулъ ее въ карманъ. Собираясь задуть свѣчку и отправиться, онъ опять вынулъ бумагу изъ кармана и перечиталъ. Все было вѣрнешенько и безъ единой помарочки на всемъ длинномъ листѣ. Но вѣдь расписокъ, небось, не выпускаютъ изъ рукъ? Расписки сохраняютъ.

Онъ снова спряталъ бумагу въ надежное мѣсто, въ сундукъ, погасилъ свѣчку и пошелъ въ Сирилундъ.

Въ полутемныхъ сѣняхъ онъ наткнулся на Макка, который шушукался о чемъ-то съ одной изъ своихъ работницъ… Ахъ, этотъ старый хватъ! Все тотъ же. Зорокъ и блудливъ впотьмахъ, какъ котъ.

— Пожалуйста, Гартвигсенъ, — сказалъ Маккъ и прошелъ впередъ, въ контору. — Я забылъ сказать тебѣ давеча… И мнѣ все время казалось, что я забылъ что-то… Это насчетъ шкуны. Не возьмешь ли ты на себя команду и нынѣшній годъ?

Дальше разговоръ перешелъ на то, что до сихъ поръ не было никакихъ вѣстей о сельдяхъ, и что Бенони, слѣдовательно, ничего не прогадалъ бы, уѣхавъ на Лофотены.

— Отчего бы вамъ самимъ не поѣхать?

— Я предпочитаю довѣрить судно тебѣ. И ты же закупишь грузъ для яхтъ. Тебѣ я могу довѣрить какія угодно тысячи.

Бенони былъ и польщенъ, и тронутъ. Онъ снова будетъ адмираломъ на «Фунтусѣ»! Онъ уже побывалъ на этомъ суднѣ въ моряхъ, — и въ Вестфьордѣ, и въ Фольденѣ, и въ Хустадвигѣ,- такъ ничего не стоило добраться и до Лофотенскихъ острововъ. А что до скупки рыбы, такъ онъ торговался не по-Макковски; покупалъ куда дешевле всѣхъ прочихъ, потому что крѣпко держался за каждый грошъ и туго раскошеливался. Ну, что же, онъ попытается, если Макку такъ хочется. Потомъ они договорились и насчетъ жалованья.

Бенони собрался уже уходить, когда Маккъ напомнилъ:- Ахъ да, при тебѣ закладная?

— Позабылъ. Вотъ такъ штука! Я какъ разъ думалъ о ней…

— Ну, захвати въ другой разъ…

Теперь у Бенони опять нашлось чѣмъ заняться; онъ сталъ готовиться къ поѣздкѣ на Лофотены, словно въ кругосвѣтное плаванье. Какъ только погода выдавалась помягче, онъ придумывалъ себѣ дѣло на «Фунтусѣ», который стоялъ и покачивался въ гавани, черный и безобразный, но внушительный, словно маленькій китобой. Что были обѣ яхты въ сравненіи съ «Фунтусомъ»! Онѣ стояли около шкуны, словно двѣ скорлупки, нагруженныя сельдью до самой ватерлиніи. Сельдь тоже предназначалась для Лофотенъ, когда тамъ окажется нехватка въ наживкѣ для ярусовъ. Но эти двѣ яхты были въ такомъ маломъ почетѣ, что одну велъ бывшій сторожъ на пристани, Вилласъ Пристанной, а другую Оле Человѣчекъ.

Бенони шагалъ по палубѣ «Фунтуса», оглядывалъ снасти, и высматривалъ погоду, словно уже шелъ на всѣхъ парусахъ; совѣтовался съ компасомъ и картами, смазывалъ саломъ штаги и приводилъ въ порядокъ трюмъ. Но почему онъ навѣщалъ свое судно только въ мягкую погоду? О, этотъ дока Бенони былъ себѣ на умѣ! Его новый непромокаемый костюмъ изъ промасленной парусины не годился для большихъ морозовъ, — тогда онъ топорщился коломъ и трескался. Зато въ легкій морозецъ тотъ же костюмъ имѣлъ такой шикарный видъ, блестѣлъ на палубѣ словно золотой, и его издалека было видно изъ гавани и даже изъ оконъ Сирилунда…

— Зачѣмъ тебѣ хочется спровадить меня? — спросилъ однажды Бенони у Розы.

— Мнѣ хочется тебя спровадить? — отвѣтила она — Что ты выдумываешь?

— Похоже на то на мой взглядъ.

Она опять постаралась урезонить его, чтобы самой имѣть покой. Она сказала, что собиралась уѣхать домой, но Маккъ попросилъ ее остаться помогать ему въ лавкѣ, когда начнется предпраздничная горячка. Дальше она разсказала, что упросила Макка пригласить на помощь и Бенони.

— Онъ ничего не говорилъ.

— Ну, скажетъ сегодня… Такъ видишь теперь, что мнѣ вовсе не хочется спровадить тебя.

Бенони затрепеталъ отъ такой ласки, какъ мальчикъ, и обнялъ Розу. Это уже въ третій разъ онъ цѣловалъ ее, да и того было мало! — ты настоящій цвѣточекъ! — сказалъ онъ ей.

И впрямь Маккъ пожелалъ, чтобы Бенони помогалъ ему въ это горячее время. Но его не обязывали работать больше, чѣмъ ему самому было желательно; главное, чтобы онъ находился тутъ и присматривалъ тамъ и сямъ, былъ какъ бы правой рукой. При этомъ случаѣ Маккъ опять справился насчетъ закладной.

— Я искалъ ее тогда, да не нашелъ, — отвѣтилъ Бенони.

— Не нашелъ?

— Надо будетъ поискать хорошенько. Запропастилась куда-то…

Бенони заперъ свой домъ на замокъ и отъ нечего дѣлать сталъ помогать въ лавкѣ Макка.

Въ сущности, довольно пріятно было расхаживать за прилавкомъ, за этой преградой, памятной ему еще съ дѣтства, и которой ему до сихъ поръ не доводилось переступать. По мѣрѣ того, какъ праздники подходили, покупателей въ лавкѣ съ каждымъ днемъ все прибывало; въ нижнемъ отдѣленіи, въ винномъ погребкѣ, съ утра до вечера стояла грязь, настоящее мѣсиво. Бенони помогалъ, гдѣ только была въ немъ нужда; присматривался, какъ вели дѣло опытные приказчики, и безпрерывно учился чему-нибудь. И даже заразился торговымъ языкомъ; день-деньской такъ и сыпалъ: первый сортъ, второй сортъ, нетто, брутто.

Но двое молодцовъ Макка, опытныхъ въ дѣлѣ, порядкомъ косились на этого чужака, этого почтаря Бенони, который вѣчно торчалъ у нихъ на дорогѣ и рѣдко приносилъ какую-нибудь пользу. Зато они и пускались съ нимъ на разныя уловки и хитрости! Они узнавали покупателей сразу, еще на порогѣ, и зная, кто за чѣмъ пришелъ, по большей части устраивали такъ, что Бенони приходилось лазить въ подвалъ съ тѣми, кому нужно было патоки, ворвани или махорки, а сами оставались на верху и отпускали матеріи, крупу и деликатесы. Такимъ манеромъ удавалось выживать Бенони изъ лавки надолго. Благодатная патока такъ туго лилась въ зимнюю стужу!

Роза сначала не участвовала въ работѣ, но въ одно горячее субботнее утро сошла внизъ, въ лавку, и стала за выручку. Она была закутана въ песцовую шубку, и на маленькихъ ручкахъ были надѣты перчатки. Всѣ покупательницы знали ее; Роза спрашивала, какъ онѣ поживаютъ, и это такъ имъ льстило, что онѣ не знали, какъ и благодарить ее. Къ тому же она не была такъ прижимиста, не гналась за лишнимъ вершкомъ матеріи, или двумя-тремя пуговками, прикинутыми къ дюжинѣ.

— Вотъ славно, что и ты пришла къ намъ! — сказалъ ей Бенони.

Оба молодца бѣсились. Ужъ эта парочка! Много отъ нея проку! Лучше бы убиралась отсюда! Расположилась со своими разговорами какъ разъ у ящика съ кофеемъ, который то и дѣло приходилось выдвигать да задвигать!

— И какъ хорошо, что ты въ мѣховой шубкѣ,- продолжалъ Бенони. — И руки прикрыла.

О, все, что она дѣлала, было хорошо! Тутъ пришелъ человѣкъ за «свѣтомъ», а это означало ворвань для лампъ, и надо было лѣзть за нею въ подвалъ. Молодцы переглянулись, и одинъ изъ нихъ, Стенъ, осмѣлился сказать Бенони:- Не будете ли такъ добры отпустить этому человѣку?

— Ой, нѣтъ, нѣтъ! — застыдился человѣкъ. — Какъ можно, чтобы самъ Гартвигсенъ лѣзъ изъ-за меня въ подвалъ! Лучше ужъ я останусь безъ свѣта! — и онъ готовъ былъ провалиться отъ стыда.

Но Бенони послѣ такого почета не прочь былъ нацѣдить человѣку ворвани. — Я ради удовольствія, — сказалъ онъ. — Иди за мной съ посудиной.

Человѣкъ все время не переставалъ стыдиться, что допускаетъ подобное. — Стыда во мнѣ нѣтъ, — сокрушался онъ, — не ходите, Гартвигсенъ; ужъ лучше я просижу со своими въ потемкахъ всѣ праздники!

Бенони пришлось застрять въ подвалѣ надолго. Плутоватые молодцы спрашивали на всю лавку:- «Не надо ли кому еще чего изъ подвала? Бенони какъ разъ тамъ», — и посылали туда одного покупателя за другимъ. Бенони сталъ смекать въ чемъ штука и думалъ про себя: «Ну, пусть-ка любезный Стенъ попробуетъ въ другой разъ помыкать мной!»

Когда онъ, наконецъ, выбрался изъ подвала, весь пропахшій ворванью и махоркой, его оставили на время въ покоѣ, и онъ опять сталъ тереться около Розы, болтая съ ней о томъ, о семъ.

Но вотъ кому-то снова понадобилось что-то изъ подвала.

— Я сейчасъ занятъ, но, можетъ быть, Бенони займется съ этимъ покупателемъ, — сказалъ Стенъ, да и промахнулся, помня только почтаря да понятого, а не богатѣйшаго шкипера и рыбопромышленника.

Бенони оглянулся на него и отвѣтилъ:- А не наймешь ли ты себѣ кстати слугу, сморкать тебѣ носъ?

Стенъ покраснѣлъ, какъ ракъ, и ни слова не промолвилъ, а Бенони обвелъ всѣхъ торжествующимъ взглядомъ и разсмѣялся. Взглянулъ онъ со смѣхомъ и на Розу, но у нея легла поперекъ носа морщинка. Пришлось Бенони прикусить языкъ, и еще слава Богу, что Роза послѣ такой выходки стала вообще обращать на него вниманіе!

Маккъ зашелъ въ лавку изъ конторы, и всѣ мѣстные жители, стоявшіе у прилавка, почтительно поклонились воротилѣ. Бенони же захотѣлъ показать себя передъ Розой и прочими, отвелъ Макка немножко въ сторону и самъ заговорилъ о закладной.

— Никакъ не могу отыскать ее, — сказалъ онъ, — должно быть, потерялъ.

Маккъ недовѣрчиво отвѣтилъ:- Едва-ли.

— Ужъ не оставилъ я ее тогда у васъ на конторкѣ?

Маккъ подумалъ съ тѣмъ же недовѣрчивымъ, сомнѣвающимся выраженіемъ:- Нѣтъ, ты спряталъ ее въ карманъ.

— А если она затерялась, мнѣ надо будетъ получить другую закладную, — сказалъ Бенони.

Глазки Макка блеснули, и онъ отвѣтилъ: — Объ этомъ всегда успѣемъ потолковать.

Бенони-же, когда Маккъ повернулся къ нему спиной, прибавилъ умышленно-громно:- А то вѣдь это цѣлыхъ пять тысячъ далеровъ для меня!

Пусть себѣ люди знаютъ, что не о пустякахъ онъ тутъ толкуетъ съ Маккомъ!

Ну, и плутъ былъ этотъ Бенони! Прикидывался будто тревожится насчетъ закладной, а самъ отлично зналъ, что уже передалъ ее писарю ленемана съ просьбой засвидѣтельствовать на первомъ же «тингѣ», — выѣздной сессіи уѣзднаго суда, — если Бенони самого не будетъ въ это время въ селеніи.

— Каковъ Бенони-то! — кивалъ народъ, тѣснившійся у прилавка:- Пять тысячъ далеровъ!

А онъ себѣ расхаживалъ и надувался спѣсью отъ сознанія своего богатства. Что это Роза ни о чемъ его не попроситъ? Онъ могъ бы, коли на то пойдетъ, купить всю лавочку. И онъ опять предложилъ ей, ужъ въ который разъ, выбрать себѣ что приглянется изъ товаровъ. Но она не воспользовалась его предложеніемъ. Тогда онъ самъ отыскалъ кусокъ тонкаго полотна, какъ разъ того же сорта, изъ какого были сшиты его праздничныя рубахи для церкви.

— Что скажешь на это? — спросилъ онъ Розу.

Она взглянула на полотно, взглянула на Бенони и опять на полотно:- Что я скажу на это?

— Коли хочешь взять весь кусокъ, такъ возьми да запиши на меня. Кажется, я имѣю на столько кредита.

— Нѣтъ, спасибо. На что мнѣ?

— Ну, для мануфактуры, — сказалъ онъ, подразумѣвая подъ этимъ нижнее бѣлье, сорочки.

Оба молодца поглядѣли другъ на друга и низко нагнулись надъ своими ящиками. Роза не отвѣтила, только улыбнулась для вида, но на носу опять легла морщинка.

Бенони положилъ полотно обратно на мѣсто. Всему есть мѣра и церемоніямъ тоже! Эта морщинка на носу ужъ больно строга въ своемъ родѣ! Разъ онъ выражается по-образованному, такъ нечего дѣлать видъ будто онъ говоритъ по-хамски…

А Маккъ остановился у окна своей конторы и все думалъ насчетъ закладной, тихонько насвистывая и щуря одинъ глазъ, словно прицѣливаясь. Бенони хотѣлъ засвидѣтельствовать закладную, да не могъ отыскать ея, потерялъ, — говоритъ. Ахъ, этотъ Бенони! Поискать бы ему хорошенько въ сундукѣ у себя, — небось, сыскалъ бы. И бумага прямехонько попала бы на судейскій столъ.

Вдругъ Маккъ отворилъ дверь и позвалъ Стена.

— Сдай полбоченка морошки на первый-же почтовый пароходъ, что идетъ на югъ, — сказалъ Маккъ. — Это заказъ. Да вели бондарю хорошенько осмотрѣть боченокъ. Адресовать опять уѣздному судьѣ въ Бодэ, какъ три года тому назадъ.

VIII

Пришелъ сочельникъ, и Бенони былъ приглашенъ въ гости къ Макку, но Роза уѣхала домой. Она не простилась съ Бенони лично, но поручила ключницѣ Макка усердно ему кланяться.

Настроеніе въ просторной парадной горницѣ Макка было не особенно праздничное. Бенони привыкъ къ иному. Когда случалось ему въ сочельникъ сидѣть одному, то онъ, бывало, распѣвалъ отрывки изъ псалмовъ въ промежутки между рюмочками и читалъ молитвенникъ. Здѣсь же было какъ-то жутко, — ужъ больно много оставалось пустого мѣста: въ горницѣ не было даже стульевъ, а всего пара дивановъ, — стулья унесли въ столовую къ ужину.

Маккъ по старинному обычаю велѣлъ зажечь люстру съ сотней хрустальныхъ подвѣсокъ, и самъ расхаживалъ по горницѣ разодѣтый, въ вышитыхъ бисеромъ туфляхъ, и покуривалъ трубку съ длиннымъ чубукомъ. Онъ не говорилъ, какъ вчера и третьяго дня, о цѣнахъ на треску, о наживкѣ, о куплѣ и продажѣ, но — ради сочельника — о разныхъ мелочахъ, разсказывалъ исторіи, вычитанныя изъ газетъ, и про дѣда своего, который живалъ въ Голландіи. Время отъ времени онъ подливалъ въ стаканчикъ Бенони, и самъ выпивалъ съ нимъ.

Но вотъ, ключница распахнула двери въ столовую:- Милости просимъ къ ужину!

Маккъ пошелъ впереди, Бенони за нимъ. И въ столовой было столько же свѣта: горѣли и люстра на потолкѣ и четыре пары канделябръ вдоль длиннаго стола.

Ключница отворила дверь въ кухню и тоже позвала:- Милости просимъ, пожалуйте и вы сюда!

Стали потихоньку, степенно, входить всѣ служащіе и работники: дворники, два кузнеца, рабочіе съ пристани, пекарь, бондарь, молодцы изъ лавки, два мельника, — почти всѣ съ женами, но безъ дѣтей; затѣмъ кухарка, скотница, Элленъ Горничная и, наконецъ, двое призрѣваемыхъ стариковъ, сѣдыхъ какъ лунь, Фредрикъ Менза и Монсъ. Изъ этихъ двухъ стариковъ Монсъ попалъ въ Сирилундъ первый, чтобы отбыть свои положенныя три недѣли. Было же это давно, когда Фердинандъ Маккъ еще былъ женатъ, и дочка его Эдварда была дѣвочкой. Но, когда три недѣли прошли, Монсъ заупрямился переходить къ другому призрѣвателю, пришелъ къ Макку и мадамъ Маккъ безъ шапки и сталъ просить позволенія остаться. — «Оставайся»! — сказалъ Маккъ. О, Маккъ былъ не изъ такихъ, которые выгоняютъ людей, — большой баринъ! И Монсъ остался, бродилъ по двору, кололъ дрова и болталъ самъ съ собой; жилось ему хорошо, и одежи и пищи было вдоволь. Монсъ былъ коренастый, сутуловатый старикъ, настоящій долгобородый Моисей, съ носомъ крючкомъ, безпритязательный и незлобивый, какъ ребенокъ. Прошло лѣтъ двѣнадцать, жена Макка померла, дочка Эдварда выросла, а Монсъ поизносился; руки и спина стали не прежнія, и ему уже не подъ силу было таскать дрова для всѣхъ печей. Тогда онъ взялъ да свелъ знакомство съ Фредрикомъ Мензой, такимъ же дряхлымъ старикомъ, какъ онъ, чтобы имѣть подмогу и пріятную компанію въ работѣ, Фредрикъ Менза въ свою очередь пошелъ къ Макку и Эдвардѣ и стоялъ передъ ними безъ шапки, кланяясь и прося позволенія остаться. Маккъ былъ все тотъ-же и сказалъ:- «Оставайся»! — Съ тѣхъ поръ въ Сирилундѣ жило двое призрѣваемыхъ; они были неразлучны, возились съ дровами и все больше и больше впадали въ дѣтство. Монсъ былъ коренастый и плечистый, съ походкой въ развалку, а Фредрикъ Менза худой, высокій, словно монументъ. Оттого-то, вѣрно, и дочь у него вышла такая красивая, стройная. Ее сначала держали горничной въ Сирилундѣ, а потомъ выдали замужъ за младшаго мельника…

Ужинъ былъ поставленъ обильный. И всѣмъ полагались серебряныя ложки и вилки, — и богатому и бѣдному.

— А что же смотритель маяка съ женой? — спросилъ Маккъ.

— Мы ихъ звали.

— Позовите еще разъ.

Элленъ Горничная, такая субтильная, шустрая, мигомъ шмыгнула за дверь позвать смотрителя съ женой. Никто и не дотронулся до кушаній, пока тѣ не пришли; только выпили по рюмочкѣ; наливать былъ приставленъ одинъ изъ лавочныхъ молодцовъ, Стенъ.

Чета съ маяка была незначительная скромная пара, по бѣдности своей въ потертомъ старомодномъ платьѣ. Безрадостная жизнь и губительная праздность на маякѣ рано наложили на лица мужа и жены печать тупости, придурковатости. И какъ они успѣли надоѣсть другъ другу, съ какимъ трудомъ принуждали себя хоть на людяхъ быть между собой вѣжливыми, передавать другъ другу то или иное блюдо!

На нижнемъ концѣ стола сидѣла жена младшаго мельника; ей поручили угощать двухъ призрѣваемыхъ, которые были вообще слабоваты. Какой красоткой расхаживала она по горницамъ Сирилунда лѣтъ двадцать тому назадъ! Теперь она растолстѣла и обзавелась двойнымъ подбородкомъ, но все-таки была еще очень недурна и сохранила свѣжій цвѣтъ лица. Ни слѣда старости! Дальше сидѣла Якобина, которую выдали замужъ за Оле Человѣчка. Она была съ юга, изъ Гельгеланда, востроглазая брюнетка, съ курчавыми волосами, за что ее и прозвали Брамапутрой. Никто бы и не повѣрилъ, что прозвище это придумалъ въ счастливую минуту высохшій смотритель маяка.

Маккъ сидѣлъ и посматривалъ вдоль всего стола; онъ зналъ всѣхъ, а почти всѣхъ дѣвушекъ и замужнихъ женщинъ даже очень хорошо, и каждый сочельникъ сидѣлъ вотъ такъ, поглядывая на знакомыя лица и вспоминая…

Да и мельничиха развѣ не вспоминала, тяжело дыша пышной грудью? А Брамапутра, — поблескивая глазами и вскидывая курчавую голову? Когда подали еще водки, она выпила свой стаканчикъ до дна и совсѣмъ ошалѣла, далеко вытянувъ подъ столомъ носокъ своего башмака. Что же до Макка, то, глядя на его серьезное лицо, никому бы и въ голову не пришло, какъ хорошо и пріятно умѣетъ онъ обниматься и нѣжно глядѣть. Онъ съ подобающими промежутками поднималъ свой стаканчикъ и говорилъ Стену:- Надѣюсь, ты не забываешь подливать всѣмъ? — Когда же онъ замѣтилъ, что бѣдняга виночерпій самъ не успѣваетъ куска проглотить спокойно, онъ измѣнилъ приказъ и приставилъ второго молодца Мартина наливать сидѣвшимъ по другую сторону стола. У Макка во всемъ былъ порядокъ. И бесѣду онъ велъ о разныхъ разностяхъ, которыя могли интересовать его гостей.

Одни старики Фредрикъ Менза и Монсъ ничего не слыхали; только чавкали медленно и тупо. Монсъ все больше и больше уходилъ головой въ свой шерстяной шарфъ и ширился въ плечахъ; Фредрикъ Менза наоборотъ все вытягивался кверху, — худой и похожій на хищную птицу, но такъ же выжившій изъ ума, какъ и тотъ. Они оба были похожи на выходцевъ изъ могилъ, и пальцы ихъ тихо шевелились, словно червяки. Увидавъ что-нибудь на столѣ подальше, до чего ему было не достать, Фредрикъ Менза привставалъ и тянулся туда. — Что ты, чего тебѣ? — тихо спрашивала дочь, подталкивая его; затѣмъ совала ему въ руку кусокъ чего-нибудь, и старикъ былъ доволенъ. Монсъ облюбовалъ блюдо съ ветчиной и давай ковырять въ немъ; ему сейчасъ же пришли на помощь и дали кусокъ. Монсъ поглядѣлъ на этотъ кусокъ, который сначала почему-то не давался ему въ руки, а теперь вотъ попался, потомъ обильно намазалъ его масломъ и началъ уплетать. Ему сунули въ руку еще ломоть хлѣба, и червеобразные пальцы цѣпко его схватили. Скоро ветчина исчезла; Монсъ таращился на свою тарелку, но она была пуста. — У тебя же хлѣбъ въ рукѣ,- напомнила ему мельничиха, и Монсъ, довольный и тѣмъ, принялся за хлѣбъ. — А ты помакни его въ чай, — совѣтовали ему. Всѣ готовы были помочь этимъ живымъ трупамъ, поухаживать за ними. Кто-то спохватился, что у бѣдняги въ рукахъ одинъ сухой хлѣбъ и поспѣшилъ надѣлить его масломъ и другими лакомыми вещами. Словно калѣка-великанъ, словно гора, сидѣлъ Монсъ и угощался. Но вотъ съѣденъ и хлѣбъ, и онъ таращится на свою пустую руку и говоритъ, словно человѣкъ: — Нѣту больше. — Нѣту больше, — вторитъ ему, словно попугай, Фредрикъ Менза, такъ же выжившій изъ ума, какъ и онъ.

Эти двое стариковъ, съ замусленными лицами, грязными руками, воняющіе отъ дряхлости, распространяли вокругъ себя на нижнемъ концѣ стола невообразимо отвратительную атмосферу, какое-то скотское настроеніе, передававшееся и дальше, по обѣ стороны стола. Не будь это въ столовой у самого Макка, не долго было бы совсѣмъ оскотиниться… Среди гостей за нижнимъ концомъ стола не слышно было ни единаго разумнаго слова, всѣ были поглощены однимъ — ублажали дряхлость. Наконецъ, Монсъ усталъ ѣсть, и принялся таращиться на свѣчи и смѣяться надъ ними:- Ха-ха! — при чемъ глаза его были похожи на пару волдырей. Теперь онъ, чортъ подери, былъ доволенъ. — Ха-ха! — смѣялся и Фредрикъ Менза съ серьезнымъ видомъ и продолжалъ чавкать. — Бѣдняги, и у нихъ свои радости, — говорили люди кругомъ. Только мельничиха еще настолько сохранила разсудка, что ей было стыдно.

И нигдѣ въ цѣломъ домѣ не было ни единаго ребенка…

Потомъ подали сладости и хересъ. Ни въ чемъ не было недостатка за этимъ ужиномъ.

— У всѣхъ ли есть что-нибудь въ рюмкахъ? — спросилъ Маккъ. — Ну, такъ, по обычаю, осушимъ ихъ за здоровье моей дочери, баронессы Эдварды!

Вотъ это было въ самую точку, — по-барски и по отечески! Ахъ этотъ Маккъ! Какое почтеніе внушалъ онъ къ себѣ!

Бенони все время слѣдилъ за своимъ господиномъ: какъ онъ кашлялъ въ салфетку, а не на весь столъ, какъ орудовалъ вилкой. Да, Бенони недаромъ былъ докой: вездѣ и всюду перенималъ и отовсюду возвращался обогащеннымъ полезной мудростью. Поэтому, когда Маккъ чокнулся съ нимъ, онъ уже подвинулся настолько, что сумѣлъ отвѣтить, какъ подобало, и показать себя настоящимъ бариномъ. Да, Бенони обѣщалъ догнать Макка во всемъ.

Хозяинъ выпилъ и за смотрителя маяка съ женой — единственныхъ сосѣдей Сирилунда со стороны моря! Старая дама сконфузилась и даже покраснѣла, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ и двухъ замужнихъ дочерей съ дѣтьми. Смотритель съ придурковатымъ видомъ повернулъ къ Макку свое увядшее лицо:- Ахъ, такъ! — и выпилъ свой стаканчикъ, не спѣша; но рука его какъ-то странно дрожала. Не оттого ли, что Маккъ счелъ его человѣкомъ, съ которымъ стоило чокнуться? Потомъ онъ опять погрузился въ свое идіотское равнодушіе.

А затѣмъ Маккъ выпилъ за здоровье всѣхъ своихъ людей: онъ никого не хотѣлъ выдѣлять и никого не желалъ обойти; всѣ работали усердно, и онъ благодарилъ всѣхъ. — Счастливаго Рождества всѣмъ!

Вотъ мастеръ говорить! И откуда только брались у него слова? Гости были растроганы. Брамапутра схватилась за носовой платокъ. Кузнецъ въ былые годы не принялъ бы этого тоста, — въ немъ кипѣла «вѣчная» вражда. Это была старая исторія, и въ ней столькіе были замѣшаны — и его молодая жена, которая умерла скоропостижно, и самъ Маккъ, и еще одинъ чужой, по имени лейтенантъ Гланъ, охотникъ. Случилось это нѣсколько лѣтъ тому назадъ; жена его была влюблена въ Глана, но Маккъ заставилъ ее покориться себѣ. Кузнецъ еще помнилъ ее; она была такая маленькая, и звали ее Евой. Больше же онъ ничего не помнилъ; жизнь шла своимъ чередомъ, и вотъ теперь онъ сидѣлъ за столомъ Макка и пилъ съ нимъ ради сочельника. Вѣчная вражда погасла…

— Ну, всѣ ублаготворены? — спросилъ Маккъ.

Всѣ встали. Элленъ Горничная начала живо перетаскивать бѣлые съ позолотой стулья обратно въ парадную горницу; туда же ушелъ Маккъ, пригласивъ также смотрителя маяка съ женой и Бенони. Всѣмъ прочимъ гостямъ предложили провести вечерокъ въ столовой, и распить по стаканчику-другому пунша. Тамъ уже шелъ оживленный говоръ послѣ выпитыхъ рюмочекъ водки и вина.

— Не сыграете ли намъ, мадамъ Шёнингь? — сказалъ Маккъ, указывая на небольшой клавесинъ.

Нѣтъ, она не играетъ. Куда ей! Играть? Охота господину Макку такъ шутить!

— Но вы же играли намъ прежде, въ былые годы?

Нѣтъ, нѣтъ, когда? И не думала. Вотъ дочери ея умѣютъ немножко; выучились самоучкой замужемъ. Онѣ такія музыкальныя.

— Вы изъ такой благородной семьи, урожденная Бродкорбъ, и говорите, что не учились музыкѣ? Кромѣ того, я вѣдь самъ слышалъ, какъ вы играете.

— Я изъ благородной семьи? Я? Все-то вы шутите!

— Ваши родители были владѣльцами цѣлаго прихода. Вы думаете, мнѣ это неизвѣстно?

— Мои родители? У нихъ было нѣсколько дворовъ, пожалуй. И порядочно земли, но… Нѣтъ, господинъ Маккъ, это все сказки насчетъ цѣлаго прихода. Мои родители были крестьяне, у насъ была своя усадьба, были лошади, коровы, но ничего такого, о чемъ стоило бы говорить.

Смотритель Шёнингъ тѣмъ временемъ расхаживалъ по горницѣ съ очками на носу и разсматривалъ картины по стѣнамъ. Ему ровнешенько безразлично было о чемъ разговаривала его жена съ Маккомъ. Охъ, какъ ему прислушался ея голосъ! Они были женаты тридцать лѣтъ, прожили вмѣстѣ одиннадцать тысячъ дней.

Маккъ приподнялъ крышку инструмента.

— Нѣтъ, нѣтъ, — говорила мадамъ Шёяингъ. — Я не играла съ тѣхъ поръ, какъ была молода. Развѣ ужъ псаломъ какой-нибудь…

Она усѣлась, вся пунцовѣя и жеманясь. Маккъ отворилъ двери въ столовую и только слегка поднялъ руку, — тамъ сразу водворилась тишина.

Смотрителя при первыхъ же звукахъ слегка передернуло, но онъ постоялъ еще съ минуту, тупо таращась на стѣну, — на зло, чтобы не дать сбить себя съ позиціи, — потомъ присѣлъ на стулъ, позаботясь, однако, повернуть женѣ спину. Мадамъ Шёнингъ сыграла псаломъ. Проигравъ его до конца и еще разъ весь съ начала, она опять съежилась и больше ничѣмъ о себѣ не заявляла.

— Весьма благодаренъ, — сказалъ ей Маккъ и закрылъ двери въ столовую, — теперь люди могли веселиться по своему.

Подали на огромномъ серебряномъ подносѣ коньякъ, кипятокъ и сахаръ-рафинадъ, и Маккъ предложилъ господамъ мужчинамъ угощаться, а самъ приготовилъ два стаканчика пунша — себѣ и мадамъ Шёнингъ. Затѣмъ подошелъ побесѣдовать немножко и со смотрителемъ.

— Да, эту картину дѣдъ мой привезъ изъ Голландіи…

— А тамъ видъ острова Мальты, — сказалъ смотритель, указывая на другую картину.

— Вѣрно, — поощрилъ его Маккъ. — Вы развѣ знаете?

— Да.

— Откуда же?

— Внизу подписано.

— Та-акъ, — сказалъ Маккъ, смекая, что немножко ошибся, слишкомъ низко оцѣнивая сообразительность идіота. — А я думалъ, вы были на Мальтѣ и узнали видъ.

Теперь въ свою очередь мадамъ Шёнингъ имѣла удовольствіе слушать супруга. О, какъ хорошо ей знакома его тощая спина съ торчащими лопатками! Она начала потихоньку наигрывать на клавесинѣ, чтобы только не слыхать этого знакомаго голоса.

— Вы вѣдь когда-то были капитаномъ, — пояснилъ Маккъ смотрителю. — Я и полагалъ, что вы могли бывать на Мальтѣ.

Что-то въ родѣ улыбки промелькнуло на лицѣ смотрителя. — Я бывалъ на Мальтѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ? Подумайте!

— Но, если я вижу ландшафтъ Гельгеланда, то я узнаю его не только потому, что бывалъ въ Норвегіи.

— Нѣ-ѣтъ, само собой! — отвѣтилъ Маккъ, соображая, что съ этимъ идіотомъ все-таки надо быть насторожѣ; лишнее съ нимъ и разговаривать.

И Маккъ обратился къ Бенони, выпилъ и заговорилъ:- Видишь ли, любезный Гартвигсенъ, все это у меня унаслѣдованное — и мебель, и эта сахарница, и картины на стѣнахъ, и серебро, и все въ домѣ. Все это пришлось на долю Сирилунда, другая половина отошла къ брату моему Макку въ Розенгоръ. Увы, послѣ меня все это, вѣрно, пойдетъ съ молотка. Не зѣвай тогда, Гартвигсенъ!

— Зависитъ отъ того, кто изъ насъ первый помретъ.

Маккъ только покрутилъ головой на это. Потомъ опять перешелъ къ мадамъ Шёнингъ, — не хорошо, что она сидитъ все одна.

А Бенони думалъ про себя: «Это онъ просто такъ, чтобы сказатьчто-нибудь. У него вѣдь есть дочь, наслѣдница всего имущества. Зачѣмъ же онъ подзадориваетъ меня?»

— Да, мадамъ Шенингъ, со смерти моей покойной супруги этотъ инструментъ такъ и стоитъ безъ дѣла. Некому играть на немъ. А вѣдь не выкинешь, — вещь дорогая.

Мадамъ Шёнингъ задала разумный вопросъ:- Но ваша дочь вѣдь играла, пока была дома?

— Нѣтъ, баронесса Эдварда не играла. Это не по ея части было. А мы-то съ вами побѣжали бы Богъ вѣсть куда, только бы послушать музыки! Впрочемъ, Роза играетъ, когда гоститъ здѣсь; она музыкантша.

Тутъ у Бенони мелькнула смѣлая фантастическая мысль: а что ежели онъ, не глядя ни на какую баронессу, поладитъ съ Маккомъ насчетъ клавесина? Ему вѣдь не лишнее было обзавестись такой штукой, — какъ разъ понадобится къ серединѣ лѣта. Пожалуй, и Маккъ то заговорилъ не безъ умысла?

Въ столовой становилось шумно; люди, видно, затѣяли игру; несмотря на все благоговѣніе къ мѣсту, раздавались громкіе взрывы мужского и женскаго хохота. Послышался звонъ стакана, упавшаго на полъ.

— Вы интересуетесь картинками, — опять завелъ Маккъ бесѣду съ Шёнингомъ. — Это вотъ берега Шотландіи. Какъ тамъ голо и печально!

— Весьма оригинальный видъ, — отозвался смотритель.

— Вы находите? Но тамъ одинъ песокъ да камни; ничего не растетъ.

— Ну, какъ же!

— Тамъ?

— Песокъ такого красиваго цвѣта, а это вотъ — базальтовыя скалы. И вообще на камняхъ и пескѣ много чего растетъ.

— То-есть, кое-что, конечно…

— Сосна растетъ на вершинахъ и съ каждымъ днемъ становится все сочнѣе и пышнѣе. И въ бурю не гнется; стоитъ себѣ гордо и только гудитъ.

— Да… съ этой точки зрѣнія, — проговорилъ Маккъ, удивленный разговорчивостью смотрителя.

— Есть такое растеніе Асфаделусъ, — продолжалъ смотритель удивлять Макка, — на огромномъ стеблѣ, въ ростъ человѣка, съ лиловыми цвѣтами. Тамъ, гдѣ оно водится, ужъ ничего другого не растетъ; оно означаетъ безплодную почву, песокъ, пустыню.

— Поразительно! Вы видали этотъ цвѣтокъ?

— О, да. Даже срывалъ такіе цвѣты.

— Гдѣ же?

— Въ Греціи.

— Поразительно! — опять сказалъ Маккъ, чувствуя себя все болѣе и болѣе сбитымъ съ позиціи этимъ идіотомъ. — Ваше здоровье, мадамъ Шёнингъ! — съ достоинствомъ вышелъ онъ изъ неловкаго положенія.

Въ ту же минуту стѣнные часы въ длинномъ деревянномъ футлярѣ пронзительно пробили одиннадцать.

— Позвольте мнѣ приготовить вамъ еще глоточекъ пунша, мадамъ Шёнингъ? — прибавилъ Маккъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, благодарствуйте, — пора намъ домой присмотрѣть за лампой, — отвѣтила смотрительша. — При ней вѣдь одинъ Эйнаръ остался.

Поговорили еще на эту тему. Мадамъ Шёнингъ уже встала и протягивала руку на прощанье, но, когда Маккъ спросилъ ее насчетъ Эйнара, глухонѣмого сына, она позабыла о своемъ намѣреніи и снова сѣла.

Вдругъ смотритель посмотрѣлъ на часы и сказалъ:- Одиннадцать часовъ; пора мнѣ домой къ лампѣ.

Сказалъ онъ это такъ, какъ будто жена и не заговаривала объ этомъ, словно онъ первый началъ, — до такой степени слова жены были для него пустымъ звукомъ. Онъ допилъ свой стаканчикъ, подалъ руку Макку и пошелъ къ дверямъ, гдѣ опять остановился поглядѣть на картины. Смотрительша со своей стороны отнюдь не спѣшила, досказала Макку все, что хотѣла, и потомъ только пошла. А мужъ медленно двинулся за нею единственно потому, что какъ разъ въ эту минуту досмотрѣлъ послѣднюю картину.

Маккъ и Бенони остались одни. Въ столовой становилось все оживленнѣе; послышался женскій визгъ, и чье-то глухое паденіе на полъ.

— Веселятся, какъ видно, — съ улыбкой произнесъ Бенони, какъ будто самъ былъ совершенно чуждъ такого рода веселью.

Но Маккъ ничего на это не сказалъ и не выказывалъ желанія пускаться въ интимности. Онъ закрылъ клавесинъ, подулъ на крышку и обмахнулъ ее своимъ тонкимъ носовымъ платкомъ, — вѣрно, чтобы показать, какой это дорогой, цѣнный инструментъ.

— Не выпьемъ ли еще по стаканчику? — предложилъ онъ Бенони.

— Нѣтъ, покорнѣйше благодарю, — отвѣтилъ тотъ.

Въ столовой раздалось громкое пѣніе пекаря. Товарищи зашикали на него, увѣряя его, что онъ пьянъ; онъ принялся спорить. Лишь время отъ времени изъ этого гама выдѣлялись отдѣльные голоса.

— Извини на минутку, — сказалъ Маккъ. — Приготовь себѣ пока новый стаканчикъ; я только…

И Маккъ вышелъ въ кухню, — должно-быть, отдать какое-нибудь приказаніе. Тамъ онъ засталъ ключницу, и Бенони слышалъ, какъ онъ сказалъ ей: — Если пекарь ослабѣлъ, пусть Оле Человѣчекъ и бондарь проводятъ его домой.

Ни упрека, ни сердитаго слова по адресу злополучнаго пекаря. Но Бенони былъ малый сметливый: «Ага! такимъ манеромъ Маккъ отдѣлается отъ троихъ, а жены ихъ останутся тутъ!»

Маккъ продолжалъ разговаривать съ ключницей:- Вы, конечно, были такъ добры, не забыли про ванну?

— Нѣтъ, нѣтъ.

Тутъ Бенони понялъ, что уже поздно и что Маккъ скоро захочетъ подняться къ себѣ въ комнату. О, ванны Макка славились, да и бралъ онъ ихъ частенько, такъ что всѣ о нихъ знали. У него въ ваннѣ были постланы мягкая перина и подушки, на которыхъ онъ преудобно укладывался. Да, много разсказовъ ходило насчетъ ваннъ Макка и насчетъ тѣхъ, кто помогалъ ему брать ихъ; а также насчетъ серебряныхъ ангеловъ по угламъ его кровати.

Бенони хотѣлъ уже распрощаться, но Маккъ, какъ любезный хозяинъ, заставилъ его налить себѣ новый стаканчикъ. Они покалякали еще о томъ, о семъ, и Бенони набрался храбрости спросить: что можетъ стоить такая штука, какъ клавесинъ? Маккъ покрутилъ головой, — въ такой вечеръ знать-де не знаю никакихъ цѣнъ, — и сказалъ только: — Вѣрно, не дешево. Мои предки не стояли за цѣною, когда имъ хотѣлось чего нибудь. Тамъ, въ маленькой горницѣ, есть рабочій столикъ изъ розоваго дерева, выложенный серебромъ и чернымъ деревомъ, — вотъ поглядѣлъ бы ты!

Вошла ключница и съ сокрушеніемъ доложила:- Серебро не все… въ этомъ году не хватаетъ трехъ вилокъ!

— Такъ? — только сказалъ Маккъ. — Ну, это, вѣрно, старая шутка; это онѣ каждый сочельникъ такъ пугаютъ насъ. Въ прошломъ году вилки вѣдь отыскались?

— Да.

— Онѣ привыкли, что я самъ ищу пропажу; имъ забавно, когда я обыскиваю ихъ у себя наверху и чиню судъ и расправу. Это у насъ въ усадьбѣ старый обычай.

Ключницу это не успокоило. — Якобина съ мельничихой помогали намъ мыть посуду, — сказала она. — Потомъ я пересчитала серебро, и Якобина расплакалась… Говоритъ, что это не она. За ней и мельничиха… о томъ же.

— Это, какъ водится, — промолвилъ Маккъ съ улыбкой. — Онѣ совсѣмъ, какъ дѣти. А жена пекаря не плакалась?

— Нѣтъ… Не знаю.

— А у меня наверху все готово?

— Да.

— Такъ пусть жена пекаря пойдетъ сперва.

Ключница ушла, а Маккъ, улыбаясь, обратился къ Бенони: пора-де ему заняться дѣломъ, какъ ни пріятно посиживать тутъ, потягивая пуншъ; надо итти чинить судъ и расправу. Приходится соблюдать старину!

Бенони простился, и Маккъ проводилъ его до дверей. Въ сѣняхъ они столкнулись съ женой пекаря, которая уже шла наверхъ.

IX

На другое утро Бенони еще лежалъ въ постели, какъ въ дверь постучали. Онъ подумалъ, что это его старая работница, которая по собственной догадкѣ стала оказывать ему такое почтеніе, стучать въ дверь прежде, чѣмъ войти, и крикнулъ: — Пожалуйста! Войди!

Вошелъ совсѣмъ чужой человѣкъ.

— Съ добрымъ утромъ… то бишь — съ праздникомъ, хотѣлъ я сказать!

Извинившись, какъ умѣлъ, человѣкъ снялъ мѣховую шапку. Онъ былъ не здѣшній; съ свѣтлой бородкой, худощавый, съ длинными волосами и совсѣмъ еще молодой.

Бенони лежалъ и глядѣлъ на него, затѣмъ сказалъ: — Присаживайся.

— Спасибо. Холодновато стало на дворѣ,- сказалъ человѣкъ. — Меня пробирать начало, я и подумалъ: дай-ка осмѣлюсь зайти къ Гартвигсену.

Онъ говорилъ бойко и складно, безъ лишняго уничиженія.

Бенони спросилъ:- Ты меня знаешь?

— Нѣтъ. Слыхалъ о васъ. Люди къ вамъ послали.

— Какъ тебя зовутъ?

— Свенъ Іоганъ Кьэльсенъ. Я изъ города; былъ тамъ одно время въ дозорныхъ, меня и прозвали Свенъ Дозорный. А родомъ я съ юга.

— А какое же у васъ дѣло ко мнѣ? — Бенони не понялъ хорошенько, что за дозорный такой, и за всякій случай перешелъ на вы.

— А такое дѣло, что всѣ только и твердили мнѣ: ступай къ Гартвигсену. Я работы ищу… люди и говорятъ: не ходи сразу къ Макку, поди сначала къ Гартвигсену; онъ поговоритъ за тебя Макку.

— Такъ ты еще не былъ у Макка?

— Нѣтъ.

Бенони почувствовалъ себя польщеннымъ и гордымъ. — Такъ люди говорятъ: поди къ Гартвигсену к черезъ него попадешь къ Макку? Ну, я не такъ близокъ съ Маккомъ, чтобы взять да сразу поставить тебя на мѣсто. Но какъ-нибудь оборудуемъ дѣло. Какъ ты сюда добрался?

— Пѣшкомъ. Шелъ-шелъ и дошелъ. У меня вотъ есть алмазъ — рѣзать стекло. Я и захватилъ съ собой изъ города цѣлый ящикъ стеколъ, — шелъ да вставлялъ людямъ стекла. А вотъ, какъ вышли всѣ, и дѣлать стало нечего.

Человѣкъ улыбнулся, и Бенони тоже.

— Да и дѣло-то не стоющее, — замѣтилъ Бенони.

— Но у меня былъ вотъ этотъ алмазъ. Я его нашелъ на улицѣ, ночью, когда былъ дозорнымъ. Надо же было пустить его въ дѣло.

— А теперь стекла всѣ вышли?

— Послѣднее стеклышко вставилъ сегодня ночью. Тамъ на краю поселка есть такая хибарка… съ сердечкомъ въ дверяхъ; я туда и вставилъ.

Бенони принялся хохотать. — Вставилъ стекло?..

— Отъ нечего дѣлать. Мѣсяцъ такъ ярко свѣтилъ, — хотѣлось что-нибудь такое выкинуть. Я взялъ да и вставилъ туда стеклышко, и хорошенько вмазалъ. Пожалуй, это какъ разъ на задворкахъ у школьнаго учителя…

— Ха-ха-ха! — потѣшался Бенони. — Теперь онъ подумаетъ, что это въ насмѣшку надъ нимъ.

Человѣкъ тоже разсмѣялся, потомъ отряхнулся и заговорилъ:- А теперь стало такъ холодно, что я пошелъ и постучался къ вамъ. Я всю ночь пробродилъ. Приходилъ было вчера вечеромъ, да у васъ было заперто.

— Я былъ въ гостяхъ у Макка, — пояснилъ Бенони. — Тебѣ бы зайти сюда около полуночи, когда я вернулся.

— Тогда и я ужъ вернулся назадъ… въ ту хибарку. Не позволите ли растопить печку?

— Не трудись, я самъ…

Бенони соскочилъ было съ постели, но гость закричалъ:- Лежите, лежите смирно! — и принялся растапливать. Такой прыткій! Бенони объяснилъ, что у него для такой работы есть женщина, но она не успѣла еще придти.

— Не поставить ли котелокъ на огонь? — спросилъ Свенъ Дозорный.

— А ты сумѣешь? Она, вѣрно, сейчасъ придетъ, но…

Свенъ Дозорный поставилъ котелокъ на огонь, а, когда вода закипѣла, всыпалъ туда горсти двѣ кофею. — Не жалѣй, — сказалъ ему Бенони. Когда въ комнатѣ потеплѣло, онъ всталъ и досталъ кое-чего перекусить. Потомъ вспомнилъ, что надо же показать чужому, куда онъ попалъ — къ человѣку образованному, и принялся усердно умываться. Покончивъ съ этимъ, Бенони съ удовольствіемъ слушалъ болтовню лихого дозорнаго. Превеселый вышелъ завтракъ.

Тутъ пришла работница. Бенони и ей поднесъ ради праздника рюмочку, прибавивъ, что она можетъ сказать гостю спасибо за его трудъ. — Да принеси еще воды въ рукомойникъ, — прибавилъ Бенони.

— Для меня? Я ужъ умывался, — сказалъ Свенъ. — Въ лѣсу, когда шелъ сюда. Набралъ пригоршню снѣгу да и умылся.

— А чѣмъ же вытерлись? — спросила работница.

— Вывернулъ рукавъ у куртки и вытерся о подкладку.

— Молодчина! — одобрилъ Бенони.

— А волосы расчесалъ еловой шишкой.

— Чудеса! — сказала работница хозяину.

Бенони гость сразу понравился. И не было ничего дурного въ томъ, что онъ сразу открылся, въ какой онъ нуждѣ. По крайней мѣрѣ, это не какой-нибудь толстопузый богачъ, который побрякиваетъ мошной и готовъ задрать носъ передъ Бенони, И какой онъ признательный, этотъ Свенъ, какъ ловко умѣетъ отозваться на всякое благодѣяніе! Когда Бенони предложилъ ему не жалѣть кофею, Свенъ отвѣтилъ:- Да, да, ужъ я вижу, что попалъ въ зажиточный домъ. — Когда же Бенони пообѣщалъ взять его съ собою къ Макку и похлопотать за него, Свенъ усердно поблагодарилъ и прибавилъ, что вотъ точь-въ-точь такъ ему люди и предсказывали.

— А ежели Маккъ тебя не возьметъ, я самъ тебя возьму, — сказалъ Бенони.

Дѣло было рано утромъ, а онъ уже выпилъ два стаканчика и разошелся:- Пожалуй, коли на то пойдетъ, мнѣ самому можетъ понадобиться не меньше народу, чѣмъ у него, у Макка.

Но тутъ Бенони самъ смекнулъ, что хватилъ черезъ край, и поправился:- Вонъ виситъ мой большой неводъ. Коли сельдъ хлынетъ, такъ и тридцати рукъ не хватитъ.

— Вы развѣ не ѣдете на Лофотены? — спросилъ Свенъ.

Бенони былъ озадаченъ. Гостю и это извѣстно — что онъ поѣдетъ на шкунѣ скупать треску для трехъ судовъ? И онъ отвѣтилъ коротко и ясно:- Если я порѣшу насчетъ Лофотенъ, то возьму тебя съ собой.

X

Бенони отправился на Лофотены; всѣ рыбаки двинулись туда, и въ селеньѣ совсѣмъ не осталось мужчинъ. Бенони ушелъ на шкунѣ и не преминулъ взять съ собой Свена матросомъ. Ушли и обѣ яхты Макка; одну повелъ Вилласъ Пристанной, а другую Оле Человѣчекъ. Въ Сирилундской гавани осталось только нѣсколько малыхъ лодокъ да большой почтовый баркасъ.

Бенони собрался-таки зайти къ Розѣ передъ самымъ отъѣздомъ, но у него было еще столько хлопотъ и заботъ, что онъ успѣлъ только наскоро проститься съ ней и пообѣщать вѣрность до гроба. По дорогѣ онъ еще разъ обернулся и крикнулъ, что непремѣнно купитъ ей кольцо и крестикъ. Потомъ онъ отплылъ изъ гавани, а Роза стояла у окна въ Сирилундѣ и глядѣла ему вслѣдъ. Но черезъ полчаса со шкуны было видно уже только что-то въ родѣ развѣшанной на окошкѣ матеріи вмѣсто человѣка.

У Макка въ Сирилундѣ ничего новаго не случалось, но у кистера Аренцена въ одинъ прекрасный день, въ февралѣ, оказалась новость — вернулся сынокъ, законникъ. Выучился, наконецъ. У молодого Аренцена были бѣлыя руки и ни единаго волоска на маковкѣ,- сразу видно было, что много учился. Зато люди и относились къ нему съ большимъ почтеніемъ. Дома ему отвели отдѣльную комнату да еще контору, и онъ готовился повернуть тутъ дѣла по-новому. Теперь никому не придется терпѣть несправедливость годами; всякій сразу можетъ добиться своихъ правъ. О, тутъ, навѣрно, предстояло дѣла не мало, — старый ленеманъ правилъ больно круто.

И старику кистеру съ женой пришла пора отдохнуть. Не мало они потрудились и побились на своемъ вѣку. Всѣ шестеро старшихъ дѣтей вмѣстѣ не обошлись имъ столько, какъ одинъ этотъ седьмой и младшій сынокъ Николай, солнышко семьи, законникъ. Какъ они бились ради него, какъ во всемъ себѣ отказывали, и въ ѣдѣ и въ одеждѣ, откладывая для него каждый грошъ! И даже занимали деньги, закладывали свое добро. Теперь сынокъ вернулся и за все имъ заплатитъ. На дверяхъ конторы появилась дощечка съ его именемъ и обозначеніемъ часовъ, когда его можно застать.

Пока же молодой Аренценъ ходилъ навѣщать сосѣдей, чтобы не показаться гордецомъ.

Посѣщенія его доставляли не малое развлеченіе; онъ былъ такой добродушный, легкомысленный, болталъ, смѣшилъ. У церкви онъ тоже вступалъ въ разговоры и заводилъ себѣ знакомства. Но въ это время года изъ взрослыхъ людей оставались въ приходѣ однѣ женщины, такъ что къ нему въ контору никто еще не заглядывалъ. Вотъ придетъ весна, рыбаки вернутся, — тогда и дѣла пойдутъ. До тѣхъ же поръ весь приходъ сидѣлъ вдобавокъ безъ денегъ.

Однажды молодой Аренценъ забрелъ и въ Сирилундъ. Онъ, не торопясь, обошелъ дворъ, постоялъ и посмотрѣлъ на голубей, насвистывая имъ какіе-то мотивы. Было это передъ самыми окнами дома, такъ что Маккъ и Роза имѣли время понаблюдать за нимъ. Затѣмъ онъ вошелъ въ домъ, а шляпу снялъ уже въ самой горницѣ,- онъ вѣдь былъ плѣшивый.

— Добро пожаловать въ родные края ученымъ и все такое… — привѣтствовалъ его Маккъ и вообще обошелся съ нимъ ласково, отечески называя Николаемъ.

Поговорили о томъ, о семъ. Роза, когда-то слывшая невѣстою Аренцена, была тутъ, но онъ не напускалъ на себя по этому случаю никакой торжественности, а былъ по своему обычаю веселъ и разговорчивъ. Маккъ заговорилъ о его видахъ на будущее, но онъ отвѣтилъ, что пока не имѣетъ въ виду ничего другого, какъ сидѣть дома да поджидать бѣшеныхъ людей. — Люди вѣдь обязаны затѣвать ссоры и приходить ко мнѣ мириться, — сказалъ онъ.

Роза хорошо его знала и посмѣивалась на его рѣчи, хотя и была задѣта тѣмъ, что ея помолвка не настроила его на болѣе серьезный ладъ.

— Но вѣдь это ужасно, — ты сталъ совсѣмъ плѣшивымъ! — сказалъ Маккъ.

— Совсѣмъ? — невозмутимо отозвался молодой Аренценъ. — Отнюдь нѣтъ.

Но Роза уже видѣла его плѣшивымъ раньше, и для нея это было не ново. Увы, за эти годы она находила въ немъ все больше и больше перемѣны каждый разъ, какъ ѣздила туда, на югъ. И съ каждымъ разомъ онъ становился все большимъ и большимъ кривлякой, легкомысленнымъ, лѣнивымъ балагуромъ. Городская жизнь развратила этого сына деревни.

— Но какъ ни мало у меня волосъ тутъ, — продолжалъ молодой Аренценъ, показывая на свою полированную макушку, — они все-таки встали у меня дыбомъ недавно, когда я пріѣхалъ домой.

Маккъ улыбнулся, и Роза тоже.

— Первый попался мнѣ навстрѣчу лопарь Гильбертъ. Я сразу его узналъ и спросилъ, какъ онъ поживаетъ, какъ его здоровье. «Ничего себѣ,- отвѣтилъ онъ, а вотъ Роза помолвлена съ почтаремъ Бенони». «Съ поч-та-ремъ Бенони?» — спросилъ я. «Да, да!» «Со мно-ой!» — поправилъ я. Но Гильбертъ закачалъ головой и не поддержалъ меня. Ну, прошу покорно, сами судите о моемъ ужасѣ, когда онъ не поддержалъ меня!

Наступило неловкое молчаніе.

— Вотъ когда, — продолжалъ молодой Аренценъ, — волосы у меня и встали дыбомъ.

Роза медленно отошла къ окну и стала смотрѣть на дворъ.

Тутъ-то бы Макку и осадить этого франта, но онъ былъ человѣкъ сообразительный и сразу смекнулъ, что ссориться съ Николаемъ Аренценомъ, законникомъ, не-рука. Напротивъ. Впрочемъ, и поощрять этого развязнаго тона Макку не хотѣлось, и онъ, сказавъ:- Ну, вамъ, пожалуй, есть о чемъ поговорить другъ съ другомъ, — вышелъ изъ комнаты.

— Нѣтъ, совсѣмъ не о чемъ! — крикнула Роза вслѣдъ ему.

— Послушай-ка, Роза, повернись, — попросилъ молодой Аренценъ. Самъ онъ не всталъ съ мѣста и даже не глядѣлъ на нее. Онъ осматривался кругомъ, такъ какъ попалъ къ Макку въ первый разъ. — А тутъ есть недурныя старинныя гравюры на стѣнахъ, — сказалъ онъ съ видомъ знатока.

Никакого отвѣта.

— Ну, поди же сюда, побесѣдуемъ, коли хочешь, — продолжалъ молодой Аренценъ, вставая. Онъ подошелъ къ одной изъ картинъ на стѣнѣ и принялся ее разглядывать. И вотъ, эти двое, оставшись наединѣ, стояли каждый въ своемъ углу, спиною другъ къ другу — Право, недурно, — сказалъ онъ, самому себѣ, кивая на картину. Затѣмъ вдругъ подвинулся къ окну и заглянулъ Розѣ въ лицо:- Ты плачешь? Я такъ и зналъ.

Она быстро отошла отъ окна и бросилась на стулъ.

Онъ медленно послѣдовалъ за него и сѣлъ на другой. — Не горюй, Розочка, — сказалъ онъ, — все это пустяки.

Этотъ пріемъ не имѣлъ успѣха. Тогда онъ пустилъ въ ходъ другой:- Я тутъ сижу и стараюсь развлечь тебя, а ты и ухомъ не ведешь. Вотъ какъ меня тутъ цѣнятъ! Да покажи ты хоть чѣмъ-нибудь, что замѣчаешь мое присутствіе.

Молчаніе.

— Ну, однако! — воскликнулъ онъ и всталъ. — Я возвращаюсь въ родныя края, такъ оказать, и первымъ долгомъ стремлюсь къ тебѣ…

Роза только ротъ открыла, глядя на него.

А молодой Аренценъ воскликнулъ: — Ну, выбилъ таки изъ тебя искру жизни! Улыбнулась! О, Господи, эта раскаленная мѣдная улыбка, эти яркія нелинючія губы!..

— Да ты съ ума сошелъ! — не выдержала, наконецъ, Роза.

— Да, — сразу подхватилъ онъ, кивая головой. — Я не перестаю сходить съ ума съ тѣхъ поръ, какъ вернулся домой. Знаешь-ли ты, что мнѣ разсказали о тебѣ? Что ты невѣста почтаря Бенони! Слыханное-ли дѣло? Съ ума сошелъ, — говоришь ты? Нѣтъ, я разбитъ, уничтоженъ, не существую, умеръ, или нѣчто въ этомъ родѣ. Я хожу день-деньской и не знаю, за что мнѣ ухватиться, что предпринять, — все, что ни придумаю, никуда не годится. Когда я шелъ сюда сегодня, я объ одномъ молилъ Бога… Молитва была не длинная, да и просилъ я немногаго — только, чтобы съ ума не сойти. Почтарь Бенони! А я-то? Съ ума сошелъ, — говоришь ты? Да, да, я обезумѣлъ, я боленъ. Я стою тутъ, а на самомъ дѣлѣ я слегъ! Да, да, кремень и тотъ не выдержалъ бы такого удара.

— Господи Боже мой! — опять вырвалось у Розы на этотъ разъ съ искреннимъ отчаяніемъ:- Ну, есть ли тутъ хоть капля здраваго смысла?

Онъ былъ нѣсколько озадаченъ этимъ искреннимъ воплемъ; лицо у него передернулось, и онъ спалъ съ тона:- Ну, скажи слово, и я собственноручно накрою шляпой остатокъ своихъ волосъ и уйду.

Она посидѣла, подумала, потомъ вскинула голову и заговорила: — Хорошо; теперь ужъ все равно. Но я все-таки нахожу, что ты… что не мѣшало бы тебѣ быть посерьезнѣе. Мнѣ, пожалуй, слѣдовало бы написать тебѣ о томъ, что вышло здѣсь у насъ, но… Да, я помолвлена. Надо же было кончить чѣмъ-нибудь. Да и не все ли равно?

— Не унывай. Давай лучше поговоримъ объ этомъ. Ты вѣдь знаешь, что мы съ тобой самые лучшіе непріятели въ мірѣ.

— Не о чемъ и разговаривать больше. Мы съ тобой достаточно уже разговаривали. Помнитоя, четырнадцать лѣтъ тому назадъ начали.

— Да, въ сущности баснословная вѣрность! Сдѣлай-ка маленькую экскурсію въ исторію человѣчества и поищи подобнаго примѣра, — не сыщешь. Такъ вотъ, значитъ, я возвратился въ родные края…

— Слишкомъ поздно. И хорошо, что такъ.

Онъ сталъ серьезнѣе и сказалъ: — Значитъ, голубятня и большой сарай такъ на тебя повліяли?

— Да, — отвѣтила она, — вообще все вмѣстѣ; не буду отпираться. А отчасти и самъ онъ. Да и надо же мнѣ было чѣмъ-нибудь кончитъ. И разъ онъ такъ добивался меня…

Молчаніе. Оба сидѣли и думали каждый свое. Вдругъ Роза обернулась на стѣнные часы и сказала:- Не знаю…

— Я знаю! — отозвался онъ и взялся за шляпу.

— А то Маккъ подумаетъ, что мы тутъ сидимъ и мѣняемся кольцами, — отчеканила она. Но тутъ ее какъ-будто зло взяло, и она порывисто спросила:- А скажи мнѣ, ты вѣдь могъ бы сдать эти свои несчастные экзамены еще года три-четыре тому назадъ, какъ говорятъ?

— Да, — отвѣтилъ онъ, какъ будто сконфуженный, — но тогда нашей вѣрности было бы всего одиннадцать лѣтъ.

Она сдѣлала усталое движеніе рукой и встала. Онъ простился, не подавая руки, и прибавилъ: — Я-то не придаю этому значенія… но что, если бы и я теперь постарался насчетъ недвижимости?

— Ты? Ты постарался бы?..

— Нѣтъ, ради Бога, — это не манифестъ. Я только говорю, что цѣлью моего честолюбія становятся отнынѣ голубятня и сарай!

XI

Къ Пасхѣ пріѣхало на побывку много рыбаковъ. Они привезли семьямъ крупной Лофотенской трески, — одна лодка могла захватить съ собой рыбы для десятка семействъ, — и поклоны отъ оставшихся на промыслахъ. Бенони не могъ пріѣхать самъ, такъ какъ у него на рукахъ было три судна, и послалъ за себя Свена Дозорнаго, довѣривъ ему шлюпъ съ грузомъ рыбы для Макка, а для Розы Барфодъ золотое кольцо и золотой крестикъ. Но Роза уже опять находилась дома, такъ что посланному пришлось для исполненія порученія пуститься въ длинный путь черезъ общественный лѣсъ въ сосѣдній приходъ. Къ посылкѣ было приложено и письмецо.

Свенъ остался провести на пасторскомъ дворѣ первые дни Пасхи. Этотъ бѣлокурый, съ такой бѣлой кожей, парень, по обыкновенію, принесъ съ собой веселье и готовъ былъ пѣть сколько угодно. А какой онъ былъ сильный! Натаскалъ воды и для хлѣва и для кухни.

Роза пришла въ людскую какъ разъ, когда онъ распѣвалъ, и сказала:- Продолжай!

Свенъ не заставилъ себя упрашивать и продолжалъ пѣсню ночныхъ сторожей:

— А здѣшній народъ не поетъ, — затараторилъ онъ. — Совсѣмъ звѣрье. Встрѣтишь кого-нибудь, спросишь: умѣетъ ли онъ пѣть, — нѣтъ! Иной разъ прямо зло возьметъ.

— А ты все время распѣваешь? — спросила его одна изъ дѣвушекъ.

— Еще бы! Я никогда не тужу; смѣюсь, да и все тутъ. Сколькимъ людямъ на свѣтѣ живется хуже моего; они пусть и тужатъ. Впрочемъ, Гартвигсенъ поетъ, — я долженъ признаться.

— Развѣ? — внезапно спросила Роза.

— Какъ же! Какъ возьметъ молитвенникъ, да заведетъ псаломъ — никто его не перетянетъ.

— Онъ и на Лофотенахъ часто поетъ?

— Какъ же! Гартвигсенъ — онъ поетъ!

— Поблагодари его за посылку, — сказала Роза.

Свенъ поклонился. Молодецъ былъ этотъ Свенъ; изъ городскихъ; его учили вѣжливости. А, поклонившись, онъ сказалъ:- Благодарствуйте! Вѣрно, будетъ и письмецо?

— Нѣтъ, едва-ли, — отвѣтила Роза. — О чемъ отсюда писать?

— Пожалуй, что такъ, — сказалъ Свенъ, не безъ нѣкотораго удивленія.

Да, Роза рѣшительно не знала, о чемъ ей писать жениху. Она примѣрила кольцо; оно оказалось впору, но какой тяжелой стала ея рука отъ этого толстаго кольца! И вся рука казалась точно чужою. Потомъ она принялась разглядывать крестъ, — большой золотой крестъ, какіе было въ модѣ носить на черной шейной бархаткѣ. Впрочемъ, у Розы уже былъ крестикъ; ей подарили его къ конфирмаціи. Первый день Пасхи она все-таки походила въ обновкахъ, но потомъ сняла ихъ и спрятала. Письмо она прочла всего разъ; она въ сущности ничего другого и не ожидала, но перечитывать письмо не стала.

А, пожалуй, все-таки слѣдовало послать Бенони пару словъ, поблагодарить? Да, это было бы не лишнее. И вечеромъ она присѣла и написала, что «шлетъ сердечное спасибо дорогому Бенони, хотя уже такой поздній часъ»… и такъ далѣе. «Кольцо мнѣ впору, а въ крестъ я продѣла черную бархатную ленточку»… и такъ далѣе. «Всѣ мы здоровы, а меня теперь сильно ко сну клонитъ. Спокойной ночи! Твоя Роза».

На другой утро она хотѣла отдать это письмецо, но оказалось, что Свена уже нѣтъ. У Свена вѣдь было еще письмо къ Макку въ Сирилундъ, а шелъ уже третій день Пасхи, такъ приходилось спѣшить.

Свенъ Дозорный опять шелъ лѣсомъ, распѣвая, болтая самъ съ собой, раздумывая о томъ, о семъ и передергивая плечами. Въ дорогѣ онъ пробылъ недолго, пришелъ въ Сирилундъ еще засвѣтло, хотя дни и стояли короткіе. Онъ отдалъ письмо Макку и получилъ приказъ переночевать, чтобы дождаться отвѣта.

Въ письмѣ Бенони къ Макку сообщалось о цѣнахъ на треску, печень, икру и соль; сколько груза уже закуплено и сколько еще имѣется въ виду. Дальше говорилось, что онъ продалъ порядочно сельдей для наживки, и по хорошей цѣнѣ. Въ концѣ же письма Бенони, какъ человѣкъ, собирающійся жениться, спрашивалъ насчетъ клавесина въ большой горницѣ и розоваго рабочаго столика въ маленькой: мы уступитъ ли Маккъ ему эти вещи и какъ дешево? На Лофотенахъ не купишь ни такой музыки, ни такого столика, кромѣ развѣ простыхъ сосновыхъ, а зa такимъ Роза не станетъ шить, поэтому Маккъ оказалъ бы ему услугу… «Съ почтеніемъ Б. Гартвигсенъ со шкуны».

Маккъ написалъ въ отвѣтъ, что ему, конечно, жаль разстаться съ клавесиномъ и рабочимъ столикомъ, но изъ расположенія къ самому Бенони, а также потому, что его милая крестница вздыхала по этимъ вещамъ и, пожалуй, жить безъ нихъ не могла, онъ ихъ уступитъ за сходную цѣну…

Свенъ расположился вечеромъ въ людской, пѣлъ пѣсни и забавлялъ всѣхъ. Сначала бойкій парень устроился было на чердакѣ надъ людской, — подъ предлогомъ, что смертельно усталъ съ дороги. На чердакѣ оказалась постель, начинались такія пріятныя сумерки, лежать было такъ славно, тепло, что Свенъ отлично могъ бы выспаться… Но у него терпѣнія не хватило пролежать тамъ больше часа, и онъ опять шмыгнулъ внизъ. Въ людской уже зажгли огонь, но у самаго входа на лѣстницу Свенъ наткнулся на очень горячаго человѣка, — это былъ старшій изъ дворовыхъ работниковъ, и между ними завязалась любопытная перебранка.

— Взять да вытолкать тебя въ шею! — сказалъ работникъ.

Свенъ расхохотался и отвѣтилъ только:- Ну-ка!

— Я приставленъ слѣдить за порядками въ людской. Самъ Маккъ такъ велѣлъ.

— А что же я такое сдѣлалъ?

— Ты лазилъ на чердакъ… Какъ разъ оттуда идешь… Якобина! — крикнулъ работникъ наверхъ.

— Чего? — отозвалась сверху Брамапутра.

— Слышишь? Она тамъ.

— А мнѣ-то какое дѣло! — отвѣтилъ Овенъ. — Я спалъ тамъ съ дороги.

— Беззаконно спалъ! Якобина замужемъ за Оле.

— А я почемъ зналъ? Я тутъ чужой; городской человѣкъ.

— Нѣтъ, я тебѣ скажу, кто ты: живодеръ, который шляется изъ двора во дворъ, — заявилъ работникъ.

— Тебя бы плетьми угостить за твой языкъ! — отвѣтилъ Свенъ.

— А тебя вздуть до полусмерти! — разъярился работникъ. — Понялъ, что я сказалъ? Вздуть!

— Обзывать людей живодерами — да это уголовщина! Во всякомъ порядочномъ городѣ на тебя бы надѣли за твою ругань колодки! — не оставался въ долгу Свенъ.

Брамапутра спросила сверху изъ-за чего они ссорятся. Какъ только у Свена оказался стоющій вниманія свидѣтель, задора въ немъ еще прибавилось, и онъ подступилъ съ кулаками къ самому носу работника:- Ежели ты сейчасъ же не уберешься, я тебѣ нагрѣю уши!

Брамапутра спустилась совсѣмъ внизъ, — безстрашная, курчавая и любопытная. — Да вы совсѣмъ спятили! — сказала она.

— А ты напрасно такъ поддаешься, — предостерегающе обратился къ ней работникъ. — Смотри, Оле твой вѣдь только въ отлучкѣ; небось, вернется.

Свенъ только взглянулъ, и видно было, что ему недолго перейти отъ словъ къ дѣлу: — Что ты сказалъ? — спросилъ онъ.

— Ничего, — отвѣтилъ работникъ, — я не стану много разговаривать, а возьму да вышвырну тебя вонъ!

Брамапутра вмѣшалась въ дѣло, продѣла свою руку подъ локоть работника и оттащила его въ сторону. — Будетъ вамъ! Есть изъ-за чего! — сказала она. — Сегодня же Пасха и все такое… Пойдемъ лучше со мной!

И работникъ пошелъ съ ней въ людскую.

Свенъ остался въ сѣняхъ, насвистывая и раздумывая. На самомъ дѣлѣ на умѣ у него была не Брамапутра, а Элленъ Горничная. Онъ видѣлъ ее нѣсколько разъ, шутилъ съ ней и оказывалъ разныя маленькія любезности. «Ну, да, вѣрно, она придетъ послѣ», подумалъ онъ и тоже двинулся въ людскую. Вотъ тогда-то онъ и поднялъ тамъ возню, принялся пѣть и выкидывать разныя штуки. А Элленъ Горничная, дѣйствительно, пришла, немного погодя, и осталась до поздняго вечера. Да, не будь Пасха, пожалуй, сразу пустились бы въ плясъ.

Въ самый разгаръ веселья вошелъ Маккъ съ письмомъ въ рукахъ. Въ людской сразу наступила мертвая тишина, и каждый пожелалъ очутиться гдѣ-нибудь подальше, — такое почтеніе внушалъ къ себѣ старый хозяинъ. Но Маккъ даже не поглядѣлъ по сторонамъ; ему не къ лицу было показаться передъ слугами мелочнымъ придирой.

— Вотъ, передай это письмо Гартвигсену, — сказалъ онъ только, обращаясь къ Свену.

Тотъ взялъ письмо, поклонился, какъ слѣдуетъ, и сказалъ, что передастъ непремѣнно.

Маккъ повернулся и вышелъ.

Съ минуту еще длилась тишина, а тамъ опять пошло веселье, да еще пуще прежняго, — у всѣхъ какъ будто отлегло на сердцѣ. Еще бы! Самъ Маккъ былъ тутъ, — вонъ онъ гдѣ стоялъ, а говорилъ словно одинъ изъ нихъ. Ахъ этотъ Маккъ!

Свенъ закричалъ:- Давайте споемъ: «Ой вы, сорозскія дѣвушки красныя!» Да хорошенько подтягивайте! Не забудьте, что послѣ каждаго стиха, какъ только я кончу, вы всѣ должны подхватывать хоромъ, этакъ скороговоркой: ой вы, сорозскія дѣвушки красныя! Такъ меня учили. Ну, я затягиваю…

— А не поплясать ли намъ кстати? — разошлась Брамапутра. Въ ней словно бѣсъ сидѣлъ.

Старшій работникъ зловѣще процѣдилъ:- Да, да, Оле твой пока на Лофотенахъ, но…

— Ну, и цѣлуй меня со своимъ Оле! — отвѣтила Брамапутра, такъ и извиваясь передъ нимъ со своими кудряшками. Ужъ больно ее разбирала охота поплясать.

Работникъ размякъ, поглядѣлъ на нее и промолвилъ:- Да, не будь Пасха…

— Ну, и цѣлуй меня со своей Пасхой! — опять бросила ему Брамапутра.

Тогда работникъ не вытерпѣлъ, выступилъ на середину комнаты и принялся кружить Брамапутру. А онъ былъ молодецъ плясать, не изъ слабосильныхъ. Послѣ нихъ вышли Свенъ Дозорный съ Элленъ Горничной, а за ними еще двѣ пары. Послали за парнемъ съ гармоникой, и наладилась заправская вечеринка; всѣмъ было весело. А двое сѣдыхъ призрѣваемыхъ, Фредерикъ Менза и Монсъ, сидѣли въ углу и глядѣли на все, словно два бездыханныхъ тѣла съ того свѣта. Время отъ времени они болтали другъ съ другомъ, спрашивали и отвѣчали, словно въ этомъ и впрямь была какая-нибудь надобность. Да, они выжили изъ ума, но на веселый ладъ, какъ заправскіе архиплуты. Имъ, пожалуй, чудилось, что горница изловила всѣхъ этихъ людей и кружитъ ихъ, вотъ они порой и хватали своими безпомощными руками воздухъ, чтобы привести горницу въ повиновеніе.

А Свенъ Дозорный съ Элленъ Горничной куда дѣвались? Они улизнули въ укромный уголокъ и шушукались тамъ. Онъ два раза обнялъ и поцѣловалъ ее. Ахъ, какая у нея была тоненькая талія! И какое милое имячко! И вся она была такая славненькая!.. И стоило ему шепнуть ей пару нѣжныхъ словъ, какъ и у нея глаза заискрились, и она тоже влюбилась въ него. Ахъ, въ ней все было прелестно! — У тебя такія маленькія холодныя ручонки, — такъ славно взять ихъ въ свои и согрѣвать… — сказалъ онъ. — А какое легкое имячко Элленъ; совсѣмъ датское имя!

Какъ они были молоды и какъ влюблены оба!

На другой день Свенъ Дозорный отправился обратно на Лофотены.

XII

Молодой Аренценъ предпринялъ далекій путь. Вставъ спозаранку, онъ около полудня добрался уже до середины общественнаго лѣса, по дорогѣ въ сосѣдній приходъ. Шелъ онъ пѣшкомъ; была суббота; погода стояла мягкая.

Что такъ всколыхнуло ученаго человѣка? По какой причинѣ молодой Аренценъ, этотъ избалованный шалопай, столь не любившій себя безпокоить, вдругъ взялъ на себя такой трудъ? Богъ его знаетъ! Самъ-то молодой Аренценъ, впрочемъ, говорилъ себѣ, что имѣетъ въ виду дѣловые интересы. Развѣ не посѣщалъ онъ по воскресеньямъ свою приходскую церковь ради обновленія знакомствъ? Ну вотъ, а завтра, по той же причинѣ, пойдетъ въ сосѣднюю. У молодого Аренцена было на умѣ утверждать законъ и право не въ одномъ своемъ приходѣ. Но вѣдь до весны не на что было расчитывать, — всѣ мужчины на Лофотенахъ, и всѣ рыбацкія селенья безъ денегъ. Изъ-за чего же онъ хлопоталъ сегодня?

Молодой Аренценъ сбилъ снѣгъ съ пня и устроилъ себѣ сидѣнье. Потомъ закусилъ изъ походной сумки и здорово хлебнулъ изъ бутылочки. Хлебнулъ онъ и еще, и еще, пока не опорожнилъ бутылки; тогда онъ швырнулъ ее далеко въ снѣгъ. «Вотъ котомка-то и полегче стала — безъ бутылки», подумалъ молодой Аренценъ. О пустой бутылкѣ онъ не жалѣлъ, — у него была въ запасѣ полная.

А какъ славно, какъ тихо въ лѣсу и въ полѣ въ такой вотъ зимній день! Совсѣмъ не скучно побывать тутъ разокъ; напротивъ, даже преинтересно, — именно разокъ.

Чу! Молодой Аренценъ поднялъ голову и сталъ вглядываться, — ему послышались шаги. Да, навстрѣчу идетъ кто-то… Вотъ такъ удача! Роза!

Они поздоровались, оба пораженные встрѣчей.

— Ты къ намъ? — спросилъ онъ.

— Да. А ты къ намъ?

— Я въ своихъ интересахъ… Мнѣ нужно завести знакомства въ разныхъ приходахъ.

Роза тоже сочла нужнымъ объясниться: — А я въ Сирилундъ. Я еще не гостила тамъ въ нынѣшнемъ году.

Но по мѣрѣ того, какъ первое удивленіе отъ неожиданной встрѣчи проходило, каждому становилось все досаднѣе, что вздумалось пуститься въ путь какъ разъ сегодня. И какъ это они не могли удержаться подольше! Ну, да Розѣ-то еще было не такъ неловко: всѣмъ извѣстно, что она еще со временъ Эдварды, когда сама ходила въ коротенькихъ платьицахъ, то и дѣло гостила въ Сирилундѣ. А вотъ молодому Аренцену было ужасно обидно… Ну что бы ему переждать денекъ — хоть до завтра! Однако, онъ былъ не таковскій, чтобы не выпутаться.

— Я собственно расчитывалъ, что ты уйдешь изъ дому какъ разъ сегодня, — сказалъ онъ.

— Да?

— Потому и пошелъ. Я нарочно все приноравливался — попасть къ вамъ въ церковь, когда тебя не будетъ.

Прозрѣла она или нѣтъ его уловку, но разсмѣялась и поблагодарила.

— Я смекнулъ, что тебѣ не любо… Вотъ и хотѣлось угодить тебѣ разокъ.

— Что-то ты ужъ больно серьезенъ сталъ, — подозрительно сказала она. — По-твоему, это красиво, что ты норовишь придти къ намъ, когда меня нѣтъ дома?

Но и старому притворщику становилось уже не по себѣ подъ личиной серьезности. — Если ты принимаешь это такъ, то я лучше поверну и пойду съ тобой, — объявилъ онъ.

Они прошли рядомъ нѣсколько шаговъ…

— Нѣтъ, — сказала она, — тогда ужъ лучше поверну я. У меня вѣдь нѣтъ тамъ никакихъ дѣловыхъ интересовъ.

И они опять повернули и направились въ приходъ Розы.

Они шли и перебрасывались словами, ни въ чемъ не прекословя другъ другу. Но вотъ, молодой Аренценъ сталъ ослабѣвать отъ добрыхъ глотковъ изъ бутылки.

— Ступай себѣ… У меня что-то попало въ сапогъ, — сказалъ онъ, отставая.

Роза прошла немножко и пріостановилась. Онъ догналъ ее легкими шагами, какъ заправскій танцоръ, и отпустилъ какую-то шуточку насчетъ хромоногихъ. Потомъ вдругъ сразу накинулся на нее съ вопросомъ: продолжаетъ ли она состоять въ невѣстахъ почтаря Бенони?

Да, продолжаетъ. И ни слова объ этомъ.

— Ты же знаешь, что это блажь?

Она какъ будто собиралась огрызнуться, но почему-то прикусила языкъ, напустивъ на себя видъ благонравной барышни. — Гы, — только промолвила она. Въ глубинѣ души она, пожалуй, была согласна съ нимъ

Они усердно шагали дальше. Вотъ и два часа, вотъ и три; на скалахъ становилось свѣжо; на небѣ начали поблескивать звѣзды. Молодой Аренценъ опять понемножку заводилъ разговоръ. По правдѣ сказать, онъ опять ослабѣлъ; на бѣду онъ зарядился съ утра, — теперь оставалось только продолжать подкрѣпляться. Пьяницей онъ не былъ, а кутнуть былъ не прочь и полагалъ, что въ дорогѣ не худо выпитъ… Вотъ и четыре часа; дорога пошла подъ гору; въ лѣсу становилось теплѣе; земля чернѣла…

— Пожалуй, что и блажь, — молвила вдругъ Роза.

Ему пришлось хорошенько подумать, чтобы припомнить, о чемъ онъ говорилъ давеча и съ чѣмъ она теперь согласилась. — Ну да, блажь, отозвался онъ. — Развѣ онъ тебѣ пара? Блажь.

— Но не тебѣ это говорить, — горячо возразила она. — И очень скверно съ твоей стороны говорить такъ!

— Ну, и не буду… И, чортъ побери тоже — тащиться такую даль съ непривычки! Теперь что-то такое стряслось съ подтяжками… Ты подожди меня впереди.

Она продолжала идти. Когда онъ догналъ ее, прямо надъ ихъ головами взошелъ мѣсяцъ. Вечеръ выдался чудесный.

— А вотъ и мѣсяцъ, — сказалъ молодой Аренценъ, снова подбодрившійся и готовый завести тары-бары. Вдругъ, онъ протянулъ руку впередъ, остановился и сказалъ:- Слушай, буря тишины! — и опять затараторилъ съ легкимъ сердцемъ: — Да, подумай только, — полный мѣсяцъ! Такъ и пялитъ на тебя глаза. А тебѣ, пожалуй, неловко, когда на тебя такъ глядятъ?

— Почему это?

— Да какъ-же, — бывшая невѣста почтаря Бенони.

Она не отвѣтила. Нѣтъ, съ чего это она стала такой благовоспитанной и не наговоритъ ему какихъ-нибудь рѣзкостей? А вѣдь молодой Аренценъ сказалъ: бывшая невѣста. Какъ будто это дѣло уже прошлое.

— Борре эккедъ ^[1],- услыхали они чей-то голосъ.

— Ибмель адде ^[2],- разсѣянно откликнулась Роза.

Это былъ лопарь Гильбертъ; онъ шелъ въ Сирилундъ.

— Кланяйся отъ насъ! — сказалъ молодой Аренценъ.

И Гильбертъ поклонился, — нечего сказать! Пришелъ въ одинъ домъ, въ другой, въ третій и вездѣ болталъ то же самое:- Ну, видно, у Бенони съ пасторской Розой ничего не выйдетъ.

О, лопарь Гильбертъ мастерски разнесъ новость этого луннаго вечера!

«И надо же было этому Гильберту попасться мнѣ навстрѣчу какъ разъ сегодня? Удивительно!» — задумалась Роза.

Они пришли на пасторскій дворъ. Молодого Аренцена приняли, какъ почетнаго гостя. Ужинъ былъ хорошій, пуншъ крѣпкій, и поздно засидѣлись хозяева съ гостемъ. Когда пуншъ началъ понемножку дѣйствовать, мать Розы не разъ отъ души посмѣялась, слушая веселую болтовню молодого Аренцена.

— Вѣрно, ваша матушка теперь очень довольна? — спросила она,

— Ахъ, она мнѣ покоя не даетъ своими заботами, увѣряю васъ.

Пасторша улыбнулась и постаралась извинить бѣдную женщину, — она вѣдь мать.

— Представьте, она навязываетъ мнѣ по двѣ пары рукавицъ!

— Бѣдняжка!

— Бѣдняжка? Да, не будь я такъ живучъ, не сдобровать бы мнѣ!

Тутъ пасторша разсмѣялась отъ души. Какой этотъ законникъ веселый малый!

Пасторъ съ пасторшей ушли на покой, а молодой Аренценъ съ Розой просидѣли еще долго. Они отлично поладили, и молодой Аренценъ сталъ куда серьезнѣе. Роза еще никогда не слыхала, чтобы онъ говорилъ такъ дѣльно и связно. Въ сущности, оба считали, что все-таки они пара, а эта выдумка насчетъ Бенони просто блажь. Старая четырнадцатилѣтняя привычка брала свое, и ничто не могло быть естественнѣе. Молодой Аренценъ, не стѣсняясь, говорилъ о будущемъ. Разумѣется, они заживутъ хорошо; заведется у нихъ и голубятня, и сарай для рыболовныхъ снастей, хе-хе! Гостившіе дома въ Пасху рыбаки, видно, уже оповѣстили на Лофотенахъ о его пріѣздѣ: онъ уже успѣлъ получить отъ своихъ односельчанъ нѣсколько писемъ съ просьбами о помощи.

— Подумай! Не могли даже потерпѣть пока вернутся домой, — боялись, что противникъ перетянетъ меня на свою сторону. Хе-хе!

Роза на это сказала: — Но что же мнѣ дѣлать съ Бенони?

— Въ самомъ дѣлѣ — что тебѣ съ нимъ дѣлать? — отвѣтилъ молодой Аренценъ, придавая ея словамъ совсѣмъ иной смыслъ. — Попросту бросить!

Роза покачала головой. — Нельзя. То-есть, конечно, мнѣ придется покончить съ нимъ такъ или иначе, но… Надо написать ему.

— Ни-ни! Совсѣмъ не нужно.

— Еще на-дняхъ я опять получила отъ него письмо. Постой, я сейчасъ покажу тебѣ. Я еще не отвѣтила; и это будетъ такъ трудно…

Роза пошла за письмомъ. При этомъ вспомнила про кольцо и крестъ, вспомнила и пристройку и большую спальню, — все, вѣдь, было сдѣлано для нея. Потомъ она вспомнила еще какое-то число въ серединѣ лѣта.

— Оно немножко чудно написано, — сказала она, какъ бы извиняясь передъ молодымъ Аренценомъ, и развернула письмо. Роза была серьезна и даже грустна, — Да, впрочемъ, тутъ дѣло не въ словахъ и не въ буквахъ, — прибавила она.

— А въ чемъ же?

— Въ смыслѣ,- отрѣзала она, чтобы предупредить всякія насмѣшки.

Но письмо Бенони было написано такъ ходульно… О, какъ трудно было не посмѣяться надъ этимъ курьезнымъ посланіемъ! Онъ писалъ, что, по-правдѣ сказать, ему больно неохота браться за перо, но прежде всего онъ долженъ сказать, что здоровъ. Затѣмъ, онъ былъ такъ опечаленъ ея молчаніемъ со Свеномъ Дозорнымъ; отъ двухъ ея строкъ ему хватило бы радости на всю зиму, но вѣрно она была не въ такихъ обстоятельствахъ, чтобы написать. Что же касается груза, то онъ все закупилъ по мѣрѣ силъ и разсудка, и всегда соблюдалъ интересы Макка, но многіе скупщики взвинчивали цѣны… «Долженътакже сообщить тебѣ, что пріобрѣлъ у одного здѣшняго хозяина двѣ пары голубковъ для нашей голубятни къ веснѣ. Два бѣлыхъ и два сизыхъ. Изъ этого видишь, что ты всегда и вѣчно у меня въ мысляхъ, и что я вѣренъ тебѣ по гробъ. Возлюбленная Роза, ежели тебѣ вздумается написать мнѣ разокъ, то не забудь проставить имя шкуны Фунтусъ, а то здѣсь много шкунъ и судовъ по всему морю. А какъ я буду благодарить тебя и благословлять и спрячу, какъ цвѣтокъ, у себя на груди. Изъ новостей могу тебѣ сообщить, что намъ дали отличнаго пастора; онъ посѣщаетъ и насъ всѣхъ на судахъ и рыбаковъ въ самыхъ бѣдныхъ лодчонкахъ. А мы вѣдь тутъ день-деньской на морѣ въ смертельной опасности. Каждую минуту можемъ ожидать призыва. Такъ, въ прошлую среду, послѣ обѣда, перевернулась одна лодка съ Гельгеланда, и одинъ изъ команды Андреасъ Гельгесенъ утопъ. Другихъ сняли съ киля, но они потеряли все свое добро и снасти. Закончу на этотъ разъ свое нижайшее посланіе и попрошу тебя прислать мнѣ ласковый отвѣтъ, такъ какъ люблю тебя, какъ могу и умѣю. Но, когда ты избрала меня въ спутники своей жизни, то не за мою знатность или ученость, а за мое бѣдное сердце. Еще одну вещь я хотѣлъ скрыть отъ тебя и не говорить раньше, чѣмъ вернусь домой, но теперь раздумался и лучше сообщу, что я уже писалъ два раза Макку и получилъ два отвѣта, и мы съ нимъ уже порѣшили, такъ что я купилъ музыку, на которой ты играешь, и розовый швейный столикъ изъ маленькой горницы. Я перевезу ихъ въ нашъ домъ и это будетъ тебѣ маленькая память отъ меня, когда я вернусь. Будь здорова и напиши скорѣй. Твой Б. Гартвигсенъ, — мое имя; имя шкуны Фунтусъ».

— Господи Твоя воля, — прямо не вѣрится, что это человѣкъ писалъ! — сказалъ молодой Аренценъ, вытаращивъ глаза.

— Ну, я этого не нахожу, — замѣтила Роза. Но ей было очень неловко, и она сейчасъ же спрятала письмо въ карманъ.

— «Изъ новостей могу тебѣ сообщить, что намъ дали отличнаго пастора», — пробормоталъ онъ, косясь на Розу.

— Ахъ, зачѣмъ я показала тебѣ! — вырвалось у нея съ досадою.

Она, сердитая, сконфуженная, принялась прибирать что-то, а онъ не могъ удержаться, чтобы еще разокъ не поддразнить ее:- Какъ бишь его звали, того гельгеландца, который утопъ? Андреасъ Гельгесенъ, кажется? Смотри, не забудь!

Роза отвѣтила изъ глубины комнаты:- Ты не смотришь на то, сколько онъ сдѣлалъ для меня. Теперь вдобавокъ еще купилъ клавесинъ и рабочій столикъ мадамъ Маккъ.

— Да, теперь тебѣ ужъ не видать ихъ!

— Я не къ тому говорю, что мнѣ ихъ не видать, а къ тому, что онъ купилъ ихъ, вошелъ въ такіе расходы. Нѣтъ, это ужасно гадко съ моей стороны… я готова плакать.

— Эхъ, — раздражительно сказалъ онъ, и всталъ.

Розу взорвало. — Что ты сказалъ? Неужто у тебя и сердца нѣтъ? Нѣтъ, теперь ужъ я напишу ему непремѣнно; сейчасъ же пойду наверхъ и напишу заодно. Пусть хоть получитъ отъ меня письмецо за все добро, котораго онъ желалъ мнѣ.

— А я захвачу съ собой письмо завтра утромъ, — сказалъ молодой Аренценъ.

XIII

На другое утро молодой Аренценъ снова предложилъ захватить съ собой письмо къ Бенони, но Роза отказалась:- Нѣтъ, ты попросту оставишь его у себя.

— Да, — согласился онъ. — А ты и въ самомъ дѣлѣ написала?

— Въ самомъ дѣлѣ? Разумѣется.

— Но посылать его все-таки не слѣдуетъ. Нельзя выдавать противъ себя такіе документы.

— Поди ты съ твоими разсужденіями! Письмо будетъ послано.

Когда служба въ церкви отошла, и молодой Аренценъ успѣлъ хорошенько показаться всѣмъ на церковномъ холмѣ, было уже поздно отправляться восвояси, и пришлось ему согласиться еще разъ переночевать у пастора. Зато Роза пообѣщала сопровождать его на другой день въ Сирилундъ.

Въ понедѣльникъ утромъ они и отправились въ путь, запасшись сумкой со съѣстнымъ и дорожной фляжкой. Роза взяла съ собой и свое письмо къ Бенони. Она все еще твердо намѣревалась сдать его на почту.

Когда они дошли до селенья, Роза свернула по направленію къ Сирилундской усадьбѣ, а молодой Аренценъ въ кистерское жилище. Они окончательно поладили. Передъ тѣмъ, какъ разстаться, Роза потребовала, чтобы онъ назначилъ срокъ, когда они повѣнчаются; онъ отвѣтилъ, что пусть она сама назначитъ, и она предложила двѣнадцатое іюня — когда кончается сушка трески. На томъ и порѣшили…

Въ недолгомъ времени рыбаки вернулись съ Лофотенскихъ промысловъ, а за ними и Бенони и другіе шкипера съ гружеными судами. Треску сразу отправили къ сушильнымъ площадкамъ на берегу, гдѣ ее сначала промывали, а потомъ сушили на скалахъ.

Съ послѣднимъ почтовымъ пароходомъ прибылъ еще диковинный господинъ, иностранецъ въ клѣтчатомъ костюмѣ и съ большимъ складнымъ удилищемъ, которое можно было разбирать на части и опять собирать. Это былъ англичанинъ, по имени Гью Тревельянъ, а лѣтъ ему могло быть отъ сорока до пятидесяти. Онъ сейчасъ же отправился къ скаламъ, гдѣ сушили треску, и наблюдалъ тамъ за промываньемъ рыбы два дня подъ рядъ, съ ранняго утра до поздняго вечера. Онъ не говорилъ ни слова и никому не мѣшалъ. Арнъ Сушильщикъ, поставленный надсмотрщикомъ, подошелъ къ англичанину, поздоровался и спросилъ, что онъ за человѣкъ. Но англичанинъ какъ будто и не замѣтилъ его. Съ иностранцемъ былъ парнишка, который таскалъ за нимъ чемоданчикъ, за что получилъ новенькій далеръ. Объ эту пору парнишка готовъ былъ свалиться съ ногъ отъ голода, — цѣлый день ничего не ѣлъ; Арнъ Сушильщикъ далъ ему перекусить изъ своей котомки и сталъ разспрашивать — что это за господинъ?

— Не знаю, — отвѣтилъ парнишка, — когда приказываетъ что-нибудь, такъ говоритъ словно мой меньшой братишка, а когда я спрошу его — не изъ чужихъ ли онъ краевъ, то ничего не говоритъ.

— Не изъ комедіантовъ ли, вотъ какіе по ярмаркамъ бродятъ? — высказалъ догадку Арнъ Сушильщикъ…

Англичанинъ стоялъ, опираясь на сложенное удилище, покуривалъ трубку и смотрѣлъ на работу. При этомъ онъ то и дѣло открывалъ свой чемоданчикъ и потягивалъ изъ бутылки. Батюшки, какъ онъ тянулъ! И глаза у него при этомъ становились такіе неподвижные… За день онъ выпилъ двѣ бутылки, и подъ конецъ сталъ время отъ времени присаживаться на камни, — ноги у него подкашивались. Черезъ два дня, когда промывка кончилась, диковинный Гью Тревельянъ взялъ съ собой парнишку и пошелъ. По дорогѣ онъ останавливался тамъ-и-сямъ, заглядывалъ внизъ въ обрывы и подымалъ камешки, которые взвѣшивалъ на рукѣ прежде, чѣмъ бросить. Возлѣ дома Бенони онъ опять весьма тщательно осмотрѣлъ горы и заставилъ парнишку отломить ему нѣсколько камешковъ, которые сунулъ въ чемоданъ. Затѣмъ онъ пожелалъ пройти въ сосѣдній приходъ, и парнишка повелъ его по общественному лѣсу, черезъ кряжъ, за что получилъ два далера. Тамъ англичанинъ составилъ свое удилище и принялся удить лососей въ большой рѣкѣ. Удилище было съ колесикомъ, на которое наматывалась леса и вытягивала рыбу изъ воды. Вечеромъ онъ зашелъ въ ближайшій крестьянскій дворъ и попросилъ позволенія попользоваться плитой, самъ сварилъ себѣ рыбу и съѣлъ ее. Послѣ того пришелъ къ хозяевамъ съ горстью серебряныхъ монетъ расплатиться. И хозяинъ двора, Мареліусъ изъ Торпельвикена, заключилъ съ иностранцемъ условіе на свободную рыбную ловлю въ теченіе всего лѣта за что выручилъ цѣлую кучу серебра, — англичанинъ не скупился. Лѣтомъ англичанину приходили письма, а на адресѣ стояло и «Hon.» и «Sir», такъ что онъ, видимое дѣло, былъ не изъ простыхъ. Поселился онъ неподалеку отъ двора Мареліуса, въ маленькой хижинѣ, выселивъ ея бѣдныхъ хозяевъ за хорошую плату. Цѣлыхъ два мѣсяца англичанинъ воздерживался; потомъ послалъ за водкой въ Сирилундъ и здорово пилъ двѣ недѣли, потомъ опять крѣпился до самой осени. Но молчаливымъ какъ былъ, такъ и остался.

Вотъ единственное необыкновенное событіе, которое случилось въ тѣхъ краяхъ, а то все шло своимъ порядкомъ, какъ всегда: Маккова треска сохла помаленьку, женщины и дѣти, занимавшіяся сушкой, получали свою поденщину, и въ рыбачьихъ хижинахъ появлялись монеты въ большое подспорье бѣднымъ людямъ…

А Роза то гостила въ Сирилундѣ, то жила дома, но часто гуляла со своимъ женихомъ, молодымъ Аренценомъ. Письмо къ Бенони осталось не отосланнымъ. Правда, сгоряча Роза твердо рѣшила сдать письмо на почту, но понемногу жаръ ея остывалъ, и письмо залежалось; наконецъ, она взяла и спрятала его. Все-таки, пожалуй, Николай былъ правъ, говоря, что не слѣдуетъ отправлять такихъ писемъ. И въ концѣ концовъ она даже перестала чувствовать себя такой виноватой: что-же, пусть теперь Бенони понесетъ свой крестъ, какъ она несла свой четырнадцать лѣтъ; такова жизнь! Но крестному отцу Макку Роза не разъ порывалась признаться во всемъ, да онъ и слушать не хотѣлъ. — Я въ этихъ дѣлахъ ничего не смыслю, — говорилъ онъ, отмахиваясь. А, небось, батюшка крестный смыслилъ тогда, когда сосваталъ ее за Бенони? Да чего тамъ! Маккъ-то ужъ навѣрно самъ догадался обо всемъ. Все селеніе только объ этомъ и толковало; осторожный намекъ лопаря Гильберта разросся въ цѣлый потокъ сплетенъ. Да Роза ничего и не имѣла противъ того, чтобы люди узнали все; такимъ образомъ, сама она была избавлена отъ всякихъ объясненій.

Но, навѣщая Сирилундъ, Роза не всегда чувствовала себя спокойной, — когда-нибудь да долженъ былъ наступить расчетъ.

Бенони же, какъ только вернулся домой, заторопился перевезти въ свой домъ клавесинъ и рабочій столикъ. Маккъ только поставилъ условіемъ, чтобы перевозка состоялась попозже вечеромъ. Въ остальномъ Маккъ оказался сговорчивъ и не заломилъ цѣны, назначивъ за эти наслѣдственныя сокровища, которымъ въ сущности цѣны не было, всего триста далеровъ.

Но Бенони попятился даже передъ такой суммой, сказавъ, что у него не наберется столько наличныхъ. Маккъ только вскинулъ голову и сказалъ:- Милѣйшій Гартвигсенъ, у насъ съ тобой вѣдь свои счеты… Ахъ, да, кстати: ты купилъ столовое серебро, позаботился насчетъ этого?

— Я купилъ ей кольцо и крестъ, — отвѣтилъ Бенони, вертя на пальцѣ правой руки свое новое золотое кольцо.

— А серебра не купилъ? Чѣмъ же она будетъ ѣсть у тебя? — спросилъ Маккъ.

Бенони взялся за свою гриву и не зналъ, что сказать въ свое оправданіе.

Маккъ продолжалъ: — Конечно, можно обойтись и тѣмъ, что у тебя есть; и Роза, вѣрно, не отказалась бы поѣсть и роговой ложкой въ случаѣ нужды. Но дѣло-то въ томъ — развѣ ты, Гартвигсенъ, такой ужъ бѣднякъ, чтобы предложить ей роговыя ложки и желѣзныя вилки?

— Я, по-правдѣ сказать, не подумалъ объ этомъ, — пробормоталъ Бенони обезкураженный.

И Маккъ объявилъ коротко и рѣшительно: — Я уступлю тебѣ кое-что изъ своего серебра. — Потомъ, взявъ гусиное перо, началъ высчитывать что-то.

Бенони поблагодарилъ за помощь, за то, что Маккъ вывелъ его изъ непріятнаго затрудненія. Да и что ни говори, хорошо имѣть въ домѣ собственное серебро къ свадьбѣ…- Но не надо лишняго, — сказалъ онъ Макку, — чтобы не выше моихъ средствъ… ежели вы это сейчасъ высчитываете.

— Я не насчитаю лишняго на такого бѣдняка, какъ ты, — сказалъ Маккъ, желая польстить ему. — Но стыдно тебѣ представляться! Итакъ, за сто далеровъ ты можешь имѣть самое необходимое…

— Тогда выйдетъ уже четыре сотни? — спросилъ Бенони. — У меня нѣтъ такихъ денегъ.

Маккъ принялся писать.

— Вы только не вычитайте этихъ четырехъ сотенъ изъ пяти тысячъ! — закричалъ Бенони. — Запишите отдѣльно. Я заплачу вамъ при первой возможности.

— Хорошо…

Теперь Бенони сталъ обладателемъ многихъ драгоцѣнностей, и ему было и диковинно и пріятно поглядывать на нихъ, расхаживая по горницѣ. Одну изъ ложекъ и одну изъ вилокъ, которыя показались ему красивѣе другихъ, онъ отложилъ для Розы, — она будетъ ими кушать каждый день, и ихъ не надо мѣшать съ другими. Онъ примѣрилъ ихъ — какъ они подойдутъ къ ротику Розы — и завернулъ особо. О, ей будетъ такой сюрпризъ! Но дни шли, а Роза все не приходила; онъ написалъ ей, но она все-таки не пришла. Тогда онъ сталъ задумываться. Да и не могъ онъ, наконецъ, не услыхать, что разсказывали люди про пасторскую Розу и молодого Аренцена. Но онъ не хотѣлъ вѣрить этому. Нѣтъ, это все пустыя сплетни, подлая клевета! Тѣмъ не менѣе въ сердцѣ его разросталась тревога. Развѣ онъ не приготовилъ для нея все — и домъ, и музыку и серебро? Даже голуби были на мѣстѣ, разгуливали по двору, взлетали на воздухъ и широкими кругами спускались на голубятню. Презабавныя животныя эти «чистые» голуби! Мели хвостами, какъ настоящіе танцоры въ хороводѣ! А когда всѣ птицы усаживались на крышѣ сарая, то имъ ничего не стоило въ своей невинности отдѣлать всю стѣнку…

Но дни шли…

Однажды послѣ обѣда Бенони, расхаживавшій взадъ и впередъ по дорогѣ къ дому кистера, встрѣтилъ Розу.

Да, Бенони потянуло прогуляться. Было такъ тепло; весь ледъ сошелъ; фьордъ сверкалъ зеркальной синевой; прилетѣли перелетныя птицы; сороки кокетливо попрыгивали, вертя хвостами не хуже трясогузокъ, лопотали и стрекотали день-деньской. Да, пришла весна! А Бенони столько наслышался пересудовъ о своемъ сердечномъ дружкѣ Розѣ… Но цѣлую недѣлю все крѣпился и только сегодня пошелъ.

При встрѣчѣ оба немножко поблѣднѣли. Она сразу замѣтила толстое золотое кольцо у него на правой рукѣ.

— А, и ты гуляешь, — сказалъ Бенони, поздоровавшись и взявъ ее за руку.

— Да. А ты какимъ молодцомъ смотришь послѣ Лофотенской поѣздки, — сказала она, чтобы задобрить его немножко. Голосъ ея слегка дрожалъ.

— Ты находишь? — и Бенони готовъ былъ забыть обо всемъ, наплевать на всѣ сплетни. Развѣ Роза, его сердечный дружокъ, не была тутъ съ нимъ? Онъ обхватилъ ея талію и хотѣлъ поцѣловать…

— Нѣтъ, — сказала она, уклоняясь.

Онъ оставилъ попытку, сейчасъ же выпустилъ ее и спросилъ:- Почему такъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣтила она.

Онъ нахмурился и съ горечью проговорилъ: — я не буду клянчить у тебя милости.

Молчаніе.

Она стояла, понуривъ голову. Онъ все смотрѣлъ на нее и готовился…

— Я ждалъ отъ тебя хоть пары словъ на Лофотенахъ, — сказалъ онъ.

— Да… — робко отозвалась Роза.

— И съ тѣхъ поръ, какъ я вернулся домой, ты не показалась ни разу.

— Я не удивляюсь, что ты такъ говоришь, — только и сказала она.

— Что же мнѣ теперь думать? Или между нами все кончено?

— Боюсь, что такъ.

— Я слыхалъ что-то насчетъ этого, — сказалъ онъ, кивнувъ головой и не подымая никакой исторіи. — Такъ ты забыла, что обѣщала мнѣ?

— Я помню, но…

— Ты забыла, что я уже отчеркнулъ въ календарѣ?

— Какъ? Что такое отчеркнулъ?.. Ахъ, да! — догадалась она.

— Я отчеркнулъ день, который ты сама назначила.

Она медленно покачала головой, давая понять, какъ это все ужасно.

— День нашей свадьбы, — продолжалъ онъ мучить ее.

Тогда она сдѣлала шага два по дорогѣ и заговорила: — Что мнѣ отвѣчать? Вѣрно, мы не пара… Не знаю. Конечно, не годится такъ поступать, какъ я… Но сдѣланнаго не воротишь. Подумай, что было бы съ нами… Ради Бога, Бенони, забудь обо всемъ!

— Да, ты гладко говоришь, — сказалъ онъ. — Гдѣ мнѣ за тобой угнаться. Но люди говорятъ, что тебя беретъ Николай Аренценъ?

Она ничего на это не отвѣтила.

— Говорятъ, вы съ нимъ старые друзья…

— Да, мы давно съ нимъ знакомы. Съ самаго дѣтства, — отвѣтила она.

Бенони поглядѣлъ на ея продолговатое лицо съ пышными пунцовыми губами… Грудь ея такъ и ходила; глаза были опущены, и густыя рѣсницы оттѣняли ихъ словно черной полосой. Охъ, должно быть самъ бѣсъ сидитъ въ ней, коли у нея такія губы!

Отъ волненія его собственныя губы раскрылись, и блеснули желтые моржевые клыки.

— Да, да, Николай первый взялъ тебя, такъ пусть возьметъ и послѣдній, — сказалъ онъ, желая показать, что ему все равно.

— Да, — тихо отвѣтила она и почувствовала облегченіе. Теперь дѣло было сдѣлано и разговорамъ конецъ.

— Небось, ему, Николаю, не приходилось отъѣзжать отъ тебя ни съ чѣмъ, — продолжалъ Бенони, разгорячаясь.

Она вопросительно взглянула на него.

— Такъ люди говорятъ. А тогда плевать мнѣ на всю твою важность! Ступай и милуйся со своимъ любовникомъ!

Она глядѣла на него во всѣ глаза, какъ будто не понимая. Прошла минута; затѣмъ вдругъ лицо ея исказилось, и глаза заметали искры.

Бенони увидѣлъ, что онъ надѣлалъ, и немножко смутился. — Такъ люди говорятъ. Я не знаю. Мое дѣло сторона.

— Ты съ ума сошелъ! — проговорила она.

Онъ раскаивался въ своихъ словахъ и началъ опять говорить что-то такое, путаясь и становясь смѣшнымъ въ своемъ замѣшательствѣ.

— Чортъ знаетъ, какъ тебя это задѣло! Неужто ты думаешь, я такая свинья? Но мнѣ попросту не въ моготу стоять тутъ и миндальничать съ тобой. И ты, небось, не глядишь на мое бѣдное сердце, а только слышишь, что я мелю. А на это нечего обращать вниманіе, — пытался онъ утѣшить ее.

Она стихла. Голова ея поникла, и двѣ крупныя слезы потекли по ея носу и упали на грудь. Вдругъ она вытянула руку и, не глядя на Бенони, сказала:- Прощай. — Затѣмъ быстро сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ, но опять обернулась! — Не вѣрь этому.

— Чему не вѣрить? Нѣтъ, я-то не вѣрю, и никогда не вѣрилъ. Но ты все только о себѣ думаешь, а нисколько не думаешь о томъ, каково теперь придется мнѣ; какъ я проживу всю долгую жизнь. Я не человѣкъ больше.

— Я очень виновата передъ тобой, я знаю.

— Да, знаешь, знаешь, а не говоришь объ этомъ. Ты важная дама, а я бѣднякъ передъ тобой. Я останусь, а ты себѣ пойдешь. По-моему, все это больно скоро у тебя поспѣло, а по-твоему, небось, нѣтъ?

Не получая отвѣта, онъ снова разсердился, да и самолюбіе брало свое. — Ну, да ладно, какъ-нибудь справимся!

Она снова сдѣлала нѣсколько шаговъ и обернулась.

— А то… ты знаешь что, — я верну тебѣ.

— Что такое?

— Кольцо и крестъ.

— Не безпокойся. Что твое, то твое. А я съ Божьей помощью не нуждаюсь въ этомъ.

Она только покачала головой и пошла.

XIV

Бенони въ нерѣшительности постоялъ еще на дорогѣ. Сперва онъ думалъ было пойти за Розой… Да, нѣтъ! Пусть чортъ за нею бѣгаетъ, а ужъ онъ-то не погонится! Потомъ онъ рѣшилъ пойти къ кистеру, хотя ему и нечего было дѣлать тамъ.

Куда дѣвалась теперь прямая осанка Бенони? Онъ уже не держался монументомъ. Да и не хвастаться было ему больше въ шутку тѣмъ, что онъ покорилъ сердце пасторской Розы и не можетъ съ нею разстаться.

Завидѣвъ дворъ кистера, онъ постоялъ передъ нимъ съ идіотскимъ видомъ, вытянувъ шею, а затѣмъ, придя въ себя, повернулся и пошелъ обратно въ Сирилундъ повидаться съ Маккомъ.

— Вышелъ вотъ изъ дому и зашелъ кстати по дѣлу, — сказалъ Бенони.

Маккъ подумалъ съ минуту и, видно, сразу понялъ въ чемъ дѣло. Но не даромъ онъ былъ Маккъ! Какъ ни въ чемъ не бывало, онъ положилъ перо на конторку и спросилъ: — Ты за жалованьемъ своимъ? Мы еще не подвели итоговъ… Хочешь получить чистоганомъ?

— Не знаю… Тутъ столько всего… Я такъ потратился, что не знаю, какъ извернуться.

— Такъ что же, помѣхъ никакихъ нѣтъ, можешь получить свое жалованье, — сказалъ Маккъ и взялся за перо, чтобы подвести итогъ.

У Бенони, должно быть, голова шла кругомъ отъ мыслей, потому что онъ вдругъ сказалъ:- На Лофотенахъ толковали насчетъ банка или какъ тамъ его…

— Банка?

— Да. Что вѣрнѣе, дескать… Такъ толковали.

Маккъ вдругъ усмѣхнулся, потомъ сказалъ:- Вѣрнѣе?

— По той причинѣ, что банкъ кладетъ деньги въ желѣзный шкапъ, который ужъ никакъ не можетъ сгорѣть, — вывернулся Бенони.

Маккъ открылъ конторку и досталъ свою шкатулку. — Вотъ мой желѣзный шкапъ, — сказалъ онъ и прибавилъ:- И предкамъ моимъ служилъ. — Затѣмъ онъ какъ то порывисто сунулъ шкатулку обратно въ конторку, проговоривъ:- И никогда еще не сгоралъ.

— Да, да, — отозвался Бенони, — а случись такая бѣда?..

— У тебя есть закладная. — Но тутъ Маккъ вдругъ припомнилъ, что вѣдь закладная пропала. И, чтобы не подымать вопроса о томъ, нашлась ли она и будетъ ли засвидѣтельствована, онъ поспѣшилъ добавить:- Впрочемъ, я не держу капиталовъ въ сундукѣ. Я пускаю деньги въ оборотъ.

Но Бенони былъ слишкомъ разсѣянъ, чтобы вступать въ споръ, и вдругъ заговорилъ насчетъ музыки, столоваго серебра, и розоваго швейнаго столика… Пожалуй, молъ, они ему и не понадобятся вовсе, пропадутъ задаромъ?.. Роза-то вѣдь теперь съ молодымъ Аренценомъ…

— Что такое — Роза?

— Люди разное говорятъ… Будто кистеровъ Николай вернулся и беретъ ее.

— Не слыхалъ, — отвѣтилъ Маккъ. — Ты говорилъ съ нею?

— Да. Она была страсть неподатлива.

— Бѣда съ этими женщинами! — задумчиво проговорилъ Маккъ.

Бенони подсчиталъ въ умѣ, сколько онъ круглымъ счетомъ сдѣлалъ и еще готовъ былъ сдѣлать для Розы, и, глубоко обиженный, заговорилъ сгоряча своимъ настоящимъ языкомъ, — сказалъ, что слѣдовало: — Это по закону такъ поступать съ простымъ человѣкомъ? Коли бы я захотѣлъ поступать по своему праву, такъ я бы поучилъ этого Николая законамъ, — наклалъ бы ему въ загорбокъ сколько влѣзетъ!

— Да Роза сказала тебѣ что-нибудь положительное?

— Ни единаго слова. Плела, плела и оплела меня. Прямо-то она такъ и не сказала, что дѣлу конецъ, но все къ тому вела.

Маккъ отошелъ къ окну и задумался.

— Въ старину говорили, что женской хитрости конца нѣтъ. А я такъ думаю, въ ней столько концовъ и петель!.. — изрекъ Бенони.

Макку не къ лицу было вести долгіе разговоры и выслушивать изліянія какого бы то ни было Бенони, и онъ, отвернувшись отъ окна, отрѣзалъ: — Я поговорю съ Розой.

Въ сердцѣ Бенони мелькнулъ лучъ надежды. — Вотъ, вотъ; спасибо вамъ!

Маккъ кивнулъ въ знакъ того, что больше толковать не о чемъ, и взялся за перо.

— А еще насчетъ музыки и прочаго… Мнѣ, вѣдь, ничего этого не нужно, ежели…

— Дай же мнѣ поговорить съ Розой, — сказалъ Маккъ.

— Да, да. А насчетъ банка?..

— Отложимъ.

Бенони пошелъ къ дверямъ, повертѣлъ въ рукахъ свою шляпу и нерѣшительно протянулъ:

— Да-а… Счастливо оставаться.

Бенони вернулся домой, совсѣмъ упавъ духомъ. Никогда еще не было ему такъ грустно. На другой день онъ опять зашелъ къ Макку — нѣтъ ли чего новаго? — но Маккъ даже не успѣлъ поговорить съ крестницей. Бенони это показалось страннымъ; но, можетъ статься, Маккъ хочетъ дѣйствовать на нее исподволь? Бенони подождалъ еще два дня и отправился къ Макку въ самомъ напряженномъ состояніи духа. Теперь онъ зналъ, что Розы больше нѣтъ въ Сирилундѣ,- онъ самъ видѣлъ, какъ она шла по дорогѣ къ общественному лѣсу.

Маккъ встрѣтилъ его, покачивая головой. — Не пойму, что такое съ Розой.

— Такъ вы говорили съ ней?

— И не разъ. Могу сказать, что всячески старался за тебя, но…

— Да, да, — сказалъ Бенони совсѣмъ подавленный. — Конецъ всему.

Маккъ задумался у окна. А Бенони тѣмъ временемъ разгорячился и набрался гордости. — Она хотѣла вернуть мнѣ золотое кольцо и золотой крестъ. Не трудись, говорю, — что твое, то твое. Небось, и безъ того хватитъ у меня во что одѣться, и съ голоду не помру, — говорю. Ха-ха-ха! Небось, хватитъ у меня на кашу съ прихлебкой, — говорю.

Бенони опять разсмѣялся раздражительно и отрывисто. А подъ прихлебкой онъ разумѣлъ глотокъ молока къ кашѣ.

— Ну, я еще не пустилъ въ ходъ послѣдняго, главнаго своего козыря, — сказалъ Маккъ, оборачиваясь. — Небось, тогда поддастся! — прибавилъ онъ, опять подавая Бенони надежду.

— Не скажете — какой?

Маккъ только кивнулъ, поджавъ губы.

— Не прогнѣвайтесь, какой такой козырь?

Тутъ Маккъ уже отмахнулся, — безъ разговоровъ, дескать, — и прибавилъ:- Предоставь это мнѣ… Кстати: ты тутъ насчетъ банка толковалъ; хочешь что ли взять свой вкладъ изъ оборота?

— Не знаю… У меня въ головѣ такая меланхолія…

— Нѣтъ, ты лучше говори прямо. Я тутъ хлопочу за тебя, мнѣ нуженъ покой, чтобы хорошенько все обдумать, такъ надо порѣшить насчетъ денегъ — такъ или этакъ.

— Но прогнѣвайтесь, — я оставлю деньги; мнѣ ихъ пока не нужно.

Бенони смекнулъ, что не слѣдуетъ заходить далеко сразу; надо выждать, пока Маккъ договорится съ Розой до чего-нибудь. У него все еще оставалась надежда; Маккъ — воротила!

Выходя изъ конторы, Бенони замѣтилъ, что одинъ изъ лавочныхъ молодцовъ, Стенъ, прибиваетъ объявленіе къ стѣнѣ около лавки.

— Что новаго? — спросилъ Бенони.

Стенъ Лавочникъ что-то пробурчалъ въ отвѣтъ.

Бенони разглядѣлъ, что это было оповѣщеніе о тингѣ, и пріостановился было прочесть день и число. Онъ подозрѣвалъ, что бѣдняга Стенъ точитъ на него зубъ еще съ зимы, когда они торговали вмѣстѣ въ лавкѣ, а потому и рѣшилъ больше не разспрашивать его. Но Стену, видно, не къ спѣху было; онъ положилъ свою изсиня-красную лапищу на объявленіе и такъ обстоятельно вколачивалъ каждый гвоздикъ, пропуская его сквозь клочки кожи, что конца этому не предвидѣлось. Въ прежнее время Бенони безъ всякихъ церемоній отпихнулъ бы тщедушнаго Стена Лавочника, но теперь онъ былъ такъ глубоко потрясенъ и униженъ, что не смѣлъ ни съ кѣмъ ссориться. Такъ и пришлось ему уйти, не узнавъ числа.

Да, воистину, Господь низвергъ его въ бездну! Вотъ онъ теперь богатъ; сколько у него добра, а раздѣлить его не съ кѣмъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что Роза уйдетъ отъ него. Ахъ, не заноситься бы ему такъ высоко, не забирать себѣ въ голову жениться на ней. Да и могло ли это дѣло кончиться добромъ? Вѣдь онъ сразу началъ съ обмана, — насчетъ того, что было тогда въ общественномъ лѣсу, въ пещерѣ, когда еще онъ былъ почтальономъ… О, эти незабвенные дни, когда онъ ходилъ съ почтовой сумкой, разносилъ людямъ письма и былъ въ ладахъ со всѣми! Въ зимнее время общественный лѣсъ былъ такой тихій, бѣлый, весь залитый сѣвернымъ сіяніемъ; а лѣтомъ въ немъ стоялъ ароматъ сосенъ и черемухи — просто наслажденіе! Подышать этимъ воздухомъ все равно что поѣсть крѣпкихъ яицъ морскихъ птицъ.

XV

Бенони пережилъ нѣсколько тяжелыхъ дней; онъ осунулся и поблѣднѣлъ; его медвѣжье здоровье поддалось. Онъ заглядывалъ въ многочисленные ящички розоваго рабочаго столика и говорилъ себѣ: — На что мнѣ это? — перетиралъ серебро, обмахивалъ пыль съ клавесина и говорилъ такъ же безнадежно:- На кой прахъ мнѣ все это? — онъ пытался было самъ играть, призывалъ свою работницу и заставлялъ ее осторожно перебирать клавиши, но музыки изъ этого не выходило, и онъ говорилъ:- Ассэ; еще придетъ кто-нибудь, услышитъ насъ…

И ночью ему не давали покоя мысли… Экая бѣда! Развѣ нельзя взять за себя другую? И онъ перебиралъ въ умѣ всѣхъ мѣстныхъ дѣвушекъ. Да, онъ могъ считать себя завиднымъ женихомъ для любой. Врядъ ли которая отказала бы Бенони Гартвигсену, ха-ха! Небось, онѣ всѣ знали, что у него хватитъ и на молоко и на кашу и на всякую тамъ мануфактуру, — ха-ха! Онъ зналъ и по опыту — и когда искалъ любовныхъ утѣхъ, и на рождественскихъ вечеринкахъ, и на сборищахъ у церкви — что его ухаживанія не останутся безъ отвѣта. Но для чего же тогда обзавелся онъ господскимъ домомъ, и музыкой, и швейнымъ столикомъ, и столовымъ серебромъ? И какъ задерутъ носъ всѣ люди, увидавъ, что онъ спустился до нихъ, взялъ за себя дѣвушку изъ простого званія! Тогда и Роза мотнетъ головой и скажетъ:- «вотъ эта ему подъ стать!» Нѣтъ, ужъ такого удовольствія онъ ей не доставитъ!..

Бенони оставалось съ горя удариться въ набожность или запить. Или выбрать между жизнью и смертью. Но въ немъ было такъ мало порочныхъ задатковъ, онъ былъ человѣкъ средній, хорошій малый. Могъ онъ также пуститься въ море… Вотъ это бы какъ разъ пришлось по душѣ Розѣ, этой безсовѣстной, безсердечной дѣвушкѣ! И Бенони мрачно заявилъ своей работницѣ:- Не надо ничего готовить къ ужину.

— Вѣрно, опять въ гости пойдете въ Сирилундъ?

— Нѣтъ. Гм… Но мнѣ не захочется ѣсть.

— Чудеса! — вырвалось у той.

— Не могу я быть голоднымъ во всякое время, — съ раздраженіемъ сказалъ Бенони. — Невозможное дѣло!..

— Да, да.

— Когда-нибудь всѣ помремъ, — прибавилъ онъ.

— Помремъ?

— Ну да, и ты тоже. Небось, не думаешь объ этомъ.

Работница созналась, что, къ несчастью, мало думаетъ о смерти, но все-таки надѣется когда-нибудь предстать бѣлѣе снѣга, омывшись въ крови агнца…

— Ну да, это ежели взять вообще… — отвѣтилъ Бенони. — Но я думаю теперь насчетъ крушенья и смерти въ морѣ.

Да, это она тоже могла понять, — у нея былъ зять морякъ…

— Такъ тебѣ незачѣмъ хлопотать объ ужинѣ,- прервалъ ее Бенони.

Онъ отправился въ Сирилундъ. Зачѣмъ? Если его тянуло пуститься въ море, то вѣдь море было прямо противъ его дома. Бенони бросилъ взглядъ кругомъ, на пристань, на Сирилундскую усадьбу, на сушильныя площадки, около которыхъ стояли на якорѣ суда, — часть всего этого богатства принадлежала ему; онъ вѣдь былъ компаньономъ Макка. Бенони зашелъ въ усадебный дворъ и вызвалъ Свена Дозорнаго.

Свенъ все жилъ въ Сирилундѣ. Вернувшись на «Фунтусѣ» съ Лофотенскихъ промысловъ и получивъ расчетъ, онъ, однако, не нашелъ въ себѣ силъ уѣхать отъ Элленъ Горничной, такъ она ему полюбилась. Ему стоило только сѣсть на почтовый пароходъ, чтобы уѣхать отъ нея на югъ, а онъ вмѣсто того опять пошелъ къ Макку въ контору и сталъ просить, чтобы тотъ оставилъ его у себя.

— Но къ чему я тебя приставлю? — сказалъ Маккъ и задумался.

— Къ чему хотите, — отвѣтилъ Свенъ Дозорный, учтиво кланяясь. — Мало ли у васъ дѣла въ такомъ большомъ хозяйствѣ? Садъ привести въ порядокъ, во дворѣ гдѣ покрасить, гдѣ почистить, а то можетъ понадобиться и стекло вставить…

Макку парень понравился своимъ веселымъ нравомъ и учтивостью, поэтому онъ и задумался, а Свенъ продолжалъ:- Потомъ, эти двое стариковъ; они, вѣдь, одной ногой въ могилѣ; гдѣ имъ колоть и таскать дрова? Монсъ, говорятъ, три недѣли только и дѣлаетъ, что лежитъ да ѣстъ. Ему не встать больше. А Фредрикъ Менза сидитъ возлѣ него да ругается, что тотъ не встаетъ. А и самъ никуда ужъ не годится. Намедни Элленъ Горничной самой пришлось таскать дрова… Господи, ты Боже мой! Ну, много ли она сдѣлаетъ своими невинными ручками!..

— А работники? — спросилъ Маккъ.

— Они навозъ возятъ. У васъ такое большое хозяйство, всѣмъ дѣло найдется.

— Оставайся, — сказалъ Маккъ.

Свенъ Дозорный остался и исполнялъ всякія работы. То дѣвушкамъ надо было помочь въ амбарѣ или на скотномъ дворѣ, то Элленъ Горничной при уборкѣ комнатъ: шнурки у шторъ запутаются — надо распутать; дверной замокъ заржавѣетъ — надо смазать. Во всѣхъ такихъ случаяхъ Элленъ съ самымъ невиннымъ видомъ звала на помощь Свена Дозорнаго. И то сказать: вѣдь она сама была страсть влюблена въ веселаго малаго.

Надо было бы ожидать, что и дворовые работники, и Оле Человѣчекъ и лавочный молодецъ Мартинъ — всѣ будутъ довольны такимъ товарищемъ, мастеромъ на всѣ руки; но они, напротивъ, завидовали ему, ревновали его и всячески ему пакостили. Начнетъ Брамапутра стирать бѣлье въ прачешной и позоветъ Свена отнести ей вальки на чердакъ, — Оле Человѣчекъ тутъ, какъ тутъ, крадется за ними и шипитъ:- Чортъ тебя побери! Чего ты хватаешь мою жену? — старшій работникъ въ свою очередь требовалъ къ отвѣту Элленъ Горничную, — никогда-де она не портила столько шторъ, какъ теперь, когда ей стоитъ только мигнуть Свену Дозорному, чтобы онъ ихъ поправилъ! — Погодите! Вотъ еще Маккъ когда-нибудь провѣдаетъ…

Бенони вызвалъ Свена, чтобы услышать въ своей осиротѣлости отъ кого-нибудь слово утѣшенія.

— Ты не безпокойся. Я такъ себѣ разгуливаю эти дни. А не то, чтобы по дѣлу какому.

— Кому же и разгуливать, какъ не людямъ съ вашими капиталами, — отозвался Свенъ. — И еще разъ спасибо за службу на «Фунтусѣ».

— Да, «Фунтусъ»… Видишь это кольцо? Духу не хватаетъ снять.

Свенъ поглядѣлъ на него, понялъ все, и сталъ утѣшать своего шкипера, какъ умѣлъ. — И не надо. Сколькимъ людямъ приходится каяться, что поторопились, не подождали маленько.

— Ты говоришь?.. Пожалуй, ты правъ. У меня не хватаетъ духу зачеркнуть и то число, которое я было отмѣтилъ въ календарѣ. Что ты на это скажешь?

— Никогда и не слѣдуетъ дѣлать ничего такого, — рѣшительно отозвался Свенъ. — Что отмѣчено, пусть такъ и остается.

— Ты говоришь..? Но женщины и прочія такія особы вѣдь бываютъ разныхъ сортовъ.

— То-то и есть! Никакъ не разберешь ихъ. Такія непостоянныя. Лови вѣтра въ полѣ!

— Нѣтъ. тутъ ты ошибаешься, — сказалъ Бенони. — Что до Розы, такъ она постоянная, — это я всегда скажу.

Свенъ сталъ догадываться, до какой степени былъ разстроенъ его шкиперъ. Роза порвала съ нимъ и все-таки оставалась безупречной. Роза постоянна! Роза вѣрна!

— Увидите, все еще наладится, — сказалъ онъ. — Впрочемъ, мнѣ самому тошно. Я не сталъ бы и разговаривать, случись это въ городѣ. Тамъ у меня дѣвокъ было хоть отбавляй; по крайности три-четыре. А тутъ всего одна.

— Элленъ Горничная?

Свенъ утвердительно кивнулъ головой и признался заодно, что у него силъ не хватало уѣхать отъ нея съ почтовымъ пароходомъ.

— Такъ и оставайся, — ободрилъ его Бенони въ свою очередь. — Увидишь, — твоей будетъ.

На это Свенъ отозвался, что оно и такъ, да не такъ. Коли она не будетъ принадлежать ему одному, такъ ему и вовсе ея не надо! А у него есть подозрѣніе, что за ней увивается самъ Маккъ,

Бенони тряхнулъ головой. — Это-де въ Сирилундѣ не въ диковинку; нечего и толковать.

А Свенъ, блѣдный, съ дрожащими губами, сталъ разсказывать про свои подозрѣнія. Разъ утромъ онъ работалъ въ саду, а Элленъ была чѣмъ-то занята на верху въ коридорѣ, и напѣвала, мурлыкала что-то. Вдругъ Маккъ позвонилъ изъ своей горницы…

— Я себѣ работаю въ саду и думаю: зачѣмъ бы ей напѣвать? Словно нарочно знать даетъ: вотъ я гдѣ! И она пошла къ Макку и пробыла тамъ нѣсколько часовъ…

— Нѣсколько часовъ? Ну, это ужъ совсѣмъ того… несуразно.

Свенъ остановился; ему самому стало ясно, что онъ хватилъ черезъ край, и онъ постарался выразиться поточнѣе.

— Ужъ по крайней мѣрѣ съ полчаса или этакъ съ четверть часа. Да это все едино! А дѣло-то въ томъ, что пришла она отъ него такая вялая, и глаза у нея были совсѣмъ сонные. Я позвалъ ее и спросилъ, что она тамъ дѣлала? «Вытирала ему спину мокрымъ полотенцемъ», — говоритъ, а сама отдувается. На это не нужно столько часовъ, — говорю я. Или, можетъ статься, я сказалъ полчаса, или четверть часа. Да эта все едино! Она больше ничего не сказала, только такая была вялая…

Бенони все взвѣсилъ и разсудилъ:- Вотъ, что я скажу тебѣ, Свенъ: ты глупѣй, чѣмъ я думалъ. Она растирала ему спину, вотъ и измаялась, бѣдняжка!

Бенони говорилъ строго, — ему такъ хотѣлось утѣшить Свена Дозорнаго.

— Вы такъ думаете, Гартвигсенъ? Я и самъ полагалъ, да… Вы, пожалуй, не видали кровати Макка, на которую онъ ихъ ловитъ? Я разъ былъ у него въ спальной, — смазывалъ дверной замокъ. Вотъ такъ кровать! Подъ краснымъ шелковымъ одѣяломъ, и на колонкахъ серебряные ангелы.

Бенони слыхалъ про четырехъ большихъ серебряныхъ ангеловъ; они были уже старые и привезены откуда-то изъ-за границы. Въ прежнее время, еще при мадамъ Маккъ, эти ангелы стояли въ парадной горницѣ, каждый на своей подставкѣ, и держали въ рукахъ подсвѣчники со свѣчами. Но потомъ Маккъ взялъ да поставилъ ихъ по угламъ своей кровати, — онъ ничѣмъ не стѣснялся.

— Чудеса! — сказалъ Бенони насчетъ ангеловъ, а Свенъ Дозорный продолжалъ:

— А шнурокъ отъ звонка виситъ надъ самой кроватью! Шнурокъ шелковый съ серебромъ, а ручка красная, бархатная,

— Чудеса! — и Бенони вдругъ задумался… И онъ бы, пожалуй, обзавелся такимъ звонкомъ, ежели бы Роза… Но, вѣдь Роза!..

— Но я разболтался, — прервалъ себя Свенъ, замѣтивъ меланхолію Бенони. Кромѣ того, у Свена уже немножко отлегло на сердцѣ,- вѣдь его шкиперъ находилъ Элленъ невинной. — Ахъ да, — подхватилъ онъ, я еще не разсказалъ вамъ про учителя. Вы помните, я въ сочельникъ вставилъ у него стеклышко… Ха-ха!

— Онъ заходилъ сюда?

— Еще бы! Совсѣмъ бѣшеный. Я предлагалъ ему спѣть, — не хочетъ; предлагалъ вынуть стекло, — не хочетъ.

— Чего же онъ хочетъ?

— Притянуть меня. Гартвигсенъ, вы человѣкъ сильный, — что мнѣ дѣлать?

Бенони ожилъ при этихъ словахъ и отечески отвѣтилъ:- Я поговорю съ учителемъ.

— Онъ грозилъ, что пойдетъ прямо къ новому адвокату Аренцену и доберется до меня на тингѣ.

«Къ Аренцену? Къ кистерскому Николаю? Да когда же тингъ?» — Бенони подумалъ еще немножко и сказалъ съ видомъ воротилы:- Пусть и не пробуетъ.

Онъ прошелъ мимо лавки и прочелъ въ объявленіи, что тингъ состоится въ Сирилундѣ 17-го. Оставалось, значитъ, всего два дня. Въ то время, какъ Бенони стоялъ и читалъ, къ нему подошелъ лопарь Гильбертъ. Онъ успѣлъ побывать у винной стойки и теперь ухмылялся, очень довольный.

— Боррисъ! Боррисъ! — поздоровался лопарь. — А вамъ кланяется пасторская Роза.

Бенони такъ и впился въ него глазами.

— У меня самыя свѣжія новости; я съ ней толковалъ вчера вечеромъ, — лукаво продолжалъ Гильбертъ.

— Да, вотъ чудеса! Хо-хо! Вы слыхали?

Бенони нетвердо отвѣтилъ: — Нѣтъ.

— Она выходитъ за адвоката, — докладывалъ Гильбертъ, ухмыляясь.

— Это я знаю, — сказалъ Бенони.

— Она сказала: какъ треску сымутъ съ сушильныхъ площадокъ, такъ и свадьба наша.

— Она такъ и сказала?

— Я стоялъ съ ней рядомъ, какъ вотъ съ вами сейчасъ. Что, — говоритъ, — скажешь на это, Гильбертъ? Двѣнадцатаго іюня моя свадьба, — говоритъ. И разсмѣялась. Видно, страсть какъ рада!

Бенони оставилъ лопаря и пошелъ домой. Въ головѣ у него вихремъ вертѣлось: всего два дня до тинга; закладную прочтутъ во всеуслышаніе и что тогда скажетъ Маккъ? Не захочетъ хлопотать за него передъ Розой! Ну и пусть! Богъ съ ней, съ Розой! Все равно она потеряна. Двѣнадцатаго іюня, когда треску снимутъ съ площадокъ, ея свадьба. Бенони надо привыкать къ этой мысли и — Богъ съ ней, съ Розой, еще разъ! Не быть же ему такимъ осломъ, про котораго въ библіи говорится — какъ на немъ всѣ ѣздили.

И онъ все больше и больше горячился, и голова у него шла кругомъ. Когда онъ пришелъ домой, работницы уже не было, и ужина не оказалось. Онъ самъ отыскалъ себѣ кое-что поѣсть и легъ спать.

На другое утро Бенони вышелъ изъ дому. Онъ все-таки рѣшилъ зайти къ писарю ленемана и взять свою закладную обратно. Нѣтъ, сегодня онъ уже не говорилъ себѣ: Богъ съ ней, съ Розой, и не хотѣлъ раздражать Макка.

Но писарь ленемана еще зимой отослалъ закладную, и она давно уже находилась въ рукахъ уѣзднаго судьи. Бенони былъ сраженъ.

— Видно, судьба такая, что пришлось вамъ утруждать себя понапрасну, — сказалъ ему писарь ленемана. — Вы же понимаете, я не смѣлъ задерживать у себя такой дорогой документъ. Вдругъ бы онъ сгорѣлъ?

Тогда Бенони спросилъ: — А нельзя ли устроить такъ, чтобы закладную не читали на тингѣ? Я не хочу этого, — прибавилъ онъ. — Попытайтесь выручить бумагу; я ужъ поблагодарю васъ.

Затѣмъ Бенони направился къ учителю. Этого-то онъ живо уговоритъ не дурить! Бенони ни слова не сказалъ Свену Дозорному, но дѣло было въ томъ, что учитель взялъ у него весною въ долгъ сколько-то далеровъ. Это весьма облегчало Бенони его задачу миротворца, но онъ и не обмолвился объ этомъ Свену, а просто съ видомъ воротилы пообѣщалъ свою помощь. Такъ всегда орудовалъ Маккъ, — загадочно-всесильный.

Разумѣется, учитель по первому же слову Бенони пообѣщалъ взять обратно отъ Аренцена свою жалобу. Онъ просто погорячился; ужъ очень разсердилъ его этотъ бродяга, который заставилъ его жену и дѣтей, да чуть ли и не его самого, повѣрить въ продѣлки нечистой силы въ ночь подъ Рождество!

Подъ конецъ Бенони сѣлъ въ лодку и отправился къ крайнимъ шкерамъ — поразвѣдать насчетъ сельдей.

XVI

Къ адвокату Аренцену прибѣгнулъ не только мѣстный учитель да Аронъ изъ Гопана, а чуть ли не весь приходъ. Вошло въ моду ходить на кистерскій дворъ со всякими кляузами, а Николай записывалъ всѣ жалобы, высчитывалъ убытки, составлялъ прошенія и загребалъ деньги лопатой. Никогда еще не бывало въ околоткѣ столько ссоръ b тяжбъ! Стоило на часокъ взять безъ спросу чужую лодку — какъ, напримѣръ, у Арона изъ Гопана — перейти чужую межу или сдѣлать маленькій просчетъ, — у адвоката являлась новая пожива. Случай-то былъ ужъ больно удобный! Вѣдь кистерскій Николай, окончивъ свое долгое ученіе, за тѣмъ и вернулся домой, чтобы отстаивать законныя права людей; такъ кому же охота была продолжать жить по-старому? Съ Лофотенъ рыбаки вернулись не съ пустыми руками, да и сушка Макковой трески на скалахъ тоже давала кое-что; у всѣхъ мѣстныхъ жителей завелись деньжонки, такъ что и бѣдняки оказывались въ состояніи потягаться маленько за свое право, завести съ кѣмъ-нибудь тяжбу. Ужъ на что Оле Человѣчекъ, и тотъ, набивъ карманъ своимъ промысловымъ заработкомъ, обратился къ адвокату Аренцену, чтобы найти управу на жену свою и Свена Дозорнаго.

Адвокатъ Аренценъ ежедневно отсиживалъ въ своей конторѣ положенные часы и принималъ всѣхъ одного за другимъ, какъ настоящій начальникъ. Теперь онъ не былъ благодушнымъ балагуромъ, говорилъ отрывисто и рѣшительно. — Законъ — это я, Николай Аренценъ, — изрекалъ онъ. — Берегись, кто вздумаетъ тягаться со мной! — И въ самомъ дѣлѣ, языкъ у него былъ что твоя бритва; онъ могъ припереть къ стѣнѣ любого человѣка, и началъ для пущей строгости выставлять послѣ своего имени желѣзное клеймо: «Н. Аренценъ ♂». Ахъ, этотъ чортовъ Николай съ кистерскаго двора! Сколько къ нему валило народу! И спросить его, хоть о самой малости, стоило полдалера; за совѣтъ онъ бралъ уже далеръ, а если составлялъ бумагу, то и цѣлыхъ два; но зато онъ былъ обходителенъ, приглашалъ каждаго садиться, и отнюдь не настаивалъ на уплатѣ непремѣнно серебромъ, но бралъ охотно и бумажки. А если, гуляя послѣ своихъ дневныхъ трудовъ, усталый и измученный, встрѣчалъ кого изъ своихъ кліентовъ, то не спѣсивился и пригласить его: — Ну, пойдемъ вмѣстѣ въ Сирилундъ, выпьемъ рюмочку за успѣхъ дѣла!

Адвокатъ Аренценъ пожиналъ теперь и плоды своего посѣщенія церковнаго холма въ сосѣднемъ приходѣ. Оттуда пришелъ Левіонъ изъ Торпельвикена, сосѣдъ Мареліуса, продавшаго англичанину право рыбной ловли въ рѣкѣ. Другой-то берегъ рѣки при надлежалъ Левіону; такъ не обязанъ ли былъ сэръ Гью заплатить и ему? Или онъ, чортовъ англичанинъ, воображаетъ, что довольно сыпать деньги одному Мареліусу? Положимъ, у Мареліуса была взрослая дочка, — вотъ въ чемъ штука!

Мареліусъ со своей стороны не скрывалъ, что они съ сэромъ Гью пріятели и даже показывалъ видъ, будто можетъ разговаривать съ нимъ по-англійски. А дочка его, взрослая дѣвка Эдварда, — ее назвали такъ въ честь Макковой Эдварды, — и впрямь живо научилась лопотать на этомъ чужомъ языкѣ, цѣлые часы просиживая съ англичаниномъ вдвоемъ въ его каморкѣ… Она-то, небось, понимала его даже съ полуслова!

И вотъ, Левіонъ пошелъ со своей претензіей къ адвокату Аренцену. Тотъ согласился, что Левіонъ правъ, и спросилъ:- Какова ширина рѣки въ самомъ узкомъ мѣстѣ?

— У водопада саженъ двѣнадцать. Это самое узкое мѣсто.

— А длина примѣняемаго удилища?

Этого вопроса Левіонъ не уразумѣлъ сразу, но ему объяснили: если англичанинъ забрасываетъ удочку за половину ширины рѣки,то не миновать ему расплаты. И Левіонъ тотчасъ же началъ сбавлять съ двѣнадцати саженъ и торговаться самъ съ собой, пока не дошелъ до того, что рѣка во вѣки вѣковъ не была шире восьми саженъ въ самомъ узкомъ мѣстѣ.

— Серъ Гью отказывается платить?

— Не знаю, — отвѣтилъ Левіонъ. — Я его не спрашивалъ.

— Гм… Такъ мы вызовемъ его въ примирительную камеру.

Вызовъ былъ сдѣланъ. Сэръ Гью явился и пожелалъ помириться, предлагая Левіону столько же, сколько онъ заплатилъ Мареліусу, и назвалъ сумму.

Но Левіонъ сердито замоталъ головой и сказалъ! — Мало. Вы заплатили куда больше. Позвольте узнать: откуда у Эдварды пошли такія наряды — и верхніе и нижніе?

Сэръ Гью всталъ и покинулъ примирительную камеру.

— Теперь подадимъ на него въ судъ, — сказалъ адвокатъ Аренценъ.

— У меня день и ночь не выходитъ изъ головы — какіе убытки нанесъ мнѣ Мареліусъ, — сказалъ Левіонъ. — Продалъ и лососокъ въ рѣкѣ и лососокъ въ морѣ! Въ послѣднее время англичанинъ удитъ съ лодки у самаго устья, прямо на моей банкѣ!

Адвокатъ Аренценъ на это сказалъ:- Мы подадимъ и на Мареліуса!

Законникъ принималъ свои рѣшенія быстро и твердо, съ самымъ увѣреннымъ видомъ. Необыкновенный человѣкъ! А когда Левіону пришлось платить, и у него не оказалось ничего, кромѣ жалкихъ бумажекъ, Аренценъ и тѣмъ не побрезговалъ, не сталъ придираться…

Насталъ день тинга въ Сирилундѣ.

Ключница Макка гоняла Свена Дозорнаго по всему околотку за птицей и прочею живностью, и взяла мельничиху на подмогу въ кухнѣ. Конца не было ея приготовленіямъ къ пріему начальства. Она устроила также, что Роза пріѣхала помогать принимать гостей. Людская была превращена въ залу суда; туда поставили большой столъ съ сукномъ для судьи и маленькіе столы для адвокатовъ. Столы были отгорожены рѣшеткой. Въ другомъ концѣ людского флигеля отвели контору фогту.

Но тингъ вышелъ не очень торжественный.

Амтманъ не пріѣхалъ, какъ писалъ и самъ обѣщалъ, и добрая ключница горько сѣтовала на непріѣздъ главнаго начальства. Но еще хуже было то, что и уѣздный судья не пріѣхалъ. Старикъ разнемогся и прислалъ за себя своего помощника. Это заставило призадуматься самого Макка, который немедленно поспѣшилъ освѣдомиться о судьѣ.

— Ему нездоровится; онъ не въ постели, но сильно похудѣлъ, плохо спитъ, и, какъ видно, очень разстроенъ.

— Чѣмъ разстроенъ?

Помощникъ пояснилъ, что прежде-де въ канцеляріи были такіе-то порядки, а теперь такіе-то; словомъ, религіозныя сомнѣнія.

— ?!

Помощникъ съ достоинствомъ продолжалъ:- Судья просилъ меня передать вамъ его искреннюю признательность за боченокъ морошки, что вы прислали зимою…

— Ахъ, бездѣлица!

— …и выразить его сожалѣнія по поводу невозможности поблагодарить васъ лично.

Маккъ отошелъ къ окну и задумался…

Засѣданіе открылось.

За столомъ, покрытымъ сукномъ, возсѣдалъ молодой помощникъ судьи, и два письмоводителя. По правую и по лѣвую руку отъ него четыре «судныхъ мужа», или засѣдателя, выбранныхъ изъ достойнѣйшихъ мѣстныхъ обывателей. За маленькими столами сидѣли адвокаты, старый адвокатъ изъ города за своимъ и адвокатъ Н. Аренценъ ♂ за своимъ; передъ обоими высились стопы бумагъ и протоколовъ. Если вглядѣться хорошенько, у стараго адвоката бумагъ, однако, было поменьше, чѣмъ въ прошломъ году, и меньше, чѣмъ у Аренцена. Время отъ времени входили люди и просили позволенія переговорить съ однимъ изъ адвокатовъ и — больше все съ Аренценомъ.

Затѣмъ началось разбирательство очередныхъ дѣлъ одного за другимъ: уголовныхъ, межевыхъ споровъ, исковъ и всякихъ тяжбъ… Аренценъ все время игралъ первую скрипку: говорилъ, записывалъ, просилъ занести въ протоколъ. Не мѣшало бы ему вести себя поскромнѣе въ такой торжественной обстановкѣ! Но молодой замѣститель судьи, видно, не могъ внушить ему ни малѣйшей робости; Аренценъ даже не называлъ его господиномъ судьей, какъ всѣ другіе, а господиномъ помощникомъ. Положивъ на столъ одну бумагу, Аренценъ сказалъ: — Не угодно-ли, — прямо подъ стекло и въ рамку! — а свой докладъ по дѣлу Арона, у котораго взяли безъ спросу лодку, подкрѣпилъ заявленіемъ:- Таковъ законъ. — Судья, нѣсколько задѣтый, возразилъ на это:- Ну, да, вообще; но въ данномъ случаѣ надо принять въ соображеніе то-то и то-то. — Таковъ законъ, — внушительно повторилъ Аренценъ. И народъ по ту сторону рѣшетки кивалъ головами и думалъ: «Этотъ молодецъ знаетъ законы; слушать любо!»

Благодаря массѣ новыхъ дѣлъ, внесенныхъ Николаемъ Аренценомъ, молодой судья конца не предвидѣлъ нынѣшней сессіи. Онъ добросовѣстно трудился, въ потѣ лица допрашивалъ свидѣтелей, справлялся съ протоколами, читалъ, писалъ и говорилъ, но лишь на третій и послѣдній день добрался до иска Левіона изъ Торпельвикена къ Гью Тревельяну.

Сэръ Гью явился на судбище въ первый же день; онъ то бродилъ по двору, то заходилъ въ залу суда, слѣпой и глухой ко всему, по-британски невѣжливый и нѣмой даже тогда, когда къ нему обращались съ привѣтствіемъ. Онъ былъ совершенно трезвъ. Кушалъ онъ за столомъ у Макка, и комнату ему отвели въ господскомъ домѣ. Но, хотя англичанинъ и сидѣлъ за столомъ каждый разъ рядомъ съ помощникомъ судьи, онъ ни разу не обмолвился о своей тяжбѣ. Да и вообще онъ почти не говорилъ.

— Сегодня разбирается ваше дѣло, — сказалъ ему помощникъ судьи за обѣдомъ.

— Хорошо, — отвѣтилъ тотъ равнодушно.

На вызовъ судьи онъ вышелъ со своимъ удилищемъ, но безъ адвоката; снялъ свою спортсмэнскую шапочку съ рыболовной «мухой» и назвалъ свое имя, званіе и мѣсто рожденія въ Англіи. Аренценъ изложилъ дѣло, и сэръ Гью далъ свое краткое показаніе, которое было занесено въ протоколъ, а именно — что онъ еще въ примирительной камерѣ предлагалъ заплатить Левіону столько же, сколько заплатилъ Мареліусу, но истецъ призналъ сумму недостаточной.

— Сколько получилъ Мареліусъ?

Сэръ Гью назвалъ сумму и прибавилъ, что Мареліусъ здѣсь и готовъ засвидѣтельствовать его слова.

Мареліусъ подтвердилъ подъ присягой то же самое.

И судья не могъ удержаться, чтобы не замѣтить Аренцену:- Вѣдь это же хорошая плата, господинъ повѣренный Аренценъ?

— А онъ, небось, не сказалъ, сколько выдалъ еще Эдвардѣ особо! — не выдержалъ за рѣшеткой Левіонъ.

— Тише! — приказалъ судья.

Тогда за своего довѣрителя вступился Аренценъ:- Но это заявленіе имѣетъ существенное значеніе для дѣла.

Судья задалъ еще нѣсколько вопросовъ, ему отвѣтили, и онъ, подумавъ немножко, замѣтилъ Аренцену:- Для какого же дѣла это имѣетъ значеніе? Во всякомъ случаѣ не для опредѣленія платы за право рыбной ловли.

Сэръ Гью продолжалъ показывать: по утвержденію истца, рѣка въ самомъ узкомъ мѣстѣ имѣетъ всего восемь саженъ ширины, и выходитъ, что отвѣтчикъ закидываетъ удочку по меньшей мѣрѣ столько же на недозволенную сторону. Но у водопада рѣка всего уже, а и тамъ въ ней двѣнадцать саженъ.

По просьбѣ Аренцена судья спросилъ:- Вы измѣряли?

— Да.

— А какой длины ваше удилище?

— Двѣ сажени. Вотъ оно.

Левіонъ опять не удержался за рѣшеткой: — И я мѣрилъ; у водопада всего восемь саженъ.

— Тише!

Аренценъ прикинулся крайне изумленнымъ и опять вступился:- Въ лѣтнее время рѣка всегда мелѣетъ и, конечно, въ ней тогда не больше восьми саженъ.

Судья отпустилъ сэра Гью и спросилъ Аренцена:- У васъ есть свидѣтели, что въ рѣкѣ у водопада всего восемь саженъ?

— Кромѣ самого владѣльца — нѣтъ.

— Небось, я-то знаю собственный водопадъ! — громко заявилъ Левіонъ.

Какой-то человѣкъ изъ публики за рѣшеткой попросилъ привести его къ присягѣ насчетъ ширины рѣки. Весной, когда былъ предъявленъ искъ, онъ, по приглашенію Мареліуса, измѣрилъ рѣку, и тогда у водопада оказалось тринадцать саженъ слишкомъ. Явились и еще двое свидѣтелей изъ народа, подтвердившихъ подъ присягой то же самое. Всѣ трое были люди извѣстные въ околоткѣ. И два дня тому назадъ они снова по вызову отвѣтчика измѣряли рѣку: она сузилась едва на сажень, такъ что оставалось добрыхъ двѣнадцать саженъ.

Они, впрочемъ, не были спеціалистами; мѣрили рѣку, мѣрили удилище, но ни одинъ не заикнулся о томъ, какъ далеко можно закинуть удочку, при двухсаженномъ удилищѣ. Молодой судья былъ того мнѣнія, что сэръ Гью не обязанъ платить дороже, чѣмъ самъ предлагалъ, и велѣлъ принести изъ лавки Макка аршинъ, желая помочь иностранцу оправдаться.

Удилище смѣрили; въ немъ оказалось ровно двѣ сажени.

Судья спросилъ:- У васъ нѣтъ ни единаго свидѣтеля, господинъ повѣренный Аренценъ?

— Нѣтъ, такихъ свидѣтелей у меня нѣтъ.

— Вы сами были на спорномъ мѣстѣ?

— Я полагался на показаніе моего довѣрителя.

— А сами вы были на мѣстѣ?

— Нѣтъ.

Всѣ показанія записывались, съ извѣстными промежутками прочитывались вслухъ и скрѣплялись. Дѣло принимало дурной оборотъ для Аренцена и его довѣрителя. Они пошептались, посовѣтовались, и адвокатъ спросилъ: согласенъ ли сэръ Гью и теперь заплатить сумму, которую предлагалъ въ примирительной камерѣ,- въ такомъ случаѣ можно покончить дѣло миромъ.

Сэръ Гью отвѣтилъ отказомъ. Теперь онъ желалъ рѣшенія суда.

Тогда Аренценъ выпустилъ свой послѣдній зарядъ: сэръ Гью съ недавнихъ поръ орудуетъ въ бухтѣ, вправо отъ устья рѣки, гдѣ собственникомъ долженъ считаться одинъ Левіонъ,

Сэра Гью снова вызвали къ судейскому столу. Онъ въ толкъ взять не могъ: что это, выходитъ будто онъ удитъ въ полупрѣсной — полусоленой водѣ? Презрительная гримаса показала, какъ онъ относился къ столь вульгарному уженію.

— Такъ вы не удили около устья?

Съ какой стати ему удить тамъ? Тамъ еще нѣтъ никакой рыбы. Лососки все еще держатся въ самой рѣкѣ и не спустятся внизъ по теченію раньше осени, — послѣ того, какъ вымечутъ икру.

— Удивительное знаніе естественной исторіи! — замѣтилъ свысока Аренценъ. — Да развѣ лососки не волятся въ морѣ всегда?

Но тамъ ихъ не удятъ «на муху».

— А что же вы дѣлали тамъ?

Сэръ Гью охотно объяснилъ; онъ удилъ на удочку съ металлическими рыбками мелкую треску и совсѣмъ не около устья, а въ нѣсколькихъ стахъ саженяхъ, въ морѣ. Гребецъ, каждый разъ его сопровождавшій въ лодкѣ, былъ здѣсь. Онъ хозяинъ той хижины, которую нанималъ сэръ Гью, и можетъ явиться свидѣтелемъ.

Хозяина привели къ присягѣ, и онъ все подтвердилъ.

Аренцену оставалось только потребовать, чтобы дѣло отложили…

Но вообще этотъ тингъ не похожъ былъ на прежніе; далеко нѣтъ. Когда, бывало, засѣдалъ самъ старикъ судья, людямъ не возбранялось разспрашивать его даже изъ-за рѣшетки, справляться насчетъ того, какъ-де бываетъ въ такихъ-то и въ такихъ-то случаяхъ по закону? И судья давалъ отвѣты и указанія. А молодой помощникъ все боялся, какъ бы у него не выманили какого-нибудь отвѣта, который подастъ поводъ къ осложненіямъ. — Судья не адвокатъ, — отвѣчалъ онъ въ такихъ случаяхъ;- дѣло судьи судить; обратитесь къ адвокату, — онъ вамъ скажетъ что и какъ.

Никто не сочувствовалъ такимъ новымъ порядкамъ. Народъ выходилъ и собирался около винной стойки Макка; въ залѣ суда остались лишь немногіе, по обязанности. Поэтому, когда одинъ изъ письмоводителей приступилъ, наконецъ, къ чтенію закладныхъ, слушателей оставалось уже совсѣмъ мало, и для тѣхъ не было новостью, что Бенони Гартвигсенъ помѣстилъ у Фердинанда Макка Сирилундскаго пять тысячъ далеровъ подъ такое-то обезпеченіе. Самъ Бенони отнюдь не скрывалъ этого, и всѣ о томъ знали. Вѣдь и другіе отдавали Макку свои крохи; вся разница была въ суммѣ. Бенони помѣстилъ у Макка цѣлую уйму денегъ, настоящее богатство.

Молодой судья успѣлъ къ концу засѣданія и устать и проголодаться. Но адвокатъ Аренценъ такъ не понравился ему своимъ развязнымъ тономъ, а искъ его къ сэру Гью Тревельяну показался ему такимъ неосновательнымъ и легкомысленнымъ, что онъ съ удовольствіемъ теперь-же вынесъ бы оправдательный приговоръ сэру Гью. Тогда самъ собою отпалъ бы и искъ къ Мареліусу, будто бы продавшему право на рыбную ловлю въ чужихъ водахъ.

Николай Аренценъ сказалъ своему довѣрителю:- Я самъ побываю на мѣстѣ и вызову свидѣтелей. Кромѣ того, въ Норвегіи есть лишь одинъ судъ, рѣшеній котораго нельзя обжаловать, и этотъ судъ еще не тотъ судъ,

Онъ пошелъ къ Макку, чтобы повидаться съ Розой. Онъ ничего не проигралъ на этомъ тингѣ, такъ что ему нечего было тужить. Онъ и вошелъ той твердой увѣренной поступью, какую усвоилъ себѣ съ тѣхъ поръ, какъ обзавелся большой кліентурой и сталъ загребать деньги лопатой.

Роза была въ кухонномъ передникѣ и застыдилась. — Пройди пока въ маленькую горницу, — я сейчасъ, — сказала она Аренцену.

Въ самомъ дѣлѣ она явилась туда вслѣдъ за нимъ. — Только мнѣ недосугъ теперь. Ты здоровъ? Судъ оконченъ? Какъ твои дѣла?

— Разумѣется, превосходны. Я самъ тутъ — законъ!

— Такая жалость, что мнѣ некогда было придти послушать тебя.

Однако, какъ Роза притворялась изъ любви къ этому человѣку! Наоборотъ, она слѣдила за нимъ, и слушала его и видѣла на судѣ, когда разбиралось его громкое дѣло съ сэромъ Гью. И ей было ужасно обидно слышать, какъ этотъ молодой судья позволилъ себѣ два раза подъ рядъ спросить его: а вы сами были на мѣстѣ? А вы сами были на мѣстѣ? Тогда-то она и шмыгнула вонъ изъ залы суда, предчувствуя недоброе Слава Богу, это, видно, не сбылось! Николай, небось, сумѣетъ выиграть всѣ дѣла.

— Ты вѣдь помнишь число? — сказала она.

— Число?

— День свадьбы. А что я еще хотѣла тебѣ сказать…

— Ну?

— Мы поѣденъ въ церковь верхомъ.

— Вотъ какъ.

— Да, верхомъ. Такъ ты запомнишь какого числа? Двѣнадцатаго іюня. Теперь ужъ не долго ждать.

— Двѣнадцатаго іюня, — повторилъ онъ. — Я распоряжусь, чтобы меня разбудили вовремя.

— Какой ты! — сказала она, снисходительно улыбаясь. Онъ переспросилъ:- Двѣнадцатаго іюня? Но развѣ не нужно оглашенія?

— Уже сдѣлано, — отвѣтила она. — Папа сдѣлалъ оглашеніе у насъ, а капелланъ тутъ. Три раза.

— Ну, хорошо, что ты позаботилась. У меня столько дѣла.

— Бѣдняга! Но зато много зарабатываешь?

— Загребаю деньги лопатой! — отвѣтилъ онъ…

На слѣдующій день сэръ Гью вернулся въ свою хижину и къ своей рыбной ловлѣ. Онъ выбралъ путь мимо дома Бенони и прошелъ по горамъ до самаго общественнаго лѣса, время отъ времени нагибаясь и откалывая камешки, которые затѣмъ пряталъ себѣ въ карманъ.

XVII

Бенони вернулся изъ крайнихъ шкеръ и немедленно началъ снаряжать свой неводной комплектъ. Онъ не добился точныхъ свѣдѣній насчетъ сельдей, но показывалъ видъ, будто знаетъ побольше другихъ. По правдѣ же, ему попросту не въ моготу было оставаться дома, послѣ того, какъ весь околотокъ узналъ о его посрамленіи. Мысль пуститься въ море онъ уже выбросилъ изъ головы.

Писарь ленемана зашелъ къ нему сообщить о тингѣ и о засвидѣтельствованіи закладной. Да, видно, такая ужъ судьба; никакъ нельзя было выручить бумагу обратно; она еще до тинга была внесена въ реестръ закладныхъ. Все и пошло своимъ чередомъ…

Бенони сидѣлъ и растерянно слушалъ. Такъ, пожалуй, онъ самъ себя наказалъ, — теперь ужъ нечего расчитывать на заступничество Макка… Дальше онъ узналъ, что народу при чтеніи закладной было мало; одни должностныя лица да еще кое-кто. Дѣло прошло незамѣтно.

— А бумага у меня въ карманѣ,- прибавилъ писарь.

— Да? — сказалъ Бенони, ожидая, что тотъ сейчасъ вручитъ ему бумагу. Но писарь не торопился, сидѣлъ и покашливалъ и поджималъ губы.

— Что-жъ, дороже обошлось, чѣмъ мы расчитывали? — спросилъ, наконецъ, Бенони, готовясь заплатить.

— Нѣтъ, столько, сколько и слѣдовало по закону.

Бенони подождалъ немножко и сказалъ:- Дайте-ка взглянуть поскорѣе…

Тогда писарь ленемана началъ:- Я могъ бы попросту выложить вамъ бумагу, да не годится такъ. Я буду говорить прямо, какъ человѣкъ.

Бенони впился въ него глазами и спросилъ:- Что вы говорите? Въ чемъ дѣло?

Наконецъ, писарь отвѣтилъ:- А въ томъ, что немногаго она стоитъ, эта самая бумага… Да, осмѣлюсь сказать: не стоитъ она вашихъ денегъ…

— Дайте мнѣ взглянуть сейчасъ же!

— Ежели бы я захотѣлъ поступить, какъ чудовище, я бы сразу развернулъ бумагу передъ вашими глазами. Но я хочу подготовить васъ помаленьку… Дѣло-то въ томъ, что Маккъ Розенгорскій далъ подъ залогъ Сирилунда чертовскую сумму раньше васъ.

— Вы шутите! — вскричалъ Бенони въ ужасѣ.

Писарь, наконецъ, положилъ передъ нимъ бумагу

Офиціальная приписка гласила, что закладная засвидѣтельствована законнымъ порядкомъ на тингѣ такого то дня и числа. И затѣмъ были перечислены раньше выданныя закладныя на Сирилундскую усадьбу съ угодьями и тремя торговыми судами. Хозяиномъ и давнишнимъ хозяиномъ всего оказывался Маккъ Розенгорскій; выданныя имъ подъ указанный залогъ суммы составляли въ общемъ восемнадцать тысячъ далеровъ. Приписка была подписана Стеномъ Тоде.

Бенони словно громомъ поразило. Онъ не сводилъ глазъ съ бумаги, а въ голову ему лѣзли разныя мелочи: судью не такъ звали… Стенъ Тоде?.. Кто бишь это?.. Восемнадцать тысячъ далеровъ… да, да… Но вѣдь тогда Маккъ Сирилундскій вовсе не воротила; это братъ его, Маккъ Розенгорскій, хозяинъ всего…

— Теперь все дѣло въ томъ, стоитъ ли залогъ, подъ который вы дали деньги, двадцати трехъ тысячъ далеровъ, — прибавилъ писарь ленемана.

Бенони подумалъ и сказалъ:- Нѣтъ, не стоитъ.

— И ленеманъ такъ думаетъ, и я. Мы съ нимъ говорили объ этомъ промежъ себя. Двадцать три тысячи — ужасъ что такое!

— А по закону ли поступалъ Маккъ?

— Это какъ повернуть дѣло. Въ бумагѣ сказано просто: получено. Маккъ получилъ столько-то и столько-то подъ такой-то залогъ. Вѣдь, вы сами признали залогъ достаточнымъ обезпеченіемъ.

Бенони уже не слушалъ его, но спросилъ:- Стенъ Тоде — это кто? Законная ли подпись?

Послѣ обстоятельнаго обсужденія, писарь ленемана пришелъ къ заключенію, что помощникъ судьи имѣлъ по закону всѣ права на тингѣ, хоть и не былъ судьей, далеко нѣтъ.

— Двадцать три тысячи! Такъ у Макка нѣтъ ни гроша! — вдругъ проговорилъ Бенони. — Лучше поменьше средствъ, да собственныхъ… — Но тутъ онъ вдругъ вспомнилъ про свои пять тысячъ далеровъ, которые были теперь все равно, что потеряны, и всталъ, постоялъ съ минуту блѣдный и растерянный, глядя на негодную бумагу, лежавшую на столѣ, и опять сѣлъ.

— Можетъ статься, онъ выплатитъ вамъ понемножку, — сказалъ писарь, чтобы утѣшить его.

— Откуда ему взять? Платье, что на немъ, и то не его. Лучше поменьше средствъ, да… Мошенникъ онъ, Маккъ!

— Не полагается такъ выражаться; не по закону. И, можетъ статься, онъ все-таки заплатитъ…

— Мошенникъ! Заправскій мошенникъ!

Ахъ, какое это было сильное, выразительное слово! И какъ оно было унизительно для спѣсиваго Макка! Поэтому Бенони и повторялъ его отъ всего сердца.

— Онъ навѣрно заплатитъ, — сказалъ писарь ленемана и всталъ. Ему хотѣлось уйти поскорѣе.

Бенони былъ возбужденъ до крайности:- Не слѣдовало бы связываться съ нимъ! Плюнуть да растереть ногой — вотъ и все!

Оставшись одинъ, Бенони принялся обсуждать — что же ему теперь дѣлать? И порѣшилъ прямо пойти въ контору къ Макку и расчитаться съ нимъ.

Сунувъ закладную въ карманъ, онъ отправился въ Сирилундъ. По дорогѣ ему пришло на умъ, что надо бы сперва повидать Свена Дозорнаго.

Но бѣднягѣ Свену самому въ ту пору приходилось не сладко; гдѣ ему было утѣшать другихъ? И опять во всемъ была виновата Элленъ Горничная!

Наканунѣ вечеромъ Свенъ Дозорный шушукался со своей подружкой, какъ вдругъ ее позвали, — Маккъ собирался брать ванну. Свенъ пытался было удержать ее: пусть его беретъ свою ванну одинъ, Элленъ-то какое дѣло? Но Элленъ лучше знала свое дѣло и вырвалась отъ Свена. Тотъ пошелъ за нею на цыпочкахъ и, затаивъ духъ, стоялъ въ коридорѣ передъ дверями Макковой горницы… слышалъ все собственными ушами! Сегодня онъ и приступилъ къ Элленъ съ допросомъ:- Маккъ всталъ?

— Нѣтъ.

— Ты мыла его вчера вечеромъ?

— Да, вытирала ему спину полотенцемъ.

— Врешь! Я стоялъ въ коридорѣ и все слышалъ.

Молчаніе.

— Далась я вамъ всѣмъ, — тихо проговорила, наконецъ, Элленъ Горничная. — Просто, какъ спятили всѣ…

— А ты не можешь что ли, отдѣлаться отъ него?

— Не больно-то отдѣлаешься… Приходится вытирать ему спину.

Бѣшенство охватило Свена Дозорнаго; онъ задохнулся и выпалилъ:- Свинья ты, вотъ что!

Она выслушала, широко раскрывъ глаза и поднявъ брови, словно не вѣря, что это Свенъ Дозорный такъ ругается.

— Я еще пырну тебя когда-нибудь ножомъ!

— Не надо такъ злиться, — заговорила она ласково. — Небось, онъ скоро отстанетъ.

— Не отстанетъ.

— А ты самъ-то съ Брамапутрой? Этой кучерявой? — сказала Элленъ презрительно.

Свенъ Дозорный только спросилъ опять:- Маккъ всталъ?

— Нѣтъ.

— Мнѣ надо поговорить съ нимъ въ конторѣ.

— Лучше не суйся, — отсовѣтовала Элленъ. — Обоихъ насъ въ бѣду введешь.

Пожалуй, Свенъ на томъ бы и успокоился, да сунули ему перину сушить на солнышкѣ,- купальную перину Макка, — и это его страсть раззадорило; онъ забылъ, что онъ тутъ работникъ на всѣ руки.

Маккъ вскорѣ прошелъ въ контору; Свенъ Дозорный бросилъ перину и направился за нимъ, взбудораженный до нельзя. Онъ сразу приступилъ къ дѣлу: такъ и такъ, молъ, зовутъ его Свенъ Іоганъ Кьэльсенъ, а по прозвищу Свенъ Дозорный, и онъ хочетъ взять за себя Элленъ Горничную; такъ не зачѣмъ ей купать Макка, а ему, Свену, сушить послѣ нихъ перину…

— Понимаете вы, не зачѣмъ ей пачкаться съ вами, — не будь я Свенъ Іоганъ Кьэльсенъ! Да, такъ меня зовутъ! А коли хотите знать мою географію, — то я изъ города. Да! Изъ города, коли угодно знать!..

Маккъ медленно перевелъ глаза съ бумаги на Свена и, глядя на него стальнымъ взглядомъ, спросилъ:- Какъ, бишь, тебя зовутъ?

Сбитый съ позиціи Свенъ только и могъ повторить:- Какъ меня зовутъ? Свенъ Іоганъ Кьэльсенъ. А по прозвищу Свенъ Дозорный.

— Хорошо, такъ ступай и дѣлай свое дѣло.

Свенъ уже взялся было за ручку двери… — Да нѣтъ! — сказалъ онъ, — этого дѣла я дѣлать не буду!

— Хорошо, такъ получай расчетъ.

Маккъ взялъ свое гусиное перо и сталъ считать, потомъ отсчиталъ деньги и заплатилъ. Затѣмъ отворилъ дверь.

Свенъ Дозорный, хоть и съ ворчаніемъ, но ушелъ.

Очутившись за порогомъ съ деньгами въ рукахъ и съ отчаяніемъ въ душѣ, онъ завернулъ въ винный погребокъ и хватилъ стаканчикъ-другой. Почувствовавъ себя послѣ того опять сильнымъ и храбрымъ, онъ пошелъ въ людскую и поднялъ тамъ кутерьму, переругался съ работниками, забрался къ двумъ старикамъ призрѣваемымъ, которые оба лежали въ постеляхъ, не двигаясь, и только ѣли да повременамъ перекидывались словечкомъ, словно и впрямь люди.

— Эй, вы, вставайте! Идите дрова таскать! — крикнулъ имъ Свенъ. — Я покончилъ.

— Покончилъ, — повторилъ Фредрикъ Менза.

— Молчать! — заоралъ на него Свенъ Дозорный. — Встанешь ты? Или опять бѣдняжкѣ Элленъ самой таскать дрова?

Фредрикъ Менза, вся борода котораго была покрыта крошками отъ пищи и слюной, словно задумался о чемъ-то серьезно и лежалъ, мигая глазами, а немного погодя сказалъ:- Три мили до Фунтуса.

— Ха-ха! — засмѣялся Монсъ, лежа на своей кровати.

Бѣдняга, и у него были свои радости! Ему, пожалуй, чудилось, что стѣна презабавно уходитъ вверхъ подъ самую крышу…

Свенъ Дозорный вернулся назадъ въ людскую, напѣвая и хвастаясь своими намѣреніями:- Не буду я сушить этой перины; ни во вѣки вѣковъ! Знаете, что я буду дѣлать? Нѣтъ, гдѣ вамъ знать! Вы совсѣмъ какъ звѣрье тутъ. Я буду пѣть! Идите всѣ сюда, я буду пѣть!

Въ людскую набралось много народа. Свенъ Дозорный не побоялся отвлечь ихъ отъ работы, даромъ что были будни. Пришли и Брамапутра, и Элленъ Горничная, и сама мельничиха не могла удержаться, чтобы не заглянуть въ людскую. Она ходила въ лавку за съѣстнымъ и привела съ собой сынишку, шестилѣтняго мальчугана съ нѣжнымъ ротикомъ. Свенъ Дозорный щедро одарилъ его, далъ цѣлый четвертакъ, и погладилъ по головкѣ.

— Ну, весело тебѣ тутъ? — спросила мать.

Да, да! Мальчику было очень весело. Когда другіе заплясали, онъ тоже отыскалъ себѣ мѣстечко, гдѣ повертѣться, и чувствовалъ себя бариномъ.

Свенъ Дозорный запѣлъ пѣсню:- Ой вы, сорозскія дѣвушки красныя! Но онъ, впрямь, должно быть, рехнулся: его пѣсня звучала угрозой; онъ пѣлъ ее по извѣстному адресу, да еще порой указывалъ кулакомъ на господскій домъ.

Свенъ Дозорный пѣлъ:

Но тутъ Свенъ вдругъ почувствовалъ отсутствіе хора и прервалъ пѣсню:- Стой! Тутъ вы всѣ должны подхватывать: Ой вы, сорозскія дѣвушки красныя! А вы только пляшете. Настоящее звѣрье!

Отъ Макка прибѣжалъ запыхавшійся гонецъ позвать въ контору старшаго работника. Всѣ разомъ притихли и стали одинъ по одному тихонько выбираться изъ людской. Свенъ Дозордый уже не въ силахъ былъ расшевелить ихъ. Мельничиха послала къ нему своего мальчугана — проститься хорошенько и поблагодарить еще разъ за четвертакъ. Свенъ задержалъ маленькую ручонку въ своей и сказалъ:- Рука-то словно у Элленъ, вотъ диво!

Затѣмъ вызвали самого Свена Дозорнаго. Онъ вышелъ съ тяжелымъ предчувствіемъ… Но оказалось, что вызвалъ его Бенони. Онъ пришелъ поговорить со Свеномъ.

— У меня дѣльце къ тебѣ,- сказалъ Бенони, чтобы начать съ чего-нибудь. — Не хочешь ли и ты ѣхать съ неводомъ?

— Не знаю… Да, хочу. Съ неводомъ?

Но они скоро перевели разговоръ на другое, на то, что у каждаго лежало на душѣ. Бенони съ угрожающимъ видомъ мотнулъ головой и сказалъ, что собирается къ Макку въ контору.

— А я ужъ былъ тамъ и отдѣлалъ его.

— Онъ подло поступилъ со мной, — продолжалъ Бенони.

— А со мной-то? Элленъ пропала!

— Почему такъ?

— Онъ вчера опять звалъ ее мыть его.

Бенони покрутилъ головой, — ничего, дескать, не подѣлаешь.

— Но вѣдь мы съ Элленъ уже поладили, — сказалъ Свенъ.

Бенони отвѣтилъ:- Не выдадутъ ея за тебя до поры, до времени, — ты самъ понимаешь?

Свенъ Дозорный зловѣще сверкнулъ глазами.

— Такой ужъ здѣсь порядокъ, — продолжалъ Бенони. — Одна смѣняетъ другую. Только Брамапутра все держится…

Старшій работникъ вернулся отъ Макка и сообщилъ, что Свену Дозорному велѣно уходить со двора.

— Уходить…? Какъ..?

— Такъ приказано. Я приставленъ соблюдать порядокъ и ничего не могу тутъ подѣлать.

Свенъ Дозорный, видно, разсчитывалъ все-таки какъ-нибудь уладить дѣло ради Элленъ; но теперь понялъ, что ему приходится убираться, и сильно упалъ духомъ.

Бенони вступился:- Ступай и скажи, что Свенъ Дозорный побудетъ здѣсь со мной.

— Ну, хорошо, — отозвался работяикъ.

— Такъ и передай ему, Макку Сирилундскому, отъ Бенони Гартвигсена!

Работникъ пошелъ. А эти двое остались, гордясь своей побѣдой. Но скоро Свенъ Дозорный опять упалъ духомъ при мысли о томъ, что ему надо уходить изъ Сирилунда.

— Теперь у меня нѣтъ ничего за душой, кромѣ этого вотъ алмаза. И тѣмъ нечего рѣзать, — стеколъ нѣтъ.

Пока они стояли тутъ и разговаривали, съ крыльца лавки спустился самъ Маккъ и пошелъ прямо на нихъ. Шелъ онъ своимъ обычнымъ ровнымъ шагомъ. Когда онъ приблизился къ нимъ, оба сняли шапки и поклонились.

— Что это за гонцовъ ты ко мнѣ посылаешь? — спросилъ Маккъ.

— Гонцовъ? О, это я такъ сказалъ… — отвѣтилъ Бенони, сбитый съ позиціи.

— А ты все еще тутъ? — спросилъ Маккъ другого.

Свенъ Дозорный промолчалъ.

Зато Бенони успѣлъ за эти двѣ-три минуты оправиться. Онъ выпрямился: развѣ онъ не совладѣлецъ Сирилунда, и развѣ передъ нимъ не разорившійся человѣкъ, не мошенникъ?

— А вы что тутъ допрашиваете насъ? — спросилъ онъ, глядя на Макка въ упоръ.

Оба весьма недружелюбно смѣрили другъ друга глазами, но Бенони все-таки оказался только ученикомъ. Маккъ вынулъ свой тонкій платокъ, слегка высморкался и повернулся опять къ Свену Дозорному.

— Тебѣ развѣ не оказано, чтобы ты уходилъ отсюда?

Свенъ Дозорный покорился.

— Ступай прямо домой ко мнѣ! — крикнулъ ему Бенони. — Вотъ ключъ. Тебѣ я могу довѣрить все свое добро. Ступай себѣ и дождись меня. Мнѣ еще надо поговорить съ этимъ человѣкомъ.

«Съ этимъ человѣкомъ»! Это о Маккѣ-то Сирилундскомъ?!

Они прошли въ контору. Маккъ опять пустилъ въ ходъ свой носовой платокъ и сказалъ:- Ну?

— У меня дѣло небольшое, — отвѣтилъ Бенони, — насчетъ денегъ.

— Что такое насчетъ денегъ?

— Вы меня надули.

Маккъ молчалъ съ снисходительнымъ видомъ.

— Я устроилъ, что закладную засвидѣтельствоваля. Вы не думали, что меня хватитъ на это?

Маккъ улыбнулся:- Я все зналъ.

— Вашъ братъ въ Розенгорѣ хозяинъ всему. Вы у него въ карманѣ со всѣми вашими потрохами… Не угодно ли!.. — Бенони выложилъ на конторку закладную и тыкалъ въ нее пальцемъ.

— Въ чемъ же дѣло? — спросилъ Маккъ. — Ты хочешь взять свой вкладъ изъ оборота?

— Взять свой вкладъ? Откуда вы мнѣ возьмете его? Сапоги на васъ и тѣ не ваши. Двадцать три тысячи! Вашъ братъ далъ восемнадцать, да я пять, выходитъ двадцать три. Вы меня разорили; я теперь почти такой же голышъ, какъ вы сами.

Маккъ отвѣтилъ:- Во-первыхъ, это лишь молодой помощникъ судьи внесъ все это въ твою закладную…

— Онъ по закону заступалъ судью.

— Положимъ. Но самъ судья никогда бы не внесъ всѣхъ этихъ глупостей насчетъ моего брата. Это все однѣ формальности, понимаешь? Какъ вообще бываетъ между братьями… На самомъ дѣлѣ скорѣе я поддерживалъ моего брата, чѣмъ онъ меня, — напримѣръ, когда онъ расширилъ свой заводъ для выдѣлки рыбьяго клея.

— Да, да, оба вы, какъ видно, одного поля ягоды, банкроты! Но мнѣ-то отъ этого не легче.

— Во-вторыхъ, — съ непоколебимымъ величіемъ продолжалъ Маккъ, — я тебѣ долженъ не пять тысячъ. У насъ съ тобой особые счеты.

— Вы это про четыре сотни за ваши сокровища? А на что мнѣ ихъ теперь? Розу съ адвокатомъ уже огласили въ церкви; свадьба двѣнадцатаго.

— Не знаю хорошенько; мнѣ не удалось поговорить съ Розою. Но очень можетъ быть, что ты самъ тутъ не безъ вины. Это засвидѣтельствованіе закладной у меня за спиною не особенно располагало меня хлопотать за тебя.

— Ну и что-жъ? — воскликнулъ Бенони съ раздраженіемъ. — Богъ съ ней, съ Розой! Не стану я клянчить ея милостей. Но ужъ что касается этихъ вашихъ штукъ, то Роза слишкомъ хороша, чтобы быть вашей крестницей. Да. И я напишу ей письмо, чтобы она больше ни ногой къ вамъ. У насъ съ вами особые четы? Не хочу я имѣть съ вами никакихъ счетовъ. Я постараюсь расквитаться съ вами за ваши сокровища при первомъ же случаѣ. И тогда подавайте мнѣ мои пять тысячъ.

— Ты требуешь свой вкладъ въ шестимѣсячный срокъ, считая отъ сегодняшняго числа?

— Требую, — презрительно передразнилъ его Бенони. — Нѣтъ, я теперь по-другому возьмусь за дѣло. Не посмотрю на васъ со всѣми вашими богатствами.

Маккъ хорошо понималъ, что верхъ теперь на сторонѣ Бенони и что онъ могъ сломить его, Макка: объявить его банкротомъ, притянуть къ суду и запутать своею закладной, подорвать его репутацію, заставить всѣхъ прокричать о его разореніи…

— Можешь поступать, какъ тебѣ угодно, — сказалъ онъ холодно.

Но Бенони не въ состояніи былъ удержать на рукахъ своихъ козырей:- Я заставлю описать вашу треску на сушилкахъ.

Это во всякомъ случаѣ пахло скандаломъ; заварится дѣло, пойдетъ опросъ свидѣтелей… И Маккъ отвѣтилъ:- Треска не моя, а купца.

Тутъ Бенони схватился за свою гриву и завопилъ:- Да что-же, у васъ такъ-таки и нѣтъ ничего своего на всемъ свѣтѣ?!

— Ну, въ этомъ я тебѣ не намѣренъ давать отчета, — отмахнулся Маккъ. — Ты можешь требовать одного — своихъ денегъ, и ты ихъ получишь. Значитъ — въ шестимѣсячный срокъ?

И Бенони, чтобы положить конецъ дѣлу, отвѣтилъ утвердительно: да.

Маккъ взялъ перо и записалъ число; затѣмъ отложилъ перо, взглянулъ на Бенони и проговорилъ:- Не думалъ я, что мы съ тобой такъ разойдемся, Гартвигсенъ.

Бенони и самому не ахти какъ сладко было. — А что же, повашему, мнѣ дѣлать? Знаю, меня разъ такъ скрутило, что я не зналъ, какъ и быть. И положимъ, вы подняли меня изъ праха…

— Я объ этомъ не вспоминалъ, — прервалъ его Маккъ, — ты самъ завелъ объ этомъ рѣчь…

И Маккъ отошелъ къ окну подумать.

Но тутъ Бенони такъ ясно вспомнилось его жалкое прошлое; онъ вспомнилъ тѣ дни, когда у него не было ни господскаго дома, ни большого сарая, ни неводного комплекта; дни, когда его позоръ былъ оглашенъ съ церковнаго холма и когда Маккъ Сирилундскій протянулъ ему руку помощи, сдѣлалъ его опять человѣкомъ… И онъ сказалъ упавшимъ голосомъ:

— Да, да, только бы мнѣ вернуть мои деньги. Я не буду поступать съ вами по-волчьи… Для этого у меня нѣтъ причинъ.

Молчаніе. Маккъ повернулся и опять подошелъ къ своей конторкѣ: — Узналъ ты что нибудь насчетъ сельдей?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Бенони. — То-есть, сельдь-то появилась, но неизвѣстно еще сколько ея будетъ и какого качества. Я рѣшилъ отправиться съ неводомъ.

— Богъ въ помощь.

— Счастливо оставаться, — сказалъ Бенони, уходя.

XVIII

«Сегодня двѣнадцатое іюня, день свадьбы Розы… Да, да!» Бенони съ утра находился въ торжественномъ настроеніи, былъ тихъ, кротокъ и неразговорчивъ. Свенъ Дозорный, который жилъ у него, былъ занятъ такой работой, съ которой могъ справиться и одинъ.

Бенони вытеръ клавесинъ и вычистилъ серебро. Не послать ли сокровища Розѣ? Самому ему они были ни къ чему. И вышло бы — словно король посылаетъ богатѣйшіе дары королевѣ, а кстати заткнуло бы ротъ всѣмъ, кто теперь разноситъ по околотку сплетни о разореніи Бенони Гартвигсена. Вначалѣ ни самъ Бенони, ни писарь ленемана не дѣлали тайны изъ негодной закладной на пять тысячъ далеровъ, а молва ужъ и пошла писать, преувеличивая потери и включая въ ихъ число даже домъ, сарай и неводной комплектъ. Бенони опять сталъ подозрительнымъ; ему чудилось что старые знакомые опять стали обращаться съ нимъ развязнѣе и больше не называютъ его Гартвигсеномъ. О, ему еще по-карману одарить Розу по-царски!

Но приметъ ли она его сокровища?

Во всякомъ случаѣ онъ могъ бы послать ей серебро. Съ сантиментальной нѣжностью онъ представлялъ себѣ, какъ этотъ щедрый даръ увлажнитъ глаза Розы, и она скажетъ: «О, Бенони! Какъ я жалѣю, что, все-таки, не за тебя вышла!»

А вѣдь она все еще не вернула кольца и креста, какъ собиралась. Можетъ статься, она такъ и оставитъ ихъ у себя изъ любви къ нему? Нельзя ли послать ей хоть ложку и вилку, которыя онъ завернулъ для нея особо?

Нѣтъ; пожалуй, она ничего не возьметъ.

Бенони побрелъ въ Сирилундъ, печальный и разстроенный, завернулъ въ погребокъ выпить подъ предлогомъ, что ему нездоровится, затѣмъ вернулся назадъ къ себѣ. Успѣвъ порядочно охмелѣть, онъ досталъ книжку съ псалмами, но, боясь, что Свенъ Дозорный услышитъ его зычное пѣніе, ограничился однимъ чтеніемъ вслухъ, а это ему скоро наскучило. Онъ вышелъ на закрытую веранду и постоялъ тамъ, глядя въ окна. Но глядѣлъ ли онъ въ синія стекла, или въ желтыя, или въ красныя, все было то же самое: голуби сидѣли себѣ и, какъ ни въ чемъ не бывало, упражнялись надъ стѣной сарая… Охъ, не такъ онъ рисовалъ себѣ все это — и цвѣтныя стекла и голубей!.. Все вѣдь было для Розы!..

Онъ побрелъ по скалистому берегу. Впереди него шелъ смотритель маяка Шёнингъ, изношенный, искалѣченный, словно измочаленный нуждою. Онъ тоже бродилъ по горамъ, прислушиваясь къ крикамъ морскихъ птицъ и разглядывая изрѣдка попадавшіяся растенія. Противъ всякаго обыкновенія, онъ поздоровался съ Бенони и завелъ разговоръ.

— Вы человѣкъ со средствами, Гартвигсенъ; вамъ бы купить всѣ эти горы.

— Мнѣ? У меня и безъ того ихъ довольно на моемъ участкѣ,- отвѣтилъ Бенони.

— Нѣтъ, не довольно. Вамъ бы купить весь кряжъ вплоть до общественнаго лѣса.

— А на что мнѣ его?

— Онъ имѣетъ большую цѣнность.

— Большую цѣнность?

— Эти горы полны руды.

— Ну, и что жъ? Руды! — пренебрежительно отозвался Бенони.

— Да, руды. Руды на милліонъ. Руда-то съ серебромъ.

Бенони недовѣрчиво поглядѣлъ на смотрителя. — Почему же вы сами не купите?

Смотритель отвѣтилъ безцвѣтной улыбкой и устремилъ взглядъ въ пространство. — Во-первыхъ, у меня нѣтъ средствъ; во-вторыхъ, къ чему мнѣ? А у васъ вся жизнь впереди.

— Ну, и вы еще не такъ стары.

— Положимъ. Но на что мнѣ больше того, что я имѣю? Я смотритель маяка четвертаго разряда; какъ разъ хватаетъ, чтобы не умереть съ голоду, а на большее мы не годны.

Бенони вдругъ спросилъ:- Вы говорили объ этомъ съ Маккомъ?

На это смотритель отвѣтилъ только двумя словами:- Съ Маккомъ! — и, скорчивъ презрительную гримасу, повернулся и пошелъ назадъ.

А Бенони, шагая въ противоположную сторону, раздумывалъ про себя: не худо, что эти горы полны серебра; хозяинъ ихъ — Аронъ изъ Гопана, а у него тяжба съ рыбакомъ изъ крайнихъ шкеръ изъ-за самовольнаго захвата лодки; тяжба стоитъ не дешево, и онъ еще недавно отвелъ адвокату на кистерскій дворъ одну изъ своихъ коровъ… Охъ, да, Николай сегодня женится, такъ корова пригодится ему съ Розой…

Воспоминанія о Розѣ такъ и нахлынули на Бенони. Онъ свернулъ въ лѣсъ; глаза его стали влажными, и онъ, не глядя ни на что, повалился ничкомъ у самой дороги… «Развѣ я не велъ себя, какъ слѣдовало, скажи ты мнѣ на милость? Развѣ не обращался съ тобой по всѣмъ статьямъ и бережно и деликатно, чтобы какъ нибудь не помять тебя? О, Господи Боже, будь милостивъ ко мнѣ!»

— Борре эккедъ!

Опять этотъ лопарь Гильбертъ тутъ какъ тутъ! Онъ вѣчно снуетъ взадъ и впередъ по общественному лѣсу, словно ткацкій челнокъ, оставляя за собой нитки и петли въ селеньяхъ по обѣ стороны кряжа.

— А я тутъ присѣлъ маленько… — сказалъ Бенони, не зная что сказать отъ смущенія — Такъ пріятно послушать шопотъ осинъ.

— Я прямо со свадьбы, — сказалъ Гильбертъ. — Встрѣтилъ тамъ знакомыхъ.

— Ты, пожалуй, и у церкви былъ? — спросилъ Бенони.

— Былъ и у церкви. Важная свадьба! И Маккъ тамъ былъ.

— Еще бы.

— Сперва женихъ пріѣхалъ. Верхомъ.

— Верхомъ?

— Потомъ невѣста. Тоже верхомъ.

Бенони покачалъ головой, — важно, дескать.

— На ней была бѣлая кисея до самой земли.

Бенони погрузился въ глубокую задумчивость. Да, вотъ теперь дѣло сдѣлано. Бѣлая кисея… охъ, да! Затѣмъ онъ всталъ и отправился съ лопаремъ Гильбертомъ.

— Ну, да мы съ Бенони, вѣрно, какъ-нибудь справимся! Пойдемъ-ка поскорѣе ко мнѣ,- сказалъ Бенони.

— Спасибо; какъ же я смѣю васъ безпокоить? У меня нѣтъ никакого дѣла…

Но Бенони поставилъ водочки и пригласилъ лопаря выпить съ нимъ, а Гильбертъ опять за свое:- Не стою я, чтобы вы тратились для меня на угощеніе…

— Я угощаю тебя за твою великую новость, — проговорилъ Бенони, а губы у него такъ и дрожали. — И Богъ съ ней! — закончилъ онъ.

Гильбертъ пилъ и, оглядывая горницу, выражалъ свое изумленіе, что находятся люди, которые брезгуютъ жить въ такой горницѣ, полной всякихъ сокровищъ. Бенони же отвѣчалъ на это, что устроился, молъ, по мѣрѣ своихъ малыхъ средствъ… И показалъ Гильберту клавесинъ, объяснивъ, что это музыка; потомъ показалъ рабочій столикъ, выложенный чернымъ деревомъ и серебромъ, и, наконецъ, добрался до столоваго серебра.

— Сто далеровъ заплатилъ за это, — пояснилъ онъ.

Гильбертъ долго качалъ головой и опять въ толкъ взять не могъ, какъ это находятся люди, которые отталкиваютъ отъ себя такое великолѣпіе!

Подъ конецъ онъ сказалъ:- А видъ-то у нея былъ невеселый.

— У Розы? Не веселый?

— Нѣтъ. Она словно каялась.

Бенони всталъ, выпрямился и сказалъ:- Видишь кольцо? Я не стану больше носить его на правой рукѣ на соблазнъ моей жизни… — И онъ снялъ кольцо и надѣлъ его на лѣвую руку.

— Ты видѣлъ, что я сдѣлалъ?

Гильбертъ торжественно подтвердилъ:- Да.

Затѣмъ Бенони досталъ календарь и сказалъ:- Видишь эту черту? Теперь я ее перечеркиваю. Я ставлю крестъ на днѣ Сильверіуса.

— На днѣ Сильверіуса, — повторилъ Гдльбертъ.

— Ты былъ свидѣтелемъ, — закончилъ Бенони.

Больше ему не чѣмъ было поддерживать въ себѣ торжественное настроеніе, и онъ погрузился въ молчаніе…

Гильбертъ зашелъ въ Сирилундскую лавку разсказать про свадьбу. Этакой пышности, дескать, и не видано было; бѣлая кисея стелилась по землѣ, а невѣста вся сіяла отъ радости, что заполучила кого хотѣла. И самъ Маккъ былъ въ церкви.

Когда лопарь Гильбертъ покончилъ свои дѣла въ Сирилундѣ, онъ сталъ бродить по дорогѣ ко двору кистера и встрѣтилъ тамъ новобрачныхъ, которые добрались до дому только къ вечеру. Роза по-прежнему ѣхала верхомъ, но молодой Аренценъ стеръ себѣ кожу сѣдломъ и угрюмо плелся пѣшкомъ, ведя свою лошадь за поводъ. Вечеръ былъ свѣтлый, погода теплая, солнце еще не заходило, но морскія птицы уже улеглись на покой.

Гильбертъ снялъ шапку передъ новобрачными. Роза проѣхала, а молодой Аренценъ остановился и передалъ лошадь Гильберту. Онъ усталъ и злился.

— Возьми ты эту животину и привяжи гдѣ-нибудь. Намаялся я съ ней.

— Я былъ въ церкви и видѣлъ васъ, — сказалъ лопарь.

Молодой Аренценъ огрызнулся:

— Я тоже былъ въ церкви и видѣлъ свадьбу. Никакъ нельзя было убрать себя самого.

Такъ совершили Роза и молодой Аренценъ свой въѣздъ на кистерскій дворъ въ свое будущее жилище…

Черезъ нѣсколько дней Бенони отправился на ловъ съ большимъ неводомъ и съ большой артелью. Вѣра въ его счастье была такъ велика среди рыбаковъ, что къ нему пришло даже больше народу, чѣмъ требовалось. Свенъ Дозорный поѣхалъ тоже, въ качествѣ подручнаго самого хозяина невода.

XIX

Солнце сіяло на небѣ и днемъ и ночью. Молодой Аренценъ за свое долгое отсутствіе изъ родныхъ мѣстъ успѣлъ отвыкнутъ отъ этого ночного солнца и впалъ въ безсонницу. Онъ никакъ не могъ добиться настоящей темноты въ спальнѣ, а къ этому прибавилось еще то, что отецъ его, старый кистеръ, заболѣлъ и, хотя лежалъ въ комнатѣ по ту сторону коридора, его стоны и охи все-таки долетали до сына. И молодой адвокатъ вставалъ, одѣвался и уходилъ изъ дому въ то время, какъ Роза спала себѣ крѣпко, безмятежно, прикрытая одной простыней въ эти теплыя лѣтнія ночи.

И въ конторѣ адвоката наступило затишье; во время жатвы уже не было такого обилія дѣлъ, какъ весною. Вначалѣ онъ было приспособилъ и Розу помогать себѣ по части огромной скучной переписки, но дѣла теперь поубавилось настолько, что онъ могъ справиться одинъ. Со времени тинга ему пришлось составить всего нѣсколько прошеній. Но много крупныхъ дѣлъ, нерѣшенныхъ на тингѣ, совершали свои мытарства изъ суда въ судъ и сами дѣлали свое прибыльное для Аренцена дѣло, а ему оставалось только отдыхать да навѣщать винный погребокъ Макка.

По дѣлу Гью Тревельяна съ Левіономъ изъ Торпельвикена состоялся уже приговоръ. Дѣло это стоило Аренцену не мало хлопотъ и заботъ. Отправляясь на собственную свадьбу, онъ вынужденъ былъ сдѣлать большой крюкъ, чтобы побывать на мѣстѣ злополучной ловли лососей и смѣрить ширину рѣки у водопада. Съ нимъ было двое людей. У видавъ на противоположномъ берегу сэра Гью съ удочкой, онъ кивнулъ ему, какъ знакомому, и снялъ шляпу. Но милѣйшій англичанинъ стоялъ себѣ съ британскою невозмутимостью и не отвѣтилъ на поклонъ. Будь тутъ Роза, ее бы это, навѣрно, глубоко огорчило. Смущенный и раздосадованный Аренценъ отдалъ своимъ людямъ приказаніе точно смѣрить ширину. Но въ рѣкѣ все еще было двѣвадцать саженъ.

— А наплевать мнѣ на ширину, — сказалъ Аренценъ. Онъ зорко слѣдилъ за англичаниномъ и уже на-глазъ прикинулъ, что «муха» рыболова подлетала ближе къ берегу Левіона, нежели къ берегу Мареліуса. Онъ взялъ своихъ двухъ спутниковъ въ свидѣтели и получилъ отъ нихъ письменныя подтвержденія. Тогда онъ составилъ добавленіе къ своему первоначальному изложенію дѣла и послалъ его по почтѣ.

И вотъ, состоялся приговоръ. Личное посѣщеніе мѣста не принесло адвокату пользы: сэра Гью присудили заплатить Левіону ровно столько, сколько онъ самъ предлагалъ еще въ примирительной камерѣ, и ни гроша больше.

Получивъ извѣщеніе о приговорѣ, сэръ Гью явился съ двумя свидѣтелями и хотѣлъ заплатить: извольте, вотъ вамъ деньги! Но дѣло снова разстроилось изъ-за жадности Левіона.

— Право ловли досталось вамъ больно дешево потому, что вы заплатили Эдвардѣ особо, — сказалъ Левіонъ. — Небось, она помѣстила у Макка цѣлыхъ двадцать пять далеровъ.

Сэръ Гью еще разъ предложилъ деньги, получилъ отказъ и ушелъ.

Но дѣло еще не было проиграно окончательно по приговору низшаго суда. Рыболовство сэра Гью могло еще долго давать доходъ адвокату. Предстояло перенести дѣло въ окружный судъ въ Троньемѣ; адвокатъ Аренценъ готовилъ убійственную апелляцію, въ которой намѣревался пролить истинный свѣтъ на связь сэра Гью съ дочерью противной стороны.

— Но тутъ предстоятъ добавочные расходы, — сказалъ Аренценъ истцу.

— То-то и бѣда! А сколько на этотъ разъ?

— Четыре далера.

— Дорого же мнѣ вскочитъ правосудіе надъ этими мошенниками.

— На правосудіе нечего жалѣть, — замѣтилъ Аренценъ.

Левіонъ изъ Торпельвикена заплатилъ и ушелъ.

Слѣдующій!

Это былъ Аронъ изъ Гопана. Его дѣло началось съ сущихъ пустяковъ: молодой рыбакъ изъ крайнихъ шкеръ отвязалъ ночью рѣчной челнокъ Арона и пропадалъ на немъ двое сутокъ. Гдѣ онъ былъ? У своей возлюбленной. Вернувшись на челнокѣ, рыбакъ встрѣтилъ Арона, который ругался и грозилъ ему новымъ адвокатомъ. Малый очень удивился; самовольное пользованіе лодкой было дѣломъ обычнымъ, и онъ сначала готовъ былъ принять угрозы Арона за шутку. Кончилось же тѣмъ, что рыбакъ объявилъ:- Плевать мнѣ на тебя съ адвокатомъ твоимъ! — и Аронъ затѣялъ дѣло. Во что оно вскочило ему! Онъ уже отвелъ на дворъ кистера одну корову въ самой серединѣ лѣта, когда она давала самый большой удой. А по-осени придется, пожалуй, свести вторую на бойню.

— Нельзя такъ оставить, — сказалъ Аренценъ, когда дѣло было проиграно въ уѣздномъ судѣ. — Я составлю громовую жалобу и перенесу дѣло въ окружный судъ. Но это потребуетъ добавочныхъ расходовъ.

— Все расходы да расходы! — простоналъ Аропъ. — Мнѣ скоро ѣсть нечего будетъ.

— Ну, авось до этого не дойдетъ.

— Не поможете ли вы мнѣ продать мои горы? — спросилъ Аронъ.

— Горы?

— Говорятъ, онѣ будутъ когда-нибудь въ большой цѣнѣ. Профессоръ изъ Христіаніи писалъ, что въ нихъ руда съ серебромъ.

Адвокатъ Аренценъ отвѣтилъ:- Руды мнѣ не нужно, а вотъ отъ серебра не откажусь, Аронъ.

Тутъ Аронъ понялъ, что и вторая корова его погибла, и подписалъ бумагу… Но лѣто еще не прошло, а Николай Аренценъ ужъ такъ соскучился, что началъ поговаривать о томъ, что хорошо бы пристроиться судьей на Лофотенскихъ рыбныхъ промыслахъ. Что ему дѣлать дома всю зиму? Во всѣхъ рыбачьихъ поселкахъ останутся однѣ женщины да дѣти, не заработаешь и четвертака. Роза ничего не возражала на это, хотя ей и могло показаться страннымъ — какъ это новобрачный не можетъ придумать чего-нибудь болѣе подходящаго, нежели стараться уѣхать изъ дому при первой возможности. Сама Роза помогала въ домѣ по хозяйству и присматривала за больнымъ кистеромъ. Старикъ съ каждымъ днемъ хирѣлъ, худѣлъ и только ждалъ конца. Школьный учитель пока принялъ на себя всѣ кистерскія обязанности…

А въ Сирилундѣ произошла та перемѣна, что старикъ Монсъ переѣхалъ изъ своей каморки на кладбище. Однажды утромъ его нашли въ постели съ закрытыми глазами, съ зажатымъ, по обыкновенію, въ рукѣ кускомъ и съ выраженіемъ полной сытости на лицѣ. Монсъ уже давно не отличался подвижностью, такъ что трудно было разобрать сразу, совсѣмъ ли онъ испустилъ духъ; когда же спросили Фредерика Мензу, лежавшаго на другой кровати:- Какъ, по-твоему, Монсъ только спитъ? — тотъ отвѣчалъ, тоже по обыкновенію, лишь повтореніемъ вопроса:- Спитъ? — Монса и оставили лежать такъ до слѣдующаго утра. Но разъ онъ и къ тому времени не съѣлъ своего куска, то, видимое дѣло, померъ. Фредрикъ Менза наблюдалъ со своей постели за переселеніемъ стараго пріятеля, но въ дѣло не вмѣшивался, ограничившись двумя-тремя человѣческими словами, понятными для окружающихъ:- Кра-кра, каркаютъ вороны. Обѣдъ? Ха-ха…

Дѣло шло къ осени; осина въ лѣсу пожелтѣла, Маккова треска высохла на скалахъ, и Арнъ Сушильщикъ уже повезъ ее на шкунѣ въ Бергенъ. Икряные лососи въ рѣкѣ исхудали до нельзя; ихъ лѣтняя забава кончилась, и сэръ Гью Тревельянъ сложилъ свое удилище и отплылъ домой въ Англію. Онъ, впрочемъ, обѣщалъ обывателямъ Торпельвикена, а также Эдвардѣ, вернуться опять къ веснѣ… Рожь уже сжали и начали копать картошку на тѣхъ дворахъ, которые выходили огородами на полуденное солнце. Все шло своимъ чередомъ.

И Бенони вернулся домой съ большимъ неводомъ и всей своей артелью. Онъ не захватилъ на этотъ разъ ни одного косяка сельдей. Но такъ какъ онъ все-таки попалъ на уловистое мѣсто, то, пожалуй, готовъ былъ бы остаться тамъ на нѣсколько недѣль еще, до появленія зимней сельди. Такое ожиданіе, однако, дорого обошлось бы хозяину невода, у котораго, вдобавокъ, былъ работникъ на жалованьи, да и у артели средства изсякли; поэтому Бенони повернулъ домой съ прежней меланхоліей въ головѣ.

Одинъ Свенъ Дозорный былъ по-прежнему въ духѣ. Да и чего ему было тужить? Онъ все лѣто имѣлъ заработокъ, получая свое жалованье, тогда какъ у другихъ были только расходы, а теперь онъ вдобавокъ былъ такъ радъ, что опять увидалъ старыя милыя ему мѣста. Въ первый же вечеръ онъ поспѣшилъ въ Сирилундъ, тайкомъ подкараулилъ Элленъ Горничную, поздоровался съ ней, завелъ бесѣду и совсѣмъ расчувствовался. Ради Элленъ онъ готовъ былъ опять пойти къ Макку, стоять передъ нимъ безъ шапки и просить позволенія остаться. Но что скажетъ Маккъ?

— Теперь Монсъ померъ, а Фредрикъ Менза не встаетъ съ постели; вѣрно, тебѣ самой приходится таскать дрова? — спросилъ Свенъ Дозорный свою милую.

— Да, не безъ того.

— Гм. А онъ все беретъ свои ванны?..

Элленъ запнулась:- Ванны?.. Да.

— Такъ, вѣрно, скоро опять будетъ брать?

— Не знаю… Да, нынче вечеромъ.

— Мнѣ нельзя больше оставаться у Гартвигсена, — сказалъ Свенъ. — Я все лѣто получалъ у него жалованье, и онъ такъ ужасно сокрушается, что мы не захватили ни одного косяка.

— Говорятъ, онъ теперь совсѣмъ обѣднѣлъ, — замѣтила Элленъ.

Свенъ, возмущенный, поспѣшилъ возразить:- Вранье! Одни воры да мошенники могутъ такъ врать! Гартвигсенъ богатый человѣкъ; дай только ему получить свои деньги черезъ мѣсяцъ-другой.

— Да, да, — безпечно отозвалась Элленъ на такую горячность,

Впрочемъ, и у Свена была теперь въ сущности одна настоящая забота:- Такъ вотъ, все зависитъ отъ того — оставятъ ли меня тутъ, — сказалъ онъ. — Не попросишь ли ты Макка?

— Не знаю… Ты думаешь — можно?

— Отчего же нельзя? Когда будешь мыть его вечеромъ… Видишь ли… Дѣло въ томъ, что я ужъ прижился здѣсь. И самъ не знаю, что такое творится со мною… Дай-ка мнѣ свои ручки…

Эти тоненькія ручки были такія малюсенькія, какъ у ребенка; пальчики были такіе безпомощные, словно голодные… И Свену ли было не схоронить ихъ въ своихъ огромныхъ лапищахъ! Потомъ онъ притянулъ дѣвушку къ себѣ, поднялъ ее на рукахъ, опять поставилъ на землю и долго-долго цѣловалъ. Еще и еще разъ продѣлалъ онъ то же самое. — Ахъ, Элленъ! Сколько разъ я повторялъ это имячко лѣтомъ! — сказалъ онъ. — Поговори же съ нимъ вечеромъ, когда будешь мыть его… когда будешь вытирать ему спину. Скажи, что я вернулся, пришелъ сюда… И кто же, молъ, будетъ колоть дрова? Ты его знаешь и сумѣешь уговорить… Улучи только минутку, когда онъ будетъ въ духѣ, да не разсерди его… Элленъ, мнѣ такъ жаль тебя, что тебѣ придется просить его, но какъ же намъ быть?

— Я попробую попросить его вечеромъ, — отвѣтила она…

Черезъ нѣсколько дней Бенони забрелъ въ Сирилундъ и засталъ тамъ Свена Дозорнаго.

— Не зачѣмъ было тебѣ уходить отъ меня. Мало развѣ у меня всякаго дѣла? — сказалъ Бенони, напуская на себя важности. — Не зайдешь ли теперь хоть вычистить мнѣ трубу?

— Когда прикажете. Назначьте только день и часъ.

— Работница моя топитъ и жаритъ такъ, что вся труба обросла сажей. А ты что же, остаешься тутъ?

Свенъ Дозорный утвердительно кивнулъ головой. Маккъ, узнавъ о его желаніи остаться, подумалъ немножко и, наконецъ, сказалъ:- Оставайся.

— Право, точно нарочно, когда у меня столько дѣла. Тутъ покрасить, тамъ поправить… — продолжалъ Бенони важничать. — Самому мнѣ что-ли прикажешь пачкаться?

Бенони было на что досадовать. Онъ такъ любилъ почетъ, а тутъ, не успѣлъ вернуться домой, какъ почувствовалъ, что всѣ и каждый смотрятъ на него, какъ на банкрота. Его жалѣли, — Бенони ни для кого не былъ плохимъ сосѣдомъ или такимъ человѣкомъ, къ которому нельзя было прибѣгнуть за помощью. Но теперь онъ разорился, и поговаривали даже, что онъ заложилъ свои строенія. Вдобавокъ и рыбацкое счастье его покинуло: за все лѣто онъ не захватилъ ни единаго косяка. О, какое негодованіе охватывало Бенони каждый разъ, когда кто-нибудь изъ мѣстныхъ жителей возвращался къ прежней дурной привычкѣ называть его попросту Бенони! Мало того, Стенъ Лавочникъ, у котораго еще съ прошлаго Рождества остался зубъ противъ Бенони, не постѣснился даже обратиться къ нему на ты.

— Кого это ты тыкаешь? — спросилъ его Бенони внѣ себя. — Не совѣтую тебѣ въ другой разъ…

— А тебѣ бы не разыгрывать изъ себя корову, разъ ты всего-на-всего теленокъ, — отвѣтилъ Стенъ. Онъ, за словомъ въ карманъ не лазилъ.

— Ну, погоди ты, — задастъ тебѣ Маккъ! — пригрозилъ ему Бенони. И пошелъ въ контору къ Макку.

Маккъ стоялъ тамъ, какъ всегда, съ брилліантовой запонкой въ манишкѣ, съ крашенными волосами и бородой; наружность его нисколько не пострадала. Молва не щадила Бенони, но не коснулась Макка Сирилундскаго, этого важнаго барина. Онъ присвоилъ себѣ капиталъ Бенони, чтобы пустить его въ оборотъ; ну, да! Еще бы этотъ увертливый, какъ угорь, дѣлецъ отказался отъ пяти тысячъ далеровъ! Но развѣ слыхалъ кто, чтобы онъ надулъ какую-нибудь рыбацкую семью, присвоилъ себѣ ея гроши? Не изъ таковскихъ онъ былъ!

— Ну, — сказалъ Маккъ Бенони, — тебѣ не повезло на этотъ разъ?

— Нѣтъ.

— Да и нельзя каждый разъ разсчитывать на такое счастье.

— Захвати я только всю ту сельдь, что встрѣчалась намъ по пути, — сказалъ Бенони. — Да, видно, не судьба.

— Ну, въ слѣдующій разъ, авось, будешь счастливѣе.

— А я было надѣялся, что вы погодите отправлять треску въ Бергенъ, пока я не вернусь съ лова.

Маккъ отвѣтилъ: — Я право не зналъ хорошенько, когда ты вернешься. Ты бы прислалъ мнѣ письмо.

— Да нѣтъ, и лучше, что Арнъ Сушильщикъ повелъ шкуну. Онъ, конечно, получше моего справитъ дѣло. Я только по глупости думалъ было…

— Знай я, когда ты вернешься… А, впрочемъ, я не былъ обязанъ дожидаться тебя, — отрѣзалъ Маккъ.

Бенони смирилъ себя и заговорилъ о счетахъ. Крупный кредиторъ Макка объяснилъ, что ничего не заработалъ лѣтомъ и потому ему нечѣмъ расплатиться за сокровища. Съ неестественнымъ смиреніемъ онъ просилъ объ отсрочкѣ.

— Я тебя не тѣсню, — сказалъ Маккъ.

— Да, придется отсрочить, пока вы не уплатите мнѣ моихъ пяти тысячъ, — заявилъ Бенони съ послѣднимъ остаткомъ самоувѣренности богатаго человѣка.

— Какъ хочешь. А то я не прочь и взять свои старыя драгоцѣнности обратно, — предложилъ Маккъ.

— Обратно?

— За ту же цѣну. Мнѣ ихъ недостаетъ.

Бенони подумалъ съ минуту. Какъ такой банкротъ, какъ Маккъ, можетъ дѣлать такія покупки? И что скажутъ люди, если Бенони выпуститъ сокровища изъ своего дома? Вѣрно, нужда заставила, — скажутъ люди.

— Мнѣ во всякомъ случаѣ понадобится инструментъ въ домѣ и побольше серебра, — сказалъ Маккъ.

— Не знаю… не въ такой я, кажись, нуждѣ, чтобы продавать свое добро, — сказалъ Бенони.

— Какъ хочешь. — Маккъ кивнулъ и взялся за перо.

А Бенони пошелъ домой. Слава Богу, онъ еще не дошелъ до того, чтобы просить у Макка кредита въ лавкѣ; у него еще былъ припрятанъ на днѣ сундука мѣшочекъ съ наличными: пожалуй, тамъ будетъ не меньше, чѣмъ у самого Макка въ его шкатулкѣ! И какого чорта люди плетутъ, будто онъ разорился? Есть у него и кровъ надъ головой и на ѣду хватитъ… хе-хе, всего вдоволь! Вотъ Макково-то богатство не очень-топ рочно, хоть онъ и намекалъ, что собирается обзавестись новой музыкой и новымъ серебромъ. Откуда ему взять средствъ на это? И Бенони опять порѣшилъ, что Маккъ большой мошенникъ, и лучше съ нимъ не связываться. Теперь онъ даже не предложилъ Бенони поѣхать на шкунѣ на Лофотены и закупить грузъ для трехъ судовъ. Пожалуй, Арнъ Сушильщикъ и это дѣло оборудуетъ?

Прошло нѣсколько недѣль. У Бенони опять не было другого дѣла, какъ ходить по воскресеньямъ въ церковь.

XX

Въ Сирилундѣ колютъ свиней. Полугодовикъ уже заколотъ и шпарится въ кипяткѣ; очередь за годовикомъ, пестрымъ чудовищемъ съ желѣзнымъ кольцомъ въ рылѣ. Дѣломъ заняты нѣсколько работниковъ и работницъ: старшій работникъ колетъ, Свенъ Дозорный и Оле Человѣчекъ помогаютъ ему, а кухарка и Брамапутра бѣгаютъ взадъ и впередъ за кипяткомъ. Отъ скотницы мало толку: она только ходитъ да заливается горькими слезами, оплакивая животныхъ. Каждый годъ та же исторія!

Работникъ немножко побаивается крупнаго годовалаго борова. Свенъ Дозорный совѣтовалъ пристрѣлить его, какъ дѣлаютъ всѣ добрые люди, но ключница разъ на всегда запретила это, — она не хотѣла, чтобы кровь пропадала.

— Ну, пойдемъ, возьмемся за него, — говоритъ работникъ, набираясь храбрости.

— Да, да, — отвѣчаютъ Свенъ Дозорный и Оле Человѣчекъ.

Они оставляютъ женщинъ шпарить тушу полугодовика и выдергивать изъ него щетину, подъ карканье и стрекотанье воронъ и сорокъ, тучей вьющихся надъ ихъ головами.

Трое мужчинъ направляются къ свиному закутку. Боровъ подымаетъ кверху свой пятачокъ и, похрюкивая, глядитъ на нихъ. Они приготовляютъ веревку съ петлей, чтобы захлестнуть ему переднія ноги; скотница выманиваетъ борова на дворъ, показывая ему корытце съ кормомъ. Боровъ идетъ довольно охотно, вопросительно похрюкивая. Старшій работникъ кричитъ Брамапутрѣ, чтобы она приготовила лоханку для крови. Тихо, то и дѣло пріостанавливаясь, подвигается шествіе къ дровнямъ, на которыхъ колютъ свиней. Вотъ и дошли. Но тутъ кухарка вдругъ бросаетъ свою возню съ полугодовикомъ и убѣгаетъ въ кухню, — она не выноситъ вида крови. Въ догонку ей сыплются крѣпкія словца. Брамапутра остается держать лохань, куда всыпана пригоршня соли. Все готово.

Боровъ то похрюкиваетъ, то прислушивается и усиленно моргаетъ, словно пытаясь понять, что говорятъ эти люди. Скотницѣ велѣно держаться подлѣ него, чтобы успокоить животное, но она ничего не видитъ отъ слезъ и, вдругъ пускается бѣжать со всѣхъ ногъ, вся перегнувшись впередъ и жалобно голося на весь дворъ. Съ боровомъ сразу не стало слада, — онъ рванулся за нею. — Хоть корытце-то поставь, чертова ослица! — гремитъ старшій работникъ; онъ и безъ того былъ разстроенъ. Но скотница ничего не слышитъ.

Боровъ подымаетъ визгъ. Веревка, захлестнувшись вокругъ его ногъ, мѣшаетъ ему бѣжать за скотницей и корытцемъ. Чего понадобилось этимъ людямъ съ ихъ веревкою? Боровъ визжитъ изо всѣхъ силъ, и старшему работнику приходится крикомъ отдавать приказанія: — Не, выпускай веревки, чортъ подери!.. Ахъ ты, чтобъ тебѣ! Вырвался! У, сатана! — шипитъ онъ на Оле Человѣчка, который не удержалъ въ рукахъ веревки. Боровъ скачками бросается по двору, Свенъ Дозорный перехватываетъ его и затягиваетъ петлю. Мощная туша опрокидывается и тянетъ за собой и Свена… Какимъ-то чудомъ онъ остается на ногахъ.

Старшій работникъ, взбѣшенный, зловѣщій, откладываетъ длинный ножъ и подходитъ къ Оле Человѣчку:- Ты что, на воронъ зазѣвался?

— А тебѣ какое дѣло? Твои что ли вороны?

— А, ты такъ-то? — старшій работникъ окончательно выходитъ изъ себя. Даромъ что ли онъ выбиралъ себѣ помощниковъ для этой отчаянной работы? Онъ пошелъ къ Свену Дозорному и сказалъ:- Тебѣ придется помочь мнѣ заколоть сегодня парочку поросятъ. И Оле Человѣчку онъ сказалъ:- И тебѣ тоже.

Теперь онъ трижды тихонько тычетъ кулакомъ въ воздухѣ и спрашиваетъ тономъ храбреца:- Видалъ это?

Но Оле Человѣчекъ только посмѣивается и продолжаетъ свое:- Сороки — и тѣ не твои.

— Такъ вотъ я и всажу его тебѣ прямо въ физію, — говоритъ старшій работникъ, потрясая кулакомъ, если ты выпустишь еще разъ.

— Поди ты! Давай мнѣ ножъ, я самъ заколю!

— Ты?

Но вотъ Свенъ Дозорный тащитъ на веревкѣ борова; тотъ продолжаетъ визжать и упирается изо всѣхъ силъ. Тогда Оле Человѣчекъ плюетъ сперва на одну ладонь, потомъ на другую и снова берется за веревку. А Свенъ Дозорный, приготовивъ вторую петлю захлестнуть борову рыло, выжидаетъ удобную минуту…

— Берегись! — крикнула Брамапутра… Она знаетъ, что это дѣло опасное: боровъ, того гляди, распоретъ клыкомъ руку смѣльчака.

— Да замолчишь ты, наконецъ!.. — предостерегаетъ ее старшій работникъ, даже подпрыгивая отъ бѣшенства.

Брамапутра глядитъ на него: — У, злющій какой! Ужъ я тебя не поцѣлую! — говоритъ она.

Глазки Оле Человѣчка становятся такіе маленькіе и колючіе… — Я тебѣ заткну глотку! — грозитъ онъ.

Но вотъ Свену Дозорному удается набросить первую петлю и стянуть борову рыло, а затѣмъ онъ съ быстротой молніи обматываетъ его еще и еще. Теперь животное неопасно, и можно съ нимъ справиться. Визги заглушены, и боровъ тяжело дышитъ; рыло туго стянуто веревкой. Затѣмъ борова хватаютъ за всѣ четыре ноги и валятъ на дровни. Нервы у всѣхъ натянуты до крайности, и люди проявляютъ излишнюю жестокость и грубость въ своемъ обращеніи съ животнымъ, которое безпомощно валяется на дровняхъ. Старшій работникъ помахиваетъ ножомъ и прицѣливается.

— Не слишкомъ высоко, — совѣтуетъ Оле.

— Не говори ему подъ руку! — предостерегаетъ Брамапутра и уже начинаетъ размѣшивать соль въ лоханкѣ. Соль такъ и скрипитъ подъ мѣшалкой.

Вотъ ножъ вонзается; работникъ дважды ударяетъ по рукояткѣ, чтобы прорѣзать толстую кожу, а затѣмъ уже лезвіе мягко входитъ въ жирную глотку по самую рукоятку.

Сначала боровъ какъ будто ничего не понимаетъ и лежитъ словно въ раздумьѣ… Но вдругъ догадывается, что его убили, и принимается испускать глухіе взвизги, пока не выбивается изъ силъ. Кровь все время хлещетъ изъ его глотки въ лохань, гдѣ Брамапутра безпрерывно размѣшиваетъ ее съ солью…

— А легкая смерть быть убитымъ, — задумчиво говоритъ Свенъ Дозорный.

— Ты пробовалъ что ли?

— Дѣло одной минуты и для того, кто колетъ и для того, кто умираетъ…

Послѣ обѣда Свенъ Дозорный отпросился, чтобы пойти къ Бенони вычистить трубу. Онъ вооружился длинной метлой изъ березовыхъ прутьевъ и метелкой изъ можжевельника на толстой проволокѣ.

Бенони былъ дома. Чистка трубы была попросту одной изъ его смѣшныхъ затѣй, и расчитана единственно на то, чтобы показать людямъ, какъ много работаетъ у него печная труба; вѣчно, дескать, у него плита топится.

— Большое тебѣ спасибо за то, что захотѣлъ услужить мнѣ,- сказалъ Бенони и поднесъ Свену стаканчикъ. Они продолжали оставаться пріятелями, такъ какъ Свенъ Дозорный всегда былъ такъ учтивъ въ обхожденіи. Онъ и теперь отвѣтилъ:- Стыдно было бы мнѣ не услужить Гартвигсену такой бездѣлицей.

Онъ зашелъ въ кухню, убралъ съ плиты всѣ сковородки и котелки и затѣмъ полѣзъ на крышу. Бенони вышелъ за нимъ и остался стоять внизу, разговаривая со Свеномъ. — Какова сажа? Жирная?

— Какъ разъ, — отвѣтилъ Свенъ, — жирная, блестящая!

— Это все чадъ отъ жаренаго, — сказалъ Бенони. — Я говорилъ своей работницѣ, что ужъ больно жирно мы живемъ, можно бы обойтись и безъ этого, но…

— Да, сговоришься съ бабьемъ, какъ же! — со смѣхомъ отозвался Свенъ.

— Что подѣлаешь? Бѣдняга ужъ привыкла къ такой жизни у меня въ домѣ,- постарался Бенони извинить работницу. — Такъ ты говоришь: сажа черная, жирная?

— Чернѣй и жирнѣй я и не видывалъ.

Бенони былъ чрезвычайно доволенъ этимъ и такъ радъ опять побыть со своимъ старымъ пріятелемъ съ «Фунтуса» и лова съ неводомъ. И онъ старался задержать Свена подольше на крышѣ, чтобы люди, проходившіе въ Сирилундскую лавку и обратно, хорошенько обратили на него вниманіе.

— Я хочу купить у тебя твой алмазъ, — сказалъ Бенони.

— Это ужъ совсѣмъ лишнее. На что онъ вамъ?

— Пусть себѣ лежитъ у меня. Мало ли у меня всякихъ сокровищъ? И все прибавляется. Скоро отъ полу до крыши хватитъ.

Свенъ Дозорный сказалъ на это, что если бы, напротивъ, Гартвигсенъ одолжилъ ему подъ алмазъ нѣсколько далеровъ на время нужды…

— Какой нужды?

— Да вотъ, ежели намъ съ Элленъ доведется жениться.

— Вотъ ты куда гнешь. А гдѣ же вы будете жить съ нею?

— Въ каморкѣ,- когда Фредрикъ Менза помретъ.

— Ты говорилъ съ Маккомъ насчетъ этого?

— Да, Элленъ говорила съ нимъ. Онъ хотѣлъ подумать.

И Бенони подумалъ и сказалъ: — Я куплю у тебя алмазъ и заплачу чистоганомъ. Не зачѣмъ тебѣ входить въ долги изъ-за какихъ-то двухъ-трехъ далеровъ.

Готовясь слѣзть съ крыши, Свенъ Дозорный оглядѣлся кругомъ и сказалъ:- Вонъ адвокатъ опять въ погребокъ направился.

— Да что ты?

— Повадился частенько. Не къ добру это.

Бенони вспомнилась Роза и то время, когда онъ былъ ея женихомъ; онъ покачалъ головой и сказалъ:- Да, да, Роза, — мужъ твой, конечно, зашибаетъ большія деньги, но…

Свень Дозорный не благоволилъ къ адвокату Аренцену и не согласился насчетъ большихъ денегъ. — Вотъ что я вамъ скажу, Гартвигсенъ, — много ли онъ въ сущности зарабатываетъ? Есть у него кое-какія дѣлишки, и получаетъ онъ отъ нихъ кое-что. Но вѣдь теперь ему и расходы предстоятъ не малые. Когда отецъ его помретъ, ему ужъ нельзя будетъ жить на даровщинку въ кистерскомъ домѣ; придется нанимать или самому строить домъ. Да, вдобавокъ, у него мать на рукахъ!

Бенони подъ разными предлогами удержалъ Свена Дозорпаго на крышѣ до тѣхъ поръ, пока адвокатъ опять не показался на дорогѣ.

— Какъ онъ, твердъ на ногахъ? — спросилъ Бенони Свена.

— Ничего себѣ, твердъ; небось, человѣкъ привычный, — отвѣтилъ Свенъ Дозорный.

Онъ спустился съ крыши и принялся выгребать сажу въ самой кухнѣ. Бенони все время былъ тутъ же.

— Мнѣ пришелъ на умъ звонокъ у постели Макка, — началъ онъ снова. — Ты говоришь: шнурокъ серебряный съ бархатомъ?

— Шелковый съ серебромъ. А ручка обшита краснымъ бархатомъ.

— Какъ по-твоему, Маккъ продастъ его?

— Во-отъ? Вы бы купили?

— Мнѣ бы надо обзавестись звонкомъ, — отвѣтилъ Бенони. — А мнѣ не охота покупать простого, дешеваго. Значитъ, лежишь себѣ въ постели и звонишь?

— Вотъ-вотъ; лежишь въ постели и дергаешь разъ или два, какъ вздумается. Только не обязательно ложиться въ постель каждый разъ, какъ захочешь позвонить, — добавилъ, смѣясь, весельчакъ Свенъ Дозорный; ему бы все шутить да балагурить, беззаботной головушкѣ!

— Я обзаведусь такимъ звонкомъ въ Бергенѣ,- серьезно сказалъ Бенони. — Я не постою за нѣсколькими далерами; я люблю, чтобы у меня въ домѣ были всякія такія вещи…

Увы, не всегда-то Бенони былъ такъ самоувѣренъ. Въ тихія долгія ночи онъ не разъ лежалъ безъ сна, мучась сомнѣніями насчетъ своего положенія. Что въ сущности есть у него? Кромѣ тѣхъ пяти тысячъ, которыя выманилъ у него этотъ мошенникъ Маккъ, у него оставался только домъ съ пристройкой да большой сарай; самый неводъ скоро потеряетъ всякую цѣну. Не больно-то сладко было засыпать съ такими мыслями…

По воскресеньямъ Бенони одѣвался по-праздничному и отправлялся въ церковь. Онъ все надѣялся встрѣтить у церкви извѣстную особу, поэтому каждый разъ и наряжался въ двѣ куртки и высокіе сапоги со сборами и невиданными лакированными бураками. Но въ одно изъ воскресеній онъ пришелъ домой изъ церкви необычайно мрачный. Арнъ Сушильщикъ вернулся изъ Бергена на «Фунтусѣ» и совершилъ эту поѣздку не хуже Бенони, съ такой же удачей. Скоро этотъ удивительный рейсъ въ Бергенъ всѣмъ будетъ нипочемъ! и «Фунтусъ» вернулся съ грузомъ товаровъ для лавки, какъ всегда, да еще привезъ огромный ящикъ, который едва подняли восемь человѣкъ. Это была новая музыка, купленная Маккомъ. Бенони даже ротъ разинулъ, когда услыхалъ про эту музыку и новенькое блестящее серебро, тоже выписанное Маккомъ изъ Бергена. Откуда брались деньги у этаго банкрота-мошенника? Инструментъ поставили у Макка въ большой горницѣ, и Роза испробовала его: тихонько перебрала кончиками пальцевъ клавиши, залилась слезами и убѣжала, — такой чудный звукъ былъ у новой музыки…

Но у Бенони была еще и другая причина, похуже, приходить въ отчаяніе. Выставили для общаго свѣдѣнія списокъ плательщиковъ, и Бенони былъ въ немъ обойденъ, — его больше не считали за человѣка состоятельнаго, имущество котораго подлежитъ обложенію налогомъ.

Бенони, прочитавъ списокъ, поблѣднѣлъ, и ему показалось, что всѣ смотрятъ на него съ состраданіемъ. Но онъ только засмѣялся и сказалъ:- Отлично, что отдѣлался отъ налога! — а у самого сосало подъ ложечкой, такъ онъ былъ разстроенъ. По дорогѣ домой онъ рѣшилъ отыскать податного комиссара и поговорить съ нимъ по-пріятельски, посмѣяться и хорошенько пожать ему руку за то, что тотъ освободилъ его отъ налога, ха-ха!

Дорогой его догналъ Аронъ изъ Гопана. Бенони нахмурилъ брови; нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ только люди состоятельные позволяли себѣ догонять по дорогѣ Бенони Гартвигсена и составлять ему компанію. Аронъ почтительно привѣтствовалъ Бенони:- Миръ вамъ, — а Бенони небрежно бросилъ ему:- Здравствуй! — знай, дескать, разницу.

Аронъ заговорилъ, какъ полагалось, сначала о погодѣ, а затѣмъ перешелъ къ дѣлу: не подастъ ли ему Гартвигсенъ совѣтъ — какъ ему быть?

— Насчетъ чего?

Да насчетъ тяжбы. Адвокатъ Аренценъ уже отобралъ у Арона одну корову, и другая была отписана на него. Но насчетъ этой второй коровы жена Арона прямо заявила, что не выпуститъ ея со двора живою.

— Гдѣ мнѣ подавать тебѣ совѣты, — сказалъ Бенони, уничижая себя до крайности. — Ты самъ сегодня видѣлъ списокъ; я теперь человѣкъ неимущій, — хе-хе!

— Вотъ такъ диво! Да кто жъ у насъ тогда имущій? — И Аронъ перешелъ къ тому — не купитъ для Гартвигсенъ у него его горы?

— Почему ты это мнѣ предлагаешь?

— А то кому же? Я иду къ тому, кто въ силахъ. Я уже говорилъ насчетъ этихъ благодатныхъ горъ съ адвокатомъ, — онъ не въ силахъ. Я говорилъ насчетъ нихъ съ самимъ Маккомъ, — и тотъ не въ силахъ.

Бенони, услыхавъ это, сказалъ:- Я подумаю. А ты говорилъ со смотрителемъ маяка?

Со смотрителемъ маяка? Онъ послалъ за Арона образцы къ профессору въ Христіанію и получилъ отвѣтъ, что тутъ свинцовая руда, а въ ней серебро. Что же еще можетъ сдѣлать смотритель?

— Вы одинъ у насъ человѣкъ въ силѣ.

— Да, да, — сказалъ Бенони, наскоро обдумавъ дѣло, — мнѣ денегъ не жаль, я не таковскій. Такъ и быть куплю твои горы.

— Охъ, по гробъ жизни буду вамъ обязанъ.

— Заходи ко мнѣ завтра поутру, — сказалъ Бенони коротко, на манеръ Макка, и кивнулъ Арону, тоже по Макковски.

Дѣло было рѣшено…

На другой день Бенони опять поговорилъ со смотрителемъ, къ великой гордости и радости этого отжившаго человѣка: его мнѣнію придаютъ хоть какое-нибудь значеніе! Во всякомъ случаѣ эти горы, по которымъ онъ ходилъ, которыя разглядывалъ годами, перейдутъ теперь въ другія руки, — хоть какая-нибудь перемѣна; значитъ, его мысль все-таки не пропала совсѣмъ безслѣдно! Смотритель совѣтовалъ не жалѣть денегъ на этотъ участокъ съ горами, — онъ стоитъ по меньшей мѣрѣ тысячъ десять.

Но и Аронъ изъ Гопана и Бенони оба были люди со смысломъ, понимавшіе, что смотритель заговаривается. Бенони, напротивъ, былъ вѣренъ себѣ и вовсе не на вѣтеръ покупалъ эти горы: насчетъ руды и серебра онъ не зналъ толку, но, приложивъ немножко труда и денегъ, можно было устроить тутъ, вдоль берега и общественнаго лѣса, отличныя площадки для сушки трески. Вѣдь, можетъ статься, ему когда-нибудь доведется самому стать скупщикомъ на Лофотенахъ; вотъ площадки ему и пригодятся.

Онъ оговорился съ Арономъ, что покупаетъ у него весь участокъ съ небольшимъ перелѣскомъ за сто далеровъ. Купчую составилъ писарь ленемана.

Но, когда дошло до расплаты и надо было выложить на столъ денежки, Бенони до такой степени вошелъ въ роль благодѣтеля и опекуна Арона, что сказалъ:- Смотри, чтобы эти деньги не пошли адвокату на кистерскій дворъ! Понимаешь? Не по карману тебѣ это.

— Гм… Что до того… Всѣ деньги? Нѣтъ, Боже избави!

— Во сколько оцѣнена корова?

— Въ двѣнадцать далеровъ.

Бенони отсчиталъ двѣнадцать далеровъ и отдалъ Арону:- Вотъ, это Николаю. И тяжбѣ конецъ. — Затѣмъ онъ отсчиталъ еще восемьдесятъ восемь, завернулъ въ бумажку и сказалъ:

— А это, — это не для Николая.

Арону изъ Гопана, конечно, извѣстно было объ отношеніяхъ Бенони къ Розѣ, женѣ адвоката; поэтому онъ кивнулъ головой и, принимая деньги, прибавилъ:- Нѣтъ, это ужъ не для Николая.

— Покажи же теперь, какъ ты держишь слово!

О, какъ было пріятно говорить такимъ властнымъ тономъ, по-Макковски, и внушать къ себѣ почтеніе! Пусть теперь Аронъ разнесетъ по околотку, что такое сдѣлалъ и что сказалъ Бенони Гартвигсенъ…

Писарь ленемана захватилъ съ собою купчую, чтобы послать ее судьѣ для скрѣпленія.

XXI

Бенони все-таки никакъ не удавалось преодолѣть въ себѣ того чувства, которое онъ называлъ головной меланхоліей. Онъ ни разу больше не видалъ Розы, съ самой ихъ встрѣчи и прощанья на дорогѣ; Роза нигдѣ не показывалась. Да и Богъ съ ней, съ Розой. Но почему же она не ходитъ въ церковь, почему ея не видно никогда на дорогѣ, почему она уже не бываетъ такъ часто въ Сирилундѣ, какъ въ прежнее время? Теперь и старикъ кистеръ померъ; значитъ, ей не приходится ухаживать за больнымъ. А, впрочемъ, какое дѣло Бенони до Розы?

И хотя Бенони отыскалъ податного комиссара и посмѣялся и поломался передъ нимъ вдоволь, — въ списокъ людей состоятельныхъ, обложенныхъ налогомъ, все-таки не попалъ! Это былъ настоящій заговоръ противъ него! Его хотѣли стащить внизъ, смѣшать съ прежними товарищами!

Бенони переживалъ дурные дни и ночи. Богъ вѣсть, люди, пожалуй, были правы; онъ катится подъ гору. Чего только онъ ни дѣлалъ для того, чтобы показаться человѣкомъ состоятельнымъ? И все было напрасно. Вычистилъ печную трубу отъ кухоннаго чада; изъ своихъ малыхъ остатковъ затратилъ крупную сумму на какія-то тресковыя горы, которыя ему, пожалуй, никогда и не понадобятся и, наконецъ, изъ одной спѣси купилъ алмазъ, которымъ рѣжутъ стекла. И тѣмъ не менѣе всѣ оставались при томъ мнѣніи, что Бенони едва ли долго продержится; въ одинъ прекрасный день Маккъ, пожалуй, прихлопнетъ его за долгъ.

«Я тащусь, тащусь съ ярмомъ на шеѣ,» — думалъ Бенони на библейскій ладъ, а переходя къ свѣтскому образу мыслей, говорилъ себѣ приблизительно такъ:- Я гребу попусту; меня сноситъ внизъ.

Насталъ сочельникъ. Бенони сидѣлъ дома. Не то, что въ прошломъ году, когда онъ былъ Гартвигсеномъ и былъ приглашенъ къ Макку. Зато ужъ берегись теперь Маккъ Сирилундскій! Срокъ пяти тысячамъ вышелъ еще нѣсколько недѣль тому назадъ, но Бенони нарочно не заходилъ и не требовалъ денегъ, выжидая — пригласитъ ли его Маккъ въ этотъ сочельникъ. Теперь же не зачѣмъ было больше щадить Макка. Да и не ради него самого допустилъ Бенони эту отсрочку, а только ради того, что Роза, навѣрно, будетъ у Макка въ сочельникъ… А хоть бы и такъ! Что ему въ сущности до Розы?

На Бенони стали находить припадки скупости въ домашнемъ обиходѣ. Онъ столько спустилъ теперь наличныхъ, что, того и гляди, придется ему просить у Макка кредита въ лавкѣ. Но, конечно, надо было какъ можно дольше не прибѣгать къ этому.

И вотъ, онъ за утреннимъ кофеемъ сталъ сперва наливать сливокъ въ чашку, а потомъ уже кофею, только чтобы поберечь серебряную ложку, не размѣшивать. А вечеромъ посыпалъ солью свѣчку вокругъ свѣтильни, приговаривая:- Ну, теперь гори себѣ съ Богомъ. — Дѣлалъ онъ это за тѣмъ, чтобы свѣча сгорала помедленнѣе, чтобы ея хватало на весь долгій вечеръ.

Усѣвшись за столъ въ своемъ одиночествѣ, Бенони принялся за поданный ужинъ, запивая его водочкой. Покончивъ съ ужиномъ, онъ прочелъ про себя молитву, выпилъ еще сколько полагалось и затянулъ псаломъ. А больше ужъ и не оставалось ничего дѣлать.

А Роза-то, вѣрно, сидитъ себѣ теперь въ большой горницѣ Сирилунда и играетъ на новой музыкѣ. Пальчики у нея такіе бархатные…

Бенони прикурнулъ за столомъ и началъ было дремать. Но свѣча шипѣла, сыпала искры, а по временамъ даже и потрескивала, такъ что онъ весь вздрагивалъ и просыпался, и въ сотый разъ принимался раздумывать о своемъ житьѣ-бытьѣ, о Розѣ, о своихъ средствахъ, о сокровищахъ и неводномъ комплектѣ. Пожалуй, не миновать ему банкротства — да, да! Вспоминая про тресковыя горы, которыя онъ недавно купилъ у Арона изъ Гопана, Бенони соображалъ, что горы эти не много прибавятъ къ его состоянію; онѣ только увеличатъ активъ, — вотъ и все. И пускай. Пускай онъ голышъ, а все-таки возьметъ да пошлетъ Розѣ ложку и вилку, которыя когда-то отложилъ для нея…

Тутъ въ дверь постучали, и въ горницу вошелъ Свенъ Дозорный.

— Вотъ что я тебѣ скажу, — живо ухватился за гостя Бенони, — надѣюсь, ты еще не справилъ сочельника? Сейчасъ я тебя угощу наславу! — продолжалъ онъ оживленно, не замѣчая, что творится со Свеномъ. — Не понимаю, что такое со свѣчкой..? Такія дрянныя свѣчки продаютъ теперь; совсѣмъ не даютъ свѣту.

— Свѣту достаточно, — отозвался Свенъ Дозорный разсѣянно. Видъ у него былъ самый печальный.

Бенони налилъ ему рюмку и заставилъ выпить; потомъ налилъ вторую и третью, накрылъ на столъ и поставилъ кушанья, все не переставая болтать:

— Да, ты пришелъ изъ-за стола побогаче моего, но коли не побрезгуешь…

— Не побрезгую, — сказалъ Свенъ, взялъ себѣ чего-то и сталъ жевать потихоньку.

— Сухая ложка ротъ деретъ, — сказалъ Бенони и опять налилъ. — Что же, и сегодня въ Сирилундѣ былъ накрытъ большой столъ?

— Да.

— Гм… А гости были?

— Не знаю. Меня тамъ не было.

— Не было?

— Нѣтъ. Не хотѣлось.

Бенони съ удивленіемъ поглядѣлъ на него.

— Я бродилъ себѣ, гулялъ, — объяснилъ Свенъ, — вотъ и вздумалось къ вамъ зайти.

— Ты на себя не похожъ сегодня, — сказалъ Бенони. — Съ тобой, видно, стряслось что-то.

Сколько Свенъ ни пилъ, ему все какъ будто нипочемъ было; онъ сидѣлъ все такой же блѣдный, разсѣянный. Пожалуй, онъ, какъ и всѣ здоровые крѣпкіе люди, пьянѣлъ и слабѣлъ вдругъ, сразу.

— Нѣтъ, я такъ себѣ бродилъ, — началъ онъ опять. — И Элленъ тоже. А потомъ ей, видно, недосугъ стало, не знаю.

— Да ужъ видно, такъ. А Роза была тамъ въ гостяхъ?

— Да.

Бенони кивнулъ про себя:- Да, да; я поговорю съ Маккомъ послѣ праздника.

— И вы тоже?

— Нужно же мнѣ выручить свои деньги.

— Мнѣ тоже нужно поговорить съ Маккомъ. Такъ больше нельзя; мочи нѣтъ! — сказалъ Свенъ Дозорный. — Фредрикъ Менза все не помираетъ; но мнѣ все-таки лучше жениться и переѣхать въ каморку.

— Хорошо, ежели тебѣ удастся взять Элленъ добромъ.

— Добромъ или зломъ.

Бенони не очень-то вѣрилъ громкимъ словамъ и, чтобы перевести разговоръ на другое, сказалъ:- Такъ, вѣрно, и адвокатъ былъ тамъ?

— Да. Онъ-то и помѣшалъ мнѣ.

— Онъ помѣшалъ тебѣ?

— Я собирался пырнуть ее ножомъ… — Свенъ Дозорный досталъ изъ внутренняго кармана длинный ножъ, которымъ старшій работникъ кололъ свиней, и серьезно сталъ разсматривать его, пробуя пальцемъ лезвіе.

— Да ты не спятилъ ли совсѣмъ? — вырвалось у Бенони. — Отдай мнѣ ножъ.

Но Свенъ Дозорный опять спряталъ ножъ въ карманъ и принялся разсказывать.

Міккъ попросилъ ключницу насчетъ ванны. Та сказала: хорошо. Тогда онъ попросилъ Элленъ, чтобы она пришла къ нему и дала обыскать себя. Элленъ ни за что не хотѣла. Попробуй только, — сказалъ я ей. Было это еще утромъ сегодня. Подъ вечеръ Маккъ опять присталъ къ Элленъ, чтобы она припрятала за ужиномъ вилку и потомъ пришла бы и дала себя обыскать. И тутъ она пообѣщала. Я, какъ услыхалъ это, пошелъ къ старшему работнику и сказалъ: — Одолжи-ка мнѣ свой пятивершковый ножъ. — На что тебѣ,- спрашиваетъ онъ, — не по твоей онъ рукѣ. — А я говорю:- Хочу побриться. — Онъ далъ мнѣ ножъ, а я бриться не сталъ, сунулъ его въ карманъ и пошелъ къ Элленъ. Я попросилъ ее выйти со мной, но она побоялась меня, и говоритъ:- некогда мнѣ. Я опять сталъ просить, и она сказала:- Ну, Господи благослови… и вышла со мной. — Ты обѣщала придти къ нему сегодня вечеромъ и дать обыскать себя? — спрашиваю. Нѣтъ, — говоритъ. — То-то, говорю, — лучше и не пробуй. А то ужъ больно ты податлива не кстати. — А Элленъ и говоритъ:- Не пойму я васъ; и чего я вамъ всѣмъ далась? Покоя нѣтъ; даже пошить на себя некогда. — А я говорю:- я женюсь на тебѣ, а только и слышу отъ тебя, что отказы. Коли такъ, возьму да уѣду. — Ладно, — говоритъ. — Какъ, говорю, ты говоришь: ладно? Да какъ крикну ей:- Да ты знаешь ли, что я сдѣлаю? — Элленъ взглянула на меня и кинулась въ домъ черезъ кухню. Я сталъ бродить по двору; смеркалось все больше и больше. Я обошелъ кругомъ дома и вернулся на главное крыльцо; тамъ никого, только свѣчка горитъ въ сѣняхъ. Когда я взошелъ въ людскую, всѣхъ какъ разъ позвали къ ужину, и всѣ пошли черезъ кухню. Я назадъ на главное крыльцо и сталъ тамъ поджидать. Немного погодя, вышла Элленъ. — А я тебя вездѣ ищу, говоритъ, или пожалуйста, ужинать. — Я и не могъ ей ничего сдѣлать, такъ ласково она меня позвала: пожалуйста! — Ну, а правда все-таки, что тебѣ надо придти къ нему вечеромъ наверхъ? — спрашиваю я ее. — Да, говоритъ, правда. — А нельзя ли не ходить? — спрашиваю. — Нѣтъ, говоритъ, никакъ нельзя. — Подошла ко мнѣ, обняла и поцѣловала. Тутъ я замѣтилъ, что она выпила чего то крѣпкаго. — Такъ вотъ почему ты не боишься ножа моего, — выпила чего-то крѣпкаго? — спрашиваю ее. — Не боюсь я твоего ножа, говоритъ, стоитъ мнѣ крикнуть, Маккъ сразу придетъ. — Я и его убью, говорю, а она говоритъ:- Ну, это намъ вдвоемъ рѣшать.

Свенъ Дозорный остановился, задумался, выпилъ еще рюмку-другую, устремилъ взглядъ на Бенони и повторилъ:- Да, такъ и сказала: Ну, это намъ вдвоемъ рѣшать.

— Да, да; что же она хотѣла этимъ сказать?

— Не сумѣю растолковать.

— И ты поднялъ на нее руку?

— Я схватилъ ее за волосы; но она такъ крѣпко обняла меня, что я не могъ достать ножа. Я ударилъ ее раза два и поставилъ на колѣни. — Ну, зови его! — говорю, а она говоритъ:- Нѣтъ, не позову. И скажу тебѣ, что я была у него наверху сегодня послѣ обѣда и опять пойду къ нему, и никто больше не смѣетъ ходить къ нему. — Вотъ что она мнѣ сказала. Я какъ услыхалъ это, такъ свѣту не взвидѣлъ. Хочу взяться за ножъ, а онъ у нея въ рукахъ. Я разжалъ ей руку и вырвалъ ножъ… Тутъ она, словно червякъ, выскользнула у меня изъ-подъ рукъ и убѣжала въ коридоръ. Я было кинулся за ней, смотрю, въ дверяхъ горницы стоитъ адвокатъ. Я сразу остановился. — Это что за шумъ тутъ? — спрашиваетъ адвокатъ и опять притворилъ дверь. Элленъ собрала свои волосы въ горсть и пошла наверхъ. Я было хотѣлъ за ней, да тутъ адвокатъ опять выглянулъ.

Бенони не могъ понять такихъ дикихъ выходокъ; онъ слушалъ повѣствованіе, какъ газетный романъ. А Свенъ Дозорный машинально опорожнилъ еще рюмку и началъ ослабѣвать.

— Такъ мнѣ и не удалось убить ее, — докончилъ онъ.

— Ну, коли все такъ и было, коли ты велъ себя съ ней, какъ звѣрь, — сказалъ Бенони, — не мѣшало бы мнѣ взять да связать тебя веревкой.

— Да; такъ все и было.

— Сегодня вечеромъ?

— Сегодня; сейчасъ вотъ.

Бенони опять сказалъ:- Такъ ужъ не знаю — мѣсто ли тебѣ у меня въ горницѣ. Ступай себѣ, куда хочешь. Знаешь ли ты, какъ ты себя велъ? По-скотски.

Свенъ Дозорный сидѣлъ молча, въ задумчивости… Затѣмъ спросилъ:- Что она хотѣла сказать этимъ: «Ну, это намъ вдвоемъ рѣшать»? Она его любитъ.

— Макка? — спросилъ Бенони, словно съ неба упавъ.

— Да.

Свенъ сидѣлъ, перегнувшись впередъ, и усиленно моргалъ глазами, все больше и больше ослабѣвая. Тутъ Бенони пришло на умъ: сколько же выстрадалъ этотъ обезумѣвшій человѣкъ, если дошелъ до такой крайности… Да, онъ впрямь лишился разсудка, коли могъ подумать, что Элленъ Горничная любитъ Макка.

— Ну, посиди теперь смирно и спокойно, — сказалъ Бенони. — Тогда я, такъ и быть, пойду съ тобой въ Сирилундъ. И ты можешь идти спокойно, разъ пойдешь со мной.

Но Свенъ Дозорный быстро ослабѣлъ послѣ пережитаго волненія, и вскорѣ глаза у него начали слипаться. Сдѣлавъ надъ собой послѣднее усиліе, онъ снова широко раскрылъ глаза и сказалъ: — Вѣдь она же не порѣзалась ножомъ? Пойдемъ скорѣе.

Онъ попытался встать, но снова опустился на скамью и не могъ двинуться съ мѣста. Бенони вынулъ у него изъ кармана ножъ.

XXII

Пропустивъ нѣсколько дней праздника, Бенони явился въ контору Макка. Маккъ, вѣрно, сразу понялъ причину и сказалъ:- Здравствуй, Гартвигсенъ. Я какъ разъ собирался послать за тобой. У насъ съ тобой счеты, и мнѣ бы хотѣлось ихъ покончить.

Напряженіе Бенони дошло до послѣдней степени. Вѣдь быть не можетъ, чтобы Маккъ оказался въ состояніи расплатиться съ нимъ!

— Прежде всего я долженъ высказать сожалѣніе, что не могъ пригласить тебя въ сочельникъ, — сказалъ Маккъ. — Нельзя было въ этомъ году.

— А есть о чемъ толковать, — отвѣтилъ Бенони, не безъ горечи. — Не такого я званія и состоянія…

— Да? Развѣ? А я вотъ тебѣ что скажу, милѣйшій Гартвигсенъ: для меня не могло быть гостя желаннѣе тебя. Но изъ вниманія къ тебѣ самому и другимъ мнѣ поневолѣ пришлось обойти тебя приглашеніемъ.

— Я бы не укусилъ ея, — сказалъ Бенони.

— Гм. Я увѣренъ, что ты понимаешь, какъ тягостно это было бы для… ну для всѣхъ. Вѣдь и мужъ былъ тутъ.

Бенони инстинктивно почувствовалъ, что Маккъ былъ правъ и сказалъ уступчиво: — Да, да. Я вѣдь такъ только.

Маккъ открылъ конторку и приподнялъ шкатулку за ручку. Какой тяжелой она казалась для этой тонкой руки! Вдругъ Маккъ оставилъ шкатулку и сказалъ: — Ахъ, да! хочешь ты нынче ѣхать съ Фунтусомъ на Лофотены?

— Хочу ли… съ Фунтусомъ?

— Ну да, какъ въ прошломъ году.

— Развѣ не Арнъ Сушильщикъ поѣдетъ?

— Нѣтъ, — отрѣзалъ Маккъ.

Молчаніе.

— Ты вѣдь самъ понимаешь, — снова началъ Маккъ, — я могъ послать Арна Сушильщика въ Бергенъ; сдать грузъ не велика важность. Но я не могу поручить ему закупку груза для трехъ судовъ. На это нужно человѣка съ головой.

— Ну, разъ онъ годился съѣздить въ Бергенъ… — возразилъ Бенони.

— Прежде всего, — продолжалъ Маккъ, — тутъ отвѣтственность. У Арна Сушильщика ничего за душой. А тебѣ я могу довѣрить какія угодно тысячи. Ты человѣкъ съ обезпеченіемъ.

Бенони было несказанно пріятно услышать отъ Макка такія слова послѣ всѣхъ тѣхъ сплетенъ о банкротствѣ, отъ которыхъ онъ столько натерпѣлся. И онъ отвѣтилъ:

— Не всѣ такъ разсуждаютъ, какъ вы. Я теперь человѣкъ неимущій, даже не внесенъ въ списокъ плательщиковъ.

— Счастливецъ! Нѣтъ имущества, нѣтъ доходовъ и — нѣтъ налоговъ!.. А Вилласъ Пристанной и Оле Человѣчекъ поѣдутъ на яхтахъ, какъ въ прошломъ году. Ты же, вѣрно, возьмешь съ собой на Фунтусѣ Свена Дозорнаго?

Врожденное чувство повиновенія и въѣвшееся съ годами почтеніе къ Макку Сирилундскому, ворочавшему всѣмъ и всѣми на много миль кругомъ, помѣшали Бенони наотрѣзъ отказаться. Кромѣ того, онъ зналъ, что одному только Макку подъ силу возстановить общее довѣріе къ нему, Бенони. И онъ сказалъ:

— Смѣй я только думать, что могу постоять за себя…

— Въ прошломъ году ты могъ.

Тутъ Бенони сказалъ:- Все дѣло въ деньгахъ. Разъ нѣтъ денегъ…

— Денегъ? — спросилъ Маккъ съ удивленіемъ. — Вотъ деньги, — сказалъ онъ и положилъ свою ладонь на шкатулку.

— Ну да, ежели такъ…

— Но дѣло-то въ томъ, что деньги нужны мнѣ,- сказалъ Маккъ, прямо приступая къ дѣлу. — Мнѣ надо бы получить еще отсрочку, чтобы скупить теперь треску. И вотъ что я тебѣ предлагаю: отправляйся на Лофотены и нагрузи тамъ рыбой всѣ три судна; покупай рыбу, какъ бы для себя. По-осени же, когда я продамъ ее, ты получишь свои деньги съ процентами.

— Нѣтъ, — сказалъ Бенони, — я ужъ рѣшилъ… Нѣтъ, нѣтъ… И что мнѣ порукой, что я получу свои деньги по-осени?

— У тебя будетъ залогъ въ рукахъ — рыба! — опять какъ бы съ удивленіемъ замѣтилъ Маккъ.

— Такъ я получу въ залогъ рыбу?

— Разумѣется. Рыба твоя, пока я ея не продамъ, а тогда деньги — твои.

Бенони прикинулъ въ умѣ этотъ новый проектъ въ связи съ сушильными площадками, которыя купилъ недавно, — теперь онѣ могутъ ему пригодиться, у него будетъ рыба, — и сказалъ, колеблясь въ раздумьѣ:- Но ежели я буду скупать рыбу на собственныя деньги, то это ужъ будетъ не на вашъ счетъ?

— Милѣйшій Гартвигсенъ, для того, чтобы скупать рыбу, нужны суда; у меня ихъ три, у тебя ни одного. Кромѣ того, я опять хочу помочь тебѣ, какъ и прежде: надо тебѣ пріучиться къ дѣлу. Вѣдь ты же собираешься когда-нибудь заняться скупкой рыбы на собственный страхъ, иначе ты не обзаводился бы сушильными площадками? Ну вотъ, довѣряя твоей дѣльной головѣ и легкой рукѣ, я даю тебѣ пріучиться къ дѣлу за мой страхъ. Наживу я что-нибудь — хорошо; потерплю убытокъ, потеряю я, а не ты. Твое дѣло — получить свои проценты на капиталъ да жалованье.

Бенони долго стоялъ и раздумывалъ. Потомъ оказалъ:- Хотѣлось бы все-таки взглянуть на деньги.

Маккъ открылъ шкатулку и сталъ вынимать оттуда ассигнаціи пачку за пачкой, А Бенони отъ изумленія поднялъ брови такъ, что складки на его низкомъ лбу затерялись подъ шапкой волосъ.

— Хочешь сосчитать? — спросилъ Маккъ.

— Нѣтъ, я только такъ… нѣтъ, нѣтъ, не надо…

Бенони ушелъ отъ Макка, какъ и пришелъ — безъ денегъ. Онъ успѣлъ только вспомнить подъ конецъ обезпечить себѣ кредитъ въ лавкѣ у Макка до осени, когда треска будетъ продана. И Маккъ не отказалъ, отнюдь нѣтъ, но согласился открыть Бенони кредитъ.

— Устроимъ какъ-нибудь, — сказалъ Маккъ. И хотя Бенони и побаивался язвительнаго Стена Лавочника, все-таки пришлось къ нему обратиться.

— Ежели я пришлю свою работницу за чѣмъ-нибудь въ лавку, такъ ты запиши на меня, — сказалъ ему Бенони.

— Маккъ развѣ открылъ тебѣ кредитъ? — спросилъ Стенъ.

Бенони проглотилъ дерзость лавочника и отвѣтилъ усмѣхаясь:- Да. Онъ полагаетъ, что я настолько надеженъ. А ты какъ думаешь?

— Я? Мнѣ-то все равно на чей счетъ записывать. Всѣ вы у насъ въ долговыхъ книгахъ.

— Ха-ха! Какъ это ты не сказалъ: у тебя въ долговыхъ книгахъ?

Пожалуй, не мѣшало бы Бенони когда-нибудь проучить этого прилавочнаго плясуна, поставить его на свое мѣсто, — ужъ больно онъ зазнался! На бѣду еще Розѣ съ адвокатомъ вздумалось взять къ себѣ одного изъ ребятишекъ Стена, шестилѣтнюю дѣвочку, на побѣгушки и ради развлеченія. Теперь Стенъ Лавочникъ еще пуще задралъ носъ, — дѣвчонку его одѣли и обули во все новенькое.

— Вотъ это люди! — сказалъ онъ Бенони:- разодѣли ребенка, какъ принцессу, а ѣды даютъ столько, что ей не съѣсть.

— Еще бы! Самому-то адвокату дѣтей не дождаться, — сказалъ Свенъ Дозорный, который случился тутъ. Завязался споръ. Свенъ настаивалъ, что не долго адвокату величаться; ему уже пришлось оставить кистерскій дворъ и переѣхать на квартиру къ кузнецу. — Подходящее это дѣло для важной барыни? И такого ли мужа надо было пасторской Розѣ? Онъ и сейчасъ торчитъ у винной стойки. Фу! Будь я здѣсь дозорнымъ, я бы попросту хлопнулъ его по плечу я сказалъ: — Пойдемъ, братъ, за мной!

Бенони позвалъ Свена Дозорнаго съ собой на дворъ и тамъ сказалъ ему:- Опять поѣдемъ на Лофотены на Фунтусѣ. Что ты на это скажешь?

Что скажетъ на это Свенъ Дозорный? Скажетъ, что ему неохота ѣхать. Онъ опять поладилъ съ Элленъ послѣ той сумасшедшей выходки въ сочельникъ. Съ тѣхъ самыхъ поръ дѣло пошло у нихъ даже лучше прежняго. Затрещины и ножъ, впрямь, подѣйствовали на Элленъ и исправили ее. Она только прильнула къ нему и сказала съ упрекомъ: — Но ты вѣдь никогда больше не сдѣлаешь этого? — Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣтилъ онъ, смущенный и виноватый, — я просто погорячился. — А Маккъ тотъ прямо сказалъ Элленъ: — Пусть Свенъ Дозорный женится на тебѣ весной; я не хочу убійства въ домѣ.

Вотъ Свенъ и не охотился ѣхать со своимъ старымъ шкиперомъ на Лофотены.

Но Бенони сообщилъ ему, что на этотъ разъ ему предстоитъ грузить собственную рыбу.

Вотъ? Тогда дѣло другое! Собственную рыбу? Тогда Свенъ Дозорный поѣдетъ, не то стыдно было бы ему.

Бенони отплылъ на Лофотены на Фунтусѣ, и обѣ яхты за нимъ. Гавань опустѣла. Пришла зима и окутала всю мѣстность снѣгомъ, стало тихо-тихо…

Адвокатъ съ женою тѣмъ временемъ перебрались въ домъ кузнеца. — Это пока только, — сказалъ молодой Аренценъ, — потомъ выстроимъ свой домъ. — Они взяли съ собою старую вдову-кистершу и пріемную дочку, дѣвочку Стена Лавочника.

Имъ было предоставлено устраиваться по своему вкусу; кузнецъ оставилъ себѣ только небольшую каморку. Домъ весь вымыли и вычистили сверху до низу, и на нѣкоторыхъ окнахъ повѣсили занавѣски. Никогда горница кузнеца не видала такого убранства. Но, и то сказать, она никогда и не предназначалась для такихъ важныхъ жильцовъ. Роза провозилась съ чисткой нѣсколько дней прежде, чѣмъ въѣхать; не пожалѣла трудовъ и хлопотъ. Диванъ и два лучшихъ стула украсили контору Николая — ради посѣтителей; поэтому въ собственной горницѣ было пустовато; ну, да что за бѣда — пока. Со временемъ же можно будетъ, пожалуй, купить и фортепьяно, чтобы занять зіяющій передній уголъ къ морю.

На первой двери въ сѣняхъ прикрѣпили дощечку адвоката, и онъ самъ иногда ходилъ черезъ эту дверь, ради поддержанія адвокатскаго достоинства и чтобы дверь эта отворялась хоть разъ въ день. Больше, вѣдь, ничья нога не переступала порога конторы. Положимъ, дѣло было зимнее; всѣ тяжбы и споры спали. И зачѣмъ онъ не похлопоталъ о мѣстѣ судьи на Лофотенскихъ промыслахъ, какъ собирался! Теперь онъ слонялся тутъ безъ дѣла и день-ото-дня какъ-то все больше и больше опускался и тупѣлъ. Только и оставалось, что перекидываться въ картишки съ кузнецомъ; въ самую невинную игру, въ дурачки.

Не могло поднять духа адвоката и безсовѣстное отношеніе къ нему судебныхъ инстанцій. Дѣло Левіона изъ Торисльвикена съ сэромъ Гью Тревельяномъ прошло черезъ окружный судъ и опять было проиграно; приговоръ уѣзднаго суда былъ утвержденъ. Вотъ такъ суды! Да еще хуже того: окружный судъ сдѣлалъ строгій выговоръ адвокату Аренцену и наложилъ на него штрафъ за непристойное добавленіе насчетъ дѣвицы Эдварды. Теперь адвокатъ съ нѣкоторой тревогой ожидалъ исхода двухъ-трехъ дѣлъ въ томъ же родѣ. Чѣмъ же ему и было отводить душу, какъ не этой невинной игрой въ картишки, да все болѣе и болѣе частыми посѣщеніями Сирилундскаго погребка?

Нельзя сказать, чтобы Николай Аренценъ былъ отьявленнымъ пьяницей; но онъ былъ вообще не дуракъ выпить и къ тому же отупѣлъ отъ бездѣлья и скуки. Сначала онъ, подходя въ винной стойкѣ, прикидывался будто у него лихорадка, простуда и, опрокинувъ въ себя парочку полушкаликовъ, уходилъ восвояси. Но простуда не могла же тянуться безъ конца, и онъ сталъ спрашивать свои полушкалики болѣе непринужденно, — дескать, поѣлъ за обѣдомъ соленаго или далеко ходилъ, усталъ. — Эй, поди-ка сюда, Стенъ, дай мнѣ стаканчикъ! — громко кричалъ онъ, словно ни въ чемъ не бывало. Иногда же онъ игралъ въ карты на выпивку и потомъ отправлялся въ погребокъ вмѣстѣ съ кузнецомъ. Когда же Роза упрекала его за то, что онъ водитъ такую компанію, онъ оправдывался тѣмъ, что хочетъ показать мѣстнымъ жителямъ, отъ которыхъ зависитъ его заработокъ, насколько онъ человѣкъ не спѣсивый.

Да, между Розой и молодымъ Аренценомъ уже пошли нелады. Началось съ похоронъ стараго кистера: молодой Аренценъ снялъ съ покойника обручальное кольцо. — Любезному батюшкѣ слѣдовало бы снять кольцо еще при жизни, — не по карману ему уносить съ собою золото въ могилу! — сказалъ адвокатъ. И хоть кольцо было такое тоненькое, стертое, что его отлично можно было бы оставить, сынокъ все-таки мялъ и вывертывалъ окоченѣвшіе пальцы покойника до тѣхъ поръ, пока ему не удалось снять кольца. Роза была сильно огорчена этимъ и, чтобы утѣшить старую кистершу, сказала:- Ну, такъ пусть онъ получитъ отъ меня другое кольцо, получше! — и она украсила руку покойника тѣмъ массивнымъ золотымъ кольцомъ, которое сама получила отъ Бенони, Оно такъ и не было отослано обратно, а все валялось въ ящикѣ вмѣстѣ съ извѣстнымъ золотымъ крестомъ. Николай каждый разъ отговаривалъ Розу:- Зачѣмъ тебѣ обижать Бенони, отсылая ему его подарки? — Ну, вотъ, пускай теперь кольцо украситъ почтеннаго человѣка въ могилѣ! Оно совсѣмъ свободно вошло на палецъ старика, — онъ вѣдь такъ высохъ; однѣ кости да кожа остались. Но молодой Аренценъ — хо-хо, этотъ чертовъ Аренценъ! — улучилъ таки минутку прежде, чѣмъ гробъ забили: присвоилъ себѣ и второе кольцо и припряталъ его.

Еще нѣкоторое время отношенія между супругами все-таки сохраняли свой прежній добродушный легкій характеръ; остроты и балагурство мужа еще не выводили молодую женщину изъ терпѣнія окончательно. И одни старанія Николая балагурить говорили о его добрыхъ чувствахъ. Но, чѣмъ дальше подвигалась зима, тѣмъ больше накоплялось въ немъ внутренней горечи, и слова его становились порою прямо язвительными.

Увидавъ въ первый разъ, что Роза сама носитъ воду изъ колодца, Аренценъ слегка упрекнулъ себя. Онъ въ это время сидѣлъ у себя въ конторѣ, откуда и увидалъ жену въ окно, и первымъ его движеніемъ было встать со стула, чтобы поскорѣе взять у нея ведро, но… пожалуй, это было не умно? И что за бѣда, въ самомъ дѣлѣ, если она снесетъ ведро воды? Потомъ онъ уже спокойно смотрѣлъ, какъ она носитъ въ передникѣ дрова изъ сарая. Не нанять же ему для нея еще дѣвушку, когда у нихъ даже дѣтей нѣтъ? И безъ того въ домѣ три бабы. А ей не мѣшало бы подвѣсить себѣ мѣшокъ для дровъ, вмѣсто того, чтобы рвать передники. Такимъ образомъ, Роза была предоставлена себѣ самой, — живи, какъ можешь! Яркая мѣдная улыбка ея начала блекнуть; но вѣдь улыбка и не можетъ быть вѣчной.

— Что это за ѣда для взрослыхъ людей? — сказалъ онъ разъ за обѣдомъ. — Бурда, болтушка какая-то. Я это ни къ чему другому не клоню, а только это не ѣда для рабочаго человѣка.

Для рабочаго человѣка? А онъ день-деньской никакой работы не зналъ.

— Тутъ такъ холодно, а въ печкѣ ни полѣшка! — сказалъ онъ вечеромъ.

— Такъ ты поди да принеси самъ охапку, — отвѣтила Роза. — Господи Боже, хватитъ, я думаю, силъ у такого толстяка!

Роза съ крайнимъ неудовольствіемъ смотрѣла, какъ Николай съ каждымъ днемъ прибывалъ въ вѣсѣ и толстѣлъ; даже щеки у него начали отвисать.

Онъ, по обыкновенію, сталъ отшучиваться:- Да, назови ты меня воплощенной худобой, ты бы солгала, Роза. Худоба такой недостатокъ, которымъ я не страдаю; слѣдовательно, жиръ такое преимущество…

— А ты еще погоди немножко, Николай, — щеки у тебя запрыгаютъ.

— Щекамъ и не полагается, я думаю, торчать на манеръ угловъ на лицѣ.

— Но у тебя и брюшко начинаетъ округляться.

— Гм… У тебя и того нѣтъ.

Роза пошла за дровами и подбросила въ печку. Не она виновата въ томъ, что не округляется въ таліи; Богъ свидѣтель, не ея это вина, — думала она.

— Какой худобы тебѣ отъ меня нужно? — приставалъ онъ къ ней. — Не къ лицу адвокату Аренцену расхаживать тутъ какой-то тѣнью, съ постной физіономіей. Какой же мнѣ тогда почётъ будетъ отъ людей?

Но мало толку было стараться вывести ее изъ терпѣнія такими шуточками. Роза слишкомъ долго ихъ слушала и прислушалась къ нимъ до равнодушія. Она становилась только все болѣе серьезной и ходила, сжавъ губы. Николай иногда забавлялся болтовней съ пріемной дочкой, маленькой Мартой, и училъ ее выговаривать нѣкоторыя слова такъ, что выходили двусмысленности… Роза чуждалась всякой сальности; ей было обидно за ребенка, и она внушала дѣвочкѣ:- Это онъ просто шутитъ съ тобой, Марта, — ты слышишь! — А Николай отзывался на это изъ своей комнаты:- Никогда я не думалъ, что ты такая скучная, Роза!

Но хуже всего было то, что маленькій капиталецъ адвоката Аренцена быстро таялъ. И то сказать, не Богъ вѣсть, сколько онъ и успѣлъ сколотить. Ему въ прошломъ году повезло, и онъ заработалъ кое-что; но весною послѣ тинга никто не завелъ ни одной порядочной тяжбы, и доходы изсякли. Разумѣется, деньги опять посыплются и ь его карманы по возвращеніи рыбаковъ съ Лофотенъ; но до этого было еще долго и приходилось съ прискорбіемъ расходовать изъ стараго запаса… Кое-что уходило также на картишки, кое-что на полушкалики въ Сирилундѣ… Ну, такъ что же? Свалиться ему что ли съ ногъ отъ скуки, когда онъ, напротивъ, долженъ жить и кормить цѣлый домъ? И довольно-таки безсмысленно послѣ восьми мѣсяцевъ женитьбы имѣть на шеѣ семью изъ четырехъ душъ.

Въ концѣ марта пришло рѣшеніе высшаго суда по дѣлу Арона изъ Гопана. И оно было проиграно; утвержденъ приговоръ уѣзднаго суда. А на адвоката Аренцена наложенъ новый штрафъ за излишнюю волокиту. Чортъ побери, что это все значитъ? Сговорились что ли суды отнять у молодого ретиваго адвоката всякую практику?

Онъ послалъ маленькую Марту въ Сирилундъ за цѣлой бутылкой водки и позвалъ для компаніи кузнеца. Когда бутылка была опорожнена, оба собутыльника побрели въ Сирилундъ продолжать. Домой молодой Аренценъ вернулся подъ вечеръ, и тутъ все было не по немъ: обѣдъ остылъ, мать, старая кистерша, худая и запуганная, видно, боялась показаться сыну на глаза, а Роза, увидавъ мужа въ такомъ видѣ — подвыпившаго, взъерошеннаго — сперва было разсмѣялась, когда-же онъ обидѣлся, закинула голову и словно воды въ ротъ набрала.

— Большое мнѣ утѣшеніе отъ тебя, Роза, когда я въ такомъ отчаяніи! — сказалъ онъ.

Молчаніе.

— Это проигранное дѣло, видно, означаетъ, что судебныя инстанціи хотятъ погубить мою практику; что ты скажешь?

Роза, наконецъ, отвѣтила:- Я скажу, что не слѣдовало бы тебѣ посылать ребенка за бутылками въ Сирилундъ.

— Гм… Вотъ ты о чемъ прежде всего думаешь, когда мужъ твой, адвокатъ, проигрываетъ дѣло.

Молчаніе.

— За бутылками? — что ты хочешь сказать? Мнѣ нипочемъ выпить заразъ хоть пару бутылокъ, а я пью какими-то полушкаликами. Или ты думаешь, я пьяница?

— Нѣтъ, — сказала она, — но ты повадился частенько въ Сирилундъ.

— Такъ что жъ? Свалиться мнѣ что ли съ ногъ отъ скуки? Нѣтъ, помалкивай-ка, матушка. Когда я окончательно разстроенъ, я ухожу изъ дома, вотъ и все.

— Такъ ты цѣлыхъ восемь мѣсяцевъ каждый день былъ болѣе или менѣе разстроенъ, — сказала она.

— Да, — отвѣтилъ онъ и два раза кивнулъ себѣ самому;- это до нѣкоторой степени вѣрно.

Чтобы избѣжать дальнѣйшихъ непріятностей, Роза спросила:- Какъ по-твоему: не отослать ли лучше маленькую Марту домой къ матери?

— Зачѣмъ? Или, пожалуй!.. Нѣтъ, совсѣмъ не нужно. Если она и сходитъ отъ меня за чѣмъ-нибудь такимъ въ лавку, такъ заодно повидается съ отцомъ. Какъ разъ кстати выходитъ.

Молчаніе.

— Пожалуй, тебѣ бы все-таки лучше было взять Бенони, — сказалъ онъ въ раздумьѣ.

— Лучше бы?

— А ты сама какъ полагаешь? Я тебѣ не пара.

Она взглянула на него. Макушка у него была совсѣмъ лысая, а затылокъ, напротивъ, обросъ густыми пучками волосъ, и потому какъ-то особенно выдавался, казался безобразно большимъ. И эта уродливая голова придавала ему видъ какого-то карлика; особенно, когда онъ сидѣлъ вотъ такъ, сгорбившись и втянувъ голову въ плечи.

Не дождавшись отвѣта, онъ опять сказалъ:- Нѣтъ, никогда я не думалъ, что ты такая скучная.

— Значитъ, тебѣ вѣрнѣе было бы сказать, что я тебѣ не пара.

Молодой Аренценъ сидѣлъ, разглядывая свои руки, затѣмъ вскинулъ глазами на стѣну и. проговорилъ: — Да, да; что ни говори, Роза, а нѣтъ иной любви, кромѣ краденой.

Лицо у нея передернулось, и взглядъ медленно погасъ, — словно солнце закатилось.

— Съ той минуты, какъ любовь дѣлается законной, она превращается въ свинство, — закончилъ молодой Аренденъ. — Съ той же минуты она становится привычкой. И съ той минуты любви и нѣтъ больше, — испарилась.

XXIII

Шкуна, описывая большую дугу, входитъ въ гавань. Часомъ позже приходятъ и обѣ яхты. Всѣ три судна пристаютъ у сушильныхъ площадокъ Макка и выбрасываютъ концы причаловъ на берегъ. Наматывая воротомъ канатъ, Свенъ Дозорный распѣваетъ соотвѣтствующую пѣсню, такъ что въ Сирилундѣ слышно.

— У меня самого есть тресковыя горы, — говоритъ Бенони, — но я охотно пристану и къ площадкамъ Макка съ моей рыбой… — Онъ смотритъ молодцомъ въ своихъ высокихъ сапогахъ и въ двухъ курткахъ, но въ гривѣ его около висковъ пробивается сѣдина.

Немного погодя, онъ подъѣзжаетъ къ пристани на лодкѣ со Свеномъ Дозорнымъ и еще однимъ работникомъ, и сразу показываетъ себя хозяиномъ собственной рыбы. — Завтраначну промывать, — говоритъ онъ людямъ на пристани.

Среди высыпавшаго на пристань народа одна особа явилась ради Свена Дозорнаго — женщина въ большомъ платкѣ, Элленъ Горничная. У нея, видимо, окончательно вылетѣли изъ памяти и большой ножъ, и затрещины въ сочельникъ, и самъ Маккъ, — съ такой радостью встрѣчаетъ она своего дружка и на глазахъ у всѣхъ беретъ его за руку:- Добро пожаловать домой! — а большой платокъ-то она, видно, надѣла недаромъ, спустивъ концы его до самыхъ колѣнъ…

Бенони направляется въ контору къ Макку…

А у Макка въ эту минуту шелъ разговоръ съ Розой. Маленькая Марта была съ нею и преважно держала въ рукахъ жестяное ведро, которое ей позволили нести. Роза была на этотъ разъ еще тише, еще печальнѣе обыкновеннаго, но начала словно въ шутку: — Нельзя ли открыть намъ временный кредитъ въ лавкѣ?

— Какъ? — вопросительно отозвался Маккъ. — Само собой. Но развѣ есть нужда?

— Нѣтъ, — отвѣтила она, — но Николая не было дома, и я думала онъ здѣсь…

— Нѣтъ. Онъ не часто здѣсь бываетъ.

Роза отослала Марту къ отцу въ лавку и затѣмъ сказала:- То-то и есть, что часто,

Маккъ попытался отдѣлаться: — Преувеличиваешь. Ужъ эти женщины!

Ахъ, чего ужъ тутъ, когда даже матери его, старухѣ, приходится уѣхать отъ нихъ къ дочери… Стыдъ и срамъ! Просто ужасно! Изъ-за того только, чтобы не объѣдать ихъ; у Николая вѣдь никакого заработка зимою. Не поговоритъ ли Маккъ съ нимъ?.. Не поможетъ ли имъ какъ-нибудь? На Николая подѣйствовало бы, если бы Маккъ хорошенько поговорилъ съ нимъ. Эта компанія съ кузнецомъ и эти вѣчныя прогулки въ Сирилундъ…

— Ну, что за преувеличеніе!

Роза безнадежно покачала головой: каждый день, а то и по два раза въ день! И все идетъ такъ плохо, вся жизнь, самый тонъ… А тутъ еще ребенокъ все слышитъ. Нѣтъ, пускай дѣвочка съ Богомъ вернется домой къ матери! Такъ не поговоритъ ли Маккъ съ нимъ поласковѣе, помягче? Вѣдь эти посѣщенія погребка такъ непристойны…

Маккъ старался утѣшить свою крестницу и пообѣщалъ взяться за дѣло.

— Скажи ему, что человѣкъ порядочный… Вотъ теперь рыбаки возвращаются съ Лофотенъ; Николаю непремѣнно надо сидѣть дома, чтобы люди могли его застать. А то что же это будетъ? Подумать только — торчитъ тутъ у винной стойки и пьетъ на виду у всѣхъ — адвокатъ!

— Преувеличеніе! Нѣтъ, вотъ что похуже: онъ проигрываетъ дѣла.

— Да, и дѣла проигрываетъ.

— Тебѣ надо было выйти за Бенони, — сказалъ Маккъ.

— За Бенони? Совсѣмъ не надо было, — возразила она съ горячностью, вся вспыхнувъ. — И ты самъ хорошо это знаешь. Мнѣ надо было выйти за того, за кого я вышла.

— И порядочно сглупила. Ты пошла наперекоръ всѣмъ моимъ совѣтамъ.

Роза прервала:- Такъ я, значитъ, могу взять у Стена Лавочника въ долгъ разной мелочи… пока что?

Бенони шелъ въ Сирилундъ и встрѣтилъ Розу съ маленькой Мартой на обратномъ пути изъ лавки. Увидавъ, кто идетъ ему навстрѣчу, онъ вздрогнулъ и замедлилъ шагъ. Само собой, ему нечего было бояться Розы, и, кромѣ того, не было никакой возможности спрятаться на ровной открытой дорогѣ. Но послѣ такого большого промежутка времени и столькихъ крупныхъ событій нелегко тоже было идти спокойно, ровнымъ шагомъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Но вотъ, и она увидала, кто идетъ ей навстрѣчу, и тоже замедлила шагъ, будто въ нерѣшимости. Видъ у нея былъ такой, словно ей хотѣлось провалиться сквозь землю.

— Добрый день! — сказалъ онъ. Уже съ перваго взгляда онъ увидалъ, какъ измѣнилась она за эти нѣсколько мѣсяцевъ. Маленькая Марта присѣла передъ нимъ; вышло это очень мило, но на Бенони произвело странное впечатлѣніе: присѣдали только дѣти изъ благороднаго званія. И эта присѣвшая передъ нимъ дѣвочка вдругъ напомнила ему, что передъ нимъ господа, что Роза успѣла за это время сдѣлаться дамой.

— Добрый день! Съ пріѣздомъ! — отвѣтила Роза, какъ полагалось.

— Какъ это ты несешь такое тяжелое ведро? — спросилъ Бенони у дѣвочки.

Онъ самъ не зналъ, что говоритъ. Хорошо, что тутъ случилась дѣвочка. И Роза тоже въ замѣшательствѣ наклонилась къ ребенку и спросила:- Да, вѣрно, тебѣ тяжело? Дай лучше я понесу.

— Нѣтъ.

— А ты возьмешь этотъ свертокъ.

— Нѣтъ, свертокъ не такой тяжелый, — недовольно протестовала Марта.

— Да, да, не такой тяжелый, какъ ведро! — разсмѣялся Бенони. — А тебѣ хочется потяжелѣе?.. Это дочка Стена Лавочника?

— Да.

Послѣ такого вступленія, Бенони удалось преодолѣть главный приступъ смущенія, и онъ сказалъ:

— Давненько я не видалъ васъ.

— О, да; время идетъ.

— Вы ни чуточки не измѣнились, — сказалъ онъ просто изъ доброты сердечной.

— Да вѣдь и не такъ ужъ много времени прошло.

— Какъ разъ годъ скоро… черезъ недѣлю. Хорошо поживаете?

— Да, благодарю.

— Да, да, конечно. Большая перемѣна. Замужемъ и все такое. Теперь вы важная дама.

— А ведро съ патокой, — сказала вдругъ Марта.

Бенони только поглядѣлъ на ребенка, но не разслышалъ. А Роза немножко сконфузилась такого дешеваго лакомства и сказала:- Да, это тебѣ. Ты вѣдь такъ любишь… Дѣти и патока, — сказала она, обращаясь къ Бенони.

— Да, да, дѣти и патока, — отозвался онъ. По-правдѣ то, Бенони самъ при случаѣ не прочь былъ полакомиться хлѣбомъ съ патокой, но выходило, что Роза не признавала патоки, — значитъ, важный у нея былъ домъ!.. — Но вамъ, пожалуй, пора домой, — сказалъ онъ, — я не буду васъ задерживать своей компаніей.

— Вы меня не задерживаете, — отвѣтила она. — Да, да, Марта, намъ, пожалуй, надо поторопиться… А я хотѣла сказать тебѣ… вамъ одну вещь; извиниться передъ вами за то, что все не отослала вамъ… вы знаете чего. Прямо не хорошо съ моей стороны.

Опять насчетъ кольца и креста!

— Не стоитъ и разговаривать объ этомъ, — сказалъ онъ.

— Я столько разъ собиралась, но все какъ-то…

— Если эти вещи васъ стѣсняютъ, бросьте ихъ въ воду. Тогда и съ глазъ долой, какъ изъ памяти вонъ, — по пословицѣ.

Роза вспомнила, что она уже распорядилась кольцомъ, надѣла его на покойника. Но нельзя же было пускаться тутъ въ долгія объясненія.

— Неужели вы думаете, что я захочу бросить ихъ въ воду? — сказала она.

— Такъ вы не захотите?

— Нѣтъ.

Радость теплой струйкой пробѣжала по его сердцу; онъ почувствовалъ такую благодарность, что у него вырвалось: — У меня есть еще вещицы, которыя я готовилъ для васъ; но, пожалуй, нельзя послать ихъ вамъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказала она, качая головой.

— Нѣтъ, нѣтъ. Впрочемъ, это просто-напросто ложка да вилка. Само собой — серебряныя, но… серебро самое простое. Впрочемъ, вы могли бы получить и всю дюжину, ежели бы захотѣли только.

— Благодарю васъ, но…

— Нѣтъ, нѣтъ, я знаю, вамъ нельзя предлагать. Я такъ только подумалъ на минутку… Нѣтъ, что же это я все стою и задерживаю васъ, — вдругъ перебилъ онъ себя самого и заторопился уходить. Онъ, какъ мальчикъ, струсилъ, что зашелъ больно ужъ далеко со своей болтовней о серебрѣ.

Она ухватилась за предлогъ и кивнула ему:- Да, да, прощайте!

— Прощайте, — отвѣтилъ онъ. Онъ былъ такъ странно взбудораженъ и порывался было протянуть руку, но, не встрѣтивъ поощренія, ухватился въ своемъ замѣшательствѣ за ведро Марты. — О, да какое тяжелое! — сказалъ онъ, приподнимая и взвѣшивая его въ рукѣ. — Ты просто молодчина, что тащишь его; вотъ тебѣ за это денежка, — сказалъ онъ и далъ дѣвочкѣ четвертакъ. Пожалуй, это была не плохая выдумка; ему самому показалось, что онъ спасъ положеніе… Но вообще онъ не вполнѣ ясно сознавалъ ходъ вещей.

А Марта позабыла присѣсть и поблагодарить. Когда она вспомнила объ этомъ, большой чужой человѣкъ уже шелъ своей дорогой, и Роза сказала ей: — Бѣги за нимъ! — Марта поставила ведро на землю и побѣжала, догнала Бенони, присѣла, поблагодарила и вернулась назадъ. Бенони постоялъ, съ улыбкой глядя ей вслѣдъ, а потомъ медленно продолжалъ путь.

Онъ уже съ годъ не бывалъ въ такомъ растроганномъ, взволнованномъ состояніи духа. Онъ вперилъ взглядъ въ пространство и думалъ, по временамъ забывая даже переставлять ноги, и на минуту пріостанавливаясь. И ее-то онъ когда-то обнималъ… ее вотъ, что прошла мимо. Да, да, Роза, — видно, судьба такая… А въ чемъ она была? Въ накидкѣ что ли? Пожалуй, въ накидкѣ. Ничего-то онъ не разглядѣлъ.

Онъ поднялся въ контору Макка, сообщилъ о своемъ возвращеніи съ Лофотенъ и выложилъ счеты. Онъ все еще былъ въ томъ мягкомъ, умиленномъ настроеніи, и лицомъ къ лицу съ Маккомъ не говорилъ уже: моя рыба, мой грузъ, какъ собирался, но освѣдомился:- Довольны ли вы и угодно ли вамъ начать промывку завтра? Арнъ Сушильщикъ, вѣрно, и въ этомъ году будетъ присматривать, какъ въ прошломъ.

— Разумѣется, — отвѣтилъ Маккъ. — Онъ вѣдь знаетъ дѣло.

Бенони въ сущности подумывалъ самъ присматривать за сушкой собственной рыбы. Иначе чѣмъ же онъ займется лѣтомъ? Но Маккъ поставилъ на этомъ крестъ, а Бенони не былъ расположенъ теперь перекоряться съ Маккомъ; онъ все еще находился подъ страннымъ впечатлѣніемъ только-что пережитаго.

Маккъ же какъ будто норовилъ снова поставить Бенони на свое мѣсто, указать ему всю разницу между ними. Онъ ни словомъ не упомянулъ о томъ, что рыба въ сущности была ни чья иная, какъ Бенони, а напротивъ задалъ нѣсколько хозяйскихъ вопросовъ по поводу кое-какихъ подробностей въ счетахъ.

— Зачѣмъ это ты скупилъ столько рыбы въ понедѣльникъ 13-го по такой высокой цѣнѣ? Цѣна въ этотъ день стояла на десять скиллинговъ ниже.

И Маккъ показалъ эстафету, свидѣтельствовавшую о томъ. Ахъ, этотъ воротила Маккъ! Вездѣ и за всѣмъ у него былъ глазъ.

Бенони отвѣтилъ:- За тѣмъ, что, двѣ недѣли спустя, я могъ зато скупать на цѣлыхъ двѣнадцать скиллинговъ дешевле, чѣмъ всѣ другіе скупщики. У васъ, вѣрно, есть эстафета и насчетъ этого? Такое было у насъ соглашеніе.

— Съ кѣмъ?

— Съ нѣкоторыми нашими рыбаками, которымъ хотѣлось побывать дома на Пасхѣ. Имъ тогда нужны были лишнія деньги. Зато я вернулъ убытокъ съ лихвой послѣ Пасхи.

— А представь себѣ, что эти люди погибли бы на пути домой?

— Надо было рискнуть, — отвѣтилъ Бенони. — Вы сами на моемъ мѣстѣ оказали бы людямъ такую же услугу.

— Но ты-то не имѣлъ права.

Бенони съ раздраженіемъ отвѣтилъ:- Полагаю, такое же, какъ вы.

Маккъ только пожалъ плечами. Вдобавокъ онъ не пригласилъ Бенони къ себѣ въ горницу для угощенія, но подъ конецъ бесѣды сказалъ:- Пожалуйста! — и отворилъ дверь въ лавку. Когда же они пришли туда, Маккъ собственноручно налилъ большой стаканчикъ коньяку и поднесъ Бенони.

Тутъ? У винной стойки? Маккъ Сирилундскій, видно, забылъ съ кѣмъ имѣетъ дѣло! Тутъ Бенони самъ могъ спросить себѣ стаканчикъ и заплатить за него. Онъ былъ обиженъ и сказалъ:- Нѣтъ, спасибо.

Маккъ сдѣлалъ удивленное лицо: — Какъ? Я угощаю, а ты отказываешься?

— Нѣтъ, спасибо, — повторилъ Бенони.

Маккъ перемѣнилъ тонъ, но съ прежней увѣренностью сказалъ:- Охъ, были бы всѣ такіе трезвенники, какъ ты, Гартвигсенъ! А Свена Дозорнаго ты привезъ обратно? Теперь опять начнетъ бражничать и выкидывать разныя штуки.

— Это все глядя по тому, какъ съ нимъ обращаются. Свенъ Дозорный никогда не пьетъ зря.

— Не доставало только, чтобы Элленъ теперь стала обращаться съ нимъ дурно. Они вѣдь женятся, — сказалъ Маккъ…

Прошло, однако, не мало дней, а они все не женились. Еще бы! Стояла весна, у Макка опять горѣли глаза, словно гранаты, и онъ заставлялъ Элленъ все откладывать да откладывать свадьбу.

— Не могу я обойтись безъ тебя въ домѣ, пока не кончится тингъ, — говорилъ Маккъ, — и къ тому же надо сперва дождаться новой горничной; нельзя намъ остаться безъ прислуги…

Новая горничная, которую ждали, была рослая и крѣпкая для своего возраста дѣвушка, но шелъ ей всего шестнадцатый годъ. Она была второй дочерью Мареліуса изъ Торпельвикена, сестрой той Эдварды, что такъ скоро выучилась болтать по-англійски. Наряды, которыми обзавелась Эдварда, не давали покоя младшей сестрѣ, вотъ и ей захотѣлось пойти въ услуженіе…

Тингъ состоялся въ этомъ году необычайно рано, и начальство пріѣхало въ ботфортахъ съ мѣхомъ и въ шубахъ. Зато этотъ тингъ вышелъ въ добромъ старомъ духѣ: засѣдалъ самъ судья, а высшую власть представлялъ амтманъ. И людямъ опять не возбранялось разспрашивать насчетъ законовъ у судьи, чтобы не платить за совѣты адвокату. Зато на столѣ адвоката Аренцена и не высилось уже такой стопы бумагъ, какъ въ прошломъ году. Что дѣлать! Люди стали находить, что судиться — дорогая затѣя. И никто вѣдь отъ этого ничего не выигрывалъ, всѣ только тратились да терпѣли убытки. Этотъ самый Николай Аренценъ принесъ общинѣ скорѣе зло, чѣмъ добро, — разсуждалъ про себя народъ.

Самъ Николай Аренценъ отнюдь уже не представлялъ собой закона и ♂. За эти нѣсколько недѣль, съ возвращенія рыбаковъ съ Лофотенъ, онъ успѣлъ испытать, что такое значитъ упасть въ добромъ мнѣніи людей. Въ прошломъ году онъ началъ съ того, что бралъ за совѣтъ по далеру, а въ нынѣшнемъ только половину. Когда же люди и тутъ принимались торговаться съ нимъ, онъ отвѣчалъ: — Дешевле не могу, надо же мнѣ чѣмъ нибудь жить. — Тѣмъ не менѣе адвокату Аренцену пришлось еще спустить цѣны; онъ сталъ справляться въ законахъ по важнымъ вопросамъ всего за два четвертака и бралъ на себя трудъ еще составить бумагу за какіе нибудь двѣнадцать скиллинговъ прибавки. И все-таки, все-таки дѣлъ у него не прибавлялось, напротивъ.

Суть-то была въ томъ, что люди потеряли вѣру въ адвоката Аренцена, представлявшаго законъ. И если даже случалось кому-нибудь зайти къ нему за совѣтомъ по дѣлу, то, ради вѣрности, все-таки заходили потомъ къ ленеману: такъ ли? Ни для кого больше не было тайной, что Аренценъ проигрывалъ свои дѣла одно за другимъ и даже былъ оштрафованъ высшей судебной инстанціей въ Троньемѣ.

Стоило ли послѣ того Николаю Аренцену соблюдать часы, отсиживать въ своей конторѣ положенное время? Люди знать его не хотѣли. И онъ отвѣчалъ женѣ, упрекавшей его за отлучки изъ конторы:- Я цѣлую недѣлю высидѣлъ чинно и благородно на своемъ стулѣ и все ждалъ, — никто не пришелъ. Я сидѣлъ, какъ красная дѣвица, и чуть съ ума не сошелъ отъ собственной неприступности, но никто такъ и не пришелъ.

Люди махали рукой на тяжбы. Противныя стороны старались, при встрѣчѣ въ Сирилундѣ, помириться у винной стойки Макка. — Вотъ что я скажу тебѣ,- обыкновенно начиналъ одинъ, — мы съ тобой прожили по-сосѣдски сорокъ лѣтъ. — Да, — подхватывалъ другой, — и еще до насъ покойные родители наши. — А ужъ послѣ такого начала оба умилялись душой, глядѣли другъ на друга влажными глазами и угощали одинъ другого, соперничая между собою добрымъ сосѣдскимъ расположеніемъ. Адвокату Аренцену случалось самому, опоражнивая стаканчики у той же стойки, бывать невольнымъ свидѣтелемъ такихъ идіотскихъ примиреній, которыя отнимали у него хлѣбъ…

И вотъ, адвокатъ Аревценъ сидѣлъ на тингѣ за своимъ столомъ, сытый и пьяный, прикидываясь будто погруженъ въ свои дѣла. Но стоило ему сдѣлать маленькую передышку и поднять глаза отъ бумагъ и протоколовъ, онъ встрѣчалъ блуждающій взоръ Левіова изъ Торпельвикена, стоящаго за рѣшеткой. Послѣ того, какъ состоялся приговоръ окружнаго суда по его дѣлу, Аренценъ сказалъ ему:- Есть еще куда обжаловать рѣшеніе, — въ Высшій судъ; но за это надо прибавить адвокату особо. — Левіонъ тогда ушелъ отъ него и сталъ задумываться. Теперь, съ перваго же дня тинга, онъ торчалъ тутъ съ такой выжидающей физіономіей, что адвокату Аренцену невтерпёжъ было смотрѣть на эти вытаращенные глаза. И Аренценъ, прикидываясь, будто вдругъ вспомнилъ о чемъ-то, поспѣшно доставалъ изъ кармана записную книжку и принимался перелистывать ее. Во время же перерыва Левіонъ изъ Торпельвикена прямо подошелъ къ судьѣ и, протянувъ ему бумагу съ рѣшеніемъ суда, спросилъ: надо ли ему судиться дальше?

Судья, повидимому, не страдалъ больше ни безсонницей, ни религіозными сомнѣніями; это все было только въ прошломъ году, когда предстояло засвидѣтельствовать извѣстную закладную, а почтовый пароходъ доставилъ судьѣ полбоченка морошки… Теперь толстякъ судья былъ опять въ полномъ здравіи и, по обычаю, охотно разговаривалъ съ народомъ.

Невзирая ни на присутствіе адвоката Аренцена, ни на толпившійся въ залѣ народъ, судья напрямикъ отвѣтилъ Левіону:- Надо ли тебѣ судиться дальше? Нѣтъ, не надо. Ступай-ка ты со своимъ адвокатомъ да брось это дѣло въ собственный водопадъ. Вотъ тебѣ рѣшеніе высшаго суда и мое.

Въ послѣдній день тинга была прочтена и засвидѣтельствована также купчая Бенони на тресковыя горы. Въ залѣ оставалось немного слушателей, но у всѣхъ эта новая бумага Бенони вызвала на губахъ улыбку. Въ прошломъ году онъ отличился знаменитой закладной, въ этомъ году купилъ цѣлый участокъ горъ изъ булыжника да еще потратился на засвидѣтельствованіе купчей. Такими сдѣлками бѣдняга Бенони живо доведетъ себя до сумы!

Но никому, никому не приходилось горше, чѣмъ адвокату Аренцену. Маккъ, согласно обѣщанію, призвалъ его къ себѣ и поговорилъ съ нимъ съ глазу-на-глазъ; но толку не вышло. Тогда Маккъ запретилъ своимъ приказчикамъ отпускать молодому Аренцену у стойки крѣпкіе напитки; но изъ этого также толку не вышло. Молодой Аренценъ живо нашелъ посредниковъ. Въ послѣдній день тинга онъ все толкался между прибывшими изъ крайнихъ шкеръ, стараясь сбыть новенькое золотое кольцо, что ему и удалось-таки. Это было кольцо, подаренное Бенони Розѣ.

XXIV

Наконецъ-то Свенъ Дозорный съ Элленъ Горничной поженились и поселились въ той же каморкѣ, гдѣ лежалъ и все не помиралъ Фредрикъ Менза. Въ самомъ дѣлѣ, Элленъ такъ любила своего милаго, что не разъ громко выражала желаніе поскорѣе развязаться со своей службой въ горницахъ. Но ей приходилось еще нѣкоторое время помогать новой горничной. И каждый разъ, собираясь идти въ господскій домъ, она крѣпко прижималась къ мужу, какъ вѣрная жена.

Пришла и пора обычной рубки въ общественномъ лѣсу. Бенони вышелъ изъ дому и направился туда, гдѣ хозяйничали дровосѣки. Ему хотѣлось удостовѣриться въ томъ, что они не переходятъ его новой межи и не рубятъ въ перелѣскѣ на горахъ. Да и не прочь онъ былъ показать себя хозяиномъ такого обширнаго участка.

Но люди рубили только крупныя деревья; очень имъ нужно было тратить время на какіе-то прутики Бенони! Ему и не выпало случая повеличаться, говоря: вотъ гдѣ межа; лѣсъ по сю сторону мой. Люди только мелькомъ взглядывали на него, — а, это Бенони, — и опять уходили въ свою работу. О, какъ они, видно, презирали его за покупку этихъ горъ, — онъ это чувствовалъ.

Бенони совсѣмъ притихъ и смиренно ходилъ отъ одной группы дровосѣковъ къ другой, говоря:- Богъ въ помощь!

— Спасибо! Чему тутъ помогать? Тутъ и лѣсу-то больше нѣтъ.

Поговорили еще на этотъ счетъ. Бенопи намекнулъ, что ему понадобятся рабочіе очистить и сравнять площадки для сушки рыбы. Пора.

Но никто на это не отозвался. Опасались, видно, что поденщина пропадетъ за такимъ человѣкомъ, который только-что разорился. И на что ему площадки?

Бенони объяснилъ, что собирается зимою заняться скупкой трески.

Но этому никто и вѣрить не хотѣлъ. У него же нѣтъ ни одного судна.

— Придется купить себѣ небольшую яхту, — прибавилъ Бенони.

Люди стали пересмѣиваться между собой. Бенони собирается покупать яхту!

И никто не называлъ его Гартвигсеномъ.

Пока онъ стоялъ такъ, по лѣсу прошли двое чужихъ господъ въ клѣтчатыхъ платьяхъ; это опять пріѣхалъ сэръ Гью Тревельянъ вмѣстѣ съ другимъ господиномъ. Пожитки ихъ несъ одинъ изъ мѣстныхъ жителей.

Бенони поклонился, и всѣ остальные тоже, но двое британцевъ не отвѣтили. Они шли себѣ, перекидываясь между собою словами и откалывая отъ горъ небольшіе куски камня. Глаза у сэра Гью посоловѣли отъ хмеля. Вскорѣ господа скрылись изъ виду.

— Ну, опять Мареліусъ изъ Торпельвикена получитъ за своихъ лососокъ цѣлую кучу денегъ, — заговорили люди.

— А дочка его Эдварда — отца своему ребенку.

— Да, да, тутъ, небось, пахнетъ не малыми деньгами! Везетъ же этому Мареліусу на дочекъ!

Когда Бенони повернулъ обратно домой, нѣсколько дровосѣковъ все-таки крикнули ему вслѣдъ что, пожалуй, не прочь расчистить горы Бенони, если поденщина будетъ идти имъ отъ Макка.

— Поденщина? — сказалъ Бенони глубоко уязвленный. — Маккъ Сирилундскій солиднѣе меня что ли? У меня за этимъ самымъ Маккомъ пять тысячъ далеровъ.

— Ну, ихъ тебѣ не видать больше, — послѣдовалъ отвѣтъ.

Да, несмотря ни на что, Макку довѣряли всѣ, а Бенони никто…

Однажды къ Бенони пришелъ посланный сказать, что сэръ Гью Тревельянъ зоветъ его поговорить съ нимъ. А посланнымъ былъ самъ Мареліусъ изъ Торпельвикена.

— Чего ему нужно отъ меня? — спросилъ Бенони.

— Не знаю.

— Скажи ему, что Бенони Гартвигсена можно застать здѣсь, въ его собственномъ мѣстожительствѣ.

Мареліусъ попытался было уломать Бенони, но этотъ отвѣтилъ:- Спроси-ка его, пошлетъ ли онъ такимъ манеромъ за Маккомъ Сирилундскимъ? Такъ пусть зарубитъ себѣ на носу, что я не считаю себя хуже Макка.

Бенони какъ разъ въ тотъ день разозлилъ негодный Стенъ Лавочникъ, который напомнилъ ему про его долгъ въ лавку.

— Еще что? — спросилъ Бенони. — А твой Маккъ не долженъ мнѣ пяти тысячъ далеровъ?

— Ничего этого мнѣ не извѣстно, — отвѣтилъ Стенъ. — И какъ ни какъ, то — особый счетъ. А тутъ работница твоя забирала въ лавкѣ всю зиму и весну; это, наконецъ, составляетъ сумму…

— А тебѣ-то, чортъ подери, какое дѣло? — спросилъ Бенони, взбѣшенный. — Щенокъ ты этакій! Смерть ходячая! Спустить бы съ тебя штаны да всыпать по родительски горячихъ!

Стенъ Лавочникъ не посмѣлъ больше перекоряться и, прикусивъ языкъ, пробормоталъ:- Я только такъ сказалъ, ради порядка. Я все запишу, что только потребуется; мнѣ-то все едино — на чей счетъ писать. Макку только будетъ хуже.

— А развѣ Маккъ говорилъ тебѣ что-нибудь насчетъ моего долга въ лавкѣ? Коли такъ, лучше бы ему помолчать. Вѣдь треска-то на скалахъ не Маккова треска, а моя!

— Ну, объ этомъ ты лучше потолкуй съ самимъ Маккомъ, — сказалъ Стенъ и вызвалъ хозяина изъ конторы.

Бенони разомъ притихъ и насчетъ трески — ни слова.

— Ты хотѣлъ поговорить со мной? — спросилъ Маккъ.

— Нѣтъ, это все Стенъ тутъ… То-есть, я насчетъ моего долга въ лавку: можно вѣдь повременить до осени?

— Да, — отвѣтилъ Маккъ, — я тебя не стѣсняю.

Бенони обернулся къ Стену Лавочнику и съ торжествомъ сказалъ:- Слышишь ты!

— Я только такъ сказалъ, — отозвался Стенъ. — И не зачѣмъ было такъ горячиться.

— Больше ничего? — освѣдомился Маккъ.

— Нѣтъ. Гм… Кажется, ничего.

Не Макку, этому важному барину, было вмѣшиваться въ пререканія своихъ приказчиковъ съ покупателями, — онъ повернулся и ушелъ обратно въ контору…

Недѣлю спустя, Бенони одинъ побрелъ въ свой сарай провѣдать неводъ и лодки. Онъ былъ обреченъ на бездѣйствіе. Всю недѣлю старался онъ собрать неводную артель. Но добрые односельчане больше не вѣрили въ его счастье и не хотѣли ѣхать съ нимъ.

Одинъ Свенъ Дозорный сразу отпросился у Макка наняться къ Бенони работникомъ. Стояло лѣто, и дрова въ Сирилундѣ требовались только для плиты, вотъ Свенъ и хотѣлъ поѣхать на ловъ, даромъ что недавно женился, а, пожалуй, какъ разъ именно потому, что женился.

Бенони постоялъ въ дверяхъ сарая, глядя натресковыя горы, гдѣ возился народъ подъ командой Арна Сушильщика. Неужели среди этихъ десятковъ людей не наберется артели для неводнаго лова? Погода уже порядочное время держалась теплая, ясная; скоро можно будетъ грузить треску на суда. Бенони затворилъ двери сарая и пошелъ къ горамъ. Не мѣшало взглянуть на сушку собственной рыбы!

День былъ тихій, теплый, чайки блестѣли крыльями на солнцѣ и, летая стаями, напоминали медленно стригущія въ воздухѣ серебряныя ножницы.

Бенони боялся обидѣть Арна Сушильщика своимъ посѣщеніемъ, поэтому скромненько подошелъ къ работникамъ и сказалъ:- Богъ въ помощь! Погода-то какъ разъ для сушки.

— Грѣхъ пожаловаться, — отвѣтилъ Арнъ Сушильщикъ и занялся чѣмъ-то.

Бенони взялъ въ руку одну рыбу, положилъ ее и взялъ другую, сталъ взвѣшивать на ладони рыбу за рыбой, — тутъ рѣшительно нечѣмъ было обидѣться, — потомъ сказалъ:- Похоже, что скоро совсѣмъ провялится. Какъ по-твоему?

— По-моему? Тебѣ, вѣрно, лучше знать, — пробормоталъ Арнъ Сушильщикъ и отошелъ въ сторону.

Бенони сталъ бродить въ одиночку по площадкамъ, осматривая собственную рыбу. Онъ расправлялъ сплющенные спинные плавники и смотрѣлъ хорошо ли провялилась рыба въ складкахъ; такимъ же образомъ поступалъ онъ и съ грудными плавниками, хоть это было и не столь важно. Наконецъ. онъ сгибалъ въ дугу всю рыбу, испытывая ея твердость. — Еще нѣсколько сухихъ деньковъ, товаръ выйдетъ первый сортъ, — сказалъ онъ. Никто ему не отвѣтилъ. Тогда Бенони прямо перешелъ къ дѣлу, изъ-за котораго собственно и пришелъ сюда: кто поѣдетъ съ нимъ на неводный ловъ? Никто не откликнулся согласіемъ. Да, Бенони Гартвигсенъ стоялъ тутъ, словно проситель, которому всѣ отказываютъ. — Лучше имѣть маленькій да вѣрный заработокъ тутъ, чѣмъ ѣхать съ неводомъ, — говорили ему. — Ну, что до этого, такъ вѣдь рыба скоро будетъ готова, и заработку вашему тутъ конецъ, — возразилъ Бенони. — Ну да, еще бы тебѣ не знать этого! Ты, поди, больше смыслишь, чѣмъ Арнъ Сушильщикъ!

Вернувшись къ себѣ, Бенони засталъ около своего дома важныхъ гостей: двухъ клѣтчатыхъ англичанъ съ двумя провожатыми. Рѣчь повелъ Мареліусъ изъ Торпельвикена: сэръ Гью Тревельянъ и другой англичанинъ пришли, молъ, по дѣлу.

— Что же имъ нужно отъ меня? — спросилъ Бенони.

На этотъ разъ Мареліусъ былъ лучше освѣдомленъ: сэръ Гью привезъ нынче съ собою изъ Англіи вотъ этого господина, свѣдущаго по горной части, и они нѣсколько дней ходили и все рылись въ горахъ Бенони, нанесли ихъ на карты и, кажется, хотятъ купить участокъ.

Бенони подумалъ, что дѣло идетъ о бездѣлицѣ въ нѣсколько далеровъ, о небольшомъ береговомъ участкѣ съ правомъ ловли, и сказалъ:

— Да, только бы мы съ Бенони были согласны продать.

— А вы не согласны?

— Нѣтъ. Не нуждаюсь.

Вмѣсто того, чтобы онѣмѣть и совсѣмъ растеряться отъ столь гордаго отвѣта Бенони, Мареліусъ отыскалъ себѣ камень и присѣлъ на него.

— А вѣдь сэръ Гью, вѣрно, не поскупился бы, — сказалъ онъ.

— Хоть бы и такъ!

Разговоръ затянулся. Бенони все время держался насторожѣ: какъ бы не подумали, что онъ изъ нужды продаетъ какія-то нѣсколько саженъ берега! Англичане тѣмъ временемъ стояли въ сторонкѣ и вели себя, какъ будто никакого Бенони и не было на свѣтѣ: переговаривались потихоньку между собою и время отъ времени указывали другъ другу на карту. И, хотя по глазамъ было видно, что сэръ Гью пьянъ, горный ученый обращался къ нему съ величайшею почтительностью, — такимъ важнымъ человѣкомъ былъ этотъ сэръ Гью. Онъ прикидывался, будто понимаетъ по-норвежски только Мареліуса изъ Торпельвикена, поэтому все и шло черезъ послѣдняго. Смиренно, по-рабски, подошелъ Мареліусъ къ британцу и доложилъ, что Бенони не согласенъ продавать.

Право, какъ будто умница ангелъ-хранитель стоялъ за плечами Бенони и подсказывалъ ему что говорить! Его упорные уклончивые отвѣты подѣйствовали на англичанъ. Упрямый до нельзя сэръ Гью вбилъ себѣ въ голову, что не кто другой, какъ онъ, открылъ эти богатѣйшія горы во время своей рыболовной экскурсіи въ Норландъ, и теперь хотѣлъ купить ихъ. Вотъ и привезъ съ собой горнаго ученаго, чтобы изслѣдовать ихъ. Горы успѣли перемѣнить владѣльца съ прошлаго года, когда Аронъ изъ Гопана, пожалуй, отдалъ бы ихъ за безцѣнокъ. Но въ концѣ концовъ это едва ли представляло особое значеніе. И Бенони, конечно, продастъ. Купить же эти горы сэръ Гью намѣревался для малютки, котораго родила ему въ его отсутствіе Эдварда. Вотъ такъ мальчуганъ вышелъ! Чудо! Настоящее чудо! Сэръ Гью мѣрилъ его, вѣшалъ, и въ пьяной истерикѣ превозносилъ красоту ребенка. На письмахъ ему писали и «Sir» «Hon.», но все это было ничто въ сравненіи со званіемъ отца чуда. — Ты все время держишь его на рукахъ, — говорилъ онъ матери, — дай и мнѣ подержать немножко. — Далѣе эксцентричный англичанинъ связалъ рожденіе ребенка съ рудниками, которые открылъ не кто другой, какъ онъ, вотъ и захотѣлъ купить эти богатства на имя своего сына. Онъ открылъ свои планы горному ученому:- Какимъ богачомъ станетъ когда-нибудь мой сынъ! А я буду пріѣзжать сюда каждый годъ и смотрѣть, какъ онъ богатѣетъ; горы будутъ стоять себѣ и все расти въ цѣнѣ. — Ученый высказался о дѣлѣ осторожнѣе: образцы, которые онъ изслѣдовалъ, правда, обѣщали много, но ему нужно еще хорошенько обойти и изслѣдовать всю обширную площадь.

Теперь обходъ былъ законченъ; ученый больше не сомнѣвался, что тутъ большія богатства.

Наконецъ, Мареліусъ отъ имени сэра Гью спросилъ, сколько же Бенони проситъ за свои горы.

— Зимой я куплю рыбу, и мнѣ самому понадобятся мои горы, — сказалъ Бенони. — Но, ежели ему нужно только нѣсколько саженъ берега съ правомъ ловли, то я подарю ему. Я не такой жила.

Но сэръ Гью желалъ купить всѣ горы, весь участокъ.

— Ну, а что онъ за это дастъ?

— Пять тысячъ далеровъ, — сказалъ Мареліусъ.

У Бенони дрожь пробѣжала по спинѣ отъ изумленія. Онъ глядѣлъ то на одного, то на другого и, наконецъ, спросилъ самого сэра Гью — онъ ли предлагаетъ столько?

Сэръ Гью кивнулъ. Но вообще онъ не былъ расположенъ пускаться въ разговоры съ столь постороннимъ для него лицомъ, какъ Бенони, и отвернулся отъ него.

А Бенони, этотъ бывшій ловкачъ и дока, сразу почуялъ, что тутъ дѣло серьезное. Видно, профессоръ изъ Христіаніи все-таки не ошибся насчетъ богатѣйшихъ рудъ свинцоваго блеска и серебра. Пять тысячъ далеровъ?!

— Я подумаю, — сказалъ Бенони.

— Чего вамъ думать? — изумился Мареліусъ, напуская на себя важность и говоря уже отъ себя.

Бенони также свысока отвѣтилъ ему:- Не тебѣ въ это мѣшаться, Мареліусъ. У меня есть письмецо профессора изъ Христіаніи насчетъ того, что такое сидитъ въ моихъ горахъ.

— Какой профессоръ на Христіаніи! — вдругъ закричалъ сэръ Гью, блѣднѣя отъ обиды.- lt is я, который находилъ горы!.. — И онъ искоса смѣрилъ Бенони взглядомъ съ головы до ногъ.

— Ну, пускай, — согласился Бенони, — по-мнѣ хоть бы и такъ! Я не стану спорить насчетъ этого. Но горы мои.

Бенони дали срокъ подумать до новаго прихода почтоваго парохода, съ которымъ ожидался адвокатъ изъ города.

XXV

Всѣ слѣдующіе за тѣмъ дни Бенони ходилъ самъ не свой отъ возбужденія. Ему не хотѣлось никому открываться; англичанинъ, проспавъ свой хмель, пожалуй, и не вернется, вотъ Бенони и останется на бобахъ, сдѣлается басней всего околотка. Но когда ужъ недолго оставалось до прихода почтоваго парохода, Бенони стало невмочь, и онъ побрелъ въ Сирилундъ повидать Свена Дозорнаго. Двое пріятелей отошли подальше къ сторонкѣ, и Бенони, обязавъ Свена молчаніемъ но гробъ жизни, открылъ ему свою тайну.

Свенъ Дозорный долго стоялъ въ раздумьѣ.

— Вотъ это ладно, — сказалъ онъ, наконецъ, съ глубокимъ чувствомъ. — Пять тысячъ далеровъ!

— Ну, а какъ ты полагаешь насчетъ всего этого?

— Какъ я полагаю? Гм… Я вотъ какъ разъ стою и раздумываю…

— По-твоему, англичанинъ вернется?

— Какъ только почтовый пароходъ придетъ, такъ и онъ придетъ, — убѣжденно изрекъ Свенъ. — Или вы думаете такой человѣкъ, я готовъ сказать — принцъ..? Они настоящіе денежные мѣшки эти англичане! Когда мнѣ случалось задержать въ городѣ матроса англичанина, ему нипочемъ бывало откупаться отъ насъ; давалъ, сколько бы мы ни требовали, безъ разговоровъ.

— А какъ задешево слѣдуетъ мнѣ уступить мои горы?

Свенъ Дозорный подумалъ. — Коли дѣйствовать со смысломъ, такъ вамъ слѣдуетъ потребовать десять тысячъ.

— Ты такъ полагаешь?

— Твердо стою на томъ. Вѣдь тамъ серебро… Постойте, — перебилъ себя Свенъ Дозорный, — спросите смотрителя маяка.

Бенони отрицательно покачалъ головой:- Нѣтъ, я не хочу никому говорить, кромѣ тебя.

— Но, знаете что, Гартвигсенъ, если съ одной стороны будетъ адвокатъ, такъ надо чтобы и съ другой былъ. Вамъ бы пойти къ Аренцену…

Опять Бенони заупрямился…

Почтовый пароходъ прибылъ, и на немъ адвокатъ изъ города. Онъ отправился въ Сирилундъ, гдѣ и поселился, какъ имѣлъ обыкновеніе во время тинговъ. На другой день онъ зашелъ къ Бенони, чтобы захватить его съ собой и отправиться вмѣстѣ черезъ кряжъ къ сэру Гью. Но Бенони отказался. Настоящею причиной его отказа было то, что сегодня онъ все-таки рѣшилъ пойти посовѣтоваться со смотрителемъ маяка, но передъ адвокатомъ онъ прикинулся будто вовсе не особенно расположенъ къ продажѣ. Когда адвокатъ одинъ пустился въ путь черезъ общественный лѣсъ, Бенони направился къ смотрителю Шёнингу.

— Я насчетъ горъ, — сразу выпалилъ онъ. — Какъ, по вашему, слѣдуетъ мнѣ перепродать ихъ?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ смотритель, — слишкомъ онѣ цѣнны.

— Мнѣ даютъ за нихъ пять тысячъ далеровъ.

— Э?

— Одинъ богатый англичанинъ.

Что происходило въ эту минуту въ Павлѣ Шёнингѣ, смотрителѣ маяка четвертаго разряда, высохшемъ до мозга костей, окаменѣвшемъ въ самопрезрѣніи и цинизмѣ? Онъ былъ приставленъ стражемъ и управителемъ идіотизма маяка: онъ зажигалъ маякъ и заставлялъ его желѣзную башку извергать яркое тупоуміе на двѣ мили въ морской просторъ; онъ гасилъ его, и маякъ погружался въ противоположное безсмысленное состояніе и внутри и снаружи: съ виду онъ вздымался такъ удивительно-смѣло, ни за кого не держался, ни на что не опирался и въ то же время словно шлепалъ по морю въ туфляхъ…

Смотритель маяка Шёнингъ почувствовалъ въ себѣ какую-то перемѣну, вызванную словами Бенони, — словно какое-то перемѣщеніе. Горы, его конекъ въ теченіе столькихъ лѣтъ, снова перемѣщались, пріобрѣтали новаго владѣльца, англичанина, принца! Значитъ, все-таки Павелъ Шёнингъ не самая пустая голова въ свѣтѣ!

— Такъ, — проговорилъ онъ, перегнувшись впередъ, чтобы скрыть свое волненіе. — Гм… пять тысячъ. Надѣюсь, все-таки Богъ милостивъ, — вы откажетесь?

Необычайная торжественность тона смотрителя обострила вниманіе Бенони.

— Да, да, — сказалъ онъ, — мнѣ, пожалуй, не мѣшаетъ спросить побольше?

— Я въ прошлый разъ сказалъ: десять тысячъ, — продолжалъ смотритель, — теперь я скажу милліонъ!

— Да что вы! Говорите толкомъ!

Смотритель подумалъ, даже взялъ карандашъ, словно собирался сдѣлать вычисленіе, и сказалъ:- Милліонъ! Болѣе точной цифры я не знаю.

Бенони былъ слишкомъ занятъ, чтобы сидѣть тутъ и тратить время на вздорную болтовню со смотрителемъ, поэтому онъ всталъ и сказалъ:- Такъ, пожалуй, я могу, по-вашему, запросить десять тысячъ?

Смотритель тоже всталъ и сумѣлъ-таки въ эту минуту внушить Бенони частицу своей фантастической вѣры въ богатства, таящіяся въ горахъ: — Будь это даже послѣднимъ моимъ словомъ въ земной жизни: дешевле милліона не уступайте!

Посѣщеніе это еще пуще сбило Бенони съ толку. Онъ поспѣшилъ домой, перекусилъ немножко и отправился къ ленеману. Вернулся онъ домой уже поздно вечеромъ, обезпечивъ себѣ на завтра помощь писаря ленемана.

Утромъ онъ пріодѣлся, но волненіе его все росло; онъ метался то туда, то сюда, и по дому и вокругъ дома. Затѣмъ онъ отправился въ capaй, постоялъ тамъ съ минуту, оглядѣлся и опять вышелъ. И вдругъ рѣшился послѣдовать мысли, созрѣвшей въ немъ ночью: все-таки надо пойти къ Николаю Аренцену! Было одиннадцать часовъ утра.

Бенони пришелъ въ домъ кузнеца, прочелъ на дверяхъ конторы имя Аренцена и постучалъ. Никакого отвѣта. Онъ заглянулъ туда, — никого. Тутъ онъ услыхалъ, что гдѣ-то въ домѣ плещутъ водой и скребутъ полъ. Бенони пошелъ туда и постучалъ. Отвѣта не было. Онъ открылъ дверь и вошелъ въ комнату.

Это Роза мыла и скребла полъ. Рукава были засучены за локти, верхняя юбка подоткнута, а нижняя красная юбка доходила только до икръ. Увидавъ гостя, Роза быстро спустила верхнюю юбку; она была сильно сконфужена и къ тому же запыхалась отъ работы.

— Миръ! — привѣтствовалъ ее Бенони. — Не прогнѣвайтесь, что я нагрянулъ такъ невзначай.

Она ступила шагъ-другой, взяла деревянный стулъ, подвинула его гостю и говоромъ Бенони и мѣстныхъ жителей сказала:- Пожалуйста, не погнушайтесь присѣсть. Въ хорошій домъ вы попали, нечего сказать… Я тутъ стою, какъ поломойка… — При этомъ она старалась спустить рукава съ мокрыхъ локтей, переходя съ мѣста на мѣсто.

— Не говорите; есть о чемъ толковать! — отвѣтилъ Бенони, продолжая стоять. — Я собственно къ адвокату. Его нѣтъ въ конторѣ.

— Нѣту, нѣту… Впрочемъ, я не понимаю… это его часы. Вѣрно, сейчасъ вышелъ.

— Такъ, такъ; можетъ статься, онъ въ Сирилундѣ или —?

— Да, да; навѣрно, пошелъ провѣдать Макка.

Тѣмъ временемъ Роза въ тревожномъ замѣшательствѣ все ходила по комнатѣ, прибирая тутъ и тамъ. Она успѣла положить на столъ бинокль мужа и какъ бы мимоходомъ оставила на томъ же столѣ свой зонтикъ. Это былъ еще дѣвичій ея лѣтній зонтикъ. Бинокль и зонтикъ были положены на виду, чтобы немножко скрасить убогій видъ комнаты, показать, что тутъ живутъ люди, у которыхъ есть и то, и другое.

— Я теперь одна осталась, — объяснила она, — такъ надо помаленьку помогать въ домѣ, вотъ я и взялась вымыть полъ. Мать Николая гоститъ у своей дочери.

Бенони зналъ, что старая вдова кистера совсѣмъ переѣхала къ дочери.

— А маленькая Марта соскучилась по дому… Нѣтъ, да вы бы присѣли!

— Нѣтъ, спасибо, недосугъ; ко мнѣ сейчасъ собираются чужіе люди… Мнѣ только адвоката нужно было.

— Вы, пожалуй, встрѣтитесь съ нимъ по дорогѣ,- сказала она.

— Да, да. Миръ вамъ! — раскланялся Бенони и ушелъ.

Аренцена онъ не встрѣтилъ по дорогѣ и раздумалъ идти отыскивать его въ Сирилундъ. — Ай, ай, ай! — сказалъ онъ себѣ и покрутилъ головой, — какъ же она измѣнилась! Совсѣмъ какъ будто другой человѣкъ. — Она все стояла у него передъ глазами такой, какой онъ видѣлъ ее въ первую минуту — въ нижней красной юбкѣ, доходившей только до икръ.

Когда Бенони вернулся домой, его уже ожидалъ писарь ленемана. Спустя нѣкоторое время, явился городской адвокатъ и двое англичанъ съ провожатыми. Бенони всѣхъ пригласилъ къ себѣ въ горницу. Сэръ Гью на видъ былъ совершенно трезвъ. Бенони предложилъ всѣмъ выпить съ нимъ по рюмкѣ коньяку, но сэръ Гью рѣзко отклонилъ угощеніе, Бенони обидѣлся и сказалъ:- Что и говорить; вѣрно, домъ мой для васъ больно простъ!

Начались переговоры. Адвокатъ, сидя и раскладывая передъ собой бумаги, началъ:- Такъ вотъ, дѣло насчетъ этихъ горъ: сэръ Гью Тревельянъ хочетъ купить ихъ и заявилъ цѣну.

Бенони, все еще подъ впечатлѣніемъ обиды, вдругъ прервалъ:- Знать не желаю никакихъ цѣнъ! Я вовсе не собирался продавать.

— Вотъ какъ? — съ удивленіемъ спросилъ адвокатъ.

— Пойдите-ка вы къ Макку и начните торговать у него Сирилундъ; онъ бы вамъ отвѣтилъ: я не собирался продавать Сирилундъ, съ чего же вы приходите торговаться ко мнѣ?

Адвокатъ сказалъ на это:- Можетъ статься, и Маккъ продалъ бы Сирилундъ за хорошую цѣну. А вамъ предлагаютъ за горы очень хорошую цѣну, Гартвигсенъ.

— Нѣтъ, — отвѣтилъ Бенони, наперекоръ собственному мнѣнію. — Это не настоящая цѣна.

— Пять тысячъ далеровъ?!

— Пусть себѣ горы стоятъ. Мнѣ нѣтъ нужды ихъ продавать. И не думайте понапрасну.

Мареліусъ изъ Торпельвикена, какъ-будто онъ былъ тутъ при чемъ-нибудь, замѣтилъ:

— Вамъ самимъ горы достались за сто далеровъ.

— Да, — отозвался Бенони, — а почему ты не купилъ ихъ за пятьдесятъ? Тебѣ бы отдали ихъ тогда. Я заплатилъ больше, чѣмъ за нихъ просили.

Сэра Гью взяло нетерпѣніе, и онъ поручилъ адвокату спросить у Бенони, за сколько же онъ расчитываетъ продать горы? За десять тысячъ что ли?

Бенони принялъ это за насмѣшку и только отвѣтилъ:- Не знаю. Впрочемъ, горы могутъ и постоять себѣ: не убѣгутъ отъ меня. Да и кромѣ того въ нихъ серебро.

Вся эта болтовыя такъ разозлила сэра Гью, что онъ даже поблѣднѣлъ и испустилъ негодующее: О-о!

Это не могло настроить Бепони на болѣе кроткій ладъ.

— Да не собираетесь же вы торговаться безъ конца, Гартвигсенъ? — спросилъ адвокатъ.

— Я не просилъ ничего, — отвѣтилъ Бенони, раздраженный важничаньемъ англичанина, — такъ нечего этому господину сидѣть тутъ да пыжиться. Пришелъ въ домъ къ человѣку и думаетъ, что ужъ сталъ хозяиномъ и дома, и человѣка!

Адвокатъ, понизивъ голосъ, замѣтилъ ему:- Вы же понимаете, — это иностранецъ, важный господинъ.

— А хоть бы и такъ! — громко отвѣтилъ Бенони. — Пусть сообразуется съ обычаями тамъ, куда забрался! Небось, когда я въ Бергенѣ говорилъ людямъ «миръ», меня не понимали; изволь, значитъ, говорить по-ихнему: здравствуй!

Сэру Гью, очевидно, досмерти надоѣлъ этотъ обидчивый человѣкъ. Онъ понималъ, что все вышло изъ за рюмки коньяку, отъ которой онъ отказался; но ему и на умъ не пришло бы выпить эту рюмку, даже ради нѣсколькихъ тысячъ. Онъ всталъ, застегнулъ свой клѣтчатый пиджакъ и взялъ свою шапочку съ мухой. Собираясь уходить, онъ поручилъ спросить у Бенони: продастъ ли онъ горы за двадцать тысячъ далеровъ?

Всѣ въ комнатѣ вздрогнули; только двое англичанъ стояли какъ ни въ чемъ не бывало.

Въ ту же минуту въ дверь постучали, и вошелъ смотритель маяка Шёнингъ. Онъ не поздоровался, а прямо подошелъ къ Бенони и сказалъ:- Разъ не хотите вѣрить мнѣ, такъ вотъ вамъ! — и онъ подалъ Бенони бумагу. Это былъ анализъ руды, содержавшейся въ горахъ.

Сколько, должно быть, это стоило смотрителю — заставить себя отыскать эту старую бумагу и объявить о ней во всеуслышаніе! Какой уронъ для собственнаго авторитета, разъ приходится подкрѣплять его чужимъ! И почему онъ самъ не купилъ этихъ горъ въ то время, когда ихъ можно было пріобрѣсти за безцѣнокъ? Теперь обнаружилось, что онѣ дѣйствительно имѣли цѣнность, за нихъ уже предлагали тысячи. Не раскаивался ли теперь Павелъ Шёнингъ и не прикрывалъ ли только свой недостатокъ дѣловитости, разыгрывая изъ себя мудреца, презирающаго деньги?

Горный ученый схватился за анализъ и съ жаромъ углубился въ него, тыкая пальцами въ нѣкоторыя цифры и показывая ихъ сэру Гью: содержаніе серебра въ рудѣ превышало результаты, которыхъ онъ самъ добился при помощи своей паяльной трубки. Какъ знать однако, — для анализа могли послать особые образцы?

Смотритель вмѣшался въ эти англійскіе переговоры и сообщилъ коротко и ясно, что онъ, а не кто другой, послалъ образцы, и что онъ постарался взять для этого обыкновенные, средніе.

Британцы прикинулись, будто не слышатъ и не видятъ его. Но ихъ высокомѣріе пропало даромъ; о, его-то, смотрителя, никому не перещеголять холоднымъ закоренѣлымъ презрѣніемъ къ людямъ!

— Мы не просили вмѣшательства этого человѣка, — велѣлъ передать сэръ Гью.

— Итакъ, — обратился смотритель къ Бенони, — итакъ, нельзя продавать этихъ горъ дешевле милліона.

Эта баснословная сумма разомъ изгнала изъ горницы серьезное настроеніе. Даже британцы презрительно улыбнулись. Затѣмъ они по-прежнему попытались не обращать вниманія на курьезнаго смотрителя, но такъ какъ онъ все продолжалъ вмѣшиваться, то сэръ Гью потребовалъ черезъ адвоката, чтобы человѣкъ этотъ удалился.

Смотритель же только отыскалъ себѣ стулъ и усѣлся поудобнѣе:- Я много-много лѣтъ тому назадъ началъ присматриваться къ этимъ горамъ. Но мнѣ онѣ были не нужны.

Тутъ сэръ Гью, который въ это время натягивалъ перчатки, вдругъ не удержался и крикнулъ:- It is я, который находилъ эти горы! — и онъ дико оглянулся вокругъ.

— Да, да, разумѣется, — сказалъ адвокатъ.

А смотритель словно и не слыхалъ восклицанія англичанина и продолжалъ себѣ:- Аронъ изъ Гопана не зналъ въ нихъ никакого толку, и я говорилъ ему еще лѣтъ двадцать тому назадъ: въ твоихъ горахъ серебро. А когда мы добились анализа, сомнѣній больше не было. — Такъ не купите ли вы эти горы? — предлагалъ мнѣ Аронъ. — Нѣтъ, у меня на это денегъ не хватитъ, — отвѣчалъ я, — и кромѣ того, на что мнѣ все это богатство? — У васъ есть дѣти, — говорилъ Аронъ. — Да, отвѣчалъ я, но обѣ мои дѣвочки сдѣлали хорошія богатыя партіи. — У васъ еще есть сынъ, — говорилъ онъ. — Да, но онъ умретъ, говорилъ я, онъ проживетъ недолго. Вотъ горы все и стояли съ тѣхъ поръ.

О, какъ, повидимому, важно было этому жалкому смотрителю довести до всеобщаго свѣдѣнія о своемъ сугубомъ презрѣніи къ богатству именно теперь! Потому, вѣрно, онъ и выражался такъ грубо. Но, пожалуй, никто въ эту минуту не терзался въ глубинѣ души больше его.

Адвокатъ дѣловито произнесъ:- Скажу вамъ напрямикъ, Гартвигсенъ, вамъ бы слѣдовало отвѣтить на вопросъ: согласны ли вы продать этотъ горный участокъ въ четверть мили за двадцать тысячъ далеровъ. Я собственно не знаю въ серьезъ ли была предложена такая цѣна; едва ли; быть этого не можетъ. Я понялъ это заявленіе только, какъ желаніе узнать вашу настоящую цѣну.

— Двадцать тысячъ? — сказалъ смотритель. — Много же, значитъ, понимаютъ эти господа. Просто смѣшно. Да еще говорятъ о горномъ участкѣ въ четверть мили! Само собой разумѣется, тутъ не будетъ четверти мили со свинцовымъ блескомъ и серебромъ; не будетъ и половины этого. Господа не въ умѣ! Тутъ нѣтъ рѣчи о милліардахъ. Но тутъ рѣчь о большой площади съ рудою, богатой серебромъ. И нельзя продать эти горы дешевле милліона.

— Можетъ статься, — началъ Бенони медленно, обращаясь къ адвокату, — можетъ статься, я и продамъ, если… ну, да, если мы сойдемся въ цѣнѣ.

Какъ ловко велъ дѣло Бенони, смирно сидя на стулѣ и превозмогая холодную дрожь, пробѣгавшую по его спинѣ. Онъ не слушалъ болтовни смотрителя насчетъ милліона; но всѣ прочія крупныя суммы: пять тысячъ, десять тысячъ, двадцать тысячъ окончательно спутали въ его головѣ всѣ опредѣленныя понятія о деньгахъ. Онъ сталъ продолжать въ умѣ восходящую разницу, и мысль его остановилась на сорока тысячахъ. Но сорокъ тысячъ… вѣдь это было чистѣйшее безуміе, и когда адвокатъ спросилъ, на какой же суммѣ они могли бы сойтись, Бенони объявилъ сорокъ тысячъ просто потому, что эта сумма вертѣлась у него на языкѣ:- За сорокъ тысячъ еще, пожалуй.

И снова всѣхъ присутствующихъ дрожь проняла. Только двое англичанъ наскоро перекинулись парой другой вопросовъ и отвѣтовъ: сколько это составитъ? Восемь, почти девять тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Смотритель маяка вскочилъ со стула:- Вы спятили! — пронзительно взвизгнулъ онъ.

— Тсс! — зашикали на него; тутъ вѣдь дѣло было серьезное, а не бредни. — Молчите, садитесь на мѣсто.

Смотритель уставился на Бенони выпученными глазами и раза два проглотилъ слюну, — у него во рту совсѣмъ пересохло. — Сорокъ тысячъ! Да это вамъ любой дастъ, любой изъ вашихъ бергенскихъ купцовъ. Богъ съ вами!

— Пишите! — раздался голосъ сэра Гью. Вся эта безконечная канитель до того извела его, что онъ готовъ былъ лопнуть со злости.

Когда адвокатъ усѣлся составлять продажную запись, писарь ленемана примостился около него и постепенно прочитывалъ написанное, преисполненный сознаніемъ своего служебнаго долга, законовъ и предписаній.

— Это идіотство! — заикаясь, пробормоталъ смотритель Шёнингъ, когда все уже было потеряно. — Просто скотство!.. — Онъ надѣлъ шляпу и, шатаясь, вышелъ изъ дверей, никому не поклонившись.

Лишь время отъ времени раздавался вопросъ. Слышался отвѣтъ. Купчую требовалось составить на имя ребенка сэра Гью Тревельяна въ Торпельвикенѣ; деньги выплачивались всѣ сразу. — Гдѣ? — спросилъ Бенони. Тутъ; не позже пяти недѣль отъ сегодняшняго числа; онѣ уже находились въ Христіаніи, куда горный ученый и съѣздитъ за ними.

Продажная запись была составлена и подписана.

XXVI

Бенони Гартвигсенъ сталъ хозяиномъ въ самомъ Сирилундѣ и компаньономъ Макка. Послѣ того, какъ Бенони такъ разбогатѣлъ, что за сласть была уѣзжать куда-то въ чужіе края, заводить тамъ дѣло и быть Маккомъ для чужихъ людей? Тутъ же Бенони былъ у себя дома, и тутъ всего пріятнѣе было стать воротилой. Одновременно вышло такъ, что Маккъ Сирилуядскій вдругъ ощутилъ настоятельную потребность въ такомъ именно помощникѣ, какъ Бенони. Макку Сирилундскому грозило то же, что его брату Макку Розенгорскому: онъ сталъ страдать желудкомъ и, вѣрно, ему тоже придется зимою повязать животъ широкимъ краснымъ шерстянымъ шарфомъ. Вотъ до чего доводитъ слишкомъ сладкая жизнь!

Да, и Бенони такъ же трудно было обойтись безъ Макка, какъ Макку безъ Бенони. Взять, напримѣръ, колоссальную провѣрку денегъ, вырученныхъ за серебряные рудники. Спустя нѣсколько недѣль, сэръ Гью явился съ деньгами и цѣлой массой свидѣтелей, и Бенони ничего другого не оставалось, какъ прибѣгнуть къ Макку, попросить выручить его своимъ присутствіемъ въ столь важную минуту. Настоящія ли ассигнаціи, не поддѣльныя ли? — Да, — объявилъ Маккъ, плавая, какъ рыба въ морѣ, въ этомъ богатствѣ,- это все настоящія ассигнаціи! — и Маккъ тутъ же предложилъ взять эти сорокъ тысячъ далеровъ съ собою въ Сирилундъ и спрятать ихъ въ свою шкатулку, пока что. Но Бенони отказался. — Само собой, я выдалъ бы тебѣ сохранную расписку, — сказалъ Маккъ. — Мало ли что, — отвѣтилъ Бенони, — у меня у самого есть и домъ и кровъ. — И Маккъ, наконецъ, сказалъ:- Милѣйшій Гартвигсенъ, я вѣдь только хотѣлъ услужить тебѣ.

Но что за каторга была хранить въ домѣ такое богатство! Какъ бы пожара не случилось, да какъ бы воры не забрались… И вотъ, когда Арнъ Сушильщикъ собрался везти на шкунѣ въ Бергенъ треску, Бенони тоже понадобилось съѣздить туда. Поѣздка эта была рѣшена въ конторѣ Макка, и самый планъ ея придумалъ тотъ же Маккъ. — Тебѣ бы съѣздить въ Бергенъ; заразъ и справилъ бы тамъ два дѣла.

— Какія дѣла?

— Во-первыхъ, отвезъ бы туда свои деньги. Нѣтъ никакой нужды и даже безразсудно держать такіе капиталы у себя въ сундукѣ. Ты могъ бы послать деньги и по почтѣ, но можешь и самъ отвезти ихъ. Если поѣдешь, справишь заодно и второе свое дѣло. Когда Фунтусъ придетъ туда съ рыбой, ты самолично получишь отъ моего купца пять тысячъ далеровъ.

Что такое стряслось съ Маккомъ? Бенони въ сущности все время готовился къ тому, что его опять примутся потчивать отговорками.

— Ну, не пять же тысячъ теперь, — началъ Бенони, желая немножко смягчить расчетъ.

Маккъ прервалъ:- Разумѣется, пять тысячъ далеровъ. Маленькіе наши частные счеты — дѣло особое; ты вѣдь самъ такъ хотѣлъ.

Ахъ, этотъ человѣкъ! Всегда онъ былъ на высотѣ положенія, никогда ни на минуту не терялся. У Бенони мелькнуло было подозрѣніе, что Маккъ не спроста ведетъ себя такъ; но внезапно нахлынувшія на него доброе расположеніе и заботливость Макка заставили его заговорить еще о другомъ дѣлѣ, что лежало у него на сердцѣ. — Пожалуй, у меня нашлось бы въ Бергенѣ еще и третье дѣльце, — сказалъ онъ.

— Вотъ?

— Да, пожалуй, и мнѣ понадобится ключница… или въ такомъ родѣ.

— Не спѣши ты брать бергенку, — сразу отозвался Маккъ. Просто диво, какъ скоро у него на этотъ разъ поспѣлъ отвѣтъ!

Бенони объяснился точнѣе: такъ продолжать не въ моготу; больно ужъ неуютно живется.

Маккъ отошелъ къ окну, подумалъ съ минуту, обернулся и сказалъ:

— Вотъ что я скажу тебѣ, дорогой Гартвигсенъ, — тебѣ бы посовѣтоваться насчетъ этого съ Розой…

Когда Бенони былъ уже въ Бергенѣ, Маккъ сказалъ однажды Розѣ:

— Не знаешь ли кого, кто могъ бы взять на себя хозяйство у Бенони?

— Нѣтъ, — отвѣтила она.

— Подумай-ка. Нельзя человѣку маяться такъ.

— Охотницъ, я думаю, найдется, сколько ему угодно.

Оба подумали немножко.

— Ты могла бы, — сказалъ Маккъ.

— Я? Ты съ ума сошелъ!

— Ну-ну, — отозвался онъ. — Значитъ, нечего объ этомъ и толковать…

Бенони вернулся изъ Бергена. Онъ справилъ свои дѣла и положилъ деньги въ банкъ. Вотъ такъ банкъ! Тамъ было чему подивиться: и рѣшетки на окнахъ, и желѣзныя двери, и вмазанные въ стѣны денежные шкафы въ подвалахъ… Приглядывался Бенони въ Бергенѣ и къ дамскому полу, — не найдется ли подходящей дамской особы взять съ собой на сѣверъ, чтобы она повела у него хозяйство прилично его званію и состоянію; но ничего изъ этого не вышло. Ему негдѣ было встрѣтить иныхъ женщинъ, кромѣ уличныхъ да тѣхъ, что бродили по вечерамъ на пристаняхъ, а изъ такихъ трудно было сдѣлать хорошій выборъ. Впрочемъ, Маккъ недаромъ предостерегалъ его передъ отъѣздомъ: — Посовѣтуйся лучше съ Розой насчетъ этого. — пожалуй, Маккъ говорилъ не спроста; у него было на умѣ что-нибудь хорошенькое?

Бенони пошелъ къ Макку и спросилъ, не придумала ли чего Роза? — Да, да, все уладится, — сказалъ Маккъ и вдругъ принялся жаловаться на болѣзнь желудка, которая стала сказываться какъ разъ теперь, да тутъ же и предложилъ Бенони вести съ нимъ все Сирилундское дѣло пополамъ. Бенони подумалъ, что ослышался.

— Какъ? Вы смѣетесь?

Но Маккъ обстоятельно изложилъ ему планъ компаньонства и кончилъ такъ:

— Подумай объ этомъ; въ недолгомъ времени, пожалуй, ты одинъ останешься тутъ хозяиномъ.

Отъ такого предложенія у Бенони пробѣжали по спинѣ мурашки радости. Онъ пошелъ домой и крѣпко задумался. Да, тутъ дѣло выходило ужъ не шуточное: стать хозяиномъ въ Сирилундѣ! Выше этого Бенони ничего и представить себѣ не могъ въ цѣломъ свѣтѣ. Что въ сравненіи съ этимъ значило адмиральствовать на Фунтусѣ, захватывать косяки сельдей по-осени, ѣздить на Лофотены и скупать рыбу зимою, — что все это значило? Теперь онъ могъ самъ держать людей для всѣхъ такихъ работъ; ему же оставалось только сказать слово, указать пальцемъ.

Бенони и ударилъ по рукамъ.

Между братьями Маккъ состоялся полный расчетъ еще прежде, чѣмъ Бенони вступилъ компаньономъ въ дѣло. Во время этого расчета выяснилось, что Фердинандъ Маккъ Сирилундскій далеко не былъ банкротомъ, напротивъ. И сохрани онъ вдобавокъ пять тысячъ Бенонинскихъ, онъ былъ бы еще состоятельнѣе. Но эти деньги пришлось теперь выплатить Бенони. Не то, какое же впечатлѣніе произвело бы на него грандіозное предложеніе Макка? Бенони оцѣнилъ такую аккуратность въ дѣлахъ и со своей стороны уплатилъ Макку за сокровища и свой долгъ въ лавку наличными, такъ что у Макка сразу прибавилось не мало денегъ въ шкатулкѣ.

Бенони продолжалъ жить въ собственномъ домѣ. Онъ теперь немного поуспокоился послѣ треволненій послѣднихъ двухъ-трехъ мѣсяцевъ и сталъ осваиваться со своей великой долей. Теперь дѣло было только за ключницей! Не къ лицу ему было продолжать обходиться старой приходящей работницей, какъ въ дни стѣсненныхъ обстоятельствъ. Что же посовѣтуетъ ему Роза? Уладится — сказалъ Маккъ. А какъ уладится? Самому Бенони все не удавалось поговорить съ нею; она опять исчезла съ его горизонта. Съ того дня весною, когда онъ заходилъ къ ней въ горницу и еще не былъ тѣмъ воротилой, какимъ сталъ теперь, онъ ни разу не встрѣтилъ ея нигдѣ. Теперь онъ рѣшилъ поговорить съ нею, хотя бы у церкви. У него есть прямое дѣло къ ней.

И вотъ, Бенони Гартвигсенъ появился у церкви. Съ Бергенской поѣздки онъ сталъ щеголять по-новому и вообще былъ теперь уже иной персоной. Онъ еще до того, какъ сдѣлаться такимъ богачомъ, дошелъ до конца по части воскреснаго щегольства, и дальше идти ужъ некуда было. Такихъ сапогъ съ лакированными бураками не было ни у кого въ околоткѣ, и больше двухъ куртокъ человѣку носить на себѣ тоже не въ моготу.

Въ Бергенѣ онъ, однако, подмѣтилъ, что обувь тамъ носятъ на манеръ Макковскихъ штиблетъ, а одну или двѣ куртки надѣваютъ не зря, но сообразно съ холодомъ или тепломъ. Хорошенько пораздумавъ надъ этимъ, онъ и запасся подходящею одеждою и для лѣта и для зимы.

— Такъ всѣ богачи ходятъ! — заговорили односельчане, когда Бенони явился въ церковь, разодѣтый по новому. — Съ виду и не скажешь, что онъ богачъ. Ему по карману носить двѣ куртки, а онъ въ чемъ ходитъ? и по мѣрѣ того, какъ онъ подходилъ поближе, всѣ кланялись ему и норовили поздороваться съ нимъ за руку и поблагодарить за все хорошее. А если Бенони пріостанавливался на минутку, такъ опять съ полнымъ правомъ пріосанивался и держался, что твой монументъ, выпрямивъ спину и властно выпятивъ грудь.

— Зашелъ бы къ вамъ въ лавку да попросилъ мѣшокъ муки пока… — заговариваетъ одинъ и запинается отъ смиренія и не смѣетъ договорить своей дерзкой просьбы.

— Мѣшокъ муки? — отвѣчаетъ Бенони. — Ну, это какъ-нибудь устроимъ.

Какая-то женщина, знавшая его ребенкомъ, остановилась и смотритъ на него, какъ на солнце, а, когда онъ прямо подходитъ къ ней, киваетъ ей и спрашиваетъ: все ли у вся благополучно дома? — она почти не въ силахъ отвѣтить отъ умиленія. — Благодарствуйте за память, благодарствуйте за память! — только и твердитъ она и не можетъ, какъ слѣдуетъ, обстоятельно разсказать обо всѣхъ домашнихъ.

Бенони переходитъ отъ одной кучки людей къ другой, и ему уже не зачѣмъ напускать на себя важности: всѣмъ и безъ того извѣстно, кто онъ таковъ, и что онъ пріостанавливается около нихъ чисто изъ одной доброты сердечной. Окруженный почтеніемъ, важный и щедрый, счастливый общимъ признаніемъ своихъ достоинствъ, всходитъ Бенони на церковный холмъ. Не стѣсняется онъ и заговаривать о горахъ, которымъ обязанъ своимъ богатствомъ, и говоритъ: — Купить большой участокъ со свинцовымъ блескомъ и серебромъ, пожалуй, не всякому по плечу. Тутъ надо умомъ пораскинуть. А ко всему прочему надо еще изловчиться перепродать его! — заканчиваетъ онъ, добродушно показывая свои моржевые клыки.

Но та, чьего кивка онъ такъ жаждалъ въ эти дни своей славы, не показывалась…

А, что еще удивительнѣе, она больше не показывалась и въ Сирилундской лавкѣ. Теперь вѣдь Бенони сталъ хозяиномъ и тутъ. И Сирилундъ отнюдь не проигралъ отъ того, что сталъ на половину собственностью Бенони. Сколько было въ лавкѣ товару прежде и сколько подвозилось теперь съ каждымъ почтовымъ пароходомъ! Кромѣ того, всѣ полки съ мануфактурными товарами превратились теперь въ шкафы со стеклянными дверцами ради защиты отъ пыли, а на прилавкахъ появились стеклянные ящики съ разной галантерейной мелочью. Во всемъ какъ-то сказывался болѣе широкій размахъ. Да и разъ во главѣ дѣла стояли два хозяина, его и слѣдовало расширить, по крайней мѣрѣ, вдвое, прибавить нѣсколько крупныхъ судовъ для грузки рыбы, выписать прямо изъ Архангельска цѣлый пароходъ съ зерновымъ хлѣбомъ для мукомольной мельницы… Со временемъ многіе приходы будутъ брать муку въ Сирилундѣ.

Самъ Маккъ по-прежнему занимался въ конторѣ и высиживалъ всякіе планы, а Бенони имѣлъ главный надзоръ надъ пристанями, бондарной мастерской, судами и мельницей, да не оставлялъ своимъ присутствіемъ и лавку. Ему нравилось заходить туда, заставляя всѣхъ покупателей раскланиваться. Ему нравилось, что изъ одного почтенія къ нему народъ, внизу у винной стойки, притихалъ и перешептывался, завидѣвъ его:

— Тсс… вонъ онъ, самъ Гартвигсенъ!

Такое почтеніе располагало Бенони быть обходительнымъ и доброжелательнымъ ко всѣмъ, и онъ начиналъ подшучивать:

— Эй ты, у тебя цѣлый шкаликъ, — не поднесешь ли мнѣ стаканчикъ?

Хо-хо! Экій шутникъ этотъ Гартвигсенъ!

А если Стенъ Лавочникъ отказывалъ какому-нибудь бѣднягѣ въ кредитѣ, Бенони потихоньку вмѣшивался въ дѣло и поворачивалъ его по-своему, говоря, Стену:

— Людямъ приходится иной разъ туговато; вѣрно, ты это какъ-нибудь оборудуешь?

И Стенъ ужъ не задиралъ носа передъ Бенони, но почтительно отвѣчалъ:

— Какъ прикажете.

И люди въ лавкѣ переглядывались, кивая другъ другу, — вотъ, дескать, Божья благодать, что среди нихъ объявился такой Гартвигсенъ!

Но та, чей кивокъ былъ всего важнѣе для Бенони, не показывалась.

Случалось, что онъ спрашивалъ у кузнеца: — Ты сегодня для себя покупаешь или для кого другого? — А ужъ если приходила жена Вилласа Пристанного, которая теперь прислуживала Розѣ, то Бенони всегда самъ становился за прилавокъ, самъ отпускалъ ей и потихоньку всячески обмѣривалъ и обвѣшивалъ себя самого.

XXVII

Дѣло подвигалось къ Рождеству.

У адвоката Аренцена больше не было никакихъ дѣлъ и не предвидѣлось никакихъ. Онъ даже собирался снять дощечку съ дверей своей конторы и уѣхать на почтовомъ пароходѣ. Но Роза удержала его.

— Развѣ ты совсѣмъ покончилъ съ Арономъ изъ Гопана?

— Да.

— А вдругъ Левіонъ изъ Торпельвикена придетъ посовѣтоваться съ тобой, а тебя нѣтъ?

— Не придетъ.

Да, и Левіонъ изъ Торпельвикена больше не приходилъ, а онъ былъ послѣднимъ кліентомъ. Когда сэръ Гью зашелъ заплатить ему за право ловли и въ нынѣшнемъ и въ прошломъ году, Левіонъ, наконецъ, взялъ деньги. Тѣмъ, казалось бы, и долгой тяжбѣ конецъ. Нѣтъ, Левіонъ все-таки пошелъ на другой день къ адвокату Аренцену спросить въ послѣдній разъ:- Правда ли, что у насъ остался судъ повыше? — но Аренцену ужъ не хотѣлось больше утруждать себя, разводить переписку по этому дѣлу, и онъ отвѣтилъ Левіону:- Все, что можно было сдѣлать, сдѣлано; больше ничего не остается.

Несчастный Николай Аренценъ опускался все больше и больше. Пока погода стояла еще довольно теплая, онъ не дѣлалъ особенной разницы между днемъ и ночью; возвращаясь домой со своихъ прогулокъ, онъ валился на кровать, не разбирая, какое время дня или ночи. Его лѣнь становилась ужасающей, переходя въ упорство, въ энергію. Разъ онъ цѣлую недѣлю не раздѣвался, не разувался, засыпая гдѣ попало. Онъ не стѣснялся жены; было изъ-за чего ему ломаться передъ нею! Они вѣдь были женаты уже полтора года; успѣли приглядѣться и прислушаться другъ къ другу за эти пятьсотъ сутокъ слишкомъ. Изучили одинъ другого такъ основательно, что напрасно было бы надѣяться удивить другъ друга какой-нибудь варіаціей вчерашняго дня.

— Пожалуй, я могъ бы пристроиться у почтаря Бенони въ лавкѣ,- сказалъ разъ молодой Аренценъ въ припадкѣ безнадежности. — Теперь передъ праздниками торговля бойкая, требуется много рукъ.

Но Роза воспротивилась и этому. У нея была основательная причина страшиться за мужа, если бы ему открылся доступъ къ нѣкоторымъ стойкамъ въ Сирилуядѣ.

— Ну, это ты не въ серьезъ, — сказала она. — Не къ лицу, я думаю, адвокату стать лавочнымъ молодцомъ.

— Да, чортъ побери, что же мнѣ по-твоему дѣлать? — сердито закричалъ онъ. — Въ прошломъ году ты тоже не дала мнѣ пристроиться въ судьи на рыбныхъ промыслахъ.

Въ прошломъ году было дѣло другое, — тогда они были новобрачными, и Николай только что такъ блестяще началъ свою адвокатскую дѣятельность. О, разница была неизмѣримая. И Роза отвѣтила:

— А теперь тебѣ нельзя взять такое мѣсто?

— Взять! Ты думаешь, такое мѣсто остается только придти да взять?

— Ну, попросить о немъ.

— Я просилъ, — сказалъ молодой Аренценъ, — да не дали; мое прошеніе отклонили. Я не такъ зарекомендовалъ себя въ качествѣ адвоката, чтобы могъ попасть въ судьи. Вотъ и знай теперь.

Молчаніе.

Молодой Аренценъ продолжалъ:- Нѣкоторымъ везетъ въ жизни… ну, да не стоитъ говорить объ этомъ. Везетъ такъ, что жизнь является имъ бѣлоснѣжнымъ ангеломъ. Ко мнѣ она тоже подошла ангеломъ, да сразу и принялась ласкать меня скребницей.

Молчаніе,

— Я никогда не отрицалъ, — началъ онъ снова, — я никогда не отрицалъ, что почтарю Бенони по плечу поставить хоть двѣ голубятни. У него хватало на это средствъ и раньше, а теперь и подавно. Я только отрицалъ, что почтарь Бенони пара тебѣ. Но насчетъ этого я, быть можетъ, ошибся.

— Не понимаю, за что мнѣ приходится расплачиваться такъ, — печально отозвалась Роза.

— Да и гдѣ же тебѣ понять! — отвѣтилъ онъ. — И къ чему мнѣ въ сущности говорить объ этомъ, разъ собственно не тебѣ бы расплачиваться? Но, однако, и мнѣ-то за что расплачиваться? Съ какой стати вообще все это?

Они много разъ и прежде вдавались въ такіе вопросы; тутъ не было ничего новаго; все было имъ знакомо до тошноты. Теперь онъ кончилъ тѣмъ, что заговорилъ немножко яснѣе, стараясь подыскать слова иного рода:

— Значитъ, я загубилъ твою жизнь, мамочка Роза; вотъ оно что. Всю твою жизнь.

На это она ничего не отвѣтила, но присѣла къ окну и стала глядѣть на море.

Однако, не мѣшало бы ей отозваться хоть словечкомъ! Не приняла же она въ серьезъ того, что онъ сказалъ? Ужъ во всякомъ случаѣ, если онъ загубилъ ея жизнь, то и она его, коли на то пошло. И чего ей было усаживаться тамъ въ сторонкѣ? Или она думаетъ, что онъ долго будетъ разговаривать въ этомъ новомъ духѣ? Онъ всталъ и застегнулъ свою куртку.

— Ты уходишь?

— Да. Что мнѣ тутъ дѣлать?

Молчаніе.

— То-то и есть, что тебѣ надо бы побольше заниматься дѣломъ, да поменьше уходить изъ дому.

Въ этихъ словахъ во всякомъ случаѣ не было ничего новаго; онъ слышалъ ихъ сотни разъ. И столько же разъ возражалъ на нихъ, а она все твердила свое. Просто хоть лопни!

— Ты знаешь, какого я мнѣнія на этотъ счетъ, — сказалъ онъ. — У тебя все на умѣ полушкалики. А мнѣ нипочемъ выпить хоть двѣ бутылки заразъ. Я разъ заложилъ за галстухъ двѣ бутылки водки да еще сколько-то стаканчиковъ пунша, да! И — ни въ одномъ глазу. Такъ вотъ видишь, будь у меня дѣло, я могъ бы отлично справиться съ нимъ, невзирая ни на какіе шкалики. Не въ нихъ суть, она лежитъ гораздо глубже. Да и чего тутъ, я отлично могу сказать въ чемъ она: въ томъ, что лучше бы намъ всю жизнь оставаться женихомъ и невѣстой. Вотъ въ чемъ. Не надо бы намъ вовсе жениться!

— Очень можетъ быть, — сказала она.

Эта предупредительность съ ея стороны была для него новостью. Прежде она никогда такъ не соглашалась съ его разсужденіями. И онъ какъ будто увидалъ въ этомъ выходъ для себя. Господи Боже, повѣяло свѣжимъ воздухомъ! И онъ сказалъ живо, даже прямо съ радостью:

— Да, не правъ ли я? Можешь ты вотъ сейчасъ подойти къ фортепьяно и поиграть немножко ради своего удовольствія? Нѣтъ; у насъ вѣдь нѣтъ инструмента. У насъ ровно ничего нѣтъ; мы живемъ въ долгъ. И ты отлично сознаешь про себя, что виною тутъ не полушкалики. Дѣло въ томъ, что насъ обоихъ пришибло. Словно параличомъ хватило. Сначала у меня отнялись ноги; мнѣ стало лѣнь ходить; потомъ руки, наконецъ, дошло до мозга… Какъ подумать хорошенько, оно такъ и вышло — только въ обратномъ порядкѣ; но это все равно. И ты вотъ попала на одну линію со мной. Ты понимаешь, что такое я говорю, можешь вникнуть въ положеніе; оно для тебя не тарабарщина, а два года тому назадъ ты бы ровно ничего не поняла. Да и я, пожалуй, тоже.

— Нѣтъ, я и теперь не понимаю, —запротестовала Роза, качая головой. — Во всякомъ случаѣ не все. Насъ пришибло? Скорѣе, я думаю, ты такимъ и уродился. Нѣтъ, не уродился, но сталъ такимъ. Такъ и лучше было бы тебѣ оставить меня въ покоѣ, когда ты опять вернулся сюда.

Вотъ такъ! Значитъ, конецъ ея предупредительности?

— На счетъ этого я могъ бы дать тебѣ довольно колкій отвѣтъ, еслибы захотѣлъ, — сказалъ онъ. — Я могъ бы сказать: я потому не оставилъ тебя въ покоѣ, что имѣлъ честь опять влюбиться въ тебя.

— Наврядъ ли. Куда тебѣ! Ты ужъ и тогда былъ разбитъ параличомъ.

— Я потому и не говорю такъ. Напротивъ, я скажу напрямикъ, что попросту захотѣлъ имѣть тебя. Да. Но нѣтъ сомнѣнія, что все это вышло изъ-за почтаря Бенони.

Она и не взглянула на него. И такія черезчуръ откровенныя рѣчи она уже слышала. А онъ закончилъ обычной фразой:

— Когда Бенони выставилъ свою кандидатуру, и я тоже. Соперникъ много значитъ, колоссально много. Валяется себѣ вещь на дорогѣ, и ни на что она тебѣ не нужна. Но стоитъ явиться другому и захотѣть поднять ее, и у тебя сейчасъ же глаза разгораются на нее!

Молчаніе. Ничто больше не въ состояніи задѣть за живое ни того, ни другого. Роза въ эту минуту вспомнила, что уже полдень, и пора подавать на обѣдъ картошку.

— Ого, будь дѣло только въ полушкаликахъ, я бы живо пересталъ, — продолжалъ онъ.

— Нѣтъ, и на это тебя не станетъ.

А хотя бы и такъ! И зачѣмъ ему стараться? Разъ суть не въ полушкаликахъ, зачѣмъ ему отказываться отъ нихъ? Просто хоть свихнись отъ такой логики! Онъ превозмогъ себя и сказалъ, какъ бы уставъ спорить:

— Да; меня и на это не станетъ; меня ни на что не станетъ. Вначалѣ я старался было, но скоро пересталъ. Все было кончено, какъ только мы женились. Не слѣдовало бы намъ. Взять бы мнѣ да сразу, тогда же, сѣсть на почтовый пароходъ…

Такъ закончили они и на этотъ разъ свою обычную ссору, и молодой Аренценъ вышелъ изъ дому.

Погода стояла хорошая. Вдали виднѣлся дымокъ почтоваго парохода. Ну да, конечно, вернуться бы ему тогда же на югъ, а не основываться тутъ; и вообще не зачѣмъ было пріѣзжать сюда. Оставался бы себѣ на мѣстѣ. Всегда бы удалось какъ-нибудь пристроиться въ большомъ городѣ, гдѣ онъ зналъ всѣ ходы и выходы.

Онъ прошелъ мимо Сирилундской усадьбы въ кузницу. Кузнецъ и адвокатъ наскоро перекинулись парой словъ и вывернули другъ передъ другомъ свои карманы — ни гроша, молъ. И молодой Аренценъ побрелъ въ Сирилундъ: не перепадетъ ли что-нибудь у стойки… Хотя — онъ отлично могъ бы и обойтись… Но вѣдь не въ полушкаликахъ же суть! И что ему дѣлать дома? Сидѣть въ конторѣ да глазѣть на никуда негодныя бумажки?

Маккъ кивнулъ ему изъ окна. Молодой Аренценъ словно и не примѣтилъ, норовя пройти мимо. Но Маккъ вдругъ показался на крыльцѣ.

— Прошу! — сказалъ Маккъ и отворилъ дверь въ контору. Онъ что-то суетился.

— Нѣтъ, спасибо, — сказалъ молодой Аренценъ, порываясь продолжать путь.

— Прошу! — повторилъ Маккъ.

Больше онъ ничего не сказалъ, но тутъ молодой Аренценъ послѣдовалъ за нимъ. Они вошли въ контору, и Маккъ сразу началъ:- Любезный Николай, такъ нельзя. И тебѣ и Розѣ одинаково скверно приходится отъ этого. Хочешь, я дамъ тебѣ денегъ вернуться на югъ?

Молодой Аренценъ, запинаясь, пробормоталъ:- Да, пожалуй… На югъ?.. Я не понимаю…

Маккъ устремилъ на него свой холодный взглядъ и прибавилъ всего нѣсколько словъ о томъ, что кредитъ въ лавкѣ не можетъ-де быть вѣчнымъ, а почтовый пароходъ какъ разъ входитъ въ гавань… и кстати — вотъ деньги!..

На другой день Роза зашла къ Макку и, поговоривъ сначала о томъ, о семъ, осторожно-вопросительно сказала:- Николай такъ рано вышелъ сегодня изъ дому… Онъ говорилъ… толковалъ…

Николай? Онъ уѣхалъ вчера на почтовомъ пароходѣ. У него какое-то дѣло тамъ на югѣ. Развѣ Роза не знала?

— Нѣтъ… Да, то-есть… На почтовомъ пароходѣ? Онъ ничего не говорилъ?

— Сказалъ: большое дѣло.

Съ минуту прошло въ молчаніи. Роза стояла совсѣмъ растерянная.

— Да, онъ поговаривалъ, что ему придется поѣхать, — наконецъ выговорила она. — Теперь, вѣрно, вдругъ понадобилось…

— По-моему, тебѣ не зачѣмъ возвращаться въ домъ кузнеца, — сказалъ Маккъ.

И Роза осталась. День, два, нѣсколько дней. Прошла недѣля, а Роза все оставалась. Въ Сирилундѣ было веселѣе, — много людей, движенья, жизни. Вотъ пришелъ зачѣмъ-то Вилласъ Пристанной. Увидавъ Розу въ окошкѣ, онъ поклонился. Роза знала его съ дѣтства, вышла къ нему и спросила:- Ты не ко мнѣ ли съ вѣсточкой?

— Гм… Только передать отъ адвоката, что онъ благополучно сѣлъ на пароходъ.

— Больше ничего?

— Нѣтъ.

— Да, ему нужно было поѣхать на югъ. Большое дѣло. Такъ онъ благополучно..?

— Лучше нельзя. Я былъ въ лодкѣ и самъ видѣлъ.

И Роза расхаживала по Сирилунду словно опять была дѣвушкой; все и всѣ были ей тутъ знакомы. Былъ тутъ и Свенъ Дозорный. Только онъ не пѣлъ больше, не выкидывалъ забавныхъ штукъ, какъ во времена своей холостой жизни; этого теперь не полагалось. Но учтивъ онъ былъ по-прежнему, кланялся по-городскому и мастеръ былъ вести бесѣду. Розѣ каждая встрѣча съ нимъ доставляла пріятную минуту. Она заходила также въ ихъ каморку, навѣстить Элленъ съ ребенкомъ. Да, у Элленъ былъ теперь ребенокъ, крохотный мальчугашка съ карими глазами. И никто не могъ понять съ чего это у него каріе глаза? — Не съ чего другого, какъ съ того, что я лежала тутъ, гдѣ лежитъ Фредрикъ Менза. Онъ такой фокусникъ, и глаза у него каріе, — догадывалась Элленъ.

Да ужъ, Фредрикъ Менза былъ настоящій фокусникъ: умирать такъ и не умиралъ, а, напротивъ, проявлялъ неутомимую жизненность и смотрѣлъ такъ, какъ будто завтра же собирался начать совсѣмъ новую, иную жизнь. Крикъ ребенка повергалъ его въ великое изумленіе. Старикъ каждый разъ воображалъ, что сдѣлалъ какое-то открытіе и старался поймать его руками. Не поймавъ ничего, онъ заключалъ, что оно тамъ, въ гавани, и хотѣлъ испугать его крикомъ. Но такъ какъ оно отвѣчало тѣмъ же, то и Фредрикъ Менза продолжалъ кричать. Раззадоренный онъ не переставалъ также хватать руками воздухъ, но руки его не слушались, натыкались одна на другую и запутывались, затѣвали между собою драку, хватали одна другую словно добычу, мяли и тискали. Ногти у него были грязно-желтые, длинные, похожіе на роговыя чайныя ложечки, и когда они вонзались ему въ мясо, ему становилось больно, онъ охалъ и ругался. Наконецъ, одна рука одолѣвала другую и бросала ее съ размаху внизъ, а Фредрикъ Менза смѣялся отъ радости. Во время же самой потасовки онъ придумывалъ не мало подходящихъ словъ для выраженія своего настроенія: — Дымъ на крышѣ? Ха-ха! Не греби дальше, Монсъ! Еще бы, еще бы, еще бы!

Да, вотъ, такъ и лежалъ Фредрикъ Менза, словно выполняя свою миссію, вдувая свой скотскій идіотизмъ въ уши новорожденному съ перваго же дня его жизни. А дѣвушки, приносившія ему ѣду, не переставали оказывать ему почтеніе и величали его на вы.

— Не угодно-ли вамъ покушать, — говорили ему.

Лицо его принимало самое озабоченное выраженіе, какъ будто дѣло шло о его міровоззрѣніи…

— Дэ-дэ-дэ-дэ, — отвѣчалъ Фредрикъ Менза.

XXVIII

Зима пришла, стало холодно, а Маккъ все не начиналъ повязывать животъ широкимъ краснымъ шарфомъ. И не думалъ даже. Просто диво! Его лукавый желудокъ, видно, вдругъ остановился на полдорогѣ и пошелъ на попятный. И Маккъ жилъ себѣ во всю, какъ никогда еще, и старательнѣе прежняго красилъ себѣ волосы и бороду. Обо всемъ онъ успѣвалъ подумать. Когда были куплены большія новыя суда, онъ велѣлъ расширить помѣщенія для команды и выкрасить крыши рубокъ въ свѣтлые цвѣта. Это-де не только хорошо дѣйствуетъ на шкипера, но и на всѣхъ, внушая почтеніе къ судовладѣльцамъ! Кромѣ того, Маккъ намѣтилъ по газетнымъ объявленіямъ одинъ небольшой пароходъ, и рѣшилъ подать голосъ за покупку его при первомъ же случаѣ, когда понадобится расширить рыбное дѣло на Лофотенахъ.

Не забывалъ онъ и направлять отеческой рукой, даже усерднѣе прежняго, домашнія дѣла. Такъ какъ Бенони захотѣлъ сдѣлать своего стараго пріятеля Свена Дозорнаго шкиперомъ одного изъ новыхъ судовъ, то Маккъ сразу подумалъ о томъ, что не годится больше Свену съ Элленъ ютиться въ такой каморкѣ, и велѣлъ приготовить для нихъ новое помѣщеніе въ другомъ концѣ людского флигеля, гдѣ отводили во время тинговъ контору фогту.

Маккъ не продалъ въ этомъ году всего пера и пуха, собраннаго на его птичьихъ островкахъ. Онъ велѣлъ отдѣлить для себя самаго лучшаго пера и пуха и сшить чудесную новую перину для ванны. Молоденькой Петринѣ изъ Торпельвикена, новой горничной, которой шелъ всего семнадцатый годъ, не по силамъ было, конечно, ворочать тяжелыя старыя вещи, да и кромѣ того Маккъ любилъ обзаводиться новой периной для ванны при каждой смѣнѣ горничныхъ; зеленая перина смѣняла красную, голубую или желтую. Но вотъ какая бѣда вышла на этотъ разъ съ новой периной: перья лежали на сушилкѣ въ прачешной и ужъ такъ хорошо высохли, стали завиваться, какъ вдругъ однажды утромъ сгорѣли. Никто туда не ходилъ, и никто не могъ понять, какъ это вышло. А Элленъ, бывшая Элленъ Горничная, кричала о бѣдѣ громче всѣхъ, увѣряя, что она тутъ ни при чемъ. — Но и то сказать, къ чему ему новая перина? Совсѣмъ ему не нужно новой перины! — говорила она Брамапутрѣ. Но Маккъ иначе разсуждалъ; подходило Рождество, приближался сочельникъ, и Маккъ зналъ, что ему нужно. Онъ велѣлъ вывѣсить у лавки объявленіе, что спѣшно скупаетъ пухъ и перо по высокой цѣнѣ. А развѣ это не равнялось приказанію нести къ нему на дворъ пухъ, и перо? Въ Сирилундъ и нанесли въ нѣсколько дней столько пуху и пера, что самъ Маккъ сказалъ: довольно. А Роза все оставалась. И Маккъ не былъ бы тѣмъ отечески-заботливымъ господиномъ для всѣхъ, если бы не заботился также о благѣ Розы. Почему бы ей не согласиться взять на себя хозяйство у Бенони? Она вѣдь стала свободной. Маккъ хотѣлъ облегчить ей этотъ шагъ, — такъ сказать, скрасить его въ ея глазахъ и сказалъ:- Вотъ еще по какой причинѣ тебѣ слѣдовало бы заняться хозяйствомъ моего компаньона. — Маккъ называлъ Бенони компаньономъ, чтобы поставить его какъ можно выше.

— По какой же причинѣ?

— Настолько важной, что и одной ея было бы достаточно. Ты вѣдь привязалась къ маленькой Мартѣ? Ну, такъ вотъ, компаньонъ мой хочетъ взять Марту къ себѣ, если найдетъ кого вести хозяйство.

— Онъ такъ сказалъ?

— Да.

— Я не могу, — сказала Роза, качая головой. Маккъ продолжалъ:- По-моему, это такъ прекрасно съ его стороны. Отецъ Марты — милѣйшій Стенъ — не всегда-то былъ хорошъ съ Гартвигсеномъ, но…

— Я не могу, — повторила Роза. — Это невозможно.

— Но хоть бы ты пришла помочь намъ немножко въ лавкѣ передъ праздниками, — онъ бы самъ поговорилъ съ тобой.

— Нѣтъ, я не могу въ нынѣшнемъ году помогать въ лавкѣ,- сказала опять Роза, — мнѣ надо домой.

И Роза уѣхала домой въ пасторскую усадьбу…

Подошелъ сочельникъ.

Но, когда надо было приготовить Макку его обычную сочельниковую ванну, то оказалось, что, хотя новая чудесная перина и вполнѣ готова, да въ огромной цинковой ваннѣ объявилась предосадная дыра. А кузнецъ былъ пьянешенекъ и не могъ взяться за починку. Такъ ничего и нельзя было подѣлать. Традиція была нарушена. Но съ чего это кузнецъ такъ напился какъ разъ, когда самому Макку была въ немъ такая надобность? Кузнецъ еще съ утра былъ не твердъ на ногахъ, а тутъ его пригласили къ Элленъ, бывшей Элленъ Горничной. Свена Дозорнаго дома не случилось, но Элленъ такъ хорошо потчевала гостя водкой, что старикъ свалился. Охъ, какъ сокрушалась теперь Элленъ о томъ, что она натворила, и даже съ отчаянія спрашивала: нельзя ли замазать дыру крутой кашей? — Что ты! — отвѣтила Брамапутра. — Такъ нельзя ли взять иглу съ ниткой да зашить какъ-нибудь? — спрашивала Элленъ и принималась истерически хохотать съ отчаянія, что напоила кузнеца. Но Маккъ сразу придумалъ было выходъ: взять да принести въ его комнату одну изъ небольшихъ лодокъ съ Фунтуса, налить ее теплой водой и постелить на дно перину, — выйдетъ прекрасная ванна. Послали за Свеномъ Дозорнымъ, но, выслушавъ отъ ключницы такой приказъ, онъ сказалъ, опуская шапку до самыхъ колѣнъ:- Помилуйте! Ни одной изъ этихъ лодокъ не спускали на воду съ самой осени; онѣ всѣ разсохлись и дадутъ такую течь, что твои свиньи… — и онъ учтиво поклонился.

Такъ ничего и нельзя было подѣлать.

И все, какъ нарочно, складывалось въ этомъ году не ладно; вскрылъ Маккъ письмо отъ дочери своей Эдварды изъ Финляндіи, ежегодное ея письмо въ родной домъ къ Рождеству, и его такъ всего и передернуло. Онъ сразу отошелъ къ окну и задумался. Письмо было короткое: Эдварда овдовѣла и весною собиралась домой.

Маккъ превозмогъ себя и принималъ гостей, какъ ни въ чемъ не бывало. Принялъ, по обычаю, смотрителя Шёнинга, принялъ и Бенони, ставшаго теперь компаньономъ Макка и хозяиномъ въ Сирилундѣ, да къ тому же баснословнымъ богачомъ. Маккъ подвелъ его къ дивану и нѣсколько разъ поблагодарилъ за посѣщеніе въ такой вечеръ. Потомъ обратился къ смотрителю и спросилъ:- А мадамъ Шёнингъ?

— Не знаю, — отвѣтилъ смотритель, и даже не оглянулся — гдѣ же она.

— Но она, вѣрно, придетъ?

— Кто? — спросилъ смотритель.

Ему ни до чего и ни до кого не было дѣла. Съ какимъ презрѣніемъ относился онъ ко всѣмъ этимъ вопросамъ, къ этому Фердинанду Макку и всему его дому! А вонъ на диванѣ развалился, во всей своей красѣ, богачъ изъ простыхъ, бывшій владѣлецъ рудниковъ, Бенони Гартвигсенъ, ворочая голубыми глазами. Въ столовой дѣвушки накрывали столъ, не помня себя отъ радости, что наступилъ-таки этотъ завѣтный вечеръ… О, не будь тутъ по стѣнамъ кое-какихъ картинъ, невмочь было бы и оставаться здѣсь.

Но вотъ, явилась и мадамъ Шёнингъ. Она извинилась, что пришла такъ рано.

— Помилуйте, милѣйшая мадамъ Шёнингъ, — сказалъ Маккъ;- мужъ вашъ тутъ уже съ четверть часа.

— Вотъ какъ, — отозвалась она, и даже не поглядѣла, гдѣ мужъ, не видѣла даже тѣни своего мужа.

За столомъ Маккъ произнесъ свои обычныя торжественныя рѣчи. Говоря о дочери Эдвардѣ, онъ высказалъ надежду, что баронесса Эдварда помнитъ свое старое гнѣздо и навѣститъ его весною… Ни слова о катастрофѣ; былъ вѣдь сочельникъ.

Послѣ того Маккъ провозгласилъ тостъ, прекрасный тостъ, за своего компаньона Бенони, который былъ такъ добръ посѣтить его въ этотъ вечеръ. Затѣмъ — за смотрительскую чету съ маяка и, наконецъ, за всѣхъ своихъ людей. И вся эта армія людей, зарабатывавшихъ свой хлѣбъ въ Сирилундѣ, по-дѣтски внимала хватающимъ за душу словамъ Макка, а Брамапутра, по обыкновенію, усиленно сморкалась. Но Фредрика Мензу нельзя было перенести въ постели къ столу. Его, однако, не оставили одного въ такой вечеръ; возлѣ него сидѣла одна изъ женщинъ, кормила его, читала ему молитвы и всячески ухаживала за нимъ. А у другой стѣны каморки лежалъ мальчугашка Элленъ, предоставленный самому себѣ; онъ кричалъ, замолкалъ, улыбался, брыкался ножонками и снова кричалъ. Но онъ сильно мѣшалъ тѣмъ двумъ читать молитвы, и Фредрикъ Менза раза два яростно кричалъ:- Царь Давидъ, царь Давидъ! Чортъ подери! Хо! — на что женщина отвѣчала:- Да, правда ваша, надо помнить царя Давида изъ библіи… — Элленъ для вида забѣжала разокъ съ пира провѣдать ребенка, перевернула его на другой бокъ и опять убѣжала. Она была занята другимъ, тѣмъ, что сейчасъ предстояло: когда гости уйдутъ, вѣрно, начнется обыскъ; но этой дѣвчонкѣ, этой Петринѣ изъ Торпельвикена ни за что не изловчиться припрятать серебряную вилку за подкладку нижней юбки…

Бенони спросилъ Макка:- Значитъ, какъ же? Роза такъ и не знаетъ никого въ ключницы для меня?

Какъ это, видно, мучило его; какимъ растеряннымъ тономъ говорилъ о томъ этотъ богачъ, воротила! Ему не хватало дамской особы вести хозяйство, и никакъ нельзя было отыскать таковой за всѣ свои деньги.

Маккъ попросилъ его обождать до весны.

— Милый другъ, прошу погодить до весны. Весной пріѣдетъ моя дочь, и эти двѣ дамы такъ хорошо знаютъ другъ дружку…

На праздникахъ Бенони вздумалъ прокатиться черезъ общественный лѣсъ въ сосѣднюю церковь. Онъ предпринималъ поѣздку ради развлеченія, — почему бы ему не послушать одну изъ праздничныхъ проповѣдей знаменитаго пастора Барфода? И такъ какъ Бенони уже не подобало ходить пѣшкомъ, то Маккъ одолжилъ ему лошадь и санки да кстати и свою тюленью шубу.

— Я еще не обзавелся шубой, — сказалъ Бенони Свену Дозорному, который сидѣлъ кучеромъ позади. Бенони колебался было посадить Свена кучеромъ, — Свенъ былъ вѣдь теперь человѣкъ женатый и къ тому же произведенъ въ шкипера большого судна. — Тебѣ, пожалуй, мало охоты везти меня? — спросилъ Бенони.

— Срамъ былъ бы мнѣ, коли бы я не повезъ Гартвигсена, — отвѣтилъ со своей стороны Свенъ.

Это еще произошло на дворѣ Сирилунда.

По дорогѣ они завернули къ Бенони и захватили изъ дому дорожную сумку со съѣстнымъ и корзинку съ напитками. Бенони досталъ свои высокіе сапоги и предложилъ Свену надѣть ихъ. А это были тѣ самые знаменитые сапоги съ лакированными бураками, въ которыхъ Бенони щеголялъ столько разъ.

— Возьми ихъ, — сказалъ Бенони.

У него вошло въ привычку говорить мягко, но рѣшительно; богатство придавало ему и увѣренность въ себѣ, и осанку, и умѣнье носить одежду и даже какъ будто преобразило его рѣчь. Ахъ, эти деньги! Онѣ таки сдѣлали изъ Бенони человѣка.

Но когда Бенони предложилъ Свену Дозорному надѣть сапоги, тотъ отвѣтилъ по своей старой привычкѣ:- А сами-то вы въ чемъ будете?

Бенони сунулъ ноги въ бергенскіе ботфорты съ отворотами изъ собачьяго мѣха, и тогда Свенъ надѣлъ на себя высокіе сапоги, словно святыню какую.

— Ежели они тебѣ впору, такъ и оставь ихъ себѣ,- сказалъ Бенони.

А Свенъ Дозорный отвѣтилъ:- Это ужъ совсѣмъ мнѣ не по заслугамъ. Они всю жизнь будутъ у меня праздничными сапогами.

Потомъ выпили по рюмочкѣ-другой и поѣхали.

Дорогой они бесѣдовали о томъ, о семъ. Дорога шла все мѣстами, гдѣ Бенони знакомъ былъ каждый кустикъ можжевельника, каждая сосна, каждая гора. Тутъ онъ хаживалъ и въ дождь и въ вёдро, нося королевскую почту въ чумкѣ со львомъ. А вонъ, къ сожалѣнію, и та пещера, гдѣ онъ отдыхалъ тогда съ пасторской Розой. Охъ, эта пещера!..

— Не споешь ли что-нибудь? — спросилъ онъ черезъ плечо.

— Спѣть? Гм… Я какъ будто разучился, — отвѣтилъ Свенъ. — Столько теперь всего…

Когда же они въ глубинѣ лѣса открыли корзинку съ напитками, да хлебнули хорошенько, Свенъ Дозорный какъ-то странно размякъ, и языкъ у него сталъ заплетаться, — словно онъ выпилъ крѣпкаго натощакъ.

— Оно въ сущности-то я не закусывалъ сегодня, стыдно сказать, — признался онъ.

Достали сумку съ рождественскими яствами, хлѣбъ.

— Почему жъ ты не закусывалъ?

— Да самъ виноватъ. Но тутъ столько всего… — отвѣтилъ Свенъ.

И далъ понять, что они съ Элленъ маленько повздорили поутру, такъ что ему потомъ и кусокъ въ ротъ не шелъ.

Они все ѣхали да ѣхали. Свенъ Дозорный опять заговорилъ:- Будь у меня мой алмазъ, да удалось бы мнѣ какъ-нибудь выклянчить у васъ въ лавкѣ ящикъ стеколъ, я бы опять пошелъ бродить.

Бенони круто повернулся къ нему:- Теперь? Когда ты будешь шкиперомъ?

Свенъ покачалъ головой.

— Къ тому же ты теперь человѣкъ семейный, отецъ и все такое.

— Да, — отвѣтилъ Свенъ, — такъ-то такъ, но…

Добрѣйшій Свенъ Дозорный пробылъ женатымъ человѣкомъ уже съ полгода и больше не распѣвалъ про сорозскихъ дѣвушекъ, не приплясывалъ на ходу. Ничего такого больше ему въ голову не приходило. Эти полгода тянулись словно вѣчность. Онъ, положимъ, добился своего, но зато прощай это живое нетерпѣніе, это напряженное ожиданіе; теперь день прошелъ и — слава Богу! Каждое утро онъ просыпался, чтобы начать все то же самое сначала; нечего было ждать; двѣсти разъ подъ рядъ повторялось то же самое: онъ вставалъ, Элленъ вставала, брали тѣ же платья и надѣвали ихъ на себя сегодня, какъ вчера… Элленъ выглядывала изъ окошка — спущены ли шторы у Макка въ комнатѣ, какъ полагается, и каждый разъ тѣми же надоѣвшими до тошноты словами сообщала, какова погода; говорила же она это, вѣрно, только за тѣмъ, чтобы скрыть — куда неслись ея взгляды. Мужъ и жена уже неохотно сторонились другъ передъ другомъ въ тѣсной каморкѣ; каждый ждалъ, чтобы другой убрался поскорѣе. И расходились они въ разныя стороны, не сказавъ другъ другу ни слова. Двѣсти разъ. А впереди ждутъ еще, пожалуй, тысячи разъ.

— Ты на себя не похожъ больше, — сказалъ Бенони. — Весной, когда вернешься съ Лофотенъ, у тебя будетъ новое просторное помѣщеніе.

— Не заслужилъ я, не заслужилъ.

— А ребенокъ растетъ?

— Да, растетъ. Глаза у него каріе, но онъ славный мальчишка, мнѣ нравится.

— Ты берешь его на руки?

— Нѣтъ.

— Не берешь?

— Я хотѣлъ, да…

— Тебѣ бы слѣдовало брать его иногда, — посовѣтовалъ Бенони.

— Вы говорите?

— Да, говорю. Потому что насчетъ этихъ карихъ глазъ… теперь ужъ ихъ не передѣлаешь.

И вотъ они выѣхали изъ лѣсу и завернули къ пасторской усадьбѣ, взрывая пушистый свѣжевыпавшій снѣгъ.

Баринъ въ шубѣ, самъ Гартвигсенъ! Работникъ или даже двое бросились подержать лошадь. — Пожалуйте! Пожалуйте въ домъ! — Нѣтъ, спасибо!

У Бенони засосало подъ ложечкой отъ старыхъ воспоминаній: вотъ тутъ, въ этомъ самомъ домѣ его когда-то заставили подписать извѣстное жестокосердое заявленіе, а потомъ это самое заявленіе было прочитано ленеманомъ на церковномъ холмѣ въ собственномъ приходѣ Бенони. А съ тѣхъ поръ Роза побывала его невѣстой и порвала съ нимъ, вышла замужъ за другого, за кистерскаго Николая… Охъ!

Бенони во всемъ своемъ великолѣпіи зашагалъ на церковный холмъ, тихонько разсѣкая кучки народа, которыя съ поклономъ разступались. Его всѣ знали, прибѣжалъ посланный: не будетъ ли Гартвигсенъ такъ любезенъ завернуть къ пастору обогрѣться? Нѣтъ? благодарствуйте, — у него дѣла; вотъ послѣ обѣдни онъ, спасибо, зайдетъ, пожалуй.

Конечно, прямого дѣла у него ни къ кому здѣсь не было, но у такого воротилы всегда вѣдь найдется дѣло для кого-нибудь изъ такой толпы. Его дѣятельность была такъ обширна; ему нужны, напримѣръ, люди для новыхъ судовъ, отправляющихся на Лофотены. И ему даже не зачѣмъ было самому дѣлать первый шагъ, спрашивать кого-нибудь. Если народъ еще не обступилъ его сплошной стѣной просителей, то единственно изъ глубокаго къ нему почтенія. Но вотъ, подходитъ то тотъ, то другой, снимаетъ шапку и, несмотря на стужу, не спѣшитъ надѣвать ее опять: не окажетъ ли Гартвигсенъ такую милость, не найдетъ ли для него мѣстечка на одномъ изъ судовъ? — и Бенони, стоя тутъ, какъ монументъ, въ своей тюленьей шубѣ и отороченныхъ мѣхомъ ботфортахъ, является для всѣхъ настоящимъ господиномъ и милостивцемъ.

— Я подумаю, — отвѣчаетъ онъ и записываетъ имена;- зайди ко мнѣ на-дняхъ. Понятно, мнѣ нельзя забыть и своихъ односельчанъ, но…

На холмъ поднимается самъ пасторъ Барфодъ въ полномъ облаченіи и останавливается около Бенони и проситъ его непремѣнно пожаловать къ нему въ гости, не пройти мимо его порога. Бенони благодаритъ: ежели время позволитъ послѣ обѣдни… Все ли благополучно у пастора?

Н-да, такого вопроса не задалъ бы Бенони Гартвигсенъ пастору Барфодъ въ былыя времена.

Роза не показывалась на холмѣ. Пожалуй, и въ церковь не придетъ сегодня? Хорошо.

Нѣтъ, она показалась все-таки. Бенони снялъ свою мѣховую шапку, и Роза прошла мимо, вся вспыхнувъ. Бѣдняжка Роза, видно, не смогла сдержать своего любопытства, захотѣла все-таки взглянуть на Бенони въ шубѣ. Она прошла въ ризницу.

Бенони постоялъ съ минуту, собираясь съ мыслями и, наконецъ, сказалъ послѣднему просителю:- Да, да; видно, тебѣ туговато приходится; заходи на-дняхъ, получишь работишку. — Богъ васъ благословитъ! — отвѣтилъ тотъ, а затѣмъ Бенони прошелъ въ церковь.

Онъ нарочно усѣлся у самыхъ дверей. Люди вытаращили глаза: онъ вѣдь могъ бы сѣсть повыше, у самаго амвона! Роза сидѣла въ пасторской ложѣ и, взглянувъ на него, опять вся покраснѣла; лишь понемногу краска сбѣжала съ ея лица. Она была въ песцовой шубкѣ.

Бенони разстегнулъ свою шубу. Онъ отлично зналъ, что сѣлъ не на господское мѣсто; и ленеманъ и нѣкоторые мелкіе рыбопромышленники сидѣли куда выше. Но Бенони, гдѣ сѣлъ, тамъ и сѣлъ, придавъ этимъ почетъ скромному мѣсту. И не мало людей въ церкви, навѣрно, стыдились того, что усѣлись выше его, и отъ души желали бы пересѣсть пониже Гартвигсена, воротилы Гартвигсена! Охъ, лучше бы имъ вовсе не приходить сегодня въ церковь!

Сразу послѣ проповѣди кое-кто изъ прихожанъ вышелъ. Бенони застегнулъ шубу и тоже вышелъ. Онъ не хотѣлъ больше мучить Розу. Народъ глазѣлъ то на нее, то на него, припоминая ихъ помолвку въ былыя времена. — Вотъ-то проворонила! — вѣрно, думали люди.

Бенони пошелъ къ санкамъ. Свенъ Дозорный слѣдовалъ за своимъ господиномъ по пятамъ и спросилъ: запрягать ли? Да, сейчасъ же. Мигомъ по двору пронеслась вѣсть, что Гартвигсенъ уже у санокъ и, ей-Богу, собирается уѣзжать! Пасторша впопыхахъ сбѣжала съ крыльца и сама прошлась по холоду и снѣгу къ Бенони, привѣтливо и сердечно пожала ему руку и попросила не оставить ихъ своимъ посѣщеніемъ, разъ ужъ имъ выпала такая радость увидать его здѣсь.

Пока они стояли тамъ, пришла и Роза изъ церкви. Бѣдняжка Роза! Вѣрно, ей не терпѣлось узнать — неужто Бенони такъ сразу и уѣдетъ домой? Вотъ она и пришла. Мать крикнула ей:- Нѣтъ, ты послушай! Гартвигсенъ спѣшитъ уѣхать. Поди, помоги мнѣ уговорить его.

Роза совсѣмъ смутилась; рада бы, кажется, сквозь землю провалиться. — Вы не будете такъ любезны зайти? — только и нашлась она сказать.

Бенони не сталъ ломаться; ему не зачѣмъ было; онъ только сослался на длинный путь и короткій день; приходится спѣшить.

— Ну, теперь луна свѣтитъ, — сказала Роза.

— Да, да, луна, — подхватила ея мать.

— Ужъ не знаю… — сказалъ Бенони и вопросительно поглядѣлъ на Свена Дозорнаго. — По-твоему, можно повременить немножко?

Свенъ Дозорный умѣлъ вести себя въ хорошемъ обществѣ,- сорвалъ съ головы шапку и съ поклономъ отвѣтилъ:- Времени, вѣрно, хватитъ; дорога хорошая.

— Я теперь человѣкъ не совсѣмъ свободный, — пояснилъ Бенони, слѣдуя за дамами. — Столько хлопотъ по снаряженію всѣхъ этихъ судовъ…

Какъ это было странно! Вотъ теперь Роза шла рядомъ съ нимъ, а немного погодя, сѣла въ той же горницѣ, гдѣ и онъ, слушала его разговоры, и время отъ времени поглядывала на него и даже отвѣчала по немножку… Когда же пасторъ Барфодъ вернулся изъ церкви, и сѣли за столъ, Роза передавала Бенони то одно, то другое. Все это было такъ диковинно… словно во снѣ. Онъ старался побороть въ себѣ непріятную неувѣренность: какъ ему говорить съ нею, какъ часто можно на нее поглядывать? Онъ вѣдь былъ когда-то помолвленъ съ этой особой, цѣловалъ ее, выстроилъ для нея домъ; чуть-чуть было не дошло до свадьбы…

Послѣ обѣда пасторъ съ пасторшей ушли къ себѣ вздремнуть. У нихъ была такая привычка. И вотъ, Бенони остался наединѣ со своей прежней невѣстой. — Не будете ли такъ любезны сыграть что-нибудь? — сказалъ онъ ей. — Или, пожалуй, это обезпокоитъ стариковъ? «Да, ужъ навѣрно», — видно, подумала она, но все-таки сѣла играть.

Ему ужасно нравится ея игра; ничего подобнаго онъ не слыхалъ. И онъ считаетъ это какъ бы знакомъ нѣжности съ ея стороны, что она такъ играетъ для него. Она склоняется то правымъ, то лѣвымъ плечомъ; волосы собраны такъ пышно на затылкѣ, а ниже бѣлѣетъ шея…

Когда она кончаетъ, онъ очень мило благодаритъ ее:- Сроду не слыхалъ ничего красивѣе.

Затѣмъ они нѣкоторое время сидятъ въ смущеніи.

— Да вамъ, вѣрно, пришлось-таки посидѣть да поиграть, пока вы не выучились такъ хорошо, — говоритъ онъ.

— О, да, — слегка улыбается она;- но я вѣдь не Богъ вѣсть какая музыкантша.

Они говорятъ еще о томъ, о семъ. Богатство помогаетъ Бенони; каковъ, дескать есть, таковъ и есть; и онъ толково отвѣчаетъ на ея вопросы о новыхъ судахъ. Время идетъ; быстро идетъ. Бенони соображаетъ, что старики скоро вернутся, а у него вѣдь есть особое дѣло къ ней, и онъ въ своемъ правѣ спросить ее:- Не знаю, говорилъ ли вамъ Маккъ что-нибудь насчетъ меня?

На носу у нея мигомъ появилась легкая морщинка; онъ отлично видѣлъ это. — Маккъ полагаетъ, что вы, пожалуй, укажете мнѣ, кто бы взялся хозяйничать у меня?

— Нѣтъ, — отвѣтила она.

— То-есть, онъ полагалъ только, что вы, можетъ быть, знаете кого-нибудь на югѣ… Другого умысла тутъ не было.

Она покачала головой. — Никого не знаю.

Молчаніе. Бенони взглянулъ на свои часы. Что это старики не идутъ?.. Ему не хотѣлось объяснять свой промахъ тѣмъ, что это-де, пожалуй, просто-на-просто Маккъ все выдумалъ… Да, впрочемъ, бѣды особенной и не вышло! Онъ подошелъ къ какой-то картинѣ на стѣнѣ и сталъ разсматривать ее. Затѣмъ перешелъ къ другой. Роза казалась такой покинутой… Онъ вѣжливо спросилъ:- Вѣрно могу передать отъ васъ поклонъ въ Сирилундѣ?

— Да, благодарю.

Старики вошли какъ разъ въ ту минуту, когда молодые обмѣнялисъ такими словами, — послѣдними словами — надолго. Послѣ кофе Бенони простился и отправился въ обратный путь. Теперь нужды не было дожидаться пріѣзда Эдварды весною. Дѣло было рѣшено.

Ярко свѣтилъ мѣсяцъ, играло сѣверное сіяніе. Бенони снова ѣхалъ по знакомымъ мѣстамъ. Глядя на гребень пещеры, онъ могъ различить, какъ тамъ гуляетъ вѣтеръ и наметаетъ туда сугробы свѣжевыпавшаго снѣга.

— Борре эккедъ! — раздался привѣтъ съ дороги.

Бенони отвѣтилъ и велѣлъ ѣхать дальше.

Пришла весна, и дочка Макка Эдварда пріѣхала на почтовомъ пароходѣ… Но это ужъ другая исторія, другая повѣсть — «Роза».

1908

Примечания

1

Добрый день!

(обратно)

2

Дай Богъ!

(обратно)

Оглавление

Отъ автора

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII

XXVIII

*** Примечания ***